«Стальной дрозд»

Владислав Русанов Стальной дрозд

Часть первая Могильщики империи

Глава 1

Серое небо навалилось на верхушки разлапистых сосен, словно медведь на загривок косматого лесного быка, давило их книзу, так и норовило согнуть и сломать медово-желтые хребты, вцепиться в загривки, топорщащиеся по-осеннему иглами. Ворочались темно-серые, грязные тучи, словно мускулы под мохнатой шкурой лесного разбойника. Моросью холодного пота оседал на одежде и конской сбруе обложной дождь.

По обе стороны от дороги – собственно, и не дороги вовсе, а лесной тропы – бесновалась толпа карликов-дроу, топая костлявыми ногами с шишковатыми коленями и неестественно большими ступнями – хоть без лыж по снегу зимой бегай. Круглые головы, водруженные на узкие плечи, поражали выпуклыми совиными глазами с вертикальным зрачком, скошенными подбородками и проваленными переносьями. Осенняя промозглая сырость – как-никак месяц Ворона[1] на дворе, еще немного, и пойдут первые заморозки – заставила их надеть кроме обычных кожаных юбочек еще и меховые безрукавки: рысьи, куньи, беличьи. Безбородые лица покрывала боевая раскраска. Охра, красная глина, перетертые в порошок лазурь и малахит, белые полосы мела. Узоры на щеках и лбах свивались в письмена и клановые знаки – клан Остролиста и клан Бука, клан Граба и клан Можжевельника, клан Горной Сосны и клан Бересклета…

Воины пронзительно вопили и потрясали короткими копьями, палицами и топориками, ножами и кулачными щитами, мощными дальнобойными луками, которые прославили племя низкорослых стрелков далеко за пределами гор Тумана.

Седоволосые вожди и суровые жрецы одобрительно кивали головами.

Улыбался и человек, поглядывающий на дроу с высоты седла. Судя по опавшим бокам вороного красавца, они преодолели не одну сотню миль, пробираясь сюда, в дремучие леса, покрывающие склоны гор на границе Гобланы и Барна. Но наездника дальний переход, казалось, нисколько не утомил. В отличие от трясущегося рядом изможденного слуги, он выглядел свежим, веселым и готовым в любое мгновение как разразиться хохотом, так и схватиться за рукоять меча, свисавшего с роскошного пояса – широкого, из тисненой кожи, усыпанного золотыми бляхами на дорландский манер.

Внимательного наблюдателя, знающего толк в обычаях народов, населяющих Империю и западные королевства, осмотр гостя остроухих скорее озадачил бы, чем удовлетворил любопытство. Тяжелое золотое кольцо в ухе указывало на уроженца Фалессы. Бородка клинышком – на благородного вельсгундского барона, эдакого фон Берген-Фраттера. Шляпу с неширокими полями украшали перья заморской птицы, обитающей лишь в пустынях на южных границах Айшасы. Правда, из трех роскошных белых опахал в целости и сохранности осталось лишь одно, изрядно потрепанное и намоченное непрекращающимися в последний месяц дождями, а о прежнем существовании остальных напоминали два обломанных черенка. Да и укрывающий плечи всадника плащ – даже на первый взгляд дорогой, вышитый золотом, несомненно имперской работы – кое-где покрывали подозрительные пятна и подпалины, заставляющие задуматься об искрах от походного костра. А если бы человек открыл рот и представился, то легкое, но все же ощутимое пришепетывание на звуках «с» и «з» позволило бы заподозрить в нем лотанца, хотя назвался бы он бароном Фальмом из Итунии.

Имя барона не было широко известно в землях Сасандрийской империи (ну, разве что в самых верхних кругах тайного сыска), но на западе он прославился как непримиримый и несгибаемый борец с Империей Зла и Тюрьмой Народов, как называли Сасандру многочисленные ревнители свободы. Он поспевал везде, где только семена недовольства имперской политикой пускали ростки вражды и ненависти. Вот уже двадцать лет ни одно восстание дроу не обходилось без его участия. Конечно, сам барон не стрелял в людей из лука, не мчался с обнаженным клинком впереди толпы свирепых остроухих, но зато руководил переброской через перевалы обозов со стальными наконечниками стрел (взамен распространенных среди кланов кремневых и костяных), с зерном и солониной, с лекарственными снадобьями. Он умел подобрать нужные слова и для самолюбивых вождей дроу, уговаривая их не бросаться на сасандрийские полки поодиночке, и для дорландских князей вкупе с фалессианскими торгашами и вельсгундскими банкирами, убеждая их уделить толику доходов делу борьбы с сасандрийскими конкурентами. Барон Фальм появлялся там, где имперское влияние за жителей запада материка становилось, по его мнению, слишком велико. И здесь он не щадил ни денег, ни жизней политических противников. Не приведи Триединый, на престоле одного из королевств окажется монарх, сочувствующий Сасандре!

Кое-кто поговаривал, дескать, видел барона в краю Тысячи озер, где в болотах и бесчисленных рукавах нижнего течения Арамеллы живут зеленокожие гоблины, и на бескрайних просторах Великой степи в гостях у вождей «незамиренных» кентавров, и даже на остове Халида, дающем приют самому разнообразному сброду, пиратствующему в Ласковом море. Оспорить трудно. Почему бы и нет? Лишь бы не врали, что появляется в двух местах одновременно. Отдельные злые языки болтали, мол, приплачивает – и хорошо! – его милости король Айшасы, обеспокоенный ростом влияния Сасандры. Что ж… Этих умников после часто находили со сломанными шеями, вырванными глотками или с кишками, намотанными на шею. Постепенно клеветники успокоились – если не из уважения к барону, то хотя бы из страха за собственную жизнь.

Жеребец поскользнулся на некстати торчащем из земли корне и тряхнул головой. Барон дернул вороного и тут же успокоил его, похлопав ладонью по блестящей от мороси шее. Приветственно взмахнул рукой.

– Н’атээр-Тьян’ге! – взорвалась толпа. – Н’атээр-Тьян’ге!!!

Не знакомый с обычаями диких горцев удивился бы, узнав перевод клички, которой дроу наделили Фальма.

Змеиный Язык!

Оскорбительная для людей, в устах остроухих она звучала как самая изысканная похвала. Вероломство на войне считалось у них не подлостью, а мастерством. Вовремя не перехитришь врага – распрощаешься с жизнью. Кто не успел, тот опоздал, как говорится. Обмануть, заманить в засаду или ловушку, заключить союз и тут же его расторгнуть – вот основы тактики и стратегии клановых вождей.

– Го р’абх маит’, б’райте мах![2] – с трудом приноравливая человеческую гортань к наречию дроу, ответил господин барон.

– Н’атээр-Тьян’ге!!! – Восторгу остроухих, казалось, не было предела.

Самые горячие головы (а среди дроу, как известно на всем материке от Гронда до Окраины, таких из десятка девять) швырнули вверх топорики и палицы. Завизжали, взвыли дурными голосами, нисколько не напоминающими обычные для горного народа птичьи трели.

От их крика еще глубже вжал голову в плечи спутник Фальма – худой, нескладный, кутающийся в потрепанный кожаный плащ. Его вытянутая физиономия в обрамлении реденьких, седых, вымокших волос хранила неизменно затравленное выражение, а блеклые глаза несли печать безумия, присущего бродягам из южных королевств.

Барон заметил его непроизвольное движение, обернулся, воскликнул, оскалив ровные белые зубы:

– Веселее, Пальо! Мы у друзей! Теперь уж наемники нас не догонят!

Бывший слуга ландграфа Медренского судорожно сглотнул, кивнул и покрепче вцепился правой рукой в повод, а левую запустил за пазуху, словно нашаривая спасительный талисман. Войны с дроу никогда не докатывались до северной Тельбии, уроженцем которой был Пальо, но, как поют менестрели, «слухи ширятся, не ведая преград» – о зверствах, творимых остроухими, поговаривали не только на севере Сасандры, но и на юге, и на востоке. А у страха глаза велики, и в пересудах обывателей карлики-горцы превратились едва ли не в кровожадных людоедов, которые так и норовят полакомиться плотью несчастного прохожего или случайно забредшего путника. И сейчас Пальо сохранял лишь видимость спокойствия, а на самом деле от ужаса готов был упасть в обморок.

– Пальо! – заметив его состояние, негромко проговорил Фальм, разворачиваясь в седле и не забывая при этом приветственно помахивать перчаткой воинам дроу. – Держи себя в руках! Смерть бежит от храбреца в поисках труса!

– Да, господин барон, – слуга кивнул так торопливо, будто получил подзатыльник. – Слушаюсь, господин барон…

Тельбиец попытался глянуть по сторонам молодцевато, но смертельная бледность костистого лица и дрожащая челюсть почему-то внушали сомнения в его отваге. И все же он повиновался, ибо его милости боялся больше, нежели всех дроу гор Тумана. Попытался выровняться в седле, расправил, насколько возможно, плечи.

Фальм кивнул удовлетворенно. Легонько подтолкнул шпорой вороного. Конь, несмотря на усталость, выгнул шею, пошел мелкой танцующей рысью.

Десяток шагов по лесной тропе, обочины которой облепили беснующиеся карлики, и перед всадниками открылась неширокая поляна, посреди которой курился очаг, укрытый от дождя сосновым лапником. Сюда простые воины-дроу заходить опасались. Даже клановые вожди могли ступить на освященную жрецами поляну лишь по приглашению. Таких капищ, разбросанных по горным склонам, насчитывалось не больше десятка. И лишь в одном из них, считавшемся главным, стояла статуя Золотого Вепря, которого дроу почитали как верховное божество, хранителя всего сущего.

Здешнее капище не было главным. Слишком близко к долине Гралианы, к поселениям ненавистных людей. Но все-таки здесь собирались воины кланов перед набегами. Местные жрецы напутствовали ищущих славы и добычи удальцов, а также первыми удостаивались права «десятины» – десятой части награбленного, которую воины добровольно отдавали священнослужителям. Вдоль кромки поляны выстроились сплетенные из ивняка, крытые широкими лапами сосен и елей хижины, где обитали жрецы, известные своим аскетизмом и близостью к природе. Очаг в центре поляны представлял собой жертвенник. Ни один из остроухих не осквернил бы этот очаг приготовлением пищи. Да что там пищи! Никто не осмелился бы даже просто погреть руки над огнем, предназначенным Золотому Вепрю и прочим лесным защитникам и помощникам в охоте и трудах.

Барон Фальм осадил коня, спешился, присел пару раз, разминаясь.

Пальо тяжело сполз на землю, налегая животом на переднюю луку. На ногах не устоял и опустился на колени, удостоившись презрительного взгляда барона. Мол, в грязи такому и место.

Навстречу им неторопливо выступали семеро жрецов. Все седые, морщинистые, как кора старого граба, высохшие, будто прошлогодние желуди. Тела шестерых укрывали бесформенные балахоны из облезлых шкур. Седьмой довольствовался кожаной юбочкой. Его руки и ноги больше напоминали отполированные ветром и дождем деревяшки. На лицо свисали длинные космы, уже не просто выбеленные временем, а с ощутимой прозеленью. Жрецы высшей ступени просветления могли жить очень долго и по людским, и по нелюдским меркам. Вполне возможно, что этот дроу сражался против армий Сасандры еще при дедушке нынешнего, преставившегося в весьма почтенном возрасте, императора.

– Приветствую тебя, Слышащий Листву! – Фальм снял шляпу, оказывая жрецу высшую степень уважения.

– Легки ли были твои дороги, Тот Кто Меняет Шкуру? – Дроу назвал барона не обычным прозвищем, полученным за понятные каждому смертному заслуги, а именем, отражавшим его внутреннюю сущность, видеть которую могли далеко не все. При этом старик задержал взгляд на изуродованном левом ухе человека. На самом деле уха как такового там не было – ошметки хряща, как будто кто-то пожевал и выплюнул.

– Не труднее, чем обычно, – лишь на мгновение скривившись, ответил барон. Водрузил шляпу обратно, невзначай коснувшись остатков уха. – Настоящего воина шрамы украшают, не так ли?

– Надеюсь, врагу твоему тоже досталось? – невозмутимо проговорил дроу. Только поднял полуприкрытые веки, выдавая заинтересованность.

– Он мертв! – хлестко бросил Фальм, вызвав одобрительные кивки прочих жрецов.

– Поступок воина, – согласился высший жрец. – Я рад. Ведь твои враги – наши враги.

– Я признателен за твои слова, Слышащий Листву. Ты даже не представляешь, насколько близок к истине.

– Я слушаю тебя внимательно, Тот Кто Меняет Шкуру. Говорить загадками – удел юнцов.

Фальм пропустил укол мимо ушей.

– Много зим назад двое наглецов нанесли оскорбление всему племени сынов Вечного Леса. Я имею в виду подлецов, проникших в капище Золотого Вепря.

– Я помню этот случай, – согласился дроу. – Не так уж давно это было. Всего лишь два цикла[3] и еще одна зима.

– Верно, – не стал спорить барон. – Для слышащих и видящих срок не велик. Но простые воины живут быстро. И умирают быстро.

– Тогда наши лучшие следопыты вернулись ни с чем. Они сказали, что один из святотатцев смертельно ранен и если не умер сразу, то вскорости истечет кровью.

– А второй?

– Второго они, признаться, не сумели ранить. Он дрался как поднятый из спячки медведь. Наши воины попросту не могли приблизиться к нему на расстояние удара.

– Двуручный меч, – кивнул Фальм. – Среди людей не так много бойцов, достойных называться мастерами боя на этом оружии.

– Этот мог бы выжить, если бы бросил сообщника, – задумчиво поговорил жрец.

– Он не бросил сообщника, Слышащий Листву. Но выжил. И вытащил раненого. Твои следопыты ошиблись. Хотя рана его и впрямь оказалась очень тяжелой. Он лишился руки и впоследствии заменил ее железной, за что и получил кличку – Кулак. Второго, который так ловко управлялся с двуручником, люди прозвали Мудрецом.

– Зачем ты все это рассказываешь мне, Тот Кто Меняет Шкуру? – Дроу на мгновение широко открыл глаза и вновь опустил редкие седые ресницы.

Барон легко провел пальцами по остатку уха:

– Это сделал Мудрец.

Младшие жрецы понимающе вздохнули. Возраст каждого из них не шел ни в какое сравнение со сроком, который прожил Слышащий Листву, но многие из них двадцать пять лет назад уже прошли посвящение.

– Я убил его, – буднично продолжал Фальм. – Кулак, когда я видел его в последний раз, был вновь тяжело ранен, но жив.

– Что же тебе помешало? – в голосе жреца прозвучала едва уловимая насмешка.

– Мне нужно было добыть одну вещицу, при помощи которой я рассчитываю окончательно уничтожить Сасандру. – Барон не показал виду, что почувствовал издевку. – Я не мог рисковать. Думаю, и ты, Слышащий Листву, не поставишь мелкую месть одному жалкому однорукому человечку выше, чем борьба с ненавистной Империей?

Дроу помедлил, словно борясь с собой, но кивнул:

– Конечно. Но я бы говорил об отложенной, а не о прощенной мести.

– Кто бы спорил, а я не буду, – пожал плечами барон. – Тем более, насколько я знаю этих людей, Кулак если выжил, то гонится за мной. Возможно, кто-либо из сынов Вечного Леса уже отомстил за оскорбленное святилище. А если еще не отомстил, то сделает это очень скоро. Я же видел, людей вы сейчас не щадите.

– Верно. – Слышащий Листву расправил плечи. – Давно пора показать великорослым круглоухим уродам, кто хозяин на этой земле. Спасибо, Тот Кто Меняет Шкуру. Ты потешил меня рассказом. Великая жертва вскорости воздастся в святилище Золотого Вепря. Я сам пошлю весточку Ведающему Грозу. А вождям кланов прикажу искать человека с железной рукой. Среди живых и среди мертвых. Месть будет завершена.

– Не сомневаюсь, – Фальм показал белые зубы.

– Приглашаю тебя разделить с нами трапезу и кров, – жрец сделал широкий жест рукой. – Мои враги – твои враги. Мой кров – твой кров.

– О, благодарю тебя за оказанную честь, Слышащий Листву! – Барон прижал ладони к сердцу. – Но я – воин. Мое место с воинами. Я не смею мешать просветленным духом в их дальнейшем постижении тайн мироздания. – А про себя добавил: «А еще больше мне не хочется грызть орешки и жевать сухие корешки с тобой за компанию. С дороги я обычно предпочитаю печенную в углях оленину».

– Не буду настаивать. – Жрец ткнул пальцем в Пальо, продолжающего стоять на коленях с видом осужденного на мучительную смерть. – Надеюсь, это ты заберешь с собой? Или это подарок, предназначенный в жертву Великому Лесу?

– Нет! – усмехнулся Фальм. – Это ничтожество мне нужно. Пока нужно. И, несмотря на трусость и беспомощность, он все же сослужил мне службу. А потому заслуживает смерти быстрой и легкой. Никто на материке не скажет, что я не умею быть благодарным.

– Какая смерть легче и почетнее, чем смерть на жертвеннике? – оскалился дроу.

– И не уговаривай меня, Слышащий Листву! – Барон покачал головой. – Я благодарен тебе за встречу, за добрые слова, за предложенное гостеприимство. Скажи, я мало делаю для борьбы с Империей?

Жрец поднял руку:

– Ты всегда был нашим братом и самым преданным союзником. Я не стану спорить с тобой из-за жалкого червя, корчащегося в грязи, как ему и подобает. Поступай с ним по своему разумению.

По знаку предводителя младшие священнослужители развернулись и медленно, сохраняя торжественность, двинулись к хижинам.

Фальм еще раз поклонился, прижимая ладони к груди, и взял под уздцы коня.

– Да! Тот Кто Меняет Шкуру! Ты, может быть, хочешь знать, что мы сохранили жизнь одному человеку, назвавшему твое имя?

– Мое имя? – приподнял бровь барон.

– Да. Он назвал тебя Змеиным Языком. Иначе он давно взнесся бы…

Человек зевнул. Потер щеку.

– Когда я смогу его повидать?

– Да когда захочешь. Его охраняют воины клана Можжевельника.

– Ими предводительствует еще Черный Клык?

Слышащий Листву не удостоил его ответа. Молча развернулся и зашагал следом за помощниками.

Барон недолго смотрел на его прямую, прикрытую спутанными волосами спину. Дернул плечом, оскалился страшно – точь-в-точь натасканный на убийства кот – и, вцепившись пятерней в шиворот, поднял на ноги Пальо: «А ну, быстро за мной!»

Они покинули поляну с капищем и, оставив коней на попечение разукрашенных черной и белой краской воинов, углубились в лес. Встречающиеся на пути Фальма дроу радостно улыбались (хотя многим из поселенцев-людей, знакомых с яростной атакой остроухих, эти улыбки показались бы страшнее гримас демонов из Огненного круга Преисподней), воины помоложе старались коснуться края одежды барона хотя бы кончиками пальцев. На счастье.

– Н’атээр-Тьян’ге! – не смолкали восторженные голоса. Но открытое ликование карлики уже стеснялись проявлять. Прежде всего, друг перед другом и перед вождями. Не к лицу воинам долго радоваться.

Барон любезно улыбался подходившим к нему дроу. Иногда перебрасывался словечком, другим. Их речью он владел великолепно, затрудняясь лишь в горловых щебечущих звуках. Худой слуга двигался с обреченным видом, переставляя ноги будто во сне. Фальму пришлось несколько раз подтолкнуть его и даже один раз прикрикнуть, сверкнув глазами.

Становище клана Можжевельника они разыскали без труда. На глаз, полторы-две сотни воинов расположились под скалой из полосатой, желто-коричневой породы, напоминающей песчаник, о который так хорошо точить ножи. Раскрасились остроухие под стать временному пристанищу: широкие охристые и красно-бурые полосы на руках и ногах. Волосы они скручивали узлом на макушке, втыкая туда одно-два пестрых пера. Не орлиные, скорее из хвоста крупного филина.

Дроу с изуродованной грубым шрамом щекой степенно вышел навстречу барону. Улыбнулся, показывая почерневший зуб – похоже, в молодости он сильно им ударился.

– Легки ли были твои тропы, Змеиный Язык? – проговорил воин.

– Что такое легкость, Черный Клык? – философски заметил барон. – Самый приятный из путей проходит по трупам врагов, но можно ли назвать его легким?

– Верно, – согласился клановый вождь. – Уж лучше я потружусь, убивая врагов, чем пройду от гор до реки не вспотев. Ты говоришь мудрые слова, Змеиный Язык, словно жрец. Но сражаешься лучше любого воина. Рад видеть тебя у своего костра. Это честь для клана Можжевельника.

– Это для меня честь разделить тепло костра и пищу с прославленными воинами клана Можжевельника, Черный Клык, – возразил барон. Вытолкнул вперед Пальо. – Накормите и его. Да! Поручи какому-нибудь юнцу, впервые вышедшему на тропу войны, приглядеть за ним – как бы глупостей с перепугу не наделал.

– Может, проще ему жилы подрезать под коленками? – с презрением оглядел слугу вождь. – Куда он тогда денется?

– Хороший способ! – улыбнулся Фальм. – Но он пока нужен мне целым. И чтоб мог ходить и ездить на лошади.

Черный Клык пожал плечами. Мол, что поделаешь, у каждого свои причуды. Даже у мудрейшего из мудрых и отважнейшего из отважных. Поманил пальцем ближайшего воина:

– Возьми этого червя, Сонный Кот. Отныне его жизнь это не только твоя честь, но и честь всего клана.

Когда остроухий увел Пальо, вождь повернулся к барону:

– Ты, должно быть, хотел поговорить с человеком, которого стерегут воины моего клана?

– Не раньше, чем выкурю пару трубок у твоего костра, Черный Клык. – Фальм вытащил из-за пояса кожаный мешочек величиной с кулак, подкинул его на ладони.

Дроу довольно улыбнулся. Табак попадал к ним редко. В основном, его доставляли в обход, из Итунии, через перевалы. Имперские купцы, даже самые жадные до выгоды и отчаянные, с карликами торговать побаивались.

Они молча курили, сидя у обложенного угловатыми камнями костра под защитой растянутой шкуры матерого оленя-трубача. Наслаждались мьельским табаком. Фальм не проявлял любопытства, поскольку эта черта характера не в чести среди горцев. А Черный Клык не торопился просто потому, что не спешил никогда. Он привык делать все основательно: снаряжать стрелы наконечниками, плести тетиву лука, устраивать засады для врагов, жечь поселения барнцев и отдыхать в кругу соплеменников. И поэтому он втягивал сизоватый дым, выпускал клубы из широких вывернутых ноздрей, цокал языком от восхищения.

Наконец карлик со вздохом отложил выкуренную трубку (третью или четвертую). Сказал, блаженно жмуря глаза:

– Он назвал тебя Змеиным Языком. Если бы не это, сам понимаешь… – Черный Клык лениво чиркнул ногтем поперек кадыка.

Фальм задумчиво смотрел на пламя костра.

– Сам понимаешь, пришел он с юга, из Империи. – Дроу даже сплюнул, упомянув Сасандру.

– Да. Оттуда проще ждать недруга, – согласился барон. – Не многие в Империи могут похвастаться знакомством со мной.

– И мы так подумали. Даже если это враг, то наверняка хитрый и коварный, – остроухий произнес последние слова с нескрываемым уважением. – Глупо убивать такого, не допросив, как полагается.

– Золотые слова! – Фальм потянулся. – Вот мы сейчас и разберемся, кто тут друг, а кто – враг. Пускай приведут этого умника.

Черный Клык отложил трубку, едва слышно хлопнул в ладоши. Тут же под пологом возникла вымоченная дождем голова воина из числа младших, не совершившего еще военного подвига, не убившего ни одного человека. Их удел – прислуживать вождям и старшим воинам в походе.

– Приведи лазутчика, – лениво распорядился вождь.

Воин кивнул и скрылся.

– Еще по одной? – потянулся за кисетом Черный Клык.

– Кури… – отмахнулся Фальм. – А с меня хватит.

Пока дроу набивал трубку и выуживал из костра подходящий уголек, барон увлеченно разглядывал закопченный полог, закинув ногу на ногу и болтая туда-сюда носком сапога. Казалось, созерцание потолка заняло все его внимание.

Мгновения бежали за мгновениями. Вождь клана Можжевельника курил, блаженно прикрыв глаза. Фальм скучал.

Наконец осторожные шаги городского человека, оказавшегося вдруг в лесу, и едва слышный шелест босых ступней дроу возвестили о появлении пленника с охраной. Человек, согнувшись, нырнул под кожаный навес. Быстро осмотрелся и уселся у костра, скрестив ноги, словно у себя дома. Воины-дроу, сопровождавшие его, застыли у входа, не обращая внимания на усилившийся дождь.

Барон окинул незнакомца пристальным взглядом. На вид лет сорок – сорок пять. Некогда ухоженная, но сейчас запущенная остроконечная бородка (почти такая же, как и у самого Фальма), подкрученные усы, длинные русые с проседью волосы. В правом ухе слегка поблескивала серебряная серьга с синим камушком – возможно, сапфир. Одежда добротная, и видно, что не дешевая. Голенища сапог потерты с внутренней стороны – значит, долго ехал верхом.

Внезапно Фальм почувствовал, что его рассматривают не менее внимательно. Цепкие серые глаза пробежали сверху вниз по его лицу и одежде с ловкостью, достойной пальцев умелого карманника. Похоже, выделили каждую черточку, каждый шов на куртке, каждое пятнышко грязи на сапогах. Вот это дерзость! Холодная ярость вскипела в груди барона. Кто он такой, чтобы так бесцеремонно…

– Барон Фальм, я полагаю? – невозмутимо произнес человек, почесывая через штанину колено.

Барон прищурился, готовый уже выплеснуть накопившуюся злость за позорное бегство из Медрена, за упущенного Халльберна – графенка малолетнего, за придурка-попутчика, за ненастную погоду, но пленник его опередил, сказав с улыбкой:

– То есть я, конечно, имел в виду – Змеиный Язык, – и с некоторым усилием добавил: – Н’атээр-Тьян’ге. Я правильно выговорил?

– Достаточно правильно, чтобы не быть зарезанным после первых слов, – превозмогая себя, сказал барон. – Кто ты и что тебе надо?

Человек бросил быстрый взгляд на Черного Клыка. Сказал:

– Признаться, я думал поговорить наедине… Хотя чего уж там! Когда тонешь, переживать, что ноги промочил, – сущая нелепица. Не так ли?

– Может, и так. – Краем глаза Фальм заметил, что слова пленника произвели благоприятное впечатление на дроу. Отважных врагов они уважали. Могли даже подарить быструю смерть. – Но я повторяю cвой вопрос…

– Не ответив на мой? Я буду разговаривать только со Змеиным Языком.

– Хорошо! Змеиный Язык – это я, – процедил барон сквозь зубы, с трудом сдерживаясь, чтобы не пырнуть наглеца кордом.

– Очень рад встрече.

– Да неужели? А я вот – не очень.

– Почему?.. – словно обиженный ребенок, вытянул губы трубочкой незнакомец. И тут же хлопнул себя по колену. – Ах да! Я ведь не представился! Позвольте, ваша милость, исправить эту досадную ошибку. Меня зовут т’Исельн дель Гуэлла. – Он клонил голову набок, наслаждаясь произведенным впечатлением.

Фальм не смог сдержать смех. Как же ему везет в последнее время на сумасшедших! Конечно же, он слышал это имя. Глава тайного сыска Аксамалы. Один из приближенных к правящей верхушке Сасандры. Люди, чьим отличительным знаком была бронзовая бляха с гравировкой инога,[4] старательно разрушали плоды трудов барона и ему подобных. Ловили шпионов западных королевств и Айшасы, пресекали возмущение порядками внутри самой страны, уничтожали общества вольнодумцев, раскрывали заговоры… В общем, у Фальма не было и не могло быть врага более заклятого, чем начальник аксамалианского тайного сыска. И кто бы мог предположить, что он сам добровольно отдастся ему в руки? Самоубийца? Или просто пустая голова?

– Я вижу, вы озадачены, господин барон? – проговорил дель Гуэлла.

– Я думаю, какая смерть подойдет тебе больше, – показал клыки Фальм.

– О… Недурно. Тогда позвольте представиться еще раз. Вы могли слышать обо мне как о Министре.

– О каком министре? Министре чего?

Теперь настал черед сыщика хохотать.

– Чего ты смеешься, крыса? – Барон потянул корд из ножен.

– Вам поклон от Старика, ваша милость! – мгновенно отбросив веселье, проговорил дель Гуэлла.

Зарычав, Фальм со стуком вогнал клинок обратно.

Да, он знал Старика. Черный, как головешка, сухой, как тростник, хитрый, как дикий кот, и беспощадный, как ядовитая змея, айшасиан жил в Мьеле вот уже почти полвека. Исправно платил налоги, торговал по мелочам, не возбуждая зависти ни грабителей, ни местных чиновников. Очень любил курить трубку, пить тягучее, багровое мьельское вино либо крепчайший травяной отвар из широкой пиалы в компании таких же, как и он сам, торговцев. Никто во всей Камате даже предположить не мог, что к нему, как к замершему в центре ловчих сетей пауку, сходятся ниточки многочисленной резидентуры, разбросанной по всей Империи, от Уннары до Барна, от Окраины до Гобланы. От него к королевскому двору Айшасы доставляли сведения не только о состоявшихся переменах в жизни Сасандры, но и о готовящихся военных действиях и изменениях в торговой политике. Через него получали денежную подпитку подпольные сообщества сасандрийских борцов за свободу слова и мысли. А развелось их в последние годы немерено-несчитано – всяких претенциозных названий хоть отбавляй: «Земля и люди», «Движение за свободу», «Свобода или смерть», «Борцы за счастье» и тому подобное… Благодаря кропотливой и неустанной работе Старика очень многие замыслы императора, генералитета и Совета жрецов Сасандры так и остались неисполненными, не позволив тем самым Империи укрепиться еще больше. Напротив, с каждым годом она слабела, ветшала, как источенный жуками-короедами древесный ствол, пока наконец-то не обрушилась, к огромному удовольствию Айшасы, Итунии, Дорландии, Фалессы, Вельсгундии и прочих королевств помельче и победнее. Барону не приходилось воочию сталкиваться с полулегендарным Стариком, но волей-неволей, делая одно дело, они время от времени обменивались имеющимися сведениями, согласовывали действия, а то и помогали друг другу золотом – Фальм хоть и отрицал свое сотрудничество с айшасианской разведкой, ради успеха дела мог идти на мелкие компромиссы с собственными убеждениями. И конечно же, он знал клички самых влиятельных агентов Старика.

– Значит, Министр? – неизвестно для чего переспросил Фальм.

– Министр, – подтвердил дель Гуэлла. – Понятно, что письменных свидетельств я вам не предоставлю. Равно как и рекомендаций от Старика. Вашей милости придется поверить мне на слово.

– Может быть. Но надо ли оно мне?

– Что?

– Верить на слово.

– Думаю, надо. – Напускная простота и даже легкая дурашливость слетели с дель Гуэллы, как созревший пух с одуванчика. В развороте плеч и поставе головы появилась опасная грация. Куда только девались расхлябанность и показная неуверенность в себе? Теперь сидящий перед Фальмом человек в самом деле походил на главу контрразведки. Вздумай он убежать от дроу, ни Черный Клык, ни остроухие охранники из числа опытных воинов не сумели бы его удержать. Расшвырял бы голыми руками, а после шеи посворачивал. Барон позавидовал лицедейскому мастерству собеседника. Всех обманул! Такой действительно может играть двойную игру, служить одновременно Сасандре и Айшасе.

– И зачем? – не собирался сдаваться Фальм. Пускай дель Гуэлла – хитрец, но и у барона хватает козырей в рукаве.

– Затем, что мы делаем одно дело. Вы стараетесь развалить Империю, и я тоже. Почему бы нам не объединить усилия?

– А вы можете мне чем-то помочь? – Несмотря на скептический тон, барон решил обращаться к собеседнику более уважительно.

– Да. И притом существенно. До сих пор начинания мне удавались.

– И все же, почему я должен верить, что вы – тот, за кого себя выдаете?

– Ну, во-первых, если бы я захотел наврать с три короба, я придумал бы что-либо более правдоподобное. Не находите?

– Предположим.

– Во-вторых, я осведомлен о некоторых подробностях ваших взаимоотношений со Стариком. Не подумайте дурного, никакой утечки… Просто мне приходилось задействовать своих агентов. Если желаете…

– Не надо, – мотнул головой Фальм.

– Не надо так не надо… Кроме того, должен заметить, что провалу тельбийской кампании способствовала скорее не ваша, а моя работа. Восстание в Аксамале. Взбунтовавшиеся чародеи, сровнявшие с землей Верхний город…

– Что ж вы тогда в бегах, господин т’Исельн? – подозрительно сощурившись, поинтересовался барон.

– Не все пошло так, как я задумывал… Нашлись отчаянные головы, готовые отомстить мне даже ценой собственной жизни.

– А как же чародеи? Неужели они не сумели бы защитить вас?

– Чародеи? – Дель Гуэлла пожал плечами, пренебрежительно махнул рукой. – Они почти все погибли после того, как сделали свое дело. Да и привык я рассчитывать лишь на себя самого. Нельзя же, во имя Триединого, серьезно надеяться на помощь полусумасшедших людей, озабоченных лишь самолюбованием! Пришлось временно отступить.

Фальм задумался. Пока он морщил лоб и гладил рукоятку корда, т’Исельн безмятежно смотрел по сторонам. Даже подмигнул невозмутимо посасывающему трубку Черному Клыку.

– Хорошо… – Барон склонил голову к плечу. – Что вы теперь хотите делать? Чем займете, так сказать, свой досуг?

– Все очень просто, – напрямую ответил дель Гуэлла. – Когда вражеской армии наносят поражение и она отступает с поля боя, можно, конечно, дать ей вернуться на зимние квартиры, пополнить число солдат и конское поголовье, отдохнуть и набраться сил. И в этом случае, возможно, в ближайшем будущем вы вновь столкнетесь с ней. А можно пустить в погоню конницу, теребить отступающие колонны фланговыми ударами и наскоками, отрезать полки и роты, уничтожая их по отдельности, и в конце концов развеять ее в пыль, не оставив даже вспоминания. Вы улавливаете мою мысль?

– Думаю, да.

– Стоит продолжать?

– А позвольте, господин т’Исельн, я продолжу за вас!

– Не смею возражать.

– Сасандре нанесен серьезный удар. Правящие круги Аксамалы уничтожены, а тот, кто остался в живых, вынужден скрываться. Управление провинциями нарушено, и они тут же потребовали свободы и независимости. Армия лишена единого командования, разрознена, генералы пребывают в растерянности. Торговля в хаосе. Жрецы, оставшись без Верховного совета, не в силах более властвовать над умами и душами людей, формировать мораль. Так?

Дель Гуэлла кивнул.

– Тогда продолжаем… Сасандра подобна потрепанной, отступающей армии. Она отрезана от обозов и потеряла командиров. Но она может еще собраться с силами. До сих пор еще находятся люди, преданные имперской идее, готовые бескорыстно бороться за все, что так дорого их сердцам и так противно нам…

– Совершенно верно, – подтвердил т’Исельн. – Возможно, вы не слышали об этом в тельбийской глубинке или на дорогах Гобланы, но в Аксамале потихоньку возрождается настоящая власть. Даже среди вольнодумцев сыскались люди, способные править твердой рукой. Кто бы мог подумать?

– Значит, поверженную Империю нужно добить. Не дать ей подняться с колен, а, напротив, обрушить в тлен и прах.

– В самую точку! – вскликнул дель Гуэлла. – Я думаю, тут мы с вами сходимся.

– Конечно. Осталось предложить способ, каким этого лучше всего добиться.

– Ну, начало вы уже положили. Кланы дроу, опустошающие северные пределы Империи, – довольно удачный ход.

– Благодарю, – довольно прищурился барон. – Хорошо бы еще поднять кентавров в Степи.

– Само собой. А еще заслать гонцов на остров Халида. Впрочем, пираты и сами сообразят что к чему. Им подсказка не нужна. Но у меня есть идея получше.

– Слушаю вас, господин т’Исельн, – Фальм как-то незаметно начал вести беседу на равных, как со старым и надежным союзником.

– Все довольно просто. Хорошо бы стравить провинции. Почему бы Барну не начать войну с Аруном? Или с Гобланой? А Табале с Литией?

– А Вельзе с Уннарой? – подхватил Фальм.

– Совершенно верно! А Тьялу хорошо бы стравить с альвами из Долины.

– Хм! – Барон дернул себя за ус. – Я даже знаю, как мы это сделаем. Но начнем, пожалуй, все-таки с Барна.

Дель Гуэлла не возражал. Да и что возразишь, если встретил такого единомышленника?

Глава 2

Разведчик вороньей стаи вылетел из ясеневой рощи, поднялся повыше в тугих потоках воздуха и, распластав крылья, поплыл над излучиной реки. Без малого сорок лет он прожил здесь, в безлюдных землях на севере Гобланы, у самых отрогов Туманных гор. Он видел всякое. И знал приметы, свидетельствующие об обильном угощении. Крики ярости и боли, свист оперенных стрел, тугое щелканье тетивы о кожаный нарукавник, жалобное ржание, с каким падают на землю смертельно раненные кони…

Сегодня после полудня от реки доносились звуки ожесточенного боя. Недолгого, но яростного. Кто бы там ни победил, а остаток добычи всегда достанется воронам. Хотя в последний месяц стая не голодала. У дороги, заполненной беженцами, всегда найдется чем поживиться.

Вот и узкий мостик – как раз одной телеге проехать. Неподалеку торчала на возвышении сторожка, где раньше ночевали вояки, собирающие мостовую подать в имперскую казну. Теперь кто-то наполовину разобрал бревенчатый сруб, раскидал по дворику соломенную крышу.

Ага… Ясно кто.

Мост обороняли.

Жалкая горстка людей – не больше двадцати бойцов – встала на пути спустившихся с гор дроу. Теперь человеческие тела, утыканные стрелами, валялись у самодельной засеки, перегораживающей выезд с моста. Около десятка щитоносцев, вперемешку с арбалетчиками, замерли в некотором отдалении: на склоне пригорка, между сторожкой и берегом безымянной речки.

Среди неподвижных тел бродили победители. Размалеванные карлики, украшенные причудливыми прическами и диковинными головными уборами. Ворону было глубоко наплевать, кто в этой войне прав, а кто виноват, но зато он отлично уяснил – там, где появляются остроухие, жди добычи.

Разведчик опустился на остов сторожки, сложил крылья, вытянул шею, словно кланяясь благодетелям. Если бы победу одержали люди, он бы не рискнул приблизиться, опасаясь камня или стрелы. Никто из дроу не убивал зверей или птиц просто так. Только для еды или нуждаясь в мехе, перьях, жилах, кости.

Угрюмый карлик с залитой кровью щекой искоса зыркнул на ворона и поворчал что-то под нос, а потом со злостью пнул труп, раскинувший перед ним руки-ноги. Наклонился, выдернул торчащую между нашитыми на кожаную куртку стальными пластинами стрелу, осмотрел наконечник, опять пробормотал непонятную фразу на своем наречии. Махнул рукой и отправился дальше.

Причины недовольства остроухих были понятны даже птице. Несмотря на более чем десятикратный численный перевес, переправа далась им большой кровью. Подступы к мосту на левом берегу усеивали трупы дроу. Да и на самих бревнах лежало не меньше двух десятков карликов.

Ворон негромко каркнул, призывая своих приблизиться. Опыт подсказывал, что церемониться с телами поверженных врагов здесь никто не будет. Выцарапают оружие из мертвых рук – все-таки хорошая сталь у горцев на вес золота – и отправятся дальше: убивать, грабить, жечь поселения. А тела оставят на поживу птицам и диким котам.

Скорей бы уже…

Разведчик хлопнул крыльями в нетерпении, неуклюже перепрыгнул боком по деревянному венцу, склоняя голову набок. Его внимание привлек какой-то посторонний звук, не знакомый до сих пор. Ворон перелетел на конек покосившегося сарая, который по причине ветхости не тронули защитники моста, сооружавшие укрепление.

С юга по раскисшей от дождей, разбитой копытами, сапогами и колесами дороге приближался отряд странных существ, созданных словно бы по насмешке Триединого. На конские туловища странная прихоть водрузила человеческие торсы. Гнедые, мышастые, саврасые конские спины блестели от влаги, широкие копыта уверенно впечатывались в грязь. Человеческие части тел тоже покрывала шерсть – короткая, гладкая. Только на головах топорщились лохматые гривы, спадающие на плечи. Сами плечи были широки и бугрились мускулами, свидетельствующими о недюжинной силе. В руках «конелюди» сжимали короткие копья с широкими наконечниками и круглые щиты не больше локтя в поперечнике. Причем одно копье каждый нес в правой руке, изготовившись к бою, а два запасных пристроил в кожаных петлях, закрепленных на внутренней стороне щита.

Откуда ворон мог знать кентавров? Сыновья Великой Степи редко забирались так далеко на север. Только очень большая нужда могла погнать их через земли, заселенные людьми, большинство из которых не скрывало враждебного отношения к нелюдям.

Возглавляли отряд кентавров два воина. Один – вороно-пегий, с проседью в черной бороде. На голове он с достоинством нес орлиное перо, заткнутое за расшитую блестящим бисером ленту. С первого взгляда понятно – вождь. Рядом с ним, отстав не больше чем на пол-локтя, рысил второй конечеловек. Буланый. Ростом пониже предводителя. Скуластый, покрытый плохо зажившими рубцами.

Ворон тяжело подпрыгнул и уже в воздухе расправил крылья. Чутье подсказало ему – соваться к добыче пока рано.

Военный вождь клана Горной Сосны, Сидящий Медведь, занимался тем, что выискивал среди проклятых людей хоть кого-то, сохранившего признаки жизни. Война войной, но он хорошо помнил строгий наказ, полученный от Ведающего Грозу – верховного жреца всех племен дроу, пятьдесят зим подряд избираемого главой Круга Жрецов, приближенного к божествам Вечного Леса. Золотому Вепрю нужны жертвы. Сейчас еще больше, нежели в мирное время. А что может еще больше умилостивить верховное божество, чем ненавистные, уродливые, отвратительные люди? Причем желательно живые. Мало проку от бесчувственных трупов, приносимых в жертву.

Около моста, в куче тел, Сидящему Медведю удалось обнаружить слабо постанывающего человека. Молодой парень, не старше двадцати лет, черноволосый и чернобородый, лежал, вцепившись в горло воину из клана Остролиста. На лбу у человека, пониже цветастой головной повязки, виднелась шишка с кулак величиной – кто-то приложился дубинкой или обухом топора. Обе штанины взмокли от крови. Похоже, ему подрезали жилы под коленями. Но других видимых ран на теле не отмечалось. То, что надо! А главное, сбежать не сумеет. Хотя, конечно, от клана Горной Сосны и так не удерешь.

Вождь приказал оттащить в сторону пленника. Осмотрел валяющиеся рядом тела. Широкоплечего мужика с окладистой бородой искололи ножами так, что живого места не осталось. Кровь так пропитала одежду и бригантин, что сомнений не оставалось: умер. Коротко подстриженной женщине тоже досталось изрядно. Самое малое, две смертельные раны: горло и печень. А кроме того, еще полдюжины колотых и рубленых ран.

Дроу, убивавших врагов с таким ожесточением, нетрудно было понять. Вся троица оказала отчаянное сопротивление. Когда стрелы наконец-то отправили в мир Великой Охоты тупоголового выходца из Гронда,[5] который непонятно зачем ввязался в чужую для него войну, последние оставшиеся в живых люди – женщина, бородатый мужик и мальчишка с перевязанной головой – пошли сражаться врукопашную. Бились насмерть. И умело. Как ни стыдно признать, но ни один воин, пришедший сюда под началом Сидящего Медведя, не выстоял бы против них в единоборстве. Почти две дюжины сынов Вечного Леса нашли смерть от их рук. Не считая раненых.

Хорошо, что не все люди сражаются так же, как они: отчаянно, умело, зло. Большинство солдат в бою не стоят дороже пригоршни прошлогодней хвои. Они трусливы, заполошны и шага не сделают без приказа своих тугоумных, но самовлюбленных командиров. А переселенцы, копающиеся в земле словно черви, и вовсе ведут себя будто глупые птицы – прячут голову под крыло при опасности. Резать таких легко, но скучно. Добычи много, но славы маловато. А вот о сегодняшнем сражении, пожалуй, можно будет и лет через десять вспоминать у костра…

– К’ансээх! – воскликнул, оборачиваясь, воин по имени Полосатый Кот. Он махал рукой от полуразрушенной сторожки. – Ийэрэн лэм’х! Эн’шо![6]

Сидящий Медведь, что называется, подпрыгнул на месте.

Железная рука!

Об этом человеке предупреждали жрецы. Неведомо какими путями передают они новости от одного святилища к другому, а потом к отправившимся в набег отрядам, но пару дней назад ему, Сидящему Медведю, а также выступившим вместе с ним в поход военному вождю клана Граба, Толстой Гадюке, и предводителю клана Остролиста, Бегущему Жаворонку, сообщили, что как среди безропотно умирающих беженцев, так и в числе немногих, оказывающих сопротивление, следует искать однорукого человека. Именно он два цикла тому назад святотатственно проник к жертвеннику Золотого Вепря и осквернил статую божества. Руку он потерял, удирая от преследующих его воинов клана Горной Сосны. К сожалению, Сидящий Медведь был тогда еще слишком молод и не допускался к охране святилища. Но этот случай он помнил. Сообщник однорукого уже понес примерное наказание. Какое именно – жрецы не сообщали…

Неужели им повезло?

Повезло вдвойне. Не только поучаствовать в горячем бою, о котором будет не стыдно вспомнить, но еще и угодить самому Ведающему Грозу, а через него и Золотому Вепрю.

Сидящий Медведь подбежал к разрушенной избушке. Там, привалившись спиной к бревнам, сидел седобородый человек в затертом плаще. Полосатый Кот притопывал на месте и показывал вождю кожаную перчатку, которую он, похоже, только что сдернул с руки сидящего. В осенних сумерках тускло отсвечивали железный кулак и запястье, выглядывающие из рукава. Добрая сталь – ни пятнышка ржавчины, несмотря на сырость.

– Тот самый? – волнуясь, спросил Полосатый Кот – воин хороший, но излишне порывистый и нетерпеливый. – Это тот однорукий?

– Посмотрим… – степенно и немногословно, как и подобает вождю, ответил Сидящий Медведь.

Он наклонился над… да, с уверенностью можно сказать, над трупом. Тело не только остыло, но и успело окоченеть. Вон и серьгу из уха кто-то вырвал, разворотив мочку без всякой жалости, а хоть бы капелька крови вытекла. Значит, умер не позднее сегодняшнего утра, а уже дело к вечеру. Дроу вытащил широкий нож, вспорол рукав добротной куртки. Рука стальная, искусно выкованная, до самого плеча. Похоже, тот самый… Остается решить – тащить к Ведающему Грозу все тело целиком или достаточно будет одной лишь железной руки?

– Вождь! – снова подал голос Полосатый Кот. Нужно будет строго с ним поговорить. Не годится отвлекать военного вождя, когда тот занят серьезными размышлениями.

– Что еще? – нахмурился Сидящий Медведь.

Воин показывал пальцем – тьфу ты, будто мальчишка какой неоперившийся! – на дорогу, по которой к полю боя приближался отряд в полсотни кентавров. Поразительно! Дети Великой Степи здесь, далеко на севере?

Ладно, разберемся потом. Находка Полосатого Кота важнее, чем тысяча кентавров. Пускай с ними Толстая Гадюка разбирается. Вон как вышагивает навстречу! Оленьи рога на голове несет, словно напыщенный людской правитель корону. Наверное, вообразил себя самым главным из военных вождей отряда.

Ничего… Поглядим, чьи заслуги перед Золотым Вепрем окажутся важнее.

Вороно-пегий кентавр направился прямиком к дроу, чей головной убор украшали оленьи рога. Сразу видно – вождь. Пускай и не слишком высокого полета – обычно перед войной остроухие выбирали несколько военных вождей из числа самых умелых и опытных воинов каждого клана. Они водили своих соплеменников в бой. Выходило удобнее и выгоднее, чем иметь одного-единственного вождя. Клан мог легко разделяться на несколько отрядов, и не возникало вопросов или споров, кому командовать, а кому подчиняться. В случае смерти одного из вождей не тратили драгоценного времени на выборы нового – просто отряд вливался в другие. Конечно, среди военных вождей существовала определенного рода иерархия, но она определялась исключительно заслугами самого дроу. За кем-то с радостью шли пять сотен бойцов, а за кем-то – неполная сотня. Но два-три удачных похода, приносящих добычу и славу, и положение могло измениться. Желающих ходить в набеги с удачливым командиром всегда найдется много – хоть отбавляй.

Вожак кентавров оглядел худосочного карлика, чьи торчащие из-под кожаной юбочки шишковатые колени вызывали невольную улыбку, и церемонно склонился перед ним, вытягивая вперед левую переднюю ногу.

– Да укроет листва твои тайные и явные тропы, о сын Вечного Леса!

Дроу прижал ладони к груди, поклонился в пояс. Так горцы приветствовали только наиболее просветленных жрецов.

– Да осияет животворящее солнце твой след в ковыле, о сын Великой Степи!

После остроухий приосанился, поправил сползший на лоб головной убор:

– Я – Толстая Гадюка из клана Граба.

Кентавр пошевелил широкими ноздрями, будто принюхиваясь к витавшему вокруг запаху смерти. Ответил:

– Я – Стоячий Камень из клана Трех Холмов. Волею Солнца, Подателя Жизни, я веду этот отряд.

– Позволь мне поинтересоваться, Стоячий Камень из клана Трех Холмов… – вежливо поговорил дроу, хотя поглядывал довольно подозрительно. Ну, не могут кентавры ни с того ни с сего забраться так далеко на север! – Позволь мне узнать, какой промысел судьбы привел тебя и твоих отважных воинов в эти края?

– Мы служили в имперском войске в северной Тельбии, – прямо в лоб заявил кентавр.

Остроухого перекосило. Он даже не попытался скрыть удивления и возмущения последними словами конечеловека.

– Мы воевали только с людьми, – тряхнул окладистой бородой Стоячий Камень. – Ни один кентавр не поднимет оружие на наших братьев – сынов Вечного Леса. Тем более что с развалом Империи мы сочли службу оконченной. Теперь сасандрийцы сами по себе, а мы – сами по себе.

– Ниспошлет тебе солнце и ветер удачу в бою, – кивнул дроу. – Но Степь так далека от наших гор и лесов…

– Мы не заблудились, – оскалился кентавр, что, по всей видимости, должно было обозначать улыбку. – Мы ищем одного человека…

– А! Понимаю! – посветлел лицом Толстая Гадюка. – Вы хотите отомстить!

– Нет, – покачал головой кентавр. – Выслушай, о вождь, моего побратима…

Вперед вышел буланый кентавр. Более коренастый, чем Стоячий Камень, но ниже предводителя в холке на добрую ладонь.

– Я – Желтый Гром из клана Быстрой Реки, – представился он. – Я желаю Вечному Лесу расти и тянуться к Солнцу. У меня есть долг чести перед одним человеком. Его зовут Антоло. Он из местечка Да-Вилья, что в Табале…

– Долг чести? Перед человеком? – выпучил и без того круглые глаза карлик. Потом сообразил, что недостойно вождю перебивать собеседника, тем более кентавра, представителя расы, с которой дроу связывает дружба и взаимное расположение вот уже больше тысячи лет. Толстая Гадюка вновь поклонился, едва не уронив рога. – Прошу простить мою порывистость… Продолжай, брат мой!

– Я – воин, а не шаман. Я не умею говорить красиво… Но Антоло из Да-Вильи знает, что такое честь. Много дней мы делили с ним скудную пищу, защищали спины друг друга. Когда мы расставались, я подарил ему амулет, сплетенный из моей гривы. С тех пор я мог чувствовать, если мой друг в беде.

– Он мчался бы галопом, – подтвердил пегий. – Да мы мешали. Не годится загнать себя даже ради дружбы. – Помолчал и возразил сам себе: – Да нет! Пожалуй, дружба и честь – единственное, ради чего можно дать себя загнать. Продолжай, Желтый Гром.

– Мы поспели вовремя, – просто сказал буланый. – Антоло где-то здесь. Я чувствую.

– Здесь погибло много людей, – заметил Толстая Гадюка, глядя мимо кентавров. Что там возится с трупом червеобразного Сидящий Медведь?

– Антоло еще жив, – упрямо мотнул головой кентавр. И твердо повторил: – Я чувствую.

– Все выжившие люди должны быть принесены в жертву Золотому Вепрю. Это священный обычай. – Карлик даже на цыпочки привстал. «Что же такого он нашел? Неужели снова удача улыбнулась клану Горной Сосны? Или есть еще возможность разделить успех пополам? Бегущего Жаворонка проткнул арбалетный болт – он уже охотится с предками…»

– Я уважаю обычаи сынов Вечного Леса, – негромко, но веско проговорил Стоячий Камень. – Но и ты, вождь, должен понимать, что для степного воина долг чести превыше всего под Солнцем.

Стоявшие до сих пор неподвижно кентавры одновременно ударили наконечникам копий о щиты и выкрикнули:

– Честь нашего брата – наша честь!

Их ноздри раздувались, глаза горели. По всему выходило, для поддержания чести Желтого Грома они готовы на все. Конечно, в драку с остроухими не полезут – память о старинной дружбе слишком прочно въелась в плоть и кровь, но подхватить бездыханное тело человечишки и попытаться удрать… Это запросто. И тут перед военными вождями дроу возникнет новая задача – утыкать нарушителей жреческого приказа стрелами и сломать тысячелетнюю приязнь или отпустить их подобру-поздорову, но получить взбучку от Ведающего Грозу. А что бы решили сами жрецы? Мудрые, рассудительные, проживающие по пять-шесть веков простого воина…

– Где твой человек, сын Великой Степи? – нетерпеливо бросил дроу.

– Вот он, – Желтый Гром указал толстым коротким пальцем.

Окровавленное тело лежало всего лишь в трех шагах от места их беседы. Светловолосый парень, пробитый тремя стрелами, уткнулся носом в грязь. Все три в туловище. Левый бок, спина чуть повыше лопаток, поясница. Наверняка какая-то из ран смертельна. А живет он лишь в силу молодости и крепкого здоровья – ишь, какой широкоплечий. Рядом с парнем валялся оброненный арбалет и «козья нога», меч он так и не успел вытащить…

«Да у него и нет меча! – удивился Толстая Гадюка. – А! Вон тянется кожаный ремешок от запястья к шестоперу. Увесистое оружие. Не у всякого сил хватит махать. И этому… как его… Антоло, тоже уже не сражаться. До святилища Золотого Вепря мы его не дотащим… Что же там Сидящий Медведь так радуется? И Полосатый Кот только что не визжит от радости…»

Дроу обошел тело Антоло вокруг, несильно (не приведи Солнце, кентавры сочтут жест оскорбительным!) пнул его ногой. Человек не пошевелился, не застонал.

Решение пришло мгновенно.

– Я не могу нарушить приказа жрецов, ибо потеряю тогда честь воина перед лицом не только своего клана, но и всех кланов Вечного леса, – рассудительно проговорил Толстая Гадюка. Стоячий Камень нахмурился. Желтый Гром переступил с ноги на ногу. – Но в память о нашей многовековой дружбе, о сыны Великой Степи, я могу отдать вам это мертвое тело…

Буланый кентавр хотел возразить, но пегий предводитель, догадавшийся уже, в чем дело, жестом остановил его.

– Я могу отдать вам мертвое тело, чтобы вы похоронили его со всеми почестями, которые сочтете нужными, – закончил остроухий. – Эти люди бились неплохо. Отважный враг достоин хотя бы малости уважения.

Стоячий Камень поклонился:

– Это мудрое решение, о вождь. Я благодарен тебе. И все мои братья благодарны… – Конелюди вновь застучали копьями о щиты. – Мы забираем тело Антоло из Да-Вильи. Да свершится приговор судьбы.

Толстая Гадюка едва смог дождаться, пока Желтый Гром, не вынимая стрел, поднимет человека на руки, пока пегий еще раз витиевато и многословно поблагодарит, пока отряд кентавров, развернувшись по широкому кругу, прорысит, салютуя копьями, и хвост самого последнего не скроется в осенних сумерках. А потом вождь клана Граба бегом помчался посмотреть на находку Сидящего Медведя.

Кирсьен пришел в себя от тряски.

Раскалывалась от боли голова. Ноги же, напротив, не ощущались вовсе, будто их и не было. Мучительно хотелось пить…

Тьялец попытался открыть глаза. Его старания увенчались успехом лишь со второго или третьего раза.

Серое, затянутое тучами небо. Длинноиглые лапы елей слегка раскачиваются. Или это раскачивается он?

Редкие, холодные дождинки секли по щекам. Одна упала на ресницы, задержалась на мгновение и скатилась к уголку глаза.

Вода…

Молодой человек раскрыл рот, подставляя дождю пересохшие, потрескавшиеся губы, неповоротливый, словно чужой, язык.

Как же редко падают эти капли…

Только дразнятся.

А так хочется припасть губами к роднику и пить, пить, пить… А еще лучше нырнуть туда с головой.

Кир попытался оглядеться, но не сумел повернуть голову от слабости. А перед глазами медленно плыли низкие дождевые тучи. Ноздреватые и бугристые, будто непротаявшие, укрывшиеся в тени сугробы.

Тогда парень прислушался.

Поскрипывание колес, фырканье лошадей.

Значит, везут на телеге.

Куда? Зачем?

Он содрогнулся, вспомнив горячий яростный накал последнего боя.

Рухнувшего ничком Почечуя – ворчливого, сварливого, но справедливого и по-своему доброго старика-коморника. Его грубоватые шутки и постоянное переругивание с Пустельгой ушли в прошлое навсегда.

Почти без плеска свалившегося в быстрые мутные воды Белого. Единственный дроу на службе Империи, которого бывший гвардеец знал. Он так и остался загадкой, и ее уже не разрешить. Кто он, какого рода? Почему ушел от своих? Почему искал смерти, когда его повстречали Кулак и Мудрец?

Великана Тер-Ахара, утыканного стрелами, словно гигантский еж, но в последнем предсмертном усилии налегающего на подведенную под мост жердь. Жаль, конечно, что их замысел не удался. Обрушить мост не получилось, и теперь выходит, что между кровожадными остроухими и потоком стремящихся на юг беженцев больше никто не стоит…

Пробитого тремя стрелами Антоло. Все-таки в этом бою студент показал себя молодцом. Заряжал арбалеты, не растерялся даже в самый трудный миг, когда остроухие поперли на прорыв. Да примет Триединый его душу… Хоть они и ненавидели друг дружку при жизни, а все же смерть равняет людей, заставляет забывать мелочные обиды и надуманные споры.

Кир снова попытался пошевелиться. Не смог…

А перед глазами всплыла накатывающая волна карликов, Пустельга, запускающая веер орионов с ладони, а потом бросающаяся одна навстречу толпе врагов с мечом в руке. А после того, как он сам очутился в гуще боя, воспоминания стали отрывочны, как мозаика, как роспись потолка храма, повествующая о жизни и деяниях Триединого и его сподвижников.

Оскалившиеся лица… Да разве это можно назвать лицами? Звериные морды дроу. Раскрашенные безобразными пятнами и узорами. Визг, ор, хрип раненых. Мельтешение топориков, дубинок, тесаков, ножей. Там не нашлось места благородному искусству фехтования. Он рубил, колол, бил в распяленные криком рты крестовиной меча, дрался кулаками и коленями. Уже когда повалилась облепленная карликами Пустельга, когда рухнул, накрытый врагами, словно капелька меда муравьями, Лопата, он, тьяльский дворянин т’Кирсьен делла Тарн, боролся на земле, истекая кровью, с подрезанным коленом, не считая мелких ран. Одного зарезал, второму сломал руку, третьему, кажется, выдавил глаза, последнего долго душил, прикрываясь уже безжизненным телом от ударов остальных.

А потом кто-то попал ему в лоб топором. К счастью, не лезвием, а обухом, но голова все равно трещит, будто расколотая. С мыслью об этом парень вновь провалился в небытие.

Второй раз Кир пришел в себя уже в глубоких сумерках. Теперь его внимание привлек слабый жалобный стон, доносящийся откуда-то из-за головы. Надо бы обернуться и посмотреть, но бывший гвардеец по-прежнему чувствовал себя обессиленным.

Может быть, на привале удастся?

Ведь должен же быть привал! Ни одна лошадь не способна тянуть телегу круглые сутки подряд.

Кир прислушался – не подаст ли кто команду привала.

Нет. Все то же поскрипывание осей, тяжелое «топанье» копыт в раскисшую глину. И еще неуловимо знакомый звук. На что же это похоже? Прачки бьют вальками по белью? Откуда они здесь? И тем не менее… Тяжелые, «влажные» шлепки. Будто великаны дают друг другу пощечины…

И тут его осенило.

Топот босых ног по земле…

Словно пощечины.

Пощечины, пощечины, пощечины…

Широкие ступни глумились над землей, которую люди пытались, но не могли отстоять.

Дроу?

Парень рванулся, силясь подняться.

Неужели он в плену у остроухих?!

Его порыва едва хватило на то, чтобы зацепиться кончиками пальцев за бортик телеги.

Внезапная боль в ногах (хвала Триединому, раз болят, значит есть!) заставила тело выгнуться дугой, бросила обратно на влажную солому.

Тут же кто-то схватил его за плечо, в ухе зашелестел быстрый, сбивающийся шепот:

– Лежи, лежи, гвардеец… Не двигайся…

Чей это голос?

Кажется знакомым, но вроде бы ни на кого из наемников не похож…

Где он мог его слышать и запомнить?

– Лежи смирно…

Телегу ощутимо качнуло, и на фоне темного неба возникли неясные очертания головы со вздыбленными жесткими волосами, лупатые глаза с вертикальными зрачками глянули в упор.

– Мин’т’эр! Эешт’! Г’аар’та![7]

У щеки что-то свистнуло, обдавая ветерком. Может быть, конечно, тесак, а может быть, и просто ладонь.

Из всей фразы Кир понял только первое слово. И то потому лишь, что слышал его от дроу перед началом боя у моста.

– Ха лаб’хэйр! Ха т’ейтц! Б’хейт маэр![8]

Не дождавшись ответа, остроухий спрыгнул с телеги.

Вновь босые широкие ступни зашлепали по земле.

Шлеп, шлеп, шлеп…

Под эти звуки Кир закрыл глаза. Разум отказывался осознавать происходящее. Он в плену у дроу. Они везут его куда-то. Причем не только его. Здесь, на повозке, самое меньшее, трое раненых людей.

Кто они?

Неужели кто-то из банды[9] Кулака выжил?

Тогда остается надежда. Ничего, остроухие демоны, орите, пугайте, угрожайте сколько вашей душе угодно (если она у вас есть, конечно). Мы еще поборемся.

Молодой человек вздохнул умиротворенно и, несмотря на бедственное положение, уснул.

Острая боль в ногах вызвала невольный стон.

Кир охнул, открыл глаза.

Четверо дроу бесцеремонно вцепились в него, стягивая с телеги, словно мешок с ненужным хламом. Двое за руки, двое за ноги. Тьялец зашипел сквозь зубы. Браниться или просить снисхождения он счел постыдным.

Остроухие подтащили парня к небольшому костерку, чьи пляшущие огоньки укрывались от мороси навесом из еловых веток, швырнули на грязную землю. Рядом уже корчился, поскуливая, человек в драной рубахе.

Кто?

Кир повернул голову набок, пытаясь в слабом отсвете костра различить черты лица, а когда узнал раненого, едва не взвыл от разочарования и злости.

Вензольо!

Картавый каматиец из числа отданных в солдаты студентов. Мудрец выловил его из Ивицы во время штурма Медрена.[10] Зачем, спрашивается? По мнению Кира, трусоватому южанину лучше было бы утонуть. Так ведь нет… Мудрец выловил, Антоло распознал старого знакомца – они дружили еще во время учебы в Аксамалианском университете, хотя в последнее время не выказывали друг к другу особой приязни, а Кулак разрешил остаться в отряде. Видите ли, уж очень хотел Вензольо стать наемником. Ну прямо с детства мечтал!

Да как бы не так!

Он просто думал, что наемники как сыр в масле катаются. Привольное житье: хотят – нанимаются, не хотят – не нанимаются; денег куры не клюют. А ко всему прочему еще добыча – доля от награбленного.

Ничего подобного в погоне за бароном Фальмом Вензольо не получил, да и не мог получить. Только голод, холод, дождь за шиворот и отбитую о седло задницу, а в конце концов – сражение не на жизнь, а на смерть, на победу в котором никто из отряда Кулака не рассчитывал.

В последнем бою каматиец проявил себя не с лучшей стороны, в общем подтверждая собственную репутацию. Получив легкую рану в ляжку, пытался удрать, но стрелы дроу оказались проворнее. Насколько Кир помнил, Вензольо ранен в руку и ногу. Так что причин для стонов и завываний тьялец не видел. Мужчина должен терпеть боль. А в особенности перед лицом таких непримиримых ненавистников человеческой расы, как остроухие…

Тем временем дроу подтащили третьего пленника. Уронили его без всякой жалости на землю, снова нырнули в темноту.

Выходит, выжило больше трех человек?

А кто этот?

Слипшаяся от грязи и крови борода, затертый, застиранный гугель,[11] на левой щеке – родинка. Да это же один из следопытов, прибившихся к отряду наемников у переправы. Помнится, их вожак… Шпень, кажется… называл Кулака Одноруким и радовался как ребенок, что кондотьер вернулся на север. Мужики с радостью пожертвовали собой, прикрывая отход беженцев, хотя их никто не уговаривал. Сами остались. Сами подставились под стрелы дроу, хотя каждый уволок с собой на тот свет не меньше дюжины врагов.

Однако Кир ясно помнил, что следопыт с родинкой получил стрелу в живот. Редкого здоровья человек способен выжить после такого ранения…

Пока тьялец предавался воспоминаниям, карлики приволокли четвертого пленного.

И опять затеплившаяся было надежда погасла, как уголек под проливным дождем. Он вновь обманулся, ожидая увидеть кого-либо из людей, с кем подружился за время кампании в северной Тельбии и на пути к горам Тумана. Само собой разумеется, хотелось видеть рядом с собой опытного и надежного бойца, на чей совет можно положиться, опыту которого стоит доверять, кто прикроет спину и поддержит в трудный час соленой, но веселой шуткой.

Нет, судьбе угодно было распорядиться иначе.

Четвертым раненым, которого дроу приволокли к костру, оказался лейтенант Жоррес дель Прано, четвертый пехотный полк одиннадцатой армии Сасандры. Адъютант генерала Андруччо делла Робберо, с равной бездарностью положившего как свою армию в предгорьях, так и ее жалкие остатки у моста.

Кир понял, что остался один. Надеяться на чью-либо помощь не приходилось.

Он вдруг ощутил себя маленьким и слабым.

Что он сможет сделать в одиночку, с покалеченными ногами, против целой орды остроухих, которыми (он не сомневался) кишат окрестные земли?

Сколько ему осталось до жертвенного алтаря?

Молодой человек вспомнил рассказы Белого о том, как дроу обычно приносят в жертву своему божеству, Золотому Вепрю, захваченных на поле боя пленных. Причем задача эта возлагается жрецами на воинов клана Горной Сосны. А ведь именно им противостояли наемники у моста. Значит, цели карликов ясны. Жаль, так и не удалось выяснить способ жертвоприношения, принятый у дроу. Хотелось бы чего-нибудь легкого и безболезненного, но Кир уже почти смирился с гадостями, которые время от времени подбрасывает ему судьба, и не сомневался, что из всех имеющихся у них в арсенале способов умерщвления остроухие выберут самый отвратительный.

Эх, лежали бы сейчас с ним рядом Пустельга и Кольцо! Или, на худой конец, Почечуй и Антоло – можно было бы попытаться наброситься на охрану. Хотя бы умереть по-мужски – с оружием в руках. А тут, как назло…

– Гвардеец… – расслышал он хриплый, едва слышный шепот. – Гвардеец…

Кирсьен повернул голову на звук.

Лейтенант дель Прано смотрел на него ясными глазами, в которых парень прочитал холодную решимость и отчаянную смелость.

– Чего тебе? – все-таки не сумев преодолеть неприязни, буркнул он в ответ.

– Ты держишься молодцом… – сказал адъютант.

– Твоими молитвами, – начал закипать Кир.

– Говори тише. С них станется кляпы нам засунуть…

– Зачем мне вообще с тобой говорить? – Тьялец пожал бы плечами, но не сумел бы сейчас пошевелить и пальцем.

– А с кем мне говорить? – округлил глаза дель Прано. – Каматиец скулит и плачет весь день напролет. Бородач, похоже, скоро умрет. Или карлики дорежут. Слишком тяжело ранен.

– И что с того?

– Чтобы спастись, мы должны держаться друг друга, – быстро проговорил лейтенант и отвернулся, уставившись в небо.

К ним неслышными шагами подошел дроу. В руках его Кир разглядел корявую миску.

Кормить их, что ли, надумали?

С другой стороны, правильно – вряд ли Золотому Вепрю понравятся заморенные, умирающие от голода и жажды жертвы.

«Давайте, кормите, – подумал молодой человек. – Можете еще и полечить. А вот когда я смогу дотянуться до глотки ближайшего из вас и, главное, буду уверен, что сломаю эту глотку, тогда мы посмотрим еще кто кого! Ваших жрецов, остроухие, ожидают большие неприятности…»

Волей-неволей слова лейтенанта дель Прано вдохнули в Кира надежду. Кажется, он неплохой парень. Излишне самоуверенный, как, впрочем, все сыновья богатеньких отцов. Но ведь не стал же отсиживаться в Аксамале, а отправился в действующую армию, да еще куда – на правобережье Гралианы! Даже в Тельбии, где шла открытая война, не было так опасно. Уж лучше такой товарищ, чем никакого.

Кир хотел повернуться к дель Прано и подать ему какой-нибудь знак, что предложение дружбы принято, но подошедший дроу оказался не поваром, а лекарем. Поставив миску на землю, он рванул заскорузлые тряпки, обмотанные вокруг ног молодого человека. Чтобы не взвыть от боли, тьялец до хруста сжал зубы и впился пальцами в сырой дерн.

Глава 3

Широко шагая по дороге, усыпанной палой листвой, Емсиль подставил правую щеку солнцу, наслаждаясь, быть может, последним в эту осень погожим деньком.

Парень опирался на тяжелую дубину, которую выломал себе из ствола молодого ореха, сам очистил от коры и обстрогал ножом неровности. Это оружие ему было привычнее, чем меч, копье или арбалет. В Барне каждый мужчина просто обязан уметь сражаться на посохах – состязания проводятся и на День Весны, и на праздник Последнего Снопа, и на Солнцестояние, припадающее на летний месяц Быка. Победители пользуются всеобщим почетом и уважением. И небезосновательно. Ведь хороший мастер посоха на равных сражается с тяжеловооруженным латником. Хотя Емсиль покинул родину еще юношей – в семнадцать лет барнцам не разрешают даже пива пригубить, а за танцульками они могут наблюдать лишь из-за пределов вытоптанного круга, – худо-бедно управляться с посохом он умел. Что не преминул доказать Дыкалу, довольно жестоко обсмеявшему «деревенское», по его словам, оружие. Емсиль трижды подряд обезоружил опытного, сточившего половину зубов на воинской службе сержанта. А после того, как барнец, не дожидаясь подмоги, разогнал дюжину оголодалых дезертиров, вздумавших на водопое отнять у него коней, подобные разговорчики и вовсе прекратились.

Парень шел по солнечной стороне дороги, стараясь не заглядывать мысленно в отдаленное будущее. Нужно уметь наслаждаться тем, что имеешь в руках. Ведь в самом-то деле, глупо отказываться от простой похлебки, мечтая о копченом окороке, когда до ближайшего торжища не одна сотня миль по чащобам и буеракам, а варево – вот оно, в котелке. Солнышко светит? Отлично! Дождь прекратился, и за пять дней дорога успела «протряхнуть», как говорит Батя? Замечательно! Вогля и Пигля перекололи поленницу дров у зажиточного хуторянина, получив за это здоровенную ковригу с ломтем сала? Вообще чудесно! Живи и радуйся жизни.

Кстати, Вогля и Пигля – братья-близнецы, дезертировавшие из третьего полка пятой пехотной армии Сасандры, – сейчас, беззаботно болтая, далеко опередили телегу. Дыкал несколько раз прикрикивал на них, требуя соблюдать тишину и осторожность. Все-таки дороги Тельбии не становятся безопаснее по мере приближения к Арамелле, а путников слишком мало, чтобы противостоять большому отряду дезертиров или шайке местных повстанцев. Парни вроде бы и послушались, стали говорить потише, а все равно сержанты, ведущие неторопливую, обстоятельную беседу на передке телеги, недовольно морщились. Да, собственно, и Емсиль, как уроженец лесистого Барна, не мог не признать: следует быть более осмотрительными. Это только горожанин или вельзийский крестьянин, привычный к редким рощицам среди бескрайних полей, может вести себя так беспечно в лесу. Им кажется: ну что тут такого? Деревья заглушат любой звук. Обманчивое заблуждение. Лес любит тишину. И посторонние звуки слышны здесь гораздо дальше, нежели в степи или, скажем, в большом городе. А опытный наблюдатель узнает о приближении постороннего еще и по смолкшему щебетанию птиц, по взлетевшим галкам или ореховкам, по тревожному крику сороки.

Потому Емсиль и вознамерился догнать балаболок и хорошенько отчитать их. А если возникнет необходимость, то и слегка по шее приложиться. Уже несколько раз приходилось. Близнецы порой вели себя как мальчишки. Начав балагурить и подначивать друг друга, остановиться сами не могли. Тогда кто-либо из сержантов, а то и Емсиль успокаивали их. Иногда слов оказывалось достаточно, а когда приходилось и к силе прибегнуть. Давать отпор они не пытались. Ну, ребятня! Что с них возьмешь? Пожилых солдат уважали по привычке, укоренившейся за несколько месяцев армейской службы: нашивки сержанта – святое, попробуй только не подчиниться. А Емсиля Триединый силушкой не обидел, если бы хотел, мог бы подковы в ладони ломать. Поэтому он на правах старшего товарища тоже принялся приструнять озорников. И, по мнению Дыкала, довольно успешно. Вообще ветеран несколько раз заявлял, что из барнца, если тот вздумает продолжить солдатскую службу, может получиться очень хороший, прямо-таки замечательный сержант.

Но Емсиль становиться военным не хотел. И раньше не хотел, и теперь.

Он мечтал стать лекарем. Даже если для этого придется сменить имя или поступать в другой университет, ведь, скорее всего, в Аксамалу путь ему теперь заказан. Ничего, в Браиле, говорят, тоже дают неплохое образование медикам. Сравнимое, во всяком случае, со столичным.

Капитан т’Жозмо дель Куэта, ранее командовавший ротой, где служили Емсиль и Дыкал, недавно подтвердил – лекарский талант барнца от Триединого. Офицер до сих пор лежал на куче сена, укрытый по самое горло потрепанным солдатским плащом. Его, тяжело раненного – два болта в живот и стрела повыше печени, – вытащили на руках после штурма Медрена и везли на родину, в Вельзу.

Емсиль как мог лечил командира: промывал раны, менял повязки, поил настойками из трав, способствующих заживлению и укрепляющих силы. А совсем недавно, десяти дней не прошло, решился вскрыть одну из ран. Ту, которая от стрелы. Она никак не хотела затягиваться, гноилась, дурно пахла. Кожа вокруг набрякала багровым, блестела, наливалась, словно опухоль. И никакие примочки не помогали.

Бывший студент долго собирался с духом. Вспоминал книги с картинками, виденные в университете мельком, без пояснений педагогов, – на медицинский факультет он так и не успел поступить, ознаменовав окончание подготовительного[12] дракой в борделе, которая закончилась сперва тюрьмой, а потом армией. Потом тщательно готовился: наточил нож до бритвенной остроты, нащипал из тряпок корпии, вскипятил в котелке пригоршню смолистых еловых шишек, чтобы вымыть гной. Потом помолился Триединому и приступил. Вскрыл рану, обнаружил осколок ребра. Вернее, несколько осколков и вдобавок начавшее уже чернеть мясо. Емсиль тщательно срезал подгнившую плоть, удалил осколки, долго промывал разверстую, как пасть неведомого чудовища, рану.

Лишь после этого у капитана дель Куэты уменьшился, а вскоре и совершенно спал жар. Он начал помногу спать, хотя оставался еще слабым. Ради того, чтобы подарить капитану немного покоя, повозка шла медленно. Батя старался выбирать дорогу поровнее, чтобы не растрясти выздоравливающего. Убедившись, что его подопечный спит, Емсиль прибавил шаг и вскоре нагнал Пиглю и Воглю.

Более худой лицом и вертлявый Вогля уже примеривался дать пинка под зад своему братцу, который прикрывался руками и то ли похрюкивал, то ли повизгивал от смеха.

Лучше этой кривляющейся парочки заявить о продвигающейся по проселку телеге мог только отряд барабанщиков или полдюжины опытных, умелых трубачей.

Емсиль на ходу негромко окликнул парней, перебрасывая посох в левую руку, а правую сжимая в кулак. Угроза возымела действие. Вогля выкатил глаза и зажал ладонями рот, а Пигля скорчил страшную рожу и прикрыл руками теперь уже не задницу, а затылок.

Ну, по крайней мере, оба замолчали.

Сзади одобрительно кашлянул Дыкал.

Теперь над дорогой и сжавшим ее с двух сторон грабняком воцарилась тишина. Наверняка недолгая – насколько хватит терпения у молодых оболтусов? О чем думал вербовщик, нанявший их на армейскую службу? Сколько розог обломали о них сержанты третьего полка? И ведь ничему так и не научили!

Тихонько пригрозив близнецам, что вывернет их наизнанку, если шалости возобновятся, Емсиль скорым шагом далеко опередил повозку.

Как же хорошо шагать, не слыша криков, шума, возни! Птицы уже не поют, даже те, что не улетели на юг, но лес живет своей жизнью. Поскрипывают ветви под внезапным порывом ветра. Трепещет желтовато-бурая с примесью оттенков багрового листва, уцелевшая под напором осени. Время от времени лист срывается и медленно слетает на землю.

Шорохи, поскрипывания, едва слышный посвист ветра в обнажившихся кронах создавали ни с чем не сравнимую лесную тишину. Которая вроде бы и не тишина вовсе, но и вместе с тем тишина. Любой посторонний звук выделяется из нее, словно уроженец Гронда на улицах Аксамалы. Вот как, например, эти далекие вскрики.

Что?

Вскрики? В лесу?

Емсиль покрепче перехватил посох и, застыв на месте, прислушался.

Да. Сомнений быть не могло. Исполненные страдания женские крики доносились откуда-то справа от дороги. Барнец окинул взглядом обочину: довольно пологий склон холма, но телеге не проехать – слишком близко сошлись толстые, бугристые стволы грабов.

– Что встал? Мамку вспомнил? – развязно спросил поравнявшийся с ним Вогля.

– Тише! – Емсиль сверкнул на него глазами. – Послушай лучше! А ты, – коротко бросил он Пиглю, – бегом назад! Сержантов предупреди!

– Чего предупреждать-то? – недоуменно вскинул брови парень, но тут крик повторился. Лицо вельзийца вытянулось, и он без лишних слов трусцой побежал по своим следам обратно.

– Кто бы это? – подозрительно побелевшими губами проговорил Вогля.

Емсиль пожал плечами.

«Откуда же мне знать? – подумал он. – Но вот тому, кто заставляет женщину так кричать, я бы голову открутил. Это точно…»

Продолжая прислушиваться, он осторожно шел вдоль обочины дороги. Пальцы сжимали дубину так, словно вот прямо сейчас кто-то выскочит из подлеска и набросится на них с Воглей.

Торопливо приблизились Батя и Дыкал. Оба серьезные, сосредоточенные, на поясе у каждого меч, в руках – арбалет.

– Сорванца я телегу сторожить оставил, – непонятно зачем пояснил Емсилю Батя. – От меня и однорукого проку больше. – Он пошевелил левым плечом. Его рука, хотя и зажила вроде бы, все еще плохо слушалась и могла подвести в самый неподходящий миг. Например, когда нужно котелок с огня снять. Один раз они уже лишились и похлебки и костра одновременно. – Что тут у тебя?

– Кричат в лесу… – пояснил барнец. – Нехорошо кричат.

– Кто кричит? Ты… дык… толком говори, – требовательно произнес Дыкал.

– Кажется, женщина… – развел руками Емсиль.

– Или девка, – добавил Вогля.

– Ага! – кивнул Батя. – Из леса доносились девичьи крики, медленно переходившие в женские…

Оценить шутку по заслугам они не успели.

Страдающий крик вновь прокатился по лесу. Задрожал, отражаясь от деревьев. Емсиль готов был поклясться, что звучит он приглушенно, сдавленно.

– О! Опять! – поежился Вогля. – Что делать-то будем?

– Слышь, мужики, может, и этого до телеги отослать? – нахмурился Батя. – Пользы с него, как с козла…

– Нет! – решительно перебил его Дыкал. – Нельзя. Вдвоем они такого начудят… А тут… дык… под присмотром.

– Тогда сзади будь, – брезгливо скривился пожилой сержант в сторону Вогли. – И за железо не хватайся. Порежешься… Пошли, что ли?

– Мы в лес пойдем? – пискнул Вогля, перемещаясь за спины старших спутников.

– Нет, на речку, – ответил Батя.

– Спасать? – не унимался парень.

– Нет, по ягоды! Да замолчи же ты! – не выдержав, рыкнул на него сержант.

Они медленно зашагали по дороге. Как-то само собой вышло, что первым оказался Емсиль с посохом наперевес. Сержанты, держа арбалеты на изготовку, отставали от него на пару шагов. «Оно и к лучшему, – думал барнец. – Прикроют в случае чего». Замыкал шествие Вогля. Он ежился, озирался по сторонам и без надобности сжимал рукоять короткого пехотного меча, висевшего на поясе.

Пока они шли, крики повторились трижды. Каждый раз громче. Значит, отметил про себя Емсиль, идут они в правильном направлении. Он все прикидывал: придется ли драться? И к стыду своему, осознавал, что почти мечтает о хорошей потасовке. Раньше за спокойным и уравновешенным барнцем такого не водилось. Недаром он сказал наемнику, который уговаривал его бросить армию и записаться к ним в банду, что хочет лечить людей, а не калечить. Но сейчас… Нет, нельзя такое творить. Тем более с женщиной. Даже если она в самом деле в чем-то виновна.

Шагов через сто барнец заметил примятую траву на правой обочине. Две полоски. Явно от колес. Он глянул на ветви деревьев, нависшие в этом месте над краем дороги, и увидел то, что ожидал. Свежесодранную кору и несколько обломанных веточек.

Под одобрительным взглядом сержантов он быстро осмотрел пожухлую траву. Отпечатков ног не было, но дерн между следами колес взрыт нековаными копытами. Меньше лошадиных. Возможно, ослы или мулы.

– Идем? – одними губами спросил он.

– Дык… Чего ждать?

Емсиль кивнул и нырнул под лесной полог.

Почему-то барнец удивился, когда в конце протянувшейся на полсотни шагов тропки перед ним открылась небольшая, довольно уютная полянка. Воображение рисовало мрачное ущелье, бурелом, искореженные стволы деревьев, вытянувших сучья, словно загребущие руки с растопыренными пальцами. А тут – ровные грабы, отшагнувшие за кромку поросли и пожухлых, но все еще нарядных стеблей белокопытника, поседелых, как благообразные деревенские старички и старушки.

У дальней опушки паслись стреноженные лошадки… Нет, все-таки мулы. Полдюжины, разных мастей. Емсилю запомнился чубарый, скалящий длинные желтые зубы. Неподалеку от животных стояла повозка: трехосная, закрытая, наподобие карруки,[13] со слабонаклонной двускатной крышей. Больше всего похожая на маленький домик на колесах. Колеса, борта, козлы, даже крыша раскрашена в кричащие цвета – алый, ядовито-зеленый, бирюзовый, желтый, как середка у ромашки. Правда, местами краска облупилась от непогоды и требовала подновления. Зато на стене тянулась надпись. От двери с глазком в виде сердечка до задернутого пестрой занавесочкой окна.

«Запретные сладости».

Передвижной бордель, что ли?

Но взгляд Емсиля задержался на повозке лишь короткое мгновение, переносясь к разлапистому грабу в полутора плетрах[14] от него.

На его длинной нижней, вытянутой над землей ветви висели, дерзко белея на фоне темного леса, два женских тела. Конечно же, женских… Хоть барнец мог видеть лишь спины, очертания (довольно соблазнительные, следует заметить) не допускали двоякого толкования. У одной рассыпались по плечам светло-русые волосы, а у другой – черные, как вороново крыло, кудряшки. Женщины едва касались травы пальцами ног – запястья их обвивала толстая веревка и, переброшенная через ветку, удерживала жертв почти на весу. Рядом с ними стоял, крепко упираясь подошвами добротных сапог в землю, розовощекий и широкоплечий парень лет семнадцати, если судить по мягкому пушку на щеках и наивному взгляду. О таких говорят – кровь с молоком. И впрямь, здоровьем так и пышет. Налитые силушкой плечи распирают простую курточку из дешевого сукна. Хоть парень и уступал Емсилю ростом, барнец, тоже не обиженный силой, невольно позавидовал его мощи. Хоть в плуг запрягай. В правой руке здоровяк держал широкий кожаный ремень, обмотав вокруг ладони один его конец. Для чего? Красные полосы, перечеркивающие спины и ягодицы подвешенных женщин, не оставляли сомнений в происходящем.

Чуть впереди и левее прохаживался, время от времени почесывая в паху, невысокий, низколобый мужик с перебитым носом. Над бровью его зрел крупный багровый чирей, и такой же точно, только недозрелый, алый и блестящий, пробивался под нижней губой. Черные волосы сальными космами свисали на бригантин, сияющий начищенными бляхами.

– А ну-ка, всыпь им еще, Тюха! – сиплым голосом произнес чернявый. При этом в его рту неприятно мелькнул темный провал на месте верхних резцов.

Голубоглазый розовощекий паренек занес руку с ремнем.

Емсиль больше не медлил. Сжав посох покрепче, он направился прямиком к грабу, где вершилась казнь.

– Э! Я не понял, борода! Ты чего? – возмутился щербатый, бросаясь наперерез. В его пальцах, словно по волшебству, появился длинный корд.

Барнец прикинул: успеет ли перебить запястье или хотя бы вышибить оружие у неожиданного противника? Чернявый двигался легко, вихляясь телом из стороны в сторону, корд мелькал в его пальцах, устремляясь острием то вверх, то вниз. Сразу видно мастера уличных драк. Среди забияк-студентов в Аксамалианском университете изредка такие попадались. Например, Летгольм, погибший в тот злополучный вечер в «Розе Аксамалы», хоть выглядел изнеженным и женоподобным, но с граненым клинком корда вытворял чудеса. Крутил и правой, и левой рукой. Мог уколоть врага из такого положения, что тот и не помыслил бы ждать атаки.

– Смерти ищешь, борода? – с отчетливым вельзийским выговором сказал чернявый. – Так я тебя сейчас распишу. Эт-точно!

Позади щелкнул арбалет. Щербатый охнул и схватился за плечо. Согнулся, прожигая озлобленным взглядом из-под черных бровей. Емсиль, не останавливаясь, оттолкнул его локтем. За десяток шагов поравнялся с оторопевшим здоровяком. Тюха так и застыл с поднятой рукой, изумленно хлопая ресницами. Барнец без всякой жалости ткнул его концом посоха под ложечку, а когда юноша скорчился, замахнулся, чтобы треснуть по шее, но пожалел и от души приложился поперек лопаток.

– Это что за самоуправство, господа? – раздался глуховатый голос. В нем прозвучали нотки возмущения, граничащего с благородным негодованием, и одновременно испуга.

– Дык… Это не самоуправство, – успел ответить Дыкал, прежде чем Емсиль повернулся. – Это воспитание называется.

– И не балуй, дядя, – веско добавил Батя.

Пожилой сержант повел арбалетом из стороны в сторону, пристально глядя на целящегося в Емсиля коренастого, довольно упитанного мужчину, полукровку-айшасиана, судя по смуглому лицу и толстым, слегка вывернутым губам. Его выпирающий вперед круглый живот был плотно обтянут бордовым камзолом из тонкого, дорогого сукна, прикрытым сверху плащом с меховой пелериной. Замерз, что ли?

Полукровка морщился и кусал губы, показывая признаки нерешительности. Арбалет дрожал в его пальцах, и это очень не понравилось Емсилю – того и гляди, нажмет на спусковую скобу…

– По какому праву? – воскликнул темнолицый, бросив быстрый взгляд на сидящую рядом с ним на раскладном стульчике черноволосую женщину в алом платье. Она сидела, низко наклонив голову, но с выпрямленной спиной – что называется, кол проглотила. Тут же, совсем рядом, стояла на коленях еще одна женщина, чьи волосы цвета спелой пшеницы совершенно скрывали лицо. В руках она держала маленький поднос, где стоял тонкой работы кубок.

– Дык… Мы – люди военные. Права сами устанавливаем, – медленно проговорил сержант.

– И безобразничать никому не позволим! – нахмурился Батя. И вдруг выкрикнул резко, словно отдавая команду новобранцам. – Кидай игрушку! Кому сказал?!

Жалобно сморщив лицо, полукровка швырнул арбалет на землю.

– То-то же, – одобрительно хмыкнул Батя и велел Емсилю с Воглей: – А ну-ка, отпустите девчонок!

Барнец еще раз оглядел поверженных врагов: щербатый скулил, зло, но затравленно поглядывая на сержантов, а розовощекий скорчился, закрывая голову руками, будто опасаясь, что его будут бить еще. Если подумать, то правильно опасался. Емсилю очень хотелось пнуть его, чтобы заорал так же, как избиваемые недавно женщины. Ну просто очень хотелось. Так, что зудела нога.

Пока Емсиль колебался, разрываясь между желанием поступить по совести или по закону, женщина в алом платье подняла голову.

Бывший студент обомлел. Уж кого-кого, а хозяйку «Розы Аксамалы» он узнал бы среди тысячи.

– Фрита Эстелла? – пробормотал он.

Она ответила непонимающим взглядом. Ну конечно! Где уж ей узнать в бородатом, одетом в армейский нагрудник мужике с тяжелым посохом немногословного студента, изредка посещавшего ее заведение. Он же не болтун Антоло, у которого денежки водились. И не Летгольм, не без основания считавший себя любимчиком всех бордельмаман Аксамалы.

Но если здесь фрита Эстелла, тогда остальные…

– Алана? – несмело позвал барнец.

Стоящая на коленях золотоволосая девушка подняла голову.

– Алана! Ты меня узнаешь?

Емсиль, забыв обо всем, кинулся к ней и вскоре сжимал голубоглазую красавицу в объятьях.

– Ты узнаешь меня?

Она кивнула. И вдруг из ее глаз хлынули слезы. Сплошным потоком. Без рыданий и всхлипываний. Кажется, Алана даже улыбалась. Но слезы текли и текли, оставляя на щеках мокрые дорожки.

– Что ж вы, сволочи, сделали? – послышался сзади глухой голос Бати. – Вы люди или нет?

Барнец обернулся.

Ну конечно же… Если бы он не был так ошеломлен встречей с Аланой, которая из всех девочек «Розы Аксамалы» нравилась ему больше всех, он сообразил бы, что кудрявая черноволосая – это не кто иная, как Рилла, а русая – Лита, простосердечная, открытая, стремящаяся всем помочь Лита.

Теперь их укладывали на траву Вогля и Дыкал. Кроме посиневших, перетянутых вожжами кистей и исхлестанных спин, в глаза Емсилю бросились уздечки, несомненно принадлежавшие распряженным мулам, а теперь надетые на лица девушек. Удила, толком не очищенные от травы и засохшей слюны животных, раздирали им рты, а сыромятные ремни были скручены узлами на затылках. Туго и безжалостно.

Наверное, лицо барнца отразило вскипевший в его сердце гнев, поскольку щербатый, сидевший на траве, мгновенно прекратил подвывать и посунулся на заднице, забавно отталкиваясь от земли пятками.

– Сиди! – Батя без всякой жалости стукнул его носком калиги в раненое плечо. – Ишь, шустрый какой! – И добавил несколько слов покрепче, совершенно не стесняясь присутствия женщин.

Несколько взмахов ножа понадобилось Дыкалу, чтобы освободить девушек от «сбруи».

– Чего глазеешь? – недовольно проворчал Батя. – Скажи своей подружке, пускай прикрыться им чего-нибудь принесет!

Алана уже и сама сообразила, мягко вывернулась из объятий Емсиля, кинулась в фургончик.

– Фрита Эстелла, что это? Зачем? – удивленно проговорил барнец.

Бордельмаман хранила гордое молчание, поджав губы.

– А удрать хотели! – неожиданно сварливо произнес полукровка.

– Дык… свободные люди. Имеют право, – возразил сержант.

– Это кто свободный? Шлюхи? – зарычал щербатый.

– Тебя не спросили! – Батя занес над ним приклад арбалета. Раненый прикусил язык и живо втянул голову в плечи.

Зато пришел в себя Тюха. Поднявшись на четвереньки, он бодрым жуком пополз к ногам Дыкала, приговаривая при этом:

– Я не виноват, меня заставили… Скеццо заставил…

Сержант гадливо кривился, отодвигаясь, но мальчишка наседал все настойчивее, так и норовил поцеловать калигу.

– Отстань, говнюк! – зарычал наконец Дыкал. Парнишка примолк, замер в неудобной позе.

– Ну, и кто из вас Скеццо? – нехорошо прищурился Батя.

– Он! – приподнялась, опираясь на локоть, Лита. Ткнула пальцем в щербатого. После перевела взгляд на барнца, чуть наморщила лоб. – Это ты, Емсиль? Или…

– Я, – кивнул бывший студент.

– А что сразу Скеццо! – заорал щербатый. – Чуть чего, так Скеццо! Ты что молчишь, черномазый?!

Выскочившая из домика на колесах Алана пробежала между мужчинами и бросила подругам скомканную одежду. Рилле досталась рубашка до пят, а Лите легкий капот из батиста, розовый в мелкий белый цветочек. Девушки одевались с суетливой поспешностью, которая никак не вязалась с их родом занятий. Не успев запахнуть легкую ткань на груди, Лита закричала, указывая пальцем на полукровку:

– Это шпион! Айшасианский шпион! Его нужно сдать властям в ближайшем городе!

– Совсем сбрендила, дура?! – воскликнул Скеццо, меняясь в лице.

– Ты что морозишь? – нахмурился толстяк.

– Послушайте меня! – Лита бросилась к Дыкалу. – Я не сошла с ума…

– Дык… Никто и не говорит… – Лицо сержанта выражало растерянность. Одно дело примерно наказать безобразника, издевающегося над беззащитными женщинами, а совсем другое участвовать в поимке шпиона из южного королевства. Как с ним обращаться? Кому предавать? В деревенский магистрат не потащишь… Да и есть ли огонь у этого дыма или, как говорят окраинцы, корни у этой травы? Конечно, всем известно, что Айшаса спала и видела развал и гибель Сасандры – ведь больших соперников, чем эти две страны, не сыскать ни в торговле, ни в политике. Но здравомыслящий человек всегда отдает себе отчет: слухи зачастую бывают преувеличены, причем в несколько раз. Айшасианы пускай и зловредная народность, а все же не идиоты слабоумные. Зачем засылать шпиона-полукровку? Настроение у жителей Империи сейчас не самое радужное, найти виновника собственных неудач любой не прочь. А любой темнокожий сразу под подозрение попадает. Если уж на каматийцев косятся… Может, девчонка обезумела от обиды и злости? Может, хочет просто отомстить ненавистному старикану, а для того вздумала его оговорить? И не нашла ничего лучше, чем выдумать шпионов?

– Ты, девочка… Дык… я что сказать хочу… Ну, как говорится… – заговорил Дыкал. Запнулся, сбился. Виновато развел руками.

– Я не сошла с ума, – упрямо повторила Лита.

– Ниче… Сейчас разберемся, – заверил ее Батя. – Этого вяжи! – приказал он Вогле, кивая на Скеццо. – Ты, дядя, стой тихонечко. И руки на виду держи… – Он повел арбалетом в сторону полукровки. – Ну, а вы рассказывайте…

Дыкал внимательно посмотрел на Емсиля:

– Ты, похоже, знаешь их?

– Знаю, – кивнул барнец. И задал вопрос, который вертелся у него на языке уже довольно долго: – Где Флана?

– Флана? – переспросила Рилла, а Лита виновато потупилась.

Емсиль заподозрил неладное. Уж если эти две девчонки пытались сбежать, то чего ожидать от порывистой и решительной Фланы? А если Скеццо и толстогубый ее поймали…

– А ушла… – негромко проговорила Алана.

– Как ушла? – удивился и обрадовался одновременно Емсиль.

– А как кошка последняя! – внезапно взвизгнула Рилла. Ее лицо сморщилось и стало некрасивым от злости. – Хвостом махнула и…

– Перестань! – сжала кулачки Лита. – Если бы она могла…

– Если бы хотела! – перебила ее черноволосая.

– Она хотела! Она обещала!

– И где ее обещания? Где? Где, я спрашиваю?

– Значит, не смогла…

– Значит, не захотела! Она бросила нас всех! Понимаешь? Бросила! Сама освободилась, и хоть трава не расти! Нужны мы ей! Как же!

– Ты не имеешь права… – На глаза Литы навернулись слезы.

– Имею, – Рилла отвечала ей с холодной яростью. – И я имею, и ты имеешь. И Алана имеет… Она нас забыла. Ей на нас плевать!

– А ну, тихо!!! – не выдержав перебранки, рявкнул Батя. – Сами потом будете разбираться, кто кого обидел и кто кого бросил. Не о том речь. Ты, девочка… Как тебя звать-то?

– Литой ее зовут, – вмешался барнец.

– Хорошо. Ты, Лита, человека айшасианским шпионом обозвала. Ты понимаешь, что за свои слова отвечать нужно?

– Я готова ответить. Перед любым судом! Это табачник Корзьело из Аксамалы. Он пособничал айшасианам. Передавал записки в нашем борделе, а когда мы случайно раскрыли его, сбежал! – Губы Литы дрожали, она сжимала кулачки, но в глазах сверкала такая решимость, что Емсиль поверил в ее слова сразу и безоговорочно.

Да и Батя крякнул, расправил сгибом пальца топорщившиеся, словно у кота, усы, кивнул:

– Ну, ладно… А кто подтвердить может?

Девушка на мгновение задумалась. И вдруг просияла:

– Фрита Эстелла может! Фрита Эстелла, почему вы молчите? Ведь вы можете подтвердить? Фрита Эстелла?

Бордельмаман холодно взглянула на нее. Пожала плечами.

– А почему я, собственно, должна что-то подтверждать? – высокомерно произнесла она. – Мало ли что кому взбредет в голову?

– Но как же так? – опешила Лита. – Ведь мы тогда… И Флана, и Мастер, и Кир…

– Ничего не знаю! – отмахнулась Эстелла. Развернула плечи, отчего грудь еще соблазнительнее обрисовалась под тонкой шерстью платья, обратилась к сержантам: – Могу я говорить с офицером?

– Дык… с офицером? – замялся Дыкал. Бросил извиняющийся взгляд на Литу – мол, видишь, как оно бывает в жизни. – Есть у нас офицер. Дык… почему не поговорить?

– А с этими что будем делать? – вмешался Емсиль, опасаясь, что беседа сейчас пойдет по совершенно другому руслу и о сказанном Литой забудут. Он ей почему-то верил. Не водилось за русоволосой простушкой привычки обманывать, выдумывать небылицы, а уж тем более обвинять кого-либо впустую. Не могла она оговорить человека, зная, что ему за это придется отвечать перед законом, даже если этот человек трижды подлец и мучитель. Ведь не назвала же она шпионом и предателем родины Скеццо? Или Тюху, который порол ее только что? Значит, был повод.

– Ну, этого я бы вздернул для пользы дела, – Батя махнул рукой на Скеццо.

– Так нельзя! – возмутился вельзиец. – Эт-то… А как же суд?

– А по закону военного времени, – нехорошо оскалился Батя.

Скеццо зарычал и попытался вскочить на ноги. На плечах у него повис Тюха и, выкрикивая как сумасшедший: «Из-за тебя все! Вот тебе! Чтоб ты пропал!» – принялся тузить вельзийца тяжелыми кулаками. Сцепившись, как два кота, они покатились по траве. Мелькали локти, колени, кулаки. Щербатый, несомненно более опытный в рукопашных схватках, сопротивлялся умело и отчаянно, но ему мешало раненое плечо.

Невольные зрители отнеслись к потасовке по-разному.

Бордельмаман, брезгливо поджав губы, отвернулась.

Алана схватила за рукав Емсиля и прижалась к нему, дрожа всем телом. В ее глазах плескался самый настоящий ужас. Как у перепелки, завидевшей ястреба.

Рилла и Лита, позабыв о том, что совсем недавно спорили и едва не поссорились, азартно наблюдали за дракой. Даже перешептывались. Емсилю почему-то показалось, что они заключают пари: кто кого, как крестьяне на петушиных боях.

Табачник Корзьело переступил несколько раз вбок короткими шажками, намереваясь, скорее всего, дать деру. Батя, заметив его попытку, покачал головой и красноречиво повел арбалетом. Полукровка вернулся на место, застыв с опущенными плечами и склоненной головой, всем видом выражая покорность судьбе.

Дыкал чесал в затылке, разевая рот, будто хотел что-то сказать, но вдруг позабыл все слова. Наконец он приказал хохочущему Вогле разнять драчунов.

Не тут-то было!

Растащить забияк не получилось ни с первого, ни со второго раза. Даже ведро воды, опрокинутое на них солдатом, охладило боевой порыв лишь на краткий миг. Тогда Дыкал подхватил брошенный Тюхой ремень и принялся охаживать драчунов по чему попало.

Десяток ударов, и они расцепились. Скеццо хрипел и непотребно ругался. Левый глаз его заплыл здоровенным «фонарем», на виске наливалась багровая шишка. Тюха отделался расцарапанной щекой – видимо, вельзиец хотел выдавить ему глаз. Парнишка закрыл голову руками и продолжал выкрикивать:

– Убить его, гада! Удавил бы! Из-за него все!

Дыкал для острастки вытянул его еще пару раз по спине.

Тюха замолчал.

Сержанты переглянулись. Дыкал отбросил ремень, словно гадюку. Батя зло сплюнул на землю.

– Щербатого вязать! – сказал он, обегая взглядом всех присутствующих. – Ты, Тюха, самолично за ним следишь. Упаси тебя Триединый упустить злодея…

Мальчишка радостно закивал, словно преданный и отлично обученный котенок.

– Дальше! Табачника запереть. Мы еще разберемся – шпион он или так, погулять вышел. Надо будет, и в Аксамалу свезем. В тайный сыск. А сейчас, от греха подальше, лучше запереть… Ну, а вы, красавицы, ступайте куда хотите. Желаете – здесь оставайтесь. Нет – так проводим до Арамеллы. Можем и дальше, – подмигнул он Емсилю, на рукаве которого продолжала висеть Алана. – Ну, годится такое решение?

Едва смолк его голос, как Тюха уже кинулся заламывать локти Скеццо за спину.

– Мы с вами! – звонко выкрикнула Лита.

– С вами, конечно! – лишь на долю мгновения отстала от нее Рилла.

Алана не сказала ничего, но барнец понял, что разлучить их теперь может только смерть.

Фрита Эстелла дольше всех хмурилась и кусала губы, пока не произнесла с видом вышедшей в народ королевы:

– Вы обещали, что поговорю с офицером. Я еду с вами.

Батя вздохнул и молча направился запрягать мулов, прихватив в помощники продолжающего веселиться Воглю.

Глава 4

Гуран едва не задремал, привалившись к зубцу крепостной стены. Ночь выдалась на удивление теплая. Несмотря на то что небо затянуло тучами и мэтр Абрельм упорно предрекал дождь, хвала Триединому, было сухо. Даже душно, как в конце лета. И не скажешь, что месяц Ворона на исходе, скоро и зима. Впрочем, вельсгундец привык к мягким зимам Аксамалы. На востоке Зеленогорье защищает от зимних буранов и летних суховеев. На севере – Великое озеро, а, как известно, близость воды улучшает климат. Этому учат в университете, на курсе геометрии, который Гуран любил больше всего.

Изредка из-за плотных туч выглядывала Младшая Сестра, полная – круглая и ярко-желтая. Старшая Сестра, промелькнувшая сразу после заката молодым месяцем, уже скрылась. Время потихоньку двигалось к полуночи. Молодой человек пятый день не спускался со стен. Тут же ел, что придется, тут же и спал, сколько получится. От сухомятки начал болеть живот, а от недосыпа резало глаза. Но ничего не поделаешь, ополчение нуждалось в постоянном присмотре. Это когда наступал черед охранять укрепления Аксамалы отрядам студенческой самообороны, главнокомандующий народного правительства мог расслабиться и отдохнуть. Свои, студенты, не пропустят врага, не дрогнут в трудное мгновение, не побегут. А с ополченцев какой спрос? Лавочники, ремесленники, купчики средней руки… Хорошо еще, что прекратились разговоры о сдаче. Можно подумать, Жискардо Лесной Кот не такой, как десятки командиров вольных отрядов, наводнивших всю огромную территорию Сасандры в последние три месяца. Установит мир и порядок, станет защищать от разбойников и приструнит преступность в городе. Как бы не так! Ограбит, оберет до нитки, хорошо еще, если те самые купцы, ратующие за мировую, живыми останутся. Это ж совсем слабоумным нужно быть, чтобы не понимать столь очевидную истину! Нет, банкиры и купцы шумели, горланили перед зданием университета (новое правительство, или «младоаксамалианцы», как они сами себя называли, обосновалось именно там), требовали от мэтра Дольбрайна принятия выгодных им решений. Недовольных успокоили. Правда, заслуги Гурана тут никакой не было. Он не льстил себе. Постарались молодцы фра Лаграма, возглавившего в Аксамале новый тайный сыск. Десяток купцов загремели в тюрьму, еще троих показательно вздернули на площади при большом скоплении народа. И число недовольных начало стремительно уменьшаться, пока совсем не сошло на нет. Обыватели с завидным рвением ринулись защищать столицу родимой Империи.

Сейчас ополчение и самооборона пребывали в состоянии повышенной боевой готовности, как сказал мэтр Крюк, лавочник из бывших военных. Вот уже третий день войско кондотьера Жискардо не стояло на месте. Перемещалось, перегруппировывалось, совершало непонятные защитникам крепости маневры. Все это, возможно, имело целью запутать и попугать Аксамалу, упорно не желавшую сдаваться, а может быть, означало подготовку к штурму.

Расставив наблюдателей у Зеленогорских ворот и у Дорландских ворот, Гуран собрал основные силы у Южных или, иначе, Вельзийских ворот. Перед закатом вызвал нарочным мэтра Абрельма. Так или иначе, а присутствие колдуна на стенах не помешает. Хоть он и слабенький волшебник, а морок напустить может, или лестницу огненным шаром пережечь, или еще чего-нибудь устроить. Старенький чародей прибыл тотчас же после получения приглашения. Побурчал, конечно, что, мол, делать ему больше нечего, а потом устроился спать в караулке. Гуран немного успокоился, укутался в плащ и привалился к каменной кладке, подложив кулак под голову.

Свежий ветерок, пролетев над сжатыми полями и яблоневыми садами, тихонько шелестел между зубцами, посвистывал в бойницах. Вельсгундец и сам не заметил, как закрыл глаза и провалился в тяжелый, похожий на оцепенение сон…

– Гуран… Гуран! – Светловолосый студент из Литии по имени Никилл тряс командира за плечо.

Сон слетел в одно мгновение, оставив после себя ломоту в затылке.

– Что? – встрепенулся вельсгундец. – Что случилось?

– Кажется, началось! – почему-то шепотом проговорил парень. Можно подумать, нападающие услышат его!

Гуран бросился к краю стены. Внизу колыхались темными змеями колонны солдат. Следовало отдать должное выучке наемников – они шагали почти бесшумно: не звякало оружие, не скрипел доспех.

Одна колонна двигалась прямо на ворота, две другие нацелились шагов на сто правее и левее. Ясно, хотят растянуть оборону. Хорошо бы не ударили еще где-нибудь подальше – стена-то у Аксамалы длинная, слабых мест при желании можно нащупать сколько угодно.

– Мы сперва поверить не могли, – продолжал шептать Никилл. – Глядим, а они ползут, словно призраки. Ни огонька, ни звука…

– Ты что думал? – неожиданно зло огрызнулся Гуран. – Под барабаны на штурм пойдут?

– Нет, но…

– Какое там «но»! Выучка солдатская! Вам до них далеко…

Студент обиженно засопел, а Гуран тут же пожалел, что обидел парня. И чего, собственно, взъелся? Они стараются, как могут. Было бы чуть побольше времени, и из студенческого братства Аксамалианского университета удалось бы создать некое подобие гвардии. А там и настоящей армией заняться вплотную. Обеспечить городу защиту.

Войско кондотьера Жискардо, возомнившего себя новым императором Сасандры, приближалось неторопливо, но решительно. Передние солдаты тащили вязанки хвороста. Ясно, собирались забрасывать ров. Последующие ряды волокли лестницы. Похоже, готовился штурм по всем правилам. Да, нелегко будет отбиваться. Опыту и выучке солдат придется противопоставить задор и отчаянную решимость горожан и студентов.

– Зови Ченцо и Вильяфьоре, – коротко бросил Гуран студенту. – Бегом! Постой! Когда позовешь, разбудишь мэтра Абрельма, а сам бегом к Верольму и Крюку… Понял?

– Понял, конечно! – мотнул головой Никилл.

– Тогда беги, брат!

Обычай называть друг друга братьями появился у «младоаксамалианцев» недавно. Кто-то вспомнил, что студенческое общество часто называют братством. Мэтр Дольбрайн одобрил новое обращение. Сказал, что ему и самому порядком надоели эти «господины» и «фра». Правитель и сам хотел предложить взамен устаревших обращений что-то новенькое. Например, товарищ или друг. Но и брат тоже хорошо. Отдает чем-то родным и семейным. Правда, Гуран не мог себя пересилить и нет-нет да и обращался к старшим товарищам, таким как Лаграм или Абрельм, уважительно – «фра». Но ничего, это со временем пройдет, утешал он себя. И учитель говорил то же самое.

Студент скрылся в темноте. Тотчас же в паре шагов послышалось глухое покашливание, и хриплый голос произнес:

– Да не надо меня искать. Тут я уже…

Коренастый Ченцо подошел к Гурану вплотную, почесал кустистую бороду, а затем задницу. Горшечник никак не мог набраться хороших манер, да и не желал. Он примкнул к восставшим еще в ночь Огня и Стали. Сколотил отряд из таких же, как и сам, небогатых ремесленников, работавших без заказов, на свой страх и риск, а потому часто остающихся без гроша в кармане. Он не любил чиновников магистрата, жрецов, военных, судей и прочих, как он сам говорил, кровопийц. Его отряд некоторое время занимался тем, что отлавливал «врагов народа» и вешал их либо рубил головы. К чести повстанцев, они старались уничтожать идейных противников без особых зверств, просто трудились, но уже не за верстаками или гончарными кругами, а с гизармами и топорами на улицах родного города.

Когда «младоаксамалианцев» достигли слухи о зачищающих Аксамалу ремесленниках, Гуран лично возглавил небольшой отряд студентов и отправился на переговоры. Может быть, его слова Ченцо и не убедили, но горшечник согласился поговорить с мэтром Дольбрайном. В тот же день его люди влились в повстанческую армию нового правительства Аксамалы.

– Вижу – ползут, – рассудительно, но с налетом гордости произнес Ченцо. – Мои ребята едва не первыми всполошились…

– Молодцы, – кивнул Гуран. – Что делать будем?

Горшечник поежился:

– Я тебя спросить хотел – что делать будем? Ты же главнокомандующий, брат, а не я.

Вельсгундец задумался. Легко сказать – главнокомандующий. Управлять отрядами ополченцев и студентов в городе – это одно, а отражать всамделишный штурм, да еще когда против тебя выступает опытный кондотьер, – совершенно другое. И ничего общего. Молчание затягивалось. Солдаты Лесного Кота скользили в темноте, неуклонно приближаясь. Пятьсот шагов до рва, четыреста, триста… Куда же запропастился Вильяфьоре? Он из офицеров. Не так давно был капитаном гвардии. Чего стоило вельсгундцу отбить его у молодчиков фра Лаграма! Вот всегда так с этими старорежимными… Когда не надо, так и лезут с советами и пояснениями, а когда возникла острейшая необходимость, как корова языком слизала. Нет его, пропал, исчез, сквозь землю провалился…

Ладно, никуда не денешься. Назвался котом, мурлыкай во все горло. Гуран вздохнул и выпалил:

– Давай бегом на правый фланг. Пускай твои парни встречают их арбалетными болтами. Постарайся сбить боевой пыл, к стене не подпускайте. А мы уж тут как-нибудь.

– А если все-таки прорвутся? – поинтересовался как всегда обстоятельный Ченцо.

– Если прорвутся, рубись. Стой насмерть. И своим скажи – велика Сасандра, а отступать некуда, Аксамала за спиной. Сможешь? Не отступишь?

– Хорошо, – просто отвечал горшечник. Никаких громких заявлений, речей, столь любимых некоторыми вольнодумцами. – Будем драться. Ты за нас не переживай. Помрем, но не отступим. А если погибнем, то все до единого. Так и учителю скажи. Померли, но не отступили.

Он развернулся и исчез в темноте. Не попрощался. Да оно и к лучшему. Прощаться перед боем, говорят, плохая примета.

Гуран огляделся. Справа и слева от него уже выстраивались вдоль края крепостной стены ополченцы, вооруженные арбалетами. В стрелках находились люди опытные. Те, кто не отличался особой меткостью, будут заряжать. Вельсгундец подозвал Райальма, бородатого ополченца средних лет, из краснодеревщиков кажется, и отправил его на левый фланг – передать команду начинать стрельбу, не дожидаясь, пока враг приблизится вплотную.

Райальм умчался едва ли не бегом. Впускать мародеров в город не хотел никто. Это вселяло надежду. Значит, и правда, как сказал Ченцо, даже ополченцы будут стоять насмерть. У каждого… Ну, или почти у каждого в Аксамале семья – жены, дети, старики родители.

Ежась от ночной свежести, подошел мэтр Абрельм, сутулый, сухой, седенький – он напоминал скорее одуванчик, чем чародея. Ну, какой ни есть, а все же наш. У других, может, и такого нет. Волшебник оглядел наступающие колонны, покачал головой:

– Ой-ей-ей… Жарко будет, брат мой, не так ли?

– Сейчас им станет жарко! – В Гуране уже проснулся боевой азарт. Он давно замечал за собой, что в миг опасности соображает лучше и действует быстрее. – Готовсь! – негромко проговорил он, поднимая руку. – Цельсь! Бей!

Вряд ли кто-то увидел его отмашку. Темно, ночь, тучи в небе… Но команду услыхали!

Защелкали арбалеты.

Атакующие начали падать. Кто-то в сторону, кто-то под ноги своим же товарищам. Послышались крики.

«Ага! – подумал Гуран. – Не нравится?! А вы чего ожидали?»

А вслух выкрикнул:

– Цельсь! Бей!

Наконец солдаты Жискардо Лесного Кота окончательно осознали, что не сумели подкрасться незамеченными. Над их рядами прокатился боевой клич, передние перешли на бег, десяток-другой отделился от колонны и, припав на колени, открыл ответную стрельбу. Конечно, промахивались. На зубцах стены царила тьма, помогающая защитникам.

– Получи, сволочь! – закричал молоденький парнишка в меховой безрукавке, нажимая на спусковой крючок. Гуран никак не мог вспомнить его имя. Кажется, ученик ювелира с Крючной улицы…

Рядом пожилой купец деловито выцеливал врагов. Крякал после каждого выстрела, будто бы мог видеть – попал или нет.

Мэтр Абрельм выпятил нижнюю губу и «цыкал» зубом.

Вельсгундец хотел спросить, что не нравится старому волшебнику, но отвлекся, командуя очередной залп.

Атакующие перешли на бег. Несмотря на груз из вязанок и лестниц, солдаты покрыли двести шагов, отделявшие их ото рва, на одном дыхании. Подняли над головами большие прямоугольные щиты. Принялись бросать хворост в мутную вонючую воду. А примерно полсотни солдат, скрываясь за спинами щитоносцев, начали обстреливать верх стены. Заряжали они быстро, выпускали болты слаженно, не чета ополченцам, да и меткостью превосходили горожан.

То здесь, то там падали аксамалианцы. Кому-то повезло и его подхватили соседи, а некоторые полетели со стены.

– Целься хорошо! – крикнул Гуран.

Ему очень не нравилась группа солдат, составивших щиты чуть в стороне от остальных. Такое построение в старинных книгах именовалось «черепахой». Что они прячут? Командира? Или секретное оружие?

Под ливнем болтов нападающим все же удалось забросать ров фашинами и приставить лестницы к стенам. Арбалетчики непрестанно били по бойницам.

Левее и правее тоже слышались крики, щелканье тетивы, топот.

– Приготовиться отталкивать! – Вельсгундец ни на миг не забывал, что главнокомандующий он и никто иной. – Алебарды к бою!

Пока арбалетчики последним залпом пытались еще хоть немного уменьшить число врагов, заряжающие разобрали составленные в «пирамиды» алебарды, гизармы, осадные ножи. Жаль, что потратили на это гораздо больше времени, чем следовало. Недостаток выучки…

«Вот и будешь теперь знать, на что свое войско натаскивать, командир! Если будет кого натаскивать и кому натаскивать…» – Гуран скривился, обнажил клинок. С мечом он управлялся куда лучше, чем с древковым оружием.

– Вот оно! – сипло выкрикнул Абрельм и, отталкивая Гурана, кинулся к краю стены.

– А? Что? – Молодой человек поспешил следом за ним, зная по опыту – уж если мэтр всполошился, то неспроста.

Внизу расступились пехотинцы, составлявшие «черепаху», а между ними возник нескладный худой мужчина в бесформенном балахоне и дурацкой шапке, напоминающей гугель, но с меховой оторочкой. Почему Гуран смог так хорошо его рассмотреть? Да потому, что мужичок стоял, сведя ладони перед грудью (не слишком плотно – два кулака пролезет), а между его пальцами клубился багровый огонь, навевающий мысли о Преисподней.

Колдун?

У вельсгундца ослабели колени. Как он ни хорохорился, а составленный в день выпускного испытания гороскоп не думал стираться из памяти. Он сам себе нагадал гибель в огне. Неужели не ошибся?

– Что, страшно? – по-прежнему непривычно осипшим голосом проговорил Абрельм. – Я тоже боюсь. Аж в горле пересохло.

Он вытянул правую руку вперед, нацелив указательный палец в чужого чародея, а левой крутил странные фигуры. Будто музыкант разминается перед выступлением. Его морщинистое лицо при этом кривилось, будто бы волшебник в одиночку перетаскивал тяжеленный комод.

– Эх, поспеть бы… – За шумом боя вельсгундец едва расслышал слова Абрельма.

«Конечно, хорошо бы поспеть. А то размажет нас сейчас по камням, как масло по хлебу!»

Как ни кряхтел, как ни старался мэтр, чужой колдун начал первым. Огненный шар вырвался из его рук и, переливаясь всеми оттенками красного – от мрачного багрянца до ярко-алого, – поплыл к стене. Испуганно загалдели ополченцы. Ночь Огня и Стали и безумство чародеев, которые сровняли с землей Верхний город, помнили все.

Мэтр Абрельм поспешно сменил позу. На этот раз он растопырил руки, скрючив пальцы так, словно пытался кого-нибудь сцапать. И, как оказалось, не случайно. Извилистые ленты мрака потянулись от его пальцев, рыская, будто щупальца диковинного морского зверя спрута. Говорят, в океане Бурь спруты достигают такого размера, что нападают даже на купеческие суда, обвивают борта змеевидными лапами, впиваются присосками в обшивку и утягивают на дно вместе со всем грузом и командой. Счастье, что в Ласковом море, омывающем с юга Империю, спруты вырастают не больше локтя в длину. В Камате и Уннаре их ловят и жарят в масле с чесноком.

Темные нити перехватили огненный шар на полпути. Соткались в сетку, приняли его, погасив скорость полета, обхватили словно верша и потянули вниз, на головы своих же солдат.

Чужой колдун сопротивлялся отчаянно. Совершал пассы руками, приподнимался на цыпочки. Сеть неумолимо прижимала его оружие к земле.

– Ай, молодец, мэтр! – выкрикнул кто-то, довольно взвизгнув.

– Наша берет, наша! – откликнулся басовитый голос.

– Так им, так им, мэтр!

– Дави его, кошкина сына!

Гуран, ликуя в душе, одернул подчиненных:

– За пехотой глядите! Алебарды не бросать! – и выглянул из-за зубца. Наемники Лесного Кота обращали гораздо меньше внимания на магический поединок. Карабкались по лестницам, которых оказалось приставлено на этом участке шесть штук. – Лестницы отталкивай!

«А есть ли чародеи на других участках атаки? Или только нам такая честь досталась? – подумал молодой человек. – Должно быть, у нас главное направление, а там штурмуют, чтобы головы нам задурить… А мэтр, и правда, молодец. Справляется потихоньку. Только слишком уж потихоньку…»

Гуран повернулся к волшебнику, желая если не поддержать чем-нибудь, то хотя бы подбодрить, и похолодел. Абрельм едва стоял на ногах. Нет, руками он по прежнему «давил» чужое колдовство, но ноги его уже подкашивались, а взгляд остекленел – вот-вот свалится без чувств.

– Ты что, мэтр?! – Вельсгундец кинулся к нему, подхватывая под мышки.

– Спа… сибо… – выдохнул чародей, наваливаясь на руки Гурана всем весом. – Силен… гад… Стихийник…

Несколько мгновений понадобилось Гурану, чтобы осознать последнее слово. Если бы он не увлекался в университете чтением старинных книг, касавшихся истории Империи и прилегающих королевств, то не сообразил бы. Стихийниками называли сейчас чародеев, использующих Силу Стихий – Земли, Воды, Огня, Воздуха. Каждое из этих начал испускает особые эманации, которые обладающий соответствующими способностями и должным образом обученный человек способен улавливать и использовать по своему желанию. Впрочем, почему только человек? Говорят, волшебники есть у альвов и кобольдов, у дроу и гоблинов… Даже у диких кентавров. Овладевая силой какой-то одной стихии, чародей получает возможность с ее помощью совершать магические воздействия на окружающий мир. Например, Чародей Воздуха может вызывать ветер, подгонять корабли и развеивать тучи над полями. Чародей Огня способен швыряться вот такими шарами или, к примеру, осветить поле боя, зажигая в небе магические факелы. И так далее… Разве все перечислишь?!

Раньше все волшебники Сасандры были стихийниками. Но они ушли, пожертвовав собой во имя человечества,[15] и не оставили смены. Вернее, самые способные ученики полегли рядом с учителями, а оставшиеся не годились не то что в подмастерья, а даже не были достойны менять чародеям прошлого коврик у двери. Зато начали развиваться тайные сообщества, использующие совершенно другой род Силы. Человеческие чувства: страх, ненависть, признательность, обожание, ярость. Оказывается, их тоже можно ощутить и, самое главное, собрать, преобразовав в некое подобие стихийной энергии, пригодное к употреблению в чародейских целях. Подобное волшебство практиковалось и раньше, но примерно триста лет тому назад Великий Круг магов Сасандры запретил его. Почему? Высокоученые маги, входящие в Великий Круг, рассудили, что, пользуясь энергией эмоций, волшебники вытягивают из людей жизненную силу. Так ли это на самом деле? Никто не знает. Как никто не может объяснить, что такое жизненная сила, откуда она берется и куда девается после смерти.

Даже жрецы Триединого расходились во мнении по этому вопросу. Научный диспут между Мьельским и Аксамалианским храмами помнили все истинно верующие, как образец изощренного красноречия, борьбы неопровержимых доказательств и отсутствия каких бы то ни было результатов. Но тем не менее Великий Круг магов и Верховный Совет жрецов строго следил за выполнением запрета, а потому число колдунов, пользующихся человеческими чувствами, было ничтожно мало. Зато когда сильных и опытных волшебников не осталось, а жрецы Триединого погрязли в мелочных дрязгах и теософских спорах, почти не обращая внимания на светскую жизнь Империи, нашлись желающие возродить старинное и запретное знание. Словно грибы после дождя, полезли сообщества волшебников-самоучек, не обладающих и сотой долей мастерства великих предшественников, но зато преисполненных амбиций и гордыни. Многие из них погибли, переоценив свои силы, во время ночной резни, когда гвардия Аксамалы начала уничтожать вольнодумцев и заговорщиков по всей столице. Мэтр Абрельм остался в числе немногих уцелевших. Он здорово помог восставшим как в ночь Огня и Стали, так и после. Не изменил делу «младоаксамалианцев» и сейчас.

Из тех же старых книг Гуран знал, что любой стихийник сильнее любого мага «новой волны». Знал и не завидовал Абрельму.

– Что сделать, мэтр? Чем помочь? – даже не надеясь на удачу, спросил вельсгундец.

– Что… тут… сделаешь… – прохрипел волшебник. – Я… его… еще… чуть…

Он не договорил. Застонал и рухнул на колени. Черные щупальца исчезли, растворились в окружающем мраке. Огненный шар рванулся, как камень из пращи, врезался в один из зубцов стены. Каменная кладка задрожала, но выдержала. Зато пламя растеклось по поверхности стены, оплавляя ее.

Жутко заорал один из ополченцев, угодивший по нечаянности в огонь ногой. Башмак его вспыхнул, словно факел. Языки пламени жадно рванулись вверх по штанам, охватывая человека. Два прилетевших снизу болта оборвали его мучения – по подсвеченной мишени солдаты не промахнулись.

– Стреляйте! Стреляйте по колдуну! – выкрикнул Гуран, бережно прислоняя Абрельма спиной к камню.

Ополченцы, несколько растерявшиеся из-за исхода магического поединка, выстрелили несколько раз, но солдаты Жискардо вновь сдвинули щиты, заслоняя чародея. Гуран успел заметить, что выглядел тот неважнецки – руки-ноги дрожали, плечи ссутулились. Видно, победа далась ему высокой ценой.

– Эх, что ж вы! – в отчаянии махнул рукой вельсгундец, выхватил заряженный арбалет у парнишки в меховой безрукавке, вскинул приклад к плечу. За щитами наемников мелькали красноватые отблески – уж не готовит ли колдун новый огненный шар? Нужно хотя бы попытаться…

Но, видно, в эту ночь чужому волшебнику не судилось умереть. Разрядить арбалет пришлось в бородатое лицо, возникшее над краем стены. Солдат каркнул страшно и сорвался с лестницы, сбив в падении сотоварища. Следующего Гуран ударил арбалетом по голове. Вернее, по шлему. Хрустнуло отполированное дерево приклада, загудела, сорвавшись с крепления, дуга.

Пнув солдата каблуком в зубы, вельсгундец скомандовал:

– В рукопашную, братья!

Ополченцы отозвали сдержанным гулом.

Правее двое мужичков уперлись алебардами в лестницу, оттолкнули ее и, поднатужившись, обрушили вниз.

Защищавшим стену левее повезло меньше. Низкий, кривоногий солдат в непокрытой кольчуге и косматой шапке, мастерски орудуя кривой саблей – излюбленным оружием окраинцев, – отправил к Триединому троих ополченцев подряд. Четвертому обрубил руку, сжимающую гизарму.

Гуран, рыча пересохшим горлом, кинулся ему навстречу. Терцией парировал злой, жалящий удар в голову. Ответил выпадом. Наемник попросту уклонился. Судя по вислым усам и выбивающемуся из-под шапки чубу, он и вправду был окраинцем. Командир аксамалианского войска помнил, что коневоды из Окраины привыкли сражаться в седле, и рассудил, что стоит ожидать широких, размашистых ударов в голову и корпус. Сперва так и вышло. Наемник «крестил» его саблей то справа, то слева – успевай только отбиваться. Гуран отражал удары попеременно то квартой, то высокой примой. Пока что противник не выказывал особого мастерства. Только скорость. И замечательная выносливость. Вельсгундец чувствовал, что начинает задыхаться, а он, пробежавший почти тысячу шагов к стене под обстрелом, вскарабкавшийся по лестнице, только хищно скалился.

Вокруг люди кричали, ругались последними словами, тыкали друг в друга остро отточенной сталью, рубили наотмашь.

Медленно пятясь под напором окраинца, Гуран никак не мог понять – чья же берет верх? И по всему выходило, что наемники одолевают.

Ополченцев потихоньку оттесняли от края стены. Все больше и больше солдат выскакивало из-за зубцов. И это несмотря на то, что пару лестниц удалось оттолкнуть. Или их вновь приставили?

Несколько раз Гуран пытался контратаковать. Целил по ногам, справедливо полагая, что привычному к конной сшибке противнику тяжело будет отражать удары на нижний уровень.

Наемник просто отпрыгивал в сторону и ответным взмахом пытался зацепить вельсгундца за рукав. И тут же увеличивал частоту атакующих ударов. Почти на пределе человеческих возможностей.

«Еще немного, и мне крышка…» – подумал Гуран.

Выбежавший между ними высокий широкоплечий ополченец в длиннополом кафтане и шлеме-котелке ценой своей жизни дал несколько мгновений передышки. Пока окраинец расправлялся с мужичком быстрыми взмахами сабли, Гуран перебросил меч в левую руку и встряхнул немеющей кистью.

– Держись, братья! – раздалось вдруг позади. – Аксамала! Аксамала и свобода!

«Неужели подмога? Никилл студентов привел? Очень уж быстро…»

Окраинец, занеся саблю над головой, легко перепрыгнул мертвого ополченца. Гуран шарахнулся в сторону, перехватывая меч правой рукой. Он чувствовал, что уже не успевает отразить удар. Чья-то пятерня, вцепившись в плечо, бесцеремонно отбросила главнокомандующего. Человек в темном пелеусе[16] и жаке поверх кафтана разрядил арбалет в наемника. Почти в упор. В живот. Отчаянно заорав, окраинец рухнул, но успел опустить саблю на плечо своего убийцы.

– Аксамала! Аксамала и свобода! – раскатился клич теперь уже и впереди, за спинами рубящихся с ополченцами наемников.

Арбалетные щелчки раскатились будто барабанная дробь.

Гуран вскочил на ноги. Ярость, смешанная с отчаянием, требовала выхода. Он несколько раз ткнул мечом в еще корчащегося окраинца. Сильно, с оттяжкой рубанул по шее стоящего на карачках наемника – похоже, он получил болт в ногу и не мог встать.

– Аксамала и свобода! – Обогнавший вельсгундца студент-медик весело взмахнул мечом, улыбнулся во весь рот, побежал дальше.

Наемники, теснимые со стен, отбивались отчаянно. Но на них насели спереди и сзади. Ополченцы вовсю кололи алебардами и гизармами, студенты поверх их голов стреляли из легких кавалерийских арбалетов, перезаряжаемых при помощи «стремечка». Целые склады этого оружия достались им от разгромленных полков гвардии.

– Вперед, братья! Аксамала смотрит на вас! – радостно закричал Гуран.

– Темно ведь… – послышался из-под ног слабый голос.

Молодой человек замахнулся мечом.

– Успокойся, брат Гуран. Это я. Лаграм.

– Ты?

Вельсгундец присел на корточки. И в самом деле Лаграм. Не узнать нельзя. Пелеус, небритые щеки, упрямые морщины в уголках рта. Кожаный жак разрублен и промок от крови. Так вот кто спас ему жизнь, пристрелив бешеного рубаку-окраинца!

– Как же так, фра? – В последние месяцы бывший купец, возглавивший сыск нового правительства, вызывал у вельсгундца лишь неприязнь. Уж чересчур рьяно выискивал Лаграм шпионов Айшасы и затаившихся сторонников ушедшей власти, вредителей и предателей. Многие из окружения мэтра Дольбрайна считали, что новоявленный сыщик попросту придумывает врагов, чтобы оправдать свое неуемное рвение. Гребет под одну гребенку и правых, и виноватых. За спиной его шушукались, но отрыто высказывать недовольство опасались. А вдруг следующим врагом народа окажешься именно ты?

Гуран Лаграма не боялся. Во-первых, он главнокомандующий и сможет за себя постоять, в случае чего студенты не выдадут. А во-вторых, они с прихрамывающим из-за старой подагры купцом сражались бок о бок еще с первой ночи восстания, вместе штурмовали Аксамалианскую тюрьму, вместе загоняли в трущобы отребье из припортовых кварталов. Такое не забывается. И фра Лаграм, хоть въедливый и подозрительный, а не мог запросто перешагнуть через старую, омытую кровью общих врагов дружбу.

– Да уж так вышло… – негромко проговорил бывший купец.

Гуран быстро ощупал края раны. Лаграм зашипел от боли:

– Брось, не надо… Я все одно не жилец.

– Чепуха! Что ты говоришь, фра? Вылечим!

– Как бы не так. Кровь из меня уходит, я чувствую.

– Сейчас я перевяжу! – с напускной бодростью воскликнул Гуран. – Сейчас, сейчас!

Он замешкался, решая: оторвать свой рукав или у того окраинца, что скорчился тут же, подтянув колени к животу и оскалив зубы на ночное небо.

– Гуран? Ты? – Рядом возникла стройная, подтянутая фигура в вороненом хауберке.

Вильяфьоре! Явился, не запылился! И морда довольная, как у кота, стащившего окорок.

– Ты где был? – нахмурился вельсгундец.

– Меч об дурные головы тупил! – ухмыльнулся Вильяфьоре. Он обожал просторечные шутки и грубоватые прибаутки, хоть и происходил из старинного дворянского рода. Любил говорить, что титулы людей только портят, и, попав под командование Гурана, сразу предупредил студентов – кто вздумает приставлять к его имени дурацкое «т’» рискует остаться без ушей.

– Снова шутишь?

– Да какие шутки? Никилл прибежал, мечется, будто ошпаренный. Кричит – штурм, штурм! Я сразу понял, что ты центр на себя возьмешь. Спросил ребят, Ченцо ты направо отправил. Вот я и помчался левую колонну встречать. А вы не ждали нас, а мы приперлися! – на одном дыхании протараторил Вильяфьоре. И вдруг заметил Лаграма. – А это кто? А, старый дружище?

Улыбка бывшего капитана напомнила Гурану оскал голодного кота. В свое время сыщик попил немало крови офицеру, пытаясь убедить «младоаксамалианцев» в бесполезности и даже вредности привлечения на свою сторону осколков старого режима. Это Лаграм так выражался, будучи большим любителем цветистых фраз и громких призывов. К счастью, Гуран, лавочник Крюк, имеющий немалое влияние в городе, да и сам мэтр Дольбрайн, великан духа и гений мысли, защитили Вильяфьоре от излишнего внимания розыскников. Они считали (и совершенно справедливо, по мнению вельсгундца), что их армии просто необходимы толковые офицеры. Боевой дух боевым духом, а нужен опыт и знания.

– Скажи дворянчику. Пускай уйдет. – Слова давались Лаграму тяжело, но смотрел он уверенно и говорил с обычными для него повелительными нотками.

– Что? – Вильяфьоре деланно удивился. – Последнее желание умирающего, что ли?

– Прикажи ему. Пускай уйдет, – твердо повторил сыщик.

Гуран повернулся к офицеру. Вернее, бывшему офицеру.

– Я, конечно, могу тебе приказать, брат Вильяфьоре. Но я прошу. Оставь нас. Ненадолго.

Тот хмыкнул:

– То-то и оно, что ненадолго. – Махнул рукой. – А! Все равно ему к Триединому в гости. Не опоздает! – Развернулся и ушел.

Вельсгундец склонился над раненым.

– К Триединому… не опаздывают… – проговорил Лаграм. – К нему… все вовремя… приходят.

– Давай перевяжу.

– Некогда. Слушай внимательно. Не перебивай.

– Ну, говори. Что случилось? – Гуран никак не мог взять в толк – что же хочет ему поведать фра Лаграм. Да еще такое, чего нельзя слышать Вильяфьоре. Или вообще никому нельзя слышать.

– Помнишь. Того сыскаря. Из уголовного.

– Э-э-э… – замялся Гуран. – Которого?

И в самом деле, фра Лаграм изловил, осудил и прикончил стольких сыщиков, стражников, судей, сборщиков подати, что всех и не упомнишь.

– Форгейльм. По кличке Смурый.

– А! Припоминаю. Говорят, был лучшим сыщиком по уголовщине.

– Возможно. Мне все равно.

– Я еще хотел предложить ему служить новой власти. Зря ты тогда…

– Не зря! – сказал, как отрезал, раненый.

– Ну… – не стал спорить молодой человек. – Как знаешь…

– Ты думаешь… я зверь… какой-то. Да?

– Нет. Почему же…

– Против Форгейльма… у меня… зла… не было.

– Да?

– Просто он… такое мне… сказал.

– Что? – насторожился Гуран. Неужели и правда какой-то секрет?

– Ты знаешь… кто такой… мэтр Дольбрайн.

– Как это кто? Он учитель. Мой прежде всего. А также всех свободомыслящих аксамалианцев. Гений духа, величайший ум, который рождала наша эпоха…

– Погоди… Стой… Затараторил…

– Я тебя не понимаю, фра Лаграм.

– Форгейльм узнал… мэтра Дольбрайна.

– И что с того?

– Не перебивай. Боюсь, не успею.

– Ну, говори. – Вельсгундец пожал плечами. Что-то не то творится с фра Лаграмом. С братом Лаграмом, грозой приспешников старой Сасандры.

– Дольбрайн на самом… деле… Берельм… по кличке… Ловкач…

– Что? Не понял я тебя…

– Берельм Ловкач, – упрямо повторил Лаграм. – Мошенник… Подлоги. Подделка векселей… Махинации с банками…

– Ты в своем уме?! Как такое может быть?

– Он клялся… могилой отца. Я подумал… вдруг это правда? Ее не должен… знать никто.

Он замолчал, закрыл глаза и, как показалось, даже дышать перестал.

– Э, погоди, фра Лаграм! – едва не взмолился Гуран. – Не умирай, погоди. Скажи…

– Я носил… это в себе, – не поднимая век, сказал раненый. – Теперь твой… черед…

– Фра Лаграм! Фра Лаграм? Эх, фра Лаграм…

Разрубленная грудь больше не поднималась от дыхания. Между приоткрывшимися губами выглянул язык.

Вельсгундец вздохнул. Прошептал:

– Да примет Триединый душу раба своего.

Потом медленно выпрямился. Новое знание давило на плечи, гнуло к земле. Правду сказал со слов Форгейльма фра Лаграм? И ведь не подойдешь к учителю, не спросишь напрямую: ты мошенник Берельм Ловкач или гигант духа, величайший философ?

Теперь молодому человеку предстояло жить с этой загадкой, будь она проклята вместе с хитрым и желчным стариком, так некстати поделившимся сомнениями. Гуран вытер клинок об одежду окраинца, сунул меч в ножны.

«Кто же ты на самом деле, мэтр Дольбрайн?»

Глава 5

Спешившись, фра Розарио угодил прямиком в неглубокую лужу. Тотчас противным холодом обняло пальцы левой ноги. Должно быть, прохудилась подметка. Вот незадача! Где в лесу найдешь сапожника? Можно, конечно, попытаться прошить лопнувшую кожу самому, латку наложить, но загорелый, вислоусый аксамалианец не чувствовал в себе достаточно умения. Еще, не приведи Триединый, хуже будет… Он не умел и не любил (которое из этих двух чувств являлось причиной, а которое следствием, неизвестно) сапожничать, шорничать, чинить одежду, готовить еду, предпочитая путешествовать со всеми удобствами, то есть в карруке либо на корабле, а не трястись в седле, пробираясь сквозь дикие земли.

Он гордился своими навыками, но не навыками ремесленника. Фра Розарио зарабатывал на жизнь убийствами. За соответствующее вознаграждение он мог взяться убрать хоть любого жреца из Верховного Совета на выбор. По желанию заказчика. Прекрасно владея добрым десятком видов оружия – короткий меч и корд, метательный нож и орион, кистень и груз на цепочке, обычная палка и легкий топорик, арбалет и трубка со стрелами, – он брался за самые сложные заказы и с честью выполнял их.

Уверенность в собственной исключительности позволила Розарио не вступать в гильдию наемных убийц, а врожденная скрытность и осторожность дали возможность довольно долго скрываться от собратьев по ремеслу. Дважды его пытались привлечь силой, но оба раза смельчаки, отважившиеся бросить вызов одиночке, нашли быструю и, надо думать, легкую смерть.

Розарио жил относительно спокойной и сытой жизнью. Денег, выручаемых за очередное убийство, обычно хватало на полгода, не считая полусотни вкладов в различные банки. От Верны до Перта, от Орига до Гелеммы. Понемножку, сотня-другая солидов,[17] чтобы никто не заподозрил богача в скромном убийце.

Все чаще и чаще аксамалианец подумывал об уходе на заслуженный отдых. А почему бы и нет? Ведь уже скопилась кругленькая сумма, можно перестать мотаться по материку и заняться любимым делом – голубями.

Но новое задание, от которого Розарио не смог отказаться, погнало его в дорогу. На самый край света, туда, куда и табалец баранов не гонял. Толкнуло в объятья холода и сырости, к ночевкам у костра, тряске в седле и купанию в холодных реках. Отдало на съедение комарам, вшам и клещам. А ничего не поделаешь, глава айшасианской резидентуры в Сасандре слов на ветер не бросает. Если сказал, что в случае неповиновения выдаст Розарио на выбор или гильдии, или тайному сыску, то сделает. Вот и решил аксамалианец расстараться напоследок, убить людей, список с именами которых доставила ему голубиная почта. Ночью подкараулил и зарезал т’Веррона дель Карпо, капитана Аксамалианской гвардии, агентурная кличка – Усач. Метким выстрелом из «одноручного» арбалета свалил фра Биньола, банкира, совладельца банка «Биньол и Маракетто» по кличке Брюхо. Придушил Жильена, горшечника с улицы Прорезной, кличка Рыбец. Столкнул с пирса портового рабочего Прыща – настоящее имя Ниггольм. Убедился, что Юнец – т’Адилио делла Винуэрта, лейтенант, адъютант верховного главнокомандующего т’Алисана делла Каллиано – погиб в один день с генералом, а мэтр Миллио, чиновник второй категории таможни Аксамалианского порта по кличке Меченый, сгинул в неразберихе ночи Огня и Стали. И только двое «претендентов», кажется, ускользнули. Табачник – фра Корзьело – лавочник из Аксамалы и начальник тайного сыска имперской столицы – господин т’Исельн дель Гуэлла по кличке Министр. Как ни старался Розарио, а обнаружить ни одного, ни второго не смог.

На поиски он потерял около десяти дней. Наконец выяснил, что Табачник покинул Аксамалу южным путем, а Министр – северным, по морю. Хоть разорвись… Поразмыслив, Розарио решил, что дель Гуэлла – птица поважнее, чем лавочник, и решил отправиться за ним. Все-таки вернуться и догнать Табачника будет проще даже по прошествии времени, а вот раз потеряв след матерого контрразведчика, можно лишиться его навсегда.

До Гобланы убийца добрался на купеческом корабле, одном из последних перед зимним сезоном. Дальше верхом. В маленьком городке на востоке провинции… Как же он назывался? Ах, да! Тин-Клейн. В городке Тин-Клейн Розарио познакомился со своим нынешним спутником. Бывший подчиненный дель Гуэллы хотел отомстить своему начальнику. Нет, отомстить – слово неправильное. Мастер (так звали сыщика, но Розарио он представился как фра Иллам, должно быть, рассчитывая остаться неузнанным) решил просто покарать предателя. Убить, как бешеного кота.

Теперь они путешествовали вместе. Розарио до сих пор не мог понять – соперник с ним рядом или союзник? Утешал себя мыслью, что пока что все равно союзник. А пробираться вдвоем все же легче, чем в одиночку. За Гралианой, в местах, где озверевшие дроу вырезают человеческие поселения, где бродят шайки мародеров и дезертиров, выжить не просто. Тем более, Мастер, похоже, очень любил возиться с костром, кашеварить, самозабвенно расчищал копыта лошадям и прошивал надорванные путлища. Полезный спутник. А избавиться от него Розарио всегда сумеет. В свои силы, а также в быстроту и ловкость, убийца верил свято.

Но это все после. После встречи с дель Гуэллой.

Сейчас важнее найти хоть мало-мальски сухое местечко и развести костер. После вскипятить воды, заварить травяную смесь из мяты, донника и чабреца, перекусить чем Триединый послал. Да… Чего уж греха таить, послал им Триединый горсть сухарей. Давно пора бы поохотиться или порыбачить, а то недолго на заплесневелом хлебе и ноги протянуть.

– Что загрустил, фра Розарио? – усмехнулся Мастер. Мокрый капюшон облеплял его голову, струйки воды сбегали по видавшему виды плащу.

– Ногу промочил, – честно ответил убийца.

– Ничего! Бывает и хуже! – усмехнулся, сверкнув белыми, несмотря на страсть к табаку, зубами сыщик. Передал повод коня мальчишке, который прибился к ним на переправе через безымянную реку.

По словам паренька, он был ни много ни мало графским сынком. Почему бы и нет? Несмотря на благородное происхождение, он с радостью выполнял любую работу. Что бы ни поручили ему Розарио или Мастер. Когда они встретились, Халльберн, или просто Халль, спешил на север вместе с отрядом наемников. Они преследовали некоего барона, убившего отца и мать Халльберна – ландграфа Медренского и его супругу. Узнав, что наемники намерены остановиться на переправе и сдерживать орды остроухих, прикрывая отход беженцев, наследник Медрена не раздумывал. Месть вела его по жизни и руководила всеми поступками. Месть подтолкнула его бросить спутников и напроситься в попутчики к двум сумрачным, неразговорчивым мужикам. Теперь он изо всех сил старался быть полезным: носил воду, собирал хворост, седлал коней… И на каждой ночевке Халль рассказывал, что чувствует – приближаются они или удаляются от таинственного барона Фальма, беспощадного котолака.[18] По всему выходило, что приближаются. Хорошо это или плохо, Мастер не знал, да и Розарио остерегался высказывать предположение. Но сыщик чувствовал… Наверное, так же опытный моряк ощущает приближение бури, а мечник предугадывает вражеский удар. Мастер чувствовал, что идут они верным путем. Дель Гуэлла не скроется ни в какой дыре. Рано или поздно возмездие осуществится.

– Понятно, малышу тоже нелегко. – Розарио проследил взглядом, как мальчишка заводит коней под разлапистую сосну, набрасывает поводья на обломанный сук. – Подобные забавы не для детей.

– Верно, – вздохнул Мастер. – Только лошадям еще хуже.

– Лошадям? – вскинул брови убийца. – Да что с ними сделается?

«Вот он, самый настоящий, прожженный горожанин», – подумал сыщик, но вслух сказал:

– Лошадям всегда хуже, чем людям. Посмотри, фра, как маклаки торчат…

– Я тоже не жирую, – не собирался сдаваться Розарио.

– Само собой. Но мы можем и рыбки в ручье наловить, а для них травы почти не осталось. Хвою же они грызть не будут. Не олени. Да еще копыта размокают – это не твоя подметка, фра, дратвой не зашьешь.

– Да? И что теперь делать будем?

– Да что тут сделаешь… – Мастер наконец отыскал бугорок под деревом, где хвоя выглядела более сухой, чем вокруг, бросил вьюк. – Пожалуй, бросать коней придется.

– Как?

– Да так. Дальше они нам только мешать будут. Прокорм им ищи, а там, глядишь, и болеть начнут.

– Это верно, – подумав, согласился Розарио. Он вспомнил, что последний раз кони плотно поели на разграбленном остроухими хуторе. Там почему-то осталась совсем целой копешка сена. Хорошего, душистого, с заливного луга. А вот зерна, как ни старались, отыскать не смогли. Или сгоревшие в бревенчатом срубе люди спрятали его чересчур уж надежно, или дроу увезли. Хотя зачем карликам зерно? Хлеб они не сеют, не жнут, не пекут. Даже в мирные годы на муку менялись весьма неохотно. Вот табак – другое дело. Или железные ножи.

– А кроме того… – продолжал Мастер, растягивая под деревом кожаный полог. От сырости не спасет, но за шиворот капать не будет. – Кроме того, без коней прятаться легче. Мы сейчас уже из людских краев выходим. Дальше нужно тише мыши красться…

Розарио поежился. Не слишком-то радостно пробираться по исконным землям остроухих. Известно, что дроу прирожденные охотники и следопыты. Спрятаться от них не просто. Остается лишь молиться Триединому и надеяться на удачу и опыт Мастера.

Аксамалианец махнул рукой и негромко окликнул Халля:

– Расседлывай коней, малыш. И уздечки снимай, и недоуздки. Все, лошадки, вольная вам вышла… – Он вздохнул и грустно улыбнулся Мастеру. – У меня во фляжке еще сохранилась пара глотков горлодера из Тин-Клейна. Так что мы, фра Иллам, отметим расставание с лошадьми, не так ли?

Мастер кивнул:

– А заодно выпьем за удачу. Она нам еще ой как понадобится…

А дождь шумел негромко и монотонно. Обычный осенний дождь, грозящий, того и гляди, перейти в мокрый снег. Что поделаешь, север.

Самым неприятным… Нет, неприятным – это слишком домашнее слово. Неприятным может быть привкус вареных ос в малиновом варенье. Омерзительным! Вот слово подходящее. Оно вызывает те чувства, что надо…

Самым омерзительным в плену для Кирсьена оказалась вынужденная нечистоплотность, а попросту грязь и вонь. Даже в солдатских лазаретах – не говоря уже о лечебницах для господ офицеров – за ранеными ухаживают: меняют повязки, перестилают постели, стирают белье. Остроухие не пытались сделать жизнь своих пленников приятной. Каждый вечер прихрамывающий, сморщенный дроу разматывал заскорузлые от крови тряпки, стягивающие ноги Кира, повязки, которыми были обмотаны резаные и колотые раны остальных пленников. Без всякой жалости. Отрывал «по живому», не заботясь – больно людям или нет. После мазал раны маслом, зачерпывая его грязным пальцем с черным обломанным ногтем из корявой миски, сделанной, скорее всего, из куска коры. Судя по запаху – можжевеловым маслом. Кир, наслушавшийся еще в детстве от отца жутких историй о том, как гниют неправильно леченные раны, с ужасом ждал, когда же у него под коленями зашевелятся черви. Но видно, при всей внешней неприглядности врачевания, снадобье способствовало заживлению. Но тот же дроу заматывал раны тряпками, не озаботившись хотя бы поболтать их в воде.

Измазанную в глине одежду пленных тоже никто не думал стирать. Да и сами они не могли это сделать из-за слабости от ран. Та же слабость не давала возможности отойти, как положено, по нужде. Это приносило Киру кроме телесных еще и нравственные мучения. Когда он смог не просто шевелиться, а уже более-менее ползать на карачках, то потребовал от охранников разрешения уползать на стоянке в кусты. Те долго спорили, коверкая слова человеческой речи, даже пригрозили снова перебить ему ноги. Но потом тот самый пожилой морщинистый дроу сказал что-то вроде того, что Золотому Вепрю угодны норовистые жертвы, а не обездвиженные калеки, и согласие было достигнуто.

Кстати, тьялец с гордостью осознал, что начал понимать некоторые слова из языка дроу. Самые простые и понятные, которые слышал от конвоиров каждый день.

Его товарищи по несчастью переносили лишения по-разному.

Каматиец Вензольо замкнулся и только стрелял глазами по сторонам, словно загнанный зверь. Хвала Триединому, хоть ныть перестал. Наверное, поджившие раны стали меньше беспокоить. Он пытался заискивать перед остроухими, улыбался в ответ на их короткие приказы, радостно кивал. Неизвестно, на какую выгоду он рассчитывал. Усиленную кормежку? Но им по-прежнему давали одинаковое количество еды каждому. Немного отваренного мяса – какая-то птица вроде рябчика или тетерева – и плошка воды на брата. Ежеутренне и ежевечерне. С голоду не умрешь, но и жирка не накопишь. А может быть, картавый студент думал, что его не станут приносить в жертву? Глупые надежды. У дроу просто отсутствовало такое чувство, как жалость к людям. Человек может пожалеть червя, расчувствоваться и не зарезать цыпленка к празднику, опустить самострел, наведенный на певчую птичку, но чтобы остроухий пожалел человека? Ерунда. Подобная выдумка не может прийти в голову даже выдумщикам, вроде составителей романов для скучающих дворянок. В общем, Вензольо в очередной раз показал себя трусом и глупцом, недостойным не то что уважения, а даже презрения. Никто же не станет презирать кошачье дерьмо, прилипшее к сапогу?

Следопыт, которому досталось сильнее прочих, не приходил в себя. Железное здоровье и целебное снадобье остроухих боролись с засевшим в кишках осколком наконечника. Кир не считал себя великим знатоком ран, но много слышал о смертоносности ранений в живот. Кость и мышцы срастутся, а вот печень или селезенка, кишки или желудок – вряд ли. Тут нужно волшебство. Но даже в те времена, когда магов в Сасандре хватало, да и способностями их Триединый не обидел, далеко не каждого раненного в живот удавалось спасти. Что уж теперь ожидать? То, что следопыт не умер до сих пор, казалось почти чудом.

Лучше других держался лейтенант дель Прано. Он единственный выжил из отряда генерала делла Робберо. Еще бы! Они, стоя на открытой позиции, попали под обстрел остроухих. Каждому из солдат досталось не одна, не две, а по полдюжины стрел. Везунчик дель Прано получил четыре. Ключица, левое плечо, левое бедро, правая щиколотка. Все четыре наконечника сломали кости. Так что лейтенант, как и Кирсьен, мог теперь только ползать, но из-за изломанных рук получалось у него хуже. И тем не менее он не терял присутствия духа. Пытался шутить над своим бедственным положением, называя себя червяком и слепым котенком, тыкающимся в поисках материнской сиськи. А каждый вечер, когда остроухие оставляли их в покое – все равно калеки даже уползти далеко не смогут, предлагал Киру все новые и новые способы побега. Разумеется, все они были невыполнимы по одной простой причине – чтобы удрать, нужно уметь хотя бы ходить, а лучше – бегать. И армейский офицер, и бывший гвардеец были этого счастья лишены.

Чем дальше на север, тем холоднее становились ночи. Покрывалась инеем одежда и драные шкуры, которыми остроухие укрывали людей. Обмерзали усы и бороды.

Ночью дроу грелись у большого костра. Разводили маленький и для пленных. Чтобы ощутить тепло от него, приходилось подползать едва ли не вплотную. И все равно к утру угли окончательно прогорали. Кир, вспоминая, как повелевал воздухом в памятной дуэли на берегу Арамеллы, попытался вызвать слабенький ветерок, чтобы раздуть угли, поддержать жар. Управление одной из стихий потребовало неимоверных усилий. Дважды молодой человек терял сознание, а очнувшись, сходил с ума от головной боли, добавившейся к терзаниям израненного тела. Один раз ему показалось, что легкий ветер, прошумев в верхушках сосен, скользнул над ними и над костерком… Но, увы, он оказался слишком слаб, чтобы хоть как-то добавить жара в тлеющие угли. Зато через две ночи порыв невиданной силы поднял столб искр, разбросал угли, сорвал драные шкуры с людей, завалил кожаный полог, натянутый остроухими под защитой темных елей.

Карлики всполошились. Забегали по поляне, грозя кулаками низкому и черному небу. Из их криков Кир понял, что они ругали некого враждебного божка под названием Грозовая Птица и просили защиты у Золотого Вепря. По крайней мере, именно так он перевел для себя часто повторяющиеся слова: Ор’ха Крет’табх.

– Вставить бы их Вепрю хороший вертел в задницу… – прошептал дель Прано. Разговаривать им запрещали. И не только между собой. Попытавшийся обратиться к охранникам-дроу Вензольо получил древком копья по зубам, после чего долго отплевывался кровью пополам с костяным крошевом. И все же пленники умудрялись тайком перекинуться парой слов. Особенно когда остроухие засыпали или отвлекались на что-либо.

– Если он и вправду золотой, то это нелегко, – грустно усмехнулся Кир. Он переживал из-за неудачи с колдовством. Ну почему так получается – когда надо, ни одна Стихия и не думает подчиняться? А если попробовать призвать Воду? Ой, лучше не надо… Что может быть хорошего в том, если с осеннего неба обрушится ливень? Или горная река выйдет из берегов. Хотя… неплохой способ покончить счеты с жизнью, если окажется, что спастись невозможно.

– Золото – мягкий металл, – проговорил Жоррес. В его голосе звучала непоколебимая уверенность. – Слабый. Против доброй стали он не устоит.

– Ты предлагаешь стальной вертел ему всунуть?

– Ага! Еще и провернуть.

Несмотря на холод, ноющие раны, истощение и слабость, вызванную попыткой покорить непослушную Стихию, Кирсьен не сдержал смешок.

– Твои бы слова да к Триединому, – сказал он, подтягивая поближе наполовину лысый кусок шкуры. Пальцам все никак не удавалось подцепить мокрый и скользкий краешек. Молодой человек попытался подвинуться и зарычал от бессилия. – Проклятая беспомощность! Тут руки с ногами не слушаются, а ты – вертел вставить…

– Ничего, главное верить! – Жоррес локтем придержал упрямую шкуру, и Кир сумел-таки за нее ухватиться. – Видишь, поодиночке – мы калеки. А вместе что-то да можем!

– Знаешь… – прошептал бывший гвардеец после недолгого молчания. – Знаешь, мне почему-то кажется: остроухие пожалеют, что нас к своему Вепрю тащат.

– Я слышал… – ответил дель Прано. – Не знаю только, можно ли этому верить… Так, слухи ходили…

– Да говори ты уже, пока эти придурки на нас не смотрят.

– В общем, ходили слухи, что когда-то давно люди уже пробирались в капище к Золотому Вепрю и выходили оттуда живыми.

Кир кивнул:

– Да. Я тоже об этом знаю.

– И это правда?! – едва не воскликнул Жоррес, но вовремя взял себя в руки. Если кто-то из дроу поймает их за разговором, мало не покажется.

– Правда. Самая настоящая, – вздохнул тьялец. – Одного из этих людей ты даже видел.

– Как? – не поверил дель Прано. – Не может быть!

– Помнишь кондотьера по кличке Кулак? Однорукого, с седой бородой и серьгой в ухе.

– Конечно… Так это он?

– Ну да. Руку ему отрезали из-за остроушьей стрелы. Наконечник жилу перебил, пришлось перетягивать, да передержали – пальцы мертветь начали. Еще бы чуток, и не спасли бы.

– Вот это да… – протянул дель Прано. – Не знал.

– Что не знал? Как кровь останавливать?

– Да при чем тут кровь?! Я, оказывается, человека-легенду видел… – мечтательно прошептал лейтенант. – Он погиб? Ну, я имею в виду…

– Нет. Он умер еще до боя. Его тяжело ранили при штурме Медрена… Ты слышал о городке Медрен?

– А где это?

– В северной Тельбии.

– Первый раз слышу.

– Да и я бы век о нем не знал. Дрянной городок. Бешеный ландграф. Совершенно безумные защитники, порабощенные магией амулета…

– Ничего себе!

– Был там некий барон Фальм. То ли из Итунии, то ли из Дорландии. Вертел ландграфом, как хотел. А тот возомнил себя будущим королем Тельбии. Сопротивлялся городок отчаянно. Генерал дель Овилл три полка на штурм бросил, не считая кондотьерских банд.

– Да уж… – Жоррес покачал головой. – Там хоть кто-то живой остался?

– Остались, не переживай. Когда ландграфа зарезали, а с его сына амулет сдернули, у защитников боевой дух исчез, как роса на солнышке. Оружие бросали и в ноги нашим падали. Только когда дворец ландграфа штурмовали, Кулаку подпиленный болт достался. Джакомо Череп стрелял, сволочь… Рану-то залечили, а осколок, видно, остался. Вот пока мы за Фальмом скакали, он… осколок то есть… по крови гулял, гулял и до сердца дошел.

– Ясно. – Дель Прано поднял голову. Дроу вроде бы уже успокоились, вернули свой навес на место, а значит, того и гляди, заявятся проверять – в порядке ли пленники. – А зачем вы за Фальмом гнались?

– А он Мудреца загрыз, – ответил Кирсьен. Понял, что слова его выглядят как совершеннейшая чушь. Пояснил: – Мудрецом звали помощника кондотьера. Это второй человек, который Золотого Вепря видел и уйти смог. Он говорил, что даже ухо от идола отрубил. На память…

– На память?

– Нет, конечно. Пожадничали просто. Не смогли кусок золота не стащить. Так вот, Мудреца убил барон Фальм. И не просто убил…

– А загрыз, так?

– Можешь не верить, но он котолаком оказался.

– Котолаком?!

– Что, не веришь?

– У меня нет повода тебе не верить, – твердо проговорил дель Прано. – Раз говоришь – котолак, значит, котолак. Просто удивительно. Никогда не подумал бы, что вот так запросто о них услышу. И не в сказках, заметь…

– Мне сейчас вся моя жизнь на сказку похожей кажется… – вздохнул Кир и замолк, услышав шаги остроухого.

Мгновением позже пучеглазая морда нависла над ранеными. Дроу подозрительно оглядел людей. Кажется, даже принюхался. Но не нашел, к чему придраться, буркнул невнятно и ушел.

Кир закрыл глаза и представил оскаленную морду вепря. Длинное рыло, острые клыки загнуты кверху, одного уха нет, но щетина на мощном загривке встопорщилась щеткой. Да, такое чудище на вертел насадить непросто. Но тем интереснее.

В лекционном зале теософского факультета горели факелы, воткнутые в железные скобы. По зеленовато-серым стенам скользили багровые блики. Тяжелые шторы, закрывающие окна, изредка шевелились под порывами ветра.

Большинство каменных столов, ярусами поднимающихся по наклонному залу, пустовали. Помещение, способное вместить больше сотни студентов, решивших посвятить свою будущую жизнь исследованию Священного Писания и изучению философии религии, выглядело непривычно пустым. Возможно, от этого воздух казался стылым и сырым.

На кресле с высокой спинкой, которое стояло перед преподавательской кафедрой, сидел усталый человек лет сорока в темном камзоле. Он задумчиво теребил рыжеватую бородку, внимательно оглядывая исподлобья собравшихся. Вот они все перед ним. Друзья и соратники. Люди, разделившие с ним нелегкое бремя управления Аксамалой в самые трудные дни. Только их усилиями город не превратился в кромешную Преисподнюю, только благодаря их каждодневным заботам на улицах сохраняется порядок, не грабят и не убивают… Ну, по крайней мере, в открытую не грабят и не убивают.

Если быть абсолютно честным, то преступлений, конечно, сейчас больше, чем во времена правления его императорского величества по кличке Губастый, вздорного, в сущности, старикашки. Еще бы! Тогда работали отлаженные команды сыщиков магистрата, которые расследовали уголовные преступления; улицы и днем, и ночью патрулировали отряды стражи, не говоря уже о тайном сыске, не гнушавшемся, помимо поиска политических преступников, и поимкой торговцев заокеанским дурманом, и раскрытием притонов в припортовых кварталах. Сейчас вместо отрядов стражи бродили патрули ополченцев, рьяные, но неумелые. Вместо опытных сыщиков шныряли напористые ребята из сыска, налаженного фра Лаграмом… Покойным фра Лаграмом. И теперь неизвестно, как будет дальше обстоять дело борьбы с преступностью, поскольку заменивший погибшего лавочника студент-медик Жильон из Литии особых надежд не подавал. Разговоров много, а дела мало.

Мэтр Дольбрайн вздохнул. Нелегка, ой, как нелегка ноша правителя. Особенно если ты больше привык удить рыбку в мутной водице, наживаться на доверчивых банкирах и купцах. Там все проще: нашел дурака, задумал сложную многоходовку и чистишь ему карманы. Здесь же приходится лавировать, как рыбацкая лодка осенью у наветренного побережья Великого озера. Нужно учитывать пожелания вчерашних студентов и бывших военных, лавочников и ремесленников, беженцев из окрестных сел. Чтобы держать в узде вчерашних вольнодумцев, опьяненных свободой, равенством и братством, нужно обладать вкрадчивостью кота, упорством барана, работоспособностью коня и сладкоголосием соловья. Непосильная задача, если задуматься…

Но он справлялся! Пускай не всегда удавалось исполнять обязанности правителя блестяще. Мэтр Дольбрайн, некогда бывший Берельмом Ловкачом, а теперь в одночасье сделавшийся гигантом мысли и борцом с прежним несправедливым режимом, мудрым учителем и философом, шел путем проб и ошибок, но неизменно находил единственно правильный выход из самой запутанной ситуации. Конечно, без помощи верных соратников ему бы ничего не удалось. Молодой вельсгундец Гуран фон Дербинг, казалось, был просто рожден для воинской службы. Зачем только родители отдали его в университет? Вряд ли он нашел бы счастье, став медиком, судьей или теологом. А вот с мечом в руках… Не его ли усилиями отбит недавний штурм?

Воспоминание о вооруженном столкновении заставило Берельма поморщиться. Начавшаяся в середине осени осада Аксамалы войсками кондотьера Жискардо Лесного Кота уже сейчас поставила горожан перед лицом голодной смерти. Еще немного, и по улицам прокатится волна бунтов и погромов, сдержать которые немногочисленной студенческой милиции не удастся. Аксамалианцы либо перережут вначале правителей, а потом и друг друга, либо откроют ворота города захватчикам. Лесному Коту и невдомек, что не стоит тратить силы на штурмы – столица Империи упадет ему в ладонь, словно перезрелый плод. А может, кондотьер прежде всего жаждал славы победоносного полководца? Такое случается иногда. Не подтвердишь уважение солдат быстрыми и решительными действиями, останешься и вовсе без войска. Простому наемнику нужна добыча, нужно упоение легкой победой. А сидя в осаде, банды разлагаются, привыкают есть, пить и спать в свое удовольствие, превращаются в сброд, подобный тому, что населяет припортовые кварталы Аксамалы. Редкий командир, упустив время, способен восстановить свою власть над разленившимся, обнаглевшим войском. Тут уж у них с Жискардо Лесным Котом получается схватка, где работают не только оружие и люди, но и безжалостное время. Что быстрее? Голод и страх заполонят улицы столицы? Или лень и распущенность овладеют войском осаждающих?

– Прошу прощения, мэтр… – как всегда неторопливо растягивая слова, прогудел Жильон. Он отличался от прежнего начальника сыска богатырским телосложением, здоровым румянцем во всю щеку, который не смогли испортить годы, проведенные в университетских штудиях, и безмятежными голубыми глазами. – Прошу прощения…

– Да, друг мой? – поднял на него глаза Берельм. Или, правильнее сказать, Дольбрайн – в последние дни он и сам приучил себя к новому имени настолько, что старое казалось воспоминанием о чем-то далеком, забытом и даже вымышленном. Маска приросла, заменив истинное обличье.

– Не пора ли начинать, мэтр? – Жильон смутился и закашлялся в кулак, величиной с небольшую дыню.

– Да, конечно, друзья… – рассеянно отозвался правитель, обводя глазами единомышленников.

Вот главнокомандующий – молодой фон Дербинг. Озабоченный и нахмуренный.

Вот мэтр Крюк – министр финансов – сосредоточенный и надежный, как скала.

Чародей Абрельм, который еще не вполне пришел в себя после магического поединка, а потому еще сильнее трясется в ознобе, чем обычно.

Министр торговли и внешних сношений – бывший стекловар Нерельм.

Старший жрец уцелевшего храма Триединого с Прорезной.

Помощники главнокомандующего – Ченцо и Вильяфьоре.

Представители различных цехов мастеровых: горшечники и стекловары, златокузнецы и бронники, столяры-краснодеревщики и ткачи, кожемяки и шорники, виноделы и хлебопеки… Всех и не перечислишь. И тут же выборные от лавочников и от банкиров. Не слишком-то много нынче толку от их тороватости и капиталов, но что поделаешь? Приходится считаться с интересами всех граждан Аксамалы. Кроме дворянства, ущемленного в правах новой властью. Властью свободных и честных тружеников.

Жильон еще раз откашлялся.

– Братья! – обратился он к собравшимся, и его могучий бас заметался под сводами лекционного зала. – Предлагаю оставить излишние церемонии – мы ведь не надутые дворянчики, а люди дела, заботящиеся прежде всего о благе народа.

– Да чего уж там, – крякнул министр финансов, похожий на отставного сержанта. – Говори! Знаем, о чем речь пойдет.

Глава сыска приосанился. Поддержка Крюка дорогого стоила. Продолжил:

– Все мы помним, братья, какой трудной, подчас кровавой ценой далась наша свобода. А сколько каждый из нас совершил ради нее? Достаточно вспомнить подвиг фра Лаграма. Вспомнить и почтить его светлую память вставанием.

Берельм-Дольбрайн кивнул и первым поднялся на ноги. Конечно, методы покойного отличались бесцеремонностью и жесткостью, но приносимая Лаграмом и сыском, который он возглавлял, польза все же перевешивала. Без кропотливой и самоотверженной работы его ребят давно существовали бы в Аксамале не одно, а несколько правительств, самых вольнолюбивых и честных, конечно же.

– Прошу садиться! – выждав приличествующее время, сказал Жильон.

– Ну, так чем ты нас порадовать хочешь? – сварливо произнес мэтр Абрельм. Его голос дребезжал, а сам чародей, казалось, вот-вот развалится на куски, настолько сильная дрожь сотрясала его тщедушное тело.

– Я не буду вдаваться в излишние подробности. Хочу лишь заметить: Аксамала в кольце врагов. Из-за непогоды мы отрезаны от моря. Кроме того, каждый поход в порт чреват нападением озлобленного отребья из трущоб. Мы лишены подвоза продовольствия из окрестных сел – город в осаде. Запасы на исходе. Сил наших слишком мало, чтобы разорвать кольцо блокады… – Заметив, как напряглись плечи Гурана, сыщик тут же добавил: – И это несмотря на самоотверженную службу бойцов из отрядов самообороны и их командиров. Один раз они уже прикрыли нас своими телами.

– Верно, верно! Нечего возразить! – воскликнул один из мастеровых – морщинистый с крупным, сизоватым носом. – Ты дальше давай!

– Даю! До того, как город оказался в осаде, мы получали много сведений о событиях, происходящих в различных провинциях. Некоторые из них, такие как Табала и Лития, Уннара и Гоблана, Вельза и Камата, уже объявили независимость. Они избрали своих королей, создали собственные армии и правительства. Другие… Это, если мне не изменяет память, Арун, Тьяла и Окраина сохраняют верность Империи. Они, возможно, и не прочь бы прийти на помощь осажденной столице, но возникает вопрос – ради чего? Что мы можем дать им взамен?

– То есть как это – что? – возмутился плечистый купец в зеленом пелеусе. – Почему мы вообще должны им что-то давать? Когда у соседа дом горит, за ведро воды скудо ломить не принято!

– Да речь и не идет о деньгах или товаре! – перебил его Нерельм. – Стыдно вам, фра, такое говорить.

– Да я что? – опешил купец. – Разве ж я ратую за торговлю отечеством?

– Надеюсь, что нет, – набычившись, веско произнес Жильон, отчего купцы и ремесленники сразу притихли, втянули головы в плечи и сидели с таким видом, будто задолжали правительству «младоаксамалианцев» по сотне скудо каждый, а теперь надеялись, что долг забудут и простят.

– Так вот, – продолжал сыщик. – Немногим провинциям, сохранившим еще веру в крепость устоев Сасандры, нужно что-то предложить. Но не деньги или никчемные побрякушки, которыми айшасианы подкупают дикарей на дальних островах в океане Бурь. Нет! Мы должны предложить им некую идею!

– Правильно! – воскликнул седой мужчина в добротной кожаной куртке. Берельм наморщил лоб, вспоминая, откуда он может его знать. Широко посаженные серые глаза, крепкие скулы… Точно! Фра Борайн из банка «Борайн и сыновья». – Идею свободы и равенства! Идею народовластия… – Под тяжелым взглядом Крюка банкир осекся и замолчал. Небось, готов откусить и проглотить свой длинный язык. Это же надо! Думал угодить правителям, а так вляпался.

– Идеей народовластия и свободы не притянешь провинции к Аксамале, – напевно произнося слова, сказал Жильон. – Тут нужна проверенная идея. Идея, близкая сердцу каждого гражданина Сасандры. Имперская идея.

Вздох прокатился по рядам мещан и ремесленников. Нет, они не были противниками Империи, и это читалось по глазам и напоказ честным, открытым лицам. Но они поразились, услыхав подобные слова из уст вчерашнего студента, вольнолюбца и ниспровергателя основ.

– Вы не ослышались. Чтобы сохранить целостность державы, не дать какому-то доморощенному вождю разодрать город с тысячелетней историей на трофеи для своих наемников, воспрепятствовать ползучему захвату наших земель Айшасой и западными королевствами, следует провозгласить императора. Для многих граждан Сасандры титул императора незыблем. Лишь в нем они видят залог успеха государства, лишь вокруг него объединятся в борьбе…

– Позволь мне, – мягко прервал Жильона Берельм.

– Да, учитель, – сыщик прижал ладонь к сердцу.

– Почтеннейшие горожане Аксамалы! – Мудрец и философ встал с кресла, одернул полы куртки. – Одним из самых полезных качеств любого человека является умение признавать ошибки. Свои ошибки, конечно, ибо чужие каждый рад не только заметить, но и объявить во всеуслышание. Я не могу сказать, что идея свободы и народовластия порочна. Она позволила нам установить власть народа в большей части столицы и удерживать ее до сих пор. Власть простых горожан, неприметных на первый взгляд тружеников. Вас, дорогие мои друзья! – Берельм в пояс поклонился людям, сидящим в зале. Многие, не привыкшие к поклонам от власть предержащих, недоуменно округлили глаза. – Но нельзя не признать, что Сасандра в целом оказалась не готова к народовластию. Слишком сильна тяга у провинциалов к подчинению, к прянику и кнуту. И теперь я должен честно и открыто признать: мы поторопились. Сасандре нужна власть императора, нужно некое средоточие силы, вокруг которого соберутся патриоты, желающие защитить родину от внутренних дрязг и от внешних захватчиков. Конечно, новый император должен быть ограничен в правах. Возврата к неограниченной власти, сосредоточенной в одних руках, не будет. Выборные Генеральные штаты из представителей всех слоев общества, Совет министров, Верховный совет жрецов Триединого, наблюдатели от народа на всех уровнях власти… И так далее. Но во имя выживания Сасандры императора следует избрать.

– Мы долго совещались, поверьте, – вновь продолжил Жильон. – Взвешивали все доводы «за» и «против», прорабатывали различные вероятности развития событий и даже составляли гороскопы… Результат один. Императору быть. Мы, «младоаксамалианцы», предлагаем избрать императором мэтра Дольбрайна – нашего духовного учителя, показавшего себя с самой лучшей стороны во времена скорби и лишений. Думаю, в годы расцвета Сасандры, к которому он ее, несомненно, приведет, его лучшие качества засверкают еще ярче, подобно тщательно ограненному бриллианту.

– Эх! Да что там! – громко воскликнул ремесленник в потрепанной куртке и черном гугеле. – Давай императора! Мэтра Дольбрайна в императоры!

Аксамалианцы шумели. Кто-то уже размахивал головным убором. Другие вскочили с мест и возбужденно переговаривались. Каждому уже рисовалось светлое будущее. Правда, каждый видел его по-своему, да кто обращает внимание на такие мелочи?

В общем гаме сперва не заметили, как, медленно шагая, покинул насиженное, нагретое место главнокомандующий Аксамалы – Гуран фон Дербинг. Держа ладонь на рукояти меча, молодой человек поравнялся с Дольбрайном, пристально поглядел ему в глаза. Потом покачал головой и так же медленно покинул зал.

Нерельм, Жильон и Крюк переглянулись. Вчера, когда они в узком кругу обсуждали идею выдвижения мэтра Дольбрайна на пост императора, Гуран молчал и кусал губы, но не возражал. Что же с ним случилось сейчас? Министр финансов перегнулся через стол и, склонившись над ухом мэтра Абрельма, что-то горячо зашептал. Старенький чародей в ответ на его слова морщился и пожимал плечами, а потом вовсе махнул рукой и обиженно нахохлился, натянув меховой плащ едва ли не на макушку. Наблюдавший эту картину Дольбрайн продолжал вымученно улыбаться и одаривать благосклонными кивками радующихся горожан. А в сердце его уже поселился котенок. Пока еще маленький, но с острыми коготками.

Глава 6

Высунув ухо из-под мехового одеяла, Флана прислушивалась, как неторопливо падают капли в маленькой переносной клепсидре – гордости Жискардо Лесного Кота. В самом деле, не каждый кондотьер мог позволить себе такую роскошь. Не всякий из них спал в отдельном шатре на кровати под балдахином, с постоянной любовницей – пользоваться услугами девок из передвижных борделей зачастую бывает себе дороже. Лесной Кот, похоже, постепенно приучал себя к жизни короля или (чего уж там мелочиться!) императора Сасандры – мылся пускай и не в медной ванной, а в дубовой бадье, зато каждые три дня. И требовал от подчиненных ему капитанов и лейтенантов обращения «ваше высокопревосходительство», словно к генералу. Хотя на это он, пожалуй, имел полное право. Численность отряда, который он собрал под своими знаменами, приближалась к четырем тысячам – сила вполне достаточная, чтобы отвоевать себе хороший кусок любой провинции и зажить спокойной размеренной жизнью, удовлетворяя непомерную тягу к власти.

Если подумать, то силы армии Лесного Кота хватило бы и для захвата Аксамалы.

Просто кондотьер робел.

Не трусил, упрекнуть его в недостатке храбрости мог разве что безумец или отъявленный лжец, а именно не решался. Как деревенский парень не решается пригласить девчонку на танец. Вот вроде бы все при нем: и силач, и красавец, и до работы злой, а боязно – вдруг откажет, а друзья, которым только дай повод, поднимут на смех, прославят на всю округу. Так же мучился и Жискардо. Он прекрасно понимал, что сейчас внушает уважение собравшимся вокруг него людям: наемникам, солдатам из распавшихся полков, крестьянам, которые покинули дома в поисках добычи и лучшей, богатой и завидной, жизни. Он дал им цель. Вот она, даже выглядывать особо не надо: серые, высоченные стены, приземистые громады башен, ровные, на загляденье зубцы, обитые красной бронзой ворота. Аксамала! Столица Сасандры. Сердце Империи. Величайший город мира, с которым не в силах равняться ни тесные и грязные города запада, ни айшасианские крепости, строго распланированные и заселенные согласно рангу различными кастами. Какой полководец не мечтает повергнуть к своим ногам гордую Аксамалу? Летописцы утверждают, что силой оружия это не удавалось никому. И если войска Лесного Кота потерпят на этих стенах поражение, кто тогда останется с ним? Разве что самые преданные друзья и верные сподвижники. Десяток, другой, третий… И кто тогда станет называть его «превосходительством»? Поэтому кондотьер мялся в нерешительности, проводя то показательные учения, то разведку боем. Ни офицеры, ни рядовой состав особо не возражали. Жизнь сытая, благодаря подвозимому из ближних и дальних сел провианту, служба не напрягает – подумаешь, сходил раз в пять-шесть дней в караул, разве это трудно? А начнутся штурмы, польется кровь… Кого-то ведь и насмерть убить могут…

Но с другой стороны, бездействие тоже смерти подобно, как учит мудрость древних полководцев. Того и гляди, армии станет скучно. А мающаяся от безделья армия опасна всем. И прежде всего своим командирам. Ни с того ни с сего солдаты могут захотеть легких и греющих душу приключений. Каждый по отдельности или небольшими кучками. Разбегутся, а потом попробуй собери. Офицеры вдруг решат, что они достойны более высоких должностей. Начнутся склоки, подсиживания, наушничанье, не приведи Триединый, дуэли. Дисциплина и порядок покатятся кувырком, в Преисподнюю ко всем ледяным и огненным демонам.

Поэтому Жискардо и провел пробный штурм. С его помощью он оценил возможности обороны, выявил среди защитников Аксамалы не очень сильного, но все же опасного чародея, который едва не одолел его собственного волшебника – тощего арунита Иллиоса. Схватка на стенах показала, что аксамалианцы сражаются с азартом, но неумело. Настоящих толковых военных среди них нет. Имеются только гражданские лица из мещан, возомнившие себя генералами. Таких полководцев Жискардо не боялся. Оставалось лишь тщательно подготовиться и нанести решающий удар.

Лесной Кот готовился. Или, по крайней мере, рассказывал Флане, что готовится. Он вообще любил поболтать с ней перед сном. Так, наверное, некоторые люди беседуют с домашними котами, почесывая мурлыкающего друга за ухом.

Жискардо Флану за ухом не чесал. Еще не хватало! Это в ее обязанности входило ублажать уставшего за день кондотьера. Несмотря на то что он выглядел представительным мужчиной, весьма симпатичным по меркам большей части женского населения Сасандры, – высокий рост, широкие плечи, горделивая осанка, седая, ровно подстриженная бородка, загорелое лицо, стальной взгляд, приходилось изрядно потрудиться, чтобы разбудить в нем страсть. Иногда Флане казалось, что даже соитие не доставляет ему удовольствия, а укладывается с ней в постель он исключительно ради поддержания авторитета среди офицеров. Во всяком случае, занятием любовью их барахтанье назвать не рискнул бы никто. Вялая обязаловка, не всегда заканчивающаяся успехом, во время которой Жискардо разговаривал не умолкая. Он поверял девушке все свои планы, рассуждал вслух, взвешивая доводы «за» или «против». Все потаенные мысли, которые не решался без должного обдумывания выложить перед помощниками и старшими офицерами. Его вопросы не требовали ответа. Вернее, он сам же на них и отвечал, иногда поправляя, иногда соглашаясь и даже нахваливая себя.

В особенности красочно Лесной Кот живописал, какие порядки установит в городе, когда захватит или, по его мнению, освободит Аксамалу. Скорее всего, он относился к тому типу провинциалов, которые люто ненавидят столицу и все столичное: власть, порядки, жителей. Восемь из десяти жителей отдаленных городков и деревень уверены, что аксамалианцы обирают их, живут за чужой счет, а сами ничего не умеют, кроме как тратить полученные через грабительские налоги и пошлины деньги. Они думают, что жизнь в столице легка – низкие цены на товары и высокие заработки, роскошные дома и всегда можно найти работу. Все столичные жители для них чиновники, получающие огромные взятки, без которых несчастному приезжему нельзя ступить и шагу.

Потому провинциалы, в особенности молодежь, и рвутся в Аксамалу. Флана сама так думала, когда сошла с причала на булыжные мостовые столицы. На самом деле жизнь в сердце Империи оказалась не легче, чем в занюханном городишке, где прошли ее детство и отрочество. Были в Аксамале и трущобы, где не то что жить – пройтись страшно. Высокие заработки, вызванные скоплением большого числа денежной массы, с успехом поглощались непомерными ценами на все самое необходимое. Работу отыскать? Как бы не так! Днем с огнем… И кстати, во многом по милости тех самых, приехавших в поисках лучшей доли провинциалов. Коренные аксамалианцы частенько бурчали: «Понаехали тут…» В ответ получали уже привычное: «Не вам же одним жировать!» Понятное дело, росту любви между местными и приезжими такие обмены любезностями не способствовали. А город переваривал и тех и других, словно гигантский котел, в котором варится не чечевица и не пшено, а людские судьбы. Выживали только самые сильные, самые ловкие, самые упорные. Флана, не покривив душой, могла с уверенностью сказать, что ей еще повезло. Заведение фриты Эстеллы – лучшее, на что могла рассчитывать провинциальная дурочка, явившаяся завоевывать Аксамалу без денег, без связей, без профессии.

Если бы Жискардо хотя бы один год из прожитых пятидесяти провел бы в столице Сасандры, его ненависть, возросшая, по большому счету, на зависти, рассеялась бы в прах. Ну чему, скажите Триединого ради, там завидовать? Аксамалианцев жалеть надо. Ведь они живут, а жизни не видят. Не видят солнца, неба, бескрайней глади Великого озера, расстелившейся у самого подножия города. Пробегают каждый день мимо величественных храмов, прекраснейших статуй и неповторимых в своей красоте дворцов и не замечают их. Слишком непримирима борьба за хлеб насущный. Отвлекись – и задние сомнут: им тоже хочется поближе к кормушке.

Но кондотьер никогда в Аксамале не бывал. Свои убеждения взрастил на слухах и сплетнях, а после свято в них поверил. Как фанатичный верующий в «Деяния Триединого». Слепо и безоговорочно. Переубедить его вряд ли кто-нибудь бы смог, а потому Флана и не пыталась. Просто молча слушала излияния поседевшего ребенка, обиженного тем, что другому купили большую и красивую игрушку, а после взяли покататься на карусели.

Да, Жискардо собирался возродить империю в тех границах, в которых она была до осени этого года. От моря до моря. Но аксамалианцам в его планах места не было. Точнее, было, но на рудниках, каменоломнях, на прокладке каналов и добыче соли на уннарских лиманах. Этих зажравшихся, наглых выскочек следовало, по его мнению, уничтожить, а город заселить честными тружениками: добросовестными ремесленниками и купцами, храбрыми военными (разумеется, из его, Лесного Кота, армии) и достойными банкирами…

По мере того как он открывал свои намерения перед Фланой, в душе ее зрела ненависть. Как же можно чесать всех под одну гребенку? Ну никак не походил слепой мастер Кельван, отец ее подруги Литы, на зажравшегося выскочку. А ведь он коренной аксамалианец, в пятом поколении! А Мастер? Многие из провинциальных служак способны с такой беззаветностью служить долгу, растрачивая для пользы дела большую часть невеликого жалованья? А если еще припомнить… Да нет уж, не стоит.

А Жискардо говорил, говорил, говорил… Разумеется, он был уверен, что рядом с ним бессловесная дурочка, не способная ни к чему, кроме постельных утех. Из тех, о ком говорят: волос долог, а разум короток. Поэтому он и выложил ей свой план нового, теперь уже решающего штурма Аксамалы. Сил кондотьер накопил достаточно и намеревался ударить теперь не тремя, а шестью колоннами, растянув их вдоль стены на три мили. Столица Сасандры – самая большая крепость в мире, с длиной ее стен не сравнится ни один город. И теперь это сыграет против нее же. У защищающихся просто не хватит сил отбить все шесть одновременных точечных ударов. А мощный резерв, который Лесной Кот намеревался расположить вне зоны досягаемости крепостных арбалетов, решит схватку в пользу нападающих. Стоит только одному из штурмовых отрядов захватить сколь угодно малый участок стены… Иллиос без особого труда обезвредит колдуна-защитника – силенок хватит, в прошлый раз только стрелки помешали… Кроме того, по мнению кондотьера, у горожан, сражающихся отчаянно, никудышные командиры. Один-два, возможно, еще и догадываются о таких понятиях, как «тактика» и «стратегия», а остальные – сброд, наспех обученный, с какого конца за алебарду хвататься. Вовремя прикрыть дыру, подтянуть подкрепление, перебросить силы в нужное время и в нужное место они не смогут. Рылом не вышли.

Штурм он назначил на пятнадцатый день месяца Филина.

Войска усиленно упражнялись на насыпном валу, который не уступал стенам Аксамалы в высоту. Отрабатывали взаимодействие между арбалетчиками, щитоносцами и штурмовыми отрядами, оснащенными фашинами и лестницами. Заучивали систему сигналов и оповещения, которые позволили бы ночью понимать распоряжения командиров, но вместе с тем призваны были сбить с толку противника. Жискардо делал ставку на слаженность, выучку и внезапность атаки.

Флана тоже сделала ставку на неожиданность. Нынче же ночью, после второй стражи,[19] или никогда уже.

Ритмичное падение капель отмеряло мгновения. Это неправда, что время всегда течет одинаково. Всякий, кому доводилось ждать чего-то очень сильно, с легкостью докажет обратное. Время замедляется, становится вязким, будто мед, к которому мухами липнут человеческие надежды, желания и страхи.

И вот наконец звякнул серебряный молоточек, ударяя по щиту маленького латника, осадившего свирепо оскалившегося коня на крышке клепсидры. И еще раз.

Вторая стража.

Флана бесшумно выскользнула из-под одеяла. Лесной Кот заворочался, что-то забормотал. Девушка замерла, похолодев, но кондотьер перевернулся на другой бок и засопел, уткнувшись бородой в подушку.

Она не рискнула зажигать огонь. В слабом отсвете факелов, пробивающемся снаружи сквозь плотную ткань шатра, нашарила кожаные штаны, полотняную рубаху, короткую курточку и сапоги. В спешке, промахиваясь мимо штанин и рукавов, оделась. Перетянула талию ремнем с притороченным кордом в ножнах. Скрутила волосы в узел, натянула поверх берет.

Кажется, все. Готова.

Осталось самое трудное.

Получится ли? Хватит ли сил, а главное, решительности?

Флана постояла некоторое время, собираясь с духом.

Страшно? Да, пожалуй. Но не страх мешает больше всего, а брезгливость. Словно крысу или паука предстоит взять голыми руками.

Ну же! Давай!

Широкий меч Жискардо, приставленный к изголовью кровати, вышел из ножен с тихим шелестом. Не звякнул, не скрипнул.

Какой тяжелый…

Девушка перехватила рукоять двумя руками, крепко сжала, примерилась.

Как там учил Эре Медвежонок?

Не понуждай меч идти несвойственным ему путем. Просто задай направление, а остальное он сделает сам.

Что ж, попробуем сейчас. По крайней мере, одна попытка есть. На вторую времени может не хватить.

Флана, затаив дыхание, подняла меч над головой и, зажмурившись, обрушила его на шею спящего кондотьера.

Глухой стук. Бульканье…

Вздохнув несколько раз поглубже, она открыла глаза. Жискардо умер, не издав ни звука. Скорее всего, он не успел ощутить боль. Тем лучше для него. Не мучился.

Остро отточенный клинок не подвел. Одеяло быстро напитывалось кровью из перерубленных жил, а откатившаяся голова скалилась белозубой улыбкой в темноту шатра. По телу Жискардо еще пробегала дрожь. Флана вспомнила, как в детстве поразилась бегающей по двору курице с отрубленной головой.

Ну, прощай, Лесной Кот…

Осторожно, стараясь не измараться в крови, девушка взяла голову кондотьера за волосы, подержала на вытянутой руке, чтобы стекла кровь, поражаясь при этом собственной толстокожести… И вдруг ее скрутил рвотный спазм. Беспощадный, выворачивающий наизнанку. Флана рухнула на четвереньки, выворачивая на ковер содержимое желудка – к счастью, она почти ничего не съела на ужин. Голова со стуком укатилась в угол.

Как быстро Флана пришла в себя, она не знала. Казалось, что прошла вечность. Голова – ее, а не покойного Жискардо – раскалывалась от боли, колени подгибались, руки дрожали, как у старого пьянчуги. Она вытерла губы и подбородок какой-то подвернувшейся под руку тряпкой.

Вот тебе и отчаянная, хладнокровная убийца. Задумала и выполнила. Не так-то просто, оказывается, убивать людей. Трудно и мучительно. Но надо. Вернее, иногда бывает надо. Просто необходимо. Лучше убить одного, чем погибнут сотни и тысячи невиновных.

И все же… Голову Лесного Кота следует отыскать и увезти с собой. Не из пустого тщеславия или изощренной жестокости. Горожане Аксамалы должны знать, что их главный враг мертв. Это вселит в них боевой дух, даже если солдаты Жискардо и решат продолжить осаду.

Флана, преодолевая брезгливость и вновь накатывающие приступы тошноты, отыскала голову. Обмотала ее рубахой кондотьера – именно ею оказалась та самая тряпка, которой она только что утерлась. Уповая на то, что кровь все-таки стекла, сунула сверток в сумку, лямку которой перекинула через плечо.

После она выглянула из шатра, дождалась, когда мимо прошагает, размеренно ступая, часовой, а потом бесшумно выскользнула, раздвинув полог не больше чем на две ладони, и крадучись направилась в дальний конец лагеря. Там ее должен был ждать Боррас, рыжий веснушчатый конюх. Стоило немалого труда переговорить с ним, не возбуждая подозрения Жискардо или его помощников. К счастью, парень согласился помогать Флане сразу и безоговорочно. Кажется, он все еще влюблен в нее…

Гуран шагал сквозь темноту, очень рассчитывая, что она скрывает не столь решительное выражение лица, какое приличествует командиру, задумавшему рейд отчаянной храбрости. Рядом с ним неслышно ступал парнишка, бывший до ночи Огня и Стали подмастерьем сапожника. Теперь же щуплый подросток открыл в себе способности прирожденного разведчика. Он мог подкрадываться не хуже дикого кота, пробегал на цыпочках по скрипучим половицам так, что ни единого звука не раздавалось, проползал в густой траве, не потревожив ни стебелька, ни былинки, а кроме того, обладал почти безграничной памятью. Вот уже пять раз он спускался по веревке с крепостной стены, прокрадывался среди ночи к лагерю наемников и, выбрав укрытие понадежнее, наблюдал за перемещениями врага. Смотрел и запоминал с тем, чтобы вечером следующего дня тихонько вернуться и условным сигналом потребовать втянуть его обратно. Благодаря его мастерству Гуран знал, к чему готовятся осаждающие. Знал и прекрасно понимал: планы кондотьера беспроигрышны. Как бы ни пыжился он, Гуран фон Дербинг, но переиграть Жискардо Лесного Кота ему не удастся. Так же как никогда не получится составить гороскоп лучше профессора Гольбрайна, произнести зажигательную речь лучше, чем мэтр Дольбрайн, наконец, испечь булочки лучше, чем пекарь с Кривого спуска. Это, может быть, лет через двадцать, сточив, как старый конь, все зубы на военном деле, Гуран сможет не только вести войско в атаку или призывать стоять до последнего в обороне, но и сделать все для того, чтобы его солдаты могли не просто размахивать оружием, а сражаться слаженно, как один кулак, предугадывая распоряжения командира, а сам командир умел просчитать действия любого противника на несколько шагов вперед.

Кроме выучки наемников и опытности их офицеров, защитников города очень беспокоило присутствие в армии Лесного Кота настоящего колдуна. Да еще «стихийника», как назвал его мэтр Абрельм. Кто знает, чего от него ждать? Возьмет да и обрушит молнии с неба. Или прожжет пламенем стену… Или нагонит на город ядовитый туман… Тут уж и не знаешь, верить старым книгам или нет, что в них правда, а что выдумка? А летописцы наравне с романистами не стеснялись, описывали чудеса, совершаемые волшебниками древней Сасандры, красочно и с размахом. Правда, все писатели были единодушны в одном – вот уже больше пяти веков чародеи не принимали участия в сражениях. Великий Круг магов Сасандры следил за ними очень строго, а поскольку в Круг входили самые сильные волшебники, ослушника размазали бы на месте. Чтобы и другим неповадно было. Вот только Круга теперь нет, колдуны предоставлены каждый сам себе, и всякий из них поступает согласно собственным понятиям о справедливости. Мэтр Абрельм, к примеру, очень помог восставшим в ночь Огня и Стали и сейчас делает все, что в его силах. Другое дело, что силенкой его Триединый обделил. Даже среди нынешних волшебников он выглядит, мягко говоря, слабаком, а уж с прежними и сравнивать стыдно. «Стихийник» едва не убил его в простом противостоянии – еще немного, и из Абрельма ушла бы жизнь до последней капли вместе с Силой.

Гуран умел видеть, слышать и делать выводы из увиденного и услышанного. Если не предпринять какой-либо отчаянный шаг, Аксамала обречена. Ее падение и гибель – лишь дело времени. Или армия кондотьера Жискардо пойдет на очередной штурм, отбить который, учитывая отличную выучку атакующих и, мягко говоря, сомнительную подготовку защитников, уже не удастся, или измученные голодом, холодом и неизвестностью горожане сами откроют ворота. Конечно, это понимали многие из «младоаксамалианцев», но выводы делали разные. Новый глава сыска – Жильон – видел спасение в установлении жесточайшего надзора за любым проявлением недовольства, показательными расправами над инакомыслящими, усилением дисциплины и сплоченности в рядах единомышленников… Пока еще единомышленников. Мэтр Дольбрайн решился на восстановление императорского правления. Ради спасения города и страны он рискнул потерять уважение у самой свободолюбивой части горожан – студентов. И потерял его в какой-то мере. Поползли разговоры, слухи… Нашелся один сумасшедший, который утверждал, что учителя подменили богатеи и притихшие до поры до времени дворянчики.

В глубине души Гуран с ним соглашался. Только бедняга и предположить не мог, что подмена произошла гораздо раньше и настоящего философа Дольбрайна никто из них на самом деле не знал.

Предсмертные слова фра Лаграма заронили вначале всего лишь слабое сомнение, но заставили вельсгундца повнимательнее приглядываться к правителю. И вскоре он начал замечать легкие нотки фальши в словах философа, попытки красивыми словами прикрыть пустое содержание фраз. Критический взгляд помог многое увидеть в ином свете. То, что раньше выглядело легкой рассеянностью гения, теперь воспринималось как недостаток образования. То, что прежде казалось желанием не принимать важное решение в одиночку, стремлением посовещаться с помощниками и учесть их мнение, нынче очень напоминало попытку уйти от ответственности, переложить груз заботы на плечи других людей. А эта идея с коронацией на императорский трон? После всех речей, посвященных восхвалению народовластия, свободы, равенства и братства? Как это прикажете понимать, кроме как попытку узурпации власти? Гуран не стал протестовать в присутствии купцов и ремесленников, но после выдержал не одну неприятную беседу, в особенности со старыми соратниками – Крюком, Абрельмом, Ченцо. Они считали его выходку глупой и детской. Это же надо! Покинуть зал заседаний! Сам Дольбрайн молчал. Не попытался выяснить отношения, объясниться. Молодого человека это тяготило. Как обидно разочаровываться в человеке, которому верил больше, чем себе! Гадостное ощущение, от которого более слабый может и в петлю голову сунуть, хотя, по учению Триединого, это великий грех.

Может быть, поэтому Гуран решился лично повести людей на отчаянную вылазку, в провальности которой почти никто в крепости не сомневался? Основываясь на донесениях Лиса (эта кличка прочно приклеилась к мальчишке-разведчику), главнокомандующий «младоаксамалианцев» сумел понять, где в лагере наемников имеются слабые места. Например, они спустя рукава охраняли часть периметра, противоположную Аксамале. Дозоры же, выставленные, чтобы наблюдать за крепостной стеной, растянулись не более чем на две мили – все-таки охватить город полностью армии Жискардо оказалось не под силу. Да и, по всей видимости, наемники презирали закрывшихся в крепости горожан и подвоха от них не ждали. Раз так, рассудил Гуран, то мы просто обязаны устроить им неожиданность. Причем чем неприятнее она будет, тем лучше для нас. Он посоветовался с Ченцо и Вильяфьоре, высказав свой замысел: выбраться из дальних ворот – лучше всего для этой цели подходили западные или Дорландские ворота, совершить быстрый обход, скрытно проникнуть в лагерь наемников и… Ну, дальше были две равновеликие задачи: можно было попытаться достать самого кондотьера, а можно – колдуна-«стихийника». Если не выйдет ни того, ни другого, хоть панику посеять.

Ченцо сразу назвал план командира безумным и обреченным на провал. Конечно, отчаянные порывы ценятся поэтами и романистами, но обычные люди живут гораздо дольше, если их избегают. А потом добавил, что он, Гуран, принесет гораздо больше пользы жителям Аксамалы, если останется во главе войска и отобьет еще один штурм. А если уж спятил, то иди сам в пасть к Лесному Коту и не тяни за собой ни в чем не повинных людей. Плюнул и ушел.

Гуран не слишком расстроился, ибо приблизительно такой отповеди и ждал от бывшего горшечника. Уж слишком основательным тот всегда был. Надежный и потому незаменимый как помощник, но лишенный какой бы то ни было выдумки.

Вильяфьоре, напротив, командира поддержал. Не безоговорочно, конечно. Бывший офицер сразу посоветовал распрощаться с надеждой серьезно достать кого-либо из командования кондотьерской армии. Уж чего-чего, а обезопасить себя они умеют. Посты часовых, телохранители… Многие держат в шатрах боевых котов, натасканных вцепляться в глотку любому двуногому, заглянувшему не вовремя. Уж лучше наделать шума в самом лагере. Поджечь, например, палатки рядовых. Уничтожить запас фашин, изломать штурмовые лестницы. Тихонько утащить запас арбалетных болтов – двойная польза, ведь их можно будет применить против прежних владельцев. Можно основательно подпортить, а лучше, совсем уничтожить запас провианта и фуража. Это надолго отобьет у осаждающей армии мысли о штурме – на голодный желудок на стены не лазят. Гуран не мог не согласиться с доводами второго помощника. Они тут же выяснили у Лиса расположение складов и приготовили четыре кувшина с маслом, чтоб лучше горело. И все же вельсгундец не отказался до конца от идеи обезглавить армию наемников. Она лишь перешла из списка первоочередных задач к тем, что выполняются по принципу: получилось – хорошо, нет – значит, так тому и быть.

Уже перед самым входом из города Гуран спросил Вильяфьоре, почему бывший гвардеец поддержал его, да не просто поддержал, а вызвался сопровождать туда, откуда оба рискуют не вернуться? Подкручивая щегольской ус (уж в чем-чем, а в желании пускать людям пыль в глаза дворянский дух Вильяфьоре остался непоколебим), офицер ответил, мол, они теперь одной веревкой связаны – он же из «бывших», из дворян, дня не пройдет, как Жильон придерется к чему-нибудь и отправит на виселицу. Уж если погибать, так вместе.

Вот теперь они и шагали сквозь тьму: дюжина добровольцев из числа студентов, Гуран с Лисом во главе колонны, Вильяфьоре замыкает. Все отлично вооружены: легкие арбалеты, мечи, корды, кое у кого вдобавок метательные ножи. Кольчуги, защищающие далеко не от всякого оружия, решили не надевать. Как и шлемы. Они будут только мешать, если придется побегать с врагами наперегонки. В заплечных мешках масло, трут, пучки сухой щепы. Настроены решительно и сурово. Как и подобает идущим на смерть героям.

Выскочив из шатра Жискардо, Флана не успел отбежать слишком далеко – вовремя различила отблеск факела, зажатого в руке приближающегося человека, и юркнула в тень.

Кто это такой? Почему не спит?

То, что не часовой, это точно. Часовые с факелами не ходят.

Кто-то из помощников кондотьера?

Плохо. Очень некстати.

Человек приближался, беззаботно насвистывая.

Мысли девушки метались, как напуганные птички.

Что делать? Что делать?

Пальцы сжали рукоять корда.

Дать пройти, а после ударить в спину?

Сможет она?

Главное, действовать быстро и решительно. Под левую лопатку, по самую рукоять…

А если не получится? Не хватит силы? Или он окажется в кольчуге. Да и вряд ли опытный наемник даст себя зарезать, словно баран какой-то. Это спящим головы рубить легко.

Лучше попытаться уйти незаметно и как можно дальше, пока не поднимется тревога…

– Стой, кто идет? – прозвучал голос часового. Все-таки охрана не дремала.

– Свои! – звучно отозвался человек с факелом.

– Какие свои? Слово говори!

– Слово? Ты что, не узнал меня?

– Узнал, ваша милость! – часовой отвечал почтительно, но твердо. – Как не узнать? Но порядок есть порядок…

«Кто же это приперся?» – лихорадочно вспоминала Флана. Какой знакомый голос… Она уже поняла, что наброситься на пришельца не посмеет. Вблизи от поста это будет совершеннейшей глупостью, еще одним способом самоубийства.

– Ну, раз порядок… – протянул человек с факелом. – Сейчас припомню… Порядок уважать надо… Ага! Вспомнил! Бруха![20]

– Кол! – весело назвал отзыв часовой. – Проходите, ваша милость!

«Странный юмор у Жискардо», – подумала Флана. И тут она вспомнила, где слышала этот голос. На военные советы Лесной Кот ее, понятное дело, не брал, но однажды позволил прислуживать в шатре, когда к его войску прибился этот странный, худой и малоразговорчивый человек в безнадежно устаревшем одеянии – сейчас уже и в провинции не встретишь отороченный мехом гугель и сапоги с загнутыми носками. Вот тогда и звучал в шатре глубокий голос, никак не вяжущийся с тщедушной фигурой гостя. Арунит Иллиос. Чародей. С тех пор пути Фланы и колдуна не пересекались, и она готова была отдать пять лет жизни, чтобы так дело обстояло и впредь. Зачем он идет в шатер к Жискардо? Сколько дней и ночей они обходились без теплого дружеского общения! А теперь вдруг приспичило? Или это рука судьбы?

Пятясь задом и придерживая левой рукой сумку, чтобы не била по коленям, Флана поползла в обход шатра. Она старалась все время оставаться в тени.

Получится ли теперь добраться до условленного места, где ждет ее Боррас?

Ей удалось незамеченной пересечь утоптанную площадку шириной шагов в двадцать. Впереди открылся узкий проход между палатками. Только бы не наткнуться на часового – не разминешься и не спрячешься. Но рискнуть стоит. Флана побежала вдоль палаток, моля Триединого укрыть покрывалом ночи, не дать ногам зацепиться за растяжку, отвести глаза часовым…

Тревожный выкрик, раздавшийся позади, дал понять, что труп Лесного Кота обнаружен. Проклятый колдун! Нет, ну надо же было ему влезть, куда не просят!

Теперь спасение только в быстроте ног. И слабая надежда, что погоня отправится в другую сторону.

Багровый отсвет поднялся из-за палаток, будто рассвет. Преждевременный и нежеланный рассвет.

Что бы это могло быть?

Похоже на пламя.

Во имя Триединого, что же за ночь такая! Кому могло понадобиться разводить костры между первой и второй стражей? И скажите на милость, как ей теперь встретиться с Боррасом?

Внезапно девушка поняла, что бежит за собственной тенью, которая стала вдруг резкой, четко очерченной. Она оглянулась. Над шатром Жискардо завис шар ослепительно-белого света, похожий на сгусток полуденного солнца.

Иллиос зря времени не терял. Флана, хотя и была дочкой и внучкой чародеев, колдовства не любила. Вернее, не любила пустого бахвальства чародейской Силой. Магия должна приносить пользу людям, а если она направлена во вред, то достойна всяческого осуждения и порицания. Арунит наверняка и в подметки не годился ее деду – Тельмару Мудрому, – а туда же… И тут же на смену злости пришли горькие мысли: а собственно, почему во вред людям? Во вред ей, да. А тем, кто кинется в погоню, очень даже на пользу.

Впереди выросла фигура наемника. Непонятно – часовой или просто вышел по нужде. За оружие он не хватался, просто растопырил пошире руки, норовя сграбастать бегущую ему навстречу женщину.

Флана вытащила корд и, выставив его перед собой, кинулась в эти объятия.

Отряд лазутчиков успел облить маслом кожаные покрышки палаток. К складам – они очень быстро это поняли – удалось бы пробиться только с оружием в руках, а это означало раскрыть себя. Студент-ритор Угольм осторожно чиркнул кресалом. Раздул трут, дал разгореться пучку тонкой лучины.

– Разом, с трех концов, – прошептал Вильяфьоре. – Ветер на нашей стороне… Раздует за милую душу.

– Будем надеяться, – кивнул Гуран.

Угольм, Никилл и Лис схватили горящую лучину и разбежались. Через несколько ударов сердца по стенкам палаток побежали веселые язычки пламени. Вскоре огонь загудел, пожирая промасленные покрышки. Сырая кожа нещадно чадила. Ветер хватал дым горстями, швырял его в лица людям, забивал в глотки, вызывая кашель и слезы ручьем.

Еще немного, и в огненной Преисподней пожара послышались отчаянные крики людей, спросонок почувствовавших, что задыхаются, сгорают заживо.

– Теперь, в суете, можем еще почудить! – оскалился Вильяфьоре, закусывая ус. Черные глаза гвардейца горели азартом, какого Гуран не видел в них раньше.

– Пощекочем генерала? – подмигнул вельсгундец.

– А то!

– За вымя потрогаем! – вмешался Лис, за что получил легкий подзатыльник от Угольма.

– Вперед, братья! – потянул меч из ножен Гуран.

И тут…

Словно яркое летнее солнце зажглось в пасмурном зимнем небе. Ослепительный шар белого огня завис в десятке локтей над землей.

Вильяфьоре прикрыл глаза рукой, толкнул Лиса локтем:

– Где это?

– Похоже, в самой середке. Ну, это… Где Лесной Кот живет… – почесал затылок мальчишка.

– Колдун. «Стихийник», – задумчиво проговорил Гуран. – Ну, что, братья, готовы послужить Аксамале?

Дюжина добровольцев кивнули, как один. А Вильяфьоре еще и прибавил, усмехаясь:

– Послужим, если сдюжим. А не сдюжим…

– Горе вином заглушим, – заржал Лис, угибаясь от очередного подзатыльника.

– Поэзию отставить! – призвал товарищей к порядку Гуран. – За мной! Веди, Лис!

Опасливо пригибаясь и бросая косые взгляды на чародейское светило, они пробежали мимо коновязей с бьющимися, пронзительно ржущими лошадьми и выскочили на узкую «улицу» между рядами палаток. Неподалеку шумели просыпающиеся солдаты, пытались наводить порядок сержанты. Здесь же, хвала Триединому, пока было тихо.

Увидев две борющиеся фигуры – одну широкоплечую, а другую тоненькую и слабую даже на вид, – Гуран не раздумывая бросился вперед, замахиваясь мечом.

Щелчок арбалета опередил его. Наемник в круглом шлеме и длиннополой кольчуге рухнул на колени, а после ничком в грязь. Вельсгундец замахал руками, но успел остановиться, проехав пару шагов на подошвах по глине. Прямо в лицо ему глядело узкое жало корда. А выше… Выше клинка сверкали такие знакомые зеленые глаза и виднелась огненно-рыжая прядь, выбившаяся из-под берета…

– Флана?

– Гуран? – воскликнула она. – Гуран!

Через мгновение вельсгундец сжимал тонкие плечи, приговаривая:

– Все хорошо, ты с нами, не бойся…

– Командир! – Вильяфьоре довольно бесцеремонно дернул его за рукав. – Командир, беда!

– Что? – вскинулся Гуран. И уже без пояснений понял, что имеет в виду капитан.

Подсвеченная сзади «солнцем», созданным магией, в конце прохода между палатками возвышалась тощая фигура с раскинутыми руками. Безобразный балахон трепетал, словно крылья нетопыря. А над головой у чародея-«стихийника» сгущался комок багрового пламени. Явно не для освещения…

– Бей его! – во все горло заорал Гуран, отбрасывая Флану за спину.

Носок сапога в стремечко арбалета. Рывок!

Вкладывая болт в желобок, он понял, что не успевает. Да и вряд ли кто из его отряда управился бы с арбалетом быстрее. А колдун уже толкнул клубок из мерцающих кровавым пламенем нитей вперед.

– В стороны! – взревел Вильяфьоре.

Студенты шарахнулись врассыпную. Кроме Лиса. Мальчишка, припав на колено, успел выстрелить. «Стихийник» дернулся, огненный шар ушел в сторону, зацепив все же отважного стрелка.

Алое сияние на миг охватило Лиса. Он сдавленно вскрикнул и упал наземь обугленной головешкой.

Гуран поймал в прицел дурацкую раскоряченную фигуру и нажал на спусковой крючок.

Попал или нет, не понял.

Громкий хлопок позади возвестил, что огненный шар врезался в ряд палаток.

– Вот тебе! – Угольм, оскалившись, разрядил арбалет. Колдун согнулся и шарахнулся в сторону, под защиту тени. Одновременно он взмахнул полой балахона, и рукотворное солнце погасло, разом погрузив все во мрак.

– Зацепили? – невозмутимо поинтересовался Вильяфьоре.

– Кто бы мне сказал! – раздосадованно выкрикнул Угольм.

Гуран протер глаза. После яркого света отсветы пожара не могли разогнать мрак. Казалось, будто все ослепли.

– Попали или не попали, – произнес командир отряда, – а нужно уходить. Флана, где ты?

– Я здесь. – Девушка вытянула руку и коснулась кончиками пальцев куртки вельсгундца. Он нащупал ее ладонь и сжал, пытаясь ободрить.

– Ну, побежали, что ли? – хмыкнул Вильяфьоре.

И они побежали.

Флана почти ничего не помнила из сумасшедшей гонки среди палаток, складов, коновязей. Вела ли их рука Триединого или просто везение? А может, точный расчет на поджог лагеря сработал, и наемникам, сражающимся с пожаром, стало не до дерзких лазутчиков? Лишь изредка на их пути попадались испуганные, растерянные солдаты, да и то, скорее всего, из вчерашних крестьян, а не матерые наемники. Студентам удавалось избавиться от помех без труда – один-два взмаха мечом, и путь свободен.

Потом они прятались в недалекой роще. Отряд всадников с факелами промчался мимо, изрыгая проклятия. Вильяфьоре вполголоса пробурчал что-то об идиотах, светящих себе под нос, и о том, что они не способны найти даже Аксамалу.

Девушке было все равно, найдут ли столицу наемники. Главное, чтобы это удалось спасшим ее студентам. Несмотря на ясно ощутимую опасность, она впервые за последние месяцы точно знала, что находится в кругу друзей. Поэтому, когда первые лучи солнца, пробившиеся на рассвете сквозь тяжелые тучи, осветили высокую серую стену, она расплакалась не от страха или усталости, а от счастья.

Глава 7

От ледяной воды сводило руки и ноги. Мастер покрепче обхватил скользкое бревно, в который раз порадовавшись про себя, что догадался привязаться ремнем еще до того, как первый раз потерял сознание.

Теперь же достаточно было время от времени перехватывать руками. Просто чтобы голова оставалась на поверхности.

Река несла пожелтелые стебли травы, ветки и коряги, пену и грязь…

А Мастер повторял раз за разом, словно в бреду: «Коты не любят воду. Коты не любят воду…»

В редкие мгновения просветления он вспоминал безнадежный и отчаянный бой. Бой, из которого впервые в жизни он бежал, замирая от ужаса, бежал, бросив не только оружие, но и сподвижников. Хотя последние, по всей видимости, в помощи уже не нуждаются.

Еще перед глазами вставали строки романа, прочитанного в далекой юности, которые как нельзя лучше описывали события вчерашнего вечера. Речь там шла о легендарном рыцаре, охотнике за чудовищами. После поражения в схватке герой пытался сообразить, какую же ошибку он совершил во время боя. И пришел к выводу, что во время боя не совершил никакой. Единственную ошибку он совершил перед боем. Следовало бежать еще до того, как бой начался.

Вроде бы они с фра Розарио рассчитали все правильно. Выследили путешествующих барона Фальма и т’Исельна дель Гуэлла – предатели и мятежники настолько обнаглели, что ехали в сопровождении всего-навсего десятка пеших дроу и одного человека с затравленным взглядом, одетого как слуга; устроили надежную засаду около брода; атаковали, не потратив ни одного выстрела из арбалетов впустую. Халльберн, наследник Медренского графства, стрелял наравне со взрослыми, даром что не встретил еще тринадцатую весну. И неизвестно теперь – встретит ли…

У каждого из них имелось по два арбалета. Перезаряжать никто и не пытался – до того ли? Из шести болтов пять попали в цель. Четверо остроухих свалились как подкошенные, одна стрела сбила с коня дель Гуэллу, а еще одна пробила шею вороного тонконогого коня, на котором ехал барон.

– Бей! – выкрикнул фра Розарио, бросаясь из кустов.

По мнению Мастера, наемный убийца вел себя излишне порывисто. Странно, как он сумел дожить до таких лет при таком отношении к профессии? Конечно, сыщик и виду не подавал, что знает, кто едет бок о бок с ним уже второй месяц. Вислоусый убийца, работающий вне гильдии. Его держали на заметке в тайном сыске и, не без основания, подозревали в содействии айшасианским лазутчикам. Мастер удивился, повстречав его так далеко от Аксамалы, но принять помощь не погнушался. А почему бы и нет? Вдвоем все-таки легче. Но приходилось держать ухо востро и не поворачиваться лишний раз спиной. Кто знает, какие замыслы вынашивал Розарио? Сегодня – соратники, завтра – лютые враги. Мастер отдавал себе отчет, что не постеснялся бы нанести упреждающий удар, если бы заподозрил убийцу в предательстве. Когда на карту поставлена судьба Империи, все средства хороши. Но Триединый не допустил склоки, и к цели своего поиска они вышли, помогая друг другу.

Так вот, Розарио выскочил из кустов. Сразу запустил веер орионов. Кажется, бывшему главе тайного сыска досталась по меньшей мере одна метательная звездочка. Убийца не собирался размениваться по пустякам, а стремился выполнить прежде всего задание. Похвальная целеустремленность.

Мастер отстал ненамного. Не забывая об осторожности, он перекатился шагов на пять вправо и появился не там, где его ожидали схватившиеся за луки дроу. Две стрелы со свистом ушли в густой терновник. А остроухий, который стоял поближе, повалился навзничь с ножом в горле. Второй успел отшатнуться, и узкое лезвие застряло у него в плече.

Где же дель Гуэлла?

Ага! Вот где, прячется за танцующим на месте конем.

– Пальо! Держи мальчишку! – выкрикнул мужчина, которого Халль назвал бароном Фальмом. Вот это уже поразительно. Потеряв две трети соратников, он ведет себя так, будто победил.

Ладно! Мастер отмахнулся от непрошеной мысли. Потом будем рассуждать и разбираться. Сейчас главное – убрать господина т’Исельна.

Сыщик бросился вперед, выхватывая из ножен корды. Оба с длинными клинками, словно небольшие мечи. Краем глаза он видел, как Розарио ловко раскручивает вокруг себя стальную цепочку с граненым грузиком на конце. Двое карликов, бросившихся наперерез ему с топориками, отшатнулись и замерли от неожиданности, чем убийца не преминул воспользоваться – одного легко «мазнул» по виску, а второго бросил на колени хлестким ударом между ног. Ты гляди! Вроде бы нелюдь, а болевые места те же, что у людей.

Тут Мастеру прямо на руки свалился тот самый худой человек, сопровождавший Фальма и дель Гуэллу. Очевидно, именно его барон называл «Пальо». Вряд ли нескладный, лысоватый, воняющий прогорклым потом и еще чем-то, смутно напоминающим запах испуганного хорька, набросился на сыщика нарочно. Нет, слишком перепуганным и пустым был его взгляд. Скорее всего, он просто поскользнулся и упал в объятия Мастера, вцепившись в ворот его куртки. Но он спас жизнь одному остроухому, лицо которого, раскрашенное ярко-красной краской, выглядело подобно маске демона. Карлик увернулся от корда и, отскочив, присел, замахиваясь дубинкой, усыпанной осколками кремня.

Сыщик отточенным движением вогнал снизу под ребра Пальо корд. Так, чтобы наверняка пробить печень. Толкнул слугу навстречу наносящему удар дроу. Шипастая дубинка врезалась куда-то в область поясницы. Тощий крякнул, обмякая… А Мастер уже приготовился броситься на дель Гуэллу, но увидел, как барон, разорвавший на груди камзол, стремительно покрывается шерстью.

Что ж… Каждый гражданин Сасандры слышит с детства множество рассказов об удивительных и волшебных созданиях. Дети шепчут друг другу на ушко страшные истории. Подростки зачитываются сборниками легенд и «самых правдивых повествований». Взрослые предпочитают литературу более серьезную, но как ни крути, а главным героям все равно приходится испытывать приключения и противостоять чудовищам и злым чародеям. Иначе кто же это будет читать? Книга за сердце цеплять должна. Поэтому любой более-менее грамотный имперец слышал о брухе и об иноге, о снежном черве и о лохматом мамонте, о морском звере-единороге и о птице Ш’аа – обитательнице гоблинских болот, о клюворылах и о котолаках. Только мало кто видел их. Ну разве что выдающиеся исследователи и путешественники могли похвастаться знакомством с каким-нибудь чудесным зверем или птицей из далеких краев. А кто встречался с опасным чудовищем, возможно, уже никому не мог ничего рассказать.

И вот теперь Мастер получил возможность воочию наблюдать превращение обычного, казалось бы, человека в кота. Благородный нос с горбинкой уплощался, как бы «размазываясь» по лицу, усы стремительно вытягивались и белели, голова становилась круглой, а уши заострялись и вытягивались – левое висело ошметками, будто от хорошего удара кистенем или палицей. Все видимые части тела обрастали светло-рыжей, густой и плотной шерстью – такой масти котов разводят в Окраине для охоты на диких голубей. Пальцы укоротились и обзавелись внушительного вида когтями длиной в пол-ладони. Наконец поджарый, мускулистый зверь выскользнул из остатков одежды и бросился на фра Розарио.

Мастер повидал многое на своем веку. Вернее, думал, что повидал. Задерживал в одиночку опаснейших преступников, натасканных на убийство айшасианских шпионов. Мог ночью запросто прогуляться по припортовым улицам Аксамалы, откуда обывателю была одна дорога – с пирса в море. Как-то раз отбился от подосланных гоблинов – зеленокожих жителей края Тысячи озер – и даже сумел выжить на охваченных огнем и людским безумием улицах столицы, когда взбунтовавшиеся чародеи разрушили весь Верхний город. Но вид оборотня сковал его силу воли, сделав из расчетливо храброго человека трусливую тряпку.

Он только подивился мужеству фра Розарио, который даже попытался сопротивляться. Взмахнул цепочкой, которая обмоталась вокруг передней лапы зверя, запоздало сунул ладонь за голенище – надо полагать, за ножом.

Удар когтистой лапы разорвал наемному убийце горло. Двумя алыми струями ударила кровь. Голова запрокинулась. А котолак дернул за цепочку, подтягивая уже мертвое тело вплотную, и, клацнув длиннющими клыками, перекусил хребет.

Мастер, оцепенев, наблюдал, как падает в грязную лужу голова Розарио.

Оборотень выгнул спину и заорал, высовывая розовый язык. Победная песнь боевого кота прокатилась над речным плесом, отразилась от плотного ряда сосен, вернулась затихающим эхом.

Халльберн вскинул приклад арбалета к плечу. Оказывается, все это время он потратил, чтобы взвести оружие и зарядить его. В отличие от Мастера, мальчишка не потерял присутствия духа. Но двое карликов навалились на него, выбили из рук арбалет, свалили наземь.

Сыщик увидел, как стоящий в двух шагах остроухий поднял лук и рывком натянул тетиву. Способность бороться вдруг вернулась к нему. Правда, вместе с осознанием того, что уже поздно. Жертвы превратились в победителей. Так часто бывает. Исход схватки часто решает крепкая кольчуга под камзолом, намазанное ядом лезвие клинка или полк тяжелой латной конницы, спрятанный в ближайшем лесочке. Но умирать просто так, за здорово живешь, Мастер не хотел. Когда Ансельм всадил в него болт почти в упор, тоже казалось, что надежды нет. Но он сумел победить врагов, пускай и сам едва не отдал душу Триединому.

Он метнул корд снизу, от бедра. Тяжелое лезвие воткнулось карлику в живот. Стрела сорвалась с тетивы и ушла в сторону.

И тут прыгнул вперед котолак.

Когти просвистели у самой щеки Мастера, обдавая ветерком.

Сыщик отмахнулся клинком, вынудив хищника отпрянуть. Продолжая крестить воздух перед грудью кордом, он шагнул назад. Раз, другой, третий.

Котолак шипел, наступал, прыгая на трех лапах. Четвертую, занесенную для удара, оборотень никак не хотел опускать.

Последний метательный нож скользнул в ладонь Мастера.

– Ну, ты и дурень! – раздался насмешливый голос дель Гуэллы. – Хоть и лучший сыщик Аксамалы!

Бывший глава тайного сыска держался за плечо. Его серый кафтан из дорогого сукна потемнел от крови. Щеку перечеркивал глубокий порез – очевидно, след от ориона фра Розарио. Коня он удерживал за повод. Гнедой жеребец вращал багровыми глазами и прижимал уши, стараясь отпрянуть подальше от барона Фальма.

– Брось оружие! Тогда умрешь быстро! – продолжал издеваться дель Гуэлла.

Мастер решился. С резким выдохом он запустил последний нож в своего бывшего начальника. Насколько опасен для Империи барон, он не знал.

Дель Гуэллу по нелепой случайности спас остроухий карлик, всадивший в миг броска стрелу в плечо Мастера. Одновременно прыгнул котолак.

Крючкообразные когти ударили в грудь сыщика, разрывая в клочья добротную куртку. Но какими бы прочными они ни были, с кольчугой, надетой под камзол, не совладали (не зря же Мастеру в голову приходили мысли о маленьких, продуманных заранее случайностях, решающих зачастую судьбу поединка). Зато силой удара отбросили человека на край базальтового уступа, сырого от затяжных дождей. Мгновение-другое сыщик стоял, нелепо взмахивая здоровой рукой, а потом вторая стрела, воткнувшись под правую ключицу, сбила его в холодный, стремительный поток.

Он сразу ушел с головой под воду. Зазвенело в ушах, ледяной обруч сдавил грудь, перехватил дыхание. Быстрое течение подхватило и понесло.

Мастер держался под водой ровно столько, сколько позволили горящие огнем легкие. Вынырнув, он увидел вдалеке маленькие, гротескные фигурки с раскрашенными лицами. Они размахивали луками в бессильной ярости и подпрыгивали на месте. Бежать по скользким камням, вдоль обрывистого берега не пожелали даже кровожадные дикари. А может, и хотели, но дель Гуэлла запретил, решив, что сыщик хоть так, хоть так не жилец? Ну скажите на милость, сколько может раненый человек, в кольчуге и сапогах, продержаться на стремнине? Да еще зимой. Через десяток миль труп прибьет к берегу на радость лесным котам и воронью.

Но Мастер выдержал. Не утонул и не умер от потери крови.

Если говорить по чести, его спасло случайно подвернувшееся бревно.

Стрелы он обломал, но вытащить остерегся, опасаясь излишней кровопотери. Вот выбраться бы на берег, развести костер, отыскать в по-прежнему болтающейся через плечо сумке что-то похожее на чистую тряпку – тогда можно. А в воде – нет.

Сколько миль он сплавлялся вниз по течению?

Да кто же знает?

Течение замедлилось. Берега расступились, блеклая зелень сосновых лап сменилась черными раскоряками грабов, торчащими, как руки взывающих о возмездии мертвецов.

Раненый попытался подгрести к пологому берегу. Зашевелил ногами, с трудом преодолевая тяжесть напитавшихся водой сапог. Бревно поддавалось, но слабо. Стронуть его со стремнины оказалось не под силу человеку. Да он, пожалуй, и здоровым не справился бы с толстым, мокрым и скользким стволом.

Отцепиться бы и попробовать прибиться к берегу вплавь…

Нет, Мастер не переоценивал собственные силы.

Без спасительного бревна он пойдет на дно, как топор. Или даже быстрее.

Уж лучше продолжать бороться, не отвязываясь. Просто стараться придерживаться ближе к берегу, а там, глядишь, на повороте и выкинет на отмель.

Он бы не заметил одинокого карлика, стоящего под ивой, склонившей ветви-плети к водной глади, если бы тот не пошевелился. Дроу раскручивал над головой веревку. Праща? Не похоже. Тогда что же? Скорее всего, аркан.

Живьем взять хочет?

Мастер потянулся к ножнам… и понял, что корд обронил в воду, когда карабкался на бревно. Метательных ножей тоже не осталось. Оставалось уповать лишь на кулаки. Если бы не две засевшие в теле стрелы, он без опаски вышел бы врукопашную против пяти остроухих, и это был бы даже не бой, а избиение младенцев. Но сейчас…

Петля свистнула, зацепилась за торчащий наподобие плавника обломанный сук.

«Чтоб тебя в воду затянуло, уродец проклятый», – подумал человек.

Но дроу, будучи уродцем, дураком все же не был. Он несколько раз обмотал аркан вокруг ствола ивы. Тонкий ремень задрожал от натуги, загудел, как хорошо натянутая струна, но выдержал.

А потом карлик начал очень медленно выбирать ремень. Силенок, заложенных Триединым в тщедушное тельце, явно не хватало, и, чтобы облегчить себе задачу, остроухий обрубил тесаком низкую ветку и раз за разом набрасывал петлю на получившийся черенок.

Оставалось каких-то десяток локтей до берега. Мастер уже прикидывал, как половчее вцепиться спасителю в глотку. В том, что его вытаскивают для того, чтобы зарезать, а потом хвастаться перед другими воинами клана, человек не сомневался. Вот уже под коленями илистое дно, вязкое, будто трясина, и липкое…

Дроу остановился. Закрепил петлю понадежнее и подошел к кромке воды. Он сильно прихрамывал, а на правой ноге выше колена Мастер заметил туго намотанные тряпки. Тоже раненый, что ли? Наверное, потому с другими в поход не пошел. Охотится себе потихоньку и выздоравливает. Ничего, сейчас выздоровеет навсегда.

Остроухий смерил человека оценивающим взглядом. Руки он держал скрещенными на груди, за рукоятку висящего на поясе тесака не хватался.

«Ну, давай же поближе…» – едва не взмолился Мастер.

– Я – Белый, – неожиданно проговорил карлик. – Я не причиню тебе вреда.

«Ага. Так я тебе и поверил».

– Я не враждую с людьми. – Дроу продемонстрировал пустые ладони в знак мирных намерений. Человеческой речью он, и вправду, владел хорошо. А вот в остальное верилось с трудом. – Мы встречались этой осенью. Я был в банде кондотьера Кулака. Меня зовут Белым, – повторил остроухий.

– Почему я должен тебе верить? – с трудом шевеля замерзшими губами, спросил Мастер.

– Потому что у нас общий враг.

– С чего бы это?

– Человек, которого вы, люди, называете бароном Фальмом и которому мои соплеменники дали кличку Змеиный Язык. Он оборотень-котолак. Он убил моего друга. Двоих друзей. Он должен умереть.

Убежденность и ненависть, прозвучавшие в последних словах, развеяли сомнения сыщика. Обычный воин из горного клана не стал бы так изощренно притворяться. Зачем? Он, Мастер, слишком легкая мишень и для стрелы, и для топорика.

– Хорошо. Убедил, – кивнул человек. Попытался встать на ноги, но не смог. Смущенно улыбнулся, перебарывая стук зубов. На мелководье его почему-то начала бить дрожь.

– Погоди. Я сейчас помогу, – просто сказал Белый и вошел в воду.

Кирсьен, привыкший к теплым зимам в Тьяле, защищенной от восточных ветров Зеленогорьем, да и в Аксамале тоже, где морозные дни выпадали раз в несколько лет, не уставал удивляться сыплющемуся с неба снегу. Календаря у него под рукой не было, но молодой человек предположил, что начался месяц Филина. Южные склоны гор Тумана занесло снегом. Низкорослые лошадки, уныло влекущие телегу с пленниками, утопали по грудь. Дроу, благодаря широким ступням, бегали по белому, искрящемуся покрову, почти не проваливаясь.

Вдоль дороги… Да что там дороги! Иначе чем тропой ее и не назовешь. Вдоль тропы выстроились заснеженные ели, выглядевшие не так мрачно, как раньше. Морозец кусал щеки. Усы и борода обмерзали от дыхания уже не только ночью.

Остроухие выделили раненым еще по несколько шкур. Но несмотря на это, Кир чувствовал постоянный холод. Приходилось все время шевелить пальцами, напрягать мускулы рук и ног, иначе, как сказал лейтенант Жоррес, уроженец Аруна, знакомый с суровыми зимами не понаслышке, обморожения не избежать.

Из-за этих самых злополучных шкур Кирсьен подрался ночью со студентом Вензольо. Картавый каматиец попытался украсть покрывало у находящегося без сознания следопыта. Решил, видимо, что тот все равно умрет. А может, просто посчитал, что беспомощного обобрать легче легкого. Так чего же стесняться? Кир проснулся от шороха и возни. Вначале испугался: подумал, что из лесу пришел дикий зверь и начал жрать его товарищей по несчастью одного за другим. Потом сообразил – раз уж остроухие их кормят, лечат и везут куда-то изо дня в день, то не отдадут на съедение голодным котам или медведю, не успевшему залечь в спячку. Тьялец приподнялся на локте. В слабых отсветах подернутых пеплом углей он увидел, как Вензольо, сопя, тащит на себя уже третью шкуру, которой укутали на ночь Следопыта (его имени они так и не узнали, а потому и звали между собой просто – Следопыт).

Хриплым шепотом Кир попытался устыдить студента. Гвардеец еще мог понять солдата, стягивающего сапоги с убитого врага, но со своего, да еще с живого, тяжелораненого! Худший вид мародерства. Достойный хоть в мирное, хоть в военное время крепкой перекладины и скользкой петли. Вензольо ответил ругательствами. Тут уж Кир не стерпел. Ноги по-прежнему плохо его слушались, и молодой человек пополз, подтягиваясь на руках, влекомый одной целью – вцепиться картавому южанину в глотку.

Лейтенант Жоррес, передвигавшийся еще хуже тьяльца, мог только подбадривать его и позорить каматийца. Опять же, шепотом. Чтоб не услыхали остроухие.

Вензольо сопротивлялся отчаянно, но как-то не по-мужски. Лягался, пытался царапаться. Кир уже перехватил его правую руку, заломил запястье и пару раз ударил кулаком, попав, кажется, в щеку и глаз, когда на шум прибежали дроу.

Остроухим очень не понравилась возня и шум, поднятый пленниками. Досталось всем. И виновнику каматийцу, и Кирсьену, и Жорресу. Один лишь безучастный ко всему следопыт избежал побоев. Ну, его-то лишний раз и переворачивать боялись, а не то чтобы бить. Дроу вволю отвели душу, отлупив людей тупыми концами копий, плетеными ремнями и просто босыми пятками. Били, пока Вензольо не взвыл, умоляя о пощаде, а Кир не потерял сознание.

После наказания карлики восстановили справедливость, вернув следопыту причитающиеся ему шкуры, а лекарь разразился длинной речью, обещая на будущее связать их и на ночь вовсе не выгружать из телеги, если круглоухие ублюдки-дылды не понимают по-хорошему. Благо, капище уже совсем рядом, а Золотому Вепрю все равно – с отмороженными пальцами и носами будут его жертвы или нет. И кормить их можно перестать. Подумаешь! Дней пять выдержат. Пошумев, он успокоился и ушел к костру, где щебетали остальные воины клана Горной Сосны – тьялец опознал их по характерной раскраске.

Но ни связывать, ни морить голодом людей никто не стал. Наверное, Золотому Вепрю было не все равно: бодрого врага приносят в жертву или доведенного до состояния полутрупа.

А скорее всего, небезразлично было жрецам, которые заправляли не только порядками в капище, но и, похоже, во всех кланах дроу. Это Кир понял в тот морозный полдень, когда их привезли на широкую поляну, окруженную елями-великанами. Над верхушками деревьев, что напоминали копейные наконечники, виднелись заснеженные вершины гор. Угловатые, обрывистые, исчерканные серо-синими тенями.

Два морщинистых жреца в балахонах из облезлых шкур придирчиво осмотрели пленных. Поцокали языками над Следопытом. А потом принялись сварливо выговаривать воину в головном уборе из рыжих перьев и кошачьих хвостов. Как мог военный вождь допустить, чтобы к Золотому Вепрю привезли такого негодного человечишку? Стал бы он сам, вождь Злой Горностай, есть гнилое мясо или пить протухшую воду? Так почему же он считает, что верховное божество его народа столь неразборчиво, что ему можно подсовывать всякую дрянь?

Злой Горностай слушал, склонив голову. Он не пытался оправдаться или свалить вину на лекаря, на которого исподлобья бросал неодобрительные взгляды. Когда жрецы закончили нагоняй, он поблагодарил за мудрые речи, которые, несомненно, позволят подняться ему на небывалую высоту среди таких же, как и он сам, военных вождей, достал тесак из-за пояса и перерезал Следопыту горло.

Кир приподнялся на локте, тщетно стараясь дотянуться до карлика хотя бы кончиками пальцев, и получил за это чувствительный пинок в живот, а потом одобрение от одного из жрецов. Хорошая, мол, жертва, строптивая. Золотой Вепрь будет доволен, он вообще любит непокорных. Не зря же вековая традиция обязывает сынов Вечного Леса приносить в жертву именно захваченных после сражения бойцов противника, а не пойманных по схронам женщин или детей. Вбирая вражеские силу, злость и отвагу, Золотой Вепрь усиливает их и отдает своим подопечным, неукротимым воинам горных кланов.

Впервые со времени боя у моста раненые спали с крышей над головой – их затащили в жалкое подобие палатки, сооруженное из сшитых между собой шкур. У входа развели костер. А вечером к людям заглянул лекарь и оставил по куску вяленой оленины для каждого. Набраться сил.

Кирсьен и Жоррес безразлично жевали, запивая твердое волокнистое мясо водой, растопленной в куске коры, вогнутом наподобие плошки. Вензольо безучастно сидел, понурив голову и обхватив колени руками.

– Надо бы ему предложить… – нерешительно проговорил дель Прано, поглядывая в сторону каматийца.

– Да пошел он! – зло откликнулся тьялец. Его ребра, по которым остроухие прошлись древками копий, еще побаливали. Да и без того он не смог бы забыть ночного происшествия. – Обделался со страху…

– А кто бы не обделался? – в голосе Жорреса звучала рассудительность, смешанная с легкой насмешкой. – Жить, знаешь ли, каждому хочется.

– Ну, ты-то не похож на трясущегося от ужаса.

– Спасибо. На самом деле я жутко боюсь. Только скрываю это из глупой гордости.

Кир хмыкнул.

– Вообще-то я тоже боюсь, – сказал он, поежившись. – Боюсь неизвестности.

– Ты не веришь в Триединого? В загробную жизнь и спасение?

– Я не знаю, куда попаду. В чертог Триединого или в Преисподнюю… А ты знаешь?

– Ну, я надеюсь… По крайней мере, пытаюсь не терять надежды. Грешил я немало, но тот ли это грех, за который карают огнем или льдом?

Бывший гвардеец вздохнул:

– Тебе легче. Я почти уверен, что окажусь в Преисподней.

– Ну, тогда утешься тем, что народ в ней соберется гораздо веселее, чем в чертогах. – Жоррес улыбнулся. – Что делать офицеру в кругу святош?

– Конечно, – согласился Кир. – Думаю, большинство моих друзей встретят меня там…

Вензольо поднял глаза и посмотрел на них с нескрываемым ужасом. Стоя в шаге от смерти, изрыгать такие богохульства!

– И еще мне хотелось бы знать заранее, как именно нас принесут в жертву, – продолжал тьялец.

– Зачем?

– Не знаю. Хочется, и все тут…

– Ну уж… Дело твое, конечно, а мне лучше не знать. Утопят или сожгут. Перережут горло или стукнут дубинкой по темени…

Вензольо, то и дело поглядывающий на неторопливо болтающих офицеров, вскрикнул и вскочил на ноги, цепляя головой непрочный полог. В его голосе не оставалось уже ничего человеческого. Звериный ужас, когда в ноздри врывается запах хищника, пелена застилает глаза, а ноги несут неизвестно куда, не разбирая дороги, лишь бы подальше от опасности.

Каматиец разметал ногами угли костра и выбежал в ночь.

– Завидую, – Жоррес почесал изрядно отросшую светлую бородку. – Мне бы так бегать.

– Далеко не убежит, – кровожадно оскалился Кир. – Хоть бы они его…

Снаружи донесся громкий вскрик, перешедший в рычание.

– Нет. Не станут, – покачал головой дель Прано. – Золотой Вепрь не одобрит.

– Тогда я своими руками…

– Не получится. Он здоровый, как телок.

– Хоть бы обломок ножа какой-нибудь. Хоть самый завалящий!

Топот многих ног возвестил, что беглец не только пойман, но и немедленно будет возвращен. Через несколько мгновений связанного по рукам и ногам, дергающегося, как разрубленный лопатой червяк, Вензольо забросили под навес. Чтобы справиться с обезумевшим студентом, потребовались совместные усилия восьми карликов. Они облепили его, словно муравьи, вцепившись в веревки и драную одежду. Злой Горностай, заглянувший следом, что-то быстро прощебетал, взмахнув кулаком. Смысл сказанного ускользнул от Кира – наверно, дроу слишком торопился и проглатывал отдельные слоги, а то и слова, но искаженное от ярости лупоглазое лицо позволило угадать приблизительный смысл. Мол, допроситесь у меня – всех свяжу.

Жоррес ответил презрительной гримасой и сплюнул в сторону каматийца. А Кир сказал, поморщившись:

– Рот бы ему заткнули лучше…

В самом деле, закативший глаза Вензольо орал, как кот по весне.

Дроу оскалился, замахнулся на тьяльца зажатым в ладони топориком, но не ударил, а, развернувшись на пятках, ушел.

Кир посидел немного, уныло глядя на студента, вопившего не переставая. Потом подполз к нему, примериваясь, как бы половчее ударить в лоб. Может, хоть так удастся заставить его замолчать?

– Погоди! – окликнул его дель Прано. – На! – Он швырнул кусок вонючей тряпки, неизвестно каким образом забытой или завалявшейся у него. – Не оглушишь. – Лейтенант с сомнением покачал головой. – Лучше заткнуть.

Кир, злорадствуя в душе, с наслаждением затолкал лоскут, бывший когда-то, скорее всего, частью рукава, но теперь не только происхождение, но даже цвет тряпки определялся с большим трудом и высокой вероятностью ошибки.

Вензольо мычал, вращал глазами, изгибался. Но теперь можно было если не уснуть, то хотя бы более-менее обдумать прожитые дни. Хотя, если разобраться, там тех дней было – кот наплакал. Кирсьен блефовал, когда делал вид, будто не боится смерти или что ему все равно, в Преисподней он окажется или нет. С детства воспитанный в уважении к Триединому и вере, он прекрасно понимал, каким количеством грехов отягчил свою душу в последние полгода. И не только в последние – жизнь в гвардейских казармах не располагает к жреческому смирению или умерщвлению плоти. Теперь он боялся посмертия, боялся смерти… В особенности ее неотвратимости. И еще…

Ему пришло в голову, что самым страшным и самым главным наказанием для осужденного является не смерть как таковая, не смерть как кратковременный процесс отнятия жизни – подумаешь, хрястнули топором по шее или затянули петлю и выбили табурет, а именно ожидание смерти. Каждодневное, мучительное, тягостное. За это время осужденный успевает сотни и тысячи раз представить собственную казнь, а следовательно, умирает сотни и тысячи раз. Отсюда и получается: люди либо становятся равнодушными, затвердевая сердцем, и уже не воспринимают казнь как нечто опасное, а ждут ее, как избавления от душевных страданий, либо теряют остатки разума от ежедневной жалости к самому себе. Вот тогда-то и видит сторонний зритель слезы, крики, валяющегося в ногах у палача униженного до потери человеческого облика червя. Наверное, нечто подобное случилось и с каматийцем. Сам же Кир так часто подтрунивал вместе с лейтенантом дель Прано над будущим жертвоприношением, что перестал принимать его всерьез. И только сейчас, накануне смерти, задумался о том, каково это. Останутся горы и реки, поля и леса, облака и дерьмо на чьих-нибудь сапогах. Но он, тьяльский дворянин Кирсьен делла Тарн, больше ничего не увидит, не услышит, не выпьет вина, не поцелует женщину… Эх! А как там, интересно, без него Флана? Должно быть, уже позабыла…

С этими мыслями Кир заснул. Усталость оказалась сильнее.

Морозное и солнечное утро ворвалось под полог вместе со Злым Горностаем.

Несколькими пинками дроу разбудил пленников. Покачал головой и оскалил лошадиные зубы, глядя на кляп во рту Вензольо.

– Вставайте! – коротко бросил он. Военный вождь остроухих очень плохо говорил по-человечески. Очень неразборчиво. Но о смысле приказа нетрудно было догадаться.

Они вышли на снег. Точнее, вышли – это громко сказано. Поддерживая друг друга, Жоррес и Кир сделали всего пару-тройку шагов и упали в колючий снег. В ноздри ворвался острый запах ледяной свежести.

Тьялец захватил ртом едва ли не горсть снега. Дождался, пока растает. С наслаждением проглотил.

– Вставайте! – повторил Злой Горностай. У него что, это слово получается лучше других? Или вообще удосужился выучить лишь одно?

– Дай поваляться, остроухий! – буркнул Жоррес, переваливаясь на спину.

Вряд ли вождь его понял, но ответил, по обыкновению, грубым тычком оскепища под ребра. Дель Прано крякнул, но подниматься не спешил.

Кир хотел перевернуться на карачки, но вдруг подумал, что, попытавшись встать на ноги, непременно окажется на коленях. А стоять на коленях перед дроу ему не хотелось.

«Хотите отправить меня на жертвенный алтарь? Тогда можете нести…» – подумал он, зачерпывая снег ладонями.

Злой Горностай, оправдывая кличку, раскричался, запрыгал вокруг них, приминая снежинки широченными ступнями. Ударил несколько раз Жорреса, потом Кирсьена.

Появившийся седой, высушенный, словно вяленая плотва, дроу остановил его резким окриком. Военный вождь почтительно склонился перед стариком. Выволокшие каматийца остроухие бросили связанного человека и разве что в ноги седому не упали. Жрецы, присутствующие тут же, опустили головы. Несомненно, этот голый – всего-то и одежды короткая кожаная юбочка и ожерелье из звериных клыков – старикашка был птицей высокого полета. Даже люди, ничего не смыслящие в сложной иерархии жрецов дроу, это поняли.

– Хватит прыгать, Злой Горностай, – медленно и разборчиво сказал он. – Ты теряешь лицо.

– Да, Ведающий Грозу, – согнулся в поклоне вождь.

– Золотой Вепрь ждет. Не гневи его. Отнеси ему жертву, если она не хочет идти сама.

– Котолака вам лысого, а не «сама»! – поражаясь собственной наглости воскликнул Кир.

Над поляной повисла тишина. Ведающий Грозу склонился над бывшим гвардейцем.

– Хорошо сказал, – после недолгого раздумья проговорил жрец. – Жаль, тебя не слышит Тот Кто Меняет Шкуру. Он бы порадовался шутке.

Жоррес попытался сесть и даже открыл рот, чтобы сказать пару «ласковых», но воины дроу опрокинули его навзничь, прижали под кадык острие копья:

– Л’юфид’х![21]

Верховный жрец неторопливо выпрямился, прошелся, с интересом оглядывая людей. Кусачий мороз, казалось, обтекал его загорелое, гладкое, будто полированная ножка стола, тело.

– Золотой Вепрь будет доволен, – изрек он наконец. – Сильная духом жертва – это хорошо, это угодно богам. Отнесите их.

Толпившиеся вокруг остроухие, услышав приказ, немедленно подхватили будущие жертвы и, немилосердно тряся на бегу, перенесли их на другую поляну, шагах в ста от первой.

Здесь посреди нетронутого снежного покрова сияла на зимнем солнце статуя Золотого Вепря, отца всего живого, защитника народа дроу и покровителя отважных воинов. Огромная – не менее пяти локтей в холке зверя, выполненная с необычной смесью дикарского примитивизма и реалистичной художественности, когда видна каждая волосинка на встопорщившейся от гнева спине. Пустые глаза скульптуры смотрели в даль, ведомую одному только божеству. Острые клыки выглядывали из-под приподнятой верхней губы, рыло едва не упиралось в снег – воображение так и дорисовывало протаявшую от теплого дыхания лунку. Правого уха у Золотого Вепря не хватало. Значит, Мудрец и Кулак не выдумали свое приключение.

Людей сноровисто прикрутили к трем вкопанным в мерзлую землю столбам. Принялись обкладывать сосновым и еловым лапником, ветками можжевельника.

Кир понял, как именно их собираются принести в жертву.

Глава 8

Сверкающие на солнце остроконечные пики гор Тумана устремились в сапфирно-синее небо. Искристый снег слепил глаза. Яркие блики пробегали по хребту Золотого Вепря. Темный ельник окружил капище, плотно обступив поляну. Под деревьями скрывались сиреневые тени, удлинялись, ползли, словно стрелки на картах сражений, обозначающие направление главного удара.

Кир расправил плечи, насколько это позволяла опутывающая тело веревка. Вдохнул. Морозный воздух обжигал гортань.

Воины-дроу, как один, покинули капище. Остались лишь жрецы, одетые в балахоны, наподобие мешков с дырками для рук и головы. Под суровым взглядом Ведающего Грозу они таскали к трем столбам – обугленным и вонючим – хворост и зеленые ветви деревьев. Кляпа изо рта Вензольо не вынимали, и Кир был им за это благодарен.

– Хвои столько зачем? – деланно удивился Жоррес. – Хотят, чтобы мы задохнулись?

– Хотят, чтобы мы прокоптились, – хмыкнул Кир. Он вовсе не чувствовал того веселья, которое пытался изображать. Но раз уж закинул удочку, как говорят рыбаки на Великом озере, жди поклевки.

– Вепрь предпочитает копченое мясо? – хохотнул дель Прано.

– Надо думать… – Кир одним глазом поглядывал на Ведающего Грозу, который с интересом прислушивался к их разговору.

– А я думал, свиньи предпочитают желуди. Что скажешь, гвардеец?

– Сколько можно повторять: я – не гвардеец! Понимаешь? Из гвардии я удрал. А если бы не это, загремел бы в самый распоследний дерьмовый форт на границу с остроухими чистить солдатские нужники.

– А потом твой форт взяли бы штурмом…

– А меня решили бы принести в жертву Золотому Вепрю.

Жоррес рассмеялся. Запрокинул голову, стукнулся затылком о столб:

– Три тысячи огненных демонов! Слушай, старик! Да, ты, голый, к тебе обращаюсь!

Ведающий Грозу склонил голову к плечу, забавно пошевелил седыми бровями.

– Скажи, голый, твоему Вепрю и правда нужно копченое мясо?

Дроу оскалился.

– Вы очень хорошо ведете себя, – сказал он, приближаясь на несколько шагов. – Я не верил, что жалкие людишки, мягкотелые и нескладные, могут презирать смерть так же, как дети Вечного Леса…

– Ну, спасибо за теплые слова! – воскликнул Жоррес. – По всей видимости, отменять казнь ты не станешь? Даже испытывая к нам уважение.

– Само собой… – Жрец пожал сухонькими плечами. – Зачем отбирать у вас возможность оставаться сильными до конца?

– Ну, спасибо… – вмешался Кир. – Извини, что не могу склониться в почтительном поклоне.

– Извиняю. – Невозмутимости Ведающего Грозу оставалось только завидовать. – Золотой Вепрь будет доволен вами.

– Нет, эта сушеная лягушка еще издевается! – проговорил Жоррес, выворачивая голову так, чтобы видеть Кира. – Нам твое извинение, голый…

– Заткните ему рот, – вздохнув, распорядился верховный жрец. – Я не хочу слушать мяуканье низших существ…

«Не получилось, – подумал тьялец, наблюдая, как двое остроухих вприпрыжку бросились к дель Прано и принялись заталкивать ему в рот что-то похожее на кусок гнилой шкуры. – Конечно, он хотел оскорбить его. А для чего? Понятное дело, чтобы нас убили быстро. Жаль, что старикашку не прошибешь. Жертва любимой свинке для него дороже всего».

Наконец приготовления закончились. Каждого из пленников окружала внушительная куча дров и хвороста, но не прямо под ногами, а чуть-чуть в отдалении. Правильно. Чтоб помучались немножко во славу золотого истукана. Наверное, злобному горбатому кабану в радость не столько дым от сгорающей жертвы, сколько ее страдания, взлетающие к небу. Сверху на хворосте лежали еловые и сосновые лапы, кое-где виднелись ветки можжевельника.

Трое жрецов помоложе – у них лица еще не сморщились, как сушеная слива – уселись у подножия сваленного в кучу топлива, каждый около своей жертвы. Они вытащили из-под одеяний маленькие луки, куски коры, палочки. Кир впервые видел, как добывают огонь дикие племена. Интересно: насколько он помнил, Белый совершенно запросто управлялся с кремнем и огнивом. Да и остроухие, которые везли их в капище, кажется, тоже высекали искры, чиркая камушками. Во всяком случае, он не помнил, чтобы кто-либо из них горбился со старинными приспособлениями. Может быть, огонь для жертвенника нужно обязательно добывать с помощью дерева? Ну, заморочка у жрецов такая… Во всякой религии бывает. Ведь далеко не любой обряд, привычный жрецам Триединого, можно объяснить логикой обычного человека.

Пока молодой человек рассуждал, каждый карлик обмотал палочку послабленной тетивой лука, после вставил ее в лунку, заранее проделанную в толстой коре. В то же отверстие каждый кинул по щепотке сухого мха и, легко придерживая палочку пальцами, другой рукой начал двигать лук туда-сюда. Следует отдать должное остроухим жрецам – тоненькие струйки дыма появились почти одновременно. Тогда они осторожно раздули тлеющий мох, а от него разожгли смолистые лучины. Еще несколько мгновений, и костры разгорелись.

Клубы густого дыма хлынули в горло и нос. Тьялец закашлялся. Он еще не ощущал жара, но вполне мог представить, как пламя охватывает вначале ноги до колен, потом поднимается выше. Неторопливое и безжалостное. Ему все равно что пожирать: дерево так дерево; плоть так плоть…

Глухо завыл Вензольо. Он кричал на тяжелой, надрывной ноте, но звуки его голоса заглушались тряпкой. Выходило что-то похожее на рев матерого оленя в осеннюю пору.

Жрецы отошли подальше от костров, застыли, выстроившись в линию. Дюжина морщинистых, седых карликов, бесстрастно наблюдающих за убийством. Ведающий Грозу, скрестив мосластые предплечья на груди, стоял чуть впереди соплеменников. Подняв лицо к бездонному небу, он громко и четко провозглашал:

– Отец наш, податель жизни, защитник всего живого, что родилось, выросло и живет в Вечном Лесу, на склонах Великих гор… – Кир понимал почти все, но к охваченному предчувствием близкой и неминуемой смерти сознанию слова прорывались с трудом, как легкая конница через строй щитоносной пехоты. – Ты даешь нам орешник и тис, чтобы делать луки; оленей и косматых быков, чтобы делать жилища; острый рог и крепкий камень, чтобы делать топоры и стрелы, ножи и палицы. Ты даешь нам пищу и кров, владыка всего земного! Прими эту жертву! Они хорошо сражались! Они сильны духом и крепки телом! Они отдадут тебе частицу своей силы…

Приступ кашля заставил Кира забиться на столбе, обвисая на прочных кожаных ремешках. К аромату сгорающих смолистых поленьев и тонкому дымку от можжевеловых веточек прибавилась вонь паленой шерсти. Боли пока не было, но ужас сжал сердце костлявыми пальцами. Будто огненный клубок завелся внутри, пониже грудины. Закрутился, рванулся вверх к горлу.

Поленья лопались, плевались искрами. Одна из них укусила за ногу, пробравшись в прореху штанов, словно шальной комар.

Кир выгнулся, упираясь затылком в обугленный столб. Перед лицом кисейным занавесом заметалась оранжевая завеса пламени. Затрещала кожа на скулах, съежились волосы бороды, отросшей с осени, запеклось раскаленным кляпом дыхание.

– А-а-а-а!!!

Тысячи искринок облепили тело Кирсьена. Злыми червячками вгрызлись в кожу. Будто маленькие раскаленные иголочки.

Сцепив зубы до хруста, Кир зарычал, завыл, замотал головой вправо-влево.

Так вот ты какая, смерть!

Он переставал существовать. Превращался в огненный смерч, в огненный шар, во вспышку, в промелькнувшую на небосклоне комету, в горящий восход, в пламя заката, в солнечный диск, в коптящий жар очага…

Ведающий Грозу отшатнулся, но успел выбросить перед собой пальцы, сложенные в охранный знак. Средний костер, где должен был сейчас сгорать чернобородый пленник, обладатель насмешливого взгляда, вдруг взметнулся к небу пламенным столбом. Младшие жрецы шарахнулись, ощутив на лицах жгучее дыхание смерти. Один, кажется, споткнулся и упал в снег.

А пламя костра закружилось воронкой, прянуло в стороны, накрывая, будто горная лавина, соседние столбы с привязанными жертвами, докатилось до статуи Золотого Вепря, помедлило как бы в нерешительности, а потом накрыло божество. Переплетаясь бесчисленными языками, поползло на жрецов. В дрожании огня Ведающему Грозу почудился алчный и зловещий оскал.

Верховный жрец нахмурился. Неужели среди людей оказался волшебник?

Нет, не может быть. В Сасандре не осталось чародеев. Вымерли, как косули в долгую, снежную зиму, когда морозы чередуются с оттепелями. А уж тем более волшебник, обладающий подобной мощью, не станет бродить по северным землям Империи с риском попасть в руки дроу. Маг, способный учинить такое безобразие, обычно путешествовал под охраной, да и не дался бы он. Скорее сжег бы, превратил в горстку пепла всех напавших на него воинов. И еще один довод против… Ни один из троих принесенных в жертву людей не выглядел старше тридцати лет, а ведь всем известно: овладение чародейскими навыками – длительный труд и требует упорства на протяжении долгих циклов. Сам Ведающий Грозу считал, что освоил в должной мере волшбу лишь к окончанию десятого цикла.

Так кто же скрывается в языках бушующего пламени?

Возможно, просто самородок, не знающий цены своему таланту? Не обученный… Хотя и силищи немереной.

Ну, тут уж мы посмотрим, кто кого… Опытный воин всегда одолеет в поединке подростка, даже если тот на голову выше и вдвое шире в плечах.

Ведающий Грозу вскинул руки над головой и с усилием двинул их вперед. Возник прозрачный купол, прикрывший не только старшего жреца, но и его помощников. Волны пламени разбились об эту преграду, озадаченно помедлили, а потом полезли выше и по сторонам – искать слабину или обходной путь. Старый карлик напрягся так, что задрожали сухие плечи, и растянул защиту от края до края поляны.

Но огонь не прекращал попыток смести призрачный колпак. С хлопками, шипением и брызгами горящей смолы начали вспыхивать окружающие капище ели. На висках Ведающего Грозу выступили капельки пота. И это в мороз!

– Помогайте! – отрывисто бросил он жрецам, не оборачиваясь.

Остроухие кинулись друг к другу, схватились за руки, словно в хороводе. Один из учеников прижался спиной к костлявому хребту Ведающего Грозу. Прижался и замер, закрыл глаза, сосредотачиваясь.

Защитный купол пошел вперед, вдавливаясь полусферой в ревущее пламя. Вначале быстро, почти рывком. Потом все медленнее и медленнее. Наконец остановился.

Ведающий Грозу скрипел зубами и, если бы не спина ученика, упал бы на колени. Младшие жрецы стонали от ужаса, дрожали, но не размыкали круга, подпитывая Силой предводителя. В общем, держались достойно.

А огонь приближался. Укрывающий землю снег испарялся, горели корни деревьев и жалкая трава, высохшая и блеклая. Горела желтоватая, на три четверти сложенная из песка горная почва. Плавились скалы.

Преодолевая желание бросить все и кинуться наутек, Ведающий Грозу медленно проговорил:

– Отходим. Круг не разрывать.

Шаг за шагом дроу отступали под натиском стихии. Двоих, обессилевших раньше остальных, волокли на руках. Но каждый продолжал истово впитывать животворящую силу леса, гор, воздуха, ручьев, соединять в единый поток с такими же потоками (какой-то тоньше, какой-то мощнее) соратников и вливать в старшего жреца.

Десяток шагов. Два. Три. Четыре…

– Все… – прохрипел Ведающий Грозу, усаживаясь на снег. Его ребра ходили ходуном, словно не под гору шел, а в гору, да еще с непосильным грузом на плечах.

Еще шестеро из сопровождавшей и поддерживающей его дюжины карликов рухнули без сил. Трое из них не подавали признаков жизни.

– Злого Горностая сюда… – не поднимая головы, просипел верховный жрец. – Пускай воинов берет. Побольше…

Кир пришел в себя, стоя на четвереньках посреди зеркальной глади неясного серо-зеленого цвета. Несколько мгновений потребовалось молодому человеку, чтобы понять – это расплавившийся и вновь застывший камень. Возможно, это был диабаз[22] – горная порода, навевавшая воспоминания о застенках родового замка ландграфа Медренского. Немного больше времени потребовалось, чтобы осознать – он жив. То есть не диабаз и уж тем более не замок Медренского, а т’Кирсьен делла Тарн, тьяльский дворянин, он же наемник Кир по кличке Малыш.

Все тело горело, но не от жара, хотя раскаленный воздух дрожал над поляной и в его зыбком мареве дергались, как припадочные, обгорелые остовы елей, бывших некогда горделивыми красавицами, стражами горного капища. Просто кожа зудела, вызывая острое желание впиться в нее ногтями и чесать, чесать, чесать… Как если бы месяц с лишним не мыться даже в холодной воде, не говоря уже о ванне и мыле.

Тьялец огляделся. Везде оплавленные скалы и черные скелеты деревьев.

Так вот ты какая, Стихия Огня!

На этот раз он не только не прилагал усилий, он даже подумать не успел – хорошо, дескать, Огонь подчинить бы…

Стихия влилась в него могучим потоком, защитив от жертвенного пламени и вложив в руки страшное оружие.

Молодой человек помнил упоение, близкое к экстазу, с которым он управлял клокочущими струями и клубами огня, посылал валы на ненавистных остроухих, которые позорно сбежали, не приняв честной схватки. Так им и надо. А попробуют вернуться – превратятся в такие же кучки пепла, как…

Сильнейший спазм скрутил желудок тьяльца. Хлынувшая желчь обожгла горло.

Жоррес и Вензольо!

Можно утешать себя мыслью, что они все равно сгорели бы, но… От суровой правды не уйдешь. Их убил он, Кир. Золотой Вепрь получил обещанную жертву.

Проклятое кровожадное чудовище!

Кир попытался встать на ноги, но подрезанные сухожилия вновь подвели, он нелепо завалился набок. Выругавшись сквозь зубы, он поднялся, упираясь локтем, и вновь оказался на четвереньках. Как лесной зверь. Хорошо бы найти какую-нибудь палку, иначе далеко не уйдешь. А уходить надо. Добраться до ближайшей реки, связать пару бревен и уплыть. Постой-ка! Ведь реки сейчас наверняка замерзли… А! Все равно! Все реки в горах Тумана текут на юг. Следуя вдоль русла, можно выбраться к людским поселениям.

Самое главное сейчас – посох или палка с загогулиной, похожая на костыль. Последняя даже предпочтительнее, пожалуй.

Кряхтя, молодой человек пополз на четвереньках, самому себе напоминая полураздавленного жука. Широкую лужу цвета червонного золота он миновал, даже не обратив внимания. Ярость и ненависть к остроухим, смешавшись с постыдной жалостью к немощному, неловкому телу, застилали взор.

Вот и граница выжженной проплешины. Здесь растаявший снег превратил землю в желтовато-коричневую грязь, а хвоя на деревьях скрутилась и пожухла. Подобравшись к невысокой елочке, Кир навалился плечом на ствол недалеко от комля и, поднатужившись, выворотил ее с корнем. Лежа на спине, он обламывал ветки, пачкая ладони липкой смолой. Впрочем, куда уж больше? И так вся одежда в копоти и грязи. Наконец корявый стволик стал хотя бы отдаленно похож на костыль. Молодой человек с трудом поднялся и, опираясь на него, заковылял по горному склону. Солнце светило в левую щеку. Значит, он верно выбрал путь.

Громкий вопль, вырвавшийся из полусотни глоток воинов клана Горной Сосны, прокатился над распадком, многократно отражаясь от скал. Злой Горностай в бешенстве запрокинул лицо к небу и взмахнул топориком.

Ведающий Грозу медленно опустился на колени и, склонившись, благоговейно прикоснулся лбом к бесформенному золотому блину, растекшемуся по неровностям поляны.

– Отец наш, податель жизни, защитник всего живого, что родилось, выросло и живет в Вечном Лесу, на склонах Великих гор… – голос жреца внезапно прервался. Щеки задрожали, выпуклые глаза сморгнули несколько раз, будто бы прогоняя слезы.

Таким его никогда не видели не только воины, но и прожившие с наставником бок о бок по пятьдесят-шестьдесят лет ученики. Ведающий Грозу сглотнул подступивший к кадыку комок и продолжил:

– Отец наш, покровитель сынов Вечного Леса, прости нас. Мы не уберегли твое земное воплощение, позволили во второй раз святотатцам надругаться над тобой. Но как мы отомстили первым людям, дерзнувшим прикоснуться к тебе, так отомстим и в этот раз. Я буду тянуть из мерзкого колдуна жилку за жилкой, резать тонкими ломтями… Я сдеру с него кожу, вырву ногти, повешу на его же кишках, которые наполню его же кровью… Я запеку его в углях, как окорок оленя, засыплю вспоротое брюхо солью, как жирную молодую форель… Прости нас, податель жизни, защитник Вечного Леса, если сможешь. Мы отомстим или умрем.

Когда Ведающий Грозу встал с колен, его лицо напоминало деревянную маску.

– Злой Горностай! – От звуков жреческого голоса воины напряглись и похолодели. – Достань его, Злой Горностай! Каждый из воинов, что погибнет в этой погоне, станет героем и его подвиг будут вечно воспевать у очагов во всех стойбищах сынов Вечного Леса. Но этот человек, это жалкое уродливое существо нужно мне живым. Только живым. А уж я прослежу, чтобы он не умер раньше времени.

– Да! – выдохнул пересохшим горлом военный вождь. – Слушаюсь. Мы исполним твою волю или погибнем.

Он поклонился верховному жрецу.

– Нет, – покачал головой старик-дроу. – Ты не понял, Злой Горностай. Умирать я тебе не разрешаю. По крайней мере до тех пор, пока чародей не будет в моих руках. Теперь. Ты. Понял. Злой Горностай?

– Да! – кивнул воин.

Его раскрашенные соплеменники подхватили клич:

– Да!!!

Яростные оскалы. Ноздри, дрожащие от предчувствия охоты, опасной, но славной. Десятки топориков и дубинок, взлетевшие ввысь.

– Вперед! – Ведающий Грозу поднял руки над головой. – Принесите мне его!

– Да!!! Веди нас, отец!!!

Сотня босых подошв зашлепала по оплавленному, еще теплому камню.

Дроу рассыпались редкой цепью. Каждый из них, прирожденный следопыт, читающий лес, как люди открытую книгу, искал следы богохульника. Злой Горностай жалел лишь о потерянном времени – они не смогли пробиться к стертому с лица земли капищу сразу после того, как утихло пламя. Даже совместное усилие жрецов, знающих толк в волшебстве, не помогло. Камни остывали неохотно, а снять снег с ближайшего горного склона и обрушить его на поляну у Ведающего Грозу недостало сил. И так уже двое его учеников лежали в беспамятстве, отдав себя до последней капли противоборству с чародеем. И скорее всего, они уже не оправятся. Будут есть, пить, дышать, но мыслить – никогда.

– Ищите, ищите… – едва слышно бормотал верховный жрец.

Сегодня его самолюбию был нанесен такой удар, от которого трудно устоять на ногах. Но человек заплатит за все. Очень часто живые завидуют мертвым, но быстрой смерти ему не видать. Даже если для этого придется положить всех до единого воинов клана Горной Сосны, или сколько там кланов понадобится.

Кир услышал крик, принесенный ветром, который стелился по его следам. Нет, это не боевой клич, посылаемый врагу, как предложение честного боя. Больше всего он походил на отчаянное мяуканье дикой кошки, у которой выкрали ее котят прямо из логова. Ненависть и жажда мести слились, как пластины мягкой и твердой стали в хорошем клинке.

Сумеет ли он отразить нападение, если его осыплют дождем стрел?

Тьялец попытался обратиться к одной из стихий, власть над которыми получил.

Карликов можно сдуть со склона ураганным ветром, разбросать смерчем…

Воздух не откликнулся на зов.

Снежная лавина стерла бы даже воспоминание о погоне…

Вода молчала.

Сжечь стрелы в полете, а после обратить остроухих в пепел…

Огонь отозвался лишь легким жжением в кончиках пальцев. Не хватит и трубку раскурить.

Может быть, Земля?

Какая глупость!

Кир продолжал карабкаться по склону, всем телом налегая на костыль. Он удивлялся собственному равнодушию. На хвосте погоня, ждать от которой добра нечего и рассчитывать, а он рассуждает о стихиях, шутит, мечтает о несбыточном. Сам бессилен, словно улитка, потерявшая раковину. И ходу не прибавил…

Молодой человек попробовал разобраться в мыслях, копошащихся в голове, и понял, что ему все равно. Догонят его или не догонят. Убьют или не убьют. Что-то надломилось в душе Кира, еще когда он лежал израненным около моста через безымянную реку. Будто длинный кровоточащий разрез через сердце, через надежды и мечты. А потом этот разрез обрастал грубой тканью, рубцевался и превратился в уродливый шрам. На многое Кирсьен взглянул другими, обновленными глазами. Куда девался прежний щеголеватый, гордый и заносчивый лейтенант, любитель дуэлей и пирушек? За прошедшие полгода он постарел на добрый десяток лет. Набрался горького опыта, стал относиться к некоторым явлениям в жизни проще, а к некоторым – сложнее. Если раньше он готов был перерезать глотку за косой взгляд и очередность посещения девки в борделе, то сейчас просто рассмеялся бы в ответ на дерзкие слова Антоло: «Я пришел раньше и не намерен пропускать вперед себя кого бы то ни было!» Или не рассмеялся бы… Кажется, смеяться он разучился. Хорошо это или плохо?

Новый вопль оповестил, что погоня приближается. Он донесся из-за соседнего перелеска. Не больше полумили. Для искалеченного человека с неправильно сросшимися сухожилиями – огромное расстояние. Для неутомимых и закаленных в непрестанных переходах карликов – сущие пустяки. Быстро же они его догнали!

Ощутив затылком дыхание смерти в лице близких преследователей, Кир вдруг осознал, что не торопится умирать. Сдаваться без борьбы – удел слабых. Если сложить руки, закрыть глаза и дать остроухим убить себя, к чему вся предыдущая борьба?

Нужно сопротивляться. Но как?

Волшебство ушло почти без следа. Меча под рукой нет. Имеется, правда, костыль, но бой с воинами клана Горной Сосны это не то же самое, что шуточный поединок с Мелким на держаках от метл. Никто не будет восхищаться красотой выпадов и защит, никто и не подумает состязаться в благородстве… Утыкают стрелами в лучшем случае. В худшем возьмут живым и запытают до смерти во славу Золотого Вепря и лично мудрейшего и просветленного Ведающего Грозу.

А кстати! Как говорится: «Про кота вспомни, а он тут как тут!» Костлявое тело верховного жреца, поспешающего вслед за воинами, Кир заприметил почти сразу, едва только отряд карликов появился на открытом склоне. Вот как подпрыгивает, загребает снег лапищами, похожими на жабьи плавники. Как циркач, потешающий публику на площадях дурацкой походкой и не менее идиотскими ужимками. Ишь ты, бежит, старается, от молодых не отстает. Значит, здорово разозлился. Хорошо, видно, Кир ему насолил.

Молодой человек ощутил мстительную радость. Даже если его и убьют, восстанавливать капище остроухим будет очень тяжело. Не скоро еще найдутся желающие поклоняться кому бы то ни было на выжженной до камня земле.

Дроу, подбадривая друг дружку громкими и пронзительными боевыми кличами, постепенно приближались. Гораздо быстрее, чем хотелось бы. Не приходилось сомневаться: они давно нашли его след, а теперь уже охотились «по зрячему».[23]

Желая напугать преследователей, Кир остановился, повернувшись к ним лицом, и резким движением выбросил вперед левую руку.

Шутка удалась на славу.

Разукрашенные красной и белой глиной воины брызнули врассыпную. Как воробьи, напуганные тенью ястреба. Ведающий Грозу присел на полусогнутых ногах и поднял над головой скрещенные предплечья. Скорее всего, поставил магическую защиту. Любопытно, какую? Но как Кир ни напрягал глаза, волшебства старого жреца разглядеть не смог. Тогда он вновь похромал по склону, не дожидаясь, когда напуганные карлики придут в себя и возжелают кровью смыть позор. Не своей, конечно, а его, Кира, кровью.

Вздыбившийся перед самым лицом снег заставил тьяльца отшатнуться. Он потерял равновесие, прокатился несколько шагов и выронил костыль.

Комья мерзлой земли и осколки наста вновь просвистели над головой. Одна ледышка оцарапала щеку.

Да что же это такое?

Ответ пришел сам собой.

Ведающий Грозу метал невидимые заклинания одно за другим. Так ребятня швыряется снежками. Причем в Кира он не целился, хотя мог попасть, не затрачивая особого труда, – человек торчал на заснеженном, безлесном языке, как на ладошке. Выходит, хочет остановить, дать возможность воинам подойти поближе. Не хочет рисковать жизнями соплеменников. Ах, как благородно!

Кирсьен пожалел, что не может ответить жрецу таким же «гостинцем». Хорошо бы сбить с него спесь, заставить залечь и поразмышлять о бытии – что дороже сынам Вечного Леса: жизнь верховного жреца или жизнь какого-то беглого человека. Старик мудрый, он нашел бы единственно верный ответ.

Но раз ответить нельзя, нужно убираться прочь. Как сказала бы Пустельга, уносить подальше свою задницу от бессмысленного приключения. Кир пошарил руками по снегу. Где же этот посох? Или костыль? Как правильно?

Сгусток воздуха, пронесшийся прямо над макушкой, заставил беглеца втянуть голову в плечи и ускорить поиски. Магия жреца отличалась от привычного Киру волшебства стихий. Скорее всего, Ведающий Грозу каким-то образом использовал жизненную силу окружающих его растений; благо, ельники, в отличие от лиственных лесов, и зимой не замирают. Значит, молодой человек ошибался, приняв стрелу, которой жрец пытался его поразить, за воздух. Скорее всего, это «плевки» чистой силы. Потому он, Кир, и не видит их, как видел бы стрелы из воздуха, огненные шары или оружие, сложенное из воды.

А вот и она, корявая деревяшка!

Теперь главное – удрать! И чем быстрее, тем лучше!

А остроухие подошли уже близко. Еще немного, и дальнобойный лук достанет человека. Пусть на излете, но зацепит в руку или ногу, задержит.

Кир замахал на дроу костылем. Те снова попадали на землю, расползлись, прячась за корягами и валунами.

Зато жрец ответил целой пригоршней заклинаний. Сильных! Аж елочку, под корни которой угодил «выстрел», выбросило вверх на пару локтей. Колючим ветром обожгло щеку Кира.

Нет! Больше так нельзя. Если к Ведающему Грозу присоединятся воины, осыплют беглеца стрелами, ему не уйти.

Бегом! Вверх по склону. Там виднеется скальный выступ, за которым можно будет укрыться. Скала скроет его от глаз преследователей, даст возможность оторваться…

Кого он обманывает? От досады Кир прикусил губу до крови. Охотники найдут его везде. По следам, от которых на снегу избавиться невозможно. Ну, разве что выжечь половину склона, а он не способен кружку воды подогреть.

И тем не менее… Скала на время прикроет. Может, от волшебства и не спасет, но от стрел защитит.

Молодой человек пыхтел, спотыкался, падал, загребая снег еловым костылем, но упрямо шел вперед. Крики, раздающиеся позади, подгоняли не хуже, чем шпоры боевого коня.

Успеть бы…

Стрела вжикнула мимо колена и зарылась в сугроб. По ногам стреляют. Живьем хотят взять.

Он забежал за скалу, несколько мгновений пытался отдышаться, схватившись рукой за ее холодный шершавый бок. Потом понял, что все равно не получится, – чтобы хоть как-то успокоить колотящееся сердце и со свистом втягивающие воздух легкие, нужно отдыхать хотя бы четверть часа, а этого времени у него нет. Вот-вот остроухие доберутся сюда.

Что-то нужно делать…

Странно, но паники Кир не ощущал. Он словно наблюдал себя со стороны, хладнокровно оценивая шансы на успех. Да… Похоже, надежды на спасение не остается никакой. Но всегда можно принять последний бой. Пускай в руках не меч, неошкуренная палка. Упереться спиной в серый, покрытый белесыми потеками и желтоватой коростой лишайника камень и драться. Двоих или троих карликов он успеет утащить с собой в Преисподнюю. А если повезет, то и полдюжины. Ведь он им нужен живым.

А можно…

Внимание Кира привлекла узкая щель в скале. Будто кто-то грохнул молотом сверху и расколол камень. Шириной где-то в четыре ладони в самом узком месте. Пролезть можно, но локти с коленками обдерешь. Главное, чтобы она через два-три локтя не сузилась, не превратилась в ловушку.

Тьялец засунул в щель голову. Попытался рассмотреть: что там, впереди? Темнота не позволяла увидеть подробности, но, кажется, по трещине можно уйти довольно далеко.

Кир вздохнул и полез. Спиной он упирался в одну стенку расщелины, а ладонями отталкивался от другой. Таким образом молодой человек надеялся дать ногам отдохнуть – подрезанные сухожилия уже не просто ныли, как старая, зарубцевавшаяся рана, а болели. Вот-вот икры скрутит судорога.

Шаг, другой, третий…

Отражающий солнце снег уже далеко. Еще немного, и вход, через который бывший гвардеец забрался в убежище, стал похожим на тонкий росчерк, светящуюся во мраке молнию, которая почему-то застыла неподвижно.

Интересно, насколько далеко эта трещина уходит в глубь горы…

Киру вдруг пришла в голову дурацкая мысль: а не получится ли пройти горы Тумана насквозь и выбраться уже в Гронде, где живут великаны, соплеменники Тер-Ахара? Глупость, конечно. Он и одной десятой пути не преодолеет, умрет от истощения и холода.

А впрочем, не исключено, что умрет он гораздо раньше.

В щель влетела стрела, пущенная невысоко, на уровне бедра. Это нарочно, опять-таки, чтобы не убить его, а только ранить и утащить в плен. К счастью, из-за неровностей на стенах стрела потеряла силу и скорость, ударилась несколько раз о камни и ткнулась человеку под ноги.

В плен, значит, хотите? И снова Вепрю в жертву?

Как бы не так! Не дождетесь!

Кир даже не удвоил, а утроил усилия. Пол расщелины, сложенный из обломков камней, ощутимо понижался, зато сама трещина расширялась. Скоро он уже доставал до дальней стены лишь полностью вытянув руки. Пришлось снова опираться на костыль – его молодой человек не бросил, рассчитывая на палку, как на оружие последней надежды, если карлики рискнут все же последовать за ним.

Еще несколько стрел поцокали о стены и, не причинив беглецу ни малейшего ущерба, упали на камни. Остроухие о чем-то галдели у входа. Наверное, решали: лезть или не лезть следом за строптивой жертвой, а если лезть, то кому. Кир не обольщался мыслями, что, мол, воины не захотят проникать в непривычное для себя место. Ведающий Грозу кого угодно заставит. И не просто прикажет, а сделает так, что отправленный на верную смерть будет чувствовать себя героем. Поэтому Кир пока не считал себя в безопасности. Да и начал здорово сомневаться – увенчается ли успехом его попытка укрыться внутри скалы или он добровольно загнал себя в ловушку?

Когда же жрец погонит остроухих воинов, чтобы принесли ему если не дерзкого беглеца целиком, то хотя бы его голову?

Ведающий Грозу медлил. И вскоре Кир понял почему.

Камень, к которому человек прижимался спиной, мелко задрожал, загудел, заворочался. Сверху – на голову и плечи – посыпался какой-то мусор. Похоже, дресва вперемешку с пометом нетопырей. Киру стало по-настоящему страшно. Оказаться погребенным под землей? Даже не под землей, а под камнем… Ничего себе – надгробная плита!

Противоположная стена шатнулась навстречу или показалось?

Кир не стал искушать судьбу, а быстро-быстро заковылял дальше – вниз.

Почему вниз?

Да потому, что там не было высушенного полуголого колдуна, не было свирепых воинов клана Горной Сосны. А еще потому, что по направлению к выходу расщелина сужалась.

Стены пульсировали в спазмах, словно кишки гигантского зверя. Низкий рокот, сопровождавший колдовство Ведающего Грозу, навевал неизъяснимый ужас. Вниз летели уже не только щебенка и мусор, но и камни покрупнее. Каждый из них мог запросто расколоть череп не только человеку, но и быку.

А потом жрец перешел в решительное наступление.

Невидимый удар потряс скалу до основания. Стены трещины сдвинулись так близко, что попавшая между ними угловатая глыба затрещала, с трудом выдерживая напор. Но именно она и спасла Кира. Дала время, чтобы в отчаянном рывке преодолеть локтей двадцать и вывалиться в неширокую пещеру. И тут же глыба-спасительница с треском разлетелась на куски, а расщелина сомкнулась.

Гора продолжала басовито гудеть.

Кир стоял на четвереньках. Свой костыль он потерял и найти в кромешной темноте уже не надеялся.

Победа или поражение? Кто знает?

Часть вторая Созидатели империи

Глава 9

Ранняя весна в Барне не баловала теплом. На исходе месяца Козла едва-едва начали подтаивать сугробы. Снег, которого нападало коню по брюхо, а человеку среднего роста до пупка, стал сырым и ноздреватым, а с веток в полдень срывались бриллиантово-прозрачные капельки. Но с наступлением сумерек возвращался мороз. Снег покрывался плотной коркой наста, а капель застывала горным хрусталем. И все же генерал Энлиль доль Гобарро приказал готовить обоз к «переобуванию» с санных полозьев на колеса. Он предполагал устроить дня через три-четыре длительную стоянку, чтобы дать войску отдохнуть, а заодно и вплотную заняться телегами.

Генерал усмехнулся и дернул себя за ус. Да уж! Табальцы будут неприятно удивлены, когда вместе с весенними ручейками на их холмы обрушится победоносная армия Барна. Пять тысяч широкоплечих, рослых молодцов. Вооруженные алебардами, пиками, длинными луками. А вдобавок к пехоте сто копий[24] конницы – собрать их стоило больших трудов, ведь в предгорной провинции Империи знати совсем немного, все больше охотники и землепашцы, бортники и ремесленники. А приведет победоносную армию Барна он, доль Гобарро. Его имя прославится в веках, останется в летописях и хрониках, его жизнеописание будут изучать в университетах. И все благодаря его милости барону Фальму и господину т’Исельну дель Гуэлла. Они предложили вернувшемуся на родину из далекой Вельзы полковнику (гарнизон его крепости разбежался после того, как провинция объявила независимость) возглавить армию.

Шутка сказать, пять тысяч пехоты!

Генерал подбоченился и снова закрутил ус. Конечно, он оправдает надежды благодетелей. Завоюет Табалу. А если не сможет, то и жить незачем. Он ведь настоящий офицер и стал бы генералом в Империи, проживи она подольше. Как генерал делла Пиерро, отправленный во главе второй армии в Арун.

Доль Гобарро, вспомнив о сопернике, получившем генеральские банты[25] не из рук господина дель Гуэллы, а еще в Сасандре, расстроился и, как обычно, разозлился. Наорал без дела на адъютанта, отправил одного вестового к боевому охранению в голову колонны узнавать, как дела, а оставшихся двоих – в обоз. Зачем? А просто так. Чтоб не расслаблялись. Потом огрел светло-гнедого жеребца плетью и заставил его вскарабкаться на вершину пологого холма, взламывая копытами наст.

Оттуда видно было, как армия выползает из леса и, форсировав реку по неширокому, но прочному мосту, выходит в левобережье Торницы. Здесь, по донесениям разведчиков, хорошее место для ночевки – ровная площадка, да и врагам подобраться вплотную затруднительно. Хотя кто станет нападать на столь могучее войско? Разрозненные шайки разбойников не посмеют. Банды кондотьеров… Да откуда тут, в Барне, кондотьеры? Они все в северную Тельбию рванули, когда заваруха началась. Помнится, доль Гобарро и сам хотел. Где война – там награды, продвижение по службе. Ну, своего повышения в чине он дождался.

– Ваше высокопревосходительство! Господин генерал… – нерешительно произнес адъютант, уже получивший один раз нагоняй, что отвлекает командующего от мудрых мыслей.

– Чего тебе? – нахмурился Энлиль.

– Там… – начал парнишка, но генерал уже все понял и сам.

– Что ж раньше не предупредил? – нахмурился он.

К холму по глубокому снегу пробивались четыре всадника. Барон Фальм на мощном вороном жеребце дорландской породы, т’Исельн дель Гуэлла на светло-сером, толстомясый жрец, их сопровождающий, на спокойном мышастом муле и мальчишка, о роли и положении которого генерал строил всяческие предположения, но они с треском проваливались одно за другим.

– Виноват! – осипшим голосом крякнул адъютант.

– Пошел вон! – отмахнулся доль Гобарро, направляя коня навстречу благодетелям. Лицо его осветила радостная, совершенно искренняя улыбка. Восторг генерала разделяло, можно сказать без преувеличения, все войско. А тех редкостных мерзавцев, которые позволяли себе едкие высказывания в адрес барона Фальма и господина дель Гуэллы, оставили висеть на двух ясенях еще добрый десяток дней тому назад. Таким людям не место в победоносной армии Барна.

– Рад видеть вас, господа! – воскликнул генерал. Он и в самом деле встречался с вдохновителями похода не так часто. Что поделать! Люди занятые. Государственные, можно сказать, люди.

– Взаимно, господин генерал, взаимно, – откликнулся Фальм, поправляя берет с пером цапли так, чтобы он прикрывал искалеченное ухо. Кто мог так изуродовать благородного дворянина? Офицеры из армии доль Гобарро частенько спорили об этом, но не нашли достойного объяснения. Да мало ли где мог успеть повоевать господин барон?

Дель Гуэлла ограничился отрывистым кивком. В его немногословных обращениях к генералу всегда сквозила холодная неприязнь. Словно всякий раз брал жабу голой ладонью. Энлиль никак не мог взять в толк – где же допустил оплошность, чем обидел благородного господина из самой Аксамалы? Тем паче, т’Исельн лично рекомендовал его на пост командующего армией. Рекомендовать рекомендовал, а вот уважать не уважал.

– Господин генерал! – Барон прищурился и стал похож на крупного кота, опасного для любой добычи, независимо от ее размера.

– Да? Слушаю вас.

– Мы, с вашего позволения, воспользуемся этим холмом.

Фальм не спрашивал разрешения, Фальм утверждал. Хвала Триединому, что говорил вполголоса – видно, все-таки не хотел унижать доль Гобарро перед сопливым адъютантом. Что ж, и на том спасибо.

– Вы слышали, что сказал его милость, господин генерал? – приподнял бровь дель Гуэлла. С этого станется и во всеуслышанье выставить командующего армией прочь с холма только из-за того, что им ни с того ни с сего приспичило здесь остановиться. И невдомек ему, что без помощи генерала они свои планы в жизнь не воплотят, господство над тремя провинциями не установят.

Энлиль подивился самому себе: откуда такие крамольные мысли? Ведь еще мгновение назад он с радостью принял бы любое порицание из уст т’Исельна. А теперь серьезно подумывает – не кликнуть ли охрану. В конце концов, кто тут главный, кому подчиняются пять с половиной тысяч вооруженных людей?

– Господин генерал… вы не уснули? – легко усмехнулся Фальм. Из-под щегольски подкрученных усов сверкнули белые зубы. От его улыбки доль Гобарро стало нехорошо. Мороз пробежал между лопаток, а пальцы мелко задрожали.

– Я слышу, ваша милость, – как можно более изящно поклонился генерал. – Не смею вам мешать. – Он оглянулся на адъютанта: мол, за мной!

– А молодой человек пускай задержится, – продолжая все так же улыбаться (вроде бы и ласково, но мурашки по коже), сказал Фальм. – Нам может понадобиться его помощь.

– Конечно… – оторопело кивнул Энлиль.

Он пришпорил коня, скатившись с холма с риском сломать шею.

Дель Гуэлла посмотрел вслед генералу и тяжело вздохнул:

– С кем приходится работать…

Барон покосился на генеральского адъютанта. Пожал плечами и спрыгнул на снег.

– Офицер!

– Слушаю, ваша милость! – Молодой офицер вытянулся в струнку.

– Соберешь коней и будешь ждать нас у подножия холма. Ясно?

– Так точно! – Барнец перехватил левой рукой повод, который протянул ему Фальм. Собрал поводья остальных и, не оборачиваясь, отправился, согласно приказу, по склону вниз.

Дель Гуэлла несколько раз привстал на носки, чтобы размять ноги. Брезгливо бросил:

– Вы заметили, господин барон, что чем тупее человек, тем тяжелее он поддается магии амулета?

– Ну, что поделаешь? – Фальм держал за меховой воротник мальчика лет двенадцати, слишком худого для своих лет, зыркающего затравленным котенком. Наследник Медренского графства, захваченный им в плен во время последней стычки с убийцами. – Это издержки, без которых никуда не деться… Зато, глядя на генерала, мы всегда знаем, когда нужно обновить заклинание.

Услышав его последние слова, Халльберн попытался вырваться, но барон легко встряхнул его. Проговорил укоризненно:

– Суетливость не делает вам чести, ваша светлость.

– Я тебя убью. Рано или поздно! – Мальчик передернул плечами – руки все равно связаны.

– Ну, как по мне, так лучше поздно, – оскалился барон. – Хотя, скорее всего, вряд ли у тебя что-то получится…

Т’Исельн, со скучающим видом рассматривающий облака, зевнул и тихо проговорил:

– Может, начнем, господин барон?

Их четвертый спутник – невысокий, пухлый, с лоснящимися щеками и двойным подбородком – усиленно закивал, выражая согласие с бывшим главой тайного сыска. С первого взгляда его можно было принять за жреца Триединого, привыкшего к сытой и спокойной жизни в захолустном городке.

– Начнем? Пожалуй, – кивнул Фальм. – Фра Ростель…

Толстый шагнул вперед, расстегивая куртку. На свет появился тяжелый медальон из черненого серебра с полустертой гравировкой.

«Что ж у тебя рожа такая довольная? – устало подумал барон. – Неужели ты думаешь, жиряга, что представляешь для нас какую-то ценность? Или ты считаешь, что, помогая нам, ты становишься ровней? Погоди, найдем кого-нибудь поумнее…»

Как дель Гуэлла терпеть не мог генерала доль Гобарро, так же господин барон испытывал отвращение при одном лишь виде фра Ростеля. Разжиревший храмовый служка, проводивший дни и ночи в лени и пустопорожних разговорах, волей случая оказался тем самым человеком, которого Фальм и дель Гуэлла искали с начала зимы.

Дело в том, что захваченный в плен Халльберн наотрез оказался воздействовать на людей при помощи амулета. Мальчишка сопротивлялся так отчаянно, что барону стоило больших трудов сдержать рассвирепевших дроу, одного соплеменника которых наследник Медрена зарезал насмерть, а второго покалечил. Но малолетний заморыш благодарности не испытывал, а, напротив, стремился всячески подпортить жизнь спасшим его людям. То голодовку объявит, то в омут сигануть норовит. А уж как злился при одном только виде Фальма! Словно дикий котенок. Поначалу кидался в драку даже со связанными руками. После, поняв бесплодность попыток, так и норовил укусить исподтишка.

Само собой разумеется, для планов дель Гуэллы и Фальма такой мальчишка был совершенно бесполезен. Амулет, являющийся мощным резонатором чувств носителя, мог еще, чего доброго, обратить всю провинцию против заговорщиков. Хотя, конечно, мог сделать и так, что люди начали бы бросаться друг на друга с кулаками. Весьма полезное волшебство, и барон серьезно задумывался – а не попробовать ли? Но не та задача стояла перед ними.

Предложенный дель Гуэллой ход заключался в следующем: в кратчайшие сроки убедить народ Барна в собственной исключительности, объединить всех – и дворян, и простолюдинов – общей идеей (ну, к примеру, Барн от гор Тумана до Великого озера) и двинуть убеждать соседей, которые, само собой, не согласятся с такой постановкой вопроса, силой оружия. Начать нужно, вне всякого сомнения, с сопредельных Табалы и Аруна. Провинции после развала Империи погружены в неразбериху: нарушено государственное устройство, военное ведомство лишено единого управления. Табала, если ударить стремительно и без пощады, упадет в ладони, словно перезрелый плод. С Аруном будет тяжелее – страна побогаче, народу там живет побольше, да и номинально власти провинции признают главенство Аксамалы. То есть из состава Сасандры они вроде бы и не выходили. Хотя это, в сущности, мелочи, можно сказать, ерунда. До того ли сейчас Аксамале? Со своими бедами разобраться бы… Так что и Арун долго не выстоит.

Осталось дело за малым – сплотить Барн и поднять на войну мирных землепашцев, рудокопов и охотников. Амулет Халльберна, отлично зарекомендовавший себя при осаде Медрена, мог помочь и здесь. Но… в северной Тельбии заколдованным куском серебра управляла искренняя вера наследника в правоту своего дела. Как заставить негодного мальчишку направить силу амулета в нужное русло? Задачка не из простых.

Решение нашлось. Не сразу. После долгих размышлений, споров и бесплодных попыток. Благодаря развернутой агентурной сети господину дель Гуэлле удалось выйти на фра Ростеля. Когда-то, чуть ли не десять лет назад, служка замарался в делах, не поощряемых Храмом. Нарушал установленный пост: увлекался винопитием сверх всякой меры, чревоугодничал, курил табак, бегал по девочкам легкого поведения. Ничего удивительного, что на все эти плотские радости не хватало денег. Ростеля попытался прикормить фалессианский шпион, но тайный сыск оказался на высоте. Шпиона схватили и выслали из страны, а храмового служку взяли на заметку. Сыщики любили использовать таких типчиков как приманку. Чуть позже дель Гуэлла выяснил, что Ростель обладает способностями чародея. Маленькими, не дающими возможности самостоятельно колдовать, но все-таки… Худо-бедно он мог использовать магические задатки для своей пользы. Например, располагать людей к себе. Иначе как объяснить, что обычно строгие жрецы так и не дали нарушителю устава и заповедей Триединого под зад коленом? А еще он великолепно умел собирать пожертвования. Горожане едва не дрались между собой за право бросить медный грошик (а то и четверть скудо) в кружку Ростеля. Ну, и всякие прочие мелочи… На первый взгляд разрозненные и не связанные между собой, для внимательного наблюдателя они складывались в довольно ясную картину. Необъяснимая доброта ростовщиков, дающих в долг без процентов; проституток, не требующих платы; трактирщиков и прочего мещанского люда.

Господин т’Исельн потребовал доставить к нему служку. Первый опыт удался. Правда, воздействие Ростеля ограничивалось кругом не больше двух миль в поперечнике. Для сравнения, Халльберн охватывал почти все Медренское графство. Стали искать выход из положения… И нашли его. Сам же служка и предложил, ссылаясь на какие-то древние книги, толкующие деяния Триединого. Кровь, сказал он, несет отпечаток души. Когда-то давно по крови человека опытный волшебник мог выведать всю его подноготную – что любит есть на завтрак, когда последний раз был в постели с женщиной, курит ли и многое другое. Если смочить амулет кровью мальчика, сказал Ростель, то старинную побрякушку можно ввести в заблуждение. Барон Фальм подумал, подумал… и согласился. Ну и подумаешь, что рожа служки вызывает стойкое отвращение! Барон давно привык не смешивать чувства и дело, которому служит.

В первый раз они немного перестарались. Едва не угробили наследника Медрена. Просто Ростель, неловкий и неумелый, слишком глубоко резанул жилу на руке мальчика. Амулет, что называется, «искупался» в крови. Результат оказался потрясающим. Едва ли не весь Барн поднялся в едином порыве, желая сплотиться вокруг барона и бывшего начальника тайного сыска, а после обрушиться на гнусных и вероломных соседей, которые только и ждут, чтобы устроить добрым и миролюбивым барнцам какую-нибудь гадость. В добровольцах, рванувшихся на вербовочные пункты, недостатка не было. Напротив, излишне настойчивых, но неопытных воинов прогоняли, стараясь набирать армию из бывших солдат – благо гарнизонов в Барне хватало всегда, поскольку близость гор Тумана и воинственных дроу заставляла имперские власти держать ухо востро.

Барон строго выговаривал служке-колдуну за неловкость в обращении с Халльберном. Таких, как ты, сказал он, мы найдем еще не одну сотню. Надо будет, все близлежащие провинции на уши поставим, но найдем. А вот мальчишка – редкость, и связь его с амулетом необъяснима и неповторима. Короче, мрачно пообещал Фальм, если что-то с мальчишкой случится по вине Ростеля, то с последнего он сдерет шкуру, набьет ее мелко нарезанной соломой и натянет обратно.

После первого опыта, путем проб и ошибок, нашли надлежащее количество крови – пять капель, не больше. Это позволяло сохранять контроль над половиной страны в течение пяти-шести дней. Гораздо труднее оказалось заставить Ростеля постоянно удерживать мысли в русле патриотизма, не отвлекаясь на вино, еду и женщин. В противном случае барнцы быстро превратились бы в стадо жующих, беспрестанно совокупляющихся пьяных животных. Тут уж на высоте оказался дель Гуэлла. Он постоянно вспоминал детские песенки, стишки и считалки, в которых рассказывалось о любви к родине, и переделывал в них упоминания об Империи и Сасандре на восхваления Барна и барнцев, заставляя фра Ростеля разучивать их и после распевать. Фальм хмурился, кусал усы, называл творчество бывшего главы тайного сыска: «В огороде крапива, а я родину люблю», но не мог не признать действенности предложенного метода.

– Вы задумались, господин барон? – склонил голову к плечу дель Гуэлла. – Позвольте узнать, о чем?

– Да так, ни о чем… – Фальм встряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. – Подумываю, не оставить ли нам «табальскую» армию? Не пора ли перебраться к войскам, идущим на Арун?

– В Арун? – переспросил дель Гуэлла и привычным жестом перехватил вырывающегося Халльберна.

– Ну да… – Барон зевнул, показывая острые клыки. – Генерал, как мне кажется, прекрасно справится без нас.

Исельн поморщился, но смолчал. Фальм едва не расхохотался. Он любил злить господина дель Гуэллу. Особенно с тех пор, как понял, что планы бывшего сыщика начинают срабатывать и в их паре южанин потихоньку становится главным. Нет, влияние самого барона на определенные круги местной знати и мещанства никто не оспаривал, но… Дель Гуэлла дергал за ниточки как заправский кукловод, ширине его агентурной сети мог позавидовать любой аксамалианский шпион, даже Старик. Приходилось признать, что без него барон не сумел бы так быстро подготовить армию к походу. Ради достижения желанной цели Фальм без труда мог зажимать самолюбие в кулак и засовывать куда подальше. Но почему нужно отказывать себе в маленьких невинных удовольствиях? Позлить удачливого сообщника – святое дело.

Пока Фальм скалился и хохотал в душе, дель Гуэлла закатал Халльберну рукав курточки, осторожно, почти бережно, ткнул острием корда.

Фра Ростель подставил амулет под тоненькую струйку, возникшую у наследника Медрена на запястье.

– Раз, два, три… – отсчитал Исельн. – Все.

Быстрым движением он перевязал ранку чистой тряпочкой. Оттолкнул мальчика. Сказал:

– Если хотите, господин барон, мы можем поехать на юг. Навстречу весне, так сказать. Не пришлось бы раскаяться. Доль Гобарро – напыщенный чурбан.

– А делла Пиерро, командир южной армии, отличается умом и сообразительностью? – пошевелил усами и вроде бы даже усмехнулся Фальм.

Дель Гуэлла подумал, вздохнул и махнул рукой. Разделиться, чтобы присматривать за всеми генералами одновременно, они не могут. Тогда следует выбрать южное направление, как более важное. И тут котолак, несомненно, прав.

Город Да-Вилья притулился между двумя невысокими холмами в полумиле от реки Альдрены. И неспроста. Неширокая река, берущая начало на северных холмах, неподалеку от Лысого нагорья, весной, в паводок, становилась бурной и полноводной, заливала всю долину от края до края. Жителям Да-Вильи пришлось уйти повыше, в ложбину, оставив на берегу Альдрены лишь вбитые в рыжую глину сваи причала, куда приставали плоскодонки, доставляющие на торг овечью шерсть. А несколько сотен домов – одноэтажных и двухэтажных – столпились на берегу быстрого ручья, впадающего в реку.

Антоло вздохнул. Наконец-то он дома. Впереди тихая и спокойная жизнь, лишенная смертей и сумасшедших погонь, голода и холода, тягот путешествия в седле…

Кстати, к седлу он совсем привык. Когда мышастая, косматая кобылка тряхнула головой и потянулась к осиновому листку, чудом уцелевшему на голой ветке, бывший студент строго, но без излишней жестокости одернул ее, призвав к порядку. Толкнул каблуком, заставляя переступить вперед на несколько шагов.

– Я рад, что ты вернулся домой, Антоло из Да-Вильи, – проговорил буланый кентавр, застывший на обрыве, как изваяние.

– А я рад, что наше путешествие на север завершилось, – проговорил другой кентавр. Его черную шкуру покрывали крупные белые пятна, на груди виднелся плохо заживший шрам. – Меня утомило общение с людьми. Теперь моя тропа лежит на юг и только на юг.

– Я тоже рад оказаться дома, Желтый Гром, – ответил молодой человек буланому. Помолчал и со вздохом обратился к вороно-пегому: – Прости меня, Стоячий Камень. Люди часто бывают не правы в своем отношении к другим расам. Но они не мирятся и друг с другом. Такова, к сожалению, жизнь. Оправдываться не буду. Скажу лишь одно: отныне мой дом – ваш дом. Здесь, в Да-Вилье, вы сможете отдохнуть и пополнить запасы перед дорогой в родную Степь.

Не ожидая благодарности от предводителя степняков, Антоло оглянулся на выстроившихся позади них кентавров. Сорок четыре скуластые физиономии, с широкими ноздрями и тяжелыми челюстями. Может быть, для кого-то они и нелюди, но не для него.

Путь из Гобланы в Табалу не близок. Половину дороги его, израненного, потерявшего много крови, бесчувственного, кентавры несли на носилках, сменяясь каждый час. По вечерам, на привале, светло-серый, почти белый от седых волос Вольный Ветер лечил студента. Прикладывал к ранам распаренные листья земляники, накладывал припарки из чеснока, смешанного с медом, промывал настоем заячьей капусты. Хуже всего заживала рана в левом боку – очевидно, стрела не только сломала ребро, а наконечник раскололся и кусочки кремня остались в мышцах. Они выгнивали по одному: кожа вокруг раны приобрела багровый оттенок, стала горячей, и вскоре жар распространился на все тело. Вольный Ветер надрезал рану острым ножом, а потом долго мял кургузыми пальцами. За время лечения Антоло разгрыз две ясеневые чурочки, но кентавр остался доволен. Он показывал всем желающим кусочки выгнившей кости и чешуйки кремня. Четверо суток отряд не двигался с места, ожидая улучшения здоровья студента. Хвала Триединому, жар спал, озноб прекратился. Лекарь заявил, что угрозы жизни раненого больше нет.

Когда Антоло окреп настолько, что смог сидеть в седле, ему добыли лошадку, отобрав ее у отряда мародеров, грабивших брошенное крестьянами село. Студент попросил Желтого Грома проводить его до родной Да-Вильи. Да, собственно, и без его просьбы кентавры не оставили бы слабого, шатающегося даже на легком ветру человека одного.

Они рысили вначале через половину Гобланы. Опустошенная, покидаемая людьми провинция производила ужасное впечатление. Сожженные села и брошенные города. Оставленные войсками укрепления занимали многочисленные шайки разбойников – ведь имперская армия уходила, оставляя склады с оружием, никто не озаботился хотя бы привести арбалеты в негодность или сжечь древки пик.

Лихой люд сбивался в отряды, как одичавшие коты в стаи. Между ними не было мира. Каждый стремился убить и ограбить любого встречного. И все вместе набрасывались на безоружных беженцев. Неразберихи добавляли дроу, по-прежнему опустошавшие север Гобланы. Конечно, «конелюди» быстро находили общий язык с остроухими.

А вот с людьми получалось труднее. В стычке с шайкой мародеров погибло четверо кентавров. Они вмешались, когда увидели разграбленный обоз, но не ожидали залпа из арбалетов в упор. За погибших сородичей воины Великой Степи отомстили сполна – ни один из грабителей-людей не ушел. И после этого каждый встреченный отряд мародеров уничтожался немедленно и без всякой жалости.

Антоло помнил имена погибших кентавров: Летний Дождь из клана Каменистых Склонов, Толстый Сурок и Черное Крыло из клана Сухой Реки, Рыжий Сполох из клана Кривого Распадка. Молодой человек знал: они умерли за него, за то, чтобы он мог беспрепятственно добраться домой.

Когда отряд пересек границу Аруна, стало легче. Здесь еще соблюдались законы Империи. Дороги и города охранялись, хотя командиры гарнизонов не могли остановить безудержного дезертирства среди солдат. Вельзийцы, окраинцы, тьяльцы не хотели защищать арунитов. Среди народа ширились слухи о необъявленной войне с Барном. Мол, северяне собирают большую армию, которую двинут на Арун.

Особой любви и дружбы между барнцами и арунитами никогда не было, но в торговых делах купцы обеих провинций неплохо ладили. Простой люд на границе тоже сохранял сдержанные, но дружелюбные отношения. А вот охотники северных предгорий и южане из земель, прилегающих к Великому озеру, частенько плевались, когда слышали друг о друге. Кое-какие горячие головы в Аруне призывали собрать в кулак все силы и нанести упреждающий удар. Вот только силы никак не хотели собираться. Генералы и полковники спорили между собой, кто же должен возглавить армию, которая заступит дорогу наглым захватчикам. Рендела – столица провинции – готовилась к осаде. А солдаты уходили и уходили.

Антоло смотрел, слушал, и душа его холодела. Как могли народности, прожившие бок о бок не одну сотню лет, вдруг в одночасье, за каких-то несчастных полгода, забыть о былом добрососедстве? Где зародились и вызрели эта зависть, нетерпимость и злость? Почему Барн и Арун выясняют отношения, вместо того чтобы помочь истекающей кровью Гоблане? Почему давние обиды, которые до сих пор припоминались лишь в байках да досужих сплетнях, вылезли наружу, как чирьи после простуды? Почему неглупые и предприимчивые люди болтают языками, изощряясь в бесконечных спорах, вместо того чтобы одним решительным поступком восстановить порядок и справедливость? Какая сила разложила армию, бывшую совсем недавно сильнейшей на материке? Неужели всему виной айшасианские шпионы и лазутчики из западных королевств? Вряд ли… Значит, разгадка прячется не во внешнем воздействии на Сасандру, а во внутренней гнильце? Что тогда недодумали многочисленные чиновники, призванные управлять государством? Что не предусмотрели мудрые жрецы Триединого? Почему люди из разных провинций бросаются друг на друга, как когда-то он и тьялец Кир?

Тьялец Кир?

А может быть, в этом сравнении и кроется если не разгадка, то хотя бы намек на нее?

Бывший гвардеец и Антоло постоянно соперничали. Когда явно, когда скрыто… Слишком уж они разные… Были. Пожалуй, косточки тьяльца обглодали бродячие коты и прочие мелкие лесные падальщики. Вряд ли дроу озаботились похоронами погибших наемников.

– Мы благодарны за гостеприимство, – неторопливо, рассудительно проговорил Стоячий Камень. – Но будут ли твои соплеменники рады нас видеть? Люди зачастую недолюбливают детей Великой Степи.

– Да пускай только попробуют слово сказать! – горячо воскликнул Антоло. – Моя семья – одна из самых богатых в Да-Вилье! Никто не захочет ссориться с нами.

– Времена меняются. – Пегий кентавр, кажется, даже вздохнул. – Кто знает, какие изменения произошли в твоей Да-Вилье?

– Да какие изменения?! Все как было! Вон, на пригорке, ветряк дядьки Фирелло! От него, если по улочке вниз, прямиком к нашему дому выйдешь. С посеребренным флюгером, видишь? Двухэтажный… Дальше – рыночная площадь. Потом магистрат…

Желтый Гром переступил копытами по раскисшей, с мазками непротаявшего снега, земле.

– А скажи, Антоло, раньше перекрывали рогатками въезд в город?

– Где? – встрепенулся молодой человек.

– Да вон, гляди, на тропе, что от брода идет… – пояснил Стоячий Камень.

Антоло пригляделся. И правда, только восторгом от возвращения в родные места можно было объяснить, что он не обратил внимания на такое приметное сооружение. Брод через Альдрену не замерзал даже в разгар месяца Филина. Вот и сейчас упругие свинцово-серые струи выныривали из-под неровного, вспучившегося края льдины, перегородившей реку выше по течению, клубились и свивались, ныряя под обломанный бок ниже. От реки к городу вела накатанная колея. Дорога. Как ее называли в Да-Вилье – Арунский тракт. Это чтобы отличать в разговоре от Литийского, уходившего через холмы на восток. Приблизительно на полпути от брода до города, на склоне справа от дороги торчало несуразное сооружение: длинный дом, а скорее землянка – стены сложены из «дикого камня», а крыша – из дерна. Оттуда к рогатке, в самом деле перегораживающей дорогу, спешили люди, на головах которых поблескивали шлемы. В руках они несли кто алебарду, кто пику, кто арбалет.

– Ух, ты… – только и сумел выдохнуть Антоло.

– Вот-вот… Будут ли нам тут рады? – без всякой жалости проговорил Стоячий Камень.

– И кажется, в городе были пожары, – добавил Желтый Гром. – Вон там… И еще вроде бы во-он там… – Он показал коротким толстым пальцем, где именно.

Антоло крепко задумался. Время, конечно, военное. Все может быть. И пожары, и самооборона города, и еще три тысячи демонов с хвостиком. Жители Да-Вильи – люди мирные. Ремесленники, купцы, овцеводы… Но если жизнь прижмет, возьмутся за оружие. Это и к гадалке не ходи. Тем более что слухи о барнской армии, бродящие по Аруну, очевидно, не выдумка, не бред сивой кобылы. Может, они и до Табалы добрались? Если его земляки решили отбиваться от барнцев, то помощь полусотни кентавров лишней не покажется. Лишь бы только не начали стрелять, не разобравшись.

– Поедем! – Табалец упрямо тряхнул головой. – Нужно же выяснить, что у них там происходит.

– Тебе виднее, – сдержанно ответил Стоячий Камень, но в голосе его пробивалась отчетливая нотка сомнения.

– Тогда так! – решился Антоло. – Я приглашаю к себе в гости тебя, вождь, и тебя, Желтый Гром. А остальные пускай пока подождут у брода. Так годится?

Пегий кентавр кивнул:

– Я согласен. – Повернулся к своим и выкрикнул несколько фраз на языке детей Великой Степи, отдаленно напоминающем конское ржание.

Антоло смутно уловил содержание. Вождь «конелюдей» приказал воинам уходить, если с ним что-то случится.

Кентавры недовольно заворчали, крепче стискивая древки копий, но ни один не решился возразить открыто – вождь на то и вождь, чтобы знать, как делать лучше.

– Ну что, Антоло, показывай свою Да-Вилью… – Стоячий Камень отдал копья переминающемуся позади него Серому Орлу, оставив при себе только тяжелый тесак в ножнах, закрепленный за спиной человеческой части тела.

Вождь пошел вперед танцующим шагом, который студент видел лишь изредка у выезженных для знати и богачей лошадей. Желтый Гром не отстал от командира. Он двигался не так грациозно, зато скрестил руки на груди и позевывал напоказ – вот, мол, я какой невозмутимый, даже нацеленные арбалеты не заставят испуганно озираться.

Догоняя товарищей, Антоло изо всех сил стукнул пятками мышастую кобылу.

Будь что будет! Двум смертям не бывать, а одной не миновать, как сказал бы Почечуй, большой любитель пословиц и поговорок.

Глава 10

Старое, вытертое седло поскрипывало при каждом шаге кобылы. Сбоку сопел Желтый Гром. Гарцевал, помахивая хвостом, Стоячий Камень. Спину буравили взгляды оставленных у реки кентавров. Антоло и не думал, что выйдет так просто. Дети Великой Степи на удивление легко согласились оставить вождя. Даже удивительно – обычно о кентаврах говорят как о неукротимых, своенравных воинах. А тут такое послушание… Может, все-таки уважение к словам предводителя неизмеримо сильнее вольной души?

Впрочем, Антоло не долго рассуждал об обычаях кентавров. Вскоре все его внимание сосредоточилось на замерших по ту сторону рогатки людях. Крепкие, плечистые мужики. Бороды светлые – похоже, из местных. Ну, хоть за это спасибо Триединому. Оружие они держали уверенно. По всему чувствовалось – не впервой.

Кто же это? Что здесь делают? Добра от них ждать или…

– А ну-ка, остановитесь! – окрикнул приближающегося человека и двух кентавров круглолицый мужик в кожаном шлеме, сверкающем начищенными бронзовыми заклепками. Борода у него росла плохо – реденькие, тронутые сединой волосы на подбородке и по нижней линии щек. Глаза, заплывшие жиром или опухшие от какого-то неизвестного Антоло недомогания, ощупывали пришельцев на удивление дотошно и цепко.

Бывший студент натянул поводья.

– Во! Молодец! – одобрил его круглолицый. И посоветовал: – Руки на виду держите. И ты, и конежо… И степняки.

То, что он не стал без причины оскорблять кентавров, внушало уважение и надежду уладить дело миром. Антоло улыбнулся (хотя улыбка вышла немного натянутой) и показал пустые ладони.

– Кто такие? – начал допрос охранник – скорее всего, он был здесь за сержанта. – Откуда? Зачем в Да-Вилью?

– Меня зовут Антоло, – откашлявшись, пояснил молодой человек. – Я – здешний уроженец. Учился в Аксамале, в университете. Сейчас возвращаюсь домой. Со мною – мои друзья.

– В университете, говоришь? – Круглолицый почесал бороду. – И как там в столице… То есть в бывшей столице, – поправился воин. Еще бы! Ведь Табала объявила независимость. Теперь она сама по себе, а Империя – сама по себе.

– Я давно не был в Аксамале, – честно отвечал Антоло. – Я воевал в северной Тельбии. Потом дрался с остроухими в Гоблане…

Сержант на миг прищурился, еще раз оценивающе оглядел молодого человека с головы до пят. Но промолчал. Похоже, счел, что он говорит правду.

– Теперь я вернулся домой, – закончил Антоло.

Круглолицый вздохнул. Переложил арбалет на сгиб локтя.

– Может быть, ты говоришь правду. А как мне это проверить?

– Проводи меня к фра Анзьело, торговцу шерстью. Это мой отец. Он подтвердит мои слова.

– Фра Анзьело, говоришь? – приподнял бровь охранник. Оглянулся на подчиненных. Те вдруг дружно закивали, словно болванчики, которых привозят из Фалессы.

– Эй, что такое? – насторожился Антоло. – Вы не знаете фра Анзьело, что ли?

– Почему же? – возразил круглолицый. – Знаем. Только он никогда не упоминал о сыне, уехавшем в Аксамалу.

– Не может быть! – Молодой человек сжал кулаки, предчувствуя неприятности.

– Может быть… Не может быть… – сварливо пробормотал сержант. – Не моего ума это дело. Будете с господином ди Гоцци говорить.

– С кем, с кем?

– С командиром нашим.

– Хорошо, – вздохнул Антоло. – Где его искать?

– А не надо его искать. Я как вашу компанию на том берегу углядел, так и послал за ним. Вот-вот появится.

Молодой человек пожал плечами и спешился. Отпустил подпругу на седле. Бросил повод кобыле на шею. Пускай побродит. Глядишь, накопытит себе прошлогодней травы хоть чуть-чуть.

Воины по ту сторону рогатки немного расслабились, но по-прежнему искоса посматривали на кентавров. На севере конелюди в диковинку. Немудрено, что они возбуждали любопытство, смешанное с подозрением. Кто знает, чего от них ожидать?

Сержант осторожно положил арбалет на землю, вытащил из-за пояса кисет и принялся набивать трубку.

– Куришь? – подмигнул он Антоло.

– Когда-то баловался, – честно ответил бывший студент. – В Аксамале.

– А теперь бросил, что ли?

– Так не было табака, я отвык как-то. И сам не заметил…

– Молодец, – одобрительно кивнул круглолицый. – А я все дымлю и дымлю. Когда брошу? – Несколько раз чиркнул кресалом, раздул трут и разжег трубку. Затянулся и, блаженно щурясь, выпустил дым через нос. Сказал неожиданно: – Меня зовут Креппо. Я коморник этой банды.

– Так господин ди Гоцци – кондотьер? – Антоло оперся локтями о рогатку.

– Да! – самодовольно ухмыльнулся Креппо. – А ты, я гляжу, разбираешься в колбасных обрезках. Где воевал, говоришь?

– В северной Тельбии, – медленно, будто растолковывая слабоумному сложную задачу, произнес молодой человек. Его внимание привлекли птички, порхающие в зарослях боярышника на склоне холма. Буроватые спинки и крылья, грудь – светлее, но в черных пестринах, головы серо-стального цвета. Неужели дрозды? Так рано? Обычно до Табалы они добирались к концу месяца Коня.

– Пехота?

– Что? – вопрос коморника застал Антоло врасплох. Он совсем забыл, о чем они беседовали, задумавшись о птицах. Рябинник это или певчий дрозд?

– Служил где, спрашиваю?

– В наемниках.

Не рассказывать же толстяку о том, как попал в армию, как потом дезертировал? Может, и всю душу тогда раскрыть, как пред жрецом Триединого?

Креппо хмыкнул:

– Что-то не верится.

– Твое дело. Хочешь, верь. Не хочешь, не верь. – Молодой человек пожал плечами. Ему в самом деле было плевать.

– Не обижайся, парень. Просто не похож ты на наемника. Как, говоришь, кондотьера вашего звали?

– А я еще не говорил ничего, – буркнул Антоло. – Кулаком его звали. Слыхал про такого?

– Это… – Коморник поперхнулся. – Это… Однорукий который? С ним еще худющий мужик с двуручником ошивался все время. А еще говорят…

– Мужика с двуручником звали Мудрец. Он погиб в Медрене.

– Где?

– Городишко такой есть в северной Тельбии. Маленький, но зловредный.

– А-а-а… А правда, что с Кулаком еще остроухий везде ездил?

– Правда. Они дружили.

– Это ж надо! – Креппо звучно хлопнул себя ладонью по ляжке. – Человек и остроухий! Дружили!

– Не веришь?

– Верю, верю! – Круглолицый даже руками замахал. – А где…

– Погибли, – сказал Антоло, отвечая на еще не заданный вопрос. – Все погибли. Я один остался. И то, если бы не кентавры…

Какое-то время Креппо непонимающе моргал, а потом решил, видно, что разъяснять последние слова ему никто не намерен, и обиженно засопел.

Антоло, в котором расспросы наемника растравили присмиревшие было воспоминания, неожиданно почувствовал злость. Это же надо! Пройти путь от Аксамалы до Тельбии, оттуда в Гоблану, а из нее на родину… И все для того, чтобы болтать невесть о чем с неряшливым мясистым мужиком в потертом бригантине и шлеме с заклепками.

Дрозды перепархивали с ветки на ветку, кружили над зарослями, едва-едва начавшими одеваться в зелень. Они вернулись на родину, так же как и он. И для птиц жизнь продолжается несмотря ни на что. Какое им дело до войн и людского горя? Совьют гнездо, начнут высиживать яйца, а там, глядишь, и птенцов на крыло поднимут. Может быть, и он, Антоло, должен осесть в родном гнезде, укорениться, обрасти семейством и мелочными заботами?

– Эй, парень, вона командир наш идет! – Чувствительный толчок в плечо заставил поморщиться. Антоло встрепенулся, огляделся. По дороге от города шагал, лихо отмахивая правой рукой, невысокий человек с остроконечной бородкой и черной повязкой на левом глазу. Его высокие сапоги покрывала желтая грязь. Очевидно, торопился.

– Это – сам Бертуччо ди Гоцци! – пряча недокуренную трубку в рукаве, пояснил Креппо и горько вздохнул, сообразив, что произвести впечатление на соратника легендарного Кулака не удалось.

– Что случилось? Кто такие? Откуда? Зачем прибыли? – Едва успев приблизиться, кондотьер обрушил град вопросов на голову студента. Пока решишь, на какой прежде отвечать, совсем запутаешься.

– Меня зовут Антоло. – Молодой человек решил не баловать охранников разнообразием. – Я – здешний уроженец. Сын фра Анзьело, что торгует шерстью. Вы должны его знать. До минувшего лета я учился в Аксамале, в университете. Со мною – мои друзья. Кентавры. Они спасли мою жизнь, и я пригласил их в гости.

Господин ди Гоцци выслушал не перебивая. Даже странно. Он только привставал на цыпочки после каждого третьего слова бывшего студента. И смешно так взмахивал локтями, будто петух с подрезанными крыльями пытается взлететь.

– Значит, ты – сын фра Анзьело? – въедливо осведомился он, когда Антоло договорил.

– Да. Готов в этом поклясться. Только к чему? Давайте пройдем к отцу, и все вопросы разрешатся сами собой.

– Хм… – Кондотьер дернул себя за бородку, сморщился, будто кислющее яблоко раскусил.

– Вы что, не знакомы с фра Анзьело? – насторожился Антоло.

Он уже готов был предположить самое худшее, но тут ди Гоцци вновь приподнялся на носки, едва не подпрыгнув, и отрывисто бросил:

– Я знаю фра Анзьело. Еще б не знать! Его сын учился в Аксамалианском университете… Но он пропал без вести. Поиски, проведенные банкиром… Фра Борайн, кажется…

– Я бы этого фра Борайна! – Антоло сжал кулаки, безотчетно нащупывая на боку шестопер. – Он же, гад…

– Ни слова больше! – усмехнулся ди Гоцци, показывая черную дырку на месте выбитого клыка. – Ты, юноша, как две капли на отца похож. И лицом, и нравом. Идем за мной!

– А мои друзья?

Кондотьер нахмурился. Уж очень ему не хотелось пускать кентавров в город. Но после некоторого размышления все же махнул рукой:

– И друзья тоже. Но только двое!

Шагая по липкой дороге рядом с низкорослым Бертуччо, Антоло бросил взгляд на семейство дроздов. Возможно, эти птички принесли ему удачу, как приносят они весну в холмы Табалы на своих маленьких крыльях.

За семь лет, проведенных Антоло в столице, Да-Вилья почти не изменилась. Он помнил улицу Бойцового Кота, в которую переходил Арунский тракт, прямую и широкую. Ближе к околице на ней селились ремесленники – здесь звенели молотки чеканщиков, ухали сукновальные станки, ветерок разносил резкий смрад отмокающих кож.

За жестяной площадью – ее так называли скорее по недоразумению, ведь торговали тут всем подряд, любой мелочевкой, вышедшей из умелых рук здешних мастеров, а не только жестью, – начинались дома людей побогаче. Скобяные, табачные, винные, бакалейные лавки. Полдюжины трактиров – Антоло смог бы вспомнить их названия, если бы напряг память.

Вычурное двухэтажное здание с лепными украшениям над входом и решетками на окнах принадлежало банку «Борайн и сыновья». Сам фра Борайн давно и прочно обосновался в Аксамале, а местным отделением руководил даже не сын, а зять – кривоплечий и близорукий мужичок лет сорока. На перекрестке с улицей Золотой Бочки все так же торчал ныне пустующий позорный столб, предназначенный, как правило, для мелких воришек и мошенников. Серьезных преступлений в Да-Вилье не совершали – все друг друга знают, все как на ладони.

Если пройти по Золотой Бочке налево, прямиком упрешься в сенную площадь. С ней у Антоло были связаны самые нехорошие воспоминания. Мальчишки из окрестностей рыночной площади испокон веков враждовали со сверстниками, живущими около сенной. Так что гулять и те, и другие на «вражеской земле» опасались. Того и гляди, зазеваешься и лишишься всей накопленной мелочи, а взамен огребешь синяков и шишек без счета.

Молодой человек усмехнулся. Как же давно это было!

Тогда вся Империя жила одним государством, не было вражды, разрухи, не возникало необходимости перегораживать дороги рогатками и выставлять около них вооруженные отряды, не рыскали по деревням шайки мародеров и дезертиров, а селяне не вцеплялись друг другу в горло за краюху хлеба.

Впрочем, жители Да-Вильи не выглядели запуганными или измученными невзгодами. Слегка озабоченными – да. Но так всегда бывает в преддверии весны, когда город и окружающие его хутора просыпаются от зимней спячки и с головой окунаются в работу. Кто готовится отгонять овец на пастбища, кто распахивать землю под рожь и просо, кто возделывать огороды. В общем, обычная жизнь города-трудяги.

Конечно, их процессия привлекла внимание. Кентавры – редкие гости на севере. Вначале вездесущая детвора, а потом и люди постарше будто бы случайно стали попадаться по пути следования. Пару раз мелькнули знакомые лица. Бакалейщик, фра Анжелино, почти не постарел, только ссутулился. Дородная фрита Фьяметта, хозяйка трактира на улице Вальков, выступала в окружении более щуплых подружек, как флагман имперской эскадры в сопровождении купеческих фелук. Никто из них не узнал Антоло. Если его и не сильно изменили семь лет в университете, проведенные за изучением свободных искусств, то последние полгода сделали из вчерашнего мальчишки сурового воина, с кордом и шестопером на поясе, в потертой куртке из бычьей кожи, защищающей не хуже легкой кольчуги, и с усталыми глазами пожилого человека. Да и что прохожим он, с мышастой кобылкой в поводу, когда рядом не идет, а пляшет пегий Стоячий Камень, а рядом с ним – буланый, покрытый шрамами Желтый Гром…

– Да это же Антоло! – в этом крике смешалась и радость узнавания, и гордость, и страх, что сейчас объявят выскочкой, а будут потом долго воспитывать.

А голос детский, вернее девичий.

Молодой человек повернулся и увидел зардевшееся личико. Девчонка как девчонка. В меру хорошенькая. Две косички, кожушок, накинутый на плечи, в ушах – простенькие серебряные сережки. Сколько же ей было, когда он уезжал? Лет восемь-девять? А вот поди ж ты, запомнила!

Поймав его взгляд, девушка ойкнула и, закусив зубами уголок платка, спряталась за спинами двух степенных купчих.

Антоло шагал дальше, и на сердце у него вдруг стало тепло. Только теперь он по-настоящему почувствовал, что вернулся домой. Только никак не мог вспомнить имя обладательницы огромных – а ко всему прочему еще и распахнутых от испуга – глаз.

Вот и здание магистрата.

Зачем кондотьер привел его сюда? Их дом стоит дальше, кварталах в трех, за рыночной площадью…

– Господин ди Гоцци… – начал он недоуменно, но замолчал, увидев растягивающиеся в улыбке губы спутника.

– Попрошу на крыльцо, фра Антоло, – усмехнулся наемник.

На крыльцо? Да, пожалуйста… Но зачем?

Навстречу Антоло по широким ступеням, отшлифованным подошвами да-вильцев, сбегал пожилой человек в черном, дорогого сукна кафтане, обшлага которого покрывал благородный серебряный галун. На груди его висела золотая цепь с вычурным ключом – знак власти синдика.[26] А лицо… В это лицо Антоло мог смотреться, как в зеркало. Те же упрямые скулы, густые брови, тяжелый подбородок с ямочкой. Только в светлых волосах синдика белела изрядная примесь седины, да был он гладко выбрит по обыкновению купеческого сословия Табалы.

– Папа…

– Антоло… Сынок!

Говорят, когда два табальских овцевода встречаются после долгой разлуки, стороннему наблюдателю может показаться, что в единоборстве сошлись два смертельных врага. А как иначе объяснить медвежьи объятия, хлопки по спине, удары кулаками в плечо и в грудь? Но когда встречаются отец и сын, уже потерявшие надежду свидеться…

Анзьело так стиснул сына, что у Антоло от боли навернулись слезы на глаза. А может, не от боли? Может, от счастья и нахлынувших воспоминаний детства? Как сквозь туманную дымку он смотрел на сдержанно улыбающихся помощников синдика, столпившихся на крыльце. Тут был и мельник Фирелло, и кузнец Манфредо, и толстенный купец фра Льенто, и старшина цеха горшечников Ведсьетто по кличке Ямина, и тот самый кривоплечий банкир, чье имя он не запомнил, зять фра Борайна.

– Вот уж радость так радость, – бормотал фра Анзьело, то отталкивая сына на расстояние вытянутой руки, чтобы получше его рассмотреть, то вновь прижимая к груди. – Где же ты был-то? Почему так долго добирался?

– После, после расскажу, – смущенно оправдывался Антоло. Он стеснялся такого бурного проявления чувств со стороны родителя не столько перед магистратскими людьми, сколько перед кентаврами, но, бросив на них взгляд, исподтишка убедился – оба конечеловека представляли собой едва ли не живое олицетворение вежливости и рассматривали флюгера над окружавшими площадь домами.

– Я смотрю, жизнь тебя потрепала, – отстранившись в очередной раз, задумчиво проговорил фра Анзьело.

– Ничего, не жалуюсь.

– Еще б тебе жаловаться! Ты же наш! Из Да-Вильи! Кто у нас жалуется? – Овцевод повернулся лицом к крыльцу, и собравшиеся там люди дружно закивали.

– Пущай на нас жалуются, – пробасил фра Льенто, потирая ладони.

– Ты бы не томил сынка-то, – по-доброму, открыто улыбнувшись, присоветовал Ведсьетто. – По такому случаю за стол бы…

Все засмеялись. Кличку свою горшечник получил за неумеренную любовь к еде и питью. Вначале говорили, что у него вместо желудка яма, а потом поняли – бездонная ямина. Так и прилепилось прозвище.

– Конечно, друзья мои! Угощаю всех! – воскликнул фра Анзьело, потрясая кулаком. – Сейчас придумаем только, как дорогих гостей за стол усадить!

Он подмигнул Стоячему Камню. Кентавр ответил широкой улыбкой и церемонным поклоном.

Накормить гостей оказалось не сложно. Ну, по крайней мере, сделать так, чтобы никто не испытывал особых неудобств. В палисадник у дома семьи фра Анзьело вынесли стол и стулья для людей, а кентавры пристроились стоя. А что с ними сделается? Даже наоборот, детям Великой Степи удобнее, чем если бы их пригласили в комнату.

Женщины хлопотали, таская с кухни тяжелые блюда. Несмотря на раннюю весну, в закромах богатого овцевода нашлось хорошее вино, копченые окорока, залитые жиром колбаски, соленая рыба, не иначе купленная на осеннем торгу, пшеничный хлеб и даже яблоки, немного пожухлые, зато сладкие.

В который раз молодой человек подивился крепости духа земляков. Там, где южанки устроили бы плач (хоть и на радостях, а все равно длинный и протяжный) на целый день, его мать и сестра только промокнули глаза кончиками платков и занялись праздничным обедом. И дело тут не в черствости. Антоло знал, что его любят. Просто табальские женщины принимали радость как радость, а горе как горе, и не путали одно с другим. Сын и брат в дом вернулся, значит, его накормить прежде всего нужно, а не выть и лить слезы в три ручья.

По словам фра Анзьело, оба брата Антоло уже отправились на пастбища, следить за овчарами. Весна – дело хлопотное. Начался окот, а тут за матками глаз да глаз нужен. Ну, и за новорожденными ягнятами, само собой, не меньше. А сколько всякой хищной дряни начинает к отарам подбираться! От орлов до одичавших котов.

Зато к столу вышел дед. Тоже Анзьело. Анзьело-старший. В последние годы старика начали подводить ноги. Он полностью отошел от дел, довольствуясь лишь докладами сыновей и внуков и не забывая помочь наследникам добрым советом.

Первый кубок дорогого, алого мьельского вина прокатился по горлу Антоло огненным комком, растекся в животе, обдавая животворным теплом. В голове тут же с непривычки зашумело. Поэтому о своих приключениях он рассказывал кратко и слегка заплетающимся языком. К удивлению молодого человека, его позорное изгнание из университета не произвело никакого впечатления. Будто бы и не платил отец семь лет звонкие солиды за учебу баламута-сына. Разгадка пришла чуть позже. Седые мужчины, в большинстве своем отцы и деды, радовались, словно пылкие отроки, табальской независимости. Отсюда и никакого почтения к имперской столице, к имперскому образованию. Даже наоборот:

– А давай, сынок, в Да-Вилье университет устроим! Думаешь, не получится? Еще как получится! Что мы, хуже аксамалианцев, что ли?

Проехавшему половину бывшей Сасандры и насмотревшемуся всякого, Антоло странно было слушать своих земляков. Да не просто земляков, а умудренных жизненным опытом, ухватистых, оборотистых дельцов, которые верили в такую чепуху, как рост благосостояния каждого табальца, которого перестали обирать из далекой, но жадной Аксамалы, или преимущество выборного управления начиная от села до всей провинции… То есть, прощения просим, государства!

– А от кого тогда рогатки на дорогах ставите, если у вас все так хорошо? – спросил Антоло, поражаясь собственной прыти и нахальству. Семь лет назад он бы себе такого не позволил.

Зять Борайна едва не подавился копченой колбасой, ди Гоцци отставил кубок с мьельским и нахмурился, а фра Анзьело пояснил, глядя в сторону:

– Осенью целая орава мародеров в округе объявилась. Два маленьких городка… Вилья-Нору и Вилья-Льяну… сожгли. В Карпо-Вилье обосновались. Разоряют окрестные села. Грабят караваны и обозы с беженцами. И сюда сунулись в середине месяца Ворона.

– И что? – Антоло напрягся.

– Да было дело… – стукнул кулаком по столу Манфредо.

– Они не знают, – наставительно произнес фра Льенто. – Не знают они, что у хорошего купца глаза и уши везде. Как у сыскаря…

Антоло улыбнулся. Это точно. Чего-чего, а осведомителей у хорошего купца должно хватать. Иначе нельзя. Иначе прогоришь.

– Мы как раз имперский магистрат разогнали, – продолжил рассказ Анзьело. – В городе к выборам готовились. У всех радость – независимость… А тут – на тебе! Фра Льенто прибегает, кричит, мол, враг на пороге.

Толстяк гулко хохотнул. Наверное, представил, как «прибегал». Сказал:

– Конечно, мы мошну сразу порастрясли. Не поскупились. Кто сколько мог. Все именитые люди Да-Вильи. Все.

– И ремесленнические цехи, – добавил Ямина.

– Само собой, само собой, – подтвердил Льенто. – Наняли господина ди Гоцци. Ну, и сами за оружие взялись, сами.

– Это потому, что господин ди Гоцци припозднился малость, – строго глянул на кондотьера Анзьело. – Мародеры уже в город вошли. Пришлось драться. Конечно, без потерь не обошлось… Ты, Антоло, аптекаря Сьялека помнишь?

– Нет, – мотнул головой молодой человек.

– Зря, хороший был аптекарь, – поднял похожий на колбасу палец фра Льенто. – Был, потому как сгорел со всем семейством в своей же лавке. Ну, и еще…

– Погодите, погодите! – едва не взмолился Антоло. – Если вы разбили мародеров, то защита от кого?

– То-то и оно, что не разбили, – сразу погрустнел его отец.

– У меня людей тогда совсем мало было, – пояснил ди Гоцци. – Десятка три, не больше…

– А сейчас? – перебил его Антоло.

– Сейчас полных пять десятков, не считая обозников и обслуги.

– Не густо.

– Нет, ну мы, ясное дело, не великие герои… – обиженно протянул кондотьер. – Но на безрыбье, как говорится…

– Рассказывай, господин ди Гоцци, – ободрил его фра Анзьело. – А ты, сынок, не перебивай старших.

Антоло кивнул и заставил себя замолчать.

– Мы вошли в город с севера, через теснину, – немного посопев, продолжил наемник. – Они как раз грабить начинали. А потому разбились на мелкие кучки. Ну, мы и погнали их вдоль улиц. Все как положено – арбалеты, ряд щитов. Выдавили их сперва на рыночную площадь. А там фра Манфредо с ремесленниками в тыл им ударил.

– В городе врага не окружить, – с сомнением покачал головой Антоло и заслужил одобрительный и заинтересованный взгляд кондотьера.

– Да, они вырвались. Десятка два мы положили на месте, но главные заводилы ушли. Гнали мы их за реку, а вот дальше не рискнули.

– Правильно. Они по холмам рассеются – ищи ветра в поле. А что же в Карпо-Вилье их после не прижали?

– А город кто защищать будет? – поднял брови Анзьело.

– Когда мы находим логово степных котов, – проговорил Стоячий Камень, – то убиваем сразу всех котят, а не ждем, пока они вырастут и войдут в силу.

– Мародер – это тебе, друг мой, не котята, – горько вздохнул ди Гоцци. – Куда мне было с тремя десятками? Да еще в другой город!

– Это верно, – согласился Антоло. – Их бы там в улочках всех перебили. В тесноте всегда драться плохо, а если еще города не знаешь…

Вождь кентавров подумал и кивнул.

– Я так понял, они в Карпо-Вилье перезимовали, – продолжал Антоло. – Так?

– Так.

– За это время обросли новым народом, охочим до чужого добра, но главари, которым вы хвост прищемили, как поганому коту, злобу затаили. Поправьте меня, господин ди Гоцци, если не так.

– Да что поправлять? Все правильно. Они от легкой добычи да легких побед совсем обнаглели. Недавно гонца прислали. Хотят нас данью обложить. А самый главный у них там вообще себя герцогом возомнил, требует, чтобы «вашей светлостью» звали.

– А вы гонца взашей?

– А как же иначе, сынок?! – развел руками Анзьело.

– С ними по-другому нельзя, – пробасил Льенто. – Только пойди на поводу… Они как та кошка из сказки – вначале хвост на лавку, потом одну лапку, потом другую, потом вся, а потом и хозяина выгнала.

– А взамен что обещали?

– Взамен чего?

– Ну, взамен дани и почтения.

– А… Вот ты про что! Обещали защищать. Ежели вдруг найдется еще кто, желающий с нас шкуру ободрать, то ему, значит, накостылять, – развел руки кузнец.

– По всему получается, баранов из нас сделать решили, – подвел итог фра Анзьело. – Пасти, стричь по мере надобности, а если приспичит, то и на мясо можно одного-двух… Только мы сами привыкли баранов пасти!

«Все это хорошо, все это правильно, – подумал Антоло. – Но если этот мародер, который возомнил себя по меньшей мере кондотьером, а по большей – герцогом, накопил в захваченной Карпо-Вилье хотя бы полтысячи воинов, способных держать в руках оружие… Никакой ди Гоцци, хоть он вроде бы опытный вояка, не поможет. Сомнут его заставу, а потом сделают с Да-Вильей все, что захотят. И даже страшно представить, чем все может кончиться, если на моем родном городе какой-то мародер решит преподать урок всем прочим, чтобы не вздумали проявлять непокорство».

– Армию на помощь звать не пробовали? – спросил молодой человек вслух. – Тут же милях в двадцати форт был. И гарнизон стоял. Не меньше полка, по-моему…

– Армию! – Фра Анзьело махнул рукой. – О какой армии речь, сынок? Там, поди, никого и не осталось. Кто будет кормить имперских захватчиков? Время теперь новое, свободное время.

– Из них, может, половина в мародеры и подалась, – добавил Манфредо. – Ну да… Офицеры разбежались в первые дни, как о независимости Табалы услыхали.

– А склады с оружием? – упавшим голосом спросил Антоло. Вспыхнувшая было надежда на лучший исход погасла.

– Думаю, разворовали давно… – пожал плечами фра Анзьело. – А что не разворовали, зимой сожгли. В печках.

– Э-э, нет, – возразил толстый купец. – Мне доносят, что остались там солдаты. Немного. По всему выходит, не больше сотни. Из тех, кому далеко домой. Каматийцы, вельзийцы, уннарцы… На зиму глядя побоялись в дорогу отправляться. Куда ж зимой путешествовать? Да еще пешком. Сотня, пожалуй, осталась. Голодают, но грабить не пошли. Честные.

Последнее слово фра Льенто произнес со странной смесью уважения и недоумения. Антоло подумал, что сам купец голодать ради чистой совести не стал бы.

Молодой человек нахмурился, сжал ладонями виски. Что-то надо делать. Найти какой-нибудь необычный ход, который спасет его родной город.

Жаль, что книга, собравшая военную мудрость прошлых веков, утеряна безвозвратно. Антоло часто вспоминал ее с тоской. Он не знал автора рассказов об истории минувших войн и сопровождающих советов с пояснениями. В книге, найденной в городском особняке ландграфа Медренского, не хватало обложки и нескольких первых страниц. Поэтому студент называл трактат просто: «Записки Альберигго».[27] Конечно, Желтому Грому и в голову не могло прийти поискать на месте побоища с остроухими старую затертую книгу, а Антоло потерял много крови и лежал в беспамятстве. Потом, в дороге, молодой человек очень жалел об утрате. Но неожиданно для себя он понял, что смог бы повторить «Записки Альберигго» слово в слово. Дело оставалось за малым – найти достаточно свободного времени. По всей видимости, в ближайшие полгода такого случая не представится.

Антоло попытался мысленно прочесть знакомые строки. Нет. Нигде в книге не давалось совета, как с помощью вооруженных как попало горожан и пятидесяти не самых лучших наемников отстоять город, не защищенный крепостной стеной или особенностями местности, от распаленных жаждой мести разбойников.

Хотя, если задуматься, что-то сделать все-таки можно…

Широкая ладонь Стоячего Камня опустилась на плечо молодого человека.

– Пожалуй, воины Великой Степи могут немного задержаться. Перед походом на юг стоит отдохнуть, нагулять жира. И немного размяться не помешает.

Антоло глянул на широкоскулое лицо кентавра. Оно оставалось невозмутимым, словно скала. Значит, опять степняки будут рисковать жизнями, а некоторые могут погибнуть из-за него, из-за Антоло из Да-Вильи? Не слишком ли высокую цену платят они за услугу, которую табалец оказал когда-то Желтому Грому? А с другой стороны, уйдут кентавры, и у горожан не останется надежды на спасение. Или останется? Ведь с ними теперь Антоло, обогащенный знаниями из «Записок Альберигго»…

Он выпрямился.

– Спасибо тебе, Стоячий Камень. Если нам повезет, то, я клянусь, народ кентавров станет моим народом. Его беды и заботы станут моими. – Антоло обвел глазами сидевших за столом мужчин. – Дорогие земляки… Все вы старше меня годами и умудрены опытом. И все же я прошу дать мне возможность возглавить оборону Да-Вильи. После любого моего промаха вы сможете сместить меня. Да я и сам уйду, когда пойму, что зарвался и не рассчитал сил. А чтобы вы поняли мой замысел, я сейчас расскажу кое-что из него. Во-первых…

День клонился к вечеру. Убежал размеренной рысью Желтый Гром, чтобы показать соплеменникам место для ночевки. Тронутые сединой головы синдика и его помощников склонились над столом, где вчерашний студент, уже не стесняясь, чертил угольком на чисто выскобленной поверхности окрестности города, варианты расположения войск, схемы и прочие вспомогательные рисунки. Именитые люди Да-Вильи слушали Антоло, затаив дыхание. Кузнец Манфредо время от времени чесал в затылке, а фра Льенто всплескивал пухлыми ладошками. Кондотьер ди Гоцци крякал одобрительно и качал головой, въедливо оспаривая некоторые идеи, казавшиеся ему уж совсем невыполнимыми. Стоячий Камень тыкал пальцем в рисунки и вставлял ценные замечания.

Начать подготовку обороны решили не мешкая. Прямо с завтрашнего утра.

Мышастая кобыла фыркала и мотала головой. Но бежала резво. Антоло привык к ее мягкой рыси и от предложенной отцом лошади – гнедого, горбоносого мерина – отказался. Мало ли как он выезжен? Вообще-то в Табале лошадники не в чести. Только дворяне и самые богатые из купцов позволяют себе покупать коней: южных тонконогих красавцев с маленькими головками и лебедиными шеями, или западных могучих скакунов, широкогрудых, со спиной как обеденный стол, или окраинских коньков – мохногривых и выносливых, как тысяча демонов. А среди овцеводов из глубинки бытует мнение, что лошадь вообще человеку не нужна. Ну, разве что телеги возить… И то проще использовать быков – они и сильнее, и в еде неприхотливее, и управляются без всяких выкрутасов, знай себе, стукай палкой по рогам: «право!», «лево!».

Но в Да-Вилье кони были. Немного. И один из них у фра Анзьело. Тот самый гнедой мерин годов так двадцати восьми от роду. И сейчас он размашисто шагал рядом, неся на хребте синдика, и без труда поспевал за рысившей под Антоло кобылой. Настоящий друг овчара – идет неспешно, зато целый день. Слева ехал на вороном жеребчике господин ди Гоцци, обрядившийся по случаю торжественного выезда в начищенную кольчугу, которую не покрывали ни сюрко, ни табард.[28] Шлем кондотьера сверкал бронзовой стрелкой-переносьем. Тут же неторопливо бежали десять кентавров, с Желтым Громом во главе. А позади тянулся обоз – пять телег с надстроенными бортами, каждая запряжена парой толсторогих косматых быков. Рядом с повозками шли наемники ди Гоцци под началом коморника Креппо и десяток да-вильцев, которыми руководил молодой, но задорный сынок фра Льенто, пошедший в отца нравом и голосом, но не фигурой.

Оставшиеся в городе члены магистрата вовсю занимались подготовкой к обороне. Горожане собирали деревяшки – у кого что найдется – и вкапывали их в землю в местах наиболее удобных спусков с холмов. На Арунском тракте, как и на Литийском, по настоянию Антоло копали рвы и насыпали земляные валы. Возможно, врага они не остановят, но задержат на какое-то время, которым можно воспользоваться для обстрела. Кузнец Манфредо со всем цехом занимались тем, что ковали шипы-«ежики», одинаково действенные как против конницы, так и против пехоты. Железный шарик, от которого в разные стороны, под одинаковым углом расходятся заостренные отростки. Воткнется в копыто до самой надкостницы и подошву сапога-калиги пробьет. Их собирались рассыпать на дорогах перед наступающим противником. Самая трудная задача досталась оставшимся кентаврам и Стоячему Камню. Горшечник Ведсьетто провели их ниже по реке мили на две. Там воды Альдрены подмыли берег, обнажив напластования серовато-желтого зернистого камня. Наверное, песчаника. Их было удобно разламывать на куски почти правильной формы, отдаленно напоминающие кирпичи. Часть Да-Вильи построили именно из этих камней. Теперь же решили запрудить реку. Антоло поручил могучим кентаврам таскать глыбы прямо на лед, ноздреватый весенний лед Альдрены. Когда они проломят его под своим весом, то возникнет затор. Лед и камни надежно закупорят русло реки. В поисках выхода стремнина взломает лед выше по течению и разольется по долине, сделав ее непроходимой для конницы и пехоты противника. Конечно, льдины обколются и растают, камни быстрое и сильное течение рано или поздно своротит в сторону, но на это опять же потребуется время, а пока Да-Вилья будет защищена с юга надежнее, чем Аксамала высочайшей в мире крепостной стеной.

А обоз и посольство, состоящее из Антоло с отцом, ди Гоцци и кентавров, приближались к имперскому форту, ранее призванному защищать от неожиданностей всю округу, а теперь брошенному солдатами и офицерами. Бывший студент, а нынче главный защитник Да-Вильи, серьезно рассчитывал разжиться здесь оружием и армейским обмундированием. В Сасандре на снабжение солдат не скупились никогда. Значит, в форте должны быть склады с пиками, арбалетными болтами, щитами, нагрудниками, шлемами. А если повезет, то и арбалеты найдутся в достаточном количестве.

Правда, по словам фра Льенто, в крепости еще оставались солдаты, преданные командирами и страной. Когда их вербовали в южных провинциях, все думали, что Сасандра будет стоять вечно. Никто не предполагал развала Империи. А теперь пехотинцы, лишенные жалованья, харчей и жизненной цели, оказались отрезаны от родины сотнями миль охваченных смутой земель. Гордость не позволяла им побираться, а присяга, данная несуществующей стране, – грабить и убивать обывателей. Антоло заранее был готов расцеловать каждого из них. Что-то в поступках этих людей напоминало ему о героях преданий и старых книг. Пусть и не благородного сословия, но воины без страха и упрека. Как говорится, честь не пропьешь. Для них да-вильцы везли на передних двух телегах запас муки, соли, сушеного мяса, капусты и репы. Если хочешь взять у человека, вначале дай ему от своего добра. А для ребят голодающих тем паче не жалко. Они заслужили хоть какую-то благодарность, если не позволили разрушить и разграбить форт со складами, если не пошли грабить и жечь села, если помнят о присяге и верности долгу.

До форта оставалось около двух миль – он как раз вынырнул из-за бугристого, похожего на лежащую на боку шишку, холма. На обычном табальском безлесье фортификационные сооружения видно издалека. И к ним незамеченным не подберешься.

Антоло внимательно пригляделся к форту. Четырехугольная насыпь, увенчанная невысоким частоколом. Широкие ворота закрыты. Значит, службу соблюдают.

Подобравшись ближе, молодой человек смог рассмотреть выбоины в толстых досках, из которых были сделаны ворота, свежие затесы, а кроме того, выломанные и наспех заделанные кольями бреши в ограде.

Ого! Похоже, совсем недавно кто-то пытался захватить форт. Кто? Ответ напрашивался сам собой – конечно же, те мародеры, которые угрожали Да-Вилье. Вряд ли малочисленный отряд разбойников попытался бы напасть на армейское укрепление.

Это плохо. Даже если оставшиеся в форте солдаты и отбились без особых потерь, теперь они будут вдвое подозрительнее относиться к любым людям, которым вздумается напроситься к ним в гости. Мысленно поблагодарив Стоячего Камня за предусмотрительность, Антоло поднял палку с привязанной белой тряпкой. Теперь если они не обезумели от страха, то поймут и залпом не встретят.

Они поняли.

Когда обоз приблизился шагов на сто, над частоколом поднялись головы и плечи арбалетчиков. На глаз, десятка три. Они прицелились и ждали, проявляя достойную уважения выучку и слаженность.

Антоло помахал белым флагом и выкрикнул:

– Мы идем с миром!

По ту сторону стены кто-то рассмеялся. Или показалось? Во всяком случае, убирать арбалеты никто не подумал.

Знаком приказав своим спутникам остановиться, Антоло подъехал поближе к воротам. Поводья он сжимал в левой руке, а правую держал на виду, высоко поднимая символ мирных намерений.

– С кем я могу поговорить? – крикнул он, окидывая взглядом виднеющиеся над кольями лица. Хорошие лица. Открытые и честные. Только обросли щетиной малость и щеки позападали. Не все из оставшихся в форте солдат оказались молодыми. Кое у кого седина пробивалась на полбороды. – Есть у вас старший? Командир?

– Говори! Чего ты хотел? – отозвался звонкий и, к немалому удивлению табальца, молодой голос.

Говорил молодой человек не старше Антоло. То есть лет двадцати – двадцати пяти. Судя по черной щетине, южанин. Он перекинул одну ногу через ограду, умостившись между двумя остряками, словно в седле.

– Ты командир? – на всякий случай уточнил бывший студент.

– Я, я… – со смешком подтвердил солдат. – Дальше-то что?

Лицо его, обрамленное кожаным шлемом, казалось усталым, но глаза шарили по Антоло и его спутникам с похвальной цепкостью.

– Офицер?

– Рядовой. Это что-то меняет?

«Какой ершистый! Нет, точно с юга. И наверняка каматиец».

– Не меняет. Я сам был солдатом.

– Да? И какая армия?

– «Непобедимая».[29]

– Далеко тебя занесло.

«Для солдата он что-то слишком хорошо разбирается в дислокации частей Империи».

– Я штурмовал Медрен. А после того, как генерал дель Овилл предал Сасандру, многие ушли. И я ушел.

Каматиец помолчал. Наконец кивнул:

– Ладно. Время такое сейчас. Непонятное. Может, ты и тот, за кого себя выдаешь.

– Мне нечего скрывать.

– Ну, пускай. А что ты от нас хочешь? Оружия не дам. Ишь, повадились…

– А что, мы не первые?

– И даже не вторые. Я вот этого одноглазого уже видел.

Антоло оглянулся на ди Гоцци. Выходит, часть правды кондотьер от него скрыл. Он уже пытался заполучить оружие, но неудачно. А теперь что, решил чужими руками из огня жар потаскать? Ничего, мы еще посмотрим, кто кого обхитрит…

– Я не прошу отдать. Я хочу поменять на еду.

– Да? – прищурился солдат. И замолчал, разглядывая небо и верхушки холмов.

На Антоло накатила беспричинная злоба. Сейчас бы развернуться, послать несговорчивого солдата к кошкиной матери и уехать восвояси. Но Да-Вилье нужно оружие и доспехи. Нельзя спорить, нельзя ругаться. Нужно мягко убеждать.

– Кому молчим? – улыбнулся табалец. – У меня кобыла устала на месте стоять…

– Да пошли вы со своей независимостью… – Чернявый сплюнул сквозь сжатые зубы.

– А при чем тут независимость? – опешил Антоло.

– Вот именно. Ни при чем. Независимость сама по себе, а мы – сами по себе. Проваливай!

– То есть как это «проваливай»?

– Да так… Ножками.

– Но так же нельзя!

– Почему нельзя? Раз свобода и независимость, то все можно. Родину предавать… Требовать невесть чего. – Солдат дернул щекой. – Грабить и убивать. Может, ты меня убить хочешь? Я же из Каматы. А ты – табалец белобрысый. Вы же каматийцами детей пугаете. Или нет? Ну, что смотришь на меня котом диким? – Он явно начинал злиться и с каждым словом все больше и больше распалял себя. Еще чуть-чуть и в драку полезет…

Антоло поежился.

– Ну, давай, убей меня! – выкрикнул каматиец. Кожа туго обтянула его щеки. Нос заострился, а глаза сжались в узкие, излучающие ненависть щелки. – Что смотришь? Один на один. Ты и я! Если ты победишь, можешь забрать все оружие… И будьте вы прокляты!

Он неожиданно исчез за частоколом. Табалец забеспокоился – не начался ли припадок? А то, бывает, кричит, кричит такой молодец, а потом – на спину, и пена изо рта. Антоло повернулся к своим, ища поддержки. Желтый Гром пожал плечами – решай, мол, сам. А что с него взять? Дикий народ. Дитя Степи. Ди Гоцци смотрел в сторону. Ну, этому тоже выгодно, чтобы выскочка опростоволосился. До сих пор в Да-Вилье был один великий тактик и стратег, а тут каким-то суховеем студента принесло. Фра Анзьело задумчиво чесал в затылке, уставившись в гриву коня. О чем он задумался? О своей любимой независимости? Так вот они, плоды ее… Кушайте, папа, не обляпайтесь…

С натужным скрипом приоткрылась створка ворот. Немножко. Ровно настолько, чтобы выпустить человека, который не замедлил выскользнуть наружу.

Каматиец шагал уверенной походкой, твердо опуская подошву на раскисшую землю. Шлем он сбросил еще за оградой, но туловище его по-прежнему защищал нагрудник из воловьей кожи – обычный доспех пехотинца сасандрийской армии. Правая рука солдата висела на перевязи, а ножны с мечом он прицепил таким образом, чтобы клинок легко можно было выхватить здоровой рукой. И меч, отметил про себя Антоло, не пехотный. Те короткие и напоминают большие ножи. Железо дрянное, рукоять неудобная. Здесь же, скорее всего, офицерское оружие. Клинок длиной в два локтя. Да и выглядит довольно благородно.

– Ну что, готов? – спросил каматиец, останавливаясь в пяти шагах перед студентом. – Или в штаны наложил?

Антоло скрипнул зубами и соскочил с кобылы.

«Ишь ты! Трусостью он попрекать меня будет! Да разве ты видел настоящую войну? Здесь, в сонной Табале, где даже банда мародеров воспринимается как вселенская катастрофа. А бросить бы тебя в бой против остроухих… Кто бы из нас там первым обделался?»

Поглаживая рукоять шестопера (эх, сейчас бы взять в руки того монстра, которого он подобрал после смерти Джакомо Черепа…), Антоло сделал пару шагов в сторону противника.

Нельзя давать гневу овладеть собой. Так говорила когда-то Пустельга, обучая его тонкому искусству игры клинков, пока не поняла – бесполезно, не в коня корм. Тем более что драться с этим солдатом он в самом деле не хочет.

– Ты ранен, – сказал бывший студент. – Много ли чести для меня победить раненого? Если я одолею, всякий скажет – подумаешь, однорукого завалил. А если ты – еще хуже. Позор, с калекой не справился.

Каматиец скривился.

– Не думай, что моя рана облегчит твое положение. Я одинаково владею обеими руками. А ты так и собираешься драться этой дубиной?

– Я вообще не хочу драться.

– Трус! – Солдат дернулся всем телом, крутанулся, и острие меча, удерживаемого в вытянутой руке, глянуло в лицо табальца.

Наверное, у благородных господ это движение означает вызов, от которого отказаться уже нельзя. Но Антоло не считал себя благородным господином. Овцевод он везде овцевод, а в Табале так втройне.

– Ну же! Защищайся! Вытаскивай свою колотушку!

И тут Антоло понял, почему лицо человека, дрожавшего напротив него от азарта и жажды крови, сразу показалось знакомым. Вовсе не потому, что все каматийцы на одно лицо. Напротив, картавый Вензольо и верткий черноусый Тедальо, получивший две стрелы при штурме замка ландграфа Медренского, не были на него похожи ни капельки. Просто Антоло видел каматийца в гвардейской форме, с серебряным бантом на плече. Один из дружков тьяльца Кирсьена. И зовут его… Сейчас, сейчас… Фальо? Точно! Фальо!

– Мы уже один раз сцепились из-за ерунды, – неторопливо произнес табалец. – И до сих пор искупаем свою горячность. Давай не будем наступать дважды на одни и те же грабли.

– Что? – не понял солдат.

– Ты служил в гвардии Аксамалы?

– Да, – голос чернявого предательски дрогнул.

– Тогда вспомни бордель «Роза Аксамалы».

На лице Фальо отразился целая буря чувств.

– Ты… ты…

– Я – Антоло. Студент…

От прямого выпада в лицо он едва успел уклониться. Сталь скользнула в волоски от щеки – холодом обдало. Не хватаясь за оружие, табалец вцепился солдату в запястье, обхватывая другой рукой поперек груди. Ну да… Все такой же порывистый и горячий, как и тогда. А здорово он все-таки запрыгнул на спину Емсилю и вцепился как репей, не оторвать.

– Слушай меня внимательно, Фальо, – проговорил Антоло прямо в оказавшееся около его губ ухо. – Слушай и не дергайся. Да, мы наделали много глупостей тогда. Поверь, что внакладе оказались все. И ваши, и наши. Если бы я мог вернуть жизнь назад, я бы хотел не ссориться с вами тогда, а выпить стаканчик-другой вина, вместе пошутить и посмеяться…

Каматиец сдержанно рычал, пытаясь вырваться, но Антоло не давал ему ни малейшей надежды.

– Слушай и не дергайся, я говорю. Судьба свела меня с твоим другом, Киром. Мы служили у одного и того же кондотьера в северной Тельбии. Мы вместе рисковали жизнью, и однажды он лез в самую середку вражеского города, чтобы спасти меня. Я горжусь тем, что сражался с ним бок о бок. И в Медрене, и в том последнем бою, когда наш отряд уничтожили остроухие. Тем, что я спасся, я обязан только кентаврам.

Фальо замер и немного обмяк.

– Кир погиб? – проговорил он и судорожно сглотнул, скорее даже хлюпнул горлом.

– Он дрался так, что об этом бое можно слагать легенды, – заверил каматийца Антоло. И добавил: – Мы бились не за независимость Гобланы, будь она неладна, не за Империю, хоть я не вижу в ней ничего плохого. Мы прикрывали простых людей. Беженцев. Не благородного сословия – землепашцев, охотников, лавочников, лесорубов, бортников, рудокопов. Таких же точно, как те жители Да-Вильи, которых я решил защищать сейчас. И клянусь муками Триединого, я буду драться за них до последней капли крови. А ты, господин лейтенант гвардии, решай для себя, что важнее: сидеть около своих складов, как кобольд на сундуке с самоцветами, или помочь нам. И не только помочь нам, но и спасти от голодной смерти своих людей, которые выбрали тебя старшим, доверились тебе. – С последними словами он сильно оттолкнул Фальо от себя. С таким расчетом, чтобы тот не смог зацепить его мечом, если дурацкая гордость возьмет верх над здравым смыслом.

Каматиец отлетел шагов на пять, взмахнул рукой, пытаясь удержать равновесие, и упал на одно колено. И замер. Только плечи ходили ходуном…

Время шло.

Антоло не поворачивался к своим. Один раз они уже не оправдали его ожиданий. Переложили ответственность на его плечи. Ничего. Он справится. И в этот раз, и во все последующие разы. Он сильный. Он из потомственных овцеводов Табалы…

Медленно, очень медленно, Фальо встал с колен. Со стуком вогнал меч в ножны. Повернулся. Оглядел Антоло с ног до головы. Приязни в его взгляде не было, но присутствовало уважение.

– Хорошо, мы поможем тебе разбить мародеров, – сказал он ровным голосом, лишенным как гнева, так и особой радости. – Но ты не вправе рассчитывать на нас, как на присягнувших солдат. Мы – сами по себе. Ты и Табала, вместе с ее независимостью, – сами по себе. Мы служим Сасандре! – закончил он, поворачиваясь лицом к ограде. – Слава Сасандре!

– Слава! Слава Сасандре! – дружно отозвались солдаты.

Антоло выдохнул. Прохладный весенний ветерок нырнул за шиворот, будто кто-то сосульку сунул. Рубаха промокла… А он и не заметил сразу. Молодой человек поежился. На негнущихся ногах подошел к лошади, уткнулся лицом в теплую, чуть колючую шерсть, втянул ноздрями запах конского пота. Неужели получилось?

Глава 11

Вальдо одернул новенькую перевязь и нахмурился, изо всех сил изображая серьезность. Хотя на самом деле ему хотелось смеяться и во все горло орать песни. Еще бы! Погода отличная – весеннее солнышко припекает, по небу бегут облака, похожие на овечек, какими славится Табала, легкий ветерок щекочет щеки и недавно отпущенную бородку. И дельце предстоит легче легкого. Подумаешь, взбунтовались овцеводы немытые, отказались от их покровительства. Надеются на защиту того одноглазого кондотьера, что помог им осенью? Ну-ну… Тогда обывателям просто повезло, как рассказывал Бартоло Рыбий Глаз, нынешний главарь шайки. Да, вольные охотники увлеклись грабежами. А что еще делать? Ради этого и шли на Да-Вилью. Пограбить, повеселиться всласть.

На самом деле охотников в обычном понимании этого слова в толпе, шагающей в жалком подобии маршевой колонны, было мало. Ну, самое большее, десяток. А так войско Рыбьего Глаза состояло из дезертиров, наводнивших север Империи; разорившихся крестьян и ремесленников, которые отчаялись продать хоть кому-нибудь плоды своего труда; горожан, жителей разоренных мародерами поселков; воров, разбойников, нищих и прочего отребья, всплывающего почему-то вверх на волне любой смуты, какие бы причины ее ни вызывали. Название «вольные охотники» придумал Бартоло.

Высокому, мосластому, чуть сутуловатому аруниту нравилось изображать из себя кондотьера, устанавливать всякие обычаи и требовать от своих людей их соблюдения. Он всерьез подумывал о том, чтобы самопровозгласиться правителем подвластной ему территории. С недавних пор любого, кто обратился к нему иначе, чем «ваша светлость», он мог в лучшем случае сбить с ног ударом кулака (а кулаки ему Триединый подарил достойные зависти и всяческого уважения – с пивную кружку), а в худшем – воткнуть в живот корд или приказать телохранителям привязать глупца к столбу и забить палками насмерть.

За подобные выходки другого главаря давно бы уже скинули, но Бартоло отличался необыкновенной везучестью и умением подчинять себе людей. Кого-то завораживал его хриплый голос, рисующий невероятные блага в будущем для тех, кто пойдет за предводителем до конца, строить новое герцогство, а впоследствии и королевство. Кому-то нравилась бесшабашная лихость и отвага, граничащая с пренебрежением к жизни – в бою он всегда шел впереди всех, сжимая в каждой руке по мечу, и работал не хуже мельницы, рассекая позвонки и связки, дробя черепа, круша ребра врагов. Многие оставались из жадности, с присущей купцам тороватостью подсчитав, какие выгоды сулит им дружба и покровительство такой сильной разбойничьей шайки. Некоторые – их было не так мало, как может показаться на первый взгляд, – не решались уйти из страха перед наказанием, которое Рыбий Глаз пообещал предателям. А совсем малая часть, как, например, Вальдо Стальное Горло, оставались просто потому, что не хотели возвращаться к рутине и изнуряющей скуке повседневной жизни.

Гобл не помнил себя от восторга, когда двое страшных наемных убийц, выбравших его проводником,[30] на северной границе провинции сжалились и отпустили мошенника восвояси. Даже несколько медяков на дорогу дали. Но возвращаться в родной захолустный Тин-Клейн Вальдо не собирался. Скажите на милость, что делать ему во вшивом, тесном и грязном городишке? Да еще после того, как половина соседей стала свидетелем его позорного провала. Он переправился через Гралиану, отдав деньги убийц паромщику, какое-то время скитался по Верне, второму по значимости городу Аруна. Здесь он набил мошну, подпаивая и обирая купцов и наивных поселян, приехавших на торг. Потом торговцев стало не хватать. На севере Гобланы и в Барне шла война с остроухими, и мирные люди не хотели путешествовать без крайней необходимости. А с наводнивших улицы беженцев что возьмешь? Как говорится, в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи.

Вальдо отправился в странствие. Он не имел определенной цели, не придерживался какого-либо направления, руководствуясь лишь сиюминутными желаниями и поиском выгоды. Уже в пограничной с Табалой деревушке он встретился с Бартоло. Четверо суток они пили в маленьком, похожем на разбойничий притон трактире. Их собутыльники уже засыпали по несколько раз, сползая под стол или попросту падая лицом в тарелку с подливой, потом продирали глаза, похмелялись и вновь присоединялись к вихрастому, вечно прячущему глаза, конопатому гоблу и плечистому, угрюмому аруниту. При этом они откровенно хмыкали или подозрительно улыбались, когда слышали, что эти двое если и выходили из-за стола, то лишь по нужде, и то вдвоем. Бартоло не спускал своих мутноватых, чуть навыкате глаз (за что и получил свою кличку) с Вальдо. Чтобы, как он сказал, хитровыдрюченный гобл не вздумал проблеваться. Он желал честной и открытой борьбы, без уловок. В конце концов они признали ничью.

С той поры Вальдо Стальная Глотка стал лучшим другом главаря разбойничьей шайки. Он был при Бартоло чем-то вроде адъютанта… Или, честнее будет сказать, шута при короле. Но такого шута, который может правителю всю правду высказать и на место поставить, если тот чересчур уж зарвется. Впрочем, Вальдо своими привилегиями не злоупотреблял. И не потому, что боялся. Просто он сам восхищался Рыбьим Глазом и верил в его правоту.

Их шайка росла и множилась. В Аруне ей стало тесновато – как-никак провинция сохраняла имперские традиции, не разгоняла сыск и армию, которые относились к грабителям и прочим бездельникам без всякого снисхождения. Бартоло пришла в голову идея отправиться в соседнюю Табалу.

Они двинулись в путь. Не торопясь, обрастая в дороге новыми друзьями, а значит, и новыми клинками. Неподалеку от городка Карпо-Вилья отряд Бартоло соединился с другим отрядом разбойников, более многочисленным, состоящим в основном из дезертиров и местного отребья. Им командовал табалец Джироламо – старый прожженный кот, видящий в каждом мало-мальски уважаемом толпой человеке соперника себе, любимому. Арунит не претендовал на руководящее положение в шайке, численность которой в то время достигла полутора сотен людей. По его мнению, достаточно, чтобы подчинить крошечный городок навроде Карпа-Вильи, но слишком мало, чтобы расширить влияние на обширную территорию, с большим количеством хуторов, сел и городов. Тем более что Да-Вилья, на которую нацелился Джироламо, была в несколько раз больше, чем занятый шайкой город. Хотя он и признавал, что стратегическое положение ее выгоднее – есть выход к реке, холмы защищают с двух сторон…

Джироламо не послушал доброго совета, полез на рожон. Ну, и схлопотал болт между лопаток. Сзади, в спину, по-подлому. А чего еще ждать от немытых овцеводов? Рыцарственности? Разбойники отступили, всю зиму зализывали раны. Бартоло как-то незаметно стал главарем. А горластого табальца, помощника и правую руку Джироламо, некстати возмутившегося самоуправством арунита, нашли со свернутой шеей в овраге, раскинувшемся в полумиле за городом. Одичавшие коты и вороны уже успели хорошо потрудиться над его трупом.

Теперь у Бартоло было без малого пять сотен бойцов. Ведь всю зиму в шайку вливались мелкие группы оголодавших мародеров, отчаянные головы из окрестных деревень, дезертиры, бегущие из Барна, подальше от острых стрел и топориков остроухих. Большинство из них сразу и безоговорочно признавали главенство Рыбьего Глаза, что еще больше укрепило его влияние. Он даже позволил себе прогнать в холмы нескольких «старожилов», слишком рьяно восхваляющих былые заслуги Джироламо.

Арунит решил поквитаться с непокорной Да-Вильей, а заодно и перебраться туда после победы. Теперь он вел войско через холмы на восток.

Несмотря на вольницу, царившую среди разбойников, Бартоло установил довольно строгое воинское подчинение. Назначил командиров десяток, полусотен и сотен. Вначале он хотел назвать командиров привычно уху любого сасандрийца – капитанами, лейтенантами, сержантами, но вольные охотники возроптали. Не прямо в глаза, конечно, но поползли слухи, что главарь хочет повернуть всех к «старому режиму». Поэтому ограничились простыми десятниками и сотниками.

«А было бы здорово побыть хоть немного в офицерском звании!» – подумал Вальдо и растянул губы в беззаботной улыбке.

– Что лыбишься, дурья башка? – тут же зарычал на него Рыбий Глаз.

Это было едва ли не единственное расхождение между ними – Бартоло сам никогда не выказывал радости и не любил, когда это делают окружающие. Считал очень плохой приметой. Ладно, если бы кто-то смеялся вечером после дела, промочив горло кубком-другим крепкого вина. Это главарь простил бы. Но перед сражением?! Вальдо опасливо покосился на задрожавшую в руке арунита плеть. Хорошая плеть, окраинской работы. Получить такой поперек спины никому не хочется. Поэтому гобл тут же закашлялся, пряча губы в ладони, а когда выпрямился, был серьезнее, чем сборщик подати.

– Смотри у меня! – чуть смягчился Рыбий Глаз. – Ты не зубы скаль, а по сторонам гляди. Кто от боя отлынивает, примечай. Ежели кто из командиров, можешь сразу бить из самострела. Я разрешаю.

Вальдо кивнул и положил легкий арбалет поперек седла. Стрелял он не слишком метко, с мечом, копьем или кордом управлялся и того хуже. Но если главарь приказывает, нужно хотя бы сделать вид, что согласен и будешь исполнять.

– Вперед не лезь! – продолжал наставлять Бартоло.

– Хорошо, не буду, – кивнул гобл, подумав про себя: «Я и не собирался. Что я, совсем дурак? Там, впереди, проткнут и прозвища не спросят. Я уж лучше здесь, в задних рядах. Заодно и пригляжу, чтобы никто из боя не сбежал».

– А я и не думал, что прямо рванешься, – буркнул Бартоло и пришпорил коня. Крепкого серого жеребца с длинной челкой и широкими, как снегоступы, копытами.

Вальдо направился за ним. Бой еще не начался. Сейчас выгоднее находиться впереди колонны.

Он настиг Рыбьего Глаза не сразу – все-таки конь главаря был резвее. Да, скорее всего, он на своем чубаром мерине догнал бы серого, но главарь разбойников натянул повод, витиевато выругавшись сквозь зубы.

– Ведь не должна еще! – в отчаянии выкрикнул он, огрев коня плетью. Серый обиженно заржал и попытался встать на дыбы. Бартоло безжалостной рукой окоротил его, едва не разорвав рот. А потом оглянулся на Вальдо, и впервые за все время знакомства гобл прочел в мутноватых глазах едва ли не отчаяние. – Как же это?..

Сзади послышались изумленные возгласы подъехавших сотников.

– Что случилось-то? – непонимающе прогундосил Вальдо.

– Что случилось, что случилось… – брезгливо скривившись, передразнил бородатый низколобый Кремоло. – Альдрена разлилась.

– Так весна же! – удивился гобл. – Пора бы…

– То-то и оно, что рано еще, – порывисто взмахнул кулаком Ленцо, сухощавый дезертир, дослужившийся в имперской армии до сержанта. – Это у вас в Гоблане реки раньше вскрываются…

Вальдо хотел сказать, что, возможно, весна теплее, чем обычно, но вовремя заметил наливающуюся кровью шею Рыбьего Глаза и благоразумно промолчал. Решил просто смотреть и слушать.

Серая лента Альдрены заполняла почти всю долину – от одной гряды холмов до другой. Вода бурлила, кружила обломки льда и крупные льдины, на которых запросто могла бы поместиться телега вместе с упряжкой волов. Кое-где река образовывала водовороты, один взгляд на которые вызывал мороз между лопаток. О том, чтобы найти брод, не могло быть и речи. А Да-Вилья, словно дразнясь, выглядывала из лощины на том берегу. Белели стены хорошеньких домиков, а черепичные крыши из темно-красной глины будто показывали языки.

– Ну и что делать будем, Рыбий Глаз? – проворчал Кремоло.

– А что делать? – ответил вместо главаря Рэмсо, лицо которого в профиль напоминало топор. – Искать надо переправу.

– Хорошо сказано! – тряхнул головой Ленцо. – А что одноглазый? Радуется, что речка нас отгородила?

– Да нет, – прищурился Бартоло. – Вон они выперлись!

И точно, на той стороне Альдрены перемещались вооруженные люди. Кожаные шлемы, нагрудники, длинные пики и щиты. Где они достали оружие?

– Где они оружие выдрали? – зарычал Рэмсо.

– В проклятом форте, лопни мои глаза, – пояснил Кремоло. – Надо вернуться и с дерьмом смешать засранцев! Я так думаю…

Вальдо снова пришлось прикрыть губы ладонью, чтобы его злорадную улыбку никто не заметил. Бородач возглавлял отряд, который Бартоло направил в форт, отбирать у засевших там солдат оружие и доспехи. Арунит пока еще не расстался с мыслью создать подобие регулярной армии. Зато его желания вовсе не разделяли обитатели заброшенного форта. Кремоло и его головорезы были встречены залпами из арбалетов, а когда они все-таки подобрались вплотную к воротам – камнями на голову. Вылазка солдат довершила начатый разгром. Потеряв убитыми и ранеными почти два десятка, разбойники отступили.

– Они должны знать, что реку не перейдешь, – задумчиво проговорил Ленцо. – Зачем тогда собрались?

– Выходит, через брод можно пройти? – задал вопрос в пустоту Бартоло. И ответил сам себе: – Тогда будем искать его. За мной!

Он выхватил меч и, махнув клинком в сторону реки, направил серого жеребца к берегу.

Толпа, забыв о необходимости двигаться колоннами, повалила за ним, словно стадо коров, стремящихся к водопою.

Вальдо из всех сил придерживал коня, стремясь с одной стороны выполнять распоряжения главаря и занять позицию в задних рядах, а во-вторых, он и сам не горел желанием поскорее окунуться в грязную, несущую ледяное крошево, мусор и пузыри воду. Даже если и найдут брод, то вода поднялась коню по грудь, не меньше.

Удивленный крик, донесшийся слева, заставил гобла обернуться. На гребне холма, выгнувшегося полумесяцем, поднялся ровный ряд пехоты. Щитоносцы и копейщики. Все как положено в имперской армии.

Неужели они лежали на мокрой земле, ожидая, пока разбойники сгрудятся у реки, потеряют возможность маневра, столпятся настолько, что будут мешать друг другу схватиться за оружие?

– Бартоло! – не помня себя от ужаса, заорал Стальное Горло, тыча пальцем во вражескую засаду.

Но Рыбий Глаз увидел опасность и без него. Повелительным криком он заставил ближайших к нему мародеров повернуться. Начал что-то сердито выговаривать сотникам. На Ленцо, ответившего, очевидно, с обычной дерзостью, даже замахнулся, но подзатыльник не отпустил, передумал.

– Сзади! – пронзительный, срывающийся на визг крик заставил Вальдо повернуть голову с риском сломать шею.

На противоположном холме показались всадники. Немного. На глаз, полсотни. Но и дураку было ясно, что если конница ринется вниз по склону, то противопоставить ей будет нечего.

Передний всадник на пегом коне взмахнул коротким копьем и поднял коня на дыбы.

Да нет же!

Никакой это не конь. И уж тем более не всадник.

Это же кентавры!

Откуда здесь? Мысли Вальдо заметались испуганными ласточками. В Гоблане живые кентавры не появлялись уже лет двести. Да и здесь, в Табале, пожалуй, столько же. Но в легендах и историях, которые передаются от деда к внуку, конелюди изображались как жестокие, беспощадные твари. Если к ним не испытывали такой же жгучей ненависти, как и к дроу, то лишь потому, что Великая Степь далеко, а Туманные горы – вот они, почти под боком.

С яростным криком кентавры поднялись вскачь, набирая скорость по мере приближения к подножию холма. Ярко раскрашенные щиты и сверкающие на солнце наконечники копий приковывали взгляд, как зачаровывают мышь неторопливые движения гадюки. Навстречу им размеренно двинулись щитоносцы. Длинные пехотные пики пока еще смотрели в небо, не изготовившись для удара.

И тут из-за реки защелкали арбалеты.

Слаженно, залпами.

Один, второй, третий.

Град болтов прошелся по толпе мародеров частым гребнем.

Крики боли и ужаса взметнулись к небу, прокатились над рекой, эхом отражаясь от холмов. Разбойники отшатнулись от воды, сбивая с ног, калеча и затаптывая насмерть раненых и просто поскользнувшихся на размокшей глине.

Вальдо изо всех сил лупил пятками в бока чубарого. Ударил несколько раз по крупу арбалетом, но вырваться из толчеи так и не смог. Чьи-то пальцы вцепились в его сапог.

– Отдай!

Что отдать?

А! Им нужен конь…

Как бы не так!

Гобл без всякой жалости обрушил арбалет на голову бородатого мужика, вращавшего безумно выпученными глазами. Рассек лоб и бровь. Мародер упал на колени, скрываясь из виду, но его место тут же занял другой, вооруженный короткой совней.[31] Разбойник коротко ткнул ею снизу вверх. Вальдо почувствовал резкую боль в правом боку. Опустил глаза и увидел, как из разреза на дорогой курточке с бронзовыми заклепками хлынула черная кровь.

Подскочивший с другой стороны дезертир в солдатском нагруднике рванул гобла за ногу, сбрасывая с седла, но неожиданно упал сверху. Из его рта прямо на лицо Вальдо хлынула кровь.

Обезумев от боли, уроженец Тин-Клейна царапал пальцами выделанную кожу, тщетно пытаясь стянуть края раны, пока грязное копыто с почти заросшей в рог подковой упало ему на лоб, погружая в темноту.

Антоло бежал следом за перешедшими на легкую рысцу щитоносцами.

– Держать, держать строй, удальцы! – весело покрикивал ди Гоцци и все примерялся выстрелить из арбалета, но всякий раз опускал его. Хочется ведь наверняка всадить стрелу, перезаряжать будет некогда.

Они видели, как обрушились на толпу кентавры.

Дети Великой Степи благоразумно не ворвались в давку, где численное преимущество и отчаянье людей могли бы сыграть мародерам на пользу, а понеслись вдоль неровного края человеческого скопища. Их щиты успевали отразить беспорядочные удары, а копья сеяли смерть, вонзаясь в незащищенные части тел, безошибочно отыскивая лицо или горло.

Стрельба с левого берега стала реже. Болты летели вразнобой. Но слаженность первых трех залпов уже сделала свое дело, посеяв панику в разбойничьей армии. И тем не менее стрелки промахивались редко. Какой же овцевод не умеет стрелять? Защищать отары от диких котов и орлов должен каждый. Слава Триединому, привезенных из форта арбалетов оказалось столько, что удалось вооружить почти каждого жителя Да-Вильи, изъявившего на то желание. Да и запас болтов позволял не дрожать над ними.

До разбойников оставалось около пятидесяти шагов.

– Пики к бою! – скомандовал Антоло. Ему хоть и не довелось поучаствовать в настоящем сражении, но этот маневр они отрабатывали с Дыкалом сотню раз.

– Пики! Пики к бою! – подхватили его крик на левом и на правом флангах.

– Ровнее строй! – это уже каматиец Фальо, назначенный командиром пехоты, решил проявить рвение.

– Готовься, ребята… – повернулся к наемникам ди Гоцци, в десятый, должно быть, раз поднимая арбалет. – Прицельно. Наверняка…

Граненые жала пик легли горизонтально, щитоносцы сдвинулись поближе, стараясь своим плечом ощутить плечо соседа.

Кентавры, красиво разворачиваясь на задних копытах, помчались в противоположную сторону, к берегу. Их копья не переставали взлетать и опускаться.

– Стреляй! – каркнул одноглазый, нажимая на спусковой крючок.

Толпа отшатнулась, как будто кто-то стегнул по ней длинным безжалостным бичом. Многие мародеры бросали оружие и падали ничком, закрывая голову руками.

С мерзким хрустом пики вонзились в тела, пробивая по двое-трое людей.

– Разом, дружно! – выкрикнул Антоло, размахивая шестопером.

Ударили щиты, отбрасывая, сбивая с ног.

Несмотря на старания пехоты, кое-где цепь разорвалась, но наемники ди Гоцци, заранее ожидая это, прикрыли бреши, посекли немногих разбойников, попытавшихся оказать сопротивление.

Отстав от строя на несколько шагов, Антоло наблюдал, как кентавры столкнулись с кучкой верховых, возглавлявших шайку. Пожалуй, лишь они по-настоящему умело пользовались оружием. Особенно высокий, костлявый, но широкоплечий мужик на сером могучем коне, размахивавший сразу двумя мечами. Ему удалось зацепить одного кентавра поперек груди, а второго рубануть по крупу. Но потом Стоячий Камень, который благодаря пежинам ясно выделялся среди своих, метнул с короткого расстояния копье и не промахнулся, попав в горло.

– Левый фланг, полегче! – Антоло глянул озабоченно – не замкнуть бы кольцо. В «Записках Альберигго» указывалось предельно ясно: «Окруженный противник бьется с отчаяньем обреченного. Дай ему путь к отступлению, и тогда все силы вражеских воинов уйдут на поиск спасения. Не многие захотят умереть героями, когда есть возможность спасти свою жизнь. А уничтожить его можно позже. Например, когда убегающее войско растянется и повернется спиной, когда сломается строй и каждый будет биться сам за себя».

Щитоносцы слева замедлили шаг, а потом и вовсе остановились, поставив щиты на землю. Кондотьер вприпрыжку побежал туда, сзывая своих людей. Немножко пострелять по бегущим для усиления паники не помешает. Опять же, следует усилить этот фланг, чтобы избежать случайного охвата с выходом противника в тыл.

А кентавры уже скакали обратно, умело подгоняя и направляя толпу. Так опытный гуртовщик руководит движением стада.

«Кажется, удалось… Как задумывал, так и вышло», – подумал Антоло, снимая шлем и вытирая рукавом пот со лба. Теперь он понимал, что волнение рядового воина, орудующего мечом или копьем в гуще схватки, ничто по сравнению с волнением полководца, отвечающего за успех всего войска в целом.

К вечеру Альдрена прорвала рукотворный затор, и победители смогли вернуться домой через брод. Убитых разбойников без всяких сомнений и сожалений сбрасывали в реку. Раненых сгоняли в пустую овчарню на окраине Да-Вильи. Вернулись кентавры, преследовавшие бегущих мародеров несколько миль.

Горожане, высыпавшие на улицы, встречали пехотинцев и «конелюдей» криками «Слава!» и букетиками подснежников. Солдаты подхватывали цветы и засовывали их за пластины нагрудников. Кентавры такого обычая не понимали, но все равно улыбались и потрясали в ответ копьями.

Антоло, несмотря на усталость, едва не летел. За ремешком его перевязи торчал маленький букетик, который сунула ему в руки обладательница двух русых косичек и огромных глаз.

– Слава! Слава победителям!

В ответ бывший студент махал рукой, смущенно улыбаясь:

– Слава Антоло! Слава великому полководцу!

А вот это что-то новенькое. Молодой человек нахмурился. Надо будет завтра поговорить с отцом и со всеми членами магистрата, чтобы растолковали народу – ни к чему эти славословия. Перед другими воинами, более опытными и умелыми, стыдно. Какой из него полководец? Так, применил на деле советы, вычитанные в старинной книге.

Но его наповал добил Стоячий Камень, наклонившийся с высоты своего роста к человеческому уху.

– У тебя разум старейшины и удача вождя, – пророкотал он вроде бы и тихо, но его голос услышали все окружающие люди. – Я горжусь, что сражался под твоим командованием.

А Фальо толкнул локтем в бок и молча подмигнул. Вот всегда у этих каматийцев не как у людей, мог бы и сказать что-нибудь!

Над Клепсидральной площадью прокатился гул колокола.

Пять ударов. Полдень.

Одернув простой, не украшенный ни вышивкой, ни заклепками, темно-зеленый кафтан, Берельм шагнул на лестницу. Один шаг, второй, третий… На четвертой ступени задралось сукно. Шестая скрипит. Последняя, девятая отстоит от восьмой слишком далеко – видно, плотник, сооружавший помост, поленился и решил не прибивать десятую, а обойтись тем, что получилось.

Вот и верхняя площадка, празднично убранная, застланная алым сукном, отделана по краю золотистой тесьмой – цвета Сасандры, цвета, с недавнего времени вновь почитаемые в Аксамале. Сколько раз он поднимался сюда, надев маску мэтра Дольбрайна, гения мысли и главы правительства.

Радостные крики толпы, собравшейся на площади, заставили привычно взмахнуть руками над головой. Да, я вас тоже люблю, говорил этот жест, я тоже рад вам. Потом он прижал ладони к груди и низко, в пояс, поклонился. Толпа взорвалась ликующими возгласами. Аксамалианцы любили, когда власть предержащие оказывают им знаки внимания. Ну прям как разборчивая девица на выданье. Кому угодно любовь не подарят.

Берельм подошел к одному из установленных на возвышении кресел с высокой спинкой и уселся. Искусно вырезанный сокол-сапсан, сжимающий в лапах два топорика, оказался над его головой. Решением общего собрания «младоаксамалианцев» с птицы, символизирующей Сасандру, сняли императорскую корону, но герб посчитали необходимым сохранить. С недавнего времени тоска по Империи становилась в народе все сильнее и сильнее. Как говорится, что имеем – не храним, потерявши – плачем. И все настойчивее министр торговли Нерельм и глава сыска Жильон нашептывали главе правительства о назревшей необходимости воссесть на императорский трон. Берельм, как мог, отнекивался, придумывая тысячу отговорок, одна другой нелепее. А в глубине души его боролись два человека. Мошенник Берельм Ловкач соглашался с министром торговли – да, остаткам Империи нужна сильная рука, чтобы не развалиться окончательно, не пасть жертвой интриганов и корыстолюбцев; да, избрание императора может стать одним из переломных моментов в истории возрожденной Сасандры; да, восхождение на верхнюю ступеньку власти ознаменует для выходца из провинции исполнение всех надежд и мечтаний, какие только могут вызреть. Но философ Дольбрайн, с образом которого он уже успел сродниться и носил его, словно вторую кожу, возражал – а как же разговоры о народовластии, обещания, данные народу-освободителю после ночи Огня и Стали, наконец, идеи, заложенные в его проповедях, обращенных к ученикам? Вон как Гуран надулся, услышав о намерении возродить Империю. Так что пока не стоит торопиться. Время покажет, кто прав, а кто ошибается.

Да и не стоит сейчас думать о плохом. Сегодня предстоит весьма приятная церемония. Посол Вельсгундии в Сасандре выступил с предложением. Его стране, сказал он, важен мир и дружба с сильным соседом на восточных рубежах. И сегодня он намерен вручить письмо от своего короля т’Раана фон Кодарра «младоаксамалианцам». И очень хорошо, что он согласился сделать это прилюдно. Восстановление отношений хотя бы с одним из прежних союзников должно вселить надежду в сердца жителей Аксамалы. Сколько народу собралось на Клепсидральной площади!

С мудрой и чуть-чуть усталой улыбкой Берельм обвел взглядом толпу. Его внимание заметили, и добрые аксамалианцы отозвались хвалебными криками. Берельма любили. Точнее, любили мэтра Дольбрайна. Сейчас именно он доброжелательно кивал, приветливо помахивая ладонью.

И зря Жильон настоял на оцеплении помоста тремя десятками телохранителей. Хотя, конечно, сама по себе охрана – это красиво. Дюжие парни – каждый без двух ладоней пять локтей – в вороненых кольчугах, поверх которых алые с золотым шитьем накидки. Рисунок на груди – золотой серп – должен обозначать стремление к искоренению скверны и пережитков старого режима во всей Сасандре. Телохранители опирались на крестовины двуручных мечей, чьи тяжелые шарообразные противовесы блестели вровень с подбородками. Глаза парней вроде бы лениво посверкивали из-под полуприкрытых век. Но Берельм знал (а точнее, убедился воочию – Жильон не зря уговорил его посетить учебную площадку охранников), как в мгновение ока они превращаются в окруженные порхающими клинками орудия убийства. Пожилой учитель фехтования, фра Темало, трудился не зря. Каждый из его учеников в бою стоил доброго десятка обычных мечников. Дюжины хватило бы, чтобы разогнать всю собравшуюся на площади толпу. Тридцать человек вполне могли сдержать нападение пехотного полка. Не в чистом поле, само собой, а в городе. Одним ударом они разрубали и тюк мокрого сукна, и бронзовую чушку толщиной с ногу взрослого мужчины, и раскалывали сверху донизу окованный сталью пехотный щит. Подлинное чудо, созданное наукой убивать.

Задумавшись, Берельм не сразу сообразил, почему крики усилились и свидетельствовали теперь не просто о радости и почтении, а о подлинном благоговении…

Ну, наконец-то… Соизволила явиться. Впрочем, женщинам свойственно опаздывать. Даже самым заурядным. А если тебя считают героиней, спасительницей Аксамалы, и готовы затоптать друг друга насмерть, лишь бы коснуться края платья, то сам Триединый велел зазнаться.

Флана взошла на помост легкой походкой, словно танцовщица. Фисташковая гамурра[32] из айшасианского шелка позволяла разглядеть юбку цвета весенней листвы и расшитый серебряной нитью корсаж закрытого платья. Огненно-рыжие волосы расчесаны на пробор и заплетены в две косы, которые закручены по бокам головы наподобие бараньих рогов. Помнится, нашлись советчики, настойчиво уговаривающие Флану обернуть косу вокруг головы. Якобы это должно напомнить народу венки древних героев-победителей. Но она отказалась, сославшись на нежелание ходить с крученым калачом на голове. Будто из булочной сбежала.

Когда Гуран вернулся после вылазки, которую так и не решился назвать удачной или неудачной, голову кондотьера Жискардо Лесного Кота выставили на всеобщее обозрение на Клепсидральной площади. Горожане толпой валили поглядеть на человека, который угрожал Аксамале захватом, но нашел смерть от женской руки. Подъем гражданского и боевого духа был настолько силен, что Гурану с его гвардией пришлось сдерживать вооружившийся чем попало люд, который рванулся к стенам и воротам – бить захватчиков. Только их труды (и студенческой гвардии, и возмущенных горожан) оказались напрасными. Отряды, стянутые кондотьером под город, уже на второй день после его смерти начали разбегаться. Рекрутированные крестьяне просто-напросто бросали оружие и, прихватив из обоза мало-мальски ценное имущество, расходились по домам. Наемники, а вернее, их командиры, перегрызлись между собой, как голодные коты из-за жирной рыбины. Каждый хотел занять место Жискардо и командовать остальными. Но тут возникал вопрос, по обыкновению предшествующий всем дракам на сельских танцульках: «А ты кто такой?» Не найдя на него ответа, который удовлетворил бы обе стороны, переходили к выяснению отношений на кулаках. Сцеплялись и разрозненные отряды наемников. Где пять на пять, где два десятка против двух десятков. Побежденные, не скрывая возмущения, покидали лагерь. Победители вскоре уехали тоже, поскольку оказались в меньшинстве. Их сил недостало бы ни на штурм, ни на осаду.

По поводу чудесного избавления Аксамала гуляла три дня, благополучно уничтожив скудные запасы продовольствия. К счастью, как только открыли ворота (само собой, установив надлежащую охрану), в город потянулись селяне. Урожай в минувшем году вышел неплохой, и даже вражеская армия, рыскавшая по округе, не сумела разорить все хутора и деревни. Берельм приказал не скупиться с оплатой труда селян. «Младоаксамалианское» правительство закупало зерно, солонину, сыр, капусту, морковь и прочие необходимые для выживания харчи на деньги, отнятые у лишенных прав гражданства дворян. Потом продовольствие раздавали неимущим, стараясь вести строгий учет.

За хозяйственными заботами мэтр Дольбрайн и его помощники прозевали, как Флана стала любимицей всей Аксамалы. Ее боготворили, на всех площадях только о ней и говорили, поэты и певцы прославляли ее подвиг, достойный, по их мнению, памяти героических предков Сасандры, ее появление во дворе Аксамалианского университета или на улицах караулили десятки желающих воочию приобщиться к знаменитости. Похоже, большинство слухов об «избранности» вчерашней девки из борделя распускал сам Гуран. Зачем это понадобилось вельсгундцу? Да бруха его знает! Но восторг аксамалианцев достиг той звенящей высоты, когда не обратить внимания на него никак нельзя. И вот под давлением обстоятельств совет «младоаксамалианцев» был вынужден назначить девчонку соправительницей Дольбрайна.

С тех пор они появлялись перед народом только вместе.

Берельм Ловкач никогда не был слишком высокого мнения о женском уме. Поэтому он не вникал – участвует ли Флана в обсуждении принимаемых правительством решений или только ставит подписи под указами и постановлениями? Если уж ничего нельзя поделать, то лучше не замечать… Иногда ему хотелось, чтобы скорее вернулся Мастер и отпустил его, рассказав о чудом выжившей сестре, о существовании которой Ловкач не знал до нынешнего лета. Тогда он поедет туда, куда укажет сыщик, найдет девочку – ей должно быть лет восемнадцать-двадцать – и приложит все усилия, чтобы она получила достойное воспитание и образование, а после и замуж вышла за хорошего человека. Почему бы и не за Гурана, к примеру? Берельм усмехнулся. Вельсгундец умен, честен до одури, способен на искреннюю дружбу и, кроме всего, наследный дворянин. Отличная пара. И увезет девчонку из этой Сасандры, которая долгие годы будет расхлебывать последствия призрачной свободы, даже если случится чудо и империя будет восстановлена.

– Прошу прощения, мэтр… – послышался тихий голос над ухом. – Я не сомневаюсь, что вы размышляете о благе Аксамалы, но прибыл посол.

Это Жильон. Его голос, вкрадчивый и вместе с тем властный. Не приведи Триединый иметь его во врагах. Тут и т’Исельн дель Гуэлла, начальник имперского тайного сыска, покажется белым и пушистым, просто домашним котенком каким-то. Жильон, казалось, всегда знал истину. Он не давал себе труда доказывать вину обвиняемых. Для него она была столь же очевидной, как и восход солнца на заре и двух лун вечером.

– Да-да… – рассеянно кивнул Берельм. Вернее, теперь Дольбрайн. Оглянулся на соратников. Гуран застыл у спинки кресла Фланы. Нерельм и Крюк стояли особняком, словно стараясь показать, что не выделяют никого из соправителей. Жильон, верный Жильон здесь, рядом. Протяни руку и ощутишь его крепкое плечо. Только почему-то прибегать к его помощи и поддержке хочется все меньше и меньше в последнее время. – Начинаем.

Посол Вельсгундии вышел вперед, поклонился правительству, потом народу Аксамалы. Было видно, что последний поклон дался ему с немалым трудом. Дворянин склоняет голову перед чернью и мещанами. И все же господин т’Клессинг фон Кодарра, дядька нынешнего короля Вельсгундии, пересилил себя. Ничего, у послов работа такая. Хочешь и дальше ею заниматься, смиряй гордость. А со слов Гурана Дольбрайн знал, что у т’Клессинга руки по локоть засунуты в королевскую казну и отказаться от прибыльного местечка для него будет смерти подобно.

Правитель милостиво кивнул, разрешая послу прочесть послание от короля т’Раана, что тот и не замедлил сделать, немилосердно растягивая слова, скрипя старческим голосом, источавшим странную смесь желчи и меда. Меда для них – Дольбрайна и Фланы, а желчи просто так, по привычке, просто по-иному он не может уже много лет.

Берельм слушал вполуха. Все равно его величество т’Раан отделался общими фразами о дружбе, которая насчитывает много веков истории и должна продолжаться и впредь, ничего не значащими соболезнованиями (хотелось бы верить, что они искренни) и прочей положенной по этикету ерундой. Польза от союза придет потом, когда выработаются правила торговли и размер взаимных пошлин, заложены будут основы военного сотрудничества, дипломатической поддержки, приняты законы о взаимной выдаче преступников и тому подобное. Интереснее было наблюдать за гримасами костистого лица т’Клессинга, оказавшегося в затруднительном положении. Он привык читать королевские письма, глядя в лицо правителя-адресата, а здесь его взгляд метался от рыжих кос Фланы к ровно подстриженной бородке Дольбрайна и обратно. Да еще успевал ожечь Гурана – посол еще не решил, радоваться ему или горевать, что его соплеменник входит в правительство Аксамалы, да не кем-то там, а военным министром…

– И в заключение, позвольте мне передать уверения в глубоком почтении и братском расположении моего правителя, его королевского величества, сюзерена Вельсгундии и Южной Гералы, а также выразить надежду о дальнейшем укреплении добрососедских отношений, и да… – Посол замолчал, но Дольбрайн знал, о чем он умолчал. Обычно все такие заявления вельсгундцев заканчивались привычным: «…и да сгинут проклятые итунийцы». Но посол Итунии тоже присутствовал в толпе, и Клессинг сдержался, дабы не бередить лишний раз вражду.

Посол шагнул вперед, протягивая свернутую в трубочку и перевитую цветным шнуром с гирляндой сургучных печатей грамоту.

Дольбрайн и Флана подставили ладони одновременно.

«Младоаксамалианцы», стоящие на помосте, замерли и затаили дыхание.

Т’Клессинг замешкался на миг. И вложил письмо т’Раана в руку Фланы.

Дольбрайн, улыбаясь через силу, сжал до хруста зубы, услышав за спиной горестный вздох Жильона и довольный смешок Гурана.

Глава 12

Антоло стоял на верхушке холма. Ноги так и чесались… Еще когда он учился в университете, то, волнуясь перед экзаменами, бегал из угла в угол, вызывая смешки друзей – могучего увальня Емсиля, верткого кривоногого Бохтана, бесшабашного Летгольма, задумчивого и спокойного Гурана и разгильдяя Вензольо. Где они теперь? По крайней мере о троих табалец знал точно – умерли, отправились в чертог Триединого ожидать остальных друзей.

Тьфу ты! Разве можно такие мысли допускать, когда на тебя пялится добрая дюжина ординарцев с вестовыми, а кроме того, четверо помощников согнулись у складного столика, на котором развернут лист плотной бумаги с набросками местности? Впрочем, пускай благородные господа – кондотьер Наоло дель Граттио, полковник имперской пехоты Гилль дель Косто, граф Энзимо ди Полларе и старый отставной генерал, возомнивший себя спасителем Табалы, Фирламо делла Нутто – мудрят, переставляя разноцветные фишки и втыкая то здесь, то там флажки, означающие различные части табальской армии и войска завоевателей. Да кто бы мог подумать еще год назад, что Барн пойдет войной против соседней Табалы?! Не было в Сасандре провинции, населенной более миролюбивыми и уравновешенными людьми, а вот поди ж ты, дождались!

У самого Антоло не возникало желания горбиться над картой местности.

К чему?

Ведь долина и так лежит перед глазами.

Похожая на глубокую суповую миску в северо-западной части, она постепенно повышалась к югу, сужаясь наподобие коровьей ляжки. Там, где у коровы находится скакательный сустав, долину пересекала цепь холмов. Невысоких, издали похожих на муравейники. Окраинец Бохтан рассказывал, что у него на родине небольшие холмы зовут могилами. Называние это произошло от обычая дальних предков окраинцев хоронить своих вождей, насыпая над ними высокие курганы, которые потом оседали, расплывались и превращались в такие вот могилы.

На этих холмах-могилах Антоло решил встретить барнскую армию. По донесениям разведки, к ним приближалось пять тысяч пехоты и около пяти сотен конного войска. Противопоставить им генерал Стальной Дрозд мог только три с половиной тысячи своих с бору по сосенке надерганных пехотинцев, две трети которых составляли необученные ополченцы, тысячу всадников (не латников, а в основном кондотьерские банды, собранные под командованием ди Гоцци) и четыре десятка кентавров.

Генерал Стальной Дрозд…

Если бы еще этой осенью кто-либо сказал бы Антоло, что он сделает такую головокружительную карьеру на военном поприще, он рассмеялся бы выдумщику в лицо. Он не любил войну. Не любил раньше, не любил и сейчас. И не полюбит никогда. Война несет смерть и разруху, горе и слезы. Но когда тучному человеку кровь бьет в виски, вызывая головокружение и одышку, то зачастую спасает лишь хорошее кровопускание. Поэтому бывший студент смирился со своим нынешним положением в Табале.

После победы у Да-Вильи последовало изгнание мародеров из Карпа-Вильи, а вскоре и вся округа была очищена от подозрительных и опасных людей. Отряд Антоло вырос до полутысячи людей. К ним присоединялись лишившиеся крова крестьяне, которые горели желанием отомстить, и многие дезертиры, стремящиеся таким образом выслужить прощение. Не прошло и пяти дней после окончательной победы над мародерами, как в Да-Вилью прибыл граф Энзимо ди Полларе собственной персоной и предложил Антоло службу. Бывший студент со смехом отказался. У его светлости войска было раз, два и обчелся. Двадцать копий латников и полсотни пехотинцев, годных лишь в обозе лошадям хвосты крутить. Граф убрался восвояси, но не обиделся. Он вообще оказался очень понятливым и необидчивым для выходца из благородного сословия. И когда явился повторно, то не стал предлагать покровительства человеку, которому уже тогда подчинялись десятикратно превосходящие силы. Он предложил дружбу и союз в обмен на право участвовать в обороне Табалы. От этого Антоло отказываться не стал. Напротив, порадовался, что есть еще люди, которым судьба родины небезразлична.

Вслед за графом явился кондотьер Наоло дель Граттио, лощеный красавец лет сорока от роду: изморозь седины на висках, остроконечная бородка и лихо подкрученные усы, черный камзол и два меча на поясе. Его банда насчитывала почти сто человек, а это о чем-то да говорило. Если дель Граттио и желал выставить какие-то требования, то после беседы с ди Гоцци, который после битвы у разлившейся Альдрены стал яростным сторонником Антоло, передумал. Сказал, что почтет за честь иметь в союзниках соратника легендарного Кулака.

После кондотьера прибыл полковник Гилль дель Косто. И не просто прибыл, а привел с собой четыреста вымуштрованных пехотинцев – остатки третьего полка восемнадцатой «Северной» армии Империи. Он без обиняков заявил, что пришел служить делу Сасандры и готов жизнь отдать, если это хоть чуточку приблизит час возрождения Империи.

А после, что называется, пошло-поехало. Небольшие отряды кондотьеров, малочисленные дружины окрестного дворянства, остатки имперских гарнизонов. Пополнение едва успевали принимать и расквартировывать.

Антоло усиленно собирал слухи об армии Барна, стремящейся вторгнуться в пределы Табалы, и размышлял над ними. По всему выходило – народная молва не врет.

Зачем северным соседям завоевывать край овцеводов и холмов, табальцы не знали, но сдаваться добровольно не захотел никто.

Последней каплей оказалось появление старого, немощного телом, но бодрого (и даже чересчур) духом отставного дивизионного генерала Фирламо делла Нутто. За плечами делла Нутто стояли не только успехи предков и фамильная гордость потомственного военного, но и деньги одного из богатейших родов Табалы. На правах старшего в роду он распоряжался семейной казной на свое усмотрение. Его солиды и скудо дали возможность обеспечить армию конским поголовьем и тягловой скотиной, нанять возчиков с телегами в обоз и заполнить повозки запасами продовольствия.

Армия Табалы двинулась навстречу армии Барна.

Впереди несли новое знамя – стяг Стального Дрозда. Антоло упорно продолжал верить, что именно эти птички, увиденные им сразу по возвращению в родную Да-Вилью, несут удачу на буроватых крыльях. На тяжелом полотнище, окрашенном полынью в палевый цвет, городские мастерицы вышили серую невзрачную с виду птицу, сжимающую в лапках шестопер. А кузнец Манфредо, смущенно улыбаясь, принес замотанный в чистую тряпочку шлем, который украшала кованая фигурка дрозда-рябинника.

– Ты… это… носи шлем, – запинаясь, пробормотал кузнец, краснея и отводя взгляд. – А то, не приведи Триединый, случится с тобой… тьфу, тьфу, тьфу… что-то, меня дочка поедом съест. Я и нагрудник выковал… Ну, вернее… это… не выковал, а…

Конечно, он не ковал ни шлема, ни кирасы – не то умение. Оружейником чтобы стать, нужно с подмастерьев начинать опыт перенимать. А мастер Манфредо всю жизнь занимался косами и топорами, серпами и ножами, шкворнями и подковами. Но, видно, в душе ширококостного, сурового кузнеца всегда жил художник. Птичью фигурку он сумел выковать весьма искусно, а прикрепить ее к подобранному на поле боя шлему не составило большого труда. Нагрудник же кузнец просто подогнал по фигуре Антоло, загладил грубые царапины, отполировал и острым чеканом нарисовал все того же дрозда, вспархивающего с ветки.

Тогда, принимая у нежданно-негаданно заробевшего Манфредо шлем и кирасу, Антоло не придал значения словам о дочке. Той самой, что убьет, если вдруг что… А после, уже в походе, вдруг подумал, хорошо бы, если бы это оказалась та самая девчонка, которая сунула ему букетик с подснежниками… Не кривя душой, молодой человек мог с уверенностью сказать – и Флана, и Пустельга остались где-то далеко-далеко, в другой жизни.

Антоло вел армию на защиту Табалы, не веря до конца, что способен отстоять родную землю. В конце концов, кто он такой? Студент, постигший грамматику с риторикой и арифметику с астрологией? Ну, начитался заметок мудрого военачальника, наслушался советов, а толку с этого? Выиграв одно сражение у мародеров, не связанных ни дисциплиной, ни сколь-нибудь достойной идеей, возомнил себя полководцем. А вражескую армию ведут опытные офицеры. Во главе барнцев стоит генерал Энлиль доль Гобарро. Звучное имя, наверняка благородное происхождение, блестящее образование и опыт… Опыт, опыт и опыт… Вот что печалило Антоло больше всего. Заучить стратегмы[33] – дело не хитрое. На то, чтобы научиться их применять в деле, могут уйти годы жизни. Этого времени ни у Антоло, ни у прочих табальцев не было.

Они шли и шли. Высылали вперед боевые дозоры и охранения, прикрывая колонну с флангов кавалерийскими отрядами. Им незачем было скрываться, но Антоло хотел скрыть от разведки барнцев численность своего войска. Поэтому фуражирам разрешалось врать напропалую в тех деревнях, где они закупали продовольствие для армии, приукрашая и расцвечивая как размер, так и заслуги армии. А дозоры и охранения каждый раз выдвигались с новыми значками и штандартами, будто бы от разных полков.

Прибыв в долину, которую местные проводники назвали Сухоросной, Антоло понял, что дальше идти не нужно. Здесь идеальное место для встречи с неприятелем, которая как ни крути, а состоится.

В пониженной, котлообразной части долины Триединый не создал ни единого родника или ключа, ни одной речушки или ручья. Зато выше, на юго-востоке протекала речка Жалька, неглубокая – овца вброд перейдет, – зато с чистой холодной водой. На берегу реки Антоло разместил обоз и на скорую руку укрепленный лагерь. Рвы решили не копать, все равно кольев для ограды в безлесной Табале днем с огнем не сыскать. Ограничились вагенбургом, составленным из возов, и четырьмя сторожевыми вышками, слепленными кое-как из жердей.

На холмах-могилах, пересекающих «скакательный сустав» долины, Антоло приказал соорудить редуты. По одному на каждый пригорок. Простые четырехугольники валов со рвами по внутренней стороне периметра. Снаружи рва не делали – боялись не успеть к приходу вражеской армии. Зато вал прикрыли дерном, совершенно сровняв его по цвету с зеленеющими склонами холмов.

Здесь, в шести редутах, Антоло разместил стрелков, лучников и арбалетчиков, приставив к последним по два заряжающих на брата. Только добровольцы. Двести человек без малого. В случае провала замысла они окажутся в окружении и почти наверняка будут уничтожены врагами.

В двухстах шагах за редутами выстроилась табальская пехота. Все по канонам воинского искусства. Ряд щитоносцев, за ними пикинеры. Потом – арбалетчики. На правом крыле Антоло сосредоточил конницу. Все равно слева – каменистая осыпь, по которой атака получится только шагом, да и то всадники будут больше под ноги смотреть, чтобы лошади копыта не побили, оскальзываясь на круглых валунах. Есть надежда, что барнцы этого не знают и могут атаковать слева. А чтобы еще больше раззадорить противника, там решено было поставить пращников – пастухов и крестьян из окрестных сел, напросившихся на войну. Пускай-ка барнские латники попробуют подойти к строю под градом камней…

Ударная сила – четыре десятка кентавров – прятались в глубокой лощине. Антоло поставил перед ними особо важную задачу – в разгар сражения пройти по тылам вражеской армии. Если получится, поджечь обоз, а нет – так просто посеять панику. Даже сведущий в воинском деле полководец растеряется, увидев конелюдей за тысячу миль от Великой Степи. И призадумается: а не готовят ли ему еще какую неожиданность.

И вот теперь, когда все приготовления закончены, все отряды расставлены, капитанам и лейтенантам объяснили, что они должны делать и в каком случае, военачальник и его штаб остались вроде как не у дел. Только ждать и молиться Триединому.

Барашки белых облаков неслись по сапфирно-синему небу. Холодный ветер сушил щеки, шевелил светлую бородку бывшего студента, рвал тяжелое полотнище стяга Стального Дрозда.

Антоло сдерживал себя, чтобы не начать ходить туда-сюда. Еще не хватало показать волнение перед ординарцами и вестовыми. Довольно с них, что штабные, переругиваясь, в сотый раз проверяют и перепроверяют план предстоящего боя. Они тоже люди, тоже переживают, но пытаются таким образом занять себя.

– Идут! – звонко выкрикнул вставший на цыпочки с вытянутой, как у аиста, шеей парнишка-вестовой. Сорвался на писк. Покраснел, словно маков цвет, но упрямо повторил: – Идут! Вижу!

Да. В самом деле. В дальнем конце долины замелькали флажки, похожие на те, которые конница прикрепляет позади копейных наконечников. Антоло пожалел, что под рукой нет чудо-трубки, через которую профессор Гольбрайн показывал им небесные светила. Почему никто еще не додумался использовать такие трубки на войне? Нужно будет обязательно заказать хотя бы одну…

Разъезд всадников в синих сюрко – рассмотреть герб, изображенный на них, не удалось бы, пожалуй, и через зрительную трубку – проскакали по дуге через низину, придержали коней в полумиле от редутов. Похоже было, что они переговариваются, потом один махнул рукой, и, подняв коней в галоп, дозор скрылся из виду.

Антоло поманил первого вестового:

– Скачи к ди Гоцци. Пусть готовятся. Сейчас начнется.

Мальчишка умчался к подножию холма, и вскоре дробный перестук копыт возвестил, что он отправился исполнять поручение. Ди Гоцци вызвался командовать гарнизонами редутов. «Жил всю жизнь неудачником, так хоть помру героем!» – смеясь пояснил свой выбор одноглазый кондотьер.

Второй гонец помчался к пехоте – предупредить, что пора возвращаться в строй. До того солдатам разрешили отдыхать по очереди, через десяток, чтобы не изнурить за время ожидания сражения.

– А если они не примут боя? – еле слышно проговорил Энзимо ди Полларе.

– Примут, – твердо ответил кондотьер дель Граттио. – Во-первых, они уверены в себе…

– И кулаки чешутся, – добавил генерал делла Нутто.

– Согласен, – кивнул кондотьер. – Но еще для их генерала важно, если он, конечно, не полный придурок, сломать хребет табальскому сопротивлению одним махом, не распыляя силы. Зачем гоняться за непокорными дворянами по всей стране, выколупывая их по одному из замков? Зачем штурмовать город за городом? Ведь вот они мы – как на ладошке. Приходи и бери.

– Потому наш генерал и поставил все на сегодняшнее сражение. – Полковник дель Косто понизил голос, но Антоло все равно его услышал. – Как говорится, на коне или на свинье…

Дель Граттио зашипел на него, как рассерженный кот. Полковник испуганно замолчал.

Бывший студент медленно повернулся к штабу.

– Я не только поставил на сегодняшнее сражение, – сказал он, внимательно глядя на соратников. – Я еще загадал желание. Победим, пойду на Аксамалу и установлю знамя Империи на том месте, где прежде был дворец императора. Даже если пойду один. Не победим, значит, останусь здесь. Жить будет незачем.

Воцарилась тишина.

Только ветер свистел в ушах да всхрапывали кони под холмом.

Первым молчание нарушил кондотьер:

– Вы пойдете не один, мой генерал. Если что, отправимся в Аксамалу вдвоем.

– Втроем пойдем, господа! – решительно вмешался дель Косто. – Всю жизнь мечтал пройтись по Банковой до Прорезной. Говорят, там бордели… – Он причмокнул, подкатил глаза.

– Особенно «Роза Аксамалы», на углу Прорезной и Портовой, – кивнул Антоло. – Обязательно заглянем, господа.

– А о нас вы уже забыли? – старческим голосом проскрипел делла Нутто. – Так вот! Считайте, что мы с его светлостью с вами напросились. Что скажете, молодежь?

– Да что говорить? – усмехнулся дель Граттио. – Драться надо.

– И мы будем драться, – согласился бывший студент, поглаживая для успокоения рукоять шестопера. – Барнцы – ребята бравые. Но чтобы нас одолеть, здорово поднатужиться надо. Вот я и думаю, как бы с ними чего не вышло… Неприличного.

Громкий хохот командиров передался вестовым, долетел даже до двух рот резерва. Солдаты оглядывались и тоже начинали улыбаться, хоть и не понимали, в чем дело. Но раз начальство смеется, значит, все не так уж плохо.

Барнцы не долго простояли, разглядывая странные сооружения на холмах. Может быть, их генерал имел лишь смутное представление о фортификации и выгодах, которые она может принести обороняющемуся войску? Зато он видел вдалеке выстроившиеся ряды табальского войска и был уверен в своем численном превосходстве.

Пехота отдохнула немного после перехода. Разъезды погарцевали на виду у защитников редутов. Очевидно, Энлиль доль Гобарро за это время продумал в общих чертах план грядущего сражения. Он двинул войско не шеренгами, а колоннами – вообще-то, новинка в военном деле Сасандры, закостеневшем в использовании линейного построения. Обычно колонны применялись лишь при штурме крепостей. Они и понятно – подтаскивать фашины и лестницы так проще. А в полевых сражениях по-прежнему властвовало построение в шеренгу. Вот и войско Антоло не избежало этой участи… А барнский генерал нашел неожиданное решение.

Пять колонн, закрываясь щитами, поползли между холмами. Как ни старался Антоло, но не смог разглядеть – равны ли они по силам или доль Гобарро задумал прорыв в каком-то одном месте.

Конница пока с места не трогалась. Собралась на левом фланге и выжидала.

Это тоже показалось необычным. Как справедливо заметил генерал делла Нутто, латники всегда стремились в бой первыми. Разогнать коней и ударить в цепь вражеских щитоносцев, бросить поводья и рубить направо и налево, сжимая рукоять меча двумя руками… Это ли не счастье? И тут уж исход дела часто решала стойкость пехоты. Устоит, не разомкнет щиты, не побегут солдаты, бросая оружие, – считай, половина победы в кармане. Лошадь не дура, на копейное жало сама не полезет. Ну, положим, кое-кто и сумеет разогнать коня так, что тот не сумеет остановиться, а остальные отпрянут, встанут на дыбы, сбрасывая седоков. И тогда, если пехотинцы ударят дружно и слитно, весь строй, как один человек, и вторая половинка победы прибавится к первой. Но доль Гобарро сумел удержать порыв конницы, оставил ее в резерве и теперь наверняка использует для создания переломного момента в сражении. Ладно, поглядим… Свои латники имеются.

Стрелки в редутах молчали, не выдавая своего присутствия, когда барнцы приблизились на двести шагов.

На сто… На пятьдесят…

Головы колонн втянулись в распадки между холмов. Проползли вперед…

Вскочившего на бруствер человека, отчаянно размахивающего пикой с узким ярко-алым флажком, заметили все. И свои, и чужие. Трудно сказать, сообразили последние, что к чему, или нет? Но табальцы поняли условный знак как положено. Со дна окопов поднялись стрелки и ударили изо всего имеющегося в наличии оружия в бока колонн. Никаких залпов, призванных показать слаженность стрелков и устрашить врага. Они били прицельно. Каждый выискивал брешь в сдвинутых щитах, ловил на прицел лица, не защищенные шлемами, руки и ноги.

Граненые болты и стрелы с бронебойными наконечниками часто находили слабину в барнском строю, но все же остановить вражеские силы не могли. Только вторая колонна слева, понесшая, очевидно, наибольшие потери, а может, просто оказавшаяся более слабой духом, заколебалась, приостановилась, а после попятилась. Четыре же остальные, закрываясь щитами наподобие черепахи, упрямо ползли вперед. Да, они оставляли за собой раненых и убитых. Да, строй то и дело смыкался, закрывая брешь на месте выбывшего воина, но они шли. Шли, не обращая внимания на обстрел. Редкие ответные болты, посылаемые из глубины строя, – не в счет.

Антоло знаком подозвал вестового:

– Пехоте – вперед!

Всадник умчался.

– Не рановато ли? – подергал себя за бороду полковник дель Косто.

– В самый раз, – не давая Антоло раскрыть рта для ответа, вмешался кондотьер. – Не дать им перестроиться…

Длинная лента табальской пехоты дрогнула и пришла в движение.

Щитоносцы и пикинеры вначале медленно, но постепенно набирая разгон, зашагали по склону вниз, сокращая расстояние до противника.

Пронзительно завыл рожок. Ему ответили еще три или четыре, и войско перешло на бег.

«Как горная лавина», – подумал молодой человек, уже предугадывая, что сейчас будет. Этот маневр они отрабатывали в учебном лагере очень часто. Сержант Дыкал, помнится, любил говорить: тяжело в учении, легко в бою. По мнению Антоло, пословица не более чем досужая выдумка. В бою не бывает легко. Просто ярость схватки, запах крови, страх, сменяющийся хладнокровной ясностью рассудка, позволяют бегать, прыгать, рубить мечом, вертеть тяжеленный щит, как пушинку, не чувствовать боли ран. Отсюда и видимая легкость, обманчивая пустячность тяжелого воинского труда.

Табальские стрелки, скрывающиеся за линией щитов, умудрились на бегу дать два залпа. Пращники вовсю метали «голыши». Хотя каждый пастух способен попасть в орла, камнем падающего, чтобы скогтить ягненка, Антоло постарался как можно доходчивее объяснить их командиру – худому, крючконосому овчару с дочерна загорелым лицом, что меткость сейчас не нужна. Главное, чтобы барнцы боялись нос высунуть из-за щитов. Чтобы шли, не разбирая дороги, спотыкались, падали, разрывали строй.

– Помоги нам Триединый, – сдавленно прошептал дель Граттио. Вот уж чего за ним раньше не замечалось, так это набожности…

И тут войска столкнулись. Щиты ударили о щиты, отчего по долине прокатился громкий стук. Рассыпчатый и раскатистый. Будто великан небывалого роста выбил днище в гигантской бочке.

Поднимающиеся вверх по склону, осыпаемые градом камней, болтов и стрел, барнцы не устояли. Попятились. Многие бросили оружие и побежали назад.

Линия табальских щитов извивалась словно змея, прогибалась то здесь, то там, но тем не менее упрямо продвигалась вперед. Шаг за шагом они теснили противника, выдавливая их в котловину через лощины между холмами.

Армия северян сопротивлялась отчаянно. Оно и понятно: два барнца на весах уравновесятся тремя табальцами – это общеизвестно. Не все покинувшие строй убегали. Кто-то упрямо карабкался на склон холма, достигал бруствера и, прежде чем в него втыкался десяток стрел, успевал зарубить или заколоть одного-двух стрелков.

– Не пора ли резерв ввести? – осведомился кондотьер. Он не настаивал. Упомянул, будто невзначай. Так, разговор поддержать…

– Не пора, – сцепив зубы ответил Антоло. – Это еще не победа.

И махнул рукой очередному вестовому.

Через некоторое время, на протяжении которого плотная масса человеческих тел подавалась то вперед, то назад, пришла в движение конница Табалы. Всадники взяли с места легонькой рысцой, забирая как можно правее, по склону холма, чтобы не врезаться в свою же пехоту и не смешать ее ряды. Потом они пошли быстрее, переведя коней на размашистую рысь.

– Третий редут взяли! – с недовольством в голосе пробурчал граф ди Полларе. – Подкрепление надо! Подкрепление!

– Рано! – отрезал Антоло, внимательно наблюдая за копошением людей на холмах. Волны человеческих тел у их подножия не утихали. Табальцы наседали, барнцы боролись по мере сил. Если бы среди северян нашлись бойцы, великолепно владеющие оружием и вдобавок отчаянные храбрецы – например, как четверка наемников: Кулак, Мудрец, Пустельга и Мелкий, – они бы сумели прорвать линию щитов. Но по обе стороны толклись обычные солдаты и ополченцы, люди, относящиеся к войне как ремесленники, а не как художники. Риск быть затоптанным в этой свалке превышал риск погибнуть от меча или копья…

– А я согласен с его светлостью. – Кондотьер дель Граттио подкрутил ус, готовясь выслушивать возражения и уже мысленно подбирая доводы в пользу своей правоты. – Наши сверху давят, но их больше.

Антоло помедлил и… кивнул.

– Да! Две роты резерва вперед. Стрелкам – усилить стрельбу! Передай, пускай хоть из шкуры вывернутся, но чтоб стреляли чаще. Болтов не жалеть! Новых наделаем!

К резервным ротам вестовой побежал пешком, вприпрыжку.

Солдаты, до того оглядывающиеся на штабной холм и, приподнимаясь на цыпочки, старавшиеся разглядеть, что же происходит там, на поле боя, приободрились и быстрым шагом устремились на помощь товарищам.

Второй вестовой мчался в самую гущу боя – найти хоть кого-то из капитанов и передать приказ стрелкам.

Конница тем временем заходила барнцам во фланг, а они, увлеченные противоборством у холмов, кажется, ее не замечали. Антоло уж и не знал, просто ему везет или Триединый снизошел к короткой, но жаркой молитве, прочитанной перед боем? Барнские латники топтались на месте, разрываясь между желанием ударить по врагу и опаской растоптать свою же пехоту.

– Еще один редут взяли! Крайний левый! – звучно плеснул ладонью о ладонь господин граф.

– Ничего… Кажется, наша берет… – отвечал ему генерал делла Нутто.

– Так как же берет, когда!..

– Берет-берет… Сейчас вытолкаем их за холмы…

Табальская конница наконец завершила маневр и развернулась на относительно ровном пространстве. Ее командир, бывший лейтенант имперской кавалерии, поставленный над более опытными офицерами благодаря сочетанию в характере холодного расчета полководца и отчаянной лихости рубаки, высоко поднял меч, махнул направо, налево и вперед. Всадники поняли его, рассыпались широким строем, в котором удобно рубить врага без риска зацепить соратника.

Конница у Антоло была по большей части легкая. Пришел доброволец с конем, на скаку не свалится, за меч знает с какого конца взяться – значит, годится в кавалерию. Поэтому, в отличие от тяжелых латников, предпочитавших прямой таранный удар копьями и плотное построение клином, они просто рассыпались по полю и напропалую рубили врагов.

Над долиной протянулся густой, исполненный боли крик. Даже до штабного холма долетели его отголоски. Избиваемые всадниками барнские пехотинцы даже не пытались составить щиты. Они побежали, бросая оружие, расстраивая ряды резерва, сминая его и увлекая за собой.

Антоло стиснул кулаки и зубы, чтобы не заорать от радости. Некрасиво. Он все-таки генерал Стальной Дрозд, на него вся армия смотрит, а он начнет прыгать, как мальчишка, нашедший скудо…

– Во имя Триединого, неужели это… – начал ди Полларе, но старый генерал без всякого почтения ткнул его кулаком в бок:

– Тихо, ваша светлость! Еще сглазишь!

На делла Нутто было приятно смотреть. Сутулые плечи развернулись, подбородок гордо вздернулся – ни дать, ни взять, сейчас помчится впереди всех гнать отступающего врага.

– Не спешите, господа, – рассудительно заметил кондотьер. – Мало ли что у них в запасе?

– Не знаю, что у них в запасе, но в обозе у них сейчас жарко, – Антоло без излишних церемоний указал пальцем на дым, косо поднимавшийся за холмами, окаймлявшими долину с севера. – Молодец, Стоячий Камень, не подвел!

– Жалко, мало их, конежо… конелюдей! – потирая руки проскрипел делла Нутто. – Сейчас бы с тыла ка-ак ударили!

– Ничего, и так неплохо, – ответил ему дель Граттио. – А вот это и вовсе здорово!

Антоло проследил за его взглядом.

И правда, неплохо.

Латники барнцев не выдержали. Они и так с самого начала сражения томились без дела, а их душа прирожденных бойцов требовала упоения схваткой. Теперь же, увидев атаку табальской конницы, они устремились навстречу, – латникам и в голову не могло прийти, что их с вожделенным противником разделяют свои же пехотинцы – лишенные управления, испуганные, сбившиеся в кучу.

Барнская конница врезалась в пехоту, топча конями, калеча, ударяя мечами плашмя, а то и клинками, неудержимо стремясь встретиться с кавалерией Табалы.

Это оказалось началом конца. Если раньше лишь некоторые пехотинцы бежали, а остальные пытались, отступая, сохранить видимость порядка, то теперь они кинулись прочь сломя голову. Кому охота быть затоптанными своими же? Увидев панику в тылу, зажатые между холмами, теснимые табальцами штурмовые колонны забились, как рыбина в бредне, начали бросать оружие и поднимать руки. Лишь две или три роты, скорее всего благодаря опытным командирам, продолжали слаженно отходить, огрызаясь и отстреливаясь.

Арбалетчики из четырех не захваченных редутов перенесли стрельбу на латников, безо всякой жалости выцеливая коней, отыскивая малейшие щели в доспехах… Правое крыло атакующего клина начало отворачивать от холмов, навалилось на своих же, смешало строй. Конница скучилась и окончательно завязла в пехоте, потеряла боевой задор прежде, чем выплеснула его на врага.

Антоло повернулся к штабистам:

– Я не хотел бы опережать события, господа, но мне кажется…

– Да что там может казаться! – воскликнул дель Косто, открывая в улыбке крепкие белые зубы. – Это победа, господа!

– Не побоюсь этого слова… – осторожно заметил дель Граттио. – Но разбить армию врага на поле сражения мало. Ее нужно уничтожить полностью. Чтобы во веки веков у барнцев желания не появилось сюда соваться. Не так ли, господа?

– Обязательно! – кивнул Антоло. – Обоз горит. Пехота бежит. Нужно предложить хорошие условия плена всем, кто сдается добровольно.

– Верно, – согласился делла Нутто. – Почетный плен для офицеров и мягкое обхождение для солдат. Через месяц они будут ротами записываться в нашу армию. Молодец, генерал Стальной Дрозд. Слава Стальному Дрозду!

– Слава Стальному Дрозду! – во все горло заорал полковник дель Косто.

К нему присоединился ди Граттио и немного позже граф ди Полларе.

Антоло стоял и не верил. Нет, эта победа слишком чудесна, чтобы не быть случайностью… И уже вечером, принимая капитуляцию от барнского генерала, Энлиля доль Гобарро, потерявшего всякую спесь, выглядевшего будто мокрый кот с обвисшими усами и потухшим взглядом, молодой человек вспомнил экзамен по астрологии и гороскоп, предрекающий ему три великие победы на поле брани. Может быть, это была первая из них?

В Аруне зацвели яблоневые сады. Окутали бело-розовыми душистыми облаками села и предместья. И хотя холодный ветерок частенько напоминал об ушедшей зиме и морозах, все чаще и чаще припекало солнце. Хотелось сбросить тяжелый плащ, расстегнуть на груди кафтан и дышать…

Победоносная армия Барна шла по стране, штурмуя крепости, выкорчевывая гарнизоны из фортов, освобождая арунитов от тяжкого наследия Империи. Ведь всякому здравомыслящему человеку ясно: уголовный сыск, суды, таможня, сборщики налогов, армия, городская стража – суть зло, ограничивающее права и внутреннюю свободу личности. А свобода нужна. Свобода и национальное самосознание. Вот братский народ Барна и помогал Аруну обрести это самосознание, а вместе с ним и независимость от Аксамалы. Многие, слишком многие аруниты находились еще во власти предрассудков – мол, единая страна сильнее и способна надежнее защитить будущее своих граждан, чем полтора десятка мелких. С такими приходилось бороться без пощады. Но полевые суды, виселицы вдоль дорог и показательные порки в конце концов сделали свое дело. Север провинции не только снабжал барнцев фуражом и продовольствием, но даже пополнял ряды солдат. А вот юг предстояло еще просветить…

Барон Фальм с недавнего времени приказал накрывать стол для завтрака на свежем воздухе. Зачем тесниться в пыльном шатре, если цветут сады, гудят пчелы, солнце ласкает нежными лучами все еще побаливающее ухо, искалеченное ударом кистеня?

Складной столик всегда застилали чистой льняной скатертью. Его милость любил чистоту и опрятность. Но прислуживал за едой всегда один-единственный ординарец – господин барон презирал роскошь и терпеть не мог излишества. За поданное к завтраку вино мог отправить солдатские нужники чистить. До полудня – ни-ни.

Т’Исельн дель Гуэлла, напротив, от вина не отказался бы, но никогда не пытался навязывать свои правила. К чему? Он предпочитал действовать исподволь, добиваясь порой результата быстрее, чем кто-либо, привычный к кавалерийскому наскоку. Среди его жизненных правил одним из важнейших всегда было: пусть все думают, что события развиваются сами по себе, когда они узнают, что плясали под твою дудку, будет поздно что-то менять. Вывести его из состояния душевного равновесия удавалось не всякому. Даже когда барон показал себя на берегу реки в истинном виде – обернулся котолаком, в мгновение ока расправившись с двумя опаснейшими убийцами, – дель Гуэлла и глазом не моргнул. Он с учтивой улыбкой поздравил Фальма, утирающего кровь с бороды и усов, с победой над злейшими врагами. Одного из убийц т’Исельн узнал сразу – Мастер, соображения о личности второго – загорелого, вислоусого аксамалианца – пришли позже, когда его труп уже сбрасывали в реку. Наемный убийца на прикорме у Старика, айшасианского шпиона. Дель Гуэлла слышал о нем много лестного: честен, надежен, работает чисто и не слишком часто – не платит десятину в гильдию, заказ выполняет, только если нуждается в деньгах. Кажется, его звали Розарио…

Но нынче господин т’Исельн вышел к завтраку взволнованным и с опозданием, чего за ним никогда не водилось. Барон уже отбросил скорлупки двух варенных всмятку яиц и принялся за запеченного с пряностями цыпленка, а фра Ростель намазывал янтарно-желтым маслом толстый ломоть хлеба, прихлебывая из кружки горячий настой ягод шиповника. Халль глодал цыплячью ножку, бросая на Фальма взгляды, исполненные жгучей ненависти. Мальчик не собирался морить себя голодом – мертвый отомстить не может.

– Что произошло, господин дель Гуэлла? – пошевелил усом барон, примериваясь к половинке птичьей тушки.

Т’Исельн уселся, пододвинул к себе тарелку, молча уставился на ровный брусок масла со «слезинкой» на боку.

– Господин дель Гуэлла! – возвысил голос Фальм. – Вы меня слышите? Вы здесь? Вы с нами?

Фра Ростель вытер жирные губы тыльной стороной ладони, заслужив презрительную гримасу барона, и открыл было рот, чтобы ляпнуть, по обыкновению, незамысловатую шутку, но тут т’Исельн поднял глаза:

– Я здесь, ваша милость, но я благодарен вам за заботу.

– Что случилось, демон меня раздери! – Фальм отложил цыпленка. – Своим постным видом вы портите мне удовольствие от еды. А ведь завтрак важен для успешного дня как ничто иное! Ну, разве что обед может с ним сравниться… Не так ли, мой мальчик? – Он подмигнул Халльберну.

– Вы бы в таком случае закончили трапезу, господин барон… – Привычное насмешливое настроение начало потихоньку возвращаться к дель Гуэлле, но правая рука, стиснувшая серебряную ложечку, заметно подрагивала. – Боюсь, останетесь голодным. Так и весь день насмарку пойдет.

– Да неужели? – приподнял бровь Фальм. – А что случилось, позвольте поинтересоваться? Император воскрес? Великий Круг магов Сасандры возобновил свою деятельность? А может быть, к вам мара[34] ночью приходила?

– Мара… – хмыкнул т’Исельн. – Да уж лучше мара…

– Да не томите вы! Я же не невеста, чтобы в обморок от каждой дурной вести падать!

– Ну, что ж… Слушайте, господин барон. Ночью… Вернее, под утро я получил весточку от моего осведомителя в Табале. Кстати, давно вам Энлиль доль Гобарро депеши с отчетами присылал?

– Дней десять… Да я их, не читая, генералу доль Васоньело отдаю. Ему важнее знать, что там в Табале. Как-никак начальник штаба. Помнится, он мне рассказывал, что доль Гобарро писал о какой-то армии… То ли повстанцы, то ли остатки имперцев… Довольно большая по численности, но вы же знаете эту тягу нашего милейшего доль Гобарро к преувеличениям. Я мысленно делил на пять. Выходило тысячи полторы-две войска.

– Что ж, господин барон, тогда вас, быть может, удивит известие, что эти полторы тысячи наголову разгромили нашу армию?

Внешне Фальм остался холоден, его глаза опасно сузились, верхняя губа задрожала, обнажая клыки. Казалось, он хочет сказать – не приведи Триединый, выяснится, что это дурная шутка или розыгрыш…

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, господин дель Гуэлла.

– Извольте. Мне не трудно. Армия Табалы… Вряд ли она повстанческая… Скорее некий полководец собрал под свои знамена всех, в ком воспоминания об Империи не вызывают отвращения…

– Это так важно?

– Не важно, но небезынтересно. Они идут под ало-золотым стягом Сасандры и знаменем Стального Дрозда.

– Стального кого?

– Дрозда. Серая птица на желтом поле. А в лапах птички – шестопер.

– Чудная птичка, нечего сказать… – Барон усмехнулся, побарабанил пальцами по столу. – Что дальше?

– Табальцы считают дрозда символом весеннего обновления, а следовательно, новой жизни.

– Да кот с ней, птичкой, господин дель Гуэлла! С армией что там?

– Табальская армия встретилась с нашей в пяти милях от деревни Вила-Сарна. Доль Гобарро допустил глупость, бросив пехоту в атаку на полевые укрепления. В итоге армия разбита. Большая часть взята в плен. Отдельные, ничего не значащие по численности кучки людей, полностью утративших боевой дух, отходят на север. Генерал доль Гобарро пленен вместе со штабом и большинством офицеров.

– Ну, попадется он мне… – прошипел Фальм.

– Не все коту Средизимье![35] – звонко воскликнул Халль.

Фра Ростель замахнулся для подзатыльника, но опустил руку, прислушиваясь к разговору между благородными господами.

– Этот полководец, именуемый генералом Стальным Дроздом…

– У вас хорошие осведомители, господин дель Гуэлла.

– Не жалуюсь.

– Очень хорошие…

– Благодарю за высокую оценку, господин барон.

– А не мог этот ваш осведомитель подсказать доль Гобарро, чтобы не лез на рожон, к примеру? Или точную численность табальцев? Или сделать еще что-то, похожее на настоящую помощь? А не любоваться со стороны на гибель армии!

– К моему великому сожалению, не мог, – спокойно отвечал т’Исельн. – Он и самого доль Гобарро увидел лишь после капитуляции.

– Значит, он служит в армии табальцев?

– Именно.

– Тогда он не мог сунуть корд под лопатку этого самого Стального Дрозда!

– Не мог!

– Почему это?

– Я запретил! Убийством одного генерала, каким бы гениальным он ни был, армию не остановить. А я лишусь ценного осведомителя. И о дальнейших маневрах табальцев мы с вами будем узнавать из досужих сплетен. Так, что ли?

– А не велика ли цена? Армия в обмен на сведения?

– Не велика. Поскольку армия Стального Дрозда скорым маршем идет в Арун. Прямиком нам навстречу, господин барон. И когда она загородит нам путь на Каварелу, вы не будете жалеть, что мой осведомитель жив!

Барон кивнул и задумался. Потом усмехнулся своим мыслям и принялся за цыпленка. Не пропадать же отлично приготовленному кушанью? А дель Гуэлла просидел весь завтрак ссутулившись над тарелкой. Похоже, бывший глава тайного сыска Аксамалы знал что-то, о чем не решился рассказать Фальму.

Глава 13

Хитроумная лампа – глиняная бутылочка, наполненная вонючей и вязкой жидкостью, сгорающей почти без копоти, фитилек и отполированная бронзовая тарелочка-отражатель – давала мало света. Но Кир за время пребывания в подземелье привык к полумраку, а его спутники отлично чувствовали себя в темноте. Благодаря особому, отличному от человеческого, устройству глаза кобольды не нуждаются в освещении. Напротив, яркий свет для них неприятен. Что поделаешь! Дети пещер, владыки подгорных лабиринтов…

Когда за спиной молодого человека сомкнулась трещина и скала стала «цельной», он упал ничком и долго лежал, прижимаясь щекой к холодному, влажному камню, ощущая острые уголки и неровности.

Как бы то ни было, а живым он не дался. Что, обломали зубы, проклятые остроухие?

Ведающий Грозу и его приспешники остались с носом, а теперь пусть будет что будет.

Кир лежал и наслаждался покоем. Ныли раны, стыли пальцы на руках и ногах, сводило живот от голода, а он все лежал. Вот так бы и умереть, в тишине и праздности…

Потом он уснул.

Снилась бывшему гвардейцу кипящая весельем человеческая толпа на площади. Музыка, смех, шутки, мелькают радостные мужские лица и прекрасные женские. Блестят глаза. Пары кружатся в танце. Вон промелькнула Пустельга рука об руку со студентом Антоло из Да-Вильи. Серьезный и даже задумчивый Мелкий вел Торкатлу-Цветочка. Девчонка улыбалась и кому-то махала букетиком полевых цветов. Обманчиво нескладный Мудрец вытанцовывал сам по себе, а Кулак светски подставил локоть графине Медренской.

На высоком помосте надували щеки флейтисты, вовсю бренчали по струнам лютнисты, порхали палочки над ксилофоном. Звучали тамбурины и флейты-пифферо, цистры и колокольцы. Оркестром почему-то руководил лучший сыщик Аксамалы по кличке Мастер. Рядом айшасианский шпион, черномазый Корзьело силился заглотить узкий прямой клинок, огромный бородатый Черный Шип подносил к лицу горящий факел, с силой выдыхал на него, испуская струю пламени, а Джакомо Череп жонглировал цветными отполированными шарами.

Сам Кир стоял посреди площади, его грязное, провонявшее потом и мочой тряпье заставляло танцующих и веселящихся людей сторониться бывшего лейтенанта. Они кружили вокруг него, не приближаясь, и, казалось, не узнавали. Никто не заговорил, не махнул рукой, даже не кивнул.

Выпрыгнувший на помост звериным прыжком котолак – барон Фальм – оскалился и прижал остроконечные уши. Лицо его при этом оставалось вполне человеческим, если не считать жестких и длинных кошачьих усов. Кривляясь наподобие площадных клоунов, барон подскочил к Джакомо и ударом когтя снял кондотьеру голову с плеч.

– Лови! – Обритая наголо, блестящая, словно шар жонглера, улыбающаяся голова полетела Киру в руки.

Бессознательно молодой человек сжал ладони, подхватив отвратительный подарок.

Череп Джакомо обжигал огнем. Острая боль пронзила вмиг онемевшие пальцы, отдалась в локти и плечи, растеклась по груди и ринулась в ноги, сводя их судорогой. Кир зарычал, выгнулся и опрокинулся навзничь.

Открыл глаза…

Густая тьма не позволяла разглядеть ничего даже на расстоянии ладони от лица. Она залепляла глаза, уши, нос, рот. Онемевшие от холода суставы сводило болью так, будто в них вгрызались острые зубья пилы. Нет, когда он думал о смерти, то предполагал тихое и безболезненное избавление, а не такие пытки! С такой смертью он будет бороться до последнего. Просто из зловредности…

Кир заворочался, превозмогая боль, силясь разогнать по жилам остывшую кровь.

И вдруг почувствовал чье-то присутствие.

В темноте он был не один.

Неизвестный не выдавал себя ни шорохом шагов, ни дыханием, ни каким-либо другим звуком. От него не пахло. И все же… Кир непрестанно ощущал на себе взгляд. Любопытный, оценивающий, изучающий. И, как ни удивительно, доброжелательный.

Молодой человек хотел напрямую спросить: «Кто тут?», но замялся. А почему, собственно, он решил, что наблюдающее за ним существо разумно? Может, это какая-то зверюшка пещерная?

Словно в ответ на его мысли, зашелестел битый щебень. Шаги? Похоже. Только странные какие-то шаги. Ни человек, ни зверь так не ходят. Ну, разве что больные, волочащие ноги. Как он, например, т’Кирсьен делла Тарн.

Уж не продолжение ли это сна?

Так бывает. Человек спит, видит сон, потом думает, что проснулся, а на самом деле он перевалился из одного сна в другой. Потом он опять просыпается, вернее, думает, что проснулся, но…

– Не нужно бояться, – сиплый голос, чуждо выговаривающий звуки человеческой речи, прошелестел над головой. – Здесь никто не причинит тебе зла.

– Кто ты? – Кир рывком сел, впустую таращась в темноту.

– Мое имя будет трудно выговорить человеку, – задумчиво проговорил незнакомец. – Но ты не простой человек…

– Я? Не простой?

– Конечно. Если все те возмущения магических сил наверху, которые я почуял, вызваны тобой. А что-то подсказывает мне, что они вызваны тобой.

– Возмущение сил? Да. И возмущение остроухих тоже! – Несмотря на боль и усталость, Кир усмехнулся.

– Мы не одобряем поступков сынов Вечного Леса, – был ответ. – Но мы не вмешиваемся в их дела. Так же как и они – в наши.

– Вот как… А кто же вы? То, что не люди, я уже понял.

– Погоди чуть-чуть, – прошелестел невидимый собеседник.

Послышался звук легких, чиркающих ударов, и вскоре затеплился огонек. Так впервые Кир познакомился с лампой, созданной подгорными мастерами, и с самими «подземниками». В людских сказаниях их звали кобольдами. Внешне они выглядели уроды уродами – ни прибавить, ни убавить. Бочкообразное туловище. Шишковатая голова, поросшая патлами, больше похожими на грязную кудель или нечесаную шерсть бродячего кота. Широкие ноздри плоского носа. Тяжелые надбровные дуги, обрамленные клочковатыми бровями. Огромные глаза со зрачком-щелью – не сразу молодой человек сообразил, что зрачок просто сузился, не выдержав даже той ничтожно малой яркости света, что давала лампа. Из-за бесформенного балахона (на вид из мягкой, отлично выделанной кожи вроде замши) Кир не разглядел – есть ли у существа ноги, зато руки… Руки кобольда свисали до земли. В левой он держал лампу, а на правую опирался с непринужденностью завсегдатая шикарных столичных балов.

– Зови меня Рдадрдах, – произнесло существо, почти не приоткрывая узкий рот. Видно было, что разговор требует от него немалых усилий. Толстыми жгутами напрягались мышцы шеи, дергался заросший седой шерстью (или все-таки волосами?) кадык. Только много позже Кир узнал, что кобольды не беседуют между собой в обычном понимании этого слова. Они привыкли обмениваться мыслями, много веков назад отказавшись от устной речи.

– Очень приятно, господин Рдадрдах. – Тьялец хотел поклониться, да кто же кланяется сидя? А вставать сил не было. – Я – Кирсьен. Когда-то давно я мог считаться дворянином и представлял род делла Тарн из долины Дорены, что в Тьяле.

– Взаимно. Ты не против, если я буду звать тебя просто Кирсьен?

– Можно еще проще – Кир.

– Хорошо. Я знал мало людей, но наши летописи упоминают о них как о существах своенравных, придающих весьма большое значение условностям. Я рад, что наши летописи ошибаются.

– Они не ошибаются, – вздохнул Кир. – Все так и есть. Просто за последние полгода я готовился умереть не один и не два раза. А после этого начинаешь плевать на условности…

– Плевать? – Кобольд задумался. – Это как?

– Что тебе непонятно? – в свою очередь удивился Кир.

– Я знаю значение слова «плевать», – пояснил «подземник». – Это значит с большой силой выбрасывать слюну изо рта…

– А еще означает – пренебрегать, выказывать презрение…

Кобольд поставил лампу на камень, почесал лоб:

– Интересное значение.

– Ну… Какое есть. Могу еще подбросить. Как тебе: «Бежать сломя голову»?

– Как раз это мне легко понять. – Рдадрдах растянул уголки рта в подобие улыбки. – Наша молодежь любит бегать по пещерам и старым тоннелям. Молодежи свойственно стремление к самоутверждению…

– Я знаю, – кивнул тьялец.

– Частенько они падают, на осыпях или завалах из камней. И тогда глупцов приходится долго лечить. Обычными средствами – Совет Старейших запретил в подобных случаях пользоваться волшебством. Но я утомил тебя…

– Нет, почему же? – У Кира так и вертелось на языке спросить: «А мои ноги они смогут вылечить волшебством? Или Совет Старейших тоже не разрешает?»

– Ты измучен, ты голоден, ты замерз, – пояснил кобольд. – И не нужно убеждать меня, что это не так. Я вижу. Пойдем со мной. Я очень сожалею, что не взял с собой теплую одежду и еду, но я очень спешил, почувствовав возмущение сил.

– Признаться, это не я. – Кир поднялся на ноги, не сдержав стона. Как жалко, что костыль потерялся… – По большей части это Ведающий Грозу. Он очень старался.

– Ты ранен? – словно и не заметил его последних слов Рдадрдах.

– Давно. Сейчас почти все зажило, но… Я как раз хотел спросить…

– Сиди здесь! – В сиплом голосе «подземника» проклюнулись повелительные нотки. – Я скоро.

Прежде чем раствориться во тьме, Рдадрдах поводил широченной четырехпалой ладонью над плоским камнем. По пещере волной прокатилось тепло.

– Садись поближе. Я скоро! – повторил он, исчезая.

Кир присел поближе к горячему камню. Снова застонал, уже не сдерживаясь. От валуна шло тепло. Ровное, как от хорошо протопленной печки. Неужели странное существо с лохматыми бровями и носом-пятачком – чародей? И что он сделал с камнем? Если бы кобольд использовал Стихию Огня, Кир почувствовал бы, в этом он не сомневался. Здесь же было что-то другое.

Гораздо позже молодой человек выяснил, что подгорный народ из всех видов магии предпочитает Стихию Земли, а именно Камня. Рдадрдах усилием воли заставил двигаться мельчайшие кристаллики, из которых состоит горная порода. Раскачал, словно маятник. Дрожащие частицы камня терлись между собой и тем самым вырабатывали тепло, будто скользящие друг по другу палочки, с помощью которых добывали огонь остроухие.

Согревшись, тьялец понял, что голоден, как кот. Сейчас бы, не раздумывая, сожрал барана. Или двух. Он усмехнулся. Как быстро человек после невзгод привыкает к хорошему. Вначале согрейся, потом утоли голод, потом захочется одеться, как подобает воину, оружие какое-никакое подобрать… А после что, коня?

Можно и коня, если кобольды соизволят выпустить его из пещеры. А там – на юг. Солдат из него теперь хуже, чем из студента. В отцовское имение дороги нет – наверняка командование гвардии уже известило родителей о его проступке. Значит, куда-нибудь на юг. Например, в Мьелу. Там тепло. Там цветут персики, зреет виноград, поют диковинные птицы. Там сапфир неба и лазурь моря смыкаются у края земли. Там воздух наполнен ароматами трав и цветов…

Рдадрдах вернулся на удивление быстро.

– Садись сюда! – он указал пальцем на металлические салазки с широкими толстыми полозьями. – Не бойся, Кир!

– Да я не боюсь, – пожал плечами молодой человек, перебираясь с камня на сани.

Кобольд накинул на могучие плечи ременную лямку, примерился, подался вперед и… вдруг резво побежал, отталкиваясь от камней и неровностей скал длинными руками. От неожиданности Кир едва не выронил лампу, но мысль о том, чтобы остаться в кромешной темноте, заставила его покрепче сжать пальцы.

Салазки качало и подбрасывало. Рдадрдах дышал ровно, будто привычный к телеге обозный конь.

– Пригнись! – долетел его сиплый голос, и Кир втянул голову в плечи, нагибаясь пониже к шершавым на ощупь и теплым почему-то прутьям сиденья.

Не сбавляя скорости, они ворвались в лаз округлой формы, извилистый, как путь пьяницы, и длинный, как дорога на чужбину. Стены его были кое-где стесаны, кое-где оплавились, что выдавало рукотворность. Или, скорее всего, его создавали посредством магии.

– Потерпи! Уже недолго осталось! – сипел Рдадрдах.

И Кир ему верил. Хоть и нелюдь, а, похоже, подобрее многих людей.

Вскоре они приехали.

По всей видимости, это был подземный город, но темнота скрывала его подлинные размеры от Кира, и маленькая лампа помочь тут не могла. Мимо скользили скалы, искусно отделанные резьбой и напоминающие фасады зданий. Их открытые двери зияли, как черные провалы, но за ними чувствовалась жизнь, тепло и уют. Вдоль «улицы» стояли скульптуры непривычной глазу формы, но не безвкусные. Издали доносились удары железа о железо и железа о камень. Значит, есть тут и мастерские. Все встречные кобольды уступали дорогу Рдадрдаху и отводили огромные – куда там филину! – глаза от едва тлеющего фитилька в Кировой лампе. Казалось, все спешили по делам. Ну, не походили прохожие на праздношатающихся зевак.

Наконец салазки свернули к богато украшенному фасаду. Резное крыльцо – цветы и сложные узоры в виде закрученных спиралей и расходящихся лучей, – колонны, обрамлявшие вход. По всему выходило, спаситель Кира не из бедняков.

На крыльце их встретила дородная кобольдиха, супруга Рдадрдаха. От мужа она отличалась кроме толщины еще и расчесанными и собранными в пучок космами на голове. После церемоний знакомства Кира отправили в баню.

Отмокая в горячей воде, молодой человек не мог не признать, что ванна, мыло, пористый камень для пяток – наиболее существенные достижения цивилизации. Как без этого обходятся остроухие дикари или великаны на севере?

Чистого, испытывающего необыкновенную легкость и неземное счастье человека обрядили в длинный балахон из толстой, но мягкой ворсистой ткани, усадили за стол. Кир вдохнул аромат печеного мяса с пряностями, попросил напиться и, осушив здоровенную кружку ледяной вкуснейшей воды, вдруг уронил голову на руки и уснул. Так, в который раз, голод проиграл генеральное сражение усталости.

Утром тьялец проснулся свежим, но зверски голодным. Подумав про утро, он тут же решил, что погорячился. Проспать он мог, учитывая насыщенный событиями последний день, проведенный на поверхности, и сутки, если не больше. Как узнавать время суток в подземелье? Надо будет спросить у Рдадрдаха, как они измеряют время. Может, у кобольдов имеются клепсидры?

Молодой человек огляделся, благо оставленная в изголовье кровати лампа позволяла рассмотреть скромное убранство отведенной для него комнаты. Сводчатый потолок и покрытые тонкой резьбой стены. Очень красивое сочетание листьев, напоминающих папоротник, маленьких цветов, круглые лепестки которых навевали воспоминания о чистотеле. Очаг. Вернее, камин. От него идет ровное тепло, но огня нет. На полке ряд толстых, распушенных, наверняка много раз читанных книг. В углу выкованный из металла, ажурный табурет. Кровать, скорее всего каменная… Запустив руку под матрац, на котором лежал, и ощупав ложе, Кир убедился в правильности своего предположения.

Все из камня и металла. Присутствует кожа и толстая, ворсистая ткань. Книги, скорее всего, не бумажные, а пергаментные – чтобы выдерживали подземную сырость… Хотя сырости и холода Кир как раз и не ощущал. Наоборот – тепло и уют. И еще тонкий художественный вкус во всем, начиная от стен до отделки ножен широкого ножа – длиной не больше корда, но шириной почти с лезвие двуручного меча – с односторонней заточкой и толстой спинкой клинка.

– Надевай! Это чтобы ты чувствовал себя гостем, не пленником, – пояснил неслышно вошедший Рдадрдах. – И пойдем к столу. А то, не ровен час, умрешь от голода.

Они вышли в обеденную залу, где уже собрались несколько серьезных и строгих кобольдов. Рдадрдах представил их как членов Совета Старейших – верховного органа власти подгорного племени. Кир ел кусочки жестковатого мяса, но вкусного (а какая еда не покажется вкуснейшей после кормежки остроухих?), в остром соусе, слоеные лепешки, хрустящие ломтики неизвестного овоща, запивал еду сладковатым напитком, похожим на пиво и невыигравшееся вино одновременно, а Старейшие молча на него смотрели. В честь гостя до малинового свечения разогрели четыре вычурно выкованных стойки в углах зала. Кобольды прикрывали глаза ладонями, очевидно страдая от слишком яркого освещения, но мужественно терпели, свято чтя законы гостеприимства.

Смущаясь от такого пристального внимания к своей особе, Кир едва не подавился несколько раз. Поперхнулся, закашлялся и уже хотел было попросить разрешения уединиться, но тут заговорил самый широкоплечий и самый седой из Старейших, представленный как Традктраш.

– Что ты знаешь о подгорном племени, человек?

Слова давались ему с бо2льшим трудом, нежели Рдадрдаху.

– Почти ничего… – пожал плечами Кир. – Ну… Да ладно! Совсем ничего!

– Ясно. Думаю, мы изменим твои знания к лучшему. Но тебе нужно набираться сил. Подкрепляйся, а я буду говорить.

Тьялец кивнул. Он в самом деле чувствовал, что интересуется едой гораздо острее, чем застольной беседой. Но правила приличия следовало соблюдать. Если хозяева желают просветить его, поведав историю своего народа, то почему бы не послушать?

– Мы живем на этом материке очень давно, – продолжал Традктраш. – Подгорный народ наблюдал, как выходят из колыбели сыны Вечного Леса и дети Великой Степи, как растут и взрослеют люди и великаны Гронда, как приходят в упадок цивилизации гоблинов и морского народа Лотаны. Люди – самые многочисленные обитатели нашего мира. В какой-то мере на них лежит ответственность за само его существование. Из всех человеческих государств империя Сасандры представлялась нам наиболее стабильным образованием… – Кобольд запнулся, виновато посмотрел на Кира. – Я понятно выражаюсь?

– Достаточно понятно. – Молодой человек отставил тарелку, в последний раз отхлебнул из кружки и устало облокотился о стол. – Продолжайте, старейший.

– Что ж… Продолжаю. Много веков Сасандра хранила равновесие на материке. Всегда ли способы разрешения спорных ситуаций были правильны? Это другой вопрос. Но нельзя не признать, что западные королевства, не имей они такого огромного врага, давно перегрызлись бы между собой. А так все в порядке. Имеется мишень для постоянных нападок, и никто не обвинит тебя в трусости, ибо все сами боятся ввязываться в открытую драку. Не было бы Империи, глядишь, и заморская Айшаса воспринималась бы ими не как друг, а как враг. Сасандра сдерживала напор кентавров на юге и дроу на севере. А ее попытки расширить свои земли заставляли и заставляют разрозненные кланы детей Степи и сынов Леса держаться вместе, подчиняться общему руководству, способствуя, как странно это ни звучит, росту и самосовершенствованию этих народов. Единство законов, образа жизни, денежной системы на обширной территории позволило развивать науку и искусство во всех провинциях, независимо от того – северяне ли это барнцы, занимающиеся бортничеством и охотой, или виноградари и землепашцы каматийцы.

– Вы хорошо осведомлены, – покачал головой Кир.

– Это плохо? Это оскорбляет тебя как человека?

– Нет, что вы, старейший. Просто любопытно – зачем это вам?

– Мы живем под землей, но мы не отрезаны от всего, что происходит на поверхности. Кроме собственных товаров, мы используем те, что вымениваем у людей, у дроу, у великанов. У нас плохо растут овощи, совсем нет фруктов. Шкуры, которые выделывают наши мастера, отличаются мягкостью и долговечностью, но у нас не водятся олени, лоси, морские зайцы и котики. Мы во многом зависим от людей, от торговли. Кроме того, в королевствах и провинциях Сасандры, примыкающих к горам Тумана, зачастую бытуют искаженные представления о нашем богатстве. Кое-кто из людей не прочь был бы заставить подгорный народ поделиться излишками, по их мнению, сокровищ. И если наверху начнется смута…

– Да она уже началась. – Кир, не выдержав, перебил Традктраша. – Простите, старейший, я не хотел вас обидеть…

– Мы заметили, – хмыкнул самый маленький из кобольдов, чье темя украшала обширная плешь. – Это оказалось не так сложно.

– Поэтому я так обрадовался встрече с тобой. – Рдадрдах, очевидно, думал, что его слова что-то пояснят Киру, но тьялец запутался еще больше. Они что, возлагают какие-то особые надежды на встречу с ним? А ему прикажете веселиться или грустить от такого поворота событий?

– Смуты в Сасандре можно было избежать. – Главный «подземник» многозначительно поднял к потолку палец. – Я очень надеялся на Тельмара Мудрого… Тебе знакомо это имя?

– Знакомо. Хотя он умер задолго до моего рождения. У нас чтят подвиг волшебников. В их честь установлена памятная плита в Верхнем городе Аксамалы.

– Да, – кивнул Традктраш. – Их жертвенности можно только позавидовать. Хотя, спасая тысячи жизней своих сограждан, они обрекли на невзгоды десятки тысяч, а если учесть будущие поколения, которые пострадают от развала Империи… Так вот, я предупреждал Тельмара Мудрого, что только Великий Круг магов Сасандры может удержать Империю от развала. Врачевать чуму… Что ж, это хорошо. Но они должны были прежде всего врачевать чуму, зреющую внутри государства, бороться с напором внешних врагов и внутренних смутьянов.

– А разве это не задача для тайного сыска, суровых парней с иногом на бляхах?

– Они борются лишь с проявлениями. Так можно великолепно лечить ушибы и ссадины. А задача Круга магов заключалась в недопущении драк… Наши ученые установили, что Сасандру смогут возродить только волшебники. Впрочем, даже одного было бы достаточно. Народ сплотится вокруг него, пойдет нужной дорогой в правильном направлении. Тельмар Мудрый и его сподвижники ушли все разом, не оставив учеников. Хотя бы один талантливый ученик, развивший мастерство за тридцать семь лет, мог бы стать таким чародеем. Все эти годы мы ждали с замиранием сердца и в глубине души надеялись, что успеем, найдем волшебника до того, как процесс развала государства станет необратимым. Конечно, лучше было бы и вовсе предупредить смуту и разруху…

– Поздно, – прошептал Кир. – Она уже началась, и остановить…

– Обученный волшебник сможет. Если захочет, конечно.

– Где же его взять?

– Он здесь, с нами. Сидит за этим столом.

– Вы шутите, старейший?

– Он не умеет, – тягуче произнес плешивый.

– Ты силен, Кир из Тьялы, – вмешался Рдадрдах. – Очень силен. Возможно, ты не уступишь самому Тельмару, моему хорошему другу. Когда ты подчинил Стихию Огня, отзвуки магических эманаций докатились, я думаю, до Фалессы и Окраины. И потом я прощупал тебя. Мысленно. Когда ты спал или был в забытьи. Думаю, ты простишь меня за это?

– Да чего уж там… – махнул рукой молодой человек. – Только…

– Не верится?

– Не верится, – честно ответил Кир. – Как по мне, так все эти сказки о судьбе, о предназначении, об особых умениях…

– Ну, во-первых, мыслящее существо само пишет свою судьбу, – многозначительно произнес Традктраш. – Во-вторых, никакого предназначения у тебя не было и нет. Предназначение – это нечто косное, заранее определенное. Ты попал к нам по воле целой цепи совпадений. Разрыв любого звена этой цепи или привел бы сюда другого человека, или не привел бы никого вовсе.

– И что тогда?

– Мы бы ждали. А положение у тебя на родине ухудшалось бы с каждым месяцем… Да что там месяцем! С каждым днем. А что до умений, то могу сказать одно – у тебя есть талант, а полезные навыки ты приобретешь, если согласишься принять нашу помощь. Я не требую срочного ответа. Будь гостем в доме нашего собрата. Думай. Обдуманное решение для нас гораздо важнее, нежели принятое сгоряча. Но помни: судьба Сасандры в твоих руках. И еще… – Традктраш замялся, и тогда Рдадрдах сказал, твердо выговаривая каждое слово:

– Даже если ты согласишься учиться волшебству, выучишься и начнешь нелегкий труд по возобновлению порядка в Империи… В бывшей Империи, ибо той страны, что была здесь полгода назад, больше нет. Даже в этом случае мы не можем обещать непременного успеха. Жизнь есть жизнь. Она часто ломает самые выверенные, самые тщательно продуманные планы.

– Все в руке Триединого… – севшим голосом выговорил Кирсьен. Откашлялся. – Я не буду раздумывать слишком долго. Родина – это единственное на этом свете, за что отдавать жизнь нужно с радостью и не торгуясь. Если есть надежда на спасение, то нельзя упускать ее из-за нерешительности и боязни за собственную шкуру. Я согласен. И пусть вас не смущает быстрый ответ. Мое решение обдумано уже давно. Когда начинаем?

Начать решили через три дня, в течение которых Кир отъедался и отсыпался, а гостеприимный хозяин, используя старинную магию кобольдов, лечил его раны. В итоге перерезанные и сросшиеся сикось-накось сухожилия перестали мучить непрерывными болями, но гибкость к правому колену так и не вернулась. Рдадрдах сопел и кряхтел, но вынужден был признать свое бессилие. А бывший гвардеец махнул рукой и сказал, что тот, кто хромал на обе ноги, всегда согласится на одну прихрамывать. Вот если бы наоборот, то как-то нехорошо получилось бы… И принялся отрабатывать удары и защиту подаренным ножом. Магия магией, а нужно уметь защитить себя и обычной сталью.

Точно в назначенный срок явились учителя.

Глава Совета Старейших – Традктраш.

Мастер Стихии Воздуха – тихий и молчаливый кобольд Бадгрдах.

Мастер Стихии Воды – улыбчивый Градхташ, на правой руке которого отсутствовали два пальца. Кир думал, что увечье «подземника» – результат сложного магического опыта со стихиями, но тот объяснил, мол, еще мальчишкой, сопливым кобольденком, любил шляться по заброшенным пещерам и однажды попал в камнепад, уцелел чудом, а вот пальцы рухнувшая скала отбила напрочь.

Мастер Стихии Огня – маленький и плешивый Драдбрдат, имевший привычку донельзя растягивать произносимые слова.

И мастер Стихии Земли – Рдадрдах.

Учителя взялись за дело напористо. Настолько серьезно, что через пару дней Кир взвыл – так его не гоняли с тех пор, как отец поручил управляющему имением, своему бывшему сержанту, научить будущего офицера держать в руках меч.

Обыватели по глупости полагают, что становление чародея заключается в заучивании магических формул, изучении заклинаний, пассов и особых положений рук. Возможно, некоторые волшебники совмещают чародейство с движениями рук и ног, сопровождают его словами и даже длиннющими, витиеватыми фразами. Это привычка, не более того. Ну, еще позволяет произвести впечатление на зрителей, запугать противника. На самом деле волшебнику достаточно внутреннего сосредоточения.

Вот с этим сосредоточением и пришлось помучиться. Как Киру, так и его учителям.

Ну никак не удавалось порывистому тьяльцу «открыть» себя стихиям, «раствориться» в них. А ведь единение со стихией – необходимое условие успешного волшебства. Для стихийного мага, конечно. Кобольды рассказали молодому человеку о существовании магов-«эмоционалов», использующих в чародейских целях чувства людей. И объяснили, почему Великий Круг магов Сасандры некогда запретил подобное колдовство. Используя радость или ненависть, страх или жалость, эманации которых человек испускает в пространство, маг не спрашивает разрешения. Просто берет и все. Это сродни работе карманника и не может быть одобрено законами цивилизованного государства. Но не это главное. Когда маг «берет» у человека эмоцию (причем не важно, какую именно – приятную или неприятную), он уменьшает ее, заставляя тем самым «источник» производить больше и больше этой эмоции. Но радоваться до бесконечности нельзя, как нельзя бесконечно горевать. Душа со временем истощается, и даже если колдун не убивает человека (осознанно или невольно, неважно), то на восстановление душевного равновесия могут уйти месяцы, а то и годы. И вот этого Великий Круг простить не мог никому.

День за днем, упорно и настойчиво Кир постигал умение «стихийного» мага. Открыться той или иной стихии, соединиться с ней, почувствовать себя частью стихии, усилием воли заставить Силу выполнить желаемое. До сих пор у Кира это выходило неосознанно. Например, круглый щит Воздуха, созданный им в бою с медренскими латниками на дороге. Бич Воды, поднятый из колодца на заднем дворе пекаря Одберга. Теперь же он должен был пользоваться стихиями по собственному усмотрению, и больше того, по указке учителей.

Учеба давалась с большим трудом.

Рдадрдах утверждал, что любой маг-человек научил бы своего сородича с легкостью. Для этого учителю-волшебнику не нужно обладать значительной силой, как, например, тому же Тельмару Мудрому. Просто он сумел бы лучше объяснить, помочь прочувствовать. Кобольды же бились изо всех сил, но успех приходил крайне медленно.

Два долгих зимних месяца Кир учился повелевать теми стихиями, с которыми уже успел познакомиться самостоятельно. Воздух, Вода и Огонь. И еще полтора месяца ушло на овладение стихией Земли.

И вот к середине месяца Коня тьялец научился не только работать со всеми четырьмя стихиями по отдельности, а также совмещать воздействия двух-трех природных Сил. Например, не просто направлять по своей воле струю воды куда угодно, а еще и разогревать ее или замораживать, окружать летящий камень ореолом огня. Да, конечно, боевое применение магии интересовало Кира в первую очередь. Но он не обошел стороной и управление погодой, учился побуждать растения к быстрому цветению и плодоношению, заставлял срастаться кости и мышцы у ягнят горных баранов, на которых учился врачевать за неимением людей.

Вместе с почти безграничными возможностями приходило и сознание ответственности за содеянное. Кир начал понимать магов Великого Круга – их постоянные терзания, сомнения, мучительное самоограничение. Волшебство должно служить людям, но не стоит злоупотреблять магическим воздействием, иначе человечество остановится в развитии. Ну кто бы изобретал колесо, когда волшебник, за небольшое вознаграждение, мог бы доставить любой груз в какой угодно конец Сасандры? Не говоря уже о том, сколь ужасны могут быть войны, в которых с обеих сторон принимают участие чародеи. Говорят, все это было на заре становления Империи, но впоследствии Великий Круг магов запретил волшебникам сражаться, если только речь не шла о защите собственной жизни, жизни близкого человека или жизни члена императорской фамилии. Также разрешалось использовать боевые заклятия в случае, когда угрозе подвергается целостность и независимость родины.

Значит, решил для себя Кир, сейчас каждый волшебник, считающий себя патриотом Империи, может смело пускать в ход свое умение против борцов за независимость и вольнолюбцев, а также против айшасиан и умников из западных королевств, так и норовящих влезть длинными носами в чужую кашу.

И вот пришел день… А может, и ночь, кто его под землей разберет? Пришел день, когда Рдадрдах сказал, часто опуская и поднимая веки, что означало, как уже успел разобраться Кир, крайнюю степень волнения:

– Похоже, мы передали тебе все, что знаем сами… Нет, пойми меня правильно, чтобы овладеть всеми навыками, которыми обладаю я, Традктраш, Бадгрдах и Драдбрдат, тебе понадобится не один десяток лет. Но мы научили тебя учиться. А это главное. Теперь ты сможешь пополнять свои знания и умения по мере необходимости.

– Я понял. – В душе Кирсьена жажда выйти на поверхность и навести в Сасандре долгожданный порядок боролась с сожалением о трудном, но интересном времени обучения в подземном городе. – Я исполню свой долг и постараюсь оправдать ваше доверие.

– Не нужно говорить о нашем доверии, – покачал головой кобольд. – Просто исполни свой долг…

На следующий день он шагал с лампой в руке следом за Градхташем и Рдадрдахом, к выходу. По случаю выхода из пещер ему постарались подобрать одежду, больше похожую на человеческую, чем повседневный наряд кобольдов, к которому тьялец уже привык. Плечи человека отягощала сумка с запасом пищи и плотно скатанный плащ-полог, на поясе висел нож и два кошелька – один с кремнем, огнивом и трутом, а второй с десятком золотых и серебряных монет старой чеканки. Кобольды всю дорогу сохраняли торжественное и немного грустное молчание, но Кир не мог сдержать улыбки. Скоро, очень скоро он увидит солнце, небо, облака, шевелящуюся под легким ветерком листву.

Покорная мысленному приказу Рдадрдаха, скала разошлась, открыв выход из тоннеля.

Снаружи царили сумерки. Ничего удивительного. Белым днем ни один «подземник» не рискнет высунуться, ведь яркий свет ослепит их, и хорошо, если не навсегда.

Кир втянул воздух полной грудью. Ароматы весеннего леса, сырой земли и хвои, пьянили ничуть не хуже вина. Там, впереди, за еловым бором начиналась долина Гралианы. По реке можно выйти в Арун и дальше, к самому Великому Озеру, откуда открывается прямой путь на Аксамалу.

Прощание не стали обременять долгими разговорами. Кобольды подняли сжатые в кулаки правые руки по обычаю подгорного народа, а человек отвесил изящный, насколько позволяла негнущаяся нога, поклон, согласно правилам вежливости имперского дворянства. Скала медленно сомкнулась, и он остался один на один с бескрайней природой.

Ночь он провел без сна, но не потому что опасался нападения, а желая подольше наслаждаться запахами и звуками дремучего ельника. Развел маленький костер и сидел, привалившись спиной к стволу ели, не заботясь о том, что пачкает одежду смолой, ворошил угли палкой, любовался порхающими, словно мотыльки, языками пламени. В небе плыли две луны. Большая – в первой четверти, а Малая только пошла на убыль, подарив черному небу тонкий ломтик желтого сияния. Блестели звезды, такие яркие и большие в предгорьях.

Ближе к утру на краю поляны появился дикий кот, привлеченный светом костра. Огромный хищник – больше двух локтей в холке – считал себя полноправным хозяином в здешних местах и не привык встречать соперников. Кир с улыбкой посмотрел в медово-желтые глаза зверя. Кот фыркнул и улегся, вытянув передние лапы и слегка похлестывая хвостом по палевым бокам. Так они сидели друг напротив друга. Зверь и человек. Сильные и мудрые. Знающие цену жизни и смерти. На самом деле Кир не был так уверен в своих силах. Учеба учебой, а как оно выйдет на самом деле?

С рассветом котяра потянулся и ушел в чащу, оглянувшись через плечо на прощание.

Молодой человек притоптал тлеющие угли и весело зашагал вниз по склону к реке. Вернее, захромал, но все равно весело. Все доставляло радость и удовольствие – режущая плечо лямка и скользящая под подошвой хвоя, тяжесть тесака на поясе и утренняя сырость.

В пойме Гралианы ельник сменился бучиной, одетой в молодую листву. Кир с трудом продирался через заросли бузины, то и дело вытирая пот со лба.

Звонко пели птицы, жужжали пчелы над гроздьями белых цветов, источающих сладковатый аромат.

Тьяльцу до зуда в пятках, как в детстве, захотелось использовать хоть малую часть новоприобретенных навыков. Он закрыл глаза и окружил себя коконом пустоты. Исчезли запахи и звуки. Нет, не все… Издали доносилось насмешливое щебетание дрозда-рябинника. Кир медленно вытянул вперед руку раскрытой ладонью вверх и затаил дыхание. Мгновение, другое, третье ничего не происходило, а после по пальцам скользнул легкий ветерок. Еще миг, и острые коготки вцепились около ногтя. Молодой человек осторожно открыл глаза. Серовато-стальная пичуга с черными пестринами на голове сидела у него на пальце и внимательно рассматривала человека черным глазом-бусинкой. Ржаво-рыжие грудь и шея, усыпанные продолговатыми темными пятнами, и белое брюшко места для сомнений не оставляли: дрозд. Скорее всего, тот самый рябинник, нагло выкрикивавший песенку из бузинных кустов.

Хорошая примета. Добрая.

Дрозды приносят весну и радость. Они – певцы обновляющейся после зимы природы.

Правда, в долине Дорены, где прошло детство Кира, чаще встречаются певчие дрозды. Эти птички мельче рябинников и поют гораздо виртуознее. Многие слышат в их песне призывное: «Приди, приди! Скорее, приходи, скорее… Поскорей, поскорей… Приди! Приходи же…» Отсюда и решил народ, что зовут дрозды весну и тепло, цвет на деревья, урожай на поля, приплод в стада… Конечно, рябинник проигрывает сородичу в мастерстве пения, но все ж таки не чужой ему. Значит, его дружба – добрый знак.

– Спасибо, птичка… – прошептал Кир. – Спасибо, братец!

Звуки его голоса спугнули дрозда. Он настороженно пискнул, повернул голову и вспорхнул, мелькнув на прощание черно-бурым крылом.

Чародей помахал пичуге – лети, мол, маленький друг, – а сам спустился к реке.

Идти вдоль берега – глупо, да и бессмысленно – не меньше полгода пройдет, пока до озера дохромаешь. Значит…

Значит, нужна лодка или плот. Жаль, инструментов никаких под рукой нет… Кир усмехнулся. Даже целый ящик плотничьего снаряжения не сделают его мастером. Когда любимое столярное изделие – древко копья да топорище боевой секиры, лучше не пытаться вытесать что-то полезное самостоятельно. Но ведь…

Но ведь не зря же он постигал чародейскую науку в подземном городе?!

Во-он тот пласт зеленого дерна, венчающий охристый обрыв, кажется, вполне подходит…

Мутноватая после весеннего паводка вода Дорены вздулась пузырем, из которого длинным пальцем вырос обоюдоострый клинок. Дрогнул, примеряясь, а потом взрезал рыжую глину полукругом, обрушивая в стремнину кусок берега размером пять на пять шагов. Еще в полете широкий язык огня лизнул будущий корабль снизу, обжигая и скрепляя частицы глины, а воздух, собравшись в тугой комок, позволил отрезанной «краюхе» коснуться речной глади без шума и брызг, да так и остался между обожженной глиной и водой, придавая плавучести. Корни трав, покрывающие кусок берега, удлинились, расползлись множеством отростков, пронизывая пласт сверху донизу. Это чтобы был крепче, не развалился ненароком, наткнувшись на топляк или подводный камень. В то же время стебли недавно проклюнувшегося от зимней спячки белоголовца ринулись вверх, образуя мягкий ковер, пригодный для безмятежного сна…

А ведь получилось!

Сейчас испытаем творение чародейского искусства…

Легкая волна подогнала плавучий остров к берегу.

Кир осторожно ступил на траву. Да, покачивает, но в целом – очень удобно. Молодой человек уселся, поджав под себя ноги, и позволил реке вынести островок на стремнину.

Путешествие началось.

Глава 14

В кружении лиц на улицах Аксамалы еще не звенело то довольство жизнью и ликование, какое наблюдалось минувшим летом, но потихоньку-полегоньку на лица обывателей возвращались улыбки, в толпе звенел веселый смех. Каких усилий стоило правительству «младоаксамалианцев» накормить огромный город, многие предпочитали не вспоминать. И скорее всего, главную роль здесь сыграли не речи высокоученого мэтра Дольбрайна и не походы по округе небольших, но отлично обученных и прекрасно вооруженных отрядов из числа студентов и ополченцев, чьей задачей было уничтожение остатков войска Жискардо Лесного Кота.

Нет, поток торговцев из сел и городишек хлынул в Аксамалу после того, как расползлись слухи о красоте и отваге соправительницы – Фланы Огневолосой. За призрачную надежду увидеть хоть краем глаза спасительницу столицы крестьяне и арендаторы готовы были променять чертоги Триединого на Ледяную Преисподнюю. Они ехали за сотни миль, зачастую со всей семьей, везли зерно, овощи, фрукты, долежавшие до весны, гусей и кур в клетках и корзинах, гнали коров и овец. Дешево, конечно, не продавали… Но ничего тут не поделаешь – цены в Аксамале за эту зиму выросли раз в семь-восемь. И это еще хорошо! В других провинциях стоимость зерна возросла в пятнадцать, а то и двадцать раз. Но скудо, вырученные за продовольствие, оседали не в карманах селян, а в карманах владельцев гостиниц, трактирщиков, стражников, ревностно следящих, чтобы приезжие не задерживались в столице больше трех суток.

Зато в городе установилась спокойная жизнь. Приструнили воров и грабителей. Четыре похода главнокомандующего Гурана в припортовые кварталы сами по себе заслуживали прославления в стихах с помостов Клепсидральной площади. Да кто же прославляет рутинную работу? Зачистка трущоб от сброда – необходимая, но грязная и неблагодарная работа. Зато правительству удалось добиться беспрепятственного прохода как торговцев, так и чиновников таможни к причалам. Начала потихоньку возобновляться торговля озерным путем. Особенно когда утихли зимние шторма, растаяли остатки льда в северной части Великого озера. Вместе с купцами прибыли из Аруна тревожные вести. Армия Барна углубилась в страну, по пути захватывает города, уничтожает всю символику Сасандры, словно пытается стереть саму память об Империи. В Табале, поговаривали, тоже заваруха. Барнцы взялись всерьез за соседние провинции. Но об овцеводов, кажется, обломали зубы – табальцы умудрились не только собрать, но и обучить войско, способное противостоять захватчикам. Так что о судьбе Табалы аксамалианцы не беспокоились, тем паче провинция объявила независимость в числе первых. Возникало другое опасение: а ну как почувствует полководец овцеводов силу, дарующую крылья за спиной? А потом возьмет да и двинет армию на столицу бывшей Империи…

Флана вздохнула, отложила бумаги. Как же ей хотелось не просто убрать ненавистные расчеты, расписки, приказы, пояснения, списки, а изорвать их в мелкие кусочки. А после выкинуть в окно или сжечь. Лучше сжечь – двор университета убирает молчаливый и неулыбчивый фра Гольбрайн, бывший профессор астрологии, добровольно взваливший на себя обязанность содержать двор и прилегающие улочки в чистоте.

Мысли об армии Табалы, Барна и Аруна не давали соправительнице Аксамалы покоя. Из них аруниты беспокоили отсутствием армии, а две остальные провинции – излишне сильными войсками.

Барнцев вел генерал делла Пиерро, бывший дивизионный генерал императорской армии. Он – осторожный, даже излишне, командир, опытный военачальник. Такой может растоптать защитников Аруна, «закогтиться» в главных крепостях, установить в провинции власть на свое усмотрение, но он не рискнет переправляться через озеро и атаковать Аксамалу. Без серьезной и длительной подготовки, по крайней мере.

А вот армию Табалы возглавлял никому не известный человек со странной кличкой. Генерал Стальной Дрозд. А полное имя – Антоло Стальной Дрозд.

Любопытно… Тезка того паренька-студента, что устроил драку с лейтенантом Кирсьеном на день тезоименитства матушки императора. Где они, кстати? Остались ли живы? Если сумели сохранить себя в разгулявшейся над Сасандрой грозе, то чем занимаются?

В дверь постучали. Мягко и неназойливо.

– Входи, Гуран! – обрадовалась Флана. Вот у вельсгундца и можно узнать, что с Антоло.

Гуран вошел как всегда. С легким поклоном и ненавязчивой улыбкой. Ни за что не скажешь, что главнокомандующий, второй человек среди «младоаксамалианцев» после Дольбрайна. Хотя в последнее время многие считают, что молодой дворянин утратил влияние на мэтра. Сейчас, говорят, Дольбрайн шага не ступит, чтобы не посоветоваться с Жильоном-сыскарем.

– Доброе утро, – Гуран тронул ус.

– Здравствуй. Присаживайся.

Вельсгундец опустился на низкий карл,[36] упер ножны с мечом в пол, сцепил пальцы на крестовине. Вздохнул.

– Какие новости с севера? – поинтересовалась Флана.

– С севера все новости старые, – усмехнулся Гуран.

– А с юга?

– С юга есть кое-что… – Молодой человек замялся. – Вельза скоро пришлет послов, попросится под нашу руку.

– Откуда ты знаешь?

– У меня есть люди, умеющие слушать и, главное, слышать. А купцы, когда выпьют вина, могут рассказать много интересного.

– Ну-ну… А кроме Вельзы что слышно?

– Кроме Вельзы, новости так себе… Камата ведет переговоры с Айшасой. В обмен на некоторые послабления в торговых пошлинах, каматийцы согласны разместить на побережье несколько крепостей с гарнизонами из айшасианских солдат. А кроме всего прочего, они рассчитывают, что флот Айшасы приструнит халидских пиратов. В этом году они возобновили набеги. Уже сожжены пять рыбацких поселков, ограблен храм Триединого в окрестностях Эгейлы. Мьельские купцы в панике.

– А разве мы не можем предложить Камате военную помощь? – Флана приподняла бровь.

Гуран вздохнул:

– Чего греха таить… Не можем. Обе эскадры в Ласковом море поделены между Уннарой и той же Каматой. Поделить-то они поделили. Все по-честному, корабли поровну. А что морякам нужно жалованье платить, никто как-то не подумал. Ну, что поделаешь! Не сообразили! Думали, моряк, служащий независимой провинции, есть уже не хочет. А они несознательные попались, разбежались почему-то…

– Не нужны нам айшасианы на побережье… – протянула Флана.

– Кто ж спорит? Тем более, если король Айшасы пойдет на уступки купцам, каматийского зерна мы уже не увидим.

– И что ты думаешь делать?

– А что тут сделаешь? Я предложил фра Дольбрайну заслать гонцов в Уннару. Они с Каматой всегда соперничали. Есть надежда, что уннарцы назло Камате нас поддержат. Правда, Перт не заменит Браилы с Мьелой…[37] Но все-таки. Как говорят в Табале, с поганой овцы хоть шерсти клок.

– В Табале? Кстати, о Табале. Что ты думаешь о генерале Стальном Дрозде?

Вельсгундец отвел глаза.

– Ты что-то знаешь, Гуран? И не хочешь мне говорить!

– Нет. Слово чести, нет, – покачал головой молодой человек. Дернул себя за бородку. – Просто имя этого генерала и мне не дает покоя. Говорил я тебе или нет, что Антоло, Емсиля и Вензольо отправили в солдаты?

– Говорил. Но почему солдат не может стать генералом?

– Потому что у генерала есть свой сын, – к месту вспомнил старую шутку Гуран.

Флана даже не улыбнулась.

– И все-таки мне кажется…

– Поверь, – прервал ее Гуран. – Я выяснял… Я расспрашивал… В конце лета под Аксамалой сформировали четыре полка из людей, отбывающих наказание в тюрьмах и на каторгах. Предполагалось, что они таким образом искупят вину перед родиной. Один полк отправили в Окраину, сдерживать кентавров. Один – в Барн, где дроу вконец распоясались, в открытую против Сасандры пошли. А два – скорым маршем в северную Тельбию. Они вошли в пятую пехотную, «Непобедимую». Сама знаешь, что в Тельбии происходит…

– Но ведь Барн недалеко от Табалы! Антоло мог дезертировать. Ну, после того, как Империя развалилась, убежать на родину…

– Извини, – вздохнул Гуран. – Мои друзья попали в тот полк, что направлен в Тельбию. И еще… Я не думаю, что в наше время солдат, да еще отправленный в армию прямиком из тюрьмы, может стать генералом. Да и знал я Антоло! Он армейскую дисциплину на дух не переносил. Да он скорей удавится, чем начнет выслуживаться.

Вельсгундец в сердцах стукнул кулаком по колену. Рванулся, чтобы вскочить, но сдержал порыв.

– Ну, ты же стал главнокомандующим… – тихо произнесла Флана.

– Я стал. Так это ж… – начал было Гуран, но замолчал, захлопнув рот так стремительно, что аж зубы клацнули. Фразу он не закончил, но ее нетрудно было угадать: «Это – он, а это – я».

Молодой человек смущенно засопел и отвернулся к окну. Флана какое-то время молча перебирала бумаги, раскладывала их ровными стопками на столешнице, исподтишка поглядывая на вельсгундца. «Он до сих пор мучается, что его вызволили из тюрьмы, а друзья остались. Как будто в этом есть чья-то вина! Раз такой совестливый, то оставался бы с ними. А не смог, так нечего и грызть себя самого…»

– Как ты думаешь, – прервала молчание правительница, – литийские купцы приведут суда ближе к лету?

– А! Что? – вскинулся Гуран. – Литийские? Не знаю… А зачем нам торговля с Литией? Обычно они нам не продают ничего… Только покупают у вельзийцев и каматийцев зерно, вина.

– А нам и не важно, чтобы у нас покупали или продавали. Все равно город будет иметь с торговли и с таможенной пошлины, – рассеянно пояснила Флана и вдруг нахмурилась. – А ведь ты не для того сюда пришел, чтобы со мной о торговых делах говорить! Угадала? Быстро признавайся, с чем пожаловал! – Она притопнула каблучком.

Гуран снова вздохнул. Поежился. Откашлялся. Открыл рот… И опять закрыл его.

– Эй, ты чего? – Флана подалась вперед. – Гуран! – Ее голос щелкнул, как плеть-семихвостка. – Быстро признавайся! Все равно ведь узнаю.

– Узнаешь, конечно, – сокрушенно тряхнул головой молодой человек. – Сообщат, не помедлят.

– О чем сообщат?

– Эх! – Вельсгундец махнул рукой, бросаясь в признание, словно в омут головой. – Вчера ночью совет был…

– Министров?

– Ну да… Правительство собиралось.

– А почему меня не позвали?

– Так и меня сперва звать не хотели.

– Заговор? – Зеленые глаза Фланы сверкнули.

– Что ты! – Гуран усмехнулся, но потом задумался. – А ведь, пожалуй, и правда заговор…

– Против кого?

– Тебе решать.

– Не поняла…

– Абрельм, чародей наш, предложил выдать тебя замуж за фра Дольбрайна.

– То есть как это? – Флана непонимающе заморгала.

– Ну, как… По закону. Все как положено. С оглашением, с помолвкой, со жрецами Триединого…

– Да я не про это! – Она скомкала какую-то расписку. Потом, одумавшись, расправила ее, разгладила пальцами на столе. – Почему меня не спросили?

– Спросят. Сегодня. Я предупредить пришел. – Гуран ущипнул себя за ус и вдруг заговорил быстро, сбиваясь и запинаясь: – Нет, конечно, если ты против…

– А я должна быть против?

– Ну, не знаю… Твое мнение тоже важно. По крайней мере, я так думаю.

Флана помолчала немного. Спросила, откидываясь на спинку кресла:

– А остальные?

– Нерельм считает, что брак между соправителями сделает их одним полноценным правителем. Крюку все равно, но он настаивает, чтобы кто-либо из вас стал императором. Ну, или императрицей… Жильон уверен, что тебя нужно вообще отстранить от управления. Его любимая поговорка: «Волос долог – ум короток». Он говорит, что если чернь хочет видеть тебя символом свободной Аксамалы, то нельзя запрещать им. Но твое участие в жизни Аксамалы должно быть ограничено появлением на помосте во время праздников и раздачей милостыни нуждающимся. Абрельм… Ну, Абрельм-то это и предложил. Обосновал очень дотошно. «Младоаксамалианцы», мол, теряют доверие и любовь народа, а тебя едва ли не боготворят.

– А Дольбрайн?

– Дольбрайн? А что Дольбрайн… Он в последнее время живет, словно не от мира сего. Твердит, что мечта о благе обернулась разрухой и неисчислимыми бедами. Подыскивает объяснения, почему именно императорская власть для Сасандры больше подходит, нежели народовластие. Приказал отстроить храм Триединого взамен разрушенного вместе с Верхним городом и мечтает помолиться там.

– То есть он не возражал?

Гуран отвел глаза:

– А кто в здравом уме и трезвой памяти возражал бы?

– Против императорской короны?

– Против женитьбы на тебе.

– Да?

Вельсгундец промолчал, глядя в стену.

Флана поднялась, подошла к окну. Во двор размеренно шаркал метлой мэтр Гольбрайн. Ученый, можно сказать, мировая величина, а посвятил себя поддержанию чистоты и порядка. Сказал, что больше некому. Раз дворники отправились строить светлое будущее, то профессорам только и остается, что взять метлы в руки. А наука подождет. Не так уж важна астрология для жизни города. Голодных она накормить не поможет, замерзших не обогреет и на городские стены не поднимется, чтобы отразить врага. Он наотрез отказывался составлять гороскопы, хотя его много раз просили. Министры уговаривали его посчитать благоприятное расположение звезд, чтобы заниматься торговлей, политикой, военным делом. А кое-кто приходил просить о личном гороскопе, сулил большие деньги, власть, почет и уважение. Гольбрайн смеялся в ответ и лишь покрепче сжимал черенок метлы сильными пальцами.

Лишь избранные знали, что по ночам он поднимается на площадку для наблюдения за светилами, наводил секстан на звезды Лумор и Го-Дарит, Рай-Шум и То-Хан, тщательно по таблицам сверял фазы Большой и Малой Лун. О результатах своей работы он не рассказывал никому, отмалчивался или отшучивался…

Значит и ей, Флане, не приходится ждать помощи и совета от астролога. Нужно решать самой.

– А скажи мне, Гуран, я имею право отказаться? Или…

– Пусть попробуют лишить тебя этого права! – Плечи вельсгундца напряглись. – Не для того мы провозглашали гражданские свободы и права человека.

– Понятно. Спасибо, Гуран. Я всегда верила в тебя.

– Так что передать Дольбрайну? – Молодой человек встал, поправил перевязь с мечом.

– Передай ему… И всем остальным «младоаксамалианцам»… Передай им, что я согласна.

– Согласна? – Глаза Гурана округлились.

– Да. Во имя процветания Аксамалы. Если мы боремся за нашу страну, то должны в чем-то себя ограничивать, смирять свои желания и соизмерять их с нуждами Аксамалы и новой возрожденной Сасандры. Я согласна. Тем более, мэтр Дольбрайн – мужчина интересный и не старый. Так ведь? – Она подмигнула.

Гуран с закаменевшим лицом поклонился и вышел из комнаты. Флане показалось, что он почему-то остался недоволен ее ответом.

Толпа на Клепсидральной площади взорвалась ликованием. К небу взлетели гугели и чепцы, пелеусы и токи.[38] Полдюжины трубачей поднесли к губам начищенные, сияющие ясным солнечным светом фанфары. Присутствующий на церемонии брат Оболо, отец-настоятель строящегося храма Триединого, воздел руки к небу, и ритуальная звезда из чистого золота засверкала у него на груди.

Министры улыбались и махали руками горожанам. Без излишнего рвения, но приветливо. Даже телохранители в алых накидках с серпами не могли сдержать легкие улыбки.

Мэтр Дольбрайн прижал ладони к сердцу и поклонился, наверное, уже пятый или шестой раз. Ему нравилось, когда народ радуется – когда простые обыватели выражают одобрение его словам и действиям.

В такие мгновения он едва ли не втягивал в себя выплескиваемые толпой эмоции. Как те чародеи, что разрушили Верхний город. Фра Абрельм, один из них, верой и правдой служил делу «младоаксмалианцев» и даже нашел четверых помощников и десяток мальчишек, обладателей кое-каких способностей. Правда, их сила оставляла желать лучшего, но восполнялась рвением и желанием стать полезными делу Аксамалы. Абрельм учил волшебников, а те, в свою очередь, передавали основы чародейского мастерства подросткам.

Кстати, пожилой колдун присутствовал тут же, на помосте. Он порозовел и расцвел, будто весенняя роза. Видно, ему тоже доставляло удовольствие купаться в чувствах, выплескиваемых толпой.

Берельм скосил глаза на Флану, которая, скромно потупив глаза, приседала, придерживая кончиками пальцев края юбки. Если бы не высшие интересы, интересы страны и людей, поверивших в него, Берельм-Ловкач никогда в жизни не связал бы жизнь с проституткой, пускай и бывшей. С одной стороны, он, конечно, был далек от мысли презирать или, как некоторые обыватели, требовать высылки из Аксамалы всех «жриц любви», но жениться… Раньше, по крайней мере, подобная мысль даже не закралась бы ему в голову.

Но будь что будет…

Двоевластие немыслимо в любом государстве. А уж в таком, которое с трудом оправляется после голодной зимы, войны, разрухи, тем более. С той же целью – укрепить власть и навести окончательный порядок в городе и окрестностях – стоило надеть корону императора. А корона, как известно, надвое не делится. Теперь он, Берельм, будет править, а роль Фланы постепенно сведется к появлению на людях по самым значительным праздникам, раздаче пожертвований и прочей благотворительности. А потом… Потом ее забудут, как забывали многих правителей, очень даже неплохих и поначалу любимых чернью.

Флана перехватила взгляд Берельма-Дольбрайна. Чуть заметно дернула плечом, ничем больше не выказывая раздражения. Ни к чему. Народу не нужно знать, что между правителями хватает разногласий. Народ должен верить, что наверху все хорошо, все тихо и мирно, и думают власть предержащие лишь о том, чтобы ему, народу, лучше жилось. Она обворожительно улыбнулась будущему супругу. Мы еще посмотрим, кто кем будет управлять. Способов подчинить мужчину и заставить его плясать под свою дудку хватает. Флана чувствовала силы испытать эти способы на гиганте мысли, величайшем философе, главе «младоаксамалианского» правительства…

Взгляд из толпы, быстрый и в то же время пристальный, пропитанный ненавистью, как прибрежный песок водой, ожег Флану, заставил вскинуть голову и поежиться. Неужели кто-то из честных горожан затаил злобу на нее? Из-за чего? Что она упустила? Может, не рассмотрела вовремя жалобу, не ответила на прошение?

Пока правительница размышляла, взгляд вернулся. Будто пощечина по второй щеке. Хлесткий и обидный.

Кто?

Флана подняла голову, пытаясь выловить в толпе зевак неизвестного, чья ненависть овеществилась подобно копейному жалу.

Кажется, мелькнуло одно знакомое лицо. Длинное, лошадиное. Костистые скулы, торчащие, подобно ключицам нищего, умирающего от голода. Остроконечная бородка обрамляла лицо снизу, а меховая оторочка старого, застиранного гугеля – сверху.

Это же…

Этого не может быть!

Арунит Иллиос – чародей-стихийник, служивший верой и правдой кондотьеру Жискардо. Последний раз Флана видела его тощую фигуру, обряженную, по обыкновению, в уродливый, бесформенный балахон, скрюченной, ныряющей в темноту. И очень рассчитывала, что болт, выпущенный студентом Лисом, успокоил зловредного колдуна навсегда. А он живучим оказался. Где-то отлежался, потом сумел пробраться в Аксамалу… И что теперь? Хочет отомстить? Ему ничего не стоит испепелить всех, стоящих на помосте. И никакие парни с двуручниками не сумеют ему помешать…

Что же делать?

Пока мысли Фланы метались с лихорадочной быстротой, волшебник исчез. Растворился в толпе, будто и не было. Удивительно при его росте и худобе. Арунит выделялся среди аксамалианцев, как конь в отаре овец. И вдруг пропал. На корточки присел, что ли? Или при помощи волшебства глаза отвел?

Не забыть бы рассказать все Гурану…

Флана вновь присела, кивая благодарным горожанам и улыбаясь. Нужно быть приветливой и благожелательной, а все остальное само приложится.

Первые пять дней пути Кир от души развлекался тем, что учился разбрасывать по обеим берегам реки, по которой сплавлялся, сеть, сотканную из воды, воздуха и малой толики огня. Эту сетку он назвал «сторожевой». Заметить ее мог только очень искушенный в магии чародей – тонкие, паутиноподобные ниточки пронизывали воздух на прогалинах и под сенью деревьев. Но любое живое существо, коснувшееся их, вызывало дрожь и пробегающую по сети волну. По силе и частоте толчков тьялец учился распознавать, что за зверь или птица их вызвали. Дикий кот – плавные, но мощные. Олень – резкие и сильные. Белка или бурундук – быстрые, как бы дрожащие. Синицы, дрозды, скворцы – еле слышные из-за малого веса пичуги.

В оставшееся время Кир сидел, глядя на языки маленького костра. Греться при помощи магии молодой человек считал излишней роскошью, неоправданной тратой сил. К тому же на огонь так приятно смотреть. Танец пламени успокаивает и настраивает мысли на философский лад.

Может быть, поэтому, заметив, а вернее, почувствовав небольшой отряд остроухих, он не испепелил их одним махом?

Дроу шли гуськом, след в след, вдоль берега. Боевая раскраска воинов ни о чем не сказала Киру – с таким кланом он не сталкивался в плену. Руки натерты серо-зеленой глиной, на которой частыми беспорядочными мазками пестрела охристо-желтая краска. Волосы карликов скручены в узлы и закреплены на макушках. У переднего прическу украшали три пера, похожих на орлиные.

Первым побуждением Кира было – выпустить струю огня, оставив от остроухих горстку пепла. Но он пересилил себя и, закрывшись зеркальным щитом, какое-то время наблюдал за дикарями.

Кстати, изобретением этого щита чародей гордился. Ни один из учителей-кобольдов даже намеком не дал понять, что магию можно использовать и подобным образом. Может, дело в их подземной жизни, погруженной в кромешную темноту?

Выпуклый диск из сгущенного воздуха – почти такой же ему удалось сделать спонтанно, чтобы отвести стрелу тельбийского повстанца, – снаружи покрывали мельчайшие капельки воды. В них, как в зеркале, отражался окружающий чародея мир. Если ты находишься в лесу, то лес, если в горах, то горы. В степи он будет отражать небо и колышущуюся до горизонта траву. В городе – стены домов, фонари, мостовую. Конечно, если сторонний наблюдатель подойдет вплотную, на расстояние вытянутой руки, он увидит себя, искаженного до неузнаваемости, но это издержки кривизны зеркальной поверхности. Как на боку начищенного чайника. Но тут уж ничего не поделаешь – идеального способа стать невидимым не существует. Это только в старинных легендах волшебники обладают неограниченными возможностями. На самом деле есть ограничения, которых не в силах обойти самый сильный, самый обученный, опытный и изощренный колдун.

Кир долго плыл рядом с разведчиками-дроу. Не меньше часа. Он рассматривал их едва ли не в упор. Постепенно ненависть, всколыхнувшаяся было в его душе, сменилась любопытством, а после и жалостью. Сыны Вечного Леса ведь не были изначально кровожадными и жестокими. Они жили в гармонии с природой, почитали любое живое существо, обитавшее в лесу, никогда не убивали зверя без нужды и прежде, чем срубить дерево, просили у него прощения… Только людей они ненавидели. Так за что их любить? За то, что они пытаются забрать земли дроу? За попытки навязать свою религию, свои законы, свой образ жизни? За то, что имперские купцы меняют меха на крепкое вино, к которому дроу привыкают очень быстро и потом готовы за глоток заложить душу демонам Преисподней? Немудрено, что колдуны остроухих поднимают свой народ на борьбу с завоевателями. Другое дело, что ведут ее с излишней жестокостью, не гнушаясь убийством мирных жителей и кровавыми жертвами… Ну, так маленький народец не может по-другому противостоять огромной Империи. Все честные и благородные методы ведения войны заранее обречены на провал.

Молодой человек так расчувствовался, что хотел отпустить остроухих подобру-поздорову. Его остановила простая мысль: возможно, цель похода дроу – набег на деревню барнцев (ведь за пределы Барна Гралиана еще не вышла). Значит, опять прольется кровь, будут умирать старики, женщины и дети. Мужчины возьмутся за оружие в попытке отстоять свое право жить на этой земле. Может быть, им даже удастся победить, ведь остроухих совсем мало, но общее количество ненависти, разлитой по земле, увеличится. И еще призрачнее станет надежда помирить людей и сынов Вечного леса.

Этого нельзя допустить. Теперь, когда Кир чувствовал почти безграничную силу, он знал, что должен делать на этой земле, осознал свое предназначение, на которое кобольды лишь смутно намекали, опасаясь говорить напрямую. Наверное, именно этого они и хотели. Осознания и понимания.

Слегка напрягшись, Кир заставил два дерева, между которым как раз проходили остроухие, качнуться друг другу навстречу и взмахнуть корявыми сучьями, будто северные великаны, – задача не из легких и для сильного чародея. Вырвавшийся из земли корень стегнул переднего разведчика под колени. Поднявшаяся на спокойной речной глади волна ударилась о берег, разбилась на тысячи брызг, которые сами собой рванулись вперед, на лету превращаясь в острые осколки льда.

Дроу удивленно и испуганно закричали, прикрывая лица ладонями. Ледышки больно секли кожу, оставляя глубокие порезы. Один из карликов замахнулся топориком на дерево. Кир накинул на его запястье жгут воздуха, затянул и рванул на себя. Воин взлетел в воздух, будто получил в лоб тяжелой деревянной киянкой, которой в Камате клепают бочки. Он поднялся над землей на добрых три локтя и рухнул плашмя, приглушенно квакнув и выпучив и без того круглые глаза. Второй остроухий схватился за дротик, пригнувшись в поисках невидимого врага. Все тем же щупальцем, скрученным из воздуха, Кир толкнул его в затылок прямо на древесный ствол. И хотя опытный воин успел всунуть локоть между шершавой корой и собственным лбом, со стороны это выглядело так, будто он попытался ни с того ни с сего забодать дерево. Остальные загомонили, сбиваясь в кучу.

– Таб’ше Сиилэхт Коль к’оур мид’![39]

Украшенный орлиными перьями вождь пронзительно заверещал, замахнулся на паникеров дубинкой, усеянной клыками крупного кота:

– Г’ирид’э! Ор’ха Крет’табх к’омэрк’хэ мид’![40]

– Ор’ха Крет’табх до хьюл о т’аур! – отвечал ему плечистый для дроу воин с двумя топориками. – Та ниль кюш мид’![41]

«Вы еще подеритесь, горячие воины Вечного Леса», – усмехнулся Кир, прикрывая глаза.

Зазубренная молния сорвалась с безоблачного неба и воткнулась в землю у ног вождя. Остроухий подпрыгнул и упал ничком. А волшебник погнал ветер по верхушкам деревьев. Сильным, шквалистым порывом, от которого заскрипели могучие сучья и сорвалась молодая листва.

– К’еер Эанн… – испуганно втягивая головы в плечи, заволновались дроу. – К’еер Эанн эт’тель ка![42]

Молодой человек едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос. Пришлось даже укусить себя за палец, наблюдая, как недавно такие уверенные в себе и отважные остроухие подхватывают вожака, не подающего признаков жизни, за руки и за ноги и бегут, всполошенно озираясь, будто ждут удара в спину.

– Так вам и надо! – Кир махнул рукой вслед убежавшим и убрал зеркальный щит. Он от души надеялся, что дроу повстречают другие отряды, распустят слухи об атакующей их Грозовой Птице, которой даже сам Золотой Вепрь не указ.

Дальнейший путь по реке не изобиловал встречами ни с людьми, ни с представителями какой-либо другой расы. От нечего делать Кир приманивал птиц, которые кружили над его островком, порхали небольшими стайками, скрашивая одиночество мага, а потом отпускал их к гнездам. Больше всего его восхищали дрозды, высвистывающие на прощание сложные трели. Под их пение хотелось просто радоваться весне, забыть горести и невзгоды, жить и наслаждаться жизнью так, как умеют только маленькие дети, не ведающие предательства и разочарований.

Чтобы не запутаться, Кир отмечал дни, делая зарубки на гладко оструганной веточке. По его подсчетам, он приближался к границе Барна и Аруна. Гралиана становилась шире, набирала силы. Если в верховьях она скакала по камням игривым жеребенком, то сейчас отмеряла мили, словно могучий жеребец. Скоро по берегам начнут попадаться села и города, а там и до Верны недалеко. Большой торговый город, выстроенный на пересечении торговых путей с запада на восток и с севера на юг. Там можно будет оставить необычное средство передвижения и, чтобы не привлекать лишнего внимания, продолжить путь верхом. Также хорошо бы узнать, как обстоят дела в провинциях, что слышно из охваченной бунтом столицы? Поднимать Империю из развалин – труд не из легких, подходить к нему нужно серьезно, не кавалерийским наскоком, а тяжелой и надежной поступью пехоты.

Крупного и красивого оленя, припавшего к воде, молодой человек заметил сразу, как только остров обогнул сильно выдающийся, заросший орешником и терном мысок. Взрослый самец с проседью в черно-бурой шерсти, покрывающей шею, стоял на коленях, вытянув морду, увенчанную молодыми, покрытыми нежной бархатистой кожицей рогами. Подплыв ближе, Кир разглядел белое оперение стрелы, торчащее между ребер на две ладони дальше левой лопатки. Стрела вошла почти вся. Рогач, несомненно, умирал от внутреннего кровотечения.

Жаль красавца… Кто же это его так?

Впрочем, какая разница?

Подранок есть подранок. Его муки необходимо прекратить. А заодно и олениной запастись. Не пропадать же добру? Жители подземелья не слишком баловали себя и гостя мясом.

Кир подогнал остров к берегу. Заставил случайно оставшийся в дерне корень выползти на поверхность и сцепиться с корнями плакучей ивы, чьи ветви нависали над водой.

Олень скосил выпуклый карий глаз, дернул ухом, но у него не осталось сил даже на то, чтобы отпрянуть в сторону. Он только дернул шкурой, когда человеческая ладонь легла ему на шею.

– Спи… – приказал Кир.

Веки рогача опустились. Дрожащие бока равномерно заходили вверх-вниз, как кузнечные мехи.

– Умри…

Кир сжал пальцы в кулак.

Сердце оленя стукнуло дважды и замерло. Живчик на шее больше не бился.

«Это ж я так и с любым человеком могу… – подумал тьялец. – Страшно… По силам ли мне выдержать и не пустить в ход такое оружие? Зачем вообще человеку этот груз? Обладать силой и властью и постоянно бороться с искушением пустить ее в ход…»

– А ты вырос, т’Кирсьен делла Тарн! – послышался насмешливый и удивительно знакомый голос из кустов.

Молодой человек вскинулся, окружая себя щитом уплотненного воздуха.

– Кто здесь?

– Эй, ты только не запусти чародейством каким-нибудь с перепугу! – проскрипел второй голос. Тоже ужасно знакомый…

Где же он его слышал? Неужели?..

Да нет, не может быть…

– Если ты обещаешь не делать глупостей, мы выходим, – пообещал первый голос.

– Кто бы вы ни были, я вас не боюсь, – твердо ответил Кир. – Если бы я хотел, то давно испепелил бы ваш куст. Так что выходите, не делая резких движений, и держите руки на виду.

– Нет, ну ты слышал?!! – расхохотались в кустах.

Ветки задрожали, и на берег выбрался человек в меховой безрукавке поверх затертого, покрытого подозрительными темными пятнами, когда-то серого камзола. Темные с проседью волосы, седая щетина на щеках…

– Мастер? Это вы? – не смог сдержать удивления Кир, открыв рот не как уважающий себя волшебник, а словно обычный мальчишка.

– Конечно, я! – улыбнулся лучший сыщик Аксамалы.

Следом за ним выбрался остроухий. Белые, будто седые, волосы его, смазанные соком неизвестного растения, торчали гребнем на голове. В руках дроу держал расснаряженный лук, напоминавший длинный посох.

– Белый?! – Глаза тьяльца полезли на лоб.

– А ты кого ожидал увидеть? Ведающего Грозу? – сварливо отозвался карлик.

– Откуда вы здесь? Какими судьбами? – Молодой человек шагнул вперед, протягивая старым знакомцам руки. Мастеру – правую, а Белому – левую.

– Какими судьбами? – покачал головой сыщик. – Мне иногда кажется, что наши судьбы сорвались с цепи, словно бешеный кот. Вот и мечутся, выдавая такие кренделя, что обхохочешься. Иначе и не объяснить все эти встречи, расставания…

– Спасибо, что добил моего подранка, – вмешался Белый. – Я, конечно, знал, что не промахнулся.

– Так это твоя стрела?

– А чья же еще? – Дроу подошел к оленю, наклонился, схватил стрелу пониже оперения и, напрягшись, вырвал ее. Пристально осмотрел. – Около сердца прошла. Кровь алая… Слишком долго бежал с такой раной.

– Мы все слишком долго живем с нашими ранами… – философски заметил Мастер. – А ты сильно изменился, Кир.

– Еще бы! – развел руками молодой человек. – Одет в кот его знает что. Ноги вот не слушаются… – Он сделал напоказ несколько шагов, излишне сильно припадая на плохо зажившую ногу.

– Не выдумывай! – сурово оборвал его Мастер. – Если бы я не знал, что ты смеешься, то разочаровался бы в тебе. Ты изменился не внешне. Ты стал другим изнутри. Знаешь, как яйцо свежеснесенное и то, из которого вот-вот цыпленок вылупится. Снаружи посмотришь – никаких отличий. А внутри совершенно разные.

– Сравнение с яйцом мне льстит, – усмехнулся Кир. – Ладно. Поговорим, думаю, у костра?

– Само собой! – бросил через плечо Белый, уже перевернувший тушу оленя на спину и сделавший первый надрез вдоль брюха.

– Я сейчас хвороста наломаю… – кивнул сыщик.

– Я помогу, – поддержал его Кир.

Пока дроу свежевал добычу, люди натаскали внушительную груду хвороста. Мастер вытесал и забил в землю две рогульки, обстрогал ивовый прут, которому предстояло послужить вертелом.

Кир направил палец на сложенные кучкой ветки. По его приказу разгорелся маленький, но жаркий огонек. Волшебное пламя перекинулось на ветки и сучья, не страшась ни сырости, ни ветра.

– Видишь, правду я о нем рассказывал, – оскалил лошадиные зубы Белый, нанизывая еще теплые куски печени на прут.

– Всей правды ты еще не знаешь, – вздохнул тьялец, присаживаясь у костра.

– А я и не гонюсь… – беспечно отозвался дроу. – Мне хватает того, что я вижу.

– Видно, сам Триединый тебя послал, – серьезно проговорил сыщик. – Нет, в самом деле, есть правда на свете! А я, дурак старый, все голову ломал, как нам с вражеским колдовством бороться!

– Каким еще колдовством? – напрягся Кир.

– Долго объяснять… – Мастер присел рядом с молодым человеком, пошевелил палочкой горящие ветки. – Но надо. Ты знаешь, что армия Барна идет на Ренделу? Что две трети Аруна уже завоеваны?

– Барна? Но барнцы всегда были самыми тяжелыми на подъем! У нас даже говорили – ленивый, как барнец. И вдруг затеять войну? Да еще пытаться завоевать соседнюю провинцию?

– Это не их заслуга. Вернее, не их вина.

– Н’атээр-Тьян’ге – кайт да маах’эр![43] – взмахнул тесаком Белый.

– И не он один, – добавил Мастер. – Устроить заваруху в северных провинциях ему помогает мой давний знакомый Исельн дель Гуэлла.

– Значит, вот ты где, барон Фальм… – прошептал Кир. А вслух спросил: – Почему вы говорили о колдовстве?

– Да потому, что без заклинаний не добьешься такого боевого духа, как в барнской армии. Вон, на Табалу, говорят, такая же точно пошла, да вся пропала.

– Как пропала?

– Да вот так. Собрали табальцы ополчение. Командиром какого-то генерала поставили, по кличке – Стальной Дрозд. Ну, и всыпали захватчикам по самое «не могу»…

– Дрозд?

– Ну, да! Стальной Дрозд.

– Хорошая кличка. Дрозд – птица весенняя. Приносит перемены к лучшему, – задумчиво проговорил Кир.

– Да по мне, пускай его хоть Черной Жабой зовут, лишь бы врага бил умело. Не знаю, из старых ли он генералов, еще имперских, или из кондотьеров…

– Не важно! Вы там о колдовстве говорили…

– Говорил. Так вот. Та армия, что в Арун вошла, сражается любо-дорого поглядеть. Все, как один, преданы командирам, дисциплина такая, какой в армии Сасандры в лучшие годы не было. Сами не грабят, не жгут. Только по приказу, если капитан прикажет деревню или город наказать за то, что сильно сопротивлялись.

– Что-то мне это напоминает… – пробормотал Кир.

– Напоминает! – фыркнул Белый, поворачивая вертел. – Да от них аж разит тем же дерьмом, что и в Медрене. Я уже говорил Мастеру.

– В самом деле, – не стал спорить сыщик. – Если Белый прав и мы имеем дело с тем же волшебством, что и в Медрене…

– В Медрене жители прониклись необыкновенной любовью к своему ландграфу благодаря особому медальону, – пояснил тьялец.

– Да говорил же я! – прервал его остроухий. – И мальчишка этот самый…

– Какой мальчишка? – удивился Кир. – Халль… Халльберн жив?

– Я склонен думать, что да, – задумчиво произнес Мастер. – Хочешь знать, куда мы направились после той переправы?

И, не дожидаясь согласия, начал рассказ.

Когда он умолк, Кир задумался, безучастно наблюдая, как Белый снимает жареную печень с вертела, раскладывает ее на куски коры, вынимает завернутую в тряпочку соль.

– Фальм должен умереть, – проговорил он наконец. В словах бывшего гвардейца звучала такая ненависть, что Мастер посмотрел на него с нескрываемым удивлением.

– Я тоже так думаю. – Белый подкинул вверх тесак и поймал его, крутанул в пальцах.

– Друзья мои! Не забывайте о дель Гуэлле! – шутливо всплеснул ладонями сыщик. – Но предупреждаю – он мой!

– Да пожалуйста, – пожал плечами Кир. – Главное, остановить их.

– Тогда нам нужно догонять барнскую армию.

– А медальону и способностям Халльберна мы найдем лучшее применение, – улыбнулся Кирсьен. – Мальчик достоин того, чтобы стать у истоков возрождения Империи.

– Что-то мне подсказывает, – покачал головой Мастер, – что достойнее тебя вряд ли мы кого-то найдем. Не хочешь ли примерить корону императора?

– Я? Корону? – Кир рассмеялся. – Вот уж нет! Это ноша не для полунищего тьяльского дворянина т’Кирсьена делла Тарна и не для наемника Кира. С некоторых пор колдовать мне нравится больше, нежели командовать людьми.

– Что ж, – подвел итог сыщик. – Может быть, я буду гордиться, что ел с одного вертела с великим магом, гордостью Сасандры. А править империей… Была бы корона, а желающие надеть ее всегда найдутся. Не так ли?

Он подмигнул и вонзил зубы в истекающую соком печень.

Глава 15

– Вставайте, ваше превосходительство… Вставайте!

Голос ординарца с трудом пробился сквозь пелену сна. Антоло сделал попытку отмахнуться, но паренек не отставал:

– Ваше превосходительство, барнцы!

С огромным усилием Антоло перекатился на бок, едва не свалившись со складной кровати. Все эти: «ужасное известие подбросило его», «сон, как рукой сняло» и тому подобное выдумали нарочно для книжек, которые читают скучающие фриты и их дочери на выданье. Если пять предыдущих ночей спал урывками, зато не покидал седла, а сегодня с утра облазил все окрестности, прикидывая план предстоящего сражения, спать хочется так, что прямо подмывает попросить: «Лучше убейте, но не будите!»

– Где барнцы? – протирая глаза и борясь с сильнейшим зевком, спросил молодой человек. – Откуда они?

– За рекой, ваше превосходительство! Наши разведчики заметили конные разъезды!

– Разъезды? Это правильно… И перестань называть меня «превосходительством»! Какое я тебе «превосходительство»?

В самом деле, как же надоело, когда твои земляки обращаются к тебе, как к какому-то несусветному генералу! Ординарца Антоло помнил. Мальчишка с соседней улицы. Сейчас ему лет восемнадцать, а семь лет назад он был еще слишком маленьким, чтобы его принимали в компанию…

– Как же мне вас называть? – От удивления у парня брови поползли на лоб.

– Если уж совсем не можешь по имени, зови просто командиром!

– Слушаюсь, мой генерал!

– Опять двадцать пять… – застонал Антоло, хватаясь за голову.

Вот и поспорь с ними!

Хотя… Спор с ординарцем помог разогнать остатки сна. Сейчас бы еще в лицо поплескать водичкой.

– Умойтесь, ваше превосходительство! – В небольшой шатер протиснулся еще один парень, сияющий как начищенный скудо.

– И ты туда же!

Со вторым помощником, почтительно протягивающим вышитое полотенце и медный таз с водой, спорить уже не хотелось. Да и вообще, с ними пререкаться – только время зря тратить. Вроде бы и убедил, и доказал, а на следующий день он опять для них «его превосходительство».

Антоло зачерпнул полную пригоршню холодной – ну, хоть в этом расстарались, молодцы – воды и с наслаждением умылся. А потом растирал щеки, шею и уши, пока они не загорелись пламенем.

– Так где, говорите, барнцы?

– За рекой, на том берегу.

– Много?

– Три или четыре разъезда. Коричневые сюрко, а на них – вышитые серебром копейные наконечники.

– Да хоть золотом присыпанные… – сварливо отозвался генерал. – Это же только разъезды! Какая от них опасность? Зачем будили?

– Его светлость приказал. Граф ди Полларе.

– Час от часу не легче! А без меня штабные уже ничего решить не могут…

Ординарец пожал плечами. Мол, с меня какой спрос? Мне приказали, я выполнил.

– Ладно, – махнул рукой Антоло. – Разбудил так разбудил.

Он наклонился, нашарил шестопер и прицепил его к поясу. Хотел взять нагрудник и шлем, но передумал. Обойдется пока. Это еще не бой. Можно не выделываться.

– Подняли генерала? – донесся снаружи бодрый голос.

Наоло дель Граттио, кондотьер. И ему на месте не сидится. Нет, вроде бы опытный вояка, должен понимать, что с ходу, после марша барнцы в бой не полезут. Тем более, дело к вечеру идет. А воспитанный в духе старой школы тактики генерал делла Пиерро ни за что не станет биться ночью. Тем более атаковать. Напротив, постарается укрепиться на том берегу и будет ждать. Старый, опытный, осторожный кот, делла Пиерро.

Антоло вышел из шатра и едва ли не нос к носу столкнулся с дель Граттио.

– Мой генерал! – В голосе кондотьера так и звенела бодрость. Не наигранная, настоящая. – Барнцы!

– Ну и что? – устало ответил Антоло. Они все сговорились, что ли?

– Как это что? Передовые отряды на том берегу. Скоро подойдет пехота…

– Да пусть подходит! Ради Триединого! Мы же этого здесь и ждем!

– Мне кажется, нужно срочно форсировать реку, не дать им закрепиться на том берегу.

– Да пускай закрепляются! – Молодой человек прикрыл рот ладонью, скрывая зевок, от которого челюсть слегка хрустнула. Огляделся по сторонам.

К рощице, где стояла его палатка, спешила кавалькада – угадывалась шляпа с пером графа ди Полларе, надраенный до зеркального блеска шлем полковника Гилля дель Косто, сутулая и тщедушная фигура генерала Фирламо делла Нутто. Чуть отстав, галопировали десятка полтора адъютантов.

– Как же так? – удивился кондотьер. – Нужно ударить с налета, пока не опомнились и не выстроились в боевой порядок.

– Еще не хватало! – отмахнулся Антоло. – Они пришли. Пускай они и нападают. Если захотят.

Дель Граттио понизил голос:

– Признаться, я вас не понимаю, мой генерал… По всем канонам военной науки, внезапность атаки обеспечивает успех. Так почему же…

– Потому! – внезапно озлился бывший студент. – Потому что я облазил весь берег! Все осмотрел и все ощупал! Пока вы кашеварами командовали! – Положим, о последних словах он сразу пожалел. Обозом тоже кто-то должен руководить. А в походе горячая пища для солдат столь же важна, как и правильно рассчитанные переходы или полноценный отдых на привале. Но делать нечего, начал – нужно продолжать. – На том берегу что?

– Что? – не понял дель Граттио.

– Лес!

– Ну, да. Лес.

– То-то и оно! Нашим придется форсировать реку и атаковать врага, засевшего в лесу. Строй разорвется. У кого будет преимущество? А у них еще и конницы больше!

– Конница в лесу – не главное… – пролепетал кондотьер, уже скорее, переменив мнение, но из гордости не желающий этого признать.

– Главное, не главное, а захотят латники – и наших пехотинцев в капусту покрошат.

– Что верно, то верно…

Подскакавший граф ди Полларе лихо спешился, перебросив ногу через переднюю луку, швырнул поводья в руки адъютанту:

– Господа! Мы атакуем?

– Никаких «атакуем»! – возмутился Антоло.

– Но почему?

Генерал и полковник слезли с коней и подошли поближе, напустив суровый и решительный вид.

– Позиция здесь удобнее, – твердо сказал Антоло.

Делла Нутто кивнул:

– Верно. Стальной Дрозд правильно решил.

– Но почему? – взмахнул кулаком граф. – Они защищены лесом, а мы тут как на ладошке!

– Наш берег топкий, – неторопливо, будто учитель нерадивому ученику, пояснил делла Нутто. – А слева, в низинке, и вовсе болото. Оно нам левый фланг прикрывает. Пускай они в атаку идут.

– Вот и я это же говорю! – обрадовался Антоло.

– Будем оборону держать, – пробасил полковник.

– И все же… – покачал головой дель Граттио. – В атаке – сила. Как говорится, нет удара – нет победы.

– Нет, господа, – решительно отрезал бывший студент. – Будем стоять столько, сколько понадобится. Сколько хватит терпения у барнцев. А коль не нравится, можете избирать другого генерала.

Штабисты зашумели, решительно протестуя даже против предположения о смене командующего. Один только граф бросил едва слышно: «Переизберешь тут его… За кем еще армия пойдет?»

Терпения у генерала делла Пиерро хватило на три дня. Вернее, на три ночи и два дня. Ибо с рассветом третьего табальские разведчики донесли о шевелении на опушке. Меж ясеневых стволов в густом подлеске замелькали люди с большими, окованными железом щитами, показались копейщики, высунулся и спрятался разъезд конницы – два латника в полном вооружении и полдюжины легкоконных.

Антоло приказал войску строиться.

На этот раз он решил особо не мудрствовать. По данным разведки, табальцы – вместе с примкнувшим ополчением арунитов и присоединенными остатками четырех встретившихся по пути имперских гарнизонов – уже обладали почти двукратным преимуществом в пехоте. Шесть тысяч против трех с половиной у армии Барна. Вот в кавалерии они по-прежнему уступали. Двум сотням копий тяжелой латной конницы могли противопоставить лишь полста своих латников и три сотни легковооруженных конников. Поэтому пехоту генерал Стальной Дрозд выстроил одной баталией,[44] единственной хитростью которой был усиленный правый фланг. Если поглядеть с высоты птичьего полета или хотя бы с дерева, строй табальцев выглядел подобным кочерге. Антоло исходил из предположения, что левому крылу по-любому будет полегче из-за болота, сковывающего порыв атакующих. Конница заняла место под прикрытием дубравы в полумиле к востоку от правого фланга. На изрядно поредевший отряд кентавров Стальной Дрозд по-прежнему возлагал особые надежды. Задачу свою Стоячий Камень знал заранее и поэтому выдвинулся, как только приготовления Барна к сражению стали очевидны. Им предстояло скрытно обогнуть болото, форсировать реку Жереху ниже по течению и атаковать штаб генерала делла Пиерро.

Антоло со штабом расположился на пригорке позади ощетинившейся копьями баталии. Так, чтобы видеть все поле боя и успеть вовремя передать команду любому подразделению.

К исходу первого часа стало понятно, что барнский генерал выстроил войска двумя прямоугольниками. Мудрое решение. Меньшая по размеру баталия в лесу более маневренна. Да и во время атаки им будет легче удержать строй щитов неразорванным. О местоположении штаба делла Пиерро Антоло догадался по снующим туда-сюда вестовым – позади левого фланга, как раз напротив болота.

А где же их конница? Как распорядится латниками барнский командующий? Не пошлет ли в обход?

– Я приказал разослать разъезды вправо и влево, – сказал делла Нутто. – Если нас захотят окружить, скрытно подобраться им не удастся… Ты не против?

– Что вы! Все правильно. Я и сам хотел приказать…

– Ты, сынок, смотри и думай. Здесь битва посерьезнее будет. Делла Пиерро – настоящий генерал, не то что доль Гобарро – выскочка и болван. Так что думай, генерал, маршалом станешь…

В мучительном ожидании прошло еще полчаса.

Антоло уже хотел приказать пощекотать барнцев стрелами и камнями, чтобы вынудить их хоть к каким-то действиям, но тут загудели трубы. Щитоносцы вышли из-за деревьев, опустились на колени. Через их головы дали залп арбалетчики. Второй, третий… Теряющие на излете скорость болты не причинили никакого вреда табальцам. Только заставили сдвинуть строй плотнее.

Вновь протрубили сигнал, и в широкий проход между барнскими баталиями стальным потоком двинулась кавалерия. На размашистой рыси конница обрушилась в реку, на ходу перестраиваясь клином, острие которого составили нацелившие копья латники. Конные стрелки, оруженосцы и вооруженные слуги толпились позади. Они ворвутся сквозь брешь, проделанную передовыми бойцами в строю вражеской пехоты.

– Только бы устояли… – прошептал Антоло и нахлобучил шлем.

Двое трубачей, застывших рядом с ним, поднесли к губам мундштуки.

Битва началась.

Отдаленный лязг столкнувшихся щитов и многоголосый рев прокатились над лесом, над топкими берегами реки, заметались между пологими склонами заросшего шиповником яра, где напряженно замерли трое всадников. Двое – обычного для людей роста, а третий, скрывающий лицо под глубоким капюшоном, низкорослый, да вдобавок на маленькой саврасой лошадке. Будто ребенок. Здесь, в Аруне, его и принимали за подростка. Встречным ротозеям не бросались в глаза широкие ступни, всунутые в стремена. Но в Барне или Гоблане всякий сказал бы – остроухий, а после попытался бы добраться до его горла.

– Сражение, – веско произнес Мастер, прислушиваясь к далекому лязгу оружия.

– Не догнали, выходит. – Белый наклонился и почесал голень, просунув длинный палец под одну из кожаных гетр, защищающих его ноги от потертостей при езде верхом.

– Ну, как сказать, – задумчиво проговорил сыщик. – Может, так даже лучше? Пока табальцы их отвлекают, подберемся поближе.

– Вы уверены, что это табальцы? – с сомнением поинтересовался Кир. Нахмурился, пытаясь раскинуть разведочную паутину как можно шире.

– Кто ж еще? – удивился Мастер. – В Аруне своей армии не собрали. Что было, то разбежалось, а на новую денег нет. Как обычно…

– Табальцы, больше некому, – согласился Белый. – Мы за барнцами шли, а они им наперерез. Тут до берега Жерехи не больше двух миль.

– На месте табальского генерала, – Мастер прищурился, – я бы тоже давал сражение на берегу реки. Молодец этот Стальной Дрозд…

Кир тряхнул головой, словно сбрасывая что-то прилипшее ко лбу, глубоко вздохнул:

– Люди в лесу есть. Но далеко. Их много, они взволнованы…

– Ну, это я и без чародейства могу сказать, – оскалился Белый. – Обоз в тылу. Может, боевое охранение…

– А еще я чувствую присутствие колдуна. – Кирсьен обвел глазами спутников. – Это ты, Белый, тоже мог сказать без всякого волшебства?

– Утверждать – нет. Догадаться мог.

Кир усмехнулся. Дроу оставался все таким же ершистым, как и в те дни, когда они вместе ходили в банде Кулака. Поэтому человек сказал примирительным тоном:

– Я рад, что могу подтвердить твои догадки. Не зря в разведку отправляют не одного, а двоих-троих.

– Силу колдуна ты можешь определить? – поинтересовался Мастер.

– Очень приблизительно. Мне нужно подобраться ближе… Хотя тогда появляется новая беда – он может почувствовать мою сеть. Если достаточно силен, конечно.

Сыщик поправил завязки плаща.

– Хотел бы я верить в его слабость, но… И Фальм, и дель Гуэлла услугами дурачка пользоваться не будут. Они если уж подберут себе колдуна в помощники, так подберут…

– Как мы можем это проверить? – прищурился Кир.

– Как? Да только сцепившись с ними врукопашную, – подмигнул сыщик.

– Давно хочу проверить – будут мои стрелы отскакивать от шкуры котолака или нет? – решительно произнес Белый.

– Оружие его берет, – серьезно заметил Мастер. – Достанет ли силы и скорости рукам, сжимающим это оружие?

– А вот и проверим! – Дроу поправил тесак на поясе.

– Не справимся оружием, придется размазать его колдовством, – заверил товарищей Кир. – Но лично мне приятнее было бы перерезать ему глотку своей рукой. За Мелкого. За Мудреца.

– За фра Розарио из Аксамалы, – добавил сыщик. – Он хоть и наемный убийца, а человек неплохой. И спутником был достойным.

– За всех наших друзей, погибших в Медрене и в Гоблане, – взмахнул кулаком Белый.

– Согласен! – кивнул Кирсьен. – Ну что? Вперед?

Они стукнули коней пятками и пошли вдоль яра по направлению к реке. Туда, где грохотал бой, где крики умирающих смешались с победными кличами.

Баталия гнулась, подавалась назад, но стояла. Многие солдаты зажмуривались при виде раздутых конских ноздрей и налитых кровью глаз, но копий не бросали. Напротив, вцеплялись в древки так, как утопающий хватается за последнюю соломинку.

Антоло мог им только сочувствовать. Сам он наблюдал атаку латников с почтительного расстояния и то содрогнулся, когда темная масса храпящих, прижавших уши коней с топотом и ржанием обрушилась на ровный ряд щитов.

Пехотинцы, само собой, не зевали и не сидели сложа руки. Арбалетчики только и успевали стрелять через головы прикрывающих их воинов. Полный латный доспех в совокупности со щитом – защита неплохая, но чем ближе кавалерия подбиралась к нацелившему копья строю, тем больше болтов находило лазейку между нагрудником и оплечьем, втыкалось в смотровые щели шлемов, пробивали кожаную пейтраль[45] на груди коня. Но остановить напор закованного в броню клина им оказалось не под силу. Конница ударилась о ряд щитов. Барнцы не жалели отлично выученных коней, каждый из которых стоил годичного обучения в университете, бросали их прямо на копья. Для пехоты упавший, смертельно раненный конь не менее опасен, чем живой и здоровый. Он катится, бьет подкованными копытами и способен, корчась в агонии, покалечить десяток щитоносцев с копейщиками.

К счастью, опытные капитаны, к которым присоединились кондотьер ди Гоцци и полковник Гилль дель Косто, умело руководили солдатами, подавая строй назад там, где напор врага грозил прорывом, смыкаясь за ворвавшимися смельчаками, которых тут же стаскивали крючьями алебард, кололи длинными жалами гизарм, добивали на земле топорами и клевцами.

Латники в ответ ожесточенно лупили сопротивляющуюся пехоту мечами, палицами, топорами и кистенями. Подскакавшие следом стрелки так и норовили всадить болт солдату в лицо – шлемы на пехотинцах были имперского типа, открытые, зачастую даже без стрелки-переносья. Оруженосцы вытаскивали сбитых с коней и придавленных убитыми животными господ, а кое-где и в бой вступали, когда азарт брал верх над осмотрительностью.

Баталия медленно, шаг за шагом отступала.

Антоло от этого не очень страдал. Пока все шло по плану. Проваливая середину и левый фланг, пехота самым естественным образом, не вызывая подозрений, выдвигала вперед усиленное правое крыло. Еще немного, и пять сотен самых выученных и надежных солдат ударят латникам в бок.

И тогда успех придется закреплять.

Бывший студент знаком подозвал вестового:

– Готовься. Передашь полковнику Фальо дель Вера, чтобы атаковал их конницу в бок. Но не раньше, чем я помашу алым флажком. Запомнил?

– Так точно!

– Тогда вперед!

Парнишка с разбегу запрыгнул в седло – ну прямо окраинец какой-то! – и умчался к дубовой роще.

Антоло приподнялся на цыпочки, всматриваясь в гущу сражения. Пока еще барнские латники перли вперед, но надолго их порыва не хватит. Кавалерия, утратившая скорость, вязнет в рядах пехоты… Так указывалось в «Записках Альберигго». Когда наша конница проникает в ряды противника, но не уничтожает его боевой порядок, так что враг притворяется бегущим только для того, чтобы развернуться и ударить нам в тыл и фланг, – вот положение, когда конница будет разгромлена.

Но как же они сражаются! Подобного рвения можно ожидать от людей, защищающих собственную страну. Или от наемников, которым очень много платят. Признаться, табалец и представить не мог: сколько именно должен получать наемник, чтобы биться так отчаянно? В банде Кулака все, как на подбор, были честными и верными долгу людьми, а и то не слишком лезли на рожон, пока к приказу генерала не примешалась личная неприязнь к барону Фальму и ландграфу Медренскому. А эти? Дерутся, забыв о страхе смерти, бросаются на копейные жала, понуждают коней прорывать строй щитов, спешенные продолжают рубиться… И это еще генерал делла Пиерро свою пехоту в бой не вводил.

Холодок нехорошего предчувствия пошел у Антоло между лопаток.

Не к добру все это.

Пожалуй, пора давать отмашку коннице.

Антоло поймал взгляд задумчиво теребящего бородку генерала делла Нутто. Старик, чуть помедлив, кивнул. Значит, и правда пора. Опыт, как говорится, не пропьешь.

Наклонившись, чтобы поднять яркий треугольный флажок, привязанный к длинному древку, Антоло успел заметить промелькнувшую над головой тень, а потом на его шлем обрушился удар. В голове будто разорвался огненный шар. Ослепительная вспышка сменилась заполонившей глаза тьмой. Молодой человек упал вначале на колени, а потом уткнулся носом в молодую траву.

– Вы что? – издалека донесся удивленный голос генерала делла Нутто.

– Измена! – во все горло проорал дель Граттио.

«Конечно, измена… – подумал Антоло. – Кто это меня так?»

– Предательство! – продолжал надрываться дель Граттио. – Генерал Стальной Дрозд нас предал! Ко мне! Все ко мне!

«Что он несет?» – Антоло попытался встать на четвереньки, но левая рука подломилась и он упал на бок. Успел заметить блеск меча в руке кондотьера и старого генерала, шагнувшего между дель Граттио и поверженным студентом.

– Назад!

Делла Нутто подставил свой клинок под удар кондотьера. Крякнул от натуги, отводя чужой меч. К ним со всех сторон бежали адъютанты, ординарцы, просто охрана… На чьей они стороне?

– Смерть предателю! – рычал дель Граттио, нанося удар за ударом.

– Сам предатель! – отвечал генерал, отбиваясь с юношеской удалью. – Ко мне, братцы! Держи подлеца!

– Ко мне, люди чести! – выкрикивал дель Граттио.

Словно во сне, Антоло наблюдал, как к дерущимся подскочил граф Энзимо ди Полларе. Его милость дергал рукоятку меча и переводил взгляд с одного спорщика на другого.

«Знак для конницы… – медленно подумал Антоло. – Я должен подать знак коннице…»

Он пошарил вокруг себя по траве. Пальцы натолкнулись на тонкое отшлифованное древко.

Когда дель Граттио увидел в руках Антоло флажок, его холеное лицо с ровно подстриженной бородкой исказилось до такой степени, что напомнило звериную морду. Он лягнул генерала делла Нутто и прыгнул вперед. Студент еле успел закрыться древком от его меча. Лезвие скользнуло вдоль деревяшки, пальцы обожгло болью.

Антоло ойкнул, завороженно наблюдая, как клинок кондотьера взлетает, едва не упираясь острием в безоблачное небо. Сейчас он рухнет… и все. Конец.

– Вяжи его! – Фирламо делла Нутто врезался дель Граттио в спину, толкнул его плечом.

Два адъютанта набросились на старого генерала, сбили его с ног. Еще один, совсем безусый мальчишка, схватил дель Граттио за рукав камзола.

Граф ди Полларе, справившийся наконец-то с мечом, длинным выпадом проткнул кондотьера насквозь – окровавленный кончик клинка показался чуть левее грудины.

А потом спины ввязавшихся в потасовку ординарцев скрыли все и всех.

«Подать знак коннице… – стучало в висках. – Непременно подать!»

Он поднатужился и изо всех сил швырнул обрубок древка вместе с флажком вверх.

Алой птицей трепеща в воздухе, флаг взлетел к небу, завис на мгновение и рухнул вниз, чудом не зацепив срезанной деревяшкой щеку молодого человека.

«Получилось? Поняли или нет?»

– Ваше превосходительство… – На фоне неба возникло озабоченное лицо ординарца. – Ваше превосходительство! Вы живы?

Антоло почувствовал, как его губы растягиваются в дурацкой улыбке.

– Живой. Кажется…

– У вас кровь, ваше превосходительство!

Чьи-то руки вцепились в одежду, под мышки, подхватили под локти…

– Стойте! – Антоло решительно пресек попытку понести его куда-то.

Выпрямился, поддерживаемый двумя ординарцами. Земля так и норовила уйти из-под ног, перед глазами плыли черные «мухи», пронзительно саднила левая рука. Но генерал Стальной Дрозд упрямо всматривался в даль, пока не разглядел разворачивающиеся для атаки ряды конницы, разномастных лошадей и пестрые наряды всадников, играющие солнечными бликами мечи и трепещущие расшитые гербами накидки.

– Удалось! – прошептал он и лишь после заметил изрубленные тела кондотьера Наоло дель Граттио и четырех его доверенных людей, остекленевший взгляд и торчащую к небу седую бородку Фирламо делла Нутто, схватившегося за сердце, окровавленных адъютантов на зеленой траве.

– Почему самое мелкое предательство обходится нам так дорого? – спросил Антоло паренька-ординарца.

Тот захлопал ресницами:

– Не могу знать, ваше превосходительство… Разрешите руку перевязать, ваше превосходительство, – кровь течет!

Тогда Антоло поднес к глазам левую ладонь. Вместо безымянного пальца и мизинца торчали странного вида обрубки, из которых слабыми толчками выплескивалась кровь.

– Перевязывай… – разрешил командующий, еще не осознавая до конца, что же случилось с его рукой. – А после – коня мне!

– Мой генерал! – Немного растерянный, но упрямо сжавший челюсти ди Полларе подошел вплотную, зашептал на ухо: – Вам прилечь бы, мой генерал. Из-за раны вы потеряли много крови…

– Как я могу прилечь, – Антоло уставился на него с искренним непониманием, – когда бой идет?

– Вы хотите свалиться с коня у всех на глазах?

– Если будет надо, меня привяжут к седлу! – зарычал полководец. – Но я должен управлять сражением! Слышите, господин граф? Я должен!

Ди Полларе помедлил мгновение… и отсалютовал ему мечом.

Услышав тяжелый мерный топот, Кир махнул спутникам – уйдите, мол, с тропинки – и накрыл всех троих зеркальным щитом. Пускай вражеский разъезд мчится по своим делам. Если нарочно выглядывать не будут, ни за что не заметят.

Белый, не вполне доверяя колдовству, спешился и снарядил лук.

Мастер до половины вытащил меч, купленный им дней десять назад за смешную цену – два с половиной скудо – в придорожной таверне.

– Да не переживайте так, – усмехнулся Кир. – Если они нас заметят, я лошадей напугаю.

– Как? – Белый вытащил стрелу, расправил пальцами оперение. Пристроил ее к тетиве, согнул лук на пробу.

– Кони огня боятся, – пояснил волшебник. – Ты не знал?

– Слышал краем уха, – хмыкнул дроу.

Топот приближался.

Вскоре за ветвями замелькали конские тела.

Нет, не конские.

Да это же кентавры!

Конелюди шли неторопливой размеренной рысью, сберегая силы.

– Желтый Гром… – проговорил Белый вполголоса.

– Не может быть… – в тон ему отозвался Кир.

– Ха! – оскалился остроухий. – Я сейчас!

Он ужом скользнул между ветвями, не потревожив при этом ни единого листка, и вышел за пределы зеркального щита.

– Приветствую воинов Великой Степи! – провозгласил он, поднимая руку.

С удивленным возгласом ближайший к нему конечеловек сбился с шага, ему в круп врезался второй. Возглавлявшие колонну пегий и буланый кентавры обернулись.

– Шагом! – бросил пегий вожак.

Мастер вернул меч на место. Пробормотал в усы:

– На чьей они стороне, хотел бы я знать?

– Если это и правда Желтый Гром…

Буланый кентавр церемонно поклонился карлику, вытягивая передние ноги:

– Да укроет листва твои тайные и явные тропы, о сын Вечного леса!

Дроу ответил ему низким кивком, прижимая правую ладонь к сердцу.

– Да осияет животворящее солнце твой след в ковыле, о сын Великой Степи!

Пегий кентавр приблизился. Выглядел он озадаченным, но о правилах приличия не забыл.

– Я – Стоячий Камень из клана Трех Холмов. Волею Солнца, Подателя Жизни, я веду этот отряд.

– Я – Белый. Вне клана, – отвечал дроу.

– Рад видеть сына Вечного Леса на своей тропе, но прошу простить… Я должен исполнять свой долг.

Кир убрал защитное заклятие, сохранив, на всякий случай, выпуклый щит сгущенного воздуха, и, натянув на лицо улыбку, выехал из кустов:

– Приветствую тебя, Желтый Гром. Ты узнал меня?

– Узнал. – Кентавр переступил с ноги на ногу. – Ты – Кир. Наемник.

– Верно, – кивнул молодой человек. – Я был наемником. А еще раньше был гвардейским офицером.

– Антоло из Да-Вильи думал, что вы все погибли.

– Что? – Кир выпучил глаза, но быстро взял себя в руки. – Я думал, что все погибли кроме меня… Ну… Пока не повстречался с Белым.

– Можете звать меня просто – фра Иллам, – подъехал, ведя в поводу конька Белого, и встал рядом с волшебником Мастер. – Позвольте кое-что прояснить, уважаемые….

– Если вас интересует, на чьей мы стороне… – раздувая широкие ноздри, начал Стоячий Камень.

– Это оскорбительный вопрос? – прищурился Мастер.

– Нет! – Возглас кентавра напомнил ржание злого жеребца. – Нам нечего скрывать! Мы на стороне генерала Стального Дрозда!

Люди переглянулись.

– Люблю дроздов! – хитро проговорил Кир. – Душевная птичка…

– Возьмите нас с собой, – состроив жалобное лицо, попросил Мастер. – Мы вам пригодимся… – И не выдержал, прыснул, наклоняясь к гриве коня. Пояснил, утирая слезинку: – Так в сказках говорят.

Стоячий Камень набрал полную грудь воздуха и едва открыл рот для грозной отповеди, как вмешался Желтый Гром.

– Я знаю Кира и знаю Белого, – без тени улыбки объяснил он. – Второй человек мне не знаком. Но за сына Вечного Леса и Кира-наемника я ручаюсь честью воина. Они не подведут.

– За фра Иллама могу поручиться я, – просто сказал Белый. – Помехой в бою он не будет, это уж точно!

Пегий вожак скользнул взглядом по Мастеру, словно обшаривая его с ног до головы.

– Будет жарко, – предупредил кентавр.

– Ничего, я с юга. Я привычный. – Сыщик улыбался, но глаза его превратились в два стальных клинка. – Позволь, милейший, я угадаю… Предстоит глубокий рейд и атака на вражеский штаб, не так ли?

Стоячий Камень топнул ногой:

– Пристраивайтесь сзади моих воинов!

Не говоря больше ни слова, он махнул мощной, заросшей черной шерстью рукой. Вперед, мол!

Белый еле-еле успел вскарабкаться в седло. Стукнул коня пятками, а хвост последнего кентавра уже мелькнул перед ними.

– Ты упомянул студента Антоло. Он в самом деле жив? – поинтересовался Кир у Желтого Грома, который остался с ними не то из вежливости, не то желая удостовериться в надежности отрекомендованных спутников.

– Жив.

– Я рад. Да, мы недолюбливали друг друга. Но сейчас, мне кажется, Антоло единственный, кто связывает меня со старыми добрыми временами. – Кир говорил, не рассчитывая на ответ. Просто хотелось высказать давно наболевшее. – У меня появились новые враги. Да такие, что старые разногласия кажутся детским лепетом, а старые враги почти что друзьями… Я многое отдал бы, чтобы прошедшего года не было в моей жизни. А с другой стороны, кем бы я тогда был? Надутым фазаном-офицером? Нищим, но лопающимся от гордости дворянчиком? Думаю, и Антоло многое в жизни пересмотрел и относится к друзьям и врагам по-иному. Если вдруг увидишь его, Желтый Гром…

– Ты сам его увидишь, – неожиданно перебил его кентавр.

– Так он здесь? В армии Стального Дрозда?

– Да. Если наши духи, а ваш Триединый будут благосклонны, мы его еще увидим.

Кир кивнул, подобрал повод, расправил плечи. Они должны встретиться. Обязательно. Почему-то ему стало казаться, что тогда все пойдет как нужно. И для Империи, и для людей, которые в ней живут.

Ладно, пускай будет, что должно случиться. А пока нужно подумать о предстоящей схватке.

Волшебник прикрыл глаза, сосредоточился, разбрасывая разведочную сеть вперед и в стороны. И тут же ощутил сильный толчок. Колдовство. Чужое. Не злое, а просто не такое, к какому он привык. Оно пульсировало недалеко – около полутора или двух миль. Если рысью, то рукой подать. Там же горели неровными огоньками, словно отражающими накал чародейства, чувства людей, собравшихся поблизости от вражеского волшебника. По всей видимости, охрана. Человек сто, не меньше. Нужно предупредить кентавров…

– Желтый Гром, – твердо произнес молодой человек. – Впереди враги. Мили полторы.

– Да? – Конечеловек не выказал удивления. Может, по каким-то признакам и сам уже догадывался?

– Скажи Стоячему Камню.

– Хорошо! – Кентавр легко перешел в галоп. Обгоняя соратников, он каждому говорил по паре слов.

Воины Степи перебрасывали щиты из-за спин на руки. Кое-кто взмахивал копьями, разминая плечи. Готовились к бою.

Как и предвидел Антоло, неожиданный удар табальской кавалерии застал латников врасплох. Какой бы у тебя ни был боевой дух, насколько бы ты ни превосходил противника по доспехам и оружию, а сражаться на две стороны очень трудно. А если с одного бока на тебя наседает сплоченная пехота, которая все время удерживает прочный строй и поверх длинных пик поливает дождем из арбалетных болтов, а с другого бока кусает, жалит, рвет, подобно сорвавшемуся с цепи коту, легкая конница? Тут уж самый сильный противник растеряется.

Надо отдать должное барнцам. Они не ударились в панику, не побежали, ломая строй и топча своих же оруженосцев. Если бы толчея боя дала возможность командирам латников слаженно перестроить свое войско, они смогли бы отступить с небольшими потерями, сохранившись прежде всего как боевая единица. Но, к несчастью для барнской кавалерии, крики бойцов и лязг железа, боевой азарт, стучащий кровью в висках, и ярость, растекшаяся в груди, не позволила конникам расслышать команды. Левое крыло их войска начало разворачиваться, чтобы противостоять коннице Стального Дрозда, и подставило правый бок, не защищенный щитами, под выстрелы пехоты.

Меткие выстрелы очень быстро выкосили тяжеловооруженных всадников в то время, как табальская конница весело и отчаянно рубила стрелков и слуг.

Понесший потери отряд латников качнулся влево и… угодил в болото.

Тут уж бой превратился в избиение. Отчаянно ржали завязшие по грудь кони. Грязно ругались, срывая голоса, всадники. Стонали и возносили молитвы Триединому раненые.

Тогда за Жерехой загудели сигнальные трубы. Генерал делла Пиерро двинул в бой пехоту, спасая и положение, и остатки кавалерии.

Две баталии вступили в поток, вспенивая воду сапогами и калигами.

– Скачи к Гиллю дель Косто! – приказал Антоло ближайшему ординарцу. – Пускай бегут вперед! Бегом! Прыжками! Как хотят! Лишь бы строй удержали! Встретить Барн у воды во что бы то ни стало! Не дать закрепиться на нашем берегу!

Мальчишка умчался, прижавшись к конской гриве.

– Коннице отход! – генерал уже наставлял следующего вестового. – Не ровен час – зажмут. Как между молотом и наковальней. Пускай отходят, во имя Триединого!

Второй парень ударил скакуна мечом по крупу. Поскакал так, что комья земли из-под копыт взлетели.

Граф ди Полларе покачал головой, но ничего не сказал. После внезапного предательства кондотьера дель Граттио он только по сторонам поглядывал да хватался за меч – надо и не надо. Будто причислил себя к личным телохранителям Стального Дрозда. Даже распорядился десятку солдат из охраны обоза всюду сопровождать Антоло. Зато в командование не лез, не подсказывал и не пытался навязать свое мнение. И на том спасибо… Жаль, генерал делла Нутто от пережитой встряски отправился прямиком в чертоги Триединого – лопнула какая-то жила в сердце. Вот он как раз и мог ненавязчиво подсказать, исходя из своего многолетнего опыта.

Вскоре темная стена табальской пехоты пришла в движение. Вначале баталия качнулась вправо, чтобы не влезть в топь, послужившую ловушкой барнским латникам, а потом размеренно зашагала вперед. Полковник дель Косто сообразил (сам, никто не подсказывал!) освободить в плотном строю два прохода для своей конницы, которая теперь оттягивалась из-под удара и уходила на привычное место – за дубраву.

«Молодец полковник! Достоин второго банта… А то и трех сразу!»

Щитоносцы Барна и Табалы столкнулись у самого берега. Передние линии стояли по щиколотку в воде. Над долиной прокатился такой грохот! Куда там латникам – им и не снилось своей атакой такой шум поднять!

Антоло представил на миг, каково сейчас солдатам передовых линий. Спереди теснят, сзади жмут, с боков кряхтят товарищи по оружию, а враги так и норовят всадить болт под козырек шлема. Давка, нечем дышать, из пересохшего горла вместо крика рвется лишь жалкий хрип, нисколечко не напоминающий боевой клич. И мысль одна – только бы устоять. Свалишься – затопчут. Свои или чужие – неважно, какая разница?

– Жмем, – одними губами проговорил граф. – Кажется, мы их давим…

В самом деле. Толпа потихоньку перемещалась в реку. «Загогулина» кочерги медленно, но верно охватывала барнцев справа. Вот еще немножко, и ударят во фланг. А там и по течению плыть пустят…

– В Окраине говорят, – рассеянно пробормотал Антоло, – не загадывай на рассвете, где вечером придется костер развести. Не прост делла Пиерро. Не верю я в его слабость…

Он еще хотел добавить, что всерьез опасается затесавшегося в барнскую армию колдуна, но промолчал. Слишком много рядом простых солдат – вестовых, адъютантов, охранников… Незачем панику разводить среди своих, запускать лишние слухи.

Лишь бы не было у барнцев резерва. Трудно на глаз оценить численность ввязавшихся в сражение полков, но, кажется, людей маловато. Хорошо бы это только казалось… Но на всякий случай…

Антоло подал знак вестовому:

– Скачи к полковнику Фальо дель Вера. Пускай собирает силы в кулак. Тяжелораненых – в обоз, а легкораненых – на коней. Нужно готовиться к атаке. Понял?

– Так точно, ваше превосходительство!

– Молодец! Скачи.

Гонец умчался. Антоло подозвал второго:

– Будь наготове.

– Слушаюсь, ваше превосходительство!

Парень тщательно проверил подпругу, слегка подтянул ее и замер рядом с конем, держась за гриву. Просто воплощение готовности.

– Кого вы атаковать хотите? – поинтересовался ди Полларе.

– Если барнцы введут в бой свежие силы, то их. Если не введут, о чем я молю Триединого, то будем гнать отступающего врага.

Граф почесал кончик носа. С ним всегда так. Не поймешь – одобряет он твои поступки или нет. Вот с генералом делла Нутто было не в пример легче… Антоло покачнулся в седле. Почему так мысли путаются? И в голове шумит, словно ветер воет в печной трубе. Похоже, все-таки бедному затылку досталось больше, чем показалось сразу. Молодой человек попытался просунуть палец под шлем, чтобы пощупать – нет ли крови.

– Мой генерал! – встревоженно вскричал ди Полларе.

– Что?

– Поглядите!

Граф ткнул пальцем в опушку на том берегу. Из лесу выходили и строились в плотную баталию щитоносцы, за ними спешили копейщики. Мелькали верховые – скорее всего, офицеры и гонцы.

Все. Конец…

– Полковнику дель Вера – срочно в атаку! – выкрикнул Антоло, поворачиваясь к вестовому.

Тот метнулся в седло – только подметки мелькнули. Рванул с места в карьер.

«Что же теперь делать? Там пехоты не меньше тысячи… Для них наша кавалерия что быку комариный укус! Что делать?»

Барнский резерв, не особо торопясь, построился и зашагал, направляясь прямиком в тыл солдатам-табальцам, выдвинувшимся для охвата. Баталия двигалась с той неотвратимостью, с которой в кошмарном сне к тебе приближается бруха, протягивая когтистые лапы и оскалив острые зубы. Страшно, аж дыхание заходится, но сделать ничего не можешь – ни убежать, ни даже просто пошевелиться.

Антоло перевел глаза на главную битву. Противник отступал. Отходил, уступая табальцам в числе и натиске. Еще бы полчаса… Но этого времени у них нет.

Все кончено…

Генерал делла Пиерро, матерый кот, шутя переиграл молодого выскочку. И поделом! Ишь ты, прочитал одно-единственное наставление по тактике и возомнил себя величайшим полководцем. Против кадровых генералов воевать – это не шайку мародеров взять в кольцо и уничтожить. Тут, кроме поверхностных знаний, нужен еще и опыт, и умение мыслить совершенно особым образом…

От дубравы мчалась табальская конница. Кони пластались в скаче, будто прониклись настроением хозяев. Во что бы то ни стало ударить по барнцам до того, как они выйдут в тыл «нашей» пехоте.

«Бесполезная атака. Бесполезные жертвы. Проигранная битва. Вряд ли многие вернутся домой в Табалу. Потерпеть поражение в глубине чужих земель – это верная смерть для всех. Как для генерала, так и для самого последнего солдата».

– Все вестовые, ко мне! – Антоло наконец-то принял решение, показавшееся в данной ситуации единственно правильным. – Во весь опор. Ко всем полкам и ротам. Немедленный отход. По возможности сохранять строй. Коннице дель Вера особое задание. Прикрывать правый фланг, защищая от окружения. Ты! К полковнику ди Ровене, в обоз. Составить все повозки вагенбургом. Готовиться к обороне…

– Неужели все так плохо? – Ди Полларе продолжал всматриваться в поле боя, словно желал увидеть чудо, ниспосланное Триединым.

– Плохо – не то слово. Мы должны попытаться хотя бы сохранить людей…

– Погодите, мой генерал! Смотрите! Да смотрите же! Они уходят от схватки!

Граф, привстав на стременах, тыкал пальцем туда, где барнская баталия, так и не достигнув вод Жерехи, скорым шагом отходила к лесу. Строй, прежде на загляденье ровный, теперь сломался. Солдаты толкались, стараясь опередить друг дружку. Офицеры… те попросту пришпорили коней, первыми скрываясь между деревьями.

– Что это? – одними губами выдохнул Антоло.

– Не знаю, – почему-то шепотом отвечал ди Полларе.

– Не верю своим глазам!

– Чудо… Триединый ниспослал нам чудо…

– Может, кто-то ударил по ним с тыла? – Антоло не склонен был верить в чудеса. Хотя еще немного, и придется. Куда денешься?

– Ваше превосходительство! – звонким голосом воскликнул ординарец. Крайнее изумление заставило его забыть о почтении к командирам. – Ваше превосходительство! Они бегут!

Антоло посмотрел. Потом протер глаза и снова посмотрел.

Пехотные баталии, теснимые его войском, уже не отступали, борясь за каждый шаг, за каждый локоть болотистого дна Жерехи, а разбегались, бросая щиты и пики. Как почуявшая запах дикого кота овечья отара. Никто не пытался сохранить даже видимость порядка. Офицеры или погибли, или бежали в числе первых. Солдаты дель Косто гнали барнцев, сбивая с ног щитами, били тупыми концами пик по плечам и по головам, захватывали в плен десятками…

Конница Фальо догнала третью баталию. Полковник, еще недавно бывший простым солдатом, быстро сообразил, что надо делать. Несколькими клиньями они рассекли плотную массу пехоты и погнали их в разные стороны, понуждая бросить оружие и просить пощады.

«Что это? – подумал Антоло. – Вмешательство свыше или везенье, про которое говорят – дуракам и новичкам удача в рот заглядывает?»

– Да это же победа, разрази меня гром! – Граф поднял коня на дыбы, размахивая мечом. – Да здравствует генерал Стальной Дрозд! Слава нашему генералу!

– Слава! Слава!!! – подхватили его клич ординарцы и адъютанты.

Антоло покачал головой, пытаясь возразить – дескать, его заслуги в этой победе как раз и нет. Стечение обстоятельств, и не более того. Нахлынувшее головокружение заставило его вцепиться здоровой рукой в переднюю луку. Истоптанная десятками копыт земля завертелась смазанной каруселью.

Адъютанты не дали ему упасть. Подбежали, подхватили генерала и бережно уложили его на траву. Чернявый парнишка с тонкими усами плеснул Стальному Дрозду на лоб из фляги. Другой уже подсовывал под голову Антоло свернутый плащ.

Бывший студент с трудом открыл глаза.

– Вы в порядке, мой генерал? – склонился над ним ди Полларе.

– Жить буду, – выдавил Антоло подобие улыбки. – Принимайте командование, ваша милость. – И снова зажмурился, проваливаясь в беспамятство.

Глава 16

Выйдя на поляну, Кир втянул воздух ноздрями.

Запах паленой шерсти усилился.

«Верной дорогой идете…» – некстати вспомнилось высказывание кого-то из древних правителей.

С уверенностью можно сказать одно – котолак затаился неподалеку. Даже чародейство использовать не надо, чтобы почувствовать его присутствие. Барон Фальм – виновник многих несчастий и многих смертей на землях Сасандры. От его клинка погиб болтун и задира Мелкий. Во время штурма Медрена барон загрыз Мудреца, одного из самых вдумчивых и справедливых людей, каких только знал Кир. Мастерство воина сочеталось в рослом костистом наемнике с глубокими знаниями лекаря, а тонкие жизненные наблюдения несли легкий оттенок философских размышлений. А кроме того, на совести итунийского барона были сотни и тысячи жизней простых граждан Империи. Белый и Мастер немало понарассказывали Киру о деятельности Фальма в Империи. О том, как он подстрекал кланы дроу к постоянным восстаниям, и правителей подкупал, и золото для вольнодумцев и бунтовщиков переправлял через границу. Самое последнее его злодеяние – война Барна против Аруна и Табалы. Сколько людей погибло по его вине только за последние два месяца? Подсчитать можно только полегших на поле боя, да и то приблизительно. А мирные жители, пострадавшие от грабежей и разбойных нападений мародеров, следующих за армией и перед армией? Кто подсчитает умерших от голода и болезней – непременных спутников войн?

Но всего, что натворил Фальм, не знали и Белый с Мастером. Не знал и Кирсьен. Да и не стремился. Имеющегося знания хватало, чтобы возненавидеть господина барона, а с ним вместе и его сообщников.

Приближаясь к месту расположения барнского командования, Кир чувствовал яркую пульсацию чужого колдовства. Словно распустившийся цветок, если можно себе представить цветок, смердящий выгребной ямой. А рядом с ним остро ощущалась аура котолака. Кир не мог описать ее словами, да и не брался. Странная, отталкивающая смесь человеческого и звериного. В оборотне не звучала спокойная уверенность дикого кота, хищника опасного, но справедливого. Нет, там была скорее безумная ярость и презрение ко всем окружающим. Иначе барон Фальм не был бы самим собой.

Кентавры атаковали штаб барнской армии стремительно и неотвратимо, как горная лавина. Очевидно, генерал делла Пиерро не ожидал нападения с тыла и дозоров не выставил, хотя охраны на крошечной поляне с двумя палатками хватало с избытком. На глаз, полсотни алебардщиков – все, как на подбор, рослые, широкоплечие, не моложе тридцати лет. Такой отряд способен решить судьбу сражения, ударив в нужное время в нужном месте. На свою беду, они не слишком-то смотрели по сторонам. Чтобы снять стрелами двух часовых, Белому понадобилось столько времени, сколько обычному человеку – прихлопнуть парочку комаров.

А потом кентавры издали боевой клич.

Его Кир слышал впервые. И мысленно пожалел окраинцев, которым приходится вот уже не одну сотню лет сдерживать натиск сынов Великой Степи. В крике конелюдей смешалось ржание злого косячного жеребца, клекот орла, мяуканье голодного кота и визг, воспроизвести который не в силах человеческое горло. Похоже, три сотни дроу, штурмующих переправу у безымянной реки, не смогли бы перекричать четыре десятка кентавров.

Часть барнцев заметалась, не слушая командирских приказов, кто-то попытался юркнуть в кусты. И только половина воинов сумела встретить врага как подобает – лицом к лицу и с оружием в руках. Они сбились плотным строем, выставив вперед алебарды, и перегородили тропу. Трое конелюдей, попытавшихся атаковать их строй «в лоб», погибли мгновенно, четвертый бил копытами, путаясь в собственных кишках, вывалившихся из пропоротого брюха.

Гнедой кентавр в меховой шапке прыгнул, отталкиваясь всеми четырьмя копытами, и грудью обрушился на острия алебард. Солдаты подались назад, хрустнули два оскепища. Степняк сбил одного барнца копытами, второго огрел кулаком по шлему, но повалился навзничь, обливаясь кровью. Строй сомкнулся над упавшими товарищами и был снова готов к обороне.

Кир понял, что надо что-то делать. Хотя убивать людей не хотелось…

Котолака – хотелось, а обманутых им людей – нет.

Волшебник вытянул руку и в одно мгновение стянул все ветры, гуляющие в верхушках ясеней и кленов, к ладони, а потом скрутил их в тугую струю и толкнул на алебардщиков.

Результат превзошел все ожидания. Солдат разметало по поляне. Кого-то ударило спиной о ствол, кто-то полетел кувырком так, что ноги задрались выше головы. Один солдат получил по шее алебардой соседа. Все-таки крови избежать не удалось…

Но Киру в тот миг было не до этого. Его лошадь, почуяв магию, дернулась, захрапела и дала сильнейшего «козла», выбросив молодого человека из седла. Он едва успел вытащить ноги из стремян.

О том, чтобы удержать повод в руках, не шло и речи. Кир упал на бок, прикрывая голову локтем. Копыто свистнуло в ладони от виска. Продолжая прыгать на всех четырех и взбрыкивать, конь скрылся между деревьями.

Лежа на земле, Кир пытался сообразить, не сломал ли какую-нибудь кость, отрешенно шаря взглядом по поляне. Схватка разделилась на отдельные кучки. Теперь кентавры довольно успешно сражались с потерявшими строй, напуганными пехотинцами. Шквал, вызванный волшебством, сорвал палатки, разметал карты и листки бумаги, которые теперь летали между деревьями, опускаясь на голову сражающихся. И волшебник, и котолак по-прежнему ощущались здесь…

Сильные руки подхватили Кира под мышки.

– Умеешь, – пророкотал молодому чародею в ухо Желтый Гром.

– Стараюсь, – ответил тьялец, нащупывая ступнями опору. Земля почему-то раскачивалась, словно палуба пиратской фелуги. – Иногда получается.

Кентавр хохотнул:

– Сильный шаман всегда скромный.

Кир сокрушенно покачал головой. Шаманом его еще никто не называл.

– Устоишь? – Желтый Гром хлопнул его по плечу.

– Ага. Попробую…

Степняк промчался мимо, толкнув человека теплым боком. Выскочивший сбоку барнец попытался подсечь ноги Желтого Грома алебардой. Конечеловек легко подпрыгнул, пропуская лезвие ниже копыт, и в полете вогнал копье сверху вниз, за ключицу, пробивая кожаный нагрудник.

Мастер ожесточенно рубился с алебардщиком. Сыщик без труда уклонялся от размашистых ударов барнца, но никак не мог подойти поближе – на расстояние выпада мечом.

Белый стоял, широко растопырив костлявые ноги, и пускал стрелу за стрелой в кроны окружавших поляну деревьев. Кир не успел удивиться, как с дерева слетел первый «плод» – человек в бригантине и шлеме. Он тяжело грянулся о землю, отбросив разряженный арбалет. Следом за ним, ломая ветки, обрушился плотный мужчина в сверкающем нагруднике и шишаке. Белооперенная стрела торчала у него изо рта, словно он поймал наконечник зубами. На плече у мертвеца сверкало три золотых банта.

«Неужто сам делла Пиерро? Ладно, после боя разберемся…»

Кир наклонился, поднял обломок древка и, опираясь на него, захромал в гущу боя. На всякий случай он окружил себя выпуклой сферой воздуха – отразить шальной болт она не сумеет, но в сторону отклонит. Один раз ему пришлось вступить в драку. Барнец с шальными выпученными глазами налетел на него и замахнулся тесаком. Бывший гвардеец ткнул его под ложечку обломанным черенком копья, добавил согнувшемуся по шее и пошел дальше.

– Дель Гуэлла, где ты? – кричал Мастер, справившийся наконец-то с упорным алебардщиком. – Я иду! Подожди меня, дель Гуэлла!

Белый пронзительно визжал что-то на своем наречии. Похоже, костерил врагов на все лады. Тьялец разобрал только «сын шелудивой кошки» и «облезлый хвост паршивого барана».

Барона Фальма Кир узнал сразу.

Да и кто не узнал бы? Котолак уже начал превращение. Черты его лица еще хранили память о благородном господине, не чуждом щегольства, но из обшлагов темно-зеленого кафтана уже торчали заросшие рыжей шерстью лапы с кривыми когтями.

Рядом с ним, брезгливо поджав губы, стоял мужчина среднего роста с остроконечной бородкой и серебристой проседью в темных волосах. Меч трепетал в его правой руке, как жало гадюки. Кир догадался, что это и есть т’Исельн дель Гуэлла, бывший глава тайного сыска Аксамалы, встречи с которым так настойчиво добивается Мастер.

А вот и колдун! Низенький, с лоснящимися щеками и объемистым брюшком. Опасным не выглядит. Но жизнь давно отучила Кира доверять первому впечатлению о людях.

Против обычных людей Кирсьен не хотел использовать волшебство. Но оборотень и чародей вызывали лишь презрение и ненависть. Поджарить их не будет великим грехом. Скорее, наоборот.

Огненный шар уже почти сорвался с руки тьяльца, как вдруг невысокая тоненькая фигура выскочила из-за спины дель Гуэллы, бросаясь толстому колдуну на грудь.

Халль?!

Чтобы не зацепить наследника Медрена, Кир сбросил огненное заклинание в траву, которая немедленно обратилась в облачко дыма, и даже земля в этом месте обуглилась. Такое заклинание пропало!

А что делает Халль? Вернее, Халльберн, если вспомнить полное имя молодого графа.

Мальчишка вцепился в горло толстому чародею. Ему не помешали связанные руки. Впился клещом – не оторвать. Пузатый выпучил глаза, кажется – что-то кричал, но его слова заглушались шумом сражения, и бил наотмашь Халля кулаками. Справа, слева! Справа, слева! Темноволосая голова дергалась, грозя оторваться, но медренец – Кир знал его характер не понаслышке – не собирался сдаваться. Упрямец! Такого проще убить, чем оторвать, если уж добрался до вражеского горла.

Нужно прежде всего помочь мальчику…

Кир бросился вперед, перехватывая поудобнее расщепленную на конце палку. Деревяшка, конечно, не меч, но ведь и он уже не тот забияка, что был раньше, а все-таки волшебник. От попавшегося на пути офицера – генеральского адъютанта, по всей видимости – тьялец отмахнулся словно от назойливой мухи. Барнец надеялся запросто перерубить дурацкую палку, но здорово просчитался. Держак столкнулся со стальным клинком и зазвенел в ответ. Меч не выдержал и преломился у крестовины. Кир ударил офицера в висок из высокой октавы. Не насмерть. Просто оглушил. Пускай отдохнет немного…

Его прорыв заметили. Дель Гуэлла сморщился, будто в конский кругляш вступил, и ткнул Халля согнутым пальцем под ухо. Пальцы мальчика разжались, и он осел безвольным кулем на траву. Исельн отдал короткий приказ колдуну и шагнул навстречу Киру.

Выпад!

Молодой человек отразил, закрывшись квартой.

Ответил, целя в грудь.

Дель Гуэлла отбил примой. Ударил по ногам.

Кир защитился септимой и, вывернув кисть, попытался достать висок противника…

Мир сузился до размеров пятачка вытоптанной травы, где они танцевали, обмениваясь ударами.

Несмотря на седину, дель Гуэлла фехтовал легко и непринужденно. Ровное дыхание и пренебрежительная ухмылка под закрученными усами. Кир, особо не надеясь на раненую ногу, тихонько перемещался по кругу вправо. Этим он рассчитывал развернуть врага лицом к солнцу, что дало бы ему самому хотя бы незначительное преимущество.

Со стороны казалось, что о колдовстве он забыл. На самом деле тьялец уже дважды пытался создать атакующее заклинание, но сила стихий ускользала. Все его внимание уходило на то, чтобы отражать удары дель Гуэллы и поддерживать твердость древесины, которая служила ему оружием.

– В сторону! – Мастер налетел сбоку. Оттолкнул Кира, едва не сбив с ног. – Мой он, понял?! – Поймал на корд клинок дель Гуэллы, закрутил его и отправил в землю.

Молодой чародей перевел дух, опираясь на палку. Глянул по сторонам, и как раз вовремя, чтобы успеть заметить падающего с копьем в животе толстяка-колдуна. Соловый кентавр, убивший его, встал на дыбы, нацеливая следующее копье прямо в холку котолака.

Оборотень и не подумал дожидаться, когда его пришпилят, словно цветок к прическе. Он мелькнул рыжей молнией, подныривая под широкие копыта, взмахнул когтистой лапой… Длинный коготь пробороздил кровавую черту вдоль брюха, а потом ударил в пах. Алая кровь ударила струей, обдавая брызгами вздыбленную шерсть хищника. Конечеловек завалился набок, неестественно изгибая туловище, чтобы заглянуть себе под брюхо.

И тогда Кир, не дожидаясь, пока котолак прикончит еще кого-нибудь, выпустил огненный шар. На самом деле шаром вылетевший сгусток пламени можно было назвать лишь с большой натяжкой. Скорее, огненный огурец. Да не в форме дело!

Барон Фальм, видно, заметил летящее в него пламя. Оскалился, прижал уши (точнее, одно ухо – второе висело лохмотьями) и прыгнул в сторону. Не дожидаясь результата первого броска, Кир выпустил подряд еще три огненных шара. Веером, как когда-то Пустельга метала орионы. Оборотень не должен уйти. Хоть и быстрый, как бестия, а все же не сумеет. Не под силу это живому существу. Котолак извернулся в полете, выкрутился немыслимо, как будто не было у него костей, а связки могли растягиваться сколько угодно. Этим зверюга сохранил себе жизнь. Один язык пламени скользнул ему по загривку. Шерсть затрещала, взвился смрадный дымок. Второе заклинание угодило в переднюю лапу, исторгнув из кошачьего горла пронзительный вопль.

Кентавры с радостными криками бросились добивать подраненного врага. Но котолак и не думал сдаваться. Уклоняясь от копья Желтого Грома, он прыгнул на ствол ясеня, оттолкнулся задними лапами и, пролетев над головой степняка, ударился в грудь пегого Стоячего Камня.

Мелькнул тесак, зажатый в могучей руке вожака кентавров.

Клацнули длинные клыки.

Роняя капли крови, оборотень длинными прыжками помчался в лес. Уже не впервой барону Фальму бросать соратников. А что поделать? Своя шкура дороже. Преданность и самоотверженность – свойства характера, редко встречающиеся у шпионов и заговорщиков.

Стоячий Камень постоял несколько мгновений на шатающихся ногах и тяжело опустился на колени. Вернее, на запястья – название, пригодное равно как для лошадей, так и для кентавров. Нижняя часть его груди представляла собой сплошную рану – кожа и мускулы разорваны в лохмотья, наружу торчит кость, прикрывающая солнечное сплетение степняков. Кровь текла ручьем, алея на белой шерсти и влажно поблескивая на черной.

– Задними лапами, сволочь… – сказал Мастер, вытирая клинок о рукав. На его куртке виднелся порез с помокревшими краями, но лицо светилось удовольствием от честно выполненной работы.

Бой вокруг затих сам собой. После смерти толстяка в жреческом балахоне барнцы начали разбегаться, словно крысы из горящего амбара. Куда только делась их стойкость? Кентавры подгоняли их, но далеко не преследовали. Никуда они не денутся в сердце чужой страны. На самом деле выбор невелик – или сдаться табальцам, или погибнуть до единого от рук арунитов, которые непременно будут мстить за грабежи и унижения.

Кир, озабоченный бегством барона, напрягся и раскинул сеть из воды, воздуха и огня. На пятьдесят шагов, на сто… А ну, еще! Ты можешь…

Вот и оборотень. Словно звякнул сторожевой колокольчик, дрожь пробежала по невидимым тяжам, составляющим разведочную сеть. Уходит, но медленно. Очевидно, его рана тяжелее, чем показалось на первый взгляд. К багровой, пульсирующей ненависти, которой горела душа котолака, примешались яркие пронзительно-желтые вспышки, свидетельствующие о боли и страдании. Ничего, страдай. Мало из-за тебя другие мучились?..

Желтый Гром поравнялся с вожаком, протянул руку, желая поддержать под локоть. Пегий кентавр глубоко вздохнул, закрыл глаза и повалился набок. Все ясно. Кровопотеря… Сейчас бы хорошего лекаря. Или коновала? Кого нужно кентавру?

– Я попробую… – неуверенно проговорил Кир, приближаясь к Стоячему Камню. – Только… Я не знаю, как лечить сынов Великой Степи! – честно признался он.

– Его уже не спасти, – покачал головой Желтый Гром. – Охотничьи угодья предков ждут его. Там он сможет скакать на приволье. И пировать вместе с великими воинами нашего племени. Умерший с оружием в руках удостаивается почетного места у костра предков.

– Ты лучше мальчиком займись, – Мастер указал на неподвижно лежавшего Халля. Из носа юного графа вытекла тонкая струйка крови, подбородок запрокинулся. Но в руках он сжимал круглый медальон из потемневшего от времени серебра. Его он все-таки умудрился сорвать с шеи колдуна Ростеля. Кожаный ремешок не выдержал и лопнул.

– Вот-вот… – Белый подошел к ним. Поклонился умирающему вожаку. Заносчиво проговорил: – Я пойду по следу Н’атээр-Тьян’ге. Кто из вас знает лес лучше?

Кир кашлянул:

– Ты отличный воин, Белый. Но чтобы справиться с оборотнем, мало хорошо стрелять. Пойду я.

– Ха! Ты заблудишься, человек! Лес – родной дом лишь для нас.

– Я не претендую на славу сынов Вечного Леса. У меня есть свои способы, и я отыщу котолака. – Тьялец прижал ладонь к сердцу. – Поверь, Белый, мне он задолжал не меньше.

– Пускай он идет, – неожиданно поддержал молодого человека сыщик. – В таком деле, как охота на котолаков, волшебство важнее доброй стали и тугого лука.

– Иди, Кирсьен делла Тарн из Тьялы, – важно кивнул Желтый Гром. – Иди и убей его. А мы пойдем следом за тобой, когда поможем своим раненым. Но будь осторожен.

Кир улыбнулся:

– Спасибо, друзья! Это большая честь…

Он почти пять миль преследовал барона Фальма, не спешившего возвращаться в человеческий облик. Больное колено ныло и отказывалось сгибаться. Кирсьен все сильнее наваливался на алебардное древко и вспоминал, как в детстве считал, что каждый волшебник должен быть с посохом. Неужели они все страдали хромотой?

Магический поводок отлично указывал направление, по которому уходил котолак. Но и без него даже самый неопытный следопыт не сбился бы с пути. Капли крови на траве и листьях отмечали путь зверя не хуже торной колеи. По всей видимости, тесак Стоячего Камня перерезал важную жилу. Раненый терял силы. Он уже не пытался скрывать следы: ломал ветки, взрывал лапами дерн.

И вот наконец на заросшей белокопытником и овсяницей поляне зверь остановился. Залег. Неужели понял, что не убежать, и хочет дать последний бой?

Кир не спешил.

Даже раненый, истекающий кровью котолак остается смертельно опасным.

Где он может быть?

Раздвоенная рябина. Заросли лещины чуть левее. Вяз в полтора обхвата. Все это удобные места для засады. Осознает ли Фальм, что волшебнику достаточно лишь слегка потрудиться, чтобы определить его местоположение?

Впрочем, напрягаться не потребовалось.

Стайка дроздов, с писком кружащая над орешником, выдала лежку зверя.

«Спасибо, птицы!»

Кир собрал на пальцы рассеянный по лесу Огонь. Слишком мало его здесь. Лучше, конечно, обратиться к Стихии Земли, но огонь поражает наверняка. А в схватке с котолаком времени на второй удар может не остаться.

– Где ты, Фальм? – негромко позвал молодой человек. – Выходи!

Молчание.

Либо в теле кота барон перестал понимать человеческую речь, либо не желает вступать в переговоры. Думает напасть исподтишка.

«А сейчас мы тебя Воздухом…»

Упорядочить потоки ветра и направить их в кустарник не составило труда.

Высокая трава полегла, затрепетали листья на орешнике. Стала видна припаленная холка, напряженная спина зверя.

– Ты не хочешь стать снова человеком? Напоследок? – Кир насмехался, вызывая врага на неосторожный поступок. – Жил скотиной, так хоть умрешь как человек!

Волшебник неторопливо шагал через поляну.

Дрозды, словно догадываясь о предстоящей схватке, расселись на ясенях.

«Правильно. От греха подальше».

– Ну же! Фальм!

Кир приблизился на расстояние прыжка. Ближе, пожалуй, уже слишком опасно.

Котолак лежал, подтянув под себя задние лапы и вытянув передние. Выпущенные когти впились в дерн. Кончик длинного хвоста подрагивал в траве. Дрожь волнами ходила по рыжей шкуре, запятнанной подпалинами и потемневшей кровью.

Тьялец посмотрел прямо в янтарные глаза зверя. В них не было спокойной уверенности и мудрости кота, встреченного Киром в горах Тумана. Ненависть. Ненависть и… Страх?

Да. Беспощадный барон Фальм боялся его. Обострившимся в зверином теле чутьем он видел воочию свою смерть.

Видел и боялся настолько, что не решался напасть.

Кир выставил пред собой раскрытую ладонь.

– Если есть у тебя душа, Фальм…

Оборотень моргнул и отвернулся.

– Умри!

Пальцы молодого человека сжались в кулак, останавливая звериное сердце.

Судорога пробежала по телу котолака от холки до кончика хвоста. Тяжелая голова упала на лапы. Хвост замер дохлой гадюкой.

– За Мелкого и Мудреца, за Кулака и Пустельгу, за Стоячего Камня и Торку… За всех, кто погиб по твоей вине!

Кир обессиленно опустился на траву рядом с неестественно вытянувшимся телом немолодого человека, спину и руки которого покрывали пятна ожогов, а из глубокого разреза под мышкой уже перестала сочиться кровь.

«Вот и все… Империя потеряла, пожалуй, одного из самых опасных врагов. И вряд ли кто-то из людей, населяющих Сасандру, расплачется, узнав об этом».

Волшебник ощутил смертельную усталость. Напряжение схватки сменилось оцепенением. Он лег на спину и, закусив зубами суставчатый стебелек, уставился в глубокое синее небо.

Тут его и нашли идущие по кровавому следу Желтый Гром, Белый и Мастер.

В конце месяца Медведя у Южных ворот Аксамалы появился фургончик. Его волокла шестерка мулов, запряженных цугом. Передний, чубарый крепыш, все время скалил желтые зубы, пытаясь дотянуться хоть до кого-нибудь из многочисленных прохожих. Кричащая раскраска домика на колесах то здесь, то там облупилась, обнажив древесину, а над расположенной сбоку дверцей виднелась густо намазанная смолой полоса. Под черным пятном, несомненно, скрывалась надпись, но вот какая именно, вряд ли смог бы догадаться сторонний наблюдатель. Буквы «сти», виднеющиеся в конце замазанной надписи, ясности не добавляли. «Радости»? «Гадости»? А может быть, «наглости» или «сладости»? На козлах сидел крепкий мужчина лет двадцати пяти с простым лицом и широким подбородком, выдававшим уроженца Барна. Он уверенно держал вожжи и, прищурившись, поглядывал на неприступные стены и широко распахнутые по случаю праздника ворота.

Следом за фургоном катилась пароконная телега. Пузатые лошадки с лоснящейся шерстью вовсю махали хвостами, отгоняя назойливых слепней, разгулявшихся по случаю первого по-настоящему жаркого дня. В повозке на укрытых рогожей мешках лежал, закинув руки за голову, седоватый мужичок с хитрым взглядом и маленьким шрамом на щеке. Правил гнедыми его ровесник, если судить по внешнему виду, отличающийся густой бородой и цветастой лентой, которой он обвязал голову, чтобы волосы в глаза не лезли.

За полста шагов до ворот возница фургона натянул вожжи. Не глядя постучал кулаком в дощатую стенку:

– Эй, Тюха!

Почти сразу же дверца отворилась и на обочину спрыгнул розовощекий парень лет семнадцати в курточке из дешевого сукна. На вид – здоровяк, что называется, кровь с молоком. Дай подкову – согнет в ладони, сунь в руки шкворень – узлом завяжет.

– Ага! Туточки я! – непонятно чему радуясь, закричал он. От его юношеского ломкого баска шарахнулась в сторону кляча зеленщика, на свою беду оказавшегося рядом. Да так прыгнула, будто лет двадцать в один миг сбросила, чуть возок не опрокинула.

Продавец петрушки и салата, сухонький старичок, сперва зашипел котом, а потом опасливо покосился на разворот плеч и налитые кулаки возницы и Тюхи, добавил к ним военную выправку мужиков, хохочущих на задней телеге, и счел правильным убраться от греха подальше. Мало ли кого несет в Аксамалу в последнее время? Хоть и навели, кажись, порядок народные правители, а на рожон лучше не лезть.

– Чему радуешься, дитятко? Дурнем, дык, растешь! – весело окликнул Тюху поднявшийся с мешков мужчина.

– Так это… Аксамала же ж! Столица!

– А что, случалось тебе бывать тут? – заинтересованно спросил бородатый.

– А то?! – Улыбка парнишки растянулась до ушей. – Мы с тятькой завсегда груши привозили. Как месяц Кота, так и везем же ж!

– Счастливый… – протянул пожилой. – А я вот за пять десятков годков перевалил, а первый раз. Не сподобил Триединый.

– И я, дык, тоже, – поддержал второй с телеги. – Стены видал. Вот как сейчас, дык. А за стены – накося выкуси! Командиры не пущали.

– Что вы расплакались, как девицы-бесприданницы? – Возница фургона покинул козлы, потянулся. – Сейчас наверстаете!

– Тебе легко говорить, Емсиль! Все забегаловки знаешь, дык…

– И вам покажу! – рассмеялся барнец. – Литу к родителям провожу, и встретимся в городе. Вы, главное, все скудо дель Куэты не прогуляйте! – Он подмигнул пожилым воякам.

Дыкал смущенно потупился, а бородатый Батя только рукой махнул:

– Подумаешь! Как пришло, так и уйдет. Надо будет, заработаем.

В отличие от своего приятеля, мечтающего открыть лавку в Кавареле, уннарец тешил себя надеждой вернуться на военную службу. Неужели Аксамале не нужны опытные сержанты? Быть такого не может! Если Сасандра начинает потихоньку возрождаться, без надежной армии ей не обойтись. Следовательно, кому-то придется гонять новобранцев. За пазухой у каждого из бывших солдат лежала тщательно сложенная и хранимая как зеница ока записка от капитана т’Жозмо дель Куэты, в которой подробно описывалась история их ухода из четвертой пехотной армии генерала дель Овилла. По мнению капитана, дворянина в седьмом поколении, выходца из очень уважаемого в Вельзе рода, уход от предателя, поставившего личную выгоду выше интересов Империи, дезертирством не считался. Тем более, покинув армию, они вывезли и тем самым спасли от неминуемой смерти в обозном лазарете офицера. А по дороге задержали и обезвредили двух опаснейших шпионов, долгое время работавших на Айшасу. Как сказал дель Куэта, за тот поступок они вообще достойны самой высокой награды. Например, пожизненного дворянства. Но поскольку нынешней осенью, когда фургон со спасенными женщинами и запертыми под замок преступниками, сопровождаемый повозкой с беглыми солдатами, пересек Арамеллу, капитан не был уверен в верности нового правительства Аксамалы имперским традициям, он уговорил своих спасителей зиму погостить в родовом имении дель Куэта, находившемся на юге Вельзы, почти на границе с Каматой.

По пути они завернули в Галлиану, крупный торговый город, сохранивший суды, стражу, сыск и даже воинский гарнизон. Там городской суд возглавлял почтенный Джитто дель Амаре, чью семью связывала старинная дружба с родом дель Куэта. Такая тесная и горячая, что иначе, чем «сынком», он господина т’Жозмо не называл. Судья с охотой рассмотрел дело преступников.

Свидетельства фриты Эстеллы, девочек и солдат о чинимом Скеццо непотребстве оказалось достаточно, чтобы приговорить его к пожизненной каторге. С табачником Корзьело пришлось повозиться дольше. Главным образом из-за того, что полукровка-айшасиан упорно отрицал свою вину в злоумышлении против Империи. Он пытался изображать из себя жертву обстоятельств, но в конце концов, припертый к стенке показаниями фриты Эстеллы и Литы, рассказавшими о записках, передаваемых в полой рукояти плетки, о расследовании, проведенном Мастером, о покушении на лучшего сыщика столицы, во всем признался и долго лепетал о Старике, раскинувшем из Мьелы агентурную паутину на большую часть Сасандры, и о Министре, хитром и неуловимом шпионе, затесавшемся в верхушки общества Аксамалы. Правда, особой пользы его рассказы никому не принесли. Мьела сейчас на территории независимой Каматы, и вряд ли местные власти согласятся выдавать айшасианского шпиона. По слухам, там по улицам уже вовсю расхаживают гости из-за моря – купцы, банкиры, проповедники, – и каматийцы только рады. После голодной зимы не до гордости – и от брухи помощь примешь. Скоро весь юг Сасандры под айшасианскую дудку плясать будет. Камате они хлеб предложили, Уннаре – защиту от пиратов, Окраине – помощь в переговорах с кентаврами и обещание многолетнего мира. А без Старика Корзьело не мог вывести тайный сыск на Министра. Уж если Мастер не сумел, а фрита Эстелла точно помнила, как сокрушался лучший сыщик Аксамалы из-за своего бессилия помочь родине…

Однако признаний табачника хватило, чтобы суд вынес обвинительный приговор. Смертная казнь через повешение. Как сказал многоуважаемый Джитто дель Амаре, если бы не помощь следствию, полукровке грозило бы колесование или четвертование. Найденные в поясе Корзьело золотые солиды капитан дель Куэта великодушно передал магистрату Галлиана. Как выяснилось позже, он в них не нуждался. Для офицера и дворянина, обладающего достойным доходом от пахотных земель, леса, рыбного промысла и обширных пастбищ, марать руки предательским золотом не было смысла.

Зимние месяцы, проведенные в имении дель Куэта, запомнились Емсилю огромной библиотекой и ласками Аланы, с которой он уединялся едва ли не каждый свободный от чтения миг. Конечно, в итоге он проработал гораздо меньше книг, чем собирался изначально, но господин т’Жозмо, усмехаясь в закрученные усы, позволил лекарю забрать десяток трактатов по анатомии, лекарственным травам, лечению минералами и драгоценными камнями.

Последняя декада месяца Филина ознаменовалась свадьбой господина капитана и фриты Эстеллы, которая, надо отдать ей должное, со дня знакомства взяла заботу об офицере на себя, дозволяя Емсилю лишь время от времени осматривать его раны и готовить лекарственные снадобья. Все остальное – перевязки, кормление, трогательные разговоры о былом величии Империи и ее армии – легло полностью на хрупкие плечи бордельмаман. Таким образом, ей довольно быстро удалось покорить сердце сорокалетнего холостяка.

Рилла осталась при фрите Эстелле на очень важной должности – доверенная служанка и компаньонка. А вот Лита твердо заявила, что хочет вернуться к старикам родителям в Аксамалу. Бросить их на произвол судьбы она не имеет права.

Емсиль, насмотревшись на добрый пример старших спутников, тоже решил узаконить отношения с Аланой, да и девушка не думала отказываться. Вот только лекарь, как истинный барнец, до мозга костей впитавший патриархальный уклад северной провинции, желал вначале получить благословение родителей. Потому и поехал в Аксамалу. В столице легко купить место на купеческом корабле, чтобы переправиться через Великое озеро. Правда, ходили слухи, что Барн воюет с Аруном и Табалой одновременно, но Емсиля они не страшили. Из северной Тельбии выбрался невредимым, так неужели на родине что-то с ним случиться может? Да и в любом случае возвращаться пора. В Барне можно людей лечить и после подготовительного факультета. Кто там разбираться будет? Учился в Аксамале? Учился. А остальное придет с годами, опытом, изученными книгами.

Сопровождать молодежь вызвались Батя и Дыкал. А Вогля и Пигля, съездив навестить родню в деревушку, отстоявшую от имения дель Куэты на каких-то двадцать миль, вернулись и поступили на службу – объезжать господские земли, гонять браконьеров, незаконных лесорубов и просто лихой люд. Путешествие с Дыкалом и Батей пошло близнецам на пользу. Они стали серьезнее, возмужали, научились довольно сносно орудовать мечом и кордом.

До столицы добирались не торопясь – дней пятнадцать ехали. Останавливались в мансионах,[46] болтали с людьми, прислушивались к новостям и жадно ловили слухи, сползающиеся со всех концов Империи.

На юге жизнь людей успокаивалась, несмотря, а может, и благодаря влиянию Айшасы. Налаживалась торговля, восстанавливались разбежавшиеся армии. Границы Окраины по-прежнему теребили кентавры. Тамошний народ они волновали гораздо больше, чем независимость или имперская идея. Тьяла и Вельза целиком и полностью подчинились Аксамале, что не могло не радовать – ведь эти две провинции всегда были главными житницами Сасандры.

С запада новости почти не пробивались. Удалось ли генералу Риттельну дель Овиллу создание собственного государства на месте северной Тельбии? Скорее всего, нет. Его армия, должно быть, распылилась, частью разбежалась, частью растянулась по стране, изматываясь в непрестанных стычках с мятежными ландграфами, и прекратила существование. Северная Тельбия осталась независимой, раздробленной и голодной, чего, впрочем, и стоило ожидать.

Гоблану очень сильно обескровили набеги дроу. Карлики не успокаивались до зимы, покуда люди полностью не покинули весь север провинции. Из-за большого скопления беженцев на дорогах вспыхнула, как никогда ранее, преступность, разгулялись заразные хвори. И, как следствие слабости провинции, зашевелились дорландцы, начали стягивать к границе армии. В итоге вице-король Гобланы совсем недавно прислал послов, желая вернуться вновь под руку Аксамалы в обмен на военную помощь и поддержку голодающего народа хотя бы самыми малыми поставками хлеба.

Наиболее интересные новости долетали с севера. Там, оказывается, прокатилась самая настоящая война. Слухи замалчивали их имена, но нашлись в Барне люди, собравшие и снарядившие целых две армии. Отлично оснащенные, возглавляемые имперскими офицерами, сплоченные некой идеей. Что-то вроде «Барн – превыше всего». Одна армия направилась в Табалу, а вторая – вторглась в Арун. Удивительно, но табальские овцеводы довольно быстро обломали зубы захватчикам. Наверное, так они привыкли бороться с дикими котами, пытающимися собирать дань с их отар. Разбив барнцев в пух и прах, войско Табалы, что самое удивительное, не успокоилось, а пошло наперерез второй армии, которая довольно успешно покоряла Арун, оказавшийся совершенно не готовым к серьезной войне. В жарком, кровопролитном сражении на реке Жерехе победа вновь досталась табальскому генералу, загадочному человеку со странным прозвищем – Стальной Дрозд. О нем в народе гуляли самые противоречивые сведения. Кто-то утверждал, что он великий путешественник, сумевший подружиться с кентаврами, другие спорили, заявляя, что он из наемников и едва ли не дух легендарного Альберигго возродился в этом человеке. Некоторые болтали и совсем немыслимое, якобы он бывший студент Аксамалианского университета, за какие-то грехи был отправлен в армию, дезертировал, воевал с остроухими в Гоблане, а потом, вернувшись на родину, возглавил борьбу с захватчиками. Но в каждом рассказе о Стальном Дрозде с ним рядом упоминался небывалой силы волшебник, который мог бы стать вровень с самим Тельмаром Мудрым, если бы тот был жив. Вместе они, генерал и чародей, объявили о возрожденной Империи и пообещали народу Сасандры восстановить страну в границах прошлого лета.

В душе Емсиль полностью разделял устремление Стального Дрозда и его спутника-колдуна. Он привык гордиться своей страной. Причем всей, целиком, а не какой-то отдельной провинцией, вдруг объявившей независимость. Единственное, чего он опасался, это непонимания между северными борцами за Империю и «младоаксамалианцами», также пришедшими к мысли о необходимости восстановить статус императора и выдвинувшими претендента на трон. Двоих претендентов, если говорить точнее. Сегодня в Аксамале должна состояться торжественная коронация императора Дольбрайна Справедливого и императрицы Фланы Огневолосой. Имя последней вызвало жаркие споры между Литой и Аланой. Русоволосая толстушка твердо отстаивала убеждение в том, что будущая императрица есть не кто иная, как их подруга, сбежавшая от Скеццо и Корзьело. Алана же утверждала, что та Флана сгинула в круговерти беспорядков, бушевавших в Вельзе осенью и зимой. Слишком много более опытных и способных за себя постоять людей погибло и пропало без вести.

Чтобы разрешить спор между подругами, Емсиль обещал им обязательно посетить коронацию, которая должна была состояться на Клепсидральной площади в пять часов дня. Но прежде нужно было зайти к старикам Литы. Ведь они, наверное, и не надеются увидеть дочь.

Договорившись с сержантами встретиться недалеко от площади, на углу Прорезной и Кривоколенной, в небольшом кабачке под названием «Золотая гроздь», где цены – по крайней мере, раньше – были удивительно низкими по меркам столицы, Емсиль с девушками зашагал к Южным воротам. Охранять телегу и фургон они оставили Тюху. Он, хоть и хотел побродить по Аксамале, возражать старшим не посмел.

Антоло стоял, опираясь локтями на релинг. С высоты ахтердека открывался великолепный вид на синюю со стальным отливом, испещренную барашками волн воду Великого озера. Над волнами скользили, раскинув крылья, серебристые чайки. Впереди на расстоянии нескольких миль вырастала из волн Аксамала. Сперва появился Верхний город, некогда белокаменный, средоточие красивейших храмов и дворцов, позолоченных памятников и фонтанов. За время учебы в столице молодой человек побывал в Верхнем городе лишь дважды – первый раз тайком и потом долго удирал от стражи, а второй раз на семидесятилетие императора, когда вход на улицы, площади и в сады был разрешен всем желающим, лишь бы не смущали зрение господ чересчур уж неопрятным внешним видом. Теперь часть зданий и храмов стояли полуразрушенными, с обугленными стенами, будто шрамы на теле города. Следом показалась серая громада стен Нижнего города, черепичные крыши и купола, Клепсидральная башня и башня для наблюдения за светилами родного университета.

– Жаль, «Розы Аксамалы» не видно, – усмехнулся стоявший рядом Кир.

Чародей тоже жадно рассматривал берег, прикрывая глаза ладонью от солнца.

– Ты скучаешь по ней? – глядя в воду, спросил Антоло.

– Как тебе объяснить?.. – Тьялец пожал плечами. – Хотелось бы встретиться и поговорить. Вспомнить прежние времена. И не более того. Мне иногда кажется, что я утратил способность любить. Должно быть, это расплата за магическое мастерство. Чародеи подгорного народа об этом не предупреждали.

– Не могу о себе такого сказать, – покачал головой генерал. – Как можно разучиться любить? Другое дело, что сейчас не до этого. Нам еще много предстоит потрудиться, чтобы Империя возродилась в былой мощи. Что, чересчур красиво говорю? – смутился он, увидев улыбку Кира.

– Нет. В самый раз. Если ты так же станешь вести переговоры с «младоаксамалианцами», то успех неизбежен.

– Ну, думаю, нам есть что предложить «младоаксамалианцам», кроме красивых фраз.

Антоло невольно оглянулся, будто бы мог увидеть северный берег, где он оставил пять тысяч щитоносной пехоты и тысячу тяжеловооруженных всадников. Довод более чем убедительный. Но в конце концов, если слухи верны, правитель Аксамалы, избранный повстанцами после ночи Огня и Стали, готовится принять императорскую корону. Что ж, с этим Дольбрайном стоит поговорить. Если он правит настолько мудро, уравновешенно и справедливо, как о нем рассказывают в Аруне, то лучшего императора для Сасандры не найти. Ну, разве что соправительница, о которой восторженные языки тоже болтают немало. Хотя… Это как раз, скорее всего, сказки. Народу нужны герои, и во времена, не блещущие выдающимися личностями, люди выдумывают себе кумиров. А потом с удовольствием им поклоняются.

Имена правителей Аксамалы заставляли Мастера, увязавшегося следом за генералом и волшебником, хмуриться и кусать усы. Дольбрайн? Не тот ли это подставной гигант мысли, созданный им из Берельма Ловкача? Флана Огневолосая? Ну, в это вообще поверить трудно… Такие совпадения случаются только в сказках. Лучший сыщик Аксамалы, без сомнения, стремился бы первым высадиться на берег, если бы не разгулявшаяся со страшной силой «морская» болезнь. Потому он и валялся в каюте, не отзываясь на настойчивые просьбы молодых людей прогуляться по палубе. Вот они и смотрели на приближающийся берег вдвоем.

Генерал Стальной Дрозд не боялся плыть в столицу без охраны. Ведь десяток адъютантов и помощников нельзя назвать серьезной охраной, хоть граф ди Полларе лично отбирал среди молодых офицеров бойцов, мастерски управляющихся не только с мечом и кордом. Каждый из них владел какой-то «изюминкой». Один метал ножи, второй голыми руками мог справиться с полудюжиной обычных солдат, третий с протазаном в руках мог защищаться от целой толпы…

Главным оружием армии северян стал чародей. Просто удивительные коленца выкидывает подчас судьба. Тьялец, которого Антоло считал мертвецом, вдруг появился в разгар боя у Жерехи и вмешался в сражение на стороне табальской армии. Оказалось, что его главная мечта ничем не отличается от мечты Антоло – возродить Империю в прежних границах, вернуть былой уклад жизни и примерно наказать повинных в смуте. Он так прямо и заявил, явившись в лагерь армии-победительницы в сопровождении сильно поредевшего отряда кентавров. Когда генерал, потерявший сознание в разгар сражения, открыл глаза и увидел перед собой бывшего гвардейца Кира, лучшего сыщика Аксамалы Мастера, остроухого по имени Белый и Халльберна, наследника Медренского графства, он решил, что умер и встретил старых знакомых в чертогах Триединого. Но вскоре все прояснилось.

Бывшие смертельные враги стали союзниками. Взаимная неприязнь давно ушла, как уходят детские страхи и юношеские прыщи. Настало время совместного труда.

Теперь полководческий талант Антоло, магическое искусство Кира и таинственный амулет Халльберна работали на одну общую идею.

Меньше месяца понадобилось, чтобы навести порядок в Аруне, Табале и Барне. На помощь страдающим от голода и болезней гоблам пошли телеги с мукой, отары овец, воинские отряды для поддержания порядка и целые обозы лекарей. Вице-король Литии, за зиму разочаровавшийся во мнимых преимуществах независимости, заключил договор о дружбе и взаимовыручке.

Теперь их путь лежал в столицу. Ведь, как говаривали старики, все пути ведут в Аксамалу. Здесь окончательно решится судьба новой, возрожденной Сасандры. И если императором станет некий мыслитель Дольбрайн, так тому и быть – лишь бы народу жилось лучше. А уж они не пропадут. Для хорошего генерала и умелого волшебника всегда дело найдется, в любой стране и при любой власти.

– В городе, по всей видимости, праздник, – заметил Кирсьен. – Дома флагами украшены.

– Что-то не припомню ни одного праздника в это время… – Антоло насупил брови и потер лоб. – Радует то, что все вывешенные флаги – имперские.

– Тем лучше, – кивнул Кир. – Если люди помнят прошлое, они достойны строить будущее.

Вскоре портовые сооружения Аксамалы приблизились настолько, что стали видны не только обшарпанные, кое-где обгорелые здания складов, недавно побеленная таможня, пришвартованные купеческие когги,[47] расцвеченные яркими флажками, но и нарядная толпа. Матросы и портовые рабочие спешили в город.

– Что празднует Аксамала? – окликнул Кир растрепанного морячка, поймавшего швартовочный конец.

– Коронация! – радостно отвечал матрос, сверкая щербатой улыбкой. – Коронация и свадьба правителей!

– Кажется, мы вовремя, – проговорил волшебник, нашаривая посох.

– Что ж, пойдем на праздник. Правильно будет взглянуть вначале на этого Дольбрайна со стороны, – согласился генерал, отмахиваясь от адъютанта, который пытался сунуть ему в руки шлем со Стальным Дроздом. – Незаметно взглянуть!

Они едва дождались, когда с причала на борт судна перекинут прочный трап с перилами, и, оставив телохранителей и помощников, направились в город.

Эпилог

Отвыкнув от многолюдия улиц и площадей, Емсиль сперва немного растерялся. Неужели он когда-то жил в Аксамале и даже находил удовольствие в том, чтобы участвовать в празднествах и народных гуляньях? Как же тут можно жить? Любой встречный-поперечный норовит если не в грудь плечом врезаться, то хотя бы на ногу наступить! Ужас! Нет уж, уезжать надо в глушь – там и люди поспокойнее и повежливее, и вообще жить проще. Барнец искренне верил, что его до сих пор не затоптали, только опасаясь широченных плеч и окованного железом посоха.

Лита и Алана повисли на правом и левом локтях лекаря, держась за его куртку изо всех сил. Стоит разжать пальцы, и людской поток закружит, унесет и выбросит где-нибудь в замухрыжном переулке. Конечно, девушки не боялись заблудиться – Алана прожила в столице пять лет, а Лита и родилась-то здесь, но, пробираясь самостоятельно по улицам до самой Клепсидральной площади, они пропустили бы главную церемонию. Коронация! Да еще и возможность разрешить спор – та Флана или не та! Сейчас же они не сомневались, что поспеют вовремя. Уж очень им помогал постоялец мастера Кельвана и его жены Тиллы – родителей Литы.

Когда в Аксамале начались беспорядки, а потом город осадил кондотьер Жискардо, спрос на изделия слепого лепщика упал, и они оказались на грани голодной смерти. Если бы не бесплатный хлеб, раздаваемый бедноте правительством «младоаксамалианцев», то до зимы, возможно, не дожили бы. Так что после снятия осады они с радостью приняли жильца – пострадавшего от захватчиков купца из Аруна. Наемники Жискардо ограбили его и едва не убили, но десяток зашитых в подкладку скудо все же уцелел. Иллиос выказал себя удобным постояльцем: отдал хозяевам все сбережения, помогал по хозяйству, но не надоедал своей тощей физиономией, уходя гулять по городу при каждом удобном случае. Он и теперь намеревался идти смотреть коронацию сам, но с удовольствием принял предложение Емсиля прогуляться вместе.

Худой и костлявый арунит, натянувший, несмотря на жаркую погоду, на голову линялый гугель с меховой окантовкой, казалось, отпугивал встречных горожан.

Часы на главной клепсидре Империи пробили четыре раза, когда они заглянули в «Золотую гроздь» и попытались вытащить оттуда Дыкала и Батю. Сержанты долго отнекивались, нахваливая местное вино, но в конце концов согласились и покинули нагретые лавки. Идти стало еще легче. Закон, ограничивающий ношение оружия внутри городских стен, был благополучно забыт сразу после падения старой власти, и зеваки расступались, почтительно поглядывая на рукояти мечей, которые сержанты держали на виду.

Вот и Клепсидральная площадь. Посреди нее возвышался помост, обтянутый алым сукном и обшитый золототканой лентой. Его украшали тяжелые полотнища знамен Сасандры и флаги провинций, входивших в ее состав. Очевидно, этим хотели подчеркнуть стремление вернуться к прежним традициям. Вокруг помоста замерли телохранители: внутренне кольцо – дюжие парни с двуручными мечами, внешнее – стража с гизармами в цветах Аксамалы.

Толпа волновалась, как воды Великого озера в зимний шторм. То здесь, то там возникали людские водовороты, звенел смех, звучали песни. Горожане нарядились в самые лучшие одежды. Женщины сверкали накрахмаленными чепцами и султанчиками на токах, привлекали внимание цветными юбками и расшитыми лифами. Мужчины вытащили бережно хранимые в тайниках цепи: банкиры и купцы побогаче – золотые, цеховые мастера и лавочники – серебряные, беднота – медные.

То здесь, то там потешали народ жонглеры и уличные музыканты.

Лоточники продавали орешки, сушеные ломтики фруктов, холодную воду, подслащенную медом. Емсилю бросилось в глаза отсутствие вина и пива. Видно, с пьянством в новой Аксамале было строго.

Выглядывая в толпе знакомые лица, барнец едва не пропустил начало церемонии. Помогла Алана, толкнув локтем под ребра. Молодой человек поднял глаза. И вовремя. Уже зазвучали фанфары, и под их трубный глас на помост вышел жрец Триединого в черной накидке, спадающей складками до земли. На груди его горела золотая звезда Аксамалы.

Следом за жрецом на возвышение взошла четверка мужчин разного возраста, разных национальностей, одетых по-разному. Троих из них Емсиль видел впервые – с виду обычные горожане, но, по всей видимости, важные шишки «младоаксамалианского» правительства. А вот четвертый… Это же вельсгундец Гуран! Да, бородка у него стала гуще, и в ней кое-где пробиваются ниточки седины. Да, между бровями пролегла глубокая складка – свидетель длительных раздумий. Да, под глазами вельсгундца хорошо заметны темные круги, выдающие бессонные ночи и дни, проведенные в заботах. Но все равно это тот самый Гуран, с которым они не раз кутили, участвовали в потасовках со стражей и военными, попали в тюрьму прошлым летом…

– Гуран! – ойкнула Алана. Оказывается, она тоже его узнала.

– Старый знакомый? – повернулся к ней Иллиос.

Что-то в выражении глаз арунита очень не понравилось Емсилю, но в следующий миг он забыл обо всем, ибо на помосте появились соправители Аксамалы. Дольбрайн Справедливый и Флана Огневолосая.

Дольбрайн оказался ничем не примечательным мужчиной лет тридцати пяти – сорока. Такого встретишь на улице – на другой день лица не вспомнишь. Рыжеватые волосы и бородка. Темно-зеленый кафтан без каких бы то ни было украшений. Простые башмаки и полосатые чулки мещанина. Молодец! Даже на собственную коронацию решил не наряжаться.

А вот будущая императрица…

Барнец много читал в книгах о невероятных совпадениях и стеченьях обстоятельств. Но предположить такое!

– Я же говорила! – пискнула Лита, привставая на цыпочки. – Это Флана! Наша Флана! – Она взмахнула рукой и громко выкрикнула: – Флана! Мы здесь!!!

Возможно, ее слова и были бы услышаны на помосте, но толпа, запрудившая Клепсидральную площадь, подхватила этот искренний и простодушный клич.

– Флана! Мы здесь! Флана! Мы здесь!!! – скандировали люди.

К небу взлетели чепцы и пелеусы.

Рыжая – в самом деле Огневолосая – Флана улыбнулась, присела, поддерживая края нежно-зеленой юбки. На этот раз она собрала волосы узлом и укрыла их под серебряной сеточкой с крупными жемчужинами.

Вновь зазвенели фанфары, рассыпались дробью литавры.

Жрец Триединого вышел вперед и, воздев руки к небу, провозгласил:

– Волею Триединого, что незримо направляет наши дела и помыслы, что живет в сердце каждого честного гражданина! Волею народа Сасандры, народа-труженика, народа-бойца, народа-мыслителя! Волею земли и волею небес провозглашаю мэтра Дольбрайна, которого все вы знаете, мэтра Дольбрайна, прозванного Справедливым, мэтра Дольбрайна, защитника Отечества и надежду всех жителей Аксамалы, императором Сасандры!

От четверки, представлявшей правительство, отделился широкоплечий молодой человек в нагруднике с серебряной насечкой, поднял над головой Дольбрайна корону – широкую золотую полосу с семью зубцами, в основании каждого из которых сверкал крупный рубин.

Толпа взорвалась приветственными криками.

– Волею Триединого, что незримо направляет наши дела и помыслы, что живет в сердце каждого честного гражданина! – продолжал жрец. – Волею народа Сасандры, народа-труженика, народа-бойца, народа-мыслителя! Волею земли и волею небес провозглашаю Флану, прозванную Огневолосой, Флану, спасительницу Аксамалы, Флану, охранительницу всех страждущих и обиженных, императрицей Сасандры!

Гуран застыл за спиной правительницы, подняв ее корону – более изящную, с пятью зубцами и украшенную изумрудами.

– Слава императору и императрице!

– Слава! Слава мэтру Дольбрайну! Слава Флане Огневолосой! – самозабвенно горланили горожане.

Неожиданно для себя Емсиль понял, что присоединился к всеобщему ликованию. Лита и Алана подпрыгивали и махали руками, силясь привлечь внимание императрицы. Батя и Дыкал кивали и улыбались.

Кир и Антоло успели на площадь к самому началу церемонии и поэтому стояли очень далеко. Они не услышали, а скорее угадали слова золотозвездного жреца. Зато взлетевшие над головами соправителей короны, сверкающие на солнце, они видели отлично.

– А она такая же прекрасная, как и раньше, – с тихой улыбкой проговорил генерал.

– Да, – кивнул Кир. И добавил: – А сзади Дольбрайна стоит чародей.

– Я ему о красоте, а он… – вздохнул Антоло, но все же уточнил: – Сильный?

– Слабенький. Халлю в подметки не годится.

– Это который?

– Старичок в черном кафтане. Видишь, как сияет? Тянет Силу у толпы.

– Значит, он пользуется…

– Погоди! – властным жестом Кирсьен прервал соратника. Капельки пота выступили на висках молодого волшебника.

– Что? Что случилось?

– Там, в толпе… Не мешай!

Воздух над головой Кира взревел и закружился воронкой. Ближайшие люди шарахнулись в стороны. Кого-то сбили с ног.

Маг скрутил из уплотненного воздуха некое подобие колокола и бросил его в самую середину людского скопища. Он вкладывал в разгон ловушки всю свою силу и умение, но не успевал.

Из толпы, сбившейся в плотные ряды перед помостом, вылетела толстая струя пламени. Подобная капле с длинной ножкой, алая при основании и багровеющая по мере расширения, она хищно прицелилась прямо в коронующихся правителей. Кир захрипел от натуги и попытался бросить на ее пути какой угодно щит, но понял, что неизвестный колдун опережает его.

Увлеченный всенародной радостью, Емсиль не сразу обратил внимание, как застыл, неестественно выгнувшись, Иллиос. Руки со скрюченными пальцами арунит выставил перед собой.

А когда из ладоней тощего мужика вылетело слепящее пламя, барнец дернулся, замахиваясь посохом, но на его правой руке повисла визжащая от ужаса Алана. Пытаясь отцепить ее, не причинив особого вреда, Емсиль наблюдал, как огненная струя преодолевает расстояние до помоста. Видел, что на пути ее стоит тонкая фигурка Фланы в зеленом платье.

Старик в черном кафтане, похожий на грача, всполошенно замахал руками. Дольбрайн застыл с выпученными глазами.

Роняя корону, Гуран схватил девушку за плечо и отбросил к краю помоста.

Миг, и плотный кокон пламени охватил его. В огне мелькнул искаженный смертельной мукой рот. Огонь стремительно рванулся дальше, растекаясь по алому сукну, накрыл с головой Дольбрайна, парня, удерживающего императорскую корону, размахивающего руками старика и троих телохранителей в накидках с золотым серпом.

Емсиль дотянулся левой рукой до спрятанной под линялым гугелем головы. Попытался ударить, но скорее толкнул, кулаком в затылок. И одновременно с ним Дыкал пырнул колдуна мечом.

Отшатнувшиеся при первых признаках чародейства, люди снова качнулись к ним.

– Смерть ему! – страшно распялила беззубый рот скрюченная старуха в белом фартуке поверх поношенного платья. – Смерть!

Иллиос отпустил пламя и мешком осел на мостовую.

– Остановитесь, люди! – Батя попытался остановить тянущиеся к чародею руки, но его оттолкнули, оттеснили в сторону.

Между ним и Емсилем оказалось с десяток людей. Чуть правее мелькнула седая макушка Дыкала. Алана висела на рукаве барнца, вцепившись двумя руками. А куда подевалась Лита?

Дрожащее марево, напоминающее формой горшок, упало сверху, накрывая распластанное тело Иллиоса. Честных аксамалианцев, стремящихся покарать убийцу, отбросило, словно солому.

Флана на помосте, поднявшись на колени, что-то кричала и трясла кулаком.

Не растерявшие присутствия духа стражники и телохранители с мечами собрались вместе и, окружив спрыгнувшую им на руки правительницу, принялись пробиваться к лежащему телу колдуна.

С другой стороны, от Портовой улицы, несся сдавленный гул, неведомая сила мягко, но настойчиво расталкивала горожан, а по образовавшемуся коридору бежали двое. Светловолосый крепыш с упрямым лицом уроженца Табалы придерживал левой рукой засунутый за пояс шестопер. На его грязновато-желтого цвета сюрко расправила крылья невзрачная серая птица. Похоже, дрозд. Второй, чернобородый, сильно хромал и опирался на посох. Он отстал от товарища на добрый десяток шагов, но именно от его руки расходилась сила, заставляющая людей уступать дорогу.

Неподалеку от мертвого Иллиоса они встретились.

Императрица Флана, ныне единоличная правительница огромной страны.

Генерал Антоло Стальной Дрозд.

Маг т’Кирсьен делла Тарн.

Им предстояло многое вспомнить.

Их ждало немало неотложных дел.

Но они не боялись трудностей и больше не принадлежали самим себе, пройдя через невзгоды и с честью выдержав испытания судьбы.

Они встретились, чтобы, забыв обиды и разногласия, отбросив сомнения и робость, возрождать Империю вместе.

Примечания

1

В Сасандре принят солнечный календарь: 10 месяцев по 32 дня. Длительность месяца соответствует периоду нахождения Солнца в каком-либо из зодиакальных созвездий. Соответственно, месяцы несут имена этих созвездий – Бык, Лебедь, Кот, Овца, Ворон, Кит, Филин, Козел, Конь, Медведь. Начало нового года приходится на летнее солнцестояние.

(обратно)

2

Благодарю вас, братья мои! (Наречие дроу.)

(обратно)

3

Цикл дроу соответствует двенадцати годам в человеческом летосчислении.

(обратно)

4

Иног – грифон. Символ тайного сыска Сасандрийской империи.

(обратно)

5

Гронд – страна на далеком севере, населенная великанами.

(обратно)

6

Вождь! Железная рука! Здесь! (Наречие дроу.)

(обратно)

7

Люди! Молчать! Зарежу! (Наречие дроу.)

(обратно)

8

Не говорить! Не двигаться! Будешь жить! (Наречие дроу.)

(обратно)

9

Банда – отряд наемников численностью до ста человек.

(обратно)

10

Эти и другие события описаны в книге «Золотой вепрь».

(обратно)

11

Гугель – капюшон, переходящий в воротник на плечах, деталь мужского костюма.

(обратно)

12

Подготовительный факультет (семь свободных искусств) состоит из двух уровней подготовки. На первом уровне изучают грамматику, риторику и логику. На втором – музыку, арифметику, геометрию (с основами географии) и астрономию (астрологию).

(обратно)

13

Каррука – большая четырехколесная повозка, на которой граждане Сасандры могли ездить из города в город.

(обратно)

14

Меры длины в Сасандре и прилегающих землях: миля – тысяча двойных шагов (приблизительно 1500 м); плетр – двадцать шагов (приблизительно 30 м); локоть – 45 см; ладонь – 9 см; палец – 1,8 см.

(обратно)

15

За тридцать семь лет до описываемых событий почти все волшебники Сасандры и лучшие их ученики погибли, пытаясь противостоять эпидемии бубонной чумы. Возглавлял их Тельмар Мудрый, самый сильный маг современности. С тех пор в Империи утрачена школа чародейского мастерства.

(обратно)

16

Пелеус – головной убор из фетра, плотно прилегающий к вискам.

(обратно)

17

Скудо и солид – денежные единицы Сасандры. Один золотой солид по стоимости равен двенадцати серебряным скудо.

(обратно)

18

Котолак – человек, способный по своей воле или спонтанно оборачиваться котом.

(обратно)

19

В Сасандре светлое время суток (от рассвета до заката) разделялось на десять часов. Ночь – на три «стражи».

(обратно)

20

Бруха – род вампиров.

(обратно)

21

Лежать! (Наречие дроу.)

(обратно)

22

Диабаз – горная порода магматического происхождения, темно-серого цвета, часто с зеленоватым оттенком.

(обратно)

23

«По зрячему» – охотничий термин, обозначающий погоню за видимым зверем.

(обратно)

24

Копье – тактическая единица конницы. Самый обычный состав: один латник, два конных стрелка-арбалетчика, оруженосец и слуга.

(обратно)

25

Офицеры в Сасандре различались по нарукавным бантам. Лейтенант – один серебряный бант. Капитан – два серебряных. Полковник – один золотой бант. Дивизионный генерал – два золотых. Генерал армии – три золотых. Маршал – четыре золотых.

(обратно)

26

Синдик – в северных провинциях Сасандры так назывался выборный глава городской общины.

(обратно)

27

Альберигго – знаменитый кондотьер, которому приписывают создание так называемого «Уложения о кондотьерах Альберигго» – кодекса, регламентирующего взаимоотношения наемников Сасандры между собой и с нанимателями, проступки и меру наказания, правила разрешения спорных вопросов и тому подобное.

(обратно)

28

Сюрко – верхняя цельнокроеная одежда, сильно расширенная книзу. Узкие рукава застегивались на множество пуговиц или зашнуровывались. Табард – короткий плащ с расширяющимися, несшитыми по боковому шву рукавами.

(обратно)

29

«Непобедимая» – пятая пехотная армия Сасандры. Введена в северную Тельбию в качестве ограниченного контингента. Генерал Риттельн дель Овилл, объявив себя правителем Тельбии, сформировал на основе пятой пехотной армии вооруженные силы нового государства.

(обратно)

30

История знакомства Вальдо Стальное Горло с Мастером и фра Розарио описана в книге «Золотой Вепрь».

(обратно)

31

Совня – древковое оружие длиной около двух метров, состоящее из древка и узкого длинного лезвия, слегка расширяющегося и загибающегося в верхней трети. Заточка лезвия по выпуклой стороне.

(обратно)

32

Гамурра – верхнее распашное платье с широкими рукавами.

(обратно)

33

Стратегма – военная хитрость.

(обратно)

34

Мара – возможно, неупокоенный мертвец, возможно, призрак. Согласно легендам, встреча с марой приводит к преждевременной смерти.

(обратно)

35

Средизимье – праздник, отмечаемый в Сасандре в конце месяца Филина. Сопровождается обильными пиршествами и возлияниями, за что особо любим в простонародье.

(обратно)

36

Карл – род кресла.

(обратно)

37

Перт – город-порт, столица Уннары в дельте Дорены. Браила и Мьела – крупнейшие города Каматы, центры торговли и культуры Сасандрийской Империи. Браильский университет издавна соперничает с Аксамалианским.

(обратно)

38

Ток – небольшая шляпа с высокой тульей.

(обратно)

39

Дух Вечного Леса против нас! (Наречие дроу.)

(обратно)

40

Трусы! Золотой Вепрь защитит нас! (Наречие дроу.)

(обратно)

41

Золотой Вепрь отвернулся! Ему нет дела до нас! (Наречие дроу.)

(обратно)

42

Грозовая Птица… Грозовая Птица летит! (Наречие дроу.)

(обратно)

43

Змеиный Язык – кошка его мать! (Наречие дроу.)

(обратно)

44

Баталия – прямоугольное построение пехоты. Первая линия – щитоносцы, за ними – пикинеры. В середине баталии находилась рота арбалетчиков, полковое знамя и командование.

(обратно)

45

Пейтраль – часть конского доспеха (он носил название – бард или бардинг), который включал в себя: шанфрон (защиту морды), критнет (защиту шеи), пейтраль (защиту груди), круппер (защита крупа) и фланшард (пластины для защиты боков). Они могли изготавливаться из кольчуги, кожи, простеганной ткани или из латных деталей.

(обратно)

46

Мансион – гостиница, располагающаяся близ дороги. Может быть в государственной и частной собственности.

(обратно)

47

Когг – парусное трехмачтовое судно, использовавшееся для торговых перевозок.

(обратно)

Оглавление

Часть первая . Могильщики империи

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Часть вторая . Созидатели империи

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Эпилог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте