«Все, что я знаю о войне»

Я никогда не воевал, даже не был в зоне боевых действий. Моя родня, люди старшего поколения, когда-то перемогались с гитлеровцами. Из них ближе всего мне был дед со стороны отца, Василий Георгиевич. Впрочем, и он не баловал рассказами о военной поре, а когда вспоминал что-нибудь, то обязательно нелепицу и некрасивицу. Он командовал артиллерийской батареей, и однажды батарея попала под страшный обстрел; связь с командованием потеряна, земля вокруг буквально кипит, двоих убило, а прочие собрались в блиндаже; им очень страшно… А вот та же батарея заблудилась и прошла прямо через расположение немцев. И те, и другие не стреляли – просто не поверили глазам своим.

Но пуще всех коротких и нескладных историй деда мне запомнилась один жутковатый эпизод. Волховский фронт готовился к зимнему наступлению. Рядом с расположением артиллеристов тренировался особый лыжный батальон, весь одетый в белую защитную форму. Этот батальон, по словам деда, состоял из замечательных спортсменов-лыжников. Мастера, кандидаты, победители, уверенные в себе чемпионы международных соревнований. Все – рослые, крепкие мужчины, настоящие красавцы, кровь с молоком. Простые солдатики-артиллеристы чувствовали себя неуютно рядом с такой вот великолепной элитой… Началось наступление, лыжный батальон пошел в прорыв. А потом, как водится, командование приказало подтянуть пушки. И вот батарея тянется по дороге, а по обочинам, в открытом поле и перелесочках лежит белый батальон – весь, до единого человека. Целые трупы, искалеченные обрубки, куски тел и какие-то бесформенные кровавые куски, – даже бывалые фронтовики отворачивались…

Дед скончался. Мне жаль его, это был хороший, удивительно цельный человек. Минуло года три, я читал что-то о войне, и ко мне вернулось воспоминание о том его рассказе. Вернулось во всей красе и начало донимать: преследовало во сне, а иногда какая-то кровавая гадость мерещилась и наяву. Картина ужасной гибели белого батальона день за днем навязчиво вторгалась в мои мысли.

Вечером 31 мая 1997 года я лег спать, и вскоре проснулся в жарко натопленном помещении. Протер глаза. Русская изба, я лежу на печи, под боком соломенный тюфяк, и квартира моя с ортопедическим матрасом и всем городом Москвой куда-то пропала. Мне сделалось нехорошо. За окнами – бесконечное снежное поле, ни единого деревца.

Я одел чужое теплое шмотье и вышел наружу.