«У солдата есть невеста»

Когда иваны взяли Харьков, Ганс понял: впереди у них еще одна невыносимая зима.

Раньше Ганс любил зиму. Она катила на серебряных санях по неоскверненной свежести первого снега, дышала рождественской снедью и была крепка, как вино из побитых ранними заморозками виноградных ягод.

Русская зима была совсем не такой.

Она ступала красным медведем и рычала танком, пахла железом и прожаренной от вшей одеждой. Обжигала гортань, как взятый из брошенной хаты крестьянский самогон. А снег был как саван, который расстелили повсюду предупредительные невидимки.

О невидимом и его земных делах Ганс размышлял охотно и часто. Недаром, перед тем как загреметь на Восточный фронт, он всерьез собирался посвятить себя постижению незримого. Первые четыре месяца на фронте Гансу не давала покоя одна мучительная мысль: родись он на несколько лет раньше, он успел бы выучиться и, глядишь, попал бы в армию не солдатом, а священником.

Казалось бы, какая разница, кем именно умирать?

Но Ганс готов был поклясться, что есть, есть эта разница. Все равно, если он кого и убил, так, наверное, случайно. А женщин Ганс не знал никогда. Псалмы – другое дело.

Когда немецкая армия начала откатываться к Днепру, стало даже хуже, чем было под Белгородом.

Крылья люфтваффе, еще недавно такие сильные, вполнеба, ослабли теперь. Вот и случилось, что сутки назад, на рассвете, взвод, к которому Ганс был временно приписан, взлетел на воздух вместе с колхозным коровником. Коров там не было, только вырезанный из журнала портрет лысого, с прилизанным клином бородки и старомодным галстуком в горошину, человека. И за пять минут перед смертью товарищи Ганса ехидно спорили: кто это на портрете – киноактер или местный святой?

Весь день и всю ночь невесть как уцелевший Ганс брел, не останавливаясь, в сторону Большой Реки.

Он привычно волочил за собой престарелую винтовку – боялся трибунала. Толку в винтовке без патронов не было решительно никакого.

Есть было нечего, во фляге давно кончилась вода, во рту – слюна. А потому, когда Ганс завидел долгие, серые днепровские воды, по-сиамски сращенные животом с сизыми небесами там, вдали, его глаза растроганно увлажнились.

Он проворно спустился по тропинке на берег, раздвинул руками камыши, ввалился в воду и присел на корточки. Забулькала, алчно наполняясь, солдатская фляга.