«Знак Гильдии»

Ольга Голотвина Знак Гильдии

ПРОЛОГ (275 год Железных Времен)

О, как душа нага и беззащитна,

Каким объята трепетом, когда

В глухой ночи, где даже звезд не видно,

Крылом совы прошелестит беда!

«Скитания Ульгира», Айташ Белое Облако из Рода Лейлок

Когда тебе девятнадцать лет, и у пояса меч, и на запястье браслет Гильдии... когда ловишь на себе восхищенные взгляды женщин и завистливые – мужчин... когда в трактире небрежно бросаешь на стол золотую монету, а трактирщик уважительно двигает ее обратно: нет-нет, парень, заведение угощает... когда напропалую врешь о местах, где сроду не бывал, и о приключениях, которые не приведи Безликие пережить на самом деле, а слушатели восторженно глядят тебе в рот... что ж, тогда временами начинает казаться, что ты правильно выбрал путь в жизни.

Но когда враждебная чужая ночь смешивает воедино ветер, мокрую листву и резкие крики неведомых тварей... когда при каждом шорохе меч сам прыгает в руку и мешает брести в сплетении корней, ветвей, гибких стеблей... когда обе луны скрылись за тучами, словно им противно глядеть, как ты вязнешь в древесной каше... когда снизу в любой миг может распахнуться воронка-ловушка, а сверху напасть что-нибудь крылатое и зубастое... вот тогда начинаешь прикидывать, сколько на свете ремесел, которые подходят тебе куда больше, чем ремесло Подгорного Охотника. Подался бы в ученики к сапожнику или портному – спал бы сейчас в тепле, в уюте, под крышей!

И все же нельзя, ни за что нельзя выдать усталость и тоску, потому что впереди идет девушка с пшеничной косой, короной уложенной вокруг головы. Ульнита! Стальная, как ее клинок! И сильная, как все у них в Силуране. Вот уж кто не ноет! Вот уж кто не падает духом! Вот уж кто ни на миг не усомнится в выбранном пути! Вот уж кто...

Ульнита, замедлив шаг, оборачивается:

– Иди первым, сил моих больше нет! Глаза б мои не глядели на этот Подгорный Мир, сожри его Бездна! И что я, дура, в поварихи не пошла? Целый день у горячей печи, да запахи такие вкусные!

Вопреки здравому смыслу становится легче. Расправляются плечи, ноющие от дорожного мешка, зорче смотрят в темноту усталые глаза, и ты снова мужчина, и защитник, и герой.

Но все-таки мелькает мыслишка: а вдруг силуранка прикинулась слабой, чтоб ты не падал духом?

Что-то гибкое падает на плечо, скользит по груди. Клинок ударяет раньше, чем успеваешь понять, что это было – щупальце пузыря-убийцы или безобидная мокрая лиана.

Так и учитель говорил: «Сначала бей, разберешься потом!»

Учитель, между прочим, говорил и другое: «Ночью по складкам бродят только хищники да идиоты».

Все правильно. Но что поделаешь, если они с Ульнитой сбились с пути и не могут найти безопасное место, чтобы приткнуться до рассвета?

Того и жди, что на пути возникнет белое расплывчатое пятно Голодного Тумана. Или в уши вкрадчиво польется голос Болотной Певицы, делающий движения замедленными, а мысли тяжелыми, ленивыми, пока не ляжешь на кочку и не уснешь навсегда. Или что-то неизвестное, предназначенное Хозяйкой Зла только для тебя, подкрадется сзади – неслышно, в одном ритме с твоими хлюпающими шагами... тронет шею ледяным дыханием...

Нет, так нельзя! Если всю дорогу вертеть головой, далеко не уйдешь. К тому же твою драгоценную спину прикрывает Ульнита. До чего ей, наверное, смешно глядеть на твои выкрутасы!..

О Безымянные, а ведь ей не до смеха! Застыла, словно статуя Звездной Девы. И поза такая же: рукой в небеса указывает. А что там интересного, в небесах-то? Тучи как тучи, разошлись немного, в разрыве луна видна...

Л-луна-а?!

Не гигантская, ярко-желтая, нависающая почти над головой. И не маленькая, красная, что бежит через небосвод, торопясь обогнать свою товарку. Нормальная серебристая лепешка с серым рисунком. Одна-единственная, без напарниц.

Это что ж выходит – вернулись домой?!

Ульнита села на поваленное дерево, закрыла руками лицо, раскачивается взад-вперед. Надо бы ее утешить, да у самого язык отнялся от горького стыда.

Пройти Врата – и не заметить! Не просто позор, а позорище! Если кто узнает, будут ржать все Подгорные Охотники от побережья до Рудного Кряжа! Распротакперетак, ухнуть в трясину да накрыться тиной! И зачем учителю вздумалось пять лет назад подобрать на улице воришку-неудачника? Пусть бы дурень, кошельки с чужих поясов сдергивал, раз ни на что путное не годен!

Ульнита уже овладела собой, поднялась на ноги.

– Запомни! – Голос звенит, подрагивает. – Этого не было! Никогда! Понял?

Не дожидаясь ответа, повернулась и пошла прочь. А что тут ответишь? И так ясно, что не было этого. Нигде, никогда и ни под каким видом. И все равно – сты-ы-ыдно!

Но все-таки, куда Подгорный Мир выбросил двоих недотеп?

Идти легче: песок, сосны и трава, подлеска почти нет. Тут бы переждать до утра, да как окликнешь Ульниту? Она, похоже, от злости и стыда забыла, как ее зовут!

А может, не окликать? Молча догнать, положить руки на плечи, стиснуть, повернуть к себе лицом, припасть губами к губам...

Ага, и получить по носу. Получал уже.

Стройная, прямая, руками не размахивает, голову держит высоко. Гордая, говорят люди.

Какое там «гордая»! Просто в учителя по уши влюблена!

Сейчас об этом думать легче. Ревность больше не превращает кровь в кипяток, не дурманит голову, не делает полным идиотом. С того дня, как учитель задал озлобленному на весь свет щенку очередную нахлобучку: мол, от тренировок увильнуть норовишь, по тавернам шляешься, а вот на Ульниту посмотри, как старается, умница! А щенок, растерявший от ревнивого отчаяния остатки мозгов, тявкнул в ответ: оттого, дескать, и старается, что в тебя влюбилась!

Учитель тогда усмехнулся: «Разумеется, влюбилась. Это уж как водится! Любую Охотницу спроси, скажет, что девчонкой сохла по учителю. Какой-то закон природы, честное слово, и ничего тут не поделаешь. Если когда-нибудь, годы спустя, возьмешь ученицу, она в тебя влюбится. И уж тогда не будь сволочью! А у нашей Ульниты это пройдет, как у них у всех проходит!»

Хорошо глядеть на идущую вброд через лунный поток девушку и знать, что учитель не сволочь!..

Лунную реку пересекла громадная сова, метнулась прочь на бесшумных крыльях, ушла вверх, во тьму. Тут вздрогнешь! Не от страха, не от неожиданности даже, а от мелькнувшего воспоминания. Что-то приходилось слышать, мерзкое, опасное... связанное с совами...

Ульнита обернулась. Лицо встревоженное. Левой рукой коснулась пальцами груди, правой тронула губы. На языке жестов, который они придумали еще детьми, это означает: «Молчи. Я боюсь».

Ульнита редко пользуется этим жестом. Но раз уж ей страшно...

Учитель сказал: «У девочки острое чутье на опасность. Если она не решается перейти вброд безобидный ручеек, не сомневайся: там кишат пиявки-невидимки или в песок зарылся костогрыз!»

Здесь не Подгорный Мир. Но если Ульните страшно – это очень, очень серьезно!

Напарница продолжает говорить жестами. Левая ладонь чертит в воздухе линию сверху вниз, растопыривает пальцы и тут же изгибается, изобразив волну. Понятно: обрыв, кусты, река.

И нет девушки. Сгинула. Растворилась. Умеет прятаться, ничего не скажешь. Умница. Самое правильное дело – залечь в кустах и оглядеться. Учитель говорил: «Не стыдись быть осторожным, даже если это выглядит смешным. Пусть лучше над тобой смеются, чем плачут».

А вокруг и впрямь происходит что-то не то. Лунный свет сгустился, стал тягучим, как мед, тяжело пульсирует в такт ударам крови в висках.

Нет, конечно, примерещилось, да хранят их с Ульнитой Безымянные!

А вот это... это уже не мерещится!

Чуть дальше кусты расступаются, открыв огромную поляну, на которой не растет ни травинки. Голая земля в лунном свете. А возле обрыва, над бормотанием и ворчанием невидимой реки, – большой серый камень, плоский, как стол. Он кажется единым целым с берегом, словно вырос тут, как ядовитый гриб. Словно сама земля с отвращением выдавила его из себя.

Вокруг камня медленно, беззвучно скользят молчаливые фигуры в темных плащах с низко надвинутыми капюшонами. Они не останавливаются ни на миг, но в движениях нет суеты, они напоминают неспешный чопорный танец.

Легкое прикосновение к плечу. Ульнита! Замерла, не подает никакого знака. Еще бы! Не придумали они жеста, который обозначал бы «Совиное капище»...

Эта мысль тут же исчезает: одна из фигур, не нарушая общего ритма движения, направляется к кустам. Тут уж замереть, вжаться в землю и «дышать вполголоса».

Загадочное существо нависает почти над головой. На него страшно глянуть: вдруг встретишься глазами? Взгляд прикован к посеребренной лунным светом земле, на которой черным силуэтом обозначилась четкая тень. Искривленная, искаженная. Ведь не может же, в самом деле, быть такое, что из-под капюшона вместо лица виден гигантский изогнутый клюв!

Или... может?

Острое, мучительное любопытство оказывается сильнее ужаса. Взгляд отрывается от земли, скользит вверх по темному плащу.

Храни нас Безымянные! Прямо перед глазами из складок ткани высовывается огромная птичья лапа. Черная, пятипалая, с шишковатыми суставами, а когтищи-то!

Жуткое создание, не обнаружив ничего подозрительного, медленно возвращается к алтарю. Страх сменяется омерзением. Ну и тварь! А ведь учитель рассказывал – теперь вспомнилось так четко! – что жрецы Совиного Божества были прежде людьми, но их исковеркали чары Древней Совы. Вот уж не приведи боги! Хуже разве что смерть без погребального костра!

Быстрый взгляд на Ульниту: как она, держится? А эта железная силуранка приподнялась на локтях, во все глаза разглядывает серый жертвенник.

А ведь верно! Говорят же люди, что на камне, стоящем на грани двух миров, лежат магические амулеты, добытые Древней Совой в разных землях. Сила этих амулетов, орошаемых человеческой кровью, дает демону возможность длить и длить свое проклятое существование, тлеющее, как угли погребального костра.

Амулеты – это очень, очень интересно! Хотелось бы знать: здесь всегда такие хороводы вокруг камешка водятся или иногда алтарь остается без охраны... ну, хотя бы с небольшой охраной?

И тут же будоражащая мысль о добыче сменяется тоскливым ужасом, все вокруг сливается в тяжелый кошмар, от которого так хочется проснуться.

Потому что на поляну вытаскивают человека.

Он не связан, пытается вырваться, но страшные лапы цепко и легко, словно не замечая сопротивления, волокут его к серому камню.

Почему он не кричит? Кляп во рту?

Отчего-то это кажется самым важным, невольно вглядываешься в лунный свет, из которого соткан этот ужас. Человек в чем-то темном, лицо кажется белым пятном, и не видно, завязан ли рот.

Жертву опрокидывают на алтарь. Существо в бесформенном балахоне вскидывает над несчастным лапу с крючковатыми когтями. Вскидывает – и опускает!

И тут же круг черных безмолвных фигур смыкается над беспомощной добычей. Тишина нарушается отвратительными звуками: то хлюпанье, то чмоканье, то хруст кости, – но по-прежнему ни крика, ни стона, ни мольбы о пощаде.

Ульнита дернулась вперед. Скорее схватить ее за плечи, навалиться всем телом, прижать к земле – не полезла бы, ненормальная, спасать!

Нет, сама все поняла: не отбивается, лежит тихо, только по лицу, которое теперь совсем близко, текут слезы.

А на страшной поляне разомкнулся черный круг. Алтарный камень пуст... а тело-то где? Должно же хоть что-то... Даже если сожрали (о боги, ну и мерзость!), то почему следов не осталось?

И еще... во время короткой борьбы с Ульнитой, когда оба на поляну не смотрели... показалось или нет, что над поляной прошелестели огромные тихие крылья.

– Сво-о-лочи! – из глубины души выдыхает Ульнита. Не произносит, а именно выдыхает. Почти беззвучно. Сам бы не услышал, если б не лежали щека к щеке.

А вот на поляне у жертвенника, похоже, услышали!

Ритм начавшегося вновь танца сломался, черные фигуры замерли. Головы в низко надвинутых капюшонах повернулись как раз туда, куда им лучше бы не оборачиваться.

Ой, погано! Пора уползать. Мешки бросаем (Ульнита, умница, от своего уже освободилась). Жаль добычи, но свою шкуру, до боли родную и привычную, почему-то жаль еще сильнее.

Все это думаешь уже скользя меж кустов и спиной чувствуя погоню.

До чего быстра человеческая мысль! За несколько мгновений успеваешь пережить пленение и гибель. Почему-то видишь не себя, а Ульниту: ее волокут на серый жертвенник, толстая пшеничная коса растрепалась и метет землю, рот распялен в беззвучном крике...

Ну уж нет! Сам-то ладно, сам как-нибудь, а Ульниту нельзя на их поганый камень!

Сразу все стало просто и ясно. Страх сменился равнодушием отчаяния. Горькая, легкая, звонкая свобода – никогда такого не испытывал! Жаль только, не будет честного погребального костра.

Лишь бы Ульнита не догадалась...

Обернулась. Знакомым жестом указала вперед. Правильно. Умница. Там пересохшее русло ручья – заросло, но проползти можно.

В ответ ей жестом: «Ползи первая!»

Как бесшумно канула в заросли, змейка лесная...

Прощай, Ульнита!

И резко, внезапно – во весь рост, перед опешившими преследователями... как они близко, забери их Серая Старуха! Растерялись. Рывком навстречу, сквозь цепь... от Ульниты увести!

Со всех ног, во весь опор – напрямик, через кусты! Слева взметнулась наперехват черная лапа, клацнули возле уха сжавшиеся когти. Негромкий звук эхом отдался во всем теле, но его смыла бешеная радость погони, последняя в жизни радость.

До чего легко меж кустов скользят, гады! Вот и поляна, легче бежать. Но дальше, в лесу... что там мелькает меж сосен?

На берег! К обрыву – и в воду! Если что, хоть не сожрут!

Серый алтарь скачками надвигается навстречу. Выщербленная поверхность без единого пятна крови... кольцом разложены какие-то предметы... вот уже рядом...

То ли сработала наглость, без которой немыслим Подгорный Охотник, то ли рука бывшего воришки сама, без приказа метнулась к добыче.

Пальцы чиркнули кончиками по неровному камню, сдернули с алтаря какую-то цепочку, успели сжаться в кулак, и тут руку от кисти до локтя пронзил холод, словно ее опустили в ведро со снегом. Не до того, некогда! Погоня рядом, это чувствуешь не оглядываясь.

Толчок – и вниз головой с обрыва, во мрак!

Мгновенный ужас, мысль: «Это сон!» И ледяная мгла, хлынувшая в рот и ноздри. И короткая отчаянная борьба за жизнь, слепое барахтанье тонущего щенка.

И воздух, спасительный воздух, каждый глоток его – самое важное в жизни...

Снова вода, но уже нет нерассуждающего, безумного цепляния за жизнь: я в реке, я выплыву, я умею!

И когда после немыслимо долгой борьбы с холодным, черным, грохочущим врагом выползаешь на прибрежные камни, нет даже радости: слишком болит каждая жилочка, слишком гудит голова, слишком сотрясает грудь кашель. Сквозь сумятицу мыслей пробивается одна, разборчивая, связная и почему-то укоризненная: «Ну, я же говорил – я выплыву!»

И не сразу замечаешь, что вокруг правого запястья обмоталась цепочка. Та самая. Добыча. И опять-таки нет радости, лишь тупое недоумение: как же не сорвалась в такой круговерти? Меч утонул, а цепочка уцелела.

Солнца еще не видно, но тьма стала прозрачной, легкой, вот-вот развеется. Можно рассмотреть, что же прихвачено на память о Древней Сове.

На стальной цепочке – потемневший серебряный треугольник размером с детскую ладошку, один край закруглен. Словно серебряный диск разделили на три части от центра, взяли один кусок, пробили грубую дыру и повесили на цепочку. На пластинке – еле различимая вязь странных знаков.

Ладно, с добычей потом, пора отсюда выбираться. Эх, не на тот берег выбросило! На другой стороне опушка леса, а здесь обрыв. Невысокий, но все же... Плыть на ту сторону? Да ни за лепешку с медом! Хватит, наплавался! Придется карабкаться наверх. Обрыв прошит корнями, есть за что зацепиться. Одна беда: правая рука ноет от кисти до локтя, пальцы еле сгибаются. Ну, как-нибудь...

А цепочку куда?..

На задворках памяти прошелестели даже не слова, а эхо от слов учителя. Что-то о неосторожном обращении с магическими предметами... какие-то страшные случаи рассказывал... Но измученный мозг решительно отказался что-то вспоминать. Левая рука неловко распутала цепочку, набросила на шею, под рубаху – так надежнее.

И сразу мир вокруг дивно, прекрасно, великолепно изменился!

И не в том дело, что разом исчезли усталость и боль, это как раз осталось почти незамеченным, не до того было.

Трудно описать словами... Вокруг вроде все то же: обрыв, река, берег напротив. Но перед глазами словно карту развернули. И это уже не безымянный поток, а Литизарна, Звонкая Река. А Врата, оставленные за спиной... да вот же они, дальше на север! Даже видно, что за ними то же самое болото: не сдвинулась пока складочка! Ниже по реке – рыбачья деревенька, так, четыре хибарки, даже названия нет. Южнее в лесу – замок, еще южнее – дорога и город Издагмир.

А Совиного капища не видно. Берег, кусты, поляна, а серого алтаря нет! Зато есть уверенность, что жертвенник исчез... нет, не исчез, переместился куда-то, пряча свою черную тайну.

Ай да находка! Ай да добыча! Лучше мешка золота! Никому не отдам! И Гильдия ее не увидит, тем более что это не против правил. Гильдия получает десятую часть от проданного тобой, а если хочешь что-то не продавать, оставить себе – да ради всех богов! Не запрещено!

Ха, продать! Во всем Гурлиане столько денег не начеканено, чтобы... Да такое не то что продать – показать-то можно не всякому! Разве что учителю да Ульните.

Ульнита! Как можно было забыть?! Что с ней, где она?

А рядом! Захотел – и узнал. Идет берегом поверху, отсюда не видно, а талисман показал!

– Ульнита-а! Эге-гей! Я зде-есь!

Над краем обрыва возникает голова. Растрепанная и с зареванной физиономией.

– Живой! Ну, хвала Безликим! Ты их от меня уводил, да? Я поняла, я вернулась, а там никого, ничего... даже камня нет...

– Лить слезы и трясти своим пшеничным снопом будешь после. Помоги выбраться, я руку зашиб... да не за правую, медведица ты силуранская! Больно же!.. Ладно, все в порядке. Сядь рядышком. Такое покажу – сроду не видала! Знаешь, я...

Договорить не удается – Ульнита издает пронзительный крик, округлившимися глазами глядит на мою правую руку.

О боги, да что же это?!

Ногти осыпались на землю, пальцы на глазах чернеют, ссыхаются, покрываются жесткой кожицей, похожей на чешую. На кончиках пробиваются когти, все длиннее, острее... суставы пальцев становятся узловатыми, чернота ползет дальше, к запястью.

Сам не заметил, как упал на колени, левой рукой поддерживаю правую, раскачиваюсь от боли, ужаса, смертной тоски.

– Ульнита... мечом, не то поздно будет! Что стоишь, колода дубовая?! Вот здесь, пониже локтя... Во имя богов, Ульнита, руби!!!

Часть первая (293 год Железных Времен)

На охоте оружие совы не клюв, а лапа. Лапой сова ловит дичь, лапой ее и умерщвляет, закалывая когтями. Убитую добычу сова прикладывает к основанию клюва. Со стороны это похоже на поцелуй, но зачем птица так делает, ведомо лишь богам.

«Птицы Озерного королевства», Вайсувеш Теплый Плащ из Семейства Тагихарш

1

– Сами понимаете, выбора не было, какой тут выбор! На Клыкастую Жабу один на один не очень-то пойдешь, а уж если их четыре... принесла Многоликая на мою голову! Помянул я богов и шагнул на карниз. Иду спиной к скале. Карниз все уже и уже становится. Пропасть внизу – что твоя Бездна! Камни из-под ног летят – стука не слышно! Но хуже всего, что со стороны пропасти надвигается соседняя складка: шелест слышу, словно кусок шелка в руке шуршит. Я сначала обрадовался, думал, спасение идет: прыгну из складки в складку – и лови меня! Но гляжу, издали, словно в тумане, морские волны возникают. Появятся, плеснут, и вновь исчезнут. Ну, думаю, только моря не хватает! Сделал по карнизу шаг... и еще... и рука нащупала пустоту!

Рассказчик глотнул вина. Слушатели не сводили восхищенных взглядов с этого крепкого, статного мужчины лет тридцати пяти. Он небрежно тянул паузу, прекрасно зная себе цену. Все в нем не просто говорило, а кричало о самоуверенности и успехе: и выражение длинного загорелого лица с дерзкими глазами и насмешливой улыбкой чуть выпяченных губ, и прекрасно сшитый желтый атласный камзол, заляпанный винными пятнами, и сапоги с вырезными отворотами и золотыми подколенными пряжками, в таких сапогах по улице-то ходить жалко, разве что на балах танцевать.

– Извернулся кое-как, – соизволил продолжить рассказчик, – и вижу в скале расселину. Струится оттуда неяркий сиреневый свет. И звуки такие, словно часто и размеренно дышит кто-то очень большой...

Тут рассказчик вновь оборвал повествование, недовольно потянул носом, пригладил пальцами светлые усы:

– Эй, хозяин, душно у тебя! Открой-ка все окна и двери! Нараспашку! А то как бы нам не захотелось перебраться в «Фонарь на крюке»!

Долговязый хозяин сорвался с места:

– И впрямь душновато! Сейчас открою, сейчас!

Он поспешно распахнул ставни, отворил дверь в сени, вышел на крыльцо – и забыл о капризном госте, увидев над невысоким забором патлатую голову сына. Шляется с утра Многоликая знает где... нет чтоб на кухне помочь! Немедленно изловить бездельника и надрать уши!

Но тут хозяин разобрал, что орет на всю улицу его отпрыск:

– Пап, со мной гость! Пап, я ему дорогу показываю! Пап, я ему все рассказал: и про баню, и про комнаты хорошие, и про мамин ягодный соус!

Гнев хозяина сменился умилением. Ай да сынок подрастает! Мало того что постояльца привел, так еще на всю округу шумит – пусть соседи знают, как в «Счастливом путнике» хорошо дела идут.

Но когда приезжий шагнул во двор, радость хозяина потускнела. Уж очень невзрачно выглядел этот круглолицый, простоватого вида человек лет сорока. Запыленная одежда, сбитые сапоги – это бы ничего, в дорогу люди редко наряжаются во все лучшее. А вот то, что при нем одна-единственная холщовая котомка, небрежно затянутая веревкой, – это хуже! Из-под плаща виден кончик ножен (не забыть сказать, чтоб снял меч). Пожалуй, наемник. Фигура крепко сбитая – силен, видать, хоть ростом похвалиться не может...

Эти наблюдения заняли у хозяина несколько мгновений, а потом он просиял радушной улыбкой:

– Добро пожаловать! Я Даупар Глубокий Овраг, хозяин «Счастливого путника». Лучшего постоялого двора не найти во всем Гурлиане!

– Уже знаю, – усмехнулся гость. – Твой сын твердил об этом от самых Западных ворот!

За спиной у приезжего мальчишка подмигнул отцу и показал открытую ладонь. Хозяин кивнул: мол, понимаю, усердие надо поощрять, за мной не пропадет.

Еще бы! Времена тяжелые, конкурентов много, любой постоялец – подарок богов. Главное – не дать ему удрать не расплатившись.

– Что угодно дорогому гостю? – осведомился Даупар, делая легкое ударение на словах «дорогому гостю». Ведь путник так и не представился. Не то чтоб это было обязательно, но...

– Баню, – с чувством сказал путник. – Первым делом баню, остальное потом!

Судя по чистому выговору, гость – гурлианец... а одежда грайанского покроя. Видно, странствовал вдали от Озерного королевства.

Даупар обернулся, чтобы отдать сынишке распоряжение, и увидел, что тот уже несется к кухне. Смышленый мальчуган. И шустрый.

– Мой сын сейчас принесет горячую воду. Вот она, наша баня, взгляни, почтенный!

Даупар распахнул дверь тесной дощатой будочки. Внутри были крошечная скамья и полочка, на которой аккуратно расставлены ковш, миска с мягким мылом и глиняный горшочек с ароматным настоем трав. На полу – маленькая лоханка.

Любой грайанец или силуранец немедленно обозвал бы баню собачьей конурой, где человеку и не повернуться. Но гость глядел на это игрушечное хозяйство во все глаза, и по лицу медленно расплывалась счастливая улыбка.

– Я дома! – выдохнул он. – О Безликие, я наконец-то дома!

Хозяин невольно умилился при виде такой радости.

– Не поверишь, почтенный, – обернулся гость к Даупару, – как я намучился в Грайане! У них там бани, стыдно сказать, общие! Толпа мужчин раздевается догола... так и моются, все вместе. И для женщин такие бани есть!

– Почему не поверю? – удивился хозяин. – Еще как поверю. У нас в Издагмире тоже две такие бани построили. Само собой, для приезжих, свои-то плюются. Но деньги владельцам идут хорошие. – Тут в маленьких глазках Даупара вспыхнул огонек, губы плотно сжались. Можно было догадаться, что за узким наморщенным лбом идет напряженная работа: обдумывается постройка третьей бани на разорение конкурентам. Но, видно, что-то не сошлось в подсчетах. Огонек в глазах погас, и трактирщик с горьким осуждением бросил: – Срамота!

– Я в реке мылся, – печально сообщил гость. – В реке что за мытье? А зимой приходилось снимать баню на полдня, на меньший срок хозяева не соглашались.

В душе Даупара затеплилась надежда. Снять баню на полдня, чтобы мыться в одиночку... а ведь к нему, пожалуй, не нищий бродяжка завернул! Хотя, может, тогда у незнакомца лучше шли дела...

Размышления прервал визг. Из окна дома головой вперед вылетел тщедушный человечек, проехался животом по пыли двора и поднялся на ноги, отплевываясь и бессвязно ругаясь.

Даупар побледнел, рванулся к человечку:

– Ты что себе позволяешь, а? У меня приличное заведение! Иди отсюда, иди...

– Да я... но я же...

– Убирайся, я сказал!

Вытолкав злополучного человечка за калитку, хозяин виновато обернулся к гостю. Тот усмехался:

– Не так уж спокойно в «Счастливом путнике», а? И часто здесь постояльцев учат летать?

– Это вздор, это ерунда, это мой сосед, ничтожный такой человечишка, его уже третий раз так! У меня собрались Подгорные Охотники, пьют вино, беседуют. А этот въедливый таракан в разговор встревает: то ему неправда, это ему вранье...

– А-а, – сочувственно кивнул гость. – Тогда понятно, тогда за дело! – Глаза его засветились, голос потеплел. – Охотники, да? Вот искупаюсь, поужинаю и к ним поболтать подсяду.

– Они только у меня собираются! – гордо заявил Даупар. – Все восемь человек! За главного у них Урихо Эхо Оклика.

– Восемь? Очень, очень много для такого небольшого городка. Неужели все на королевской службе? Или мимо шли и отдохнуть остановились?

Улыбка сползла с лица хозяина.

– Они, как бы это сказать... не на службе, они вообще не...

Взгляд гостя стал ледяным.

– Понятно. Пролазы! Пожалуй, после ужина сразу лягу спать. Где горячая вода?

– Несу, господин! – откликнулся мальчишеский голос, который старался казаться солидным.

– Мне, малыш, кувшина не хватит. – Гость с сомнением глянул на ношу парнишки.

– Больше на кухне пока нету, я велел рабыням согреть еще. Не сомневайся, господин, мойся, я принесу и в щелку подам. – Хозяйский сын считал гостя своей находкой, своей добычей и потому обслуживал с особым рвением.

– Разве что так! И еще, почтенный Даупар... Я, как видишь, в дороге обносился, хотелось бы сменить шкурку. Нет ли поблизости приличного портного?

– Господин! Какое совпадение! Лучший в городе портной – мой зять. И живет рядом.

– Ага, понимаю. А лучший в городе сапожник, надо полагать, твой племянник? По чистому совпадению, разумеется.

– Почему – племянник? Брат. Младший. Я пошлю за ним.

– Вот и хорошо. А ты, паренек, отволоки мою котомку в дом и сунь куда-нибудь под лавку. Ах да, оружие надо сдать, верно?

Даупар глядел, как гость отстегивает перевязь, ловко орудуя левой рукой. Правая все время оставалась в складках плаща... А может, ее вообще не было?

* * *

Урихо заканчивал свою историю, но самый захватывающий момент был начисто испорчен пронзительным криком хозяйского сына. Забыв о рассказчике, все обернулись к мальчишке. Тот стоял на коленях возле холщовой котомки и орал, как кошка, которой прищемили дверью хвост.

В комнату ворвался Даупар, примчавшийся спасать сына.

– Там... там... – непослушными губами лепетал мальчишка, тыча рукой в сторону котомки. – Веревка развязалась, а там...

У всех мелькнула одна и та же мысль: как же, развязалась! Просто любопытно было паршивцу на чужие вещи взглянуть! Но в следующее мгновение никто уже не думал о мальчишке, потому что взволнованный Даупар склонился над котомкой.

Дружное «а-ах!» пронеслось по комнате.

На людей в упор взглянули налитые кровью, остекленевшие глаза неведомого зверя. На косматой шкуре запеклась кровь, клыки белели в предсмертном оскале.

Отрубленная голова, что выглядывала из котомки, была бы похожа на медвежью, если бы не полузакрытый третий глаз на темени.

В полной тишине Урихо встал из-за стола, подошел ближе, нагнулся над неожиданной находкой.

– Чье это? – спросил он, не отрывая бледно-голубых глаз от чужой добычи.

– Нового гостя, он в бане сейчас.

– Кто таков?

– Не знаю, он не сказал.

Урихо перевел ледяной взгляд на хозяина:

– Про Подгорных Охотников не спрашивал?

– Да я ему сам про вас рассказал!

– А он что?

Даупар замялся. Подгорному Охотнику не понравилось его смущение.

– А ну, говори! Он назвал нас пролазами?

Хозяин с несчастным видом кивнул.

– Так... На его запястья ты взглянуть не догадался?

– Н-нет... Но это можно устроить! – оживился Даупар. – Я снесу ему кувшин воды и подам в приоткрытую дверь. Кувшин тяжелый, одной рукой не возьмешь.

– Отлично. Погляди, нет ли на правом запястье узкого серебряного браслета, на нем должны быть два имени...

Хозяин поклонился и ушел, сказав про себя: «Кого он учит? А то я не знаю, как выглядит знак Гильдии! Разумеется, два имени: самого Охотника и его учителя!»

А Урихо обвел тяжелым взглядом всех, кто был в комнате:

– Кто ни разу не ходил в Подгорный Мир – брысь отсюда!

Несколько человек быстро и тихо исчезли, не желая неприятностей. Кроме самого Урихо, осталось семеро. Один неуверенно спросил:

– Может, он дохлую тварь нашел, решил получить награду за голову?

Урихо мрачно промолчал.

На пороге возник хозяин. Физиономия его выражала такое смятение, словно он обнаружил свой винный погреб опустошенным.

– Я посмотрел, – замирающим голосом сказал он. – Есть знак... на левом запястье! Правое такое, что браслет не удержался бы.

И исчез, прежде чем по комнате прошелестело прозвище, более знаменитое, чем любое имя.

Лицо Урихо исказилось так, что страшно взглянуть. Гнев, ярость и... неужели страх и стыд?

– Вы хоть понимаете... – прохрипел он, – понимаете, что для нас означает его прибытие? Это же конец всему... нашим планам, нашим мечтам, нашему будущему! Что примолкли? Давно вам в лицо не швыряли слово «пролаза»?

* * *

Во дворе Даупар наставлял сына:

– Давай бегом во дворец, в караулку. Твой дядя как раз с дежурства сменяется. Поторопись, пока он еще трезвый! Пусть расстарается... а то как вино бесплатно лакать, по-родственному, так он молодец! Пускай передаст Хранителю: в «Счастливом путнике» остановился Шенги Совиная Лапа.

– Ух ты! Сам Шенги! Правда, пап? Ну, ребята от зависти сдохнут!

– Завтра сдохнут, сынок, завтра! А сегодня никому ни словечка! Хранитель должен узнать такую новость только от нас! Понял? Вот, держи монетку!

* * *

Гость приступил к ужину. Даупар незаметно поглядывал на него и видел теперь в ином свете. Никакой не простоватый у него вид, а серьезный и собранный, хотя и добродушный. Невысок, зато плечист и в движениях ловок. В темных волосах легкая проседь. Даже в комнате не снял плаща: правую руку прикрывает. А левой-то как привычно управляется!..

Компания Урихо, угрюмо сгрудившись за соседним столом, не спускала глаз с прибывшей знаменитости. Шенги не обращал внимания на злые взгляды – спокойно откусывал кусок за куском от большой лепешки с запеченным внутри ломтем окорока. Время от времени он клал лепешку на стол, чтобы глотнуть вина из кубка. Рядом ждала своей очереди миска творога.

Молчание становилось гнетущим. Хозяин мрачно твердил себе: «Хорошо, если столы и лавки уцелеют!»

Наконец Даупар не выдержал и с фальшивым воодушевлением затараторил:

– Жаль, почтеннейший Шенги, что ты не осчастливил нас своим появлением раньше! Тут было так весело! Отважный Урихо поведал увлекательную историю, как в горах, спасаясь от четырех Клыкастых Жаб, вынужден был уходить по карнизу над пропастью и... и...

Хозяин смешался, сообразив, что не слышал конца истории и представления не имеет, как рассказчику удалось выкрутиться из передряги. Умоляюще обернувшись к Урихо, он наткнулся на убийственный взгляд и окончательно скис.

Шенги дожевал кусок лепешки, не спеша запил его вином и ответил трактирщику:

– Клыкастые Жабы – в горах? Очень, очень интересная история. До чего же далеко от родных болот забрели! Ведь без воды долго не могут, а все-таки добрались!

– Их зашвырнуло из соседней складки, – мрачно бросил Урихо, глядя прямо перед собой на опустевший кубок.

– И сразу четыре морды, да? – Шенги обращался исключительно к хозяину. – Ужас какой! Сколько по складкам ни брожу, а больше двух за один раз встретить не доводилось. Понимаешь, почтенный Даупар, они друг друга терпят только в брачную пору, и то недолго. А обычно, как сойдутся вдвоем, тут же драка начинается.

Даупар сообразил, что на его глазах происходит неслыханное нарушение традиций. Ни один Подгорный Охотник не позволит себе уличить другого во лжи или хотя бы поправить в мелкой детали. Какую бы чушь ни нес рассказчик – встревать нельзя, разве что поддакнуть, посмеиваясь про себя. Но так неприкрыто унижать собрата по ремеслу... О Безымянные, что сейчас будет?!

Хозяину бы куда-нибудь забиться и помалкивать, но проклятый язык от страха ляпнул:

– Почтеннейший Шенги, стоит ли так неуважительно обращаться с другими Подгорными Охотниками?

– Что ты, почтенный Даупар, – с насмешкой ответил гость, – я уважаю Подгорных Охотников. – Он мягко, но заметно выделил голосом последние слова.

Урихо не выдержал: встал со скамьи, пересек комнату, навис над сидящим Шенги.

– Будем знакомы... – В любезных словах звенела угроза. – Я Урихо Эхо Оклика из Рода Саридек. Шестнадцать лет брожу по Подгорному Миру.

Шенги поднял на него спокойные серые глаза и сказал негромко:

– Хозяин называл мне твое имя, но только сейчас я вспомнил, где слышал его раньше. Не завидую я твоим напарникам, Урихо из Рода Саридек.

С исказившимся от ярости лицом светлоусый красавец отшатнулся от стола. А Шенги продолжал неторопливо:

– Шестнадцать лет, говоришь? Очень, очень много для пролазы! И до сих пор еще человек... по крайней мере с виду. Крепок ты, благодари за это Безликих.

– Да как ты!.. – захлебнулся словами Урихо. А оскорбивший его человек обернулся к хозяину:

– Клыкастая Жаба – страшный зверь. Но опаснее всех в Подгорном Мире не она. И даже не дракон. Самая коварная, подлая и хитрая тварь была когда-то человеком. И зовется она – пролаза!

Компания Урихо была уже на ногах, готовая наброситься на пришельца и разорвать его. Хозяин юркнул под стол.

Коротко замахнувшись, Урихо обрушил кулак на ненавистное лицо чужака...

Нет, это лишь со стороны показалось, что обрушил... Кулак застыл у самого лица Шенги. Урихо почувствовал, что его запястье стиснули железные пальцы. Необоримая сила вывернула руку Урихо за спину, повалила его на стол.

Изумленная компания глядела на своего главаря, лежавшего лицом в миске с творогом, и на Шенги, который встал над противником, удерживая его левой рукой.

Это был уже не прежний Шенги. Не мирный путник, смакующий свой немудреный ужин. Все попятились, поняв, как взбешен этот человек. Глаза его сверкали, а когда он заговорил, казалось, что рот извергает раскаленную лаву:

– Пролаза тем и опасен, что ум у него человечий, а душа звериная! И каждый знал, на что идет! Знал, что в воздухе Подгорного Мира разлит яд, губящий душу! Сладко вам? Не можете без этого жить? Да неужто сами не понимаете: это болезнь! Она прикует вас к Подгорному Миру, сомнет в ком глины и вылепит заново – но вылепит зверюгу! Будете шляться из складки в складку, изувеченные душой и телом, и от ревнивой злобы начнете нападать на тех, кого мудрость Гильдии хранит от подобной участи. Все вы одинаковы! Видал я таких и в Грайане, и в Силуране! Наряжаетесь в атлас и шелк, обвешиваетесь золотыми побрякушками, швыряете деньги направо и налево – хоть день, да мой! И знаете, что скоро Подгорный Мир позовет своих рабов – уже навсегда. Пейте, веселитесь, хвастайтесь, пока вы еще люди! Недолог ваш срок, сами знаете! Но не смейте называть себя Подгорными Охотниками, пролазы!

Мощная рука сдернула Урихо со стола и с такой силой швырнула прочь, что он врезался в стену.

Поднялся на ноги. Покачнулся. Смахнул с багровой физиономии творог.

Дружки со страхом глядели на трясущиеся губы главаря.

– За такое убивают, – выдохнул Урихо. – Сейчас мы безоружны, но...

– Это ты безоружен, – прежним, спокойным голосом перебил его Шенги. – А я безоружным не бываю никогда.

На правом плече колыхнулся плащ. Откинув темную ткань, на стол со стуком легла рука.

Нет, не рука. Лапа.

Твердая, с пятью длинными пальцами, с шишковатыми неровными суставами, которые делали ее похожей на ветвь сухого дерева. А черная, с мелким сетчатым рисунком кожа, напоминающая чешую, наводила скорее на мысль о жуткой рептилии. Или о беспощадной хищной птице.

В первую очередь привлекали взор когти – изогнутые, грозные, с сизым металлическим отливом. Под взглядами всех, кто был в комнате, страшные пальцы разжались и снова сжались. Каждому ярко представилось, как эти когти впиваются в плоть, разрывая кожу и ломая кости.

– Если у кого есть охота подраться, – негромко, почти жалобно сказал Шенги, – лучше начать поскорее. Потому что я устал и хочу спать. С дороги, знаете ли...

Ответом было молчание. Урихо распластался по стене, не сводя взгляда со страшной лапы.

Немного выждав, Шенги заговорил вновь:

– Почтенный Даупар, я не знаю, что ты обронил под стол, но разыщешь свою потерю позже. Будь любезен, проводи меня в мою комнату.

Хозяин вынырнул из-под стола и с видом лунатика двинулся к двери. Следом не спеша направился Шенги, оставив за плечами потрясенную, смятенную тишину.

2

Конечно, невежливо пялить глаза на обстановку комнаты, где тебя принимают гостем, но ведь интересно же! Подгорному Охотнику, даже знаменитому, не каждый день случается бывать во внутренних покоях дворца Хранителя города.

А поглядеть есть на что. Не в том дело, что вокруг много дорогих и красивых вещей, а в том, что вещи эти – разноплеменные, собранные со всех концов земли.

Столик, за которым трапезничают Хранитель и его гость, мраморный, на ножке в виде стоящей на хвосте рыбы; над этой прелестью потрудились грайанские резчики по камню. Изящные решетки на окнах выкованы в Силуране, можно и точнее сказать: в Джангаше. Благовония, курящиеся в бронзовой жаровне, прибыли из Ксуранга, а пушистый коричневый ковер, в который упираются ножки жаровни, не мог быть соткан нигде, кроме Наррабана. Одна из стен сплошь заплетена диковинными вьющимися растениями – может, это подарок с Проклятых островов?

А естъ что-нибудь свое, гурлианское? Ну как же! Ткань, которой накрыта огромная птичья клетка в углу, вышла из рук столичных ткачей... узоры-то, узоры! Не вышиты, не краской нанесены, а так и сотканы!

И вот что удивительно: вся эта пестрота, разнородность не делают комнату похожей на чулан, где свалены непроданные товары. Вещи, созданные мастерами разных стран, сошлись здесь и словно заговорили на одном языке. Сплелись в одно целое – необычное, но очень изящное и красивое.

Но все же нехорошо зыркать глазами по сторонам. Тем более что почтеннейший Тагиарри Большой Сапфир заметил любопытство гостя. В близоруких, чуть прищуренных темных глазах хозяина мелькнула добродушная усмешка.

– Да, – мягко сказал Хранитель, – это Издагмир, Придорожный Город. Здешний люд говорит: «Мы живем тем, что падает с возов проезжих торговцев». Ты ведь не первый раз в нашем городе, верно?

– Был здесь однажды... когда мне было девятнадцать лет...

– Конечно! Об этом отцы детям рассказывают: знаменитый Подгорный Охотник, спасенный богами на Совином капище, стал «помнящим вторую жизнь» и получил в храме новое имя. У нас, в нашем городе!

– Не был я тогда знаменитым. Мальчишка...

– Зато теперь про великого Шенги все бродячие сказители!.. – Тагиарри заставил себя оторвать взгляд от правого плеча собеседника под плащом. – Могу ли я узнать, что мой уважаемый гость намерен делать дальше?

– Ну... доберусь до столицы, повидаю Главу Гильдии. Пока по чужим землям шлялся, порядком задолжал в Гильдию, заодно рассчитаюсь.

Хранитель, лысеющий человечек с грустными глазами и короткой темной бородкой, недоумевающе скривил губы под полоской усов:

– Эти ваши расчеты... как-то я не понимаю! Десятая часть от всего, что продано... Ну, в казну вы каждый год платите, это понятно – там определенная, неизменная сумма. А эта десятая часть – кто же вас проверить может?

Гость усмехнулся, откинувшись на спинку кресла:

– Проверить? Почтеннейший Тагиарри, сам удивляюсь, но платим честно! А в неудачные годы даже переплачиваем, чтобы Глава Гильдии и собратья по ремеслу не догадались, упаси Безликие, что дела идут скверно! Приходилось ли моему господину видеть разоряющуюся знать? Ходят голодными, а последние деньги тратят на дорогие наряды. Так по сравнению с Подгорными Охотниками эти люди – скромные, застенчивые создания! Хвастовство есть одно из первейших качеств Охотника – наряду с болтливостью и нахальством.

Хранитель хмыкнул:

– Хорошо бы мне горожане так налоги платили. Болтливости и нахальства у них предостаточно, а вот как с денежками расставаться... Ну хорошо, увидишься ты с почтеннейшим Лаурушем Ночным Факелом, уладишь все дела, а что потом?

– А потом хочу отдохнуть. Куплю домик на берегу, буду смотреть на корабли, слушать, как шумит море. Когда прискучит безделье, возьму ученика.

– Послушай, – вкрадчиво начал Хранитель (и Шенги подобрался, поняв, что начинается настоящий разговор). – Море подождет, оно с сотворения мира шумит, где шумело, вряд ли Безымянные в ближайшие годы соизволят его передвинуть. И кораблей в порту Аргосмира предостаточно, хватит наглядеться и внукам твоим. Может, задержишься и спасешь один симпатичный городок от большой напасти?

Шенги выжидающе молчал. Хранитель со вздохом продолжил:

– Издагмир – процветающий город, не столько большой, сколько богатый и веселый. Мы исправно платим налоги и узнаем вести из чужих земель раньше, чем они дойдут до столицы. И все это нам дает проезжая дорога. Торговый путь. Посчитай, сколько в Издагмире постоялых дворов, сколько таверн... есть два игорных дома, даже две бани на иноземный манер... ага, улыбаешься – слышал уже, да? У нас больше портных, сапожников, поваров, лекарей, чем надо для здешних жителей. А сколько горожан перекупают товары у чужеземцев и везут в столицу сами! Проезжая дорога – становой хребет нашего благополучия. Убери ее – город захиреет и умрет. Мы это знаем, заезжих любим, уважаем и бережем. Даже штрафы с подгулявших иноземных буянов берем аккуратнее, чем с местных. Или, к примеру, два года назад был случай. С голубиной почтой пришла весть, что в Нарра-до от заразной болезни скончался Светоч, а с ним – грудной малыш, его наследник. В городе стояли три наррабанских каравана – стекло везли, шелк, сушеные фрукты, сладости. Я известил наррабанцев, что у них уже другой Светоч, брат покойного. Ну, вопли, молитвы, задержались купцы на три дня – Светоча оплакивали. Так не поверишь: три дня во всем городе траур был. В знак сочувствия!.. Ну, что на меня так смотришь? Я такого приказа не давал. Велел только закрыть на три дня игорные дома и занавесить во дворце окна черной тканью... Так во всем городе не было окна, в котором ни висел бы хоть клочок черной тряпки! И ни музыки, ни песен!

– Да-а, – протянул Шенги с легким осуждением. – Этак, глядишь, здесь и храмы иноземных богов строиться начнут.

Хранитель смутился:

– Вообще-то есть небольшое святилище Гарх-то-Горха... собственно, не в городе, за стеной...

С невольным восхищением Шенги покрутил головой:

– Ну и городок, храни его Безликие! Такой не впадет в нищету и убожество!

– Не знаю, не знаю! – Хранитель вздохнул, его крупный нос уныло опустился. – Приготовься, начинаю ныть и скулить. Не знаю, чем прогневали мы Безымянных, но на нас посыпались беды, словно Серая Старуха из подола их вытряхнула. Если без подробностей – дорога от Рудного Кряжа до Издагмира подвергается нападениям Подгорных Тварей. Причем все настолько серьезно, что боюсь худшего: купеческие караваны будут искать другой путь, безопасный. А мы... наш город...

– Так чего проще, – усмехнулся Шенги, – взять да пригласить на службу двоих-троих Подгорных Охотников. Послать письмо Главе Гильдии...

– За кого ты меня принимаешь, уважаемый? Я платил деньги не «двоим-троим», а четверым Охотникам, причем Лауруш заверил меня, что в Гильдии они на прекрасном счету. На меня работали братья Нурвеш и Нурбиш.

– А, близнецы! – оживился Шенги. – И впрямь неплохие парни, дело знают.

– Еще старый Айтин Белая Чаша, а в напарниках у него парнишка без имени, из Отребья, прозвище не припомню. У старика в учениках был, недавно надел браслет.

– Айтина не встречал, но слышал много хорошего.

– Они меж собой договорились: одна пара бродит по Подгорному Миру, другая приглядывает за дорогой – истребляет тварей, если вылезут... но это редко бывало. Иногда сопровождали караваны, если купцы просили... тоже нечасто. Признаться, я подумывал, что зря на них деньги трачу.

– Деньги, заплаченные Охотникам, – веско сказал Шенги, – не бывают потраченными зря!

– Да понял я, понял уже! Тогда и понял, когда близнецы из-за Ворот не вернулись.

Шенги горестно распахнул глаза, но сдержался и произнес бесцветным голосом:

– Давно?

– В начале Хмурого месяца. Может, еще появятся?

– Нет, – ровно ответил Охотник. – В Подгорном Мире время течет быстрее. Если до сих пор не возвратились... Очень, очень жалко! Хорошие были парни... нравом такие разные, даром что близнецы!

– Мне особенно Нурвеш нравился – весельчак, пел красиво, – Хранитель вздохнул. – Нурбиш – тот угрюмый, нелюдимый, разговаривать с ним трудно было.

– Да будет милостива Бездна к их душам! Но что их понесло за Врата поздней осенью?

– Не знаю. Нурвеш перед уходом был во дворце, деньги получал за себя и за брата. Мы перебросились парой слов. Он с этаким загадочным видом заявил, что выследил дичь, какая раз в жизни попадается. И чтоб я готовил кошель поувесистее, иначе это чудо в столицу уйдет. И все, больше не встречались.

– Вот такая работа! – не выдержал Шенги. – Вот так и жрет нашего брата Подгорный Мир!

– Не только Подгорный Мир. Сразу после ухода близнецов погиб тот парнишка, напарник Айтина. Глупо погиб: озеро только-только ледком затянулось, а он напрямик перебежать захотел. А через два дня – Айтин... ну, там история непонятная, жуткая, весь город об этом говорил.

Шенги взял с блюда тонкое, хрусткое печенье с медом, надкусил. С ленивой позой и мягкими движениями не вязалось острое, напряженное выражение глаз.

– Есть на северной окраине полуразвалившаяся башня, воздвигнута в Огненные Времена, – угрюмо продолжил Тагиарри. – Эти руины называют Грайанской башней. Весь город знает, что там обитает злокозненный призрак. Там и нашли Айтина-Охотника... у входа... со свернутой шеей. Вокруг белый снежок – и никаких следов.

– А его собственные следы?

– Ничего не было. Незадолго до того, как нашли труп, мимо проходил Киджар, десятник городской стражи. И обратил внимание, как красиво лег первый снег. Не было ни следов, ни трупа. А снегопад уже кончился – не могло позже запорошить...

– Горожане, конечно, на привидение грешат?

– То есть никаких сомнений! Но я, собственно, о другом. Остались мы без Охотников, а тут как раз санный путь установился. Основной поток путников летом идет, зимой поменьше. А в распутицу никто не суется...

Заметив нетерпение в глазах гостя, Хранитель заговорил сухо и точно:

– За зиму – четыре разгромленных каравана. Уцелело семь человек. Трое – рабы из диких мест, нашего языка не знают. Один купец от ужаса спятил, от него толку не добились. Наемник-грайанец толково описал нападение ящеров-вертунов...

Шенги так резко подался вперед, что чуть не опрокинул столик.

– Вот как? И где сейчас этот толковый человек? Очень, очень любопытно бы побеседовать!

– В Аргосмир отправился... а что?

– А то, что у ящеров-вертунов кровь холодная, они мороза и снега боятся. На зиму спать укладываются клубком, как наши змеи.

– А если у них в складке было лето, а к нам их случайно занесло?

– Может быть, – с сомнением отозвался Охотник. – Но, значит, открылись новые Врата – чуть ли не на дороге!.. А что говорили остальные путники?

– Парнишка-наррабанец, сын того спятившего купца, при первых признаках беды удрал в лес. Вернуться осмелился весьма нескоро, и обнаружил на дороге лошадь с разорванным брюхом, труп раба-погонщика и пятна крови.

– А товары? Их тоже Твари прихватили?

– Товары были в седельных вьюках... лошади, должно быть, разбежались. Но я главного не сказал: мальчишка нашел гигантские трехпалые следы. Он мне их потом нарисовал. Подгорные Охотники хором говорят, что это следы Клыкастой Жабы.

– Подгорные Охотники? – сдвинул брови гость. – Ты говорил, почтеннейший Тагиарри, что...

– Нет, не гильдейские. – Хранитель заметил возмущенный блеск в глазах гостя и заторопился: – Я, конечно, тут же отправил письмо в столицу Лаурушу. Сразу после этого – последний налет на караван. Уцелела грайанка – ехала к отцу, он здесь торгует. Как поднялся шум, забилась под телегу. К этому времени я уже приказал конным разъездам охранять дорогу. Отряд обнаружил разгромленный караван, мертвых купцов и девушку под телегой. Она ничего не видела. По звукам решила, что на ее спутников напали разбойники. Но десятник видел в небе странных улетающих тварей, а на обочине дороги нашел два длинных щупальца, отсеченных чьим-то мечом.

– Эх, меня там не было! Очень, очень интересно бы взглянуть!

– Взглянули Подгорные Охотники... прости, я хотел сказать – люди, которым приходилось иметь дело с подобными существами. Это щупальца пузыря-убийцы.

– Так... Ты сказал о трех караванах. А четвертый?

– Просто не дошел до Издагмира. Испарился.

– Да, дела... А что ответил на твое письмо Лауруш?

– Прислал двоих Охотников. Но я же говорю – тень плаща Многоликой над нашим городом! Прибыли, зашли во дворец, представились, а на другой день мы для обоих костер складывали!

– Оба – за один день?

– За одну ночь. Женщина... ее звали Дейзана Соленая Вода. Немолодая, крепкая, серьезная. Остановилась на постоялом дворе «Золотой кубок». За ужином ей стало плохо. Лекарь провозился с больной до утра, а утром ей уже не лекарь был нужен, а жрец. И еловая поленница.

– Да? И часто у вас так гостей потчуют?

– Совсем такого не бывает. Я сам разбирался в этом деле. Виноват подручный повара, его незадолго до этого купили. Хозяин таверны держал у себя сушеные листья крапивняка – припарки делал, спина у него больная. Новый невольник принял листья за приправу и в котел бухнул. Мог всех потравить, но, к счастью, женщина ела первой, ей сразу стало плохо. У остальных хватило ума ничего не есть. Раб ударился в бега, до сих пор ловим.

– А со вторым Охотником что стряслось?

– Этот по глупости! Как приехал, закатился в игорный дом «Путь по радуге», ввязался в ссору из-за певички. Есть такая, по прозвищу Черная Азалия, страшный сон законных жен... И нарвался на нож.

– Очень, очень странно все совпало.

– Там были свидетели, заслуживающие доверия. Но и в самом деле странно. Мне он показался таким строгим, важным, даже мрачным.

– А как его имя? Может, встречались...

– Чингир Луговой Ручей из Семейства Шагутар.

– Ну уж нет! – быстро отозвался изумленный Шенги. – Господин мой, да такого просто не... Я Чингира знаю, напарниками были. Зануда он, неприятный, скучный человек – но чтоб в игорный дом?! Да он скорее в чумной барак... Из-за певички, да? Он при мне сто раз говорил, что всех этих сучек – танцовщиц, певиц, циркачек и прочих шлюх – в рудники бы, пустую породу откатывать!

– Мало ли на свете людей, которые говорят одно, а делают другое?

– Только не Чингир! Не в такой семье рос, да и вообще был слегка не в своем уме.

– Вот видишь! От таких всего можно ожидать. Но меня не это сейчас больше всего волнует. Прошли весенние дожди, просохли дороги. Тронулись в путь торговые караваны... да только нашей ли дорогой они пойдут?

– Понимаю, почему господин почтил откровенностью именно меня. К сожалению, я... ну, я уже говорил: хочу отдохнуть, купить домик у моря...

– Что ж, – с неожиданной легкостью согласился Хранитель. – Жаль. Ладно, буду искать другой выход. Писать в Гильдию поздно, да и не знаю, согласится ли кто-нибудь из людей Лауруша приехать в такое злосчастное место. Тут призадумаешься! Не далее как позавчера приходил ко мне Урихо, предлагал помощь, ручался за своих парней и деньги просил весьма умеренные.

– Урихо? – гневно изумился гость. – Этот пролаза?

– Да, знака Гильдии нет, – вздохнул Хранитель, отводя коварно поблескивающие глаза. – Но в Подгорных Тварях разбирается, не так ли?

Тагиарри ожидал возмущенной отповеди, но не был готов к такой неистовой вспышке ярости.

Из-под плаща вылетела страшная черная лапа, грохнулась о столешницу – только мраморная крошка брызнула из-под когтей.

– Нельзя! – рявкнул Шенги. – Нельзя, Хранитель! Да я скорей убью этого гада со всей его шайкой! Есть же указ!.. На государственную службу – только гильдейских!.. Хранитель, король узнает! Я первый об этом позабочусь! Да такого со времен Артана Золотого Щита...

Хранитель, не обращая внимания на жуткую лапу, бесстрашно встретил взгляд разъяренных серых глаз.

– Королем меня пугать вздумал? А если и дальше чудища купцов жрать будут, думаешь, мне король благодарственное послание пришлет? За интересы Гильдии стоишь, да? У меня люди гибнут!

Эти слова остудили гнев Подгорного Охотника, он почувствовал себя виноватым.

– Господин мой, с пролазами опасно иметь дело. Воздух Подгорного Мира сводит людей с ума. И чем больше вокруг опасностей, чем стремительнее стучит в груди сердце, тем быстрее овладевает человеком яд. Говорят, ощущения изумительные, такого не могут дать ни женщины, ни вино. Не знаю, сам не пробовал и пробовать не стану. Хочется умереть человеком, а не безумной зверюгой.

– Да, – задумчиво протянул Хранитель, – ваше знаменитое Снадобье выдумал умный человек. Не понимаю, как вы, гильдейские, ухитряетесь скрывать этот секрет?

– Легко! – усмехнулся гость. – Состав Снадобья – последнее, что узнает ученик. Сначала он проходит Обряд Посвящения – на нового Охотника накладываются сильные чары. После этого тайну при всем желании не выболтаешь. Ни за деньги, ни под пытками. Просто не получится.

– Но в остальном эти... э-э... пролазы ничем не хуже гильдейских...

– Мой господин считает, что дворняга, которая заразилась бешенством, ничем не хуже обученного охотничьего пса? – удивился Шенги.

– Я полагал, что пролазы знают Подгорный Мир. – Не обращая внимания на возмущенный возглас Охотника, Тагиарри встал и подошел к птичьей клетке. – Хочу показать тебе кое-что.

И сдернул узорчатое покрывало.

В клетке оказалось странное существо – то ли толстенькая ящерица, то ли жаба с длинным хвостом и тонкими, как прутики, лапками. Хлынувший в клетку свет потревожил существо, оно запрыгало по слою жесткой сырой травы и застрекотало, обнажая мелкие острые зубки.

– Вот! – гордо заявил Хранитель. – Ее зовут Алмазное Горлышко. Правда, красавица?

– С ума сойти! – благоговейно прошептал гость. – Второй раз в жизни вижу!

Хранитель обернулся к столику, взял с блюда куриную ножку, помахал ею перед клеткой:

– А вот кому вкусненькое дам? Моей девочке вкусненькое дам! Спой, лапушка, для гостя, потом курочку будешь кушать!

При виде лакомства существо успокоилось, приподнялось на лапках. Горло раздулось полупрозрачным пузырем. По комнате заструились рулады, странные и прекрасные, словно небрежно пробовал голос певец – все ниже, от тенора к баритону. Звуки текли свободно и легко, радовали гибкостью и неожиданностью. В них не было мелодии, зато были свобода и скрытая гармония; они ласкали слух и нежили душу.

Наконец Алмазное Горлышко замолчала. Вытянув тощую лапку, она проворно сцапала протянутое сквозь прутья клетки угощение и начала обгладывать косточку.

Хранитель вновь набросил на клетку покрывало.

– Да, – вздохнул Шенги, – такая добыча не по мне. Очень, очень завидно, да ничего не поделаешь. Что редко встречается, это полбеды... но ведь ее, негодяйку, только одним способом изловить можно – подманить на голос! Точь-в-точь повторять ее рулады! Ну, это мне никак...

– Это редкое животное, – сухо сказал Хранитель, – в начале зимы продал мне Урихо.

Растроганное выражение сразу исчезло с лица Охотника.

– Да, это достижение, – неохотно признал он. – Но все равно я не могу уважать этого... этого... даже если вижу такую добычу!

– Почему? Ведь он, как и ты, учился у самого Лауруша!

– Да, учитель у нас один, – мрачно кивнул Шенги. – Старик до сих пор переживает из-за той мерзкой истории. Урихо прошел весь срок ученичества. Перед Обрядом Посвящения нужно показать, чему ты научился: сходить в Подгорный Мир с другим новичком и выполнить простенькое задание. В тот раз ушли за Врата двое, а вернулся один. Урихо чуть ли не балладу спел о своих героических, но бесполезных попытках спасти напарника. Ему бы поверили, но второму парнишке чудом удалось выжить и добраться до Врат... бедняга остался калекой. Он рассказал, как Урихо бросил его на верную смерть – то ли из трусости, то ли из жадности: юношам попалась россыпь Черных Градин, а это и впрямь ценная находка.

– Говорят, – с тягостным чувством сказал Хранитель, – что теперь Урихо в Подгорный Мир ходит без напарников.

– Да? Вот идиот! И до сих пор жив? Очень, очень непонятно!

– Послушай, Охотник, я сам не хочу иметь дела с пролазами. Прошу, помоги мне, останься! Жалованье положу, как двоим платил. Дом купить захочешь – найдем хороший и устроим, чтоб недорого. Ученика взять пожелаешь – ну и прекрасно! Что еще? Моря с кораблями тебе не хватает? О Безликие, да я готов у тебя под окнами залив выкопать! Лопатой! И водой заполнить!

Шенги фыркнул, представив себе это зрелище, и сказал, готовый уже сдаться:

– Я не смогу в одиночку перебить всех тварей в округе. Понадобится хотя бы небольшой отряд.

– Возьмешь лучших наемников. Сам выберешь.

Шенги опустил глаза и нахмурился, только сейчас заметив на мраморной столешнице безобразные бороздки от когтей.

– Да простит мой господин... я изуродовал красивую и наверняка дорогую вещь! Конечно, я готов возместить...

– Ни в коем случае! До сих пор столик был лишь обработанным куском мрамора, а с сегодняшнего дня стал реликвией. Внуки будут хвастаться друзьям: «За этим столом наш дед трапезничал с Совиной Лапой! Видите, вот и следы от когтей!» А друзья будут отвечать: «Вранье! Это вилкой нацарапано!..» Впрочем, поговорим о твоем жалованье. Ты увидишь, что я могу быть весьма сговорчивым и щедрым.

– А ты, почтеннейший Хранитель, увидишь, что я могу быть весьма прижимистым и алчным... Хорошо, давай все обсудим.

3

Костер почти догорел, пламя лениво плясало над углями. Деревья, сомкнувшиеся вокруг полянки, шумели пышными кронами, словно осуждая беспечность спящего у костра человека. День клонился к вечеру, солнце пружинисто покачивалось на верхних ветвях, а странный человек лежал, как в собственной постели.

Не болен ли он? Вполне возможно. Иначе зачем бы в такую жару кутаться в лохматый плащ из медвежьей шкуры, а на голову напяливать плотную шапку? Видны были только часть шеи, ухо и высокая скула. Этот клочок загорелой кожи среди бурого меха казался трогательно уязвимым и придавал человеку беззащитный вид.

Из листвы к костру протянулась ниточка цепкого взгляда. Кто-то невидимый оценил добычу и остался доволен: хорошее мясо, спокойное, и много.

По кряжистому стволу граба потекло вниз странное мерцание. Казалось, нагретый летний воздух колышется среди листвы. Иногда на странную рябь падал луч солнца и отражался пронзительной вспышкой.

Нечто странное, чуждое этому миру зависло на толстой ветви над головой добычи, прислушиваясь и принюхиваясь. Мясо не убегало и не пыталось обороняться.

Сверкающий шар развернулся в длинную гибкую тварь размером с крупного кота. По-куньи приподнявшись на задних лапках, тварь огляделась. На гладкой коже искаженно, переливчато отражалось все вокруг: отсветы догорающего костра, листва, темная кора.

Успокоившись, зверь легко спрыгнул на косматый плащ (став бурым от отразившегося на коже медвежьего меха) и метнулся к открытой шее человека.

Но атакующее движение было оборвано у самой цели: возникшая из складок плаща черная лапа перехватила зверя и стиснула так, что когтистые пальцы утонули в податливой зеркальной коже.

Не обращая внимания на трепыхающегося, пронзительно верещащего пленника, человек встал из-под плаща, тряхнул головой, сбрасывая шапку, и левой рукой положил на угли заранее приготовленный пучок темной, резко пахнущей травы. Тут же к небу потянулась черная струя дыма.

На берегу лесной речушки Киджар Деревянный Нож, десятник издагмирских наемников, свистом поднял на ноги маленький отряд, загоравший в густой траве.

– По коням, лодыри! Совиная Лапа знак дает!

* * *

Костер уже не дымил, а весело пылал, похрустывая сухими сучьями. Наемники столпились вокруг Шенги, продолжавшего стискивать в когтях зверька с небывалой – зеркальной! – кожей.

– Тут жало, – объяснял охотник. – В верхней челюсти. Укусит – паралич. Зверь капризный, падаль жрать не станет, ему подавай живую дичь. Потому и называется зеркальный живоед. Парализует добычу, отъест кусок, рану залижет (у него слюна такая – кровь останавливает), выспится, проголодается, еще кусок отгрызет.

– У живого?! – охнул один из наемников.

– Ну и что? Ты вчера варил раков, тоже их в котел живыми бросал. Глянь лучше, красивый какой, переливается! Здесь его выдают вспышки солнечных лучей, а в Подгорном Мире солнце тусклое, неяркое, там он просто невидимка. Думаю, Хранитель пошлет его в Аргосмир. Король собрал неплохой зверинец.

– Да он сдох у тебя, этот живоглот! – хмыкнул десятник.

– Не живоглот, а живоед. И не сдох, а притворяется. Кто-нибудь, дайте вон тот кожаный мешок!

Ловко водворив пленника в мешок и заверив наемников, что зверюга не сумеет его прогрызть («Кожа-то не бычья, парни, а драконья!»), Шенги уселся у огня. Наемники, возбужденно переговариваясь, прилаживали над костром олений бок.

– Повезло тебе, Охотник! – остановился рядом Киджар. – С добычей вернешься! Хранитель за всякую диковинную живность платит не скупясь.

– Повезло? Да я его два дня как выследил! И приманить было несложно, только запарился под этим мехом. Но ведь мы не за такой дичью в поход отправились!

– Чем ты недоволен? – удивился десятник, усаживаясь рядом. – Дорога спокойна, караваны идут, никто купцов не трогает. Мои парни поначалу собственную тень за Тварей принимали, а теперь, глянь-ка, хохочут, купаются. Прогулочка по лесу! За что нам только деньги причитаются?

Шенги веткой поправил угли костра. Десятник ему определенно нравился: славный, веселый парень, – а дисциплину в десятке держит правильную, вояки ему поперек тявкнуть не смеют. К тому же Киджар сам вызвался идти с Охотником, а схватка в ночном лесу с Подгорными Тварями – не ловля воришек на городском рынке! Нельзя же было заранее угадать, что поход окажется таким спокойным.

– А как же та брошенная стоянка? – спросил Шенги. – Кострища, шалаши...

– Ты ж не хуже моего читаешь следы! – фыркнул десятник. – Там ночевало морд пять, не больше. А то и четверо. На них, что ли, грешишь? Брось! Я поспрошал мужиков в той, помнишь, деревеньке, в Ольшанке. Да, шастают по лесу несколько беглых рабов с дубинами, у одного даже меч есть. Жутко опасные злодеи: то у бабки корзинку грибов отнимут, то с шестов одежду, вывешенную для просушки, утянут... Думаешь, это они грабили торговцев, при которых была неплохая охрана?

– Не думаю, – помедлив, отозвался Шенги. – Но потолковать с ними хочется.

Киджар пренебрежительно повел широким плечом, прикусил белыми зубами стебелек медуницы.

– Они могут что-то знать, – сосредоточенно продолжил Совиная Лапа. – Все-таки не верю, что с нападениями на купцов все было так просто.

Десятник выплюнул стебелек и повернул к собеседнику широкое загорелое лицо. Ясные, светло-карие с рыжинкой глаза были веселы и слегка насмешливы. Одна бровь изгибалась чуть круче другой, от чего лицо десятника всегда имело такое выражение, будто он собирается лукаво подмигнуть.

– Не веришь, да? Ты у нас ни во что не веришь! Наш сотник слыхал от Хранителя: мол, Шенги и в призрака из Грайанской башни не верит!

– Сотник ошибся. Я сказал: не поверю, пока не увижу.

– Вот вернемся в город – сходи в развалины, если не боишься. Место жутковатое, как раз в таких привидениям и водиться.

– Что там было раньше?

– Замок властителя – еще в Огненные Времена, когда город был большой деревней. Король за что-то казнил властителя и взял земли под свою руку. Деревня разрослась, превратилась в городок, подступила к замку. А в Железные Времена нагрянула грайанская армия.

– Да, знаю, в тридцать девятом...

– Во-во... Захватили городок, замок велели горожанам снести – не хотели оставлять его в тылу. Пощадили только главную башню, чтоб было откуда врага высматривать. Оставили десяток солдат, а сами вперед пошли, но дальше Непролазной топи не дошагали.

– Мой учитель считал, что историю надо знать человеку любого ремесла. Так что можешь не рассказывать, как Артан Золотой Щит врагов в трясину опрокинул.

Киджар сдвинул брови, ловя нить повествования.

– Как докатилась до городка весть о разгроме грайанской армии, издагмирцы пришли в такой боевой восторг, что толпой ринулись бить оставленный у них десяток наемников. Бедняги пытались отсидеться в башне, но куда там! Издагмирцы, они неустрашимые, когда их двадцать на одного.

– А ты не здешний?

– Я-то? Нет, служу здесь года три, а сам из Силурана... Ну, потом, как водится, сложили чужеземцам костер. Да вот беда – одного тела недосчитались. Десятника этого самого... никто уж не помнит, как его звали. Решили, что сбежал в суматохе... ну и ладно, его счастье!

– А он погиб и тело осталось без костра?

– Во-во! Большой грех на издагмирцах! Не смогла душа воина попасть в Бездну, очиститься, воплотиться в новорожденного. И остался призрак десятника в башне, жалуется на горькую участь, проклинает издагмирцев, призывает страшные напасти на Озерное королевство. Тогдашний Хранитель чего только ни пробовал: и со жрецами, и с чародеями советовался, и рабов посылал в развалинах шарить – может, кости сыщутся, сложили бы костер... Да все без толку! Так башня пустая и стоит. И рядом два дома заколоченных, никто там жить не хочет.

– Ничего, к осени каменщики подлатают башню, поставят ограду. Рядом уцелели пристройки, их тоже приведут в порядок. И расчистят колодец.

– Да ты что?! Эти проклятые руины кому-то понадобились?!

– Ага. Мне. Я там жить буду.

Десятник попытался что-то сказать, но из горла вырвалось лишь шипение. Совиная Лапа невозмутимо продолжил:

– Хранитель рассказал о башне, я из любопытства пошел глянуть и влюбился. О таком доме я с детства мечтал. Маленькая крепость! И колодец во дворе! Тагиарри башню продал очень, очень дешево.

– Дешево, да? – обрел голос Киджар. – Да я бы и с приплатой... А про призрак грайанца ты не забыл? Он как раз этой зимой одному Охотнику шею свернул.

– Сколько лет он в башне обитает – двести с лишним, да? А сколько человек убил?

– Вообще-то первый случай, – озадаченно кивнул наемник.

– Ну, вот... Посмотрим, побеседуем с ним... Как оленина-то пахнет!

Десятник был так потрясен, что не сразу понял, о какой оленине зашла речь.

– А, да! Пахнет славно. Давай-ка по кусочку. Внутри сырая, а снаружи хороша.

Охотник глядел, как Киджар ловко орудует ножом с костяной ручкой, на которой выжжен странный зверь – мощный, толстоногий, с рогом на морде. Он хотел спросить наемника, что за тварь такая, но Киджар уже протягивал ему аппетитный, истекающий горячим соком ломоть мяса. Коротко вздохнув от удовольствия, Шенги взял мясо... и уронил его в золу, вскочил, бросил когтистую пятерню на эфес меча. Тут же оказались на ногах и встревоженный Киджар, и весь его десяток.

Потому что в чаще раздался хриплый рев, который ледяным ознобом отозвался в человеческих душах. Были в этом реве и гнев, и угроза, и злобная радость существа, сознающего свою мощь.

Люди оцепенели, но их заставил прийти в себя спокойный, твердый голос:

– Хворосту в костер! Факелы есть?.. Я спрашиваю: есть факелы?

– Есть, – очнулся десятник. – Три факела.

– Держите наготове, чтоб сразу зажечь. Арбалеты взведите. Если притащится: бейте стрелами по глазам и в пасть. А я пошел...

– Куда? – не понял Киджар.

– Поищу этого горластого парнишку.

И Совиная Лапа, подхватив арбалет, исчез в обступившем поляну враждебном мраке. Его провожали взглядами потрясенные наемники.

Отойдя от стоянки, Охотник переложил арбалет в правую руку, а левой вытащил из-за ворота рубашки стальную цепочку с бархатным мешочком на ней. Нетерпеливо сдернул бархатный чехол, под которым оказалась треугольная серебряная пластинка. Снова заправил цепочку за ворот, холодное серебро прильнуло к коже...

Шенги помедлил, привыкая к изменившемуся миру. Лес словно превратился в карту, на которую нанесены каждый ручеек, каждый овраг. Где ближайшие Врата? На северо-западе... очень, очень далеко! Охотник сосредоточился, прижал ладонь к груди, вдавливая талисман в кожу, и сумел уловить за Вратами мерный шум волн. Море! Не могла оттуда явиться Клыкастая Жаба!

Так, ладно, а где она сейчас?

Прикрыв глаза, Охотник представил себе поднявшуюся на задние лапы жабу размером с корову. Плоская голова с круглыми глазищами и мощными клыками... длинные передние лапы, сложенные перед грудью... выпуклые мышцы под бледно-коричневой кожей... тяжелый чешуйчатый хвост...

Ну, нет поблизости такого существа! Нет, и все!

Не может быть, чтоб подвел талисман, до сих пор служивший безотказно! Правда, Шенги старался применять его пореже – с колдовскими штуками нужна осторожность.

Для проверки Шенги пожелал узнать, где находятся оставленные им наемники. Карта услужливо подсказала, где в лесу горит костер. Наемники были там... кроме одного! Он шел следом за Совиной Лапой!..

И тут же за спиной Охотника треснул сук. Шенги обернулся, прислонился к черному стволу и выжидающе застыл.

На прогалину, в полосу лунного света, вышел Киджар с мечом наизготовку. Напряженно огляделся.

– Эй, – негромко окликнул его Охотник, – тебе что, у костра жарко стало?

– Ты здесь? – обрадовался наемник. – Ну, хвала Безликим! Я почти сразу за тобой пошел. Как же тебе одному против такого зверя!

– Смело! – оценил Охотник. – А сейчас вернемся к костру. Нет здесь Клыкастой Жабы.

– То есть как это? Мы же слышали...

– Верно, слышали. Но сейчас твари поблизости нет. Просто поверь на слово, у Охотников свои секреты. Объяснение вижу только одно: зверь ушел во Врата – и они тут же за ним закрылись.

– А такое бывает?

– Многоликая его знает... Я слыхал, что бывает, но это говорили пролазы, им веры нет.

Десятник немного расслабился, но еще с опаской поглядывал во мглу.

– Говоришь, нет зверюги?

– Ручаюсь... Хвала богам, лето кончается, а ни одного нападения на караваны. Нам очень, очень везло.

– А вот это Хранителю знать не обязательно! Пусть думает, что наша отвага купцов берегла.

– Шутки шутками, а ты, десятник, молодчина. Как ты за мной следом... во тьму, от костра! Не трус! Может, даже наберешься смелости и зайдешь ко мне в гости, а? В Грайанскую башню?

– А что, – хохотнул Киджар, – может, и зайду проведать!

4

Да куда же смотрели Безымянные? Человеку скоро сорок, а он впервые проводит ночь под крышей своего дома. Собственного. Настоящего. Никому другому не принадлежащего.

Тихо. Одиноко. Хорошо. В каком-нибудь Грайане или тому подобном Силуране набежала бы толпа с подарками и поздравлениями, притащили бы музыкантов, а хозяин вынужден был бы следить, чтоб всем хватило еды и вина и чтоб перепившиеся гости не поубивали друг друга. Это вместо того, чтобы вслушиваться в священную тишину своего нового крова, ощущая себя единым целым с домом, где отныне будет протекать жизнь.

Нет, в Озерном королевстве понимают, что такое новоселье! Тревожить хозяина в такие мгновения – все равно что беспокоить молодоженов в брачную ночь. На днях зайдет Киджар, один или со своими парнями. Возможно, дом почтит визитом и Хранитель. Будут поздравления, будут подарки. Но эта ночь, первая, принадлежит хозяину. И его семье, если она есть.

Ну, это не для Совиной Лапы. Не тянет как-то к семейной жизни. Особенно с тех пор, как исчезла Ульнита...

Куда же она пропала, светлокосая красавица силуранка? Не могла же и впрямь бросить его, когда он валялся с приступом лихорадки, подхваченной на иномирных болотах! Бросить напарника, беспомощного, умирающего, в незнакомой деревне на попечении каких-то подозрительных людей... ну нет! Только не Ульнита!

Когда он пришел в себя, с ужасом выслушал рассказ хихикающих и подмигивающих хозяев о том, что его красотка подружка смылась не попрощавшись. Схватился за талисман, но драгоценная пластинка не могла показать весь мир, а поблизости Ульниты не было...

С тех пор были другие напарники, некоторые очень хорошие. Были и женщины, но ни одна не наводила на мысли о доме и семье. Да оно и к лучшему!

Ладно, Совиная Лапа, незачем грустить. Скоро и в твоем доме зазвенит детский смех. Не зря с вечера над воротами приколочено решето – знак, что мастер намерен взять ученика. Причем решето перевернутое – ученика возьмут без платы.

Еще бы! Мало кто из родителей захочет купить своему ребенку такое опасное будущее! Тут надо рассчитывать на сироту, шустрого и смелого бродяжку, каким был он сам до встречи с Лаурушем.

Такому, наверное, новое жилье с непривычки покажется сказочным дворцом...

А может, наоборот – жутким логовом, полным опасных тайн?

Новый хозяин Грайанской башни обвел взглядом высокое просторное помещение, лишь частично освещенное пламенем очага. Кованая решетка отбрасывала на пол четкую тень.

Когда-то в зале жили стражники властителя, потом королевские наемники, потом воины-грайанцы. На память о тех временах вдоль стен остались каменные выступы: на них настилали доски, на которых спали солдаты. Надо будет сделать такие постели для себя и ученика – поближе к очагу. А сегодня придется спать на полу, раз успел купить только стол да скамью, да и те еще в зал не затащил, во дворе оставил.

Ничего, скоро будет уютнее. На пол лягут тростниковые циновки. Распахнутся ставни – стекольщик принесет стекло, хорошее, наррабанское. Очень, очень дорогое удовольствие, зато не надо заколачивать ставни на зиму. Не бедняцкая лачуга – дом Охотника! Посветлее станет. Не будет убегать во мрак вырубленная в стене лестница на второй ярус. Кстати, опасная лестница: ступеньки узкие, крутые, без перил. Надо предупредить мальчишку, чтоб зря не шастал наверх. Тем более что на втором ярусе ничего интересного нет: пусто, пыльно и холодно. Потом – это уже мечта! – там будут полки с книгами. Всегда хотелось иметь библиотеку – вот и пожалуйста, лишь бы деньги позволили. Надо плотнику полки заказать.

А мальчишка все равно полезет наверх, запрещай не запрещай. Их, паршивцев, всегда на верхотуру тянет. К тому же над вторым ярусом – площадка, обнесенная зубчатым парапетом. Весь город оттуда виден. Какой малец устоит...

Когтистая лапа взяла из железной скобы факел, поднесла к огню очага. Факел вспыхнул, тьма шарахнулась прочь. Сводчатый зал показался просторнее, но не стал приветливее и веселее.

Факел плавно двинулся вдоль стены, отбрасывая неровные отсветы на темно-серый слой войлока. Зимы тут холодные, каменную махину протопить – никаких дров не хватит. Пришлось обшить стены досками, а поверху пустить войлок. И сволочи же эти мастера: содрали как за ремонт дворца, а дело сделали паршиво. Вон какие щели! Впрочем, у Совиной Лапы была причина принять кое-как сляпанную работу – нелегко было найти смельчаков, которые рискнули бы сунуться в Грайанскую башню!.. Ничего, щели законопатить можно. И развесить шкуры или ковры подешевле.

Шенги поймал себя на том, что проговорил последнюю фразу вслух. С ним такое случалось – стареет, что ли?

Хозяин Грайанской башни поднял факел, огорченно разглядывая пазы между досками. И тут неверные, коптящие языки пламени озарили нечто такое, чего здесь никак быть не могло.

Шкура, бурая шкура громадного медведя, растянутая поверх войлока. Огромная голова скалилась во мрак, в мертвых глазах отражались красные блики огня.

Человек не шарахнулся прочь, даже держащая факел лапа не дрогнула. Шенги просто стоял и глядел на шкуру, словно чего-то ожидая.

Медвежья голова медленно повернулась к человеку. В маленьких плоских глазах стыла ненависть. Клыкастая пасть распахнулась. По угрюмому темному залу пополз заунывный голос:

– Жалкий смертный, как посмел ты переступить этот порог? Прочь отсюда, не то древние стены содрогнутся от вида медленной смерти, что настигнет тебя!

Выразительная декламация пропала зря: «жалкий смертный» не бросился наутек. Более того, на лице его появилось разочарование.

– А разве не в стихах?.. – огорченно спросил он.

– Чего-чего-о?.. – От неожиданности в голосе косматого чудовища зазвучали вполне человеческие нотки.

– Говорят, ты изъясняешься стихами, как в старых пьесах. Люблю старые пьесы! Ничего, сосед, не огорчайся, все равно спасибо на добром слове. Это насчет медленной смерти. Согласен, спешка тут ни к чему.

По медвежьей шкуре прошла рябь, она начала расплываться, терять очертания. На том месте, где грозила клыками страшная пасть, начали проступать черты лица, немолодого, с вислыми длинными усами и глубоким шрамом через правую щеку.

– Это кто ж в моей башне такой смелый завелся? – недобро прищурилось лицо.

– Вот это правильно! Не мешает познакомиться, раз под одной крышей жить будем. Я прозываюсь Шенги, иначе – Совиная Лапа. – Человек, переложив факел в левую руку, гордо продемонстрировал лапу, покрытую сухой черной кожей. – А тебя как прикажешь величать?

Увлекшийся созерцанием лапы призрак не сразу понял, что к нему обратились с вопросом. А когда понял, угрюмо отозвался:

– Смертный, ты недостоин знать мое имя.

– Да? Ну, как знаешь. Но называть тебя как-то надо, верно? Рассказывали мне про твою судьбу, очень, очень печально! Вот что, будешь теперь ты у меня Бедняжкой!

Неистовый рев всколыхнул воздух, яростной волной ушел под невидимый во мраке свод и, отразившись о каменный потолок, рухнул вниз. Перед человеком на уровне глаз из стены выросла уродливая голова, покрытая чешуей, украшенная кроваво-красным глазом и изогнутыми рогами.

Шенги отшатнулся, выставив между собой и чудовищем факел, но тут же опомнился и расхохотался:

– Здорово! Вылитая Железнорогая Черепаха! А других Подгорных Тварей изображать умеешь?.. Слушай, у меня к тебе просьба будет. Я надумал взять ученика. Можно здорово устроить: я ему рассказываю о разных тварях, а ты их показываешь, а, Бедняжка?

– Не смей называть меня Бедняжкой! – проскрежетала пасть.

– Извини, но ты же отказался назвать свое имя!

Голова чудовища вновь сменилась вислоусой физиономией, на которой теперь было озадаченное выражение.

– У меня имени сроду не было, – угрюмо сообщил наконец призрак. – Я из Отребья. В десятке меня называли Старый Вояка.

– Хорошо, – покладисто согласился Шенги, – и я так буду.

– Тебе не придется со мной разговаривать! Тебе и жить здесь не придется! Проклятые гурлианцы! Ненавижу!

– Потому и рабочим моим пакостил? – попенял ему Шенги. – А знаешь, сколько их хозяин за твои штучки с меня слупил? Да и то сказать, каково работягам приходилось – берешь ведерко с белилами, а из него кровь капать начинает! – Охотник представил себе эту картину и, не удержавшись, расхохотался.

Смущенный и раздосадованный его смехом, призрак начал быстро таять.

– Погоди! – окликнул его Совиная Лапа. – Ты куда? Мне еще столько спросить... Эй! Старый Вояка!

Ответом было молчание. Пожав плечами, Шенги вернулся к очагу и начал устраивать себе на полу временное ложе.

Он ожидал, что до рассвета над ним будут раздаваться стоны, вопли и проклятия. Однако ночь была тиха, ничто не нарушило сон владельца Грайанской башни.

* * *

У ночи свои чары, у рассвета – свои. Солнце хлынуло в распахнутое окно, превратив зал из мрачного и таинственного в скучный, неуютный и нежилой. Голые плиты пола, серый войлок по стенам, стылая зола в очаге...

Шенги вышел на крыльцо. Огляделся. Напомнил себе, что все вокруг – его собственность. И круглый колодец посреди двора. И раскидистая старая яблоня над колодцем. И пустая конюшня с пустым сеновалом над ней. И пристройка, которую надо определить под летнюю кухню, чтоб реже топить большой очаг в башне... О Безликие, обо всем-то хозяину думать нужно! И столько дел! Купить доски для постелей, затащить в дом стол и скамью, что сиротливо торчат во дворе. О запасах позаботиться: купить муки, вина, масла, окорок побольше... что еще? Ох, никогда своим домом не жил! Может, проще купить рабыню-стряпуху, она скажет, чего недостает на кухне? Тем более что времени на возню с готовкой не будет – хватит хлопот с учеником...

Ученик! Вновь и вновь мысли возвращаются к нему. Однажды выйдет Шенги со двора, а у ворот сидит мальчишка. Ждет, когда мастер соизволит обратить на него внимание. А Шенги – уж как водится! – даже глазом не поведет, пройдет себе мимо. В лавку сходит или по другим каким делам. Нельзя ж так сразу... несолидно!

Конечно, ученик явится не скоро – решето над воротами лишь вчера приколочено.

А ноги сами несут к калитке – выглянуть, проверить...

Работать нужно! Делом заниматься! Стол в дом затащить!

А руки сами засов из пазов вынимают...

Калитка, противно взвизгнув на новых петлях, открывается.

Ну и что тут можно увидеть, кроме пустыря да заколоченных домов?..

Ребятишек можно увидеть. Девочку и двоих мальчишек. Сидят чинно, руки на коленях сложили, как велит обычай. А глазами друг на дружку сверкают, что-то зло шипят сквозь зубы. Сразу трое! Выбирать придется... не ждал, не ждал!

– Эй, мелочь, вы ко мне? Заходите, раз пришли!

Ох, а традиции-то как? Ну, раз позвал, не гнать же обратно!

Во двор вошли чинно. Похоже, оробели: мастер забыл накинуть плащ, лапа на виду во всей красе. Ничего, пускай любуются. Трусишки в этом доме не нужны.

Мальчикам лет по двенадцать-тринадцать. Разные какие! Вон тот, темноволосый, в бархатном камзольчике, – ну, львенок! Гордая посадка головы, глаза сверкают, плечи расправлены! На лапу с когтями глядит без страха... какое там – с восхищением!

Второй – тощий, белобрысенький, остроносый – и держится скромнее, и одет так, словно у огородного пугала наряд выпросил поносить. Похоже, уже не рад, что сунулся в логово Совиной Лапы. Что ж, ворота не на запоре, никого силой не держим.

Девчонка помладше будет, лет одиннадцати-двенадцати. Ясно, что этот цветок расцвел не на здешних полянках. Наррабанскую кровь за драконий скок видно! Не в том даже дело, что смуглая да черноволосая... а какие движения плавные! Какая походка! До чего же в этих мелких паршивочках видна будущая женщина! Глазки смиренно потупила, однако можно поспорить на лепешку с медом – успела рассмотреть и двор, и дом, и его, Шенги.

Что ж, даме – первое место.

– Юная госпожа, кажется, из Наррабана? Как зовут?

– Нитха-шиу, господин.

Вот так! Не просто Нитха, а Нитха-шиу. Обязательно надо уточнить, что девственница, а то вдруг кто усомнится... Ох уж этот Наррабан!

А голос у малышки почти взрослый – глубокий, бархатный, с придыханием:

– Я из Нарра-до, господин. Из очень хорошей, уважаемой семьи. Мама умерла, старшая жена отца меня не любит. А я много слышала о подвигах великого Шенги... и умирала, просто умирала, так хотела стать его ученицей... Подгорной Охотницей...

– Эге, девочка, стоп! Это очень, очень трогательно, но плохо ты гурлианские обычаи знаешь. Когда впервые беседуешь с мастером, ни за что врать нельзя! Не нравится вопрос – промолчи, а врать – беду накликать. Примета такая.

Оскорбилась так, что вскинула глаза. Огромные, в пол-лица, и черные, как отчаяние. И в них закипают слезы.

– Я не лгу, господин! Когда была маленькой, мне вместо сказок... – Голос пресекся так обиженно, что Шенги почувствовал себя виноватым. Но тут же опомнился: ведь врет, негодница, определенно врет! Он, конечно, Охотник известный, но не настолько, чтоб за морем, в чужой земле, про его приключения – детишкам на ночь вместо колыбельных...

Вот, кстати, повод избавиться от красавицы. Брать ученика, так парнишку, а с этими пташками-щебетуньями – одна головная боль.

– Ну-ка, Нитха из Нарра-до, расскажи, что тебе про Совиную Лапу слышать приходилось!

Сейчас вконец смутится и разревется...

Ничего подобного. Приободрилась, сверкнула мгновенно просохшими глазищами. И начала плавно, словно впрямь давно заученное:

– Случилось однажды, что волей богов Подгорный Охотник, не носивший еще имени Совиная Лапа, и его напарница обнаружили ведущие из Подгорного Мира Врата, через которые не проходил еще ни один человек. И сказали друг другу: «Пусть мы погибнем, но узнаем, куда ведут эти Врата!» Решив так, они вверили судьбы богам и бесстрашно шагнули за Грань Миров...

Красиво излагает, паршивка! А ну-ка, если попробовать сбить эту сказительницу?

– А как звали напарницу, случайно не знаешь?

Даже бровью не повела, не задумалась ни на миг:

– Ульнита Серебряное Кольцо из Семейства Шагупаш. Из Силурана, из деревни Сладкий Родник... Рука судьбы вывела отважных Охотников на берег реки Литизарны, к месту черного колдовства. На берегу возвышался алтарь злого демона по прозванию Совиное Божество. Там вершилось кровавое жертвоприношение...

И поет, и поет! Ульните бы понравилось, она любила такой возвышенно-торжественный слог. И ни слова о неопытных щенятах, не заметивших, как проскочили Врата. И о ледяном страхе, о струйках пота вдоль спины. И конечно, ни словечка о талисмане. Тайна, она тайна и есть.

Мальчишки уши развесили, а заморская птичка продолжает заливаться:

– И в знак той победы боги отняли часть силы у мерзкого демона и даровали эту силу Подгорному Охотнику. Превратилась его правая рука в подобие лапы, могучей, со стальными когтями, каждый из которых острее меча. Возрадовался Охотник и воскликнул: «Отныне я никогда не буду безоружным!» В благодарность богам он изменил в храме имя и стал называться Шенги, что означает Совиная Лапа...

– Так, стоп. Это ты могла услышать где-нибудь по дороге. А ну-ка, еще что-нибудь расскажи!

Белобрысый паренек бросил на Шенги быстрый взгляд и тут же потупился. Но Совиной Лапе показалось, что в глазах мелькнула насмешка. Дескать, нравится господину слушать, как девчонка ему хвалы поет...

А малышка уже излагала историю о том, как Шенги и его напарница остановились на ночлег в силуранском замке и предложили властителю купить добычу. Коварный властитель решил получить товар бесплатно и угостил Охотников вином из особого кувшинчика. Очнулись они в подземелье, связанные по рукам и ногам.

– И тогда Шенги, могучий, как три воина, напрягся и разорвал веревки, словно они были гнилыми. Он грозно произнес: «Я никогда не бываю безоружным!» И вонзил он когти в дверь, и вырвал засов, как вырывают сердце из груди врага...

– Ладно, хватит. Извини, что не верил. И ты приехала сюда через три страны?

– Через четыре, господин. Море тоже страна, ею правит Морской Старец.

– Учить она меня будет... Как тебе родня-то позволила?

– Не позволила. Но отец знает, я оставила ему записку.

Шенги почувствовал, как под ложечкой заворочался тугой ком страха.

– З-записку? Но с кем же ты ехала? Ведь кто-то из взрослых с тобой был?

– В Наррабане говорят: «Если смелый в пути один, у него боги в попутчиках!»

Черные глаза блестели таким победным торжеством, что Охотник раз и навсегда поверил: да, эта ненормальная прибыла сюда одна. Через Наррабан, Грайан и Гурлиан. И через море, которым правит Морской Старец. Она добиралась сюда, чтобы стать ученицей Совиной Лапы. На каждом шагу ее могли ограбить, изнасиловать, продать в рабство, убить... Она стоит перед ним, торжествующая и веселая, в чистенькой дорожной одежде (где стирать-то ее ухитрялась?). То ли на редкость смышленая, смелая и ловкая, то ли ей потрясающе, невероятно везет!

И Шенги должен сказать: «Извини, малышка, но я хочу взять в ученики мальчика. Поезжай-ка домой. Через Гурлиан, Грайан, Наррабан... ах да, и через море...»

Чтобы скрыть смятение, Совиная Лапа обернулся к белобрысому мальчугану:

– А тебя как величать прикажешь?

– Дайру, господин, – почтительно ответил мальчик и замолчал. Молчал и Шенги, ожидая продолжения. Наконец Охотник не выдержал:

– Ну, дальше-то как? Дайру Говорящий Журавль... из какого Семейства? – Шенги скользнул взглядом по нищенской одежде мальчика и без особой уверенности продолжил: – Или... из Рода?

Темноволосый парнишка презрительно хмыкнул.

Уши Дайру запылали.

– Я... нет, господин, это не имя... просто мама говорила, что я похож на птицу... на журавля...

Девочка поджала губки. Видно, знала уже, что это значит, если сыну дает имя мать, а не отец. Собственно, не имя даже, а прозвище.

Незаконнорожденный. Отребье.

– Я из Грайана, – мучительно отвел взгляд Дайру. – Из Анмира. Мой отец был переписчиком книг и смотрителем библиотеки Хранителя. Он не дал мне имени, но воспитывал меня. С четырех лет читаю и пишу, с семи помогал отцу в библиотеке.

Вот как! Потому-то у мальчугана и речь такая гладкая, книжная.

– Так в чем же дело? Помогал бы и дальше, чудесная ведь работа!

– Да, господин мой, но отец умер. У него оказалось много долгов, все пошло с торгов... мама умерла за год до этого... А я всегда мечтал стать Подгорным Охотником, перечитал все, что сумел найти. Подумал, надо попробовать... – Голос мальчика от волнения начал срываться. – Но тогда надо к лучшему...

– А лучший, стало быть, я?.. М-да, как сговорились... Только, во имя Безликих, не рассказывай истории обо мне. Лучше назови прочитанных тобой авторов, ну, кто писал о Подгорном Мире...

Мальчик сразу успокоился и начал перечислять неторопливо, вдумчиво:

– Тагишагр, Лауруш, Зантиянш, Юнтагифер, Сайдан...

– Стоп... ты что, и Сайдана уже осилил?

– Да, господин, «Природу складок».

– Серьезная книжица! А ну-ка... – Шенги задумался, по памяти подыскивая в длинном, нудном трактате место, которое мальчику было бы не слишком сложно пересказать своими словами. – Как Сайдан объясняет происхождение складок?

Дайру выпрямился. Взгляд серьезных серых глаз уплыл куда-то за плечо Охотника. Из уст ребенка плавно потекло:

– «Теперь, когда доказано, что Подгорный Мир суть несколько миров, исковерканных и смятых в прозрачные взаимопроникающие складки в результате некоего катаклизма, возникает вопрос: какова причина упомянутого катаклизма? Существует шесть гипотез, кои я готов рассмотреть поочередно, начиная с той, которую считаю наиболее убедительной. Выдвинул ее в пятом году Железных Времен Санфир Ясная Память из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера. Высокородный Санфир считает, что виновниками превращения Подгорного Мира в клубок складок являются пятеро Ночных Магов, происходящих из Силурана, Грайана и Гурлиана. Прозвища этих преступников (отринувших свои истинные имена) следующие: Фолиант, Ураган, Орхидея, Немое Дитя и Вечная Ведьма. Основав на территории Силурана так называемую Кровавую крепость, богомерзкие колдуны в результате опасных экспериментов сумели пересечь Грань Миров. За Гранью они встретили нелюдей, трое из которых (известные как Ящер, Безумец и Чуткий) стали их единомышленниками, в результате чего преступники вошли в историю под прозванием Восьми Магов. Точную дату...»

– Стой, малыш! – преодолел оторопь Шенги. – И долго так можешь, наизусть?

– Сколько прикажет господин. Отец говорил, что у меня уникальная память. Все, что прочту, запоминаю навсегда.

– С ума сойти! А ну-ка, проверю! Говоришь, читал Лауруша? А какую из его книг? «Хищники Подгорного Мира» читал?

– Конечно, господин. Очень интересно.

– Как он описывает Черных Прыгунов?

– «Опасные существа, похожие на черных кузнечиков размером с филина. Нападают стаей, прыгают на добычу, вцепляются в нее передними лапами, терзают когтями задних. Кровь из нанесенных ими ран течет не останавливаясь. В когтях Черных Прыгунов яд, вызывающий бред и влекущий медленную смерть. Твари эти...»

– Ладно, хватит. Верю.

Ну, парень! Ну, чудо!.. И что теперь с этим чудом делать? У заморской перелетной пташки хоть в дальних землях отец есть, а у этого бедолаги...

– Дайру, у тебя какая-нибудь родня имеется?

– Нет, господин. Никого.

Вот и решай!.. Ладно, потолкуем с третьим. А то он от нетерпения губы себе искусал.

– А тебя как звать, паренек?

– Нургидан Черный Арбалет из Рода Айхашар. Сын властителя Замка Западного Ветра.

Вот откуда надменность! Сын Рода! Этот не пропадет и без Шенги. Достаточно взглянуть на дорогой камзол – фиолетовый, с серебряным шитьем. И на меч в богато украшенных ножнах.

– И ты, как я понимаю, всегда мечтал стать Подгорным Охотником?

– Конечно. Настоящее дело для настоящих мужчин.

Красив, паршивец! Лет через пять девчонки в окна будут выскакивать, чтобы побывать в его объятиях! Правильный нос, твердый рот, хорошо очерченный подбородок, ровные дуги бровей. Необычнее всего глаза – не зеленые, а зеленоватые, мерцающие.

– Нитха добралась сюда из самого Наррабана. Дайру целые книги наизусть цитирует. А ты чем можешь похвалиться?

– Я брал уроки карраджу и неплохо научился держать меч.

– Карраджу – это очень, очень хорошо, но в Подгорном Мире «смертоносное железо» – не главное... Впрочем, посмотрю, чему ты научился.

Принести оружие – дело недолгое. Нургидан ждет, подняв меч в оборонительной позиции «верхний щит». Разумно, когда противник выше ростом.

– Не стой столбом! Атакуй!

Этому дважды повторять не надо! Налетел, завертелся, залязгал клинком о клинок. Надо же, проворный какой! И злющий, как звереныш. Его отшвыриваешь, а он снова в бой бросается!

На какое-то мгновение Шенги утратил снисходительное отношение к противнику. Ему показалось, что против него выставлен опытный взрослый боец.

Пора эту забаву кончать, а то парнишка что-то разошелся. Удар, зацеп, захват... рывок! И меч Нургидана улетает на другой конец двора.

– Подними свое оружие. Ты молодчина! Слушай, а почему не хочешь в наемники?

Ответил сразу, не задумываясь:

– Наемник подчиняется десятнику, десятник – сотнику, сотник – дарнигару. Не хочу подчиняться никому! Разве что сначала, пока ученик...

– И на том спасибо. А твой отец не оторвет мне голову за то, что я его наследника в опасное дело втягиваю?

– Я не наследник, у меня есть старшие братья. И еще... вот!

Развязав лежавший на земле мешок, мальчик достал пергаментный свиток.

Холодное, сухое письмо, в котором Аргидан Золотой Арбалет из Рода Айхашар, властитель Замка Западного Ветра, дозволяет своему младшему сыну Нургидану избрать для себя любое ремесло, какое ему, Нургидану, придется по душе.

Ох, что-то тут не так...

Шенги медлил с письмом в руке. Юный Сын Рода догадался, что мастер не хочет его брать, и в отчаянии бросил последний довод, припасенный, словно кинжал за голенищем:

– И я уже убил Летучего Скорпиона!

Ого, вот это уже очень, очень серьезно! Такой победой мог бы гордиться любой Охотник.

– В самом деле, мой мальчик? И как же ты его убил? Расскажи-ка поподробнее!

Нургидан остановился, словно конь на всем скаку, яростно дыша. Когда наконец заговорил, в голосе зазвенели тоскливая безнадежность и злой вызов:

– Я... я не могу рассказать! И не скажу почему... Но клянусь именем отца, клянусь золой с костра моего деда, я убил эту летучую тварь! И это был честный поединок!.. Ты не берешь меня, Совиная Лапа? Ну и ладно! Все равно стану Охотником! В «Счастливом путнике» остановился Урихо, он возьмет, он научит...

Мальчик подхватил мешок и, резко повернувшись, пошел к воротам, прямой, словно пламя свечи. Голова высоко поднята – не для того ли, чтобы удержать слезы?

– Подожди, – негромко сказал ему вслед Шенги. Мальчик сразу остановился, но не обернулся.

Шенги еще не принял решения, но понял: он никогда не простит себе, если этот гордый, отважный паренек уйдет к пролазам.

Как же выбрать одного из троих? О, вот мысль! Еще одна проверка на смелость!

– Ребята, я забыл предупредить... Моему ученику придется жить под одной крышей со зловещим, недобрым призраком!

– Грайанский десятник, что ли? – презрительно отозвался Нургидан, все еще не оборачиваясь. – Слышали! По-ду-ма-ешь!

– Призрак? – восхищенно взвизгнула Нитха. – Ой, интересно! Как в сказке!

Серые глаза Дайру затуманились мечтательной дымкой:

– А разговаривать с ним можно? Он же, наверное, самого короля Лаограна видел!

Вот и пугай их, такую лихую команду...

Стоп! Что это он, Шенги, сам себе сейчас сказал?

Команду?

Очень, очень интересная мысль! А почему бы не вырастить команду Охотников? Тройку, которая с детства привыкнет действовать как один человек! Учил же Лауруш его вместе с Ульнитой! И как потом хорошо работалось с такой напарницей!

Конечно, денег понадобится уйма, ведь трое на шее окажутся... Ничего! Он все-таки не нищий.

– Ну, что с вами делать, настырная вы банда? Беру всех троих!

Грайанская башня лет триста не слыхала такого ликования. От пронзительных счастливых воплей призрак Старого Вояки, наверное, забился в самый темный угол.

– Ладно, уймитесь, горластые! Цыц, я сказал! Сегодня пойдем в храм и принесем клятву. Нургидан, взберись на ворота, сними решето, пока Серая Старуха на мою голову четвертого ученика не принесла!

5

Это только с парадного входа игорный дом «Путь по радуге» украшен большими светильниками из цветного стекла. Это только у главных дверей девицы в нескромных нарядах бойко жонглируют зажженными факелами, а поэт в пестрой одежде во весь голос читает стихи о лисе-удаче, что, вертя хвостом, бегает от игрока к игроку. Это лишь у порога, раскрашенного в семь цветов радуги, звенят струны в такт речам поэта и сквозь их напев прорываются хриплые крики сидящего в клетке наррабанского попугая: «Пр-риходите! Игр-раем! Игр-раем!»

А заднее крыльцо утонуло в зарослях калины и бузины, буйно заполонивших задворки до каменной полуразрушенной ограды.

Какой-нибудь рачительный хозяин мог бы упрекнуть владельца игорного дома в том, что тот запустил задний двор. Вырубить бы эту поросль, заодно ограду починить. Мало ли кто перемахнет через полуразвалившуюся каменную кладку, прокрадется сквозь спутанные ветви к заднему крыльцу...

Но владелец «Пути по радуге» знал, что делает. Не было в городе вора, который рискнул бы полезть за добычей в игорный дом. Конечно, от погребального костра никому не уйти, но зачем же самому себе поленницу складывать?

А вот от крыльца к ограде сквозь заросли часто скользили тени. Особенно во время визитов стражи. Десятники действовали расторопно и сноровисто, заранее ставили своих людей у входа и под каждым окном, но никогда – никогда! – на пустыре, который отделяла от заднего двора каменная стена. Неписаные правила – самые строгие.

На крыльце стояли двое – дышали ночным ветром, живительно свежим после приторного запаха благовоний, которым был густо насыщен воздух игорного дома. Мужчины не начинали разговор, наслаждаясь тишиной, чистой и ясной.

Наконец один из них, высокий, плечистый, в плаще с наброшенным на голову капюшоном, из-под которого виднелась седая бородка, сухо спросил:

– Принес?

Второй – плотный, коренастый, одетый как зажиточный торговец – похлопал по бархатному мешочку у пояса:

– Здесь. Все три. Деньги?..

Тяжело звякнули золотые монеты. Бархатный мешочек перешел из рук в руки.

– Сколько они у тебя лежали?

– Полтора года. Ты не бойся, ничего им от времени не сделается. Главное – в воду опустить, хоть в ледяную... Впрочем, кого учу, сам лучше меня все знаешь.

– Я? – деланно удивился седобородый. – Мне-то откуда в таких делах разбираться? Я просто посредник. Мне велели достать – я и нашел.

– Мог бесплатно найти, за Гранью. Эх, Урихо! Нацепил бороду из пакли – так тебя и не узнать? Сапоги бы сменил, вон какие приметные вырезные отвороты!

Глухо помянув Хозяйку Зла, Урихо откинул капюшон. Седая борода нелепо выглядела на красивом лице, искаженном гримасой досады.

Торговец с удовольствием наблюдал за произведенным впечатлением.

– Слушай, я не спрашиваю, зачем тебе понадобился такой поганый товарец...

– Вот и не спрашивай, – перебил его Урихо, который уже пришел в себя.

– ...но хочу сказать, что я продешевил.

Торговец остановился, ожидая возражений, но Урихо молчал. Нахмурившись, торговец пояснил:

– Не та диковина, чтоб перед соседями хвастаться, верно? Не знаю, зачем ее кто-то покупает, но скоро узнаю. И весь город узнает. Люди кричать об этом будут!

– Не будут. Заказчик на днях уезжает. Если и поднимется крик, то не у нас.

Торговец недоверчиво хмыкнул:

– Может, и так. Я в чужие дела не суюсь. Я скромный, тихий и неразговорчивый. Неужто такие добродетели останутся без награды?

– Особенно неразговорчивость, да? – усмехнулся Урихо. – Ладно, потолкую с заказчиком.

На самом деле он уже принял решение. Дурак торговец подписал себе смертный приговор.

Торговец, не подозревающий, что перед ним уже распахнута Бездна, вслушался в доносящийся из глубины дома женский голос.

– Это Черная Азалия поет?

– Нет, Шелковинка. Черная Азалия сегодня не выступает.

– Азалия – дрянь и ломака! – обиженно поведал торговец. – Я ее на днях в гости позвал, намекнул насчет красивого браслета. Все вежливо, благородно. А она... мало того что хохотала, как гиена наррабанская, так еще Гахтхору наябедничала. Ну, знаешь, торговец рабами. Такой детина, что если приделать к нему колеса – выйдет осадная башня. Кричал, что из меня потроха через глотку выдавит. Как же, испугался я! Не дождется!

Урихо быстро сообразил, что подворачивается удобный случай.

– Гахтхор? – переспросил он. – А я-то думаю, с чего это он сегодня такой мрачный? Сидит у дверей и вином по самую макушку наливается.

– Кто? Гахтхор? – изумился торговец. – Он же вчера... в Наррабан... домой...

– Задержался на три дня. Говорят, из-за Черной Азалии.

Это известие явно не сделало торговца самым счастливым человеком в Издагмире.

– Ах ты, привела же Многоликая! Знаешь, не буду возвращаться в дом, уйду через пустырь. А ты не забудь, потолкуй с заказчиком.

– Потолкую, – серьезно ответил Урихо, нагнувшись и поправляя подколенный ремень. Сквозь мягкую, прекрасно выделанную кожу сапога он нащупал за голенищем нож. На пустыре найдут еще один труп, не первый и, надо полагать, не последний.

Торговец пробирался сквозь кусты, пыхтя и треща ветвями. Урихо беззвучно двинулся за ним. Вот это ничтожество карабкается на стену. Метнуть нож в спину? Или догнать и ударить?

И тут в осеннюю ночь ворвался кошмар из старых сказок. Непомерно большие крылья распахнулись на полнеба перед глазами оцепеневшего Урихо, бесшумно плеснули по воздуху. На мгновение луна отразилась в огромных желтых глазах. Мышонком пискнул торговец, унесенный в черное небо.

Урихо упал на колени, беззвучно, но истово благодаря богов за спасение.

Древний демон вновь вылетел на добычу!

* * *

В этот миг на другом конце города проснулся человек по прозвищу Совиная Лапа.

Разом сбросив марево сна, он поглядел на свою правую руку. Черные сухие пальцы жили собственной жизнью. Они сжимались, сухо постукивая когтями, и резко разжимались. Лапа словно хотела что-то выцарапать из воздуха. Такое уже случалось с Охотником. И он догадывался, что означают эти злобные движения.

Медленно, сосредоточенно Шенги подчинял себе взбунтовавшуюся лапу. Хищные подергивания понемногу прекратились, рука смирно легла на колено. Однако Шенги она казалась коварным зверьком, который затаился и выжидает случая напасть.

«Я никогда не бываю безоружным...» – с горькой иронией вспомнил Шенги фразу, которую любил повторять на людях. А что делать? Скулить? Ныть? Рассказывать каждому встречному о том, как восемнадцать лет назад на берегу Литизарны орал напарнице: «Ульнита, руби!..» Не дождутся!

Хорошо, что Ульнита растерялась тогда... И никакой он не калека! Лапа хорошо держит меч, особенно после того как мастер из Аргосмира переделал рукоять. А тонкую работу можно делать и левой рукой.

Отогнав невеселые мысли, Шенги встал, огляделся и негромко выругался, вспомнив вечерние события, из-за которых он очутился в пристройке-кухне, вместо того чтобы почивать на своей постели у погасшего очага в башне.

Вечером он и ученики улеглись спать, и тут призрак грайанца-десятника решил, что настало время напомнить о себе. Из мглы послышались завывания, мрачные и грозные, они доносились со всех сторон одновременно.

Испугались ли ребятишки? Да они в восторг пришли! На три голоса завыли в ответ, подражая руладам привидения. Шенги сначала хохотал, потом сообразил, что паршивцы будут резвиться до утра. Попытался их унять, но из тьмы отзывались невинные голосишки: «Это не я, учитель! И не я! И не я! Это Старый Вояка!», хотя несчастный призрак давно стушевался, заткнулся и исчез.

А вскоре не выдержал и Шенги. Сказал: «Ну и войте, пока не надоест!» – взял плащ и ушел спать на кухню.

Но теперь можно вернуться – ребятишки наверняка уже утихомирились.

Выйдя на залитый лунным светом двор, Шенги думал: а правильно ли он поступил? Может, надо было выдрать их для порядка? Да нет, жалко. Подумаешь, расшалились! Даже гордый Нургидан, который любит строить из себя взрослого. Даже серьезный умница Дайру. Даже Нитха, объявившая себя вэшти этого дома.

Шенги хмыкнул, вспомнив, как в первый день состряпал похлебку и позвал учеников за стол. Ели из общего котелка – мисками позже обзавелись. Мальчишки не заставили себя ждать, а Нитха, удивленно оглядев стол и скамьи, спросила, точно ли, что в доме нет других женщин. Услышав заверение, что она – единственная на все хоромы, малышка преобразилась: задрала нос, сверху вниз поглядывала на мальчишек, после еды властным тоном начала раздавать им поручения по хозяйству. А в ответ на их насмешки негодующе закричала: «Вы должны слушаться, я же вэшти!»

Шенги тогда опешил и даже слегка испугался. Насколько он помнил, вэш по-наррабански означает «замужняя женщина». Не вообразила ли малявка себя супругой хозяина дома? Кто знает их заморские порядки! Но на следующий день купец-наррабанец на рынке объяснил, что вэшти – это главная женщина в доме, хозяйка, которая имеет право делить трапезу с мужчинами. Вот так-то.

Шенги открыл дверь. Лунный свет хлынул в зал. Черная тень хозяина легла на тростниковые циновки.

Напротив входа белело пятно занавески – Нитха в первый же день отгородила себе угол, объявив его «женской половиной». Занавеска была сдвинута, виднелась свесившаяся с подушки толстая черная коса.

Взгляд учителя метнулся в сторону очага. Постели мальчиков были пусты – Нургидан и Дайру исчезли.

6

– Ну, если б не наше доброе знакомство!.. Если б мы по лесу не мотались, Тварей не отлавливали!.. Я б твоих гаденышей наизнанку вывернул и в узел завязал!

– Не надо в узел, Киджар, не надо! Я их сам... я с них шкуру полосками... Это же просто дети! Побаловались...

– Дети?! Разбойники, а не дети! Если б соседскую грушу обтрясли, тогда да, побаловались. А сад Хранителя к дворцовому имуществу относится. За это – порка и на болото, канавы рыть... Да ты мне не подливай! Все равно этим кувшинчиком не отделаешься. Раз я для тебя такую историю замял, должен ты меня упоить по всем статьям Устава Наемников, от макушки до пяток.

– Где посидим, в «Алмазном дожде»?

– Нет, хочу в «Путь по радуге». Заодно сыграем по мелочишке. Завтра, идет?

– Командуй, десятник! Мы с моим кошельком за тобой в огонь и в воду!

Киджар довольно ухмыльнулся:

– Ну, если так... Эй, Косматый!

В дверь караулки просунулась голова стражника.

– Выпусти из холодной сопляков, – распорядился десятник. – Дай по шее, только не усердствуй. Скажи, пусть летят домой и ждут учителя – он, как придет, им головы поотрывает. Совиная Лапа будет... – Киджар оценивающе встряхнул над ухом кувшин, – малость попозже.

– Заодно скажи, – добавил Шенги, – чтоб дрова перекололи и воды в бочку натаскали!

Кивнув, стражник исчез.

– Вот стервецы, а? – Киджар плеснул себе вина. – Мало им садов по соседству!

– Да у нас своя яблоня есть.

– Во-во, а им айву подавай, отродью Серой Старухи! Всего-то два дерева на весь Издагмир! Специально из Наррабана три саженца привезли, два прижились...

– Из Наррабана? Тогда все очень, очень ясно! Небось Нитха похлопала своими заморскими ресницами: «Ах, у нас в Нарра-до... Ах, я сто лет не вдыхала запаха айвы!..» Этой поганке-интриганке и лепешки с медом не нужно, лишь бы втравить кого-нибудь в передрягу, а потом хихикать. Над этими героями так насмешничать начнет, что сами запросятся болото осушать! С виду смирная, тихая девочка, а на деле – хитрая злыдня!

– Не зря, выходит, Нитхой назвали! – глубокомысленно изрек Киджар. – Верно сказал какой-то, не помню, мудрец, что имя определяет характер и судьбу человека!

– А что это значит? – заинтересовался Шенги. – Я по-наррабански не очень...

– Нитха – это змея. Большая, коварная и жутко ядовитая. В Грайане такая тоже водится – на юге, у моря. Там ее называют коброй.

– Кобра? Знаю кобру, видел. Надо же, имечко девочке папа дал! А эти два птенца перед ней друг друга перещеголять норовят.

– Но наглецы-то какие! К Хранителю, в дворцовый сад...

– Это еще ничего! – заулыбался захмелевший Охотник. – Я в Аргосмире жил, в учениках у Лауруша, так мы с Ульнитой в королевский парк забрались, на спор! – Шенги умиленно глядел куда-то за плечо собеседника. – Было очень, очень весело! Стражники бегут со всех сторон, шум, гам, собаки лают! Я к ограде встал, Ульнита по плечам наверх вскарабкалась, подала мне руку... – Он стряхнул сладкие воспоминания и удрученно спросил: – Эти мальки-неудачники как попались?

– Пришлось повозиться. Этот... ну, Сын Рода... как звереныш, носился по кустам. А когда поймали – уй-юй-юй! Дерется, как взрослый! Мои парни его вчетвером вязали... ну, вру, втроем, но все равно крепкий щенок. Если выгонишь, к себе возьму, хороший наемник выйдет.

– А второй?

– Второй?.. Помнишь, в саду фонтан «Мудрость – кормилица добродетелей»?

– Не было как-то случая в дворцовом саду побывать.

– Да, верно... Там фигуры в человеческий рост. Мудрость держит чашу, к которой спешат припасть Скромность, Усердие, Благочестие и еще с полдесятка таких же скучных уродов. Трубки давно засорились, чаша пересохла... Так твой парень тоже в очередь пристроился, в аккурат за Целомудрием. Ночь, луну тучами закрыло, свет факелов по кустам да по статуям мечется, а он, добродетель хренова, стоит, не шевельнется. Так бы его и не заметили, да не выдержал, чихнул.

Совиная Лапа не улыбнулся рассказу. Он налил себе вина, поднес чашу к губам и опустил, не отпив ни глотка.

– Вот! – сказал Охотник горько. – Отвага Нургидана, ум Дайру, и все впустую. А мы с моей подружкой-силуранкой были дети как дети, ничего особенного. Но все нам удавалось. Потому что вместе действовали! Понимаешь, вместе!

– Ты пей, пей! – успокоительно сказал десятник.

– Хотел, понимаешь, вырастить команду, – тоскливо изливал душу Охотник. – Какая там команда! Не поубивают друг друга до конца ученичества, и на том спасибо. Учить их работать вместе – все равно что воздух штопать или составлять карту Подгорного Мира. Нургидан смел, карраджу знает почти как я. Но высокомерен до наглости! На каждом шагу свой замок поминает, предков перечисляет. Чуть отвернусь – он Дайру поколотить норовит. А когда я, как водится, задаю ученикам работу по дому, ух, тут уж начинается представление бродячего балагана!

– Что, Сын Рода не хочет ручки пачкать?

– Напрямую не отказывается, обычай есть обычай. Но у него талант изящно и непринужденно спихивать свою работу на других. Главным образом на Дайру.

– А белобрысый, стало быть, за него трудится?

– Этого жалеть не стоит! Он только с виду несчастный сиротинушка: слова поперек никому не скажет, ударят – сдачи не даст, работать велят – не откажется. Но если Нургидан кувырком летит с намыленной ступеньки, или находит в миске что-нибудь незабываемое, или обнаруживает у себя на штанах прореху на заднем месте... ну, ни за что не поймаешь хитрюгу на месте преступления! Дайру – человек с неиссякаемыми запасами коварства!

– Да-а, повезло тебе с учениками.

– Все бы ничего, если бы подружнее жили! Так-то они молодцы, старательные, понятливые. Очень, очень славные ребятишки.

– Но выдрать ты их все-таки выдери.

– Еще как выдеру! Им айва эта самая в черных кошмарах мерещиться будет! На рынке запах айвы учуют – бегом с рынка бросятся, вот как я над ними поработаю... Эй, да у тебя чаша пустая! Ну-ка, подставь!

7

Осенний ветерок овевал разгоряченное лицо, Охотник трезвел с каждым шагом. Настроение было паршивое. Сгоряча чего не посулишь, но на самом деле кого-то впервые в жизни выпороть...

Бродячие сказители любили рассказывать о вспыльчивом нраве Совиной Лапы, о коротких, но бешеных приступах гнева, зажигавших душу Охотника. А сейчас Шенги нарочно пытался вызвать в себе ярость, но чувствовал лишь омерзение при мысли, что придется взяться за плеть. А ведь надо же, надо! Раз отвечаешь за ребятишек... чтоб им впредь неповадно было проказить...

Но разве поднимется рука на гордого, самолюбивого Нургидана, для которого обычная трепка наверняка станет трагедией? Или на Дайру, который и без того шарахается от резкого движения – видно, пареньку в свое время пришлось очень, очень несладко.

И все же к тому времени, как рука Шенги легла на кованую решетку ворот, Охотник убедил себя, что воспитание негодных мальчишек – его святая обязанность, а плетка – часть этого воспитания.

Мелькнула мысль, что хитрый Дайру наверняка постарается скрыться с глаз, чтобы первый, самый горячий, гнев учителя выплеснулся на Нургидана.

А вот и ошибочка! Именно Дайру откинул засов и распахнул створку ворот, впуская Шенги в дом. Худая длинная физиономия сияла веселым оживлением:

– Учитель, а у нас гость!

Совиная Лапа почувствовал прилив радостного облегчения, словно с него сняли тяжелые цепи. Кем бы ни был нежданный гость, при нем не станешь чинить расправу!

* * *

От стола навстречу хозяину поднялся круглолицый человечек с большими, чуть навыкате, светлыми глазами, приветливый, немного суетливый и, как сразу выяснилось, разговорчивый.

– Умоляю простить мою бесцеремонность... Меня зовут Вайсувеш Теплый Плащ из Семейства Тагихарш. Я купил пустующий дом по соседству, вот и решил зайти, познакомиться.

– Прошу, будь как дома, – сказал Шенги, с удовольствием отмечая, что кто-то (скорее всего, маленькая вэшти) догадался поставить на стол кувшин вина, миску с ломтями окорока, лепешки и яблоки.

– Наслышан о моем новом соседе! – разглагольствовал Вайсувеш. – Бродячие сказители охотно повествуют о Подгорных Охотниках, а уж имя великого Шенги у них просто не сходит с уст! Мое ремесло куда неприметнее: я мастер по изготовлению чучел, звериных и птичьих. Правда, скажу без скромности: мастер, какого поискать! В Расмире, где я жил, отбоя не было от заказов. Господин, вероятно, слышал, что теперь вошло в моду украшать дома чучелами. Это создает уют и придает комнате неповторимый облик. Если уважаемый сосед желает, могу и для его жилища смастерить чучело орла с распахнутыми крыльями. Или, скажем, филина, лебедя, глухаря...

Шенги невольно кинул взгляд под мрачный сводчатый потолок и подумал, что только филина там не хватало. С распахнутыми крыльями. Это уж точно придало бы Грайанской башне неповторимый облик!

– Что же привело моего господина в Издагмир? – поинтересовался Охотник, левой рукой наливая гостю вина.

– Любезное письмо здешнего Хранителя. Почтеннейший Тагиарри замыслил создать собрание чучел зверей и птиц... и даже Подгорных Тварей. Он намерен отвести для этого особый дом и брать с желающих за вход чисто символическую плату.

– И Подгорных Тварей? Очень, очень интересная затея!

– Я так и думал, что господину любопытно будет об этом услышать. Я охотно буду покупать тушки – по возможности с не очень поврежденной шкуркой. Честно говоря, больше всего люблю работать с птицами – ах, какой материал!

У локтя учителя возник Дайру, от восторга забывший и о своей обычной робости, и о правилах приличия.

– Почтеннейший Вайсувеш написал книгу «Птицы Озерного королевства»! – сообщил он хриплым от волнения голосом. – Очень хорошая книга!

Учитель бросил на мальчишку укоризненный взгляд, а гость просиял:

– Как приятно это слышать! Да, в птицах немножко разбираюсь. А здесь, возможно, смогу осуществить давнюю мечту.

– Какую же, если не секрет?

– Создать чучело болотной совы... ах, какая интересная птица! Я приехал два дня назад и, не успев даже подыскать себе дом, прямо на постоялом дворе начал справляться, кто мог бы добыть для меня эту птицу. Но стоит при здешних жителях произнести слова «болотная сова», как они цепенеют с разинутыми ртами, словно из них самих кто-то чучело набил. Даже глаза становятся стеклянными!

– Понятно, – кивнул Охотник. – Боятся одного древнего демона.

– Слышал, слышал, – отмахнулся чучельник, – Совиное Божество... Пусть так, но при чем здесь обычные птицы?

– Люди боятся ненароком убить одного из слуг демона.

– Что за вздор! Неужели и ты, знаменитый Охотник, тоже боишься?

– А почему бы и нет? – обманчиво ровным голосом сказал Шенги. – Я встречался с Совиным Божеством и...

На стол перед гостем легла жесткая черная лапа.

Охотник привык к разной реакции малознакомых людей – от откровенного ужаса до назойливого любопытства. Но Вайсувеш повел себя не так, как другие. Нагнувшись над когтистой пятерней, быстро осмотрел ее, поднял голову – глаза полны были горькой, какой-то детской обиды – и возмущенно произнес:

– Неправильная лапа!

– Что? – опешил Охотник.

– Не совиная. Пятипалая человеческая кисть, только с когтями. А у совы лапа оперена до когтей. И четыре пальца: два смотрят вперед, один – назад, а четвертый может отводиться вперед, назад и вбок. Очень удобно хватать добычу.

И Вайсувеш обрушил на слушателей водопад сведений о совах. Он знал о птицах куда больше, чем надо чучельнику. Говорил не только о мягком и рыхлом оперении сов, под которым крепкое тело кажется толстым и неуклюжим, но и о гнездах, о сложном брачном ритуале, похожем на воздушную игру в пятнашки; о сухих тревожных криках и о грозной бесшумной охоте. Да, во тьме сова страшна! Она не преследует, а подкарауливает жертву, возникая из мрака словно рок, словно смерть!

Шенги невольно заслушался. Слова гостя тревожили его, поднимали из глубин памяти то, что хотелось забыть: ночь, берег, серый алтарь и бесшумная мягкая тень над ним...

От тягостных воспоминаний Охотника отвлек хохот ребятишек: чучельник едва не свернул себе шею, показывая, как далеко может повернуть голову сова.

– Я добуду для тебя птицу! – сверкнул глазами Нургидан. – Я не боюсь демона!

– Ты смелый юноша. – Гость запоминающим взглядом скользнул по лицу парнишки. – Впрочем, читал я у одного древнего философа, что в детстве люди бесстрашны, потому что не осознают краткости и непрочности жизни. Не могу об этом судить, потому что успел порядком подзабыть свое детство. Вот ты, молодой человек... ты боишься смерти?

– Я?! – расправил плечи Нургидан. – Пусть она со мной еще сладит!

– Весьма интересно... А ты, юноша... тоже ее не боишься?

– Я?! – расправил плечи Дайру, передразнивая Нургидана. – Пусть она меня еще поймает!

– Занятно, очень занятно... Но засиделся я у вас, пора и домой.

У порога Вайсувеш обернулся:

– Разговоры про Совиное Божество теперь начнутся с новой силой. Я слышал на рынке, что за городской стеной нашли изорванный в клочья труп... кажется, это был здешний торговец. Говорят, такого не было несколько лет. Все почти забыли о Древней Сове. Теперь, конечно, вспомнят!

С этими мрачными словами он перешагнул порог.

– Как говорят у нас в Наррабане, – весело сказала Нитха, – хороший гость приходит без приглашения и уходит без напоминания!

Шенги не улыбнулся: он почувствовал, что его лапа сама собой сжалась и разжалась.

* * *

Проводив гостя, учитель вернулся и с порога обрушился на провинившихся мальков. Он бегло обрисовал их сложную родословную, подробно остановился на отдельных гранях их омерзительной натуры и в ярких красках живописал их нелегкое будущее:

– На болоте вас заждались! Самый трясинистый участок для вас придерживают! Из-под руки надсмотрщики глядят: когда, мол, эту парочку к нам доставят?.. Айвы захотелось, да? Сегодня айва, а завтра городскую сокровищницу ограбите? Люди будут говорить: «Это что за злодеи, ни стыда у них, ни совести?.. А, так это же ученики Совиной Лапы!» Со стыда помру, второй призрак в башне объявится! Этого хотите, да? Ну так не дождетесь! Своими руками с вас шкуры поспускаю, лиходеи окаянные!

Окаянные лиходеи не оправдывались. Нургидан побагровел. На лице его было ясно написано: «Ну, если бы это мне сказал не учитель!..» А Дайру – тот больше изображал раскаяние, понимая, что человек, который всерьез решил кого-то выпороть, не станет тратить пыл на длинные монологи.

– Думаете, меня учитель не драл? – разжигал себя Шенги. – Еще как драл! Может, я потому человеком и вырос! Правда, как жив остался, сам не знаю. Помню, бывало...

Осталось неизвестным, какой еще поклеп возвел бы Совиная Лапа на своего сдержанного, скромного учителя – сзади донесся нежный, с придыханием голос:

– А мне рассказывали, что Лауруш...

Охотник развернулся на каблуках и попытался испепелить нахалку взглядом. Та не смутилась:

– Мне рассказывали, что почтенный Лауруш любил говорить: «Учить побоями – что кормить помоями!» Это правда, учитель?

За спиной у Шенги кто-то хихикнул. Но растерявшийся Охотник не обернулся.

– А... откуда ты это знаешь?

– Так, слышала от кого-то, – туманно ответила ученица, потупив глазки.

Воспитательный порыв погас, Шенги вздохнул и тоскливо спросил:

– Хоть дрова-то перекололи, негодяи?

Негодяи на два голоса ответили, что да, перекололи, и в поленницу сложили, и воды в бочку натаскали, и двор подмели... Не дослушав, Шенги махнул рукой и вышел, кляня себя за мягкотелость.

* * *

До темноты Совиная Лапа не появлялся в доме – сколачивал дощатые щиты для будочки-бани. Зимой он поставит их вокруг очага в пристройке и мыться можно будет в любой холод.

Дважды прибегала Нитха. Первый раз принесла лепешку с ломтем окорока и кружку вина, а заодно сообщила, что мальчишки умяли все, что было на столе, после чего она заставила их перемыть миски и выскоблить столешницу... Ого! Крепко, видать, расстроены юные преступники, если без спора подчинились маленькой вэшти!

Придя второй раз, девочка покрутилась вокруг Охотника и совсем уже собралась исчезнуть, но в последний миг решилась:

– У нас в Наррабане говорят: «Не бери сегодняшний гнев в завтрашний день...»

– Что-о?! – грозно обернулся к ней учитель.

Малышка не струсила, не дрогнула:

– Учитель, они очень, очень переживают!

(Это «очень, очень» было произнесено с подозрительно знакомой интонацией.)

Совиная Лапа мрачно ответил маленькой заступнице, что вся шайка должна немедленно укладываться в постели и чтоб к его приходу было слышно только сонное сопение!

– Не выйдет насчет сопения, учитель, – повеселела девчонка. – Там Старый Вояка рассказывает, какие муки ждут в Бездне всех гурлианцев. Так интересно! А у нас в Наррабане бог смерти Гхурух своими черными скользкими щупальцами...

– Цыц и брысь! – четко скомандовал Шенги. Глядя в спину удаляющейся девочки, подумал: «Вредина-то вредина, но сердечко доброе...»

Не спеша закончил сколачивать щиты. Скинул рубаху, с удовольствием вымылся холодной водой, оделся и, насвистывая, пошел к крыльцу.

Дверь без скрипа приоткрылась, и Шенги замер на пороге, поняв, что происходит в темном зале. В свете догорающих углей вершилось одно из чудес детства: звучали страшные истории.

Как любил их мальчик, которого еще не называли Совиной Лапой! Как памятен до сих пор мучительно-сладкий ужас, когда собственная тень в свете очага, обернувшись чудовищем, заставляет волосы встать дыбом; когда скрип двери отзывается в душе беззвучным воплем...

Только в детстве страх может доставлять такое острое и чистое наслаждение. Взрослый человек идет на свой страх, как на врага: или уничтожает его, или бывает сломлен сам. Правда, Лауруш говорил, что есть и третий путь, самый лучший: высмеять страх.

А эти мальки – не стоит вторгаться в их мирок! Пусть потешатся. У них редко выпадают такие мирные мгновения, без драк и взаимных злых насмешек.

Шенги сел на крыльце, прислонился плечом к новенькому сосновому косяку и с удовольствием вслушался в плывущий из тьмы голосок с мягким придыханием и нарочито низкими – для таинственности – нотками:

– Черные, шестилапые, глаза огромные, в темноте видят... Люди их в давние времена победили и загнали в подземелье, а название осталось: Наррабан – «земля нарров». Они по ночам выбираются на поверхность, днем отсиживаются в заброшенных домах. Ловят в сумраке запоздалых путников, перелезают через заборы во дворики и воруют младенцев. Лапы длинные, гибкие, могут через окна вытаскивать детей...

– Особенно непослушных, – с преувеличенной серьезностью поддакнул Дайру.

– Тебе смешно, – обиделась Нитха, – а у меня няньку-рабыню украли и съели.

Все приумолкли. Затем Дайру поинтересовался с той же мрачной серьезностью:

– Это тебе сами нарры рассказали или все-таки родители?

– И добавили, – подхватил Нургидан, – что если Нитха не прекратит озорничать, ее тоже кто-нибудь съест!

– Ну и пожалуйста! – фыркнула девочка. – В Наррабане говорят: «Беседовать с глупцом – что кормить осла халвой». Не верите – сами рассказывайте!

Ответом была тишина. Совиная Лапа решил было, что ребятам надоело болтать, но тут Дайру заговорил – негромко, неторопливо и гладко, словно читал по книге:

– Я жил в Анмире. Рядом – на севере, за горами – Силуран. Оттуда шла дорога через перевал Чаргрим. Однажды у нас заночевал бродячий сказитель. Отец любил их слушать, я тоже. Сказитель этот, Зиннигир Стеклянный Ручей, поведал историю, которая – он в том поклялся – случилась с ним самим. Он тогда был мальчишкой-поводырем при слепом певце. Они шли в Джангаш и решили сократить путь – махнули через лес. Дело к ночи, тропка по лесу кружит, из-под ног, как змея, уползает. Вдруг деревья расступились. Видит Зиннигир – стоит у ручья деревня. Бревенчатые домишки, запах свежевыпеченных лепешек...

Певец и поводырь обрадовались, постучались в первые же ворота. Хозяин пустил их ночевать, усадил за стол. После ужина стал расспрашивать старика, где ему побывать довелось, как в тех краях люди живут. А Зиннигира хозяйская дочка увела в уголок возле очага, принесла цветные камешки, и начали они играть в «лягушек и журавлей». Востроносая такая девчушка, бойкая, косички в разные стороны. Шайтира Быстрая Щука ее звали... А мальчишка устал с дороги, хотел спать. Он возьми да скажи: «Что за интерес на щелчки играть? Не хочу больше! Если б на деньги или на другое что...»

Шайтира призадумалась, а потом говорит: «Давай еще разик сыграем! Ты поставь медяк – у вас деньги есть, твой старик моему отцу хвастался. А я, если проиграю, для тебя доброе дело сделаю!»

Мальчишка согласился – и выиграл. Смеется: «Ну, делай свое доброе дело!»

Повела его Шайтира во двор, на конюшню. Внизу лошаденка в стойле дремлет, над потолком сеновал. На сеновал со двора приставная лесенка – сено наверх подавать. А в потолке люк, чтоб прямо в ясли корм сбрасывать.

– Понятно, как у нас, – перебил рассказчика Нургидан. – Дальше-то что было?

– Пока Зиннигир соображал, за каким демоном его сюда притащили, девчонка за порог выскочила и дверь закрыла. Слышно – лязгнул снаружи замок. А мальчишка успел приметить, что замок там – хоть на дверь королевской сокровищницы вешай! Большой такой, цепь железная – будто стоит в конюшне не крестьянская клячонка, а скакун астахарских кровей!

Парнишка застучал в дверь, потребовал, чтоб эта мышь деревенская бросила свои глупые шутки. А та отвечает: «Не ори! Я же проиграла тебе доброе дело, верно? У тебя над головой люк. Заложи его на щеколду и не высовывайся. До утра сиди тихо да помни: не открывай, кто бы тебя ни звал!» Ушла было, но вернулась и еще раз повторила: «Кто б ни просил – не открывай люк!..»

Зиннигир говорил, что в этот миг ему стало холодно, словно в сугробе очутился. Даже зубы застучали. Было темно, но в щели между косяком и дверью падало немного света. Мальчишка разглядел над головой люк, взял в углу вилы и рукоятью задвинул щеколду – здоровенную такую, настоящий засов. А потом забился в уголок и стал утра ждать. Страшно ему было.

Настала ночь. И слышит Зиннигир – кто-то по лестнице на сеновал поднимается. Вот доска скрипнула у кого-то под ногой... Вот лошадь в стойле прижала уши и захрапела... Зиннигир в комочек сжался, а наверху возле люка возня... И вдруг сверху голос хозяина: «Эй, паренек! Твой старик тебя кличет!»

Зиннигир обрадовался, хотел было отозваться, да вовремя смекнул: а почему хозяин сразу его не позвал? Зачем наверх полез, люк открыть пробовал? Притих мальчишка – ни словечка, ни звука. Хозяин и так, и этак, и по-хорошему, и с бранью, а Зиннигир молчит.

Слышно, спустился хозяин с сеновала. А вокруг конюшни вроде как толпа негромко переговаривается, только слов не разобрать. И вдруг голос звонкий такой, знакомый: «Эй, дурень, вылезай, я же пошутила! Тебя твой старик зовет, беги скорее!»

Зиннигир не осмелился даже ответить: мол, что ж ты дверь не отворишь, почему я через люк карабкаться должен? Трясется в углу, а рядом лошадь копытами в стену бьет, ржет от ужаса. Но человек любопытнее скотины: Зиннигир подполз к двери, глянул в щель. Видит – двор лунным светом залит, а по нему серые тени скользят. И такой голодный вой со всех сторон всколыхнулся, что бедняга потерял сознание.

Когда очнулся, в щели светило солнце. Подумал: может, примерещились ночные страхи? Вскарабкался по яслям к люку, взобрался на сеновал, стал по лесенке во двор спускаться. А на земле у лестницы сидит Шайтира. Ждет. В руках его дорожную суму держит. Испугался Зиннигир, а девчонка этак строго говорит: «Выспался? Вот твоя сума, а вот дорога. Беги, догоняй своего старика. Он тебя дожидаться не стал. Хоть слепой, а побрел понемножку – дорога-то ровная!»

Глянул мальчишка ей в лицо – а у нее на подбородке полоска засохшей крови...

От страха Зиннигир света не взвидел. Выхватил у девчонки суму и бросился бежать. Ног под собой не чуял, голова шла кругом. Бежал, пока не свалился...

Очнулся в какой-то повозке. Оказалось, его подобрали циркачи. Начал Зиннигир рассказывать про свои приключения, а они ему мокрую тряпку на лоб: помолчи, бедолага, тебя лихорадка бьет! А потом он сам поверил, что ему в бреду тот вой чудился.

Но несколько лет спустя рассказал ему кто-то легенду о Полуночной деревне. Остановился там в давние времена гость с тугим кошельком. Крестьяне позарились на золото и убили его. Умирая, тот проклял деревню. С тех пор живут там с виду люди как люди, но в полнолуние превращаются в двуногих волков. И горе человеку, который попадет к ним в лапы – растерзают и сожрут!

– Это не здесь, да? – боязливо спросила из-за занавески Нитха. – В Силуране?

– Это не здесь, – вместо Дайру ответил Нургидан. – Здесь водится кое-что пострашнее. Слыхали, что сказал чучельник? Возвратилось Совиное Божество!

– Ой! – мышонком пискнула Нитха. – То, с которым учитель сражался?

Шенги на крыльце усмехнулся, вспомнив рассказ девочки в день их знакомства.

– То самое! – подтвердил Нургидан. – Превращается то в человека, то в сову. Твари, что ему служат, прежде были людьми, но серый камень их изуродовал.

Наступило молчание. Шенги догадался: в памяти ребятишек возникла его лапа.

Наконец Нургидан хрипло заговорил:

– Когда он в человеческом облике, его можно убить. Тогда душа в образе совы улетает в лес и забывает, что она – демон.

– Да, – отозвался Дайру, – я читал... Сова летает по лесу как обычная птица, но ее тянет к алтарю, который охраняют жрецы. Садится на камень, впитывает темную силу, раз за разом, из года в год. А потом демон вспоминает, кто он такой... мечется по лесу, ударяется о грудь встречного путника, вцепляется когтями в тело, и мертвая птица падает на землю, а дух Совиного Божества вселяется в человека.

– Значит, сейчас по свету ходит... – Нитха не закончила фразу.

– Да! – зловеще сказал Нургидан. – Мужчина, женщина или ребенок. И не просто по свету, а по Издагмиру!

– Вот почему все боятся сов! – догадалась Нитха. – А можно совсем убить этого?..

– Можно, – тоном знатока заверил Нургидан. – Надо разбить алтарный камень.

– Еще можно его убить, когда он в совином обличье, – припомнил Дайру. – Только для этого нужна какая-то особенная ненависть.

– Какая еще – «особенная»? – не понял Нургидан.

– Ну... не знаю, как слышал, так и повторяю. Сказители говорят: мало обычной ярости боя – надо, чтоб сердце ядом жгла черная ненависть. Иначе удар придется мимо и сова сумеет улететь.

– И откуда эти сказители всегда все знают?! – восхитилась Нитха.

– Да им бы только красиво набрехать! – веско заявил Нургидан. – Трепотня все это! Птица, она и есть птица. Главное – ее поймать, а там разберемся.

– Поймай сначала! – фыркнула Нитха. – Да она сама тебя...

– Ну, есть у меня кое-какие мысли... – не спеша начал Дайру, но не закончил: учитель, который замерз на крыльце, отворил дверь и вошел в зал.

Занавеска «женской половины» поспешно задернулась. Воцарилась трогательная тишина. Славные, послушные детки кротко спали, очень, очень ровно дыша.

Шенги усмехнулся, стянул сапоги и нырнул под одеяло, сшитое из меховых обрезков.

* * *

Можно было ожидать, что неприятный день останется позади, плавно перейдя в тихую ночь, дарующую отдых и покой.

Как бы не так!

Где-то за полночь со двора донесся душераздирающий вопль. Шенги, вскочив, сорвал со стены меч и босиком вылетел за порог. За плечом колыхнулось что-то белое. Шенги на бегу обернулся, но тут же сообразил: это запуталась в занавеске маленькая вэшти.

В потоке лунного света посреди двора стоял Старый Вояка. В этот миг он был очень похож на живого человека, причем перепуганного до потери соображения.

На крыльцо следом за Шенги выбежал Дайру с горящим факелом.

– Что случилось? – взволнованно спросила из-за спины Дайру девочка, которая успела вырваться из объятий коварной занавески.

– Чудо-о-вище! – взвыл призрак. – Здесь... только что...

Нитха ойкнула.

– Здесь никого нет! – отозвался голос с порога конюшни: Нургидан стоял в дверях с топором в руках. – И на сеновале никого!

– Чудо-овище! – снова возопил призрак.

– Ты-то с какой стати орешь? – ответил неожиданно спокойно Дайру. – Хоть бы и впрямь чудовище – что оно тебе сделает? Покусает? Тебя пристукнули два с половиной века назад!

Призрак замолчал. Он был похож на человека, который во всеоружии примчался на поле боя и обнаружил там вместо битвы веселый деревенский праздник.

– Осмотреть двор! – скомандовал Шенги и, спрыгнув с крыльца, направился к кухне.

– Пугает нас глупое привидение! – фыркнула Нитха, перегнувшись через край сруба и заглядывая в черный провал колодца. Дайру светил ей факелом.

Поиски были недолгими и ни к чему не привели.

– Этот дохлый наемник совсем сдурел за двести лет! – дружно решили новые хозяева башни. – Тупые казарменные шуточки!

Старый Вояка был оскорблен. Даже забыл, что разговаривает со своими врагами.

– Было чудовище! – рявкнул он, свирепо топорща усы. – Вот такое!

Вместо разгневанного седого человека в лунном свете возникла тварь весьма неприятного вида – словно крупный волк встал на задние лапы... нет, спина была по-человечьи прямая, а лапы, хоть и покрытые шерстью, напоминали руки. Оскаленная морда заставила бы вздрогнуть даже покойника.

– Грозно! – оценил Нургидан. – Впечатляет! Только знаешь, будь у зверя две головы, смотрелся бы страшнее. Еще бы пену с клыков и раздвоенный язык из пасти!

– Издеваешься?! – рассвирепел призрак, но его перебил Дайру:

– Постой, постой, что-то я... ах да, понял! Это же мой рассказ. Помните, вечером, про волков-оборотней... Он нас подслушивал, а теперь решил напугать.

Призрак попытался возразить, но его возмущенный голос утонул в хохоте.

– Ты бы лучше нарром прикинулся! – кричала Нитха. – Я б до Нарра-до всю дорогу бегом, даже моря под ногами бы не заметила!

– А с двумя головами страшнее бы выглядел! – гнул свое Нургидан.

– Хватит! – приказал учитель. – Живо по кроватям! Вторую ночь толком не сплю!

– Не верите, да? Ладно, пожалеете еще! – грозно посулил Старый Вояка. – Вот будет страшилище вас жрать – и посмеюсь же я тогда!

– Договорились, тогда и смейся, – разрешил Шенги. – А сейчас уймись, хорошо? А если притащится еще какое чудище, будь добр, попроси его подождать на крылечке до утра. Я спать пошел.

8

Золотистая пышная птица в венке из красных ягод лукаво подмигивала с расписной лакированной ширмы. Левое крыло ее было приподнято, словно она хотела закрыться от взоров захмелевших гуляк, как бойкая кокетка, притворяющаяся застенчивой.

– Любят наррабанцы всякие ширмочки, занавесочки, – ухмыльнулся Киджар, откидываясь на высокую подушку и разглядывая хитрую птичку. – Не нравится им, когда человек со всех сторон на виду. Вот в наших тавернах – полсотни морд за одним столом, все жрут, пьют, орут песни, хлопают друг друга по плечам... весело!

– Северный варвар! – подделываясь под гортанный наррабанский выговор, изрек Шенги. – Гурлианский дикарь, не обозвать бы тебя и вовсе силуранцем! Боги дают тебе случай приобщиться к культуре южных земель... – Оборвав фразу, Охотник продолжил уже без акцента: – Я думал, будет больше народу.

– Так осень же! Ты бы летом сюда зашел...

Шенги взял с подноса, стоящего меж сотрапезниками, кусочек халвы и рассеянно обвел взглядом круглое помещение, разгороженное вдоль стен такими же открытыми с одной стороны «клетушками» с расписными стенками-ширмочками и с пушистыми коврами на полу. В самом зале ковров не было – гладкие мраморные плиты. Там велась игра, по традиции костяшки вытряхивались из коробок прямо на пол.

В центре зала возвышалась круглая сцена. На ней вяло танцевала тощая рыжая девица в наряде лисы – если судить по пушистому хвосту и забыть о том, что ни одна лиса не позволила бы себе щеголять в таких жиденьких клочьях меха, сквозь которые весьма откровенно просвечивает тело. Под доносящуюся сверху музыку «лиса» уныло кружилась возле спускающейся с потолка узкой винтовой лестницы. Соблазнительным зрелище назвать было трудно. Девица вертела задом, заставляя хвост виться вокруг ног, но сидящие у сцены игроки почти не поднимали на плясунью глаз.

Впрочем, игроков всего-то было четверо: толстяк с обвислым брюхом, который, судя по всему, обыгрывал дряхлого низенького старикашку, и плечистый парень, пытавшийся что-то втолковать своему пьяному партнеру. Тот размеренно кивал.

– А ну-ка, – неожиданно вскинулся стражник. – Да это же Хислат из моего десятка! Эй, Хислат! – рявкнул он так, что «лиса» на сцене подпрыгнула, а невидимые музыканты наверху сбились с ритма.

Плечистый парень изменился в лице и, уронив коробку, поспешил на зов десятника. Его покинутый партнер, ничего не заметив, продолжал тупо клевать носом.

– Где гуляет десятник, там рядовому наемнику не место! – назидательно сказал Киджар. – Был бы тут наш сотник, я бы враз исчез, а так исчезнешь ты. Понятно?

– Да, господин! Конечно, господин! Считай, господин, что я уже в казарме!

– И ни в какой ты вовсе не в казарме! – Выпитое вино прихотливо играло с голосом наемника. – Я тебе вконец испорчу вечер. Стой у входа и жди. Потащишь своего командира домой. Буду гулять во весь размах, пока ноги не откажут.

– Да, господин! Как прикажешь, господин! – И стражник испарился.

– Уважают они тебя, – хмыкнул Шенги.

– Посмели бы не уважать! Этот молодой, в страже всего ничего, а уже понимает...

– Строго ты... – Охотник не окончил фразу, лицо его стало напряженным.

В зал вошли трое. Одним из них был Урихо – все так же роскошно одетый, с тем же дерзким выражением на физиономии. Его спутников Шенги видел среди пролаз в «Счастливом путнике».

Урихо с видом принца в изгнании обвел зал брезгливым взором – и подобрался, помрачнел, встретившись глазами с Подгорным Охотником. Несколько мгновений враги обменивались взглядами. Затем Урихо резко повернулся, еще надменнее вздернул плечи и двинулся вокруг сцены. Дружки последовали за своим вожаком. Все трое уселись на противоположной стороне зала, неподалеку от черного хода, и, насколько можно было разглядеть, начали игру.

– Др-рянь, – с чувством сказал Охотник.

– Если назревает драка, – с энтузиазмом начал Киджар, – то я сегодня не на службе и могу со всем удовольствием...

– Не будет драки. На лепешку с медом спорю – не будет! Мы с ним потолковали в «Счастливом путнике» и очень, очень хорошо друг друга поняли.

– И теперь он издали любит тебя робкой, застенчивой любовью?

– Вот именно. Эта рыжая уберется когда-нибудь? Не женщина, а набор костей!

– Это ты зря. Она, конечно, не Черная Азалия, но терпеть вполне можно. Ее Клюквочкой прозвали – интересно, почему?

– Наверно, потому, что ей самое место на болоте, – мрачно предположил Шенги.

– Ну, зачем так сурово! Может, потому, что у нее вечно кислая мордашка... Во, уходит!

Не переставая вилять бедрами, девица медленно поднималась по лестнице.

– А что наверху? – заинтересовался Шенги.

– Каморки, где переодеваются красотки. И еще две комнаты, их хозяин сдает.

– Это если сговоришься с какой-нибудь девицей?

– Или из города кого приведешь. Чужую жену или... Во-во, слушай!

Сверху полилась нежная, трепещущая мелодия. По лестнице прошуршал узорчатый подол. Стройные босые ножки, мелькая в разрезе ткани, легко сбежали по ступенькам.

– Черная Азалия! – жарко выдохнул Киджар.

Посерьезнев, Охотник вгляделся в женщину... нет, в язык черного пламени, что полыхал на сцене! Как могут такие пышные формы сочетаться с легкостью и изяществом? Как может каждая линия быть такой мягкой и в то же время чистой, словно тут потрудился великий скульптор?

Глубокий, низкий, томный голос воцарился над звоном струн:

Ты, скупец, золотые монеты, как жизнь, бережешь, Но взгляни мне в глаза – и свои сундуки распахнешь! Дали имя цветка мне – душа моя с этим согласна, Погляди на меня – и увидишь, что это не ложь. Лепестки моих губ приоткрылись так пылко и страстно, Небывалые ласки сулит их невольная дрожь. Я серебряный кубок наполню вином темно-красным. Подойди, припади – и блаженство, мой друг, обретешь. Как ручная газель в цветнике, я нежна и прекрасна. Уходи и попробуй забыть – но обратно придешь!

Восхитительный голос смолк. Струны еще вели мелодию, но их осиротевший звон казался неприятным дребезжанием. Урихо и его дружки разразились восторженными криками, к ним присоединились старик и толстяк. Только пьяный, вконец раскиснув, не поднял на певицу глаз.

Красавица оглядела зал и легко спрыгнула на мраморные плиты пола. Возвышение не осталось пустым – по лестнице спускалась бронзовокожая толстуха с невероятным количеством браслетов и цепочек и в не заслуживающих упоминания лоскутах парчи.

Черная Азалия, увернувшись от объятий старика, темной бабочкой порхнула через зал. Не успел Шенги удивиться, как обнаружил, что рядом с ним в «клетушке» на ковре сидит смуглое чудо с огромными смеющимися глазами.

– Ты – Совиная Лапа? – без предисловий поинтересовалась женщина. – Тот, про которого по всей стране ходят легенды?

– Ты – Черная Азалия? – в тон ей отозвался Охотник. – Та, про которую по всему городу ходят сплетни?

Певица фыркнула, как смешливая девчонка.

– А я – Киджар Деревянный Нож, – попытался наемник привлечь внимание красавицы. – Десятник стражи.

Певица не оглянулась. Черные миндалевидные глаза, загадочно мерцая, не отрывались от глаз Шенги.

– Я знаю балладу о тебе, Совиная Лапа. Хочешь спою? Обожаю Подгорных Охотников!

И всем телом подалась к мужчине. Вот-вот выскользнет из узорчатого платья!

Кто тут не потерял бы головы? А вот нашелся один! Мелькнувшее воспоминание разом охладило Шенги.

– Знаю, – спокойно, почти приветливо ответил он. – Но некоторые из них платят тебе не золотом, а кровью.

В глазах певицы мелькнуло недоумение. Затем она вздрогнула, побледнела.

– Зачем ты мне об этом напоминаешь? Да еще так, словно я в чем-то виновата! Разве я отвечаю за всех сумасшедших в городе? Не помню даже имени этого приезжего, только тяжелый взгляд...

– Чингир Луговой Ручей из Семейства Шагутар, – подсказал десятник, но красавица упорно не желала его замечать.

– Вот противника его помню хорошо. Такой милый юноша, такой щедрый! Авимет Светлый Шелк, из богатого Рода... ах, какой славный мальчик! Это был такой ужас! У обоих ножи, оба вцепились друг в друга, да так, что и мертвых не растащить было! – Черная Азалия махнула рукой в серебряных кольцах, отгоняя воспоминание, и сказала уже без волнения, с легкой брезгливостью: – Весь ковер в моей комнате кровью залили! – Певица вдруг засветилась детской, наивной гордостью и уточнила: – Я не сплю, где остальные девочки, у меня своя комната! Я ведь не рабыня!

– Вольноотпущенница, – уточнил Киджар, задетый ее невниманием.

Женщина впервые соизволила обернуться к нему. И уж взглянула так взглянула! Такого взгляда могла бы удостоиться шелудивая шавка, начавшая вычесывать блох в опасной близости от платья Азалии. Десятник поспешно уставился на сцену, где коричневая толстуха вызванивала своими браслетами и цепочками замысловатый ритм.

А красавица вновь расцвела навстречу Шенги:

– Забудем о печальном! Как тебе понравилась моя песня?

– Ты, госпожа моя, слишком хороша для этого убогого игорного дома, – отделался Шенги вежливой фразой, про себя удивляясь двойственному чувству, которое испытывал.

– Знаю, – спокойно сказала красавица. – Я отлично пою. И еще лучше танцую. Но главный мой талант не в этом.

Она сделала неуловимое движение и оказалась рядом с Шенги так близко, что пышная горячая грудь коснулась плеча полулежащего на подушке Охотника. Шенги ощутил сладкое дыхание.

– Мой талант, – томно вздохнула Азалия, – делать мужчин счастливыми. О, это высокое искусство! Каждый понимает счастье по-своему, а я сумею угодить каждому! Вот ты, Совиная Лапа, что считаешь высшим блаженством на свете?

Остренький язычок тронул нежные полные губы, ярко-розовые, как два лепестка шиповника.

Краем глаза Шенги заметил движение – это приподнялся на локте Киджар, готовый оставить друга наедине с женщиной.

И тут Охотника словно Хозяйка Зла за язык дернула:

– Лепешку с медом.

Он пожалел о сказанном прежде, чем закрыл рот. Но было поздно.

– Что?.. – растерялась Черная Азалия.

Ошеломленный Киджар застыл на месте.

– Ты же спросила, что я считаю высшим блаженством, – дружелюбно разъяснил певице Шенги. – Лепешку с медом. Белую. Сдобную. С детства обожаю.

И улыбнулся самой простодушной улыбкой, на какую был способен.

Надо отдать должное Черной Азалии – она повела себя великолепно. Откинула голову, рассмеялась:

– Если бы всем мужчинам было так просто угодить!

Обернулась (черный поток волос бурно заволновался) и повелительно что-то крикнула по-наррабански. Затем низко склонила голову перед Шенги:

– Твое лакомство сейчас принесут. Надеюсь, вы оба еще не раз посетите «Путь по радуге». Здесь и впрямь хорошо готовят.

Поднялась на ноги и переливающейся походкой заскользила к сцене. Легко вскочила на возвышение, изящно обогнула пляшущую толстуху и удалилась по винтовой лестнице.

– Тебя что, Охотник, – хрипло спросил Киджар, – маленьким в колодец уронили и слишком долго вытаскивали? Такая женщина на шею вешается, а ты...

– Вот именно, – негромко ответил Шенги. – Не выношу в женщинах нахальства и самонадеянности. Даже если она красива, настырность все испортит. – Он взглянул на Киджара, который ответил серьезным, дружеским взглядом. – Это с юности. Первая девушка, в которую я был влюблен, была прекрасна и горда, как северная королева древних времен. Она не знала, что такое кокетство. Но мужчин тянуло к ней со страшной силой! С тех пор меня раздражают бабы, которые уверены, что стоит им скинуть юбку – и все вокруг падут к их ногам.

– Понимаю, – задумчиво протянул Киджар. – Мужчина должен быть стрелой, а женщина – мишенью?

– Именно. А если мишень гоняется за лучником, это очень, очень странно... Кстати, что такое «газель»?

– Да коза какая-то.

– Надо же так себя обозвать... Глянь-ка, пролазы уходить собрались. Правду говорят – этот тип ходит в «Путь по радуге» только ради пения Черной Азалии.

По другую сторону сцены Урихо поднялся на ноги и двинулся к черному ходу.

– Ого! – восхитился стражник. – Через заднее крыльцо пошел! Боится мимо тебя лишний раз пройти. Хорошо ты ему... внушил.

– Их же трое было, а ушло вроде двое.

– Да ну, пересчитывать их... Ох, раздразнила меня эта газель, мысли такие сладкие... Словом, я наверх, а ты?

– Пожалуй, выпью еще.

– Ладно, скоро вернусь. Азалия мне не по кошельку, а с Клюквочкой договорюсь. Помнишь, рыжая, «лисий танец» выплясывала? Что-то захотелось проверить, крепко ли у нее хвост пришит!

Десятник направился в сторону главного входа (там в коридорчике была лестница наверх). Шенги отметил, что походка наемника осталась ровной и твердой.

Подбежала служаночка с подносом. Конечно, лепешка с медом! Девчонка еле сдерживала смех, ставя поднос перед Шенги. Охотник усмехнулся, подмигнул служанке и отломил кусок лепешки.

Рабыня пошла было прочь, но ее окликнул толстяк. Девчонка шустро подбежала к нему, присела рядом на пол, и толстяк облапил малышку. Та визгливо захихикала.

Переведя взгляд на сцену, Шенги обнаружил там новую танцовщицу, закутанную в множество полупрозрачных покрывал, – не женщина, а витрина торговца тканями! Танец заключался в том, что, плавно извиваясь под музыку, она сбрасывала покрывало за покрывалом. И далеко она намерена зайти в этом занятии? Очень, очень интересно!

– Могу я поговорить с господином?

Охотник с неудовольствием оторвал глаза от увлекательного зрелища. И как он ухитрился подойти незаметно, этот тощий, бледный человечек с черными кошачьими усишками и чахлой бородкой? Шенги только что видел его в компании Урихо. Тот самый третий спутник, что не ушел с остальными. Почему он, Совиная Лапа, гордость Гильдии, должен беседовать со всякими пролазами?

– Господин мой, это серьезно! Готовится подлое дело, могут погибнуть люди!

Вроде не врет пролаза. Надо бы его выслушать... Шенги неохотно посторонился.

Человечек, как хорек в нору, проскользнул мимо него. На ходу дернул витой шнур в углу, и сверху спустилась еще одна ширмочка, отделив «клетушку» от зала. Надо же! А Шенги думал, что этот шнурок – колокольчик для вызова прислуги...

Человечек с облегчением прислонился к расписной «стенке», закрыв собой золотистую птицу.

– Меня зовут Женби Жало Шмеля. Из Семейства Юнорчар.

– Безумно счастлив это слышать, – буркнул Шенги.

Пролаза не обратил внимания на враждебность Охотника. Он почти успокоился.

– Как считает мой господин... если я разоблачу подлые замыслы и спасу много жизней, вознаградит ли меня Хранитель города?

– Поди спроси у него, – пожал плечами Шенги.

– Я – маленький человек. Кто допустит меня к почтеннейшему Тагиарри без долгих объяснений? А дело срочное, завтра будет поздно.

– Ага, а уже темнеет. Выходит, из-за твоих россказней я должен ворваться во дворец и вытащить Хранителя из постели?

– Такой прославленный герой, как Совиная Лапа, сам может придумать, как избежать беды.

– Кончай вилять. Знаешь что-нибудь – говори. Я прикину, стоит ли платить за твой рассказ.

– Придется довериться великому Шенги. Такое дело: завтра, на рассвете...

Он не договорил – дернулся всем телом, издал странный звук, словно поперхнулся хлебной коркой. Глаза его закатились, лицо застыло.

Охотник вскочил, подхватил человечка за обмякшие плечи. Тот тяжело обрушился на руки Шенги. Из-под крыла веселой птицы – там, где к ней прислонялся пролаза – торчал окровавленный железный прут. На таких держались ширмы «клетушек».

Вцепившись в ширму когтистой лапой, Шенги рванул ее на себя. Расписная перегородочка рухнула. В соседней «клетушке» никого не было.

От рывка упала и та ширма, что загораживала от Шенги зал. Танцовщица, на которой осталось лишь одно покрывало, обернулась на шум, увидела тело с кровавым пятном на спине и пронзительно закричала, тыча пальцем в сторону разгромленной «клетушки». Толстяк, все еще тискавший служанку, и его старик-партнер обернулись. Пьяный, свернувшись калачиком, спал возле сцены, вопль женщины не разбудил его.

Эту картину Шенги окинул быстрым взглядом, а затем бросился к выходу.

В конце коридорчика, между дверью на улицу и выходом наверх, стоял молодой стражник, встревоженный несущимися из зала криками.

– Произошло убийство, – быстро и властно сказал Шенги. – Кто-нибудь только что пробежал на улицу или наверх?

– Н-нет... – отозвался юнец, хлопая глазами.

На лестнице послышались шаги – это поспешно спускались взволнованный хозяин и натягивающий на ходу рубаху Киджар.

* * *

Стемнело. Холодный ветер заставил поднять воротник куртки. А ведь Шенги собирался до утра развлекаться в игорном доме! Ничего не скажешь, развлекся.

Всю дорогу до дома Охотник пытался сообразить, куда исчез убийца. Черный ход исключался – преступник не успел бы перебежать через зал. А если бы успел, привлек бы внимание игроков и танцовщицы.

Убийство совершил один из игроков? (Или – ха-ха! – танцовщица?) Но толстяк держал на коленях служаночку. Старикашка рассыпается на глазах и для злодейств никак не годится. А пьяный оказался действительно пьяным, без подделки. Так и не удалось растолковать ему, что произошло.

В соседних «клетушках» никого не было. Остаются главный выход и лестница наверх. Но там стоял стражник... этот, как его... как-то имя с деревом связано... ах да, Падающий Бук... Хислат.

Сообщник... или убийца?

Шенги вспомнил глуповатое розовощекое лицо, почти мальчишеское, не вяжущееся с плечистой фигурой. Конечно, всякие бывают хитрецы, кем только не прикидываются, но... На лепешку с медом можно спорить, что юнец тут ни при чем! Хотя на всякий случай надо попросить Киджара узнать о нем побольше.

Кстати, хозяин сгоряча предположил, что сам Шенги укокошил собеседника. Спасибо Киджару: посоветовал дураку заткнуться. Интересно, как бы Охотник смог заколоть пролазу сквозь ширму?..

У калитки Шенги остановился, тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Пусть с убийством стража разбирается!

Просунув руку сквозь решетку, Охотник вставил ключ в висящий изнутри замок – уходя, велел ребятам его не ждать, запереть калитку и пораньше ложиться спать.

Похоже, его в кои веки послушались. Тишина, в окнах ни огонька. Вроде бы везде порядок, даже колодезный сруб не забыли крышкой прикрыть. Вот только на шесте у каменной ограды торчит куртка Нургидана. Прибрать бы надо...

Шенги рассеянно тронул куртку, и вдруг ладонь прилипла к воротнику. Охотник брезгливо отдернул руку, но куртка слетела с шеста следом за «добычей». Тут Шенги допустил промашку: попробовал правой рукой оторвать воротник от левой ладони. И влип, как тушеный заяц в подливу!

Заслышав свирепый рев, ученики вылетели на крыльцо. Им предстало пугающее зрелище: учитель кружился по двору с курткой в обнимку и изрыгал такие проклятия, что луна на всякий случай юркнула в тучу, хотя была здесь явно ни при чем.

Дайру охнул, спрыгнул с крыльца, помчался к колодцу, вернулся с ведром воды.

Пока все вместе отмывали руки учителя от клейкой гадости, мальчишки хором каялись. Оказывается, за спиной Шенги был выношен план охоты на демона. Дайру состряпал некий состав, чудовищно липкий и клейкий, и вымазал куртку Нургидана. Мальчишки дождались, пока Нитха уснет, после чего Дайру помог бы Нургидану облачиться в куртку. Дальше просто: Нургидан отправляется бродить по ночным улицам. Древняя Сова, разумеется, не пропустит приманку, нападет и увязнет когтями в липкой толстой коже. Конечно, у нее свободен клюв, но у Нургидана-то меч!..

Ну и что скажешь этим идиотам?

Впрочем, Шенги нашел что сказать! Еще как нашел! Нависший над двором призрак Старого Вояки вздрагивал и завистливо гримасничал при каждом новом залпе виртуозной брани.

За спиной учителя бушевала Нитха. Но поскольку от волнения девчушка перешла на наррабанский язык, некому было оценить по достоинству силу ее гнева. (А гневалась она главным образом на то, что мальчишки не посвятили ее в такую восхитительную тайну.)

Нургидану досталось больше всех. Самое глубокое впечатление на него произвела не ругань, а то, что в припадке ярости учитель разорвал пополам его кожаную куртку. Это какую же силищу надо иметь!..

Немного остыв, Охотник обернулся к Дайру:

– Я-то надеялся, что из всей вашей банды хоть у тебя есть мозги!

– Есть у него мозги, есть! – злобно высунулась из-за локтя учителя Нитха. – Он все рассчитал: поймает Нургидан Сову – хорошо, поймает Сова Нургидана – тоже неплохо!

– Твоим бы языком да масло сбивать! – прикрикнул Шенги на вредную девчонку. Взглянул на потупившегося Дайру и вдруг сообразил, что в словах маленькой злючки есть доля правды. Это так расстроило Охотника, что он даже ругаться перестал.

– Да, надежда Гильдии, с вами не скучно... с вами страшно! – махнул он отмытой от клея рукой. – Живо по кроватям, пока я вас не поубивал!

Три понурившиеся маленькие тени скользнули в дверь. Шенги глядел им вслед и думал: есть тысяча вещей, которым должен научиться человек, прежде чем самому стать учителем. И самые неотложные из них, наверное, две: умение прощать и способность посмеяться над самой нелепой ситуацией, в которую угодишь. Хотя бы про себя, в душе.

Ладно, пора спать! Охотник шагнул было к крыльцу, но остановился – так поразила его представившаяся вдруг картина, яркая, словно увиденная наяву.

По залитой лунным светом улице идет мальчик. Не крадется, не прячется в тени заборов. Походка ровная и твердая, голова высоко поднята. С неба в любой миг может бесшумно пасть крылатый убийца. Все ворота заперты на замки и засовы, никто не выйдет на крик, никто не поможет юному смельчаку...

И ведь пошел бы, не испугался...

9

Еще не рассвело, когда Шенги проснулся – резко, словно от грубого толчка. Перед глазами стояло ночное видение – узкое бледное лицо с торчащими усами.

Женби – вот как его звали, этого бедолагу. Жало Шмеля.

За раздумьями о тайне убийства все забыли о жертве. Это щуплое тело с красным пятном на спине было для всех лишь знаком неприятностей. И для Шенги, и для хозяина игорного дома, и особенно для Киджара. Какое раздосадованное лицо было у десятника, когда он, завязывая тесемки у ворота, недовольно бубнил: «Раз почти при мне все случилось, стало быть, мне с покойничком и возиться! И что у меня за судьба такая злосчастная? Как в "Пути по радуге" что стрясется, так обязательно мне разбираться! Будто в страже других десятников нету!»

У всех покойный пролаза вызывал лишь раздражение. А ведь он пытался сказать про какую-то беду... о том, что погибнут люди...

Шенги рывком сел на постели, уставился перед собой в темноту. Женби говорил, что завтра будет поздно! Ну-ка, поточнее – каковы были его последние слова?

«На рассвете...»

Охотник сам не заметил, как натянул сапоги. Одна ниточка есть, и надо идти туда, куда она поведет.

* * *

В белесой полумгле постоялый двор «Счастливый путник» выглядел сонным и мирным, как свернувшийся калачиком кот.

Шенги вжал в ладонь талисман так, что края серебряной пластинки врезались в кожу. Если верить колдовской вещи, Урихо спокойно спит за этой бревенчатой стеной! А ведь Совиная Лапа был уверен, что, какая бы гадость ни затевалась, светлоусый пролаза в ней запачкан по макушку!

Неужели ошибка? Вряд ли. Ведь убитый был в тот вечер в компании Урихо! В компании... так-так... их же трое было! А третий?

Память упрямилась, рисовала то выпяченный вперед массивный подбородок, то морщинистый лоб с высокими залысинами, то близко поставленные глаза... и вдруг разом выбросила на поверхность грубое, суровое, словно из камня высеченное лицо.

Пришла уверенность: человек, виденный в игорном доме, идет сейчас берегом озера. Талисман еще ни разу не лгал. Но что там понадобилось пролазе в такую рань? Может, это и есть ниточка, которую Шенги поспешил счесть оборвавшейся?

* * *

Ветер отнес туман в сторону, и озеро нежилось в берегах, словно женщина, во сне сбросившая с себя одеяло. Только веяло от «красавицы» не уютом и негой, а стылым холодом. Да и берег с пожелтевшими клоками травы не наводил на сладкие мысли.

За облетевшей ивой в озеро убегали деревянные мостки – на таких прачки полощут белье. Но сейчас здесь не болтали женщины с подоткнутыми подолами и красными от холода руками. На краю мостков на коленях стоял плечистый человек в кожаной куртке и пристально всматривался в воду.

Охотник шагнул из-за корявого ствола ивы, прикидывая, как завести разговор со вчерашним спутником Урихо. Но когда тот по-звериному настороженно оглянулся через плечо, Шенги понял, что ничего сочинять не надо. Вежливой беседы не будет. От пролазы, поднявшегося на ноги, веяло холодом сильнее, чем от осеннего озера.

– Выследил? – спросил он, точно сплюнул.

– Как видишь, – сухо отозвался Шенги с таким видом, словно был посвящен во все секреты всех темных личностей в Издагмире и его окрестностях.

Глаза пролазы скользнули по открытому берегу, по чахлым голым кустикам.

– Неужто один пришел? – хрипло хохотнул он. – А ты, выходит, дурак! Вот первый им на мясо и пойдешь!

– Так и ты вроде не с армией, – сдержанно ответил Охотник, про себя отметив слова «им на мясо». Уж не людоедством ли здесь пахнет?

Насчет людоедства неизвестно, а вот дракой не пахнет, а прямо воняет. У мерзавца уже меч в руке – кстати, в левой. Правая застыла в опасной близости от пояса, за который заткнут топорик с короткой рукоятью. По виду игрушка, а на деле пакостная штука.

Противники смерили друг друга взглядами. Было ясно, что мирно разойтись не удастся. Охотник мгновенно оценил широкие плечи и длинные руки противника. Но больше всего неприятностей сулил взгляд – холодный, уверенный, равнодушно-безжалостный. И правильная стойка. Может, сейчас этот парень и пролаза, но раньше определенно был наемником.

– Болтливые у тебя дружки, – наугад сказал Шенги, обнажив меч.

Жесткий рот противника искривился в неприятной ухмылке:

– Был один болтливый, так ему сегодня на костре гореть. Если тянуть не буду, ты с ним на одну поленницу лечь успеешь.

И пролаза сделал шаг вперед. Шенги чуть переместился, чтобы помешать противнику покинуть мостки. Он стоял на твердой почве и намерен был не выпускать врага с хилых пружинящих досок.

– Тогда поторопись, – сказал Охотник. – Я предупредил кое-кого из стражи. Скоро здесь будет мой друг со своим десятком.

Почему-то эти слова позабавили пролазу. Видимо, не поверил. Скверная улыбочка стала шире, с губ сорвался смешок. Топор словно сам прыгнул в правую руку.

– Лучше бы подальше от берега, – вдруг озабоченно сказал пролаза. – А то не вышло бы драки без победителя.

– Стой, где стоишь, – откликнулся Охотник. – С утра пораньше искупаться – милое дело. Вот ты у меня сейчас нырять и отправишься.

Он бросил это просто так, чтобы поддразнить противника... и с удивлением заметил метнувшийся в глазах детины страх. И тут же пролаза кинулся в атаку.

Отбить сильный, но бесхитростный прием «гроза над лесом» было легко, но, чтоб не попасть под удар топора, Шенги пришлось упасть наземь и перекатиться навстречу врагу. Снизу вверх Охотник коротко ударил, как ужалил. Меч прорезал жесткий кожаный рукав и задел руку противника. Послышалось глухое ругательство. Охотник приготовился отбить падающий сверху топор, но пролаза вместо удара перепрыгнул через Шенги и отступил на несколько шагов от берега.

Шенги вскочил на ноги, перешел в атаку. Противник оказался бывалым бойцом, оборону держал глухо, не обращая внимания на рану в левой руке. Но даже яростный накал поединка не помешал Совиной Лапе заметить взгляды, которые пролаза бросал мимо него на берег. Сначала Шенги счел это неуклюжей попыткой отвлечь его, заставить обернуться. Но в какой-то момент боя пришло понимание: это не ловушка! Враг действительно нервничает, ожидая опасности со стороны озера!

Не успел Охотник об этом подумать, как пролаза прыгнул в сторону, взмахнул правой рукой. Грозный топор с короткой рукоятью и тяжелым лезвием, которого Шенги опасался больше, чем меча, кувыркнулся в воздухе и порхнул мимо головы увернувшегося Охотника. Пролетел так близко, что задел волосы, и плюхнулся в воду.

Отчаянная попытка разом закончить бой решила судьбу пролазы. Получив преимущество, Шенги могучим ударом отвел вражеский меч, выбросил лапу навстречу врагу и сомкнул когти на горле с такой силой, что сломал противнику шею.

Стоя над трупом врага, Охотник осмотрелся. Он победил, но что дала ему победа? Ничего не узнал, не сумел предотвратить неведомое злодейство... всего лишь отбился от набросившегося на него безымянного пролазы! Какую же тайну тот унес в Бездну?

Вытерев меч и убрав его в ножны, Шенги задумчиво прошелся по шатким мосткам. Кажется, отсюда пролаза глядел в воду... ах да, он на коленях стоял...

Охотник опустился на колени, всмотрелся в воду и оцепенел, не веря глазам. То, что обрисовывалось на мелководье, не могло принадлежать Миру Людей!

В памяти всплыла картина, увиденная некогда за Гранью: зной, пожухлая трава, чавкающая под ногами грязь пересохшего почти до дна озерка. И учитель, обеими руками поднимающий небольшой, но увесистый серый шар: «Возьми, не бойся! Его можно молотком расколоть, высох насквозь. Но он жив, просто в спячке, от засухи спасается. Гляди, как свернулся, вроде ежика: со всех сторон спинные щитки. Все внутри – и живот, и лапы. Кожа высохла, легкая, тонкая, можно в пыль растереть. А как пойдут дожди...»

Внизу, на мелководье, серый шар разворачивался, вытягивался. Отчетливо стали видны темный хребет и отходящие от него изогнутые боковые щитки – словно скелет обглоданной кем-то крупной рыбы ожил и пустился в плавание. Кожа между щитками, на животе и лапах была светлее и в воде казалась невидимой.

Тварь, по-змеиному вильнув темным телом, скользнула на глубину.

– Еж водяной! – не то простонал, не то выругался Шенги.

И в ответ вновь зазвучали в памяти слова учителя: «В воде он развернется, кожа набухнет, станет прочной. Тогда не попадайся ему, мой мальчик! Водяной еж – хищник не очень крупный, но свирепый и прожорливый. После спячки его мучит голод, он бросается на все живое, обшаривает воду и берег...»

Ладонь вжала в кожу треугольную пластинку. Шенги, поборов смятение, представил себе скользящий в глубине «рыбий остов» с черными пятнами глаз.

Да эта тварь не одна! Сколько их тут – три, четыре?.. Нет, все-таки три.

Озеро небольшое, но глубокое. Вряд ли сеть достанет до дна. А как еще выловить эту мразь?

Шенги вздрогнул при мысли о горожанах, которые часто здесь рыбачат, о стирающих белье женщинах, о детях, которые любят кататься на самодельных плотах.

Нет, еще не поздно, не может быть поздно! Водяные ежи вряд ли ушли от берега: они голодны, а их пища – животные, которые приходят на водопой.

Шенги спрыгнул с мостков и захлюпал сапогами по глинистому дну. Вода прижала мягкие голенища к ногам. Брр, холодно! Охотник взял меч в правую – когтистую – руку, а левой, наклонившись, плеснул в лицо ледяную влагу. Где ты, гадина? Перед тобой беспечный путник!

Ноги мерзли. Ветер пробирал до костей. Шенги шагнул вперед, зачерпнул в сапог воды и негромко выругался.

И словно ответом на его брань из воды вывернулось длинное тело. Распахнутая зубастая пасть метила вцепиться в запястье, но Шенги, ожидавший нападения, встретил тварь клинком. Острые длинные зубы ударили по металлу, и тут что-то сильно поддало Охотнику под колени. На суше он устоял бы, но скользкое дно предательски разъехалось под сапогами. Шенги грохнулся на спину, оглушающе холодная вода сомкнулась над ним. Он забарахтался, захлебываясь и выронив меч, и даже не понял, что когти сомкнулись на чем-то упругом, трепыхающемся.

Перевернувшись на четвереньки, Шенги оттолкнулся от дна, встал на колени, с кашлем изверг из себя воду, которой успел наглотаться, и поднял над головой лапу – на ней яростно извивалась длинная тварь, похожая на гигантскую щуку с короткими плоскими лапами. Когти просадили водяному ежу серое брюхо, но хищник неистово пытался дотянуться до врага.

Зарычав от ненависти, Шенги подцепил тварь левой рукой за край спинного щитка и с хрустом разорвал водяного ежа пополам. Подгорный Охотник действительно был очень силен.

Стряхнул с когтей останки твари и почувствовал боль. Крепкие челюсти, прокусив левый сапог, сомкнулись на ноге. Если бы не кожаное голенище, еж раздробил бы человеку кость, но и так укус был глубок. Взбаламученная вода окрасилась кровью. Мелькнула мысль, что зубы водяного ежа ядовиты, но тут же исчезла. Шенги ударил когтистой лапой в воду, как рыбак бьет острогой. Тварь завертелась, выпустила сапог, но не уплыла: голод перевесил осторожность. Еж понял свою ошибку слишком поздно, – когда удар перевернул его на спину и страшные когти сверху донизу распороли кожистое брюхо.

Шенги, пошатываясь, встал на ноги. Только теперь он почувствовал, как замерз. Лязгая зубами, Охотник нашарил негнущимися пальцами талисман, выбившийся из-под рубахи, и заправил его за ворот.

Остались еще в живых водяные ежи?

Талисман подсказал: позади, за спиной! Шенги обернулся так круто, что ноги разъехались на глине. На берегу, возле трупа пролазы, шевелилась серая длинная тварь.

Совиная Лапа бросился к берегу. Мускулы сводило от холода, в сапогах бултыхалась вода, позади тянулся мутно-розовый след.

Еж защелкал зубами и вытянулся во всю длину – по грудь Шенги. Он опирался на цепочку щитков, как на позвоночник, и стоял твердо и уверенно, выставив перед собой перепончатые лапы. В воде он не пользовался ими для драки, но сейчас из перепонок выросли когти.

Но у Охотника тоже были когти! В боевой ярости, не чувствуя опасности, бросился он на тварь, как кот на крысу. Сбил, вцепился, рвал своей страшной лапой, пока хищник из Подгорного Мира не перестал дергаться...

Шенги тяжело поднялся на ноги. Куртка на груди была изодрана, лохмотья рубахи пропитались кровью. Охотник взглянул вниз, на тело пролазы, которому водяной еж успел выгрызть горло. Подкатила дурнота, в ушах резко и пронзительно жужжали тысячи пчел. Он покачнулся, но кто-то бережно подхватил его за плечи.

Шенги так и не понял, что за люди оказались рядом, зачем боги привели их на берег. Запомнил чужой плащ, наброшенный на плечи. Еще запомнил, как рвался к озеру – отыскать утопленный меч. Его не пускали, а он непослушным языком доказывал, что без меча ему никак нельзя.

А потом исчезло и это, растворилось в жаркой, душной темноте.

10

– Жабья Подушка?.. Она... ну, это... на мешок похожа. Кожаный и слизистый. Перекатывается с места на место, может выпускать щупальца...

Нургидан беспомощно огляделся. Никто не собирался ему подсказывать. Дайру стоял у стены, держа в вытянутой руке тяжелый шест: развивал силу кисти. Напряженный, несчастный, лицо сморщилось, зубы стиснуты – жалкое зрелище! Нитха хлопотала у кипящего над очагом котелка, сыпала туда сушеную малину и зверобой – варила снадобье по оставленному лекарем рецепту. Не так уж силен яд водяного ежа, но вместе с простудой сумел уложить Охотника в постель.

Учитель, бледный, осунувшийся, укутан меховым плащом. Глубоко запавшие глаза смотрят строго и неласково:

– Я не спрашиваю тебя, как выглядит Жабья Подушка. Отвечай: что ты сделаешь, встретив ее в Подгорном Мире?

– Щупальца отрублю!

– Все, ты уже покойник. Она из щупальцев молнии мечет. Эй, Нитха! А ты что сделаешь на месте Нургидана?

Девочка повернула к учителю личико, раскрасневшееся от жара очага:

– Ну... из арбалета ее...

– Молодец. Раздразнила хищника. Стрелой эту гадину не убьешь, а гнаться за тобой после этого она будет очень, очень долго. Дайру, слышал вопрос? Отвечай!

Мальчишка был целиком занят борьбой с непокорным шестом. Сквозь сжатые от напряжения зубы он процедил лишь одно слово:

– Убегу!

– Вот! – просиял учитель. – Наконец-то! Правильно! Пользы от Жабьей Подушки никакой. За нее медяка не выручишь, ни за живую, ни за дохлую. Так какого болотного демона с ней связываться?.. Нургидан, не корчи рожу! Вечно тебя тянет на кровопролитные подвиги! Запомни: Подгорный Охотник – не воин на стене родного города. Для нас убежать от опасности не позор. Убежим, потом вернемся.

– Как говорят у нас в Наррабане, если навстречу тебе идет слон – уступи ему дорогу! – бодро растолковала Нитха слова учителя для особо непонятливых.

– Вот именно. Девочка моя, что за гадость ты сыплешь в котелок?

– Не гадость, а корни фиалки.

– О-ох! Не буду это пить!

– Я меду добавлю, – поспешила Нитха успокоить капризного больного. В голосе ее звучали материнские нотки.

– Посмотрим... – с недоверием протянул Шенги.

– Учи-итель! – проскулил Дайру. – Мне долго еще стоять? Плечи ломит, рука будто не моя...

– Держи, держи... А ты, Нургидан, расскажи, как выглядят пузыри-убийцы.

– Они такие... такие пузыри. С тремя щупальцами. И летают... В жару – высоко, в холод – еле-еле над землей... – начал Нургидан вытряхивать из памяти случайно застрявшие там убогие обрывки недавно прочитанного. Этому мучительному занятию он предпочел бы встречу с голодным пузырем-убийцей.

Дайру, стараясь отвлечься от своей пытки, зорко следил за Нитхой и поймал ее на промашке:

– Земляничного листа надо две пригоршни, а не одну!

– Одну, – бросила девчушка через плечо. – Это ты с липовым цветом спутал.

– Я? – ахнул Дайру, от обиды забыв о шесте, который сразу склонился к полу. – Да я сроду ничего не... вон на столе рецепт, там написано...

– ...что одну пригоршню! – перебила упрямая девчонка. – Нургидан, ты ближе к столу сидишь, глянь, что там лекарь нацарапал!

Нургидан с огромным облегчением прекратил свое бессвязное вяканье, подхватил со стола клочок пергамента, оставленный лекарем, и громко прочел:

– «Если хочешь узнать, кому была продана Аймерра, приходи в игорный дом "Путь по радуге" сегодня вечером...»

– Э-эй, чего читаешь? – изумилась Нитха.

– Да, вроде не рецепт, – дошло до Нургидана. Он перевернул пергамент. – А, вот он где! Твоя правда, Отребье, земляничного листа надо две пригоршни.

– Постой, – изменившимся голосом перебил учитель и сел на постели. – Дай сюда!

Он повертел в пальцах обрывок пергамента. С одной стороны – перечень трав и кореньев, с другой – чужая записка, вовсе не касающаяся его, Шенги. Если бы не имя – Аймерра...

Охотник рассеянно велел Дайру отложить шест и отдохнуть, а Нургидану – перечесть то место в книге Лауруша, где говорится о пузырях-убийцах. А сам отвернулся к стене и натянул на голову край плаща. Ребята перешли на шепот, чтобы не потревожить учителя. Но Шенги не спал – его медленно и плавно нес поток воспоминаний.

* * *

Аймерра Белая Роза... Имя было слишком ярким и пышным для худенькой, бледной, застенчивой девочки-подростка с большими серыми глазами.

Многие думали, что бедное дитя запугано суровым, недобрым старшим братом. Но Совиная Лапа был напарником Чингира, ходил с ним в Подгорный Мир, а там трудно таить друг от друга мысли и душу. Шенги знал, что угрюмый, резкий в суждениях Чингир живет ради девочки, служит ей каждым своим помыслом, каждым ударом сердца. А если зачастую строг с ней, так это потому, что не знает иного способа помешать злому и грубому миру запачкать этого ребенка.

Но Хозяйка Зла, старая гадина, терпеть не может, когда два человека становятся друг для друга смыслом жизни, и насылает на них черные напасти.

Когда Аймерре было шестнадцать, брат поселил ее у знакомого пасечника, чтобы мед и целебные травы помогли окрепнуть хрупкой, болезненной девочке. Добрая, приветливая семья, лес, цветы, птицы...

Кто ж мог угадать, что туда забредут из-за Непролазной топи остатки разбитой разбойничьей шайки, голодные, злые, с трудом оторвавшиеся от погони!

И запылал домик пасечника. И лег на пороге с двумя стрелами в груди хозяин, выбежавший с топором навстречу незваным гостям. А жена пасечника и Аймерра прожили еще день, хотя лучше бы им умереть сразу.

Чингир и Шенги прибыли на исходе этого страшного дня. То, что было дальше, врезалось в память Шенги, которому прежде не приходилось убивать людей. Хотя эти... разве они были людьми!

А потом горели погребальные костры и взывал к богам доставленный из города жрец. Печальные хлопоты легли на плечи Шенги: от окаменевшего, с потухшими глазами Чингира не было никакого толку. Он молча глядел перед собой, словно пытаясь понять нечто такое, что доступно лишь богам.

Когда Совиная Лапа поднес факел к краю погребальной пелены, на которой лежало тоненькое тельце, за спиной его раздался глухой невыразительный голос:

– Бедная малышка! Совсем молоденькая, не старше моей Аймерры...

Шенги сразу понял, что произошло, и, похолодев, обернулся.

Чингир глядел на струйки огня, поднимающиеся по еловым поленьям, со спокойным сочувствием постороннего человека:

– Ты хорошо сделал, что помог с похоронами. У бедняжки ведь никого из родни, да будет милостива Бездна к ее душе! А мне, прости, пора. Надо найти, кому эти гады продали мою сестренку.

Не зная, что сказать и чем помочь, Шенги смотрел в глаза, где поселилось безумие...

С тех пор судьба развела Охотников. Стороной до Шенги доходили слухи: Чингир продолжает ходить в Подгорный Мир, причем удачно. Свой дом продал, странствует из города в город и везде расспрашивает работорговцев о девушке по имени Аймерра.

* * *

От воспоминаний Совиную Лапу отвлек радостный визг Нитхи и веселый голос:

– Скорее дверь закроем, а то как бы нам больного хуже не простудить! Ну и ливень! Хорошо сейчас тем, у кого крыша над головой!

Шенги сел на постели, заулыбался. Возле двери тощий парень, веснушчатый и рыжий, сбросил с плеч плотную рогожку, которой укрывался от дождя.

– Промок? – приветливо спросил Шенги. – Плесните-ка вина, пусть согреется!

Дайру бросился к стоящему на столе кувшину. Вошедший излучал такое добродушное обаяние, что всем хотелось сделать для него что-нибудь хорошее или хотя бы сказать доброе слово. Был он рабом и помощником лекаря, которого звали Керусай Сломанная Стрела. Причем, по общему мнению горожан, помощник знал свое дело лучше знаменитого, но стареющего лекаря.

Парень с удовольствием осушил чашу и благодарно поклонился Шенги.

– Ну и как тут наш больной?.. Лучше, лучше! Я так и знал! Будь дело серьезное, хозяин бы сам пришел, а раз меня прислал, стало быть, больной на поправку идет!

– Я снадобье сварила! – гордо заявила Нитха. – Как в рецепте сказано!

– А я с порога запах почуял! – смешно, как кролик, задвигал носом парень. – С таким уходом Совиная Лапа в постели не залежится! Как горло? Глотать не больно?

Быстро осмотрев пациента, помощник лекаря заявил, что много чести для какой-то жалкой простуды справиться со знаменитым Шенги. И всякая плавучая пакость тоже пусть не хвастает, что победила Подгорного Охотника, даже если ей удалось тяпнуть его за пятку или повыше.

– Сам знаю, что скоро встану, – кивнул Шенги. – Но я спросить хочу... Глянь-ка на этот пергамент, да не на одну сторону, а на обе.

Парень в недоумении сдвинул густые брови, затем круглая физиономия просияла:

– А, это! Что ж тут непонятного? Мой хозяин – человек бережливый, не станет выбрасывать пергамент, что попал в руки. Текст можно соскоблить и написать что-то свое. Скажем, рецепт для пациента посолиднее, кому клочок бумаги совать неудобно.

– Я, значит, из солидных? – усмехнулся Шенги.

– А кто-нибудь смеет в этом сомневаться?

– Ладно-ладно... Не знаешь, что было раньше на той стороне, где рецепт?

– Конечно, знаю! Сам соскабливал текст, а на обороте – поленился. Там была записка хозяина постоялого двора «Золотой кубок». Заболела приезжая Подгорная Охотница. А из слуг оказался под рукой только один с Проклятых островов, плохо знал наш язык. Пришлось взять письмо, которое перед этим принесли кому-то из Охотников, и на обороте нацарапать записку к лекарю.

– Как звали женщину?

– Не помню, господин. Тяжелый случай отравления, даже мой хозяин и то не сумел ее спасти.

Сочтя тему исчерпанной, парень поклонился Шенги и принялся наставлять учеников, какие снадобья давать больному внутрь, а какими растирать грудь. Охотник не слушал, уйдя в свои мысли.

– Дейзана, – сказал он вдруг, прервав рассуждения помощника лекаря о целебных свойствах медвежьего жира. – Дейзана, она была напарницей Чингира. Я с ним когда-то за Грань ходил.

– Чингир? – нахмурился парень. – Этого помню! Можно сказать, у меня на руках умер. Он зарезал молодого Авимета из Рода Гайуруш, собственно, они друг друга... Помню, родственники Авимета подняли шум, а они люди влиятельные. Моего хозяина чуть не съели: почему к юному Авимету не сам побежал, а раба послал? А он не посылал, я случайно рядом оказался: танцовщица на гвоздь наступила, ранка загноилась, я мазь накладывал. А тут крики, гам, визг! Эти два ревнивых дурня почти сразу скончались. Я делал что мог, замотался вверх-вниз по лестнице бегать.

– Почему вверх-вниз? – насторожился Шенги.

– Ну как же... Авимет умирал в комнате Черной Азалии, на ковре – я на кровать переносить запретил. А Охотник скончался на заднем крыльце.

– На заднем крыльце? Почему?

– Откуда мне знать, господин мой? Наверно, хотел сбежать, да сил хватило только до крыльца.

Шенги вспомнил рассказ Черной Азалии. Не вяжется все, ох, не вяжется! Да еще это письмо...

В памяти всплыли слова Хранителя: «Согласится ли кто-нибудь из людей Гильдии приехать в это злосчастное место?» И впрямь злосчастное! Зло свивается, сплетается вокруг, словно незримая паутина, в первую очередь опутывая Подгорных Охотников!

Но если есть паутина, то есть и паук. И уж Шенги расстарается – доберется до мерзавца и все лапы ему из брюха повыдергивает!

11

– Ну куда столько кладешь, куда, кобыла ты вьючная! Нам же все эти припасы и тащить! На плечах тащить, понимаешь? Хоть окорок оставь!

– А у нас в Наррабане говорят: «Уходишь в путь на день – бери еды на три дня!»

– Отстань от нее, Отребье, пусть возьмет окорок! Я же первый его и смолочу! Знаешь, какой у меня аппетит в дороге?

– Да-а, а как завтра мешки нести, так небось опять мне горбатиться?..

Шенги усмехался, вслушиваясь в разноголосицу за дверью. Надо же – Дайру возражает Нургидану! Меняется мальчик. Каким сюда явился – словно мышонок, чудом вырвавшийся из лап кошки! Потом чуть оттаял, но все же остался напряженным. Даже шутил с серьезным лицом. Изредка появлялась улыбка – робкая, неуверенная, готовая в любой миг исчезнуть. А теперь, смотри-ка, дразнит Нитху, спорит с Нургиданом! Глядишь, и в драку полезет. И давно пора, не все ж исподтишка пакости устраивать!

Охотник нахмурился. Правильно ли он делает, что тащит ребятишек в Подгорный Мир осенью? Чем ближе к зиме, тем неустойчивее Грань... Ничего, они ненадолго! Надо выяснить, как ученики перенесут переход. Некоторые не могут пройти за Врата, тут уж надо подыскивать другое ремесло.

Взгляд скользнул по столу, по неубранной посуде – за сборами взволнованные мальки забыли обо всем на свете.

За столом только что сидел знатный гость – сам Хранитель. Очень, очень любезно с его стороны! Второй раз навещает Охотника. Первый визит пришелся на время, когда Шенги едва переломил ход болезни, перестал метаться по кровати и в бреду звать Ульниту. При попытке встать головокружение валило Охотника на постель, но вместо ясного лица под короной пшеничной косы он уже видел озабоченные мордашки учеников. И говорить мог разумно. Во всяком случае, хотелось надеяться, что Хранитель не примет за плод горячечного воображения все, что Совиная Лапа вперемежку с кашлем сообщил о водяных ежах, пролазах и убийстве в игорном доме.

И сегодня Тагиарри, задумчиво вертя чашу с вином, рассказал, что провел расследование, увы, без результатов. К происшествию в игорном доме Урихо не имеет отношения – ушел до убийства. Охотник это подтверждает, не так ли? Что касается событий у озера, не осталось в живых ни того, кто хотел о них предупредить, ни того, кто пытался осуществить грязное дело... хотя Шенги не видел, как тот человек запускал в озеро водяных ежей, верно? История мерзкая, но концы обрублены. Возможно, под пытками Урихо стал бы многословнее, но...

«Понимаешь, – Хранитель поднял на собеседника умные, грустные глаза, – в молодости я обжегся. Казалось, что раз все ясно и вот он, злодей, так надо хватать его и прижать крепче! Он во всем признается, справедливость восторжествует, зло будет раздавлено! У меня, молокососа, была в руках власть – реальная, тяжелая. И я имел случай видеть, как под каленым железом люди берут на себя черную вину и идут на эшафот. А потом, когда ничего не исправишь, вдруг выясняется...»

Хранитель замолчал, допил вино и перевел разговор на здоровье Шенги, а затем распрощался.

Охотник, которому ни разу (не считая поединков) не приходилось решать, жить или умереть человеку, понял одно: из-за судебной ошибки, допущенной Хранителем в юности, мерзавец Урихо избежит крепкого, жесткого допроса. Очень, очень жаль!..

В невеселые размышления ворвался со двора пронзительный голос Нитхи:

– Нельзя к нему! Он болен и лежит! Ну как некоторые люди не понимают...

Кого это она так свирепо гонит, мартышка наррабанская?

Плеснулась догадка – невероятная, немыслимая, но заставившая вскочить с постели. Хорошо, что рубаха чистая... и побриться догадался...

Шенги вышел на крыльцо. Хмурый осенний день с отвычки показался ослепительным.

Не может быть, но так оно и есть!

Разъяренная Нитха, похожая на встрепанного воробушка, теснила к воротам женщину в длинном плаще с наброшенным на голову капюшоном.

– Нитха, что ты вытворяешь? Кто так гостей встречает? Заходи в дом, красавица!

Черная Азалия, обогнув потерявшую дар речи девчонку, плавно пересекла двор, с улыбкой взошла на крыльцо, перешагнула порог.

– Что девчушка гонит – не беда, – певуче сказала она, – а вот рад ли мне хозяин?

И откинула на плечи капюшон.

Вместо ответа Шенги наполнил чашу и с улыбкой протянул гостье. Пока та мелкими глотками пила вино, Совиная Лапа незаметно приглядывался к женщине. Что-то в ней изменилось... исчезла напористая, откровенная готовность идти в атаку... ох, да она же смущается! Даже если это фальшивая застенчивость, все равно ей очень, очень к лицу! Не роковая соблазнительница, а вдовушка-соседка, забежавшая проведать больного. Только узелка с угощеньем не хватает.

Словно угадала его мысли! Из-под плаща вынырнула смуглая ручка с полотняным узелком.

– После болезни полезно полакомиться. Мой господин так исхудал!

И скромно положила узелок на край стола. Вот хитрюга!

– Ну, если там лепешка с медом!.. – с шутливой строгостью рыкнул Шенги.

– Что ты, господин мой! Шутка, сказанная дважды, уже не шутка! Там пирог с рябиной.

– Гадость эта рябина! – раздался от входа звенящий яростью голосок. – Нельзя ее больному!

Шенги удержал себя от убийства и очень ровно спросил маленькую нахалку:

– Какого болотного демона тебе здесь нужно?

– Я за метлой... двор подмести...

– Метла на кухне, у очага. Запомни сама и передай мальчишкам: кто сейчас сюда сунется – сгоню со двора! Поняла? Брысь!

Хлопок двери был коротким и злым, как ругательство.

Черная Азалия мягко, понимающе улыбнулась и обвела взором зал:

– А девочка спит вот здесь, верно?

– Да, за этой занавеской. Это у нас «женская половина».

Глаза актрисы подернулись влажной дымкой.

– «Женская половина»... ах, милая девочка, соблюдает обычаи родины! Я-то давно забыла... Но я догадалась не из-за занавески. Где еще висеть единственному зеркальцу, как не над ее постелью?

– Зеркальце? – удивился Шенги. – Как-то не замечал! Сам даже бреюсь без зеркала, привык.

Женщина легко прикоснулась кончиками пальцев к гладко выбритой щеке Охотника. Тронула и опустила руку. Короткая ласка всколыхнула душу мужчины.

– Девочка ревнует, – потупив глаза, глухо сказала красавица.

– Детские игры, – ответил Шенги. – Придумала себе героя.

И, положив левую руку на плечо женщине, он ласково и властно привлек ее к себе.

* * *

– А ну, вон отсюда! Расселись, бездельники, подметать мешают! – рычала Нитха, багровая от злости. – Нет чтоб воды принести или дрова в поленницу сложить!

– Ты, Дайру, ее слушайся, она вэшти! – назидательно сказал Нургидан, не двинувшись с края колодезного сруба, на котором удобно устроился.

– Пенек лопоухий, дармоед, лодырь! – перенесла Нитха внимание персонально на него. – Утопила бы тебя в колодце, да воду портить жаль! Утхару нхэри, рагтха!..

– Хорошо, что я наррабанскому не обучен, – безмятежно бросил Нургидан куда-то в пространство. – Если б я, как дурень, чужие языки долбил, пришлось бы сейчас вставать, гоняться за ней по всему двору...

– А вот я тебя метлой – поймешь без перевода!

– Взбесилась, – убежденно и печально заключил Нургидан.

– Хуже, – уточнил Дайру. – Тяжелый случай: беспросветно влюблена. Как говорят у них в Наррабане...

И резво сорвался с места, улепетывая от растрепанной фурии с метлой наперевес.

– Караул! – вопил мальчишка на бегу. – Убивают! Жизни лишают! Уа-ау! Наррабан пошел войной! Ко мне, единоверцы!

Но его единоверец хохотал так, что чуть не опрокинулся со сруба в воду.

Кошкой взлетев на крышу кухни, Дайру свесился вниз и сообщил преследовательнице, что от несчастной любви есть хорошее средство – как следует поголодать. И он, Дайру, из дружбы готов героически взять на себя ужин Нитхи.

– Дурак! – ответила девочка, гордо вскинула голову и ушла за конюшню. Там, вдали от насмешливых глаз, она швырнула метлу на землю и дала волю слезам.

* * *

Темно-красное платье грудой лежало на полу у постели. Смуглая рука, словно легкая птица, опустилась на мягкие складки материи. Красная река скользнула вверх по стройным ногам женщины, по круглым коленям и замерла. Черная Азалия, уже перехватившая платье поудобнее, чтобы одеться, вдруг забыла о нем, обернулась к Шенги, улыбнулась медленной улыбкой женщины, которая довольна собой и любовником.

А Совиная Лапа испытывал чувства человека, который переплыл ревущий горный поток и теперь наслаждается покоем и гордостью за свое крепкое, сильное тело.

Да что за женщина была в его объятиях?! Пантера, вулкан, землетрясение! Неужели это она сейчас смотрит на него кротким, нежным взором, остановив на коленях утонувшие в красной материи руки?

То, что произошло, нельзя было назвать счастьем – слишком близко к Бездне... Но Шенги знал, что никогда не сумеет этого забыть.

Кольнула мысль: повторится ли это когда-нибудь?

А почему он сомневается? Конечно, повторится!

– Проводи меня, – сказала Черная Азалия. – Темнеет. Пока дойду, ночь будет.

Надо же, и впрямь стемнело! Значит, ему лишь показалось, что время остановилось.

* * *

Ведь не темная улица, не черные силуэты домов, не скользящий по небу месяц причиной тому, что с каждым шагом мужчина и женщина становятся все более чужими друг другу? Однако так оно и есть! Словно идут не рядом, а прочь друг от друга.

На Шенги вновь нахлынули неясные подозрения. Он не стал расспрашивать певицу о письме, понимая, что в любом случае она отопрется от этого клочка пергамента. Спросил о другом:

– Стража вас трясла после убийства?

– Ой, не говори! Этот твой Киджар... видишь, даже имя запомнила... ко всем приставал! Даже из меня потроха выгрыз, хотя я наверху была, ничего знать не знала, пока шум не поднялся. Зачем-то спрашивал про Урихо: кто с ним знаком, нет ли у кого с ним дел. А какие у нас, у девочек, дела?

– И у тебя, стало быть, никаких? – полушутя-полувсерьез спросил Шенги строгим, как на допросе, голосом.

– Ой, пропади он! Взял, дурак, привычку: усядется возле сцены и во все горло мне подпевает. Верблюд паршивый! Хоть бы слух был, а то голосит, как петух, которого лиса за крыло сцапала! Двух нот верно не возьмет! Но щедрый, ничего не скажешь.

И быстро, кокетливо повернула голову к спутнику. Лица не разглядеть было в тени капюшона, но Шенги отчетливо представил себе насмешливую, намекающую улыбочку и вздохнул. Не забыть с первой добычи подарить ей браслет или колечко.

Такой Черная Азалия нравилась ему меньше. И возникало смутное ощущение, что он угодил в ловушку, только еще не понял, в какую именно.

– Завтра на рассвете я иду в Подгорный Мир.

– Правда? Да хранят тебя боги!.. О, мы пришли, «Путь по радуге» за поворотом. Нет-нет, проводи до дверей, девочки обзавидуются.

* * *

Как видно, не только девочки из игорного дома не спят по ночам. Когда Шенги возвращался, его окликнули из-за забора соседнего дома.

– И ты здравствуй, почтенный Вайсувеш, – ответил Совиная Лапа соседу. – Что так поздно на ногах? Заработался?

– Ты бы, Охотник, поосторожнее! – не отвечая на вопрос, многозначительно отозвался чучельник. Его круглая голова торчала над забором, словно насаженная на кол. – Прошлым вечером над твоим двором реяли огромные крылья!

– Спасибо за предупреждение, – сказал Шенги, уверенный, что чудаковатому Вайсувешу все померещилось. – Скажу моим мышатам, чтоб ночью по двору не шастали.

И пошел было прочь, но был остановлен странным голосом за спиной – напряженным, чуть привизгивающим:

– Как это ты сказал? «Мои мышата»? Про детей, да? Мне нравится... я запомню.

Шенги недоуменно обернулся, но над оградой уже не торчал шар головы – Вайсувеш исчез.

12

Крошечный постоялый двор неподалеку от Издагмира выглядел настолько неказисто и неприветливо, что ни один мало-мальски приличный путник не шагнул бы через порог, ну, разве что гроза или снегопад загонят в такое сомнительное место. Но даже гроза, бушующая за окном, не сделала бы уютной грязную комнату, освещенную полудохлыми огоньками двух светильников и густо провонявшую кислым вином и квашеной капустой, которую хозяин щедро клал во все блюда, вероятно, чтобы заглушить вкус несвежего мяса. Обычно посетители были под стать заведению – побирушки и бродяги, с которых хозяин брал вперед плату за еду, вино и ночлег. (Причем не только медью, но и вещами. И никогда не спрашивал, откуда эти вещи взялись.)

Сейчас, несмотря на висящую за окном сетку дождя, за столом сидели всего двое гостей, неспешно поглощали тушеного зайца с неизменной капустой и время от времени бросали взгляды на дверь.

Тот, что помоложе, носил кличку Вертел, поскольку был тощим и долговязым и в прошлом имел отношение к уважаемому поварскому ремеслу. Второй – здоровенный, плечистый, обвитый тугими узлами мышц – был прежде кузнецом и гордо именовал себя Каршихоут Драчливый Пес из Семейства Чатухарш. В кругах, где он сейчас вращался, не принято было трепать направо и налево свое настоящее имя, даже если оно имелось. Все новые знакомые кузнеца давным-давно обзавелись кличками (зачастую против собственного желания). Но кузнец резко пресекал всякие покушения на имя, данное ему отцом. А тот, кто с одного удара кулаком загоняет гвоздь в столешницу по самую шляпку, может звать себя как пожелает.

– Где их демоны носят? – нарушил молчание младший из бродяг. – Сил нету дожидаться и отраву жрать! Этот заяц – преступление против кулинарного искусства!

Его массивный сотрапезник некоторое время молчал, давая услышанному время докатиться от ушей до мозга. Затем уставил взгляд в миску и недоуменно прогудел:

– Заяц как заяц. – Помолчал, подумал и веско уточнил: – С капустой.

Вертел посмотрел на упомянутое блюдо с видом придворного художника, разглядывающего трактирную вывеску, намалеванную пьяным маляром.

– Капуста! Да за такую капусту повара на болото надо, канавы рыть...

И тут же предусмотрительно заткнулся, потому что к столу приближался хозяин постоялого двора, человек суровый, не выносящий критики в адрес своего заведения и свято исповедующий принцип «не нравится – не жри».

– Ночевать будете? – спросил он, ставя на стол глиняный кувшин с вином.

– Нет, – ответил Вертел. – Дождемся своих и уйдем.

Взгляд хозяина задержался на добротном кожаном поясе второго гостя. Если бродяги передумают, пояс можно будет взять в уплату за ночлег.

– Зря, – снизошел хозяин до уговоров. – Слыхали, что говорят? Утром еще труп нашли, в клочья изодранный. Древняя Сова летает! Ночью шляться... – Оборвав фразу, он отошел, предоставив посетителям самим сделать вывод из сказанного.

На молодого бродягу эти слова произвели впечатление. Он со страхом оглянулся на распахнутое окно, за которым сгущалась тьма.

– Была б у меня кузница, – мечтательно пробасил его приятель, – я бы по чужим углам не...

Вертел закивал и поспешил налить Каршихоуту вина. Ему совсем не хотелось в сотый раз выслушивать историю об утраченной кузнице – единственную историю, которую кузнец рассказывал не сбиваясь и без долгих пауз после каждой фразы.

Парень и без того знал, что кузнец крепко задолжал соседу. Договорился по-хорошему, что будет ежемесячно платить проценты. И платил. Но потом была ссора из-за ерунды, и гад сосед потребовал, чтобы Каршихоут немедленно вернул долг целиком, даже если придется продать кузницу. Кузнец вспылил, разорался на полгорода, врезал паскуде, что самое глупое – при свидетелях врезал! Потом плюнул и ушел. А наутро соседа нашли зарезанным. Каршихоут струсил и ударился в бега.

Молодой бродяга неодобрительно покосился на приятеля, уткнувшегося в чашу с вином. Да если бы у него была кузница, или поле, или дом... хоть что-нибудь, что он называл бы своим! Разве он сбежал бы? А этот здоровяк даже не пытался побороться за то, что ему дорого. А теперь хнычет!

Впрочем, беспристрастно признал парень, не ему, Вертелу, об этом судить. Ему-то сроду ничего не принадлежало. Сам всю жизнь принадлежал кому-то – раб от рождения! Только и есть дорогого, что своя шкура, которую и спасает в лесу...

Дверь приоткрылась. На пороге встал обтрепанный краснолицый тип неопределенного возраста, с мышиного цвета шевелюрой и бегающими глазками.

Каршихоут и Вертел обернулись к двери. Но если вошедший ожидал приветствий, то их не последовало.

– А где Тертый? – прогудел кузнец.

Вместо ответа краснолицый подсел к столу.

– Налейте винца! Ох, замерз же я! Холодище на дворе – хоть в собачью конуру лезь и бок о бок с дворняжкой грейся!

– Тебя спросили, где Тертый? – прикрикнул молодой бродяга. – Вечно из тебя, Червяк, каждое толковое слово вытряхивать приходится!

Его негодование можно было понять. Тот, кого он назвал Червяком, любил напускать на себя таинственность. Ни один из королевских вельмож не смог бы так дать понять простым смертным, что ему ведомы важные тайны, как это делал безродный оборванец из разбойничьей шайки.

Сейчас его ужимки были особенно неуместны: положение дел не допускало шуток. Подступала зима, неласковая к бездомным. Пора было оставить лесные шалаши. С крестьянами из окрестных деревень отношения давно безнадежно испортились, и виной тому была недальновидность атамана по кличке Тертый. Вечно гнался за сиюминутной выгодой: то на лесной дороге разденет кого-нибудь из местных, то затащит в кусты деревенскую красотку. А теперь, когда по снежку можно будет выследить бродяг, как зайцев, за помощью к крестьянам лучше не соваться. Оставался Издагмир. Но у каждого были причины держаться подальше от стражи, поэтому планы торжественного прибытия в город как-то даже не возникали.

Разбойники-неудачники решили, что в Издагмир пойдут Тертый и Червяк. Подвиги этих двоих были меньше известны городским властям (не потому, что парни плохо старались, просто они были не местные). Они должны были найти щель, куда четверо бедолаг смогли бы забиться до весны.

А теперь Червяк возвращается один да еще смеет трепать душу собратьям по шайке!

Что Вертел злится, это ничего, а вот то, что похожее чувство начало загораться в маленьких глазках кузнеца...

Оценив опасность, Червяк поспешно заговорил:

– Плохи дела! Тертый влип!

За этим ясным и недвусмысленным сообщением последовал путаный и бессвязный рассказ о некоем господине, с которым лучше не ссориться. Господин этот, чье имя Червяк поклялся держать в тайне, опознал бродяг и приказал своим людям их схватить. Тертый остался в плену, а Червяк отправлен к шайке, чтобы передать слова господина: главаря можно выкупить за некую услугу.

Краснолицый смолк с видом заговорщика, в чьих руках находятся все нити незримой паутины.

– Да говори, Червяк несчастный! – не выдержал молодой разбойник. – А то как врежу! – Он оглянулся на могучего приятеля и поправился: – Каршихоут врежет!

Кузнец согласно кивнул.

– Что за господин такой? – тяжело бросил он. – И что за услуга?

Вертел восхищенно цокнул языком: при всей своей медлительности Каршихоут умел смотреть в суть вещей.

– Вот хоть режьте – имени не скажу! – истово отозвался Червяк. – Это ж я мигом в Бездну кувыркнусь, храни Безликие! А про услугу скажу, для того и послан. Грайанскую башню знаете? Там живет Подгорный Охотник. В ученицах у него девчушка такая, Нитха. Наррабаночка, стало быть. Если эту Нитху выкрадем и господину доставим, то и Тертого выручим, и зиму безбедно проживем.

– А на кой ему эта Нитха? – недогадливо спросил кузнец.

На идиотский вопрос и ответ был соответствующий:

– По грибы с ней ходить.

– А сколько лет девчонке? – спросил помрачневший Вертел.

– А мне оно надо – это знать? Вроде господин говорил – двенадцать.

Молодого бродягу передернуло:

– И мы для какой-то сволочи должны украсть ребенка?

– Нет, вы гляньте! Порядочный какой! – зашипел Червяк. – А к хозяину назад не хочешь? За тебя, придурка, умные люди все решили. Трепыхнешься – господин тебя в ниточку вытянет и в клубок смотает! Он каждый твой шаг знать будет!

«Ты как раз ему про меня и нащебечешь!» – тоскливо подумал парень и поглядел в окно. И даже ночная мгла, в глубине которой парил на беззвучных крыльях демон-убийца, не казалась ему такой мрачной и беспросветной, как будущее, которое накатывалось давящим кошмаром.

13

– Ну-у, я думал, и вправду гора будет, раз Подгорный Мир... а тут какой-то овраг!

– Я объяснял, но ты, Нургидан, никогда не слушаешь! Большинство Врат действительно в скалах: пещеры, трещины... Сначала люди думали, что попадают в подгорное царство. А потом где только ни находили трещины в Грани! Даже под водой есть, хотя лично мне нырять не приходилось.

Шенги испытующе посмотрел на учеников. Бледные, однако держатся неплохо.

Нургидан вцепился в рукоять меча. Конечно, ожидает, что сразу за Вратами на него набросится стая чудовищ, сквозь которую придется прорубаться. (А что, и такое может случиться!)

Дайру жмется к учителю, но не паникует и не пищит. Язык время от времени скользит по сухим губам, словно стараясь вновь почувствовать острую горечь Снадобья, которое приготовил для учеников Совиная Лапа.

А Нитха – та вообще молодцом! В карих глазенках больше любопытства, чем страха. На овраг все поглядывает – мол, когда кончим болтать и пойдем за Грань?

Придется обождать, малышка...

– Эй, цыплята, слушать и запоминать каждое слово! На переходе держать друг друга за руки и не выпускать, даже если споткнешься или ветка хлестнет по лицу. В конце перехода дам команду – замрете на месте. Кто знает, куда нас вынесет! Может, на край пропасти. В складке – от меня ни на шаг! Поняли? Ну, храни нас Безликие!

Ладошка девочки доверчиво легла в руку учителя. За другую, когтистую руку судорожно уцепился Дайру. Охотник убедился, что Нургидан держит за руку Нитху, и повел свой маленький отряд по дну глубокого сырого оврага.

Под ногами хлюпала грязь, покрытая густым слоем палой листвы. Над головой сомкнулись голые ветви, исчеркав хмурое небо. Сквозь решетку ветвей лениво глядело солнце: хоть Совиная Лапа и его ученики вышли в путь на рассвете, но до Врат добрались лишь за полдень...

Высокие стены оврага, поросшие мелкими кустиками и пожухлой травой, исполосованные дождевыми потоками, сомкнулись вокруг путников.

Ни один из ребятишек не ойкнул, когда пелена тумана, возникнув ниоткуда, застлала взгляд. Возникла – и сразу рассеялась, открыв глазам иной пейзаж: круглые колючие кусты, разбросанные по сухой, потрескавшейся земле. Меж кустами щетинились пучки сухой белесой травы.

Охотник бросил на открывшийся простор короткий взгляд и тут же перенес внимание на учеников.

Нитха побелела, как сугроб, огромные глаза распахнулись навстречу открывшимся чудесам. Не упала бы в обморок! Дайру, наоборот, успокоился. Взгляд задумчивый – небось перебирает в памяти все, что умные люди писали про эту складку. А вот Нургидану очень, очень худо! Согнулся дугой, наизнанку его выворачивает...

Шенги поддержал ученика за плечи. Тот самолюбиво отстранился, выпрямился и прохрипел:

– Я... Мне нельзя... за Грань, да?

И новый жестокий приступ рвоты сотряс его тело.

– Ты же прошел! – воскликнул Охотник. – Некоторых Подгорный Мир встречает неласково, но потерпи, со временем легче будет!

В зеленых глазах мальчика сквозь дымку страдания засветилась надежда:

– Значит, я не один такой?

– Не один? – хохотнул Шенги. – Ты б видел меня после первого перехода! Учитель очень, очень долго уговаривал меня встать с четверенек!

Эти слова подействовали на Нургидана лучше всякого лекарства. Он глотнул воздух, восстанавливая дыхание, и взял протянутую учителем фляжку с водой.

– Ничего... я сейчас, я уже...

– Жаль, не встретились Твари, – тихо сказал Дайру. – Ты б их своей зеленой рожей распугал.

Нургидан угрожающе дернулся к насмешнику и налетел грудью на вытянутую руку учителя.

– А ну прекратить, вы, оба!.. Дайру, придержи язык! На себя бы поглядел – на погребальный костер таких красавчиков укладывают! Нургидан, запомни: на слово отвечает ударом только слабый человек. Сильный, уверенный в себе отвечает на слово словом... А теперь всем заткнуться и слушать меня! Зашли мы неплохо. Я бы даже сказал, очень, очень хорошо зашли. Складка спокойная, медленная, широкая. Не нужно даже идти след в след. Кто скажет, как я это определил?

Первым откликнулся, конечно, Дайру:

– Если складка узкая, можно насквозь разглядеть соседние складки.

– Правильно. Все вокруг зыбкое, неясное и шевелится. Нельзя на глаз определить расстояние до скал или там деревьев: то они рядом, то вдруг далеко... А здесь – пожалуйста, все как на ладони.

– Я думала, будет море, – протянула Нитха.

– Море? – удивился Охотник. – Почему?

– Ну, волны шумели, когда мы шли по оврагу... громко так...

Шенги резко обернулся к ученице, взял ее за плечи, заглянул в лицо:

– Шумели? А сейчас не шумят? Прислушайся, солнышко мое!

Сдвинув брови и сжав кулачки, девочка сосредоточилась.

– Немножко, – удивленно сказала она. – Сильнее всего позади. – Нитха оглянулась через плечо. – Вон туда шум уходит, налево... слабее становится...

– А по правую руку?

– Нет, там только ветер свистит.

– Так, умница, так! А теперь – очень, очень внимательно... Этот шум сзади – в нем нет ничего странного?

– Да-а... Вот отсюда и досюда, – махнула девочка рукой, – тишина, будто большое пятно.

– Пятно тишины? – не понял Дайру.

– Не мешай! – оборвал его Шенги. – Девочка моя, там не просто тишина, верно? Как будто оттуда все звуки кто-то высосал...

– Да! – расцвела Нитха. – Там, наверно, хоть в бубен бей – ни звука не услышишь!

– Там Врата, умница моя! – растроганно воскликнул Шенги. – Ну, Нитха, любят тебя твои наррабанские боги! Это складки двигаются, трутся друг о друга! – Охотник обернулся к мальчишкам. – Вы тоже со временем научитесь слышать... но чтоб так, сразу... Если со мной что случится, держитесь Нитхи, она выведет обратно.

У Дайру явно вертелся на языке десяток вопросов. Нургидан выглядел пасмурным: девчонка отличилась, обскакала его. Нитха приосанилась, подняла голову, поглядывая на учителя: «Попробовала бы твоя певичка услышать шорох складок!»

Шенги заговорил спокойнее:

– Эти кусты называются сухой царапкой. Съедобных плодов царапка не дает, на костер годится, но быстро прогорает. Не ядовита, и на том спасибо. Крупных хищников здесь нет, но вы, мальки, не расслабляйтесь: из соседних складок может кто угодно забежать, залететь и заползти... Живут тут земляные пыхтелки...

– Тагишагр пишет: мышевидный грызун с непарным числом резцов, – встрял Дайру.

– Заткнись, мышевидный... – прошипел Нургидан сквозь стиснутые зубы.

Учитель укоризненно взглянул на Дайру и продолжил:

– Вода в этих краях есть – речушки, маленькие озера. По берегам и трава погуще, и кусты позеленее, и зверье разное бродит. Особо ценные находки нас не поджидают, но для соседа-чучельника подшибем какую-нибудь тварюшку, не портя шкурки... А теперь, птенцы, думайте, как найти воду! – Шенги привычно скользнул ладонью к талисману на шее, но сдержался, не тронул пластинки – пусть ученики сами осваиваются в складке. – Ну, где, по-вашему, река?

– Вон там, – не задумываясь ответил Нургидан. – Откуда ветер...

– Да? Почему ты так решил?

– Так ветер водой пахнет!

Шенги уже имел случай заметить, что чутье у Нургидана редкостное. Не хуже, чем память у Дайру! Поэтому он не стал возражать, когда отряд бодро затопал в наветренную сторону.

– Будет гроза? – спросил Дайру, лавируя меж шипастых ветвей.

– С чего ты это взял? Здесь гроз почти не бывает.

– Небо низкое... серое, тяжелое...

– А! Здесь всегда так. Кажется, что рукой достать можно. А если до ночи тут застрянем, увидишь сразу две луны.

* * *

Озерко лежало в зеленых берегах, как росинка на листке. Но Шенги запретил купаться и пить воду. Во-первых, в озере могло обитать что-нибудь кусачее и противное, а во-вторых, в Подгорном Мире лучше есть и пить то, что принес с собой.

Шенги чувствовал себя издерганным. То, что с хорошим напарником было бы легкой прогулкой, превратилось в пытку из-за озорников, которые перестали бояться чужого мира. Попробуй-ка одним глазом следить за шустрым парнишкой, другим глазом – за вторым, да еще сетовать на богов за то, что не дан тебе третий глаз для присмотра за смуглой непоседой, которая ухитряется быть в двух-трех местах одновременно.

Росла злость. Шенги готов был поубивать паршивцев. Поэтому заставлял себя говорить очень ровно и спокойно, тщательно следя за словами:

– Нитха, куда ты? Немедленно вернись... Что значит – «бабочка»? А если ядовитая?.. Дайру, Нургидан, прекратите пинать друг друга... О, вот это находка! Очень, очень повезло! Такие кусты растут по всему Подгорному Миру, но в этой складке я их не встречал.

Раскидистые, высокие кусты свесили к воде продолговатые серебристые листья.

– Это крапивняк, нам за него хорошо заплатят. Листья используются лекарями для... Нургидан, не-ет!.. Ну, разве я велел хватать листья голыми руками? Крапивняк ядовит... Нет, Дайру, ты ошибаешься, Нургидан не загнется в страшных корчах. Руки пару дней поболят... иди сюда, промою ладони. Остальные пусть пониже спустят рукава и рвут листья через ткань. Ничего, потом отстираем.

Работа закипела. Ребятишки проворно обрывали длинные листья и складывали на расстеленный плащ, в общую кучу: по правилам Гильдии добыча учеников принадлежала учителю. Нургидан с перевязанными ладонями не отставал от других. Если ему и было больно, он этого не показывал. Сам Шенги действовал лапой – «причесывал» когтями ветку и стряхивал на плащ пригоршни листьев.

В веселую суету ворвался капризный голосок Нитхи, отошедшей дальше по берегу:

– Ох, ну и воняет! Что за гадость?

Охотник вскинулся на голос. Все неожиданное и непонятное действовало на него, как лязг оружия в темной чаще на бредущего по лесной дороге путника.

Дайру фыркнул:

– Не ври, принцесса наррабанская, ничем эти листики не пахнут!

– Здесь не пахнут, – вмешался Нургидан, – а там, дальше, от них прямо разит!

Дайру тут же замолчал: он доверял чутью Нургидана.

Учитель уже был рядом с девочкой. Действительно, от куста исходила весьма ощутимая вонь. Это было странно, а все странное в Подгорном Мире могло обернуться смертельной опасностью. Шенги велел ученице на всякий случай отойти подальше, а сам обследовал подозрительный кустик.

Вот в чем дело! Несколько ветвей сломаны, видимо, какая-то крупная зверюга, пробираясь к водопою, крепко въехала в куст боком. Листья на сломанных ветвях свернулись в трубочки, высохли и источали такое «благоухание», что поморщился бы даже старый чистильщик выгребных ям.

Прежде всего Охотник подумал о животном, повредившем куст. Судя по высоте, на которой сломаны ветви, тварь не мельче коровы. И если она хищная...

– Эй, мальки, хватит! Мы тут жить не собираемся, пора и назад...

Пока ученики, мешая друг другу, сворачивали плащ с добычей, Совиная Лапа разглядывал скукожившиеся листья.

– Сколько по складкам брожу, а не знал, что сухой крапивняк так воняет! Всегда продавал его свежим или подвявшим. – И задумчиво добавил: – Как думаете, птенцы, может повар по ошибке эти листья шваркнуть в котел? Вместо приправы, а?

Нургидан с омерзением сморщил нос и хмыкнул:

– И спьяну не шваркнет! И с насморком не шваркнет! И в бреду не шваркнет!

– А если шваркнет, – уточнил дотошный Дайру, – еда так провоняет, что ее в рот никто не возьмет. Наверное, боги позаботились, чтоб никто этим не отравился.

– Ну, это ха-ха-ха! – возразила девчушка. – У нас в Наррабане говорят: «На божью мудрость есть людская хитрость!» Любой запах можно забить, если положить побольше чеснока. Или гвоздики. Или шафрана. Имбирь вот тоже годится.

– Твой отец, случайно, не поваром был? – спросил коварный Дайру и был вознагражден возмущенным шипением, фырканьем и водопадом чего-то непереводимо наррабанского. Отдельные знакомые слова, всплывающие в этом бурном потоке, сообщали наглецу, что мудрые наррабанцы обучают домашнему хозяйству девочек из богатых и знатных семей не менее старательно, чем дочерей плотников, водоносов и всяких прочих гончаров.

Успокоив разгневанную ученицу, Охотник обратил ее внимание на шум приближающегося к озеру края складки. Конечно, он движется медленно, но лучше вернуться к Вратам другой дорогой.

Мальчишки взирали на Нитху с бешеной завистью. Они напрягали слух, но могли уловить лишь шелест листвы да монотонное воркование какой-то пичуги.

Наконец отряд двинулся берегом озера, неся завернутую в плащ добычу. По пути Охотник называл каждое увиденное растение и рассказывал о его свойствах. Паршивцы-ученики слушали невнимательно. Страх перед чужим миром окончательно угас, и они норовили отстать, чтобы за спиной учителя дать друг другу тумака.

Высокие кусты расступились, открыв большую поляну. Посредине возвышался круглый пригорок, поросший травой, в которой светились крупные оранжевые ягоды.

– Учитель, а вон те ягоды есть можно? – поинтересовался Дайру.

– Первый раз их вижу. Пробовать не будем.

И учитель шагнул вперед. Но тут в его локоть вцепились две ручонки.

– Не-ет! – взвыла Нитха. – Не надо!.. Не ходи!..

Шенги взглянул на девочку. В глазах слезы, губка прикушена до крови...

– Да что с тобой, маленькая?

– Не надо туда ходить!.. Я боюсь... не надо...

За спиной встревоженного учителя мальчишки презрительно переглянулись. Впервые эти двое были согласны друг с другом.

– Вот что бывает, когда в мужское дело лезут глупые трусихи! – высказался Нургидан. – Думаешь, кто-то засел в кустах? Уймись, рева, мы тебя в обиду не дадим.

Выбежав на середину поляны, он задорно прокричал:

– Кто здесь есть? А ну выходи!

И тут что-то гибкое метнулось из травы, обвило плечи Нургидана, подбросило его в воздух.

Охотник в два прыжка перемахнул поляну, вцепился в беспомощного ученика, всем своим весом прижал его к земле. Ему на плечи обрушилось серое щупальце. Шенги извернулся, ударил когтями по упругой плоти врага и крикнул:

– Эй, мальки, что встали? Помогайте!

Этот крик разрушил оцепенение Нитхи и Дайру. Со всех ног бросились они на поляну, над которой вились уже четыре щупальца, отходящие от пригорка.

– Держите Нургидана! – скомандовал учитель. – Не дайте затянуть в пасть! По щупальцам – мечами!

Верхушка пригорка вместе с кустиками, травой и ягодами начала медленно подниматься, словно крышка гигантского котла. Запахло тухлятиной. Мерзкий запах. Вонь смерти.

Нитха вцепилась в плечи Нургидана, чувствуя, как враждебная сила толчками пытается вырвать из человеческих рук свою добычу.

– Держите! – еще раз крикнул Охотник и, выхватив левой рукой меч, бросился к раскрывающейся пасти.

Ему некогда было оглядываться, и он не увидел, как забывшая о страхе Нитха повисла на плечах Нургидана. Не увидел, как встал рядом с ней Дайру, встретив клинком два щупальца, – никогда на тренировках не удавалось ему так ловко парировать атаку. Не видел Шенги и того, как извивался в объятиях чудовища Нургидан, стараясь впиться зубами в пленившие его тугие серые кольца...

Все это осталось за спиной Охотника, а впереди была смрадная пасть – черная щель, открытая ровно настолько, чтобы можно было пропихнуть жертву.

– Сейчас, зараза, пошире улыбнешься! – свирепо прокричал Охотник, прыгнул на нижнюю «губу» твари и, вцепившись когтями в жесткую верхнюю челюсть, изо всех сил дернул вверх, разрывая пасть хищника.

Чудовище не ожидало рывка, страшная щель распахнулась до груди Шенги. Но сразу же тварь опомнилась и попыталась сомкнуть челюсти. Боль пронзила плечо Охотника. Отбивая злобное щупальце мечом в левой руке, Шенги думал об одном: только бы не оступиться, не свалиться внутрь пасти! Охотник, не глядя, знал, что внизу клокотало отвратительное «варево» – желудочный сок чудища. Брызги, попавшие на кожу, могли прожечь тело до кости, а уж если упасть туда...

Щупальце норовило обвить шею, натыкалось на клинок и соскальзывало вниз, хлеща по плечам. Шенги напрягал все силы, в глазах плыли круги. Мало кто смог бы выдержать эту пытку – но надо было заставить проклятую пасть раскрыться!

Рядом возник Дайру. Нырком уйдя от щупальца, мальчишка швырнул в зловонную щель что-то темное, продолговатое и бегом вернулся к Нитхе, которую почти оплел серый «канат».

Отчаянная борьба продолжалась, но что-то изменилось. Щупальца вздымались все медленнее, пасть раскрывалась все шире, подчиняясь раздиравшей ее когтистой лапе, и наконец распахнулась так, что Охотник сумел заглянуть в душную смердящую тьму.

Вот он, на нёбе чудища, – укутанный в полупрозрачные пелены подрагивающий ком. Мозг твари! Выбросив вперед руку с мечом, Шенги чуть-чуть не дотянулся до влажного трепещущего «свертка». Эх, из арбалета бы!..

За спиной пронзительно закричала теряющая силы Нитха. Детский крик подстегнул Охотника. Он крепче вцепился когтями в челюсть монстра и всем телом вытянулся над тошнотворной булькающей жижей. Не соскользнула бы подошва!..

Меч дотянулся до белесых пульсирующих пленок и чуть-чуть пропорол их, совсем немного. Задыхаясь от ядовитых кислых испарений, Шенги рывком убрался из пасти, спрыгнул на землю и рухнул в двух шагах от своего врага.

Пасть захлопнулась. Шенги с жестокой радостью представил, как жгучий сок сквозь разрез в пленке проникает в мозг. Да, не каждому суждено сожрать и переварить самого себя!

Агония монстра была короткой и беззвучной, но сильной. Щупальца вздымались и опадали, поросший травой бугор содрогался в конвульсиях и наконец затих. Мертвые серые змеи легли в траву.

Шенги с трудом встал на ноги и бросил взгляд туда, где Нитха и Дайру хлопотали над лежащим Нургиданом: щупальце, даже мертвое, не отдавало добычу. Наконец освобожденный мальчик сел, растирая плечи и стараясь ни на кого не глядеть.

Охотник оглянулся на неподвижного врага, поморщившись от боли в плече. Во рту стоял вкус крови. От вида «пригорка», оплывшего мягкими складками, Шенги замутило. Да он с ума сошел! Лезть этой гадине в пасть, висеть над ее распроклятым желудком, да еще раздирать ей челюсти руками – это ж никакой силищи не хватит!

А вот хватило...

– Учитель, – раздался за плечом виноватый голос Дайру, – прости, я тебя без добычи оставил.

Шенги обернулся, глянул в серое от страха лицо мальчика. Вспомнил загадочный предмет, пролетевший меж створок пасти и шлепнувшийся в жуткое варево желудка.

– Ты что ж это... наш запас крапивняка туда?..

– Вместе с плащом, – шепнул мальчишка, закрыв глаза и сжавшись.

О боги, да он ждет удара! Что ж за мальчишка такой! Пожалуй, надо уступить ему всю заслугу и честь победы. Пусть привыкает высоко держать голову.

– Всем слушать и запоминать! – внушительно заговорил учитель. (Дайру расслабился и открыл глаза.) – Тварь называется Котел Смерти, она не из этой складки. Серьезная зверюга, такую замаешься убивать... ну, это вы уже поняли. Против нее хорошо помогает огонь, но крапивняк в пасть – это, оказывается, тоже очень, очень неплохо. Нургидан, не вздумай благодарить Дайру! Конечно, он спас тебе жизнь, но напарника за это не благодарят – примета плохая.

Нургидан, который явно не собирался никого благодарить, поднял на учителя затуманенные болью глаза, но промолчал.

– Крапивняк оглушил хищника, – продолжил Шенги, – заставил замедлить движения...

Он положил руку на плечо Дайру. Мальчик просиял, расправил плечи.

– Можно вернуться, – подала голос Нитха, обняв руками плечи, чтобы унять бившую ее дрожь. – Еще листьев наберем.

– А на это, малышка, тоже примета есть. Не будем возвращаться. Не беда, я на добычу и не рассчитывал.

* * *

Но судьбе не было угодно, чтобы они покинули Подгорный Мир с пустыми руками...

На обратном пути Нургидан мучился от жестокого унижения. Мечтать о подвигах, встретить грозное чудовище и весь поединок пробыть в роли беспомощной жертвы, спеленатой, как младенец! Что обиднее всего, спасли его вредная заморская змеючка и трусоватый крысеныш из Отребья! Оскорбленный подросток кусал губы и про себя молил Безликих послать еще врага – уж тут он себя покажет!

Когда в прибрежных кустах послышалась возня, Нургидан решил, что это и есть ответ на его молитвы. Со вскинутым мечом рванулся он на шум, а за ним – вся компания: спасать героя...

Не понадобилось его спасать – в кустах обнаружилась тощая коза с полной колючек шерстью и с безумными глазами.

Ее появление добило Нургидана. Он не принял участия в охоте на козу, которую с восторгом затеяли Дайру и Нитха. Самолюбивому мальчику казалось, что его путь отныне пойдет во мрак невезения и безвестности.

Когда коза была изловлена за рога, учитель рассказал о животных, которые случайно пересекают Грань и, как правило, погибают, не сумев приспособиться к чужому миру.

– Ой, бедная козочка! – растрогалась Нитха. – Но ведь мы возьмем ее с собой, правда? У нас в Наррабане говорят: «Помоги слабому один раз – боги помогут тебе три раза!»

Учитель дал согласие на спасение козы. Глупое животное сопротивлялось, пришлось тащить ее силой. К «спасателям» присоединился даже Нургидан, который воспользовался случаем, чтобы отвесить проклятой скотине несколько крепких пинков. Шенги глядел на шумную возню и удивлялся: до чего же легко детская душа стряхивает с себя ужасные переживания! Или не стряхивает, прячет в своей глубине, откуда они могут со временем выплыть?

Зато переход через Грань ученики на этот раз перенесли легко. Попросту не заметили, увлеченные схваткой с рогатой упрямицей.

Позже, когда все выбрались на лесную дорогу и с шутками и хохотом шагали к Издагмиру (даже Нургидан развеселился!), приключилась неожиданная встреча. Из-за поворота дороги появился Урихо. Поклонился, сдерживая ухмылку:

– Приветствую великого Шенги и его отважных учеников! Но что я вижу! Неужели эта великолепная коза добыта за Гранью?

– Думаю сменить ремесло, – бросил Охотник пролазе. – Буду торговать скотом.

– Улучшенной породы, – уточнил Нургидан, копируя интонацию своего кумира (которого после битвы с Котлом Смерти зауважал больше прежнего). Нитха промолчала: воспитанная наррабанская девочка не разговаривает с незнакомыми мужчинами. А Дайру не утерпел, проходя мимо пролазы, негромко бросил:

– Коза! Ха! Стал бы Совиная Лапа возиться с обыкновенной козой!

Глаза Урихо сверкнули. Он подобрался, как пес, почуявший дичь, и тихо свистнул. Когда идущий позади всех Дайру обернулся, пролаза показал ему серебряную монету.

Мальчишка понятливо приотстал.

– Что за тварь? – жарким шепотом спросил Урихо.

И тут Дайру доказал, что рожден быть Подгорным Охотником! Кося глазом в сторону удаляющейся компании, он скороговоркой сообщил, что тварь именуется козодраконий свирепобрюх. И цены ей нет, потому что доится вином и гадит золотом. Правда, жрет зверь исключительно человечину, предпочитая пролаз...

Мальчишка ловко увернулся от подзатыльника и поспешил догнать своих.

До Издагмира они «свирепобрюха» не довели. Там, где дорога по мостику пересекала ручей, коза вдруг взмемекнула дурным голосом, расшвыряла державших ее ребятишек и с места взяла такую скорость, что мгновенно скрылась в лесу.

Нитха расстроилась чуть ли не до слез: бедненькую козочку растерзают волки! Злопамятный Нургидан пожелал окаянной животине именно такой кончины, и чем скорее, тем лучше. Дайру, потирая ушибленный рогами бок, от всего сердца согласился с Нургиданом. А учитель утешил девочку: за ручьем деревня, так что коза, скорее всего, узнала знакомые места. А если не здешняя, все равно прибьется к людям.

– А интересно, – задумчиво сказал Дайру, – если б мы продали козу на рынке, пришлось бы отдать Гильдии десятую часть выручки? Добыча-то из Подгорного Мира!

* * *

В Грайанскую башню вернулись поздно вечером. Ребятишки, переполненные впечатлениями, наскоро поужинали, расползлись по постелям и крепко уснули...

То есть это Шенги наивно решил, что уснули. В своей ошибке убедился утром, когда обнаружил на внутренней стороне каменной ограды рисунок, выполненный головней из очага: кривоногий человечек занес огромный (в два раза больше самого себя) меч над зверского вида козой.

Подпись под рисунком гласила: «Всем врагам – по рогам!»

14

– Кто будет торговаться, ты или я?

– Я, но ты тоже помогай. Старайся увести меня из лавки, говори, что у соседнего торговца все дешевле и свежее. А я начну пищать, что устала ходить по рынку... что если хозяин сбавит цену, то мы у него все купим и пойдем домой.

– Ловко у тебя получается, – признал Нургидан, перешагивая через растянувшегося поперек улицы параличного нищего. – Купцы в семье были, да?

– В Наррабане торговаться не приходилось, – уклонилась Нитха от разговора о своем происхождении. – Но это так забавно! Только не будем брать тот сыр, что в прошлый раз, ладно? Вкус у него гадостный, а запах приставучий... Ой, а откуда столько нищих?

– Зима на подходе, вот они в город и стягиваются.

Узкая улочка была забита нищими. Хромые, слепые, покрытые язвами и коростой, они вопили, гнусавили, ныли, перечисляя свои беды и немощи. Впечатление это производило удручающее, даже пугающее. Во всяком случае, идущая рядом старушка в темном платье и чистеньком белом платочке испуганно озиралась, прижав к груди плетеную корзинку.

Нитхе стало жаль старую женщину, захотелось сказать ей что-нибудь ободряющее. Но в этот миг безногий нищий, яростно размахивая костылем, завопил:

– Ты, козел с бельмами!.. Тебе говорят, тебе! Вали на тот угол, здесь мое место!

– А тебе его король пожаловал? – взвизгнул «козел с бельмами». – Где сел, там сидеть буду, пока не сдохну! И не тряси тут своими блохами, не сгонишь меня!

– И правда, вали! – поддержал безногого худой старик с трясущимися руками. – Ты, гнида, у меня из миски медяки тягаешь, как отвернусь!

– Я?! – смертельно оскорбился «козел» и клюкой заехал старику по уху с точностью для слепого поистине сказочной.

Старик, рассвирепев, подхватил глиняную миску, что стояла перед ним на земле, и швырнул в слепого. Но промахнулся и угодил в остролицую тощую женщину в лохмотьях, которая громко повествовала о том, как трудно живется на свете добродетельной вдове с шестью детишками.

Сетования прервались на полуслове. Добродетельная вдова выдала залп грязной брани и с когтями, как дикая кошка, ринулась на обидчика.

Кто-то потянул вдовушку за юбку, кто-то подставил ногу ее противнику... и началось! Потасовка разом, как лесной пожар, охватила улочку. В воздухе мелькали посохи, костыли и кулаки, раздавались вопли, проклятия и хрипы. Нищие молотили друг друга, забыв, из-за чего началась битва.

Старушка в белом платочке запричитала, попятилась и упала, споткнувшись о ноги параличного нищего. Параличный, не обратив на старушку внимания, бодро вскочил и ворвался в драку с неукротимостью взбесившегося быка.

Нитха поспешила к старушке:

– Бабушка, ты не ушиблась?

Нургидан тоже шагнул к несчастной женщине, но в этот миг чей-то кулак врезался ему в лицо, разбив губы. Вкус собственной крови ошеломил Нургидана, окрасил все перед глазами в багровый цвет – цвет ярости, ненависти, жажды боя. Забыв о Нитхе, о старушке и вообще обо всем на свете, он устремился в гущу схватки, разыскивая своего врага, а заодно раздавая увесистые удары всем, до кого мог дотянуться.

Нитха глянула ему вслед и вспомнила, как Дайру рассказывал о походе за айвой и о потасовке со стражниками. Правильно Дайру тогда сказал: если в драку встревает Нургидан, она перестает называться дракой и начинает гордо именоваться побоищем!

Девочка безнадежно и сердито вздохнула и перенесла внимание на тихо плачущую старушку:

– Можешь встать, бабушка?

– Ох, внученька, красавица, не могу, ушиблась-то как... Помоги, ради всех богов!

Нитха подала руку, удивившись тому, с какой силой сомкнулись на ее запястье пальцы старушки.

– Ох, милая девочка, сделай доброе дело! Не могу шагнуть... проводи до дома!

– Бабушка, я же не одна.

– Да тут рядом, в переулке! Меня двое внучат ждут, сиротинушки бедные! Умру здесь, они и не узнают...

– Рядом, да? Хорошо, бабушка, обопрись на мою руку. У нас в Наррабане говорят: «Старость почтеннее знатности».

* * *

Нургидан, в растерзанной одежде, с синяком на скуле и с рассеченной нижней губой, стоял, понурив голову, перед учителем и Дайру и покаянно рассказывал:

– А потом драка улеглась. Гляжу, Нитха пропала! Я туда, сюда, кричу, зову...

Он замолчал, раздавленный горем, стыдом, сознанием своей вины.

– Из-за чего ты, собственно, дрался? – строго спросил Дайру.

– Не знаю, – повел широкими плечами Нургидан. – Оно мне как-то без надобности.

– Очень, очень весело... – проговорил Шенги, ни к кому не обращаясь. Левая рука его скользнула за ворот, под рубаху.

Дайру встрепенулся. Он давно понял, что учитель носит на груди какой-то амулет, но не решался расспросить о нем.

– Она в мешке, – медленно произнес учитель. – Похитителей, кажется, двое. Девочка без сознания... оглушили или придушили, сволочи.

Нургидан поднял голову и злобно оскалился.

– У Северных ворот... нет, за воротами! – уверенно закончил Охотник. – Жаль, лошадей нет. Впрочем, те гады тоже пешие. Догоним! Со мной пойдет...

Он осекся. В серых глазах Дайру и карих Нургидана леденело одно и то же непреклонное выражение.

Оставить кого-то из них дома? Да Совиная Лапа и пробовать не стал!

– Берите оружие, да поживее! Догоним! Никуда эти подонки от нас не денутся!

* * *

Шенги не держался бы с такой злой уверенностью, если бы знал, что за Северными воротами, в лесу неподалеку от дороги, похитителей дожидается третий сообщник с лошадьми наготове.

15

Только круглый дурак будет, сидя на лесной поляне связанный по рукам и ногам, грубить своим пленителям. А Нитха дурой не была. Что бы она ни думала о мерзавцах, в лапы к которым ей довелось угодить, мысли эти она благоразумно оставила в своей черноволосой головке. Не стала она также сообщать похитителям, что сделает с ними Совиная Лапа, когда возьмет их за... ну, скажем, за шиворот. Наоборот, умненькая девочка захлопала ресницами и тоненько заскулила:

– Дя-а-деньки, а что теперь со мной бу-у-дет?

Из троих сидящих у костра «дяденек» отозвался один – молодой, долговязый, с простоватым добрым лицом и грустными глазами:

– Есть хочешь, маленькая? Сейчас похлебка поспеет.

– А как я кушать буду? – с робкой доверчивостью спросила девочка. – Руки же связаны.

– Эй, – всполошился неприятный краснолицый тип, – не вздумай ее развязать! И кормить ни к чему: новый хозяин скоро послаще угостит.

Глаза юной наррабанки сверкнули. Забыв о роли кроткого ребенка, она злобно огрызнулась:

– А ты, бабушка, не дергайся. В твоем возрасте гавкать вредно, а то двое внучат сиротинушками останутся. – Нитха спохватилась и продолжила другим тоном: – Ой, пальчики не шевелятся...

– Слышь, Червяк, ты и впрямь очень ее скрутил! – сердито сказал долговязый парень. – Вот покалечишь ее, господин откажется взять товар.

– Бо-ольно, дя-а-деньки! – простонала Нитха. Слово «дяденьки» в ее устах звучало трогательно и нежно. В сочетании с умоляющим робким взглядом оно служило ей волшебным заклинанием по пути из Наррабана в Гурлиан.

Сработало оно и на этот раз. Большой, как слон, разбойник, упорно пяливший глаза на котелок, оторвался от созерцания готовящегося обеда и прогудел:

– Не обижай ребенка, Червяк, не то врежу!

– И пожалуйста! – возмутился краснолицый Червяк. – Можете ее развязать! Можете ее кормить! Можете ей платье новое справить! И жемчужное ожерелье! И сказку ей расскажите!

Не дожидаясь конца гневного монолога, долговязый подошел к девочке, разрезал веревки, помог пленнице дойти до костра. Помощь не была лишней, Нитха и впрямь скверно себя чувствовала после путешествия в мешке; но девочка еще преувеличила свою слабость, повиснув на руке разбойника.

Это произвело впечатление на шайку. Даже Червяк, у которого доброты и жалости было примерно столько же, сколько у медвежьего капкана, неловко завозился на подстилке из еловых лап и грубовато сказал:

– Нужна ей твоя паршивая похлебка! Я ж говорю: ужинать у господина будет, да полакомее, чем у нашего костра.

– Господин, да? – спросила девочка, понимая, как важно то, что будет сказано дальше. – Богатый и сильный, да?

– Еще какой!

– У сильных и богатых слуги не так одеты. – Нитха сморщила носик, окинув выразительным взглядом лохмотья собеседников. – И не прячутся по лесным берлогам.

– А мы ему не слуги. Он нас на один раз нанял – тебя раздобыть. Чтоб дело в секрете осталось.

– Ах, вот что, в секрете... – Глаза маленькой пленницы загадочно замерцали. – А я-то еще на вас сердилась... Выходит, вам, дяденьки, будет хуже, чем мне?

– Чего-о? – не понял здоровенный разбойник.

– Ну, меня-то не убьют, – вежливо объяснила девочка и устремила взгляд на двух ворон, шумно ссорящихся в голых ветвях.

– Слышь, кузнец, ты ее не слишком по голове стукнул? – встревожился Червяк.

– Я что... я ничего... я легонько...

– Почему – убьют? – негромко спросил пленницу молодой разбойник.

– Ну как же! – удивилась Нитха непонятливости взрослых людей. – Украсть свободную девочку – это преступление, правда? Будь хоть какой знатный, все равно голову с плеч... ах, у вас не рубят – ну, удавку... или на болото. А вы будете знать его тайну! Если не дурак, обязательно вас убьет. Чтобы... как это говорится... концы в трясину, так?

Разбойники ошеломленно переглянулись, а маленькая змея поспешила их добить:

– Он потому, наверно, не слугам велел меня украсть, а вас нанял. Чужих не жалко.

Тут не то что разбойники – вороны в ветвях приумолкли. Почуяли птички недоброе. Затем молодой разбойник мрачно сказал:

– Проверить бы...

– Проверю, – кивнул Червяк. – Заранее приду на место встречи, спрячусь да погляжу, сколько с ним человек будет!

– И привезет ли он Тертого, – подсказал долговязый.

– Ты, Вертел, старших не учи! – Червяк уже стряхнул растерянность. – Лучше за девчонкой пригляди. А я сразу и пойду.

Он пересек поляну, завозился в кустах, и вскоре послышались удары весел по воде.

Разбойники помолчали, прислушиваясь, затем Вертел ахнул, поспешно обернулся к котлу:

– Хвала Безымянным, не сгорел обед! Слышь, Каршихоут, я у берега горшок с молоком оставил. В воду на веревке с ветки спустил. Принеси, только в воду не лезь, а то сам знаешь...

Здоровенный кузнец двинулся к берегу. Кусты затрещали на его пути.

– Дяденька, я его боюсь, – дрогнувшим голосом сообщила Нитха Вертелу.

– Кого? Каршихоута? Ну что ты, глупенькая! Он спокойный... если не сердить, ясное дело. Мы вообще не злодеи, просто жизнь поганая.

Нитха опять не удержалась:

– У нас в Наррабане говорят: «Мыши все равно, какая кошка ее поймала – белая или черная».

– Оно так, – невесело усмехнулся разбойник, – а все ж этот дядя тебя не обидит.

– Боюсь! – передернула плечиком Нитха. – У нас слуга был – молчал, делал что скажут... смотрел так же перед собой, взгляд тяжелый... А потом вдруг начал на других рабов кидаться. Одного убил, двоих искалечил. С ума сошел потому что!

Вертел невольно бросил взгляд на берег, где шумно ворочался в кустах кузнец, но тут же опомнился:

– Хватит ерунду говорить, глупышка! Каршихоут просто несчастный человек. Его обвиняют в убийстве, а он сроду никого не убивал. Он по своей кузнице тоскует... Лучше глянь, чем я тебя сейчас кормить буду! Зря Червяк мою похлебку хает!

Девочка из вежливости склонилась над костром. Лицо окутало облако дивного, покоряющего аромата. Душистый пар благоухал пряными лесными травами и чем-то наваристым, аппетитным. Нитха, привыкшая к вкусной еде и знающая толк в стряпне, судорожно сглотнула слюну, словно нищенка, оказавшаяся за роскошно накрытым господским столом.

– О-ох! – выдохнула она с искренним восторгом. – Ты волшебник, дяденька?

– Я повар! – усмехнулся польщенный Вертел. – Да какой еще повар, малышка! Не поверишь, один вельможа купил меня в Грайане и привез в Гурлиан, чтобы подарить королю. Подольститься, стало быть.

– Поверю, – твердо сказала девочка, еще раз вдохнув восхитительный аромат. – И что ж не подарил?

– Заболел в дороге и умер в Издагмире. Рабы тоже заболели, выжило только двое. Хранитель велел нас продать, чтобы покрыть расходы на погребальный костер. Я после болезни слабый был, еле ходил. Хозяин «Золотого кубка» меня взял за полцены.

– Но потом-то понял, какое сокровище ему досталось?

– Не успел... – Вертел тревожно глянул в сторону реки. – Эй, чего копаешься? Тебя еще не съели?

– Да не найду никак, – отозвался бас от берега.

– Там старая ветла, ветви до воды, веревочка свисает...

– А-а, так бы и сказал.

Возня в кустах возобновилась.

– Здесь у воды бывать опасно, – пояснил повар девочке, – ты тоже к берегу не суйся... Так о чем я... ах да! Со мной поганое дело вышло: хозяин вместо приправы бухнул в котел какую-то траву... вроде бы крапивняк называется...

– Не трава, – поправила девочка задумчиво, что-то припоминая. – Это листья.

– А по мне хоть цветочки, главное – отрава жуткая, одна женщина с нее померла. А хозяин на меня все свалил. Вот я в бега и ударился, жить-то хочется... Невеселая история, верно?

Нитха отвела взгляд.

«Я тебя пожалею, когда вернусь домой! – жестко подумала она. – Сяду у очага, расскажу учителю про свои приключения – тогда пожалею. А сейчас ты гад и враг!»

Тем временем Вертел вытянул шею и обеспокоенно заорал в сторону берега:

– Ну, что плещешься? Влез-таки в воду! Чтоб нас стражники так искали, как ты тот горшок... Иди назад, сам принесу!

– Сразу бы так! – добродушно прогудел кузнец и двинулся к костру. Сапоги его были по колено заляпаны грязью.

Вертел отправился за молоком, а его могучий приятель уселся, придвинул ноги к огню и блаженно заулыбался, что-то мурлыча себе под нос.

Заморская змея не стала терять времени:

– Дяденька, а что такое «безголовая орясина»?

Мурлыканье прекратилось. Верзила подозрительно глянул на девочку:

– Чего-о?

– Тот дядя сказал, – застенчиво объяснил «наивный ребенок», – что ты орясина безголовая, тебя в детстве мама темечком на камень уронила. Правда уронила, да?

Нитха переигрывала, но закипевший покруче похлебки кузнец был не в состоянии уловить такие тонкости. Он молча встал и разъяренным носорогом ломанулся сквозь кусты к воде. Маленькая интриганка довольно ухмыльнулась. Некоторое время эти двое будут очень заняты!

Девочка пересекла поляну, скатилась по глинистому склону и на животе юркнула в частый голый ивняк.

Когда исцарапанная, перемазанная Нитха одолела заросли, она обнаружила перед собой берег, круто уходящий в беспросветную глубину стылой осенней воды. Противоположный берег был далек, как счастливая старость: наррабанка не умела плавать.

Бормоча на родном языке слова, трудные для перевода, Нитха пустилась вдоль берега. Неподалеку раздавались вопли, трещали сучья. Обернувшись, девочка увидела возвышающийся над кустами клен. На одной из ветвей сидел перепуганный Вертел, орал и отбивался от атаки снизу.

Нитха побрела дальше. Дважды чуть не сорвалась в озеро, но удержалась, разодрав руки в кровь о торчащие из земли корни, похожие на паучьи лапы. Но девочка даже не заметила боли. Страшнее было то, что ненавистная граница воды и земли изгибалась все круче, лишая девочку последней надежды, пока наконец Нитха с черным отчаянием не поняла: она на острове!

16

– Когда-то озеро называлось Лосиным, а теперь его иначе как Поганым никто не называет. Надо ж было, чтоб именно сюда... другого места Серая Старуха не нашла! Смотрите в оба, птенцы, а главное, к воде не подходите!

– А что? – Дайру старался казаться спокойным. – Там какое-то чудовище?

– Очень, очень может быть. Говорят, в озере завелись водяные духи. К нему и зверье на водопой не ходит. Странно, что эти подонки нашу девочку сюда притащили!

– А она тут? – спросил Нургидан, пропустив мимо ушей слова о водяных духах.

– Да. На острове. Похоже, ее не обидели, даже не очень испугали... Э-эй, не вздумай кричать, она ж там не одна!

Нургидан сообразил, что чуть не сделал глупость. Скрывая смущение, предложил:

– Может, сплаваю? Плевать, что вода холодная. Если их много, я в драку не полезу, просто разведаю.

Последняя фраза была сказана исключительно для успокоения учителя. Зеленые глаза Нургидана светились предчувствием боя.

– Вот-вот, сунься в воду, – одобрил Дайру. – Заодно узнаем, почему озеро прозвали Поганым.

– Верно, – кивнул Совиная Лапа. – Сюда не ходят животные, и ты, Нургидан, не будь глупее дикой свиньи. Но есть у меня мысль, надо проверить. Еще летом хотел сюда наведаться, да недосуг было. Водяных духов изгонять не умею, но кажется, здесь работа не для жреца, а для Подгорного Охотника. Стойте тут, к воде не суйтесь.

Шенги выломал в орешнике длинный сук и осторожно двинулся к озеру. Мальчишки увидели, как учитель вгляделся в воду... погрузил палку в озерную глубь... И тут какая-то сила рванула сук, едва не свалив Охотника в озеро. Прибрежная вода вскипела. Шенги отступил, унося палку, которая стала короче.

– Гляньте, как цапнул! Ну-ка, отойдем, пока они на берег не полезли.

– Клещи-ракушки? – сообразил начитанный Дайру.

– Именно! Хорошо, они от воды далеко не уходят. Ну, цыплята, без лодки на остров не попасть. А лодка... – Шенги задумался, лаская пальцами серебряный талисман. – Выше по ручью стоит замок, попробуем туда заглянуть.

Маленький отряд, разыскав впадающий в озеро ручей, двинулся вверх по берегу. По пути Шенги рассказывал:

– С виду речная ракушка, только большая. Некоторые вырастают размером с седло, сам видел. Края створок острые и прочные: мелкие кости перекусывают, крупные дробят. И еще такая пакость: там, где сходятся створки, есть круглый валик. Из него, если надо, вылезают ножки – маленькие, но шустрые и цепкие, десятка два. Нападают эти твари оравой – и мелкие, и здоровенные... Знать бы, какая сволочь притащила в наш мир живую ракушку! Руки бы гаду оборвал!

– Живую? – зацепился Дайру за слово. – А мертвых можно?

– А в книгах разве не написано? Прекрасная добыча! Я сам их из-за Грани носил – очищенные, без раковин. Из мякоти вываривают краску для ткани, все оттенки синего. Умельцы-красильщики получают и другие цвета, но как – это уж их тайна. Очень, очень прочная окраска.

– А почему их у нас не разводят? – спросил Дайру, с опаской поглядывая на поблескивающий сквозь колючую сеть шиповника ручей.

– Гильдия добилась – король запретил. Им же нужна проточная вода. Если в чан посадить – сдохнут. А устроить садок в реке – беда будет. Они мечут икру... не икра даже, а густая жидкость. Никакая сетка не удержит, сквозь ткань просочится. По всей реке клещи-ракушки расселятся, до самого устья!

* * *

– Ты десятник замковой стражи, почтенный?

– Полдесятник! – хохотнул толстяк с кошачьими усами. – У меня только пятеро пьянчуг и лодырей под командой!

И небрежно указал на бревенчатый домик с распахнутой настежь дверью. За ней были видны трое обтрепанных головорезов, игравших за столом в «радугу». Еще двое столь же «образцового» вида стражников торчали у ворот, у подъемного моста, мирно опущенного через давно высохший ров.

Охотник вежливо улыбнулся шутке «полдесятника». Но при взгляде на сизый нос и масленые глаза вояки он невольно подумал, что у пьянчуг и лодырей командир, который их вполне достоин.

Мальчишки нетерпеливо переминались за спиной Шенги. Они не понимали, почему учитель тратит время на все эти любезности, когда надо спасать Нитху.

Охотник объяснил, что ему нужно срочно увидеть властителя Замка Серого Ручья. «Полдесятник» с сомнением хмыкнул, но все же пошел доложить господину о гостях.

Отсутствовал он недолго. Шенги успел лишь оглядеться. Но этого было достаточно, чтобы понять: замок знавал куда лучшие времена. Не в том дело, что обветшавшая стена требовала ремонта. (Зачем ее чинить, какие враги объявятся в здешних краях и пойдут на приступ?) А вот заросший травой дворик, по которому без присмотра и привязи шлялись две козы, говорил о достатке хозяина замка куда красноречивее. Так же как и потертая одежда стражников, и отсутствие слуг.

Да и сам Хашузар Жаркий Берег из Рода Сайварадж, возникший в дверях приземистой башни, выглядел так, словно его вынули из сундука, где он, посыпанный от моли сухой пижмой, хранился с Огненных Времен. Старинный поношенный камзол, явно перешедший к хозяину от отца, если не от деда. Высокие сапоги без отворотов – такие были в моде при короле Арвеше. Дородность, стать, надменный взор, седые волосы по плечам – вылитый властитель тех времен, когда Сыновья Рода не знали над собой короля и каждый был сам себе повелителем.

И все же еще до того, как прозвучало первое слово, Охотник уловил в этом гордом облике что-то фальшивое... еле заметную деталь, нарушающую впечатление... но что именно, понял не сразу.

Шенги почтительно молчал: разговор надлежало начать самому знатному из собеседников.

– Моему гостю не надо представляться. – Отечное, с двумя подбородками лицо хозяина приняло милостивое выражение. – Кто не знает великого Шенги! – Взгляд прозрачных глаз скользнул по когтистой лапе, которую сейчас Охотник не прятал.

Выслушав рассказ гостя о том, что привело его сюда, Хашузар опустил на глаза тяжелые веки и чуть откинул голову, отчего осанка его стала еще надменнее.

– Странная история! На озере... почему на Поганом озере? У него скверная слава! Я рабов никакими угрозами не могу отправить туда порыбачить. С тех пор как один погиб, остальные боятся, дурни старые! Вашу девочку прячут именно там?

– Да, – твердо ответил Шенги. – Могу я просить господина о помощи?

– Мои стражники к озеру не пойдут... ведь не пойдут?

Вопрос относился к стоящему рядом «полдесятнику». Вояка молча поклонился хозяину – поклон этот можно было истолковать как угодно.

– Я о стражниках и заговаривать не собирался, – соврал Шенги. – Мне нужна лодка, она в замке наверняка есть.

Сын Рода открыл глаза, в упор посмотрел на гостя. Взгляд был пронзителен и резок, как удар ножа.

– Лодка? Вот как? – Он на миг задумался, затем опять прикрыл глаза веками, словно их раздражал свет неяркого солнца. – Да, лодка есть, хотя никто ею давно не пользуется. На заднем дворе – сарай. Там свалено всякое барахло, лодка тоже там. Но моих рабов от домашних дел отрывать нельзя, мало их, да и дряхлые они уже. А стражники... я слишком давно не плачу им жалованья, чтобы заставлять их заниматься чем-то кроме охраны замка.

Хашузар говорил о своей бедности небрежно и без горечи, даже с легкой иронией.

Шенги заверил его, что они втроем сами справятся, пусть им только покажут этот самый сарай.

– Проводи гостей, – приказал властитель «полдесятнику». – Уверен, они найдут все, что ищут.

Перед тем как уйти, уже полуобернувшись, Хашузар небрежно махнул рукой, указывая гостям направление. Пухлая пятерня на миг зависла перед лицом Шенги, и тут Охотник понял, что именно смутило его с первого мгновения встречи.

На мясистых пальцах были следы перстней. Глубокие, заметные – похоже, перстни сняли совсем недавно. Сколько их было – три, четыре?

Шенги представил себе, как хозяин, извещенный о приходе гостей, поспешно сдирает с пальцев перстни. Зачем, с какой стати? И эти разговоры о собственной бедности... Очень, очень странно.

* * *

Какой там сарай! Да в таком сарае вражескую осаду пересидишь! Массивное каменное сооружение с дверью, которая на равных побеседует с хорошим тараном!

– Осторожнее, – предупредил «полдесятник», – там ступеньки.

– Ничего себе, – с опаской сказал Шенги, – и это у вас сарай для всякого старья? Да здесь можно дракона на цепи держать!

– А говорят, и держали. В Огненные Времена, – отозвался стражник. Шенги бросил на него испытующий взгляд, но физиономия наемника осталась невозмутимой.

Взгляд через порог успокоил Охотника. Изнутри грозное сооружение выглядело довольно мирно. Сквозь узкое оконце под крышей падало достаточно света, чтобы разглядеть груду какого-то хлама, на который были набросаны старые мешки.

И все же червячок тревоги ворочался в душе Совиной Лапы.

– На всякий случай подожди наверху, – негромко сказал он Нургидану и начал спускаться по крутым ступенькам. Шаг в шаг за ним шел внезапно оробевший Дайру.

Нургидан, стоя на пороге, вытянул шею, чтобы разглядеть, что творится внизу. Внезапно «полдесятник» сильно толкнул мальчишку в плечо. Не удержавшись на ногах, тот полетел вниз. Тут же массивная дверь захлопнулась.

Нургидан спиной вперед пролетел по лестнице, врезался в серый пыльный пол, и вдруг провалился в него по плечи, успев вцепиться руками в выщербленный край нижней ступеньки. Шенги и Дайру подхватили его, втащили на лестницу и уставились на черную дыру с неровными краями, образовавшуюся на месте падения.

– Фальшивый пол, – обиженно сказал Нургидан.

– Рыбачья сеть, а на ней мешковина, – уточнил Охотник.

– А внизу журчит вода, – прислушался Дайру. – Там ручей, да?

Последние слова мальчик произнес упавшим голосом. Разрозненные факты сплелись в его голове в жуткую правду.

– Клещи-ракушки! – выдохнул Дайру. – Садок!

Он кинулся наверх, забарабанил кулаками в двери.

Охотник стиснул зубы. Дайру прав! Этот Хашузар, чтоб ему сгореть в Бездне до золы, не поверил рассказу о пропавшей девочке. Решил, что Гильдия узнала про садок... ах, мерзавец! Клещей-ракушек разводит, заполонил хищными тварями ручей и озеро, а теперь боится, что это дойдет до короля! Детей не пожалел, убийца, сволочь!

– Шебаршатся, – предупредил Нургидан, стоя на четвереньках и вглядываясь в сырую журчащую тьму.

Внизу и вправду просыпалась жизнь – недобрая, голодная. Она медленно поднималась к каменным ступенькам, с которых людям некуда было отступить.

– Окно... – прикинул Шенги. – Пролезете, птенцы?

Он сорвал остатки сети и швырнул вниз, чтобы отвлечь и задержать тварей. Под окном обнаружился узкий карниз. Шенги не задумываясь прошел по нему лицом к черной бездне, и встал под окном, вжавшись спиной в стену.

– Ну, мальки, давайте, как в цирке! – бодро заговорил он. – Мне на плечи – и наверх! Мечи снимите, куртки сбросьте, а то не протиснетесь.

– А ты? – сурово спросил Нургидан.

– А что – я? Подожду помощи. Твари долго будут сетку рвать. – Шенги, как все Подгорные Охотники, умел врать не краснея. – Выберетесь – бегом отсюда, только не попадитесь наемникам. Стена такая, что корова перелезет. – Охотник прикоснулся к талисману. – Дальше – вверх по ручью. Деревню обойдите стороной, подмоги не ждите, не пойдут мужики против Хашузара. Выйдете на проезжую дорогу. Там может встретиться конный разъезд. Приведете стражников сюда. Ясно?

Дайру молча отстегнул меч, снял куртку и пошел по карнизу, только двигался он лицом к стене. Шенги подставил руки, помогая ученику взобраться себе на плечи.

– Не достаю, – негромко сказал сверху Дайру.

Сильные руки подхватили мальчишку, подняли повыше. Теперь он коснулся оконного проема.

– Не могу... не подтянуться...

– Постарайся! – с гневным отчаянием приказал учитель. – Вцепись и тащи себя наверх!

– Не могу! – Дайру обрушился на руки учителю, чуть не свалив его с карниза.

Шенги до крови прикусил губу, помогая обреченному мальчику вернуться на ступеньки.

– Давай ты, Нургидан. Сумеешь?

– А что там уметь! – пренебрежительно откликнулся мальчишка. Он быстро преодолел карниз, ловко вскарабкался на плечи учителю. Шенги даже не успел сказать ему что-нибудь ободряющее, как плечам стало легко: проворный, как лесной зверек, парнишка подтянулся на руках и протиснулся головой вперед в узкое окно.

– Попробуй еще, – обернулся Охотник к Дайру, стараясь, чтобы голос не звучал умоляюще.

Но ученик покачал головой.

– Ты ведь нарочно сказал про помощь, да? – спросил он с неожиданным спокойствием. – Чтобы мы ушли? Какие конные разъезды осенью? Дорога пустая...

Шенги хотел выдать очередную порцию успокоительной лжи, но встретил серьезный, взрослый взгляд Дайру и понял: врать нельзя.

– Верно, мой мальчик. Даже если он встретит кого-нибудь, все равно не успеет привести подмогу. Но если погибать всем, пусть хоть кто-то спасется.

– Правильно, – хладнокровно отозвался Дайру. – Он и Нитху, может, выручит.

«И я считал его трусом!» – взвыл про себя Совиная Лапа.

Умница Дайру правильно истолковал его взгляд.

– Я боюсь только людей, – почти весело сказал он. – А с тобой вообще ничего не боюсь... О, гляди – лезут! Прыгай сюда, учитель, на ступеньках больше места!

Над краем проема зашевелились черные комья. Их становилось больше, они подталкивали друг друга, спеша добраться до добычи, растерзать, разорвать.

– Здоровенные какие! – почти с восхищением выдохнул Дайру.

Шенги поудобнее встал на нижней ступеньке, взял в левую руку меч. Когти правой лапы лязгнули в нетерпеливом ожидании смертельной схватки.

– Возьми оба меча, свой и Нургидана. Не пытайся раскалывать раковины, просто спихивай вниз. Ногами не сталкивай – вцепятся в сапог, не стряхнешь... Ничего, нас не так просто сожрать! Держись, сынок!

* * *

Нургидан выскользнул из окна вниз головой, извернулся в воздухе, как циркач, прокатился по земле без малейшего ушиба и сразу вскочил на ноги.

Что там учитель нес насчет дороги, конных разъездов и помощи, все это юный Сын Рода пропустил мимо ушей. Кому нужны какие-то дурацкие разъезды, если он, Нургидан, на свободе и готов действовать! Всего-то и надо – открыть дверь! А если здешние стражники сунутся мешать, то пусть потом не плачут и не жалуются.

Мальчик огляделся. Окно было в задней стене сарая, отсюда не видны были двор, башня и домик стражи.

Нургидан завернул за угол. На торцовой стене, на высоко вбитых в каменную стену крючьях, висела для просушки длинная сеть, местами изорванная. (Мальчик недобро ухмыльнулся: понятно, зачем она нужна и кто ее рвал!) Тут же стояли две большие бочки, на которых лежала доска. (Тоже ясно: чтобы дотянуться до крючьев!)

Спрятавшись за одной из бочек, Нургидан осмотрелся и, не заметив никакой опасности, вновь завернул за угол. Вот она, дверь...

Уау! Чтоб Серая Старуха наизнанку вывернула «полдесятника» со всем его гарнизоном! На двери не просто замок, а замочище! Ну, без топора никак...

По-звериному сторожко озираясь, мальчик двинулся через двор в поисках топора. Перебежав открытое пространство, он очутился под прикрытием бревенчатой стены. В домике стражи еще шла игра. За порог неслись слова «дракон», «алмаз», «подкова», перемешанные с упоминаниями Серой Старухи, а также различных частей тела.

Злая улыбка скользнула по губам Нургидана. Он прыгнул на крыльцо, захлопнул дверь и заложил засовом. Пусть посидят взаперти, пусть!..

– Эй, гаденыш, ты что делаешь? – раздался гневный голос. Один из стоявших у ворот стражников заметил маневры мальчика и, свирепо пыхтя, спешил через двор.

Нургидан с досадой вспомнил, что безоружен, кинулся наутек и скрылся за углом сарая. Стражник азартно ринулся следом.

Замковая охрана от безделья подраспустилась, стражник стоял в карауле без шлема. Возможно, он успел пожалеть об этом, когда длинная доска, описав полукруг, смачно ахнула его по уху. Бедняга закатил глаза и рухнул к ногам Нургидана.

Мальчик нагнулся над поверженным врагом, пытаясь извлечь из ножен меч, который стражник при падении прижал к земле своим телом. И тут чья-то тень закрыла солнце. Вскинув глаза, Нургидан увидел над собой второго стражника.

Вытаскивать меч было некогда. Нургидан вновь подхватил брошенную было доску и яростно отмахнулся снизу вверх, угодив новому противнику в подбородок. Стражник не удержал равновесия, аккуратно приземлился головой на камень и затих, растянувшись рядом со своим напарником.

Но завладеть трофейным оружием Нургидану опять-таки не удалось. На шум примчался «полдесятник» с мечом наготове. Кошачьи усы вздыбились, в выпученных глазах пиратскими парусами плескался гнев.

Мальчишка гибко уклонился от удара и скрылся за бочкой. «Полдесятник» вновь взметнул меч...

Тут бочка накренилась, на миг с сомнением застыла на ребре и, глухо ухнув, покатилась на шарахнувшегося «полдесятника». Вояка не успел отскочить. Стянутая ржавыми обручами махина сбила наемника с ног и перекатилась через него, а подскочивший сбоку Нургидан взмахнул испытанной в бою доской и с одного удара заставил командира стражников забыть об этом жестоком, суетном мире.

Юный победитель распрямил спину и ухмыльнулся. У его ног лежали без сознания трое противников. Нургидан, подпрыгнув, сорвал со стены сеть, набросил на стражников, подсунул края сети под неподвижные тела и связал концы двумя узлами. Бросив довольный взгляд на дело своих рук, мальчик весело произнес старинную присказку рыбаков:

– Птица – в небо, ветер – в поле, зерно – в клеть, а рыба – в мою сеть!

Глянул на пояс «полдесятника» – нет ли ключей? Разочарованно хмыкнул, подобрал отлетевший в сторону меч стражника, прикинул, нельзя ли им сломать замок («Ой, вряд ли!»), и пустился на поиски топора.

И вновь ему помешали. Проходя мимо домика наемников, он услышал грохот. Мальчишка поднялся на крыльцо, неодобрительно глянул на сотрясающуюся под напором изнутри щеколду, но ничего не успел предпринять. Мощный удар – и засов слетел, дверь рванулась в лицо мальчику.

Нургидан перехватил ее левой рукой и изо всей силы толкнул вперед, навстречу ломящимся на свободу наемникам. Раздалось звучное «блямс». Самый шустрый из стражников, получив дверью в лоб, полетел вниз головой с крыльца и стал пригоден для боя примерно в той же степени, что и его закутанные в сеть собратья по оружию.

Второй стражник на мгновение опешил, увидев перед собой мальчишку с не по росту большим мечом, но сразу пришел в себя. Клинки со звоном встретились.

Кровь тонко и остро билась в жилках на висках Нургидана. Юный Сын Рода был счастлив.

Стражник допустил ошибку, оставаясь на пороге и мешая своему товарищу вступить в драку. Просто не счел парнишку опасным противником. Как же он удивился, когда его небрежный выпад «серебряное копье» был уверенно отведен защитным приемом «лесная мгла»! Затем клинок подростка сверкнул навстречу стражнику – и тот согнулся, выронив меч. Сквозь пальцы, зажавшие рану в боку, закапали крупные багровые капли. Стражник отступил на несколько шагов, открывая для Нургидана последнего противника – бледного юнца с трясущимися руками. В выпученных от страха глазах наемника отражался не тринадцатилетний мальчуган, а грозный воин из легенд. Нургидану не пришлось даже взмахнуть мечом, он лишь оскалился и взрычал. Стражник попятился, захлопнул дверь и накинул изнутри крюк.

В запале Нургидан сунулся ломать дверь, но тут заметил то, что искал: за углом, возле дровяной поленницы, стояла щербатая колода с всаженным в нее топором.

Только сейчас Нургидан вспомнил о попавших в беду друзьях.

Он тут развлекается, а учитель, может, уже погиб! И этот недотепа Дайру!

Теперь – и только теперь! – на мальчишку накатил страх. Не помня себя, спрыгнул он с крыльца, метнулся к колоде, выхватил увесистый колун и бегом помчался к сараю.

Два удара обрушились на замок – и тот с возмущенным лязгом отлетел в сторону.

За распахнутой дверью открылась жуткая и мерзкая картина. Учитель и Дайру отступили на верхнюю ступеньку, а нижние заполонила копошащаяся, булькающая и хлюпающая масса. Бесформенные черные комья упорно лезли вверх, угрожающе приоткрыв серые полоски створок.

Шенги и Дайру вывалились из сарая, захлопнули дверь и, прислонившись к стене, отдышались. Охотник стряхнул хищного моллюска с отворота сапога и раздавил каблуком.

Нургидан скороговоркой доложил о своих приключениях.

Дайру, уже пришедший в себя, сделал большие глаза и выразительно пропел:

Слава храброму герою, Что, готов к любому бою, Обещает всем врагам — По зубам и по рогам!

Он уже усвоил, что напарника не благодарят за спасение жизни.

Нургидан не обиделся. В сверкании долгожданного подвига померкли глупые былые недоразумения. Победитель мог позволить себе великодушие и незлобивость.

– Ну-ну, – снисходительно отозвался он. – Один под крыльцом. Двое взаперти. Трое в сеть увязаны. Если думаешь, что среди них есть коза, сходи и проверь!

Шенги широко улыбнулся, притянул мальчишек к себе, взъерошил им волосы.

– А теперь... – Он хотел по привычке сказать «птенцы», но запнулся. – А теперь поговорим со здешним хозяином.

Долго искать не пришлось. Хашузар встретил их на том же месте, что и в прошлый раз, – на пороге башни. Только сейчас в его руках был чудовищных размеров арбалет.

Из окон таращились перепуганные старческие физиономии. Было ясно, что слуги не сунутся в заварушку даже по господскому приказу.

Охотник и его ученики не спеша подошли почти вплотную к Сыну Рода. Лицо Хашузара было в красных пятнах, губы дрожали.

– Почтеннейший, – весело изумился Шенги, – ты надеешься убить троих одной стрелой?

Хашузар взглянул на ухмыляющегося Охотника, на бледного решительного Дайру с двумя мечами, на Нургидана, который стоял с топором, словно наррабанский палач.

Арбалет медленно опустился. Лицо хозяина одрябло, утратило надменность.

– Гильдия не будет говорить с тобой, почтеннейший властитель, – заверил его Совиная Лапа. – Гильдия будет говорить с королем, а вот король – с тобой. Но это потом, а сейчас нам нужна лодка. И очень, очень быстро!

17

– Ну что ж ты, глупая! Ведь не знаешь, какая в озере дрянь водится! Вот съели бы тебя! – сокрушался Вертел.

– Да отшлепать ее как следует! – прогудел кузнец. Он был настроен мрачнее, чем его молодой приятель, хотя синяк под глазом достался не ему.

Нитха исподлобья поглядывала на разбойников и прикидывала: продолжать разыгрывать наивного ребенка или этот номер уже не пройдет?

За воспитанием пленницы похитители не заметили, как в берег ткнулась лодка.

Подошедшему к костру Червяку начали наперебой рассказывать про коварство юной наррабанки, но тот лишь отмахнулся.

– Плохи дела, парни! Права девчонка: нас хотят размазать. Не привез господин Тертого, а вот наемников с ним было морд десять.

– И что теперь? – недоуменно прогудел кузнец.

– Наломай сучьев. Эти, в озере, не любят огня. Потом сядем и подумаем.

– Отпустили б вы меня, – жалобно, тоненько подала голос Нитха. – У нас в Наррабане говорят: «На ребенка даже пес не лает». Я никому-никому не расскажу...

– А может, правда... – начал Вертел.

– Захлопнись! – оборвал его Червяк. – Еще к господину наведаюсь, когда не так опасно будет. – Разбойник замолчал, по-собачьи прислушался. – Вроде ветка хрустнула?

– Это ж я! – пояснил кузнец, который обламывал сухие сучья клена, предоставив другим решать серьезные вопросы.

– Вроде с другой стороны...

– А, – бросила Нитха, ни к кому особо не обращаясь. – Это мои демоны. Давно знака не подавали...

– Чего-о? – выдал кузнец свое излюбленное выражение.

– А ты разве не слыхал, что все наррабанки – колдуньи? – округлила глаза девочка.

Вертел хохотнул:

– Я слыхал, они по другой части колдуньи. Ты для этого еще мала.

– А господин считает, что в самый раз! – поддержал шутку Червяк.

– Смейтесь, смейтесь, – зловеще произнесла девчонка. – Те двое тоже смеялись, которые хотели продать меня пиратам... по пути из Наррабана.

Кузнец заинтересовался, положил наземь охапку сучьев и приготовился слушать: заниматься двумя делами одновременно он не умел.

– Тогда тоже была ночь, костер и берег, – устремив взор вдаль, с придыханием повествовала девочка, – только это был берег моря. Те двое смеялись, не зная, что утро застанет их мертвыми, с посиневшими лицами, с выкатившимися глазами...

– Э-эй, ты это... ты чего? – струсил суеверный кузнец.

– Захлопнись, паршивка! – встревожился Червяк.

– Ты ей рот не затыкай! – вступился Вертел. – Рассказывай, малышка. Что ты с ними сделала?

– Моя мать, – нараспев продолжила Нитха, – была колдуньей из племени джахак. Когда я родилась, из пустыни дул горячий ветер и в столбах пыли плясали демоны. Моя мать вышла из шатра и закляла их страшным заклятием. Демоны приняли людское обличье и простерлись ниц перед матерью. И мать повелела им всюду следовать за мной и убить любого, кто замыслит на меня зло...

– Ну, то небось в Наррабане было, – поспешил успокоить себя Вертел, на которого сказка произвела впечатление.

– Для демонов нет слова «далеко»! – страстно воскликнула Нитха. – Вечность для них – мгновение, гора – пылинка, годы пути – один шаг! Стоит мне воззвать к ним... стоит произнести три имени – Хагхад, Драхгадж и Хартум...

Девочка не договорила: из затянутого вечерним сумраком ивняка раздался разноголосый мрачный вой, будто волчья стая затосковала под луной.

Разбойники в смятении шарахнулись к костру. Больше всех перепугалась Нитха – взвизгнула, закрыла лицо руками.

Лозняк зашумел, словно сквозь него ломился крупный зверь. Разбойники сгрудились овечьим стадом. Нитха вцепилась в локоть кузнеца, ища защиты.

Но вместо грозного чудища к костру вышел невысокий плечистый человек.

– Привет! – бодро заявил он. – Я – демон Хартум, будем знакомы. Остальные, которых мне не выговорить, тоже здесь. Давайте сюда, ребята! Сейчас мы этих нехороших людей раскатаем в очень, очень тонкую лепешку!

Нитха радостно вскрикнула, бросилась к учителю, но жесткая злая рука вцепилась ей в плечо.

– Выследил, да? – взвизгнул Червяк. Возле смуглой шейки девочки тускло засветилось лезвие ножа. – А вот шагни вперед – враз ей кровь пущу!

Мальчишки, вышедшие к костру, в смятении переглянулись.

– Отпусти ребенка, – ровно сказал Шенги. – Уйдете все трое, мы вас не тронем.

– Так я и поверил! Нашел дурака! Эй, парни, в лодку! Девчонку берем с собой!

Сбросившие оторопь разбойники двинулись к берегу. Вслед плетью ударил мальчишеский голос.

– Трусы, слизняки! – четко выговаривал каждое слово Дайру. – За спиной девчонки спрятались, дерьмо крысиное! Правильно делаете! Учитель любого из вас на ладонь посадит, кулак сожмет – водичка брызнет!

Червяк не обратил внимания на эту тираду, но кузнец остановился, набычился:

– Ты, сопляк, чего ляпнул? Да я любого учителя... хоть твоего, хоть какого...

– Беги, доходяга, пока не отшлепали! – радостно заорал Дайру. – С девчонкой втроем сладили! А с мужчиной один на один – штаны обмочишь!

– Да я любого... голыми руками!

– Спорим? – деловито откликнулся Охотник. – Кто победит, тому девчонка!

– Идет! – гаркнул кузнец. – Червяк, стой! Дернешься – пришибу! Как спорить будем? Я в карраджу не очень... Я... – Каршихоут подумал и убежденно закончил: – Я сильный!

– Силой мериться? Ладно. По-аргосмирски или как на Рудном Кряже?

– Как на Рудном Кряже. Только... это... чтоб по-честному!

– Будет по-честному! – вмешался Вертел. – Сам пригляжу!

– И я пригляжу, – кивнул Нургидан. – Давайте к костру, чтоб виднее...

Всех охватило азартное возбуждение. Каршихоут и Шенги разминали мускулы, сосредоточенно топали, вставая поудобнее. Нургидан и Вертел спорили над охапкой сучьев, ища палку, которая выдержала бы битву гигантов. Дайру, встав на колени, держал наготове нож, чтобы сделать на земле отметку. Даже Червяк был захвачен общим порывом. Не отводя острия от горла пленницы, он напряженно бормотал ей в ухо:

– Сейчас каждому привяжут руку за спину... ага, на левых решили мериться, у твоего-то правая не людская... Не надейся, не поможет ему это, Каршихоут – левша. Смотри, смотри, встают! Нет у вас такого в Наррабане, да? Белобрысый ножом у их ног землю метит. Как встали, так стоять должны. Кто ногу сдвинул – проиграл...

Две сильные ладони легли на палку. Два плеча почти коснулись друг друга. Две груди разом вдохнули и выдохнули воздух.

– Давай! – крикнул Нургидан.

Толстый сук покачнулся в воздухе. Две силы гнули, кренили его, каждая в свою сторону. Мощь нашла на мощь. У противников вздулись жилы на шее, зубы оскалились.

Вертел упал на живот рядом с Дайру, готовый заорать, если хоть одна подошва шагнет за оставленную ножом метку.

Нитха в этот миг легко могла бы вырваться из лап Червяка. Но она, как и ее похититель, забыла обо всем, следя за поединком силачей.

Каршихоут был крупнее и массивнее противника, но привыкшая к молоту лапища впервые встретила достойное сопротивление. Палка подрагивала, чуть наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Нитха бормотала что-то по-наррабански, остальные напряженно молчали.

Вдруг тишину над озером всколыхнул общий вопль – такой, что заметалось пламя костра. В ветвях клена забили крыльями потревоженные птицы. Громадный кузнец лицом вниз грохнулся на землю, едва не угодив головой в огонь. Шенги гордо вскинул над головой отвоеванный сук.

Мальчишки прыгали, вопили, лупили друг друга по спинам и плечам.

Вертел изумленно качал головой.

Кузнец сел, рывком освободил от веревки правую руку, которая была привязана за спиной. На лице его проступало сокрушенное недоумение.

И тут всех по сердцу полоснул визг девочки.

Все разом обернулись к Червяку, который пятился к лодке, таща за собой Нитху. Лицо разбойника было жалким, безумным.

– Пусти девчонку, гад! – рявкнул кузнец. – Ноги выдерну!

– Не-е! – захлебнулся истеричным воплем Червяк. – Моя... моя добыча! Я... господину... я...

Он оступился на прибрежном корне и взмахнул руками, выпустив Нитху. Девочка побежала к костру. Червяк дернулся следом, но сук, брошенный могучей рукой Шенги, ударил ему в лоб. Оглушенный разбойник шагнул назад и исчез.

Под берегом плеснулась вода. По нервам людей ударил крик муки и отчаяния. Он срывался, хрипел, замолкал и вновь оглашал остров.

Продолжался этот кошмар недолго: милосердная вода укрыла с головой человека, которого заживо рвали на части острые створки клещей-ракушек.

Тяжелое молчание нарушил Дайру. Он подбросил хвороста в костер и хладнокровно сказал:

– Интересно, почему мне его нисколько не жаль?

– А он был гад, – прогудел кузнец, по своей привычке глядя в суть вещей.

На этом закончились прощальные речи. Но каждый содрогнулся: что может быть страшнее смерти без погребального костра, без возможности родиться вновь?

– А что будет с нами? – робко спросил Вертел, снимая котелок с огня.

– Надо б вас страже сдать, – ответил Шенги, – да очень, очень жаль этого быка. Он мне чуть руку не сломал! И такого богатыря – на болота?

– Обоих жалко! – вступилась Нитха. – Они не злодеи. Просто неудачники и дураки. А Вертел еще и повар гениальный! У них просто жизнь сложилась по-глупому! У нас в Наррабане про таких говорят: «В какую сторону ни пойдет, все о стену лбом». Вот я сейчас расскажу...

18

Нургидан колол дрова. Это была единственная работа по дому, которую Сын Рода делал без напоминаний. Круглые чурбачки словно сами собой разлетались на аккуратные поленья, и подростком овладевало нечто вроде радости боя. Весело было воображать, будто это не обрубки дерева, а вражьи головы в шлемах.

Топор так и летал вверх-вниз в ловких руках. Отличный топор – тяжелый, острый, совсем новенький и не стоивший ни медяка. Подарок кузнеца Каршихоута.

После возвращения в город учитель навел справки и узнал, что дурень-кузнец зря маялся по лесам. Соседа-заимодавца, оказывается, пырнула ножом жена, доведенная до отчаяния частыми побоями... Растроганный нелепой судьбой могучего недотепы, учитель одолжил Каршихоуту денег. Счастливый великан воцарился в своем домике при вновь обретенной кузнице, опасаясь одного – как бы не всплыли его разбойничьи похождения... хотя какие там похождения, смех один! Похоже, молчун прячет у себя дружка... ну, как его, повара. Учитель об этом не спрашивает – и правильно делает.

Как раз сегодня учитель собирался проведать Каршихоута. За ним утром прислали из дворца – вот на обратном пути он и хотел завернуть в кузницу...

А, вот и учитель возвращается!

Нургидан еще проворнее замахал топором. Но учитель не заметил его усердия.

– Где Нитха?

– На рынок пошла.

– Как – на рынок?! А если опять украдут? Одна ушла?

– С Дайру.

– Я ж ей велел дома сидеть! Собирайся, пошли искать. Такие дела завертелись!

Может, Шенги и рассказал бы по дороге сгорающему от любопытства ученику о «завертевшихся делах», да только идти далеко не пришлось. Через пустырь навстречу неслась Нитха – запыхавшаяся, растрепанная, перепуганная:

– Дайру!.. Его... ой... какие-то люди... ой, гратхэ грау дха, Гарх-то-Горх!

Чем бы ни был до этого взволнован учитель, он тут же выбросил из головы прежние заботы и обратился к новым:

– Дайру? Его что, утащили? Да говори же ты!..

Девочка яростно закивала.

– О боги, теперь Дайру!.. Да что вы у меня, медом намазаны?

– Я видела, куда его...

– Да? Пошли, покажешь! Нургидан, останься дома. Не хватало, чтоб и тебя кто-нибудь украл!

В каком смятении ни была Нитха, но при взгляде на возмущенную физиономию мальчишки она не удержалась:

– Кого? Нургидана? Ой, да он-то кому нужен?!

* * *

Время плелось медленно и томительно, как усталый караван по пустыне. Нависла унылая, тяжелая тишина. Даже Старый Вояка перестал шебаршиться на втором ярусе.

Заплаканная Нитха съежилась у очага. Рядом на скамье мрачно сидел Нургидан. Оба молчали. Обо всем уже было переговорено, когда несчастная, растерянная девочка приплелась в башню.

Оказывается, все это время Дайру лгал им... Впрочем, нет, говорил-то он правду. Он на самом деле был родом из Анмира. И отец его действительно был переписчиком книг. И то, что после смерти имущество отца пошло с торгов, тоже не было враньем. Вот только Дайру промолчал о том, что вместе с прочим добром был продан и он сам. Потому что его мать была рабыней.

Разумеется, Серой Старухе было угодно, чтобы его хозяин перебрался в Издагмир и столкнулся со своим бежавшим невольником...

Теперь Нитха и Нургидан мучились, не зная, чем кончится дело: учителя могли обвинить в укрывательстве беглого раба и отправить на болото рыть канавы. Хозяин Дайру уже послал своих людей к Хранителю, собираясь выдвинуть обвинение.

Погруженная в невеселые мысли Нитха не услышала, как стукнула калитка. А Нургидан вскинул голову. Но не пошел навстречу вошедшему, даже с места не встал, страшно было.

Дверь отворилась, Шенги шагнул через порог. Ученики одновременно приоткрыли рты, чтобы задать вопрос, но ничего не сказали. Потому что следом за учителем вошел Дайру.

Подавленный, несчастный, с опущенным взглядом, но это был Дайру!

Шенги молча проследовал к очагу, подбросил хвороста в огонь и лишь тогда заговорил – раздраженно, словно оправдываясь:

– Я же клятву давал! В храме! Разве я мог его бросить? Его б живьем сожрали... почище чем у Хашузара в садке.

И замолчал. Дайру на миг поднял голову. Ясно было, что эти двое сейчас во власти одного и того же горького и гордого воспоминания.

Немного помолчав, учитель пустился в подробный рассказ.

От обвинения в укрывательстве беглого удалось отбодаться сразу. Тагиарри, спасибо ему, лично примчался успокаивать приезжего грайанца. Тот не стал ссориться с Хранителем города, где предстояло жить, и согласился считать, что Охотник не знал, кого взял в ученики. Окрыленный успехом, Шенги предложил грайанцу любые деньги за мальчишку. Но этот тип (которого, кстати, зовут Бавидаг Поздний Путь из Рода Ветфест) и слушать ничего не хотел. Заладил, что не все можно измерить деньгами. И что гаденыш чуть не убил единственного сына Бавидага...

Тут учитель замолчал, протянув руку к стоящему на столе кувшину. В наступившей тишине все расслышали, как Дайру бормотнул:

– Его, суку, убьешь...

Все обернулись к мальчишке. Тот вжался в стену. Молчание длилось, и Дайру понял, что объяснений не избежать.

– Я... он... – выдавил из себя мальчишка, и вдруг его словно прорвало: – Да я все понимаю, но если ему не угодишь! Если ему нравилось меня мучить! Просто так, для забавы! Да с бродячей собакой нельзя, как он со мной!

Нитха и Нургидан смотрели в пол. Происходящее шло вразрез со всем, что они усвоили с детства. Рабы, конечно, не люди... но Дайру – он же свой!

– Я, дурень, разошелся, – продолжил учитель. – Такие деньги предлагал – пришлось бы городскую казну ограбить! Он почти сломался, но его сынок поднял визг. Мерзкий сопляк. Был бы моим сыном, я б его выдрал. Я в запале брякнул, что пропади тогда пропадом Издагмир, пусть его Подгорные Твари съедят, я уезжаю! Хранитель велел мне не дурить, а Бавидагу объяснил, что не у всякого хозяина невольник может такому доходному ремеслу выучиться. Собственно, первый случай в истории Гильдии... мне Лауруш еще устроит грайанскую баню с веником! Бавидаг смекнул, что из мести теряет крупную выгоду. Договорились, что я парнишку нанимаю на время ученичества, а там видно будет. Но ты, горе мое, запомни: я за тебя поручился, что не сбежишь, пока учишься!

Дайру, не поднимая глаз, неловко кивнул.

– Надо в Гильдию написать, – вздохнул Шенги. – Ох, задал ты мне хлопот!

– Хлопот!.. – фыркнула Нитха. – Тут не хлопоты, тут беда могла выйти!

И сразу пожалела, что влезла в разговор. Когтистая лапа впилась в столешницу.

– Беда? Нет, девочка, в беду меня могла втравить ты! Болото – тьфу, а вот угадай, зачем меня Хранитель с утра пораньше во дворец потребовал!

Нитха непонимающе глянула на учителя и вдруг побледнела, ойкнула, прикрыла рот ладонью.

– Ага! Поняла, голубушка? Болото – ладно, а если бы мою голову в Наррабан повезли? Солью бы засыпали, чтоб не протухла, – это тебе как, солнышко мое?

От таких странных слов даже Дайру забыл про свое горе и с приоткрытым ртом уставился на Шенги. Нургидан – тот и вовсе вскочил со скамьи, готовый бежать куда угодно, драться, спасать учителя.

А Нитха сидела, как мышонок в мышеловке, – тихая, несчастная.

– Она у нас тоже хитрая, вроде Дайру, – сообщил мальчикам Совиная Лапа. – Я, говорит, из хорошей, уважаемой семьи...

– А кто мою семью не уважает?! – вскинулась Нитха. – Покажите мне таких!

– Все уважают, все... А только ты забыла сказать, что у твоего отца очень, очень интересное ремесло. И редкое. Он работает Светочем.

В наступившем молчании Нургидан медленно переводил взгляд с гневного лица учителя на багровое личико Нитхи, пытаясь понять, шутят с ним или нет. А Дайру произнес неуверенно, сам изумляясь своим словам:

– Выходит, она.... то есть светлая госпожа... выходит – принцесса?

– Настоящая! – кивнул Шенги. – Сейчас, госпожа моя, во дворце Хранителя сидит наррабанский вельможа, которого твой царственный отец отправил на розыски. Кстати, что у вас делают с девочками из знатных семей, которые убегают из дома?

– Закапывают живыми в землю, – думая о своем, рассеянно ответила Нитха. Подняла голову, увидела искаженные ужасом лица и поспешила успокоить собеседников: – Нет-нет, отец не допустит! Он меня любит, он добрый. Прикажет держать взаперти, потом выдаст за кого-нибудь замуж, вот и все...

Это «вот и все» прозвучало грустно и беспомощно.

– Да, девочка, отец тебя любит. Больше, чем заслуживаешь. Знаешь, что он приказал этому вельможе? Разыскать дочурку. Если она в беде и дела ее плохи, хватать в охапку и тащить в Наррабан. А если эта ненормальная ухитрилась стать ученицей Подгорного Охотника, как в прощальной записке грозилась, тогда оставить все как есть. Пусть нахалка ходит в свой Подгорный Мир.

Восторженный визг Нитхи сотряс башню от подвала до смотровой площадки. Из стены высунулась встревоженная вислоусая физиономия Старого Вояки. Убедившись, что для шума нет причин, призрак выбранился и опять исчез в стене.

– А ты не радуйся, не радуйся, – проворчал Шенги. – Еще не все знаешь. Этот вельможа – его зовут Рахсан-дэр – домой не вернется. Тагиарри выделил ему покои во дворце, дал слуг. Очень, очень наш Хранитель горд и счастлив, что в городе живет принцесса, пусть даже не наследная... ты ведь не единственное дитя Светоча, верно?

– Шутишь, учитель? – ответила сияющая принцесса. – У отца от старшей жены семеро детей да от мамы четверо. Восемь сыновей и три дочери, вот!

– Правильная наррабанская семья! – одобрил Шенги. – Так вот, этот самый дэр приглядит, чтоб дочь Светоча не забыла обычаи родной страны. Будешь читать по-наррабански, слушать рассказы о Гарх-то-Горхе и подвластных ему богах...

Радость девочки разом потускнела.

– Ой! Рахсан-дэр... он такой зануда! Учитель, заступись!

– И не подумаю. Не жалко. Терпи, раз принцесса.

– В Наррабане говорят: «Собаке мало радости, что на ней золотой ошейник...»

– Ничего-ничего! Будешь знать, как врать учителю! Теперь у тебя нас сразу двое!

– Когда я врала?!

– Когда говорила, что тебе про мои приключения вместо сказок... Это во дворце-то Светоча?

И тут девчушка сказала такое, что мир закачался перед глазами Шенги:

– Мне рассказывала мама. Она была твоей напарницей. Может, помнишь: силуранка Ульнита...

Девочка говорила еще что-то, но мимо Шенги ревущим потоком понеслись вспять годы. Перед глазами встало надменное, прекрасное, бесконечно дорогое лицо в короне цвета спелой пшеницы.

– Учитель! Ты меня слышишь, учитель?

– Что?.. Извини, маленькая, немножко задумался.

Проклятые годы, дотла ограбившие Шенги, все же дали ему ценный дар – умение владеть собой. Сейчас оно пригодилось.

– Я про маму рассказываю. Ее похитили и увезли в Наррабан. Отец освободил ее и взял второй женой.

Вот так. И наверняка ее никто за косы на свадьбу не волок. Не осталась бы с нелюбимым, не тот человек. И ребенок бы ее не удержал.

– Ты говорила, у твоей мамы было четверо детей?

– Три брата и я.

Да... Но дочку она растила на рассказах о своей юности, о Подгорном Мире.

И умерла в далекой чужой стране...

Чему смеются эти суслики? Ах да... Вспоминают, как Нургидан хвастался перед Нитхой своей знатностью! Даже Дайру робко улыбается...

Совиная Лапа заставил воспоминания умолкнуть и стал прежним.

– Давайте, смейтесь, а мне только плакать остается! Повезло с учениками, ничего не скажешь! Знал бы заранее, что у каждого по кошмарной тайне за душой, – бежал бы от вас до Ксуранга!

И тут же прикусил язык, сообразив, что сказал лишнее. Надо бы сначала все обдумать, дело-то серьезное.

Поздно. Смышленый Дайру заметил промах учителя. Обернулся, сказал с ударением:

– У каждого?

И тут же смех стих. Поняли. Умные ребятишки.

Нургидан резко выпрямился, бросил по сторонам затравленный взгляд, и сразу лицо его стало непроницаемым. Он холодно спросил:

– Так ты знаешь? Давно?

– Недавно, – так же сухо ответил Шенги. – Случайно увидел.

– И что собираешься делать?

– Не знаю. Думаю.

– Что уж там думать... – вздохнул Нургидан и вдруг горько усмехнулся: – Но теперь-то хоть веришь, что я в честном поединке убил Летучего Скорпиона?

– Верю. У бедной твари наверняка не было надежды на спасение!

– Это точно. А мне, пожалуй, пора отсюда убираться?

Учитель не успел ответить: вмешалась возмущенная Нитха:

– Ой, опять какие-то тайны? Вроде все выяснили, а тут снова...

Нургидан самолюбиво поднял голову:

– Учитель молчит, меня жалеет. А мне защита не нужна! Сам могу рассказать!

* * *

Аргидан Золотой Арбалет, властитель Замка Западного Ветра, считал себя главным человеком на свете просто потому, что ни разу в жизни не встречал персон более значительных. Конечно, существовал король, которому Аргидан платил налоги, но тот жил в немыслимой дали, в Аргосмире, и представлялся властителю персоной почти мифической. Вроде богов.

Мир был устроен прекрасно. Кормили властителя огород и охота. Того, что можно было выжать из двух лесных деревушек, хватало на вино, налоги и нарядную одежду для выездов в соседний городок Расмир. А больше человеку ничего и не надо. (Если с деньгами все-таки становилось туго, можно было ограбить торговца побогаче, но этим средством Аргидан старался не злоупотреблять.)

Властитель походил на кабана – коренастый, могучий, бесстрашный и упрямый. Был он вдов, растил двоих таких же кабаноподобных сыновей и не жаловался на жизнь.

Но Многоликая сумеет уязвить даже человека, счастливого, как медведь в малиннике.

Как-то в Расмире Аргидан заметил девушку-крестьянку, неумело пытающуюся продать корзинку ягод. Хороша была неимоверно! Темные косы, ярко-зеленые глаза, гибкий стан...

Властитель заговорил с красавицей и узнал, что она из Силурана. Они с отцом пытали счастья на чужбине, но отец умер, а она не знает, куда идти и что делать.

Аргидан объяснил девчонке, что ей делать: сесть на круп его коня и крепче держаться сзади за пояс. В замке у нее будет новое платье. И даже своя служанка.

На щедрое и великодушное предложение дуреха ответила по-крестьянски грубо.

Не привыкший к отказам властитель объяснил дерзкой девчонке, что сгребет ее в охапку и увезет в замок. И никто ему не помешает.

Девица пообещала, что зачахнет с горя, после чего будет бродить по замку призраком и сеять зло, пока не изведет весь Род Айхашар под корень.

Мысль об изведении Рода под корень не понравилась Аргидану, но отступать он не привык. Раз чего-то хочется – разбейся, а достань!

Тогда-то и сорвалось с его языка неосторожное и могучее слово: «Женюсь!» Против этого старинного заклинания девчонка устоять не сумела.

Выходя из храма после короткой церемонии, Аргидан жалел о своей поспешности, но что сделано, то сделано.

Появление молодой и, возможно, плодовитой мачехи не обрадовало пасынков, которым и на двоих-то наследство делить не хотелось. Но властитель посоветовал сыновьям не беспокоиться: он, Аргидан, все равно намерен их обоих пережить. А если наглые сопляки не заткнутся, он переживет их прямо сейчас, не сходя с этого места...

Опасения сыновей подтвердились: через год в люльке запищал темноволосый, зеленоглазый малыш, названный Нургиданом.

Властитель был бы доволен послушной и ласковой женой, если б не одна ее странность. Временами женщина становилась раздражительной, запиралась на ночь в комнате и не пускала мужа на порог. Но Аргидан прощал красавице этот каприз. (К тому же она не единственная женщина в замке, есть и служанки.)

Все кончилось в страшную летнюю ночь, жаркую и душную. Нургидан раскричался в люльке так, что потревожил сон отца. Разгневанный властитель потребовал, чтоб нянька заткнула горластому гаденышу пасть. Измученная рабыня предположила, что ребенок мог бы успокоиться на руках у матери.

Слова эти показались невыспавшемуся господину убедительными. Он прошествовал к комнате жены и по весь голос приказал супруге сейчас же проснуться и унять молокососа. Не дождавшись ответа, Аргидан пинком вышиб дверь.

Сквозь распахнутое окно полная луна заливала светом пустую комнату.

Властителю сразу расхотелось спать. Он бросил угрюмый взгляд на несмятую постель, сел у окна и стал ждать с терпением зверолова в засаде.

* * *

– Дайру рассказывал про Полуночную деревню, – ровным мертвым голосом говорил Нургидан. – Про людей-волков... Моя мать была родом из этой деревни.

Нитха ойкнула.

– Когда отец увидел, в какое чудище превращается его молодая жена, он убил ее на месте. А я... Да что говорить! Сегодня же уберусь на все четыре стороны, не бойтесь.

– Потому отец и позволил тебе уйти из замка и жить как хочешь? – спросил, помолчав, Шенги.

– Конечно. Кому нужен такой сын?

– Как же... – с запинкой сказала Нитха, – как же тебе было... одиноко!

Все посмотрели на девочку. Она смутилась. Как ни странно, смутился и Нургидан.

Тут всех удивил Дайру. Он пересек комнату, встал перед Нургиданом и заговорил так твердо и спокойно, словно не пережил только что позорное разоблачение:

– Ты превращаешься в волка? По своей воле или само собой выходит?

К удивлению учителя, Нургидан ответил не огрызаясь:

– В полнолуние. Само собой выходит.

– Нашего призрака ты в ту ночь напугал?

– Я.

– Бороться с этим можешь?

– Пока могу...

– Что значит – «пока»?

Вопросы были резкими, но задавались не для того, чтобы унизить собеседника. Нургидан понял это и ответил задумчиво:

– В замке была рабыня, очень предана маме. Мама ей о себе рассказывала, старуха потом пересказала мне... В той проклятой деревне дети рождаются как дети, не волчата. Подрастают – начинают в полнолуние оборачиваться волками, но лишь на несколько мгновений. С этим можно бороться, заставлять себя быть человеком, пока в волчьем обличье не отведаешь крови. После этого – все, конец. Тебе приказывает луна, по ее воле ты порвешь горло лучшему другу!

– А ты?.. – с замиранием прошептала Нитха.

– Нет. Никогда.

– А Летучий Скорпион? – строго спросил Дайру.

– Так у него ж крови нет! Он такой... будто весь из когтей.

Шенги маялся от жалости. Будь он один, ни за что не отпустил бы мальчишку! Но имеет ли он право рисковать жизнью двух других детей?

– Думаю, Нургидан может остаться, – негромко сказал Дайру, – если позволит в лунные ночи запирать себя в конюшне или на верхнем ярусе.

Нургидан пристально взглянул ему в глаза. Все ожидали взрыва ярости... но лицо мальчика вдруг расплылось в широкой растерянной улыбке:

– Кто? Я? Да я согласен хоть на цепь...

– Смотрите! – озабоченно сказал учитель. – Скоро останетесь одни, так чтоб беды не вышло!

Ребятишки дружно потребовали объяснений. Охотник нехотя ответил, что хозяин Дайру заломил дурную цену, хоть иди побираться. Придется махнуть в Подгорный Мир и разжиться добычей.

– Там же осенью опасно! – возмутился Нургидан.

– Ты когда-нибудь научишься слушать, что учитель говорит? В Подгорном Мире опасно всегда одинаково. Но сам переход зимой и осенью – штука очень, очень поганая, потому что неустойчивая!

– А тебе ни к чему идти за Грань, учитель! – подал голос Дайру.

Шенги метнул в его сторону грозный взгляд: мол, не тебе бы возникать... Но мальчишка продолжал твердо и уверенно:

– Куда сбывал свои ракушки Хашузар из Замка Серого Ручья?

– Ну, в Грайан, в Силуран, чтоб тут не узнали, – удивленно ответил учитель.

– А в Издагмире на такой товар покупатель бы нашелся?

– Погоди, – оживился Совиная Лапа, – ты это про озеро?

– И про ручей.

– Можно поговорить с красильщиками... Ну, Дайру! Молодец, хорошо придумал!

– А я вообще умный, – усмехнулся мальчик. – Даже умею считать до десяти... Как ее ловят, эту мразь?

– Тонкостей в деле много, но главное – железный сетчатый сачок и напарник с факелом.

– Сачок сделает Каршихоут, – вмешался Нургидан, – а напарников у тебя трое. Надо взять вьючную лошадь, чтоб больше добычи уволочь.

– А пройдет лошадь по бурелому? – засомневался Дайру.

– А далеко твари уходят от воды? – спросила Нитха.

Призрак из угла изумленно смотрел, как эти четверо – Подгорный Охотник, оборотень, раб и заморская принцесса – азартно обсуждали детали будущего похода.

* * *

– Так это и есть медведь? У-у, какая пасть!

– Поправь мешок, дуреха... то есть ясная госпожа. Прохожие пугаются.

– А я думала, он больше! Мама рассказывала...

– Ясное дело, больше. Это так, медвежонок. Был бы матерый зверь, нам бы его не допереть, хоть и солома внутри... или чего там Вайсувеш напихал...

– Дураки мы, – мрачно вступил в разговор молчавший до сих пор Дайру. – За паршивый медяк на брата волочь эту тяжесть через весь город!

– Ладно! – добродушно откликнулась Нитха. – Почему не помочь по-соседски?

– Тебе хорошо, – возразил Дайру. – Ты со своей пустельгой не надорвешься. А на нас этот медведь так насел...

– Ой, дайте поглядеть! Думаете, много я медведей видела?

– Ладно, передохнем! – скомандовал Нургидан, опустив мешок наземь. – Любуйся, пока прохожих нету.

Нитха тоже поставила на землю свою ношу – чучело пустельги с распахнутыми крыльями – и, развязав мешок, который волокли мальчики, с восхищением уставилась на оскаленную морду с плоскими стеклянными глазами.

– Какой все-таки Вайсувеш мастер! Даже погладить зверюгу страшно!

– Темнеет, – огляделся Дайру. – Не обернемся до ночи.

– Ну и что? – ответила Нитха, не отводя взгляда от клыкастой черной пасти. – Учитель с красильщиками до утра сделку обмывать будет. Что ты дергаешься?

– Он темноты боится! – хмыкнул Нургидан.

– Не темноты, – выдохнул Дайру и окинул тревожным взглядом узкую кривую улочку. Слева поднимался каменный забор в рост человека, справа заплатами на белой стене темнели деревянные щиты, закрывшие на ночь окна какой-то лавчонки.

– Плохое место мы выбрали отдыхать, – дрогнувшим голосом вымолвил он. – Это Грайанская Сторона, да? То-то мне лавчонка знакома! В стене за углом должны быть ворота с железными завитушками, а дальше – тупик. Так?

– Так, – подтвердил Нургидан, выглянув за угол.

– Тогда это дом моего хозяина!

– Ой, верно! – встревожилась Нитха. – Зря мы тут встали! Выйдут, привяжутся!

– А у них песни поют! – прислушался Нургидан.

– Новоселье... – задумчиво ответил Дайру. Он нагнулся над мешком, нежно погладил жуткие зубы медведя. Глаза мальчишки мечтательно затуманились. – Хорош, верно? Вот бы им в окно показать... ох, визгу было бы!

– Они б дверь лбами вышибли, – согласился Нургидан. – А если еще повыть немножко...

– Решили бы, что это демон! – восхитилась Нитха. – Древняя Сова!

– Ну, демон... – усомнился Нургидан. – Крыльев-то нету!

Дайру скользнул взглядом по оживившимся физиономиям друзей и сказал коварно равнодушным голосом:

– Крылья – ерунда. Можно к нему пустельгу привязать веревкой от мешка... Да ладно, пошли! Стена высокая, не перелезть. И вообще я в это дело вязаться не хочу.

– Это – высокая стена? – обиделся Нургидан. – Это через нее мне не перелезть?!

– Вся в выбоинах! – поддержала его Нитха, деловито распутывая веревку. – Прямо лестница!

– А ты, – покровительственно обернулся к Дайру юный Сын Рода, – вообще в этом деле ни при чем. Это все мы затеяли.

– Не мы, а я, – поправила Нитха. – Принцессу как-нибудь простят!

– Не попадемся! – усмехнулся Нургидан и обернулся к Дайру: – Если хочешь, подожди здесь.

Дайру заколебался между осторожностью и жаждой увидеть незабываемое зрелище.

– Я с вами! Если что – я вам помешать пытался!

* * *

– Но ворота... – недоумевал Хранитель. – Как оказались выломаны ворота?

– Мои гости были... э-э... возбуждены! – ответил желтолицый, желчный Бавидаг и бросил убийственный взгляд на стоящего в стороне Шенги. Охотник не дрогнул: убийственный взгляд был по крайней мере двадцать седьмым за сегодняшний вечер – было время привыкнуть.

– Хорошо! – Хранитель старался остаться сдержанным. – Итак, толпа твоих гостей... возбужденных, очень хорошее слово... выбежала со двора. Но это не объясняет, почему чуть ли не половина города оказалась разгромленной.

– Ну, уж и половина! – вмешался Шенги. – Две-три улочки! И не разгромлены, а так, драка была...

Его перебил грозный ропот. Бавидаг, Вайсувеш и несколько незнакомых Охотнику горожан были возмущены. Грозила вспыхнуть перебранка, но Хранитель твердым взглядом заставил всех замолчать и сам гневно и язвительно ответил:

– Две-три улочки, почтенный Охотник? Хочешь сказать, что твои ученики еще не показали, с каким размахом могут действовать?

Шенги промолчал. Нургидан и Нитха, стоя рядом с ним, понуро глядели в пол. Дайру исчез за их спинами – в подобные мгновения он становился невидимкой.

По знаку Хранителя Бавидаг продолжил:

– Мои гости выбежали за поворот и столкнулись с толпой, которая кричала и размахивала факелами...

– Тоже была возбуждена, не так ли? Но мы, похоже, забегаем вперед. Может быть, молодые люди соизволят объяснить мне странное поведение толпы?

– Мы бросились убегать, – трагическим голосом поведала Нитха, не поднимая глаз. – Чучело мешало лезть на ограду. Мы раскачали его и перебросили на улицу...

– Мы ж не знали, – встрял Нургидан, – что там шла похоронная процессия!

Вмешался небогато одетый толстячок, который давно порывался высказаться, но не решался. Теперь он набрался храбрости и заговорил быстро, сбивчиво и сердито:

– Похоронная процессия? Да! Он был простым кондитером, наш Тирасур, но он заслуживал честного погребения! И не кричали мы «бей грайанцев!», это ложь! Мы шли к воротам... на Черную Прогалину! С факелами? Да! Как же без них, если обряд ночью? Про нас говорят, что мы громили лавку, а мы не громили лавку! Но если с неба падает демон с крыльями... прямо на носилки с покойником... и крики... и какие-то со стены прыгают...

– Ах, вы лавку не громили? – с грайанским акцентом завопил долговязый нервный человек, наступая на толстячка и тесня его к Хранителю. – А кто ее громил? Демон с крыльями?

– Да не нужна нам твоя лавка! – оборонялся толстячок. – Мы в дверь стучались.

– Ломились!

– Стучались! Да! Просили убежища от демона! А ты открыл, изверг? Открыл, а? Ты людей на съедение бросил! Да!

– Открыть? Нашли дурака! Я сразу раба черным ходом – к соседям за помощью! Если толпа... если факелы... если кричат... Я-то помню, как вы, гурлианцы, девять лет назад всю Грайанскую Сторону в щебень разнесли!

– Это дело давнее! – встрепенулся Тагиарри. – Еще при прежнем Хранителе! А теперь город стал мирным... со всех земель люди, никто никому горло не рвет.

– Не рвет? А зачем они щиты выломали на окнах?

– Мы – чтобы в дом!.. Чтобы от демона спрятаться!.. Да!

– Спрятаться?! Я сам слышал: на улице кричали, что здесь уже убивают!

Из-за спины учителя вынырнул Дайру, что-то шепнул Нургидану на ухо и вновь исчез. Нургидан шагнул вперед и уточнил:

– Про убийство кричал Бавидаг. Это он о покойника споткнулся... покойник выпал из носилок.

– Да! – воспрянул духом толстячок. – Наш дорогой Тирасур! Чужеземцы пинали его ногами! – Он взглянул на Бавидага, как на людоеда, пойманного в разгаре кулинарных трудов. – А когда со всех улиц набежали свирепые грайанцы...

– Не свирепые, а соседи! – переорал его лавочник. – На помощь! А что делать, если подлые гурлианцы...

– Господа мои! – воззвал Хранитель. – Стыдитесь! Весь шум начался из-за пары озорников и вот этого...

Тагиарри брезгливо тронул носком сапога валяющееся на ковре вещественное доказательство – чучело медведя с прикрученными к нему растерзанными останками пустельги. Натворивший столько бед медведь отнюдь не напоминал демона. Он больше походил на пьяницу, которого вышвырнули из кабака и который уснул в грязной придорожной канаве.

Если Хранитель хотел унять страсти, то добился одного: в нестройный хор голосов вплелись горестные причитания чучельника, оплакивающего свои погибшие творения.

Кульминацией безумия стал момент, когда распахнулись двери и в зал в сопровождении двух чернокожих рабов ворвался высокий, тощий, неестественно прямой человек в пестрой развевающейся одежде и мягких сапогах с загнутыми носами. Седеющие волосы были схвачены серебряным обручем. Длинные прямые усы грозно топорщились на смуглом горбоносом лице. Темные глаза сверкали. Голос, подобный клекоту орла, перекрыл шум:

– Мне сообщили, что произошло нечто возмутительное и в этом как-то замешана моя юная госпожа! Я хочу знать, во что втянули дочь Светоча... и чему вообще тут учат нашу жемчужинку!

Жемчужинка показала ему язык, спохватилась и приняла вид скромный и невинный.

Хранитель тяжело вздохнул и безнадежным ровным голосом ответил:

– Да, уважаемый Рахсан-дэр. Хорошо, что ты почтил нас приходом. Твоя юная госпожа вызвала на Грайанской Стороне беспорядки с дракой и порчей имущества. Не уверен, что ваше войско с боевыми слонами смогло бы нанести Издагмиру больший урон, чем эта барышня...

* * *

Накричавшись, горожане разошлись, успокоенные заверениями Хранителя, что убытки оплатят пополам Шенги и Рахсан-дэр.

Ушел Вайсувеш, безутешно унося в объятиях то, что осталось от демонического медведя.

Ушли Нургидан и Дайру, зорко глядя, чтобы не встретиться с Бавидагом: грайанец горел желанием расспросить своего раба, почему демон посетил именно его дом.

Рахсан-дэр возмущенно клекотал что-то насупившейся Нитхе, которая рядом с высоченным вельможей казалась совсем маленькой, хрупкой и беспомощной.

Тагиарри, болезненно морщась, жаловался Охотнику:

– Столько времени, столько сил, чтобы превратить разноплеменный город в единое целое! И оказывается, все зря! Достаточно пары мелких обормотов с дохлым медведем – и... У меня нет времени сосредоточиться на государственных делах! Вчера голубиная почта принесла известие из Силурана: король Тореол женился на знатной грайанке и вот-вот подпишет с Грайаном мирный договор. Представляешь, что сулит Озерному королевству дружба этих двух драконов, что веками грызлись меж собой? И в такое время я вынужден разбираться с детскими проделками!

Шенги сочувственно повздыхал, но подумал, что участие Хранителя в государственных делах сводилось к тому, чтобы прочесть доставленную голубиной почтой депешу, прежде чем отправить ее с другим голубем в Аргосмир.

– Что касается принцессы, – продолжил Тагиарри, – то если у Светоча все детишки такие, не понимаю, как его столица еще не сметена с лица земли. Из всех отвратительных, невоспитанных и непослушных...

Хранитель замолчал, потому что подошел Рахсан-дэр, не остывший от гнева, хмурящий густые брови. Бросив недружелюбный взгляд на Шенги, он заявил:

– Нитха-шиу нуждается в более пристальном внимании и тщательной заботе.

– Все ей будет, – хмуро посулил Совиная Лапа, – и внимание, и забота. Вот только домой вернемся...

Рахсан-дэр пропустил эту реплику мимо ушей.

– Юная госпожа, – сказал он твердо, – будет приходить ко мне для занятия богословием и историей не реже чем через день, я настаиваю!

Нитха пискнула.

– Не возражаю! – Шенги злорадно глянул на несчастную принцессу.

– Кроме того, – неумолимо продолжил наррабанец, – все свободное от учения время госпожа должна быть занята полезным делом, приличествующим ее высокому рождению и благородной крови. Полагаю, дочь Светоча не откажет своему покорному слуге в просьбе переписать собственной рукой книгу на родном языке.

Голос вельможи при этом был отнюдь не просительным.

Выслушав односложное согласие девочки, Рахсан-дэр коротко поклонился ей, отвесил церемонный поклон Хранителю, сухо кивнул Охотнику и направился к двери. Невольники-хумсарцы последовали за ним.

– Хорошо придумано, – глядя ему вслед, сказал Тагиарри. – Пока принцесса будет переписывать книгу, она не сможет поднять в городе мятеж или учинить что-нибудь в этом духе.

Шенги, отведя взгляд, подумал, что Хранитель плохо знает Нитху и ее дружков.

– Когда-нибудь обязательно перепишу, – пообещала Нитха. – Сейчас, увы, не получится. Рахсан-дэр привез с собой только «Тропу благочестия и добродетели». Семейная реликвия, он с ней не расстается. А в Издагмире найти книгу на наррабанском – что цветок в уртхавенских сугробах!

– Счастлив утешить юную госпожу! – мстительно улыбнулся Тагиарри. – Во дворцовой библиотеке есть несколько наррабанских книг. Любую я готов одолжить моей знатной гостье. Никаких сказок, никаких стихов. Полезные, познавательные, серьезные книги. И... – Тагиарри даже зажмурился от удовольствия. – И все на редкость толстые!

* * *

Худощавый смуглый парнишка лет шестнадцати оторвался от ветхого пергаментного свитка, на истрепанные края которого он кисточкой наносил густой прозрачный состав, и склонился перед вошедшими:

– Прошу, господа мои! Смотритель библиотеки отлучился, но я, его помощник, рад вам услужить!

Речь гладкая, но гортанные нотки и придыхание заметнее, чем у Нитхи.

– Ты наррабанец?

– Да, господин.

– Очень хорошо, вот и расстарайся для госпожи Нитхи, дочери Светоча.

Как вскинулся парнишка! Как просияла его подвижная физиономия! Какой поклон отвесил он приосанившейся Нитхе! Как жарко заговорил по-наррабански, но тут же смекнул, что это невежливо по отношению к Шенги, и перешел на язык Озерного королевства:

– Все, что будет угодно ясной госпоже!

– Мне нужна книга... ну, чтоб не очень скучная. И чтоб побольше картинок! – скороговоркой добавила девочка.

– Найдем, Нитха-шиу!

Пока юные наррабанцы придирчиво обсуждали каждый фолиант, который парнишка извлекал из недр книгохранилища и благоговейно подносил принцессе, Совиная Лапа бродил вдоль полок и исходил лютой завистью. Если бы Шенги пустили в дворцовую сокровищницу, у него бы так не разбегались глаза. Такого богатства у него не будет, хоть сто лет проживи! Несколько Хранителей, один за другим, заботливо пополняли библиотеку. От пергаментных свитков Темных Времен до стиснутых деревянными и кожаными переплетами книг, недавно вышедших из-под рук переписчиков, – со всех сторон глядела на Шенги мудрость всех времен и стран. (Во всяком случае, так считал наивный Охотник, которому его учитель Лауруш внушил, что глупых книг не бывает.)

Видимо, Шенги забылся и сказал вслух что-то восторженное, потому что парнишка оторвался от очередного увесистого тома:

– Это еще что, господин мой! Самые ценные рукописи заперты в сундуке. Там берестяные силуранские летописи времен Черного Раздора. И еще сказания о Таргу и Нхесте на папирусе из дельты Тхрека! В Аргосмире таких редкостей нет! Вот!

Совиная Лапа с симпатией глянул на гордого подростка:

– Как тебя зовут?

– Чегри, господин.

– Как ты очутился в наших краях, паренек?

Чегри перестал улыбаться.

– Я приехал сюда с отцом. Он торговец... был торговцем. На наш караван напали Подгорные Твари. Уцелели только мы с отцом. Вьючные лошади разбежались, товар пропал. Отец с горя потерял рассудок. Здешние наррабанцы первое время помогали нам, да вознаградит их Гарх-то-Горх. А потом Тагиарри дал мне работу в библиотеке.

– Подожди, – нахмурился Шенги, – это, выходит, про тебя рассказывал Хранитель? Ты видел на дороге следы Тварей, потом зарисовал их для Тагиарри...

– Да, господин. Рисунки смотрели Подгорные Охотники. Сказали – след Клыкастой Жабы.

– Не Подгорные Охотники, а пролазы! – негодующе перебила его Нитха, на мгновение опередив учителя.

Парнишка виновато поклонился.

– Нарисуй для меня такой след, – попросил Шенги. – Не доверяю пролазам.

– Конечно, господин! Где-то мел был, застежки на фолиантах чистить... ага, вот!

Опустившись на четвереньки, мальчик уверенно вывел на каменном полу очертания большой трехпалой лапы.

– Точно? – спросил на всякий случай Охотник.

– Господин! – обиделся Чегри. – Я же переписчик книг! Могу переписать по памяти страницу на незнакомом языке и не перевру ни одной чужой буквы!

– Да ладно, ладно! Я...

– Мне доверяют даже копировать рисунки! – продолжал доказывать парнишка.

– Верю, верю. Ты видел один след или несколько?

– Пять, господин.

– Как располагались – помнишь?

Высунув от усердия кончик языка между зубами, Чегри двинулся на четвереньках по полу. На темных плитах возникла ровная цепочка крупных меловых следов.

– Ага, понял, – сосредоточенно пробормотал Охотник. Несколько мгновений он глядел на мальчика, словно пытаясь вспомнить, кто это. – Послушай, а твой отец... он совсем ничего не сумел рассказать? Или его не спрашивали?

Чегри встал и отряхнул мел с ладоней.

– Спрашивали, господин. Но он не понимает. Смотрит перед собой, молчит... а если заговорит, одно и то же повторяет...

Прошелестела фраза, негромкая, укоризненная и печальная.

Сдвинув брови, Нитха перевела:

– «Амулет, мой амулет, что ж ты ни себя, ни меня не сберег?» О чем это он?

– У него был нож – давным-давно в нашей семье переходит от отца к сыну. Так, недорогая вещица. Рукоятка из слоновой кости, на ней рисунок – носорог. Отец верил, что нож приносит удачу. Там, на дороге, амулет потерялся.

– Понятно, – неловко сказал Охотник, глядя на пригорюнившегося мальчика. – Ну, выбрали книгу?

– Да, мой господин. «Животные Наррабана».

– Очень интере... очень толстая книга! – спохватившись, поправилась девочка.

Уже на пороге Шенги обернулся:

– Я еще спросить хотел... Что за товары вы с отцом везли?

– Драгоценные камни, господин. Необработанные. Они дешевы в верховьях Тхрека. В Аргосмире знаменитые ювелиры, из наших камней бы чудеса сотворили!

– Может, еще и сотворят, – бормотнул Шенги так тихо, что мальчик его не расслышал.

* * *

Мальчишки, тоскливо ожидая учителя, успели поспорить: быть или не быть на этот раз трепке? Уж очень много грохота вышло. Спустит Совиная Лапа с них шкуру!

Но даже Дайру, который крепко надеялся на добрый нрав учителя, был изумлен тем, как легко все им сошло с рук.

Шенги угрюмо и задумчиво снял мокрую куртку (их с Нитхой на обратном пути застиг дождь), повесил сушиться на шест у камина и, похоже, только сейчас вспомнил о провинившихся учениках.

Наскоро отругав бессовестных оболтусов, Охотник объявил, что на покрытие убытков уйдет вся выручка от похода на Серый Ручей. Так что зимой, как подмерзнет земля, придется еще раз туда прогуляться. А может, и не придется. Может, он, Шенги, плюнет на все и подастся на болото надсмотрщиком. Вряд ли разбойники, воры и прочие каторжники будут так трепать ему нервы, как трое милых деток...

После этой короткой и не очень грозной речи Шенги усадил мальчишек точить мечи, а Нитху загнал за стол и, словно орудия пытки, выложил перед ней купленные по дороге домой перо, склянку чернил и стопу бумаги. Лишь после этого осторожно извлек из-под нескольких слоев мешковины сбереженную от дождя большую книгу.

Мальчишки, забыв, что наказаны, побросали мечи и сунулись ближе.

Красавица книга была не чета своим недорогим сестрам, что стояли на полках на втором ярусе башни. Огромная, с деревянным переплетом, оклеенным синим бархатом, с потрясающей красоты цветными иллюстрациями и каллиграфически выведенным узором строк, она была истинным произведением искусства.

– Кляксу посадишь – убью, – предупредил Шенги, бережно раскрыв книгу и положив перед девочкой. – Не посмотрю, что принцесса!

Нитха не ответила – увлеклась разглядыванием картинок. Мальчишки нависли над ее плечами.

Совиная Лапа отошел подбросить дров в очаг. За спиной звенели детские голоса.

– Нету такого зверя! – горячился Нургидан. – Вранье! Художник выдумал!

– А вот есть! – важно возражала Нитха. – Называется – жираф! А шея такая потому, что его наказал бог Сухтан-Суу. За дерзость. Вот тут написано: жираф решил, что будет питаться не травой, а звездами с неба. За это бог вытянул ему шею. И даже с такой шеей жираф не достал до звезд!

– А, этого знаю! – обрадовался Дайру, словно встретил старого приятеля. – Видел на картинке! Это крокодил!

– Ну, зубы! – с огромным уважением и завистью сказал Нургидан.

– Из этих клыков дикие племена делают пилы! – сообщил начитанный Дайру.

– А я живых крокодилов видела! – похвасталась Нитха. – Отец брал меня с собой в верховья Тхрека... Ой, смотрите, обезьяны! У меня была ручная обезьянка!

Шенги подошел сзади, глянул в книгу поверх мальчишеских макушек. Еще выше над столом завис Старый Вояка – ему тоже было интересно.

– А это носорог, – перевернула страницу Нитха. – Видите, рядом нарисован воин с копьем... это чтоб виднее было, какой носорог большой и грозный.

– Ух ты! – оценили мальчишки. – Небось стену проломит, если с разбега!

– А вот слон. Они умные, как люди. Умеют переносить бревна, корчевать пни...

– Значит, не такие уж умные, если на людей работают! – рассудил Дайру.

– А ну, кончай трепотню! – спохватился Шенги. – Развеселились! Думаете, уже отделались... за все художества? Ничего подобного! Вот подышу немного свежим воздухом, а потом займусь вами как следует! Разберусь самым тщательным образом и накажу кого попало!

Мальчишки вернулись к своим мечам. Нитха заскрипела перышком по бумаге. А Шенги, как был, без куртки, вышел за порог. От ливня его укрывал деревянный козырек над дверью. Совиная Лапа стоял, глубоко вдыхая холодный сырой воздух и сосредоточенно размышляя.

Дверь приоткрылась, выпустив на крыльцо Нитху.

– Простудишься, – бросил Шенги, думая о своем.

– Учитель, – спросила девочка с мягкой настойчивостью, – что случилось? Ты сам не свой.

– Из-за вас, обормотов!

– Нет, только недавно, после библиотеки.

Учитель бросил на девчонку быстрый взгляд. Да, наблюдательность она определенно унаследовала от матери!

– Иди в дом. И не лезь не в свое дело.

– Буду лезть! – с необычной для себя настойчивостью заявила Нитха. – Если что случилось, не держи в себе, расскажи. У нас в Наррабане говорят: «Скажешь – больно языку, смолчишь – больно сердцу...»

Девчонка была права. Шенги в самом деле хотелось поговорить о том, что его тревожило.

– Нет, маленькая, не бойся, ничего не случилось. Просто... помнишь следы, которые Чегри нарисовал на полу? Они еще тянулись такой вереницей...

– Помню.

– Клыкастая Жаба или скачет огромными прыжками, или семенит мелко-мелко, выворачивает ступню, ставит пятку к пятке. А чтобы вот так...

– Значит, там была какая-то другая тварь?

– Да, девочка. Другая тварь. Опасней Клыкастой Жабы, опасней дракона, опасней всех чудищ, что я видел по обе стороны Грани.

– Ой... это кто?!

Шенги не сводил глаз с темной пелены дождя. Ответил мрачно и тяжело:

– Человек.

19

Неужели эта дребезжащая музыка весь вечер будет напоминать о золотистом птичьем крыле, пробитом окровавленным штырем, и о теле, мягко соскользнувшем вдоль лакированной ширмы?

Ширма сейчас другая – с серебряными рыбками, медузами и осьминогами. И на сцене не звенит цепочками и браслетами бронзовокожая толстуха, а старательно выкаблучивают две щупленькие сестренки-близнецы в одинаково нелепых и пышных одеяниях из лент и тряпичных цветов.

Киджар, сидящий рядом с Охотником и лениво грызущий орехи в меду, тоже вспомнил тот незадавшийся вечер.

– Заел меня Хранитель с этим убийством! При тебе, мол, случилось, ты и разбирайся... При мне! Будто я рядом сидел и любовался, как тому недоумку штырь вставляют! Я, между прочим, сквозь пол глядеть не обучен! Что обидно, с той рыженькой договориться не успел. Только стал обещать ей вечную любовь до самого утра, а тут внизу крик, визг, бабьи вопли...

– Что-нибудь выяснилось?

– Откуда?.. Глянь, сегодня больше народу, чем в тот раз. И все играют. Надо будет и мне костяшки побросать!

– И мне... А Урихо с его пролазами сегодня нету!

– Что ему тут делать, раз Черная Азалия сегодня не поет?

Шенги затаенно вздохнул. Он тоже согласился на уговоры Киджара посидеть в «Пути по радуге» лишь потому, что хотел увидеть красавицу наррабанку. А то за сплошными передрягами все времени не было... Скрывая разочарование, он уставился на тощеньких девчушек в цветочных гирляндах:

– Надо же, какие одинаковые!

– И впрямь! – Киджар только сейчас обратил внимание на танцовщиц. – Ишь как топают, лошадки! Интересно, они в постели тоже одинаковые?

– Не обязательно. Бывает, близнецы с лица схожи, а в остальном – разные. Вот до меня у вас в Издагмире были двое Подгорных Охотников, братья...

– Которые зимой пропали? Нурвеш и Нурбиш? Помню.

– Похожи были, верно? А нравом... Нурвеш весельчак, а Нурбиш вечно хмурился. У Нурвеша горло соловьиное, так пел, что боги бы заслушались. А Нурбиш...

Охотник вдруг замер, закусив губу, глянул сосредоточенно и зло, словно пытался разглядеть что-то страшное, враждебное.

Киджар не понял, что встревожило приятеля, но расспрашивать не стал, заговорил о другом:

– Какая поздняя выдалась осень! Ты, случаем, не знаешь: летом Хранитель пошлет тебя гонять Тварей? Я б опять с тобой пошел. И ребята мои согласны.

– Зачем десяток гонять? – словно нехотя откликнулся Совиная Лапа. – Мы же Тварей не видели. Похожу один.

– Что значит «не видели»? – изумился десятник. – А кто в лесу на нас рычал? Только не говори, что это медведь ревел!

– Ясно, не медведь. А только я очень, очень сомневаюсь, что в налетах на караваны виновны Подгорные Твари.

– Про все налеты не знаю, а про один случай скажу точно: Твари! Это ж мой десяток наткнулся зимой на мертвых торговцев! Это ж я видел, как улетают пузыри-убийцы!

– Вот как? Печально... А все-таки красивое зрелище, правда? Ну, когда они в небе все свои семь щупальцев в стороны расправляют.

– Ну, семь там, восемь – я не считал, а и впрямь красиво было. Как цветы с лепестками во все стороны, и все выше, выше... Слушай, а вон тот чурбачок осиновый, который на нас таращится... где-то я его видел! Не твой ли сосед?

Охотник обернулся. Из-за плеча дюжего бородатого игрока, увлеченного спором со своим партнером, осторожно выглядывал круглолицый человечек.

– Верно! Вайсувеш! Что он там запрятался, как мухомор в лукошке с опятами?

– Я его давно заприметил. Играть не играет, на близняшек не пялится, все на тебя поглядывает. Может, думает, что ты наверху его жене свидание назначил?

– Да он не женат!

– Ну, тогда не знаю...

Совиная Лапа, которому было досадно и смешно, хотел окликнуть Вайсувеша. Но маленький чучельник успел исчезнуть в толпе играющих.

– Странный он, – сдвинул брови Киджар. – Проходил я как-то мимо твоей башни – ворота заперты, двор пуст... а в Подгорный Мир ты свою шайку вести вроде не собирался. Ну, я встревожился.

Шенги вскользь подумал, что, должно быть, они тогда выручали похищенную Нитху.

– Этот... Вайсувеш, да?.. маячил у себя за забором. Я подошел, спросил: дескать, не стряслось ли какой беды у твоего соседа, почтенный? А он глаза свои круглые на меня вылупил, помолчал да и говорит: «Беда если еще не стряслась, так стрясется непременно. Но не жалкой дворцовой страже с этой бедой сладить!» Повернулся и пошел себе спокойненько в дом. Я вслед кричу: дескать, ты что же – стражу не уважаешь?! – Киджар даже привстал на подушках от наплыва чувств. – А он на крыльцо – и дверью хлопнул. Вот ты объясни: что он сказать хотел?

* * *

Могут ли быть дурные предчувствия у человека, которому только что лихо везло в «радугу» и у которого кошелек едва не лопается – да не от серебра, а от золота! А если еще вино легкой волной прошумит в голове, тут человек и вовсе уверится, что мир принадлежит именно ему! Что ему тогда уговоры хозяина игорного дома остаться до рассвета, не уходить в ночь? Ясно, хозяину лишь бы гостя задержать да побольше денег из него вытряхнуть. А Шенги желает спать в собственной постели! У него, если кому интересно, есть дом! А в доме – постель! Вот!.. Чего-о? Демон? Какой еще демон? Ах, с крыльями и когтями? А у Шенги тоже когти имеются – вот, не угодно ли взглянуть? Вязал он этих демонов в узелки наперехлест и навыворот, понятно?..

Киджар сумел бы удержать приятеля. Но неугомонный десятник был наверху – выяснял, чем отличаются друг от друга близняшки-танцовщицы. А хозяин «Пути по радуге» махнул рукой и предоставил упрямого гостя его судьбе, милости Безликих и капризу Серой Старухи.

Холодный ночной ветер размел легкий хмель Охотника. Но даже тогда Шенги, бредущий по извилистой, стиснутой высокими заборами улочке, задумался не о мрачных тайнах ночи, а об оставшихся дома учениках.

Он больше не сердился на этих паршивцев. Конечно, на Грайанской Стороне ребятишки вели себя как распоследние поросята, но... если честно оглянуться на прошлое – ведь они с Ульнитой тоже были не бриллиантики в золотой оправе!

Тут о другом надо призадуматься: ведь негодяйчики впервые сработали как одна команда! А что Дайру в стороне остался – про то пусть младенцу в люльке расскажут, да и тот от такого вранья засмеется! Можно поставить золотой против медяка, что Дайру все и затеял, а Нитха взяла вину на себя. Бавидаг как ни вызнавал подробности, вину своего раба доказать не сумел.

При мысли о Бавидаге Охотник брезгливо поморщился. Убить бы сволочь! Все-таки сорвал зло на мальчишке! Как Шенги ни спорил, как ни возражал, а со вчерашнего вечера на Дайру надет кожаный ошейник с именем хозяина. И ничего не поделаешь – господская воля! Бавидагу, видите ли, так будет спокойнее, потому что положиться на гаденыша никак нельзя: может опять сбежать...

При мысли о буром широком ошейнике на тощей детской шее Охотник почувствовал резкую, как от ножа, боль в груди. Словно родного сына унизили у него на глазах, а сделать ничего нельзя.

Дайру держится неплохо. Старается не показать, как ему тошно. А когда Нургидан, дрянь такая, попробовал поехидничать насчет ошейника, Дайру поднял глаза от книги и спокойно сказал обидчику: «У тебя волчий хвост из штанов выбился, заправь...»

Ошейник – мерзость, но со временем мальчик привыкнет... а может, удастся уломать Бавидага... Вот другая беда посерьезнее будет! Бавидаг напомнил – и ведь прав, сожри его Бездна, прав! – что рабу нельзя брать в руки оружие. И Шенги, обучая мальчишку владеть мечом, совершает преступление. Ну и что прикажете делать? Растить Подгорного Охотника, который за Гранью не сумеет себя защитить?

Луна сквозь разрывы облаков неохотно бросала свет на мелкие черные лужи под ногами путника. Сырой тяжелый ветер плелся за Охотником, обгонял его, лениво тыкался в лицо. Шенги поднял воротник куртки и вдруг насторожился. Нет, вряд ли он услышал позади крадущиеся шаги – скорее всего, сработало чутье, без которого в Подгорном Мире не выжить. Кто-то шел следом!

Ну, идет себе человек и идет. Мало ли какая забота выгонит путника из-под крыши в осенний ночной холод. Но все-таки Совиная Лапа остановился, обернулся. Луна, как по просьбе, расстаралась, щедро сыпанула лучами. Шенги увидел, как из-за поворота высунулась голова и тут же скрылась.

Кто же это у нас такой осторожный? Очень, очень интересно! Может, по пятам за удачливым игроком крадутся грабители? Ну, так меч-то у пояса зачем? Надо взглянуть, сколько там этих ночных добытчиков и что у них взять можно.

Не до конца выветрившийся хмель подговорил Шенги оглядеться в поисках места для засады. Оказалось, что в задумчивости он добрел почти до Судебной площади. Улица стала шире, здесь она была вымощена булыжником. Дощатые заборы сменились каменными стенами богатых домов. Закрытые ставни придавали зданиям вид хмурый и неприветливый. Дома словно зажмурились, чтобы не глядеть на полуночного гуляку.

Охотник отступил в подворотню, растворился в чернильной тени.

И не удивился, когда вместо ватаги уличных головорезов из-за поворота неуверенно выбрела невысокая кругленькая фигурка – очень, очень знакомая!

Не таясь, Шенги вышел на середину улицы:

– Эй, сосед! Прикидываешь, как из меня чучело набить? Или другой интерес имеется?

Физиономия Вайсувеша в лунном свете была серо-желтой, как непропеченная лепешка. Он молча шагнул назад. Круглые глаза, став огромными, не отрывались от лица Шенги. Казалось, еще мгновение – и чучельник мертвым грянется наземь.

Охотник хотел сказать еще что-то, но насмешливая фраза смялась в горле: по когтистой лапе прошла знакомая тягучая судорога, черные пальцы задергались, словно пытаясь вырваться из-под власти человека.

Долгие скитания за Гранью научили Охотника молниеносно соображать и действовать. Он толкнул Вайсувеша в подворотню, повалил на грязный булыжник, растянулся рядом в черной тени. Чучельник трепыхнулся было, но наткнулся взглядом на что-то вверху, в лунном потоке, – и обмер, оцепенел. Рядом застыл Охотник, вывернув шею, чтобы видеть происходящее в небесах.

Он был здесь – крылатый демон, средоточие тьмы, ее черная душа. Лунные струи омывали огромную голову с хищным изогнутым клювом. Сияющие злым желтым светом глаза были обрамлены широким перистым кольцом. Когтистые лапы тянулись вперед – схватить, разорвать добычу! Крылья устрашающе вздымались и опадали. Почему не снижается? Ах да, со всех сторон над воротами козырьки, птица опасается поломать крылья. Сейчас летучий гад преодолеет нерешительность, и тогда...

Куда бежать? Где искать укрытия?

И тут Шенги вспомнил: рядом Судебная площадь!

Днем, по пути в игорный дом, он с насмешливым удивлением разглядывал воздвигнутый на ней эшафот – массивное сооружение из бревен и солидных дубовых досок. В Издагмире смертные казни были редки, но секли мошенников и нарушителей спокойствия частенько, так что внимание Охотника привлекла не сама бревенчатая махина, увенчанная столбом для порки, а чернеющая в ее «боку» дыра: две доски были оторваны. Шенги тогда подумал, что в ветреные и снежные ночи грозный эшафот спас жизнь не одному из тех, кто впоследствии угодил в руки палача.

Эти воспоминания не отняли у Охотника ни одного драгоценного мгновения. Всплыла в памяти лишь четкая картинка: вкопанные в землю бревна, короб из толстых досок и черная дыра, манящая спасением.

Но как добежать? Проклятая птаха сцапает, как мышонка... И все же надо попытаться. Чем погибать обоим, может, хоть один уцелеет.

Коснувшись губами уха Вайсувеша, Охотник шепнул несколько слов. Маленький чучельник не заколебался – чуть повернулся, чтобы удобнее было вскочить. Видно, в этот страшный миг он ждал приказа, доверив свою жизнь тому, кто опытнее.

Бросить что-нибудь, отвлечь убийцу хоть на мгновение... Камешек бы какой...

Что в ладони? Монеты? Когда успел развязать кошелек – сам не заметил.

Эх, ноги, выносите – сапоги вам новые куплю!

Золотые кругляши в лунном свете запрыгали по булыжнику. Шенги взвился пружиной, рванулся вперед. Одновременно с ним вскочил Вайсувеш и помчался к спасению с резвостью, для скромного чучельника просто невероятной.

Как ни быстро бежал Шенги, краем глаза он успел углядеть немыслимую, дикую картину: громадная птица, опустившись на мостовую, елозила клювом по булыжнику, склевывая монеты.

Надо же! И у демонов, оказывается, есть свои слабости! А вот мы на бегу вытряхнем наземь, что осталось в кошельке, – подбирай, алчный ты наш!..

В последний миг, когда громада эшафота надвинулась вплотную, мелькнула ужасная мысль: а вдруг кто-нибудь вредный и бдительный успел заколотить дыру? Но Хозяйка Зла недоглядела, упустила возможность напакостить. Шенги юркнул в пролом, как лиса в нору, и налетел на сжавшегося в комок Вайсувеша. Обогнал! До чего проворные чучельники на свете водятся! Хоть в напарники его бери, такого прыткого!

– А г-где д-демон? – проклацал зубами Вайсувеш.

Прежде чем ответить, Шенги скользнул ладонью по талисману на груди:

– До сих пор собирает мое золото!

– Правда?!

– Правда. Слушай, может, хоть сейчас объяснишь, за какой-растакой напастью тебя вынесло среди ночи из дому?

– За тобой следил, – без околичностей ответил чучельник.

– Очень, очень приятно слышать! И в чем таком страшном ты меня подозреваешь? Издагмир хочу сдать врагам? Фальшивые деньги чеканю? Твои чучельные секреты норовлю украсть?

– Я думал, ты и есть Древняя Сова!

– Ч-что-о?!

– Ну, твоя лапа... и убийства начались, когда ты поселился в Грайанской Башне!

– Ага... ладно, понял. А следил зачем? Хотел изловить меня за хвост в темном переулке и смастерить неповторимое чучело?

– Я хотел своими глазами... и только потом к Хранителю...

Вайсувеш не договорил: эшафот содрогнулся. С дощатого «потолка» посыпалась мелкая труха. Слышно было, как чудовищные когти проехались по дубовому настилу.

Люди притихли. Эшафот, который они считали надежным убежищем, показался им непрочным, как детский игрушечный домик, сплетенный из ивовой лозы.

Все стихло, затем в пролом просунулась гигантская лапа, до крючковатых когтей обросшая перьями. Люди раскатились в стороны, вжались в дощатые «стены». Лапа задергалась, сжимая и разжимая толстые острые когти, но достать добычу не могла. Шенги хотелось рубануть по лапе клинком, но меч был прижат телом к земле. Подняться и высвободить оружие значило подставить себя под удар когтей.

– Ну? – зло процедил он сквозь зубы. – Эта лапа тебе как – правильная?

Он не ожидал ответа, но чучельник откликнулся не задумываясь:

– Эта – правильная!

Шенги с отвращением плюнул на вражескую лапищу, и та рывком убралась, словно именно от плевка.

Люди тревожно прислушивались – откуда ждать атаки?

Снаружи донеслось щелканье клюва и хриплое фырканье – демон гневался. Дощатый короб затрясся, покосился, одно из угловых бревен закачалось в земле. Наверху хлопали крылья: птица пыталась поднять эшафот на воздух. Это ей не удавалось, но выдержат ли доски? Ой, вряд ли!

И действительно – дубовое сооружение пронзительно заскрипело, накренилось и развалилось, засыпав людей обломками. На груде бревен и досок победно восседала чудовищная птица с гордо сияющими лунными глазами.

Доски зашевелились: Вайсувеш неосторожно заворочался. Царственная сова неспешно подняла лапу, примериваясь, как удобнее схватить беспомощного человека.

И тут позади чудища из-под разбитого дощатого щита вынырнул Шенги, моментально оценил ситуацию – и попал под власть великого закона, который с ученических времен входит в плоть и кровь каждого Охотника: «Погибни сам, но спаси напарника!» И плевать, что тихий Вайсувеш напарником не был! И что выпавший из руки меч исчез среди бревен и досок – тоже плевать!

Шенги поднатужился, поднял на сильных плечах обломок помоста с уцелевшим столбом для порки. Столб накренился и рухнул, угодив демонической птице по голове, меж небольших «рожек» из перьев.

Сова вскинулась, хрипло заухала, зашумела крыльями, стряхивая с себя бревно. А Шенги в озарении отчаяния совершил единственное, что могло на время сделать его недосягаемым для хищника: одним прыжком вскочил на спину птице.

Круглая голова с оскорбленным шипением обернулась. Крючковатый клюв защелкал, тщетно пытаясь дотянуться до наглеца. А Охотник, чтобы окончательно отвлечь сову от Вайсувеша, заорал во все горло:

– Стерва летучая! Курица продажная! Имел я тебя за два медяка!

Огромные крылья распахнулись, как два паруса. Оскорбленный демон рванулся в небо. Полет был тяжел и неуклюж: впервые Древняя Сова несла человека не в когтях, а на спине. Шенги чуть ли не с головой зарылся в мягкие перья и мысленно боролся со своей правой лапой, которая все упрямее норовила выйти из-под власти человека.

Охотнику не было страшно. То, что он чувствовал, было похоже на радость – если бывает черная, гневная радость. Все забылось, кроме старания удержаться на неровно летящем, «ныряющем» в полете монстре. Душа ликовала, упиваясь каждым мгновением жизни, которая еще продолжается!

Демон на лету повернул голову. Жуткий клюв щелкнул, круглые глаза полыхнули таким пожаром ненависти, что слабого человека просто парализовало бы. Но Охотник злобно усмехнулся в ответ и, крепче стиснув коленями «сноп» рыхлых перьев, скользнул левой рукой к голенищу сапога. Рукоять ножа ловко легла в ладонь. Шенги коротко взмахнул рукой, целясь в огромный желтый глаз. Промахнуться вблизи было невозможно...

Но как же не промахнуться, если твоя собственная правая рука – нет, лапа, проклятая лапа! – отпустила перья, за которые держалась, и ударила левую руку снизу под запястье! Нож улетел вниз, а мгновение спустя вслед за ножом сорвался и Охотник...

Однако если Безымянные обращают внимание на человеческую букашку и снисходительно берегут ее жизнь, то делают это весьма великодушно и не без своеобразного высокомерного юмора.

Высота, с которой рухнул Шенги, оказалась не так уж велика, к тому же он удачно приземлился в кучу опилок. Не тратя времени на размышления о том, куда угодил, Шенги вскочил на ноги и ринулся в сплетение стволов и толстых сучьев. Ему удалось буквально на мгновение опередить жадно тянущиеся к нему когти.

Очутившись в относительной безопасности, он огляделся и понял, что упал на склад торговца древесиной. Сюда по реке сплавлялись бревна – кривые, необработанные, с плохо обрубленными сучьями. Видно, днем рабы торговца натаскали на берег стволов и оставили пока валяться беспорядочным нагромождением. Ничего лучшего для себя Шенги и придумать бы не смог!

Сова кружила вокруг бревен, спускаясь порой так низко, что крылья хлестали по сучьям.

Из хлипкой деревянной будочки выглянул сторож, возмущенно заорал:

– Кого там Многоликая принесла? Сейчас как выйду, возьму дрын!..

Тут он разглядел, кому угрожает дрыном, ойкнул и захлопнул дверь.

Демон не обернулся на голос: он примеривался, как подцепить когтями лежащее сверху бревно.

Дверь сторожки приоткрылась, высунулся сторож с арбалетом в дрожащих руках. Бедняга боялся демона, но своего хозяина боялся явно не меньше. Выпущенная наугад стрела скользнула по оперению демона и улетела в реку. Дверь тут же захлопнулась.

Шенги чуть не взвыл от жалости к идиоту сторожу. Совиное Божество его хибарку не то что крылом – взглядом снесет!

Чтобы отвлечь чудовище от беспомощного дурня, Охотник стал громко объяснять Сове, по какой позорной ошибке она появилась на свет и какой поганой смертью в конце концов околеет. Прием сработал: когти впились в верхнее бревно, мощные крылья забили по воздуху. Тяжелый ствол покачнулся.

Шенги это не испугало. Деревья лежали не вплотную друг к другу, было куда отступать, если ползти с ловкостью ласки. А кучу бревен такими темпами и до полудня не разобрать. Боялся Охотник одного: не вспомнила бы Сова о стороже, не предпочла бы легкую добычу! Поэтому, протискиваясь меж сучьев, в кровь обдирая левую руку и лицо, Шенги продолжал подробно рассказывать, что он проделывал с матерями всех жрецов Совиного Божества, с самими жрецами, а также лично с госпожой Совой прямо на сером алтаре. Если бы сторож, в ужасе лежащий на полу хибарки, вслушался в доносящиеся снаружи крики, он бы немало подивился неуемной мужской силе Охотника, а также его необычным и разнообразным пристрастиям.

За все время, что демон растаскивал груду стволов, Шенги произнес лишь одну пристойную фразу: «Ровнее бревна складывай, ворона ты моя трудолюбивая!»

Куча бревен таяла. Но уже становилась прозрачнее ночная мгла, уже перекликались в тесных городских двориках редкие петухи. И демон, гневно и разочарованно ухая, взмыл наконец в небеса, чтобы где-то в своем убежище обернуться человеком.

Исцарапанный, измученный Шенги выбрался из-под спасительных ветвей, осмотрелся – темно, ах, как еще темно! – и вдруг, запрокинув голову, громко, победно расхохотался. Это был смех человека, который сумел провести смерть. И сторож, робко приоткрыв дверь, недоуменно слушал эти хриплые радостные звуки.

20

Хозяин постоялого двора «Счастливый путник» старался скрыть удивление. Он-то думал, что знаменитый Подгорный Охотник, который останавливался у него в день своего прибытия в Издагмир, вряд ли еще появится в его заведении.

Однако вот он, Совиная Лапа, – веселый, разговорчивый, не обращающий внимания на Урихо и его приспешников, что мрачно сгрудились за угловым столом.

– Ну-ка, любезный хозяин... тебя зовут Даупар, верно? Помню, помню! И винцо твое помню, отменное винцо! Вот и принеси кубок наррабанского, да подогрей. Зима-то на подходе, а?

Даупар затрещиной заставил очнуться сынишку, который с раскрытым ртом пялился на Охотника, и послал за вином, а сам пригласил гостя сесть, незаметно бросая на него любопытные взгляды. Перед появлением Совиной Лапы разговор шел именно о нем.

Еще бы! С утра город забродил на слухах, как тесто бродит на закваске. Говорили, что демон растерзал Шенги. Говорили, что Шенги расправился с демоном. Говорили, что Шенги и есть демон. Но все сходились на том, что ночью случилось тако-о-ое!..

И ведь случилось! Вон у дорогого гостя вся морда в царапинах! А глазищи довольные, как у кота, что плюхнулся в миску со сметаной, выбрался и облизывается.

– Хорошо у очага посидеть, винца попить. Не удержался, завернул к тебе. Может, не доживу до завтра, так порадуюсь напоследок. Врата сейчас капризничают!

– Ты идешь в Подгорный Мир? Сейчас?! Опасно же!

– Еще бы не опасно! Однако, почтенный, бывает добыча, ради которой босиком на борону шагнешь! Если останусь жив, на обратном пути смогу купить твой постоялый двор и не заметить, что в кошельке полегчало.

За угловым столом прекратилось перешептывание.

– И ты идешь один? – продолжал изумляться Даупар.

– А с кем? Напарника нет. Не пролазу же какого звать, извини за выражение!

Урихо жестом остановил злое движение одного из своих прихвостней.

– А ученики еще зеленые. Не потащу я детишек на очень, очень опасное дело, даже если оно чистым золотом звенит! Дома ждут, все трое. – Совиная Лапа ухмыльнулся. – Как в байке про жреца и его трех учеников. Не слыхал, почтенный?

Хозяин качнул головой. Шенги принял из рук подошедшего парнишки кубок с подогретым вином, отпил глоток и начал рассказывать:

– У одного жреца было трое учеников. Отправил он их как-то на крышу храма, на молитвенное бдение. А сам спать улегся. Мальчишкам лень стало до рассвета взывать к богам, решили тоже вздремнуть. А по двору ходил раб-сторож. Двое парнишек сунули ему по медяку и научили, что врать, если учитель проснется. А третий ничего не дал – авось обойдется.

Шенги сделал еще несколько глотков, краем глаза наблюдая, как собранный, серьезный Урихо что-то шепчет сидящему рядом приятелю.

– А вот не обошлось. Ночью жрец проснулся, выглянул в окно – крыши-то снизу не видно! – и важно так вопросил: «Эй, что делает мой старший ученик, Блистающий Путь?» Сторож в ответ отбарабанил, как было велено: «Созерцает звездное небо, проникаясь предвечной мудростью Безымянных!» – «Он молодец! Хвалю! А что делает мой средний ученик, Пылающая Звезда?» – «Постигает светлые и темные стороны своей души, дабы впредь противиться собственным недостойным желаниям!» – «Им можно гордиться! А что делает мой младший ученик, Проницающее Око?» – «Этот? – хмыкнул сторож. – Этот тоже дрыхнет!»

Хозяин вежливо посмеялся. Шенги залпом допил вино.

– Вот такая байка, вчера рассказал десятник Киджар. Ну, любезный, плату с меня бери сразу, в долг не верь. Зато если вернусь, не такую мелочишку у тебя потрачу!

* * *

Прошитые корнями стены оврага круто поднимались вверх. Небо застили переплетенные ветви, превратившиеся в темный ажурный свод.

Урихо с каменным лицом взвел тетиву арбалета, вложил стрелу в зарядную канавку, потоптался на устилающей дно оврага палой листве: в момент выстрела нога не должна поскользнуться на грязи, скрытой под бурыми листьями.

Тяжелый арбалет оттягивал руку, но Урихо крепился: в любой миг перед ним мог возникнуть возвращающийся из-за Грани Подгорный Охотник.

Но он появился не там и не так, как ожидал Урихо.

Отделившись от темного сплетения ветвей, гневный противник обрушился на плечи пролазе, сбил с ног, покатился вместе с ним по листве. Арбалет отлетел в сторону. Падая, он выстрелил, стрела глубоко ушла в глинистый склон оврага.

Урихо рванулся прочь, но получил тяжелый удар в лицо и затих.

Когда пришел в себя, обнаружил, что лежит лицом вниз на сырой листве. Причем листва эта обильно перепачкана кровью, сочащейся из его разбитого носа.

– Очнулся? – окликнул сверху ненавистный голос. – Тогда вставай. Я тебя в город на плечах не потащу.

Пленник повиновался. Видели бы сейчас пролазы своего надменного, щеголеватого вожака! Перепачканная одежда, хлюпающий окровавленный нос, мрачное и какое-то отсутствующее выражение бледного лица – словно Урихо не мог сообразить, где находится. Сделав несколько шагов на подгибающихся ногах, он тяжело уселся на торчащий из земли толстый корень.

Но пролаза только выглядел раздавленным и побежденным. В голове, шумящей от удара, тонко зудела мысль: нож в рукаве! Перевязь с мечом враг с него снял, а обыскать не успел!

Охотник уловил в облике пленника что-то фальшивое и веско предупредил:

– Дернешься – будет очень, очень скверно! То, что от тебя останется, нельзя будет положить на погребальный костер – оно с поленницы наземь стечет.

– Давно догадался? – проигнорировал угрозу Урихо.

– Ну, трудно сказать... Что ты молол про четырех Клыкастых Жаб в горах – это пустяки. Не приврешь – красиво не расскажешь. Я тоже, бывало, спускал на слушателей стаю драконов. Хотя все знают, что драконы стаями не летают.

Урихо кивнул. Равнодушие не было показным: ему и впрямь было безразлично, что враг узнал его позорную тайну. Он подался вперед. Рука, вроде бы бессильная, свесилась вниз... Только это и имело значение – тяжесть ножа, скользнувшего в ладонь!

– А выдала тебя ящерка, которую ты продал Тагиарри, – продолжал Охотник. – Сам прикинь: Нурвеш хвалится Хранителю, что принесет добычу, какая попадается раз в жизни. После этого он исчезает вместе с братом, а ты притаскиваешь на продажу редчайшую тварюшку, которую можно подманить только на пение. У Нурвеша, помнится, был дивный голос. А про твою манеру петь Черная Азалия говорила... не помню, то ли с верблюдом тебя сравнивала, то ли с больным петухом.

– Она так сказала? – переспросил Урихо, осторожно разгибаясь. Пальцы стискивали нож.

– Именно так. Тут я и припомнил, что ты якобы шестнадцать лет шляешься по Подгорному Миру и до сих пор он с тобой не сладил. Слушай, крепкая натура, ты хоть раз за Грань ходил?

– Нет, – спокойно признался Урихо в том, чего даже под пыткой не рассказал бы своим прихвостням. – С тех пор как был учеником, ни разу.

– Я так и подумал. Ведь ты тоже ученик Лауруша.

– Да, ты понимаешь, – мертвым голосом проговорил тот, кого уже нельзя было назвать пролазой. – Ты помнишь, как старик вдавливал в душу страх перед отравой Подгорного Мира! Я так и не решился...

– А жил тем, что убивал и грабил Охотников, да? И своих пролаз небось тоже?

– Их-то что жалеть? – цинично усмехнулся Урихо. – Им все равно недолго людьми оставаться. – И вдруг ему нестерпимо захотелось выговориться перед человеком, которого он собирался убить. Урихо сорвался на крик: – Ты хоть знаешь, что это такое – исходить тоской по Подгорному Миру и не сметь пройти через Ворота! Да я бы все будущие жизни отдал за крупицу Снадобья! Но ни разу его не нашел... ни у одного из Охотников, которых... – Он взял себя в руки и замолчал.

На мгновение Шенги испытал сочувствие к тому, кто был воспитан Подгорным Охотником, но отлучен судьбой от страшных и прекрасных земель за Гранью. Подавив в себе это чувство, Совиная Лапа строго сказал:

– Да, об Охотниках... Это ведь ты их так лихо истреблял в Издагмире?

– Не я один. Хотел, чтоб Хранитель признал Охотниками меня и мою ватагу. Так унизительно быть пролазой! Заодно отомстил бы Лаурушу и Гильдии за то, что меня вышвырнули. Но Тагиарри решился бы взять нас на службу лишь тогда, когда не осталось бы под рукой ни одного гильдейского Охотника, а Твари вконец запугали бы округу.

– Для того и балаган с водяными ежами, запущенными в озеро?

– Ну да. Ежи начали бы жрать людей, ты бы героически погиб при попытке управиться с хищниками. Погиб бы, не сомневайся, все было продумано. Затем являюсь я и красиво усмиряю Тварей. Один из моих парней знает приманку – ежи с другого конца озера приплывут на запах! А если добавить в приманку яда...

– Понятно. Следы Клыкастой Жабы на дороге – это деревянные «лапы» на сапоги надеты, верно? Напортачил ты со следами. Сразу видно, что за Гранью давно не был. А кто летом ревел на меня в лесу?

– Один из наших смастерил трубу: подуешь – и жуткий рев. Не отличить от Клыкастой Жабы!

– Ясно. И Хозяйка Зла еще надеется сделать людей подлее и коварнее, чем они есть! Вот дуреха, правда? Караваны тоже ты грабил?

– Конечно, я!

– А вот это врешь! – заявил вдруг Шенги уверенно и зло. – Не по усам тебе и твоим приспешникам грабить караван с охраной! Убить исподтишка какого-нибудь бедолагу – это вы еще...

Он не договорил: Урихо, как разрывающий кольцо облавы хищник, метнулся вперед. Нож ударил, целя в горло Охотнику. Но сильная рука отбила его в сторону, лезвие лишь распороло ворот рубахи. Черная лапа встретила врага, когти впились в бок, обагрив атласный камзол. Урихо рванулся, оставил на когтях врага клочья окровавленной одежды и, прихрамывая, кренясь на каждом шагу, побежал по оврагу.

Шенги дернулся было догонять беглеца, но остановился, пораженный чувством ужасной, невосполнимой потери. Что-то он утратил, несказанно дорогое... но что?

Левая ладонь поднялась к груди. Так и есть! От удара ножа лопнула цепочка, и бархатный мешочек с талисманом в драке был отброшен в сторону.

На лбу Охотника выступил холодный пот. Он не знал до этого мгновения, как сжилась его душа с небольшим кусочком серебра. Шенги разом забыл о противнике. Опустившись на колени, он поспешно перебирал левой ладонью палую листву в поисках своего сокровища. На дне оврага было сыро и темно, из-под листьев сочилась грязь. Шенги ничего не замечал. Когтистая лапа нервно сжималась и разжималась.

Наконец драгоценная пропажа отыскалась. Шенги положил ее на перепачканную ладонь и с удивлением заметил, что ладонь дрожит! Да что там рука – все тело сотрясает дрожь! А сердце бьется, как не билось после нападения крылатого демона!

Да чем же она стала для Шенги, эта серебряная пластинка с загадочными знаками?!

Ладно, а как там беглец? Ну-ка, ну-ка... Ух ты! Далеко успел уйти, хотя и ранен! Ничего, талисман его везде отыщет.

* * *

Великолепная книга в синем переплете скучала на краю стола. Учителя нет дома, некому проверить, как Нитха переписывает «Животных Наррабана». Так зачем пачкать пальцы чернилами? Юная ученица Подгорного Охотника проводила время гораздо, на ее взгляд, полезнее: установила в дальнем конце зала доску и, подняв тяжелый арбалет, старательно ловила в прицел центр мишени, нарисованной угольком.

Нургидан тоже занимался любимым делом: закинув руки за голову, лежал на лавке и ехидно критиковал Нитху. Хотя ему, между прочим, велено было к приходу учителя вымести золу из очага в пристройке.

Дайру, поставив на стол широкую миску, перебирал пшено для похлебки на ужин. Ни Нургидан, ни девочка с ним не заговаривали, опасаясь нарваться на холодный и злой отпор или, хуже того, на нарочитую, ехидную угодливость.

И то сказать, посыпались на беднягу невзгоды, причем разом! Ошейник... да от такого позора и жить-то не захочется! Запрет носить оружие... а что за Подгорный Охотник без меча и арбалета!

А тут еще днем, в отсутствие учителя, заявился наемник, сопровождавший караван до Аргосмира и только что вернувшийся назад. Он, дескать, по просьбе Шенги возил письмо Главе Гильдии, так вот ответ (просьба не серчать, что печать в дороге сломалась да пергамент малость помялся).

Ну, раз печать сломалась, значит, сама судьба велит сунуть в письмо три любопытных носа! Они же знали, что учитель писал в столицу насчет Дайру. Мол, есть у него ученик, очень способный мальчик, но позволено ли будет рабу войти в Гильдию?

Вот и пришел ответ... ох, лучше бы его не читать! Как только ни честил Лауруш своего бывшего ученика за неуважение к традициям и достоинству Гильдии! Странно, что пергамент от таких выражений не задымился! А про Дайру была такая фраза: «Сам знаешь, из куриного яйца орленок не вылупится, а тебе яйцо попалось и вовсе тухлое! Вижу, перестал ты уважать знак нашей Гильдии!»

Дайру прочел – и лицо стало серым, как зола погребального костра.

Нитха сунулась к нему с утешением: мол, Шенги еще уломает Главу Гильдии, Дайру наденет браслет Охотника... Лучше бы не совалась!

Подросток ответил подрагивающим, но ядовитым голосом, что такому ничтожеству, как он, вполне хватит и того, что уже надето на шею. А если светлой принцессе лень самой таскать по Подгорному Миру дорожный мешок, так этому горю легко пособить. И Лауруша не надо беспокоить – достаточно договориться с Бавидагом, чтоб своего раба на время одолжил.

После этого Нитха и начала возню с арбалетом...

Нургидан, снабжая ее действия ядовитыми комментариями, нет-нет да поглядывал на угрюмую физиономию, склонившуюся над миской с крупой. На время забыв распри с белобрысым хитрецом, юный Сын Клана думал о запрете на оружие. Это казалось ему главной проблемой. Без оружия в Подгорном Мире незадачливому напарнику и впрямь останется одно – дорожные мешки таскать!

После напряженных размышлений Нургидан заговорил, обращаясь, однако, не к Дайру, а к девочке:

– Зря нас Шенги обучает только карраджу да из арбалета стрелять. Оружие ведь разное бывает, не только меч. Вот, скажем, нож. Если носить за голенищем или под курткой, со стороны и не видно. Как будто ты безоружный.

Пальцы Дайру прекратили работу, но тут же по лицу скользнула презрительная усмешка. Нитха заметила эту гримасу, опустила арбалет и ответила Нургидану:

– Нож – это что! В плен попадешь – обыщут и в два счета найдут. Можно похитрее что-нибудь измыслить. В Наррабане говорят: «Придет нужда, так и с черепахи шерсти настрижешь». Вот бывает оружие, которое вроде и не оружие совсем. Никому в голову не придет, что такой штукой можно убить. Это называется иру-кхао – «оружие-невидимка».

Дайру отодвинул миску, положил руки на стол – заинтересовался! Нитха с энтузиазмом продолжила:

– Видел бы ты моих старших сестер, дочек нашей вэшти! Цветочки, а не девушки! Птички! Мотыльки! И не скажешь, что убьют на месте любого, кто осмелится их обидеть. С иру-кхао не расстаются нигде и никогда, но об этом знают только родственники и слуги, а прочим не догадаться.

– Это как же? – не понял Нургидан.

– У Ахнасты-шиу в прическе шпилька – длинная такая, украшена мелкими рубинами. Если ее выдернуть, прическа рассыплется... зато шпильку можно вонзить врагу в сердце или в горло. Ахнаста умеет, ее научила старая служанка. А Ранса-шиу всюду носит с собой веер. Красивый, большой, расписан павлинами. А боковые планки – стальные, остро заточены... Уйди, дурень! – крикнула она Старому Вояке, возникшему между ней и мишенью. – Ведь стрелу влеплю!

– Напугала дождик плеткой! – огрызнулся призрак, но на всякий случай взмыл под потолок.

Нитха вновь подняла арбалет. Краем глаза углядела, что Дайру вернулся к работе, но пальцы двигаются вяло, а лицо задумчивое. То-то! Пусть не размышляет о своем унижении и несчастье, а придумывает оружие-невидимку!

– Темнеет, – озабоченно бросил Нургидан. – Хоть бы учитель скорее вернулся!

Дайру взглянул на окно, за которым медленно сгущались ранние сумерки. В самом деле, скорее бы! Совиная Лапа пришел сегодня на рассвете, исцарапанный в кровь, в изодранной одежде. Умылся, завалился в постель, немного поспал и вновь ушел без объяснений. А в полдень зашел сосед Вайсувеш и рассказал невероятную историю о том, как учитель изловил демона за хвост и прокатился на нем верхом...

Размышления Дайру были прерваны вскриком. Нитха спустила тетиву, стрела расколола доску, ударив точно в центр мишени. Но девочка, разом побледневшая, с расширившимися глазами, даже не заметила своей удачи.

– С учителем плохо! – выдохнула она.

– Что-что? – приподнялся на локте Нургидан.

– С учителем плохо! – повторила Нитха. – Он куда-то идет, там его ждет беда!

– Прикуси язык, – возмутился Нургидан. – Кончай недоброе говорить. Иди лучше золу из очага вымети.

Нитха беспомощно глядела ему в лицо. Волнение перехватило ей горло.

И тут Дайру встал так резко, что опрокинул миску. Пшено рассыпалось по столу, но подросток не обратил на это внимания.

– Что, забыл Котел Смерти? – крикнул он так гневно, что Нургидан вздрогнул от изумления. – Как она на поляну идти не хотела!.. У нее чутье на опасность, учитель же сказал! Раз она говорит, что с Шенги плохо, значит, надо его выручать!

Таким друзья еще не видели Дайру. Даже голос изменился!

– А ты разве знаешь, куда он пошел? – спросил озадаченный Нургидан. – Или думаешь разыскивать его по городу? По запаху след возьмешь, как гончая?

– Я – нет. А вот тебе, может, и придется – по запаху!

Нургидан вскочил со скамьи, свирепо ощетинился:

– Ты на что, гад, намекаешь? Я ж тебя за это...

Дайру не дрогнул:

– Не намекаю, а прямо говорю! Сам знаешь, какое у тебя чутье – та самая гончая позавидует! Жалко хорошему делу помочь, да?

Нургидан сообразил, что обиделся напрасно, и ответил тоном ниже:

– Да я... ладно, попробую.

Он протянул руку к висящей на гвозде перевязи и сдвинул брови, увидев, что Дайру уже надел перевязь и пристегивает к ней меч.

– Да ты что... ведь нельзя же...

– А идите вы с Бавидагом в трясину поганую! – с чувством ответил Дайру. – Только мне сейчас про эту дурь думать! Пусть потом хозяин хоть насмерть запорет, лишь бы с учителем худого не случилось!

– Нургидан прав, – сердито сказала Нитха. – Глянул бы на себя со стороны: в ошейнике и с мечом! Не то что стража – первый встречный остановит!

Дайру замер. Кончиками пальцев коснулся ошейника, о котором забыл впервые за сутки. Затем с проклятьем сорвал перевязь вместе с мечом и зашвырнул в угол. Надел куртку, затянул кожаным поясом с железной пряжкой.

– Готовы? Идем!

Нургидан двинулся к двери, даже не удивившись тому, что раб командует принцессой и Сыном Рода.

На крыльце Нитха задержалась.

– Знаю, откуда беда, – сказала она с глубокой убежденностью. – Помните ту шлюху? Наверняка учитель к ней идет! Нашел с кем спутаться, она же дрянь! У нас в Наррабане говорят: «Хочешь дружить со змеей – дружи, но палки из рук не выпускай!»

Мальчишки переглянулись. Затем Нургидан сердито отозвался:

– Не была б ты принцессой, сказал бы я, что ты ревнивая дура!

Девчушка вспыхнула, поправила колчан у бедра.

– Да? Ну и как хотите, раз не верите! Шляйтесь по городу, обнюхивайте все углы! А я найду эту стерву и дознаюсь...

Не договорив, Нитха побежала через двор. Из-за тяжелого арбалета, оттягивающего плечо, походка была неровной, ныряющей.

– Ну что с ней делать? – тревожно сказал Дайру. – Надо догнать, уговорить...

– Уговори летящую стрелу вернуться в колчан! – фыркнул Нургидан.

– Подожди-ка! Та красотка... она поет в «Пути по радуге», так? Но ведь ты знаешь, что это за место! Про него такое рассказывают...

– И я кое-что слышал, – кивнул Нургидан.

– Это что же выходит? Это куда ж мы с тобой отпустили заморскую принцессу – одну и на ночь глядя?

– Да уж, Рахсан-дэр спасибо скажет, – протянул Нургидан.

Мальчишки вновь переглянулись – на этот раз в полной растерянности.

21

– Зови своего дружка, да поживее!

– Ты... ранен?

– Шевелись! Дело срочное!

Женский силуэт метнулся в светлом проеме распахнутой двери и исчез. Урихо, опираясь на выломанный еще в лесу толстый сук, уселся на крыльцо и стал ждать.

Листва давно облетела с калины и бузины, голые ветви сиротливо зябли под вечерней легкой моросью. Из глубины дома доносились отголоски музыки, смех. На миг нестерпимо захотелось в тепло, к людям.

Урихо стиснул палку, настороженно озираясь. Ему нельзя было расслабляться. Он знал, что за ним идет враг, которого не обманешь и не собьешь со следа.

И не удивился, когда темная фигура возникла на гребне полуразрушенной стены, спрыгнула на землю и напролом сквозь кусты двинулась к крыльцу.

– В игорный дом подался? – весело спросил Шенги. – Захотелось погреметь костяшками? Не советую, сегодня не твой день удачи.

Урихо поднялся на ноги. Он был бледен, губы искусаны в кровь.

– Раньше надо было тебя кончать! – с темной ненавистью бросил он. – Летом, в лесу. А эти дурни твердили: «Опасно, Тагиарри догадается...»

– С тобой все ясно. А вот с твоими дурнями хотелось бы потолковать.

– Да? – оскалился Урихо. – А жареной луны тебе бы не хотелось?

– Все равно ведь их назовешь. Не мне, так Хранителю. Под пыткой.

– Под пыткой? Ну нет, на дыбу не пойду!

Урихо поднялся во весь рост, шагнул вперед, угрожающе вскинул над головой тяжелый сук. Но вдруг колени подломились, сук выпал из ослабевшей руки, и он лицом вниз рухнул к ногам врага.

Охотник нагнулся над Урихо, тронул шею там, где должна была биться жилка. Посмотрел на костяную рукоять ножа, торчащую из-под лопатки мертвеца. Перевел взгляд на стоявшего в стороне встревоженного Киджара.

– Что стряслось? – обеспокоенно спросил десятник. – Опять ты с этим пролазой не поладил? С чего он на тебя набросился?

– Он был ранен и безоружен, – негромко ответил Шенги. – Не надо было его убивать.

– Как – безоружен? – ахнул Киджар. – Я же сам видел... – Он вытянул голову, пригляделся. – Палка?! А мне показалось... У меня-то меча нет, в игорный дом с оружием не пускают. Только нож, с ним я не расстаюсь.

– Кстати, о ножах, – ровно сказал Шенги. – Парнишка-наррабанец сказал, что, когда был разгромлен их караван, у его отца пропал амулет: нож с костяной ручкой, а на ней рисунок – носорог. Позже в книге на картинке я увидел носорога и вспомнил, что такого зверя мне уже доводилось видеть. Киджар, где ты взял свой нож?

– Так это амулет? Какая досада, придется вернуть. Там и нашел, на дороге. Вещица не из ценных, решил себе оставить. А что тут такого?

– Значит, это ты со своим десятком был там, когда...

– Ну да, когда Клыкастая Жаба купцов растерзала.

– Какая у тебя, десятник, жизнь интересная! Как что случится – ты там оказываешься! Я недавно сообразил... Помнишь, в Грайанской Башне – она еще не была моей – нашли Охотника со свернутой шеей? Тагиарри мне рассказывал, что незадолго до этого мимо башни проходил Киджар, десятник городской стражи. Обратил внимание, как красиво лег снег – и никаких следов!

– Никак не пойму, о чем ты...

– Не прошел бы ты там, не залюбовался на ровный снежок – искали бы убийцу по всему городу. А так все понятно: зловещий мертвец убил Охотника! О Безликие, это наш-то призрак! Да он от моих ребятишек прячется, совсем они его задразнили.

– Не нравятся мне твои разговоры...

– И мне не нравятся твои, десятник! Когда пузыри-убийцы напали на купцов, опять-таки ты прибыл туда первым. Сам мне вчера рассказывал, как красиво они расправляют в небе щупальца – не то семь, не то восемь... Хотя даже мой лодырь Нургидан знает, что у пузырей только три щупальца. И зимой они не воспаряют в небеса, а еле-еле поднимаются над землей.

Десятник больше не спрашивал объяснений. С суровым и сосредоточенным лицом он отступил за порог, в коридор.

– Жаль, – выдохнул он. – Но все равно пришлось бы...

Охотнику снизу было видно, как Киджар протянул руку, не глядя сдвинул на стене какую-то дощечку и взял из открывшейся узкой ниши топорик на длинной рукояти.

– Маленькие тайны игорного дома! – воскликнул Шенги. – Ты, я вижу, знаешь их все! Только тебе бы сподручнее штырем от ширмы, верно?

Киджар вернулся на крыльцо, мягко спустился со ступенек.

– И об этом догадался? – спросил он, двумя руками держа перед собой топорик.

– Догадался, да не сразу, – огорченно ответил Охотник, подняв меч в защитной позиции «звездная ограда». – Убийца мог уйти только мимо стражника... или сам стражник убийца, я его сначала подозревал.

– Хислата? Этого теленка деревенского? – Киджар сделал резкий выпад, но лезвие, отведенное мечом, ушло в сторону. – Да ему и в голову не пришло, что его десятник может... Хэй!

И стремительно завращал перед собой топор. Длинная рукоять давала десятнику преимущество. Шенги отступил, хотя понимал, что противник норовит прижать его к стене, запутать в кустах.

– Верно. Ты говорил, что Хислат – новичок в страже. Но остальные... те, что летом с нами по лесу... они должны знать, в десятке такие секреты не утаишь.

Он отступил еще на шаг – Киджар был умелым бойцом.

– Я не хотел тебя убивать, – мрачно сказал десятник. – Предлагал взять в долю. Но Урихо, скотина тщеславная, метил на твое место. Надо было убить его и договориться с тобой.

– Думаешь, я согласился бы?

– А то нет? Если бы твоя девчушка у нас была.

– Нитха?! Так это ты велел ее похитить?

– Ага. Урихо целую пьесу придумал: великий Шенги спасает ученицу от разбойников, расправляется с шайкой, но погибает и сам. Но я все-таки надеялся, что мы с тобой сможем...

Он не договорил. Топор, сделав обманное движение и обойдя клинок, обрушился, грозя расколоть череп Охотника.

Но черная жесткая лапа ударила по древку под самым лезвием, отбив топор в сторону. Шенги рванулся вперед. Острие меча точно и аккуратно вошло в горло десятника. Тот упал, с хрипом покатился по земле.

Звуки предсмертной агонии заглушил пронзительный женский вскрик.

На крыльце стояла Черная Азалия. Распахнутый плащ открывал золотистое платье. Прекрасное лицо женщины было белым, словно выточенное из кости.

– Ты убил...

– Послушай... – начал было Шенги, шагнув к крыльцу.

– Замолчи! Да как ты посмел! Из всех моих любовников он был самым отважным, самым неутомимым, самым щедрым...

– Но я... мы...

– Что – «мы»? Я и не взглянула бы на тебя, если б он не просил закружить тебе голову! Ради него я бы на все... Многие хвалились, что осыплют меня золотом, но только он действительно... с ног до головы... монетами!

– Краденым золотом, милая...

– Молчи! Ты еще не понял, что живешь последние мгновения?

И Шенги, пораженный в самое сердце, увидел, как за плечами красавицы поднялась и начала сгущаться тень, принявшая очертания гигантской птицы.

Меч, только что сразивший Киджара, вновь взмыл в воздух... но тут Охотник почувствовал в правой лапе знакомую тягучую судорогу. Когти перехватили левое запястье и стиснули так, что ладонь разжалась, выронив оружие.

Шенги проклинал собственную беспомощность. Тело словно окаменело, правая рука держала левое запястье, ноги не могли сдвинуться с места. Он стоял, настигнутый чарами серого камня. Оставалось встретить гибель, не выклянчивая пощады.

Охотник с трудом поднял голову и заставил себя улыбнуться:

– Вот уж не думал, что моя смерть будет так хороша собой!

Женщина не ответила. Тень за ее плечами становилась все более отчетливой: большая круглая голова, изогнутый клюв, лунные глазищи...

И тут прозвучал боевой клич – гортанный, наррабанский. Над плечом Охотника свистнула стрела, навылет пробила горло женщины и засела в дверном косяке.

Красавица мягко осела на крыльцо и осталась лежать, словно груда тряпья. Грозная тень исчезла, а на груди у мертвой женщины завозился, шипя и щелкая клювом, злобный комок перьев.

Проклятые чары сковали Шенги, лишь глаза жили на побелевшем лице – огромные, полные страдания.

Сова распушила перья, готовясь взлететь.

В лунном свете легко сверкнул нож, выхваченный из-за голенища мягкого сапожка и детской рукой брошенный навстречу птице-демону. А вслед за ножом, подхватив и направив его в полете, ринулось черное наррабанское проклятие. Голос, выдохнувший в ночь это полное злобы слово, был совсем не детским: так ревнивая женщина швыряет оскорбление сопернице!

Нож уткнулся в груду перьев. Сова забилась на земле. Огромный желтый глаз подернулся мутной пленкой. Крыло последний раз дернулось и подломилось.

А Шенги ярко, до рези в глазах увидел серый камень – покосившись, он расселся пополам, по шершавому излому побежали крупные темные капли. Вокруг в ужасе метались жрецы в развевающихся балахонах. То одна, то другая черная фигура обрушивалась наземь грудой тряпья, из капюшона вылетала перепуганная птица и спешила скрыться в ветвях. Ночь наполнилась щелканьем клювов и паническим уханьем. Неразумные, ничего не помнящие лесные создания...

Видение отхлынуло. Чужая власть отпустила Шенги. Но Охотник подумал об этом вскользь. Не гибель Совиного Капища владела его мыслями. И даже то, что рядом остывало тело женщины, с которой он делил ложе, почему-то не волновало его. Единственное, что видел Шенги, – это личико Нитхи, на котором черная ненависть уступала место смятению и испугу. Самым важным сейчас было успокоить девочку.

– Я... убила ее, да?

– Это не женщина! Ты убила не человека! Не переживай, маленькая моя героиня!

– Она была Совиным Божеством? Она хотела тебя убить?

– Да.

Нитха потрясенно огляделась.

– Я... я всегда говорила, что она паскуда! – Голосок девочки вздрагивал, она явно не до конца понимала, что произошло.

– Где слов таких нахваталась... – с нарочитой строгостью начал учитель и вдруг замолчал.

Послышались голоса, на крыльцо вывалилось несколько мужчин. Одного взгляда Охотнику хватило, чтобы узнать тех, с кем все лето скитался по лесам.

– Беги отсюда! – строго приказал Шенги девочке. – Слышала, что я сказал?

Он не надеялся, что Нитха подчинится. Но, к удивлению учителя, девчонка спрыгнула со стены и, бросив арбалет, пустилась бежать через пустырь.

Вот и хорошо. А ему, Шенги, бежать нельзя. Надо задержать погоню, а то эти парни в два счета изловят малышку.

Стражники толпились на крыльце, ошалело разглядывая три мертвых тела. Только сейчас Шенги заметил, что у всех до единого – мечи! Это в игорном-то доме! Значит, не случайно вышли на задний двор! Кто позвал их? Хозяин? Или Черная Азалия – перед тем как выбежать на крыльцо и увидеть гибель любовника?

Не было ни вопросов, ни криков: «Хватай его, ребята!» Парни бросились вперед, словно повинуясь приказу мертвого десятника.

Но они нарвались не на купеческую охрану, которая, не ожидая худа от стражников, бывала застигнута врасплох. Охотник ринулся напролом, расшвыривая нападавших. На кого они посмели тявкать, эти одичавшие сторожевые псы, эти грабители на жалованье у казны, эти липовые Подгорные Твари? На Совиную Лапу? Да они за ним еще помотаются, высунув языки и клацая зубами! А когда ему надоест игра в догонялки, он их, как щенячий выводок, в один мешок засунет и в реке утопит!

Все это он разъяснял противникам громко и азартно, с веселой злостью парируя удары озверевших стражников и раз за разом вырываясь из смыкавшегося кольца.

И все же ему пришлось туго. Девять негодяев, понимающих, что они дерутся за свою жизнь и свободу, да в придачу десятый – примчавшийся на подмогу хозяин игорного дома. Он крутился за спинами дерущихся, держа наготове заряженный арбалет, но не стрелял – боялся зацепить своих.

Никто из игроков не вышел на крики и лязг клинков. «Путь по радуге» – место особенное, здесь может твориться что угодно. Главное – не лезть в чужие дела, даже если на заднем дворе затрубят наррабанские боевые слоны или заревут Клыкастые Жабы. Но если кто и выглянул бы... Шенги сейчас – преступник, убивший трех человек, в том числе десятника стражи и красавицу певицу, общую любимицу! Да его в клочья разорвут!

Орава стражников прижала Совиную Лапу к стене... ах, паршиво, не вывернуться, не уйти, да еще тот хомяк с арбалетом позади болтается... Стоп, а ведь над головой окно! Правда, закрыто ставнями, но если очень хочется жить...

Когти вонзились в дерево. Мощная лапа сдернула ставню с окна легко, словно платок с девичьей головки. Дубовая тяжелая доска пролетела над головами стражников и шмякнула по башке хозяина игорного дома. Ура! Те же минус арбалет!

Шенги с ловкостью циркового акробата взлетел на высокий подоконник. Могучим ударом отправил в полет самого шустрого из стражников, сунувшегося было следом, оглянулся и понял, что оказался на кухне.

Поваров при боевых действиях можно было в расчет не брать: попрятались по углам с привычным проворством. Не впервые драки, захлестывая игорный дом, выплескивались на кухню. Прислуга не собиралась мешать гостям развлекаться.

Над очагом булькала в котле похлебка, – судя по запаху, для рабов. Или для собак. Схватив тряпку, чтобы не обжечь левую руку, Шенги сорвал тяжелый котел с крюка, отволок к окну и опрокинул через подоконник. Помедлил, вслушиваясь в вопли стражников, столкнул за окно и котел.

Пока ошпаренные крысы считают ожоги, можно оторваться от погони. Эта дверь ведет в... Никуда не ведет, это чулан. А вот эта – черный ход наверх. На прощание запустим подносом в возникшую над подоконником голову – и по ступенькам!..

Судя по крикам, народу позади прибавилось. Должно быть, мерзавец хозяин очнулся и свистнул своим охранникам. Выше, выше... люк... чердак! Изумительно! Чердаки просто богами созданы, чтобы их оборонять. Что заперт – плевать! Не такие засовы с корнями выдирали! Хо-о-ороший рывок – и замок укувыркался по ступенькам. Теперь пусть кто-нибудь сунется следом! В люк больше одной морды сразу не пролезет, а ему, Шенги, будет очень, очень удобно плясать у них на головах!..

Ох, нет! Не так уж хорош для обороны этот просторный, заваленный всяким хламом чердак, потому как имеется окно. Скоро эти сволочи притащат лестницу и зажмут его с двух сторон. Надо завалить люк чем-нибудь увесистым. Да побыстрее, а то внизу уже топот и голоса...

Подхватив сломанную прялку, Шенги швырнул ее вниз, в люк. Послышался вскрик, погоня приостановилась. А Охотник углядел в куче старых вещей угол сундука. Расшвыряв какие-то вонючие тулупы, Шенги вытащил сундук на середину чердака, на крышку люка. Эх, легковата находка, еще бы чего-нибудь набросать...

Совиная Лапа обернулся к куче барахла и даже забыл о погоне.

Ничего себе хлам! Сверху и впрямь какое-то старье навалено, а под ним – рулоны узорчатой ткани. И большой мешок, распоротый по шву – в щель среди стружек посвечивало цветное стекло. И еще какие-то мешки, вьюки...

Не там ли камни из верховьев Тхрека, что привезли в Гурлиан Чегри и его отец?..

От раздумий Охотника отвлек шум: в чердачном окне показалась рожа. В два прыжка Шенги очутился у окна и от души врезал незваному гостю. Рожа исчезла.

Высунувшись из окна, Охотник увидел, что мерзавцы притащили две лестницы и вознамерились всерьез идти на приступ. Отбиться-то можно, но и снизу вовсю колотят в крышку люка, вот-вот сдвинут сундук.

Со двора послышались крики, одна из лестниц дернулась. Шенги заинтересованно перегнулся за окно и от потрясения чуть не скатился вниз по крыше.

Что они здесь делают, паршивые щенята?! Шенги согласен ставить на кон свою жизнь, но их-то годочки обрывать еще рано!

Но поди скажи это Нургидану, который лихо и вполне по-взрослому обороняет лестницу, давая Дайру возможность подняться! Растерявшиеся было стражники опомнились и набросились на мальчугана... ах, как он крутится, как вьется среди противников! Вот кому-то ударил головой в живот, вывернулся из-под скорчившегося от боли противника и, словно из-за щита, достал клинком другого врага...

Дайру оглянулся, помедлил на нижних ступеньках. Рядом возник здоровенный стражник, протянул руку. Шенги не успел вскрикнуть: мальчик взмахнул чем-то (палкой, что ли, в сумраке не разберешь) – и противник растянулся на земле.

Шенги протянул руку, втащил Дайру в окно и вновь высунулся на крышу – помочь взобраться Нургидану. Вдвоем они столкнули вниз лестницы.

Дайру тем временем огляделся, подошел к сундуку, сотрясающемуся от ударов в дно, и спокойно уселся на крышку. И правильно – ни к чему втроем у окна тесниться.

Атака захлебнулась. Стражники сгрудились внизу и принялись совещаться.

Дайру, не обращая внимания на доносящиеся с лестницы злые голоса, вертел в руках свой кожаный пояс с массивной пряжкой.

– Я и не знал, что это такая удобная штука! Махнешь в лоб – любой враг с копыт кувыркнется! А по виду просто пояс. Любой может надеть... и раб! Чем не иру-кхао?

Встав на сундуке на коленях, Дайру взмахнул ремнем и угодил себе по плечу.

– Потренироваться надо, – поморщился он. – А если пряжку еще тяжелее, да края заточить...

– Ну-ка, дай, – заинтересовался Нургидан. Несколько раз взмахнул ремнем и оценил: – Вещь! Слушай, а если по краю, вот здесь, насажать такие остренькие железные заклепочки – вроде для красоты, а полоснешь краем ремня...

– Подумаю, – кивнул Дайру, принимая назад свое сокровище. Шенги заметил, что угрюмая пришибленность мальчишки исчезла. Он держал в руках оружие!

Нургидан вернулся на свой пост у окна.

– Темнеет, – озабоченно сказал он. – Да, а что произошло? Из-за чего пожар-то?

Шенги начал рассказывать, как распутал тайну нападения на караваны, но брошенный за окно взгляд заставил его замолчать: какой-то мерзавец целился вверх из арбалета.

Учитель успел отшвырнуть Нургидана от окна и что-то тупо ткнуло его в грудь.

Сначала боли не было – только удивление и кровь на ладонях. Потом она пришла, резкая, тяжелая, глухо пульсирующая внутри, и тело мучительно содрогалось в такт этим ударам. Ноги подкосились, пришлось опереться на плечо оказавшегося рядом Нургидана.

– Не стой на виду... опасно... – с трудом выговорил он, и все стало далеким, отодвинулось в невообразимую глубину. Из этой черной глубины донесся голос Дайру: «Стрелу не вынимай!..»

Не было боли, не было времени, не было пространства – лишь черная вязкая мгла.

А потом все вернулось, и первой вернулась боль, вцепилась в грудь. Зачем его тормошат?

Неприятный острый запах прояснил сознание. Шенги попытался отодвинуть голову от стеклянного сосуда, который держал перед его носом седовласый человек.

«Лекарь, – подумал Совиная Лапа. – Керусай...» Почему-то ему было приятно, что он сумел вспомнить имя старика.

– Он будет жить? – тревожно спросил кто-то над плечом лекаря.

Тагиарри! Вот теперь Охотник вспомнил все.

– Нужно... рассказать... – Он попытался подняться на локте, но боль опрокинула его навзничь.

– Не ворочайся! – Тагиарри уселся рядом. Только теперь Охотник заметил, что лежит на широкой кровати под пышным розовым балдахином.

– Ты в игорном доме, – проследил Хранитель взгляд раненого. – В одной из комнат для здешних шлюшек. Керусай запретил тебя переносить. А рассказать – расскажешь, для того я и здесь. Твоя девчонка пробилась во дворец, всех перебаламутила: учителя убивают, везде измена, нужно срочно армию на помощь!.. Не была б она принцессой, ее б слушать не стали, а так – прорвалась ко мне и за рукав притащила сюда. Рассказывай, но покороче, а то лекарь на меня зверем смотрит.

Говорить было больно, слова выходили из горла с хрипом, но Шенги думал лишь о том, что ему могут не поверить, что Хранитель сейчас встанет и уйдет, оставив его здесь издыхать – опозоренного убийцу и лжеца.

Но Тагиарри слушал с мрачным лицом, низко склонившись над раненым, чтобы не упустить ни одного слова, а потом резко разогнулся и повелительно бросил кому-то:

– Весь десяток Киджара – в застенок!

Это и было самым главным, но Шенги продолжал бормотать о награбленных товарах на чердаке, о демоне, который больше не будет тревожить город. А потом бездонная мгла, на время выпустившая его из объятий, вновь спутала мысли, превратила речь в бред, наполнила глаза темнотой и милосердно погасила боль.

Часть вторая (296 год Железных Времен)

«Доброе море! – воскликнул Рыбак. – Глубина

Щедро наполнит живым серебром мои сети.

С берега парусу машет рукою жена,

В пенном прибое резвятся дельфинами дети...»

«Грозное море! – вскричала Вдова Моряка. —

Проклята будь ненасытная, злая пучина!

Хищные волны бросаются на берега,

Тщетно в прибое искала я мужа и сына!..»

С шумом катились на берег волна за волной,

К плачу и крикам людей равнодушны от века.

Зло и добро – не жемчужины в бездне морской.

Зло и добро – это дети души человека.

Шаунара Последняя Листва из Семейства Тиршилек

1

Весенний лес переливался, переплескивался за полуразрушенную стену крепости. Зелень буйной пеной вскипела меж бессильно глядящих в ясное небо сухих стеблей бурьяна, брызгами обметала заросли дикой малины и боярышника, укрыла молодыми побегами статуи, пятьсот лет назад рухнувшие с постаментов. Серый плащ засохшего плюща, всю зиму укутывавший древние башни, сменился нежно-зеленым. Веселые дожди доверху наполнили мраморную чашу давно умолкшего фонтана. Ветер дерзко плясал в листве, насмехаясь над руинами, из которых отступили люди, отдав их в добычу лесу.

Но было среди развалин крепости место, куда весна не посмела сунуть свой шустрый лисий нос. Впрочем, ни в одно время года лес не мог похвастать, что проник на окруженную шиповником площадку, выложенную гладкими, аккуратно подогнанными друг к другу плитами. Летние дожди обходили недобрую поляну стороной, осень не мела листвой по черному граниту, снега не прятали выбитую на нем звезду с восемью лучами, покрытую мелкими загадочными значками.

Сама Смерть пять веков осаждала колдовскую поляну, но ступить на нее не могла. Два стража неусыпно охраняли эти плиты – ненависть и жажда мести.

Над гранитом звучали голоса людей, страшная гибель которых давно стала достоянием историков. Голоса спорили, припоминали давние свары, издевались над полузабытыми промахами друг друга, обменивались упреками в постигшем их некогда поражении, дружно посылали проклятия былой соратнице, которая в свое время улизнула из обреченной крепости и теперь – бессмертная гадина! – наслаждалась одни-боги-знают-которой-по-счету жизнью.

Но чаще призрачные голоса умоляюще вопрошали: «Чуткий, ты что-нибудь слышишь? Чуткий, разыскал что-нибудь?»

Иногда им отвечало молчание. Иногда бесцветный голос, шуршащий подобно осенним листьям, повествовал о том, что происходило в разных концах земли. Призраки внимали рассказу о том, как течет жизнь в странах, возникших после их гибели. Это занимало их ненадолго, но не могло принести свободы, возвращения в Мир Людей.

А это и было заветной, яростной мечтой семи давно погибших магов.

Жизнь. Месть. Власть.

Зачем жить, кому мстить, что даст им власть, об этом призраки не задумывались. Такие мысли не помогли бы им удержаться на краю Бездны.

Порой в развалины крепости забредали люди: сбившиеся с дороги путники, ищущие убежища разбойники, охотники за древними сокровищами. Приходили, чтобы стать пленниками воли мертвых магов, но вскоре погибнуть, не принеся пользы своим призрачным господам.

Изредка чародеи, объединившись по двое, по трое, подчиняли себе пролетающую птицу и ее глазами глядели из-под облаков на раскинувшуюся внизу землю, тоскливо высматривая хоть что-нибудь, что помогло бы им вновь почувствовать силу в мышцах и удары сердца в груди. А внизу текла обычная жизнь, равнодушная к тому, что закончилось пять веков назад.

Но в этот день унылое «несуществование» семи призраков вдруг дало резкий крен. Словно повозка, со скрипом тащившаяся по привычной дороге, вывернулась из колеи и понеслась вниз по склону, лихо подпрыгивая на камнях и набирая опасную скорость.

– Я нашел Белесого, – прошелестело над поляной.

Голос был ровен и невыразителен, но в ответ взметнулся ураган восторга.

– Где... да где же?! В какой складке?

– Ага, вижу... точно! Спит, мерзавец!

– Наконец-то!..

– Ящера пустите, Ящера! Это его складка! Ящер, давай ты!..

– С-с-слышу! С-с-сейчас!

Над восьмилучевой звездой взвился столб света. В нем возникла тень чудовища. Огромный, в полтора человеческих роста ящер, посверкивая синеватой чешуей, вскинул голову, распахнул клыкастую пасть так, что видно стало багровое нёбо. Два красных глаза вспыхнули жаркими угольками, на лбу нетерпеливо засиял третий – огромный, изумрудно-зеленый. Из пасти вырвался раздвоенный язык, заметался перед плоским носом.

– С-с-сил недос-с-стает! – просипела жуткая пасть. – Вс-с-се вмес-с-сте!

– Да-да! – поспешно откликнулись голоса. – Конечно, сейчас! А ну, все разом!

И смолкли весенние птицы, перестали горланить в ветвях – почуяли, как растет над поляной незримая сила, вздымается волной, готовясь толчком пробиться сквозь Грань Миров.

* * *

Одна из прозрачных складок медленно несла сквозь клубок миров гору, окруженную странным лесом. Тонкие длинные деревья свились меж собой, словно какой-то великан, забавляясь, навязал из них узлов.

Тот, кто сумел бы протиснуться сквозь путаницу гладких стволов, выбрался бы к пещере, зияющей в склоне горы, к широким щербатым ступеням, явно созданным не ветром и не дождями.

Однажды по этим ступеням поднялся Подгорный Охотник, или, как гневно уточнил бы Шенги, пролаза. Шел настороженно, с мечом наготове, потому что самыми коварными и полными неожиданностей считал именно такие места, где потрудились чьи-то руки.

Но загадочная пещера, в которую шаг за шагом углублялся пролаза, вроде бы не сулила поганых сюрпризов. Ни тебе ловушек, ни опасных «подарочков» из прошлого... даже берлогу здесь никакая зверюга не устроила! Лишь извивались по стенам узоры, похожие на длиннохвостых ящериц: не то дерутся, не то играют, не то любовью занимаются.

Тишина и безмятежность беспокоили пролазу так, как не встревожило бы рычание из мрака. В самом деле, почему тут не приютились никакие твари? В здешних краях ураганы – ого! Деревья в узлы завязываются, друг за дружку держатся, чтоб из земли не выдернуло. Пещера просто напрашивается быть убежищем от сумасшедшего ветра! И – никого...

Шаг... еще шаг... И глазам открывается небольшой зал без единого окна. Из круглого колодца у дальней стены сеется тусклый свет.

Наверху завозилось что-то живое, захлопали крылья. Парень прижался к стене, глянул вверх. Ах, вот оно что! Пещера все-таки занята! Под потолком уютно устроилась колония спрутомышей. Завернулись в кожистые крылья и спят себе, только кончики когтистых щупальцев наружу торчат!

Отлегло от сердца. Спрутомыши – тварюги серьезные, но все лучше, чем неведомые напасти. Да и спят вроде бы крепко. Можно быстро оглядеться.

Давным-давно жил здесь кто-то крупный: из камня вырублено длинное ложе, рядом – массивный помост, который мог быть столом... если, конечно, пещера не была храмом, а помост – жертвенником.

Это ерунда, главное – добычей здесь и не пахнет. Обидно. Пора смываться, пока спрутомыши не проснулись и не обнаружили, что ужин подан.

Вот разве что рискнуть – заглянуть на прощание в колодец?

Парень бесшумно пересек пещеру, опустился на четвереньки, бросил взгляд вниз и поежился. В пещере вообще было холодно, но из круглого провала несло прямо-таки уртхавенской стужей.

Колодец был неглубоким. На дне в пелене света виднелось нечто большое, неподвижное, круглое... нет, кольцеобразное... серо-белесое, расплывчатое...

Вроде бы ничего страшного, но парня замутило. К растаким болотным демонам этот колодец с его тайнами!

Носок сапога задел что-то небольшое, плоское. Пролаза поднял обломок черной каменной плитки, отполированной до зеркального блеска. Взять, что ли? Покупатель найдется на любую ерунду, если расхвалишь товар как следует.

Эту мысль парень додумывал уже на выходе из пещеры. Наверх не смотрел, чтоб не потревожить хищников даже взглядом. Седой свет тихо струился вслед непрошеному гостю, спрутомыши сонно ворочались под потолком. Пещера насмешливо молчала, не раскрыв пришельцу ни одной из своих тайн.

А достаточно было поднять голову – и увидел бы свисающие с потолка цепи из блестящего металла. Цепи заканчивались крюками, которые с четырех сторон поддерживали черную каменную пластину, парящую над провалом. Уголок пластины был отколот – его-то и подобрал пролаза у края колодца.

Пластина, словно огромное зеркало, отражала дно провала. На черной грани можно было разглядеть свернувшуюся кольцом гигантскую толстую ящерицу с серо-белесой чешуей. Морда уткнулась в широкий хвост, лапы поджаты под брюхо. Три глаза под полупрозрачными веками походили на крупную цветную гальку. Тварь была неподвижна, но что ее сковало, сон или смерть, знали разве что спрутомыши, охранявшие ее покой...

Впрочем, ничего они не знали, тупые летучие создания! И не охраняли ничей покой, а плодились, жрали и спали в свое удовольствие, до прихода человека и после его ухода. И текло время, которое здесь никто не считал. А по меркам Мира Людей прошло четыре года.

Но настал день и под темным сводом прозвучал неслышный зов, пришедший извне... не со ступеней, ведущих в пещеру, не из-за леса спутанных деревьев, а из такой дали, что спрутомыши не могли охватить ее своими крохотными умишками. Был зов таким властным, что стая снялась с потолка пещеры, где отдыхала после удачной охоты, и трепещущим роем окружила черное зеркало. Распахнув перепончатые крылья, спрутомыши щупальцами обвили края зеркала и приподняли его, сняв с крючьев. Стая действовала слаженно и ловко.

– Уронят! – обеспокоился из ниоткуда старческий голос. – Тяжело им!

– Рядом гнездятся Слепые Тени, – откликнулся другой голос – звучный, женский. – Если Немое Дитя поможет, притащу парочку, а то и трех.

– С-с-славно! – одобрил кто-то незримый. – Тащ-щщи!

Спрутомыши не обращали на голоса ни малейшего внимания. Тяжело раскачиваясь, то поднимаясь к своду пещеры, то опускаясь до самого пола, черное зеркало в ореоле машущих крыльев начало медленный путь к выходу.

2

– Витудаг велел передать тебе письмо. А я со сборами замотался, забыл...

– Замучил ты меня этими письмами! – повела плечиком юная красавица.

– Я замучил?! – изумился Дайру. – Мое дело маленькое, раз хозяйский сын приказывает! – Он выразительно коснулся своего ошейника. – Думаешь, я ему скажу: «Молодой господин, совсем мы с тобой бедную принцессу заклевали, пусть передохнет...»

– Нет, но зачем мне это дурацкое письмо совать? Брось в воду, да и все!

– Не надо в воду, – лениво вмешался Нургидан, растянувшийся на песке. – Пусть почитает, скучно же! Пока отлива дождемся... – Приподняв голову, он с отвращением оглядел серую зыбь воды, из которой торчали голые верхушки каких-то неприятных кустов.

Нитха неохотно кивнула. Дайру с веселой готовностью потянул из-за голенища свиток.

– Ух ты! – оценил Нургидан солидного вида пергамент, сплошь покрытый мелким узором строчек. – И не лень было твоему Витудагу...

– Господин только диктовал, писал я... Кстати, там и стихи есть!

– На стихи перешел?! – ужаснулась Нитха. – У кого из великих стянул?

– Его творение, моя принцесса, собственное! Сейчас все глаза выплачешь!

– Жду не дождусь, – зло фыркнула Нитха.

Нургидан заинтересованно повернулся на бок, поднялся на локте.

– Читай, – приказал он, – а то девичье сердечко разорвется от волнения!

Дайру поднял пергамент на уровень глаз, скорчил идиотскую гримасу и начал читать – медленно, с запинкой, словно с трудом разбирая слова:

– «Несрав... ненной принцессе Нитхе... ясной госпоже... богоугоразд... благоугроб... багровоурод...» Ох, – ужаснулся он, запустив пятерню в растрепанные волосы, – чтой-то не то!

– «Багром угрохать»? – с надеждой подсказал Нургидан.

– Не, чего-то другое... – Дайру вновь скосил глаза в пергамент. – А... ага! Понял! «Богоравноурожденной», во!..

– Какие Витудаг выражения знает! – восхитился Нургидан.

– Это ты ему подсказал такое слово, белобрысый! – мстительно сощурилась Нитха. – Погоди, я тебе тоже что-нибудь устрою!

– Вовсе не я, – защищался Дайру, – это из старинной баллады! Там еще говорится...

– А у нас в Наррабане говорится: «Рот грайанца отличается от ворот тем, что ворота проще захлопнуть!..»

Шенги, сидевший неподалеку на песчаном пригорке, усмехнулся. Пусть повеселятся, отлив не скоро! Охотник, держа на коленях арбалет, поглядывал, не лезет ли из воды какая-нибудь хищная пакость, и краем уха слушал, как Дайру коверкает письмо своего молодого господина. Витудаг Ранний Путь, семнадцатилетний сын Бавидага, имел неосторожность по уши влюбиться в Нитху и тут же, разумеется, превратился в шута при трех нахальных подростках (о чем надменный, самоуверенный юнец и не догадывался).

Дайру, вновь нацепив маску придурковатого раба, с тупым усердием терзал очередную фразу:

– Благоукрыш... благоустраш... ой, виноват, ясная госпожа! Благоукрашенная добродетелями!

– И на кой ему эти завихрения? – добродушно удивился Нургидан. – Язык ломать... Нет чтоб попросту: красотка, ты мне нравишься, приходи вечерком на берег озера, где мостки и старый дуб...

– Хищник ты лесной, невоспитанный! – попенял ему Дайру. – Витудаг не дочке сапожника пишет, а принцессе!

– А что, все принцессы – набитые дуры? – с горечью спросила Нитха.

– Ну почему – все? – рассудительно ответил Дайру. – Про всех не скажу, не знаком... – Он заметил, как сверкнули глаза напарницы, и поспешил с дурацки напряженным видом вернуться к расшифровке письма: – Я... жду... при... козы... – Замолчал, похлопал белыми ресницами и плачуще возопил: – Коза-то откуда взялась? Я ж помню, не было ее! При какой такой... козы?..

– При наррабанской, – негромко подсказал Нургидан.

– Нету здесь такого! Еще «вай» затесалось! – Дайру поскреб в затылке и расплылся в ухмылке от уха до уха: – А! Понятно! «Я жду, приказывай!»

– Давай сразу стихи! – распорядилась Нитха. – Отлив уже, не успеем!

– Отлив? – встрепенулся Нургидан. – С чего ты взяла?

– А вон, видишь, ветка торчит, как рука с пятью пальцами? «Мизинец» еле был виден над водой – а теперь?

Шенги улыбнулся. Толковая девчушка. Наблюдательная.

– Успеем! – вернулся Нургидан к письму. – Там небось еще столько интересного!

– Вот когда этот придурок напишет любовное письмо тебе, – возразила Нитха, – можешь то письмо хоть к воротам прибить, чтоб прохожие читали. А это – мое! И я хочу услышать стихи!

Нургидан онемел, представив, как получает страстное послание от наглого Витудага. Во имя Безликих! Да он тогда самого Витудага к воротам прибьет!..

– Но тут и правда еще столько интересного! – Дайру говорил голосом няни, которая упрашивает своего питомца скушать еще ложечку кашки. – Например, где он сравнивает стройно-грациозные ножки юной госпожи с...

– Убью, – тихо, но твердо перебила его Нитха.

– Понял! – тут же откликнулся Дайру и выразительно продекламировал:

Словно блюдо – без пирожного, Словно жемчуг – без оправы, Я – с тоскою невозможною По тебе, души отрава!

Шенги даже забыл, что охрану несет, прикусил губу, глядя на потрясенную рожицу Нитхи. Круглые глаза, приоткрытый рот – лицо ребенка, который обнаружил, что мир состоит не только из игрушек и сластей.

– Слышь, а ведь тут не обошлось без белобрысого! – осенило Нургидана.

– Думаешь?.. – протянула Нитха, не сводя взгляда с честной, открытой физиономии Дайру.

– Что б вы понимали в поэзии! – вознегодовал верный слуга. – Да мой господин пишет лучше самого Джаши Странника! Выразительнее! А какое богатство образов! «Словно блюдо без пирожного» – чувствуете трагизм?.. Ээй, ты чего?! Положи палку, ненормальная! Держите ее, убьет ведь!..

Но Нургидан, не вставая, гибким движением подставил подножку удирающему в кусты приятелю.

Спохватившись, Шенги перевел взгляд на серую, чуть рябившую под ветром поверхность воды. За его спиной слышались пыхтение, неразборчивые восклицания и хруст ветвей. В кустах вершилась праведная месть.

– Уау! – взвыл наконец Дайру. – Сдаюсь, придурки! Пусти ухо, ты, души отрава!

Но напарники, навалившись на беднягу, катали его по песку до тех пор, пока он не сознался в подлоге:

– Ну ладно, ладно! У него было – «отрада»... Всего буковку подправил, чтоб рифма была получше! А шуму-то, шуму, будто я Кланы оскорбил!

Шенги внезапно вспомнил, каким был Дайру три года назад, когда пришлось ему по хозяйской воле надеть ошейник. Унылый, язвительно-злой, не ожидающий от жизни ничего хорошего и не желающий даже разговаривать с напарниками. А как быстро выправился! Уже через пару дней начал задирать Нургидана, поддразнивать Нитху, а главное – смеяться над самим собой. Сильный он. Внутренне сильный...

А уж как умеет использовать все к своей выгоде – даже завидно!

Взять хотя бы этого хлыща Витудага. Ведь как злобился на беглого раба! Как требовал, чтобы отец расторг соглашение с Охотником, вернул дерзкого мальчишку под хозяйскую плеть! А теперь – смотри-ка! – Дайру для Витудага любимый слуга, наперсник и советчик. Носит письма любимой девушке молодого господина, а заодно приглядывает, чтоб вокруг красавицы не крутились соперники. Ох, не приведи Безликие Витудагу узнать, какой балаган Дайру устраивает из его писем и секретных поручений!

Незаурядный парнишка этот Дайру. Правильно Шенги два года воевал из-за него с Главой Гильдии. Лауруш сначала и слышать не желал никаких доводов. Виданное ли дело – рабу носить знак Гильдии! Но после долгих уговоров слегка смягчился: привози, мол, свое сокровище, когда доведешь до ума. Посмотрим, что там у тебя такое выросло...

Тем временем за спиной у Шенги стихла потасовка. Недавние противники мирно уселись на берегу.

– А что ты все Кланы поминаешь? – поинтересовалась Нитха. – Это для тебя, похоже, верх злодейства – оскорбить их...

– Ну да, – убежденно отозвался Дайру. – А ты что, не слышала про Кланы? У тебя мать силуранка – неужели не рассказывала?

– Рассказывала. И наставники что-то такое бубнили. Это у вас вроде бы высшая знать, да? В Грайане, Силуране, еще где-то...

– Верно.

– Ах, вот ты как! С наррабанской принцессой шутишь дурацкие шуточки и глазом не моргнешь, а как про Кланы кто упомянет, так у тебя сразу такая физиономия... ну, будто ты в храме – вот-вот молиться начнешь.

– В храм-то рабам нельзя, – легко уточнил Дайру. – Но вообще ты права. Кланы – часть нашей религии.

И с удовольствием начал рассказывать о Двенадцати Великих Магах.

Хотя Шенги и Нургидан уже слышали эту легенду, они подпали под обаяние хрипловатого, взволнованно подрагивающего голоса, который повествовал об Огненных Временах, когда не было еще великих государств Грайан и Силуран, а была пригоршня мелких королевств, ведущих меж собой изнурительную, затяжную войну. И в этой кровавой сумятице двенадцать наемников из разбитой армии, спасаясь от погони, набрели в горах на источник, вода которого была необычной по цвету и запаху. Но измученные, изнемогающие от жажды воины рискнули припасть к таинственному роднику.

Запрокинув голову, Дайру нараспев цитировал летопись:

– «И пили они воду, все двенадцать, и объял их сон, и дважды всходила над ними луна, и дважды – солнце, а они все спали, и не было на земле сна, подобного этому, и не будет впредь без воли Безымянных богов...»

Подперев кулачком щеку, Нитха завороженно слушала о том, как во сне один воин увидел себя драконом, другой – свирепым волком, третий – могучим вепрем, четвертый – грозным медведем, пятый – когтистой рысью. Узнали счастье полета те, кто был во сне орлом, соколом, лебедем, вороном, альбатросом. Тайны морской пучины открылись для ставших спрутом и акулой...

Шенги глядел на подрагивающие под легким ветром мокрые черные кусты. Вода отступила уже далеко, скоро можно будет продолжить путь. И хорошо, а то детвора совсем бдительность потеряла.

– Пробудившись, они поняли, что боги одарили их магическими талантами, – благоговейно продолжал Дайру. – У каждого был особый дар: кто умел становиться невидимым, кто летал под небесами, кто голосом наводил панику на неприятельские войска... иной возжигал взглядом огонь, иной по желанию менял облик... И все со временем научились создавать волшебные предметы, переливая в них свою силу...

– И основали двенадцать Кланов, – встряла Нитха, которой мать кое-что рассказывала о своей родине. – Каждый Клан взял имя животного... ну, которое во сне... или птицы...

– Гостил у отца в замке один из Орлов, – с напускным равнодушием вставил Нургидан. – Ну и никакой не чародей. Только задается очень.

– Даже больше тебя задается?! – картинно изумился Дайру. – А что не чародей – так не каждому потомку Двенадцати судьба дала стать магом. Но в крови любого из них живет благословение Безликих, которое может возродиться в детях, внуках или правнуках. Поэтому мы чтим Кланы. А кто посмеет обманно назваться Сыном Клана или надеть одежду с изображением священных животных, тому – смерть без погребального костра!

Последняя фраза, произнесенная страшным голосом, не произвела на Нитху особого впечатления: в Наррабане огненное погребение не считалось ключом к вечной жизни в грядущих поколениях. Она хмыкнула:

– Смерть – за тряпку?

– Не за тряпку! – возмутился Дайру. – За оскорбление святыни! На детях Клана – милостивый взор богов! Ни деньги, ни воля короля не могут ввести в Клан... скажем, Сына Рода! – Дайру метнул быстрый взгляд на Нургидана.

Тот обиженно нахмурился:

– А вот я слышал, были случаи... – Он запнулся, припоминая.

Дайру судорожно вздохнул и сказал негромко, как о чем-то дорогом, сокровенном:

– Да... За тысячу лет – два случая. Клан Дракона за неслыханные подвиги усыновил воина-героя. Он принял имя Лаогран Полночный Гром, стал королем и объединил восемь королевств в государство Великий Грайан! Попробуйте только сказать, что это не была воля Безликих!.. А второй случай был совсем недавно, лет шесть...

– Тихо! – напряженным голосом перебил его учитель.

Трое подростков оглянулись и растянулись на песке, замерли.

Над островком, мерно ударяя по воздуху кожистыми широкими крыльями, парил огромный черный дракон.

* * *

Сшивая воедино два мира, незримой нитью дрожала от напряжения общая воля семи призраков. От нее расходились волны черной силы, давая о себе знать в самых неожиданных точках миров, калеча, искажая реальность.

В одной из складок в неглубоком болотце мирно щипали широкие листья водяных растений длинноногие существа, похожие на цапель, с кроличьими мордочками и огромными кроткими глазами. Внезапно стайка встрепенулась, бросилась наутек, резво переставляя длинные ноги. Но было поздно: вода вокруг изменила цвет, из мутно-зеленой стала бурой – и зверушки начали падать, дергаясь в предсмертных конвульсиях.

Через две складки от них по бурой пустыне понеслись небывалой силы вихри, выдирая из земли колючие упрямые кусты, подхватывая и кружа мелких тварей в кольчатых панцирях.

В Силуране землетрясение разорвало скалистый берег Тагизарны и великая река образовала новый рукав, спрямив извилину русла.

Уже на излете колдовская сила задела крылом Уртхавен, где серые упругие волны обдавали пеной покрытые вечной ледяной броней гранитные берега.

Громадный айсберг, давно вмерзший в берег, содрогнулся, расселся; трещина зазмеилась по заснеженному боку, отделяя большой пласт. Льдина мягко съехала в воду. Волны приняли ее, подхватили, начали подбрасывать. Окажись в этих неприветливых местах человек, заметил бы странную вещь: волны отшвыривали льдину все дальше и дальше от берега, пока ее не подхватило течение и не поволокло со скоростью просто невероятной.

Льдина, покачиваясь, обогнула скалистый мыс и поплыла на юг. А когда из-за туч показалось солнце и уронило лучи на серый «кораблик», сквозь ледяную корку смутно засветилось что-то переливчатое, перламутрово-радужное...

* * *

– Не двигаться! – негромко приказал Шенги.

Ученики вжались в песок. Они знали, что у драконов скверное зрение.

Чудовище, покачиваясь на распахнутых крыльях, плавно снижалось. Голова с высоким гребнем чутко поворачивалась на гибкой шее. Лапы, поджатые к животу, в любой момент готовы были рвануться вперед, впиться в добычу...

Нургидан подвинул руку к эфесу меча. Шенги, не выпускавший арбалета, прикидывал, куда всадить стрелу – в глаз или в пасть. Дайру скосил глаза на мокрые кусты: сошла ли вода, есть ли путь для отступления? А Нитха глядела распахнутыми глазами на дракона, и на лице ее ужас был смешан с восторгом.

Внезапно крылья дракона дрогнули, красивая линия снижения сбилась, и люди увидели, что гигантский хищник, сделав разворот, стал набирать высоту. Дракон, властелин Подгорного Мира, бежал – но от кого?!

Ответ пришел и наполнил сердца людей смятением. Над водой в сторону островка двигалось черное пятно, бесформенное, дрожащее, с зыбкими, трепещущими краями...

С губ Шенги сорвалось ругательство. Лучше хищник, чем опасная загадка. Дракон тоже так думает. Вон как удирает! Умен, скотина!

Черное пятно приблизилось, можно разглядеть копошащихся по краям Тварей. Спрутомыши! Что они волокут? Камень какой-то? Штуковина тяжелая, вот-вот в воду уронят... Вокруг – зловещее облако: спрутомыши, не сумевшие зацепиться щупальцами за камень, эскортом сопровождают «носильщиков».

– Скоро над островом окажутся, – озабоченно шепнул Шенги.

– Они к нам летят? – пискнула Нитха.

– К нам, – огрызнулся Нургидан, – каменюку тебе на голову шмякнуть!

– А почему днем? – удивился Дайру. – Ночные же Твари!

Но спрутомыши, похоже, и днем чувствовали себя бодро. Они летели по прямой, и островок был у них как раз на пути. Заметив людей, стая «эскорта» заверещала и, обогнав «носильщиков», ринулась на остров.

– Десятка два! – азартно выдохнул Нургидан.

– Отходим! – скомандовал Охотник. – Нургидан, кому сказано?! Опять в герои лезешь? Учу тебя, учу...

Дайру брел по пояс в воде осторожно, не давая отливу свалить себя. Нитха мелкими шагами следовала за ним. Спрутомыши носились над головами, хлопали крыльями по воде и вновь взмывали вверх так близко, что можно было разглядеть меж бурых перепонок толстый кожистый мешок и длинные щупальца с крючковатыми когтями вместо присосок.

Нургидан, оскалясь, вскинул меч.

– Не спеши, – остерег его Шенги. – Ложная атака.

Все трое знали обычную тактику спрутомышей. Крылатые хищники делали несколько пробных заходов, оценивая врага... все ближе, ближе... затем шли в ход когти – резко, с налета, царапая противника. И наконец – слаженная, дружная, беспощадная атака! По пять-шесть Тварей набрасываются на жертву, оплетают щупальцами, терзают когтями...

Главное – не бежать! Хотя как тут побежишь, по пояс в воде...

Нитха вскрикнула: мерзкий бурый мешок метнулся прямо перед ее лицом. Еще две Твари захлопали крыльями над головой Дайру. Парнишка оступился, упал, забарахтался в воде. Нургидан левой рукой подцепил его за шиворот, рванул вверх, толкнул в сторону берега и, обернувшись, клинком встретил хищников. Одна спрутомышь забилась на мелководье с перерубленным крылом, другая, вереща, шарахнулась прочь.

Шлепая по прибрежному илу и цепляясь за нависшие над водой ветви, Дайру выбрался на сушу, потянулся к Нитхе, чтобы помочь ей, и вдруг завопил:

– Учитель! Слева, сверху!..

Шенги, который орудовал клинком и когтистой лапой, держа хищников на почтительном расстоянии, чуть повернул голову влево и понял, что продолжается вылазка ночных Тварей в белый день. Откуда взялась эта мерзость? Из соседней складки? Три белесые Твари с гибкими длинными хвостами били крыльями по воздуху, рывками приближаясь к стае спрутомышей, вытянув продолговатые морды в сторону черного камня.

Шенги дважды хранила судьба при встречах с этими отвратительными созданиями Подгорного Мира. И он знал, что опасны не морды без глаз и рта, а хвосты с крюком на конце, способные одним ударом пробить тело человека.

А Дайру видел чудищ впервые. Но узнал сразу, не колеблясь:

– Слепые Тени!

Две Твари поравнялись с роем спрутомышей, поддели черную плиту крюками на хвостах. От ударов сильных крыльев камень поднялся над водой. Спрутомыши, не обращая внимания на неожиданных помощников, продолжали хлопотать вокруг своей ноши.

Третья Тварь взмыла под облака и, сложив крылья, спикировала на людей. Это вам не спрутомышь, обходится без ложных атак! И на пути у нее...

– Нит-ха-а-а! – отчаянно закричал Охотник.

Девочка бросилась в сторону, споткнулась, упала, поползла прочь...

Знал Шенги, что меч не берет скользкую, словно намыленную шкуру! И все же рванулся вперед – всем телом, как кот на мышь, – и ударил клинком. А когда сталь, не причинив врагу вреда, скользнула по гибкому хвосту, Шенги отчаянно вцепился в этот хвост когтистой левой лапой!

Гадина дернулась, изумленная наглостью человека. Грозный хвост взвился, как бич. Охотник отлетел в сторону и с силой грохнулся оземь. Но атака летучей Твари была сбита, и Слепая Тень начала набирать высоту, чтобы вновь ринуться на жертву.

Шенги попытался подняться. Как болит плечо! Отдача от удара вырвала из руки меч. Ребята пытаются укрыться в кустах, спрутомыши вьются над ними...

Пронзительный вскрик Нургидана:

– Учитель! Врата!

Врата? Это может быть спасением. Даже если хищники устремятся за ними, их наверняка разметает по складкам.

– Все туда! Скорее!

Сделал шаг – и боль чуть не свалила наземь. Нургидан и Дайру подхватили с двух сторон, помогли идти.

Что за Врата? Куда ведут? Неважно, там разберемся! А проклятые мыши бьют крыльями по лицу, рвут когтями кожу. Наконец вокруг серый туман перехода... или это от боли застит глаза? А дальше темнота – пещера, что ли?

И – резкий, яркий свет летнего полдня! Буйные заросли дикой смородины, густая трава, где-то внизу журчит ручей – наверное, слева обрыв...

Но спрутомыши тоже хлынули через Порог! Да, их стало меньше, но хватит для основательной драки. И остервенели, ничего не соображают.

Выдернув локоть из заботливой руки Дайру, Шенги вскинул лапу, сомкнул когти. Что-то живое, упругое противно затрепыхалось в стиснутой пятерне. Шенги с отвращением разжал когти, отбросил на землю бьющийся в предсмертных судорогах комок. Еще одна мышь с налета ударила в лицо. Охотник шагнул назад, оступился, упал на спину. То, что он увидел над головой, заставило охнуть от лютого, предсмертного отчаяния. Слепая Тень тоже прорвалась вслед за людьми сквозь Грань Миров! Белесая живая стрела успела набрать высоту и теперь беспощадно падала на добычу.

Все... надежды нет... конец...

Шенги не успел понять, откуда он взялся – этот воин в коричневом плаще, вставший над ним и заслонивший его от смерти. Меч незнакомца спокойно взмыл навстречу летящему с небес чудовищу. Охотник хотел остеречь своего спасителя, крикнуть, что меч не возьмет эту Тварь. Но было поздно! Сверкающая полоса стали встретилась с занесенным для удара белесым хвостом и чисто, красиво разрубила его!

Искалеченный хищник дернулся, потерял высоту, и клинок достал его, провел на светлом брюхе резкую полосу. Слепая Тень рухнула наземь, беспомощно запрыгала в кустах и сорвалась куда-то вниз.

Невероятно! Немыслимо! Да что за меч такой у этого воина?!

Шенги с трудом сел и увидел захватывающее зрелище.

Спрутомыши, поняв, кто здесь самый опасный противник, оставили в покое сбитых с ног ребятишек и всей стаей навалились на человека с мечом.

Шенги мог поклясться, что воин не коснулся пряжки у горла – плащ сам сорвался с его плеч и упал, накрыв двух спрутомышей. Остальные мельтешили вокруг, норовя вцепиться в лицо. Но как ни быстро порхали злобные Твари, меч двигался еще стремительнее, кромсая крылья и щупальца, усеивая траву ошметками бурой кожи. Клинок жил, клинок пел, клинок смеялся над врагами!

Нургидан первым вскочил на ноги, кинулся на помощь нежданному союзнику, но опоздал. Воздух уже очистился от кровопийц. Ветерок разгонял резкий запах, который источали останки спрутомышей.

Воин нагнулся к плащу, под которым что-то трепыхалось, поднял его и одним движением разрубил двух последних тварей. Бережно отряхнул плащ. Нургидану послышалось, будто незнакомец шепнул: «Спасибо, Заплатка!» Затем сорвал пучок травы и, вытирая клинок, обернулся к спасенным людям. Окинул быстрым взглядом троих подростков и мужчину, тяжело встающего на ноги, красиво отправил меч в ножны и обратился к старшему из потрепанной компании:

– Подгорные Охотники, верно? Вей-о! Ну и досталось же вам!

– Досталось бы крепче, если бы не помощь, – хрипло отозвался Шенги, который успел оглядеть свой маленький отряд и убедиться, что все живы и более-менее целы. – Да, мы Подгорные Охотники. Из Гурлиана. Не соизволит ли господин сказать, куда мы попали?

Незнакомец засмеялся, тряхнул густыми каштановыми волосами.

– Из Озерного королевства? Далеко вас занесло! Это Грайан, Лунные горы... Но до чего лихо вы из Врат выкатились – как бобы из драного мешка!

– Из Врат? – вскинулся Шенги. – Так мой господин... – он бросил взгляд на правое запястье грайанца, не обнаружил знакомого браслета, но, сделав над собой усилие, закончил вежливо: – ...тоже Подгорный Охотник?

Все-таки своего спасителя пролазой не назовешь!

Грайанец приподнял изогнутую бровь:

– Кто? Я? Ну нет! Разок за Гранью побывал – и хватит! Я друга провожал до Врат. Случайно не видели, там дракон не пролетал? Черненький такой...

Шенги ошарашенно кивнул.

– Пра-авильно! – просиял воин. – Его зовут Эрвар. Он у меня гостил... собственно, не у меня. Прилетал в Джангаш к королю Тореолу и светлой королеве Фаури. А потом не поленился, сделал крюк – навестил меня. По небу границы не проложены, дракону без разницы, где Грайан, где Силуран.

Да что за человек повстречался Шенги и его ребятам? Говорит, что не Охотник, а несет невероятную чушь и глазом не моргнет! Лапу Шенги явно заметил, но ни одного вопроса!

– Сейчас он к себе вернулся, – продолжал грайанец, – я его проводил. Во-первых, оказал гостю уважение, а во-вторых, убедился, что он действительно улетел. Дракон есть дракон, а я за эти места в ответе... Ох, я не представился: Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла.

Шенги услышал короткий стон и бросил взгляд на Дайру. Мальчишка оцепенел, прижав ладони к груди, и вид имел такой восторженный, словно в траву перед ним опустилась радуга мостом на небеса!

– Я Хранитель крепости Найлигрим, – приветливо продолжил их новый знакомый, – и буду рад видеть вас своими гостями. Пойдемте, покажу дорогу.

Поправив на плечах плащ, Ралидж зашагал по узкой тропке меж кустов.

Шенги еще раз окинул взглядом свою маленькую армию:

– Привести себя в порядок! Не в болоте на кочке ужинаем – за столом у Хранителя! Нитха, вытри лицо, в грязи вся по уши! Нургидан, покажись... ну и потрепали тебя!

– Им хуже досталось! – самолюбиво огрызнулся подросток.

– Ладно, знаем, ты у нас великий герой...

Нитха подошла к Нургидану, наклонила голову:

– Глянь, что у меня сзади на шее?

Мальчишка осмотрел царапину на смуглой шейке и трагически произнес:

– Надо известить Рахсан-дэра, пусть пишет в Нарра-до: с такими ранами не живут!

Учитель неодобрительно посмотрел на шутника и обернулся к Дайру:

– Ладно, пойдем... Э-эй, слышишь меня?.. Да что с тобой, сынок?

– Вы не понимаете! – зашипел Дайру, потерявший от волнения голос. – Это же он!.. Ралидж!.. Тот самый!..

– Что шипишь, как змея под каблуком? – фыркнул Нургидан. – Ралидж, он так и назвался... а что? У тебя такой вид, будто из кустов король выбрел!

– Подумаешь, король! – отмахнулся Дайру. – Королей много. А таких, как он, за тысячу лет только двое!

– Подожди-подожди, – припомнила Нитха, – ты вроде рассказывал...

– Правильно! Лаогран Полночный Гром, и он... Да бродячие сказители по всему Грайану!.. Он шесть лет назад... он был беглым рабом и разбойником, а таких подвигов насовершал! Вы бы послушали, какие о нем баллады... Клан Сокола его усыновил – немыслимое дело! И в Подгорном Мире он... – Дайру начал задыхаться от волнения.

Нургидан взял приятеля за плечи и встряхнул так, что у того зубы лязгнули:

– А ну, очнись!

Дайру усилием воли взял себя в руки и виновато обернулся к Шенги:

– Не сердись, учитель! Просто я всегда мечтал хоть краем глаза... хоть издали... Он же Подгорных Людоедов в клочья рубил, со злым колдуном у Дымной проруби бился... королю Джангилару помог бежать из силуранской крепости... в Полуночной деревне был, и его там не сожра... Ох, прости, Нургидан!

– Э-эй, гости! – весело донеслось снизу по склону. – Что вы там застряли, как наемники в винном погребе? Охотник, подгони свою мелкую команду, а то и к вечеру до крепости не доберемся!

3

Супруга Хранителя, высокородная Арлина Золотой Цветок, не могла найти себе места от волнения. Все валилось у госпожи из рук, она загоняла слуг противоречивыми приказами.

Причиной смятения был не Подгорный Охотник с учениками. Гость, конечно, желанный: можно купить диковинные товары и послушать невероятные истории. И все же Охотник, даже знаменитый, не такая важная особа, чтобы из-за него хлопотала Дочь Клана Волка. Всего-то и надо было – снабдить потрепанных в схватке гостей чистой одеждой и предложить им перед ужином посетить баню (правда, те, как истинные гурлианцы, от общей бани отказались и по очереди помылись в закутке меж сараями).

И не в том дело, что среди учеников Охотника оказалась пятнадцатилетняя девочка. Супруга Хранителя взяла чумазую, исцарапанную девчушку под свое крылышко, но все же ее появление не взволновало, а возмутило женщину: что же за родители такие – позволяют малышке шляться по Подгорному Миру!

Настоящее потрясение пришло, когда муж шепнул ей, кто они, эти нерадивые родители бедной крошки... Принцесса, настоящая принцесса в гостях у Арлины!

Супруга Хранителя понимала, что нынешний день не будет забыт до тех пор, пока крепость не будет разрушена (да не допустят такого Безликие!). И раз Арлине выпало принимать высокую гостью, она в пыль разобьется, а не опозорит крепость и Клан перед знатной наррабанкой! Не важно, что девчушка просила лишь кувшин горячей воды, чистую рубаху и немного настойки черной лапчатки – промыть царапины.

Рубаху? Да Арлина лучшее платье не пожалела, отдала на растерзание рабыням, которые кинулись подгонять наряд по фигурке барышни. Доверенная служанка Иголочка расплела и вымыла косу девочки и теперь сооружала красивую прическу, добродушно ворча, что вот это волосы как волосы, мягкие да послушные, не то что черная грива супруги Хранителя, вечно норовящая разлететься во все стороны...

Оставив принцессу в надежных руках, Арлина побежала в полуподвальную кухню – лично проверить, как идет подготовка к ужину (чем смертельно обидела главного повара, который имел четкое представление о том, как надо потчевать высокопоставленных гостей).

Захолустная крепость – мирная, сонная – очнулась, протерла глаза и засуетилась. Вот это жизнь! Каждый день бы так!

* * *

За столами в просторной трапезной не было свободного места. Любопытство пощипывало души пирующих: и Подгорные Охотники нагрянули, и дочь правителя Наррабана соизволила пожаловать! (О том, кто такая Нитха, уже знала даже глухая рабыня на скотном дворе: сплетни порхали по крепости, словно стрижи.)

Перешептывание женщин, блеск ребячьих глазенок, напускная сдержанность мужчин – как знакомо все это было Шенги! Он сидел почти у двери, но скромное место для незнатного гостя стало центром внимания. Охотник привык к назойливым взглядам – это было частью его ремесла! – и даже находил в них удовольствие.

А Нургидана любопытные взгляды слегка раздражали. Но юный Сын Рода скрывал недовольство и держался спокойно, с достоинством.

Дайру не было с ними: из-за ошейника парнишку, разумеется, отправили ужинать с прислугой. Впрочем, Шенги знал, что ученик из-за этого аппетита не потеряет. Сидит небось на кухне, стол уставлен всем самым лакомым, что сумели промыслить повара, а вокруг – толпа челяди с разинутыми ртами. А Дайру плетет им какую-нибудь небылицу, как и положено Подгорному Охотнику. То есть делает то, чем и сам Шенги займется, – вот только дождется появления супруги Хранителя, без нее пир начать нельзя.

Вот и госпожа – высокая, стройная, черноволосая. А кто это идет за ней следом? Для дочери слишком взрослая – наверное, младшая сестра...

И тут сердце Шенги колоколом грянуло в груди, трапезная подернулась сизым туманом, словно при переходе за Грань. Потому что юная красавица обернулась, с тонкого смуглого лица полыхнули черные наррабанские очи, знакомые и незнакомые. Вспыхнули и скромно опустились. Девушка прошла через трапезную, заняла место рядом с женой Хранителя.

Во имя Безликих, что в этой крепости сделали с его ученицей? Подменили? Неужели это малышка Нитха, озорная заморская обезьянка?

Что за платье на ней? Очень, очень красиво. На плече – бабочка из шелка, при каждом движении девочки шевелит крылышками, как живая. Расшитый серебром корсаж облегает смуглую грудь... ох, да у девчонки вполне взрослая фигурка!

В смятении Шенги не замечал тишины в трапезной – все ели молча, ожидая, пока Хранитель начнет застольную беседу. Охотник рылся в памяти: вот Нитха, веселая и чумазая, стоит на коленях возле очага и чистит котел... Вот она зло и огорченно отступает, с трудом отводя удары деревянного меча Нургидана (этому зверенышу что тренировка, что драка – без разницы)... Вот она, легкая и неслышная, скользит меж стволов чужого, опасного леса – веточкой не хрустнет, умница, Охотница... Волосы закручены в узел и повязаны платком. Давно мечтает их обрезать, но Рахсан-дэр при одном намеке на это звереет и угрожает чуть ли не высадкой наррабанских войск в Гурлиане.

Теперь эти волосы, перевитые яркими лентами, уложены по плечам сложным узором. Головой не мотнуть, а то всю эту красоту растреплешь. То-то сидит тихая, скромная... очаровательная, как цветок из волшебного сада!

О Безымянные! Разве не Шенги с отцовской гордостью говаривал, что когда-нибудь малышка превратится в настоящую красавицу? Ну и где были твои глаза, старый ты дурак? Все, превратилась уже, некуда дальше хорошеть! И эта юная женственность, эта победная красота еще утром с визгом гонялась по островку за улепетывающим Дайру – ну, когда читали письмо Витудага...

Вспомнилось это имя, и во рту стало горько. Шенги невольно опустил взгляд на блюдо: что он, собственно, ест? Ничего особенного, мясо как мясо. А Витудаг – идиот и сволочь. Надо с ним и с его папашей очень, очень запоминающуюся беседу провести...

Почему все на него уставились? Ах да, Хранитель произнес несколько теплых слов, и теперь все ждут, когда Охотник удостоит публику рассказом.

– Я и мои ученики благодарны за гостеприимство. Оно особенно ценно для нас после заварушки, в которую мы угодили. Сами виноваты: хотели добраться до Лукавой долины, а ведь оттуда еще никто не возвращался.

– Был один, – вставил Нургидан, глядя куда-то вдоль длинного стола, – но помер через день после возвращения.

– Не встревай! – одернул его учитель. – Что про него упоминать – не в себе был, трясся, бредил, ничего толком не рассказал... Ну, решили мы побывать в той долине. Маленькая такая, затеряна меж гор, попасть туда можно или по воздуху, или сквозь скалы, подземными трещинами. Один чародей шесть веков назад записал в своей колдовской книге, что в Лукавой долине время течет из конца в начало. И быстро. Если туда попадет семидесятилетний старик, то через день ему будет шестьдесят пять, через два – шестьдесят... и дальше, до младенца. Но не это влекло меня в Лукавую долину. Таит она сокровища куда более заманчивые. Та же чародейская книга гласит, что...

«Рахсан-дэр! – злорадно думал тем временем Шенги. – Не сам скандалить пойду, а Рахсан-дэра на эту семейку напущу! Пусть про оскорбление престола покричит, боевыми слонами попугает, наррабанские пытки разрисует! Будет гаденышу блюдо без пирожного!»

Эти мысли не мешали языку выплетать вязь знакомой сказки. Время от времени Шенги даже ввертывал новые подробности, настолько лихие, что сам удивлялся своей наглости. Нургидан помогал рассказчику, влезая с подробностями, а Шенги его для вида одергивал.

– Да нет же, учитель, у чешуйчатой рыси когти были длиной не с лук, а с целую лодку!

– Помолчи, молокосос! Я сказал – с лук, значит, с лук! Я лишнего прибавлять не привык, и ты не учись привирать. Подгорный Охотник всегда должен говорить только чистую правду... Так вот, рысь прыгнула на нас из мрака, и если бы не факелы...

Нитха, которая обычно с веселым азартом встревала в рассказ и подыгрывала учителю, сегодня почти не поднимала взгляда от стола и только время от времени изящно подносила к губам бокал с вином или куриную ножку. Лишь раз, когда толстая добродушная сотничья жена воскликнула: «Да как можно девочку на такое жуткое дело брать!» – Нитха обернулась и ответила негромким нежным голоском, в котором звенело огорчение:

– А меня и не взяли, почтенная! Нас с Дайру учитель оставил у подземного озера – отход прикрывать, чтобы водяные духи следом не пошли. А они и не пробовали следом идти, только головы над водой поднимали.

А Шенги вздрогнул: неужели у нее изменился даже голос?

Рассказ близился к трагическому отступлению из заветной долины под натиском свирепых спрутомышей и беспощадных Слепых Теней. Разумеется, Шенги не пожалел сверкающих красок на описание подвига доблестного Сына Клана, который пришел на помощь Подгорному Охотнику и его ученикам.

– Клинок вспыхивал, гас и таял в мерцании. Спрутомыши рассыпались крошевом. Тут с неба ринулась Слепая Тень, а известно, что меч не может пробить ее шкуру! И я был потрясен, ибо у господина оказалось оружие, достойное такого героя, как Сокол...

Охотник на миг прервался, чтобы глотнуть вина. И в эту паузу, полную напряженных вздохов, вплыл негромкий, чуть насмешливый голос Хранителя:

– Да, клинок и впрямь неплохой. Старинный. Юнтагимирской работы.

Шенги чуть не поперхнулся вином, но сдержался, не выдал замешательства. Рядом хмыкнул Нургидан (молод еще, не умеет держать себя в руках!). Нитха с вежливым интересом смотрела на Сокола. Она выросла на других сказках. Ей в детстве не рассказывали про погибший город четвероруких мастеров-волшебников, творивших несравненные, бесценные вещи... Но Хранитель-то! Молодец! Лихо ввернуть в чужую фантазию свое, не менее крутое вранье – и бровью не повести... это – высокое искусство!

Шенги довел рассказ до победного финала. Наградой было завороженное молчание слушателей. Увы, ненадолго. Сидевший на почетном месте рыжебородый вояка – один из помощников Хранителя – поинтересовался:

– Ты-то ладно, ты уже в летах, а мальчишку не побоялся тащить в молодильную долину? Вернулся б, а на руках у тебя сверток, и «уа-уа» оттуда!

Нургидан поднял голову, твердо встретил взгляд насмешника, переждал общее хихиканье и спросил своим низким, совсем взрослым голосом:

– Мальчишку? А как мой господин думает, сколько мне лет?

Вояка растерянно молчал. Нургидан спокойно закончил:

– То-то и оно... Еще недавно мне было двадцать два!

Шенги почувствовал себя отомщенным за «юнтагимирский клинок». Хорошая смена подрастает. Настоящие Подгорные Охотники!

* * *

Хранитель заметил искорку веселого удивления на лице Охотника. Разумеется, тот не поверил его заявлению насчет юнтагимирского меча.

В другое время Ралидж не стал бы убеждать гостя – пусть считает, что ему морочат голову. Но вино раззадорило Хранителя. Ах, ему не верят? Сомневаются в происхождении его Сайминги? Ну, он сейчас покажет этим недоверчивым! И клеймо юнтагимирское предъявит, и разрубит что-нибудь, обо что все иные клинки в осколки разлетаются.

У Хранителя и мысли не возникло послать за мечом слугу. Чтоб чья-то рука прикоснулась к его драгоценной Лунной Рыбке? Ну нет! Сокол поднялся из-за стола, кивнул чуть встревожившейся жене и направился к винтовой лестнице.

В отсутствие Хранителя пир пошел еще веселее. Одна за другой слышались забавные байки, громче стал смех, вино быстрее убывало в узкогорлых глиняных кувшинах.

Ралидж, поднявшись на второй ярус башни, вошел в свою комнату, снял со стены меч, вернулся в коридор и тут ухо уловило из-за соседней двери еле слышные голоса. Это же комната жены! А сама Арлина внизу, с гостями... Та-ак! Какая-то нахальная служанка привела сюда дружка в надежде, что им никто не помешает – все глазеют на Охотников. Вот паршивка! Нашла место!

Хранитель пинком распахнул дверь, шагнул в комнату и остановился в недоумении. Никого! Повернулся, чтобы уйти... и замер, закаменел каждым мускулом. Потому что в комнате прозвучал негромкий смех. Его нельзя было спутать ни с чем: лязгающий, неживой какой-то, нечеловеческий.

Есть вещи, которые и хотелось бы забыть, да не получается! Развалины крепости посреди осеннего леса, поляна в кольце кустов, столб света над черными гранитными плитами и череда сменяющих друг друга призраков. И смех одного из них, незримого, – призраки называли его Безумцем...

Как сказал тот старикашка с козлиной бородой? «Все пытки, какие только может измыслить Безумец... Поверь, ни одному человеку этого не вынести...»

Воспоминания уместились в несколько неприятных мгновений. Хранитель обернулся, оглядел комнату иным, напряженным взором. Окно закрыто ставнями, но в щели падает достаточно света, чтобы разглядеть кровать под балдахином, полочку со всякой женской дребеденью, резной сундук для одежды... Дальше взгляд не двинулся, приковался к сундуку, над которым поднималось легкое свечение. Если бы не полумрак и не разглядеть бы.

В два шага Хранитель оказался рядом с сундуком. На крышке валялось зеркальце жены – не зеркальце даже, а осколок отшлифованной до блеска черной каменной плитки, за которую три года назад Арлина в порыве расточительности отдала Подгорному Охотнику золотую монету. Ралидж частенько посмеивался над причудой своей красавицы, а та виновато улыбалась и с удовольствием вглядывалась в свое отражение в темной глубине.

Но сейчас там маячило что-то непонятное, белесое, вроде толстой ящерицы, свернувшейся в клубок.

Не выпуская из рук плитки, которая из смешной безделушки превратилась в загадочный и опасный предмет, Сокол опустился на сундук и стал вглядываться в туманное изображение и вслушиваться в далекие, едва различимые, но знакомые голоса.

* * *

Черное зеркало стояло на краю поляны, вымощенной гранитными плитами. Оно застыло на ребре, чуть наклоняясь, но прочно и устойчиво, словно его поддерживали сильные руки.

В столбе света над поляной высилась призрачная фигура мужчины в боевой куртке, с мечом у пояса. Густые брови хмурились, на лице с резкими, энергичными чертами читалась озабоченность. Воин уверенно отдавал распоряжения, из пустоты ему отвечали голоса.

– Где спрутомыши? Вы хоть догадались их не отпускать?

– Конечно! Орхидея рассадила их за стеной на деревьях, пусть отдохнут.

– Хорошо. Пусть Немое Дитя присмотрит, чтобы Безумец их не замучил. Ящер, начинай... Ну, чего молчишь?

– Он боится, Ураган, – ответила женщина. – Белесый – его учитель!

– Что за вздор! Кто его поймет лучше, чем Ящер, этого спящего урода?

– Пусть Чуткий переводит! Слово в слово! – вмешалось ехидное старческое дребезжание.

– Не вериш-ш-шь? – оскорбленно прошипел кто-то.

– А ты как думал? – хохотнула женщина.

– А ну, цыц! – прикрикнул Ураган. – Перессорьтесь еще, самое время! Пятьсот лет собачились на этих развалинах – мало вам? Ящер, зараза, не тяни!

Воин уступил место трехглазому чудовищу в синеватой чешуе. Ящер медлил, длинный язык смятенно метался в пасти. Наконец послышалось медленное шипение. Тут же невесомый, лишенный эмоций голос перевел:

– Во имя Великой Матери, во имя Единственной Песни, во имя Первого Яйца, учитель, отзовись! Не прошу проснуться, подай хотя бы голос!

Воцарилась тишина, затем возник ответ, стелющийся над травой, словно кто-то нехотя цедил звуки. Чуткий бесстрастно переводил, призраки магов напряженно вслушивались – теперь уже в диалог:

– Кто ты, зовущий меня учителем? Зачем тревожишь меня?

– Я – Шестой Ученик, твоя жалкая тень, твой след на траве, рябь на потревоженной тобой воде.

– Как ты смеешь вторгаться в мой сон, презренная слизь? Или забыты заветы Великой Матери? Или для ее потомков Долгая Спячка уже не святыня? Вот чему научили тебя существа из-за Грани, с которыми ты связался! Пусть вода станет ядом для тебя, святотатец и изменник! Пусть воздух обжигает тебя, пусть кровь станет липкой и красной, как у твоих мягкокожих сообщников!

– Не грози, учитель. Я и так мертв, причем давно.

Вновь над поляной нависла тишина. А когда она была нарушена, даже в переводящем голосе Чуткого скользнула тень удивления:

– Ты говоришь правду. Ты умер двести шесть периодов назад, и все же беседуешь со мной. Если бы я не спал, попытался бы разгадать эту загадку. Возможно, это оттого, что любящие пасти потомков не поглотили твою плоть?

– Нет, учитель, причиной было чародейство одного человека.

– Я же говорил, что люди – существа непостижимые... Впрочем, мертвый или живой, уйди из моих мыслей! Я впал в спячку на тысячу периодов, и впереди еще семьсот два!

– Не уйду, учитель, клянусь всеми моими именами. Я знаю, что сквозь спячку ты видишь и слышишь многое в этом мире и в других мирах. Я буду спрашивать, и ты ответишь, потому что у меня твое Зеркало Снов.

– Да сгниют клыки в твоей пасти, да застрянут твои сердца в твоей же глотке... ах да, ты ведь мертв. Ладно, спрашивай, ошметок прибрежной грязи!

– Я хочу знать слова песни Великой Матери. Той, которую она пела, когда творила мир.

– Ого! Ты широко расставляешь глаза, юнец, едва научившийся очищать свой хвост от ила! Если Единственная Песня вновь зазвучит, она может погубить мир, приютивший тебя!

– Расскажи эти сказки невылупившимся детенышам сквозь скорлупу! Я уверен, что Песня может вернуть к жизни меня и моих союзников. Это так?

Молчание – тяжелое, гнетущее.

– Это так? Заклинаю Зеркалом Снов – отвечай!

– Такое во власти Великой Матери, – признался из-за Грани Миров спящий ящер (и по поляне пронесся вздох радостного облегчения). – Но многим придется страдать из-за того, что ты вернешь себе свою вонючую жизнь. Ты уже смял в клочья родной мир...

– Это не я...

– Не перебивай. Знаю, ты хочешь навсегда остаться за Гранью. Но запомни: мир, в который ты возвратишься, будет неузнаваемо изуродован, как твой брат, что вырвался из челюстей Хищной Пещеры. Второй мир станет жертвой твоей глупости и твоего эгоизма – не много ли?

– Как заставить Единственную Песню зазвучать вновь?

– Ты не отказался от своего безумного замысла?

– Брат согласился жить калекой. А я готов жить в искалеченном мире. Говори!

– Слова Песни были записаны на круглой серебряной пластине. Чтобы заставить Песню зазвучать, не надо знать Язык Сотворения. Это было бы под силу даже любому из теперешних твоих дружков-людей.

– «Было бы»? Учитель, над твоими речами веет ветер, улетающий в прошлое! Ты пугаешь меня! Где пластина?

– Ее нет, головастик! Серебряный диск был опасен – он мог попасть к такому, как ты! Этому воспрепятствовали я и два близких мне существа: моя мать и мой учитель.

– Ты уничтожил диск, старый жирный глупец с отслоившейся чешуей?

– Клянусь моим главным именем, я ждал, что ты заговоришь так! Тот, кто погубил свой мир, не остановится и перед самым жутким преступлением – оскорблением учителя!

– Прости... прости меня, это вырвалось случайно! Когда вернусь в жизнь, буду лежать на солнцепеке, пока не помутнеет и не потрескается роговица на глазах, чтобы хоть на крохотную чешуйку искупить свою великую вину. Но сейчас я мертв, и ничто не остановит меня! Отвечай: ты уничтожил диск?

– Его нельзя уничтожить. Триста два периода назад мы разделили диск на три части, каждый взял одну. Но не ищи моего учителя и мою мать, чтобы мучить их, как мучаешь меня. Они встретили мирную смерть. Я с соблюдением всех обычаев растерзал и почтительно поглотил их. Они вне твоей досягаемости, ты, жалкая, мерзкая, хлюпающая желудком тварь, посмевшая оскорбить учителя!

– Где сейчас куски диска? Не молчи, во имя Священного Водоема!

– Один – здесь, в Колодце Спячки, под моим телом. Сам сунешься или подошлешь кого-нибудь? Даже интересно!

– Я не настолько глуп. Сейчас мне это не по силам. Но я черпаю мощь из твоего зеркала, и когда-нибудь, со временем...

– Добро пожаловать! Старый жирный глупец с отслоившейся чешуей даже сквозь сон сумеет неплохо позабавиться!

– А остальные куски?.. Не молчи! Спрашиваю Зеркало Снов, спрашиваю отражение твоего тела и твоей души. Где сейчас серебряные пластинки?

– В землях людей. Первая попала к Подгорному Охотнику, его главное имя – Шенги. Другой кусок – на острове, который люди называют Вересковым – Эрниди. Главная самка острова носит его как украшение, не подозревая о магических свойствах.

В шипящую беседу ворвался встревоженный голос призрака-воина:

– Магические свойства? Спроси-ка об этом, Ящер!

Снова долгое шипение и перевод Чуткого:

– Талисманы служат тому, кто носит их на теле. Они исполняют желание владельца, то, что было самым сильным перед тем, как талисман к нему попал. Но ни загадать это желание, ни поменять его хозяин не может.

– Я не понял, учитель...

– Ты был самым тупым из моих учеников... Допустим, талисман попал к самке. Перед этим она горевала, что бесплодна. Став хозяйкой талисмана, она начинает откладывать по семь-восемь яиц за брачный сезон, но ничего иного попросить у талисмана не может – ни здоровья, ни вкусной еды, ни защиты от хищников. Или, скажем, талисман найдет путник, бредущий по солнцепеку и страдающий от пересохшей кожи. С этого мгновения он получает способность чуять воду и вызывать ее из земли. Может быть, в жизни путника есть другие желания, острые, заветные, высиженные всеми тремя сердцами: мечты о власти, или жажда знаний, или стремление к славе. Но исполнится лишь то, что владело им незадолго до того, как лапа его коснулась талисмана. Или...

– Достаточно, я понял. А теперь скажи, мудрый и всеведущий учитель, что угрожает мне и моей новой стае?

– Судьба, воля Великой Матери, мое проклятие...

– Я не об этом! Какие враги могут расстроить наши планы? Сквозь спячку ты можешь провидеть будущее...

– Не провидеть, головастик, а догадаться о вероятных путях! Что мешало раньше, помешает и теперь: Душа Пламени. А теперь – вон из моих сновидений!

– Спи ледяным сном, дорогой учитель, да хранит тебя Великая Мать...

Шипение еще не стихло, а над поляной уже загорланили призраки. В столбе света вместо Ящера встал чародей-воин – тот, кого называли Ураганом.

– Наконец-то – действовать! – торжествовал он. – Как вливается в меня сила из этого бесценного зеркала!.. Прежде всего – человек! Нужен человек, в которого я мог бы вселиться и пуститься на поиски талисмана!

– Ты? – возмутился незримый старик. – Почему именно ты?

– Ладно, Фолиант, – досадливо поморщился воин, – вечно ты с подозрениями! Главное – найти человека. В этом нам помогут спрутомыши...

– Одного человека мало, – вмешалась женщина. – Белесый говорил о Душе Пламени. Забыли, что погубило нас когда-то?

– Разве забудешь? – горько усмехнулся Ураган. – Но Шадридаг помер, и тайна Души Пламени больше никому... А-а! Ты о том молодом Соколе?

– Да! Пергамент с записью погиб, но грайанец его читал! Убийцу к нему!..

Громкое шипение вторглось в разговор.

– Ящер говорит, – перевел Чуткий, – надо пока отпустить учителя. От постоянной пытки Белесый может потерять рассудок, а нам он еще пригодится.

– Что... ах да! – кивнул воин. – Конечно! Безумец, оставь зеркало, пусть старик отдохнет.

Поверхность черной плиты затуманилась, на ней расплылись очертания свернувшейся в кольцо рептилии.

* * *

Арлина остановилась на пороге, сквозь приоткрытую дверь тревожно глядя на мужа, сидевшего вполоборота к ней. Ралидж всматривался в каменное зеркальце, в глубине которого гасло белесое сияние и затихали неясные голоса.

4

Охотников устроили в башне, носившей название Купеческая. Шенги и Нургидан получили на двоих комнатку с двумя топчанами, на которых лежали набитые сеном тюфяки и одеяла из шкур. Что еще надо усталым бродягам! Шенги удалился туда первым и завалился спать, не дожидаясь ученика. Как выяснилось утром, поступил правильно, потому что Нургидан в каморку не изволил явиться. Учитель не обеспокоился: мальчик и здесь нашел себе подружку. Вернее, она нашла его, можно ставить золотой против медяка. Зеленоглазый, гибкий, сильный парень, выглядевший старше своих шестнадцати, пользовался бешеным успехом не только у сверстниц.

Что ж, дело молодое. Тем более что не полнолуние будет этой ночью – луна в первой четверти. Мальчика не ждала мучительная борьба со звериным началом в душе, – борьба, поражение в которой принесло бы в этот тихий захолустный уголок ужас, кровь и смерть.

Лицо Шенги омрачилось. Он начал одеваться, привычно орудуя левой рукой.

Очень, очень неосторожное решение приняли они три года назад! Каждый месяц рядом на три ночи оказывался зверь, которого приходилось запирать или связывать: Нургидану было все труднее удерживаться в человеческом облике. Шенги видел превращение. И Дайру с Нитхой видели. Глядеть больно. Страшнее всего не клыки в пене и не вставшая дыбом шерсть, а глаза, пылающие лютой, неукротимой жаждой убийства.

Можно понять детей, которым тяжело расстаться с другом. Но он-то взрослый человек, учитель! И где взять весы, чтобы взвесить и верность, и страх, и любовь к тому, кто стал для тебя сыном, и тревогу за совсем незнакомых людей, которые могут погибнуть из-за твоей жалости к ученику? Неужели этими весами должно стать глупое человеческое сердце?

Прогнать мальчишку, велеть ему убираться в непролазные леса, где не живут люди? Или оставить его с собой и когда-нибудь склониться над трупом человека, растерзанного клыками оборотня?

А если этим человеком окажется Дайру? Или Нитха?..

Скрипнула дверь.

– Учитель... – негромко позвал Дайру, перешагнув порог.

Шенги бросил на подростка заботливый взгляд:

– У тебя круги под глазами. Не выспался, что ли?

– Я... нет... то есть утром поспал немножко.

– Утром? А ночью что делал? – Шенги хотел отпустить шуточку, но замолчал, остановленный странно просветленным выражением лица Дайру.

– Я... мы разговаривали. – Подросток словно с удивлением прислушался к собственным словам. – Ну да, почти всю ночь проболтали и не заметили. Давно мне не встречался такой... такой... Он чуть ли не все на свете знает! И не задается совсем, говорит, ему со мной интересно.

– Ты о ком?

– Ильен Звездный Луч из Рода Ульфер. Сирота, воспитанник Хранителя.

– И о чем же вы беседовали?

– Обо всем. О звездах. О наррабанских вулканах. О стихах... ну, в стихах он не очень разбирается. О неточностях в картах, составленных капитаном Нурчином. О драконах... говорит, летал на драконе, но, думаю, сочиняет. О том, как пошла бы история, если б на трон взошел не Лаогран, а военачальник Гайлао. Об алхимии... в этом как раз я не силен, так, читал кое-что...

– Вижу, тебе скучно не было.

– Ну да! Не обижайся, учитель, но иногда так хочется поговорить о том, что прочел... ну, просто в грудь изнутри толкает! А с кем? Нургидан и Нитха слушать не станут, им скучно. У Ильена, по-моему, то же самое. Его тут любят, даже балуют, сам сказал... а побеседовать – не с кем! А тут с первого взгляда угадали, что от души наговоримся... – Вдруг Дайру помрачнел, поднес пальцы к грубой кожаной полосе на шее и процедил сквозь зубы: – И ошейник мой не замечает, хоть и Сын Рода.

Шенги отвернулся, сделав вид, что ищет что-то в котомке. В такие моменты нельзя говорить мальчишке ничего сочувственного, не то распереживается на целый день.

– Ох! – спохватился Дайру. – Тебя же Хранитель велел разыскать!

* * *

Едва Охотник понял, о чем пойдет речь, он попросил Ралиджа позвать ребят. Если ему грозит опасность, она может хлестнуть по ученикам. Пусть знают все и готовятся отразить удар. Поэтому в пустой трапезной собрались пятеро: Шенги с командой и Хранитель.

Дайру не смущался, сидя за одним столом с высокородным господином. Здесь не пир, а беседа. И Дайру такой же ученик, как и другие.

– Я бы раньше про талисман рассказал, – нехотя говорил Шенги, – да очень, очень стыдно было признаться, что мы с напарницей проскочили Врата и не заметили перехода. Вот, пускай мой господин посмотрит на эти лукавые рожи! Как глазишки-то заблестели! Смешно слушать, как учитель мимо скамьи уселся! А ведь я чуть старше был, чем они сейчас, первый раз без старших за Грань пошел. И все равно уши горят, как вспомню!

– Значит, талисман сработал так, как говорил толстый ящер? – хмуро спросил Ралидж.

– Н-ну... пожалуй. Меня мучило, что я заблудился. И талисман позаботился, чтоб со мной такого никогда... – Шенги замолчал и погладил матерчатый мешочек на груди.

Ему пришло в голову, что серебряная пластинка могла подвернуться под руку, когда он под стук крови в висках мечтал об Ульните. Тогда полюбила бы его светлокосая силуранка... Принесла бы ему счастье любовь, рожденная чарами? Вряд ли. На какой цепи ни держать женщину – на железной, золотой, магической, – выйдет лишь горе. Или пленница зачахнет в неволе, или в один воистину прекрасный день рванет цепь так, что лопнувшие звенья стегнут по «хозяину»! А иначе это и не женщина вовсе, а кукла тряпичная!..

– А второй талисман, значит, у королевы острова Эрниди? Та-ак! Возьмутся теперь эти недопомершие за бедняжку, – вздохнул Сокол.

– Королева не такая уж «бедняжка». За нее найдется кому заступиться.

– Предупредить ее, что ли? – колебался Хранитель.

– О чем? Мол, ясная госпожа, покойники, погибшие в Силуране пять столетий назад, затеяли нагрянуть на Эрниди. Хотят отобрать серебряную цацку, что ты носишь на шее...

– М-да, звучит диковато, – признал Сокол.

– Дайру, – обернулся Охотник к ученику, – что ты читал о Восьми Магах и Кровавой крепости? Только, пожалуйста, без цитат длиной до луны.

Дайру кивнул, несколько мгновений собираясь с мыслями.

– Точную дату начала событий установить сложно. Огненные Времена, примерно пятьсот лет назад. Ваасгир из Рода Астичин считает, что...

– Я же просил – без подробностей.

– Прости, учитель... Итак, пять Ночных Магов. Они были низкого происхождения и завидовали Детям Кланов – Истинным Магам. Объединившись, отказались от своих имен – поступок и для наших дней дикий, а по тем временам страшный. Все равно что душу наизнанку вывернуть. Вместо имени каждый избрал себе прозвище. Первый – Фолиант – средней руки ученый и незаурядный интриган при дворе короля Джиликата. Унаследовавший престол принц Джайкат изгнал старикашку из королевства. Видно, было за что.

– Ясно. А остальные?

– Второй принял имя Ураган. Незаконный сын одного из Воронов. Вояка, рвущийся к власти и крепко получивший по рукам: пытался взбунтовать армию Тенистых Земель, да не вышло... Третий – дама, назвавшая себя Орхидеей. Вряд ли знала своих родителей – уж очень много распускала слухов о своем романтическом и загадочном происхождении...

Ралидж с интересом и симпатией глядел на парнишку, который с ходу начал гладко и уверенно, словно читая по книге, рассуждать о событиях пятивековой давности, причем явно готов был в любой миг скользнуть в гущу подробностей.

– Четвертый – Вечная Ведьма. Самая известная личность, до сих пор о ней баллады поются. Знаменита тем, что помнит все свои прошлые жизни. Санфир предполагает – и я с ним согласен, – что для этой колдуньи союз с магами был чем-то вроде забавы. Новое ощущение в бесконечной жизни...

Ралидж весело вскинул изогнутую бровь, услышав, что вихрастый тощий паренек в ошейнике соизволил согласиться с великим ученым из Клана Лебедя.

– Самая загадочная фигура – Немое Дитя. Кто, откуда – неизвестно. У девочки был особый дар: ничего не умела сама, но многократно увеличивала чужие способности... Эта компания осела на землях Силурана, в Кровавой крепости. Историки расходятся во мнениях: построили они ее сами или заняли чье-то владение. Сами понимаете, Огненные Времена...

Дайру развел руками, словно извиняясь за недоработку историков. Ралидж с трудом сдержал смех, боясь обидеть мальчишку, от души увлеченного рассказом.

– В крепости они творили дела невероятные и чудовищные. Не уверен, что все написанное об этом – правда. Главное – они сумели проникнуть за Грань, пробили путь в иные миры. Санфир пишет, что это послужило причиной...

– Давай без цитат, – мягко перебил учитель. – Сами знаем: миры смялись в комок, Грань затрещала, начали возникать Врата... Лучше скажи: куда ты дел еще трех магов?

Уши Дайру запылали рубиновым светом.

– Ой, правда! Это уже после того, как они прорвались за Грань... Там они нашли союзников, о которых мало что известно. Только то, что они не похожи на людей. И клички: Ящер, Чуткий, Безумец. Санфир утверждает, что все трое в своих мирах были изгоями, но откуда у него такие сведения, не указывает.

– Насчет Безумца верю, – проворчал Сокол. – Этому лишь бы кого-нибудь замучить. – Заметив удивленные взгляды, Ралидж махнул рукой. – Был на развалинах крепости. Потом расскажу. Давай дальше, паренек.

– Ну... из-за них оказался под угрозой и наш мир. Они продолжали свое черное колдовство, не задумываясь о том, что Грань может не выдержать...

– До сих пор не верят, что виноваты! – хмыкнул Сокол. – Сам слышал!

– Великий маг Шадридаг Небесный Путь из Клана Дракона собрал войско, призвал других Истинных Магов и осадил крепость. Ночные Маги яростно защищались, и крепость удалось разрушить лишь после того, как Шадридаг пустил в ход Душу Пламени.

Ралидж отвернулся, чтобы не выдать своих чувств. Для него слова «Душа Пламени» звучали иначе, чем для других.

– Спаслась лишь Вечная Ведьма, – продолжил Дайру. – Остальные погибли. Истинные Маги торжествовали победу. Но позже, уже после смерти Шадридага, выяснилось, что души преступных чародеев не нашли путь в Бездну и остались на развалинах крепости.

– Та-ак! – кивнул Сокол. – Пра-авильно! А теперь разжились краденой силушкой и решили, что пора назад, к людям...

– Для начала, – подхватил Шенги, – хотят очень, очень напакостить мне и высокородному господину. Не знаю, как Сокол, а я польщен. Только не понял, что надо покойным придуркам от Хранителя. Со мной-то ясно: у меня на шее талисман, за что меня необходимо изловить и замучить. А с какой стати они вяжутся к...

– Так, старые счеты, – небрежно ответил Ралидж. – И плевал я на их угрозы. Убийцу подошлют? Кошмар какой, сна лишусь! У меня под началом триста наемников, и если каждый этому убийце даст хотя бы по тумаку... Да и сам неплохо держу меч, как-нибудь отобьюсь. В крайнем случае встану на колени, разрыдаюсь и попрошу прощения. Как думаете, поможет?

Легкомыслие Хранителя не очень понравилось Охотнику, но его ученики смотрели на Сокола с восхищением.

– Куда вы теперь? – спросил Ралидж.

– Домой, в Издагмир. Узнаем, все ли там в порядке, а потом махнем в столицу, к Главе Гильдии. Пора этих сусликов отправить на испытание, нацепить на них гильдейские знаки и навсегда от них избавиться. Надоели!

– А наши неживые друзья с их интересом к серебряным побрякушкам?

– Буду внимательнее поглядывать по сторонам. Мне не привыкать. В Подгорном Мире тоже не рекомендуется хлопать ушами.

– Стало быть, на запад, вдоль Лунных гор?

– Нет, далековато будет. Надо прикинуть, нет ли здесь Врат. Может, через складки быстрее доберемся.

Левая рука Шенги скользнула к груди, замерла на мгновение... Но тут же Охотник ухмыльнулся, вспомнив, что и Хранитель, и ученики знают про талисман. Не таясь, развязал ворот, сдернул чехольчик с серебряной пластинки и приложил ее к коже у ключицы.

– Более-менее рядом – три входа, – сообщил Охотник ученикам. – Тот, которым мы сюда попали, предлагаю забыть. Складка сдвинулась, там теперь море. Плавать я люблю, но не до такой степени! Еще одна горная трещинка на запад отсюда. Выводит на Бурые отроги, там чешуйчатых рысей, как грачей на пашне. Вы как хотите, а меня не уговаривайте!

– А разве чешуйчатые рыси есть на самом деле? – неделикатно брякнул Сокол. – Ну, у которых когти длиной с лук... или с лодку, уже не помню...

Четыре пары глаз смерили его взором, полным холодного неодобрения.

– Подгорные Охотники не лгут! – поставил его в известность Шенги с королевской надменностью. – Подгорные Охотники только приукрашивают!

– И правда оказывается погребенной под грудой украшений! – уточнил Ралидж. В ответ получил загадочную ухмылку: мол, понимай как знаешь!

– Третьи Врата – на севере, в Силуране, – вернулся Охотник к серьезным делам. – Дня два пути, но дорога легкая и безопасная. Выйдем к пристани Шаугос, сядем на корабль, что плывет на север. Через день-другой он причалит у постоялого двора Кринаша. Оттуда...

– Постой, – перебил его Сокол, – ты сказал – постоялый двор Кринаша?

– Ну да. А что, мой господин там бывал?

– Довелось года три назад...

– Там хозяин – отличный мужик! Летом гоняет от своего дома лесовиков, зимой – троллей, а разбойников – круглый год. Уж на что места нехорошие, а у Кринаша под крышей можно спать, как у мамы в колыбели!

– А знаешь, – медленно произнес Ралидж, – что в этих нехороших местах как раз и находятся развалины Кровавой крепости? В глухомани, в непролазном лесу, а все-таки не так уж далеко...

Пальцы Охотника дрогнули на талисмане.

– Я не знал... – Он замолчал, к чему-то прислушиваясь. – Теперь знаю.

Ралидж наклонился к нему через стол и сказал многозначительно:

– Неплохо бы туда заглянуть! Они задумали разделиться. Кто-то уйдет нас искать...

Глаза Шенги сверкнули, он подался навстречу Хранителю и протянул:

– Очень, очень бы интересно наведаться... а только нехорошо заявляться без подарка хозяевам.

Сокол несколько мгновений молчал, что-то прикидывая. Наконец решился:

– Кто знает, может, и подарок сыщется.

Понимающие взгляды встретились над столом.

Притихшие ученики с восторгом взирали на старших – как на великих полководцев, обдумывающих план битвы.

Подростки не знали, что в душе Сокола, с великолепной небрежностью говорившего о визите в логово грозных призраков, метался вопль отчаяния: «Что я жене скажу?!»

И ничего смешного, между прочим, в этом не было.

Жену Ралидж любил, но числил за ней два недостатка. Во-первых, была она Истинной Чародейкой, настолько могучей, что могла в одиночку разогнать армию. Или разорвать горный хребет, выпустив наружу пламя вулкана. Ралидж не уставал благодарить богов за то, что дар супруги был хоть и сильным, но капризным. Пробуждался лишь тогда, когда она видела, что мужу грозит гибель. Тогда красавица зверела и разносила все вокруг в пыль и щебень.

Второй недостаток был еще серьезнее: она считала своим долгом охранять каждый шаг любимого супруга. Если он отправлялся в опасный путь, она бросалась следом. В Наррабан так в Наррабан, в Подгорный Мир так в Подгорный Мир! Даже за своими проказливыми близнятами не приглядывала с такой бдительностью. И сердиться на нее было нельзя: ведь спасала же она Ралиджа, и не раз! Даже на драконе как-то прилетела на выручку!

Сейчас Сокол загорелся идеей нанести опережающий удар, вместо того чтобы торчать в крепости, как мишень посреди плаца, ожидая, когда противник соизволит явиться по его душу. Но сначала надо успокоить заботливую жену...

Наконец в глазах Ралиджа засветилась довольная хитринка.

– Почтенный Охотник, у меня к тебе просьба.

– Рад служить моему господину.

– Великий астролог Илларни, мой... ну... человек, которому я многим обязан... завещал мне рукопись, нечто среднее между мемуарами и летописью. Просил копию переслать в Аргосмир знакомому историку. Копию я снял, а переслать не удосужился. Безобразие, верно? Вот из уважения к памяти Илларни сам и отвезу рукопись в Гурлиан. Тем более случай подвернулся: легкая дорога, приятная компания.

– Пусть господин доставит нам такую радость!

– Только ты, Охотник, не откажись подтвердить моей жене, что складочки на пути простенькие, никакой опасности там нет.

– Отчего же, – с лукавой мягкостью кивнул Шенги, который все понял, – могу и подтвердить.

И собеседники улыбнулись друг другу, словно два заговорщика.

А потом Сокол подмигнул подросткам:

– В Аргосмир, да? Отбрыкиваясь по пути от убийц? А меня не пригласите поплясать на таком веселом празднике?

5

Чизи запыхалась, ее курносое пухлое личико покрылось капельками пота. Толстые ножки с трудом ковыляли по неровной каменистой тропе, тяжелый подол платья собрал все колючки от самой садовой калитки.

Только бы не случилось ничего страшного! Только бы найти негодников, расцеловать, а потом отшлепать так, чтоб им долго присесть не хотелось!

Перехватило дыхание. Чизи остановилась, сердито сдунула упавшую на глаза прядь и огляделась, страстно желая, чтобы среди поросших вереском валунов мелькнули две золотистые головки.

Тишина. Лишь кузнечики звенят меж камней, гудят пчелы да чайки с криками парят в небе. И конечно, под близким обрывом шумит море. Пахнет солью. Жесткая трава кажется седой, словно ее посолил своим дыханием вездесущий прибой.

Чизи подхватила подол и зашагала дальше. Что их сюда тянет, этих непосед? Играли бы в саду...

Но сквозь гнев и отчаяние женщина понимала: ничего привлекательного для шустрых, живых ребят не было в скучном саду из корявых низкорослых яблонь с мелкими плодами – как говорила Асмита, «круглыми, как няня».

Не потому ли ее прозвали Чизи – «Яблочко»? Нет, просто маленькая Асмита не могла выговорить «Тагичиза». За сестрой и Литагарш залепетал: Чизи да Чизи... а там и взрослые подхватили. Так и осталась она Яблочком.

Узкая тропа вильнула, и взору женщины открылось маленькое ущелье меж скал. Бросалась в глаза выкрашенная в ярко-синий цвет железная дверь, закрывающая вход в пещеру на левом склоне. Двое стражников, молодой и пожилой, положили наземь алебарды и лениво перебрасывались в «радугу».

Чизи остановилась, с трудом перевела дыхание и крикнула:

– Мои неслухи здесь не пробегали?

Стражники заухмылялись, даже не подумав встать. Старший сказал с преувеличенной торжественностью:

– Если имеешь в виду наследного принца и светлую принцессу, то они проследовали к рыбачьему поселку. Ясная госпожа соизволила показать нам язык.

– Давно?!

– Да вроде не очень...

Стало легче дышать. В рыбачьем поселке детишек и встретят, и приветят, и приглядят за ними. Лишь бы не свернули с тропинки в погоне за бабочкой и не свалились с кручи! К морю-то, к морю не полезли бы по обрыву... ой!

Вновь исполнившись тревоги, Чизи устремилась по тропе. Когда она пробегала мимо железной двери, молодой стражник поймал женщину за платье:

– Красавица моя несравненная! Яблочко мое сладкое! Вечерком приходи, пропущу сюда бесплатно! Ох, как ты меня потом приласкаешь!

Насмешник схлопотал тумака. Нянюшка Чизи сама знает, какая она раскрасавица, а другим на этот счет ехидничать нечего!

– Да что ты дергаешься? – добродушно удивился пожилой стражник. – Первый раз они удирают, что ли? Есть захотят – вернутся!

Сказал тоже, старый дурак! Сразу видно, что бобыль бездетный! Да мало ли какие беды подкараулят маленьких-то! Со скалы сорвутся... в прибой сунутся и утонут... или... ой!

– Ты что, забыл, – выдохнула Чизи, полуобернувшись к стражнику, – о чем вдова плетельщика корзин убивается?

Помрачневший стражник не нашелся, что ответить. Его напарнику тоже стало стыдно. Дурную новость они знали не хуже Чизи. Но когда год за годом несешь спокойную службу на мирном острове, где самые крупные неприятности – драки в маленьком порту между подвыпившими матросами, перестаешь ожидать настоящей беды. А когда она приходит, воспринимаешь ее только умом, не душой. Как-то не до конца в нее верится.

Чизи вздернула кругленький подбородок и решительно двинулась по тропе.

Хоть бы дети не ушли далеко! От пещеры исходит добрая, спасительная сила. Хорошо бы она уберегла от беды двух беспомощных человечьих птенцов!

Как ни была взволнована Чизи, а оглянулась, бросила быстрый взгляд на железную дверь. Грот дори-а-дау. Сердце острова Эрниди.

* * *

Пещера, выводящая к морю и именуемая «Грот дори-а-дау», и впрямь была сердцем острова, его сокровищем. Эрнидийцы свято верили в связанную с гротом легенду, которая триста лет дарила острову славу, приносила богатство (ну, не богатство, так хороший доход) и защищала от врагов.

А ведь когда-то грот вызывал у местных жителей иные чувства. Рыбаки, что издревле селились на острове, обходили стороной черный провал.

Так было, когда на Эрниди высадился с дружиной Джайгарш Грозный Прибой из Рода Ульнес, пират, много лет грабивший прибрежные поселения. Младший сын гурлианского короля, изгнанный за покушение на жизнь брата, Джайгарш завоевал себе лихую славу; в имени его звенела сталь и шумело море. Но на Эрниди приплыл не грабить (много ли возьмешь с бедняков, живущих рыбной ловлей да крошечными огородиками?). Нет, он искал место, где можно обосноваться навсегда и спокойно встретить старость. Сойдя на берег, Джайгарш веско и нагло объявил себя королем острова, который уже считали своим три прибрежных королевства.

Сильные соседи не сразу заметили, что под боком у них воцарился бессовестный пират. Островок не интересовал трех государей, разве что время от времени посылали туда корабль – получить малую дань копченой рыбой. Однако возникшее под боком новоявленное королевство – это нечто другое! Кто-нибудь из королей обязательно отправил бы к Эрниди эскадру – поздравить пирата с воцарением и торжественно подарить ему удавку на шею.

Но тут-то и взмахнула крылом над островом сказка, превратившаяся впоследствии в гордую легенду и упрочившая власть Джайгарша.

Конечно, легенда, переходя из уст в уста, оказалась весьма приукрашенной. Гордой, романтичной, звонкой, как песня. И многое она утратила.

Не дошло до потомков, например, чувство тоскливого унижения, владевшее Джайгаршем, когда в летний день, отмеченный судьбой, бродил он по западной оконечности острова, необжитой, скалистой, поросшей вереском, в сопровождении мелкого пса. Невзрачный пустобрех с первого дня прибился к новому королю, за что получил от насмешников-пиратов кличку Вельможа. Сейчас лопоухий «придворный» весело облаивал чаек, совершенно не обращая внимания на подавленный вид хозяина.

О чем бы грустить королю? Эрнидийцы приняли его воцарение безропотно (малая дань, которую платишь трем странам, превращается в дань большую, а тут как-никак один хозяин, который к тому же запретил дружинникам грабить рыбаков и насиловать их жен). Три государства своим бездействием позволили закрепиться, приготовиться к обороне. Все необходимое король привез из прибрежных городов, причем платил звонким золотом: для него важны были добрые отношения с соседями. Многие дружинники привезли «с того берега» женщин – оседали прочно, навсегда. Джайгарш строил надежный, долговечный дом... но зачем? Для кого? Для потомков?

Вот она, главная беда!

При взгляде на этого крупного, плечистого, начавшего седеть человека с властными густо-синими глазами никто не угадал бы, какая боль терзает его. Любой из дружинников поклялся бы на мече, что их предводитель – образец истинного мужчины. Но сам Джайгарш знал, что мужчиной не был...

Ну, это, пожалуй, крепко сказано. Были в его жизни женщины, были. Даже овдоветь успел. Но случайные наложницы если и понимали, что грозный пират в постельной битве оказывался не на высоте, то благоразумно помалкивали. А жена, свирепая воительница, о мужских ласках думала мало. Свою страсть она выплескивала в битвах. Вместе с супругом мечтала о королевстве, которое они возьмут мечом. Какое просветленное лицо было у нее, лежащей на палубе со стрелой в груди!..

Сейчас постель Джайгарша греет пышногрудая, широкобедрая силуранка, просто созданная, чтобы вынашивать и рожать детей. Именно греет постель, ничего больше! Крохи мужской силы, скупо отмеренные богами, он растратил, расплескал и теперь не был способен вообще ни на что. А какой смысл быть королем, если династия на тебе и оборвется? О Безликие, как Джайгарш хотел сына! Законного, незаконного – плевать! Лишь бы не приемыш, а родная кровиночка! Он бы и девочке обрадовался. Но к чему мечтать, если вид розовой сдобной силуранки вызывает тоску и желание удавиться!..

За тяжкими думами король не заметил, как забрел в поросшее вереском ущелье. От мыслей о собственном ничтожестве его отвлек жалобный визг, доносящийся из узкой черной расселины. Бестолковый пес успел туда забраться и вляпался в какую-то передрягу.

Король досадливо шагнул к провалу и остановился, сообразив, где он находится. Это было место, которое рыбаки называли «Грот дори-а-дау».

Есть у дочерей Морского Старца другое имя, настоящее. Но люди боятся произносить его вслух, чтоб не накликать беду. Называют подводных хозяюшек земными прозвищами. Если сгоряча, в раздражении, то «хвостатая». Вытащит рыбак невод без улова, но с солидной дырой – хвостатая озорует! А если с почтением, чтоб задобрить, то «дори-а-дау» – красавица из глубины.

Ха, красавица! Откуда людям это знать? Дочери Морского Старца меняют обличья так ловко, что Хозяйка Зла завидует! Сегодня дори-а-дау – акула, завтра – альбатрос, а послезавтра человечью личину примерит, старую или молодую, уж как на ум взбредет. А к людям они относятся с презрением, простительным для созданий, живущих, по слухам, тысячелетия.

Скользкая особа, что облюбовала этот грот, людей не жалует. Иногда человеку удается встретить ее в каком-нибудь обличье и даже изловить. За свою свободу дори-а-дау предлагает щедрый выкуп и слово держит твердо. Только дар ее всегда оборачивается жестокой насмешкой...

Джайгарш, суеверный, как все моряки, хотел уйти, но проклятый пес завизжал еще отчаяннее. Пират, беспощадный к людям, был необъяснимо добр к животным. Плюнув в сердцах, он шагнул во тьму.

На ощупь спускаясь подземным коридором, Джайгарш вспоминал рассказы рыбаков. В поселке еще живы были старики, своими глазами видевшие, как утонул весельчак и задира... как там его звали, не припомнить... Ну, неважно. Главное – парень возле этой пещеры изловил дори-а-дау в обличье краба и, не испугавшись, запросил выкуп: каждый раз, как он выйдет в море, у него должен быть такой улов, какого ни у кого в поселке сроду не бывало. И впрямь, говорят старики, в первый лов вытянул парень полную сеть. Но потом началось невероятное: стали из воды выскакивать крупные рыбины – да к нему, через борт! Серебряным живым дождем – пока перегруженная лодка не опрокинулась. Тут поднялась волна, и не сумели рыбаки спасти дерзкого парня.

Или тот гурлианец, капитан «Ласточки», что причалил к Эрниди пополнить запас пресной воды, а заодно решил прогуляться по острову. Вернулся бледный и вроде как не в себе. Через плечо оглядывался, будто ждал погони. Заявил, что узнал, где зарыты сокровища легендарного пирата Грангара, и намерен отправиться их добывать. И отправился! Может, даже добыл сокровища, кто знает... В Аргосмире, во всяком случае, не дождались «Ласточки». И даже стороной не получили весточки о злополучном судне.

Ладно, мало ли кораблей в море пропадает! А остальное может быть рыбачьей болтовней. Но вот случай с Шестипалым – тут как быть? Ведь на глазах у Джайгарша все произошло!

Шестипалый из Отребья, толковый рулевой, но пьяница, после высадки на Эрниди раздобыл у рыбаков кувшин вина и удалился в глубь острова – не любил надираться в компании. К вечеру вернулся в лагерь на побережье и дикими воплями собрал вокруг себя команду. Подошел и капитан, намереваясь задать дурню взбучку. И услыхал бессвязный рассказ о говорящей птице и о том, что вот этот самый кувшин (тут рулевой потряс кувшином, на дне которого плескались остатки вина) теперь заколдован.

– Видите! – кричал Шестипалый. – Я ей так и сказал: пускай, мол, покуда я жив, в кувшине вино не кончается!..

Он победно припал к горлышку, опрокинул в глотку остаток вина, перевернул пустой кувшин, изумленно взглянул на каплю, повисшую на ободке, и упал замертво.

От воспоминаний короля отвлек визг у самых ног. Ага! Здесь что-то вроде бассейна с морской водой. Каменные стенки невысокие, но гладкие, скользкие. Этот шелудивый дурак скатился в воду, а выбраться не может!

Встав на колени, Джайгарш на ощупь нашел барахтающийся мокрый комок, ухватил за шкирку и с крепким словцом вытащил на камни. Отпихнул счастливого дуралея, который норовил лизнуть его в лицо, брезгливо понюхал ладони, пахнущие мокрой псиной, и опустил руки в воду, чтобы смыть вонь.

И тут чьи-то пальцы сомкнулись на его запястье, резко дернули вниз.

Бывалый воин не растерялся, не заорал. Удержавшись на краю бассейна, он свободной рукой перехватил напавшего за кисть и потянул на себя. Как ни странно, страха не было, только удивление: тонкие пальцы, а такая силища!

Некоторое время он сосредоточенно боролся с невидимым, но упрямым и цепким противником, понимая, что силы равны. А затем послышался голос:

– Ладно, хватит... отпусти!

Голос был женским, мягким и глубоким. Шел не из-под воды – казалось, заговорила пещера. Джайгарш зарычал, стискивая грубыми пальцами холодную упругую плоть неведомого противника, вернее, противницы.

– Отпусти, Джайгарш Грозный Прибой. – В голосе совсем не отражалось напряжение борьбы. – Я заплачу выкуп. Чего ты хочешь?

Не давая надежде обжечь душу, король огрызнулся:

– Если знаешь мое имя, может, сама угадаешь, чего хочу?

Короткое молчание – и насмешливый ответ:

– Для тебя желанный и недостижимый подвиг то, что твои подданные проделывают каждую ночь.

От потрясения Джайгарш едва не выпустил руку дори-а-дау. А та продолжала уже с откровенной издевкой:

– Твоя мечта исполнится. Станешь мужчиной на один-единственный, последний раз. Не смей торговаться! Соглашайся или боремся дальше!

У Джайгарша пересохло в горле. Перед глазами во мраке забелело большое тело наложницы-силуранки – нежное, как масло, и горячее, как печка.

Ах, какой пирог может он испечь в этой печке!

Не раздумывая, не взвешивая ничего, мужчина выдохнул:

– Согласен!

Выпустил запястье дори-а-дау, поднялся на ноги. Он не чувствовал в себе перемены, но почему-то сразу поверил: его не обманули. Скорее домой, к своей широкобедрой красотке...

– Эй, король! – прозвучало за спиной. – Обернись!

Он оглянулся – и грот озарился золотистым сиянием, мрак разлетелся клочьями, заметался по неровным стенам. Яркие блики засияли на спокойной воде, озарилась бахрома мелких сталактитов под низким потолком.

А на краю бассейна стояла та, чье нагое тело источало этот дивный свет.

Какой была она – высокой, низкой, с большой или маленькой грудью? Какого цвета волосы струились по плечам? Джайгарш не разглядел, не запомнил, он понял лишь, остро и жадно, что перед ним самая несравненная, самая потрясающая красавица на свете! Огненные стрелы ударили в низ живота, из горла вырвался рык. Забывший свое имя мужчина одним прыжком оказался рядом с женщиной, призывно протянувшей к нему руки, и, сгорая от бешеного желания, сгреб ее в объятия.

Долго ли пылал костер, сжигающий их тела? О том знают лишь боги, если имеют привычку подсматривать за любовниками...

Наконец разомкнулись объятия. Грудь, только что льнувшая к другой груди, судорожно вдохнула воздух.

И тут морская красавица легко поднялась на ноги и весело, чуть насмешливо сказала:

– Это было восхитительно. А теперь – прощай!

Сияющая влага приняла ее раньше, чем Джайгарш понял весь ужас происшедшего. А когда опомнился, взвыл раненым зверем, рванулся к бассейну, над которым медленно угасало золотое свечение, но было поздно.

Ноги подкосились. Джайгарш опустился на разбросанную одежду (и когда только успел сорвать ее с себя?). Он захлебывался беспомощной бранью: сука, воровка, поганая лгунья! Поманила подарком – и тут же отобрала его! Дала силу – и сразу выпила ее! Насладилась и уплыла, унеся его последние надежды...

Сияние погасло. На ощупь Джайгарш собрал одежду и покинул проклятый грот. Мрачным и злым вернулся он к своей дружине и на расспросы ответил приказом: немедленно завалить камнями вход в пещеру дори-а-дау!

Прошло лето, проползла осень, навалилась суровая зима. Король продолжал с мрачным упорством обустраивать островную «столицу», но не мог объяснить себе, зачем это делает. Долгими угрюмыми вечерами сидел он один, не зажигая огня, и никто не знал, где бродят его мысли. Наложницу-силуранку прогнал с глаз. Когда позже ему сказали, что женщина нашла себе мужа, он лишь раздраженно дернул углом рта.

Пришла весна, оживив на острове все, кроме короля. Джайгарш осунулся, постарел. Часто он подолгу глядел в одну точку, и никто не смел потревожить его в это время.

Так продолжалось до дня, когда кто-то из старых товарищей по оружию рискнул доложить королю, что из пещеры, вход в которую завален камнями, доносится пение. Вроде женский голос, а что поет – не разобрать...

Король разволновался и тут же отправился к пещере. По его приказу дружинники в два счета разметали завал, и Джайгарш шагнул во тьму, строго-настрого запретив своим людям идти следом.

Знакомый грот был освещен золотым сиянием. Она сидела на краю бассейна спиной к тоннелю, свесив в воду ноги... нет, не ноги, а широкий чешуйчатый хвост, но это он разглядел, когда подошел ближе.

Она тихонько напевала. Джайгарш не разобрал ни слова, но с замиранием сердца понял, что это была за песня.

Колыбельная.

Услышав шаги, дори-а-дау оглянулась через плечо и смущенно улыбнулась:

– Как видишь, я сама себя перехитрила.

Джайгарш подошел ближе, сел рядом и молча уставился на лежащего на чешуйчатых коленях нагого младенца.

Словно почувствовав напряженный взгляд, ребенок сонно приоткрыл глаза, густо-синие, как у Джайгарша.

Король неловко протянул руки, и женщина заботливо переложила на них теплое нежное тельце.

– Прощай, – сказала она. – Теперь действительно прощай. Но хочу оставить о себе хорошую память. Прими подарок, король. Тебе он уже не поможет, но принесет много добра другим.

Она взмахнула рукой – золотое сияние вспыхнуло ярче, обволокло пещеру.

– Этот грот будет исцелять людей до тех пор, пока на острове правят наши с тобой потомки.

И дори-а-дау скользнула в воду.

– Постой! – подался к бассейну король, желая хоть на миг удержать свою первую и последнюю любовь. – Исцелять... От чего, от каких болезней?

Красавица по пояс высунулась из воды. В глазах – злая издевка.

– От каких? – фыркнула ему в лицо. – От бесплодия и постельной немочи!

И легко ушла в глубину...

Легенда не описывает ярость оскорбленного в высоких чувствах короля, который орал вслед дори-а-дау, обзывая ее гулящей змеюкой и грудастой селедкой. Нет, сказители дружно уверяют, что он принял великий дар со слезами умиления, а потом с младенцем на руках поспешил наверх и повелел устроить пир, на котором дал сыну имя и признал его наследником. Кстати, насчет пира – чистая правда: весь остров был пьян в лежку.

Не вместила легенда также шепотки и пересуды, что ходили первое время по Эрниди: мол, подбросила нам морская тварь свое отродье... еще неизвестно, король ли ему отец...

Но вскоре болтуны прикусили языки. Во-первых, Джайгарш имел суровый нрав и тяжелую руку – у такого не пошепчешься. Во-вторых, подрастающий принц с годами все больше походил на отца. А в-третьих – и это главное – островитяне поняли наконец, какой потрясающий подарок получили.

И не в том даже дело, что пещера, как выяснилось, помогала не только больным, но и здоровым. Проведешь в гроте ночь, искупаешься в бассейне – наутро становишься другим человеком. Каждая жилочка в теле поет, работа в руках спорится, всякая женщина, что проходит мимо, кажется дивной красавицей. А своя-то законная, вновь ставшая желанной, как когда-то в невестах, так она ночью плачет от счастья, уткнувшись в твое плечо.

А женщины! Какими королевами выходят они из грота, как чувствуют кожей восхищенные мужские взгляды!

И не то чтобы начали островитянки рожать чаще обычного, но детишки появляются на свет, как на подбор, крепкие, здоровые и моря не боятся! Бывало, не углядит мать за карапузом, что ходить не умеет, доберется он ползком до черты прибоя, побарахтается немножко – глядишь, уже и плывет! Да еще смеется, шельмец! А малыши чуть постарше, которых из-за стола-то не видать, прыгают ласточкой с кручи в волны или достают со дна монетки, что бросают в море для забавы приезжие господа.

Приезжие господа? Ну да! Стараниями бродячих сказителей молва о чудесном гроте расползлась по всем странам – и хлынули на остров гости! Даже здоровые. Просто чтобы в разговоре небрежно бросить: «Побывал я недавно в гроте дори-а-дау...» – и увидеть зависть в глазах мужчин и интерес во взорах женщин. Родители привозят на остров дочерей: такая невеста будет в глазах женихов на вес золота – наверняка подарит мужу здоровых детей.

Гостям надо где-то жить и столоваться. И повеселели эрнидийцы, заламывая несусветные цены за рыбу, овощи, мед, копченых диких гусей. А крабы, мидии, печеные чаячьи яйца и прочая бедняцкая еда, спасение в голодные месяцы, ни с того ни с сего превратились в изысканные яства, за которые богачи «с того берега» не жалели серебра.

А уж когда правнук Джайгарша догадался брать плату за вход в пещеру... о, тогда остров Эрниди расцвел! Островитяне расширили и укрепили старую пристань, поставили таверну, постоялый двор, открыли несколько лавок. Нахально нарекли все это городом под названием Майдори – Дар Красавицы. И начала новоявленная столица понемногу расти.

Хорошая жизнь – шумная, богатая, нескучная.

Да только не всем на острове была она по душе...

* * *

Чизи едва не проглядела их, серьезных, сосредоточенных, присевших на корточки возле норы какого-то зверька и обстоятельно решающих вопрос: кто же там, внутри? Они так увлеклись спором, что не заметили няньки, пока та не ухватила своими короткими пальцами ребятишек за уши.

– Куда вас понесла Серая Старуха? Нечего шмыгать носами! Отвечайте!

– В поселок, – надменно отозвалась принцесса (а трудно сохранять надменность, когда тебя цепко держат за ухо). – Юнфанни-трактирщица за сына сватает внучку старого Гарата... сговор празднуют... у-уй!

– А какое, хотела бы я знать, дело знатной барышне до сговора в рыбацкой семье? Может, и по кручам за птичьими яйцами полезете, как дети из поселка?

Промолчали, только засопели как-то по-особому. Даже мать не уловила бы этого, а нянька заметила. Отпустила малышей, выдохнула страшным голосом:

– Лазили уже?!

Глядя под ноги, замотали головами. Вроде не врут, просто завидуют детишкам рыбаков – ловким, бесстрашным, легко зависающим между небом и прибоем... Немного отлегло от сердца. Чизи продолжила напористо:

– Чтоб больше из дому – ни шагу! А если ноги на скалах переломаете? Или злодей какой сунет обоих в мешок, да на корабль, за море...

– Такого не бывает, – сообщила ей принцесса с высоты своих всезнающих восьми лет.

А Литагарш ничего не сказал, только поднял на няньку глаза – и сердце Чизи ухнуло. Не могла она спокойно смотреть в эти густо-синие глазищи, что из поколения в поколение передаются в Роду Ульнес. Сразу вспоминался лежащий у нее на коленях теплый комок, снизу вверх глядящий своими огромными темными сапфирами.

– А море рядом! – всплеснула руками няня. – Мало ли что там водится! Вот вылезет на берег какое-нибудь чудище!

Брат и сестра переглянулись, звонко рассмеялись и ответили в один голос:

– Мы моря не боимся!

Чизи растаяла. Еще бы им бояться моря! Настоящие потомки дори-а-дау!

– Сладкие мои, хорошие... Если с вами что случится, не знаю, как дальше жить буду!

– А что с нами случится? – буркнул семилетний принц и по-отцовски повел плечом.

И тогда Чизи сгоряча сказала то, что старалась держать в тайне от малышей, то, от чего взрослые пытались уберечь ясные детские души:

– У Даглины, вдовы плетельщика корзин, пропал сын. Десять лет было парнишке. Через день нашли на прибрежных валунах... горло перерезано...

Детишки побледнели, прижались друг к другу. Няньке стало стыдно.

– Пойдемте, мои ненаглядные, пойдемте домой! Чизи вас никому в обиду не даст!

Шустрые ребятишки быстро забыли про испуг. Когда они поравнялись с гротом дори-а-дау, девочка лукаво блеснула глазенками:

– Чизи, а я не понимаю, что все-таки лечат эти приезжие... ну, в пещере?

Все она понимала, хитрюга, сверстники из поселка объяснили. Просто ей нравилось дразнить няню.

Чизи вскинула голову. Пухлые щечки гневно покраснели.

– Асмита Желанная Земля! Еще один глупый вопрос – и останешься без ужина! – Няня глянула на синеву меж скал и вздохнула, уводя разговор от опасной темы: – А к морю, мои хорошие, вы зря так доверчиво... В пучине чего только не водится! Никогда не знаешь, что волны к берегу пригонят.

* * *

Накаркала нянька, напророчила!

Ведь не могла же она в неимоверной дали разглядеть большую льдину, что плыла по течению на юг, понемногу тая под лучами солнца.

Одинокий альбатрос закружился над льдиной, привлеченный перламутровыми переливами на серой ноздреватой поверхности. Снизился, почти коснулся загадочного пятна, но вдруг, чем-то испуганный, метнулся в сторону и с хриплым криком улетел прочь.

6

– Уж такая была коровушка, такая кормилица! По ведру молока давала... да послушная, да смирная... родной сестры не надо, такая умница! Ой, чует сердечушко, сожрали волки мою красавицу! Ой, лежат в лесу ее косточки-и-и!..

– Уймись, баба, не вопи. Неси миску с водой, поглядим, жива ли твоя кормилица.

Зареванная рябая бабенка метнулась к дверям, спеша угодить загадочной старухе, что заявилась в силуранскую деревушку Малые Буреломы. Сама в лохмотьях, а держится королевой! Властная, надменная, прямая, с высоко поднятой головой... а взгляд-то, взгляд!.. Ой, дурной глаз! Так тебя насквозь и видит, каждую косточку твою пересчитывает!

Пришелица обернулась, окинула тяжелым взором столпившееся вокруг мужичье, небрежным движением поправила на плече рваный плащ. Ничего угрожающего не было в этом жесте, но толпа шарахнулась в стороны.

Как не испугаться! Ведунья! Настоящая ведунья! Даже задумываться не стала, так и сказала жене Крулата-скорняка: мол, заплакана ты, баба, не с дури, а с большой беды – корова у тебя пропала...

Рябая Зурби, продолжая всхлипывать, неловко вывернулась из двери, неся в вытянутых руках глиняную миску с водой. Полуотвернувшись, судорожно ткнула ее в сторону грозной гостьи, словно обе руки в костер сунула.

Ведунья, ловко приняв миску, поставила ее на крыльцо. Сняв с пояса полотняный мешочек, извлекла оттуда горсть мелко нарезанных листьев, высыпала в воду:

– Вижу... вот, сама посмотри. Чего боишься, глупая? В миске рак не сидит, за нос не цапнет... Жива твоя корова!

– Где?! – сразу забыла страх рябая Зурби, потянулась к миске.

– Многоликую тешить такими штуками... – неодобрительно прошамкал из-за спин старческий голос. Вредного деда никто не поддержал: все понимали, что такое корова в хозяйстве. Сколько шкур пришлось выделать и отвезти в город Крулату-скорняку, пока не сколотил денег на свое мычащее сокровище! А теперь – волкам отдать? Как же! Обойдутся серые! Тут уж Многоликая не Многоликая, а свое добро спасать нужно!

– Рыжая, верно? – продолжала ведунья, не сводя глаз с миски. – Левый бок белый? Левый рог почти прямой, а правый вниз глядит?

– Да-а! – взвыла Зурби. – Где она, хорошая моя?

– Не вижу, – озабоченно бормотнула ведунья. – Кто-то шутки шутит, мою воду мутит... А! Поняла! Корову, хозяюшка, лесовики прячут. Со зла или озоруют, про то не знаю. Надо с ними поговорить. Может, вернут пропажу.

– Так потолкуй с ними! – прогудел с крыльца Крулат. Высокий, костлявый, с закатанными до локтей рукавами, он выглядел довольно грозно.

Ведунья бросила на него неодобрительный взгляд.

– Потолковать-то можно, да дело больно опасное. Ты ж не думаешь, что я без платы пойду лес сердить?

Настроение толпы неуловимо изменилось. Одно дело гневить богов и тешить Хозяйку Зла... это еще ничего, это можно. Но развязать кошелек – это уже совсем другая песня поется, тут не раз в затылке почешешь!

Но Крулат очень хотел вернуть Рыжуху. Он выразительно глянул на жену. Та, скривив губы, ушла в дом, загрохотала чем-то и вернулась, прижимая к груди грязный полотняный узелок. Под строгим взором мужа неохотно развязала узелок и высыпала на крыльцо горсточку медяков, среди которых сиротливо затесались две серебряные монеты.

– Это что еще? – брезгливо поинтересовалась ведунья. – Ты крошки со стола смела, чтоб воробьев покормить?

От обиды у Зурби враз высохли слезы.

– Это, чтоб ты знала, деньги! – сообщила она гневно. – Глянь получше, коли видеть не приходилось! И все тебе – чтоб сделала пустяковую работенку!

– Я?! За эту горсточку мусора? Да раскатайтесь вы все в тонкую лепешку!

– Погоди! – окликнул скорняк разгневанную старуху, которая уже собралась уходить. – Добавлю две рысьи шкуры – выделанные, мягкие.

Старуха заколебалась: шкуры – не рогожка! Но устояла, ответила зловеще:

– Рысьи, да? А если лесовик узнает, что я плату взяла шкурами его слуг? Знаешь, что будет? Меня найдут в чаще с разорванным горлом. А твою деревню будут осаждать две гигантские рыси, пока не истребят все живое.

Угроза подействовала. Крулат повернулся к толпе:

– Соседи, помогите кто сколько может! Шкуры продам – рассчитаюсь.

Мужики призадумались. Крулат – хозяин крепкий и человек честный. А все-таки сочувствовать – это одно, а кошельком тряхнуть – очень даже другое! А тут еще из-за спин выскочила Жайта – разбитная, недавно овдовевшая бабенка – и заверещала:

– Ой, люди, да что мы ее слушаем! Мало ли хитрого народу по округе шляется! Хапнет она денежки – и махнет подолом! Вот ко мне пару дней назад попросился один такой переночевать. Я его, дура, накормила, напоила, про вдовью долю горькую до утра рассказывала! Жалел меня, гад, поддакивал! На дорогу хлеба дала, молока... А он, сволочь, мужнины сапоги спер!

Старуха злобно процедила сквозь зубы:

– Жаль, муженек покойный не мог в окошко заглянуть, полюбоваться, как тебя утешают. Чего ты там прохожему дала, молока или еще чего?

После споров, криков и размахивания руками деревня пришла к решению: скинуться, чтобы ублажить жадную старуху. Крулат вернет, когда сможет.

Смахнув в свой мешочек у пояса медь и серебро, ведунья сухо сказала:

– Солнце садится. Пойду к речной излучине лесовиков кликать.

– И я с тобой! – тут же откликнулась Зурби.

– И я, – поддержал жену Крулат. – Или думала, мы тебя одну отпустим?

– И я! – радостно завопила Жайта. – Еще сбежит, такая хитрая! Прямо как тот... чего-чего мне не плел, а сам мужнины сапоги спер!

– Может, всей деревней пойдете? – ядовито поинтересовалась старуха.

– А что? – отозвался бас из толпы. – И пойдем! За нашими денежками приглядим!

Старуха поморщилась: дело становилось для Малых Буреломов родным, кровным.

– Сказители говорят, – встряла какая-то женщина, – что в старину люди всей деревней лесовиков выкликали!

– Ах так? – возмутилась ведунья. – Тогда пусть вам сказители корову и...

Она не договорила: зубья вил легко – пока легко! – коснулись ее груди.

– Вот вы как! – прищурилась ведунья. – Ладно. Будь по-вашему. Идите! С детьми! Со стариками! Скотину из хлева прихватите! За родичами в соседнюю деревню сбегайте! Приглядите, чтоб я у вас сапоги не сперла! Но если лесовик прогневается, я не виновата. Вперед, смелое дурачье!

* * *

Хорошо храбриться посреди родной деревни, на глазах у жены и соседей. А меж темным лесом и стылой вечерней рекой, когда в ветвях сонно перекликаются птицы, устроившиеся на ночлег... когда в небе встает прозрачный серп месяца... когда каждый куст кажется чудовищем, замершим перед прыжком... тут уж как-то не тянет строить из себя героя.

Но не родился еще на свет крестьянин, который легко расстался бы со своими деньгами!

Конечно, в полном составе деревня в лес не двинулась. Но человек десять, покрепче да посмелей, пошли за подозрительной старухой, прихватив вилы, косы, цепы и прочие орудия, пригодные не только для земледельческого труда. Во всяком случае, у ведуньи, которая время от времени бросала на спутников нервные взгляды, не возникало и мысли о добром поселянине, заботливо возделывающем родную ниву.

Из женщин отважились сунуться в лес только две. Рябая Зурби не думала об опасности, устремленная мыслями к злополучной Рыжухе. А Жайта сгорала от любопытства, но напустила на себя вид недоверчивый и мрачный: плелась позади процессии и бормотала что-то про мужнины сапоги.

В чаще ухнул филин. Крестьяне, побледнев, сгрудились вокруг скорняка и его жены. Вилы и косы в руках внезапно показались им нелепыми, бесполезными против грозных сил, что затаились в чаще.

А ведунья, наоборот, встрепенулась, обернулась на уханье, словно услышала голос друга. Стоя спиной к реке, она протянула руки к чернеющей опушке. И заструились странные, хитро сплетенные меж собой словеса:

О темный лес, таинственный и чудный! В сплетении ветвей твоих таится Неуловимая для взгляда жизнь. Чей взор зеленый вспыхнет и погаснет? Кого листва плащом своим укроет? Чей шаг неслышно заскользит по мхам? О Человек, здесь гость ты, гость случайный, Тебе не рад притихший, хмурый лес...

Два гибких молодых деревца зашумели кронами, вершины их закачались и вдруг резко склонились к земле, словно отдав поклон ведунье.

Цепы и дубины в руках крестьян тоже склонились к земле – бессильно, растерянно. Похоже, их владельцы попросту забыли, что у них в руках оружие.

Твои глубины, чаща вековая, Сравниться могут лишь с простором моря. Случайный путник, что забрел в чащобу, Подобен моряку на утлой шлюпке: Он своего не ведает пути...

Черный куст затрепетал листвой, захрустел сучьями, и вдруг из него выросли две кривые суковатые «руки», простерлись навстречу крестьянам. А те как-то разом потеряли интерес и к заплаченным деньгам, и к криворогой корове скорняка. Не в одной лохматой голове мелькнула мысль: хорошо бы оказаться дома, у очага, а дверь чтоб была заперта на засов... и окна ставнями закрыты...

Непостижимым и неповторимым Был день, когда творили боги лес... —

нараспев продолжила ведунья, но ее перебило дружное оханье за спиной.

На опушку вывалилось и заплясало, нелепо дергаясь, существо, отдаленно похожее на человека – если бы из человека могли во все стороны расти ветки с листьями.

– Зачем трево-ожишь меня, же-енщина? – вопросило существо нараспев, чуть растягивая слова.

Крестьяне содрогнулись, чувствуя, что только ослабевшие от страха ноги мешают им покинуть это страшное место со всей возможной скоростью. И никто не заметил, как вдовушка Жайта встрепенулась, с недоумением вслушиваясь в голос лесовика.

– О повелитель леса, – смиренно просила ведунья, – окажи милость поселянам, помоги отыскать корову. Это бедное животное не из твоих слуг.

– Во-олки – мои слу-уги! – капризничал лесовик. – Они бу-удут сыты!

– Пощади, хозяин леса! Сжалься над бедными крестьянами! Где корова?

– У Лягушачьей за-аводи, – сменил лесовик гнев на милость, – в овра-аге...

– Постой, – воспрянул духом Крулат, – ты так растолкуй, чтоб я нашел! Там этих оврагов... – И шагнул к лесовику, забыв, что сжимает в руках топор.

– Не п-подходи! – взвизгнул лесовик, перестав выпевать слова. – Уб-берите д-дурня д-деревенского! Б-брось топор, гад!

Крулат растерянно остановился. И тут из-за спин мужиков вырвался возмущенный вопль вдовушки Жайты:

– Ой, да чтоб тебя Многоликая... Лю-юди-и-и! Держите ворюгу! Это ж он! Который ночевал! Который сапоги!.. Так же заикался!..

На мгновение все замерли, а затем лесовик шарахнулся назад, сливаясь с вечерней чернотой. Сообразительный Крулат, вскинув топор, помчался следом:

– Стой, собачий потрох! Шкуру спущу! Где моя корова?!

– Ведунью держите! – еще громче заголосила его супруга. И вовремя заголосила: старуха бочком двигалась к реке. Видимо, решила, что дальше разберутся без нее.

Два мужика бросились на ведунью. Лихая бабка уклонилась от удара одного противника, пнула в пах другого, вырвала у согнувшегося от боли мужика цеп и, как заправский вояка, отбила дубину его односельчанина.

И тут рябая Зурби показала, за что ее ценит муж. В тот миг, когда старуха ударила цепом по дубине, Зурби храбро нырнула под цеп, сдернула с пояса мошенницы кошелек и отступила за спины мужчин, не получив ни ссадины.

А на опушке шла потасовка. Шустрый «лесовик» удрал, зато под деревьями, которые только что загадочно кланялись, обнаружился коренастый крепкий тип, который начал раздавать зуботычины крестьянам, пробиваясь к лесу.

Потревоженные птицы снимались с гнезд, спугнутые разноголосицей.

– А сапоги-то!.. Мужнины!.. Люди добрые, хватайте этого, который с сапогами!

– Эй, Крулат, в кустах еще один сидит!

– Лови и его! Всех лови, потом разберемся!

– Мать твою через колено и дышлом на бороне!..

– Ведунью не упускай, мужики! Держи гадюку!

– Смылась ведунья, хватай кого можешь!

– А-а, зараза, ты кусаться?!

– За ногу его! За ногу!.. Да не за мою, дурни еловые!..

– Ушел, медведище. Ну, кулак у него... Эй, сосед, а ты кого поймал?

– Да держу одного поганца... Сразу пришибем или как?

– Слышь, Крулат, а он какой-то не тот...

– Тот, не тот – вяжи его, соседи! Хоть одного, да словили! Жайта, глянь, не он у тебя ночевал?.. Ну, что ревешь, дура-баба? Другой, так все одно – из ихней шайки. А ну, тащим к Лягушачьей заводи! Не покажет, где моя Рыжуха спрятана, – там его и утоплю, греха не побоюсь!

А высоко над гамом и сумятицей, на толстой сосновой ветке сидел, прижавшись к стволу, маленький лесовичок. Настоящий. Серо-зеленый, неразличимый в шапке хвои. С испугом и недоумением глядел он вниз и вздыхал: до чего же шумна, непостижима и опасна человечья стая!

* * *

Под утро крестьяне вернулись в деревню, ведя за рога Рыжуху. Пленник, долговязый тощий прохвост с соломенного цвета волосами, без писка согласился показать, где спрятана корова, под градом тычков и пинков проводил своих пленителей к заветному оврагу, а затем в темноте сбежал. Его исчезновение никого не огорчило: мужики торжествовали победу, наперебой галдя и вовсю преувеличивая свои заслуги в разгроме шайки. Крулат гордо обнимал за плечи жену: рябая не рябая, а кошелек отстояла!

А сбежавший бродяга чащей вернулся к реке, спустился ниже по течению, перешел вброд протоку и очутился на островке, поросшем ивняком.

– Ты, что ль, Недомерок? – окликнули его из зарослей.

– Ну, я, – мрачно отозвался долговязый Недомерок, раздвигая перед собой ветви и бредя на голос. Ему хотелось сказать еще очень и очень многое, но выбитый зуб и расквашенная нижняя губа умерили его красноречие.

На полянке Недомерок обрел троих приятелей, не менее потрепанных, чем он сам. Плюхнувшись наземь, обвел их неодобрительным взором.

Атаман – крепкий, плечистый тип по прозвищу Шершень – лежал на животе, подперев подбородок руками, и угрюмо глядел перед собой. (Не очень внушительная поза, но откроем секрет: тяжелый башмак одного из мужиков на несколько дней отбил у Шершня охоту сесть.) Атаман вспоминал былые деньки, когда шайка ловила по дорогам одиноких путников и продавала за море или в рудники. В этом деле был у шайки высокородный покровитель, за спиной которого компания Шершня жила и не тужила. Но года три назад гнев короля Тореола обрушился на знатного покровителя – и враз оборвались связи с рудничным начальством и с торговцами, тайно вывозившими рабов за границу. Шайке пришлось проявить изрядную прыть, чтобы не оказаться на одной цепи со своими жертвами.

Смазливый светлобородый парень сидел рядом, раскинув ноги в сапогах, тех самых, «мужниных». Морщась, прикладывал к синяку на лбу горсть мокрой листвы – заботливо относился к своей внешности. (Кстати, в шайке его называли Красавчиком, тем самым признавая его единственное достоинство.)

Поодаль на коряге сидела старуха, набросив на голову капюшон плаща. Поза была столь выразительна и трагична, что, окажись на острове художник, немедленно принялся бы за картину под названием «Добродетель, оплакивающая порочность нашего грешного мира». На самом деле бабка (ее так, бабкой, и величали) оплакивала утраченный кошелек, с которым успела свыкнуться, сжиться и сродниться.

Недомерок хотел попрекнуть старуху пропажей денег, но воздержался: свирепостью бабка уступала только атаману, а парню на сегодня хватало и одного выбитого зуба. Он решил сорвать злость на том, кто послабее.

– Ты, лесовик необструганный, вся задница в ветках! – процедил он, кривясь от боли. – Чего не сказал, что тебя в округе каждая потаскуха знает?

– Кто ж ду-умал, что она в лес попре-ется! – капризно пропел в ответ Красавчик, привычно скрывая заикание.

– И что мы с тобой связались, мечта ты бабья! – вышел из задумчивости атаман. – Все дело провалил!

– Как молоко лака-али, так хоро-ош был! – возмутился парень.

Бабка отвлеклась от скорбных мыслей и хмыкнула:

– Вдовушка уверяет, что до утра беседовала с тобой о покойном муже!

Этим она задела Красавчика за больное, он даже перестал выпевать слова:

– П-правда! Т-так и б-было! Д-думаете, легко уб-блажать бабу, если она при этом п-про мужа-п-покойника говорит... как он эт-то самое дело д-делал!

– Ишь ты! – посочувствовал атаман и оглянулся на бабку. – А ты, старая холера, чего за кошельком не усмотрела? Еще, говоришь, рысьи шкуры тебе давали – что не взяла?

– А ты пробовал удирать с двумя шкурами под мышкой? – огрызнулась бабка. – Мне одна своя дороже двух рысьих!

– А что за дурь несла на опушке? Ну, про глубины чащи вековой?

– Не дурь, а монолог из пьесы «Кружево судьбы». Приписывается королеве Саймирине. Хорошо, Красавчик вовремя выперся, не опоздал, а то там дальше про свидания на опушке и поцелуи под сенью ветвей.

– Королева, да? То-то лес у нее непостижимый да неуловимый. Видно, что высокородная дамочка писала, а не зверолов или лесоруб.

– И не разбойник! – поддакнула старуха.

Недомерок раздраженно заерзал. Он ненавидел отвлеченные разглагольствования и презирал начитанных людей (сам не знал ни буквы и гордился этим), поэтому рискнул встрять в диалог ценителей литературы со своим излюбленным высказыванием:

– Шибко грамотные все стали...

Ни старуха, ни атаман не обратили внимания на его реплику.

– Когда я была актрисой аршмирского театра... – начала бабка, но ее перебил протестующий вопль из трех глоток. Слушать воспоминания о юности, прошедшей на сцене, не хотелось никому.

– Если выбираться из здешних краев, – вернулся атаман к насущным проблемам, – это только берегом Тагизарны.

– Топаем на постоялый двор Кринаша? – уточнила бабка.

– Кринаш уважает мо-онету, – напомнил Красавчик.

– Придумаем что-нибудь, – вздохнула бабка. – В тех краях лучше ночевать под крышей. Помните, там Рябой и Патлатый сгинули?

– Сами в Бездну запросились, пни еловые, – сплюнул Недомерок. – Приспичило на развалинах Кровавой крепости сокровища искать!

– На развалинах? – Атаман повернулся на бок. – Сокровища?

– Ну да, – фыркнула бабка. – Думали, Восемь Магов для них богатства стерегут!

Парни захохотали, даже Недомерок, у которого из губы опять пошла кровь.

Не смеялся только Шершень.

– На развалинах? – повторил он тем же тоном. – Сокровища?

Разбойники оборвали смех, тревожно переглянулись. Каждый почувствовал, что на него надвигается Судьба – как тележное колесо на улитку, неосторожно выползшую на дорогу.

7

Хранитель Найлигрима проснулся рано и некоторое время лежал, разглядывая темные потолочные балки и припоминая вчерашний вечер. Жены не было рядом. Ушла спать к себе. Обиделась, что муж уезжает один. Уж как Ралидж объяснял, что близнят нельзя оставить без родительского глаза!.. Надо помириться до отъезда, не оставлять дом с тяжелым сердцем.

А после ссоры с супругой пришлось выслушать очередную перебранку дарнигара с шайвигаром. Они вечно ссорятся, но о чем вчера-то?.. Пра-авильно! Шайвигар требовал, чтобы Правая Рука выделил три-четыре десятка солдат для заготовки дров. А дарнигар отвечал, что наемников и так слишком часто занимают на хозяйственных работах, у них не остается ни времени, ни сил на тренировки на плацу. В крепости полтораста рабов, неужели Левая Рука не может правильно распорядиться этими бездельниками и дармоедами?

Солдат Хранитель велел дать. Ничего с ними не случится, помашут топорами! Харнат Дубовый Корень буркнул что-то неодобрительное в рыжую бороду, но возражать не посмел. А толстячок Аджунес удалился победителем.

Ссорятся, а жизнь в крепости ладно идет! Хорошо иметь помощников, на которых всегда можно спихнуть работу и удрать!

Сокол поймал себя на том, что заботы о любимой крепости потеряли важность, отошли вдаль. Душой он был в пути. Засиделся на месте, засиделся!

Ралидж встал, быстро оделся (он терпеть не мог, когда ему помогали в этом слуги) и распахнул ставни.

За окном был тот же вид, что открылся три года назад перед беглым рабом по прозвищу Орешек. Внизу – край крыши маленького храма и выложенная камнем дорога. За дорогой суетился в утренних хлопотах рынок. Крестьяне натягивали на деревянные рамы линялые полотнища для защиты от солнца, раскладывали на дощатых прилавках дичь, овощи, рыбу. За спинами торговцев – прачечная, к ней тянется от колодца цепочка водоносов.

Обычно Ралидж не обращал внимания на эти мелочи. Глядел в окно, чтобы узнать – дождь или солнышко. А сейчас видел все глазами человека, который вот-вот покинет свой дом и неизвестно когда вернется. (А на самом дне души – тихим эхом: «И вернется ли...»)

На башне скучает часовой. Внизу к крестьянам подкатился толстячок шайвигар, что-то объясняет, брезгливо помахивая пухлыми ручками.

Все как раньше. Как шесть лет назад. Ничего не изменилось...

А вот и нет! Вот этого шесть лет назад в помине не было! На крыше храма мелькнула темноволосая головенка. Пятилетний малыш подполз к краю крыши, вгляделся вниз. Обернулся, махнул рукой. В поле зрения Сокола возникла вторая темная головка, только волосы длиннее. Девочка по-пластунски поползла к брату. Юбка зацепилась за гвоздь; девчонка, не обернувшись, сердито дернула ее. Будет Арайне от матери за рваный подол!

Близнята-Соколята, родные малыши! Играют в лазутчиков. Как на крышу-то влезли? Лестницу притащили?

«Лазутчики» рискованно свесились за край крыши (отец хотел окликнуть их, но побоялся испугать) и помогли забраться третьему малышу. Рыжий крепенький карапуз, серьезный и сосредоточенный, – трехлетний Денат, сын дарнигара. Как эти поросята ухитрились такого маленького наверх затащить?

Вид рыжего мальчугана навел Сокола на мысль о том, как можно помириться с женой.

Мать Дената, Аранша, до рождения сына была десятником в гарнизоне Найлигрима. По закону беременная и кормящая женщина не может быть наемницей, и Аранша, скрипнув зубами, сдала оружие и бляху десятника. Едва отняв сынишку от груди, упрямица потребовала, чтобы ее вновь приняли на службу и вернули бляху. Муж возражал, считая, что супруге дарнигара нечего делать на плацу и в карауле. Пусть за сыном присматривает, а то малыш вечно возникает в самых неподходящих, подчас опасных местах... Аранша кинулась за помощью к супруге Хранителя, вместе с которой пережила много опасных приключений. А Сокол поддерживал Харната – из мужской солидарности.

Но теперь этой игре конец. Нельзя уходить в опасный путь, оставив дома обиженную жену. Вот снимет озорников с крыши – и пойдет мириться...

Сокол хотел уже отойти от окна, но тут Денат поднялся на толстенькие ножки и уставился вниз, сунув палец в рот. Арайна строго шлепнула малыша по руке (отучает от дурной привычки!) и что-то негромко сказала. Ее брат встал во весь рост рядом с младшим приятелем и указал на шайвигара и торговцев.

Денат кивнул, чуть пригнулся, вытянул вперед руки и резко дернул на себя что-то незримое, словно подсекая кого-то под колени. Тут же снизу донесся вскрик: толстяк шайвигар растянулся на земле, у ног ошеломленных торговцев.

Малыш поднял ручонки над головой и снова дернул что-то невидимое – на этот раз сверху вниз. Широкая рама с натянутым на нее полотнищем переломилась, упала, накрыв линялой тканью шайвигара и торговцев, превратив всех в барахтающийся и бранящийся ком.

Трое ребятишек на крыше заливисто хохотали.

Ралидж отпрянул от окна. Неужели есть хоть немного правды в странных слухах, что ходят по крепости об этом рыженьком карапузе? Все-таки его мать всю беременность провела в плену за Гранью, даже родить сына ухитрилась там же, в Подгорном Мире.

Ладно, с этим можно разобраться позже. Пора снять проказников с крыши.

В коридоре встретилась жена – бледная, хмурая. Не поднимая глаз, поклонилась – не любимому человеку, а супругу и господину.

Мысленно извинившись перед почтенным Харнатом, Сокол сказал:

– Дорогая, я тут подумал насчет Аранши... Пожалуй, ты была права. Пусть возвращается в войско – десятником, разумеется. С дарнигаром поговорю сам, а ты, я думаю, не откажешься ее обрадовать.

Оживилась. Просияла. Как девчонка, бросилась на шею.

Ну и пропади пропадом эта мужская солидарность!

* * *

К восточной стене крепости изнутри прилепился сарай. Когда-то он был конюшней, потом превратился в склад всякого барахла: рачительный шайвигар ничего не выбрасывал. А два года назад Хранитель велел Левой Руке распихать хлам куда угодно, хоть в собственные покои, и отдал сарай под лабораторию своему воспитаннику Ильену: мальчик увлекся алхимией. А парнишка создал сарайчику такую репутацию, что никто из наемников и слуг не рискнул бы туда сунуться ни в трезвом, ни в пьяном виде.

Двери приоткрыты, изнутри заложены на крюк. Простое дело – просунуть в щель руку, снять крюк. Но Ралидж колебался. Хорошо, если сверху на вошедшего всего лишь опрокинется ведро с толченым мелом или с водой. Может сработать и новая ловушка, пакостнее прежних!

Поэтому Хранитель громко стукнул в дверь:

– Гостя пустишь, Ильен?

Изнутри что-то громыхнуло, и веселый голос отозвался:

– Это не гость, а хозяин! Я сейчас!

Юный алхимик встал на пороге. Глаза Хранителя посерьезнели. До чего же походил щуплый, с мелкими чертами лица подросток на своего знаменитого деда Илларни, для всего мира – великого астролога, а для Ралиджа (тогда еще Орешка) – лучшего хозяина в мире! Маленький Орешек был не столько рабом, сколько учеником, любимым воспитанником.

Судьба неплохо пошутила: теперь внук Илларни оказался на воспитании у Ралиджа. Что ж, надо платить долги.

– Я сейчас снял с крыши храма своих паршивцев, – сказал Сокол, входя в сарай. – И Дената. Представляешь, обиделись: играть им мешаю!

– Шустрые растут, – взрослым голосом поддакнул Ильен, поправляя свой холщовый фартук, весь в пятнах и местами прожженный.

– Слушай, – решился Ралидж, – ты за дарнигаровым карапузом ничего такого не замечал... странного?

Ильен по-птичьи склонил голову набок, став еще больше похожим на деда.

– Странного? Не знаю. Сам не видел. А разговоры пересказывать не хочу.

– Разговоры-то и я слышал... Ладно, показывай, что сделал!

Повеселев, подросток нырнул под стол и извлек оттуда небольшой бочонок из аккуратно подогнанных светлых досок. Наррабанцы в таких бочонках перевозят дорогое вино.

– Вот! Пока состава на один бочонок, но я еще поработаю. К утру наберется на два. Господин ведь утром выезжает?

– Да. Если выберу время, зайду помочь. Поосторожнее, состав опасный!

– Кто б меня учил! – обиделся Ильен. – А кто зимой ко мне в помощники напросился? Как потом госпожа за одежду ругалась... Еще Безымянные хранили, что на лицо брызги не попали! Я ж предупреждал: нельзя бухать воду в кислоту! Нужно кислоту в воду, да то-оненькой струечкой!

– До старости меня этим попрекать будешь? – с шутливым гневом рыкнул Хранитель и обычным тоном поинтересовался: – А что за дырочка в днище?

Ильен, сощурясь, окинул бочонок взглядом художника.

– Это я просверлил. Продерну веревку, с двух сторон узлами закреплю...

– Решил все-таки вставить веревку? Она же у тебя все время гасла!

– Я ее промаслил. А как господин думал поджечь состав? Высечь искру прямо над ним? Тогда и одного бочонка хватит, второй уже будет ни к чему.

– Промаслил? Та-ак! – Ралидж тронул тонкую веревку, свернутую кольцом на железном листе. – Я-то хотел издали, зажигательной стрелой...

– Это бы, конечно, лучше. Если враг позволит.

– А веревка сколько времени горит?

– Не знаю. Недавно додумался, не успел проверить. Пусть господин поджигает кончик веревки и удирает со всех ног. Произносить над бочонком речь о победе добра над злом не обязательно.

– Учту, – усмехнулся Сокол.

Ильен уселся на перевернутый ящик и проговорил задумчиво:

– Пять веков люди, словно гнева богов, боятся такой простой штуки! Я в лес уходил, пробовал, как она действует. И вот чего не понимаю: как же она – против призраков? Сера, селитра, уголь – как они с колдовством-то справятся?

– С колдовством не справятся, – серьезно ответил Ралидж.

– Но тогда...

– Помнишь, я рассказывал тебе про наррабанского демона Кхархи?

– Хмурый Бог? С которым разделался мой дедушка?

– Именно. Ну, что демону тот мешочек с простеньким составом? Я много об этом думал. Твой дед не Кхархи погубил, а разрушил статую, за которую демон цеплялся в этом мире – ну, как корабли цепляются якорями за дно. Разбилась статуя – и демону нет в нашем мире места! Я прикинул: а за что цепляются Семь Магов, что их держит в развалинах крепости? Не могу забыть черные плиты, из которых свет бьет столбом... те, с колдовскими знаками! Что, если их – в осколки? Вот увидишь, отчалят призраки из нашего мира!

– Я-то не увижу, – зацепился подросток за случайную оговорку Хранителя. Губы его дрогнули, из глаз глянула обида. – Это мой господин увидит.

– Понимаешь, – мягко начал Ралидж, – я...

– Не надо, – быстро перебил его Ильен. – Пожалуйста, пусть Сокол не говорит, что оставляет под моей защитой детей, жену и Найлигрим. Я не совсем несмышленыш.

– Пра-авильно. Тогда и говорить буду, как со взрослым. Ты что, герой, забыл, как тебя мучили в той проклятой крепости?

Ильен побелел.

– И я тебя опять туда потащу? – гневно продолжил Хранитель. – Да что я, хуже Айрунги?

Мальчик подавленно молчал.

– Когда за бочонками прийти, с утра? – перевел разговор Сокол.

– Можно вечером, попозже... Господин будет путешествовать по Тагизарне? Состав надо беречь от сырости. Он из воздуха влагу берет – ой-ой-ой!

– Постараюсь.

– Сколько человек Сокол возьмет с собой?

– Одного. Но уж зато – Айфера!

Ильен уважительно кивнул, вспомнив крутой разворот плеч и богатырскую осанку наемника, известного силой и отвагой далеко за пределами Найлигрима.

* * *

После ухода Хранителя подросток прошелся по сараю, рассеянно пнул корзину с углем. Ухмыльнулся: тайна веков, кошмар из мрака истории... а всего-то – сера, селитра, уголь! Но усмешка сменилась странным выражением: то ли грусть, то ли досада, то ли сожаление. Ильен сел на пол рядом с корзиной, обхватил колени руками, ушел в невеселые раздумья.

Причиной тому были слова Сокола: «Да что я, хуже Айрунги?»

Ясно, разве забудет Хранитель стоявшую под стенами Найлигрима армию Подгорных Людоедов? Ильена тогда не было в крепости, но ему рассказывали, как чудовища шли на штурм, а вел их проходимец, уворовавший где-то волшебный талисман и развязавший войну между Силураном и Грайаном.

Все верно. Как сказал бы Ралидж, «пра-авильно». У него тоже имеется счет к этому подлому типу. И не в том дело, что подбил он Ильена, еще глупого, тринадцатилетнего, похитить пергамент с рецептом Души Пламени. Тут Ильен сам виноват, в тринадцать лет пора голову на плечах иметь. А вот то, что в Кровавой крепости Айрунги, спасая шкуру от магического удара, подставил под злобные чары Ильена... этого простить нельзя!

Да, но разве уйдет из памяти бархатный голос, который открывал тебе сокровенные тайны мира – шаг за шагом, слово за словом, страница за страницей? Разве забудешь крохотную рукотворную молнию, перелетавшую с одного конца проволоки на другой? Или то, как загадочный ряд колб и реторт, наполненных разноцветными порошками и жидкостями, понемногу становился привычным и насквозь знакомым?

Для Сокола Айрунги – мерзавец и опасный авантюрист. А для Ильена, как ни крути, – учитель. Никуда от этого не денешься.

Наверное, он был искренним, когда в черный миг, чувствуя, что трещина меж ними стремительно расширяется, отчаянно пытался вернуть доверие ученика: «Ильен, ты много значишь для меня! Ты похож на меня самого в детстве, но лучше, чище... Я мечтал передать тебе все, что знаю и умею...»

Лицо парнишки стало злым, рот жестко сжался.

– Он бросил меня на съедение оборотням! Сам сбежал, а я...

Но тут же вспомнилось: Айрунги горячо вымаливает прощение: «Мальчик мой, поверь! Я сам не знаю, как это вышло! Въевшаяся в кровь и плоть привычка обманывать опасность. Судьба бьет меня – я уворачиваюсь, она промахивается... и так всю жизнь, из года в год! Но потом я сам ужаснулся... я еще никогда такой ценой...»

Ильен с коротким всхлипом вздохнул. Учитель! Такой ум, такие знания – и такое тщеславие, толкающее на подлость, на преступление!

Тщеславен, и еще как! Проболтался Ильену, что родился в цирковом фургоне, в детстве фокусником был... Так потом ходил сам не свой: стыдился, что ученик про него такое узнал! А чего стыдиться? Цирк – это здорово! А пальцы у него до сих пор ловкие, сколько раз его из беды выручали!

«До сих пор»? А что Ильен знает о судьбе своего непутевого учителя, которого в какой только стране не ловят! Может, умирает в лесной чаще, как затравленный зверь? Или сидит в темнице без надежды еще хоть раз увидеть солнце? Или... или его уже нет в живых?

8

Айрунги Журавлиный Крик был жив, здоров, свободен и бодр духом. К тому же имел все основания гордиться своей хитроумной особой.

Конечно, остров Эрниди – сущее захолустье. И королевский двор здешний не сравнить с дворами, при которых Айрунги подвизался прежде. И столица эта, Майдори, смех, да и только! И дворец больше похож на замок мелкого властителя где-нибудь в грайанской или силуранской провинции. Весь уклад мирный, простой – словом, поле деятельности совершенно не годится для авантюриста такого размаха.

И все же сколько дипломатичности, обаяния и красноречия в сочетании с наглым враньем понадобилось безродному проходимцу (у которого только и есть, что дурная репутация в полудюжине стран да написанные им самим рекомендательные письма), чтобы занять место при дворе! И какое место – наставника королевских детишек! Должность не самая высокая, но раз люди доверяют тебе детей – значит, верят. Посмотрим, что можно выжать из этого симпатичного островка, если взяться за него со сноровкой и энергией!

Новоявленный придворный не думал о том, что еще недавно был затравленным беглецом, мечтавшим о щели, куда можно забиться и отдохнуть от погони. Щель нашлась, и довольно комфортабельная. Так к чему перебирать в памяти вчерашние невзгоды?

Прежде чем приступить к исполнению обязанностей, почтенный наставник наследного принца и юной принцессы получил свободный день и решил провести его в прогулке по Эрниди. Разумеется, целью прогулки был знаменитый грот дори-а-дау.

Денек выдался славный – пожалуй, немного жаркий. Айрунги отказался от услуг ребятишек, которые наперебой вызывались проводить его. (Разумеется, не из чистого и светлого желания услужить гостю. Айрунги уже заметил, что для эрнидийцев приезжий не человек, а кошелек, туго набитый, но со слабыми завязками.)

Статная добродушная трактирщица рассказала, как найти тропу до грота, и остерегла, чтоб с тропинки не сходил: заблудиться можно... Смешно! На их-то островке!

Интересно, почему не проложили к гроту дорогу? Хотели оставить все как триста лет назад? Чтобы приезжий толстосум чувствовал себя героем легенды? Но что, если несчастный чужестранец бесплодие-то излечит, а ноги себе переломает? Романтика!

Но сквозь иронию Айрунги чувствовал, как проникается особой прелестью этих нагретых солнцем скал с бахромой лишайника, этих зарослей вереска, тянущего ветви вслед морскому ветру. Моря не видно было из-за утесов, но воздух был пронизан его бодрящим запахом и мерным шумом, в который вплеталось густое, тяжелое гудение пчел.

Прогулка затянулась дольше, чем ожидал Айрунги. Но отчего бы не пройтись? Ведь ему не восемьдесят лет! И не надо изображать старческую походку, сутулиться и прочими ухищрениями прибавлять возраст для солидности. Если у человека много лиц, он забывает, какое из них настоящее. Глянешь на себя в зеркале – и не узнаешь! Полезно иногда стереть грим с физиономии. Вот Айрунги и шел себе – высокий, костистый мужчина тридцати восьми лет, с острым щучьим лицом и живыми темными глазами – и ощущал удовольствие оттого, что был самим собой. И что просто был на свете. Не дал загнать себя в Бездну.

Тропа уткнулась в синюю железную дверь, рядом скучали двое стражников. При виде путника они оживились и охотно сообщили, что пришел он сюда зря. Во-первых, дверь откроется только к вечеру: в гроте полагается проводить ночь, а днем там делать нечего. Во-вторых, уважаемого господина и вечером в грот не пустят, потому как в небе будет молодая луна. А на Эрниди железное правило: до полнолуния в гроте ночуют женщины, после полнолуния – мужчины. Чтоб порядок был. В-третьих, почтеннейший чужестранец мог бы за такие важные сведения дать бедным стражникам какую-нибудь мелочишку на пиво.

Айрунги рассмеялся и сообщил, что он, конечно, почтеннейший, но уже не чужестранец, а очень даже свой. Тем не менее он просит доблестных стражников принять вот этот пустячок и выпить за его здоровье. (Айрунги всегда старался поддерживать хорошие отношения со стражей – никогда не знаешь, кто завтра будет за тобой гоняться.)

Неудача не испортила настроения путнику, и он, насвистывая, двинулся обратно. Поскольку вид утратил очарование новизны, Айрунги решил свернуть к берегу и полюбоваться на прибой.

Свернул. Полюбовался. Решил вернуться на тропу и обнаружил, что не может ее отыскать. Заплутал среди кустов, скал и валунов, чья «особая прелесть» как-то сразу перестала трогать душу.

Страшного-то ничего нет, это не Черная Пустошь, где он двадцать дней скрывался от длинных рук короля Нуртора. Но солнце уже высоко, хочется есть, пчелы гудят как-то насмешливо, словно дразнят чужака. Пора отсюда выбираться.

Конечно, остров не простирается на необозримые расстояния во все стороны. Просто Айрунги бродит по кругу среди валунов. Нужен твердый ориентир. Кромка берега? Нет, круча так изрезана трещинами и поросла кустами, что идти вдоль ее края невозможно. Тени? Не сейчас, когда солнце в зените. Что же предпринять заблудившемуся чужеземцу?

А тут и думать нечего – идти на голоса! Вон за той скалой кто-то не то спорит, не то ссорится...

Айрунги обогнул поросший жестким лишайником склон как раз вовремя, чтобы увидеть, как с невысокой кручи кубарем катится человек. Айрунги подбежал к упавшему, помог подняться на ноги. Тот не сказал ни слова нежданному помощнику, похоже, вообще его не заметил. Задрав голову и потрясая кулачищами, завопил куда-то наверх:

– Дура!! Ведьма!!

Молодой парень. Судя по одежде, рыбак.

– Не соблаговолит ли господин сказать... – учтиво начал было Айрунги.

Парень обернулся – бешеные глаза! – и заговорил страстно, горячо, явно не понимая, кто стоит перед ним:

– Ну, не дура, а? Как есть дура! Двадцать пять лет уже, а замуж никто не берет! А я взял бы! Не посмотрел бы, что ведьма! Сглазит? Ну, почему... может, мужа не сглазит! – Он сгреб незнакомого человека за грудки, умоляюще заглянул ему в лицо.

– Не сглазит! – твердо заверил Айрунги этого ненормального. – Мужа-то зачем?

– Вот! Может, еще и рыбу в сети нагонит! А что песни сочиняет, так это ерунда! Замуж выйдет – не до песен будет...

Осекся, приходя в себя, окинул Айрунги подозрительным, неприязненным взором, выпустил из лапищ его рубаху, круто обернулся и зашагал прочь.

Айрунги двинулся следом, но вовремя остановился. Незадачливый ухажер может обидеться на его навязчивость, а заморышем он, между прочим, не выглядит. Кулачищи какие внушительные! Пусть лучше дорогу покажет эта самая «дура-ведьма». Если, конечно, она не всех подряд с кручи спускает.

Посмеиваясь, Айрунги легко преодолел крутой, но не очень высокий склон и очутился на площадке, пышно заросшей какими-то кустами и травами. Айрунги их не разглядывал: внимание привлекла девушка, сидящая вполоборота к нему на плоском сером камне и негромко напевающая песенку.

Взгляд Айрунги приковался к ее загорелой руке, легко опирающейся о камень. И к черной змее рядом с этой золотистой рукой.

Айрунги задохнулся, боясь пошевелиться.

Змеюка не выказывала агрессивности, пригревшись на валуне. Девушка напевала все громче, и заметно было, что песенка рождается прямо сейчас, придумывается на ходу:

Ты горланишь во всю глотку: Я, мол, хват-рыбак! Так лови свою селедку, А меня – никак! Ты сулишь мне дом и лодку. Отдохни, простак! Подкатись к любой молодке, А ко мне – никак! Ты ворчишь, со мною в ссоре: «Не для ведьмы брак!» Со скалы не брошусь в море — Проживу и так!

Камешки посыпались из-под каблука Айрунги. Девушка резко обернулась.

– Осторожно! – крикнул Айрунги.

Потревоженная змея ручейком стекла с валуна и скрылась.

– Зачем было пугать? – возмутилась девушка. – Это всего-навсего уж!

– Знаю, что уж! – напористо ответил Айрунги, который мгновение назад и не подозревал об этом. Взгляд его скользнул вслед змее. Глаза изумленно расширились, но он продолжил, и только искушенное ухо заметило бы заминку в его речи: – Я не это бедное животное имел в виду, а вон тот кустик. Осторожнее, красотка! Заденешь ветку плечом – кожа волдырями пойдет!

В глазах девушки презрение сменилось удивлением, даже уважением.

– О! Мой господин знает, чем опасен этот кустик? Может, даже сумеет его назвать?

– Конечно. Не знаю, как он попал в наш мир, но это крапивняк, настоящий крапивняк!

– Верно... Неужели мне выпала удача говорить с Подгорным Охотником?

– Нет, но за Гранью раза три побывал. Бросил, пока не затянуло.

Уважение в светло-карих лучистых глазах стало отчетливее. Айрунги отметил про себя, что у невезучего рыбака губа не дура. Девица хороша собой. Причем внешность необычна для Эрниди с его сероглазыми, светловолосыми островитянками. Как и у рыбачек, красота «дуры-ведьмы» не изящно-томная, а здоровая, очень земная, но на этом сходство кончается.

Прямые, гладкие волосы бронзового отлива лежат на плечах тяжелой массой. Широкий лоб, высокие, твердо очерченные скулы, прямой нос. Необычнее всего – взгляд. Спокойное сознание своей власти и что-то вроде обещания... смотрит так, словно они с Айрунги уже спали вместе!

Интересно отметить, что речь гладкая, правильная. Похоже, «дура-ведьма» грамотна. Может быть, даже начитанна.

– Я купила саженец у Подгорного Охотника. И прижился в моем садике... Раз господин такой знаток растений, может, он и остальные назовет?

– Попробую, – усмехнулся Айрунги. – Болиголов, змеиный корень, белена, «лунная погибель», волчье лыко...

С каждым словом, которое он произносил, росло удивление. В садике царила смерть. Она покачивала ветвями, шумела листвой, грозила колючими шипами, дразнила яркими цветами, пыталась заманить не созревшими еще плодами. А посреди маленького царства ядовитых растений – девушка, словно выросшая на этой полянке, от одного корня со своими кустиками. Интересно, в ее душе много яда?

А почему бы не проверить?

Айрунги раздвинул губы в самой обаятельной из своих улыбок. Бархатный голос стал глубже, заиграл многозначительными, обещающими нотками:

– А мне понравился садик! Ну их, эти розы-туберозы и прочие настурции! Мне больше по сердцу дикие растения, даже колючие. – Взгляд, которым он окинул девушку, был почти ощутим, как ласковое поглаживание. – А попробуй угадать, красавица, что бы я сделал, если был бы здесь хозяином... если бы мне принадлежало все в этом садике?

Слово «все» он выделил голосом так выразительно, что девушка в веселом изумлении распахнула глаза. Какая у нее улыбка! Словно на драгоценный камень упал солнечный луч и преобразился в радугу! Незнакомка шагнула в сторону, положила руку себе на бедро, и фигура, только что казавшаяся крепкой, прочно сбитой, вдруг стала текучей, переливающейся. Несколько скупых движений – и такое превращение!

«Ведьма!» – вспомнился Айрунги крик рыбака. Ой, ведьма...

А она заговорила, и в мурлыкающем голосе зазвучали те же коварно-зазывные нотки, что и у Айрунги:

– Да что угадывать, не маленькая. Знаю, что такой садовод делать примется, если решит, что он в садике хозяин. Так за чем же дело стало? Мой господин хочет поиграть во владельца садика? Мне такие игры тоже нравятся.

Не ожидавший такого напора Айрунги опешил. Но лишь на мгновение. С бьющимся сердцем он двинулся к красавице.

А та подпустила его шага на три, гибко склонилась, вытащила из густой травы помятое железное ведро и со стуком поставила на валун.

– Вот! Внизу родник. Под крапивняк – два ведра, под остальные – по ведру. Лучший способ почувствовать себя хозяином сада!

И дерзко улыбнулась.

Неизвестно, какой реакции ожидала девушка от зашедшего в ее заветный уголок чужака, но ошарашить гостя ей не удалось. Айрунги ценил в людях чувство юмора и наглость, поскольку сам обладал этими качествами. Он рассмеялся и протянул руку к ведру:

– Показывай, где спуститься к роднику. Потом проводишь до дворца, ладно?

«Ведьма» на миг растерялась, затем превратилась из коварной соблазнительницы в веселую девчонку и ответила:

– Договорились! А к роднику – вот она, тропка...

Уже начав спускаться, мужчина обернулся:

– Кстати, у вас на Эрниди имена в ходу? Ну, такие словечки, которыми ребенка в детстве отец обзывает? Я, например, Айрунги Журавлиный Крик. Из Семейства Заркат. А как зовут самую вредную эрнидийскую ведьму?

– Если самую вредную, то Шаунара Последняя Листва, – охотно ответила девушка, переставая быть незнакомкой. – Из Семейства Тиршилек.

9

– И с тех пор, как Эрниди возник из вод, Морской Старец держит его меж ладонями, не дает опуститься на дно. А дочь его, милостивая дори-а-дау, жемчужина среди своих прекрасных сестер, гонит косяки рыбы в ваши сети. Вот они, истинные боги, что всегда рядом с нами, им любовь и благодарность наша.

Громкий, разборчивый шепот шел из глубокой расселины, словно говорила скала... нет, сам остров напоминал людям, кому они обязаны своим гранитным прибежищем, своим гигантским кораблем среди бушующих океанских волн.

Каждое слово доходило до сердец людей, стоящих на краю обрыва, над бьющим о скалы прибоем.

Юнфанни вздохнула, рассеянно тронула на лбу густой мазок ритуального рисунка – не стерлась ли краска?

Шепчущий прав. Разве можно поклоняться богам, которых нельзя увидеть, у которых даже имен нет, словно у Отребья! А древние боги не только могущественны, они прекрасны, легенды об их деяниях завораживают! Кому это и знать, как не ей, сказительнице, с юности желанной гостье у любого очага – от рыбачьего до королевского. А сейчас, когда она замужем за хозяином трактира, ее дар идет на пользу делу, привлекает гостей в «Смоленую лодку».

– Мы – Дети Моря, – продолжал голос из расселины. – Не только королевская семья – все мы потомки дори-а-дау. Не родные, так приемные. Любящие и любимые.

Да, подумала Юнфанни, и это верно. До сих пор рыбаки тайком приносят жертвы Морскому Старцу, хоть это запретил еще дед нынешнего короля. Но как мало Детей Моря осмеливается встречаться на молении древним богам, наносить на лица густой краской узоры, древние, как сам остров! Сейчас, например, над обрывом всего четверо: сама Юнфанни, двое коренастых братьев-рыбаков и подручный смотрителя маяка – щуплый юнец, сине-красный узор на лице которого означает мольбу об ответной любви.

– Но поклонение вере предков еще не значит, что надо обижать жреца Безымянных. Глупая шутка – засунуть его вниз головой в бочку из-под соленой рыбы. Это не радует Морского Старца и его милосердную дочь!

– Это вам говорится! – улыбнулась Юнфанни братьям-рыбакам. Те мрачно отвернулись. Ничего не скажешь, Шепчущий имеет над ними власть.

А ведь неизвестно даже, кто таков Шепчущий. Кто с ним знаком? Кто его видел? По голосу не понять, мужчина это или женщина... пожалуй, все-таки мужчина. И ведь сумел, не показываясь никому на глаза, сплотить, объединить и подчинить себе Детей Моря!

– Дори-а-дау простит вашу выходку, – продолжал голос из расселины, – но впредь будьте осторожны. Не забывайте, что король преследует нашу веру, жрец требует от него решительных мер, а новый дарнигар из кожи лезет, чтобы переловить и отправить в изгнание Детей Моря. Конечно, если бы ему это удалось, Эрниди обезлюдел бы, ибо каждый островитянин в душе поклоняется дори-а-дау и ее могущественному отцу... А сейчас опуститесь на колени и обратите свои просьбы к Морской Деве!

Юнфанни рухнула на колени над обрывом, простерла руки к темному прибою:

– Добрая хозяйка моря, помоги! Меня мучают боли в голове... по утрам встаю, словно совсем не спала... и на душе сумятица. Ведь я чту твой дар, твою пещеру – а вынуждена смотреть, как чужеземцы за деньги пользуются тем, что ты подарила только нам, эрнидийцам. И не просто смотреть... я трактирщица, живу за счет этих приезжих! Сердце не в ладу с головой – помоги, подскажи, дори-а-дау!

Волнение подкатывает к горлу, становится трудно дышать. Чтобы не потерять сознание (так было однажды), женщина заставляет себя отвлечься от молитвы и незаметно оглядывается. Рядом, стоя на коленях, тихо бубнят братья-рыбаки. Прислушиваться незачем: молят об улове. Что-то шепчет помощник смотрителя маяка. Тоже не секрет: влюблен в дочку Юнфанни, вымаливает ее себе в жены. Хрен ему, голодранцу, хоть и брат по вере!

– А теперь, – негромко начинает Шепчущий (и с первых его слов все прерывают свои мольбы), – принесем морской госпоже наш скромный дар и нашу огромную любовь!

Один из рыбаков поднимается на ноги. Старший брат или младший? Оба нанесли на лоб и щеки одинаковый сине-белый узор «даруй удачный лов».

Сама Юнфанни долго колебалась, какой рисунок избрать. Слишком неопределенным, хотя и мучительным было ее состояние. Наконец остановилась на черно-красном узоре «избавь от ночных страхов».

Рыбак опрокидывает над обрывом глиняный кувшин. Красная струя обнимается с волной, растворяется, исчезает в пене.

Трактирщицу охватывает тревожное чувство, словно что-то сделано не так. Сегодня ее очередь принести жертву, она не пожалела вина из запасов «Смоленой лодки». Все так, как велел Шепчущий. Откуда же эта злая неудовлетворенность?

Зачем дори-а-дау вино? Зачем громадный пирог, что в прошлое моление бросила в воду старая рыбачка? Хозяйке моря нужны иные жертвы – но какие? Юнфанни не знает! Ах, если бы дори-а-дау подсказала, намекнула...

Юнфанни вновь простирает руки к морю, тщетно пытаясь расслышать в шуме волн прекрасный женский голос, приоткрывающий уголок завесы над тайнами древних богов.

Но слышит совсем другое:

– Стража! Спасайтесь!

По тропе вдоль кручи бежит босоногий мальчуган в обтрепанных штанах – маленький Сайти, оставленный братьями на страже. На чумазой мордашке – азарт и гордость: как же, участвует в таком интересном взрослом деле!

– Облава! Бегите!

Юнфанни невольно подносит руки к лицу, словно собираясь стереть узор. Глупо, конечно: густую, смешанную с глиной краску так просто не сотрешь, разве что размажешь! Женщина издает нервный смешок, представив себя в жуткой черно-красной маске.

– Пора прощаться, – спокойно говорит Шепчущий. – Спасибо, мой мальчик, да вознаградит тебя дори-а-дау! Сестра, удачи тебе. Братья, постарайтесь никого не убить.

И больше из расселины – ни звука.

Дети Моря не ударяются в панику: не первая облава! Подручный смотрителя маяка заползает в заросли вереска, с головой укрывается серым плащом, прижимается к земле... Ах, молодец! Не то что в сумраке – и днем-то за валун принять можно! И ведь перележит суматоху! Юнфанни его помнит еще ребенком, лучше всех сверстников играл в прятки.

Братья-рыбаки, не сговариваясь, поднимают на лицо высокие воротники вязаных рубах, по самые брови нахлобучивают мягкие шапки и молча устремляются по тропе в ту сторону, откуда прибежал мальчуган. Прямо навстречу опасности. Да хранит их Морской Старец! Ясно, что они задумали: встретить стражу кулаками, ошеломить, пробиться сквозь линию облавы – и к рыбачьему поселку! А уж там их и встретят, и укроют, и лица отмоют, и поклянутся кому угодно, что они с утра из дому не отлучались.

Все у них должно получиться. Тем более что стражники не будут биться насмерть.

– А ты куда, Сайти? – спрашивает Юнфанни счастливого вестника беды. – Тебе ведь ни к чему попадаться!

– Как это «куда»? – удивляется ее непонятливости мальчик. – Мне одна дорога!

И рыбкой вниз с обрыва, только грязные пятки в воздухе мелькнули! И вот уже на гребне волн видна головенка, словно утка присела на воду отдохнуть. Сказительница восхищенно улыбается: она вообще любит детей, а этот сорванец так бесстрашен!

Надо бы и Юнфанни вниз, под защиту морской госпожи, да в юбке не поплаваешь, а сбросить жалко, да и как без юбки выберешься на берег? Поэтому женщина снимает лишь башмаки, накрывает камнем, чтобы потом вернуться и забрать. Затем ложится на камни, бесстрашно перекатывается за край обрыва и повисает над пропастью на руках.

Тело помнит детство, когда лихая девчонка исползала все окрестные скалы, разоряя птичьи гнезда. Годы, конечно, не те, но руки по-прежнему сильны, пальцы цепки, ноги сами находят каждую выбоину в камне. Ветер дует с моря, прижимая женщину к обрыву, помогая двигаться вдоль скалы. Юнфанни видит в этом добрый знак. Зубья скал внизу не пугают Дочь Моря. С куда большей тревогой вслушивается она в голоса. Только бы не изловили Шепчущего... Да нет же, это невозможно! Дори-а-дау не допустит этого!

Ага, здесь уже можно выбраться наверх. Между ней и облавой – утес. Отсюда тропка выведет к Корабельной пристани.

Подтянувшись на руках, Юнфанни высовывает голову над краем обрыва, и с губ едва не срывается проклятие. На тропе стоит человек. Протянуть руку – и коснешься сапога.

Чтоб крабы сожрали проклятого дарнигара! Догадался оставить здесь стражника, отрезал путь к отступлению! Нет хуже сволочи, чем сволочь своя, местная: каждую тропинку знает, каждый валун еще мальчишкой облазил.

Стражник рассеянно бросает взгляд на край обрыва и вздрагивает, встретившись взглядом с растрепанной женщиной, щеки которой измазаны черной и красной краской.

Несколько мгновений они смотрят друг на друга – взор во взор. А затем стражник отворачивается и начинает насвистывать тягучую мелодию.

Ну, паренек, спасибо тебе! Ты ведь тоже когда-то бегал хвостиком за Юнфанни, канючил, чтоб рассказала про знаменитых пиратов.

Но вылезать на берег все-таки нельзя. Одно дело для стражника – отвернуться, не заметить голову над пропастью, а совсем другое – пропустить мимо себя по тропке одного из тех, на кого устроена облава. На это его доброты может не хватить. Надо ползти по скале дальше – но куда? Там лишь нагромождение камней и путаница кустов.

А еще – храм! Тот самый храм Безымянных, что торчит на скалах Эрниди, словно кукиш древним богам. Такая маленькая долинка, похожая на узкогорлый кувшин: у «горлышка» – храм, у «донышка» – домик, где живет жрец с двумя учениками. А между храмом и домиком – грядки. Еще бы, жрец впроголодь живет! Если б не король, так вовсе бы с голоду околел.

Тело становится тяжелее, израненные ноги не так проворно ищут невидимую тропу меж хмурым морем и темнеющим небом. Да, Юнфанни уже не двенадцать лет! Надо выбираться здесь, надеясь на судьбу и на покровительство дори-а-дау.

С трудом вскарабкавшись на берег, женщина встает на подкашивающиеся ноги. Скверное место, чтобы скрываться от облавы! Нагрянет стража с факелами – враз изловит. Она-то знает, девчонкой в прятки здесь играла.

В прятки... Да! Помнится, однажды вскарабкалась на крышу храма и никто не сумел ее найти. А ведь ребятишки куда глазастее, чем стражники, которым скорее бы домой, к женам да детишкам... и которые боятся, что среди Детей Моря, взятых в кольцо облавы, они найдут этих самых жен и детишек.

Решено! Юнфанни проведет ночь на крыше храма. Это будет даже забавно!

* * *

А в прибое под обрывом, устроившись меж двух валунов, раздраженно прислушивалась к голосам наверху сама дори-а-дау, дочь Морского Старца.

Как не вовремя облава! Сейчас бы превратить хвост в ноги, принять человеческое обличье, ставшее привычным за последние годы, найти спрятанную на берегу одежду. А тут – облава! Дурни с факелами бегают, кричат... Может, и не выбираться на берег? Что-то стала надоедать забава, которая поначалу казалась восхитительной. Если живешь тысячелетия (ну, правду сказать, много времени проводишь в спячке), представляется забавным потратить несколько лет на жизнь среди людей.

Развлечение теряет свою прелесть, но, пожалуй, она еще немного поживет на Эрниди. Только зачем ей понадобилось слушать нелепые молитвы этих Детей Моря? Вот уж скука! Особенно жертвоприношение. Ну для чего дочери Морского Старца вино, выплеснутое в волны?

Дори-а-дау нужно было от людей нечто совсем, совсем иное.

10

Дурнота обнимает, наваливается на лицо, мешает дышать. Под закрытыми веками плавают огненные точки. Мысли разваливаются на куски, пульсирующая боль не дает открыть глаза. Сквозь боль каплями сочится тревога... что-то скверное произошло...

Из мглы, окутавшей память, назойливо доносятся бессвязные слова. Рыжая щука... Рыжая щука... Вей-о! Ну и бред...

А вот и не бред. Трактир так называется – «Рыжая щука». Пра-авильно, в Шаугосе. Вся компания там пила вино. Это что же – похмелье такое выразительное?

Ой, вряд ли! Хотя бы потому, что даже при самом мерзком похмелье руки и ноги не бывают скручены веревками.

Наконец удается разлепить непослушные веки, но ничего хорошего в этом нет: по зрачкам ударяет поток мучительного света. Нет, это не пламя Бездны... и на том спасибо Безликим. Всего-навсего поток дневного света из приоткрытой двери. И его перечеркивает темная фигура.

Человек подходит, склоняется над самым лицом. Вей-о! Что у него за гадость в склянке? Запах едкий, по ноздрям бьет. Зато сознание проясняется, зрение становится четче, боль не так терзает мозг. А таинственная личность превращается в хорошо знакомого хозяина трактира «Рыжая щука».

Руки и ноги остаются связанными. Значит, не стоит торопить события. Надо понять, во что влип, где находишься и что тебя ожидает. Лежи, Сокол, и помалкивай. Ясно одно: это не трактир. Бревенчатый сарайчик, колючее сено... Если повернуть голову, можно разглядеть в полумраке два темных тюка – связанные пленники. Трактирщик нагнулся над одним из них, сует к лицу свое снадобье. Пыльный воздух оглашается бранью – ага, Айфер очнулся. Скручен, стало быть... плохо, ой как плохо!

Трактирщик, не обращая внимания на проклятия, переходит к третьему пленнику: лица не видно, но по одежде вроде бы Шенги.

Все это – не пьяная шуточка. Никто не посмел бы так скверно шутить с Сыном Клана. Попробуем веревки на разрыв... Вот гадство! Веревки прочные и завязаны грамотно!

Приведя в чувство Охотника, хозяин «Рыжей щуки» скованной, деревянной походкой идет к двери. На пороге остановился, заколебался и вдруг резко обернулся, упал на колени, истово ударил лбом в земляной пол.

– Люди! – выдохнул негромко, но так отчаянно, что Айфер заткнулся со своей бранью. – Люди, нет мне прощенья! Я бы сам никогда... Я бы ни за что... Внучечка моя, внучечка у них! Она же маленькая еще, десять лет всего...

Издали донеслись голоса. Трактирщик вскочил, нацепил на бледное лицо непроницаемое выражение и вышел из сарая, бросив через плечо одно слово:

– Сарх!

Вей-о-о! Челюсти свело так, что стало больно зубам. Сарх – это серьезно! Но что эта наррабанская сволочь делает в верховьях Тагизарны? Он же, по слухам, пиратствует ниже по течению, чуть ли не возле Джангаша!

Шенги, молодчина, не потерял головы от страха, хотя наверняка слыхал жуткие истории про Сарха и его речных пиратов. Охотник лежит ближе всех к двери и сейчас извернулся всем телом, вытянул шею, чтобы глянуть наружу.

– Это не Шаугос. Деревья, берег – высокий, обрывистый; вижу верхушку мачты, под берегом причален корабль. За порогом – двор, телега стоит. Людей не вижу, но голоса слышны... неразборчиво...

– Это покосы, – объясняюще прогудел Айфер.

– Что-что? Какие покосы?

– Обыкновенные. Лугов тут нет, одни леса. Хозяева ставят в лесу сарайчик, косят траву на полянках, по старым просекам. А много наберется, увозят на телеге.

– Ясно. Нас, выходит, опоили какой-то дрянью – и сюда... – Голос Шенги впервые дрогнул. – Ох, где ж сейчас мои ребятишки?

– Не горюй, Охотник! – ободрил его Айфер. – С нами же Хранитель! Он что-нибудь придумает, вот увидишь! И нас выручит, и ребятишек твоих!

Та-ак. Приятно, когда в тебя верят. И правильно делают, между прочим. В рукаве припрятана запасная костяшка, можно смошенничать в игре со смертью.

Когда-то Аунк, великий мастер клинка, обучал карраджу беглого раба по кличке Орешек. Тренировочки были – вспомнить страшно! А кроме древних приемов атаки и защиты преподнес мастер и еще подарочек, драгоценный и опасный. Всего три... нет, четыре раза довелось им воспользоваться. Сейчас назревает пятый случай.

Аунк заставлял ученика подолгу глядеть на лезвие меча, блестевшее на солнце, приводил в особое состояние между сном и бодрствованием. В этом колдовском сне великий мастер поселил в памяти одну фразу. Полная бессмыслица, но действие ужасающее, это проверено.

Стены сарая отодвинулись куда-то. Над головой зашумела укрывающая разбойников дубрава. Зазвучал, как наяву, низкий хрипловатый голос Аунка: «Эти слова – ключ. Они откроют в твоей душе потайную дверку и выпустят наружу демона. Ты станешь смертью. Ненадолго, ведь боги дают такие подарки лишь на короткий срок. Но за это время ты успеешь выстелить землю вокруг себя трупами. Потом тебе будет очень плохо – ведь за все приходится расплачиваться...»

Еще как будет плохо! Хоть не вспоминай! После боя становишься беспомощным, словно из тела кости заживо вынули. И боль такая же. Зато на краткое время в тебе вскипают сила и ловкость, отмеренные богами человеку, и многократно увеличиваются! Не то что веревки порвать – сарай по бревнышку раскатать можно. А уж этих речных пиратов с их людоедскими замашками и вовсе в глину гончарную размесим! Вот только пусть соберутся в кучу, чтоб не гоняться за ними по всему берегу. И сказать вслух... сказать...

Вей-о-о! Ай да Хозяйка Зла! Всегда придумает, старая стерва, чем человека удивить и порадовать! Память, оглушенная сонным зельем, наотрез отказывается назвать короткую фразу – не то из четырех, не то из пяти слов.

Это хуже. Но паниковать не будем. Будем вспоминать. Когда впервые пришлось говорить эту фразочку? Пра-а-вильно: в драке с Жабьей Подушкой. Ух, быстро двигалась, тварюга! И молнии из щупальцев... Что ж тогда было сказано? Что-то про болото...

Спокойно. Все обязательно вспомнится. Вот только мешает боль в затылке.

Чему в детстве учил хозяин? Если, говорил, Орешек, ты что-то забыл, не мучай память. Отвлекись, подумай о другом, забытое само в уме всплывет.

Да уж, хорошо бы всплыло, а то голоса во дворе стали громче.

О другом подумать? Может, о том, что Сарх с пленниками делает: за руки и ноги привязывает к вбитым в землю колышкам, вспарывает животы, насыпает во внутренности горячие угли... Пра-авильно, очень своевременная мысль.

О более приятном поразмышлять уже не успеть: в сарай вваливаются обтрепанные мерзавцы, поднимают Айфера и выволакивают из сарая. Наемник опять разражается бранью, но умолкает, получив удар под ложечку.

Цепкие лапы грубо поднимают – ну, никакого почтения к Сыну Клана! Ноги связаны так, что можно только мелко семенить. Вот и семеним из сарайчика. На дворе – хмурый рассвет и толпа негодяев. Хуже всего, что у невысокого заборчика стоят двое с арбалетами. Ах, вспомнить бы ту заветную фразу, тогда бы и стрелы на лету переловить можно.

Кстати, сарх по-наррабански «стрела»... Ох, что за ерунда в голову лезет!

Охотник, оступившись, упал. Никто не помог ему подняться.

Мгновенное сочувствие к Шенги исчезает, сметенное радостной вспышкой понимания: он нарочно свалился именно здесь! К стене прислонены две косы. Если он сумеет свалить одну и лезвием перерезать веревки...

Скорее отвести глаза, чтоб и взглядом не выдать... Как отвлечь пиратов?

А вот и ученики Охотника. Бледны, но держатся неплохо. Связаны только по рукам, ноги у ребятишек свободны.

Кто у пиратской швали за главного? Пра-авильно, вон то пугало в черном, что сидит на дышле телеги, как ворона на стрехе. И одет богаче других, и держится надменнее.

Так вот он каков, Сарх-кровопийца, Сарх-палач. Тот самый Сарх, о котором Арлина запретила няньке рассказывать близнятам, – чтоб маленькие спали спокойно, не кричали по ночам. Ну-ка, ну-ка, поглядим...

Вей-о! По парню сцена плачет! Ничего не делает, молчит, а веет от него ледяным ветерком! Тело длинное, гибкое, поза вычурная, изломанная: подтянул колено к груди, поставил ступню на дышло, подался влево. Другой бы свалился, а этот сидит. Ловкий, гад! Смуглый до черноты и вроде не старый, хотя по ним, наррабанцам, толком не скажешь. Физиономия узкая, глаза прикрыты тяжелыми, набрякшими веками: греется на солнышке, котяра! Холеные усы сливаются с коротко подстриженной бородкой. Небось много времени тратит, чтоб красоту наводить. И это при бродячей жизни по чащобам!

А сброд вокруг – он сброд и есть! Правда, вооружены, собаки, хорошо. И много их. И неплохо дрессированы: молчат, ждут атаманского слова. А тот знай себе на солнышке греется. Небось Наррабан вспоминает. И чего этой гиене дома не сиделось? У нас своих паскуд хватает!

Наконец какой-то лохматый кабан не выдержал:

– Атаман, глянь, как подфартило! Добыча-то, добыча! – Он грубо схватил за плечо Нитху, толкнул к телеге. – Смотри, какая лапушка. Вот уж нам утеху боги послали...

Сарх открыл глаза. Цепко оглядел гневное, без тени страха лицо девочки. Сказал холодно, медленно, почти без акцента:

– И думать забудь. Вам, скотам, и крестьянских девок хватит. А это подороже товар, это – в жертву!

Тяжело оглядел толпу пиратов: разочарованы, но никто не смеет вякнуть поперек. Затем устремил взгляд куда-то вдаль и выдохнул истово:

– Гратхэ грау дха, Кхархи!

Вот тут Нитха по-настоящему испугалась: ойкнула, побелела, шарахнулась так, что чуть не свалилась на руки рыжему пирату.

Шарахнешься тут! Слова наррабанской молитвы – «всё ради тебя», – но имя Единого-и-Объединяющего кощунственно заменено именем Хмурого Бога.

Конечно, девочке страшно. В Наррабане долго не забудут о кхархи-гарр, «слугах Хмурого» – тайном обществе фанатиков-убийц, что тешили людскими страданиями кровожадного демона, которого почитали как божество.

Но ведь уже лет шесть как нашел свою погибель демон, разрушен тайный храм в горах. Причем в этом веселом дельце не обошлось без некоего Ралиджа. Как бы сейчас это не аукнулось! Прошлое – зверь кусачий.

Ох, правильно говорил Илларни: наши мысли эхом звучат вокруг! Из толпы речных пиратов выныривает мелкий хорек, что-то возбужденно шепчет атаману. Сарх забыл про девочку. Встал с дышла... нет, не встал, а перелился, заструился из одной позы в другую – до чего же гибок! Кстати, меча у пояса нет, только странная костяная штуковина в руке.

– Неужели передо мной Ралидж Разящий Взор? Вот она, моя награда за шесть лет ожидания!

Взгляд через плечо атамана... ура, Охотнику удалось свалить наземь косу! Правда, упала она неудачно. Шенги пытается перекатиться ближе к лезвию.

Теперь – что угодно, лишь бы отвлечь внимание пиратов на себя! Дерзить, хамить, песни петь – только бы они к сараю не обернулись!

– А ты, стало быть, из этих... ну, как их... недодавленных?

Хороший тон. Небрежный, снисходительно-насмешливый. Так и держать, даже если бить начнут.

Наррабанец приблизился – не подошел, а именно приблизился. И начал вещать, словно со сцены:

– Я – Сарх! Я – стрела, летящая из прошлого! Я – карающий взор мертвого бога!

– Ты про Хмурого? Вей-о! Нашел божество! Так, демон-самозванец с кучкой прихлебателей.

– Поиски были трудными. – Сарх не вышел из роли. Прирожденный актер, такого не собьешь свистом из зала. – Мы знали имя одного из вас – я говорю о богомерзком звездочете Илларни. Его настигло проклятие Кхархи.

– Проклятие? Старый человек мирно скончался на руках у близких, достойно лег на погребальный костер...

Пират, не слушая, продолжал свою торжественную речь:

– Потом мы узнали еще два имени: твое и твоей жены-ведьмы...

– Я-то что, я там был за зрителя. С твоим хваленым богом справились старик и женщина. А я только подрался немножко под конец. Ох, и разбегались же вы – вспомнить смешно!

Кто-то из услужливой швали бьет под вздох... больно, сволочи! Не сразу удается восстановить дыхание.

– Не сметь! – рявкает Сарх. – Я сам!.. Только сам!.. Он узнает, что такое пытка! День за днем будет визжать, умоляя о смерти! Не о пощаде – о смерти!

– Верю. Кхархи-гарр – знаменитые палачи. – Кажется, голос звучит не фальшиво. – Если б Хмурый вас еще оружием владеть обучил, может, и по сей день стояла бы в той пещере черная статуя.

– Весь Наррабан знает, как умеют сражаться воины Кхархи!

– А я не «весь Наррабан», мне сказочками уши не завесишь. Я вас бил и помню, как вы удирали. Пытать умеете, это да, а сражаться один на один...

Жаль, не сработает это с ним. Уж больно дешевый, детский прием. А как бы хорошо раскачать его на поединок – клинок против клинка, взгляд против взгляда! Только бы развязали руки и дали меч, хоть не Саймингу, любой...

Сайминга, сокровище стальное! В чьи лапы она угодила? Может, за ней Заплатка приглядит? Надежный друг, волшебный плащ...

От сарая – гневный вскрик. Атаман раздраженно оглядывается.

Вей-о! Какая-то бдительная сволочь углядела, что Шенги приладился связанными руками к лезвию косы. Сволочь подбирает косу, зашвыривает в сарай, а Охотнику – ногой по ребрам, чтоб лежал смирно.

Выходит, напрасно пришлось тут выделываться, как циркачу на ярмарке?

А может, и не напрасно! Сарх – позер, перед своими красуется. Такому хуже ножа оказаться смешным. Ну-ка, сунем ему крапивы за шиворот.

– Хорошо бегаешь, атаман, до Силурана драпал, моря под ногами не заметил! Ты хоть успел разглядеть, кто рядом со мной рубил вашу шакалью стаю? Была там еще одна женщина, не наемница даже – знатная дама! Взяла госпожа меч да как начала махать направо-налево...

– Довольно! – не выдержал Сарх.

– Что – довольно? Ты бы мне там приказывал, в храме! Мои боги живы, потому что я готов защищать их! И не пыточными инструментами, верблюд ты долговязый, а мечом! И таких, как я, сотни! А твоего бога защитить было некому, и он сдох! А ты бежал с поля боя, а теперь ищешь, кого исподтишка...

– Я сказал – молчать!!!

Сарх страшен. Глаза выкатились, губы искривились, засверкали острые белые зубы.

Ладно, можно и помолчать. А ты говори, пират. Тебя твоя шайка слушает. Им тоже интересно, покажешь ты удаль или начнешь издеваться над связанным пленником. Личная отвага атамана – для любой банды дело святое.

Сарх тоже об этом вспомнил. Еще ни слова не произнес, а по злющим черным глазам уже видно: попался, попался, попался в ловушку!

– Ладно, Сокол. Считай, что Кхархи решил тебя не только погубить, но и унизить. Тебе дадут меч, и все увидят, что такое воины Хмурого!

– Интересно, а кто после этого станет в шайке атаманом?

– Не паясничай, грайанец. Сейчас тебе развяжут руки. Но мы не базарные шуты, что на потеху толпе машут деревянными мечами. Перед боем предлагаю биться об заклад. Если ты победишь... – Сарх скривился, словно раскусил плод тхау, и с усилием повторил: – Если ты победишь – буду я жив или нет, – мои люди отпустят тебя и твоих спутников.

Это ты, наррабанская темная рожа, врешь. Но круглый дурень Ралидж похлопает ресницами и поверит. Еще и поторгуется для полного идиотизма.

– Нет, так не годится! Свободу с боя сам возьму, а насчет заклада... Ты собирался вниз по течению, верно? Вверх тебе опасно, там Чаргрим.

– Ну, допустим.

– Мне с друзьями как раз и надо вниз по реке. Довезешь нас. Идет?

– Идет, – легко соглашается Сарх, чтоб не тратить времени на спор с грайанским недоумком. – А твой заклад, Хранитель?

– Не знаю. Назови сам.

– Мне нужна твоя жена – поквитаться за разрушенный храм. Напиши, что ждешь ее в Шаугосе, в «Рыжей щуке».

Та-ак! Вот в чем подвох! Арлина им понадобилась. Ладно, отчего не написать! Грамоте, хвала богам, обучен. Потом, скорее всего, попробуют снова связать руки, но это мы уже поглядим.

– Пергамент найдется? Не на бумаге же писать Дочери Клана!

За пергаментом послано на корабль. А пока разомнем освобожденные кисти, продолжая выказывать цыплячью наивность:

– Меч мой мне вернут или как?

– Или как, Сокол, или как. Про твой меч ходят сказки! Что дадим, тем будешь драться.

Пра-авильно. А теперь добавим в глаза чистого детского любопытства:

– А мою Саймингу кто-нибудь из ножен уже вынимал?

– Нет еще... – встревает в разговор один из пиратов.

– Жаль. Слушайте, если кто-нибудь тронет клинок, расскажите, что из этого вышло, ладно? А то мне самому интересно.

– Почему? – не удерживается все тот же разговорчивый придурок.

– Да жена заклятья наложила на клинок, а какие – не говорит. Мол, тебе, мой супруг, это знать ни к чему, а чужой к мечу сунется – будет удивлен.

Полезный и увлекательный разговор, увы, обрывается: с корабля принесли пергамент. И чернильницу на цепочке. И перо. И дощечку – на колени положить. Все по уму, как у людей. Итак: «Дражайшая моя супруга, высокородная госпожа Арлина Золотой Цветок...»

– Почему так торжественно? – интересуется Сарх, наблюдая, как бежит перо по пергаменту. – Не королеве пишешь.

Самое время вспомнить былое актерское мастерство. Значит, так: оскорбленно нахмуренные брови, раздраженно дернувшийся уголок рта, в глазах горечь и жажда понимания. Мол, скажу тебе как мужчина мужчине...

– Сразу видно, наррабанец, ты не был женат на женщине знатнее себя! Я родился рабом, разве ты об этом не слышал? А она – Волчица, гордость Клана, Истинная Чародейка. И не дай мне Безымянные хоть на миг забыть об этом!

Показалось или нет, что в черных глазах мелькнул проблеск сочувствия.

– Я бы давно убил такую жену. Ладно, пиши...

«Дражайшая моя супруга, высокородная госпожа Арлина Золотой Цветок! Властью мужа, а также словом Хранителя крепости Найлигрим повелеваю тебе незамедлительно прибыть в Шаугос, где буду с нетерпением ожидать в трактире "Рыжая щука". Тому есть серьезные причины, которые не могут быть изложены в письме. Да хранят Безликие тебя, а также наследников наших Раларни и Арайну...»

– И что, с ней только так можно изъясняться?

– Да если я напишу «милочка» или «солнышко», она и дочитывать не станет, бросит пергамент в огонь!

– Нет, я бы ее точно убил... Теперь подпишись.

Да ради всех богов, почему не подписаться! И пусть они тащат эту грамотку Арлине. Вот умница глазищи свои зеленые распахнет! В худшем случае решит, что муж спятил, в лучшем – велит бросить пиратского посланника в темницу и выбьет из него все тайны, как зерно из колоса.

– Развяжите ему ноги! – командует Сарх.

Вей-о! Все-таки решил играть честно! Так в себе уверен? Двигается легко, гибко. Пожалуй, и впрямь мастер. Решил напомнить шайке, что он зубастый и страшный? Ну-ну...

А вот не нравятся нам те двое у заборчика. С арбалетами. Совсем не нравятся. Грамотно стоят, весь двор под прицелом. И морды очень заморские, смуглые. Оба в черном, как Сарх. Наррабанцы наряжаются ярко, цветасто, а эти – словно ими чистили трубу очага! Тоже небось из кхархи-гарр. А прочие пираты, как уже подмечено, шваль. Гомонят, пересмеиваются...

Ноги словно исколоты сотней иголочек – занемели от веревок, а теперь кровь разбегается по жилам... Ага, вот и меч. Ну, примерно как и можно было ожидать: баланс паршивый, клинок не стальной, а железный, да и затачивал его какой-то лодырь безрукий. Ладно, Аунк говорил: сражается не меч, а воин!

– Парни, а похуже ничего не нашлось? Ржавенького такого, а? Или метлу бы мне предложили, тоже вроде как оружие...

Не придержать ли язык? Хватит им светлые идеи подбрасывать.

Ученики Охотника глядят с восхищением. Зеленоглазый искусал себе губы в кровь – завидует!

– Все к забору! – скомандовал Сарх. – Мне понадобится много места.

Движением левой руки сорвал плащ. Взметнул так, что тот взвился, прошуршал черной завесой. Еще один изящный жест – и плащ наброшен на левую руку, почти обмотан вокруг нее так, что пола свисает у кисти. Неплохо придумано: можно использовать как щит, можно стегнуть противника по глазам. Проделано все быстро, ловко, красиво – левша, что ли?

А вот и не левша! Заработала правая кисть, крутанула в воздухе костяную палочку... да это не палочка, а рукоять, и вылетело из нее лезвие. Складной нож? Какой громадный! Щелкнуло стопорное кольцо, фиксируя клинок, и тут же второе лезвие, поменьше, вылетело с другого конца рукояти.

Сарх принял странную стойку: пригнулся по-кошачьи, вскинул левую руку вверх, правая с ножом – на уровне бедра. Гортанный вскрик – и это наррабанское чудо медленно двинулось по дуге вокруг противника. Далеко, слишком далеко! Он что же думает, за ним по всему двору гоняться будут? А вот не дождется. Пусть нападает, из защиты как раз сподручнее к делу приступать.

Неизвестно, что это за школа, но уж точно не карраджу. Это какие-то наррабанские народные пляски. Сарх движется сдвоенным шагом, то застывая на месте, то резко пригибаясь, то вдруг привставая на носки, то прыгая в сторону, и все по кругу, по кругу, а оба клинка живут сами по себе, шевелятся, сменяют друг друга, и тоже по кругу, по кругу, по кругу, и черный боец вороном вьется вокруг, а ты послушно поворачиваешься к нему лицом, невольно вписываясь в рисунок проклятого танца и уже понимая, что враг навязал тебе свою манеру боя. Но не успеваешь ничего изменить: темная проворная тень почемуто оказывается рядом. Лезвие скользит вдоль тела, разрезает рубаху на боку, и тут же, на возвратном движении, странное оружие касается тела острием клинка. Но только касается. Нырком уйти под клинок, под взвившийся над лицом плащ, перекатиться по земле, вскочить...

А черный мерзавец опять вьет петли своего танца на безопасном расстоянии.

Ты пляши, пляши, а тут кое-что припомнилось, Аунк рассказывал. Есть в Наррабане умельцы, которые движениями тела и игрой клинка завораживают противника, словно змея птицу. Начинаешь неверно оценивать расстояние между собой и врагом, пропускаешь атакующие движения...

Да, такого замучаешься убивать! Мастер, настоящий мастер, но до чего же сволочное у него мастерство!

Бок горит, но на это плевать – царапина. Как быть? Перейти в атаку? Гад не примет боя, уйдет, продолжит колдовской танец.

А плавно сменяющие друг друга лезвия кружатся, кружатся, кружатся в глазах...

Откуда он всплыл, этот хриплый яростный голос?

«Не пялься на клинок врага, мальчишка! Типичная ошибка новичка! Я научил тебя приемам атаки и защиты, но ты не успел усвоить главное. У нас так мало времени... Не останавливайся на осколках боя, скользи по ним, воспринимай поединок в целом! Тело само знает, что делать, не мешай ему!»

Кто это завизжал у локтя, мешая слушать наставника? Сарх! Отступает, пошатываясь. Правая рука повисла плетью. Сунулся во вторую атаку – и получил.

За короткий миг Ралидж успел испытать истинное потрясение: «Я все помню, каждое движение, его и свое. Но как же так, я ведь был в прошлом, говорил с Аунком! Неужели я чудом обрел неуловимый секрет древних мастеров, то, что втолковывал учитель? Бой – не набор приемов, даже отточенных до блеска, как песня – не набор слов, как музыка – не звуки, идущие один за другим...

Вот я об этом размышляю, а драка-то продолжается! И диктую правила уже я: гоняю противника вокруг телеги. Какие уж там завораживающие движения – знай отмахивается левой рукой! Но у меня особо не поотмахиваешься. Удар под названием "клюв коршуна" – и наррабанская штучка с двумя лезвиями вонзается в землю, а ее владелец ужом скользит под телегу. Прыжок – и я на телеге. Только высунься, сволочь, только голову покажи...»

И тут в дышло впивается стрела.

– Брось меч, грайанец! – хрипло кричит от забора арбалетчик.

Ага, вот на сколько хватило их честной игры! Ладно, если кто здесь туго соображает, так можно растолковать.

– Легче с арбалетом, дурень! Меня пристрелишь – Сарх с тебя кожу полосками спустит. Кому дорогу перебегаешь, гиена? Начал поединок атаман – ему и кончать. А то выходит, я Сарха под телегу загнал, а ты, большой и грозный, со мной расправился? Перед ватагой главаря позоришь, верблюжья ты лепешка?

Все это говорится не столько для арбалетчика, сколько для Сарха. И он все понимает правильно. Вылезает из-под телеги, придерживая левой рукой правую, и выдает монолог потерпевшего неудачу, но не сломленного героя:

– Твоя взяла, Сокол! Но счет не закрыт, я еще заберу твою жизнь. А пока сдержу слово. Развязывай своих друзей – и на борт!

Неизвестно, надолго ли хватит этого показного благородства, поэтому первым лучше развязать Айфера.

Встав на ноги, наемник не тратит времени на обсуждение ситуации – молча топает к телеге и одним рывком выдергивает дышло. Пра-авильно, в его лапищах такая дубинка ораву троллей распугает.

Освобожденный Охотник кидается к ученикам, оглядывает их со всех сторон, чуть не обнюхивает, как собака пропавших и вновь обретенных щенят:

– Целы? В порядке?

– Учитель, Сокол ранен! – тихо говорит девочка. Все встревоженно оборачиваются.

– Ерунда, лезвие по ребрам прогулялось. Гляньте-ка: надо перевязать или так подсохнет?

Судорожный вздох из четырех глоток...

«Вей-о! Я и забыл, какое впечатление на непривычных людей производит моя спина!»

– Память о веселой юности. Как-то я нахамил одному высокородному господину, а тот велел забить меня насмерть плетью. А я из вредности взял да выжил. Ладно, хватит пустую мякину провеивать, есть дела поважнее.

* * *

Одномачтовое речное судно с низкой осадкой готово было отчалить. Сарх стоял у трапа, хозяин «Рыжей щуки» бинтовал полосой полотна его руку.

– А как же внучечка моя? – осмелился спросить трактирщик.

– Что? – отвлекся от угрюмых мыслей пират. – А, девчонка! Она в сарае.

Не дожидаясь, пока уберут трап, трактирщик неловко, как слепой, начал карабкаться по узкой тропке на крутой берег. Добрел до сарая, распахнул дверь и, коротко вскрикнув, рухнул на колени возле детского тельца с перерезанным горлом.

В это время Сарх, стоя у левого борта, поймал взглядом соломенную крышу сарая, что краешком виднелась над берегом, легко улыбнулся, слизнул полузасохшую капельку крови в углу рта и с нежностью выдохнул:

– Гратхэ грау дха, Кхархи.

– Атаман, – опасливо пробасил из-за плеча лохматый рыжий помощник, – эти чужаки – они гости или как?

– Глупец, они пленники, – холодно ответил атаман. – Но знать им об этом не надо. Позже скажу, что с ними делать.

* * *

– Господин надеется, что этому заморскому стервятнику можно верить?

– Да ты что, Охотник? Я за его клятву яичной скорлупы не дам. Но если б мы попытались уйти, нас бы расстреляли из арбалетов. Мы пленники, но руки у нас свободны. Скажи ребятишкам, чтоб были начеку. Ничего не есть и не пить!

– Пили уже, хватит. Второй раз о тот же камень не споткнемся.

– Если начнется заварушка, помни: на Айфера можно положиться. Виду не показываем, пусть думают, что мы доверчивые олухи. Надо вызнать, куда эти воры спрятали наши вещи. Беспокоюсь за свой меч. И... и за два небольших таких бочонка, завернутых в овчину.

11

Сначала – жуткая ночь, полная бурелома, кустов, коряг, закрывающих луну облаков. Летучие твари с длинными щупальцами возникали из мрака, били крыльями по головам бегущих людей, не давали свернуть, направляли, как щелкающий кнутом пастух гонит стадо на бойню.

Потом – рассвет среди развалин крепости, перед черными гранитными плитами, над которыми в световом столбе сменялись призрачные лики и слышались непостижимые речи. А четверо разбойников лежали на сыром от росы песке, придавленные невидимой тяжестью, навалившейся на плечи, словно снежное одеяло. Шершень молчал. Недомерок бессвязно молился. Старуха, не соображая, что говорит, тихо ругалась. Красавчик поскуливал.

Но лесные волки – не комнатные собачки. Судьба часто била разбойников, и они научились сносить ее удары, молча сплевывая кровь. Страх остался, но уже не сковывал, не оглушал. Сквозь беззвучный вопль в мозгу пробились проклятия по адресу дурня атамана, которого потянуло искать сокровища в этом окаянном месте. Мысли стали четче, определеннее, а «непостижимые речи» призраков превратились в раздраженную перебранку. Пленники напряженно вслушивались, гадая, какое влияние на их судьбу окажет эта разноголосица и будет ли вообще судьба – или сразу Бездна?

Тем временем маги хоть и не окончательно сошлись во мнениях, но все же нащупали решение, которое отчасти устраивало всех.

– Значит, идем втроем, – перекричал всех Ураган. – Я, Фолиант и... Заткнись, Ящер! Не начинай все сначала! Ну, нельзя тебе идти! Ты посредник между нами и Белесым. Через тебя в нас пойдет сила из зеркала. Если задерешь хвост и помчишься странствовать, мы в чужих телах и двух слов сказать не сможем. В человека вселиться – полдела... нет, четверть дела! А вот отпихнуть его личность в самый дальний уголок разума – соображаешь, сколько из Белесого силы выкачать придется? Не сдох бы раньше времени! Так что сиди здесь и... Ах, тебе надоело? Всем надоело. Уж потерпи как-нибудь.

Голоса вновь смешались в нестройном злобном хоре. Но гам разом утих, едва зашелестело бесцветное, негромкое сообщение Чуткого:

– Немое Дитя считает, что...

Тут замолчал даже Ящер, до этого что-то натужно сипевший. Даже Безумец, хохотавший тупым неживым смехом. Даже бабка-разбойница, которая что-то шептала развалившемуся рядом с ней атаману. А Чуткий монотонно продолжил:

– Она приблизительно прикинула, что каждый из троих, став властелином чужого тела, сможет наслаждаться новым бытием полдня. Именно на столько хватит магической силы и жизни Белесого.

Последовало обескураженное молчание. Привидения Кровавой крепости были когда-то матерыми, опытными чародеями. Сейчас каждый проверял в уме решение маленькой союзницы. Результаты были неутешительными.

– А ведь понадобится сила, чтобы добраться до места, вихрем или птицей, – горько сказала Орхидея.

– И на месте всякие сложности, – поддакнул Фолиант. – А добудем талисманы – ох, сколько тогда силы потребуется!

– Выход один, – врезался Ураган в обсуждение проблемы. – Идти втроем – роскошь. Три тела уничтожаем, берем четвертое. И я отправляюсь...

– Ах, ты отправляешься?! С какой стати именно ты?

Перебранка грозила вспыхнуть вновь, но тут раздался дерзкий голос:

– Если мои господа позволят мне сказать...

Эхо подхватило эти слова, отразило от полуразрушенной стены. Не так уж часто доводилось здешнему эху поиграть с реальным, не призрачным голосом.

Шершень с усилием поднялся на локтях. Бесстрашно глянул в струящийся столб света – оттуда злобно пялился темнолицый длиннобородый старикашка.

– Я не все понял. – Слова приходилось выталкивать сквозь вязкий воздух, язык словно перемешивал мед, но разбойник упрямо продолжал: – Но мы уже согласны, мы поможем...

Вдруг гнетущее «одеяло» исчезло. Воздух беспрепятственно хлынул в легкие. Атаман поднялся, приосанился, понимая, что задумка удалась, и заявил:

– Я так соображаю: господам надо в далеких землях отыскать каких-то людей, что-то у них отобрать, верно? Так уж мы, все четверо, чем зазря пропадать... берите на службу, не пожалеете! Я слыхал, Восьми Магам есть чем расплатиться.

– Семи! – возмущенно поправила его незримая женщина.

– Помолчи! – взвизгнул старик, тряся бородой. – Ты хоть понимаешь, кретинка, на какую интересную мысль наводит нас этот человек? Симбиоз! Не борьба двух личностей, а сотрудничество! Сколько силы можно сберечь!

Образ в луче света задрожал, растворился, вместо него возник воин с мечом у пояса. Шершень вспомнил, что призраки называли этого мага Ураганом.

– Беру его себе! – рявкнул воин. – Вот этого, смелого! Только посмейте что-нибудь чирикнуть – еще пятьсот лет на куче щебня просидите! – Его пылающий взор встретился с твердым взглядом Шершня. – Ты у этих людей за главного?

– Я атаман. Сделают, что велю.

– Здорово! Уверен, мы договоримся. Слушай, атаман, согласишься пустить в свое тело еще одну душу – мою?

– Это как? – деловито, без испуга поинтересовался Шершень и без паузы задал второй вопрос: – И почем?

Воин-призрак коротко хохотнул:

– Вот это мне нравится! «Почем?» А что живой отсюда уберешься, это тебе не плата? Ладно-ладно, шучу! Ты сам сказал – магам Кровавой крепости есть чем расплатиться. А уж когда вернусь в жизнь... Я швырну весь мир себе под ноги, а ты станешь моим первым помощником и лучшим другом!

– Я бы лучше золотишком взял.

– А это прямо сейчас! Не побираться же нам с тобой в пути! Нужно разыскать троих. Одного убить, у двоих отнять волшебные талисманы. Сделаешь это ты. Сам. А я притаюсь в уголке твоего разума, как кот за печкой. Если понадобится, помогу. Понял?

– Да вроде как не очень.

– Ну и не надо. Просто посмотри мне в глаза. Не щурься, не отводи взгляд!

Что-то незримое скользнуло по ослепительному лучу в сердце, в душу, в разум Шершня. Накатила тоска, захотелось завыть, словно было утрачено что-то драгоценное. Боли не было, но полынное чувство потери превосходило боль.

Стало светлее, словно с хмурого неба хлынуло солнце. Шершень хотел глянуть наверх и с ужасом понял, что не может этого сделать. Голова жестко, неподвижно сидела на шее, словно железный штырь сбил воедино затылок с позвоночником.

Грудь сама по себе глубоко вздохнула. Воздух заструился по горлу, губы зашевелились. Голос, родной, привычный, произнес громко и отчетливо:

– Получилось! Слышите? Клянусь смертью Шадридага, получилось!

И вопль, победный, яростно-торжествующий... но Шершень не имел отношения к этому крику! С немым ужасом паралитика глядел он, как его рука самостоятельно поднимается к лицу, как шевелятся перед глазами и сжимаются в кулак пальцы. Если бы он мог подчинить себе собственные губы, проскулил бы: «Верните мое тело! Ничего мне не надо!»

А захватчик, обобравший разбойника, повернул свое (нет, Шершня!) лицо к столбу света и возбужденно заговорил:

– Великолепно! Дивное ощущение! Я и не думал, что это так... Ну же! Кто следующий? Ты, Орхидея?

Статная женщина в плаще темных волос, не столько скрывающем, сколько подчеркивающем ее великолепную наготу, брезгливо сощурилась на пленницу:

– Но у меня нет выбора! Здесь только одна женщина! Пусть хотя бы встанет, покажется...

Бабка, которую отпустила невидимая тяжесть, поднялась и с самым независимым видом отряхнула с юбки песок.

– Это... это возмутительно! – Призрачная чародейка говорила тоном знатной дамы, обнаружившей, что шлейф ее платья проехался по конскому навозу. – Я – и мерзкая старая нищенка?!

– Это кто тебе старая, метла ты столетняя? – бесстрашно отпарировала бабка. – Уж кому бы про возраст не вякать! И какая я нищенка? У тебя просила, да? У меня хоть платье есть да сапоги, а тебе и задницу-то нечем прикрыть, кроме гривы нечесаной!

Тот, кто занял тело Шершня, запрокинул голову и со вкусом расхохотался. А разбойник вдруг понял, что страх исчез. Ему тоже хотелось посмеяться над ошарашенной колдуньей!

«Чего я боюсь? Хозяйничать в моем теле у него силенок не хватит. Пусть уж потешится! Небось невесело пять веков дымом по поляне плавать!»

– Она не столетняя метла! – сквозь хохот крикнул бабке Ураган. – Ей уже шестая сотня! – Он обернулся к своей союзнице, лицо которой наливалось гневом. – Не хочешь – не надо! Карауль развалины, жди, пока сюда забредет юная прелестница!

– Но женщина не так уж и стара! – увещевательно подал голос Фолиант. – Погляди, какая крепкая, боевая – за поясом кистень...

– За дуру меня тут держат? – заорала Орхидея, на глазах теряя аристократичность и смахивая на разъяренную рыночную торговку. – На кой мне сдался ее кистень? Сроду оружия в руки не брала! Отравить – могу, навести порчу – могу, соблазнить – пожалуйста, со взаимным удовольствием! А чтоб чем тяжелым по башке, как эта разбойничья подстилка...

– От подстилки слышу! – огрызнулась бабка. – Не опоросилась еще, так не визжи!

Оскорбленная чародейка вскинула голову. Волосы разметались, обнажая пышную грудь, плоский живот, высокие бедра. Шершень про себя одобрил наглую красоту колдуньи, но тело осталось равнодушным, не откликнулось по-мужски на распахнутые прелести красотки. Сейчас хозяином тела был Ураган, а он Орхидею видел-перевидел. За пятьсот лет она ему надоела до тошноты со своими грудями, ляжками и прочим призрачным богатством.

– Кто бы мог предвидеть пятьсот лет назад, – горько пожаловалась Орхидея, – что мы – мы! – возьмем в союзники кучку жалких разбойников!

– А что такого? – хохотнул старый Фолиант. – Удача – шлюха, она любит проходимцев. Если не договоришься с этой бойкой бабулей по-хорошему, можешь оставаться здесь.

– Тогда хочу, чтоб это тело сделали молодым! – капризничала Орхидея.

– Рехнулась! – охнул Ураган. – Такой расход силы!

– Но мне же придется пробраться в королевский дворец! Кого туда скорее пустят – старую грымзу или юную красотку?

Этот аргумент заставил всех задуматься. Притихла и бабка. До этого она готова была отстаивать свое тело от любых посягательств, как невинная скромница в компании пьяных наемников. Но надежда помолодеть сразила ее.

– А если кого соблазнить понадобится, чтоб до королевы добраться? – продолжала Орхидея гнуть свою линию.

Вмешался Чуткий и сообщил, что Немое Дитя обещает дать молодость телу пленницы, но не уверена, что эффект будет прочным. Вероятно, время от времени разбойница будет стареть. Надолго ли – неизвестно. И ее юный облик не будет обликом Орхидеи. Женщина станет такой, какой была когда-то бабка.

– Она же наверняка была уродиной! – чуть не расплакалась Орхидея.

– Кто? Я? – возопила бабка. – Да я была актрисой аршмирского театра!

Это решило вопрос. Орхидея без колебаний вплыла по лучу в распахнутые глаза старухи.

Фолиант некоторое время сомневался, кого из двух «деревенских баранов с тупыми физиономиями» ему предпочесть. Наконец остановил выбор на Недомерке: «Кретин, но хотя бы без дефектов речи!»

– Что сделаем с четвертым? – прошелестел Чуткий. – Отдадим Безумцу?

Жестяной смех залязгал по поляне.

Красавчик оцепенел, догадываясь, что приближается нечто жуткое.

И тут бабка, приводившая в порядок растрепанные седые волосы, шагнула к Красавчику. Пристально посмотрела в лицо – никогда парень не видел у своей «боевой подруги» такого хищного, оценивающего взгляда – и сказала с какими-то влажными интонациями:

– На Эрниди я представлюсь знатной путешественницей. Кто этому поверит, если при мне не будет слуги? Отдайте смазливого мне!

Красавчик, человек по-своему опытный, легко распознал похотливые нотки в словах «отдайте» и «смазливый». В устах старой женщины они звучали мерзко, но парень понял, что может спастись от чего-то страшного, и храбро улыбнулся дрожащими губами.

Поспорив, маги решили удовлетворить прихоть Орхидеи, и та, развеселившись, как девчонка, вприпрыжку (дикое зрелище!) умчалась с поляны, крикнув, что пороется в сундуках. Красавчик где стоял, там и уселся – ноги подкосились. Недомерок вышагивал взад-вперед: маг осваивался с новым телом. А Шершень с наслаждением ощутил, что может повернуть голову. Еще мгновение – и подчинились руки... какое счастье вновь стать хозяином самому себе!

Умерив ликование, Шершень ощутил безмолвное присутствие чужака в своем разуме. Словно не видишь стоящего сзади человека, а можешь разглядеть лишь тень у своих ног. Но с этим легко будет свыкнуться.

Вернулась бабка. Вместо бесформенного балахона и мужских сапог на ней было темно-синее открытое платье с сиреневого цвета корсажем. Дряблые пятнистые старческие груди нахально красовались в квадратном вырезе; жуткие ключицы, обтянутые желтой кожей, заставляли невольно отводить глаза. Из-под подола выглядывали мягкие синие туфельки.

При всей своей неискушенности в покрое женских тряпок Шершень понял, что платье не просто старомодное – старинное.

Женщина правильно истолковала его взгляд.

– Ну да, не последняя придворная мода. Думаю, ты слишком молод, чтобы это помнить, но так ходили дамы при дворе короля Джайката пятьсот лет назад... И все-таки лучше так, чем в лохмотьях. Переодевайтесь и вы. – Она бросила на землю перед мужчинами ворох смятых одеяний – сверкнуло золотое шитье на бархате. – Пусть люди думают, что вы рылись в прадедушкиных сундуках. А я... Вот увидите, эрнидийская королева еще будет подражать моим фасончикам!

И атаман не понял, кто это сказал: бабка или Орхидея.

Переодеваясь, Шершень обратил внимание, что, хотя от материи шел затхлый запашок, наряды были как новые, словно не пролежали в сундуке пять веков. Колдовство, не иначе!

Неугомонная старуха сбегала еще куда-то и вернулась с полным подолом монет и драгоценностей. Разбойники проворно разобрали золото (ссыпав его куда попало, даже за голенища сапог), обвешались побрякушками и окончательно смирились со своим пленом.

Хозяйственная Орхидея даже разыскала в одном из сундуков ковровую дорожную суму – не может же дама путешествовать без багажа!

Когда немного стих веселый гам, зашуршал голос Чуткого:

– Я нашел. Ралидж и Шенги плывут вниз по Тагизарне на борту речного судна.

– Оба? Вместе? Отлично! – Шершень вновь почувствовал себя атаманом. – Пенные Клыки уже прошли?

– Нет. И до темноты не пройдут. Они недалеко от Шаугоса, идут медленно.

– Тогда знаю, где заночуют. Есть только одно место, чтоб причалить... Слушай, приятель, как бы нам с Недомерком туда поскорее...

Он не договорил. Там, где он только что стоял, закрутился смерч и, взвившись над развалинами, полетел на запад. Следом за ним помчался второй смерч – тот, что миг назад был долговязым парнем с соломенными волосами.

– Ух ты! – с испугом и восхищением воскликнула бабка. – Ты... как тебя... Чуткий! Мне что делать?

– Возьми второго человека за руку, – прошелестел ответ.

Бабка строго ухватила за локоть перетрусившего Красавчика, и двойной вихрь, взмыв над травой, устремился на восток, туда, где за морем лежал остров Эрниди.

И все смолкло на руинах Кровавой крепости. Лишь из светового потока строго и сурово глядело вслед умчавшемуся вихрю странное дитя – хрупкая девочка лет восьми, в чепце на белокурых волосах и в строгом сером платье.

* * *

Арлина, отставив руку, вгляделась в серьезное детское личико, что огромными темными глазами глядело с черной зеркальной плитки.

Супруга Хранителя Найлигрима не была похожа на ту веселую, гостеприимную хозяйку, какой запомнилась Охотнику и его ученикам. Губы ее были плотно сжаты, густые брови сдвинуты, из-под ресниц сверкали зеленые молнии. Грозная королева, обдумывающая поход на соседние земли!

Встала. Опустила болтливое зеркальце в бархатный мешочек у пояса. Решительно вышла из комнаты.

В коридоре ей встретилась Иголочка, хотела о чем-то спросить госпожу, но, взглянув хозяйке в лицо, шарахнулась к стене.

Волчица прошла мимо, не обратив внимания на рабыню. Она сопоставляла странности в поведении мужа перед отъездом и воспоминания о своем путешествии в Наррабан шесть лет назад. Тогда довелось узнать кое-что, о чем она не собиралась говорить даже с мужем. А теперь чудак Ралидж разводит с Ильеном секреты в сарае, где устроили лабораторию! От кого секреты? От жены? Смешно! Мальчишки, они мальчишки и есть, в любом возрасте!

Арлина нагрянула в лабораторию, словно вражеская армия с развернутыми знаменами, и с порога повелительно позвала:

– Ильен!

Мальчик вышел, приветливо улыбаясь. Но улыбка увяла, едва он глянул в лицо Волчице.

Сильная смуглая рука вцепилась ему в плечо, с неожиданной силой толкнула к дверному косяку – не убежать, не спрятаться...

– Не вздумай отнекиваться! – зазвучал беспощадный негромкий голос. – Я все знаю! И мне нужна Душа Пламени! Ты слышишь? Душа Пламени!

12

На то и постоялый двор, чтоб на пороге появлялись гости. И чем чаще, тем лучше. Почему же так вытаращил глаза Вьянчи Юркий Заяц, узрев роскошную рыжеволосую красавицу, которая в сопровождении слуги вошла в «Смоленую лодку»? Толстячок даже побледнел.

Недоброе предчувствие? Пожалуй, и это... Но главное – появление очаровательной незнакомки не вписывалось ни в какие расчеты хозяина.

Несложные, кстати, расчеты. Припортовый постоялый двор – не трактир на проезжей дороге. Сюда гости не забредают, когда им заблагорассудится. Все на Эрниди знают, когда у Корабельной пристани бросает якорь судно. Тогда для Вьянчи самая работа: заняты все комнаты наверху, а трапезная гудит от мужских голосов, трепещет от женского перешептывания.

А сейчас наверху лишь мамаша с дочкой на выданье да потрепанный жизнью повеса. Эти трое не отплыли на рассвете на борту «Морской короны», остались ждать следующего корабля, чтобы еще порадовать себя посещением волшебного грота. И правильно сделали, что остались, раз позволяет кошелек. Трактирщик целиком и полностью это одобряет.

Но, во имя всех богов, пусть кто-нибудь объяснит Вьянчи, какие силы – чтоб не выразиться грубее – принесли сюда эту рыжую? «Морская корона» отчалила, рейд пуст... не вплавь же она до Эрниди?

Эти мысли не отразились на пухлом румяном лице хозяина. Напротив, оно просияло таким восторгом, словно до сих пор Вьянчи жил предвкушением этой встречи. Разумеется, трактирщик не произнес ни слова, подчеркивая свою уверенность в знатности дамы: начать разговор надлежало ей.

– Мне нужна комната, чистая, удобная и хорошо проветренная, – капризно потребовала незнакомка.

– Других у нас и нет, ясная госпожа... э-э... – поклонился трактирщик.

– Лейтиса Веселая Тропа из Рода Сауджар, – надменно представилась рыжеволосая, правильно истолковав деликатное, но вполне заметное «э-э».

Вьянчи погнал служанку прибрать комнату, а сам усадил рыжую за стол, поднес легкого сарханского вина и блюдо с полосками соленого кальмара. Затараторил, расхваливая «Смоленую лодку», эрнидийскую кухню, грот дори-а-дау, красоту здешних мест и незаметно подводя беседу к обстоятельствам появления госпожи на острове.

Гостья насквозь разглядела эти ухищрения. Пригубила вино, двумя пальчиками положила в рот кусочек кальмара и поведала о путешествии с братом, который предпочел скрыть свое имя. (Это как раз не встревожило Вьянчи: многие постояльцы назывались дорожным прозвищем – из суеверия.) Они прибыли сюда на «Морской короне», но брат запретил Лейтисе сходить на берег. Девушка взбунтовалась против семейного деспотизма, вдрызг разругалась с братом и перед отплытием «Морской короны» оставила корабль, чтобы посетить знаменитый грот и вернуться домой со следующим судном. Ущерба ее доброму имени это не нанесет, поскольку «Смоленая лодка» – постоялый двор с безупречной репутацией; к тому же Лейтиса здесь под охраной преданного слуги, достойного всяческого доверия.

(Вьянчи бросил беглый взгляд на рожу преданного слуги, достойного всяческого доверия, и решил на все время, пока этот тип будет околачиваться в «Смоленой лодке», отправить дочку к родне в рыбацкий поселок.)

Услышанная история не развеяла тревоги хозяина. Не потому, что была она шита белыми нитками, крупными стежками и по лицевой стороне. К измышлениям постояльцев Вьянчи привык. Пусть врут, лишь бы платили. Но если красотка и впрямь всю стоянку «Морской короны» в порту просидела в каюте, даже не выглянув на берег, – это весьма подозрительно. И вообще, было в гостье нечто тревожащее. Ой, заплыла в тихую бухточку акула!

* * *

В сопровождении бойкой рабыни Лейтиса поднялась на второй этаж. Следом шел слуга с переброшенной через плечо дорожной сумой.

С недовольной гримаской оглядев чистенькую комнатку с небольшим столом, узкой скамьей и нишей в стене, которую закрывала занавеска, Лейтиса возмутилась:

– А зеркало? Я не могу жить в комнате, где нет зеркала!

Девчушка умчалась посовещаться с хозяином.

Слуга, плюхнув на пол сумку, непочтительно ухмыльнулся госпоже:

– Ну, ты да-аешь! Назваться До-очерью Рода? Знаю, что сме-елая, но так судьбу дра-азнить... чужим имене-ем!

Женщина смерила его убийственным взглядом и с расстановкой произнесла:

– Красавчик! Твоя башка отличается от котелка только тем, что котелок прокоптился снаружи, а башка – изнутри. Что за грязные мысли? Я и есть Дочь Рода, только вашей блохастой шайке не представилась настоящим именем.

– Одна-ако! – протянул уничтоженный Красавчик. – Глядишь, Ше-ершень Сыном Клана ока-ажется!

Вернулась служанка с небольшим зеркалом в деревянной раме, приладила его на гвоздь над столом.

– И пусть принесут смородинового отвара! – распорядилась Лейтиса, отпуская слуг. – Горячего, с медом!

Служанка и Красавчик вышли. За дверью послышались визг и хихиканье.

Лейтиса села перед зеркалом, оперлась локтями на стол и завороженно уставилась на медово-рыжие кудри, зеленоватые глаза в окружении длинных ресниц; на тонкие круто изогнутые брови; на большой чувственный рот с полными свежими губами. Подняла руку, коснулась нежной розовой щеки с россыпью светлых мелких веснушек, полупрозрачного ушка с тяжелой рубиновой серьгой.

До сих пор у нее не было времени осознать громадность свершившегося чуда. Хищные кошмары ночного леса, плен в Кровавой крепости, путешествие в образе вихря, разведка на Корабельной пристани, вранье хозяину «Смоленой лодки»... Лишь теперь она осталась одна и могла насладиться своим юным обликом, выпить его по капле с зеркальной поверхности.

Одна? Нет! И вряд ли скоро она сумеет остаться в полном одиночестве!

Что-то чужое, темное заворочалось в глубине души. Лейтиса нахмурилась, поджала губы и стала слегка похожа на бабку из шайки Шершня.

– Вот что, подруга, – жестко сказала разбойница, – давай договоримся на мосту. Ты с утра трижды встревала в разговор и ляпала вздор. Больше этого не потерплю, понятно? Надо будет колдовать или другое чего – сама тебя позову. А пока изволь тихо радоваться, что я тебя на тех развалинах подобрала!

В комнате воцарилась тишина, лишь густо жужжала залетевшая в окно пчела. Однако ответ пришел слышный только Лейтисе, но четкий, внятный, облеченный в выразительные слова.

Лейтиса вскинула свои и без того высокие брови и сухо бросила:

– Уж ругаться-то я умею получше твоего. Прикинь, дура обветшалая: кто нынешнюю жизнь лучше знает, ты или я?

Молчание. Затем опять голос разбойницы:

– Ой, не могу, грозить она будет! Знаю, что начнешь хозяйничать, когда захочешь! Вот и начинай! Давай! А я отступлюсь. Вот мое тело, живи в нем как хочешь – полдня! Я пропаду, но и тебе, колдовская дохлятина, не уцелеть!

Вновь молчание, прерванное голосом Лейтисы, уже добродушным, примирительным:

– Толковые речи и слушать приятно! Я знала, мы договоримся! Две умные бабы... Что? Юноша? Во имя Тысячеликой, какой тебе юноша?.. Ах, Красавчик? Ну, я как-то о нем не думала, но почему бы и нет? Вот найдем время, разберемся, с чего это из-за него бабы дуреют. И то сказать, сколько я уже без мужика... Что?.. Да, верно, ты-то без них немножко подольше!

Лейтиса смеется заливисто, вульгарно и начинает снимать украшения. Вынимает из ушей серьги, кладет на стол. Снимает кольца, поглаживает намятые с отвычки пальцы.

– Слушай, подруга, спросить хочу. Ты ведь чувствуешь то же, что и я, верно? Если я не ем – ты вроде как голодная, если руку обожгу – тебе больно?.. Ага, я так и думала. А вот если, к примеру, Красавчик...

Голос женщины прерывается. Только что снятое ожерелье застывает в пальцах. Похолодев, Лейтиса глядит в зеркало, и то, что она там видит, наполняет ужасом не только ее, но и темную гостью ее души.

Прекрасный облик на глазах меняется. Темно-медовые волосы теряют блеск, повисают тусклыми, быстро седеющими космами. Нежная кожа желтеет, шелушится, ее бороздами рассекают морщины. И лишь огромные глаза, полные ужаса и слез, еще остаются прежними на стремительно стареющем лице.

* * *

С поклонами проводив гостью до лестницы, коротышка трактирщик сел на скамью и основательно задумался. Из этого состояния его вывел скрип двери.

– Где тебя демоны носят? – грозно обернулся Вьянчи к вошедшей женщине. – Как в гости ходить, так и ночевать там? Порядочная жена не...

И замолчал, увидев ее распухшие босые ноги с пятнами засохшей крови.

Юнфанни, не обескураженная холодным приемом, прошла через трапезную, села рядом с мужем, откинулась к стене и закрыла глаза.

– Ой, не начинай, Пышечка, ладно? – жалобно протянула она. – Ночь была тяжелая. Облава. Пришлось уходить по скалам.

Трактирщик молча встал, ушел на кухню, вернулся с чашкой топленого гусиного жира.

– Я этих паршивок, служанку и кухарку, занял делом, чтоб в трапезную не сунулись.

– Да я в комнату уйду, – сказала Юнфанни, не делая попытки встать.

– Сиди-сиди, тебе ходить больно!

– Гости могут спуститься...

– Они еще дрыхнут.

Вьянчи положил босую ногу жены себе на колено и начал осторожно смазывать порезы и ссадины гусиным жиром.

– И что тебя, дуру, носит на эти моления? Допрыгаешься до изгнания! Кто тогда по хозяйству хлопотать будет – дори-а-дау? От детишек наших толку мало, сама знаешь. Опять-таки внуки пойдут, им бабушка нужна, а не страдалица за веру!

– Ох, как хорошо! Спасибо тебе, Пышечка.

– Ты по скалам скачешь, как коза весной, а мужу совет нужен!

Вьянчи рассказывал о постоялице, появившейся ниоткуда. Юнфанни сидела с закрытыми глазами и казалась спящей, но не пропустила ни слова.

– Красивая? – спросила она вдруг.

– Очень. Волосы, как темный мед. Высокая, фигуристая. Почти как ты, но, конечно, ты лучше.

Коротышка трактирщик искренне считал жену образцом красоты. Даже теперь, когда ей сорок и у нее двое взрослых детей. За свои слова он был вознагражден легкой улыбкой. Но тут же Юнфанни нахмурилась:

– Думаешь, воры?

– Не знаю. Вообще-то похоже... На даме драгоценностей, как на бродячей собаке блох. Да какие камни крупные – хоть клади вместо гнета, когда капусту квасишь! А ты знаешь, я в молодости был в Аргосмире подмастерьем у ювелира...

– Знаю, Пышечка, не надо в сотый раз... В камнях разбираешься, кто же спорит! Ну и что? Обвешалась красотка стекляшками – пусть, раз ей нравится!

Трактирщик загадочно улыбнулся и с удовольствием произнес:

– А вот и не стекляшками! Настоящие камни, так-то! И у каждого массивная оправа! Старинная! Дивной работы! Вот!

Юнфанни открыла глаза, резко выпрямилась:

– Настоящие?!

– Еще какие! Имя назвала легко, без запинки. А слуга вздрогнул и быстро так на нее посмотрел, словно ожидал услышать что-то другое. А слуга – не поверишь! – в бархате!

– Небось господские обноски... Где он сейчас?

– На кухне. Приглядывает, как госпоже готовят смородиновый отвар с медом. Да ни за чем он, стервец, не приглядывает, кухарку по заднице шлепает. Я заходил, видел.

– Вот что, Пышечка, принеси мягкие туфли – те, старые, в чулане... Сама отнесу отвар госпоже. Гляну, какое счастьице послали Безымянные-Безликие за неустанные молитвы...

Так и получилось, что с кубком отвара на пороге комнаты гостьи встала сама Юнфанни. Она и нарвалась на дикое зрелище: перед зеркалом торчало косматое седое пугало и держало в пергаментно-желтых руках ожерелье.

Юнфанни вскрикнула, уронила кубок. Старуха обернулась – ну и рожа! – и вскочила со стула. Даже в испуге и растерянности трактирщица успела заметить, что на этой твари открытое синее платье с сиреневым корсажем – точь-в-точь как муж описал наряд гостьи.

Жуткая старуха прыгнула вперед, ожерельем стегнула хозяйку по лицу, целясь в глаза. Ожерелье лопнуло, камни разлетелись по комнате. Юнфанни вскинула ладони к глазам, закричала, шарахнулась в сторону. Бабка проскочила мимо нее в коридор.

Дверь была крайней, у самой лестницы. Снизу доносился топот: это спешил на крик жены трактирщик, следом за ним торопился Красавчик.

Юнфанни встала в дверном проеме, махнула рукой:

– Воровка! Старуха! В платье госпожи! Наверх побежала, на чердак!

Вьянчи помчался туда, куда указывала гневная длань его супруги.

Толстячок трактирщик так и не понял, как ухитрился оступиться на знакомой лестнице. Его что-то больно ударило по лодыжке... но там же не за что было зацепиться ногой!

Возможно, эту загадку мог бы прояснить Красавчик, бежавший след в след за хозяином. Так или иначе, трактирщик рухнул под ноги парню, который ловко через него перепрыгнул. Вьянчи кубарем покатился вниз, а Красавчик ринулся на чердак, крикнув через плечо:

– Хозяюшка, помоги мужу!

– Пышечка, ты живой?! – кинулась Юнфанни к супругу.

А Красавчик в два счета оказался на чердаке и на третий счет получил по башке коромыслом. За другой конец коромысла держалась бабка, готовая дорого продать свою свободу.

То ли у молодого разбойника была дубовая башка, то ли старуха в последний миг узнала сообщника и успела слегка отклонить подобранное в куче старых вещей «оружие»... Так или иначе, парень не лег замертво к ногам в синих туфельках. Более того, проявил редкую для себя способность мыслить быстро и толково.

– Снимай платье! – приказал он без тени заикания или «распевания».

– А?.. Как?.. Что?.. Зачем?.. – Бабка в панике вцепилась в платье, словно его собирались сорвать с нее силой.

– Платье снимай, дура! И туфли! Да скорей, а то сейчас набегут!..

Старуха настолько ошалела от происходящего, что подчинилась парню, которого до сих пор презирала и поколачивала по любому поводу.

Скинув через голову платье, бабка осталась во всей своей неприглядной наготе. Подхватив ее одежду и туфли, Красавчик устремился вниз, бросив:

– Жди! Как смогу – приду!

И тут же с лестницы донесся его вопль, полный гнева и страха:

– Да что ж это за притон такой? Воры бегают, демоны летают...

По обрывкам голосов бабка поняла, что челядь и хозяева сгрудились вокруг Красавчика, а тот излагает складную историю, как догнал воровку, уцепил за подол, а та огненным языком вылетела из одежды и унеслась в чердачное окно. Вот и доказательство: платье и туфли – надо же, и не обгорели совсем!

Не успела Лейтиса перевести дыхание и порадоваться неожиданной смекалке парня, как стерва кухарка предложила осмотреть чердак – мол, толпой не так боязно!

Не дослушав, старуха кинулась к чердачному окну и опомнилась лишь на загаженной птицами дощатой крыше. Было холодно, неуютно и страшно... да, страшно! Будь на Лейтисе платье, она не струсила бы принять бой хоть со всеми здешними слугами, но так...

А тут еще опомнилась Орхидея, принялась осыпать ее упреками. Бабка отвела душу, в увесистых выражениях посоветовав «подруге» заткнуться, а потом начала прикидывать, как быть дальше. В комнате должно быть второе платье, в сумке. Добраться бы туда, одеться, собрать драгоценности – и ходу из «Смоленой лодки», чтоб ей потонуть!

А почему не попытаться? Ставни в комнате нараспашку... Только не сообразить, где ее окно... Ах да! Хозяин хвастался, что окна комнаты выходят на море! Отлично! Со двора ее могли бы заметить, а с моря – разве что пара чаек...

Перегнувшись за край крыши, старуха оглядела стену. Открыты два окна. Кажется, ей нужно вот это! Ну-ка, заглянуть хоть глазком...

Рискованно свесившись с крыши, Лейтиса еле удерживалась от падения.

За облюбованным ею окном тощая, похожая на рыбу, до макушки налитая высокомерием мамаша успокаивала такую же тощую дочку, перепуганную криками:

– Дитя мое, ты позоришь своих доблестных предков! Это всего-навсего пьяная свара постояльцев, она не стоит нашего внимания. И запомни: Дочери Рода ни при каких обстоятельствах не визжат, как свиньи!

Она гневно отвернулась от своего робкого чада и узрела в окне лицо висящей вниз головой старухи. Ветер трепал грязно-седые космы.

– Привет, – сказало лицо.

– У-и-и-и-и!!! – завизжала достойная дама так, что любая свинья онемела бы от почтительного восхищения. Затем с отвагой, достойной ее доблестных предков, госпожа рванулась вперед, захлопнула ставни и накинула изнутри крюк.

Бабка, с трудом перевернувшись, встала босыми ногами на резной карниз, который опоясывал здание. Философски сказала то ли себе, то ли Орхидее:

– Ну, бывает, ошибочка вышла.

И, держась за край крыши, двинулась к соседнему окну.

Скользнуть в него вперед ногами оказалось делом пустяковым. Но едва Лейтиса очутилась в комнате, в ноздри ударил кислый винный дух.

Разбросанные мужские тряпки. Сапоги у кровати. Опрокинутый кувшин в красной луже на столе. Меч на стене. Упавший стул. Из-за откинутой занавески, из-под натянутого на голову одеяла – выпученный темный глаз и длинный ус.

– По мою душу?.. – глухо донеслось сквозь одеяло.

– По твою, касатик, по твою, – заверила бабка невидимого собеседника. – Прямиком от Хозяйки Зла. Она любит пьянчуг в жаб превращать, так ты учись, касатик, квакать, в болоте пригодится. Хозяюшка обещала тебя мне в полюбовники отдать! – И, вытянув губы трубочкой, чмокнула воздух.

Мужчина застонал и окончательно пропал в одеяле.

– Не нравлюсь? – удивилась бабка и, подтянувшись на руках, выбралась на карниз.

Вот оно что! Дом стоит к берегу углом, на море выходят сразу две стены. Значит, надо завернуть за угол...

И тут случилось нечто странное. Исцарапанные руки налились силой. Груди, болтавшиеся, словно пустые кошельки, вдруг поднялись так высоко, что сосками царапали стену. Лезущая в глаза прядь была уже не седой, а рыжей.

«Молодею!» – чуть не заорала Лейтиса, но сдержалась. И бодро двинулась по карнизу. Она поверила, что все кончится хорошо. И действительно, без труда обогнула угол дома. И окно, в которое она влезла, ободрав бедра, оказалось ее собственным.

В коридоре еще слышались возбужденные голоса. Лейтису осенила дерзкая мысль. Она рывком сдернула занавеску, закрывающую нишу, и закуталась в нее. Затем смяла одеяло и подушку, как будто на кровати только что кто-то спал. Глянула на себя в зеркало – хвала Безымянным, молодая! Босыми ногами вскочила на постель и завопила так, что «Смоленая лодка» покачнулась, как на стапеле, словно собираясь соскользнуть в море и уплыть.

Голоса в коридоре смолкли. Зато послышались поспешные шаги.

– Госпожа! – воззвал трактирщик. – Ты здесь? К тебе можно?

Лейтиса ответила рыданиями, совсем натуральными: она и в самом деле была когда-то актрисой аршмирского театра.

В комнату ворвались Вьянчи, Юнфанни и Красавчик, остальные толпились в дверях. Все увидели, что на кровати бьется в истерике девушка, закутанная в занавеску. Ее полунагота казалась чистой и очень уязвимой.

– Я хотела... я вздремнуть... разделась, легла... и вдруг... о-о-о... эта ужасная, ужасная старуха... в моем платье... ооо...

Никаких подробностей хозяевам «Смоленой лодки» добиться не удалось. При любом вопросе – разрывающий душу плач. Так и махнули рукой, отступились.

А потом дружно утешали бедняжку, отпаивали ее вином и отваром мяты. Не менее дружно ползали по полу, собирая камни, спасая ожерелье. («Фа-а-ми-ильное! О-о-о! Ма-амино! Ба-абушкино-о-о!..»)

Позже, когда несчастная, всласть наплакавшись, уснула, Вьянчи уныло шепнул жене, спускаясь вслед за ней в трапезную:

– Дорогая, тебе не кажется, что Безликие все-таки есть и они решили наказать тебя за то, что молишься Хвостатой?

* * *

Узкая веранда открывалась в дворцовый сад. Считалось, что государь предается здесь отдыху, который не должен нарушать решительно никто.

На самом же деле на веранде шел напряженный и неприятный разговор.

Фагарш Дальний Прибой сидел в резном кресле с высокой спинкой и глядел в сад. Чем могли привлечь внимание короля эти скучные низкорослые яблони, с трудом прижившиеся на Эрниди? Может быть, он просто не хотел оборачиваться, чтобы не встречаться взором со своим собеседником?

Стройный светловолосый молодой человек держался с подобающей почтительностью, но настроен был весьма решительно:

– Государь, древняя вера пустила слишком глубокие корни. Мы выщипываем росточки, а надо корчевать, корчевать! Такого же мнения и жрец Безликих.

– Жрецу так положено, – откликнулся король, не сводя взгляда с кривых яблоневых сучьев. – А ты не боишься, что начнешь корчевать и весь остров рассыплется? Корни-то и впрямь глубокие.

Воцарилось молчание, затем молодой человек заговорил, и в голосе его звенела с трудом сдерживаемая ярость:

– Так государю угодно восстановить древнюю веру? Будет ли мне приказано снести храм Безликих?

Король резко обернулся, устремил на собеседника твердый взор густо-синих глаз:

– Не смей искажать мои слова, мальчишка! Ведь знаешь, что я сторонник истинной веры. Я щедрее всех жертвую на храм. И я не отменил закон об изгнании Детей Моря, принятый моим дедом! Но... – Голос короля дрогнул, Фагарш вновь глянул на яблони. – Не кажется ли тебе, что истинная вера на Эрниди, как этот сад? Столько трудов, столько затрат, а приживается плохо и плодоносит убого. Жрец недавно взял учеников – оба «с того берега»! Чужие мальчики...

– Государь, каков сад, зависит от садовника. И еще от того, чтобы извести вредных гусениц. Вот увидишь, я прекращу эти ночные собрания, тайные моления... соседние страны перестанут называть нас дикими язычниками. А для начала изловлю мерзавца Шепчущего!

– А! – вскинулся король. Красивое лицо с крупным решительным подбородком и кустистыми бровями просияло. – Тут ты прав! Шепчущий – серьезная фигура! Притащи этого смутьяна ко мне на веревке – и я перестану сомневаться в том, что правильно назначил тебя дарнигаром!

– А государь сомневается? – тихо спросил молодой человек.

Король прикусил губу, словно желая вернуть слово, зря слетевшее с уст.

– Ты же знаешь, меня тревожит твой возраст, больше ничего. Двадцать пять лет – это так мало для Правой Руки... Но вернемся к Шепчущему. Последняя облава... Почему ты заранее не сообщил мне о ней?

– Все вышло слишком быстро, государь. Несколько слов, брошенных пьяным рыбаком... Мне пришлось срочно поднимать своих людей.

– И ни одного ареста?

– Ни одного! Тем более непростительно, что я знаю – Шепчущий был там, был!

– Не огорчайся, мой мальчик! Этот хитрый хорек был не по зубам и твоему предшественнику. А ты ведь совсем недавно стал Правой Рукой.

– Недавно, – кивнул молодой дарнигар. – Но уже готовлю Шепчущему сюрприз. Один купец рассказал мне о специально обученных собаках, которых можно купить «на том берегу». Вообще-то они дрессированы для охоты на беглых рабов, но...

Король вскочил на ноги так резко, что тяжелое кресло отлетело в сторону.

– Собаками?! – страшно выдохнул он. – Людей? На молениях? Там женщины, дети.... Не позволю!!

Таким раскаленным голосом его предок Джайгарш командовал в бою пиратами.

Дарнигар попятился. Но Фагарш остыл так же быстро, как вспыхнул.

– Слушай, Бронник, – вздохнул он. – Я – король, мне приходится думать о том, какого мнения о нашем острове соседи-правители. Но ты – откуда в тебе столько ненависти к приверженцам дори-а-дау? Ты ведь сам из ее потомков!

Юноша вспыхнул. Темно-синие глаза налились обидой. Но он лишь поклонился, молча прося позволения удалиться. Король кивком отпустил его.

Дарнигар, кипя от скрытого гнева, покинул веранду через полукруглую дверь и оказался в зале, на стенах которого красовались доспехи, не дающие правителям Эрниди забыть о свирепом предке-пирате.

Почти за дверью Бронник наткнулся на нового наставника королевских детей. Как его... Айрунги, что ли? В раздражении дарнигар подумал, что учитель подслушивал его беседу с королем, но тут же упрекнул себя за несправедливые мысли и сказал по возможности мягко:

– Ты хотел видеть короля, почтенный? Обычай запрещает тревожить его во время отдыха, если только... ох, не случилось ли чего-нибудь с...

– Нет-нет, дети здоровы. Только... Две женщины хотят, чтобы их допустили к принцу и принцессе. А я не знаю, принято ли здесь такое...

– Что за женщины?

– Одна назвалась сказительницей, но я точно знаю, что она трактирщица. Другую зовут Шаунара, она принесла ясной принцессе снадобье от кашля.

– А-а, этих можно... Впрочем, они наверняка уже у малышей. Эти везде пройдут и нас с тобой не спросят!

– Благодарю господина... Конечно, глупо было с моей стороны сунуться сюда! Там пришел жрец, даже его не пустили, а я по такому незначительному поводу...

– Жрец? – удивился дарнигар. – С чего бы? Ну-ка, сам с ним побеседую.

* * *

Фагарша одолевали невеселые мысли.

Зря он напомнил мальчику о его происхождении. Бронник этого не любит. Другой бы всем хвастал, что он внебрачный сын короля, а этот... Гордый! Или все, или ничего!

И то сказать, плохим отцом был Фагарш мальчику. Даже имени не дал. На то была воля покойной королевы. Женщине, подарившей мужу первенца, нет отказа на первую после родов просьбу, таков обычай. Вот и попросила – не кольцо, не серьги, а чтоб муж не признал сыном мальчишку, который недавно родился в рыбацком поселке!

Пришлось смириться. Но Фагарш заботился о ребенке. Мальчик рос, не зная нужды, обучался грамоте, владению оружием. А в тринадцать лет удрал из дома «на тот берег». В наемники подался, паршивец! И не сгинул, не пропал – ну, как отцу таким не гордиться! Вернулся через десять лет – воин, десятник! Почему вернулся – можно догадаться. Наверняка услышал, что умер наследник эрнидийского престола. Надеялся, что теперь-то отец признает его, объявит своим преемником на троне...

Эрниди – маленький островок. Здешние новости не расходятся по миру из уст в уста. Каким, должно быть, ударом для Бронника было узнать, что отец, восемь лет как овдовевший, успел вступить во второй брак! И что растут во дворце принц и принцесса. Асмите было тогда шесть, Литагаршу – пять.

Бронник все же остался на Эрниди. Стал десятником, потом дарнигаром (к возмущению старых вояк, давно служивших трону, а теперь оттертых молокососом). И все же обида в нем жива. А тут еще неудачная фраза о потомке дори-а-дау... Надо помириться с мальчиком!

Словно услышав желание короля, на террасу вернулся тот, о ком думал Фагарш. С приветливой улыбкой король шагнул ему навстречу – и замер под каменным, тяжелым взглядом молодого дарнигара.

– Государь, – мрачно сказал Бронник, – жрец Безликих принес чудовищную весть – ночью был злодейски убит один из его учеников.

13

– Это все Дайру! Я почти пробился к лесу, да задержался – ему помочь. Если бы он шустрее кулаками махал, мы бы скрылись в лесу, а потом выручили остальных!

– А у нас в Наррабане говорят: «В беде умный бранит себя, а дурак – соседа».

– А... ага... Коза ты заморская! Это я, выходит, дурак, да?!

– Во всяком случае, не безнадежный, раз сообразил, – встрял в разговор Дайру и, не дав возмущенному Нургидану сказать хоть слово, продолжил быстро и серьезно: – Кончай лаяться, есть заботы поважнее!

– Ну, ясно, – все еще сердито буркнул Нургидан. – Как удрать...

– Нет. Как вещи вернуть. Об этом и наши думают. – Дайру повел подбородком, указывая на нос корабля, где с видом безмятежных путешественников сидели трое мужчин. Палуба меж ними и подростками была полна разморенных на солнце пиратов: кто спал, кто играл в «радугу», кто ставил латку на свои лохмотья, двое неспешно возились с парусами.

Нургидан, прикусив губу, уставился себе под ноги. Нитха с отвращением окинула взглядом широкую полосу воды меж бортом и скалистым берегом, поросшим ельником.

Как порадовало бы ребят путешествие при других обстоятельствах! Какой красивой показалась бы Тагизарна, чьи упругие сильные струи походили на обтянутые тонкой кожей мышцы могучего существа, спокойного до поры до времени! Каким удобным показалось бы хрупкое сооружение на корме, где они сейчас восседали, – скамья под навесом из циновок!

Нургидан рассказал бы то, что слышал от бродячих сказителей: берега, изрезанные ущельями и пестрящие пятнами мха, зимой становятся обиталищами троллей – но никто не знает, где чудовища прячутся летом. А Нитха непременно вспомнила бы свою поездку к верховьям Тхрека и затеяла бы с Дайру спор о том, какая из рек шире.

Но сейчас «куриный насест», как его мрачно окрестил Нургидан, был ненавистен ребятам. Их водрузили сюда против воли: Сарх сказал, что здесь детворе будет удобнее и интереснее: отсюда река лучше видна. Разделил пленников, шакал заморский!

Нургидан переживал свое положение тяжелее остальных. Если бы не тихий, но властный приказ учителя, он давно сорвался бы на драку и унес с собой в Бездну столько врагов, сколько хватило бы силы.

– Сарх! – предостерегающе бросил Дайру.

Из каюты, находившейся в палубной надстройке, шагнула в белый день неприятная черная фигура. Наррабанец огляделся вроде бы рассеянно, однако матросы, хлопотавшие с парусами, засуетились как ошпаренные. А прочие быстро сгинули из поля зрения капитана.

Сарх неспешно проследовал на нос и завел с пленниками беседу. Судя по выражению лица, – учтивую. Наемник отвернулся, не желая принимать участия в разговоре. Шенги и Сокол отвечали пиратскому главарю коротко и вежливо, – опять-таки если судить по выражению лиц. (А уж про своего-то учителя ребята знали, какую гадость он может сказать с приветливой улыбкой.)

– Тварь! – оскалился Нургидан, следя за каждым движением пирата. – Ух, свернул бы я ему шею!

– Сиди и не дергайся! – встревожился Дайру. – Ничего ты ему не сделаешь, пока тут вся его шайка! Сейчас с ним надо по-умному. Вроде как с хищной зверюгой – не с ножом кидаться, а приручать понемножку.

– Это его-то? – не поверила девочка. – Сарха? Знаешь, у нас в Наррабане говорят: «Леопарда можно укротить. Но не тогда, когда он уже прыгнул тебе на плечи...»

– Вот именно! – угрюмо кивнул Нургидан. – Кстати, о Наррабане. Ты, принцесса, научила бы меня парочке ваших словечек покрепче, а? Чует мое сердце – пригодятся!

Нитха кивнула понимающе, но с некоторой неуверенностью в глазах.

– Ну... я же росла не в портовом кабаке и не в воровском притоне. Знаю кое-что, но для такого случая мелковато, невыразительно... О! Вот! Любой наррабанец в драку полезет! Очень красивое выражение – йиста-хитхи!

– А что это значит?

– То, чего не может съесть гиена.

– Гиенья блевотина, – уточнил Дайру, который за последние три года освоил наррабанский не хуже Нитхи, а кое в чем и получше.

– Только-то всего? – разочарованно протянул Нургидан.

– Что значит «только-то»? – обиделась девочка за родной язык. – Гиена лопает все, что под морду подвернется. Представляешь, какой пакостью надо быть, чтоб даже такую прожору стошнило?

– Ага, понял. Как там?.. Иста-хихи?

– Не «и», а «йи». Йиста-хитхи.

– Йихта-хити?..

Дайру краем уха слушал, как Нургидан коверкает чужую речь, и внимательно глядел на пиратского капитана, который уже закончил беседу с «гостями» и все с той же ленцой вернулся к палубной настройке.

Навстречу сунулся рыжий помощник, спросил о чем-то. Похоже, сунулся некстати. На скучающей физиономии Сарха мелькнуло раздражение. Вместо ответа он поднял руку и коротко ткнул пирата под ребро. Движение было небрежным, словно капитан слегка отпихнул назойливого собеседника. Но рыжий пират выпучил глаза, с румяной рожи сбежала краска. Оставив беднягу жадно глотать воздух, Сарх отворил дверцу и, пригнувшись, скрылся в каюте.

– Рыжему досталось, – сказала Нитха, прервав девятую попытку Нургидана выругаться по-наррабански. – Гляньте, какой несчастный! Если к нему сейчас подъехать поуважительнее, можно что-нибудь узнать.

– Думаешь? – усомнился Дайру. – А по-моему, наоборот – захочет зло сорвать. Накостыляет для самоутверждения.

– Тебе – наверняка. Но не девушке, которая хлопает глазами и смотрит снизу вверх. – И добавила с умудренным видом: – Уж ты мне поверь. Женщина, которая смотрит снизу вверх, – лучшее лекарство для мужчины, которого обидели и унизили.

– Да? – горько усмехнулся Дайру, знавший унижение не понаслышке. – Ну, попробуй, пока он не ушел. Может, вызнаешь, где спрятаны наши вещи.

Нургидан, оставшийся на обочине разговора, вмешался со всей грубостью решительного человека, которого принуждают оставаться в бездействии:

– Вещи? Какие еще, в трясину, вещи?! Надо пошуршать мозгами, как эту команду за горло взять, а белобрысый за свою суму трясется! Что у тебя там – сменные штаны? Запасной ошейник?

Нитха отвела глаза. Мальчишки постоянно цапались между собой, однако Нургидан редко попрекал Дайру ошейником.

Три года назад, когда по жестокой прихоти хозяина Дайру узнал этот позор, юный Сын Рода подчас позволял себе злые шуточки на его счет. Но всегда получал отпор, да и учитель ясно дал понять, что не позволит издеваться над Дайру. А потом опасная работа бок о бок сделала свое: взаимные насмешки стали мягче, не стегали с размаху по душе.

А сейчас, догадалась девочка, Нургидан растерян и испуган. Но не признается в этом даже себе, только рычит на всех вокруг.

Видимо, это понял и Дайру. Обычно он не спускал напарнику хамства и с добродушным видом говорил в ответ что-нибудь крайне неприятное. Но на этот раз сделал скидку на обстоятельства и объяснил:

– Не мои вещи, а Сокола. Во-первых, волшебный меч, а во-вторых... – Он замолчал, облизнул сухие губы и медленно добавил: – Там должны быть два маленьких бочонка. Ну, как для вина, только не с вином. Я перед отплытием подслушал одну фразу... Если это то, о чем я думаю, то лучше нам всем погибнуть, лишь бы те бочонки в злые руки не попали!

Заинтересованные друзья притихли, но Дайру отвернулся и уставился на проплывающие мимо скалы в зеленом лохматом покрывале дикой смородины и шиповника. Не дождавшись продолжения, Нитха обиженно повела плечиком:

– Ну, я пошла.

По лесенке в три ступеньки она спустилась на палубу. Рыжий пират, тоскливо глядевший за борт, обернулся и хотел рявкнуть на маленькую нахалку, чтоб не шлялась где не велено. Однако девочка заговорила первой:

– Ах, как хорошо, что мой господин подошел сюда! Я сама бы ни за что не осмелилась... Господин – самый главный, если не считать Сарха? Правда?

Пират ошарашенно кивнул.

Прошли времена, когда Нитха жалобно глядела взрослым в лицо и тянула: «Дя-аденька-а!..» Незаметно для себя она освоила новую, не менее убойную манеру. Ее глазищи были полны восхищения и интереса.

– Я догадалась! Я так и знала! Моего господина все так слушаются! И во взоре что-то такое повелительное, властное!

К оловянным буркалам пирата никак не шло слово «взор». Они выражали тупое недоумение, но злости в них уже не было (хотя мелкая паршивка смуглой кожей и черными глазами напоминала ненавистного Сарха).

– Ага, я помощник капитана. Меня Пнем кличут.

– О-о, какое имя для мужчины! Прочное! Несокрушимое! У нас в Наррабане говорят: «Ветку можно сломить, ствол можно срубить, но пока пень уходит корнями в землю – дерево живо!»

(Дайру, с «насеста» прислушивавшийся к беседе, сообразил, что пословицу Нитха сочинила на ходу. И подумал: а много ли поговорок, которыми она сыплет при каждом удобном случае, действительно имеют хождение в Наррабане?)

А Пень с удивлением заметил, что уже не хочется отвесить бойкой девчушке затрещину.

– Ну, чего спросить-то хотела, малявка?

Наррабаночка отвела назад плечи, лукаво склонила набок головку, и вдруг до пирата дошло, что никакая перед ним не малявка, а девушка – очень юная, но весьма аппетитная.

– Я не спросить... Просто занемели ноги, захотелось пройтись по палубе. А вокруг такие грубые, страшные люди!

Подозрения вновь взыграли в простой душе пирата. Вот оно что! Паршивка хочет пробраться к Охотнику! А Сарх четко приказал: держать пленников порознь, так спокойнее!

– Погулять можно. Но только там, где укажу... – начал Пень.

Смуглое личико исказилось от страха. Девушка подалась к собеседнику, словно он мог защитить ее от всех опасностей мира.

– Ой, только не на носу! Пожалуйста! Я вдоль борта, совсем немножко!

Пират опешил.

– А чего на нос не хочешь? Там же этот... твой... ну, учитель.

Девочка боязливо оглянулась.

– Скажу, только не надо смеяться! Не всем же быть такими бесстрашными, как мой господин! Я ужасно боюсь этого грайанца, Сокола. Он же колдун!

Пень хмыкнул.

– Струхнула? А как же твой учитель? Он вроде с какими-то демонами путался... или убивал их, не помню... ну, лапа откуда такая?

– Лапа? Это знак уговора с древними злыми силами: кто убьет Шенги, заживо начнет гнить, как труп на жаре.

Пирата передернуло. А Нитха продолжала:

– К Шенги я привыкла, третий год в ученицах. Но зачем он связался с этим кошмарным Сыном Клана? Сам колдун, жена у него ведьма. Помнишь, про меч рассказывал?

– Вранье небось...

– Вранье? Все сказители говорят, что он вынул свой меч из брюха убитого дракона! И меч этот по свисту прилетит и убьет всех врагов Ралиджа!

– Да? Чего ж до сих пор не свистнул?

– Не знаю. Может, ждет, чтоб его до места довезли. Нам зачем-то надо вниз по реке... О Единый, я схожу с ума от страха! Мерещится, что вот-вот зашевелится та куча... – Нитха нервно обернулась на сваленные на корме мешки. – Лезвие распорет ткань, меч начнет разить всех, кто на палубе! Думаешь, эта бешеная сталь разберет, кто свой, кто чужой?

Пень с опаской глянул на мешки, но тут же опомнился:

– Ты, пичуга, не брякай зря. И не трусь. Вся добыча... все вещи гостей сложены в трюме. Как бы эта железяка сквозь дубовые доски проломилась?

Нитха хотела добавить несколько ужасных подробностей, но побоялась перестараться. Ограничилась благодарным щебетом, заручилась разрешением гулять вдоль левого борта и вернулась на скамью – к довольному Дайру и раздраженному Нургидану.

– Хорошая работа! – кивнул Дайру. – Правда, сам бы я поменьше разводил насчет колдовства. Конечно, припугнуть врага – дело святое, но как бы эти уроды с перепугу нас не перерезали по подлому, со спины!

Его назидательный тон задел Нургидана, который и без того с трудом сдерживался.

– Ты, принцесса, его слушайся! Дайру у нас умный! Читает книжки, пишет стихи, легко брешет по-наррабански! Вот не понимаю – если он такой умный, чего до сих пор от ошейника не избавится?

Нитха отвела глаза, подавила смешок. Один раз белобрысый спустил Нургидану его шуточки, но сейчас наверняка выдаст ему за все хорошее!

Дайру поднял на обидчика кроткий, чуть рассеянный, удивительно простодушный взгляд (что не сулило собеседнику ничего приятного).

– Не понимаешь? Ну конечно... В жизни столько сложного! Я тоже многого не понимаю. Вот давно хотел у тебя спросить: когда превращаешься в волка, одежда не мешает? А то как представлю себе: в лунном свете возникает грозный волк, а задние лапы путаются в упавших штанах!

Нитха хихикнула. Нургидан дернулся было к Дайру, но трудно дать затрещину тому, кто смотрит на тебя наивными, чистыми глазами! Сын Рода мощным усилием воли сдержал гнев и процедил сквозь стиснутые зубы:

– Одежда превращается в шерсть.

– Да? Как же я не догадался! Очень удобно! Вот только... как наяву это вижу... Купаешься ты, допустим, ночью в реке. Тут луна из-за тучи. А ты голый, одежда на берегу! Это что же получится – лысый волк?

Нитха, уже не таясь, расхохоталась.

Разъяренный Нургидан взвился с места и влепил насмешнику увесистую оплеуху. Дайру не остался в долгу, и оба подростка сцепились в злой схватке, выплескивая отчаяние, унижение и страх тяжелого дня.

Нитха взвизгнула, вскочила на скамью. Яростный живой ком, пыхтя и бранясь, покатался у ее ног, закувыркался по всем трем ступенькам лесенки и налетел на Сарха, который опять покинул каюту и шел на корму.

Капитан не стал выяснять, кто прав, кто виноват и из-за чего возникла потасовка. С коротким рычащим словцом он гибко отклонился от катящихся на него драчунов и сильно ударил ногой прямо в гущу свалки.

Пинок пришелся в лицо Нургидану. Подросток, выпустив противника, вскочил. Дайру, мгновенно оценив ситуацию, вцепился в локти напарника, сковывая его движения. Сверху пантерой обрушилась Нитха, повисла на плечах Нургидана, изо всех сил удерживая его.

А пират стоял рядом и спокойно глядел, как двое ребятишек с трудом справляются со своим рассвирепевшим другом.

Подняв залитое кровью лицо, Нургидан с ненавистью бросил слово, которое до этого ему не удавалось выговорить:

– Йиста-хитхи!

Нитха и впрямь знала своих соплеменников. Скука исчезла с длинного темного лица. Злобно сверкнули белые зубы. В глазах вспыхнуло обещание убийства. Рука взлетела легко, словно не несла в себе жестокую силу...

Но она не достигла цели: на запястье сомкнулось черное твердое кольцо. Рывок – и Сарх почувствовал, что согнут пополам, а его правая рука вывернута в жестком захвате пятипалой когтистой лапы.

Шенги, Ралидж и Айфер пробились к месту событий так молниеносно, что пираты не успели опомниться и помешать им. И Сарх, повиснув в унизительной и болезненной позе, подумал, что Шенги, должно быть, не спускал глаз со скамьи с учениками и в любой миг готов был ринуться им на выручку.

– Детей не трогать! – Перед ледяным голосом Шенги спасовала бы даже уртхавенская вьюга.

– Хранитель, – радостно пробасил Айфер, – этих уже можно за борт кидать?

Кидать за борт и впрямь было кого. Пираты, растерявшиеся после стремительного прорыва пленников, быстро опомнились и сбежались на корму. Десятка два морд. Все при оружии. Ни у кого в глазах нет и тени недавней разморенности. Хищники. Щучьи пасти.

А на скамье, где только что сидели ребятишки, возник арбалетчик. Ай да Сарх! Наготове армию держал! Не надо впредь его недооценивать.

Но даже эти речные акулы споткнулись о веселый взгляд Айфера. Гигант-наемник почти всегда усмирял противника одним своим видом. Не очень тянет в потасовку, если перед тобой воздвиглось такое сооружение!

– Мальчишку-то зачем?.. – дружелюбно укорил их Айфер. – Здесь же я! Со мной же драться интереснее!

Ухмыляется во весь рот и явно готов начать приборку на палубе.

Рядом с великаном, дерзко прищурясь, стоит Сын Клана Сокола – великий боец и, по слухам, колдун. А чудовище с лапой хищной птицы уже успело закогтить капитана.

В воздухе пахло сражением, но никому не хотелось стать зачинщиком.

Сарх лихорадочно соображал: если начнется свалка, его молодцы сомнут пленников. Но легко догадаться, кто станет первой жертвой боя. Это капитана никак не устраивало. К тому же пират, хотя и не чурался драки, больше любил бить в спину. Или подбавлять в еду что-нибудь этакое... неразличимое на вкус. У него были серьезные планы на вечер, когда судно причалит к берегу. А это дурацкое недоразумение грозило пустить события во весь опор и куда глаза глядят, как необъезженную лошадь.

– Убери стрелу, Варрах! – ровно скомандовал капитан. – И уберись сам.

Арбалетчик без единого слова исчез.

– Разойдитесь, – так же ровно приказал Сарх пиратам. – Эти люди – наши гости. Мы не станем ссориться из-за пустяка.

Пираты тут же растворились. Неизвестно, что было причиной слаженности их действий: жесткая дисциплина, заведенная Сархом, или грозный вид дорогих гостей.

Шенги выпустил руку Сарха. Тот невозмутимо потер запястье и сказал:

– Щенята дурно воспитаны. Ты бы, Охотник, порол их почаще.

Нургидан молча дернулся вперед. Друзья удержали его.

– Отправь детей наверх, Совиная Лапа, – выразительно посоветовал Сарх и кивнул на «куриный насест». – Пусть любуются рекой.

– Идите на скамью, – скомандовал Охотник. – Нургидан, больше не смей дурить!

Ребята уважали учителя. Нургидан сник и дал Нитхе увести себя под навес.

– А вы, уважаемые, ступайте в мою каюту. Поговорим о жизни, выпьем вина... ну, не хотите вина, просто так побеседуем.

Пленники, которым тоже не нужны были неприятности, без спора направились к палубной надстройке.

Наррабанец задержался, прислушиваясь к горячему, сбивчивому шепоту Нургидана и увещевательному говорку девочки.

– Я все равно убью его! Убью!

– Конечно, убьешь! И на дрова уложишь! И хвоей посыплешь! Успокойся, ладно?

– Я ему... я горло порву...

– Еще как порвешь! И зашивать не будешь! Только не сегодня, хорошо?

Что-то легко коснулось локтя Сарха. Пират резко обернулся и увидел рядом тощего белобрысого подростка в ошейнике. Даже сквозь нахлынувший гнев наррабанец подивился тому, что начисто забыл об этом мальчишке. Словно гаденыш стал невидимкой!

Раздражение готово было выплеснуться наружу, как вдруг случилось нечто странное. Белобрысый мальчишка упал перед пиратом на колени, двумя руками подхватил его руку, прижал к своему лбу.

Сарх отдернул руку, растерянно оглянулся. Пленники уже скрылись в каюте, а соплякам со скамьи не видно, что происходит у самой лестницы.

Белобрысый тихо заговорил по-наррабански с такой легкостью, словно это был его родной язык:

– Господин, яви милость, возьми к себе! Сам видишь, как со мной обращаются! – Подросток поднял пальцы к скуле, на которой расплывался свежий синяк.

– К себе? – непонимающе переспросил Сарх. – В отряд?

– Да! Это настоящая жизнь, единственный выход! Ну, стану Охотником, так ошейник с меня никто не снимет. Буду хозяину добычу таскать, как пес. А тут воля – веселая, кровавая! Ох, сколько у меня на душе накопилось тоски! Ох, выплесну ее – всем демонам тошно станет! Возьми, капитан, не пожалеешь! Я и оружием владею – Шенги научил!

Сарх снова огляделся. Не то чтобы он поверил поганцу, но на всякий случай сказал:

– Встань. Увидят.

Парнишка тут же вскочил на ноги.

– Я заслужу!.. Я докажу!.. Прямо сейчас могу сделать господину подарок, открыть тайну! Девчушка, что с нами – это не просто девчонка, это дочь Светоча!

– Ты что, стукнулся головой о палубу?

– Я говорю правду. Там, на берегу, мой господин сам почувствовал в ней высокую кровь, разве не так?

Вообще-то Сарх не думал о высокой крови. Когда пираты приволокли ему смуглую добычу, он оценил красоту девочки, не задержавшись мыслями на ее происхождении. Но человек, которого хвалят за проницательность, как правило, сам искренне начинает верить в свое умение видеть все и всех насквозь.

– Ну и что? – спросил он насмешливо. – Прикажешь послать в Нарра-до письмо с требованием выкупа?

– Господин изволит шутить, – угодливо ухмыльнулся Дайру. – Но я же вижу: его львиное сердце тоскует по родине. А тут такой случай – вернуться героем...

– Что за чушь? – хмыкнул Сарх, против воли заинтересовавшись.

– Шайка грязных пиратов похитила принцессу. Благородный герой спас юную госпожу и вернул отцу. Все умиленно рыдают. На героя сыплются почести и награды.

– Но девчонка знает, что я главарь этих грязных пиратов. На меня такое посыплется...

– Девчонка глупа. Она проглотит то, что я для нее сочиню. Я могу быть полезным!

Сарх вдруг понял, что начинает прислушиваться к этой тощей дряни. Наррабанец видел много подлости и предательства, так почему они на этот раз не могут глядеть на мир сквозь светлые глаза с белесыми ресницами?

14

Конечно, только славные, непритязательные эрнидийцы могут называть это здание дворцом. Даже не замок крупного властителя – так, особняк солидного землевладельца. Правда, очень большой, зато построенный на редкость бестолково: со времен Джайгарша каждый из королей считал необходимым приткнуть к зданию по меньшей мере одну пристройку или крытый переход.

Дарнигар как-то объяснил наставнику принца, что дворцу не нужны неприступные стены. От внешних врагов неплохо защищают рифы и отвесные скалы. А местные жители – народ не воинственный, против них ни к чему возводить укрепления.

Но у Айрунги была на сей счет своя теория. Зачем крепостные стены? В этом лабиринте любая вражеская армия безнадежно заплутает и через месяц скитаний по лестницам, коридорам и галереям сдастся на милость эрнидийского короля.

То же самое с местным населением. Даже если заезжий смутьян сумеет растолковать добродушным рыбакам, что такое мятеж и как это увеселение затевается, все равно повстанцы не доберутся до тронного зала без подробной карты!

Айрунги, который не жаловался на зрительную память, освоился в этом «кружеве» быстрее, чем ожидал. Но сейчас, когда он, озабоченный и серьезный, брел в покои принца, ему не надо было даже смотреть по сторонам – дорогу указывал веселый гам: женские голоса, счастливый визг Асмиты и немузыкальное, но очень громкое пение ее братца:

По всем морям шатался Он вдоль и поперек!..

Кому подпевал принц, догадаться было нетрудно.

Айрунги тронул резную дверь. Она не скрипнула, не спугнула теплую компанию.

На скамье уютно устроились трактирщица с вышиванием на коленях и Чизи с недовязанным чулком. Обе с одобрением наблюдали за Шаунарой. «Дура-ведьма», натянув подол на колени, расположилась прямо на полу, на наррабанском ковре. Левой рукой притянула к себе принцессу, правой – обняла за плечи принца. Рядом примостился толстый старый пес, облезлый и вообще не дворцового вида. Подняв морду и опустив левое ухо, пес недоуменно внимал песенке о лихом моряке, который бодро подплывал к родному берегу на плоту из обломков судна. Как и тогда, в «садике», Айрунги понял, что Шаунара складывает незамысловатую балладу прямо сейчас, слово за словом:

«Подумаешь, от моря — Еще один урок! Такое знаем горе И вдоль и поперек! Коль лодка утонула — Греби на том, что есть...» Но тут плывет акула, Беднягу хочет съесть. «Не ешь меня – я высох, Как старая тарань! Жена на берег вышла — Туда, акула, глянь! Сама смотри, рыбешка, Каков на ней жирок: Что сдобная лепешка — И вдоль и поперек! Ну, прям тебе на радость Красотку разнесло! А от меня вся сладость — По челюсти веслом!» И глупая акула Помчалась по волнам, Кусалку распахнула... И пузом в берег – блям! «Что скуксилась, акула? Земля тебе не впрок? Да чтоб тебя раздуло И вдоль и поперек!..»

Повернув голову, Шаунара заметила стоящего на пороге мужчину и оборвала песню. На ее замкнувшемся лице не было смущения – только недовольство знатной дамы, которую побеспокоил некстати явившийся слуга.

Чизи и Юнфанни, поджав губы, вцепились в рукоделие, как тот моряк из песенки в плывущую по волнам мачту. Они не произнесли ни слова, но холодное отчуждение лентой тумана проплыло по комнате над головенками насупившихся детишек. Даже толстый пес перестал стучать хвостом по полу.

Айрунги был посторонним. Ему не доверяли и не собирались делить с ним веселье. Мол, чужак, он чужак и есть, не всякая травка на нашем каменистом берегу приживается.

Это не устраивало матерого авантюриста. Чизи – нянька королевских детей, то есть особа, чье расположение необходимо завоевать. Юнфанни первая встречает приезжих и, стало быть, первой узнает известия «с того берега». А Шаунара... Айрунги не мог объяснить себе, зачем ему нужна вредная ведьма, но ссориться с ней не хотелось.

Людей сближают сплетня, совместное перемывание косточек соседям, азартное обсуждение новостей. Одну новость, просто потрясающую, Айрунги только что удалось подслушать. Как заохают сейчас эти дамы!

Но сначала надо удалить из комнаты детей.

Айрунги решительно пересек комнату и, не обращая внимания на женщин, остановился перед Литагаршем.

– Мой принц, – сказал он веско, – я только что напал на след чудовищного заговора!

Мальчишка вскинул голову – недоверчиво, но заинтересованно.

– За садовым павильоном, возле обрушившейся беседки, – с мрачной загадочностью произнес Айрунги, – есть яма. В этой яме некие коварные злодеи спрятали три похищенные из дворцовой библиотеки книги: «Грамматику», «Численник» и «Землеописания». И завалили камнями. Имена заговорщиков мне установить не удалось, но цель их ясна: чтобы лишенные учебников принц и принцесса выросли темными невеждами – на потеху и поношение не только окрестным правителям, но даже собственным слугам!

– Какие черные замыслы! – округлила глаза Чизи.

Литагарш разочарованно дернул плечом. Его сестра возмущенно поджала губки, став очень похожей на свою мать.

– Чтобы негодяи не торжествовали, – так же серьезно продолжил наставник, – принц отправится в сад и спасет учебники. Полагаю, ясная госпожа соизволит помочь брату.

– Соизволит, – многозначительно подтвердила нянька. – Еще как соизволит! Бегом в сад побежит!

– На то слуги есть, чтоб камни ворочать, – вяло попытался возразить Литагарш.

– Мой принц, – впервые усмехнулся Айрунги, – да разве можно доверять слугам, когда речь идет о заговоре? Нет, это уж придется самому...

С фальшиво-независимым видом Литагарш направился к двери, на ходу бросив облезлому псу:

– Пошли, Тяв-тяв!

Асмита последовала за братом с таким видом, словно ни про какие учебники знать не знает, а просто идет в сад подышать воздухом.

Перед дверью Литагарш задержался, явно собираясь выразить протест. Но Айрунги заговорил, опередив мальчика:

– Скоро обед. Если принц не успеет растаскать камни до того, как все сядут за стол, придется пожертвовать трапезой. Борьба с заговорщиками важнее, чем камбала под крабовым соусом и медовый пирог с грушами.

Дверь свирепо хлопнула.

– Успеют, – уверенно сказала Чизи. – Ради медового пирога с грушами Литагарш не то что собственный завал – дворец по камешку раскатает!

– Знаю, – усмехнулся Айрунги.

Вот сейчас, пока женщины развеселились, пока он для них ненадолго стал своим, надо сказать новость, чтоб забыли о недоверии к чужаку «с того берега».

Айрунги стер с лица улыбку:

– За детьми надо в десять глаз присматривать. Слышали, с чем явился жрец?

Шаунара догадалась первой. Вскочила на ноги.

– Что? Опять... ребенок?

– Да. Ученик жреца. Этой ночью.

Конечно, Айрунги был огорчен тем, что в идиллическом уголке, который он облюбовал для временного пристанища, начали происходить трагические события. И ребенка, безусловно, было жаль. Но это не мешало ему насладиться полным успехом своей затеи.

Женщины заахали, окружили наставника, усадили на скамью. Чизи, которая до сих пор лишь ворчала, ревнуя Асмиту и Литагарша к чужаку, сейчас своими руками налила ему медовой воды из стоящего на столе кувшина.

Айрунги не спеша отпил глоток и начал рассказывать:

– Старший мальчик. Тот, кому учитель дал второе имя Ручей Мудрости. Он и его младший дружок в эту ночь долго рассказывали байки, смеялись. Жрец не выдержал и сказал, что если эти мелкие демоны все равно не собираются спать, так пусть лучше устремляются мыслями к возвышенному, чем ко всякой ерунде. Малыша отправил на молитвенное бдение на крышу дома, а старшего послал в храм – развести на жертвеннике огонь и созерцать его, пока утром не явится учитель... Между храмом и домом – огород. Вот на грядках учитель его наутро и нашел. Шея свернута, изо рта – струйка крови.

Чизи горестно вскинула ладони к щекам, а Шаунара спросила нетерпеливо, требовательно:

– А младший? Он был на крыше дома, неужели ничего не видел?

– Жрец его спрашивал. Мальчишка перепугался, нес какой-то вздор, а потом расплакался и признался, что сразу уснул.

– А ведь его счастье, – медленно сказала Шаунара. – Тот, кто убил ребенка, не задумался бы убить и второго, если бы малыш что-то углядел.

– Это мысль, – согласился Айрунги. – Но тогда опасность существует и сейчас. Ведь убийца не знает, что мальчик спал.

– Ой, надо сказать дарнигару! – вскинулась Чизи.

– Обязательно, – кивнула Шаунара. – Ох, Юнфанни, а как же... Ты ведь сегодня Лянчи женишь, верно? А тут погребальный костер! Не станете переносить свадьбу?

Юнфанни обиделась:

– Ты, подруга, видать, на мелководье ныряла, темечком стукнулась! Слыханное ли дело – свадьбу переносить! Да хоть бы это был мой погребальный костер, все равно свадьба своим чередом должна идти!

– Это уж завсегда так! – авторитетно подтвердила Чизи.

– И ты, почтеннейший, – обратилась Юнфанни к наставнику принца, – не побрезгуй, приходи вечером, раздели с нами радость.

– Приду, – кивнул Айрунги. – В «Смоленую лодку»?

– Нет, в поселок. Решили там свадьбу играть. Лянчи «Смоленую лодку» не любит. Еще в детстве, бывало, недоглядишь – удирал с рыбаками в море. Не хозяин, ой, не наследник! И жену взял из рыбацкой семьи, хотя я б за него внучку дворцового повара сосватала!

Простая дружеская беседа... но Айрунги уловил скрытое напряжение. Глаза Юнфанни поблескивают, пальцы шевелятся, губы нетерпеливо сжимаются. Хочет что-то рассказать подругам, но ей мешает присутствие чужого человека.

Так почему не проявить деликатность?

– Да простят меня дамы, – встал Айрунги. – Пойду пригляжу, чтобы главное сокровище Эрниди не переломало себе ноги в той яме.

– Заодно пусть господин присмотрит, – подсказала Чизи, – чтоб и Асмита не стояла в сторонке. Сама небось это безобразие придумала, с книжками-то.

Учтиво поклонившись, Айрунги покинул комнату. Выходя, он умело и привычно придержал дверь. Та вроде бы закрылась, но осталась узенькая щель. Можно разобрать возбужденный голос Юнфанни:

– Ох, я ж вам такое скажу! Я вечером была на молении...

– Опять Хвостатой молитвами надоедали? – перебила ее Шаунара. – Море вином разбавляли, чтоб прибрежные крабы окосели?

– Что б ты понимала! Это наш остров, и хозяйка на нем – дори-а-дау! Тебе бы Шепчущего послушать...

– Ладно вам! – вмешалась Чизи. – Вечно цапаетесь... Ты чего рассказать-то хотела?

– Ах да... Этот сопливый ублюдок Бронник прижал нас к морю. Мне пришлось всю ночь прятаться от облавы. И знаете где? На крыше храма!

В дружном аханье женщин растворился изумленный вздох Айрунги.

– Стало быть, убийцу проспала? – обвиняюще спросила Чизи.

– Да нет же! В том-то и дело! Ты вспомни ту долинку! Горловина, где храм, такая узкая, что можно пройти только вдоль стены, по тропинке. А тропинка засыпана мелкими камешками. Кто идет – хруст стоит. А я чутко сплю, хоть мужа спроси. Мышонок в углу заскребется – вскидываюсь на постели. Ни за что б не прохлопала, если б кто мимо шел! Клянусь бородой Морского Старца!

Дверь приоткрылась, но взволнованные женщины этого не заметили. Айрунги впился взглядом в их лица. Чизи – курица курицей, вот-вот начнет квохтать. А Шаунара скорее похожа на ястреба! Что-то хищное проглянуло в красивом лице: резче стали черты, остро сверкнули глаза.

– Так ты полагаешь... – протянула она.

– Да ничего я не полагаю! – в голос закричала Юнфанни. – Что видела, то и говорю! Так спокойно раньше жилось, а теперь? Детей кто-то убивает, по моему дому демоны летают, воровка объявилась, такая гадина старая... И я еще что-то должна полагать?!

* * *

Хоть на острове и не жаловали жреца Безликих, все же многие пришли постоять у маленького погребального костра и проститься с несчастным ребенком положенными по обряду словами: «Спасибо за то, что ты жил!»

Но от пылающего костра почти все направились в поселок. И сделали все возможное, чтобы недобрый день плавно перетек в веселую и радостную ночь.

Трактирщика и его жену в поселке любили. А невеста их сына была из самого уважаемого Семейства на острове, так сказать, рыбачья принцесса. Поэтому не только родственники, но и соседи расстарались – праздник вышел богатым. И шумным. Как говорится, «на том берегу» слышно было – женится Лянчи Прыгающий Заяц из Семейства Оммушис на внучке старого Гарата!

В начале пира в поселок соизволил пожаловать король. Сказал несколько слов молодым, поцеловал невесту и сам застегнул у нее на шее нитку мелкого жемчуга. Опустил жениху в ладонь приятно звякнувший мешочек и сказал: «На обзаведение!» После чего сделал знак музыкантам и удалился, оставив поселок в твердой уверенности, что нет государя лучше Фагарша из Рода Ульнес.

– А Бронник не явился, – услышал Айрунги за спиной чей-то злой шепот. А в ответ – презрительный женский голос:

– Господин дарнигар изволит нами брезговать. Он сюда только со стражей ходит, если схватить кого... Стыдно ему, что у него родни – половина поселка!

По всему берегу пылали костры. Прямо на каменистой земле стояли глиняные блюда с угощением. И гости тоже расположились на земле, причем мужчины подстилали спутницам свои куртки и плащи. Айрунги умилялся при виде этой деревенской галантности.

Его удивило отсутствие столов или хотя бы скатертей, но Вьянчи объяснил ему эту странность.

Оказывается, в незапамятные времена – еще до Джайгарша – произошло ужасное событие: остров затрясся так, что чуть не рассыпался. Некоторые скалы пополам раскололись! В ту пору случился на Эрниди колдун «с того берега». Он и растолковал жителям, что остров на них гневается. Они, мол, все море хвалят: оно кормит человека, все блага ему дает... А сами на земле рождаются, на земле жен любят, да и умереть мечтают на земле, лечь на честный костер. Вот остров о себе напомнил. А если эрнидийцы и впредь будут неблагодарными свиньями, он и вовсе под воду уйдет.

С тех пор островитяне стараются все праздники, если позволяет погода, справлять прямо так – на земле. Вроде и сам Эрниди – среди веселых гостей.

Айрунги, растроганный легендой, поднял кубок за процветание острова и отдал должное угощению.

Главное место на каменном «столе» занимала, конечно, рыба. Она была так разнообразно приготовлена и так искусно приправлена травами, что иной повар из богатого дома «с того берега» не счел бы для себя зазорным пошушукаться со здешними хозяюшками насчет кулинарных секретов.

Были грибы, свинина, копченая гусятина, овощи, козий сыр и – верх роскоши – пироги и лепешки, причем ради праздника в привезенную издали муку не были добавлены толченые коренья.

Все это, разумеется, поглощалось не всухую. Айрунги успел уже оценить местную настойку из ягод терновника. Но это же была свадьба сына трактирщика – и вволю было вина, причем неплохого, Вьянчи не поскупился.

И не стоит удивляться тому, что дружеский пир перешел в веселое гулянье. Женщины с ловкостью фокусников убрали опустевшие тарелки и кубки. Первым ударил каблуками в землю перед зардевшейся молодой женой сам Лянчи – по-матерински статный, с хмельной улыбкой на круглом, как у отца, лице.

И на берегу вспыхнула пляска!

Именно вспыхнула! Айрунги не ожидал от спокойных, с виду неповоротливых рыбаков такого темперамента. Ох, и досадно будет парням утром смотреть на то, что останется от их разнесчастной обувки! Ох, и гром выбивают из камней подбитые гвоздями башмаки! А женщины вьются меж костров, и каждая сама – язык пламени, и каждая дразнит и завлекает, обещает и лжет, манит и отталкивает!

Каждая? В какой-то миг свершилось злое чудо. Только что Айрунги спокойно восседал на днище перевернутого бочонка, снисходительно переводил взгляд с одного раскрасневшегося личика на другое, с удовольствием оценивал и сравнивал. И вдруг привычная легкая свобода полетела под каблучки маленьких деревянных башмаков и была растоптана в осколки! И вот уже взор намертво прикован к мечущейся во все стороны гриве бронзовых волос... к загорелым рукам, которые подхватили подол и дерзко взмахивают им в такт пляске... к золотистым круглым коленям, которые на миг открывает этот неистовый подол и тут же прячет, словно прибой откатывается от прибрежных валунов и снова набегает, скрывает их.

И почему такую ярость вызывают три молодых идиота, что выплясывают перед Шаунарой, норовя пихнуть друг друга то плечом, то локтем? Одного из них Айрунги знал. До сих пор в ушах стоит его вопль: «Дура! Ведьма!» А теперь вон как грудь выпятил – словно племенной бык!

– Будет драка, – послышался за плечом голос Юнфанни.

Айрунги заставил себя обернуться к трактирщице.

– С ней всегда так, – осуждающе глянула мимо него женщина. – Как праздник, так за ней хвост из молодого дурачья. И мордобой, это уж как водится. Вот подарочек нам послал Морской Старец!

– Морской Старец? – заинтересовался Айрунги.

– А нам ее море вынесло, – охотно объяснила женщина. – На обломках «Летней грезы». Кто на борту был, все как есть погибли, одну Шаунару волны вышвырнули. Ей тогда было лет четырнадцать.

«Вот оно что, – подумал Айрунги, – вот почему она так отличается от здешних молодок...»

– А где она живет, раз одна на свете?

– Летом – нигде. Ночует, где ночь застанет: в пещере какой или под кустом. А зимой заходит в любой дом, как к себе.

– И не гонят? Добрый у вас народ.

– Пробовал кое-кто прогнать. На тех хозяев такие напасти посыпались, что они перед Шаунарой на коленях стояли, умоляли с дома порчу снять... Ага, вот! Ну, что я говорила?!

Музыканты еще наяривали плясовую, но вместо танцев гости растаскивали драчунов. Те выдирались из рук соседей, пытаясь дотянуться до соперника, закатить еще хоть оплеуху.

А ведьма с лучистыми глазами исчезла, даже не поинтересовавшись, кто из этих остолопов крепче отмутузит остальных.

Где она? Куда ушла? Почему-то это стало самым важным на свете.

С уст Айрунги сорвалось глухое проклятие. Он, такой расчетливый, циничный, хладнокровный, обезумел, как сопливый юнец! Себе не солжешь: он хотел эту девушку! Сейчас же! Каждое мгновение без нее было мукой!

Чудеса загадочной ночи продолжались. Айрунги обнаружил, что идет куда-то, оставив за спиной костер, музыку и крики. И перевернутый бочонок, с которого так удобно было развлекаться лицезрением чужой глупости.

А теперь собственная глупость вела его сквозь бархатную ночь, мимо древних растрескавшихся скал, в пряном аромате ночных цветов, заглушавшем вездесущий запах моря.

Куда он тащится, зачем? Похоже, наливка из терновых ягод крепче, чем показалось сначала. Другого объяснения быть не может!

Тем не менее Айрунги упрямо брел во мрак. И не удивился, когда ночь, раскрывшись, как цветок лунносветки, плеснула ему навстречу женский голос – низкий, бархатистый, богатый оттенками.

Морю завидуй, земля! Встал рулевой у руля. Не разглядеть корабля В зорях кровавых. Там над волной штормовой Пена вскипит за кормой — Властно поманит рукой Дори-а-дау...

Заслушавшись, Айрунги оступился. Под сапогом хлюпнула вода. Родник! Значит, темная стена впереди – это поросший вереском склон. «Садик ведьмы»! Не удивляясь, словно во сне, Айрунги начал карабкаться наверх по узкой тропе. А песня все звучала. Не для него – для моря. Для луны. Для шепчущихся трав.

Снова в далеких морях Канут на дно якоря. Ищет удачи моряк, Воины – славы... А за туманною мглой Женщины молят с тоской: «Дай им вернуться домой, Дори-а-дау! Что тебе в мертвых зрачках, В окостеневших руках, Что оплетают в песках Донные травы? Звезды одна за другой Гаснут в пучине морской — Вот твой улов золотой, Дори-а-дау!..»

«Дори-а-дау...» – прошумел вереск под ночным ветром.

«Дори-а-дау...» – отозвалось из-за скал невидимое море.

Возле серого валуна был разложен костерок. Огонь бросал красные отсветы на лицо сидящей девушки, на руку, пересыпавшую сквозь пальцы горсть мелких камешков.

Она без удивления взглянула на пришельца, сделала приглашающий жест. Мужчина опустился в траву рядом с ней, недоумевая, как удалось ему отыскать «садик». Огонь снизу не виден, песня послышалась только что... как же он брел в этом лабиринте из скал и кустов? Ведь не искал дорогу, просто брел наугад. И мысли были только об этой девушке.

Но сейчас она совсем не такая, как на берегу. Волосы лежат неподвижной бронзовой волной, лицо серьезное и какое-то окаменевшее. Да что с ней? Взгляд устремлен мимо нежданного гостя... с губ сорвался короткий смешок...

Айрунги хотел начать бойкую болтовню о празднике, который потерял прелесть, когда с него удалилась первая красавица Эрниди. (Вести такие беседы он умел без запинки: главное – говорить о самой женщине и соблюдать правильные пропорции между лестью и шутками.) Но тут ветер переменился, бросил в лицо Айрунги дым костерка. Тягучий запах, который ни с чем не спутаешь, заставил веселые словечки застрять в горле.

Встревоженно потянулся он к девушке, отнюдь не любезно взял ее за плечо, властно развернул лицом к себе. Вгляделся в расширенные зрачки и вздрогнул от отвращения.

– Зачем? – с болью спросил он. – Зачем этой дряни в огонь напихала, безмозглое ты существо? Знаешь, что с тобой станет, если будешь часто таким дымком дышать?

– Знаю, – отозвалась Шаунара странным голосом – низким, хрипловатым, почти мужским. – Но это нужно...

– Многоликая тебя учит таким пакостям? Кому нужны эти сволочные наррабанские выдумки? Это же яд, понимаешь, яд! Ради короткого удовольствия...

– Не ради удовольствия, – монотонно проговорила Шаунара. Тонкие ноздри чутко дрогнули. – Мир не такой, как всегда... накренился, перекосился. Я должна узнать, увидеть...

– Ты эту отраву глубже вдохни – еще не так мир перекосится... – начал Айрунги и замолчал. На память пришли легенды о пророчицах, которые, надышавшись ядовитыми испарениями, прозревали прошлое и грядущее. Может быть, в преданиях есть хоть маковое зернышко истины?

Интерес ученого взял верх над желанием мужчины.

– И что ты увидела?

– Беду.

– Так... коротко и неясно. Ты про убийства детей?

– Нет. Это тоже беда, но здешняя. Это зло само себя истребит, как змея, что кусает свой хвост. К Эрниди приближается враг пострашнее. Он уже ступил одной ногой на берег.

Мороз пробежал по коже Айрунги. Не лицо было перед ним, а лик. Казалось, эти застывшие громадные глаза с расширившимися зрачками принадлежат демону безлунной ночи.

– Может погибнуть все живое на острове. Может уйти в пучину сам остров. Может разлететься в клочья весь мир. Во многом это зависит от того, чью сторону примешь ты, Айрунги Журавлиный Крик.

– Лестно... – хотел съехидничать мужчина, но с первого слова почувствовал, как предательски подрагивают губы, и замолчал.

Незнакомая страшная женщина не обратила внимания на его попытку заговорить.

– Это будет странное, смутное время для тебя. Перед тобой появится зеркало, ты увидишь себя увеличенным, огромным и ужаснешься. Тебя посетят видения былых встреч, зазвучат отзвуки былых речей, но иные голоса будут повторять давно произнесенные слова. Ты отыщешь то, что когда-то потерял не жалея. Находка эта наполнит душу смятением и тоской. Ты...

Голос ее прервался, затем послышалось бессвязное бормотание. Женщина откинулась на траву и затихла.

Айрунги встал на ноги с чувством неловкости, даже стыда за собственную глупость. Позволить себя встревожить бреду этой бедняжки, наглотавшейся ядовитого дыма!

А ведь он и сам, похоже, надышался этой мерзости: голова кружится, в глазах все плывет – медленно, легко... Не свернуть бы шею на крутой тропке!

Айрунги бросил взгляд себе под ноги, на спящую женщину, и усмехнулся: вспомнил, какое желание мучило его по пути в «садик ведьмы». А теперь – вот она: подложила руку под щеку, сладко дышит во сне. Беспомощная, беззащитная, но к ней и руку протянуть нельзя! Все равно что обидеть ребенка... Уж кем-кем, а насильником он никогда не был.

Вот ведь дурочка – уснула на холодных камнях! Простудится...

Айрунги скинул плащ, осторожно укрыл красавицу и, растроганно улыбаясь, стал спускаться по тропе.

* * *

Если бы он знал, как на следующий день ему придется пожалеть о своем добром поступке! Потому что эта подлая насмешница, эта дура-ведьма без всяких кавычек, эта вредная змея явилась во дворец и устроила представление перед флигелем для прислуги. На потеху всей челяди вопила: «Где этот... ну, как его... учитель? Он у меня прошлой ночью плащ забыл, так я вернуть принесла!» И размахивала злополучным плащом.

Айрунги из-за шторы глядел в окно на этот балаган и тихо, но от души ругался. По-наррабански – на случай, если услышат Литагарш и Асмита.

15

Какие добрые воспоминания связаны у Ралиджа с этой поляной и этим берегом! Три года назад здесь причалила на ночлег «Шустрая красотка», на борту которой путешествовали Ралидж и Айфер. Как славно провели они вечер! У костра танцевала хорошенькая циркачка, читал стихи странствующий поэт, восхитительно пахли лепешки и жареная рыба.

А сейчас на поляне суетятся пираты, ставя шатер для главаря. И рубят сухостой для костра, но Ралидж и его друзья ужинать не станут. Танцы и стихи тоже вроде бы не предвидятся.

Опасная стоянка! До рассвета решится, останутся ли пленники в живых. Почему Сарх не убил их на борту? Показывает команде, что слову капитана можно доверять? Или не потерял надежды скрутить врагов без драки – для изощренных пыток?

Вокруг пленников, сидящих на груде только что нарубленного лапника, крутятся несколько разбойничьих морд. Зря крутятся. Ралидж не собирается убегать, пока на корабле остается Душа Пламени. И меч, конечно.

И пусть Сарх сам начинает свою подлую игру. Ралидж ему помогать не намерен. Ни словом, ни взглядом не станет обострять ситуацию. Так и будет сидеть с благосклонным видом вельможи, вокруг которого трудятся исполнительные слуги.

И спутники не сплоховали. У Шенги умиротворенная физиономия странника, который добрел до желанного привала. Слегка переигрывает, но вряд ли в этой ободранной компании собрались ценители сценического искусства.

Но Айфер-то какой молодец! Ралидж боялся, что наемник затеет с пиратами свару. Ничего подобного! Сидит тихий, скромный, словно осадная башня, которая пытается притвориться мирным межевым столбом.

Неплохо держатся и ученики Охотника. Особенно Дайру, который помогает пиратам складывать костер. И принцесса – умница, такая равнодушная мордашка! А вот маленький воин... Нургидан, да?.. Этот еле сдерживается.

А тут еще один из пиратов, чучело с разорванной верхней губой, открывающей два зуба, принялся дразнить Нургидана. То на ногу наступит якобы ненароком, то протащит для костра солидную лесину и исхитрится хлестнуть мальчишку ветками.

Ралидж хотел сесть рядом с юным Сыном Рода и подставить насмешнику подножку, разумеется, совершенно случайно. Но Нитха успела вмешаться первой. Спрыгнув с лапника, она встала на дороге у проходившего мимо Сарха и, глядя ему в глаза, звонко потребовала:

– Капитан! Скажи вон тому зайцу с драной мордой, чтоб не задевал Нургидана! Это кончится для него... ну, словом, кончится. Совсем.

На мгновение они застыли – взгляд во взгляд. Ралидж, побывавший в свое время в Наррабане, понял, чего стоило девочке первой заговорить с чужим мужчиной, да еще с земляком, который мог в полной мере оценить ее непристойный поступок.

И Сарх, похоже, оценил, как разъярена эта смелая девчонка. Чуть повернул голову, нашел взглядом «зайца с драной мордой» и приказал:

– Эй, Порченый! Ступай ставить шатер!

И пошел дальше.

Только тут Ралидж заметил, что Дайру бросил возню с костром и возник рядом. И Айфер заинтересованно поглядывает на происходящее. И Шенги переменил позу, высвободив свою жуткую лапу.

Все наготове.

– Они хотят нас сломать! – со злым вызовом заговорила девочка. – Сарх этот ухмыляется, словно крокодил! Они ждут, чтоб у нас нервы не выдержали. А вот не дождутся! Песни петь будем! Байки смешные рассказывать! Вот!

– Умница! – одобрил Шенги.

– Правильно! – гордо вскинул голову Нургидан. – Именно байки! Назло им! Вот со мной история забавная вышла, хотите, расскажу? Сижу я как-то, размышляю...

– Уже смешно! – восторженно изумился Дайру.

Ответом был дружный хохот. Нургидан хотел было обидеться, но махнул рукой и присоединился к общему веселью.

Смех колыхнулся над поляной, волнами расходясь от горстки пленников. В нем была свобода, была защита, была победа. Он вымывал из души напряжение, предчувствие беды. Пиратов отбросило от этих странных хохочущих людей, как ветер отбрасывает мусор.

«Хозяйку Зла не прогонишь ни молитвами, ни проклятиями, ни нытьем, – подумал Ралидж. – А вот смехом – запросто! Если человек смеется над собой, над своими невзгодами, над своими врагами – это ей, старой гадине, хуже крапивы!»

Не сразу друзья поняли, что рядом стоит недоумевающий Сарх. А когда заметили наррабанца, с трудом уняли смех.

Пират этим обстоятельством был встревожен, но старался не показать вида (это ему скверно удавалось). Натянув на длинное темное лицо приветливое выражение, он тряхнул рукой. В воздухе метнулись широкие мертвые крылья.

– Вот! Эту птицу подшиб в кустах мой помощник. Знаю, гостям не по вкусу мои скромные запасы, но, может быть, они соизволят принять свежую дичь и приготовить по своему усмотрению? Не думают же мои господа, что этого глухаря я уже полгода откармливаю ягодами чатхуру в ожидании сегодняшнего вечера?

Ралидж и Шенги переглянулись. Оба не знали, что такое ягоды чатхуру и что сулят они бедолаге, который слопает откормленную такими ягодами птицу. Зато определить, что дичь и впрямь только что убита, оба могли без колебаний. Поэтому во взглядах, которыми они бегло обменялись, было согласие.

Круглое простоватое лицо Охотника расплылось в улыбке от уха до уха:

– Сейчас мои лодыри этого красавца ощиплют! Эй, Нитха, Дайру, Нургидан!..

– Вдвоем ощиплют, – уточнил капитан. – А третий, вот хоть этот парнишка, – Сарх взял Дайру за плечо, – спустится с одним из матросов в трюм и принесет ваши плащи. Ночь будет холодная.

Ралидж вскинул голову. Что-то Сарх больно любезен, это не сулит добра! Но если он и впрямь вернет плащи... Вей-о! Заплатка, старый друг, как пригодился бы он сейчас!

* * *

У трапа Дайру обернулся: убедился, что от друзей его отделяет ивняк.

– Чего встал? – обернулся с трапа низенький плечистый пират.

– И ты постоишь! – с неожиданной властностью скомандовал мальчик.

Пират так растерялся, что не сразу рявкнул в ответ. А когда в памяти всплыло подходящее ругательство, его пришлось приберечь на будущее, потому что сквозь ивняк на берег скользнул Сарх.

– А! Догадался меня подождать? Из тебя выйдет толк. Пойдешь на корабль. В трюме возьмешь плащи для своих... своих попутчиков. А под лестницей – не перепутай! – лежит кожаная сума. Там кое-какие мелкие вещички. Если чего недосчитаюсь – руки оборву!

– Да что ты, господин!

– Возьмешь маленькую склянку – не ошибешься, она там одна. Будешь жарить птицу – незаметно побрызгай на нее из склянки, – закончил скороговоркой Сарх и поспешил обратно на поляну, опасаясь, что его отсутствие будет замечено.

Дайру вместе со своим проводником поднялся на борт (причем даже в густеющем сумраке заметил, что пират бросил на него взгляд удивленный и опасливый).

С палубы видно было, что на поляне уже горит костер. Дайру поежился, только сейчас почувствовав, как от воды тянуло сыростью.

Конечно, костер, запаленный пиратами, был лишь кучей дров, к которой поднесли искру. Но Дайру показалось, что парящий на фоне темного леса огонь – защита не только от наползающего от реки холода, но и от любой опасности. До боли захотелось протянуть руки к языкам пламени, впитать кожей их сухой жар – словно принять благословение...

Окрик пирата вернул мальчика к действительности. Его проводник уже достал откуда-то жестяной светильник и даже успел его зажечь.

– Куда Пиявка пропал, чтоб его демоны по палубе размазали? Дрыхнет небось, вместо чтоб караулить! Посвети, малец, в скважину не попаду.

Дайру опустил светильник над люком трюма, чтобы пират мог вставить полученный от Сарха ключ в замок.

Внезапно пират издал удивленный возглас:

– Эгей, малец, глянь-ка! Это еще что?!

Дайру нагнулся. Замок лежал возле крышки люка. Дужка была разомкнута.

– Где все-таки часовой? – поинтересовался Дайру.

– А и впрямь! – хлопнул себя по ляжкам пират. – Этот жабий сын все и учудил! Пока все на берегу, он замок отмычкой ковырнул – и в трюм! Небось вино лакает втихаря... ну, я ж его, заразу! Помоги, малец, открыть люк!

Тяжелая крышка с грохотом откинулась. Пират устремился вниз по лестнице.

– Свети! – крикнул он на ходу.

Пожав плечами, Дайру со светильником в руке спустился по узкой лесенке.

Дрожащий круг света заскользил меж тюков, бочек, груд беспорядочно наваленного тряпья. В спертом воздухе, не смешиваясь, сражались друг против друга больше десятка запахов, причем побеждал тяжелый дух лежалой, подгнивающей ткани. Ему мог противостоять лишь резкий, острый, смутно знакомый Дайру запах – заморские пряности.

– Пиявка! – гневно взывал в темноте пират. – Да чтоб тебя демоны...

Фраза оборвалась невнятным хрюканьем. Встревоженный Дайру крутанулся на голос. Светильник на цепочке описал круг, вырвав из тьмы перекошенную физиономию пирата, закачался (вместе с ним закачались мрак и свет, переборки трюма и груды краденого товара) и успокоился.

– Вниз свети! – ошалело просипел пират. – Под ноги!

Дайру наклонился – и до крови прикусил язык от неожиданности. Сердце задергалось в груди, как полураздавленная лягушка.

У самых носков его сапог лежал человек. Багрово-синее искаженное лицо, выкатившиеся глаза, распухший, не умещающийся во рту язык...

А вокруг шеи трижды обмотан глубоко врезавшийся в кожу витой золотой шнур с пышной кистью. Шнур от коричневого плаща. Плащ разметался на трупе, словно два противника сцепились в беспощадной схватке.

* * *

– Господин, тут какие-то двое шляются!

Сарх поднял острый взгляд на пиратов, держащих за локти двоих чужаков и готовых бросить их под ноги капитану. Зная Сарха, пираты не сомневались, что незадачливых путников, которых Многоликая занесла сюда, судьба ожидает весьма и весьма незавидная.

Длинное лицо капитана приняло вид удивленный и недоверчивый, а затем губы растянулись в улыбке:

– Какая встреча! Прости этих дураков, Шершень, они в ватаге всего второй год, а мы с тобой не виделись уже... э-э...

– Да три года и не виделись, – степенно ответил коренастый Шершень, растирая локоть, который выпустили сообразительные пираты.

– Твоего человека я помню, – милостиво кивнул Сарх, – только прозвище никак...

– Недомерок, – хмуро уточнил Шершень, встревоженный любезностью обычно угрюмого, замкнутого наррабанца.

– Недомерок, да! – Тепла в улыбке пирата было не больше, чем в волчьем оскале.

Долговязый разбойник попятился. Не так уж близко знал он Сарха (у которого маленькая шайка иногда по дешевке скупала пленников), но усвоил: чем капитан приветливее, тем большую опасность он собой представляет.

И действительно, Сарх шагнул ближе и с ласковым сочувствием протянул:

– Слышал я, у вас неприятности. Хозяина вашего король прихлопнул обеими ладонями, а вы всех друзей растеряли и удираете, как мышь от веника!

Недомерок зажмурился. Вот сейчас капитан велит своим акулам скрутить никчемных бродяг и бросить в трюм. Потом продаст... или в жертву Кхархи...

И велел бы. Как говорится, у него дружба мякинная, до первого ветра. Но Шершень его опередил:

– Удирать – это еще полгоря! А вот глянь, старина, как нас новый хозяин обрядил! – комично раскинув руки, он повернулся, давая оглядеть себя со всех сторон. – Прямо шуты балаганные, верно?

Свет от факела, который держал рядом с капитаном смуглый Варрах, мягко скользнул по бархату, сверкнул на золотом шитье.

Это великолепие не произвело впечатления на пиратского капитана: мало ли с кого разбойник мог снять богатый наряд! А вот упоминание о новом хозяине его заинтересовало.

– Ты на кого-то работаешь?

– Ага. И ты тоже.

– Я? – удивился наррабанец. – Правда? И на кого же?

– На сумасшедшего, – убежденно сказал Шершень. – На очень опасного и очень богатого сумасшедшего. Кто таков – не спрашивай, сам не знаю. Но золото из него лезет, как икра из рыбы на нересте.

– И с чего вы с ним взяли, что я на него работаю?

– С того, что он прислал задаток.

Шершень поднял широкий левый рукав до плеча. Сарх ленивым движением снял с предплечья разбойника узкий золотой браслет. Подняв брови, вгляделся в сложный цветочный узор, оплетающий густо-красные, почти черные камни. Взвесил браслет на ладони, разочарованно хмыкнул и хотел сказать что-то ехидное, но Шершень вновь точно рассчитал, когда надо вставить реплику.

– Ты бы еще на зуб его попробовал! Вижу, совсем ты, наррабанец, в драгоценностях не разбираешься!

– Я, может, и не разбираюсь, – покладисто отозвался капитан. – Другие разберутся. Эй, Пучеглазика сюда!

На зов явился пожилой человек неожиданно степенной – для пирата – наружности и в поношенной, но вполне приличной одежде. Глаза у него были как глаза... впрочем, лишь до тех пор, пока он не увидел браслет. Тут уж они выкатились под самый лоб. Пучеглазик бережно принял украшение на ладонь, рассмотрел под факелом, который Варрах предупредительно наклонил пониже.

– Огненные Времена, – с чувством проговорил Пучеглазик. – Королевство Алых Скал. Правление короля Джайката. Очень редкий стиль – «плывущая линия». Гениальный бунт против «канона пяти установлений».

И тут с неожиданной властностью протиснулся ближе к свету забытый всеми Недомерок. На нем скрестились недоуменно-неприязненные взгляды. Деревенский дуралей с волосами, похожими на ворох прошлогодней соломы, и с вытянутой бессмысленной физиономией – он-то с какой стати вылез?

Деревенский дуралей открыл рот и высказался:

– Да простит меня мой почтенный и, безусловно, образованный собеседник, если я позволю себе небольшую поправку: не правление короля Джайката, а царствование отца его, Джиликата. Великий ювелир Риаваш, сотворивший этот браслет, был еще молод и не окончательно порвал с «каноном пяти установлений». Об этом говорят избыточная декоративность, усложненность цветочного узора, вступающие в противоречие с...

Он получил пинок от опомнившегося Шершня и гневно обернулся:

– Да как ты смеешь!..

– Захлопнись, болван, размажу! Ты уж, Сарх, прости его, он у нас головой ушибленный. В одном трактире была драка, так об его башку скамью разбили, вот и заговаривается, бедняга. – Заметив, что Пучеглазик, заинтересованно глядящий на Недомерка, хочет что-то сказать, Шершень строго потребовал: – А ты, дядя, про Огненные Времена байки не лепи. Ты цену вещички скажи, коли разбираешься!

– Цена, да... – В голосе Пучеглазика зашелестела скука. – Что ж, Сарх, если захочешь приобрести еще один корабль, получше этого, поручи мне переговоры по продаже браслета. Разумеется, не у каждого ювелира найдутся средства на приобретение такой редкой вещи. Надо связаться с солидным торговым домом. Яншагр может купить, Сауфест. Лучше бы напрямую предложить раритет кому-нибудь из королей, но это сложно.

Все ошеломленно уставились на браслет.

– Гратхэ грау дха, Кхархи, – прошептал Сарх, но справился с волнением, протянул руку, взял изящную вещицу. – Ладно, Пучеглазик, ступай... Стало быть, Шершень, наш с тобой господин прислал эту безделушку мне в задаток за будущую службу? И что я должен сделать, чтобы угодить этому достойному человеку?

– Для начала его интересуют двое из тех, кто у тебя на борту. Хранитель крепости Найлигрим и Охотник по имени Шенги Совиная Лапа.

– Да? Эти люди попали мне в руки сегодня утром. А господин уже успел пустить вас наперехват?

– Он колдун. Только про то никто не знает.

– Понимаю. Что ж, Охотника отдам без сожаления, но с Ралиджем сложнее. Этот грайанский пес убил моего бога.

– Да, ты рассказывал. Но на кону такие деньжищи, что я, например, готов своих Безликих-Безымянных, как котят, в мешок да в воду. И тебе советую благочестие на время свернуть в трубочку и засунуть куда подальше! Господин заплатит за такое неудобство.

– Деньги – серьезный довод. Золотая лопата подроет и стену храма. Впрочем, поговорим об этом за ужином. Обсудим, за какую сумму я согласился бы с кровью вырвать из души благородное чувство мести. Ступайте с Варрахом, вам дадут вина. А я проведаю пленников...

Пленники не вызвали у Сарха беспокойства. Белобрысый крысенок что-то замешкался на корабле. Остальные мелкие поганцы слушают наемника, который рассказывает какую-то грайанскую сказку. Охотник растянулся рядом на лапнике – то ли слушает, то ли задремал. А где проклятый Сокол? А, вот он! Отошел в сторонку, любуется рекой.

Сарха скрутило от ненависти. Реку этот гад разглядывает! Наслаждается дивным вечером!

Приблизившись к врагу, наррабанец хотел сказать что-нибудь небрежно-любезное, но злоба, тугим комком бьющаяся в горле, против воли выплеснулась наружу хриплым:

– Я все равно убью тебя!

В этот миг Сарх не помнил о заманчивых посулах неведомого «хозяина». Забыл и о своих планах ночью взять уснувших пленников без боя и посвятить их мучения памяти мертвого божества.

Сокол повел взглядом в сторону пирата и благодушно произнес:

– До чего вы, кхархи-гарр, нудные да скучные! Как рот раскроете, так «убью» да «убью». Нет чтобы побеседовать со мной о жизни, о поэзии, о философии...

Неизвестно, что сказал бы (или сделал бы) взбешенный Сарх. Ему помешал истошный вопль с палубы:

– Карау-ул! Здесь убива-ают! Пиявку порешили!

* * *

– Да кто ж его... – бормотал пират, наклонившись над трупом. – Да как же... Капитан! Капитану сказать надо! Я сейчас, сейчас...

Он выпрямился, не отводя глаз от убитого, шагнул назад, ударился спиной о лестницу. Видимо, боль помогла ему опомниться. Он забухал сапогами по ступенькам, и тут же с палубы донеслись бессвязные вопли.

Дайру отстраненно подумал, что бедняга либо новичок, повидавший мало мертвых тел, либо ошалел от неожиданности. Сам мальчик чувствовал себя так, словно видел тяжелый сон. Его пугал вид задушенного человека, но другое чувство пересилило страх. Дайру узнал плащ, шнур которого обвился вокруг шеи мертвеца. Коричневое сукно, меховая опушка, нелепая зеленая заплатка на капюшоне.

Плащ Ралиджа!

Преодолев отвращение, Дайру нагнулся. Одна пола плаща топорщилась, словно была обмотана вокруг чего-то продолговатого. Уже догадываясь, что он увидит, мальчик сдвинул коричневое сукно и увидел краешек потертых кожаных ножен. Разумеется, это была прославленная Сайминга! Какой еще меч может быть завернут в плащ Хранителя? А ну-ка, посветить хорошенько! Может, и бочонки обнаружатся?

Мальчик качнул светильником на цепочке и не удивился, когда слабый свет отвоевал у мрака желтое круглое днище. Маленький бочонок лежал рядом с рукой мертвого пирата. Дайру представил себе, как часовой слез в трюм, чтобы отведать дорогого господского вина, но кто-то его остановил.

Кто-то... или что-то?

Эти раздумья отняли у Дайру лишь несколько мгновений. Затем он пристроил светильник на тюки и решительно поднял бочонок. На миг прихлынул ужас: а вдруг в бочонке плеснется вино? Обычное вино, никакой тайны? Нет, вроде ничего не плещется... а тяжелый-то какой! Нужно вытащить его на палубу и припрятать, и меч тоже, пока на крики этого придурка не сбежалась вся шайка. Хранитель говорил о двух бочонках, но второй искать некогда. Как же подняться по лестнице с бочонком и мечом в руках? Неудобно. Надо положить добычу на плащ... ох, придется отматывать шнур от шеи мертвеца... бр-р-р!

К удивлению Дайру, понадобилось лишь дернуть плащ. Шнур легко соскользнул с шеи пирата, словно отпустил жертву.

И подниматься по ступенькам оказалось не тяжело – словно кто-то помогал мальчику нести громоздкую ношу.

Куда спрятать это добро? Разве что под скамью. Скорее, пока не помешали!

Второпях Дайру не вспомнил, что оставил в трюме светильник. Более того, не заметил, что, уходя, зацепил его плечом. Светильник упал, но не погас. Крошечный огонек заплясал в лужице разлитого масла, разгораясь все смелее.

* * *

Крик с палубы переполошил все становище. Пираты толпой ринулись к кораблю. Никто не собирался спокойно ждать объяснений.

– Дайру! – воскликнул Охотник, вскочив с груды лапника. – Там Дайру!

И помчался к реке, расшвыривая пиратов, оказавшихся у него на пути.

Айфер без команды ринулся за ним.

– Расступись, бродяги! – радостно заорал он. – Буду бить до хруста!

Сокол, разом утратив лениво-благодушный вид, вскочил на ноги.

– Куда?! – рявкнул Сарх, выхватив из-за голенища нож. Но пустить его в ход не успел: рука более быстрая, чем его собственная, перехватила и стиснула запястье. И тут же кулак Ралиджа врезался пирату в лицо.

Отброшенный в сторону, как тряпка, Сарх поднялся на четвереньки, смахнул с физиономии кровь и бешено взглянул туда, где уже шел настоящий бой.

Пираты наконец-то увидели перед собой врага. Все ясно и понятно: пленники взбунтовались – вяжи их!

Темнота сгустилась над кораблем. В заварушке немало ударов перепало своим от своих. Впрочем, Айфера и во мраке нельзя было спутать ни с кем. Гигант сдержал обещание: бил до хруста и хряска! В него вцепились трое пиратов, он стряхнул их и пробился к трапу, рядом с которым Шенги, сомкнув когти на горле одного из врагов, взывал:

– Дайру! Где ты, сынок? Пробивайся к нам! Отзовись!

Охотник оставался единственным из пленников, кто не добыл себе в драке оружия. Впрочем, его лапа сама была оружием. Ралидж вырвал у кого-то меч, Айфер отобрал у наскочившего на него Порченого толстую палку. Нургидан и Нитха выдернули из костра по горящей ветке и, очертив вокруг себя пылающий круг, сдерживали врагов на расстоянии.

Отбив у врага трап, Шенги двинулся наверх, продолжая звать пропавшего ученика.

А Дайру, успевший избавиться от своей находки, оказался лицом к лицу с тремя противниками: поднявший тревогу пират указал на мальчика двум своим дружкам, успевшим взбежать на палубу:

– Без этого гаденыша не обошлось! А ну, парни, хватай его!

Дайру коснулся пряжки пояса. Она тут же расстегнулась, ремень скользнул в ладонь. Холщовые штаны поддерживал другой пояс – тонкий, матерчатый. А ремень заплясал в натренированной руке подростка – только воздух загудел! Иру-кхао, оружие-невидимка! Первый удар тяжелой заточенной пряжки не просто обезоружил ближайшего пирата – сломал ему запястье!

Тем временем Сарх, пошатываясь, встал на ноги. Оскалился, поднял нож для броска, высматривая в толпе дерущихся Ралиджа. Нашел, но не успел послать в полет хищное лезвие. Сам с трудом увернулся от брошенной в лицо горящей ветки. А следом за веткой на него с криком ярости налетел Нургидан. Сарх принял в ненавидящие объятия не по годам сильного подростка, и оба, сцепившись, покатились по берегу.

И тут произошло нечто страшное. Корабль с грохотом содрогнулся, расселся пополам. Сорванная крышка люка улетела в воду, из трюма рванулось рассевающее искры пламя.

По расколотой, накренившейся палубе Дайру кувырком скатился к трапу – прямо под ноги учителю.

Шенги едва заметил появление ученика. Вскинув голову, он тревожно вглядывался в небо. Десятилетия странствий меж мирами не прошли даром: Охотник почувствовал приближение чего-то чуждого, несовместимого с этим лесом, рекой, звездами. То же самое он ощущал, проходя сквозь Врата.

– Держаться друг за друга! – приказал он, левой рукой хватая Хранителя за локоть, а правой, когтистой, вцепляясь в куртку Айфера.

Ученики привыкли исполнять эту команду не раздумывая. Дайру, не вставая, ухватился за сапог учителя. Нитха повисла на руке Айфера. Лишь Нургидан не откликнулся на призыв Шенги – беспощадные руки наррабанца стиснули его, добравшись почти до горла.

А времени вырваться у мальчика не было.

Взрыв корабля послужил роковым толчком. Грань Миров, которую сотрясали порывы магической силы, связывавшей мертвых колдунов и чародейное зеркало, не выдержала, расплеснулась волной, как поверхность озерка, в которое рухнул тяжелый камень.

В отсветах горящего корабля мир исказился, закачался. Словно полупрозрачная пелена легла на берег и воду и исчезла.

Краткий миг длилось это наваждение. А когда оно развеялось, на берегу осталось лишь несколько потрясенных, ужаснувшихся человек.

И только два мертвых мага поняли, что произошло. Они глянули друг на друга из глубины глаз Недомерка и Шершня. Слова были не нужны. И так ясно: Грань Миров распахнулась, поглотила тех, до кого смогла дотянуться, и вновь сомкнулась.

Фолиант и Ураган быстро оглядели тех, кто остался на берегу, и чуть не взвыли на два голоса от горького отчаяния.

Добыча ушла!

16

Утро было испоганено подлым представлением, которое устроила под окном нахальная Шаунара. Айрунги понимал, что прислуга пересмеивается у него за спиной. А может, и в глаза начнут хихикать.

Ну и ничего страшного. Не смертельно. Рано или поздно конфуз забудется. А пока лучше заняться чем-нибудь в уединении. Почему бы не побывать за садовым павильоном, где взяли привычку играть принц и принцесса? Не рискуют ли малыши там покалечиться?

Бросив сорванцов на Чизи, наставник осмотрел запущенный угол сада меж стеной павильона и железной оградой. Результаты неутешительные: развалины беседки, глубокая яма, груда камней, накренившаяся старая сосна, корни которой наполовину вылезли из земли – бурые, толстые, как удавы. Да еще крапива – высокая и ужасно жгучая.

И что тянет сюда ребятишек – из дворца-то?

Свобода, наверное, тянет. Возможность укрыться от взрослых. Заброшенный уголок, до которого у рабов-садовников не доходят руки – хватает хлопот с нежными яблонями.

Айрунги зажмурился и представил себя ребенком. А когда открыл глаза, увидел совершенно иной мир, волшебный, принадлежащий лишь ему. Развалины беседки, которые могут превратиться и в замок черного колдуна, и в пиратский корабль. Яма, края которой можно оборонять от лезущих снизу вражеских воинов и чудовищ, сталкивая камни им на головы. Древняя корявая сосна, ровесница острова, так не похожая на дурацкие капризные яблони, над которыми трясется главный садовник. И великолепная крапива, боевая, отважная крапива, преграждающая путь в волшебный мир любому, кто боится обжечь ручки-ножки. Нянька уж точно сюда не сунется. А ребята – вон, протоптали тропку вдоль стены павильона. И не заметишь, если не приглядишься.

Айрунги усмехнулся. Во всяком случае, теперь ясно, как озорники удирают из дворца. Сосна почти легла на ограду. Пустяк – вскарабкаться по стволу, а потом съехать по пруту решетки. Вот обратно сорванцам уже не влезть.

Вдруг наставник почувствовал зависть к ребятишкам. Не потому, что они росли во дворце и один из них должен унаследовать корону. Просто у самого Айрунги в детстве не было уголка, который он мог бы назвать своим... места, где можно представить себя героем, разбойником, чародеем. Если растешь в цирковом фургоне, какой уж тут потаенный уголок, убежище души! Все детство – в тесноте, на виду, вместо игр – работа. Со стороны она выглядит веселой игрой, но циркач-то знает ей истинную цену!

Айрунги с досадой отогнал воспоминания, которые считал постыдными. Надо осмотреть руины беседки – не поранят ли доски играющих детей? И спуститься в яму – не засыплют ли камни ребенка, который полезет исследовать дно?

По неровным каменным обломкам, торчащим из земли, Айрунги слез вниз. Ого! А ведь это не просто яма – это небольшая каверна, подземная полость. Можно предположить, что возникла она в результате землетрясения, о котором рассказывал Вьянчи на празднике.

При мысли о праздничном вечере Айрунги испытал неловкость, огорчение и, к досаде своей, слабый всплеск того неистового желания, что жгло его вчера. Усилием воли он заставил себя не думать о мечущемся в такт пляске подоле и выныривающих из-под него золотистых коленях.

Яма... Каверна... Ну да. Кто-то от большого ума водрузил на этом месте беседку. У эрнидийских королей помешательство на почве строительства. На троне им ерзается до тех пор, пока не кликнут каменщиков да не повелят воздвигнуть что-нибудь уродливое и бесполезное. Кому нужна беседка, если рядом садовый павильон (в который, кстати, никто не заходит)? Да еще она и провалилась, сложившись, как веер. Тогда, наверное, и сосна накренилась. Мощные корни повисли в пустоте, а потом дотянулись до почвы и вновь вгрызлись в каменистый грунт.

Размышляя, Айрунги рассеянно сел на толстый изогнутый корень, словно в кресло. Внезапно корень шевельнулся под ним, отъехал в сторону.

Айрунги вскочил и уставился на коварное корневище. Оно приняло прежнее положение и вновь было невинно-неподвижным.

Странно. Такой толстый корень... Заинтригованный, Айрунги растянулся на дне ямы... Да он же подрублен! У самой земли, это совсем не заметно. На соседнем корне тоже следы топора. И сделали это не дети. Вряд ли малышам такое под силу.

Но зачем? С какой стати кто-то возился в яме, стараясь, чтобы следы работы по возможности не бросались в глаза?

Посерьезнев, Айрунги взялся левой рукой за один корень, правой – за другой и попытался раздвинуть их. Это удалось неожиданно легко. Корни разошлись, как дверные створки, меж ними смог бы протиснуться человек. За ними открылась чернота – что-то вроде пещерки в каменном склоне каверны.

Не пещерка даже, а пещера. Она глубже, чем кажется в первый момент...

В Наррабане Айрунги видел зверька, похожего на ласку. Его называли мангуст и держали вместо кошки – давить крыс и змей. Ни у кого Айрунги не встречал такого неистового любопытства, такой тяги обшарить и обнюхать каждый уголок, презирая опасность.

Нигде не встречал. Кроме собственной души. Было в самом Айрунги что-то от мангуста.

Вот и сейчас: ну, зачем соваться в эту пещерку? Будь она где-то на берегу, можно бы вообразить, что в ней контрабандисты прячут товары... или пираты – добычу. Но кто и что станет прятать в дворцовом саду?

И все же кто-то подрубил корни! Зачем? Интересно же!

Слово «интересно» было могущественным заклинанием, бороться с силой которого Айрунги не мог и не хотел. Даже раздумывать не стал – пролез меж корнями...

Это не пещера! Это широкая расселина, уводящая вниз. Пожалуй, такими трещинами изрезан после землетрясения весь скальный массив Эрниди.

Эх, нет факела! Айрунги непременно вернется сюда с огнем. А пока проползет еще немножечко, еще чуть-чуть... ну, пока безопасно...

Щель расширяется и становится выше, можно идти не нагибаясь. А вот развилка. Айрунги жадно вздохнул из-за невозможности одновременно исследовать оба хода и свернул наугад направо. Тут же – новая развилка. Теперь выбора нет – только направо. Любой лабиринт можно пройти, сворачивая все время в одну и ту же сторону. Тогда из всякой точки найдешь обратный путь.

Еще раз направо... Что за свет брезжит впереди? Ого! Щель прорезала свод, солнечные лучи проникли в расселину. Интересно, что там, наверху? Выбраться на поверхность – это исключено. А вот стены при тусклом освещении разглядеть можно. Во многих местах камень раздроблен мелкими корешками, еле держится. Не хватало только обвала! А внизу меж камней – глина: должно быть, с дождями сверху натекла.

Вдруг Айрунги остановился. Опустился на одно колено. Вгляделся в слой грязно-серой глины, на котором отпечатался след сапога.

А следок-то свежий... ну, не совсем, края слегка оплыли... пожалуй, на рассвете здесь прошел человек. Весьма интересно! Не зря Айрунги обтирает боками стены подземного хода, словно крот! Ну, какие еще находки ждут впереди?

А очень даже неприятные!

И ведь чуял Айрунги издали этот запах, трудно было бы не учуять... Но проклятое любопытство не дало вернуться обратно. И за поворотом – свод снова сомкнулся, вокруг темнота! – отважный исследователь подземных переходов ухнул в нечто неизъяснимое...

Нет, почему неизъяснимое? Наоборот! Не надо быть алхимиком, чтобы сообразить: над головой – хлев. Кто-то в поселке свиней держит. И хлев, мерзавец, не чистит. Чтоб его Хозяйка Зла макнула рожей в это самое... в то, что через трещинки в скале стекает в подземный резервуар.

Выбравшись из пахучей ловушки, Айрунги хотел повернуть, но впереди вновь забрезжил свет. Чувствуя отвращение к самому себе, хлюпая полными доверху сапогами, Айрунги продолжил путь.

Свод все шире раскрывался навстречу небу, стены становились все ниже, и наконец шустрый «мангуст» понял, что находится в узкой расселине и может выбраться на поверхность. Что, разумеется, и проделал.

Безлюдная скалистая местность – и море, море рядом!

Айрунги спустился по откосу, разулся, выплеснул из сапог мутную жижу и прямо в одежде бросился в воду. Потом посидел на камнях, чтобы солнце хоть немного высушило одежду. И с огорчением убедился, что от мерзкого запаха избавиться не удалось.

Но во дворец возвращаться пора, не то его отсутствие будет замечено. Причем возвращаться придется тем же путем (не забыв перепрыгнуть вонючую яму). Не может он позволить себе в таком виде проследовать через главные дворцовые ворота!

* * *

Выбравшись из-под сосны, Айрунги навалил на корни несколько увесистых камней. Кто бы ни шлялся подземными коридорами, незачем давать ему возможность в любое время вылезти в дворцовом саду. В конце концов, Айрунги живет в этом самом дворце и не хочет для его обитателей никаких неприятностей. Сам он, если понадобится, каменную пирамидку легко раскатает, а изнутри, из пещерки, это сделать невозможно.

По пути в свою комнату Айрунги остановил бегущую мимо рабыню и велел принести ему таз горячей воды и мыло. Девчонка брезгливо сморщила нос, не рискнула ни о чем спросить, но притащила по собственному почину и кувшинчик цветочной воды. Айрунги хотел отчитать нахалку, но передумал. Пусть лучше от него несет резедой, чем хлевом.

Отмываясь, наставник думал: детей хотя бы на время надо не пускать в заброшенный уголок сада. Не запретами, храни Безликие! Запреты только заставят сорванцов измыслить сотню способов, чтобы пробраться в заветное местечко для игр. Надо занять их чем-то интересным... посоветоваться с Чизи...

Еще что-то тревожило. Какую-то важную деталь он упустил...

След на глине!

Он сказал себе: след сапога – и успокоился! Но ведь сапог сапогу рознь!

Айрунги прожил на Эрниди считанные дни, но беспокойная натура не позволила авантюристу ограничиться собственной комнатой да покоями принца и принцессы. Он успел сунуть свой острый нос не только во все мало-мальски доступные уголки дворца, но и в рыбацкий поселок, и на Корабельную пристань, и в маленький, с натяжкой сказать, городок Майдори, где живут главным образом местные ремесленники. И сейчас, забыв про остывающую воду, он припоминал, кто из эрнидийцев в какой обуви ходит.

В том-то и дело, что летом почти все на острове носят деревянные башмаки, подбитые гвоздями. Кроме рыбаков, выходящих на промысел. Те облачаются в сапоги – не знающие износа кожаные «сооружения», передающиеся от отца к сыну. Айрунги даже вертел в руках одну пару. Хозяин-рыбак, польщенный интересом гостя, показал, как пристегиваются ремешками к поясу высоченные голенища, чтоб было легко отстегнуть и сбросить сапоги, если придется плыть. А подошва обязательно шершавая, чтобы устоять на скользкой палубе. Кое-кто даже мелкие шипы на каблуки набивает.

Так вот, Айрунги готов спорить на клык живого дракона, что эта часть рыбачьей экипировки не имеет отношения к оставленному под землей следу. Один отпечаток носка чего стоит: узкий, острый, не то что квадратные носы моряцких сапожищ, сработанных на одну колодку. И гибкая, мягкая подошва, и аккуратный оттиск каблука...

Кто носит такие сапоги? Стражники, дарнигар... лекарь, кажется... хозяин постоялого двора (хотя трудно представить себе толстячка Вьянчи ползающим по трещинам в скале).

От Вьянчи мысли перешли к «Смоленой лодке». Там сейчас постояльцев почти нет. Юнфанни упоминала о вечно пьяном Сыне Рода. Вряд ли это он наследил, но сбрасывать его со счетов нельзя – наверняка не в башмаках ходит.

У принца, разумеется, сапожки, но размер не тот. Кто еще? Кажется, жрец!

Айрунги застыл над тазом. Как-то все нехорошо сходится! Рассказ Юнфанни – и... Надо наведаться в храм, принести жертву Безликим и поглядеть, во что обут их служитель.

* * *

Прежде чем вернуться к ученикам, Айрунги решил попасться на глаза королю. Под любым предлогом. Если государю донесут, что наставник принца прошлялся где-то полдня, Фагарш скажет: «Что за вздор, я его сам видел!»

Найти короля удалось быстро: он прогуливался по дорожке вдоль дворцовой стены в обществе красивой молодой особы в странном платье. Такие можно увидеть на миниатюрах, украшающих рукописи времен Джайката.

На всякий случай Айрунги юркнул за угол и прислушался.

– У ясной госпожи восхитительное имя, – приближался голос короля. – У меня с ним связаны яркие воспоминания. Подростком я в сопровождении наставника совершил поездку по Грайану. Просто так, повидать свет. В Аршмире мы посетили театр. Там я увидел потрясающую женщину. Ее тоже звали Лейтиса.

– О! Актриса? – У незнакомки был несколько вульгарный смех.

– Госпожа обиделась? Право, напрасно. Сравнение с ней не оскорбило бы и богиню древних времен. Редкой красоты фигура, летящая походка, а как играла! Я влюбился со всем пылом четырнадцати лет, наставнику пришлось увезти меня из Аршмира.

Голоса уже рядом. Айрунги поспешил выйти из-за угла и согнулся в поклоне, изобразив смущение от своей невольной бестактности.

– А, почтенный Айрунги! – благодушно произнес король. – Ясная госпожа, представляю тебе ученого человека, наставника моих детишек.

Настроение у Фагарша прекрасное. Ишь распелся! И благоухает розовым маслом, а до сих пор Айрунги не замечал за ним пристрастия к благовониям.

– Ты, уважаемый, – продолжал король, – слышал о странных событиях в «Смоленой лодке». Вчера Вьянчи принес жалобу дарнигару. Я решил вникнуть в происшедшее и пригласил для беседы одну из пострадавших.

Ну, правильно. Тощую мамашу с дурой-дочкой не пригласил. Усатого повесу не пригласил. А эту красотку...

– Позже светлая госпожа посетит мою супругу. Королева Джалита хочет узнать новости «с того берега». Подозреваю, что речь пойдет о модных платьях и прическах.

Айрунги изумился: неужели наряд гостьи может навести на мысль о чем-то модном?! До этого он стоял опустив глаза, как подобало человеку солидному и степенному. Но тут не удержался: вскинул взгляд на женщину – и опешил.

Лицо красавицы выражало крайнее изумление: глаза распахнулись, рот приоткрылся. Так не смотрят на незнакомых!

Айрунги готов был поручиться, что не встречал эту эффектную особу. Таких не забывают. Но рыжеволосая Лейтиса явно узнала его и была потрясена этой встречей!

17

Под низким серым небом волновалось ярко-фиолетовое море: это колыхались крупные, на высоких стеблях, метелки растения, похожего на ковыль. Ветер топорщил светлую подпушку густых метелок, и по бескрайнему полю мерно бежали серебристые полосы.

Но вот их размеренное движение исказилось. По фиолетовым волнам прошла рябь. Из пышных метелок, разведя их руками, встал человек. «Ковыль» был ему по грудь.

– Есть тут еще кто-нибудь? – негромко спросил Шенги.

Голос произвел волшебное действие. Слева и справа из «ковыля» стали подниматься люди. То ли до этого были без чувств, то ли не могли понять, куда попали, и затаились... Один за другим выныривали они из травяных волн, оглядываясь тревожно и напряженно.

Ралидж.

Айфер.

Дайру.

Нитха.

Тревога в глазах Охотника превратилась в смятение.

– Где Нургидан? – спросил он требовательно.

– А мы-то все где? – прогудел встречный вопрос Айфера.

Шенги не обратил на наемника внимания. Он двинулся было, раздвигая «ковыль», на поиски ученика. Но спохватился, достал левой рукой из-под рубахи талисман на цепочке, поспешно сдернул бархатный чехол, ладонью прижал серебряную пластинку к коже и замер, прислушиваясь к себе.

На вопрос Айфера ответила Нитха:

– Мы в Подгорном Мире. Грань втянула нас и захлопнулась. Такое бывает. Скорее бы Нургидан нашелся! А правда, красиво? Я здесь еще не была.

– Я тоже, – вмешался Шенги, уже спрятавший талисман. – Никаких Врат, это паршиво. Но хуже всего, что Нургидана нет ни в этой складке, ни в соседних. То ли остался на берегу, то ли его очень, очень далеко забросило.

Нитха едва не расплакалась, Дайру встревожился. Но Шенги... ученики не видели его таким. Бледен, губы вздрагивают, рука треплет кисточку пояса.

– Это что же?! – возопил Айфер, только сейчас уяснив ситуацию. – Это мы в Подгорном Мире, да?! Я... я не хочу!

– Успокойся и заткнись, – негромко приказал Ралидж. Наемник тут же исполнил команду буквально: заткнулся и успокоился. Вспомнил: с ним Хранитель. Уж он-то не пропадет даже в логове дракона!

Шенги тоже быстро овладел собой. А левая рука, оказывается, не просто так терзала кисточку: она высвобождала небольшой металлический шарик из-под оплетающих его ниток. Ученики переглянулись. Они знали этот пустотелый шарик, без которого Шенги не уходил из дома: кто знает, как обернется судьба!

Раскрыв шарик пополам, учитель высыпал на ладонь несколько черных крупинок.

– Всем по одной – и немедленно!

Ребята были знакомы с горьким вкусом Снадобья. Айфер заартачился было, но под строгим взглядом Хранителя проглотил крупинку. А Сокол и колебаться не стал. Он никогда не слышал о Снадобье, которое помогает человеку в Подгорном Мире оставаться собой, но раз Охотник велит, значит, надо.

– А теперь, – властно сказал Шенги, – уходим. В соседней складке завязался узел и понемножку катится сюда. Если дойдет, здесь будет каша.

Нитха огляделась и вздохнула:

– Жаль. Здесь красиво.

Дайру тоже огляделся и вдруг вскрикнул:

– Там кто-то есть! Трава шевельнулась!

Все встревоженно начали разводить руками «ковыль» в том месте, куда указал мальчик. Вдруг Сокол с негромким вскриком «вей-о!» упал на колени возле коричневого суконного свертка. Откинул материю, обнажив желтый бок небольшого бочонка и кожаные ножны.

– Ну, Заплатка! Ну, дружище!

– Не знаю, как оно сюда попало, – негромко сказал Дайру, – но увязывал это добро я.

Сокол услышал, обернулся и просто сказал:

– Спасибо.

Дайру засветился, словно с него сняли ошейник.

Ралидж пристегнул меч на перевязь. Быстро и ловко завязал плащ тремя узлами, вышло нечто вроде матерчатой котомки, в которой скрылся бочонок.

– У кого еще есть оружие? – спросил он, легко подняв ношу на плечи.

– Я обронил, – виновато откликнулся Айфер. Затем глянул на свои мощные ладони, сжал их в кулаки и успокоенно заулыбался.

– И у меня – ничего, – огорчилась девочка.

Дайру взмахнул ремнем – пряжка спела в воздухе гулкую песню.

– А я никогда не бываю безоружным! – клацнул когтями Совиная Лапа.

И маленький отряд двинулся вслед за Шенги, рассекая фиолетовые волны.

– Жалко Нургидана... хоть бы нашелся! – шепнул на ходу Нитхе Дайру. – Если его все-таки забросило за Грань, кто ж ему Снадобье даст?

* * *

Вода плеснулась в лицо, стекла по волосам.

– Парни, а он не сдох?

– Да вроде дышит.

Нургидан не только дышал, но и пришел в сознание, хотя открывать глаза не спешил. При опасности он соображал по-звериному быстро. А звучащие над ним голоса никак не могли принадлежать Шенги и Дайру, тем более – Нитхе.

Рядом заскрипел песок.

– Притворяется, дрянь, – определил Сарх. – Ресницы дрожат... А крепко я его помял, почти задушил.

Нургидан дернулся, чтобы вскочить, но запястья свела боль. Он связан!

Грубые руки подняли его, как щенка, встряхнули, заставили встать. Уже не таясь, мальчик открыл глаза и прежде всего сосчитал врагов.

Сарх. Его помощник, рыжий Пень. Смуглый Варрах, не расстающийся с арбалетом. Тот, с драной губой, что цеплялся к Нургидану на привале... кажется, капитан называл его Порченым. Еще какой-то невысокий, но крепкий пират. Пятеро, стало быть.

Вокруг странный лес. Кривые невысокие коряги без листвы, только местами пучки коричневых игл вроде сосновых. Никакого подлеска. Никакой травы. Никаких птичьих голосов. Сухие, горькие запахи. И серое небо, настолько низкое, что ошибиться нельзя: Подгорный Мир. Причем незнакомая складка.

– Очнулся? – дружелюбно спросил Сарх. – Вот и хорошо, ты нам нужен живой. Как видишь, мы угодили за Грань. Из Подгорных Охотников здесь только ты. Придется тебе довести нас до ближайших Ворот. В нашем мире по-хорошему расстанемся. Договорились?

Взгляд приветливый, вид открытый. Опасен, как Клыкастая Жаба.

Нургидан повертел шеей (болело горло, до которого в драке дотянулся Сарх) и ответил покладисто:

– Ладно. Вы меня, понятное дело, развяжете.

– Это чтоб ты нырнул в соседнюю складку, а мы тебя потом искали? – улыбнулся Сарх, почти дословно повторив мысль мальчика. – Нет уж. Руки скрутим за спиной, ноги стреножим, чтоб мелкими шажками брел. А на рожу тебе хитрый намордник из тряпки надену. Сможешь в нем даже говорить. Но если появятся твои дружки, одно мое движение – и эта штука превратится в глухой кляп. Очень удобно.

Кровь бросилась в лицо юному Сыну Рода:

– Тогда ищите дорогу сами! Хоть убейте – с места не тронусь!

– Убить? – еще ласковее улыбнулся Сарх. Смуглая рука играла костяной рукоятью складного ножа. – Ну что ты! Вот уж этого не бойся! Умереть не дадим, даже если очень захочешь! Сейчас запалим костер и во имя Кхархи приступим к делу. Ты не представляешь, что можно сделать с человеком при помощи лезвия, раскаленного на огне! – Сарх сладко зажмурился. – С места не тронешься? Да ты будешь молить, чтоб тебе позволили стать нашим проводником. Кстати, показывать дорогу может и калека. Скажем, с одним глазом и одной рукой. Или без мужского хозяйства – так, кажется, это называют у тебя на родине?

Подросток яростно оскалился. Нет, юный Сын Рода не собирался соглашаться на унизительные требования пиратов. И не имело значения, что он связан! Такие люди, как Нургидан, не признают поражения. До таких только в Бездне начинает понемногу доходить, что игра, кажется, проиграна.

Да, он помнил страшные рассказы Нитхи про кхархи-гарр. И понимал, что пытать этот гад наверняка умеет. Но мальчик и представить себе не мог, что сломается, не выдержит и станет искалеченным слугой этих мерзавцев!

Правда, сейчас в его распоряжении была только одна тактика – тактика пленного волка. Выжидание. Вдруг кто-нибудь из врагов потеряет бдительность, подойдет ближе, неосторожно нагнется, тогда хоть в горло ему можно будет вцепиться.

Слабая надежда. Сладкая, но слабая.

А вот Дайру на его месте наверняка бы что-нибудь придумал.

В душе докучным комаром зазвенело что-то вроде зависти к белобрысому, который открутился бы от пытки. Наобещал бы с три короба этим уродам или припугнул бы, чтоб успешнее с ними торговаться.

Мысль о том, чтобы припугнуть пиратов, понравилась связанному волчонку. Отвернувшись, чтоб не видеть собирающих хворост на костер пиратов (злость – плохой советчик, это тоже белобрысый говорил!), Нургидан начал перебирать в памяти годы, проведенные рядом с Дайру. Вспомнить бы какой-нибудь подходящий случай, подходящую увертку напарника!

Напряженные раздумья не были любимым занятием Нургидана и давались ему с трудом. В голову лезла всякая ерунда вроде воспоминания о первом походе за Грань. Тогда этот воображала Дайру нахально встрял в объяснения учителя: «Мышевидный грызун с непарным числом резцов...»

И вдруг Нургидан вздохнул полной грудью. Ему показалось, что откуда-то издалека белобрысый несносный друг прислал спасительную подсказку.

Мальчик вновь обернулся к пиратам и твердо взглянул в лицо Сарху, выжидательно сидевшему рядом:

– Что ж, смерти не боюсь, а пытать ты меня все равно долго не сможешь. Немножко потерплю, а дальше всем разные дороги. Нас четверых – в Бездну, а тебя с твоим наррабанским приятелем, – кивнул он в сторону мрачного Варраха, – к этому вашему... ну, черному, со щупальцами...

Пираты так опешили от неожиданно серьезного тона мальчишки, что рыжий Пень позволил себе влезть в разговор:

– А почему в Бездну?

– И верно, – кивнул Нургидан. – Кругом ты прав, пират. Какая уж там Бездна, все равно еловой поленницы нам никто не сложит, хвоей не посыплет.

– Ты что несешь, сопляк?! – Улыбка Сарха превратилась в оскал.

– Плохое место, чтоб в палача играть, – объяснил подросток. – Костер, пытки... Я в этой складке не был, но много слышал про нее. Ох, бродяги, влипли вы, да и я вместе с вами!

– Говори толком! – не выдержал Пень.

– Я толком и говорю – пропадаем! Беда в том... – Нургидан сузившимися глазами обвел замерших в ожидании пиратов, – что здесь живут земляные пыхтелки!

Наступило молчание, прерванное неуверенным вопросом Сарха:

– А кто это?

– Это такие Подгорные Твари, – исчерпывающе ответил ученик Охотника.

– Да что за Твари-то? – сдержал раздражение пиратский главарь.

– Это вопрос к проводнику? – холодно ответил Сын Рода. – Тогда начинай меня пытать. Учти, я орать буду. На крик они еще быстрее явятся. Тогда все и узнаешь.

– И плевать! – внезапно расхрабрился Порченый. – Нас тут пятеро!

– Во-во, и я шестой. Им столько мяса не каждый день попадается.

На берегу Тагизарны пираты держались бы недоверчивее и тверже. Но чужое серое небо и чужие искореженные деревья – деревья ли? – приводили в смятение, лишали отваги. И безобидные, в сущности, слова «земляные пыхтелки» порождали в воображении образы, от которых можно было спятить.

Переговоры возобновились, но теперь Сарх стал уступчивее. Пленник выговорил себе свободу от веревок и кляпа. Договорились на том, что он будет на прицеле у Варраха.

– А теперь уходим! – скомандовал Сарх. – Пока не набежала стая этих, земляных...

– Стая? – передернулся юный проводник. – Тебе и одной мало не будет!

– Не болтай, крокодилье отродье! Сказано тебе, уводи нас из этой складки!

– Поможет тебе это, как зонтик от камнепада! Знаешь, что такое земляная пыхтелка, взявшая свежий след? Она за нами не одну складку пройдет!

– Так чего ж мы стоим?!

– Погоди. Дай сообразить, в какую сторону идти.

На самом деле подросток пережидал головокружение. Но об этом он не собирался докладывать Сарху. Тем более что голова кружилась от страха. До мальчика дошло, что он угодил в Подгорный Мир без Снадобья, и в памяти проснулись жуткие истории, рассказанные учителем.

«Ничего, – стиснул он зубы. – Один-единственный раз! Если выберусь, больше никогда... Он не сомнет меня, этот мир, не изуродует, не успеет!»

– Туда! – решительно указал Нургидан налево. – Держаться рядом, не спать на ходу. Если есть оружие, держать наготове.

Сарх шел рядом с пленником. Вокруг сгрудились перетрусившие пираты.

Неувереннее всех чувствовал себя юный проводник. Он проклинал себя за то, что невнимательно слушал учителя, пользуясь каждой возможностью удрать на свидание с очередной подружкой или выспаться в укромном уголке.

Они идут берегом ручья, но русло какого-то оранжевого цвета – можно ли пить такую воду? Годятся ли на дрова сучья этих странных деревьев? Вон по стволу ползет существо, похожее одновременно на слизняка и на гусеницу, только длиной с руку, – может, оно плюется ядом или убивает взглядом? А если нет, пригодно ли оно в пищу?

Страшно подумать, сколько таких вопросов он еще задаст себе – и не получит ответа!

До сих пор Нургидан считал себя много выше всезнайки Дайру с его книжками. Но сейчас наступил момент переоценки ценностей.

Подросток хмуро глянул на жмущихся к нему пиратов, которые нервно стискивали рукояти ножей и таращились по сторонам.

«Да, парни, повезло вам с проводником! Вы себе и не представляете, как повезло, клянусь всеми земляными пыхтелками в Подгорном Мире!»

18

Все на свете слова придумали люди. Кроме одного – железного, непререкаемого, непобедимого. Его дали миру боги. И слово это – НЕВОЗМОЖНО.

Не оставляющее лазеек. Окончательное. То самое последнее слово, что всегда остается за богами.

Кто не склонится перед ним?

Женщина не склонится. Любящая женщина, для которой существует лишь ее страсть, а все прочее – войны, болезни, расстояния – только досадное наваждение, отвлекающее от мыслей о любимом. Она не плачет – она действует. И отшвыривает это самое НЕВОЗМОЖНО, словно комок грязи, прилипший к туфельке.

Если с ее страстью не сладил самый страшный враг – время, то богам и судьбе лучше сразу отступиться. Потому что такая женщина даже не борется с богами. Она просто идет своим путем. И судьба сама не заметит, как начнет служить ей.

И счастье для богов, для их незыблемой власти, что таких женщин на свете немного. Большинство принимают за любовь желание иметь крепкое плечо рядом. Или жалость. Или ревнивое чувство собственницы. Иногда им удается обмануть даже себя. Да будет радостной их жизнь! Но не на них с завистливой досадой смотрят боги...

Еще ночью Арлина в отчаянии сжимала каменную пластинку, в черной глубине которой полыхала палуба речного судна так, как видели этот пожар Фолиант и Ураган. Волчица слушала, как те двое говорили об узлах, в которые завязываются сейчас складки, круша все живое и неживое, так пусть уж Чуткий поищет улизнувшую дичь, если ей суждено выжить, а они оба отправятся пока на Эрниди, на помощь идиотке Орхидее, которой самое простое дело доверить нельзя.

И речи эти наполняли сердце женщины черным отчаянием...

А сейчас – глядите-ка! – она подставляет лицо солнечным лучам, пронизывающим листву, с удовольствием вслушивается в шелест могучих дубов по обеим сторонам дороги, в глуховатый топот копыт по утоптанной, влажной после недавнего дождя земле. Иногда дерзкая ветка обрушивает на всадницу маленький радужный водопад. Тогда вороная кобыла вскидывает голову и сердито фыркает. А женщина – улыбается!

Да-да, улыбается! Ночные кошмары отступили, Арлина вновь уверена: все будет хорошо! Ее муж скрылся от врагов в Подгорном Мире. Он там уже был, не пропадет и второй раз, тем более что с ним Охотник. Правда, те уроды говорили про узлы, перекрученные складки... но есть же предел жестокости богов, верно? Боги могут наслать на людей мор, недород, войну... но ведь не заберут же они Ралиджа?! Если в мире есть хоть какая-то справедливость, она, Арлина, должна умереть раньше любимого!

Юный Ильен, трусивший следом за госпожой на смирной чалой лошадке, находился в приподнятом настроении. Вчера он выдержал настоящую битву, доказывая Волчице, что никто, кроме него, не управится с Душой Пламени. И отправился в поход – на зависть сверстникам из крепости. Они когда-то считали его трусишкой и ни на медяк не верили рассказам о том, как он летал на драконе. До тех пор не верили, пока супруга Хранителя не подтвердила: да, летал!

А теперь в путь его провожали восхищенные, иззавидовавшиеся приятели. А кареглазая Ирлеста, дочка сотника, подарила на счастье и удачу бархатный вышитый мешочек с наговорным корешком болотной лапчатки. И долго махала вслед с крепостной стены. Ильен чуть шею не вывихнул, оборачиваясь, чтобы еще раз увидеть фигурку в синем платье. Десятник Аранша даже предложила парнишке сесть в седло задом наперед – так удобнее будет ехать.

Вот уж кто ни разу не обернулся, так это сама Аранша. Боялась, что слезы навернутся на глаза. Впервые она рассталась с сынишкой.

Волноваться-то не о чем! Харнат позаботится о сыне, как не всякая мать сумеет. Опять-таки у малыша няня, как у господского чада. Аранше не скулить надо, а радоваться: получила, что хотела. Снова на груди зелено-белая перевязь найлигримского наемника. Снова раскачивается на цепочке бляха десятника. Снова скачут позади воины, готовые повиноваться веснушчатой стриженой командирше. Жаль, не прежний десяток: новички зеленые, сброд неотесанный. Ничего, Аранша научит их отличать меч от мотыги!

Десятник развернула коня:

– Чего расшумелись, галки деревенские? А ну, заткнуться и подтянуться, не на прогулке небось! А если из кустов разбойники? А что б вы думали – крепость далеко осталась, места чужие, силуранские. А вы на солнышке пригрелись, еще рубахи скиньте, чтоб прямо в седлах загорать... Чего-о?! Ты, Лопоухий, ворчать будешь? Доворчишься у меня! Знаете, как говорят бывалые наемники: «Не достанет враг, так достанет десятник...» Э-эй, куда уставился?

Аранша обернулась туда, куда глядели через ее плечо воины. И едва не свалилась с коня.

Дорога в солнечном сиянии поднималась на взгорок. И там, наверху, держась ручонкой за ветку придорожной орешины, стоял крепенький трехлетний мальчуган с огненно-рыжей головенкой.

Кавалькада остановилась. Всадники изумленно переглядывались. Аранша спрыгнула с седла, подбежала к малышу, подхватила его на руки.

– Что... ты... почему?..

Денат спокойно глядел в потрясенные глаза матери.

– Все сели кушать, – объяснил он рассудительно, – а тебя нету. Пойдем домой!

Аранша, прижав к себе сына, затравленно оглянулась на всадников. Тот, кто посмел бы задать женщине хоть один вопрос, стал бы ей врагом на всю жизнь. И все это поняли. Наемники разом отвели взгляды. Госпожа начала нервно поправлять заколотые в узел волосы. Ильен завозился в седле, устраиваясь поудобнее.

– Денат, зайчик мой, – напряженным голосом сказала Аранша. – Мама не может идти домой, мама очень занята. Мое солнышко сейчас поедет в Найлигрим и будет слушаться папу и няню. Мама скоро вернется.

Она шагнула к тому из всадников, что оказался ближе:

– Бери малыша на седло. Держи крепче, чтоб не спрыгнул. Прибудешь в Найлигрим, скажи дарнигару, пусть глаз с него не спускает.

Наемник почтительно наклонил голову и осторожно принял ребенка из рук Аранши. Мальчик попытался закапризничать, но воин весело проговорил:

– А вот какая лошадка хорошая! Денат поедет верхом, как настоящий воин! Ну, поскакали, командир!

Аранша проводила взглядом всадника, увозящего драгоценную ношу. Затем вскочила в седло. Лицо ее было багровым и свирепым.

– Что глаза вылупили, бездельники? А ну, вперед! Лопоухий, не дергай так узду, губы жеребцу порвешь!

* * *

Воздух дрожал от птичьих трелей, словно все лесные певцы слетелись к дороге похвастать своим искусством перед проезжими всадниками. Деревья то сплетали кроны над головами путников, то расплескивались в стороны, открывая безоблачное яркое небо.

Дорогу пересекла речушка, разлившаяся от недавних дождей так, что пришлось уговаривать коней войти в поток. Когда преграда осталась позади, Аранша бросила поводья на высокую луку седла и вытянула руки в жесте, отвращающем беду: не обиделись бы водяные духи за то, что их покой потревожен, не стали бы клясть вдогонку путников!

Многие из наемников повторили жест командира. Просвещенный и начитанный Ильен украдкой усмехнулся: глупое деревенское суеверие! И ведь не в Темные Времена живем! Известно, что водяные духи – хозяева лишь в своем потоке, на сушу их власть не распространяется!

Справа от дороги раскинулась просека. Она возникла этой весной, не раньше: пни еще не укрыты шапкой молодых побегов. Размытые дождем кострища, вдали шалаши из сучьев. А почему не слышен перестук топоров? Денек просто создан для работы!

Загадка разрешилась быстро.

– Гляньте-ка! – привстал на стременах самый глазастый из наемников. – Дальше, за кустами...

А тут и кусты, словно по просьбе, расступились, открыв сгрудившихся мужиков – человек десять.

– Ой, что у них в сети? – взвизгнул любопытный Ильен. – Они рысь живьем поймали, да? Ясная госпожа, пожалуйста... Ну, посмотрим, а?

Арлина снисходительно кивнула и повернула лошадь. Вороная возмущенно фыркнула и шагом пошла сквозь достающие до стремян заросли папоротника. Следом свернул с дороги десяток охраны.

Приближение всадников испугало лесорубов. Когда кавалькада добралась до шалашей, мужики успели скрыться в лесу.

Перед незваными гостями остались двое. Кряжистый старик, заросший седой щетиной, как пень мхом, лишь глубоко посаженные темные глаза колюче посверкивают на непрошеных гостей. И молодой парень – костлявый, безбородый, безусый, а взгляд жесткий, неуступчивый. И явно не ждет ничего хорошего от знатной гостьи, что нагрянула со свитой из наемников.

Арлина не хотела никого пугать. Она улыбнулась приветливо, мягко:

– Мир вам, добрые люди, пусть спорится ваша работа! Наш парнишка углядел у вас какую-то занятную добычу. Может, покажете? Ему интересно!

Госпоже тоже было интересно, но она стеснялась этого несерьезного чувства.

Лесорубы молчали, опустив глаза.

– Ну? – строго прикрикнула Аранша, вплотную наезжая своим широкогрудым жеребцом на мужиков. – Слыхали, что госпожа спрашивает?

– Лесовика мы тут словили, – неохотно отозвался старик.

Арлина сначала не поняла. Потом подумала – шутка. А когда поверила... Сама не заметила, как слетела с седла. Глянула старику в глаза:

– Опомнись! Да как же можно...

И взгляд на сеть, увязанную узлами... и не рассмотреть под ними что-то серо-зеленое, мохнатое...

Аранша тоже была в смятении. Она помнила свою деревеньку на берегу озера и как девчонкой носила в лес то крынку козьего молока, то краюшку хлеба. В подарок лесному хозяину, чтоб деревню не обижал. А однажды нашла под кустом вырезанную из липы куклу, лучшую куклу на свете! Мать сказала: подарок от лесовика. Став постарше, Аранша поняла, почему в тот день весело блестели отцовские глаза. Но тогда была такая радость!

– Что думаете с ним делать? – хрипло спросила наемница.

– А на костре спалим, – твердо отозвался старик. – Чтоб прочей нежити неповадно было скот портить. Козы доиться перестали, хворают.

Арлина росла в лесном замке, над колыбелью ей пели о лесовиках добрых, хотя и обидчивых. Она взвилась так, будто ее друга замыслили сжечь на костре:

– Старый человек, а такое говоришь! Сейчас же отпусти лесовика! Виданное ли дело...

– Да что ясная госпожа их уговаривает? – Аранша уже справилась с волнением. – Сейчас обоих плетью приласкаю – отпустят, еще и с поклонами!

Наемники держались в стороне. Зачем без приказа соваться в лесное чародейство? Десятник сама разберется. А накличет беду, так только на себя.

Юнец-лесоруб заслонил старика, поднял бесстрашные глаза:

– Хоть конем стопчи, не выпущу эту тварь! Ты уедешь, а у нас пускай скотина дохнет?

– Аранша, стой! – вскинула руку госпожа. – Не смей их трогать! Мы в чужой стране. И вспомни, на какое дело идем. Не будет доброго пути, если деревня станет нас вслед проклинать.

В тонких длинных пальцах Волчицы блеснула золотая монета.

– Возьми, старик, и уступи нам свою добычу. А стадо гоняйте пастись в другое место, да не в сырую низину, а где посуше, чтоб трава была солнцем прогрета. И следите, чтоб козы не ели чернокрыльник и ведьмин следок!

Старик распахнул беззубый провал рта, но не смог выдавить ни слова. Он впервые видел золото, но понаслышке знал его цену. За этот желтый кружок можно было купить все деревенское стадо.

Дважды пытался он взять монету, но трясущаяся рука промахивалась мимо пальцев госпожи. Юнец выручил старика. Он махнул знатной гостье поклон, схватил монету и непочтительно ткнул деда в бок. Оба скрылись в подлеске.

Арлина рухнула на колени возле сети, выхватила нож. Сеть дернулась. Из серо-зеленых лохматых складок на Арлину таращился круглый глаз – желтый, лунный, совиный.

– Не бойся, – выдохнула Арлина с нежностью. – Я не обижу тебя. Прости этих дураков. Сейчас, сейчас...

Она замешкалась: нож не сразу справился с прочной сетью. Никто не пришел ей на помощь, даже Аранша вдруг оробела.

Наконец ячейки сети подались. Что-то косматое, бесформенное скользнуло в дыру и с глухим уханьем заковыляло по просеке.

Аранша со страхом и восхищением глядела вслед лесному созданию. Внезапно кто-то тронул носок ее сапога:

– Мама, это лесовик, да?

Онемевшая Аранша глянула сверху вниз на растрепанную рыжую макушку. Затем обвела взглядом наемников и убедилась, что их по-прежнему девятеро. Тот, кого она отправила с ребенком в Найлигрим, не прискакал назад.

Женщина спрыгнула с коня. И тут к ней вернулся голос. Еще как вернулся!

– Скверный мальчишка! – Присев на корточки, она схватила сына за плечи. – Уши оборву! Почему не остался дома?

Мальчишка сморщился и приготовился зареветь, но глянул в яростные мамины глаза и передумал. Не пожалеет. Не приголубит.

Десятник встала и пристально оглядела маленький отряд.

– Ты! – кивнула молчаливому, серьезному воину. – Отвезешь паршивца домой. Всю дорогу не выпускать из рук! Нас, понятно, догонять не будешь, останешься в крепости... Лопоухий, заткнись! Что значит «так и десятка не хватит»? Вы все равно пока не десяток, а стадо необученное... А ты бери мальчика и скачи!

Передав ребенка наемнику, она вскочила на коня. Госпожа была уже в седле. Кавалькада шагом вернулась на дорогу. Разговаривать никому не хотелось. Происшествие с Денатом заставило забыть даже о спасении лесовика.

Впрочем, об этом вспомнили, и очень скоро.

До Шаугоса было рукой подать, когда кони вдруг захрапели, заартачились и остановились. Встревоженная Аранша приказала двоим наемникам спешиться и проверить дорогу впереди, но Арлина жестом отменила ее распоряжение:

– Подожди. Я догадываюсь, в чем тут дело.

Она сунула Ильену поводья своей лошадки, спрыгнула с седла и пошла по дороге, вглядываясь в шелестящий свод, где ей только что почудилось сияние круглых желтых глаз.

Кто возится наверху? Птица?

Арлина воздела руки к сплетенным ветвям:

– Пожалуйста, пропусти нас. Мы не хотели зла! Мы...

Волчица не договорила: в ее ладони метко свалилась сосновая шишка. Большая. Красивая. Очень интересно, особенно если учесть, что над головой шумят ветви дуба. И ни одной сосны, сколько видит глаз.

Арлина помнила сказки, слышанные в детстве. Каким бы пустяком ни был подарок лесовика, его нельзя отвергнуть с насмешкой, не то быть беде!

Волчица приложила руки к груди, поклонилась:

– Спасибо тебе, лесной хозяин!

Положила шишку в бархатный мешочек на поясе, рядом с черным зеркальцем, вернулась к своей лошадке, легко вскочила в седло.

Кони понесли всадников сквозь пляшущие сетки света и тени. Туда, где ждал путников силуранский городок Шаугос.

И Тагизарна – спокойная, могучая, словно раздвигающая плавным движением берега.

И стоящее у пристани прочное, немного неуклюжее судно под названием «Золотая заводь».

И трехлетний мальчуган на палубе – крепенький, огненно-рыжий, с проказливыми огоньками в серых глазах.

19

Похожее на крупную козу животное с крутым лбом, увенчанным тремя рогами, нервно переступило широкими копытами по камню и опасливо огляделось.

Еще недавно оно мирно хрупало тяжелыми фиолетовыми метелками возле славного мутно-зеленого озерка. Но матерый вожак вдруг встревожился, пронзительными криками собрал стадо и увел прочь. А этот глупый молодой самец, уже пытавшийся мериться силами с вожаком, взбунтовался и остался на чудесном, удобном пастбище.

И вдруг все исчезло: озеро, заросли вкусного «ковыля». Под копытами – плоский каменный островок среди песка, что желтой пеленой простирается до горизонта. Лишь волнистые плавные линии, наметенные ветром, украшают это пустынное однообразие.

Внезапно трехрогий пришелец взволновался так, что поднялся на задние ноги, забил в воздухе передними и закричал тоненько, словно детеныш, который еще бегает у материнского вымени.

С наветренной стороны приближалось что-то яркое, зеленое... нет, зоркие глаза не обманули: это были гигантские листья, такие сочные и аппетитные, что из-за них передралось бы все стадо. Фиолетовая степь не баловала своих обитателей ничем похожим, разве только в долгожданный сезон дождей.

Листья скользили по поверхности песка, приподняв края с высоким черенком. Ветер бил в зеленые паруса, гнал «эскадру» все дальше. Неповоротливые большие «корабли» медленно переползали с одной песчаной волны на другую. Их обгоняли проворные маленькие листья, легко подпрыгивавшие на каждом препятствии.

Зеленая масса почти миновала островок, когда ошалевшее животное опомнилось, низко пригнуло трехрогую голову и тяжело поскакало за ускользающим лакомством.

Проскакать удалось лишь несколько шагов. Потом ноги по мохнатые бабки увязли в песке. Самец, выпятив грудь, упрямо пытался продолжить погоню, но что-то тяжело повисло на ногах, мешало идти. Так облепляет копыта грязь в сезон дождей. Животное досадливо дернулось и поняло, что не может вытащить ног из песка.

Забыв про лакомые листья, трехрогий самец отчаянно забился. Пышный хвост разметал песок во все стороны, глаза выкатились. Ноги пронзила боль: кто-то там, в глубине, остренькими мелкими зубками теребил шкуру, добирался до мяса.

А в это время над островком задрожал воздух, и на плоские камни шагнули несколько существ, никогда прежде не виденных несчастной обреченной тварью.

– Удачно вышли, – обернулся к спутникам Шенги. – Тут везде зыбучие пески, а твердая суша – островами.

– Ой, кто это там бьется? – испугалась Нитха.

– А, это трехрожка. Забрела сюда сдуру, тут ей и конец.

– А вытащить нельзя?

– Нам к ней и не подойти. Да ее, похоже, уже едят.

Над песком, взволновавшимся вокруг трехрожки, приподнимались и вновь ныряли небольшие твари, спешащие утопить жертву в желтых волнах.

– Жалко, – вздохнула Нитха и отвернулась.

– Еще бы не жалко, – согласился Дайру, – сколько мяса зря пропадает!

Рогатая голова скрылась под поверхностью песка, исступленные крики смолкли. Нитха вздохнула с облегчением.

– А дальше куда? – осведомился Сокол.

– Не знаю, – вздохнул Охотник, лаская пальцами талисман. – Везде зыбучие пески и никаких Врат. В прежнюю складку нельзя: там узел вовсю закручивается.

– А сюда не дойдет? – забеспокоился Дайру.

– Нет, конечно, – быстро ответил Шенги, бросив на ученика укоризненный взгляд. – Безопасная складка очень, очень далеко отсюда. Когда подвинется – не знаю. Ближе к ней – большой скальный массив, не чета этому островишке. Туда бы перебраться, да по песку и шагу не сделаешь.

– Торчим здесь и ждем складку? – с неожиданной догадливостью спросил Айфер.

– Похоже на то, – признался Охотник. – Насчет времени не переживайте. Оно в каждой складке течет по-своему, но везде быстрее, чем у нас. Здесь можно бродить хоть годы, а дома времени пройдет всего ничего.

– Вей-о! Годы? На этих камнях? – Ралидж неприязненно огляделся.

– А что мы есть будем? – робко спросила девочка.

– А нас кто есть будет? – подхватил Дайру.

– Разберемся, – постарался успокоить учеников Шенги. – В песке живут разные твари. Попробуем, может, годятся в пищу.

– Мы-то им точно годимся, – буркнул Айфер. – А вода?

– Вода... – печально протянул охотник и вдруг оживился, устремил взгляд за плечо собеседника. – А вот и вода подкатывает!

К острову приближалась новая эскадра листьев. Они плыли, как стая лебедей, гордо вскинув шеи-черенки.

– Это лопух-бродяжка, – объяснил Охотник. – Растет на островах, пока семена не созреют. Потом листья отваливаются и летят по ветру, чтобы рассеять семена. Листья нам ни к чему, но на них очень, очень может быть дождевая вода. И если... Поберегись!

Шенги поспешно отошел от кромки песка, остальные последовали его примеру. И вовремя. Гигантский лист, подгоняемый ветром, с ходу налетел на камни. От удара полопались крупные пузырьки, гроздью облепившие черенок. По камням расплескалась остро пахнущая жидкость. Тут же прибрежный песок зашевелился. На камни шустро карабкались десятки тварей, похожих на крошечных крабов. Стараясь не попасть в вонючие лужи, крабы выуживали из жидкости крупные черные семена.

Воды на листе не оказалось.

– Повезет в другой раз, – убежденно сказала Нитха. – Должно повезти, а то одни неудачи! У нас в Наррабане говорят: «Не унывай, если судьба дает тебе пинок за пинком. Рано или поздно она отшибет себе ногу и перестанет...»

Ралидж спустился к берегу, который уже оставили насытившиеся крабы.

– Надо же, как чисто семена подобрали! Понятно, почему этот лопух не заполонил все острова. А лист какой – чуть ли не с лодку!

– Лодка! – крикнул Дайру. Все обернулись к нему. Под взглядами мальчик побледнел, но продолжил твердо: – Я как раз вспомнил, когда влезла эта попугаиха. Зантиянш в «Тайнах прозрачных складок» писал о лопухах-бродяжках: «Листья же их весьма прочны и настолько велики, что некоторые выдерживают вес человека...»

Ошеломленное молчание показало, что все поняли смысл этих слов.

– Ты не ошибся? – негромко сказал Сокол.

– Дайру не ошибается! – гордо ответил за ученика Шенги. – Я «Тайны» читал, но про лопухи-бродяжки как-то пропустил. В эти края Охотники очень, очень редко ходят.

Он не успел договорить, а Сокол уже положил на камни бочонок, завернутый в плащ, и взялся за край широкого листа.

– Пусть господин подождет, – озабоченно сказал Охотник. Расстегнул куртку, задрал рубаху, и все увидели, что вокруг его тела обмотана веревка.

– Вей-о! Ты не человек, а шкатулка с сюрпризами! – восхищенно ахнул Ралидж.

– Мало ли что в жизни случается, – скромно отозвался Шенги, разматывая веревку и помогая Соколу привязать ее конец к поясу.

Закончив приготовления, Ралидж смело шагнул на лист. Зеленая палуба тут же промялась под ногой, ручейки песка ринулись на потерявший форму лист. Незадачливый пескоплаватель выбрался назад на камни и осторожно освободил лопух от балласта.

– Надо лежа попробовать, – бормотнул Ралидж.

– Пустили б меня первым, – безнадежно воззвал Айфер.

Не слушая его, Хранитель лег на зеленую пластину, оттолкнулся от берега. Лист, возведенный в звание лодки, заскользил по песку – медленно, но послушно. Ралидж выше поднял кромку с черенком, ветер ударил в нее, и лопух-бродяжка ринулся вперед так, словно за ним гналось какое-то местное травоядное.

– Попробую повернуть! – крикнул Ралидж.

Он перекатился на правый бок и поднял левую часть листа. К восторгу тех, кто остался на острове, зеленая лодка описала дугу и ткнулась в берег.

– Да будет флот! – по-королевски провозгласил Ралидж. – Только бы побольше листьев изловить, а уж объездить – объездим!

* * *

– А я говорю – змееныш нас заведет и не выведет! Прижечь ему шкуру, чтоб забыл свои подлости!

– Заткни свою вонючую пасть, – ровно сказал Сарх Порченому. Тот, скрипнув зубами, подчинился.

– Насчет вонючей пасти – это тонко подмечено! – охотно вклинился в разговор пленник-проводник. – Слушай, капитан, нельзя ли, чтобы эта помойная яма шла с подветренной стороны от меня?

– Ты, сопляк, не дерзи, лучше по сторонам смотри! А то выйдет, как вчера. Уверял, что рядом нет ничего опаснее бабочек, а Варраха чуть не сожрал какой-то крот с клешнями!

– Из другой складки хищник пробрался. Бывает.

– А мне показалось, ты Варраха нарочно подставил.

– Да ты что?! Это потому, что я на него тогда злился? Так он сам виноват! Зачем обозвал меня беспородным шакалом?

– Он был не прав. Ты – породистый шакал. Всем шакалам шакал! Почему про жгучую паутину не предупредил? До сих пор руки горят!

– Сам удивляюсь! Ей же вроде не сезон охотиться!

– А тогда, на поляне...

Сарх хотел говорить грозно, но тонкие губы под полоской усов невольно разъехались в улыбке. Он один из пиратов мог улыбаться, вспоминая поляну, поросшую колкой травой.

Гурлианский гаденыш тогда долго приглядывался и принюхивался, а потом заявил, что переходить поляну рискованно, но зато уж обходить стороной – верная смерть.

Он, Сарх, недоумевал: мол, какая опасность, поляна как поляна! Но зеленоглазая дрянь настояла на своем. Пираты, кроме главаря, который решил не спешить, вынуждены были лечь на пузо и ползком пересечь поляну. А дрянь заботливо покрикивала, чтоб они не поднимали головы и старались прижаться к земле.

Когда несчастная четверка закончила свой воистину тернистый путь, ублюдок еще раз огляделся, принюхался, обернулся к Сарху и сказал уважительно: «Знаешь, атаман, из тебя бы вышел Подгорный Охотник! Ты был прав: поляна как поляна!»

И преспокойно зашагал по жесткой траве.

Парни готовы были его разорвать, но Сарх не позволил. Главаря потешил вид разбойников. Каждого словно посадили в мешок вместе с десятком кошек и медленно опускали в воду. Подобный юмор был по душе слуге Хмурого Бога. Поэтому юный мерзавец отделался затрещиной и парой слов о том, что с ним сделают в следующий раз.

Сарх согнал с лица неуместную улыбку и продолжил строго:

– Берегись, крысенок! У меня возникает подозрение, что ты ни хрена не знаешь!

У Нургидана было на этот счет не подозрение, а твердая уверенность. Именно поэтому он оскорбленно вскинул голову и поглядел на атамана честными, чистыми глазами:

– Если б не мои знания, давно б вас всех схряпали земляные пыхтелки!

За время, что маленький отряд брел по Подгорному Миру, юный наглец успел крепко запугать пиратов многозначительными намеками на ужасных тварей, которые по пятам следуют за людьми. На вопросы о том, как эти самые пыхтелки выглядят и чем опасны, мальчишка отделывался фразами вроде «увидите – ни с чем не спутаете» и «не хочу сам себя пугать». Когда Сарх надавил на упрямого проводника, тот признался, что среди Охотников существует примета: описать вид и повадки хищника – накликать встречу с ним. Суеверный наррабанец смутился и сдался.

Вот и сейчас Сарх колебался, ударить ли наглеца. А тот сощурил зеленые глаза и зловеще зашептал:

– Помнишь, мы ручей переходили? Пень тогда еще наступил на донного костогрыза.

– Еще как помню. Бедняга до сих пор хромает. Ты, гиенье отродье, мог предупредить!

– Это ерунда, я не об этом. Я тогда, ты знаешь, отстал, чтобы проверить, не идет ли кто по нашему следу.

– Что там было проверять, грайанский лгунишка? Хотел удрать, так признайся. Все равно Варрах тебя изловил.

– Удрать? Остаться одному в такой опасной складке? Ну уж нет! Никогда не забуду: вечер, обе луны уже взошли, мрак густеет... И вдруг издалека – пыхтение. Негромкое такое, над землей стелется. А с другой стороны тоже вроде как пыхтение отвечает. – Ученик Охотника обвел значительным взглядом пиратов, которые подошли ближе и прислушались. – Понимаете? Их две! Сразу две – уж такое наше, парни, сиротское счастье! При такой удаче надо с собой на тачке еловые дровишки возить, чтоб всегда под рукой были. Уж как я только со страху не помер! Варраха увидел, кинулся к нему, за рукав уцепился, шепчу: «Пошли отсюда скорее!»

На вопросительный взгляд атамана Варрах неохотно кивнул: да, все так и было.

Нургидан усмехнулся: ему казалось, что рядом идет Дайру и подсказывает, как вести себя с врагами. Все-таки не прошли даром три года общения с белобрысым хитрецом.

Порченый, сморщившись от умственного напряжения, вылез с вопросом:

– А если они такие ужасные, эти пыхтелки, так что ж они нас до сих пор не сожрали?

Нургидан про себя отметил: этот урод много стал разговаривать, пора устроить ему что-нибудь в стиле Дайру. Затем укоризненно поглядел на болтливого пирата:

– Что-то не пойму, Порченый, ты за кого? За нас или за пыхтелок?

– Не виляй, – негромко приказал Сарх. – Мне тоже интересно. почему эти твари идут по следу, а не нападают. Даже на глаза не показываются!

– У вас в Наррабане кошки есть? Видел, как кошка с мышью играет? Почти до норки даст отбежать, а потом – цап!

Пираты были укрощены, но их мучитель не оценил результатов своего труда. Он вдруг раздул ноздри, по-звериному принюхиваясь. Затем мягко раздвинул застывших разбойников и двинулся вперед медленно, но уверенно.

Цель его обнаружилась быстро. Нелепые деревья развели корявые шипастые ветви. Глазам путников предстала гора... нет, груда наваленных друг на друга камней... нет, стена! Грубая, неровная, но определенно стена, сложенная чьими-то руками!

Нургидан обернулся к главарю, зеленые глаза его сверкали.

– Капитан, я здесь был! И могу точно сказать, что конец пути в двух шагах. Только вот эти два шага могут стоить жизни.

– Говори! – подобрался Сарх.

Теперь, когда мальчик почувствовал себя настоящим проводником, он забыл неприязнь к спутникам и заговорил серьезно (став похожим на Шенги):

– То, что перед нами... дом не дом, крепость не крепость... голые стены без крыши. Охотники называют это «замком». Кто строил – не знаю. Видишь черный провал? Это вход. За ним коридоры – запутанные, но пройти можно. На той стороне, у выхода, граница другой складки. Чем примечательна – с места не двигается, словно прилипла к «замку». Учитель еще смеялся: «Запомните это место, ребята. В Подгорном Мире так мало постоянного...» В той – соседней – складке почти наверняка есть Врата.

– Почти наверняка?

– Без «почти» в Подгорном Мире даже луны на небо не всходят.

– Так почему мы стоим?

– Понимаешь, в «замке» обитает что-то опасное.

– Такое же опасное, как земляные пыхтелки?

Нургидану пришлось на миг стиснуть челюсти, чтобы не расхохотаться.

– Не сравнивал. Но ты, атаман, крепко подумай! Идем сквозь замок или обходим его вдоль стены и бредем в любую сторону?

– А как вы с учителем здесь проходили?

– У нас была шкура стеклянной сороконожки, она делает невидимкой того, на кого наброшена. Встали гуськом, учитель накрыл нас шкурой – она длинная. Сам встал первым, я замыкал цепочку. Шли, стараясь не споткнуться. Из-под шкуры ничего не было видно. Как учитель находил дорогу, не знаю.

– Нам бы такую шкуру, – мечтательно сказал Пень.

– Такой и у нас больше нет, – вздохнул Нургидан. – Она долго не хранится, расползается в слизь.

– Значит, или опасной, но верной дорогой, или не такой опасной, но наугад и неизвестно куда? – подытожил главарь. – Ну, тогда ты знаешь, какой путь я выберу.

– Знаю, Сарх! – И мальчишка впервые взглянул на него с уважением.

* * *

Вместо потолка – небесный свод. Лучи солнца, хоть и тусклые, по-прежнему льются с неба. Так почему же в этом проклятом коридоре кажется, что ты угодил в ночь?

Наверное, это из-за теней. Они гуще, чем надо быть, и какие-то неспокойные. Словно пульсируют. Словно тихо дышат. Словно подкрадываются к тебе за спиной.

Коридоры с голыми каменными стенами. Кое-где железные скобы для факелов, проржавевшие так, что тронь – и рассыплются. Странные знаки, глубоко врезанные в необработанные глыбы. И ни травинки меж камней, ни клочка мха, ни пятна лишайника.

Нургидана с его волчьим чутьем тревожат еще и запахи. То, что они непривычные, это полбеды... но почему-то они наводят на мысль о том, что вокруг – не развалины, а чье-то обжитое жилище. Эту мысль мальчик не может объяснить даже самому себе, но лучше бы вокруг стоял запах пыли, тления, гниения. А так – словно дом, ненадолго покинутый хозяевами. Или словно эти хозяева подкарауливают нежданного гостя за поворотом.

У Сарха были те же ощущения:

– Клянусь Хмурым Богом, здесь кто-то есть!

– Призраки? – замирая, спросил Порченый.

Несмотря на волнение, Нургидан усмехнулся: вспомнил Старого Вояку.

– Призраки еще ничего... Атаман, скажи своим людям: пусть ничего не трогают. Даже если увидят... ну, не знаю... сундук с золотом. Лучше вообще отвернуться, не смотреть.

– Слыхали?! – рыкнул Сарх. – Руки из плеч повыламываю!

Разбойники поспешно закивали.

– Долго вы с учителем здесь шли? – хмуро спросил Сарх мальчика.

– Не знаю. Как будто время остановилось.

– Но хоть что-то помнишь?

– Только в конце... Шенги велел скинуть шкуру-невидимку. И сказал: «Дальше – по одному!» Там была яма, большая такая, во весь коридор. Ее пришлось обходить по карнизу. За ямой сразу выход и складка.

– Атаман, – тревожно вмешался Варрах, – мы здесь уже были. Я запомнил птицу.

На стене была резкими штрихами изображена неприятная птица вроде вороны, лапа ее тянулась к людям. Грубый рисунок но от него исходила недобрая сила. Казалось, тварь из толщи камня пытается схватить добычу.

– Не та птичка, – пригляделся Пень. – У той когти были стиснуты, а у этой разжаты.

– Точно, – подтвердил молчавший до этого низенький пират, кличку которого Нургидан так и не удосужился узнать.

И тут подросток вскрикнул, нагнулся, поднял что-то с пола. Протянул спутникам на ладони небольшой деревянный диск с тремя дырочками:

– Что это? Не твоя пуговица, Пень?

Рыжий пират с хриплым проклятием схватился за грудь. Из трех пуговиц, которыми была на силуранский манер застегнута его куртка, на месте остались только две.

– Были мы тут! – охнул Порченый.

– Ну и что? – урезонил Сарх перетрусивших спутников. – Выходит, были мы здесь. Коридор кольцом завернулся, только и всего. На развилке свернем в другой проход. А лапа и была такая, это вы напутали. Ну, что трясетесь, словно земляную пыхтелку увидели?

– Я не напутал, – негромко сказал низенький пират, но его никто не стал слушать. Все бодро двинулись вперед... ну, более-менее бодро.

На развилке Сарх уверенно указал направление. И действительно, маленький отряд вырвался из «кольца»: за поворотом коридор расширился, превратился в небольшой зал.

Такие же голые, как и в коридоре, стены. Такой же булыжный пол. Только на стене рядом со входом – факел в железном гнезде.

Горящий факел.

Путники в смятении переглянулись. Чья рука разожгла огонь? Кто вставил факел в скобу? И к чьему приходу такие приготовления?

– Спокойно, трусы! – сквозь зубы сказал Сарх. – Выход в той стене!

Он вышел на середину зала, звонко пристукивая каблуками по булыжнику. Остальные задержались, разглядывая факел.

– А чего мы ушами хлопаем? – бухнул вдруг Пень. – Нам же огонь во как нужен!

И протянул руку к факелу.

Звериным прыжком Нургидан бросился наперехват, повис на руке пирата:

– Нельзя! Не трогай! Атаман, куда смотришь?

Пень, оскорбившись, отшвырнул подростка чуть ли не на середину зала. Тут же в плечи рыжего пирата вцепился Варрах, крича что-то по-наррабански.

– Пень, сдурел? – обернулся Сарх. – Пополам порву! Быстро отсюда!

Помощник, ворча, повиновался. Остальные тоже поспешили покинуть зал.

За первым поворотом возмущенный Пень остановился:

– Атаман, чего они? Сбесились?

– Тебе же было сказано – ничего не трогать! – свирепо выдохнул Сарх.

– Так то про сундук с золотом, а не про факел!

– А ты видел, – сухо спросил Варрах, – что пламя не поднималось от факела, а висело над ним?

– А ты видел, – в тон Варраху подхватил юный проводник, – что сквозняк дул в одну сторону, а пламя тянуло в другую?

– Где Краюха? – вмешался атаман.

Нургидан не сразу понял, что Краюхой прозывался невысокий пират, незаметно державшийся в их компании. А они и не заметили исчезновения своего спутника.

Быстро оглядев остальных, капитан резко спросил:

– Варрах, даи хен гидан?

Парнишка-проводник встрепенулся. Слово «гидан» – «арбалет» – пришло в наррабанский из его родного языка. Поэтому он понял, почему смуглый Варрах с недоумением и страхом уставился на свои опустевшие руки.

Сарх пролаял еще несколько слов – это явно был приказ. Варрах неохотно подчинился: медленно поплелся за поворот.

И почти сразу вернулся. На физиономии наррабанца было написано, что его можно убить на этом месте, но он не возвратится в зал. Ни за арбалетом, ни за короной Светоча, ни за всеми сокровищами мира.

– Уходим! – приказал он не хуже Сарха. Все подчинились, даже сгорающий от любопытства Нургидан. Они поспешно миновали две развилки, выбирая направление наугад – лишь бы скорее оставить позади то, что так ужаснуло Варраха.

Внезапно идущий впереди Пень выругался и остановился. Все уставились на лежащее у стены тело в грубой матросской куртке и холщовых штанах, измазанных смолой.

Краюха, их молчаливый спутник! Теперь ему уже никогда не разговориться: три страшные борозды пропахали горло и грудь.

А на стене над трупом – грубый, глубоко врезанный в камень рисунок: похожая на ворону птица, с угрозой выбросившая в сторону людей лапу со сжатыми когтями.

В молчании стояли путники над телом. Проклятый «замок» навалился на незваных гостей всеми своими запахами, тенями, невнятными звуками, что доносились то ли из соседних коридоров, то ли из толщи камня.

Затем все медленно двинулись дальше. Ножи плясали в дрожащих руках пиратов.

Но есть вещи, которые остаются неизменными даже в самом искаженном мире. Например, погребальный костер. Нургидан с детства усвоил, что любой человек должен закончить свой путь в чистом пламени. Даже раб. Даже преступник. Иначе душа не найдет путь в Бездну, будет в вечных муках скитаться меж мирами.

Поэтому мальчик, не обращая внимания на наррабанцев – что они понимают, дикари заморские! – тронул за рукав рыжего пирата и спросил с несвойственной ему робостью:

– А костер?

Пень повернул к нему лицо, на котором застыла ухмылка... нет, гримаса боли – он чувствовал то же, что и Нургидан! И ответил с горькой издевкой:

– Костер? Ага, сейчас. Я соберу дрова, а ты сгоняй за факелом.

Подросток сглотнул слюну, ставшую горькой, и промолчал.

– Стойте! – воскликнул вдруг Сарх. – А эхо... от шагов эхо... где?

Только тут до людей дошло, что они идут в гнетущей вязкой тишине.

Все разом остановились. Затем Сарх с силой опустил каблук на камень.

Тишина. Как будто он ступил на облако.

Еще шаг, еще... Остальные двинулись следом. Сначала в тоскливом, недоуменном, испуганном безмолвии. Потом начали перебрасываться короткими фразами – о чем угодно, лишь бы не оглушала страшная тишь.

Внезапно раздался радостный голос Нургидана:

– Я вспомнил! Здесь! Скоро выход!

Все недоверчиво обернулись к нему.

– Здесь! Учитель велел сбросить шкуру – ту, хрустальную! Вот и знак на стене – такая елочка...

– Во-во, елочка, – проворчал рыжий пират. – Как раз для нас...

Никто из путников не обратил внимания на его мрачное бормотание.

– И запахи другие! – гордо сообщил Нургидан. – Пахнет водой, листвой и чем-то сладким... – Тут голос его изменился, лицо стало озабоченным. – Сладким... да... А ну-ка, все за мной – и осторожно! Держать ножи наготове!

Ему показалось, что Шенги встал рядом, положил руку ему на плечо. И мальчика не удивило, что пираты беспрекословно повиновались приказу.

Вскоре запах стал сильнее, теперь его чувствовал не только Нургидан.

За поворотом коридор оборвался в довольно глубокую яму. Вдоль одной из стен приглашающе тянулся карниз.

Но юный проводник не был обрадован тем, что привел отряд к выходу.

– Ах, под кочку да в тину! – выдохнул он. – Вот повезло, хоть обратно поворачивай!

– А в чем дело? – настороженно спросил Сарх.

– Ты подойди, глянь... не бойся, здесь ему нас не достать.

Пираты встали на краю ямы.

– Куст, что ли? – Сарх вгляделся в клубок изогнутых ветвей на дне.

– Именно. Слыхал про Бродячие Кусты?

– Помнишь, атаман, в «Лесной яблоне» сказитель говорил... – начал было Пень.

– Помню, – раздраженно бросил Сарх, небрежным движением кисти отметая и сказителя, и далекую «Лесную яблоню», и непрошеного подсказчика. – Как с этой тварью справиться?

– А никак. У выхода карниз пониже, он ветвями и дотянется. Пахнет слабо и не светится – значит, голодный. Были бы хоть мечи...

– Что в таких случаях делают Охотники?

– Можно убить тварюшку вроде козы, бросить ему. Пока жрет – пройти мимо. Я...

Он замолчал, потому что вспомнил о лежащем в коридоре трупе пирата. Сердце едва не разорвалось от ужаса и омерзения к самому себе – такая преступная и в то же время спасительная мысль заполыхала в мозгу.

И он высказал бы ее, волчья кровь, высказал бы, но не успел.

Сарх легко поднял руку и точным, сильным движением столкнул в яму стоявшего рядом с ним Порченого.

Упругие ветви прянули навстречу человеку, приняли, оплели, стиснули. Пронзительный вопль заметался меж серых стен и унесся в распахнутое вечернее небо.

Атаман свирепо обернулся к ошеломленным спутникам.

– Варрах, калга да! – крикнул он. – Горту, горту!

Наррабанец послушно шагнул на карниз.

– Ты! – обернулся главарь к рыжему пирату. – Пойдешь за ним! Не стой столбом, убью! Щенок идет третьим!

Когда Нургидан, искоса поглядывая на идущего следом пиратского главаря, одолел карниз, внизу еще бился и кричал бедняга Порченый.

– Уходим! – Сарх спрыгнул с карниза по другую сторону ямы. – Где эта складка?

Вопли внизу прекратились. Тишина невыносимо ударила по нервам. Нарушил безмолвие Нургидан.

– Да, – вздохнул он, – повезло мне, что не я рядом с тобой стоял – да, капитан?

– Вот уж что верно... – хмуро бормотнул Пень.

И даже Варрах проворчал что-то неодобрительное на родном языке.

Сарх понял: нельзя идти дальше с недовольной командой. Длинное лицо вытянулось еще больше, губы тронула усмешка великого человека, которого не поняли современники.

– Вы же видите, – мягко и печально сказал он, – один должен был погибнуть, чтобы уцелели остальные – но кто? Ты, Пень, правая моя рука? Ты, Варрах, мой брат по вере? За ваше спасение я убил бы сотню таких жалких придурков, как Порченый! Он не стоит вас. Вы должны жить, вы нужны мне...

– Да, парни, – врезался Нургидан в эту трогательную сцену, – вы ему нужны. Для следующего чудища.

Сарх не дал выбить себя из роли.

– А ты, глупый мальчишка, – продолжал он все тем же благородным и грустным голосом, – выведешь нас всех отсюда. Поэтому тебе нечего бояться. И не ершись. Мы с тобой, – он сцепил пальцы правой и левой руки, – как топор с топорищем.

Нургидан усмехнулся, вспомнив Нитху с ее бесчисленными поговорками.

– У вас в Наррабане, – сказал он с удовольствием, – говорят: «Когда топор ко дну идет, он и топорище за собой тянет...» Ты уж вспомни об этом, когда захочется меня откуда-нибудь спихнуть!

Сарх щелкнул языком, оценив находчивость и самоуверенность парнишки.

А Нургидана поразила мысль: до чего же он изменился за последние три года! В трудные мгновения командует почти как Шенги. Морочит врагов не хуже Дайру. И даже сыплет пословицами в духе Нитхи.

И мальчик с пронзительной ясностью понял: ему не знать больше беспросветного одиночества, которое так мучило его в детстве. Теперь с ним всегда будет его команда.

20

Жрец был высоким худощавым человеком лет сорока. Выразительные, резкие черты лица, неуступчивые темные глаза, твердая линия рта. Айрунги не хотел бы иметь этого человека своим врагом. Явно раб одной идеи, одной страсти.

– Мои соболезнования... – Голос Айрунги был полон искренней печали. – Ужасно, когда умирают дети, но надо помнить, что Бездна добра к ним. Много ли грехов на юной душе? Скоро боги позволят мальчику родиться вновь. Будем надеяться, что следующая его жизнь будет счастливее.

– Да! – с ненавистью выдохнул жрец, не слушая слов утешения. – Да! Чудовищное преступление! И все знают, чьих это рук дело! Знают, но молчат! Весь остров повязан круговой порукой, даже стражники!

– Мой господин говорит о Детях Моря?

– О преступниках с размалеванными лицами! О грязном культе хвостатой девки!

– Не знаю, уместно ли говорить так о той, чья кровь течет в жилах короля.

Жрец озадаченно замолчал. Он и в самом деле хватил через край.

Айрунги поймал себя на том, что украдкой поглядывает на ноги собеседника. Сапоги. Мягкие. С узкими носами. И подходящий размер...

По дороге в храм Айрунги завернул в Майдори, зашел в лавку, поболтал со встречными знакомцами. И незаметно приглядывался к обуви всех, кого видел на улице, в лавке, на пристани. Как он и ожидал – башмаки, башмаки, башмаки... У двоих рыбаков – тяжелые сапожищи. Несколько босоногих мальчуганов. И одна-единственная пара мягких сапог с узкими носами – у местного лекаря, тихого старичка по имени Марави Вечерний Свет, все свободное время посвящавшего изучению трудов древних философов. Самая подходящая кандидатура для ползания по скальным трещинам!

И вот теперь – жрец...

– Я не порочу дори-а-дау, – опомнился служитель Безликих. – Она и впрямь сделала кое-что для острова. – Казалось, слова жгут ему горло. – Но поклоняться ей как богине – какая дикость! – Он потер лоб. – Впрочем, что это я? Уважаемый гость пришел, чтобы принести жертву? Прошу, прошу!

Айрунги впервые был в местном храме. Он встречался со жрецом лишь у погребального костра, когда вместе с королем зашел проститься с несчастным погибшим мальчиком.

Снаружи храм выглядел вполне достойно: каменный, с плоской деревянной крышей и красиво расписанными стенами. Но когда гость переступил порог, он невольно смутился.

В углу он увидел жертвенник – плоскую гранитную плиту с углублением, в котором над углями плясал огонек. На краю плиты стояли, как предписано традициями, глиняный кувшинчик с вином и медная чаша с пшеничными зернами. Но в другом углу стоял точно такой жертвенник с такими же чашей и кувшинчиком. А в третьем углу – третий!

Разумеется, во многих небогатых поселениях стоят храмы с двумя жертвенниками, чтобы не тратиться на возведение второго здания. Айрунги ухмыльнулся, вспомнив старую поговорку: «Два бога под одной крышей – не две хозяйки у одного очага, как-нибудь да поладят...» Но три жертвенника в одном храме – это, пожалуй, многовато!

Жрец правильно истолковал взгляд гостя. И Айрунги с удивлением увидел, что этот человек, явно волевой и неглупый, залился румянцем смятения и стыда. Словно барышня из обедневшего Рода, приехавшая на бал в перелицованном бабушкином платье!

– Вот так на Эрниди чтут Безымянных! Спасибо королю, иначе летом крыша завалилась бы на жертвенники! Но второй храм – недосягаемая мечта.

– В Джангаше я посетил Храм Всех Богов. Там под одной кровлей звучат молитвы не троим Безликим, а всем, что создали и хранят наш мир.

– Я знаю, что храм в Джангаше – настоящий дворец, но все-таки спасибо за попытку меня утешить. Так кому хочет принести жертву мой господин?

– Богу Жизни.

– Тому, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней, – чопорно поправил жрец.

Айрунги виновато поклонился и развязал кошелек.

– О-о, серебро? – Жрец был приятно удивлен. – До сих пор на Эрниди я видел такую щедрость лишь от двоих. – И начал нараспев читать молитву, приподняв обеими руками медную чашу и протягивая ее гостю.

Повторяя за жрецом священные слова, Айрунги взял из чаши несколько зерен и бросил в огонь. Затем пролил на жертвенник немного вина. На сердце стало спокойнее, легче.

Айрунги бывал в разных странах, видел разные богослужения, иногда пышные, зачастую кровавые. Но сердце тянулось к этому простому обряду, где главное – не жертва, ставшая символической, а искренняя, душевная молитва. А жрец – не суровый толкователь воли грозного божества, а тот, кто откроет твоим словам невидимую тропинку к могучим силам, управляющим миром. И те, на мгновение оставив неизмеримо грандиозные дела, прислушаются к твоей маленькой просьбе, посочувствуют и помогут.

После молитвы оба – жрец и гость – стояли у порога, вдыхая вездесущий запах моря и любуясь на поросшие мхом скалы, стеной окружившие маленькую долинку.

– Хорошее место, – размягченно сказал жрец. – Спокойное. – Внезапно он подобрался, словно воин, увидевший вражеский отряд. – Если бы не дикость и безверие...

– Ну, почему безверие? Мне говорили, что эрнидийцы свершают в храме положенные обряды. Например, вчерашняя свадьба...

– Вчерашняя свадьба, – перебил его, раздувая ноздри, жрец, – празднество дикарей! Нет, молодые пришли в храм, попробовали бы не прийти! Брак не был бы законным! Но утром, до восхода солнца, новобрачные пришли к морю. Там, среди скал, Шепчущий призвал на них благословение морской тва... кха-кха... я хотел сказать – дори-а-дау.

Айрунги сделал вид, что не заметил оплошности жреца.

– Шепчущий? Я что-то слышал об этом человеке.

– Это не человек, – с чувством выдохнул жрец. – Это крыса, которая шныряет по скальным трещинам и сбивает людей с истинного пути. Надеюсь, дарнигар скоро арестует его со всей шайкой!

Внезапно Айрунги почувствовал укол недоверия. Нескрываемая ненависть жреца к иноверцам, отпечаток следа в подземном коридоре...

Нет! Что за безумная мысль! Не мог этот человек назваться Шепчущим, сплотить вокруг себя Детей Моря и подготовить их одновременный арест и высылку. Так поступил бы сам Айрунги, если бы дал себе труд влезть в мелкую островную политику. А для жреца подобная игра слишком сложна и тонка. А главное – Шепчущий, говорят, служит древним богам несколько лет. Не стал бы жрец столько времени раздувать пламя враждебной веры.

Было бы занятно раскрыть тайну Шепчущего. Но пока лучше сменить тему разговора.

– Мой господин сказал, что я уже третий, кто не скупится ради веры. Значит, на Эрниди есть ревностные почитатели Безымянных?

– Ну... король, разумеется. Он щедр, я видел от него даже золото. И ремонт храма, и многое другое... Правда, государь редко приходит помолиться, но ведь он так занят!

Айрунги чуть не фыркнул. Он уже знал, сколько времени занимают у короля государственные дела. Фагарш то загорает на веранде, то читает, запершись в библиотеке.

– Но настоящая моя опора – дарнигар, – проникновенно выговорил жрец. – Вот истинное рвение в вере! Вот настоящая ненависть к ее врагам! А ведь этот достойный юноша родом из здешних мест и в детстве сам был горячим поклонником хвос... я хотел сказать, дори-а-дау.

Айрунги не ответил. Сегодня был день немыслимых гипотез. Такая ерунда в голову лезла!

Впрочем, жрец не ждал ответа. Не так уж часто на этом недружелюбном острове выпадал ему случай высказаться от души. Он вновь начал клясть местные суеверия. Айрунги, занятый своими мыслями, вполслуха внимал страстным речам:

– Мне-то ничего не надо, проживу, огород прокормит, пасека... Но не допущу, чтобы человеческими душами владела ложная вера! Все-таки в Железные Времена живем! Когда-то мои предки в Силуране поклонялись древнему дубу, мазали его человечьей кровью. А эти пачкают рожи краской, льют в море вино... Глупость, дикость, суеверие!

– Постой-ка, почтенный! – встрепенулся Айрунги. – Ты говоришь что-то очень интересное! Они льют в море вино?

– И кидают всякие лакомства! Так им Шепчущий велит!

– Значит, не кровь, а вино...

– Не кровь? Да мне Бронник жуткие вещи рассказывал! Он приносил рукопись – записки некоего ученого человека, жившего на Эрниди в конце правления Джайгарша. Как раз тогда набирал силу этот культ. До этого островитяне поклонялись Морскому Старцу, а дори-а-дау побаивались за склонность к недобрым выходкам.

– Рукопись сейчас в библиотеке? – заинтересовался Айрунги.

– Да, Бронник вернул ее на место. Так вот, есть тут скала, ее называют Тенью. Голый утес клювом выдается над морем. Говорят, она заколдована: можно увидеть с моря, а с суши не найдешь. Вздор, просто трудно отыскать место, где подняться на нее: кусты, валуны... На этом утесе приносили человеческие жертвы. Со строгим соблюдением обрядов, на рассвете, с первыми лучами солнца. Там, в рукописи, ужасающие подробности!

– Но это давние дела.

– Да? А мой ученик? А до этого – сын вдовы Даглины? Но я этого так не оставлю! Я добьюсь... докажу королю... Это надо с корнем, до конца...

Айрунги смотрел на разгневанного жреца и прикидывал: тот ни словом не пожалел погибшего мальчика. Можно подумать, даже рад предлогу, чтобы натравить весь остров на Детей Моря! Хотелось бы знать: когда такой человек прокладывает себе дорогу к высокой цели, много ли стоит для него жизнь ребенка?..

Да что сегодня с Айрунги такое?! Три серьезных подозрения, три версии, одна немыслимее другой...

Нет, пора идти домой и положить холодную мокрую тряпку на свою гениальную голову. Пока эта самая голова не разоблачила паутину всемирного заговора, ставящего перед собой великую цель: помешать выращивать яблони в дворцовом саду на Эрниди!

* * *

А тропинка и впрямь хрустит, как сухарь на крепких зубах! Трактирщица говорила правду: с крыши нельзя не услышать, если кто-то идет мимо храма.

Айрунги уже освоился на Эрниди и не боялся заблудиться, как в первый день. Не глядел по сторонам – шел себе, глубоко задумавшись. И очнулся лишь тогда, когда на тропку перед ним спрыгнул с высокого валуна человек.

Долговязый. Волосы как солома. Рожа смутно знакомая. И на этой смутно знакомой роже написано, что Айрунги сейчас будут даже не грабить, а попросту бить. Крепко.

Айрунги нервно обернулся и увидел, что путь к отступлению отрезан: позади маячит еще один фрукт с выражением нехорошего ожидания на смазливой морде. Где-то Айрунги видел эту парочку, но где?

– Попался, урод? – ласково сказал долговязый. – Ух, полетят ошметки во все стороны! А не строй пакости хорошим людям! А то шибко умный!

Ему самому явно никто не бросил бы обвинения в «шибком уме».

Айрунги был испуган, но в панику не ударился. В своей бурной жизни он бывал в передрягах похуже. А брошенное когда-то ремесло фокусника оставило на память о себе чрезвычайную ловкость пальцев и привычку оснащать одежду невероятным количеством потайных карманов. Чего там только нет!

Сейчас задиры получат в радостные физиономии по пригоршне наррабанского табака. А когда прочихаются и протрут глаза, здесь не будет ни Айрунги, ни даже прощальной записки от него. Пусть только подойдут поближе...

И тут с крутого склона посыпались камешки: на тропу спускался третий из той же компании. Крепкий такой, плечистый.

Да, это усложняет ситуацию. Зато теперь Айрунги их вспомнил.

– Никого рядом нет, – сообщил плечистый дружкам. – Жрец ушел в дом, не услышит воплей.

– Воплей? – изумился Айрунги. – Мой господин собрался вопить? Но зачем? Неужели его так обрадовала встреча с моей скромной персоной? Кстати, как поживает ваша почтенная бабушка – та, с кистенем?

– Будет тебе и бабушка, и дедушка! – пообещал тот, что с соломенными патлами. – Подметками укроешься, персона!

Айрунги уже понял, какие претензии имеет к нему эта раздраженная компания. Три года назад, в Силуране, эти молодчики изловили случайного путника, чтобы продать в рабство. А случайный путник, негодяй этакий, мало того что удрал, так еще и ухитрился на прощание подсыпать разбойникам в костер кореньев, дым которых вызвал весьма неприятные галлюцинации.

– Ну, паскуда, молись! – замахнулся плечистый.

– Стой! – с внезапной властностью крикнул его дружок с соломенными волосами. Как ни странно, здоровяк (явный главарь!) подчинился.

Долговязый подошел ближе. Что-то в нем изменилось. Вроде и лицо то же, и осанка, и даже голос, но слова, которые он произнес, не могли принадлежать борцу с «шибко умными»:

– Ураган, подожди! Мы разрешили нашим невольным союзникам свести счеты с их старым знакомым. Но вглядись: ведь это и наш старый знакомый! Припомни, как охотно включился он в наши поиски Вечной Ведьмы, как бесстрашно и уверенно обращался с волшебным ожерельем!

– И верно! – вгляделся плечистый в лицо несостоявшейся жертвы. – Он!

– Та-ак мы его бьем или не-е бьем? – нараспев протянул смазливый парень, явно разочарованный таким оборотом дела.

– Ни в коем случае! – ответил длинный и обернулся к Айрунги. – Ты уже понял, с кем говоришь? Мы выбрались из плена опостылевших руин и делим тела с людьми, согласившимися нам помочь. Давай же еще раз представимся друг другу! Я – Фолиант, но я же ношу прозвище Недомерок. Забавно, правда? А это – Ураган, он же Шершень.

Айрунги не дожил бы до тридцати восьми лет, если бы позволял себе в необычных ситуациях ахать, закатывать глаза и падать в обморок. Все это можно проделать потом, в тихой, безопасной обстановке. Если будет желание.

– Рад встретить во плоти уважаемых Фолианта и Урагана! – ровным голосом отозвался он и обернулся к смазливому парню: – Имею ли я счастье говорить с дивной и несравненной Орхидеей?

Парень так оскорбился, что начал заикаться:

– Эт-то я – «д-дивная»? А в рыло, г-гад?

Ураган и Фолиант дружно расхохотались.

– Он мне еще в крепости понравился! – сквозь смех прокричал Ураган. – Умный! Смелый! Сам помочь вызвался! Помнишь, сказал: «Когда вы вернетесь в этот мир, вы ведь не усядетесь вышивать крестиком...»

– А теперь, – подхватил Фолиант, – появился вовремя. Значит, еще и удачлив. Что ж, Айрунги Журавлиный Крик, радуйся: ты в нашей игре!

Айрунги изобразил приличествующий случаю восторг, которого отнюдь не ощущал. Сотрудничество с магами-призраками вспоминалось как досадная ошибка, из-за которой он потерял доверие единственного ученика. А теперь неугомонные мертвецы нагрянули на остров, где Айрунги впервые почувствовал покой на душе, интерес к людям вокруг... пожалуй, даже симпатию к ним.

По непонятной ассоциации при слове «симпатия» в памяти всплыло тонкое лицо в обрамлении бронзовой массы волос.

«Тебя будут посещать видения былых встреч, зазвучат отзвуки былых речей, но иные голоса будут повторять давно произнесенные слова...»

Как странно! Неужели в словах надышавшейся ядовитым дымом женщины есть хоть зернышко истины?

21

Со стороны скольжение на зеленой «лодке» выглядит легким, даже радостным. Но попробуйте-ка, лежа на боку, поднять край плотного, жирного на ощупь листа так, чтобы ветер погнал его в нужном направлении! Кстати, о нужном направлении: как его определить, если обзор закрыт кромкой листа? Приходится ориентироваться на голос Шенги, а тот полностью доверился талисману. А как же иначе? Поднимешься на локте – тут же под локтем яма, лист складывается пополам, на него текут песчаные струйки...

Нет, про песок лучше не заговаривать, он сам о себе напомнит. Это с островка он выглядит гладким, приятно-волнистым. А если его потревожить, станет многоликим, как Хозяйка Зла!

Сверху – легкая пыль, висящая в воздухе. Дыши и радуйся, пока горло в кровь не раздерешь.

На поверхности – жесткий и шершавый слой, протирающий до дыр тяжело нагруженные листья. Пескоплаватели это быстро поняли и старались держаться в середине зеленой «эскадры», чтобы в случае чего переползти с одного листа на другой.

Но страшнее всего песок в глубине. Там он тягучий, вязкий, засасывающий, как болото. Провалишься – не вытащат, ведь спасатель с веревкой должен стоять на твердой почве!

Мало того что сам песок – словно враждебное существо, так он еще и обитаем! Так и кишит мелкими злобными тварями, от которых человека отделяет лишь непрочный лист.

Одни, похожие на круглых улиток, присасываются к зеленой мякоти, растворяют понемногу. Если одна прицепилась – ладно, пусть жрет! Отдирать – себе дороже: пол-листа вместе с ней оторвется. А уж если таких улиток целая гроздь, ну, тут уж бросай «лодку», перебирайся на соседнюю!

А есть еще хищники. Мясо чуют. Выскакивают на поверхность, похожие на крабов, но вместо клешней – изогнутые крючки. Цепляются за край листа, лезут, как пираты на абордаж. Только успевай снимать да отшвыривать. А в это время забываешь об управлении «лодкой», отстаешь от друзей, а то и вовсе сворачиваешь в необозримую серо-желтую даль.

Впрочем, были и радостные мгновения. Когда пошел дождь. Легкий такой, быстрый, мимолетный. Словно облакам жаль было ронять воду на песок, словно берегли они ее для островков, на которых хоть что-нибудь растет. Хотя бы лопухи-бродяжки.

Но даже этот небрежный дождик прибил пыль и освежил измученных пескоплавателей. Не так обилен оказался дождь, чтобы наполнить зеленые скользящие чаши, но люди слизывали капли, не обращая внимания на неприятный привкус, который придавали им жирные, маслянистые листья: Шенги заверил, что вода не ядовита.

К сожалению, довольны дождем были не только путники. Поверхность песка вскипела. Из глубины поднялись твари, похожие на огромных пиявок. Они сосредоточенно глотали влажный песок, пропускали сквозь себя. («Стадо на водопое», – прокомментировал Дайру.) Хищные крабы набросились на добычу – и пустыня превратилась в поле боя...

Так в дорожных приключениях прошел день. А к вечеру, когда первая из лун – громадная, ярко-желтая – краешком вынырнула из песчаного моря, радостный крик Шенги оповестил всех, что впереди – остров.

Вот тут-то чуть не случилась беда. Нитха не удержалась, приподнялась, чтобы взглянуть на цель пути. Истершийся лист прорвался, девочка обеими ногами провалилась в желтую трясину. Закричала, забарахталась, уходя все глубже. А там, в глубине, острые крючки вонзились в ноги.

Ближе всех оказался Айфер. Добрый великан не раздумывал ни мгновения – протянул руку, ухватил девочку за плечо, потащил на свой лист, который и так прогнулся под его весом. Зеленая «палуба» расползлась в клочья, и Айфер вместе с девчушкой ухнул в песок.

Тут бы обоим и конец, но, к счастью, они угодили на мелководье... вернее, на мелкопесочье... ох, да как ни назови, главное – под ногами что-то твердое! Глубина там оказалась Айферу по плечи.

Могучий наемник поднял девочку над собой и шаг за шагом, преодолевая густую тяжесть песка, двинулся к берегу. А там уже ждали друзья, помогли выбраться на камни, обобрали крабов, вцепившихся сквозь одежду в тело.

Айфер, свирепо ругаясь, скинул сапоги, вытряхнул песок пополам с чем-то мелким, копошащимся. Нитха не могла сделать то же самое – ее била сильная дрожь. Дайру, усадив девочку на высокий валун, заботливо снял с нее сапоги.

– Что дальше? – спросил Ралидж, осторожно опуская на камни драгоценный бочонок, увязанный в плащ.

– Кончилось наше пескоплавание! – объявил Охотник, посовещавшись с талисманом. – Дальше пешком.

Все огляделись, словно только сейчас увидели неприветливую землю, так неохотно приютившую их.

Что ж! И не сравнить с голым крошечным островком, на который они угодили вначале. Мощный скальный массив, кое-где укрытый скудной почвой. Даже растительность имеется – невысокие разлапистые коряги, раскрошившие вокруг себя камень сильными корнями.

– Это и есть лопух-бродяжка, только с него листья опали, – пояснил Шенги. – Сегодня мы уже никуда не двинемся. Как говаривал мой учитель, мудрый Лауруш...

– ...Ночью по складкам бродят только хищники да идиоты! – в один голос подхватили Нитха и Дайру.

Охотник порадовался тому, что девочка пришла в себя, и распорядился:

– Ночуем здесь. Вот только костер разведем.

– Костер? – изумился Сокол. – Вей-о! И чем же ты его разведешь?

– Мой господин сам сказал, что я не человек, а шкатулка с сюрпризами, – усмехнулся Шенги. – Я и впрямь очень, очень запасливый.

И поддел когтями отворот правого сапога. Шов разошелся. Шенги еще не успел извлечь из «тайника» маленький кисет с кремнем и огнивом, а все уже начали восторженно кричать.

– Собираем топливо! – бодро распорядился Охотник. – Лопухи-бродяжки пускай себе растут, все равно горят скверно. Гляньте, сколько в прибое сухих листьев!

И действительно, ветер пригнал к берегу столько листьев, что знай собирай! Правда, многие успели превратиться в труху. К тому же с листьев надо было обобрать улиток, потому что те, по словам Охотника, отчаянно воняли, угодив в огонь.

– Далеко не уходим, – предупредил Шенги учеников. – Мало ли что...

Увы, он оказался прав. Причем незадачливым путникам подвернулось даже не «мало ли что», а «много чего».

Первой закричала Нитха: под ногами зашевелился песок, зазмеилось что-то длинное... Нет, то, что поднялось навстречу девочке, не было змеей. Пустотелая упругая труба, втягивающая в себя воздух... словно слон утонул в песке, а хобот еще движется.

Нитха бросилась прочь, но «хобот» подсек ей ноги. Упав, она попыталась отползти, но вторая упругая полоса змеилась наперерез, прижимая жертву к высокому валуну. Сверху протянулась рука, ухватила девочку за воротник куртки. Дайру! Он помог Нитхе влезть на верхушку валуна. Серые гибкие трубы не отступились, поползли вверх по камню.

На отчаянный визг Нитхи первым примчался Сокол. С первого взгляда понял, в чем дело. Сайминга вылетела из ножен, взмыла над головой, упала хищной птицей...

Что это? Почему на складчатой коже лишь черный рубец, не глубже следа от плети? Почему впервые сплоховал несравненный клинок? Хищник даже не сразу обратил внимание на нового врага – продолжал ползти по валуну, срывался вниз, опять вздымался хоботом обезумевшего слона.

Еще один удар – расчетливый, мощный... и еще один неглубокий черный след. Меч словно вонзился в густую смолу.

Только тут до хищника дошло, что его бьют. Похоже, он к этому не привык. «Хобот» раздраженно дернулся и хлестко стегнул обидчика по груди, да так, что Ралидж кубарем отлетел в сторону.

Пружиной развернулся, вскочил, мгновенно охватил взглядом поле боя.

Раненый «хобот» как ни в чем не бывало штурмует валун, на котором укрылись ребятишки. Рядом Айфер борется с двумя серыми трубами, которые оплели его, как удавы. В двух шагах от него Шенги с проклятием выдирает из серой кожи свои увязшие когти.

А из желтых глубин – добро пожаловать! – встает сам виновник суматохи, гордый обладатель бесчисленных «хоботов». Песок расплеснулся, открыв гигантский панцирь вроде черепашьего. Из-под него-то и струятся серые трубы. И самая толстая движется напрямик к Соколу.

Ралидж прыжком ушел от гигантского «хобота», перемахнул через другой, потоньше, и оказался возле кучи сухих листьев, приготовленных для костра. Тут же валялся кисет с кремнем и огнивом, который Шенги бросил, устремившись на помощь ученикам.

Воспользовавшись тем, что упорный, но глупый «хобот» потерял добычу, Ралидж поспешно достал кремень и огниво. Еще никогда не удавалось ему так быстро выбить искру. А груда трухи, в которую превратились листья, оказалась прекрасной растопкой. Огонь взвился радостно и легко. Подхватив за черенки два больших листа, Ралидж сунул их в пламя и с торжеством обернулся к гигантской серой трубе, которая подползла вплотную.

А вот огоньку, сволочь – как тебе это?

А никак! Тварь обратила на хлещущий по «хоботу» огненный лист не больше внимания, чем кабан на комара. Более того – двинулась на человека прямо через костер!

Потерявший надежду Ралидж обернулся и увидел, что путь к отступлению отрезал второй «хобот», потоньше.

И в этот миг развязался узел на плаще. С невысокого плоского камня скатился желтый бочонок – прямо к ногам Ралиджа!

Сокол подхватил бочонок, увернулся от подобравшегося почти вплотную «хобота» и спросил через плечо:

– Думаешь, пора? Да, Заплатка?

Ответа Ралидж не ждал. И без ответа все было ясно: Шенги оплетен серым «удавом», Айфера тварь повалила и тащит к границе песка, Нитху щупальце ухватило за ногу и сейчас сдернет с валуна. А гигантский панцирь полностью поднялся над желтыми волнами... вей-о, ну и громадина!

Все это Ралидж окинул быстрым взором, а руки уже размотали промасленную веревку, закрепленную на днище бочонка. Прыжок мимо серой твари к разметенному, но еще не погасшему костру – и веревка загорелась.

Сокол поспешно кинул бочонок прямо в неотвязный «хобот». Серая труба замерла, почувствовав тяжесть добычи, а затем заскользила назад, к панцирю.

Ралидж, ненадолго забытый врагом, в три прыжка очутился возле визжащей девочки, которую тварь волокла за ногу к песчаному прибою. Вцепился в щупальце обеими руками, уперся ногами в обломок прибрежной скалы и задержал страшное скольжение!

Краем глаза увидел, что конец толстой трубы нырнул под край панциря... И ничего не произошло! Веревка погасла? Ну, тогда все, конец...

Но эти мысли не заставили Сокола выпустить из сведенных судорогой рук тугую серую плоть хищника. Он сдерживал врага, вцепившись в него намертво, чувствуя соленый вкус крови во рту, пока до него не донесся звук глухого удара. Обернулся и увидел песчаные волны, плеснувшие вокруг монстра, и широкую трещину через весь панцирь.

«Хобот» разом обмяк, тупо уткнулся в песок. Девочка попыталась встать, но со слезами опустилась на камни.

«Дай посмотрю, что с ногой...» – хотел сказать Ралидж, но легкие вытолкнули через горло только сипение.

Айфер, освободившись из объятий чудовища, встал на четвереньки, помотал головой. С трудом поднялся на ноги и хрипло спросил:

– Мой господин цел?

– Мне лучше, чем ему, – так же хрипло отозвался Ралидж и кивнул в сторону мертвого монстра, который медленно тонул в желтой пучине.

– А чего это он сдох?

Сокол потрогал горло и, чувствуя, что голос становится прежним, ответил:

– Это он от смеха лопнул, глядя на нас. Потешно мы тут корячились...

И встал на колени перед девочкой, продолжавшей тихо плакать.

Подошел Шенги. Сел рядом, вонзил в песок когти, что-то счищая, и спросил устало:

– Что с ней?

– Простой вывих, сейчас вправлю.

– А что с Дайру? – так же тускло спросил Охотник. Не дождался ответа. Расширившимися глазами оглядел побережье и на весь песчаный прибой закричал надсадным, раненым голосом:

– Да-а-айру-у-у!!!

* * *

Последнее, что Дайру запомнил из боя, – это вопль Нитхи, которую чудище тянуло с валуна, свою попытку стегнуть серый «хобот» пряжкой ремня и то, как полетел кувырком с высокого камня. А над головой разом смолк, словно отрезанный ножом, крик напарницы.

Подросток вскочил на ноги, красный, свирепый, взмахнул ремнем, бешено оглянулся.

Друзья, чудовище, камни, песок – все исчезло. Мальчик стоял по колено в нежной траве и цветах. Деревья, похожие на ивы, клонили зеленые ветви к земле так низко, что листва сплеталась с травой. Ветер перебирал ветви, как струны арф. Шелестящей зеленой музыке вторили десятки птичьих голосов.

Другая складка? Но так не бывает! Песчаный берег просматривался до горизонта – ни миражей, ни размывчатого пейзажа. И учитель говорил, что до края складки далеко...

Эти смятенные размышления нарушил заливистый смех. Ни одна птица не смогла бы издавать такие веселые, звонкие звуки!

Дайру резко обернулся, и это затравленное движение еще больше развеселило обладательницу необыкновенного смеха.

Девочка! Пожалуй, чуть младше Дайру. Одета как для охоты: кожаная курточка, богато расшитая бисером, штаны из тонкого сукна, мягкие сапожки. Все новое, аккуратное, ладно пригнанное по фигурке. За плечом – небольшой арбалет, у пояса – колчан.

Да что у нее за глаза! Глазищи, а не глаза! И цвет необычный – густо-фиолетовый.

– Ой, – переливчатым голосом протянула девочка, – какой ты смешной!

Дайру свято чтил первое правило Охотника: в Подгорном Мире ничему не удивляться.

– Из драки, потому и смешной, – ответил он угрюмо. – Там моих друзей чудовище жрет, а я сюда угодил.

– Никто никого не жрет, – укоризненно сказала девочка. – Твои друзья справились и без тебя. А ты сражался вот этим? Пожалуйста, покажи!

Дайру молча протянул ей ремень. Девочка, подражая ему, обмотала руку, сделала свирепое лицо (это выглядело комично и мило), взмахнула ремнем и хлестнула себя пряжкой по плечу. Ойкнула. Фиолетовые глаза наполнились слезами.

– Сразу не получится, – сказал Дайру, забирая ремень.

Девочка сдержалась, не заплакала. Тряхнула светло-русой косой с вплетенной бисерной лентой. Спросила:

– А почему ты без арбалета?

– Так уж получилось, – невразумительно объяснил подросток.

– Нет, так нельзя. Подожди, сейчас я его тебе придумаю.

Девочка легко опустилась на колени в траву. Свела ладони, словно хотела поймать бабочку. Закусила губу. Глаза стали серьезными.

Дайру не успел ни о чем спросить: воздух под ладонями девочки задрожал, сгустился, принял очертания какого-то предмета... это арбалет! Он лежит на колчане со стрелами! Цвет сгущался, форма становилась определеннее, четче... и вот уже на примятой траве – самый настоящий арбалет с легким прикладом из вишневого дерева и небольшой кожаный колчан с десятком коротких стрел.

Девочка поднялась на ноги. Красивое тонкое личико резко побледнело, осунулось, под фиалковыми глазами легли темные круги, словно она перед этим не спала ночь.

– Вот, – устало выдохнула она, – возьми.

Дайру поднял арбалет. Пальцы подтвердили: да, не видение!

– Постой-ка, – сказала девочка. – Возьми лучше этот. – Она сняла с плеча свой арбалет, отстегнула колчан. – Вот! Он настоящий, отец купил в Ваасмире. А с этими придуманными вещами вечно хлопоты: в самый нужный миг возьмет да исчезнет!

– Ага, – поддакнул мальчик, принимая подарок, – глаз да глаз нужен с этими придуманными вещами!

Раз уж бред, так пусть будет бред последовательный, до конца.

– Не всегда, – рассудительно возразила девочка. – Ты бы видел, как мой отец придумывает! Знаешь, – доверчиво понизила она голос, – мне иногда приходит в голову: а может, он и мою маму придумал?

– А кто твой отец?

– Ну-у... – Девочка задумалась. – Он тут самый главный. И самый сильный. По-вашему... наверное, король.

– Ага. А ты, стало быть, принцесса. Везет мне на принцесс!

– Что?

– Ничего. Отличный арбалет, спасибо. Я у тебя, выходит, в долгу. Чем и отдарить, не знаю. – Он с сомнением глянул на свой ремень.

– Нет-нет, – поспешно возразила девочка (похоже, ремень ей не понравился). – Но ты, если хочешь, тоже можешь мне хорошее сделать.

– Что? – Дайру откровенно любовался прозрачной чистой кожей девочки, маленькими ушками, русой легкой челкой над высоким лбом и такими огромными глазами, что, казалось, они отбрасывали фиолетовые отблески на щеки. В своем мире он не позволил бы себе пялиться на свободную девочку, но здесь все было иначе – необычно, сказочно. (А в глубине души все-таки пульсировало тревожное: битва, учитель, Сокол, Нитха, Айфер...)

– Ты умеешь целоваться?

Вопрос был задан просто и обыденно, словно девочка поинтересовалась, знает ли ее гость наррабанский язык.

– Что? – Дайру был застигнут врасплох.

– Не знаешь, что это такое? – огорчилась девочка. – А я думала – ты герой. В сказках герои всегда сражаются с чудовищами, а потом целуют красавиц. Я красавица, мне отец сто раз говорил. Ну, я и подумала, что раз ты сражался с чудовищем...

– Нет-нет, – поспешно возразил Дайру. – То есть да-да... Я умею целоваться.

В памяти без приглашения возник образ дородной служанки из соседнего трактира.

– Поцелуй меня! – потребовала девочка.

Дайру тут же забыл грудастую служанку. Он неловко шагнул к этому сказочному существу, доверчиво глядевшему на него снизу вверх.

Ладони подростка легли на плечи девочки, и Дайру понял, что целоваться он не умеет. Вернее, не умел до этого мгновения. Весь его прошлый опыт не стоил и стертого медяка по сравнению с прикосновением к этим прохладным нежным губам.

Когда он выпустил девочку, та разочарованно вздохнула:

– И все? А я-то думала... Вот в сказках... и в «Скитаниях Ульгира»...

Дайру не дал ей договорить. Решительно обнял ее – какая мягкая коса под ладонью! – привлек к себе и закрыл рот вторым поцелуем, ласковым, длинным.

А потом стоял, вдыхая идущий от ее волос нежный, тонкий аромат, и с облегчением осознавал, что гром не грянул с небес, чтобы покарать его за дерзость.

– А может, и не врут сказки, – донеслось откуда-то из-под его подбородка. – Мне понравилось... А как тебя зовут?

– Дайру.

– А меня Вианни.

«Живая Песня... до чего же ей подходит!» – изумился мальчик.

Узкая ладошка скользнула по его ключицам, по шее, наткнулась на грубый ошейник и замерла.

– А это ты зачем надел? – В голосе девочки было простодушное любопытство.

Дайру опустил руки, отступил на шаг. Лицо подростка густо покраснело, губы задрожали. Словно он только что сидел гостем за пиршественным столом и вдруг его пинками выталкивают за двери под хохот слуг.

Но ничего ответить он не успел: девочка вдруг напряглась, словно вслушивалась во что-то, недоступное багровым ушам Дайру.

– Ой, отец идет! Ты с ним будешь разговаривать?

Нет, Дайру не хотел разговаривать с ее отцом! Совсем не хотел! Лучше быть подальше от этого главного и сильного, когда дочка наивно начнет ему рассказывать, как ее целовал долговязый паренек в ошейнике.

Дайру отчаянно замотал головой.

– Ну и правильно, – легко согласилась Вианни, – он сегодня сердитый.

Чувство долга с небывалой силой взыграло в душе мальчика.

– Мне надо вернуться к нашим! Они там, наверное, сражаются!

– Да говорю тебе, глупый, никто уже не сражается. Ну хорошо, иди, только стрелы не забудь. А когда встретимся, ты меня еще поцелуешь?

– А мы встретимся?

– А как же? – удивилась Вианни. – Обязательно. Только не скоро. А теперь иди, отец уже близко.

И ручкой указала, в какую сторону ему идти.

Дайру на миг задержался. В глазах блеснуло лукавое озорство:

– Только чур, пока не встретимся, больше ни с кем не целуйся!

– Конечно! – приподняла она тонкие темные бровки. – В сказках всегда так!

Дайру сделал шаг – и вокруг разметался пустынный берег. Ни леса, ни птиц. Густые сумерки. Костер среди скал. И Нитха поддерживает огонь.

Увидела его, вскочила, радостно закричала:

– Он здесь! Он уже нашелся!

Из сумрака ответили голоса – к костру спешили мужчины. Первым рядом с учеником оказался Шенги.

– Учитель, что это за складка за моей спиной? Я только что из нее вышел, даже на шаг в сторону не ступил.

Если Шенги удивился, то виду не показал. Рука нырнула в вырез рубахи, к талисману.

– Нет у тебя за спиной никакой складки. А до ближайшей топать и топать.

Нитха нетерпеливо дернула напарника за рукав:

– Ой, где ты был? Что-то интересное видел, да? А откуда у тебя арбалет?

Конечно, Дайру предстояло ответить и на эти вопросы, и на многие другие. Но сейчас он глядел на разрумянившееся от волнения личико юной наррабанки и одна мысль отодвинула все прочие на задний план.

Как мог он три года считать Нитху первой красавицей на свете? Почему вообще он счел ее красивой – с этой смуглой кожей, черными жесткими волосами, глуховатым голосом и совершенно не фиолетовыми глазами?

22

– Ах, как меняется облик двора, когда тон задает новая королева! И платья, и прически, и развлечения, и образ мыслей – все-все! Ясная королева Фаури романтична, любит предания Огненных Времен и в Джангаше словно время повернуло вспять! Платье, что на мне, одна из придворных портних скопировала с иллюстрации к поэме Айташа «Замок влюбленных». Моя госпожа, разумеется, читала, не правда ли, прелесть?

– Да, – кивнула Джалита Алмазная Земля, которая за всю жизнь не прочла ни единой книги. И к чему женщине книжная премудрость? Впрочем, если теперь это в моде – другое дело! Вон как уверенно Лейтиса сыплет именами поэтов!

Впрочем, Джалиту больше интересовал фасон платья гостьи. Королева наморщила узенький бледный лобик, стараясь уловить все детали необычного наряда. Подол чуть ниже колена – как смело! Рукавов почти нет – интересно! Квадратный вырез – ах, хорош! Весьма пикантно! Не то что маленький серпик у горла самой Джалиты. Королева почувствовала такое отвращение к своему вышедшему из моды одеянию, что хоть сбрасывай его на пол прямо при гостье!

Впрочем, Джалита не подавала виду. Она, в конце концов, тоже королева. Захочет – будет диктовать моду не хуже силуранской задаваки Фаури!

А Лейтиса, сочиняя на ходу сплетни, которые якобы бродят по Джангашу, неприметно приглядывалась к собеседнице и недоумевала, что в этой тусклой, бледненькой, глуповатой особе могло привлечь такого яркого мужчину, как король Фагарш. Да если еще вспомнить его рассказ о первой любви... Обычно мужчин тянет к женщинам одного типа, а тут – такое чахлое растеньице! Конечно, при вступлении в брак короли редко руководствуются голосом сердца, но это не тот случай. Какие уж государственные соображения на этой куче камней посреди моря! И богатства не принесла Фагаршу его вторая супруга. Лейтисе уже насплетничали, что будущую государыню вместе с ее сестрой привезли на остров дальние родственники: мол, приданого у сироток нет, пусть хоть слава будет, что побывали в гроте дори-а-дау. Может, не засидятся бедняжки в девицах... И расчет блистательно оправдался: обе нашли женихов прямо на острове. Старшей предложил руку некий грайанский властитель замка, а младшая и вовсе стала королевой. Повезло девочке...

Ой, повезло ли? И Лейтиса, и Орхидея порознь пришли к одной и той же мысли. Обе догадались, что мучило бедную дурнушку в тот день, когда к ней в руки каким-то образом попала серебряная пластина. Зависть к старшей сестре, которая ничуть не краше, а надо же – отхватила неплохого жениха! И томящее душу желание выйти замуж удачнее сестры...

Как ни сдерживалась Лейтиса, а все-таки исподволь бросала взгляды на серебряную цепочку, что виднелась в скромном вырезе королевского платья и убегала в невидимую ложбинку меж грудей. Протянуть руку, дернуть, сорвать... Нельзя! Верный способ себя погубить! Ведь не вылетишь вихрем в окошко! После прибытия на Эрниди этих придурков, Урагана и Фолианта, Чуткий предупредил: спящий ящер слаб, может сдохнуть в любой миг. А если это произойдет, когда живой вихрь будет пролетать над морем? Или хотя бы над дворцовым садом, полным стражников, поднятых по визгу королевы?

Джалита перехватила два-три странных взгляда на свою шейку, но решила, что гостья не одобряет ее старомодный вырез. Королева раздраженно дернула узким плечиком и переложила с колен на столик пяльцы с вышивкой. Этот цветочный узор она начала выводить иглой сразу после свадьбы и с тех пор прибавляла по пять-шесть стежков в год. Джалита была убеждена, что рукоделие придает ее облику утонченность и изысканность.

Лейтиса начала болтать об украшениях, которые в ходу у знатнейших дам Джангаша. Королева запоминала каждое слово, но не могла отделаться от неприятного ощущения, что ее считают серенькой провинциалкой.

Внезапно в аккуратно причесанной головке Джалиты возник план мелкой мести приезжей задаваке.

– Как здесь душно! – капризно протянула она. – Подумать только, я принимаю такую милую гостью в четырех стенах, когда в садовом павильоне гораздо приятнее! Оттуда открывается чудесный вид, а ветерок приносит запахи моря и вереска!

На самом деле, как Джалите было прекрасно известно, никакого вида из нелепого павильона не открывается. А вот ветерок – это да! Что есть, то есть, ничего не скажешь! По щелястой хибаре гуляют такие сквозняки, что приходится оборачивать подол вокруг ног, чтобы морской бродяга-ветер не принял его за парус, не раздул до совершенно скандальных пределов и не поднял в лучшем случае до колен, а в худшем... ой, и вспомнить стыдно!

Сама Джалита знала, в каком уголке усесться, чтоб не так досаждали сквозняки. Но приезжая зазнайка в платье почти без рукавов и с вырезом чуть ли не до пупа – она-то оценит климат острова Эрниди!

Лейтиса с улыбкой пошла за королевой. Джалита чуть не сменила гнев на милость при виде такого радостного подчинения своим капризам. Королева не подозревала, что гостья, улыбаясь, представляла себе, как бы она пристукнула эту тощенькую дуру в садовом павильоне.

Женщины уже вышли на залитое солнцем резное крыльцо, когда Джалита вдруг по-детски потрясла ручками и капризно протянула:

– Ой, я забыла вы-ышивку!

Лейтиса склонилась в изящном поклоне:

– Умоляю светлую госпожу не звать служанок! Для меня это подарок судьбы – услужить прекрасной королеве!

Она легко, словно бабочка, порхнула длинным коридором в оставленный зал. Подхватила забытые этой идиоткой пяльцы и, пританцовывая, побежала обратно. Задержалась возле зеркала, чтобы вернуть на место выбившуюся из прически прядь волос.

И подкосились ноги, захотелось завыть в голос.

Прядь была седой!

* * *

– И где носят демоны эту бестолковую бабу? Ни одно дело ей поручить нельзя! Хорошо хоть ты догадался притащить пожрать!

Широкоплечий человек в бархатном камзоле отхватил ножом ломоть ветчины, уложил на лепешку и с наслаждением вонзил зубы в мясо и тесто.

Красавчик, держа корзину с едой, искоса поглядывал на жующего и прикидывал: кто говорил с ним? Атаман Шершень или чародей Ураган? Многоликая их теперь разберет!

А второй, тот, что прежде был понятным и насквозь знакомым Недомерком, сидит на камне, устремив взгляд перед собой. И почему-то его запросто не окликнешь и пинка не дашь, чтоб прекратил дурить.

С тех пор как эти двое (или четверо?) появились на Эрниди, Красавчику прибавилось хлопот. Им же на постоялом дворе появиться нельзя. И в Майдори ни у кого угол не снимешь. Сразу вопросы пойдут: а как же вы, гости дорогие, на остров без корабля попали?

Вот и живут в скалах, как зайцы. А Красавчик им тайком еду носит.

Длинный парень с соломенными волосами очнулся, встал и сделал несколько шагов, разминая ноги.

– Наконец-то хорошие новости! – начал он (и с первых слов Красавчик понял, что это, увы, не старый дружок по шайке). – Я говорил с Чутким.

Ураган поперхнулся недоеденной лепешкой:

– Ну? Что? Он нашел Охотника со вторым куском талисмана?

– Охотника? Нет еще. Я о другом. Когда-то я поставил забавнейший опыт: может ли вещество мыслить? Хотя бы на самом примитивном уровне.

– Ты вечно тратил время и силы на ерунду! – подтвердил Ураган.

– Но мне удалось! Я сотворил некое желеобразное вещество. Оно четко реагировало на изменения окружающей среды, ощущало боль, умело добывать недостающие вещества, как животное добывает пищу. А главное – улавливало мои магические приказы и слепо им повиновалось. Например, меняло по команде форму, плотность поверхностной пленки.

Красавчик, словно зачарованный, смотрел, как рот его старого приятеля Недомерка выговаривает слова, которые для самого Недомерка попросту не существуют. «На самом примитивном уровне» – это ж надо, а!

Ураган скучающе проговорил:

– Любопытно. Ну и что с того?

– Когда это существо-вещество потеряло для меня интерес, я на время заморозил его в одной из уртхавенских льдин. Правда, я не думал, что это «время» растянется чуть ли не на шесть столетий, но мое создание, похоже, прекрасно перенесло долгую спячку. А мерзавец Шадридаг не добрался до него, когда крушил наши лаборатории. Помнишь?

– Еще бы! Но к чему сейчас...

– Когда мы вытаскивали зеркало из Подгорного Мира, всплеск энергии был так велик, что разбудил мою тварюшку. И она ищет меня, как собака – хозяина. Даже трогательно! Чуткий говорит, скоро будет здесь.

– Ну и что? – Его собеседник уже не скрывал раздражения. – Ну, приплюхает сюда твой дрессированный кисель, а толку-то?

– За что я тебя, Ураган, люблю, так это за редкостное сочетание воли, характера и непроходимой тупости! Да мы хоть сейчас можем предъявить ультиматум королю Фагаршу! У нас есть оружие!

* * *

На этот раз потрясение Лейтисы было не таким сильным. Первая разумная мысль была об одежде. Вторично не объяснишь, почему демон разгуливает в твоем платье. И платье, как назло, приметное, броское. Хоть прикрыть бы чем!

О! Прикрыть! Это мысль!

Бабка одним махом сдернула с окна длинную тонкую занавеску. Схватив с рабочего столика королевы серебряные ножницы, она не столько прорезала, сколько прорвала в оранжево-желтой материи дырку для головы. Набросив на плечи импровизированный балахон, подпоясалась шнуром от занавески и кинула на себя взгляд в зеркало, заранее скривившись от омерзения. Что ж... вид, конечно, дикий, зато платье спрятано. Поневоле вспомнишь добрым словом и короткий подол, и отсутствие рукавов. Спасибо вам, модницы времен короля Джайката!

Привыкать к новому облику не было времени: в коридоре зашелестели шаги удивленной и раздраженной королевы.

Джалита вошла в комнату и с порога завизжала.

И тут бабкой овладело знакомое чувство отчаянной разбойничьей свободы. Раз все равно погоня, раз все равно стражники, раз все равно пропадать...

Значит – можно все!

Прыжком, которому позавидовала бы наррабанская тигрица, старуха метнулась к бледной, пронзительно кричащей Джалите и схватила ее за горло. Вопль смолк. Бабка прижала потерявшую сознание королеву к дверному косяку, сгребла в ладонь серебряную цепочку на ее шее и безжалостно рванула. Изящные звенья лопнули. Есть!

В руке старой разбойницы на обрывке цепочки закачалась небольшая серебряная пластина, покрытая непонятными знаками. Разглядывать добычу было некогда: из коридора неслись встревоженные голоса.

Подбежавшие на крик слуги шарахнулись от несущегося на них желто-оранжевого, дико вопящего существа в развевающемся одеянии. Воспользовавшись их смятением, бабка свернула в боковую низенькую дверь.

И начался безумный бег по коридорам, переходам, залам, лестницам, чердакам, узким мостикам с крыши на крышу, снова чердакам, галереям, верандам, подвалам, внутренним дворикам – гори в Бездне до золы тот, кто строил этот нелепый дворец!

Лейтиса, травленая хищница, четко воспринимала каждый миг погони. Но для Орхидеи, непривычной к подобным развлечениям, все слилось в вихрь стремительно меняющихся картин. В сознание прорывались лишь отдельные моменты, нелепые или страшные.

Например, когда Лейтиса и орава стражников промчались через комнату, пышно убранную на наррабанский манер, и смахивающая паутину служанка ошалело заорала вслед погоне: «Ку-уда?! По коврам – в сапожищах?»

Или когда мальчик-слуга, очутившийся на пути у бегущих, не растерялся и швырнул Лейтисе под ноги медный поднос. Старуха упала, и спасло ее лишь то, что бегущий впереди стражник споткнулся о свою жертву, а остальные посыпались на него и дали беглянке возможность ускользнуть.

Или винный подвал, где разбойница металась среди бочек, уходя от тянущихся к ней рук стражников и попутно выдергивая затычки из днищ. Возникшая на полу красная ароматная лужа задержала стражу не менее прочно, чем горящее озеро нефти, и Лейтисе удалось покинуть погреб. Увы, наверху старуху искала уже вся дворцовая челядь, и погоня возобновилась.

К тому времени, когда извилистый путь привел разбойницу в библиотеку, старуха выдохлась. Не может она бежать дальше! Годы не те! Остается лишь спрятаться среди полок, а если не удастся – принять бой и дорого продать свою свободу!

Дурацкая занавеска зацепилась за фигурную дверную ручку. Рванув занавеску и не сумев ее отцепить, разбойница с проклятием выскользнула из коварного «наряда». Обернулась и увидела человека, изумленно поднявшегося из-за столика, за которым он читал старинную рукопись.

Крик замер на губах Лейтисы: она узнала этого человека. Тот самый колдун или жулик, которого ее союзники взяли в дело. Айрунги, кажется... Ну, хвала богам, этот свой!

Женщина хотела потребовать, чтобы Айрунги ее спрятал, но было поздно – в коридоре слышались голоса.

Теперь – только драка!

Разбойница обернулась в поисках чего-нибудь тяжелого... ага, у дальней стены – полка с подсвечником! Как раз по руке будет!

Женщина поспешно пересекла комнату, ухватила подсвечник, дернула. Тот оказался намертво приколочен к полке. От рывка пришел в действие потайной механизм. Одна из стенных панелей скользнула в сторону, открыв темный тайник. Разбойница юркнула туда – ее вел не рассудок, а инстинкт загнанной крысы. И тут же панель вернулась на место.

Беглянка очутилась в темном закоулке. Светящиеся щели обрисовывали еще одну дверь – противоположную той, через которую она попала в тайник. Выход наружу? Превосходно! Возвращаться в библиотеку не хотелось – там уже было много шумных людей, явно не собиравшихся читать книжки.

Лейтиса постаралась унять бешено стучащее сердце и вслушалась в доносящийся из-за панели взволнованный рассказ Айрунги о демоне, который из мерзкой голой старухи превратился в язык пламени и улетел во-он в то забранное решеткой оконце.

Молодец. Быстро сообразил. Пожалуй, не зря его оставили в живых.

Но тут же облегчение сменилось страхом: эти сволочи решили на всякий случай обыскать библиотеку! Они же догадаются простучать стены!

Бывалая разбойница выдержала бы это испытание, но к ее собственному страху прибавился страх Орхидеи и перерос в панику. Она беспорядочно зашарила рукой по стене, нащупала ручку, дернула дверь и не глядя, в полном смятении кинулась навстречу хлынувшему в тайник дневному свету...

Если бы безумная погоня не заморочила Лейтисе голову, она бы сообразила, что библиотека находится на втором этаже. Тот, кто давным-давно устраивал этот тайник, планировал спускаться по маленьким железным скобам, укрытым в густом плюще, и никак не ожидал, что кто-то будет лететь вниз головой в разросшиеся под стеной кусты сирени.

Сирень и спасла Лейтису, смягчила падение. Женщина потеряла сознание, не увидев, что коварная дверь, повинуясь потайной пружине, захлопнулась, слилась со стеной...

Очнулась Лейтиса в постели, с мокрой тряпкой на лбу, под причитания служанок, на все лады жалевших несчастную барышню.

Барышню?!

Лейтиса готова была отдать любой перстень за зеркало. Неужели она вновь молода? По самочувствию этого не определить. Словно ее цепами на гумне молотили.

Не открывая глаз, разбойница вслушивалась в охи-ахи служанок. И узнала все, что нужно. Оказывается, она вернулась в комнату за рукоделием королевы, застала там демона и в страхе выскочила в окно. Подоконник высокий, у самой стены – заросли сирени. Чудом барышню обнаружили, да хранят ее Безымянные!

Теперь, когда положение определилось, женщина позволила себе открыть глаза и влить в общий галдеж свои стоны. Причем искренние: она обнаружила, что талисмана при ней нет! Обронила во время погони, будь все проклято! Но где? Где?!

23

– А ложбинку мы обойдем по скалам. – Голос Охотника стал напряженным. – Вон тропка.

– Ух ты! – сказал Дайру, глядя в щель меж камнями вниз, в ложбину.

– Пусти, дай посмотреть! – досадливо отпихнула его девочка с удобного места, откуда был виден идущий в ложбине бой.

Два гиганта – каждый ненамного меньше слона – выясняли отношения. Они кружили друг против друга на длинных мускулистых ногах и, разинув крокодильи пасти, оглашали воздух хриплым карканьем. Время от времени один из них, раскрутив над собой гибкий хвост с шипастым шаром на конце, наносил противнику такой удар, что эхо отдавалось меж скал. Рисунок танца на несколько мгновений ломался. Противник возмущенно каркал и припадал к земле. Его спинные пластины топорщились, как шерсть разъяренного кота. Затем он продолжал танец и, вскинув хвост, готовился к ответному удару.

– Это клыкастые топотуны, да? – обернулся к Шенги Хранитель, вспомнивший рассказы Охотников.

– А господа посетители заказывали драконов? – невесело усмехнулся проводник. – Извините, промашка вышла.

– А чего пастью не грызут? – Айфер глазел на сражение поверх голов ребятишек.

– У них все по правилам, – объяснил Шенги. – И не до смерти. Это брачный поединок. Перед дамой выхваляются.

– Где дама, где? – вскинулась Нитха. – Ой, вижу! Какая маленькая!

– Ничего себе маленькая! – удивился Дайру. – Прямо лошадь, только с клыками. А как лупят друг друга! И живы еще...

– Им эти удары – что тебе затрещина, – хмыкнул Шенги. – Мозг маленький и очень, очень глубоко запрятан. Хочу предупредить Сокола: если меч и прорубит броню, до мозга вряд ли достанет. Лучше за оружие не хвататься, а вежливо раскланяться с Тварями и на цыпочках идти своей дорогой.

Ралидж не ответил. Он сомневался, что даже Сайминга сумеет прорубить спинные пластины топотунов. И не собирался проверять.

Они двинулись по узкой тропе, огибая опасное место. Сначала шли над головами дерущихся гигантов, но потом тропа немного спустилась ко дну ложбинки. Люди шли тихо, надеясь, что распаленные чудовища не обратят внимания на незваных гостей.

Те и не обратили. А вот самка, порядком заскучавшая от ритуальных танцев и мужского самолюбования, оживилась, вскинула голову и завопила. Голос ее отличался от карканья самцов – он походил скорее на крик кошки, которой наступили на хвост каблуком.

Топотуны оторвались от своего увлекательного занятия и поняли: дама сердца требует подарка! Что ж, в брачный сезон она имеет на это право, а охота – это всегда интересно!

Мощные ноги с топотом одолели расстояние до скалы, вдоль которой шла тропа. Хвосты замолотили по камню с такой силой, что разнесли в крошево карниз, отрезая жертвам путь вперед. Хищники не спешили смять людей в кровавую кашу. Они красовались перед самкой, а мясо все равно далеко не убежит!

– Назад, быстрее! – крикнул Шенги.

Дайру резко повернулся, не удержал равновесия и с высоты человеческого роста свалился на груду мелких камней. Он не успел встать, не успел ужаснуться близости чудовищ: сверху мягко обрушился Шенги, сразу же оказался на ногах и заслонил мальчишку собой, вскинув когтистую лапу.

Они оба не были растерзаны лишь потому, что предназначались на угощение прелестной соблазнительнице.

Самцы приглашающе закаркали. В ответ самка низко опустила голову, завозила лбом по камням. Эта сцена комично напоминала человеческий флирт.

«Дорогая, мы просим – угощайся!»

«Ах, это мне? Не может быть! Право, я так смущена...»

Да, это было бы забавно, если бы не должны были погибнуть люди.

– Гратхэ грау дха, Гарх-то-Горх! – взмолилась Нитха, вскинув руки к лицу.

– Ох, там ведь ребенок, – мрачно пробасил Айфер и тяжело спрыгнул вниз. Он не стал выжидать: подхватил увесистый камень и швырнул в самого крупного самца.

Камень со стуком отскочил от костяных пластин.

Топотун с интересом обернулся. До него дошло, что мяса хватит не только на ублажение капризной кривляки.

А Ралидж задержался на карнизе – но не из страха: на него снизошло озарение. Фраза... та, бессмысленная с виду, но чародейная... дающая нечеловеческую силу и ловкость... та, которую поселил в его памяти Аунк! Она вернулась как ни в чем не бывало, словно ее не смыло дурманное зелье!

Лишь мгновение длился тот черный ужас, тот внутренний крик, который рождался в душе перед тем, как Ралидж переставал быть самим собой. А затем губы через силу вымолвили:

– Темная коряга шарит в ядовитой трясине.

И, оттолкнувшись от карниза, человек – человек ли? – оказался прямо перед мордой самого крупного самца. Воин не пытался выхватить меч из ножен, холодно и расчетливо понимая, что это оружие не поможет против Твари. Он сам был более страшным оружием.

Хищник не выдержал. Мясо перед самым носом – это нестерпимо! Тут забудешь про всех самок на свете!

Клыкастая морда рванулась вперед с проворством щуки, хватающей пескаря. Нитхе, которая в ужасе наблюдала за боем с карниза, показалось, что жуткая пасть перехватила Ралиджа пополам. На самом деле движения человека были так быстры, что обманули не только глаза девочки, но и красные гляделки топотуна, который так и не понял, что произошло. Ноги человека уже стояли на нижней челюсти чудовища – ступни в промежутках между зубами, – а руки вцепились в верхние клыки. Невероятно могучим движением человек разогнулся, раздирая челюсти монстра. Хищник яростно мотал головой, но не мог стряхнуть врага. И вот треснула кожа меж костяными щитками, показались выдранные с корнем сухожилия, и человек выпрямился во весь рост, разорвав морду хрипящего топотуна так, что верхняя челюсть держалась лишь на костяной чешуе. Небрежным, но страшным движением воин сорвал ее, отшвырнул прочь и ловко спрыгнул на землю, увернувшись от судорожно бьющего по земле хвоста агонизирующей твари.

Второй топотун был весьма сообразителен, по меркам своих сородичей – гений. Он не стал выяснять, каким образом неизвестное мелкое существо убило его соперника. Просто повернулся и с топотом кинулся наутек, хриплыми криками призывая за собой самку. Та недоуменно замешкалась. Кавалер, пробегая мимо, хлестнул ее хвостом так, что она пошатнулась. Дама уловила тонкий намек и тяжело потрусила за своим новым повелителем.

Так впервые в роду клыкастых топотунов право зачать потомство получил не самый сильный, а самый умный.

* * *

– Да какие же здесь Ворота? – с недоверием глянул Сарх в лицо юному проводнику. – Склон как склон.

Он огляделся. Вокруг – холмистая местность, кое-где украшенная невысокими кустиками, похожими на метлы. Холм, на вершине которого стояли четверо путников, не отличался от других. Разбросанные там и сям большие валуны. Мягкая желтая трава. И крутой склон, на который сейчас указывал Нургидан.

– Ну, смотри, – ровно, без угрозы произнес Сарх, – ты нам уже надоел. Если мы скатимся с этого склона и ничего не произойдет, я выдавлю тебе глаз. Левый. Может, одним глазом ты быстрее разглядишь Ворота.

Рыжий помощник кивнул, соглашаясь с капитаном. Варрах что-то утвердительно бормотнул по-наррабански.

– Врата здесь, – без тени страха ответил Нургидан. – Только не знаю, куда выведут – в Гурлиан, в Силуран, в этот ваш верблюжий загон, как он там называется...

– Размажу, тварь! – рванулся к нему Варрах. Но атаман жестом остановил его и деловито спросил:

– Так чего мы ждем?

Нургидан хотел уже приказать всем взяться за руки, но вовремя сообразил, как невыгодно для него попасть в свой мир в такой теплой компании.

– Если сунемся за Врата все разом, – назидательно сказал он, – рискуем вернуться одним комом. Не разобрать будет, где чья рука, где чья нога. Надо по одному, и давать Вратам время успокоиться.

– Пень, ступай первым, – приказал капитан. – Подождешь на той стороне.

– Почему я? – запротестовал пират, но под непререкаемым взглядом главаря смирился. Сел на траву и, отталкиваясь руками, заскользил по склону.

И исчез, не добравшись до подножия холма.

Наррабанцы переглянулись.

Выждав немного, мальчишка скомандовал:

– Теперь следующий!

– Варрах, калга да! – велел главарь.

Смуглый наррабанец, как и рыжий пират, исчез на полдороге с откоса. Главарь следил за ним в оба глаза, но не уловил момент перехода за Грань.

Сарх обернулся к проводнику и увидел, к своему удивлению, что мальчишка растянулся на животе и вглядывается во что-то на противоположном склоне холма.

На всякий случай Сарх тут же растянулся в траве, бесшумнее змеи подполз к Нургидану и, лежа рядом с ним, зашарил взглядом, ища неведомого врага.

Среди колышущейся травы не было видно никаких чудищ. Лишь на одном из валунов сидел зверек, похожий на суслика, но с голубовато-сизой шкуркой и сильно отвисшим брюшком. Зверек передними лапками держал сухой плод, напоминающий орех, и разглядывал его с глубокомысленным видом.

– Ну и что это значит? – негромко и зло спросил наррабанец.

При звуках его голоса зверек насторожился и, выронив свою добычу, юркнул под камень – только брюшко мотнулось из стороны в сторону.

– Ну вот, надо же было спугнуть! – проворчал Нургидан, встав и отряхивая травинки с одежды.

– Ты что вытворяешь? – гневно вопросил Сарх, тоже вставая.

Нургидан глянул на него без всякого почтения. Теперь, когда они остались одни, можно было за все посчитаться с пиратом. И плевать на его нож!

Но перед дракой ученик Охотника позволил себе маленькое мстительное удовольствие.

– Понимаешь, – задушевно сказал он, – я до этого про них только в книжке читал. «Мышевидный грызун с непарным числом резцов...»

И с наслаждением закончил, глядя врагу прямо в глаза:

– Мало кто из Охотников видел так близко земляную пыхтелку!

– Земляную пых...

Сарх не договорил. Смуглое лицо бешено исказилось. Он прыгнул на ненавистного гаденыша, метя скрюченными пальцами в горло.

Нургидан ждал атаки. Драться он любил и умел. Увернувшись от тянущихся к нему рук убийцы, он от души врезал Сарху. Враги сцепились, упали, покатились по склону и проскочили Грань одним клубком, шипя от смертельной злобы, ничего не замечая вокруг.

И выпустили друг друга лишь тогда, когда океанская волна хлестнула в лицо, заставила захлебнуться солено-горькой водой.

* * *

Сокол с трудом мог идти: тело расплачивалось за чудовищный всплеск силы. Ралиджа поддерживали Шенги и Айфер. Наемник предлагал понести Хранителя, но тот отказался: если двигаться, слабость пройдет быстрее.

Ученики Охотника шли позади, бросая испуганно-восхищенные взгляды на ссутулившуюся спину Ралиджа. Только что свершилось небывалое: человек голыми руками разорвал покрытого броней монстра!

Но Дайру, хоть и был счастлив, что у него на глазах Сокол совершил подвиг, не мог забыть и другое: как учитель закрывал его своим телом от чудища.

Впрочем, потрясение не лишило подростка наблюдательности:

– Учитель, водохлебка!

– Где?! – Шенги так резко обернулся к ученику, что Ралидж, опиравшийся на его плечо, невольно застонал.

Дайру пнул камень, в тени которого угнездилось мелкое растеньице:

– Вот! Обязательно рядом вода!

До этого мгновения маленький отряд не говорил о воде и старался о ней даже не думать. И это удавалось: когда тебя пытаются съесть, тебе как-то не до жажды. Но после возгласа мальчика все вдруг почувствовали, как трется о пересохшее нёбо шершавый непослушный язык.

В поиски воды включились все, даже едва стоящий на ногах Ралидж. Удача улыбнулась Нитхе. Она обнаружила в расселине тонкую струйку ручейка и завизжала так, что спугнула стайку пришедших на водопой сухих длинноногих созданий, похожих на пауков.

Много ли надо человеку для счастья? Лишь несколько глотков воды. А потом... потом человек снова начинает вспоминать, что же ему надо для счастья. Но эти короткие мгновения удовлетворенного желания, когда ничего не хочется, делают его равным богам.

Измученные люди лежали у ручья и умиленно глядели в небо. Это было чужое небо, серое и низкое – хоть камень в тучу кидай, чтоб дождь пошел! Но сейчас путникам нравилось его разглядывать – такое спокойное, безмятежное, не таящее угрозы...

Но это, конечно, было недоразумением, которое Подгорный Мир быстро исправил.

– Замрите! – шепнул Охотник так отчаянно, что все мгновенно окаменели, продолжая глядеть вверх и ожидая увидеть дракона или другое крылатое чудовище. Но никакие крылатые хищники не парили в вышине – лишь невесомое белое облачко легко плыло куда-то по воле ветра.

Ой, нет, не по воле ветра! Изменило направление, косо скользнуло вниз, описало круг над лежащими путниками. Не облачко – скорее клочок тумана.

Люди лежали тихо, боясь даже отвести глаза, потому что уже усвоили: здесь все неизвестное – опасно.

Наконец сгусток пара (или что это было?) взмыл вверх и плавно удалился.

Шенги уселся со вздохом, похожим на стон.

– Двадцать два года брожу по складкам, – пожаловался он, ни к кому в особенности не обращаясь. – А по здешним меркам считать, так и больше выйдет. И не устаю изумляться: ну что я, дурень, в сапожники не пошел? Или в бондари какие...

– Что это было? – напряженно спросил Сокол.

– Это смерть была, – буднично ответил Охотник. – Причем без всякого костра. Это пролетал Голодный Туман.

– О нэни, нэни саи! – в испуге выдохнула Нитха.

– Поздно маму звать, – снисходительно отозвался Дайру. – А я сразу догадался, что это такое.

– А догадался, так расскажи людям. – Охотник вновь лег и закинул руки за голову. За внешним равнодушием ощущалась боль, какое-то мучительное воспоминание.

– Голодный Туман, – важно начал Дайру, – одна из самых скверных пакостей Подгорного Мира. Потому что с ним не подерешься. Чем его возьмешь – мечом, огнем, кулаком? Туман – он туман и есть. Опустится, окутает – все, человек съеден! Бросишься спасать – добьешься только того, что эта гадость на тебя перетечет. – Голос Дайру сорвался, словно до парнишки только сейчас дошло, какой опасности он избежал.

– А самое мерзкое, – угрюмо добавил Шенги, – когда Тварь выберет добычу, в ней, как в зеркале, отражается жертва. Представляете, плывет в небе вроде как огромное зеркало, а в нем – твое лицо, искаженное, но твое. Какой, наверное, ужас перед смертью, и ничего нельзя сделать, ничего, ни убежать, ни драться... – Его когти сухо скрежетнули по камню.

– Учитель, ты так потерял напарника? – напрямую спросила Нитха.

Шенги молчал. И молчание это было красноречивее воплей и причитаний.

– Ладно, – с показной бодростью заговорил Айфер. – Обошлось, и спасибо Безымянным! Может, дальше двинемся? Мой господин сумеет идти сам?

– Возвращается! – звеняще выдохнула Нитха.

Вновь люди распластались на песке, раздавленные страхом, но был этот страх четче, резче, определеннее: теперь они знали, что к ним приближается.

А он и впрямь приблизился, надвинулся, этот Голодный Туман. Снизился так, что не напоминал уже легкое облачко. Теперь это была мутная, грязно-белая пелена с темными прожилками, которые шевелились, сплетались в непостижимый узор.

Двинулся было прочь... вернулся, замер...

Оцепеневшие люди не выдали бы себя даже дыханием, разве что грохотом сердец.

Темные прожилки свились в некое подобие человеческого лица. Оно кривлялось, дергалось, и не разобрать было, чье оно.

У лежащих разом мелькнула одна и та же мысль: это дурной сон, этого нет, я сплю... но все-таки кто же там, наверху, кто же?!

Вдруг лицо в облаке перестало гримасничать, застыло на мгновение, приобрело четкость и объем. И в этот бесконечный миг все увидели в вышине черты Ралиджа, Сокола, Хранителя!

Сколько это продолжалось – неизвестно: время куда-то пропало. Был ужас, и сознание безнадежности, и тоскливое желание проснуться.

Этот бред, этот кошмар разлетелся в осколки от гневного вопля Айфера:

– Не-ет! Нельзя-а! Убирайся, сволочь!!!

Руки его были пусты, в них не было даже камня, как в тот раз, когда он стоял против чудовища. Но добрый великан поднялся во весь рост и бесстрашно вскинул эти могучие руки к небу, заслонив беспомощного командира, как недавно Шенги заслонял своего ученика.

– Не надо, Айфер! – успел крикнуть Ралидж. А дальше слова уже ничего не изменили бы.

Хищная пелена просветлела, стала переливчатой, легким сиянием стекла по рукам Айфера, по плечам, по телу. Окутала жемчужной дымкой, заставила богатыря застыть с воздетыми руками подобно светлому изваянию...

– Уходим! – с болью приказал Шенги. – Уже все, уже не спасешь...

Ралидж с трудом поднялся на ноги.

– Что значит... все? – хрипло спросил он. – Как может быть... все?

Шенги вцепился Хранителю в плечи, поволок прочь, крикнув ученикам:

– Да что же вы? Помогайте!

Ему надо было привести в чувство потрясенных ребятишек. А с Соколом он справился бы и сам. Ралидж всю силу выплеснул в бою с ящером. Только и смог, что безнадежно обернуться на ходу и увидеть, как светящееся изнутри изваяние тает, теряя очертания человеческой фигуры.

24

– Если это шутка, то глупая! И вдвое глуп тот, кто смеет так шутить с королем!

– Если шутка, – возразил Бронник мрачно, – то она началась не сегодня и не здесь. Демон, колдунья или просто хитрая особа, но она озоровала еще в «Смоленой лодке».

– Ну, – протянул Фагарш, – можно догадаться, зачем она проказила: создавала себе грозную репутацию. Если тихая старушонка подойдет к воротам, чтобы передать письмо для короля, стражники могут попросту прогнать ее взашей. А начнет упрямиться, кричать, письмо возьмут, но беспокойную бабулю на всякий случай задержат в караулке. А десятник на свой страх и риск заглянет в письмо: мало ли что старая дура нацарапает, так всякую чушь государю нести?

– Пожалуй, – кивнул Бронник.

– А так... сколько там было стражников?

– Двое! – Кровь бросилась молодому человеку в лицо. Промахи стражников он воспринимал как личное унижение. – Два здоровенных труса не задержали одну старуху! Демона испугались! Разумеется, они будут выпороты.

– Выдрать их надо, – согласился король, – но и понять можно. За этой старой стервой вчера весь дворец гонялся, а толку-то? – Фагарш взглянул в письмо и недоуменно хмыкнул. – И зачем бабке так нужна серебряшка? Жена ее нашла лет девять назад здесь, на Эрниди. Говорит, за нее дрались две чайки. И все годы носила находку на шее. Теперь ревет у себя в спальне. Так от слез подурнела, что не узнать.

– Может, объявились прежние хозяева побрякушки? – спросил дарнигар без всякого сочувствия к переживаниям королевы.

– Может, и так. Но не люблю, когда мне угрожают. Вещица не нашлась, хотя слуги заглядывают в каждый уголок дворца. – В голосе короля не было надежды: уж он-то с детства знал, сколько во дворце этих самых уголков!

– Меня беспокоят угрозы насчет чудовища из моря. – Бронник кивнул на письмо в руках короля. – Боюсь, это не пустое бахвальство!

– И что ты собираешься предпринять?

– Уже предпринял, – гордо вскинул голову молодой дарнигар. – Послал по стражнику на Корабельную пристань, в рыбацкий поселок, на старую солеварню, на южные огороды, на Тюлень-гору и еще в парочку мест, откуда хорошо просматривается побережье. Велел везде приготовить костры. Сам буду ждать с большим отрядом. Увидим дым – пойдем взглянуть на чудище.

– Хорошо! Ступай.

У порога дарнигар обернулся.

– Да простит меня мой государь... Я убежден, что в заварушке замешаны эти уроды с размалеванными лицами – Дети Моря! И Шепчущий, мерзавец Шепчущий, без него-то здесь наверняка не обошлось!

* * *

– Сейчас же прекрати мучить собачку, а то маме скажу!

– Я не мучаю, а дразню! Он собака, он должен лаять! Ну, давай! Р-р-р! Р-р-р!.. Он так потешно гавкает!

Добродушный старый Тяв-тяв в самом деле не выдержал попыток принца ухватить его за хвост и залаял так пронзительно и забавно, что рассмешил не только Литагарша, но и его задаваку сестрицу, которая строила из себя взрослую барышню.

Девочка восседала на развалинах беседки изящно, словно в кресле, и с неодобрением взирала на брата, который делал вид, что хочет столкнуть толстого пса в яму.

Ни Асмита, ни ее брат не боялись, что пес, рассердившись, цапнет своего юного хозяина: последний раз он кусался в щенячьем возрасте, играя с братьями. Но с тех пор, как Тяв-тяв сменил молочные зубы на постоянные, он использовал их исключительно для разгрызания косточек.

Правда, когда озорные ребятишки слишком донимали старого пса, в нем просыпалась заветная мечта: он, ужасный и грозный зверь, свирепо лает – и все живое бросается наутек! Но в действительности все смеялись над Тяв-тявом: «Как разошелся наш старичок!»

– А я чего знаю! – сообщила Асмита, вновь принимая высокомерный вид и становясь очень похожей на свою мать. – А тебе не скажу!

– Ну и пожалуйста! – хладнокровно отпарировал наследник эрнидийского престола. – А я не покажу, что в сирени нашел!

Асмита замолчала. Весь ее вид выражал презрение к сопливым детским секретам брата, которые наверняка не стоят ее великолепной взрослой тайны.

Но любопытство оказалось сильнее.

– Ладно, – быстро проговорила она. – Знаю, из-за чего был шум. Во дворец приходила злая ведьма. Ну, чего ты там нашел?

Литагарш выждал немного, демонстрируя равнодушие к этому сногсшибательному сообщению. А затем небрежно вскинул руку. Меж пальцев на разорванной цепочке покачивалась серебряная пластина, испещренная непонятными знаками.

– Ой, это мамино! – узнала девочка. – Надо отдать!

– Сам отдам! Поиграю немножко и отдам.

– А мне пойдет? Давай сюда привяжем! – Юная любительница украшений коснулась кораллового ожерелья на шейке. – Поношу немножко, а потом маме отдадим.

Принц с наслаждением скорчил сестрице рожу.

– Маме скажу! – взвизгнула та.

– Не скажешь. Мама в спальне заперлась, ей нездоровится.

– Тогда няне...

– Ябеда! Лучше Тяв-тяву дам поносить, чем тебе! Иди сюда, моя зверюга, иди.

Мальчик приласкал обиженную «зверюгу» (пес тут же оттаял, забарабанил хвостом по земле). Затем Литагарш ловко завязал на ошейнике обрывки серебряной цепочки.

Асмита обиделась было, но тут издали послышался голос няни:

– Золотые мои! Где вы? Идите к вашей Чизи!

Брат и сестра тут же забыли раздоры и объединились перед лицом приближающегося противника.

– Голос какой ласковый! – чутко вслушалась Асмита. – Запереть нас хочет!

– Да? – встревожился принц.

– Еще как запрет! Что-то делается: слуги бегают, стражники в отряд собираются. Как что интересное, так нам в комнате сидеть! Ой, а вдруг нападут враги?

– Какие еще враги?

– Не знаю. Пираты или заморское войско...

Мальчик с сияющим видом выпрямился, расправил плечи. Он был охвачен предчувствием приключений.

– А я буду в своих покоях отсиживаться, как лопоухий кролик в норке? Я ж потомок дори-а-дау! Бежим скорее!

– Куда?

– Все равно! В Майдори, на пристань или в поселок к рыбакам. Там все и узнаем!

Мальчик плотнее натянул на голову шапочку вроде матросской и полез на ствол накренившейся сосны. Через ограду наследник престола перебрался с ловкостью, которой позавидовал бы иной вор.

Тяв-тяв протиснулся сквозь прутья решетки и затрусил за своим обожаемым мучителем.

Асмита замешкалась. Дорога-то знакома, но как же новенькое платье? Восхитительное, дымчато-сиреневое – и трепать его о сосновую кору?

Задержка стоила девчушке свободы: сквозь заросли крапивы самоотверженно пробивалась няня.

– Ты здесь, скверная девчонка? Сейчас же иди сюда! А где этот озорник, твой братец?

* * *

Кто прогневался на маленький остров? Безликие или Морской Старец? Кого молить о защите?..

Нет, не об этом думали перепуганные люди, бегущие из рыбацкого поселка. Они в смятении искали близких, кричали, тоскливо озирались на покинутые дома, меж которыми проползала вылезшая из моря громадная бесформенная Тварь.

Она походила на гигантский ком слизи – мутно-белый, с пробегающими по поверхности перламутровыми разводами. Ни когтей, ни клыков, ни даже глаз, но двое замешкавшихся бедолаг уже нашли смерть, оказавшись на пути у этого непонятного, но жуткого существа. Белесая пленка поглотила, затянула несчастных, и теперь в глубине полупрозрачной Твари можно было разглядеть два больших ржаво-бурых пятна.

Но их никто не разглядывал, даже несколько смелых рыбаков, которые рискнули напасть на чудовище с вилами, топорами и всем, что подвернулось под руку. Вместе с этими смельчаками на незваного пришельца насели и двое стражников, которые уже успели зажечь сигнальный костер.

Мечи оказались такими же бесполезными, как и вилы. Клинки словно резали студень, который тут же смыкался снова.

Тварь остановилась на подмятом, опрокинутом на землю заборчике. Из белесой «шкуры» выскользнул язык и начал вытягиваться в длинный темно-коричневый хлыст.

Хлыст стегнул по толпе атакующих – те попадали с ног. Один из стражников закричал: у него была сломана ключица. Другой поспешно помог товарищу подняться.

Чудовище не повторило атаку. Хлыст ударил по стене ближайшей лачуги, да так, что дом содрогнулся. От второго удара с него слетела сплетенная из ветвей крыша.

В доме громко заплакал оставленный в суматохе ребенок.

И тут среди людей, объятых ужасом, возникла старая рыбачка с растрепанными седыми волосами. Двумя руками она держала перед собой горящий факел. Прихрамывая и что-то неистово крича, храбрая женщина всадила факел в белесый бок чудовища.

Раздалось шипение, воздух наполнился вонью – густой, мерзкой, жирной.

Тварь дернулась. Не по ушам – по нервам людей ударил беззвучный вопль боли и ярости, такой пронзительный и мощный, что настиг даже беглецов в холмах.

Факел погас, но обезумевшая старуха продолжала тыкать им в вонючую слизь.

Из этой слизи рванулись, на глазах меняя цвет и густея, две темные пластины. Они ударили несчастную женщину с двух сторон – так человек прихлопывает ладонями надоедливого комара. Удар смял, раздавил старуху так, что осколки окровавленных костей пробили кожу.

Последние защитники поселка бросились врассыпную.

* * *

Тонкая струйка дыма поднималась над холмами. Оттуда, со стороны моря, по тропе вереницей шли беглецы – испуганные, бросившие весь скарб. Они спешили в город, надеясь найти там защиту. Матери несли детей – единственное, что они взяли из разрушенных домов. Они шли и гнали от себя ужасную мысль: а вдруг чудовище не одно? Вдруг Корабельная пристань уничтожена гигантским слизняком? Вдруг Твари атакуют остров вдоль всего берега?

Чуть успокоило этих несчастных появление стражников, которых дарнигар вел на дымовой сигнал. Старый рыбак Гарат поспешно передал жене ручонку младшего внука, догнал отряд и, поравнявшись с дарнигаром, начал рассказывать о событиях на берегу. Бронник, не сбавляя шагу, слушал старика.

Беглецы, уступая стражникам дорогу, останавливались, глядели им вслед, шептали пожелания победы.

Семилетний принц, лежа в зарослях вереска, тоже глядел вслед отряду. Левой рукой он прижимал к себе толстого Тяв-тява – только бы не залаял, не выдал! Прощай тогда надежда совершить подвиг.

Впрочем, надежда рассыпалась в прах и без глупого пса.

Кто-то остановился рядом. Вгляделся в кусты, развел руками ветви:

– Чей ты, малыш? Ты потерялся?

Литагарш молча вскочил и бросился наутек, но сильная рука ухватила его за плечо.

– Ох, да это же наш юный господин!

Принц вскинул глаза и успокоился, увидев знакомое лицо. Осталась лишь досада: ну, разве свершишь великие дела, если за тобой всю жизнь кто-нибудь приглядывает?

Мальчик попытался вырваться, но заботливая рука держала его крепко.

– Скверное место для прогулки, мой принц! Пойдем-ка лучше со мной. Пока отведу в безопасное местечко, а когда шум уляжется, можно будет тебе и во дворец вернуться. Светлая королева небось с ума сходит, государь волнуется. Пойдем, пойдем скорее, нынче по острову бродит беда.

* * *

Устроившись на краю обрыва, компания чародеев наблюдала за тем, что происходило внизу, в поселке.

Недомерок – вернее, сейчас Фолиант – замер напряженно, сосредоточенно. Лицо, обычно придурковатое, было почти зловещим. Он мысленно управлял монстром, который доламывал рыбацкие хибары.

Лейтиса сидела рядом, злая и огорченная: она опять постарела. И молодость вернется к ней не скоро, потому что сила черного зеркала нужнее Фолианту и его чудищу. К тому же бабка втайне чувствовала себя виноватой: они с Орхидеей дружно скрыли от союзников, что во время погони талисман был потерян. Теперь мужчины думают, что Фагарш не отдает волшебную вещь из жадности. Но наверняка это так и есть! Неужели слуги до сих пор не отыскали любимое украшение королевы?

Красавчик тупо таращился на занятное зрелище.

Ураган тоже внимательно приглядывал за происходящим, чтобы не упустить какую-нибудь ошибку Фолианта. Уж больно тот задается со своим вонючим слизняком!

Но самым внимательным зрителем был Айрунги. Он стоял во весь рост на краю обрыва – все равно снизу некому было его заметить – и пожирал взглядом каждое движение монстра.

И то, как он выбросил уже четыре щупальца, которые хлещут по стенам и крышам домов, цепляются за них, тянут, раскачивают.

И то, как от потери сил Тварь стала меньше, словно съежилась, слизистый купол просел внутрь, по нему сильнее побежали радужные разводы.

И то, как чудище вырастило из своего тела длинный тонкий «хвост» до самой черты прибоя... ага, тварюге нужна водичка!

– Отряд идет, – негромко предупредил Ураган.

Фолиант услышал, озабоченно откликнулся:

– Будем драться или уводим зверя?

– Уводим, – решил Ураган. – Нам ведь только припугнуть для начала.

– Уводим, – кивнула Орхидея. – Побережем силу.

Она не теряла надежды как можно скорее помолодеть.

Внизу отряд стражников осыпал чудовище арбалетными стрелами. Слизняк деловито доламывал дом, не обращая внимания на обстрел.

– Ладно, пусть уходит, – сказал Фолиант и устало откинулся на траву. Что-то изменилось в его лице: глупо захлопали глаза, рука привычно растрепала соломенную шевелюру, губы сложились в презрительную ухмылку, словно хотели сказать: «Шибко умные все стали...» Власть над телом перешла к Недомерку.

– Я письмо приготовила, – озабоченно сказала Лейтиса. – Подбросишь королю, чтоб загадочнее было... Эй, я к тебе обращаюсь!

Айрунги оторвался от созерцания монстра, который неспешно погружался в воду.

– Письмо... Ах да, конечно. А когда вы получите талисман – как покинете остров? Ни одного корабля...

– Могли бы и без корабля, – снисходительно объяснил Ураган. – Но это вряд ли понадобится. Талисман пробыл на острове девять лет. Здесь все пропитано его магией.

– Я это даже чувствую! – вмешалась в разговор Орхидея, перехватив инициативу у Лейтисы. – Прекрасное место! Когда добудем талисман у того Охотника, именно здесь соединим пластинки в единое целое.

– А тогда уже можно переведаться с глупым спящим ящером, – подхватил Фолиант, который, несмотря на усталость, не мог остаться в стороне от беседы. – Кстати, я кое-что подсчитал, и Немое Дитя подтверждает... При соединении пластин произойдет такой выброс магической энергии, что эта кучка камней уйдет под воду.

– Да? – без особого интереса переспросил Ураган. – Должно быть, грозное будет зрелище.

– А люди? – осторожно поинтересовался Айрунги. – Их, если что, как на «другой берег» переправить?

Он даже не заметил, что назвал материк на местный лад – «другой берег».

– Люди? – удивился маг. – Какие еще лю... Ах, рыбаки всякие! Да кому они нужны, думать еще про них, голову забивать.

– Нет, не «голову забивать»! – победно поймала Орхидея своего соратника на ошибке. – Ты забыл про так называемый «эффект большой резни»! Когда гибнет одновременно много человек...

– ...то высвобождающаяся психическая энергия частично компенсирует потерю энергии магической! – подхватил Фолиант. – Правильно! Обязательно надо учесть при подсчетах! Это же нам огромный плюс!

Маги увлеченно пустились в обсуждение тонкостей колдовского процесса, который принесет гибель целому острову, а им поможет на шаг продвинуться к цели. Айрунги не слушал их, оглушенный внезапным воспоминанием.

Шесть лет назад...

Планы завоевания мира. Волшебный жезл, добытый... ну, будем называть вещи своими именами – украденный у чародея из Клана Ворона.

Тогда Айрунги получил возможность повелевать грозными и мерзкими тварями Подгорного Мира. И бросил их на штурм грайанской крепости.

Крепости, на стенах которой стояли люди.

«Я же не хотел крови! Я думал, что Найлигрим сдастся без боя, едва увидев, какая армия встала у его стен!»

Ну и что? Кровь все равно была. Вдовам и сиротам, потерявшим тогда близких, нет дела до душевных метаний несостоявшегося колдуна.

«Я пробовал убедить короля, я настаивал... Я пытался смягчить участь защитников крепости...»

Ну да. И гнал монстров на стену – атака за атакой.

«Мне самому было больно! Я не получал удовольствия, как эти...»

Неправда. Получал. Бывший циркач наслаждался властью, пусть даже краденой.

Айрунги неприязненно покосился на чародеев. Спорят. Ураган возбужденно рубит воздух ладонью. Фолиант благодушно улыбается. Орхидея облизывает кончиком языка старушечьи губы, словно в предвкушении чего-то приятного.

Вот твари! Разве можно сравнивать его, Айрунги, с этими чудовищами?

Нельзя? А почему?

Потому что они ради своих целей могут сожрать больше человеческих жизней, чем Айрунги?

Что там говорила надышавшаяся отравы эрнидийская ведьмочка?

«Перед тобой появится зеркало. Ты увидишь себя увеличенным, огромным и ужаснешься...»

Права! Ох, права! Вот же оно, это зеркало!

Расселись над обрывом и даже не смотрят вниз – на разгромленную деревню, среди развалин которой бродят стражники, вытаскивая из-под обломков тела тех, кто не успел выбежать из дома.

Гляди на чародеев, Айрунги. Это ты и есть. Твоя душа. И твое будущее – ты ведь связан с ними, сам три года назад напросился в помощники!

Тяжело думать о гибели острова? Ничего. Это со временем пройдет. Зато будет у тебя власть. Много власти, хоть обожрись ею. Вот завоюют мертвые маги весь мир и назначат тебя, Айрунги, крупной шишкой на ровном месте.

Великое счастье...

Да из-за чего, в конце концов, он переживает? Какой-то островок...

Нет, не «какой-то»!

Крепость Найлигрим была лишь точкой на карте. А Эрниди – это двое синеглазых сорванцов, которых сейчас, должно быть, няня пытается изловить и загнать в постели. И сама няня – смешная, кругленькая, хлопотливая, как наседка. И Фагарш – неглупый, доброжелательный, с интересом беседующий с Айрунги об алхимии. И трактирщица Юнфанни, хранящая в памяти уйму песен и легенд. И трактирщик Вьянчи, трогательно влюбленный в свою статную, видную жену.

И та, с бронзовыми косами, про которую сейчас думать нельзя: это уведет мысли в сторону, помешает принять решение...

Помешает? Но ведь решение уже принято!

Больше Айрунги не помощник этим честолюбивым покойничкам! Они за пять столетий никак не поумнеют, а ему, Айрунги, это удалось за шесть лет.

Все-таки нельзя платить за свою цель чужой монетой. Особенно если эта монета испачкана в крови. Себе дороже обойдется.

Опять-таки, что с ним делать, с этим миром? Ну, завоюешь его, так потом хлопот не оберешься: возись с ним, управляй, заговоры разоблачай. Не до алхимии будет, нервы истреплются. И все это ради того, чтобы твой погребальный костер был покрыт парчовой пеленой, а факел к поленнице поднес первый министр (который, возможно, тебя и отравил).

Но главное – ведь будут сниться волны вереска под ветром, рыбацкие дома на берегу, бесстрашно играющие над обрывом дети.

Ох, и впрямь что-то изменилось в душе. Крепко изменилось.

Надо спросить «дуру-ведьму», она все знает...

Кстати, раз уж в ее тогдашних бреднях просматривается какой-то смысл... что там она еще говорила? Про какую-то находку... или потерю... от которой будут одни неприятности...

Ну-ка, Айрунги, блесни памятью, припомни дословно!

«Ты отыщешь то, что когда-то потерял не жалея. И находка эта наполнит твою душу смятением и тоской...»

Во имя Безликих! Что, если... если это она – про совесть?

* * *

– Очень удачно получилось, что ты как раз над обрывом прогуливался! Говоришь, как следует разглядел эту Тварь?

– Да, – кивнул Айрунги. – Государь может поверить, что я не любовался на дивный закат, а не сводил глаз с чудовища. Старался запомнить все его повадки.

– Великолепно! – одобрил Фагарш. – Расскажешь нам с дарнигаром!

– Буду благодарен за любую подсказку, – хмуро кивнул Бронник. – Мои ребята с этой пакостью толком не разобрались. Ясно одно: стрелы ему – что горсть песка.

– Не только стрелы, – с энтузиазмом начал Айрунги, – но и...

Он не договорил. Дверь распахнулась, и в кабинет, где шла беседа, бесцеремонно ворвалась Чизи – красная, растрепанная, разъяренная. Следом за ней робко вошла заплаканная принцесса.

– Эти дуры доложили государю? – с порога завопила нянька без всякого уважения к королевскому достоинству. – Доложили про нашу беду?

– Какую беду? – встревожился король.

– Не доложили? Я ж им косы вырву, сучкам наррабанским! Я, как Асмиту изловила, сразу сказала этим паскудам, Ихти и Васхе: мол, одна смотрит за девочкой, а другая – бегом к королю доложить, что принц удрал. А сама – на пустошь, знаю парочку его любимых местечек!

– Литагарш пропал?! – загремел король.

– Так я про что и говорю! Эти стервы надеялись, что я приведу ребенка и никто не узнает...

Не дослушав, король обернулся к Броннику.

– Уже иду, государь! – поклонился тот и поспешно покинул библиотеку.

– Я тоже попробую поискать... – начал побледневший Айрунги, но король его не слушал.

– Ты! – тяжело бросил он няне. – Укладывай девчонку спать! Потом разберусь с тобой и с твоими помощницами! Втроем за двумя детьми углядеть не можете! Вон!

Подавленная Чизи, не оправдываясь, вышла. Принцесса последовала за ней, но отец остановил ее:

– Постой-ка! Что Литагарш говорил? Куда собирался идти?

– В поселок... или в Майдори... – В голосе девочки звенели слезы.

– Так. Еще что он говорил?

– Что он потомок дори-а-дау... что не будет сидеть в своих покоях, как лопоухий кролик в норе...

– Понятно. Этому кролику я лично уши надеру, когда изловлю. А ты что за братишкой не приглядела, старшая сестра? А ну, живо спать!

25

– Была эскадра в пять кораблей, а остался только старина «Белопенный», да и того чиним прямо на плаву. Акулы за нами стаями плывут и меж собой об заклад бьются: сегодня эта рухлядь рассыплется или завтра? Но тебе, приятель, повезло! Мы как раз успели подлататься, я хотел отваливать с этой груды камней. И очутился б ты с дружками на пустом островке. Ни людей, ни зверья, из птиц только чайки. Одна радость, что вода есть.

Капитан «Белопенного» восседал, как на троне, на высоком валуне и сверху вниз поглядывал на рассевшихся у костра гостей. Квадратное лицо со следами оспы сияло добродушной улыбкой, но улыбка эта не отражалась в широко расставленных стальных глазах. Могучая фигура капитана была облачена в столь роскошный наряд, что это великолепие было бы уместно скорее на придворном балу, чем у костра на морском берегу. Но капитан Бикат ни при каких обстоятельствах не одевался более скромно, так же как и не расставался с чудовищного вида двуручным мечом, таким громадным, что хоть троллю впору.

Сарх, протягивая руки к огню, задумчиво кивнул. Да, ему повезло. Повезло так, словно его бог был еще жив и только что получил кровавую жертву.

Врата вывели на мелководье возле крохотного необитаемого островка. Сиди тут, лови крабов, обрастай бородой и с надеждой высматривай на горизонте парус – а откуда ему здесь взяться? Что в этих водах делать порядочному, уважающему себя кораблю?

Так вот же она, удача: нашелся корабль непорядочный и не уважающий себя! Пират! Да еще и знакомый капитан, мало того, брат по вере, хоть и грайанец. Бикат Жалящее Копье из Рода Ларлок. Такой же Избранный, как и Сарх. Даже пытался три года назад стать Великим Одержимым, но не удалось.

– Что же случилось с твоей эскадрой? – вежливо поддержал разговор Сарх, догадываясь, что услышит в ответ.

– Есть три поганых слова: Спрут, Акула, Альбатрос! – с чувством вымолвил Бикат. – Морские Кланы, чтоб их Многоликая завязала в три морских узла и утопила в гальюне! Борьбу, понимаешь ли, ведут с пиратством! Как будто сами не пиратствуют – в любом порту даже детишкам это известно!

Сарх сочувственно кивал, но в черных глазах искорками посверкивал холодный расчет.

Вроде все хорошо складывается. Даже слишком хорошо. Брат по вере дал Сарху и его людям сухую одежду, накормил, посулил довести до какого-нибудь порта – ну, куда «Белопенный» сможет зайти без опаски. Даже пообещал, что велит своим морякам изловить мерзкого гурлианского мальчишку, который прячется где-то на острове.

Казалось бы, радоваться надо.

А почему старый приятель угощает их на берегу, у костра? Почему не пригласил Сарха в каюту? Не потому ли, что не хочет связывать себя законами гостеприимства? Обещает взять друга и его людей с собой и наверняка возьмет... но не в трюме ли, на цепи?

Сарх знал таких людей, как этот пират. Он и сам был таким человеком. Вспомнить хотя бы недавнюю встречу с Шершнем. Тоже вроде бы хороший приятель, сколько выгодных сделок вместе провернули... А когда Сарх счел старого дружка затравленным беглецом без медяка в кошельке, сразу стал прикидывать, сколько за друга дадут на невольничьем рынке.

Дружба – понятие великое и святое. Но если один из друзей богат и силен, а другой нищ и слаб, то это уже не дружба, а чистая благотворительность. А благотворительность Сарх презирал всей душой и готов был поспорить на спрятанный в сапоге старинный браслет, что Бикат придерживается тех же взглядов.

Как же быть? Показать пирату браслет и наврать про древний клад, который можно откопать и поделить?

Не выйдет. Не тот человек Бикат. Прикажет пытать брата по вере, вытягивая подробности насчет клада. Во всяком случае, так поступил бы сам Сарх. Делиться – какая глупость!

Подошел верзила-боцман, почтительно обратился к Бикату:

– Парни закончили, капитан. И воду уже доставили на берег.

Бикат обернулся к боцману, и Сарх воспользовался этим: качнулся в сторону сидящего рядом Варраха, что-то шепнул. Смуглое лицо Варраха не дрогнуло, лишь кисть сделала легкое движение, передав что-то Сарху.

Капитан «Белопенного» тем временем произнес:

– Ну, осталось только одно дело, и можно поднимать якорь. Вели ребятам изловить мальчишку, здесь где-то прячется. Пусть поторопятся: ветер хороший, грех не воспользоваться!

Боцман кивнул, свистом подозвал матросов, которые грузили в шлюпку бочонки с водой, и хотел было отдать им приказание, но Сарх властно и резко прервал его:

– Не спеши, есть и другое дело. Будь свидетелем, боцман, и эти парни тоже пусть приглядят, чтобы все было как положено.

Все заинтересованно насторожились. Глаза Биката сверкнули хмурой сталью: он догадался, что сейчас произойдет. Ждал этого с момента, как увидел старого дружка.

Ловкие смуглые руки Сарха повернули костяную рукоять ножа, и она расцвела лепестками лезвий. Наррабанец легко провел сталью по земле, вернее, по камням, на которых не осталось и следа. И все же каждому, кто следил за движением ножа, показалось, что за клинком прочертилась узкая огненная линия.

Четко и внятно Сарх произнес слова, с Темных Времен известные каждому пирату, разбойнику, вору от Уртхавена до Жемчужных островов:

– Черта на черте – по земле и по воде. Клинок на клинок – любой силе поперек. Кровь на кровь, грудь на грудь – мой верх отныне будь!

В воцарившемся молчании он глянул в сузившиеся серые глаза Биката и обычным, дружелюбным тоном сказал:

– Ты уж не обижайся. За еду и сухую одежду спасибо, но мне очень нужен твой корабль. И твоя команда.

Бикат расхохотался, ударил себя ладонями по мощным ляжкам:

– Обижаться?! Да ты что? Клянусь Хмурым, да за такое развлечение я... Старина, дружище, ты же так великолепно подставился с этим вызовом!

Он обернулся к боцману и сгрудившимся у костра пиратам:

– Глядеть в оба! Чтоб не было разговоров, мол, капитан обычаи не уважает, на вызов ответить не сумел. Может, позвать тех, кто на борту?

– Они и так видят, – мрачно сказал боцман.

Это было правдой: корабль стоял в бухточке почти у берега. Левый борт был облеплен пиратами, которые уже поняли, что капитану по всем правилам брошен вызов, и не намерены были упустить ничего из редкого зрелища.

– Плохо ты наши порядки знаешь, – наслаждался ситуацией Бикат. – Ты вызвал – я выбираю оружие. Сделаем по старинке – драться как есть. У кого что при себе, тот этим и дерется. Твой ножичек, которым только грязь из-под ногтей выковыривать, против моего Шалуна. – Пират любовно погладил расшитые бисером ножны, в которые, судя по размеру, была вложена оглобля.

Пираты зашушукались за спиной вожака, а на борту и вовсе поднялся галдеж. Одни считали, что атаман поступает подловато, выставляя неравные условия и превращая поединок в заведомое убийство. Другие восхищались хитроумием Биката – мол, что с этим чужаком церемониться! Хватило нахальства лезть в капитаны «Белопенного» – пускай и получает полную загрузку во все трюмы!

Сарх и бровью не повел.

– Принимаю, – хладнокровно сказал он.

– Но ты ж теперь даже камешка поднять не можешь, чтоб засобачить мне в лоб!

– Обещаю не собачить тебе камнями в лоб, – серьезно заверил его противник.

– Ты понимаешь, – понизил голос Бикат, – что со мной не пройдут игры вроде «змеиного танца» или «круга смерти». Сам кхархи-гарр, знаю эти штуки.

Сарх спокойно кивнул.

– Ну, тогда поживи немножко, пока я мускулы разогрею, – по-приятельски сказал морской разбойник.

Светлая сталь поплыла из ножен. Шалун казался оружием, выкованным для исполина. Не верилось, что человеческие руки могут хотя бы взмахнуть этой громадиной. Долго не верилось – несколько мгновений. Пока Бикат не вскинул меч над головой и не пошел вращать им с такой легкостью, с какой подросток забавляется с дедушкиным посохом.

Пираты застонали. Они не впервые видели это зрелище, и каждый раз оно потрясало их.

– Слышь, черномазый, – шепнул боцман Варраху, – на что спорим, что бой будет коротким?

Варрах поднял на моряка темные бесстрастные глаза, в которых колко отражалось пламя костра:

– Не стану спорить. Бой будет очень коротким.

Он знал своего соплеменника. Бой и впрямь не затянулся. Собственно, почти и не начинался.

Сарх уклонился от первого выпада грайанца и легко взмахнул левой рукой.

Бикат выронил рукоять Шалуна. Вскинул руки к лицу. Сквозь пальцы просочились красные капли. Колени грайанца подогнулись, он рухнул на камни. В правую глазницу глубоко ушел «прыгающий цветок» – стальной кружок с остро заточенными зубчатыми краями. Коварная наррабанская штучка, верная смерть в умелых пальцах.

Ошеломленное молчание – и лавина голосов, недоуменных, испуганных, возмущенных.

Заглушив всех могучим басом, боцман выразил общее мнение:

– Не по обычаю этак-то!

– Почему? – холодно спросил Сарх.

– Надо было драться тем, что есть... ну, что было, когда вызывал...

Все смолкли: что ответит этот опасный наррабанец?

– В момент вызова у меня были складной нож и «цветок» в рукаве. Варрах, когда ты мне его передал?

– Когда боцман подошел к костру, – охотно сообщил Варрах.

– Обычаи соблюдены, – подвел итог Сарх. – Кто сомневается, может выйти сюда и провести черту. Выбирать оружие буду уже я. Ну, кто? Ты, боцман?

Боцман замотал головой и попятился.

– Тогда ты?.. Ты?.. Ты?.. – указывал пальцем Сарх. Оказывается, он успел заметить и запомнить самых горластых крикунов.

Одно дело – шуметь и махать руками в толпе. Совсем другое – высказать противнику в лицо свое мнение и отстоять его в бою.

– Вот и хорошо, – сказал новый капитан, немного выждав и оглядев перекошенные рожи моряков. – Как я понял, корабль готов к отплытию. Здесь у нас еще два дела. Первое – сложить достойный костер отважному Бикату из Рода Ларлок. Меч положить рядом с ним. Еловая хвоя есть?

– Куда ж мы без нее, капитан! – с готовностью откликнулся боцман.

– Так, с этим ясно. Второй приказ – изловить мальчишку, который скрывается на острове. Это легко, здесь особо не спрячешься. Поднимаем якорь сразу, как только гаденыш будет пойман, связан и брошен в трюм.

Понизив голос так, чтоб слышали только Пень и Варрах, капитан добавил:

– Я ему покажу земляную пыхтелку!

* * *

К вечеру «Белопенный отчалил, унося в трюме пленника. Попутный ветер округлял тугие паруса. Новый капитан с мостика лениво смотрел на спокойное темнеющее море.

В небе стояла бледная луна. Круглая, серебристая, полная...

Наступала первая из трех проклятых ночей, которых каждый месяц со страхом ждал Нургидан.

26

Откуда она взялась на лесной дороге, эта старушонка? Дряхлая, горбатенькая, какая-то невесомая. Лицо – сплошные морщины, из которых торчит нос и поблескивают глаза. Так пронзительно поблескивают, что маленький Денат расхныкался на седле у Аранши, спрятал щекастую мордашку под мамину куртку.

А дорогу отряду старуха заступила, между прочим, по вполне мирному делу: принялась зазывать на постоялый двор, который держит ее семья. Совсем недалеко, она проводит, покажет... Почему не у дороги? А там ручей рядом и место для дома удобнее. Во-он туда, по старой просеке.

Госпожа с сомнением обернулась к Аранше: в такой глухомани постоялый двор?

Прошлую ночь отряд провел на берегу Тагизарны, там, где причалило на стоянку судно. Наутро капитан был удивлен, услышав, что пассажиры с ним расстанутся и двинутся дальше по суше. Не добившись связного объяснения, куда же им все-таки надо, капитан махнул рукой и приказал отчаливать.

Почти весь день отряд вел коней в поводу сквозь чащу – как только бедные животные себе ноги не переломали! Наемники втихомолку поругивали госпожу, которая завела их в силуранские дебри. А идет-то как уверенно – словно карта перед глазами!

Только Аранше госпожа тихонько призналась, что перед глазами у нее действительно карта. Три года назад она побывала в Кровавой крепости, прилетела на драконе. И видела с высоты здешние места. А память у Волчицы такая, что хоть садись да рисуй каждый изгиб лесной тонкой речушки, каждую проплешину от лесного пожара. И старую дорогу, на которую выбрел отряд, госпожа тоже помнила. Далеко еще до цели...

Дорога оказалась даже не совсем заброшенной. Хоть и редко, а ездят здесь люди. По следам-то Аранша читает ловчее, чем по книге.

И кому только нужна дорога в такой глухомани?

На этот вопрос бойко ответила встреченная старушка. Оказывается, места хоть и глухие, но не безлюдные. Есть вокруг маленькие деревушки, люди там звероловством промышляют. Два раза в год наезжают купцы из Фатимира – пушнину скупать, мясо копченое. Опять-таки разносчики с товаром шастают, бродячие лекари и прочий народец, кому дома не сидится... Разбойники? Какие разбойники? Храни Безликие, давно и не слыхали про таких! В прежние времена пошаливали, а новый король им хвост прищемил, тихо стало.

Госпожа высказала предположение, что в таком малолюдном месте постоялый двор процветать не может. В ответ старуха закивала так яростно, что, казалось, голова вот-вот слетит с морщинистой шейки. Куда уж там процветать! Семья, как все, звероловством промышляет, а коли гость забредет, так это подспорье и подарок богов. Вот она, старая, ходила по грибы, да как увидела отряд, так и кинулась под копыта: стойте, люди хорошие, не проезжайте мимо, сверните к нашему очагу!

– А велика ли у тебя семья? – подозрительно поинтересовалась Аранша.

– Две внучки, Милчи да Рамчи. Хорошие внучки, красивые, работящие, песни поют, – бойко затараторила старуха. – Обе, хвала богам, замужем, да мужей дома нет: рыбачат на Утином озере, денька через два вернутся.

Госпожа и Аранша переглянулись.

– Я – как прикажут, – пожала плечами Аранша.

– Мы спешим, – задумчиво сказала госпожа, – но неплохо бы заночевать под крышей. Или ты думаешь, что это опасно?

– Ну, опасно – это вряд ли! – приосанилась женщина-десятник. – У меня под началом восемь морд, да я сама девятая. Не пропадем, даже если там разбойничье гнездо.

– Это у кого гнездо?! – всполошилась старушка. – Это у меня-то гнездо?! Ты, стриженая, сперва погляди, а потом уж гнездом обзывайся!

* * *

Он и впрямь не походил на разбойничью берлогу, этот чистенький, ухоженный дом. Просторный, с камышовыми циновками на полу, с выскобленным до светлой желтизны столом и даже с занавесочками на окнах, чем крестьянские жилища могли похвастать редко. Бревенчатые стены были любовно проложены мхом, чтоб холод не пролез в дом, а с потолочных балок свисали на железных цепочках три светильника. Они не были зажжены – ну и правильно, светло еще. Да и поздно вечером они вряд ли понадобятся – так весело пляшет огонь в очаге.

Возле очага наемники и устроились. Не потому, что им было холодно. Просто очень уж славно было играть на широкой скамье в «радугу», вдыхая аромат поджаривающегося на вертеле молоденького кабанчика. Вертел поворачивала крепкая, бойкая Рамчи, а сама бросала взгляды через плечо ближайшего игрока, хохотала, сыпала шуточками.

Милчи, тоненькая, тихая и нежная, молча исчезала из комнаты и вновь появлялась, ставя на стол то хлеб, то соль, то блюдо с зеленью.

А бабуся куда-то исчезла. Должно быть, спать пошла.

Не только она отправилась на покой. Вон какие рулады выводит носом Ильен! Вытянулся на скамье, дремлет, а рука вниз свесилась. На запястье намотаны завязки дорожной сумы, что лежит под лавкой. Что ж там у него за сокровище, что и на миг без присмотра оставить нельзя?

Уснул, не дожидаясь ужина, и маленький Денат, закутавшись, словно в плащ, в мамину куртку. Перед этим долго хныкал. Умаялся, дурачок, в дороге, сидел бы дома! Да разве такого удержишь!

При мысли о необычных талантах сына Аранша загрустила, сердитыми движениями счищая с левого рукава густую пыльную паутину...

Паутину? Где это она умудрилась изгваздаться? Вокруг чистота, как в комнатке старой девы! В лесу, что ли, паука обездолила? Нет, тогда бы испачкала куртку, а не рубаху.

Лениво оглядела комнату и наткнулась взглядом на измученное, осунувшееся лицо госпожи. Та прислонилась к стене, закрыла глаза, прикусила губу. Не заболела ли, храни Безликие?

Аранша тут же оказалась рядом с Волчицей:

– Моей госпоже плохо? Велеть хозяйкам, чтоб постель постелили?

– Я... да, мне нехорошо. Устала в седле или солнце голову напекло. Знаешь, мерещится всякая ерунда. Подняла глаза, разглядываю светильник – вон тот, в виде птички... и вдруг показалось, что надо мной плетеный потолок... ну, из веток, как в бедных хижинах. Моргнула – и опять потолочные балки, светильник этот – птичка на цепочке... И еще... Вон та, тоненькая, румяная... Милчи, да? Подошла, поднесла вина, а мне почудилось, что у нее кожа желтая, щеки ввалились, рот запал, будто зубов нет.

– Ну, щечки у нее, как яблочки, – снисходительно, словно успокаивая ребенка, сказала Аранша, – а про что другое можно спросить Лопоухого. Он ей помогал накрывать на стол, и что-то они в чулане замешкались. А светильник... – Аранша подняла глаза и нахмурилась. – Госпожа просто не пригляделась. Нет там никаких птичек. Там три кораблика!

Арлина ее не слушала.

– И запахи... То вроде пахнет вином и жареным мясом, а то вдруг потянет гнилью, как из заброшенного погреба...

– Точно, Волчице пора отдохнуть! Вот поесть немного – и в постель. Эй, Рамчи! – повысила голос наемница. – Как там поживает кабанчик?

– Привет передает! – весело отозвалась Рамчи, обнажив в улыбке крепкие белые зубы. – Говорит, что почти готов!

Дочь Клана не обратила внимания на этот обмен репликами.

– И пауки все время мерещатся. Большие такие, почти у лица...

Проснулся Денат, испуганно позвал маму. Аранша с невольным облегчением извинилась перед госпожой и бросилась к своему драгоценному. Мальчик обнял мать за шею, что-то зашептал ей на ухо. Та понимающе кивнула, подхватила малыша на руки и понесла за порог.

Заспанный мальчик, развязав пояс на штанишках, юркнул в кусты. А мать глянула на дом и вновь залюбовалась, как в миг, когда он возник перед ними меж деревьев.

Не подайся Аранша в наемницы, останься в родной деревне, ей хотелось бы жить в таких деревянных хоромах... Хотелось бы? Да она бы изводила жениха до тех пор, пока не согласился бы к свадьбе поставить для нее такой бревенчатый дворец – прочный, на века срубленный, а изнутри просторный и теплый. И чтоб двускатная крыша, на которой снег не залежится. И непременно резьба – вот такая же, с пляшущими рыбками, у них в деревне точно таких же вырезали.

Растроганная, ушедшая в воспоминания Аранша не сразу сообразила, что сын теребит ее за колено. Она присела на корточки:

– Покажи, как завязал пояс... Опять намертво узел затянул? Учу тебя, учу, а ты все как маленький, хуже Лопоухого!..

– Мама, – перебил ее воркотню рыжий мальчуган, глядя куда-то над ее плечом. – А зачем вон тот пучеглазый сидит на крыше? Я его боюсь!

Не вставая, Аранша поспешно оглянулась и тут же посмеялась над своим легковерием.

– Ох, выдумщик ты у меня! Пойдем в дом, я тебя покормлю.

– Не хочу! – закапризничал Денат. – Я его боюсь, он злой! Ты не туда смотришь, давай покажу!

– Ну, покажи! – приняла игру Аранша, поднимаясь с малышом на руках. – Если он злой, мы его убьем.

Денат властно ухватился ручонками за мамину голову и повернул, показывая, куда смотреть.

И тут случилось что-то странное и страшное. Как только горячие детские ладошки скользнули по вискам матери, мир вокруг Аранши разительно изменился. Словно она с ребенком на руках перенеслась в какое-то другое место – запущенное, грязное, полное неведомой опасности.

Непролазный бурьян вместо ухоженного огородика. Вонючая яма вместо колодца. Темные ели вместо яблоневого садика.

Но главное – дом-дворец, дом-мечта в кружеве резьбы... где он? Перед Араншей – сплетенная из ветвей хибара, нищенская лачужка с плоской крышей. Такая низкая, что потолок можно зацепить макушкой. Колья, вокруг которых заплетены ветки, вбиты вкривь и вкось. Один угловой кол почти завалился, отчего хибарка скособочилась, словно подбитая ворона. Двери нет, из неровного черного проема несутся веселые голоса наемников.

А на крыше... ох, там и вправду кто-то есть!

Гигантский серебристый паук размером с Дената... Нет, Тварь больше похожа на многоногую кошку, исхудавшую до обтянутого светлой шкурой скелета. Растопырив длинные тонкие лапы, вцепившись в переплетенные сучья, Тварь приподняла круглую голову, сплошь усаженную темными глазами, и сквозь щели вглядывалась в то, что происходит внутри лачуги.

– Злой, говоришь? – ровным напряженным голосом переспросила Аранша своего необыкновенного сына. – Ладно, пошли.

Она поудобнее взяла ребенка. Его ладони съехали ей на шею – и вместо хибары возник чудесный дом, в радостном облике которого слились легкость и прочность. Но теперь женщина была настороже и чувствовала, как сквозь эту призрачную, коварную красоту следят за ней выпученные темные глаза.

На пороге она безмятежно улыбнулась, словно любуясь летним вечером, и сквозь стиснутые зубы прошипела:

– Денат, сыночек, мама ничего не видит.

Трехлетний умница все понял и снова приложил ладони к ее вискам.

И наемницу оглушила вонь – запахи пыли, сырости и какой-то тухлятины. Темное помещение с единственным оконцем и густая паутина, пыльная, полная высохших мух.

Возле холодного очага на полу режутся в «радугу» наемники – как только в полутьме различают костяшки? Может, видят их так же, как и все вокруг?

Рядом отвратительная старая карга поворачивает над несуществующим огнем пустой вертел. Да это же та самая бабка, что заманила их сюда! Она жадно вслушивается в веселую перебранку вояк, запрокидывает седую голову, визгливо хохочет – наслаждается происходящим. Это Рамчи, а где вторая? Вон там, в уголке? Нет, это госпожа – прикорнула у стены, задремала.

Во дворе под окном послышалась возня. Аранша настороженно обернулась. Успела узнать наемника, которого прозвали Лопоухим. И тут же отошла от окна, чтобы малыш не увидел скверного зрелища: распаленный, побагровевший мужчина и мерзкое старушечье лицо, счастливо улыбающееся из складок юбки, задранной почти на голову.

Передернувшись от отвращения, женщина огляделась.

Когда отряд прибыл на «постоялый двор», наемники собрались, как положено, сдать оружие. Но десятник воспротивилась. Мужчин в доме нет, случись беда – оружие должно быть под рукой! А уж она, Аранша, приглядит, чтоб парни дурить не начали. Милчи и Рамчи неохотно согласились, и оружие было сложено в чуланчик без замка.

Сейчас десятник в тихом ужасе думала, чем окажется этот чуланчик наяву.

Ну и ничего страшного: большой древний сундук без крышки. Поверх каких-то тряпок – оружие. Все здесь или нет – проверять не время. Она взяла чей-то арбалет, выудила из первого попавшегося колчана стрелу и начала взводить пружину.

Тварь на крыше почуяла беду, забеспокоилась. Аранше показалось, что кто-то роется у нее в мозгу. Воспоминания взметнулись разноцветным вихрем. Вытеснив все остальное, встали перед Араншей два дорогих лица: Харната и покойной матери. Заслонили все собой: выстрели в нас, Аранша, солнышко, любимая, да у тебя же рука не поднимется!..

Наемница опустила сына на земляной пол, зло усмехнулась и подняла арбалет, целясь в потолок.

Ударившийся в панику противник попытался остановить ее отчаянным, безумным ходом: объединил два родных лица в одно. Может, хоть это растрогает женщину, заставит опустить оружие?

Аранша нервно расхохоталась при виде своей матушки с окладистой рыжей бородой и спустила курок. Короткая стрела легко прошила сплетенные ветви и оборвала морок.

* * *

Милчи и Рамчи, дико завывая, ползали в ногах у наемников, рвали седые волосы, умоляли о пощаде.

Аранша, не обращая внимания на причитания, слово за словом выжимала из пленниц правду, восстанавливала всю историю с самого начала. С того, как три года назад две старухи-нищенки, сбившись с дороги и заплутав в лесу, набрели на брошенную кем-то хибару и решили пожить там немного на грибах да на ягодах. Хибара была такой же пустой, как сейчас. И так же стоял в углу сундук без крышки, невесть как угодивший в лесную лачугу.

– Теперь-то он не пустой, – угрюмо вмешался в допрос один из наемников. – И мужские тряпки, и женские.

– По шву распороты, чтоб с тела стаскивать сподручнее! – подхватил его приятель. – Ты, Аранша, не поверишь: даже детская игрушка есть!

– Поверю, – хмуро сказала Аранша, прижимая к себе сына. – Шпарьте дальше, раскрасавицы!

«Раскрасавицы» взахлеб, с рыданиями поведали, как по воле злой судьбы именно тогда в этих краях появилась тварюшка из Подгорного Мира. Хищная, между прочим, тварюшка. Кровь пить любила. Совсем слабый хищничек: ни когтей, ни клыков, ни умения догонять жертву. Зато морок умел наводить – просто слов нет! Вот только ему надо, чтоб добыча была совсем рядом. Чужак подыхал с голоду, когда на него наткнулись сестры-нищенки. Конечно, он бы и их заморочил и выпил кровь, но ослаб, сила не та.

И пронырливые старухи ухитрились с ним договориться...

В кровь раздирая ногтями желтые щеки и вялые груди, Милчи и Рамчи клялись, что сначала и не думали о разбое. И если ловили силками белок и зайцев для упыря, то потому, что уж очень сладкие видения наводил глазастый кровопийца.

Каково это для дряхлой побирушки – стать роскошной танцовщицей-куртизанкой, пляшущей на пиру для знатных любовников? Или девочкой, что гуляет с мамой по берегу пруда и кормит лебедей? Или королевой во дворце?

Может, смешон и нелеп был этот дворец, созданный воображением старых нищенок. Но для них он был светлым чудом, за которое чужие жизни – недорогая цена. Приходит упырь в силушку? Требует все больше крови? Да на доброе здоровьице! Достанем! Ах, человечья слаще всего? Расстараемся – будет человечья!

– Ну, вот что! – распорядилась наконец Аранша. – Ты, ты и ты, – кивнула она на троих наемников, – берите госпожу и Дената, поезжайте вниз по ручью. Найдите место для стоянки, разведите костер. Мы вас позже догоним. Незачем госпоже видеть, что здесь будет. И ты, поросенок рыжий, только посмей сюда вернуться!

Денат обиженно засопел. Он и сам не хотел возвращаться в это нехорошее место.

* * *

Эту ночь отряд Аранши провел под открытым небом.

Денат долго не мог уснуть, капризничал до тех пор, пока Арлина не догадалась дать ему поиграть с шишкой – подарком лесовика. Так, с шишкой в кулачке, малыш и задремал.

Взрослые молча глядели в огонь. И старались не поднимать глаза туда, где над верхушками деревьев еще взлетали к небу искры от другого, почти догоревшего костра.

27

Мирная ночь гладила мягкой теплой лапой спящих моряков, навевая сны о детстве, о доме, об оставленных где-то далеко матерях.

Новый капитан «Белопенного» не спал, размышляя о неожиданном повороте своей капризной судьбы. Даже на его черную душу снизошло умиротворение. Сарх не вспоминал о своем мертвом боге, не измышлял небывалые пытки для врагов. Просто подставлял длинное смуглое лицо ветерку, задумчиво улыбался и напевал песенку родного племени джахак – долгую, тягучую и размеренную, как ход каравана по пустыне.

Луна улыбалась ему в ответ. Не было ничего, кроме ветра, моря, ночи. Казалось, что блаженная безмятежность никогда и никем не будет нарушена.

И в этот сонный покой, в это мерное гудение ветра в снастях, в этот ровный шум воды под днищем корабля вплелось легкое-легкое поскрипывание крышки трюмного люка.

Люк открылся почти беззвучно, потому что снизу крышку бережно придерживали две сильные руки. Две крепкие, когтистые, покрытые жесткой серой шерстью... нет, не руки, а лапы. С обрывками веревок на запястьях.

* * *

– Караул! Спасайся, парни! Смерть наша пришла!!

– Да все уже, все! Как пришла, так и ушла! Спускайся с салинга, идиот, и кончай вопить!

– Пропали наши головы, растуды их в пучину и вперехлест тройным узлом! Не было такого уговору, чтоб чудища по палубе шлялись!

– Это же демоны морские! За человечиной пришли, клянусь родным причалом!

– Кто? Демоны?! Да чтоб мной акула подавилась! Конец «Белопенному»!

– Все за борт!!!

– Как – за борт?! Я те дам «за борт»! Убью своими руками! Боцман, чего панику на палубе допустил?.. Эй, боцман!.. Кто-нибудь видел боцмана?

– Да вон же, капитан, вон он! Наверху! Как раз он с салинга и орет!

– Помогите! У меня нога застряла! Вытащите меня, ради всех богов!

– Кто-нибудь, вытащите этого дурака!

– Спаси Безликие! Разыскала нас Серая Старуха!

– Какая старуха, чтоб тебя осьминог поимел?! Не было никакой старухи! Демоны были!

– Хватит про демонов, придурок! Ты не демонов, ты меня бояться должен! Здесь я капитан, а не демоны твои драные!

– О-о-о, гратхэ грау дха, Кхархи! О-о-о, гасти лархи рас!

– Варрах, ты-то хоть пасть захлопни, траста гэрр!.. Так, все заткнулись! Я сказал – заткнулись!!! Кто хайло раззявит – язык отрежу! А этот сопляк чего об палубу колотится?

– Да в истерике бьется.

– Сунь башкой в бочку с водой – враз отойдет!

В истерике бился тощий белобрысый юнга. Да и как ему было не трястись! Именно этот парнишка ближе всех столкнулся со смертью. Заглянул ей в зрачки. И спас, сам того не зная, весь экипаж «Белопенного».

Нет, сначала и опасности-то не было. Нургидан думал об одном: добраться до шлюпки, тихо спустить ее на воду... И плевать, что земля неизвестно где, а в шлюпке ни воды, ни еды. Сдохнет, так хоть не пленником.

Но рулевой поднял шум. Расшумишься, увидев в лунном свете такое чудище! Матросы, не ожидавшие нападения посреди моря, спросонья крепко перетрусили, а паника заразительна. Пираты выли, карабкались на мачты, бросались в темноте с ножами на своих же.

Нургидан честно пытался вновь стать человеком. Но чувство опасности, крики врагов во тьме, исходящий от них острый запах страха – все это будоражило волчью кровь, заставляло прижимать уши к голове и скалить зубы. И был миг, когда волк взял верх над человеком. Забыв про шлюпку, он бросился в гущу охваченных смятением врагов – искать Сарха.

Именно Сарха! Человек, живущий в глубинах звериного разума, говорил, что эти жалкие морячишки для него не добыча. Сарх, и только Сарх окрасит своей кровью волчьи клыки!

Но и это состояние продолжалось недолго – лишь до тех пор, пока оборотень не наткнулся на одного из перепуганных бедняг.

Добыча – и так близко! Вплотную! Запах бьет по ноздрям!

Да, на всю жизнь запомнит молодой моряк улыбку-оскал, медленно обнажающую ужасные зубы.

А мог бы и в Бездну уйти с этим воспоминанием! Так близко было от клыков беззащитное человеческое горло...

Но луна-спасительница поспешила бросить между хищником и добычей свои серебристые волны.

И отпрянул Нургидан, шарахнулся прочь, узнав эти белобрысые волосы, эти округлившиеся светлые глаза, эти белесые ресницы.

Дайру!

Пират не был двойником ученика Охотника. Так, небольшое сходство. Но этого хватило Нургидану, чтобы опомниться.

Что он делает? Сейчас порвет глотку этому парнишке, похожему на Дайру. А в следующее полнолуние загрызет настоящего Дайру. И Нитху. И Шенги... Проклятая луна! Он ее невольник! И еще смел попрекать Дайру ошейником!

То, что мальчик сделал дальше, было продиктовано отчаянием и оскорбленной гордостью. Гибкий прыжок на планшир, вцепившаяся в канат рука, толчок – и плеск за бортом!

Нет, не самоубийство, Нургидан и слова такого не знал. Побег! От безнадежности, от неотвратимой страшной участи, от власти ненавистной луны.

Черная громада корабля удалялась. Маленькие волны качали ночного пловца. Скоро у него устанут руки, и пусть тогда ведьма-луна попробует найти его сквозь толщу воды!

У Нургидана вновь было человеческое лицо. Он улыбался.

* * *

Сарх не первый год командовал шайками – сухопутными, речными, а теперь и морской для разнообразия. И понимал, что такое команда на грани бунта.

Сарх знал, что надо делать в подобных случаях: немедленно и виртуозно расправиться с парочкой зачинщиков, а попутно без затей прикончить двоих-троих сочувствующих мятежу. Но покойный Бикат, дорогой старый друг, в последней беседе, помнится, говорил, что экипаж «Белопенного» крепко потрепан в недавних схватках. Уцелевших ублюдков едва хватает, чтобы ставить паруса. Наведение порядка резко уменьшит количество упомянутых ублюдков, что сейчас крайне нежелательно.

Поэтому Сарх смирил свой норов и мысленно извинился перед своим мертвым богом за то, что на сей раз оставляет его без кровавой жертвы.

Так, чего хотят от капитана эти олухи?.. Ах, боятся плавать на корабле, оскверненном демонами? Им нужен заход в ближайший порт и жрец с очистительными молитвами? Что ж, скромное требование. Все равно нужно пополнить запасы продовольствия.

Сарх не умел прокладывать курс корабля в открытом море. Но что такое карта, он знал. И когда штурман повел кончиком ножа над пергаментом, показывая путь «Белопенного» в этих водах, капитан без колебаний ткнул пальцем в ближайшее пятнышко:

– Вот. Этот остров обитаем?

– Да, господин мой.

– Жрецы там водятся?

– Не без того.

– Туда и повернем. Кстати, как остров называется?

– Эрниди.

28

– Он погиб за меня... за меня, понимаете?

Руки Хранителя были беспомощно уронены вдоль тела, лоб перечеркнула угрюмая морщина.

– Еще как понимаю, – ровно сказал Шенги. – За меня тоже однажды погиб напарник.

Путники сидели над скалистой кручей и угрюмо жевали плотные, жесткие полосы съедобного мха. Во всяком случае, Охотник заверил их, что это мочало действительно съедобно. И все ему с готовностью поверили, потому что успели уже забыть, когда последний раз ели.

Только Сокол, стискивая пригоршню мха, глядел в пропасть и кусал губы.

Остальные успели пережить острый всплеск горя и смириться с тем, что Айфера больше нет. Даже Нитха уже всласть наревелась по доброму великану. Лишь у Ралиджа в глазах стыла тоска, не нашедшая выхода.

Дайру сочувственно поглядывал на своего кумира и не знал, как подсказать ему, что горе горем, а поесть все-таки надо.

– Я уже видел, как гибнут люди, – мрачно отозвался Сокол на слова Шенги, – но на этот раз умереть должен был именно я. Он взял мою смерть.

– Стало быть, поступил как подобает воину. – Голос Охотника стал строже. – Прикрыл в сражении своего командира.

– В сражении! Эх, если бы это было в сражении!

– Мы и сейчас на поле боя. Подгорный Мир – это драка без передышки.

– Как говорят у нас в Наррабане... – попыталась Нитха влезть в разговор старших.

– У вас в Наррабане могли бы и помолчать! – свирепо перебил ее Дайру.

Сокол глянул на зеленую сухую массу в своей руке, откусил немного, с отвращением прожевал.

– И куда мы теперь?

– Ближайшие Врата от нас в... – Охотник положил ладонь на талисман, вгляделся в лишь ему видимую карту и нахмурился: – Они у нас под ногами.

– Под ногами? – удивился Ралидж и глянул за край обрыва. – Придется лезть на дно ущелья?

– В том-то и дело... Не на дне они.

– Воздушные Врата? – с испугом догадался Дайру.

– Именно, – подтвердил Охотник невесело. – Сокол, вероятно, не знает... Они находятся прямо в воздухе. И через них можно попасть в любую точку любого мира, куда пожелаешь.

– Или к любому человеку, – без удивления кивнул Ралидж. – Жена рассказывала.

– К любому человеку? – вскинулся Шенги. – А я и не знал! Очень, очень интересно!

– Ну да. Три года назад я вляпался в беду, так Арлина меня через складки отыскала.

– С ума сойти! Но это же надо было... Ведь Врата в воздухе! Неужели госпожа рискнула спрыгнуть со скалы?

– Ради меня она откуда угодно спрыгнет. Но в тот раз не понадобилось. Они с Араншей – это наемница из нашей крепости – пролетели через Врата на спине дракона. При этом все трое думали обо мне.

– Трое?

– Ну да, Арлина, Аранша и дракон... ладно, потом как-нибудь расскажу, а то долгая история.

Шенги был матерым Охотником, выслушал в жизни уйму невероятных историй и научился вычленять из них главное.

– Значит, если думать о каком-то человеке...

– Нургидан! – догадливо пискнула Нитха.

– Вся штука в том, – угрюмо заметил Дайру, – как ухитриться вспомнить о каком-то человеке – да хоть о родной маме! – сигая вниз головой в пропасть.

– И даже просто сигануть, ни о чем не вспоминая, – согласился Ралидж.

– Я никого не прошу следовать за мной, – тихо, но твердо сказал Шенги. – Но сам думаю сейчас только об одном: мой мальчик пропал! Может, он сейчас в беде. Может, его надо спасать.

При мысли о том, что кого-то надо спасать, Ралидж оживился. Мрачное чувство вины исчезло с его лица.

– Я готов, – сказал он и тут же поправился: – Во всяком случае, постараюсь. Ну что, крепче беремся за воздух?

– Нет, за руки, – не принял шутку Охотник. Он резко посерьезнел.

– Я... – храбро объявила побледневшая Нитха, – я тоже постараюсь... если закрыть глаза...

И она держалась молодцом – только тихо вскрикнула, когда руки учителя и Дайру потянули ее вперед и земля исчезла из-под ног. И глаза она открыла лишь тогда, когда забарахталась в горько-соленой, плотной, бросающей ее во все стороны воде.

Маленькая наррабанка не умела плавать. И в панике, захлебываясь, не сразу поняла, что над водой ее голову поддерживает не кто-нибудь, а Нургидан, потрясенный не меньше, чем она сама.

* * *

– Добро пожаловать! – Нургидан был во власти злого отчаяния. – Как вам здешние края? Жаль, темно, а то б налюбовались: море слева, море справа! И за каким демоном вы сюда... – Волна ударила в лицо, заставила замолчать.

– А ты надеялся, что мы оставим тебя в покое? – упрямо пробулькал рядом Дайру. – И не мечтай. Мы напарники.

– Еще и Нитху притащили! – отплевываясь, продолжал гневаться Нургидан. – Я-то ладно, мне туда и дорога... тебя, дурень белобрысый, тоже утопить не жаль... а ей-то за что пропадать?

– Так мы ж еще не пропали! – резонно возразил Дайру, покачиваясь на волне (он отлично плавал). – Сейчас учитель спросит талисман, есть ли рядом земля.

Шенги встрепенулся так, что по пояс вынырнул из воды. А ведь это выход! Соврать детишкам, что рядом суша, дать надежду – пусть сражаются за жизнь до последнего мгновения, пусть не узнают мук отчаяния!

Ловко гребя левой рукой (от правой в воде пользы было мало), он повернулся так, чтобы волна не заливала лицо.

– Уже спрашиваю! – с фальшивой бодростью начал он, запустив руку под рубаху. – Здесь рядом... рядом... – И вдруг вскричал с искренней, неподдельной радостью: – Какие-то скалы рядом! Во-он там!

– Далеко? – вгляделся Сокол во мрак, поддерживая за воротник Нитху (которая все увереннее держалась на поверхности).

– Далеко. Но кто жить захочет – доплывет.

* * *

На черном утесе, что клювом навис над морем, лежал маленький принц Литагарш.

Он спал беспокойно, легонько вскрикивая от видений, которые наводил на него выпитый вечером отвар чернокрыльника. На случай, если бы ребенок проснулся, руки и ноги его были прочно связаны.

Тяжело лежать на холодном камне и вздрагивать от гнетущих снов, но еще тяжелее сидеть рядом, держа в руке нож и глядя на восток в ожидании рассвета.

Какой мучительный долг! Какое горькое испытание! Легче подставить свое горло под острое железо, чем занести клинок над беззащитным ребенком.

Но ведь кто-то должен почтить богиню так, как ей этого действительно хочется! Что ей вино в волнах, что ей прочие жалкие дары человеческие, если с древних времен люди приучили ее к истинной жертве – крови, смерти.

Тварь, разгромившая поселок, – это, конечно, орудие гнева морской повелительницы или ее грозного отца. Почему не приняты две прежние жертвы, два чистых ребенка? Потому что не был свершен должный обряд. С первыми лучами солнца, на вершине Тень-горы, наговорным ножом.

Но как невыносимо ожидание!

Скорее бы рассвет!

* * *

Если ты измучен борьбой с волнами, то даже хмурые вылизанные морем скалы покажутся тебе желаннее зеленой лужайки, над которой распевают птицы. А если тебе еще и пришлось карабкаться на эти скалы, ломая ногти, в кровь обдирая руки и рискуя свернуть шею, то к блаженному осознанию спасения добавится еще и гордость победителя, захватчика, завоевателя!

И лишь потом, когда холод от мокрой одежды замучит тебя еще сильнее, чем боль в натруженных мускулах, встанет вопрос: а что именно ты завоевал?

– Бр-р, зябко! – пожаловался Дайру. – Не знаю, как вы, герои, а я простужусь тут, как верблюд в Уртхавене!

Нитха, хоть и лязгала зубами, все же усмехнулась, представив себе унылого верблюда среди льдин и вьюг.

– Интересно, здесь что-нибудь растет? – поинтересовался Ралидж, озирая черные неприветливые камни. – Как бы не загнуться с голоду, пока будем ждать проплывающего корабля.

– Ничего, – вздохнул Дайру. – Наловим рыбы, крабов. А вот с водой-то как быть? Учитель, что талисман говорит про воду?

– Талисман говорит: надо перебраться на соседнюю скалу. Их тут целая гряда торчит, как клыки. Прилив их топит почти по макушку. Сейчас отлив, перейти можно. Нитхе по пояс будет. Правда, воды там тоже нет.

– А тогда какая разница? – разочарованно протянул Дайру. – Не все ли равно, где прозябать?

– А мы с той скалы еще дальше переберемся. Там есть очень, очень недурное местечко для прозябания. – Шенги тронул пальцами серебряную пластину. – Постоялый двор «Смоленая лодка».

Ошеломленное молчание – и ураган изумленно-радостных воплей!

Путники успели привыкнуть к подлым подарочкам судьбы. Им в голову не пришло, что суша, к которой их прибили волны, может оказаться обитаемой.

– Надо идти, пока отлив не кончился, – приказал Шенги, когда все вволю накричались. – У меня есть деньги, чтобы заплатить на постоялом дворе.

Но тут уж никто не назвал его «шкатулкой с сюрпризами», потому что каждый догадался заранее зашить в одежду хоть пару монет.

Уже светало, когда они осторожно брели по скользким, коварным подводным камням. Ралиджу было труднее других: он нес меч и плащ, которые ухитрился сберечь во всех передрягах. (Наблюдательный Дайру прикидывал: а может, наоборот, плащ ухитрился сберечь своего хозяина?)

– Надо измыслить какое-нибудь кораблекрушение, – озабоченно сказал Сокол. – Не хочется рассказывать местным жителям про наши подвиги.

– Измыслим, господин мой! – бодро отозвался Шенги. – Чтоб четверо Подгорных Охотников да не придумали, что соврать!

* * *

Вот и первые лучи солнца над морем. Пора! Теперь все надо сделать быстро, чтобы не мучить мальчика.

Великая жертва! Не просто невинный ребенок – потомок самой дори-а-дау! Кровь, которую она подарила людям, прольется в море, растворится в волнах, вернется в родную стихию.

Как тихо спит маленький принц! Кошмары отпустили его. Это хорошо. Последние мгновения его жизни будут спокойными, а смерть – легкой...

Но что это? Камешки захрустели под чьей-то ногой! Кто поднимается на скалу-жертвенник? Кто узнал тайную тропу на вершину?

Ни тени страха – только гневная досада. Помешают! Все испортят!

Нож взвился над ребенком...

В этот миг меж валунов, короной окруживших вершину утеса, показался молодой дарнигар.

Бронник моментально понял, что происходит, и во весь голос крикнул:

– Юнфанни!!!

И словно он произнес могущественное заклинание – нож остановился в воздухе. Лицо жрицы из сурового стало растерянным. Она огляделась, будто пытаясь понять, где она и что вообще происходит.

И вдруг Бронник понял: никаких «словно». Женщина действительно не понимала, как в ее руке оказался нож.

– Тише, тише, – успокоительно сказал дарнигар и осторожно шагнул вперед. – Не делай глупостей, милая.

Он уже понял, что горело в этих распахнутых глазах.

Безумие.

И сама Юнфанни поняла это, поняла так четко, словно это объяснил голос, слышный только ей.

Постоянная головная боль. Ночи, после которых кажется, что ты и не ложилась спать. Свежая грязь, которую она порой обнаруживала с утра на башмаках...

Сын вдовы Даглины. Ученик жреца. Семилетний принц.

Все трое любили сказительницу Юнфанни. Слушали старые легенды, глядели в лицо блестящими от восторга глазенками...

И Юнфанни их любила. Она помнит, как вчера увела Литагарша из опасного места, подальше от чудовища. И даже в мыслях у нее не было...

Не может быть...

– Не может быть! – пронзительно закричала женщина. – Это не я! Не я!

– Ну-ну, успокойся. – Бронник приблизился еще на шаг. – Дай-ка мне эту железку.

Нож звякнул о камни. Лицо женщины исказилось. Одним прыжком она очутилась на узком выступе, под которым шумело море.

– Это не я! – в последний раз крикнула она. – Все не так, неправильно!

И сделала шаг со скалы.

Потрясенный Бронник вскрикнул. Бросился на опустевший выступ.

Внизу гремели волны. Отлив закончился, море вновь и вновь наступало на остров, но еще не затопило полосу прибоя.

Сейчас в пене на камнях раскинулось что-то неподвижное, похожее на большую куклу. Волны переворачивали эту куклу с боку на бок.

Почувствовав во рту металлический вкус, Бронник поспешно отошел от края утеса. Поднял нож, задумчиво повертел его в руке и тихо сказал вслух:

– Все-таки принесла жертву.

Негромко вскрикнул во сне Литагарш – к нему вернулись кошмары. Бронник кинул на связанного мальчика странный взгляд, словно не мог вспомнить, что это за ребенок и как он сюда попал.

А потом кровь прилила к лицу так, что заполыхали щеки и уши. В сознание захватчицей ворвалась мысль, жуткая и притягательная одновременно.

Вот что он застал на этой вершине: принца с раной в груди и Юнфанни с окровавленным ножом в руке. Испуганная жрица попыталась бежать, но сорвалась с утеса. А мальчику, увы, уже ничем нельзя было помочь.

Такая вот трагедия. А ведь процветание Эрниди будет длиться до тех пор, пока на острове правят потомки дори-а-дау. Асмита – девочка, ей не править. Других сыновей у Фагарша, наверное, уже не будет. И король вспомнит, что в Броннике тоже течет кровь дори-а-дау. Обязательно вспомнит.

Как зачарованный, Бронник опустился на колени рядом со спящим мальчиком. А рука уже сжимала рукоять ножа.

Бронник был воином. Не из робости он помедлил за мгновение до удара. Захотелось вглядеться в лицо спящего мальчика, запомнить его.

«Это мой брат», – подумал он и не нашел в своей душе никакого отклика. Гораздо больше волновала нелепая, неуместная мысль: каким именем наречет король своего старшего сына во время обряда усыновления?

Эти раздумья захватили молодого человека еще более властно, чем Юнфанни мысли о древней богине. Во всяком случае, он не услышал того, что недавно услышала женщина: хруста камешков на тропинке.

Вышедший из-за высокого валуна человек увидел ту же картину, что незадолго до этого сам Бронник. Только вместо безумной жрицы на коленях возле мальчика стоял молодой дарнигар.

Появившийся на утесе человек не стал кричать. Подхватив с земли увесистый гранитный обломок, он метко и сильно швырнул его Броннику в голову, попав повыше уха.

Нож, дернувшийся для удара, выпал из разжавшихся пальцев. Несостоявшийся убийца рухнул поперек своей жертвы.

* * *

– Как ты отыскал тропу на утес?

– О ней сказано в одной старой рукописи в дворцовой библиотеке.

– А! Понятно. А я случайно наткнулся, еще мальчишкой. Я ведь, как Литагарш, любил удирать из дворца.

Двое шли рядом и разговаривали так мирно, словно между ними не произошло ничего непоправимого. Хотя оба знали, что это не так.

Король Фагарш нес на руках младшего сынишку, который продолжал спать. Веревки на его руках и ногах были разрезаны, и во сне мальчик вцепился в отворот отцовской куртки.

Бронник был бледен и серьезен. Он не пытался оправдаться, не врал, будто хотел лишь перерезать веревки. Смирился с мыслью, что пощады не будет, и больше не говорил об этом.

И Фагарш вел разговор о другом:

– Бедная женщина! Конечно, она была безумна. Ради ее семьи надо скрыть эту историю. Если море отдаст тело, похороним со всем уважением. Несчастный случай!

– Мой король всегда был снисходителен к Детям Моря. А я уверен, что эта баба, безумная или нет, действовала по наущению Шепчущего!

– Ох, Бронник, откуда в тебе столько ненависти? Я же знаю, малышом ты ходил с матерью на моления! Понимаю, повидал свет, принял другую веру... но почему прежняя вызывает такую злобу? Разве воспоминания детства не смягчают... – Король замялся, не зная, как выразить свою мысль.

По губам Бронника скользнула невеселая усмешка. Мол, чего ж не рассказать напоследок, теперь уже все равно.

– Да, государь. Я не просто верил в дори-а-дау, я поклонялся ей всей душой. Знал наизусть все легенды, что рассказывала о ней Юнфанни...

Упоминание о Юнфанни на миг сбило молодого человека, но он тряхнул головой и продолжил:

– Я так мечтал о подвигах, которые совершу в честь своей богини! Чего только не придумывал! И на моления – да, ходил. С матерью. У нее на лице всегда был красно-желтый узор «храни мое дитя». И мой узор был всегда один и тот же – черно-белый.

Раскрыв ладонь, Бронник пальцем вывел на ней несколько завитушек. Фагарш узнал узор и понимающе усмехнулся:

– А, «исполни мое тайное желание»...

И тут же нахмурился, догадавшись, какое тайное желание сжигало душу ребенка, которого еще не называли Бронником.

А незаконный королевский сын продолжал:

– Когда мать умирала, она молилась дори-а-дау. Я случайно услышал... Она не просила выздоровления. Она хотела лишь увидеть перед смертью, как исполнится мое желание, то, тайное, заветное. И умоляла богиню так, что я и не усомнился: это сбудется... А вот не сбылось! Она умерла одна, никто не пришел с ней проститься. И на похороны тоже никто не пришел.

На самом деле с несчастной женщиной честь честью простились родственники, а у погребального костра стояла вся деревня. Но Бронник не имел в виду соседей. Король это понял и еще больше помрачнел.

– После этого я остался на Эрниди лишь до первого корабля. А когда судно отчалило, я плюнул с борта в воду и сказал: «Чтоб ты сдохла, хвостатая гадина!»

Все-таки в отце и сыне было много общего: король тоже не стал оправдываться, ссылаться на клятву, данную покойной жене. Он угрюмо помолчал, обвел взглядом вересковую пустошь и сказал:

– Гляди, стражники!

В самом деле, издали навстречу шли двое стражников, из тех, что искали пропавшего принца.

Пока они не подошли, Бронник заговорил негромко, быстро и горячо:

– Государь, я тяжко виновен... не знаю, какую кару ты назначишь мне, но умоляю об отсрочке! Во имя того, во что ты веришь, позволь остаться дарнигаром до тех пор, пока не управимся с чудовищем! Это невыносимо – перед смертью знать, что оставляешь врага живым!

Ответный тон короля был удивленным и недружелюбным:

– «Во имя того, во что ты веришь»? Странные слова.

Стражники были уже близко. В отчаянии Бронник нарушил запрет, который сам себе поставил много лет назад:

– Я никогда и ни о чем не просил тебя, отец. Теперь умоляю лишь о нескольких днях, неужели это так много?

– Вообще-то да, много, – после паузы отозвался Фагарш. – Но, по справедливости говоря, ты имеешь право и на большее. Хорошо, пусть будет так. А вот и твои люди. Командуй, дарнигар!

29

Страшно всем, но кое-кому еще и обидно! И даже очень обидно!

Шатаешься, понимаете ли, по морям, грабишь корабли, разоряешь приморские деревни и городишки, потом спускаешь награбленное с девками в кабаках. Словом, грешишь направо и налево, начисто забыв о золотых денечках детства, когда мама за ручонку водила тебя в храм и учила молитвам.

И вдруг в кои-то веки просыпается в тебе благочестие. Ты требуешь и молитву, и жреца, и храм – пусть капитан хоть посреди моря все это добудет!

Ну, благочестие просыпается не совсем внезапно, а после появления на борту жуткого демона, но это мелочь. Главное – высокие чувства, которые горят в груди! И ты с нетерпением высматриваешь на горизонте остров. Рисуешь в мечтах храм, такой же величественный, как виденный в детстве. Споришь до драки с другими матросами, как точно, слово в слово звучит молитва «Охрани меня в дальнем странствии». Бросаешь монеты в идущую по кругу шапку, потому что капитан, наррабанская языческая сволочь, предупредил: молебны будут служиться за счет команды.

(Боцман даже предложил похитить жреца, чтобы впредь тот плавал на борту «Белопенного», но команда его не поддержала, узрев в этом некоторый перебор.)

И теперь, прибыв в порт, пираты вдруг обнаружили, что островитянам не до их духовного просветления. А здешний жрец слишком занят: молится о спасении эрнидийцев от чудовища, напавшего на остров.

Вот так. Плыли, плыли и наконец приплыли. Можно поздравить друг друга.

Будь по-прежнему капитаном Бикат, он бы сразу приказал поднять паруса и отчаливать. Но Сарх относился к суше с большим доверием, чем к морю.

Потому пираты потрясенно глядели, как поднимается над поверхностью бухты бело-желтый, с перламутровым отливом купол. Сердца моряков бешено стучали в такт сердцам горожан, высыпавших на пристань. И женщин, которые спрятали детей в скалах и вернулись, чтобы вместе с мужчинами драться за свои дома. И стражников, которые с рассвета ждали на берегу: дарнигар предположил, что именно здесь враг нанесет удар, и оказался прав.

Сам дарнигар стоял меж костров, над которыми клокотали два котла – с кипятком и со смолой. Глядел Бронник спокойно и уверенно, словно ему предстояло не сражаться с чудовищем, а проверить на плацу, как бьют в мишень из арбалетов лодыри-стражники.

Рядом с ним смотрел на море Фагарш – никому не удалось уговорить короля в этот тревожный день остаться во дворце.

Тут же был и жрец, оставивший храм на ученика. Его твердое лицо отрешенно замкнулось, губы внятно выговаривали слова молитвы.

До сих пор присутствие государя и жреца на пристани укрепляло дух горожан. Но в ужасный миг, когда слизистый переливающийся монстр беззвучно начал вырастать из воды, никто не думал о короле.

Те, кто видел слизняка вчера, с содроганием поняли, что он вырос и разбух раза в полтора. Светлые разводы легко плыли по скользкой туше. Купол медленно скользил в бухту, словно его гнал ветер, ровно тянущий с моря.

И вдруг все разом изменилось! Чувства людей – с ужаса на изумленный восторг. Цвет слизняка – с бледно-желтого на темно-серый. А поверхность бухты – с ровной, чуть рябящей на бешено пляшущую вокруг непрошеного гостя.

Негромкий выдох сорвался с губ каждого, кто глядел сейчас на залив. Волны шли против ветра! Вздымались в воздух, били слизняка без пощады!

Рыбаки восхищенно бранились: они-то знали, что такой удар в борт легко перевернул бы большую лодку.

Сам залив встал на защиту берега!

В этот миг лишь исступленно молящийся жрец помнил о Безымянных богах, все остальные взывали на выдохе, на стоне, на вскрике:

– Дори-а-дау!

* * *

С крутой скалы, похожей на сгорбленного медведя, за происходящим в бухте с недоумением наблюдали чародеи.

Впрочем, Фолианту было не до удивления. Упав на колени, стиснув зубы, он пытался противостоять чужой магической воле, которая гнала в открытое море созданного им монстра.

Старуха раскачивалась, словно плакальщица у погребального костра. Но с губ ее слетали не жалобные причитания, а ругательства, да такие свирепые, что с похорон бабку бы выставили. Неизвестно, кто ругался – Лейтиса или Орхидея. Скорее всего, обе. Хором.

Ураган сидел спиной к морю, чтобы не отвлекаться. Серьезный и сосредоточенный, контролировал он поток магической энергии, идущей сквозь черное зеркало из Подгорного Мира.

Красавчик, растянувшись на пузе, пялил глаза на битву в бухте, как на представление бродячего балагана.

Был здесь и Айрунги. Хотя вчера он и решил, что больше не служит этим сумасшедшим покойникам, но не торопился раньше времени огорчать союзников разрывом. Успеется. Айрунги подмечал каждое движение слизняка. Впрочем, время от времени он кидал взгляд на пристань и скалы вокруг, ища знакомую головку с бронзовыми косами. Не находил и не знал, тревожиться ему или, наоборот, радоваться, что Шаунары здесь нет.

– Чуткий предупреждает: силы Ящера на исходе, – подал голос Ураган. – Сдохнуть может.

– Ничего... – прохрипел Фолиант, словно поднимая непосильную тяжесть. – Я сейчас... я его... уже почти задавил...

– Да! – взвыла Орхидея. – Я чувствую! Оно вот-вот околеет!

– А ну, хорош дурить! – рассердился Ураган. – Оно околеет, Ящер тоже – что тогда будем делать?

Орхидея встревожилась (возможно, представила себе, что не сумеет возвратить свою молодость):

– Правда, прекрати сейчас же! Пусть Белесый отдохнет.

– Король подумает, что мы струсили, – еще возражал Фолиант, но его руки, плечи, шея уже расслабились, словно он сбросил ношу.

– Не подумает. Я напишу еще одно письмо, а этот... – По лицу старухи было видно, что она забыла имя Айрунги. – Этот подбросит письмо во дворец.

* * *

Над сникшим слизняком нависала уже на волна, а мощный щит – тяжелый, окаймленный пеной, собравший в себя такую массу воды, что у причала обнажились заросшие водорослями темные сваи, а стоящий на якоре корабль потянуло от берега.

Под неистовые крики людей Тварь дрогнула, затряслась, как студень, вывалившийся из перевернутой миски, и начала погружаться.

Водяной щит рухнул в бухту, подняв тучу брызг, в которой заиграла радуга, и заставив «Белопенный» заплясать на якорной цепи.

Люди кричали, пели, хохотали, обнимали друг друга. Стражники смешались с толпой. Курносая внучка пасечника расцеловала короля, что его отнюдь не разгневало. Лекарь Марави, тихий старичок, любитель древней книжной премудрости, совершил нечто невероятное: встал на руки и так пошел по набережной! (Правда, сразу шлепнулся и встал, держась за поясницу, но лицо не перестало сиять.) У всех на устах было одно слово: «Дори-а-дау!» Даже дарнигар, свирепый гонитель древней веры, шептал что-то благодарное богине-охранительнице, которая словно явилась из его детства.

Лишь двое не разделяли общего восторга.

Жрец стоял поодаль от беснующейся толпы, скрестив руки на груди и надменно вскинув голову. Он-то знал, чьи молитвы отогнали чудовище. Но разве вразумишь этих ликующих дикарей!

А под досками причала, среди свай, балансировала между жизнью и небытием сама дори-а-дау.

Сейчас никто не назвал бы это существо «красавицей из глубины». Тело морской госпожи было таким же рыхлым и бесформенным, как у ее недавнего противника. Дочь Морского Старца не знала боли в человеческом, земном понимании этого слова, и все же она испытывала истинное страдание!

Надо было скорее выбраться на берег, принять человеческий облик, ведь ее отсутствие могло быть замечено. Но она не могла, не могла, не могла!..

Дори-а-дау была не старшей из дочерей Морского Старца, но все-таки около шести сотен лет прожила в этих водах. Даже если отбросить долгие десятилетия спячки, все же получится весьма солидный возраст. И за все это время морская госпожа впервые выдержала настоящий бой. Кто посмел бы тягаться с ней в родных глубинах? Сестры? Но океан справедливо разделен отцом, ни одна дори-а-дау не завернет в подводные угодья другой.

И тут впервые – равный противник... ладно, какой уж там равный, скажем честно: превосходящий в силе. Еще немного – и конец бы морской принцессе. Нет, больше дори-а-дау не сунется в бой с этой Тварью! Даже ради спасения острова Эрниди!

Одно морская хозяйка знала точно: для чудовища вода такая же родная стихия, как и для нее самой. И если кто-то рискнет сразиться с загадочным существом, пусть делает это на суше. Как можно дальше от черты прибоя!

* * *

– Каждую мелочь, почтенный Айрунги! Имеет значение решительно все!

– Я понимаю. – Айрунги сосредоточился, вспоминая разгром рыбацкого поселка. – Итак, двое рыбаков. Одного слизняк сшиб с ног, навалился на него и обволок слизью. Бедняга дергался, но недолго. Сначала тело просвечивало сквозь «студень», но быстро расплылось красно-бурым пятном. Вывод: слизь не только душит человека, но и разъедает, растворяет его.

– У тебя зоркие глаза и железные нервы, если смог все так рассмотреть!

Айрунги спокойно и твердо встретил недоверчивый взгляд дарнигара:

– Не буду скромничать. Ученый обязан быть зорким и хладнокровным.

– Не отвлекайся! – вмешался король. – Что было со вторым рыбаком?

– Его слизняк поглотил уже мертвым.

– Как он умер?

– Тварь плюнула в него куском своей слизи.

– Вот это скверно! – встрепенулся дарнигар. – С какого расстояния?

– Как отсюда до окна. «Кисель» облепил бедняге лицо и голову.

– Паршиво. Но это, надеюсь, все?

– Не совсем, – развел руками Айрунги. – Есть еще одна приятная подробность. Одному из стражников удалось мечом отшвырнуть кусок «киселя» прочь от чудища. Так вот, когда слизняк начал отступать к морю, этот кусок зашевелился, заскользил следом, догнал чудовище и слился с ним.

– Что-о?

– Вот именно, почтеннейший дарнигар. Рискну предположить, что любая часть монстра может действовать самостоятельно. Разорви слизняка на десять частей – получишь десять слизняков, и каждый будет опасен.

На самом деле Айрунги не предполагал – он все знал точно. От Фолианта. Но ведь не сошлешься на достоверный источник!

– Стрелы для драки не годятся, – хмуро сказал Бронник. – Тварь их выплевывает. Наши парни их потом на берегу собирали.

– Я видел, – кивнул Айрунги. – Наконечники целы, а древки разъедены какой-то кислотой. У меня на этот счет есть некоторые соображения...

Он замолчал: выразительный взгляд дарнигара заткнул ему рот прочнее кляпа. Взгляд его говорил: «Что делает на военном совете наставник маленького принца? Рассказал, что видел, и спасибо ему. Пусть идет в детскую и объясняет ребятишкам, сколько будет два плюс два...»

Айрунги не пожелал понять намека. Король же почему-то не отсылал его.

– До чего наглое письмо, – задумчиво сказал Фагарш. Он держал лист бумаги, хорошо знакомый Айрунги. – Очень уж они уверены, что завтра на их пути не встанет никакой, как они выражаются, непрошеный защитник.

Айрунги прикусил язык – так ему хотелось прокричать, откуда у противника такая уверенность.

– И опять требуют серебряный талисман, – вздохнул король. – Ясно, штука непростая. Но я бы ее отдал, лишь бы люди не гибли.

– А по мне, так не надо отдавать! – сурово отозвался Бронник. – Сегодня – талисман, завтра – корону, а что послезавтра?

Король неприязненно глянул на дарнигара. И Айрунги уже не в первый раз отметил для себя: что-то изменилось между Фагаршем и Бронником.

Он скромно потупил глаза и примирительно сказал:

– Стоит ли спорить о талисмане, если он все равно не найден?

Бронник вновь попытался взглядом поставить на место обнаглевшего учителишку. И вновь ему это не удалось. Айрунги взирал на него безмятежно и ясно. Так столетний дедок, сидя на крыльце, смотрит на играющих малышей.

– Ну, кое-что мы выяснили, – сказал король. – Талисман нашли дети. Увы, они не могут вспомнить, куда его дели. – Он бросил взгляд за окно и оживился: – О, вот! Кстати! Чизи, поди сюда!

Над подоконником возникли круглое личико няни и ее обтянутые желтым платьем плечи, похожие на пышные сдобные булки.

– Малыши что-нибудь вспомнили? – спросил ее Фагарш.

– Куда там! Литагарш никак не отойдет от той отравы... все собачку свою зовет, Тяв-тява. А принцесса и вовсе никого не зовет, только плачет. Оно и понятно! Нечего было на ребенка орать, ровно на преступницу какую!

Лицо нянюшки раскраснелось, глаза метали молнии. Наседка заслоняла своими крыльями цыплят от коршуна! И не было ей дела до того, что защищает она не цыплят, а коршунят от их собственного родителя!

– Да я вроде не орал, – смущенно отозвался Фагарш, но тут же голос его стал строже. – Поменьше болтай да получше следи за детьми! А то мне успели наябедничать, что тебя сегодня не было во дворце. На пристань бегала, да? На чудовище глазеть? А детишек на рабынь бросила? Сама же говорила, что от этих наррабанских дур никакого толку! А я своих деточек знаю: поревут-поревут, да и удерут глядеть, как стражники на берегу канавы роют.

– Стражники? Канавы? От зверя, да? – Чизи в ужасе схватилась за голову. – Ой, беда какая! Правду люди говорят: совсем сдурел наш дарнигар!

– Что-что? – Бронник подошел к окну, встал рядом с королем.

Если Чизи и смутилась, то ничем этого не показала.

– А то! Весь остров толкует, что раз он морской, этот зверь, так надо его подальше на сушу заманить, а уж там и убивать. Акула вон какая грозная, а на берегу ее любой мальчишка убьет. – Нянюшка округлила глаза. – Говорят, это эрнидийцам сама дори-а-дау посоветовала!

– Может, государь изволит назначить вместо меня дарнигаром эту решительную особу? – раздраженно сказал Бронник, которому надоела пустая болтовня.

Чизи наплевала на его сарказм.

– А если кого в детстве не научили уму-разуму, так не грех хоть теперь старших послушать! – И она с победным видом удалилась.

Бронник подчеркнуто вернулся к теме разговора:

– Разумеется, рыть канавы далеко от берега я не стану: это не заграждение, а западня. Враг может и не оказать нам такую любезность – забраться в глубь острова, чтобы там угодить в ловушку. Есть всего шесть мест, где может вылезти на берег эта пакость. Если, конечно, она не умеет летать или ползать по отвесным утесам. В двух местах можно просто навалить меж скал хвороста и дров. В остальных четырех – выроем канавы, заполним хворостом. Вот и уважаемый Айрунги, – Бронник чуть поморщился, – признает, что меньше всего чудищу нравится огонь.

– Это не совсем так, – попытался объяснить Айрунги. – Конечно, здесь нужна реакция, выделяющая много тепла. Но огонь так ненадежен... Тварь своей слизью накроет канаву, преградит доступ воздуха к костру...

– Ну и что? – с апломбом спросил Бронник. – Горят-то дрова, а не воздух!

Айрунги заставил себя сдержаться. Не время было разъяснять вояке простейшие научные истины. К тому же молодой дарнигар просто не желал ничего слушать. И все же Айрунги сделал еще одну попытку:

– Слизняк чуть ли не целиком состоит из воды, а вода...

– Так... – печально сообщил Бронник куда-то в пространство. – Няня меня уже воспитывала, теперь учитель ума вкладывает. Похоже, я расту... С позволения государя, пойду займусь делом. Проверю, как идет рытье канав.

Поклонившись, молодой человек направился к дверям.

– Подожди! – задержал его Фагарш. – Дети Моря наверняка устроят сегодня моление. Так чтоб ни ты, ни твои стражники не вздумали им мешать! Не такой сегодня день. И жреца предупреди!

– В храме тоже вечером будет моление, – хмуро отозвался Бронник. – Для сторонников истинной веры. Государь, конечно, будет там?

Он уже успел забыть, как на причале благодарил морскую богиню, и готов был вновь воевать с ее приверженцами.

– Не знаю, – неуверенно отозвался Фагарш. – Слишком много хлопот. Скажи жрецу, что в любом случае я мысленно буду с ним. Ступай!

Айрунги огорченно двинулся к дверям следом за дарнигаром, но король жестом остановил его:

– Бронник не хотел тебя выслушать, а мне вот интересно! Говоришь, огонь – штука ненадежная? А что бы ты предложил?

Айрунги оживился. Все-таки алхимия была главной страстью его жизни.

– Ну, не знаю. Если говорить только о доступных веществах... пожалуй, я предложил бы негашеную известь... Ну да, это должно получиться! Мы эту пакость заживо вскипятим!

– Негашеная известь? Что это такое и где ее берут?

– Можно изготовить путем обжига из простого известняка. Я видел на Эрниди по меньшей мере два подходящих утеса.

– Это сложно? Долго?

– Да не особенно! Наломать побольше известняка – я укажу где... Раздробить помельче, прокалить на металлических листах. Ни в коем случае не хвататься голыми руками за то, что получится: кожу можно сжечь. Либо рукавицы, либо тряпками руки обвязать, причем обязательно сухими.

– Так действуй! Людей бери. Скажешь – я велел. Что еще надо?

– Плохо с металлическими листами. Два единственных больших котла забрал дарнигар – под кипяток и смолу.

– И без драки не отдаст. Забудь про котлы. Что еще могло бы подойти?

– Не знаю. Ведра в деревне деревянные, посуда глиняная...

– А что, и посуда годится?! Так в чем же дело? Сейчас позову шайвигара, пусть отпирает сундуки. Бери блюда, подносы – хоть золотые!

– Золото не годится, – увлеченно отозвался алхимик. – Легкоплавкий металл. По той же причине и олово не подойдет.

Несмотря на серьезность ситуации, Фагарш оскорбился:

– Олово? Уж не хочешь ли ты сказать, что при дворе эрнидийского короля едят с оловянных блюд?!

30

Отряд Аранши наткнулся на лесную деревеньку. Десятник потолковала с крестьянами. Те в один голос заверили ее, что конному дальше не пробраться. Ничего похожего на дорогу к северу от деревни не было, нет и вряд ли когда-нибудь будет. Тропка есть – лесорубы протоптали, бабы с детишками по грибы ходят. Правда, далеко на север крестьяне не забираются.

Аранша наметанным глазом определила, кто из наемников больше всех боится идти в колдовскую крепость, и приказала парню остаться в деревне с лошадьми до возвращения отряда.

Заодно женщина сделала последнюю попытку отделаться от сынишки. Строго-настрого велела ему ждать в деревне, пока мама за ним не придет. Денат похлопал ресницами и согласился.

Но Арлина была настороже. Шла угрюмая, сосредоточенная, пристально глядела по сторонам. И совсем не удивилась, когда с ветви кряжистого дуба ее окликнуло любимое чадо.

* * *

– Ох, змееныш избалованный! Ты же своими капризами жизнь мне ломаешь! – Аранша не заботилась о том, понимает ли ее гневную речь трехлетний мальчуган. – Тащить тебя в крепость нельзя, погибнешь. Стало быть, придется вернуться... ой, позорище! Десяток идет на опасное дело, а десятник все бросает и уходит сынишку нянчить! Нет уж, после такого срама мне в десятниках не быть, да и в Найлигриме не останусь – засмеют! Твой отец меня из армии выгнать не сумел, а ты, паршивец рыжий, в два счета...

И тут малыш, который до сих пор благонравно молчал, играя с сосновой шишкой, вдруг поднял глаза и сообщил:

– А я не с тобой иду. Я с госпожой Арлиной.

– Что-о?

Женщины в два голоса устроили Денату допрос и выяснили прелюбопытнейшую вещь. Оказывается, мальчик увязался за отрядом не просто так, а по просьбе близнят. Те беспокоятся за маму, вот и послали Дената вдогонку – приглядеть и защитить.

– Выпорю обоих! – причитала Арлина. – Вот вернусь... своими руками...

Наемники, столпившись вокруг, молча ждали, какое решение примут десятник и госпожа. Только Лопоухий по бунтарской привычке бормотнул, что неизвестно еще, от кого в тех колдовских развалинах может быть больше пользы – от отряда с мечами или от этого милого дитятка.

Аранша эти слова не пропустила (уж так устроен слух у всех десятников) и пообещала в ближайшее время научить Лопоухого помалкивать в присутствии командира. Затем обернулась к Волчице:

– Что делать будем, госпожа?

Арлина не успела ответить: вмешался разговорившийся Денат. И сообщил, что ему самому интересно посмотреть на те развалины. Ему обязательно нужно увидеть настоящее привидение, тогда Раларни перестанет задаваться, что старше. Так что если взрослые хотят идти домой, то пускай идут себе, а он, Денат, быстренько сбегает посмотрит на призраков и догонит отряд.

Наемники хохотали, Аранша ругалась, Ильен улыбался до ушей, а Волчица, вздохнув, подвела итог:

– Что поделаешь, раз он такой упрямый, весь в свою мамашу. Придется взять с собой, хоть на глазах будет.

* * *

Еле заметная тропинка вилась меж угрюмых деревьев, плутала в кустах, ныряла под коряги и поваленные стволы, терялась в густых зарослях папоротника и возникала вновь, заманивая в чащу. На редкость подлый вид был у этой тропинки. Словно она хотела укусить случайного путника за пятку.

Но спасибо ей уже за то, что она была. И бежала примерно в ту сторону, куда путникам и надо.

А когда она, вильнув в последний раз, исчезла окончательно, растворилась в непролазной зеленой каше, люди перестали чувствовать себя хозяевами положения. Казалось, что на всем свете были только они и эта бескрайняя непролазная чащоба.

– Слева шиповник разросся, не продраться, – доложил Аранше присмиревший Лопоухий. – Мы попробовали топорами, но его там море. Справа деревья чуть стволами не срослись. А впереди овраг, может, по дну попробуем?

– Дно сухое?

– Хоть танцы устраивай!

Насчет танцев Лопоухий явно преувеличил. Овраг с крутыми песчаными стенами был так узок, что идти приходится гуськом. А дно уходило все глубже и глубже – ущелье какое-то, а не овраг!

А корни-то, корни! Одни – мелкие и частые, как рыболовная сеть, другие – толстые, норовящие дать подножку...

Наемники шли мрачные и злые. Мешки с провизией, которые они раньше почти не замечали, теперь гнули их плечи, вызывали желание шваркнуть груз наземь и брести дальше налегке.

Лопоухий что-то протестующе бубнил себе под нос, вызывающим движением перекидывая дорожную суму с одного плеча на другое.

Если бы он знал, что несет в своей суме! Если бы мог заметить, какие взгляды бросает на него идущий позади Ильен!

Юному алхимику было не по себе. Ведь это он только с Арлиной держал себя этаким всезнающим ученым, великим специалистом по Душе Пламени. На самом деле он почти ничего не знал о веществе, которое сотворил своими руками. Если в бочонок попадет искра, будет о-го-го!.. Если не беречь его от сырости, никакого «о-го-го!» не будет. А что еще? Как влияют на состав солнечные лучи? Тряска в пути? Запахи листвы и хвои, в конце концов?

Поглощенный сомнениями, Ильен не замечал усталости и брел так мрачно и упрямо, что десятник время от времени бросала на него одобрительные взгляды: хорошо держится мальчишка, не скулит.

Лучше всего путешествовать было маленькому Денату. Он восседал у мамы на плечах, с удовольствием поглядывал по сторонам и вертел в руках игрушку – ту сосновую шишку, что дала ему Арлина.

Вскоре движение отряда замедлилось: корни сплетались все гуще. Да какие корни-то! Даже топор с трудом оставлял на них зазубрину.

Наконец Аранша не выдержала, сдалась:

– Ладно, парни, поворачиваем!

Отряд повернул только для того, чтобы убедиться: путь назад отрезан. Бурые древесные змеи сплелись, свились, перегородили овраг, стены которого были здесь выше человеческого роста.

Тут уж даже самые легкомысленные поняли: это ловушка.

– Наверх по корням! – чуть охрипшим голосом приказала Аранша.

Вот тут-то ловушка и показала себя во всем коварстве. Корни, у самого дна такие прочные и цепкие, наверху рассыпались в пальцах, словно труха. А когда один из наемников забрался другому на плечи и попробовал вылезти наверх, он не просто сорвался, но и обрушил на себя приличный пласт песка.

Овраг надежно держал добычу. Проклятые корни рыболовной сетью захлестнули людей. И никому не хотелось думать о рыбаке, забросившем этот чудовищный невод.

– Денат, маленький мой, – сдавленно произнесла Аранша. – Встань мне ножками на плечи, не бойся, я поддержу. Потом подниму руки, попробуй встать мне на ладони, чтоб повыше. Выберешься – будешь молодец!

В смятении женщина начисто забыла, что ее сын не такой, как все, и что вряд ли его удержат эти песчаные стены.

– Не полезу! – заупрямился Денат. – Не хочу! Нам надо туда! – Он вытянул крепенькую ручку, указывая направление.

– Туда корни не пускают, – буркнул Ильен.

– Они шутят! – убежденно сказал Денат. – Играют.

И словно для того, чтобы включиться в эту странную игру, он размахнулся и бросил шишку. Она ударилась о стену оврага, покатилась, исчезла в переплетении мелких корней.

И тут же два наемника, что безнадежно пытались прорубить путь вперед, разом выпрямили спины и обернулись.

– Аранша! – закричал один. – Парни! Давайте сюда!

– Они дальше сухие! – изумленно подхватил второй. – Прямо труха! Не то что топором – руками можно!..

Воодушевленные наемники ринулись на зов. Появилась надежда пробиться наружу! А с надеждой гору перевернешь и вершиной в землю воткнешь!

Впрочем, такие усилия не понадобились. Дно оврага резко пошло вверх, и вскоре путники оказались по другую сторону зарослей шиповника.

А выбрались из оврага – ахнули! У ног лежала тропинка, зовущая на север. Да не тропинка, а тропа! Кусты почтительно расступались перед ней, деревья заботливо плели над ней зеленую крышу, оберегая от жарких лучей. Просто парковая аллея! Только королеве и прогуливаться по такой!

Наемники недоверчиво остановились.

– Заманивает! – сплюнул Лопоухий. – Откуда здесь тропа? Кто ее протоптал? Куда заведет?

Но Аранша не была согласна с ним: вспомнила, как досталась им шишка, с которой только что играл ее замечательный, самый умный на свете ребенок.

Вспомнила об этом и Волчица. Бесстрашно шагнула на тропу, вскинула руку к груди и крикнула в лесную чащу:

– От нашего лесовика вашему лесовику – поклон и привет!

И в ответ ей на ветке звонко и радостно засвистел дрозд.

31

– Вот послали Безликие детишек! – выговаривал дочери трактирщик Вьянчи. – Новые постояльцы нагрянули, работы выше головы, а тебя до утра не доищешься! А где этот бездельник Лянчи?

– Я тоже сейчас убегу! – обрадовала отца дерзкая девица. – Перекушу только. А брат в поселке, с рыбаками, и жена его тоже там. Мы известняк ломаем, дробим и на костре прокаливаем.

– В поселке! Поселка-то нет, одни развалины. А теперь чего затеяли – в чудище горелыми камнями пулять! Его даже стрелы не берут! Заезжий дурень додумался, а вы и рады стараться! Мать тоже там?

– Нет. С вечера ушла, сказала – всю ночь молиться будет.

– Молиться можно и дома. Если Хвостатая и впрямь богиня, то услышит откуда угодно. А нет, так и с берега не доорешься. Ступай к гостям!

– Ой, там уж и гости! Заглянула я, посмотрела. Рвань бродячая! Еще и слугу с собой за стол посадили!

– Обтрепались потому, что корабль потонул, а они два дня на досках. Ты бы послушала, до чего интересно рассказывают! Слугу за стол сажают – на то их воля. Платят же! И лопают так, что любо-дорого. А ты никуда не пойдешь! Тебе, вертихвостке, хоть камни жарить, хоть на чужих развалинах рыться – все едино, лишь бы с кем позубоскалить!

Юншайла обиженно повела круглым плечиком. Чепуху отец говорит! Как можно сравнивать? Развалины разбирают люди пожилые, прикидывают, что из утвари можно спасти, как дома заново ставить. Работа идет в тяжелом молчании, под вздохи и глухую брань, только иногда, не выдержав, заголосит женщина над своим разрушенным гнездом.

То ли дело – у костров! Девушки обломками досок перемешивают над огнем грязно-белый ноздреватый известняк, парни подтаскивают новые куски, тут же дробят. Шум, болтовня, поддразнивание... Среди девчонок королева, конечно же, семнадцатилетняя Юншайла Медленная Ночь, статная и высокая, как мать, с круглыми сильными плечами, с румянцем во всю щеку, с высокой грудью, при взгляде на которую парни забывают про всех чудовищ на свете! У кого так блестят глаза, как у Юншайлы? Кто умеет так небрежно покачивать бедрами при походке? У кого так невинно складываются алые губки, прежде чем огорошить злой насмешкой незадачливого ухажера? Будет ли красавица думать об опасности, что нависла над островом, если надо следить за мужской рукой, что нависла над твоей задницей? Никто не может похвастаться, что ущипнул или шлепнул Юншайлу и не получил в ответ увесистого тумака!

И в эти сладостные мечтания влезает нудный, зудящий голос:

– Ступай в подпол, принеси терновой настойки, оно для аппетита хорошо. Они, по правде сказать, и без настойки трескают за восьмерых. А я разыщу твою мать и Лянчи с женой. «Смоленая лодка» – не рыбачья хибара. Запремся, отсидимся – никакой слизняк не страшен! Пошляется вокруг да и уползет. – Вьянчи заметил рассеянно-мечтательный взгляд дочери, безошибочно угадал, о чем задумалась эта бесстыжая, и сорвался на крик: – Я с кем разговариваю?! Уши тебе оборвать, да?!

Юншайла, избалованное дитя, обожаемая доченька, небрежно откинула светлую прядь с аккуратного ушка:

– На, оборви! Оборви и успокойся!

Вьянчи только крякнул от досады. Не бить же ее, в самом деле, эту нахалку... эту красавицу, так похожую на мать!

Трактирщик собрался разразиться новой гневной тирадой, но тут дверь отворилась. На крыльцо вышел один из новоприбывших гостей.

– Эй, хозяин! Ты что-то говорил про настойку из терновника?

Юншайла гневно обернулась: кто смеет влезать в ее беседу с отцом?! И вдруг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.

Когда она заглядывала через окно в дом, этот парень сидел спиной к ней, девушка его толком не разглядела. Но теперь...

Гордый разворот широких плеч. Надменная загорелая шея – такая вряд ли умеет гнуться в поклоне! Сильные руки небрежно легли по обе стороны дверного косяка... небось обнимут – косточки хрустнут! А в лицо взглянуть сладко и страшно – таким холодным дерзким огнем мерцают зеленые глаза.

На госте – куртка и штаны братца Лянчи. Должно быть, отец дал сухую одежду. Но даже в этом старье заезжий красавец похож на принца в изгнании.

Если не Сын Клана, то уж Сын Рода, не иначе! Юншайла готова отрезать и съесть собственную косу, если это не так.

– Настойка? Да-да, я сейчас... – начал трактирщик, но дочь поспешно перебила его:

– Не беспокойся, отец, я сама! И в подпол сбегаю, и гостям прислужу.

Смирная, послушная, глазки опущены – не девушка, а чистый мед! Домашняя радость, скромница, работница, утешение родителям на старости лет...

Вьянчи подозрительно глядел ей вслед. Ох, как хотелось думать, что на нее так повлияли отцовские назидательные речи!

* * *

– Ты украл мое приключение! – весело негодовал Дайру. – Это я должен был морочить голову тем придуркам! Впрочем, ты управился не хуже.

Нургидан постарался не показать, как обрадовала его похвала напарника.

– А ты украл мое приключение, – благодушно отозвался он. – Посреди Подгорного Мира разыскать красотку и тут же начать с ней целоваться!

Дайру прикусил губу. Совсем не из хвастовства он рассказал о поцелуе. Есть железный закон: в Подгорном Мире нет секретов от напарников. А от учителя – и подавно. Вдруг в какой-нибудь складке есть Твари-вампиры, которые прикидываются красивыми девушками?

Шенги тихо блаженствовал, как курица, которой наконец-то удалось загнать под крыло непоседливых цыплят. Все здесь. Все целы!

А Ралидж уже предвкушал грядущие неприятности:

– Не странно ли, что нас вышвырнуло именно на Эрниди? Тот спящий Ящер говорил, что именно у здешней королевы хранится второй талисман. Кто же это нами играет – Безымянные или Серая Старуха?

– Серая Старуха, – серьезно отозвался Дайру. – Безымянные вряд ли к нашему приходу подогнали бы сюда чудовище. Слушай, красавица, – обернулся он к не по годам фигуристой хозяйской дочке, что кружила вокруг стола, – что тут у вас за чудовище завелось?

Та не ответила, даже головы не повернула. Поставила на стол блюдо с зеленью и устремила преданный взор на Нургидана: мол, что еще угодно господину?

Дайру не обиделся и не огорчился. Он знал, что даже без ошейника не выдерживает сравнения с блистательным Нургиданом. Поэтому он лишь пнул напарника под столом и бросил ему многозначительный взгляд. Тот понимающе кивнул и повторил вопрос слово в слово:

– Слушай, красавица, что у вас за чудище завелось?

Заслышав голос зеленоглазого красавца, деваха всплеснула руками, картинно возвела очи к потолочной балке и сообщила:

– За наши грехи наслано!

За этим сенсационным сообщением последовал беспорядочный, но выразительный рассказ о демонице, которая требует у королевы ее любимое драгоценное украшение, а в случае отказа грозит скормить остров свирепым гигантским слизням. Осталось неясным, при чем тут грехи эрнидийцев, за которые это бедствие наслано, но никто из гостей этим и не заинтересовался. Девушку забросали вопросами насчет демоницы и монстра. Нежась в лучах внимания, та сообщила еще новость, самую свежую: про изуверов, которые пытались ночью похитить и убить малолетнего принца. Дарнигар и король, которые спасли малыша, не вдавались в подробности, но стражники видели на руках ребенка следы от веревок. К тому же спасители принесли мальчика со стороны Тень-горы, на которой в древности вершились кровавые жертвоприношения. И теперь весь остров теряется в догадках...

На этом месте Дайру потерял интерес к рассказу, пристально вгляделся во что-то за окном и спросил:

– А что это за люди там с хозяином разговаривают?

Грудастая задавака опять обратила на его слова меньше внимания, чем на крики чаек под крышей. Нургидан без пинка догадался повторить вопрос.

– А, это моряки с корабля, что утром встал в бухте. Зашли к отцу насчет гусятины. Мы всем островом бьем гусей во время перелета и коптим впрок. Кто попросту тушками в связке хранит, а отец трамбует в бочонки, пересыпает травами, заливает жиром. Получается – м-м-м! – Юншайла облизнула губы кончиком языка и изобразила на лице блаженство.

Предназначалось мимическое представление исключительно для Нургидана. И не гусятину имела в виду девица, тающая под зеленым уверенным взором.

Нургидан, несмотря на молодость, эти ахи и вздохи читал куда увереннее и яснее, чем книги. И в другое время не заставил бы девушку мучиться, тем более что девочка правильная, все при ней, с какой стороны ни глянь. Но сегодня ревнивая госпожа луна желала единолично владеть Нургиданом.

Помрачнев, парень представил себе, как рычание раскатывается по комнатам и коридорам постоялого двора. Содрогнувшись от этого выразительного видения, он сообщил заботливой девице, что летом терпеть не может спать в комнате, толстые стены его просто душат – так нет ли какого сарайчика на отшибе?

И тут же понял, что опять брякнул не подумав. Девица расцвела – решила, что ей назначают свидание. Да, сарайчик есть, как не быть! Та самая коптильня, где отец творит свои гусиные чудеса! Сейчас она пустует и любезный гость решительно никому не помешает!

Алые губки выговаривали скучное слово «коптильня» так, как другие произносят «греза» или «упоение».

Влип, мрачно подумал Нургидан. Одна надежда, что белобрысый что-нибудь измыслит, выручит напарника.

Но белобрысый упорно глядел в окно. Лицо такое, будто он пытается что-то вспомнить...

Внезапно Дайру встал со скамьи, коротко поклонился учителю и Ралиджу.

– Я ненадолго, – сказал он. – Там человек... по-моему, я его знаю.

– Что за человек? – без особого интереса спросил Шенги.

– Да так, никто... я, наверное, ошибся. Просто гляну на всякий случай. – И выскочил через подоконник, не утруждая себя тем, чтобы дойти до двери.

* * *

Шесть бочонков с гусятиной стояли у сходней.

– Почему один вскрыт? – строго спросил Варрах.

– Пень велел, – объяснил багроволицый крючконосый пират. – Говорит, надо попробовать, за что платим. Может, птички протухли. Вскрыли, жир разворошили, по кусочку отведали – отменная гусятина.

И смешался под тяжелым взором странного наррабанца, которого на «Белопенном» опасались почти так же, как капитана. Вон как уставился – словно изловил злоумышленника, который решил похитить добычу команды за рейс! А из-за чего такая суровость? Из-за пары кусочков гусятины!

Пират не подозревал, что Варрах зол не на него, а на себя. Ему, неустрашимому кхархи-гарр, не давал покоя тяжелый сон, что привиделся прошлой ночью и был прерван появлением демона.

Подгорный Мир. «Замок». Серая, гнетущая, готовая раздавить человека стена. Грубо врезанный в шершавый камень рисунок. Изображение теряется, глаз может разглядеть лишь лапу с разжатыми когтями – угрожающую, враждебную лапу, что целит ему прямо в глаза. Варрах хочет бежать, но бессильные, какие-то мягкие ноги отказываются его слушаться, все тело будто набито тряпками. Из-под проклятой лапы, прямо из стены, начинают сочиться капли крови. Откуда-то издали, из мрака, звучит нестройный хор хриплых голосов – Варрах помнит эти слова, эту клятву Хмурому Богу. Окровавленная лапа вырывается из стены, когти летят к лицу Варраха, впиваются в кожу, в глаза...

Кляня себя за малодушие, Варрах все же понимает: если бы не появление демона, не крики, не суматоха, он мог умереть во сне.

Так что олух с багровой мордой подвернулся Варраху в скверную минуту.

– А где Пень и Шустряга? – вопросил наррабанец так сурово, словно подозревал краснолицего приятеля в убийстве своих товарищей.

– Отстал зачем-то. И Шустряге велел задержаться. А я с вот этими бочонки пер. – Крючконосый с неприязнью покосился на широкую ручную тележку, возле которой равнодушно стояли двое слуг с постоялого двора.

– Слышь, хозяин, нам пора обратно, – сказал один из них, воспользовавшись тем, что на него обратили внимание.

– Ладно, – пересиливая раздражение, кивнул Варрах пирату. – Этих отпусти, а нашим ребятам вели перетащить...

Он не договорил, резко подобрался, провожая взглядом проходящую мимо молодую женщину.

Нет, не красота ее привлекла внимание наррабанца, хотя незнакомка, безусловно, была красива. Варраха поразило странное выражение лица – отрешенное и в то же время властное. Словно королева, погруженная в свои мысли, проходит вдоль ряда склонившихся перед ней придворных и не замечает никого.

А ведь одета очень просто, чтоб не сказать бедно. Почему же в душе наррабанца зазвучало почтительное «вайна» – «госпожа»?

– А ну, стоять! – негромко приказал Варрах рабам, которые уже выгрузили бочонки из тележки и двинулись было прочь. – Кто такая?

– Вон та? – вгляделся один из слуг в спину уходящей женщины. – Это Шаунара. Она ведьма.

– Ведьма? О, хмали саи ну! А сны толковать она умеет? И гадать?

– Вроде бы да, – пожал плечами слуга. А второй, чувствовавший себя неуютно рядом с этим смуглым чужаком, поспешно сказал:

– Умеет, все она умеет, такая ловкая!

«Хмали саи ну! – повторил про себя Варрах. – Судьбу мою чую! Такой сон – и тут же навстречу та, что сумеет его разъяснить!»

А вслух бросил повелительно:

– Догнать и привести сюда – быстро!

Глядя вслед женщине, которая ушла уже довольно далеко, Варрах не обращал внимания на пиратов, которые за его спиной грузили бочонки на корабль. И уж подавно не заметил толстенького облезлого пса, который с голодным видом крутился вокруг.

* * *

Тяв-тяв был глубоко несчастен. Весь вечер, всю ночь и все утро провел он на привязи за коптильней. Трактирщица Юнфанни, привязавшая его, чтобы не путался под ногами, не только позабыла его накормить, но даже не плеснула воды в миску. А на вой несчастного пса никто на постоялом дворе не обратил внимания. Подумаешь, воет в холмах несчастная шавка – наверное, из разгромленного поселка!

Все утро пес задумчиво жевал привязь не потому, что надеялся на свои старые зубы, а чтоб было какое-то занятие. И – чудо из чудес! – веревка в конце концов оказалась перегрызенной.

Тяв-тяв устремился прочь, не зная, вернуться ему во дворец или искать пропавшего хозяина. Ноги сами принесли его на пристань. А там сомнения разрешились сами собой: старого пса властно повел за собой дивный, несравненный запах.

У каждого есть своя слабость, свой тайный порок, с которым борешься более или менее успешно. У Тяв-тява это была копченая гусятина, и бороться с этой страстью пес не мог и не хотел.

Как заколдованный, прошел он по сходням вслед за пиратом, уносящим последний бочонок, и ткнулся мордой в ноги белобрысому тощему юнге.

Тяв-тяву повезло: паренек любил собак.

– Ты откуда взялся? Смешной-то какой, вислоухий! Есть захотел, да? Прячься, дурень, за бочки, а то как бы тебя кто не пришиб! Да не лижись, покормлю, покормлю! Тут бочонок открытый, сейчас я... ого, какой кусище оторвался! Будешь гусятину? Ага, вижу, будешь! На, жри, да сиди за бочками тихонько. Если повезет, в плаванье пойдешь. Понравился ты мне, ушастый!

* * *

Варрах не отрываясь глядел, как двое слуг, размахивая руками, уламывали строптивую колдунью. Слов не было слышно, однако поза женщины говорила о многом: рука вызывающе упирается в бедро, голова дерзко вскинута. Наррабанец не мог сам броситься следом: у него на родине уважающий себя мужчина не бегает за женщинами. Послать слуг, чтоб привели, – другое дело!

Неподалеку раздался добродушный голос стражника, что шлялся по пристани (чтобы поднять тревогу, если чудище нагрянет раньше, чем это объявлено в письме-ультиматуме):

– Что, не умеет паренек пить?

– Ничего, поживет с наше – научится! – в тон ему ответил знакомый голос.

Да это же Пень!

Варрах обернулся. Действительно, это был его рыжий приятель. Вместе с Шустрягой они тащили, подхватив под руки, долговязого беловолосого парнишку. Глаза его были закрыты, голова беспомощно запрокинулась. И где-то Варрах эту физиономию уже видел.

Поравнявшись со сходнями, Пень тихо сказал наррабанцу:

– Глянь, какой змееныш за нами полз от «Смоленой лодки»! Мы с Шустрягой приотстали, изловили, по башке приложить пришлось... Что смотришь, неужто не узнаешь? Он же из тех, кого мы словили на Тагизарне!

Это и в самом деле было потрясающим открытием, и в другое время Варрах воздал бы ему должное. Но сейчас он был заворожен мелькнувшим перед ним ликом судьбы (у судьбы были косы цвета бронзы и холодный взгляд светло-карих глаз). Поэтому сказал только:

– Ты молодец. Сарх будет доволен. Отведи шакаленка на корабль и свяжи.

– Сам знаю! – И Пень гулко затопал по сходням.

Варрах обернулся и увидел, что колдунья идет к нему... собственно, уже подошла. Смотрит с недобрым любопытством, брови чуть приподняты, губы твердо сжаты. Не заискивает, не пристает с обещанием погадать, не сулит с ходу все земные богатства и прекрасную принцессу в придачу.

Похоже, эта – настоящая.

– Гадать умеешь? – строго, почти враждебно спросил Варрах.

Женщина опустила глаза и заговорила по-наррабански – медленно, но правильно:

– Если для забавы, то не умею. Судьба – не шлюха, с нее для потехи покрывало сдергивать нельзя.

Варрах выложил на ладонь три медные монеты, помедлил под неодобрительным взглядом колдуньи и добавил четвертую.

– Я не шучу. Мне надо знать будущее.

Про сон он решил пока не говорить.

Тут произошла досадная случайность. Бестолковая чайка, не рассчитав взмаха крыльев, с дурным криком возникла возле головы Варраха. Тот невольно охнул и, выронив монеты, вскинул руки к лицу.

Во внимательных глазах Шаунары мелькнула злорадная искорка. Кое в чем надменный наррабанец приоткрылся, и женщина намеревалась использовать это.

Смущенный Варрах, кляня про себя всех чаек на свете, убрал руки от лица. Разумеется, он и не думал подобрать рассыпанные монеты. Не хватало еще, чтобы мужчина елозил по земле возле женских башмачков. Ее деньги, сама и поднимет.

Шаунара даже взглядом не проследила, куда покатились медяки.

– Как будем гадать? По-здешнему или как в Наррабане – на крови?

– А ты и на крови умеешь? – удивился Варрах и протянул ей ладонь.

– И нож свой давай! – потребовала колдунья. – Тут нужно железо, которое хозяйскую руку знает.

Проведя над смуглой ладонью лезвием наррабанского кинжала, она умело проколола кожу. Варрах не вздрогнул, внимательно глядя, как светлое лезвие размазывает его кровь по руке.

– Что видишь, женщина?

– Кровь вижу.

– Это понятно, а еще что?

– Я не про твою говорю, а про чужую. Много у тебя на руках чужой крови, господин. Столько, что не отмыть.

Наррабанец не подумал о том, что и ребенок признал бы в нем матерого убийцу. Каждое движение выдавало опасного хищника. Но он не мог увидеть себя со стороны и потому еще глубже проникся доверием к гадалке.

– Это прошлое, а в будущем что видишь?

Женщина вздрогнула, отступила на шаг:

– Ох, лучше не спрашивай! Я таких страхов ни на одной ладони не видела! Будет тебе, господин, беда от птицы!

– От птицы? – сипло переспросил Варрах. – От какой птицы?

– Не знаю. Вижу только: тебе в лицо вонзаются когти.

– Когда? – Тихий голос наррабанца был страшен.

– Скоро, ой, скоро! Не успеет луна на ущерб пойти... Ох, дальше и смотреть не хочу! Ты, господин, меня не слушай! Забудь, что тебе наговорила глупая женщина! Я за такое гадание и денег не возьму! Вот если б доброе предсказала...

Она повернулась и пошла прочь – прямая, статная, величавая.

Варрах замер, словно громом пораженный. Она что, издевается над ним, эта дрянь? Или действительно не знает наррабанской приметы: гадалке обязательно нужно заплатить! Не дашь денег – напророченные беды умножатся, а предсказанная удача улетит прочь.

Наррабанец окликнул колдунью, та не обернулась. Тогда мужчина, наплевав на гордость, быстро подобрал раскатившиеся монеты и кинулся догонять Шаунару.

– Вот, возьми! Мало тебе? Пятую добавлю!

– За такое гаданье? – гневно вопросила женщина. – Да я эту медь и в руки не возьму!

Наррабанец правильно истолковал легкий нажим на словах «эту медь». С проклятием он выхватил серебряную монету:

– Бери, сука, не то зарежу!

– Ну, раз такой выбор... – пожала плечами Шаунара. Небрежно взяла серебро из его руки и пошла своей дорогой, оставив наррабанца разбираться в смятенных, спутанных мыслях.

На ходу она подбрасывала и ловко ловила серебряную монету и напевала (ах, жаль, что Варрах не слышал этой песенки):

Если не глядя трясешь кошельком — Тут уж богатству не быть. Если родился на свет дураком — Тут уж ума не нажить! Заполыхает морская вода, Танцам научится рак, Но никогда, никогда, никогда Не поумнеет дурак!

32

– Молодцы-то вы молодцы, но что делать с вашей находкой? – Сарх озабоченно глянул на бледного подростка в ошейнике, стоящего на палубе в кольце пиратов. – Я привел жреца, он у трапа ждет – сами же очистительный обряд хотели! Ну и куда нам это сокровище упрятать, чтоб не было хлопот?

Дайру рухнул на колени:

– Господин! Какие от меня хлопоты?! Знаешь ведь, я сам под твою руку хочу, еще на Тагизарне просился!

– Врет, – убежденно сказал Пень. – Ты спроси, чего он за нами всю дорогу тащился да подглядывал?

– Потому и тащился, что своему счастью не верил! Где Эрниди, а где Тагизарна? Ты, рыжий, не рычи, я ж вас не сдал страже, а просто следом шел!

– Потом разберемся, – нетерпеливо махнул рукой Сарх. – Жрец дожидается! Пока надо парня спрятать.

– Скрутить да бросить в трюм, – пожал плечами Варрах.

– Что б ты понимал в очистительных обрядах! – презрительно возразил наррабанцу боцман. Пират не знал и не хотел знать, какие у капитана счеты с тощим сопляком в ошейнике, но понял главное: пленника надо спрятать. – Жрец должен весь корабль обойти! От носа до кормы! И в трюм он спустится!

– Можешь предложить что-нибудь? – деловито спросил капитан.

– А то как же! Вон на палубе шлюпка стоит. Спустить на талях за борт – не на воду, а чтоб в воздухе висела. Парня связать, кляп в рот – и...

– Понял! Отлично! Исполнять, да побыстрее! А я к жрецу пошел!

* * *

Издали доносилось торжественное песнопение: экипаж тянул за жрецом слова очистительной молитвы. Дайру, скрученный по рукам и ногам, лежал на дне шлюпки. Рот его был завязан тряпкой, по щекам текли злые слезы.

Через борт перегнулся какой-то парень, совсем еще мальчишка, такой же белобрысый и долговязый, как и сам Дайру.

– Эй, ты там живой? – заговорщически окликнул он пленника. – Потерпи маленько. Трюм освятили, скоро на палубу вылезут. Как жрец уйдет, так тебя сразу отсюда вынут. Я у тебя пока спрячу мою псину, а то капитан увидит, рассердится. Обряд все-таки. Не возражаешь?

Последняя фраза была шуткой, над которой юнга сам захихикал. Затем он исчез и почти сразу вновь возник над бортом.

– Не вырывайся, дурак, не в море кидаю!

Что-то мягкое, живое тяжело шлепнулось на живот Дайру, когти больно заскребли по боку.

– Все, побегу, а то заметят, что я не на молитве. Смотри, парень, не обижай ушастого! Я его потом тихонько вытащу.

На груди у Дайру восседал несуразный пес, толстый, вислоухий, с добродушной удивленной мордой.

Нелепость ситуации и эта обаятельная зверюга на груди внезапно помогли парнишке успокоиться. Даже стало стыдно: реветь вздумал, как маленький! Ну, скрутили его эти пиратские морды, так учитель скоро его хватится, спросит свой талисман: куда делся Дайру? А пока нужно время тянуть, врать что-нибудь этим гадам. Если уж им Нургидан сумел свою стряпню скормить, так он, Дайру, и подавно не оплошает!

Пес склонил голову, недоуменно обнюхал залитые слезами щеки мальчика и вдруг, сочувственно взвизгнув, начал вылизывать ему лицо.

Страх окончательно прошел. Если бы не тряпка во рту, Дайру бы рассмеялся.

* * *

Именно в это время Шенги положил ладонь на талисман.

– Куда же запропастился Дайру? – озабоченно сказал он.

Ралидж, чисто вымытый, выбритый, в выстиранной и успевшей просохнуть одежде, готов был смотреть на жизнь доброжелательно и благодушно.

– Да не волнуйся, куда денется! Парнишка смышленый, осмотрительный, не ввяжется ни в какую... – Он не договорил, увидев выражение лица Охотника. Резко выпрямился, со стуком поставил на стол кубок. – Что?!

– Не знаю, – тревожно отозвался Шенги. – Талисман закапризничал, это с ним впервые! Хочу увидеть Дайру, а перед глазами все залито светом – мягкий такой, серебристый, переливчатый.

Он до боли вдавил талисман в кожу. Зря старался. Не могла немая серебряная пластина объяснить, что совсем близко от Дайру находится вторая часть магического диска и обе пластины сквозь ночь льют навстречу друг другу невидимые лучи.

– Но это же... это не значит, что мальчик умер? – побелевшими губами вымолвил Шенги.

– Да не может быть! Еще раз попробуй!

Охотник сосредоточился, вспоминая лицо ученика.

– Есть!

– Увидел?!

– Нет, но чувствую... Он там, в этом свете, в самой сердцевине. Жив, точно, жив, только чем-то очень взволнован. И он... и его...

Вдруг Охотник упал на скамью, убрал руку с талисмана и разразился хохотом.

– Его кто-то целует! – воскликнул он в ответ на недоуменный взгляд Сокола. – Да как целует-то! В лоб, в щеки, куда попало! Не знаю, что стряслось с талисманом, но у мальчишки свидание! Ну, Дайру! Ну, пострел! Он этак обгонит Нургидана!

– Не теряется ни по какую сторону Грани! – в тон ему отозвался Ралидж.

– Ладно, – просмеявшись, сказал Шенги. – Мог бы предупредить, поросенок, чтоб я не беспокоился. А то здесь чудовища всякие... Ну, я с ним утром очень, очень поговорю!

* * *

– Да чтоб вас всех рыбы сожрали! Я же выполнил все ваши капризы! На этот нелепый остров завернул! Жреца нанял! Таскался с ним по кораблю, пел молитвы! Чего вам еще надо – чтоб я сам подался к жрецу в ученики?

– Капитан, – просительно пробасил Пень, – команда волнуется! Этот слизняк...

– Короче! Чего они от меня хотят?

– Чтоб ты с ними отстоял молебен возле храма.

– Я же не верю в Безликих!

– А это им по фигу, лишь бы отстоял. Оказал бы уважение богам и команде.

– Как трогательно! Ну, они меня еще узнают! Тысячу раз пожалеют, что смели мне приказывать!

– Они не приказывают, а просят, – уточнил Пень дипломатично. – Капитан, если сейчас наводить порядок, полкоманды разбежится.

– Ладно, уговорил. Но я им это еще припомню. Молебен небось затянется допоздна?

– Да уж до полуночи, капитан, не иначе!

* * *

– Нет, так нельзя! Я сбегаю в поселок! – Трактирщик не мог попасть трясущейся рукой в рукав куртки. – Ну, почему она до сих пор домой не показалась?

– Отец, поселка больше нет! Рыбаки сами в Майдори у родни ночуют. Лянчи – у жениной тетки.

– Глупый мальчишка! Здесь ему, что ли, места мало?

– Ты же знаешь, Лянчи не любит наш постоялый двор!

– Ладно, я по городу пробегусь, а потом на это, как его... сборище Детей Моря. Уж там-то она обязательно будет!

Вьянчи наконец справился с курткой, поспешно дал дочери указания по хозяйству и убежал искать свою любимую.

Юншайла тут же выбросила из головы все его указания. Служанки сами сообразят, что приготовить на ужин знатной даме с дочерью и надо ли вычистить куртку противного усатого пьянчуги.

Сейчас голова хозяйской дочери была занята лишь одним из постояльцев.

Он что, слепой? Юншайла ему уж и улыбалась, и грудью задевала, когда поднос на стол ставила. Не из платья же ей выпрыгивать! Что он молчит, колода зеленоглазая? Или в красотках ничегошеньки не понимает?

Ой, понимает! Юншайлу не проведешь! Если растешь на постоялом дворе, поневоле учишься разбираться в людях. Нравится ему Юншайла! Нравится, и все! Она же видела, был момент: его рука двинулась к ее бедру, но замерла, легла на стол.

Значит, ему что-то мешает. Что-то или кто-то! Эта сопливая наррабанка! Килька тощая! Ворона черномазая! Переглядывается с ним, за столом рядом сидит, голосишко такой хозяйский! Кстати, не потому ли Нургидан решил спать не в комнате, а в коптильне? Гостью ждет?

Да сколько лет этой малявке? Четырнадцать? Пятнадцать? Не рановато ли от мамашиной юбки отцепилась? Юншайла в ее возрасте не перебегала дорогу старшим!

Но этой ночью наррабанская обезьянка не очень-то распрыгается! А красавца Нургидана ждет сюрприз, будем надеяться, приятный.

Юншайла открыла кухонный шкаф, достала с верхней полки горшочек с отваром чернокрыльника – мать пила его на ночь, чтоб крепче спалось.

Мысль о матери заставила помрачнеть: в самом деле, куда она запропастилась?

Хозяйская дочь сноровисто приготовила кувшин медовой воды и щедро бухнула туда снотворного. Затем поднялась наверх и в коридоре встретилась с заморской гадюкой.

– А я как раз к юной госпоже иду, – заулыбалась Юншайла гадюке. – Вот медовую воду несу, на ночь стаканчик выпить – самое милое дело!

– Дай, я сама в комнату отнесу, – сдержанно кивнула Нитха, отнюдь не обманутая улыбкой. Она весь день чувствовала странную неприязнь хозяйской дочери и, по правде сказать, тоже не испытывала к ней особой симпатии.

Юншайла ушла вниз, а Нитха уже хотела войти к себе, но тут из-за приоткрывшейся двери своей комнаты ее окликнул Шенги:

– Что там у тебя, не вода? Дай глотнуть, что-то пить захотелось.

– Медовая вода, учитель. Конечно, пей на здоровье!

Поворот головы, улыбка, жест, которым девочка протянула ему кувшин, заставили Шенги вздрогнуть. Опять вернулось томительное, странное волшебство, которое впервые овладело его душой в Найлигриме.

Проплыло мимолетное воспоминание: юная красавица в нарядном платье, с тщательно уложенными черными волосами...

А сейчас – мальчишеский наряд, растрепавшаяся коса, на лице не зажили царапины, полученные в недавних передрягах.

О Безымянные, как прекрасна эта девушка!

Чтобы скрыть смятение, Шенги припал к кувшину и наполовину осушил его.

– Что, Нургидан ушел спать в коптильню?

– Да, учитель.

– Хорошо. Как стемнеет, возьму веревку и схожу туда. Сегодня полнолуние, надо связать беднягу. А пока прилягу ненадолго, устал.

* * *

– Мы – Дети Моря, но мы знаем его не только добрым. Нам ведомы и опасности, что в нем таятся. Теперь мы познали еще одну. Что ж, тем мудрее и сильнее станем мы, если сумеем превозмочь эту беду.

Голос Шепчущего расплывался по огромной пещере – пожалуй, побольше знаменитого грота дори-а-дау. Веками Дети Моря сходились на моления в этом природном подземном храме, но во времена гонений пещера опустела – слишком известное место, слишком удобное для налетов стражи.

Но в эту грозную ночь пещера вновь была полна молящимися. Еще как была полна! Жрец Безликих умер бы от черной зависти при виде такой толпы – люди стояли плотно, плечом к плечу. И у всех – у мужчин, женщин, детей – на лицах был один и тот же узор, означавший «спаси свой остров».

Эти черно-синие завитушки украшали и физиономию Айрунги, который вместе со всеми слушал сочащийся из незримых трещин голос Шепчущего.

– Самое опасное сейчас – страх и равнодушие. Решил пересидеть опасность в скалах? Понадеялся на стражников, на соседей? Все, ты уже мертв. И мертв остров. Потому что его жизнь – это мы. Люди, готовые идти за него на бой!

Женский это голос или мужской? Похоже, он изменен при помощи какого-то приспособления, вложенного в рот. Айрунги знал толк в подобных штуках еще со времен своего циркового детства.

– Нам, сторонникам древней веры, придется вести двойную битву – с чудовищем и с клеветой. В храме Безымянных тоже идет молебен. И жрец наверняка говорит своей малочисленной пастве, что это мы, Дети Моря, накликали беду своим неверием. Возразим ему делом! Пусть этот чужак увидит, как может Эрниди сплотиться против общей опасности, как дори-а-дау вселяет отвагу в сердца тех, кто ей поклоняется!

Айрунги легко было попасть на моление – на этот раз оно почти не держалось в секрете. Другого случая услышать Шепчущего могло не представиться. Айрунги ловил каждое слово, запоминал, анализировал.

– Второе обвинение не менее серьезно. Вы, конечно, слышали о похищении принца Литагарша. Наши враги утверждают, что мы хотим возродить жертвоприношения на Тень-горе. И начать, мол, решили с принца! Слышите? С принца, помнящего, что он потомок дори-а-дау! С ребенка, который является нашей надеждой! С отважного мальчика, который в грозный день испытаний не пожелал отсиживаться в своих покоях, подобно лопоухому кролику в норке, и бежал из дворца, чтобы быть со своим народом!

Айрунги перестал гадать, мужской или женский голос шелестит над головой. Если впрямь во рту пластинка, то как ни старайся, не угадаешь. Лучше прикинуть, кому принадлежал сапог, что оттиснул след на глине подземного коридора. Бывает, и женщины ходят в мягких сапожках.

– Кто похитил принца? Кто хотел вскрыть жилы, в которых течет кровь нашей богини? Ответ ясен: та колдунья, что напустила на остров чудовище. По слухам, она подбрасывала во дворец угрожающие письма. Что ж, мы, эрнидийцы, не испугаемся старую мерзавку с ее дрессированным слизняком!

От размышлений Айрунги отвлекало странное ощущение, назойливое, словно комариный звон возле уха... чувство, что он уже пропустил что-то важное... ниточку, которая могла бы привести к Шепчущему!

– Сейчас не время сводить счеты. Жрец там, у храма, молится сейчас за нашу общую победу. Может, и бранит нас, но взывает к своим богам о том же, о чем мы просим Морского Старца. И король с дарнигаром, вы же знаете, на время прекратили гонения на древнюю веру. Им тоже не до сведения счетов. Запомните: никаких распрей!

Зря его ловят, раздраженно подумал Айрунги. Такому мирному да кроткому надо из казны жалованье выплачивать! Не время, мол, счеты сводить... Ну, сейчас, допустим, и не время. Но он и раньше вроде бы не призывал громить храм Безымянных. Ну-ка, что там трактирщица Юнфанни рассказывала про его проповеди?

– А если при вас кто-нибудь начнет говорить, что это древние боги наслали на остров Тварь-убийцу, напомните этому человеку, как возле Корабельной пристани наша богиня сражалась с монстром! Жрец утверждает, что водяной щит поднялся по его молитве, но мы-то знаем, что его молитвы не спасли даже его собственного ученика!

Айрунги вздрогнул. Это было первым упоминанием Шепчущего об убийствах других детей. Да, верно, ученик жреца. И сынишка вдовы-корзинщицы.

– Сегодня мы не приносим жертвы. Ни вина, ни зерна, ни масла. Кому-то из вас завтра придется пожертвовать большее – свою жизнь. Будьте стойкими, братья и сестры, на вас смотрят очи древних богов. Прощайте.

Шепот смолк. Пещеру огласил дружный сдавленный вздох, и Айрунги только сейчас понял, какая тишина царила до сих пор под каменными сводами.

Поистине, того, кто шепчет, слушают внимательнее, чем того, кто кричит!

Люди медленно двинулись к выходу из пещеры. Айрунги дал человеческому потоку увлечь себя прочь, охваченный внезапным озарением.

Все детали головоломки встали на место. Айрунги знал, кто такой Шепчущий.

33

Нитха стояла у окна. Ветер приносил запах прибоя, но моря видно не было: только темные скалы, бахромчатые от вереска, да угол старой коптильни.

Девочку не оставляло напряжение. Плечи сводило, словно на них навьючен дорожный мешок, во рту было сухо, пальцы с силой сжимались и разжимались. Ей было знакомо это состояние – черное, томительное предчувствие близкой опасности.

Почему-то в Подгорном Мире это чувство не тревожило ее, хотя, видит Единый, уж там-то хватало неприятностей – слева и справа, сверху и снизу. Но ей было спокойнее, чем здесь, на этом мирном постоялом дворе.

Не потому ли, что рядом всегда был самый надежный на свете человек? Самый отважный, самый хладнокровный, самый опытный, самый умный... самый... самый...

Но он же и сейчас рядом, разве не так?

Почему она не слышала, как хлопнула его дверь? Он же должен был связать Нургидана и вернуться.

Нургидан! О Гарх-то-Горх! Неужели учитель опоздал? Неужели он пришел с веревкой, когда... когда уже...

Не помня себя Нитха вылетела в коридор.

Дверь в комнату учителя была чуть приоткрыта. Под ладонью девочки она беззвучно отворилась.

Такая же крошечная комнатка, как у самой Нитхи. Полузадернутая занавеска над кроватью. За ней – черно... пусто?!

Крик не успел вырваться из горла девочки. Она заметила свисающую с края кровати лапу с длинными когтями. Ту лапу, которая была Нитхе дороже любой мужской руки самых красивых и благородных очертаний.

Уже спит! О, хвала тебе, Единый!

Но тут же девочка поняла, что рано возблагодарила Гарх-то-Горха.

Возле кровати, на полу, под бессильно повисшими когтями валялась свернутая в кольцо веревка.

Нитха смотрела на нее, как на змею, которая вот-вот прянет и ужалит. Та самая веревка, которую Шенги купил у хозяина постоялого двора!

Значит, волк-оборотень не связан?!

Негромко, чтобы не переполошить соседей-постояльцев, девочка окликнула учителя. Тот не пошевелился.

Превозмогая страх, девочка вошла, склонилась над лежащим на кровати человеком. Теперь слышно было, как он ровно и мягко дышит.

Нитха протянула к нему руку и тут же отдернула. В ду-ше взвихрилось то, что было усвоено в раннем детстве... нет, передано в крови от наррабанских предков, поколение за поколением. Быть ночью в комнате чужого мужчины – позор! Прикоснуться к нему, спящему, вообще немыслимо! Такое иногда позволяли себе героини сказок, и всякий раз судьба страшно наказывала их.

Нитха удивленно качнула головой, коря себя за глупость. Решительно положила руку на плечо учителю. Тряхнула... еще раз, сильнее... С таким же успехом можно было трясти мешок с зерном.

Что с ним? Болен? Заколдован? Дыхание вроде ровное, спокойное.

Ладно, есть более неотложная забота. С Нургиданом как быть? Волк-оборотень на свободе, а луна стоит в небе легким прозрачным кругом!

И посоветоваться не с кем. Дайру куда-то пропал – где его носит, оглоблю белобрысую?.. Вот разве что разбудить Сокола...

Нельзя! Ни в коем случае! Он чужой! Хороший, смелый, надежный, но чужой. Не из команды. К тому же были у него неприятности в Полуночной деревне... съесть его там пытались. Кто знает, как он относится к оборотням?

Нитха в отчаянии схватилась за голову. О чем она думает? Как может она идти за советом к Ралиджу, к кому угодно, если давала Нургидану слово, что не выдаст его секрет? Сама клялась, никто за язык не тянул. А в Наррабане говорят: «Клятва молчать – что игла: рот намертво зашивает».

Девочка нагнулась, подняла веревку. Губы ее подрагивали, в глазах стояли слезы. Ей было очень страшно и очень жаль себя. Но что же поделаешь, если совсем некому сделать опасное дело?

Как она ухитрилась выйти во двор, не разбудив никого из слуг, этого Нитха сама себе объяснить не могла. Но каждый шаг через залитый лунный светом двор был настоящим испытанием. Луна, проклятая луна!..

Девочке уже доводилось видеть, в какое чудовище превращается Нургидан в такие ночи. Живое воображение рисовало ей клыки, которые вопьются в ее хрупкую смуглую шейку. Нитхе казалось, что она уже умерла, а тело почему-то еще движется вперед, ноги сами несут ее к приземистому сооружению с крошечными окошками.

Храбрости хватило до порога. Распахнула дверь, впустив в коптильню лунный поток, и поняла, что не может перешагнуть порог. Просто отказали ноги, не идут дальше!

Нургидан вышел к ней сам – бледный, злой, с искусанными в кровь губами.

– Какого демона так долго?.. Думаешь, мне легко держаться? Вон как свет с неба хлещет! А почему ты, а не учитель?

От облегчения Нитха уткнулась лбом в дверной косяк. Она не могла вымолвить ни слова, но Нургидан и не ждал ответа.

– Что встала, кукла наррабанская? Веревка у тебя? Убью, если забыла! Долго мне еще мучиться? Вяжи давай, дурища!

Обратный путь был – как танец! От облегчения девочка не чувствовала под собой земли. В душе не было даже сочувствия к напарнику, который бился сейчас на земляном полу, стараясь освободиться от веревки. Нитху залил ясный, легкий поток свободы. Кошмар остался позади. Можно было лечь спать, но какой уж тут сон! Хотелось петь, свистеть, кричать! Нитха уселась на подоконник, с трудом сдержав шальной порыв свесить ноги наружу. Перед ней расстилался двор, и девочка, посмеиваясь, представила себе, как шла она в коптильню, стуча зубами и коленками.

И вдруг улыбка сползла с ее лица. Потому что сквозь лунное полотно шла другая девушка. Нитха видела ее со спины, но узнала сразу, как не узнать! Толстозадая шлюшка, хозяйская дочка!

На голове платок, в руках кувшин – Юншайла шла в коптильню, к Нургидану.

* * *

Поднятая на талях шлюпка стояла на палубе. Дайру, избавленный от кляпа, стоял перед Сархом, хлопая белесыми ресницами. Руки мальчика были скручены за спиной, однако ноги были свободны: Сарх приказал перерезать веревку после того, как неуклюжий пленник третий раз растянулся на палубе.

Сарх невольно морщился: раздражала радостная готовность мальчишки выдавать тайны своего учителя и друзей. Да и сами эти тайны не радовали.

– Говоришь, вы не случайно угодили на Эрниди?

– Какая уж тут случайность, господин мой! – Дайру чувствовал себя увереннее после того, как изо рта вынули кляп и его «главное оружие» оказалось на свободе. – Что Ралидж – колдун, я про то и раньше слышал. А Шенги... ну, тот не колдует, зато в Подгорном Мире таким штукам выучился, что от колдуна и не отличить. Случайно! Ха! Пусть господин меня лучше спросит, случайно ли он угодил за Грань!

– Что-о?!

– Вот именно! Чтобы ни с того ни с сего Грань раскрылась, поглотила людей и снова захлопнулась, ну, слышал ли мой господин о такой диковине?

– Для меня все диковина, что не в нашем мире!

– Вот именно! Совиная Лапа – он только с виду тихий да простоватый! Его, помню, пролазы пытались со свету сжить. Так Шенги жив-здоров, а те недоумки в Бездне горят, вот чтоб я сдох на месте, если вру!.. Я уже могу называть моего господина капитаном?

– Да можно, можно, называй. Но зачем их принесло на Эрниди?

– А ты как думаешь, капитан? Ты их в плен взял, связанными держал – разве они такое забудут? Вот и нагнали тебя, чтоб счеты свести!

– Нагнали?!

– Ну, не совсем так, капитан. Учителев любимчик, Нургидан этот... он же вас не наугад вел! Куда ему Шенги велел, туда и...

– Стой! Вот ты и попался, паршивый лгун! Нургидан вывел меня не на Эрниди, а на безымянную кучу камней!

– Нургидан – дурак! – без запинки отозвался Дайру. – За что ни возьмется, все выходит через пень да в болото! Ралиджу пришлось насылать на твой корабль демона, чтоб ты повернул на Эрниди.

– Врешь, – сипло сказал Сарх. В этот миг он забыл о своем обычном позерстве, забыл следить за тигриной грацией движений – так потрясло его подозрение, что последние дни он был игрушкой в насмешливых вражеских руках. Злобный оскал обнажил зубы, брови сдвинулись над переносицей, налившиеся кровью глаза зашарили вокруг: на ком бы сорвать раздражение? Хотелось от души врезать противному белобрысому перебежчику, но мальчишка еще мог пригодиться.

И тут капитан увидел, что на сиденье шлюпки вскарабкался толстый облезлый пес. Неуверенно глянув сверху вниз на палубу, он перевалился через борт шлюпки, неуклюже шмякнулся на доски и поднялся, заискивающе поглядывая на толпившихся вокруг моряков. Хвост робко подергивался.

Раздражение капитана наконец-то нашло выход:

– Это еще что за пакость? А ну, вышвырнуть за борт!

И с такой силой пнул непрошеного гостя в бок, что несчастный Тяв-тяв кубарем прокатился по палубе.

Пес, которого ни разу в жизни не били, вскочил на ноги, попятился, вздыбил шерсть на загривке, ощерился не хуже голодного волка и залаял.

До сих пор его тявканье вызывало смех у каждого, кто слышал эти потуги домашнего песика на свирепость. Но не сегодня. Не сейчас, когда в такт лаю качнулся на ошейнике серебряный талисман.

Настал звездный миг старого дворцового пустобреха. Исполнилась его заветная мечта.

Лай родился в горле, вырвался наружу и раскатился по палубе, вселяя ужас в каждого, кого настигали эти сухие скачущие звуки. Это был ужас необъяснимый, черный, поднявшийся из глубин сознания и учинивший на палубе «Белопенного» панику страшнее той, что вспыхнула прошлой ночью. Тогда царили неразбериха и смятение, люди пытались понять, что происходит. Сейчас они, обезумев, искали спасение от чего-то кошмарного, неодолимого.

Одни с воплями ринулись по сходням на берег (среди них и Дайру со связанными руками). Другие прыгали за борт – просто потому, что так было ближе. Третьи в поисках спасения скатывались в трюм, в спешке спихивая друг друга с лестницы. Четвертые карабкались на ванты.

Что до Сарха, то он, очнувшись, обнаружил себя сидящим верхом на марс-рее. И пережил массу неприятнейших ощущений, потому что этот жестокий, самолюбивый и в общем-то храбрый человек в душе очень боялся высоты...

А виновник переполоха недоуменно склонил набок вислоухую голову. Еще раз тявкнул, уже не грозно, а с удивлением. И оскорбленно затрусил по сходням – подальше от этих грубых, нелепых, непонятных людей.

* * *

Зачем идти на свидание с пустыми руками, если отца нет дома, а винный погреб он бросил незапертым? А хоть бы запер – гвоздем открыть замок не так уж сложно при некотором навыке. Главное – сообразить, на кого свалить исчезновение кувшина. На слуг нельзя: те, защищаясь, такого наговорят про хозяйскую доченьку, что ой-ой-ой! К счастью, живет сейчас в «Смоленой лодке» знатный господин, в которого и так уже крепко выплеснулись отцовские винные запасы. Правда, после визита летающей старухи он из комнаты выйти боится, но отец ведь к нему с расспросами не полезет. Просто приплюсует кувшин астахарского к счету, мало ли уже приплюсовано!

Впрочем, такие размышления не подобают юной девице, идущей на свидание с зеленоглазым знатным юношей.

Юншайла передернула красивыми плечами: с моря тянет холодный ветер, а одета девушка легко. Впрочем, вот и заветная дверь! Красотка положила руку на косяк и мечтательно улыбнулась: именно здесь, в коптильне, она три года назад узнала, как это сладко, когда тебя обнимает мужчина.

Шагнув через порог, Юншайла зорко вгляделась во тьму и чуть не охнула от разочарования. Никого!

Но почти сразу увидела под ногами у себя какой-то увязанный тюк. И не успела ни удивиться, ни испугаться, как тюк этот ожил: заворочался, заизвивался.

Юншайла грохнулась на колени:

– Сейчас, господин мой, сейчас! Ох, и рот тряпкой завязали, храни нас Безымянные!

Отставив кувшин к стене, торопливо развязала узел платка, освободила рот. Мелькнула мысль: поцеловать спасенного в губы... Но тут эти губы разомкнулись и злобно произнесли:

– Развяжи! Быстро, ну!

– Конечно, конечно, я уже... Жаль, ножа нет, узлы туго затянуты. Ох, гадина, стерва наррабанская! Я, бывает, тоже приревную кого, но чтоб веревками парня связывать – до такого никогда...

– Не болтай! Зубами узлы попробуй!.. – В голосе юноши звенело яростное нетерпение.

Юншайла склонилась над лежащим, и в этот миг ей на плечи обрушилось что-то неистовое, визжащее. Не удержавшись, девушка упала, но тут же вскочила на ноги и рывком стряхнула с себя заморскую дикую кошку.

Ах, так? Ну и пожалуйста! Юншайла в эту игру тоже умеет играть! Сама из-за парней сроду драк не затевала – пусть из-за нее парни дерутся. Но иногда приходилось давать сдачи разным безмозглым дурнушкам. Вот одна из них сейчас и получит как следует!

Юншайла замахнулась, но смуглая мелкая дрянь поднырнула под кулак и за юбку рванула эрнидийскую красотку на себя. Та плюхнулась наземь, да так неловко, что вспорхнувший подол накрыл плечи и лицо.

Ну, это уже... за такое убить мало!

Эрнидийка не вскочила, а взметнулась, как штормовая волна. Со всей своей немалой силы ударила и на этот раз не промахнулась. Худенькая смуглая девчушка отлетела прочь, ударилась о стену и беспомощно сползла на пол. Юншайла замерла в недоумении и тревоге. Неужто и впрямь – убила?

И тут раздалось повелительное:

– Оставь ее! Развяжи... сейчас же, скорее!

Как изменился голос – стал хриплым, резким!

Забыв обо всем, девушка метнулась к связанному Нургидану, который вновь забился в своих путах. Подхватила его за плечи, чтоб не ударился затылком о земляной пол. Драка с соперницей и близость неистовых зеленых глаз возбудили эрнидийскую красавицу так, что она потеряла голову. Один поцелуй – сейчас, немедленно, иначе она задохнется! Все остальное – потом, когда узлы будут развязаны. Но один раз припасть к его бешено искривленным губам – в этом будет особая, терпкая сладость. Именно сейчас, когда он беспомощен, целиком в ее власти!

Не отводя взгляда от его огромных зрачков, Юншайла медленно наклонилась.

И тут случилось страшное. Красивые губы расползлись в невероятном, нечеловеческом оскале. Лицо, превратившись в звериную морду, вытянулось навстречу девушке. Она ощутила жаркое дыхание хищника. Острые клыки лязгнули возле белой полной шеи, да так близко, что скользнули по коже.

Юншайла в смертельном ужасе шарахнулась прочь. Она уже теряла сознание, когда пришедшая в себя Нитха обрушила ей на голову кувшин с астахарским вином.

* * *

Юншайла медленно приходила в себя: глаза открылись раньше, чем проснулись память и способность разумно рассуждать. Несколько мгновений она тихо наслаждалась утренним ветерком, мягко овевавшим лицо, и приятным холодком от мокрой тряпки на лбу. Затем поняла, что сидит, прислонившись снаружи к стене коптильни, а с двух сторон над ней склонились Нургидан и Нитха.

Тут она вспомнила все и рванулась было прочь, но четыре руки бережно удержали ее.

– Легче, красавица, – заботливо произнес Нургидан. – Не надо так дергаться. У тебя, наверное, сотрясение мозга.

– Я... как... что?.. Почему?..

– Это же надо – так головой о камень удариться! Больно небось!

Зеленые глаза смотрели ласково, мягко.

– О камень? – вставая и сбрасывая с головы тряпку, вопросила Юншайла. – Я?!

– Ну да, – вмешалась Нитха и для убедительности указала носком сапожка на один из валунов, в изобилии валявшихся вокруг коптильни. – Вот об этот. Не знаю, куда ты, голубушка, бежала ночью с кувшином, но и голову крепко расшибла, и кувшин вдребезги. – В голосе Нитхи сквозь сочувствие просвечивало злорадство. – И все платье вином изгваздала!

Платье и впрямь благоухало дивным ароматом астахарских виноградников, гордости Наррабана.

Чуть пошатываясь, Юншайла устремила требовательный взгляд в лицо зеленоглазому Сыну Рода:

– Ты!.. Ты был связан! Я хотела тебя освободить, а она – в драку...

Добрая улыбка Нургидана превратилась в недоуменную, уголок рта печально дрогнул:

– Связан? Я? Ах, бедняжка! Тебе надо скорее лечь в постель. Хочешь, провожу?

Если силуранцы славятся упрямством, то эрнидийцы вполне могут с ними в этом поспорить.

– А ты, – обвиняюще указала Юншайла на Нитху, – его связала!

– Хорошо, хорошо, – сразу согласилась с ней девочка. – Связала. И на цепь посадила. И намордник надела. Ты только не волнуйся, ладно?

При слове «намордник» перед глазами эрнидийки всплыла жуткая волчья пасть... Ну, уж это ей наверняка привиделось! Такой милый, изящный юноша!

Но связан-то он был?!

И тут девушка, осененная внезапной мыслью, схватила Нургидана за руку. Тот вырвался и отступил на шаг, но было поздно: девушка разглядела на запястье глубокий красный след от веревки.

– Да? – зловеще протянула хозяйская дочь. – Это я, значит, головой о камень стукнулась?

Нургидан и Нитха растерянно переглянулись.

И тут, приоткрыв калитку плечом, во двор ввалился Дайру. И остался стоять тут же, привалившись к забору и тяжело дыша. Одежда его была потрепанной и грязной, лицо в царапинах. А плечом он отворил калитку потому, что руки были заведены назад и накрепко прикручены к телу толстой веревкой.

При виде этого зрелища Юншайла даже рот раскрыла. А потом завизжала на весь двор:

– И этот! Связан! Вы все такие! Вся компания! Сумасшедшие! Думаете, люди не узнают? Еще как узнают!

– Что узнают люди? – благодушно вопросил неслышно подошедший Ралидж. Он еще не успел заметить Дайру.

Юншайла ошалело взглянула на знатного гостя и бухнула:

– А тебя уже развязали?

Сын Клана потерял дар речи, ошарашенный и сутью вопроса, и хамской формой, в которой тот был задан.

– Я все расскажу отцу! – продолжала неистовствовать хозяйская дочь.

И тут, словно нарочно подгадав момент, во двор вошел Вьянчи.

Юншайла бросилась к нему:

– Иди сюда! Тут такое творится!..

И замолчала. Таким она отца еще не видела. Лицо Вьянчи было жалким, точно смятым. Из покрасневших глаз текли по щекам слезы.

Не обратив внимания ни на слова дочери, ни на ее вид, он поспешно подошел, взял девушку за руки:

– Доченька, горе-то, горе какое... Наша мама... нет больше мамы!

– Как – нет? – непонимающе отстранилась от него дочь. Взглянула в потухшие глаза и разом поверила. Вскрикнула, заголосила, запричитала.

Постояльцы, понимая, что помочь они не могут, а вмешиваться сейчас нельзя, осторожно обошли плачущих отца и дочь и направились к крыльцу, на которое как раз вышел прекрасно выспавшийся Шенги.

Охотник свежим глазом оценил ситуацию, выслушал короткий рассказ Нитхи и принял командование:

– Сейчас лучше отсюда уйти. Совсем съезжать не будем, просто отчалим на время, пока погребальный костер, то да се... Девочка, проверь, не забыли ли мы чего, и принеси плащ и меч Сокола.

Дайру, которому ночные странствия среди скал и кустов – со связанными руками! – не прибавили хорошего настроения, заговорил сварливо:

– Может быть, господа все-таки соизволят обратить внимание на мою ничтожную персону? Я, конечно, всего-навсего раб, но сам от веревки избавиться не могу, уж развяжите, окажите милость!

– Во имя богов! – охнул Шенги. – Сынок, что ж ты за спинами стоишь, я и не заметил, что ты... кто это тебя?

– Да так, пустяки, всего-навсего Сарх. И его новая пиратская команда. В порту стоит «Белопенный». Кстати, на борту непонятные дела творятся – какая-то чародейная жуть!

Сообщение произвело такую сенсацию, что Дайру пришлось еще раз напомнить: он нуждается в помощи.

– Да-да, конечно, – откликнулся Шенги. – Нургидан, займись веревкой. Потом оба приведите себя в порядок. Пойдем во дворец, сообщим о пиратах.

И ушел в дом, оставив ворчащего Дайру на попечении Нургидана.

– Не бубни, – оборвал тот жалобы приятеля, трудясь над узлом. – Я сам только-только от веревки избавился, и ничего, не скулю!

– Некоторым это, может, и нравится, – желчно отозвался Дайру. – Некоторым, может, по душе всю ночь по кустам прыгать да на луну выть. А вот я не из таких!

– Ты не получишь по шее, – благородно ответствовал Нургидан. – Я не бью связанных. Повернись... вот так, готово!

Он поднялся на крыльцо. С верхней ступеньки обернулся и надменно закончил:

– И вообще – волк не воюет с крысами!

– Правильно делает, – мрачно сообщил ему Дайру. – Иначе рискует сдохнуть от заражения крови в прокушенной лапе.

* * *

У себя в комнате Нитха озабоченно встряхнула над ухом фляжку. Ни капли! А в странствиях под рукой всегда должна быть полная фляга!

Взгляд девочки наткнулся на кувшин, стоящий на столике у кровати. Нитха улыбнулась и аккуратно перелила в свою фляжку сладко пахнущую медовую воду, которую за хлопотами и волнениями пока даже не попробовала.

34

– Нет, к самому королю пробиться не удалось, – морщась, говорил ученикам Шенги. – Он, понимаете ли, всю ночь работал в библиотеке – искал в старинных рукописях упоминания о разных морских чудовищах. И способы борьбы с ними. Даже на ночной молебен не ходил. И сейчас ищет. А слуги уж так приучены, что если король работает в библиотеке, его нельзя тревожить, хоть дворец гори!

– Все-таки у правителей жизнь нелегкая, – посочувствовал Нургидан эрнидийскому государю. – Столько всякого, о чем думать надо... никакой головы не хватит. Вот уж ни за что не согласился бы стать королем!

– А тебе предлагали? – заинтересованно вскинулась Нитха.

– И что ж, так без толку вы и проходили? – возмутился Дайру. – С такими важными вестями?

– Нет, что ты! Во-первых, вести и впрямь очень, очень важные. Во-вторых, я же пришел вместе с Сыном Клана! Дарнигар нас сразу же выслушал и каждое слово учел и запомнил. Но никого за похищение Дайру арестовывать не будет. На него вот-вот полезет чудовище из моря, так не хватало ему еще схватки с пиратским экипажем. К тому же дело... – Шенги замялся.

– Мелкое, да? – сообразил Дайру. – Подумаешь, похитили раба... да к тому же он сам от них сбежал, так что все в порядке!

– Не ворчи, сынок, но так оно и есть. Почти слово в слово так дарнигар и сказал. Конечно, обещал, что стражники, которые несут караул на пристани, заодно приглядят за «Белопенным». На корабль уже нацелены два копьемета с утеса, дарнигар при мне распорядился. И намекнул, что если пираты захотят воспользоваться суматохой из-за чудища и поживиться на острове, их будут ждать кое-какие приятные неожиданности. Толковый здесь дарнигар, хоть и молодой.

– У него к тому же на Сарха большой и крепкий зуб, – добавил Ралидж. – Он после молебна спросил наррабанца, не поможет ли тот со своими людьми стражникам, если чудовище вылезет на корабельную пристань. А тот наотрез отказал. Мол, людей у самого мало, и вообще ему свой корабль дороже чужого острова. Ладно, пойдем к оружейнику. Хватит тратить серебро, пустим волчком золотые. Нужны хорошие мечи.

Нитха задумчиво вздохнула:

– Сарх... Надо же, привела судьба! Интересно, что сейчас делает этот сын гиены?

* * *

«Сын гиены» был в этот миг занят весьма необычным делом: руководил матросами, которые деловито ломали спасательную шлюпку.

Этой ночью престижу капитана был нанесен серьезный ущерб – когда его на глазах у всей команды снимали с марса-рея.

Ну, не умел Сарх карабкаться по всей этой корабельной верхотуре, не умел! Не морской человек – из племени джахак, потомок кочевников. Все, что выше верблюжьего горба, для него уже томительная, мучительная высота! Он извелся, ожидая, когда схлынет паника и пришибленная, растерянная команда вернется на борт.

Натерпелись пираты страха, а тут им такое развлечение: капитана на веревках спускать на палубу!

Подорванный авторитет необходимо было срочно восстановить. Мрачный Сарх собрал команду на палубе и объявил: раз не помогли очистительные обряды – в ход пойдет наррабанское колдовство! Он здесь капитан, а значит, на борту «Белопенного» место лишь тем демонам, что покорно служат ему, Сарху. Всю прочую нечисть – за борт!

Наррабанец скинул куртку и рубаху – мышцы играли под смуглой кожей, покрытой правильным узором тонких белых шрамов. Это была память о родном племени: следы ритуального истязания, через которое проходил мальчик, становясь мужчиной.

Этот странный человек взял в каждую руку по факелу и двинулся по палубе, читая нараспев заклинания.

О, как развернулась актерская натура Сарха! Под устремленными на него взорами наррабанец то шел медленно, почти крадучись, по-собачьи принюхиваясь, то вдруг пускался в неистовый, но подчиненный яростному ритму танец, притопывая и размахивая факелами. Заклинания текли из его уст то тихим ручьем, то раскаленной лавой.

Команда была заворожена, кроме Варраха, которому было трудно сохранять серьезный вид. Он-то понимал, что капитан говорит даже не по-наррабански – любой из матросов мог знать этот язык! – а на родном наречии джахак. Очень выразительное наречие. Варрах в кровь искусал губы, чтобы не засмеяться, слушая, какими словами Сарх честит команду – этих ублюдков чесоточной ослицы, которые родились в позорном доме, росли в свином закуте, а теперь бороздят моря на помойной лохани, которую по глупости называют кораблем!

Когда капитан отвел душу и как следует покрасовался перед матросами, он выбросил оба факела за борт и объявил, что ему все ясно. Вчерашний очистительный обряд был проведен с толком, жрец честно отработал свои деньги. Виновата сама команда: все забыли про висящую за бортом шлюпку. Там, бок о бок со связанным пленником, и нашли убежище незримые демоны.

Гнев команды обрушился на несчастную шлюпку. Крушили ее не просто так. Каждый пират по очереди выламывал топором кусок доски, поджигал и выбрасывал за борт под монотонные заклинания, творимые капитаном. Это занятие целиком захватило экипаж. Пираты не видели, как за их спинами в открытую ухмыляется Варрах: главарь перестал честить команду скопом и теперь обрисовывал облик каждого матроса отдельно.

Со стороны обряд выглядел настолько внушительно, что стражник, наблюдавший за этим безобразием с пристани, встревожился и послал напарника с донесением к дарнигару: на борту «Белопенного» творится какое-то непотребное чародейство!

Только этого и не хватало несчастному острову, который и без того ожидает нападения морского чудовища!

* * *

Недолгим оказалось благоволение капризного лесовика! Только что путники, весело переговариваясь, брели по удобной, широкой тропе, и вдруг перед ними встало нечто невообразимое. Это даже непролазными дебрями не назовешь – крепостная стена, свитая из корявых, тесно растущих стволов, упрямых ветвей, колючего, вредного подлеска. Все густое, неподатливое и настолько плотное, что руку не просунуть в этот живой войлок – не то что человеку сквозь него продраться.

Неуверенно заговорили два топора, и тут же выяснилось, что проще рубить железо или камень. Толстые стволы и сучья были непоколебимо тверды, а гибкие ветви ускользали от топора и тут же возвращались на место, по-прежнему угрожая людям колючками.

– Огнем, что ли, попробовать, – задумчиво произнес Ильен.

Пожилой наемник поспешил отвесить подзатыльник неукротимо мыслящему сопляку. Незачем еще сильнее гневить лес!

– За что сердишься, лесной хозяин? – растерянно спросила Арлина, протянув руки к зелено-коричневой преграде. – Чем мы тебе не угодили?

И тут из-за спины госпожи раздался голос Лопоухого, который безуспешно пытался скрыть облегчение и радость:

– А он на нас и не сердится. Он понял, что мы в такое место идем, где человеку верная смерть. Вот и не пускает, бережет.

Правота наемника была настолько очевидной, что даже Аранша, вопреки своей привычке, не одернула наглеца.

– Поворачиваем? – с надеждой спросил пожилой наемник.

Не ответив, Волчица шагнула вперед. Провела рукой по непроглядной листве, пытаясь развести шелестящую преграду. Разлапистая ветка ткнулась ей в плечо, словно желая остановить, урезонить.

– Не вернусь, лесной хозяин. – Женщина говорила негромко, но каждое слово рвалось из души с болью. – Убить сможешь, заставить повернуть – никогда. Все уйдут – я одна останусь. Прорвусь – топором, мечом, руками, зубами! Потому что это обязательно нужно... Я не согласна остаться без любимого! Пойми, его хотят убить, а я умру раньше него, я давно так решила. Мне без него нельзя. Ну, как тебе объяснить? Вот представь: у твоего леса отнимают солнечный свет – совсем, навсегда. Вечный мрак, мертвые коряги, воют бешеные волки... Или останешься без дождя. Ни капельки с неба, деревья иссохнут в тоске – это можешь понять? Вот такая у меня будет жизнь, если Ралиджа убьют. А я так не хочу. Ты уж посторонись, пропусти, ладно?

По щекам Волчицы струились слезы, капали на подрагивающие листья.

Детская рука дернула ее за куртку.

– Не плачь, госпожа! – глядя на нее снизу вверх, утешил Денат. – Лесовик уже понял! Он пропустит... кому и правда нужно...

Мальчишка легко отвел в сторону широкую, резко прошумевшую ветвь – словно приоткрыл калитку. И юркнул в приоткрывшийся проем.

На мгновение все опешили, а потом Аранша бросилась вслед за своим отчаянным ребенком. Забыв обо всем на свете, она бежала сквозь расступающуюся перед ней густую листву и с тревогой ловила звенящий впереди смех.

Так что Волчица оказалась лишь третьей. Скользнула за ветку и исчезла в тугом переплетении зелени.

– Надо и нам... – неуверенно протянул пожилой наемник. Он потянул на себя ветку. Та не шелохнулась – словно железный засов на прочной двери.

Наемники загалдели – возмущенно, но не слишком громко, а то как бы лесной хозяин не передумал.

Ильен, к своему стыду, тоже почувствовал облегчение. Да, он упрашивал Хранителя взять его в поход на призраков. И ужасно гордился, когда уезжал из Найлигрима вместе с Волчицей. Но здесь, рядом с жуткими развалинами, в голову лезли тяжелые воспоминания. Ведь он уже был в Кровавой крепости! И проклятые призраки, чтобы припугнуть его взрослых спутников, наслали на Ильена такую боль, что и сейчас вспомнить – все внутри в узел скручивается!

Может, оно и к лучшему, что так получилось. Ведь Ильен не виноват, верно? Он не струсил, да?

И вдруг глаза мальчика расширились: он увидел на плече Лопоухого дорожную суму, забытую Арлиной.

Душа Пламени!

Госпожа ушла во вражеский стан безоружной! Грозное зелье, созданное Ильеном, осталось у дурня-наемника, который помер бы от страха, узнав, что именно тащил он на плечах всю дорогу!

И рядом со страхом за приемную мать – страхом искренним, горячим – полыхнуло разочарование: он не увидит, как действует Душа Пламени! Не будет поставлен такой потрясающий опыт!

А разве Айрунги не учил его, что нет такой цены, которую было бы жаль заплатить за крупицу познания?

– Дай сюда! – крикнул парнишка, сдернул суму с плеча ошарашенного наемника и ринулся сквозь зеленую стену, даже не поняв сгоряча, что она пропустила его ласково и покорно.

* * *

Позади – сомкнутые полчища дикой малины и боярышника, впереди – замшелые руины крепостной стены. И еще впереди – самая опасная часть похода. Сердце приключения. Встреча с призраками древних магов.

А люди, стоящие на подступах к вражеской крепости, уже чувствовали себя победителями. В их душах не остыл накал чувств, что оказались сильнее лесного чародейства.

Любопытство ребенка.

Забота матери.

Тревога за любимого.

Тяга к знанию.

Издали всплесками доносились голоса наемников. Иногда слышался стук топора – какой-то робкий, неуверенный.

– Они-то почему не прошли? – возмутилась Аранша. – Следовать за десятником – это для них пустяк, да? Ну, дайте только мне вернуться! Я этих обормотов выучу плясать на канате! В рот мне будут глядеть, по глазам приказы читать научатся!

– Не сердись! – улыбнулась Арлина. – Вспомни, как сама в рядовых наемницах ходила. Конечно, ты выполняла приказы десятника и сотника, но всегда ли тебе хотелось их выполнять? Всей душой, всем сердцем, а? Все, что начальству в дурную голову взбредет?

Аранша хмыкнула, что-то припомнив, сплюнула и махнула рукой.

35

Гигантское слизистое тело штурмовало набережную. Как выросла Тварь! Стражники, которые бились с ней на руинах рыбацкого поселка, были поражены. Они не ожидали увидеть гору подрагивающей полупрозрачной жижи под белесой пленкой. На существо приходилось смотреть снизу вверх.

Но молодого дарнигара ничто уже не могло потрясти после того, что открылось ему в собственной душе на вершине Тень-горы. На чудовище Бронник глядел с ледяным спокойствием человека, чья жизнь все равно кончена, а значит, и бояться уже нет смысла.

– Не подходить близко! – негромко приказал он. – Пусть ползет до канав с хворостом. Будьте осторожны: оно плюется едкой слизью!

Ни один приказ стражники не исполнили бы с такой охотой, как этот. Никто из них и не собирался обниматься с мерзким слизняком.

А студенисто подрагивающая масса уже почти вся влезла на доски причала, которые трещали и гнулись под ее весом.

– Командир, может, зажигательными? – азартно спросил десятник.

– Рано, – строго ответил Бронник. – Пусть в ловушку глубже заползет.

Ни дарнигара, ни прочих островитян не удивило, что дочь Морского Старца, вчера отбившая нападение монстра, сегодня даже не попыталась преградить ему путь. Эрнидийцы – народ крепкий и отважный, битый ветрами и волнами – не привыкли просить у богов слишком многого. Будешь чересчур долго молиться на берегу – останешься без улова!

Помогла вчера дори-а-дау, и спасибо ей. А сегодня жители Эрниди сами постоят за свои семьи, за свой остров, а заодно и за свою богиню!

Слизняк тащится туда, куда Бронник хотел его гнать зажигательными стрелами. В широкий полукруг хвороста, политого маслом. Пусть заползет подальше, и заполыхает огненная стена, а стражники замкнут кольцо.

Хорошо, что Бронник не позволил приблизиться к полю битвы этому краснобаю Айрунги и его отряду, сколоченному из рыбаков. Огонь – серьезное оружие, не то что какое-то ноздреватое каменное крошево.

Молодой дарнигар старался не думать о том, что случится после битвы. Для него было совершенно ясно: какой бы доблестной ни была расправа над чудовищем, она не заставит короля забыть о том, что произошло на вершине Тень-горы. Фагарш – человек добродушный, но в серьезных делах жесткий. Все правильно, так и надо. Бронник и сам не умеет прощать. Весь в отца.

* * *

Впервые за пять столетий Ураган чувствовал себя счастливым. Крепкое, сильное тело, позаимствованное у Шершня, подчинялось воину-магу так же послушно, как некогда свое собственное. Никто из союзников не оспаривал его право на командование, даже Фолиант.

Маги, вдохновленные успешным разгромом рыбацкого поселка и тем, как разъелся и вырос хищный слизняк, решили расширить свои планы. Теперь они намеревались, запугав и терроризировав остров, захватить власть над смятенной столицей, устроить там временную штаб-квартиру, а после уж завладеть серебряной пластиной. В принципе реальный план, особенно если учесть новые свойства боевой Твари, вчера замеченные Фолиантом.

Грот дори-а-дау потеряет целебные свойства с гибелью правящей династии? Ну и плевать! Маги все равно не намерены царствовать здесь долго и счастливо. Остров Эрниди не успеет даже прийти в упадок – он обречен на гибель.

Там, где речь идет о каком-нибудь завоевании, Урагану честь и место, меч в руки и вражью рать навстречу! Тут его авторитет признают все – и подозрительный Фолиант, и вздорная Орхидея, и даже Ящер, считающий человеческий способ вести войну полнейшим идиотизмом.

Но больше всего уверенности и радости доставляла Урагану почти забытая тяжесть меча у бедра. Причем не скверно заточенной железяки с неудобной рукоятью, какая была у Шершня, когда спрутомыши загнали его в Кровавую крепость. Нет, в переломный миг судьбы Урагану достался восхитительный старинный клинок, игрой случая попавший из-за моря к эрнидийскому торговцу. Тот собирался предложить меч дарнигару, раз уж король равнодушен к оружию, и сомнительным незнакомцам пришлось выложить на прилавок целое состояние в старинных золотых монетах, прежде чем расплывшийся в непривычно нежной улыбке Ураган смог вынести за порог лавки свое стальное сокровище. Кстати, сам Ураган считал, что дешевле попросту убить наглого торговца и забрать все, что нужно. Однако союзники шепотом убедили древнего вояку не создавать лишних сложностей.

Ураган пережил мгновения чистого восторга, когда на рассвете встал на лужайке меж скал, держа свой дивный, уже любимый меч. В этот миг воин-призрак понял Лейтису и Орхидею, которые среди великих дел, когда на счету каждая капля магической энергии, надеются урвать крохи на восстановление своей юности и красоты. Урагану тоже плевать на высокие дела и общие запасы силы. Он сделает то, чего жаждет душа, а там хоть все лети в Бездну!

Подняв перед собой клинок, поблескивающий в рассветных лучах, воин-маг принял полную власть над мускулами и нервами разбойничьего атамана.

Прозвучало короткое заклинание, позволяющее мгновенно вернуть утраченные навыки и умения. И разминка, короткая, легкая, быстрая – не для пользы, для удовольствия, под беззвучные восхищенно-завистливые вопли Шершня из глубин души.

Ураган тогда не сдержался, похвастался перед разбойником:

– У вас помнят, что такое карраджу? А ты знаешь, что именно я некогда заложил основы этого боевого искусства? И название придумал тоже я!

Если и приврал, то совсем немного.

От воспоминаний чародея-воина отвлек заикающийся голос Красавчика:

– Г-гляд-дите! Они зажгли х-хворост! Огонь-то, огонь к-какой!

Морщась от пронзительного голоса смазливого придурка, Ураган ответил:

– Ничего. Здешний дарнигар недооценивает нашу зверюшку. Мы...

Договорить ему помешал стон из-за плеча. Воин в тревоге обернулся к Орхидее, которая следила за потоком магической энергии.

Женщину била дрожь, лоб покрылся каплями пота. Но самое страшное – лицо беспрерывно менялось. Кожа становилась то пятнисто-желтой, то нежно-розовой. Морщины появлялись и тут же исчезали. Волосы то отливали тугой яркой медью, то вновь свисали седыми старушечьими космами.

– Что случилось?!

– Чуткий, – с трудом вымолвила Орхидея. – Чуткий... Он говорит: немой малышке трудно держать ровный, четкий луч. Говорит: часть энергии потребуется им самим. К крепости подошли люди.

* * *

– Что еще за твари? – тревожно глянула Арлина на большие бурые «капли», унизавшие ветви старого граба.

Ильену еще не встречались такие существа, но опознал он их сразу:

– Это спрутомыши! Мне Дайру рассказывал.

– Ух ты, сколько! – оценила Аранша возможного противника. – А чего так спокойненько висят?

– Может, заколдованы? – Арлина не сводила взгляда с туго свернутых кожистых крыльев, из-под которых виднелись кончики увенчанных когтями щупальцев. – Помните, Охотник рассказывал, как они несли зеркало?

– Охотник? Эти наговорят! – В голосе Аранши звучало великолепное презрение ко всем россказням Подгорных Охотников во все времена. Она сбросила с плеча арбалет и привычным движением взвела тетиву. – Пошли. Надо найти пролом в стене.

– Постой-ка! – Ильен распустил завязки мешка, вынул стоящий поверх бочонка маленький глиняный горшочек и вновь завязал мешок. – У тебя есть кремень и огниво? Я свои в овраге обронил, лесовику на потеху. Выбей для меня искру. Самое время.

Араншу не заинтересовало содержимое горшочка. Обыкновенная трутница с сухим древесным грибом, пропитанным чем-то по тайному рецепту Ильена. (В крепости был знаменит великолепный трут его изготовления: долго тлеет и не гаснет.) Гораздо больше удивилась женщина десятник спокойному непререкаемому тону молокососа.

– Эй, сопляк, не рано ли начинаешь старшими командовать?

– Не спорь с ним, – напряженно перебила Араншу Волчица. – Делай, что сказано. Тут, моя милая, такие дела завертелись, что мы с тобой в них не смыслим. А он хоть немного, хоть на стрекозиное крылышко, да разбирается... ну, хочется думать, что разбирается!

* * *

Хворост был заблаговременно полит маслом, и пламя жаркой стеной встало над неглубокой канавой.

Стражники с факелами обходили незамкнутый круг, беря тварь в кольцо. Арбалетчики уже взвели тугие пружины; короткие толстые стрелы с наконечниками, обмотанными промасленной паклей, ждали только огня.

Бронник поднял руку с факелом, готовясь дать команду. Красивое лицо молодого дарнигара в отсветах пламени было вдохновенным и грозным. Он был похож на божество Темных Времен.

Чудовищу некуда деться, оно повернет и двинется на людей. Его встретят стрелы, оно начнет метаться от одной полосы огня до другой, будет с боем пробиваться к морю, шарахаться от факелов.

Ну, давай же, давай!

Но слизняк повел себя не так, как ожидал дарнигар. Не обращая внимания на людей, он подполз к пылающей канаве так близко, что из белесого стал багровым. А затем от туши начали отделяться широкие лепешки слизи и шлепаться в огонь.

Густая вонь заставила людей отпрянуть. По нервам ударил беззвучный вой: каждый из кусков слизи был живым, каждый испытывал боль, но послушно падал в костер, обволакивая полупрогоревший хворост.

Все произошло быстро. Потрясенные люди увидели, как в стене пламени возникло «окно». На черных сучьях еще пузырилась слизь, а чудовище, вытянувшись в длину, уже протискивалось в «проем» – прочь из ловушки.

– Заплевал огонь, гад! – потрясенно произнес старый десятник.

– За ним! – приказал дарнигар. – Он медленно движется! Не уйдет!

Вдохновленные примером командира, стражники бросились за уползающим врагом. Окружили его кольцом, но никто не мог заставить себя ткнуть факелом в этот кисельный сгусток.

И тут произошло нечто неожиданное. Гора слизи качнулась, просела посередине. Вот перед людьми уже два белесых кома, соединенных перемычкой... вот лопнула перемычка... Два слизняка, на ходу обрастая бурыми длинными «хлыстами», ринулись в атаку. Они двигались проворнее и легче гигантского «родителя».

– Стрелы! – крикнул Бронник.

Огненные дуги прочертили воздух, с чмоканьем впиваясь в студенистую плоть и угасая в ней с шипением и вонью. Неслышные крики боли, которые испускал слизняк, слились с очень даже слышными криками стражников, в лица которым прицельно били ядовитые плевки тварей. А хлысты стегали налево и направо, пробивая черепа, сокрушая ребра, переламывая позвоночники.

Некоторые стражники бросились бежать, но не Бронник. Молодой дарнигар был охвачен высоким безумием боя даже в миг, когда гибкий конец хлыста оплел и раздавил ему грудь.

И последним словом, которое на кровавом хрипе произнес умирающий парень с острова Эрниди, было страстное, из самой души:

– Дори-а-дау!

* * *

Смех застиг людей в тот миг, когда они издали разглядели пролом в стене.

Скверный смех – лязгающий, неживой, нечеловеческий.

Арлина тревожно вскинулась, переглянулась с Ильеном – оба прекрасно помнили эти звуки со своего первого посещения Кровавой крепости. Кажется, маги называли своего вечно хохочущего приятеля Безумцем. В прошлый раз его не удалось увидеть, вот и хорошо, вот и сейчас не нужно.

Объяснить Аранше они ничего не успели: воздух вокруг неожиданно наполнился странными звуками. Не лесными. Какое-то постукивание, позвякивание, легкий скрежет.

– Это еще что? – почти не шевеля губами, спросила Аранша. Арбалет в ее руках мягко задвигался, выискивая невидимую цель.

Арлина честно пожала плечами.

После короткого колебания наемница решительно тряхнула головой: мол, пойдем.

А звуки становились отчетливее, и выявился ритм, монотонный и навязчивый. Словно кружево повисло в воздухе, понемногу оплетая людей. Притянуло-затянуло-стянуло, сковало движения... Дыхание невольно подстраивалось под этот медленный, тягучий ритм, сердце застучало неторопливо и глуховато, мысли стали неповоротливыми, неспешными. Что-то в этом было странное, но лень было все обдумать, лень было даже встревожиться... Глаза заволокла пелена, и хорошо, ведь они так устали... Не видишь даже, куда ступаешь... ну и нечего смотреть, все равно под ногами словно мягкая перина, бесконечная мягкая перина, до края света мягкая перина, и хочется мягко опуститься на эту мягкую перину, и мягко сомкнуть обмякшие веки, и спать, спать...

Под ноги Ильену подвернулся корень. Не сам подвернулся – боги подставили. Но это он понял гораздо позже, через несколько мгновений. А сначала просто растянулся на животе, больно ударившись локтем и угодив двумя пальцами в горшочек с тлеющим трутом.

Выругался. Зашипел, дуя на обожженные пальцы. Вскочил. Огляделся протрезвевшим взором. И увидел...

Маленький Денат, свернувшись калачиком, посапывает на замшелых камнях – беспомощный, похожий на толстого щенка.

Аранша, склонившись над сыном, пытается нашарить его плечо. Глаза ее открыты, но явно ничего не видят. Лицо равнодушное, тупое. Вот сейчас забудет, что же она ищет вслепую, и сама растянется на моховой подстилке.

Арлина, прижав руки к груди, раскачивается на месте, бледная, с отрешенным выражением лица. Должно быть, ей кажется, что она куда-то идет.

И над всем царит сплетенный из странных звуков мотив, прилипчивый, как паутина.

Паутина, да, она вновь опускается на глаза, разум, душу Ильена. Порвалась на мгновение, но ее уже штопает этот простенький, однообразный, навязчивый мотив.

Мотив...

И вдруг Ильен пронзительно и немузыкально завопил:

Мой дядя поехать решил на базар. В тележку сложил свой нехитрый товар. Дильбурти-дильберти, все правда-да-да! Хотите – проверьте, мои господа!

Почему припомнилась именно эта песенка? А одновременно всплыло воспоминание: кареглазая Ирлеста – еще не барышня-задавака, а смешная девчушка с торчащими косичками – сидит на заборе и распевает, полная беспричинного, светлого веселья:

Да только забыл он спросить – вот беда! А хочет ли ехать лошадка туда? Дильбурти-дильберти, все правда-да-да! Хотите – проверьте, мои господа!

Ильен вскинул обожженные пальцы к висящему на шее мешочку с корешком болотной лапчатки, что подарила ему на счастье насмешливая дочка сотника. Подросток продолжал не столько петь, сколько орать во все горло, чувствуя, как с каждым словом отступает сонный морок:

Лошадка его на лужок привезла И стала пастись – вот такие дела! Дильбурти-дильберти, все правда-да-да! Хотите – проверьте, мои господа!

Арлина вскинула голову, тревожно огляделась.

Аранша подхватила сына на руки. Денат, обиженно кривя губы, тер кулачками глаза.

Смеется лошадка: «Трава хороша! Тележку ты сам довезешь не спеша!» Дильбурти-дильберти, все правда-да-да! Хотите – проверьте, мои господа!

Хрипота перехватила горло. Ильен замолчал.

– Надо же! – уважительно сказала Аранша. – А я-то думала, что это я пою противнее всех на свете!

Ильен хотел было обидеться, но вовремя заметил веселые искорки в глазах наемницы.

Волчица притянула мальчика к себе, поцеловала куда пришлось – в висок.

– Остановить нас хотят, да? – нехорошо сощурилась Аранша. – А хрена им болотного! Вот же он, пролом! Полезли! Мы тут такого учудим, что на этих древних руинах мох дыбом встанет!

Она встретилась глазами с Ильеном, и оба грянули разом (а мгновение спустя к ним присоединилась Арлина):

Мой дядя, ругаясь, тележку везет, А лошадь вдогонку бессовестно ржет. Дильбурти-дильберти, все правда-да-да! Хотите – проверьте, мои господа!

Ушедшие глубоко в землю, поросшие травой обломки гранитных укреплений внимали пришельцам со смутной тревогой. Дубы и грабы недоуменно пожимали ветвями. Ничего подобного Кровавая крепость не слышала ни во времена своего мрачного расцвета, ни позже, когда стала обителью грозных призраков.

А если не верите мне, господа, В тележку и вы припрягайтесь тогда! Дильбурти-дильберти, все правда-да-да! Тащите тележку, мои господа!

* * *

Гибель Бронника заставила стражников попятиться, отступить. Еще немного – и они бросились бы врассыпную. Но другая воля, еще более властная, чем воля дарнигара, остановила панику.

– А ну, не трусить! – загремел король Фагарш. – Держитесь подальше, чтоб эти твари до вас не доплюнули. У кого погасли факелы – зажечь! Где этот пустозвон с его известью?

– Здесь, – откликнулся «пустозвон». – И моя армия здесь.

И повел рукой в сторону мрачной, тесно сгрудившейся толпы с корзинами. Большинство из этих людей лишились крова, многие потеряли близких. Они глядели на тварей, которые вновь делились пополам, такими глазами, что непонятно, почему слизняки не вскипели на этом самом месте.

Обернулся на чудовищ и Фагарш. Их было уже четыре. И одно из этих мерзких существ поглотило тело старшего сына короля.

Фагарш стряхнул отчаяние и приказал Айрунги:

– Ну-ка, дай сюда свои жареные камешки.

Айрунги поспешно спрятал корзину за спину:

– Мы все в рукавицах, а государь себе руки сожжет!

– Так сними свои и дай мне! – До Фагарша не сразу дошло, что его не берут в опасную игру.

Продолжая держать руки за спиной, Айрунги отступил на шаг:

– А если не выйдет? Я эту слизь не исследовал – так, вычислил в уме, что должно произойти. Это называется «мысленный опыт».

– А вот я тебе сейчас в морду... – выдохнул король. Он верил в познания Айрунги, и мысль, что затея с известью может оказаться пшиком, потрясла его.

Айрунги не обиделся.

– Вот и надо провести эксперимент! Это пока еще не военное дело, а чистая алхимия. Так что я пошел.

Он не бравировал и не храбрился. Предстоял опасный, но невероятно увлекательный эксперимент. И попробовал бы кто-нибудь помешать Айрунги!

Стражники встретили его напряженной негромкой бранью: слизняки, уменьшившись в размерах, резко прибавили в активности и выгнали людей с набережной. Этакие шустро катающиеся комья слизи, хлещущие налево-направо смертоносными бичами или выставившие перед собой тугие клешни.

– Плохо! – доложил старый десятник. – Не мы их гоняем, а они нас. Да хитрые такие! Гляди: одна делится, одна к морю поползла – сил набирается. А две их прикрывают.

– Надо же, – бормотнул Айрунги, – соображают! Ладно, попробуем, как им понравится известь.

Но как предложить им известь? Попробуй подойти к этой гадине... Айрунги для пробы швырнул кусок, тот скользнул по тугому щупальцу и отлетел прочь.

– Может, рассыпать известь по доскам и заманить эту дрянь сюда? – деловито предложил один из стражников.

– Доски мокрые, – с сожалением отозвался Айрунги. – Известь должна быть сухой.

Оба напряглись: одна из тварей, угрожающе размахивая щупальцами, двинулась в их сторону. Похоже, пора удирать.

Вдруг за спиной раздался женский голос, спокойный, небрежно-насмешливый:

– Надо вдвоем. Один отвлекает, другой подходит ближе.

От ужаса Айрунги не смог сразу оглянуться: шея словно одеревенела. Конечно, это ему померещилось! Не могла же на самом деле здесь оказаться Шаунара!

Усилием воли он заставил себя обернуться.

Карие лучистые глаза дерзко и повелительно глянули в его онемевшую душу.

– Не хлопай ушами! Я отвлеку, а ты... Подожди, сперва надо кое-что проверить!

Шаунара выхватила у опешившего стражника факел и, левой рукой подхватив край юбки, легко побежала навстречу монстру.

Айрунги сам не заметил, как ринулся за ней. Ему показалось, что он стоит неподвижно, а слизняк гигантским прыжком придвинулся так близко, что можно было разглядеть перламутровые разводы, кругами разбегающиеся от основания щупальцев.

Пританцовывая в опасной близости от чудовища, Шаунара испустила такой вопль, что Айрунги чуть не выронил корзину с известью.

Тварь всем телом колыхнулась в сторону дерзкой женщины.

– Я знала! – прокричала Шаунара. – Я догадалась! Оно должно хорошо слышать!

«Конечно, оно должно хорошо слышать, у него вся поверхность тела – слуховая мембрана. Верно сообразила, умница, гениальная головка... но, во имя Безликих, как убрать эту идиотку из боя?!»

– Не зевай! – скомандовала Шаунара. И завертелась перед чудовищем, как тогда, на берегу, перед партнерами по пляске. При этом она во все горло выкрикивала:

Эй, ползучая сопля! Эй, пятно от киселя! Отшвырну тебя пинком! Пришибу тебя плевком!

На мгновение Айрунги посетила дикая мысль: тварь понимает человеческий язык. Уж очень рьяно рванулась она в погоню за обидчицей! Из белесой студенистой поверхности выныривали все новые щупальца. А Шаунара с хохотом плясала, уворачиваясь от чудовища, как от неловкого деревенского кавалера.

Весомый сгусток слизи, промахнувшись, шмякнулся возле ног женщины и сразу пополз догонять стучащие по доскам деревянные башмачки. Не прекращая смертельной пляски, Шаунара ткнула в полупрозрачную лепешку факелом.

«Дура! – хотелось закричать Айрунги. – Ведьма!»

Ничего он, конечно, не крикнул. Без единого звука выждал, когда рядом оказался беззащитный, слизисто блестящий бок монстра, увлеченного погоней. Зачерпнул рукой в холщовой рукавице горсть извести. И от души вляпал эту пригоршню в студенисто-упругую плоть чудовища.

Тварь резко прекратила погоню, шлепнулась «на брюхо», источая невыносимую вонь. Забыв даже про Шаунару, алхимик с острым интересом исследователя глядел, как вскипела, помутнела белесая жижа, как взметнулась вихрем крупинок белая взвесь. По нервам ударил беззвучный вопль, и мутная, с белыми вкраплениями лепешка плюхнулась к ногам Айрунги.

«Тварь извергла пораженное место! – возликовал алхимик, впитывая новое знание. – Отбросила, как ящерица хвост, чтобы процесс не пошел дальше!»

Миг радостного познания обошелся ему дорого. Удар, обрушившийся сбоку, был так силен, что сбил человека с ног и швырнул на доски причала.

Вонючая скользкая стена накатывалась на него, словно волна на берег, и это был конец, и не было спасения, и...

И Айрунги не успел додумать эту паническую мысль. Чьи-то крепкие руки выдернули его из-под самой туши монстра. Тут же два человека, вскинув факелы, заслонили Айрунги и его спасителя, угрожая чудовищу огнем, отгоняя его прочь.

Приподнявшись на локте, Айрунги тревожно оглядел поле боя. И понял, что, увлеченный схваткой, многое упустил.

Его «армия», вдохновленная примером двух смельчаков, бросилась на причал. На каждого монстра насели по несколько человек, молниеносно перенявших тактику Шаунары: одни отвлекают тварь, другие забрасывают ее кусками извести.

В самой гуще схватки размахивал факелом король Фагарш.

Айрунги с трудом встал – ну и крепко же приложила его лопатками о причал поганая Тварь! Спаситель бережно поддержал его за плечи.

– Ничего? Кости целы?

Где-то Айрунги уже слышал этот голос...

Взгляд в лицо спасителю – и слова благодарности застряли в горле.

Рядом стоял человек, которого не могло быть на Эрниди! Старый враг, с которым у Айрунги такие серьезные и затейливые счеты, что хоть садись и сочиняй балладу.

Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Хранитель крепости Найлигрим!

* * *

Аранша со слов госпожи и Ильена знала, что предстоит увидеть на развалинах крепости. Но когда маленький отряд под разудалое «дильбурти-дильберти» преодолел полуразрушенную стену и начал прорубаться сквозь кусты, ей понадобилось все мужество. Лучше мечи врагов, чем чародейство!

Впереди, посверкивая на солнце, поднялся световой столб. Аранша внутренне сжалась. Но руки ее, размеренно работающие топором, не дрогнули, не прервали своего занятия.

Все правильно, она ведь сюда и шла! Там, за кустами, – черные плиты с непонятными знаками... вот-вот заросли кончатся, и тогда...

А что тогда? Страхолюдные призраки будут являться? А вот наплевать! Когда управляешься с десятком отпетых мерзавцев, непокорных и вредных, это как-нибудь похуже любого привидения. Один Лопоухий чего стоит!

Правда, Волчица говорила, что эти мертвые уроды мучили Ильена страшной пыткой...

И опять-таки наплевать! Если сопливый мальчишка выдержал боль, то уж Аранша – воин, десятник! – и вовсе не расползется грязной лужей по этим самым плитам!

Ага, вот и один из здешних хозяев. Ух ты, жуть какая: синяя чешуя, змеиный язык, а уж клыки-то, клыки!..

– Мама, гляди, какой смешной! – заверещал на материнских плечах Денат. – У него три глаза! Правда, три глаза!

Волна гордости за храброго сынишку смыла с души страх, и Аранша не дрогнула, услышав сверху шипение:

– С-с-стойте! С-спеш-шите отс-с-сюда! Здес-с-сь с-с-смерть! С-с-смерть!

Не Волчица, не Ильен, а именно Аранша дерзко закричала в ответ:

– А ну, захлопнись, шепелявый! Помер, так не цепляйся к живым!

– С-с-смелые? – нехорошо протянул Ящер. – С-с-славно! С-с-смотрите!

Кусты закачались, поплыли горячим маревом и растаяли. Земля дрогнула, с грохотом раскололась, просела, и между ящером и людьми легла узкая, но глубокая пропасть.

– Ничего себе! – бормотнул Ильен. – Нашего бы дракона сюда...

– Обойдешься и без дракона, – преодолела короткое потрясение Аранша. – Есть веревка. Попробуем слезть на дно и выбраться с той стороны.

– Ага, а этот трехглазый махнет хвостиком – и пропасть захлопнется, – опасливо заглянул вниз Ильен.

Озадаченная Аранша не успела ответить, вмешалась Волчица:

– Не верю! Я их разговоры через зеркальце подслушивала – вот оно, видите? У них сейчас волшебной силы мало, боятся хоть чуть-чуть лишку истратить. А тут – земля разорвалась! Да у них бы кишки с натуги лопнули!

Дочь Клана повернулась спиной к световому столбу, подняла на вытянутой руке обломок каменного зеркала так, чтобы отразилось то, что за плечом.

– Ага! Я так и думала! Морочат нас! Кусты почти кончились, дальше гранитные плиты. Тоже мне чародеи! Лупоглазый гад на «постоялом дворе» почище наводил картины, а как Аранша ему стрелу в лоб вляпала, сразу перестал глупостями заниматься!

– Могу и этому вляпать! – охотно вызвалась наемница, подняв арбалет и ловя в прицел изумрудный глаз Ящера.

– Не надо. О нем позаботились пятьсот лет назад... Ладно, вы как хотите, а я пошла!

Волчица бесстрашно шагнула за край пропасти и побрела по воздуху, раздвигая перед собой руками невидимые кусты.

Аранша и Ильен замешкались. И тут маленький Денат ловко соскользнул с материнской шеи и с хохотом побежал вдогонку за госпожой. Ему казалось очень забавным шагать по воздуху над видневшимся далеко внизу дном ущелья.

Тут уж Ильену и Аранше пришлось двинуться тем же путем.

«Пропасть» была почти позади... но тут по нервам полоснул женский крик. И тут же видение исчезло. Волчица и Ильен обернулись и сразу поняли, что произошло.

Одна из плит повернулась под ногой Аранши, и наемница рухнула в открывшийся провал. С ее воплем слился жестяной хохот Безумца.

* * *

Ничего не сказали друг другу давние враги. Только посмотрели глаза в глаза и молча разошлись. Айрунги, держась за ушибленный бок, взглядом искал Шаунару, Сокол высматривал свою компанию.

Разве до старых счетов, когда кругом идет сражение? Разве время вспоминать былые обиды, когда воздух полон мерзкого шипения, запаха горелой слизи, возбужденных голосов, стонов и криков раненых? Когда король Фагарш, бешено работая двумя факелами, на лету отбивает плевки ядовитой слизи? Когда трактирщик Вьянчи, умирая в тугих кольцах щупальцев, из последних сил тянется, чтобы втиснуть в хлюпающее тело врага остатки извести вместе с корзиной?

Запах был даже страшнее, чем удары хлыстов и плоских «ладоней». Рвота выворачивала людей наизнанку, заставляла сгибаться пополам, падать на колени. Друзья помогали самым измученным выбраться из гущи боя, оставляли их на попечение стариков и детей, а сами возвращались и с новым ожесточением набрасывались на врага.

Как ни странно, Нургидан, с его тонким волчьим нюхом, почти не страдал от густой вони. А если и страдал, виду не показывал. Подросток был в сердце боя, неистово размахивая двумя факелами – не хуже короля Фагарша.

Осторожная умница Нитха нашла себе другое занятие. Подобрав оброненную кем-то корзину и сделав из оторванных рукавов некое подобие рукавиц, девочка сновала среди дерущихся. «Плевки», которыми направо и налево сыпали монстры, превращались, упав на доски, в самостоятельных Тварей – мелких, но шустрых и опасных. На них и открыла охоту Нитха – высматривала, догоняла, посыпала известью.

А Дайру разыскал в свалке Шенги:

– Учитель, надо поговорить!

– Что, сейчас? – не понял Охотник. – Бой же!

– А что – бой? – пожал плечами подросток. – Люди его, считай, уже проиграли.

Охотник испытующе взглянул в лицо ученику: губы плотно сжаты, глаза поблескивают сухим лихорадочным блеском.

И Шенги, удивляясь самому себе, покладисто сказал:

– Ладно, отойдем.

Они выбрались на пригорок, откуда поле битвы видно было как на ладони.

– Почему бой проигран? – в упор спросил Охотник.

– Сколько той извести запасено? На исходе уже! А Твари... да их уже семь! Две тянут воду из моря – насосутся, разбухнут и начнут делиться пополам. Одного монстра закидаем известью, а ему на смену другой ползет. Ты нам три года говоришь про работу в команде. По-моему, это она и есть!

– Да, слизняки дерутся дружно. Предлагаешь побросать оружие и с воплями разбежаться?

– А что, хорошая идея. Но я имел в виду другое. Весь остров знает, что Тварей наслали на Эрниди злые колдуны. Не они ли командуют чудищами?

– Возможно. Ну и что?

– А ничего. Просто интересно: откуда они смотрят на драку? Или засели поблизости в скалах, или пялятся в какое-нибудь волшебное зеркало. Если попросишь свой талисман разыскать тех, кто гонит чудовищ в бой... как думаешь, уважит он твою просьбу?

Несколько мгновений Шенги расширившимися глазами глядел на своего гениального ученика. Затем дернул ворот рубахи так, что «с мясом» вырвал завязки. Левая ладонь привычно вжала в кожу серебряную пластину. Лицо побледнело, стало отрешенным.

– Есть!

* * *

Аранша цеплялась за край черной гранитной плиты и с ужасом чувствовала, как немеет тело от проносящегося внизу ледяного ветра. Пальцы свело судорогой. Еще немного – и...

Но рядом уже очутилась Волчица, вцепилась в плечи, с неожиданной силой поволокла.

Ильен тоже рванулся на помощь, но остановился, увидев, что Волчица справляется и без него. Оглянулся – не подкрадывается ли враг? – и обнаружил, что стоит у подножия светового столба, а сверху на него в упор смотрит клыкастое чешуйчатое чудовище.

– Тьфу на тебя, гад хвостатый! – с ненавистью бросил Ильен, который намерен был до погребального костра не забывать, как мучили его на этой самой поляне призраки семи чародеев.

Быстро и осторожно опустил он с плеча дорожную суму, ловко развязал ее. Не вынимая бочонка из сумы, размотал промасленную веревку. Опустил один ее конец в трутницу, на тлеющий трут. Все это он проделал четко и красиво, без единого лишнего движения, словно заранее тренировался в ожидании этого момента. А может, и тренировался тайком, кто знает!

Подпалив веревку, подросток бросился бежать. Поравнявшись с Арлиной, которая уже помогла Аранше выбраться из ловушки, он подхватил на руки маленького Дената, стоявшего рядом, и крикнул:

– Бежим отсюда! Скорее!

Бросил взгляд через плечо: долго ли еще гореть веревке? И остановился, прижав малыша к груди.

В световом столбе вместо жуткого Ящера стояла девочка лет восьми, в длинном сером платье и светлом чепце. Она склонилась над бочонком так низко, что белокурые волосы закрыли лицо. Простерла руки над веревкой, по которой бежал огонек.

И огонек погас.

* * *

Некогда было объяснять все королю и требовать себе на подмогу стражников. Некогда было даже вытаскивать из гущи боя Нургидана. Разбираться с магами поспешили трое: Ралидж, Шенги и Дайру.

Как быстро выяснилось, Дайру можно было в расчет не принимать. Он вышел из игры очень быстро. Красавчик, первым заметивший появление противника, швырнул несколько увесистых камней в бегущих к обрыву людей. Гранитный обломок ударил подростка по голове, оглушил, заставил плашмя растянуться среди жесткой травы.

Сообщники Красавчика приняли бой. Не остался в стороне даже Фолиант. Он послал своим боевым Тварям приказ «Не отступать!» и передал власть над телом Недомерку, который имел больше опыта в драках.

Недомерок, Красавчик и Лейтиса втроем насели на Шенги. Охотник встретил их с дорогой душой: в левой руке – меч, правая сама пострашнее меча – когти грозно смыкаются и размыкаются.

А Сокол сошелся лицом к лицу с Ураганом. Именно с Ураганом, а не с Шершнем: разбойничий атаман без спора уступил призраку-магу, великому воину, право на поединок.

Уже первый удар клинком о клинок показал каждому из врагов, что против него стоит огромного умения мастер. И оба закружились над обрывом, прикидывая, как бы сбросить врага с утеса.

Карраджу предполагает, что бойцы во время поединка не молчат. Умение уязвить соперника, разозлить, вывести из себя ценится очень высоко. Ралидж, привыкший работать клинком и языком одновременно, улыбнулся врагу:

– Ой, какой удачный день! Бежал сюда – не знал, кого бить буду... а тут, оказывается, старые знакомые! Помнишь, твои ребята меня хотели продать в рабство? Вот заодно и за это посчитаемся!

И красиво ушел от легкого, разведывающего выпада «дождь над ручьем».

Ураган тоже не привык в бою мрачно молчать. Он с удовольствием разъяснил Соколу, что старых приятелей у него здесь куда больше, чем кажется с первого взгляда. И что считаться придется за дела куда более серьезные, чем какие-то разбойничьи похождения мелкой шайки.

Ралидж так изумился, что чуть не пропустил удар.

– Вей-о! Моя знакомая дохлятина! И что вы за чудаки такие: в Бездне вам не горится, в Кровавой крепости не сидится...

И сам перешел в атаку, тесня врага на заросли дикого шиповника.

У мага словно глаза на затылке – на уловку не попался.

– Ты не знаешь, с кем связался, мальчишка! Я один из тех, кто создал карраджу! Я стоял у самых его истоков! Еще пятьсот лет назад!

Это гордое заявление не повергло Сокола в шок.

– У истоков река – не река, а ручеек! Подумаешь, карраджу он создал! Да за пятьсот лет люди столько приемов придумали!.. Ну, создал – и спасибо, а теперь гляди и учись!

И Урагану показалось, что его атаковало несколько врагов со всех сторон одновременно!

А в стороне троица разбойников тоже убедилась, что нарвалась на сильного противника. Такой всем троим накостыляет и спокойно пойдет ужинать.

– Красавчик, «мельница»! – крикнула Лейтиса.

Старый и подлый разбойничий прием: двое нападают на жертву спереди, отвлекая на себя внимание, а третий возникает сзади и бьет под лопатку.

Возможно, знакомый план сработал бы, но дело испортила сама Лейтиса. Вернее, Орхидея.

Прекрасная чародейка не раз говорила, что битвы – не ее стихия. И была права. Единственная рукопашная схватка, в которой ей довелось участвовать, произошла, когда ревнивый любовник застал ее в постели с соперником и незабываемо отлупил изменницу. Этого опыта Орхидее вполне хватило на все прошлые и будущие времена.

И когда у ее лица щелкнули, чуть промахнувшись, длинные сизо-стальные когти, колдунья не выдержала. Без предупреждения перехватив власть над телом Лейтисы, она позорно кинулась наутек с поля боя. Причем была в такой панике, что не соображала, куда улепетывает. Вместо того чтобы убежать как можно дальше, она зачем-то вскарабкалась на высокий утес. Ей, обезумевшей от ужаса, показалось, что там будет безопаснее.

Очутившись на верхушке утеса – небольшой, усеянной валунами площадке, – Орхидея сумела успокоиться настолько, что даже прислушалась к звучавшим в глубине ее души словам Лейтисы.

Разбойница была взбешена подлым поведением чародейки, но ни выдрать волосы, ни выцарапать глаза поганой трусихе она не могла: тело-то одно на двоих! Пришлось сделать единственное, что было в силах Лейтисы: попытаться ласково успокоить дрянь-союзницу.

И бабка начала хвалить растерявшуюся Орхидею. Мол, умница, догадалась наверх взобраться! Вон какие здесь валуны увесистые, особенно этот, что на самом краю! Если вниз спихнуть – кого угодно в лепешку зашибет! Красавчик с Недомерком как раз сюда отступают. Прямо к утесу гонит их этот урод. Тут уж главное – прицелиться и точно выбрать момент, чтоб своих не прибить. Так, может, госпожа изволит пустить ее, Лейтису, к валуну?

Орхидея вняла разумным словам. Лейтиса припала к валуну, чуть вздрагивая от азарта, выбирая миг для толчка.

Она не видела ничего, кроме своей жертвы. И не углядела вышедшую из кустов черноволосую девушку-подростка.

Нитха заметила исчезновение учителя, бросилась вдогонку и настигла его только сейчас. Без объяснений она уловила главное: вон та змеюка собирается спихнуть камень на самого лучшего в мире человека!

На кручу Нитха не вскарабкалась, а взлетела, как кошка на забор. Ур-р-мяу, когти к бою!

Матерая разбойница была куда более искусна в рукопашных драках, чем пятнадцатилетняя девочка. К тому же дрожащий, сбивчивый поток магической энергии заставлял ее то стареть, то молодеть, и сейчас она была молода и сильна. Но когда тебе на плечи внезапно прыгает неистовый живой ком, тут простительно на миг забыть боевой опыт!

Лейтиса шарахнулась в сторону, не удержалась на краю каменной площадки, и обе противницы, сцепившись, кубарем покатились по склону.

То, что они не переломали себе все кости, было истинным чудом, но ни разбойница, ни девочка этого чуда не оценили. Едва падение прекратилось, они, не обращая внимания на ушибы, продолжили схватку.

Тут бы девчушке и конец, задавила бы ее Лейтиса. Но, видно, не дремал Гарх-то-Горх, бог Нитхи. Разглядел в заморских краях маленькую храбрую наррабанку, послал ей помощь.

Потирая голову и пошатываясь, поднялся на ноги Дайру. Огляделся, пытаясь вспомнить, где он и как сюда попал. Что-то не вспоминалось...

Зато мальчик увидел, что на краю обрыва Сокол лихо рубится с каким-то здоровяком, поодаль учитель гонится за улепетывающими незнакомцами... а совсем рядом, в двух шагах, какая-то баба душит Нитху!

Оставив все попытки разобраться в событиях, Дайру кинулся на помощь напарнице.

Наших бьют!!!

* * *

Темные глаза призрачной девочки серьезно и неуступчиво глядели на незваных гостей. Ни одного слова не прозвучало в застывшем, как стекло, воздухе, но и Арлина, и Аранша, и Ильен поняли: перед ними сила куда более мощная, чем напускающий видения трехглазый Ящер.

Все поняли. Кроме Дената.

Увидев девочку, малыш заулыбался, соскользнул с рук Ильена и со всех своих крепеньких ножек заспешил к световому столбу.

Аранша рванулась было за ним – догнать, остановить... но руки, протянувшиеся вслед сыну, бессильно опустились. Сердце подсказало женщине: помочь сейчас нельзя, можно только помешать.

При виде топающего по черным плитам мальчугана Немое Дитя еще шире распахнуло свои и без того огромные глаза. Что-то дрогнуло в лице девочки, оно перестало быть не по-детски суровым. Беспомощность, растерянность – вот что проглянуло в нем.

Денат бесстрашно остановился перед призраком и протянул свою ручонку.

Немое Дитя чуть помедлило, а затем на исцарапанную ладошку мальчугана легла невесомая, неощутимая, словно лунный луч, ручка.

И хотя воздух по-прежнему оставался неподвижным, хотя ни один звук не разбил его хрустальность, люди поняли: между этими двоими идет разговор.

О чем могут говорить двое детей посреди древних развалин, пропитанных черным чародейством?

О том, как легко заблудиться в жестоком и невероятно сложном мире взрослых и брести сквозь него, как во мраке, не надеясь уже куда-то выбраться и что-то понять.

О том, как тянутся годы, бесконечные и одинаковые, ничего не меняя в душе, лишь покрывая ее серым налетом скуки.

О том, что не растешь, не взрослеешь, когда на разум обрушиваются непомерные, неподъемные глыбы знаний. Цифры, цифры, за которыми ничего не стоит. Разум все легче решает головоломные задачи, а душа задыхается, кричит. Но никто этого не слышит, никому до этого нет дела.

О страхе говорили двое детей. О тоске. Об усталости. О тихой, тайной надежде когда-нибудь уснуть и во сне исчезнуть, забыв томительное, тягомотное существование на грани жизни и смерти.

Аранша до боли стиснула руку Волчицы, когда девочка-призрак опустилась на колени и положила белокурую головку на грудь Денату. А мальчик серьезно и ласково гладил ее по чепцу и длинным локонам, словно это были волосы живой подружки, которая искала у него утешения.

Вдруг девочка, словно рыбка, выскользнула из световой струи. Прилегла на черную плиту, подложив обе руки под щеку. Денат сел рядом и негромко, с трогательной старательностью запел старую колыбельную песенку про лиса, который бегал под кустом и задел звезду хвостом. И об иволге, которая в гнезде укрывает птенцов крылом.

Губы Аранши невольно шевельнулись, вторя песенке: сколько вечеров подряд она пела ее сынишке!

С последними словами воздух над плитами заколебался, замерцал, заискрился, и фигурка уснувшей девочки медленно растаяла, сливаясь с легкими сумерками.

Денат встал, поднял горшочек-трутницу и побрел назад. Очутившись рядом с матерью, он молча протянул ей горшочек. У женщины перехватило горло, когда она увидела, что чумазое лицо сына залито слезами.

Но переживать Аранше было некогда. Ильен уже требовательно протягивал ей зажигательную стрелу, а госпожа скинула с плеча арбалет (свой-то Аранша обронила в черный провал). Волчица и сама прекрасно стреляла, но почему-то сейчас уступила право на выстрел наемнице, молча признавая ее превосходство.

Аранша заставила себя успокоиться. Твердой рукой взвела тетиву и поднесла к тлеющим углям наконечник стрелы, обмотанный паклей. Пропитанная горючим составом пакля вспыхнула нетерпеливо и зло.

В световом столбе опять стоял призрачный Ящер. Из пасти вырывались хрипение и свист. Ругается по-своему? Молит о пощаде? Творит заклинания?

Стрела мощно пересекла поляну и ударила в серый бок дорожной сумы, откуда выглядывал краешек желтого бочонка.

– Бежим! – пронзительно закричал Ильен.

Они успели добежать до кустов, когда сзади раздался грохот. Воздушная волна сбила их с ног, швырнула на колючие ветви.

Обернувшись, люди увидели зрелище грозное и прекрасное, словно извержение вулкана.

Световой столб пылал. В нем корчились, меняя очертания, неясные фигуры. Пламя билось, содрогалось, из его глубины рвались черные полосы и уносились ввысь, к сгущающимся тучам.

А от основания этого гигантского факела по плитам разбегались, змеясь и свиваясь в паутину, светлые трещинки. Словно какой-то небесный гигант пытался вырвать из земли пылающее дерево, а его мелкие, но цепкие корни дробили черный гранит.

Ударил нечеловеческий вопль и разом оборвался, смолк.

– Душа Пламени! – самозабвенно бормотал Ильен. – Душа Пламени! Вот так было при Шадридаге, когда гибла крепость!

Никто не слушал подростка. Все были потрясены зрелищем гибнущего злого величия.

И вдруг в гудение пламени и треск лопающегося гранита ворвался безумный хохот. Сухой, злобный, беспощадный. Смех мертвеца.

Громадный обломок гранита взмыл в воздух и, словно брошенный могучей рукой, полетел в оцепеневших людей.

Аранша опомнилась первой. Кошкой прыгнула навстречу камню. Встретила его всем телом, сбила со смертельной дуги, приняла на себя страшный удар. И упала рядом с рухнувшим наземь черным обломком, у ног своего спасенного сына.

Волчица бросилась к подруге и замерла, не дотронувшись до нее.

Если шесть лет помогаешь лекарю в Доме Исцеления, не обязательно нащупывать Жилу Жизни на шее, чтобы понять, жив ли человек. Достаточно увидеть этот застывший взор, ушедший в хмурые вздыбленные облака.

* * *

Островитяне так и не поняли, почему ход сражения вдруг резко изменился в их пользу. До этого мгновения слизняки бились сплоченными рядами, выращивая новых бойцов на смену погибшим. И вдруг заметались, бросились наутек. Для большего проворства каждая Тварь рассыпалась на кучу маленьких слизняков. Они двигались очень шустро – кто нашел спасение в море, кто пробился сквозь толпу и скрылся в кустах вереска.

– Тех, что на острове, истребить! – приказал король. – А которые в море ушли... Повелеваю: отныне всем, кто живет у моря, держать наготове не меньше корзины негашеной извести! Как ее хранить, чтоб не отсырела, про то спросите у Айрунги.

При последнем слове Шаунара, стоявшая рядом с королем, судорожно вздохнула и начала искать кого-то глазами.

* * *

На миг битва над обрывом замерла: противников ослепило яркое и четкое видение разгромленной, уничтоженной колдовской поляны.

Каждый из узревших эту мрачную и грозную картину решил, что с ним сыграло шутку воображение, и вновь бросился в бой.

Но было уже ясно, что маги сражение проиграли. И великий полководец Ураган, как ему и подобало, думал об одном: в какую сторону драпать?

К этому моменту он был уже смят и раздавлен стремительной атакой Сокола. Это он-то, при жизни никем не превзойденный боец! А когда незримая магическая струна порвалась со звоном, который услышали только чародеи, Ураган почувствовал, что не может больше приказывать чужим мускулам. Хозяином тела снова стал Шершень – уже навсегда.

Будь на месте разбойничьего атамана другой человек, тут бы ему и конец пришел. Но Шершень, хоть и не был великим мастером боевых искусств, сорок с лишним лет спасал свою шкуру от ножа, стрелы, удавки и других хищных предметов. Он не стал продолжать бой с Сыном Клана. Выронил меч, растянулся на краю обрыва, перевалился через край и шустро начал спускаться, цепляясь за скальные выступы и торчащие из трещин побеги.

Ралидж в азарте чуть не ринулся следом, но сдержался. Оглядел поле боя: не нужна ли кому-нибудь помощь?

Шенги гнал своих противников по узкой расселине, и видно было, что вряд ли догонит – очень уж бойко улепетывают.

А разбойница как раз в этот миг изловчилась, швырнула Дайру в лицо горсть песка и, вырвавшись, бросилась бежать. При этом она перепрыгнула через Нитху, только что пришедшую в себя, и наступила девочке на руку.

Маленькая наррабанка зашипела от боли.

– Траста гэрр! – воскликнула она. – Демон тебя сожри!

И ринулась за обидчицей.

– Стой! – крикнул вслед учитель. – Вернись сейчас же!

Разгоряченная наррабанка даже не оглянулась.

Шенги безнадежно махнул рукой и обернулся к Дайру:

– Что с глазами? Прекрати тереть! Хуже будет! Вот фляга, промой как следует.

* * *

– Ма-а-ама!!

Лес вздрогнул от пронзительного крика ребенка, который отчаянно тянул лежащую мать за куртку на груди, не понимая, не желая понимать, что она уже не встанет.

Ильен отвернулся, кусая губы.

Арлина знала, что нужно взять малыша на руки, успокоить, приласкать... Она дважды пыталась шагнуть к зареванному Денату, но ее останавливало что-то более сильное, чем смятение при виде мертвой подруги.

– Ма-ама! Да мама же!!

Каждый ребенок не сомневается, что его мама бессмертна. Когда наступает время понять, что это не так, судьба разубеждает его грубо, жестко, безжалостно. Смерть нельзя ни умолить, ни переупрямить...

Нельзя. Если ты не родился за Гранью. Если уже в три года ты не маг небывалого могущества. Если ты не унаследовал упрямство храброго вояки Харната.

– Мама!! Ну, кому я говорю?!

Голос – не жалобный, а гневный и требовательный – взвился, ударился о Грань Миров, беззвучным эхом раскатился по всем складкам.

И догнал, удержал душу, почти соскользнувшую в пламя Бездны.

Губы Аранши дрогнули, взгляд стал осмысленным. И сразу женщина села, левой рукой прижала Дената к груди:

– Что, маленький? Почему кричишь?

А глаза обводили поляну: кто посмел испугать ее сына?!

И только сейчас Денат разревелся, уткнувшись в мамино плечо.

Арлина стряхнула с себя оцепенение и, собрав всю силу воли, ответила на немой вопрос Аранши:

– Ничего. Тебя оглушило, а он подумал... мы подумали...

«Да, – сказала себе Волчица, – все так и было. Аранша потеряла сознание, а я ошиблась, ошиблась, ошиблась!»

Она знала: если повторять это про себя как можно чаще, удастся со временем самой в это поверить.

– Тихо! – приказал Ильен. Именно приказал. И все сразу замолчали.

В тишине раздалось хлопанье кожистых крыльев. Над растрескавшимися, покореженными гранитными плитами; над черной дырой в том месте, откуда пять веков бил световой столб; над восьмилучевой звездой, в поверхности которой загадочным образом исчезли колдовские знаки, – над поляной неспешно пролетела стая спрутомышей.

Люди встали спиной к спине, загородив собой маленького Дената. Аранша взялась за меч. Арлина поспешно взводила тетиву арбалета. Ильен выхватил из-за голенища нож, по-разбойничьи ощерился, и не скажешь, что образованный человек, алхимик.

Спрутомыши не обратили на людей внимания. Они величественно направились к краю поляны, где стояло на ребре совершенно невредимое каменное зеркало.

Когтистые щупальца бережно поддели зеркало за края. Тяжело, но слаженно ударили по воздуху крылья. Летучие твари медленно подняли свою ношу, понесли над верхушками кустов. Спрутомыши, которым не хватило места у зеркала, летели рядом, готовые подменить уставших «носильщиков».

Внезапно два хищника отделились от стаи, скользнули вниз, угрожающе закружились вокруг встревоженных, вскинувших оружие людей.

И Аранша, и Ильен видели прежде в руках госпожи маленькое черное зеркальце. Но почему-то лишь Волчица в эти неприятные мгновения догадалась, что нужно от нее посланцам Подгорного Мира.

«Отдам, люди дороже, они и так натерпелись... Брошу подальше, на плиты, пусть твари подбирают!»

И Дочь Клана тронула бархатный мешочек у пояса.

Но в это самое мгновение спрутомыши разочарованно набрали высоту и поспешили за улетающей стаей.

Люди устало глядели им вслед. Арлина не знала, радоваться им или огорчаться, что хитрая вещица осталась у нее.

Аранша подхватила сына на руки:

– Ну, пойдем, что ли... – И оглянулась, вспоминая, в какой стороне надо искать пролом в стене.

– Как там наемники в лесу? – задумчиво протянула Дочь Клана. – Не случилось ли с ними беды?

На перепачканном лице женщины-десятника появилась ухмылка:

– Вот только не с Лопоухим! Это с хорошими людьми всякие напасти случаются, а такого и чума не возьмет! Ничего с этим Лопоухим не стрясется, можно и не надеяться!

36

Визг был тонким, безнадежным, переходящим в унылый вой. Нитха, увлеченная погоней, не сразу сообразила, что где-то рядом плачет попавшая в беду собака. А когда поняла, остановилась, огляделась.

Ну ее к песчаным демонам, эту драчливую бабу! Все равно не догнать!

В черноволосую головку, от которой отхлынул азарт погони, заглянула неприятная, но здравая мысль: а может, к лучшему, что Нитха не настигла свою противницу? В рукопашной драке та сильнее. Не заманивает ли она девочку подальше, чтобы с ней расправиться?

Пора вернуться к своим! Только сначала глянуть, что за собака плачет так жалобно... Ага! Вот здесь земля провалилась... глубоко-то как!

Нитха вспомнила красивое книжное слово «каверна», которое слышала от Дайру, и на мгновение возгордилась своей ученостью.

– Эй! – негромко крикнула она вниз. – Псина, ты здесь?

Ответом был такой счастливый визг, что девочка не смогла повернуться и уйти. Она низко склонилась над ямой. Собаки не было видно: дно косо уходит вниз, а скала козырьком нависает над ним.

– Ничего, собаченька, ничего! Подожди, веревки нету. Сейчас приведу Нургидана и Дайру, они тебя...

За спиной Нитхи возникла фигура с длинными растрепанными волосами. Толчок – и слова девочки перешли в пронзительный крик. Сорвавшись, наррабанка заскользила по крутому склону.

Лейтиса, припав к земле, по-звериному заглянула в яму. Жива проклятая девчонка или нет? Эх, дна не видно, скала загораживает! Надо бы для верности хороший камень туда скатить!

Разбойница оглянулась. Ближайший подходящий валун высовывал замшелую макушку из кустов далеко от каверны. Катить его сюда сквозь вереск не хотелось: и без того тело болело после недавней драки. Лейтиса готова была терпеть боль, но в глубине ее души неженка Орхидея скулила не хуже того пса, что так удачно сыграл роль приманки.

Может, девчонка разбилась при падении?

– Эй! – позвала Лейтиса. – Хватит, смуглая, пошутили! Я ж не хотела тебя туда... Припугнуть думала, чтоб ты за мной не гонялась.

Ответом был собачий визг. Лейтиса поморщилась – чтоб демоны эту псину пополам разорвали! – и продолжила задушевно:

– Слышь, не хочу греха на душу брать! У меня веревка с собой. Если брошу, сможешь ухватиться? А то смотри – уйду... и сиди тут, никто не выручит.

И снова – ни звука... то есть ни звука человеческого голоса.

Довольная Лейтиса поднялась на ноги и начала приводить в порядок одежду – довольно наивная попытка после лихой драки.

Теперь надо разыскать своих и посоветоваться, как жить дальше. И сказать парням, что ученица Охотника погибла, а Совиная Лапа об этом и не подозревает. Как-нибудь можно это дело использовать. То, что знаешь ты и чего не знают остальные – это как спрятанная в рукаве «пустая» костяшка при игре в «радугу». Всегда можно незаметно ввести ее в игру и придать то значение, какое тебе выгоднее.

* * *

Девочка затаилась в нише под скальным «козырьком». Левой рукой она отстраняла толстого пса, который, ошалев от счастья – наконец-то человек! – норовил вылизать ее с ног до головы.

Наконец Нитха решила, что «спасительница» убралась прочь.

– Все, глупый, все, – заговорила она строго, но тут же голос потеплел. – Дурачок ты, дурачок! Как же ты сюда угодил?

Тяв-тяв усердно махал хвостом. Он и рад был бы объяснить, как убежал со странного корабля; как нашел в кустах шапочку, оброненную его маленьким хозяином; как, вдохновленный находкой, начал обшаривать окрестности и ухитрился свалиться в яму.

Ничего этого рассказать он не мог, только лизал ободранные маленькие руки девочки.

– Ну, хватит, хватит! Придется нам, ушастый, посидеть тут немножко. А потом учитель нас вытащит. Эта гадина бренчала: «Никто за тобой не придет...» Уж Совиная Лапа меня точно найдет, он такой секрет знает, а тебе, ушастый, не скажу, вот!

Старый пес, утомленный бурным проявлением чувств, не настаивал на выдаче чужого секрета. Он лег у ног девочки, уткнулся носом ей в колено и только слабо постукивал хвостом по камням.

– Жаль, не могу тебя покормить. Ты, вижу, пес не бродячий. Ошейник, даже бляха какая-то, там имя хозяина, да? Вот поднимемся на свет – почитаем... Ох, да ты же, наверное, хочешь пить! Хочешь пить, тварюшка ты домашняя? У меня во фляжке что-то... ну да, сладкая водичка, медовая. Давай-ка... вот так, с моей ладошки. Ой, дурачок, ты ж мне ладонь насквозь пролижешь!

Напоив пса, Нитха с удовольствием допила оставшуюся во фляге воду. Настой чернокрыльника, подлитый коварной Юншайлой, придал напитку приятный кисловатый вкус. Девочка прицепила на пояс опустевшую флягу – хорошо, но мало! – легла, запрокинув руки за голову, и стала ждать, когда учитель придет, чтобы выручить ее.

Вскоре и она, и пес уже спали крепким, ровным, глубоким сном.

* * *

Пожалуй, никогда еще у старичка-лекаря не было столько работы сразу. Но он не растерялся, тем более что король Фагарш заранее дал ему в подмогу пару смышленых рабов из дворцовой прислуги.

Но рабы, они рабы и есть, годятся только на то, чтоб переносить раненых с солнцепека в тень да поддерживать их, когда лекарь накладывает повязку. А больше от них никакого толку. Поэтому старый Марави обрадовался случаю поговорить со знающим, образованным человеком.

– Несколько переломов, один очень скверный – два ребра и ключица, – озабоченно говорил он Айрунги. – Среди пострадавших есть женщины и десятилетний мальчуган из рыбацкого поселка. Сломана левая рука и обожжена щека, шрам останется. Под конец на этих тварей вся толпа навалилась – и старики, и дети.

Айрунги не удержался, спросил, не было ли среди пациентов Марави женщины по имени Шаунара.

Старик поджал морщинистые губы:

– Дикарка эта, травница с холмов? Крутилась тут, предлагала свою помощь. Я ее прогнал. Она пользуется ненаучными методами!

Айрунги сдержал ухмылку, сообразив, что между врачом и травницей существует давняя вражда. И глубокая, иначе старик не назвал бы девушку «дикаркой», это Шаунару-то!

Ладно, она жива, и это главное!

Облегчение щекотало душу Айрунги легким светлым перышком. На радостях он даже не сразу сообразил, о чем говорит ему старый лекарь.

Ах да, ожоги...

– ...Мазь, но она не дает обычного эффекта. Может, это потому, что ожоги иной природы, не от огня.

– Да, верно, – ухватил нить беседы Айрунги. – Это похоже на кислотные ожоги, которые мне доводилось получать во время опытов. – Он показал кисти рук, покрытые желтоватыми пятнами. – Пусть мой господин попробует промывать пораженные места слабым раствором соды. Мне помогало.

Идея так увлекла старичка-лекаря, что он тут же прервал беседу и удалился, бормоча: «Сода, сода...»

Айрунги без особого интереса глянул на женщин, которые крутились вокруг раненых – кого поят из кувшина, кому рассказывают о судьбе близких.

А вон та, что стоит на коленях возле старика и меняет у него на лбу мокрую тряпку... совсем рядом в двух шагах... Эти бронзовые тяжелые косы могут принадлежать лишь одной женщине на свете!

Этот Марави – старый дурень! Он ее, видите ли, прогнал! Да чтобы выставить эту женщину, понадобилась бы сотня наемников!

Поднялась на ноги. Отряхивает песок с юбки. Сейчас обернется...

И тут Айрунги, словно его толкнул в бок маленький вредный демон, растянулся на песке, закрыл глаза и картинно-беспомощным жестом откинул руку в сторону.

Прошла мимо... Задержала шаг... Остановилась...

Пройдоха следил за колыханием ее подола сквозь смеженные ресницы – он прекрасно владел этим женским умением.

Вскрикнула. Упала рядом с ним на колени. Сильная загорелая рука скользнула под шею Айрунги, бережно приподняла голову. Пальцы другой руки заскользили по шее над ухом, ища Жилу Жизни. Они дрожали, эти смуглые пальцы!

– Живой! – Шаунара не вымолвила это, а простонала. – Ох, да что же с тобой... да как же это... Ты не умирай, слышишь! Я все сделаю, все, только потерпи, не умирай, я вылечу, я умею...

Каково разыгрывать роль раненого, который потерял сознание, если у самой щеки – вырез платья и золотистые аккуратные грудки, к которым так и тянет припасть пересохшим ртом? Не то что притворщик – настоящий больной не выдержал бы! И покойник не выдержал бы!

Мужская рука сама собой двинулась вверх, властно легла на затылок женщины, прижала лицо к лицу, губы к губам.

И ведь ответила на поцелуй! Ответила! На несколько блаженных мгновений женщина прильнула к мужчине страстно и нежно, ласково и горячо!

Увы, Шаунара быстро опомнилась. Негодуя, рванулась из объятий обманщика, так стремительно, словно его руки были ветками крапивняка. В карих глазах заплясала гроза. Айрунги уже не притворялся, не жмурился и получил гневную молнию прямо в зрачки!

Смуглая ручка коротко размахнулась и влепила симулянту такую затрещину, что чуть бы сильнее – и бедняга с полным правом остался бы лежать среди раненых, ожидая, пока им займется лекарь.

Шаунара вскочила на ноги и побежала прочь.

Поднялся и Айрунги. Щека горит, в голове гудит, а в душе пляшет пьяное, безрассудное счастье.

Нелогично? Да в болото логику! И здравый смысл туда же! Скорее догнать эту восхитительную злодейку и вымолить прощение!

Айрунги рванулся вслед за беглянкой и налетел на какого-то мужчину. Не извинившись, попробовал обогнуть его, но твердая рука вцепилась в плечо, остановила.

Перед Айрунги стоял Ралидж Разящий Взор.

* * *

Но куда пропала Нитха?

Досадливо морщась и глуша в душе тревогу, Шенги положил ладонь на талисман и негромко выругался: все вокруг затопил мягкий серебристый свет.

Ну, точно! Что-то случилось с талисманом! Так было и в прошлый раз, когда он искал Дайру.

И так же, как в прошлый раз, Шенги напрягся, услышав сквозь серебристое марево дыхание ребенка.

Она спит! Ну, точно – спит! И дышит так ровно, сладко... Что-то хорошее ей снится, даже это Шенги почувствовал так отчетливо, что и сомнений не возникло.

Охотник усмехнулся, вспомнив, как вчера сквозь серебряную пелену ощутил, что кто-то целует Дайру. Теперь-то он знал, что мальчика лизал в лицо пес.

Но сон ни с чем не спутаешь. Это не обморок и не... не то, о чем и думать не хочется. Намучилась, намаялась бедняжка, прикорнула где-нибудь под кустом да и уснула. Пожалуй, волноваться за нее не стоит.

* * *

Сокол разглядывал спасенного им недавно человека с брезгливым недоумением. Мол, что с тобой сделать: пришибить на месте, в море утопить или попросту сдать властям?

А в душе Айрунги еще не улеглось веселое, дерзкое возбуждение. Умом он понимал, что Хранитель может ему устроить кучу неприятностей. Убить-то не убьет, раз сразу не угрохал, на поле боя. Но достаточно Соколу сказать несколько слов королю Фагаршу...

И все же авантюристу казалось, что именно сегодня с ним не может случиться ничего плохого. Ему все удастся – даже уговорить этого злопамятного Сына Клана не поднимать шума вокруг его, Айрунги, скромной персоны.

– Я не успел поблагодарить моего господина! – бодро начал он. – Если бы он меня не вытащил из-под Твари... ой, поимел бы меня тот слизняк!

Ралидж неопределенно хмыкнул, а проходимец продолжил горячо, убеждающе:

– Стоит ли Соколу хмуриться? Так хорошо дрались бок о бок... и зачем ворошить прошлое? Тот снег давно растаял.

Хранитель крепости Найлигрим снизошел до ответа:

– Снег-то растаял, да лед-то остался. Столько дел натворил, а теперь – «кому я должен, всем прощаю», так?

Айрунги не успел ответить: подошел король. Злое, гордое удовлетворение победителя сквозило в каждом его движении, в каждом взгляде. Рукав его был разорван, рука обожжена выше локтя.

За государем семенил старый лекарь Марави и безнадежно ныл:

– Ну, хотя бы повязку наложить, распухнет ведь завтра... ну, хоть мазью, хорошая такая, на травах, на барсучьем сале...

Король не обращал внимания на старика. Похоже, просто его не слышал.

Ралидж отступил в сторону, чтоб не оказаться на пути у стремительно шагающего Фагарша. Тот, не замечая никого вокруг, обратился к Айрунги:

– Известь – это здорово! Я уже велел, чтоб в каждой хижине у моря была хоть одна корзина извести – на всякий случай.

– Отсыреет, – отозвался Айрунги... и вот тут-то почувствовал страх.

Сейчас Ралидж заговорит, и все кончится. Айрунги перестанет быть в глазах эрнидийцев ученым, придумавшим новое оружие, и героем, вышедшим с этим оружием против чудовища. Исчезнет недолгое единение с маленьким сплоченным народом, выросшим среди скал и волн. И Шаунару он не увидит уже никогда, потому что эту ночь встретит в подземелье.

Вряд ли король крепко покарает его за поддельные рекомендательные письма и наглое вранье. Все же кое-какую пользу Айрунги принес сегодня острову Эрниди! Но терпеть в королевстве отпетого авантюриста с лихой репутацией Фагарш не станет. Если не выдаст за вознаграждение кому-нибудь из заинтересованных правителей (храни Безликие!), то вышвырнет с Эрниди. А куда податься тому, кто объявлен вне закона почти в каждой стране?

Тревожные раздумья даже тенью не отразились на почтительном лице Айрунги. Вот где пригодились навыки матерого интригана, полученные и отточенные при крупнейших королевских дворах мира! Да, мысленно он прощался с Эрниди, со спокойной жизнью, с любовью. А вслух бойко обсуждал с Фагаршем способы хранения негашеной извести возле моря. Так и шли мысли – в два потока.

Когда самым многообещающим был признан глиняный кувшин и слой воска поверх извести, Айрунги рискнул обернуться.

Ралиджа рядом не было. Он ушел, не сказав ни слова.

* * *

Вахтенный у трапа был непреклонен:

– Капитана? Сейчас? Да мы снимаемся с якоря! Капитан и разрешение на выход получил. Вот вернутся с берега последние наши парни – и отваливаем!

– А я сказал – позови капитана. И немедленно.

– Немедленно? Ага! Сейчас! Прям примчится! Не знаешь ты, дядя, нашего капитана! Да он с меня шкуру...

– Заткнись, племянничек сопливый! Скажешь Сарху: Шершень хочет поговорить о старинных побрякушках. Работы ювелира Риаваша. А замешкаешься – он не только шкуру с тебя спустит, но и жилы по одной повытягивает.

До вахтенного дошло, что незваный гость и впрямь знает капитана. Матрос свистом подозвал юнгу и негромко приказал ему что-то.

Шершень спокойно ждал, поглядывая, как эрнидийцы приводят в порядок деревянный причал, недавно разгромленный монстром. Сгущались сумерки. Разбойник всей грудью вдыхал морской воздух, ощущая радость, какую мог бы испытывать параличный больной, чудом возвративший себе здоровье.

Тело подчинялось только ему, Шершню, и никому больше. Ураган обратился в бесплотную, беспомощную тень в недрах души. Чародей испытывал все, что ощущало приютившее его тело – холод, голод, боль, разные плотские радости. Но по своей воле маг не мог пошевелить и пальцем. И общаться мог только с Шершнем – больше никто не слышал его беззвучных речей.

У Лейтисы и Недомерка дела обстоят так же. Правда, по словам Недомерка, Фолиант без передышки ноет и причитает. Что же до Орхидеи, то любо-дорого послушать, как Лейтиса с ней ругается! Правда, слышны только реплики разбойницы, но остальное легко домыслить...

Сверху донесся крик юнги:

– Эй, на вахте! Пропустить гостя! Капитан ждет в каюте!

– А вот хрен твоему капитану! – запрокинув голову, проорал Шершень. – Сам сюда спустится, на причале будем говорить! Не хочет – пусть поднимает паруса и валит в голубую даль!

Правильно. Дураков нет – соваться к Сарху в зубы! Если разбойники решили продолжить начатую магами игру, то это еще не значит, что можно доверять рехнувшемуся наррабанцу. Жаль, что без него и его людей не обойтись.

Ага, вот и он! Явился все-таки, старый приятель!

– Шершень! – Длинное смуглое лицо пиратского капитана светилось радостным изумлением. – Это в самом деле ты?! А я-то думал, мои олухи что-то напутали. Как тебя занесло на Эрниди?

– А ты забыл, что наш новый господин – чародей? – холодно прозвучало в ответ. – Надо будет – в Уртхавен меня перенесет. И тебя тоже. Не забыл, что задаток надо отрабатывать? Шенги и Ралидж здесь, на острове!

Улыбка наррабанца стала напряженной.

– Я выхожу из игры, старина. Понимаешь, удалось кое-что узнать – пленник выболтал, мальчишка. Эта парочка – Шенги и Ралидж – куда зубастее, чем кажется. Ну их к песчаным демонам, не хочу и связываться.

– Да? Я это должен сказать хозяину? Мне, знаешь ли, своя шкура дорога, привык я к ней как-то. Думаешь, господин даром раздает ценные побрякушки? Да он тебя посреди океана достанет. И заживо протащит сквозь тот браслет. В струнку вытянет и протащит.

Сарх заколебался. Живое воображение помогло кхархи-гарр воочию представить себе эту картину.

– Да не трусь, – продолжал давить на него Шершень. – Не забыл, что браслет – только задаток?

– Чего хочет господин? – решился Сарх.

– Для начала – захватить в плен Совиную Лапу. Тут все продумано. Найдется у тебя в экипаже смышленый языкастый парень?

37

Горе горем, а жизнь продолжается. И постоялый двор нельзя оставить без хозяйского глаза.

Лянчи сбился с ног, закрутился в вихре постылых хлопот: истерика тощей дамы со второго этажа, обожженные руки кухарки, исчезновение мешка муки и двух кувшинов вина. («Только не говорите, что слизняк унес! Всех перепорю, воровские морды!»)

Как же ненавидел сын трактирщика это хозяйство, где постоянно приходится быть или слугой для приезжих бездельников, или цепным псом для собственных слуг! Как старался уйти отсюда в привольный, честный мир ветра, моря и тяжелых сетей! Как охотно сменял бы «Смоленую лодку» на настоящую смоленую лодку – крепкую, надежную, послушную!

И вот, пожалуйста, – свалилось на голову наследство!

Выгнать бы гостей за ворота да запалить проклятущий постоялый двор с четырех концов! Со всеми припасами, со всем барахлом! А когда останутся лишь угольки, уйти на побережье и построить для себя и жены новый дом!

Мечтать об этом приятно, а в жизни рука не поднимется на свое добро. Дед и отец наживали, а тут взять да дымом по ветру пустить?

Может, и не годится думать об этаком человеку, который в один день схоронил родителей. Но ведь нет времени о своем горе подумать! Присесть бы повспоминать, как отец тебя на плечах носил, как мать сказки рассказывала... Некогда!

Даже собственная жена не помощница – сидит у постели деда. Крепко досталось в бою старому Гарату! Жаль, если не выживет. Хороший старик, морская косточка!

– Лянчи! – окликнула с лестницы сестра. – Госпожа с дочкой вроде успокоились, думают пораньше лечь спать. Хотят на ночь подогретого астахарского с пряностями.

– А осталось у нас астахарское?

– Тоже мне хозяин! Не знаешь, что у тебя в погребе? Слева от входа большой такой кувшин с двумя ручками! И захвати терновой настойки: пришли Сокол и Охотник. Младшие паршивцы бегают за слизняками, а старшие поужинают, потом тоже уйдут.

Спускаясь в погреб, Лянчи раздраженно думал, что вот еще забота – сестрица! Раньше отец с матерью приглядывали, чтоб чересчур подолом не махала, а теперь, выходит, он должен ночей не спать, из-под окон ухажеров гонять? В болото этакую радость!

И вдруг Лянчи замер на лесенке, поддерживая над головой крышку погреба. Его осенила яркая и в то же время простая мысль.

Да замуж ее, вертихвостку!

Уронил крышку, подул на прищемленный палец, почти не чувствуя боли: такие восхитительные вдруг открылись перспективы.

Окаянную «Смоленую лодку» – сестре в приданое, пусть зять с ней всю жизнь мается... в смысле, со «Смоленой лодкой». А ему, Лянчи, пусть небольшую часть доходов отсчитывает, деньги и для рыбака не будут лишними.

Так, а кого в зятья берем-то? Дуреху-сестру спрашивать незачем, она сразу здешних красавцев вспоминать начнет. Выберет верзилу с пудовыми кулаками, поворкует с ним медовый месяц, а потом опять начнет гостям глазки строить. И придется заботливому братцу ее, полуживую, у разъяренного мужа отбивать.

Нет уж, Юншайле нужен такой муженек, чтоб всю жизнь с нее восторженных глаз не сводил. Глупый и влюбленный по уши.

А ведь есть такой на примете! Этот... тьфу, имени не вспомнить... помощник смотрителя маяка! Ну, которого мать велела гнать в шею, если будет крутиться возле постоялого двора. Потому как голытьба.

И плевать, что голытьба, крепче будет богатую жену уважать. А если все-таки сорвется и полезет ее кулаками учить, то еще кто кого поучит! Он против Юншайлы, что килька против акулы.

Решено. Сегодня же Лянчи намекнет тому чудаку (как его все-таки зовут?), чтоб сватался, отказа не будет. А сестрица поймет, если объяснить. Дура-то она дура, но выгоду свою всегда углядит.

Лянчи покрутил головой: надо же, как все занятно складывается! Опять будет жить в «Смоленой лодке» дружная чета: высокая, статная красавица-жена и мелкий, неказистый муж, с обожанием сносящий капризы своей королевы.

* * *

Юншайла и не подозревала, что в эти мгновения решается ее судьба: она трепала за косы нерасторопную служанку.

Казалось бы, девушка, разом потерявшая отца и мать, должна в одиночестве лить горькие слезы. Но Юншайла уже отголосила свое у погребального костра.

Не только она выла там в голос. Весь остров собрался у огромного костра: многие эрнидийцы отдали жизни в битве.

Тела погибших были покрыты дорогой парчовой пеленой – король не поскупился. Негоже было родне в миг прощания видеть, во что превратились тела близких людей. Когда слизняки рассыпались на десятки маленьких шустрых комков, на пристани остались лежать трупы, не до конца переваренные тварью – жуткое было зрелище! Но хорошо хоть что-то можно предать священному огню.

Трактирщица Юншайла умерла не в бою, но король приказал положить ее на костер рядом с мужем. Пусть их и смерть не разлучит.

Когда Фагарш собственной рукой поджигал смолистую поленницу, Юншайла рыдала и причитала вместе с другими женщинами – осиротевшими, овдовевшими, потерявшими сыновей. Искренне рыдала, не напоказ.

Но сейчас в душе молодой женщины были только злость и раздражение. Избалованное дитя, любимая доченька, она привыкла каждое мгновение ощущать заботу и ласку родителей. И вдруг эта нежная защита исчезла, словно отец и мать бросили ее, предали. Девушка понимала, что это несправедливо с ее стороны, но от этого только злилась на себя и на весь мир.

Трепка, учиненная нерасторопной служанке, не дала выхода злобе, что кипела в душе молодой хозяйки «Смоленой лодки». Рабы старались убраться с ее дороги, едва заслышав дробный перестук каблучков. Штормовая волна, а не женщина! Не стой на пути – сметет!

Поэтому незнакомый прохожий, окликнувший из-за калитки молодую госпожу, что пробегала через двор, отнюдь не мог рассчитывать на доброжелательный ответ. Тем более что незнакомец не выглядел человеком знатным или богатым: матросская куртка, заплатанные штаны, башмаки со сбитыми каблуками.

– Ну, чего тебе? Шляются тут всякие! – приветствовала матроса новая хозяйка постоялого двора.

Мужчина не обиделся. Его круглое добродушное лицо просияло, он заискивающе поклонился:

– А скажи, красавица, не проживает ли тут знатная барышня Нитха?

Лицо Юншайлы скривилось. Она потратила несколько мгновений, чтобы проглотить свое рвущееся наружу мнение о знатной барышне Нитхе. А затем бросила сурово и отрывисто:

– Нету ее!

– Нету, ага, нету, – закивал матрос. – Оно и хорошо, что нету. Я так и хотел заглянуть, чтоб ей на глаза не попадаться.

Юншайла уже отвернулась, чтобы уйти, но последние слова заинтриговали ее, заставили задержаться. А матрос продолжил просяще:

– Ты, раскрасавица, вышла бы за калитку, а? Посплетничать надо малость, но не хочу торчать у всех на виду, как смертник на эшафоте.

Девушка сама не заметила, как очутилась за оградой.

– Тут совет нужен, – проникновенно сказал матрос. – Умный. Женский. Наш-то брат привык сплеча рубить, а баба завсегда любое кружево расплетет и ниточки не порвет. Потому как вам ловкость от богов дадена.

Юншайла польщенно улыбнулась. Ее злость почти улеглась.

– Брат у меня есть, – душевно объяснил незнакомец. – Меньшой. Я ему за покойного родителя. Присматриваю, стало быть. Даже к себе на корабль пристроил, чтоб на глазах был паренек. Потому как беда мне с ним. Так-то он добрый, работящий. Да вот какая закавыка: красивый больно. Такой уродился, что как его баба или девка увидит, так и разум теряет!

Девушка заинтересованно подняла бровь.

– С пятнадцати годочков с ним маюсь – с его пятнадцати, не со своих. Два раза его ревнивые мужья насмерть уходить пробовали, пришлось выручать дурня – как же, брат ведь, родная кровь! В Аршмире его чуть силком не окрутили с вдовушкой, а у той шестеро сопляков. Нет, ты скажи, на кой ему чужие шестеро? У него свои в каждом порту! Да ты не хихикай, красавица, лучше пожалей его, дуралея, и меня заодно. Потому как здесь он похуже штуку учудил. Со знатной барышней любовь закрутил, с Нитхой этой самой.

– Иди ты! – охнула Юншайла.

– Не пойду! – торжественно ответил моряк. – Как оно есть, так и говорю, чистую правду! Сам слыхал, как они промеж себя щебетали. Уговаривались встретиться вот этой ночкою! А как дознаются люди, что мой брат барышню испортил... что ему тогда будет, а?

– Испортил? – фыркнула Юншайла. – Там до твоего брата такие дела творились! Вот я такого про нее порассказать могу!

– А нам с того не легче, – не дал матрос увести беседу в сторону. – Мало ли чего прежде было, а свалят все на моего братца!

– Не переживай. Наррабан за морем. Кто там дознается, с кем эта самая Нитха кувыркается на Эрниди? Тут и познатнее приезжие дамы такие штуки откалывали – умора! Хочешь, расскажу...

Но моряк и тут не дал разговору ускользнуть из нужного русла:

– Наррабан далеко, а ее учитель рядом! Видела, какая лапища не людская? Аж страх берет! Он такими когтищами братцу моему и красоту попортит, и это самое... всю мужскую гордость с корнем выдерет!

– Ладно, а от меня-то чего хочешь?

– Поговори с ним, а? С учителем, стало быть. Учтиво, ласково... Меня-то он пришибет на месте, а тебя не тронет. Пускай на месте свою девчонку ловит. Только чтоб брата моего не пришиб. То есть я-то постараюсь брата в ту солеварню не пускать, да разве его удержишь, хитрюгу такого!

– В солеварню?

– Ну да, в заброшенную. Это дальше по берегу, на север.

– Ты мне еще будешь рассказывать, где у нас на Эрниди солеварня? А твой брат – дурак! Что он в ней нашел, в головешке горелой? Шкура смуглая, фигура мелкая!

– Ох, госпожа, правду говоришь! С тобой, скажем, ее бы и слепой равнять не стал! Так я пойду, а? Ты уж не подведи, скажи все Охотнику! Тихонько, один на один. И... – тут он запнулся, – и осторожненько.

Моряк не знал слова «деликатно».

* * *

Моряк не знал слова «деликатно», а Юншайла не имела понятия о самой деликатности.

Какое там «один на один», какое там «осторожненько», когда есть возможность поквитаться с ненавистной наррабанкой! Была бы трапезная полна гостей – девица прямо при них выложила бы все, что узнала от моряка. Но пришлось ограничиться двумя потрясенными слушателями – Ралиджем и Шенги.

– Ты думай, что говоришь! – страшно выдохнул Охотник. – Была б мужчиной...

Привыкшая к безнаказанности девица не испугалась.

– Была б я мужчиной, – вздернула она свой хорошенький носик, – я б с ней в солеварню не пошла. Было б ради чего ноги бить в такую даль! Тоже мне цветочек! У нас приличное заведение, а она тут драки из-за парней устраивает! Я...

Тут она бросила взгляд на стол и увидела то, что повергло ее в ужас.

Тяжелый оловянный кубок, еще недавно мирно устроившийся в черной лапе Шенги, был исковеркан, смят в ком, словно пригоршня глины. Страшные когти пробили его насквозь, темная настойка лужицей растеклась по столешнице.

Юншайла взвизгнула и метнулась к выходу. Комок металла, в который превратился кубок, врезался над ее головой в дверной косяк с такой силой, что щепки полетели!

Шенги не промахнулся бы, не толкни его под руку Ралидж. И теперь над опрокинутым столом молча боролись два сильных человека. Ралидж, бывший аршмирский грузчик, почувствовал, что встретил противника крепче себя. Но упорно не выпускал безумца, который рвался вслед за той трактирной сучкой – разорвать ее в клочья!

К счастью, приступы ярости у Совиной Лапы всегда прекращались быстро.

– Пусти, – глухо вымолвил он, перестав вырываться.

Упал на скамью. Угрюмо оглядел учиненный разгром. Носком сапога ткнул перевернутое блюдо.

– М-да, наворочал я тут.

– Пра-авильно! – бодрым голосом отозвался Ралидж. – Приберут! Не будет следующий раз та дуреха глупости брякать!

– Да-да, – выдавил Охотник. – Приберут.

– Вей-о! – встревожился Сокол. – Ты чего? Уж не поверил ли этой дряни? Надо бы ей всыпать, да визгу не оберешься.

– Она сказала... – Охотник осекся. Ни за что он не произнес бы вслух то, что обжигающе вертелось на кончике языка.

Та стерва посмела сказать про Нитху: «Она тут драки из-за парней устраивает». Тут... Стало быть, в «Смоленой лодке», чтоб она сгорела с четырех концов!

Он, Шенги, утром видел Нитху, с растрепанными волосами, с заметной ссадиной на скуле... воротник еще, кажется, был надорван... На расспросы отмахнулась: мол, ерунда, некогда сейчас об этом! Он, дурень, не настаивал: и впрямь было некогда, суматошное утро выдалось. А обязан был расспросить! Учитель! Вместо отца девчонке!

Было больно, так больно, как три года назад, когда стрела просадила грудь.

Нитха...

Какой забавной девчушкой пришла она в Грайанскую башню! Как гордо представилась – Нитха-шиу! А в черных глазищах уже светилась мягкая женственность, в движениях сквозила грация, в голосе звучали нотки неосознанного кокетства.

Неужели...

Бред какой-то! Нитха дерется из-за парней? Это они должны драться из-за нее! Насмерть! А она даже взглядом не...

Найлигрим. Юная красавица за пиршественным столом. Тонкое благородство в каждом жесте, в каждом взгляде. Легкая улыбка освещает лицо и тут же исчезает. Речи скромны и негромки, так говорят те, кому не надо повышать голос: все и так прислушиваются к каждому слову! Нежная золотистая шея высоко держит гордую головку в короне сложно перевитых черных прядей.

Как назвала ее трактирная потаскушка? «Наррабанский горелый сухарь»?

Издагмир. Дворец Хранителя. Покои, отведенные для Рахсан-дэра. На полу среди жестких высоких подушек восседает юная дочь Светоча. Лицо принцессы серьезно и задумчиво, глаза скользят по страницам гигантского фолианта. Выразительно, внятно читает она древнее поучение на родном языке, а вельможа с лицом хищной птицы следит за каждым ее словом. Он, Шенги, стоит в дверях и не решается окликнуть девочку: любой посторонний звук кажется кощунством среди этого строгого благочестия.

Нитха? В солеварне? С каким-то матросом? Ну, бред...

Левая рука без приказа сорвала чехол с талисмана. Увы, все вокруг опять залил серебристый свет. Похоже, талисман издыхает.

Еще недавно эта мысль привела бы Шенги в отчаяние, но теперь его волновало другое: дыхание девочки, пробивающееся сквозь светлую пелену, уже не было сонным. Где же она? И... и с кем?

Хорошо, пусть Шенги дурак, пусть он тысячу раз дурак, но он должен убедиться, что с Нитхой не стряслось ничего плохого!

– Господин мой, – заговорил Охотник с деланной небрежностью, – конечно, эта корова плела ерунду, но я как-то беспокоюсь. Схожу-ка в эту солеварню. Посмотрю, не торчит ли там какой-нибудь гад, которому очень, очень нужно переломать ноги.

– Пра-авильно, – отозвался Ралидж, которого не обманул легкий тон Охотника. – Никого там, конечно, нет, а все же не мешает проверить. А я найду мальчишек и загоню домой. Что-то долго они на слизняков охотятся.

Шенги почувствовал укол совести: забыл про мальчишек! Но эта мысль тут же исчезла. Охотник в смятении даже упустил из виду, что наступает ночь полнолуния. Не Нургидан – Нитха занимала сейчас его помыслы.

Ни он, ни Сокол не знали, что в гавани не было другого корабля, кроме «Белопенного». Не связали слово «матрос» с экипажем Сарха.

* * *

Волны вереска шелестели, пытаясь соперничать с шумом прибоя. Ранние звезды глядели с ясного вечернего неба.

На этот раз Айрунги брел не наугад, как в ту волшебную ночь. И когда он добрался до «садика ведьмы», встретила его не плывущая сквозь тьму медленная песня.

– Притащился? – донеслось сверху. – Сюда можешь не карабкаться – спущу башкой вниз!

– Ничего, – кротко ответил Айрунги. – Здесь невысоко... может, выживу.

В два счета преодолел крутую тропку и налетел на суровый взгляд женщины, стоящей возле небольшого костра.

Во имя Безликих, как она умудряется выглядеть королевой в поношенном платье и накинутом на плечи блеклом, выцветшем платке?

Волосы снова падают по плечам бронзовой массой, их сдерживает красная лента. Должно быть, девушка заплетала косы для боя, чтобы тяжелые пряди не падали на глаза.

– Ну? – скрестила Шаунара руки на груди. – И стоило лезть сюда? Извиниться можно и на расстоянии.

Нет, просить прощения Айрунги не собирался. Не из самолюбия. Просто уже понял, что жалкое вяканье погубит его в глазах Шаунары. И бешеное признание в любви тоже сослужит плохую службу. Слыхала она краснобаев!

Всерьез разгневана? Или это проверка: ну, что будешь делать, Айрунги Журавлиный Крик?

Ах, как хотелось Айрунги удивить красавицу ведьму. Или рассмешить. А лучше – то и другое вместе. Когда женщина удивлена, она забывает обиду... ну, хотя бы на время. А когда женщина смеется, она добреет и готова многое простить.

А ведь когда-то Айрунги умел удивлять и смешить людей. В юности. Когда был фокусником в цирке.

– Так как насчет извинений? – требовательно прервала его размышления Шаунара.

Перед глазами бывшего циркача еще стояли хохочущие, бьющие в ладоши зрители. Воспоминание подсказало, что делать дальше.

Мысленно проверив содержимое потайных карманов, набитых всякой всячиной, Айрунги сухо усмехнулся и сел на валун. Краем глаза отметил, что уж, гревшийся на теплом камне, на сей раз не пустился наутек. Неужели признал знакомого?

– Извинения твои мне не очень нужны, – с напускной суровостью сообщил он. – Конечно, ты меня чуть не убила, но я готов тебя простить. Понимаю: ты была перепугана, приняла меня за чудовище. Слабая женщина, нежное существо...

– Тебя со слизняком легко спутать, – согласилась Шаунара. В глазах блеснули лукавые искорки.

Айрунги чуть не закричал от радости: она приняла игру.

– Затрещина – пустяки, – с тем же строгим видом продолжил он. – А вот изволь вернуть, что унесла! Некрасиво получается: израненный герой лежит без сознания, а шустрая мародерка его обирает!

– А поточнее можно? – в тон ему переспросила Шаунара. – А то при богатой добыче не грех и перепутать. Что там у тебя пропало? Фамильные драгоценности Семейства Заркат? Королевская печать, которую ты стянул у Фагарша?

– Пряжка, – трагическим тоном поведал мужчина. – С пояса. Эмалевая. Дивная художественная вещь, говорящая о моем тонком вкусе!

– Да? Ну, раз я ее взяла, это говорит о моем тонком вкусе. Будешь обшаривать садик? Начни с крапивняка. Под ним можно столько пряжек спрятать...

«Не сердится! – ликовал Айрунги. – Дразнит меня!»

– А что там обшаривать? – сказал он вслух. – Вот она, пряжка, торчит из твоей нечесаной копны.

Он встал, небрежно взял двумя пальцами запястье женщины и легко направил ее кисть к тяжелой волне волос. В глазах Шаунары мелькнуло удивление: пальцы коснулись холодного металла.

В руке ее оказалась большая пряжка. Дешевая, латунная, с аляповатым узором из низкосортной эмали.

– Вот! – осуждающе сказал Айрунги. – Вот такой ты человек! И все у тебя не по-людски. Другие женщины волосы лентой завязывают, а ты чем?

Шаунара невольно вскинула руки к волосам. И вскрикнула – не от страха, а от неожиданности, – когда по ее руке скользнул уж, возмущенный бесцеремонным обращением.

– Змеюкой волосы повязывает, – выговаривал ведьме Айрунги, – спит под кустом, в костер сует что ни попадя... – Он пригнулся к костерку и принюхался. Хвала Безликим, дым как дым, без всякой мерзости.

– Хватит болтать! – всерьез обиделась Шаунара. – Бери свою пряжку и убирайся!

– «Бери»? – вежливо удивился Айрунги. – Мне ее можно взять? Самому?

И указал пальцем на грудь женщины. Шаунара опустила глаза и ойкнула. Дурацкое латунное блюдце каким-то чудом оказалось приколотым к ее платью меж грудей.

– Не хочет пряжка ко мне, – печально протянул Айрунги. – Может, сама прицепишь ее мне на пояс?

– Что угодно, лишь бы от тебя отделаться. – И Шаунара, изображая покорную рабыню, опустилась перед мужчиной на колени.

До чего нелепая пряжка, никак не застегнуть! А над головой звучит патетическое:

– Это памятная вещь! Подарок правительницы Проклятых островов! Когда я уплывал, она вбежала по пояс в море и, простирая руки вслед кораблю, прокричала: «Мой повелитель! Ты плывешь навстречу злой судьбе! За морями тебя подкарауливает колдунья с косами цвета бронзы и вредной душой! Она навсегда привяжет тебя к себе и никогда, никогда не отпустит...»

Наконец-то окаянная пряжка пристегнута!

– Если ты когда-нибудь встретишь такую идиотку... – начала Шаунара, поднимаясь с колен. Но не договорила: сильный рывок швырнул ее на грудь мужчине, прямо в распахнутые объятия!

Ну, чудеса! Мало того что пряжка почему-то сколола вместе пояс Айрунги и ее платье, еще и концы ее платка, связанные вместе, обвивали шею мужчины!

– Пророчество начинает сбываться! – трагически возгласил насмешник.

Шаунара не стала ни отбиваться, ни верещать, ни возиться с тугими узлами. Сдерживая смех, она сорвала пряжку с платья (выдрала клок ткани – ну и пусть!), а из платка выскользнула, словно кусочек мыла из неловкой ладони, оставив коварную тряпку болтаться на шее Айрунги.

Мужчина сделал неуловимое движение, и узлы, казавшиеся тугими и мертвыми, развязались. Платок птицей порхнул в воздухе, опустился на валун, накрыл его.

– Подними! – царственным движением указал мужчина на платок.

Шаунара дернула выцветшую ткань за уголок. Ей все труднее было справляться с губами, которые так и норовили растянуться в восхищенной улыбке.

Под платком оказалась роза – большая, пышная, алая. Лишь взяв цветок в руки, Шаунара поняла, что роза искусно сделана из шелка.

– Так вернемся к моим пропажам... – послышался голос за ее спиной.

– Ни слова о пряжке! – шутливо возмутилась Шаунара.

– Ладно. Оставь ее себе, я сегодня щедрый. Ты украла кое-что поценнее – мое сердце!

– Из-за такой ерунды столько шума? Ну, ты и крохобор! – Девушка сдвинула брови, словно припоминая. – Сердце, сердце... Слушай, а ты уверен, что оно у тебя было?

– Будем обыскивать? – прорычал Айрунги и угрожающе шагнул к ней.

С притворным испугом Шаунара отпрыгнула и прижала подол к ногам.

– Не надо! – взвизгнула она. – Я вспомнила! Вон там, в кустах, что-то протухло и воняет. Посмотри, это не оно?

– Можно и посмотреть. Только уже темнеет, надо позаботиться о свете.

Красивый, плавный жест – и прямо из воздуха Айрунги извлек металлический пруток, похожий на вязальную спицу.

Шаунара напряглась в предвкушении чего-то удивительного. Она чувствовала себя маленькой девочкой, и мир вокруг был полон чудес.

Улыбающийся мужчина достал ниоткуда вторую спицу, третью, четвертую. Весело подмигнул Шаунаре, и протянул руку к костру. От пламени отделился огонек и, словно по невидимой нити, побежал по воздуху к Айрунги. Добежал, прыгнул на «спицу» и...

Шаунара охнула. Спица вспыхнула, рассыпая фонтан разноцветных искр. А мужчина с худощавым умным лицом спокойно подставил ладонь под эти искры, не боясь обжечься. В этот миг Айрунги был загадочен и прекрасен. Шаунара закричала что-то восторженное, забила в ладоши.

Айрунги обернулся, словно только теперь заметил зрительницу. Не глядя отправил «спицы» в костер. Подхватил на руки счастливую, хохочущую Шаунару, погасил смех на его губах крепким, долгим поцелуем.

И когда женщина, с трудом различающая, где явь, а где чудеса, ощутила под лопатками мох, а над лицом поплыли в странной пляске звезды, ей показалось, что этими звездами жонглирует ее любимый.

38

Все переживания оставить на потом!

И проклятья собственной глупости, позволившей угодить в ловушку.

И презрение к самому себе – за то, что поверил нелепой клевете на чудесную, чистую девушку.

И радостное облегчение оттого, что эта девочка не заляпана грязью.

И лютую ненависть к поганым пиратам.

Все оставить на потом!

Сейчас надо позаботиться о том, чтобы это самое «потом» у тебя было. А это не так уж просто, если лежишь на камнях, обмотанный рыбачьей сетью.

Драться – бесполезно. Браниться – глупо. Остается одно: незаметно напрягать мускулы, стараясь ослабить путы.

Где-то внизу шумит море. И в голове тоже шумит: хватанули в драке чем-то тяжелым. Не сразу все-таки его в сеть замотали: успел кому-то сломать позвоночник... и вроде бы одному шею свернул...

Боевые воспоминания тоже оставить на потом! До болтливой дряхлой старости. А сейчас осторожненько шевелим правой кистью. Когтями, когтями работаем! Кажется, ячейки сети раздвинулись, веревка оказалась на когтях. Теперь ее этак аккуратненько...

В бок коротко и сильно ударил носок сапога.

– Ну, здравствуй, Охотник, – мягко сказал Сарх. – Опять у меня в гостях? Отдохнуть прилег?

– Загораю, – ответил Шенги, глядя в темнеющее небо.

* * *

– ...Решили мы с Нургиданом подбросить этого крысенка Нитхе, пусть повизжит! Мы тогда еще не знали, что крыса – священное животное Гарх-то-Горха. Их в храмах нарочно разводят и дрессируют. Наррабанец крысу никогда не пришибет. Кошек и мангуст в домах держат, но это вроде бы кошкин грех, если она крыс давит... Нитха не развизжалась, а подобрала этого голохвостого и начала выкармливать. Нам с Нургиданом стало как-то не смешно: бегает всякая пакость по столу, на лавку забирается, когда спишь! А Нитха предупредила: кто Крысика тронет, тому она глаза выцарапает. И наглел этот серый до тех пор, пока у Шенги терпение не лопнуло. Велел он Крысика из нашей башни убрать.

Дайру поправил на локте корзину с известью и огляделся. Слизистых тварей видно не было. А темнело быстро. Еще немного – и проклятая луна вылезет на небо. Нургидан стал раздражительным, нервничает. Вот и приходится Дайру заговаривать Ралиджу зубы байками и потихоньку уводить назад, к постоялому двору.

– Тут как раз у Нитхи завязались неприятности с Рахсан-дэром, – продолжал Дайру беспечно, хотя в душе у него скребли даже не кошки, а наррабанские тигры. – Ну, мой господин помнит, я рассказывал: тот вельможа, которого Светоч...

– Помню, – кивнул Ралидж.

– Он всю зиму изводил принцессу религиозными премудростями, вдалбливал историю ее рода, а ей интереснее стрелять из арбалета и ножи в цель метать. Бегала от Рахсан-дэра, как Сарх от земляной пыхтелки. И добегалась. Настала весна, мы в Подгорный Мир готовимся, ждем не дождемся – до этого только разок за Гранью были! А Рахсан-дэр вдруг заявляет: если Нитха-шиу не прочтет без запинки три главы из «Тропы благочестия и добродетели» и не расскажет, за что и как был наказан богами великий воин и великий грешник Хаштар, то будет наказана немногим легче, чем этот самый герой. Не пойдет она ни в какой Подгорный Мир. Рахсан-дэр об этом позаботится. Поговорит с Охотником, напишет в Нарра-до, трупом ляжет на дороге – словом, что-нибудь сделает.

Дайру бросил сочувственный взгляд на угрюмого приятеля. Воспользовавшись моментом, когда Ралидж отвлекся на подозрительное шуршание в кустах, подросток быстро расстегнул куртку. Поверх рубахи он был вместо пояса обмотан длинной веревкой.

Нургидан вздохнул с облегчением. И верно, на постоялый двор спешить не обязательно. Хитроумный белобрысый друг найдет повод, чтобы отстать от Хранителя. А кататься по земле, пытаясь разорвать веревки, можно и здесь, в кустах.

Дайру бодро продолжал:

– У Нитхи был свой экземпляр «Тропы», Рахсан-дэр заказал переписчикам – ей в подарок. Громадный фолиант в деревянном футляре. Пошла она, бедная, блистать знаниями, а я при ней – книжищу эту волочь. Вельможа терпеть не мог, когда дочь его повелителя обходилась без слуг, так мы решили его лишний раз не злить. Только заметил я: она взяла ветчинную шкурку, что от обеда осталась, и украдкой натерла ею футляр. А как мы дошли до покоев Рахсан-дэра, достала из рукава Крысика, сунула мне и объяснила, что надо делать.

Рассказывая, Дайру украдкой посматривал на Сокола. Как-то странно принимает он эту историю. Вроде улыбается, но улыбка неискренняя. Будто байка наводит его на нерадостные мысли.

– И началось для Нитхи позорище. Книгу читала через пень-колоду, а великого грешника Хаштара ухитрилась перепутать с основателем собственного рода и таких нехороших дел навешала на бедного прапрадедушку, что Рахсан-дэр от ужаса язык проглотил и только махал на девчонку руками: мол, заткнись, высокородная госпожа! А когда пришел в себя, заявил, что в Подгорный Мир Нитха-шиу не пойдет, даже если ему, ее покорнейшему слуге Рахсану, придется надеть на дочь Светоча цепь и запереть в подвале.

– А она? – проявил внимание к рассказу Сокол. Но Дайру опять показалось, что Хранитель думает о другом.

– А она грохнулась на колени, воздела руки к лепному потолку и через голову всех на свете вельмож и наставников воззвала напрямую к Гарх-то-Горху. Вопила, что хочет стать Подгорной Охотницей, лучшей во всех мирах, – во имя Единого и во славу Его! И если Отец Богов дает ей на то свое благословение, пусть пошлет какой-нибудь знак, выразит свою волю! Наррабанец на этот спектакль глаза таращит, а я за его спиной на цыпочках подхожу к футляру от книги, достаю Крысика, сажаю на крышку – и тихонько к дверям, где раньше стоял. Зверек был не из пугливых, а тут еще ветчиной от крышки пахнет. Словом, расселся грызун, никуда не удирает. А Нитха к нему руку протянула и трогательно так, со слезой: «Я знала! Это знак! Священное животное Гарх-то-Горха!»

– Хитрая, – неопределенно протянул Сокол. – И как, сработало?

– Нет. Вельможа оказался умнее, чем мы думали. Одной рукой словил крысенка, другой поднял футляр, понюхал и сказал, что принцесса неверно истолковала знак Единого-и-Объединяющего. Если бы крыса взобралась, скажем, на дорожную суму, это было бы благословением на поход. А поскольку священное животное избрало футляр от книги стало быть, ясной принцессе предстоит долго бродить по благоуханным садам знаний.

– И она не пошла в Подгорный Мир?

– Пошла. Умолила-таки вельможу. А те три главы не то что по книге – наизусть теперь отбарабанить может.

– А с крысой что сталось?

– В Издагмире есть маленький храм Гарх-то-Горха. Не в самом городе, а за стеной. Туда Нитха и отнесла Крысика. Жрецы чуть не рехнулись от счастья: такой подарок из рук дочери Светоча! Она потом навещала своего хвостатого дружка. Говорит, раскормили несчастное животное так, что пузо по полу...

– Тихо! – прервал его Нургидан. – Это что?

Над темнеющим вереском плыла жалобная скулящая нота.

– Собака вроде... – И Нургидан пошел на звук. Остальные встревоженно последовали за ним.

– Яма! – предупредил Нургидан, остановившись у края каверны. – Туда собака провалилась. – Он нагнулся над провалом и позвал: – Эй, псина!

– От псины слышу, – откликнулся снизу знакомый голос. – Где вас носит? Я уже вздремнуть успела!

Подростки ошарашенно переглянулись.

– Нитха, ты? – неуверенно спросил Нургидан.

– Нет, это призрак твоей прабабушки! Сколько вы там будете возиться?

Дайру поставил на землю корзину с известью, размотал веревку и бросил конец ее в каверну. Снизу донеслись возня, возмущенный визг, и ребята, потянув веревку, извлекли из ямы толстого пса, замотанного в куртку Нитхи.

– О красавица наша! – драматически воззвал Дайру. – Неужели злая колдунья превратила тебя вот в это?

– Ослу под копыто твои шуточки! – донеслось снизу. – Я замерзла и хочу есть! Кидайте веревку!

На этот раз наверх была вытащена сама Нитха, растрепанная и злая.

– Где шлялись? Или учитель плохо объяснил, где меня искать?

Все наперебой начали объяснять девочке, что обнаружили ее случайно, что никто, включая Шенги, представления не имел, где она находится. Может, на этом разговор и перешел бы на другое, если бы не сорвалось случайно с губ Сокола словечко «солеварня». Мол, именно там Охотник ищет пропавшую ученицу.

Нитха вцепилась в это слово, как лиса в куропатку. И потребовала, чтобы ей объяснили, почему Совиная Лапа вообразил, что ученица на ночь глядя занялась выпариванием соли.

Соколу совсем не хотелось разговаривать на такую деликатную тему, да еще при мальчишках. Но по части вытягивания сведений вредная Нитха могла бы оставить позади даже опытного палача. Ралидж и опомниться не успел, как выложил девочке все, что знал.

И принял на себя ураган гнева, который предназначался, вообще-то говоря, Шенги.

– Он поверил! Вы оба посмели поверить! Ну да, я же такая, я гулящая... я, может, тут публичный дом открыть намерена! О-оу! Да кто ж такое посмел на меня... Да я же... да я...

Ралидж сел на камень и смущенно начал гладить ласкавшегося к нему пса. Хранитель чувствовал себя так, словно сам возвел клевету на девочку.

– Она чиста, как свежевылизанный котенок под брюхом кошки! – с интонациями трагического актера провозгласил Нургидан и схлопотал затрещину.

– Еще ты поехидничай, олух гурлианский, траста гэрр! Теперь надо мной все могут потешаться, да? Правильно! Раз такие уважаемые люди – трактирная сучка и грязный матрос...

– Постой! – врезался в ее причитания властный голос Дайру. – А ну, замолкни! Заткнись, я сказал!

Дайру редко позволял себе подобный тон. Но уж тогда его слушались все, даже учитель.

Нитха немедленно уняла рыдания.

– Матрос? – требовательно спросил подросток. – Речь шла именно о матросе?

– Юншайла так говорила, – пожал плечами Ралидж, отстраняя пса, который рвался вылизать ему лицо.

– Она не уточнила, с какого корабля? В гавани стоит только «Белопенный».

Воцарилась тишина. Первым откликнулся Ралидж:

– Я не знал, что корабль только один. И Шенги не знал.

– Ловушка, да? – Слезы высохли в темных глазах девочки. – Где эта солеварня?

– На берегу, за утесами, на север от постоялого двора.

– Ловушка? – дошло наконец и до Нургидана. – Для кого? Для учителя?

Он не стал дожидаться ответа, бросился бежать, мгновенно и безошибочно определив нужное направление.

Нитха и Дайру ринулись следом.

Ралидж на несколько мгновений задержался – отпихнул нелепого пса, вставшего лапами ему на колени... и вдруг ощутил под пальцами что-то холодное, металлическое, вгляделся расширившимися глазами. Решительно сорвал с собачьего ошейника серебряную пластину, испещренную мелкими значками, спрятал ее в бархатный кошель у пояса и бегом бросился догонять учеников Охотника.

* * *

Когти трепали, перетирали прочную сеть, одну веревочную прядь за другой. Подаются проклятые путы! Разлезаются! Но как медленно...

Только бы не выдать себя неосторожным взглядом под враждебным светом факелов, под недобрыми взглядами пиратов!

Из сгустившегося сумрака доносится деловитое:

– Ну, теперь господин будет доволен? Ему нужен был именно этот человек?

– Этот. Только хозяину не человек нужен, а вещь. У Охотника есть серебряная побрякушка – при себе носит или прячет где...

– Хозяин платит золотом за серебро?

– Он же колдун, а вещица – чародейная.

– А! Ну, пусть забирает. Я в колдовские игры не играю. Варрах, обыщи Охотника.

Отчаяние пленника сменяется злостью. Побрякушка?! Талисман, добытый в Совином Капище, вещь, которая перестала быть вещью, стала частью души и ее сейчас снимут?! Вот так просто нагнутся, сдернут с шеи... да лучше сердце из груди... какой-то поганый наррабанский пират...

А поганый наррабанский пират уже тут как тут. Сумрачная смуглая рожа наклоняется над связанным Охотником. Глаза глядят хмуро и беспощадно, рука тянется к вороту пленника, словно этот гад уже почуял, где спрятана драгоценность.

Тут уж не до здравых размышлений, потому что талисман нельзя отдавать, просто нельзя!

Измочаленные когтями веревки не выдерживают могучего рывка, и освобожденная правая лапа летит навстречу врагу.

Варрах, воин и убийца, с его великолепной реакцией, даже не делает попытки шарахнуться, увернуться. Оцепенев, глядит он, как сбывается злой сон. Стремительное движение Шенги кажется ему замедленным: вот возникает перед ним черная лапа, цветком раскрываются сизые длинные когти...

«Хмали саи ну! Судьбу мою чую!»

И мгновенная смерть от ужаса за миг до того, как когти впились в лицо, разрывая кожу, выдирая глаза...

* * *

Грозная луна холодно и властно глядела из-под тонкой облачной полумаски на Эрниди, на скалы, на черную тень, летящую сквозь вереск и ветер.

Нургидан несся гигантскими скачками, не поворачивая головы на крики далеко отставших Дайру и Нитхи. Ветер бил в лицо, запахи ночи кружили голову. И с каждым прыжком молодой оборотень менялся: глаза засверкали зеленым огнем, лицо вытянулось в звериную морду, в равномерные выдохи бегущего вплелось негромкое рычание.

Двуногий волк читал во встречном ветре вести о том, что творилось впереди, на пустынном побережье.

Враги. Люди. Запах пота, запах тревоги. Чад факелов. И внезапно – как яркий алый мазок поверх темной краски – дразнящий, мучительный зов: впереди пролилась кровь.

Чья? Шенги? Или проклятого Сарха?

Он еще был Нургиданом, он еще сознавал, что спешит спасти учителя... Сознавал до того мгновения, пока на жарком, голодном, подрагивающем языке не затрепетал соленый вкус, самый желанный вкус в мире! Пролитая кровь была еще далека, но оборотень уже ощущал ее во рту, словно полоснул клыками чью-то вену.

Память о вражде упрямее держалась в сознании, чем память о дружбе. Имя Шенги уже уплыло из разума, но слово «Сарх» горело, пульсировало в душе, заставляло сильные лапы стремительнее мчать сквозь вересковые заросли...

А зарослям уже конец! Камни, песок, огни факелов и ненавистный голос впереди.

Оборотень предвкушающе оскалился на бегу и дал волне ярости затопить мозг.

Он налетел на врагов из тьмы, безмолвный и неистовый. Двое пиратов рухнули под ударами тяжелых лап, не успев даже схватиться за оружие. Человек-волк не оглянулся на тех, кого сбил с ног. Ему не было дела до этих тварей. Впереди, над связанным пленником, стоял Сарх.

Наррабанец не кинулся наутек. Он выхватил у оцепеневшего пирата факел и встретил демона выпадом в ощеренную морду.

То, что остановило бы настоящего волка, ни на миг не задержало оборотня. Левой лапой он отбил в сторону факел, правой отвел клинок, скользнувший плашмя по серой шкуре. Запах хищника из оскаленной пасти ударил в лицо Сарху. Человек и зверь схватились врукопашную.

Шенги когтями рвал опутавшие его тело веревки.

– Нет! – закричал он, не сводя глаз с поединка. – Мальчик мой, не надо!!

Вряд ли оборотень успел понять, кто его окликнул. Все произошло слишком быстро. Покрытые серой шерстью мощные лапы запрокинули наррабанца, словно девушку в руках возлюбленного, а острые белые клыки полоснули открывшееся горло.

Кровь бывшего кхархи-гарр хлынула, оросив морду хищника. Не выпуская из лап содрогающееся тело врага, тот запрокинул голову и послал к своей госпоже луне вой, в котором звенело победное ликование. И вой этот заставил содрогнуться не только Шенги, но и Ралиджа, Дайру и Нитху, что спешили напролом сквозь кусты на звуки боя. А уж тем пиратам, которым посчастливилось уцелеть и удрать без оглядки, вой позади показался зовом из Бездны.

Шенги отшвырнул обрывки веревок и поднялся на ноги.

– Нургидан, – негромко и отчаянно позвал он. – Нургидан, пожалуйста, опомнись!

Лобастая серая голова повернулась на голос. Окровавленная пасть щерилась клыками. Зеленые глаза мерцали холодным беспощадным светом.

Шенги не осознавал, что перед ним зверь. Не понимал, что ему грозит смертельная опасность. Он знал только, что его ученик в беде.

– Нургидан, ты же человек! Очнись! Ну, очнись!

Тень воспоминания мелькнула в светящихся глазах хищника. Он выронил труп Сарха и опустился на все четыре лапы. Теперь он окончательно стал похож на волка, огромного, могучего, с тревожно прижатыми к голове ушами.

– Мальчик мой дорогой... – Шенги бесстрашно шагнул вперед.

Волк предостерегающе заворчал, еще выше подняв верхнюю губу и обнажив чудовищные клыки. Сейчас бросится...

Вместо этого он резко отпрыгнул в сторону и размашисто, легко понесся прочь.

Подоспевшие к месту боя Ралидж, Нитха и Дайру увидели только гибкую темную тень зверя, скользнувшего среди валунов и пропавшего в ночи.

39

Только в романтических поэмах утро, застающее любовников среди высокой травы и пения ранних пташек, наполняет их души неземным блаженством. На самом деле холодный рассветный ветер и роса, крупными каплями стекающая с ветвей на лицо спящего, не самый приятный способ пробуждения, даже после восхитительной ночи.

Айрунги зябко передернулся и попытался укрыться валявшимся рядом плащом. Увы, плащ промок насквозь, словно кто-то заботливо выстирал его в роднике.

А Шаунара только зябко поежилась во сне. Ну еще бы, еще недавно ее согревали крепкие объятия...

Айрунги, между прочим, тоже частенько приходилось ночевать под открытым небом. Но привыкнуть к таким ночлегам и уж тем более полюбить их – нет уж, извините!

А эта красавица улыбается во сне! Ну да, она же только на зиму перебирается под крышу, в первый попавшийся чужой дом...

В сердце Айрунги всколыхнулась смесь нежной жалости и ревнивого возмущения.

Нет уж, хватит! Набегалась по кустам! Теперь у Шаунары будет дом! И теплая постель! И пара крепких мужских рук, чтобы ее в этой постели удержать!

Размышления начинали привлекать весьма привлекательный оборот, но вдруг мужчина вздрогнул и сел. Губы его плотно сжались.

Стоп-стоп-стоп, люди добрые! Это что же получается: Айрунги Журавлиный Крик вляпался в самую древнюю из ловушек, изобретенных человечеством (точнее, его прекрасной половиной)? Стало быть, уютный домик, куча сопливых ребятишек, семейные дрязги, благопристойная старость, погребальный костер на берегу и рыдающая вдова с седыми прядями в бронзовых косах?

Всю жизнь подобные картины вызывали у бродяги и авантюриста омерзение.

А сейчас что-то изменилось. Отнюдь нельзя назвать неприятной мысль о вдове с бронзовыми косами. И даже о куче ребятишек, которым, кстати, совсем не обязательно быть сопливыми. Кто знает, может, вырастет хоть один продолжатель отцовского дела...

Дела? А что это за дело? Если погоня за славой и властью, так в этом Айрунги вроде бы разочаровался. Ах, чистая наука, высокое знание? Так алхимией можно заниматься и на Эрниди, разве нет?

Шаунара сонно завозилась, открыла глаза и сразу поднялась на локте. В глазах – ни тени сна. Разом проснулась, как вспугнутая птица.

Айрунги хотел сказать что-то приветливое, но женщина подалась к нему так нежно и маняще, что все непроизнесенные слова растворились в поцелуе.

Наконец – очень не скоро – объятия разомкнулись. Шаунара откинулась назад и, не сводя глаз с лица любимого, сдвинула брови, явно что-то припоминая. Хрипловатым спросонья голосом медленно произнесла:

– «Если ты смотришь в его глаза...»

– Что, милая?

– Ничего, вспомнилось почему-то. Знаешь, жила лет двести назад такая поэтесса – Айсайми Белая Луна из...

– Знаю.

– Я видела один свиток, там несколько строк, должно быть, набросок для будущего стихотворения, только она его так и не написала.

Утренняя хрипотца уже исчезла, Айрунги изумленно внимал переливчатому, выразительному низкому голосу.

– «Если ты смотришь в его глаза и видишь только свое отражение, ты отлично позабавишься, но это не любовь. Если ты смотришь в его глаза и видишь, что в них отражается весь огромный мир, ты, может быть, будешь счастлива, но и это не любовь. Если ты смотришь в его глаза, видишь его душу и не можешь оторвать взора, ты, наверное, будешь несчастна, но это и есть любовь...» Сама не знаю, почему запомнилось.

Айрунги не решился спросить, что же она увидела в его глазах. Вместо этого он задал другой вопрос, который тоже волновал и беспокоил его:

– И где ж это моей красавице выпало подержать в руках такую ценность – рукопись Айсайми?

– В Аргосмире. В королевской библиотеке. Мой отец был придворным летописцем. Я росла книжной девочкой.

– Ты не рассказывала.

– А ты не спрашивал.

Женщина стала приводить в порядок растрепавшиеся в любовной игре волосы. Айрунги чуть не задохнулся, глядя на легкую грацию загорелых рук.

– Мы хорошо жили, отец меня баловал. Шутил, что хоть мы и из Семейства, но отдаст он меня только за королевского советника, не ниже, потому что я красавица. А я это принимала всерьез, маленькая ведь была. Мне казалось, что это самая высокая участь на земле – быть женой советника! – Шаунара улыбнулась, но тут же помрачнела. – Слышал про «мятеж бархатных перчаток»? Его подавили четырнадцать лет назад. Отца обвинили в том, что он подобрал для мятежников древние документы, подтверждающие их притязания. Не знаю, может, и подобрал, для него было радостью рыться в архивах. Но мятежник из него, как из моего ужа кобра. Его приговорили к удавке, нам пришлось бежать на борту «Летней грезы».

– Юнфанни рассказывала. Корабль разбился у этих берегов, да?

Айрунги ничем не выдал своего смятения, сказалась закалка матерого интригана. Но в душе его бушевал пожар. Он-то знал, кто был зачинателем, вдохновителем и главной тайной пружиной «мятежа бархатных перчаток».

Он был тогда молод, весел и нагл. Сейчас от всего этого осталась только наглость.

Выходит, в погоне за властью он сломал жизнь этой девочке и сам того не заметил!

Дочь придворного летописца. Светлая, ничем не омраченная жизнь. Книги, подруги, любимый отец.

И вдруг все рушится. Одиннадцатилетний ребенок оказывается на чужом берегу. Нельзя даже рассказать людям о своем прошлом – ведь ты дочь осужденного мятежника! Ни родной души рядом, ни монеты, ни куска хлеба, ни крыши над головой.

«Я была книжной девочкой...»

– Тебе трудно пришлось, милая?

Шаунара коротко кивнула, занятая больше тем, чтобы аккуратнее связать выцветшей лентой непослушные волосы.

Айрунги задавил в душе угрызения совести. (Ему часто приходилось это делать, и это ему удавалось хорошо.)

– Ничего, милая, – заговорил он бодро. – Мужа-советника не обещаю, но позабочусь, чтобы на Эрниди тебе жилось не хуже, чем когда-то в Аргосмире. Не хмыкай, глупая, ты меня еще не знаешь! Я говорю не о жалованье наставника малышей. Сегодня у меня будет разговор с Фагаршем. Надеюсь, что после этого король станет весьма щедрым. Существуют сведения, за которые короли охотно платят. Прямо сейчас и пойду.

– Это Фагарша ты заставишь раскошелиться? – скептически отозвалась красавица ведьма. – Ой, не думаю. Взгляни-ка – вот так волосы хорошо лежат?

Волосы лежали очень хорошо. Настолько хорошо, что Айрунги расхотелось сразу же, немедленно идти к Фагаршу. Король подождет, пока Айрунги уладит куда более неотложные дела в «садике ведьмы».

* * *

– Кому идти, как не тебе? Ты в «Смоленой лодке» все ходы-выходы запомнил!

– Меня там тоже неплохо запомнили. Только сунься...

Шершень и Красавчик сидели над обрывом на том самом месте, откуда вчера Ураган командовал сражением, и уныло смотрели вниз.

Гавань была как на ладони. У пристани покачивался крутобокий двухмачтовый красавец. Это был пришедший на рассвете «Дикий гусь».

«Белопенный» уже отчалил, поручив милосердию местных жителей тела капитана, Варраха и еще двух пиратов, валяющиеся за солеварней: добродушные эрнидийцы наверняка не оставят бедняг без огненного погребения.

Пираты так спешили поднять якорь, что даже не выяснили, кто будет новым капитаном. Это можно было решить и в открытом море, подальше от острова, полного демонов и чудовищ.

Но одно дело морские негодяи успели сделать, как ни торопились: избили и ограбили Шершня и его приятелей. Если пираты не убили тех, кого считали виновниками всех своих неприятностей на острове, то лишь из суеверия: боялись, что души вредных силуранцев уйдут в плавание вместе с «Белопенным». А так в плавание ушли только старинные драгоценности, раздобытые некогда в Кровавой крепости. И все золотые монеты.

Осталось кое-что в суме Лейтисы – в «Смоленой лодке». Казалось бы, забирай да радуйся! Золота не только хватит заплатить за проезд на борту «Дикого гуся» для всех четверых в любую точку этого мира, но еще и останется... ну, скажем скромно: на кружку пива с сушеной рыбкой.

А вот как бы не так! Попробуй забери собственное добро!

Поток магической энергии, связывавший Эрниди с развалинами Кровавой крепости, оборвался как раз в тот момент, когда Лейтиса превращалась из юной женщины в старуху. Преображение остановилось на середине, и теперь разбойничью шайку украшала рыжеволосая молодка лет тридцати с небольшим. И если порой Лейтиса вздыхала о юной прелестнице, которую не так давно видела в зеркале, то тут же для утешения напоминала себе, сколько ей лет на самом деле.

Но как добыть оставленную в «Смоленой лодке» сумку? Кто отдаст ее женщине, которая хоть и похожа на юную постоялицу, но явно старше барышни, так загадочно пропавшей?

Послать Красавчика с какой-нибудь байкой? Пробовали. Не вышло. Оказывается, проклятая Юншайла, чтоб ей век с мужиком не валяться, успела сунуть нос в суму и ужаснулась. Золото! Драгоценности! Да разве можно такое отдать слуге?! Пусть молодая госпожа сама изволит за вещичками прийти!

Можно бы попросту налететь, забрать суму и смыться, но куда смоешься с острова? Поднимется шум, не очень-то уплывешь на «Диком гусе»...

– А твой безде-ельник чего-нибудь подска-азывает? – без особой надежды пропел Красавчик и сплюнул с обрыва.

– Ураган-то? А что он подскажет? Для него наше дело новое, непривычное. – Шершень доброжелательно относился к своему «постояльцу» и защищал его перед дружками. – Он ведь уже подбросил одну мыслишку.

– Не выйдет ни-ичего-о! – категорически спел Красавчик.

Шершень вздохнул. Он порядком проголодался и очень надеялся на удачу Лейтисы и Недомерка, которые отправились на промысел.

Идея и впрямь принадлежала Урагану. Красавчик в разговоре с дружками вскользь упомянул, что здешний лекарь – тихий старикашка по имени Марави – крепко увлекается философией и историей. Он это слыхал от слуг. Вот тут Ураган и подсказал Шершню (единственному, кто теперь мог его слышать), что у лекаря можно разжиться деньгами или хотя бы едой. Пусть к нему сходит Недомерок и разжалобит старикашку трогательной историей о впавшем в нищету собрате-ученом, только что прибывшем на «Диком гусе». Конечно, рожей Недомерок на ученого отнюдь не тянет, зато Фолиант может подсказывать ему умные речи, и парню останется только повторять эти речи вслух.

Недомерок возражал как мог, но голодные собратья по шайке слушать ничего не хотели. Отправили беднягу к лекарю, а Лейтису послали с ним – для моральной поддержки и чтоб по дороге не сбежал. Вроде как преданная супруга не покинула ученого в нищете...

От размышлений атамана отвлек голос Красавчика:

– Г-гляд-ди! Ид-дут!

Парень перешел с «распева» на заикание – это не сулило ничего хорошего.

И действительно: «супружеская чета» отнюдь не имела вид победителей. У Недомерка физиономия была расквашена, одежда в безобразных пятнах. Он выглядел так, как и должен выглядеть человек, которого по приказу разгневанного лекаря Марави слуги воткнули вниз башкой в мусорную яму. За то, что выдавал себя за ученого безо всяких на то оснований.

Голодная и раздраженная шайка склонялась к тому, чтобы еще и от себя добавить недотепе, провалившему простое дело.

– Шибко умные все стали! – плачуще огрызался неудачник. – Как мне старый козел подсказывал, так я все и повторял!

«Преданная супруга», которой в потасовке на дворе у лекаря тоже перепал синяк под глазом, возмущалась громче всех:

– Верно говоришь: все шибко умные стали, один ты дураком остался! Что тебе подсказывали – все перевирал! Вот мне Орхидея сейчас напомнила, что ты, например, сделал с именем великого наррабанского философа Нахрената.

* * *

Увидеть короля Айрунги удалось не сразу: у Фагарша был капитан «Дикого гуся». Ожидая, когда государь освободится, Айрунги стоял у распахнутого окна в сад и с удовольствием глядел, как среди яблонь резвятся принц и принцесса, теребя старого толстого пса.

«Хорошо, что вернулся Тяв-тяв, – думал наставник. – Литагарш сразу оживился, повеселел...»

Словно в ответ на его мысли, раздался детский смех: ребятишки раздразнили пса до того, что он начал свирепо и комично лаять.

– Дети быстро забывают плохое, – раздался за плечом Айрунги мягкий голос.

Фагарш подошел, неслышно ступая мягкими сапогами по каменным плитам пола. Рубаха с распахнутым воротом, левый рукав засучен – видна повязка. Небрежно бросил на подоконник распечатанное письмо.

– «Дикий гусь» принес в клюве весточку от родни, – усмехнулся он. – У меня в Аргосмире шурин, брат первой жены. Советник гурлианского короля... А я как раз хотел за тобой послать. Надо поговорить о том, как на будущее защитить Эрниди от слизняков.

– Кое-какие соображения есть, но я думал изложить их новому дарнигару.

– Изложишь мне. Новый дарнигар скоро отправится «на тот берег» – вербовать новых наемников в стражу. Вот как раз на «Диком гусе» и отправится. А до отплытия у него важное дело: выяснить, что за зверь загрыз этой ночью чужеземцев возле старой солеварни.

При словах «новый дарнигар» голос короля дрогнул. Айрунги чутко уловил это проявление слабости – единственное в поведении Фагарша. Если не считать слезы, которая сбежала по его щеке возле погребального костра. Одна-единственная слеза... Впрочем, дело здесь было не только в выдержке Фагарша. Айрунги и раньше заметил: что-то серьезное произошло между королем и Бронником.

Но больше волновало проходимца другое: как перевести разговор в нужное русло, чтобы по его течению плавно добраться до хороших денег, а может, и до какой-нибудь должности посолиднее, чем наставник малышей.

Для начала он свернул беседу на благодарственный молебен, который собирается отслужить жрец Безымянных.

– Приду, – кивнул Фагарш, – и жертву принесу. Боги и впрямь о нас позаботились.

– Мудрое решение. А то уже поговаривают, мол, король перед боем не был в храме Безликих.

– Подготовка к битве важнее молитвы. Я работал... – Фагарш оборвал фразу, поймав себя на том, что почти оправдывается – он, король! – перед этим худощавым человеком с дерзкими, насмешливыми глазами. Прежде он что-то не замечал у Айрунги такого взгляда. – Кстати, мне говорили, что и тебя не было тогда в храме.

– Верно, – не моргнул глазом наставник королевских детишек. – Я был в пещере с Детьми Моря, слушал Шепчущего.

От такой наглости Фагарш на миг онемел, а затем поинтересовался:

– Нарываешься на высылку с острова?

– Нет, хочу немного заработать. Ведь за Шепчущего назначена награда... маленькая, правда...

Глаза короля вспыхнули живым интересом.

– Конечно, Эрниди – остров небогатый. Мы не можем назначать за головы государственных преступников такие награды, какие обещают при крупных королевских дворах. И все же... Ты знаешь, как изловить Шепчущего?

– Ну, – осторожно начал Айрунги, – у меня есть некоторые соображения.

Он замялся под острым взглядом Фагарша, давая себе отчет в том, что дальше начинается путь по болоту: один неосторожный шаг – и трясина счавкает тебя, не выплюнув ни косточки.

И все же он с безмятежным лицом ступил на эту зыбкую, опасную почву:

– Собственно, я рассчитывал на вознаграждение лишь до тех пор, пока не услышал самого Шепчущего.

– Да? – весело удивился король. – И он с первого раза обратил тебя в свою веру?

– Нет, государь. Но я задумался над смыслом его речей... не только этой, но и других: мне пересказывали Юнфанни и кое-кто из рыбаков.

– Даже из рыбаков? Ты умеешь располагать к себе людей, Айрунги Журавлиный Крик!

– Умею, – не стал скромничать авантюрист. – Но я о Шепчущем... Если отбросить красивые пассажи о древних богах, к чему сводятся его речи? К призывам сохранять мир и спокойствие на Эрниди. Не обижать жреца Безликих. Чтить королевскую власть. Я еще подумал тогда, в пещере: зря его ловят. Такому надо из казны деньги выплачивать...

Усмешка исчезла с лица Фагарша, глаза стали жесткими:

– Думаешь, он получает... из казны?..

– Думаю, очень много, государь, – тихо ответил Айрунги. – И за дело. Я беседовал со жрецом Безликих. Он рассказывал, как его предки в Силуране мазали священное дерево человечьей кровью. А эрнидийцы в старину резали глотки жертвам на вершине Тень-горы. А сейчас? Бросают в воду лакомства, льют вино.

– Полагаешь, в этом заслуга Шепчущего?

– Насколько мне известно, началось это до него, но он много содействовал смягчению нравов.

– И ты считаешь, что я тайно его поддерживаю?

На миг Айрунги заколебался. На пути к желанной цели оставался самый опасный участок болота. И все же он решился:

– А почему не поддержать того, кто приносит короне пользу? Дети Моря, которые могли бы стать опасными для дворца и храма, находятся под надежным присмотром. К тому же Шепчущий изворотлив, умен и невероятно проницателен. Мой государь не поверит: он улавливает на расстоянии речи, слышать которые никак не мог. Позавчера в пещере он процитировал слова юного принца, знать о которых могли только три человека: мой король, принцесса и я. Ну, насчет потомка дори-а-дау и лопоухого кролика в норке.

– Ну и что? – хмыкнул Фагарш. – Фразочка простенькая, допускаю совпадение. Или сам принц сказал кому-нибудь из прислуги.

– Или принцесса, – покладисто кивнул Айрунги. – Но все равно Шепчущий для эрнидийского престола – просто сокровище. Такой верноподданный! Вот, скажем, зашла речь о жертвоприношениях. Про сынишку корзинщицы он даже не вспомнил, про ученика жреца упомянул вскользь. Зато как говорил о маленьком принце! Горячо! Заботливо! Нежно! Даже с гордостью! – И, глядя в потемневшие глаза Фагарша, закончил с восхитительной наивностью: – В его словах сквозило прямо-таки отцовское чувство!

– Вот уж не знаю, – тяжело выдохнул Фагарш, – в морду тебе закатить или...

– Мой господин гневается? – распахнул Айрунги чистые, честные глаза. – Это потому, что он не слышал речи Шепчущего! Нет-нет, я понимаю, государь был занят! Работал в библиотеке, запретил себя тревожить... Кстати, о библиотеке, не помню, говорил ли я, что случайно обнаружил из нее потайной выход? Ведет к кустам сирени, а дальше – садовый павильон, развалины беседки.

Фагарш взял себя в руки:

– Не говорил. Но я и сам знаю. Нашел еще мальчишкой. Тоже мне тайна!

– Да, государь упоминал, что в детстве был шустрым мальчиком. Может, он знает и другой потайной ход? Я его хочу засыпать, а то юный принц найдет и покалечится.

– Тот, что под корнями сосны? – В голосе короля звенел насмешливый вызов.

– Ну да. После свадьбы Лянчи... ну, говорили еще, что на рассвете Шепчущий благословлял молодых... так вот, тем утром я обнаружил в подземном переходе свежий отпечаток подошвы. Конечно, это наследил незримый Шепчущий! Интересный след – от мягкого сапога. Их на острове мало кто носит. Вещь не из дешевых... ну, скажем так: не бедняцкая. Сначала я на стражников грешил.

– А теперь?

– Теперь я так не думаю. – Айрунги оперся руками о подоконник, готовясь в любой миг перемахнуть через него. Лишь бы король не пришиб его сразу своим увесистым кулаком, а потом, когда пройдет первый приступ гнева, с Фагаршем можно будет побеседовать серьезно.

– Стало быть, не только во дворце, но и в саду каждый уголок облазил?

– Проверял, где детишкам опасно играть! А этот случай так хорошо запомнил потому, что на обратном пути вляпался в какую-то вонючую пакость. Еле отмылся, пришлось вылить на себя кувшин цветочной воды. Даже неловко было: благоухал, как клумба. Утешало лишь то, что я был не один такой ароматный: мой государь именно в этот день тоже соизволил прибегнуть к...

– Так! – резко прервал его Фагарш. – Не слишком ли шустрый наставник у моих детей?

– Наверное, да, – вздохнул Айрунги (а руки его напряглись на подоконнике). – Я и сам хотел просить государя найти для меня при дворе место, более соответствующее моим способностям и моей преданности.

Последнее слово не прозвучало, а прямо-таки пролилось медовой струей.

Ну, вот. Сейчас. Или Фагарш ему врежет, или...

Король, запрокинув голову, от души расхохотался.

Проходимец с облегчением расслабился: тот, кто так открыто смеется, не ударит.

– Место, соответствующее твоей преданности? – отсмеявшись, сказал король. – Конечно, и платить я тебе буду больше?

– Я этого не говорил, – с трогательной скромностью откликнулся Айрунги. – Но мой государь сам знает, что самая прочная преданность та, что хорошо оплачивается.

– Что ж, твои способности я заметил давно. И сам собирался вознаградить их по заслугам. Вот, почитай!

Айрунги недоуменно взял с подоконника письмо, на которое небрежно указал король. Какое отношение к их беседе имеет то, что писал Фагаршу его аргосмирский шурин?

Пробежал глазами несколько строк и замер, глядя мимо страницы. Не вздрогнул, не выронил лист. Но Фагарш, цепко за ним наблюдавший, догадался, что его собеседник прекратил читать.

– Я еще с «Морской короной» отправил шурину письмо, – с удовольствием пояснил он. – Спросил, говорит ли ему что-нибудь имя Айрунги. Рекомендательные письма – дело хорошее, но всегда лучше проверить... Ты читай, читай, он там чернил не пожалел.

До сих пор все великие начинания Айрунги заканчивались полным крахом, а он восставал из руин и начинал все сначала. Такая закалка в сочетании с природным упрямством помогла ему выстоять и сейчас. Он продолжил чтение с таким видом, словно это ужасное, сокрушительное письмо не имеет к нему никакого отношения.

– Здорово, правда? – веселился Фагарш. – Не читал ничего интереснее с тех пор, как мальчишкой за одну ночь проглотил «Скитания Ульгира»! Ну, насчет разжигания войны между Грайаном и Силураном – это ерунда. Там шесть лет назад войну могла разжечь любая собачонка, затявкавшая в сторону границы. Без тебя все бы разожгли наилучшим образом. А вот в Наррабане... Эх, как хочется узнать поподробнее, что там было с новоявленным пророком Гарх-то-Горха, которого приволокли в храм стражники, а ушел он оттуда важной персоной. Еще и караван ему за счет храма снарядили! А потом – объявление вне закона и погоня за караваном... любопытно ведь, почему так получилось! А та старая история с Хранителем Ваасмира...

Айрунги не столько читал письмо – и так все ясно! – сколько прикидывал варианты спасения. Если был бы шанс, что слезы и мольбы растрогают Фагарша, Айрунги не задумываясь грохнулся бы на колени и устроил душераздирающую сцену с воплями, рыданиями и причитаниями. Остановила не гордость, а трезвый расчет: не тот человек Фагарш.

– А цены-то, цены! – восхищался король. – Не то что мое скромное вознаграждение за Шепчущего. Я же говорил: не можем мы назначать за головы государственных преступников такие награды, как в заморских краях! Читал – глазам не верил! Ух, до чего звучит заманчиво! Прямо хоть торги устраивай – кто больше предложит! Ты просто подарок для небогатого островного королевства!

«Что ж, если унижение не поможет, позволим себе роскошь сохранить достоинство!»

Айрунги положил на подоконник недочитанное письмо, спокойно и твердо взглянул в лицо королю.

– Ну, что же ты! – огорчился Фагарш. – Там еще на обороте столько занятного! Шурин пишет, что у них в Гурлиане не забыли «мятеж бархатных перчаток». Никто не думает, что эту похлебку состряпали два придурковатых королевских кузена или их недоумки-приспешники в этих самых бархатных перчатках... надеюсь, не ты придумал такой идиотский опознавательный знак?

– Не я.

– Я так и думал. Шурин просит: если на Эрниди по-явится, как он пишет, «недобитый прохвост», так чтоб я не соблазнился на высокие награды чужеземных государей, а по родству и по дружбе отправил указанного прохвоста в Аргосмир. Причем обязательно в кандалах, не то хитрюга смоется... Э-эй, да ты меня не слушаешь! О чем задумался?

– Ругаю себя, – искренне ответил Айрунги. – Столько времени во дворце, а не удосужился под каким-нибудь предлогом осмотреть подземелье на предмет побега.

– Будет еще возможность, осмотришь, – утешил его король.

– Не сомневаюсь, – вздохнул Айрунги. Он прощался в этот миг со своими мечтами, со своей свободой, со своей любовью.

До сих пор он мечтал покорить весь мир и терпел поражение за поражением. Наконец решил завоевать небольшой кусочек этого мира и женское сердце в придачу. Но даже тут зловредная судьба приложила его физиономией об стену. Крепко приложила!

Все же он нашел в себе мужество высоко поднять голову и улыбнуться:

– Мы остановились, государь, на том, что принцу и принцессе нужен новый наставник.

Хорошая получилась улыбка. Гордая, но не наглая. Она помогла Фагаршу утвердиться в принятом решении.

– Верно. Не хватало, чтоб моих малышей и дальше такой проходимец воспитывал. Нет, раз уж мне в руки попало сокровище, за которое другие короли не жалеют чистого золота, надо такую удачу использовать как следует!

– Я понял.

– Со времен Джайгарша повелось, – размышлял вслух Фагарш, – что под рукой у эрнидийского короля – дарнигар и шайвигар. И все. Как у жалкого властителя захолустного замка! У других королей – толпа советников, а у меня – ни одного, несолидно даже! Раз уж подвернулся такой плут, не сделать ли мне его советником?

Айрунги не ожидал от Фагарша такой жестокой шутки. Но из самолюбия поддержал королевскую игру:

– Военным или торговым?

– Военные советники мне ни к чему. В случае неприятности мы с дарнигаром сами справимся. Торговым – это чтоб я такого пройдоху до казны допустил? Не дождешься! Назовем это... скажем, «советник по науке». Немного нескромно для нашего островка, да ничего... Ну как, договорились?

Понимание того, что король говорит серьезно, обрушилось на Айрунги, словно дождь со снегом.

Но даже сквозь накатившее головокружение он ответил твердо:

– Это будет зависеть от размеров жалованья, государь!

Фагарш вновь расхохотался:

– Нет, я в тебе не ошибся! Ладно, договоримся. Потом составишь список, что нужно для лаборатории. Пометь, что сделают наши ремесленники, а что надо заказать «на том берегу». Капитан «Дикого гуся» доставит.

– Первая задача, конечно, слизняки? Пусть мне поймают пару «малышей». В какую-нибудь посудину с крышкой.

– Прикажу. Первым делом, конечно, оружие. Может, измыслишь что-то получше, чем известь. А потом... – Фагарш запнулся. – Потом подумай, нельзя ли от этих тварей получить хоть какую-нибудь пользу. Вот, скажем, рыбья чешуя – дрянь дрянью, а люди придумали из нее клей варить! Может, и слизняки сгодятся... ну, не знаю, кожи там дубить или еще для чего. Глядишь, начнем специально на них охотиться... а со временем – чего не бывает? – и разводить.

Идея была интересной, алхимик и король азартно принялись ее обсуждать. Но в мозгу Айрунги все же нашлось место для внезапно всплывшего воспоминания: Шаунара рассказывает о своем детстве: «Отец шутил, что выдаст меня за королевского советника, потому что я красавица. Мне тогда казалось, что это самая высокая участь на свете...»

Айрунги тогда еще сказал: «Мужа-советника тебе не обещаю, но...»

Надо же, какие кружева порой выплетает судьба!

* * *

Расставшись с новоиспеченным советником, Фагарш медленно шел по коридору к спальне своей супруги. Он думал о странных переменах, что произошли в нем самом и в жене.

Джалита, прежде самоуверенная и надменная, вдруг стала замкнутой, робкой, почти не выходит из спальни. И все время плачет. Не чудовищ боится, а чего – не может объяснить.

А сам он, Фагарш?

И он стал иным. Исчезло радостное волнение, с которым он всегда шел к своей драгоценной жене. Взгляд стал трезвым и придирчивым, видит все недостатки этой женщины... этой незнакомки, которая злым чудом заняла место прелестной, очаровательной королевы.

Надо быть честным с собой: Фагарш разлюбил жену.

Что ж, бывает. Но Джалита не должна из-за этого страдать! Она осталась той самой женщиной, что прожила с королем девять лет и родила ему двоих детей.

Придется привыкать к ее новому облику.

Дверь в спальню тихо отворилась. Зареванная, некрасивая женщина обернулась к вошедшему и дернулась прочь, словно пытаясь спрятаться. Взгляд испуганный и почему-то виноватый, словно мужу стало известно о каком-то скверном ее поступке.

Очень мягко и ласково Фагарш сказал:

– Ну, как ты себя чувствуешь, моя дорогая?

40

Когда мрачный, отчаявшийся Нургидан приплелся на постоялый двор, у калитки его встретила Юншайла. Злая, издергавшаяся, оскорбленная до глубины души.

– Накажи своего слугу! – потребовала она с первых слов. – Он посмел сказать, что я... Он назвал меня...

У Юншайлы перехватило горло: она не могла заставить себя повторить выражения, которыми от души охарактеризовал ее Дайру. Никогда в жизни эрнидийская красавица не испытывала подобного унижения.

Нургидан жестко взглянул в глаза девушки с непросохшими слезами от обиды.

– Не знаю, как он тебя назвал, – отчетливо, презрительно проговорил Сын Рода, – но ты именно такая и есть. Я доверяю его мнению.

И холодно обошел потрясенную девицу. Как и Дайру, он не простил смазливой стерве, что та помогла оклеветать Нитху.

Нургидан не стал спрашивать прислугу, где ему найти своих напарников. Он даже не задумался над этим. Чутье, ставшее после проклятой ночи совершенным, повело его за коптильню и дальше по берегу. Там он и нашел друзей. Нитха и Дайру сидели на скалистом козырьке, нависшем над волнами, и хмуро глядели в море.

Нургидан молча подошел, сел. Друзья потеснились, давая место, но не сказали ни слова.

Наконец Нургидан спросил:

– А где учитель?

– Отлеживается, – ответил Дайру. – Помяли его ночью в драке.

– Крепко помяли?

– Да нет, ничего страшного.

И опять наступило молчание, гнетущее и в то же время объединяющее этих троих. Словно над морем сидел один человек, поглощенный невеселыми размышлениями.

Вновь заговорил Нургидан:

– А что, напарники, разваливается наша команда?

– Похоже на то, – кивнул Дайру.

Нитха коротко всхлипнула.

– Мне надо скорее убраться с острова, – продолжил Нургидан. – До следующего полнолуния.

– Ага, и учитель то же говорит, – подала голос Нитха. – Мы все отплывем на «Диком гусе», и Ралидж тоже.

– Ралидж знает?

– Нет. А потом ты куда?

– Там видно будет. Куда-нибудь в леса, подальше от людей.

И замолчал, представив себе ночлег в непогоду под лесным кустом, тоску, страх, одиночество, постоянное ожидание погони и вкус человеческой крови во рту.

– Я тоже в команде не удержусь, – угрюмо сообщил Дайру. – Пора проходить испытание на знак Гильдии, а Лауруш меня не хочет допускать.

– Учитель его уговорит! – попыталась девочка утешить друга, но Дайру безнадежно махнул рукой.

Помолчали еще немного, а затем Нитха негромко завела тоскливую наррабанскую песню. Она тянула хрипловатые слова, в которых звучало сердечное горе.

Дайру поднял голову, прислушался к незнакомой мелодии и начал подтягивать без слов. А когда к песне присоединился Нургидан, напев окончательно превратился в тягучий вой.

* * *

Этот вой донесся до пещерки под скалой, где лежала дори-а-дау. Тело ее постепенно теряло человеческие очертания, медленно превращаясь в дельфина. Можно было сменить облик мгновенно, но куда спешить?

Заслышав мрачные звуки, морская госпожа поморщилась. Как надоели ей люди! Нелепые, несуразные создания! Год за годом наблюдала она их выходки. Сначала это было забавно, потом прискучило.

А последние дни – ну, предел всему! Возмутительно! Ужасно! Как могли эти двуногие твари снова вообразить, что ей, дочери Морского Старца, угодны перерезанные глотки и стекающая в море кровь! Она-то думала, что за три сотни лет эта дурь забыта.

Пролить кровь в воду может и акула. Морской хозяйке нужно было на острове то, что могут дать только люди.

Детский смех. Ласка ребенка. Веселый взгляд ярко-синих глаз, так похожих на глаза малыша, которого родила она когда-то в человеческом облике королю Джайгаршу.

Чтобы воскресить воспоминание о мягком, теплом синеглазом комочке на своих коленях, не жаль провести несколько лет в смешном, нарочито неуклюжем человеческом теле. Так забавно было стать чудаковатой толстухой, перевоплотиться в этот образ так, что зачастую даже мысли становились человеческими.

Интересно, будет ли маленький Литагарш грустить, когда узнает, что пропала его добрая нянюшка, его славная Чизи?

Ничего. Поплачет и забудет.

* * *

Шенги и Ралидж разыскали отчаявшуюся команду по разносящемуся над побережьем унылому пению.

На козырьке над морем места уже не было, поэтому старшие уселись на округлые выщербленные валуны, лежащие у берега.

– Нитха, – виновато позвал Шенги, – поговорить бы надо.

Обиженная принцесса чуть повернула голову и сказала вежливо, но твердо:

– Не сейчас, учитель. Я занята. У меня скоро свидание с экипажем «Дикого гуся». Со всеми по очереди. Обожаю моряков.

Шенги обескураженно замолчал, размышляя, как помириться с маленькой злючкой.

Ралидж наклонился к Дайру и негромко спросил:

– По какому поводу тоска?

– У Нургидана горе, – шепнул мальчик. – Умоляю моего господина не спрашивать, какое...

– Не буду... Жаль, если я не вовремя. Хотел посоветоваться, что делать с ночной добычей.

– А что за добыча? – заинтересовалась Нитха.

Ралидж охотно развязал мешочек у пояса.

Вид серебряной пластины, покрытой мелкими значками, изумил Шенги и почти заставил ребят забыть о своих переживаниях.

Все дружно сошлись на том, что возвращать талисман королеве не нужно. Доводы приводили разные: вещь не украдена, а найдена; Джалита сама нашла ее девять лет назад (сведения получены от болтливой дворцовой прислуги); талисман притягивал бы к несчастной женщине опасных авантюристов... и вообще – попользовалась, и хватит!

– Твоя добыча, Сокол, – подвел итог Шенги. – Бери, владей. Поможет, когда доберешься до Кровавой крепости.

– До крепости, да... – Сын Клана задумчиво связывал узлом концы разорванной цепочки. – Я вам не рассказывал, не до того было. В самый разгар драки – вчера, над обрывом – я вдруг ясно увидел... Поляна – та, с черными плитами. Только все искорежено, плиты встали дыбом, как шерсть на собачьем загривке. Где был столб света, чернеет яма без дна. А на краю поляны стоят люди...

– И среди них – жена моего господина, да? Волчица? – взволнованно спросил Шенги. Понял по расширившимся глазам Сокола, что попал в точку, и изумленно покрутил головой. – Надо же, а я думал, это мне одному примерещилось. Там еще женщина какая-то была, подросток и рыженький карапуз.

– Подростка зовут Ильен, я с ним в Найлигриме познакомился, – серьезно сказал Дайру. – И госпожу я признал, а остальных раньше не встречал. Выходит, мы видели одно и то же?

– А я почему не видела? – обиделась Нитха.

– Ты без сознания была, – пояснил Дайру. – Тебя та гадина почти задушила. Но раз мы видели разгромленное гнездо призраков... и в это же время слизняки прекратили битву и разбежались... Это что же – война кончилась? Мы победили, да?

– Не знаю, – пожал плечами Ралидж. – Наверно, так оно и есть. Если в дело и впрямь вмешалась моя жена, она им там не только плиты с корнем повыдергивала!

«Победившая армия» призадумалась.

– Ну что ж, – нарушил молчание Шенги, – даже если сражаться не с кем, добыча все равно очень, очень хорошая. Исполнит самое сильное желание моего господина – вроде бы так про нее чародеи говорили?

– Желание? Да, верно. Только у меня сейчас самое сильное желание – вернуться к Арлине и близнятам. А это я могу и без талисмана – «Дикий гусь» стоит у пристани.

Он резко вскинул глаза на Нургидана и тот не успел отвести ревниво-жадный взор.

– Мне эта штуковина ни к чему, а вот тебе, паренек, зачем-то позарез нужна! Не знаю, что у тебя за беда, но, может, эта вещица беду разгонит? От души даю, бери!

Нургидан надменно вскинул подбородок, хотел сказать что-то дерзкое, но искушение оказалось сильнее. Подросток почти выхватил пластину из рук Сокола, слово боясь, что тот передумает.

Все напряженно глядели на Нургидана с серебряной цепочкой на загорелой шее. Тот молчал, сосредоточенно прислушиваясь к каким-то переменам в себе.

Затем молча поднялся на ноги. Не спеша отошел на несколько шагов от обрывистого берег. С вызовом глянул на стоящее уже высоко солнце.

А затем облик его словно расплылся, кожа подернулась серой рябью, лицо вытянулось вперед, заострившись в клыкастую морду. Вместо стройного, красивого подростка на берегу возник двуногий зверь со сверкающими зелеными глазами. В ярком солнечном свете стояло кошмарное видение, отродье лунной ночи и глухой чащи.

Забыв обиду, Нитха прижалась к учителю.

Ралидж потрясенно вскочил. Дайру повис у него на локте, что-то быстро объясняя, успокаивая...

Превращение продолжалось. Двуногий монстр опустился на четвереньки, и вот уже перед людьми настоящий волк, громадный, сильный, с настороженно вздыбленной на загривке шерстью.

Нитха испуганно пискнула.

Зверь припал к земле – и тут же на ноги поднялся человек с восторженно сияющим лицом. Обратное превращение было почти мгновенным.

Дайру первым пришел в себя.

– Как же так? – крикнул он. – Но ведь луна...

– Луна? – отозвался счастливый Нургидан. – Какая еще луна? Знать не знаю никакой луны!

Нитха радостно завизжала и бросилась ему на шею.

– Понятно, – охрипшим от волнения голосом сказал Шенги. – Ты ведь всегда этого хотел – да, мой мальчик? Не стать таким, как все, а именно так... подчинить себе звериную натуру, быть ее хозяином!

Нургидан не ответил. Отстранив Нитху, он рухнул на колени перед Ралиджем. Впервые этот гордый подросток преклонил перед кем-то колени.

– Господин мой, ты сам не знаешь, что ты для меня сделал! Да я... если надо... я всей жизнью...

– Ладно, ладно, – ответил смущенный и растроганный Ралидж. – Я рад, что все удачно получилось. Да ты встань! Вот Дайру говорит, ты теперь, когда захочешь, можешь превращаться в волка. Не знаю, зачем тебе это так уж нужно, но рад за тебя. Вот что бы хорошее подарить на память твоему учителю? Все-таки вместе пережили кое-какие приключения.

– Ой, да мне ничего не надо! – отмахнулся радостный Шенги. Для него важнее всего было то, что молодой оборотень не кинулся никому рвать горло.

– Ну, почему же ничего не надо? – вдруг влез в беседу Дайру. Глаза его лукаво поблескивали. – Сокол может сделать для нас с учителем кое-что хорошее. Причем запросто. Хранитель может подарить нам пергамент, где будет сказано, что Шенги Совиная Лапа – сотник грайанской крепости Найлигрим.

– Что-о?! – хором изумились Ралидж и «сотник».

– Жалованье платить не понадобится, – поспешил паренек объяснить свою странную просьбу. – Вообще этот пергамент почти никто и не увидит. Мы его на втором ярусе повесим, где библиотека, на стену. Надо призвать к порядку еще одно нахальное привидение... кроме этих покойных магов...

– Дайру, ты гений! – восхищенно простонала Нитха.

– Ага, поняла?! Старый Вояка умеет читать, сам мне хвастался. Представьте, какая у него будет рожа, когда он узнает, что новый хозяин башни – сотник грайанской армии?

– Да он от потрясения говорить разучится! – дошло наконец до Нургидана.

Дайру обернулся к Соколу, все еще недоумевающему, и начал со вкусом рассказывать о зловредном призраке грайанского десятника, погибшего триста лет назад.

Среди общего веселья Нургидан наклонился к Нитхе и спросил негромко:

– Слушай, эта песня... ну, которую мы сейчас... такая тоскливая, что и жить не хочется, она про что? Переведи!

– Песня? – не сразу поняла Нитха. – Какая еще... ах, эта? Эта про девушку, которая разбила кувшин и боится идти домой: ей от матери влетит!

– И только-то всего?! А мы развылись...

Не дослушав его, Нитха вскочила и закричала:

– Смотрите! Дельфинчик! Прыгает, пляшет, смотрите! Да как близко!

* * *

Дори-а-дау и впрямь раз за разом выпрыгивала из воды у самого берега, чтобы получше рассмотреть смеющуюся компанию, которая только что изливала тоску в песне, похожей на звериный вой.

Морская госпожа с изумлением поняла, что резко изменилось и ее настроение!

Не так уж, оказывается, надоели ей эти непостижимые, непредсказуемые существа, более загадочные, чем все тайны океанских глубин. Сложные, раздражающе противоречивые и почему-то очень привлекательные!

Распутывать нити их помыслов и поступков было увлекательным занятием – словно смотреть пьесу вроде той, что разыгрывали бродячие актеры, пару лет назад побывавшие на Эрниди. Занятно быть зрителем этой пьесы-жизни, но быть ее участником – удовольствие, рядом с которым кажутся пресными все радости, которые дарит легкая свобода соленого простора!

Можно спорить на все сокровища, лежащие на морском дне, против пригоршни прибрежной гальки, что скоро дори-а-дау снова потянет к людям!

Оглавление

ПРОЛОГ . (275 год Железных Времен)

Часть первая . (293 год Железных Времен)

Часть вторая . (296 год Железных Времен)

Реклама на сайте