«Паштет»

Паштет (fb2) - Паштет (Лёха - 2) 2188K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Берг (Dok)

Николай Берг Паштет

Глава первая. Кафе

Сидевший за столиком в полутемном зальчике медлительный грузный парень отхлебнул из кружки, потом глянул на своего собеседника.

— Пиво тут неплохое — признал он.

— Кормят тоже хорошо. Я сюда обедать хожу — кивнул собеседник. Потом спросил:

"Значит опять — ничего?"

— Да. Черт его знает, может там вообще уникально-индивидуальное явление. Типа только на тех, кто с именем Лёха. Или раз в сто лет. Или когда звезды совпадают. Хотя я проверял — со звездами ничего такого в тот день не было.

— Может совсем просто — дуракам везет — усмехнулся собеседник и обрадовался появлению официантки, тащившей два блюда со снедью. Запахло жареными колбасками.

— Не получается, Лёха, тебя за дурака считать.

Парень благодарно кивнул официантке — хрупкой, темноволосой девушке, подождал, пока она отойдет от стола, потом протянул приятелю конверт.

— Это что? — спросил тот.

— Твоя доля. Продал я твою дудку. Антикварная оказалась офигенно, пошла в коллекцию одному серьезному человеку. Давно такого счастья коллекционерского не видел.

Тот, которого звали Лёхой, немного удивился, глянул аккуратно в конверт и обрадованно вскинул брови. Количество купюр оказалось неожиданно большим.

— Я думал ты эту винтовку с собой возьмешь.

— Сначала собирался, но потом решил — нет, не стоит.

— Ты, Паштет, прям как наш командир партизанского отряда — усмехнулся Лёха.

— Так соображения те же, в общем — заскромничал Павел по кличке Паштет.

— Ну да, ну да, не зря ж ты меня прямо допрашивал скрупулезно до буквы — признался Лёха, бывший в жизни совершенно обычным человеком, если не считать того, что каким-то образом после пьянки ухитрился влететь в самый что ни на есть 1941 год со всеми тамошними прелестями первого года войны, отступления, плена и прочих увеселений, в которых сгинули миллионы людей, и тем же чудом вернуться оттуда целым и невредимым. Впрочем, об этом событии в его жизни знал только этот приятель — здоровяк Паша. Зато знал достаточно точно, выспросив буквально поминутно маршрут и события в том времени. И — что особенно удивило Лёху — загоревшийся попасть в то время. Уже дважды Паштет, с обычной для него основательностью собиравшийся и готовившийся для экспедиции, выезжал на место портирования, стараясь угадать по времени, но оба раза — неудачно. Лёха, удивляясь самому себе, стал всерьез болеть за приятеля, успокаивая себя мыслью, что есть и гораздо большие идиоты и мазохисты — например, болеющие за нашу футбольную сборную.

— Так я сначала думал явиться туда прям таким героем — уже присмотрел тут себе довольно аутентичную одежку — тоже старшинскую, только попроще — с пехотными петличками, фуражка, сапоги, ремень… В общем — все как надо.

— Прямо орел, только без крыльев — пробурчал ехидно, жующий кусочек колбасы Лёха.

Паштет не стал обижаться на подковырку, грустно улыбнулся. Хлебнул еще из кружки. Потом согласился:

— Было время одуматься. Черт его знает, как туда вывалишься и на кого нарвешься.

— Точно. И потом маршируй в колонне пленных, если сразу не пристрелят. Мне-то повезло, что я сразу на Семенова нарвался. а то через пару минут по той дорожке уже немецкий мотоциклист прошпарил. Не, в форме сразу лезть — не фонтан! Или уж надо с оружием сразу! С калашом!

— Опять не годится. Вывалюсь я с калашом посреди лагеря панцерманнов и давай ураганить на манер Рембо. Скромнее надо жить, не в кино мы. Притащить калаш и патроны для Гитлера — это хороший поворот в сюжете, а в реале — извини, такой фикус, что даже думать неохота.

— Да невелика беда — фрицы свой калаш уже тогда сделали.

— С чего взял? — как от кислого сморщился лицом Паштет.

— В телевизоре показывали. Да и до того читал что-то.

— Ты еще расскажи, что Калашников все идеи украл у Шмайссера и так далее, как это мудаки тупые сейчас делают — Паштет хмуро уставился на собеседника, но тот воздержался от дальнейшей дурной пурги. Сменил тему.

— Решил, что оружие вообще брать не будешь? ППД помнится — хорошая машинка была. А можно бы и ППШ!

— Подумать надо. Можно взять с собой, конечно, что-то этакое…

— Еще нормальному попаданцу положено с собой взять ноутбук и кучу флешек — хмыкнул Лёха. После своего приключения он неожиданно пристрастился к чтению книжек про попаданцев, и читал их одну за одной, правда каждую третью уже на десятой странице швырял в злости об стенку, а потом торжественно относил в мусоропровод, злорадно слушая, как она шуршит страницами в полете.

Паштет не стал рассказывать Лёхе, что вопрос оружия и одежды все это время был очень острым и тревожащим. Да и то сказать — не только эти виды снаряжения заставляли серьезно морщить мозги и ломать голову. В обыденной жизни Паша был достаточно разгильдяем, и дома у него — а он жил один — был развал и хаос, с точки зрения постороннего гостя. Сам Паштет в этом хаосе разбирался легко и удивлялся рассказам коллег о сложностях нахождения второго носка, чистой кастрюли и тому подобных бедах одиноких холостяков. На работе его, наоборот, считали дотошным и пунктуальным буквоедом. Как эти два начала уживались в нем — он и сам бы не объяснил, но — уживались.

Теперь хаотическая сторона характера просто заставляла ломануться в прошлое, раз есть такая возможность, а порядочная — всерьез подготовится к такой уникальной экспедиции. И основная проблема была в том, что сам Паштет никак не мог самому себе внятно объяснить — а нафига ему рваться в 1941 год. Ему гораздо легче было бы жить, если бы он четко понял — что его туда тянет. Даже и собираться было бы легче, без разброса и шатания. Но выразить свое хотения и найти причины такового не получалось никак. Это даже и злило. Кому другому объяснить было куда проще, а вот самому себе…

Когда Лёха спросил год тому назад:

— Слушай, а зачем оно тебе надо?

Паша довольно ловко нашелся, вспомнив такую отмазку давних времен:

— Зачем люди лезут на Эверест? Да затем, что он есть!

Но это не прокатило. Приятель пожал плечами и заявил:

— Видел я фото оттуда, с этого твоего Эвереста. Заснеженная помойка с двумя сотнями незахороненных мерзлых трупов вдоль тропинки, только кислорода мало и холодно, как у якутов под Новый год. Тоже мне, интерес. Обычный выпендреж и охота потом хвост пушить и пыль в глаза пускать. Ты ж не пендрила и хвастать не будешь. Ну и зачем?

Этот вопрос так и остался висеть. И это было печально, потому как собираться, имея внятную цель было бы куда проще. Вот если бы Паша хотел облагодетельствовать человечество — тогда он набрал бы с собой всякой электроники со схемами, планами и описаниями всяких великих открытий. И сразу бы явился к Сталину. Ну, как положено в почти всех книжках. Если б не убили по дороге. И если бы попал совсем не к Сталину. Или вот просто на этакое сафари дернуть, погеройствовать, поучить глупых предков, как оно по-настоящему воевать надо, тоже ясно — оружие, патроны бери и вперед! Но после службы в армии Паштет этой романтикой не пленялся, понимая что особенно блеснуть ему будет нечем. Был соблазн выставить перед собой самообманку — один из прадедов Паштета пропал без вести ориентировочно там, куда влетел Лёха. Но когда сверил с картами, понял, что это "ориентировочно" выражается не меньше, чем в 400 километрах, преодолеть которые в условиях войны будет совсем не просто. А учитывая, что от прадеда остались только фамилия да инициалы, при том, что и фамилия простецкая и распространенная широко — весь поиск приобретал достаточно нелепый вид. Вот и ломал себе голову несостоявшийся попаданец, прикидывая каждый пустяк, который надо с собой утащить и завидуя тем, кто влетал в прошлое чуть ли не на танке, причем в составе взвода.

На горбу много не унесешь, потому каждый грамм требовал осмысленного подхода. В первый раз ожидать появления портала, который Лёха описал как неподвижно висящего в воздухе светлячка, только желто-оранжевого цвета, Паштет явился будучи в нормальном туристическом снаряжении, захватив ноут и прочие электронные новинки типа айфона, заодно прибрав и маузеровский карабин с патронами, оставленный на месте портала вернувшимся попаданцем. Но, видимо, отправив и вернув Лёху, портал свое на этот год отработал. А у Паши, караулившего свое невнятное счастье, было время подумать и прикинуть, что да как. Сейчас он без удовольствия вспоминал, как нелепо подготовился тогда — оставалось только порадоваться, что портал не раскрылся. Через неделю прихватило зубы, да так лихо, что и денег и времени улетела масса. Хорош бы он был с таким развлечением, как бессонная от боли ночь! Мало не по стенкам ходил. Проверка ноута дала массу такого, что заставило бы самого краснеть, как только глянул чужими глазами на коллекцию фильмов и видеоклипов. И это еще — порнухи не было вовсе, но и остальное было мрак с печалью, если показать человеку с прошлого века.

Пожалуй именно тогда в голову Паше пришла простая в общем-то мысль, что готовится к прошлому надо еще и постарательнее, чем к подъему на Эверест. (Коль скоро сам себе Паша не мог объяснить — нафига ему лезть на рожон в прошлое — взята была для успокоения та самая чеканная альпинистская фраза).

Пролечив зубы, понял, что здоровье вообще важная штука, а на первую попытку он даже аптечки с собой не взял — так, несколько бинтиков. А ведь те же антибиотики в далеком 1941 году были бы не то, что на вес золота, а куда дороже. Потом оказалось, что за что ни схватись — все впопыхах сделано было как минимум — глупо и нерасчетливо. Оставалось только порадоваться, что не влетел башкой в портал как телок несмышленый. Хорош бы он там был с изящным охотничьим карабинчиком, но без спичек и топорика. Да так даже в поход не ходят!

Единственно, что извиняло — спешка и горячность. Но раз время есть, то за дело надо взяться как следует. И Паштет начал готовиться, для начала составив план действий и список необходимого. Полез в интернет, стал копаться на форумах всяких выживальщиков, где в кучах дурной словесной шелухи и умничанья диванных экспертов попадались и разумные жемчужинки.

В куцем списке пока значилось немного:

1. Одежда.

2. Оружие

3. Снаряжение

4. Медикаменты

5. Еда

Широкое поле для раздумий получалось. Такое широкое, что впору заработать расходящееся косоглазие. Или опустить руки и плюнуть, а в будущее заявиться в труселях и босиком — и будь, что будет. По здравому размышлению, труселя, как вариант, Павел все же отверг. Ни к чему такой эксгибиционизм нормальным людям. Да и Лёха уже этот вариант отработал. И его жалобные рассказы о лютом ночном холоде и свирепых комарах-вампирах совсем не способствовали желанию идти по его босым стопам. Надо туда являться все-таки одетым по сезону. А сезон военный, многие мужики — в форме. Дело знакомое, в армии Паша служил, и кроме того одно время занимался реконструкторскими делами, потому формы того времени в целом представлял неплохо, хотя и удивило многообразие немецких нарядов. Даже в стоимости того или иного предмета Паштет был ориентирован и насобачился отличать новодел от подлинников. И собрать более — менее приличный комплект формы — сейчас не проблема. Одеться-то можно и полковником и генералом с полной грудью наград, не намного дороже по деньгам выйдет, но вот — надо ли?

Пришлось задуматься о простом, в общем, вопросе — стоит ли влетать в прошлое этаким гордым орлом — павлином? Не лучше ли — скромной пташечкой, чтобы не привлечь недоброго взгляда? Если портал вываливает именно в 41год, да на оккупированную территорию — то встречаться придется либо с окруженцами, либо уже с оккупантами, либо с полицаями. И перед кем там горделиво прохаживаться, сверкая орденами — репликами?

Нет, стоит быть скромнее. Потому для себя Паша решил одеться без вызывающей и вопиющей роскоши. Он остановил свой выбор на кожаных сапогах, сером ватнике, дермантиновой кепке, затрапезных рубахе-толстовке и портках ватных, рабочего свойства, из брезента. Повертелся перед зеркалом, затем еще раз глянул в инете подборки фотографий того времени — вполне аутентично получилось. Конечно опытный спец из НКВД или гестапо, да и любой портной может к чему-нибудь придраться, типа пуговки незнакомые и материал странный, но это уже не переделать. Просто надо постараться не иметь дел с гестапо, да и с НКВД по первости — тоже. Свитер взял домашний, грубой такой вязки. Носки подобрал попроще, портянок запас, а вот с бельем — не удержался и взял навороченное — с кевларовой подстежкой. Влетело дорого, но захотелось чуток себя обезопасить, по рассказам Лёхи холодное оружие в то время было в ходу, разумеется, от удара штыком такая футболка не спасет, но вот ножиком, глядишь, и не смогут порезать. С другой стороны футболка тусклого черного цвета с длинным рукавом, особого внимания привлечь не должна была, да и труселя весьма невыразительные.

Спохватившись, Паша прикупил такие же неброские перчатки из кожзама с тем же кевларом в подкладке. Вид пейзанина в перчатках не очень вписывался в облик того времени, не носили колхозники кожаных перчаток, но на это решил Паша наплевать. Создание легенды требовало большего времени, с другой стороны в ватнике мог быть и не обязательно колхозник, а вообще бывший граф. После добавки пары потертых кожаных ремней для ношения штанов и про запас, в общем, тему одежки Паша посчитал законченной.

С оружием все обстояло куда сложнее. В наличии имелся только хорошенький и изящный охотничий карабин. Вещь старинная, цены немалой. Действительно — охотничье оружие для князей и графьев. С одной стороны — после революционного раскардача и гражданской войны могло быть всякое и пейзанин с таким ружьем был бы возможен. В принципе.

А вот если серьезно подходить к вопросу, то имевшиеся 36 уникальных патрончиков, выпущенных, судя по клеймам на донцах гильз, еще в 19 веке, отнюдь не воодушевляли на подвиги. Паша отлично понимал, что такое количество боезапаса годится только в коллекцию для тонкого ценителя, никак не для человека, собирающегося с этим оружием свою жизнь защищать. Потому и тут стоило подумать об упрощении себе житья. Перебирая информацию по оружию того времени, Павел прикидывал не только аутентичность оружия, но и его доступность и возможность добычи патронов и — в том числе и безопасность возни с этим оружием сейчас, в наше время. Очень не хотелось загреметь в лапы следственных органов только потому, что разжился стволом. Поди, доказывай следакам, что это ты не сейчас собираешься ураганить с ППШ или ТТ, а имеешь целью уйти в 1941 год, который следственным органам никак не подвластен, да и не интересен. Не поверят ведь. Да и сам бы Паштет не поверил, кабы не казус с Лёхой.

Потому длинноствольные махины, типа СВТ или трехлинейной мосинки, да и маузеровского карабина Паша отмел, как до того отмел все ручные пулеметы вместе взятые. Тяжело, заметно издаля, да и в драке с парой противников уже не развернешься без привычки к этим бандурам, а ее не было. Хотя был вариант приобретения за смешные деньги итальянского пулемета Бреда в неплохом состоянии. Но и сам пулемет являлся кошмаром оружейной мысли и инженерным ужасом, да и патронов к нему взять было неоткуда, разве что ввязываться в хитрые схемы переделок и релода. Но это дело было темное и опять же грозило еще одной неприятной статье уголовного кодекса.

Дольше Паша прикидывал возможность явки в войну с пистолетом-пулеметом. Например, Дягтерева или Шпагина. Это было соблазнительно — получить по прибытии превосходство в огневой мощи. Плюсом было то, что в принципе достать такую машинку возможно, хотя и по кусачей цене. И даже перевести ее из состояния массогабаритного макета в боевой вид. Минусами были опять же проблемы этого времени — неходовые патроны, которых нужно было много, и полицейские дела. Так уж сложилось, что автоматическое оружие у задержанного, для полиции было адским грехом, и условным сроком при попадании закону в лапы, отделаться бы не получилось. Такой же точки зрения придерживались и таможенники, и погранцы, и безопасники, что сильно увеличивало риск вляпаться.

А портал, как ни крути, находился на территории соседней страны. И черт его знает — сколько туда мотаться придется, пока клюнет. В итоге, антикварный винтарь Паша сумел продать одному солидному человеку — достаточно известному в узких кругах коллекционеру за дикую сумму. Впрочем, для покупателя сумма была не слишком высока, Паштет старался не зарываться, цену не задирал. А себе после всех размышлений достал неофициально охотничью курковую двустволку, потрепанную, но бодрую и ухоженную. В придачу наследники помершего охотника дали допотопную приспособу для снаряжания патронов, пару горстей пыжей — из старого валенка, похоже, коробку капсюлей и початую пачку пороха. Нашлись и старорежимные тускло-желтые латунные гильзы. Прикинул Паштет, что даже немецкий патруль не будет сразу расстреливать на месте гражданского с сугубо штатским ружьецом. А обидеть с двух стволов картечью можно неплохо, если что.

Не меньше возни и раздумий вызвал и такой вроде простой предмет, как ножик. Что удивило Пашу, так это то, что разгильдяй Лёха отдал ему карабин с патронами без каких-либо условий, а вот кинжал орочий, оказавшийся штатным для сотрудников имперской рабочей службы, категорически отказался не то, чтоб отдать, но и продать тоже. Уперся, как осел. Паштету уже и самому стало интересно, и он азартно добавлял и добавлял предлагаемую кучу денег, но нет, попаданец отказался наотрез расставаться со своим ножиком.

Павел долго собирал информацию, долго прикидывал, что и как, рассматривая в инете фото звероубиийственных кинжалов, тесаков и ножищ. И его очень поразил такой странный факт — холодное оружие, попившее самое большое количество крови в боях обеих мировых войн, было самым невзрачным на вид и простецким по исполнению. Спецы сходились на том, что советский нож разведчика и немецкий окопный, который таскали с собой фрицы из штурмгрупп, были похожи друг на друга своей неказистостью, слабой эффектностью, но при том высочайшей эффективностью. В итоге по случаю удалось приобрести польский штурмовой ножик, сделанный по мотивам советского ножа разведчика. Деревянная рукоятка, латунные заклепки, простенькое лезвие и жестяная гарда. В общем, внимания не привлекает совершенно, но острый, зараза, и в руке лежит удобно. Этакая собачка, которая не лает, а кусает безо всяких.

Последним в этот раздел Паша внес топорик — маленький, легкий и удобный. Лёха все уши прожужжал, рассказывая, как мечтали ребята все время о топоре в хозяйстве. Столько всякого можно было бы с его помощью сделать! Тот же лагерь укуюшить — две большие разницы, когда топор есть — и когда его нет. Даже шалаш с топором сварганить — минутное дело. А спать под открытым небом или все же в укрытии — это опять же очень различается, ну кто понимает, конечно.

Чувствуя себя чуточку робинзоном и капельку путешественником — первопроходцем, сбор снаряжения Паштет начал с обычного сидора, как назывался примитивный рюкзак. На дно вещмешка уложил куска брезента, который был поболее плащ — палатки и мог быть использован очень по-всякому. Памятуя слова Лёхи — набрал с собой спичек побольше, благо такая валюта занимала мало места и стоила копейки, кроме того, хоть сам и не курил — взял табака побольше. Про валюту тоже подумал и покупил — удалось по дешевке — советские деньги того времени, засаленные и залапанные до безобразия, отчего и стоили недорого.

Еще думал прикупить золота, но не хватило духа, очень уж дорого выходило, взял немного серебряных рублей с крестьянином и рабочим на аверсе. Попадалось ему в мемуарах, что вполне такие деньги ходили во время войны. Завершил вопрос финансов тем, что приготовил фляжку с медицинским спиртом — ректификатом. Уж что-что, а жидкая валюта всегда в цене. Только решил, что уже все продумал — попалось внезапно в очередных мемуарах (а их перед заброской Паша читал рьяно, благо понаписали за последнее время много всякого полезного, прямо опрашивая еще живых ветеранов и записывая бытовые мелочи, ранее не считавшиеся интересными) как за карманные часы крестьянка дала харчей на группу окруженцев и несколько дней они благодаря часикам прожили сыто. Тут же подхватился и купил пяток часов — пару командирских, наручных с подзаводом и три тяжелые солидные стальные луковицы на цепочках. Говаривал Лёха, что только наглый немецких грабеж пленных не дал воспользоваться часами умершего лейтенанта, а так — именно на харчи менять и предполагалось. Компас Паштет брать не стал, решив, что по солнцу и часам как-нибудь определит где находится и куда на восток идти.

Деньги улетали со свистом, как в трубу, но тут уже дело такое — раз пошел самолет на взлет — не затормозить. А Павел был как самолет. Транспортный, большой и упрямый.

Медикаментов набрал сначала много. Потом одумался и ограничил аптечку розовым резиновым жгутом (решив, что тот достаточно аутентичен по виду советской медицине), несколькими бинтами, куском непромокаемой ткани, потому как начитался в свое время про пневмотораксы, потом забрал таблеток с антибиотиками и противовоспалительным Найзом. Впрочем, в области медицины Паша силен не был и потому решил еще проконсультироваться с толковыми людьми. Пока хватит.

А с едой решил поступить еще проще — взять сала, сухарей, соли с сахаром и колбасы с крупой. Например — рисовой. Маркировки на всем этом не было, хрен кто придерется. И не портится. А там уж и видно будет, что да как. Неделю самому прокормиться — а там глядишь, с кем — нибудь встретится доведется.

— Я еще подзанялся немецким языком. В школе еще учил. Теперь с немцами переписываюсь и по скайпу говорю. Приезжали тут ко мне, город показывал — скромно признался приятелю Паштет.

— Это правильно. У нас парень, который языки знал, пару раз очень здорово всех выручил — согласился без возражений Лёха.

— Думаю еще стрелковку подтянуть. Так-то только в армии стрелял несколько раз, но не очень чтоб мощно вышло.

— Тоже дело. Я себе вместо плеча синяк устроил, когда из винтовки первый раз бахнул — напомнил Лёха.

Паштет кивнул. Он это помнил. И то, что в его лице появился у скромного Лёхи личный биограф здорово нравилось бывшему попаданцу. Потому и сам в подготовке приятеля принял максимально посильное участие, даже денег предложил, но от купюр гордый Паша отказался.

— Еще хотел тебе сказать про пустячки всякие — вспомнил Лёха.

— Какие? Ты же вроде все уже надиктовывал.

— Знаешь, мне кажется, что тебе бы стоило научиться с лошадками работать. В смысле верхом там поездить, с упряжью разобраться. Я это к чему — и наши и фрицы на лошадях только в путь. Будет досадно, если найдешь ездовую кобылу, а использовать будет никак. Я там несколько раз смотрел, как бурят с лошадками обращался…

— И завидовал? — усмехнулся Паша.

— Не, не завидовал. Зачем завидовать, если в группе лошадник есть. Это он меня уважал — скромно сказал бывший герой партизанских войн.

— Ну да, перемотоцикл, помню… Я тоже к слову подучился на мотоцикле ездить, да и вообще всю эту архаичную механику руками пощупал. Реконструкторы полуторку чинили, вот я и встрял. Но там все просто — одна палка, три струна и кривой стартер. Значит, считаешь и лошадендус изучить надо?

— Точно — не помешает. Это, знаешь, две большие разницы — на горбу все тянуть или на телеге ехать. Я вот еще прикидывал, что документами надо бы тебе обзавестись. На первый момент. Сейчас же чертова куча возможностей — и образцы в инете и принтеры и все что хочешь, хоть живые печати заказывай, да штампуй всякое — разное. И ещё, Паштетон, как там у тебя с прививками? — отхлебнув из бокала, пригвоздил приятеля Лёха.

— А хрен его знает, какие-то в детстве делал, но я маленький был, не помню, вроде реакция Пирке и вот ещё в прошлом году от энцефалита, — неуверенно перечислил сотрапезник.

— Значит так, про энцефалит забудь, нету там его ещё, это попозже нам американцы подкинули. А вот от бешенства и столбняка давай бегом, там повторные через год, можешь не успеть. И ещё, надо пошариться, на каком-то сайте вроде встречалась мне "Прививочная карта попаданца", короче надо в поиск забить. Тут Лёха уткнулся в кружку, пряча легкое смущение. Неожиданно для самого себя он поневоле втянулся в проводы своего приятеля и хотя сам ни в коем разе не хотел повторить свой прыжок в прошлое, но неоднократно срывался и начинал готовиться, словно сам снова идет туда, в войну. И да, про прививки все прочитал совсем недавно и про документы. Мало того — видимо мозг даже ночью думал про Паштета и портал, потому как то и дело снились Лёхе красочные и реалистичные сны именно на эту тему. Как раз сегодня такой сон нагрянул к спящему. Словно портал у Лёхи в квартире почему-то и выглядит тонкой белесой полосочкой в воздухе. Хотя вроде как это и не совсем квартира, а одновременно и складское помещение для товара, только в нем зачем-то растут деревья между стеллажей с коробками. И минул всего месяц, а Лёхе кажется — целая вечность, с тех пор, как Пашка лихо сиганул в приоткрывшуюся щель времени с криком: "Эхбля!", и почти каждый день бывший старшина ВВС приходит в урочный час к месту старта и с надеждой всматривается в сумрак леса и залежей картонных коробок, ожидая возвращения приятеля.

И вот, когда простояв в безнадёге почти час, Лёха собрался уже уходить со склада на кухню своей квартиры, которая рядом — за стенкой и чайник свистит уже, раздался непонятный звук. И вдруг, прямо из воздуха показался немыслимо прекрасный самодвижущийся аппарат. Это был цундап с коляской, на котором гордо восседал увешанный оружием Паштет! За спиной у него на заднем сидении, обхватив водителя за талию, сидела ослепительная красавица в каске с рожками, а в коляске — немецкая овчарка.

— Знакомся, Льоха — это моя будущая жена — величаво указал Паштет на девушку.

— Очень приятно — застенчиво промямлил менеджер — я - Льоха.

— Ева — представилась девушка — Ева Браун.

— Adolf! — прогавкала овчарка. Немного помолчала, и добавила — Heil! Heil! Гав!

— Ее зовут Блонди — пояснил Паштет — подарок, от Бормана. Стырили вместе с мотоциклом и золотом партии. На всякий случай.

Лёха с уважением посмотрел на горделиво сидящую собаку.

— Я думал сначала только овчарку у Гитлера украсть — смущенно сказал Паштет — Чтоб ему, суке, обидно сделать. И еще вдобавок хотел его морально унизить. Но, так уж случайно вышло, что Ева невольно закрыла фюрера своим телом, и забеременела. Пришлось и ее брать — не оставлять же на растерзание фашистам? А она мне за это рассказала, где Борман держит ключи от мотоцикла и свечу от второго цилиндра. А нычку Геринга с авиабензином в том гараже мы сами уже нашли — поэтому уже в 1943 году половина авиации у них летать не сможет. В общем, полезная девчонка оказалась. Ну а золото… я думал, в ящике патроны — все еще удивлялся, чего моцык так слабо в гору тянет и расход как не в себя.

— Вау! — сказал тут же Лёха и сам на себя рассердился.

— Это что, — возбужденно продолжил Паштет, тыкая пальцем в сиденье мотоцикла, — ты сюда, сюда посмотри!

— Сиденье как сиденье, — пожал плечами Лёха.

— Нееее, — замахал пальцем в воздухе Паштет, — это кожа со спины Гитлера!

Лёха только рот раскрыл.

— Понимаешь, он, оказывается — рептилоид! И ежегодно, двадцатого апреля — он сбрасывает старую шкурку и обрастает новой. Эта — лежала в запасе, наверное "Майн Кампф" переплести хотел. Мы ее прихватили, когда пробивались с боем к гаражику, через подсобные помещения Аненербе — там, в этих кладовках — чего только нету! Мы бы и летающую тарелку угнали, но у Блонди высотобоязнь, и ее укачивает. А в подлодку не полезли — у Евы клаустрафобия и токсикоз. Вот, пришлось так. Хорошо, что передумали на танке ехать, а то ее тошнит постоянно.

Тут Лёха задумался, как будет Паштет выезжать на мотоцикле из комнаты и неожиданно для себя проснулся. Хотя минут пять еще тупо смотрел на дверь и на полном серьезе прикидывал — пролезет ли мотоцикл, если его положить боком, или все-таки придется люльку отвинчивать. Сейчас было немножко смешно и стыдно и за сон и за раздумья о мотоцикле.

— Я прикидывал насчет документов — сказал Паштет.

— И как?

— Хрень какая-то выходит. У красноармейцев вообще документов не полагалось, кроме двух бланков в смертном пенальчике, так они их или не носили, или не заполняли. Да и не хочу я туда красноармейцем являться. У гражданских — паспорт был, но опять же не у всех и стоит сейчас такой паспорт — как автомат.

— А заново сделать? — заинтересовался Лёха.

— Не из чего. Чего удивился — Паштет отхлебнул пива — материалы сейчас не те совсем. Даже бумага по качеству совсем иная, та такая убогая, что сразу в глаза кидаться всем проверяющим будет. Единственно — справку какую написать или командировочное удостоверение. Хотя по военному времени, если не под немцем сидеть, так лучше вообще без документов. Перемудрить легко. Вон Гиммлер сам себя наказал — ему бы в штатском, да без документов вообще, а он себе состряпал солдатскую книжку рядового войск СС. Был бы без документов — пропустили бы его амеры, там в взбаламученной и распотрошенной Германии всякий такой люд толпами болтался и немцы-беженцы и гастрабайтеры со всей Европы и освобожденные ост — рабы из СССР, поди всех проверь. Их и не проверяли. А эсэсовцев как раз задерживали. И этого рядового задержали. Просто потому, что зольдатенбух СС у него был — и все. А он еще перепугался и сознался кто да что. Тут все еще хуже — я себе даже легенду толком не придумал.

Лёха усмехнулся, отодвинул от себя пустую тарелку.

— Тебе лучше всего заделаться администратором театральным.

— Вот ты дал! — по-настоящему удивился Паштет.

— Я серьезно. Профессия совершенно публике не известна, опять же не слесарь и не колхозник, а белоручка — неумеха. С другой стороны — интеллигент-балабол, толку от тебя никакого, вроде как юродивый такой. Притом безобидный. И самое главное — об этой профессии многие в том времени читали и слышали. а вот что делать администратор должен — хрен кто знает — безапелляционно заявил Лёха.

— Сроду бы не подумал, и, знаешь, не верится как-то, тем более, что все знают о такой специальности.

— Знают, знают. Причем знают, что такая есть, а вот в чем она заключается — это нет. Меня там удивляло, что у них частенько фразочки такие проскакивали. Оказалось — популярная там книжка была "12 стульев". Я ее перечитал между делом. Так там как раз был такой администратор, он еще работал как грузчик, сидел с каплями алмазного пота на лысине, раздавал контрамарки на спектакль. Так что публика не удивится. А тебе и полегче — претензий не будет за пулемет ложиться.

— Как ты рассказывал, там не шибко много пулеметов было — заметил Паша.

— А я фигурально и образно. Понимаешь, ты вот считаешь, что тогда люди другие были. А на самом деле — они такие же как мы. Все то же самое. И все различия — в речи немножко, в бытовых нюансах, в среде, так сказать, обитания. А вот глубинное — все то же самое. Черт, не знаю как это понятнее сказать…

— Прям разогнался тебе поверить…

— Ну, мне так показалось — признался Лёха.

— Помнится про женщину ту ты совсем иное говорил. Типа таких днем с огнем не сыскать.

— Ну, всякое бывает… — засмущался бывший попаданец.

Помолчали. Приложились к кружкам. Задумались оба. Лёха — о той, оставшейся в деревне вдовушке, а Паша о своих бедах.

С женским полом у Паштета как-то не складывалось. И да — он был согласен, что самая серьезная диверсия против нашей страны была сделана тогда, когда родителям девчонок и самим девчонкам вложили в головы идиотскую мысль, что все они, неумехи глупые — ни что иное, как принцессы! И что мужчины им должны уже просто по факту того, что родились они женского полу. Избалованные, глупые, жадные и бестолковые, уверенные в том, что они осчастливили мир уже одним своим явлением. Тупые родители, балуя дочек, забывали такой пустяк, что у настоящих-то принцесс папы были королями, имели тысячи подданых и цельное государство под рукой, не говоря уже о всяких пустяках типа фамильных драгоценностей, дворцов и прочего разного. В том числе и идеальной родословной, чуть ли не от Адама. Да и сами принцессы при этом были должны много знать и уметь — начиная от нескольких языков, придворного этикета, геральдики и всякого прочего в том же духе, так еще их учили быть послушными женами и заботливыми мамами. Детишек-то у них было штук по шесть — семь в среднем, рожать коронованных наследников было основной обязанностью настоящей принцессы.

И что самое смешное — они были обязаны выйти замуж за того, за кого скажут. Про любовь и собственный выбор вопрос даже не стоял. То есть еще и послушание было их добродетелью.

Нынешние же самозванки не умели ничего, кроме как требовать с мужчин деньги, машины, яхты и авто с шикарными шубами и прочими бриллиантами. Считалось при том, что взамен осчастливленный мужик получит дамскую писечку, что с лихвой покроет все его протори и убытки, но и с этим возникали проблемы, потому тупые и жадные бревна с писечками, Паштета бесили люто. Чувствовать себя вечным должником и рабом какой-то высокомерной дурищи было не по нему.

И да — складывалась у него мысль, что все-таки тогда женщины и девушки и впрямь были другими, причем весьма изрядно. И целью у них было не насосать на Лексус, а добиться чего — либо самим. Чем больше он готовился к переходу и чем больше читал про людей того времени, тем больше укреплялся в своей мысли. И только успевал удивляться, читая то про одну, то про другую героиню. Вот только что поизучал биографию одной из девятнадцати известных женщин-танкисток, и только головой от удивления крутил.

Девчонка ухитрилась и летчицей стать еще до войны и танк водила получше мужиков и в бою отличилась не раз. И выходило, что становилась она такой невероятной фигурой, которая на фоне современных дурочек с селфи по сортирам, выглядела уже мифологической величиной, типа настоящей сказочной валькирии. Тут Паше в голову пришло, что та же Павлюченко или Шанина или сотни других девчонок-снайпериц и были как раз настоящими валькириями — унося с поля боя в Хелльхейм сотни арийских воинов по-настоящему, в реале, не в опере Вагнера.

Чем больше Паштет узнавал про старое время, тем сказочнее оно казалось, причем даже на фоне древних легенд. Вон у немцев Вайнсбергские жены прославились, которым во время войны гвельфов с гибеллинами добрые враги — так и быть — разрешили выйти из обреченной на уничтожение крепости и вытащить на себе самое им ценное, что смогут на себе унести. Бабы и вытащили — своих мужей, братьев и сыновей.

Разве гимнов не достойна Та, что долю не кляня, Мужа вынесет спокойно Из смертельного огня?

У немцев эта умилительная и невероятная история вошла в предания, передаваемые из поколения в поколение.

А наши девчонки во время войны так из-под огня вытащили тысячи раненых мужиков, даже не родственников. Причем без всякого милосердного созерцания врагом, а наоборот — под огнем. Причем, в отличие от вайнсбергских — с личным оружием раненых. Паштет по себе знал, как трудно волочь здоровенную чужую тушу, а уж тем более с тяжеленным вооружением — довелось на тренировке в армии хлебнуть, восчуял, когда полз с двумя автоматными ремнями в ладони и сползающей со спины тушкой расслабившегося сослуживца. Но все-таки полз, тупо и старательно, словно галапагосская черепаха на кладку яиц. И потом гордился тем, что треть сослуживцев с таким грузом ползти просто не смогла, гребла руками-ногами на одном месте.

Как могли такое совершать куда более слабые девушки и женщины — Паша понять не мог категорически.

И все это каким-то непонятным образом клубилось и смешивалось в сознании парня, создавая особую привлекательность у того времени, куда он старательно собирался. Правда, немного смущало одно обстоятельство: побывавший там Лёха больше туда не хотел ни за какие коврижки. Хотя и старался помочь всерьез. То есть — вроде как и хотел? Понять мотивы приятеля Паше было так же непросто, как и свои собственные. Ну, не был он психологом, да и стал бы раскрывать душу кому ни попадя, потому как был и скрытным и стеснительным, что трудно было бы заподозрить в здоровенном мужчине. Хотя был один случай, который странным образом повлиял на мысли Павла.

Глава два. Старичок

(Маленькое путешествие на самолете в недавнее паштетово прошлое).

Павел терпеть не мог летать самолетами. Боялся до тошноты. Но по работе командировки были основной составляющей и до Новосибирска, например, на трамвае не доедешь. Приходилось все время летать, и в моменты ожидания, взлета, болтания в воздухе и посадки было на душе так мерзко, что передать трудно. К тому же Паштету и стыдно было в этом признаваться, ему казалась эта боязнь чем-то недостойным мужчины. Ну, был у него своего рода кодекс мужиковский, по которому он сверял свои поступки и деяния, стараясь не вываливаться за рамки. И то ли рамки тесные получались, то ли он сам не соответствовал требованиям, но как-то все не складывалось. И настроение мерзее становилось и самочувствие хромало и болеть стал чаще.

Когда в развлекательном портале попалось описание мужской депрессии — даже не удивился, обнаружив у себя практически все указанные признаки. И на работе не ладилось, проблемы не решались, а копились, но почему-то вместо того, чтобы решительно с ними разобраться — что Паштет умело делал совсем недавно, и за что его любило руководство, называя ласкательно "нашим гусеничным танком" — получалась какая-то неэффективная мышиная возня и утопание в несущественных мелочах.

Дома бутылки от пива стали скапливаться в удвоенных, а то и утроенных количествах, раньше звенящие пакеты с ними Павел выносил по понедельникам, а теперь приходилось делать это куда чаще, иначе войти в квартиру приходилось по узкой тропке. Зато в качалку ходить практически перестал, стало лениво потеть с железом. Бесился из-за каждого пустяка и пару раз неожиданно для себя влезал в дурацкие драки, вспыхивавшие на ровном месте. В общем все как расписано. Был бы Павел американцем — он бы живо пошел к своему психотерапевту, тот бы прописал кучу антидепрессантов, и Паша, лопая их горстями за обе щеки, так, чтоб за ушами трещало, быстро бы отупел и заовощел, после чего его бы уже такие высокие материи перестали бы волновать.

Но на свое счастье Паша американцем не был и потому продолжал воевать с раздраем в своей душе как умел, в одиночку.

В очередной воздушном рейсе, когда он сидел, напряженно вцепившись пальцами в поручни кресла, сидевший по соседству аккуратный старичок поглядел на него умными глазами и негромко заговорил странное:

— Иду как-то с домашними по Московскому проспекту и как-то отстал от своих, то ли загляделся на кого-то, то ли в витрину засмотрелся. Надо догнать, решил срезать. Сам себе удивляюсь — Московский прямой как стрела, но тем не менее поспешил в проулок.

Идет в одном со мной направлении много мужчин — молодых, крепких. Одного зацепил по ноге, поворачивается, ругаться начал. Негр оказался, несколько рядом — тоже негры. Тот, кого я зацепил, полез драться, я его в общем заблокировал, он рыпается, а я кричу остальным мужикам: "Помогите, негр драться лезет!", но от нелепости ситуации получается несерьезным, этаким шутовским голосом. Остальные рассмеялись, негра раздражительного от меня оттащили, успокоили, идем дальше. Все эти парни по лесенке куда-то в здание заходят, кроме одного, который стоит и бурчит: "И зачем нам, офицерам, встреча с художником авангардистом? Что он нам полезного расскажет?", а я ему кивнул и дальше — мои домашние ведь уже меня спохватились, ждут, волнуются, а я тут ерундой занимаюсь. За угол повернул — опять удивился. Шел-то по Московскому только что весной — а тут вдруг зима! И я босиком по снегу иду. И мысль первая — наверное — это сон. Но во сне не чувствуешь специфический запах, которым негры отличаются от белых и ноги не мерзнут и снег не скрипит и стенка шершавая под ладонью не ощущается так реально. И главное — во сне нет критического мышления, там все воспринимается спокойно, а тут меня все время смущает странность, которую я и ощущаю. Я прекрасно понимаю, что Московский проспект — прямой и срезать не получится никак. И что зима после весны — не бывает, хотя у нас в Питере, вообще-то всякое случается, но тут — сугробы и лед на речке на которую я вышел. То есть я понимаю, что нахожусь где-то, но не там, где привык. И здесь — Московский проспект тоже есть, но он идет дугой, что опять же странно.

Посмотрел на речку — без набережной, и здорово все это напоминает район Ульянки — советские новостройки, спальный район, знаете ли. И ноги свои жалко — не привык я по снегу босиком бегать, неуютно как-то. Понятно, что до своих, которые меня на Московском проспекте ждут, отсюда только на метро добраться можно. Смотрю, следом пара пожилая по узкой тропинке переваливается. Я у них и спрашиваю: "Как пройти в метро?"

Мужик только глянул хмуро, а его спутница рукой показывает и объясняет, что за то здание свернуть — там как раз будет метро, с седьмого этажа вход. Пошел по льду, сам удивляюсь, с чего это вход в метро на седьмом этаже, это ж как потокам пассажиров добираться? Нет, определенно что-то все не так, ребята. Но лед под ногами холодный, мокрый, скользкий, ветер пронизывающий. Пока раздумывал, что это меня на метро заклинило, вижу вдалеке в просвете между зданиями шпиль Петропавловки. Хорошо узнаваемый, освещенный привычно прожекторами, но совершенно не на месте. Но я обрадовался, бегом туда, от ориентира-то такого я что угодно найду, я же еще из ума не выжил, город отлично знаю издавна. Я вам не мешаю своей болтовней?

— Нет, что вы — деликатно ответил воспитанный Паша. Как ни странно, этот нелепый рассказ отвлек от тягостных мыслей и даже немного развеселил. Паштет решил, что сосед тоже боится летать, очень часто страх заставлял людей болтать неумолчно и Паше много чего приходилось выслушивать от случайных соседей. Иногда это напрягало, иногда злило, реже — развлекало и облегчало полет ему самому. Сейчас скорее всего получалось третье, потому Паша благосклонно покивал.

— Благодарю вас — церемонно склонил голову с редкими седыми волосюшками старичок, и продолжил сагу: "Поднялся по склону берега этой занюханной обледенелой речки — опять удивился. Никакой Петропавловки и в помине нету, вместо ночной зимы явный летний полдень и опять место вроде бы знакомое — не то Приморский парк победы, не то ЦПКО, только там в жаркий день ветерок с залива такой особенный — и теплый и прохладный и большой водой пахнет, не тиной, а именно — водой свежей. И от него листья деревьев шумят по-особенному, не как в лесу или парке без воды рядом. Но опять же — вроде и аллеи и деревья и газоны, но как-то иначе, чем привычно. Я еще больше запутался. Одна радость — теперь смотрю, не босой уже, а во вполне приличных туфлях. Прошел мимо проката гусеничных квадроциклов. Тоже вроде дизайн знакомый, вроде как узнаваемо, но гусеницы словно какие-то не такие — ни на что не похожи, ни на танковые, ни на тракторные, ни на резиновые снегоходные. Но меня-то мои родные ждут и некогда мне зевакой зевачить. И опять я за свое — спрашиваю у первого же попавшегося:

— Как мне пройти в метро? — усмехнулся Паштет, неожиданно для самого себя включившись в разговор с незнакомым человеком.

— Совершенно верно. При этом сам себе удивляюсь — почему не такси или троллейбус на худой конец. Он мне и отвечает — а вон там остановка автобуса, как раз где плакат Сезанна, аккурат там стрелочка.

Ничего я не понял, спросил другого. Он улыбается широко, а рот щербатый — двух передних зубов вразнобой не хватает и коронка дурно посаженная на соседнем — и говорит весело, что тут пешком напрямик совсем рядом, с километр, не больше, он сам только что оттуда, Сереньку проведывал. Протягивает мне на прощание руку, пожимаю и опять удивляюсь — пальцы на ней не так вставлены, как должно и большой снизу растет ладони.

И возникает у меня странное ощущение, что привычный мне мир во всем его великолепии каким-то образом разобрали на мелкие составные детали. а потом сложили обратно, но не совсем удачно или скорее — непривычно.

Попрощались, пошел в указанном направлении. Парк кончился, сплошняком заводские корпуса пошли, причем с одной стороны — кирпичные, царской постройки, но с другой — словно новенькие, чистенькие и что особенно удивляло — работающие. Тут уже не километром пахнет. Пробираюсь и пробираюсь — и совершенно без перехода — поздний вечер, явная осень, дождик моросящий. Да что такое со мной?

Посмотрел на свое отражение в темную витрину. В отражении — я, разве что похудел немного. Чувства растрепаны, все непонятно, хотя времени по ощущениям прошло совсем немного, но родные волнуются, выбираться как-то надо. Здесь-то уже четыре времени года сменились, хоть опять же как-то вперекосяк, не по правилам, словно тот, кто их меняет не очень в курсе — как должно быть на самом деле.

Кафешка рядом, решил зайти, посидеть, собраться с мыслями. Захожу — вижу за столиком старых знакомых — Альберта и Ивана, учились в институте вместе, в стройотряды ездили. Они меня тоже узнали, махнули, садись, дескать, зовут к себе. Присел, удивляюсь: Альберт, крупный чиновник, монумент, всегда следящий за своим лицом — гримасничает, как актер Олейников, а Иван такой яркий красавец всегда, а тут словно выцвел, поблек, смурной какой-то.

Я — им: "Ребята, что тут происходит? Вы можете объяснить?

Альберт только сильнее гримасничать начал, а Иван тихо так:

— Мы — нет. Вот она объяснит — и показывает глазами на официанточку — маленькую, складненькую, очень симпатичную, только бледненькую какую-то.

Та услышала, подходит, достает свой блокнотик и говорит:

— …состояние стабилизируется!

Я хочу переспросить, рот открыл — а только мычу. Очень неудобно, больно уж девушка хорошенькая…

Старичок немного помолчал. Паштет внимательно поглядывал на странного соседа. Вроде бы тот не выглядел ни сумасшедшим, ни обдолбанным. Впрочем, в плане знакомства с сумасшедшими у Павла была явная прореха в знаниях — как-то не попадались ему откровенные клиенты психиатров.

— Я это к чему веду. К тому, что вам опасаться нечего, вы долетите благополучно и будете живы и здоровы.

— Извините? — намекающе спросил Паштет.

— Просто я завалился там, на Московском. Из первой клинической смерти меня вытащили скоростники. Потом было еще три — уже в отделении реанимации. Как видите — выжил. Но после этого у меня странная особенность появилась — я вижу по лицу человека, будет он жив в ближайшее время или с ним произойдет печальное. Сам понимаю, что звучит достаточно нелепо, но что есть, то есть.

— Маска смерти? — недоверчиво хмыкнул Паша.

— Можно сказать и так. Во всяком случае осечек у меня пока не случалось. Сначала я успокаивал себя тем, что опытный врач интуитивно видит признаки болезни у собеседника и, в принципе, профессиональный опыт у меня достаточно большой, но это никак не объясняло случайных инцидентов, типа убийства в другом городе известного деятеля, соматически здорового полностью, да и виденного мной сугубо в телевизоре. Как вы понимаете, тут весь медицинский опыт бесполезен, пули — никак не болезнь.

— Отравление свинцом — кивнул головой Паштет, полагая, что все-таки может быть тут есть психиатрия. С другой стороны страх как-то обмяк, усох и стал почти незаметным. Впрочем, может быть это было результатом разговора, отвлекшего от самоедского нервничанья.

Странный собеседник усмехнулся.

— Вам стало легче? — спросил он. Паштет ненавидел общаться с незнакомыми людьми, но тут тон был примирительный — и да, проклятая аэрофобия разжала клешни, как ни странно.

— Пожалуй — кивнул головой Паша, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Болтовня в полете — отличное средство от страха. Особенно, если в этой болтовне есть капелька непонятного, но не слишком большая, чтобы не заставлять уж слишком сильно думать — усмехнулся старичок.

— Я и не думал, что со стороны заметно — пробурчал Паша.

— Бледность, вцепившиеся в подлокотники пальцы, одышка… Достаточно характерно. Интересно то, что в целом ряде фобий боязнь полета — самая молодая по возрасту и потому с ней справляться проще, чем с вколоченными издавна — той же боязнью пауков или высоты, или боязнью пространств. Вы ведь не боитесь ездить в лифте? — спокойно глянул странный старичок.

Паштет кивнул, думая о том, что собеседник может быть и не в себе, а может и сам опасается летать, но во всяком случае говорит непротиворечиво и да — сидеть в этом кресле стало как-то удобнее.

— В итоге получается, что это банальная боязнь смерти, не более того. Просто ваши датчики сигнализируют вам о непонятностях — смене давления вокруг, слишком быстром перемещении вашего тела в пространстве — это непривычно, а все непривычное пугает и настораживает. Сам же самолет, да и полет в общем ни при чем.

— То есть вы считаете, что смерти бояться не надо? — уточнил Павел у старичка.

Тот пожал плечами.

— Боятся всегда незнакомого, непривычного. У вас ведь есть интернет?

Паштет кивнул, усмехнувшись. Конечно, интернет у него есть.

— Так вы, наверное, видели сотни раз всякие видеозаписи номинантов на премию Дарвина? Когда любому нормальному человеку ясно с самого начала, что трюк кончится крайне плохо, но исполнители фортеля лезут к своему финалу совершенно бесстрашно? И что характерно — дохнут, так и не поняв, что с ними произошло? Такого добра во всех развлекательных порталах полно, да и самих таких порталов масса, так что должны бы видеть — уверенно сказал старичок.

— Конечно, видел — согласился с очевидным Паштет. Уж чего-чего, а идиотов в мире мешком не перетаскать и сетью не переловить.

— Вот и получается, что страх смерти — он скорее у людей не инстинкт самосохранения, потому как с инстинктом бороться крайне сложно, он, как вы, молодые люди, любите говорить, прошит в матрицу, а чересчур развитое воображение. Нет воображения — нет страха смерти.

— Эко вы повернули. А вот после ваших четырех смертей — вы перестали ее бояться? — неожиданно для самого себя спросил Паштет.

Старичок вдруг задумался.

— Интересный вопрос — признал он. Помолчали немного.

— Знаете, пожалуй, перестал. Нет, хочется в этом мире побыть подольше, семья, знаете ли, работа неплохая, вообще жить интересно, да. Но чтобы бояться, как раньше — пожалуй что — нет. Страшно умирать долго и болезненно, зная, что выздороветь невозможно и будет только по нарастающей, все хуже и хуже, но это же не смерть, это боязнь долгой боли. И тут еще и тот момент, что мне кажется, я видел другие возможные миры, знаете ли, когда помирал раз за разом. Нет, как врач я прекрасно понимаю, что этому есть объяснения в виде аварийной работы мозга в терминальной стадии, бреда, сна и так далее.

Но понимаете, сон сильно отличается от реальности, когда ты и видишь и слышишь и ощущаешь — и холод кожей и дорогу под ногами, и ветерок. К тому же критичность полностью отсутствует во сне и бреде, а я все время понимал "странность". Потому скорее склонен считать, что попадал раз за разом в другое место. В конце концов от моего мнения мир не перевернется, а других вариантов немного. Разве что рай с адом у некоторых религий, да перевоплощение в иную сущность, но в этом мире, у других верующих. И то и другое имеет сильно много слабых мест, как говаривал один мой критически настроенный пациент.

Паштет подумал было, что старичок может оказаться сектантом очередным, их миссионеры любят сначала, по общей привычке менеджмента, сначала усыпить внимание, вызвать симпатию, а потом впарить свой ненужный товар за бешеную цену. Насторожился чуток, но понял, что ошибся, старичок ровно ничего не собирался всучивать. Просто рассказал нечто, а там думай сам.

— Получается, что у вас — своя собственная вера — сказал Паштет помиравшему четыре раза человеку.

— Почему нет? Во всяком случае мне она годится больше всех прочих, и я не пытаюсь ее навязать кому либо в разумении разжиться матблагами, как это делают многие и многие пастыри. На мой взгляд некрасиво призывать к скромности. разъезжая на роскошных авто с взводом телохранителей. Это, как мне кажется, несколько портит веру во всемогущество представляемого бога. А так — только сейчас на планете поклоняются не одному десятку богов и пока ни один из них не показал наглядно, что он велик и могуч и его адепты — не мошенники и самозванцы с бредовыми мифами, а представители мощной, нечеловеческого уровня силы — рассудительно заметил старичок.

Паша успокоился, видя, что ему не будут сейчас вжаривать необходимость признать величие очередного живого бога Кузи с немедленным пожертвованием рекомому Кузе всех своих имуществ, и потому доброжелательно спросил:

— А вот эти ваши знакомые — Альберт и Иван, если не ошибаюсь — они сейчас как поживают?

— Альберт помер. За год до моей эскапады на Московском. А Иван поживает хорошо у себя в Кустанае. К слову то, что в момент моего приключения он сам лежал в реанимационной палате только усилило мое убеждение, что я не бредил.

— А он ничего такого не видал? — удивился услышанному Паштет.

— Я связывался потом с ним. Но у него был типовой набор — светящийся тоннель, грохот, неразличимые фигуры. Ничего похожего на мои впечатления. А сказать точно — то ли это тоннель в райские куши, или результат обескровливания зрительного нерва и слухового нерва, да и страдание всего мозга в целом, я не берусь. Потому скромно придерживаюсь своего мнения, считая его вполне годным и никак не хуже бабизма, джайнизма или ведьмачества, не говоря уже о не поминаемых к ночи сайентологах.

Радио тем временем забурчало голосом командира корабля и оповестило о посадке.

Пристегнули ремни, Паштет с удивлением обнаружил, что дышать ему ничего не мешает. старичок сидел рядом, тихо улыбался. Выходили с самолета вроде бы вместе, а потом сосед куда-то делся и, получая багаж и покидая аэропорт, Павел его больше не видел. Думал потом про рассказанное несколько раз, но бросил это дело. Больно уж оно все зыбко. Но летать стало полегче, да еще, когда Лёха вывалился из временного кармана, для Паши оказалось поверить в возможность этого проще. Впрочем, вера — верой, но больше убедили реальные вещи из прошлого, которые балбес Лёха в настоящем хрен бы добыл, а морочить голову своему приятелю, как описывалось в некоторых читанных фантастических рассказах, где жулики старательно создавали имитацию работы машины времени для обувания лохов на бабки, для попаданца не было никакого финансового смысла.

Глава три. Черные копатели

От развороченной лопатами земли шел тяжелый, сырой дух. Паштет изволохался в глине преизрядным образом и здорово замотался. Он уже несколько раз спрашивал у себя — нахрена ему это было нужно, ввязываться в экспедицию копарей-нелегалов и корячиться тут в глухоманной богом забытой дыре, и чем чаще такой вопрос приходил ему в голову, тем сложнее было найти ответ.

Вначале-то ему показалось интересным пообщаться с мужиками, которые очень недурно разбирались в маленьких бытовых нюансах того времени, куда вел портал. И почему-то показалось тогда, что может быть что-то окажется жизненно важным и именно маленькая оплошность может в самый отчаянный момент угробить все дело, но поговорить было все некогда, а теперь, после того, как с просевшего блиндажа содрали слой земли и вывернули нафиг ушедшие глубоко вниз бревна наката, на разговор особо уже и сил не было.

— Горелый? — спросил сухощавый мужичок более полного напарника.

— Вроде — нет, ответил тот, изучая подгнившие бревнища.

— Уже легче. Давай генератор ставить.

Пашета удивляло то, что оснащены столичные копари было солидно, да и машинки у обоих новых знакомых были недурные, хорошо упакованные внедорожники. Правда, про москвичей толковали, что они выезжают на раскопки во главе здоровенных бригад гастарбайтеров и тянут с собой экскаваторы и бульдозеры, но эти парни — или уже мужчины — обходились менее помпезными средствами. Несколько безлошадных компаньонов, взятых на борт экспедиции, в том числе и сам Паштет, обеспечивали достаточную мощь, чтобы вырыть старый блиндаж за выходные.

— Теперь за ночь помпа блин подсушит, утром можно будет вскрывать — заметил неофициальный лидер группы — сухощавый среднего роста мужичок неприметной внешности. Паштету его отрекомендовали, как умелого и опытного эксперта по быту того времени, приятели — реконструкторы. Второй "старшой" скорее был экспертом по оружию, хотя у сотрудников соответствующих органов никаких претензий к знатоку пока не возникало. Люди были опытные, чтили Уголовный кодекс. Ну, насколько это не входило в противоречие с поисковой деятельностью.

— Так говоришь, валлоны? — спросил Паштет.

— С какой стати. Валлоны — это юг. Тут — фламандцы. Правда, может нам и не очень повезет. Но вроде бы им тут как раз наклали, а убирать за собой было некогда. Да и колхозников здесь к концу войны не осталось…

— Колхозники-то при чем? — удивился Паша.

Услышавшие его вопрос копари переглянулись. С усмешкой. Хорошо хоть не все слышали — трое как раз возились у блиндажа, устанавливая поудобнее помпу. Генератор уже запустили, и компактный лагерь осветился электрическим светом. Окружавший полянку болотистый лес при искусственном освещении стал еще неуютнее, что на копателей никак не действовало, они тут себя чувствовали нормально. Расположились даже с некоторым уютом, пахнуло дымком от мангала. Лагерь развернули быстро, привычно. Ужинали в наступавшей темноте, причем большую часть трапезы отвели не шашлыкам, а наливке на клюкве.

— И все-таки насчет колхозников? — вопросил дотошный Паштет.

— После боев трупы стараются убрать. Если, конечно есть кому, и есть на то время. Армейские команды не поспевали, причем ни наши, ни немцы, особенно если местность гнусная по природе своей, да еще и заминирована, например, да впридачу наколочено много, а еще пристреляно или наоборот — быстро двигались — рассудительно стал разъяснять археолог- любитель.

— А здесь как?

— Здесь им начистили морду и фронт сдвинулся. Не до них всем было. Потому есть расчет на то, что падшие фламандцы тут так и лежат…

— Капелла, не грузи человека. Можно сказать проще. После немецкого прихода колхозники оставались в основном на бобах и на пепелище. Голые и босые. Ни одежды, ни обувки. Особенно после того, как гансы по приказам начальства валово всю теплую одежку у местных изымали — перебил приятеля второй дока, Петрович.

— Ребята такие лапти находили, что любо-дорого — заметил один из безлошадных.

— Даже кожаные, помнится, были. Из ремешков — добавил другой.

— Короче, если хоронили местные, то ни то что сапог да шинелей — а вообще ничего не остается. Наши два приятеля так за вечер воронку разобрали с санитаркой, явно колхозники стаскивали — так на двадцать костяков — одна пуговка от подштанников. И все. Но там, правда, вроде как наши были. Если по пуговке судить.

— Мародерили, значит? — спросил Паша.

— Когда ты голый и босой, особо не задумаешься, и брезгливость мигом пройдет. А мертвым — им уже пофиг. Опять же хоронить — работа тяжелая, сил требует, времени, а деревенским и кроме того было чем заняться, манна небесная тут с неба не падает, не попотеешь — будешь с голода дохнуть.

— Странно, я много слышал, что черные копатели копают не за просто так, а тут двадцать скелетов доставать — Паша удивился тому, что темным вечером пара окаянцев рылась в такой же вот грязной яме, собирая голые кости. Странные они, эти копатели.

— Нуу, между нами это они так сдуру — попался им до того в копаной помойке немецкий алюминиевый футлярчик с таблетками. Как раз пара колес оставалась. Они и слопали для эксперименту и для вживления в образ. Оказалось, что немецкий фармпродукт еще работает. Вот на них дух святой и накатил, работали, как очумелые, практически голыми руками и в темноте наощупь, потом пару дней сами себе удивлялись. Мне упаковки от первитина тоже попадались, но всегда пустые.

— Погоди, а немецкие медальоны? Они-то крестьянам нафига нужны? — удивился Паша.

— Цветмет. Если один — конечно пустяк, а если много собрать — уже и денежки какие-никакие. Местные и сейчас еще этим в полный рост промышляют, столько всего ценного в металлолом сдали — ужас.

— Он же легкий! Это же сколько надо сдать?

— Копеечка к копеечке — глядишь — вот и бутылка есть! Птичка по зернышку клюет, а пьяная потом в сосиску. Бизнес, он и есть бизнес, а на металле многие живут — хоть в Аджимушкае, хоть в Рамушево, без разницы. Так в старое время воевали, что и по сейчас металла хватает.

— А сами как, тоже балуетесь? — спросил Паша.

Копари переглянулись, кто-то заржал.

— По всякому бывает. Сам суди — танковый трак так в металлолом идет рублей за 30. А если его ребятам сдать, которые технику реставрируют — глядишь уже и рубликов 500 выскочит. И это я говорю про БТшный трак, есть куда более дорогие. А есть такие, которых вообще не найти уже. Вон под Питером музей прорыва блокады есть, там подборка реставрированных танков. И стоит на экспозиции КВ-1С, собранный из двух грохнутых. И половины гусеницы у него нет. И хрен теперь найдешь. А то, что есть — повезло, местные из болотины вытянуть не смогли из-под танков-то, а вот все, что поверх торчало, все в утиль стащили. И собрали в итоге из 4 гусениц — полторы. А если какой-то шмурдяк со жбонью — отчего ж не сдать. Тот же гильзач попадается кучами или швеллера какие или еще что нелепое.

— Выгодное дело? — заинтересовался Паша.

Копари откровенно заржали.

— Ты, видно журнаглистов начитался, а? Типа про "мерседес" за каждый жетон? И вооружение всех банд копанным оружием?

— Ну, типа того… — смутился Паштет.

— Тогда Капелла бы своими мерсами весь район бы перегородил. У него одна из лучших коллекций жетонов немцев и их союзников. И знаешь, что странно — она вся целиком стоит куда дешевле одного "мерса".

— Но ведь пишут же? — спросил Паштет.

— Мало ли что пишут. Бумага все терпит. Еще шашлыка будешь?

— Буду, здорово получился.

— Есть главный шашлычный секрет — надо покупать хорошее мясо, тогда его и готовкой не испортишь. Держи. О чем мы толковали?

— О жетонах и мерседесах.

— А, точно. Не знаю какой мудак этот миф придумал, но чушь получилась живучая. Покруче нее только "Хронокластерные аномалии".

Паштет вздрогнул от неожиданности.

— А что это такое? — спросил он. На короткое время даже подумалось, что эти гмохи-копатели потому и занимаются этим делом, что есть у них связь с прошлым временем напрямую.

— Для аномалий еще условия не те — тягучим загробным голосом прогудел Капелла.

— А какие условия нужны?

— Во-первых, должно быть темно совсем. Во-вторых, должны ухать совы и филины… — скучным инженерским тоном перечисления задач технического условия простенькой работы принялся выговаривать Петрович.

— Волки должны выть! — дополнил один из безлошадных, жуя шашлык.

— Ветки в костре зловеще трещать и сыпать искрами — добавил другой.

— И в — третьих должна заканчиваться выпивка, что придаст окрас особой трагичности и безысходности — закончил Петрович.

— Понял — сказал Паштет, хотя на самом деле не понял.

— Так вот, про жетоны. Нет у немцев никакого интереса к опознованию и перезахоронению своих родичей.

— Погоди, я не в теме, но сколько раз слыхал, что немцы очередное кладбище для погибших в ту войну соорудили — сказал чистую правду Паштет.

— Ты не путай общественную шерсть с частной. Немецкая организация "Фольксбунд" перезахоранивает только официальные, имеющиеся у них в документах, войсковые кладбища. На это ей и деньги дают. А теперь прикинь — когда немцы делали свои войсковые кладбища со всей документацией? — спросил Капелла.

— Когда могли — пожал плечами Паша.

— Нуу, правильно. А могли они все эти условности соблюдать только в начале войны, пока наступали, нуу, или на спокойных участках фронта. Тогда и гроб и венки и печальные товарищи с постными рожами фотографируются, и крест с каской и салют и капеллан с отходной. Теперь прикинь, что потери лютые, людей в окопах не хватает, потому гробовщик лупит из винтаря, а не досочки стругает, и то, если жив еще, а потом те, кто уцелел, драпают километров двести на запад, бросая оружие, раненых и технику. У них будет время павших камарадов хоронить как положено?

— Вряд ли — согласился Паштет.

— И получается, что падаль должны прихоранивать либо наши армейские, либо колхозники. А они документацию блюсти не будут, особенно колхозные. И получается, что у немцев есть официально захороненных порядка двух лимонов, и куча неофициальных, которых им хоронить никак не получалось по причине усиленного драпа на Запад. А теперь главный вопрос — нахрена им с неофициальными возиться?

— Наши-то возятся. Родственников ищут.

— То наши. Немцам это даром не нужно. Потому как получается, что из кучи пропавших без вести вытанцовывается беда с выплатой пенсий родственничкам, с перезахоронением за госсчет и опять же начнет выпадать куда как злая цифра потерь. Пока все сошлись на 4,5 миллионах, а получится раза в два самое малое, а то и больше. Так что государству это совсем ни к чему. Опять же и рядовым немцам до своих родственников дела нет, им все эти убытки внеплановые — как собаке пятая нога. И денег жалко и чувства после разгрома у них притупились, слишком многие погибли. Нуу, одним больше, одним меньше.

— Пару лет назад нашли засыпанный тоннель-убежище, мало не с ротой фрицев — по Первой еще. Причем точно известно, что за часть и рота, даже список есть. Делай генную экспертизу — и получай останки прадедушки. Так никто из родственничков и не почесался. Вот англичане и канадцы — те в похожем случае понабежали — кивнул один из безлошадных.

— Англичане — хмыкнул Петрович — ты еще норвегов со шведами вспомни.

— Это да, у тех известно с точностью до метра, где кто погиб — кивнул один из безлошадных.

— С такими потерями, как у них — немудрено — хмыкнул Петрович повторно и весьма ехидно.

— С норгами — да. Их всего-то на войне было шиш да ни шиша. Но англичане-то повоевали?

— Мощно повоевали, нечего сказать. И сами же гордятся. что в "Битве за Англию" у них больше офицеров погибло, чем во всей Первой Мировой. А та "Битва за Англию" — фигня детская по сравнению даже с 41 годом. Они умеют за чужими спинами отсиживаться. Но это мы отвлеклись. Так вот когда потери невелики и страна от войны не пострадала — ну как Швеция или там Англия — то с потерями разобраться не так сложно. А когда потери лютые и страна в хлам — тут все гуще выходит. Ну, чтоб ясно было — англичане всего убитыми и пропавшими без вести потеряли столько за всю войну, сколько немцы — под Сталинградом. Потому им с потерями проще. На порядок меньше минима, про разы не говорю.

Капелла покрутил головой с таким видом, с каким матерые седые ветераны вспоминают бурную молодость.

— Моя коллекция началась оттуда. Урожайные места, сейчас такого уже нет и не будет до нового завоза.

— Ты в Сталинграде копал? — удивился Паштет.

— Не, зачем. Я просто подумал немного — тоном скромного гения ответил копарь.

— И что подумал? — уточнил вопрошающий, заметив, что остальная публика поскучнела, как обычно бывает, когда уважаемый ветеран рассказывает свою историю в стопятисотый раз тем, кто ее стопятьсот раз уже слышал.

— Пленных же из Сталинграда вывозили поездами. Там была ветка временная.

— Погоди, я видел пешие колонны много раз на фото и в кино.

— Так пешие — это пока шли в зоне сплошного уничтожения — та же немецкая артиллерия работала по целям до последнего. Потому желдорветки — они вне зоны действительного артогня были. Вот туда пешком. А оттуда — на поездах. Нуу, я узнал, где была станция временная, в глубоком уже тылу, там и работал. Везут-то по спискам, по счету. На каждого пленного положен паек. Строгая отчетность. А пленные там были доходяги, сам, наверное в курсе, что им официально выдавалось приказом Паулюса последние две недели по 50 грамм сухарной крошки. А неофициально — многие и этого не получали. Опять же воды нет, холод собачий — обезвоженные, обмороженные, с дизентерией и туляремией, короче говоря — умирающие лебеди. После первого перегона часть в вагонах дохла. Их сгружали на этом полустанке, паек выдавали оставшимся по счету, а выгруженных в степи прикапывали. Неглубоко, мерзлая степь — это что-то. А дальше наши пошли вперед, ветку эту похерили, шпалы и рельсы долой — и все. Остался скотомогильник на пустом месте. Вот там я хорошо поработал, много всего было. А, забыл добавить — вшивые они были все поголовно, причем так, что на остатках одежды прям россыпи хитиновые были — вздохнул Капелла.

— Эта дрянь вообще хорошо сохраняется. Ребята в Белоруссии недавно нашли пару сотен померзших наполеоновских гренадеров — так там то же самое — добавил один из безлошадных.

— Странно, в Белоруссии же запрещено это вообще? — спросил его приятель.

— При строительстве нашли, потом уже археологией дорабатывали, так можно.

Немного помолчали. Приложились еще к клюквенной.

— В Белоруссии копать до Батьки было лихо. А сейчас — почти как в Германии — грустно сказал самый молчаливый из компании.

— А что в Германии? — удивился Паштет.

— В Германии места боев официально приравнены к кладбищам. Копнул окопчик — тут же тебя полицаи за задницу. И штраф будет — мама роди меня обратно! Я там чудом не влетел, хорошо успел лопату утопить, да и то они мне долго голову морочили, но доказать ничего не смогли. А местечко по всем признакам было хабарное. Повезло, не ущучили, а то бы распахивай кошелек нараспашку.

— Это сколько?

— Полтонны евро…

— Странно, видывал я интервью с каким-то немцем, так он копает вовсю, вроде и родственников ищет — и никто его не сажает и не штрафует. Запомнилось, что он толковал, что по зубам определяет — советский или немецкий — у наших, дескать, зубы стертые и хуже — заметил Паштет.

— Нуу, там все просто. На государственной земле копать запрещено. Совсем и вообще. А на частной — можно, если с согласия хозяина. Но потом проблемы будут с захоронением и так далее. Мой приятель нашел в лесу фрица, так его потом полицаи засношали. Хотя там и каска была и сапоги и подсумки. В общем, отношение такое, как у наших полицейских будет, если ты к ним труп свежий притащишь в мешке. Без восторга отношение, кислое.

— А что — у наших и впрямь зубы стертые? — спросил Паштет.

— Нуу, это случай так называемого вранья. Где двадцатилетний, интересно, сумеет зубы так стереть в свой возраст? В РККА все в основном молодые были. Не фольксштурм с 70 летними пердунами. Просто принято у наших зарубежных друзей, когда они о нас говорят, хоть какую-нибудь какашечку подпустить. И это — хорошо! — неожиданно закончил свою речь Капелла.

— Почему? — удивился не только Паштет.

— Позволяет соблюсти моральное спокойствие и получать удовлетворение от результатов копа. Когда знаешь. что копаешь всякую сволочь, которая и сейчас нас ненавидит, то не возникает коллизий, если вы знаете такое слово. Хотя сильно сомневаюсь, зная ваш культурный уровень.

— Сам-то не академик — огрызнулся один из безлошадных.

— Мужчина, вы были в Сургуте? А в Сучане? Нет? Нууу, что тогда с вами говорить… — пристально посмотрел Капелла на собеседника.

— Сам-то ты был? — засмеялся Петрович.

— Нет, конечно. И что это меняет? — вопросительно задрал бровь Капелла.

Копари заржали.

— Не знаю, как в Сучане, а под Берлином я бы покопал с удовольствием — мечтательно сказал Петрович.

— Не понял что-то — а почему под Берлином? Там боев-то не было — удивился Паштет. Тем более удивился, что читал про Битву за Берлин и что-то там не попадалось про бои под Берлином. В самом-то городе — да.

— Шутишь? — удивился Петрович.

— Не, я серьезно.

— Немцы не дураки были. Для защиты столицы сил было выделено достаточно. Порядка миллиона штыков. Наши пропагандоны все больше о знамени на Рейхстаге писали, хотя смысла в этом знамени не было никакого, если между нами. А о том, что там красиво наши сыграли-станцевали — об этом почему-то ни гугу. Нуу, чего смотрите? Рейхстаг — это парламент. При Гитлере парламента не было как класса, в принципе. Вообще. А здание это после пожара имени улицы Димитрова практически руководство Рейха не использовало вообще. Разве что — во время боев — как шверпункт обороны местного масштаба. Нуу, так таких было по городу — рыдать и плакать, в каждом квартале. С чего наши умуды так этот домик распиарили — не могу понять. Та же Рейхканцелярия в разы была важнее.

— Не бьются твои данные с численностью гарнизона Берлина. Не было там миллиона — твердо заметил тот безлошадный, что сумел увернуться от немецких полицаев.

— Так я о чем говорю? О том, балбесы, что миллион — это на всю оборону Берлина. А наши так грамотно прокатили операцию, что большая часть этого лимона попала в котлы и мешки. И так в этих мешках и котлах и парилась бесполезно, пока Берлин брали, благо в столице осталось всякое убогое гомно типа тыловых контор, фольксштурма, гитлерюгенда и прочих шарлеманей с викингами. Фрицев кадровых там тысяч пятнадцать было, если мне не ихменяет моя верная память.

— Викинг не там был. Там — Нордланд.

— Ну все равно датчане и шведы, а?

— В общем — да.

— Вот. Все эти Венки, Хайнрици и прочие Штайнеры к Берлину прорваться не смогли. Не получилось. Нуу, и остался Берлин как апельсин — кожуру сняли, а сам голый. Еще, к слову, опять же тупые совки в первые же дни боев прицельно отняли районы складов — как положено в крупном городе все склады были на окраинах. Все склады, практически — продовольственные, боеприпасные, оружейные, топливные и ты пы.

И остался гарнизон при пиковом интересе с голым вассером наперевес. Наша публика очень любит распинаться, что фольксштурмистам выдавали по пять патронов на винтовку, забывая добавить, что именно потому, что в складах уже Ваньки хозяйничали. Эх! Рассказывали мне, что там были за склады… — замечтался Капелла.

— Да, под Хальбе я бы покопал — взгрустнул копарь, утопивший лопату.

— Под Берлином? — уточнил Паша.

— Ага.

— А там что?

— Там побоище было. Кессельшлахт. 12 дивизий, правда битых и всякой твари по паре тысяч. Всего около 150 тысяч, почти как Сталинград, но очень много необученных новобранцев и тыловиков, поставленных во фронт. Пытались прорваться к Венку. Получился такой бродячий котел. До Венка добралось тысяч пять, без техники. Большей частью — раненые.

— Рассказывали мне, что немцы там слоем лежали. Речушек всяких полно, мостов мало, потому ясно было, где будут прорываться. Ну и лупили по ним со всех сторон на расплав ствола. Причем немцы очумели совсем, толпами прорывались, артиллерия по ним картечью херачила, как при Бородино. Крайне редкие случаи, чтоб на картечь можно было работать. Даже, толковали, подкалиберными шпарили, в такую толпу хреначить — не промажешь. И заслоны, израсходовав весь свой боезапас, собирали оружие и патроны у немцев убитых — из предыдущих волн — сказал тот, что в Германии рылся.

— Дивизия Дирлевангера там вся легла — напомнил молчаливый копарь.

— Не она одна. В общем — копай, да копай. Тем более, что мемориальных кладбищ немецких там нет, сваливали в воронки и окопы. А еще бы интересно было бы кого найти из воинов Зейдлица. Они там отличились.

— Это ты о ком?

— Генерал Зейдлиц сдался в Сталинграде. С Гитлером после этого развод и девичья фамилия. Организовал какую-то артель типа "Свободная Гернмания" и набирал туда всяких недовольных фюрером немцев. Под Хальбе у них была массивная акция по забросу в окруженные войска своих агентов с убеждением сдаваться. Всего отправили около 800 человек агентуры, обратно вернулись 477.

— А остальные?

— Кто обратно переметнулся, кого разоблачили и расстреляли, кого нашим огнем накрыло. Но тысяч девять пленных те, кто вернулись, с собой привели. Так вот у тех, кого отправляли — был шикарный иконостас, чтоб с ними не спорили. Хотя по иконостасу и вычисляли, больно уж шикарен был. И все орденки — новехонькие, разом выданные. Это и вызывало подозрения… Нуу, и шлепали.

— А что вы толковали про хроноклазменные аномалии? — аккуратно спросил о взволновавшем его понятии Паштет.

Копатели переглянулись. Видно было, что бестактный вопрос оторвал их от сладких мечтаний и они как-то даже встопорщились.

— Нуу, мы же копаем по местам былых боев, где валяются непохороненные толком покойники разных наций и религий. А издавна известно, что без ритуала погребения оставшиеся без дна и покрышки мертвецы ведут себя разгульно и хаотично. И, как все прекрасно понимают, эссенциальные духовные эманации вторгаются в материальный мир живых. Всем отлично известен трагический случай, даже описанный в газетах о том, как копарь нашел немецкий жетон на серебряной толстой цепуре. И, разумеется, сразу же на себя эту цепь надел…

— Даже мыть не стал, так с волосами и одел — утвердительно кивнул Петрович.

— Заливаете, небось? И что одел, и волосы-то откуда? — не поверил Павел.

— Я говорю — все правда, сам в газете читал, своими обеими глазами. То ли "Московский комсомолец", то ли не московский но что-то комсомольское там точно было… У копарей вообще обычай такой — как что нашел — так сразу на себя напялить надо. Жетон — так жетон, сапоги — так сапоги. Вон, гляди — на субъекте остеррайховская куртка военная. Видишь? Так сразу понятно — нашел остеррайхера — и снял — поучительно заявил Петрович самым убедительным тоном. Паштет даже засомневался в своих сомнениях.

— Нууу, волосы наверное с груди — кивнул Капелла.

— Может быть и с жопы, если жетон сполз — возразили ему.

— Да ну, чего вы говорите — куртка — то новая, видно, что не копаная — заявил Паштет, разглядывая на парне рекомый армейский китель — при чем тут коп?

— Как при чем? — возмутился парень в куртке с гербом Австрии на рукаве.

— Ну, коп — немного растерялся Паша.

— Что, по-твоему могло без копа обойтись? Без копа никак! — твердо сказал хозяин одеяния.

— То есть откопал, нашел, снял, одел? — запутался Паштет.

— Точно! Только совсем наоборот — нашел, снял, одел, закопал. Там в парке дети гуляют, могут испугаться если всякие остеррайхеры будут валяться, так что без копа никак.

Павел захлопал глазами, потом решил, что лучше — ну его к черту — не уточнять.

— Так вот — голосом Кота-Баюна продолжил Петрович — как только гражданин с цепью лег спать — тут же во сне явился немец-мертвяк и всю ночь его душил. Днем вроде ничего — а как ночь, так немец тут как тут, и давай душить! И по сейчас каждую ночь душит, скотина. А другой копарь нашел эсэсовский перстень из танковой дивизии СС "Аннерэрбен". Только напялил на палец — и понеслись беды! Сел, как всегда, пьяный за руль — и сразу машину разбил. Купил другую — и опять то же самое. Так восемь машин подряд угробил! И все из-за перстня! А до того всегда пьяным ездил — и ничего! И дома раздрай — жена себе негра завела, кот к любовнице ушел — кошмар, короче. А все из-за эсэсовского перстня! Так наказывают мертвецы!

— Нуу, а еще другое бывает — идут копари рыть — глядь, а в кустах солдат стоит наш. И говорит — вы не там роете, дуралеи, я вон там лежу. Они туда шасть — а он и впрямь там. Во как! Хотя, бывает, призраки тоже обманывают — ребята толковали — явился к ним такой немец в плащ-палатке и говорит: "Вот в той воронке лежит оберфельдфебель Франц Химмельбеккер, а вон там в окопе лежит штабс-ефрейтор Арним фон Кухенройтер и оба упакованы люксово, цурюк!". Ребята кинулись рыть, а фига — в воронке рядовой нестроевой части Ганс Майер, а в окопе и вообще ездовой Марек Скатина. И оба без обвеса и даже без сапог. На двоих одна зубная щетка и то трофейная, советская. Надул призрак, потом пришлось лагерь менять, этот тип повадился по ночам вокруг палаток ходить, ржал как конь, и глумился, дескать, ловко я вас, идиотов, обманул, цурюк.

— Вы серьезно?

— А хрен его знает. Помнится, ездили один раз — бабка попросила с огорода немецких офицеров убрать, дескать, лежали раньше спокойно, а тут сниться стали, мешают. Думали, бабулька голову морочит, а там и впрямь три фрица — офицера были. Без сапог и ремней, но в касках. Коп дело такое, заранее не скажешь, что да как будет. Но лично я боюсь завтра киндерсюрприза.

Паштет немного знал жаргон копателей, но такое понятие слышал впервые. Не в смысле — вообще впервые, а именно от копарей.

— Это что, вы так мины называете?

— Нет. Так мы называем киндерсюрприз. Копали в прошлом году блиндажище, в глубину метра четыре, не меньше. И на дне эта самая желтая пластмассовая херня лежит. И всё, больше ни шиша, а по виду — был не копанный.

— А я так пластиковый пакет из "Ленты" нашел. Два дня рыли — грустно сказал парень в австрийском кителе.

— А может — попаданцы? Ну, типа улетели в то время. Вы бы к слову, хотели бы попасть в прошлое? И Паштет представил себе в цветах и красках, как банда копачей пройдется мечом и кирпичом по немецким тылам, расхищая матчасть и срывая красивые кресты прямо с живых немцев. Но — увы.

Копари переглянулись.

— Разве что в 46 год… Да не, тоже не радость, подорвешься в момент, все мины живехоньки еще. Разве что в семидесятые… Да и то…

— Братьям завидуете? — усмехнулся Капелла.

— Что за братья? — спросил Паштет.

— Были у нас такие первопроходцы, первые стали всерьез по электрикам копать. Тогда только зачинались коллекции, так что все влет шло. И полно было живых свидетелей, да и сами братья были борзые — если надо было поднять лежак в деревне — они и перед сельсоветом на площади копали и, было дело, очередь в сельпо разогнали, потому как ряд у дверей проходил. Потому удачливые были и находки у них оказывались первой статьи. Про известную всем лесную яму вообще молчу.

— Не слыхал я про такое — отозвался Паштет.

— Нуу, обычная яма, в которую наши армейские взвод электриков утрамбовали во всем обвесе, даже ремни не снимали. Раскатали с ходу арьергард, причем даже не гусеницами, так — постреляли, а командир у танкистов был заботливый, велел трупы с дороги убрать…

— Странная забота!

— Так он, как понимаю, о своих чмошниках-снабженцах беспокоился, что следом поспешали с запасами и прочим. Они-то не на танках, а примерзший к дороге труп — то еще полено, мост у грузовика вынести можно легко, особенно в темноте, а во время войны ни тебе фонарей по дорогам, ни фары толком не включишь. Ладно, пошли дрыхать.

— Погодь, вот я для экспозиции в так сказать школьном музее подготовил несколько вещичек, не посмотрите по аутентичности — экспозиция по 41 году будет.

— Нуу, давай, хвастайся…

Ватник со штанами особых нареканий не вызвал, сапоги — тоже. Главное, в чем сошлись копари — чтоб штампов и бирок видно не было. Один еще заметил, что подметки у сапог сейчас приколачивают сильно не так, как тогда, но кроме Паштета никто на это замечание внимания не обратил, ясно же, что подметками на школьной экспозиции обычные кожаные сапожки никто ставить не будет, для нынешней школоты кожаный сапог — уже дивная, старинная невидаль. Деньги осматривали менее внимательно, не редкость. Только Петрович сказал:

— Когда будешь в витрину класть — эти сверху положи, а эти вниз, так чтоб не полностью были видны.

— Почему? — удивился Паштет.

— Год выпуска у этой купюры — 1942, а эти две вообще 1945 года. Некрасиво выйдет, неаккуратно.

Спать лег Паштет задумчивым. Получалось, что половина его финансов в том времени — если влетит как ожидал — будет только привлекать внимание. Хотя, если подумать, с другой стороны для людей из НКВД это будет лишним доказательством того, что Паштет — визитер из будущего. Или тупой фальшивомонетчик. С тем и уснул. Как ни странно, во сне его не беспокоили ни немецкие мертвецы, ни наши бойца, просто как провалился. И проснулся легко, оттого, что кто-то дергал его за ногу. Оказалось — тот парень, что вчера сидел в австрийской куртке.

— Вставай, дер тее ист гекохт!

Утро было свежим, но не холодным. Чай действительно уже вскипел. А потом было долгое и грязное ковыряние в густой, липкой глине. После фильма про якобы копателей "Мы из будующего" Павел полагал, что старые блиндажи выглядят весьма себе авантажно, ну разве что водички немного откачать. Тут же все было не как в кино — блиндаж словно схлопнулся за прошедшие годы, стенки, сдаваливаемые снаружи землей наклонились, сверху их прихлопнул накат. И все внутреннее пространство было заполнено просочившейся каким-то образом сквозь стенки глиной. Как ни странно, первая находка нашлась очень быстро и была так же неожиданна, как киндерсюрпризное яйцо. Сначала Паша не понял, что за деревяшка попалась ему под лопату, потом, когда сосед аккуратно помог, не дав могучему Паштету искромсать препятствие на куски, из мокрой жижи с хлюпаньем достали стул совершенно городского вида с изящными гнутыми ножками и спинкой, не современный, тогдашний, но тут, посреди леса несуразный и странный.

— Странно, деревень тут рядом не было — заметил один из безлошадных, когда стул гордо встал рядом с раскопом.

— А что, из деревень немцы мебель в блиндажи таскали? — удивился Паша.

— Еще как таскали. А деревенские потом обратно выволакивали свое добро. Но вообще у немцев в блинах и подушки попадались не раз, и всякая деревенская утварь и мебель тоже. Помнится, буфет нашли со стеклышками. Но этот стул, видать, электрики с собой привезли, любители уюта, ютить их в яме. Любили ребята комфорт. Городские, чего с них взять…

— Не только мебель. В Ленобласти вон они дома разбирали и сруб в землю собирали, в яме. А потом — если деревенские выжили — те обратно свои срубы вытягивали и снова дом ставили… Мы такие находили…

— Значит деревенские в том районе кончились и некому было дома себе делать — заметил Петрович, пыхтя и роясь в земле, как медведка.

— А мои знакомые, было дело, стол нашли в блине — из иконы сделанный. Здоровенная икона, хорошая столешница вышла, только ножки приколоти — и пользуй — отозвался один из безлошадных.

Потом стало совсем тяжело копать, глина липла к лопатам, словно пластилин. Тем не менее, копари, наоборот, были довольны этому обстоятельству. Почему так, Павел понял, когда, наконец, срыли слой пустой породы и приблизились к полу блиндажа. Оставалось, судя по щупу, прошивавшему с шипением слой глины и стукавшему по дереву, сантиметров тридцать. Теперь рыли уже аккуратно, осторожненько так рыли. Металлодетектор показал, что блин не пустой.

— Надеюсь, что там не гантели — заметил парень в австрийской куртке. Паштет вчера перезнакомился со всеми, но теперь перепутал кого как зовут и потому старался не обнаруживать свою плохую память. Парень перехватил взгляд Паши и пояснил:

— Знакомые подняли блин, в котором было пять гантелей и солдатские ботинки. И все. Спортзал для военного фитнеса.

— А чего пять?

— Наверное там занимался однорукий спортсмен. Ну, что там?

Лопата Капеллы нежно скрежетнула по железу. Чавкая сапожищами, публика собралась кружком.

— Горшок. И вроде не пустой — аккуратно и виртуозно двигая лезвием штыка сказал копарь.

— Зимний горшок и сохран хорош — обрадовались остальные, когда из глины вылупился крутой лоб и козырек немецкой каски, действительно с остатками белой краски, видной даже через быстро смахнутую перчаткой глину.

— Нуу, один постоялец таки есть! Во всяком случае башка — удовлетворенно заявил Капедлла, аккуратно снявший пласт грунта. Глубоко под козырьком оказался внезапно очень маленький череп, почти утонувший в каске. Тускло блеснули мутные стекляшки старых очков.

— Прохвессор! Со своим стулом приехал! — почтительно заметил Петрович.

— Ведерком воду собирайте! — пропыхтел увлеченный археолог Капелла. Под его уверенными руками из земли появилась нижняя челюсть с какими-то стальными коронками. Вид у откопанной головы был страшноватенький, словно найденный мертвец перед смертью распахнул рот в диком крике. Криво сидящие на черепе очки только усиливали впечатление.

— Опа! А это что за офигение в ставриде?

— Кружева, походу… С ватным подбивом… Маркиз прямо…

— Левый он какой-то. Жетон есть?

Рывшийся с сопением Капелла сердито рыкнул, чтоб не мешали. Зачмокала лопата, аккуратно подбирая глину.

— Опять сапер Водичка лезет!

— Ну так черпай — вон ведро. Тихо махай, покалечишь кого-нито.

— Есть жетон!

Копарь встал, распрямившись во весь рост, аккуратно протер алюминиевую пластинку об рукав. Недовольно цыкнул зубом.

— Вермахт, хрен ему в зубы. Эрзац батальон.

— Это что такое? — спросил ничего не понявший Паштет. Жетон пошел по руках, общее возбуждение несколько упало.

— Нууу, во-первых, это не эсэсман, а обычный пехотинец. Во-вторых, пушечное мясо из свежего пополнения. Обычный жетон запасного батальона. Короче говоря — таких жетонов, хоть жопой ешь. Ничего интересного. Один призванный из запаса, по зубам судя — явно не новобранец.

— А некоторые переводят, как "Эрсте батальон" — то есть первый — усмехнулся рывшийся в углу безлошадный.

— Теоретики. Еще есть эхсперты, как "учебный" переводят — пропыхтел Петрович.

— Нуу, знатоков много. Ознакомились бы с немецкой системой пополнения войск — не трендели бы. Ладно, может быть у него тут и соседи есть…

Соседей в блиндаже не оказалось, что показали пробитые до дна по углам шурфы. Немца открыли всего, стало понятно, отчего помер — ну, скорее всего, потому как черт его знает что было с мягкими тканями, а вот перебитые кости голени и вывернутая под прямым углом вбок стопа были налицо. Странный был фриц, несуразный какой-то. К удивлению Паштета на покойнике был поверх плохо сохранившегося кителя напялен советский ватник, развалившийся на пласты мокрой рыжей ваты, а совсем сверху — явная скатерть с кружевами по углам, которую покойный нахлобучил на манер пончо. Что совсем было странным — копари к этому отнеслись совершенно равнодушно. Разве что заспорили на тему ботинок — они у этого странного недоделка были опять же, не пойми чьи — тут мнение знатоков разошлось, одни во главе с Петровичем были уверены, что это польские армейские чеботы, другие — с Капеллой, ставили больше на чешское производство. К сожалению, все найденное было не слишком интересно с точки зрения коллекционирования. Ремня у покойника тоже не было, разве что на бедренной кости болтался какой-то задубевший ремешок невнятного происхождения, наверное умирающий пытался себе так остановить кровотечение, закрутив жгут. Безуспешно.

Паштет помог копарям разобрать груду жердей, раньше бывших нарами, извозился в грязи по уши, но глядя на работавших рядом жаловаться было глупо, ребята себя не жалели совершенно. С точки зрения Паши находки были не шибко ценными, но парень, щеголявший вчера в австрийской куртке (что странно — перед копом он переоделся в немецкую, судя по затертому флажку на рукаве) с радостью забрал две пустые бутылки, вроде как от бельгийского пива, а вот к фуфырикам от французской минеральной воды нос отвернул брезгливо. А потом повезло и Паше. Он ворочал глину и удивился внезапно бликанувшему яркой желтизной металлу. Почему-то подумалось о золоте. Полез рукой и выдернул пару странных патронов. Гильзы здоровенные, латунные, словно от ДШК, а пули малюсенькие — не пойми из чего. Поковырял ногтем и поразился — карандаши что ли в гильзы вставлены? Явно деревянные пули-то!

— Гляньте, чего нарыл! Что это?

Отвлеклись, глянули. Петрович тут же определил: "Трайбпатроне 318 к ПЦБ 39".

— А если человеческим языком?

— Было у немцев противотанковое ружье ПЦБ 39. Панцербюхзе 39 калибром под ввинтовочную пулю, но с адским количеством пороха в гильзе. В 41 году против наших консервных банок работало хорошо. Наши сгоряча где-то хапнули трофейного боезапаса и даже несколько сотен штук таких ружей выпустили в Туле, ребята находили там ПЦБ эти советского производства с немецкими патронами.

— Михалкова на туляков не было с авторскими правами…

— Но тут пошли ПТРД и ПТРС под 14,5 мм, они в разы лучше немецкой этой дудки получились. А в 42 году уже все, против Т-34 не плясало, даже с Т-60 и Т-70 не работало, немцы его и переделали для стрельбы гранатами. И эта штуковина — вышибной заряд.

— С деревянной пулей???

— Точно так. Пулька при выстреле в мелкую труху и сгорает. Получается такой холостой выстрел. Если ты не против — давай махнем — я тебе чего попроще для музея, а ты мне эти патрики?

— Не вопрос — согласился Паштет, без особого сожаления отдавая сияющие патроны.

Продолжили махать лопатами дальше. Пара человек уже до пола докопалась. Пол был из жердей. сверху накрыт еловым лапником, сохранившимся на диво хорошо.

— Какой — то выезд получается несуразный — сказал вслух Паша, хлюпая глиной.

— Чего это?

— И немец какой-то нелепый и одет странно и пули деревянные — сказал, вздохнув, Павел.

— А война вообще штука такая. Когда десятки миллионов мужиков дерутся несколько лет по всему земному шару может произойти все, что угодно. И что характерно — происходит. Это ж не кино и не изыскания диванных историков. Будет время — глянь фото и кинохронику во что немцы одеты зимой.

— По сорок первому году?

— Да хоть и по сорок второму. Это папа Гиммлер своих птенчиков одел-обул нормально, по-зимнему. И папа Геринг — тоже. А вермахт и в сорок третьем одет был не по сезону. Даже на шестую армию польтов на ватине не хватило, ходили, как бомжи со справкой. Газетами утеплялись, бабьи тулупы носили и всяким прочим обматывались, что в Германии насобирали жители в "Зимней помощи". Такой видок у них был, что сами же фрицы называли этот карнавал "цыганским цирком". Бабьи-то шали и всякие кофты — яркие, цветастые. В общем — повтор опыта Наполеона. Те тоже мирное население у нас грабили в ноль.

— Серьезно?

— А то! Приказов этих вермахтовских — об обязательном изъятии у военнопленных и гражданских на территории бывшего СССР теплых вещей и обуви, даже в инете — полно. Зимы — то у нас тут прохладные, в шинелке без подкладки и жестяном горшке на репе не очень тепло получается. И с маскировкой та же беда у вермахта выходила. Вот и обматывались реквизированными простынями, наволочками и скатертями. Нуу, чего удивляться — по снегу лучше в скатерти бегать, чем в издаля видной шинелке. Опять же фотографий полно. Да и вон, живой пример лежит.

Тут говорившего прервали, потому как в углу нашли какие-то железяки. Стали разбираться, не поняли, что такое.

— Не то детали астролябии, не то запчасти к лебедке — сказал задумчиво Петрович.

— Капелла, это что за гайка, как скажешь? — показал на ладошке чудовищных размеров деталь один из безлошадных.

— Нуу, тогда просто выпускала промышленность такие гайки, да — мудро ответил эксперт и продолжил разговор с Паштетом. Судя по всему, видел копарь этот металлический хлам впервые, понятия не имел — для чего оно нужно, но лица терять не хотел.

— А все-таки — что это за?

— Я вам не ты, и вы здесь не тут! — огрызнулся Капелла, сворачивая разговор. Зачавкали лопатами и ведрами дальше. Выдернули несколько позеленевших монеток, оброненных кем-то давно на пол и затерявшихся в хвое.

— Ишь ты, какалики — удивился один из безлошадных, но особого интереса монеты не вызвали, потому что наконец на полу пошли находки одна за другой. Попалась гнутая ложка из нержавейки, неожиданно — столовый ножик и плоская оранжевая плошка с треснувшей крышкой, которую копари тут же опознали, как "маргаринницу". Тут же открыли — но результаты вскрытия поразили всех — в баночке не было ровным счетом ничего, кроме жидкой глины. Пошли мятые тюбики, потом в коме глины оказались клочья бумаги, скорее всего — газеты и Паштет успел схватить глазом слова "Wir kennen". Полсотни винтовочных патронов вроссыпь, пустые рамки от обойм, пара гранат — колотушек и много всякой жбони, шмурдяка и шняги, как характеризовали находки черные археологи. Паша уже вымотался, такой темп тяжелой и грязной работы был не по нему, а остальные словно в бой рвались. Извозились в грязи по самые брови и, хотя на них были резиновые рыбацкие штаны с сапогами — наверное и это не вполне спасало от грязной жижи.

Потом Паша отвлекся на вытягивание резиновых противогазных харь — лежала у стенки кучка этого добра в шесть штук.

— Значит, тут еще шестеро погибло? — понял Паштет.

— Где? — живо повернулись остальные.

— Да вот — противогазы же…

— А, это… — публика разочарованно вернулась к рытью.

— Что наши, что немцы эту байду выкидывали, когда драпали. Уцелеешь — новый раздобудешь, уж чего-чего, такого-то говна, а когда бежишь — каждый грамм давит — снизошел Петрович.

— Да и в жбан можно много чего запихать полезного — поддержал сосед справа.

— Какой жбан?

— Футляр немецкий противогазный из гофрированного железа. Мы там чего только не находили. Даже картошку и сухари. Странно, что сохран был опознаваемым, хотя должно бы и сгнить…

— Чего им сделается, армейским-то сухарям!

— Воот, уже не зря приехали — неожиданно довольно заявил Капелла.

— Черт везучий — буркнул один из безлошадных.

Бережно стерший с находки грязь копарь, явил широким народным массам трудящихся плоскую серую штуковину явно из алюминия. Сначала Паштету показалось, что это имитация раковины, потом понял — лежащая на спине девица пышных форм в старомодном капоре, разведя руки в стороны, широко разбросала складки платья.

— Это да, зачетно — согласился Петрович.

— Оно, конечно, дешевый ширпотреб того времени, но куда как достойно — признал и роющий рядом безлошадный. Не без нотки зависти. А Капелла, налюбовавшись находкой, с новой силой вгрызся в глину. Вывернул с тяжелым хеканьем кубический ком грязи. Блеснуло свежеободранное лопатой железо. Ошметья глины стали плюхаться в жижу на дне блиндажа, когда Капелла решительно принялся трясти в воздухе найденное.

— Переноска для противотанковых мин — пояснил Паштету, когда тот помогал ему выкинуть на край глубокой ямы спешно обчищенную от глины кубическую конструкцию с ручками и полочками.

Рыли до темноты, практически пройдя по всему полу и найдя еще кучу всякого ненужного, с точки зрения Паши, хлама. Непонятно почему — нашлись два пустых футляра для сменных пулеметных стволов к МГ-34, одинокий солдатский сапог с чудовищной почти лошадиной подковой на весь каблук и теми самыми пресловутыми шипами на подметке. Что совсем странно — сапог был весь расшорканный, распавшийся на составные детали еще тогда, в то время, о чем говорила намотанная на него проволока, позволявшая еще пользовать "просящий каши", сапог. Подкову и шипы неведомый хозяин стер почти до основания, по какому наждаку он бегал — никто не понял, особенно в здешних болотистых местах.

Пока переодевались, мылись, приходили в себя, поспел ужин. Довольно скромный, надо заметить, если бы не ведро борща, который запасливые мужики быстро и умело сварганили из привезенных с собой запасов, разложенных по мешкам и мешочкам. Капелла торжественно плеснул водки под дерево, Петрович аккуратно положил кусочек мяса (как заметил Паштет — вроде как остаток вчерашнего шашлыка).

— Угощение деду Хабару — пояснил Паше сосед по палатке.

— Неплохой день был — кивнул сидящий напротив.

— Только вот электриков что-то тут не видать. Из всего, что нашли — ничего нет ихнего.

— Тем не менее место практически не битое, добираться сюда солоно, так что перспективы ясны и чисты.

Разговор на время усох, потому как поспел борщ. После тяжеленной работы жрать хотелось как из пушки, и ведро умяли довольно быстро. Под чаек уже опять стали потихоньку чесать языки, прикидывая. что это мог быть за блиндаж и куда от него стоит податься в следующий приезд.

— А с немцем этим что делать будете? — поинтересовался Паштет.

— Что было интересного — взяли. Сам он никому не интересен, пусть себе дальше лежит, чай не Тутанхамон.

— Хоронить не будете? Крест там ставить? — ляпнул Павел и немножко испугался.

— За какие заслуги? Его сюда никто не звал. Приперся плюгавый ариец за рабами и землей — ну вот ему земля. Если каждого из них хоронить с почестями — так жить будет некогда. Тут вон на своих-то внимания мало — заговорили копари.

— Немцам он не нужен и возиться с его перезахоронением та сторона не желает. А нам сопли пускать тем более не с руки. Не стоит быть святее Папы Римского. В конце концов, таких как он, полным полно. Они сделали все, чтоб наши как падаль по лесам и ямам валялись, ну так каков привет — таков ответ.

— Наши-то при чем? — не понял Паша.

— Приказами немецкого командования разных уровней, начиная с ОКВ, похороны служащих РККА проводились по разряду "утилизация падали". Никаких почестей, никаких могил. Свалил в яму — присыпал. Все. Те могилы, где хоть какой-то человеческий подход виден — прямое нарушение приказов немецкого командования со стороны низовых фрондеров. Так что пусть лежит.

— Обратно землю в блин будем скидывать? — спросил один из безлошадных.

— Не стоит зря корячиться. Сама сползет.

— Будем как "ямщики"? — усмехнулся спросивший.

— Не говори ерунды. Сам ведь знаешь — если вблизи жилья копаем или, тем более на поле колхозном — все ямы заровняем. А тут до жилья пешком не дойти. Так что не боись.

— А вот футляры для пулеметов — они что-нибудь означают? Типа того, что и сами пулеметы тоже рядом где-то? — спросил Паштет.

— Нуу, война — это хаотичный хаос, который пытаются чуточку упорядочить. Потому те же МГ-34 могут лежать прямо у входа в блин. А могут — в 100 километрах. Или в 300. Причем хоть на север, хоть на юг, хоть на восток, хоть на запад. У меня родственница после войны получила в глубоком тылу ранение из МГ-34. При том, что там войны и в помине рядом не было.

— Бандиты? — оторвался от чая усатый мужик с круглым лицом.

— Разгружали металлолом из вагонов. Неаккуратно получилось — спусковой крючок у бывшего в куче военного железа пулемета за что-то зацепился и бабах! Не проверяли трофеи собранные на заяженность, наверное. Война потом много еще крови повыпускала, даже сейчас все время кто-нибудь ухитряется или подорваться или еще что учудить на старом хламе. Так что визитерам из евросоюза нам почести воздавать ни к чему. Я их лежаки бил и буду это и дальше делать и плевать мне на все эти благоглупости.

— Вроде фрицы своих хоронили с почестями — вспомнил виденное по телевизору Паштет.

— Нуу, могу кое-что рассказать из того, как хоронили своих немцы по своему опыту работы на таких местах.

— А наши?

— Наши не хоронили почти до середины 1942го, не до этого было. В отступлении не очень-то похороны устроишь — заметил парень в австрийской (опять переоделся) куртке.

— И как хоронили немцы?

— В основном в индивидуальных могилах летом. На каждого отдельная яма. Глубина — как где, и по 30 см бывало, более метра не копал никогда. Зимой чаще длинные рвы, куда клали почти плечом к плечу, глубина маленькая. Кстати, иногда в условиях больших боёв в могилу немцы клали не ломая жетонов, в полной выкладке — в касках, с лопатками, гранатами за поясом, с документами, фотоаппаратами, полными карманами всякого в шинелях. Есть в инете очень любопытные кадры 42 года с похоронами Константина Фёдоровича фон Шальбурга под Демянском (был такой командир Фрайкорпа СС Дании). Там церемония несколько скомкана, но и время было горячее. Были найдёныши и такие — верховые немцы просто в лесу, но жетоны отломлены. Типа учтены и захоронены. Видать, сами халтурили в горячке. Так что по-разному и зачастую, не взирая на приказы. Целиком документация по устройству немецких воинских кладбищ у меня есть, занимает около 8 гигабайт в сканах.

— Я полагаю, тут не от наших или от немцев зависело, а от обстоятельств.

На войне как на войне — заметил усатый, грея ладони о кружку.

— Нуу, да. На всю жизнь запомнил один немецкий лежак на 700 с лишним рыл в Новгородской. Он до сих пор не выбит полностью, остались и целые могилы. Там был просто трэш. Сначала было нормальное кладбище по всем нормам и с индивидуальными могилами. Но без гробов, немцы хоронили в плащ-палатках всегда или в пакетах из крафт-бумаги, я лично гробов никогда не встречал — рассказы слышал от людей, но сам никогда.

Потом видимо настало. Хоронить начали вокруг, в небольших рвах плечом к плечу во всей выкладке — с документами, амуницией, штыками, фотиками и обручалками, и не ломаными жетонами. Командование дивизии хоронили на бугорке в центре кладбища. Штабной пригорок, да, это мы по половинкам определили, что командование. А потом был удар катюш по переднему краю. И вдоль кладбища появился длиннющий ров со скрюченными горелыми прямо в шинелях и с оружием даже — никто, видать, не хотел разлеплять, валили и головой к ногам и ногами к голове.

— Обстоятельства. Как наши в воронках присыпанные повсеместно.

— Потом то же и с евроинтеграторами было. Чем дальше — тем больше. Да и сами они свои кладбища сносили, где успевали. Типа чтобы наши не глумились. В Демяне все кресты снесли. А что тебя удивило?

— Даже в 1941-м, зимой, немцы просто трупы зарывали, правда потом, идя по нашей земле — откапывали свои трупы и хоронили как у них положено. А потом, когда они бежали — все эти кресты снесли к едрени матери вполне по закону мести. И вообще, меня ничего не удивило — благо, опыт у меня по их лежакам копательский неплохой. Испугать меня покойником вообще нельзя. Меня поразил угар того, как их ударно херачили — они даже теряли людей, командующих дивизией. Это не так просто — угондошить немецкого полковника на месте стационарных боевых действий. Он на свет-то почти не вылазит.

А тут прям вообще исполняли песенку "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались".

— "Испугать меня покойником вообще нельзя", сильно сказано, ты меня смешишь. — усмехнулся круглолицый усач и продолжил: "Кости это не покойник, который неделю в озере плавал или расчлененный.

— Свежие трупы они почти не вызывают отвращения, а вот лежалые….Так ведь на войне они все лежалые — заметил парень в остеррайховском кителе.

Капелла глянул иронично.

— Как раз свежие, что от недельки до года, как раз вызывают. Как нам бабка одна в Демяне рассказывала: "Мы по окопам не лазили лет пять. Потом уже, как мясо попрело, пошли всё там собирать — цинки с патронами, посуду, ящики". "Окопами" местное население называет там блиндажи, а нормальные окопы у них называются "щели".

А скелетированные останки — это дело плёвое. Даже волосатые изнутри каски не впечатляют, а такие попадаются часто.

— В смысле волосатые? — поинтересовался Паша.

— Это когда волосы прилипли к ржавчине и не сгнили до сих пор — пояснил один из безлошадных.

— Не знаю че там бабки видели. Я в 1980-х пинал пробитые немецкие и русские каски, как и череп не знаю чей. Который уже на пне стоял, в бору с грибами. Грибы я там собирал.

— Я такое ещё недавно кое-где пинал. И сейчас знаю одно — два места, где также будет — сказал другой копарь.

— Слушай, я не копатель, но как мент всегда интересовался всем оружием в районе и в том числе выкопанным в нашей земле. Много увидел и план сделал — сказал усатый. Паштет поежился, мент в компании был для него неожиданностью. Остальные, однако, и не почесались, то ли менты среди копарей были не редкостью, то ли не опасались ничего.

— Нуу, так оно ж почти всё нерабочее. Это я как копатель говорю. Я из копаного оружия никогда никого убивать не пойду, ибо лучше топор взять, надёжнее. Немцы копаные дохлые сейчас ВСЕ, поголовно. Может патронник порвать, про автоматику вообще не говорю. Наши да, мосины будут рабочие, папаши там, да и дяди Пети тоже. Но в целом в оборот имеет смысл брать ТОЛЬКО находки с чердаков и домов. Остальное слова доброго не стОит — уверенно возразил Капелла.

— Ты вот как мальчик… Из нерабочего сделаем рабочее — между глоточками возразил усатый мент. Назвать его полицейским как-то не получалось.

— План…не понял? — переспросил один из копарей

— Должен знать — намекающе срезал другой.

— Нуу, ты вот странный тоже… Я хорошо знаю, как за нерабочую ржавую гранату у меня знакомый получил 6 месяцев сизо и год условно. Всё это есть, поэтому я оружие никогда из леса не несу — там топлю или уничтожаю. У меня другие интересы — жетоны немецкие да посуда всех армий, а также окопное творчество в виде рюмок, кружек да пепельниц и прочего. Статью с земли поднимать самому давно не хочется — твердо сказал Капелла.

Светит мне знакомая статья. Я стволы с моста швыряю, плача. Булькнула с патронами бадья. Тонет поисковая удача. Поглотила глубина штыки. Пулемет пустил круги по речке. Дома держат только дураки Гексоген и порох в русской печке

— негромко пробурчал Петрович.

— Он, наверное, ее хранил неразряженной — пожал плечами усатый.

— Нуу, да, хранил — лень же обезвредить ещё в лесу, давай "каку" на радость милиции притащим в дом и будем 2 года в коробке хлама на балконе хранить.

А потом возьмут человека совершенно безумного, с которым он был знаком 15 минут и обменялся телефонами когда-то, и прошерстят список телефонов безумца — так вот крест в биографию и получают честные, но ленивые граждане. А мы как на картошке поднимали это железо, там перло все вплоть до немецких ракетниц из всех щелей после трактора… Мне было лет немного, я нашел "лимонку", а моя учительница в 1988 году ее кинула в реку. Она не взорвалась — несколько сумбурно, но с явно не прошедшей за все эти годы обидой сказал матерый копарь.

— Из твоего рассказа про учительницу я понял одно — она не пыталась даже чеку выдернуть. Да и выдернула бы — тоже бы не взорвалась.

— Учительница?

— И она и граната и обе вместе.

— Гыгыгы. Давай…обезвредь гранату сорокалетней давности, а не выкинь ее в болото.

— Глаза боятся, а руки-крюки вот они… Нормально там всё разбирается, если знать как. А это заветное знание, как сделать так, чтоб потом твои сослуживцы качали головами при обыске автомобиля и говорили: "Надо же, и впрямь пустая, и откуда они эти пустые берут?"

Больше 80мм мин ничего не разбирал и боюсь. Противотанковые мины не в счёт, там очень просто. Но любая граната наша или немецкая разбирается сейчас нормально и полностью обезвреживается — если знаешь, как. Кроме ружейных — это очень опасно и рецептов там нету. Вообще их в руки не беру, видал, что бывает с этим хламом. Ты как моя руководительница в классе. Закинула сука гранату, то что я собирал… СУКА. Я ведь жизнью рисковал.

— А когда ты копать стал?

— Нуу, я копать по войне начал в 1982 году в 10 лет в сухой почве мергеля в Новороссийске. Там ничего не гнило — лежало, как вчера положенное. Вот там я реально жизнью рисковал, а не то, что щас в глине или песке средней полосы. Щас я хоть матчасть знаю назубок и выкуриваю любой кусок чего-то из земли вытащенный на "раз-два". А тогда вообще было так — 90 % процентов всего рабочее, даже площадь города не разминирована, и мы по 10 лет пацаны в ямах роемся и в костёр кладём что попало, не зная даже, чего от этого ожидать.

Но учительница у тебя реально гадина была — нет хоть чеку убрать, хоть бы все вместе повтыкали…

— Почему гадина? А че ей делать если ты гранату нашел? Только что могла, то и сделала.

— Нуу, могла же меня похвалить и поставить в пример — я же ей гранату отдал. И одной опасностью стало меньше.

— Мне вот таких учительниц не попалось, и теперь как мудак сам за собой убираю, чтобы следующие дети не нашли и в костёр не положили — сказал Петрович.

— Знаешь же анекдот про молдаван, Одессу и гранату? Вот и тут так же.

— Ты в Одессе не жил. Жить там стремно, но бывать — надо.

— Я там был в 11 лет, мне не понравилось — грязно, много людей и бедно было, в отличие от моего почти родного Новоросса. Больше не тянет. Без меня как-то обойдутся.

— А "лучше всего" работали похоронные команды в середине 50х годов в районе Зайцевой горы. На собирание останков сгоняли старших учеников и солдат близлежащих частей. Считали по головам "черепам" и (или) берцовым костям. "Похоронщики" это быстро просекли и собирали только черепа. (помнишь, я писал, что нашел странное захоронение, безголовых солдат) Вот тут тоже самое. Молодой лес, в лесу нашли человек 25 верховых бойцов. Только один комплектный. Остальные, в полном обвесе, с противогазами, иногда каски рядом валяются а голов нет — внезапно выдал самый молчаливый копарь. Видно назрело.

— От родственницы жены слышал удивительную историю. Ей в 1944 году было 7 лет и она помнит, что после освобождения их деревни в поле остались лежать трупы финских солдат. Там несколько их было. Какая-то женщина над ними надругалась — типа глаза выколола, еще что-то сотворила. И ее наши посадили. Хотя может за мародерство или еще за что-то, к этому не относившееся? — заметил другой, самый солидный из компании.

— Наверное, за мародерство. Хочу обратить твое внимание, что в Уголовном кодексе советском была статья за мародёрство. Однако, в уголовный кодекс Российской Федерации уголовное наказание за мародёрство не вошло.

— Копитализом.

— Но вообще-то могли бы, наверное, и лучше это организовать, похоронить по-человечески своих хотя бы — ляпнул Паша и тут же пожалел об этом.

— Скелет состоит из 200 костей. В среднем. Весит 10 кило. В среднем. Просто прикинь, сколько времени надо, чтобы все кости собрать аккуратно. Потом доставить этот груз из всяких дрищей, где бои были, к месту захоронки — заметил парень в очках, до того в основном молчавший.

— В Мясном Бору грузовиками вывозили. Рыли там знакомые, фото показывали. Полный кузов костей — а выходит всего пара сотен человек… — кивнул мужик постарше.

— Во. А их еще потом по гробам разложить, да чтоб комплект был более менее, свои же вроде как, уважение отдать надо.

— А еще нужны гробы. И могилы выкопать, хотя бы и братские. А это опять работа, причем внеплановая. Грузовики опять же. Топливо, руки рабочие, жратва и так далее. При том, что после войны было нехватка всего, жить негде, жрать нечего, одеть — обуть — нечего тоже. Трупы-то только пахнут дурно, да и то — недолго, а так вреда от них никакого. И если их валяется вокруг чертова куча, так уже и привыкали быстро. Разве что матерились, когда косы об черепа в траве тупились — так же спокойно сказал очкастый.

— Вообще про захоронение неубранных кричат те, кто пальцем о палец не стукнул.

— Так Хрущев этот вопрос быстро решил. Перепахали все поля — и ладно. Подрывов тогда было полно, трактористы на сковородках ездили, говорят помогало, если рвалось что — кивнул прихлебывающий чай копарь.

— Нуу, шпринги и сейчас вполне нормальные попадаются. Даже и в краске.

— В основном-то мины скисли.

— Это да, на наше счастье. После войны ходить надо было с опаской. Засыпано густо было.

— Так вроде ж минировали по схемам и шаблонам?

— Ага. Где могли. А частенько — как попало лепили, что наши, что немцы. Сами же потом и нарывались. Рассказывал мне один сапер, что в Ленинграде был такой изобретатель — то ли Селиверстов, то ли Селитренников — так вот он много мин создал, в том числе маленькую такую, как баночка гуталина. Простая, как коровье мычание. Крышечка с откидным шипом, простейший детонатор, и взрывчатки любой 20 грамм. Хрен ее увидишь, а взрывом стопу даже не отрывает, а дробит. И в итоге — инвалид. Так вот этот инженер на передовой попал под обстрел, словил осколок в ляжку. И лежал потом в палате госпиталя с несколькими мужиками, которые тоже с нижними конечностями пострадали. И лежал тихо, как мышь, словечка не сказав, потому что в отличие от него остальные как один — были те, что на его мины наступали. И каждый день создателя это чертовой мины ругали на все корки.

— Находили мы такие, точно. Только не под Ленинградом.

— Нуу, так оружие оттуда поставлялось на все фронты… Те же ППС. А вообще, как щуп попался — так, значит, тут где-то и мины ждут…

— Какой щуп? Как наши? — спросил Паштет, мотавший себе на ус все сказанное. Вот как-то про мины он не задумывался раньше, а тут эта опасность вылезла вдруг.

— Да не, самопальный армейский. Штык от трехи, примотанный к палке. Ты ползешь, перед собой тыкаешь. Заскрежетало по железу — значит мина в снегу.

Тут Петрович усмехнулся:

— Знатоки — журналисты дооолго рассказывали. что у совков не было оружия и потому прямо дивизиям выдавали вместо винтовок палки со штыками и посылали на убой. Даже картины такие помню публиковали. Самое смешное — и мы тоже так считали, палки со штыками не раз находили. Правда, немного смущало, что рядом и винтовки валялись. Потом доперло, когда прикинули — а как мины искать, особенно если постреливают по тебе.

— А доводилось находить мертвецов со следами от штыков?

— Да, ребятам попадались — кивнул очкастый.

— В медсанбате раненые так на носилках и лежали, так у них грудины были с зацепками. но там — клинковый, немецкий. Хотя больше все-таки пулевых в голову там было.

— Змей, помнится, череп с дырой от четырехграника находил. И Скляру попадались — в лопатке, например. От саперных лопаток тоже повреждения были. Но лопатки в рукопашке чуть не чаще штыков в дело шли. От них следов чуть ли не больше.

— Нашли бойца, было дело, убитого затвором его же винтовки. Так затвор в черепе и застрял.

— Как это ему повезло?

— Затяжной выстрел. Капсуль щелкнул, а выстрела нет. Стал перезаряжать, затвор открыт — тут и сработало. Или порох эрзацный, в том же Ленинграде какие только смеси не хитрили, в блокаде-то сидя, либо патроны подмокли. Они, знаешь, тоже военного выпуска, да и условия хранения в окопе — не складские. У немцев вон колотушки тоже подмокали на счет раз.

— Слыхал, что находили и нормальные, типа срабатывали потом, после копа…

— Рассказать-то что угодно можно. Я тебе сейчас такого понарассказываю!

— Не-не-не, Дэвид Блейн! Слышали уже и про десять Тигров в болоте и про сапоги Гитлера со шпорами и про золотой Мерседес!

— А если бы нашего бы нашли? Вместо этого немца? — спросил Паша, когда все отсмеялись. Видно было, что для остальных собравшихся эти байки про зачетные находки были уже лютейшими баянами и потому переспрашивать он не стал. Спросил про другое.

— Нашего бы собрали — пожал плечами Капелла.

— Теряли бы время? Работа ведь долгая.

— Почему нет? Он все-таки — наш. Свой. Потому — передать красным, пусть захоронят вместе с другими. Нуу, не все им немцев за наших хоронить…

— Это ты о чем?

— После сбора хабара черта лысого отличишь — чей это голый скелет. Вон они напару (кивок в сторону парня в остеррайховке) санитарку подняли, три десятка костяков. С одной пуговичкой от кальсон на всех, по которой и решили, что все — наши. Так красные и похоронили. Хотя я бы не поручился — и что все и что наши. Доводилось поднимать черт знает кого — гимнастерка наша, портки и сапоги — немецкие, ремень наш, подсумки — тоже. а патроны — к маузеру. И наши, было дело, попадались с немецким исподним. А в итоге, резюмируя, ученым языком говоря — как с немца хабар сняли, так его черт не отличит от нашего — голый скелет интернационален. И в итоге приходит поибат или красные — и всех гамузом в могилу, отрапортовав. По Демянскому котлу сужу — кладбища еще ладно, а вот россыпь немецкую вполне за наших хоронят. И не только там. Тьфу.

— Отличить-то можно.

— Да прям!

— Зубные пломбы, протезы — тогда отличались.

— У берлинца из старопрусской генеральской семьи и у мужичка из глухомани нижнезапупырской — да. А у москвича-профессора и какого-нибудь дикого горца из самой жопы Тироля? Вот прям вот так? Не в обратную сторону?

— Могло быть и так — согласился споривший.

— Вот я о том же, сами себе голову морочим. И не только немцев хоронят за наших, еще и могилы наши же передербанивают. Известен, например, мне случай в новгородской области, когда ПО один, в прошлом году по наводке местных дёрнул на урочище посреди деревни 22 наших солдата из братской — утверждали, что ни одного медальона нет, вещей мало, все неизвестные. Похоронили с почестями как неизвестных в другом месте на сводном захоронении — с помпой, попом и музыкой. Других братских могил в этом урочище не было, оно всё время было под немцами тогда. И по ОБД все наши, погибшие за это урочище, числятся "захороненными на поле боя" или в "могилах 800 м-1км" в разных направлениях от урочища. Тонкость в том, что их никто на подступах не хоронил, особенности местности, верховые, в натуре кости наружу торчат и поедены мышками до сих пор. Готовился я тут к поездке на это урочище, да вдумчиво штудировал ОБД "Мемориал". Ну и нашёл. Бои там закончились в марте 1943 формально. Немцы сами ушли, в реале после мая 1942 боёв не было. Зато в 1944 м стоял наш ППГ, куда везли почти за 20 км, в марте там от ран умерло именно 22 человека, есть донесение об этом в ОБД, номер могилы, указано, что похоронены в братской посреди деревни как герои. Все известны поимённо, двое из 1-го спецотряда НКВД СЗФ. Но всем пофиг — неизвестные, и всё — "мы нашли!". Вот и думай. И случай этот совсем не единичный. Разные люди, всякое бывает. Немцы со своими, как уже говорилось, не возятся. Пропал без вести — дас ист аллес.

— Гляжу не шибко вы немцев уважаете.

— А должны?

— Да пишут последнее время всякое, типа дескать все солдаты, все выполняли приказы, потому надо противника уважать…

— Прикинь, что к тебе в квартиру вломились бандюганы, папу твоего ножом порезали, маме пятки прижгли, допытываясь, куда деньги спрятаны, заодно всю мебель поломали и пожар устроили. Но в итоге бандюганов удалось отбуцкать, повязать и сдать полиции. И потом их посадили надолго. Будешь ты этих мудаков уважать?

— Ну, ты сравнил!

— Так только масштаб поменьше, а суть та же. Пришли их дегенераты нас убивать и грабить. Налет продумали плохо, провалилось ограбление, и в итоге им насовали. Да, готовились старательно, злые были, как голодный клоп, грабили умело, упирались до последнего, как ослы, даже когда было ясно, что фольксштурм и гитлерюгенд войну не выиграют. И чего? Какой результат-то? Безоговорочная капитуляция. А теперь глянь хронику — и скажи — чем отличается сдача оружия берлинского гарнизона и сдача оружия бандой горбатого главаря муровцу Жеглову? Только количеством стволов. А так — что там бандиты и тупые убийцы, что тут. И при том — неудачливые, не фартовые. Будешь Промокашку из фильма уважать? Тоже героически не сдавался, песни вон пел, "Волки позорные!" кричал.

— Нуу, там упыри в "Черной кошке" были и позачетнее Промокашки. Хоть тот же Горбатый…

— Да. Тот же Горбатый топором сторожа зарубил с одного удара. Достойно уважения?

— Все равно несравнимо.

— Хорошо. А если сто сторожей зарубил? Или надо тысячу? Тогда уже достойно? Чикатилу уважать надо? Или Оноприенко? 52 человека убил, вполне достойный результат, не каждый каратель из эсэс такого добился. Меня их уважать не тянет. А тебя?

— Погодь, как там: "Враг был силен, тем больше наша слава!"

— Силен — не спорю. Сильный, злой, дурной. Ладно, у меня профдеформация, я лично всех правонарушителей кретинами считаю, мне положено по должности. Но простой вопрос — чего хорошего бандюганы создали? Вообще? — напористо спросил сотрудник органов.

— Лас-Вегас!

— А еще? Думай, думай. Так вот бандюган — создать ничего не может. Он может что-либо раздолбать чужое. Все. И у немецких бандюганов не срослось — обещали, что Третий Рейх будет тысячелетним, а всего ума на 12 годов хватило. Так что уважать своих надо, которые излечили европейцев волшебными пендалями и затрещинами. А так, с этим уважением к врагу мы далеко уедем. Уже уехали. Вон фриц в блине — и ватник трофейный и башмаки трофейные и даже скатерка цельнотыжженая. А нам эту шпану вишь в кине показывают отутюженной, сапоги блистючие и вообще — галантная европейская культура, и мировая цивилизация. Вон она — культура эта. В блиндаже валяется.

— Это вопрос терминологии. Бандит — член организованной группы, силой отбирающий добро у производителей, так? А если бандит заинтересован в долгосрочном существовании своей жертвы, это бандит или нет? Вот если бандит начинает прикрывать свою корову от наездов конкурентов, он перестает быть бандитом? — вдруг выдал молчаливый очкарик.

— Вообще по отношению к гражданам российское государство было бандитским чуть менее чем всегда. И особенно, если вспомнить, кто и как садился на трон — добавил парень в остеррайховке, тонко усмехнувшись.

— А каждое государство начинается как бандитизм. Как начали все вокруг жить по понятиям — законам то есть — так уже глядишь, и государство получается.

— Да прям.

— Нуу, рейх — тот же бандитизм, только с масштабной мокрухой.

— Как и бриташка с америкашкой.

— Это уже другая статья — заметил человек из органов.

— Ну да, как про мериканцев речь — так другая статья…

— Другая статья УК. С мокрухой и рецидивом — пояснил серьезно мент.

— Тогда все государства — бандиты, а мир — бандитская малина — заметил в свою очередь Паштет, отметив заодно, что после ужина и возлияний копари с удовольствием предались любимому мужскому занятию на сытый желудок — чесанию языков. И от выпитого речь стала велеречивее. Хотя и так не просты были копари, не просты.

— Точно так. И вся беда нашей страны, что она с окружающими бандитами пытается договариваться, не как с уголовщиной, а как с фраерами. А они — не фраера. Они — блатные, да еще и беспредельщики. Отсюда и проблемы.

Слушать лекцию по международному положению Паше не хотелось совсем, и потому он сменил тему, спросив:

— А почему — эрзац батальоны? Паршивые, что ли были? Ненастоящие?

— Вы думаете, я ем колбасу? Нет, это эрзац. По — вашему — дерьмо. Настоящую колбасу делают из мяса! — ехидным тоном процитировал явно что-то неизвестное его сосед по палатке.

— Нуу, нет, конечно. Это запасные батальоны и учебные, а эрзац — потому как не боевые. У немцев это делилось — манншафт и всякие обеспеченцы. Они даже и потери считали поврозь. Хотя потом, когда прижало, из учебных лепили тут же боевые — и форвертс.

— Но они все дешевые эти жетоны с эрзацев?

— Нуу, это сильно зависит от того, к каким частям относился данный учебный батальон, они привязывались к конкретным частям. По громким дивизиям типа Первой, что была под Питером — может доходить до тыщ трёх сейчас. В СС тоже были свои Ers. Но с рунами, это писалось — СС. А ещё были например такие шифровки на жетонах как Inf.Ers.Btl 600 — это кодовое обозначение тайной полевой полиции — Geheime FeldPolizei. Стоимость такого жетона сейчас около 600-800 долларов, и не найти.

Так что не всё однозначно.

— А у тебя такие есть?

Капелла покосился на хихикнувшего Петровича и грустно сказал:

— Тайной полевой полиции у меня нет.

— Фельджандармы которые?

— Не надо путать с фельджандармерией! Это разные артели. Фельды у меня есть, а тайной полиции нет, но такой жетон есть у Петровича.

Тот опять хмыкнул "в усы".

— Я его пропустил, когда покупал кучу жетонов в Кёниге, взял оптом, потом Петрович у меня купил несколько из этой кучи, и определил. Сказать, что я член — ничего не сказать — сокрушенно признал Капелла.

Остальные посмеялись, но не зло.

— Я вот видал, что находили пустые жетоны прям связками. Значит все же в частях выдавали жетоны?

— Выдавали. Тем, кто переведен с флота или авиации. Тем — меняли. Еще всяким добровольцам давали, хиви разным. У хиви отдельно пробивалось HW или HiWi дополнительно к части, часто не набивалась группа крови. Но такие жетоны дешевые и неинтересные, хотя попадаются не так, чтоб часто.

Глава четыре. Каратели

Это упоминание о добровольцах как-то внезапно выбило Паштета из колеи. Полезли в голову мысли, не очень подходящие к застольному трепу на разные темы, совсем тут неуместные мысли. Паша так и не сказал Лёхе, что попытался найти следы тех, с кем его приятель встречался и общался в давнем 1941 году. Сам — то попаданец сгоряча постарался было отыскать своих компаньонов в интернете, но не преуспел, убедившись очень быстро, что и интернет не всеобъемлющ, да и у дружков — товарищей его оказались, как на грех, очень распространенные имена и фамилии и потому нашлось таковых огромное количество, а разобраться кто из них с Лёхой одну кашу хлебал — не получалось никак. В отличие от своего легкомысленного приятеля, не удосужившегося уточнить всякие важные данные, Паша попробовал зайти с другой стороны и узнать про партизанский отряд, все-таки крупная единица. И огорчился, поняв, что легко может прочитать про боевой путь любых немецких частей и героев, а вот по нашим вся информация в инете оказалась куда более отрывочной и скудной.

Одно было понятно четко — Лёха вовремя успел соскочить с поезда, ну, то есть, его очень вовремя выпихнули обратно. Хоть картинка, представшая перед озадаченным Паштетом, и была из рваных обрывков, но сложенное лоскутное одеяло дало жуткую картину средневековой лютости, помноженной на немецкую педантичность и европейскую лицемерную беспощадность к чужакам. Великому немецкому народу и прочим народцам, примкнувшим к Евросоюзу того времени, было тесно и скудно в маленькой Европе. Без колоний — то есть массы ресурсов, полученных даром от глупых аборигенов, прожить богато было невозможно, и бравые англосаксонские дипломаты вывешенными на Африке и Азии красными флажками (Это — мое!!!) оставили для немцев только одну зону с никчемными аборигенами и колоссальными ресурсами — недобитую Российскую империю, которая ухитрилась не рассыпаться после всех пертурбаций, а опять слиплась под новым названием — СССР. Там вроде пытались выпускать даже и самолеты и танки, но все отлично знали — это громадина не более, чем колосс на глиняных ногах. Все отлично помнили, что даже винтовок и снарядов русские в Большую войну не могли сделать столько, сколько им было надо, и царские эмиссары носились как угорелые по всему Земному шару, платя авансом чистым золотом за самое разношерстное оружие, покупая любые винтовки и в Японии и в США и в Мексике и черт еще знает где. Большая часть золота так и осталась по чужим карманам — пока ушлые ребята не спеша выполняли русские заказы, производя зачастую совсем негожую фигню, война успела кончиться и империя развалилась. Много русского золота получено было "просто так", не признавать же отвратительных большевиков за преемников царя!

Потому желающих свалить этого надоевшего всем колосса было много. А проблемы аборигенов… Кого они волнуют. Всем были нужны территории без фауны и жизнь аборигена никогда колонизатора не волновала. Биомусор должен был быть уничтожен — кому же охота жить на помойке? И потому за уничтожение лишнего населения взялись сразу — как в Тасмании. Благо, для европейцев это было делом привычным. Особенно подогревало желающих помясничить то, что законы Рейха никак не воспрещали любое отношение к местным. Вот застрелить зайца или там кабана — влекло уголовное преследование. А подстрелить местного мальчишку или бабенку — означало только "уничтожение бандита" и даже поощрялось. Закупоренные в душной, законопослушной из страха перед свирепыми наказаниями Европе, садистические наклонности вылетели из цивилизованных господ, как джинн из бутылки. И на оккупированных территориях развернулся такой же массакр, какой был в обеих Америках, Африке, Австралии, Индии и так далее. Благо, отработано было издавна, как чистить землю от биомусора, выполняя Великую миссию Белого Человека. В первую же зиму голодом, холодом, расстрелами и виселицами, прочими способами, вплоть до простой отмены медицинской помощи, было уничтожено несколько миллионов аборигенов. Паша представил в масштабе обезлюженные города — типа десяток Челябинсков или три Казани — вздрогнул.

Увы, европейцев ждал неприятный сюрприз, даже несколько. Легкой прогулки опять не получилось. В отличие от Наполеона даже не удалось взять Москву, темпы наступления на танках оказались ниже, чем у гренадеров и кирасиров Бонапарта. Как всегда неожиданно выяснилось, что в омерзительной России — жуткая распутица и невыносимые морозы. Этим явлениям европейцы тут же присвоили генеральские звания — так было меньше позора за плохо выученные уроки по географии в школе. Еще хуже оказалось то, что аборигены воюют всерьез и какая-то промышленность у них есть. Это было кардинальным отличием от тех же североамериканских индейцев, которых тоже было много, но вот своего железа у них не было совсем, и потому они покупали у колонизирующих их европейцев и завозные томагавки и завозные ружья и даже скальпеля для снятия скальпов. Все это для глупых индейцев заботливо делали в Англии и Германии с Францией.

Паштет усмехнулся, представив себе, что красноармейцы торгуются с немцами, покупая у них за бобровые шкурки противотанковое ружье, чтобы отразить следующую танковую атаку. Потом прикинул — как бы он сам отнесся к тому, что в его квартиру вламывается несколько чужих веселых субъектов и радостно начинают обносить жилье Паши, забирая себе все мало-мальски ценное и ломая остающееся. Почему-то это ему очень не понравилось. Видимо те же чувства посещали и советских граждан, которые внезапно на своей шкуре узнавали, что цивилизованные европейцы — неважно, немцы, румыны или там венгры с хорватами, одинаково бесцеремонны, наглы, жадны и в лучшем случае бесплатно сожрут всех кур и свиней, а в худшем — как любили делать нищие румыны и венгры — обнесут избу до голых стен, выдернув даже гвозди. Попутно, не слишком смущаясь, поимеют не успевших спрятаться девчонок и баб, заодно постреляв тех, кто сдуру попытается им мешать насиловать жену или дочку. И чем больше веселились и резвились колонизаторы, тем больше было желающих выпустить весельчакам кишки. Причем всерьез желающих.

Поначалу партизан было мало и для оккупантов это не было проблемой. Сидят какие-то хмыри в лесу — и ладно. Благо, не мешают. Потом пошли первые укусы, мелкие неприятности. И чем дальше — тем больше. Колонизаторы сначала рассчитывали управиться силами полиции. Не срослось. Стали привлекать местных, но тут сильно помешал окрик из Берлина. Гитлер был категорически против того, чтобы русским разрешалось иметь оружие, даже и под немецким контролем. Своим генералам такое дело фюрер не мог доверить. Что характерно — вождь был совершенно прав, убогие успехи РОА и "Галичины" в боевом деле "за немцев" это только подтверждают. Потому всякие староверы Зуева и Локотские республики были чистой самодеятельностью, и толку от них было мало. Вот что разрешалось и одобрялось — в уместных количествах, как хорошо показавшее себя в прошлом — это использование одних племен дикарей против других племен. Кортес отлично использовал тлашкалтеков против ацтеков, англичане ловко науськивали ирокезов с гуронами на делаваров с могиканами, сиу — на ассинибойнов, кри, оджибвеев, кроу, черноногих, сарси, плоскоголовых, кутеней, неперсе, шошонов, а тех тоже стравливали друг с другом. И где теперь все эти тупые дикари? Система толковая, позволяла ликвидировать миллионы ненужного населения силами самого же населения.

Абы кому — тем более спесивым, но неумным генералам вермахта, такое важное дело поручить было невозможно, а вот папа Гиммлер, хитроумный, дотошный и верный общей цели, вполне годился. И под его эгидой украинцев стали науськивать на белорусов и великороссов, составлять национальные отряды палачей для уничтожения славянского биомусора. Простому немецкому генералу было трудно понять, чем малороссы отличаются от белорусов, или казанские татары — от крымских, а в СС как раз были тонкие специалисты.

Полицейские силы, хотя их достаточно щедро снабжали и танками и артиллерией из гигантских трофейных запасов, не смогли справиться с партизанами, или, как их называли немцы — "бандитами". Тут и пригодились специалисты из СС.

Ведь все равно требовалось удалить с оккупированной территории порядка 30 миллионов человекоподобного биомусора, чтобы немецким колонистам никто не мешал вольно плодиться и размножаться. И были призваны на грязную работу дворники-гастарбайтеры из нацформирований Прибалтики, из бандеровцев и мельниковцев, из казаков, из крымских татар и прочей сволочи, которая рвалась стать палачами. Оказалось, что и они не справляются, арийцы сначала попытались из своей мрази набрать достаточно карателей, но гопоты не хватило и в дело стали без затей посылать обычные армейские соединения и части. Надо заметить, что специально обученная для палаческой работы дивизия уголовников Дирлевангера в зверстве и скотстве по отношению к нашему мирному населению не шибко превзошла ни 21 авиаполевую дивизию, ни 35 пехотную, ни многие другие "честные воинские части".

Чем дальше, тем больше сил втягивалось в войну по тылам армии Рейха. Пережившие первую зиму слабые еще партизанские отряды резко усиливались за счет беглых военнопленных, на своей шкуре узнавших — что такое "Новый порядок", пошла помощь из Москвы и шалтай-болтай артели достаточно быстро становились полноценными воинскими формированиями, имевшими благодаря механической лютости оккупантов внятную и живую поддержку населения. Попытки раздавить "бандитов" проваливались с пугающей регулярностью. Не справившись с партизанами, тем более тех становилось все больше, а возможностей их давить силами полиции и СС — все меньше, мудрые германцы прибегли к старой и проверенной европейской традиции — выжженой земле. Если ликвидировать в зараженном "бандитством" районе все жилые поселения вместе с жителями — бандитам будет нечего жрать и неоткуда получать разведывательные сведения. И повсеместно, под флагом "борьбы с бандитами" стали десятками и сотнями уничтожать хутора и деревни с селами.

И опять отлично заработали европейские привычки, еще времен Столетней и Тридцатилетней войн. Когда-то в подростковом возрасте Паштет случайно нашел в инете серию старых гравюр художника Калло. Собирался уже закрыть, когда вдруг вздрогнул, увидев на гравюре дерево висельников, где болтался не один, не два, а несколько десятков повешенных и к дереву вели новых, еще живых, осужденных. Это как-то очень не вписывалось в общую дартаньяновско-мушкетерскую привычную картинку, хотя и здесь публика была именно в тех нарядах с тем же оружием. Но только в отличие от благородных героев Дюма занималась грабежами, убийствами, изнасилованиями и казнями после пыток. Тогда увиденное тягостно поразило впечатление подростка. И снова все вспомнилось, когда Паша пытался найти следы в документах тех людей, кто помог Лёхе выжить и был с ним рядом. Чертов Лёха дал слишком мало информации и потому в той кровавой свистопляске найти что-то оказалось просто невозможно.

Попадались разные эпизоды, которые можно было бы привязать вроде к лёхиным рассказам, но все было обрывочно и невнятно. Например, нашел Паштет упоминание о "партизанском профессоре" — враче, который лечил партизан и военнопленных, одновременно работая и официально, по разрешению немецкого коменданта. Немцы сумели разоблачить его и потом пытали и били пару недель так же, как польские тюремщики лупцевали смертным боем взятого в плен карателя Дирлевангера. Но гуманные поляки забили немецкого карателя довольно быстро, советского профессора же, когда он уже и ходить не мог, немцы прилюдно казнили — сожгли заживо. Совершенно официально, как жгли в Средние века ведьм. За то, что выполнял долг врача. Сказать — тот ли это был профессор, который лечил знакомых Лёхи, было совершенно невозможно.

Потом попался рассказ спасшейся из "огненной деревни" девчонки (рассказывала — то она уже глубокой старухой, до того никому это интересно не было) про то, как в деревушку приехали на паре подвод "бобики" — полицаи в черных кепках и шинелях с серыми воротниками. Командовали ими трое немцев в чудных железных шапках. Один из немцев зашел в хату старосты, тот услужливо стал угощать высокого гостя, велел яишенку сделать, самогона выставил, бабы (а в деревушке в несколько домов мужиков всего оставалось трое) кинулись собирать на стол, чтоб умаслить недобрых гостей — "бобики" уже по амбарам и хлевам пошли. И вроде бы и скотину невеликую пересчитывать стали, что явно было не к добру. До того деревню эту не шибко грабили конфискациями — на отшибе была, но от соседей было известно — новые хозяева не стесняются вовсе, берут что хотят, а хотят многого. И девок портят тоже.

Потом все пошло очень быстро и совсем не так, как ожидалось. Зашел в избу второй немец, весело поговорил с камарадом, сидящим за столом и бодро, деловито вышел. А староста, который с германцем еще в ту войну воевал и понимал по-немецки, отчего-то вместо того, чтоб яишенку гостю вежливо на стол поставить, с размаху залепил сидящему тяжелой чугунной сковородой по голове, благо воспитанный германец свою каску аккуратно снял.

Хрустнуло шибко, немец со стула стал сползать как тряпичная кукла (у старосты в избе мебель культурная была — два стула и комод), а старый солдат подхватил винтовку оглоушенного и, выворачивая у немца из сумочек на поясе блестючие патроны, (девчушка тогда еще подивилась блеску) лютым шепотом, тоном не допускающим возражений, велел бывшим в избе и обалдевшим от увиденного бабам и детям бежать до леса. И так был в тот момент старик страшен, что бабы даже заголосить по своей привычке бабьей забоялись. И почти все кинулись по огородам в лес. А в деревушке этой невеликой поднялась пальба, а потом горело там всю ночь. Из деревни тогда спаслось четыре бабы и шестеро детишек, из войны — ровно половина убежавших. Что услышал дед в разговоре двух немцев старушка не знала, но человек был выдержанный, мудрый и просто так бы не поступил, тем более, что несколько соседских деревень немцы уже наказали по полной схеме "за поддержку бандитов". Схема же была простая — все ценное из деревни забиралось, скот, жратва, имущество хоть сколько-то полезное тоже, тех людей, что могли работать на Рейх угоняли в концлагерь, а всех, для работы негодных — стариков да детей в первую очередь, стреляли или, не мудря особо, загоняли в сарай или церковку или амбар — где народу побольше влезало — и потом жгли, вместе с остальными строениями, чтоб духу людского не осталось. Оставалось от деревни жженое, мертвое место.

Попалось Паштету в другом месте, как ветеран рассказывал, что входил их отряд в такое сожженое село, а голодные были все — аж шатало. И рассказчик, бывший в головном дозоре, обрадовался, увидев, что хоть село и разорено дотла, но капусту немцы убрать забыли, и много кочнов осталось, густо так торчат, можно будет брюхо набить наконец-то. А подошли поближе — сначала показалось, что кочны какие-то неправильные и больно густо растут, близко друг к дружке, а потом поняли — что черепа это. Как сожгли каратели в сарае жителей, набив битком, как сельдей в бочку — так и валялись все неубранные, только черепа белели поверху останков.

Почему-то подумалось Паше, что тот старик из деревушки, где Лёха свою девственность оставил, вполне мог так поступить. Но у того своя винтовка была, да и вообще — не хотелось думать, что погиб старичина тот. Глупо конечно, но — не хотелось.

Вроде как проще получалось с разведчицей по фамилии Дьяченко, но только до того момента, как выяснилось, что повесили за время оккупации в райцентре немцы аж пятерых девушек с такими фамилиями — от 14 до 23 лет. А имени Лёха не помнил, обалдуй. И поди, гадай — повезло той тонконогой стрикулистке — или нет.

Даже с партизанским отрядом осталось все неясно. Сначала при Лёхе был он безымянным, а потом появилось там отрядов несколько и когда оккупанты-колонизаторы взялись за их истребление всерьез, аккурат это пошло после Лёхи, то некоторые отряды ликвидированы были полностью, другие сливались вместе, потом громили и их, а они возрождались, и сам черт там ногу бы сломал.

В глазах рябило от десятков названий карательных операций, немцы придумывали для экспедиций самые разные — от романтических "Зимнее волшебство", "Лесная зима", "Клетка для обезьян", "Весенний праздник", "Шаровая молния", "Громовой удар", до деловитых "Соседская помощь", и уж совсем скучных "Коттбус", "Рысь", "Захват". Но как бы не называли эти операции, а суть была одна и та же и рапорта, скромно, различными эвфемизмами обозначали одно и то же — типа "обезврежено 1627 бандитов, из них мужчин 123, женщин 1504, изъято 14 единиц оружия, израсходовано 5400 патронов винтовочных и 680 автоматных. Умиротворено 18 населенных пунктов (тут следовал длинный список убитых селений — всякие Аржавухово, Белое, Чарбомысли, Альбрехтово, Байдино и Тройдавичи, Гарбачево, Двор Чарепито, Вауково, Велле, Гарелая Яма, Гуйды, Ниуе, Плигавки, Рожзново и так далее) причем 2041 работниц вывезено на работы в Германию, эвакуировано 7468 голов скота, 894 коней, около 1000 штук птиц, 4468 тонн зерна, 145 тонн картофеля, 759 тонн льносемян и льнотресы и многое другое — все очень подробно было записано. Причем грабежом увлеченно занимались и "чистые вермахтовцы, честные солдаты". Во время операции против "бандитов" 35 пехотная дивизия была снята с довольствия Вермахта, и обеспечивала себя сама — грабя вовсю население. Командир дивизии генерал-майор Рихерт гордился, что сэкономил для Вермахта "мяса 167 460, овощей 139 880 порций и 42 123 мерки фуража".

Конечно, с профессиональными карателями сравниться было трудно, там работали настоящие профи, которых чем-либо удивить было сложно. Попалось Паше в читанных воспоминаниях, как во время ликвидации очередной деревни перепуганная маленькая девчушка искренне попросила вооруженных вояк, которые сноровисто и привычно убивали ее родных и соседей: "Дяденьки, не убивайте меня, я вам песенку спою!"

Воины Рейха деловито вынесли из ближайшей избы табуретку, помогли девочке на нее залезть, внимательно выслушали песенку, уважительно поаплодировали, как положено цивилизованным культурным европейцам. А потом влепили в маленькую перепуганную девчушку пулю из взрослой винтовки, так что ошметья полетели, и пошли добивать остальных деревенских. И рассказчица считала, что девочке еще повезло — маленькая она была для секса, не заинтересовала. Была бы постарше — отведала бы с лихвой добротных мужских ласк от могучих воинов. С последующими забавами вроде отрезания грудей, вбивания кола или бутылки в промежность, а также прочей истинно арийской развлекухи на манер переезжания пытающейся уползти покалеченной женщины грузовиком или танком. Также в немецких дневниках и письмах попадалось довольно часто восторженное описание чертовски веселого зрелища — как забавно бегают облитые бензином и подожженные голые бабы.

Протоколы комиссии по расследованию злодеяний оккупантов это излагали сухо и кратко потому как пытки и насилия на фоне вала невиданно массовых убийств смотрелись слабо. Ну, изнасиловали женщин и девушек. А потом сожгли заживо в сарае со стариками и детьми и всех. Последнее ужасом перекрывало грабеж, побои и насилия.

Если убили разными способами только в Витебской области 160 тысяч мирных жителей и 90 тысяч военнопленных, что составило четверть миллиона человек, то садизм по отношению к убитым смотрелся совсем не впечатляюще. Паштет читал про то, что в расстрельных ямах вместе с косичками поисковики среди костей находили использованные презервативы германского производства. И читал и фото видел.

Так вот профессионалам пытались подражать и новички — например, герои из люфтваффе, служившие в 21 аваполевой дивизии изнасиловали отделением девушку — псковитянку, потом попытались отрезать груди, с трудом отчекрыжили только одну, извозились в кровище и устали, бросили искалеченную бедолагу подыхать, а той, как оказалось, повезло единственной из всей деревни. Остальных — то сожгли живьем, а раненую подобрали приезжавшие на следующий день люди из другой деревни и сумели выходить, хотя это каралось смертью, если б немцы узнали. Появление этой девушки на суде было для героев очень неприятным сюрпризом. Профи, как правило, свидетелей не оставляли вовсе.

Что характерно — именно потому те же американцы (не спецслужбы, естественно, которые много явных военных преступников пригрели и спасли), а простофили из пехоты и танкисты в плен эсэсманов не брали, стреляли их на месте без всяких яких. Что тем более характерно — такое нарушение правил войны совершенно американцев не смущало и не смущает нынче — Паштет с удивлением смотрел американские кино, где это показывали как дело рутинное и даже поощряемое офицерами. Те и сами пленных с рунами стреляли за милую душу. Так, например, перебили остатки ребят из дивизии Дирлевангера, которые после полного разгрома сумели таки пробиться к джи-ай и с радостью сдаться. Тут оказалось, что две скрещенные гранаты на нарукавном шевроне являлись черной меткой смертника и без всякого суда карателей сразу после сдачи оружия, посмеиваясь, перестреляли. Это их очень удивило, они были уверены, что просто меняют хозяина. Паштета сильно интересовало, как бы мстили американцы, если бы наци огнем и мечом прошлись по их стране? И оставалось только удивляться отходчивости наших, не отплативших населению всяких Эстоний, Латвий, Румыний и Венгрий, не говоря про Германию — хотя бы половинной меркой. Особенно это удивляло на фоне механичной бездушной техники истребления живых людей цивилизованными европейцами. Странно было читать вроде бы знакомые слова, но не складывалось все вместе. И не похоже было, что судейские записали так, просто у карателей их работа вызывала сугубо рабочие чувства, типа забоя скотины или полки сорняков, разве только иногда мешали вопящие женщины. Вот когда молча помирали под выстрелами — это было хорошо для дегуманизаторов. Некоторые отрывки даже застряли в цепкой памяти Паштета, словно прибитые гвоздями.

'Мы вчетвером зашли в дом. В доме были четыре женщины и ребенок лет 10–11. Никто из женщин не плакал, ребенок тоже молчал. Мы вскинули оружие. Я хорошо помню, что первым выстрелил Алуоя. Он выстрелил в ребенка. Ребенок упал на пол. Потом снова выстрелил Алуоя. На этот раз он стрелял в женщину. После выстрелили Лыхмус и Кулласту. Оставалась в живых одна женщина. Я вскинул пистолет и выстрелил ей в область сердца.

Закончив расстрел людей во втором доме, мы направились в четвертый. В доме находились четверо женщин и четверо детей. Крик людей, которые поняли, что их сейчас расстреляют, был душераздирающим. Стало жутко от крика людей. После расстрела 'своей' женщины я не выдержал и вышел на улицу. В доме остались Алуоя, Кулласту и Лыхмус. Там продолжали звучать выстрелы. Затем мы зашли в другой дом. Там находились пять женщин. Алуоя вскинул винтовку и выстрелил в женщину. Перезарядив винтовку, сделал выстрел во вторую. Смерть женщины встретили молча. Ни одна о пощаде не просила. Потом в женщину стрелял Кулласту, затем женщину убил Лыхмус. Осталась не убитой одна женщина. Эту женщину убил я.

Закончив расстрел людей в этом доме, мы вышли на улицу. У одного из домов раздался страшный пронзительный крик. Я пошел на крик. У горящего дома увидел женщину. Она лежала на земле лицом вниз. На ней горели волосы, горела одежда. Я вынул пистолет и прицелился в область сердца. Выстрелил. Женщина дернулась и перестала кричать. Всего, таким образом, в деревне я убил пять человек. Одного мужчину и еще четверых женщин". Меланхоличное перечисление проделанного из уст эстонского полицая. Хорошо сделанная работа прибалтийского холуя по приказу немецкого господина, можно гордиться и ходить потом на парады, рассказывая о том, как пострадали борцы за свободу от кровавого сталинского режима. Чего Паша никак не мог понять — как после такого этих ублюдков пощадили в ужасном советском суде и, что не менее его удивляло — у бравых эстонских ветеранов хватило наглости потом обращаться за реабилитацией и снятием судимости. Делов — то — спалили с населением в Псковском районе из 406 деревень 325.

В голове не укладывалось, не верилось, что такое возможно. Вот так посреди полного здоровья ходить и убивать баб с детьми. Потом делить вытащенное из домов, примерять вещички убитых, что получше — отправлять своим женам и детям, те радовались посылками и подаркам. И рассказывать о массовых убийствах спокойно и размеренно, словно о починке сельхозинвентаря или полке огорода. Приказал немецкий офицер — и пошли стрелять соседей, рядом с которыми всю жизнь жили рядом. Не заморачиваясь всякими азиатскими ограничениями, типа резать всех мужчин, кто выше тележной оси вырос. Хотя тут себя Паштет остановил — были ограничения, были. Как только оказалось, что потери вермахта стали чертовски большими, потому крови для раненых арийских воинов не хватает и с переливанием возник дефицит серьезный, тут же использовали солидный ресурс — местное детское славянское население и детей жечь и расстреливать перестали. Детишек свозили в концлагеря и там добрые немецкие медики откачивали у них кровь в промышленных масштабах. Было таких КЦ самое малое (что известны точно) 15, в каждом слили кровь как минимум у нескольких тысяч детей. Жалкие кустарные кровососы типа Носферату и Дракулы явно жалобно скулили по своим убогим склепам, понимая все свое ничтожество и отсутствие организаторской жилки. К слову сказать, медики эти были уверены в своем гуманизме и доброте — все-таки детей перед смертью хорошо кормили, чтобы кровь была полноценной, и умереть от обескровливания куда приятнее, чем горя заживо вместе с воющей толпой односельчан и родичей в тесном сарае. Паштета удивляло то, что эту информацию приходилось собирать по крупинкам, да и то больше всего — у белорусов. В России о мерзостях евроинтеграторов говорить было нехорошо и занимались этим только всякие маргиналы, которых не подпускали к СМИ и разве что в инете им удавалось бухтеть, что, например, лагерь смерти Саласпилс, где как раз был и детский барак для кровососания, на полном серьезе латышским правительством объявлен практически спортивно-отдыхательным, где публика развлекалась от души и детишек никто не обижал, а наоборот, о них заботились. Российское руководство, преклоняясь перед своими европейскими деловыми партнерами, такие пустяки не вспоминало, зато по первому же требованию партнеров начинало каяться в чем угодно и просить прощения у кого попало. Ну, бизнес есть бизнес… особенно, когда хочешь тоже стать буржуином, а в Буржуинию просто так не пускают и самое большее, что дают — бочку варенья и корзину печенья, но никак не статус равноправных. Да и то — за эту самое варенье и печенье требуют отдать столько всякого дорогостоящего, что ценность бочки становится несопоставимой. Но что делать, хочется же быть европейцами! И некоторым это удается — пенсионер Горбачев припеваючи живет пенсионерской счастливой жизнью в Германии. И всего — то для этого хватило развалить СССР и предать всех, кого можно в Варшавском договоре, Афганистане и сотне других мест, наглядно показав, что этой ужасной России и русским доверять нельзя ни за что.

Тут у копарей разгорелся спор, и это отвлекло Паштета от пустых раздумий.

— Не будет второго завоза — громко и уверенно сказал один из безлошадных.

— На свете есть такое, друг Гораций, о чём не ведают в отделе эксгумаций — возразил сосед Паштета по палатке.

— Второй завоз уже пошел. Только маленький еще.

— Это где?

— А когда Грузия сунулась. Теперь вот Украина должна точно полезть. Точнее — уже полезла, только пока буфер еще держится.

— Это их внутренние дела.

— Миша Леший на разминировании там уже погиб. И на форум несколько человек давно не заходят, а по натуре такие были щирые хохлы, что пара из них и раньше с Рашкой воевала, еще с ичкерами вместе.

— Нууу Украина голодная…

— То-то и оно, что Украина — не голодная. Она очумевшая. Всерьез же были уверены, что вступят в ЕС, разосрутся с Рашкой и получат каждый по сто охулиардов миллионов евро и долларов! И виллу в Монако на Лазурном береге. Ну, когда свой дом ломаешь, есть некоторые неудобства. На момент Майданов Украина хотела сало салом заедать, сидя в вилле на яхте в кружевных трусиках.

— Меня очень не радует то, что укры зомбанулись массово.

— Ты думаешь, зомбанулись только жители Украины? Честно? Ну-ну… Зомбанулись все — мы, пиндосы, европейцы. И это самое тревожное. Предбоевое зомбирование, вот что это такое. Не хочется это видеть, чего уж.

— Если на то пошло, то популярность зомби сначала удивляла. Вот с вомперами все ясно — девушкам нравятся — потому как просто принцы, да еще и дают бессмертие.

— Оборотней тоже гламурнули.

— А вот насчет зомби — это как раз, по-моему, подготовка публики к тому, что будет контингент, по которому можно будет стрелять и всяко его мочить, не глядя — баба это, ребенок или еще кто. Мы — и они. И все можно.

— Да тех же немцев готовили именно так — есть арийцы, уберменьши, сверхлюди. Есть отвратительная человекоподобная мразь — унтерменьши. И по отношению к этому человекоподобному зверью можно не стеснять себя ничем.

— Когда читаешь документы по ликвидации населения оккупированных территорий — диву даешься, да быть такого не может!!! Люди же!!!

— А нихера не люди. Нет людей — есть арийцы и недочеловеки. И отношение к недочеловеку — именно как к зомби. Разрешено ликвидировать, никакого наказания, никакого порицания. И отчеты немцев и их холуев — именно такие. Уничтожено 3499 зомби. Меня всю дорогу удивлял простой факт — в этих рапортах огромное количество "санированных и обезвреженных" но смешное количество мужчин (а подростков тоже писали в мужчин) и уж совсем слезы в отчете в графе — изъятое у бандитов оружие. Типа на 3000 — 10 стволов. На 400 — 1. И ничего, ни капли смущения. Сожгли несколько тысяч баб и детей — отлично выполнили свою работу — вставил свои пять копеек Паштет.

Глава пять. Учеба. Нож и фехтовальщики

— Занятие — 300 рублей. Индивидуальное — 500. Первое, вводное, бесплатно — негромко сказал жилистый сухощавый мужичок к которому Паштет после долгих переборов возможных инструкторов по бою с холодным оружием в итоге пришел. Причем, еще и с рекомендацией от общих знакомых, которые тоже были реконструкторами, но по средневековью. Этого мастера они горячо рекомендовали. Пожалуй, если бы не их похвалы и — главное то, что про него говорили, что его учеба реально помогает и может пригодиться не только в соревнованиях, но и как бы и в жизни тоже, осторожный Паштет бы и не пошел. Но тут рискнул. Толковый учитель, короче говоря.

— Хорошо. Меня устраивает. Хочу научиться бою с ножом — по возможности так же бесцветно и спокойно ответил ученик. Его подкупило в выборе мастера то, что сказали его приятели, довольно изрядно походившие по разным гуру. Сказали они достаточно внятно, что он не выставляет свою "школу" единственно и неповторимо правильной, не придумывает красивые, но идиотские легенды, не запрещает ученикам контактировать с бойцами из других "школ" и, главное, не морочит голову дурковатой магией и колдунством, рассказывая всякие нелепые восточные притчи, а объясняет все просто и доходчиво, ставя не на тайны шаолиня, а на постоянные тренировки и внятный подход к обучению.

— Ходил я, было дело, раньше сдуру к одному сенсею — грустно говорил тогда Паше его знакомец — свирепый латник-бугуртщик — меня этот гуру шпынял и унижал и просто лупил целый год, я все время с синяками ходил, с "чужими" встречаться категорически запрещал, и говорил что "ты пока не готов", а вместо конкретной учебы морочил голову всякими дикими байками про "белый пятиконечный круг". Только деньги потерял и время. А у этого — внятно, понятно и по делу. Теперь даже за себя стыдно, что тогда ухи развесил. Но работать придется много — мистики нет, а вот думать и тренироваться придется всерьез. И — лентяев не любит.

Учитель внимательно поглядел на Паштета. Уточнил: "Чему именно хотите научиться?"

Тот взгляд выдержал и постарался сказать, чтоб понятно было: "Мне желательно поучиться этому в том плане, что я переезжаю в весьма неуютную местность и мне надо будет в случае чего банально свою жизнь защищать. Потому всякие мечи это хорошо, конечно, но мне нужно на практике понять, что надо делать, чтобы в случае, если до реальной поножовщины дойдет, я не выглядел бы невинной овечкой. Бараном, в смысле".

Мастер фехтовальных дел хмыкнул как-то неопределенно. Внимательно оглядел массивную фигуру неофита. Потом сказал странное: "Как-то давным — давно известный заезжий фехтовальщик вызвал на поединок королевского скорохода — арапа Бель-Али. Тот вызов принял и при выборе оружия выбрал бег. И убежал от противника, посрамив его. Это я к тому, что в случае реальной поножовщины самое разумное — убежать. Вы же понимаете, что я не собираюсь дурить вам голову и заявлять, что "Ты сможешь победить любого человека, вооруженного ножом, как только я обучу тебя своей секретной технике по своим секретным методикам!!!". Не говорю о том, что ножевой бой в реале — занятие грязное, жуткое и злое.

— Странно слышать такое от мастера фехтования. Прямо по восточным канонам о том, что лучший бой тот, которого удалось избежать — заметил немного удивленно Паштет.

— Нож самое убийственное оружие человечества. Можно бы добавить "холодное", но думаю, что огнестрел тоже пока пасует, благо ножами друг друга резали искони века и во время войн и между войн. Кремневыми, бронзовыми, костяными… И если перестреливаясь, в общем, понимаешь, как будут отвечать, то в плане ножа — трудно угадать, с кем свела судьба — с уголовником, воякой или еще кем. И у каждого — свой подход, потому что нет такой великолепной методики, с которой человек мог быть уверен в себе на сто процентов во всех случаях жизни. Нож — воистину сатанинское изобретение, к тому же универсальное. Я буду вас учить им пользоваться. Но запомните — лучше избежать поножовщины в реале. Правда, вы грузноваты, бегать вам не так будет просто. Запомните, однако, что я сказал. У того, кто кинется на вас с ножом, будет внятное желание вас зарезать. Распороть вам пузо, продырявить сердце, кишки и легкие, раскромсать мышцы и сухожилия, перерезать глотку, выколоть глаза, выпустить кровь. И, весьма вероятно, уже и опыт таковой у него будет. У вас всего этого нет, потому, даже будучи обученным немного, вы будете проигрывать именно в главном — кровожадности и готовности резать по живому мясу. Представляете разницу между фаллоимитатором и мужчиной? Вот такая же — между теоретически выученным неофитом и матерым ножевиком — практиком с опытом резни. Ладно, давайте посмотрим, что вы сейчас умеете.

Паша получил резиновую хреновину, чуть похожую на нож, повертел ее в руках. Постарался взять ее в руку поавантажнее, чтобы учитель видел — не с лохом имеет дело, выставив, как прочитал когда-то в очень авторитетном труде большой палец вдоль острия, чтоб проще было прицелиться, куда бить. Встал в угрожающую стойку, широко расставив ноги, и на вопрос "Вы готовы?" утвердительно кивнул.

Мастер, стоявший метрах в трех достаточно вальяжно, сразу по кивку стремительно и неожиданно атаковал, моментально оказавшись рядом и больно ткнув Пашу резиновой фигней в бок. Тут же вертко ушел от ответного размашистого удара резины, успев чиркнуть своей по Пашиной руке. Крутанулся и внезапно оказался за спиной, опять больно ткнул своей преподавательской резиной в поясницу аж дважды, и широким махом секанул по спине. Было не только больно, но и обидно. Когда Паша пинком, всерьез разозлившись и бросив всякие экивоки, попытался выбить резинку у своего спарринг-партнера, так как много раз читал "Если противник держит нож перед собой, выбейте его из рук ногой!", то результатом оказалось только то, что по ноге его опять же секанули. И тут же его собственная резиновая модель ножа вылетела неожиданно легко из ладони и порхнула в сторону. Паша вспомнил былые занятия борьбой и попытался схватить противника за руку, схватил, но почему-то ножика в ней не оказалось, а "острие" (округлое и с виду неопасное, но бившее больно) внезапно оказалось в считанных сантиметрах от его глаз.

Все произошло так быстро, что Паша даже разозлиться толком не успел. Вторая стычка прошла еще быстрее, но с таким же результатом. Третья — еще хуже. Пока ученик сопел, переводя дух, учитель резюмировал, причем, черт его дери, даже не запыхался!

— Печально. Уже в первом же раунде вы пропустили первую же атаку — поражена печень. Потом я вам порезал руку, так что ножик вы смогли бы держать с трудом. К слову — сразу же и навсегда забудьте это пижонство с оттопыренным большим пальцем. Процентов 70 прочности хвата ладонью обеспечивает именно он. Греки пленным воинам отрубали эти пальцы, чтобы потом те воевать не могли, а вы сами из хвата его убрали мне на радость. Сразу потеряли нож.

— У меня был неверный хват? Я слыхал, что есть самый лучший хват, это какой? — не удержался Паштет.

Учитель поморщился, ему явно не понравилось, что его перебили. Ответил так:

— Идеального хвата не существует, есть более удобный для конкретной ситуации. Иногда удобен прямой, в других случаях как раз обратный. Опытные ножевики меняют хват по ходу боя. Если в руке однолезвийный клинок то его даже вращать в руке бывает нужно, располагая лезвие в подходящей плоскости. Значит, про палец большой запомнили?

— Но я просто видеокурсы видел. Серьезные люди проводили, спецназ американский, котики эти — стал оправдываться Паштет.

— Я тоже видел, только вот проблемы тут две — не факт, что эти самые котики в реальном деле ножом сработают как должно. Они что-то последнее время никак не отметились в рукопашных делах. Вот просто вовсе. Вторая проблема — считают они, и некоторые наши инструктора и мастера тоже, что так проще обучить начинающих, так, дескать, им понятнее, мол большой палец на лезвии указывает, куда удар будет нанесен, а вот в реальном бою они будут делать полный хват, всеми пятью пальцами. Только лично я в это не верю, мышечная память — очень важная штука, а в скоротечном бою думать особенно некогда, тут многое на наработках, на натренированности, отработанности. На стресс в драке организм отработает инстинктивно, на уровне мышечной памяти. А привычка как раз держать нож "по-учебному". И в итоге — ножик им выбьют. Вот как вам. И все. С вашего позволения я все-таки продолжу разбор — а вопросы вы зададите потом.

Паша молча кивнул.

— Я не буду говорить о том, что в реальной схватке, после реза по руке вам нож удержать будет еще и потому сложно, что он от вашей крови будет скользкий, как кусок мыла в бане. И ровно то же — если кровь будет чужая — без разницы совершенно. А нож в руке и рука без ножа — совершенно разные вещи, даже не говоря о том, что нож руку автоматически удлиняет, а длинные руки — сами понимаете, весьма в рукопашке способствуют. Значит, запомнили про палец?

Паша опять кивнул. Учитель кратко перечислил, что еще он проколол и порезал и список оказался весьма серьезным.

— Честно говоря, я впечатлен — признал Паштет.

— Вы не занимались этим, а я все-таки постоянно тренируюсь. Вам тоже надо привыкать двигаться. Вот смотрите — вы еще и сейчас не отдышались как следует. При этом я вертелся вокруг вас, а вы не поспевали с ответными действиями. При этом замечу, что в целом физо вы занимаетесь или недавно занимались, в среднем первопришедшие еще хуже. К слову сказать — а зачем вы приняли такую неудобную стойку в самом начале? тоже видеокурсы?

Ученик вздохнул и кивнул головой.

— Вы должны иметь возможность двигаться. Представьте боксера, который вот так вот встанет стоячей раскорякой — ему тут же надают по лицу и голове. Бой с ножом — только в движении. Давайте еще раз.

Когда очередная встрепка закончилась с тем же разгромным счетом, учитель оценивающе поглядел на Паштета и попросил повторить несколько приемов. После чего резиновый имитатор ножа, как живой, закрутился в руках мастера фехтования, перепархивая из руки в руки и меняя при этом положение — прямой хват, верхний, нижний, тут же в левую руку, нижний, прямой, верхний… выглядело впечатляюще и чуточку завораживающе. Увы, ничего даже отдаленно похожего Паша показать не мог.

Учитель кивнул. Потом сказал:

— То, что я делал — хорошо для кино. Для показухи — типа гопников напугать. В драке ни в коем случае не применяйте, тем более, что серьезного врага жонглерством не поразишь. Но дома в виде работы над ошибками — отрабатывать со всем тщанием. Иначе когда надо будет сменить направление реза или хват, можете потерять и время и победу, да и нож выронить тоже ни к чему. Потому отрабатывать до автоматизма. Смена хвата, смена направления реза, смена руки. Второе — координация движений у вас плохая. Лучше, значительно лучше, чем у многих новичков, но плохая для работы с ножом, и тем более — для боя. Это сейчас общая беда, раньше-то мальчишки, когда с крапивой воевали, палками на даче ее колошматя, отлично отрабатывали такие простенькие задачи, как удар с ходу, на бегу, удар вправо-влево на шаге и так далее, не говоря о глазомере и точности попаданий. Сейчас этого нет, потому многие думают, что если купили биту в багажник, то и победили всех вокруг. Зато горазды часами в инете спорить, какое оружие лучше — моргенштерн или глефа, даже в руках не держав ни того, ни другого. Потом удивляются, что накинулись с битой на какого-то хлипкого и безоружного дрища, а дрищ с ходу выбил им сначала зубы, потом биту, и концом ее в задницу герою всунул. И хорошо, если тонким концом. Вот вам и второе задание — выйти на пустырь и поотрабатывать то самое мальчишеское — удары на ходу. В ходе движения, с поворотами. Если сможете — то просто бой с тенью, если не получится — то поставьте себе мишени, хотя тот же бурьян или там борщевика заросли вполне годятся, и не стесняйтесь. Первое время у вас руки и ноги не в такт будут работать. Работа ведь у вас малоподвижная?

Паша задумчиво кивнул.

— Значит, надо их друг с другом заставить дружить. Боец — не чиновник, у бойца правая рука должна знать, что делает левая. Дальше, силовые задачи — тоже простые, но отрабатывать придется. Ставите перед собой вертикально старую покрышку от грузовика, или несколько в стопку и лупите по ней палкой — сверху, слева, справа, опять слева, опять сверху. И так минут пять, самое малое.

— Это не понял. Зачем палка? И сила для ножа — опять же — удивился Паштет.

— Вы считаете, что нож сам все сделает? Если пороть свиную тушку, которая висит в удобном для вас месте, на удобной высоте и без защиты, никак не сопротивляясь, или тыкать в массив геля — то да, сила не очень нужна. А вот пробить кожаную куртку, ватный халат или драповое пальто — тут сила просто необходима. Бойцу нужна и ловкость и координация и сила. Как-то давным — давно заезжий фехтовальщик вызвал на поединок мясника Майера. А тот зарубил его первым же ударом, потому что рапира мощи тяжеленного двуручного фламмберга не отразила. Мясник-то раньше был ландскнехтом, да еще и доппельзольднером при этом. Что касается палки — вы собираетесь стать гаучо? Или все-таки — нет?

— Да нет, конечно. А почему — гаучо? — удивленно ответил ученик.

— У этих аргентинских пижонов был своего рода дуэльный кодекс с массой запретов и ограничений. А я вам говорил уже, что реальный ножевой бой — никак не дуэль. Впрочем, и рыцарский поединок вполне себе мог закончиться тыканьем в глаз поверженному партнеру, который не может уплатить выкуп, оригинальным ножиком с милым именем "мизерикордия". Не противоречило правилам и традициям. Потому, раз вы просите научить вас бою с ножом, то не удивляйтесь гарниру к основному блюду. В ходе боя с ножом вы должны понимать, что никто тут не будет вам давать форы или предупреждать "иду на вы!" за неделю до атаки. К применению ножа может привести вроде как и безоружная поначалу драка, в ходе потасовки может быть всякое — вам могут швырнуть в голову кастрюлю с кипящим супом, метнуть в глаза горсть песка, начать кидаться камнями или палками, дернуть ковер из-под ног или без затей огреть стулом по голове. Вы же не за чистым фехтованием пришли?

Паштет кивнул.

— Вот видите. За вас поручилась пара моих учеников, они считают, что вы не будете применять свои навыки в противоправных целях. И криминала за вами нет и контактов нехороших тоже. Потому я вас учить и взялся. Можно, конечно, канонично обучить вас сугубо фехтовальным приемам и зарежет вас без затей первый же дикарь на родине верблюдов, или куда вы там собрались ехать. Поэтому давайте исходить из простого постулата — что может вам пригодиться в первую голову в ходе драки — поножовщины, особенно, когда вам не дали время подготовиться. Как-то давным — давно заезжий фехтовальщик решил вызвать на поединок скульптора. Не успел толком высказаться, а тот его заколол на месте стилетом, не дав и за меч схватиться. Ну, не любил Бенвенуто Челлини насмешек, да и некогда ему было на дуэли отвлекаться, заказов было полно. Понимаете? Может так оказаться, что у вас не будет времени нож вытащить, придется пользоваться палкой, например.

— Как-то давным — давно заезжий фехтовальщик… — усмехнулся Паштет. Учитель фехтования, не теряя ни секунды, моментально подхватил и продолжил:

— Да, вызвал на поединок кузнеца Сидорова. И тот ударом оглобли сломал фехтовальщику шпагу и долго гонял его потом по огородам, избив до полусмерти. Славился тот кузнец мастерством боя на колах в окружающих селах и деревнях. Кроме того, что я сказал, в принципе палка по методам применения вполне годится и к фехтованию длинноклинковым оружием. Не ограничивайте себя. Ограничения — обезоруживают. Чем неожиданнее ваш ход для противника, тем ему солонее придется. Разумеется, я не имею в виду, что вы будете совершать заведомые глупости, которые если и будут неожиданными для врага, то только неожиданными подарками судьбы. Для первого фехтовальщика в мире не так опасен второй фехтовальщик, сколько незнакомый с фехтованием мужик, который может выкинуть любой фортель. Сейчас я вам покажу, как лучше стоять, но вы должны понимать, что просто стоять — это смертельно. Первоначальные стойки, в общем, просты и главная их задача — не ограничить в самом начале боя вашу подвижность. Не надо уподобляться подвешенной на стойке свиной туше. Нет, ноги не прямые, чуть согните в коленях. Вот так, при первом приближении. А теперь попробуйте — шаг вперед, шаг назад, шаг влево, шаг вправо. Как ощущения?

— Знаете, так гораздо удобнее, хотя ничего вроде особенного — искренне признал Паштет.

— Хорошо, будете заниматься дальше? Заранее предупреждаю — у меня нет моментального и чудесного обучения всему и сразу. Мы будем ставить вам мышечную память на наиболее нужные приемы, а это потребует от вас и внимания и многочисленных отработок. Для того, чтобы тело запомнило что-то важное, придется это движение повторить не меньше трех тысяч раз. Тогда в нужный момент вам не потребуется вспоминать что и как делать — тело отработает на автомате. Придется пахать, других вариантов не будет. Иначе — все впустую. Потное вас ждет обучение. Итак?

— Буду заниматься — твердо решил ученик.

— Тогда спасибо за внимание. Поработайте над собой так, как я вам сказал. Потом звоните, назначу время. Вопросы есть?

— Несколько. Как долго мне колотить палкой покрышки и рубить крапиву?

— Пока — несколько дней. А вообще, когда тело будете чувствовать и координацию увидите можно и дальше продолжить. Тут как с иностранным языком — либо забываешь, либо учишь, а середины нет вовсе.

— Какой нож лучше?

— Такой, какой у вас в нужный момент есть. Все эти рассусоливания и многоумствования о том, какое оружие лучше, которыми публика сейчас заменяет нормальные тренировки и физические упражнения — не более, чем виртуальная мастурбация. Практическое занятия вам наглядно показало, что сейчас вы с любым ножом проиграете мне. Причем и у меня может быть любой нож, на результат стычки это никак не повлияет. Холодное оружие каждый себе выбирает сам. Чтобы было удобно и в руке и при ношении и в работе. Важнее, чтобы этот самый нож в ходе тренажа стал вам привычен. Можете мне поверить — неумехе без толку брать любое, самое крутое вроде оружие. Моргенштерном он еще до боя угораздит себе по башке, с алебардой не успеет нанести удар при сближении и противник мигом окажется вплотную, где длинномер будет бесполезен, а клинковым оружием влепит плашмя и не туда, куда метил. Оружие — это инструмент, не более того, а из него белоручки делают фетиш. И разницы нет — впервые в руки взял человек пистолет или молоток. Из пистолета неумеха прострелит самому себе ногу, молотком отшибет себе палец.

Ваш мозг — вот главное ваше оружие и ваше тело, которым этот самый мозг должен управлять. Все остальное — вторично. Это для серьезных фехтовальщиков важно, чтобы клинок противника, который мастер не хуже, не был длиннее ни на дюйм, потому как в их случае это важно, а если вас могут походя зарезать хоть бритвой опасной, хоть кухонным ножиком или забить без проблем топором только потому, что вы не привыкли двигаться и дыхалка у вас сбивается сразу и координации никакой — вам длина клинка врага совершенно безразлична. Мы не в кино — по щучьему велению ничего не произойдет.

— Как мне к вам обращаться? По имени — отчеству?

— Нет, это долго. Зовите меня Наваха. Еще что-то?

— Последнее. Посошок на дорожку в виде очередной "Как-то давным — давно заезжий фехтовальщик…"

Учитель усмехнулся.

— Будь по-вашему. Как-то давным — давно заезжий фехтовальщик вызвал на поединок известного художника. Тот вызов принял и на дуэли сначала продырявил противника неожиданным выпадом, а потом схватил за руку со шпагой и сбил с ног, да так ловко, что заезжий фехтун оказался с переломанной в трех местах рабочей рукой. Просто в тот момент Альбрехт Дюрер как раз иллюстрировал учебник по фехтованию, а пригласили его книгу оформлять еще и потому, что художник не только рисовать умел мастерски, но и фехтованием занимался изрядно. Для гравера и фехтовальщика одинаково нужен глазомер и сильные, точные руки.

Немножко очумевший Паштет раскланялся и пошел восвояси. С одной стороны было чуточку жаль, что никакого волшебства не предвидится и придется тупо пахать и пахать, а не овладевать мигом всем искусством по осиянию благодати таинственного Шаолиня, с другой стороны урок был дан наглядный. Устал после стычек как собака, даже пот не просох, то ли впечатление о своей немощи, то ли еще что вызвало горький привкус в пересохшем рту.

Найти подходящий пустырь для тренировок оказалось не так просто, но в итоге место было найдено и к счастью, достаточно пустынное, потому как Паштет, отрабатывая удары на ходу, выглядел со стороны довольно нелепо — здоровенный парень сшибает палкой сорняки, словно других дел ему нет. оказалось, что и впрямь не так просто попадать именно туда и именно так, как задумал. Получалось или идти, или бить. Разозлившись на самого себя, Паштет пропотел изрядно, пока, наконец, вроде стало получаться, но при том чертовы сорняки палкой не срубались, а только гнулись и вставали обратно. А когда, наконец, и это получилось — оказалось, что палкой набил мозоли на ладони. Пришлось перевязывать руку и, сцепив зубы, продолжать. Устал за время недлинной вроде тренировки, словно вагоны разгружал, и с трудом прогнал мысль: "А может, ну его все это нафиг?"

Впрочем, это не повлекло решительных действий по отмене задачи. Злясь на учителя, ножи и все вместе взятое, Паша все-таки все вечера целую неделю рубил траву и дубасил покрышки, стараясь, чтобы публика его не заметила за таким действом. Как ни странно, уже к концу четвертого набега на непокорные сорняки, стало видно, что получается куда лучше, чем было. Это неожиданно обнадежило. Но в пятницу атака на окружающую ботанику сорвалась — совершенно неожиданным образом. Выкатываясь с работы, Паша нос к носу столкнулся со своим приятелем-бугуртщиком, подвижным сероглазым парнем, обычно спокойным и рассудительным. Тут он явно был чем-то озабочен, даже вроде как проявлял несвойственную ему суетливость. Пожали друг другу руки, Паша поднял вопросительно бровь.

— Тут такое дело — начал приятель, решительно беря коня за рога — ты не мог бы завтра денек с немцами повозиться?

— В смысле это как и куда? — опешил Паша.

— Ну город показать, что ли, пообщаться, то — се. А вечером я освобожусь, перейму.

— Опять ничего не понял. Откуда немцы, с чего немцы, зачем немцы? И даже — кому немцы? — начал отбрыкиваться Паштет.

— Да спортсмены, такие же латники, как я. Приезжают утром, а у меня завал, кавардак и рагнарек на работе до самого вечера. И ребята не могут, а встретить надо бы, они нас неплохо принимали. Ну и надо бы ответно лицом в грязь не ударить, а то полный аптраган выйдет. Ты же по-немецки разговариваешь, да и вообще свободен — начал умасливать приятеля бугуртник.

— Да я в общем не против помочь, только о чем с ними говорить-то? Где вы этих немцев выкопали? Они вообще — кто?

— Ты про битву наций слыхал?

— Это Аустерлиц что ли? Или наоборот — Лейпциг? — стал судорожно искать на пыльном чердаке своей памяти что-то подходящее Паштет.

— Серьезно, не знаешь? Ты не шутишь? — удивился парень — Это первый в мире международный Чемпионат по историческому средневековому бою, ежегодный фестиваль исторической реконструкции средневековья.

— Первый раз слышу — пожал плечами Паштет — это типа толкинутые всех стран объединились?

И понял, что ляпнул что-то шибко хамское, потому как его приятель натурально надулся и покраснел.

— Вот сейчас обидно было — набычившись пробурчал латник.

— Я ж не специально, не со зла, просто — не в курсах. А по Толкину фильмы ничего так были, хотя и занудные — начал извиняться Паштет.

— И Толкин — гондон и фильмы — говно — по-спартански лапидарно отрезал приятель.

— Эк ты его приложил, трещат стариковские кости, небось крутится в гробу ротором, аж опилки сыплются и тут же тлеют — рассмеялся Паша. Но, по-возможности стараясь, чтоб не усугубить.

— Он тебе — что, нравится? — прищурился подозрительно приятель.

— Да как-то равнофиолетово. Ну, гномы, эльфы… Так сейчас такого хоть пруд пруди, считай в каждой книжке. Фигня в общем, для мальчиков и девочек. Не просекаю в чем засада. Но точно тебе на мозоль наступать не хотел. Чего ты ощетинился — то?

Латник смерил собеседника оценивающим взглядом. Потом, теряя накал, остывая, заворчал:

— Сравнивать исторических реконов с толканутыми — уже нехорошо, вот. Реконы и костюмы должны делать идентичные и латы нужны не из картонки и оружие практически такое же, как в средневековье — только незаточенное, все серьезно, без шарамайства. А у толканутых — боевые веники, деревянные мечи, соломенные луки, да магические поцифиздеры. Детский сад, штаны на лямках, сопли до колен, слюни до полу! Сравнивать нельзя!

Тут уже Паштет немного опешил и удивленно спросил: "Так вы что, всерьез друг друга дубасите всеми этими алебардами и булавами?

Собеседник, не моргнув глазом, подтвердил, что именно так все дело и обстоит.

— Прямо по башке мечом? — переспросил Паша.

— Конечно! Башка-то в шлеме! Что ей сделается! У нас все без дураков, по-взрослому. Сбили с ног, вместо двух положенных опорных точек стало три-четыре или всем телом на землю оперся — проиграл!

Тут он на секунду прервался, потом выдал как по писанному:

— Бугурт — это мясо, рубилово, куча мала и место сосредоточения негуманности!

— Да вы озверели! У вас же травм куча с присыпкой!

— Не без того — согласился латник. Потом усмешливо глянул на обалделого Паштета и спросил: "Как считаешь, сколько публики в год погибает на площадках для гольфа в мире? Во время игры?"

— Ну не знаю. С десяток? От инфарктов, если — прикинул Паша, решив, что гольфом занимаются люди богатые, пожилые.

— Более девятисот!

— Ты точно гонишь! — не поверил Паштет.

— Статистика, друг мой, все знает. И не от инфарктов — мячик там тяжелый, на 100 метров летит неведомо куда — тяп по репе и увася. А еще — молнии в них попадают часто — азартные ребята в дождь продолжают играть, маханул на ровном поле стальной клюшкой — вот и громоотвод из мяса. А знал бы ты сколько чирлидерш погибает и калеками становится…

— Погодь, это ты про девчонок в мини, которые такими блестящими мочалками размахивают и пляшут в перерывах? — несколько путано спросил Паша, вспомнив только пару порнофильмов с этими спортивными девахами. Представить, что размахивание мочалками и ногами так быстро ведет к инвалидности ему было сложно.

— Они не только пляшут. У них офигительной сложности гимнастические загибоны, это вообще уже большая и прибыльная штука, там на шоу девки насмерть корячатся ради успеха, приз здоровенный, если прорвались наверх. И шеи ломают и бошки свертывают за милую душу. А если прикинуть регби, бокс или американский футбол — так мы в сравнении цветоводством занимаемся, вышиванием гладью. Хотя да, есть травмы. Но никак не больше, чем в футболе и хоккее — на нас защита лучше. Даже меньше, чем у всяких там саночников. Можешь не сомневаться — мы спецом проверяли. На нормальной Олимпиаде каждый десятый спортсмен травму получает. Разве что керлинг пока не отличился, там эти уборщицы со швабрами пока не убились ни разу. Ну, так и спорт молодой, еще успеют. А ты нас с толканутыми сравниваешь! — внезапно вернулся на вроде как забытую обиду латник.

— Вот дались они тебе — огорчился Паша. Его как-то уже загрузили эти еще неизвестные немцы и потому выслушивать про фэнтези давно умершего профессора мертвых языков и забытых легенд, сочиненных древними и дикими людьми, не очень хотелось. Хотя, попрактиковаться в языке было бы полезно. Другое дело, что общался уже Паштет с иностранцами, был неприятно удивлен, что этих молодых дегенератов не интересовало ничего, только наличие вай-фая и дальше они сидели в своих соцсетях безвылазно. Зачем приезжали — так для Паши тайной и осталось, в соцсети сидеть, лайки посылать они и дома могли бы с тем же успехом.

— А то — и дались. Эта ж зараза по всему миру разлетелась.

— Да брось. Можно подумать всякие там трансформеры меньше денег собрали — отмахнулся Паштет, которому нюансы голливудского производства были совершенно до лампочки.

— Ты вообще помнишь, о чем там речь у того Толкана?

— Ну там эльфы-гномы. Что такого-то?

— Забыл орков.

— Почему забыл, помню. Назгулы всякие. И эти, полукролики-полулюди. И чего?

— Да то, что для всех этих амеров со всеми прочими из их банды — это как инструкция. Понимаешь? Нет? Ну, я тебе разжую. Вот, значит, мир Среднеземья. Живут там всякие разные. Но лучше всех, мудрее, ученее, чище, старше и тыры пыры — ясно дело — эльфы. Почти божества. Пониже там — гномы, которые делают невбеническое оружие и доспехи, ну похуже эльфов, конечно, но все-таки. Людишки опять же, тоже там музыканты, ученые, кузнецы, благородные воины. Не эльфы, но тоже ничего, приличное немножко общество. А есть мерзкие орки. Ну, полное гомно, шугань паскудная. Ни ученых, ни кузнецов, ни музыкантов, одни тупые уроды и подлецы, друг-друга поедом едят и вообще только барагозить умеют. И все с ними воюют — и эльфы и гномы и люди. И тут — внезапно, хоть у орков полное гайно и все они уроды и оружие у них никакущее и доспехи — хлам никчемный и вообще они идиоты тупые — а ни хера с ними не получается, ни у эльфов с их вековой мудростью и магией, ни у гномов с их офигенным кузнечным скиллом, ни у людишек. Никак победить не могут. Совсем наоборот. Сечешь? — прищурился с намеком латник.

— Секу — усмехнулся Павел, вспомнив к месту старый анекдот про чабана, от скуки игравшего в шахматы с бараном.

"— Ну и как баран играет?

— Да как, баран — он тупой баран и есть!

— А счет какой?

— Два-два!"

— Это хорошо, что сечешь. И теперь гляди — как только, значится, нажав на большую американскую красную кнопку, что всегда тут же позволяет победить, орков и гоблинов, значится, сумели опрокинуть — вырезали мудрые эльфы, талантливые гномы и добрые люди этих самых орков поголовно — с бабами и детьми под корень, даже не по азиатскому методу — всех, кто выше оси тележной — а — поголовно. Подчистую. В ноль. Сечешь?

— Ну да. И что?

— Епта! Это же программа, типовое руководство к действию. И ее все там отлично усвоили. Враг — всегда для амеров нелюдь, вырезать врага подчистую. И никаких угрызаний совести. И все они там так и считают. А орки нынче — мы.

— Ну, это ты того, загибаешь. И Толкин — англичанин, вроде.

— Один язык, одна культура. И самое главное — враг для них — не человек, нелюдь гнусная, и культуры у него нет, и науки, и все у него плохо. А почему не получается на равных победить — думать не надо, лишнее это. И вообще у Толкина никто не думает. Там все идиоты. Тринадцать гномов отправляются грабить дракона, который до того вынес гномское государство и человеческое государство не шибко напрягаясь, положив, походя оба войска прям в крепостях. Гномам пофиг! Идут с песнями! Заведомо зная, что сокровищ у дракона столько, что на ста кораблях не утащить. Ну? А с кольцом поперлись — при том, что у Пендальфа, ну гомика этого, блат был у орлов и слетать туда колечко в вулкан метнуть — на два часа работы. Да там вообще везде дурь непролазная! А в кине еще и усугубили — сам не ходил, чтоб не беситься, но ребята говорили, что там в ключевой сцене строй панцирных гномов с разбегу атакует такая же панцирная пехота орков, а сраные эльфы вместо того, чтобы стрелы пускать сзади — через гномов попрыгали аккурат между строем латных коротышек и набегающей ордой панцирных орков. В своих легких кожаных доспешках. Ну? Мозги там у кого?

— Мне кажется. что ты перегибаешь это самое. Люди типа — это и мы тоже. А орки — типа не люди — засомневался Паша, которому вся эта литературоведческая беседа о кинематографе как-то не уперлась никуда.

— Пообщайся с ними, убедишься. Я — убедился. Впрямую не говорят, но ощутимо.

— Погодь, ты что, на чемпионате выступал?

— Не, мы так высоко не взлетели. Но с другими реконами из слоя пожиже — вполне уже рубились.

— А, так эти немцы — тоже железячники? — догадался Паштет.

— Точно. Тот, что повыше, алебардьер, а второй — мечник. Они сначала тоже с задранным носом ходили, потом мы им ввалили пару раз — оказалось, нормальные ребята.

— Хороши они нормальные, если для этого сначала им ввалить железом по башке приходится. Да еще и дважды. Но вообще странно — я про ваши развлекухи не слыхал, по телевизору ни разу не показывали, а ты говоришь — международный чемпионат.

— Проблема тут в том, что побеждаем мы. Хотя сильные команды у поляков, чехов и шведов тоже. Но мы, наши то есть — чуточку смутился латник — побеждают всю дорогу. Амерам насовали во все щели. Те очень огорчались, типа "нас тренировали морские котики!!!", а нашим пофиг, хоть котики, хоть тюлени, для наших — это просто ценный мех, морские котики-то. И навтыкали. Амерская команда обиделась и больше на чемпионат ни ногой. Потом другие приехали, но тоже без успеха. И все просто. Американцы поддерживают только те виды спорта, где они побеждают. Если их там одолевают — значит, это и не спорт вообще. И если нельзя новый вид спорта запретить, то хотя бы его ограничить, загнать под лавку, сделать непрезентабельным. И не давать своим позориться, например, пользуя простой трюк — спортивная страховка станет очень дорогая, а без нее выступать нельзя. И без серьезных спонсоров обычному парню ее поднять трудно. А серьезные спонсоры не поощряют те виды спорта, где амеры себя не проявили. Лучше вложиться в американский футбол, бейсбол, прибыль будет куда выше, прибыль там — где победа. А эти европейские игрушки — у амеров своих рыцарей не было, это им глубоко пофигу. Зеленый виноград, висит высоко.

— Погоди, что-то не срастается. Наше ТВ ведь не показывает ничего. Хотя поводов-то масса — и красиво и наши победили… — засомневался Паштет.

— А оно наше? Это самое ТВ? Я вот как ни включу — там либо про английскую королеву, либо про принцессу Диану, либо еще что такое, но тогда про репрессии и ужасы "этойстраны". Что там за люди сидят, а? Там — московская интеллигенция, а это та еще публика. Вон в инете не попадалась такая хохма, как цитаты про русских от писателя Ерофеева и гитлеровского деятеля Розенберга? И хрен отличишь, где цитата от москвача, а где — от гитлеровца-арийца?

— Что-то было такое. Но только я этого Ерофеева не читал, там у него пьют все всё время, не интересно.

— Чего его читать, цитат хватает, чтоб не дохлебывать говно ложкой до донца. Так вот оказалось, что гитлеровец этот Розенберг — наш, отсюда в смысле, в Москве учился, эмигрировал потом и тут же стал гитлеровцем, так что там публика вполне та еще. Да ты сам посмотри! Гимнастические пирамиды из пары десятков человек в Советском Союзе — это омерзительное делание человека маленьким винтиком, гнусная отрыжка тирании и диктатуры. Такая же гимнастическая пирамида из американских чирлидерш и их силовой поддержки — вершина и символ спортивного духа, свободы, демократии и задорной молодости, торжествующая идея спорта в чистом виде. Массовая физкультура в СССР — отвратительное принуждение и насилие над личностью. Групповые занятия физкультурой даже в Китае — куча восторженных ахов и воркования о древней культуре ушу и долгожительстве. И что характерно — и раньше у московской интеллигенции было все ровно так же. Все здесь — омерзительно, все там — великолепно! Драка по праздникам в русской деревне стенка на стенку со строгими правилами (лежачего не бить, зубы и глаза не выбивать, по мошонке не стучать, ногами не драться) и жестким запретом на увеченье противника, имеющая черты ритуального действа — это омерзительная дикость, варварство и скотство, недостойное нормальных людей. Мордобой по-английски с разрешенным выбиванием глаз, разрыванием ртов и подлыми ударами, чтобы переломать кости, отбить органы и даже убить — торжество интеллигентности, аристократизма и спортивного духа. И да, это теперь один из ведущих видов спорта по популярности — сейчас я о боксе говорю. Да, его немного причесали и заставили надеть бойцов боксерские перчатки (что в нашей "стенка на стенку" было обязательно изначально), но лютым мордобоем от этого он быть не перестал.

— Ишь ты как подкован. Прям боевой конь — оторопел от потока информации Паштет.

— Ну, так у нас толковые ребята. Да и потом заметно же. На поверхности лежит. За рубежом типа и говно, словно мед, а у нас тут и мед — говно. А оказывается, когда сам попробуешь — что не, нифига. И москвачи эти что-то не уезжают, все тут колобродят. Страдают за нас, немытых, жизни своей не жалея. Ладно, в общем, как насчет немцев?

— Они хоть интересуются чем-то или обычные овощи из мордокниги? — спросил деловито Паша.

— Не, они хотя и немцы — а нормальные ребята. Другое дело, что по броне и оружию тебе с ними говорить не захочется, фехтование разве… Ты уже с ножом учишься работать?

— Пока только начал — застеснялся Паштет.

Латник ткнул его пальцем в живот и засмеялся: "Лиха беда начало! Еще один из них интересуется старой кухней, а второй просто любит вкусно пожрать. Так что тут общий язык найдешь."

— Старая кухня — это как?

— Ну в смысле — средневековая. Ну и вообще — вот, знаешь, есть такие, что всю жизнь едят одно и то же, к чему привыкли, а есть, что пробуют одно да другое, что поэкзотичнее. Вот он из таких. Ты же пожрать тоже любишь?

— Не без этого — кивнул Паштет.

— Вот и отлично — легкомысленно кивнул латник, проводив взглядом симпатичную девушку, прогарцевавшую мимо.

— Очумею я с этих немцев — начал набивать Паштет себе цену. Приятель ухватил суть довольно быстро, усмехнулся:

— Тогда с меня, вдобавок к тренеру по ножевому бою, еще и инструктор по конному делу. Так пойдет? Ты ж толковал, что хочешь на коняшке научиться ездить? Было такое?

— Было. Только у меня с деньгами сейчас не густо — буркнул Паша.

— Ты точно с немцами снюхаешься — удовлетворенно заявил бугуртник. И пояснил: "У них любимое словечко — Тойер! Дорого, в смысле." Посмотрел внимательно и обрадовал:

— А там может и без денег обойдется, если будешь помогать в ухаживании за живностью — чесать там, купать и так далее. Ты же не только ездить собирался, тебя еще и упряжь интересовала и прочее в том же духе, а?

— Ну да, в общем…

— Вот и ладушки. К тому же немцы хоть и обожают халяву, но обычно за себя платят, если видят, что тут им не светит.

Паша кивнул, соглашаясь.

И вскоре уже жал лапы двум парням весьма обычного вида, короткостриженным, спортивного вида, темно-русым. Ладошки у парней были жесткие и сухие, рукопожатие — твердым. Не так, чтоб в нем погибали все неосторожные микробы, не тиски, но и не вареные макароны вместо пальцев. Вежливо поулыбались друг другу, потом Паштет осторожно принялся уточнять — а чего собственно, гости хочут? Немцы неожиданно обрадовались родному языку и то ли притворились, что все понимают, то ли и впрямь поняли. Паша их тоже понял и сильно удивился. Немцы с какого-то бодуна возжаждали попробовать местное пиво и — обязательно — Bier mit russischen Snack — getrocknete Fische, Krebse und Brezeln (пиво с русскими закусками — сушеной рыбой, раками и крендельками). Мелькало еще словечко Sauerrahm (кислые сливки, сметана), которое очень казалось знакомым, но никак не хотело перевестись.

До Паши дошло, что этим ухарям хочется экзотики. Для самого Паштета пиво с раками и воблой никак экзотикой не было, но с другой стороны вспомнилось тут же, что в том же Таиланде будучи, с большим интересом сам ел и кузнечиков и адски перченый салат из авокадо, икру мечехвоста и сырых улиток с соусом, от которого глаза выпадали и дыхание на полчаса становилось огненным, а потом организм старательно рапортовал где проходит этот жидкий огонь — и так до самого выхода из организма. Ну, а для немцев тут экзотика как раз — вареные раки и сухая рыба, у них-то пиво харчат с сосисками и колбасками. То есть с чего запрос и какова задача стало понятно без больших проблем. Большая проблема выросла совсем с другой стороны и, надо сказать прямо, для Паши оказалось полной неожиданностью то, что русской пивной, как возжаждали немецкие реконы, в обозримой окрестности не было в принципе. Было два итальянских ресторана, три суши бара, ирландский паб, две грузинские хинкальни и ресторан китайской кухни. Как ни терзал Паша свой смартфон, засылая в многострадальный гугл разновариантные запросы — ответ был удручающим. Нашел немецкую пивную, попытался продать порося за карася, но немцы переглянулись и отрицательно покачали головами. То, что жители Германии очень не любят менять своих планов — Паша и читал и слыхал. Раз им втемяшилось в бошки, что они должны попить пива с раками и пресловутой сухой рыбой по местным традициям — значит их ничем не проймешь. Вынь — да положь. В голову никаких дельных вариантов не приходило, кроме как купить вяленую рыбу в супермаркете неподалеку. И попить пива в любом заведении, что поблизости. Ну, не на скамейке же тут в сквере, да и влезать под штраф совсем не хотелось, опять же гости выглядели цивильно, не так поймут.

Смятение хозяина при простецком желании попить пива с национальным колоритом немцы поняли не совсем так, как оно было на самом деле. Тот, что видимо был алебардщиком, успокаивающе заявил: "ich zahle!" (я оплачу) Паштет только поморщился, потому как с одной стороны это хорошо, что гости сами платят, но вот не в том основная проблема. Он даже растерялся немного — никак не ожидал, что всякие разные иноземные кухни будут тут в изобилии, а простецкой пивной не найти. Предложил пойти в итальянский ресторан. Немцы посмотрели на него озадаченно, потом постарались еще раз объяснить, что они в России и потому хотят попробовать русскую кухню. Причем — самую простую, пиво и закуски. Они прекрасно понимают, что всякие сложносочиненные блюда " Kulebyaka Kuchen, Blinis mit Kaviar" (Кулебяка пирог, блины с икрой) и прочие — это сложно и больно для кошелька. Но они читали, что пиво с сушеной рыбой — традиционно и недорого. И в средневековьи, дескать, это было характерно и общедоступно, другое дело, что сушеной рыбы сейчас в Европе с фонарями не найти. Тут гости переглянулись и тот, что повыше, выразил мысль, что вот у них в Германии общепринято пиво с колбасками и он с трудом представляет себе, чтобы в их городе вдруг не оказалось бы ни одной пивной с колбасками, а только китайские и японские рестораны. Тут же не Китай и не Япония. Почему тут суши, а не раки? В России должны быть раки. При этом они с осуждением уставились на Паштета, словно это лично он злодейски спрятал десяток русских пивных по карманам и пытается впарить гостям какую-то теребень в виде итальянской ресторации.

— Italienisches Essen ist schlecht. Nur einen Teig! Armen Bauern Lebensmittel! (Итальянская еда никудышная. Одно тесто! Пища бедных селян!) — помогая себе мимикой и жестами постарались втолковать глупому русскому очевидные вещи оба рекона. Сам Паштет как-то не считал итальянскую еду плохой и состоящей только из теста, да и сказанное немцами о том, что это харчи для бедных крестьян тоже как-то в голове не укладывалось. Европа же, в конце-то концов! Да в каждой пицце колбасы и ветчины по полкило, куда там бедным крестьянам! Паштет аж вспотел, поминая свалившего от этой головоломки латника разными словами. Впрочем, так или иначе, а выполнять план надо. Эти тевтонцы не отступят.

Замысловатый план пития пива по-русски в итальянском ресторане немцев весьма удивил.

— Der Kellner war damit nicht einverstanden! (Официант не согласится!) — сказал алебардщик. Его приятель пожал плечами, усмехнулся.

— Dies ist Russland! (Это Россия!) — напомнил он главное.

Паша не разделял его уверенность. Официант, вообще-то мог бы просто турнуть странных посетителей и был бы прав. Через силу улыбнувшись, Паша предложил провести эксперимент. Немцы пожали плечами. Через пять минут они уже стояли в зале ресторана итальянской кухни.

К колоссальному удивлению Паштета, подошедший к ним официант, молодой и вышколенный, и ухом не повел, выслушав довольно путаное объяснение поставленной задачи. Добро на потребление рыбы с пивом дал и даже посоветовал взмыленному Паше где тут можно купить поблизости воблу. Немцы взяли по разгонному бокалу пива каждый, а принимающая сторона тут же дернула за закуской. Вернулся Паша быстро, немцы как раз убирали последние кусочки жареной свинины, которую заказали от нечего делать. Дальше официант притащил еще бокалов с разными сортами пива, но тут немцы стали задавать вопросы, которые частью переводил Паша, а частью и сам официант понимал, когда немцы сгоряча начинали спрашивать по-английски.

Оказалось, что они собираются пить только сделанное в России пиво и только такое, которое хранится не больше недели. При этом немцы сообщили. что их знакомый, который отлично разбирается в разных сортах самых разных видов пива рекомендовал им пить в России только Балтику номер 9. В итоге большая часть предложенного была забракована, как и желанная Балтика, которую немцы все же выпили, но с такими выражениями на физиономиях, словно это не пиво, а болотная вода. Паштет понял, что причиной такого отношения (сам он бокал навернул без судорог и отвращения) было то, что Балтика, оказывается, тоже могла храниться дольше недели и под рыбу пошло нефильтрованное мутноватое пивко местного производства. Душные гости дотошно выспросили о том — по каким технологиям и на каком оборудовании сделано питье — на что официант, не моргнув глазом, с самым честным видом заявил — что на отечественном. И технологии традиционные. Разумеется — тоже исконные. Немцы проворчали что-то ублаготворенное и пояснили, что на австрийском или бельгийском оборудовании и по немецким технологиям они пиво пили, а тут попробовать хотят местное. После третьего бокала атмосфера стала совсем подходящей, официант притащил для потрошения воблы большие бумажные салфетки, вполголоса заметив Паштету, что на газете было бы аутентичнее, но, к сожалению, сервировать стол газетами ему запрещено. И в глазах у вышколенного кельнера что-то промелькнуло этакое, не положенное. Паша решил считать это за искорку иронии и тень сочувствия. Приступил к разделке рыбы, заметив, что вот — к сожалению вареных раков он сейчас состряпать не может, как и моченого гороха и сухариков ржаных, но зато есть вобла. Немцы утешили его тем, что вареные раки в их германской кухне давно известны, как и горох, так что пусть он не переживает. Для них, потомков тевтонов, визит в дикую Россию был, похоже, сродни боевому походу и они старались ничему тут не удивляться. Смотрели внимательно, как Паша разминает рыбку, дерет ей башку и снимает шкуру. Сами старательно повторяли, как послушные ученики. Жевали янтарные ломтики с опаской, но постепенно втянулись в процесс, тем более, что возлияния пивом взаимопониманию способствовали изрядно. Паша, вначале сильно волновавшийся, потихоньку успокоился и после четвертого бокала с удивлением обнаружил, что понимает чужую речь куда полнее, чем раньше. После пятого атмосфера еще улучшилась. Языковой барьер был с треском преодолен и Паша, наконец, сумел узнать — что за проблемы у немцев с пивом. И сильно удивился тому, что молодые мужики всерьез обеспокоены своим здоровьем, которые проклятые глобалисты стараются им угробить, нарушая процесс священного приготовления пива и валя в божественный напиток омерзительные и богопротивные консерванты в сатанинских количествах. Со слов тевтонов получалось, что там чуть ли даже не формальдегид, который в мизерных количествах вроде как и разрешен, но кто ж пьет пиво мизерными порциями? Под новый бокал и остатки воблы, которую немцы сначала грызли чинно и вежливо, а потом разошлись вовсю, прошел экскурс в анатомию, где любители средневековья показали свои глубокие знания, заверив Пашу, что пиво — полезно всем органам сразу и организму — в целом тоже, но проклятые консерванты убивают желудок, поджелудочную железу и все печенки сразу! Все это высказывалось с невиданным энтузиазмом и несвойственной для тевтонов страстностью.

Впрочем, пиво они любили от души и возмущались гнусными происками корыстных пиводелов так, как оскорбились бы за любимую девушку, испорченную не вовремя кем-то посторонним и гнусным.

На поврежденных печенках немцев заклинило и топтались они в этой теме довольно долго, словно древние и хворые старцы, пока Паштет, которому, в общем, поднадоело слушать подробнейшее изложение симптомов панкреатита, не спихнул немецких знатоков немного в сторону, спросив про их увлечение средневековьем.

Германцы выполнили смену темы на счет раз-два, с ловкостью опытных строевиков, что, впрочем, никак Паштета не обрадовало, потому как подробности и тут посыпались валом, и теперь оставалось только надеяться. что размахивавшие руками реконы не сметут со стола все, чем умелый официант сервировал пирушку. Как ни странно, Паша ухитрялся понимать почти все, что толковали собеседники — пиво почему-то этому способствовало и даже такие нюансы фехтования в Средние века, как Remedio (средство защиты, тут же показанное на пальцах бравыми реконами) или Contrario (опять же лихо изображенное ладошками, мелькнувшими в очень опасной близости от бокалов) были понятны просветленному Паштету.

И даже длинную тираду мечника о том, что искусство меча состоит только в переводе ударов противника в сторону, направлении своих ударов и уколах в правильное место тоже Паша просек сразу. Несколько удивило его то, что оба гостя с важностью пояснили ему, что теперешнее фехтование не такое — раньше не рубили мечом по мечу, лезвие в лезвие, по граням, и тут же пояснили. что металл раньше был слабее и потому это портило клинки, приходилось их беречь, потому контратаки были куда хитрее. Тут же выпили и за фехтование. Паша, похвалил их успехи на этом поприще и с византийской хитростью порадовал собутыльников тем, что, дескать, его приятели латники очень уважительно отзывались об обоих гостях, как весьма перспективных рубайлах и кромсайлах. Немцы заметно возгордились, лесть от третьих лиц попала в цель. И тут же задумались, потому как неугомонный Паштет задал совершенно внезапный вопрос о том, а хотели бы ребята оказаться в прошлом. Ну вот, типа, окажись тут по соседству дверь в средневековье — шагнули бы они туда?

Немцы только глазами захлопали. Вопрос оказался для них не совсем понятным. Попытки Паши сослаться на популярные образцы фантазийной литературы словно о каменную стену разбились, реконы стали спрашивать:

— Was ist "popadanets"? (что такое — попаданец?) и тут до вопрошателя дошло, что у немцев просто нет фэнтезийной литературы. То ли вообще нет, то ли с попаданцами только, но такое массовое явление в России, как желание оказаться спасителем мира, попав в прошлое, для немцев оказалось полностью отсутствующим. К счастью, про что речь идет — поняли, реконы отнюдь не были дураками, один даже вспомнил, что вот у древнего Уэллса было путешествие в прошлое, потом оказалось, что оба видели американские фильмы про назад в будущее и с терминатором, но у самих фехтовальщиков перспектива попасть туда, где резались всерьез и без дураков, не вызвала ни малейшего интереса.

"Да вы с ума сошли — завопил возмущенный кот — там же живые мыши и крысы!!!" — неожиданно всплыло в памяти у чуточку очумевшего Паштета. Он ожидал, что бравые вояки втайне мечтают о лаврах кнехтов первой линии. А оно оказывается — нифига и совсем наоборот. Один, хмыкнув, тут же сказал, что ему надо еще кредиты выплачивать, а там, в прошлом он бы мигом сдох от холеры, чумы или еще чего такого же антисанитарийного. Его приятель, алебардщик, заржал и упрекнул приятеля в зазнайстве и гордыни, присовокупив, что помер бы тот, скорее всего, от банальной дизентерии. Помирать от дизентерии мечнику показалось позорным, и он долго упирал на более благородную даму — Чуму, Черную смерть, но в итоге оба сошлись на холере. Паша сидел с открытым ртом. Он отлично помнил по нашим реконам, как те рвались хоть на пять минут оказаться там, где их реконструкция не заставила бы окружающих крутить пальцем у виска. Особенно это было заметно среди фанатов Наполеона, которые очень огорчались тому, что сами французы не рвутся изображать своих предков на поле Ватерлоо и потому практически все войска Великой Франции там состоят из русских и поляков. Впрочем, на сам вопрос немцы ответили ясно и точно — нет, не хотят. Война — это война, а спортивное хобби — совсем другое. Там нет комфорта и безопасности, а тут — есть. Ну, не отнять трезвого подхода к вопросу, хотя тут Паша понял, что поддали они уже крепко, потому что алебардщик докопался до официанта, прибывшего с новым грузом живительного питья, со странным вопросом: является ли "Vinaigrette Stallone" блюдом из их итальянского меню. Тут даже вышколенный официант несколько растерялся. В первую голову, наверное, потому, что вопроса не понял и стал переспрашивать. Совместными усилиями, разобрав это странное красное кушанье доперли до того, что так мудрено немец обозвал обычный винегрет. Тут уже пошло проще и официант сказал, что именно это кушанье хитрый актер Сталлоне вложил, как свой фирменный салат в сеть ресторанов "Планета Голливуд". Но сам Сталлоне немножко не итальянец, так что нет — в меню их ресторана винегрета нет. Вот пиво хорошее — есть.

С этим постулатом все согласились, и следующий тост пошел уже без всяких вопросов. Немцы были явно довольны жизнью, и теперь разговор опять пошел в сторону кушаний. Тут вдруг алебардщик взял и брякнул:

— Sie selbst und ihre Traditionen nicht zu respektieren. Das ist seltsam. (Вы не уважаете себя и свои традиции. Это — странно).

Паша не понял, переспросил. Немец, как показалось, немножко свысока — пояснил, что вот ему странно, что такие сложности возникли с простеньким вроде бы угощением. Ему совершенно непонятно — как бы в Германии было бы нельзя попить пива с колбасками и пришлось бы тащить колбасы в итальянский ресторан. А тут — вон как все непросто получалось. Хотя сушеная рыба — это пикантно и вкусно, хотя и чертовски необычно.

— И полезно. Рыба — она полезная. Я ем рыбу, потому что она полезна — влез в разговор уже изрядно захмелевший мечник.

— У вас есть своя экзотика. А вы ее стыдитесь, зато русских туристов полно во всяких экзотичных забегаловках в других странах. Я видел, как ваши с аппетитом тараканов ели. Вы вообще все свое почему-то не любите. Ты про этих "попаданцев" спрашивал. Это странно — не торопясь выговаривал Паштету алебардщик.

— Почему странно? — переспросил собеседника Паша.

— Вы не делаете свою жизнь сейчас. Зато рветесь куда угодно, чтобы что-то делать там. Что вы можете сделать там, если не можете здесь? Это интересное приключение — кушать сухую рыбу в итальянском ресторане. Мало кто из наших соотечественников на такое отважился бы. Мне понравилось, это оригинально — посмеиваясь, сообщил немец.

— Черти бы тебя драли — подумал Паштет. Сказанное бесцеремонным немцем было неприятно слушать. Вдвойне неприятно, что, к сожалению, чертов алебардьер был прав. Для самого Паштета было неприятным открытием. что в пределах досягаемости можно попить пиво и по-немецки и по-японски и по-китайски, даже наверное — по-итальянски, хотя как оно это — по-итальянски? Есть ли такое понятие, как попить пива по-итальянски?

Спросил об этом немцев. Алебардщик твердо заявил, что пиво — немецкое изобретение. И вообще — после разгрома Рима там в этих итальянских городах-государствах вроде и пиво не пили, потому как помнит точно рекон, что монахи в немецком монастыре, где впервые сварили пиво, должны были нести его в Рим, чтобы Папа отведал новоизобретенное питие и одобрил или отверг его, как новое кушание для воинства Христова, такой тогда был порядок в церкви. Монахи и понесли. Пешком. Летом. Очень жарким. Издалека. Когда принесли Папе, то пиво безнадежно скисло и Папа только понюхал эту гадость и сказал — если там в немецких землях живут такие дураки, что пьют с удовольствием такую бурду — то во славу Христа пусть пьют и дальше, ибо воздержание и умерщвление плоти богоугодно.

Тут же родился тост за папу и монахов.

Правда, после тоста выяснилось, что за столом как на грех ни одного католика нет. Да и после некоторого спора, в котором мечник оппонировал скорее просто по живости характера, единогласно пришли к выводу, что пиво, безусловно, появилось раньше Папы Римского, еще древние германцы его варили, после этого беседа перетекла на нравы давних народов, чему немало послужил и тот факт, что немцы были густо украшены татуировками. Сам Паштет к тату относился чуть более, чем менее, и себе кожу пачкать не собирался, а на развлечения зататуированных смотрел как на атавизмы. Потом чуть было не заговорили о работе и немцы уже стали увлеченно рассказывать про всякие свои заморочки, но это Паша пресек на корню, заявив твердо, что не дело уподобляться канадским лесорубам, которые на работе говорят о бабах, а с бабами о работе. Тут же шалый мечник стал дурашливо озираться и заглядывать под стол, как потом объяснил озадаченному Паштету — разыскивая спрятавшихся женщин. Увы, в ресторане было пустынно, что даже и немножко огорчило бравых пивопойцев, вполне уже расхрабрившихся и готовых на подвиги.

Галантный алебардщик сказал Паше комплимент, заверив в том, что живущие тут девушки очень симпатичные и здорово за собой смотрят — прямо с утра в макияже и одеты, как… Тут рекон заткнулся и задумался. Ему на выручку поспешил приятель, сказавший, что большая часть — словно на собеседование в фирму идет, но вот часть одета привлекательно для глаза, но в Германии те же коротенькие шортики и высокие ботфорты являются одеждой для жриц платной любви. Витиеватость речи заставила Пашу трижды переспрашивать, и только когда мечник ляпнул про проституток, связалось вместе и оплата и жрицы с любовью.

Неожиданно для самого себя Паштет обиделся за девушек и стал горячо возражать против такого подхода, требуя признания, что короткие шортики — это красиво, во-первых, и во-вторых — опять же красиво. С этим оба собеседника спорить не стали, хотя чувствовалось, что эстетика в их душах спорит с моралью и признать симпатичность точно прописанного в униформу для проституток предмета одежды им трудно.

— Чего ж я так надрался-то? — внезапно подумал Паштет. С радостью понял, что не он один, когда мечник вдруг ни с того ни с сего ляпнул от души.

— Вы, русские, очень агрессивны! И при этом всегда притворяетесь, что слабее, чем есть на самом деле! Вы все время провоцируете этим! Это очень коварно! — безапелляционно, как и положено немцу, заявил мечник.

— Вот те раз! И в чем же это выражается? — удивился Паштет, тут же удивившись дополнительно, что понял вычурную и сложную фразу на чужом языке с первого же раза.

— Во всем! У всех русских нож за пазухой! — брякнул немец.

— У меня нет ножа — удивился Паштет.

— Ты же занимаешься ножевым фехтованием, нам так не правильно сказали? — удивился алебардщик.

— Я занимаюсь фехтованием на ножах. Но ножа у меня с собой нет. Ты же тоже не носишь с собой алебарду? — старательно строя фразы в соответствии с дурацкой немецкой грамматикой и ставя глагол обязательно на второе место, заявил Паша. Попутно он успел подивиться тому, как ухитряются немцы понимать такие нелепые сооружения, ведь если переводить дословно получалось диковатое "Но я имею с собой нет совсем нож!"

— Она больше, чем нож. С ней неудобно ходить — резонно возразил здоровяк — алебардьер.

— А нож у тебя есть? — тут же контратаковал Паша.

— Нож есть. Почему ты спросил? — удивился алебардщик.

— Так твой приятель меня обвинил в том, что я с ножом хожу. Как все русские.

— Это просто ему грустно. У меня есть девушка, и она ездит с нами на соревнования. А у него девушки нет. Это есть печально. А ты имеешь девушку? — старательно избегая скользкой темы, спросил рекон.

Знал бы он, что эта тема еще более скользкая.

— Нет, сейчас не имею — грустно признал печальный факт Паштет.

— Ты не думай, если ты альт, то мы к альтам относимся хорошо, у нас есть знакомые альты — вдруг понес непонятную околесину алебардщик. И мечник кивнул.

— Не понимаю. Что такое — альт? — удивился Паша.

— Альтернативная ориентация — немного, в свою очередь, поразившись паштетской неграмотности, ответил рекон.

— Это какая ориентация? Ты что ли меня в гомосексуалисты определил? — обиделся Паштет.

Немцы переглянулись несколько испуганно.

— Я не хотел тебя обидеть! — тут же заявил чуточку протрезвевший алебардьер. А Паша краешком мозга опять удивился тому, как странно лепят слова в предложении немцы, потому как, поддав, теперь приходилось с некоторым напрягом понимать — как это так: "Я хотел нет тебя обидеть!"

— Мы совершенно толерантные! — подтвердил мечник, тоже несколько поспешно.

— И как, не тошнит? — съязвил Паша.

Немцы переглянулись. Определенно они напугались. Даже странно. Тут до Паши дошло, что у себя в Германии эти парни уже привыкли держать язык за зубами, потому как нетолерантность там карается быстро и просто. Никакой карьеры и никакой нормальной работы — марш в никчемушные маргиналы.

— Нет, я натурал. Просто с вашим чертовым феминизмом женщины сильно испортились. Расслабьтесь — вы, как было сказано в начале нашей встречи — в России. Здесь не надо быть толерантным черт знает к чему, можно иметь свое мнение и спокойно его высказывать — свысока просветил гостей Паша.

— Мы можем тоже иметь свое мнение — вздохнул алебардщик.

— Только держите его при себе. Говорить вслух нельзя? — подковырнул его Паштет.

Немцы переглянулись.

— Да, я знаю, у вас свободная страна. Полная свобода помалкивать. Не то, что тут в тоталитарной России. Вы сами натуралы? — вырвался на оперативный простор разрезвившийся Паша. Реконы осторожно кивнули, ожидая от Паши порции насмешек и провокаций, но тот, поглядев на постные рожи собеседников, решил не глумиться над убогими и сказал просто:

— Хорошие были раньше принципы у вас. Четыре "К".

Немцы не поняли.

— Küche, Kinder, Kleider, Kirche (Кухня, дети, платья, церковь) — напомнил им старый немецкий лозунг Павел. Он не то, чтоб был приверженцем этого самого лозунга, но кольнуть германцев хотелось. Другое дело, что самому ему попадались как на грех девицы не умевшие готовить, что, по мнению Паши уже было грехом великим, да и в жизни имевшие странные цели. Последняя его знакомая была вроде неплохой девчонкой, но почему-то взявшей в голову, что для покорения мужчины надо быть стервой и вести себя по-свински. До того была дурочка с адским гламуром в виде идеала, а перед той симпатичная, но упертая динамщица, уверенная, что мужчины вокруг сделаны только для того, чтобы безвозмездно содержать ее, такую красивую и осчастливившую этот мир уже своим появлением в нем. Ну то ли нормальные девушки ходили не по тем дорогам, что Паштет, то ли еще что. Хотя спроси его кто — а что такое нормальная девушка — наверное, сразу бы и не ответил. Да и немецкий лозунг тоже как-то не годился. Кухня и дети — еще ладно, а вот платья и церковь уже как-то не дугу. Хотя верующие Паштету особо на пути не встречались, а всякие Свидетели Иеговы проходили под тем же разрядом, что и цыганки-гадалки, то есть — шарлатаны. То, что девушка должна быть для глаза приятна, это было ясно. А вот дальше-то что? Что нужно, чтоб искра проскочила? Сам Паша на этот вроде бы простой вопрос ответить не мог, это было досадно. Тем более, что пока еще дела обстояли не так, как у безвестного шотландца в песне:

Мне нужна жена - Лучше или хуже, Лишь была бы женщиной, Женщиной без мужа. Толстая, худая - Это всё равно, Пусть уродом будет - По ночам темно.

Тема оказалась животрепещущей. Про девушек заговорили с удовольствием и только иногда законопослушные свободные немцы жались и переглядывались, когда обладавший "русской рабской психологией" Паштет проезжался беспощадно по толерантности и феминизму, обличая и то и другое со страстью первых христиан.

— Черт, чего это меня понесло-то? — глянув на себя со стороны, удивился своей пылкости обычно флегматичный Паша. Но остановиться уже не мог. Ему даже нравилось заставлять собеседников вздрагивать, заявляя, что европейский феминизм есть дурь и ведет к вымиранию без всяких войн. В принципе, немцы и сами отчасти были с этим согласны, только мечник буркнул про то, что видел фильм про женские русские штурмовые батальоны, так что, дескать, неизвестно, кто кого феминистичнее.

Паштет не нашелся, что сказать, фильм про женский штурмовой батальон не смотрел, историю того времени знал более чем смутно, потому педалировать не стал, зато попрекнул немцев, что ими баба верховодит. И тут попал в точку, своего канцлера оба рекона не любили, хотя и заметили, что она не поднимает налоги и потому "ручки домиком" командовать будет и дальше.

Сообразив, что речь идет о характерном для госпожи канцлерши жесте, Паша тут же рассказал обоим немцам, что на языке глухонемых такой жест означает "женский половой орган". Немцы удивленно подняли брови, переглянулись и как по команде заржали. Разговор после этого благополучно свалился из области политики к вечному.

— Есть масса простых способов узнать, что за девушка перед тобой — уверенно заявил мечник.

— По эмблеме на щите, типу доспехов или по нашивкам на рукаве — схохмил Паша, удивляясь самому себе.

— Если девушка имеет татуировки на крестце, то это означает "два коктейля и ее можно фиккен". Очень полезная маркировка. Я это проверял сам — уточнил алебардьер.

— Да, это есть "tramp stamp" — деловито подтвердил пьяненький мечник.

— А если на лодыжке? — вспомнил Паштет пару знакомых девчонок из отдела.

— Это у нас называется "принцесса отважилась" — важно кивнул головой алебардьер.

— А на груди? — заинтересовался Паша.

— Это смелая девушка, и самоуверенная. Но не рассчетливая. И то же на пузе. (жаргонизм Паша не понял, потому алебардьер ткнул себя пальцем в пуп, Паша кивнул, догадавшись). И то же — на заднице. Это плохо в перспективе.

— Почему?

— Пропорции рисунка со временем изменяются! — подмигнул мечник.

— А, понял — кивнул отяжелевшей головой Паша и тут зазвонил его телефон. Оказалось — беспокоит латник, волнующийся за состояние гостей. Он сумел освободиться от обуревавшей его работы и теперь хотел узнать — где перехватить прибывших коллег. Пока выпивали за его здоровье и успехи латных мужчин — прибыл и он сам. Паша не очень хотел продолжать куролесить, с приятствием распрощался с публикой и с радостью отправился домой, чуя некоторый перебор и усталость от того, что весь вечер говорил на чужом языке.

Утром не очень понял, что так гнусно дребезжит совсем рядом. С трудом разлепил глаза, кое-как нащупал мобильник. Удивился, услышав характерный голос тренера по ножевому бою.

— Доброе утро! — сказал Наваха.

— Чтоб тебя черти драли вприсядку! — подумал злобно чугунноголовый спросонья Паштет, а вслух поздоровался вежливо.

— Вы отрабатывали на неделе, что я рекомендовал?

— Да, все как сказали — прохрипел Паша.

— У меня освободилось время с 14.30. Если хотите — могу с вами позаниматься — сказал тренер.

— Хорошо, буду — сам себе опять же удивляясь, сказал Паштет.

— Добро, тогда — до встречи!

— Ага!

Ругаясь на самого себя, на вчерашний совершенно ненужный кутеж и на свое неуместное согласие тоже, Паштет, тем не менее, прибыл в срок в зал. И оказалось, что с похмелья виртуозить ножом еще тяжелее.

Взмок еще сильнее, чем в прошлый раз, вымотался за несколько раундов до полного умата, разозлился и на себя и на чертова Наваху, который юлой вертелся вокруг, нанося очень неприятные тычки в самые разные участки паштетова тела, которое внезапно оказалось очень большим.

Перерыв Паша встретил в некотором отупении, последний раунд он действовал уже на полуавтомате, не шибко соображая, что делает.

Опять тренер дышал ровно и говорил спокойным тоном, да и начал говорить не сразу, а только убедившись, что ученик постепенно восстановил частичную вменяемость.

— Однажды заезжий фехтовальщик вызвал на дуэль пьяного ежика. Тот дрался храбро, но вдруг забыл, как дышать и помер. Вы забывали дышать дважды — во втором раунде и в третьем тоже. Это всегда приводит к перегрузке и мышц и мозга. Итог сами видите.

— Вот надо было мне отказаться сегодня от тренировки — пропыхтел угрюмо ученик.

— Если б мы занимались чистым фехтованием — то да. Потому что неспортивно. А так получилось очень удачно, вы наглядно убедились в том, что с похмелья — не боец. И что при этом не получается контролировать дыхание, и вы его, сами того не замечая, задерживали перед атакой, словно нырять собирались. Молчу о том, что поддавший, как правило, агрессивнее и неразумнее, что позволило мне сегодня нанести вам дополнительно не менее пяти тычков, которые вы не пропустили бы будучи трезвым. Хотя при том замечу, что координация у вас стала лучше, пару раз вы меня чуть не задели.

— Чуть — это три километра по-китайски — буркнул Паштет свою старую присловицу.

— Тем не менее — не согласился тренер. И далее дотошно разобрал все Паштетовы ошибки, словно видеомагнитофон у него в голове встроен. Или видеорегистратор.

— Под занавес сегодняшнего занятия замечу два важных пункта. Первый: вы, похоже, занимались раньше борьбой? — скорее утвердительно, чем вопросительно заметил Наваха.

Паша кивнул. Было такое, хоть и очень недолго.

— Так вот борьба и нож — несовместимы. Особенно при серьезном противнике. Вы даже если успеете провести захват — скорее всего не успеете довести до конца прием, как вас пропорют. Потому старайтесь про борьбу забыть вообще. У нас сейчас это получилось наглядно — вы попытались провести захват за руку — получили условно удар в лицо. И это я всерьез опасался его обозначать, потому как у нас тренаж и мне никак не хочется выбить вам глаз или даже оставить фуфел на вашем лице. А так вы получили бы удары в глаза, шею или грудь. Мало того, что вы забыли, что рука с ножом длиннее, чем просто рука, так еще и сами же подставились. Потом, в третьем раунде, попытались провести захват за ноги. Зачем? При переходе в партер враг успеет нанести вам несколько ударов — и упав тоже. А у вас руки будут заняты. Вы получили условно удар в сердце, но свободно я бы мог ударить и в шею, а при переходе в партер — несколько раз в бок. Забудьте про борьбу! Зарезано множество мастеров спорта по всяким видам борьбы. Даже в этом году уже убили члена сборной РФ по борьбе изрешетив его моментально — только в сердце две дырки было, не считая прочего.

— Ну, это уже перебор — буркнул Паштет.

— Что перебор? — не понял Наваха.

— Да дырявить так.

— Это как раз признак профи. Человек — живучее животное и редко помирает от одного укола, тем более сразу. Это тоже распространенная ошибка — дескать, уколол — и успокойся, дело сделано. И за эту ошибку заплатили очень многие, когда вдруг оказалось, что "пораженный" противник продолжает бой как ни в чем ни бывало. Даже с пробитым сердцем человек может еще пару сотен метров пробежать. Не всегда, но случаи такие документально зафиксированы в большом количестве. Таком большом, что игнорировать никак не получается. Состояние аффекта, наркота, наконец, еще больше повышают устойчивость. Вам ведь без разницы — сдохнет ваш враг через полчаса или нет, если этот враг выпустил вам кишки, уже будучи раненым? Потому если уж до ножевого боя дошло — одним уколом вы не ограничивайтесь. Недорубленный лес вырастает — сказал задолго до нас очень грамотный в резне человек. Теперь второе: добавлю, чтоб вы не пытались так лягаться ногами. Сегодня я вас "порезал" трижды, всякий раз, когда вы пытались меня пнуть. Максимум высоты для ударов ногой в ножевом бою — до колена. Никак не выше. И только как вспомогательное действо — для отвлечения внимания от удара. С пропоротой ногой или даже порезанной — вы уже не боец. Вы не боец — вам конец.

— Но вы-то наносите по одному удару? — подловил Паша учителя.

— Я обозначаю удары. Моя задача — научить вас, а не поломать вам ребра муляжом.

Тут Наваха усмехнулся и резиновый муляж замелькал в воздухе так стремительно, что Паша не смог сосчитать сколько раз резина проткнула воздух, очень было похоже на швейную машинку.

— Ну, на сегодня хватит. Продолжайте самоподготовку, свяжемся через неделю — протянул руку тренер.

Паштет обреченно вздохнул и пожал своей потной лапой сухую ладошку Навахи.

Глава шесть. Конина конская и привычка к пальбе

Бугуртщик Серега не обманул. Удивляясь самому себе, вскоре Паштет ехал на окраину города, где располагалась конюшня и тот, кто был не против быстро научить неофита основам работы с конями.

— Вот мало мне, дураку, всякого разного, так еще и хомут на шею и седло на это самое — ворчал будущий попаденец, топоча по дороге с остатками старого асфальта. Попадавшиеся по дороге пару раз кучки навоза показывали, что идет он верным путем.

Наконец увидел и цель своего визита — худощавого парня, который возился с какими-то ремнями у входа в пошарпанное странноватое здание, которое, судя по запаху, не могло быть ничем иным, чем конюшней.

Поздоровались, познакомились. Парень невозмутимо предложил следовать за ним.

За конюшней, на выбитой копытами голой земле флегматично стояли два коня. Или лошади, черт их знает, как отличать. В животе у Паши немного похолодело — зверюшки эти были уже оседланы и явно готовы к поездке. Хотя сам Паштет был крупным и тяжелым, оба коня вызвали невольное уважение своими габаритами — здоровенные, на крепких ножищах, с мощными круглыми крупами. Явные тяжеловозы, никак не скаковые рысаки. Бегемоты, блин, а не лошади.

— Доводилось раньше совершать конные выездки? — светским тоном осведомился чертов лошадник.

— Нет — признался Паша. Как-то все это отдавало киношной светской жизнью.

— Ладно. Садись вон на Марка — и лошадник показал пальцем на того лошадя, что был покрупнее.

— Он — конь? — уточнил без пяти минут всадник.

— Точно. Конь — признал факт конюх.

В кино посадка на коня выглядела совсем несложным делом, герои прям взлетали на коней птичкой, а тут, вблизи это как-то выглядело несколько иначе. Сказать проще — сложно все это смотрелось. И седло показалось как-то высоковатым.

Конюх, увидев задержку, подошел поближе. Сунул в руку Паштету ремешки, что тянулись к конской башке. Перекинул повод на шею зверя. Конь стоял спокойно, как статуя. Да он и производил какое-то цельнолитое впечатление.

— Левой рукой берешь за гриву, да, той рукой, что с поводом, чтобы правый повод был короче. Если с той стороны повод провиснет, лошадь может укусить. Марк не кусит, но лучше сразу учись правильно. Правой рукой бери за заднюю луку седла. Ногу в стремя. Не ту ногу, сам смотри — ты ж так задом наперед сядешь. Эту, правильно. Носком в бок коню не упирайся, поймет неправильно. Нет, Марк поймет все верно, он опытный, все равно не упирайся. Подтягиваешься на руках и толчком в седло! Пошел!

Паштет рванулся ввысь, ощущая, что конюх неожиданно сильной рукой подпихнул его под зад, вовремя успел убрать правую руку и сел в удобное седло как-то вдруг и сразу. Сам удивился. Положение было очень непривычным, словно он оседлал широкую кушетку — так внушительно выглядела широченная спинища коня. И ноги раздвинулись непривычно широко. Наверное, если б на автоцистерну залез — так же вышло. Свесился с седла, половил ногой болтающееся на другой стороне стремя, поймал, наконец, почуял себя куда увереннее. Все-таки опора под ногами.

— Держи! — конюх дал сомнительный прутик самого жалкого вида.

— Для чего?

— Управлять им будешь — хмыкнул конюх и птичкой взлетел на свою животину.

Паштет осмотрел поданный жезл власти, потом глянул на здоровенную тушу под собой. Впечатление было странным — несопоставимые вещи вообще! Да этого конягу дрыном не проймешь — а тут прутик.

— Поехали! — велел конюх, и его зверюга послушно тронулась с места.

— Поехали! — повторил Паша, чувствуя себя немного Гагариным. Конь игнорировал приказ совершенно равнодушно.

— Шенкеля! — усмехнулся конюх.

— Что? — не понял Паша. То есть слово он такое слыхал раньше, но что это — не знал.

— Дай ему шенкеля!

— Это как? Что такое?

— Твои ноги от колена до пятки. Пихни его пятками аккуратно.

Паштет так и сделал. Неожиданно громада под ним словно включилась, и мягко тронулась с места с тяжеловесной грацией пассажирского поезда.

— Эй, а у тебя тоже конь? — спросил новоявленный риттер инструктора.

— Лошадь — ответил тот.

— И зачем я это спросил? — подумал Паша, привыкая к своему новому положению.

Не спеша проехали по дороге, на которой какой-то дачник уже исполнял функции навозного жука, собирая конские яблоки. Новорожденный всадник посмотрел на него сверху вниз и понял сразу смысл многих поговорок. Поневоле взгляд стал этакий высокомерный, "как с коня посмотрел". А ведь и впрямь с коня. И да "пеший конному не товарищ" — это тоже сразу чувствовалось. Лошадка впереди вроде прибавила ходу и хоть и не бежала, а скорость прибавилась явно. Ну да, пешком хрен поспеешь. И сидеть вроде вполне удобно, непривычно, но седло сделано с таким многовековым уважением к человеческой заднице, что как влитая разместилась. Куда там дурацким дизайнерским изыскам компьютерных кресел, в которых спину ломит уже через полчаса сидения. Марк без всяких понуканий припустил следом за своей напарницей, четко выдерживая курс и держась строго сзади лошадки. Паша даже получил возможность осматриваться по сторонам, любоваться ландшафтом, довольно унылым, окраинным, но все же. Нет, конечно, скорость маленькая, куда там машине, но вот проходимость впечатляет. Свернули на тропинку. Копыта стали стучать глуше, земля гасила звук. Впечатлений масса и все необычные! И, черт возьми, это было приятно.

Тут Марк потянулся мордой к круглому крупу подруги и вроде как тяпнул ее зубами. Выглядело это рутинно и привычно, вероятно такое конь делал часто. А потом подобрался поближе и повторил. Кобыла как-то привычно фыркнула и лениво, словно бы по обязанности, взбрыкнула, не то, чтоб стараясь лягнуть коня, а как-то так, опять же "работая по протоколу". Совершенно неожиданно для Паши мощное копыто с подковой, показавшееся здоровенным, как суповая тарелка, мелькнуло совсем рядом с его коленом. Вроде бы и не зацепило, но почти сразу стало саднить. Глянул, штаны целые, только чуточку сухой пылью запачкались, самую малость, а вот ощущение словно ссадило таки кожу изрядно. Тут Паштета охолонуло, потому что только через минутку до него дошло, что простые соседские забавы этих лошадей и коней могли бы ему обойтись куда как дорого, например — разбитым коленом. Пролетевшая мимо подкова была настолько весома и впечатляюща, что понимание различия в мощи между человеком и могучим животным заставило сжаться сердце в опоздавшем страхе.

Потянул уздечку на себя. Конь отнесся к этому движению совершенно наплевательски, явно желая продолжить игривые забавы. Натянул узду посильнее, сильно сомневаясь в том, что такое воздействие поможет. Больно уж очевидна была противостоящая мощь — громадная башка, могучая шеища. И тоненькие ремешки в куда как менее мускулистых руках.

Конь, тем не менее, застопорился, как-то покосился не очень хорошо. Некоторое время шел как должно, но как только трава вокруг тропинки стала погуще, коняга встал как вкопанный и стал с аппетитом щипать что посочнее. Паша стал не очень решительно пихать этими самыми шенкелями, то есть пятками, дергать за уздечку и вежливо уговаривать зверюгу. Тот неохотно оторвался от травы и потопал не спеша дальше, дожевывая свисающую из пасти траву. Паша не мог понять, как с вложенным в пасть железным мундштуком, конь аппетитно жевал как заведенный.

И как только дожевал — тут же опять встал стоймя. Следующие полчаса ехидный конюх, посмеиваясь, наблюдал за титанической борьбой наездника со стихийными силами природы. Эта битва совершенно вымотала Паштета. И теперь он понимал, что чертов конь — не только бессловесная скотина, но и, будь он неладен, вполне себе личность со своим характером, своими привычками и даже — со своим чувством юмора. Во всяком случае, определенно с иронией конь периодически посматривал на седока. Удавалось ненадолго отрывать его от пиршества, но идти, как положено, зверь никак не хотел. То есть вроде как и повиновался, но так, что Паштет не мог точно сказать, кто все — же верховодит в этой ситуации? Он — конем или наоборот?

— Простая штука. Либо ты управляешь — либо тобой управляют. И никак не иначе. Либо ты себя чуешь главным — и он тоже это сразу почует тоже. Либо ты себя недостоин. И тогда никакой власти у тебя не будет. Прутиком попробуй. Только не сильно. Больно лупить не надо. Обозначь себя — сказал лошадник.

Паша вздохнул. Громадность и своеволие коня производило на него подавляющее впечатление. Размер явно имеет значение.

— Соберись. И давай.

Тут конь потянулся к особо привлекательному на его взгляд пучку травы и, пройдя по краешку канавы, мягко перевалил через нее, отчего Пашу сильно мотануло в седле и весьма пугануло дополнительно. Пугануло — но и разозлило. Осторожно шлепнул прутом по необъятной заднице Марка. Конь покосился вопросительно.

— Вот нечего тебе жрать тут! Пошел, Марк, пошел! — и потянул узду. Помедлив пару секунд, получив еще раз по крупу прутиком (честно говоря, Паша подумал, что сам бы от такого прутика ничего бы не ощутил) и к радости всадника зверь таки пошел куда надо. Еще раза три он явно проверял — не получится ли все — таки повернуть по-своему. Паштет был на стреме и всякий раз пресекал неповиновение все более и более решительно, удивляясь тому, что конь повинуется такому жалкому средству воздействия, как никудышный прутик. Устал, как будто не на коне ездил, а мешки тяжеленные таскал на горку. Доехав до уютного местечка с травой вполне съедобного вида, конюх спрыгнул со своей лошадки, пустив ее пастись. Паштет постарался слезть с седла по возможности так же ловко, но получилось не очень. Впрочем, все-таки слез и не упал и не запутался в узде или стременах. Марк тут же присоединился к подружке, захрумкали аппетитно.

— Мундштук не мешает? — удивился Паша.

— А там беззубый край челюсти. Спереди резцы, сзади жевательные, так что вполне жуют. Как впечатления?

— Мощь! И он явно сам что-то думает.

— А то ж! Голова-то вон какая большая. В первый раз на коне?

— Да. Действительно — на коне — засмеялся Паша.

— Всерьез учиться хочешь? — деловито осведомился конюх.

— Не получится. Переезжаю скоро — в довольно глуховатые места. Там, возможно, придется на лошадях ездить, так не хочется быть совсем уж дебилом пахоруким. Потому хочется быть хотя бы в общих чертах уметь. И кормить и поить и запрягать. Я прекрасно понимаю сам, что толком моментально не научишься, как всякое серьезное дело все в тонкостях важно. Дьявол всегда в деталях.

— Это ж где такой конский рай?

— Извини, пока сказать не могу. Ну, так как, будешь меня обучать?

— Будешь работать — сам научишься. Помогу, конечно, мало нас, лошадников. Так, глядишь, больше будет.

Странное это было ощущение — опять вроде как попадаешь в какую-то новую стаю.

То, что начал возиться с ножевым боем, сблизило с этими бугуртщиками, стали вроде как почти за своего держать, теперь вот видно с лошадниками одним мирром мазан будешь. Ну, или чем иным пахнуть, но за своего все равно примут. Запах — то от лошадок был сильный и терпкий. И что-то такое из забытых прошлых времен этот запах будоражил. Только Паштет не мог понять — то ли от предков — пахарей, то ли конников это стучалось из памяти. Но точно чуял — запах лошадиный знаком издавна. И вообще — странно это все было — и незнакомо вроде и что-то этакое ощущалось, что как раз таки — знакомое, но здорово забытое.

— Только ты имей в виду, что работать придется много, а я не так чтоб видный эксперт в конном деле. Потому научишься, конечно, чему-то, но все равно особо не рассчитывай, что станешь опытным наездником — лошадки разные, у всех свой характер, потому, если на спокойной коняшке ты все отработаешь — и повороты и прыжки и преодоление препятствий, то лошадка строгая, а уж тем более капризная — вполне может тебе и гадость устроить и покалечить даже. Держи ухо востро, когда незнакомая особь попалась. А то полетишь стремглав, а лететь — сам видел — высоко! Да и укусить может, и лягнуть. И то и другое — не сахар, можешь мне поверить — раздумчиво сказал конюх.

На обратном пути Паштет уже приноровился к управлению конем, выбрал лучший алгоритм действия уздой, пятками, которые как оказалось, носили гордое название 'шенкеля' и — как крайнее средство воздействия — прутиком. Судя по реакции коня прутик он воспринимал как крайнее средство недовольство всадника. Видимо так воспринимал — что дальше только на колбасу могут пустить, и Марк перестал чудить, шел ровно, а в конце даже и припустил следом за побежавшей к конюшне подружкой. Не галопом, но вполне себе рысью. И странное было ощущение — вроде как автомашина и быстрее и мощнее, но в ровном беге четвероногого была своя прелесть, почему-то управление одной живой лошадиной силой как-то впечатляло больше, чем десятками механических ЛС. Даже и непривычно. Все-таки металл не передавал ощущения мощи так, как живое существо, бугрившееся переливавшимися под гладкой шкурой мускулами. Может быть потому, что тут речь шла о живом создании, со своими хотелками и своим разумом?

Обучение уходу началось сразу с места в карьер — и снимать седло пришлось, и разбираться с упряжью, которая оказалась после вдумчивого разбора как раз таки очень продуманной и не так чтоб и сложной. Главное было понять — для чего тот или иной ремешок или железячка нужны. И получалось, что все устроено очень и очень разумно и выверенно. Вылизано за тысячелетия, пока кони были единственным средством и передвижения и работы и боя. (Тут Паштету пришло в голову, что были и всякие экзотические верблюды и буйволы и слоны, но все равно и по количеству и по широте применения все же лошадки крыли всех, даже и осликов.)

Дома не без опаски спустил штаны и полюбовался на красивую ссадину с корочкой запекшейся крови на колене и на покрасневшие места на икрах, намятые ремнями стремян. Стало совершенно ясно — чего это всадники обычно сапоги носят. Решил, что будет теперь тоже сапоги брать.

Как ни удивило это Паштета — а возиться с животинами ему понравилось. Конечно, кони-лошади были великоваты, поневоле внушая уважение просто даже размерами, но, в общем, принцип ухода был такой же как с кошкой или собакой — вовремя кормить, вовремя поить, смотреть, чтоб не заболели и обязательно выгуливать каждый день. Не хомячок, не комнатная собачка, а все равно — домашняя живность. Именно — домашняя. Теплые, симпатичные и, как быстро убедился — дружелюбные. За несколько дней Паша узнал всех, кто был в конюшне, весьма небольшой, к слову. Скоро Паштета стали узнавать и другие обитатели конюшни, с тем же Марком, хитрым и себе не уме конем у Паштета отношения наладились довольно быстро, но все-таки скотинка не упускала момента лишний раз проверить седока. И как только Паша появлялся рядом, Марк начинал принюхиваться и шарить носом по его карманам — обычно Паша приносил ему пару кусков хлеба с солью.

И опять же удивляло, как деликатно и вежливо конь брал подарок с ладони. И губищи у него были теплыми и мягкими. Хотя и предупредил конюх, что видал он разок, как злая кобылица неосторожному человечку напрочь отхватила одним махом три пальца на руке, и Паша это учел, но у старины Марка явно не было таких гнусных привычек. И хлебушек он любил, хряпал его с явным удовольствием и подношений ждал с нетерпением. Как только видел Паштета, так начинал волноваться и даже как-то подхрюкивать от нетерпения.

На прогулку кони-лошади шли с охотой, точно так же как живущие в тесных квартирах собаки. Разве что собак не надо было седлать и взнуздывать, а так — похоже. По часам у Паши получалось совсем затычно, работа, ножевой бой, конная езда — съедали почти все время. Но с другой стороны он был даже рад, что попал в такую быстрину, некогда было думать о всяком ненужном. Он словно лыжник на трамплине уже стартанул и набирал скорость.

Потому, когда Серега-латник сказал, что нашел для Паштета, всем говорившего о том, что не против был бы подкачать скилл 'Стрельба' и поднять уровень знаний по огнестрельному оружию, подходящего человека — Паштет даже не сразу решил, радоваться ему или нет.

Потом все же решил — что радоваться стоит. В конце концов — всякое лыко в строку, а лишними навыки не бывают. И карман знания не тянут и есть они не просят. Разве что вот по деньгам может получиться совсем печально, потому как пару раз было дело посещал Паша с приятелями тиры и стоимость одного выстрела печально удивила его, хотя и прикольно было по пробовать стрельбу из нескольких пистолетов., о которых только читал или в кино видел.

На встречу со стрелками выбирался не без опаски, и немного робея. Паштет вообще был не слишком общительным человеком, и знакомство с новыми людьми его всегда напрягало, а тут ожидалась куча народу. Единственный, кто чуток был Паше известен — один из бугуртщиков, приятель Сереги, флегматичный рыхловатый парень, скорее уже даже — мужчина, который, как его охарактеризовал сосватавший немцев латник, был феноменом в рукопашке и валил противника на счет раз. По внешнему виду этого никак сказать было нельзя, но и не доверять причин не было. Вот он и подобрал Паштета в свою довольно трепанную машину в условленном месте.

Паша чувствовал себя не в своей тарелке, потому как на вопрос — а что с собой брать — ему было сказано — что ничего. И с деньгами чтоб не суетился, расчет будет после и закладывать штаны и последнюю рубашку в ломбард пока не надо.

Ехали довольно долго, выкатились за город, потом осторожно ползли по совершенно раскардаченной дороге, когда водитель увидел несколько стоящих по обочинам машин, заметил сухо:

— Во, наши уже здесь. Ну, у кого клиренс не как у танка.

Вытащил из машинки пару оружейных чехлов, мешок с углем, еще какой-то сильно трепанный рюкзак и мотнул головой, показывая куда идти. Впрочем. Паша уже и сам догадался, потому как услыхал выстрелы неподалеку.

Оказалось, что приехали на армейский стрелковый полигон, где видно и сами вояки стреляли, во всяком случае гильз было под ногами полно, самых разных. Бугуртщик потопал к кучке мужчин, пристроившихся с максимальным комфортом с краешка огневого рубежа. Пашу удивило, что народу было немного — кроме этой компашки еще человека четыре, двое детей и пара собак. Огневой рубеж, да и сам полигон выглядел довольно мусорно, видно было, что тут использовали в виде мишеней все, что угодно и это самое "все что угодно" разносилось в щепы и мелкие дрызги — независимо от того — то ли это манекен из магазина, фанерная мишень или старый монитор от компа. На огневом рубеже лежали автопокрышки для стрельбы с упора, имелся даже импровизированный стол и старая школьная парта — на ней как раз раскладывал свой арсенал высокий и тощий седоватый мужчина с бородкой клинышком. Рядом стояли и спорили двое похожих по силуэту грузных обладателей тугих животиков, свидетельствовавших о том, что их носители очень сильно не дураки в плане покушать. Остальные, посмеивались, готовясь к стрельбе и возясь со своим оружием и разными прибамбасами к нему.

Подошли, бугуртщик представил публике Паштета, познакомил, но Паша тут же от волнения забыл и перепутал кого и как зовут, тем более, что новые знакомцы были большей частью в возрасте за 45, ну за исключением самого стрелка-бугуртщика и пары других человек.

— А шашлык — дело такое… Всяк его сделать может и всяк по-своему норовит — продолжил прерванную беседу один из полноватых мужчин. При этом он довольно споро набивал патронами рамочные обоймы.

— Ой, не надо вот… Залил уксусом. Зажарил и захавал — буркнул парень с перебитым носом, ухитряющийся при этом выглядеть даже как-то и беззащитно и невинно, хотя как раз в этот момент он ловко пихал патрончики в нормальные такие магазины автомата Калашникова, Паша с такими дело имел в армии. сразу узнал.

— Уксус-уксус… В вине мариновать надо, причем в белом! — фыркнул тощий седоватый. У него к удивлению Паштета была навороченная снайперка с сошками и он что-то сверял по каким-то таблицам.

— Нееет, в молодом красном лучше — возразил второй обладатель тугого пузика. Впрочем, было видно, что он подвижный, ловкий и животень ему никак не мешает. Был он весь какой-то ладный, несмотря на округлые формы — и глаза живые, внимательные и насмешливые и бородка аккуратная, только в отличие от такой же эспаньолки, что украшала морщинистую физию худого мужика у толстячка, седина была аккуратно размещена по краям, а у тощего шла посередине.

— Какой уксус? Какое вино? Лимон! Только лимон! — безаппеляционно заявил привезший Пашу парень.

— Да ладно! Это вы в кефире не мариновали! — донеслось сбоку.

— Зачем кефир? — театрально удивился второй спорщик, белобрысый и с первого взгляда неповоротливый, хотя если присмотреться — становилось очевидным, что движения у него точные и выверенные. А вот бороды у него видимо не было принципиально.

— Уксус, только нужно в хересном уксусе, ну, на худой конец — в бальзамическом.

— Что? Портить нежную свинину уксусом? — искренне огорчился обладатель эспаньолки.

— А кто говорил о ней, о свинине вашей? Баранина, почечная часть, перемежая добротными кругляшами помидоров-баклажанов и лука… — завел самозабвенно, словно муэдзин свою песнь белобрысый любитель покушать.

— Да я тебя за свиную шейку и такие слова о ней самого на шашлык пущу! И без кетчупа съем! — возопил парень с перебитым носом.

— Кетчуп? Да вы что, с такой мнимой понарошкой мясо кушать? Огонек из помидоров и чесночка! — твердо заявил стрелок-бугуртщик. Он уже достал из чехлов свои пушки — как оказалось, явно нарезные винтовки, причем странного вида.

— Во тупистень, какой огонек еще, только сацебели, в него еще настоящей аджички! — мурлыкнул белобрысый.

— И — кьянти запить! — усмехнулся тощий снайпер.

— Ну, вот и видно, что в шашлыках вы немного смыслите! Какое такое кьянти, триппу им запивайте, ее чудно готовят во Флоренции у рынка Сан-Амброджио, там и кьянти место, а тут надо вино могучее, полнотелое, пахнущее деревней и — да! — навозом, и обязательно — грузинское! — победоносно заявил белобрысый. Паштет удивился, блондин никак не походил на грузина.

— Александрули? — ехидно подначил тощий.

— Да подите вы со своим Александрули — Хванчкара, только настоящая, которой и нет вовсе ныне, Хванчкара может сочетаться… — свирепо возразил блондин. Даже покраснел.

— Да ладно, а то с водочкой плохо? — ласково спросил обладатель второй испаньолки.

— Зачем водка, когда есть чача? — искренне удивился светловолосый.

— Хе-хе-хе… А вы пробовали ассорти из мяса, почек и печени? Только их надо разное время готовить, ибо печенка пересохнет, пока вы мясо доведете! Да? А не хотите ребрышки? Телячьи, или свиные? Их можно и пластом сразу готовить, а можно — и по отдельности. В остреньком маринаде выдержать, таком, что руки потом, после его приготовления час отмывать надо в семи водах, и — с имбирем чуть-чуть и мускатом! — с видом наносящего добивающий удар рыцаря спросил худощавый снайпер, причем его седоватая бороденка встопорщилась как-то особенно азартно. Удивительно, но ведя такой аппетитный спор, он успевал настраивать свою винтовку, причем делал это с видом музыканта, готовящего тщательнейшим образом свою скрипку к важному выступлению.

— Ай, не морочьте мне голову, лучше нет шашлыка из осетрины, когда вот час назад это бревно еще плавало, и вот оно, сокровище Ахтубы, уже готово, с Ахтубинскими же помидорами, а там — арбуз, и дынька чарджоусская, и вот к нему — точно водочку надо! — не поддался второй носитель бородки в стиле кардинала Ришелье.

— Неее, чисто осетр — жирно больно, надо налимчиком или сомом перемежать… — заявил ранее помалкивавший квадратного вида мужчина.

— С ума сошел? Шашлык из сома? Он болотом пахнет! Куриная грудка, шпигованная копченым салом! Это еще куда ни шло — горячо возразил парень с перебитым носом.

— Ты мне еще крысьих хвостов предложи, дикарь! — заразительно рассмеялся обладатель испаньолки.

— Ладно вам трепаться, я готов! Кто еще не? — сказал отрезвляюще тощий снайпер.

— Да собственно все готовы, как там соседи?

Блондин, повернувшись к тем людям, что постреливали неподалеку, довольно громко, но очень вежливым тоном спросил:

— Уважаемые, вы не против, если мы поставим мишени?

— Ага, мы сами сейчас тоже собирались! — донеслось оттуда.

— Человек на поле! — трубно возгласил блондин.

К удивлению Паштета мишени выставляли, кто какие придумал, и кто чего хотел. Снайпер ушел дальше всех и, недолго повозившись, поставил привезенный с собой фанерный щит с бумажной нормальной мишенькой, только навороченной какой-то. Бугуртщик и парень с перебитым носом на 100 метров стали вешать обычные надувные шарики, тут же попутно их надувая, и припахав к этому делу и Пашу. Толстяки что-то выставляли чуток дальше — метров на триста, вроде как ставя пустые картонные коробки с мишеньками попроще. Остальные, не очень запомнившиеся пока Паше, тоже копались на разных рубежах. А соседи, лупившие до того из охотничьих ружей — корячили всего метрах в 50 от линии огня, вроде как расставляя в ряд пустые пластиковые жбаны из под всяких антифризов и автомасел. Ну, полный разброд и шатания!

Земля под ногами была густо загажена всевозможными огрызками, щепками, обрывками, битым стеклом и кусками даже и не пойми чего — чисто помойка, правда, видно было, что тут все-таки прибирали, кучами не лежало, но ходить босиком явно не стоило. Все носило следы постоянного огневого воздействия, даже сама поверхность земли исчеркана была длинными царапинами — от пуль, как догадался Паша. Мертвая такая земля, убитая постоянным роем пуль, картечи и всего, чего угодно — попадались и шарики от резиноплюев и контейнеры от пуль охотничьих ружей, да и дырки в валяющихся обломках были категорически разными.

Вернулись на огневой рубеж, терпеливо подождали пока с поля ушли все.

— Все вернулись? — крикнул соседям блондин.

— Все! — донеслось оттуда.

— В поле никого? Стрельбище под огнем!

Забабахали выстрелы. Что удивило Пашу — они на слух были разными, не врал Лёха.

— Ты вроде как старым оружием интересовался? — спросил его бугуртщик.

— Ну да — признал Паша, поглядывая на лежащие винтовки.

— Тогда вот, гляди — это заслуженные экземпляры. У меня вот эта — манлихер. А у Хоря — маузер и мосинская. И стрелок-бугуртщик кивнул в сторону соседа, того самого, с перебитым носом и романтическими карими глазенками.

— А эта? — показал пальцем Паша на очень маленькую и аккуратную винтовочку.

— Эта мелкашка, зброевка.

— Фигасе! Это что ли та самая манлихеровина из Швейка? — удивился Паша, приняв в руки выглядевшую весьма заслуженно винтовку. Даже, пожалуй, карабинчик, ладный, короткоствольный, особенно если сравнить с трехлинейкой, лежавшей на том же брезенте.

Бугуртщик поморщился незаметно. Потом с неохотой признал:

— Ну, не совсем, чтоб швейковская. Эта — с модификацией 30 года. Так что они все три в общем по Второй мировой скорее. Хотя и в Первой принимали участие почти такими же. Модификация сути не меняла.

Парень, со странной кличкой (или фамилией) Хорь в это время закончил лупить очередями от живота веером из обычного нормального такого калашникова и тоже включился в разговор.

— Никогда болтовых винтовок в руках не держал?

— Не, только калаш в армии. К слову — вроде как автоматическое оружие к продаже запрещено? Я в смысле — ты сейчас очередями поливал. И почему — болтовых?

Стрелки переглянулись. Потом темноглазый ответил привычным тоном матерого учителя:

— Этот калаш — охотничий, самозарядный, полуавтомат, извиняюсь за выражение. Просто если умело держать его в руках, в нем просыпается голос автоматических предков. Немножко при стрельбе тянешь одной рукой вперед, а второй нажимаешь на спуск, отдача помогает, так что — оно само. А болтовые — так это обозначение для простоты взято у англов. У тех такой не самозарядный принцип называется коротко "bolt action rifle", а если правильно говорить по-нашему, то получается длиннее "винтовка с продольно-скользящим затвором". Очень длинно. К тому же не все винтовки — болтовые, винтовальная резьба в стволах еще во времена стрельцов была, фитилем поджигалось.

И лектор тут же ловко показал на примере, как затвор у мосинской винтовки действительно скользит и действительно — продольно.

— Обращению с оружием вас в армии учили? — спросил стрелок-бугуртщик Паштета.

Паша кивнул, привычно оттарабанив запомнившееся: "Никогда не направлять оружие на других людей, носить так, чтоб ствол смотрел либо в небо, либо в землю и всегда относиться к оружию, словно оно заряжено. Ну, кроме боевой обстановки, конечно, когда стрелять по людям надо" — вспомнив пояснения комроты немного путано заявил Паша.

— Добро! — оценил Пашины познания стрелок-бугуртщик, и дал неофиту странную стальную пачку с пятью патронами.

— Ишь, австрийские, а на наши похожи. Точь в точь, как к станковому — заметил Паштет.

— Это перестволенное оружие, охотничье. И патрон действительно — наш. Вон у него маузер тоже такой переверченный, только патрон от ремингтона — вздохнув, просветил ученика стрелок-бугуртщик. Паша не стал уточнять, как это — перестволенное, ствол у винтовки в его руках выглядел вполне родным, не приделанным новым. Да и большая буква S — клеймо как-то говорило, что ствол — старый. И оно очень хорошо сочеталось с клеймом на казенной части Steyr M95.

Хотя сама идея ему была понятна — казенник, значит, высверливается, канал ствола под новый калибр и все такое. Манлихер в руках выглядел забавно — со старомодной старательностью сделанный, видно — на века, с офигенным запасом прочности — и захочешь, так хрен сломаешь.

— Винтовочка легендарная — с почтением, как о богатой тетушке, отозвался Хорь. Впрочем, Паше показалось, что толика ехидства в этих словах была.

— Да, выпускалась миллионами, была на вооружении у не самой хилой страны — как никак одна из четырех европейских империй — кивнул простодушный стрелок-бугуртщик. Жестами показал, как вставлять рамку с патронами. Приказал закрыть затвор, толкнув его вперед. Усилия это потребовало довольно большого, к удивлению Паши, хотя сам карабин был по весу не тяжелее калаша.

— Попробуй для начала их позиции для стрельбы стоя! Приклад прижми покрепче. Отдача будет не как у калаша. Крепче прижми. Целься. Пли!

Спуск у винтовки оказался тоже туговат и несмотря на смешную дистанцию пуля не зацепила синий шарик, старательно надутый до того мощными усилиями Паштета. В плечо же двинуло резко и сильно, если б не вжал приклад — точно бы синяком разжился.

— Впечатляет? — не без гордости за свое оружие спросил стрелок-бугуртщик.

— Ага! — признал очевидное стрелок.

— Ну, давай, затвор на себя!

Паша рванул рукоятку с круглым шариком на конце и гильза блеснула, кувыркаясь на солнце. Проводил ее взглядом.

— Заряжай! Целься! Приклад прочнее! Пли!

В шарик удалось попасть пятой пулей. Черт, сложно как! И руки вроде крепкие и качался — а ствол болтается в воздухе, восьмерки выписывает, да еще и дыхание мешает. В армии стрелял с упора, куда проще было. Показал стрелку-бугуртщику что патроны кончились.

— Рамку подбери — сказал хозяин винтовки.

— Какую? — удивился Паша.

— От патронов. Вон у ноги лежит — ткнул пальцем вниз.

Паштет поглядел — и впрямь, та самая рамка, в которой были патрики сейчас поблескивала на земле под ногами. Поднял, обдул. Черт ее знает, как она туда попала — сверху точно не выскакивала. Перевернул карабин "пузом" вверх, с удивлением увидел дырку в магазинной коробке, аккурат под рамку.

— Особенности системы "Манлихер" — кивнул головой владелец карабина.

— Однако! Спасибо, порадовался. Сколько должен?

— Угольками сочтемся — усмехнулся бугуртщик, заботливо забирая свой Манлихер.

— Из маузера и мосинки будешь стрелять? Или сначала по старой памяти — калаш? — спросил Хорь.

— Если можно — то с удовольствием — согласился Паша.

— Это не совсем калаш, скорее — калашоид на базе АК-74 и называется Сайга — менторски поправил парень с перебитым носом.

— Хоть горшком назови — согласился Паша вежливо. Получил пару пачек патронов и хорошо знакомые еще по армии магазины. Стал набивать, стараясь, чтобы выглядело не слишком неловко.

— Не спеши, навык он не сразу возвращается — посоветовал стрелок-бугуртщик, посматривающий через плечо набивальщика.

— Знал бы — взял бы с собой разгрузку, у нас магазинчик неподалеку, там как раз такими торгуют — попытался съехать с темы Паштет.

— А зачем разгрузка здесь, извиняюсь за выражение? — удивился Хорь.

— Для антуражу — растерялся Паша.

— Ну, разве что. Она ж для того, чтоб на ходу можно было автомат почистить или магазины пустые набить. А здесь-то санаторий, мы же не в боевых условиях — ласково глянул карими глазами на потеющего Паштета Хорь.

— Это как в смысле? У нас разгрузок вообще не было, старые подсумки выдавали, на поясе таскали. Они когда с набитыми магазинами тянут не по-детски — ответил будущий попаданец.

— Полные магазины в подсумок или разгрузку суют горловиной вниз. Тогда шанс попадания туда всякой грязи резко ниже, наоборот еще и высыплется. А пустые горловиной вверх так, чтобы левой рукой было удобно на ходу туда дощелкивать. Патрон в левой руке капсюлем вперед. Когда пустой набил, переворачиваешь его. По возможности — в самое удобное место для добивания на ходу перекладываешь опять пустой. Немного тренажа — получается как семечки лузгать — пояснил парень с перебитым носом, а Паше показалось, что этот худенький штукарь не так прост, как кажется с первого взгляда.

Очередями пострелять таки не вышло, два магазина Паша отстрелял в быстром темпе — один стоя, другой с колена, снайпером себя не показал, но вроде и попал несколько раз — теперь на поле шариков не осталось и бугуртщик, сидя неподалеку изображал из себя ветродуя, накачивая горячим дыханием очередную партию обреченных резиноизделий. Надутые запихивал в зеленый мешок для строительного мусора и они там шевелились, словно кролики.

Видимо, остальные тоже посшибали все подручные мишени. Поперекликались и убедившись в том, что никто уже не целит в поле — опять пошли обновить цели.

— Готов к труду и обороне? — усмехнулся Хорь.

— Ага — бодро ответил Паштет.

И получил в руки следующий карабин — немецкий. При этом ему показалось, что бугуртщик дважды обрадовался — и тому, что его машину смерти оценил высоко посторонний чел, и тому, что стрелять больше из нее он не будет. Даже странно. Жалко ему что ли? Так ведь договорились, что заплатит!

— Можешь потом еще у меня из мелкашки пострелять, когда плечо ухайдакаешь — великодушно заявил он Паштету.

Маузер оказался тяжел. Смотрелся солидно. Но как ни пытался Паштет дергать на себя затвор — тот не открывался. Да и вообще странно.

— Рукоять сначала вверх и потом на себя — посоветовал сбоку Хорь.

С поворотом ручки затвор и впрямь открылся мягко и уступчиво. Со странным звуком "чак-чклак". Патрончики сначала не хотели лезть в маслянисто поблескивающее нутро, потом, когда хозяин винтовки показал как — уместились отлично. Загнал патрон в ствол, примерился стоя, бахнул. Хорошая отдачка! Тут вспомнил, что как раз из такого Лёха завалил недобитого фрица, точнее — чеха из военизированной рабочей организации труда. Уже с другим чувством долбанул по оставшемуся шарику и разнес его последней пулей. Странное все-таки это ощущение — мощного огнестрела в руках. Странное — но приятное!

— К Мосе у меня патронов побольше, да и подешевле они — заметил с намеком Хорь, и Паштет, положив с уважением маузеровский девайс на брезент, принял в руки знакомую по многим фильмам русскую винтовку. Уже с пониманием довернул гнутую ручку со старомодным полированным шариком, удобно лежащим в ладони и открыл затвор.

— Погоди, я сейчас в казенник баллистолом прысну, а то подраздуло его, гильзы пучит и выбрасывает плохо, заедает — заметил хозяин, и впрямь брызгая струей из маленького баллончика в пустой пока ствол. Странно запахло, вроде как травой какой-то.

— Это то есть как? — опешил Паштет. Он был почему-то уверен, что оружие, ну может и не вечное, но хрен сломается, если по нему танк не проедет. А тут — у мосинки! — ствол раздуло! У неубиваемой советской винтовки!

Те, кто стояли рядом уставились на наивного юношу с немалым удивлением.

— Оружие — инструмент нежный, заботиться о нем надо все время, а с дурной головы можно, сам знаешь, сломать все что угодно! — поучительно сказал стрелок-бугуртщик.

— Мося выпуска 1942 года, вполне могла даже и повоевать, заслуженная, так что черт ее знает, сколько из нее тысяч патронов выпустили, особенно если стреляли всякие балбесы, извиняюсь за выражение. Но ты не боись — ствол не порвет, стреляй на здоровье! Потому что — Мося — уверенно заметил Хорь и шмыгнул со значением носиком.

Винтовочка отработала на пять, правда иногда начинала капризничать, тогда в горячий казенник впрыскивал хозяин порцию баллистола и гильзы вылетали без проблем. Паштет уже просек в общих чертах устройство этого оружия. Просто и гениально, ничего не скажешь. Спросил только — что это за баллистол такой.

— Лекарство от винтовочного заикания. Шучу. Оружейное масло. Правда, если у тебя самого царапины всякие и ссадины, а другого лекарства нет, можно попрыскать и баллистолом. Почему-то помогает. Проверяли.

Паштет не поверил сказанному в полной мере, но потом все-таки почитал, что на баллончике пишут. Оказалось, что в состав и впрямь входит спирт. Не врал Хорь.

За это время несколько раз публика дружно вываливалась на поле, меняя мишени и все прочее, что им мишенями служило. Оставалось только удивляться тому, что люди ухитрялись ставить под пули. Во всяком случае, хрустнувшая под ногами и расплющенная микроволновка не шибко поразила Пашу. Ему, уже не удивляющему на этом стрельбище почти ничему, только было странно пока, что разномастные люди с самым разным оружием работали, не мешая друг другу. Об этом он и сказал стоящим рядом на рубеже бугуртщику и Хорю. Типа "вооруженные люди — вежливые люди"!

Те, не сговариваясь, заржали, словно кони. На смех подошел и полноватый мужичок — тот, что с эспаньолкой седатой по краям. Спросил — о чем смех? И засмеялся заливисто сам, как только ответили. Паштет почувствовал себя совсем нелепо.

— Вы не обижайтесь — заметил ему примирительно владелец эспаньолки: — но это ходульная глупость. Такое могут ляпнуть только те, кто оружие в мужском коллективе не носил вообще. И в руках ствол не держал.

— Идиоту хоть оружие дай, хоть в машину посади — он идиотом так и останется. Только с оружием и в машине — нравоучительно заметил стрелок-бугуртщик. Ему явно нравилось изрекать весомые сентенции, но судя по повеселевшим глазам его братьев по оружию, они к этому привыкли и относились чуточку иронично.

— Нам просто повезло с вменяемыми соседями сегодня. Были бы тут лампасные козаки… — продолжил парень с перебитым носом и грустными глазами.

— Буэ! — отозвался стрелок-бугуртщик.

— Или "знатоки тактической стрельбы", извиняюсь за выражение, — продолжил Хорь.

— Буэ! — хором отозвались двое других стрелков.

— Тогда бы ты посмотрел — что такое вежливость вооруженных — закончил хозяин Моси и Маузера.

— А в чем невежливость-то? И кто эти тобой перечисленные? — удивился опять Паштет.

— Ну вот, например, надули мы шарики. Сходили, разместили. Вернулись, а по ним, глядь, соседушки вовсю из своих дробовиков шпарят. Им, вишь, влом было шарики купить, влом надувать, влом ноги топтать и развешивать. "А чо, вам жалко, что ли?" И мудилы, которые "тактической стрельбой" увлекаются — это вообще кошмар и ужас нерожденного. Взяли себе в башку, что они умельцы и такое разводят, что так и ждешь, что в спину пулю влепят — зло сказал Хорь.

— Ну, лампасные они вообще те еще стрелки — отозвался владелец эспаньолки.

— Погоди, видал я казаков — вменяемые были — сказал бугуртщик.

— А их тут несколько компаний приезжают. Те, что в камуфле и горке — те нормальные.

— Это у которых парень в каске? — уточнил шапочный приятель Паштета.

— Ага. А те, что тут со всеми своими лампасами до плеч и орденами до пупа — вот те да, угар и содомия. И даже, извиняюсь за выражение, чуточку гоморра — кивнул Хорь.

— Да, слушал я их болтовню. Редкостные дегенераты. Все мечты — только о том, чтоб занять какой-нибудь важный пост, получать деньги мешками и ничего не делать при этом. Сладкие сны и влажные мечты. Хотя что-то человеческое в них еще осталось — на запах жарящегося мяса они оглядывались, было такое — заметил, посмеиваясь, хозяин эспаньолки.

— Кстати, Влад, можешь Паше дать отстрелять пару-тройку патронов из Светы? — спросил бородатого стрелок-бугуртщик.

— Почему нет — пожал плечами тот.

— Давай, Паштет, пользуйся случаем. СВТ-40 такая же легенда, как мой Манлихер или ружья Хоря — поощрил приятеля любитель махать тупым железом.

— Я заплачу! — тут же сказал Паша.

— Сочтемся — махнул рукой человек с эспаньолкой. Видно было, что он гордится своей самозарядкой и будет не против послушать комплименты в ее адрес. Винтовка была на вид более, чем оригинальной — с дульным тормозом и разными дырочками, выглядевшими словно орнаментальное украшение — на цилиндре дульного компенсатора — словно жаберные щели акул, на стальной накладке ствола — кругленькие, а на деревянной — длинненькие. Была она какая-то многодельная, но с определенной надежной красотой, а Паша уже не раз слыхал, что хорошее оружие — еще и выглядит симпатично, так что эта Света скорее всего и была тем самым хорошим оружием. Правда, доводилось читать раньше, что, дескать, эти СВТ были капризны, клинили намертво все время и вообще были адским проклятием для своих хозяев. Об этом он вежливо владельца винтовки и спросил, стараясь, чтобы тот не разозлился за такое поругание своей любимицы. Хозяин не разозлился, привычно как-то вздохнул и спросил:

— Надолго псу красное яйцо? Если дураку дать стеклянный член он и вещь поломает, и руки порежет, и глаз себе выколет — слыхали такое изречение? Эта Света попрочнее стекла, но у человека малограмотного, и не имевшего дела с механизмами — а таких в РККА было большинство, она, ясно дело, будет работать плохо. Посадите неграмотного неумеху на трактор и спросите его потом — надежна ли машина? Ну, когда он из речки выплывет, куда бедный агрегат загонит. Много чего услышите. В морской пехоте и по ту сторону в войсках СС эта винтовка была очень популярна и отлично до конца войны провоевала. Шведы ее передрали целиком, практически как есть и приняли на вооружение — до середины 60 годов прошлого века AG-42 у них на вооружении стояла. ФН-ФАЛ чистый плагиат со Светы. И опять же немецкие самозарядки того времени во всем хуже, да и пресловутый Гаранд тоже уступает, особенно по боевым качествам. Одно то, как он во время боя звякает, когда патроны в магазине кончаются, сообщая всем вокруг, что солдат сейчас безоружен — уже феерия.

— Просто доводилось читать — повиноватился Паштет.

— Характерно для нашей прЭссы писать то, о чем не знаешь, но с апломбом. Смазывать надо вовремя, чистить и не кидать куда попало. А большая часть заеданий "ужасных и намертво" от банального нарушения заряжания магазинов. Видите у патрона рант? — спросил владелец Светки и эспаньолки, показывая Паштету задок гильзы.

— Вижу — признал очевидное Паша, глядя на аккуратный выступ по краю.

— Так вот патроны в магазине должны лежать так, чтоб верхний не цеплял рантом нижний. Рант нижнего должен стоять за рантом верхнего. Всего-навсего. А если насовать как попало, и у нижнего рант поставить вперед — ясно дело, верхний зацепится, уткнется и заест. К слову, если это понимать — то минута делов исправить.

— Ну да, слышал, что наши патроны с рантом плохие были. Рант — это вообще устарелое дело, выточка лучше — блеснул знаниями будущий попаданец.

— Тьфу. Меньше читайте ихспертов. С рантом патроны приняты не у самых дурных армий были — во Франции, в Австро-Венгрии, не только в России. И там и там есть плюсы и есть минусы. С рантом, например, патрон устойчивее к загрязнению, если хотите знать. Ладно, стрелять будете? — обрезал спор тот, кого называли Владом.

— Буду. С удовольствием! А регулировать ничего не надо? Я просто слыхал, что по разной погоде — разные положения газового регулятора надо ставить — заикнулся Паштет, отлично помня, что дьявол всегда в деталях и нюансах. Вчера как раз получил выволочку, что не заметил прилипшего к потнику овсяного зернышка, и за пару часов выездки эта ерундовина натерла коню спину.

— У меня на тройке стоит. Кучность не так, чтобы очень, зато ест любые патроны. Хорь, дай пару штук барнаульских. Вот, глядите, заряжать можно по одному, а можно — из обойм. Для быстроты. Открываем затвор, и вот так…

Влад спецом напихал в магазин разных патронов — и медные были и покрытые серым лаком и пара вообще каких-то полежавших, тускло — латунных..

— Пару крайних шаров бахну? — спросил хозяин эспаньолки у Хоря и его соседа.

— Да не вопрос — кивнули те.

И владелец СВТ быстро и четко разнес оба шарика, причем остальные пули взбили сухую землю там же, где шарики эти были только что.

— Очень полезное свойство — всеядность, не каждая самозарядка будет нормально работать при разных патронах — учтиво заметил Хорь, наблюдавший за мастер-классом.

Паштет кивнул. Потом, волнуясь и потея, получил в руки Светку. К его удивлению она оказалась такой же по весу, как мосинка, хотя по виду была тяжелее и массивнее. Не очень складно набил патроны в магазин. А стрелять оказалось не так, чтоб сложно и отдача оказалась совсем слабой. Посильнее, чем у калаша, но несравнимо с Маузером. И почему-то самозарядка показалась стрелку живой что ли… Вот калашников лупил очередями, и это было незаметно как-то, поливаешь и ничего такого. А тут физически ощущалось, как внутренние механизмы винтовки работают, взаимодействуют и действительно — она САМА заряжает… Странное было ощущение. Вот как сравнить паровоз и электричку.

— Теплый ламповый звук — сказал Паша.

И хозяин эспаньолки кивнул, улыбаясь.

А Паштет решил, что в 1941 году неплохо бы такую штуку заполучить. И потому, как человек основательный, стал задавать вопросы про тонкости стрельбы из Светки. Все оказалось не так, чтоб сложно, секретов каких-то не оказалось, а вот тонкостей было полно. Самая корявая тонкость была в том, что магазины, оказывается, были невзаимозаменяемыми. Как и диски к ППШ и ППД в то время.

После такой короткой, но внятной лекции, уважительного отношения к СВТ добавилось. Опять поменяли мишени. Паша поймал себя на мысли, что ему очень нравится тут, на стрельбище. И тяжесть старого оружия в руках, и запах пороха и масла, и — компания тоже пришлась по душе. Вздохнул тяжело, с этим бы оружием — да туда, в начало войны. Между тем сухопарый снайпер стал сворачивать свою дальнобойную артиллерию и неспешно засобирался в тыл. Несколько человек из стрелявших тоже стали упаковывать оружие. Паштет глянул на часы, ого, оказывается времени прошло уже немало! А ведь и тени переместились и солнце по небу хорошо катанулось.

— Пора бы уже и пообедать! — с намеком заявил приятель-бугуртщик.

— Ну, вообще, да…

— Понравилось?

— Очень! — искренне ответил Паша. Стоявшие рядом заулыбались.

— Сколько я должен?

— Да вообще-то не те деньги — усмехнулся хозяин Светы.

— Я понимаю. Но мне очень понравились эти стрельбы, и я бы был рад еще пострелять. А вам будет неинтересно меня возить, такого красивого халявщика. Опять же вам возни с чисткой стволов. Потому лучше бы мне заплатить сейчас — чтоб позвали потом — несколько комковато озвучил Паша свои мысли. Стоящие рядом переглянулись, пожали плечами, потом озвучили совершенно смешные суммы. Удивленный Паштет получил, в общем, не шибко нужную информацию о стоимости патронов и больше всего его удивило, что патрон к Маузеру оказался впятеро дороже патрона к Мосинке, а патрон к калашу стоил ровно столько же, сколь и мелкашечный.

— О, Гоша приехал! — заметил тем временем прищурившийся Хорь.

— Грозился, что вот-вот Дегтярева купит. Интересно, купил или нет?

— Дегтярева? — удивился Паштет.

— Ну да. Охотничье ружье такое — Дегтярев пехотный, в девичестве — ручной пулемет. Впрочем, сейчас даже станковые Максимы продают как охотничье оружие, так что не очень удивляет, разве что кусачей ценой. А ППШ этот фанатик уже себе поимел. Пошли, спросим, как успехи в приобретательстве и накопительстве.

— Вот охотничий ДШК я бы купил — мечтательно заявил Хорь.

— Вам только волю дай, вы тут же счетверенками зенитными охотничьими обзаведетесь — усмехнулся хозяин Светки. Новоприбывший тем временем поспешно шел на рубеж стрельбы, поглядывая при этом и на весьма понятные занятия по созданию шашлыков. Уже и дымок поднимался. Поздоровкались, поручкались.

Оказалось, что ДП еще не куплен. Огорченный Хорь, не медля, ушел туда, где уже дымились мангалы и вроде как собирался большой стол в виде брезента на земле — в тыловых районах стрельбища. Большая часть стрелков уже хлопотала там. А к ППШ патронов всего десяток. Но их как раз дали Паштету отстрелять, что он с радостью и сделал. Заодно подумав, что ППШ ему нравится никак не меньше СВТ — отдача мизерная, нежная, бьет машинка точно, хотя когда взял старинный грубоватый агрегат в руки удивился его громоздкости и весу. Калаш в этом плане выглядел выигрышнее. Черт возьми, Паштету захотелось иметь оружие! Вот реально — руки зачесались. Беда была только в том, что ему все понравилось, из чего он сегодня стрелял, и выбрать лучшее было почему-то очень сложно.

Глава семь. Шашлычный пир и застольные беседы

— Женщины всегда ревнуют своих хозяев к шашлыкам, пиву и дружеским компаниям — сказал бесспорную истину полноватый блондин. Сказал — как отрезал. Он нанизывал кусочки сырого мяса на шампур, причем делал это как-то заковыристо, но определенно — мастерски. Даже сырое мясо выглядело аппетитно, к тому же приятности взгляду добавляли кусочки красных помидоров, лиловых баклажан и кольца лука, придававшие шампурам особую праздничность. С высказанной блондином аксиомой никто спорить не стал, в связи с ее очевидной бесспорностью, а сидевший рядом с ним меланхоличный мужчина сказал, явно продолжая разговор, начало которого бивший из ППШ Паштет явно упустил:

— Лосятину вы не пробовали, красную, волокнистую, в маринаде с можжевельничком!

— Приятель был на сафари, так говорит — слонячий хобот очень ничего! — заметил возившийся с мангалом жилистый человек.

— А вот я не знаю — не пробовал… Ну, это экзотика, но вот чтоб не очень жирно — берешь телятинку, такую, что он, паршивец, обратом выпоен, вымачиваешь ее в айране, туда один два лимончика, абхазских, правильных, те, которые двоюродные братья мандаринов, их без сахара трескать можно, и кожура — темная, почти в оранжевое по цвету, и тоненькая, чуть молодого чесночку, но уже — где зубчики завязались, лучку красного, салатного, специй — всяких, но шафран обязательно! И вот буквально на два-три часа! Айран не жирный, но газированный, и не дает нежирному, в общем, мясу засохнуть до срока, пока нутро дойдет. И очень, очень, ОЧЕНЬ!!! важно правильно подготовить куски, чтоб и мясо из орешка (ну ладно, лопатку тоже можно, да и шейка), и размер правильный. И жар… Жар — это полдела, чтоб угля было в достатке, и той температуры — прям, алхимия и производство булата. Мне кажется, что правильный шашлычник легко дойдет до температурных режимов булатного священнодейства, ибо все превозмогнет и осознает по цвету углей… — певучим монологом выдал блондин. Тут же совершенно человеческим голосом, перейдя с диапазона сирены, спросил нетерпеливо:

— Угли в норме?

— Почти. А все. Можно — ответил уверенно смотритель мангала. И блондин тут же снова стал сиреной — не той, которая тревогу дудит адским воем, а мифической сирены, чей голос убаюкивал и совращал с пути истинного разных неосторожных странников:

— И — бди! Поворачивай вовремя, не захлебнись только, нельзя, друзья тогда с голоду пропадут, ты — часовой, ты страж!

Шампуры легли рядком над малиново светящимся углем, оба мужчины стали колдовать, то поворачивая мясо, то сбрызгивая на угольки из двух разных бутылочек, то помахивая опахалом, взбадривая жар. У соседнего мангала так же священнодействовали другие стрелки.

— Пустое это, баклажаны, только живот потом крутит. Шашлык должен быть с луком! И все, никакой кинзы! И маринада в полевых условиях тогда не нужно вовсе — строго заметил от соседнего мангала седоватый снайпер.

— Это как? — спросил его Паштет, который начал уже потихоньку захлебываться слюной. Бугуртщик посоветовал ему взять побольше хлеба с сыром и горячего чая, что Паша и выполнил. На шашлыки, тем более в таком объеме и в таком разнообразии он не рассчитывал. Действительно — полигон ведь, а тут и то и се…

— Лук резать тонкими кольцами, помять, я иногда толкушкой давлю. Лука — ну примерно одна к двум частям мяса. Добавляем соль и перец. Перемешиваем, в холодильник, с вечера, утром можно уже жарить. И очень не советую в закрытом пластиковом пакете, а то тогой, пахнуть начнет специфически — охотно отозвался снайпер, не отрывая при этом глаз от готовки.

— Немного не так — возразил его напарник: — Сначала нарезанное мясо посолить и добавить специи, которых у каждого любителя свой набор. Дать просолиться и впитаться минут 15. Затем перемешать с луком, нарезанным полукольцами. Пакет пластиковый использовать можно, а иногда и нужно — положил в него шашлык с ингредиентами и езжай к месту приготовления. Через два часа можно уже готовить на углях. Остатки лукового маринада (не жидкость, а конкретно влажный лук) надо аккуратно разбрасывать по уголькам, когда стекающий с мяса жир гореть начинает. Это лучше и быстрее и воды и соли. Сегодня так сделал. Самый бесхитростный рецепт, при этом надежный. Колечки лука тоже надеваю на шампур, они обгорают и выбрасываются, но работают экраном для мяса.

— Э, Доктор, это как с бабами, всем нравится своё. Самый хороший шашлык — тот, который есть и который съедобен. Все остальное уже орнамент — я знавал гражданина, которому с родины из Дагестана дрова привозили для шашлыка. Натурально дрова, и еще специи.

— Захлебнусь ведь… Или пропаду в братоубийственной никчемушной борьбе. Потому что видится мне готовый уже шашлык. Спаси шашлык, доведи шашлык! Съешь шашлык! — возопил клоунским голосом второй хозяин эспаньолки. Он как раз закончил сервировку стола, быстро и красиво разложив на пластиковых тарелках различный сыр, всякую зелень и прочее важное, украшающее добротный стол, выставил с десяток разных бутылок и теперь посматривал ожидающе на мангалы.

— Эх… Съесть-то он съесть… Токо хто ж ему дасть? — соболезнующе заметил Хорь.

— И чего спорить? Стали рядом у мангалов, наколдовали каждый по-своему, сейчас сравним — вот и сошлись бы на том, что — все хорошо, все ладно, да объять необъятное живот не может… Мясо-то над звездным жаром углей (и опять спор — береза-яблоня-вишня-ольха? Что лучше? НУ, ТОЛЬКО НЕ ЕЛКА!) защитилось скафандром корочки, и весь сок остался внутри. Важно не передержать, не пересушить, но и недодержать — погубишь ведь первобытный правильный вкус, когда и запах от углей не до конца еще превозмог аромат трав и специй маринада (Свой! Секретный! Ни у кого такого нет!), и уже не кровь, но еще не потеряна в атмосфере, нет — живая вода сока, восхитительного, да бог с ними, с не понимающими, даже и потечет она по подбородку!!! И пряного, мясного, ждущего встречи с вином и соусом победно возьмет на штык все вкусовые сосочки. И важно — не проворонить, не пропустить, собирая всех к столу — не передержать, особенно зимой, горячий, только горячий! — снова запела сирена, вызывая мечтательную истому.

— Шашлык должен быть вкусным и его должно быть много. А как его сделали — это уже детали — деликатно нюхая вкусный дымок, заметил невзначай Хорь.

— У нас на автобазе жили три дворняги. Их звали Шашлык, Гуляш и Расстегай. И вдруг зимой они пропали, а весной в лесу нашлись собачьи шкуры. Вот так имя определило судьбу — задумчиво сказал, поправив очки привычным тычком большого пальца, сидевший неподалеку мужчина с непроницаемым амимичным лицом. С таким хорошо в покер играть.

— Наши бомжи давно освоили корейскую кухню — пожал плечами хозяин эспаньолки.

— Буквально пару недель назад открыл для себя новые прокл… Ой, не о том. В общем, с бараниной не подфартило, и делал шашлык из курицы, и тут же сурка на вертеле. Оказалось, что сурок на порядок вкуснее шашлыка оказался. Понятно, что из курицы он особо вкусным и не бывает, но победа была даже не по очкам, а нокаутом. Неплохая альтернатива барашку или свинке. Только разделывать надо грамотно и не торопясь, чтоб запаха не было. До сего момента его только тушил либо обжаривал в казане. Но, как видите, полушашлычный вариант тоже в фаворе — поделился худощавый стрелок.

— Сурковская пропаганда — ухмыльнулся Хорь.

— Ну да, ну да. Риски большие, однако — хмыкнул иронично тот, которого называли доктором: — "Известно, что сурки восприимчивы к различным инфекционным болезням: пастереллез, псевдотуберкулез, сальмонеллез, эризипелоид, листериоз, туляремия, чума, лептоспирозы, риккетсиозы, токсоплазмоз, энцефалит Повас-сана". Патанатомия при разделке (вскрытии) тушки сурка в цене.

— Тьфу! Не надо аппетит портить!

— Сурки и впрямь вкусные. И действительно всякое в себе таскают. У меня отец этим занимался — контролили эндемические очаги, а я ему помогал. Ну вот, шашлык можно кушать! — заметил серьезно блондин.

Опасения насчет испорченного аппетита оказались пустыми. Ели все, оголодав на свежем воздухе, жадно и напористо. Аж за ушами трещало. Некоторое время даже и не разговаривали толком, потом, когда первый голод был утолен, стали не торопясь смаковать. Пошли застольные разговоры, которые Паштет, отдавший должное шашлыкам разных школ, слышал урывками.

— Наш тотемный политический зверек — песец. А их, лис, как-то вот не жрут. Даже звери отворачиваются. Песцов никто не любит.

— Пёсик у меня был… Тошка… вечной охоты ему… ягдтерьер. Так за милую душу съедал лисье мясо. Мутант, наверное, был. Остальные псы — да. Нос воротили от лисьего мяса — печально окунулся в воспоминания седоватый снайпер.

— И сообразил же ты куриный шашлык стряпать. И не стыдно? — укоризненно журчал голос блондина.

— Так не было баранины! — возразил поедатель сурков.

— Жалкая и нелепая отмазка — поддел его Хорь.

— Птицу по-другому готовить надо — назидательно заметил худощавый стрелок.

— Это ты про что?

— Про Паниковского.

Увидел, что не все поняли, но зато внимание привлечено полностью, не спеша и веско добавил:

— Еще в школьные годы, в ЛТО, в винодельческом совхозе на Южном Буге местные объяснили, что самая вкусная птица — краденая. Незабвенный Паниковский знал таки, что именно гусь действительно делает человека счастливым. Гусь! Гусь — выбор мастеров! С такой птицей почти нет хлопот.

— Чушь! Мы готовили его пару раз — не фонтан — заметил доктор.

— Просто неправильно это делали. Первое и важное! Гуся надо украсть! Именно — украсть. Мерзлая тушка — это не гусь, это печальный набор белков и углеводов без вкуса и смысла. Съедобное мочало! Гусь должен быть свежим и потому его надо украсть. Только так. Потом свернуть ему шею.

— В блаженном детстве я наблюдал попытку сворачивания гусю шеи, так голова сделала три обратных оборота и ущипнула обидчика. А щипается эта птичка божия мощно, у него зубы в клюве! — недоверчиво возразил блондин.

— Просто крутить в любую сторону почти бесполезно, это верно! Повернуть и нагнуть на излом.

Все оценили тонкость гуманного обращения с животными, вполне достойную умений Швейка. А рассказчик тем временем продолжил не спеша.

— Потом на ходу надрезать брюшко и вывалить потроха чохом (мы не домохозяйки, бороться, промывая и вычищая по списку, не будем). Внутрь треть жменьки соли и плотно травок. Укроп, щавель, петрушка, дикий чеснок, ревень — что будет под рукой.

— Жаль. Я уже рассчитывал, что ты нам попутно расскажешь и мастер-класс по приготовлению фуа-гра из топора! — весьма ехидно, но никак ничего не выражая мимикой, заметил потенциальный игрок в покер.

— Это в следующий раз. Не стоит мешать рецепты в кучу — парировал рассказчик и продолжил, не теряя темпа: — Обмазываем глиной. Сантиметра два-три прямо поверх перьев, сначала втирая до шкуры, а потом формуя "бомбашечку". Закладываем в ямку. Сверху разжечь костер из полешков. Что характерно — совершенно неважно береза, сосна или — не хочу вас пугать — елка. Готовность: как первые угли начнут образовываться, засекаем и ждем час.

— И потом?

— Выгребаем, разбиваем (осторожно, что бы не обвариться первым паром и не подавиться слюной). В черепках — ароматное тушеное мяско. Вкусно-о-о!!!

Пару минут все мечтательно представляли этот подвиг имени Паниковского. Потом морок развеялся потихонечку.

— Не было у меня гуся. Была курица! — поставил мечтателя на место охотник на сурков.

— С курицей, как, впрочем, и любой другой некрупной птицей в походных условиях поступают просто — душевным голосом поваренной книги о вкусной и здоровой пище заявил рассказчик: — С тушки чулком снимаем шкуру, вместе с перьями. Нужное и полезное мясо рубим на небольшие кусочки. Если добычи мало, то вместе с косточками. И в котелок — для навара. Полчаса готовки в слегка бурлящей воде, потом досыпаем имеющийся припас. Суп из пакетика или сырые овощи или крупу или что есть и варим двадцать минут.

— Помедленнее, я записываю — заявил что-то и впрямь черкающий в потрепанной записной книжке Хорь.

— …и отставляем ёмкость чуть в сторону от открытого пламени, чтобы не варилось, а протомилось еще двадцать минут. Специи и соль по вкусу и наличию. Кулешик с дымком…. Ух!

— Вкуснее перед варкой мясо без воды немного пообжарить на дне котелка, добавив чуть жира из тушенки, или пожертвовав пару ломтиков сала. А в остальном всё так же — кивнул головой доктор.

При этом доктор протянул своему соседу бутылочку с каким-то самодельным фирменным соусом, который некоторые особо увлеченные любители шашлыков делают по своей секретной рецептуре, которой, впрочем, охотно делятся с любым интересующимся. Сосед побрызгал на душистое горячее мясо, передал дальше через стол. Сидевший рядом с Паштетом владелец эспаньолки грустно помотал головой и с печалью в голосе сказал:

— Увы, слишком остро для меня, изжога будет.

— Это что такое? — удивился услышавший странное слово Хорь. Несколько картинно удивился, как показалось Паштету.

— Это такое гадостное чувство — вежливо ответил владелец изжоги.

— Я просто не смог оценить шутку ввиду того что, ну, не знаю я что такое изжога и от чего она! — покаянно потупил глазки оппонент.

— Счастливые ребята… По-доброму завидую. Живу с язвой уже скоро 38 лет, и очень хорошо знаю, как оно, когда изжога пришла… Желаю не узнать её никогда.

— Мне тоже рассказывали-рассказывали. И при всех гастритах так ни разу и не понял, что это такое. Знаю, что надо ее содой заедать — заметил сидевший напротив стрелок.

— Не стоит, хуже потом будет. Лучше несколько глотков молока. Но в нашей компании сейчас вряд ли кто привез молоко, так что — увы, откажусь — подвел черту владелец 'Светки', эспаньолки и изжоги. Вид у него был грустный и Паштет решил сменить тему, вежливо заметив, что его удивляет отсутствие за столом алкоголя вообще. Выводы он делать из этого не стал, но, по его мнению, в картину пира на свежем воздухе вполне бы входило пиво — водки.

— Пьяный с оружием — административка сразу. Две административки за год — сиди, читай роман Хэмингуэя — пояснил Хорь.

— Я читал Хэмингуя и не понял ничего — сухо отметил человек с лицом игрока в покер. Впрочем, Паштету показалось, что такое лицо мог бы иметь и крупный чиновник или преподаватель в универе. Доцент, например. Доцент-преферансист. При чем тут пьянство и давно забытый писатель, будущий попаданец не сообразил как бы, и потому переспросил.

— Его роман "Прощай, оружие!" После двух административных правонарушений стволы изымут — суконным, протокольным голосом разъяснил доцент в очках, поправив их привычным тычком. Но почему-то прозвучало сказанное им скорее иронично, чем серьезно.

— А у вас какие стволы? — неожиданно для себя спросил его Паштет.

— У меня? Никаких.

— Таки административки? — удивился своему точному провидению попаданец.

— Таки нет. Не покупал. Я спокойно к оружию отношусь — ответил равнодушно игрок в покер.

— Тогда почему не пьете? — уже удивился Паша.

— Так я и к выпивке отношусь спокойно.

— Ничего не понял — признался Паштет.

— Мне эта компания нравится — неожиданно усмехнулся человек в очках. Улыбка у него была хорошей, как-то для такой каменной физиономии внезапной.

Пока удивленный Паша закрывал рот, стрелок, напротив сидящий, усмехнулся и сказал:

— Да, компания у нас хорошая. Мне вот и самому нравится.

Отсалютовал стаканчиком с каким-то хитрозаваренным чаем, остальные ответили тем же, посмеиваясь.

— А, ясно, кто с оружием и за рулем — те не пьют. А остальные — за компанию. Понял. Правильный подход — кивнул Паштет.

— Но это, в общем, мало что меняет — удивил его ответ стрелка, прихлебывающего чаек.

— Эээ… Это как? Все же трезвые, что такого?

— Хорошо бы так. А то вот давеча мне из моего — же ружжа в моем — же авто крышу прострелили. Сам виноват, что характерно: даже в самой вроде — бы надежной и маленькой компании ствол оставлять без присмотра недопустимо — печально заметил стрелок.

— Однозначно. Та же картина и у нас была. Ехали в Ниве, на пострелять. Кой пёс пассажира заставил примкнуть магазин к мелкану, и затвор передёрнуть, посейчас неясно. А дырка в торпеде вот она, на вечную память. Сколько слов пропустим, по причине нецензурности… И тумаки автору выстрела выдали в полном объёме… — согласился и владелец 'Светки', не без грусти в голосе.

— Вот именно. И, что характерно, все трезвые были.

— Вот потому-то "риальнэ потсоны" ездят на кабриолетах — пояснил Паштету вежливый Хорь.

— "Риальнэ потсоны" делают люк в крыше машины — разбитый кусок плексигласа можно заменить без большого напряга. И тебе, Никола, НАДО сделать люк в крыше — улыбнулся доктор своему соседу — стрелку. Тот фыркнул зло.

— Что, вот так никак объяснить не могут — нахоа делали? В смысле — зачем? — спросил Паштет. После фильма "Большой куш" к стрельбе в закрытом авто он относился с некоторым испугом, больно хорошо там стекла после выстрела повылетали.

— Для понту! "Я в Чечне три года по горам лазал, блеать!" Трейдмарк! Баивые афицеры епта — умело подпустил гопнического сленга Хорь. Надетая им на голову кепочка сильно работала на такой образ, одновременно сбивая с толку Паштета. Особенно после того, как на огневом рубеже этот самый гопник отличным литературным языком ясно и четко объяснял ему, новичку и нубу, весьма непростые вещи.

— А может действительно так — задумчиво промолвил Влад, хозяин странноватого набора из старинной винтовки, старомодной эспаньолки и почти сорокалетней изжоги. В этом Паштету увиделась некая основательность и последовательность. Поневоле вызывающая уважение к человеку.

— И хорошо, что это мелкан, а не .308 или 7,62х54R… С такой дистанции там бы и блок прошило насквозняк — неожиданно дополнил Влад и как-то задумался. Все остальные — тоже помолчали. Правда, не упуская возможность пожевать шашлык, запивая его всякими своими напитками. Паше в голову пришла мысль, что вот как раз можно бы и спросить — и он спросил:

— А скажите, в порядке бреда, вот вы к оружию привычны, люди опытные. Если бы вам представили возможность с этим оружием в прошлое податься — ну, как в популярной нынче фэнтезятине. Дернули бы в портал? Во вторую мировую?

— Во вторую мировую? Я бы нет — первым ответил человек с каменным лицом игрока в покер и преферанс — а вот в Великую Отечественную я, пожалуй, и мог бы рвануть. У меня дед пропал без вести в 41, в Воронежской области.

— А какая разница, вторая мировая или Великая Отечественная? — удивился Паштет, всю свою жизнь считавший, что это одно и тоже.

— Разница в целях — пояснил преферансист — Вторая мировая была затеяна для передела мира и захвата чужих территорий, а Великая Отечественная — для защиты своей земли. Мы сначала отстояли и освободили свою страну — это была Отечественная война, а потом вместе с шакалами поучаствовали во второй мировой, разгромив других шакалов. Вот и выбирай, хотел бы ты спасти своего деда в Воронежской или пострелять по самураям?

— Вообще, идею Юра занятную выдвинул, но только если можно выбрать место и время попадания. А то научишься минно-взрывные сетки вязать, взрывчаткой обзаведешься, хотя бы промышленной, электрозапалы откалибруешь, выберешь время и место, где немецкая штабная колонна покатит. Но по факту раз — и к динозаврам на стол, вместо того, чтобы штабной автобус Рейхенау какого на суд к Всевышнему отправить. Абыдна будет.

— Долго бы мы там не протянули. Читал про войны — такие герои были — а тоже погибали — задумчиво сказал доктор.

— Ну, насчет 'И такие люди погибали' — можно ударом кулака разваливать стены, перекусывать двутавр в прыжке, на детородном органе завязывать арматуру двадцатку, за километр попадать белке в глаз и пасть жертвой статистической вероятности от пули, выпущенной слепым ботаником наугад. Молчу про банальный артобстрел или тривиальную бомбежку — заметил широкоплечий мужик с каким-то злым взглядом.

— Тут вопрос в том, что дальше там будет. То ли останешься там навсегда, то ли обратно выкинет. Согласно петле гистерезиса — усмехнулся Никола-стрелок.

— Это что за штуковина?

— Да в старой еще фантастике тоже рассматривалось попаданство, это не сегодняшняя идея…

— Ну да, еще Марк Твен своего янки закинул во двор короля Артура, помнится — кивнул доктор.

— Так вот толковалось там, что не получится время драть, типа оно неразрывно и если попал в прошлое, то во времени образуется этакая… Док, как называется эта штука, которая выпячивается изовсюду? Черт, на языке вертится…

— Грыжа? — усмехнулся доктор.

— Во, она самая.

— Попаданец в грыжу времени. Хирургическое пособие — сказал игрок в покер.

— Но, в общем, поняли. Только вот нарваться там легче легкого. В том прошлом времени — заметил Никола.

— Нарваться можно где и как угодно — возразил Влад.

— Можно. Вопрос — зачем? Получается мародерка или прогрессорство. Или — сам риск. Но, собственно, ради риска в такое и лезут, если не по делу. В общем — риска выходит меньше, чем у тех, кто тогда жил и воевал — стал вслух прикидывать Хорь.

— Да прям!

— Практически у людей был свой приказ, своя задача. А немцы этому мешали. Попаданца никто не гонит вперед по другим делам. Не нравится что-то — не пошел. Это даже не компутерная игрушка, там что-то делать надо, квесты исполнять, а тут — сам себе командир, что решил то и делай. Не хочется идти — не пошел, отправился мародерить, или хутор какой грабить вежливо — пояснил парень в кепочке.

— Значит, за риском. Ты б пошел? — спросил его Паштет напрямую

— Ну, как на охоту с рогатиной, в горы без страховки и прочее. Можно. Но самый цимус в том и есть, чтобы не нарваться — ответил Хорь.

— Иначе проще не лезть совсем — точно не нарвешься — хмыкнул игрок в покер.

— Все равно — погибнуть проще простого — отметил и доктор.

— А кто-то вообще сумел жить вечно? Все помрем, кто-то раньше, кто-то позже — и еще не факт что тому, кто раньше, повезло меньше. Это если у человека жизнь херовая была, то ему помирать не хочется — он все надеется, что "когда-нибудь поживу по-человечески". А если жить хорошо, как в том кино сказано "у тебя все было", и добавить, а чего не было, так и хрен с ним — помереть, в общем, дело-то житейское. Бывают, правда, локальные моменты — дело недоделано, ну никак помереть нельзя пока не завершил. Но в "сафари с риском", извините за выражение, обычно отправляются не в таком состоянии. И уж всяко без четких и обязательных "планов на будущее" — ввиду нечеткости и необязательности самого факта будущего — возразил им уверенно Хорь.

— Безответственностью попахивает — припечатал человек в очках.

— И, да — эти люди полностью и абсолютно безответственны, иначе и быть не может. Тем более там портал возвращает, если возвращает вообще, вроде как в тот же день или там день спустя. Вообще удобно — тут все дела подбил, завещания там составил, рыбок в аквариуме покормил, собак выгулял, урожай на даче собрал, дом к зиме подготовил, воду там слил с систем и прочее. И даже не в отпуск — а на денек в лес уехал со всем мотлахом, записку в кабинете оставил в конверте что-то типа "вскрыть хренацатого мартобря". Один черт, если пропадешь, то дело заводить будут, нагрянут осмотреть — сказал Хорь.

— И что?

— И вперед. Не вернулся — ну и хер с ним, дома все в порядке. А повезло — ну так вернулся, да еще глядишь и с хабаром — и 'назавтра' приехал, завещания в сейф, записку в камин, и домой, дальше жить, раз уж так повезло.

— То есть ты бы согласился? — настойчиво уточнил Паша.

— А что? Я б, вполне, в таких раскладах рванул, причем с упором на "не вернуццо". Тока вот че — то чтоб все дела завершить последний год никак не выходит, накопилось. И главная бяда — порталы тока в книжках встречаются что-то… — кивнул гопник в кепке.

— Только я не очень понимаю с какой целью при такой жизненной позиции лезть в портал. Самому. Добровольно — заметил сухощавый снайпер.

— А если — с подготовкой? — глянул на него Паштет.

— Ну, не ради же любопытства?

— Так вот подумать — если таки был бы портал, я бы, пожалуй, и впрямь рванул туда. Чисто пострелять. С современным оснащением, ессесно — убежденно заявил Хорь.

— Таки калаш с глушаком бы взял? — спросил его Влад.

— Как вариант. АК-74 или АКСУ, и глухой мелкан — пистоль, маргошку, или наганий или еще какой сигнальный в переделке. И того и другого — патронов можно много брать (патрон 5,45 весит вообще как пистолетный по сути). Как вариант еще — мелкан в виде ТОЗ-8 какой-нить, есссесно подрезаной и с глухарем. Патронов к АК эдак штук 300, а к мелкану и под тыщу вполне можно.

— С оптикой? — уточнил снайпер, жуя кусочек шашлыка.

— Ага. Оптика легонькая, прицел на АК, если мелкан — винтовка есть — то и на нее — примитивный карандаш — согласился парень с перебитым носом.

— А еще?

— ПНВ первого поколения, подсветочный, они ноне дешевые и легонькие, прямо нашлемный можно. Монокуляры вообще копейки стоят. Если денег есть, то можно взять универсальный комплект — монокуляр с адаптером на прицел. Солнечную гибкую батарею и Пелтье — заряжать эту тряхомудь, извините за выражение, плюс автомобильную зарядку — авось где АКБ найдется живая. Ессесно и запасные аккумы в комплекте — они там маленькие, много не потянут.

— Про связь забыл — напомнил хозяин СВТ.

— Не забыл. Как опция — радиоприемник (рация) со сканером, но главное чтоб частоты брал нужные, иначе нафиг. Впрочем, взять на старт хороший приемник стоит — чтоб "Маяк" брал — определиться на месте по времени да и по месту можно если антенна мал-мал направленная и еще пару станций словит. Можно потом сжечь или просто прикопать, чтоб не тащить, но современные цифровые — они едят мало, да и не включать зря, весят еще меньше — а время от времени уточнять дату. В беглом режиме сбиться легко, а так неплохо — ответил ему Хорь.

— Еще удобная опция — это автономный блок датчика движения — ставишь коробочку, она на 25–30 метров в секторе 90-120° сечет перемещение цели типа "человек" и тебе на вай-вай сообщает, или по проводу. По нынешним временам есть масса противодействий, и обнаруживать есть чем — а тогда — вундервафля однозначно, а одиночке важно — на время сна периметр стоит проставить. Весит тоже не так много, можно взять чуть с запасом — неожиданно вклинился в разговор широкоплечий. Остальные стрелки не ржали, вполне заинтересованно слушали.

— А одежду того времени брать бы стал? — продолжил интервью Паша.

— Наф ин. Одега гортекс-шмортекс, горка-шморка, цыфра-шмыфра, боты бундесы, пенка, полиэтилен. Вот еще БЖ легкий, первого класса, противоосколочный — они сейчас весят вообще нифига, каска пластиковая класса "противоударная" — опять же пойдет как противоосколочная — отттарабанил Хорь.

— Ну и срубят тебя свои же из-за немецкого силуэта каски — осек его снайпер.

— Погодь, речь про участие в большой мясорубке? Или все же не на острие удара всей группы армий Центр, а чуточку в бибинях в сторонке? — стал уточнять доктор.

— Не, толку-то под гусеницы наступающей дивизии влететь. Вот как ты сказал — бибинях — ввел тему в русло Паша. Его очень увлек этот разговор.

— А тогда черт с ним, с силуэтом. Сухое горючее, сублиматы современные, таблеточки для воды, энергетики в таблетках, минимум лекарств, в основном всякие обезболи и противосральные, извините за выражение — как по-писанному затараторил Хорь.

— Карты неплохо — напомнил снайпер.

— Распечатка карты предполагаемого района, на пластике, уходя оттуда карту кинуть, авось кому повезет потом, компас ясное дело — кивнул на толковое напоминание интеллигентный гопник.

— С компаса начинать надо было сразу до мелкана и каски — хмыкнул широкоплечий и добавил:

— Возможно немного пластида и СВ — в основном электро и радиодетонаторы, да плюс несколько обычных МУВ и УЗРГМ.

— Саперное дело, гришь?

— Я не сапер и мало умею с этой всей дрянью работать. Может пару-тройку гранат, причем просто запал вклеенный в промышленную стограммовку.

— Ну, там ножик-топорик, кружки-ложки всякие, малость хабара на обмен — говорили уже — ножики простые, иголки, спирт, еще чего-то такое. Ну, и большой мешок под хабар, конечно — вдруг все же обратно? — продолжил Хорь.

— Главное, чтоб портал вовремя открылся, а не когда хабар отдельно где-то — умудренно заметил Никола-стрелок.

— А то ведь можно и не полезть туда, ибо ну его нах — иронично сказал доктор.

— Я бы тоже полез, подтянул бы физуху до былого уровня, повыдирал и залечил наглухо зубы, купил очки, вытащил бы с антресолей баян, в соседнем подъезде живет учитель музыки — пошел бы учиться на баяне и на гармошке. Гармошка дедова, к сожалению, совсем рассохлась, надо купить новую. На всю подготовку года бы хватило. Потом отдал бы дочку в хорошие руки, купил себе го-про и мешок аккумуляторов с флешками, пачку блокнотов и вязанку карандашей, да и пошел — неожиданно ответил широкоплечий, тот, у которого был колючий взгляд.

— Шутишь, Макс? — искренне удивился доктор. Видно было, что они давно знакомы и сейчас медик серьезно поразился.

— Нет. Очень мне в младенчестве нравилось, как дед под гармошку матерные частушки пел по пьяни. Чисто фронтовой фольклор, от которого не осталось практически ничего. Так — у одного автора есть сборник песен, у кого-то еще немного и всё. Захочешь в интернете найти хоть пару частушек про комаринского мужика — нету ничего. Так что я бы полез по гражданке, чисто из любопытства — серьезно сказал широкоплечий по имени Макс.

— Тоже вариант — кому пострелять, кому на гармошке вжарить — кивнул Влад.

— А еще можно по девкам двинуть, мужиков-то на оккупированной мало было, а девки остались — влез тут же Хорь.

— Это ж кому нравится поп, кому попова дочка, а кому свиной хрящик.

— Вот, сейчас на Уркаине кое-кто с радостью рванул бы — просто бандеру встретить, поручкаться. Тоже, в общем-то, мотивация — продолжил раздухарившийся гопник, сдвинув свою кепочку на затылок.

— Если уж тащить с собой артефакты, то и брать надо сразу АК-103 в полном обвесе, с нештатными ПНВ, мешок пластиковых магазинов и 3–4 цинка патронов по 400 штук в каждом. Патроны тоже брать современные, качественные — проворчал Макс.

— Для бесшумной стрельбы специальный маломощный патрон идет — напомнил всем снайпер малоизвестную деталь.

— Погодьте, а что бы там ништячить в первую голову? И какая подготовка бы нужна? — спросил Паштет, которому не очень хотелось, чтобы нужный ему разговор утек в технические маловыполнимые дебри. Ему не светил ни современный АК, ни навороченные патроны строгого учета.

— Там хабара-то немеряно. Подготовка потому конечно исключительно от задачи — съехал с рельсов длинной патронной темы Макс.

— А поконкретнее?

— То есть основное то, чего много и в том текущем моменте — нафинг никому не интересно особенно — то, что сейчас идет как "военный антиквариат". Госпаде, да заглохший, никому не интересный БТ-2 притащить — сука, это ж квартира в Москве в центре. Или самолет, И-15 в собственном соку — размечтался Хорь.

— Как только эту тварь притащить? — вернул его на землю здравомыслящий снайпер.

— А вы знаете, какая у Толстого Германа была коллекция произведений и прочих ценностей? — поинтересовался у публики доктор.

— Если Хорь завалится в портал на БТР-80, да с десятью человеками — грузчиками подготовленной команды, то за неделю они смогут метнуться в Германию и обратно. Ну, за две недели, если ехать в объезд, через Словакию — ханжеским голоском уведомил публику человек в золотых очках. Публика заценила подкол, посмеялись.

— Стволье, снарягу, цацки, технику. Матценности при случае — привычно проигнорировал его выпад парень с перебитым носом. Карие глаза у него повлажнели, видно он размечтался.

— Маловероятно, что попадется золото партии или какие — нибудь коллекции картин и тому подобное. Хотя немцы сотни музеев разграбили. Пара картин — и никаких БТ не надо и нести проще — продолжил свою тему доктор.

— А в Ерманию — вертолет нужен. Ми8МТ с полным обвесом — сказал человек в очках и потянулся за веточкой укропа.

— И четко знать, где что брать — добавил парень самой азиатской внешности.

— Давеча видел как Ми-26 тащил на тросах Су-24, без крыльев. Видать на полигон тащил, как мишень, а может еще чего. Корова. Реально — корова. Медленно шел, 100–150 км, не более. Как не ухнулась на огородик? В общем — Ми-26 для попаданства — самое то. Хабара много можно взять — сказал, наливая себя еще чая, Никола.

— Противогазы, химия в изрядном количестве, ПНВ. И еще вертолет. Нет, два. Двадцать шестых. Нет, три — один в варианте ТЗ. А, чего там. Шесть. Нет, десять 26х. Один с топливом, в остальных по паре броневиков, пороху и мясо. До места рывком чтоб к ночи там, сбросить химию и НУРСами все вынести, технику и мясо наружу, разметать все в хлам, на технике все стащить в коровы. Из ТЗ заправить и в него набить чего-то тоже, потом по бортам, технику сжечь к херам, и айда домой чтоб до утра вернуться — откусывая от укропа зеленые нежные веточки, выдал игрок в покер и поправил опять очки.

— А, фигли мелочиться, дайте мне уже Псковскую дивизию — и рванем напрямки на Берлин. И пару этих, как их там, ясень, тополь — ну по Лондону и Вашингтону заодно жахнуть, плюс Берн и Женева тоже. Брать, так все! — возвестил Никола.

— Одно другому не третье! Мне, может, обидно, за миллионы недоизнасилованных немок! Эти писаки либероидные так девчонок наеобманули. Это непорядок, так поступать! — возопил дурашливо Хорь.

Публика заулыбалась, ожидая продолжения темы, но настрой сбил широкоплечий, заявив твердо:

— Калаш с глушаком — только АКМС, под 7,62. На 5,45 ПБС не ставится, как и на прочее мелкокалиберное сверхзвуковое стреляло. Качественный пистоль с глушилом — АПСМ. У него как-раз присутствует встроенный ресивер, для уменьшения скорости пули и скорости истечения газов из ствола. Впрочем, за хабаром я б на броневичке рванул. И с большой командой.

— Вот там бы пришлось делиться. И ессесно никто воевать бы не стал, тут Неуловимый Джо в полный рост и барахолить все что плохо лежит — заметил Хорь, чуточку погрустневший от того, что не подхватили такую зачетную тему насильничания обманутых в ожиданиях немок.

— То есть ты бы не стал брать то, что лежит хорошо? — хмыкнул Никола.

— Что хорошо лежит надо аккуратно класть плохо, и тоже шыздить, извините за выражение — голосом усталого инструктора пояснил недотепе гопник. И, повернувшись к кайфоломщику Максу, заявил уверенно:

— АПСМ полное говно по слову "пистолет". Ибо, как пистолет — он не пистолет, а кочерга. Пистолет должен быть маленький, ибо им воевать не надо, надо чтоб не мешался. А на далеко стрелять с бесшумок все одно не получается толком да и незачем. Можно конечно взять ПМ с удлиненным стволом и глухарь съемный, или ТТ такой же. Но патрон к ПМ или ТТ весит почти столько же сколько 5,45. А мелкан вдвое меньше. Опять же на 5,45 ПБС ставится. Только патроны достать сложно.

— Это если самому не релодить — кивнул Никола.

— АКМС все же нафиг — там патроны тяжелые. А тащить как? Зочем? Магазинов 5 штук, можно еще пару в запасе на просер — один в оружии, четыре в подсумке. Больше незачем. Вот меньше можно, но подсумок стандартный на четыре, глупо пустой таскать. Цинк можно прихватить, точнее — сверхгрузом в пачках в полиэтилен завернув, по 900 штук расфасовав и разбросать по району, но это если удастся. И тут вес сильно скажется. Иначе фигня. Мелкана хватит вполне. А 7,62 с ПБСом нифига не бесшумка. Лязгает, мама не горюй!

— Но, для такого надо четкие гарантии что портал обратно откроется, и когда-где.

— Я вот чего думаю — если такие вот попаданцы грохнут команду Бранденбурга и задержат немецких танкистов, и наши успеют подорвать мосты через Западную Двину, как ситуация изменится. Может, не будет такой блокады Ленинграда. Финны, конечно, все едино перережут основные пути снабжения по Мариинской водной системе, но хоть не такой ад будет — отвлекся от горячей темы бесшумок Никола.

— Или вместо Павлова не дадут Минск взять — кивнул до того помалкивавший блондин.

— Не все так очевидно — буркнул доктор.

— Мне тоже любопытно насчет Западного фронта. Доводилось тут читать споры на эту тему. Спорили знатоки и эксперты, получалось все просто радужно — заметил и Юра.

— Если на войне все радужно, значит, что-то упустили очень крупное.

— Не совсем. Дьявол всегда в деталях — отозвался доктор.

— Кто бы спорил. Хотя Павлов все-таки мутный тип — кивнул доцент и опять поправил очки.

— Поясню на примере. Окружение Западного фронта немцами производилось двойным кольцом. Первое кольцо ориентировочно у Барановичей обеспечено пехотой от Гродно и с юга частью сил Гудериана, а второе — за Минском — наступающий с севера Гот и все остальное Гудериановское через Слуцкий Укрепрайон, а потом на север, навстречу. Предположим, что Павлов решил предать, отчего действовал так, как действовал. Результат известен.

Теперь будущий генерал все переигрывает. Для того он для борьбы с Гудерианом выдвигает одну танковую дивизию из 6 Мехкорпуса ближе к югу, чтоб удобнее мешать Гудериану.

Дальше надо остановить Гота. Вторую дивизию из 6 Мехкорпуса попаданец двигает на север, как счел удобным для контрудара во фланг Готу. А в лоб Готу притаскивает противотанковую бригаду. 120 стволов, снаряды тоже нашел и ставит ее, как кажется удобнее. Пока все правильно? Андрей, что скажешь? — спросил доктор человека до того помалкивавшего.

— Теоретически все минимум на четверку — кивнул тот.

— Тогда продолжим наши игры. Тут в реале оказывается, что в противотанковой бригаде не хватает тягачей. Временно что-то нашли и притащили все пушки к селу Кукуеву, где был приготовлен заслон. Это успели заранее. Время было. Что надо делать дальше? А возвращать тягачи обратно. И их вернули. Далее идет операция. У Гота есть четыре танковых и три моторизованных дивизии. К примеру, одна из них нарывается на противотанкистов, изрядно умывается кровью и встает колом. Плюс выдвигается та самая дивизия из нашего 6 Мехкорпуса. Конец?

— Нет, не похоже.

— Да, Гот может вывести побитую танковую дивизию из боя и оставить ее приходить в себя. Для заслона от дивизии 6 МК поставить еще одну танковую дивизию и моторизованную, они начинают бодаться с переменным успехом. А остальными силами уходит в сторону и снова двигается по маршруту, обойдя заслон. Противотанкисты его не догонят — не на чем. У них уже тягачей нет.

В итоге Гот, пусть меньшими силами, но уходит к точке встречи с Гудерианом, уверенно опережая наших. Потери у него изряднее, и пусть даже времени он потратит на пару суток больше. Пусть даже он не встретит Гудериана вовремя. Но впереться в Минск с тыла и совершенно порушить систему управления фронтом он в силах. В итоге получается разгром фронта (плюс-минус лапоть).

— А наш мехкорпус? Который Шестой? Ты его силы не учел!

— А 6 Мехкорпус опять же сядет в кольцо и без горючего. В окружном резерве всего 300 тонн горючки. Для мехкорпуса — легкий завтрак. Остальные запасы лежат в Грозном. Если перерезаны желдорпути все танки Западного Фронта сидят в окружении или даже и не в окружении, но все равно совершенно беспомощными. Потому что без топлива. Говорят, что некоторые моторы могут жрать все, что горит. Но Т-26 жрет токмо грозненский бензин. БТ — тоже, ибо мотор у него авиационный. Все, занавес. Можно сравнивать количество танков и стволов и играться с ними на карте. Только это детство. Или малограмотность. Не знаю, предатель Павлов или нет, но им сделано до войны все, чтобы округ слился моментально.

— Исправлять массу проблем уже под огнем втройне сложнее — кивнул молчун.

— Да, я именно об этом и толкую. Так что если бы попаданцем был я — не взялся бы одним махом исправлять проблемы округа. Хотя меня, как документалиста, больше интересовали бы картотеки НКВД и ЗАГС. Сколько народу немцы постреляли из-за прямого предательства или халатности с этими картотеками — пипец адский.

Помолчали.

— Глупо отправляться в прошлое с калашматом, даже в полном обвесе. АК — это дистанция двухстороннего боя, но тогда окружат и положат как нефиг делать, только королевские трофеи фрицам. Если и отправляться, то с хорошей снайперкой под трёхлинейный патрон: пока поймут что пуля не случайная, пока определят сектора — уже и след под кайенской смесью простынет. А для ближнего боя — "папаша" или ППС, пистоль с глушаком. Я бы так сделал — сказал снайпер.

— Ружья Толстого Германа. Это ништяк зачётный здесь был бы. Там вообще было, что посмотреть, много Герман нахапал ценного.

Слушая краем уха вспыхнувший горячий спор Хоря, Макса и сухощавого снайпера на тему оружия, которое было бы лучше для гипотетического попаданца, Паштет чуть не пропустил мимо ушей негромко сказанное Владом:

— Чего спорить? Что есть в руках, то и самое лучшее. Особенно если умеешь нормально пользоваться и знаешь что да как. Я бы хотел оказаться рядом со своим дедом в его последний день. Его ППШ, да моя "Света" — глядишь бы и отбились.

— Пехотинец был? — спросил Паша. Ну, а кто еще может быть с ППШ?

— Был директором детдома, в Ленинграде. Уже после войны поехал с приличной суммой денег на машине, без водителя, за продуктами в район Идрицы. И пропал. Потом нашли, машина на обочине, простреленная, а дед в кустах убитый и денег нет и ППШ забрали, одни гильзы только. По той информации, что была, отстреливался довольно долго, уже будучи тяжело раненым. Опять же по той информации, что была, скорее всего навел кто-то. Но и дед не промах был, не одного видимо пришиб. Правда, дела тоже пока не видел, запрос послал. Похоронили на Идрицком кладбище, вроде и могила цела, но это пока не точно, не все ответы получил. Если удастся, съезжу туда.

— Почему считаешь, что он тоже кого-то подстрелил? — не удержался Паша и пожалел, что так ляпнул. Ясно же, что любая история с предками обязана быть приукрашена. Влад пожал плечами и очень спокойно ответил:

— Был дед отличным стрелком. Некоторые вещи настрелянные им в 30-е в тирах в Сокольниках до сих пор в семье. Раньше в тирах принято было выставлять приз за очень точную стрельбу — обычным гуляющим чтоб точно не достичь. Семейная легенда про то, как деда не пускали в тиры жива до сих пор. Дед ходил пострелять в тир на результат, и всегда выбивал ровно столько сколько нужно на главный приз, или срочно необходимую в хозяйстве вещь. Когда у бабушки сломался половник деревянный, дед буквально вышел ненадолго и пришёл уже с отличным половником, на вопрос "как?" просто ответил, "настрелял"…

Мама говорила, они гуляли, в Сокольниках и в одном из тиров в призах была офигенная дорогущая кукла, да еще и в коляске. Шедевр! Дед оставил маму с бабушкой и пошёл настрелять, а его и не пустили. При его подходе сразу повесили табличку "Тир закрыт". Пошли тогда в другой и там настрелял куклу Асю, заметно проще. До сих пор цела, храню.

— Вот уж не ожидал такое услышать! — искренне удивился Паштет, тут же, впрочем, вспомнив что-то похожее, читанное давно у Ремарка, который одновременно был и Эрихом и Марией, отчего одноклассница Паши на полном серьезе считала этого писателя коллективом авторов из брата и сестры. Только там геноциду подвергались балаганы с бросанием колец, в чем один из героев достиг невиданных высот, тренируясь от скуки в периоды затишья на фронте, в бросании кепи на гвоздь.

— Не такое уж и удивительное. Я, к сожалению, похуже стреляю. А тиры у нас после войны перестали призы выставлять — коммерчески стало невыгодно, больно уж много с фронта отличных стрелков вернулось.

— Значит, за дедом бы вернулся?

— За дедом я бы пошёл, может, останься он жив, и семья жила получше, и мне перепало его ласки и внимания. Мама у меня была лучшим другом в жизни, может быть, будь жив дед, нам было бы надёжнее, хоть немного, дед очень любил с детьми возиться. Да и человек был хороший. Был очень смелый, и всегда брался за работу, которую давали, вне зависимости от сложности. Был директором кафе, во время НЭПа, что характерно, не воровал и был максимально честным, по крайней мере, мама всегда так вспоминала, говорила, хоть и был директором, а жили далеко не так хорошо, как могли бы, зато честно. Был бригадиром отделочников на станции Маяковская Московского метро, мозаичные панно на потолке его бригада делала. С тех пор остались сделанные для бабушки камни, она была без правой руки, и чтобы держать книжную страницу дед сделал ей несколько камней — держалок и пепельницу заодно. Курила бабушка, как паровоз.

— А как его звали? — зачем — то спросил Паштет.

— Иван Арсентьевич Полонский — и Влад поднял стаканчик с чаем, словно поминая никогда не виденного им деда.

— А я бы не отправился — твердо и внятно сказал сидевший неподалеку мужик. Был он округлый такой и немножко светловолосостью и белокожестью походил на блондина-кулинара, но только на первый взгляд. На второй становилось понятно, что хоть он и округлый, но ушибиться об него — минута делов. Больно уж взгляд был такой, говорящий.

— Почему? — повернулся к нему Влад.

— Говорили мне умные люди, что черту в зубы добровольцем лезть нельзя. По приказу — да, надо. А самому лезть в пекло поперед батьки — не стоит. Особо обращаю ваше внимание на то, что последняя фраза — народная поговорка, то есть это давно люди понимали, проверенная мудрость. Мы очень плохо разбираемся в тех реалиях. Сами думаем, что отлично все знаем, а на деле — вот как доктор сказал. Мехкорпус есть, по стволам и калибрам если судить — до Берлина дойти должен, всех опрокинув и растоптав, а нюанс даже один — просто отсутствие горючего — уже эти умозаключения опрокидывает. И я уверен по опыту своему жизненному, что там таких нюансов было с десяток, если не больше. И тебя, окажись ты вместе с дедом в кабине — прошили бы ровно так же. Плевое это дело — засаду устроить на грузовик без охраны — ровным голосом объяснил свои мысли мужик.

— Ну, ты, Серафимыч, и врезал — грустно усмехнулся доктор.

— Фамилия такая? — тихо спросил погрустневшего Влада Паштет.

— Отчество. Отец был у него Серафимом. Ангельского чина человек — так же тихо ответил Влад. И дальше задумался, замолчал. Сын Серафима тоже тему не продолжил, сказал — как отрезал. Количество шашлыка на импровизированном столе тем временем сильно уменьшилось, теперь, словно по инерции мужчины на сверхсыт дожевывали то, что уступило первенство шашлыку и потому еще оставалось в тарелках — резаные помидоры и огурцы, зелень, хлеб. Троица стрелков тем временем тоже уже потеряла пыл видно было что остались каждый при своем мнении, одно только их сближало, то, что каждый все-таки считал, что надо с двумя стволами идти на войну — длинномером и коротышем. Только снайпер, как человек долговязый и в оружии придерживался длинноствольных образцов, потому вместо пистолета скорее хотел бы ППС, широкоплечий гнул свою линию с пистолетами армейского образца и нормальным автоматом, а вот самый маленький из них Хорь опять же предпочитал все покороче и полегче.

— А что вы скажете о партизанах в 1941 году — спросил Паштет у доктора, который среди этой компании вроде лучше остальных разбирался в военной истории.

— Это смотря какое время рассматривать. Там партизаны июля сильно отличались от партизан декабря. В основном, конечно, партизаны образца 41-го, немцами вполне заслуженно всерьез не воспринимались. В основном это были группы беженцев, окруженцев и выживальщиков. Они могли существовать при бардаке на оккупированной территории. А вот при том порядке, который устроили немцы, партизанам, особенно гражданским, стало очень грустно.

— То есть попаданцу там солоно придется?

— Смотря что попаданец этот делать собирается. Некий бродяга, назовем его дядюшкой Хо, при этом имеет огромные преимущества перед партизанами. Хотя бы тем, что не связан обширным скарбом, малоподвижными женщинами, стариками и детьми, скотиной. Он не привязан к определенному району базирования, особенно непрагматичными мотивами. Начался кипеж вокруг базы, — смотал удочки и по заветам Ковпака, рванул маршем по 40–60 км в день. Неуловимый Джо в пампасах. А если начнет всерьез обижать, тут дело другое. Тем более что в чисто партизанской тактике, немцы попаданца перепартизанят. У них грузоподъемность транспорта, наличие танков и артиллерии, авиационная поддержка, связь с координацией, повозки для транспортировки минно-взрывного хозяйства, все на порядки выше, чем 11 маршрут партизана. И еще полная вседозволенность, разрешенная "Новым порядком на Востоке".

— Минно-взрывное хозяйство? — не понял Паштет.

— Немцы активно использовали минирование всего вокруг. Вызывает деревня подозрения — заминировать вокруг нее все тропы. Есть партизанский район — нафиг все заминировать вокруг него. Дешево и очень сердито получается. Так шта — попаданцу самая востребованная вундевафля — миноискатель. Это пригодится не только самому, чтобы не влезть куда не надо, но и предоставит очень востребованную на фронте и в обеих тылах профессию. Ибо во всех отрядах саперов всегда не хватало. Они стачивались даже быстрее разведчиков — выпал из усохшего спора о таскаемых в прошлое стволах широкоплечий.

— Не пойдеть — возразил Хорь.

— Почему? — подначил его Паштет.

— Тащить не надо минак. Во-первых строках маво письма, дражайшая тетинька, ответственно заявляю, что если попаданец идет в 41 год¸ то там с минами он не встретится. Их в то время было выставлено ноль, да хрен вдоль, извините за выражение. Так что нефиг ему париться. Во-вторых строках — самая лучшая саперная подготовка для нуба в этом деле — увидел — отойди и не трогай. Вообще не трогай. А уж тем более не лезь разминировать.

— А если наступишь на мину? — спросил Паштет.

— Тогда неплохо иметь с собой пару санитаров в отдалении и лазерет, куда санитары тебя принесут быстро — пожал плечами Хорь.

— Нет, я в смысле — как в кино — наступил если и не сойти. Видел такое не раз — пояснил будущий попаданец.

— А, этот бред "пока стоишь на мине — она не взорвется" — усмехнулся широкоплечий, да и остальные выразили физиономиями разной степени презрение к творцам кина и сериалов.

— Черт их знает, дураков, кто такую ерунду придумал, но точно не саперы. Креаклы какие-то. Писаки сраные. Нет таких мин, которые срабатывают от схода с них. От слова вообще. Вот от того, что наступили — полно. У прыгающих мин есть задержка в несколько секунд. А сошел ты с нее или стоишь — разницы нет. Как наступил или проволочку дернул — процесс пошел — вздохнул широкоплечий.

— То есть все, что наснимали — все чушь?

Влад вздохнул, потянулся за укропом. Доктор грустно усмехнулся. Хорь изобразил лицом что-то вроде "Божеж мой, божеж мой!" Широкоплечий же просто кивнул и ответил:

— Самая настоящая стопроцентная чушь. Патентованная. Ты вообще представляешь, как эти прыгающие мины работают?

— Ну, не очень — признался Паша.

— Как одноразовый миномет. Или — проще говоря — как патрон.

Тут человек с колючим взглядом продемонстрировал Паштету обычный патрон 12 калибра.

— Есть внешний корпус- стакан, он выполняет роль гильзы. Есть заряд пороха вышибной. Есть внутренний стакан с толом и шариками, или рубленным железом или еще чем ненужным, но увесистым. Ну и капсюль в патроне, или несколько детонаторов в мине. Нажимного или натяжного действия. Впрочем — в каждом детонаторе капсюля тоже есть.

— Проволочки?

— Да. Ты за них дернул, вырвал чеку, ну или наступил, если там нажимного действия — и услышал щелчок. Сработал капсюль в детонаторе. Потом четыре-пять секунд ты живешь прежней жизнью. Пока горит капсюль — замедлитель и огонек прет к пороховому заряду. Дальше порох пыхает между двумя стаканами и внутренний стаканчик со шрапнелью вышибается из внешнего. Как пуля из гильзы. Жбан с шрапнелью взлетает вверх и бахает, как только его замедлители прогорят. И твоя жизнь сильно меняется, потому как за эти четыре секунды убежать далеко не получится, а банка с шрапнелью рванет на высоте полутора метров. И накроет все вокруг в радиусе метров тридцать. Густо накроет. Потому если стоишь ты на мине и достаточно тяжел, чтобы заряд не вылетел — полкило тола долбанет у тебя под ногами. И этого хватит, даже если ты — слон.

— Были мины с тросиками — напомнил Хорь.

— Да, такие не сработают, если на них стоишь. Даст по ногам вышибным зарядом, что тоже не сахар, но все ж не так. Но мы же про 41 год говорим? Вооот… А кино… Там творческая братия даже википедию не читает, чего говорить. Одна буйная фантазия режиссеров и сценаристов, которые к военному делу никакого отношения не имеют. Не суди по нашим современным фильмам о войне. Стопроцентная хрень в 99 процентах случаев. Лучше уж про трансформеров смотреть, реалистичнее. Ладно, вроде как все съели, не пора ли и честь знать?

— Да, можно уже…

Все зашевелились, впрочем, было видно, что сборы уже отработаны многократно, потому без суеты и быстро публика замела за собой все следы, собрала в пару мешков мусор и стала прощаться. Паштет прикинул, что ему из всех, выразивших желание залезть в портал "на 1941 год", подходит только Хорь. Взял у него номер телефона, обменялся координатами со здоровяком — доктором, чьи познания в истории сильно поразили, и поспешил к своему приятелю, уже загрузившему стволы в машину.

— Ну как? — спросил водитель, трогаясь с места.

— Здорово. Очень понравилось, так что большое спасибо! — искренне ответил Паштет. Он вообще считал, что если хочется человека похвалить, то лучше так и сделать.

— Тогда ладно. На следующие пострелушки звать?

— Обязательно. Только мне неудобно сегодня было, что на все готовое явился.

— За патроны же ты расплатился. И чай твой выпили весь. Лучше ты Сереге спасибо скажи, что он тебя сосватал — ответил латник, объезжая старательно особо мощную выбоину в дороге.

Паштет сообразил, что имеется в виду тот бугуртщик, который просил приглядеть за немцами-реконами. Собственно он и дал наводки на эту странноватую, но симпатичную компанию, как и на конюшню, к слову. Действительно, забыл поблагодарить толком, нехорошо вышло.

— Это да, надо. Как пересечемся, так обязательно пиво проставлю — заметил Паштет.

— Не понадобится. Не пьет нынче Серега пиво — хмуро ответил водитель.

— Не может быть! — удивился без задней мысли будущий попаданец. Серега и пиво по отдельности не представлялись никак.

— Еще как может. И насчет пересечься — в ближайшее время вряд ли что будет такое — буркнул рекон, крутя руль.

— Да что случилось-то? — почуял что-то очень нехорошее Паша.

— А навести его, он рад будет, скучно ему в хирургии лежать — огорошил ответом бугуртщик.

— Фигасе! — только и нашел, что сказать Паша.

Глава восемь. Про больничные дела

Любое доброе дело всегда сложно начинать, и при этом как-то неудобно, что вот, ни с того, ни с сего делаешь доброе дело. Гадость всегда почему-то сделать проще. И особенно неловкость чувствуют люди, которым надо посещать больного в больнице. Добавляется еще компот из разных чувств, то, что идешь к человеку, который болеет и ему плохо, а тебе, здоровому, наоборот вроде как. С другой стороны сама больница намекает, что и ты такой же в общем уязвимый и чуточку страшно, что можешь сюда же загреметь и чуточку приятно, что пока еще не. А вот тот, к кому идешь — таки да!

Паштет был обычным человеком и испытывал это чувство в полной мере. Хорошо еще, что Серега-латник уже перешел в разряд ходячих пациентов, дело видимо шло на поправку. Но пока Паша добрался до искомого отделения — уже успел устать от волнения. Дурацкие бахилы, невнятная поноска в руках — вроде как идти без ничего — неловко, а что нести — тоже непонятно, потому взял с собой яблок и теперь сомневался в правильности выбора. Серега всегда плотно ассоциировался у Паши с пивом. Но вроде как в больницу с пивом идти нехорошо. Как бы еще на яблоки не обиделся…

Вроде бы в больнице было и чистенько и светло и пару раз симпатичные медсестренки попались, но все как-то тут Паштета смущало. И запахи лекарственные, бахилы дурацкие и люди всякие — большей частью не в медицинской униформе, да еще грозные наименования на табличках. Наконец, добрался до отделения хирургии за номером два, где и лечился знакомый латник. Собственно, ничего удивительного не было в том, что знакомец загремел к хирургам. Паша был совершенно уверен, что огреб таки его приятель по башке или алебардой или там палицей какой. Ничем иным такого здоровяка невозможно было бы загнать к хирургам. Спросил у строгой и совсем несексуальной медсестры на посту где такой-то обретается и зашел в указанную палату, ожидая увидеть роскошную чалму из бинтов. Вроде даже такую повязку называли "Шапка Гиппократа".

Потому вид Сереги-латника с совершенно целой башкой, но какого-то при этом скрюченного, пришибленного, сильно удивил. Паштет даже украдкой, но внимательно оглядел короткостриженную голову приятеля. Определенно — ничего с верхней частью тела, то есть отростком под названием "голова", у пациента не происходило.

— Привет, Серега! — неловко поздоровался Паша.

— И тебе того же. Заранее предупреждаю, если спросишь это дурацкое "Ю окей?" — я тебя стукну по лбу. Задрали уже, шутники хреновы! — буркнул болящий.

— Ну, было бы "окей", ты бы здесь не сидел. А кто тебя донимал?

— Да ребята из команды как сговорились. Ладно, пойдем прогуляемся немножко — предложил латник.

Паша окинул взглядом палату человек на шесть, причем явно все койки были заняты, потому как на них сидели и лежали мужеска пола особи разного возраста, разного телосложения и разных привычек. Пожалуй, общаться в такой аудитории и впрямь было неудобно.

Выбрались в коридор, добрались до торцевого окошка. Грустно было смотреть, как мускулистый, подвижный Серега шаркает ногами и определенно бережет свой животень.

— Что с тобой стряслось-то, если это не секрет? — спросил Паша.

— Перитонит был — охотно ответил больной.

— Алебардой пропороли? — догадался посетитель страждущего.

— Хрена там! Не так бы обидно было. Острый панкреатит, куда там алебарде. Алебарды у нас тупые.

— Погоди, это-то с чего? — Паша судорожно стал вспоминать, что означает услышанное слово. Вроде, какая-то железа, только вот что она там делает внутри организма… нет, так сразу и не припомнишь.

— С немцев. Мы ж после тебя продолжили по нарастающей, они тоже азартные оказались. Почувствовали, что не у себя дома, строем ходить не надо и запретов мало совсем — ну, и оттянулись. Два дня гудели. Выносливые, черти. Потом, правда, когда мои ребята с команды смогли принять участие — гости уже того, в сосиску. Я и сам был тоже теплый, но соображал лучше все же. Мне позвонили — сказал, куда приехать, пока разговаривал — смотрю немец с газона одуванчики жует. Пока я его оттаскивал с газона на лавку — второй пропал. Завернул спиралью — нашел — перся мой немец, как ходячий механизм, аккурат к полицейскому участку. Знаешь, у некоторых хмель ногами уходит, как такие надерутся, так идут куда попало.

— Знаю. А другие — наоборот сном заходятся — кивнул Паштет. Сам он как раз был из сонливых.

— Точно — кивнул осторожно Серега. Видно было, что каждое свое движение он сначала обдумывает и сверяет с теми изменениями, что привнесла в его организм болезнь и хирурги.

— А дальше что? — заинтересовался похождениями своих протеже будущий попаданец.

— Вернулся, а тот, что кулинарией интересуется, по-настоящему песок жрет, в этой детской песочнице сидя. И мамашки там с дитями стоят вокруг, офигевают. Я его вытаскивать, а он мне что-то ворчит про Löwenzahnsalat. Это что такое? Я так понял, салат из львиных зубов? — покосился латник.

— Не, все проще, салат из одуванчиков — ответил Паштет, не зная, как реагировать — то ли взгрустнуть, то ли заржать.

— Заковыристо все у германцев, не по-людски — осуждающе заметил Серега и продолжил:

— Я значит, его из песочницы тяну долой, а он уцепился за край и протестует. И сильный, зараза, не отодрать. Хорошо одна из мамашек, матерая такая деваха, тертая, виды видавшая, мне помогать взялась — ейному дитенку хотелось куличи лепить, а тут такой немец на грядке вырос. Вот мы его как тот дедка с репкой и бабкой. Выдернули, я девахе от души "спасибо" высказал, а она как взвизгнет, как подпрыгнет! Мамашки врассыпную, как стайка мальков от окушка. Немец ее за ногу укусил, оказывается. Оттянул я его на газон, лучше пусть одуванчиковую ботву жрет, смотрю — второй опять пропал!

— Сильно укусил? — заинтересовался Паша.

— Да нет, она скорее от неожиданности испугалась, потом вместе посмеялись. Тут мои ребята приехали, стало куда проще.

— А второй как?

— А он, упырь крапчатый, доперся до полицейского участка и там в углу застрял. Ну, там у них крыльцо такое выступом — вот как раз там приткнулся. Что ему там медом было намазано, не знаю. Я же говорю — биоробот, механизмус!

— Хорошо погуляли! — усмехнулся внимательно слушавший Паштет.

— Так, а мы потом еще продолжили. А мне после этого стало уже дома сильно не по себе. Прикинь — я сам себе скорую вызвал. Вот никак бы не поверил, скажи мне кто до того. Но тут прижало, понял, что сильно все не в тему.

— Больно было? — глуповато спросил посетитель. Как-то не увязывалось то, что он о латнике знал с тем, что тот сейчас рассказывал. Сам скорую вызвал? Очень как-то странно. Никак не похоже на брутального и стойкого латника.

— Ну, я ж и говорю, что сам скорую вызвал. И даже успел до их приезда собраться — полис свой нашел медицинской, паспорт, щетку зубную. Вот не знаю, как тебе это толком сказать… Представь, что тебе в живот налили кислоты. Но не концентрированной, что раз — и все обуглилось, а такой, разведенной. И вот ты чувствуешь, что оно там внутри разлилось и разъедается, печет и горит. Вот у тебя пульпит был? Ну когда зуб внутри воспаляется и на стенки лезешь?

Паша кивнул, тут же отогнав всплывший внезапно в памяти грузинский анекдот про геморрой, там где бедолагу спрашивает приятель, что это такое. А бедолага именно в таком ключе и отвечает, типа зуб у тебя болел? Ну, так вот геморрой — это когда у тебя полна задница зубов. И все болят. Видимо та же ассоциация пришла в голову и латнику-рекону, потому как он в точности к этой аналогии и прибег:

— А тут у тебя в брюхе десяток пульпитов. И даже зубов нет, одни пульпиты. Даже и не поймешь, где дергает, но впору на стенку лезть, потому что пыхают одновременно и постоянно, не как елочная гирлянда вперебивку. Но лезть на стенку — еще больнее, ни сесть, ни лечь ни встать — все плохо. Скорая приехала, глянули — и тут же меня сюда, да прямо на стол. Холодно у них, на столе-то. А потом отрубился, вкатили мне чего-то этакого. Даже сны видел, пока они со мной возились. Но почему-то все сны какие-то поганые были, вспоминать неохота. Очухался — весь в трубках, в пузе три дыры, в каждой по катетеру, да еще в носу трубка — назогастральный зонд, глазами повел — под ключицу тоже катетер воткнули, капает что-то туда из подвешенной банки, потом чую — и внизу что-то всунуто, оказалось — мочевой катетер. Ну, прямо хентайная тян с тентаклями, странно, что в задницу ничего не вставили.

Паштет воздержался от вопросов, хотя язык и чесался — зачем столько трубок-то? Он себе представлял, что при перитоните пациента вскрывают как консервную банку и долго в тазу полощут рыхлые кишки, а тут вон нашпиговали бравого Серегу как гуся какого-то, а не резали вовсе.

Латник осторожно вздохнул, потом продолжил:

— И тут-то начался самая прелесть, потому что от каждого катетера свои ощущения. Ну тот, что в носу — просто чувствуешь, что вставлен шланг. В нос и дальше, в глубины чрева. Сам прикинь, какой кайф. С дренирующими хуже.

Паштет удивился тому, что грубоватый Серега так тонко уже постиг вопрос и вполне владеет докторской терминологией, но опять от вопросов удержался. Видно было, что пациенту хочется выговориться, соскучился он тут в четырех стенах.

— Один дренаж под печень, другой — к поджелудочной, оба не майский праздник и банально больно, когда шевельнешься, а третья трубка — в низ живота. В малый таз. Вот эта была полный шандец! Кирдык — байрам, финале — вагинале и полный аллес капут! Мочевой пузырь оказался такой ерзающий орган, куда там всяким легким! Катетер в члене с одной стороны раздражает, пузырь, значит реагирует, и тогда с другой стороны, изнутря, об него дренирующий трется. Это вообще неописуемо! Единственно с чем сравнить можно — это как головкой члена по шершавому асфальту водить. Долго и с прилежанием! Ну, чего ты так вытаращился? Само собой я не водил никогда членом по асфальту, просто не знаю, как тебе ощущения объяснить. Вот такое мне показалось самым похожим. При том, что от остальных тоже радости никакой ровно, разве что в брюхе стало все же полегче после операции.

— Ничего не пойму. С чего такая прелесть тебе досталась? — покрутил удивленно головой Паштет. Панкреатит для него был понятием отвлеченным, типа теории большого взрыва или относительности.

— Пиво, иху мать! Выбило мне поджелудочную нафиг. Не ожидал от любимого напитка такой подлянки, точно говорю — надо всех пивоваров на костер! На медленный огонь! На оооочень медленный! Хотя, когда поступил, лекаря в приемном стали спрашивать, дескать пил ли я "Ягуар"? Я когда в реанимации уже говорить мог внятно, с реамонаторами поговорил чуток. Те посмеялись, говорят, что в приемном ребята неопытные работают, любому врачу известно, что после "Ягуара" идут сюда на стол подростки. Он, понимаешь, быстродействующий. А я — человек солидный, взрослый, так что пиво, ясен пень, чего там в приемном понимают!

— Ты серьезно? — искренне удивился Паштет.

— А то! Лекаря тут даже уже по маркам пива знают какой будет диагноз, а по диагнозу знают, какое пиво пили. Мне реамонатор прямо так и заявил: типа каждый напиток у нас имеет свои свойства. Пиво "Охота крепкое" — дает обычно перфоративную язву, а "Арсенальное", тоже крепкое, панкреонекроз. И вообще любое крепкое почему-то опасно. Такое вот Уахигуя, Угадугу, и Диебугу в одном флаконе.

— Последнее это что такое? — просто чтобы что-то сказать, спросил потрясенный Паштет. Так-то он привык, что его приятель коллекционирует всякие синонимы и занятные словечки на всех языках и в разговоре бравирует ими. Но вот такая сторона жизни сильно поразила его воображение.

— Города в такой стране, что называется Буркина — Фасо — усмехнулся латник, обрадованный тем, что пронял невозмутимого обычно Пашу.

— А ты отлично держишься для человека, которого недавно выпотрошили — сделал комплимент бугуртщику Паштет.

— Меня не потрошили, с чего ты взял? — удивился тот.

— Так перитонит же был?

— Был.

— Так значит все в кишки вылилось? — растерялся Паша.

— Эк ты хватил! Если б у меня в поджелудочной получилась бы дырка и все б оттуда протекло — я бы тут сейчас с тобой не болтал. У меня ферментный был перитонит. То есть ферментативный, конечно. Чего так смотришь? Поджелудочная выделяет кучу ферментов — мясо переваривать, белок расщеплять для усвоения. А когда воспаляется — ее оболочка растягивается, становится чуток проницаемой и эти ферменты, для пищеварения которые — выпотевают в брюшную полость, прям в кишки. Немножко, но достаточно. Потому как белок умеют растворять. Был бы панкреонекроз — говорили бы мы тут…

Паштет только глазами захлопал, потому что не очень мог себе представить потеющую железу, особенно внутри живота. Да еще с таким ядовитым потом, растворяющим все вокруг, словно лютая кровь киношных Чужих. Поневоле захотелось относиться к своему пузику более трепетно.

— Самое странное — заговорщицким голосом сказал латник Сергей — так это то, что водку я сейчас могу пить, но как-то не хочу, но если приму, то в животе все тихо. А вот пиво только понюхал — так все заштормило внутри, прямо восстание началось в брюхе.

— Ты что, на себе такие эксперименты ставишь? — поразился Паштет.

— Так интересно же — невинно захлопал ресницами пациент.

— Но здесь же запрещено!

— Мало ли, что запрещено — философски пожал плечами Серега. Потом проводил взглядом вышедшую из его палаты скрюченную фигурку другого пациента и хмыкнул:

— Вон, гляди, модный фрукт пошел. Достопримечательность. Тут его "50 оттенков Серого" прозвали.

— Это ты о чем?

— Нас в палате сейчас из шести человек — трое с именем Сергей. Потому я просто Сергей, шофер-дальнобойщик матерый — Сергей Николаевич, а вот этот, третий — бомжик по прозвищу Серый, потомственный алкоголик, "синяк". У него обычно и так кожа сине-желтая, а его еще и отбуцкали свирепо, отчего он сюда и загремел, да у него еще и цирроз печени вроде — то есть он такой красивый и расписной и весь в разных цветовых гаммах все время. Палитра, а не человек. Вот медики его так и окрестили.

— Бомж? И лежит с вами? В одной палате? — опять удивился Паштет.

— Так он "тожечеловек". И гражданин полноправный. Лекаря тут и не таких уродов лечат, этот-то еще ничего, после санобработки не шибко и воняет. У него хоть вшей нет, и опарыши с него не сыплются. Опять же культурный — умеет в туалет ходить. Сергей Николаевич порассказывал, было дело, о том, какие пациенты бывают, так я теперь на врачей смотрю, как на мазохистов. Водила тут уже в четвертый раз лежит, всякое видал. Я б не удержался и вместо лечения по башке таким пациентам бы раз пяток наладил, а лекаря ничего — сдерживаются. Что характерно — разные гниды этим пользуются в полную силу. Вытанцовывают, как муха на залупе.

— То есть как это? — опять задумался Паштет, перед воображением которого возникла вальсирующая на сферической танцплощадке муха.

— Ну, вот был такой ухарь, который принципиально, в знак протеста против системы, срал в койке. Мог ходить в сортир, но "медсестрам за то зарплату платят, чтобы они за мной убирали!" Цыган резаный раз вместе с водилой лежал, так тут три табора паслось, мало не шатры у больницы разбивали, такое ай-на-нэ было, что половина отделения поседела раньше времени. Бабища была, которая после полостной операции ухитрилась половину торта, принесенного тайком родичами, сожрать и опять на стол пошла тут же, а потом писала жалобы на медсестер, что пока в реанимации лежала трое суток, жарким летом, те ее торт недоеденный выкинули, а торт был большой и дорогущий, и потому она требует возместить убытки, моральные и физические. Желчный пузырь у нее удаляли, к слову, с камнями, диету назначили адскую, почти как мне. Самое то после торт трескать. И хранила она его на полу под кроватью, тоже грамотно. Да много всего разного — от требования менять постельное белье каждый день, до того, что жалобу в министерство посылают на персонал — де неулыбчивый и вызывает депрессию. Ну, медикам тут же горздрав выписал пистон, и ходил потом персонал, люто скалился, зубами сверкал, пока эту пациентку не выписали. Тут, знаешь, на многотомник хватит. Интересное было бы чтиво, а то я от нечего делать взялся свой культурный багаж пополнять, так изругался весь.

— Толкина читал? — усмехнулся Паштет, вспомнивший жесткую критику латником профессорских творений.

— Обидеть все-таки хочешь? — прищурился сердито Серега, настораживаясь.

— Только и мечтал всю жизнь, придти в больницу и обидеть — примиряюще улыбнулся Паша.

— Тогда ладно — успокоился бугутщик.

— Что тебя так взбутетенило? — поинтересовался Паша.

— Да попросил, чтоб мне на флешку записали фантастики побольше и получше. Начал читать — исплевался. Сплошь герои — идиоты совершенно опупенные. Вообще без мозгов. Школота лютая, и прикинь — это в классике! Взялся в кои веки прочитать, наконец, это самое — про то, как трудно быть богом… — поморщился латник.

— А, слыхал такое. Кино еще кто-то снимал лет двадцать, потом с помпой вроде как вышло — и тишина. Даже в кинотеатры не пошло. Так что кипитишься-то?

— Сам-то не читал? — внимательно глянул на собеседника Серега.

— Не, только помнится скачал этот фильм в инете, глянул минут пятнадцать и стер к черту — с трудом припомнил Паштет.

— Почему?

— Ну как тебе сказать… Вот прикинь, что ты стоишь в выгребной яме и внимательно смотришь наверх в дырку, как оттуда серют. А больше ничего не происходит. Быстро надоест? — попытался максимально доходчиво выразить свои ощущения после увиденного Паштет.

— Да как-то мне вообще в яму лезть неохота — опять поморщился латник, заботливо придерживая распахивающийся халат.

— Ну, режиссер так видел, натуральный натурализм. Если не срут, то блюют, если не блюют, то сморкаются или свои сопли жуют. Я так и не понял в чем там соль. А что с книгой?

— Даже странно. Там такого, вроде, и не было. Обычное средневековье такое, общепринято. Сюжет-то простой — типа победил коммунизм, сплошное у всех счастье в галактическом масштабе, но на некоторых дальних планетках людишки не так живут, типа недоразвились. И туда коммуняки посылают таких прогрессоров, чтобы те способствовали торжеству гуманистической идеи. Вот все про такого попаданца в Средневековье и написано. То есть это разведчик в облике благородного дона. За ним мощь цивилизованного мира, в котором наука и техника в запредельных высотах. Гиперпространственное сообщение, телепортация и прочая такая вещь. В общем — рай земной — Серега попытался выразить в звуке утопический мир победившего коммунизма.

— И что?

— И то, что этого суперразведчика с чудовищными возможностями делает как маленького обычный средневековый интриган. Можешь себе такое представить? То есть у землянина крах во всем и везде и всегда. Что ни затеет — то кончается мощным фейлом. Он действует как последний дебил, проваливает все, что можно, но настолько глуп, что даже не понимает, что идет к полному краху. Зато он презирает всех окружающих, они для него протоплазма говорящая, дерьмо ходячее, что, значит, твой фильм наглядно показывает — а он, этот придурок Румата, считает себя Богом! О как! Все его действия при том — это только создание впечатления о себе у местных, что он офигенный дуэлянт и великолепный любовник.

— Странноватые старания для агента под прикрытием — хмыкнул Паштет, которому вообще-то дела не было до какой-то там фэнтези, но вообще-то и впрямь удивительно, когда разведчик вместо работы по сбору и анализу данных, вместо действий по заданию, только дуэлирует направо — налево, да баб трахает, как заведенный. Странное дело для подготовленного разведчика.

— Так а я о чем? При этом его так выдрессировали в фехтовании, что он, разумеется, всех местных делает, как котят, потому как пользует все лучшие наработки мира будущего, да и одежка у него особенная — хрен пробьешь, да тупо кормили его лучше. И вроде информаторы у него есть и вроде как системы слежения и даже информацию он получает, но по дурости своей просто не может сложить два плюс два и все сливает в унитаз. Я ж говорю — взялся читать про мужика, а он — школота. К слову и любовник он никакой — он брезгует с местными бабами спать, потому опять же слухи распускает. И в итоге пришедший со стороны никчемный глупый интриган Рэба — ну, как его этот придурок Румата считает — успешно проводит несколько заговоров и просвещенную монархию меняет на религиозную диктатуру, становясь властителем страны, которую Бог Румата курировал.

Тут Паштету опять вспомнился анекдот про пастуха и барана, которые играли в шахматы. Если Серега ничего не попутал, то тут баран обыграл пастуха вчистую. Латник продолжил:

— Причем этот Реба даже установил, что дон Румата откуда-то не с этой планеты вообще. Средневековый тупой быдлан в том числе установил и то, что монеты, которыми богатый дон Румата расплачивается, сделаны из такого чистого золота, которое в здешних условиях сделать невозможно! В настоящих королевских монетах примесей до дури, металлургия хромает еще, а у дона — чистое золото. То есть разведка земная настолько дегенераты, что даже фальшивые монеты сделать грамотно не могут! При том, что у тех же авторов описано, что у землян в широком ходу редупликаторы, которые в точности воспроизводят любой положенный в них предмет. Например, автоматные патроны. Абсолютно идентично делает! Ну, как так можно? Да и вообще, полное впечатление, что читаешь про очередного Марти Сью. А, да, ему еще убивать никого нельзя почему-то. Типа он над схваткой парит. А очень хочется убивать, прям руки чешутся. Ну, и в итоге он таки срывается, проиграв все и добившись, чтоб его бабу таки убили. И он, типа, мстит. Хотя до того все время ее подставлял под удар, ну, просто никак не могли ее не убить.

— Ты ж говорил, что он брезгает баб?

— Ну, вот такой он непоследовательный.

— Помыл, наверное, перед тем как пользовать — предположил Паштет.

— Не, у него здоровья не хватило заставить даже своего малолетнего слугу руки мыть, так что вряд ли. Слугу этого у него, к слову, тоже убили, да. И знаешь, почитал я это все и затошнило — покачал головой латник.

— Я почему-то вспомнил арийцев и недочеловеков.

— Нет, это ты глубоко копаешь. Банально все — элита богоравная и быдло никчемное. У нас в стране таких Румат пруд пруди. Журналиста убьют, или кого из тусовки особопорядочных, которые "небыдло" — вой всегда до небес, а несколько тысяч быдла простонародного накрывается медным тазом — да всем СМИ насрать. Не мудрено. Ты только не ржи — я вот это все почитал и понял, почему союз развалился. Эту книжку полвека тому назад написали. И все, что в ней есть, если экшон убрать — только вот и остается — есть Боги, есть протоплазма человекоподобная. Оттуда ноги растут, ей-ей!

— Ну в общем — да — задумчиво кивнул головой Паштет, которому все эти сложности бытия были не шибко интересны. Не такое уж и открытие, если честно. Его больше интересовало другое. Поблагодарил латника за учебу и спросил про Хоря — что за человек этот самый субьект.

— Слыхал поговорку: "В тихом омуте черти водятся"? — усмехнулся тихонько Серега.

— Ага — согласно кивнул Паштет.

— Вот он как раз такой. Ти-и-и-хий. Но с чертями. Я его не очень хорошо знаю, слыхал, правда, от других, что нравится ему попадать во всякие сложные ситуации, а потом с честью из них выкручиваться. В общем, кавалер известного ордена "Жопы, любящей приключения". Но скромный, не хвастается.

Паша опять кивнул, удержавшись не без труда от подъелдыривания пациента в том, что тот тоже кавалер того же ордена. Просто потому, что вовремя вспомнил две вещи. Первое — не стоит глумиться над убогими, второе — сам-то он, как будущий попаданец в этом плане хорош гусь, и как бы не в том же тайном ордене и состоит. Ну, или старательно в него стремится.

— Чего спрашиваешь-то? — заинтересовался латник.

— Да так, может вместе замутим одну хрень — туманно пояснил Паштет.

— Вот, кстати, хотел спросить — ты последнее время здорово к чему-то стал готовиться. И подборка интересов у тебя странная. Конный ножевой бой получается. Со стрельбой впридачу. Навахе ты сказал, что переезжать собираешься, мне, честно говоря, любопытно — где это на земном шарике такие умения запонадобились. Тем более, что учишься ты не показухе красивой, а вроде как практике. Колись давай, что такое у тебя намечается? Да еще в компании с Хорем, который тот еще веник реактивный.

Минуту Паша думал, испытующе поглядывая на собеседника. В общем, Серега, как компаньон, вполне годился. Здоровый лось, отличная грузоподъемность, в отличие от худенького пацанистого Хоря. Опять же не дурак, вроде. И не сказать, что болтун.

— Понимаешь, есть такое мнение у меня, что имеется в одном месте некий портал, из которого можно попасть в прошлое. А именно в 1941 год. Правда, как раз в самую задницу — осторожно сказал Паша.

— Ага-ага. И там тебя встречает несский лох в компании белошерстных босопятых "онижейети" — вроде как с усмешкой ответил латник, но посмотрел серьезно, пытливо.

— А я и не рвусь кого-либо убеждать. Я и сам не уверен. Просто один мой приятель, пухлый балбес, чистопородный офисный планктон, пропал на пару дней, а потом материализовался у меня на глазах. Причем одетый по тогдашней армейской моде и с очень заковыристым оружием в ручонках. А еще килограмм на десять похудел и обветрился сильно. И да, я его шмот и оружие изучил серьезно — таки выходит, что все аутентичное и вполне с его рассказами совпадает, вплоть до заштопанных дырочек на заднице.

— Что за дырочки-то? — заинтересовался Сергей.

— А он там в плен к немцам попал и его штыком в задницу подгоняли. Можешь не спрашивать, задницу у него я тоже посмотрел — шрамики там остались, причем хорошо зажившие. И да — у меня хватило ума сопоставить дырочки и шрамики. Совпали, в точности. И опять же можешь не спрашивать — это не основной признак его там нахождения, а второстепенная деталька. Маленький кусочек паззла. Я к процессу серьезно отнесся. Ну, и раритетную винтовочку он оттуда притащил, такой антиквариат, что диву даться. В общем, я склонен считать, что он точно там был.

— А потом вернулся?

— Да. По моим прикидкам — а он все-таки балбес и дни не считал — провел он там пару месяцев. Отпорталило его назад в другом месте. Не там, где был первоначальный вход. Но в нашем времени он оказался в той же точке, откуда ушел. Так сказать, замыкая круг — нашел удачный оборот речи Паша.

— Интересное кино — задумчиво протянул Серега.

— Не без того.

— Значит, собираешься туда податься. А что твой приятель не сподобился, как полагается нормальному попаданцу, открыть глаза товарищу Сталину, выиграть войну в одно жало и вообще всех построить? — не без ехидства, но с явным интересом спросил Серега.

— Он, тащем-то, чудом жив остался. И, к слову, его выкинуло обратно аккурат тогда, когда немцы на хвосте сидели, айнзатцкоманда из матерых охотничков, егерей. Такие ягдкоманды нашим партизанам кровищи пустили — мама не горюй. Так что два этих месяца гоняли его там, по лесам и болотам, как вшивого по бане. Говорит — с товарищами повезло тамошними, выручали не раз, сам бы подох быстро и бесславно. Так что куда там до Сталина. Самый старший чин, который ему там попался — капитаном РККА был, да и того повесили быстро. Разве что немцам мог бы что рассказать, когда к ним в плен попал, но…

— Патриотом, значит, оказался? — уточнил латник, усмехаясь криво.

— Нет, никто бы его там слушать не стал. У немцев другая задача была — угробить пленных побыстрее. А слушать какого-то сумасшедшего дикаря, вряд ли кто из немцев бы стал. Они уже были уверены, что победили, охота какие-то бредни слушать унтерменьшевские, время зря терять. Немцы, знаешь, не фантазеры, трезвые ребята, практичные, насчет фантастики у них всегда было никак. Да и сообщить ему было нечего, кроме разве что того, что Рейх войну проиграет. Кто б ему тогда поверил, он туда влетел в одних трусах и майке. Льняных, что характерно — пожал плечами Паша.

— Гм… Как ни странно, а похоже на правду — признал латник.

— Мне тоже так показалось. Только не факт, что портал открывается не раз в сто лет, например. Или за сто километров левее каждый раз. Короче говоря — я туда собираюсь попасть. И этот Хорь, как мне кажется, вполне годится в компанию — подытожил решительно Паштет.

— Может и я на что сгожусь? — блеснул глазами Серега.

— А зачем я тут тебе все это рассказываю? — ответил вопросом на вопрос попаданец.

— Понял. Ты не пытался сообщить наверх, что такой портал есть? Типа привлечь внимание серьезных структур с серьезными людьми?

— Нет. Потому что не знаю, как эти структуры отреагируют. Это, знаешь ли, серьезная гостайна, на минуточку, получается. Молчу о том, что вообще не пойму, что там наверху творится, и как бы в рамках их этой десталинизации, в портал не ушла бы группа по физическому устранению этого самого Сталина. Ты ж сам читал, что народ в той войне победил вопреки Сталину, так что самое оно выходит. Слыхал такое? — спросил Паштет.

— Да слыхал, конечно, и что нашей стране двадцать лет и прочие штукендрачины залихватские… Насчет гостайны я как-то не подумал, верно. И в общем-то нахер мы потом никому не нужны, как портал покажем. Хрен потом нас отыщут — задумался бугуртщик.

Паша отметил, что латник уже говорит "мы".

— Знаешь, я так думаю, что вполне можно набрать информации в компактном виде. Могу этим заняться. Только подумать надо, что подобрать. Прикину, думаю, что годится то, что было открыто в 50-60 годы. Технологическую цепочку ведь достаточно одним звеном не обеспечить — и все, конечного продукта не будет. В общем — прикину что да как.

— Типовой ноутбук-презентер, ага? — засмеялся Паштет, вспомнив кучу книжек, где попаданцы с комфортом тащили в прошлое чуть ли не серверные целиком со всей периферией.

— Где-то так. Ну и подумаю, что из снаряжения с собой прихватить, поход будет непростой. С оружием пойдем? — деловито осведомился рекон.

— Этого пока не знаю. Думаю с Хорем потолковать, он вроде какие-то мысли толковые на стрельбище высказал. Я там типа в шутку спросил, какое оружие попаданцу нужно в 41 году, а такой спор разгорелся, куда там.

— Дело. С голыми руками негоже, как мне кажется. Что за местность-то будет, хотя бы приблизительно? — заинтересовался Сергей.

— Стык Белоруссии и Украины. Леса, болота и всякой сволочи полно недружелюбной — неопределенно сказал Паша..

— Ясно. У меня оттуда родня, так что понимаю. Что ж, тем интереснее — подмигнул пациент.

— Не боишься? Ладно, если портала не будет. А вот если будет? Понимаешь, что не вернуться оттуда — как два пальца об асфальт. Война на полном ходу, немец бодрый, еще не трепаный толком. Можем попасть между молотом и наковальней — как те твои тупые эльфы в фильме — серьезно спросил приятеля Паштет.

— Да понимаю, не маленький. Но возможность такую упустить не хочу. Ты ж и сам так думаешь? — глянул внимательно болезный.

Паша только вздохнул.

— Ладно, пойду, мне на процедуры пора — с неохотой проворчал рекон, глянув на часы.

— Выздоравливай! И насчет информации прикинь. Ну, и не трепи языком особо — стал прощаться Паштет. Мыслишка всерьез поговорить с Хорем после этого визита в больницу сильно укрепилась.

— Это понятно. Ну, бывай! — протянул крепкую пятерню задумчивый рекон. Видно было, что он уже обдумывает что будет с собой брать в прошлое. На том и простились.

Глава девять. Сборы перед финишной прямой

Время ожидаемого появления портала приближалось вроде как и неторопливо, но одновременно — очень стремительно, что вызывало у Паштета ассоциацию со снежной лавиной, вроде величественно — неспешной — ан глядь — и вот она рядышком, опаньки! Хорь согласился без промедления присоединиться к экспедиции, особенно когда Паша подробно изложил все рассказанное Лёхой и показал некоторые артефакты — немецкие сапоги и пару тупорылых патрончиков к Маузеру выпуска конца 19 века. Деятельность Хоря после этого можно назвать сразу и бурной, и кипучей, и очень интенсивной. При этом — и плодотворной.

Совершенно неожиданно для самого себя Паштет стал владельцем легального оружия. Когда он рассказал, что там, у места отправки приныкана двустволка, Хорь сначала фыркнул своим ломаным носиком, выражая презрения к штатской дудке, потом немного подумал и буквально заставил Пашу купить себе похожую двустволку, чтобы за оставшийся огрызок времени привыкнуть к этой пукалке и потренироваться в обращении с ней. Лепет будущего попаданца о том, что приобретать оружие — хлопотно, долго и не успеет он, был сметен решительным натиском. Вообще активность Хоря даже и пугала, тем более, что он фонтанировал идеями, с первого взгляда — бредовыми, со второго — имевшими рациональное зерно. Мнение Паштета о том, что надо по возможности не выделяться, он облил презрением, заявив прямо, что это лучший путь сдохнуть без толку от любого подлеца с вилами. Сам он собирался явиться в прошлое экипированным по оптимальному:

— Некомфортно бегать по лесу ободранным и с тощим сидором. Лучше уж в цифре, разгрузке-БЖ и кевларовой каске, с ПНВ и оптикой на глухом калаше, берцах — бундесах, и с пайками-концентратами в достаточном количестве. Иначе ноги протянешь.

Паштет спорил периодически с компаньоном, но как правило тот не переубеждался. И когда разговор зашел об оружии, Хорь четко сказал, что собирается тудла с современной самозарядкой на базе калаша. И без вариантов.

— А гладкое… С одной стороны гладкое нелегальное — глупо, ибо легальное завести раз плюнуть. С другой — если не переться туда с концами, то возвращаясь надо притащить и свое ружье — иначе огребешь тут геморроя. Самое неприятное в этом варианте — потерять там где-то ружье — по возврату поиметь геморрой в ОЛРР. Хотя… За гладкое не очень серьезный геморрой — заявил уверенно Хорь.

— Да прямо, раз плюнуть! Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу — возразил Паштет, впрочем немножко уже поколебленный.

— Идеальный вариант — купить с рук паленку, и купить той же модели (плюс-минус) легальную дудку. И на обеих один номер чтоб был. Самое банальное, взял тупо и неоригинально оформил все документы и купил себе ружье. Двустволки сейчас есть совсем дешевые. А подержанное, комиссионное — вообще гроши сущие. И все. Вопрос снят напрочь. Если не будешь жалеть немного денег на патроны, натренируешься с двустволки стрелять быстрее чем лопухи с винтовки. Особенно если ружо с экстрактором.

— Да геморрой какой, а у меня и времени нет! — возопил горестно Паштет, которого откровенно пугала перспектива хождения по каким-то бесконечным коридорам с ворохом бумаг. Почему-то именно такая картина возникала у него перед глазами.

— Не надо говорить о том, о чем понятия не имеешь! Не так все сложно и ужасно как мудаки всякие в интернетах пишут. Это я не конкретно, но регулярно втыкаюсь в высказывания "как все ужасно, оружие запрещено!" Это чушь! Пара часов на получение справки медкомиссии, потом участковый, которому ты покажешь свой железный оружейный ящик и смешные пошлины. На самом деле не столь и ужасно, очереди небольшие, девушки в ОЛРР симпатичные и вежливые, если и несколько муторно с непривычки, то не смертельно. Не проблемнее получить загранпаспорт в общем-то. И делают теперь это в ЕЦД даже, быстро просто и за деньги. А так ведь тебе со СВОЕГО ружья толком, без риска получить кадухес на ровном месте — и пострелять не выйдет. Ну, чего морщишься? — наседал уверенный Хорь.

И Паштет капитулировал под таким натиском.

К его немалому удивлению покупка ружья и впрямь оказалась совсем не сложной. Единственно, что упустил Хорь, так это прохождение курсов по обращению с оружием, что встало еще в несколько тысяч. Впрочем, сами по себе эти курсы тоже не удивили ни грамма. Проблема возникла тогда, когда Паштет отправился купить себе ствол.

Он отлично понимал, что надо купить такую же машинку, что лежала смазанной у него в тайничке недалеко от портала. Но в магазине, куда сгоряча Паштет пришел, держа в руках зелененькую бумажку, которая делала его не просто кем-то там, а покупателем оружия, от количества самых разных стволов глаза разбежались.

Скучающий продавец даже как-то и обрадовался новому лицу и Паша, слегка очумев, перетискал и перелапал почти весь гладкоствольный арсенал. И как же чертовски уютно ложились в руки эти механические железяки!

Но среди ружей магазинных, самозарядных, двуствольных и одноствольных ни одного с внешними курками не было. В принципе. Даже уже знакомая мосинка была под странный 410 калибр. А вот такой, чтобы с курками — не было. И Паша отчетливо почуял, что в его душе пустило корни лютое сомнение — а не стоит ли пойти по пути уверенно заявленному Хорем. Типа взять самое лучшее, что можно, а там либо вернешься, либо не вернешься, а если не вернешься-то и плевать на проблемы с разрешительной системой, которая не любит, когда теряют официальное оружие. Как-то легонькая двустволка проигрывала всяким этим самозарядам по всем параметрам. Тяжелый молотовский Вепрь производил куда более серьезное впечатление. Вот просто пулемет гладкоствольный! И Паштет не удивился, когда продавец подтвердил — да, это ружьище сделано на базе ручного пулемета Калашникова. Да и калибр у лежащей в лесу двустволки был куда меньше страшного 12.

К огорчению продавца Паша не купил ничего. И когда тот шел домой то плевался от души, потому что почему-то уверился, что впарит этому растяпе дорогущий Бенелли, но рыба сорвалась с крючка. А Паштет находился в растрепанных чувствах. Такое было в подростковом возрасте. когда гормоны заставляли вожделеть почти каждую мало-мальски симпатичную попадающуюся навстречу деву и даму. Какая тут физиология вмешалась было непонятно, но Паше хотелось стать обладателем всех этих стволов. Хотелось — и все тут. Хотя трезвая часть сознания все-таки спрашивала — а зачем весь этот арсенал? В лесу с ним запаришься бегать. Но — хотелось и все тут. И выбрать было сложно.

Отзвонился Хорю. Тот привычно пофыркал и заявил, что курковки искать надо в комиссионных магазинах, по инету пошарить. Когда Паштет занялся именно этим — обалдел еще больше, потому как среди кучи всяких предложений нашел двойника своего ружья. Цена удивила совсем — старая двустволка стоила всего 3500. И Паша тут же ее купил. Сказать точно — совершенно одинаковы обе или нет он не смог бы, потому как оказалось, что у одинаковых, в общем, ружей была разная маркировка в зависимости от года выпуска. Та тулячка, которая сейчас лежала у Паши на столе, была выпущена после войны и называлась, судя по всему ТОЗ — БМ. И если с первыми буквами было все понятно — тульский оружейный завод, то что такое БМ было непонятно. Впрочем, это было совершенно неважно. Опять позвонил компаньону, тот серьезно поздравил с получением личного оружия и прозвучало это так торжественно, что Паша покосился на ружье, нет ли там пластинки с гравировкой "За заслуги перед Отечеством награждается наградной наградой в виде оружия…" И вроде иронии не прозвучало, хотя черт его поймет, этого странного парня. Хорь посоветовал потренироваться дома именно в перезаряжании. Сделать несколько массогабаритных муляжей патронов и поработать над собой и техникой. Зарядил, приложился, разрядил.

— А как насчет пострелять? Может съездим на тот полигон? — спросил Паша.

— Там сейчас сложности. Уроды из тактической стрельбы ухитрились влепить пулю в стену дома, аккурат рядом с хозяином. Тому не понравилось. Вызвал ментов. Те прискакали на полигон и повязали всю компашку. Пьяную, к слову, компашку. Теперь пасут поле. Как стрельба не в урочное время, так деревенские кавалерию кличут — и те набегают с протоколами — зло отрапортовал Хорь. Что было странно, когда они общались без посторонних, парень с перебитым носом не пытался вклеить в каждую фразу свое "извиняюсь за выражение" и вообще речь его приобретала некую афористичность.

— Погоди, какого дома? — не понял Паштет.

— Деревня там в полукилометре. С тыльной стороны полигона. Так-то они к пальбе привыкли. Но обстрел их шокировал.

— Вот гондоны! Они, значит, назад стреляли? Это ж совсем без башки надо быть!

— Ага. Одна радость, что ружья у них поотнимают. Но теперь с полигоном надо договариваться. Ладно, есть там подвязки. Пока готовься — ну и патронов запаси, калибр нынче не ходовой.

Некоторое время Паша приноравливался к тулячке. Она нравилась все больше и больше. И когда ложился спать, положил ее рядом — на табурет, не в постель, конечно, но рядом.

И потом очень удивился, не обнаружив ее. А она была очень нужна, потому как по дороге должен был через час проехать фельдмаршал Манштейн, и Хорь категорически не хотел упустить свой шанс. Бежать до нужного перекрестка было тяжело, и Паштет взмок. Как ухитрялся все время нестись впереди легковесный компаньон, на котором была куча сумок и мешков, да еще на боку тяжело болтался охотничий ДШК с круглым коробом для ленты, было совершенно непонятно. Но он мчался как легконогий олень, прошибая кусты словно стрела.

На перекрестке тоскливо мялся одинокий голый мужик в драном носке. Под левым глазом у этого странного типа был совершенно роскошный синячище. И Хорь определенно встревожился. Тип с синяком затравленно посмотрел на выскочивших из кустов и затрясся всем телом.

— Ху а ю и ват ты тут делаешь, извиняюсь за выражение? — грозно зарычал Хорь.

Мужик задрожал губами, сел на обочину и заплакал. Руками он не лицо закрывал, а прикрывал как-то очень привычно голову, словно совсем недавно привык получать пинки, оплеухи, затрещины и пендали.

— Кто это? — не понял Паштет. Компаньон пхнул в плечо плачущего стволищем ДШК и голый завалился набок.

— Группа крови вытатуирована видишь? Эсэсовец, сука! И похоже — регулировщик из фельджандармерии. Плохо все, очень плохо! Ладно, сейчас я его допрошу. Эй, ты ю! Хаву дую вду? Ватс юр нейм? Майн нейм Игор? Увеа стей юр рокетс? Вот зе тайм хеар Манштейн, юр андерстенд, тупое животное? Не понимает, козлина, травматический шок!

— Ich verstehe das nicht! Was ist passiert? Ich war bereits zum vierten Mal erst heute geschlagen! — забормотал растерянно голый человек.

— Что этот нудист бубнит? — деловито спросил Хорь, поддергивая плечом ремень тяжеленного охотничьего пулемета. Пламегаситель, размером с здоровенную грушу, маятником качнулся перед лицом голого и тот шарахнулся в сторону.

— Ничего не понимаю! Что происходит? Меня бьют уже в четвертый раз только сегодня! — добросовестно перевел Паштет.

— Я тоже не понимаю. А тебя никто же не бил, чего ты тут втираешь? — поднял бровки домиком Хорь.

— Я перевел просто, что он говорит — пояснил Паша.

— А, ну да, ты ж на ихнем балакаешь. Спроси, танковая дивизия "Мертвая голова" уже проехала?

Паша добросовестно спросил. Не понял ответа. Опять переспросил.

— Да что ты телишься, вопрос-то простой! — нетерпеливо и требовательно влез Хорь.

— Он говорит, что да, дивизия прошла. Только теперь ее называют не "Мертвая голова", а "Голая жопа". А перед ней прошла эскадрилья истребителей, ну та, что с Хартманом.

— Помню, "Грюнхерц". Их еще "Зелеными жопами" называли. Погодь, как это эскадрилья прошла? Что он плетет? — опять бровки изумленно взлетели вверх.

Голый мужик громко захлюпал носом. Забубнил что-то голосом и тоном провинциального трагика в финале драмы. Звучало это надрывно.

— Он говорит, что теперь их называют "Синие жопы", потому что очень холодно и они замерзли. А так как там все аристократы малосильные, то они мерзнут сильнее простолюдинов из эсэс. Танкисты не такие синие шли, так, чуточку голубые — деловито перевел Паша. Потом минутку помолчал и недоуменно произнес:

— Не могу понять как перевести идиоматический оборот "Тоталь ферфиккен". Тоталь то ясно, а вот фиккен — это неприличный синоним слова "сношаться".

Хорь хлопнул себя по лбу с такой силой, что все комары в радиусе километра панически рванули прочь, но не успели, и их сшибло и смяло мощной ударной волной.

— Это москвичи — горестно сказал Хорь и зло плюнул. Плевок со свистом пробил навылет здоровенную березу и улетел в лес, калеча и валя ни в чем не повинные деревья.

— Извините, пожалуйста, вы не могли бы сказать нам — не проезжал ли тут фельдмаршал Манштейн? — раздался сзади очень вежливый голос. Паша быстро развернулся, увидел несколько силуэтов в лохматых маскхалатах. У того, кто спросил, за спиной висел здоровенный, но совершенно пустой рюкзачище литров на триста, а в руках неизвестный человек держал наперевес охотничий пулемет Гочкиса.

— Еще нет — лаконично ответил Хорь.

— А вы не его ждете, простите мою назойливость?

— Ждем. Его.

— Мы тогда за вами будем! — кивнул человек с пулеметом, не без зависти поглядывая на ДШК у Хоря.

— Вы из Питера, верно? — спросил тот безнадежным тоном.

— Да, а как вы догадались? — искренне удивился питерец.

— Интуиция. Только ничего нам тут не светит! — печально ответил Хорь.

— Но позвольте, почему вы так считаете?

Вместо ответа Хорь ткнул пальцем в небо. Над головами, свистя винтами и ревя моторами, пронеслись десять грузовых вертолетов. У переднего на тросах под брюхом раскачивался беспомощно танк "Тигр", Паштету показалось. что он услышал испуганное мяуканье, другие вертолеты, что шли сзади, волокли бронированную технику помельче, связанную потому пучками и гирляндами. Из вертолетов донеслось что-то издевательское и рядом с попаданцами шлепнулась бутылка из-под "Клинского".

— Москвичи! — огорчился догадавшийся питерец.

— Tagiiiil! — завыл голый немец, раскачиваясь из стороны в сторону. Его глаза были полны безумного ужаса.

— Божья матерь! — охнул один из компании питерцев. А второй совершенно неожиданно выдал длинную матерную тираду минуты на три без повторов, привычно извинившись в конце.

— Наш товарищ — моряк! — тоном адвоката заметил питерец с охотничьим Гочкисом. Видно было, что ему неудобно держать машину на весу из-за разлапистой треноги.

— Но как, как москвичи сумели протащить вертолеты? — вопросил один из маскхалатов.

— Они — москвичи. И с них станется. Они на все способны. Черт, говорил же я тебе — на БТР надо было ехать, а ты — портал не пустит! Вон, смотри, что портал пускает! — напустился на растерявшегося Паштета покрасневший от злости Хорь.

— Позвольте, но танковая дивизия! — возопил человек с Гочкисом.

— Пустое — в тон ему отозвался Хорь. Тяжко вздохнул (трава у дороги сначала качнулась в одну сторону, потом в другую), потом пояснил:

— Вывезли контрабандой с Украины три полевых "вашербрейнов марк 10", а четыре "филдмануфекчэр зомбиз" еще раньше через одесситов прикупили, те давно торгуют крадеными американскими психобастерами. Тут не то, что на дивизию хватит — вон Киев пять минут облучили и двадцать лет там не уймутся. А говорят — тут Хорь опасливо понизил голос — что кроме этого как-то из бибиси сперли порядка 400 переносных "дудок Гаммельнского крысолова". Если так-то ничего удивительного. А кто умом крепок, тех, ну твердолобых, которые излучение экранируют, скорее всего залили строительной пеной.

Тут все присутствующие с неодобрением уставились на Паштета. Он оглядел себя и с удивлением обнаружил, что стоит в честной компании совершенно голым. Попробовал прикрыться руками, но как-то получилось странно. Руки не слушались. Паштет дернулся — и некоторое время очумело хлопал глазами.

Было уже достаточно светло, тульская двустволка, как ни в чем ни бывало, лежала на табурете — а вот руки он точно ухитрился отлежать, и они были как чужие. Морщась от проходящего онемения лег поудобнее, задумался.

До возможного времени открытия портала осталось уже совсем немного. В общем-то все уже было готово, сам Паша уже собрал свои пожитки и невзрачный сидор с одежкой и припасами был уже упакован, стоял в шкафу в полной боеготовности. Компаньоны тоже вроде наготовили всего всякого, каждый в своем роде, особенно Хорь, который вообще решил прибыть к порталу на машине, а если получится — так и в портал заехать на колымаге.

Честно говоря такие могучие планы даже и попугивали как-то. Так же смущало и то, что внятно определиться, кому чего надо в том прошлом времени, не получалось. Хорь, похоже, собрался пошалить на манер Карлссона с мотором, Серега-бугуртщик смотрел отстраненным взглядом сосредоточенного самурая из японских фильмов, а сам Паша толком не мог решить — а нафига все же ему в портал? Пытался разобраться — но не получалось. Зато было ощущение, что если засбоит и не решится, то сам себя будет попрекать всю оставшуюся жизнь. Дурацкое чувство, но весомое. Вдвойне дурацкое в сравнении с компаньонами, которые свои интересы чуяли явно.

Тем не менее, несмотря на то, что вся троица была на редкость различными людьми, как в плане темперамента, стиля жизни и так далее, подготовка шла быстро и на удивление успешно. Серега какими то правдами и неправдами раздобыл отличные сканы с карт именно тех мест и именно того времени, при том еще и заламинировал их. Сбор информации шел, по его словам, еще более мощно, он накопал чего-то малоизвестного, но важного, что не шибко интересует журналистов и ширнармассы, но очень важно для технологов, Паша даже не стал и влезать во все это. Хорь, когда они выбрались на стрельбы, немногословно проинформировал, что все идет согласно купленным билетам.

На полигоне было довольно людно, но местечко себе найти сумели — сразу за шумной компанией крепких короткостриженных мужиков в камуфляже, среди которых странно выделялся ровно такой же парень, но почему-то единственный, носивший обычную армейскую стальную каску, весело бликовавшую на солнышке.

— Странно, мы такие знаешь лебедь, рак, да щука, а воз стронулся, господа присяжные заседатели — сказал Паша. Хорь по своей привычке пошмыгал носиком, потом задумчиво выдал:

— Однажды лебедь рака щупал… Точнее — однажды лебедь щуку раком. Как так получается, что весь профит этому гусю лапчатому — не понимаю. Ладно, раз они пальбу не начали, неплохо бы нам пострелять. Полчасика у нас есть, пока они там учебой мучаются. Ты готов?

Паштет был готов, тулячка была уже извлечена из потертого чехла и собрана, о чем ее новолепленный хозяин и сообщил вслух.

— Надо говорить "тулка", а не "тулячка" — назидательно заметил Хорь, доставая уже набитые патронами магазины.

— Мне так удобнее — буркнул Паштет. Погладил потертые стволы, на которых вороненье местами протерлось до серого боевого цвета. Заворчал себе под нос на манер степного акына:

— Как у вашей тулки Лопнули все втулки! А у ихней финки Порвались резинки! Кто тут к моей светке Тянет свои ветки? Опять у нашей моси Расшатались оси! Но зато у калаша За душою ни шиша!

Хорь тонко улыбнулся, забабахал частыми выстрелами. Глядя на него и Паштет прервал свой военно-сельский рэп, приложился и нажал пальцем на спуск. И ничего не произошло.

— Это внешние курки. Их надо взводить перед стрельбой — скучным тоном учительницы младших классов заявил Хорь. Паша кивнул, чувствуя себя немного туповатым первоклашкой, не без труда взвел курок, тугой и непривычный. Клацнуло и железячина курка замерла в крайнем положении. Опять приложился — и тут двустволка грохнула от души, выбив тугое полупрозрачное дымное облачко метров на пять вперед, мало того, что закрывшее обзор, так еще его и поволокло ветерком в сторону, на других стрелков, откуда немедленно раздались смешки и отчетливо слышимое: "ну, чисто Бородино!". Добавил из второго ствола.

— О, вполне аутентично — отметил Хорь. И добавил опять-таки не пойми — иронично или одобрительно:

— А заодно отходить легче под дымовой завесой. Достойно пыхнул, красиво. Почти Трафальгар. Или Наварин. И пахнет Чесменской бухтой!

Насчет запаха Хорь преувеличил, воняло откровенным сероводородом, а не морем. Паша не сказать, чтоб растерялся, но как-то удивился. Заметил про себя, что первым выстрелом попал в шарик, а вот второй заряд ушел "в молоко". Переломил ружье, выдернул горячие гильзы. Они кинематографично дымились, да и из стволов, словно в старых вестернах, лениво выползал сизо — голубой дымок. Заряженные латунные цилиндры скользнули на место моментально, Паштет хорошо натренировался в смене боезапаса, вот только обильный дым немного сбил его с толку. Взвел курки. Жахнул дуплетом, обеими стволами сразу. В плечо толкануло сильно, но все равно слабее, чем лупили отдачей винтовки. Зато дыма шибануло, словно и впрямь корабли старинные бодаться натеяли борт к борту. Ассоциация пришла в голову не только стрелку, со стороны кто-то воскликнул: "На абордаж! На абордаж!!!" Послышался смех. Паша, сквозь дым с трудом увидел, что шарик исчез, опять же быстро перезарядил, взвел — и опять шарнул дуплетом.

— Друг, у тебя еще много патронов с дымарем осталось? Не видно ж ни хера! — недовольно обозначили свою позицию стрелки с наветреной стороны.

— Четыре осталось, сейчас закончу! Дедушка навертел после войны еще! — отмазался Паша. На самом-то деле дымный порох он купил сам, своими руками, да и патроны снаряжал тоже собственноручно, что оказалось не так и сложно. В интернете написано было, что в старом довоенном времени охотники именно дымным и пользовались в СССР, потому Паша и гнул свою линию по максимально схожем детализировании своего снаряжения под время высадки.

Ахнул двумя картечными выстрелами, быстро перезарядил, уже не забывая про курки и добавил пулями. Эти стукнули в плечо посильнее, но тоже — терпимо. Отдача была не как у калаша, но вполне сносная. Не отобьешь себе плечо, точно совершенно.

Привел ружье в рекомендованное безопасное состояние — раскрыв казенники, опять полюбовался нежным дымком из стволов и переломленную тулячку положил на плечо. Только тут обратил внимание, что на его экзерсисы собрались посмотреть очень многие из бывших на полигоне. Видно пальба с дымным порохом была тут не частым зрелищем.

Зрители заржали — оказалось, что Хорь раскланивался, словно оперный актер после арии. Это смягчило ситуацию, поэтому никто не ругался на вонючую дымовуху.

Убрать двустволку, тем не менее, парень с перебитым носом Паше не дал. Успели еще пострелять из калашоида, благо Хорь намекнул достаточно прозрачно, что если удастся убыть туда, куда хотят, то там на руках будет именно похожая машинка. Потом на рубеж огня поперли те самые мужики в камуфляже и пара будущих попаданцев уступила им место, словно кабаны на водопое перед стадом буйволов. Впрочем, патроны к тому времени уже и кончились.

Дальше душный зануда Хорь буквально заставил Пашу всерьез прочистить стволы его "тулячки". Где-то Паша читал недавно, что после стрельбы дымным порохом металл вроде как даже и чувствует себя лучше и потому не очень рвался возиться с этим ружьем-двойником, считая его практически одноразовым, но тут напарник всерьез насел и пришлось драть грязные стволы стареньким шомполом, выданным впридачу к оружью при покупке.

— Чуял, как сероводородом воняло? — спросил Хорь.

— Ну, нос ведь у меня есть — буркнул Паша и проглотил окончание фразы "и целый нос, не ломаный!" Да и состав дымного пороха был прочитан — уголь, селитра, сера. От нее при сгорании этот самый вонючий газ и прет. Даже от одежды немного еще припахивало тухлым яйцом. Не успело выветриться.

— Вот. Добавь к нему немного атмосферной воды — и получишь серную кислоту. А она стволы разъест за милую душу, особенно за долгое время. Оружие любить надо, тогда оно тебя не подведет в пиковый момент.

— Да где этот пиковый момент? Ладно там, куда хотим, так и там тоже, знаешь, заржаветь не успеет. А сейчас, тут… — фыркнул Паштет.

— Вот тут ты не прав. Оружие обеспечивает защиту. А неприятности — всегда рядом.

— Ну да, война на пороге — как можно ядовитее проворчал Паша. Нет, так-то он понимал, что оружие чистить обязательно, но вот по чужому приказу как-то не хотелось.

— Ага. Она всегда рядом. И совсем недавно мы от нее открутились буквально чудом — невозмутимо заявил Хорь. Сам он уже вовсю, ловко и четко, разбирал и смазывал свой агрегат. Видно было, что делает он это привычно, не мешает ему чистка думать и разговаривать.

— Это когда? Я что-то не заметил — удивился Паша.

— Война с Украиной должна была начаться.

— Не надо было Крым забирать — выдал Павел известный рецепт.

— Вариантов там было ровно два, с Крымом. И один вариант — очень плохой, а другой — еще хуже. Потому и сыграли по плохому варианту, что альтернатива совсем гадкая получалась. А хорошего не было вообще — не очень понятно заявил Хорь.

— Гм…

— Наши руководители любят Запад больше, чем сам Запад себя любит. Просто искренней и нежной любовью, аж боготворят. И вдруг отбирают Крым, что явно на Святом Западе будет воспринято крайне негативно, при том, учти, что этот самый Запад влез на Украину всеми четырьмя ногами и уже сделал ее своей вотчиной. Тебя это не удивило?

— Ну, немного… — согласился Паштет. Резкость поведения либерального руководства и впрямь была непонятной.

— А теперь прикинь простой такой расклад, прямо на пальцах. Как только Крым стал российским, оттуда спешно выехало никак не меньше 5000 самых мусульманистых мусульман-ваххоббитов. И из них крымских татар Джемилев, да Чубаров. А остальные — старые знакомые, в основном ичкеры — дудаевские головорезы, которых из Чечни Кадыров выпер. Причем у большинства из них руки в кровище не то, что до локтей, там уголовных статей у каждого, как блох на Барбоске. Следишь пока за извивами моей прямой как лом мысли?

— Слежу. Но они же уехали и из Крыма?

— Так потому и уехали, что основной план провалился. А был он простой и отработанный. Эти самые ичкерийские деятели, которые прославились тем, что провели этническую чистку своей страны от русскоязычных — и сейчас русских в Чеченской Республике остался мизер, потому как четверть миллиона выгнали в чем были, а тысяч тридцать просто поубивали коренные жители, которые и есть "крымские беженцы". То есть это мастера геноцида и этнических чисток. И их уже было накоплено 5000. К тому же по открытым данным планировалось прибытие нескольких "поездов дружбы" с бандеровцами-рагулями. Это еще тысячи три боевиков отмороженных. Оружия в Крыму в украинских частях — хоть попой жуй, на любой вкус. Военнослужащим украм было объяснено, чтоб не рыпались перед волей народа. И, кроме того, склады с оружием в Крыму потом и нелегальные находили.

Теперь прикинь — уже получается 8000 откровенных палачей и убийц. Хорошо организованных, да с оружием. Даже если они зарежут, изнасилуют и покалечат хотя бы пару тысяч мирняка — это вызовет реакцию у местных? Как будет реагировать моряк-офицер, если его детям головы поотрезали, а жену вспахали на видео впятером и потом забили, весело хохоча, бутылку в промежность?

— Ну ты как-то очень уж… — немного растерялся Паштет.

— Нет, просто насмотрелся ранее на продукцию документальной студии "Ичкерия". Там были знатные режиссеры — Бараевы, например. Операторы говно пахорукое, конечно, но фильмы получались, куда там Хичкоку и прочим мастерам хоррора. Так вот, дружище, началась бы резня…

— Этих бы ублюдков наши, что в Крыму, вынесли бы враз — уверенно заявил Паштет.

— Это смотря как бы пошло. И какой бы получили приказ из Москвы, например. При Ельцыне русских резали за милую душу, еще и похвалялись, видео издевательств и убийств в Москве свободно продавались, а наши и не петюкали. И не только в Ичкерии. Но, даже если б и приказ пришел, и всыпали бы бандеровским рагулям по первое число это уже было бы неважно. Потому как ВСЕ зарубежные СМИ хором бы завопили о том, что русские изверги режут и насилуют бедное татарско-украинское население. Думаешь, немецкий гражданин разберется на фото — чьи там голые женские и детские трупы кучей? Да он и заморачиваться не будет. Как и вся остальная западная гопота. Пока все излагаю правдоподобно? — вежливо поинтересовался Хорь, глянул внимательно, при этом его пальцы работали как бы сами по себе, приводя оружие в чистый вид.

Паша не задумывался как-то на эту тему, хотя вранье СМИ на тему сбитого "Боинга" и полная слепота в плане обстрелов городов с мирняком, которые практиковали укры, в общем, ложились в картинку рядом с тем, что бандеровцы убивать безоружных любили давно. Это Паштет тоже знал. Вояки никакие, а палачи знатные. Хоть лехиных Гогунов вспомнить. Хорь кивнул и продолжил:

— Естественно, что украинский народ не потерпел бы такого зверства беспричинного со стороны лютых москалей, и потребовал бы убрать военно-морскую базу нахер с пляжа. То есть — из Севастополя. И, скорее всего, такая агрессия русского медведя вызвала бы волну праведного гнева и — вот тебе и нормальная война. Хохлам не зря промывали мозги последний век, думать они разучились. Я вижу, что ты хочешь сказать, что вполне возможно, Украину бы и разгромили быстро? Одну Украину — да. Но ты не думай, что демократическое мировое сообщество бросило бы несчастную девушку в венке и вышиванке с голой жопой на растерзание лютым кацапам. Сами бы они не полезли воевать, для этого есть тупое хохляцкое мясо, а вот по просьбе украинского народа в Севастополь бы вошел уже не наш флот, миротворцы бы тут же влезли кучей, а по всему миру началась бы вербовка — как и во время войны в Чечне было, к слову — добровольцев для войны святой и правой против русского злого медведя. Да ее уже и вели активнейшим образом, наемников вна Украине уже чертова куча. Был такой инцидентик, знаешь ли в Одессе, когда тамошние партизаны, которые устраивают взрывы бандеровской собственности, взорвали зарядик рядом с хостелом, в котором обычно правосеки жили. Тут как раз точно было известно, что хостел стоит пустой — новые радетели за Одессу не приехали еще на подмену. Ну, и бахнули, аккурат у входа. Собственно, не собирались, шли бахать в другом месте, а тут повезло, очередное отключение электричества в городе и все видеонаблюдение и освещение усохло (охранялся хостел отлично). Получилась гадко — в момент взрыва из необитаемого хостела неожиданно вышло четыре человека, у них сдаданило прямо под ногами. Один на месте помер, трое — в больнице. Полный завал, потому как местные менты, которым рагульская наглость осточертела, не шибко рвались расследовать ущерб селюковской собственности. И когда одесситы бахали, расследование тут же заходило в тупик, но теперь менты были вынуждены зачесаться. Четверо погибших, да как на грех — американцы вроде. Полная жопа. Ан нет! От амеров ни писка, ни шороха, трупы из морга утащили непонятные люди с самыми широкими полномочиями — и тишина. Мертвая тишина, остались только окровавленные бинты и все. Как и не было четырех американских трупов. Смекаешь? И как такой расклад?

Паштет глубоко вздохнул. Мир опять оказался и проще и сложнее, чем на первый взгляд.

— Вот, теперь понимаешь. И весь мир в возмущении русской агрессивностью и жестокостью, вводятся всякие санкции, создается изоляция, экономику рвут в клочья, только все еще и искренне, и с задором, а не так как сейчас, вяло и без огонька. А еще у нас война с Украиной — длинная и разорительная, причем выиграть нельзя — всяких правозащитников и журналистов везде полно, не бахнуть никуда без визга по всему миру, да чужая база в стратегически важном месте, и правительство наше в полном этом самом. Ну, и сами в себя придти не можем, потому как опять нам устроили безнаказанную резню баб с детьми, а мы ничерта в ответ. Вот и суди — как было с Крымом поступать?

— То есть ты считаешь, что нас вполне принялись щупать за вымя? Вот прямо так, всерьез? — недоверчиво спросил Паштет.

— А чем мы лучше той же Ливии или прочих Ираков? Наши жирные поросята еще не до конца поняли, что в чужой волчьей стае они если и будут вместе на празднике жизни, то только в виде кушанья. Но что-то уже начали заподазривать, дрыгаться стали, а то уже бы на манер Каддаффи красовались в камере для охлажденного мяса. Что удивляешься? Война всегда рядом, и особенно близко к тем, кто этого не понимает. Ты народные сказочки любишь? Я вот люблю, мне бабушка их на сон грядущий рассказывала. Душевная была у меня бабушка, хоть и воевала на Невском пятаке, но трогательно и нежно внучонка своего обожала. Меня в смысле. Что так глядишь? Думаешь, меня такого обожать невозможно? — подозрительно уставился Хорь.

— Ну я-то не бабушка — буркнул Паша не самое удачное в этот момент.

— Значит, не обожаешь ты меня, оказывается! — искренне огорчился Хорь. хотя черт его знает, может, опять бутафорил.

— Ты про сказочки говорил — вернул его Паша на рельсы разговора.

— Так вот народная вековая мудрость помогает нам понять сложные пертурбации мирового хитросплетения политики. Даже не нужно прибегать ко всяким тонкостям и конспирологии. Просто вспоминаем сказочку про зверюшек, которые в яму попали. Ну, была в лесу яма, вот туда и свалились волк, кабан, лиса и заяц. А жрать охота. Лиса прикинула что к чему и предлагает: А давайте съедим того, кто тоньше всех крикнет? Большинством голосов — одобрили, крикнули. Тоньше всего у зайца вышло. Его и съели. Опять жрать охота. Лиса опять подумала, прикинула, что критерий отбора теперь не в ее пользу и предлагает: А давайте съедим того, кто толще всех крикнет! Опять же большинством голосов принято, кинулись кабан (тот тоже перспективы оценил) с лисой на волка — одолели и схарчили. Кабан-то свою долю съел, а лиса мозги волковы припрятала, потом достала и ест. Кабан удивился, а она ему: Это я головой треснулась об пол — вот мозги и выскочили. Не волнуйся, они нам без особой надобности — видишь я вполне себе норм! Кабан поверил, хрясь репой — и убился. Схарчила его лиса — крутя рулем и не шибко старательно объезжая колдобины и дыры в асфальте мурлыкал Хорь.

— При чем тут политика и эта нелепая сказка? — удивился Паша.

— Как при чем? Это алгоритм мировой политики. Слабые государства соседи жрут и не давятся. Вот тебе Ливия с Ираком. Сильные государства одолевают сообща. Вот как Рейх, например. А если силой не одолеть — идет в дело обман. Как с СССР. Здорово нас надули, куда там простоватому кабану, а? Самоубились за милую душу, безо всяких яких, сами отдались на поток и разграбление с плясками, песнями и радостью. Всем жрать охота, вот и идет искони века по накатанной. Готовая рецептура. Золотой миллиард привык жить хорошо, а откуда взять ресурсы? Земной шарик маленький, тесный. Разгромили СССР — хватило на двадцать лет. Одних финансов откачали на триллионы, не говоря про всякие другие ресурсы — от урана и титана до головастых ученых, которых получили уже в готовом виде, не тратясь на обучение и воспитание. А разгромили Ливию — и на пару лет еле-еле награбленного хватило. Значит надо кого-то еще громить. Выбор не так и велик. И ничего нового не придумаешь. Война чем хороша? Проигравший платит за все. Вот ребята и стараются не быть проигравшими, а им тут вдруг про какое то там непонятное, про гуманность там или взаимопонимание с добрососедством и партнерством. Смешно, слов таких в лексиконе нет. У них вон любимый герой — каннибал Лектор. Он своих партнеров очень любит. Кушать под кьянти. Пока не забыл — после выстрела дымарем смещайся на пару шагов в сторону. И тебе виднее и по тебе влепить сложнее — как всегда неожиданно сменил тему разговора Хорь.

— Вот не пойму я, чего ты хочешь набрать в то время всякого такого, что не приведи бог немцам попадет в лапы — буркнул Паштет.

— Ты о чем?

— О калаше, патронах к нему и прочим СОВРЕМЕННЫХ вещах.

— Во-первых, я не собираюсь все это отдавать немцам. Я жадный. Во-вторых… Ты знаешь, сколько всякого стрелкового оружия у немцев было после захвата Европы? Если не совсем память изменяет, только на вооружение ими принято было несколько сотен разных видов ручного огнестрела. Поэтому — ну еще один образец, эка невидаль. Отстреляют имеющийся боеприпас — а я его беру небольшой — и выкинут ствол. Даже — заметь — это маловероятно, но если оружие попадет в лапы грамотному немцу — все равно ничерта у него не получится, потому как я беру охотничий вариант с охотничьими патронами. То есть он сознательно ослаблен и ухудшен, и работает максимум на 400 метров. И патроны такое же говно, уступающие боевым во всем, вплоть до засирания ствола. И на испытании получится, что это очередной какой-то экспериментальный пистолет-пулемет (которых наделали десятки, да все неудачные в массе) и городить огород, меняя патронное производство во время войны и вводя не пойми чью марку оружия — а там свои конструктора жаждут славы, денег, орденов и почестей — никто не будет — уверенно оттарабанил Хорь.

— Но промежуточный патрон!

— Первым его создал не то Манлихер — до Первой мировой, то ли Винчестер — тогда же, то ли наш Федоров, то ли Риберойль — эти уже в ходе Первой мировой. Совершенно не новость, не меньше десятка разных к началу Второй мировой. И все — не фонтан. Но чтоб ты был спокоен — я спецом подобрал патрики с латунными гильзами. Как ты любишь говорить — аутентичные. Вот лакированные гильзы я светить не буду. Цени.

— А маскхалат — ну то есть камуфляж? — уперся Паштет.

— К 41 году несколько десятков вариантов уже в деле. А эсэсовцы так вообще назывались из-за камуфла "древесными лягушками". Опять же ничерта нового. Но — замечу — я ничего не тащу такого, чтоб не ровен час прорыв в технологиях получился только из-за трофеев моих. Хотя — между нами — если нас там положат, то будет нам уже пофигу что и куда и как. Ты туда что — воевать лезешь? Так это зря, нам бодаться даже с отделением пехотным будет не комильфо. А уж если ты решил там пару дивизий разгромить, так я сразу — пас — косо глянул Хорь на собеседника, тот растерянно спросил:

— А зачем тогда ты самозарядку с собой потянешь? — осведомился Паштет.

— Не видишь разницы между словом "воевать" и "быть предусмотрительным"? Еще не хватало, чтоб нас деревенский полицай взял и обидел до смерти. Я — скромный человек, но и моя скромность имеет пределы. В то же время я помню бабушкину сказочку про великанов.

— Это какую?

— А жил в деревне здоровенный мужик. и не было ему ровни. Вот пошел он по миру, силой своей хвалиться. Шел-шел…

— Семь железных сапогов истоптал, семь чугунных шапок сносил и семь каменных хлебов изглодал — буркнул недовольно Паштет. Разговор как-то обескуражил его.

— Странные привычки у твоих кумиров. Ты им не подражай, боком выйдет — сурово глянул на пассажира водитель и продолжил:

— Шел-шел, а тут ему навстречу вдвое больше его детина идет. И сразу видно — лютый да злой. Мужик-здоровяк от него бегом, тот за ним, хорошо лес попался, детине в нем продираться сложнее было — ан скоро лес кончился, выскочил человек на поле — деваться некуда. Но тут повезло — идет совсем громадный человек-гора. Наш мужик его слезно о помощи попросил, человек-гора его посадил в карман и спас таким образом. Злой детина из лесу выпутался, выругался, делать нечего — силенкой уступает. Плюнул, да обратно пошел. А мужик великана поблагодарил, говорит, никогда таких громадных людей не видал. Великан засмеялся и отвечает, что его отец еще больше был и отправился вместе с купцами в дальние страны. Началась песчаная буря с самумами, весь караван сумел добраться до холма с пещерами и в одной пещере все и спрятались с поклажей, конями и верблюдами. Буря кончилась, пошли дальше, когда отошли дальше и оглянулись — это они, оказывается в здоровенном человеческом черепе прятались. Не успели толком подивиться, а земля задрожала и идет человечище ростом до облаков. Караван не заметил, а череп поднял и сказав: "Что это за фигня на моей земле валяется?" — закинул его за край земли словно камешек. Мораль басни понятна?

— Ну да. Есть и великаны повеликанистее и лилипуты полилипутистее, это я и так знаю — буркнул недовольно Паша.

— Вот и ладно, если понял. У тебя груза вроде мало, а?

— Все в вещмешок влезло.

— Ты туда когда собираешься? — спросил Хорь.

— В пятницу. Самолетом. Серега после приедет — в понедельник.

— Тогда захвати ящик — вон сзади на сидении.

Паштет оглянулся, разглядел нехилых размеров картонный короб. Вопросительно поднял бровь. Глянул на водителя.

— Если не влом — забери с собой. Я тоже в понедельник прибуду, мне с ним получается не с руки таскаться, есть сложности. А у тебя багажа все равно мало.

— Там что? — подозрительно спросил Паштет. Он бы не удивился, если б шалый Хорь всучил ему ящик с патронами или еще что залихватское.

— Да получил посылку с сублимированными харчами и моток проволоки трансформаторной — для болотоходов — развеял его подозрения Хорь.

— Каких еще болотоходов?

— Фиговины такие на ноги. Плетутся из веток, можно по болотам шастать, не проваливаясь. У тебя как раз пара дней — насобачишься. Глядишь и пригодится — болот там до чертовой матери. Да и погоню хорошо обставить можно, если что. Плести всерьез я не умею, а вот проволокой прутья вполне легко крепить. Мне действительно никак не утащить, я там много чего и так привезу — несколько просительно сказал Хорь.

— Ладно, прихвачу — кивнул Паштет, прикидывая какие же горы припрет Хорь и не приедет ли он на самосвале пятитонном.

— Вот и славно. Компас не забыл? Спички?

— Не, все по списку — серьезно ответил Паштет.

Помолчали, думая о своем.

— А менты что-то не прискакали на звуки выстрелов сегодня — сказал Паша.

— Мы с тобой примазались к официалам, те, которые в камуфляже были — казаки. Вроде как они вспомогательные силы правопорядка. У меня там знакомые есть, вот и срослось.

— Слушай, а почему там парень в каске? — усмехнулся Паштет. Хорь усмешку не поддержал, сказал печально:

— У этого парня, как мне говорили, была тяжелая черепно-мозговая травма. Контузия, вроде. Он после этого сильно изменился — малословный, угрюмый, загруженный, юмор пропал напрочь, зато разозлиться может моментом из-за сущего пустяка. А как наденет каску — словно меняют человека на того, прошлого. И веселый и разговорчивый. Только снимет — опять бирюк сундуковый. Ему нравится на стрельбище поэтому.

— Тогда надо ему мотоциклетный шлем таскать — предложил Паша.

— Это не работает. Пробовали. Прежний в нем просыпается только когда вокруг военщина, постреливают и на голове — стальной армейский шлем. Такие дела…

Паштет вздохнул, стал смотреть в окно. Когда подъехали к его дому он на всякий случай все же проверил, что в картонной коробке на заднем сидении. Оказалось и впрямь — картонная коробка с пакетиками готовых сублимированных кушаний, моток тонкой блестящей проволоки и какая-то странная серая хрень, весьма потасканного вида.

— А это что за вот зе фак? — удивился Паша.

— Ху из эпсин? Это эпсин хуиз — нимало не удивился Хорь. Встряхнул грязноватую фигню, развернул. Получилось что-то вроде странной жилетки на широких лямках.

— Это Кора, старая бронежилетка мвдшная. Предложили по смешной цене, вот я тебе ее и взял. А то из нас троих ты без бронежилета, нехорошо выходит.

— Я думал без этого ходить.

— Она скрытого ношения, аккурат под ватник. Никто не заметит. Заодно и теплее будет по осени-то.

Паштет пожал плечами, сунул невзрачную вещь в коробку. Попрощались.

— Ружье ты мне на память оставляешь? — невинно-ехидно спросил Хорь в спину уходящему Павлу. Паштет чертыхнулся вполголоса, поворачиваясь обратно. Чехол с разобранной двустволкой мирно лежал там, куда он сам его и положил. Сбил его с панталыку чертов Хорь со своей коробкой. Беря поудобнее свою ношу, буркнул улыбающемуся детской, светлой улыбкой водителю:

— То-то ты мне недавно во сне снился!

— Надеюсь, не в эротическом? — встревожился парень с перебитым носом.

— Ну, как сказать… Голые мужики там были, это помню. Мы, понимаешь, стали таки попаданцами и у тебя было охотничье ружье, под названием пулемет ДШК, и мы устроили засаду на Манштейна и танковую дивизию "Мертвая голова", но нас обогнали москвичи на вертолетах и обобрали немцев до нитки. Вот голые немцы и бегали…

— Это абсент, точно. Разведенный, но абсент — уверенно заявил Хорь.

— Ты про что?

— Абсент на ночь пил?

— Нет.

— Тогда ты просто извращенец и сны у тебя неправильные. Вот у меня — сны такие, как надо! — с чувством превосходства заявил водитель. Паштет очень захотел обидеться, но любопытство победило.

— И что тебе снилось? — спросил он.

— Я позавчера попал в плен и ехал с немцем на опель-капитане, он меня расстреливать вез. И тут навстречу — танковая атака русских!

БТ-5 и БМД-2 в одном строю, страхИужыс. В первой линии. А во второй — Исы. А дальше черт разберет, но многобашенное что-то. И до горизонта. Штук семьсот, ну, как немцы в мемуарах пишут. Я отнял у фрица его МПху, а за это выпихнул его из машины, которую тут же смачно пережевал гусеницами ИС-3, и велел лечь ничком, не дав красноармейцам тут же замочить столь полезного фрица — тот мне, с пониманием, что ему оно больше не надо — и подсумок с магазинами передал. Врываемся мы, значит, во двор этой заготконторы, красные по сторонам побежали, а я — тут же во флигель, в приямочек и через подвал на лестницу, мне туда надо, зачем — не помню, но знаю точно. А там все летит, эсэсовцы мечутся, папки тащат куда-то, разноцветные, с орлами и "Штренг гехайм", хватай вокзал, мешки отходят. Ну, я и давай лупить по ним длинными от пуза.

Тут-то я ее и зацепил. Тощенькая белобрысая немка, Гертруда. В живот ей, одной пулей, через стопку папок, что она тащила. Ну, остальных добил, сапогами и всяко, а ее пожалел.

Чую — ломятся в двери зомби — ну, те эсэсовцы, которых красные постреляли. Красные-то ушли, а эти и ожили, сволочи. Ну, как ожили, зомби, они же дохлые, но вполне себе так шустро бегают и зубами клацают злобно. И смотрят своими бельмами нехорошо, кушать хотят живого мяса.

А вернутся красные через месяц.

Я Гертруду на плечо, она морщится от боли, но терпит — и наверх. А там — опа — лаборатория! Там напарница Гертруды, толстая некрасивая обаяшка-брюнеточка, и профессор Зибель. Лохматый, как Энштейн, и рассеяный, ничего не понимает. Ну, тут я Гертруду на стол сгрузил, сам к двери, на шпингалет ее, очередь через дверь — все, нормально, зомби не страшны. Зибель кудахчет, ничего понять не может, я за ним бегаю, все его установки отключаю, легонько стволом по голове бью — неудобно как-то сильно бить, пожилой человек, ученый и добрый в общем-то, дезинтегратор межконтинетального масштаба придумал.

Ну, вроде все, я этой толстенькой Мари, кажется, только чаю заказал — Зибель к двери и шпингалет открывать — насилу успел поймать и проволокой замотал. А потом к Гертруде — пулю из нее вынимать, лечить ее.

Ну, и тут все заверте…

Вылечил, пульку достал, но Гертруда коварно забеременела — эсэсовка, что с нее взять. И ее подружка тоже (а вот не надо всякого думать, Зибель к тому времени уже куда-то исчез, и потому забеременеть не смог!) А потом сирена включилась, гимном СССР — будильник, сука — вот какие сны нормальные люди смотрят — победно глянул свысока Хорь.

— А абсент при чем? — удивился Паштет.

— На сон грядущий, снотворное. Сны творит отменные. Свояк в то же время, даром что убежденный коммунист, в Зимнем вместе с юнкерами отражал наступление матросни, орал "За Царя и Отечество!" и когда патроны кончились в штыковую пошел. Утром сам рассказал, с подробностями. Так что это однозначно — абсент, мы его вместе пили.

— А зомби куда делись? — хмыкнул Паша.

— Не знаю, честно. Это же сон. Может, растаяли как вомперы на солнце. Как только начал раздевать немку для лечения — как-то зомби пропали из сна, совсем. А вот как пулю доставал помню хорошо. Пуля-то неглубоко вошла, в папках энергию потеряла — в итоге чисто в мышцах, у девушки весьма физкультурный пресс был. Так-то дырочка маленькая и практически не кровоточит. А там в глубине, если ткани раздвинуть — там донце пульки видать.

Ну, я значит, обколол каким-то промедолом из шприц-тюбика вокруг, рассек входное вдоль волокон, а потом эдакими медицинскими щипцами, как оно там, кохер, чи нахер? — туда полез. У меня лежат такие — бабка с госпиталя отцу принесла, в аквариуме камушки ворочать и водоросли пересаживать. Таки длинные щипцы-ножницы, на конце такая зубчатая насечка.

Вот такими же вот ножницами (а точнее, тем же самыми, конечно) я пульку-то захватил, и тащу. А она даром что неглубоко, а сидит довольно-таки плотно. Соскальзывают щипцы, девчонка дергается. Ну, потом нажал посильнее, снизу ножницы подхватил, потащил эдак всем корпусом вверх, ногами — опа, выдернул пульку. Потом даже вроде не тампонировал, промыл чем-то антизаразным, и забрызгал сверху коллоидным спрееем каким-то, повязку сверху чисто так, для порядку. Вот это все точно помню, приснилось очень натурально.

Ну, а вот потом, конечно, таки заверте…

Хорь мечтательно похлопал ресницами, томно вздохнул, после уже нормальным, неожиданно деловым голосом заявил:

— А еще нашел я одно местечко, в реале, вот там все продается, диву даться. Жаль, не обучен я всякими астролябиями владеть, а то б взял, заместо жипиэса — на карте захоронки отмечать, на случай вернуться.

— Рынок что ли какой? И прямо все-все можно купить? — уточнил Паштет.

— Ага. Библия с автографом автора, например попалась. Сумочка из крокодиловой жижи. Канализационный люк из Казани. Схема бесконечности — ну, короче, все что может пригодиться — кивнул задумчиво головой Хорь.

— Не знаю. Вот зачем тебе, например, схема бесконечности канализационного люка? — усомнился Паша.

— Да уж. Надолго псу красное яйцо? — задал риторический вопрос водитель и закончил прагматическим вопросом:

— Ты, Павло, компас и веревку припас?

— Компас — да. А веревка зачем?

— Возьми обязательно. Случись что — будет на чем повеситься. Шутка. И в хозяйстве вещь нужная, так что метров двадцать хорошей веревки прикупи, я серьезно говорю. Сам не знаешь, что может пригодиться и когда. А иной раз предмет вроде и ненужный, а оказывается, что почище нужного нужен. И стоит дороже. Поди, знай.

— Да ладно тебе мозги пудрить — вздохнул Паштет.

— Откопали как-то под Псковом захоронку царских червонцев. Товарищу перепало от копаря в благодарность за нечто важное. Ну, хранил на чОрный день. Настал этот день, он понес червонцы сдавать к знакомому старому еврею. Тот посмотрел и говорит — подделка. Я, говорит, 50 лет в ювелирке — так вот подделка. Но очень старая, очень качественная и, говорит по опыту — возраст соответствует. Того времени фальшак, царского. Пошли по знакомым — в итоге оказалось — это еще кайзеровцы наклепали такого чтоб какую-то там диверсию финансовую устроить, в ПМВ. А потом как-то оно там под Псковом осело. Ушли червонцы дороже, чем если б настоящие были. А ты говоришь — бублики! Ну, ладно, до встречи! — пожал лапу и, лихо развернувшись, уехал. Паша задумчиво поглядел вслед колоброду, вздохнул и двинул домой. И веревку все-таки перед самым отлетом купил и сунул в карман притороченного к сидору палаточного чехла.

Глава десять. Опять странный старичок

Туман выпал густой и тяжелый. Машины, шедшие в аэропорт, тащились непривычно медленно, видимость была убогой и Паштет, глядя на ватную пелену в окне автобуса, уже обреченно понимал, что в таком молоке самолеты не летают. Над головой было тихо, что тоже подтверждало внятное подозрение. Так-то пока едешь, штук пять — шесть металлических птиц успевало прореветь, взлетая или садясь.

Равнодушный женский голос быстро подтвердил задержку рейса. Паштет сходил, посмотрел на электронное табло — мало ли что. Но и табло не порадовало. Публики было много, отменялись все рейсы уже несколько часов, потому обычно полупустой корпус аэропорта производил впечатление рынка в базарный день. Чертыхаясь, Паша брел мимо рядов кресел, выискивая себе местечко, но сограждане сидели плотно, словно кукурузные зерна. Орал какой-то неугомонный младенец, вертелись под ногами малоразмерные пострелята, багаж лежал кучами и в воздухе носилось напряжение, воспринимаемое словно атмосферное электричество. Пока было объявлено о задержке на пару часов, но равнодушное табло указывало, что не улетели еще и те, кто должен был свалить шесть часов назад, еще ночными бортами. Впрочем, Паше, как постоянному летателю в разные концы страны, это было привычно. Всякое бывало, потому раздражения особого не было, хотелось найти себе тихое местечко и либо покемарить, либо почитать, благо всякой литературы в мобиле было закачено много. Проблема была только в том, что публики оказалось слишком много. Впрочем, Паштет точно знал, что рано или поздно, а он себе найдет уголок, надо только поискать. Возникшее вдруг ощущение пристального взгляда заставило поднять глаза и осмотреться. Оказалось, что на Пашу смотрит тот странный старичок, который помирал несколько раз и помог преодолеть боязнь полетов не так давно. Попаданец кивнул, улыбнулся, подошел поближе. Старичок ответил тем же, продолжая внимательно вглядываться в лицо Павла.

— Странно вы на меня смотрите — встревожился Паштет. Как-то не хотелось ему убывать в портал, зная, что на его морде уже написано 'Помрет в ближайшем будущем'.

— Знаете, сам не пойму, что вижу. Но поспешу вас успокоить — что-то не так, но совершенно точно, это не привычное мне. Точно — не маска смерти у вас на лице, а вот что — не пойму. Такого раньше ни разу не было — тихо и быстро сказал старичок.

Паштет постарался улыбнуться бодро и задиристо, но сам почуял, что получилось кисло и криво:

— Может вы стали различать, кто от чего помре, и у меня просто будет что-то заковыристое? Типа деревом придавило, или каток переехал?

Старичок успокаивающе помахал сухонькими ладошками:

— Вы отчасти правы, я теперь умею видеть причину смерти. Разделяю уже маски от болезней и огнестрела, даже аварии теперь отличны, есть такое, да. Но тут у вас совсем иное. Понимаете? Совершенно иное. Это не маска смерти, как вы выразились. Сам не пойму — что. Но не та маска. Это могу дать гарантию. Так что не волнуйтесь, очень вас прошу.

Паша почесал затылок, нельзя сказать, что слова собеседника его сильно успокоили. Уточнил:

— А вы так многих предупредить успели?

— Предупредить людей? Шутите! Я всю свою сознательную жизнь этим занимался — с совершенно мизерными успехами. Пока гром не грянет — мужик не перекрестится! Да еще и не всякий гром годится. Иным даже если в башку молния ударит — не убедит. Даже если и дважды. И трижды! Еще и издеваться над вами будет высокомерно. Ей-ей, проверено, стаж врачебный у меня большой. Совсем недавно вижу масочку на лице у молодого мужчины. И даже просто, как врач, вижу симптоматику серьезного нарушения работы сердечно — сосудистой системы в придачу к тяжелым проблемам в обмене веществ. Такие симптомы, которые называют манифестными. Типа демонстрации орущих футбольных фанатов на улице — не заметить трудно. И сдуру ему посоветовал все-таки изменить привычки, которые у него сплошь вредные, что тоже было видно невооруженным глазом.

— А он что? — усмехнулся Паштет.

— Старичок, не надо мне тут моросить! — сказал этот молчел весьма высокомерно. Я и заткнулся. У каждого свои тараканы в голове, а мужчины… Знаете, мужчины — это чудом уцелевшие мальчики. Каждый ведь может легко вспомнить десяток случаев, которые вполне могли оказаться трагическими, но — просто неслыханно, сказочно повезло.

— А старики — это чудом выжившие мужчины?

— Да — уверенно кивнул старый врач.

Паштет был вполне обычным мальчиком, потому, только на миг задумавшись вспомнил, не сходя с места, с десяток ситуаций, когда действительно чудом выжил. И визг тормозов, когда сгоряча выскочил на спор через дорогу, и мутный свет через толщу воды, и деревянные по твердости пальцы, больно тянущие за волосы наверх, и странный привкус собственной крови во рту, медный какой-то, и ватность ног после режущего удара в лицо… Опомнился, глянул на собеседника

— Вы явно собрались в поход — заметил корректный старичок. Понятно было, что в лоб спрашивать не станет, но явно связывает странность в облике пациента (а для врачей — все люди — пациенты), с каким-то мероприятием в ближайшем будущем. И хочет понять эту связь, уточнив, что за новая маска им увидена только что.

Паша вздохнул, жестом предложил отойти к мутно-молочному из-за тумана окну. Там никого не было, говорить можно было бы спокойно.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня полоумным — начал издалека Паштет.

— Давайте опустим прелюдию, вступление и прочие завитушки — улыбнулся врач.

— Если по сути — у меня есть сведения о том, что в определенной местности периодически открывается возможность попасть в осень 1941 года. Можно назвать это порталом или еще как, вневременным континуумом (вспомнил Паша к месту заумный ученый термин, правда не очень зная, что он означает в действительности) или черт его знает еще что. Факт такой — парень мой знакомый туда влетел, а через пару дней вывалился обратно. Там для него прошло порядка двух месяцев. Насколько я могу судить — не врет, так что я собираюсь попробовать туда влезть тоже. Другое дело, я не уверен, что портал там будет — два года его не было, может он вообще однократный.

— Тогда понятно, что я увидел. Могу предположить только, что в этот раз портал окажется на месте. Это единственное объяснение, которое вполне подходит по всем параметрам. То есть вы отсюда исчезнете и вас не будет "среди нас", но при том — это не смерть. Интересно… — задумался старичок.

— К слову, а вы сами мне компанию составить не хотите? — усмехнулся Паштет, вспомнив, что врач — вещь в походе и на войне вдвойне полезная. Вообще-то он не был уверен, что лекарь станет спокойно воспринимать сказанное им, было подозрение, что все же посчитает сумасшедшим. Но старичок воспринял сказанное совершенно адекватно, так же спокойно, как если бы этот молодой мужчина с архаичным сидором на плече заявил, что собирается лететь в Урюпинск по срочному делу. Может еще бы и больше удивился, благо черт его знает — летают ли самолеты в этот Урюпинск, может уже эффективные собственники там и аэропорт закрыли.

— А не хотите со мной дернуть? — повторил Паша.

— Был бы моложе — пошел бы. А сейчас не хочу вас ставить в неприятную ситуацию паршивого выбора, когда каждое решение — гнусное. После моих сердечных дел велика вероятность, что даже от физической нагрузки я там завалюсь с очередным инфарктом. И даже если за нами никто гоняться не будет — все равно вам придется выбирать, что делать. Либо корячиться с безнадежным пациентом, а в тех условиях шансов выздороветь у меня не будет, либо как-то ускорять мою кончину, дабы не терять время зря, что тоже никак не годится в маленьком коллективе. Это в кино инфарктники помирают быстро и красиво, на деле все не так просто. И мне не хочется быть пресловутым чемоданом без ручки, знаете ли — серьезно и задумчиво ответил старый врач.

— Вам не обязательно по лесам бегать. Тем более у вас столько знаний, можно было бы попытаться донести их до руководства, сделать прорыв в медицине — загорелся Паша.

— Прогрессорство врача штука более, чем проблематичная. Лекарское общество — весьма консервативно и к новшествам относится более чем осторожно. А к тому же зачастую всякие выскочки с их новомодностями впрямую угрожают благосостоянию и положению в обществе столпов медицины, профессуры и академиков. Кому это понравится? И за это может прогрессор получить по башке более чем солидно. Такого умника общими усилиями просто сотрут в порошок. Вот был такой врач Игнаций Земмельвейс. Принимал роды у дам из порядочного общества в престижном, столичном заведении для богатых. После родов дамы мерли в изрядных количествах от 'родовой горячки', как тогда величали сепсис. И на свою беду Игнаций узнал, что по соседству с их родильным домом 'для дам из приличного общества' в таком же заведении для простонародья смертность у рожениц в разы меньше. Об этом и другие высокомудрые врачи давно знали, но объясняли это просто — 'бабы из простонародья ближе к животным и животные процессы у них идут ближе к природе'. Все ясно, понятно и верно с научной точки зрения. Опять же тешит тщеславие образованных. На свою беду Игнаций проанализировал ситуацию как следует и пришел к простому выводу — не имевшим врачебного образования бабам — повитухам было запрещено проводить вскрытия умерших рожениц, а вот врачи это делали, дабы установить причину гибели. И рук после вскрытия, естественно, не мыли. Не было тогда в Европе такого глупого обычая. И после вскрытия умершей от сепсиса, лезли принимать роды у очередной дамы с трупным материалом на лапах. Диво, что кто-то вообще живой уходил.

Паштет, обладавший вполне развитым воображением передернулся от отвращения, представив себе эту картинку в красках. Старый врач вздохнул и продолжил:

— Игнаций стал мыть руки — его роженицы стали выживать, словно простонародье. И он сгоряча об этом заявил во всеуслышание.

Его тут же выперли из профессии, 'беруфсфербот' — тоже старое европейское изобретение. И заклевали мужика до сумасшествия, ибо он посягнул на святое — на корпоративную этику. Вынес сор из избы. Ну и все — был врач, известный профессор — и нет врача. Есть сумасшедший, слушать которого глупо. Ходил потом некоторое время, уговаривал всех встречных мыть руки. И кончил быстро и плохо, тогда сумасшедших лечили радикально. Заманили обманом в сумасшедший дом, повязали и очень быстро вылечили. Ногами вперед ушел моментально.

— А как же мнение общества? — удивился наивный Паша.

— У общества нет своего мнения. Только то, что ему дадут признанные титулованные эксперты. И даже если эти эксперты — полные дураки, титулованность их перевесит любую глупость. Было тогда и никак не изменилось сейчас. И не только в медицине, что характерно. Меня всегда удивляли, например матерые финансовые аналитики, которые при всем своем мощном знании почему-то еще не миллиардеры. Или политические обозреватели, всегда попадающие пальцем в небо. Или военные эксперты, не знающие военного дела хотя бы на уровне сержанта, но лезущие рассуждать о генеральских просчетах. И ничего, никто их из телевизора не гонит — грустно усмехнулся старый доктор.

— Но ведь Советский Союз был не таким государством, как эта средневековая Германия, или где там Земмельвейса затравили — возразил Паштет.

— Ну что вы, это совсем даже наоборот прогрессивная Австрия, столичная клиника в Вене, и никак не Средние века, а уже конец 19 века, "серебряный век"! Всего-то чуть больше ста лет назад. Что касается Советского Союза… вы слыхали о "деле врачей"? — глянул старичок остро.

— Ну, арестовали кремлевских врачей-евреев по надуманному обвинению, так вроде. Для того, чтобы Сталина уморить было проще, без врачебного контроля — вспомнил не без натуги Павел.

— Это одна сторона вопроса. А пусковым моментом оказалось, что молодая докторша поставила, пользуя достаточно новомодную технику типа электрокардиографа, пациенту Жданову диагноз "инфаркт" и потом, когда Жданов помре от прописанного ему столпами кремлевского врачебного синклита лечения, начала выступать против косных старцев, отвергнувших ее "механический" диагноз. Ну, знаете, старики не очень любят всякие новшества, тем более старики с титулами и званиями. То, что высокопоставленные врачи в Кремле были с пятым пунктом как бы понятно. А тогда как раз шла кампания против "низкопоклонства перед Западом", попутно шел раздрай с сионистами, которым СССР решительно и веско помог создать Израиль, но потом дорожки разошлись, вот оно разом и вспухло. ЭКГ все равно потом вошел в широкую врачебную практику, но, как видите, не сразу. Это вы еще не вникали в массу подобных, но более мелких конфликтов интересов, будет время — ознакомьтесь с разногласиями по поводу банальной мази Вишневского, или поинтересуйтесь как аппарат Илизарова принимали. Что либо менять в медицине — это надо плотно каши покушать и потом иметь сторонников и мощное здоровье. Сказочки про осиянного вдохновением одиночку, который открывает всем глаза и те возносят его на руках — не более, чем сказочки. На серьезную борьбу у меня здоровья не хватит. Вот посоветовать вам взять с собой антибиотики и шампунь от вшей — это я могу. Вон как раз аптечный киоск. Если у вас со средствами нехватка, могу одолжить.

— Ну, что вы, я уж как — нибудь сам. А консультация — это да, к месту была бы — сказал Паштет.

— Эх… Понимаете ли, мне и самому хочется поучаствовать в вашей эскападе. Вы не понимаете простой вещи, я же как гусь с подрезанными крыльями. И гляжу из загородки птичника, как собратья по небу летят. А ведь самому-то ой как хочется, но крылышки хлоп-хлоп только, а не поднимают. Так хоть чуток влезть краешком, вроде как и сам авантюрист. Пока еще с порохом в пороховницах — печально улыбнулся старый врач.

— Да я понимаю… — начал Паша.

— Не можете вы этого понять — отрезал старичок — Как говорил один мой пациент, тоже инфарктник, глядя на молоденьких медсестричек: "Глазами всех хочу, а сердце не стоИт!" Мне тогда по простоте моей смешно было. Пока самого не приперло. Теперь — понимаю, а что толку. Впрочем, вы ведь к финансированию своей вылазки никого не привлекли?

— Частных лиц — скромно ответил Паша. Эмоциональная отповедь немного его озадачила. Доктор производил впечатление очень сдержанного человека, а тут вон как вспыхнул!

— Ну, так я тоже частное лицо. Пойдемте, наберем медикаментов. Я думаю, еще левомицитина вам надо будет захватить, тетрациклина, вполне вероятно, что с дизентерией столкнетесь. Вы уже аптечку собрали?

— Ага — сказал Паштет.

— Далеко запихнули? Показать можете? — заинтересовался лекарь.

— Запихнул глубоко, но сейчас достану, раз такое дело — полез в свой мешок попаданец. Потом затормозил, глянул на врача, у которого как-то не очень хорошо глазки заблестели.

— Вот только начинаю я опасаться, что вы, доктор, мне сейчас столько всего напокупаете, что получится несколько мешков, побольше рюкзака. Что-то у вас энтузиазма много, а я все-таки не полевой госпиталь — осторожно высказал свои сомнения Паша.

— Не бойтесь, у меня с собой не так много средств, да и голову я не потерял, пока она на плечах еще. Только и вы имейте в виду, что есть очень железобетонный медицинский факт — на всех войнах, всегда и везде от болезней гибло в разы больше людей, чем на полях сражений. Это некрасивый момент, без ярких мундиров, звонких литавров и развернутых знамен, потому ни в кино, ни в книгах о нем стараются не упоминать, но смею вас заверить — болезни страшнее пуль. Я понимаю, что вы здоровый и молодой, но банальная дизентерия выведет вас из строя ровно так же, как горсть осколков.

Оно вам надо? Воевать, имея ангину и бронхит, может быть и интереснее, но тяжелее. Да и помочь вовремя хворому товарищу — знаете ли очень не вредно — напористо и убедительно сказал врач.

И Паштет сдался.

Впрочем, старикан знал, в общем, меру — купленных таблеток оказалось не так и много, да и по цене они были грошовые по большей части. Инструкции прилагались и врач не стал все разжевывать подробно, напомнив только, что одна таблетка — одна доза, давать три — четыре раза в сутки, и что важнее Паштету будет мыть руки, потому как кишечные болезни и антисанитария военного времени скажутся очень вероятно.

— Вам, главное, не сожрать чужое говно! — закончил краткий курс экстремальной медицины пожилой доктор.

— Это в смысле как? — поразился Паша. Не вязалась грубость такая с лекарем.

— В прямом смысле. Практически все ОЖКИ — острые желудочно-кишечные инфекции бактериальной или вирусной природы. Возбудитель должен попасть к вам в организм. Из зараженного организма — в здоровый. Так что вы должны слопать то, что вывалилось из зараженного организма.

— Даже так? — немного растерялся Паша.

— Разумеется, для этого вам не нужно жрать ведро говна. Как изысканно говорила наша рафинированная преподавательница инфекционных болезней — для инфицирования вам надо скушать микробутерброд с зараженным калом. Я не такой воспитанный, говорю проще — для переноса инфекции нужно немного возбудителей. Но вот переносятся они именно с чужим говном. Потому мыть руки, пить только чистую воду. Если не повезло, и вас распоносит — внимательно рассмотрите свой выделенный продукт. Во время войн царица полей и окопов — дизентерия. Частые позывы облегчиться, зачастую — без результата. Если с результатом — то сверху будет слизистый такой плевочек, часто с кровью. Тогда принимаете либо эти антибиотики, либо вот это — ткнул врач в упаковку левомицитина и в пачку с надписью "фуразолидон". Можно и сочетать, если состояние паршивое. Но лучше, чтобы вы в свой организм не пустили просто так этих вражеских десантников с их говняным транспортом.

Лекарь глянул усмешливо, добавил:

— Ну а если это сравнение вам не близко — то считайте возбудителей ОЖКИ нелегальными эмигрантами. Так доходчивее?

Паштет кивнул.

— А в каком районе вас ждет прошлое?

Паштет назвал.

Врач удивленно присвистнул. Покачал головой, потом признался:

— У меня бабушка оттуда. И мама там родилась, надо же как совпало. Через год после начала войны. А потом чудом выжили, когда их немцы пытались ликвидировать. Если застрянете там — про карателей помните.

— Я помню. Хотя сейчас все больше рассказывали про добрых немецких солдат, которые угощали детишек шоколадом — кивнул Паштет. Его немного позабавило то, как спокойно и даже буднично отнесся врач к возможности попаданства в прошлое.

— Возможно, кого-то немцы и кормили шоколадом. Мою маму — нет. Чудом жива осталась. Разными способами их убивали — и авиация гонялась, и каратели с собаками облавы устраивали и войска с танками с фронта присылали и деревни выжигали и вымораживали и голодуху обеспечили, кровь для своих раненых зольдатов у детей откачивали, а вот насчет шоколада как-то не очень рвались угощать — задумчиво заметил врач.

Паштет усмехнулся, потом захихикал.

Старый доктор вопросительно посмотрел.

— Приятель мой там шоколадом трофейным угостился. Такой приход все получили, атас, правда, на следующий день все чуть от отходняка не сдохли, хорошо один был в компании, который вместо шоколада сигареты взял — курил он как сапожник. С первитином шоколад оказался — пояснил Паштет.

— Знаете, в свете вашего этого уточнения история с кормлением немцами детишек шоколадом как-то приобретает другой оттенок — удивленно заметил врач.

— В смысле?

— Первитин вызывает эйфорию, развязывает язык, резко снижает критическое отношение к поступкам. Чем вырывать ногти или долго бить, потея и уставая, проще дать кусочек шоколада и грамотно раскрутить в разговоре — все выложит маленький человечек, что знает, с радостью и гордостью. Опять же совпадает — как давно читал — пик употребления первитина у немцев — как раз 42 год. И вал разгрома партизан — тоже тогда же. Бабушка говорила, да и ее знакомые тоже — что как раз тогда большую часть потерь немцы нанесли. В смысле и партизанам и местному населению. Мертвые зоны.

Паштет промолчал. Такой неожиданный взгляд сильно удивил. решил для себя — если подвернется первитин и будет возможность попробовать для проверки этой теории, то обязательно воспользоваться.

Доктор, что-то вспомнив, торопливо заговорил:

— Дед один рассказывал. Как они так по снегу от полицаев ушли. Точнее не от полицаев, а от ягеров. Снег по пояс почти в прямом смысле слова, дистанция между — ну полкилометра, а может и триста метров. Наши впереди, эти следом. Скорость движения — от силы полкилометра в час. Немцам проще по следам идти, чем нашим по целине, но у них снаряжения больше, пулеметы перли и патроны, а рвануть налегке вперед не решались — численность примерно плюс-минус равная и без пулеметов немцам шансы не очень.

Но ясно что если спекутся наши — то немцы не спеша догонят и писец отряду. Патронов в отряде мало, пулемет один — ручной ЧеЗет. До темноты еще ого — немцы всегда начинали облавы на рассвете, чтоб весь день впереди.

Ну, вот дошли до болота, замерзшего — но один хер — поле. Открытое пространство — тут не уйти, не успеть до того края — немцы выйдут с пулеметами и все, стрельбище воскресное.

То есть походу пора последний бой принимать. Однако, опытные были — сначала кто-то сообразил — ватник снял, на снег бросил, ноги в рукава вставил — и шажочками мелкими, но не проваливаясь по пояс — все быстрее гораздо. Так перебрались через поле, там потом одним своим пулеметом немцев немного подержали, заставив развернуться в порядок и всерьез выцеливать, что задерживает. Еще причем — натоптали вдоль опушки натурально "траншею" — потому пулемет перетаскивали с места на место довольно быстро, введя немцев в некоторое сомнение насчет численности.

За это время, меняясь, все привязали к валенкам лапник, и дальше рванули что любо-дорого, про гансов даже не вспоминая. Там только главная хитрость — не наступать самому себе "на ноги". И ходьба смешная получается если наспех сделано — словно в ластах по земле идешь.

— Так и ушли? — спросил Паштет. История, конечно, забавная, но до снега вряд ли дело дойдет, если вход и выход будут как у Лёхи.

— Да, так и ушли. Помню еще только, как дед живописал тихий ужас — лес зимний, тихо же все — и СЛЫШНО как каратели идут, ругаются, переговариваются — негромко причем. Ельник невысокий — то есть летом-то в рост а сейчас типа по пояс, в снегу елочки — звук гасят, непонятно откуда, ничерта не видать — а СЛЫШНО. Вот-вот догонят, щаз из-за елочки выйдут — а сил-то совсем нет. И кажется, что выйдут не спеша, не усталые, а ты мол такой что и винтовку поднять сил нет, пот льет, дыхалка все, в глазах плывет кругами. От этого, говорил, еще сильнее вперед рвешься — метров двадцать прошел, устал — а все так же СЛЫШНО. И не постоянно слышно — а то там звякнет то отсюда кто-то скажет что-то. Дед, думаю, ужастиков не смотрел, а то бы наверно сравнил. По его рассказу — натурально хичкоки все курят в стороне. Меня тогда до костей пробрало. А кто отставал, тех немцы застрелили. Несколько человек отстало и, естественно, никто и не подумал оставаться или тащить. Только патроны забирали, если рядом кто был.

— Ходил я по такому снегу, тяжело даже с небольшим грузом, даже на лыжах. Тропинку тропили по очереди, минут через пять я был сырой насквозь, хотя морозяка был градусов двадцать с лишком — кивнул Паштет.

— Тропинку им командир запретил сразу — по тропинке бы нагнали и все, кранты. Нельзя врагу тропинку давать — уверенно сказал врач. Паштет присмотрелся к собеседнику. Что-то ему показалось, что его собеседник стал дышать чаще и вроде как губы посинели. Или показалось?

Старый лекарь привычно вытащил из кармана пластиковую пробирку с белыми таблеточками, сунул одну из них под язык, словно бы прислушался к себе.

— Валидол? — спросил знаток медицины по имени Паштет.

— Нитроглицерин. Валидол — мятные конфетки, толку от них нет. Сейчас лучше станет, ничего особенного — прошепелявил синими губами доктор, опять же это — говорить, прижимая языком таблетку, было у него отработано.

— Может, вам лучше сесть? — закрутил головой попаданец.

— Пустое. Сейчас будет легче. Просто, я немного разволновался. Столько всего вспомнилось и хочется вам рассказать самое важное, а поди знай, какую и где вам соломку стелить. А то потратишь кучу времени, нарассказываешь всякого разного, а вам оно и не понадобится. а вот то, что нужно — и не рассказал. Поди знай! Вот еще вспомнилось, что говорили те, кто выжил. В лесу можно ночью даже бегать, даже в ельничке. Наклонив башку и руку ладонью вперед. Один хрен смотреть кроме как под ноги незачем, все на слух, а если осмотреться то все одно с места. Кстати, я не верю во всякое это экстрасенсорное — но вот как ни крути — выставленная вперед ладонью расслабленной рука — как-то повышает чувствительность на…. ну присутствие или следы присутствия. Наверное, это что-то сродни лозоходству, когда воду или клады ищут. Как и то, что говорят про ощущение чужого взгляда на себе.

Что-то пока еще не изученное, биолокация или черт его знает. Полагаться на это, конечно, глупо но факт имеет место быть.

— Как вы считаете, а Советский Союз можно сохранить? — просто чтобы заполнить возникшую паузу, спросил Паша. Сам он, по молодости, не застал той страны, но по попаданческой литературе точно уже запомнил — попаданцу просто положено убить Гудериана, убить Хрущева и вразумить Сталина. Ну и конечно, СССР становился под лучами попаданца галактической империей.

— Знаете, тут я вам ничего не посоветую — грустно сказал старый лекарь. Подумал и пояснил, подбирая слова:

— Просто марксистко — ленинское учение было выполнено в полном объеме. Бесплатное образование и медицина для всех, отсутствие голода, гарантированный мир, восьмичасовой рабочий день, оплаченный отпуск, пенсия и уверенность в завтрашнем дне, гарантированное жилье и ты пы. Задачи, бывшие акуальнейшими в девятнадцатом веке, когда у работяг жизнь была лютой и ужасной и жили работяги, хуже, чем скоты, были выполнены блистательно и качественно. Больше выполнять было нечего, план исполнен с походом. Целей больше нет. Скучно стало. Вот наши и закутили. А тут дружелюбные соседи еще и с угощением подоспели. Дескать, давайте кончим собачиться, лучше вместе выпьем — вот мы вам нектар "Демократия" принесли! Мы и обрадовались, раньше-то соседушки все с топорами грабить ломились, приходилось их дубьем на путь истинный ставить, а тут в кои веки с добром пришли. Правда, ихняя выпивка изысканная оказалась на деле метиловым спиртом, да еще и с клофелином на сахарине, зато с ароматизаторами и красителями аналогичным натуральным. Вот мы только сейчас потихоньку в себя приходим от лютого похмелья. И видим, что и выпивка была херовой и квартирку нам соседи обнесли, пока мы в остолбенении валялись.

— Да, нас победили в холодной войне — кивнул Паштет.

— Нас не победили. Нас нае…, в смысле обманули. Подсунули красивый фантик, купили своей рекламой, как дикарей раньше — зло сказал лекарь. Посопел носом, добавил:

— Если нет никаких внятных человеческих задач, остаются задачи скотские. Отнять у соседа, забрать себе и величаться тем, что натырил больше. Но на этом далеко не уедешь.

— Сейчас у нас официально нет идеологии — напомнил Паша старому ворчуну.

— Чушь. Идеология есть всегда. И у нас она сейчас есть.

— И какая?

— Да старая, Бухаринская еще — "обогощайтесь!" Дальше все просто — воровство и грабеж дают большие доходы в короткий срок, чем ежедневная работа. Выбор очевиден. И лидеры тоже. Только на грабеже перспективы не будет. Золотой миллиард уже всех ограбил, кого мог. И именно за счет грабежа он золотой. Меня всегда удивляло — как роскошно жила семья Джеральда Даррела — вдова с четырьмя детьми на пенсию по потере кормильца. А вот недавно прочел у Черчилля, что для нормального функционирования Великобритании на одного англичанина работают 13 аборигенов из колоний — и стало понятно, откуда роскошь. Американцы кичатся тем, что они в бога веруют и потому он их поддерживает. Очередные богоизбранные. Потому не читают библию, как должно приличным людям — со вниманием — уверенно сказал врач.

— Странно, знаете ли, что эта древняя книга дает что-то сейчас — хмыкнул Паштет, слушая вполуха и судорожно прикидывая, что лучше бы у лекаря выспросить, пока самолеты прикованы к земле туманом. Слушать про библию было как-то не вовремя. Старичок же почему-то считал иначе.

— Был такой злобный здоровяк Самсон. Может помните про такого?

— Да, слыхал. Там вроде у него вся сила была в волосьях, бабу его подкупили, она ему во сне сделала короткую стрижку, и его повязали — напряг дальние закоулки своей памяти Паша. И немножко возгордился, что он — такой начитанный. Даже всякое бесполезное помнит.

— Совершенно точно. Можно ли считать, что его победили в войне? Да как-то не получается, знаете ли. Одолели хитростью — но не победили. Так что и с нами похожее получилось, и тут наши западные партнеры пролопушили — волосья у нас успели отрасти.

— Ну, не очень-то они и старались нас обрить — хмыкнул Паштет, которому в общем такой подход нравился больше, чем тупое — "нас разгромили и победили", но вот терять время на отвлеченные древние байки было откровенно жаль.

— Нет, доза яда была выдана с запасом. И мы просто обязаны были сдохнуть по любым прикидкам. Вы не в курсе, что все долги СССР были навьючены только на Россию? Остальные республики начали жить с чистой кредитной историей. А на России — все общие долги повисли, сумма там была сильно большой и возвращать ее было обязательно. Правда и право дали получить с разных должников все, что те СССР задолжали, там тоже суммы были здоровенные. Только вот должники откровенно РФ послали в долгий путь прямой дорогой, к слову — и Муаммар с Саддамом тоже, типа долги в основном за советское оружие и заводы, а оно все советское нечистое и греховное, потому возвращать не будем. Итого родилась РФ в долгах, как в шелках. Уже одно это экономику должно было убить увереннее, чем тапка — таракана, но там все было еще мудрее закручено — грамотные люди для нас умело яму с кольями заготовляли. Потому пару лет братские республики работали как дети Америки и ковали свой доллар — получили право печатать рубли самостоятельно и на эти фантики покупали у РФ вполне себе реальные ресурсы, платя резаной бумагой, которая тут у нас только инфляцию вздувала. Такое было милое время, что все здесь были миллионерами, но при том многие банально голодали, потому как на миллион хрен чего можно было купить.

Попутно оказалось, что из братских республик ресурсов-то хрен за рубли получишь, как-то вот так вышло. Игра в одни ворота. Вы небось не запомнили анекдот того времени — "ось, кляты москали, не хочут менять состав нефти на шмат сала!" Ну да, вы же молодой, а я вот помню. А попутно, чтоб Рашка утонула точно — на шею ей повесили несколько добротных гирь. Оставили ядерное оружие и флот, а вот военную технику, которую продать можно легко, очень умело оставили в тех округах, что перешли в самостийные республики. И оказалось, что тех же танков и самолетов в России меньше, чем в Прибалтике, Украине и Белоруссии, потому как приграничные округа снабжались лучше и полнее. Если б не техника из выведенной в чисто поле Группы советских войск из Германии, так совсем бы смешно вышло — Украина по танкам и авиации покрыла бы РФ с походом.

— Странно, что вы называете это гирями. Украинцы вон как переживают. что у них ядерного оружия не осталось — фыркнул Паштет. Доктор явно нес околесину. Да и флот тоже штука полезная.

— Представьте, что мужик после развода переехал из поместья в маленькую квартирку. И волкодавов своих — свору — держит теперь на малых квадратных метрах. Надо псов кормить-поить, лечить, отходы убирать. Выгуливать нельзя — соседи против. Сами-то соседи держат своих волкодавов, а некоторые — даже и волков, но им выгуливать свое зверье можно, а мужику несчастному — нельзя, потому как он же получил заверения, что все вокруг его друзья, а он вдруг с волкодавами. Агрессивно очень получается. Как, расходная картинка? Вы считаете, что флот и арсеналы с ядерным оружием проще в обиходе, чем собаки, никаких трат не требуют? Типа, оно железное и что с ним сделается? Серьезно?

— Я как-то не готов сейчас это обсуждать — буркнул Паштет, вспомнивший, как его отец и он сам, лет десять назад возились с дедовской машиной, простоявшей в гараже несколько годов. Прокорячиться пришлось сильно и менять пришлось кучу деталей, начиная со сдохшего аккумулятора и кончая всякими мелкими резиновыми финтифлюшками и шлангами, пересохшими за время хранения. А потом, когда выехали — гавкнулся ремень генератора. В общем, не порадовала стоялая машинка.

— Тогда просто примите на веру то, что это миллиардные расходы. Попутно наши братья продавали советскую технику по демпинговым ценам, чем посадили на скудный рацион наш собственный ВПК. Так что украинцы могут стенать сколько угодно — но они потому от этого добра в виде флота и атомных ракет избавились, чтоб расходы не нести. А у нас — это очередное чудо и привычный слом точных расчетов наших партнеров по нашей окончательной могилизации — уже в который раз. Опять отросли волосики.

— А толку-то — хмуро ответил Паштет.

— Что вы имеете в виду? — заинтересовался лекарь, поглядывая в затянутое молочной пеленой окно.

— Выросли волосики и Самсон вроде как на себя и своих врагов храм обвалил. Ну, положим, хватит нам сейчас сил устроить с врагами взаимную аннигиляцию, какая в этом радость?

— В общем уничтожении радости нет. Но Самсону деваться было некуда — он был ослеплен, да и постарел, будучи в рабстве. Сил и хватило на разовую акцию. Мы ведь в несколько лучшем положении? — усмехнулся доктор.

Паштет пожал плечами. С одной стороны все сказанное доктором было очень похоже на правду, а с другой — толку от всей этой информации Паша не видел совершенно и не вполне понимал, зачем старый лекарь об этом распинается так старательно.

— Все это, конечно, хорошо и всякое такое, только пока не вижу особой зрячести у нас. И пока, извините, мы от слепого Самсона не шибко отличаемся. Наломать дров можем, а толку? Тем более, что вы сами же толковали про отсутствующую идеологию. Куда двигать-то, если не ломать все подряд. Да и то — если мы будем сидеть на попе ровно — нас начнут долбать. Уже начали — вспомнив баечку Хоря про Крым, сказал Паша. Доктор заинтересовался, потому попаданец быстро и кратко лекарю пересказал ситуацию с взятием Крыма. Что странно — старичок нимало не удивился, принял как должное. Настало время Паше удивленно поднять бровь.

— Вы словно и сами об этом знали? — спросил он собеседника.

— Нет, так в деталях не знал. Но алгоритм поведения старый, обкатанный и повторялся многократно и раньше и сейчас. Очень это действенно — в самом начале мятежа или войны совершить кровавое злодеяние самого отвратительного свойства, чтоб пути назад не было, и чтоб обе стороны в крови мазанулись сразу и ожесточились до зверского состояния. Чтоб никакого примирения и быть не могло. Чего-чего, а такого даже я знаю не один пример.

— Средневековье давно прошло — поставил Паштет старичка на место, но тот возразил:

— Нравы у европейцев средневековые, это верно. Но польское восстание, когда русских солдат в Страстной четверг резали в церквях Варшавы, воспользовавшись церковным праздником и тем, что солдаты были безоружны, было недавно сравнительно — это восстание потом Суворов давил. А были примеры и позже — тот же Венгерский мятеж, когда демократические студенты, а на деле недобитая фашистская сволочь, первым делом в Будапеште вырезала наш армейский госпиталь и семьи офицеров. 1956 год, совсем недавно. Медичек изнасиловали, убили заковыристо, а полуголые тела повыбрасывали в окна. Еще потом и поглумились над трупами, благо среди демократичных студентов оказалось до черта военных преступников. Ясное дело это способствует кровопролитию. Мне когда фото убитых девчонок наших показали, так кровь в голову бросилась, и я бы с удовольствием бы сам пару-тройку этих демократичных венгров бы пришиб своими руками.

— Венгры? — удивился Паша.

— Они самые. У нас очень любят болтать, что нет плохих народов, но вы имейте в виду, если ТАМ столкнетесь с венграми — им в плен лучше не попадаться. Они были такими выдумщиками, что наши их тоже в плен старались не брать. Именно поэтому венгров у нас в плену было мало…

— Я слыхал, что эсэсовцев в плен не брали — удивился опять Паша.

— Скорее эсэсовцев брали, чем венгров. Немцы — они этакие киборги. В них вложат программу убивать — будут убивать старательно. Вложат иную программу — будут мирными. У немцев нет полета фантазии, задорной выдумки в деле садизма. А у венгров она была. Потрошили они мирное население и военнопленных наших с размахом и вариациями, удовольствием и весельем. Симпатичный народ, да. И соседи их любят очень. На фронте немцам приходилось выворачиваться, чтоб румыны с венграми не стояли рядом — сразу же начиналась драка, причем с резьбой по живому мясу. Наши потом этим творчески воспользовались — когда Румыния немцев предала и переметнулась на нашу сторону, советские генералы старались румын не против немцев ставить, а против венгров. Тогда румыны воевали отлично, от души и с остервенением. А до этого у нас в Гражданскую и красные и белые диву давались на дружбу европейцев. Когда чехи закатили мятеж в Сибири, и встали на сторону белых, венгерские военнопленные дружно подались к красным. Не потому, что большевистские идеи им нравились, но против чехов. И что характерно — если сталкивались в ходе боевых действий чехи с венграми, то к удивлению и белых и красных тут же забывали все воинские премудрости, бросали пулеметы и винтовки и сходились в ножи. Пленных после таких встреч не было, раненых заботливо добивали. И наши боялись соваться в эти разборки. Что белые, что красные.

— Вы прямо как сапер Водичка говорите — улыбнулся Паштет.

— Гашек очень точно описал ситуацию. К слову сам он был храбрым человеком — чех, а пошел к красным. Его за это и сейчас в Чехии недолюбливают, не простили. Так что я серьезно говорю, к венграм в плен не попадайте.

— Учту — кивнул хмуро Паштет.

— Да уж будьте так любезны — сказал воспитанный старичок.

— Но тем не менее вы так и не сказали, с чего нам вдруг должно повезти. В смысле не вижу я, чтобы мы прозрели и увидели куда двигаться.

Говоря это Паштет полагал, что старик даст внятный совет — на тот случай, если попаданец доберется до верхнего начальства. Другое дело, что скорее всего этого не произойдет, но пример Лёхи, просто откровенно не знавшего — что говорить этим странным предкам, стоял перед глазами. Толку-то убить Хрущева или наябедничать на Горбачева с Ельцыным. Сейчас Паша понимал, что процесс движения такой громадной страны не только персоналии того или иного руководителя.

— Вот вы заговорили про сапера Водичку и Гашека, так я сразу вспомнил недавний случай. Угощали меня недавно адски навороченным кушаньем невиданной стоимости. Предел мечтаний любого современного креативно мыслящего человека. А меня смех разобрал, когда увидел, что подали.

— И что там было? — спросил Паштет, весьма уныло оценивающий современные кухонные креативы. Ему не нравилось, что в ресторанах подают громадные тарелки с сиротливо затерявшимся на просторах фарфора кусочком чего-то невнятного, но люто дорогого. А съел — и не заметил. И не сказать потом, что обалденно вкусно было.

— Это была черная икра и золотая фольга. Тоненькая из чистого золота. Типа станиолевой для шоколадок, но не из алюминия. По замыслу шеф — повара это было пределом мечтаний любого. А я, знаете, вспомнил почему-то, как денщик Балоун сожрал у своего обер — лейтенанта Лукаша печеночный паштет (Паша вздрогнул, услышав свое прозвище) прямо со станиолевой оберткой. Помните такое?

— Помню, конечно. Этот обжора потом блевал и из него летели куски фольги — кивнул Паша. Как ни странно, а ассоциация врача ему понравилась.

— Именно. И когда нам повар стал рассказывать о тонком контрасте вкуса изысканнейшей икры и чистого золота, с которым наш язык впервые встречается в таком сочетании, мне очень хотелось рассказать ему, что по аналогии надо было бы подавать бифштексы с медными шурупами, а супы с железными гвоздями. Оттеняя вкусом благородного металла всякие харчи. Промолчал, однако, повару ведь невдомек, что я точно знаю — золото инертный металл и вкуса никакого не имеет, потому из него и делают зубные коронки. Это пара стальных зубов тут же устраивает во рту гальваническую батарею. А золото — нет. Да и с икрой вышла несуразица, я еще студентом был, когда оказался в Астраханской области с приятелями в пиковой ситуации — несколько дней вынужденно питались только черной икрой и коньяком. Больше ничего не было. И если в первый день все было круто и мы собой гордились, то потом с удовольствием махнулись бы на борщ с жареной картошкой. Так что мы опять возвращаемся к прошлой теме. Можно изменить сознание людей, чтоб жрать алюминиевую фольгу было позором, а золотую — пределом мечтаний, можно выставить приоритетом потребление всего и вся, но на этом человек просто превращается в свинью. Меняющую раз в год авто и айфон на более навороченные марки, но от этого не перестающую быть свиньей. Самый большой грех американцев на мой взгляд в том, что им была дана уникальная возможность действительно стать лидерами человечества, колоссальные ресурсы, полная безопасность — за обе мировые войны на территорию США упало полтора десятка снарядов которые выпустил полоумный японец с подводной лодки, то есть это оранжерейные условия жизни, а они все прожрали и просрали в буквальном смысле этих слов, и вместо уважаемого лидера превратились в мирового гопника, от которого всем соседям одни проблемы.

— У нас тоже ничего не получилось, вы же сами сказали. Коммунизм не построили, страна развалилась — метко подметил Паштет.

— Не скажите. Первоначальная задача была выполнена. И мало того — мы вынудили и соседушек, как им ни горько было, а тоже выполнять социалистические преобразования. Иначе их работяги устроили бы тоже раскардач, вот и пришлось тратить на чертовых пролетариев деньги и силы, давая этим мерзавцам то, что получили наши — и тот же восьмичасовой рабочий день и запрет детского труда и оплачиваемые отпуска и массу всего такого же.

— Вы уже говорили про восьмичасовой рабочий день — буркнул Паша.

— Знаете, сейчас это кажется вам данностью. Типа "неба голубого" и "солнце греет". Но совсем недавно всего этого и в помине не было. И это — именно наша заслуга, так бы черта лысого западные работяги бы получили все эти блага. Другое дело, что это вымарывается из памяти и старательно заваливается ворохом всякой шелухи, создающей белый шум. В СССР были только жюткие рЭпрессии и больше ничего хорошего, а солнце всходит на благословенном Западе. С распадом страны тоже не все гладко, чем дольше живу, тем подозрительнее мне становится. Понимаете ли, у меня все сильнее крепнет уверенность в том, что нашу страну гробили наши же правители, наша же элита самозабвенно пилила сук, на котором сидела. И соседушки нам помогали всемерно и от души, просто выкладываясь в рвении помочь нам сдохнуть.

— Знаете, это попахивает конспироложеством — хмыкнул Паша. Разговор чем дальше, тем страньше становился. И при этом Паштет вдруг понял, что он получает возможность, попав в прошлое — реально изменить будущее. Только вот беда — не знает он о том СССР, как получается, ничерта. Нет, честно читал, запоминал, но все, что толковал сегодня странный старичок как-то не вписывалось в устоявшееся впечатление. Врач между тем выкопал в кармане еще пару блистеров с таблетками. привычно вылущил пилюли и всухую, без запивки, привычно проглотил. Усмехнулся тенью улыбки, сказал:

— Я, изволите ли видеть, живу в центре Петербурга. А там, на небольшом пятачке всего лишь за триста лет в результате заговоров устроили несколько дворцовых переворотов, убили двух царей, с нескольких сорвали короны, угробили и посадили толпу членов монарших фамилий, не говоря уже о куче разного менее титулованного народа. И не только цари от заговоров страдали, это просто известные фигуры. Эсэр Канигиссер застрелил председателя ЧК Урицкого тоже не по бытовухе, опять же заговор был. Да в центре Питера куда ни плюнь — попадешь в историческое место с заговорщиками. Молчу про города с более древней историей — ту же Москву, а уж Лондон или Рим — так и вообще сплошной заговор на заговоре и заговором погоняет. Вас не удивляет простой факт, что почему-то всякие утверждения про несского лоха или инопланетных аурочистов нимало не вызывают массивного воя и лавины возражений? А невинное и научно обоснованное утверждение о том, что заговоры — составная часть политической жизни государств и вообще человеческого общества — просто самум ненависти и опровержений. Дыма без огня не бывает, потому лично мне кажется, что это специально стараются затоптать весьма обоснованные подозрения, взамен выдав ерундовый бред о случайности и хаотичности всего происходящего. Марионетки сами по себе пляшут, никаких кукловодов нет и быть не может, нет влиятельных групп, нет действующих элит, нет корыстных интересов, нет корпоративных и государственных интересов — все само, волей божией. Но такой взгляд вызывает очень неудобные вопросы.

— Хаос ведь был у нас и бардак. Много раз слыхал, что вся система прогнила — подначил его Паша.

— Не надо повторять глупости. Иначе придется вас спросить, почему это у нас в России только в двадцатом веке трижды под соусом "система у вас прогнила" приходили соседи нас грабить до костей, а в Англии та же монархия с чего-то не прогнила ни разу. И боюсь, что у вас не будет ответа на этот вопрос, разве что кроме "Королева у них авторитетная была". Или еще более иррациональное — англичане — оне особенные и все тут. Ну как, есть что ответить?

— Да ладно. Вы хотели сообщить что-то о своих подозрениях. Я, честно сказать, не надеюсь, что сразу же со Сталиным встречусь, но знать как СССР умирал может быть мне полезно — ответил уже серьезно попаданец. Врач кивнул.

— Так вот должен заметить, что в 80 годы у нас в стране прокатилась волна катастроф — сказал старый лекарь.

— Человеческий фактор. Катастрофы есть везде и у всех, хоть и в той же блаженной Швейцарии бывают, а уж японцы со своей Фукусимой и совсем корку отмочили — хмыкнул Паша. Он чуточку троллил собеседника, что-то он слыхал о Чернобыле, но чтоб вот так, валом катастрофы и все злоказненные — ему казалось все же преувеличением. Чего — чего, а идиотов у нас в стране полным — полно. Любой, кто поездит за рулем машины, легко в этом убеждается за пару часов.

— То-то и оно, что катастрофы перед развалом Советского Союза были из ряда вон выходящими. Вопиющими и очень такими, кинематографичными, словно сценарии писал опытный мастер по хоррору. Разумеется, аварии и катастрофы всегда будут там, где человек портачит. Но это не означает, что отсутствует злой умысел напрочь. Тем более, что задача стояла вполне понятная — население должно было наглядно видеть, что их государство — дерьмо бесполезное. Причем во всем. И эти катастрофы 80 — они из ряда вон, как в тогдашнем анекдоте, где "поезд столкнулся с пароходом, потому что на них сверху самолет упал". Понимаете, государство должно обеспечивать безопасность, это его основная задача. Что можно сказать хорошего про государство, если в нем поезд столкнулся с пароходом и так все время? Вот вы смеетесь, а к слову такая катастрофа была в США, еще до первой мировой — но там все ясно и понятно — из-за разлива реки так вышло. А у нас теплоход "Александр Суворов" во время круиза по Волге впилился в железнодорожный мост на полном ходу — не в тот пролет пошли. И стальная ферма как бульдозерным ножом срезала всю верхнюю палубу с рубкой, танцзалом и кинозалом. Только убитых — 176 человек, в том числе и штурман с рулевым, которые как бы в катастрофе и виноваты. По мосту шел товарняк с бревнами и от удара бревна посыпались в тот фарш из кусков теплохода, зрителей из кинозала и танцевавших. Жуткое получилось месиво, матерые судмедэксперты и то обалдели, когда там работали.

— И при чем тут заговоры? — удивился Паштет.

— Да я тоже считал, что не при чем. а оказалось, что было еще достаточно светло. В рубке два человека, трезвых, что характерно, опытных, обученных. И они полным ходом прут прямо в мост, отлично видя из окон рубки, что идут в стальную стену. И ни удрать не пытаются, ни повернуть, ни задний ход скомандовать. Словно их и нет в рубке. У меня достаточно моряков было в пациентах, должен вам заметить — странно такое для этих мужчин. Их неплохо готовят. И психологически они не барышни сопливые. А тут — словно их и нет в рубке, словно они "кайтеном" управляют. Но ведь наши моряки — не камикадзе. Зато если предположить, что некто зашел в рубку и вырубил обоих, что в принципе несложно сделать, все становится вполне объяснимым. Или попались мне фотографии по взрыву в Арзамасе, где на железнодорожной станции бахнул состав с взрывчаткой. 774 раненых, 91 погибший. Из ряда вон случай, хотя взрывы и раньше случались, но не с такими жертвами. А тут снесло кучу домов.

— Сами же говорите, что и раньше такое бывало — скептически сказал Паштет.

— Да, но на фото запечатлен гриб взрыва сразу после этого бабаха — многозначительно сказал врач.

— И что? Я таких фото в инете много видал.

— Но это 1988 год! Тогда не было у людей мобил с встроенным фотоаппаратом. Чтобы пленочный фотоаппарат подготовить к съемке — его расчехлить было надо, взвести, выставить диафрагму и выдержку, навести самому на резкость — а это все секунды. И гриб должен бы подняться высоко, а тут словно стояли наготове и ждали, и щелкнули сразу, как бахнуло. Понимаете? Словно как с тем самым терактом по башням — оказалось, что в нужных точках стояла аппаратура и сняли со значительным операторским мастерством. И повторюсь — что ни катастрофа, то прямо хоть фильмы снимай. К слову и снимали, да. По тому же утонувшему "Нахимову". И по Чернобылю, где вроде бы тоже можно списать на молодецкую глупость, но опять же, как вспомнишь, что рядышком с АЭС был крупный и секретный военный объект, очень неприятный для наших соседей — а именно станция загоризонтного обнаружения пуска ракет — тоже задумаешься. Ведь понимаете ли, заговор — это не обязательно адская машина с часовым механизмом и не снайпер на крыше дома.

— Мне кажется, что вы что-то намудрили — заметил Паштет, судорожно думая, а что толку с рассказов об этих вычурных происшествиях.

— Вот, к примеру, царь Алексей Михайлович решил жениться. И серьезные люди ему и невесту правильную подобрали. А царю молодому другая невеста понравилась, неправильная. И этой невесте при подготовке к выходу так туго заплели косы, что у нее ожидаемо произошел спазм сосудов головного мозга и она упала в обморок, выйдя к царю. Этот казус случился прилюдно и очень вовремя, несчастную девушку тут же объявили "порченной" и сослали в монастырь, а царь женился на удобной серьезным людям невесте. Лишнее свидетельство тому, что и тогда не дураки жили, сейчас эта методика — тугое сжатие головы, пользуют дамы, страдающие от мигрени.

— Ну, изящно сделано, если и впрямь специально, а не от избытка усердия. Хотя опять же никакого документального сопровождения и твердых свидетельств. И получается опять голимая конспирология — примирительно, но твердо ответил Паштет. Он глянул в окно, с грустью убедился, что туман стал еще гуще, хотя казалось бы — некуда уже. С другой стороны на душе было как-то тревожно, слова странного старичка убеждали в том, что портал будет в этот раз. Это с одной стороны радовало, с другой стороны напоминало те секунды, когда год назад перед открытой дверью спортивного самолетика Паштет решался прыгнуть с парашютом. При том зудело от понимания того, что надо как говорится в поговорке "перед смертью надышаться", не в смысле, что Паша собирался помирать, а в том плане, чтоб подготовиться лучше перед броском.

— Говаривал один римский император, что заговор до той поры не виден, пока не свершился. А потом уже поздно доказывать, потому как императора-то уже убили. И поди знай — коварных ли заговорщиков превентивно казнили перед самым тем как, то ли невинных зарезали зазря. Хотя есть способы прикинуть — было оно или не было — задумчиво сказал старый врач.

— Это вы о чем? — немного рассеянно спросил Паша, прикидывающий судорожно, что было бы лучше у этого собеседника узнать, не слишком углубляясь в дремучие дебри медицины и истории. Честно признаться, уже то, что врач рассказал про желудочные и кишечные беды, громоздилось в сознании Паши здоровенным ворохом и надо было спешно распихать знания по полочкам, пока не забыл, что да как. Поэтому попаданец не стал мешать лекарю болтать, в это время незаметно приколачивая гвоздиками на видные места памяти основные положения лекции об инфекциях.

— Научный подход, он же — здравый смысл.

— А вы — ученый? Я полагал, что вы практик, судя по вашей информации о лечении дизентерии — усмехнулся Паштет.

— Конечно. Ученые бывают блестящие (тут врач погладил себя по гладкой лысине), выдающиеся (выпятил животик яичком) и сложившиеся (по-покойницки скрестил руки на груди, закрыв глаза и приняв постный вид). Так что, как видите — я блестящий ученый — улыбнулся довольный розыгрышем лекарь.

— И что подсказывает вам здравый смысл? — посмеявшись, спросил Паша.

— Здравый смысл, если уж толковать о конспирологии и ее основных темах последнего времени, говорит мне, например, что любое научное открытие обязательно дает "круги по воде", это такое шило, которое в мешке не утаишь. Изобрели обжиг глины и черепки от горшков с кирпичами подтверждают это открытие. Научились плавить медь — и вот уже везде археологи находят кинжалы, шлемы, бусы и браслеты. А мы пользуемся медными проводами. Изобрели порох — пожалуйста, батальоны мушкетеров, батареи орудий, фейерверки по праздникам. Даже секретные изобретения о себе дают знать — появились радары, а сразу же за ними — микроволновки, использующие один из побочных эффектов этого процесса. И тут же меня пытаются убедить, что американцы катались на Луну, словно студенты на трамвае — и это никак себя не проявляет, хотя доставка нескольких людей на Луну и возвращение их живыми обратно означает колоссальный прорыв сразу в нескольких областях. Это означает потрясающую систему жизнеобеспечения, сверхмощное средство доставки, великолепную систему управления, что возможно применить в самых разных областях. Да с такой системой жизнеобеспечения можно легко колонизировать морское дно, к примеру. Ан вдруг оказывается, что через сорок лет эта система лучше у русских. При том, что мы о высадке на Луну и мечтать пока не можем. И средства доставки — лучше у нас, как выясняется. Типа американские шибко дорогие, ага. И получается, что все это фиглярство и балаган. Тогда сразу понятно и почему народу так много "возили", да еще и с автомобилем, куда ж американцы без автомобиля, и грунта 400 кило привезли — если все это не в реале, то чего стесняться. Это когда все происходит в действительности. а не в киностудии-то каждый грамм на счету, а тут — грузи кулем, потом разберем. Не говорю уж о том, что наши космонавты после работы в невесомости возвращались с серьезными проблемами и нуждались в серьезной реабилитации — трудно человеческому организму без гравитации, мышцы моментально слабеют без нагрузки и тонуса. А американцы — как огурцы. при том, что система оздоровления космонавтов и поддержания их организмов в порядке при невесомости разработана совсем недавно — причем у американцев она от нашей отставала, когда сравнили.

— Не верите, значит? И насчет того самого теракта 11 сентября — тоже? — уточнил Паша.

— При чем здесь вера? С какой стати мне кому-то верить, тем более — американцам, которые сильны в рекламе себя, как никто. А реклама и ложь — родные сестры. Я просто не вижу никаких внятных подтверждений американским бредням. Если уж говорить о теракте… Просто представьте, что в кардиологической клинике кто-то сделал виртуозную операцию, по одновременной пересадке трем пациентам сердец. При этом вы знаете, что там есть три бригады высококачественных хирургов, такие операции не раз делавших. Но сами хирурги утверждают, что операцию сделал залетный чувак — парамедик, недоучка, скальпеля в руках не державший. Вы поверите этому? Скорее всего — нет, потому что недоучка без практики просто тупо не знает, как эту операцию делать, тем более в одиночку ему не сделать сразу три операции — и не налажать при том ни в одном движении. Так логично?

— Логично — согласился Паша.

— А в случае теракта нам рассказывают об арабах, которые ни до, ни после такие теракты не устраивали, пилотов среди якобы террористов не было, и как они с легкостью необыкновенной таранили три здания, особенно Пентагон, который весьма низенький. При том, что сами американцы собаку съели на дистанционном управлении разными летающими объектами, да и не только собаку и не только съели. А если добавить, что тем же арабам теракт принес кучу высыпанных им на головы бомб, а американцам — наоборот мировой профит и карт-бланш для развязывания войны где угодно? Да в придачу тот факт, что чертовы Близнецы были убыточным предприятием и требовали люто дорогого ремонта, а так снос этих недоскребов дал владельцу зданий чистой прибыли в три миллиарда страховых выплат — уже как-то версия про гениальных арабов сильно тускнеет и жухнет.

Я, знаете ли, арабов-студентов учил. И к слову видел, как они водили машину, получив права, то есть пройдя полный курс обучения вождению именно этой машины. Потому рассказам про блестящее вождение пассажирских самолетов после пары уроков на легкомоторной авиетке внимаю как чистую фентези про эльфов и гоблинов. Мне как-то свой опыт ближе, чем болтовня всяких брехунов, любой, кто долго общался с пациентами, не очень верит словам. Араб кидающийся с ножом на израильтян, или подрывающий себя в автобусе — да, вероятен, потому как таких инцидентов сотни. Внезапно гениальные арабы, блестяще выполняющие виртуозное пилотирование тяжелых "Боингов", при том, что они априори этому не учились и не умеют — это уже из сборника Тысячи и одной ночи сказок. Потому как такого не было и не будет, без учебы и практики нет профессий — хмуро сказал лекарь.

— Я думал, что вы будете рассказывать про всякие уголковые отражатели. колышущиеся флаги или про арабские паспорта, уцелевшие там, где сталь поплавилась — усмехнулся Паштет.

— Зачем? Научные открытия всегда о себе заявляют, я же говорил. Если по прошествии 40 лет наша система жизнеобеспечения оказывается лучше американских — которые должны бы быть на три головы выше даже в то время, будь оно правдой — то это означает только одно — не было тогда высадки людей. Летали железяки. Остальное — фикция. Точно так же — у американцев была внятная и многократно проверенная возможность направить три летательных аппарата куда надо, а у арабов такого не было. Плюс оценка профита. Стройность мышления совершенно необходима. Иначе можно доболтаться до чего угодно, но на хлеб это никогда намазать не удастся.

— Интересно это все, только я не очень себе представляю, как мне это может пригодиться в моей авантюре — заметил Паша.

— Знал бы, что вам там может пригодиться — говорил бы только об этом. А пока единственное в чем уверен — так это в том, что регулярное мытье рук в пять раз уменьшает шанс подцепить какую-либо кишечную инфекцию. Вот за это — отвечаю. А то, что я говорил… Не надо садиться играть с шулерами в карты по их правилам. Это обязательно плохо кончится. И верить мошенникам тоже нельзя. Хотя, конечно, можно бы сказать и проще — если на клетке со слоном написано — "буйвол" — не верь глазам своим — усмехнулся печально врач. Помолчал немного, задумавшись поглядел в белое молоко за окном. Потом продолжил:

— Знаете, мне кажется СССР погиб еще и потому, что мы не знали куда идти. По определению нам был обещан рай, который называли коммунистическим обществом. При том никто понятия не имел, что это такое. Люди вообще легко могут описать ад — тут у нас фантазия работает как надо, разве что в средневековье рассказчики про адские муки понятия не имели о бормашинах, стоматологах и асфальтоукладчиках, поэтому их фантазии имели серьезные технические ограничения. Это, к слову, лишний раз доказывает, что и ад и рай придумывают люди, было бы это божественным явлением, оказалось бы описание чего-либо непонятного, а не банальные котлы со смолой, вполне бы в описании могло бы быть не столь привязанное к моменту рассказа. Типа описания телевизора человеком из глухих мест Африки, который до того зомбоящик не видал.

Да еще и за долгий срок переврали, что можно. Так вот в описании рая только скандинавы мало-мальски современны. У них Хелльхайм — явно зависший сервер, а Вальгалла — практически компьютерная игра с прохождением уровней, респауном игроков и бонусами в виде виртсекса и виртуальной еды. Правда, надо заметить, так себе игрушка — всю бесконечность днем драться на топорах, а к вечеру оживать и идти жрать кабанятину — несколько однообразно, практически "День сурка" — задумчиво сказал старичок.

— У мусульман таки девственницы для праведников — блеснул информированностью Паштет. Как ни странно — а он и сам задумался на эту тему — а что такое — рай?

— Часть ученых считает, что тут есть банальная ошибка при переписке. На языке корана "девственница" пишется очень похоже на "гроздь винограда". Так что они считают, что усталому путнику, прошедшему свой земной путь, предлагалась не толпа дев, что немного странно для уже утомленного, а кисти освежающего винограда. Не берусь судить, но у нас в анатомии есть несколько очень характерных ошибок, которые явно возникли при переписке рукописей, но укоренились настолько, что менять их на правильное нет резона. Проблема тут в том, что для каждого человека рай представляется не так, как для других. Одному хочется массы путешествий и приключений, для другого истинный рай — полежать спокойно на диване и чтоб никто не дергал, а для третьего — это возможность безнаказанно насиловать малолетних детей, вытаскивая потом из разорванного ануса жертвы ее кишечник. И как создать общее счастье для всех троих, чтобы было однообразно?

— Ну, последний не попадет в рай — уверенно заявил Паша.

— Да? А если жертвы — это гнусные язычники и язычницы? Нехристи и неправоверные? Не буду распинаться про развлечения христианнейших крестоносцев в Константинополе или Альбигойе или Пруссии и тех же испанцев в Южной Америке, просто спрошу — вы в инете смотрели на то, как понимают коран ваххоббиты? Вижу, что смотрели. Так что вопрос о том, кто попадет в рай — опять же открыт. Та же проблема — что такое коммунистический рай — оказалась неподъемной и для советской элиты. В итоге элита плюнула на такие сложности и решила просто наворовать побольше, чтобы строить рай не для всех, а для своих семеек. Понимаете ли, модель и христианского и мусульманского рая — это мечты бедняка. Человека, который никогда досыта не ел и не отдыхал. Для христианского короля или мусульманского султана представляемый рай был банальным привычным житием. Такой рай реально было построить на земле — что и сделала секта гашишинов. Всего-то нужен сад, покладистые девицы, еда — питье и немного гашиша. И все — ассасины готовы жертвовать собой, чтоб так жить. Но султан и так живет не хуже. У него есть сад, девицы и еда с питьем. Получается не очень толково. Вот и советский человек стал сыт, пьян, нос в табаке — и заскучал. А советская интеллигенция оказалась совершенно бесполезной. Вы не читали советскую фантастику?

— Я — нет. Но мой приятель, лежа в больнице, перечитал все, что смог и злобно ругался, что персонажи у советских фантастов — инфантильные придурки — вспомнил попаданец булькающего злобой Серегу.

— У вас наблюдательный приятель. Проблема была в том, что воспитание советского человека шло странным образом, готовился какой-то идеалистический идеал для свершений в идеальном мире…

— Сферический конь в вакууме — хмыкнул Паша, внимательно слушая.

— Совершенно верно. Такое впечатление, что правила поведения советских людей были придуманы рафинированными старыми девами, живущими в хрустальной башне из слоновой кости. Такое толстовское непротивление злу насилием популяризовалось, что великого графа бы стошнило. И не только в целом, но и в быту. Представьте себе, что правила самозащиты в Советском Союзе были доведены до каких-то чудовищных вершин, переплевывая по формализованности правила рыцарских турниров. И суды свято за этим следили, карая за самозащиту самым лютым образом.

— На дуэлях всегда были правила. А рыцари (тут Паштет вспомнил знакомых бугуртщиков) — они грубые по натуре вояки.

— Дуэльные правила просто полное отсутствие правил, по сравнению с советскими установками на самооборону. Понимаете ли, если на вас напало трое, но безоружных, вы не имеете права схватить палку — потому как у них оружия нет! — начал доктор.

— Но их трое!

— Для суда это было неважно. Если на вас напал боксер — вы тоже не имеете права хвататься за камень или палку, он то безоружен! Если на вас напали с ножом, а вы нож отняли — то вы не имеете права ударить врага его ножом — потому как, потеряв свою железяку, он стал безоружен. И больше одного удара по лицу наносить нельзя, потому что автоматически все следующие удары — уже превышение обороны… Я, честно говоря, помню только один — единственный случай, когда советский суд в деле о самозащите принял вполне нормальное логичное решение. У нас на кафедре судебной медицины был небольшой музей экспонатов, очень помогали при обучении. так вот там имелся череп хулигана, который организовал нападение деревенской молодежи на студентов нашей альма-матерь, которые туда были посланы "на морковку". Хороший такой череп, неандертальской лепки, видно красавчик был при жизни тот еще. Стоял как раз слева от женского с несколькими десятками насечек на теменной кости и небольшим переломом височной…

— Зачем в мединституте черепа? — удивился Паштет.

— Как зачем? — искренне удивился старичок.

— Ну я думал, что врачи лечат…

— А судмедэксперты занимаются следопытством и по ранам и переломам выносят вердикт что и как происходило. В принципе каждого врача этому учат, все мы чуточку Дерсу Узала, да и диагноз поставить пациенту — тоже то еще следопытство — пожал плечами лекарь.

— А что происходило с женским черепом? — полюбопытствовал Паша, не удержавшись.

— Свекровь невестку била топориком. Топорик легкий, женская рука слабая. острием не получалось пробить, опять же теменная кость крепкая. А когда догадалась развернуть обухом и ударить в висок — добилась свого.

Так вот деревенские напали на группу студенток и попытались их снасильничать. Того не учли, что неподалеку была и группа студьозусов и на девчачий визг они прибежали. И, как ни странно, не струсили, как положено интеллигентам, а устроили добротную драку, тем более, что избитые полуголые девчонки в рваной одежке сильно подогревали инстинкты. Деревенским наваляли, как ни странно, поле боя осталось за медиками, а главарь аборигенов получил люлей, несовместимых с жизнью, хотя помощь медицинскую ему оказали быстро. Дальше начался долгий суд с многократными медэкспертизами, башку главаря возили туда-сюда, в итоге превышения самообороны найдено не было, пока суд да дело, покойничка схоронили без головы, а его жбан так и остался на кафедре. К слову сами деревенские не шибко горевали о потере, был им этот главарь хуже горькой редьки, так что земляки его только обрадовались такому течению событий.

— Вполне вероятно, что среди студентов просто был сын или внук кого-то весомого — заметил мудрый Паша.

— Вполне возможно — согласился задумавшийся доктор.

— Странно как-то это слышать. Принято говорить, что Советский Союз был агрессивным. пропаганда у нас была агрессивной и тому подобное — усомнился Паштет. Собственно говоря, ему только сейчас стало как-то понятно, что он собирается в совершенно иную страну, а знает про нее очень мало, и как бы ему не погореть на таком незнании, как тому туристу, что сгоряча въехал в Саудовскую Аравию, имея в чемодане две шоколадки с алкогольной начинкой из дьюти-фри, а получил за это 75 ударов плетью и четыре месяца в тюрьме.

— На моей памяти наша советская пропаганда была все время антисоветской последние лет тридцать. И постоянно работала как раз против страны. А уж сейчас это и тем более заметно. Вы ведь слышали, наверное, что сейчас многие говорят, что в СССР говорили все верно про капиталистическую жизнь, только мы не верили? Ну так ведь подать информацию можно по-разному. Вот например идет скучная болтовня про экономический кризис и тыры-пыры и заканчивается все фразой "Да, невеселое рождество нынче в Нью-Йорке!" И сопровождается вся эта, в общем-то, верная информация веселым видеорядом с праздничными елками, радостными неграми, которые улыбаются ртом до ушей и тащат груды красиво упакованных подарков. Или такой же нудный анализ с кучей цифр и резюме: "Над Парижем светит яркое солнце, но не радует оно парижан!" — и все это под видеоряд с нарядной эйфелевой башней, счастливой целующейся парочкой и улыбающимися солидными мужчинами, явно довольными жизнью. При этом сам анализ верен и да, проблемы есть, но не зря же раньше говорили "Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать!". К слову с точки зрения медицины виденное запоминается в 15 раз лучше услышанного, а при эмоциональном окрасе виденное остается в памяти еще глубже и крепче — вздохнул старый врач.

— Россия — родина слонов! В здоровом теле — здоровый дух! — усмехнулся Паштет.

— Да, и это тоже. Хотя только в нашей стране есть настоящее чучело мамонта — причем еще и две мумии мамонтят в придачу, чего больше нет ни у кого. Так что со слонами не все ясно, хотя сама фраза заведомо дурацкая и для того и пущена в обиход. Видите ли, нередко бывает так, что фраза, имеющая внятный смысл и практическое применение обрезается, и уже поэтому становится идиотской. Вы слыхали такую глуповатую фразочку: "Бокс — это не шахматы! В боксе думать надо!"

— Слыхал — кивнул Паша.

— Так вот это говорил очень умный человек, тренировавший наших чемпионов. И в его устах она звучала чуточку иначе: "Бокс — это не шахматы! В боксе думать надо быстро, а то будет очень больно!" Чувствуете разницу? То же самое и со здоровым телом. Пропаганда — мощнейшее оружие, которое оказалось посильнее авианосцев, ракет и танков. Вообще промывка мозгов — страшная вещь. Очень страшная. Вот как сейчас в халифате или вна Украине. Такое я видел уже. У сектантов "Белого братства". И это было жуткое впечатление, когда я с ними общался — понял я, что это чистые зомби. Вот реально — мне было страшно. Я ведь им хотел морды бить — весь город загадили своими плакатами с Марией Дэвил Христос. Подошел, когда подловил, глянул — тощие подростки. С совершенно мертвыми глазами и промытой психикой. Инопланетяне. Биороботы. Зомби. Бить — бесполезно. И мне стало страшно, как со мной редко бывает — поежился от воспоминаний доктор.

— Я не слыхал про таких — признался Паштет.

— Сейчас я думаю, не было ли "Белое братство" полевым испытанием новых психотропных средств. Больно похоже с нынешним бедламом и территория та же — задумчиво проговорил старичок. Потом посмотрел на Паштета, сказал спокойно:

— Черт с ними, секта, как секта. Киевская. Сейчас там зверье пострашнее.

— А немцев тоже тогда оболванили и зомбировали? — спросил Паша.

— Нет, с немцами хуже. Они сюда шли сознательно и воевали потому отлично.

— И почему? Что им вообще тут маслом и медом намазано. Чего они сюда лезут — Наполеоны, Гитлеры? — прищурился Паштет.

— На мой взгляд причин две. И обе — важные. Первая — у нас много ресурсов. На любой вкус. Мы и сами зачастую не понимаем, насколько мы богаты. К слову, вы не были в Версале? — спросил почему-то старый доктор.

— Нет — удивился вопросу Паштет.

— Так вот воду в фонтаны Версаля качают насосами. Получается дорогое удовольствие, потому фонтаны запускают на несколько минут и только тогда, когда подходят группы экскурсантов.

— Не совсем уловил, в чем соль — признался попаданец.

— Я сравнил с фонтанами Петергофа, которые снабжаются самотеком из нескольких озер, питаемых десятками родников, хоть круглосуточно фонтанируй, и почувствовал эту самую разницу, глянув глазами французов. Вы бывали в Петергофе?

Паштет кивнул. Он что-то слыхал про водные ресурсы, но как-то с такой стороны не заходил. Чего-чего, а воды всегда вокруг было, хоть залейся. Поди ж ты.

— И подобное за что не схватись. немецким воинам было обещано после войны по поместью и по 50 рабов-туземцев каждому. Что интересно — Гитлер не обманул своих избирателей и уже в ходе войны в Германию прибыло несколько миллионов острабов и каждый немецкий крестьянин легко мог стать феодалом-рабовладельцем, получая восточную рабскую силу за гроши. Причем, что еще более интересно — треть этих рабов померла, хотя отбирали только здоровых. Оказалось, что дешевле рабов и рабынь не кормить, а морить экономно голодом и закупать новых. Так что надо глядеть со стороны — тогда видно, насколько мы богаты. Вторая причина — эти Наполеоны знают, что пока мы есть — они — ненадолго. И знаете, мне так кажется, что тут вся проблема в том, что у нас другое отношение к людям привито. Ну вот не воспитали нас так, чтобы мы считали туземца с Кавказа нечеловеком. И азиата тоже. Они для нас — все равно люди. И рабов мы не держали как-то. И неотгеноцидили никого толком. Нет у нас в истории таких свершений, чтоб какое-то племя вырезать поголовно с бабами и детьми. А у наших соседушек такого полным полно и они совершенно этого не стесняются. В этом и разница. Есть очень хорошее определение: "Людоедские методы могут привести только к людоедским результатам". Математическое, я бы сказал. Вот у Пол Пота получилась мумба-юмба какая-то. А, например, у Сталина никаких людоедских результатов по факту не выявлено.

Результаты наоборот по высшему цивилизационному уровню. А говорят — людоед был. Но по формулке этой весьма правильной получается — лгут. Когда покопаешься в подробностях, то получается, что жестокости нашей истории людоедскую черту отнюдь не переходили. Все по уму делалось, жертвы приносились весьма скупо, я бы лично пошире размахнулся. Ведь реально посмотришь, кого и сколько шлепнули, разочарование наступает. И где эти сотни миллиардов расстрелянных командармов? Сванидзе так обнадеживал, а на поверку вышел пшик. Но кто-то усиленно лепит антирекламу сталинизму — наиболее удачному периоду нашей истории. Зачем — нетрудно догадаться. Чтоб мы где угодно ходили, только не по правильной дороге. Лгут напропалую, чтоб дрожь брала, какие тогда ужасы творились. А вот хрен там. Сотни и сотни нормальных людей, которые жили при сталинизме, с которыми я общался лично, которым уже не только не запрещалось рассказывать ужасы про то время, но даже приветствовалось, ужасов не рассказывали. А у них ведь всякое бывало. Кого фильтровали полгода, у кого заградотряд сзади поселился, на кого доносы писали, а кто и под суд попал, но был оправдан. В военное время, между прочим. Не было гнетущего ужаса. Была нормальная жизнь. С лагерями-карцерами, как и сейчас, впрочем.

Система была демонтирована по смерти Сталина. Там один гвоздь выдернули — ответственность высшего руководства. Ее не отменили, а сильно снизили порог. Вру. Второй гвоздь — непримиримость к западным упырям. Хрущ еще не был полным соглашателем, но шаги сделал. Захотел, не разоружаясь, не сдувая бицепсов, но все же мирно соревноваться с западом. Но это лажа, если не махать дубиной перед носом у соседей, они начинают думать, что все, можно с мешками приходить, обносить квартиру. А потом уже совсем соглашатели пошли. Наша страна начала сыпаться в 1953 году. Около 30 лет шла стагнация, во время которой народ успели обыдлить неимоверно, потом устроили катастройку. Потом лихие 90-е. А вот потом самое интересное. Наверху стопроцентных проституток отодвинули ребята, которые хотят поиграть и что-то выиграть. Но мне их игра не нравится. Выиграть ее нельзя. Карты отравлены, а они их руками мацают — грустно сказал врач.

— У меня такое впечатление, что там наверху опять велосипед изобретают — заметил Паша.

— Знаете, я к тем, которые велосипед выдумывают, нежные чувства питаю. Сам такой был. А вот есть такие дубы, они только путь в преисподнюю открыть могут. Дело не в тупости их, хотя есть маленько. А вот нацеленность какая-то внутренняя, прошитость. Как бы они ни шли на Одессу, выйдут обязательно к Херсону. По самые уши — и лекарь показал руками печальный результат выхода к названному городу.

Паштет усмехнулся, потом спросил: "Так что, опять революция должна быть?" Старый лекарь задумался, помолчал. Потом осторожно подбирая слова ответил:

— Революция — это дело такое непростое, в нем разбираться вовсе не легко. Бирюльки натуральные. Чтобы хоть что-то понять, надо представить, что люди вовсе не сошли с ума, а в крайнем случае немного затупили. А кровавость революций обусловлена вовсе не кровавостью грядущей идеологии. Идеология вообще ширма. Главное, чтоб много крови было, это самоцель. Ну, в смысле, что некая часть общества подлежит неизбежному истреблению, ибо другие способы исчерпаны. Эта часть является несомненной раковой опухолью, потому народ так отчаянно режет по себе же. Чем кровавее и радикальнее рубанули, тем надольше хватит. Через какое-то время паразитическая опухоль опять начнет расти, но, пока ее почти нет, страна делает рывок. Потом паразиты доводят ее до полного паралича, а там либо гибель, либо новое кровавое очищение. Вроде, грустная картина получается, а как подумаешь — фигня это, мелочи жизни. Ежедневное маленькое зло, помноженное на миллионы и на годы, гораздо страшнее. Впрочем не обязательно революция. Знаете, чем отличается мир от войны? Когда война — можно мочить врагов. Даже нужно. Когда мир — врагов мочить нельзя. Независимо от того, что они творят. Может, бывает такое, чтоб врагов нет совсем? Не бывает никогда. Вывод?

— Надо лепить образ врага? — хмыкнул Паша.

— Когда враг есть, а образа у него нет, это называется слепотой.

Безразличный механический женский голос стал монотонно перечислять очередной перенос сроков вылета и прибытия. Публика притихла, слушая нерадостную информацию, даже дети вроде бы угомонились.

— Экая получилась ектенья — заметил доктор, когда услышал и про свой рейс.

— Так понятно, что пока туман не рассосется, нам придется тут сидеть — вздохнул Паштет.

— Да, разумеется. Пойдемте в кафе, съедим чего-нибудь — предложил врач.

— Не факт, что стоит это делать. Все эти кафе в наших аэропортах люто дорогие и совершенно все там невкусное. Да и за рубежом так же. Пользуются. что деваться некуда — возразил Паша.

— Не спорю. Но тем не менее, времени прошло уже много, надо чего — нибудь положить на зубы, режим соблюдать надо.

— Я могу весь день не есть ничего — брякнул попаданец и подумал, что это получилось как-то чересчур хвастливо.

— Конечно, вы же молодой еще и у вас организм изношен не сильно. Вот и давайте не будем его портить раньше времени. Обойдетесь без гастрита. Я угощаю! — ухарским голосом, но тихо сказал лекарь и его глаза блеснули усмешкой.

— Да не в деньгах дело. Досадно их, подлецов, рублем поддерживать — пояснил упрямо Паша.

Но сдался и вскоре оба сидели в кафе, которое было полупустым — цены и впрямь были живодерскими. Единственно, что все же убедил старика не разыгрывать тут из себя бабушку, обильно кормящую своего внучка. Согласился на чай и круассан. Себе старик взял то же, уселись, принялись жевать черствоватые круассаны.

— Странно это — задумчиво сказал Паштет.

— Что именно? — деловито спросил старичок.

— Получается, что вот попаду я в СССР, а знаю про ту страну, что там были только репрессии и не было колбасы. И еще то, что там были все рабами системы. Нелепо как-то. Я получается, про Таиланд больше знаю.

— Вот далась вам эта колбаса — поморщился врач.

— Но ведь были же проблемы с колбасой?

— Были. Но не с колбасой, а с логистикой. И с пониманием сейчас у людей места колбасы в рационе — вздохнул доктор.

— Знаете, я как-то не очень вас понимаю — заметил Паша.

— Колбаса — не еда. Это можно назвать лакомством. Я ведь сам возил колбасу в деревню, где мы для бабушки дом купили под дачу. А жена возила колбасу своим родителям в Мурманск. И понимаете ли, какая вещь — соседи в деревне за колбасу возвращали молоком. Смею вас заверить — вы такого молока не пили и вряд ли сможете уже попить, да и мне вряд ли это удастся. Не держат больше коров в деревнях. А жена из Мурманска возила ответно палтуса и ерша.

— Полным полно и молока и того же палтуса в магазинах — возразил Паштет.

— Да не в том дело. Питание должно быть оптимальное! И оно таким в СССР было, как бы ни кричали про колбасу. Понимаете, питание должно быть адекватным и по количеству и по составу. Оно должно быть биотичным, соответствующей консистенции и принимать его надо регулярно! Вы же взрослый человек, должны бы это знать! — огорчился старый врач.

— Вот сказали бы вы попроще.

— Можно и попроще. Наш организм — сложная и сбалансированная система. И находится не в вакууме, а взаимодействует с другими системами. Не менее сложными. Извините, опять воспарил — спохватился доктор, увидев собачий взгляд Паши.

— Так вот, говоря еще проще. Дайте якуту, живущему в снегах, диету и рацион индуса, и якут загнется очень быстро на рисе, бананах и прочих овощах и фруктах. И что характерно и показательно — индус ровно так же загнется на диете якута. Адаптация к условиям — это и привычка к определенной еде. Не было у нас апельсинов, арахиса, сои и другой заморской жратвы — не было вала аллергий. Бунтует иммунная система против незнакомых веществ. Что ценнее — иметь апельсины в рационе, или не иметь аллергии в роду? Еда, пища — это не хамон или колбаса. Это топливо для жизни и строительные материалы для тела. Что съел — то и получил. Дерьмовый кирпич и веточки вместо бревен — паршивый дом выйдет. У вас есть машина? — спросил неожиданно лекарь.

— Есть — удивился Паша.

— Двигатель у нее какой? Какое топливо? — деловито уточнил врач.

— Солярка. Дизель — ответил Паша, несколько удивленный вопросом.

— Скажите, вы будете в свою машину заливать бензин Супер-98? Только потому, что он необычен и очень дорог и потому остальное быдло, которое ездит на солярке, не может себе этого позволить? Или еще более экзотическое ракетное топливо?

— Ну, вы сравнили! Нет, конечно! — засмеялся от нелепого сравнения Паша.

— Вот вы смеетесь, а в кулинарии между тем именно так дело и обстоит, разве что двигатель в машине куда примитивнее человеческого великолепного организма. Есть привычный рацион, к которому люди приспособились давным — давно. Причем этот рацион учитывает и потребности человека в разном возрасте и соответствие окружающей среде и многое другое. Но вместо жизненно необходимого впаривается чушь какая-то несусветная. Хотя это я хватил — чушь — древнерусское кушанье — рубленная свежая сырая рыба со специями. Не чушь, дрянь. Вот так точнее. На мясе, рыбе, щах и кашах люди отлично прожили многие тысячелетия. А этому омерзительному фаст-фуду (тут лекарь презрительно кивнул в сторону стойки) и ста лет нету. И все его свершения — это 300 килограммовые жиробасы, которые и посрать самостоятельно не могут. Торжество химического извращения. Придурки вопят о колбасе, как о мериле благополучия. Но колбаса — никак не ежедневная еда и прожить на ней нельзя. Как бы это лучше объяснить? С врачебной точки зрения цена продукта измеряется не в долларах, а в том — полноценна эта еда или нет. Есть ли в рационе необходимый для жизни и здоровья нужный набор…

— Жиры, белки и углеводы — кивнул Паша. Это-то он и сам знал.

— И они тоже. И микроэлементы и витамины и клетчатка и многое другое, что нужно, чтобы все органы функционировали как должно. Простая вещь — нет в рационе йода — и вырастает человек кретином. Мало йода в пище беременной женщины — и в лучшем случае она родит троечника — хулигана. Потому как доказана зависимость уровня уличной преступности от глупости, а уровня глупости и агрессивности — от авитаминоза и недостатка микроэлементов. Пресловутая колбаса во всем сильно уступает просто мясу, яйцам и рыбе, например — наставительно заявил врач.

— Но ведь не было колбасы. Из Москвы возили. И из Питера — сами же говорите.

— Понимаете ли, страна, в которой делают добротные ракеты и самолеты, легко может обеспечить себя колбасой. Это совершенно бесспорно. К слову, Горби недавно признался, что вполне могли бы избежать дефицита. Было, что продать, чтоб купить ту же колбасу. Но это не было нужно. Нужно было, чтобы публика решила, что систему надо ломать, нежизнеспособна система. И это не только в плане колбасы. Я тогда удивлялся, почему нам все время зарплату повышают? Цены низкие, фиксированные, а денег дают все больше и больше. И полки становятся все пустее и пустее, люди все скупают, а Невзоров в своих "600 секундах" показывает тонны колбасы на помойках. Теперь видно, что делалось все, чтоб граждане свое государство презирали и ненавидели и не помешали его разваливать. Все в жилу — и пустые полки, и кучи денег, которые потратить не на что, и пропаганда, тупая и тошнотворная и то, что зарубежные товары значительно лучше наших. Кто ж тогда знал, что наши специалисты и впрямь отбирают за рубежом только самое лучше — от фильмов, до питания. Мы же не знали, сколько там никудышного продукта. Зато сейчас нам эту дрянь широким потоком лили — задумчиво сказал врач, прихлебывая брезгливо чай.

— Хорошо, предположим, Горби страну сливал. Но ведь дефицит был и раньше? В том СССР, который вроде б и благополучен? — уперся Паша.

— Я же уже говорил — задача была обеспечить полноценное питание. А колбаса, черт ее дери — это пища нездоровая.

— Но зато вкусная! — не удержался Паштет.

— Да, вот "Вискас" тоже делает присадки, от которых коты и кошки балдеют. Только потом у них быстро почки из строя выходят и котейки гибнут в муках. Когда кричат о колбасе — принципиально не хотят сравнить простые показатели, сколько на душу населения приходилось килограммов мяса, рыбы и прочих картошек. Кто ж помнит бабушкины котлеты или мясо в супе, что жена варила? Колбасы же не было, вот трагедия!!! То, что было — публика не ценила, как и положено в поговорке. На Дальнем востоке нас кормили жирной свининой, максимальное уважение оказывали. А в магазинах у них было дикое количество морепродуктов, да таких, что вы не поверите, если рассказывать…

— А вы попробуйте — подначил Паша.

— Представьте себе на улице в ларьках коробки с вареными крабьими клешнями и лапами — и недорого. Даже для нас, молодых специалистов, прямо скажу — небогатых. И можете мне поверить, я еще не выжил из ума — все эти крабы, что сейчас продаются в консервах или в перемороженом виде похожи на тех свежесвареных, не более, чем резиновая подметка походит на хорошо приготовленный бифштекс…

— Извините, доктор, но все-таки ваш возраст — осторожно заявил Паштет, побаиваясь, что старичок рассердится, или того хуже — обидится. Но тот только улыбнулся.

— Знаете, был я недавно в Италии. И тоже подумал, что у меня атрофировались вкусовые сосочки, потому как купленные там в разгар сезона помидоры на вкус оказались типа хорошо проваренного полиэтилена. Или жевабельного безвкусного воска. Красивые, большие — но трава по сравнению с ними — лакомство. Приехал домой, звонит приятель из Астрахани, дескать, еду в гости, что привезти? И я попросил к его вящему изумлению привезти пару тамошних помидор — посмеиваясь, говорил доктор.

— И что?

— Рано мне пока декламировать "тебе и горький хрен — малина, а мне и бланманже — полынь!" Нормально работают вкусовые сосочки, не подкачали астраханские помидоры. Так вот кулинарии и магазины были забиты рыбой, в основном красной, самой разной, я тогда впервые увидел, что такое нерка, а что такое кижуч, в белом соусе, в красном, вареные, копченые, жареные, невиданные раньше трепанги и гребешки, трубачи и черта в ступе! Но наши попытки дорваться до красной рыбы встречались с негодованием — кто ж гостей рыбой угощает??? Низкий стиль! Чтоб вы поняли — это как если б вы угощали дорогого гостя магазинными пельменями — глянул врач на собеседника. Паштет и ухом не повел.

— Без масла и сметаны! — усугубил врач. Паштет только плечами пожал. Ну, пельмени. Вполне еда.

— Жестоковыйная толстокожая молодежь — сдался доктор и продолжил:

— Понимаете, для нас как раз свинина была привычной. И уж всяко — не лакомством. В отличие от крабов и прочих местных деликатесов. Но гребешков и кету нам приходилось покупать контрабандой и понемножку, чтоб хозяева не обиделись. И как им было объяснить ситуацию?

— Ну, лучшая уха — из петуха. Да и красная рыба очень разная. Мороженная по вкусу от свежей сильно отличается — блеснул знаниями Паша.

— То-то и оно, что не мороженная. И было ее навалом, самой разной. И нам, ленинградцам зажравшимся свининой, дальние востокцы тоже поэтому казались сильно зажравшимися. Как до того астраханцы, которые считали осетрину отходом при производстве икры, а воблу они ели, выдирая и выкидывая в мусор брюшко с вкуснейшей на наш вкус янтарной икрой. Зато наслаждаясь поджаренным на спичке плавательным пузырем, что для нас было дико. Как дико было для них, что мы каждую косточку обсасывали и брюшко ели. Ну и помидоры они не жрали, удивляя нас, которые после болгарских вечнозеленых, от душистого и сочного "бычьего сердца" сорванного прямо с поля, просто млели. Во Владивостоке еще смешнее было — у них мелькомбинат сгорел, болван один, сразу же покойный, при ремонте венткамеры закурил, выгорело все к чертям, потому с выпечкой было кисло. Нас угощали в знак особого расположения финскими макаронами, что для владивостокцев тогда было охренеть как круто. Вот тогда я чувствовал себя зажравшимся ленинградцем — усмехнулся врач.

— С чего это мелькомбинат так пыхнул? — удивился Паша.

— Пыль — адски горючая вещь. Любая, практически. И мучная рыхлая пыль вспыхивает как порох. А когда в момент полыхает вся система вентиляции, да с тягой — сами понимаете. Давайте еще чаю?

— Давайте — согласился Паша.

Туман разошелся только глубоким вечером, но скучно не было. Потом попаданец не раз вспоминал кусочки из этих разговоров.

Глава одиннадцатая. Портал

В чертовой темноте, такой "выколи глаз" чернильной, какими бывают осенние ночи на юге, сверкающие, цветастые трассы были особенно яркими. Только радости от этих чистых, как из спектра выдернутых, красных и зеленых пунктиров не было никакой. Просто потому, что лежащий плашмя Паштет отчетливо понимал — это порхает Смерть. Не романтическая старушка с косой, а тривиальная, свинцовая, про которую ни легенд не складывали, ни рисунков не делали. И если парой минут назад все было просто плохо, потому как по мечущимся в низинке людям внезапно заработало сразу два пулемета, поливая рассыпавшуюся толпу как из шлангов ало-малиновыми струями, то теперь стало совсем паршиво, потому как неподалеку от Паши выкатился на край оврага маленький, несерьезный с виду агрегат. На гусеничках и с приплюснутой башенкой, то есть — танк. Только маленький еще, кормили плохо пока. В башенке торчало сразу два стальных жальца и теперь почему-то только одно, левое, трещало, как идиотская погремушка, брызгучим оранжевым огнем освещая граненые поверхности угловато-архаичного танкового серого тела и бликуя на отполированных узорчатых траках гусениц.

Зеленые трассы наперекосяк мелькали с красными, подстригая все живое на дне этой чертовой не то балки, не то долинки, не то оврага. Цветастые пунктиры делали ночь еще темнее, слепили и мешали разглядеть — что творится-то? Метались неразборчивые силуэты, кто-то трехэтажно матерился, кто-то стонал, кто-то командовал, кто-то плакал и разок высокий, словно бы даже детский звонкий голосок в ужасе взвизгнул: "Мамочка!" и все, больше его Паштет не слыхал.

Было очень страшно. Не помнил толком — как он тут оказался и — самое плохое — не мог пошевелиться — как только трассы хлестнули по бесформенной толпе, так и все. Ни рукой, ни ногой. И от этого становилось еще страшнее, до рвоты буквально.

К танку метнулся расхристанный черный, словно вырезанный из картона силуэт, тут же башенка кокетливо по-птичьи повернулась и прошила бегущего струями пуль, черный картон, зеленые иглы, нет силуэта. А танчик рявкнул, дернулся с места и не пополз, как положено бы ему было делать, а весьма шустро застрекотал прямо в направлении лежащего тряпкой Паштета. Мертвая зона резко уменьшилась, теперь трассы неслись сантиметрах в 15 от земли, пару раз мелькнув почти у самого лица. Показалось, что пахнуло жженым волосом. Яркие, праздничные, невсамделишные какие-то, словно выстрелы из бластеров в "Звездных войнах", еще бы не знать, что опустятся ниже — и от лица останутся кровавые ошметья, перемешанные с осколками кости и крошеными зубами. Паштет вжался, как мог спиной, стараясь сплющиться, как камбала. Но земля под спиной была твердой, словно доска и размазаться в блин не вышло. И взгляд от шустрого танка оторвать не получалось, словно гипнотизировало мелькание просверкивающих узорчатых траков. Краем глаза увидел движение сбоку, с трудом глянул туда и в стробоскопическом освещении пулеметной стрельбы заметил два человеческих силуэта — маленький, изящный и большой, но какой-то сплющенный, смякший.

Танк притормозил, загромыхал куда-то в сторону из обоих стволов, слепя снопами рыжего огня, пляшущего, словно громадные бабочки, смотреть на пламя было больно, отвел взгляд, понял, что неподалеку молоденькая девчонка, оскалившись от нечеловеческой натуги, пытается оттащить в сторону здоровенного мужика, то ли сильно раненного, то ли уже мертвого. Охнул от нестерпимой жалости, когда чертов танчик с тяжеловесным изяществом крутанулся, словно танцор, и рванул прямо на несчастную пару. Налетел, заслонил собой, вертанулся полным кругом, вроде как влажно захрустело, но от стрельбы близкой уши уже работали странно, звон какой-то мешал точно слышать и танк сделал три полных оборота там, где только что хорошенькая медсестричка пыталась спасти чью-то простреленную жизнь.

И после этого неудержимо, как по рельсам, попер на Паштета. Только вот гусеницы теперь бликовали не слабо розовым или зеленоватым отсверком, а густым, ало-красным, мокрым.

Попаданец выдавил из себя какой-то недокрик и изо всех сил рванулся в сторону, заставляя ватное непослушное тело сделать хоть одно движение. Получилось!

Катанулся в сторону, отчаянно, на разрыв связок, дернул на четвереньках прочь, тут же воткнулся головой во что-то упругое, которое немилосердно отбросило в сторону, аж в шее что-то хрустнуло. Подхватился бежать и с трудом опомнился.

— Чертовы кошмары! — перевел дух, сердце колотилось где-то сразу под кадыком.

Мерзкие сны снились последнее время часто. Этот был как-то на особицу — очень уж реалистичный.

— Прямо как у старичка того — с запахами — подумал Паштет, медленно приходя в себя, сонная одурь еще мутила сознание. Понюхал воздух — мокрой травой пахло и в палатке, которую он поставил аккуратно метрах в трех от возможного места портала. Хорошо еще тогда догадался точно отметить то место, где возник очумелый Лёха в виде бравого летного старшины. Теперь ждал — появится портал, или нет. Компаньоны должны были вот-вот приехать, потому оставалось только сидеть, ждать и нервничать.

Из-за кризиса на берег озера перестали приезжать на тим-билдинги стаи офисного планктона, да и само это начинание усохло в той компании, где Лёха с Пашей работали, потому было тут малолюдно и спокойно.

Вытер ладошкой вспотевшее лицо, навел по возможности порядок в теснючей палатке, которую ехидный Хорь окрестил "великоватым рюкзаком". Места в ней и впрямь было мало, зато она совершенно не промокала, потому как брезент был пропитан чем-то хитрым, и была весьма аутентичной. Непромокаемость очень быстро показала другую свою сторону — отпотевала эта правнучка полевых шатров совершенно неприлично, но что поделаешь. за все платить надо.

В расстегнутый вход мутно сочился сероватый свет. Видно ночь кончалась уже, этакое наступало выморочное время, ни рыба, ни мясо. Бешено колотившееся сердце угомонилось, вернулось к обычному незаметному ритму. Пересохший рот тоже перестал беспокоить, кошмар отступил. Некоторое время Паша тупо думал о том, может ли сон быть вещим, больно уж на правду похож, разве что сейчас танчик этот показался странноватым, этакий гибрид из Ляйхттрактора с башней от пыцы один. Все-таки, наверное просто сон, раз такая нелепица в нем есть. Можно игнорировать, особенно если учесть, что удалось вывернуться из-под гусениц. Даже если и пророческий — финал остался открытым.

Глянул в просвет входа в палатку. Удивился, пригляделся и удивился снова.

— Странно, что не слыхал, как Хорь подъехал. Хорошо машину поставил, поодаль, и — как ни странно — а деликатный, будить меня не стал. Сам, наверное, в своем "Ведровере" спит как сурок. Ну, теперь дождаться Серегу — тот самоходом доберется — и можно ждать у моря погоды. Тут Паша усмехнулся, вспомнив, как старичок посоветовал взять с собой материалы по 20 съезду и по Хрущеву и просто оставить их по убытию с надежным человеком, пусть тот потом бандерольку спроворит в Москву с вырезками газет и коммунистическим приветом из будущего. Паштет тут же отзвонился приятелю-латнику и стал излагать эту идею, на что прямодушный Серега рассмеялся и чуточку свысока заявил, что он уже давно эту информационную бомбу припас, даже и пару настоящих газет того времени раздобыл как-то.

Полез к выходу из палатки, думая про то, почему Хорь не выключил габариты — тут на него наехать было некому. Высунул нос в прохладу из душноватого тепла брезентового укрытия и немного обалдел. Никакого "Ведровера" и близко не было. И габаритов не было. Он ошибся.

В трех метрах от палатки в воздухе неподвижно тлел желто-оранжевый огонек. Очень похожий на светлячка, только цвет иной. Вот тут Паштет проснулся окончательно. Вылупился на желтенькое пятнышко, протер глаза, недоверчиво глянул снова. Огонек никуда не делся.

— Охренеть, не встать! — растерянно выговорил попаданец. Он так долго ждал этого момента — и теперь по спине холодной волной прокатились мурашки озноба. Готовился, готовился — и не знал, что делать.

— Так, отставить панику! Ребятам надо позвонить, чтоб поторопились! — наконец оторвался Паштет от растерянного созерцания временного портала или черт его там знает, как называется эта хреновина. Оторопь сменилась лихорадочными и суетливыми действиями. Найти мобилу оказалось непросто, в палатке царил такой привычный для Паши кавардак, который был дополнительно перемешан в ходе убегания от танка. Нашел в конце концов, злясь на себя, что дрожат руки, что потряхивает всего, что вообще так разволновался.

Хотел ведь?

Хотел!

Так какого черта такая фейхоа трясучая происходит?

Хорь должен бы по расчету времени быть неподалеку, уже по эту сторону границы. Даже если и дрыхнет в своем шарабане, то все равно — и Паша быстро выбрал номер. Пять раз набирал и пять раз телефон бодро пикал длинными гудками и по истечении времени сбрасывал вызов. Дрыхнет крепко? Паша пробовал еще и еще, сначала ругаясь, потом уже достаточно жалобно упрашивая чертову зверюшку взять трубу, потом уже тупо, из чистого упрямства, как во время войны радисты вызывали отработавшие свой временной лимит группы разведки, самолеты или корабли. Заведомо зная, что чуда не будет, но надеясь.

Хорь так и не взял трубу. Тогда Паша принялся вызывать Серегу. И очень сильно удивился, когда бездушный женский голос механически сообщил, что абонент выключил телефон или находится вне зоны действия сети.

Вот ведь дьявольщина! Паштет аж испариной покрылся, несмотря на то, что вне палатки было весьма прохладно. Следующий час прошел в странном оцепенении, которое удалось стряхнуть не без труда. Поглядывая на "светляка" Павел снова стал наяривать на клавиатуре мобилы, впрочем с тем же нулевым результатом. Изнервничавшись, не нашел ничего лучшего, как позвонить общему приятелю — тому самому реконструктору, что пригласил в свое время Паштета на пострелушки и познакомил с Манлихером и Хорем заодно. Так звонил, словно спасения искал.

Но спасения не получилось. Бугуртщик, в отличие от пропавших компаньонов, ответил, хоть и не сразу.

— Как гавно я вас не слышал! Ты уху ешь, что звонишь в такую рань? — очень неприветливо спросил грубый латник. Паша мысленно охнул — это он полночи уже вьюна на сковородке изображает, а у нормальных-то людей самый сон.

— Ты извини, я понимаю… — повинился Паша.

— Я извоняюсь, вы проссытесь! Чего ты понимаешь, родной брат будильников? — уже несколько менее грубо (на самую чуточку, на треть деления хамометра) спросил очень недовольный голос.

— Да вот, срочно Серега нужен, а он не отвечает — сказал Паштет.

— Интересно моей сбритой в прошлом году бороде и дырявым носкам, какого хрена тебе запонадобился этот болван. Тем более в такое время.

— Ну, тут срочное дело — забормотал попаданец.

— Отложишь. Выйдет из больницы — тогда поговоришь — утешил голос из мобилы.

— Так он уже вышел — сказал сущую правду Паша.

— И снова вошел. Он сейчас в реанимации, перитонит у него.

— Как так? Я же его совсем недавно видел, он был в полном порядке. Ты ничего не путаешь? — удивился попаданец, понявший, что спросонок бугуртщик перестал ориентироваться в пространстве и времени.

— Я тебе не котенок с бабкиным клубком, а этот мудень безголовый попробовал позавчера "чуточку пива" и — повторенье — мать его ученье — опять в реамонации валяется. Может даже на той же койке, небось и шланги не меняли и простынки его же остыть не успели. Жены у него нет, так его собственный органон сам ему скандал закатил, пьянству — бой. В общем плохо все. Тебя попустило, ты знаешь все, жить стало легче, спокойной ночи!

— Погоди! — жалобно возопил растерявшийся Паша. Удар был силен. Очень силен.

— Чего тебе еще надобно, старче? — голосом разозленной Золотой рыбки очень ядовито спросил бугуртщик. И чуточку смягчившись, пояснил:

— Слушай, спать хочется, как из пушки! До трех часов ночи шкандыбались из-за этого очумелого Хоря, свечек ему новых в мотор и в нос, недавно только лег, а на работе это никого волновать не будет…

— Так я про него как раз и хотел спросить, тоже не отвечает. Что случилось-то? — достаточно испуганно, чтобы разозлиться на самого себя, возопил Паштет.

— Случилось страаашное! — оперным басом, но тихо взвыл бугуртщик строку из полузабытой рекламы.

— Тоже в больнице? — испугался Паштет. Он отлично помнил про закон парных случаев.

— Его палкой не убьешь. Но все еще хуже. На границе попался с полной машиной нелегального оружия и боеприпасов. Что совсем паршиво — по первым данным от его родни — там автоматическое оружие с глушителями было. Это вообще финиш, ясно — матерый террорист ехал на теракт.

— Как???

— Кверху каком! Шла мимо собака с пограничниками, унюхала что-то — ну, и повели под белы руки во узилище раба божия Хоря. Теперь мы тут ломаем себе репы — чем помочь можно. Пока вытанцовывается, что молитвами разве, да пару шаманов с бубнами нанять. Влип он серьезно, такое по ведомству госбезопасности проходит, а там те еще зверозавры — вздохнул бугуртщик.

— Я могу чем-то помочь? — решительно спросил Паша.

— Скрести пальцы на руках и ногах. Это даст максимальный эффект. Да ладно, не переживай, Хорь мастер искать себе на жопу приключения и мастер потом из них выпутываться. Если он еще не совсем потерял нюх, на что мы и надеемся, то выкрутится. Не впервой ему. Знаешь, почему он любит сапоги носить?

— Нет — печально сказал Паша, озирая внутренним взглядом разбитые вдрызг планы.

— Были у него ситуации и гаже, хотя и реже. Раз пошел он на водопой к ручейку. Вместе с двумя десантерами. И завязли они там в пластилине. А корректировщик с той стороны их засек и борцы за нашу и вашу свободу от Уголовного кодекса, вложили пару пристрелочных мин неподалеку. Хорь из сапогов выскочил и улепетнул, словно стыдливая дева. А десантеры в шнурованных берцах выдраться так не смогли и следующим же залпом их порвало на лоскуты. Так что не парься, дела отложи, а я спать валюсь, могу еще минуток тридцать восемь вздремнуть. Все, резервуар!

Мобила честно сообщила, что звонок завершен.

Паша покрутил головой, приходя в себя и осознавая сильно изменившийся расклад.

А огонек все так же горел неподалеку.

Спохватился попаданец не скоро. Уже и рассвело почти. Ступор прошел и сменился лихорадочной, почесушной деятельностью. Почему-то Паше пришло в голову, что чертов огонек может вот-вот исчезнуть и это подхлестнуло сборы. Он судорожно сгребал свое шматье, набивая его в мешок абы как, проклятая палатка задубела за ночь и волглый материал не хотел складываться как надо, потому Паштет затолкал ее ворохом в чехол, помня заветное и вечное правило складирования и упаковки: "чтоб что-то куда-то влезло, надо пихать со всей силы". Чехол вздулся, грозя треснуть по швам, а Паша уже привязывал его к вещмешку, решив, что разберется уже на той стороне.

Когда совсем уже собрался — хлопнул себя по лбу ладонью, издав этакий звук типа "Хышш!" и отойдя на несколько метров аккуратно достал из незаметной захоронки пакет с разобранной двустволкой — не официальной, которая осталась лежать в железном ящике дома, а местной нелегалкой. Огляделся, потом быстро собрал ее, зарядил парой картечных патронов, мало ли что там ждет, потом минутку постоял над ржавым старым велосипедом, который купил в соседней деревне за гроши. Ездил он на этом драндулете немного, просто потому, что предложил забулдыжного вида велосипед совсем задешево, а ходить по делам тут было как-то влом, проще было съездить в магазин за хлебом на двухколесном агрегате. Теперь решал — брать с собой или нет. Решил — брать! Выглядела железяка такой старой, что вряд ли привлекла бы внимание на той стороне портала, да и была она древней, как говно мамонта, так что вроде бы на такой не спалишься. А там можно и продать и подарить, если что. Да просто выкинуть — не жалко. Обежал свою опустевшую стоянку расходящейся спиралью, подбирая то, что сгоряча не заметил, наконец понял — все собрано. Пора.

И тут накатил страх. Странное чувство. Даже присел, где стоял. И сидел так минут пятнадцать, собирался с духом. Утро уже наступили, птички разные тренькали и щебетали, начиная свои заботы и как-то вот не хотелось уходить из этого мирного ласкового утра. Только сейчас Паштет почувствовал, что тут, в настоящем — вовсе даже и недурно.

Тоскливо стало. Если б компаньоны прибыли — другое бы дело, а так, одному… Хотя ведь с самого начала один и собирался. И хрен его знает — откроется портал еще — или фига. Вздохнул глубоко, медленно выдохнул. Встал, чтоб не передумать — резко сел на велосипед, подкатился поближе. Еще раз обернулся вокруг, словно запоминая все и — вроде как прощаясь…

И хапнул рукой неподвижный огонек.

Глава двенадцатая. Добро пожаловать!

— Ых! — приветствовал попаданец новую реальность. На большее духу у него не нашлось — горло перехватило, потому как трудно сказать что-либо осмысленное, влетев по шею в холоднючую воду. С трудом подавил желание молотить руками и ногами, вздрагивая от мерзейшего ощущения холодных струек, бодро и целеустремленно вливающихся в самых неожиданных местах, не считая рукава и штанины. Растопырился, судорожно оценивая ситуацию, стараясь не запаниковать, тем более — зная точно, что паникеры погибают первыми и совершенно бесславно. Впрочем, погибать славно тоже не хотелось. А этим пахнуло густо. Равно как и болотиной. Немудрено — вляпался Паштет аккурат в темную жижу, которую водой назвать сложно. Веселенькая, но какая-то болезненная зеленая поверхность раздалась в стороны, потревоженная жижа темной кляксой окружала попаданца и ощущение было самое мерзкое — словно кто-то тяжелый, мягкий и тягучий оплел влипшего дурня, медленно, но уверенно затягивая его тушку вниз, в глубину.

— Тонет муха в сладости, в банке на окне.

И нету в этом радости ни мухе и ни мне — совершенно неуместно пронеслось в голове, где шарахались какие-то куцые огрызки мыслей.

— Пропал ни за грош — словно произнес кто-то за спиной. Паштет завертел башкой, насколько позволяла ситуация. Нет, нету никого вокруг, сам себе подумал. А вот хрена! Я еще живой и покорячусь! — ожесточился Паша.

Постарался унять дрожь, оценил, как мог, обстановку. Мысленно охнул, потому как положение получалось хреновое. Метрах в двух вроде как что-то чуточку более твердое — не то островок суши, не то сборище кочек, а из него торчат сохлые елочки. Но эти два метра хрен проплывешь, держит трясина плотно, взасос. И вроде как проседаешь еще глубже. Или кажется, потому как холодная вода добралась до самых интимных мест? Велосипед похоже как ухнул передним колесом вглубь, но там во что-то уперся что ли… Или зацепился? Во всяком случае задницей получается часть веса перебросить на сиденье, не проваливается вроде. Ружье, ставшее адски тяжелым, тянет вниз, а вот рюкзак, особенно — раздутый чехол с палаткой, наоборот поддерживает на плаву. Это — единственная радость, потому что ощущать под ногами бездну, именно что — без дна прорву — очень неприятно. Да что там мельтешить — ужасно, до обосрачки страшно даже об этом подумать. Но пока удается держать нос над поверхностью — еще не все потеряно! Опять же — случись тут ночью влететь было бы куда гаже. А сейчас светлый день. Правда, как и говорил Лёха — после портирования ощущения похмелухи во весь рост. Тоже добавляет красок в картинку бытия.

Черт, такая невезуха! В читанных произведениях так попаданцев прошлое не встречало. Наоборот, как минимум колонна брошенных грузовиков с оружием и шмотками, а то и вообще сундуки и сейфы с секретными приказами Манштейна Гудериану или с личной перепиской фюрера с рейхсминистрами. Ну и все документы, сразу же слепо доверяющие граждане и кум королю — сват министру! Или вообще прямиком в тело Сталина или Гитлера, чтоб не мелочиться. А невезучему Паштету — трясина вонючая и липкая.

Седло под задницей внезапно провалилось сантиметров на пять, после чего двухколесный агрегат там, в жиже, видать за что-то зацепился и снова приобрел неустойчивое равновесие.

Паша с трудом подавил острое желание избавиться от тяжеленного ружья, выкинув его к чертовой бабушке в топкие глубины. Благо — всего — навсего — скинуть с плеча. Решил все же погодить. Вроде бы получалось пока, что не тонет. Если не биться в отчаянии — глядишь и выбраться можно. Поспешно стал вспоминать, что на эту тему читал и смотрел — когда готовился к заброске штудировал материалы по выживанию, про болота точно читал, что-то такое вертелось в голове. Потянул ружье с плеча, положил его перед собой в жижу поперек. Вроде не ухнуло утюгом сразу, можно опереться на него, чуточку веса перебросить. Но зыбкое все вокруг, ненадежное. Но и не вода, значит еще поборемся за жизнь свою! Перевел дух, повертел осторожно головой. Точно ведь, писали в инете, что по растительности можно судить — насколько болото проходимо. Хорошо, если видны сосны или осока с высокой травой. Это вроде лучший вариант. Вот ежели один камыш, а травы и деревьев нет — тогда хана, не проходимо такое болото. Так, тут сосен не видать, но растет какая-то дрянь с пушистыми головками, елки полудохлые видны, густой кустарник есть и березы, в основном в виде голых стволов. Значит, не так все плохо. Главное, воздуха в грудь побольше набирать. В имуществе, кроме ружьища и других тяжелых предметов хватает — топорик, нож, консервы. Часы опять же для обмена. А есть и наоборот — что не тонет. Та же палатка, да всученный Хорем бронежилет из какой-то синтетики. Они как спасательный круг и держат пока.

Самое главное — в первый момент не улетел черт знает куда в недра болотины, как злосчастные американские десантники, что по ошибке штурманов были выкинуты ночью в Нормандии не туда, куда надо, а прямиком в болота. И тяжело навьюченные парни влетали в трясину, на манер брошенного кирпича, сразу проваливаясь на пару-тройку метров, с головой, а сверху погребальным саваном, отрезая от спасения, величаво опускалось полотнище парашюта. От сбруи и груза хрен быстро освободишься, а если и получится — что вряд ли — всплыть и хапнуть в легкие воздуха не даст парашютный шелк над головой.

Завертел головой, стараясь дышать ровно и глубоко. Так, вроде пока позиция стабильна. Пока — на плаву. Но ждать долго нельзя — вода будет пропитывать одежду, тот же ватник сейчас словно спасательный жилет, а вот когда вата набухнет — совсем наоборот будет, как та кольчуга царская, что Ермака на дно утянула. Аккуратно, на считанные сантиметры, повозил зажатым в руках ружьем, убеждаясь. что совсем сверху — почти чистая вода, ну взбаламученная, конечно, но вода. Дальше и глубже — плотнее. На кисель густой похоже. И совсем неприятно там, где ноги. Вот там — как в клею все. То есть, не клей конечно, но ногу выдернуть крайне трудно. Просто невозможно. Попробовал чуточку, тут же прекратил, потому как понял — сапог потеряет моментом, а ногу не факт, что выдернет. Вот действительно — засосало опасное сосало. И висишь в зыбкой жиже, словно космонавт в пустоте. И холодно от пропитывающей одежду воды. Сердце колотилось бешеной мышью, паника словно впитывалась вместе с водой, страшно было до рези в животе и адски хотелось заколотить руками и ногами, выдираясь из мерзоты ледяной.

— Спокойно, спокойно, не паникуй, Павлуша! — громко и наставительно сказал сам себе Паштет. Не очень обдряюще вышло, но тишину мертвецкую все же шуганул. Давила его эта беззвучность, нервничать заставляла тем, что безжизненно это место. Вспомнил, что сбоку от рюкзака веревка приделана. Если удастся ее снять, то можно примотать конец к ружью и зашвырнуть тулячку на островок, на эти пару метров он сможет метануть. А там торчит какой-то елковый сухостой, глядишь и зацепится якорем, и, потихоньку подтягиваясь по веревке, уже можно будет выкорчевать себя из этого паскудства. Очень соблазнительно так попробовать. Будь островок подальше — и думать бы не стал, а тут — вот он под носом почти. Так то бы постарался ползти, опираясь на ружье перед собой, читал, что некоторые охотники именно так выбирались из похожей беды.

Зашарил неловко в жиже, нащупывая непослушными пальцами моток веревки. Вроде бы достал, но чтоб ее отстегнуть, пришлось вывернуться мало не наизнанку, снимая лямку с плеча. И вроде бы еще глубже просел, ненамного, на пару сантиметров наверное, но дрожь ознобная прошибла. Показалось, что сейчас ухнет в эту жижу как топор и — передернуло от мутного ужаса. Попустило — не ухнул. Висел, как поплавок весом в центнер. Очень неустойчивый поплавок, надо заметить. И еще тоненькой струйкой лезло в башку совсем дурацкое, что топь эта не то, что осмысленно держит, но вот может там какая нечисть сейчас хихикает и неизвестность глубины внизу тоже холодила сердце и разум.

— Ладно. Чем я глубже погружаюсь, тем меня сильнее обратно выпихивает — опять же, чтоб не было тут так могильно тихо, по возможности бодро заявил Паштет, ковыряясь в мотке грязной и — черт ее дери — уже ухитрившейся спутаться веревке. Попытался вспомнить, что там было у Архимеда с его законом, но вертелась только глупое и неуместное, школьное еще:

"Тело, кое вперто в воду, не теряло веса сроду. Оно прет из под воды весом выпертой воды".

Нашел конец, распутал с запасом — метра четыре, булькая и шлепая этой жижей, и с замиранием сердца ожидая, что сейчас провалится велосипед от этой возни, или рюкзак перестанет поддерживать. Привязал веревку на три узла к шейке приклада. Попримерялся, как швырять будет, и метнул со всей дури. Вертясь нелепым бумерангом, двустволка улетела на островок и елочки дохлые хрустнули от удара.

— Есть! — выдохнул с облегчением Паштет. Подергал за веревку, сначало нежно, тихонько, опасливо, потом злее и сильнее. Ружьецо зацепилось за что-то и хорошо зацепилось. Перевел дух попаданец. Чуточку легче стало. Самую капельку. Теперь в голову пришла идея примотать веревку другим концом к затонувшему велосипеду, глядишь и удастся потом с островка выдернуть, если рвануть как надо, со всей дури. Деревья-то вроде вон — совсем недалеко, с полкилометра, там значит край болота этого, потом велик еще пригодится может. Опираясь на плотик из рюкзака и палатки сунул руку туда, за седло, нащупывая заднее колесо.

К своему удивлению ничего не нашел. Полез глубже, больно уколол ладонь обо что-то. Отдернул руку. Полез из-под задницы, опирающейся на седло, трогая седло, шток, крепящий сидушку к раме, дальше по раме, багажнику, грязевой щиток странно куцый… Опа! И очень сильно удивился, сначала себе не поверив. Не было у велосипеда заднего колеса. Стал тщательнее щупать чертову тягучую жижу, с трудом понял — уколовшись еще несколько раз — срезало часть колеса, словно ножом, теперь колесо не круглое, торчат ссеченные огрызки спиц и вот под рукой как раз срез — палец в дырку попал, скользкие стенки, камера, похоже. Еще раз проверил — нет, так все и есть. Примотал свободный конец веревки к рюкзаку под собой, увечный таким странным способом лисапед вытягивать из болота смысла не имело. Пал верный железный конь в самом начале, но со славой, удерживая еще хозяина на поверхности, подпирая самоотверженно его седалище.

Сколько времени Паштет потратил на то, чтоб отвоевать свои ноги у трясины — он бы и сам не сказал, солнышко лихо по небу прокатилось, пока Паша, наваливаясь на свои мешки, старался лечь горизонтально, слышал он как-то, что главное в трясине не сидеть колом вертикально, поверху ложиться надо. Вот и рвал себе жилы, по миллиметрику вытягивая из подсасывающей глубины свои ножки в сапожках. И так это было трудно, что показалось ему, будто подметки от сапогов отвалились, а может — и задники тоже. Мычал Паштет, рычал, стонал, откидываясь спиной на мокрый чехол палатки и тянул, тянул, то одну ногу, то другую, до красных кругов в глазах, до полуобморока. Никогда раньше так напрягаться не нужно было, сроду такой лютой нагрузки организм не получал. Только бы не спечься, только бы выдюжить! Отдай ноги мои, сука! Отдай!

Болотина не сдавалась, держала плотно, но муха в патоку попала настырная, упертая и когда уже вечер пришел, Паштет смог лечь горизонтально и увидел носки сапог, высунувшиеся над водой — сначала левый, потом — правый. Теперь оставалось проползти эту пару метров жижи, подстраховываясь веревкой и опираясь на рюкзак с палаткой. Дыша запаленно, словно загнанная лошадь, подбодрил себя хриплой похвалой и загребая ладонями тугую, стеклистую, словно студень, черную воду, по сантиметрику стал двигаться вперед. Сил уходило немеряно и невиданно, но сейчас жалеть их было никак нельзя. Наконец, под рукой затрещали пряди сохлой травы, хлипкие веточки какого-то чахлого кустарника, хватаясь за них, выволок себя на сухое место. Еще на последних каплях сил вытянул подмокшие сидор с палаткой, удивившись мимолетно, насколько они тяжеленные и как получалось, что они не тонули, а потом завалился ничком, понимая, что надо бы просушиться, разложить на островке промокшие шмотки, но на все это уже силенок просто не было вовсе. Лежал словно выжатое белье, приходя медленно в себя и глядя на белесую траву, в которую упал лицом. Мокрая одежка давила как деревянный бушлат, холодила кожу, отнимая тепло. Надо, надо собраться и встать, но — не получалось.

А вроде как и темнеть начало. Обругав себя на все корки, Паштет сумел подняться на четвереньки, потом сать на ноги. Его шатнуло в сторону, на подгибающихся-то коленках. И ноги какие-то были мягкие, словно вареные макароны. Пришлось сесть, потому как испугался. что завалится опять в болото — островок был хоть и длинным, но узким — пара-тройка неверных шагов — и здравствуй глубина, весь я твой! Начал пробирать озноб, водичка-то была не как в ванной дома. Ругаясь и этим себя подбадривая, Паштет еле — еле стянул сапоги, вылил из них воду, начал развешивать на сухостойных елочках свою одежку, стараясь ее отжать по возможности, но не шибко преуспевая в этом. Усталость навалилась нешуточная, придавливая словно бетонной плитой. Еще и нос зашмыгал, что совсем не понравилось, только еще заболеть с самого начала не хватало. А темнело все увереннее и увереннее, потому приходилось пошевеливаться. Откуда-то взялись злющие комары, добавили красок в картинку. Хорошо, что Паша извозюкался в грязище и теперь обсохшая пленка стягивала кожу, но попутно и комарам не получалось вонзить свои голодные жала в закупоренные грязью поры. Зато зудели от души. В рюкзак набралось немного воды, но то, что Паша заботливо упаковал в мешки из прорезиненной ткани — осталось сухим и частично удалось переодеться, сразу стало теплее. Под руку попалась булькнувшая фляга и напомнила этим, что горячего бы сейчас хлебнуть было б очень к месту.

Вытащил сухой спирт, набулькал в котелок воды — оказалось, к сожалению, что там ее со стакан всего, и заварил какой-то молочный напиток из пакетика, который был в той хоревой коробке концентратов. Вскрыл банку с тушенкой, пока вода грелась, успел сожрать половину, когда в голову пришло, что вообще-то с огнем надо бы поосторожнее, тут, в 1941 году много нервных людей, которые на огонек не то, что придут, а просто влепят длинную очередь из пулемета. От костерка отказался, хотя можно было бы сухостоя наломать. Решил, что блеклый огонек спиртовки с полукилометра не заметят. С наслаждением выпил горячее молоко, сразу стало куда веселее. Палатка внутри оказалась практически сухой, устроился в ней, словно в спальном мешке, накинув сверху для тепла ватник и портки, попутно удивляясь тому, что в общем-то ночь — теплая. Ожидал, что хуже будет, холоднее. Лёха несколько раз пожаловался, что мерз по ночам, как собачий хвост, а ему, Паштету — вполне комфортно. Тепло в желудке, наверное, помогает. Протер, как мог, ружьецо, патроны поменял на те, что в рюкзаке были, пристроил оружие рядом с собой.

И только собрался уснуть, как непойми с чего накатило, аж зубы застучали. Вот так вдруг пришло, наконец, осознание того, что чуть не сдох сегодня. Близенько старушка с косой прошла, очень близенько. Только бы сошлась над головой потревоженная ряска — и все. Ни следа не останется. Как и не было. И это почему-то напугало. Именно — бесследностью своей. Отсюда, из прошлого как-то залихватская удаль с прыганьем в портал по-другому смотрелась. Там, в будущем, в голову не пришло подумать о родителях. Почему-то уверен был, что вернется, словно в отпуск скатавшись по зарубежью. А вот не выбрался бы из болота — тогда что? Старичок в аэропорту деликатно про родителей не говорил, почему-то больше на детей упирая, а когда Паштет пошутил — не очень удачно, что типа он придерживается идеологии "чайлдфри" — старикашка разозлился не на шутку. Раскипятился всерьез. И выдал от души прямо Паше в лицо нелицеприятное.

— Чайлдфри? Это всего лишь показатель крайней инфантильности — причем никак не эгоизма, а именно глупой инфантильности этих самых "свободных от детей". Они сами — психологически — незрелые дети, потому уверены, что хоть у них и взрослый облик, но все внимание, положенное детям малым — именно им и положено. "Какие еще дети??? Я сам — ребенок! Мне не нужны конкуренты!!!"

Кончается, как правило, плохо. В таких парах, насколько сужу по своим пациентам и по рассказам коллег, обычно все идет достаточно типово. У женщин детородный возраст — до 40 лет. А мужчина и в 60 вполне может стать папой. И после 40 лет мужчины, как правило, слышат первые звоночки.

— Старушки с косой? — хмыкнул, догадываясь, Паштет.

— Нет, ее младшей, не менее гадкой, сестрички. Старости. Вы-то по молодости своей вряд ли это можете прочувствовать сейчас, но всему свое время.

— Не такой я и молодой! — затопорщился Паша.

— Вы очень молоды. И, увы — вас ждет все это удовольствие, положенное каждому нормальному мужчине. Вся эта гадость на душе, когда впервые обнаруживаешь седину в щетине. Когда меняется запах пота — и становится с душком матерого козла. Когда член из состояния "всегда, везде и сколько угодно" — вдруг начинает переходить в разряд "люменевая сабля". И шуточка про презервативы, которые раньше рвались, а теперь — гнутся — становится видна во всем безобразии. Это все пустячки, но очень грустно становится, когда организм, к которому раньше относился, словно неразумный хозяин к безотказному рабу, начинает давать сбои на всех фронтах — от неуместной бессонницы после типовой ссоры, до заболевшей, после обычных возлияний, печени. То вдруг оказывается, что сердечко начинает сбоить, то откуда ни возьмись вылазят мерзкие вены на ногах, оказывается, что суставы отлично умеют болеть и не хотят временами гнуться, зачем-то начинают шататься зубы, а как только подрастерял зубы — тут же начинает шалить желудок и уже не получается жрать без последствий жареные гвозди, негашеную известь и биг-маки. И мужчина, если он нормальный, вдруг замечает, что, в общем-то, после него не останется ничего. А по соседству шляются всякие самодовольные сволочи, и сын у Васьки, раньше бывший гнусным младенцем, теперь вылитый Васька в молодости и каждое слово папы ловит на лету. И чертов Васька этим горд, будь он проклят! К тому же у жены обвисли и сдулись сиськи, одрябла задница и вообще скука с ней смертная, все наперед известно. Даже если жена насует себе силикон во все места — никакой особой новизны в сексе это не дает. А вокруг — море тугих длинноногих девчонок, которым надо завоевывать место под солнцем. И они — в отличие от нудной жены — готовы, распахнув восторженно глазища, слушать как высшую мудрость, все, что толкует папик. Да даже и не папик, среди чайлдфри как раз больше нищебродов от зарплаты до зарплаты. Но и на таких охотниц масса. И они вызывают не зевоту, как жена, а даже и некое взбодрение от новизны и поговорка "седина в бороду — бес в ребро" работает так же, как и всегда. Обычная компенсаторная реакция, попытка доказать себе самому, что еще огого какой! И для спарринг-партнерш по сексу уже ищутся не матерые женщины, с которыми ныне страшновато связываться, а малолетки, они выглядят слабее и наивнее, на них доказывать проще. В итоге старая жена становится "самостоятельной женщиной с 30 котами", а мужичок обзаводится детьми — частенько и чужими. Увы-увы.

Только сейчас, свернувшись калачиком и стуча зубами в сыроватом тепле палатки, Паша почуял посыл доктора. Не то, чтоб ему вот немедленно захотелось иметь детей, но перед глазами стояла медленно затягивающаяся дыра в болоте. Небытие. Полное небытие. Глянул когда с бережка — передернуло. И вроде совсем рядышком с бережком барахтался, рукой подать.

Высунулся из палатки, нашарил дрожащей рукой в мокром рюкзаке тяжеленькую флягу, поспешно отвинтил пробку и глотнул жидкого огня. Спирт обжег рот, кипятком прокатился по пищеводу и зажег в желудке лампочку. Запить оказалось нечем, вся вода ушла на тот стакан молочного напитка, а вскипятить воду из болота не догадался. Стало легче, патентованное русское средство для снятия стресса сработало штатно.

— На кой черт мне это все, дураку неуемному? — подумал Паша и уснул, как провалился.

Утро наступило так, как ему и положено, даже и солнышко пригрело изрядно, стало просто жарко. Паша, проснувшись, некоторое время соображал где он и почему, потом потряс головой, вылез из палатки. Тело ломило, болели мышцы, особенно — икры, которые он перетрудил при вытягивании сапогов — приходилось все время так сгибать стопу, чтоб не соскользнули. Размялся немного, потянулся, приходя в рабочее состояние. Ревизовал свое имущество — одежка подсохла, но не вся, ватник не успел, например. Вытянул из-под палатки тот самый бронежилет, который раньше как-то не сильно изучал. Сейчас эта штуковина почему-то больше всего напомнила ему надувной жилет, только цвет неброский. Пощупал, что такое внутри. Получалось, что в больших карманах уложено что-то гибкое и, в принципе, мягкое. Больше всего напоминающее сложенный многослойно синтетический материал. Никаких металлических пластин, разумеется, нет. Поковырялся с ремешками — застежками, обнаружил, что есть даже и защитный треугольный фартук, прикрывающий промежность, можно его опустить — и мошонка прикрыта.

Подумал немного, надел бронежилет на себя. Не ровен час тонуть если придется — так поможет. Ружье чистить не стал, решил, что вылезет на твердый берег — там и почистит, оставшиеся полкилометра болота сулили мокрое купание, в лучшем случае по пояс. Взял топорик, пошел вырубить себе из сухих елок несколько палок — одну — чтоб дорогу ощупывать, другие — под себя подкладывать, если проваливаться придется. Вспомнил попутно, что есть специально моток проволоки, можно бы себе состряпать болотоходы. Плести из лозы умения не было, а вот по упрощенной схеме — так удачно изложенной старым лекарем, вполне можно примотать к ногам пучки веток.

Тишина на болоте была полная, не считая нытья комаров, конечно. При этом жизнь в этом мрачном месте текла бурная — мотались похожие на вертолеты крупные стрекозы, в воде и на берегу плюхали лягушки, а когда вылез из палатки — вздрогнул, увидев неторопливо удирающую с нагретой палаточной ткани черную змею. Правда тут же засек два желтых пятна с боков головенки змеиной, понял, что это уж безопасный.

Паша аккуратно, стараясь зря не шуметь, ссекал с елочки ветки, заметил, что к нему на сапог забралась важная лягуха. Аккуратно поднял ногу, стряхнул земноводную зверюшку, спросив:

— Чего смотришь?

Лягушка не ответила, скаканула в сторону этак презрительно. Потому Паштет ответил себе сам, словами древнего анекдота, который сейчас и в этом месте был как-то уже не очень смешным:

— Чаво- чаво… Живу я здесь! Ладно, прыгай, царевна… Счастье твое, что я не француз, а то бы…

И не договорил. Искоса глянувшая на него золотистым глазом лягва прыгнула снова, и тут взгляд попаданца съехал с животинки. Из мха торчало что-то странное, словно как знакомое, вроде как булыжник небольшой, серо-белый, но вот странный какой-то.

Тюкнул топориком еще пару раз автоматически, а сам уже оглядывал островок и удивлялся. Вчера, будучи измотанным и выдохшимся, ничего не заметил, а сейчас глаз цеплялся за какие-то белесые кусочки, торчащие из мха. Чешуя — не чешуя… Что-то помоечное было на этой части островка, вроде как знакомое, в любом случае никак не соответствующее болотной природе.

Поднял ближайший кусочек странного — пленка, белесая, полупрозрачная, легко крошилась в пальцах. До чего же знакомая, зараза, точно ведь похожее видал. Поднял еще такой же кусочек. Сделал несколько шагов к странному булыжнику, еле выглядывавшему из мохового ковра. Уже догадываясь, что это, но не понимая, как и откуда, аккуратно стал отодвигать суховатые пласты растительности в стороны, разгребая площадку шире и шире.

Под мхом постепенно раскрывалось совсем непонятное. Булыжник оказался костяным, а как только попаданец увидел скуловую кость и зубы, то все на свои места встало. Человеческий череп не очень удивил Паштета. Люди смертны, причем давно, мало ли какой бедолага мог сгинуть тут на этом безвестном островке. И то, что под скатываемым в рульку мхом открывались другие кости тоже было понятно, не одному же черепу тут валяться. Вот позвонки, вот ключицы, ребра и лопатки. Странно было другое. Насколько Паша мог судить — скелет этот лежал тут давным-давно. Ни малейшего запаха, ни кусочка мягких тканей, чистенький, словно из школьного кабинета биологии, значит лежит тут долгонько. Как минимум — несколько лет, да и мох затянул лежавшего зеленым пышным ковром, что для такой не шибко быстрой растительности требовало изрядного времени. Чисто археологическое впечатление производил этот скелет, который пыхтящий от усилий и волнения попаданец раскрыл уже от макушки до пяток. Как скифский царь или древнегреческий воин лежал, доводилось видеть в паре музеев так разложенные аккуратно кости, словно это пособие по анатомии.

Лицом вниз, чуть согнутые ноги. Будто спать улегся. Только вот вместо положенных ему вещичек типа бронзового копья или железной кольчуги, все было совершенно неприемлемым для 1941 года. Категорически не годилось для этого времени с какой стороны ни глянь. Уже то, что одежда у покойного была — насколько мог судить Паштет — из камуфляжной синтетики. Причем опять же сохранившиеся под телом лоскуты были чертовски знакомой раскраски. Ясно было, что сверху на теле все сгнило, а вот внизу, под телом и мхом остались — пола куртки, куски рукава и почти целая штанина. Но ткань была хрупкой, распадалась хлопьями, а запомнилось Паше, что начинает разлагаться современная синтетическая одежка самое малое лет через 30. Клочки чего-то полупрозрачного оказались и впрямь не раз виденным материалом — банальной полиэтиленовой пленкой. Это опять же удивляло, потому как помнил Паштет, что пакет обычный разлагается за 100-200 лет. Тогда, на этой лекции экологов, которую не пойми зачем Паша сгоряча посетил, запомнилось еще, что шкурка от банана разлагается полгода, а вот одноразовые подгузники могут лежать без проблем лет 500. Впрочем, у этой развороченной могилы не тянуло ерничать про подгузники и бананы.

У левого ботинка — тоже к слову удивившего — валялся раскрытый ноутбук, дохлый давно и безнадежно, и весь пластик его покрыт был сеточкой мельчайших трещинок — кракелюр. Ботинки были точно знакомы и современны Паше, даже в руках держал в супер-пупер магазине, приценивался к похожим, только вот вид имели опять же столетний. Сверхпрочные, дорогущие — они развалились на составные части и рубчатые подметки треснули во многих местах. А еще пустые корпуса от трех одноразовых зажигалок, покрытые патиной времени, разваливающийся в руках поясной ремень, вроде как австрийский армейский, видал такие Паша в секонд-хендах, с такой же иностранной кобурой, материал которой под рукой ломался, словно старая кора.

Пистолет, если можно было так назвать этот ком ржавчины, тоже казался знакомым по очертаниям. Вроде как легендарный Кольт, но на уцелевших белесых рубчатых щечках никаких эмблем не было, а на бугристой ржавчине хрен что можно было различить.

— Это меня что, в будущее зашвырнуло? — вслух и очень озадаченно спросил болото обалдевший Паштет. Болото промолчало, естественно.

Неожиданно хорошо сохранился ножик, когда-то повешенный покойным хозяином на ремень с другой стороны от кобуры. От кожаных ножен остался жалкий пшик, латунные детали рукояти люто позеленели, но пластиковые накладки, как и у пистолета — сохранились, хоть потеряли блеск и цвет. Само лезвие, хищного щучьего вида с долами, только как-то подернулось туманной белесостью, словно изморосью, которая пальцем не стиралась. Очень похоже на нержавейку, только опять же — долго выдержанную на солнце, морозе и дождике. Но так ножик еще вполне годный.

Паша растерянно огляделся. Почесал в затылке. Глянул на разворошенный мох с серыми костями. В брюхе заурчало, напомнив о том, что вообще-то сегодняшний день не порадовал завтраком. Попаданец собирался выбраться из болота и там уже перекусить, но теперь уходить с островка, не разобравшись в ситуации до конца, как-то не хотелось. Махнул рукой и взял котелок. Нацедил болотной воды с другого конца островка, прямо через мох. Вроде как этот самый мох, сфагнум вроде, даже был обеззараживающим, доводилось что-то слыхать. На всякий случай вскипятил, потратив еще сухого спирта. Заварил себе чаю, порезал колбасы, размочил в чае пару сухарей. Поел в меру, чтоб не слишком нагружать свое пузо. Проверил развешенные шмотки и вернулся к неожиданному соседу. Тщательно — тщательно прошурстил мох под костяком и в районе ключицы выудил совершенно непонятное — небольшую круглую пластинку из легкого металла — скорее всего алюминиевую, тоже сильно окислившуюся, но несмотря на повреждения отлично читался германский орел со свастикой в лапах, на другой стороне с трудом разобрал полуугадываемые надписи "Oberkommando des Heeres' и "Geheime Feldpolizei' снизу вроде был какой-то номер выбит. Судя по одной дырочке — носилась эта пластинка то ли на шнурке, то ли пришитой куда-то. Посмотрел уже другим взглядом на скелет. На первый взгляд на медаль похоже, только вот выходило, что не медаль, а служебный жетон фельджандарма или как там их, чертей полосатых называли. Потом ложку нашел складную, чуток в стороне от костей. Когда смотрел ботинки порадовался своей сообразительности — нашел между подкладкой и основой в щели плотно слипшийся кусок материи, похоже шелковой.

Но понять что это не смог, пока не разглядел хоть и с трудом на уголке "НКГБ СССР". Что-то там было еще напечатано, когда попытался разлепить — вроде как строчек пять — шесть, но все это расползлось, оставив клок с еле-еле видными буквочками"…еркулов". Не понял, что это такое, задумался. Походил вокруг, нашел еще моток хрупких проводков с оползающей изоляцией, да чуть не вывихнул ногу, когда наступил на что-то очень скользкое подо мхом. Оказалась бутылка прозрачного стекла, тоже состарившаяся. Плосковатая, почти треугольная с уширением внизу. И — черт дери — опять же очень знакомая.

— Все интересатее и интересатее — буркнул Паштет, возвращаясь к костяку. Повернул череп к себе, что называется лицом, аккуратно подобрал выпавший передний зуб, воткнул его обратно в лунку. Потом накинул на кости пару лоскутов мха, так, чтоб зубы только видны были.

— Я ничего не понимаю! — сказал безмолвному собеседнику. А что еще скажешь, если у генерального директора была такая же характерная щель между верхними передними зубами и коньячок этот, Хеннесси, в именно таких бутылках был у высокого начальника любимым. Но при том видел своего гендира Паштет за пару дней до рывка в портал и был гендир вполне здоров, а тут мертвец лежащий невесть сколько времени в болоте и бутылка — Паштет глянул ее на свет — тоже с трещинками по всей поверхности.

Попытался Паша понять — от чего покойник помре, но единственное, что нашел интересного — не было у скелета левой кисти. Мелкие косточки от правой попадались во мхе, а от левой — ни одной, хотя по позе вроде как под грудью зажатая рука должна бы сохраниться куда лучше. Впрочем, кто его знает — может лиса какая уперла или еще кто из местной живности.

— Интересно, когда это Скотин Скотинович ухитрился сюда рвануть? Ничерта не пойму, какая-то катавасия получается — задумчиво сказал Паштет безмолвному собеседнику. Потом спохватился, нехорошо беззащитного мертвяка глумить, оно конечно гендира Константин Константиныча за глаза называли именно так, несколько иначе, чем в паспорте, потому как окружающих этот скоробогач ни в грош ни ставил, вел себя по-скотски, туманно намекая, что он, как минимум, княжеского рода, а то и вообще из Рюриковичей. Даже, помнится, хвастался перед подчиненными некоей ярко раскрашенной грамотой о своем дворянстве, правда ехидные люди тут же сфотошопили из интернета такую же с изрядным ехидством переврав напыщенный текст и приклеили на столб вне видеокамер. Но там, где гендир обязательно должен был пройти.

Вдохновлялись неизвестные шутники не то письмом атамана Серка турецкому султану, не то письмом псковских партизан Гитлеру, но генеральный тогда всерьез осерчал, квартальная премия накрылась для всех, даже для жополизов ближнего круга. Суров и надменен он был перед подчиненными. Зато лебезил холуйски перед вышестоящими, тоже доводилось видеть, до неприличия расстилался, когда пожаловал зам. губернатора, к примеру.

Впрочем, чего человека обсуждать, когда вот его кости лежат. Да и размышлять о бренности сущего Паше было не с руки, пора с болота выбираться, осточертело тут уже. Другое дело, что если это и впрямь скелет гендира, то обязательно должны бы быть и еще находки. Скотин Скотиныч и баксы были неразделимы, разве что если только утопил доллары случайно покойный в болоте. Но без них он никуда не отправлялся, всегда тащил с собой кэш. А привычку просто так не перепрыгнешь.

Паштет глянул на солнышко, сдул с носа наглого комара и аккуратно обошел уже изрядно перетряхнутый, раскуроченный островок, не ленясь ворошить мох и свертывать его пластом в любом подозрительном месте. Такой обыск дал ожидаемые плоды. Крестик серебряный "с гимнастом" на толстой, но порванной цепочке, зацепившейся за кору елки и вытянутой растущим деревцом из мха, два десятка золотых червонцев, рассыпавшихся очень неудобно под корнями исчахшей елочки, да пачка долларов тухлая, хоть и была в полиэтилене. Сначала, как нашел — не понял, показалось, что размокшая разбухшая книга в рассыпающейся мутной пленке. А когда взял в руки и отвалился верхний слой — узнал без труда знакомые зеленые рожи умерших президентов. Что удивило — доллары были мелкими купюрами, не выше десяти номиналом. И, вроде бы все, на островке больше ничего не нашлось впечатляющего.

Когда палки и ветки были нарублены, собрался с мыслями, посмотрел на находки. Пистолет попытался разобрать, ничерта не получилось, даже выщелкнуть магазин из ручки. Прикипело все ржавчинкой изрядно. Наверное, если отмочить в керосине и вдумчиво поковыряться — может что и выйдет, по серьезному осмотру получилось, что не так уж и проржавел пистоль, но тащить его сейчас с собой через трясину не с руки. Считай кило железа, а не факт, что пригодится. Тут в 1941 году и посвежее оружие ездит, да что ездит — валяется, как вещь ненужная, вон Лёха рассказывал, как пушку нашли и винтовок полста. Так же решил оставить и весомую мокрую кучу долларей. Покойный гендир, который хоть и не родился еще, а уже костяком под ногами лежит, может и знал, как их тут использовать, а Паше ничего умного в голову не приходило. Это в городах знали, что такое валюта, а тут по деревням таких знатоков вряд ли найдешь, а уж тем более — если и найдешь — черта лысого поменяешь. Прикопают на огороде пришлого дурака — и всех дел.

Золотые монетки понравились больше, хотя при внимательном рассмотрении оказалось, что они разные — восемь с профилем курносого последнего царя, просравшего все полимеры, были действительно червонцами с номиналом в 10 рублей, три монетки, тоже царские — внезапно оказались по 15 рублей, а остальные семь неожиданно посверкивали крестьянином — сеятелем и на обороте был вычурный давний герб РСФСР. Такие сроду Паштету не попадались и немало озадачили. Но по весу и блеску это показалось очень похоже на золото, и потому денежки аккуратно были завернуты в тряпочку и помещены в самодельный потайной карманчик ватника. Столько золота в руках попаданец никогда раньше не держал и потому испытал некоторый трепет.

— Пиастры! Пиастры! — усмехнулся Паша, приматывая проволокой к сапогам пучки веток. Оглядел островок. Потом все-так подошел, нелепо задирая ноги, к скелету и закидал кости мхом. Не собирался делать этого, потому как не любил генерального, но в самый последний момент передумал. Укрыл лежащего зеленым одеяльцем. Вздохнул глубоко и полез опять в болотину, правда, с другого конца острова. Поежился от холодной воды, тут же охватившей ноги. Щупая перед собой дорогу, постарался выбирать место помельче, старательно огибая веселые зеленый лужайки, держался поближе к кочкам и возвышающимся островкам, особо радуясь полудохлым деревцам и жидким кустикам.

Идти было чертовски трудно, пару раз проваливался почти по пояс даже с ветками на ногах, но продолжал ползти упрямо и злобно. По ощущениям провозился часа четыре, не меньше, вымотался опять изрядно. Груз на плечах давил чем дальше, тем сильнее, комары и мошки выеживались со всей своей дури, лезли в глаза, уши, ноздри. Но упрямо лез и лез, то подкладывая перед собой вырубленные палки, то неуклюже прыгая по кочкам.

Наконец, показалось, что хоть тут мха по колено и воды еще хватает, а все же болото кончилось, лес был рукой подать. Добрался до кромки жидкого, сырого, но все-таки — уже точно леса и повалился во весь рост, вытянув гудящие ноги. Солоно прошли первые сутки в прошлом. Очень солоно. И что самое кислое — расслабляться никак нельзя. Окажется рядом даже не пулеметное гнездо, а просто местный полицай — и все, быстро и мигом.

Потому, когда отдышадся немного, скинул все свои вещи в неприметную ложбинку, очень наспех продрал стволы ружья медным ершиком, для чего быстренько свинтил складной шомпол, опять поменял патроны на самые вроде сухие и аккуратно пошел в лес, рассчитывая описать аккуратную дугу радиусом метров в триста. Порадовался тому, что взял с собой компас, без этой фигульки ориентироваться в лесу было крайне сложно. Протопал намеченное очень быстро, уперся в берег болота и вскоре уже озадаченно сидел рядом с вещами.

Лес был девственно чист и безлюден. Никаких следов пребывания в нем человека найти не получилось. Ну вот ни самомалейших. Деревья тут росли, помирали, падали и гнили сами по себе. Ни одного пня. Никаких тропинок, ничего вообще, кроме нетронутой глухомани. И насколько мог видеть — все ровно то же самое. Ощущение было странным — словно тут в округе человечьим духом вовсе не пахнет. Один он тут, как Робинзон. Посидел, подумал. Собрался с силами и устроил второй такой забег, но уже не кругом, а строго от болота. Вернулся через пару часов, когда уже пахнуло вечерней сыростью и прохладой. С твердой уверенностью в том, что километра на три — четыре тут никого из человечьей породы нет и в помине. И похоже — не было вообще. Даже странно, не ожидал тут такого безлюдья. Девственный лес.

И от этого было как-то очень не по себе.

Совершенно не так себе все это представлял. А теперь впору Лёхе позавидовать. Это куда забросило? И в какое время? И еще этот чертов скелет на островке. Сколько времени он тут валяется? Знобким холодком повеяло от такой мыслишки — а не другое ли тут измерение, не то ли, про что толковал четырежды умерший лекарь? Может быть тут вообще людей нет? Мало ли. Чтоб столько пройти по лесу — и ничего не подвернулось, свидетельствующее о том, что тут побывали цивилизованные люди. Доводилось Паше бывать в глухомани, даже в Республике Коми довелось попутешествовать, в тех местах, где на 200 километров ни одного человека, а и то в девственных лесах то битая бутылка попадалась, то на красивой опушке подвернулась ржавая лопата, которую не пойми зачем притащила какая-то добрая душа в глухомань. Но видно сразу — человек был и облагородил природу. А тут — вообще ничегошеньки! Люди — ау! Где вы?

Странно, но Паштет отчетливо почувствовал, что как-то ему не по себе. Сердце словно сжало неприятным предчувствием. Поймал себя на мысли, что даже бы и неприятным бы людишкам обрадовался б, только б не оказалось, что есть тут живые особи. Не, так-то он отлично понимал, что в общем-то могло бы все хуже оказаться, но вот как-то все оно наложилось одно на другое и было на душе как-то паршиво. Краем глаза уловил движение сбоку, дернулся. На секунду показалось, что там идут по топи три серых женских силуэта в ряд, подкрадываются сзади, руки к Паштету тянут и что-то не по-человечески эти руки удлинняются. Схватил ружье, щелкнул курками, одновременно отчаянно борясь с приступом дурацкого ужаса, отлично понимая, что не может тут быть ничего этакого, все это чушь суеверная, с другой — и как только два потока мыслей одновременно протиснулись — сознавая, что если что — не свинец тут нужен, а серебро, а серебро у него хоть и есть, да не в виде пуль.

Вытаращился бдительно и зло — нет силуэтов, туман просто наползает лохмами, а кусты на бережке аккурат промежутками своими и ветками из тумана злых кикимор нарезали. Почудилось.

Плюнул в сторону болота, решительно стал готовиться к ночлегу, опять темнело быстро и своей кипучей деятельностью гнал от себя Павел все ночные кошмары, вызванные тишиной и одиночеством. Но как ни гнал, а все равно холодок по спине морозил, чувство знакомое тем, кто ночью был на карауле — спереди-то все хорошо, а вот сзади что-то таится.

Решил развести костерок в пику своему страху. Живое пламя в отличие от химического, спиртового, создавало впечатление напарника, не так одиноко получалось у огонька греться, конечно демаскирует здорово, но успел убедиться Паша, что некому тут на него облаву устраивать. Ну, не считая тех, кого к ночи поминать не стоит. А от них как раз огонек в помощь. Сухостоя на краю болота оказалось много, нарубил и наломал, гоня треском давящую тишину, достаточно, если и не для пионерского костра, то во всяком случае на ночь хватит. Спать если кусками, то вполне тепло до утра. Некоторый опыт такого ночевания у Паши был, потому когда затрещали валежины и ветки в пламени и вокруг стало посветлее, разогнало чуточку темноту, почувствовал он себя повеселее. Понавтыкал вокруг огня палок, развесив на них все свое подмокшее, но с бережением, чтоб не сгорели шмотки и обувка. Вскипятил не без возни чаю, поужинал, без шика и помпы, но сытно. Посмотрел вокруг, потом добавил в сладкий чай ложку спирта.

Подкинул огню корма и замотался в палатку. Глаза уже слипались, а если не думать о всяких опасностях, то и жить легче. И уснул.

А потом почувствовал чужой взгляд. Бывает такое у людей. Потому и снайперам толковые учителя не рекомендуют воспринимать цели, как живых людей, даже как силуэты не рекомендуют. Только деталюшка какая годится, чтоб не одушевленная и человек не мог с собой эту пуговицу или пряжку ассоциировать. Осторожно приоткрыл правый глаз — он у Паши видел лучше. Костерок прогорел полностью, света не было вовсе от него, только несколько угольков рдело багряным. И так же — темно алым — из за ближайшей жидкой елки таращился на Пашу темный силуэт. Глазки, как уголья, маленькие и не присматриваться если — так и не увидишь. Тот, кому принадлежали горящие глаза, плавно стал подниматься вверх, видать до того на корточках сидел, а тут распрямился во весь рост.

Беззвучно шагнул из-за своего укрытия, тут как раз луна вылезла и белесым мертвенным светом помогла увидеть — двуногий, похож на человека, только комплекция поделикатнее, в руках — лук и острой гранью блеснула готовая к пуску стрела. И волосы серебристые, длинные, в причудливую прическу уложенные. Встал в нескольких шагах, без звука убрал стрелу в колчан, лук за спину закинул, потянул из ножен на поясе сиреневым бликанувший кинжал.

Почему-то Паштет нимало не удивился странному незнакомцу. Место, окружавшее его, напоминало по ощущениям полуморочное состояние, какое бывает ночью у человека, измотанного длительной высокой температурой. Когда не удается скользнуть в спасительный сон, а грань между явью и бредом ночи стирается настолько, что становится абсолютно естественной и непугающей. Даже не пограничье между явью, миром живых и навью, миром мертвых, это было царство хаоса, где скользят образы без имени. Нечто с серебристыми волосами и ало взблескивающим взглядом как раз было странно текучим, словно бы его одежда менялась все время, переливаясь из одного стиля в другой, правда в неверном ночном лунном свете такое могли и померещиться.

И только словами, дав определения образам, можно превратить часть хаоса в реальность и соткать мостик обратно в мир живых, только нельзя медлить и спешить тоже опасно. Глядя на приближающегося незнакомца с ножом, на котором мерцал призрачный свет, Паштет неожиданно для самого себя произнес неизвестно откуда застрявшую в голове фразу: "йурра вумен, а я мен", точно зная, что именно так он должен поступить не теряя ни секунды. Это ТЕ слова.

Незнакомец судорожно дернулся, неожиданно высоким голосом пискнул, и начал ощупывать себя, сунув руки в районе груди. Нож живой рыбой скользнул в мох под ногами. В том же призрачном свете на распахнутом камзоле внезапно мелькнули то ли буквы, то ли руны, сложившиеся в слово "йурра".

Результат ощупывания, судя по всему, ночного гостя не удовлетворил, потому что далее незнакомец, начал проверять что-то в штанах, суетливо и испуганно.

Паштет удовлетворенно заметил две вещи: что произнесенные им слова зафиксировали образ незнакомца, и что, не смотря ни на что, в мире хаоса есть гендерные различия, и происходящие с незнакомцем половые трансформации явно не нравятся визитеру.

Между тем незнакомец прекратил себя ощупывать, вновь схватил нож и и с осторожностью начал приближаться к Паштету в надежде, что смерть последнего позволит вернуть себе первоначальные половые признаки. Одновременно с этим альв-эльв-гэльфка красивым звучным голосом заговорил: "Уважаемые зрители нашего магазина на диване. Предлагаем Вашему вниманию этот замечательный нож. Посмотрите на его лазерную заточку, позволяющую с легкостью резать любые предметы, Его цена совершенно невысока для ножа такого качества".

— Зубы заговаривает — подумал Паштет, и вслух произнес вторую часть старинного заклинания: "Ю май леди ин зе найт".

Незнакомец дернулся, сбился с шага, видимо, окончательно завершил свою трансформацию в незнакомку и растерялся поэтому.

— Сделаешь еще шаг, станешь леди-боем — подумал громко Паштет, и судя по всему, незнакомец эту мысль как-то уловил, потому что остановился и злобно зашипел. Теперь морок развеивался и потому, вместо понятной любому человеку рекламы телемагазина, в туманном воздухе раздалось реально сказанное ночным красноглазым:

— Будг багронк прагх, буурз бууб глоб скаий трокву!

Паша только усмехнулся, ни слова не поняв, но при том ни капли не сомневаясь, что выраженное в бессильной злобе не то заклятие, не то просто ругань этому альву, превращенному сейчас в гвельфку, не поможет никак. И потому лениво, но увесисто возразил:

— Симпатичная Светлана Семеновна сварила своей семье свекольный суп со стекловатой!

Бывший альв передернулся от лютой судороги. Глаза потускнели и сам он как-то сгорбился. Паштет кивнул в ответ и закончил:

— Светлана Семеновна — сумасшедшая стерва!

Незнакомец тоскливо зашипел. Или зашипела — в полумраке было не видно, что там с ним происходит. Вот что было ясно, что окружающие предметы как-то перетекали, неприметно меняя очертания, словно когда смотришь через дурно сделанное неровное стекло.

— Забавное место — подумал Паштет, немного удивляясь тому, что не боится происходящего вокруг. Должен бы бояться, а вот нет. Все здесь было не так, как должно, но — наплевать! Интересно, как все на самом деле выглядит. Видимо, это место средоточия неопределенности человеческий мозг смог воспринять этот мир хаоса, как болото, найдя наиболее близкий образ той информации, что поступала от глаз в мозг.

И раз уж хаос не смог сразу поглотить попаданца, значит, не быть этому и далее. Несмотря на навалившуюся усталость, мозг работал предельно четко, холодная ярость не захлестывала, а помогала сосредоточиться и при этом вроде как расслабленно воспринимать окружающую переменчивую действительность.

Нежданный гость закончил шипеть, но не приближался, вертя головой, видимо, ожидая поддержки. И она не заставила себя ждать — над головой скользнула здоровенная тень, неслабый порыв воздуха, как от проехавшего рядом товарняка, толкнул Паштета.

Неподалеку появился новый действующий персонаж — огромная птица, невероятно огромная. Ушастая, круглоглазая. Филин.

Когда-то давно, в детстве, в зоопарке Паштета поразил огромный ворон. На фоне обычных серых городских обитательниц помоек, примелькавшихся глазу, зоопарковый ворон выглядел своего рода птичьим исполином, превосходившим, как показалось Паштету тогда, обычных ворон в несколько раз.

И этот филин отличался от своих собратьев из мира живых, как тот ворон. Он был огромен, с человеческий рост, с мощными крыльями, с ярко-желтым клювом, в броне из отливавших на лунном свете перьев. Не смотря на приличное расстояние и слабый свет, Паштет четко видел каждую деталь, и не удивлялся этому. Иной мир, иные законы.

Деланно не обращая внимания на Паштета, филин начал обустраивать что-то вроде лежки или ямы в грунте. Нагребая мощными лапами землю, филин легко вытащил на поверхность топор, обычный старый топор, только ржавый. Придавив левой лапой топорище, филин небрежно выбил искры когтем правой.

— А металл-то говно, — подумал Паштет. Филин возмущенно растопырил пестрые перья, подпрыгнул, раздалось несколько глухих ударов.

— Смотри, птица Филин, иногда чтобы рыбку съесть, придется и на елку сесть — предостерег нового гостя попаданец.

Филин повернул свою голову набок на 120 градусов, еще раз оценил Паштета и потом легко, с места ушел в полет, не обращая внимания на призывные жесты совершенно по-женски беспомощно топчущейся на месте альва-гвэльфки.

В вырытой ямке остался лежать топор, почему-то несколько кирпичей и пара пятилитровых бутылей с водой. Что-то это значило и Паше надо было угадать — что именно. Пока же он только сообразил с некоторым опозданием — к чему был скелет на острове. Надо же, просто все, а ведь только сейчас дошло!

Генеральный Скотин Скотиныч сдох потому, что был жадным и приземленным дураком, рабом своего узкого умишки. Оттого он и в бизнесе, ясен пень, залетел, что не мог быстро поменять свое мировосприятие, когда ситуация изменилась. Ведь говорили же, что дела у фирмы пошли под гору и все может гавкнуться с громом и молниями. Неспроста скоробогач кинулся в портал, видно, решил так спасаться от краха. Захватив привычные доллары в ад кромешный начала войны. И кому он грозил пистолетиком? Его окружал хаос, ничто, могущее обрести форму лишь под воздействием сильной и спокойной воли. Может ли пуля убить ничто? Нет. А ничто, обретшая форму худших кошмаров, могла убить человека легко. Убить и обглодать, чтобы вновь раствориться в хаосе. Здесь, в этом мире, из ничего можно словом сделать все, но удержать созданное можно было лишь волей, свободной от эмоций и страхов.

Тяжелые нагрузки при выползании из болота вышибли из Паштета все основные эмоции, а спирт парадоксальным образом мобилизовал ум. Но скоро и усталость станет запредельной, и организм сожжет весь спирт. Не стоит медлить, сейчас Паштет ощущал себя гордо летящим самолетом в баках которого, однако, плещутся жалкие остатки топлива.

Сделал пару шагов, услышал сзади умоляющее:

— Ва Арн Аратор! Эльва ар гайе! Нанд киармэ ол!

Это озадачило. Страстная, выданная залпом речь явно была на другом языке, раньше ночной гость говорил совсем иначе, тут даже звучание изменилось. Явно просил, зараза, да еще звонким женским голосом о чем-то. И — что странно — униженно это все прозвучало, умоляюще.

— Нихьт ферштеен, сагиб! — сказал сущую правду Паштет. И продублировал тут же по-венгерски: Нем тудом, баратом!

Гвельфка упала на колени. Протянула руки совершенно понятным жестом.

— Нин ойале ран теннойо сильмэ! Дагнир йвалме Вала ва Валие энга вана умбар!

— Чего тебе надобно? — задумался Паштет. Мелькнула мысль, что придуряется ночной морок, время тянет, ловушка это — и Паша подумал эту мысль.

Словно уловив суть, альв отчаянно замотал башкой, так что взметнулись серебристые локоны и косички и попытался дернуться в сторону Паштета. И не получилось — словно об стенку ударился, отшвырнуло обратно.

— Не понял я твою тарабарщину! Но, походу, тебя там замкнуло, да еще и перевертыш ты теперь, голубчик… И на кой черт ты мне сдался — тоже непонятно.

Паштет задумался и в такт его мыслям в темноте прорезались светящиеся буквы давно прочитанного лиммерика:

— Нашли на заводе Бадаева, Неизвестный дневник Чаадаева. Что ни слово — то "ять", ничего не понять. И девать неизвестно куда его…

Альв притих, испуганно таращась угольками глаз на волшебное чудо.

— Обмен, — мысленно обратился Паштет к альве. Я верну все как было раньше, а ты будешь мне помогать, пока я не найду выход. И сейчас покажешь мне дорогу к цели. Найду выход — отпущу". Альва довольно кокетливо поправила прическу, но потом обреченно кивнула. Паштет сначала совершенно немузыкально завопил: "Всё как прежде пока, всё бежит по камням" и завершил фразой: "Летс ми спик фром май харт".

Гвельфка, вновь начавшая суетливо шарить по себе руками, более не интересовала Паштета совершенно, он думал о другом. Значит, пора идти.

— Метта нин! — воскликнул ночной гость.

Паша глянул на него. Тот протягивал попаданцу руку. На черной коже ладони — то ли перчатка, то ли и впрямь рука цветом печной сажи, лежала обыкновенная сосновая шишка, каких в лесу тысячи. Паштет усмехнулся и взял незамысловатый предмет. Силуэт черный опять потек, меняя вид и форму. Там, где был альв, из болотины торчал изъеденный эрозией и плесенью, но еще узнаваемый гипсовый памятник Ленину, характерным жестом указывавший направление движения. Странно было только то, что на голове у вождя мирового пролетариата красовался гипсовый же шлем восточного типа, что придавала хитрому лицу с бородкой облик Тамерлана. Была ли это игра случая и своего рода юмор хаоса, так отреагировавшего на мысль о том, что было ничем, станет всем, не интересовала Паштета. От памятника явственно сыпались гипсовые крошки, значит, и время Паштета здесь на исходе.

Проходя мимо ямки, оставленной Филином, Паштет увидел, как внезапно ямка вместе с топором, кирпичами и бутылями трансформировалась в старый брезентовый рюкзак, затем вокруг рюкзака начала расползаться вода, в которой рюкзак стремительно утонул, выбросив на поверхность пузырь воздуха. Что было дальше, Паштет не видел, он, сделав очередной шаг, понял, что попал в мир людей, мир, где полно горя, но и где можно найти свою настоящую судьбу.

Назад Паштет не оглядывался.

А потом открыл глаза.

Очухался от странного сна с трудом. После пробуждения две вещи озадачили Паштета. Первой было то, что башка разболелась, тело было как не свое и, в общем, впечатление — словно как траванулся чем-то. Вчера было тоже паршиво, но не так, по-другому. Второй озадачившей вещью была банальная сосновая шишка, зажатая в кулаке. Это как-то удивило, потому как вокруг ни одной сосны не было в принципе. Сначала Паша собирался зашвырнуть эту шишку к чертовой матери, но делать резких движений из-за больной головы очень не хотелось, потому странная находка была запихнута в карман ватника и Паштет приступил к сборам.

Очень хотелось уйти подальше от этого болота. Что-то помнится, читывал о том, как рядом с болотом может разболеться голова — вроде как и метан тут есть и всякие травки растут типа болиголова и дурмана. Вот, наверное, нанюхался тут. Надо идти отсюда прочь. Побыстрее. Но хотелось напоследок выразить чертову болоту свое к нему отношение. Кряхтя, Паштет развернулся к топи задним фасадом и исполнил рекомендацию старого доктора, который тогда, в аэропорте, настоятельно рекомендовал следить не только за столом, но и за стулом. Так деликатно медики издавна называли две основные функции пищеварения человека — поглощения еды и ее, гм… эвакуации. И да, "каков стол — таков и стул", как поешь — так и погадишь. Старикан настойчиво обратил внимание будущего попаданца на такой малозаметный факт, о котором в приличных романах не пишут. А именно на то, что для нормальной деятельности надо за своими отходами следить. Особенно — на войне. И что понос, что запор — одинаково опасны и вредны, тем более в экстремальной обстановке. Понос обезводит организм и это резко снизит боевые качества, а запор вполне реально может вызвать серьезную интоксикацию — и тут опять же резко ухудшится и выносливость и наблюдательность и точность тоже. Обидно сдохнуть оттого, что не заметил врага и тот срезал невнимательного бедолагу, который всего лишь не обращал внимания на свой стул.

— Пишеварительный тракт — это очень важная магистраль у человека. Тракт, понимаете? Теперь представьте, если на магистрали здоровенная пробка. Всем плохо, верно? Потому пробки надо быстро ликвидировать, работать магистраль должна без заторов. Так что по-большому вы должны ходить ежедневно, лучше в одно и то же время, тогда организм сам вам помогать будет. Дерьмо — это то, от чего организм жаждет избавиться, в дерьме все, что этому самому организму вредно и опасно — потому регулярная уборка. К слову — рак кишечника по всем отделам очень характерен для тех, у кого запоры. Канцерогенов в дерьме полно, если не сбрасывать быстро — они отлично оседают на обочинах тракта. Пассажир не может выскочить из быстро едущего по трассе авто. А вот если авто застряло в пробке — то можно спокойно выйти, пикничок устроить, да и вообще прижиться. И пошли развиваться недифференцированные клетки. Вовремя не убрали, не удалили — токсины и канцерогены начинают всасываться из дерьма обратно в организм. Понимаете? — говорил тогда старый доктор. Паштет не удержался и съехидничал, вспомнив швейковского "генерала от сортиров", на что старикан фыркнул по-котовьи и заметил, что в отличие от массы других австрийских генералов этот хотя бы знал, что делал. Сейчас разговор Паше вспомнился и он решил убить двух зайцев разом. И убил. Попутно почувствовал глупую легкую гордость, немножко нелепую. Просто вспомнилось начитанному попаданцу из Василия Теркина, рядом с которым грохнулся и не взорвался здоровенный снаряд "с поросенка на убой". И легендарный боец, ожидая взрыва, натерпевшись поначалу страху, выразил нерасторопной смерти свое презрение простым способом:

"Сам стоит с воронкой рядом И у хлопцев на виду, Обратясь к тому снаряду, Справил малую нужду…"

Поступить на манер легендарного воина, хотя бы и в малости, было приятно. Закидал свой след мхом и, стараясь не тревожить гудящую голову, взялся за свое добро, толком еще не просохшее.

Собирался дольше, чем расчитывал, все из рук валилось. Впрочем, все же собрался, взял курс на восток и двинул. Сначала идти было тяжело, потом втянулся, тем более, что перестал осторожничать, лес стал посуше, потом часа через три пути даже и сосняк пошел, дышать стало легче и голова прояснилась. Подвернулся ручеек, решил Паша, что стоит устроить привал, высушить в этом свежем, пахнущем смолой лесу, шмотки свои и немного в себя придти. Опять же грязищу с себя и вещей смыть. Из осторожности дал кругаля, но в радиусе километра от возможного лагеря девственность леса никакими человеческими артефактами и признаками нарушена не была. Вообще-то такое безлюдье начало уже напрягать. Полезли в голову разные нехорошие мысли — а что, если тут людей нет вообще? Ну, вот в принципе нет. Не определить по этим елкам-соснам где находишься. Вот так и проколобродишь по густому лесу — а тут деревья были толстенные, никто их никогда не рубил, и хорошо если портал найдешь. А ну как — нет? Вот здорово оказаться этаким лесовиком-робинзоном, всю жизнь мечтал жить одиноко в лесу. От таких мыслей стало совсем тоскливо, потому погнал их грубо прочь, словно воробьев — лопатой.

Отогнав угрюмые мысли, нарубил веток, уложил слоем, потому как помнил — главное, чтобы снизу не холодно было во время сна, самое это опасное к простуде, развернул палатку, костерок наладил. Пить хотелось изрядно, потому сразу же котелок с водой повесил над огнем. Вообще-то слыхал, что текучая вода заразу всякую убивает, но решил не рисковать.

Пока вода закипала, первым делом еще раз — уже не спеша и с усердием — почистил свою двустволку. С удивлением вынул из рюкзака невесть как попавший туда флакон с баллистолом. Когда запихал — сам не помнил. Ну, раз нашлось, не выкидывать же, пустил в дело и скоро поблескивающая масляным глянцем тулячка приобрела вполне пристойный, бодрый вид. Полюбовался на нее и себя тоже намаслил — гвоздичным маслицем от комаров, их тут было куда меньше, чем на болоте, но все ж таки были. После этого взялся за свое добро, старательно развешивая для просушки все мокрое имущество и жалея, что не догадался взять какую-нибудь легкую кожаную обувку на подсменку, в сапогах-то было тяжеловато с непривычки. Опять же сушить набухшие влагой сапожищи было необходимо. Босиком же ему, горожанину, оказалось неуютно.

Разобрался с харчами, заодно просушив то, что подмокло. Колбасу ту же, сало. Сухарики остались сухими и все пакетики серебристые с сублиматами — тоже. Спички с солью и сахаром отлично перенесли купание, хороши прорезиненные мешки оказались. Окинул взглядом все вывернутое из вещмешка, призадумался. Рюкзачок, хоть и был не шибко тяжел — а все же намял уже плечи. Надо было по возможности сожрать самое тяжелое, потому как по прикидке самой поверхностной, выходило, что сам Паштет взял харчей себе на неделю, да внезапно всученные сублиматы позволяли питаться ему еще три недели — это если сытно — и полтора месяца — если экономить. Посидел, подумал — что лучше оставить, и решительно засыпал в котелок рисовую крупу. Когда выйдет на встречу с местными, можно будет серебристые пакетики как-нибудь объяснить, в конце концов сейчас фольга есть и в СССР, ее люди видали, хоть и не все. А вот уменьшить таскаемый груз хоть на полкило — было уже замечательно. Тем более, что чем лучше становилось самочувствие, тем сильнее хотелось поесть.

Пока рис набухал в воде, постарался отстирать грязищу болотную с обуви и одежды. Нельзя сказать, что добился особых успехов, но все же общий вид стал почище. Решил, что и так сойдет, в конце концов чем затрапезнее, тем меньше внимания.

Пока возился и копался — стало вечереть. Рис хорошо разбух, пока варился, хоть и не так, как у известного в Японии Кусуноки, самурая, который попал в голодную осаду и вынужден был разваривать рис до фантастической степени, чуть ли не полный котел получался из горсточки. Увы, питательность объема не имела, но его воины получали вроде как почти нормальные порции. С виду, во всяком случае.

Навернул полкотелка каши с колбасой, попутно решив, что надо бы соль и сахар экономить, и поэтому чай из фляжки дул вприглядку, облизывая кусочек рафинада жадным взглядом.

Утром вскочил полный сил, выспавшийся и наконец-то без головной боли, подташнивания и прочей ломоты. С некоторым трудом удержался от бодрого и нелепого выкрика типа "Мир держись, я иду!"

Свернул лагерь и двинул вдоль ручейка, рассчитывая, что эта вода текучая приведет его к речке, а там должны быть и поселения. Ну, во всяком случае так рекомендовалось во всех пособиях по выживанию.

Ручеек, между тем, категорически не хотел вести прямо, вертелся, как гадюка под вилами, и если бы не компас, Паштет давно бы потерял всякую ориентировку. Уже и обед прошел, в виде которого попаданец выскреб вчерашнюю кашу, а ручей так никуда и не привел. Впечатление складывалось, что так можно идти неделями и все будет то же и так же. И это пугало.

Впрочем, когда Паша увидел протоптанную тропку — на душе стало веселее и пришлось самому себе напомнить, что здесь не у тещи на блинах, а людишки вполне могут оказаться тварями совершенно омерзительными и не стоит так уж веселиться. Засек по возможности место и осторожно двинулся по тропке, ожидая придти к деревне, а если и не деревне, то хотя бы к хутору.

А потом услышал за спиной не то стремительное шуршание, не то сопение и вроде как топоток. Быстро обернулся — и удивился, перехватывая поудобнее ружье. К нему стремительно неслось по тропинке что-то узкое, но быстрое, явно шерстяное. Такого Паша в жизни не видывал, только когда нечто круто затормозило совсем неподалеку — опознал с удивлением по ушам-лопухам, черной гриве вдоль спины и главное — по кожаному пятаку, похожему на электрическую розетку, нормального дикого кабана, только что-то уж больно здоровенного.

Зверь ровно точно так же удивился, хрюкнул что-то матерное и стал нюхать воздух, уморительно двигая своим пятаком. Только вот два желтоватых длинных клыка, торчащих из его пасти справа и слева как-то не позволили насмехаться над этой свининой.

Паштет за секунду передумал кучу мыслей, и в результате решил не вступать в бой, как-то эта живность не вызывала охоты ее ущемлять. Что было странно — кабанище этот явно с людьми был не знаком и вел себя чуточку растерянно, если так можно сказать о зверюге в половину человеческого роста в холке и весом не шибко меньше, чем у Паши.

Секач еще немного похрюкал, словно сам с собой разговаривал, а Паша чуть не расхохотался нервно, потому как эти звуки напомнили ему что-то эдакое сантехнически — водопроводное. При том Паша аккуратно пятился спиной вперед, уходя с тропинки, давая дорогу зверю. Ружье при этом он все же взвел и держал так, чтоб отразить атаку, если эта вздорная живность все же атакует чужака. Но кабан величаво протрусил мимо, кося черным глазом, а потом вдруг припустил с неожиданной для такой массивной туши и коротких ножек скоростью. Паштету даже показалось, что вполне мотоциклетную скорость выдал с места в карьер этот свин.

Перевел дух, аккуратно опустил курки, чтоб не бахать зря. Потом все-таки осмотрел тропу, чего зря не сделал раньше. Ну и не нашел там никаких признаков человеческих следов. А свиные копытца на грунте отпечатаны были во множестве, не человечья тропа получилась, а звериная, как-то такую возможность Паша не учел.

Вот сейчас уже окружающее безлюдье всерьез Паштета напугало. Попробовал вспомнить, что читал про ту же Беловежскую Пущу, чтобы прикинуть — сколько придется пройти, запутался в нулях десятков тысяч квадратных гектаров, потом почему-то приплелись, не пойми откуда, кубометры и декалитры в градусах Фаренгейта на морскую милю, плюнул на это все и тяжело вздохнул. Мило будет таскаться по дремучим лесам. И никто ведь не гарантирует, что пойдет все как у Лёхи и аккуратно через пару месяцев выкинет обратно в ту же самую точку, откуда и портанулся сюда.

Кстати, а куда это — сюда? Что тут такое? Нет, вроде не эпоха динозавров (а девственный лес как раз в этом плане толкал мысли, больно уж все вокруг было чистым, нетоптанным), но давно валяющийся на болоте скелет с ноутом как-то заставлял вспомнить и то, что видел в телевизоре про Чернобыльскую атомную зону, где живность расплодилась и безо всяких мутантов, что характерно. Может это вообще и не прошлое? Может наоборот? И под метровым слоем земли как раз крошеный бетон, битые бутылки, сплавившийся пластик и черепа оскаленные лежат слоем? Как в "Терминаторе"? Паша поежился. Режиссер-то эти самые черепа из реальности взял, посмотрев фотографии уничтоженного ковровой бомбардировкой Токио, так что все из реала. Никаких фантазий. На минутку мелькнуло паническое желание покопаться в земле — а вдруг и впрямь там под ногами в виде культурного слоя все человечество? Но наваждение быстро прошло.

— Старикан толковал про наши офигительные ресуры. Вот ты сейчас эти самые ресурсы и наблюдаешь. Своими собственными ногами в том числе — по-возможности рассудительно сам себе сказал Паштет. Оценил разумность услышанного, порадовался, что у него есть такой хороший собеседник, как он сам, и не удержался от смеха. Второй день всего в робинзонах — а уже сам с собой болтает. Не, пора завязывать с беспокойством. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Должны же тут быть люди! Просто обязаны. Надо идти и идти. Только и всего.

Это несложно и обязательно даст результаты.

На пятый день пешего похода настроение у Паштета, однако, изрядно ухудшилось. Не к такому он готовился. Туризм совершенно не вписывался в попаданчество. И самое кислое — по-прежнему ни малейшего признака людей. Всякой живности — навалом, даже медведь попался по дороге, но разошлись краями, как принято говорить. Мишка (не шибко-то и большой) встал на задние лапы, а Паша вежливо бочком отошел подальше. Была мысль срезать зверя дуплетом, но попаданец воздержался. С одной стороны, харчи за неделю изрядно убыли и рюкзак сильно полегчал, с другой останавливало то, что придется корячиться с тушей долго — и не факт, что успешно. Читывал как-то роман, в котором все прелести разделки туши неопытным охотником были расписаны. Тогда страшно не понравилось, что в романе про зомбей, не пойми с какого бодуна, такой эпизод воткнут, ан вот сейчас не стал спешить со стрельбой. Слишком много мяса, не сожрать столько, а погоды стоят теплые, даже ночью. Или это в лесу такой микроклимат?

Заметил, что похудел — дырку на ремне стал пользовать новую, чтобы штаны не сползали. Палатку насобачился развертывать мигом и устройство лагеря сейчас уже шло моментально. По утрам тоже собирался на автомате. Еще бы людей найти, в конце-то концов. Но людей не было, хоть тресни. И все попадавшиеся тропки, как на грех, были явно звериными.

Рюкзак похудевший тоже печалил. Поэтому, когда Паше на глаза попалась здоровенная птица, чем-то похожая на курицу по силуэту, он, не думая долго, тихо и аккуратно заменил картечные патроны на пару дробовых, которые на всякий случай держал в кармане. Таких птиц раньше Паштету не попадалось — здоровенная, черного цвета с переливом — синим по спине и зеленым на груди, роскошный хвост веником, мощные крылья. В общем — здоровенная! И когда ружье шарнуло облачком свинца, чертову пташку не убило, а просто сшибло с ветки на землю и незадачливому охотнику пришлось пару минут лупить добычу прикладом и сапогами, чтоб она не улетела. Добил и гордо поднял добычу, поразившись тяжести — килограмм пять — шесть, точно совершенно. Зачетная добыча! Порадовался своей удачливости и тому, что сегодня свежатинки поест, и раз такое дело — Паша встал лагерем раньше, чем обычно, перед тем, однако, отойдя подальше от места охоты и по привычке проверив окрестности. Мало ли кто на выстрел может припереться, тут и украинские наци могут попасться, и дезертиры, берега потерявшие, и обуянные идеей "от можа до можа" поляки, да и просто бандиты, которые человеческую жизнь во время войны и в грош не ставят. Не говоря уже о немцах и всяких прочих венграх-румынах.

Опыта кулинарии такого птицезавра у Паши не было, впрочем, он твердо знал, что хорошие продукты готовкой не испортишь. Сам в этом не раз убеждался. Слова его приятеля и коллеги, который стажировался в Англии и утверждал, что там эта поговорка не работает и да, хорошие продукты английская кухня портит от души, Паштет решил не учитывать.

С готовкой птицы возникли сразу некоторые сложности. Обычно все рекомендовали готовить на природе птицу в глине. Обмазал глиной, посолил — поперчил, зарыл под костром — и наслаждайся. Это было замечательно, но к сожалению, в этом лесу глины Паше не попалось пока ни разу. Варить в котелке, равно как и тушить, сразу не покатило — котелок был явно мал. Оставалось романтическое — пожарить на вертеле.

Последнее Паштет и решил сделать.

Ощипать тушу оказалось весьма не просто, перья держались прочно, приходилось прилагать немалое усилие, да и просто много их было, мощна была пташка, чистый орел, только клюв не хищный. Но глаза боятся — и правильно делают, как говаривал известный офтальмолог. Чтобы разожженый костерок не горел зря, Паша сообразил приготовить себе супчик по-домашнему, и аккуратно выпотрошил добычу поодаль от лагеря. Всякую требуху выкинул, а печенку, сердце, шею сложил в котелок и повесил вариться.

— Впору перину себе сделать — заметил попаданец, озирая покрытую черными перьями и пухом окрестность. А ведь и половины еще не ощипал! Уже и суп кипел, а перья все никак не кончались. Черт, да уже рука заболела дергать! Все-таки в романах все куда проще. Подстрелил, сварил…

Заправил суп, ссыпав туда один из пакетиков сублимированных щей — крупа уже кончилась почти вся, рису осталось немного, да уже смотреть на него было неохота.

Опять щипал этого птица, потом все же сделал перерыв, с жадностью похлебав душистого супчика. Чуточку погордился тем, что супец вышел вполне себе годным, хотя и получилось, что за дерганьем перьев варился он часа два, а та же шея птичья все равно получилась не в пример куриной — жесткая. Но свеженинка пошла " на ура!", как — никак свои зубы, не вставные. И еще чуточку погордился тем, что не упустил убрать аккуратно с печенки желчный пузырь, мелочь — а молодец!

Наконец, домучал увесистую скользкую тушу и торжественно насадил ее на аккуратно вытесанный вертел, который тщательно сделал из подходящей ветки. Торжественно утвердил хрестоматийную конструкцию над огнем… Прямо как на картинке получилось.

И потом часа четыре поворачивал и поворачивал вертел, периодически поливая водичкой — птичье мясо было без капли жира и потому сохло моментом. Пробовал его через пару часов, потом еще и еще — жесткое, зараза, хоть убейся. Потому продолжал жарить. Пахло обалденно, хорошо супу поел, не так слюна текла, но по твердости и жевабельности мяско это уверенно стояло сразу же за резиновой подметкой. Решил все же взять с собой, в конечном итоге получилось что-то не то сильно прожаренное, не то вообще завяленное, но все-таки мясо. Темное, припахивающее почему-то сосновой смолой и хвоей, но в конечном итоге — все-таки съедобное.

Учитывая, что впервые Паштет ел добытую и приготовленную собственными руками дичь, получилось не так чтоб уж совсем позорно. Наоборот — вполне себе блин комом для первого раза.

Повесил тушку на ветку, чтоб не ели всякие шныряющие по земле зверьки и завалился спать, положив поближе ружье и опять же поставив в стволы картечные патроны. Хоть медведь и пуганулся, но черт его знает, у каждой зверюги свой характер и как-то не хотелось проснуться оттого, что надо обмениваться с генералом Топтыгиным радостными возгласами. Тут Павел тихонько помеялся, представив в лицах как здоровается с косолапым:

— Превед, Медвед!

А тот в ответ: "Превед, Паштед!"

Нет, лучше без таких развлечений, пусть никто не рявкнет в палатку. Потому лучше ружьецо под руку.

Ночью снилось, что он идет и идет по лесу. Проснулся, решив, что сон в руку. И опять лес, лес, лес…

Шел уже как автомат, втянувшись в неспешный размеренный ход. Даже и опасаться перестал, решив про себя, что вряд ли не услышит кучу народа, а одиночки в таком лесу долго не проживут.

Когда Паша шел по вклинившемуся полосой ельнику, взгляд зацепился за что-то знакомое, так-то похожее на серый валежник, присыпанный палой ржавой хвоей, но это если не присматриваться. Паштет же свернул и присмотрелся. И нельзя сказать, что настрой у него улучшился.

Сначала было подумал, что все же люди тут были сравнительно недавно, потом засомневался — может быть, еще один попаданец у него под ногами валяется. То, что привлекло внимание было разбросанными позвонками, очень уж у них форма характерная, но тут же рядом в рыжей хвое покоились и другие кости, хотя скорее тянуло назвать их косточками — маленькие, сухие, легкие. Поднял бедренную кость, приложил к своей ноге — маловата, однако.

Чувствуя себя этакой помесью Шерлока Холмса, судмедэксперта и прочих героев телесериалов, осмотрел место. Понятно было, что этому скелету сильно не повезло — в отличие от останков генерального, кости лежали вразброс, череп, словно раскрошенная скорлупа ореха, торчал из слоя хвои зубчатыми краями осколков. И следов зубов на костях было много, попаданец был не силен в их распознавании, но уж очень часть следов была похожа на то ли собачьи, то ли волчьи, а часть — две мелкие, параллельные царапины — на мышиные. Лежал скелет тут давно, но как-то получалось, что не так давно, как болотный. Почему-то Паше влезло в голову, что лет 10 максимум — 20. Сам бы не объяснил с чего так решил, но раз никто не возражал, то и ладно. Когда поворошил веточкой обломки черепа, который зверье изгрызло очень сильно, увидел, что лучше всего сохранились зубы — которые, впрочем, тоже удивили. Так-то они похожи были на человеческие, но показалось, что что-то их слишком много. Поворошил хвою, собирая разбросанные из раскромсанных челюстей зубы. Насчитал сорок одну штуку, удивился еще больше. После того, как лечился у стоматологов, твердо знал, что у человека — 32 зуба. Никаких вещей или деталей и обрывков рядом не нашел, хоть и смотрел тщательно. Маленький человекоподобный скелет с сорока зубами. Даже, пожалуй — с сорока двумя, хотя нет — количество зубов должно делиться на четыре… Было о чем задуматься. Некоторое время не без азарта ходил вокруг спиралью, расковыривая палкой все подозрительные бугорки, рассчитывая найти что-то этакое — ну если не машинку времени или генератор порталов, то хотя бы бластер. Не нашел ничего. То ли несчастный хозяин попорченного скелета забежал в лес голяком, то ли — что скорее — все его вещи были из экологичных материалов, типа одноразовой одежды, про которую давным — давно написали и Лем и Гаррисон.

Возбуждение от ожидания бластеров постепенно спало. Паша внимательно осмотрел серо-зеленоватые косточки, надеясь еще что-то обнаружить, но — увы. Ни пулевых пробоин, ни переломов, ни следов от лучеметов или что там еще могло бы быть в том времени, когда человечество поумнеет. Ничего. Совсем — ничего.

Подумал немного, потом все таки сгреб кости в компактную кучку и навалил сверху сухую хвою. Крест вязать не стал — мало ли к какой религии принадлежало это существо.

Посопел носом и пошел дальше.

Как писалось в старинных романах "печальные мысли обуяли его до глубин души его". Подсознательно Паштет все-таки ожидал чего-то этакого, драйвового, хоть и сурового, но интересного и внезапного. Ну, ведь во всех романах про попаданцев такое было: "Я схватил арбалет и выстрелил тремя болтами, сбив четырех всадников с седел. Мне захотелось есть. Поймал медведя и сварил его. Хватило на пару дней". Никаких сложностей, никакой возни, никаких проблем, только ряды роялей в кустах. Щедрые и бескорыстные гномы, милые и душевные эльфы, добрые каннибалы, честные воры, дружелюбные пираты и милосердные бандиты. Ну и орки, конечно, которые оказываются просто чистые викинги, только мордой зеленые. Захватывающе в красивых интерьерах вселенской битвы бобра с ослом.

И всё под попаданца прямо подстилается, радостно визжа и помахивая хвостиком от старательности. Все его обожают и уважают, слушают, не дыша, каждое его слово и кидаются опрокидью исполнять любую прихоть. Правда, злые языки окрестили подобное явление, как "Мэри Сью", но все же в голове застряло, что любая другая реальность — красочная и офигительная. А тут — лес еловый, лес лиственный, лес сосновый, лес смешанный… Хрестоматия для шестого класса. И все.

И никаких тебе прекрасных эльфийских принцесс, которых легко можно напинать прям с первой же страницы и тут же окажется, что по эльфийским законам субьект, навалявший люлей по щам высокородной принцессе, вместо долгой и мучительной смерти за нападение на особу королевской крови, получает эту самую принцессу мало не в рабство. Ну типа, если она не справилась сама в мордобое, то нехай идет в сексуальное услужение к первому попавшемуся забулдыге другой расы, который драться умеет чуток лучше, чем девушка — наследница престола. Очень такой вполне себе эльфийский обычай, просто персик. Разумеется она потом влюбится в того, кто ей надавал по морде. То есть конечно — по прелестному эльфийскому личику, это же основной путь к девичьему сердцу. Одна беда — даже в племенах троглодитов что-то такого не было. Худо-бедно, но папы своих дочек старались защитить искони века.

Тут Паштет про себя усмехнулся, вспомнив, как подкатился было однажды к симпатичной, но заносчивой девахе. Ее папаша как раз воспитывал свою дочу "принцессой" и при первых же паштетовых попытках обаять деву, позвонил ухажеру и понес грозную чушь. Эта самая чушь невесть откуда пришла в Россию, и ее подхватили самые тупые папаши. Типовая: "Я сделаю с тобой всё то, что ты сделаешь с моей дочкой". Паштету это крайне не понравилось, но в ответ на угрозы дурного отца он неожиданно для себя нашелся и бойко спросил: "То есть, если я буду целовать твою дочку в щечки, ты тоже полезешь ко мне целоваться? А если я буду целовать принцессу в попочку? Я могу рассчитывать на твои страстные поцелуи в мою волосатую жопу?"

Папаша подавился своим рыком, а Паша благоразумно прекратил любые поползновения к девахе. Если у девочки отец — идиот, то лучше с ней дел не иметь. Гены — адская штука. Как яблочко от яблони.

И получается странное — тут не получается договориться с представителем своего же вида, а папаша — вроде как человек. Во всяком случае — внешне похож. И за свою дочку вишь готов башку оторвать. А в книжках с любыми эльфами или там гномами — ну, никаких проблем. Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники…

Черт, какие мысли в башку лезут от одиночества. Так-то Паштет был молчуном и болтать не любил, но после нескольких дней вынужденного малословия уже чувствовал, что неизрасходованные слова накопились и вроде как пучат изнутри. Очень хотелось встретить людей. Не в виде костных останков, причем.

Хотя после того, как желание пройти портал сбылось, многое отсюда стало видеться иначе. Когда Лёха говорил, что ходившие с ним парни были вроде как и такими же, но одновременно — и отличались, пропускал мимо ушей. Сейчас задумался, как про уступчивых эльфов с орками вспомнил. Менталитет — штука непростая, закладывается с детства и потом шлифуется, а Паша на это внимания не обращал совсем. Наверное — стоило бы.

Был интересный разговор тренера с теми, кто решил заниматься ножевым боем. На одну из тренировок попаданец пришел раньше, чем нужно, и застал именно что беседу об отличиях этого самого менталитета.

— Я уже вам говорил, и если вы поняли, что из себя представляет ваш противник — жить после этого легче. Понимаете, в ряде случаев это сразу будет решать характер боя — говорил учитель фехтования. И когда слушатели позволили себе усомниться, тут же привел примеры:

— У филиппинцев оружие режущее и наносит поверхностные раны. У них поединок до трех часов длился — пока один кровью не истечет. Ибо так принято. А у японцев традиционно — все решает первый удар. Даже сейчас, когда они от европейцев фехтованию научились — традиция никуда не делась. Японец атакует первым и постарается все решить первым же ударом. Видите разницу? Индийские доспехи видели? Сверху броня в палец толщиной, а ноги — голые. Раджпут не бил по "нечистым местам". На кону карма стоит — ударишь не туда и возродишься в следующей жизни не гордым слоном там или орлом, а придется семь ступеней снизу восходить, начиная с таракана или как там в индуизме положено, не силен я в этом. А воины из Европы били куда попало, им на карму плевать с высокой колокольни, важен результат. Опять же видите разницу?

— Толку нам в этой старой истории. Вот уж вряд ли с раджпутами махаться придется — возразил от учеников долговязый парень.

— Эх! — раздраженно махнул рукой тренер. Потом все-таки педагогическое мастерство одолело и уже спокойно заметил:

— Нож разведчика вы все видали, так?

— Так — согласились неофиты.

— Почему у одного образца лезвие смотрит вниз, а у другого — вверх?

— Может, для левшей? — догадался молчаливый парень.

— Нет. Просто нашим стало известно — немцев учат по рукопашке, что у русских ножей лезвие снизу, а обушок — вверху. И потому при ножевом бое рекомендуется безбоязненно парировать раскрытой ладонью, отводя нож в сторону. И наши что?

— Стали делать ножики лезвием кверху — догадался молчаливый.

— Точно так. И прикиньте сами, насколько это оказалось неприятным сюрпризом для уверенных в победе немцев. Ладошкой-то раскрытой по лезвию, а? Сам, да с размаху? Так что для того, кто вступает в бой — любая информация о противнике важна. Если вы своего противника прокачали еще до схватки — ваши шансы повышаются.

— Слыхал, что немцев вроде рукопашному бою не учили. Дескать огнем работали в основном — влез в беседу Паштет.

— Учили. Особенно в начале войны, когда начинали увеличивать Рейх. Тот фольксштурм и тыловики, что заканчивали Историю Рейха, те да, не умели, и научить было уже некому. А до 43 года вполне рукопашников хватало. Старались не злоупотреблять, имело место, но если приходилось — то вполне себя показывали. Вот к слову и такой момент — менталитет национальный тоже важен. С теми же немцами — очень любят стереотипное поведение, следуют инструкциям, не любят импровизаций. На чем постоянно горят, потому как такое на войне сильно мешает. Прогнозируете действия противника — выигрываете.

Тут он поглядел на Паштета, усмехнулся и былинным голосом выговорил:

— Однажды заезжий фехтовальщик вызвал на дуэль известного шутника Уленшпигеля. Хохмач явился с метлой вместо шпаги. С одной стороны он знал, что противник его — мастер по шпаге и в прямом бою накоротке не устоять. С другой было известно, что враг грузен и тяжел и очень быстро теряет дыхание. И шутник носился вокруг фехтуна, заставляя того терять силы, а потом ткнул его метлой в лицо и сбил с ног. Откинул подальше выбитую шпагу и веселил публику, стараясь скормить противнику метелку. Тот и помер. От злости. Он же не знал, что Уленшпигель отлично владеет длинномерами и был лучшим бегуном у себя в городе. Его даже назвали Тиль — то есть "подвижный". Разведка — вот что важно перед каждым боем. А вы это отрицаете весьма легкомысленно.

— Ясно. А если, скажем, с финном придется встретиться, или с эстонцем — то можно спокойно выспаться перед дракой — усмехнулся долговязый.

— Зачем? После драки у вас будет время поспать. Вечным сном — хмуро улыбнулся тренер.

— Почему? — удивилось сразу несколько учеников.

— Стереотипы — вещь достаточно опасная, вот вы и повторяете ошибки немцев. Судите о противнике, не зная его точно.

— А что знать-то про турмалаев? — недоверчиво спросил самым презрительным тоном долговязый ученик.

— Финны в Российской империи были такими же хулиганами, как сейчас кавказцы. Ту же славу головорезов имели. (Ученики недоверчиво переглянулись) Большая часть криминальных трупов была в Финляндии. Ну, что удивляетесь? Даже весьма так себе пуукко, который в общем-то не шибко страшный ножик и сильно уступает сатанинскому якутскому ножу или гениальному ножу для геноцида всего живого, что делали у наших поморов — а остался в криминальной истории России как адская финка. Но в деле — пуукко банальный крестьянский ножик, вполне можно сказать — хоз-быт, если уж так говорить. Тому же кинжалу, что на Кавказе и у казаков был в почете, уступает сильно и во всем сразу. Но якуты со своим кошмаром стали известны только во время обороны Заполярья от гитлеровцев, и те очень быстро заценили северные ножи, если в плен попадал с таким ножом раненый, то мучили его долго и старательно, глаза выжигали и все такое.

А финка… Вся ее слава только в том, что хозяева ее пускали в ход очень часто. И успешно. Вот и смотрите, как вы облапошились со своим стереотипом. Финны думают долго, а вот действуют — быстро. И если до поножовщины дело дошло с финнами — не считайте их тюленями.

Менталитет — вот что надо знать. Не стереотипные глупости. Если б вы больше читали — это бы вам помогло. В той же финской пракниге "Калевала" очень все внятно прописано. Сосед Лемминкайнена лет двадцать думал — мстить или не мстить. Решил все же отомстить — и тут же из самострела болт в спину вогнал, да еще и ядом смазанный. Ладно, давайте прощаться. Вопросы остались?

— А что такого в якутском ноже? Или поморском? — спросили ученики.

— У якутов заточка стамесочная, односторонняя, лезвие при ударе уходит по дуге, кровотечение получается массивнее, ну и еще хитрости есть. У поморов — кончик в сторону искривлен — тоже для того же, рана от этого уширяется и опять же все вековые наработки использованы — лезвие кривое слегка, рана получается шире и шкуру снимать удобнее, физиологично под руку сделано, заточка лезвия волнообразная, опять же рана от этого значительно опаснее. Это не хозбыт, это настоящие охотничьи ножи, ими палочку стругать тоже можно, но они — для мяса. На следующее занятие принесу, посмотрите.

— Меня вот еще тоже удивило — заметил неожиданно для себя Паштет — что у нас в известной сказке про волка и пса, звери договор соблюдают точно. И у хохлов тоже сказка такая же…

— Это что, та сказка — ну, мультфильм "Жил-был пёс"? "Щаз спою", да? — спросил улыбчивый крепыш из группы учеников.

— Она самая. У белорусов тоже так. А у эстонцев оказалось наоборот — когда волк крадет детенка, выполняя инсценировку киднеппинга, то эстонский пес всерьез кусает компаньона за ногу, перегрызая сухожилие, и не дает ему бежать, пока хозяин пса очумевшего от такой подлости волка гробит — сообщил Паша.

— Сказка — ложь, да в ней намек,

Добру молодцу урок — нараспев произнес, улыбаясь, Наваха.

— Да прямо — уперся долговязый. По нему было видно, что он зануда и при том — упертая зануда.

— Именно так. А дома вы еще подумайте на такую тему, почему у нас в сказках все чудеса — монументальные и основательные и ресурсы при том не считаются. А вот у наших демократических партнеров — сплошное фу-фу, надувательство, а не чудеса, и жадность со скупостью из сказок валом валят. Не поняли?

— Не очень — озадаченно призналя улыбчивый парень. Впрочем, сейчас он был серьезен. Остальные тоже как-то насторожились.

— Думать не хотите, память развивать — это печально. Не исправитесь — получите Альцгеймера в зрелом возрасте. Я серьезно, между прочим. Ладно. Сравниваем. Золотая рыбка, выполняя пожелания бездонной старухи, дает ей и дом горожанки и хоромы дворянки и дворец царицы — без дураков, сроков и всерьез, со слугами, охраной и владением. Не бесила бы своей дурью старая труперда рыбоволшебницу — жила бы в довольствии. Щука, опять же, что Емеля скажет — то и выполняет всерьез и надолго. Царевна-лягушка осуществляет заказы тоже не из мороков. Так?

— Ну, в общем — переглядываясь и, судя по всему, судорожно вспоминая хорошо забытое, согласились осторожно ученики.

— Вижу, книги у вас не в почете. Берем мультфильмы, чтоб вам понятнее было. Смотрим на ту же Золушку. Халтура чудовищная девочке всучивается и скоропортящаяся. Тыквокарета, крысокучер, мышекони, говночудо. И в полночь все это тут же возвращается в обратное ничтожество. Алладин — та же песня — джинн лепит всяких холуев и слонов из того, что под рукой. Парад-алле провели, пыль в глаза пустили — все, остался принц Абабуа с одной мартышкой. Вот вы и подумайте на досуге, с чего так. Заодно потренируйте мозг и прикиньте, почему чудеса у наших соседушек выполняются весьма своеобразно — захотел чувак миллион долларов, чтоб джинн дал — и тот без вопросов гробит мамашу пожелателя в авиакатастрофе, после чего рвущий на себе волосы от горя сыночек получает от страховой компании искомый миллион долларей. Раз уж об этом речь зашла, заодно подумайте, почему этот самый миллион долларов — единственная мечта во всем кинематографе соседей. И почему, получив этот чемодан с деньгами они тут же фильм завершают. Как у нас сказки — свадьбами кончаются. Все, ступайте, ломайте головы.

Как там что решили ученики, Паша не знал. Для себя вывод сделал немного неожиданный. Именно потому, покидая островок генерального скелета, забрал с собой пустую банку от тушенки и древнюю бутылку Хеннеси. Чудес ждать не приходится, а посуды нехватка.

Теперь Паштет вечером кипятил воду, сливая ее в бутыль и фляжку, а чай заваривая в кружке. Кашу готовил с походом — ужинал плотно, а остаток доедал утром, благо закутанная в свитер фляга оставалась горячей. Обедал всухомятку, запивая водой из бутыли, а встав на ночлег — опять кухарничал, стараясь выбрать место у воды проточной, благо водой этот край не был обделен.

Теперь, разжившись дичиной, варил не то густоватые супы, не то жидкие каши. После нескольких часов пешего хода по свежему воздуху аппетит был на диво хорош и даже жесткое мясо, которое скорее могло загнать зубы обратно в десну, чем дать себя разжевать, все таки шло в дело, если резать его поперек волокон тончайшими, прозрачными ломтиками.

Глава тринадцатая. Непонятки как они есть

То, что лес изменился, Паша понял не сразу. Идти стало труднее, пробирался, пыхтя, в неудобьи, потом как в лоб кто стукнул — не было вековых стволов вокруг. Росли деревца тонковатые, не шибко высокие, но зато — густо. Сразу же возник простой вопрос — почему? Если б матерых колоссов повалило ураганом или пожаром — так стволы б и валялись себе. А тут — очень уж похоже, что было место расчищено, а потом — заброшено, потому и заросло молодой гущениной. А кто может место расчистить в лесу? Знамо дело — не медведи. С одной стороны — вроде как хорошо, значит люди, возможно, неподалеку. С чего только забросили расчищенное место? С другой стороны как рассказывал Паштету один бывалый товарищ, некоторое время помывший золото на Лене, причем по собственному желанию туда уехавший: "Человек в тайге без карабина или автомата — не человек вовсе, а гуманитарная помощь". Лесные люди — очень разные. Хотя тоже от времени зависит и местности. Где-то лучше сразу раздеваться, а где-то перед тобой шапку сломают.

Значит, надо теперь аккуратнее двигаться. От волнения даже пот прошиб. Пока ясно было только, что на вырубку это не похоже никак — пней нет. Вот так если с ходу — очень было похоже на колхозное поле после перестройки. Видал такие Паша не раз. Но в 1941 году вроде как не должно бы такого быть. Хотя черт его знает. Раскулачивали же, ссылали тысячами, опять же крестьяне валом валили на заводы — новостройки и в города. Так что может и меньше народу — поля и заросли? Попытался разобраться, для чего вернулся назад и не баз труда залез на здоровенную сосну, у которой из голого ствола торчали на манер лестницы остатки сучьев.

И убедился в том, что да — похоже на старое поле. И вроде как за ним лес тоже не матерый, тоже зелень низкая, но густая. Прикинул направление, сверился с компасом и двинулся осторожно, ружье держа наготове. Когда за полем нашел несколько пней в сильно прореженной чаще, понял, что да, люди. Никак не бобры. Следы от топора были на пнях. Только вот с людьми получилась нескладуха. Выйдя на поляну, густо заросшую роскошно цветущими зарослями иван-чая, обнаружил, что цветы эти веселые прикрывают собой пепелище, точнее — уголище. В одном месте наткнулся на сильно обгорелый угол избы — сохранились обугленные бревна трех нижних венцов, прочно собранные "в чашу". Окинул взглядом поляну. Большая деревня была… Никого из живших и духа нет. В прямом смысле — не пахнет тут ничем, кроме разве что цветами и немножко медом вроде. Отвоевал человек у леса кусок, да не удержал. И лес неторопливо вернулся.

Шел Паштет еще часа два, причем тут уже матерой чащи не было, деревья пожиже, нет вековых великанов, в одном месте вроде как заросшая дорога попалась, на полоске земли деревья росли, но единичные, видно почва плотно утоптанная не давала приюта корням.

Двинул по дороге, немного удивляясь тому, что небо видит над головой, раньше-то мощные кроны все закрывали пологом.

А потом увидел ободранные деревья без коры. Много. Кому столько коры понадобилось — непонятно. Стал смотреть по сторонам еще внимательнее. Заодно проверил свой внешний вид, очень уж не хотелось вылезти к колхозникам страхолюдиной дикой. Вроде бы ниче так. Не зря почистил все после болота старательно. Не так, чтоб на бал ломиться, но в избу уже пустить могут.

Запах дыма был слабеньким, но за все время шатания по лесу нос Паштета уже очистился от городской вони, теперь если и уступал собачьему нюху, то ненамного, да и воздух чистейший. Прикинул, откуда ветерок. Пошел так, чтоб в лицо был, и убеждался при этом, что еле заметный запах, становился увереннее и сильнее. Потому и не удивился, увидев сквозь листву полянку. Вышел и понял — есть контакт!

На маленьком, чистом от деревьев и кустов пространстве стояла странноватая халупа — вроде как и из бревен, но очень низкая, венцов на пять, не больше, с плоской односкатной крышей, на которой всерьез росла зеленая трава. Перед этим жильем — а почему-то сразу Паша решил, что это именно жилье, горел костерок, дававший слабый дымок, и у костерка возился человечек с пышным венком на голове.

Еще видна была развешенная на жердях рыболовная сетка, какие-то чурбаки стояли на полянке, вроде как портки и рубаха на веревке сушились, почему-то гораздо большие размером, чем человечек у костерка. Пару секунд прикидывал, что лучше — посидеть незаметно, понаблюдать, или выйти сразу, поздороваться. Осмотреться было бы разумнее, но кто их знает, местных, увидят прячущегося человека, могут неправильно понять. Решил не таиться.

— И куда это меня черти занесли? — подумал Паша, вышагнул на утоптанную поляну, негромко и максимально дружелюбно сказал, стараясь, чтоб никого не напугать, но держа ружье под рукой:

— Добрый день Вам, уважаемый!

Человечек взвизгнул и стремительно рванул в кусты, мелькнув босыми пятками. Только ветки качнулись.

— Вот тебе и здрасти! — подумал Паштет. Ситуация определенно была дурацкой — и что еще хуже того — очень двусмысленной. Так бы скорее всего попаданец решил, что у костра была девчонка малая — лет этак семи, судя по визгу, пробудившему давние школьные воспоминания. Но с чего в венке? Как-то не припоминались колхозницы в венках из цветов и листьев. И мала она самостоятельно хозяйство вести. Да и скелетик многозубый как-то мешал все время. Может и не пикси и не фейри, но вдруг реальность иная?

Огляделся повнимательнее. Запах знакомый. Дымком и — вроде как медом тянет. Подошел к костру. Оказался сложенный из камешков очажок. Сам Паша такие делал, когда с приятелями отправлялся на природу. Над углями прочно стоял немалых размеров глиняный горшок с булькающим варевом. Пахло от него вполне съедобно и вроде как — мясом. Так, по первому впечатлению очень похоже на пшенный кулеш.

Мда… Интересно — если есть другие реальности, где у людей 44 зуба (а может — и не совсем людей, уши острые на черепе никак не отразятся) и на этом в общем отличия заканчиваются, то какое там пшено? Мясо здесь вроде как съедобное, жесткое, конечно, но вроде как дичь и должна быть жилистой и мускулистой, жизнь у дичи лесной непростая и суровая.

Нет, на эльфов все же не похоже. Рубаха на веревке простецкая, желтовато-серая, без всяких узоров и позолот. Портки вообще бурые какие-то, сильно ношеные. Интересно, а у эльфов бедняки есть? Во всех фильмах и книжках вопрос эльфских бытовых дел старательно обходился. Типа играли на арфах, стреляли из луков и сочиняли легенды. А вот кто их кормил — невнятно. И куда эта мелочь визгучая свалила? Нелепая ситуация.

Присел на чурбачок, прислушался. Тихо все. Чертовы эльфы все из башки не выходили. Сейчас как даст из кустов отравленной стрелой в глаз! Да ну, чушь! Пшенная каша в глиняном горшке — и высокородные эльфы. Так, что будет делать нормальный крестьянин, увидя незваного гостя у своего очага? Черт, определенно густо тут медом пахнет! И вообще — не похоже тут как-то на постоянное жилье. Вот как-то чувствуется, что времянка. Или кажется?

Обошел, не торопясь, полянку. Уперся в маленький родничок, дающий путь крохотному, но чистому, как стекло, ручейку. Наполнил фляжку про запас, попил с руки. вкусная вода, холоднючая, аж зубы ломит.

Подумал, что сгорит каша на фиг, пока кашевариха бегает по кустам. Чтоб чем-то себя занять вернулся к костру, помешал палочкой варево. Точно — пшено с мясом, только вот должна бы быть картошка с морковкой, а не видать. Лук — по запаху судя — таки есть. А так вокруг — бедно все. Чисто, но бедно.

Когда уже снял горшок с углей и поставил его обочь, так, чтоб грело, а не пекло, из кустов сбоку молча выскочила собака, как флагом размахивая хвостом и скаля беззвучно зубы. Вид у псины был неприветливый. Следом на полянку развалисто выпрыгнул странный субьект — перекособоченный, почти квадратный и хромой. За ним пряталось то самое мелкое визгучее существо в венке.

Первым делом Паша отметил, что в лапах — или руках, узловатых, коричневых у кособокого довольно ловко держалась штуковина, характерная для охотников, ходивших на медведя врукопашку — рогатина. Хотя это оружие очень сильно отличалось, например, от виденной Паштетом царской рогатины, с которой на медведя ходил император Александр Третий. Там лезвием на древке служил практически обоюдоострый меч, а тут сизо бликануло нечто, больше всего похожее на отломанное лезвие банальной шашки, да и ратовище деревянное было поровнее. А вот перекладина на древке имела место, значит и впрямь противомедвежье оружие-то.

— Здравствуйте, уважаемые! А у вас молоко убежало, в смысле кулеш сварился — ляпнул от неожиданности попаданец, вскакивая на ноги и стараясь видеть одновременно и кособокого и его собаку, которая, сука умная, норовила зайти сзади.

— Хым хох хкаком? — вопросительно по интонации, но довольно грозно рявкнул кособокий. При этом он поднял голову и под разляпистой войлочной шляпой Паша увидел его физиономию.

Интернет все же штука полезная. Если бы Паштет не глянул в свое время изыски фанатов "Игры престолов" — вполне бы и растерялся. Увиденная им рожа была страшной. Вместо носа — две дырки прямо в череп, рот перекошен и торчащие из него зубы стоят как-то врозь. Так бы Паша растерялся возможно, ан сфотошопленный портрет Ти́риона Ла́ннистера, как он должен бы был выглядеть после рубящего удара мечом по лицу, здорово помог трезво оценить ситуацию. Тот, кто сейчас настороженно стоял неподалеку от Паши получил по своей морде два-три рубящих удара поперек, потому видок был более, чем страшный. Однако сразу он не напал, хотя и грозен был с виду. И собака танцевала нетерпеливо, но тоже не кидалась кусаться.

— Меня Павел зовут. В лесу заплутал, еле из болота выбрался. А тут у вас как? Спокойно? — по возможности размеренно сказал попаданец.

— Ы? — лезвие рогатины опустилось ниже к земле.

— Дорогу ищу. Заблудился — пояснил Паша.

В ответ квадратный что-то протарахтел стоящей у него за спиной и та опрометью кинулась к костерку, захлопотала, вытягивая горшок с варевом. Паша перевел дух — вроде и с облегчением и в то же время разочарованно. Обычная девчонка, никаких эльфов. Босая, в рубашонке груботканой. В руке — длинная деревянная ложка, с которой она кашеварила в момент явления Паштета народу, с ложкой и удрала за своим дедом, судя по седым космам, квадратный был уже в пожилом возрасте. Но что зачетно — с ложкой же и вернулась, хорошая хозяйка.

— Рвахом! — ткнул себя пальцем в грудь безносый и взял рогатину из боевого в походное положение. Оттарабанил еще что-то, тоже непонятное и сделал приглашающий жест. Паштет перевел дух. То, что писали про гостеприимство славянских крестьян вроде как не оказалось враньем. Как зовут хозяина так и не понял, видно было, что челюсти у несчастного были в свое время переломаны, срослись абы как и говорить ему поэтому очень непросто. Внучка, видать, привыкла и все понимает, как и собака, а человеку новому понять что-то в этом кудахтаньи очень нелегко.

— Павел — вежливо ткнул себя в грудь Паштет. Дипломатия.

Человек в войлочной шляпе приглашающе кивнул в сторону костра. Девчонка уже поставила горшок с едой на деревянный чурбак, рядом с которым стояли два поменьше и теперь возилась с третьим — для гостя.

— Спасибо! — искренне сказал Паша и полез доставать к столу свое угощение — недоеденного птица.

Безносый отмахнулся рукой, дескать — не надо, и сел на свой чурбачок. Поворчал что-то, вроде как помолился, девчонка тоже побормотала неразборчиво — и поглядели на Паштета. Понимая, что надо бы что-то этакое ответить пробормотал скороговоркой типа:

— Боже еси на небеси, да светится имя твое, да пребудет воля твоя, хлеб наш насущный даждь нам днесь, аминь! — слыхивал такое не раз вот и запомнил. Сотрапезники этим вроде удовлетворились, видать советская пропаганда не очень тут преуспела, достали деревянные некрашенные ложки, из ветхой, но чистой тряпицы — печеную зачерствевшую слегка лепешку и выжидательно глянули на гостя.

Паша не стал тянуть время и тут же вооружился своей ложкой, на которую и дед и девчонка (симпатичная довольно, красавицей вырастет) вытаращились с немалым удивлением. Ничего не сказали правда, пошли черпать варево по очереди — сначала мужик с рубленым лицом, потом гость, потом повариха.

Каша оказалась вкусной, кусочки мяса — мягкими. Одно удивило — была она совсем практически несоленой, видать с солью у хозяев были перебои. Лёха много об этом говорил и Паштет даже подумывал взять с собой этой специи поболе, но прикинул вес — и от идеи отказался. И очень хорошо — а то утонул бы в болоте, как утюг, и так-то еле вылез.

Ладно — без соли, так без соли. Когда дохлебали варево, девчушка быстро и старательно притащила из тенька плетеный из бересты туесок с водой, а потом — деревянную миску с пахучим засахарившимся медом. Удивляясь тому, что в плетенке спокойно, не вытекая, хранится вода, Паша достойно завершил трапезу. Потом немного подумал и отблагодарил хозяев за прием тем, что вручил им найденную на генеральном ложку — складень (почему-то хотелось избавиться от вещей покойника, а тут бедные колхозники деревянными ложками кушали) коробок спичек и протянул засмущавшейся девчонке пакетик с десятком иголок. Как-никак первые люди на пути, стоит их умаслить.

Поразила реакция квадратного — тот схватил стальную ложку и стал ее осматривать так, как опытный повар глядит на внезапно попавший ему в руки отборный кус мяса, прикидывая — какой шедевр кулинарии он сотворит с этим сырым сокровищем. От мужика вкусно пахло воском и медом, и Паша без особого труда догадался, что тут неподалеку видно пасека, а дед, чтоб не кошмарить сельчан своей жуткой образиной, в теплое время отъезжает с внучкой на дачу. При том, что пасечник был сильно поврежден, видно было что раньше он был очень силен и ловок и даже в виде такой руины внушает уважение. Как Колизей, например. Хотя, конечно, величию мешало то, что он был в лаптях и домотканной одежде.

Вечерело. Хозяин пригласил в странное строеньице, оказалось — землянка. Паша стал отнекиваться — мала она была по размерам, да и большую часть площади занимали вкусно пахнущие бочонки и туеса, а еще множество лаптей, увязанных в связки. Показал руками, что вот у него палатка есть, и он ее поставит около костерка. Но хозяин помотал отрицательно головой и опять попытался что-то объяснить.

Естественно, Паштет не понял ничего. Тогда дед обратился к родственнице, как к переводчице. Девчушка, то ли стесняясь говорить с чужаком, то ли опасаясь, что он ее не поймет, изобразила в лицах — встала на цыпочки, злобно зарычала и подняла вверх угрожающе ручонки. Потом опустилась на четвереньки и косолапо обошла вокруг Паштета, нюхая землю и периодически что-то выкапывая. Подняла личико, глянула, догадался ли, олух стоеросовый? Свой веночек она сменила на платок и теперь была умилительно симпатична, словно сошла с обертки шоколада "Аленка".

— А, медведь приходит! — догадался Павел.

Дед испуганно зыркнул глазами в разные стороны, осуждающе помотал головой и приложил узловатый палец к криво сросшимся губам.

— Все понял, по имени не называю! Я его застрелю! — согласился попаданец. И взял в руки ружье, которое отставил в сторонку во время трапезы. Показал, что прицеливается и громко сказал: "Бах-бабах!" Удивился тому, насколько браво это у него получилось, палить в медведя ему раньше не приходилось и, в общем, он опасался этого зверья. Но вот что-то понесло.

Колхозник в лаптях внимательно посмотрел на двустволку, одобрительно поцокал языком и — чего Паша не ожидал — согласился, кивнув головой. После чего вытащил несколько бочонков пустых, но густо пахнущих, уложил на колоду отвергнутого пашиного птица, подкинул в огонь поленьев и сучьев, за которыми сходил в лес тут же. Огня они не дали, только тлели, но получалось, что если зверь встанет у туесов или начнет жрать твердокаменную птицу, то будет подсвечен. Вроде как медведям положено огня бояться, но тут Паштет не стал умничать, в конце концов если косолапый испугается огня, то просто Паша сэкономит два патрона.

В конце концов надо налаживать отношения с местными, это всегда полезно, а опыт Паштета говорил без обиняков, что выгодные деловые отношения крепят дружбу сильнее, чем пустые обещания. Как говаривали в этом времени: "Блат сильней наркома!"

Опять же надо будет попробовать в полевых условиях переснарядить пустые гильзы, не век же таскать с собой пули, дробь и порох с капсюлями. В конце концов надо бы оружие себе получше надыбать, двустволку же выгодно можно пристроить местным колхозанам, да тому же пчеловоду с рубленой мордой ружьишко очень пригодится. А вот себе Паша с удовольствием бы нашел что-нибудь поубоистее по военному-то времени. Еще бы понять — а что хотелось бы поиметь — то, что понадежнее или наоборот — то, что в покинутом времени будет подороже стоить. И получалось, что вполне себе практичный пистолет-пулемет как раз стоить будет куда меньше, чем тот же Лехин раритетный карабинчик.

Без кучи точных сведений вроде как ломиться к Сталину и смысла нет, но тут Паша решил не суетиться — пока расклад неясен вовсе. как ни прислушивался — не слыхал ни пальбы, ни пролетавших самолетов. Может тут и немцев пока нету? Или фронт стороной прошел? Лёха особо отмечал, что на иных дорогах следов боев, гнилых трупов и рваной техники было чуть ли не сплошняком, а иные были девственно чисты и ничего, говорившего о том, что в стране идет мясорубка титанических масштабов, и в помине не было. Так что нечего танкам и авиации в этой глухомани делать, это-то понятно. Доводилось читать, что даже в 1942 году не все еще знали, что война идет, попадались такие лесовики партизанам.

Так вот — какое оружие Паштет себе бы хотел? Он и сам бы сейчас не сказал. Конечно, возвращаться через пару месяцев лучше с тем, что поценнее, но эти два месяца надо еще прожить, а сидя в дремучем вековом лесу ничем особо и не разживешься. А полезешь на коммуникации немейкой армии — так не факт, что уйдешь с добычей, а не останешься там валяться в канаве в виде кучи гнилого мяса и рваных лохмотьев.

Засаду дед устроил простую — приоткрыв тяжелую дверку из тесаных топором плах и подперев ее изнутри обрубком бревна. Паша сообразил — это чтоб медведь не смог в землянку вломиться, если что. Щель позволяла прицелиться, тлеющий костерок света давал мало, но вполне высвечивал силуэтно туеса и бочонок. Собаченция привычно свернулась в клубок, дед уселся даже не глядя в проем, а когда Паштет спросил его — "типа, а как зверя увидим?" кивнул на собаку. Паша понял, что звоночек — вот лежит, учует явно первой.

Приготовился ждать и неожиданно для самого себя уснул. И тут же проснулся от невежливого тычка в бок. Ошалело огляделся, с трудом разбирая в тьме кромешной что да как, и не сразу спросонья поняв где находится. В землянке была настоящая тьмутаракань, разве что собачонка рядом чуток была видна — встопорщенная, ощерившеяся и зло ворчавшая. Шевельнулся кусок менее темной тьмы — дед тут тоже, бдит.

А на полянке у совсем уже потухшего костерка возилось что-то живое. Хрустело нахально, громыхнуло деревянным стуком, ворочая бочонок. Паштет пригляделся повнимательнее, аж глаза заслезились. Вроде уловил движение в тех крохах света, что в пепле еще мерцали, аккуратно взвел курки, просунул двустволку в щель, приноровился — и бахнул дуплетом!

Весь мир — в труху! Взвизгнула за спиной девчушка, потрясенная собака очумело метнулась в глубину жилья вереща что-то вроде "айяйяйяйяйуиииии!!!" забилась там с треском и шумом поглубже, а дед выдал что-то восхищенно-матерное на орочьем языке, наверное, потому как кроме интонации ничего Паша не понял в водопаде култыхающихся звуков. Все вместе это прозвучало новаторским саундтреком, еще барабаны поверх наложить — цены не было б! Честно признаться — и сам Паша вздрогнул от такого шума.

Что произошло при этом с медведем — осталось неясным. Огненный шар ослепил стрелка, потому некоторое время оставалось только моргать очумело глазами и ждать. Мужик с разрубленным лицом притворил дверцу плотно, закрыв чем-то вроде засова с доску размером и, опять же подперев ее чурбаком, после чего недвусмысленно отправился дрыхать, попутно бурча что-то успокаивающее и собаке и внучке.

Паштет понял, что никуда тот не собиирается идти, отложив оценку результатов до утра, потому зарядил на ошупь свое ружье и постарался пристроиться поудобнее. Некоторое время в голове бродили опасения — а не прикончит ли его во сне этот безносый чувак, но тем не менее, попаданец уснул младенческим сном.

И опять проснулся — словно и не спал, а солнечный свет лучиками между плах дверных сияет. Немного позабавило то, что вчера на страшную харю хозяина землянки без содрогания внутреннего смотреть не мог, а сегодня уже как-то и привык, как было в игре Фалаут, когда в напарниках гули радиоактивные оказывались. Дед проявлял нетерпение, видимо хотелось ему оценить поле ночного боя.

Как ни удивился Паша, а туша незваного гостя у костра не лежала. Насрано там было жидко и обильно — это да. Собачка, обнюхав деловито полянку, вполне определенно показала своим носом, словно стрелкой компаса, на лес. Безносый иронично посмотрел на Пашу и предъявил ему простреленный навылет бочонок, потом, став серьезным, показал на темно красные пятна. Все-таки второй пулей Паштет по зверю влепил. Вопрос — куда. Переглянулись с дедом. Тот жестами и своим буркотеньем показал достаточно понятно — сейчас все трое идут в лес, подранка добирать. Первой — собака (та, после ночной подлянки со стрельбой над ухом, старалась держаться подальше от шумного попаданца и потому сейчас выглядывала из-за хозяйской ноги, ближе не подходя). Вторым — сам хозяин. Тут безносый упер конец своего оружия в землю, ногой прижав и грозно направив острие в сторону ставшего неприятно враждебным леса. Потом принял рогатину в положение "на плечо" — и показал Паше три пальца — типа твой номер шестнадцатый, вступишься третьей линией. Вопросительно проворчал что-то, что попаданец перевел как "Все понятно?".

Ну, в общем было понятно, да. Кивнул. Тронулись гуськом.

Теперь по лесу идти было неприятно. В свое время Паша много раз слыхал про чертовски хитрых медведей, поедом евших всех подряд. Потому шел с опаской, ожидая бодрого напрыга со всех сторон. Собачонка после недолгой экскурсии вдруг встопорщилась, зарычала и кинулась вправо. По звуку Паша решил, что лайка уже всерьез дерется с медведем. Безносый спешно прянул за собакой, попаданец — следом, хоть и без радости. Но вроде — не боялся, только руки вспотели.

Собачка всерьез драла мишку. И это получалось у нее лихо и ловко. Наверное потому, что медведь лежал ничком, уткнув нос в лапы и никак не реагировал. Паша вовремя обнаружил, что взведенное ружье целит квадратному деду в спину, быстро исправил свою оплошность, пока не заметил кто, взяв на мушку бурую тушу.

Подошли осторожно, хотя догадывались уже, что мишка помре. Дед аккуратно потыкал медведя острием в черный кожаный нос. Зверь никак не отреагировал и безносый быстро осмотрел тушу. Жестами пояснил Паше, что медведь доплыл, доканала его Пашина пуля.

Попаданец вздохнул только, настраивался на бодрый бой в духе охотничьих гобеленов, а получилось все более чем обыденно. Черт его знает, все шло не так, как полагалось в нормальном попаданческом романе! Ну, вот совершенно не так, а наперекосяк! Какой вообще должен быть попаданческий роман? Если брать в общем и шире?

Сказка типо "порно" — вот я один мужик в мире, и все бабы и девки мне дают не просыхая и выполняют все мои пожелания? Или — рассуждения в стиле "если бы я была царицей, я б вам, мерзавцы, отомстила б"? Сейчас Паше пришло в голову, что в 95 % случаев автор описывает то, чего у него в жизни нету, но очень хотелось бы иметь. В остальных 5 % — хвастается тем, что у него было, есть, что знает и умеет. Точнее сказать так: в первом случае 95 % текста занимает то, что автор вожделеет безуспешно и безнадежно, — и 5 % то, что у него было на самом деле. Во втором — наоборот. Это не буквально, но в общем, по сюжету и смыслу. Хороший писатель, профессионал — пишет первый вариант. Графоман-любитель — второй. Когда писатель пытается писать по второму варианту — получается нехудожественно, чисто роман-биография. Когда графоман по первому — получается полная херня.

Если крепкий автор хочет рассказать сказку для офисных мальчиков-девочек, то так и оно будет. Задрот станет ЧОрным-ПречОрным Властелином, магом-некромантом, королем и плюс к этому ему будут другие плюшки — в зависимости от его темперамента.

Прыщавая дурнушка каким-то образом станет королевой красоты и все в очереди стоять будут, ожидая хотя бы ее знака внимания. В итоге такие книжки четко попадают под целевую аудиторию и быстро раскупаются. А еще можно массово геноцидить всех врагов, не заморачиваясь ни какими реальными ограничениями и законами природы. Но это — в романах. А вот тут в реальном прошлом все и скучнее и нервознее. Незаметно обтер мокрые ладошки о штаны. Ладно, знал на что шел!

Боишься — не делай! А делаешь — не бойся!

Квадратный дед уже довольно споро невесть откуда вынутым ножиком порол зверю брюхо.

Ножик у старика был странный, кривой какой-то, гнутый, самого невзрачного вида, но дед им пользовался уверенно и даже — на взгляд Паштета — вполне виртуозно. Да и видно было, что отточено лезвие до бритвенной остроты и потом безносый то и дело ножик в ходе работы на оселке правил, видать железо там бьыло мягким совсем. Сам бы Паша к чертовому медведю (к слову сказать — весьма небольшому медведю) не знал как подступиться, а квадратный, видать, не впервые шкуру снимал, достаточно уверенно делая надрезы и раздевая зверя от шубы. Попаданцу же больше всего хотелось узнать — куда он попал второй пулей? Пробитый бочонок как-то смотрелся позорно, хотелось все же, чтоб вторая пуля прошла куда надо, и хотя смерть мишки подтверждала вроде, что не промазал, но хотелось глазами увидеть. Доводилось читать, что медведи от испуга могут дуба нарезать, инфаркты у зверей тоже бывают, так вот все же хотелось оказаться стрелком, а не шутом гороховым, который громким пуком всех побивает.

Дед, похоже, понимал это и когда вывернул медведя из его шкуры, отчего тушка уменьшилась в разы и стала совсем небольшой, почему-то напоминая человеческое тело, то ткнул пальцем в дырку между медвежьих ребер, откуда вяло сочилась темная кровь. Паша перевел тихонько дух. Не мазила. Это греет, хотя ему казалось, что при выстреле дуплетом пули должны идти параллельно — как из стволов вылетели, так и полетели рядышком. А тут — вон какой разброс получается. Сделал себе зарубку на память.

А дальше было несколько часов тяжелой, мясной работы. Вроде и невелик зверь, а даже грамотному лесовику возиться с ним пришлось долго, правда от Паштета помощи было мало, да безносый не очень-то его и припахивал, все сам больше. В итоге куски медвежатины были аккуратно развешены вокруг на деревьях, собака, жадно рыча, трескала выдранные из медведя внутренности, на взгляд Паши — весьма неаппетитно пахнущие, а печень, легкие и прочее субпродуктовое дед взял с собой. Желчный пузырь заботливо отделил и замотал старательно в листья, словно особую ценность. Со значением предъявил попаданцу кровавый ком — сердце. Потыкал пальцем — Паша понял, что пуля прошила зверя аккурат через легкие и самый кончик этого самого сердца снесла. Потому медведь далеко и не ушел.

Дед отчекрыжил маленький кусочек сырого мяса, кивнул головой — дескать — ешь!

Паша не очень разбирался во всех этих охотничьих обычаях, но ломтик сунул в рот, пожевал без особого восторга, ну — солоноватое. Не особо вкусное, так то уж, если честно. Но судя по серьезному виду деда, пытавшегося своими шестью зубами жевать такой же ломтик, понял — это ритуал, шуточки сейчас неуместны.

Обратно вернулись вечером уже, девчушка очень обрадовалась, но чужака так же дичилась, как и раньше. Оказалось, что вода кипячая у нее готова, потому сразу же поставили на огонек горшок с накрошенными туда медвежьими потрохами, а пока мясо тушилось, жарили над огнем нанизанные на прутики кусочки печени, словно бойскауты — сосиски. Наелись все так же, как собака, которая и лежать толком не могла — брюхо набитое мешало.

Утром дед засобирался куда-то, перед тем долго и старательно расспрашивая о чем-то своего гостя. Попытки растолковать старику про то, что он ищет партизан или красноармейцев не удались, разве что слово "немцы" до старого хрыча дошло, но и на него квадратный отреагировал как-то странно — с усмешкой затаенной, но на секунду мелькнувшей на губах. Потом утвердительно покивал головой старательно выговаривая что-то вроде слова "фегунн". Так бы Паштет решил, что светит ему встреча с сегуном, но дед с внучкой настолько были непохожи на японцев, что мысль эту Паша выкинул вон из своей головы.

Потом квадратный коряво, но поспешно утопал по заросшей дороге, а Паша принялся за снаряжение патронов, благо дело было известно только теоретически, а с практикой обстояло куда хуже. Как всегда, понятное в общем занятие выдало массу мелких заморочек и как всегда дьявол прятался в деталях. Но, худо — бедно, Паштет снарядил все пустые гильзы и теперь чувствовал себя куда увереннее. Почистил ружье, потянулся, разминая затекшую спину и пошел глянуть — что там хозяйка делает?

Девчушка, высунув от усердия кончик языка, старательно складывала вынутые из коробка спички этаким "срубом" и уже заканчивала свое ювелирное действо. Но тут услышала шаги за спиной, дернулась и спичечная башня осыпалась кучей. Собака, лежавшая тут же, лениво приоткрыла один глаз — и опять погрузилась в дремоту. К гостю она теперь относилась как к своему.

— Не бойся меня! Ты вообще знаешь, для чего нужны спички? — спросил девчонку Паштет. Ему только сейчас в голову пришло, что может эта молодая особа спичек-то в руках раньше и не держала, доводилось читать, что многие в то время поезд-то увидели впервые, когда их на фронт везли. Спички — дело городское, сам безносый хозяин огонь высекал кресалом по кремню, так что может и стоит девчушку просветить.

Под настороженным ее взглядом, Паша аккуратно взял пустой коробок, чиркнул спичкой и поразился тому, как отреагировала девочка. Она так вытаращила глазенки, словно увидела натуральное чудо! Паша аккуратно сгреб спички в коробок, протянул его девчушке. Та боязливо схватила дар и внезапно задала лататы, только пятки засверкали.

— Дикие они тут — сказал вслух Паша, задумчиво поглядев ей вслед.

Перетряхнул свой рюкзак, подсушил не до конца высохшие вещи, потом посидел, сняв с себя броник, который из опасения всяких возможных чудачеств безносого и медведя, носил последние сутки не снимая.

Хорошо было посидеть без амуниции. Солнышко грело, тепло, уютно. Попутно позанимался рукоделием — аккуратно зашив в портки мешочек с золотом, из десятка пачек с иголками три отложил в карман сидора. Потом решил, что неплохо бы и перекусить, пошел искать хозяйку. Нашел ее за избушкой. Девчонка священнодействовала и так увлеклась, что не заметила тихо подошедшего Паштета. Она зажигала спичку, причем видно было, что это для нее настоящее Чудо, завороженно глядела на огонек, приборматывая что-то тихо и невнятно, не то молясь, не то от восхищения детского, потом ловко перехватывала за сгоревший кончик, скармливая огню всю спичку и аккуратно укладывала горелую в кучку таких же. В коробке оставалась в лучшем случае пара целых.

Паштет пожал плечами и так же тихо удалился. Ну сделает дед внучке "атата по попе", не его, Пашино, дело. А так — получилось у ребенка тихое и запоминающееся счастье, в конце-то концов малая столько по хозяйству возилась, куда там многим Пашиным современницам, а игрушек у нее явно было не шибко много. Пусть хоть так порадуется. Хорошая кому-то жена достанется, хотя по военному времени не факт, что и сама жива останется и мужик для нее достанется, после такого массакра-то.

Как у любого нормального человека цифра потерь людских в Великой Отечественной у Паши в голове не помещалась и не воспринималась целиком, масштаб больно нечеловеческий. Даже в вымерших городах представить не получалось. Ну три Москвы вроде по арифметике выходит, так ведь и Москву в целокупности человеческий мозг представить не может, нечеловечески громадная она. Одно было понятно точно — выбило европейское нашествие столько молодых и здоровых, что иной бы нации и вообще не стало, вымерла бы. А ведь сколько-то еще и калеками остались никчемушными. Как бы хорошо жилось, не устрой нам бравые европсы такое кровопускание. Столько красивых девушек и крепких парней в землю загнали, столько гениальных ученых, поэтов, режиссеров, инженеров на фронтах легло, не успев ничего в жизни. Да и просто работяги и обычные мамки, которые бы не хватали звезд с неба и не прославились бы, а просто выполняли бы свою работу и растили бы здоровых детишек куда бы полезны были б.

Вообще Паша с иронией относился ко всяким сыропеченым Звездам, которые в виде неизменяемой карточной колоды тасовались у нас на экранах и эстрадах. Странная мысль пришла как-то ему в голову, что не тех славят, как ни странно. Вот неприметный работяга, который по зарплате в подметки негодится эстрадной примадонне или телеведущему, а не так прикрутил гайку и колоссальная ракета стоимостью в охулиард миллиардов с оборудованием еще на пару охулиардов крякнулась сразу после взлета. Нанеся попутно репутационных убытков в еще кучу охулиардов. Какая "Звезда в шоке" может парой движений за пять минут такие убытки нанести? Смешно представить. Так вот, после общения с копателями как-то казалось иногда, что пустые места рядом — это те, кто в войне погиб и рода своего не продолжил, запустение создав. И иногда как-то страшновато становилось.

Девчонка все не шла из своего закутка, потому Паша в одиночестве попил ледяной водички, пожевал остатки лепешки и подремал чуток. А проснулся уже от голосов и лошадиного ржания. Безносый приехал со свитой и помпой, как триумфальный римский император — на телеге с еще тремя мужиками.

Паша постарался привести себя в вертикальное положение без суеты и поспешности, но и зря время не теряя. Прибывшие приветствовали его достаточно сдержанно, приподняв свои шапки (один мятый треух, странный по теплому времени, но видно хозяин его твердо знал свои потребности, войлочная шляпа с вислыми полями и два колпака, вроде как тоже из войлока, но какие-то щеголеватые, этакие недошляпы с узенькими полями). Пробурчали что-то типа "здрав буди!" Немногословные, заразы.

Паша в ответ приподнял свою кепку за козырек, поздоровался. И пошел вместе с ними туда, где подсушивались на сучьях куски медведя. Шли по-деловому, а Паша присматривался к спутникам. Те в свою очередь на него поглядывали. Весьма заинтересованно, но не потому, что вид у него был странный и непривычный, тут-то Павел чуял, что внешностью он их не удивил, а вот что-то другое в нем их всерьез зацепило. на всякий случай ружьишко перекинул поуждобнее.

Но никакого нападения не произошло, медвежатину, уже заветрившуюся, сложили на телегу, отчего лошадка сильно заволновалась, но возчик ее удержал мощной жилистой рукой и даже какую-то тряпку ей на ноздри примотал. Хозяин откуда-то приволок пару здоровенных птиц без голов, их тоже положили на тележку, пахнуло от птичек падалью, а двое в шляпах как-то облизнулись по-гурмански.

Безносый квохтанием своим и жестами явно предложил продать медвежатину, Паша согласился и к его удивлению после минут пятнадцати перебранки, махания руками и всяческих телодвижений стороны пришли к удовлетворившему их результату, после чего откуда-то из глубин одежд своих один из шляпоносцев вынул пару легких светлоблеснувших серебром чешуек. Дед страшно обрадовался, покивал головой, потарахтел на своем култыхающемся языке и одну чешуйку с невнятным рисунком вручил Паше. Потом, улыбаясь во все свои шесть зубов, отчего усмешка получилась жутковатой, показал Паштету на пахнущих птичек, после чего мимикой и жестами внятно объяснил, что вешать их надо за шею, а жрать — только когда повисят и башка оторвется. И пожевал корявыми челюстями, типа — тогда жевать можно.

Паштет только вздохнул. Медведик то вполне его птичку прибрал, чего уж, хоть и жесткая была. А потом простился попаданец с лесовиком, помахал высунувшейся было стеснительной девчонке, отчего та тут же опять спряталась, и двинулся прочь, вместе с телегой, влекомой фыркающейся и волнующейся лошадкой, парой торгованов (а они и впрямь выглядели торгованами) и невозмутимым возчиком, который всем своим обликом показывал, что ему тут все равнофиолетово.

Торгованы старались не вставать к нему спиной, Паше тоже не хотелось, чтоб эти как их — нэпманы деревенские, сзади были. Некоторое время все выполняли нехитрые маневры.

— Ничмен ли йедохил? — быстро и словно невзначай спросил один торгован другого.

— Ничмен. Он ино ет иедохил — ответил ему другой. Он старательно избегал взглядом Пашу, но почему-то попаданцу показалось, что речь идет о нем.

— От кат несапо? — поинтересовался первый.

— Едор в тен — пожал плечами второй.

Паша чувствовал себя по-идиотски. Как-то посмотрел он передачку по телевизору, где была какая-то филологическая муть, но кусочек запомнил — у каждого языка — своя ритмика, свое звучание, как у музыки. Там еще приводили в пример нелепую фразу, которой начинал свои занятия со студентами матерый профессор: "Глокая куздра штеко блуданула бокра и курдячит бокренка". И несмотря на полную околесину, оказывалось, что люди вполне кое-что понимают в сказанном, что некое существо как — то что-то быстро сделало с другим существом и медленно делает что-то с третьим, маленьким. Вот сейчас попаданцу серьезно казалось, что разговор идет про него самого, только язык тарабарский. Или диалект какой-то.

Поневоле вспомнился рассказ Лёхи о том, как ему было паршиво в селе с Гогунами, где разговор шел на нескольких языках, но при том ни одного языка сам Лёха не понимал. Сейчас это происходило с Паштетом. И было очень неприятно. Хотя язык точно из славянских и вроде как о нем говорят и очень похоже — что с опаской.

Все же Паша постарался разговориться со спутниками. Оказалось, однако, что они русского языка не понимают, то есть понимают, но очень плохо. Во вском случае, когда попаданец постарался выяснить где он находится и спросил про Киев и Москву, как наиболее крупные города, которые всяко уж торговые люди знать должны, те и впрямь вроде догадались в чем суть и показали руками направление. Дескать тудой — на Киев, а сюдой — на Москву. Ровным счетом ничего это Паше не дало, потому как поди знай, может отсюда до Киева сто километров а до Москвы — тыща, или наоборот — до Москвы ближе, а до Киева — обратно же.

Одно хорошо, довольно скоро торгованы перестали исполнять свои тактические фортели и пошли ровно, убедившись в миролюбии спутника. Один даже попытался впарить Паше потрепанную не то саблю, не то шашку, которую достал из сена в телеге. В свое время попаданец поизучал этот вопрос, поняв быстро, что сам черт не разберется в классификации этого оружия, потому как вроде по одним критериям разница была только в том, как подвешивались к поясу ножны. Если "брюшком" лезвия вверх, то тогда это типа шашка, а если вниз — то сабля. Еще писали, что, дескать, в шашке центр тяжести смещен к концу лезвия и потому она хороша для решающего удара, а у сабли центр тяжести смещен к рукояти и потому ею фехтовать удобно, но когда Паша решил блеснуть информированностью перед Навахой, тот хмыкнул и спросил: " А как быть с саблями, у которых елмань? То есть сознательно утяжелен "слабый" конец лезвия?" Ответить на этот вопрос Паша не смог и потому так и осталось невнятицей — чем шашка от сабли отличается. Во всяком случае перекрестия эфеса в предложенном Паше оружии не было, клинок был старым, щербатым, клеймо имелось, но такое невнятное, что черт бы его побрал, и потому попаданец холодняком этим не заинтересовался категорически. Торгован пожал плечами и больше не надоедал. Из этого Паша сделал неожиданный вывод — раз торгован не пристает неотвязно, как репей, то тут точно не арабская страна.

Деревня, куда пришел обоз из одной телеги с сопровождающими Пашу лицами, оказалась не маленькой, церквушка на холме сразу Пашу успокоила — явно православного типа постройки, даже крест на ней был целехоньким, видать коммунистические безбожники не добрались, так что и впрямь скорее всего те территории, что в 1939 году СССР себе вернул. Понятно, почему по-русски не говорят толком. Публики в деревне было мало, мужиков и не видно вообще, редкие старухи, да дети на виду. Ясно, рабочий день в разгаре. Пацанва храбро собралась стайкой поодаль и теперь сопровождала Паштета, чирикая что-то звонкими голосами. Босые все, но одеты нормально, разве что только самые маленькие в одних рубашонках. Но ведут себя сдержанно, вблизь не лезут, камнями не кидают.

Остановились все у большой избы, торгован что-то пацанятам сказал, опять послышалось слово "сегун". Несколько пацанят ускакало за этим самым "сегуном", очевидно. Паша решил ничему не удивляться, потому, когда с детворой явился крепкий мужик с тугим пузиком, показательно подпоясанный снизу ремешком с серебрянными фиговинками так, чтоб пузико подчеркнуть, типа "вот какое наел!", Паштет и не удивился. Поприветствовал мужика, тот вроде понял, буркнул что-то в ответ неразборчивое, что можно было бы получить из сложенных друг на друга одновременно фраз: "И ты будь здоров, человече!" и "носит вас, чертей, будь вы неладны!" Торгованы затарахтели в свою очередь, мужик оценивающе оглядывал попаданца. Паша попытался осторожно задавать наводящие вопросы, опять получил те же результаты — только на слово "немцы" мужик отреагировал пониманием, почесал в ухе, подумал, потом кивнул головой, типа ладно, раз чужаку так охота — нехай едет к немцам. Усмешка какая-то у него была при этом неправильная, очень уж презрение проскочило при "немцах", с другой стороны показалось Паше, что сам мужик, весьма настороженно глядевший вначале, как-то успокоился. Ощущение было странным — словно Пашу оценили, классифицировали и поставили на соответствующую полку, после чего инвентаризированный попаданец перестал быть непонятным, но интересным объектом. Почему-то вспомнилось из детства, как мама нашла при уборке квартиры какую-то гайку, обратилась к отцу, тот повертел деталь в руках, потом хмыкнул: "А, это от дивана!" Отодвинул мебель и да, прикрутил гайку на ее место.

Вот сейчас Паша почувствовал себя той самой гайкой. Еще смутило то, что в разговоре рядом со словом "немчины" вроде как показалось что-то очень знакомое, голову на заклание не положил бы, но вроде отчетливо услышал что-то типа "обосратушки", а тот торгован, что шашку предлагал, кивнул и молвил что-то адски похожее на "засранцы".

Двинулись дальше, что удивило — не выгружая практически медвежье мясо из телеги. Вот вонючих здоровенных пташек "сегун" забрал.

Покатили по проселку дальше, детишки вскоре отстали, опять тихо, только колеса у телеги скрипят, да листва шумит. Через полчаса свернули, выехали на поле, довольно топтанное. И Паштет встал, как вкопанный. До того он сильно опасался, что приведут его аккуратно в лапы немецкой фельджандармерии или в комендатуру вермахта на данной оккупированной территории, а то и к НКВДшникам, вот, дескать, прохожий шибко немцами интересовался, залетный парашутист, наверное. Морально готовился и к допросу и к драке. Даже со стрельбой. А вот к этому никак готов не был. Ну, совершенно. И в голове почему-то крутилось разухабистое и не очень уместное:

Падал в шахту лифта оптимист Сергей. Хохот доносился, крики "Эгегей!"

Паша был готов увидеть немецкий лагерь. Грузовики, бронетранспортеры в конечном счете были не обязательны, вермахт немалой своей частью передвигался на конной тяге. Потому пасшиеся тут лошадки не удивили. Вот сам лагерь… Пара десятков палаток и шатров, разнокалиберных и кое-где цветастых, но изрядно потрепанных и потасканных, да и публика в лагере и вокруг него ни в коем разе не соответствовала облику вермахта. Больше всего все увиденное, включая часового при дороге, опиравшегося устало на алебарду, напоминало цветную гравюру того самого Калло, чьи рисунки Паша когда-то потрясенно разглядывал.

Алебарда!!! Чертовщина! То, что это не 1941 год стало понятно со всей очевидностью. Потому и самолетов в небе нет, что откуда тут самолеты? И язык у окружающих — наверное русский, надо понимать, только вот старый русский, да еще и диалектный. Слова-то некоторые понятны были, всяко не английские или испанские. Но может немецкий пригодится?

Потрясенный Паштет полез в рюкзак, достал фляжку со спиртом и глотнул. Он просто нуждался в таком действе, чтоб немного придти в себя. И ведь действительно — а с чего он решил, что портал работает строго на 1941 год? Это не кинотеатр с расписанием, не рейсовый автобус. Да в конце концов и там бывает сбой. Черт, что произошло-то?

И вдруг, после обжигающего глотка спирта, Паштета осенило. Он вспомнил, с какой неподдельной жадностью, директор Константин Константиныч (среди своих — Скотин Скотиныч) хватался за понравившуюся ему вещь, будь то подаренная казацкая шашка или подвернувшаяся жопа секретарши. Все встало на свои места.

Увидав хроно-светлячка, шеф, будучи левшой, схватил его с такой неистовой силой, что светлячок не выдержал и, зашвырнув директора куда попало, взорвался затем ядерным микровзрывом, разметав по болоту кости кисти Кости.

Больше внятных версий в голову не пришло, Паша под внимательными взглядами торгованов закрутил пробку фляги, встряхнулся и кивнул — пошли, дескать дальше.

Алебардщик встретил местных как старых знакомых, а вот на Пашу поглядел строго и как-то очень по-эстонски протяжно выругался:

— Вые пистуу?

Что странно — прозвучало это как-то вопросительно и не враждебно. настороженно, но не враждебно.

— Ферштее нихьт! — пожал Паша плечами.

Часовой надулся, отчего его испитая бледная морда с серой кожей как-то даже и порозовела и сказал гордо:

— Ишь Ханси Офенхельт!

Тут он ткнул себя пальцем в грудь, прямо в кожаный камзол весьма грязного вида. Потом грязным пальцем ткнул Паше в грудь:

— Вые пистуу?

— Ах, вер бист ду, ты меня спросил? Кто ты есть? Акцент у тебя, Ханси, камрад, фантасмагорический — облегченно вздохнул Паштет, в то же самое время, как мысли у него в голове заметались кучей вспугнутых летучих мышей. Ранее сработанная легенда, в которой Паша и впрямь решил по совету Лёхи быть театральным администратором рассыпалась мелкими брызгами. В течение короткого времени надо лепить новую, причем времени-то как раз мало. И тут надо было угодить в десятку с первого раза, потому как местные — условно сказать — русские, Паштета явно за своего не приняли и спровадили к чужакам "немцам". Если и тут не получится договориться — придется сидеть между двух стульев, то есть на полу холодном и черт его знает — как в этом времени, а может и в этом, ином от земного, мире быть неприкаянным. без друзей и знакомых. человек — существо социальное, а одиночку всегда обидеть просто и легко.

С одной стороны на войсковое подразделение этот разбродный лагерь как-то не тянул. С другой стороны публика у палаток даже на первый взгляд была вооружена, но при том торгованы явно чувствовали себя тут спокойно, да и деревенские тоже не шибко волновались, что рядом с ними порядка сотни вооруженной шпаны. Причем явно не своих, а пришлых. Так спокойно крестьяне относятся только к дружелюбным регулярам, как полагал Паша.

Оставалось только вздохнуть тоскливо от досады. Полез в воду, не зная броду — вот и купайся теперь в сапогах по самые уши! И ведь как шел сюда — как американский президент, напыщенно и безоглядно, не думая, что дальше делать будет. И надо рожать легенду, срочно выдумывать имя и фамилию, а судя по одежке и быту местных — еще и сословие свое надо обозначить и чтоб впросак не попасть! Но учитывая, что ничерта не понятно, а исторические знания ограничены "тремя мушкетерами", да парой фильмов — можно такого дурака свалять за пять минут, что чесаться устанешь.

На счастье Паши часовой как-то тоскливо и зло перекосил свою бледную морду, неразборчиво выругался, торопливо отошел на десяток шагов и злостно нарушил устав караульной и гарнизонной службы в той редакции, что была знакома Паштету. Он уселся весьма недвусмысленно "гордым орлом" и стал тужиться. Такая европейская простота нравов немного удивила "нецивилизованного русского дикаря", но виду попаданец не подал, только судорожно размышлял — как назваться, что дальше делать, и с чего это кнехт караульный срать уселся при всем честном народе? Все вместе сразу обдумывать было трудно, разве что обратил внимание, что торгованы невзначай переглянулись с постными деревянными мордами, но легонькие иронические ухмылочки тенью, отзвуком на губах у них скользнули.

Злорадствуют, интеллигенты местные, над страданиями солдапера-чужеземца. Бесплодные страдания-то, судя по всему. Не выходит у Данилы-мастера каменный цветок.

— Nichts passiert? (Ничего не получается?) — спросил Паша сочувственно, но в меру, чтоб не выглядеть и глупым самаритянином.

Алебардщик злобно посмотрел снизу вверх, ничего не сказал внятно, только пробурчал что-то себе под нос. Его совершенно не смущало, что он тут сверкает голым тощим задом перед совершенно посторонними людьми, но вроде понял вояка, о чем спросили.

А Паша, с виду стараясь остаться невозмутимым и холодным, лихорадочно думал, перебирая варианты ответов и отвергая их один за другим, что было совершенно разумно, потому как в этот пиковый момент в голову лезла какая-то чушь, причем лезла настырно и упорно, как пьяный в музей, невзирая на то, что ее выкидывают из вороха мыслей. При этом же, как и положено всякому разумному человеку, который только что облажался и сморозил глупость, все время вылезали детали, которые Паша по дороге видел, но не воспринял так, как надо и потому не подготовился.

Как говаривали раньше — смотреть и видеть — две разные вещи. Ну, вот пришел Паштет в деревеньку и что? Ни домов не разглядел, ни одежды взрослых, ни прочего. Бревенчатые избу, в чашу рублены. Вроде отличаются от тех, что сейчас в деревнях, так это из-за крыш — тут они соломой крыты и дранкой, если побогаче — как "сегун" этот. И баньки тоже видел, без труб, типовые, которые "по-черному" топятся.

Так и такие тож не старина какая древняя, вон Высоцкий рвался все, чтоб ему такую именно протопили. Поездил Паштет по стране, видывал такое, причем еще удивлялся — в одном районе деревенские все по-черному бани топят, а у соседей — все по-белому, черт их поймет почему так. Разве что крыши ондулином покрыты и там и там.

Вообще, конечно, поступил Паша по-дурацки, можно сказать сам в зубы полез. Другой бы кто тихарился бы в лесу, все вызнавая. Правда, Паштет свои ниндзевые способности оценивал низко, засекли бы его быстро и потом вышло бы неловко, не любят люди, когда кто-то в лесу таится с нехорошими, надо думать, намерениями. Иначе с чего прятаться — то от порядочных людей?

— Хандырил ли на оксар? — спросил один из спутников, меланхолически поглядывая на старающегося часового.

— Пулил мас лапухи клёвые — не без гордости ответил ахинеей на ахинейский же вопрос второй торгован. Паштет навострил уши, услышав неожиданно знакомое слово. Черт бы этих хмырей драл!

— Чего это он тут гадить уселся? — тихо спросил своих спутников Паштет. Те переглянулись, пожали плечами молча. Когда Паша уже решил, что либо его не поняли, либо проигнорировали, второй веско заявил, мимолетно взглянув на собеседника:

— Лох скомлешный. Пельмаю лещуха скурлеет — профессорским тоном заявил он, объясняя незнакомцу совершенно очевидную для любого вещь.

— Не понял я тебя, человече — честно признался Паштет. И вот сейчас на сто процентов был уверен, что торгован-то его понял, но почему — то не стал это показывать.

Опять все получалось не так, как было во многих попаданческих книжках. Никто не рвалася раскручивать перед свежепопавшим ковровую дорожку, да их, местных этих, понять-то невозможно почти, такое чувство было у Паштета, когда он разговаривал в Таиланде с тайцами. Теми еще нацистами и расистами, к слову сказать, только хорошо воспитанными и относящихся поэтому к тупым туристам-фарангам доброжелательно, как и положено разумному крестьянину при работе со своей скотиной, дающей стабильную прибыль. Естественно, как высшие люди, тайцы были свято уверены в том, что все они блестяще умеют разговаривать по-английски, а если их не понимают — то это только из-за тупости глупых и необразованных фарангов и никак иначе. Паштету хорошо запомнился комичный диалог пары англичан с самоуверенным тайцем и последующее завершение — гордо удаляющийся презрительный таец и чуточку очумевшие анличане, которые из всего разговора поняли, что они нихрена не знают английского языка и им надо его выучить, как это заявил их собеседник. К слову, последняя его фраза была единственной, которую англичане поняли.

Когда Лёха рассказывал о том, как не мог врубиться в то, что попал в 1941 год, Паша посмеивался про себя. Ну ведь действительно — идиотом надо быть, чтоб о каких-то реконструкторах думать! Ну ведь любому очевидно было бы все и сразу! Теперь оставалось только грустно вздохнуть, понимая простую вещь — если ты сам настроился на что-то, то и воспринимать будешь именно то, что ожидаешь. а не то, что есть в реальности.

Черт, делать-то что? Сразу и не понять даже — какое сейчас время. В моде Паша разбирался плохо, а уж тем более — в давно прошедшей. Что странно — торгованы и прочие персонажи, что попадались по дороге до этого лагеря не вызвали особого изумления — кафтаны долгополые, или там зипуны вполне по мнению попаданца возможны были и для 1941 года, как и лапти с сапогами и домодельные колпаки и шапки. Только тут с этим алебардщиком шарики за ролики зашли. Странно одет этот тип. Пестро и нелепо. Покрой одежды таков, что кажется, будто это толстый человек. А внутри пышной одежды — зачуханный, тощий, болезненного вида хмырь. Зачем так? Как имевший некоторые проблемы с лишним весом, Паша догадался, что раз толстый, значит много — много ест. И выходит, что тут такое может себе позволить только богатый. Это — почетно, быть толстым. Вон как тот "сёгун" в деревне пузо свое на показ выставлял, натуральное пузо, не фальшивое. А раз не выходит быть толстым на деле — значит надо одежкой замаскировать. Ну, характерно для европейцев не быть, но — казаться…

Не отвлекаться! Сейчас надо легенду сварганить! И быстро находить себе компанию. Теперь за спиной Паштета нет мощного государства, никто его защищать не будет, а в одиночку — что особенно ясно стало еще в дремучем лесу — тут очень легко загнуться. Это понимание пришло, когда Паштет поскользнулся на присыпанном хвоей корне и больно шмякнулся оземь. Когда, кряхтя и потирая ушибленные места, вставал, стрельнуло болью в щиколотке. Пришлось бинтоваться и идти дальше осторожно, оберегая поврежденную ногу. К счастью только чуточку потянул, не вывихнул и не сломал ничего. Вот тогда и проморозило внезапно опять пришедшее осознание, что тут сдохнуть можно запросто. И даже тонуть в болоте не надо — сломал бы сейчас ногу — и все, ауфвидерзеен, либе Пауль! После этого инцидента попаданец стал еще острожнее. А вышел к людям — и почему-то расслабился.

Теперь надо быстро решать — что делать. Деревенские за своего не приняли. Торгованы — тоже. Остаются эти иноземцы, вояки, к которым местные, хоть и разнятся по виду и языку, относятся спокойно. Но при том — за своих не считают, потому и отправили странного чужака — к таким же чужакам. Либо союзного государства служивые, либо — что скорее — наемники. Которые тут нанялись и временно как бы пока — свои.

Время! Надо выиграть время! Осмотреться, понять — куда забросила судьба, что сейчас тут творится и вообще что к чему и почем? Черт, как замечательно в книжках получалось — выходит попаданец из лесу, ловит за химо вовремя подвернувшегося пейзанина, а тот ему хорошим литературным языком тут же и докладает: Сейчас 1471 год, правит государь — батюшка Иван Третий, вон там в 10 километрах река Шелонь — там войско москвичей — вон там войско новгородцев, и известная битва при Шелони будет завтра, как раз вы, ваше сиятельство, успеете боярина воеводу Холмского навестить и вразумить!

А тут хрен чего поймешь вообще. Даже со страной не понятно — может и Россия, а может и Польша какая с Литвой вместе. Одежка-то одинаковая у простонародья. Хотя как крестьяне в Венгрии той же одевались или там у тех же чехов или даже и франков?

Тощий алебардщик все так же тщетно тщился.

Паштета осенило. Как ни крути, а повезло с доктором в аэропорту встретиться. Та длинная и старательная лекция о болезнях на войне еще не успела выветриться из головы, потому сложив один плюс один Паштет спросил горемыку-часового:

— Diese Krankheit für eine lange Zeit mit Ihnen, Hansi? — но то ли сама фраза оказалась сложной, то ли Пашин хохдойч, который еще не был изобретен и пока немцы на нем не разговаривали — показался невнятным, но так или иначе, а засранец не понял, что пришлый осведомился о том, давно ли у него эта болезнь.

Раз часовой не понял, попаданец попробовал упростить вопрос и задал его так:

— Du lange krankt? (Давно ты болен?)

Теперь до Ганса дошло и он сначала выругался, потом что-то бурно залопотал, махнув рукой так широко, что охват покрыл весь лагерь.

— Лянгзам, камарад, медленно и спокойно давай — продолжил содержательную беседу Паштет.

Камарад натянул портки и принялся за тягучий и подробный рассказ. На радость Паши удавалось понять через два слова третье, да еще чуточку грамматика помогала. Каши бы поесть перед таким разговором, очень бы уместно было, сил на понимание уходило — как мешки таскал. К счастью в разговор включился и один из торгованов, который почему-то заинтересовался вопросом.

Правильно, или нет, а представилось в итоге Паштету, что сам хмырь этот болеет животом и головой уже неделю (так получалось если считать, что хворый показал сначала семь своих грязных пальцев), гадить хочется постоянно, да без толку — нечем, жрать неохота, тошнит и вообще — все плохо. Да весь лагерь болеет, чего уж, даже и сам герр капитэн.

— Басурмен грязен и нечист, с того и хвор, ныне ж изгнил и немощен — буркнул торгован. И это Паштет понял отлично. Значит, все же — русские вокруг, бани эти, непривычные для иноземцев, привычка мыться — нехарактерна для Европы. Такие чистоплюи русские были, что даже и потом европейцев это удивляло. Попадался как-то Паше пасквиль французского маркиза де Кюстина, так все в Российской империи было для него гадко и мерзко, разве что о мужиках российских писал с восторгом, дескать, здоровенные все и чистые постоянно. Правда, был маркиз гомосеком, так что не мудрено.

Порадовало то, что в рюкзаке как раз была куча таблеток от этой хвори, в которой Паша без труда опознал банальную дизентерию, спутницу войск во все времена, как говорил седой лекарь. Так что с одной стороны вроде повезло, а с другой хоть дело и редкое, но встречается очень часто, как говаривал в таких ситуациях один знакомец Паши.

Уже легче. Понятно, чем он сможет быть полезным. А называться — чего мудрить-то — будет как и положено Павлом. Благо есть такое имя, что у немцев. что у русских. С фамилией сложнее и заодно надо решать — какого рода быть? То, что не крестьянин — понятно. Во-первых понятия о крестьянской работе не имеет, с другой — самая черная кость, будешь ползать раком по дну. Негоже.

Какие еще сословия-то были? Точно вроде — три, попадалось что-то еще в школьном курсе. Было у старика три сына, младший, естественно, дурак, а старшие дебилы еще хуже… Не о том думать надо, чушь какая в башку лезет!

Еще одно сословие — дворяне. Точно! Назваться герцогом или графом? Или князем! Заманчиво и по канону жанра! И престижно и звучит хорошо и решпект должны оказывать…

Не прокатит, эта местная сволочь обязательно спрашивать начнет о предках, родственниках и где родовые поместья, тут же найдется какой-нибудь знаток геральдики, запутаешься в гербах и вылезешь самозванцем тупоголовым всем на посмешище. А ведь тут за самозванство и выпороть могут. Или еще что… Графа Калиостро вон посадили навсегда. Позорище полное и все. Опять же надо шпагой владеть хорошо, а тут всего холодняка при себе — топор да ножик, самое то для опоясанного мечом герцога. Я вызываю вас, милорд, на дуэль! На топорах!

Некому тут пыль в глаза пускать, опять же, нищеброды все. Тогда за кого себя выдать? Вроде были просто дворяне — типа тех же польских шляхтичей — безземельные, нищие, заплата на заплате, чуть не босой, но с саблей да гонором. Сабли, правда, нет с собой, но с этим проще — утопла вместе с конем в болотине. О, к слову — сумасшедший Дон Кихот как раз таким же был — безземельным и гонористым, а то, что вместо шлема таскал на башке тазик для бритья — так это прощалось.

Так, не отвлекаться! Фамилия! Нужна фамилия. Красивая! Неизвестная этим гопникам. И обязательно с приставкой "фон". Пауль из… А откуда он, этот Пауль? Паштет окинул быстрым взгядом тощего алебардьера в нелепых портках буфами и кожаной куртке, к которой были присобачены пышные рукава. Совершенно неожиданно в башку стукнуло и Паша ляпнул, внутренне ужаснувшись.

— Ишь хайсе Пауль фон Шпицберген! (Меня зовут Пауль из Шпицбергена!)

Почему Паша назвался этим архипелагом — он и сам бы не сказал вот так сразу.

Часовой пожал плечами. Он этого названия не слыхал, но почему-то решил, что это в дурацкой Швабии городок. А швабов Ханси не любил, как и полагалось порядочному остфризу. И потому не очень дружелюбно осведомился скрипучим голосом — а какого собственно Тойфеля нужно этому Паулю из как его там Бергена? Повторять пришлось трижды, потому как кроме "Тейфеля" Паша сразу ничего не понял, чертов алебардщик словно мочалку жевал, когда говорил.

Ну усердие и труд все перетрут. Ответно Ханси понял Паштета уже со второго раза и даже как-то глазенками заблестел. То, что странный прибылой — доктор медицины и может вылечить всех в лагере, ему очень понравилось. Проклятая хворь все силы выпила и замучила совершенно. К тому же Ханси никогда не лечился у ученых лекарей, что было доступным только для очень богатых людей, каковым алебардщик никогда не был, и это показалось куда как интересным.

Потому солдапер просто бросил свой пост и повел гостей в центр лагеря, к самой большой палатке, скорее даже шатру из цветной парусины, правда так сильно выцветшей, что толком разобрать — что и когда там было намалевано, было совершенно невозможно.

Паша только головой вертел, удивляясь увиденному. Лагерь носил какой-то полудикарский характер, часть палаток была вообще из полотнищ ткани, переброшенных через горизонтальную жердь с открытым входом и выходом. По сравнению с ними брезентовое жилище Паши было чудом изысканности и надежности. Откуда-то вертелся десяток пацанов, попалась на глаза пара баб, вдали на лугу увидел табунок лошадей. Публика из палаток таращилась на гостей и выглядела она, эта публика странно — словно военизированные бомжи. Грязные, дурно одетые в разношерстные наряды, но довольно свирепые с виду. У нескольких палаток в деревянных стойках торчали разномастные пики, заметил несколько мушкетов — все, как один — фитильные. С краю лагеря — распряженные телеги, неожиданно много — с десяток. Попытался прикинуть — какое все — таки время но толком не получилось. Почему-то решил, что допетровское. Никаких париков, никаких треуголок и опять же ружья без кремневых замков. Ничего не ясно.

У большого шатра часовой встрепенулся. постарался придать себе бодрый вид, надул грудь и только собрался окликнуть своего начальника, как тот высунулся сам.

— Шеее Шаууптеман! Даз исс Шайлее! Ее каанн шельфеен унз!

Вылезший из шатра тощий и длинный мужик был так же болезненно бледен и старательно отрощенные усищи только подчеркивали серый цвет лица. Мешки под беспокойными карими глазами, потрескавшиеся сухие губы. Одет пожалуй побогаче алебардщика — рубаха просторная из хорошего тонкого полотна, портки до колен с недурной вышивкой, тоже пузырями такие. Даже чулки на этом немце были недраные.

От сказанного подчиненным капитан поморщился. Он знал с десяток наречий немецкого как бы языка, но у этих дураков с севера был самый нелепый диалект. Нельзя сказать, что он ничего не понял, но радости особой не испытал. Он не доверял врачам, потому как однажды его уже лечил надутый спесью ученый индюк, причем делал все по ученым правилам и даже внимательно рассматривал мочу в прозрачной стеклянной колбе. А потом закатил капитану такое кровопускание, что больной чуть не сдох. И денег это стоило невиданно много, а кашель прошел потом сам, всего через полгода. Капитан был уверен, что выздоровел потому, что молился тогда от души и преподнес богатые дары в две церкви и монастырь. Вот Бог и смилостивился.

Глава четырнадцатая. Непонятки с другой стороны, большей частью оставшиеся Паше неизвестными

Стоявший перед капитаном человек не понравился ему сразу же, напомнив о кровопускании, потерянных деньгах и чертовых врачах. Но, как человек воспитанный, гауптманн протянул руку в палатку, старый слуга подал ему оттуда залихватскую широкополую шляпу, которая заставила Пашу вспомнить фильмы про мушкетеров. Потом немец прикоснулся двумя пальцами к краю и пролязгал высокомерно:

— Гауптманн Генрих Геринг!

Паша натурально обалдел. Вовремя справился с собой и внимательно вглядываясь в лицо стоящего перед ним (Похож? Не похож?) отрапортовал не менее бодро.

— Ишь хайсе Пауль фон Шпицберген! (Меня зовут Пауль из Шпицбергена!)

— Фон Берген? — сморщился как-то брезгливо капитан наемников.

— Шпицберген! — поправил его Паштет. Гримаса собеседника ему категорически не понравилась. Что-то там было в этом Бергене неправильно.

Генрих повернул голову и сказал что-то в палатку. Что именно — Паша не понял, только вздрогнул от ясно услышанного "Карл Маннергейм". Час от часу не легче. Оттуда, из палатки, тут же вышел бедновато одетый пожилой мужик и поспешно вынес столик раскладной и тройку раскладных же стульев, после чего куда — то ухрял быстрым шагом. Капитан наемников сел, сделал приглашающий жест в сторону второго стула и явно приготовился кого-то ждать. Паштет сел, поблагодарил и постарался прокачать собеседника. Но что-то не очень хорошо это у попаданца получилось. Разве что было видно, что почему-то этот тип злится.

Хауптманн Генрих Геринг, по прозвищу 'Наковальня', был действительно, как обычно, невероятно зол. Он, вообще-то, был добрый малый, опытный и умелый зольдат. Просто, видно, ему Ангел попался какой-то нерадивый, и судьба вечно его обманывала и подставляла. Порой — довольно жестоко. Злые языки поговаривали, что даже и кличка у Генриха полностью звучала как 'Жопа-Наковальня', а иные даже называли его 'Стальной Задницей' — справедливо полагая, что будь седалище хауптманна из какого-либо иного материала — оно бы давно треснуло, ото всех полученных от судьбы пинков.

Но, произносили такие речи или те, кто был значительно выше по званию чем Геринг, или те, кто был далеко, и потому уверен, что хауптманн их не услышит. Потому что обиды Генрих-Наковальня не сносил, и палашом, также и другими видами благородного оружия, владел весьма ловко. Да и командир он был толковый и бывалый.

Ему просто не везло.

Вот и в этот раз. Казалось бы — такой заманчивый найм, к московитскому королю Йохану оборачивался на деле дьявол знает чем! Геринг тут же перекрестился, ибо поминать имя врага человеческого, пусть и в мыслях, не стоило. Ну, если рассуждаешь о своих делах, конечно. Хауптманн был очень набожным человеком, и строго придерживался Заповедей. Ну, разумеется, когда дело не касалось его кошелька, здоровья или жизни. Не то, что эта сволочь… Говорил же им, молиться, три раза в день, не меньше! Молитва, и только молитва отгоняет хворь! Если бы все молились, причем искренне и горячо — то и не заболел бы никто! А так… Этот сброд только воровать и жрать гораздый, все про Бога забыли и думать, вот их и наказало высшей силой.

Началось вроде неплохо — из оборванцев, дезертиров и нескольких недорогих но вроде бы все же зольдат, он еще в Мемеле сколотил свою роту. Ну, не совсем роту… За свой счет, конечно же, уговоривший его на контракт хитрый тевтон денег вперед не заплатил. Сослался на то, что дорога дальняя до московитского короля, и мало ли что может случиться. Тогда Геринг просто решил, что тевтон, по обыкновению вербовщиков, просто прикарманил деньги. Зато, обещал тот, что по приходу московиты сразу выплатят его роте на два месяца вперед жалования!

И Генрих купился, когда узнал, что Йохан и впрямь набирает наемников. Точнее, продался. Про московитов ходило много небылиц, но все соглашались с тем, что они чаще платят, чем не платят. Что лишний раз доказывало, что они варвары. Но, золото — оно везде золото. А дела у Наковальни опять шли не очень хорошо, и выгодный найм был очень кстати, тем более, что воевать на стороне московитов было куда полезнее, чем наняться к ливонцам или полякам у которых как раз с русскими опять шла заруба.

Как всегда бывало у Наковальни, поначалу все шло даже слишком хорошо. Вербовщик мигом устроил роту на шедший к русским корабль (на деле весьма потрепанное деревянное корыто, которое кораблем можно было считать только спьяну). Купец был рад такому грузу, как рота солдат, шел он к русским порожним. Практически все товары были запрещены к ввозу в Московию. А еще был рад потому что на этом дурацком море пиратствовали все.

Долго и нудно перечислил шкипер — шведы, поляки, датчане, литовцы и англичане грабили друг друга, как умели. И все вместе строят каверзы проходимцам из Любека. Те отвечают взаимностью. А пару лет назад тут даже русские каперы были, точнее нанятые Йоханом, потому что у их морского атамана Карстена Роде московитов в командах не было ни одного. Геринг согласился, всяко лучше проплыть на корабле до какого-то прибалтийского порта, чем тащиться пехом. Обозом и скакунами обзавестись не удалось, потому как коней и воинские грузы перевозить в Московию тоже было строго и издавна запрещено всеми, кто тут властвовал — даже и прусским герцогством. На такое решались только самые нахальные контрабандисты, знавшие тут входы — выходы. Ну и англичане, разумеется. Они были самыми отпетыми контрабандистами.

А перевозить людей не воспрещалось, пусть даже и вооруженных. Почти семьдесят типов, пока без обоза, вполне поместятся на одном корабле, особенно если потеснятся, как селедки в бочке. Плюс удалось скинуть малость платы за обязательство отражать атаки пиратов, если они встретятся и защищать корабль в промежуточных портах. Семьдесят солдат-это немалая сила! Если пираты их рассмотрят, то абордаж явно провалится.

Хауптманн зло сплюнул. Кто ж знал, что сатанинский тевтон ни капельки не врал! Действительно, путь в Московию оказался длинным. Да что там длинным! Он был просто невероятным каким-то! Плавание оказалось как раз недолгим и не очень скучным, с пиратами довелось встретиться — вроде это поляки были из Гданьска, но шепелявые хамы увидели толпу вываливших сгоряча на палубу стрелков, и тут же трусливо показали корму. Догнать этих наглецов оказалось невозможным, так, просто напугали. Оставалось только сожалеть, что так легкомысленно обнаружили себя, захваченное суденышко — шкипер назвал его "пинка" — дало бы неплохую прибыль, если б удалось его захватить. Стоили эти деревянные плавучие сараи, по мнению сухопутного капитана, несуразно дорого. Увы, ветреная Фортуна упорхнула на раздуваемых свежим ветром парусах!

Высадились в весьма приличном порту Вредеборх, который сам купец — шкипер называл Тольсбург. Тут сидел московитский гарнизон и Наковальня не без удивления обнаружил, что дикари воружены мушкетами и знают, что такое строй. Даже пушки у них были.

Генрих рассчитывал, что вполне можно тут и остаться на дальнейшую службу, но московитский наместник — хмурый детина с острым взглядом — принять их на службу не захотел, послав в Москву. Мог и сам себе под крыло взять, но не захотел. Правда, все же нашел возможность что-то подкинуть "царевым немцам" на поход хоть в виде муки с крупой. И оне пошли к Москве, с свеженаписанной подорожной грамотой и припасами в счет жалования. Хотя властвовал на этих землях король Магнус, но обращаться к нему было без толку — он был посажен на трон Йоханом и плясал под дудку московитов.

Капитан Геринг спросил у наместника, сколько ему идти до Москвы? Оказалось, что три недели быстрого конного марша. И гораздо дольше, если пешего. Наковальня не очень поверил, что до города Плесков понадобится самое малое неделя ходу, потом две недели до Фышнего Фолочка, а потом еще две недели до Москау. И зря не поверил.

Пройди они столько по Европе — уже пересекли бы десятка три границ! А тут… они и границы-то толком не пересекали! Везде тянутся совершенно одинаковые поля и леса, одинаковые деревни. Встреченные купцы с серьезной охраной (к сожалению — слишком серьезной!), подтвердили, что они идут на Москову правильно. Наковальня сначала обрадовался — еще немного, и столица, эта самая их Москау. Как бы не так! Плыли дни. Рощицы сменялись полями, поля — болотами, болота ельником, ельник снова сменяли березовые рощицы. И никакой столицы. Очень удивляло, что у этих московитских варваров был весьма строгий порядок. Устроить характерную для шаставших по Европе наемников "детскую шалость" ограбив что ценное и тут же свалив в соседнее государство, которое тоже размером с салфетку, тут было невозможно, уделы у местных властителей были великоваты и за наемниками присматривали строго. Дураков проверять местные нравы и законы не нашлось, тем более, что в общем — кормили.

А теперь вот вся рота заболела и дрищет безбожно и непотребно. Уже шестерых потеряли от такой ерунды, а так как капеллана по малолюдству роты не удалось нанять, пришлось читать отходные самому капитану. И до Москау еще было идти две недели самое малое.

— Две недели, Карл! — сказал тогда хауптманн своему каптенармусу Карлу Маннергейму, шведскому дезертиру и редкостному прохвосту, с которым они разменивали уже далеко не первый пинок судьбы.

— Еще две недели нам еще придется кормить эту сволочь за наш счет!

Да, именно так — ведь известно, что пока войска не встали на довольствие основному нанимателю, по пути их кормит командир. И было не понять — радоваться ли тому, что всего солдат набрал вместо полагавшихся для полнокровной роты трех сотен всего шестьдесят шесть человек или огорчаться. С одной стороны — меньше расходы, с другой — смех, а не рота.

Хауптманн сидел, неприветливо глядя на незнакомца. Что-то категорически в нем не нравилось Генриху. Но он не мог понять, что же именно. При этом что-то еще и не позволяло просто прогнать чужака. И эта непонятность злила Наковальню все сильнее.

— Какого дьявола тебе от нас надо? Мы не платим всяким шарлатанам — совсем уж неприветливо поинтересовался Геринг.

Лекарь 'Пауль из Швейцарии' (Paul von Schweizer Bergen) снова что-то непонятно начал говорить об излечении, вроде настаивая, как можно было понять, что это довольно легко и просто. То есть откровенно врал. Наковальня разозлился уже всерьез, и готов был кликнуть зольдат, чтобы те вышвырнули шарлатана из лагеря, по пути намяв ему бока.

Но тут, совершенно неожиданно, подскочил Карл. И не просто так, а неся, словно заправский подавала в немецких кабаках, недешевые бокалы из его же, Наковальни, командирского добра, а также бочонок с вином, между прочим, тоже весьма недурственным, вина себе Генрих выбирал сам.

Капитан просто обалдел от такого поворота — с чего бы вдруг его старый товарищ так проникся гостеприимством к этому незнакомому шарлатану, что оказывает ему такие почести? Но Карл, с улыбками и вежливыми присловьями расставляя посуду и разливая вино — повернувшись к нему, округлил глаза и состроил такую гримасу, что Наковальня и думать забыл злиться. Если уж пройдоха Маннергейм устраивает такую пантомиму лично, значит, что-то тут не то.

И, произнося краткую здравицу, похоже, не понятую швейцарцем, но, тем не менее, им поддержанную, хауптманн, делая вид, что смакует вино, теперь уже цепко и старательно осмотрел гостя. И впал в такое оцепенение, что если бы не Маннергейм, начавший, в меру понимания обеих сторон, обсуждать вкус вина со швейцарцем, то, пожалуй, гость бы что-то заподозрил.

Перед Наковальней сидел молодой мужчина, очень и очень крепкий, здоровый и хорошо кормленый. При этом одет он был в какую-то совершенно простолюдинскую одежду. Стеганая военная куртка, похожая на гамбезоны или как их называли местные — тигелеи. Такие же штаны, кожаные сапоги, странноватый берет.

НО! Какого КАЧЕСТВА была эта одежда! Швы, материал, детали… Сапоги, по виду самые простые, сшиты по-московитски — эти варвары вшивают голенище в головку, европейцы делают наоборот. Но КАК они сшиты! Невиданно ровные стежки. Ювелирные швы.

Генрих попробовал представить, сколько стоят такие сапоги… и понял, что, вероятно, он значительно беднее этого чертова швейцарца! Даже сапоги стоили столько, что он едва смог бы их купить! А вся его одежда…

А ружье? Двуствольное, замки замотаны тряпкой, но отчего-то опытный хауптманн чутьем вояки знал — не фитильные, как минимум — колесцовые, а то и ударные испанские новомодные. Но, даже не видя замков, только от взгляда на стволы — у Наковальни стали раздуваться ноздри, как у почуявшего кровь волка. Стенки стволов в дульной части были тонюсенькие, чуть толще пергамента! И соединены были стволы так искусно, как еще и не приходилось видеть Генриху, уж немало оружия в руках подержавшему, в том числе и многоствольного. Такая толщина металла означала, что или ружье непременно разорвалось бы при выстреле, или то, что металл на стволах — высочайшего, небывалого качества! Очень изысканно сделанный приклад, хороший мастер делал, добротное оружие всегда удобно и красиво.

И цены. И стоит такое ружье… Хауптманн снова прикинул, и снова огорчился — даже после окончания найма у короля Йохана, и всех выплат, он, наверное, не смог бы такого ружья купить. Нож на поясе швейцарца не отличался чем-то особенным — но по поводу его качества и стоимости Наковальня уже не сомневался. Как и по поводу прочей амуниции и снаряжения этого 'лекаря'.

Он весь стоит втрое дороже, чем вся наша 'рота', вместе с пушкой! — мелькнула мысль в голове Геринга. Он даже подумал, что если 'швейцарский лекарь Пауль' пропадет в этой забытой Богом московитской деревне… Но, словно прочитав его мысли, с намеком кашлянул Карл. И Наковальня поспешно отогнал кровожадные помыслы… до поры, как минимум. И дело было именно в том, сколько стоило все, что было при этом Пауле. Никто не станет просто так шляться, нося на себе целое состояние.

Да еще — прикидываться при этом небогатым человеком. Да еще и так неумело прикидываться. Ясно, что вся эта 'простая одежда' пошита за огромные деньги, у очень, ОЧЕНЬ дорогого мастера, как и простенькое, без особой отделки на видимых частях, ружье. Сразу ясно — очень богатый человек ЗАХОТЕЛ ВЫГЛЯДЕТЬ бедным. Но — короля выдает осанка, как говорят сволочи-франки. Генрих не любил французов, хотя и признавал, что у тех хорошо подвешен язык.

Богатый человек просто не захотел купить дешевую одежду и оружие, а заказал подделку под них, причем очень и очень дорогую. Не очень умно, но как раз понятно. Чтобы носить грубые тряпки простолюдинов, надо привыкать к ним с детства. А как небрежно он обращается со всем этим богатством! Так, словно это обычная одежда, к которой он привык и не очень-то дорожит. И завершал весь этот маскарад факт отсутствия у Пауля холодного оружия. Демонстративное, можно сказать, отсутствие, словно швейцарец всем хотел заявить: 'Нет, я не дворянин и не военный, даже и не думайте!'

И тут Наковальня всерьез задумался. С одной стороны, такие маскарады богатых и влиятельных людей (то, что Пауль богат — очевидно, а богатый человек не может не быть влиятельным!) означает, прежде всего, тайны, интриги… и серьезные неприятности. Наковальня Генриха инстинктивно напряглась. С другой стороны… это означает ДЕНЬГИ. Очень, очень большие деньги. Тут главное не ошибиться. А ведь, выходит, что все складывается неплохо — ведь Пауль сам к ним пришел, а значит засранная, в прямом смысле слова, рота швейцарцу зачем-то нужна!

Более того — тот зачем-то хочет вылечить их всех. Интересно, зачем? Уж явно не из-за денег! И вряд ли он так уж нуждается в полусотне кое-как вооруженных бродяг в подчинение — захоти он, и мог бы нанять деревенских, и получилось бы едва ли не лучше. Выходит, что-то другое ему надо. Что? Может быть, ему нужно просто спрятаться? Затереться среди зольдат, и пройти, не замеченным… ну, например, в ту же Москау? Наковальня не первый год мотался по свету с железом в руках, и вовсе не был ни дураком, ни наивным юношей. Он прекрасно знал, как много значат всякие тайные дела и секретные миссии. И какие в этих делах риски. И — ставки. И — выигрыши. Главное — вовремя соскочить с этой лошади, подумал хауптманн, уже приняв решение. И, перехватив взгляд Карла, утверждающе мигнувшего ему одним глазом, понял, что тот пришел к схожим выводам. Как говориться, если Фортуна повернулась к тебе задом — главное не упустить тот момент, когда можно будет задрать ей юбку.

Карл, пронырливый прохвост, налил еще. Выпили.

— А никакой он не швейцарец — подумал капитан, пропуская мимо ушей болтовню Маннергейма. Швейцарцев, как положено настоящему немцу, Генрих терпеть не мог. Нелюбовь эта имела старые корни — те и другие давно были конкурентами в наемническом деле. Так вот этот Пауль ни языком, ни видом, ни одеждой на грубиянов швейцарцев похож не был. И руки у него слишком уж мягонькие, у швейцарцев они — как лошадиное копыто из-за мозолей. Так что не швейцарец. Это вранье. Но обычно люди врут, смешивая правду с ложью. Так проще. Генрих был готов поставить десяток флоринов в заклад, что Пауль — настоящее имя этого "лекаря".

Берген. Что-то такое слышал. Городок такой есть рядом с Дюссельдорфом. Какая-то грязноватая история с палачом. Точно! Был маскарад у герцога, супруга владетеля земель станцевала с молодым незнакомым красавцем, потом заставила его снять маску.

И оказалось, что это бергенский палач, как-то ухитрившийся пролезть на маскарад! Позорище страшное, с таким гнусным отребьем благородной даме не то, что танцевать нельзя, разговаривать не стоит, честь замарана будет навечно! Даже и казнить наглеца бесполезно — честь не восстановишь. Но герцог не зря там был главным — быстро сообразил, что делать и просто-напросто тут же прямо на балу произвел этого проходимца в рыцари, моментально сделав допустимым танцы его супруги с этим негодяем. Единственно, на чем отыгрался сиятельный владетель — нарек бывшего палача Шельм фон Берген, потому как был новоиспеченный рыцарь изрядной шельмой. Но вроде бы тот род Шельмов уже давно вымер. Нет, вроде бы не то.

Генрих знавал еще один род фон Бергенов, из Швабии, но там все были с медно-рыжими шевелюрами. Этот ни капли не похож. Да и говор…

Все-таки — зачем этому богатею благодетельствовать дорогущим врачебным умением, которое по карману только очень богатым людям, и, тем более, тратить лекарство драгоценное, на рядовой нищий сброд? Капитан переглянулся с пройдохой Маннергеймом, и тот чуть заметно опустил на миг веки. Что-что, а они умели работать в паре! И потому, подливая в оловянные стаканчики весьма приличное вино, Карл и Генрих взялись узнать у гостя — кто он, зачем, почему и все остальные вопросы. Геринг выступал за главного и пел соловьем, а Маннергейм задавал наводящие вопросы и смотрел за слушающим россказни капитана Паулем.

К четвертому бокалу Карл так и не смог понять — кто сидит перед ними, потому как гость показывал редкую неграмотность в даже широко известных делах.

— О, да, сам великий король Генрих Второй отметил мои блестящие знания и храбрость, а также воинское искусство! Я должен был возглавить его гвардейцев, приказ уже был почти написан, но злосчастная судьба — доблестного Короля поразил на Большом рыцарском турнире капитан Монтчертпобери и корона осиротела. Вы знаете — даже великий медикус Везалий пытался спасти короля, но раны от щепок разломавшегося копья были смертельны! Копье попало прямо в забрало, преломилось и пронзило голову короля через глаз! Я был безутешен! Все рухнуло! Пришлось наниматся к Кеттлеру, командору рыцарского ордена! С ним я, конечно, тоже был знаком. Вы понимаете, как много я потерял? — спросил печально, но горделиво гауптманн Геринг.

— Кстати, вы, Пауль, конечно знаете про великого медика Везалия? — невинно глянул Маннернейм.

— К сожалению глубокому — но нет — отбрыкнулся Паштет, явно чертыхнувшись про себя.

Карл постно похлопал глазками. Как ученый лекарь не мог знать анатома, описавшего в нескольких здоровенных томах все до самой мелочи про человеческое тело, и известного всей Европе лекаря Везалия, прославившегося многими славными делами и еще более — самой темной чертовщиной, швед понять не мог никак.

Геринг не понял, что гость отозвался на вопрос Карла и потому пояснил:

— О, это просто, мой друг, король был щедрым, великодушным и помнил добро. Я спас ему жизнь — заметьте — дважды — и он, как благородной души человек, собирался воздать мне соответствующие почести! С королевским размахом, как это заслуживали мои деяния и подвиги! Увы! Проклятый рыцарский турнир, чертов, дьявол его раздери, графишко Монтбудьоннеладенгомери!

А ландмейстер Тевтонского ордена Готтхард Кеттлер — скупердяй, нудный и душный жмот, готовый за ломаный грош спорить неделю! Никудышный полководец, безмозглый глупец, ни разу не послушавшийся моих советов! Ни разу! Само собой разумеется — поэтому он, медный лоб с чугунными мозгами, проигрывал все сражения, в которые только ввязывался! Наша храбрость и доблесть не могли преломить злую судьбу этого болвана! Все же не зря говорили люди, что два оленя и два льва счастья не принесут! Как в воду глядели!

— Извините, капитан, про каких львов вы говорите?

Геринг очень удивился.

— Герб Курляндского герцогства был четверочастным. В первом и четвертом полях герб Курляндии — в серебре красный лев; во втором и третьем полях герб Семигалии — в лазуревом поле выходящий олень с герцогской короной на голове. Вы не знали?

— Увы. У нас на Шпицбергене ничего не слышали про Курляндию и, тем более Семигалию — искренне сказал гость.

Его собеседники переглянулись.

Капитан пожал плечами и продолжил, заново переживая перепитии своей злосчастной судьбы.

— За две недели до Рождества глупый Кеттлер осадил московитский замок Лаис.

— Лаюс. И он был не московитский, а тевтонский. Русские его заняли и обороняли — мягко поправил Карл.

— Если король Йохан пожалует мне за службу и советы вон ту деревушку, она станет моей или будет московитской? Кто владеет — тот и хозяин! — огрызнулся уязвленный рассказчик.

Каптенармус покорно пожал плечами и скромно потупил взгляд.

— Вот! Мне говорили, что раньше здесь были новогородские земли! А теперь тут другой властитель! Земли московитские! И не спорь!

Карл совершенно не спорил.

Капитан был отходчив и уже продолжил свое повествование дальше.

— У нас было достаточно кнехтов, много орудий и мы просто обязаны были победить. Замок Лаис невелик, московитов было всего впятеро больше, чем нас, так что все козыри были в наших руках!

— Если не принимать во внимание дурака-командующего! — очень вовремя вставил Карл, разливая вино по оловянным бокалам и чуточку на столик.

— О, да. Я поверил его честному слову, хотя и были подозрения. Из зольдатов моей свежей роты самое малое пятеро были как раз ранее наняты рыцарями и остались практически без порток, да еще и расстались с нанимателями очень плохо, просто сбежав. Ни единого гроша они не получили за год службы. Ни единого, Карл! Но мне лично сам ландмейстер поклялся святыми Иеронимом, Гервасием и Протасием, что мы получим и деньги и хорошую добычу! Ха, добыча и впрямь была хороша! Выпьем за холод, грязь, голодуху и нищету которые бравый зольдат всегда получит полной меркой при любом состоянии дел! — поднял бокальчик Геринг.

Браво мигнул сидящим за столиком.

И немедленно выпил.

Остальные собутыльники не отстали.

— Да! Кеттлер сразу же погнал войска на штурм! Когда мы подошли к самым стенам, оказалось, что на всех нас приходится всего пять лестниц! Нас было больше тысячи и на всех нас заготовили пять лестниц. Всего пять, Карл! И эти лестницы не доставали до края стены на десять футов, самое меньшее! Московиты палили в нас безнаказанно из своих допотопных мушкетов, швыряли сверху каменюки и всякую дрянь, а мы могли только ругаться и грозить им кулаками! Моему другу, бесстрашному Гансу Утермарке, здоровенный булыжник расколол шлем, храброму Гансу Гау прямо в лицо угодили дохлой кошкой! Очень давно сдохшей кошкой! Эти московиты воюют совершенно не по правилам, Карл! — по привычке глянул на своего каптенармуса разгневанный капитан. Они часто выпивали вдвоем и такое дружеское обращение было обычным.

— Утермарке даже сознание потерял, хотя все знают, что у него дубовая голова! — кивнул Маннергейм.

— О, да! Пришлось его тащить на руках, словно благородную даму, лишившуюся чувств от услышанного грубого слова! Так получилось, что у нас не было для храброго Ганса флакончика с нюхательной солью! Но нам еще повезло — на тех, кто пытался лезть по лестнице слева от нас вылили со стены бадью с дерьмом! Тебе смешно, Пауль, а у того кнехта, что уже почти докарабкался до верха стенки от неожиданности и от скользоты сорвались руки и подошвы, он собой снес всех, кто был ниже на лестнице! — печально усмехаясь, сказал капитан.

— Они там поломали себе руки и ноги. И внизу сложились в огромную кучу дерьма, потому что многие покалечились и больше ни на что не годились. А уж вонища там стояла! — опять кивнул Маннергейм.

— По мне, так уж лучше дерьмо! Тех, кого обдали кипящей смолой, цирюльники уже спасти не смогли — возразил капитан.

— Мерзкая штука, смола. Затекает под доспех и потом одежду не снять, кроме как оторвать ее вместе с прикипевшей кожей и мясом — передернулся каптенармус.

Генрих грустно и глубоко вздохнул. Молча поднял бокал.

Все выпили, каптенармус налил еще. Хауптманн молвил:

— Несмотря на всю нашу храбрость первый штурм провалился совершенно бесславно. Стоило ожидать, учитывая талант нашего Кеттлера!

— Он снова проявил ДОЛБЕСТЬ! — со значением произнес ехидный Маннергейм.

Пауль глянул вопросительно. Не понял каламбура. Каптенармус поморщился, раньше эта шутка всегда вызывала хохот у собеседников.

— Зима тогда стояла мерзейшая. Ночью бьет лютый мороз, а днем теплынь и вся грязища размякает и течет. За шиворот — с потолка землянок, и по дну и стенкам окопов. Все время мокрые ноги и сопливый нос. Московиты долбили по нам из пушек постоянно, им проще — со стен, летит ядро дальше. Наши проклятые канониры старались вовсю отвечать и били метко, но два орудия русские ухитрились ссадить со станков и повредить стволы. То ли черт им помог, то ли там были немецкие зольдаты, которые учили этих дикарей стрелять. Но, разумеется у нас было и пушек больше и воевать мы умеем лучше — через три дня пальбы удалось разломать русским стену сверху — донизу. На десяток футов пролом получился.

— Не больше шести пи — возразил командиру раскрасневшийся Маннергейм. Видно было, что он снова переживает ту давнюю историю.

— Да, Кеттлер на совете брякнул, что пролом в тридцать пье, но там было десять, Карл.

— Прошу меня извинить, господа мои, но что такое пи? — спросил внимательно слушавший гость. Хозяева переглянулись.

— Карл долго общался с испанцами, вот и подцепил от этих негодяев такое название. Правильно говорить — пье! — попытался внести ясность хауптманн.

Видя, что лекарь хлопает глазами, Маннергейм зашел с другого конца:

— По-нашему это стопа. Мера длины. (Он показал свою ножищу для примера) У англичан — фут, у итальянцев — пьеда, а у испанцев — пи.

— Думаю, Пауль, что у московитов все же были либо шведские либо немецкие учителя. Их парламентер вышел в полном соответствии с воинским этикетом. Мой приятель, Генрих Штедин, комтур Голдингена, точно так же по этикету принял для обсуждения предложенные московитами условия капитуляции. И что делает дуралей Кеттлер? Собирает совет из офицеров и заставляет нас отказать русским в сдаче, чтобы взять замок штурмом! Дыра в стене есть? Значит, штурм! Болваны из Ревеля его поддержали. Я им толковал, что они совершают ошибку, но меня не послушали! О да, это была колоссальная ошибка!

— Почему ошибка? — заинтересованно спросил богатый лекарь.

— Если бы мы приняли сдачу, то московиты оставили бы нам и замок и пушки и все припасы нетронутыми. Мы бы выпустили их только с оружием и без обоза. С одним зарядом к мушкету и знаменами. Нам бы достался целехонький замок и все добро в нем.

— А русских можно было бы легко перерезать, когда они оказались бы в чистом поле — согласно кивнул головой Маннергейм.

— Именно! В конце концов мы так соблюли бы все условия сдачи, а то, что атаковали бы русских в десяти лье дальше никак не было бы нарушением подписанных позиций договора! Мы ведь на войне и вовсе не обязались вообще не нападать на врага — воодушевленно подхватил гапутманн.

— А! — понял Пауль из Шпицбергена и отсалютовал бокалом.

— Вот-вот! А эти глупцы захотели славы! Мы так долго совещались, что московиты успели за проломом выкопать ров в пол- пики глубиной, чтобы вам было понятно — это десять пье, да еще и временную стену из бревен за ним сделать. И все подготовить к встрече!

— Горячая получилась встреча! Закатили нам порку! — печально кивнул Маннергейм.

— О, да! Карл тогда был в колонне ревельских кнехтов, их тупое начальство захотело славы и им дали возможность проявить себя, послав колонной к пролому в стене! Безмозглые тыквы, ослиные задницы! Их напыщенных командиров, этих болванов — гауптманов Вольфа фон Штрассбурга и его дубоголового напарника Эверта Шладота скосили первым же залпом. И кнехты, оставшись без командования, тупо поперли в огонь, пока не попадали в ров. У русских ни одна пуля не пропала даром, ни одно ядро! Все полетело в глупое мясо. Карлу чудом повезло. Просто чудом! И еще то, конечно, что он остался тогда в тылу и не пошел с колонной! Из двух ревельских рот — а это семь сотен зольдат и офицеров, обратно домой вернулось полторы сотни! Представляете, какой там был ад? — возбужденным тоном сказал Генрих.

— Да, господа! — кивнул головой Пауль из этого, как его там.

— Но дальше еще хуже было! Уж в этом можете мне поверить!

Гость вдруг спросил у Маннергейма странное: "А у вас тут Мюллер, Гиммлер, и Борман есть?"

— Мюллеров аж трое, Гиммлер… нет, Гиммлера нету, даже не слышали о таком, а Йорген Борман, плотник, помер второго дня — немножко озадаченно спросил швед.

— Понял! — кивнул Пауль и, спохватившись, попросил капитана рассказывать дальше.

Хауптманн даже и не заметил этой сценки. Он снова переживал то бурное время, когда был на дюжину лет моложе.

— У нас из-за глупого командира положение было ужасное! У нас не было мяса, вина, пива, круп и хлеба! — когда мой зольдат принес мне зайца — это же был праздник!

— Пороха тоже не было! — добавил квартирмейстер, заботливо подливая вино.

— И это тоже! Денег нам Кеттлер тоже не дал! С меня сапоги сваливались, так я отощал! Просто позор какой-то, а не война, гром небесный в жоповую дырку дурака Кеттлера! — ругательски ругался захмелевший капитан.

— О, да! Русские глумились со стен, приглашая нас пообедать в Лаюсе, показывали нам хлеб и бутылки с пивом да вином! А еще у них все время кричали петухи, это особенно злило. Разумеется, они нарочно не ели этих птиц, чтобы показать, как у них все хорошо в замке! — подтвердил раздумчиво Маннергейм. Почему-то он внимательнейшим образом рассматривал сапоги Пауля, торчащие из-под легкого столика.

— А что дальше? — спросил заинтересованно Пауль, убирая ноги под себя.

— Мы прекратили осаду замка. Русские стояли на стенах и показывали нам всякие неприличные жесты. Даже голые задницы! Но мы не обращали на это внимания! — несгибаемо сверкнул глазами Геринг.

— Действительно, можно подумать мы голых жоп не видали! — кивнул с усмешкой Карл.

— Отступление было ужасным. Холод, голод и совсем нет дорог! Пришлось тащить сатанинские пушки на себе, выдергивая их из одной глубокой грязи, чтоб они тут же засели в еще более глубокой! Как добрались до Оберпалена не пойму — видно бог нас хранил. И что же? И в Оберпалене — ни денег, ни жратвы! Жидкая каша для всех!

— Зато было много водки! Очень много!

— О, да, Карл! Можно было купаться в этом прекрасном напитке. Увы, все пошло еще хуже, потому что пить на морозе — нехорошо! У меня в роте трое зольдат замерзли — один совсем, двоим наш цирюльник — хирург отпилил отмороженные ноги. И конечно, как говорил мой друг король Генрих Второй — стоит только запустить пьяных солдат в город — он обязательно сгорит! Мы отпраздновали в Оберпалене скудное Рождество — и полгорода сгорело! Вот тогда стало ясно, что дальше ничего хорошего нас там не ждет! Проклятый Кеттлер не выплатил нам ни гроша… Что оставалось делать — раз они не соблюдали договор, нам не было никакого смысла оставаться под командой таких болванов! Я сколотил новую роту из тех, кто тоже не хотел оставаться, из твердокаменного Кеттлера выжать деньги было несвозможно, значит и делу конец! К чертовой матери рыцарей! Мы нанялись к полякам. Тоже не ахти что, но там все-таки что-то да перепадало — заявил Генрих.

— Себя эти негодяи не обидели! Я уверен, что Лоренц Берг… — начал Карл.

Пауль встрепенулся и спросил: "Кто это?"

— Он — профос герцога Финляндского Юхана в Ревеле тогда был, так вот он неплохо поживился невыплаченным убитым кнехтам жалованием, когда в Ревель вернулся в лучшем случае каждый пятый. Да и мерзавец Кеттлер не остался в стороне! Жадные негодяи! Но они сами угодили в яму, которую копали другим!

— Да, Карл! — кивнул гордо головой гауптман.

— Что было дальше? — проявил интерес Пауль.

— Это же совсем просто и понятно! Мы с Карлом покинули войско рыцарей, слава тебе, Господи! Неужели вы думаете, что после такой потери они могли воевать дальше? Само собой разумеется — нет! Года не прошло — московиты разгромили войско этих дуралеев при Эрмесе! Из трехсот тяжелых рыцарей Ливонской конфедерации пало в бою двести шестьдесят, а остальные попали в плен. В плен, Пауль! Десять комтуров и сам ландмаршал Филипп фон Белль! Причем московитов было всего в 12 раз больше, разумеется, если бы мы там были — исход сражения повернулся бы в нашу пользу. А так — они пожали плоды жадности и скаредности тевтонской! И даже тогда у них не хватило мозгов их бараньих, чтобы позвать на службу нас с Карлом. И спросите меня — что дальше произошло с орденом Ливонским? — пафосно произнес на полном серьезе Генрих.

— Что? — послушно спросил Паштет.

— Через год от ордена остались рожки да ножки и все его земли ушли литвинам и полякам! Так проходит слава мирская! Был — и нету! А что, Пауль, вы не слыхали ничего в своей Швейцарии об этих событиях? — спросил Геринг.

— Простите? — явно не понял гость.

Пришлось втолковывать вопрос иначе и с помощью Маннергейма. Наконец лицо тайного богача осветилось лучом понимания.

— Господа! Я не из Швейцарии, хотя слыхал про эту страну. Я — со Шпицбергена! — пояснил он, как само собой разумеющееся.

Собеседники переглянулись.

— Где это? — первым задал вопрос Карл.

— Это там, на Севере! Далеко! — махнул Пауль неопределенно рукой, захватив полгоризонта одним махом. Опрокинул пустой кубок и засмущался.

— Знаю! — твердо сказал Карл, поднимая полегчавший бочонок.

— Отлично — обрадовался гость.

— Но как вам удалось проехать земли псоголовых язычников? Ну этих, у которых головы собачьи? — всерьез удивился Геринг и покачнулся от волнения на трехногом своем табурете.

— С собачьими головами? — удивленно переспросил Пауль.

— Дружище Генрих, псоглавые живут гораздо южнее, у Индии! — уверенно заметил знающий многое в этом мире квартирмейстер.

— Я знаю из первых рук! Мне рассказывали английские мореплаватели, а они это слышали своими ушами от прославленного капитана Горсея, который туда плавал и даже воевал с псоглавыми туземцами! Уж он-то врать не станет! — уверенно ответил Генрих.

— Слыхал я про этого капитана, между прочим — я точно знаю, что он шотландец!

— Ты уверен, Карл? — нахмурился капитан.

— Богом клянусь и святым Варфоломеем! Так что немудрено, что этот шотландский враль нашел псоглавых на далеком Севере. Да, может, он и слонов там нашел? — иронично поднял бровь ушлый квартирмейстер.

— Да, он говорил что-то, про то, что от псоглавых получил несколько бивней слоновой кости! — призадумался бравый капитан. На его лице отразилось детское разочарование, словно у него отняли любимую игрушку.

— Там не живут такие, как вы сказали! — твердо сказал Пауль.

— Шотландец! Жаль, не знал раньше — грустно сказал Геринг.

— А что не так с ними? — спросил гость.

— Врали! Уж на что англичане горазды соврать по любому поводу, но шотландцы еще хуже. Ни слова правды! Еще и редкостные скряги, хуже Кеттлера, хотя куда дальше! Даже поляки — и те лучше, хотя между нами, немцами — и да, Карл, я помню — шведами — сказать, никчемушные людишки эти поляки. Одна суета, да гордыня неуместная.

— Швейцарцы все же хуже! — перебил поток капитанского сознания Маннергейм.

— Эти нелюди вообще не заслуживают упоминания — вскинулся зло гауптманн.

— Не понимаю вас! — замотал крупной башкой таинственный гость, аж его беретик свалился. На подкладке был какой-то материал, вроде виденного когда-то Карлом китайского шелка. И стоил тот китайский шелк по весу алмазов. Квартирмейстер добавил деталь в копилку, отметив и странную кожу, из которой был сделан берет. Очень тонкую и отлично выделанную.

— Что непонятного? Швейцарцы — воры, убийцы и грабители, для которых нет ничего святого! Они не берут пленных, любая война с ними — плохая. Обычаи у них — дикарские и нехристианские. Если сосед в шеренге испугался и побежал — заколоть его обязаны те, что рядом, даже если он их родич! Если швейцарец отказывается идти воевать — соседи жгут ему дом со всем имуществом и выгоняют ко всем чертям! Если он не убивает пленных — режут его свои же, это у них воинское преступление! Они только недавно перестали резать подряд всех — теперь щадят женщин и детей…

— Да и то это после того, как они там у себя в горах друг с другом передрались и поняли, что этак сами себя уничтожат! — добавил Карл.

— Вы воевали со швейцарцами? — не без труда выговорил гость.

— Пару раз встречались. Но, к счастью, Фортуна нам улыбнулась! А в плен их брать бесполезно, они нищие и выкупа не платят за своих никогда. То ли дело — шведы! Вот это — вояки, клянусь шляпой святого Никанора! — гордо сказал Маннергейм.

— Шведы? — уточнил осовелый Пауль.

— Конечно! Хотя в войне Кальмарской унии нам пришлось воевать против них, но это — дельные вояки, и выкуп платят! Хотя в конце войны тоже у всех деньги кончились, и у поляков и у датчан и у любекцов, потому пришлось наниматься к Йохану. Неплохая работа, скажу я вам, тем более, что скорее всего тут даже и воевать не придется. В прошлом году татарья сожгли Москау почти всю и ограбили всю эту страну догола. Так что теперь им тут делать нечего еще долго, пока московиты не накопят сокровищ и пока они опять не полезут. Будет спокойная сытая служба, это я вам говорю, я, гауптманн Генрих Геринг, а я очень хорошо разбираюсь в военных хитросплетениях!

— Нас могут послать против тех же датчан — с кислой миной заявил квартирмейстер.

— О нет, Карл! Московиты хитрые, своих татар они посылают в Ливонию, а нас, немцев — против чужих татар.

— Тартары? — пристально глянул Пауль из Шпицбергена.

— Да, татары. Это так называют московитскую кавалерию.

— Нет, Карл, это другие племена, которые тут живут. Они даже по вере другие. Кстати, мой друг, а какой вы веры? — глянул прямо в глаза гостю Геринг и перекрестился. Следом сделал крестное знамение Маннергейм, а потом гость тоже достаточно внятно сделал то же, но на вопрос не ответил. Пришлось спрашивать еще дважды, наконец — понял. Подтвердил, что христианин. Но вроде не католик. Хотя показал свой крестик — так не такой, как у московитов. Капитан внес эту странность в список других таких же, спросив про другое:

— Итак, теперь перейдем к делу. Господин ученый лекарь берется вылечить моих зольдат. Это хорошо. Также вы желаете, как я понял слова Ханси, вступить в нашу роту, хотя вы доктор, а не цирюльник. Во время боя доктору делать нечего. У вас есть мушкет, так что я мог бы вас взять стрелком. Могу предложить также место при пушке. Там тоже не хватает людей. Оплата — соответственная, как полагается. А вот за работу лекаря мне заплатить вам сложнее. Чего вы хотите за потраченные лекарства и вашу работу? Денег сейчас у меня пока нет. Но я могу выдать вам лошадь, я вижу, что вы недавно были в седле. Куда делся ваш конь? — спросил как бы невзначай Генрих.

— Он утонул в болоте — поняв этот вопрос сразу, ответил странный гость.

— Также у меня как раз есть свободный человек, которого я мог бы передать вам в слуги — ловко и незаметно выкопал капитан перед лекарем ловчую яму. Пауль понял вопрос опять же не сразу, подумал, кивнул. Этим он подтвердил, что в своей оценке незнакомца и Карл и Генрих не ошиблись. Богач, не привык считать деньги и к военному найму отношения не имеет, так как нигде и ни в какой армии командир не давал слуг своим воякам, это всегда было личным делом каждого, кто готов был тратить деньги на слуг.

Договорились насчет коня — и тут странный гость опять удивил — потребовав всю сбрую и седло. Грамотный в верховом деле оказался, кто б подумать мог! При этом он загибал пальцы, отчего Карл и Генрих опять переглянулись.

Дело в том, что он пальцы ЗАГИБАЛ. А все знакомые обоих наемников при счете как раз пальцы — РАЗГИБАЛИ. Только нормальные европейцы делали это начиная с мизинца, а местные московиты — наоборот, с большого. Но никто никогда пальцы не загибал, перечисляя разные предметы.

Торговались довольно долго, в итоге сошлись на том, что кроме коня со всей сбруей и седлом, а также слуги с руками и ногами, отдадут Паулю мушкет, запас пороха и пуль, а также кое-что из вещей помершего три дня назад мушкетера Ганса Шрёдингера. В конце концов у мрачного этого типа была и железная каска и кожаный колет, которые прибрал к рукам ловкач Карл.

Договорились, что лечение начнут с завтрашнего дня, на довольствие поставят тогда же и имущество Пауль получит утром. А вот слугу с диким русским именем Нежило пришлют сейчас прямо.

Лечение начнут завтра с утра, после молитвы, а пока господин доктор может поселиться в палатке, что с краю слева — там как раз места много, трое оттуда померли. Когда же Карл подготовит контракт — сердечно добро пожаловать в роту! Впрочем, каша еще осталась, так что гость может поужинать.

Это очень почему-то не понравилось странному Паулю и он заметил, что свой шатер поставит себе сам — поодаль, ближе к ручью. Хозяева переглянулись, пожали плечами. С тем странного гостя и отпустили.

— Я так и не понял — из кожи какого животного у него сделаны подметки — задумчиво сказал Карл своему капитану.

— Да, я тоже такое впервые видел — кивнул тот задумчиво.

— Но ты обратил внимание, как он сразу согласился на слугу? То, что он не вояка — мне сразу понятно стало, а к слугам он привык. И все же какого черта ему понадобилось, прости Господи, у нас в роте? — задумался Маннергейм.

— Слушай, а не сатанинский ли это морок? Или подменыш? Я слыхал, что тут, в дикой Московии полно колдунов и ведьм — их тут не жгут, как положено добрым христианам, потому и размножились! — ответил Геринг чуточку напуганно. Так-то он был храбрым воином, но потусторонние силы его мечу были неподвластны и он это знал.

— Нет, я проверил.

— Как?

— Налил ему в вино чуточку святой воды с бамбергским наговором от колдовства. Клянусь лысиной святого Елисея — будь он из нечистых — ему бы стало плохо. А он и не поморщился. Это человек, капитан. Но будь я проклят — не простой. Буду за ним присматривать — пообещал Маннергейм.

— Правильное решение, дружище — одобрил его слова капитан, подумавший при этом, что за самим Карлом тоже присматривать придется.

Глава пятнадцатая. Здравствуй, новый чудный мир и чуточку про пушкарей

Утром Паштет сразу понял, где он находится. По сухости во рту — явно на большом Бодуне. Подташнивало и голова гудела, все ж таки вино здесь — так себе шмурдяк. Вылез из палатки, стараясь меньше двигать чугунной головой и вспоминая фразу своей коллеги:

"Среди немыслимых побед цивилизации мы одиноки, как карась в канализации!"

Удивленно отметил, что ошибся. У самой палатки сидел тощий пацан в какой-то рванине, весьма жалкого вида, разве что лапти были большие и солидные.

— Ты кто? — удивился странному визитеру Паштет.

— Нежило я, герр лекар! — вскочил и тут же начал кланяться оборвыш.

— Русский? По-русски понимаешь? — еще больше удивился попаданец, у которого в измученном мозгу с грохотом рассыпался непойми с чего сложившийся вчера образ слуги — этакого взрослого солидного Берримора.

— Литвин, православный — кивнул головой пацан и затараторил, в общем, понятно, но все же с странным акцентом и с кучей полупонятных словечек, да еще и акцентом отлакировал.

— Стой, не барабань! — поморщился Паштет. Испуганный речетатив пацаненка сухим горохом протарахтел по уставшему мозгу. Черт, делать-то что с ним, с этим как его там, нежилым? А ведь еще и лечить надо всю эту артель сегодня… не было бабе печали — мешком не перетаскаешь, а вылетит — не поймаешь. Вроде так как-то.

До чего он вчера договорился?

С этим было сложно. Не потому, что он все забыл — хоть и прищирбленный выпивкой, но мозг старательно запомнил все вышеперечисленное — коня, сбрую, седло со стременами, мушкет — колет с мертвяка, да каску. Проблема была в том, что Паша отлично знал одно — дьявол всегда в деталях. Это в кино хорошо — схватил мушкет и давай стрелять!

А тут, в этом не шибко уютном прошлом, явно были всякие нюансики и детальки, которые учесть никак не получилось. Просто потому, что процесс непонятен и неизвестен. И окажется. что без какой-нибудь медной ковырялки и деревянной пихалки и стрельнуть не получится.

Оставалось только грустно помотать башкой, вспомнив свое чувство превосходства над Лёхой, который попал как кур в ощип и незнакомое время со всеми тамошними сложностями. И ровно то же теперь с ним — опытным и знающим Паштетом. Потому как это он в 1941 был бы знающим… Кстати, а какой нынче год-то?

— Нежило!

— Тута я!

— Какой нынче год?

— Не вем, хозяин!

Тоже хорошо. Черт, все сложно-то как! Надо вливаться в коллектив, а что это за шайка — понятия не имеется никакого. И вообще — что тут за порядки-то? Больно уж жадными глазами собутыльники… Стоп, какие собутыльники? Ведь пили из бочонка. Собоченочники? Ладно, на фиг, не важно. Так вот смотрели-то они на Паштета — как девица на вампира-миллионера. Чем-то понравилось им имущество носимое попаданца. И на сапоги пырились и на ружье. Хотя и сами не босые — и с ружьями у них тоже все в порядке. И вообще — не погорячился ли вчера, решив войти в эту компанию? Сначала мягко стелют, а солдатская жизнь — жесткая. Да еще вроде пушкарем намылился стать.

— Дуремар связался со старой террористкой по кличке Тротила. Это была ошибка — подумал помятым мозгом Паша. По уму он, как попаданец, должен бы тут же помчаться к царю Йохану. К слову — а какой тут Йохан? То ли Иван Грозный, то ли его отец, который построил Иван-крепость напротив Нарвы. Стоп, опять какая-то теберда. Грозного за жестокость прозвали Васильевичем, это общеизвестно, значит предыдущий царь Иван ему отцом быть не может, был бы Грозный прозван Ивановичем. За жестокость, разумеется. Значит между Иванами еще какой-то Василий затесался?

Надо признать, тут у Паши был полный провал.

Нет, что-то он такое помнил, про поражение в Ливонской войне Ивана Грозного. С другой стороны, хоть и понимал он быструю речь этого гауптмана Геринга через пятое на десятое, а про то, что Ливонский орден развалился и приказал долго жить — это как раз ясно прозвучало. Покопался в памяти — вроде больше за Йоханом Терриблем Иванов — царей не было. Уж не параллельная ли вселенная тут? С Йоханом Шестым, Седьмым и Одиннадцатым?

Посмотрел испытующе на своего новоявленного слугу. Тот засуетился, застеснялся. Опять же — а как его нанимать? И что с ним делать? Вот для начала, похоже. покормить его надо. Да, и помыть. И переодеть, а то какой-то Гекльберри Финн прямо, только без шляпы.

Раз на свете утро, надо преодолеть похмелье, придти в минимальную хотя бы норму и приступить к борьбе с заразой, поражающей роту. Ох, грехи наши тяжкие! Не трещала бы так голова! Попить — и умыться. И зубы почистить, а то во рты как кошки срали! Где тут у этих засранцев вода? Спросить некого, вчера сообразил, хоть и пьяный, поставить свою палатку поодаль — а то немцы эти вокруг лагеря все засрали густо. Стоп! Как это — некого спросить? У Паштета же теперь есть слуга! А раз у него есть слуга…

— Эй, ты, как там тебя! Неси быстро ведро воды, и чтоб вода была холодная и чистая! Не там бери, где эти засранцы, а где чисто! И лапы сначала себе помой, да не в ведре!

Слуга подхватился и унесся выполнять приказание. Паштет запоздало сообразил, что из-за отравленных мозгов не решил вопрос с ведром, у самого Паши ведра не было, да и у служки вроде как тоже не наблюдалось. Впрочем, Паштет вспомнил, как в армии им старшина говорил в ответ на намеки, что когда велено что-либо подмести, то не мешало бы и веник выдать?

— Найди. Прояви солдатскую смекалку!

И они находили. В случае со служкой (как там бишь там его) это будет тест на пригодность его к многотрудным обязанностям Паштетова слуги. Новоиспеченный господин попытался вспомнить, что там в разных романах говорилось про то, как нужно быть со слугами? Но что-то вспомнился только читанный в детстве роман 'Три мушкетера', да и из него только то, что там слугу звали не то Планшет, не то Ноут. Блин, не Планшет, а Мушкет! И не Мушкет, а Мушкетон. Или Винчестер? Да хоть Анонимайзер, блин! Только голова сильнее затрещала от прокатившихся в ней чугунных мыслей.

Тут как раз явился юный литвин с деревянным ведром, на две трети полным водой. Остальное он расплескал, от спешки великой, как пояснил извиняющимся и приниженным тоном. Вода была- ну, относительно чистой, и даже почти что холодной. Солдатскую смекалку парень проявил, ибо где-то неподалеку кто-то громко ругался по- немецки. Паштет решил, что это орет хозяин пропавшего ведра, и принялся пить и умываться. Водичка погасила жажду, да и голове от водных процедур стало легче. Паштет решил не пользоваться зубным порошком, а почистить зубы одной щеткой. И так его слуга выпученными глазами разглядывал умывающегося хозяина, они, видно, тут не то совсем не моются, что ли, или моются всей ротой в одном ведре строго по должности, по очереди окуная морду в него. Хорошо, что не взял в поход в прошлое зубную пасту. Пена во рту — и примут за взбесившегося или эпилептика. А почистишь зубы зубной нитью — всем вокруг гарантирован культурный шок со смертельным исходом. Вчера у собоченочников зубы-то были "мечта трудолюбивого стоматолога".

Раз голова выдает юмор и сатиру, значит бодун преодолевается.

— Эй, литвин, разведи костер, чтоб на нем вот это поместилось!

И Паштет показал слуге кружку, в которой он был намерен вскипятить чай.

— Зараз, милостивый пане, зараз!

И слуга дунул исполнять. На сей раз в лагере переполоха не было, то бишь никто из солдат не пострадал. И действительно, литвин ничьей алебарды на дрова не приволок, а пользовался дарами природы, добыв подозрительно быстро вязанку хвороста. Паша, стараясь не выдать заинтересованность, глядел, как пацан шустро и привычно вышибает искры стуча чем-то по чему-то. Что это были за отломки понять было невозможно, но споро и быстро загорелся маленький и почти бездымный костер, мальчишка явно имел немалый опыт. Да, спички тут не в ходу. А ловко этот малец подпалил ком сухой травы, виртуоз прямо. Паштет набрал половину кружки воды, всыпал туда двойную дозу заварки (эх, раз пошла такая пьянка) и передал кружку слуге. Тот опять же ловко пристроил кружку к огню, при том очень удивившись такому диву, как стальная кружка. Чертовщина какая, они тут ко всему пашиному имуществу относятся, словно он с другой планеты.

Паштет ощутил какое-то двойственное чувство. Ему нравилось, что все кто-то за него делает, а не он сам, но Паштет ощутил себя немножечко рабовладельцем, и от этого было стыдно. Тоже немножечко. Ну, непривычно иметь слугу, да еще исполнительного. Прихлебывая чай, ощущая, как бодрость вливается в него, Паштет спросил слугу, сколько тот лет служит служит гауптману?

— Да я ему, паночку, не служу, я херру Шрёбдингеру услужал, а до того был в услужению у пана Жидяна, настоящий был шляхтич, только очень бедный, сабля да гонор, а сапогов не носил, но настоящий шляхтич — гордо заявил мальчишка, мешая своим акцентом понять сразу сказанное. Но Паштет уже потихоньку приноравливался переводить чужую речь на нормальный текст, понимаемый. Правда его интуитивный переводчик работал как Промпт и с теми же немцами вчера сильно глючил, давая полную ахинею в половине услышанного.

— Эге! Значит ты сам по себе получаешься? Не хауптманнов ты? — поинтересовался аккуратно Паштет.

— Не, какое там. Ничей я — огорченно вздохнул мальчуган.

Паштет кивнул, понимая, что вчера слопушил и получил вместо порося — кота в мешке. Причем даже без мешка. Хитрая скотина этот Геринг, того и гляди — напарит. Ухо востро надо держать, вот что.

— А в слугах я с те пор, как татары на наш Мохнатин набежали и всех в полон забрали. Вот я из полона того и попал в слуги — продолжил паренек, посматривая на кружку голодными глазами.

— Это какие татары? — спросил Паша, вспомнив коллегу Алика Ахмылова, который очень гордился тем, что он казанский татарин. Слуга удивился:

— Как какие — крымские вестимо.

— Так ты что, в Крыму побывал?

— Нет, милостивый пан, не пришлось. Мы с матерью и сестрою успели до Мохнатина добежать, а отец так и пропал где-то. Потом татары в замок вломились, кого побили, а остальных в купу собрали. Погнали к переправе через речку Слепород. А дорогою иные татарские загоны к нам полону добавляли — и из Рассудова, и из Грязного Ставка, и из Прирубок. Потом большой полон согнали на опушку Десятовского леса, и стали татары по слову своего аги нас оглядывать и разделять. В одну кучу отделили старых людей, в другую крепких мужиков и парней, нас, недорослых, в отдельную кучку, мы еще не догадывались, что нас ждет.

В голосе паренька послышались слезы.

— Баб и девок в третью купу. Потом подумали их начальники и тех баб, кто постарше, тоже отделили и подогнали к тем старым, что раньше отделили. А вышло дальше такое, что всех, кого старыми посчитали, сразу же порешили. Вам, паночку, это, наверное, не бажано слышать? — спохватился мальчишка.

— Да, ладно, рассказывай — великодушно позволил пан Паштет. Сам усмехнулся от такого водевильного сочетания, но тут же стал серьезным. Сейчас надо срочно набираться информации. чтоб не быть глупым барашком среди матерых волчар. Десантирование прошло, теперь надо срочно плацдарм захватывать в этом времени, а то порешат — вон как пацан на кружку пялится.

— Мы уже стали ждать, что нас тоже порешат вслед за дедами та бабками, але мы татарского звычая не знали. А разбили нас на такие гуфы (тут юный литвин грустно улыбнулся), чтобы разделить на тех, которые до разного дела пойдут и за разную цену разойдутся. Старых побили, тому, что они бы до Крыму не дошли, а коль дошли бы, то кто бы за них хоть акче дал. Крепких мужиков и парней на галеры гребцами продали бы. Ну, куда девкам в турских землях попасть придется, милостивый пан знает. Потом татары жребий метали, кому кто достанется — продолжил слуга.

Пан кивнул важно, но при этом с тревогой вспомнив, что понятия не имеет — что здесь почем и какие тут деньги в ходу. Единственная серебрянная чешуйка, полученная за медвежье мясо малоинформативна.

— Аге ихнему, звычайно, побольше, а между прочими делилось поровну, только у каждого добыча разная. Ну, чтобы никому обидно не было. Если ему красной девки не досталось, так хоть для галеры годный раб будет. Моим хозяином стал Узун-Ахмед. Невысокий такой татарин, в летах уже, на щеке шрам, но сила в руках огромная. Так, помню, взял меня за плечо, что испугался я, что сломает его, как щепку.

Кормить нас не кормили, зато по десятку враз к речке водили, чтобы напились аж до утра, потому как до утра на речку не отведут. А кто сам пойдет, того из лука сразу застрелят. Как татары стреляют, мы уже насмотрелись, так что сразу поверили. Пока до утра дожили, я уже не рад был, что татары меня еще в Мохнатине не убили…

А спозаранку случилась Божья милость. Погнали нас, а на переправе через речку Десятуху, догнал татар его милость подстароста пан Остафий Долежецкий с загон-отрядом, век за его Бога молить буду, чтобы ему во всем счастилось. Те, кто до брода еще не дошли, те и остались живыми, да не отуреченными, а кого первым погнали, тех уже отбить не удалось, и что с ими сталось, только Матка Бозка знает… Меня с иншими в хвосте гнали, тому я и татарской ласки пробовал только день да ночь, а маму с сестрой от меня Десятуха отделила. Раньше хоть во сне их инде видел, а сейчас уже и нет.

Служка замолчал и глядел как бы внутрь себя, словно вспоминая этот день, когда его жизнь сломалась, как щепка в руках.

Паштет решил прервать молчание.

— А что дальше было?

— Да ничего не осталось и не було, паночку. Хата наша погорела, худобы тоже не збереглось. Отца так и не нашли, и какая его судьба була — невядомо, инших в полон угнали, и остался я в чем был и с чем был, только волосяного аркана шматок в руках. Даже на конец Иудин того огрызка не хватило бы — пожал плечами слуга.

Паштет было захотел спросить, а для чего татары отбирали детей в отдельную группу, уже раскрыл было рот, но тут вспомнил некоторые вещи, про которые ему рассказывали, и понял, что ожидало эту группу по вечерам по дороге в Крым.

— А хауптман, значит, тебе не хозяин? — уточнил Паша чтоб уж точно убедиться.

— Куда там! Если б я херру Хап-атаману служил — горя бы не знал! Пан, возьмите меня, я все делать буду, я смышеленый! — искренне взмолился мальчишка.

Паштет задумался, глядя на стоящего перед ним оборвыша. В башку лезло всякое непрошенное. Особенно то, что рассказывал ему сослуживец в армии, куда Паштет пошел вполне добровольно, рассчитывая "возмудеть и похужать". Но вместо физических упражнений и боевой подготовки его, как весьма сведущего в компьютерной технике, загнали в штаб, где Паша год и проработал. Вместе с ним подвизался на кипучей штабной работе и ироничный полноватый хохол по фамилии Хомич, работавший до службы в рядах биологом и загремевший в армию в возрасте 26 лет. По складу характера и даже внешним обликом это был сущий Йозеф Швейк, но при том ухитрявшийся не подводить начальство.

Больше всего яда Хомич проливал, как ни странно, на своего соотечественника Билецкого, служившего писарем. Антипатия была у двух украинцев старая и крепкая, как мореная дерево, другое дело, что Билецкий был дурак и потому его выпады и интриги, как правило, пропадали втуне, а Хомич, хоть и язвил, но делать реальные гадости ему было лень. Больше всего Билецкого бесило, когда соотечественник называл его "мое подопытное животное". дело в том, что специальностью Хомича было моделирование поведенческих реакций на шимпандзе.

— А кем твой отец был, Нежило? — Паштет наконец вспомнил, как зовут слугу. Впрочем, это 'наконец' продлилось недолго и он снова забыл это странное имя.

— Казаком, ваша милость, в надворной страже пана Ружинского десятком командовал.

Вообще-то Паштету было пора идти, но ему, как — то хотелось оттянуть момент лечения. Такое знакомое чувство, словно он не в этих лесах и не в этом отряде, разрази гром небесный все это и не меньше, чем на двенадцать частей, а к себе на работу собирается! Но что интересно- знакомость эта, хоть немного, но даже роднила с новым миром. И он продолжил тянуть резину привычно и с глубочайшим удовольствием.

— Расскажи мне про пана Ружинского.

— Он, паночку, в Мохнатине був, мабуть, каштеляном. Пробачьте, милостивый пане, я тоди недорослый та в таких справах не розумев ничого. Може, и иншого рангу, не ведаю про то. Высокий он був, з рудою бородкою, на белому кони… але пидстрелив його татарин, стрела в шию ушла, промиж шлемом та кольчугою. Вин намагався кровь зажати, але марно, вона таки сквозь пальцы протекала, ноги пана пидкосилися, та впав и не пидибрався. Жона у нього була теж, але що з нею було — не вем, може в замку загибла, може, трошки ранише. Татары на нас налетели, як яструб на качок, кто встиг до замку — той довше вильным був, кто не встиг, сразу в полон…

Нежило шмыгнув носом, потом вытер под ним рукавом.

— Того татарина, как его там, Ахмеда, ты еще видел?

— Так, паночку, видав ту стару падлюку ще раз. Кто-то воякив його милости пана Должинского по татарской башке шестопером вдарив, силы не жалеючи, но впизнати можно было. У Узун-Ахмеда, собаки на груди такой малюнок був, вот я и признав його. Добрый удар був, шлем в татарскую бритую башку ажно вдавився. Дай, Боже, тому невидомому лыцарю за це довгого вику та тей ж силы в руце до старости, що прибив таку тварюку содомську!

Помолчали.

— Интересно, татары по дороге пленных кормят? — вслух задумчиво сказал Паштет.

— Нас, паночку, нет, но слышал я, что татары дают полоненным конину з-пид седла.

— Что означает- из-под седла, что ли? — переспросил попаданец.

— Сыру конину, пане, нарезают пластами и кладут под седло. Татарин на коне скачет, конский пот мясо пропитывает, вот цим татары на походи соби годують. Вони говорят, що це йижа для справжних чоловикив.

— Ну, татары, да еще на походе-это еще ладно, но нетатарину такое есть…

— Ой, паночку, так разве они что-то другое дадут?! Либо сыроядцем будешь, либо ничого, до Крыму не дойдешь, волки твои кости по яругам растаскают. И так не все до Перекопу доходят, да и в Крыму що доброго вони побачат…

— Да, на галерах ничего хорошего быть не может, гребешь, пока жив, а потом тебя рыбам на корм выкинут, когда уже грести не сможешь.

— Да, паночку, а ще говорять, что их в магометову веру насильно обращають. То, мабудь, таке, що краще до Крыму помереть в степу, ниж душу продати та навик в аду палати, на негасимом вогнищи…

Паштет понял его не сразу, но потом до него дошло, что Нежило считает: стать мусульманином — это хуже смерти. Умом-то Павел понимал, почему так, но для него это было совсем не по нему. В его время так могли сказать только некоторые сектанты. Ну, так Паштет их воспринимал, хотя, возможно, это были не сектанты, а приверженцы всяких там протестантских церквей — все равно Паше их названия ни о чем не говорили. Может, в эту церковь в Штатах миллионы ходят, а, может, и горстка. Более привычные ему православные так фанатично свою веру не воспринимали. С Пашиной точки зрения, только эти сектанты так могли и оценить измену своей вере, как то, после чего и жить не стоит. Это было каким-то непривычным ощущением. Паштет в раздумье отхлебнул последний глоток чаю и подумал — а что касается его самого, то кто он с точки зрения веры, и как он должен себя вести? И, наверное, все же надо не выделяться среди здешних своей религией. Точнее, индифферентным к ней отношением. Судя по некоторым книжкам, в старые времена люди носили крест на груди, молились хоть иногда, крестились. А, еще и постились! И еще ругались именем бога и разных святых. Вот это то Павел точно мог и делал. Хорошо, хоть этому учиться не надо.

Но вот с молитвами как быть? 'Отче наш' по- церковнославянски Павел-то знал, еще помнил по латыни 'Pater noster' (и не дальше). Но вот он сказал, что происходит из придуманного Шпицбергена. А что за вера должна быть в том самом Шпицбергене? По идее либо католическая, либо протестантская. У католиков молитвы на латыни, а протестанты на родном языке молятся. Значит, надо для себя перевести 'Отче наш' на немецкий и периодически молитву целиком или частями воспроизводить. Да, он слышал, что у протестантов очень много сект или вариантов было, да и есть, у которых свои мнения о том, как молиться, кто будет детей крестить- товарищ по церкви или какой-то специальный священник, поститься или нет. То есть если сказать, что у них в Шпицбергене не постятся или постятся только раз в году по три дня, то это само по себе не дивно, ибо бывает такое. Кому-то это не нравится-ибо он считает, что этого мало, но вот, вспомнилось нужное выражение: 'Каждый читает свою библию'. А это значит не только читать, но и понимать, а оттого и решать, сколько дней в году поститься и можно ли жениться четвертый раз, если первые три жены умерли. Ему, как родившемуся в ином времени, это как бы вообще не проблема, но так только кажется. Женщины раньше часто умирали в родах, поэтому невезучему молодому человеку можно было оказаться трижды вдовцом лет так в двадцать. И все — дальше тебя уже в церкви не повенчают. Хоть греши, хоть отрезай. Да, Паша незадолго до похода про это читал статью, только человек после ситуации трижды вдовца пошел в монастырь и стал каким-то известным церковником и писателем. Ну да, на простое и без венца сожительство могли и косо посмотреть, потому как толерантность-это слово не из тех времен.

Тут Паштет обнаружил, что Нежило-то продолжает рассказывать, а он увлекся своими мыслями и пропустил. Ну, в принципе слуга на подобное не должен обижаться — это девушка может фыркать и даже посылать кавалера лесом и полем, а слуге… Потребует хозяин повторить прослушанное, так и повторит без всякого. Судьба у него такая. Но что еще важное Паштет хотел сделать, кроме как заставить слугу повторить рассказ? Кстати, и с какого же момента? Ага, с того, что какой-то воин татарину голову качественно разнес ударом. И Паштет затребовал повтора. Нежило без вздоха вернулся к рассказу. Оказалось, что прозвище Узун-Ахмед — это получается такая шутка над покойником, потому как означает 'Длинный Ахмед', а на самом деле татарин был невысок. Еще трех татар тогда словили живьем, но они были простыми людоловами, так что обменять ни на кого бы не удалось. Вот если бы того агу, но татарский начальник ушел от погони. Поскольку он и татары могли вернуться, да еще в большей силе, то пан Должинский решил не испытывать судьбу и вернуться. А пленных татар приказал посадить на кол

— Вы, милостивый пан, ведаете, что на кол сажать-это такая казнь, что особого уменья требует. И, если кат его мает, то казненный дня три еще живет и постоянно своего бога молит о милости все эти муки прекратить. А смерть все не приходит и не приходит. Большое искусство — так человека на кол сажать. Говорят, что не во всяком воеводстве такой кат есть, а у прочих жертва быстро помирает. А у пана Должинского часу было обмаль. Потому татарам просто острую жердь вогнали, да так, чтобы они после того не выжили. А сколько им еще зубами скрипеть, або от боли волком выть-то не наша справа. До завтрашнего света не дотянут и гаразд. И скажу я вам, паночку, когда глядел, как их казнили, душа моя милосердия не чуяла, а только бажала, чтобы не умерли они сразу, а хоть до вечера корежились. И ще бажав бы Узун-Ахмеда на такой жердине видеть, но тому счастье пришло помереть быстро и как человеку, а не как он заслужил, сын жабы и гадюки. Потим я священника на исповеди спытав, не грех ли это — так думать? Отче подумал и сказал, что если это и грех, то невеликий и прощению Божьему подлежит. Я еще долго хотел кату в ученики пойти, та навчитыся цей справи, щоб татары у меня так долго с жизнью расставались, и им часу хватило проклясть не только тот час, когда в наезд собрались, но и когда в магометову веру вошли и на свет Божий народились!

Голос Нежила аж зазвенел от сдерживаемых эмоций, но ненадолго. Потом он увял и буднично сказал, что в учение к кату он бы пошел, но кто его слабосильного-то возьмет? Чтобы все казни и муки проделать — сила нужна, а иногда казнят или мучают сразу нескольких. Если же его на место ката поставят кому-то плетей всыпать, то он свалится от усталости раньше, чем наказанный. А меч для казней больше него самого потянет.

Паштет только смог подумать про тайны здешних душ — как много всякого в них скрывается, только успевай челюсть с пола отпавшую подбирать. И как-то прочитанные им раньше романы и просмотренные фильмы ему показались простенькими детскими комиксами, что ли.

Пора было вставать, в который раз подумал Паштет, но прокрастинация была сильна.

— Герр фон Шпицрутен? — раздалось над ухом.

— А? — удивился Паша — И тут же поправил говорившего: "Фон Шпицберген!".

Оказалось, за болтовней пропустил подошедшего тихим шагом солдапера. Незнакомого, но на первый взгляд — матерого. Похоже — немца, потому как из короткого лаяния на этом самом языке, которым впору браниться, понял — герр гауптманн уже ждет герра доктора.

Чувствуя себя немножко как перед висилицей, Паша гордо встал, захватил мешок с медикаментами и пошел за этим мушкетером. А чтобы было не так тошно, начал про себя распевать залихватскую ковбойскую песенку с непонятными словами. Получалось в переводе что-то этакое:

Если бы не этот Джо-Ватный глаз, Я был бы женат уже очень давно. Откуда ты пришел? Куда ты направлялся? Откуда ты явился, Джо-Ватный глаз?

То есть заведомо идиотское, но уж больно мотивчик был позитивный.

Капитан Геринг все-таки был матерым командиром. Вся его банда, гордо называемая ротой — стояла перед его палаткой и слушала его внушения. При этом даже строй держала на вкус Паштета вполне прилично — две шеренги, все чин чином. Да и сам лагерь — четкий, в центре палатка гауптмана, перед ней как бы улица, образованная другими шатрами. Вот на этой улице и стояли сейчас Пашины пациенты. Не менее полусотни.

Паштет терпеть не мог публичных выступлений, но — как говорится в поговорке — взялся за гуж — не потолстеешь! Хауптманн как раз заканчивал говорить что-то, что промпт попаданца перевел совершенно несуразно и понять сказанное не получилось. А вот то, что хауптманн, повернувшись, увидел приближающегося лекаря, съехал с темы и объявил о надвигающемся лечении — это было понято не только стоящими в строю, но и самим доктором.

Вояки уставились на Паштета. Он, соответственно — на них. Поиграли в гляделки, в ходе которых мысли у Паши в поврежденной вчера алкоголием голове метались как галки у колокольни. Черт, надо было вчера не спать валиться и сегодня не болтовню слуги слушать, а наметить план действий. Не успел. Нужно чуточку выиграть время. Внезапно вспомнилось из читанной давным давно книжки про то, как Насреддин лечил ростовщика — для выигрыша времени велел развести костер, а потом всем молиться, но ни в коем случае не осквернять молитвы думами об обезъяне. Так, есть идея!

— Господин хауптманн! Прежде всего мы должны помолиться святой… (Тут у Паши возник короткий затык, потому как он кроме Асклепия никаких божественных сущностей, завязанных на медицину, не знал. Асклепий же не годился, как язычник. Молнией в судорожно напряженных извилинах проскочила искра — вспомнил виденную в Великом Новгороде могилу святой и ляпнул)… Параше Сибирской!

И сам испугался. Ну, что поделать, если ту деву так звали? Чертовы ассоциации.

— Я не слыхал о такой святой! — буркнул тихо лекарю Геринг.

— Она канонизирована римской церковью год назад, широко не известна еще. Но очень помогает страждущим хворями! — привычно соврал Паштет.

Хауптманн пожал плечами и отдал приказ. Подчиненные послушно сложили ладошки и забухтели каждый на свой лад. То же сделал и Геринг, посчитав, что от молитвы худа не будет, а свежесделанная святая еще не завалена кучами просьб и скорее ответит верующим. То, что лекарь соблюл субординацию и не полез через голову командира отдавать распоряжения и польстило Герману и показало, что этот странный чужак имеет военный опыт.

— Теперь я выдам на каждых двух человек по одной пилюле. Они должны разделить пилюлю пополам и съесть, поминая всю кротость господа и милосердие его. Завтра выдам еще лекарства. Пусть относятся бережно — оно освящено архиепископом Бабэльмандебским! И еще — господин хауптманн, надо, чтобы они выкопали траншею и гадили отныне только в нее! — вспомнил азы гигиены новолепленный доктор.

— Это еще зачем? — удивился Геринг.

— Для того, чтобы дьявольские миазмы болезни мы вернули их пославшему! — Паша ткнул пальцем в землю, перекрестился и этот жест повторили остальные, опасливо поглядев туда, куда Паша ткнул пальцем.

После этого лекарь, вспоминая, как мог, рассказанное ему в аэропорту, выдал пилюли, выдирая их из пузырчатых блистеров. Пациенты таращились на его действия недоверчиво. Потом, под его пристальным взглядом, поделили и сожрали лекарство. Некоторое время ушло на создание полевого сортира а ля вермахт — с жердями над свежей траншеей и прочими удобствами. Видно было, что воякам это непривычно, но капитан имел авторитет и умел им пользоваться. А парочку недовольных он огрел палкой по хребтинам, отчего те сразу в разумение пришли.

Все это время Пашу не отпускала тяжелая дума, даже две — не сдохнет ли кто из этих бродяг в ходе лечения — выглядели-то они паршиво, прямо сказать, а вторая — не слишком ли он погорячился, вставая в строй этого военизированного сброда? Может, свалить, не связывая себя обязательствами?

Быть попаданцем самому оказалось весьма и весьма сложно. Так-то, разумеется, в книжках все было проще некуда, а тут, черт их дери, даже год непонятно какой и что за Йохан на троне — черт поймет! Но очень озадачило, что русские за своего не приняли, категорически отправив к иноземцам. Которые тоже за своего не посчитали. Другое дело, что в банде этой, громко названной ротой было явно всякой твари по паре. Даже одеты они были стремно и внятно определить моду было очень непросто. По сравнению с этой ротой покинутое общество будущего преставлялось просто одетым на один шаблон, да оно вообще было униформированным и куда как однотипным в сравнении. На всех джинсы, все идут, таращась в айфоны, куртки, шапочки максимум трех разных типов, шести раскрасов. Не, ну были фрики явные, доводилось видеть разных юродивых, но в целом — хоть всех строем води. А тут у одного башмаки с задранным носом, у другого, рядом — какие-то постолы, третий в сапогах, и портки у одного буфами с разрезами, откуда торчит другая ткань, у соседа в облипку внатяжку штанишки, а у третьего — портки словно из магазина рабочей одежды, мало не из дерюги и пуговицы здоровенные, металлические на ширинке. Причем, похоже он этими пуговицами гордится. И шляпы у всех разношерстные и куртки. У кого куцая, у соседа — наоборот, долгополая. Пестрое вроде все, а в целом — бурое какое-то сборище. Черт их поймет. Категорически было неясно Паше — куда это его вляпало. Но точно — не петровское время и не пираты карибского моря — никаких треуголок, шляпы посконно круглополые. Три мушкетера? Тоже нет — у этих не изящные кремневые мушкеты, а весьма грубые самопалы. Или у мушкетеров тоже фитили были? Черт их подери, не вспомнить. И да — три мушкетера — дворяне были, как и кардиналовы гвардейцы. А эти — забулдыги бомжеватые.

Хотя у нескольких человек — самые настоящие шпаги. Дворяне? Но вид у этих дворян самый подзаборный. Правда, у остальных еще хуже. Ни одного толстого — жрут, значит, невдосыт. Да и вообще — потасканные, та еще компашка, если честно. Зато у каждого либо кинжал на поясе, либо нож офигительных размеров.

С другой стороны — никак в обществе без статуса не получится. Должен каждый сверчок на своем сучке сидеть. Что-то говорило попаданцу, что пока ему везло. Вел он себя бесшабашно, чего уж там. Мог его приколоть тот уродливый отшельник, когда медведя разделывал? Да как два пальца. И поганками угостить в каше — тоже мог. Немцы эти… Вот неприятные у них были взгляды. Всю беседу с командирами наемников сидел Паштет как на иголках. Больно уж взгляд был такой, как у пса при виде куска мяса. И ощущал своей кожей Паша, что решается его судьба. Потом только с чего-то попустило капитана и как-то перестала угроза ощущаться как физическое воздействие. Что-то для себя наемники решили и видимо строят планы. Узнать бы еще — за кого они его тут держат, но всяко не прикололи ночью, так что поживем. Нежило этот явно шпионить будет, для того и приставлен, ну так и ладно — надо щеки надувать грамотно, чтоб понимали немцы — мертвым он им больший убыток. Хотя если еще золото засветить — точно прикончат. Скромнее надо себя вести и соответствовать… Еще б понять — чему. Ладно, шпионаж — та еще веселуха, в обе стороны может работать, слуга попался болтливый, так что поболе с ним разговаривать если-то проболтается.

Тут опять Хомич вспомнился, потому как очень в тему были его рассказы про эксперименты с обезьянами и сходство иерархичных реакций в стае для человеческого общества. Тогда — в армии — Паша просто отметил сказанное сослуживцем, как возможно интересное. То, что на животных ставят разные опыты, моделируя ситуации и реакции уже и для человеческих организмов, это Паштет и без Хомича знал. И то, что лекарства так отрабатывают и хирурги тоже на лягушках попервоначалу тренируются — это как бы не новость.

Новым было то, что поведение людей тютька в тютьку соотвествовало всем инстинктам стайных млекопитающих, хоть волков, хоть шимпанзе. Или "шимпандзе" как говорил пухлый юморист, если рядом оказывался дебил Билецкий. Ему на голубом глазу Хомич впиливал всякие басни типа того, что Шимпандзе — так звали лаборанта, на котором ставили опыты. За это ему платили солидные гроши — сам профессор Абрам Гутанг премии выписывал. И тупой Билецкий всерьез этому грузину завидовал, потому как работа несложная, а гроши мает.

Пока хохма не вскрылась, этот болван даже пытался сам устроиться после службы на место лаборанта и пытался подлизываться к Хомичу всяко разно.

Так вот, оказалось, что социальная жизнь обезьян точно соответствовала человечьей. Шимпанзе точно так же торговали друг с другом, выполняли работы, на которых Билецкий бы провалился и конкурировали — как и подобает людям. При всем этом четко расписаны были места в иерархической пирамиде. Альфа — вожак, который всех лупит, отнимает еду и доминирует умом и грубой силой. Беты — те, кто подпирают вожака и в принципе годятся на его роль, но пока уступают ему и потому пытаются подсидеть по возможности. И так ниже и ниже, до убогих париев — омег. Омеги — забитые, беспомощные и беззащитные, которых может безнаказанно обидеть каждый, что стоит выше в иерархии.

И тут Хомич на полном серьезе начинал расписывать роли и иерархию в роте — что оказывалось очень показательно, потому как армейская структура укладывалась на иерархичную пирамиду как влитая. И ротный, как главный бабуин, альфач, и старшина со взводными — как беты и так далее. Только Билецкому Хомич отводил место ниже омег, так как "тупее тупых". При том обезьяновед признавал, что если дебил Билецкий попадет в другую стаю, где найдутся еще более тупые и слабые особи — то там он вполне может стать альфой. Потому как структура тверда в схеме, а персоналии меняются, конкуренция идет все время.

И всегда приводил в пример семейные дрязги, довольно легкомысленно сравнивая семью с волчьей стаей. По его словам каждая женщина — млекопитающая стайная особь и ей положено инстинктом периодически проверять — кто в стае главный. И если мужик не может доказать свою альфость, начинает уступать и плясать под женину дудку, то получается паршиво, потому как "бабе прописано чоловику подчиняться, а ежели он бабе покорен, то ее это бесит пуще и пуще". А когда с ним заспорили пара идеалистов, привел им в пример банальных собак. Типа собака тоже периодически проверяет — кто главный. Такие бунты собашники обычно подавляют походя, и мир царит дальше. Но если хозяин засбоил и пасанул — то песик начинает себя считать вожаком и кончается все паршиво. Когда собака кого-то дерет в семье — это она не взбесилась. Это означает — поняла, что главная — она. И потому ставит на место своих подчиненных, по мере своего разумения.

С этим спорить было трудно и дальше разговор обычно скатывался на баб, как таковых.

Тогда Паштету пришло в голову, что можно сделать глобальный вывод — почему все страны подстилаются под США, а Россию не любят и стараются нагадить в любой удобный момент, даже если их эта самая Россия спасла от банальной ликвидации, как тех же грузин, которых должны были вырезать персы. И ему показалось, что тут все понятно. Поведение США — нормальное альфовое. Всех лупят за малейшую провинность, волю свою проявляют жестко и недвусмысленно, у всех все отбирают, а если что и дают (Альфа звери тоже иногда могут дать подачку подчиненным) то за каждый выданный витамин требуют всякого разного и без всяких потачек. А Россия — наоборот. Дает все время все даром и ничего за это не требует. Такое поведение не характерно для альф. Так себя ведут жалкие сигмы. Которые отдают жратву и ништяки даже до того, как их начинают бить. Достаточно грозно глянуть.

И никак иначе это восприниматься не может. Гуманизма, милосердия, щедрости у зверей нет в принципе. Все это воспринимается только как слабость. И потому — коль скоро такая модель для животных характерна — вполне годится и для людей тоже. Тогда Паша поделился своей мыслью с Хомичем. Тот хмыкнул и спросил:

— Знаешь, почему в СССР этологию не любили и держали в загоне, хотя вообще науку поощряли и поддерживали?

— Походу ты уже это для себя решил? — усмехнулся тогда Паштет.

— А то ж! И тут все проще пареной репы! Нет у животных социалистических инстинктов поведения. В принципе. Это получается неестественное дело. Не прошито в матрицу живых существ. Искусственное получается полностью. Мы же — животные. Вот сам суди — почему отругать кого-нибудь — плевое дело и приносит удовольствие, а похвалить — язык не поворачивается, немеет? — усмехнулся иронично Хомич.

— Опять инстинкт, скажешь?

— Он самый. Ругань — это доминирование, ты сам себе показываешь, что ты выше уровнем, чем ругаемый. Ты — лучше его и выше потому на лестнице иерархи. А у похвалы сильный оттенок признания превосходства над тобой в чем-то того, кого хвалишь. И потому — одно приятно и легко, другое — через силу и трудно.

Так что можно у обезъян и торговлю смоделировать — и они будут вполне рыночные отношения устраивать, причем жульничать будут отчаянно, можно заставить их работать — причем по этапам — нажал кнопку — получил жетон. Опустил жетон в автомат — получил банан. Или абрикос — если в соседнем, не желтом, а красном автомате. Или кусок сахара — это если в белом. И тут же общество у них делится на трудяг и бандитов, которые трудяг грабят. Ну, не похоже ни на что, а? И трудяги сначала пытаются жетоны копить, но когда понимают, что эти жетоны у них отнимут другие, кто сильнее и наглее, тут же переходят на немедленное обналичивание. Все, как у людей, или у людей — как у макак. Вот какой смысл тащить деньги в Сбербанк, если их инфляция уничтожит в момент? А та инфляция — как раз грабеж, организованный теми, кто сильнее и наглее.

— Ну да, ну да. А эксперимент, чтоб они завод построили или ракету запустили не делали?

— Пытались. Зря смеешься. Реально — пытались. Охота же получить госпремию, за доказательство того, что этология позволяет макетировать все в человеческом обществе. Но — нихрена не получилось. От слова "нихера". Так что если тебе интересно — у людей есть весь набор павианьих инстинктов. И есть попытка создать свои — человечьи инстинкты. Которые, собственно, и отличают человека от павиана или бабуина. Как правило эти попытки проваливаются. Потому что бибизяньи инстинкты сильнее и быть макакой просто и удобно. Вон, смотри на Билецького и удивляйся.

— Считаешь, что человеки смогут стать человеками? — грустно усмехнулся Паштет.

— Кто знает? Одно могу сказать, что бибизяны не любят человеков. И страшно бесят одних такие попытки других. Потому что для бибизяны это дикость и показатель слабости — так говорят инстинкты. А человек оказывается с дубиной, образно говоря, и никак не понимает бибизяна — как слабак по поведению ее отколошматил, словно он — альфа. Это понимаешь ли вдвойне обидно и непонятно.

Вот тогда-то Паштет и выложил свою мысль про то, почему Россию не любят.

Ожидал, что ехидный Хомич что-нибудь едкое скажет, но толстяк просто кивнул головой:

— Вот, Павло, ты и ухватил соль. Почему во всех заповедниках написано крупно "Животных не кормить!" как считаешь?

— Вредно наверное, диета там у них своя, а тут нажрутся как моя кошка на праздник — потом блюют небось — уверенно сказал Паштет.

— Плохо ты меня, Павло, слушал. Диета — дело тридцатое. Главное в том, что животные, после того, как их стали кормить — начинают на туристов глупых нападать и драть их всерьез. Неважно — медведи или там павианы. Это для всех диких годится. Раз ты без моего принуждения САМ отдал мне ЕДУ — то значит я главный и крутой, а ты слабый и ссыкливый, и я могу беспрепятственно тебе устроить жесткое доминирование с нахлобучкой и заушением и взять все. что хочу. Животные становятся резкими и агрессивными. И ведут себя как пьяные гопники перед маломощным ботаном. Чуешь?

— Так просто? — удивился Паша.

— Ничего простого тут нет. Но смысл простой — человека можно кормить. если вот сейчас ты меня, например, угостишь — я тебе буду благодарен и не стану по отношению к тебе агрессивным — Хомич с намеком погладил себя по тугому брюшку.

— А животных — нельзя?

— Ага. Не поймут. То есть поймут, но — не так. Мысля твоя насчет отношения к России мне понравилась, это ты ловко меня обставил. Учту. Теперь остается только, чтоб наверху это поняли — и будет у нас тут все пучком. Пора идти — обед уже! — еще более прозрачно намекнул знаток этологии. И они отправились в столовую.

Сейчас все это вихрем просквозило перед Паштетом, потому как надо будет соответствовать перед этими грубыми вояками и не оказаться глупым и слабым сигмой. При том особенно-то заноситься тоже не стоит, вызовут на дуэль и сделают жуком на булавке. Черт, да ведь даже с слугой надо себя так поставить, чтоб не повел себя пацан как неблагодарная мартышка!

По всему видно — зашуганый пацаненок. Доставалось ему трепки от всех, кто рядом находился. Черт, не хочется нарваться на павианское хамство и неуважение, а с другой стороны бить ребенка нехорошо, от такого поведения родители отучали всю дорогу. С другой стороны — если пацан к затрещинам привык… Тут непрошено в голову полезли слова из "Белого солнца пустыни":

— Раньше господин любил нас, приходил к нам и даже кого-нибудь бил! А новый муж нас не любит!"

Еще хорошо — успел увидеть, что местные штукари крестятся не так, как привычно было Паштету, а слева-направо. Черт, черт, черт, все тут не такое. Ладно, раз попал — буду привыкать! И попаданец бодро с виду, но все же робея, отправился по приказу к начальству, чтобы снять вопрос котлового довольствия, оплаты за лечение и вписывания в коллектив. Капитан не стал дожидаться окончательной постройки полевого сортира и величественно отбыл к себе в шатер, велев герру доктору по окончании строительства явиться с докладом и для подписания контракта. Паше показалось, что Геринг нифига не поверил в лечение, но сами упаковки с таблетками безусловно поразили своим исполнением дотошного немца. Знать бы еще в какую сторону. А еще припомнил Паштет, что нехудо бы лагерь переместить с засранного места, заставить всех мыть руки, пить кипяченую воду и — точно, это забыл — если есть повар, который кашеварит на всю роту — то узнать — дрищет он сам или нет. и если так таки — да, то менять его на другого, без поноса и болезни.

Все это Паша выложил почтительным тоном офигевшему Герингу. Впрочем, хауптманн обещал подумать. После чего выложил на стол дурно отскобленный от какого-то ранее на нем бывшего текста, пергамент. Колючие строки чужого шрифта чтению не поддавались, хотя Паша старательно делал вид, что — читает. Разве что бровями не шевелил.

Подписал бы быстро, но в памяти назойливо вертелось, как коллега, малость свихнутый на пиратах, рассказывал про хорошо забытый бестселлер замшелых годов — книгу Эксквемелина, который сам попал в пираты. И был там моментик — как вполне благополучный голландец вляпался в эту публику, причем рад был несказанно, они его спасли практически. Эксквемелин нанялся по контракту служащим в Ост-Индскую компанию, а оказалось, что компанейцы таким образом торгуют белыми рабами. Служащий становился собственностью компании на 5 лет и по прибытию в колонии компанейские купцы перепродали нанятых служащих местным плантаторам, так как служащие по хитро составленному котракту должны были отработать при любой погоде. Сюрприз вышел убойным. И вместо конторы публика оказалась практически рабами, разве что на срок. Но поэтому к ним и относились хуже негров, даже и кормили куда хуже, потому как негр — постоянная собственность, а белый — временный инвентарь, и надо за весь срок выжать из него максимум, потратив минимум. Хозяин не имел права убивать слуг, зато мог их бить как собак — в том числе и, например, спуская кнутами шкуру со спины долой и намазывая рану перцем. Мог ломать им руки и ноги. Кормить такой дрянью, что и псы не ели. Естественно от такого обращения многие "служащие" дохли. А бегство приравнивалось к воровству (ты — собственность, удрал — украл самого себя — нанес убыток хозяину) — и за это вешали. Причем еще рабы, кто был под голландцами, радовались, что не попали к англичанам. Те имели милую привычку перепродавать белых рабов, когда срок подходил к концу и на нового хозяина слуга обязан был пахать опять весь контрактный срок — и так до смерти, которая не слишком задерживалась. Как бы тут такое не получилось! Хотя немцы в подобном вроде замечены и не были, но чем черт не шутит! Вопрос о том, числит себя герр фон Шпицберген мушкетером или склонен к пикинерству — новобранец понял и решил, что не стоит лезть в дебри, виданные только в фильме про Алатристе. Геринг кивнул, пробурчав, что все равно в этих диких землях пикинеры не в почете, да и пики делать не умеют.

И, скрепя сердце, Паштет гусиным пером отчаянно подмахнул текст, — как раз последним, под целой кучей разномастных крестиков, среди которых совершенно терялся пяток подписей, из чего сделал вывод, что грамотных тут едва ли десятая часть.

После этого, хауптманн и новоиспеченный мушкетер вышли из шатра, Геринг окликнул находившихся неподалеку солдат, не всех, а кто поблизости оказался и был пойман, велел найти знаменщика и развернуть ротное знамя. Всего собрал их с десяток, откуда — то притащили несколько копий, составив их на манер ворот — и Пауль фон Шпицберген прошел сквозь них торжественным маршем. Развернутая линялая тряпка на палке, как понял Паша, явно и была ротным знаменем. Типовой ритуал, похоже — кнехта проводят через ворота, сделанные из копий, вводят в мир суровых воинов. Дальше Паштет повторил за капитаном не вполне понятный текст, как выходило из через пень — колоду получившегося перевода — что-то типа присяги. Он поклялся в верности товарищам, командиру, квартирмейстеру, святой церкви, ну и богу, разумеется. Потом было не так понятно, но вроде бы поле боя покидать было нельзя, пока стоит ротный стяг, за это явно по грозному тону хауптмана полагалось какое-то злое наказание, еще что-то про храбрость и доблесть и какие — то слова, по отдельности понятные, но вместе совершенно не складывавшиеся в ясный текст. Паштет уже и рукой мысленно махнул, повторял торжественно и механически. Вот, что сказал хауптманн про то, что и жаловаться на несоблюдение договора воины могут только поодиночке и только за себя — это почему-то сообразил. Подошедший Маннергейм дал новобранцу стакан пива и Паша его выпил. Весьма так себе пиво оказалось, надо заметить.

Столпившиеся вокруг солдаты трижды гаркнули "Хох", после чего некоторые из них подошли, пожали руку лекаря своими лапищами, сказали несколько добрых слов, и предложили проставиться. Видимо они рассчитывали на возможное возлияние в интимной обстановке, но новоиспеченного зольдата забрал Маннергейм, обломилась мушкетерам бесплатная выпивка. Разочарованные камарады, бурча под нос, стали расходиться, но Паша сообразил им крикнуть в спины, что пока они лечатся — лучше не пить, а вот после успешного лечения можно будет и устроить пирушку. Это больше понравилось воякам, хотя коварный Паштет сообразил не брать на себя все расходы.

В шатре командира Геринг уточнил еще раз, как собирается лечить этих пройдох бестолковых герр доктор, потом недовольным тоном приказал квартирмейстеру готовиться к переезду на новое место. Тот кивнул. А новодельный мушкетер получил распоряжение идти к канониру Хассе и если тот согласится взять новичка в пушкари — вернуться и подписать допсоглашение, что даст лекарю дополнительную долю в жалованьи. Паша порадовал Германа молодецким рявканьем "Цум бефель!", что определенно было ново в германских войсках и отправился искать пушечных дел мастера, соображая по дороге, что договор явно самописный, типового нет, сочиняет его всякий командир под себя. Общее-то было написано, но можно и изменять в лучшую или худшую сторону. Знать бы еще — как оно лучше. Но тут оставалось только скрестить пальцы на удачу.

Пушкаря найти оказалось просто — и как ни странно, был он в обозе, там, где стояли телеги со всякими мешками. Телег было много, порядка сорока, что здорово удивило попаданца, как-то он считал, что мушкетеры не тащили за собой столько груза.

Как ни вертел головой Паша, но ничего похожего на пушки не увидел. А первый же обозник в сильно потрепанном кожаном камзоле, что-то чинивший здоровенной иглой с не менее здоровенной ниткой и оказался искомым канониром. Посмотрел хмуро, но на приветствие все же ответил кивком головы. Паша внимательно осмотрел возможного сослуживца и начальника. Пожилой, лет сорока с хвостиком и какой-то весь такой — матерый, напоминавший почему-то в первую голову кабана — с седой щетиной на башке, грубоватым лицом и кряжистостью. Видно было, что мужик — не из бедняков, но видал и лучшие времена. Держался солидно, уверенно и этим как-то подкупал. И пахло от него добротно — дегтем.

Что в нем очень понравилось Паштету — так это то, что наречие немца им понималось значительно легче, чем словесы остальных сослуживцев, если и не хохдойч, то где-то близко. Пушкарь тоже явно понимал, что говорит Паша, хотя несколько раз в беседе Павел и прокололся, употребив словечки явно из будущих веков, которые канонир, естественно, не понял.

Свою пушку показывать Хассе взялся неохотно и скоро попаданец понял — почему.

Короткий железный или из чего-то похожего не то нелепый бочонок, не то короткая труба, даже скорее — все же труба, склепанная из полосок вдоль и скрепленная кольцами поперек производила самое жалкое впечатление. И рядом, тут же в телеге лежали колеса и грубо сколоченный лафет. Конструктор из детства, только детальки весят люто.

— Не выглядит надежно — заметил Паша.

— Точно — кивнул Хассе и выжидательно поглядел на претендента в расчет.

— Выстрелов пять выдержит?

— Обидное сказал слово. Уверен, даже на пару десятков хватит — усмехнулся хитро пушкарь.

— А потом — бах? — уточнил пунктуальный и дотошный Паша.

— Вполне вероятно — неожиданно вежливо для своего грубого облика ответил канонир.

— Ты не боишься?

— А ты? Ты только что вступил в роту пехотинцев. Нас перемешают с грязью в первом же бою — захохотал Хассе. Смех делал его куда симпатичнее.

Это было не лишено основания, действительно, не один ли черт. Паштет помнил что жалованья пушкарям идет больше, чем пехоте. И попросился в пушкари. Канонир осмотрел пристально мужественную фигуру претендента, потом спросил — имел ли тот раньше дела с артиллерией?

Нельзя сказать, что Паша блеснул на этом импровизированном экзамене в непойми каком году и непойми в каком месте — но в целом Хассе остался доволен. Новичок явно понимал, как собирать из деталей орудие, как им пользоваться и, в общем, произвел на канонира нужное впечатление. Кроме того, наличие в расчете еще одного человека хоть и немного, но все же увеличивало и долю самого пушечных дел мастера.

Пергамент у капитана пополнился еще одной подписью Паши и когда через несколько дней состояние у больной публики и впрямь улучшилось, новичок в роте прижился более — менее и даже приобрел некоторый авторитет.

Глава шестнадцатая. Пушкари — компаньоны

За это время несколькими подзатыльниками господину фон Шпицбергену удалось вколотить в своего слугу начатки гигиены, во всяком случае руки у того уже иногда обмывались водой, в общем — внедрение знаний в массы проходило успешно. Самому Паше выдавать подзатыльники пацану не очень нравилось, но куда деваться. Не быть же нелепым доном. Мужик сказал — значит так и должно быть! К слову, немцы теперь даже в организованный сортир ходили без жестоких репрессий, хотя и ворчали на подавляемую свободу самовыражения везде где захотелось. И еще повезло, что никто не подох из пациентов, чего лекарь всерьез опасался.

Теперь так же остро, как тогда в лесу почуялась Паше беззащитность одного человека перед всем миром, где опора и защита только от своих, да еще везло местным — в Бога они верили истово. Понятный момент, когда знаешь, что ни полиции тут, ни скорой помощи, ни даже поликлиники, а все зачастую решается тем — успеешь ты унести ноги от беды в прямом смысле слова — или нет. А зачастую беды были такими, что и бежать некуда. Так что свалившийся на роту лекарь был для войска подарком божиим.

Хауптман явно порадовался тому, что рота стала здороветь, приказал готовиться к походу. Как понял Паша — должен был проходить смотр войска московитов, куда надо было обязательно попасть. После этого рота Геринга получила бы назначение в какой- либо московитский город, где и несла бы в сытости и безделии, а главное — в полной безопасности гарнизонную службу. Паштет поразился тому, что простоватые с виду наемники оказались теми еще хитрецами. Теперь он больше общался с канониром, заодно стараясь входить в курс дела.

— Это не пушка, это — дерьмо (тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь) — сказал пушечных дел мастер о своем оружии, а потом пояснил, что без этой дряни не удастся попасть в список пушечного наряда у московитов, потому и сперли у отряда нерасторопных шведов это старье как раз перед отплытием в Рутению. Колеса взяли от телеги, лафет смастерили сами абы как. Главное — пройти московитский смотр и быть внесенными в реестр. Дальше можно будет эту дурную железяку продать, выручив какие-нито гроши, а московиты сами дадут нормальную пушку из бронзы, то ли свою, то ли из трофеев. А впрочем, это не столь важно, чья там будет пушка, сами московиты льют вполне приличные стволы, есть у них большая кузница в Москве, две сотни работников там, как слышал Хассе.

Сам пушкарь намеревался осесть тут, в Московии, ему тут понравилось. Это сильно удивило Пашу, который привык к тому, что в том, покинутом им обществе наоборот рвались уехать в цивилизованную Европу или Штаты, хоть чучелком и жить там на велфере хотя бы. А тут — наоборот, в каждом городке у русов — живут иностранцы, едут сюда охотно, в Москве так и колония здоровенная была, район целый, до прошлого года только больше и больше становился. В прошлом году татары сожгли всю Москву, только Кремль устоял, не было у набеговой орды пушек, сладить с крепостью оказалось нечем. Выжгли и ограбили все вокруг, ушли к себе в Крым, угнав с собой многотысячную толпу рабов. Судя по словам слуги Нежило, такое и тут и в соседних государствах было привычным. И Паше стало странно, что хитроумный капитан нанялся в такое место, где война идет не затихая и постоянно есть шанс пойти в колонне рабов пешим строем.

Поделился своими сомнениями с пушечных дел мастером, тот расхохотался до слез. Отсмеявшись и утерев слезы, Хассе весело пояснил, что во-первых зольдаты затем и нужны, чтобы воевать, их для того и нанимают — это их работа. Бондарь делает бочки, строитель строит дома, сапожник тачает туфли, а зольдат — воюет и портит все, в том числе и сделанное бондарем и строителем и сапожником. Каждому — свое, так еще древние римляне говорили. А кроме того, ясно ведь любому дураку — тут пушкарь хохотнул еще раз — что раз татары все тут ограбили и разгромили, то в ближайшее время они сюда не поедут, нечего грабить, надо дать возможность местным жирок накопить. Любому немцу это понятно. Зачем грабителю лезть в пустые обобранные руины?

Ощущение у Паши после такого было двойственным. Вроде и успокоился, узнав, что в ближайшем будущем ничего особо страшного не предвидится, с другой как-то было неловко, что его немец этот азбучным истинам учил, было такое чувство, что сам себя дураком выставил. Причем не простым, а с позорной этикеткой "не любой дурак, особенный".

Вообще болтать с канониром было интересно, тот был человеком грамотным, много чего полезного слышал и даже на вопрос про врача Везалия смог ответить без запинки и раздумий.

— Андрей Везалиус? Известный колдун и чернокнижник, трупорез и костосбор. У него в доме, говорят, настоящее кладбище было, цельные скелеты стоймя и лежмя, кучи костей, трупов части. И не гнило — то ли составы волшебные, то ли заклинания. Это у вас, докторов принято, черту (тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь) душу продавать за знания. Вот и он продал. Его папа, в смысле римский святой Отец, послал на покаяние в Иерузалем, так этот Везалиус не вынес святых мест и под грузом его грехов корабль разбился, а сам он помер. Говорят, жена ему рога наставила, так он из ее любовника сделал множество образцов, а скелет жене в спальню поставил. Ночью из скелета вышел призрак и глупая баба с ним заговорила, а с призраками говорить нельзя! Тот ее и забрал с собой, душу в смысле в ад (тьфу, тьфу, тьфу, защити и сохрани Богоматерь), тело-то в спальне осталось, конечно. Так безбожный Везалиус и из умершей жены скелет собрал, говорят, поставил оба костяка друг напротив дуга и те по ночам болтали все время, мне верные люди про то говорили так что все истинная правда.

— Но вроде же он и лекарем был? — удивился Паштет.

— И что? Ведь многие лекаря с темными силами якшаются. Не секрет это. За тобой тоже приглядывали, но ты с молитвой все делаешь, так что вроде не такой, как доктор Фауст. Не слыхал?

— Слыхал — хмуро ответил Паша, вспоминив, как его водили в детстве в оперу на этого самого Фауста. И больше всего ему понравился там Мефистофель, а вообще он не понял по малолетству о чем речь шла вообще.

— Вот! — важно поднял палец пушкарь.

Лекарь в ответ глубоко вздохнул и отправился к капитану Герингу. Свою часть договора Паштет исполнил — засранцев в роте стало значительно меньше, да и состояние у публики улучшилось наглядно, даже рожи порозовели. Таблеток, правда, на это ушло невиданно много, все же несколько десятков пациентов — не шутка, но дело сделано, к новоявленному мушкетеру-пушкарю-лекарю в роте стали относиться по-товарищески, хотя и держался новичок наособицу. Теперь хауптманн должен был выполнить свое обещание — а именно выдать служивому коня, снаряжение и что-то из одежды, которая в общем пока Паше была и не нужна, но еще по армии он помнил, как быстро в полевой и походной ситуации начинает амуниция портиться. Помнится, еще и мушкет тоже должен быть выдан из ротных запасов. Пока от начальства попаданец получал только паек, так сказать котловое довольствие, не сказать, что роскошное, но достаточно сытное. С голоду не сдохнешь, на пшене сидя, но и восторга немного.

Зольдаты питались кто во что горазд, было несколько групп, которые готовили на себя, некоторые предпочитали питаться в одиночку. Хассе оказался мужиком компанейским и предложение Паштета войти в состав пушечного расчета принял с продолжением — теперь все канониры, с Пашей если считать — четверо, ели из одного котла, а мастер пушечного дела оказался и весьма дельным поваром. Попаданец решил хоть как проставиться и отдал канониру в виде презента, остатки гречи и риса, на что тот отреагировал хитро и с подходом — сарацинскую крупу отнес капитану (а лекарь еще успел посоветовать употреблять отвар, как лекарство), а греческое зерно не поленился снести в деревню тамошнему начальству, которого называли все же не "сегун", как Паше вначале показалось, а "тиун", то есть управляющий от боярина.

Попаданец и не подумал бы, что эти крупы тут стоят очень дорого, редки и позводить себе их лопать может только серьезное начальство. не брильянты, но вроде черной икры в Пашином времени.

Ответ не замедлил — теперь у канониров постоянно было хорошее мясо. Начальство заценило жест доброй воли и куски получше теперь шли пушкарям.

В общем — жить было можно, хотя и непонятно — так ли был полезен этот странный дауншифтинг? Не раз Паша задумывался, что знал бы такое — не раз бы подумал. Перспектива прожить свою жизнь в отдаленном сонном гарнизоне в команде этих немцев… Определенно это не было мечтой всей жизни Паштета. Но со свойственной ему практичностью он старался создать себе максимум комфорта раз уж вляпался в это время. Какое тут время он тоже никак понять не мог, спрашивать у немцев показалось глуповато, а посланный им в деревню Нежило, старательно выполнив все поручения, в том числе и доложил о том, что лета ныне 7079 от создания мира. Как все порядочные люди, Паша знал, что раньше на Руси было старое времяисчисление, но и не более того. Хотя иногда закрадывались и дурацкие мысли — как там в лесу — а что если это как раз будущее? Если так прикинуть, что например после его убытия человек разумный таки доигрался и устроил общий Рагнарек с применением ядерного вооружения — то отчего бы и нет? А Йоханов всегда хватало в России, немудрено, что продолжили традиции.

Впрочем, такие идиотские сомнения посещали голову Паши весьма редко. Отчасти и потому, что работы было много. Маннергейм отдавал в соответствии с договоренностью положенное имущество, но как и положено настоящему старшине (а квартирмейстер и эту обязанность имел) был прижимист и искренне страдал, отдавая кому бы то ни было что-либо из своих закромов.

Как ни странно — но в самом начале Паштет получил по наследству от покойного мушкетера Шредингера белье и одежду. Потом страдающий, словно куски мяса от себя резал, а не вещи выдавал, Маннергейм вручил жуткого вида мушкет и унылого вида тесак. В следующий заход Паша получил коня, седло и сбрую. Все это было потрепано и пошарпано. Конь был смирный, но очень малорослый, просто на удливление. Чуток побольше ослика. Паша даже подумал, что швед — гад, на посмешище выдал какого-то дефектного конька-горбунка, специально сходил помотрел на пасшихся лошадок, принадлежавших роте. Такие же, разве что капитанский коник сантиметров на десять повыше. Спросил у своих пушкарей.

— Тут у всех такая ерунда вместо лошадей. Крысы с копытами — успокоил его тощий, унылый и ехидный канонир Гриммельсбахер. Он был беден, как церковная мышь и единственное богатство его заключалось только в громкой фамилии, все остальное этот кнехт исправно продувал в кости, которые обожал, но без взаимности явно. Фамилию проиграть было невозможно, потому она всегда была при нем, в отличие от всего остального. Когда его нанял Геринг, на бравом пушкаре была только драная дерюга вокруг чресел намотанная. Сейчас Гриммельсбахер немного приоделся, потому как гауптманн категорически ему запретил играть "на интерес" и для игрока настал великий пост. Особенно досадный тем, что как раз при игре впустую, кости явно издевались, ложась то и дело в выигрышных комбинациях. Может кто бы и оскоромился, но гауптманн пообещал три десятка палок и проигравшему и выигравшему в дуэли с пушкарем и все опасались, не те сокровища пока накопил игрок, чтоб они перевесили тридцать палочных ударов по заднице. А то, что Геринг слово держит, особенно когда речь заходит о порке и прочих наказаниях — знали все.

Хассе пожал мощными плечами, потом заметил:

— Нормальных лошадей для войны в Росии нет. Но у каждой монеты — две стороны. Рыцаря такая лошадка не выдержит, так тут у русских рейтеров в доспехе полном и нету. Зато жрет мало, почти все причем, и выносливая. Хотя русские за нормальных европейских лошадей хорошие деньги платят. Я одно время торговал конями, поставлял их русским.

— Это запрещено — заметил другой пушкарь по кличке "Два слова". Черт его знает почему, но он практически всегда в разговоре выдавал свою речь крайне скупо, словно каждое слово было золотой монетой. Над ним посмеивались, говоря, что и молится он тоже так же, отчего на одну молитву у него уходит полдня. Фамилия у этого молчуна была такая, что первое время у Паши вызывала смешок, потому как откликался "Два слова" на фамилию Шелленберг.

— А все запрещено, что хорошо покупают в Росии. Сколько себя помню, русским запрещено продавать медь, свинец, серу, селитру, посуду из всяких металлов, проволоку железная, оружие и доспехи всякие тоже нельзя. И это и в Ревеле и в Дерпте и запреты постоянно повторяют. Потому как барыш хорош. Так что неудивительно, что perde unde rescop тоже запрещено продавать.

Тут Хассе понял по выражению лица Паштета, что нужно сказать на нормальном языке, а не на ливонском диалекте и перевел на немецкий — коней и конскую сбрую.

— Странно. Насчет серы и доспехов понятно — военное дело. Но кони? — удивился Паша.

— Еще больше военное. Без коней нет кавалерии, обоз не на чем тянуть, а в обозе — пушки, между прочим. Так что дерптские и ревельские ратманы не зря раз в десять лет повторяют запрет на вывоз лошадей из Дерпта, Нарвы, Риги и Ревеля вместе с Виком — заметил Хассе.

— Опять не пойму, зачем запрет повторять все время? — опростоволосился Паша.

— Несостоятельны их запреты, потому как нарушать их выгодно. Я пару раз сумел так лошадок продать, очень хорошие денежки получились. Но вообще торговать с русскими хлопотно, потому как за что ни возьмись — тут же наши ратманы и запретят, ганзейцы в этом с тевтонцами согласны — хмыкнул Хассе.

— В пушкарях спокойнее? В России? — рассмеялся Паша.

— Зря веселишься. У нас дома будет большая война, помяни мое слово. Все к тому идет. И плохая будет война, хуже, чем со швейцарцами — не поддержал веселья Хассе.

— Так самое подходящее на войне быть пушкарем! — искренне заметил Паштет. И по вылупленным на него глазам канониров понял, что опять что-то сморозил.

— Видно у вас на Шпицбергене вера другая, больше московитсякая. Хоть и христианская, а еретическая. Пару сотен лет назад католики выгоняли мавров из Испании. Вот там впервые пушки и применились. Маврами нечестивыми. Понятное дело, такое любой набожный католик за козни дьявола примет. Позвали священников, да. Те взялись картечь и каменныя ядра молитвой останавливать. Ну, ты ведь знаешь, что такое залп из пушек, Пауль? — не без иронии спросил Хассе.

Паша кивнул. Разговор куда-то не туда уходил, но стоило разобраться, благо конь вел себя меланхолично и не собирался доставлять неудобств.

— Тогда ты понимаешь, что молитвы не помогли совсем, попы стали мучениками за веру, а наша святая матерь, католическая церковь, назвала пушки творением сатаны. А теперь скажи — как назвать тех, кто этому творению служит? Канониров? Вооот! Теперь у нас раскол, еретики и раньше были многочисленны, а нынешние — лютеране, еще и силу взяли. И что ты думаешь? Их вождь — Мартин Лютер, будь он неладен, назвал пушкарей продавшими душу дьяволу грешниками. Так что сам понимаешь, когда эти две толпы во славу бога начнут резать друг друга, мало не покажется никому. А резать начнут точно, потому что как же иначе выказать свою веру в милость господню? Только резней — уверенно заявил Хассе.

— Погоди! Но ведь канониры в Европе есть? И пушки тоже есть? — совсем растерялся Паша.

— Конечно, как же без пушек? Даже вшивый замок без пушек не возьмешь. Но пленному пушкарю могут выжечь глаза, отрезать руки или повесить.

— Или все сразу — буркнул Шелленберг. Видимо вопрос этот взволновал его и он разболтался.

— Зато если город взят — то все колокола и медь — бомбардирам — нашел и хорошее игрок в кости.

— И виселицы! — добавил болтун Шелленберг.

Паша пожал плечами. С одной стороны вроде как понятно, сам слыхал, что и огнестрел весь вообще тоже считался дьяволовым оружием, а до того — арбалет, то есть все. что хорошо бронированного богатого и знгатного человека уравнивает св уязвимости с обычными смертными. С пленных арбалетчиков вроде вообще кожу сдирали с живых. С другой стороны странновато было вот так сидеть с дьяволовыми слугами и сатанинскими прислужниками. Да еще будучи таким же точно. Разве что канониры занимались странноватым делом — катали пули, чего Паша раньше не видал. Знал, что пули — льют, а эти нарубили одинаковых кусков свинца и теперь пользовали две сковородки, вроде как чугунные. К его удивлению окатыши получались довольно быстро и вполне круглые. Сроду бы не подумал, что идеальный гладкий шар получают катанием между двумя сковородками или типа того.

— Если он выходит великоват, срезают немножко и опять катают. Заготовка — просто весовой кусок, пулелейка не нужна. Если такой шарик при выстреле не деформируется и не катится по стволу, то летит очень хорошо и попадает точно — пояснил Хассе. Его похоже забавляло частое удивление нового канонира и он не отказывал себе в удовольствии попоучать новичка.

— У нас пули льют! — отбрехался Паштет.

— Богатые вы люди — усмехнулся Хассе.

— В смысле? — не понял попаданец.

— Дров много и не жалко. Это если кузница есть или хотя бы переносной горн, тогда еще есть смысл лить. А вот так, в поле, на костре — одни убытки. Не напасешься!

— Но тут-то дров полно! Мы же в России.

— Это так. Богато здесь живут. Не поспоришь. И бани в каждой семье свои — отметил очевидный факт бомбардир.

— Так в чем дело?

— Привычка — вторая натура. Со сбруей разберешься? Конь смирный, но поездить на нем, пока спокойно, попривык чтобы — стоит. Как с мушкетом надо. Ты к нему привыкаешь. он — к тебе.

Пушкари коротко хохотнули, а Паша зарделся, так как намек был вполне явный. Оказалось, что чертово полено с железной трубкой, как про себя окрестил несуразное и грубо сделанное оружие попаданец, опять же не так просто, как думал. ссамого начала поразило, что в этом примитивном агрегате в районе замка аккуратная стальная фиговина, которая, как догадался новорожденный мушкетер, предназначена для того, чтобы порох не высыпался до выстрела. Когда с изрядным усилием давил на спуск, бывший тут не аккуратным крючком, а здоровенной скобой, увидел, что нехитрый механизм поднимает крышку этой фиговинки и фитиль тыкается в открытый порох, поджигая его, а тот — через затравочное отверстие доставал огнем до заряда. Опять же никак не удавалось пристроить мушкет к плечу — срез приклада был какой-то косой, да и сам приклад какой-то граненый.

Прижимай к плечу как угодно, а ствол резко к земле уходит, баланс такой несуразный. Коллеги вдоволь насмотрелись на его потуги и наехидничались, пока до Паши доперло, что этот мушкет не прикладывается к плечу, вовсе нет, тут приклад зажимался под мышкой, как только так сделал — все получилось куда лучше. Много возни было с фитилями. Для начала загляделся и обжег себе кончиком горящим руку, потом пропалил чуток ватник, пока не приноровился. Перевязь покойного Шредингера с бандольями — деревянными футлярами с заранее отвешенными порциями пороха на заряд, оказалась впору. Надо тренироваться, чтобы получалось как надо.

Тренироваться приходилось всему — на том же коне ездить, привыкая к не очень удобному седлу и самой животинке, мелкорослой, но пузатой. Сидеть приходилось как на бочке. Так как брюхи солдатам Паша подлечил, то уже двинулись дальше, так что все пришлось постигать на ходу. Геринг поспешал, надо было успеть на реестровый смотр, где, как понял Паша и расписывалось кому куда идти служить.

Дел было много, хлопот полон рот, помимо учебы работать с тем же мушкетом, Паша попытался взять у Хассе несколько уроков обращению со шпагой, как он гордо называл свой тесак, но канонир хмыкнул только, пояснив свой смешок, что для костра хвороста нарубить этой железякой можно, а если уж до тебя добежали — то лучше отмахиваться банником для чистки ствола. Надежнее и смертельнее. Самодельный банник лежал в телеге и скорее напоминал обычный дрын, но Хассе пояснил, что это только для смотра, а так банник надо будет купить нормальный, вещь важная — в стволе может отстаться тлеющий уголек, засыплешь новый заряд — и вылетит тебе все в морду, хорошо, если голову не оторвет, целым покойник выглядит на похоронах пристойнее, да и перед ключарем Святым Петром неудобно.

Остальные двое пушкарей отметили черный юмор смехом — коротким и жестким.

Потом игрок в кости открыл Паштету глаза, пояснив принцип жизни наемника — старайся оставаться живым и целым как можно дольше. И уж совсем глупо и грешно калечить себя самому.

С этим Паша согласился и, чтобы скрыть смущение, дал привычный подзатыльник как раз вертевшемуся под ногами слуге. Нежило, которого хозяин облагодетельствовал, отдав тряпье покойного Шредингера, уже не выглядел как прежде совсем оборвышем, сильно изменился и даже мордашка округлилась и появилась некоторая важность в поведении, малец определенно задирал нос перед другими слугами, которые однажды даже попытались поколотить его, но спасли мальчишку его быстрые ноги и попавшийся по дороге Маннергейм.

Глава семнадцатая. Московитский смотр и войсковые дела

Хауптманн, чем ближе было проведение смотра, тем становился злее и нервознее, устроив даже несколько строевых занятий, гоняя солдаперов в ногу маршем и вколачивая в их головы военную науку. Паша, как и остальные пушкари, имел некоторые поблажки, но и то твердо запомнил, что мушкет заряжается в 42 приема и покалечить при этом товарищей так же просто, как и при неумелом обращении с автоматом Калашникова.

К своему полену с железякой, как презрительно называл его мушкет старший канонир, Паша относился с прохладцей. Уже знал, что в роте есть фонд оружия и доспехов, которое вручается новичкам бесплатно. И как все бесплатное (хотя мушкеты и тесаки, даже дерьмовые, стоили очень дорого вообще-то) — качеством убого. Как правило, после первого же сражения или боя поменьше, уцелевшие новички обзаводились оружием куда более лучших кондиций, сдавая полученное от роты — обратно каптенармусу. Так что стало понятно — почему так на его двустволку таращились соратники. Это как с БМВ и меседесом в покинутом времени. Не только понты, но и статус. Только тут БМВ — это конь красавец, отличное оружие да и одежда с доспехом. Окончательно Паша убедился в этом, когда рота въехала в здоровенный русский военный лагерь. Просквозивший мимо них чувак в здоровенной и высоченной меховой шапке, одежке, расшитой золотом и на таком коне, что даже горожанину было понятно — это да, зверь — сатана, а не конь.

Паштет башкой вертел и удивлялся. Лагерь раскинулся вольготно, размерами — глазом не окинуть — удивлял. Громадный! Народу тут было — ну, точно — тысячи. Сначала огнестрела попадалось очень мало, потом пошли одинаково одетые в серые длинные кафтаны мужики. У некоторых на головах — железные шапки-котелки. Только без дужки, а то прям хоть сейчас кашу вари.

Спросил ехавшего рядом Хассе. Тот усмехнулся, сказал, что это московские стрельцы, их вот так одинаково одевают. Тоже мушкетеры и неплохие в деле — признал великодушно.

Оставалось только остаться в непонятках — помнил же, что стрельцы в красных кафтанах, все поголовно, а тут — серые. Потом еще в голубых кафтанах попались на глаза. Альтернативная реальность? Похоже на то, потому как описать московитскую одежду Паша бы не взялся. И вроде не такие коричнево-серо — черные, как его соротники, у московитов красный в чести, много тут этого цвета. Но какое все необычное по виду! Картинки раньше видал привычные, а тут — проехала кучка всадников — ни одной одинаковой шапки! Все такие вычурные, что и не нарисуешь. И запахи разные в нос лезут, то конским потом, то кожей, то дымком костров. А то вдруг — кашей с луком и салом.

Подъехал конный, весь в черном, Геринг тут же заговорил с ним. И на удивление тот ответил по-немецки же. Спросил — ругодивские ли немчины? Хауптманн отрицательно помотал головой. Черный всадник кивнул, показал рукой в черной перчатке с раструбом направление, велел найти Гьюрия Францешбенка. Почему-то показалось Паше, что этот черный — не русский, хотя и немецкий ему не родной. Тронулись туда, куда показал.

Паштет понял, глядя вокруг, что вроде как и все в армии — внешне на первый взгляд хаос и неразбериха, а на деле и караулы стоят и патрули видны и посыльные из штаба вишь ездят. И публика не бездельничает. И структура лагеря стала проясняться.

Спрашивали по пути еще несколько раз. Понимали их, кто нужен, показывали куда идти, разве что искомого начальника по-разному величали, кто говорил Георг Францбек, кто Юрий Фаренсберк, а последний солдапер — явно своего, тоже немецкого вида, надулся и гордо поименовал начальника герром Юргеном фон Фаренсбахом. Геринг хмыкнул и вскоре уже его рота размещалась в указанном месте. Пока Паша возился со своей палаткой, Хассе сходил "понюхать воздух", то есть на разведку, пообщался с компатриотами и принес свежие новости.

— Нас тут два отряда немецких получается, мы сбродные, да ливонцы. Сбродом командует опять же ливонец из рода Фаренсбахов, а ливонцами — московит Шарапов — доложил расклад сил канонир.

— А наш хауптманн как? Его старшим не поставят? — удивился Паша.

— Шутишь, полагаю? И род совсем никакой, да и московиты его не знают, а род фон Фаренсбах — даже я про них слыхал, так что московиты ему предпочтение отдадут несомненно. Он у них тут уже два года… околачивается.

— Что то ты странное сказал. Он у них два года на службе?

Хассе усмехнулся иронично.

— Можно и так сказать. Он в Москве в тюрьме сидел. А потом решил, что армия лучше тюрьмы.

— И за что ж его в тюрьму? — совсем запутался попаданец.

— За грабежи. Нет, не по ночам на улицах, хотя дворяне и так веселятся часто, особенно если кроме шпаги и жрать нечего. Он все же солидного рода. Въехал он сюда в Московию главой охраны посольства дворянских корпоратий Вика и Эзеля, по старой привычке стал все брать у крестьян не платя, а тут у московитов такое не проходит даром, они тут же бравого начальника взяли под стражу — и в тюрьму за любовь к дармовщине. Скупой, значит. Это не очень хорошо, наверное, постарается и нас облапошить. А пошлют нас в город Сертпухоф. Не знаю, где это. Говорят — большой. И самое хорошее известие — пушкарям двойное жалование московиты платить будут, лишь бы денежки к кожельку бравого Юргена не прилипли, бывает такое у дворян.

— Воры они? — усмехнулся Паша.

— А ты как думаешь? Они считают, что дворяне из другого теста и потому всех топтать могут, кто происхождением ниже. Но поверь мне, Пауль, после выстрела из пушки трудно отделить потроха высокородных дворян от кишек всяких простолюдинов. Видел не раз — совершенно одинаковая людская требуха у всех. Потому они нас, людей пороха, огня и грома не любят, что мы легко видим — какая она у них — требуха. И нам их латы не преграда! Пушку пока нам не дадут, надо еще смотр проходить, завтра как раз под опись пойдем. Так что можешь точить свой тесак и скажи слуге — чтобы все снаряжение сияло. Да, а почему у тебя нет кожаного колета? Я понимаю, что дорогой железный нагрудник пройдоха Маннергейм тебе не дал, но уж колет от Шредингера точно остался! Иди, требуй!

Паша послушался и попытался выдрать у скареды — каптенармуса полагавшуюся одежду. Швед юлил и объяснял все чудом чудным — вот только вчера колет был — а сейчас нет. А до того, как вчера нашелся — так тоже не пойми куда задевался, просто чертовщина какая-то!

Попаданец ни на йоту не поверил пройдохе Маннергейму, но вернулся с пустыми руками. И стал готовится к завтрашнему внесению роты в описи, потому как Геринг совсем с цепи сорвался, проявил неуемную прыть и неслыханное рвение. Ночь Паша спал тревожно, чертовы соседи пели песни и вроде как и плясали у костров. В этом ночном веселии пришла мысль. что люди и впрямь не меняются, только тут полицию не позовешь, лежи и слушай. пока певуны не устанут.

В итоге утром перед столом, где сидел величаво человек в скромной, по виду, но явно очень качественной одежде, выстроились все немцы Фаренсбаха, включая и "роту" Геринга. Точнее, то, что сам хауптманн величал ротой, так-то всех вместе на полнокровную роту фаренсбаховцев не хватало. Помощники сурового человека за столом скрупулезно проверили все имущество, особо обратив внимание на огнестрельное оружие, пересчитав все стволы и проверив их работоспособность. Проверили и пушку, но тут уже не удержались от шуточек и ехидства, один на ломаном немецком даже осведомился — не эта ли затинная пищалища стояла на ковчеге ветхозаветного Ноя? Хассе подмигнул и вернул шутку, заявив, что да, она самая, а потом еще послужила и иудеям и филистимлянам и амоавитянам и даже самарянам, но что особенно ее украшает — именно ею зашиб Голиафа малыш Давид. С дерева скинув великану на башку!

Оба обменялись лукавыми понимающими взглядами и после некоторого не слишком упорного спора всех четверых пушкарей Геринга записали по пушечному наряду, правда перед этим устроив легкий экзамен, чтобы убедиться, что это не жулики, а и впрямь понимающие в громовом ремесле люди.

Проверяющие не стали долго морочить головы, а просто показали каждому из претендентов на звание пушкаря по одному предмету из набора "Бабахни из пушки!". Паше достался жестяной цилиндр, срезанный наискось так, что напоминал совок на палке. В детстве Паштет видел, как подобным инструментом продавщица в деревне брала всякие сыпучие продукты типа сахарного песка и круп, потому сразу сообразил, что это для того единственного сыпучего продукта, что пользуют в пушке — явно же, что порох этим совком засовывают в жерло. И не ошибся. "Два слова" досталась грубая круглая щетка — ствол чистить, совсем просто. Игроку в кости показали странную хрень, словно пара здоровенных штопоров на длинной палке, такого сам Паша раньше не видал, но экзаменуемый с усмешкой дернул пук травы из-под ног и показал, что будет вытаскивать из ствола этим штопором как раз траву. Это немного смутило новоиспеченного канонира, не понявшего, нафига нужна трава в пушкарском деле, но банник, доставшийся Хассе, как раз и дал понять — мокрую траву или сено пихают в ствол, чтобы погасить возможно недогоревшие порошинки, заодно чистя жерло от копоти. А потом спрессованную траву этими штопорами и выдергивают, как пробку из бутылки. Пальник — приспособу с фитилем, которым и поджигали заряд, уже и показывать не стали, ясно было, что эти наемники — не самозванцы с соломой в волосах.

Сдали экзамен. Сразу после этого внимание привлек хаупт-атаман Геринг, изрядно поспешавший куда-то. Вид у него был забавный — видно было, что человек куда-то адски спешит и с удовольствием рванул бы бодрым галопом, но положение не позволяет делать такие поскакушки и потому его голова с гордым выражением лица сильно контрастировала с ногами, то и дело припускавшими торопливой рысью.

— Пахнет деньгами — озабоченно сказал Хассе.

— И неприятностями — буркнул "Два слова"

Третий из команды кивнул головой и пошмыгал носом.

Только Паша, как бывало не раз, не понял, о чем толкуют опытные камарады.

Выяснилось это быстро — даже и пообедать не успели, еще черпали из котла кашу, когда подошедший квартирмейстер сказал и поспешил дальше:

— Получить жалование — и собираться. Выступаем утром на рассвете!

Отстояв свое в очереди и получив от капитана горсть разномастных монет и монеток, Паштет глянул на взмыленного Геринга, трудившемуся в поте лица своего, словно продавщица на рынке в горячий час. Тот как о само-собой разумеющемся заявил:

— Жалование канонира за два месяца, по 3 рубля как московским стрельцам, рубль как лекарю, следующий!

Попаданец отошел, чертыхаясь про себя. Новое дело — во всех романах главный герой не парился насчет денег, все было просто и понятно, а тут голову сломить просто — пересчитал маленькие, неровные, словно чешуйки серебрянные, монетки с всадником — московские копейки. Получилось почему-то 96. Рублей не нашел, одна монета, довольно крупная с желтоватым тусклым отливом и две поменьше, серебряные (причем одна словно со дна морского — черная вся). Еще бы понять, сколько это в общей сложности. За охоту на медведя одну копейку получил, поди думай.

Гриммельсбахер, довольный и с плутоватым огоньком в глазах, подтолкнул локтем камарада в бок:

— Гораздо веселее, когда у тебя есть деньги, верно?

Паштет хмуро кивнул. Повернулся к молчаливому Шелленбергу, спросил:

— Почему пахнет неприятностями?

— Бой скоро — буркнул тот, старательно пересчитывая на ладошке свои деньги. Паша обратил внимание, что у него набор монет совсем иной. И что самое поганое — видно было, что шевелящий губами канонир отлично понимает номинал каждой монеты и в отличие от гостя из будущего знает — что почем и за сколько. Это бесило. Опять же непонятно — с какой стати бой и с кем это тут биться?

И спросить не у кого. Хассе куда-то делся. Громыхая развешенным на нем снаряжением, Паштет дошел до своей палатки, где гвоздем — часовым сидел Нежило и стал с наслаждением снимать с себя воинские причандалы. Мальчонка в меру сил помогал. С непривычки от шлема шея заболела. Поневоле с ностальгией вспомнилась предложенная Хорем кевларовая каска. То, что сейчас защищало голову попаданца, было тяжеленным, грубой ковки широкополым шлемом, вдвое тяжелее, чем обычная советская пехотная каска, которую Паша имел честь примерять во время службы в армии. От той, правда, тоже через час шея заболела. А эта радость археолога еще тяжелее. И вид у шлема был такой древний, что даже и не скажешь — когда его такой склепали.

С удовольствием присел, вытянул ноги. Кивнул благодарно слуге, протянувшему флягу с кипяченой водой, приучился, постреленок, воду для питья кипятить. В лагере определенно нарастала суета, понятно — утром все снимаются и идут куда-то. Наверное — в Серпухов. Ни разу там не был, но вроде бы это южнее Москвы. Так столицу и не увидел. Почему все же "Два слова" про бой заговорил?

— Вы, милостивый пан, може, дадите копеечку — курчу покуплять. Лавки тут есь — отвлек от мыслей слуга.

— Курицу? Интересная мысль. Где лавки?

— А тама! — показал рукой Нежило.

— Разомну ноги — не очень удачно пояснил Паша свое решение. Но уж больно было заманчиво прогуляться по торговцам, попримеряться, поприцениваться, понять, черт их подирай — что тут почем. Впрочем, слуга — не жена, объяснять ничего не потребует.

Там, куда указал малец — и впрямь была видна куча телег, возов и шумного народа. Заметил немного на отшибе что-то на походную лавку похожее, подошел поближе — железный товар, невысокого качества, простоватые ножи, топоры какие-то железяки явно для телег и конской сбруи. Торговец вроде как медитировал на летнем солнышке, но глаз открыл, оценил тут же покупателя и проявил заинтересованность предлагая наперебой всякое свое добро, бодро тараторя о невиданных качествах того или иного ножика. Русскую старую речь Паштет потихоньку научился понимать и понимал — как промптовский перевод, самую малость получше немецкого языка хауптмана Геринга. Ничего из железа этого Паше было не надобно, приценивался только, чтоб масштаб цен для себя понять. То ли у этого мужика все было чересчур дорого, то ли и впрямь в Московии стали не было в избытке, но оказалось, что "так себе ножик" стоит 8 серебряных чешуек, топор — сначала было запрошено 50, потом цену удалось сбить до 39 копеек, но тут покупатель уперся о такую же непреклонность продавца. На этой цене встали вмертвую. Обломав о твердокаменность Паши зубы, продавец потерял к нему интерес совершенно и буркнул вдруг совершенно понятное попаданцу:

— Не купил, так не задерживайся, а то дождик пойдет — товар размокнет! — и после этой ядовитой тирады опять погрузился в нирвану. Паштет пожал плечами. Копейка за медведя сразу как-то сдулась при таком масштабе цен.

Отмахнулся от бойкого купчишки (а может — скорее приказчика, который торговал всякой рухлядью и отчаянно скучал). Тот пытался всучить ему какое — то лохматое меховое изделие, нелепое по теплому времени, тараторя с пулеметной скоростью что-то вроде:

— Шуба для добра молодца! Немчин, бери, не огорчися! Воротник — ежовый, подклад — моржовый, вокруг всех прорех понашит рыбий мех, в один рукав ветер гуляет, в другом метель прометает, от тепла зимой зуб на зуб не попадает!

— Вас ист дас? — остался на всякий случай Паштет в образе немца. Просто не очень представлял, как себя торгаши поведут с русским. Затаился.

— Мех — бухарский кот! Проберет от него тебя цыганский пот! — со всем почтением оттарабанил приказчик. Уважительно, но в глазах бесенята скачут.

Попаданцу показал 12 пальцев в два приема.

Отмахнулся от бойкого парня, весь хлам тряпишный как-то вызвал гигиеническое неприятие. Потом поприценивался к лошадям — один ладный коник даже понравился, и сам Паша коню приглянулся — тот потянулся к голове попаданца мордой, но зубами не хапнул, пофыркал ноздрями, принюхиваясь. Продавец тут как тут оказался, торговались молча, но жесты у продавца были понятны и даже сумму Паштет понял — получилось 500 копеек. 5 рублей значит. За соседнюю лошадку, менее красивую и складную запросил 300 копеек. А за мерина — так вообще 100. Опять все странно.

Нашел наконец телеги с харчами. По кудахтанью нашел куриц — десяток был привязан за лапы к телеге. Опять удивился — разбитная баба за курчонка затребовала 2 копейки. Стала давить жаба. Отгоняя мух, которых тут было до черта приценился по соседству к муке — за мешок боле чем в пуд просили 10 копеек, мешок крупы в пуд — 8. Неподалеку смачно рубили свиную тушу. Подумал — и взял на пару копеек мощный кусман окорока. Потом нашел мужика с битой птицей — получил тот от Паши за пару щипанных куриц одну серебрянную чешуйку. Покупателей харчей было много, продажа шла бойко.

Услышал речетативное справа: "А кто мимо пройдёт, кол того ждёт! Али дыба! Али плаха! Али драная рубаха!"

Пошел глянуть. Сначала не понял, что такое — вкруг сидели разного чина люди, перед ними лежало какое-то добро кучей, часть мужиков была полуодета. Пригляделся — в кости играют. И Гриммельсбахер тут же! С довольной рожей.

— Эй, Пауль, садись с нами! Я сейчас обдую этих московитов как маленьких детей! Мне сегодня везет, как когда я у литовцев служил! Вот где лет восемь назад пожива была!

— Стоит ли тебе играть? — хмуро спросил Паштет, поудобнее перехватывая замотанный в лопухи тяжеленный кус мяса.

— Эге-гей! Глупый вопрос! Эти московиты не знают с кем связались! Они вот так под Чашниками шли без опаски, свалив все доспехи и оружие в обозы, а когда мы на них навалились — им пришлось драться голыми руками! Ух, чувствую — сегодня так же их обдеру!

— Садитесь, немец, мы играть будем! — на довольно понятном немецком заявил один из игроков, потянул шутливо попаданца за штанину.

— Спасибо! Мясо испортится — вежливо ответил Паша.

— Не страшно! Обыграешь нас — купишь стадо свиней!

— Если обыграю. Нет, спасибо — решительно заявил трезвый Паша и решительно пошел к палатке. Отдал харчи радостно засуетившемуся слуге и присел у костерка, нюхая запах стряпни и прикидывая — стоит ли сказать Хассе, что придется одевать — обувать проигравшегося канонира. Рожи у игроков были такие, что проигрыш наивному Гриммельсбахеру был обеспечен тверже, чем в зале игральных автоматов.

Как-то не показалось попаданцу, что бой близок — публика и на импровизированном рынке и вся виденная в лагере была, в общем, спокойна. Хотя не верить матерым наемникам — тоже неразумно. Надо у Хассе узнать, или к Герингу подойти, когда тот деньги своим людям раздаст. Наемники разве что оживленными выглядели, но им выдали только что долгожданные деньги, так что тут понятно. Мальчишка хлопотал по хозяйству, кинувшись варить курицу и жарить мясо кусками на вертеле. Откуда в хозяйстве взялся гнутый и старый вертел Паша благоразумно спрашивать не стал, прибыток в хозяйстве возбранять не стоит.

Поглядел на воодушевленно возившегося с готовкой Нежило. Спросил слугу:

— А как ты попал к господину Герингу в роту?

— Через пана Жидяна и его баницию — тут же с готовностью отозвался мальчишка.

— Что-что? Поясни-ка, а то я тебя не понял. Особенно про бан… Как там?

— Пробачьте, пан, я людина неосвидчена, тому щось — то не так казати можу, бо в судейских делах тильки вони сами щось розибрати можуть. Пан Жидян, у которого я служив, тоди в Луцькому старостви…Ой, пробачьте, це було уже при пане Чарторийському, тоди вже Волыньске воеводство стало! Пробачьте, пане, бо попутав!

— Давай, дальше рассказывай, но не путайся! — строго велел Паштет. Тараторенье мальчугана понималось с такими же хлопотами, как и разговоры лагерного русского люда, понимал Паштет далеко не все. Вообще ему были пофигу такие детали, переименовали уже тогда дурацкое воеводство или нет, но он подумал, что надо как-то строго себя показать. Может, даже этому Нежилу по шее дать, но до того было не дотянуться. Да и, собственно, за что? Нет, он что-то быстро таким господином себя вообразил, что карает за искажение титулов других господ! Ему до тех поляков никакого дела нет и вообще говоря — шляхту Павел не уважал. Самое бестолковое европейское дворянство — гонористое, суетное, но глупое беспробудно. И, чтобы скрыть смущение, Паштет скомандовал:

— Рассказывай давай!

— Так, паночку милостивый, тогдашний мой господин пан Жидян был из Кременецкого повета, та мав там невеликий маеток — село Берези. Але найшовся там добрый сусид, якому маеток пана Жидяна бильше подобався, та виришив вин цим маетком сам володити.

Паша кивнул, продираясь сквозь чуждую речь. Было понятно, что добрый сосед собрав друзей да родичей, с утра в полной броне конно и оружно атаковал село. Пану Жидяну, батюшке героя рассказа дали по седой голове чеканом, парубков его порубили, дом шляхетский заняли, а маеток стал вже того сусида, пана Остои-Корецкого.

Сказал это слуга со всевозможным почтением, видать неведомый Корецкий был в авторитете. Молодой пан Жидян оказался тошда в отлучке, а когда вернулся, то в село его не пустили, выдав трехколесную телегу, где под рваной дерюгой лежало два убитых слуги, да батька с проломленной головой, сына уже не узнающий и явно отходящий в лучший мир, осталось молодому шляхтичу только то, что на пане Жидяне было одето та в кишенях звенело. Звенело в кошельках убого и печально, медь да серебра немножко. Ну, батько ого в тут же помер, бо вдарили його важко, да и старий вин тоди був. Остался пан Жидян наодинци зо свитом, без грошей та маетку.

Был он хоть и не дюже богатый, но самолюбивый пан. А осталось ему сабля, гонор щляхетский, та кобила, на якой вин з маетка своего выехал по делам. И все. Отправился он до пана Остои-Корецького, щоб тому вызов на суд божий зробити.

Але сусидний пан его и на двор не пустил, до него не вышел, и выклик на суд сделать потому оказалось неможно.

И силой прорваться было не можно, оружных хлопов на дворе было полтора десятка, да все бою обучены. У половины — пороховые гаковницы. Пристрелили бы, как пса — и усе.

Дальше все было предсказуемо и Паштет даже как-то лучше стал понимать слова слуги. Горемыка, из дома выгнанный, пошел искать правду у воеводы, да в суде. С воеводой по горячности характера пан Жидян правды не нашел, пану князю Чарторийскому той наглой сусид родичем доводился, а потом ще пан Жидян что-то недоброе слово князю сказав…А суд тож довго тянувся, шляхетские паперы на звання та маеток у пана Остои-Корецкого пропали, как захватили их с домом — так и все. То ли бумаги спалены були, або на пыжи их порвали. Как доказать, что Березам пан Жидян доси хозяин? Паперив — то немае. Стал свидетелей искать горемыка, а пан Остоя-Корецкий сам привел богато солидных свидетелей, яки божились, що Берези Жидяны йому чи продали, чи за борг виддали.

— Тут, я пане, сказати не можу, бо пан Жидян про це говорил и так, и сяк. Писля жидовской горилки — про борг, писля меду або вина — про продаж маетка. Ви, милостивий пане, догадуетесь, що ци свидки були з лепших друзив пана Остои-Корецкого. Або з его загоновой шляхты — серьезно сказал слуга. Паша кивнул. Видать этот Жидян был неплохим человеком, потому как дальше Нежило поведал, что и деньгами помогали друзья горемыке и в суд ходили, но все впустую.

— Коли пан Жидян зрозумив, що Берез йому не бачити, вин аж самому крулю Жигимонту написав, але той йому теж не допомог.

Попаданец кивнул. За длинным рассказом еда уже почти и готова стала, навострился малец кухарничать. Пахло свининой и курятиной вкусно, уже и слюни потекли в предвкушении. Герою рассказа меж тем повезло и встретился он с обидчиком где-то с глазу на глаз. Сам Жидян говорил, что бой был честный, шляхетский, но Остоя- Корецкий когда в себя пришел и говорить смог, обвинил врага в подлом разбойном нападении из засады, и после атаки — еще и в грабеже безвольного тела. Так как на мстителе не было ни царапины, а Корецкий саблей нашинкован был лихо и по всем местам, с лица начиная, то суд ему поверил, а друзья от гнусного разбойника все отвернулись разом. Не гонорово так делать! Пошло все совсем плохо, суд был скор, и мститель не стал дожидаться ката и посадки в Луцкий замок. И задал лататы до Киеву, потим до Бобруйска, потим до Несвижа…Але судьба його догоняла.

— Ты говорил про какой-то там бан или как еще? — уточнил Павел.

— Так паночку, вична баниция пану Жидяну вышла — кивнул Нежило.

— Вечная баниция? Это как так? — принюхиваясь к ароматам жареного и вареного мяса уточнил Паша. И понял, что и впрямь забанили лихого горемыку. Получал каждый староста, до кого доходил королевский вердикт судебный, обязанность убить забаненного до смерти, невзирая на звание и родовитость. Как бешеную собаку. Потому Жидян на одном месте долго и не жил, как перекати-поле скитаясь по королевству.

— Что-то Жидян как-то не по-польски звучит… — с сомнением протянул попаданец. И слуга с готовностью и многословно, радуясь, что так хорошо получается своего пана позабавить, растолковал, дед Жидяна был армяном, не поляком. За заслуги неведомые Нежило нобилитувал шляхетским званием того деда еще круль Жигимонт, а Березы они за свои кошты куплялы. На ихней армянской мове було так сложно выговаривать, что здешним до языку неподобно получалось. Потому их сначала Жеавидянами называли, а позже — привычнее — Жидян. Так и осталось.

— И впрямь забанили Жидяна — хмыкнул попаданец.

Паштета увлекла аналогия известного ему термина 'бан' и этой вот 'Баниции'. Нежило что-то продолжал рассказывать, ему вспомнился такой легендарный шляхтич Ляш, тоже его судейские баниции подвергли, но храбрец на решения о баниции стал класть с прибором, а сами судебные решения, которых у него было дофига, пришивал к подкладке одежды и показывал всем желающим. И никому до этого дела не было. Суды пишут, а Ляш гуляет и хихикает, что есть еще место на подкладке для новых приговоров. Объяснял слуга это просто — было у шляхтича десяток друзей, да полста оружных слуг. Куда там старосте одолеть! А шляхтичи и сами судейских не любили и напакостить им хоть и неповиновением каждый считал в доблесть. Потому своего и не трогали.

— Дикие люди, дикое время! Прям как у нас пресловутые лихие 90! — пробормотал себе под нос Паша, слушая концовку повести. Дальше все было проще, пан Жидян нанялся к хап-атаману, думал денег накопить, или просто ноги уносил, ан хворь догнала. И не стало гонорового шляхтича, словно и не жил.

Только собрался уже откушать — увидел озадаченного Хассе. Пригласил того к столу, матерый солдат сразу оценил мясное угощение и естественно согласился, сожалея только, что нет тут бочонка доброго рейнского или хотя бы пива, местные напитки он за достойное питие не считал.

Мясо малец приготовил хорошо, ну насколько это можно было сделать без привычных для 21 века специй и обработки, за едой Паштет осторожно осведомился — чем старший канонир озадачен. Тот жаться не стал, сразу выложив все, что знал. Основное войско московитов стоит у Серпухоффа, там все полки — и большой и передовой и прочие, положенные по правилам стратегии, по сведениям — татары с Крыма идут. В это Хассе не верил, потому как татарам нужен прибыток, они приходят грабить, а нынче тут грабить нечего, Москва об прошлый год выгорела вся. По слышанному ранее, татары ходят через год, чтоб не порожними возвращаться, а тут — ни с того, ни с сего — на разграбленную местность возвращаться сей же год — совсем не с руки.

— Я думал — это и есть московитское войско! — заметил Паштет, показав замасленным пальцем в сторону русских палаток.

— Это? Глупости, Пауль! Да тут тысячи три — четыре всего! Это подкрепления, не больше того — проглотив кусок, ответил канонир.

— И что дальше?

— Скорее всего это не все орды. Самые нетерпеливые выскочки. Тут у московитов стратегия простая — по краю Диких земель стоит Засечная стена, главное не дать татарам переправиться за засеки. Уйдут гости с Крыма, не солоно хлебавши. Такое не впервой здесь происходит, привычное дело. Вот если бы все орды пошли большим походом — тогда было бы плохо. Но Большой поход уже был в прошлый год. Очень дорогое удовольствие — такой военный поход и никакой дурак не будет его начинать без твердого ожидания большой добычи, чтобы на все войско хватило. Так, задиры и забияки решили испытать судьбу, сорви-головы…

Говоря это, канонир страшно выпучил глаза, уставившись на что-то за спиной Пауля фон Шпицберген. Рекомый Пауль, даже немного испугавшись, резко обернулся и чуть не подавился куском свинины.

Голый и босой человек, тощий и с первого взгляда похожий на ребристых и жилистых святых с икон, скорбно шел к костру, прикрывая срам листом лопуха. Смотрелось это как — то канонично и словно в фильме про библейские сюжеты.

— Гриммельсбахер! Ты опять взялся за старое! — печально сказал Хассе, укоризненно качая головой.

— Мне просто не повезло! Сначала все шло прекрасно и я выиграл пять рублей, несколько пар сапог, три камзола, исподние рубахи и портки! А потом фортуна повернулась своим задом и я не успел задрать ей юбку! — со смирением истинного христианина пояснил игрок в кости. Потянулся к котелку с курицей, но бдительно глядевший Нежило мигом отдернул посудину в сторону.

— Дай гостю кусок мяса — гостеприимно велел слуге Паштет и смекалистый мальчуган тут же снес три оставшихся ломтя прямо в крышку котелка, а оставшийся на вертеле крайний ломоть передал Гриммельсбахеру. Мясо в этом куске было жиловатым и не очень пропеклось, но такие пустяки игроку были незаметны, мясо — оно всегда мясо, а теплое быть сырым не может — этот принцип, который Паштет слыхал во время службы в армии, имел давнюю историю.

— Не повезло сейчас — повезет потом — заявил проигравшийся не очень разборчиво.

— Странно, что ты не знаешь, что у этих чертовых русских все время так — вроде и продули сначала, а в итоге — побеждают. Они коварны и хитры. Ты не пытался отбить свое силой? — не без ехидства спросил Хассе.

— О чем это ты говоришь? — удивился Паштет. По его мнению рожи у московитов — игроков были не только плутовские, зарезали бы грозного Гриммельсбахера, как курицу.

— О, это просто. Наш камарад всегда почитал святого Гробиануса и предпочитал решать все вопросы огнем, мечом и кулаком, это если дело касалось деликатностей. Я и решил — что и тут он закатит скандал. Как там поется?

Хассе откашлялся и загудел баритоном:

Учти — насилие полезно! Встал на пути болван болезный? Из пустяковины, из слова Умей поднять дебош толковый. Тот, кто с тобою начал спорить - Изведать злое должен горе, Заткни ему хлебало ором, Чтоб подавился разговором. А если не помогут вопли - Чтоб утереть болвану сопли, Хватай палаш для проясненья, Кто здесь достоин уваженья, И кто кого повалит на пол, Тот и мужчина, не растяпа!

Проигравший, голый, как Иов, грустно посмотрел на резвящегося Хассе и напомнил, что свой палаш он проиграл, а драться голым и кулаками, да против десятка московитов — просто неразумно. При этом Гриммельсбахер воспользовался тем, что Нежило, открыв рот, слушал бравую песню в исполнении канонира Хассе и ловко, по-котовьи, уцапал себе еще кусман мяса с солидным слоем жира.

— Несомненно, что если бы русских было восемь — ты бы навалял им сурово? — продолжил резвиться здоровяк. К удивлению Паши игрок, обладавший весьма ехидной натурой и вспыльчивым нравом никак не возражал своему командиру орудия, только вздыхал печально и чавкал, как еж, вгрызаясь в шмат мяса. Показалось попаданцу, что все это уже бывало и тут уже давно привычная ситуация. Так и вышло, когда Хассе истощил запасы своей иронии и уже серьезно стал собирать голому пожитки. Нежило сбегал за Шелленбергом и тот шустро явился, как из под-земли выскочил. Все трое канониров пожертвовали в пользу незадачливого любителя игры в кости что было не очень жалко и на глазах голый оделся.

Наглядная иллюстрация получилась старой поговорки — с миру по нитке — голому рубашка! Правда, кафтан с покойного Шредингера сидел на тощем теле Гриммельсбахера как на корове — седло, но во-всяком случае облик "омерзительной и богопротивной наготы" был прикрыт, что артиллеристы с удовлетворением и отметили. А дальше Хассе увел незадачливого подчиненного под конвоем и потом вернулся к костерку, держа отнятые у того шмотки, чтобы Ирод Иерихонский не удрал опять играть. В голом виде мимо Маннергейма и Геринга проскочить он точно бы не смог.

Сев на свернутую одежду, Хассе успокоился и опять пожалел, что тут нету винца или пива. Паша подумал и выделил из запасов миллилитров двести спирта. Вечер был хорош, к походу он был готов, а развязать языки спутникам стоило, благо теперь почти все его компаньоны по пушкарскому делу сидели у костра.

Развел спирт водой, попробовал теплую смесь и немного перекосившись от вкуса, предложил принять квинтэссенциальной амброзии из аква виты. Мужчины заинтересовались, долго недоверчиво нюхали. Разлил всем, даже чуток Нежило дал, благо в этом жестоком времени не было ни ювенальной юстиции, ни омбудсменов.

— Это же водка, только очень уж крепкая, прямо как жидкое пламя — прокряхтел Хассе, вытирая слезы.

— Крепкая водка — отметил факт и "Два слова".

— А что, тут известно, что такое водка? — искренне удивился Паштет, свято уверенный, что в древней Руси водки не было в принципе, а пили только слабоалкогольные меды. Хотя, возможно эта Русь уже была не шибко древней. Игра в кости тоже немало смутила. В жизни все не так, как на самом деле — вспомнилась Паше поговорка приятеля Лёхи.

— Конечно! Водка — и неизвестна? Как такое может быть? Наш шнапс слабее, видно каковы морозы зимой — такова и выпивка. А это — оттуда — из Шпицбергена — прищурился Хассе.

— Да, из дома — взгрустнул Паша.

— Хорошо пьется — намекнул "Два слова".

Попаданец махнул рукой и — раз и тут водка есть — толку-то жалеть — добавил спирта, оставив только на крайний случай чуточку совсем.

— Ты свое добро положи на вторую телегу, там тебе будет место и твоему слуге — распорядился канонир.

— А что, у нас две телеги? — удивился Паша.

— Четыре. Надо бы шесть, да припасов мало, пороха мало и ядер нет. Так на одну пушку небольшую — шесть телег надо, не меньше. А к большому орудию и до ста бывает. Странно, что ты этого не знаешь. У вас на Шпицбергене что — не воюют совсем?

— Последний раз соседи полезли семьдесят лет назад. Ну и им так всыпали наши, что и сейчас боятся — честно ответил Паштет.

— Ого. Хорошо всыпали, наверное — хохотнул Хассе.

— Или трусы — буркнул задумчиво немногословный Шелленберг.

Разговор уходил не в ту тему, которая интересовала бы Пашу, потому он постарался свернуть с нее в интересный для себя вопрос:

— Не пойму — зачем Йохан нас нанял? У него же есть свои мушкетеры?

Собеседники переглянулись. Хозяин застолья разлил теплый спирт. Приложились, выпили, крякнув. Закусили тем, что нашлось на полотне.

— Это просто. Наемники лучше его мушкетеров.

— Вдвое — втрое — согласился "Два слова".

— Хвастаете? — усомнился попаданец, глазами показывая слуге, чтоб тот и себе мяса взял. Нежило понял намек, утянул кусок курятины, жевал жадно, видно было, что не часто такое угощение перепадает.

— Это правда — отрезал Шелленберг.

— Смотри сам — обычно люди хорошо выполняют ту работу, которой занимаются все время? Верно? У нас говорят, паршивые сапоги будут если их пирожник сделал. И наоборот — начал пояснять Хассе азбучные истины.

Паштет кивнул. Похоже было, что ему удалось повернуть тему разговора в нужное направление. Он понятия не имел, что тут и как устроено в это время. Ну рыцари, с оруженосцами. Пушки вот. И мушкетеры. Мешанина непонятная.

— Потому и наемник — такой же ремесленник, как торговец или сапожник. Это — работа. Мы занимаемся ею, потому знаем хорошо. И воюем часто. Я-то еще не вполне солдат, если сравнивать с "Два слова" или этим голым дуралеем. Много чем еще занимался. А они — только воевали. И можешь мне поверить — они это делать умеют. А московитские стрелки — они кто лавочку держит, кто кузнецом работает, кто еще что — а как царь позвал — берут оружие и воевать идут. Для них война — не заработок, не привычная работа, а помеха досадная. Потому в бою один наемник пары московитов стоит. Хотя раньше еще хуже у них было, у московитов. У меня были приятели купцы, так они много чего рассказывали. До стрельцов еще хуже войска были, помьестное ополчение, да.

Паша налил всем очередную дозу. Произнес: "Прозит!"

Церемонно стукнули емкостями и выпили с видимым удовольствием. В этом солдаты прошлого были весьма одинаковы с современниками Паши.

— Хотя, в общем — похоже у всех. Есть господа — тут князья, у нас герцоги и принцы, так вроде равны между собой. Потом кто-то один, что поумнее и посильнее, одолевает остальных и становится королем. То, что тут живут московиты и у них цезарь Йохан — это случайность. Одолела бы Москву Тверь — и был бы здесь тверской цезарь — продолжил канонир.

— Тоже Йохан! — усмехнулся "Два слова".

— Вполне возможно. Тут Йоханов — как у нас Гансов. Так что у каждого господина — свои вооруженные слуги. Когда совсем тошно приходится — вооружают крестьян, курам на смех вояки. Так как толку от всего этого сброда мало — берут наемников. Первыми это придумали итальянцы — от них много словечек осталось италийских в обиходе — нанимателя и сейчас зовут локатором, а командира нанятых вояк — кондуктором.

— Геринг — кондуктор? — хмыкнул Паша.

— Был им. Сейчас уже Фаренсбах. Но италийцы — публика хитрая, воевать не любит, потому у них воинов маловато…

— Трусы они — твердо сказал "Два слова".

— Слыхал я мнение, что это наоборот показатель их благоразумия и ума — дескать, итальянец прекрасно понимает все опасности войны и потому сразу же старается их избежать, до глуповатого француза это соображение доходит уже во время боя только, а немцы и швейцарцы так непонятливы и тупы, что до конца боя не поймут — во что ввязались? А потом уже и понимать поздно. Потому лучшие наемники — те, кто не сообразительный — расхохотался заразительно Хассе, а остальные, глядя на него, тоже засмеялись от души.

— Изворотливые трусы — еще посмеиваясь заявил Шелленберг.

— Этого у них не отнимешь, их купцы везде ухитряются быть, даже с татарами торгуют и с турками. Знавал я нескольких генуэзцев — они в Крымее дела вели, очень говорят прибыль неплохая. Хотя сама крымейская Тартария — место нищее, живут там с набегов, но зато после набегов можно хорошо обогатиться. А набеги — каждые два года самое редкое. Отношения татаровы и генуэзских купцов там своеобразные. Татарова не раз продавала своих детей от того, что им жрать нечего было и потому их, генуэзцев, в Крымее любили, как собака — палку.

— Не грабили? — удивился Шелленберг.

— Крымея — это не татаровская земля, они вассалы султана турецкого, а тот купечество опекает. Татаровы и живут как им господин велит, не пищат.

— Холопы турецкие? — спросил Паша. Про татарские набеги он слыхал много, даже попадались как-то на глаза подсчеты сотен тысяч угнанных ими из Руси рабов, вполне сопоставимые с числом негров, отправленных из Африки на плантации, но в конкретике он был слаб. Теперь картинка немного сильно изменилась. За малорослым, но зловредным Крымским ханством выростала могучая тень Великой Османской Империи.

— Разумеется. Крымея для султана — что Рязань для царя.

— А я думал, что татары собираются шоблой и гоняют по окраинам — заметил Паша.

— Шобла — это что?

— Банда, шайка, орда — перевел слегка покрасневший Паштет, понявший, что прокололся на жаргонизме.

— Красивое слово — шобла! Буду использовать — кивнул Хассе и продолжил:

— Шобла долго без обоза не проживет. а обоз — дело дорогое, без обоза любая армия быстро передохнет. В набег без обоза может пойти десяток, ну сотня всадников. Тысяче — уже нужен обоз, где будет запас стрел, жратва (а вдруг крестьяне на которых набежали, успеют укрыться в крепости, в лесу), походная кузница (доспех подправить), ТЕЛЕГИ там будут, куда награбленное доброе-хорошее будут складывать — или все на себе, или легкомысленно рассчитывать на трофейные?

— Телеги? У татар? — обалдел Паштет. В его сознании рассыпался прахом давно устоявшийся образ стремительной татарской лавы из одних только конных воинов. Ну — как в мультфильмах.

— А то как же? Обязательно телеги. Набег — дело дорогое, как любая военная компания, расходы громадные — войско снарядить и отправить! Если ты думаешь, что они такой шоблой каждый день ходили, то заблуждаешься. Большие походы оплачивали и устраивали, как правило, заморские султаны. Я имею ввиду турок. Вот там с обозами и правда все было нормально и правильно. Татаровское войско, если оно устраивало снабжение самостоятельно, тоже имело что-то такое. Но пожиже, нет в них турецкой сметки. Часто имущество из набега несли рабы, но на них много не утащишь. Турок стержень любого более менее маштабного вторжения в эти холодные негостеприимные края. Еще раз повторю. Турки несли финансовое бремя в подготовке и обозы были их. Татаровы ходили от безысходности. Часто вынуждены были продавать своих детей в рабство ибо самим было не прокормить, ну да детей у них много. Татаровы в походе кормилися тем, что кто добудет. Бывало от голода дохли прямо в набеге. Что так смотришь? Я не шучу, точно знаю. Часто татаровская конница обьедала крыши ограбляемых ею деревень. Опять не шучу. Крыши были из сена и соломы. Перед тем, как сжигать дома — крыши съедали, чтоб без лошадок не остаться. Нищие они, татарове.

А так сходил в набег, привел рабов, имущество разное приволок… Пару лет жить можно.

— Мне странно это все слышать — помотал головой чуток захмелевший Паша.

Все выпили еще, и по-хозяйски подмели остатки харчей, что не успел слопать не терявший время даром Нежило. Впрочем, он, несмотря на худобу — преуспел.

— Ты сам увидишь, когда московиты построят снова Москву — татаровы снова придут грабить. Так что учись воевать, пригодится. В этом мире хорошо живут только те, кто умеет воевать.

— А татары умеют?

— Вполне. Я же говорю — сама Крымея — бедная местность. Там если кто и работает — так рабы. Виноградники бы там были хороши, как толковали мои приятели генуэзцы, но нехристянам запрещено вино пить, а больше они ничего там и не вырастят. Лошадок у них много и неприхотливые, да ты и сам видал — у русских такие же. Твой конь — яркий пример. Мелочь пузатая — неожиданно выдал Хассе такой знакомый оборот.

— Я татаров представлял конными лучниками, которые кучей наваливаются — признался Паша.

— Нет, у них, как мне рассказывали и мушкетеры есть и артиллерия. И пеше воевать могут. Дикари, конечно и вера не правильная, но воевать умеют. Кстати, татаровы при больших набегах имели ядро войска, которое и вело непосредственно боевые действия, решая вопрос численностью. Затем, открыв дорогу, эта шобла растекалась по территории. Так широко, как можно. Действуя по принципу, что ни сьем, то понадкусываю — похвастался своей эрудицией канонир.

— Хотя мне все равно искренне непонятно? Что они сюда все пёрлись? Тут же бедные земли тоже? — помотал головой Паштет.

— Все познается в сравнении, как говаривал мой приятель — настоятель монастыря. Если сравнить с испанцами, которые сидят на серебряных рудниках в Чехии и Силезии, да еше и Америку открыли и оттуда золото и серебро караванами галеонов потоком идет — то да, бедные. А если как живут людишки и, например, как часто мясо едят — так тут куда богаче.

— Пива нет! — брякнул "Два слова".

— Пиво — не показатель богаствтсва — немного заплетающимся языком ответил Хассе.

— Ну да! — отрезал Шелленберг.

— Пиво может себе позволить любой! — уверенно заявил канонир. И подумав, добавил: 'Нас, наемников кормят пивом и хлебом, вот ты так и считаешь. А у тех, кто богат — вино и водка. Или такая вода жизни, как у нашего друга. Кстати, Пауль, я никак не могу понять — ты определенно разбираешься в военном деле, оружие у тебя такое, примечательное. И держишься с привычным достоинством. Но — хоть и 'фон', а на дворянина не похож, уж я то на эту заносчивую публику насмотрелся. И в то же время — и не из простых. Не люблю непонятных людей, то есть (поправился канонир) — не люблю непонятностей в людях, особенно если они в обслуживании моей пушки. Кто ты? Пойми меня правильно — нам в бой идти вместе.

— Мягонькие ручки — добавил и Шелленберг и тоже уставился внимательно.

— Да, пока говорить будем — пошли своего малого взять из телеги нашей десяток луковиц, мешок с луком я купил. Пусть принесет сюда, я покажу, как можно мясо делать мягким, тебе, глядишь и пригодится — намекнул Хассе убрать лишние уши.

Паша усмехнулся и приказал Нежило идти за луком. Мальчуган повиновался с видимой неохотой, ему, как показалось попаданцу, тоже хочется послушать — кто его хозяин, очень уж походило на то, что малец понимает по-немецки.

— Пузо набок — усмехнулся 'Два слова', глядя на сытого в кои веки слугу, который плелся исполнять распоряжение весьма медленно и даже как-то сонно.

— У нас на Шпицбергене все молодые люди, если здоровые и не дураки — проходят подготовку в военном деле. Год учимся обращению с оружием — начал осторожно Пащтет.

— Что-то не заметил я у тебя умения в 'белом оружии' — серьезно заметил Хассе.

— Ты о чем?

— Белое оружие — светлая сталь, мечи, благородные шпаги, кинжалы — то, чему учатся с детства господа голубых кровей. Они ведь считают, что война — благородное дело только для благородных людей. И презирают нас, воинов 'черного оружия'…

— И боятся — кивнул Шелленберг.

— Да и боятся. Еще как боятся. Конечно обидно, учиться с детства виртуозничать мечом, потратить на доспех мешок денег — а тебя издалека продырявит вот такой прохвост, как 'Два слова' или наш голожопый почитатель азарта. Походя продырявит и никакой доспех не спасет. А строившийся еще дедами родовой замок, неприступная твердыня и оплот благородной фамилии сотня пушкарей с медными жерлами превратит в гору камней не сильно и вспотев. И получается, что и война — неблагородное дело и без черных людей не повоюешь. Конечно им досадно, тем более — помяни мое слово время белого оружия уходит. Это уже бабьи шпильки. Чему вас учат?

— Огнестрельному бою — скромно ответил Паша.

— А пики? Алебарды? Мечи? — всерьез удивился канонир.

— Нет — честно сказал Павел.

— Совсем нет??? — удивился и Шелленберг.

— Да. Нет смысла. Враг не успевает ни добежать, ни дойти.

— Слыхал я про этот новый приемчик — 'караколирование'. Вы его применяете? — заметил Хассе.

— Это как? — не понял попаданец.

— Первый ряд стреляет и тут же уходит назад, встает последней шеренгой. Стреляет следующий — и тоже уходит назад. Пока идут — заряжают оружие — и как поспеют опять в первый ряд — снова готовы к выстрелу. Плотный огонь, но выучка нужна блестящая, каждого солдата учить надо — пояснил канонир.

— Не совсем так, хоть и похоже. Но у нас перезарядка быстрее.

— А, так это от вас пружинные замки с кремнем пошли? — обрадовался Хассе.

— Нет, у нас иное немного. Но мне бесполезно пятки жарить и ногти выдирать — я в этом не разбираюсь — поспешил погасить вспыхнувшие в глазах собеседников волчьи желтые огоньки Паштет.

— Ты через край хватил — никто своему камараду не будет такое устраивать — быстро сказал Хассе. На вкус Паши прозвучало не слишком убедительно. И потому попаданец поторопился объяснить:

— У нас те, кто умеет воевать, не знает ничего из того, как делается оружие, боеприпасы и так далее. Разные это работы. И свои тайны огневики не раскрывают. И не воюют — чтобы в плен не попали со всеми своими секретами. А бойцов вроде меня хоть потроши — не зная — не расскажешь, разве что наврать сможешь несуразное. Так с этого толку никакого, с вранья заполошного, вымученного.

— Разные гильдии — понимающе кивнул головой 'Два слова'

— Точно так. И самое главное не в свинце или порохе, там есть секретные пистоны, вот в них вся тайна. Хотя я сам не знаю, как они делают порох или гильзы.

— Как делают порох — мы знаем. Нужны мельницы, сера, уголь и селитра — не без гордыни в голосе заявил Хассе.

— Мельницы-то зачем? — искренне удивился Паштет.

— Перемолоть жерновами мелко-мелко, в пороховую мякоть все составные части. Чтобы очень хорошо перемешалось, равномерно. Потом это мочат вроде, сушат и опять дробят. Чем крупнее зернь — тем дольше горит. Для больших пушек с ноготь зерна, для мушкета — как просяные зерна, а для запалов — мякоть. Это — не тайна. Даже московиты это знают, у них по велению их цезаря Йохана в каждом городе порох теперь мелют. А покажешь свое оружие? — с совершенно мальчишеским видом спросил Хассе. Ну, совершенно 'дядя, дай потрогать пистолет!'

Паша, которому тоже спирт торкнул в голову, был не прочь похвастаться, поломавшись самую малость, достал и показал и двустволку и патроны. Искупался в лучах славы, оружие поразило обоих канониров качеством стали и непонятным блестящим и очень прочным покрытием приклада и ложа, которое оба наемника безуспешно пытались колупать своими ногтями. Патроны — тоже получили свои похвалы, тем более, что Хассе мигом сообразил, в чем принцип — каждый патрон — как маленькая пушечка, вся заковыка в этом самом пистоне. Что характерно — Паша точно не знал, как тянуть латунь и как делать гремучую ртуть капсулей, так что не соврал ни капли своим камарадам.

— Другое время пришло. Сила. Самая могучая сила, что подчиняется человеку! Мощь, власть, победа — вот что такое его величество порох! Только чванливые дураки не видят простого — 'черное оружие' уже победило 'белое оружие'! У кого порох — тот на вершине! А если еще сделать перезаряжание быстрее, так ведь войны станут невозможны! — торжественно и пафосно высказался Хассе. И уже не так величаво, а деловито осведомился:

— Дружище Пауль, ты понимаешь, что ты сидишь на золоте? Если проложить торговый путь к вам на Шпицберген — ты станешь богатым! Кстати — там есть меха?

— Зачем тебе, канониру, меха?

— Не век же мне быть канониром! Я думаю заняться тут мехами, у московитов есть много мехов и тут даже простолюдины носят такие меха, которые у нас не каждый герцог себе сможет позволить! Мех — не хуже золота! — уверенно ответил Хассе.

— Это так — подтвердил, кивая головой, Шелленберг.

— Слушай, Пауль, расскажи о своей стране! — попросил Хассе.

Паштет вздохнул и постарался выдать правдоподобное попурри из российских реалий, старой книги про теплую землю Санникова посреди льдов и как можно больше адаптировал все под реалии нынешнего времени, насколько он их поминал. Получилась феерия почище собакоголовых людей, живущих среди бананов и слоновой кости.

— Словно Швейцария — подозрительно заметил 'Два слова'.

— Там нет вулканов. Хотя в Италии есть, а там — через горы близко — задумался канонир. И этого — перезидента у швейцаров нет. И опять же они хамливые псы, а Пауль — воспитание имеет изрядное. Нет, никак не похоже.

— Ну, здесь все как у нас, только дождей больше — заметил осторожно Павел.

Тут приплелся Нежило.

— Давай, горе луковое — чисти и плачь. Канонир будет показывать как мясо готовить — сказал ему Паша, довольный тем, что может немножко отступить от скользкой темы сказочного Шпицбергена.

Готовка оказалась весьма простой — нарезанный лук был свирепо мят могучими лапищами немца, так что дал сок. К тому моменту, когда придирчивый повар решил, что лук подготовлен, плакали уже все, сидевшие у костерка. Проходивший мимо слуга одного из кнехтов удивленно вылупился на рыдающую компанию, сунулся поближе и сам разрыдался, после чего удрал прочь. А дальше оказалось все просто — ломти мяса, нарезанные такими кусками, чтоб поместились на вертел, просто были положены в лук, в тот самый луковый сок.

Все опять же напустились с вопросами на Пашу и тот напридумывал столько, что куда там Шарлю Перро вместе с братьями Гримм и Гансом Христианом Андерсоном впридачу. Самому Паштету захотелось даже в эту самую Швармбранию, то есть Шпицберген, разумеется. Как-то так получилось, что покинутая им страна со стороны очень уж привлекательной получилась. И это он еще не рассказал про теплые ватерклозеты, универсамы и перевозки самолетами — все же фильтровал свои россказни.

— Это — Шлараффия — твердо сказал 'Два слова'

— Даже и получше. Слушай, Пауль, а можно туда попасть людям со стороны? — деловито осведомился Хассе.

— Не раньше, чем через год. Сейчас там все опять покрыто льдом и торосами. Время, когда туда можно доехать — очень небольшое. Ну, тут у меня еще есть дела, закончу — можно будет и домой собраться. А в компании — веселее.

— Рот на замке! — приложил руку к сердцу Хассе.

— Немая рыба — кивнул головой и Шелленберг.

Оказалось, что потраченного на песнь о Шпицбергене времени хватило. Дальше мясо было бестрепетно нанизано на вертел и стало жариться на углях, которые опять же получились за время трепотни из целой вязанки дров. Вроде бы все уже и нажрались, но от свежезапеченного было трудно отказаться. Паша — кутить, так кутить — развел еще спирту — и под действительно оказавшееся мягчайшим мясо, выпивку уговорили. Разошлись поздно, когда уже стемнело и определенно — с хорошим настроением.

Глава восемнадцатая. Болтовня в конном строю

Утро было суетливым, лагерь снимался с места. Как ни странно похмелья не было, так, голова тяжеловата. Нежило носился как пятеро старательных слуг, успевая везде — как понял Паша — выслуживается малец, понял что-то из вчерашних сказок и очень хочет поменять местожительства на благословенную страну, где все такие- как его хозяин. Но уже когда сидел на коне и попил водички — сушняк все же мучил, то внезапно понял, что опъянел снова. Никогда раньше не пил спирт — и вот тебе особенности напитка. Впрочем, свалиться с широченной спинищи этой бочки на ножках было трудно. Войсковая колонна растянулась длиннющей змеей, пестрой и разношерстной, но никак не похожей на войско — нигде не сверкала сталь, все оружие и латы были сложены в телеги, ехали налегке.

И что очень изумило Паштета — и конница и пехота шли с одной скоростью, да впридачу пехоты оказалось совсем мало — те же стрельцы все были с верховыми конями.

— Странно, я думал конница уйдет вперед — сказал он Хассе, ехавшему рядом.

— Деясять лье в день — самое большее. И для пехоты и для конницы.

— А татары?

— Ровно так же. Если их лошадки пройдут в день пятнадцать лье — то потом два дня отдыхать будут, а то сдохнут иначе.

— Надо же. Я был уверен, что кавалерия куда дальше ускачет. Что она — туда-сюда. А ты меня удивляешь. То татары с обозом и телегами, то конница как пехота…

— С пару лье конник может проскакать. Только конь потом сдохнет. Это у всех так, можешь мне поверить.

— Тогда чем конница от пехоты отличается?

— Странный вопрос. Так конь тащит все твои пожитки, а иначе ты попрешь все на себе, как осел. Можешь мне поверить, Пауль, тащить все на себе — тяжело.

— А сколько это — лье? Тут вроде мили? — осторожно уточнил Паштет, понимая, что сейчас вполне может оказаться в луже. И не ошибся, потому что Хассе, как и положено авантюристу-купцу, занимавщемуся рискованной торговлей на границе Ливонии, Польши и Руси, тут же принялся объяснять разницу в этих мерах длины по местностям, отчего у Паши забренчало в голове от тысяч шагов, разных миль и поприщ. Одно он понял твердо, что в каждой местности считали расстояние по-своему и те же двенадцать польских верст — это шесть литовских или пять московских, а новгородских будет семь.

— Это совсем просто — усмехался Хассе, продолжая: 'Четыре поприща — это половина большой мили. Или четыре тысячи шагов. А если пересчитать на размер английской мили — тысяча пар шагов быстро идущего или медленно бегущего человека. Все просто!'

— Черта лысого! — не согласился подъехавший слева Шелленберг. Ясно было видно, что молчаливый наемник сам не вполне разбирается в милях и верстах. Потому сейчас он просто слушал, отмахиваясь веточкой от настырных оводов. Колонна втянулась влес, отчего пришлось ужиматься по ширине дороги.

— Не очень я понял, у кого сколько. Понял только, что у всех мера разная — признался печально Павел, вытирая потный лоб платком. Хотя в лесу было попрохладнее и местами даже тень прикрывала, однако жарища была несусветная.

Канонир весело рассмеялся.

— Это точно. В Ревеле пуд вдвое тяжелей, чем в Новгороде. А кидь, наоборот, в Москве в полтора раза дальше, чем в Риге. Это если считать в пиках или пье. Хотя, наверное камни разные.

— Знаешь ли, ты с тем же успехом мог сказать то же (тут Паша на минутку запнулся, подбирая самый неудобь понятный язык) — по-венгерски. Было бы так же непонятно — нахмурился окончательно потерявший нить разговора Паштет.

— Ничего подобного! На мадьярском когда говорят — так сами мадьяры не понимают, а я говорю на хорошем немецком правильного гамбургского наречия. Чего непонятного? Святая папская церковь запрещает христианам ростовщичествовать и драть цены втридорога при торговле с христианами, это только иудеям можно. Московиты и новгородцы хоть и не совсем правильные христиане, но и не еретики, потому цену за товар можно набавить только на одну пятидесятую часть. Грешить зря и купцам неохота…

— Купи индульгенцию — буркнул 'Два слова'.

— То на то и выйдет по монетам. Потому когда отгружают товар в пудах в Ревеле или еще где в Московию, то это одно количество пудов. А когда продают в Новгороде или Москве — так оказывается, что пудов за время пути стало ровно вдвое больше. И продают не по пуду, а все сразу — вот и прибыль. И церковные указания не нарушены. Пуд — то в цене прежней остался. Русские пищат, а поделать ничего не могут.

— Так это значит, что не пуды разные, просто обманывают московитов? Говорят, что пуд, а там — половинка? — сообразил Паша.

— Ну да, все просто, как видишь, но все сделано по правилам и закону. И с кидью тоже просто — это расстояние на которое камень кинуть можно. Вот такой примерно — и Хассе показал хлыстиком на камешки у обочины. Странно, что у вас на Шпицбергене таких мер не знают.

— Негде гулять — хмыкнул Шелленберг. Видно было, что ему интересен разговор ихотя тут говорили не о самых двух мужских темах — бабах и начальстве, но ведь и политика — тоже занятие достойное и любопытное.

— А да, остров же, не побегаешь. Но все равно — как — то же меряете?

— В километрах. Это тысяча метров. А метр — на ваши меры — чуть больше, чем три ноги. В смысле — пье — ловко отбрехался парень со Шпицбергена.

— Толково — совсем лаконично признал 'Два слова'

Канонир тоже кивнул. Смотрел на Пауля внимательно, тот даже в седле заерзал.

Попаданцу не понравился такой взгляд, мужик немец толковый еще начнет сопоставлять одно с другим. Лучше пусть сам что рассказывает — и толку больше и польза прямая и думать не сможет. Потому тут же сформировал вполне серьезный вопрос:

— Ты вчера говорил, что татары бывало от голода дохли прямо в набеге. И что татарская конница обьедала крыши ограбляемых ею деревень. Мне как-то не верится, тут слыхал, что татары — как лава от вулкана, как саранча, как кара господня, как казнь египетская — неостановимы и ничерта с ними не делается. Твои слова меня сильно удивили.

— Эхехех — помотал досадливо головой канонир: 'Событие это вполне обычное. Но почему-то мало кто верит, если сам не видел. Если уж точно сказать — справедливо отчасти, так как дохли не только от голода, а по всем причинам. Вот в приграничном сражении орда смяла заслоны и проникла в Московию… Как думаешь — татаровы все одинаковы, или тоже люди?'

Вопрос застал Паштета чуточку врасплох. Вот так — сразу говоря — да, казались ему татары абсолютно одинаковыми юнитами — два коня, лук, стрелы, лысая бритая башка, косые глаза и усишки веревочками. И еще сабля. И гиканье. И набегают кучами. А потом на полном галопе ордой — домой с набитыми мешками и вереницей печальных рабов. Потому он осторожно кивнул головой, хотя сейчас-то почуял какую — то засаду в том, что татары — тоже люди. Люди ведь, бессорно. И что это значит?

— Так раз тоже люди — значит там есть бедные и богатые, родовитые и незнатные. И самые богатые рода берут дорогу на самую богатую местность. Ехать меньше — грабить больше. Голытьба ж нищая вынуждена растекаться туда, куда богатые не пойдут. То есть максимально далеко. И действовать в обстановке неизвестности, причём они и так не жировали. Собирались в поход в долг. Кормились в походе в долг. Под залог и с жирным возвратом долга — сверху трети, а то и половины. Могло так быть, что вернулся с похода и ещё больше должником стал… вот и бежали они, бежали… А силёнок — то маловато. Сами тощие, лошадки некормленые. А расстояния тут у московитов большие. Чаще всего такие находники и гибли зимой. Причём явление достаточно частое. Смерть от недоедания и больших нагрузок от жадности. Силенок у тощих и так мало.

— Как сказать! — несогласно пожал плечами внимательно все слушавший жилистый Шелленберг. Хассе хмыкнул, продолжил речь не обращая внимания на возражение:

— Чаще сначала падали лошади. А добро бросать нельзя — за долги детей продавать придется, а то и последние штаны. Тащили добычу изо всех сил. Сил тех — мало. И все, мордой в снег, откинул ноги. Слыхал от московитов, с кем торговал — лет тридцать тому назад так сдохла на обратном пути треть татаровского войска.

— Зимой зачем? — влез 'Два слова'

— Реки и болота замерзают, дорога во все стороны — свысока ответил Хассе.

— А солому с крыш потому жрали? — догадался Паштет. Услышанное как-то удивило его. Шло вразрез с привычным ощущением.

— Опять ты за свое! Сам суди — взяла татарва село. Кто на что претендовать может? Кому что по чину? У каждой шоблы — свое начальство и ближние люди начальства. Все самое лучшее — им.

— Так положено — подтверждающее кивнул головой Шелленберг.

— Голытьбе в лучшем случае хорошо если долги за содержание в походе списали, за помощь, чтоб никто не сбежал и ликуй, Исайя! А тебе лошадку покормить нечем? Так ты в долг у меня ещё возьми! Неужели не хочешь? — Хассе хищно прищурил глаза, словно он сам — татарский корыстный мурза. Попаданец поежился. Жизнь продолжала поворачиваться к нему своей злой стороной.

— Вот и оставались им крыши от села. А девок и без них есть кому портить. Начальству — всегда и больше и лучшее, а уж простягам — что со стола у богачей упало. И везде так. Уж даже в христианнейшей Европе итальянцы режут итальянцев, франки — франков, немцы — немцев…

— Швейцарцы — швейцарцев — добавил Шелленберг.

— Ты нашел что сказать! Эти горные ублюдки дичее татаров, сатанинское семя! Так что, в общем, говоря — чем татары хуже? Все, как у людей принято. Тебе еще рассказать, как татарова сама себя за добычу резала? Отбирая полон и утварь у других отрядов, дежуря на дорогах во время нашествия? И тоже ничего удивительного — разные князья у них, так что все как у всех — зарежь и ограбь соседа. Нищие они, татарове. В основном. Хотя — всякие есть. Татар татарину рознь. Кому — золото и серебро и девки-красавицы, а кому и солома с крыши, да тряпье в крови и дырах — сокровище.

— Ты не канонир прямо, а философ и стратег. И ходячий знаток по тактике народов мира — хоть и не без иронии (какой наемник без гонора?), но вполне искренне сказал Паштет.

— Давно живу и держу глаза и уши раскрытыми — снисходительно ответил Хассе.

— Много знает — признал и 'Два слова'

— Без рабов Кримея зачахнет в два счета. Без рабов и добычи награбленной. Потому лезли и лезть будут. Но большой поход — еще не сейчас — уверенно молвил канонир.

— А что сейчас? — поинтересовался паштет. Попасть под раздачу колоссального сражения с 30 патронами и полным неумением драться саблями и шпагами как-то не хотелось.

— Сейчас? Скорее всего — просто малый набег особо горячих и обедневших с каким-нибудь мурзой из невеликих. Среднему или тем более — Большому, когда сам хан во главе войска идет, сейчас тут просто делать нечего. А эти — будут крадучись пробираться, по лощинам и оврагам, не показываясь на глаза, обязательно кто-нибудь из казаков с ними в доле будет, поможет проводниками, да татарове и своих лазутчиков посылать во все стороны будут, через казаков будут фальшивые подавать сведения — дескать пойдут в одно место, а сами — в другое подадуться, хитрить будут, следы путать. Такой набег по чучелам замечают — самих татаров мало, так они на заводных лошадок сажают чучела из травы и сена и запасной одежды, издалека — вроде как всадники и много, а на деле — людей там горсть. Если поход средний или — тем более — Большой, чучелами пугать уже не надо — воинов десятки тысяч кого угодно сами напугают.

— Казаки татарам помогают? — удивился Паша.

— Они татары — заметил Шелленберг, обмахиваясь шляпой. Солнце уверенно лезло вверх по небосклону и чем дальше, тем сильнее жарило.

— Нет, татаровы — не казаки. А казаки — это окраинцы, те, кто по краям Руси живет — снисходительно заметил.

— Они — татаровы — уперся немногословный наемник.

— И все же, мой упрямый друг — нет. Они по породе — русские, по языку — тоже, только живут в тех местах, где разумный человек не поселиться, слишком опасно. Потому публика эта ветреная, непостоянная и легкомысленная, хотя и храбрая тоже отчаянно. И у московитов даже такое есть выражение 'засланный казачок' — то есть лазутчик из казаков от поляков или татар или еще кого. Татаровы без поддержки кого из казаков не суются, проводники нужны. И броды каждый год меняют место и через Большую Засеку пробраться надо в том месте, где войск нет. Так что всегда изменники есть. Да и не только казаки, слыхал, что и родовитые московиты не гнушаются при случае татаровам помогать.

— Этим-то чего не хватает? — ляпнул Паштет. Тут же сам подумал, что свалял дурака в очередной раз, потому как там, откуда он прибыл, не на Шпицбергене, а в реале было полно примеров совершенно долбанутых придурков, которые набивали свои дворцы мешками и чемоданами денег. Не представляли — куда потратить, но хапали и хапали. Золотые унитазы, епта! Не меняются люди, хоть в пороках — а соответствуют.

— Нет ли у тебя в карманах драгоценных камней? Которые — осколки звезд? Ты, Пауль, как с неба упал! — вытаращился изумленно Хассе, а его малоразговорчивый приятель ехиднейшим образом ухмыльнулся.

— Так ведь у них есть и власть и богатство и влияние! Татары ведь больше не дадут!

— Царь больше не даст! У себя во владениях магнат — сам царь и бог! И ему очень неприятно, когда над ним кто-то есть еще. Он по родовитости вполне может быть не хуже царя или короля, да и по богатству тоже. И подчиняться ему — нож острый в сердце. А приходится. Иначе царь отнять может владение. Смени владыку на татарского хана или турецкого султана — так, глядишь, еще и выгоднее с первого взгляда получится. И владыка далеко и за такую заслугу может дать чего. Дурачье! — совсем неожиданно закончил канонир.

— Ты меня все время с толку сбиваешь — признался Паша.

— Что царь, что султан — все любят подчинение и не любят вздорных и строптивых подданных. И к предателям везде с опаской относятся, слыхал, что когда турки взяли давным — давно Константинополь — им помогал в этом доверенный человек, предавший своего цезаря. А он в немалых чинах был! Так султан ему дал за это мешок золота. А потом зажарил в медном быке, прямо с золотом. И сказал — зачем мне такой слуга, который своего господина предает?

— Медный бык? — уточнил 'Два слова'.

— Да, это такая металлическая статуя, вроде 'Железной девы', только медная и без шипов внутри. И по виду не дева в платье, а бык…

— Без платья — понимающе кивнул головой Шелленберг.

— И ее не свинчивают медленно, а просто разводят костер под брюхом быка. Тот, кого внутри там жарят — орет во всю мочь, а глотка у быка сделана как боевой медный рог. Так что кажется, будто сам бык ревет — пояснил Хассе.

— Толково! — признал со знанием дела Шелленберг. Идея ему явно понравилась.

— Погоди, султан же дал золото? При чем тут слуга? — ляпнул Паштет и понял, что зря он это сказал. Оба собеседника, если только молчуна Шелленберга можно было признать таковым, удивленно вытаращились на своего камарада.

— Все, кто находятся на земле султана — все его слуги. Это у нас бывает, что магнат в своей вотчине выше короля или вот у русских тоже так — герцог только может у себя командовать, а царь этому герцогу — их у русских называют князьями, может повелеть, но тот может и не подчиниться, а слугам герцога царь ничего велеть не может — только через их господина. Даже последнему крестьянину! А ты говоришь!

В памяти Паштета ворохнулось что-то этакое, полузнакомое и непонятное из школьного курса истории. И он это сразу озвучил.

— Это когда 'вассал моего вассала — не мой вассал?' А у султана, значит, наоборот, 'вассал моего вассала — мой вассал?'

— Ну вот, ты же сам это знаешь, а придуриваешься! — огорчился канонир.

— Я не нарочно, просто мало знаю про царя и султана.

— А, я то подумал, что ты нарочно прикидываешься болваном!

— Нет, зачем мне тебя бесить? Мне интересно, тем более — ты знаешь много такого, о чем я и не слыхал.

Сказанное явно польстило немцу и он приосанился. Очевидно, ему нравилось, что нашел благодарного слушателя и есть чем покрасоваться, тем более, что размеренно ехать верхом по дороге было скучновато. Маленькая человеческая слабость, которая сейчас была очень и очень полезна попаданцу, тот, в отличие от книжных суперменов наглядно убеждался, что прошлое — совершенно иной мир, в котором комфортно себя чувствуют те, кто по времени там живет. А вписаться постороннему — крайне сложно. Из будущего казалось, что тут живут простодушные недотепы и балбесы, которые разинув рот будут с восторгом внимать каждому слову гостя из будущего. Но на деле получалось, что все куда как не просто. И оставалось только радоваться, что худо — бедно вписался в этот сбродный отряд. Безусловное везение.

Молчать не стоило, надо было получать информацию, пока можно.

— А война сейчас с орденом за выход к морю? — спросил Паштет, отворачивая поводьями башку коня от особо пышной травы на обочине.

— Кого выход? — удивился Шелленберг, который хоть и дремал по солдатской привычке в любой подходящий момент, но ухо держал востро, просто эльф какой-то.

— Московитов — сказал очевидную вещь Паштет. Оказалось, что очевидную только для него, потому как пушкари переглянулись.

— С какой стати? У них давно есть береговые земли у моря. До самой реки Стрелька. И давно — там еще новгородские земли были, даже пара крепостей стоит — ответил удивленно Хассе.

— Так слыхал. Если не за выход — тогда за что?

— Дерптская дань — зевнул 'Два слова'. Видно было, что это настолько известный факт в этом мире, что, пожалуй, больше можно удивить заявлением, что солнце греет, а лед холодит.

— Первый раз такое слышу — признался попаданец, чертыхаясь про себя в который раз.

— Господи светлый, известное же дело! Дерптский епископ обязался платить ежегодную дань псковскому герцогу, то есть — князю, как их тут называют. Сам этот князь был потом вассалом Господина Новгорода, а Новгород встал в вассалитет Москве и тамошним королям, то есть царям, разумеется. Значит дерптская дань должна идти царю, а ее не платили уже больше ста лет. Так что ничего удивительного. Беда только в том, что орден уже сильно одряб, войну проиграл, и сейчас ушел всеми землями в вассалы к поляцкому королю, так что каша заварилась большая. Мы потому и подались к Йохану, что в Ливонии очень просто сдохнуть, а деньгами там не пахнет вовсе, того и гляди, попадешь кому большому под пяту. Тут будет спокойная сытая служба.

Канонир откашлялся, прочищая глотку и густым баритоном весьма мелодично пропел куплет, который в вольном пашином переводе получился таким:

Русский, Немец и Поляк

Танцевали краковяк.

Танцевали не спеша,

Наступили на мыша.

— Не понимаю опять. (Тут Паша чуть не ляпнул, что в учебнике истории вроде было по-другому и уж совсем непонятно — почему русские отдали сверхвыгодную морскую торговлю в руки Ганзе, как называли союз немецких портовых городов. Вовремя ухватил себя за язык).

— Что тебе непонятно, Пауль? — плднял бровь Хассе.

— Почему московиты не построили порт сами? Как Даннлинн или Ригу?

— Даннлинн? — уточнил сонный Шелленберг, гревшийся на солнышке как большой, сильно потертый, но боевитый кот. Кот, комфортно сидевший в седле, словно в кресле на веранде.

— Ээ… Даннлин! Датский лагерь! Ну, Таллин? О, Ревель! — копаясь в пыльных залежах на чердаке своей памяти сообщил Паштет.

— Это просто! — сказал 'Два слова' и заткнулся, черти бы его драли!

— Точно! Новгородцы могли построить порт давно, но для такого дела им по уставам города надо было поручить это приглашенному князю, потому как сами отцы — старейшины договориться не могли, боясь, что один из больших родов сумеет перехватить все деньги, потому только для временного князя эта задача. По той же причине и князю своему это поручить побоялись — вот и остались на обочине без портов. Основная прибыль — Ганзе. А Йохану тоже не нужен порт на новгородских землях, ему усилять их совсем не охота, они и так под Польшу норовят или под Ганзу встать. Проще получать дань, а что нужно — пойдет через Ревель или англичане привезут. Там хитрости полный воз, но это и прекрасно, что русские сами себя перехитрили, нам же проще.

— Так новгородцы не добровольно под Москву пошли?

— Ты шутник! — отметил Шелленберг.

— Как же, добровольно. И воевали и бунтовали сколько раз. Но Москва сильнее — и на войне и в деньгах. Потому и одолели московиты, что в Великом Новгороде одеяло каждый на себя тянул, у семи нянек детя без пригляда. Да и воюют московиты умело, хитрые они, черти — сказал Хассе и перекрестился, явно опасаясь, что враг рода человеческого услышит свое название и явится легионом за душой солдата.

— Не знал — признался Паша.

— С луны упал! — констатировал очевидное Шелленберг, хихикнув.

— Хочешь жить — вертись, как ошпаренный! Московиты — вертятся — пояснил Хассе.

Паштет усмехнулся, вспомнив интернетные заклепочные споры на тему военной истории, которые как нельзя лучше обобщались детским вопросом: 'Если слон на кита нападет — кто кого заборет?' и спросил:

— И что, московиты победили бы даже швейцарцев?

Шелленберг иронично хрюкнул и вроде как подавился, а старший канонир и бровью не повел. Ответил уверенно:

— Само собой разумеется. В одном бою, может эти горные дикари и победили бы. Швейцарцы хороши таранным ударом доспешной пехоты. Но если не один бой — то их быстро бы охолостили. У них нет конницы, нет стрелков, лучников и пушкарей. Вроде бы слышал, что мушкеторы есть, но если и так, то очень мало — все там — пикинеры. Пешие копейщики.

Мне рассказывали в Новгороде, как московиты в прошлом разгромили новгородскую рать — новгородцы выставили тяжелую бронированную конницу, а царские стрелки выбили им всех лошадей, перебив издалека стрелами из луков и болтами из самострелов. Ну и все, спешенный тяжелый кавалерист — просто мишень. Тут такие расстрояние и просторы…

— Тысячи моргов! — кивнул Шелленберг.

— … что швейцарцы замариновались бы и упрели маршировать в каре, а тягло в обозе им бы перебили моментально. Много на себе — учитывая доспех и оружие — не унесешь. Так долго не навоюешь. Московиты говорят: 'Пеший конному не товарищ!' — как раз подходит. Так что швейцарцы остались бы без обоза, спать бы им не дали, а в доспехах все тело не прикроешь, куда-нибудь стрелу да всадят — в ногу, в морду… Тут хорошие лучники, от татар научились, наверное — как ни в чем ни бывало закончил Хассе.

— Гм? Морги — это что?

— Площадь так измеряют. Один морг — квадрат из 400 жердей. А одна жердь — двадцать пье. Ну, что так смотришь? Та же пика. Ты что-то совсем не разбираешься в мерах!

— Почему же. Я знаю, что сотня — это сто штук — не моргнул глазом попаданец. И тут же сел в лужу.

— А большая сотня? — спросил любопытно 'Два слова'. Смотрел иронично, мерзавец. Даже проснулся, кажется.

Паштет пожал плечами. Канонир Хассе снизошел, выручил:

— Большая сотня — сто двадцать. Правда, немецкая большая сотня — Гросс — так там сто двадцать дюжин. Это на границе все знают. Как и то, что жидкости меряют фудорами. 1 фудор это 10 амов это 100 ведер или 1000 чарок.

— Пива бы сейчас — сказал мечтательно Шелленберг.

— Пару амов — поддержал его канонир.

Паша поежился под насмешливыми взглядами. Черт, опять облажался перед наемниками! Да чтобы все это помнить, надо тут родиться! Тысячи деталей и нюансов, естественных для жителей этого времени, составляющие их мир были просто не знакомы жителю 21 века. По определению.

И что особенно удивило — каждый человек в этом мире прочно занимал свое место в иерархии, словно вбитый гвозди или предмет в каталоге. Все по местности, по ранжиру, по роду и званию. Гопнические вопросы: "Чьих будешь? С какого раёна? Кого знаешь? — тут были главными. И если ты не вписываешься в общую структуру — то печально все с тобой будет. То, что рассказывал разговорчивый сослуживец только подтверждало общую картину.

Появившийся со стороны человек оказывался, как правило, изгоем и жил недолго. Бродяги, шатающиеся меж двор, были весьма нежеланными элементами. Тут в России их не вешали за бродяжничество, как это было принято в Англии, читывал в детстве Паштет вместе с бабушкой Марка Твена и судьбу "принца и нищего" отлично помнил, но и привета не было. Холод и голод, ранняя кончина.

Чем дольше вживался Паша в этот мир, тем отчетливее благодарил покалеченного пасечника — только в наемниках, пожалуй, мало интересовались происхождением, тут требовалось другое, весь сброд стекался в эти шайки. Ну так и помирали ландскнехты, как правило, в канаве, по-собачьи.

А все остальные жители были четко структурированы, помещены на свое место в иерархии и выбраться со своей полки было практически невозможно. Родился в крестьянской семье — будешь крестьянином и дети твои тоже, родился в семье сапожника — твое дело будет сапожным до конца дней.

Глава девятнадцатая. Совмещаем пространство и время! Копать от забора и до заката!

Паша искренне возрадовался, что он как бы лекарь — это спасло его от земляных работ, которые свалились на немецкую роту. Московиты, а их тут было реально много в этом широко раскинувшемся лагере, рыли землю совершенно остарвенело, готовя укрепленную линию обороны. Ставили плетиеные туры, копали рвы. Здоровенный бревенчатый частокол, длиннющий — докуда глаз хватало, словно Китайская стена, двойной, с засыпкой грунтом промежутка — уже был серьезной преградой, да и стоял на берегу реки, что совсем было хорошо. Кровью умоются враги, переправляющиеся через броды. И много чего еще позволяли сделанные русскими земляные укрепления. Как они ухитрялись столько накопать примитивными деревянными лопатами, вырезанными, словно у Робинзона Крузо из досок, совершенно непонятно! Но было странно — от кого так спешно укреплялись? Как-то на душе у Паши стало томно, да и камарады выглядели чем дальше — тем хмурее.

Пока остальные немцы швыряли землю деревянными лопатами, Геринг со своим квартирмейстером и все пушкари отправились на телегах за орудиями. Московиты выделили для наемников несколько пушек из своих запасов, Фаренсбах свое уже получил, а пристяжным приказал выбрать самим, чем они и занимались в настоящий момент, найдя в громадном русском обозе оружейников с запасным добром. Странно, но московиты разрешили взять столько пушек, сколько смогут немчины в бою обслужить. Лишнее доказательство, что на Руси людей нехватка. Выбирали из дюжины, а взяли шесть. Видно было, что И Геринг и Маннергейм и пушкари понимают вопрос. И постукиванием и осмотром и всяко разным иным хитрым способом — отобрали из предложенных лучшие. Русские пушкари, ведавшие трофеями, выбор одобрили. Московитский старый говор Паштет уже с грехом пополам понимал, и потому разговорился с русаками, присматривавшими за оружием, благо сам он в пушках не разбирался вовсе.

— Это чьи были пушки? — спросил он московитов.

— Три турские, четыре ливонские, две шведские и нашего литья остальные — ответил дюжий детина, хмурый и медлительный.

— А что нам отдаете свои? — не понял Паштет.

— Государь велел — отрезал пушкарь.

— А что на них написано? — полюбопытствовал попаданец, глядя, как Хассе, кряхтя от натуги оттаскивает в сторону длинноствольную изящную пушку на массивных, окованных железом колесах. По стволу вилась изящная и замысловатая надпись чужим шрифтом.

— Вот та, которую твой товарищ тащит — имя имеет "Дарю лишь смерть!" — усмехнулся московит.

— Да? — удивился Паша.

— Ага, толмач читал. А вот на тех — просто кто отлил, да когда, да по чьему приказу. А эта — с именем. Хорошая пищаль, жаль, размер не тот — и пушкарь сказал что-то еще.

Вот тут Паштет не вполне понял старославянские словесы и долго переспрашивал. Втолковывали ему московиты вдвоем — с жестами и рисованием палочкой на земле, пока доперло до попаданца, что царь Йохан повелел, дабы в его армии все пушки были только трех калибров и никак иначе, все нештатное из армии удалялось — что в крепости, да дальние гарнизоны, что — в переплавку. Пока разговаривал — камарады споро разобрали пушки, стуча молотками, отделив колеса и лафеты. Сами орудия и все детали были совместными усилиями загружены на телеги, Геринг повозился с бумагами — и тронулись обратно, получив еще и порох в бочонках, пучки фитилей, ядра и груду дробленого камня в плетенках. Фитили, как самое ценное — тут же прибрал квартирмейстер. Получили банники, всякие прочие приблуды, разномастные и разношерстные. Тронулись обратно.

Хассе ехал, как на собственные похороны. Удивленный мрачностью канонира, Паштет спросил его о причинах хмурости — и обалдел, услышав, что идут сюда татары. И при том — с турками, ногайцами, громадным обозом, артиллерией и силами совершенно чудовищными.

— Это сефери, большой поход. И их главный каан идет и сил у них больше сотни тысяч, а то и стопятьдесят будет. Все мужчины из Крыма пошли. От мала до велика. Это конец нам… — печально сказал канонир.

— Погоди, ты же говорил, что татары в этом году не нападут? Им же нечего грабить? — поразился сказанному Паша.

— За короной! — мрачно добавил опять присоединившийся незаметно Шелленберг.

— Вот — он понял. Они не грабить едут. Будут конечно, но не за тем… Их каан едет взять корону у царя Йохана и стать тут царем. Все, конец Московии. Конец Йохану. Конец нам. Дойдут до Москвы, сядет каан на трон в Кремле — и все. Нас раздавят по дороге.

— Будет Тартария — кивнул молчун "два слова".

— Но нас тут вон сколько! — ляпнул Паштет.

— Вчетверо — впятеро меньше — отрезал Хассе, сплюнув в сторону.

Дальше молчали. Паша очень хотел узнать все поподробнее, но оба соседа как воды в рот набрали. А вечером Геринг устроил вдруг стрельбы, щедро выделив на это по три пули и пороху соответственно — на каждый ствол. Видно было, что настроение сильно изменилось в отряде, веселье пропало, все собрались, как то — сосредоточились. Настроя победного было не видать.

Но стреляли метко. Сам Паша тоже оказался не худшим, влепил все три пули в туру с землей. только клочья полетели. Стреляли, правда, сблизи — метров в тридцать дальность. До того попаданец не очень представлял, как лупит мушкет. Так вот оказалось, что мушкет стреляет громко и гулко, но звук мягкий и "протяжный". Внушительно, то есть в тогдашнее время — да, однозначно внушительно. Гораздо внушительнее получалось, чем даже 12 калибр не говоря про нарезное автоматическое. И — смешно, но он ощущал как тугая воздушная волна бьет по организму, чувствуется сотрясение через воздух и землю даже на краю поляны. Мощь! Впечатлило. На душе стало теплее.

И остудило замечание всеведущего Хассе, что стрелой тартары бьют вдвое дальше, чем мушкатиры. И стреляют чаще. Одна радость — удар стрелы слабее, даже стеганый гамбезон неплохо защищает и рана не воспаляется и не гниет, как от отравления свинцом. Паштет знал, что холодное оружие не контузит ткани вокруг раневого канала, но распространяться не стал. Не поймут разговора на клеточном уровне.

Только вылупился обалдело, когда Гриммельсбахер деловито осведомился — есть ли в запасах у лекаря человечий жир. Переспросил, думая, что не так понял чужой язык, но нет — все верно. Удивленно спросил — а зачем это? В ответ игрок в кости изумился еще больше тому, что лекарь не знает азов медицины — при ранении бинтовать надо тряпкой, смазанной именно таким жиром — заживает быстрее. Паштет только рот раскрыл, а довольный Гриммельсбахер пошел распространяться дальше о благотворности толченых черепов, если принимать по щепотке с вином, пользе чашки с кровью, которую палач продает после казни, и с которой, вместе с кровью казненного, поступает вся жизненная его сила и чем — то еще таким, что Паша предпочел не понимать вообще.

После этого он понял, что низко пал в глазах игрока в кости. И совсем иначе глянул на свое имущество. Нет, насчет человеческого жира он не беспокоился, а вот встреча скорая со стрелами и саблями сильно взволновала.

Хотя в целом устройство лагеря показывало — московиты к бою готовятся серьезно. И особенно убедила длинная вереница телег с толстыми досками, имеющими всякие хитрые вырезы. Что такое — было неясно, но вскоре понял — это гуляй-город, хитроумный деревянный сборный конструктор, который можно собрать по-разному, в зависимости от потребности. Сейчас он превратился в недурную крепостцу, надежно перекрывающую основной брод, удобный для переправы большого войска. А потом пришлось включаться в сборку и таскание пушки. Для Паши досталась та самая — которая дарует только смерть. И дали еще мушкетера в прислугу орудийную, того невезунчика, который всеми тремя пулями промазал. И к другим пушкам тоже прикомандировали тех, кто сам в стрельбе оказался не горазд. Батарея заняла место за деревянной стеной, пушка встала против амбразуры, через которую было видно весело поблескивавшую речную воду. Было много возни с обустройством места, наконец — все оказалось готово. Пушкари старательно и, по-возможности быстро, натаскивали выделенных им в помощь бестолковщиков, остальные мушкетеры подгоняли амуницию перед боем. И настроены все были на то, что для многих бой будет последним. Может быть — даже для всех.

Ров перед стеной пришлось копать и Паштету, рук не хватало. Увидел не без удивления, что на некоторых — особо навороченных лопатах — по ребру идет металлическая оковка, таких было мало. Землю сначала рызхлили деревянными мотыгами из комлей деревьев, потом уже шли в дело лопаты. А в самом начале, показывая научную организацию труда — по линии будущего рва прошла коняшка с плугом, своротив самый тяжелый для копки дерн.

Кидал нелепой деревянной лопатой влажную землю, охреневал и пел себе под нос невесть откуда прицепившееся:

— Енота поймать нелегко, нелегко. Хахай-эйхо. Хозяин смеется, а луна высоко Хахай-эйхо.

Работавшие рядом немцы тоже подхватывали припев, хоть и не понимали слов и выглядело это со стороны органично, во всяком случае никто не ржал. Да кому тут ржать — все работали в поте лица своего. Жарко было.

Глава двадцатая. Гвозди и порох

Утром с дальнего поля, через брод, сверкая снопами брызг, проскакали галопом два десятка всадников, стремительно и пугающе. Паштет встревожился, но все окружающие держались спокойно. Прибывших пропустили в гуляй-город сразу, ясно стало — свои. А потом запели рожки и дудки, вроде как весело и задорно, но лагерь охватила деловая суета и вскоре все стояли наготове. Встали рядом со своей пушкой и Паштет с камарадами. У соседней наготове оказался Хассе, с другой стороны — потасканный игрок в кости.

— Тартары идут — коротко пояснил Паштету серьезный канонир.

Паша засуетился, кинулся зажигать фитиль об раздутые угольки в жестяной корзинке, но канонир остановил его:

— Время есть, а так зря фитили спалишь. Как увидим — будет команда. А пока ждем! Фитиль дорогущий, у нас их немного. Все по команде делать. Запомни, где что лежит — и жди!

Крымчаки появились значительно поззже — к полудню, когда солнце жарило вовсю и Паша только присвистнул — орда пестрая шла от края до края, насколько глаз хватало. Неотличимые фигурки сливались одной пестрой полосой, поднятая пыль висела над воинством — солнечные блики на оружии и доспехах говорили точно о том, что это — войска. Орда! Вот сейчас, увидя массу коней и всадников, Паша содрогнулся и понял ужас, заключенный в этом слове. Орда!

Попаданец вздохнул. Он сам, пушка, мушкет и двустволка смотрелись жалко перед такой массой вооруженных людей. Сейчас попрут валом — хрен остановишь.

От этой массы отделялись всадники — поодиночке и кучками, носились по тому берегу, некоторые горячие головы доскакивали ближе, некоторые пускали стрелы, одна такая — тонкая, легкая и на вид совершенно не опасная стукнула в землю за спинами канониров. Хассе обернулся сердито, но когда Паша решительно взял в руки мушкет — отрицательно помотал головой:

— Далеко еще. Бить надо наверняка, когда точно знаешь, что попадешь. А так — пустой перевод пороха и пуль, а они дорогущие, заразы. Жди. Пойдут — увидим.

Тем не менее пришлые все никак не шли на штурм. Дразнили отдельными смельчаками, суетились на том берегу, какое-то начальство прибыло на берег — блестя золотом и яркими одеждами. Сразу выделились на фоне остальной толпы, да и несколько волосатых бунчуков внятно показали — командиры это. Кто — то из русских пушкарей не утерпел, рявкнула пушка, вода в реке плесканула там, куда шмякнулось ядро — но недолет был слишком велик.

Как Паше показалось — немцы стали какими-то замедленными, словно у них напряжение в сети упало или подморозило их. Вот Нежило — тот суетился, тыкаясь туда — сюда, пока не получил от Паши подзатыльник. Наконец поступил приказ — зарядить оружие! Так же неторопливо двигаясь, канониры зарядили все шесть орудий, потом — не спеша — мушкеты. При том фитили так и не зажгли. А вот угольки в жестяных корзинках пришлось обновлять — старые прогорели.

Пашу одернул тихо Хассе, сказав негромко:

— Не суетись! Побереги силы, пригодятся. Тут скоро не кончится, если не сомнут сразу — драка будет длинной. А ты выдохнешься и будет у тебя в жилах не молодое вино, а противный уксус! И тебя зарежут, как поросенка.

Попаданец был искренне против того, чтобы его резали. По ряду причин такой расклад ему не понравился категорически.

— Да когда же они начнут? — нелогично спросил он.

— Пес их знает, варваров. Разведку они провели, начальство посмотрело. Подтянут обозы, если у них много пороха — закатят по нам из пушек, пробьют брешь, а потом уже попрут лавой. Не скоро еще. Мы еще каши успеем пару раз поесть — и похлопал волнующегося Пашу по плечу. А потом хмыкнул, когда подсунувшийся Нежило показал стрелу — сбегал, подобрал. Так себе стрела, неказистая, грязноватая какая-то. И железо наконечника какое-то ноздреватое, тусклое. Но острое, хищное, тонкое.

— Для кольчуги сделано. И уже была использована — кровища вон в пазах — со знанием вопроса пояснил Гриммельсбахер, ухитрявшийся одним глазом смотреть на брод, другим — за несколько шагов контролировать, что там у соседней пушки.

— Да, как раз под кольцо сделано. Слушай, Пауль, сходи к этой чертовой крысе и потребуй колет Шрёдингера. Лишний слой дубленой кожи на твой гамбезон будет очень к месту. Стрел сыпать будут много, а лучше несколько дырок в старом колете, чем в своих ребрах! — велел Хассе.

— А эти? — кивнул в сторону крымчаков Паштет.

— Успеешь. Они костры запалили — видишь дым? Войско большое, идет медленно, пока они накопят силы для удара — успеешь — уверенно заявил канонир и покрутил носом — показалось. что из-за реки пахнуло жереным мясом.

Тощий Гриммельсбахер подтвердил — конину там жарят — и много. Духовитый дым вон докуда дошел!

И Паша припустил к Маннергейму. На этот раз внезапно злополучный колет нашелся. Но когда Паша добежал до орудия, то передумал его напяливать на себя, больно уж покойный кнехт был грязнулей, да и не производила вблизи дубленая кожа впечатления лучшей защиты, чем надетый под ватник-гамбезон легкий бронежилет. Отдал Гриммельсбахеру и тот благодарно осклабился, напяливая доспех на свое худое тело.

Опять ждали.

Пообедали.

Ждали дальше.

Ждали.

Ждали.

Стало темнеть. Тартары поклубились, поклубились — и угомонились, явно стали готовиться к ночлегу. Тысячи огоньков — сколько глаз мог видеть — мерцали на том берегу. Костры палят, значит, атака утром будет, ночью на пушки не полезут, это не беззащитная деревня, обороняющиеся мазать не станут, уже наготове.

Напряжение в гуляй-городе спадало. Рассчитали караулы, часовые встали на посты, протяжно перекликаясь. Паштет отстоял положенное, вглядываясь в мерный блеск переливающейся под звездами воды. Потом уснул, когда сменили — и проснулся от легкого пинка в подошву сапога.

"Соседи" на том берегу поили коней. И уезжали! Они явно уезжали! И при них не было никакого обоза, да и мало их было! Почему-то у Паши появилось нехорошее предчувствие и защемило сердце. Глянул на мрачные физиономии компаньонов. Паршивое настроение только усилилось. А в лагере пошла суета. Как в горящем муравейнике.

Прибежал злой Геринг. Не говори, а лаял. И очень быстро стало ясно — ночью тартары оставили для глупых урысов приманку — несколько тысяч всадников, которые ночью палили костры, а орда, поделившись на две части — обтекла русскую армию, тартары — с одной стороны, ногаи — с другой, сбили слабые заслоны и сейчас неостановимо прет на Москву, которую не прикрывает никто, кроме гарнизона Кремля. Да и нечего там прикрывать — пепелище с костями.

В прошлый год московиты кинулись на перехват, успели даже чуть раньше тартар, но бой пошел на улицах, ясно дело начались пожары — в итоге все кончилось для всех плохо — москвичи потеряли десятки тысяч людей и все дома с добром, а тартары из-за пожарища не смогли пограбить толком — как пояснил попаданцу всезнайка Хассе. Русские спешно сворачивали лагерь. Решили идти вдогон.

Конник, весь в черном, на нетерпеливо вертящемся коне влетел к немцам, передал приказ. Пушкари с гвоздями — и три десятка пищальников — в догонную команду, остальным снимать пушки, идти с гуляй-городом и быстрым маршем!

Геринг пролаял порцию приказов и скоро уже Паша понукал своего коня, выжимая из него максимальную скорость. Пылища стояла на дороге, как занавесь. Шли в хвосте русского отряда, который уже ушел далеко вперед. Почему-то так же скоро перла пара десятков телег, причем пустых. Обернулся с холма — обоз московит… черт привык уже — да русский обоз уже тянулся следом.

— Не горячи коня! — приказал канонир.

— Так мы же в погоню идем, догнать надо?

— Все равно. Придется удирать — а у тебя конь выдохся. Ну, и зарубят ни за грош. Держись как телеги едут! И помни — там коняшкам легче, чем твоему. Спокойнее!

Остальные мушкатиры явно не понимали — какого черта едут. Но привычка выполнять приказы брала свое. Ехали молча, совсем отстав от кавалерии, ушедшей вперед на рысях. Потом камарады загомонили — углядели на дороге, что тут уже шла орда.

Проехали место, где валялось пара десятков совершенно голых окровавленных трупов. Не повезло кому-то, повстречались с лавиной. Паштета удивило, что ничего не осталось из вещей и оружия — все подчистую подобрали. Это как-то не походило на привычную картину поля боя в играх и фильмах, где валялись доспехи и вооружение, даже через год после боя, черепа в шлемах, кости рук, сжимающие рукоятки мечей, ребра в прорехах дырявых кольчуг, а тут гольем мертвяки — и все, только лошадиный навоз.

Жрать хотелось, долго уже перли. Достал сухарь, пожевал, запил из фляги. Дал хлебнуть камарадам. Потом вернули флягу уже почти пустой. Адреналин прогорел, накатила апатия. Но сосед это заметил — пихнул кулаком в плечо, дескать "Не спи, замерзнешь!". Встрепенулся, благо кто-то навстречу рысит.

Опять черный всадник, другой правда — борода лопатой — машет рукой, направление показывает — за холм надо идти.

И с холма открылось дикое зрелище — телеги, лошади, верблюды и черт знает что еще. Обоз ордынский! И в нем идет резня полным махом — видно, как сабли всверкивают, блики солнечные. И всадник орет — рукой машет дальше, дескать, не лезте, еще ехать округ надо! И там — где рубка — тоже орут.

А у Гриммельсбахера глазенки заблестели и руки, как самостоятельная живность из рукавов поползли, словно удлинняясь. Хоть крестись! Конь шарахнулся в сторону — под копытами тело ничком, бритая голова залита кровью вся, словно красным покрасили. удержал уздой, поторопил прутиком — остальные гурьбой неслись к какой-то цели. Поднажал следом, оглядываясь — вокруг было не безлюдно, носились всадники, кого-то догоняя и рубя на полном скаку, а сразу было и не понять кто — кого, честно признаться русские воины по шлемам и доспеху на крымчаков весьма походили. Тем более на непривычный Пашин взгляд да еще и издалека.

Догнал своих — сразу стало куда спокойнее, хоть и прохвосты редкие, но — спокойнее с ними. Повертел головой — кровищи нахлестано на утоптанной земле, тела валяются мешками тряпичными — и тут же главное понял — это артиллерийский парк! Телеги с поклажей, кони, волы — и орудия! Очень много! Резня тут была жесткая, совсем недавно кончилась — и видно было — пушкарей застали врасплох, но дрались они до последнего. Окровавленные мертвецы валялись на телегах, на земле, на лафетах пушек.

Только один в диковинной одежде, какую раньше Паштет не видал никогда, полз куда-то на руках, волоча ноги.

Гриммельсбахер тут же спрыгнул с коня и ловко зашиб раненого ударом сапога по бритой голове. Зашарил по телу, довольно цокнул языком, содрав с лежащего расшитый пояс и вытряхнув оттуда кожаный мешочек, глухо звякнувший.

Геринг, зло зарычав, хлестанул своей шпагой плашмя по спине мародера. Тот покорно принял удар, быстро сняв довольную улыбку со своей продувной рожи и спешно напялив не очень убедительную гримасу глубокого и полного раскаяния.

— Хассе, выбрать три пушки для нас — остальные — загвоздить! Мушкатерам — стрелять волов! Ты, ты и ты — бочонки с порохом в телеги, быстрее, чертовы дети! Быстрее, будьте вы неладны! Не грабить мертвяков, сначала — дело! Следующему проходимцу буду бить по башке и не плашмя! — ревел командир, вертясь на своем коне в тесноте обоза.

И тут же подскакала разгоряченная недавним боем группа московитов. Некоторое время стоял ор и брань — потом разобрались, что это тоже пушкари с охраной, из аръергада того отряда, что сейчас вцепился зубами в хвост идущей на москву татаро-турецкой армии, и хотят они всего — навсего — взорвать порох, чтоб у тартаров боезапасу не стало. Собственно та же задача стояла и перед бандой Геринга.

Тут до Паши дошло, что без орудий и пороха татары просто не смогут взять крепость, какой был Московский Кремль, значит и престол занять не выйдет. Не доглядели крымчаки, прохлопали свое тяжелое оружие! Сейчас-то Кремль — первоклассная цитадель, построенная по самым передовым технологиям и взять ее даже и с артиллерией очень непросто.

Захлопали выстрелы, медлительные здоровенные волы грузно валились на землю, но тут опять завопили те самые русские. Им страшно не понравилось, что в пороховом обозе пули летают и командир наемников, хоть и мешал ему гонор, вынужден был согласиться. Вроде даже чуточку и растерялся. но сообразительный "Два слова" негромко — только те, кто рядом был, услышали — подсказал:

— Поджилки резать!

И кивнувший ему Геринг, как бы вспомнив, громко велел делать именно это. А Паштету Хассе сунул в руки десяток длинных четырехугольных гводей — и показал наглядно, что делать — просто вбивать ударами молотка эти гвозди прямо в запальное отверстие. До шляпки, заподлицо! Сам канонир быстро запрыгал от пушки к пушке, выбирая то, что можно было увезти и взять на вооружение отряда. Ревели волы, неожиданно стряхнувшие с себя сонливую медлительность, но они были спутаны, потому немцы быстро и ловко резали им сухожилия, уворачиваясь от туш и рогов. Паштету было не до этой корриды, он бил грубо сделанным молотком. Неподалеку так же грохотали молотки его камарадов.

На секунду отвлекся, оглядывая все вокруг глазом горожанина 21 века, вздохнул:

— Эх, какое бы кино вышло!

И с удвоенным усердием замахал тяжелым и неудобным молотком, вгоняя кованое зазубренное железо в мягкую бронзу. Хрен теперь этот гвоздь выдернешь, а и выдернешь — вместо узкого, точно рассчитанного запального отверстия останется дырища, через которую высвистит вся мощь зажженного в пушке пороха. Мертвые теперь эти пушки!

Пот заливал глаза, тек по лицу и шее, щекоча кожу. Силенкой Паштета природа не обидела, молотобоил он от души, успевая кидать вокруг быстрые взгляды. Никто не бездельничал, все работали от души, причем видно было, что эти забулдыги понимают, что делают. В телеги сгрузили стволы отобранных пушек, быстро накидали бочонков с порохом, причем проверяли каждый и несколько Гриммельсбахер забраковал, а несколько — забраковал Хассе. Что такое "синий порох" — Паша понятия не имел, но вот его как раз не взяли. Набрали легкие пучки фитилей — явно бережно обращаясь с этим грузом. Никогда бы Паша не подумал, что эта фигня — фитили — такая ценность. А вот оружие — мушкеты азиатские и сабли — как-то вниманием и обошли, хотя Паша знал из читанного — самая ценность — это оружие. Только у тощего игрока за поясом вдруг оказалось два диковинного вида кинжала, правда, очень богато изукрашенных. Но такое было редкостью, то, что попадалось на глаза попаданцу было простеньким и примитивным. Как его собственный мушкет, выданный в роте.

Кончились гвозди, растерянно обернулся, вбив последний по шляпку. Отер пот рукой, от которой воняло латунью. Растерянно завертел головой. Увидел канонира, возившегося с грубо отлитой пушкой неподалеку, спросил:

— Дальше что?

— Тройной заряд в оставшиеся забивай и пыжь до конца ствола внабивку! Рвать будем! Быстрее действуй, времени нет!

Паштет смекнул, что надо делать. Принялся за работу. Телеги, груженые трофейным добром от души, с верхом, уже тронулись прочь, с ними поехал десяток мушкетеров. Вместе с московитскими и трофейными татарскими телегами, также поспешившими прочь — получалась солидная вереница. Но в сравнении с тем, что осталось — забранное было сущим пустяком, каплей в море. Все забрать было просто нереально. Те, кто уехал, уже скрылись с глаз долой. Остальные шустрили по телегам, пока канониры — и немецкие и русские бегали с фитилями, раскладывая их и соединяя. Зачем-то лазили под татарскими телегами и фургонами, что-то проверяя, словно таможенники в поезде, кто-то коротко предсмертно взвизгнул — нашли и добили кого-то из спрятавшихся татарских обозников. Паша успел забить два орудия, когда его сослуживцы и большая часть московитов быстро, но без суеты заспешили прочь, туда, где стояли кони с коноводами. Оставшиеся — все пушкари — вставали в понятном только им порядке среди обозного добра. Вроде бы без системы, но явно со смыслом, который от Паши ускользнул.

— Пауль! Запалишь вот эти три фитиля! Вот этим, горящим, держи его сторожко, не запали раньше срока! Только после команды, никак не раньше — за локоть оттащил попаданца Хассе к телеге с какими-то свертками, наверное — шатрами из простого выбеленного солнцем полотна, и указывая на свитые в длинные переплетения трофейные фитили. Сам канонир поспешил и встал поодаль. Сейчас было видно, что у всех стоящих в руках дымятся запальники. Все выжидающе уставились на плечистого русского в красном кафтане, который залез на воз со здоровенными чугунными ядрами.

— Зажигай! Зажигай! Зажигай! — громоподобно заорал русский пушкарь, вот же глотка луженая, маханул несколько раз руками, отчего его пальник дал дымные круги в воздухе, спрыгнул с телеги. Все засуетились. Паштет, не медля, сунул свой горящий фитиль к трем распушенным хвостикам, задул во всю мощь легких, отчего полетели искры. Огонек, шипя и искря пополз прочь от Паши, делясь на три пути.

Порядок! Глянул, что у остальных. Десятки дымков тянулись в безветренный воздух, а пушкари, ни секунды не медля, пробирались поспешно среди тесно сбитого обозного добра к своим лошадям. Паша не стал ждать особого приглашения, рванул тоже. Отмотал уздечку от оглобли, вскочил в горячее от солнца седло. Глянул — все тут. Московиты уже уезжали прочь, немцы поспешили за ними. Встали изрядно поодаль, там где был холмик, но не на вершине, а на обратном склоне. У того, кто командовал, в руке была длинная палка, скорее даже шест, обвитый сплетенными фитилями. На дымок от него все и поглядывали. Паштет сообразил, что это индикатор — такой же длины и там фитили, в обозе и сейчас огонь жадно ползет к бочонкам с порохом, запасам фитилей, которые, как оказалось по ценности — пороха дороже, к забитым порохом пушкам… К той мощи татарской, что должна была распахнуть Кремлевские ворота!

Ждали долго. Паштет успел уже критическим взглядом окинуть обреченный обоз, немного разочаровавшись тем, что был он какой-то не по-восточному блеклый, серый, очень утилитарный и функциональный, правда. Вот убитые турецкие и татарские топчии были как павлины и попугаи ярко разнаряжены, а возы, телеги и фургоны — все серое, с серым полотном.

А потом начался такой фейерверк, что куда там Новому году! Очень хотелось посмотреть, но после того, как над головами недвусмысленно просвистело что-то очень увесистое, все, не сговариваясь, присели, а потом пригнувшись поспешили прочь. В обозе словно вулкан проснулся, громадный дымный шлейф выметнуло в небо вместе с языками пламени, причудливо сплетавшимися с струями белого и черного дыма, веера дымящих искр взлетали вверх и пышно осыпались во все стороны, какие — то ошметья и горящие куски взлетали высоко в небо, а уж грохотало и совсем зубодробительно, тугие волны воздуха били по ушам, качали траву. А кроме взрывов там еще и просто разгорался пожар, жадно пожирая телеги, фуры, шмотки и запасы жратвы — рядом с артиллерийским обозом у татар были фуры с сушеным мясом. Прохвост Гриммельсбахер как раз протянул легкий коричневый ломтик Паше, он такого добра целую торбу утащил. Ничего, съедобно, хотя так себе по вкусу и жестковато. Никаких специй, зато соли много.

— Вот и добре! Поехали! — сказал пушкарь, кидая на землю шест с выжженым спиральным узором — как огонек полз, след остался. Не сговариваясь, поспешили к переволновавшимся коням. Хоть и дрессированные были животинки и выстрелов приучены не бояться, но от такого катаклизма определенно перепугались, нервно прядали ушами и танцевали взволнованно, несмотря на успокаивающие увещевания коноводов.

Потрюхали не торопясь и почему-то не туда, куда полагал Паша. Оказалось — к ручейку поблизости, где все нахлебались до отвала, предусмотрительно наполнили прохладной и чистой водой фляги и меха и дали коням напиться, а русские и Паша быстро умылись, раздевшись по пояс, на что немцы посмотрели непонимающе и брюзгливо. После купания сразу стало легче и как-то голова прояснилась. Только в животе булькало, а пить еще хотелось.

— Московит говорит, что тартары к нам веревкой привязаны, не с чем им на Москау идти. Вернутся, порох им нужен, да и пушки наши — заметил Хассе, послушавший речь старшего пушкаря в красном кафтане.

— Красное дело будет! — оскалил крупные белые зубы тот. Кивнул своим товарищам головой. Собрались в колонну по трое, двинули в обратный путь. За спиной продолжало гореть и дымить, даже что-то и сейчас бахало, но уже слабее, рукотворный вулкан утихал. Дымище грозной тучей полнеба затянул, выглядело это на вкус Паштета — тревожно и сурово. Сердце щемило, да и ехавшие рядом посмирнели. Битва не была выиграна — просто гигантской змее очень больно наступили на хвост сапожищем и сейчас змеюка должна была развернуться и влепить обидчикам со всей злобой и ненавистью.

Ехать пришлось куда меньше — на полпути где-то уже возилось старательно русское войско. На холме громоздилась стена с бойницами и узкими проходами, откуда торчали жерла пушек.

— Нам туда! — указал нагайкой пушкарь.

А Паштет опять офигел и погрустнел. В первую голову оттого, что здесь тот самый конструктор "Сделай сам" под названием Гуляй-город теперь выглядел совсем иначе. Когда нашли своих и появилась возможность глянуть — что за стена, то опять удивился, насколько у предков все толково сделано. Теперь толстенные доски, мало не в половину бревна, были собраны в здоровенные щиты метра три на три, каждый такой щит имел несколько амбразур и стоял на больших тележных колесах, а сзади торчали здоровенные оглобли. Все в целом напоминало здоровенную пушку, только без ствола. Явно щит можно было катить вперед, взявшись за станины — оглобли, со стороны противника стенка получалась ровной и гладкой, а амбразуры стояли высоковато, с той стороны врагу разве что в эльф-стайл прыжке можно было бы пальнуть из лука, зато со стороны защитников получалась специальная приступочка, в которой Паша узнал боковину от обозной телеги. Дошло, что видит этакого деревянного трансформера — из одной телеги с досками гуляй-города получалось два таких щита на колесах и со станинами. Стволы орудий выглядывали между щитов, причем и тут была хитрость — тонкие досочки стык щитов мешали штурмующим пролезть в узкие промежутки и довольно надежно прикрывали пушкарей от стрел и пуль с той стороны.

— А неплохо придумали московиты. Получше вагенбурга будет — признал Хассе, одобрительно поглядев на деревянную стену. Шла она явно на несколько километров и в поле представляла из себя весьма надежное укрытие.

Паштет оказался с краю немецкого отряда. Рядом уже были стрельцы, наряженные в серые кафтаны, за ними толпились конники. Общаться с немчинами они не рвались, поглядывали спокойно, готовились явно к бою. Попаданец только диву давался — у этих стрельцов не было и в помине тех самых бердышей, которые были вроде их визитной карточкой, как читал у кого-то. Топоры были, но совсем не похожие на злобного вида секиры-бердыши. И мушкеты были простоваты — как у него. Сабли были у каждого — но опять же в простеньких ножнах без украшений (только у сотника эфес был побогаче, у остальных деревянные щечки-накладки). В целом соседи выглядели прилично и явно собирались подраться от души. Это радовало. По тому, что Паша когда либо слыхал — татар били на Куликовом поле, да еще не били на Угре-реке. Зато ответно — вон даже Москву спалили. В целом создавалось впечатление, что русским татары регулярно выписывали люлей, оставалось, правда непонятно, как взяли Астрахань и Казань, что тоже помнил Паша из давней комедии. В целом перспективы вырисовывались кислые.

А потом Паштет увидел вдали пыль. И не он один — окружающие как то засуетились, по-немецки и по-русски практически одновременно раздались команды вздуть фитили, в воздух потекли сотни сероватых струек дыма, на приступки тут же встали стрелки, только немцы выстроились в очередь друг за другом, а у московитов явно подготавливалось что-то иное, Паша сообразил, что стрелять будут одни и те же, чтобы не терять время на смену места, а заряженные пищали будут подавать им другие, тут же его пихнул в плечо Хассе.

Вскоре уже стало видно массу, которая словно грязная вода во время наводнения текла все ближе и ближе. Потом стали видны отдельные фигурки, впереди вроде как русские по флажкам судя, хотя попаданец бы и не поручился — только понял, что такое — конная лава.

— Вентерем идут, гоооо-товсь! — крикнул сотник.

Спросить, что это значит, Паштет не успел. Гриммельсбахер, что стоял у пушки дальше по фронту что-то каркнул, чего Паша не разобрал. А лава стала забирать вбок и теперь московиты, среди которых было много в темно-серых кафтанах во весь мах неслись боком к стене щитов. Совсем близко — метрах в пятидесяти, если не ближе.

— Бегут от татар, засранцы! — догадался попаданец.

— Пауль, мушкет возьми! — негромко прохрипел Хассе.

Пока фон Шпицберген поворачивался и брал из рук вездесущего Нежило тяжеленную дуру с уже дымящимся фитилем, пока поворачивался обратно — картинка сменилась — теперь пестрой лентой мимо неслись крымские кавалеристы, визжа радостно и уже явно празднуя победу. Лица видно, цветастые одежды и металл блестит, хоть и запыленный изрядно.

— Огонь! Фойер! — раздалось справа и слева и Паша вмиг оглох. Удар по ушам был совершенно неожиданным и очень болезненным. Вся стена гуляй города, все орудия и часть пищалей дали обвальный залп по попавшему в ловушку врагу. С кинжальной дистанции, когда промахнуться было невозможно совершенно. Паша, слегка очумев, все же сообразил и вскинув тяжеленный мушкет нажал на длинную железяку спуска. Полка открылась навстречу тлеющему кончику фитиля, фссыкнул горящий на полке порох, чуточку свистануло дымом из запального отверстия и мушкет пхнул стрелка в плечо.

Паштет добавил свою пулю в те пуды свинца, ядер и каменного дроба, что влетели в плотную массу татарского авангарда.

Странное ощущение — хоть уши и были оглушены громом близкого залпа, но тем не менее услышали странный тупой стук, живо напомнивший дачу и осень, когда Паша тряс яблони, собирая урожай. Вот точно такой же стук — как яблоки об землю чвакаются. И еще удивило, что даже забитые ватой уши различили многоголосый визг, рев и стон. Доперло не сразу, что услыхал звук попадания пуль в лошадей и людей, и орут покалеченные и раненые, трудно различимые за пороховым дымом. Стрекотнуло вразнобой пищальным огнем — и сам Паша успел повторно бахнуть из услужливо поданного мушкета. Тут же опять на двух языках рев командиров — не понятно почему, а — прекратить огонь! Татары растерянно вертелись на месте, отходя при том подальше от злых стен. Над головой тихо и безобидно из глубины гуляй города легкими стайками летели стрелы. Сразу не понял — что за легкие черточки в голубом небе над головой. Потом сообразил. И здесь, наши лучники есть, значит?

Оглянулся недоумевающе на компаньонов, тем было не до бесед — быстро и отчетисто заканчивали заряжать пушки. И видно было, что с завязанными глазами справились бы со знакомым делом. Орудия еще раз тягуче харкнули огнем. Для мушкетов уже далековато вертятся пестрые наездники, а вот для пушек — самое мясо.

Странное уханье у московитов, слаженное, натужное — вытянул шею, глянул туда, благо с приступки стрелковой видно далеко — и удивился. Несколько щитов пехота бодро покатила вперед на татар и как только вытолкали их за линию в поле — так густым потоком в образовавшиеся дыры полилась конница из гуляй-города, врезалась в растопыренных крымчаков, сквозь сизый вонючий туман забликовали сабли, пошла рубка растерявшегося врага. Татары не выдержали удара, покатились прочь.

Конники долго не преследовали, быстро развернувшись, так же спешно отступили. Щитоносцы дождались последних — хромающая лошадь, мотающийся в седле окровавленный всадник и бегущий рядом с ним, держась за стремя, опешивший товарищ — с тем же уханьем бодро восстановили линию защиты.

Потихоньку восстанавливался слух. Теперь стоны и причитания на непонятном языке — там, где мало не кучами валялись искромсанные тела попавших под залп татар — слышались еще отчетливее. Лютая участь, и в цивилизованное время раненых доля незавидна, а здесь и сейчас… Паша зябко передернулся от тихого ужаса, представив, каково это — безнадежно валяться продырявленным на жарком солнышке, доплывая кровью.

Соседи деловито заряжали мушкеты. Восторга особого не выражали, видно было, что рано. Не победа, только чуть-чуть пощипали обнаглевшего врага, спесь чуть сбили. А сейчас все пойдет серьезно.

Почему-то засуетился Гриммельсбахер, видно что-то верхним чутьем расслышал — от московитов волной передалось возбуждение, самые отчаянные высовывались между щитами, смотрели куда-то вправо, оживленно гомонили. Игрок ловко подскочил и с неожиданной ловкостью уселся на самом верху щита.

— Что там? — спросил Паштет. Ему не очень хотелось так высовываться, про стрелы он хорошо помнил.

— Старшины тартар пожаловали на нас глянуть! С десяток! Золото сверкает, глаза режет! Эх, одного бы такого ободрать, до Рождества бы хватило веселиться всем отрядом!

— Можем достать? — деловито спросил "Два слова".

— Нет — с искренним сожалением прикинул тощий игрок.

В относительной тишине, если не брать во внимание стоны и хрипы неподалеку, отчетливо громыхнули несколько пищальных выстрелов.

— Они убили под одним лошадь! Это — невозможно на таком удалении. Неверное — случайно! — потрясенно прокомментировал Гриммельсбахер.

— Московиты — исчерпывающе заметил молчун Шелленберг.

Русские восторженно заорали, заулюлюкали.

— Они нахальнее меня — удивленно сказал сидящий на деревянном щите.

— Этого не может быть! — захохотал Хассе, только что закончивший заряжать пушку и присоединившийся к компаньонам.

— И все-таки. Ссадили с коня какого-то золоченого и сейчас утащили к себе, а свиту разогнали! Хан в плен попал? По виду — очень богатый! — не без зависти заявил игрок и скользнул со стены прочь. Тут же стал серьезным и крикнул Герингу:

— Капитан! А к нам опять гости!

Не наврал, волна конных воинов вымахнула на склон холма и пошла полным ходом на стенку из щитов. Опять рявкнули орудия и мушкеты. Самые смелые татары доскакали вплотную, пытались дотянуться до стрелков саблями, кидали короткие дротики и лупили из луков. В ответ по ним часто били мушкеты и пищали, было шумно и жарко, но, как ни странно, потери у обеих сторон оказались невелики, тем же аллюром уцелевшие татары умчали к себе. Побледневший поневоле Паштет стянул с башки свою тяжеленную, грубой ковки каску, и поглядел на свежую царапину — сам не заметил, откуда прилетела стрела, бздынькнула по шлему. У московитов убило одного стрельца, да нескольких ранило. Немцы обошлись пустяками. Все же даже такая ерунда, как кожаные доспехи и кольчуги неплохо держали удар.

Больше в этот день на их участке стены атак не было, хотя видно было, что кочевники атакуют московитское войско по периметру.

— Щупают нас за разные места, слабое ищут — глубокомысленно заявил Гриммельсбахер. Остальные молча согласились. Насколько глаз видел — вставало крымское войско. Орда. Хрен их сосчитаешь. Ясно было, что обложили со всех сторон и это пугало, потому как и гуляй-город стену свою на несколько километров протянул.

Глава двадцать первая. В осаде

Поужинали перед сном сухарями, сушеное мясо решили не трогать — оказалось, что воды на этом здоровенном холме нет, а на том конце лагеря, где речка — татары уже отрезали от водопоя. Потому соленое жрать — себя мучить.

Распределили караулы. Паштет отстоял свою смену и улегся тут же, у пушки, которая доказала сегодня, что действительно дарит смерть. Жарко было, лето в разгаре.

Закрыл глаза и догадался — что это как раз и есть способ перенестись обратно в свое время, потому как совершенно моментально очутился в коридоре, длинном и пахнувшем какими-то лекарствами, почему-то решил, что поликлиника. Людей было до черта, самых разношерстных, но нормально одетых — кто в джинсах, кто постарше — еще по советской моде, как принято у пенсионеров, донашивающих сделанные на века советские шмотки, хотя были и модно одетые старички и старушки, молодежи полно, немножко странно, правда, было наличие в этой куче публики военных и всяких других в форме — мчсников, например. Пожарные в полной сбруе протопали.

Повертел головой и с радостью обнаружил знакомую физиономию. Прислонившись к стеночке стоял Хорь, привычно пошмыгивая носиком.

— Привет! А это что за очередь-то? — спросил Паштет, стоически выдерживая ненавидящий, просто обжигающий взгляд толстой тетки, что стояла видно за Хорем.

— Это жизнь — лаконически ответил невозмутимый Хорь. Попаданец немного растерялся.

— Погоди. Тут ведь явно очередь к врачу — поглядел по сторонам, понюхал воздух, убедился в своей правоте и убежденно сказал еще раз:

— Очередь к врачу.

Забубенный авантюрист не стал спорить, кивнул короткостриженной головой:

— Жизнь — это как сидеть очередь к врачу в поликлинике.

— Не пойму тебя — признался попаданец.

— Только — не к стоматологу там, или терапевту, а к паталогоанатому. Или судмедэксперту — кому как повезет. Вот сидим мы, сидим, очередь вроде все короче.

Но постоянно кто-то лезет без очереди — то ветераны войны и боевых действий, то какой-то герой труда с производственной травмой, ну понятное дело пенсионеры-старики без очереди лезут, попробуй не пропусти, хай на три этажа и флигель, опять же молодежь борзая и наглая проскакивает не спросясь, или "я только один вопросик задать, на секундочку, так-то мне не надо!".

Мамаши с детями — их тоже пропускают, хотя и ворчат что вроде как им в детскую надо ходить тут им рановато, но раз уж пришли… — выговорил Хорь. Посторонился, пропуская человека исхудалого и с желтой кожей, продолжил:

— Ну всякие онкобольные, да и просто сильноболящие, вида жалкого — тоже, мать их ети, без очереди!

Бывает и алкаша какого пропустишь — ну, противный весь — да и хрен с тобой, уйди уже с глаз долой скорее.

Очередь двигается и двигается, а ты так и сидишь на месте.

Психанешь потом:

— "Товарищи, граждане, господа! Я по записи на одиннадцать, с утра стоял, сколько же можно!"

А тебе в ответ — вас тута не стояло, мы сами с одиннадцати тоже ждем со вчера еще, а нечего было вперед себя пропускать всяких, и вообще очередь ваша уже прошла, только людей путаете порядочных…

Бабка какая начнет рассказывать "в пространство" про то, как молодежи не стыдно, бессовестные какие, им работать надо, а они тут сидят, при Сталине такого не было, враз бы нашли, чем занять бездельников.

Пожилой дяденька смотрит с печальным осуждением — мол, вы молодой, могли бы и обойтись пока, а нам вот нужнее.

Садишься опять, и ждешь. Все надеешься, что выйдет симпатичная медсестра и спросит:

— "Кто на одиннадцать по записи? Проходите!"

Хотя на часах уже полпятого, и понимаешь — сегодня тех, кто на одиннадцать, скорее всего уже не позовут…

И думаешь — завтра с утра идти, и никого не пропускать, врача за рукав на входе схватить и сразу в кабинет?

Или ну его к чорту, на работу может пойти все же, а потом пятница… вот после выходных в понедельник и зайду!

Даже карточку в регистратуре брать не стану — совру всем, что записался на девять, и прямо к врачу сразу!

Вздыхаешь, встаешь, говоришь:

— "Я, наверное, не буду ждать…"

— "А вы за кем?…"

— "А не знаю уже… Сами тут разбирайтесь!" — и уходишь пить пиво, под шум перебранки в очереди.

А снизу, из въезда, мимо тебя вывозят уже счастливчиков, кто успел на прием. Вокруг родня, венки, сами успевшие лежат такие нарядные.

Смотришь краем глаза, завидуешь, и думаешь: — "Ну, ничего, в понедельник я тоже так же поеду!"

Тут же мысль. В понедельник-то куда больше придет — после выходных — то.

На работу кому-то неохота, а кто — то и сам припрется.

Опять же, кто придет, кто за рулем, а у него только пятница окончилась.

Домашним опять же готовить все…

Нет, нехорошо.

Надо поближе к концу недели.

В четверг например прийти, чтоб на пятницу.

А в среду заранее приду, и запишусь на четверг на девять. Надеюсь, в эту среду будут номерки на девять, а не на одиннадцать и позже.

Первым в очереди встану.

Чтоб все прилично, не как это хамло молодое, что без очереди лезет. Что ж мы, гопники что ли какие? Мы ж приличные люди.

Первый приду и никого не пропущу. Ну, только ветеранов ВОВ и героев Соцтруда. Их положено пропускать, там даже на стене объявление висит.

Ладно, так и быть, решаешь себе, в среду на четверг запишусь, на той неделе…

Тут разболтавшийся Хорь заткнулся вдруг и, уставившись за спину Паштета с легкой усмешкой заявил:

— Жена за тобой пришла!

Паша оглянулся, но как-то странно — не поворачивая головы, причем мимолетно удивился — откуда жена взялась? Вроде бы с утра жены в наличии и присутствии не было.

Альва. Та самая, с болота. Размытый контур, причем видны детали незнакомого доспеха и оружия — рукоятки кинжалов, например, вычурных и непривычных взгляду, а лица под капюшоном не разглядеть, только глаза оттуда поблескивают двойным красным бликом.

— Цаул! Цаул! — вскричала новодельная жена и жесткими деревянными пальцами очень больно зажала Паштету рот, так сильно, что зубы явно отпечатались на изнанке губ. Попаданец удивленно охнул, а черный силуэт подняв вверх стремительно удлиняющийся указательный палец, который словно у Терминатора отливал синеватой сталью, стремительно ударил этим острием Пашке в грудь. Очень больно ударил, с хрустом.

— Тайли!

Рыкнув злобно, Паша рванулся в сторону, но ни черта не вышло. Опять рванулся, выгибаясь дугой, чтоб хоть пузом отпихнуть от себя злую альву. Вынырнул из сна, не понял ничего, кроме неумолимо идущего вниз, словно гильотинный нож, серого бликанувшего кинжала. Мало не порвав себя связки и мышцы, ухватился отчаянно за лезвие, затормозив удар у своей шеи, успев краешком сознания пожалеть о разрезанной до сухожилий ладони, инстинктивно рыпнулся, но жестко сидящая на нем темная фигура вцепилась прочно, как клещ, не скинешь. Давила сверху всем своим весом на кинжал, а Паштет со всей мочи отводил уже не видное жало острия в сторону, вспотев моментом и судорожно соображая, что это все — уже явь и сидящий на нем — явно враг — рукой зажал ему рот, на помощь не позовешь, воздуха нет, перехватил гад на выдохе, и видно все плохо, ранний собачий час, чуть — чуть светает только.

Сипя одной ноздрей и страстно мечтая убрать чужую руку со своего лица, зашарил свободной своей рукой, точно не понимая, чего хочет нащупать. Решил было сдирать чужую руку — благо клинок уперся ниже горла в ватник, но тут пальцы наткнулись на знакомую ручку старенького ножа разведчика — спать после караула завалился как был, не рассупониваясь, одетым, последовав примеру камарадов.

Ножик скользнул в руку и Паша пыром пихнул лезвие куда-то в пузо сидевшему на нем врагу. Словно мяч проколол — сначала уперлось острие, а потом с легким усилием провалилось. Враг, охнул, дернулся. Мушкетер Пауль понял, что встал на верный путь и стал ворочать клинком там, в брюхе напавшего на него. Словно суп половником мешал. И почувствовал, что рука на лице сдернулась, противник попытался ею перехватить нож, но опоздал. И клинок серый отпустил, хватаясь обеими руками за свой пробитый живот.

Паштет опять рванулся, словно кит, выброшенный на берег. Сидевший на нем наездник явно ослабел, железная хватка обмякла, стискивавшие бока Пашки ноги разжали хватку и наконец с дикой радостью удалось сбросить булькающего врага вбок. Вдохнул воздуха наконец-то! Вывернулся из-под тела, глянул туда, где движение увидел — на гребне стены гуляй-города что-то копошилось невнятной массой.

— Лезут, гады! — очумело просквозила мысль в голове. Зашарил руками по попоне, на которой спал, тут же где-то ведь двустволку клал! Где ружье, будь оно все неладно?! Облегченно вздохнул, когда пальцы нащупали в траве гладкий приклад, рванул к себе, вжал в плечо и рявкнул очумелым дуплетом по тем, кто уже почти перелез через боевой забор. Выстрел двойной ослепил Пашу и разбудил окружающих, заполошно вскакивавших на ноги и привычно хватавших оружие. Загорланили командиры, волна прокатилась по спящему войску.

В мутном, неверном свете лязгало оружие, кто-то орал нечеловечески, а потом командиры быстро навели порядок. Стали разбираться. Как понял Паштет — то ли разведка это была, то ли диверсионная группа, у трупов не спросишь, может просто хамы обнаглевшие, а может еще что. С десяток крымцев скрытно подобрались к щитовому забору, потом трое скользнули, видать самых ловких в резне, сняли по одному часовому и у немцев и стрельцов, видать задремали караульные, а потом принялись резать спящих, да и приятели их полезли. Но вот на свою беду нарвался татарин на попаданца и грамотный удар блокировал ментовский бронежилет, а потом и просто Паша здоровее оказался, опять же повезло, что и нож не снял и ружье рядом положил, все пригодилось и все спасло. И тихо порадовался попаданец, когда обнаружил, что кевлар в перчатке защитил ладошку от пореза, целехонькая ладошка осталась!

Повозились все, посуетились, поколготились — и опять завалились спать, как ни в чем ни бывало, только караульных парами поставив. Спокойные люди, черта лысого их проймешь. Разве что Хассе церемонно поблагодарил — если б Паштета закололи, он бы следующим под нож попал, да Гриммельсбахер с Шелленбергом очень внимательно таращились на Пашкину двустволку, дивясь, как это он ухитрился выстрелить, вскочив ото сна и не разжигая фитиля. Ну и пронырливый Маннергейм тоже что-то уж больно много вопросов задал.

Сам попаданец после такого пробуждения уже ни в одном глазу сна не чуял и сидел, разглядывая трофейный кинжал — длинный, обоюдоострый, с костяной ручкой. Грудь сильно болела, хоть и спас бронежилет, а удар был силен. Гляди еще — не поломалось ли ребро! Потирая грудь, глядел на все отчетливее видный забор, дрыхнувших солдат и на сваленные кучей полуголые трупы. Видать, небогатое тут было житье, мигом поснимали с покойных и обувку и одежку, что поценнее.

Не к месту в голову лезли всякие дурацкие мысли, вроде такой, что если бы снял бронежилет, то уже бы и помер, а татарин бы его убил почетно, заколов. Помнил Пауль, что у восточных людей это четко отличается — колют только в бою и только достойного врага, а глотку резать — это для барана хорошо или для позорной смерти, чтоб опять же — как барана, а не человека. И еще удивлялся себе — по всем фильмам и разным книгам он должен был блевать, стенать, вопиять и переживать, что убил себе подобного и потому в душе должен был бы наступить ужасающий раздрай и полная жопа, ибо человеческая жизнь — священна!

Ничего подобного не было. Только люто захотелось жрать и пришлось жевать найденные в сумке камарада твердые ломтики сушеной конины. Пара сухарей позволила немного разнообразить это ночное пиршество, после которого пить захотелось не менее сиьно. Выдул полфляжки, размышляя — почему нет припадка рефлексий и покаяния? Валявшийся неподалеку труп ночного гостя был каким-то несуразно маленьким и плоским, одет бедно, халат потертый, рваный, сношенные прохаря из кожи, штанцы с заплатами и монет в поясе было смешное количество. Гопник какой-то, а не враг, по внешнему виду судя. А ведь чуть не зарезал. Паштет поежился — собирался на ночь рассупониться и спать вольготно, накрывшись ватничком, но Шелленберг очень неодобрительно уставился и показал тремя жестами, что ночью могут прилететь стрела или уйти сапоги. Потому, глядя на компаньонов, лег в полной боевой готовности, только сапоги чуток приспустил, чтобы ступням в широких голенищах повольготнее было. Спасло жизнь, как оказалось.

А потом и солнышко краешком показалось, посветлело все и рожки запели, дудя подъем по обоим войскам — и тому, что на холме в оборону встало и тому, что обложило осадой. Воины вставали, зевали, чесались, крестились. Вот умываться было нечем — водички в лагере оказалось мало. И харчей тоже, потому как рванулись в погоню за татарами налегке, свой обоз далеко остался. Впрочем, как понимал Паша, жрать будет некогда, крымцы уже шумно колготились, явно собираясь на штурм. Слитный гром барабанов, рев труб там, где стояла орда.

Фитильки задымили сотнями струек. И точно — татары не дав времени на подумать — атаковали всей массой — и судя по всему — по всей линии соприкосновения. В ясном утреннем воздухе отчетливо были видны накатывающие волной крымцы. Орали громко и похоже было, что у каждого отряда был свой боевой клич. И было страшно от понимания того — что их не остановить, слишком много.

А потом пушка оправдала свое имя, метнув круглый чугунный мячик прямо в толпу и следом по фронту тяжко ахнули, обваливая синее небо и заволакивая все вонючим туманом, другие орудия и смертно застрекотали сотни мушкетов и пищалей. И еще. И в упор. А потом татары полезли через высоченные щиты а им рубили руки топорами и теплые кисти, шевеля пальцами, падали под ноги стоявших на приступках солдат. Лезли и в промежутки между щитами, валясь десятками друг на друга и заливая все вокруг кровищей, отчего очень скоро земля под ногами размякла, стала липкой и вязкой и подошвы скользили по красной грязи.

Только сейчас Паштет понял — что такое воинский строй, когда окружающие его люди заработали как единый механизм, многоголовый, многорукий, но управляемый и знающий, что делать каждой детали. Его орудийный расчет метался в дыму, как черти в аду, отработанно, механически и умело, сам Паша не без огорчения отметил, что уступает камарадам своим, нет в нем четкости, выверенности каждого движения — когда вроде и без суеты — а быстро.

Сразу после выстрела тут же Гриммельсбахер впихивал в жерло ком мокрой травы, гася недогоревшие комочки пороха. Паштет деревянным банником вбивал этот ком, остро вонявший лошадиной мочой, до упора и не медля, тощий игрок, ввинтив странную хреновину в виде парных штопоров на длинной палке, выдергивал спрессованную траву из жерла, словно пробку из бутылки. И серьезный "Два слова" совком на палке загружал быстро и аккуратно порох, тут же уминался пыж из черте-чего — узнал мельком Паштет клок от татарского халата ночного гостя — и ядро или дробленый камень сверху, пока Хассе заправлял затравочное отверстие пороховой мякотью.

Потом старший канонир рявкал, прикрывавшая пушку пехота шарахалась в стороны и в проем, уже заваленный трупами атакующих ахал злым громом выстрел, отбрасывая огненным плевком трупы, калеча и обжигая живых. Периодически пушкари перекатывали пушку то влево, то вправо, что позволяло бить чуточку наискосок в амбразуру, кося атакующие толпы сбоку. Наглядная мощь пушечного огня поразила Паштета и теперь совершенно не к месту он поверил в давно читанное, что при обороне Севастополя дальнобойная батарея номер 30 по приказу своего командира — Александера, чья странная фамилия вот так врезалась своей странностью в память, ведя огонь по дальним объектам, сметала атакующую батарею пехоту пороховыми газами.

Строй, работая как один человек, делал невозможное — толпы татар бились в кровь о стену гуляй-города, но ничего у них не получалось, что очень удивляло Пашу. Раньше он такого как-то не видал, когда вот так наглядно войсковой порядок показывал свое превосходство над неорганизованной толпой. В тех компьютерных играх и фильмах, которые ему доводилось видеть, все сводилось к куче поединков, здесь такого и близко не было, зато переваливавшиеся на эту сторону редкие татарские воины встречались сразу двумя — тремя стрельцами или наемниками, которые без затей и дуэлей рубили и резали врага быстро и надежно. Через щиты мало кто ухитрялся перебраться, явно конструкторы отлично знали, какой высоты должна быть преграда, потому оборонявшиеся просто рубили появлявшиеся на гребне руки, раньше, чем нападавшие успевали подтянуться. И почему-то больше всего это напоминало странную мясорубку. Не было красивого фехтования, не было пируэтов и прыжков, патетических жестов и этикета. Была лютая беспощадная резня, в которой обе стороны знали — либо победа, либо — сдохни. Без сантиментов. И резались старательно, без красивостей, так что кровь хлестала струями, брызги разлетались округ, щиты словно халтурщик — маляр покрасил, да и всех бойцов заляпало изрядно. На сапог Паштету, после очередного выстрела в лезших через проем татар, словно жирная лягушка прыгнула. Глянул — розово — серый шматок. Стряхнул с сапога и только сильно потом сообразил — мозгом чужим ляпнуло.

В полдень штурм как-то затих, хотя справа был слышен шум рукопашного боя — визг и лязг далеко слышны. Там вовсю резались. Паша спохватился, что не перезарядил с ночи двустволку и тут же исправился, хотя и хватило соображения сделать это по-возможности незаметно для камарадов. Все-таки не хотелось лишний раз светиться своим необычным оружием.

Присели передохнуть на станину пушки. Ноги свинцом налились и разболелось плечо — чертов ночной гость долбанул кинжалом все-таки сильно, может даже и повредил сустав или ключицу попортил. Остальные воины тоже сели, кто где стоял.

Но не все — Гриммельсбахер и пара таких же проходимцев шмыгнули в орудийный промежуток перед щитами, распихав не без труда завал из мертвецов и умирающих. Сотник стрельцов — коренастый, бородатый мужичина с колючими глазами, поглядел на это хмуро и неодобрительно. Подошел, как бы безотносительно выговорил в воздух длинную тираду из которой Паша понял не больше половины. Получалось, что этому офицеру по душе пришлась четкая и слаженная работа пушкарей и его люди по-прежнему прикрывать будут немчинов, но лазить за забор не надо — раненых много, а взять чего полезного не получится — татары пустили первым делом самых убогих и бедных своих вояк. Типа вымотать русичей, а вот дальше пойдет народец посерьезнее, потому торопиться не суразно.

Хассе кивнул в ответ. Потом пожал плечами и изобразил физиономией вполне себе международное выражение: "Что с дураков возьмешь?" Сотник поморщился опять укоризненно, но спорить с чужеземцами не стал, сказал только, что татарове вскоре вновь полезут, поменяют побитые отряды на свежие — и полезут. Без пороха им никак. И назад не солоно хлебавши — тоже. В прошлый год Москва сгорела, толком не пограбили в пожарище-то. А рабы не так дороги, мала нажива на всю орду. Если и этот раз не разживутся богатством — будут совсем нищими, а им и султану дань давать и самим на прокорм. Так что — полезут. Скоро. Деваться им некуда. Кремль брать надо.

Паштет навострил ухо. Этого москвича он понимал более-менее, хотя почти половина слов была либо незнакома, либо вроде знакома, но по смыслу не подходила. Вот вроде как с сербом говорить. Хотя, конечно, понятнее, чем с сербом.

Старательно подбирая слова и пару раз прибегнув к помощи старшего канонира, который, как ни странно, русскому разумел лучше, Паша не удержался и спросил:

— Что это за ухари? Головорезы? Зачем явились ночью? — и показал на трупы визитеров.

Ответ удивил — потому как сотник презрительно скривил волосатую физиономию и вроде как собирался даже плюнуть, потом видно передумал — жажда уже донимала не только немчинов.

— Убожие.

Фон Шпицберген опять не понял. Тогда совместно ему втолковали, что полезли самые бедные, которым после штурма не получилось бы добыть трофеев — потому что их никто бы не пустил вперед, а и пустили бы к дележке у них кроме ножей может и нет ничего, дубье какое — нить и все. Вот и рискнули.

И Паштета враг полез резать исключительно из-за хороших сапогов, это ж ясно. Зарезал бы, обобрал и сбежал. Как и все прочие, собственно.

— Я думал, это разведка. Серьезные вояки.

И повторил то же по-русски, для сотника.

Хассе переглянулся с "Два слова", усмехнулся. Стрелецкий начальник пожал плечами. Получилось иронично.

— Воины-лазутчики никого резать бы не стали. Может, только часовых, а может и их бы живьем утащили — пусть гадают, что сталось, может сами ушли или спать завалились. Ну, еще бы кого прихватили может быть. Тихо бы посмотрели посчитали и ушли. А в лагере бы потом все бледно ссались, от счастья что никто не проснулся и потому все живы — заметил старший канонир.

— Но меня чуть не зарезали! — напомнил Паша.

— Дельные вояки только от грустной безысходности пойдут в одиночку резать спящих, без подстраховки. И хрен бы кто выжил — если б к примеру мы залезли в лагерь. На тебе бы сидел один, второй бы резал глотку или колол, причем колол бы длинной швайкой всем весом, чтоб без вариантов.

— А третий? — спросил поежившийся Паштет.

— А третий бы стоял на стреме с тесаком или топором, и буде что-то пошло бы не так, то оприходовал бы врага если б тот рыпнуться смог — отрезал старший канонир.

Сотник слушал со вниманием, очень может быть даже и понимал что. Отмахивался только от налетевших мух и слепней, которых пуганул было вонючий дым, а сейчас они взяли реванш. Кровищей воняло очень густо, натекло из убитых и калечных много, теперь она сворачивалась карминовыми сгустками в странного цвета лужах. И дерьмом воняло и потом и чем-то еще гнусным, тот еще букетик, услада носа. Но мухам определенно — нравилось, жужжали они жизнерадостно.

— Ты ста стрелял ночию? — спросил сотник у старшего канонира.

Тот помотал щетинистой башкой, ткнул пальцем в сторону фон Шпицбергена.

Стрелецкий начальник посмотрел не без удивления, потом сказал что-то похвальное. Типа что ночью, да навскидку, да сразу несколько татар зацепил. Паша зарделся, но ничего не мог поделать с девичьим румянцем. Шелленберг коротко хохотнул. Окончательного триумфа не получилось — в проем между щитами пролезли мародеры. Вид у них был не очень довольный, хотя что-то и притащили. Высморкался игрок, потом из кучи натопыренного добра, из которого видно было, что какое-то оружие все же жестяное прибрали и шматье цветастое, но блеклое, вынул пару деревянных стрел с грязноватым оперением и странными белыми наконечниками.

Все глянули — немцы с интересом, сотник — мельком. До Паши дошло, что наконечники — костяные из расщепленной крупной кости. Нищеброды, действительно напали. Даже как-то и странно. Он про крымскую орду думал иначе. Не сказать лучше — чего про людоловов хорошо думать, но всяко не вот так — рваные халатишки и костяные стрелы. Ночной кинжал тоже к слову выглядел убожеством. Железо серое, ноздреватое, словно со дна морского, неровное, да еще и погнулся от удара-то.

Спросил у сотника, тот к счастью понял, стал хмурее еще. Отвечал увесисто, подбирая для чужака слова, чтоб понятнее было. Татарове — разные. Есть богачи и знать. Есть свои стрелки и пушкари. Есть победнее. Есть и совсем убогие. А жрать все хотят, жен у них много, даже у бедных совсем, да дети, да рабы. Да хану долю. Об прошлый год поход татаровей был без добычи. Все в Москве сгорело. А в Крыму — тут Паштет не понял слово, с трудом потом допер — ростовщики, кредиторы, татарове в долгу, как в шелку. Ободрали как липу неудачников. Понятно, что богатые себе взяли все, что могли. Бедным — досталось куда меньше. Потому сейчас этим татаровам возвращаться домой нельзя. Сами рабами станут. Возьмут Кремль — станут тут хозяйствовать, окупят расходы. Потому лезть будут на рожон свирепо. Как раньше не дрались. И сначала попрут нищие. Потом те, кто вооружен лучше. Потом настоящие воины. В броне и с хорошим оружием. А завтра уже и стрелки татарские и турецкие яничери — чуток пороха у них еще есть. Надо держаться. И тут же, словно невзначай попросил вскользь показать ружье, что ночью стреляло. И отказать вроде неудобно и как-то не очень хочется. Выручило Паштета только то, что к уже привычному шуму с поля боя за щитами — стонам, причитаниям и хрипам умирающих на жаре раненых добавился какой-то другой шум и тут же, словно встрепенувшись заголосили по линии гуляй-города звонкие рожки и дудки.

Стрельцы поднимались на ноги, сотник тут же посыпал речетативом приказы, вздули фитили. Опять рев труб, слитный гул барабанов и ор приближающийся. Татаровы снова двинули на приступ. Змея полезла в мясорубку.

— Не остыло по такой жаре. Горячий ствол. И воды нет, и уксуса нет. Плохо — пожаловался старший канонир.

— Уриной прольем — буркнул Шелленберг.

Пушку подкатили так, что ствол даже высунулся из линии щитов. Толпа татар накатывала, словно прилив. И Паштету показалось, что эта волна чуточку отличается от прошлой — вроде как и поцветастее немножко и железо посверкивает местами — у кого-то из идущих на штурм кольчуги или панцири металлические и вроде даже мелькнули пару раз бликующие на солнце позолоченные вещи. Видать прав был сотник. Сначала совсем босяков спустили, теперь вишь какая-то побогаче публика пошла из племени захудалого, но не так убогого, как те, что сейчас валялись мертвым мясом перед гуляй-городом. А что, разумно. И пушки перегреются и руки устанут. И как только измотаются московиты — так и пойдет последним ударом знать и их родня. И слава им и потерь помене. Все так. Богатым — прибыль, а бедным — увечья. Ну, не дикари татары, вполне в тренде.

Орудие рявкнуло, метнув круглую смерть, как только штурмующие дошли до предельной дальности огня. Откатилась пушка от отдачи назад, тут же пошла привычная работа, чтобы успеть влепить в густую толпу побольше рвущего жизни чугуна.

Успели перезарядить ее дважды — плюнув в наступавших еще ядром, а потом накатив — каменным дробом, который странно фырча ударил в бледные злые лица атакующих. Опять пошла резня, сотник стрелецкий не обманул — несколько его людей теперь прикрыли буквально собой немчинскую пушку и ее расчет. В этот раз татарцы или ногайцы — мнения разделились у оборонявшихся — действовали как-то наглее и шустрее, отчего Паше припомнились показательные выступления спецназа — а конкретно то, как делали живую лестницу вояки — один на коленки вставал, второй сгибался пополам, подставляя согнутую спину и по ним товарищи шустро сигали через препятствие. Тут хоть было и не так ловко, но пяток врагов перемахнул через щит, троих приняли в топоры стрельцы, а парочка вылетела с саблями наголо прямо к немцам. Паша чуточку оторопел, но его грубо отпихнул в сторону "Два слова" и ловким ударом банника в лицо опрокинул левого из нападавших, а к тому, который был справа, вьюном скользнул Гриммельсбахер, что произошло — толком было не понятно, но татарин, хрипя шипяще и булькая, рухнул на колени, хватаясь руками за шею, откуда хлестко сквозь красно-лаковые пальцы плесканула кровища.

Стряхнул с себя оцепенение дурацкое. Увиденное поразило, если у стрельцов явно был боевой опыт, то от своих камерадов такой прыти в рукопашке Паштет не ожидал, думал — что типа стрельцов будут, ан видно, что профи есть профи. Тем временем "Два слова" деловито прирезал лежащего, мимолетом содрав с него пояс. Мастер. И в резне и в мародерстве — опыт налицо.

— В сторону! — крикнул фон Шпицбергену и сам ловко откатился. Паша поспешил последовать его примеру и тут же его шатнуло дымной волной — пушка метнула заряд в амбразуру, как только среди дерущихся канонир углядел промежуток. Рискованно было, но никого не зацепило, хотя Паштет ощутил — впритирку прошло. Стоят наемники своих денег. Настоящие мясники. Но, судя по тому, что вскоре будут рекрутировать обычную публику, как вон стрельцов, и бог твердо встанет на сторону больших батальонов — кончится время этих профи. Дорого стоят и мало их. Хотя сейчас — здорово, что они рядом! Захлопали мушкеты и вроде как посветлело.

Отбили атаку! Бегут басурмане. Гриммельсбахер утер свою морду рукой и только еще больше в кровище измазал. Перевернул убитого, который вроде сипел тоненько, но уже лежал плоско — как положено мертвому. Или это в ушах такой шум после грохота боя? Паштет потряс головой, глянул на кислую мину компаньона.

— Дерьмо свиное, чертовы нищие! — проворчал тот и поднялся. Только сейчас Паша увидел, что панцирь на покойнике хоть и надраен до сверкания, а как присмотришься — видно, что сделан старательно, но неумело и грубо из пары сильно битых разных ламелляриев. Трофей сильно рубленый из бросовых кусков собран. Ну, то есть с точки зрения попаданца, а для погибшего воина это явно было предметом гордости и роскоши — такой доспех иметь. Только все равно не спасло — пырнул его немец в горло, порезав сонные артерии.

— Разве что железо собрать? — спросил Гриммельсбахер у Шелленберга.

— Возня пустая — пожал тот плечами.

— Верно. Никакой прибыли с этих ублюдков — пнул мертвеца наемник.

— Не конец — утешил "Два слова".

Что — что, а это было совершенно верно. Тартар еще было много. Помог перебинтовать рану стрельцу из прикрывающих — полоснули того лезвием по руке. Стрельцы, впрочем и сами справлялись, посыпая раны порохом и заматывая чистыми тряпками. Убитых и у немчинов и у их соседей оказалось мало, раненых тоже немного. Прошелся Геринг, оглядел позицию орлиным взором, распорядился, если придет Штаден — не брать в команду ни на каких условиях! Хассе усмехнулся, кивнул согласно щетинистой головой.

Странная мысль пришла в голову Паштету. Стоя тут, на скользкой от крови земле, вдыхая горячий, воняющий серой воздух пересохшей глоткой с чего-то вспомнил давно читанное — про разницу в отношении к своим воинам у разных народов. Уже и не упомнить где и у кого видал, а сейчас очень уж отчетливо пришлось и к месту. Как ни странно, а только у русских солдат почитался за защитника, потому Пашу сильно удивило, что у немцев это отчасти схоже, но больше ценят за то, что это денежная и солидная работа, у французов и итальянцев отношение, как к быку-производителю, типа самец такой казановистый, а у англо-саксов солдат вообще не уважаемое лицо, просто служащий, типа офисной крысы, только хуже. Ни любви, ни почитания.

Островитяне, которые не вели боев на пороге своего дома, а пуще всего уважающие личную независимость жестко делили народонаселение своих стран по категориям — самые почтенные — которые сами себе боссы. И неважно, это сквайер-земледелец или владелец микроскопической авторемонтной мастерской или миллиардер. Главное — чтобы не было у него начальника. Потом на ступеньку ниже — те, кто работает на босса, но без которых босс не справится. Еще ниже — слуги государства, куда и солдаты относятся. Джи-ай американский как раз от аббревиатуры "государственное имущество".

А самые низшие — это кто на пособии сидит. С ними и общаться-то западло. То, что солдаты только чуточку лучше тунеядцев тогда Паштета удивило. А сейчас — когда сам попал в ситуацию, приходится драться на своей земле и за свой дом — как-то восчуял, почему к воякам у нас издавна отношение теплое. Не было такого ни у англичан, ни у американцев — чтоб вот так за них всерьез брались прямо на пороге их домов.

Опять со стороны поля задудели, завопили, забарабанили. Паштет переглянулся с компаньонами — они уже успели зарядить орудие. Новая атака, значит. Глянул осторожно из амбразуры — на этот раз в конном строю носятся, пускают стрелы на скаку. Посмотрел, что делают стрельцы? А у тех половина только строем стоит у щитов, остальные отдыхают. Не произвела на них впечатления джигитовка. И стреляет всего пяток, видно самые точные. А — и впрямь — всадник завалился с седла. Надо же — в движении, да попасть из дуры неуклюжей! Догадался, что конные нервы треплют, только так подумал — кавалеристы рванули к щитам, получили залп, откатились. Стараются, сволочи. Благо, есть за что. Потому как игра, судя по услышанному уже — ва-банк.

Это уже не монголо-татарское иго будет, если крымцы сейчас одолеют, тут все серьезнее получается. Те пришлые Чингизиды не стали садиться князьями, им у себя в степи нравилось больше, потому приезжали баскаки собирали дань у урусков, а верховодили тут русские князьки, уцелевшие после резни, в которой монголы наглядно показали, что если дуракам закон не писан и объединяться дурни не хотят, то и резать поодиночке идиотов легко и приятно, а за дурь своих главнюков отвечает шкурой и кровью все княжество. Ума князьям резня не прибавила, отлично продолжали враждовать и дальше татаровям на радость, нередко приглашая их в помощь на внутренние разборки. И служили верно новым господам, да. Особенно Иван Кошелек, вот уж холуй был…

И хитрый, как положено московиту. А в итоге его княжество увеличилось, подмяло под себя другие, митрополита к себе в Москву перетянул, сделав столицу и духовным центром. Внук его — Дмитрий Донской — смог доказать, что татар бить можно. Правда поколотили всего-то мятежного темника Мамая, но факт сам важен. Татар неуязвимых — бить можно! Ну, а дальше — больше. Москва сумела в единое целое сшить лоскутное одеяло из окружавших княжеств, стать уже не просто — а головой земли Русской и — мало того — царь Иван по праву крови титул цезаря взял. То есть прямо заявил, что именно он — наследник Византийской империи. А там, в Константинополе, в святой Софии, как на грех — турки теперь. И султану, или как его именовали в Европе — царю Салтану — конкурент нужен не больше, чем стальная игла в пышном седалище. Вот и получите — все мужское население Крыма приперлось, вассальный долг исполняя. И не грабить — а сесть тут господами плотно, всем владеть и все иметь. Не нужен царь Иван, нужен хан, вассал турецкий. И теперь не будет баскаков и дани. Будут рабы. Еще вопрос — назовут ли ханство здешнее московским, или сотрут Москву к чертям с лица земли? Ведь тут и стирать-то немного после прошлогоднего пожара. Или переименуют. Опыт после Византии богатый.

Опять конники поближе подскакали, Павел не удержался и тоже бахнул из мушкета. Не разглядел за дымом — попал или нет, татары опять откатились. Точно — нервы треплют, утомляют. Много их, чертей, меняются вроде, хотя поди пойми. Визжат, уши режет. Интересно — сколько их тут? Хрен сосчитаешь, а обложили плотно, хотя вроде и московское войско немалое. Не понять, сколько тут людей, но явно на глазок — крымских поболее в разы. Печально усмехнулся попаданец, вспомнив в этот момент, как попадалось в интернете что современные историки, лошадь в кино видевшие, разводили математические турусы на колесах, громя всякие летописи, в которых описывались войска старого времени, дескать не могло быть столько конников и воинов, травы на всех не хватит и вообще невозможно так воевать. И воды не хватит и вообще все это чушь, потому как вот лошади нужно столько сена, а урожайность в поле такая (тоже гипотетически взятая) — потому набегали маленькие банды, никак не армии, просто все летописцы раздули.

Тогда еще Паштет, посмеиваясь ехидно, прикинул — а что будут писать историки будущего про столь хорошо изученный им период Великой отечественной. Получилось, что лет через пятьсот будут рассуждать о невозможности "так называемого блицкрига" Германской Империи против Святой Советской Руси в 1941 м году. Исходя из расчета потребного количества горючего для 6000 танков и 100 000 грузовиков, а так же количества бензоколонок на территории СССР, и возможности одновременной заправки определенного количества танков на одной бензоколонке. Рассказал Лехе, вместе поржали, прикинув такую научную и исторически достоверную статью:

"Ну не везли же они этот самый нефтепродукт с собой, в канистрах! Вы представьте, сколько канистр им бы пришлось иметь! А ведь экипажи надо еще кормить! С таким обозом "стремительное продвижение", да еще с боями, фашистско-немецкого вермахта в глубь Святой Советской Руси смотрится попросту смехотворным! А Вы представляете себе, каковы были ходовые качества тогдашних транспортных средств? Да экипажи пришли бы в полную небоеспособность спустя несколько часов пути, всего лишь (между прочим, коллеги недавно поставили эксперимент на эту тему, их телекинезом катали в железной бочке по полю, имитируя движение в старинном боевом аппарате)!

Из этого следует, что, скорее всего, никакого "блицкрига" не было. Скорее всего, количество вторгшихся войск преувеличено минимум в десять раз, и вероятно, они использовали для транспортировки резервный электропривод, снимавшийся перед боем, а в бою передвигались на тепловом двигателе, предположительно так называемом "внутреннего сгорания", хотя точно неизвестно даже, что именно означает этот термин — вероятно это был одноразовый двигатель, типа архаичного ракетного, постепенно сгоравший изнутри в процессе работы.

На версию с использованием электротяги работает небезызвестный факт, что знаменитый Володимир Мономах(Ульянов) в своей "Правде", именуемой еще Апрельскими истинами, провозгласил создание Святой Советской Руси именно через полнейшую электрификацию всей страны. Достоверно известно, что на рубеже первых пятилеток уже имелась по всей стране беспроводная электросеть, очевидно, построенная на принципах изобретенных Николаем Вторым Кровавым (он же Никола Тесла), жившим в это же время, и ослепленным, а потом расстрелянным в подвалах Ипатьевского монастыря на Валааме лично адмиралом Колчаком.

Неясным остается только — как отсталые арабо-германские племена смогли узнать об этом и создать соответствующее оборудование для использования бесконтактной электросети, так как в иных хрониках применение таких технологий на территории Европы отмечается не ранее второй половины двадцать первого века…"

А потом уже и думать не получалось. Паштет словно отупел, потому как нагрузка стала неподъемной для нормального человека. Татары и ногайцы тасовали отряды, не давая ни минуты покоя, а день уже катился к вечеру. Атакующие, выложившись в атаке, откатывались, приводили себя в порядок, отдыхали, а стоящим за стенками "Гуляй-города" отдохнуть не получалось. Конвейер боя мотался перед глазами, вызывая уже запороговое торможение. Азарт кончился, адреналин — тоже, навалилась усталость, свинцовая, пудовая.

Татары были опытными воинами и измотав московитов за день всякой дешевой швалью, какую не жалко, вечером внезапно бросили вал ногаев, который прикрыли суетящимися густо конниками. Вдруг потом конница шустро унеслась прочь и атакующая пехота оказалась совсем близко от стен. Шла стеной, не бегом, но быстрым шагом, экономя силы на бой.

Командиры встрепенулись. Пересохшими глотками хрипло заорали и по-немецки и по-русски.

— Черт дери! — буркнул Шелленберг.

А Гриммельсбахер, сыпанувший в ствол совок пороха исчез вдруг в облаке дыма, словно джинна вызвал, выскочил оттуда копченым дьяволом, ругаясь визгливо и сипло. Хассе лицом помертвел, глядя на стенку из вражьих воинов, видную через амбразуру уже совсем близко.

— Что? — подскочил к нему напугавшийся Паштет.

— Наша дудочка раскалилась. Стрелять больше нельзя.

— Нежило, ко мне! — сообразил Паша.

— Хозяин? — мальчонка видно меньше остальных понимал, что происходит, а может — и тоже уже очумел и одурел, выглядел спокойным.

— Буду стрелять — подбираешь эти гильзы в торбу. Если потеряешь или потопчешь — выдеру как сидорову козу! Понял? Одна потерянная гильза — уши оторву!

— Я поняу! — напугался малец. Растопырил торбу, напрягся.

Волна атакующих докатилась до щитов и нахлынула тяжким приливом. Встретили ее жидкой разрозненной стрельбой — подловили татары удачно. Из орудий грохнули только несколько штук — у всех за день перегрев уже пошел. Трупов под щитами набралось много, потому лезли куда бодрее, не обращая внимание на стучащие по рукам топоры. И ворвались! Пошла резня — свежих татар и ногайцев против измотанных за день немцев и московитов. На глазах Паштета стоящему перед ним стрельцу воин в сверкающей надраенной кольчуге лихо смахнул руку с саблей, кровища хлестнула струей, а Паша, похолодев внутренне, не целясь ахнул картечью в прыгнувшего к нему кольчужника. Острие сабли больно ударило в грудь, заставив фон Шпицбергена отшатнуться назад на два шага, суетливо бахнул вторым стволом, но воин уже упал ничком под ноги и картечь улетела куда-то вперед, выкинул отработанно обе гильзы, удивившись мельком, что их на лету тут же подхватил худенькой воробьиной лапкой Нежило, воткнул в казенник два патрона, врезал дуплетом по тем, кто лез через щиты, свалив четырех сразу и кого-то зацепив — успел краем глаза заметить, что лихой длинноусый татарин в плоской стальной шапочке спрыгнул вниз как-то неловко, кособоко и, ощущая холодный лед ужаса, словно стекавший по потной спине, выкинул гильзы и воткнул новые патроны.

Услышал немецкую ругань, неожиданно многословно орал Шелленберг, сбитый с ног и пытающийся отбиться шпагой от рослого широкого в плечах врага, который сек сгоряча саблей, пытаясь попасть в лицо лежащему. Навскидку выстрелил, татарин упал мешком, а длинноконусный шлем его неожиданно взлетел вверх, крутясь и бликуя. На кого бог пошлет бахнул в кучу теснивших стрельцов татар. Гильзы вон — патроны в ствол. Грохнул в гущу. Перезарядка. Отстраненно, кусочком мозга удивился спокойствию слуги, тот таращился на грозного хозяина голубыми круглыми глазами, не обращая внимания на лютую толчею вокруг. Лязг сбиваемого со всей силы железа, звон и бряк столкнувшихся сабель и шпаг, рев, визг, хрип и жалобные вопли искалеченных, однотонные спины своих и разнопестрая масса врагов. И много на врагах стали — эти — уже серьезные воины.

Что-то проревел Хассе. Неожиданно увидел, что теперь заслонен спинами канониров и стрельцов.

— Стреляй! Стреляй! — рявкнул ему вполоборота повернувшись, старший канонир, успев отбить удар сабли наседавшего врага.

И Паштет, чувствую странную отстраненность, заработал как механизм. Сейчас ему дали целиться и оставшиеся патроны он использовал с толком, завалив последним — с пулей — отлично бронированного воина, которого секли в два топора и три сабли, но ничего не могли поделать. Чудом не попал в спину стрельцу, но — все же не попал, пуля ушла в бок блестящего панциря, вмяв в ровной стальной поверхности черную ямку, из которой тут же шибко потекла темная кровища.

Из тех храбрецов, что перемахнули через щиты на этом участке, живым не ушел никто. Бой, как казалось Паше, шел несколько часов, а на деле оказался куда скоротечнее — сколько надо времени, чтобы 15 раз перезарядить двустволку и прицелиться не очень старательно? Да совсем немного. Но вымотала Паштета эта драка напрочь. До дрожи рук и трясущихся коленей. Одна радость — окружающие ничуть не бодрее. Загнанные клячи.

Отдернул руку, обжегшись о ствол ружья. Через перчатку достало!

Огляделся. Как ни странно — компаньоны были живы. Залиты кровищей, одежда порвана, но явно целы. На колете Шредингера — пяток грубых разрубов, били саблей со всей дури, но не пробили. "Два слова" пыхтит, ощупывает себя корявыми лапами недоверчиво. Хассе руками об колени уперся, одышливо хрипит, втягивая с трудом горячий вонючий воздух. Но живы и целы. Профи. И сотник русский — тоже тут — странно поглядел, кивнул.

А вот подчиненных его легло много. А ранено — еще больше. Как косой по стрельцам секанули. Точно — уполовинили. Ну, понятно — у них ни кольчуг, ни колетов, ни кирас. Раненым помогают, но недвижно и плоско лежащих — очень много. И кровища под ногами в жижу землю превратила. Подошвы разъезжаются, как на подтаявшем льду.

Тут Пашу отвлекло то, что у него из груди торчит стрела. Ну не так, не бодро, на манер эрегированного члена, а воткнулась в ватник и застряла наконечником. И свисает оперенное древко вниз. Когда в него пальнули — не заметил. Даже толчка не заметил. Непослушными пальцами выдернул из ватника, бросил брезгливо на землю.

Словно после тяжелой пьянки заплетающимся шагом подошел к Хассе. Тот, не распрямляясь, покосился налитыми кровью глазами.

— Я в обоз. Зарядить надо.

— Ступай — прохрипел в ответ.

— Это куда? — растерялся очумелый шпицбергенец. Он вдруг с удивлением понял, что напрочь забыл — куда идти и где стоят телеги, а особенно — где телега канониров с его добром.

— Я доведу! — снизу заявил странно бодрый Нежило.

— Найдешь? — засомневался Паштет.

— Да, хозяин!

— "Два слова", прекрати себя щупать за мягкие места, ты не вдовица! Иди, помоги Паулю! — приказал старший канонир.

— Ребенок новорожденный — забурчал Шелленберг.

— Закрой едало и делай, что велено! — уже злее сказал Хассе.

— Иду уже — отозвался усмиренный бунтарь и троица пошла совсем не туда, куда бы пошел сам Паштет. Но спорить не стал, он чувствовал в тяжелой голове странную легкость и бездумие, словно вместо мозгов теперь внутри черепа был воздушный шарик.

Потом перед глазами все словно повернулось и встало на места. оставалось только дивиться, что так был дезориентирован. Сроду такого не припоминал за собой!

На минуту задумался — надо патроны переснаряжать при посторонних — или не стоит? Как бы не стукнули по башке в таком-то бою, он, разумеется, заинтриговал компаньонов роскошью жизни в Шпицбергене, но может найтись кто, считающий синицу в руках куда лучше журавля в небе. Капсюлей хватало еще на две перезарядки всех гильз, а пороха и пуль на одну. Хотя, тут рядом есть и порох и пули.

— Слушай, ты можешь пуль налить? — спросил у Шелленберга.

— Раз плюнуть!

— Тогда хорошо. Вот тебе мерка, я вставлю эти пистоны, ты засыпаешь порох, пыж, потом пулю. А вот это — картечь, ее тоже ставь.

— Худое дело — почему-то огорчился "Два слова" глядя на картечь. Потом поглядел на недоумевающего Паштета и махнул рукой.

— Тут сойдет!

Говорить не хотелось, обсохший язык ворочался во рту, как рашпиль. Слушали — что там, у стены? Там постреливали, но видно последняя атака охладила пыл нападавших, да и темнело быстро. Последние патроны собирали уже наощупь.

— Ну теперь тебе будет недурная работенка у нас дома — сказал Пауль, и пояснил, что сборка патронов — чистая и денежная ремесленная деятельность и занимаются ею как раз опытные в прошлом вояки. На такую похвалу "Два слова" осклабился, словно кот при виде сметаны.

Вернулись уже в темноте. Горевшие на щитах факелы света давали мало и Паштет споткнулся о трупы, которых раньше тут не лежало. Выяснилось — от пушки оттянули двоих приданных раньше, их Паша что-то весь бой не видал. Оказалось, погибли эти неудачники еще утром, а он и не заметил. Поверху таращился. Не под ноги.

Доложил, что теперь снаряжен. Хассе кивнул. Спросил, что с боезапасом — понравилось ему сегодня такая скорострельность. Ответил, попутно уточнив, что это так Шелленберг закис при виде обычной картечи? И удивился, когда и старший канонир поморщился. Штука оказалась в том, что картечь мушкетная в европейских наемных бандах считалась преступлением и потому за ее применение из отряда выгоняли к черту, а взятому в плен врагу, у которого такое находили — отрезали кисти рук и стопы. Ровно как тем ребятам, которые таскали богопротивные фламмберги.

Потом Хассе подумал — и тоже махнул рукой. Тут законы цивилизованного общества не годятся, турки и тартары вполне лупят рубленым свинцом, а это еще хуже чем явно катаная картечь. Нужно тридцать зарядов? Ладно, он поручит Гриммельсбахеру, тот, на посту сидя, нарубит ночью, глаза у пройдохи, как у сатанинской кошки, в темноте видит. А теперь помолиться — и спать. Завтра день решающий. Черт его знает — тут Хассе перекрестился и помянул Богоматерь — чудо, что сегодня отбились, завтра еще страшнее все будет. Но отборные войска не воевали сегодня. Силы берегут. Завтра встретимся. А теперь спать и караулить!

Спал плохо — мешал рокот орудийный с другого конца лагеря. Орудия лупили почти всю ночь, зачем, почему, в кого? Ведь темно же? И били пушки размеренно, не атака, судя по всему.

Утром проснулся от жалобного визга и ржания лошадей из центра лагеря. Животинки хотели пить и просили воды. Увы, ее и людям не хватало. Воздух был еще прохладный, но чувствовалось в нем необъяснимое, но четко говорящее — день будет жарким, а небо — безоблачным. Задудели рожки и дудки. Подъем!

И на той стороне — тоже самое. Войска готовились к решающей драке.

Потряс пустую флягу. Нежило грустно пожал плечами — вчера он украл полведра воды, но не донес — отняли злые люди. Хорошо не прибили. Ведро-то их было. И вода.

Укоризненно поглядел на нерасторопного слугу. Тот заежился, засмущался.

— Пулю сунь в рот. Меньше будет хотеться пить — посоветовал многознающий Гримельсбахер и показал зажатый между зубами серый шарик.

Вспомнилось попаданцу, что свинец ядовит и может быть опасен для организма, но потом он сообразил, что опыт у этих проходимцев большой, видно, что всякого хватили, раз советуют — стоит попробовать. Вряд ли за день успеешь отравиться всерьез. Черт, как же пить хочется! Аж зубы шуршат о щеки…

Закинул в сохлую пасть тяжелый серый шарик. Металлический привкус на языке, но вроде и впрямь — легче.

Игрок кивнул, мимолетно усмехнувшись, потом протянул неожиданно тяжелый маленький мешочек из холстины. Заглянул туда, там, сверкая блестящими поверхностями — срезами, лежали кусочки металла. Не сразу и понял, что свинец это.

— Нарубил ночью тебе картечи, как старина и велел. Держи.

— Это правда, что запрещено у вас такое? — спросил Паша, запихивая тяжелючий подарок в сумку, куда еще вчера сложил и порох и инструменты и драгоценные капсюля. Хассе посоветовал — он ожидал, что сегодня не будет времени болтаться в обоз и обратно, тартары сегодня сыграют в полную силу, тем более, что их командующий очень неосторожно вляпался вчера, попав к московитам в плен. Хан своего родича будет выручать. Осаду держать неинтересно, когда Москва ждет турецкую власть над этими землями.

— Капитан еще по-писаному зачитывал, а я все запомнил — сказал Гриммельсбахер и с важным видом заунывно продекламировал: "Когда же солдат стреляет пулей, железной или оловянной, залитой в сало, жеваной или рубленой, или разрезанной на 4 части, то ему не должно даваться никакой пощады. Всякий, кто стреляет из нарезного ствола или французской фузеи, тем самым уже лишается права на пощаду, а также те, кто стреляет железными четырёхугольными, квадратными или иными картечинами. либо пулями с зазубринами, или носит волнистые шпаги — повинны смерти".

— Мда. Ну да снявши голову по волосам не плачут — резонно ответил Паштет, прикинув, что участь при проигрыше будет все равно куда как печальной и быть гребцом на галерах, если очень повезет — та еще радость. Всегда задавался вопросом, глядя на этих гребцов в фильмах — как они и куда гадили, если были прикованы к веслам? В общем — на галеры не хотелось.

Рядом скрипели колеса — немцы и стрельцы вручную выкатывали телеги из обоза, из центра лагеря, ставили их вплотную дружка к дружке. Понятно — делают запасную линию обороны, если тартары ворвутся за щиты. Не вагенбург, но зацепиться есть за что и не получится у кочевников сразу разлиться потоком, ударяя в спину стоящим слева и справа от места прорыва.

Гриммельсбахер залихватски высморкался на землю черными соплями, вытер нос.

Потом велел поссать в странноватое корытце, поодаль от пушки, оказалось — ногайский халат ватный хитро уложенный.

— Это еще зачем? — удивился Паша.

— Остужать пушку. Воды нет, уксуса нет, придется этой мокрядью. Венецианцы и флорентийцы губками смоченными остужают, но у нас губок тут нету.

— Вонять же будет как в аду! — заявил было попаданец, но понял, что сморозил глупость. В осажденном лагере и так вони хватало — хотя московиты и нарыли рвов для туалетных дел, это не мешало запахам распространяться, уже смердели на жаре трупы, которых навалено было изрядно и с той и с этой стороны, и гарью несло и порохом воняло сгоревшим.

Игрок иронично пожал плечами. Его нос был явно из железа.

Вместо умывания и завтрака Паштету пришлось еще оказать медицинскую помощь пятерым компаньонам, которые получили вчера раны. Трем помочь было вроде нечем, только надеяться, что здоровенные раны затянутся сами, одному дал витаминки, потому как камарад уже и так на ладан дышал, подумал, дал всем противовоспалительное и обезбаливающее. Минус десять таблеток…

Поперевязывал, под внимательным взглядом вездесущего Маннергейма. Вид раненых испортил настроение еще сильнее, хотя и знаком был с ними мало, просто даже оттого, что непроизвольно представил себя на их месте — и ужаснулся. Получить резано-рубленную рану в таком месте и в такое время, лежать беспомощным кульком было страшнее, чем драться. Впрочем, тем недоумкам, что всю ночь выли, стонали и хрипели в поле по ту сторону оборонительных щитов пришлось, наверное, еще хуже. Непохоже, что их кто-то искал и уносил с места брани.

— Что, господин Пауль, не получится нас угостить пивом? — спросил один из покалеченных наемников, бледный настолько, что сивые усишки и бороденка казались приклеенными к бумаге, натянутой на череп. Только глаза живые.

— Посмотрим, есть шанс, что мы еще стукнемся чарками — ответил максимально бодро Паштет, помнивший, что врач — это от слова "врать". Странно, но раненый определенно оживился, вроде даже повеселел немножко и чуточку порозовел.

— Масла нету у меня — хмуро заявил квартирмейстер, словно опережая просьбы лекаря-самозванца.

— Это зачем? — удивился Паштет.

Прохвост в свою очередь захлопал в изумлении глазами, потом уверенно ответил:

— Сегодня пойдут в бой их мушкетеры, будут у наших раны пулями и жеребьями. Надо их заливать кипящим маслом, чтобы не было свинцового отравления — странно глядя на него, ответил швед. Ну не совсем швед, или точнее — совсем не швед. Дедушка Маннергейма был немецким наемником, который после очередной войнушки остался жить в Шведском королевстве, а сынок от бедности отправился искать свою долю. Вот и оказался в Московии.

Лекарь поневоле сумел преодолеть удивление. Ишь как, тут ведь и впрямь так лечат. Ведь вроде читал что-то такое на развлекательном портале, то ли на "ЯПе", то ли в ЖЖ… Оставалось только порадоваться, что масла нет у запасливого пройдохи и что не придется тут такое вытворять. Сам Паша не был уверен, что у него хватит смелости лить кипящее масло в развороченные пулями раны.

— Воды тоже нет? — вспомнил Паштет про то, что все раненые просят пить, страдает от потери крови и гидравлика организма и обмен веществ. А уж на такой жаре и здоровому пить хочется. Как верблюду после месячного перехода.

Маннергейм выразительно пожал плечами и возвел плутовские глаза в небо. Тут же встрепенулся и прислушался. С татарской стороны дудели рожки. И снова рев труб и слитный гром барабанов. "Джуманджи" какое-то

— Началось! — зло выдохнул наемник и припустил к щитам. Каска забавно подпрыгивала на его башке в такт шагам. Паша тут же натянул на свою голову широкополый шлем. Очень вовремя — зашелестело и совсем рядом в землю впилась пара стрел. Еще одна с деревянным стуком воткнулась в бортовину телеги, под которую поползли, охая, раненые. Орали командиры сорванными сиплыми голосами.

— Опять дерьмо пустили вперед — буркнул зло Хассе, покосившись на подбежавшего и запаренного от совсем мизерного усилия, Пауля. Попаданцу хватило сообразительности, чтобы не брать на свой счет это ворчание. В амбразуру видно было — густая толпа, прущая в атаку, сталью и золотом не блестит. И тут же пришлось отскочить в сторону — перед лицом в щит стали впиваться стрелы, а орудие рявкнуло бодро, метнув чугунный шар в толпу наступающих. Пошла красная работа черным оружием. Грохнули вразнобой мушкеты, засуетились, как посоленные, пушкари. С поля ответили злым визгом, многоголосым воем и бранью.

Успели из закопченной, ставшей черной, как вороново крыло, пушечки бахнуть трижды, потом вал атакующих докатился до стен гуляй города и понеслась сеча. Как ухитрялись московиты и немцы так вертеться, кромсая и рубя лезущих через щиты — взопревшему Паше было непонятно, он уже проснулся измотанным донельзя, мало не коленки дрожали, а соседи — прямо живчиками! К смраду стухшей крови плеснуло запахом свежей. За щиты перебралось самое большее двое — трое ногаев, до Паши дошло, что за ночь трупы от деревящек убрали, откинув подале. Получился такой вал, с которого до верха забора не допрыгнуть, а у самих щитов — как ровик вышел. Уже легче.

Атаку отбили, назад побежали — а большей частью заковыляли, охая и подвывая, в лучшем случае — половина. Навстречу — следующая волна. Паштет уже совсем было собрался бахнуть из мушкета в спину такой фигуре, нелепо скорченной, но его остановил стрелец, голова которого была обвязана красной тряпкой. Лицо было измазано засохшей кровью, словно красная маска, откуда дико глядели голубые глаза и сверкали белые зубы.

Жесты были понятны — пуля еще пригодится — а у этого ногая срублена кисть руки, не боец он уже. Пауль кивнул, дружески оскалив зубы. Стрелец ответил такой же волчьей улыбочкой. Жались к щитам, сверху невесомо сыпались стрелы. Кто-то из московитов завизжал, хватаясь за лицо — стрела торчала из глазницы. Раненый на глазах опешившего от такого зрелища вырвал стрелу, вроде как вместе с глазом, и повалился навзничь. Сотник хрипло каркнул — четверо подчиненных подхватили раненого, потащили к телегам.

Паштета передернуло непроизвольной судорогой. Гриммельсбахер переглянулся с "Два слова", коротко хохотнул, посмеиваясь над новичком. Видно было, что эти штукари и не такое видали, совсем не удивились. Попаданца передернуло второй раз — он часто в книжках встречал выражение "глаза убийцы", но не очень понимал, что это такое в виду имелось, в кино такого не увидишь. Теперь — понял — у наемников взгляд был странным, холодок пробирал от таких глазок. Смерть смотрит, воистину. Словно в знакомых людей влезло нечто чужое, страшное и глядит оттуда.

Опять раз за разом — три выстрела из пушки и волна человеческого мяса добежала до гуляй-города.

И тоже — разбилась. В ошметья, в кровавые брызги. Мягко, по-лягушачьи, шлепались отрубленные кисти рук и пальцы. Даже сквозь вой, ругань на нескольких языках, визги — и боевые, которыми себя тартары и ногаи подбадривали и визги от ужаса, хрипы и стоны, этот мягкий стукоток сыплющихся пальцев и кистей бы отчетлив, словно звук был другой, не сливавшийся с разнообразием, исторгаемым из сотен глоток.

— Другая звуковая дорожка! — нелепо мелькнуло в голове. Нежило рядом трется. словно кошка об ноги, мушкет сует. Рожа — совершенно не азиатская с редкими зубами — кто-то, голый по пояс лезет угрем в амбразуру для пушки. Свирепые серые глаза под меховой шапкой. И закрывает дымом. Сквозь бело-голубой туман видно — попал! Голая спина, бритый затылок, свесившиеся до земли, дергающиеся руки, железная сабля выпала.

Кто-то, как кота за шкирку, отдернул в сторону, громом ревущая огненная струя совсем рядом. Шуршанье уже знакомое — каменным дробом зарядили и тут же стук яблок об землю — влетело в живых штурмующих. Мушкет из рук выдернули — ага, слуга поспевает, заряжать кинулся, навострился салага, старается. Ствол мушкета у лица — схватил, бахнул в амбразуру, куда вроде как новые умники сунулись — отпрянули рожи. Сунул не глядя, ему новый дали. Бахнул еще раз, обернулся, вздрогнул — тот одноглазый московит из обоза приплелся, три мушкета притащил заряженных. Дыра в лице, где глазница, странно — и не кровоточит почти…

Шипенье змеиное за спиной — и горячая вонь густой волной, как из сортира вокзального. Спешно забивая пулю, оглянулся — а это Гриммельсбахер промоклым старым халатом по стволу елозит и пар валит столбом. Что то игрок крикнул, явно по роже видно — пошлое, но Паша шуточку не уловил, расслышал, хоть уши и отбиты лютым шумом боя, но — не понял. отупел как-то и затормозился.

Нежило за рукав дергает, сует мушкет, а стрельнуть и не в кого, стучат топоры по краю, рубят хватающиеся руки, а в задымленной амбразуре — пусто. Только что-то мерзкое, сизо-розовое кучей.

— Главное — не ошибиться при зарядке — твердил про себя Паштет, точно помня, что в трети ружей, собранных американцами с поля боя в Геттисберге были забиты сначала пули, а потом — порох и некоторые солдаперы набивали так в ствол по два десятка зарядов.

Глава двадцать вторая. Золотая волна

Мельком просквозило что-то на краю сознания. Мысли путались, жажда чертова и усталость чугунная мешали сосредоточиться, но одновременно проскочило и нелепое и не нужное сейчас воспоминание про какого-то Николая Ростова, который улепетывал от французского пехотинца, истерически рассуждая про: "Как же меня такого хорошего, которого все любят, могут убить?"

При этом странно уживаясь, тут же сквозануло мальчишеское: " А как я со стороны смотрюсь, вроде — вполне, а? Да я — молодец!"

И холодком мертвенным где-то внизу живота, словно та пуля во рту (а холодит ведь, и впрямь легче с ней), но неприятным, неживым холодом — ощущение: "А ведь запросто убьют. И не просто убьют, а вспорют брюхо, выколют глаза, расквасят череп, так, что мозг и вся моя личность — вон как у того с пустой раскрытой мозговой коробкой, серо-желтыми ошметьями под сапогами…"

От всего этого оторвал хрипатый рык над ухом.

— Пауль, свои заряды выпустишь по моему приказу! Без меня — только если к тебе прорвутся. В резне без тебя обойдемся, ты в резерве! — и глаза у канонира старшего такие же страховидные, как и у других компаньонов. Точно, одержимы бесами. Или даже посерьезнее — демонами. В кино бы за такое выражение актеру отвалили бы гонорар мешками, но не умеют актеры такое изобразить, не дано… Они изображают не то, что было на самом деле, а как им режиссер скажет, а сейчас среди режиссеров воевавших нету…

Ощупал нервно рукой свою сумку с патронами, на секунду обожгло глупой мыслью, что осталась где — то эта драгоценная сума, украли или потерял. Нет, все тут. Просто привык уже к этой тяжести, не ощущаешь. Шарахнулся в сторону — что-то по тяжеленному шлему брякнуло и рикошетнуло. Нет, не пуля, что-то легкое, длинное и частью деревянное — щелкнуло на рикошете характерно. Оглянулся по сторонам мельком. Сулица, дротик короткий в кровавую жижу воткнулся как раз у босых ног оттащенных в сторону мертвецов… Бросают такие дроты сблизи.

Точно, не заметил — атакующие уже на щиты лезут. Встряхнулся, чихнул от вонючего порохового дымка, который прямо с фитиля — да в ноздри попал. Прочистило немного мозги. Но все равно рубку за щитами видел плохо, мельтешило все, суетилось, а Паштет уже проснулся очумелым. И опять — чудо — бежит волна обратно, прореженная вдвое, а свои — живы, хотя раненых прибавилось. Смрад мочи старой, раскаленной до пара. Повел глазами — возятся камарады, охлаждают раскаленный ствол. А с неба солнце жарит, словно тут не Подмосковье, а Египет. И дым пороховой слоями, как туман. Водичики бы… Литра три… Попить…

Опять орут, неймется им. Четверо стрельцов, что пехотным прикрытием при пушечке, глянули неодобрительно, когда Паштет, кряхтя, влез на стрелковую приступку, попытался глянуть в амбразуру, но брякнул широким краем шлема о бревно. Все же исхитрился, посмотрел.

Мусорное поле, словно везде, куда глаз достал — свалка городская. Густо навалено всякого, сразу и не поймешь, что это трупы конские и людские. Неряшливое все какое-то. И пороховой дым стелется. Совсем похоже на горящую помойку. А много набили! Но сзади стеной — еще больше. Орда. Настоящая орда. Нескончаемая, бесчисленная, необозримая. Сверхчеловеческих размеров.

И новая волна накатывает. Пушка рявкнула. Паштету дали бахнуть из мушкета и тут же невежливо сдернули с приступки, оттащили под локти, словно боярина какого, назад. Мушкет из рук выдернули, новый поданный цапнул. Совсем неудобный, грубо сделанный, с рук не выстрелишь, подставка нужна. И опять галдящие вороны на заборе, добежали. Тут уж его совсем невежливо дернули за телегу. О, вот на нее и упор…

Хассе оглянулся, кивнул. Не в смысле — давай! Наоборот, успокоился, увидев, что огневое средство последнего шанса в тылу и вперед не лезет.

А уже перескочивших и вырезали. Паштет, как зритель сторонний, только кулаки сжимал нервно. Определенно, эти ногаи или татары были хорошими бойцами. Умелыми, не то, что те нищеброды второго дня, вот те были неумехами — глазом видно. Эти уже знали отлично, что такое сабля и копье, пользователи уверенные. Но каждый из них был сам по себе и перепрыгнув через преграду — встречался сразу с двумя-тремя защитниками, работавшими вместе, дружно.

Строй. Воинский строй. Механизм, на манер мясорубки. Сучкорубный станок. И немцы-наемники тоже не поврозь были. Нет тут поединков, тут — резня. И только что "Два слова" секанул под коленки наседавшего на Гриммельсбахера воина, а тот в свою очередь сбоку, походя секанул шпагой поперек лица татарину, что замахнулся своей кривой саблей на "Два слова". И замах не вышел, отшатнулся раненый, хватаясь рукой за разрубленное лицо. И умер от хрустящего удара топором по шее — стрелец из прикрытия поспел.

Трижды Паштет прикладывался к мушкету. И ни разу не пальнул. Так мельтешили перед ним свои и враги, что за пару секунд, что запал горит — цель исчезнет, а влепишь в спину своему. Досадно.

Откатились те, что выжили.

Пришел Геринг, глянул хозяйским, но мутным глазом. Видно было, что хотел что-то сказать, но передумал — губы у него обсохли и уже потрескались, неохота ими шевелить без крайней нужды, убыл обратно. Нормально на фланге. Этого достаточно.

Дым расползался вонючей мутью, медленно таял. Солнце из зенита калило шлем. Наверное так себя голова чувствует, если ее засунуть в микроволновку, как того кота.

Снял тяжелое железо — легче не стало. Нигде тени нет, под телегами раненые в беспамятстве стонут. И кепочку тоже лучи накаляют.

Опять дудки и рожки взвыли. Пришлось вставать. Волна на поле. Эта — уже блестит сталью. Посверкивает, но серая такая. Взблескивающая стенка прет на деревянную, краснопокрашенную.

Отбили. Передыху не дали — конные стали вертеться, к щитам подскакивать, лупят из луков. Стук о дерево, о землю. И редкие вскрики, когда — в мясо. В ответ редкое громыхание мушкетов. Паштет себя попробовал, бахнул дважды, раз попал, коняшка кувыркнулась. Русские посмотрели с усмешкой. Они стреляли реже, но явно — результативнее. Черт их знает — как получалось у них.

Конных сменили пешие. Потом конные. Опять — пешие. И снова — конные. И почему-то казалось Паше, что вроде как одни и те же, а вроде — и все время другие. Свежие явно. Словно на конвейере. Пулю во рту менял несколько раз — нагревалась теперь быстро, не холодила толком. Сначала было досадно, что его толком не пускают в дело, потом угомонился и своей гордости дал подзатыльник. Его держат как козырную карту. И ему нельзя сдуться и спечься, если дойдет дело до дела. Суетливо пощупал тяжелые цилиндрики патронов. Руки какие-то непослушные, пальцы трясутся с чего — то. Пить до чего же охота! А ведь он не дрался, его пока не привлекали в бой, берегли, как НЗ.

Еще волна. Отбили как-то быстро и легко и не понял — что встревожились камарады и стрельцы. А потом доперло — слева шум, там всерьез прорвались, похоже. Туда галопом проскакало сотни две конных, наконец — затихло.

И когда уже совсем стало невмоготу от жажды и жары — натиск ослаб. Опять приперся Геринг, башка у него была обвязана окровавленной тряпкой. Говорил мало, но кислое дело — левее пару пушек татары вывели из строя, забив в запальные отверстия свинец от пуль, расчеты порезали. И — судя по всему — готовятся к чему-то серьезному.

Получил от плохо соображающего Паштета пару таблеток, за чем, похоже и пришел, сожрал их жадно, хоть и на сухую и убыл.

У татар пели и перекликались дудки и рожки. И как — то очень суетливо там было, мельтешение какое-то сквозь дым виднелось.

Наемные немцы напряглись, насторожились. Подошел стрелецкий сотник, сказал что-то иронично, хоть и без улыбки. Хассе кивнул крупной головой, подумал чуточку и заявил своим камарадам:

— Отдыхаем пока. Сейчас будет серьезная атака. Золотая волна пойдет. Лучшие воины. Но московит говорит, что пока знать с челядью соберутся — часа два пройдет. "Два слова" — караулишь.

Знать собиралась еще дольше. И двинулась, когда уже стало попрохладнее, солнце пошло к закату. Пауль успел даже вздремнуть, вскочил с дурной головой, заполошно. Огляделся — все уже на местах, его видно дергать не стали, последним подняли. Хассе глянул с усмешкой, странной на чумазой щетинистой физиономии. Нежило тут как тут, с натугой тянет пару мушкетов и уже запаленные фитили. Заметил, что у стрельцов еще нет витых дымков, поспешил слуга, но ругать не стал — во-первых за рвение не стоит, во-вторых сил на это нет. А сейчас придется выложиться. Знать здесь, это не те штукари, что в будущем появятся, которые и пешком идти разучились, эти-то свирепые и драться обучены, да и челядь у них вполне боевые слуги, не чета Нежило.

Добрался до стены. глянул — и обмер. Да, это именно — золотая стена, сверкает на солнце, но кроме золота и стали много, и это — добротная боевая сталь. Полированная, сверкающая на солнце тысячами бликов. Сила прет! Каркнул что-то сотник. Опять не расслышал попаданец.

— Что это он? — не удержался Паштет, с трудом ворочая тяжелым языком в сохлой пасти.

— Турков нет! — ответил сосредоточенный "Два слова".

Паша его не понял, додумывать не успел, кто-то пихался рядом. Его подвинул стрелец, высунувший в амбразуру ствол своей пищали. Намек Паштет понял, кивнул слуге, чтобы тот оставил оба мушкета тут же, все равно не получится у нерасторопного гостя из будущего палить с тыла из этих бандур. Громыхнули вразнобой орудия и показалось даже необученному уху — сильно меньше их сработало. Выбрал себе место, чтобы прикрыть огнем своих. Получилось не очень — сменил позицию — опять не то. Пушки бахнули еще раз. Залез на телегу, вот отсюда хорошо будет бить и тут же его сдернул вниз кряжистый стрелец из прикрытия. В самый раз — с неба посыпались невесомые стрелы, застучали вокруг. Пара впилась в доски тележные там, где только что стоял. Ахнули обвалом пищали, потом забили вроссыпь — и золотая волна докатилась.

Эти сволочи в отличие от многих бывших ранее, так же устроили живые лестницы из челяди, хорошо, что так сделали всего во второй раз, не было привычки у остальных ногаев и татар вставать под сапоги товарищей. А вот эти — турманами маханули, прям как китайцы, любящие такие трюки в своих фильмах. Прямо на копья, которые раньше у стрельцов Паштет не видал. Мало их было, не у каждого, но вот по одному на троих — четверых. И копейщики постарались ловить жалом прыгунов, что при упертом в землю конце древка дало страшные результаты. Но копья кончились, а татары повалили густо.

— Огонь! Золотых бей, самых богатых! — рявкнул бодро старший канонир, словно и не устал, словно и не корячились весь день. Мысль Паштет уловил надо вышибать начальство! И закарабкался на телегу, где было присмотрено им удобное место.

Остро скользнуло горькое сожаление, что взял с собой в прошлое только три десятка патронов. Копеечное же дело, просто не подумал. И капсюлей взял мало, всего-то сотню. гроши же стоило, дурак стоеросовый! И калибр бы побольше! А теперь сожалеть поздно, только успевай прикидывать кого бить первым, да при том помнить, что пули и картечь летят по-разному, что в первый выезд на полигон страшно поразило стрелка, когда оказалось, что он очень сильно заблуждается, считая, что дроби и пуля летят одинаково. Чем мельче была дробь, тем ближе она ложилась к стрелку и только тяжелые пули летели прямо и далеко. Метров на 50. Но здесь надо брать ближе — надо же еще прошибать доспехи джигитов этих, а они были куда лучше всего, что видел у атакующих раньше.

Начальство еще не соизволило лезть через щиты и первую пару патронов Паша сжег по густо лезущим холуям, один выстрел по верху щита вправо, другой — влево.

И неприятно удивился. Рассчитывал, что сметет залпом врагов, как воробьев с забора, помнил отлично как срубила картечь ночных гостей, а эти — хоть и попал как надо, да еще сбоку фланканул, а мешком, башкой вниз, повалился только один из десятка, а другие — спрыгнули, хоть и поцарапанными в разной степени, но годными для боя.

Доспехи! Держат они удар картечный куда лучше, чем ватные халаты нищебродов первого дня. С трудом подавил полыхнувшую было панику. Испугаться было нельзя, это гибель. И ему гибель — и доверившимся его двустволке немцам и стрельцам. Они стоят насмерть, чтобы он мог стрелять без помех. Рассчитывают на него, прикрывают буквально своими телами. И от резни берегли раньше. Так бы он уже валялся босым и голым вонючим мясом, зарезали бы уже, чего там говорить. Пора возвращать должок.

Бежать — некуда. Паниковать — это бесплатно подарить себя этой сволочи. Оружие удобно и привычно лежало в задрожавших было руках. Толпа татар словно зерг рашем валила через стену. Отперли массой защитников к телегам. Сейчас скопят силенок побольше — и просто живым мясом продавят дорогу. Стрела больно кольнула в грудь, наклонил башку по-бычьи — звонкий рикошет в шлем, так брякнуло, что аж присел. Словно холодной водой живительно в лицо плеснули — поменялась точка зрения и — понял, понял, что делать! И вспухшее радостное бешенство загнало испуг куда-то далеко — в пятки, только б успеть на перезарядках!

Шлемы не закрывают лиц! Он увидел злющие хари, открытые боевым кличем рты — слоем, уровнем! И напротив глаз — отверстия даже в закрытых шлемах. Когда присел — оказалось, что головы на директрисе стрельбы получаются по пять — шесть штук разом, учитывая разлет картечи. Перед глазами тут же застроились геометрические треугольники, главное зацепить побольше на каждый картечный конус. Вправо залпом, дуплетом. За дымом не видать, не до того, в казенник вваливаются теплые патроны. А теперь с поворота — влево, черт, плохо вышло — весь заряд принял в себя старый вояка с вислыми седыми усами из-под кольчужного обвеса шлема. Только брызнуло алым в воздух! Татарин так свалился вертикально вниз, словно его за ноги под землю утянули.

Паштет, как писающая у ночного клуба девушка, крабиком, враскоряку сместился вбок до края телеги, рявкнув на замешкавшегося Нежило. Один патрон тяжелее другого — пулевой подвернулся. Картечным бахнул вбок, тут почти перед физиономией блесканула близким промахом сталь — а перед Паштетом — защитников продавили! Гриммельсбахер и пара стрельцов, причем один на глазах сгорбился и из потного сукна на спине странно вылезло что-то длинное и красное, тоже совсем чуть не дотянувшееся до Паши.

И не сразу понял — пробили мужика навылет не то саблей не то коротким копьем. Потом уже сообразил, после того, как чисто на рефлексах почти в упор влепил пулю в самого ближнего к нему врага, мимолетно удивившись тому, как медлительно взбухла голова воина, распалась не спеша рваными лоскутами, словно лопнула надувная резиновая маска, и как цвиркнула в стороны длинными струйками карминной крови. Соседи убитого, отшатнулись в сторону, хотя явно матерые волчары, не впервой им кровь видеть, но такое явно их потрясло. Безголовый труп почему-то еще стоял, сильно раскачиваясь, давал секунды на отступление.

Шарахнулся в сторону, наступив на Нежило, сам неловко сел на задницу, ужасаясь тому, что сейчас возьмутся за него. Патрон уронил, потерял время на перезарядку, и тут его за шкирку, как кота, сдернули с телеги, отчего рот раскрылся в изумлении — дернули — то неожиданно мощно. Нежило куда-то пропал, потому неловко перехватил гильзы горячие сам, пхнул не глядя в суму, доставать новый патрон вместо утерянного не было времени, врезал в тех, кто следом за кубарем перекатившимися через телегу защитниками, полез в атаку из одного ствола. Отпрянули!

Радостная мордашка слуги зубы скалит — протягивает лапка детская утерянный патрон. Идиот малолетний, всерьез слова хозяина воспринял и боится его гнева больше, чем татарских сабель. Когда только успел?

Вроде Хассе что-то орет? Не понятно только — что. Руки сами работают, голову довернул, отчего уставшая шея заныла пуще — неожиданно понял — тычет рукой старший канонир и на указуемом направлении — роскошный персонаж через щит перебрался, чуть не под белы руки вознесли, глаза режет тысячью золотых бликов, все сверкает на этом сукином сыне. Чин! И немалый чин. Золоченый мерзавец величаво простер руку, его холуи дружно взвыли какую-то фразу, причем Паштет не понял опять — с чего это слева он отлично каждый слог слышит, а справа — какой-то шум неразборчивый.

Шесть патронов сжег, лупя по главарю, даже сквозь дымину пороховую видя золотой блеск и ориентируясь на него. Картечь косила слуг, прикрывавших собой господина, но чертов идол стоял недвижно, а потом вдруг свалился, как — непонятно, не увидел того стрелок, судорожно и поспешно заряжая раскаленную двустволку. Просто вскинул оружие в очередной раз — а цель не блестит.

Как потяжелело ружье! Словно не легонькая охотничья вещица, а противотанковая старая дурында. Словно мушкет длинноствольный. Сил нет совсем, коленки подгибаются.

Увидел, что татары возятся чего-то у щита, спины подставили, а на спинах и брони нет! А получите — распишитесь, чтоб они там не копошились — а явно во вред что делают!

Со свой стороны рев — стрельцы валом через телеги к щитам ломанулись, в кровище все, сабли и топоры уже сталью не сверкают, красно-лаковое оружие уже, напилось кровушки. А татары что-то сдулись. Откатываются, ей-ей — откатываются. Рука нашарила последние пару цилиндриков в пустой суме… легкие какие-то. Механически сунул в дымящиеся казенники, взвел автоматически курки — две осечки. Не понял, тупо посмотрел… Опять не понял, потом — дошло с некоторым скрипом, что пустые гильзы запихнул. почему пустые, он же все снарядил…

Пришел в себя, когда понял, что его ощупывают самым наглым образом. завозился. рыкнул.

— Живой и целый — вполне понятно заявил сотник стрелецкий в изодранном кафтане и заляпанный кровищей. Весело сказал, хоть и голос скрипучий, неживой какой-то. А сбоку каркнул Хассе — и его не понял. Встал, шатаясь. Сил радоваться нету, вымотался. Но атака отбита.

— Боезапас пополнить! Что? Заряды делать надо! — пояснил стоящим рядом. Наплевать на секретность, после того, как сегодняшний день пережил уже наплевать. Даже уставшим и потому отупевшим мозгом помнил — четырежды смерть совсем рядышком была и на самую чуточку промахнулась. Последняя перезарядка — и все, конец двустволке. Пустое железо. Ну почему капсюлей не взял еще коробочки две… А лучше — десять…

Очнулся, как из-под воды вынырнул. Темно уже. Получается — вырубился, уснув сном младенца. Подумал, что надо перезарядиться — и опять захрапел, только уже не сидя. прислонившись к колесу телеги, а сполз на подсохшую землю и свернулся калачиком.

Сон был чугунный, тяжелый и если и облегчил жизнь, то не намного. Продрал глаза, когда чуть светало. Поднял голову — понял, что подушкой был сапог не то мертвеца, не то тяжелораненного, лежавшего тихо и недвижно. Потер отдавленную щеку. Тупым взглядом окинул ближайшую местность… Увидел Нежило, тот сопел, привалившись к хозяину, маленький и тощий, словно бездомный котенок.

С трудом поднялся на ноги. Пуля изо рта куда-то делась, попросил другую у стоящего рядом таким же мрачным изваянием караульного стрельца. Тот покосился дико, но пулю вышкреб из сумки своей грязными заскорузлыми пальцами.

Ожидая, что свинцовый шарик будет кататься по обсохшему рту с деревянным стуком, пихнул серый кругляш в пасть. но почему-то полегчало вроде… Холодит хоть… Но пить хотелось так, что в мозгу извилины клубком свернулись.

Лагерь еще дрых. Мертвые и живые валялись вперемешку, только хриплый храп отличал тех, чья душа еще держалась за тело. Караульные стояли и бдили, но не браво, как в первый день, а измотанно привалясь ослабевшими телами к каким — либо подпоркам. Странно, татар было не слышно. Привычный рев труб и барабанов стих. Последнее время даже и привык уже.

— А татарове что, ушли? — без особой надежды на чудо спросил у часового.

Тот что-то проворчал. Паштет не понял. Переспросил. Часовой криво усмехнулся и посунувшись к левому уху еще раз сказал, на этот раз понятно, что — нет, стоят, осаду держат. До туго соображающего попаданца наконец доперло — оглох он на правое ухо, причем странно — там какой-то шум и писк, отчего звуки голосов как-то странно мнутся и слипаются. Наверное это от пушки — Паша от нее стоял слева и тяжелая волна грома била именно в многострадальное правое ухо, хоть рот и открыт был, как положено при канонаде. Новое дело.

Со стоном облегчения сел на землю. Очень хотелось лечь и старая рекомендация Уинстона Черчилля — не стоять — когда можно сидеть и не сидеть — когда можно лежать — сейчас была как никогда понятна и одобряема. Но надо было зарядить патроны. Выбраться из этой заварухи Паштет уже и не надеялся, но все же барахтаться решил до последнего. Руки были как чужие, маленькие медные капсюля то и дело вываливались и норовили укатиться, но Паша им это не мог позволить, каждый был сейчас дороже здоровенного бриллианта, потому как обеспечивал еще немножко жизни.

А жить очень хочется. Особенно когда сидишь в осажденной крепости и вокруг валяются кучами те, кому уже не повезло. И теперь на их лицах, в потускневших и подсохших на жаре глазах, в распахнутых предсмертным воем ртах, в развороченных ранах радостно копошатся омерзительные гроздьи бодрых и шустрых опарышей. Это очень наглядный пример, до рвоты наглядный.

Пороха Паша сыпал от души, черт с ним, что плечо отобьет. Сегодня не до синяков будет. Панцыри держат удар свинца рубленого, плохо, но держат. Это очень досадно. Подумалось, что кирасиры Наполеона были не такой глупой затеей.

Притащился помятый "Два слова", стал помогать. Одежда — в клочья драная, колет иссечен — а вроде целый, прохвост.

Чертовы капсюли вертко выскакивали из пальцев, хорошо догадался чей-то бурый плащ на коленки постелить, чтоб не закатились куда. Руки слушались плохо, усмехнулся грустно, когда дошло — что напоминают ему эти экзерциции. Точно как с игральным автоматом, где страшная стальная лапа-манипулятор никак не могла ухватить легонькие меховые игрушки. Или как двумя гвоздодерами с корявого пола поднимать капельку ртути.

Дело продвигалось очень медленно. Чьи-то сапоги грязные в поле зрения попали. Нехотя повел глазами — сотник словно невзначай подошел, глазом глянуть на диковины немецких немцев. Раньше бы турнул, а сейчас как у помятого прессом терминатора — каждое движение было ощутимо трудным и говорить не хотелось, сели емкости энергии, сдохли атомные аккумуляторы и остались жалкие резервные карманные батарейки. О, Хассе тоже подтянулся! Прямо клуб знаменитых этих… ну, как их там… А, неважно.

Встрепенулся — какая-то пальба вдали, шум. Не там, откуда волнами шли атаки — а за спиной — в тылу лагеря, хотя где может быть тыл у осажденного со всех сторон гуляй-города? Вытаращился вопросительно на начальство.

— Вода. Наши вылазку к реке делают. Твоего слугу тоже послал и еще нескольких наших. Майстер велел — с трудом ворочая языком, пояснил канонир.

— И мои частью пошли — подтвердил по-русски московит. О, слух вернулся за ночь, хорошо…

Начальники присели рядом в тенек от телег, вытянули ноги, распихав лежавшие трупы. Один застонал — раненый оказался. И под телегой — еще двое. Надо же, выжили.

Оказалось, что сказал это вслух, на что тот из раненых, что побойчее, с обидой заявил, что не только выжили, а еще и по ногам тартарам стреляли снизу и шпагой одному колено продырявил, а потом и прирезал, как упал тот.

— Хорошо воевали. Принесут воду — про вас не забудем — прохрипел Хассе.

— Тартары ушли? — обнадежено спросил раненый.

— Нет. Им уйти невмочь — показал стрелецкий начальник знание языка чужаков.

Помолчали. Даже Паштету была понятна патовая эта ситуация. Как с тем медведем пойманным, который и сам не идет да и вести не дает, не пускает ни туда, ни сюда.

Татары не могли оставить заслон и уйти. Русских слишком много, могут побить заслон и напасть с тылу или не дать уйти потом, вися на хвосте. Более того — не очень все радужно обеим сторонам. Осажденным деться некуда, татарам просто уйти, ввиду отсутствия пороха для пушек и бессмысленности потому штурма Москвы — нечем ибо продолбить стены Кремля, опять же нельзя, они на карту все поставили и нищими вернуться — положить зубы на полку и последние шальвары отдать за долги. Опять же просто уйти тоже русские могут не дать.

Потому у них выбора нету — требовалось разбить русское войско и побыстрее, ибо собственно вокруг чужая земля и этим воинским отрядом русских в скором времени не обойдется, еще понабегут. Или, как минимум, напинать московитам так, чтоб те не думали даже о погоне и прочем.

Плюс к этому есть реальная возможность — превосходство в численности и окружение русских. Арифметика простая на стороне крымчаков. Фактор огнестрела учесть они не могли.

Будь в гуляй-городе поменьше пушек или даже поменьше пороха у русских — то таки добились бы своего татаре. Своими орудиями пробили бы брешь — и задавили массой.

А так — картечью и каменным дробом выкашивали волны атакующих задолго до контакта, а перелеты накрывали и лучников, которые как выяснилось очень быстро и наглядно, в дальности сильно уступают огнестрелу, особенно — пушечному. Даже лагерь крымчакам пришлось отодвигать непривычно далеко от осажденных врагов, потому как прыгающие на рикошетах черные мячики из чугуна немилосердно калечили и ломали все на своем пути. И из-за этого атаковать приходилось издалека, а это опять же позволяло московитам сделать лишний залп орудиями. И главное — русские не жалели пороха и палили из пушек практически по воробьям, громя совсем ничтожные по тому времени цели — даже по оборванцам с ножами и дубинами тратя драгоценный порох и ядра. Говорил как-то Хассе, что при стандартном снабжении на орудие было едва с десяток зарядов и это-то много. С подобным убогим обеспечением такая тактика не принесла бы успеха московитам. По крайней мере — не слишком помогла бы. И совсем иное дело, когда атакующих рвали на тряпочки задолго до желанной ими рубки.

Лютость рвущих в клочья ядер и картечин вызывала и другую беду — у мусульман того времени считалось, что в рай надо идти в пристойном виде, это же приличное место. Дорога туда тонка как лезвие меча и потому надо идти аккуратно. Да и райские гурии могут оскорбиться видом рваного и грязного ублюдка. Максимум — можно припереться, неся свою голову в руках на манер фонаря. Но как идти, будучи кучей рваного хлама, когда руки и ноги раскиданы поодаль друг от друга, а от головы — одни ошметья? Ведь душа подобна телу, а когда тела в общем-то и нет? Даже для матерых и опытных в резьбе по живому мясу крымчаков вид искромсанных артиллерией товарищей был омерзителен и ужасен. Смерти-то они не боялись. Если смерть не такая кошмарно выглядящая.

Привычная арифметика не сработала. Слишком много "полевой" артиллерии оказалось сконцентрировано в этом месте. Если не впервые в Европе то на Руси точно в таком количестве пушки в поле — пусть и случайно — впервые. Да с пищалями, мушкетами и аркебузами. Приперлись крымчане с саблями на перестрелку. Эффект получился ошеломляющий для гостей, пришедших за рабами и властью. Примерно как пулеметы в свое время ошарашили многих при первом знакомстве. Насмерть и сразу.

Татаре просто впервые столкнулись с новейшей тактикой. Здесь и по европейским меркам огнестрела оказалось запредельно много, но главное — пороха, фитили, ядра и дроб, весь припас московиты взяли трофеем и потому смогли воевать по-новому.

Пушки. Много пушек. Большое количество индивидуального огнестрельного оружия. У татар теперь и пушек не было практически вовсе и с зарядами беда. Даже и запас стрел в обозе сгорел. Типичное превосходство в вооружении.

Да к тому же — все же в московском войске было около 20 тысяч бойцов. Причем укрытых за массивными и толково сделанными стенами гуляй-города. Татары и ногаи вынуждены были рубить стенки саблями и топориками, даже зубами грызли в боевой ярости, но это ничего не дало. И, наконец, огненный бой отгонял татарских лучников и не давал им беспрепятственно и методично расстреливать русский лагерь, а наличие собственных лучников, способных потягаться с татарами в лучной стрельбе, пустило дополнительную кровь атакующим.

То, что враг с утра не атаковал — и радовало и нервировало. Почему — Паштет сам не мог понять. Заряжал поспешно, но руки были непослушными, тряслись, как у похмельного, это мешало. Собрал 27 патронов, осталось 4 капсюля. Некоторое время тупо думал, куда делись недостающие гильзы. Потом что-то такое забрезжило, после того, как трижды прошарил в пустой сумке. Подтянул к себе тулячку — и вот тут накрыло паническим испугом. Сломалась двустволка! Не переломить! Клина дала! Не раскрывается! И судя по тому, как засуетились сидевшие рядом — и их перепугал, хотя уж на что — орлы!

Кряхтя, бойко, как дряхлый столетний старец, поднялся на ноги, показалось, что суставы заскрипели, взялся переламывать ружье при помощи телеги. Сотник подскочил и ревнивый Хассе. Втроем со скрежетом справились. Две грязнючие гильзы нехотя высунулись из казенников. Да, тут чистить придется, хорошо Хорь не видит этого безобразия. Сообразил, что сейчас поутру едва открыл ружье с гильзами в стволе потому как без адреналина да подзакисший нагар — и первое впечатление что "паламалась!!!" Глянул в стволы на солнышко. Чернота! Мдя, печные трубы в глухой деревне чище! Очень не хотелось возиться, но понял — рванет из-за грязищи стволы, тем паче — пули самокатанные, не шибко калиброванные, сковородные. Опять же под внимательными взглядами нагрубо прошел медным ершом и ветошью. И так был грязен, а тут совсем как трубочист стал, только цилиндра и не хватает. Перемазался в саже, зачучундрился. А, черт с ним. Тут все такие. Но непонятно было — куда еще одна гильза делась. Вернется Нежило — оторвать ему ухи! Пару оставшихся капсюлей замотал в чистую тряпочку, спрятал в нагрудный карман.

Все, теперь готов, не так страшно. Солнце уже высоко поднялось — а татары никак себя не проявили. И у реки пальба стихла.

Ружье привел к нормальному состоянию, содрав слои сажи. Щелкало, складываясь и раскрываясь. немного стало полегче. Зарядил — и умиротворился.

А потом пришли уставшие и мокрые посланцы — те, которые ходили за водой. На канониров пришлось чуть больше половины деревянного ведерка. Вроде пустяк — чуть больше стакана на нос, а выпив мутноватую и уже теплую водичку Паштет словно ожил.

И остальные тоже. А Гриммельсбахер, который был мокрым с головы до пят и, упав во время драки в реку, напился от души, тут же вьюном ускользнул за щиты. Вернувшись оттуда торжественно вручил попаданцу грязную тряпку, в которой было с килограмм сильно окровавленного жира ломтями.

— Это — что? — спросил Паштет, адски боясь, что если угадал ответ, то драгоценную воду желудок не удержит.

— Ты же лекарь. Это человеческий жир, я же говорил, что им надо смазывать повязки, чтобы раны заживали быстро.

— Ты — дурак! — сурово заявил игроку "Два слова".

— Это еще почему? — взъерепенился мокрый проходимец.

— Свинец — яд!

— Дело говорит! Сало помогает в перевязках, но только сало убитых на виселице — и изредка — после белого оружия, это-то уж ты должен знать. И обязательно после того, как отходную прочтет. Мне эти тонкости наш священник пояснял. А эти все прострелены были ядовитым металлом. К тому же — язычники. Выкинь эту дрянь, мне, как в Бога верующему, такой поганью мазаться нельзя. И тебе не советую! — весьма сурово заявил старший канонир.

— Так что, не будешь брать? Найти приличное сало среди этой тощей голытьбы было непросто, между прочим. — спросил лекаря игрок и, после отрицательного мотания головой, пожал плечами и выкинул сверток за щиты. Московиты на это все посмотрели круглыми глазами, а сотник что-то негромко пояснил, после чего все они закрестились. Дикие люди, чуждые прогрессивной европейской науке.

— Ты бы лучше, садовая голова, что полезное притащил. Дроб уже кончился, вчера последним бабахнули и картечи на несколько выстрелов осталось. А стрелять еще придется, я это чую сердцем — укоризненно сказал Хассе своему непутевому подчиненному.

— Понял, господин старший канонир. Эй, "Два слова" — полезли, пока тихо? Монетами, кстати, лучше всего стрелять вместо картечи. Доказано не единожды. Одним залпом разваливает даже довольно дисциплинированное войско, особенно если монет много и они золотые! — заявил прохвост, с которого все попреки, как с гуся вода.

Шелленберг кивнул, оставил шпагу и перевязь, сбросил сумки и налегке последовал за приятелем. Впрочем ножик, оставшийся на поясе — был таким здоровенным. что всяко язык не поворачивался назвать молчуна безоружным. А Хассе свистнул соседям — мушкетерам и расчету орудия слева и отправился к московитам. После чего и от стрельцов несколько человек отправились за щиты.

Паштета не дергали. Так сидеть, сложа руки, тем более на фоне вялой возни всех вокруг, что, если учесть общую вымотанность и обезвоженность было бурной деятельностью, только на замедленной подаче, становилось неловко. Соседи - стрельцы засуетились - приехал какой - то важный чин с небольшой свитой. Вроде видел его раньше. Седобородый, невысокий, крепкий, подвижный. Осматривал те щиты, рядом с которыми возились вчера татары. Начальство стрелецкое - сотник его короткие приказы слушал с максимальным почтением.

На всякий случай перебрался за телеги, помня, что не стоит попадаться на глаза начальству. И вырубился, внезапно задремав в теньке.

Очухался, когда рядом загремели чем-то. Вернулись из-за щитов с собранным урожаем, таща все, что могло пригодиться. И стрельцы тоже притянули охапки всякого хлама, в основном - металлического. Сейчас все это ломали и гнули, чтоб могло залезть в жерло орудия. Ломаные лезвия ножей и сабель, наконечники копий, кучу ломанных стрел, от которых сейчас отсекали острые разнообразные острия, пластинки панцирей, какие-то непонятные куски - в основном железо и медь, причем железо рыхлое, ноздреватое, темно-серое.

- Придется дорогие ядра завтра пользовать, думал поберечь - грустно сказал Хассе.

- Это ты о чем? - не понял Паштет.

- Те, что мы пускали - из дешевого железа тесаные. А есть получше - литые из свинца с железными кусками внутри. Те - дороже, свинец ценен. Надеялся их оставить на потом, а наделать из них пуль. Прямая выгода была бы. А не выйдет - пояснил печально старший канонир, Паштет только диву дался, как в такой обстановке расчетливая немецкая душа считает грошики. Живым бы остаться. Но у европейца видишь как рационально.

Набранное для эрзац-картечи укладывали аккуратными кучками. На один заряд подбирая хлам. Кто-то заслонил собой солнце. Поднял глаза - сотник стоит. Что - то уважительно попросил, но из витиеватой речи понял только попаданец, что обращаются к нему как лекарю. Раз так, то в общем ясно - помощи медицинской просят. Только понятно плохо, во время боя и накоротке говорил этот московит куда проще и понятнее потому, а тут словесы заплел - не расплетешь. Ну да, слыхал как-то, что в старой Руси для высокого общения - высоким штилем изъяснялись, а так и попроще язык был.

Переспросил на всякий случай - что, лечение нужно, помощь?

Сотник кивнул, показал рукой на немецких раненых, лежащих под телегами. Что -то сказал про антонов огонь. И показал на своих.

Очень не хотелось идти, но заставил себя, молвил старшему канониру, что пойдет московитов лечить. Хассе это воспринял без восторга, но кивнул, а "Два слова" добавил в спину:

- Не продешеви!

Некоторое время было трудно - пришлось перестроиться с немецкого на русский, да еще попросить трижды, чтоб говорили проще. Сотник определенно встал в тупик, потому как явно полагал, что с лекарем говорить надо как подобает чину и рангу, а тут не пойми как себя вести. Потому как с одной стороны - лекарь, лицо уважаемое, с другой - простой немецкий наемник, то есть стрелец обычный, с третьей - все же пушкарь и пойди пойми, что это за зверь и как себя с ним держать.

Помня из всяких семинаров по общению, что надо "сломать лед", Паштет попросил показать пациентов, заранее холодея спиной и внутренностями. Раны он уже повидал за это время и потому даже теоретически не представлял себе - что делать -то? Ну не залечишь таблетками рваные, резаные, рубленые и колотые дырищи в человеческих телах.

А шить нельзя - грязные раны, хуже будет, загноятся. Да еще и голова туго соображает после всех этих развлечений. Судорожно попытался вспомнить, что ему внушал в кратком однодневном курсе экстремальной медицины военного времени старичок - врач. Вылезло совершенно ненужное - надо руки мыть, а то худо пациенту будет. Но насчет гигиены тут сейчас в этом месте было совсем убого.

Перелез через телегу, поставленную вместе с другими так, чтобы делить пространство за щитами на неровные прямоугольники, оказался в стрелецком секторе.

Беспокоило то, что начнет тут возиться - а татары и попрут. Спросил у сотника, когда вражины полезут. Тот понял со второго раза. Уверенно ответил, что - не сегодня. Да и слышно станет, когда начнут собираться - без дудок, труб и барабанов не принято атаковать, а - тихо все. Воевода татарский - в полоне, ведет себя дерзко, начальству московскому грубит, но своими командовать не может. Без головы войско, а оно и так сбродное. Хан крымский не командует племенами - невместно, меньшой начальник на то есть - а он у русских, значит другие, что еще меньшие - друг с другом спорят, кто главнее. А еще там турки свое гнут. Осада - их рук дело. Татарам такое не привычно.

Паштет кивнул и как-то еще хуже себя почувствовал. До того тягостное ожидание нового наступления и боя поддерживало в тонусе, а тут что-то осоловел сразу, как понял - не будет боя. Поплелся нога за ногу на раненых смотреть.

Те лежали под телегами и навесами. И много их было. Узнал пару человек - и того, что себе пробитый стрелой глаз вырвал. Лежал стрелец в бреду и явно был горячим как печь. Даже на такой жаре было видно. Сепсис, наверное. И у соседа тоже... И у этого...

Отвлекся на настойчивый вопрос сотника. Переспросил, понял, что про цену лечения спрашивает. Задумался. Бесплатно лечить нельзя - не поймут. А сколько стоит жизнь московского мушкетера? Как - то мутно проползла мысль, что если бы убили вчера, то и таблеткам бы применения не было. Удивился - рядом лежал без сознания один из тех, что его прикрывал телохранителем - у него из спины как раз и высунулось лезвие, чуть до попаданца не доставшее. Надо же, уверен был - что погиб на месте пробитый, ан вот - еще дышит. Так ничего в голову не пришло по цене. Еще и потому, что не в курсе рыночных расценок. Запросишь мало - не будут уважать, заломишь цену - торговаться придется, а это всегда было у Паши слабым местом.

Через пять минут сумел довести до понимания сотника и столпившихся стрельцов, что по результату будет запрос. А лечить надо несколько дней, причем никаких гарантий он не дает, сами видите - состояние тяжелое. Пришлось покорячиться, пока поняли, что такое - гарантия. Но закивали согласно. Понятно, что умирают товарищи.

Потребовал воды. Принесли как сокровище - с пару стаканов на донышке ведерка.

Руки мыть расхотелось, а пить расперло адски. Так бы и высадил всю эту мутноватую прелесть, черт с ним, что некипяченая. Но сообразил - раздаст таблетки - раненые эти хрен что проглотят. Но давать-то им что?

Черт, время тянуть надо. Чтоб подумать уставшим иссохшим мозгом. Есть палка - выручалка, они люди религиозные. Вот и помолимся! Сообщил сотнику, что надо сделать. Тот согласно кивнул, но вполне понятно заметил, что веруют они с немчином по-разному.

С трудом усмехнулся в ответ, отчего ойкнул про себя - сухая кожица на губе лопнула от растяжения, больно. Но внятно сообщил, что тем лучше - чья-нибудь молитва и дойдет. Теперь уже сотник усмехнулся кончиками губ, потом посерьезнел. Коротко скомандовал. Стрельцы встали на колени, сняв шапки, сложили руки, забормотали привычно и тихо. Паулю страшно не хотелось вставать на колешки, силы тратить, но сделал как они. Вспотевшая голова, освобожденная от шлема, даже как-то и остудилась под ветерком. Бормотал неразборчиво - сотник язык понимает, зараза.

Сам в это время думал изо всех сил. Сепсис. Заражение. Значит - бактерии попали. А врач говорил, что от бактерий - антибиотики. Только их четыре вида в сумке, какой лучше? А давать по паре! Все равно - если сдохнет, то все даром пропадет, а так прикрывали стрельцы хорошо. Нет, по паре - не хватит. Их же не один раз угощать. По одной. и кому как повезет, главное запомнить - кому что давал. Значит четным - из этой упаковки, нечетным - из этой.

Московиты смотрели во все глаза за таинством раздачи вылущенных из блистеров таблеток. Самым сложным оказалось заставить беспамятных раненых проглотить пилюли. Пришлось давать им по ложечке воды. С ней - глотали. Остатки - а там и плескалось-то всего - ничего - допил сам. И понял, что обратно сил идти нету.

Оперся на телегу. Спросил сотника, стоящего рядом - а что за начальник тут щиты смотрел?

- Гуляев воевода - ответил тот.

Этого Паштет не понял.

- Голова над "град - обозом". Боярин Мальцев.

И опять не понятно.

Сотник на пальцах, мимикой и всяко разно смог растолковать, что все это (широкий круг рукой) весь гуляй - город перевозится специальными людьми и в специальных телегах, этот обоз и есть "град-обоз", а командует им "гуляев воевода", чин такой специальный, высокий и почетный, потому как начальник этот может из имеющегося хоть башню осадную пушечную построить, хоть крепостцу, а или как сейчас - подвижное укрепление.

А Мальцев этот и раньше отличился. когда для осады Казани под его командой и по повелению Государя специально под Свияжском построили целую крепость, потом все бревна и доски пометили специально и плотами под Казань водой сплавили, где снова собрали - и получился у московских воев оплот прямо под носом у татар, что осаду укрепило и сделало положение куда лучше. А это не фунт изюму - такую крепость построить, да потом переместить на другое место в многих верстах. И здесь татарам гуляй-город, как кость в глотке. Не умеют они такие препятствия одолевать. Не по зубам им. Они ж конным строем стараются, а тут пеше надо, на кониках - то невмочь.

Паштет тупо слушал механическую, скрипучую речь сотника. Странное было впечатление - словно говорит репродуктор, да и вид у стрелецкого начальника был странный - он то говорил ясно и понятно, то сбиваясь на полупонятную велеречивость, словно на двух разных языках говорил, толкал лекцию о способах ведения конного и пешего боя у басурман. Многие бы историки из Паштетова времени дорого дали бы, чтобы ее выслушать, а для ослабевшего и очумевшего попаданца это было не шибко интересно. Да и понимал он с пятого на десятое. И в основном то, что совпадало с ранее слышанным на конюшне, благо там копытники старались знать все, с кониками связанное. Не все, конечно, но пара человек была упертыми и всерьез считали, что лошадь незаслуженно забыта, а и в современном мире для нее есть вполне место.

Так что некоторое впечатление о конном бое степняков и у Пауля имелось. И про тактические приемы конников степи слыхал ранее. Про хоровод или мельницу, что и сейчас так называются. Когда отряды конных стрелков скачут по кругу и, проскакивая мимо стреляют, чтобы нанести максимум потерь. А в них попасть сложнее. В двигающуюся мишень-то. И про тулгаму, то есть обход фланга и заход в тыл. Тем более про старый трюк - притворное отступление с ударом из засады.

И, конечно, про напуск, решительную лобовую атаку холодным оружием. Различался сабельный напуск и копейный напуск, он же калмыцкий или ойротский. Они, приемы эти могли переходить друг в друга, скажем, мельница в удар из засады. Но это все в конном строю. В пешем кочевые народы воевали, но не так ярко и результативно. Оборонительные строи имелись, а вот наступательный бой велся двумя тактическими манерами, иногда они были сразу оба, а иногда раздельно.

Наступала, грубо говоря стрелковая цепь, которая огнем (ну как огнем - на деле-то стрелами) издалека наносила потери, так как в степи хороших лучников можно было найти немало. Иногда они заходили во фланг, если противник не атаковал, и продолжали стрелять, в так лучники в атаку холодным оружием не переходили. Били издалека. Если же противник контратаковал, то потери среди стрелков были большими. Поэтому стали создавать вторую линию из воинов с копьями, чтобы отразить контратаку. Ну, ровно так же, как у европейцев с их пикинерами и мушкатирами.

Стуча нагревшейся пулей по зубам, Пауль невнятно заметил, что по его мнению зря татары вцепились в упорно обороняющийся отряд. Раз за разом его атаковали, это неправильно. И особенно при недостатке артиллерии. Правильная тактика идти дальше к Москве. А если уж было желание добить гуляй-город, то лучше оставить его притворно в покое, а потом ударить из засады, когда осажденные поверят, что татары ушли, и выйдут вдогон.

Сотник обозначил тень ухмылки и постарался понятно разъяснить сложное, а именно то, что сбродная орда у Давлет-Гирея, всякой твари по паре, а это значит точно, что начальников разных там многое множество. Потому со старшинством в войске, при плененном-то татарском воеводе, разобраться скоро не получится, каждый на себя одеяло будет тянуть, желая стать главным. А назначать другого главного при еще живом, хотя и пленном воеводе - нельзя, да и родич он близкий самому хану.

Тут Пауль то ли чуточку отключился, то ли стрелецкий начальник опять на высокий штиль сбился, но большую часть нюансов выборной системы воинского начальства уставший попаданец упустил. Понял только, что сложно все это очень, потому как учитывать надо массу факторов - от степеней родства, старшинства и давности рода, количества подчиненных воинов и черт его еще чего. Да к тому же, при хане - турецкий эмиссар, который и настоял на атаке, как представитель регулярной армии. Что-что, а турки осадным искусством прославлены по всему миру. И этот тоже туда же, понятно, что гуляй-город - не Константинополь, так и татары с ногаями - не турки. Он спутал осадную тактику с нужной здесь.

- А чего они так орут-то по-разному? - просто из вежливости спросил Паштет.

Степняки, как оказалось, имели привычку при атаке кричать свои родовые девизы, оттого от них был жуткий вопль. У каждого рода - свой. Что конкретно они орали - сотник не знал, да и не хотел знать. Дикари-с. Но барабаны и трубы у них добрые, потому барабанный бой и рев труб ободряет. Но против пушек и пищалей их стукотанье нелепо, как барабан - пушка и получше грохочет.

Паштет слушал в пол уха. Надо бы возвращаться к пушке, но странное дело - сил нет. Вот реально - не встать. Раньше такого сроду не было, а в этом времени - второй раз такое - после болота тоже ноги не держали... Эх, какое роскошное было болото, столько в нем холодной вкусной воды было, сейчас бы в него - напился бы от души...

Тут фон Шпицберген вздрогнул и опомнился. Вот уж ну его к черту! Хотя пить хочется люто, как из пушки... Эх, как он сидел у ручейков прозрачных и страдал оттого, что людей вокруг нету... Идиот... Вот сейчас полно людей - особенно там - за щитами и полем, заваленном рваными мясными тушами. Глаза бы не глядели... Странное все же существо человек, все ему не по нраву - и в лесу плохо было, нервничал, и тут - тем более... Одна радость, что тем, что за щитами кучкуются - тоже жизнь не сахар. Мелочь, а приятно это сознавать. И завтра опять побегут разлетаться в клочья эти людоловы...

Ну а какой ещё вменяемый способ в отсутствии артиллерии ? Только зерграш. Пробежать живенько простреливаемое пространство и удивить защитников количеством. Хотя тут веселиться нечего. Последние заряды остались. И ломаным дерьмом металлическим стрелять куда сложнее, чем откалиброванным каменным дробом или тем паче - картечью.

А все же картечь страшное оружие и еще долго будут ходить идеи запретить его по крайней мере против христиан. И даже одиночный выстрел кладет людей десятками, пули зачастую пробивают сразу нескольких один за другим. Многие храбрые люди потом говорили, что картечь остановилась за несколько человек до меня, как он значительном чуде. Тут себя Паштет поймал на том, что думает не о всяких напитках и мороженом, а только о воде. Слыхал, что всерьез голодающие тоже не о профитролях мечтали, а только о хлебе. И картечь переплеталась причудливо с мечтами о воде.

Причем в каких-то странных формах и видах. Сроду про декабристов не вспоминал, а тут вдруг вылезло из дальних закоулков памяти. Лед, вода, Нева, картечь... На Сенатской площади после нескольких картечей полк из 3000 восставших дрогнул и разбежался. Их с трудом смогли построить хоть частью на Неве и то ненадолго. А это европейские войска, там явно было некоторое число старых солдат и офицеров, что уже это пробовали. И все равно - запаниковали. Каково же татаровам, которые с таким не сталкивались?

Постарался встряхнуться. Чувствовал себя Павел, словно он забытая на солнце стеариновая свечка. Оплывало как-то странно тело, словно таяло на этой чертовой жаре и пот - бывший в первые дни обильным и прозрачным, теперь стал каким-то по ощущениям жирным и особенно липким, словно сахарным сиропом потел. Хотя на вкус - соль голимая... Встряхивание прошло так себе, прямо сказать, хоть и не без результата. Дошло, что сидит на самом солнцепеке. Умно, ничего не скажешь! Прохрипел что-то, насчет в тенек перебраться. Поняли, помогли встать, даже не ерничая и посмеиваясь. после лекарских экзерциций поглядывали на Паштета с уважением. Правда, все же спросил перед началом лечения сотник - нет ли в лекарствии этом чего такого, типа человечьего жира. Успокоил, что только минералы и растения и никакого колдунства.

В теньке под растянутой дырявой тряпкой было и впрямь полегче. Вот посидеть часик, в себя придти, а там и солнце не так жарить будет. Стрельцы, кроме караульных, ухитряются дрыхать, а Паше не получилось - башка после такого сна разболелась вчера. И сейчас еще как-то гудит... А может - оттого, что бахало под самым ухом орудие все время, отбило воздушными волнами мозги. И ей-ей - как затрещину получал при каждом выстреле! Давно слыхал, что от вибрации воздуха всякие трубачи на манер боксеров к старости имеют контуженные мозги и к ним в оркестрах относятся именно как к бравым и придурковатым, а тут не медная труба, ну то есть и медная и труба, но все ж калибром и убойностью погуще...

Сотник все говорил и говорил, словно прорвало мужика. Так-то был он немногословным, а тут вишь - понеслось потоком. Двое других стрельцов, сидевших свитой, помалкивали, слушали. Так бы сказал Паша, что наверное - это типа взводные сидят. Но знаки различия стрелецкие были ему неизвестны, разве что сабли украшены, хоть и скупо, а не чета простецким у рядовым. И та, что ему видна - и камешки какие-то в эфесе и накладки не деревянные в рукояти, а на кость похоже.

- Завтра - штурм? Все решается? - спросил в паузу. Просто, чтоб сотнику было не обидно. Тот понял, кивнул. Пауль вздохнул печально. Но чуточку усмехнувшийся стрелецкий начальник постарался его утешить. (Улыбаться никто не рвался, московиты и так с чужаками неулыбчивы, так еще и губы у всех на жаре и безводьи, считай полопались, потому просто больно ухмыльнуться).

Дескать, ничего страшного. Толпа плотная побежит опять. Не в ширь так в глубь прорубит просеку каждый выстрел из пушки. А еще стрельцы жеребья кинут. Да лучники ударят. И то что добежит, сильно меньше прежнего - встретят железом.

Нормально, судя по уверенности московита. А так да, сам видел своими глазами, что картечь по плотной толпе дает такой поток огрызков рваного тела и крови, что оная толпа охренеет. В перезарядке самый долгий процесс надежное пробанивание ствола, чтобы не осталось горящих ошметков.

А Гриммельсбахер с Хассе не раз рисковали и банили спешно, не как положено - взорвется не вовремя порох или нет, это как повезет, а вот зарежут, если не cтрелять, уже точно. Разок обдало игрока огнем и дымом, ходит сейчас копченым чертом. Странно, что ожоги совсем легкие - несколько пузырей на морде небольших. Что творили ядра - то не видал за дальностью, а вблизи - успел глянуть, как подпускали они атакующую толпу на 150 метров и на такой дальности разлет картечи как раз метров 25-30 - то есть перекрытием по всему фронту. И сквозь дым видать было широкую прореху в стенке атакующих. Где пушки есть - там считай первые ряды атакующих легли, и прямо напротив орудий и перелетами досталось вплоть до тех самых 400 метров, и лучникам тоже. И говоря проще - на этом участке атака захлебнулась. Глядишь и завтра обойдется. Попить бы еще. Уверенность московитов как-то успокоила. Осталось только жажда и жара, а страх потихоньку улетучивался. Или просто наступало тупое безразличие от обезвоживания?

- Хорошо, что татаровы к огневому бою не привыкли - выразился Пауль.

Сотник пожал плечами и словно по книжке прочитал: "Некто безбожный, неверный, который по своей кабаньей отважности, собачьему бешенству, называемый Шеремед, со своими чертями-собратьями облил головы правоверных железным дождем и помёл огненными метлами свинца"

Поглядел на удивленного Пашу и опять то и дело заваливаясь на высокий и непонятный штиль и сходя с него на просторечье поведал, про сражение под Судьбищами. Попаданец о таком и слыхом не слыхивал и ведом не ведывал. Напрягся, тем более, что говорил сотник с точными деталями и уверен был фон Шпицберген, что был там сотник сам и своими глазами все видел. И это как раз тоже - успокаивало. Самое сложное оказалось понимать цифры на старославянском, а военный человек сотник не слишком упирал на художественность изложения, а толковал сухо, как и потом ветераны грешили, отчего их воспоминания читать было очень скучно и тяжело. Так и сейчас получалось.

Если понял правильно, то драка была с тем же Давлет-Гиреем, что и сейчас но с десяток лет тому назад. Понять хитросплетение случившегося тогда оказалось проще, чем полагал - еще и потому, что опять же вышло как сейчас. Орда оказалась не там, где ждали, сумел хан обмануть царя и вроде бы шел воевать черкесов, что под десницу Ивана перешли, а сам пошел по Муравскому шляху - на Тулу и Москву. Ну да татары известные хитрецы, не удивительно. "Лук натягивают в одну сторону, а стрела летит в другую!"

Войско боярина Шереметева, посланное на помощь черкесам, пересекая Муравский шлях увидело - тут прошла Орда! Сотни тысяч коней, овец и прочего скота как саранча выжирали в траве до голой земли широченную полосу по обе стороны дороги. Воевода принял решение - и пошел вслед татаровам. И вскоре догнал огромный обоз орды, везший все припасы для войска. Громадный запас стрел, жратва, баранты овец на прокорм, табуны сменных коней, верблюды, тысячи груженых телег, шатры, утварь, одежа и черт еще знает что! И прекрасных аргамаков ханских две сотни! Все, что нужно для успешного похода - все тут имелось.

Обозники были вырезаны, богатую добычу погнали и в Рязань и в Ряжск и в Мценск разными дорогами. Так, чтобы хан не смог вернуть себе весь обоз сразу. Для того, чтобы это сделать, пришлось послать половину войска Шереметева погонщиками да возничими, да и то людей не хватало люто, больно уж много захватили добра. А другая половина - в которой мальчишкой совсем зеленым и сотник был - пошла за Ордой. Хан, как только узнал, что его так обобрали и обидели, мигом повернул обратно, немало удивив жителей Тулы, которую как раз собирался штурмовать. Божьим провидением посчитали, когда грозная орда, даже не запалив посад, развернулась и ушла прочь.

Шли татарове полным махом и на второй день столкнулись с полками воеводы Шереметева на Судьбищенском поле. В конной встречной сече татарский авангард был разгромлен, но за ним шли все силы и своим тяжким таранным ударом они опрокинули боярскую конницу московитов.

Воевода был тяжело ранен, а бежавшие укрылись за стрелецкой обороной. Не зря готовились - гуляй-города там не было, потому пришлось помудрить и помахать топорами, валя деревья и устраивая из них загородь. Рубили так, чтоб оставались пни - до сосков отмеряя, чтоб пищали класть удобно. Отсекали ветки не у ствола, а чтоб дерево становилось рогаточной растопырой. И так укладывали, остриями в сторону атакующих. Овраги там имелись, так все это разумно сочетали - как рвы с завалами. Запас чеснока весь срасходовали. Преследовавшие татарове, уже празднующие победу, с ходу напоролись на эту оборону и стрельцы дали залп прицельно. Солоно пришлось - атаковали ордынцы яростно и неудержимо, без обоза все их дело рушилось сразу. Резались весь день, пороховой дым затягивал слоистым туманом поле. Вот там было страшно, потому как татаров было вдесятеро больше. И лезли они осатанело.

Хан - настоящий воин. Сам свои тысячи в бой водил. До самой ночи рубились яростно. Стрельцам тоже приходилось сечься, да еще с неба сыпались тысячи стрел. Ночь мигом пролетела и сеча пошла с новой силой. Только вот уже стрелы у татар кончились, потому резня шла не в пользу ордынцев. А порох и пули у стрельцов еще имелись. И били они почти в упор, шили увесистые свинцовые шарики, размером с голубиное яйцо, сразу по два - три врага. И тогда татарам еще огневой бой был внове, это сейчас уже и сами научились.

За это время полоненный обоз ушел уже так далеко, что догнать его и степняки не смогли б. Хан это понял, обошел забивший пробкой дорогу русский отряд и пошел восвояси, не солоно хлебавши. Провалился Большой поход бесславно. Пошли татарове по шерсть, а ушли сами обстрижены. А Великий государь милостиво одарил и воеводу и ратников. Сотник поцокал языком, вспоминая с удовольствием свое первое дело.

За разговором и свечерело. Клевавший носом Паштет с трудом поднялся на ноги, потер ладонями лицо. Странно было - противное ощущение, словно не своя кожа, а сохлая залежавшаяся колбаса, покрытая липким и мерзким налетом. Козырнул автоматически сотнику, сам понял по удивленным глазам стрельцов, что к такому жесту они не приучены, но уже было как-то наплевать. Как-то сам собой воинский этот жест получился.

Камарады дремали в теньке от телег. Сел рядышком, вытянул ноги и как провалился. И зло разобрало, как когда-то в аэропорту, когда не мог понять, как работают краны в туалете, новомодные какие-то присобачили, то ли лазерные, то ли еще как - но с ходу было не понять, как их, подлюк, открывать. Хоть канючь, как тот герой анекдота: "Краник откройся!" И в этой громадной душевой, тоже ни черта было не понять - как воду-то включить? Заковыристые сантехнические приблуды нагло сверкали никелированными частями, пускали яркие блики, но воды не удавалось добыть. Ну не лизать же влажные стенки? И на полу, как на грех очень ровном и гладком ни одной лужицы. Чертовщина! Вот придется идти в бассейн, что за стенкой и пить воду оттуда, хотя она и с хлоркой.

- Не помывшись - в бассейн идти нельзя - заявил знакомый голос.

Глянул. Ну да, вездесущий Хорь сидит у костерка на гладком кафельном полу - и альва эта темная тут же - жарит что-то на прутике.

- Сосиску хочешь? - спрашивает.

- Какая же это сосиска - у нее вон лапы и хвост. Крыса это!

- Сразу уж и крыса. И не крыса это, а белка. Диетпродукт, сродни кролику. Полезно витаминами, солями и микроэлементами.

- Не, сам ее ешь. Мне воды надо!

- Нету воды. Отключили за неуплату у соседей снизу и сбоку.

- А я-то при чем? - разозлился Паштет.

- Так сам у соседей и спроси. Вон они - явились, не запылились. Слышишь, стучатся? - кивнул Хорь.

Паша зло стал засучивать рукава ватника, но те как-то не заворачивались, словно стали жестяными на манер кровельного железа. Глянул, что за чертовщина? И удивился, рукава до плеч были покрыты красно-коричневой засохшей кровяной коркой. А в дверь и впрямь настойчиво барабанили.

- Открой им! - велел Паша альве.

Та (или тот?) гибко вскочила на ноги, мигом оказалась у входа и щелкнула засовом.

- Это я зря! - успел подумать погорячившийся попаданец, увидев валящую в проем многоголовую массу червивого мяса с сотней оскаленных мертвых лиц...

- Голова садовая! Лови! - и Хорь кинул Паше вороненый автомат Калашникова обильно увешанный какими-то рукоятками, прицелами и прочими глушителями на планках Пикаттини. Попаданец махнул руками, но те были онемевшими и не послушались, оружие пролетело совсем рядом и загремело с металлическим дребезжанием по сияющему кафелю, скользя дальше и дальше, а по спине ледяным языком лизнул ужас. И не крикнуть даже! А вал дохлятины злой - вот уже! Беззвучно рявкнул от отчаяния что-то немое и рванул навстречу. Больно ударился лбом об что - то острое. Ошалело завертел головой, потирая ушибленное место с быстро набухавшей шишкой.

Дохлятина с обсохшими зубами и глазами мирно и спокойно лежала в нескольких шагах. Приснится же такая дрянь! А боковина у телеги - угловатая, да. И гвозданулся башкой сильно, аж искры из глаз. Стук, видать, вышел громкий - и Гриммельсбахер и Шелленберг обернулись и не то, чтоб заржали или ухмыльнулись, но прищурились оба ехидно.

- Черти гонялись? - спросил "Два слова" очень иронично.

- Мертвецы - сухо ответил Паша. Сил ушло на это слово так много, что понял - есть шанс стать еще большим молчальником, чем этот скупой на речи немец.

- Тоже нечисть! - уверенно заявил молчун.

Игрок недоуменно уставился на своего товарища. Видать такая болтливость была ему внове. А за щитами слитно грохотали барабаны "соседей". 

Глава двадцать третья. Руки султана 

Осажденный лагерь замедленно суетился. То есть все поспешали со всех сил, готовясь к штурму - как могли быстро. Только сил на "мигом" не было и поспешалось как-то с затруднением, словно в вязком киселе двигались люди.

Утро еще было прохладным, солнышко только взошло и не успело еще раскочегариться. Глянул на дымки фитилей - и понял, что штурм уже начат, раз запалили, посмотрел в поле. Завыли бычьим ревом трубы, засвистели дудки - и у московитов тоже, хоть и куда жиже и разрозненнее.

Татары двинулись. И стена их атакующих в этот раз была куда цветастее и куда блискучее, чем все ранее виденное.

- Наша смерть - тусклым голосом сухо заявил Гриммельсбахер.

- Пестренькая такая - весело отозвался "Два слова".

- Десять против одного, что и сегодня мы живы будем - прошелестел Хассе. Неожиданно игрок, до того бывший в печали и грусти, оживился:

- Принимаю!

- Дурень азартный - хмыкнул молчун.

- Отбрызни, нудный филистер! огрызнулся неожиданно бодро игрок.

Цветастая стена катилась размеренно и неудержимо. Ярко-зеленые, красные, рыжие и белые пятна сочных, насыщенных цветов. Хорошая одежда, качественная и дорогая. И блики на оружии и доспехах. Не серое гнущееся железо. Сталь у них в руках. Блестящая, любовно отполированная. Дорогая и качественная.

Орудие рявкнуло и катанулось назад. Паштету показалось, что раньше бахнул канонир, чем делал это вчера. Расчет мигом перезарядил орудие, насовав всякого собранного вчера хлама. Поднял глаза - и обомлел - нарядно, по-праздничному одетые воины были совсем рядом. Опять рев пушечного выстрела и тут же треск пищалей и мушкетов. Руки задрожали, очень хотелось глянуть - где сейчас враги, если рванут бегом - то и все. Но все пушкари, не отвлекаясь, делали свою работу. И успели третьим выстрелом вбить горку металлического тяжелого хлама в набегающую толпу. Визг, рев, проклятья и гром близкой пальбы. Шелест стали близкий - наемники рванули из ножен шпаги, стрельцы - сабли. Волна атакующих докатилась до щитов, только не ринулась, как вчера через доски - на что уж там встали нападавшие - Паша не понял, но увидел над верхом щитов ряд голов в странных квадратных шапках, плечи - и внезапно пыхнувшие в принимающих стрельцов и немцев дымки. Татары сами дали залп из мушкетов! Стук яблок, крики, стоны и рев Хассе под ухом:

- Пауль, сто тебе чертей в печенку!!!

В странно замедлившемся времени потянул свою двустволку. По шлему щелкнуло что-то вскользь, но с такой силой, словно колом вдели со всей дури. Показалось, что голова оторвалась и теперь болтается там, за спиной на тонкой нитки вытянутой шеи. Присел на корточки поневоле, глаза заслезились, хотя откуда в высушенном до состоянии вяленой воблы теле еще влага? По бабьи взвизгнул Гриммельсбахер, скорчившись уткнулся головой в грязную, разжиженную прошлой кровью землю.

Показывая завидную скорострельность татары дали второй залп с верха щитов. Ответный огонь был редок и жидок, хотя в бахроме квадратных шапок образовались дыры и прорехи.

- Пауль!!!

Под мышки подхватили с боков, поставили на ноги. В голове гудело и сильно тошнило, адски захотелось блевануть, видел окружающее словно через грязное и неровное стекло, но раскаленным шилом в сознании - стрелять, стрелять, пока не поздно, валить этих бойцов пока есть возможность, эти ребята - мастера боя, умельцы, не хуже немецких наемников. И Нежило тут же - вопит тихонько, широко открыв щербатый рот:

- Хозяйин! Вот тута я!

Хорошо, когда есть мышечная память. Если б не отработка прицеливания до осточертения еще там, в будущем времени - ни хрена бы не смог своей отбитой головой командовать уставшему до предела телу. А так оно само, это тело приложило ружье к плечу и палец сам нашел курки и спуск.

Удивило, что дуплет весомо качнул тело назад, аж ногами пришлось переступать. Да, ослаб, реально ослаб. Пальцы сами закинули патроны в казенники, не так шустро, как в компьютерном шутере, но все же - быстро. Увидел, что редкая стала бахрома, довернул свою легонькую двустволку в другую сторону, словно башенные корабельные орудия - врезал по тем головам и плечам с самострелами, что над другим щитом торчали. И еще. И еще.

Рядом рассыпалась острыми щепками боковина телеги, о которую оперся спиной. Приложило доской плашмя, словно кто-то по ней сзади пнул. Понял - пули рядом шмякнули.

Смертная тоска накатила - сейчас влетит свинцовый шарик в пах - раздробит таз и все - только волком выть останется. Почему-то попадания в грудь и живот Паштет опасался меньше. И еще то помогло, что суетился он, как однорукий в почесухе, некогда было упиваться своими терзаниями и страхами - просто не оставалось времени на постороннее.

Празднично и ярко одетые воины уже ловко прыгали через щиты, явно им там помогали так сигать. А с этой стороны встречала жидкая цепочка еще державшихся на ногах стрельцов и наемников. Вал атакующих отбросил защитников к телегам, Хассе орал, отбиваясь в тесноте банником - впрочем, весьма успешно, здоровенный, зараза - и Пауль понял задачу.

Еще вчера поглядел - щиты были надежно прикреплены к земле - оглобли - станины примотаны веревками к колам и суетившиеся там во время боя татары как раз яростно резали эти веревки, чтоб рванув освободившиеся оглобли, опрокинуть щит и открыть пролом своим. Точно то же сейчас делали и эти красавцы яркие, сгрудившиеся именно у мест, где крепеж был.

Их уже здесь было много, но за щитами теснилось и орало куда больше - перебираться через более чем трехметровый забор было все-же непросто. Рухнут загороди - и потоком польются, тогда - точно - сметут. Да просто даже массой своей. Выражение "живая сила" тут было наглядным.

И следующие выстрелы Паштет сделал по круглившимся беззащитно зеленым, красным, оранжевым и синим спинам. И слаженно возившиеся кучки воинов рассыпались под картечью, враги падали, корчились, вроде наповал и не убил толком, а работу сорвал напрочь. Но и его заметили - кинулись, благо недалеко. А навстречь - свои в перехват, сшиблись рядом тесной собачьей свалкой, пошла грызня. Даже саблей толком не маханешь в давке такой, словно час пик московского метро, кулаки, ножи, зубы - все в ход пошло, только б врага убить или хоть покалечить. Многоголосый рев, вой, ругань самого забористого свойства на нескольких языках сразу заглушили стоны и проклятья раненых. Точно - поле брани!

Попаданец в последний момент ухитрился прыгнуть спиной вперед на повозку, заскочив задом на побитую пулями телегу. Краем глаза успел схватить юркнувшую под ту же телегу приметную рубашку покойного Шредингера, тут же о слуге думать стало некогда, только и успел пнуть сапогом в оскаленную рожу, самую ближайшую и накинувшихся на него цветастых вояк, ответно словил больнючий удар в грудь чем-то остро-колючим, отмахнулся по бритой башке горячими стволами ружья, получил по зазвеневшему шлему и тут же чем-то тяжелым по ляжке, туловищем дернулся дальше, отползая и отбрыкиваясь ногами от лезущих следом. Помогли свои, выдернули с телеги, как морковку с грядки.

Залязгали сабли - рубились теперь через телегу, стало где размахнуться и паре этих странных татар, метнувшихся следом, досталось в несколько лезвий - чуточку у московитов сабли оказались длиннее, чем у пришлых, да и были у ярких в руках странные сабелюки - выгнутые лезвиями внутрь. Походя вспомнил - ятаганы называются. Тут же забыл, потому как не до того стало.

Не пойми откуда - со спины грохнул нестройный залп самопалов и стоявшие рядом стрельцы в меру своих оставшихся сил ломанулись на ту сторону, пока врага пулями посекло и чуточку враг растерялся, потеряв многих своих. Оглянулся. Прям картинка - последние солдаты Урфина Джюса, только одеты в стрелецкую грязную рванину и замотаны окровавленными тряпками. Все, кто из раненых еще мог пальнуть из самопалов - стояли колченогой поломанной изгородью, вторая линия защиты, она же - последняя. И не только самопалы оперли на подставки, а и сами с какими-то подпорками и самодельными костылями были, офигеть картинка.

А кто мог рубиться - как раз сейчас атаковали со всей злобой и яростью, какая еще осталась у обессиленных, измученных жарой и жаждой людей. И закрыли врага спинами, мелькая в дыму и поднятой топочущими ногами пылище. Кряхтя и по старчески опираясь на ружье, словно на посох, влез на телегу, зададанил поверх голов стрельцов и немцев - пришлые уже порастеряли в сутолоке свои странные шапки, бликовали бритыми башками, оставалось только надеяться, что по своим прилетит меньше, чем по врагам. Но отличать было просто - свои грязные, запыленные, закопченные, тусклые, а враги - свеженькие и чистенькие, словно манекены с витрины какого-то диковинного магазина восточных креативов.

У фон Шпицбергена еще оставалось сколько-то патронов - штук пять - шесть, когда эти странные татарове смогли отбросить прижавших их к линии щитов московитов. Оно понятно, упавшего защитника заменять было некому, а яркие все лезли и лезли с той стороны, как вода в половодье перехлестывая линию обороны. Много их там было еще! Порубленные, помятые московиты опять перекатились через телеги - и уперлись!

Паштет не успел спрыгнуть сам, на него фурией налетело сразу двое бодрых врагов - синий и красный, но не рассчитали рывка, думали, что наемник в каске прочно на ногах стоит, большой ведь и с виду сильный, но попаданец так вымотался, что его повалили как кеглю и все трое загремели с телеги на землю.

Алые, блестящие, ровные, словно искусственные, зубы лязгнули у самого кончика носа. Яростно лязгнули, по-собачьи, словно капкан щелкнул. Ружье зажалось между телами и чисто на рефлексе ухитрилась правая рука до ножика дотянуться и - как тому, ночному гостю - в бок пырнул со всей оставшейся дури, раз, еще раз, еще раз, следуя заветам фехтовальщика. Без участия уже разума, некогда было думать, да и силенки все ушли на то, чтобы локтем в нос откинуть синего врага и не дать алому этому отхватить пол-носа своего.

Краешком сознания мелькнуло, что странно выглядит этот красный - рожа, словно красная литая пластиковая маска, только яростные серые глаза пялятся бешено с ощеренной по волчьи морды. Опять синий кинулся, схватился за край каски, стал отжимать голову, чтоб горло открылось. А потом плеснуло на Пашу теплой мокрядью соленой и синий угомонился вдруг, пальцы вяло по одному отлеплялись от горячего края шлема. И бешеные голубые глаза тухли на оскаленной роже совсем рядом. Собрав все силы и волю спихнул с себя словно свинцом набитую трупнину. Доперло, что был враг в алом кафтане, да еще густо кровью его залило... А синий так и сидел в мирной такой умиротворенной позе на коленях, плотно угнездившись задницей на пятках.

Только вот странноватое что-то в нем тоже было. Наверное потому, что не хватало головы. Бордовые струйки словно питьевой фонтанчик еще прыскали из узорчатого среза шеи.

Кто-то помог встать. Все тело болело, особенно шея - рукой провел - не понял ничего - вся рука в кровище теплой, а дырки не нащупал, хоть и саднит сильно. Тупо посмотрел на сунутую в руки двустволку, с трудом узнавая. Машинально сжал горячие стволы рукой. Странно отупел и ослаб как-то и сердце тяжело и неприятно ворохалось в груди, стучась о ребра слабее, чем обычно.

Вроде не дырявый, кровь не хлещет, а голова тошно кружится и медленно все вращается вокруг, словно собирается попаданец рухнуть в обморок или как раз наоборот - в себя приходит после потери сознания.

Вроде орет кто-то сбоку и трясти стало. Но не сам затрясся - чужие жесткие пальцы на плечах. Плавающим взглядом всмотрелся - "Два слова" за плечи ухватил и орет что-то... Как у него смешно рожа дергается и язык тряпкой розовой... Забавно. Паштет даже хихикнул, но тут Шелленберг влепил ему справа - налево и обратно по физиомордии хлесткие пощечины. И у попаданца словно лампочка в голове включилась. Он словно вынырнул на свет из мутной глубины.

- Стреляй же, Пауль!!! Очнись, они лезут!

- А... ваяфо.. эм... ох - пересохшие губы складывались как-то неправильно.

- Стреляй же, каменнодеревянный олух царя небесного!!! - секунду тупой взгляд Паштета таращился на орущего наемника. Что-то было не так, но что - неясно. Отшатнулся, у лица сквозануло острие чего-то бликанувшего на солнце, убралось прочь с лязгом, "Два слова" хекнув натужно, отбил эту сталь своей шпажонкой.

И двустволка начала бахать словно сама по себе. Если бы не занудное и упорное настырство Хоря и Навахи, заставлявших Паштета нарабатывать мышечную память, делать ряд манипуляций с боевым железом машинально, не думая, погиб бы он уже давно. А теперь это спасало. Тело рефлекторно уклонялось от близких ударов, стреляло, перезаряжало - и тяжелые цилиндрики патронов попадали точно в казенники, пальцы взводили щелкающие тугие курки и жали на спуск. То же и сейчас. Только скоро рука в сумке стала шарить вхолостую. Хоть и очень не хотелось верить в то, что было, в общем, очевидно: патроны кончились. Все кончились, до последнего, без остатка.

А потом ничего не осталось делать, как с размаху гвоздануть прикладом в замахнувшегося врага, со всей дури, чтобы не успел секануть своей странной саблей. Дури в Паше всегда было много, а нежная охотничья ружбайка не была рассчитана и сделана для таких выходок. Приклад, крякнув, отлетел было в сторону, но удержанный ремешком, стукнул укоризненно хозяина по локтю.

Цветастого визитера словно сдуло, но на его место тут же ринулись двое таких же.

И единственно, что мог сделать попаданец - это перехватить жгущие жаром руку даже через перчатку стволы и врезать по голове первому. Сам удивился результату - что-то сухо крякнуло, словно палку переломили, чудом сидящая на голове странная шапка перекосилась и оказалась вмятой в лоб напавшему. Тот, вместо того, чтоб, как положено - свалиться замертво - пыром воткнул полированное лезвие своего ятагана Паштету в живот.

И это было очень больно. Так больно, что у попаданца словно второе дыхание открылось и он теперь уже совершенно сознательно и с большей мощью врезал по ненавистной шапке казенниками сломавшегося ружья, пользуя стволы, как дубинку.

Опять хрустнуло и, наконец, странно скосивший к носу глаза, яркий стал заваливаться на своего товарища, мешая атаковать. Тот отпихнул умирающего в сторону, размахнулся во всю силу и с чего-то не ударил, а выронил себе под ноги острие и, согнувшись пополам, исчез из поля зрения, как то не по-мужски взвизгнув.

Его тут же заменил другой и на место того, с проломленным черепом, встал новый враг. Вокруг вертелся какой-то цветной калейдоскоп с преобладанием алого цвета. Пашу лупили не жалея, он бил в ответ тоже во всю силу.

Выжить было невозможно. Оставалось только доиграть эту чертову партию до конца. Подороже продав свою жизнь. Такую, как оказалось из этого времени глядя, комфортную удобную и интересную. И даже пожалеть о дурацкой выходке с паскудным порталом уже было некогда. А потом то ли ремешок лопнул, то ли его разрубил секанувший по щеке клинок - но столь послужившее боевое железо свалилось с головы и улетело черт знает куда. И теперь по шее попаданца лилась его собственная кровь - по неприкрытой голове сразу и прилетело чем-то острым.

 Трижды Паштета роняли и дважды он все же поднимался. На третий раз пришлось уползать под телегой, а то бы и забили. Теснота рукопашки не давала толком махать саблями и ятаганами, драка шла самая такая зверья - пырялись ножами, душили, крутя жесткими пальцами шеи, выдавливали глаза и рвали рты, грызли врага зубами и конечно - молотили кулаками и всем, чем ни попадя.

Под ногами путались раненые и умирающие, подметки скользили на валяющихся трупах и пораненных и там - внизу - тоже дрались со всем остервенением уже пропоротые и искалеченные, доплывавшие кровью. И Паштет охнул и задергался, когда его чем-то острым очень болезненно пырнули снизу в пах, охолонуло ужасом - не сделали ли чертовы татары евнухом - но по ногам не полилось противной горячей мокрядью, сообразил - фиговый листочек фартука от старого ментовского бронежилета прикрыл надежно нежное паштетово тело от злой железяки кочевной.

В ушах от рева, стонов и ругани гудело, чем дальше - тем сильнее, глаза уже видели плохо и - странно - словно красной пеленой все подернулось. Враг давил и положение было безнадежно. Рваной клиповой нарезкой видел какие-то куски - то Шелленберга, рвущего из развороченного чужого лица застрявший в костях черепа нож, то стрелецкого сотника, который еще и прикрывать Паштета ухитрялся, виртуозно кромсая татар странным топором на короткой ручке, то вражеские выпады, которые пока не оказывались фатальными, но каждый мог стать последним в Паштетовой жизни, мельтешащие узорчатые одежды, яркие и пестрые - только теперь мало было белого и зеленого с синими - все уверенно становилось карминово - красным, только разного оттенка. А еще стоять было сложно - мало того, что и ноги ослабели, так еще и подошвы разъезжались на мокрой земле, отчего бившиеся насмерть воины чуточку напоминали стадо коров на льду или шоу Бенни Хилла, только вот комизм этого было некогда заметить - так, только странность нелепая мозгом отмечалась. Не как в кино, нет, совсем не как в кино.

Момента, когда вдруг все вокруг изменилось Паша не запомнил. Вот только что получил - в который раз - по морде чужим кулаком, ответно пырнув куда-то, словно в пластилин нож воткнув, увернулся от чужого лезвия, секанув ножиком по глазам атаковавшего - а что-то как в воздухе пронеслось. Не понял что, но почему-то взревели сиплыми сорванными голосами соседи - и немцы и стрельцы, причем как-то радостно, вроде как-то оживились, словно по толпе режущихся насмерть людей ток проскочил.

А враги - те наоборот как-то замялись, стали озираться, загалдели испуганно и растерянно, натиск их внезапно ощутимо ослаб. До того орали что-то слаженно и ритмично, сразу после выкриков атакуя дружно всей массой, напоминая этим волны прибоя, а тут - определенно даже неопытный Паша понял - что-то у врага не так пошло.

Московиты и немцы с ними - сами, откуда только силы взялись - поперли растерянного врага обратно к щитам, молотя топорами, саблями, шпагами, дубьем и чем попало. И попаданец физически ощутил невероятное - сопротивление врага вдруг ослабло. Это было неописуемое ощущение, которое он бы словами не смог объяснить - но враг СЛОМАЛСЯ. Вот вдруг - ожесточенно прущие напролом, не жалея себя, воины хана вдруг стали растерянно озираться, как-то странно засуетились, словно сдуваясь и теряя накал. Вот столько что были - львы, а теперь скорее - стадо баранов. И теперь их резали, а они - Паштет даже протер залитые подсыхающей кровищей глаза - теперь враги сигали через щиты обратно - то поодиночке, а мгновениями позже - потоком. Побежали!!! Они - побежали!!!

И это вызвало такое воодушевление даже у попаданца, что словно его подменили! И, яростно заорав что-то хрипатое и самому непонятное, он дернулся преследовать отступающих врагов, но его кто-то придержал за шкирку, решительно, но деликатно.

Оглянулся недовольно - канонир Хассе. Вида преужаснейшего, сразу бы и не узнал - по глазам только понял, кто это грязное кровавое чучело в изодранной, словно собаки рвали, одежде.

- Что это? Что происходит? - спросил его.

- Царь подошел с войском и ударил хану в спину. Атакующее нас войско не развернуть сразу - и это гибель тартарам. Разгром и гибель. Резня с двух сторон. Но наше дело - пушка. К орудию надо добираться, бой еще не кончен! Мы - не есть пехота! Пусть они режут друг друга боевым железом, белым оружием. Мы - канониры, наше оружие черное - гром с молниями! Пока - вот тебе аркебуза, залезай на телегу и примени ее! - непривычно возбужденно и многословно выдал речетативом старший канонир.

Паштет успел довольно прицельно (ну, говоря откровенно, ствол круги описывал но в толпу промазать трудно) бахнуть в сгрудившихся у щитов врагов, потерявших за это время всю щеголеватость и нарядный лоск, и самое главное - потерявших нахрап и злую волю победить. Опять же непонятно по каким признакам, но сейчас уже они - отбивались, а их били! Нежило принес еще два самопала заряженных, только фитиль пришлось переставлять поочередно. Бахнул и ими. И кончилась с этой стороны резня. Кто не сообразил убежать - лег кровавой неряшливой кучей, завалив искромсанными своими телами приступки щитов. А из-за загороди несся многоголосый визг и рев и улюлюкание.

- Государь пришел! Государь! - загомонили радостно стрельцы.

Сотник уже строил своих - и мало же их осталось!

Пушка стояла почти не видная под завалом из мертвецов и раненых. Немцы деловито добивали еще живых врагов. Пощады на этом поле не было вовсе. Никакой. Разве что добивали быстро, не веселясь над чужими муками и не растягивая удовольствие - только в этом проявляя гуманизм и милосердие. Хотя, как уже понимал пообтесавшийся уже в этом нетолерантном времени Павел - и это уже было очень немало. Быстрая смерть тут и была милосердием. Вон как Нежило рассказывал про пленных крымчаков, которых насадили жопой на колья. Вскоре уже не было никого, кто мог бы исподтишка пырнуть зазевавшихся пушкарей - добили всех старательно и качественно. Пораскидали тела - и пушечка предстала перед глазами.

Видно было, что кто-то попытался порубить спицы колес, а в затравочном отверстии косо торчала вбитая наспех пуля, но для канониров это было сущим пустяком.

Хассе какой-то железной хитровывернутой приблудой легко выдернул мятую пулю, буркнув поучительно - осуждающе, что полуоглохший лекарь-артиллерист понял худо, но ориентируясь на пару понятых слов, перевел как порицание глупцов мохнозадых, которые ленятся таскать с собой молоток, отчего забить пулей затравку задачка верхней сложности.

- Свинец - не железо! - согласно кивнул головой "Два слова". Он определенно проверил - не запихали ли враги что в ствол. Радостно осклабился уголками рта, ствол был пуст и туда сразу же пошел ковш пороха и пыж. Вопросительно глянул на старшего канонира.

- Ждем! - ответил тот. Но как понял попаданец - приготовлены были и пара ядер и ломаное металлическое дерьмо, служившее вместо картечи.

Паша доковылял на плохо слушающихся ногах до амбразуры в щитах, помог оттаскивать за еще теплые ноги и руки заваливших ее мертвецов. Осторожно выглянул в поле. И удивился - разрозненные и убегающие прочь кучки татарской пехоты, которой было слишком мало, сравнивая с тем валом, что шел в начале штурма, рубили носившиеся по полю кавалеристы. Рядом что-то загрохотало - стрельцы опрокинули пару щитов так, как до того пытались сделать татары - и теперь из лагеря в поле рвались конники, выливаясь лавой в проделанные проходы. Грохотали по доскам копыта, кони визжали свирепо с нескрываемой радостью вырываясь из голодного и обезвоженного лагеря на простор, хотя и видно было - ослабли лошадки-то, стоя на солнце без воды и сена.

Следом поспешным шагом рванули и стрельцы. Тоже волоча ноги, потому как голодно было в лагере все эти дни - так спешили за татарами, что бросили все обозы для скорости, силы отдав обозу с гуляй-городом. Практически все это время и не жрали толком, разве что кто конины сырой пожевал, лошадки уже дохнуть стали от такой жизни.

Нежило куда-то подевался. Паша поискал глазами рубашку покойного Шредингера - приметная она была. Не увидел, надо думать - жив пострел. Как-то уже и привык к слуге-то.

Остались только пушкари да раненые. Понятно, если ударом с тыла и фронта удастся опрокинуть татар - то уже и все. И сейчас сидя в кольце гуляй-города чертовски хотелось выбраться из этого раскаленного солнцем и заваленного трупами вонючего пекла. Паше пришлось напрячься и помочь раненым, которые удивительно стоически переносили все беды и напасти. Чистых тряпок не было и в помине, мотал раны чем попало, надеясь в глубине души, что обойдется с такой антисанитарией. И таблеток потратил массу - когда спохватился, что надо бы и поберечь - осталось их совсем мало.

А потом стало чуточку жить легче - прибежал Нежило с еще какими-то не то чужими слугами, не то обозниками просто - но принес канонирам ведро воды, на такой летней жаре показавшейся чуть ли не ледяной. Когда пили - казалось Паше, что вода эта всасывается с шипением еще во рту и пищеводе, не успевая до желудка докатиться. И оживали с каждым глотком, тут-то впору было вспомнить про сказки про живую воду.

- Бочку скоро прикатят с водицей-то - радостно сообщил пацаненок весело скаля щербатый рот.

- Куда зуб дел? - поинтересовался, возвращающийся в человеческое состояние Паштет, потихоньку входя в меридиан. У него самого болели обе челюсти и пара зубов ощутимо шатались после сегодняшнего предосудительного развлечения в виде банального мордобоя с поножовщиной. Слуге тоже по мордахе настучали?

- Выпал, хозяйин - как о само-собой разумеющемся сообщил малолетний слуга.

- А ну да, он же малой еще. Молочные там выпадают, то се... - подумал Паштет. И вот ведь странность работы мозга - сидя тут он сообразил - что за сорокозубый пришелец валялся кучкой погрызанных костей в лесу. Как раз - вот такой же Нежило. Или девчонка малая. Где-то ж сидят в челюстях заменяющие молочные постоянные зубы. А головенку детскую зверье погрызло немилосердно, вот зубешки и повысыпались...

Жизнь определенно налаживалась, благо и солнце пошло на убыток, жарило не так люто и бочку с водой привезли, а потом - и вторую и первая, опустев - мигом обернулась, да и Гриммельсбахер притащился к пушке, опираясь на какую-то клюку. Ногу он волочил, бок явно берег, дышал с одышкой и вместо морды у него была синяя подушка, в складках которой с трудом угадывались места, где были глаза, нос и рот - но живой. Как ни странно, а видеть этого ковыляющего самостоятельно пройдоху Паше было приятно. Хоть и редкая скотина его камарад - а все же - свой. То, что приятственности могла быть причиной и банальная корысть - попаданец не подумал.

Притащил потоптанный игрок с собой забытую по причине солености лютой жратву - сумку с вяленым трофейным мясом - и сейчас - с водичкой пошла это твердокаменная говядина на ура, только б зубы не сломать, потому как аж за ушами трещит. И так соли хотелось! Ну, понятно - даже облизнуться было сложно - налет на губах и коже - не соленый, как от пота бы полагалось - а горький и с омерзительным послевкусием. С трудом сообразил, что потерял соли много, а горечь - от горелого пороха, копотью легшего на одежду и кожу.

Опять с ранеными возился, пришлось и страдальцу игроку три витаминины выдать, чему тот обрадовался несказанно, потому как видел - стрельцам и немцам порезанным и прострелянным давал Паштет по одной таблеточке - а камараду - аж три!

И черствый душой прохвост отплатил добром - собрал с помощью "Два слова" странные квадратные шапки пришлых и оказалось, что не зря - на каждой был небольшой, но тяжеленький значок - как оказалось - из золота. Вроде и пустячок - а сверточек увесистый получился. Вообще шапки были странными - из отличного сукна, с приделанным сверху белым тонким и дорогим явно полотном, но саму структуру этих шапок Паша понять не мог до того момента, пока посмеивавшийся Хассе не показал наглядно, просунув руку в эту шапку, что оказалась очень похожей при этом на великоватый рукав.

- Эти сукины сыны, гори они в аду - ени чери. Руки султана. Каждого направляет невидимая султанская длань. Так что это не шапка, это и есть рукав. Потому и сшиты из такого доброго материала - пояснил он.

- Так это были турки? - доперло наконец до Паштета.

- Не совсем - поморщился брезгливо старший канонир.

- То есть значит - не турки? - туповато спросил Паштет. Спросил просто для того, чтобы не свалиться и не уснуть каменным непробудным сном. Выпитая вода, страшное напряжение последних дней, драка такая, в какой никогда раньше участвовать не приходилось - вымотали попаданца практически до донышка. И если не отвлекать себя на разговор - то просто - напросто выключится организм, словно вскипевший электрический чайник.

- Не совсем турки. Точнее не турки совсем. Их для салтана отбирают из семей всякой сволочи румейской и валашской и хорватской и черт их знает из кого, да простит меня святая Варвара. Совсем маленькими детьми. И воспитывают воинами салтанской гвардии. С младых ногтей. Потому по крови и породе - они не турки. Даже по одежде сам видишь - отличаются, мордами тоже - бороды бреют опять же. Но по силе удара и огневой мощи - они в турецком войске - лучшие. А уж их пятерки для штурма - совсем гадость для любого христианина - уверенно, с видом знатока пояснил старший канонир. Усмехнулся, велел вертевшемуся рядом Нежило стоять спокойно и хапнул здоровенной пятерней маленького слугу за стриженую макушку. Властно повертел мальчишеской головой.

- Вот так великий салтан управляет каждым своим слугой из ени чери!

И действительно, на минутку показалось Паштету, что продетая в ставшую рукавом шапку рука тянется издалека. Потом наваждение схлынуло, оставив только неприятный холодок.

- И откуда ты столько знаешь? - удивился попаданец.

- Глаза и уши держу открытыми, а турки сейчас везде лезут. Знакомых моих много с ними встречалось - и по купеческим делам и в войне. А больше знаешь - проще жить.

- Знание - сила! - подтвердил и "Два слова"

С этим спорить было трудно. Дальше Хассе, явно гордясь своими энциклопедическими знаниями стал распространяться о том, что так-то у турок все как у нормальных людей, воин имеет земельный надел и землепашцев с которого и сам кормится и вооружение себе справляет, это не только в культурной Европе принято, но и у этих диких московитов так же. Но с такими ополченцами возни много, да и воюют они своевольно, дисциплины не знают, и каждый сам по себе. А чем знатнее и родовитее - тем все сложнее. Рыхлая выходит армия, управлять трудно, да и умения мало, зато самомнения много и каждый сам по себе. И каждый магнат в свою сторону одеяло тянет.

В итоге как поросенок такая армия - визгу много, а шерсти мало. Потому и выкручиваются правители, кто как может. В Европе - наемников используя, умелых и свирепых, салтаны вон личное войско из ени чери имеют, а тут царь Йохан тоже стрельцов набрал и кромешников своих скликал. И да - они воюют неплохо, гораздо хуже, чем немецкие наемники, но в сравнении с поместным ополчением - весьма недурно - великодушно признал старший канонир.

Пауль слушал с виду внимательно, но понимал с пятое на десятое, кивал согласно и старался не уснуть. Странно, стоило попить водички и уже и жара не так мучила и солнце не калило яростно. Даже как-то и вонь слабее и мух меньше.

Грохот боя укатился уже за предел слышимости. Те, кто остался за щитами, подготовились вроде как к новому бою, но через силу - и чего скрывать - уже спустя рукава. Враг разгромлен, войско московитского царя Йохана опрокинуло тартар, можно чуточку расслабиться после лютой напряги и придти в себя.

Подошедший к орудийному расчету московит в темно-сером наряде заговорил на вполне приличном немецком. Хассе хмуро вытаращился на гостя, следом и "Два слова" угрюмо пробурчал что-то нелицеприятное.

Гость был хорошо одет и обут, с красивой саблей на боку, за шитым золотом кушаком засунут украшенный серебром и цветными камушками кинжал. Сам тоже впечатляет статью и видом, но при том странное ощущение - и Пауль сам бы не сказал, что озадачило и насторожило его. Вот напоминал визитер не то коммивояжера с моющим пылесосом, не то свидетеля Иеговы. Во всяком случае даже сто рублей Паштет ему бы не одолжил. Что-то не то было с гостем. И вроде глаза не бегают и морда вполне мужественная, но - неприятно, что он рядом даже стоит. Определенное подспудное чувство, что собирается впарить какую-то дрянь задорого. И чуточку брезгливо.

- Нет, Штаден, нам не нужен командир над орудием. И расчет у нас достаточный. Вернется начальство - с ним и толкуй. Нет, меня это не интересует, и да, не надо рассказывать нам про свои подвиги, мы о них слышали - отбрехивался от подошедшего Хассе. Впрочем, довольно вежливо, без грубостей. Но притом - непреклонно. Гость был настырен, но тут его коса нашла даже не на камень, а на стенку из тесаного гранита. В итоге этот непонятный чужак плюнул в досаде и ушел дальше, аккуратно перешагивая через валяющиеся в омерзительном безобразии трупы.

- Кто это? - полюбопытствовал Пауль из Шпицбергена.

- Ты же слышал! Генрих Штаден, кто же еще.

Надо было полагать, что сам старший канонир абсолютно уверен в том, что это имя и фамилия настолько хорошо всем известны, что и добавлять ничего не надо. Паштет пожал плечами. Вообще-то лишний здоровый и умелый вояка в пушкарях не помешал бы. Хотя с чего-то Паулю не очень бы хотелось заполучить такого камарада. И сам бы не сказал - с чего такое ощущение.

- Не слыхал! - усмехнулся Шелленберг.

- Да, не слыхал - согласился с ним Паша, чем сильно снизил иронический настрой компаньонов. Они переглянулись, явно вложив в это действо извечное "Эта молодежь ни черта не знает!", хотя и были нисколько не старше Паштета, разве что от лихой жизни солдатской выглядели сильно потасканными и потертыми, отчего внешне в отцы годились, особенно тощий и морщинистый "Два слова". А налитой и хорошо кушавший попаданец - как раз ровно наоборот выглядел моложе своих лет.

- Фанфарон и трус - коротко охарактеризовал ушедшего не солоно хлебавши гостя молчун.

- Да, именно так - подтвердил и Хассе. Потом покачал укоризненно головой и продолжил, что разумеется, храброму воину, нужно уметь рассказывать про свои героические подвиги, иначе наниматель может не понять, какое сокровище будет служить в рядах его войска. Паштет кивнул, что-что, а то, что "Реклама - двигатель торговли" он помнил отлично. Канонир удовлетворился этим согласием и продолжил говорить о том, что бывает, конечно, что и в запале и поэтическом воодушевлении храбрый воин может капельку преувеличить свои заслуги. В конце концов именно так и рождались старинные баллады и легенды о великих героях. Но меру все же надо знать, особенно когда заливаешь это в уши своим же камарадам, которые знают тебя как облупленного. И одно - когда идет застольная болтовня, подогретая вином и водкой, а другое - когда все выдается на полном серьезе. Такое портило репутацию даже и заслуженным людям, признанным всеми героям.

С этим Паштет совершенно не стал спорить, потому как с детства запомнил свое удивление, когда узнал, что брехливый барон Мюнхаузен, выставленный в сборнике его баек сущим треплом, на деле был суровым и заслуженным воином, ротмистром созданного в Санкт-Петербурге императорского кирасирского полка, отличившимся не раз в русско-турецкой войне и трепотня про полеты на ядре и скачках на половине лошади - были как раз о тех событиях, когда нанятый царицей немец был в боях. Боевые награды и отличная репутация сильно не совпадали с шутовским образом фантазера.

Да и в быту смехотворный балабол был отнюдь не таков, как его опозорили в книжке. Очень удивило побывавшего в Боденвердерском музее Мюнхаузена попаданца, что если засидевшегося гостя барону не удавалось спровадить вежливо, то он нажимал на специальный рычажок в гостевом кресле, отчего из сидения в седалище непонятливого тут же впивался здоровенный гвоздь. И, как правило, этот тонкий намек невежды понимали отлично и откланивались тут же. Как-то это не соответствовало создавшемуся позже образу несерьезного болтуна и фигляра. Обсуждать это с камарадами не имело смысла, потому как Иероним фон Мюнхаузен сейчас еще и не родился даже, но мысль понятна, и посыл яснее ясного, привычны немцы привирать про свои подвиги, это для них совершенно нормально, вон откуда ноги растут у той мемуарной лжи, что бурно расцвела после разгрома Третьего рейха.

Так вот этот Штаден позорил звание достойного немца неудержимой и чудовищной брехней. В ней не было никаких оснований и при том она не носила характера бескорыстного (в отличие от мюнхаузеновской, как для себя понял Паштет). Корыстен был Штаден до безобразия и за это его не терпели камарады. Взял его было на службу Йохан в свои кромешные войска, но и там чертов выскочка все завалил. Позорит он имя немецкого воина, а это наносит убыток всем. И то сказать - последним "подвигом" чертового, прости за грубое слова святой Рох, трепача было то, что поставили якобы его охранять брод. И командовал он двумя сотнями московитов. Застава оказалась на пути орды и все погибли, кроме Штадена, которого якобы в пылу боя сбросили в реку и течение унесло его, спася от верной гибели. Судя по брезгливому выражению загорелого лица старшего канонира он ни на грош в эту историю не поверил.

- Сам сравни - ткнул пальцем и молчун - себе в грудь, в канонира, в Паштета - и потом в сторону ушедшего гостя. Тут и говорить было нечего - грязные, драные, закопченные и извозюканные в засохшей кровище очень сильно отличались от немного запыленного, но идеально чистенького хвастуна. Ясно совершенно, что в рубке он участия не принимал, отсидевшись где-то в тылу, в обозе.

- Удрал, подлец? - уточнил Паша.

- А как ты сам-то считаешь? Все легли, а его река унесла, словно щепку или...

- Говна кусок - подсказал Шелленберг.

- Вот-вот! Именно этот продукт! Зато скандалы при выплате жалования или тем более - дележе добычи - гарантированы и обязательны с его персоной. Ну его в пекло, такой сатанинский подарочек.

Тут влез в разговор Нежило, до того старательно мявшийся неподалеку, а сейчас улучивший момент в паузе разговора. Вид у слуги был озадаченный.

- Хозйин, я твою шапку железную нашел, целая, хоть и помятая, а самопала твоего диковинного нигде нет!

Легкомысленный Паша махнул при этих словах рукой, все равно капсюлей уже не осталось, да и в ходе драки поломалась ружбайка немилосердно, так бы сказал, что и стволы погнул, колотя по туркам (или как их там?) А заслуженный шлем принял в руки с удовольствием, понял уже заслуги этого неуклюжего с виду изделия.

Блестящие царапины, несколько длинных разрубов глубиной аж в полмиллиметра и продолговатая вдавлина - явно от пули - наглядно говорили, что десяток раз - самое малое - голову попаданца спасло это тусклое железо от весьма неприятного знакомства с разным острым и быстрым. Камарады неодобрительно перглянулись - и канонир выразительно моргнул молчуну. тот встал было - как бы невзначай, но очень похоже - именно пройтись по полю боя и все же найти диковинную аркебузу лекаря.

Но это действо прервало появление капитана Геринга, чертом влетевшего за линию щитов. Конь под гауптманом был явно свежий, седло непривычное глазу, попона цветастая по-варварски. Трофейный коник явно, бодрый. В отличие от зеленолицего "Стальной Жопы". Теперь у хап-атамана не только башка была перевязана, так и рука замотана цветной шалью с пробившимися бурыми пятнами.

- Живо собирайтесь! Все, кто может скакать на коне! - рявкнул капитан.

И прозвучало это так тревожно, что поневоле канониры вскочили на ноги.

- Войско царя не добило тартар? - спросил за всех Хассе.

- Какое к чертовой матери и его бабушке царское войско? Его тут и близко нет! - зло ответил гауптман, снизив силу звука.

- Но ведь на тартар напали с тыла! - немножко растерянно спросил старший канонир.

- Воевода московитов огневым боем отгонял три дня тартар от оврагов на краю этого вагенбурга. Вчера конница, что могла еще ездить - ушла по оврагам между тартарами и ногайцами в тыл к ним. И сегодня ударила по ханской ставке со спины. Каждый нужен, хан ушел, сможет собрать бегущих - нам конец! Понятно?

- Да, господин капитан. Очень понятно - не без тревоги в голосе сказал Хассе.

Паштет не совсем понял, с чего это оба компаньона так враз посерьезнели. Бегут же татары, а уж что такое разгром бегущего войска - он отлично знал. Был период в его бурной жизни, когда приходилось дежурить по ночам, а спать было нельзя никак. Зато можно было рубиться в разные компьютерные игрушки, правда на стареньком слабом компе, что скрашивал его дежурства, могли идти только весьма древние игры, не насиловавшие железо лихими требованиями из-за современного навороченного графония.

Зато игрушки старые были более разумными, чем многочисленные современные, берущие только картинкой, но безмозглые по сути, почерпнуть оттуда что для ума было невозможно.

Вот в древней стратегушке с тактикой "Рим. Тотальная война" четко было показано то самое - в бою нет таких лютых потерь, как при бегстве разгромленного войска, которое победители режут как волки - овец. Конец сражения - самая страшная бойня. Уж что-что, а в электронном виде много чего Пауль фон Шпицберген видел. Одних крупных сражений - за несколько сотен. Так что уж совсем неграмотным в резне он и тут не был. И сам частенько в той игре использовал этот прием - внезапный удар по вражескому военачальнику лихим кавалерийским рейдом или толковой засадой - а после гибели начальства чужое войско переставало быть скованным в единое целое, рассыпалось на отдельные отряды и главное было заставить бежать пару - тройку вражьих отрядов, дальше вся армада рассыпалась как карточный домик и можно было безнаказанно резать в панике убегающих врагов, ликвидируя напрочь до того мощное войско. Если побежали - то уже как лавина снежная - не остановишь!

Но старший канонир явно настроен был иначе, благодушием от него и не пахло, наоборот - собрался весь. Словно как перед новой атакой.

- Да что такое-то? Они уже бегут! - сказал Паштет.

- При всем том. что мы их выпотрошили и повыпускали на этом поле кишки - их все еще втрое больше. Если дать им передышку - опомнятся и навалятся опять. Сил у них полно пока. Удар был по ханской ставке, потому войско без головы. Но этот хан - воин и он не трус. Отбежит и придет в себя. И все остальные тоже. И нам придется очень солоно, мы обессилили и нам тоже повыбили многих. - вразумил Хассе.

- Гнать и бить! - буркнул Шелленберг. Он тоже споро собирался.

С поля прискакали на трофеях, выгодно отличавшихся от очумевших своих лошадок, несколько стрельцов, немцев и сотник. И так же поспешно собирались остатки войск для погони, из лагеря выжимали все, что можно. "Ну, Васенька, ну еще капельку!" - вспомнилось Паше. Загребли и обозников и слуг и даже часть раненых. Лихорадочно суетились, даже странно...

По просьбе сотника стрелецкого трех канониров передали соседям. Зачем - то Паштету было неведомо, но приятели его восприняли такой ход совершенно спокойно и даже с чуточкой радости. И Геринг тоже дал "добро" не слишком раздумывая. С лицом, правда не совладал, плохой он был бы игрок в покер. И вроде как и опаска на его морщинистой морде отразилась и затаенная радость - словно сделал крупную ставку.

Паштетов коник сильно ослабел и аж просел, когда тем более крупнотелый попаданец взгромоздил на его спину и седло и самого себя. Показалось Паулю, что если и побежала животинка, то так, что ноги сзади волочились.

- Погоняй! Надо спешить! А если сдохнет - черт с ним - там татарский табун! - порыкивал сбоку двужильный Хассе. Но Паштету никак не удавалось себя мобилизовать, эти чертовы жители прошлого были куда выносливее.

Проскочили густо заваленное трупами поле и даже отупелого попаданца тряхануло эмоциями - он раньше не видал такой яркой картинки успешной работы черным оружием, а то, что попадалось в инете - было без мух и запахов.

Картечь сильно рвала тела человеческие, но на удалении - там, где весело прыгали шарики ядер - целых тел не было - рваные куски мяса с грязными раздерганными тряпками из которых торчали странно целые руки - ноги, придававшие абстрактной, в общем картине, рваного мясного хлама крайне неприятную конкретную определенность.

Комендантская служба у московитов была налажена неплохо и хоть по - прежнему Паша понимал предков с пятого на десятое, а то, что прокричал вымахавший к ним стрелец в красном кафтане - в общем понял. Приняли сильно вправо и скоро уже выскочили к сбатованному табуну татарских лошадок, где суетилось два десятка странно малорослых татар. Пяток из них вскочили на уже распутанных лошадок - без седел - и колотя их в бока босыми грязными пятками пустились наутек во всю мочь. Оставшиеся сбились в кучу, ощетинились какими-то дубинами и кривоватыми копьями с разномастными грязно- серыми лезвиями.

Стоять им пришлось недолго - ровно столько, сколько понадобилось десятку стрельцов и трем немцам слезть с коней, вставить подожженые фитили в свои аркебузы и самопалы и дать нестройный залп в кучку татар. Мушкеты и пищали, как длинные, тяжелые и потому неудобные в погоне не брали с собой. Легкая стрелковка в руках. Промазать было трудно. Те, кто из врагов уцелел под градом пуль попытались атаковать, но их, бегущих, хромающих и плачущих, походя - словно гриб сшибая пинком сапога, снесли стоявшие наготове конные стрельцы. Даже и махать топорами и саблями пришлось недолго - вояки тут из этих пастухов были совсем никакие, положили всех мигом, глазом не успел моргнуть.

Паштет уже ничему не удивлялся. В том числе и тому, что привычный хрестоматийный образ пехоты стрелецкой развалился уже давно. Какая к черту пехота, если у каждого стрельца самое малое по паре своих лошадей и передвигаются они в конном строю все время. Воюют пешими, да и то не всегда. Чистые драгуны. Да и немцы туда же - все конные, хрена тут найдешь дураков, что пешедралом топочут.

Уже когда переставил свое седло на татарскую лошадку - сообразил, почему татары были такими низкорослыми - когда сел на новое приобретение и проезжал мимо порубленных. Мальчишки. Лет 10 - 12. А вон тот, кого свирепый удар лезвием развалил от плеча до пояса - так и еще мельче. Хотя жрут они тут не так, как в будущем, может и постарше, не выросли на скудном рационе. Нет тут диетологов, педиатров, витаминов и прививок. Акселерации тоже нет. Мясной, обильной белками пищи. И долго еще не будет.

Что-то ворохнулось в душе у цивилизованного человека Павла. Не, так-то он не был идиотом и к дурацкой толерантности относился более, чем презрительно, но все же вколоченные с детстве основы гуманизма слабо ворохались в подсознании. Опять же вколочено, что детей нельзя убивать, да и физиономии у мертвых татарчат были очень уж невзрослые. А тут их вырезали безо всяких яких. Не делая никаких поблажек. Да они - по всему видать - сильно бы удивились, если бы к ним проявили толерантность и гуманизм. Тут такое не в чести. Хотя чего говорить - вон сзади "собакой на заборе" скачет конный Нежило. И тоже никакой ювенальной юстиции и на дух не было, когда его семью эти самые людоловы в рабство забрали.

Так что та же монета заплачена. Тем более, что как человеку из будущему, Паштету только тут стало приходить понимание - что такое "рабство". От частого употребления всуе это слово потеряло свою жуткую реальную основу. Никто толком не понимал из всех этих блогеров и борцунов с системой, что такое - быть в рабстве, они легко обвиняли своих оппонентов в этом, понятия не имея, что на самом деле - быть рабом. Да и церковные деятели с их "божьими рабами" тоже добавили свою лепту в затирание страшного первоначального смысла.

Раб - не человек. У него нет ничего своего, вообще. В том числе и воли и мыслей. Это двуногий автономный инструмент, даже не скот. К скоту отношении более человечное. Воин к своему коню относится с теплыми чувствами, крестьянин почитает свою корову - кормилицу. А раб - это как ходячая лопата или сидячяя приспособа к веслу.

Кто будет питать чувства к лопате или веслу? Да никто. А каково этому самому ходячему веслу - да всем плевать.

И то, сколько сотен тысяч славян угнали в рабство эти самые крымчаки, в свое время потрясло Пашу. До того как-то в памяти осталось только рабовладельческие цивилизации Древнего мира, Греции и Рима, да масса негров, которыми заменяли в Америке вырезанных под корень аборигенов. Ну и стараниями кучи либералов, конечно еще приплетался пару десятилетий рабский стиль жизни в "сраной Рашке"тм. Как царской с ее пресловутым крепостничеством, так и советской и современной, разумеется.

Когда совсем недавно дошло - что сам может стать рабом, то есть не человеком, а чужой вещью - прошибло холодом. Отсюда, из этого времени, шелуха словоблудства видна была отчетливо. Какие к черту общечеловеческие права? Нет таких в принципе. Есть военная сила государства, которая может обеспечить эти права, да и то, только те, что это государство соизволит дать. Нет государства - нет и прав в принципе и любой, кто в этот момент сильнее - банально может отрезать тебе башку, просто захотев показать свою волю или для забавы. Что отчетливо было видно на всех территориях, где государства рушились.

Ютуб это наглядно периодически показывал во всем безобразии, а цивилизация, дабы у нервной публики, перекормленной толерантностью и правами не возникло неприятных вопросов, спихивало неудобные наглядные последствия "демократических цветных революций" во всякие маргинальные "уголки подонков", прямо говоря, что кто это смотрит - тот мерзавец, маньяк и негодяй и уж к мнению таких ублюдков прислушиваться некомильфо никак. И потому вопрос - как обстоит дело с обеспечением "общечеловеческих прав" вот конкретно у этого человечка на видео, которому на камеру как барану режут глотку, или жарят живьем - даже не стоит и поднимать, он неправильный изначально. А лучше обсуждать обеспечение прав трансгендеров. Вот это - хорошо и подходит для нерабов.

При том опять же виделось это самое государство отсюда отнюдь не как в интернетных баталиях.

Не что-то типа волшебного джинна, который обязан мигом выполнять любую прихоть любого самого тупого и бесполезного члена сообщества, не схематичная структура подавления одними классами других классов, а скорее - как муравейник, где только и можно выжить отдельному муравьишке. Да и сколотили это самое свое государство отдельные муравьишки именно для того, чтобы и банально выжить и защититься от злобных соседей и да - для того, чтобы совместно обеспечить себе эти самые права и с ними - комфортность жития. Платя за них своему государству - обязанностями.

Только государство могло выставить управляемую армию, чувствительно давая по сусалам разным негуманным хотелкам жадных соседей. А уж что за сложная и продуманная штука - организованная армия - Паштет знал. Даже вот эта, средневековая, в которой верх технической мысли - не космические спутники и армады танков с бомбардировщиками, а простые металлические трубы примитивных пушек и пищалей. Со всем снабжением, с разнобоицей боеприпасов к разнокалиберным самопалам, с гуляй-городом, с массой жратвы и фуража, с обозами и табунами... Со всей многотысячной массой живых существ, которых каждый день надо поить и кормить.

В седле Паштета ощутимо качало. Мелькнула мысль - эх, глядеть бы на все это отдохнувшим! Картина разгрома татарской армии была потрясающей и неописуемой! Брошенное имущество, поля, заставленные шатрами, стада в тысячи голов, брошенное оружие и трупы лошадей и людей создавали громадную панораму гибели колоссального воинства. К сожалению, Паштет был вымотан до донца. Да и не доводилось ему раньше так скакать, меняя одного коня на другого. Лечь бы. Пожрать и поспать. А потом - воевать, но сначала поспать. И пожрать. И попить.

Но начальство, лаявшее цепными псами, погоняло и погоняло. То, что хан странно не предпринимает попыток остановить и собрать из бегущего стада - мощный ударный кулак - было непонятно совершенно. Потому как не был Девлет ни трусом, ни слабаком.

Тем не менее - татарское войско бежало сломя голову. А московитское - выкладываясь до донышка в рывке гнало и рубило невезучих, не размениваясь на пустяки, на сбор трофеев, занятое одним - выбить ядро напавших.

Понятное дело, что хуже всех пришлось тем, кто был на худых коняшках, кто не успевал унести ноги. У богатых еще был шанс. У бедных - нет.

Не было пощады в этой гонке. Проигрыш был быстрый и наглядный для каждого. А Паштету главное было - не свалиться с коня, он уже и соображал с трудом. Три коня заводных, скакавших за плачущим Нежило, да хозяин из Шпицбергена, которому было тоже впору рыдать коровьим голосом. И у остальных - заводных коней по трое - четверо.

Старая козацкая шуточка насчет того, что не лыцарь тот, кто голым седалищем ежа раздавить не может, сейчас - как и многие забытые в будущем вещи, заблистала свежими гранями. И Паша и слуга его недоглядели - и в первый же день набили себе кровавых мозолей на задницах и ногах, там где намяли стремянные ремни. Седла татарские удобные, но непривычные, да еще непрерывная скачка часами, сутками - и вот пожалуйте. Хоть вой.

И ведь обучался конной езде, и на галопе гонял смирного Марка и рысью тот бегал, казалось, что опытный копытник стал. Ан такой нагрузки и помыслить не мог. Компаньоны, словно безжалостные всадники Апокалипсиса скакали рядом и потешались над неженкой. Надо полагать, у них задницы были покрыты роговым слоем, как пятка старого бродяги.

Впрочем, делали это они не издевательски, а - по-товарищески. Понимали, что лекарь - не воин, в полном смысле этого слова. К тому же и удивлял их странный товарищ своими привычками. Откуда им было знать, что очень неудачно вспомнились Паштету рассказики старого лекаря. После того, как вырвались из безводного гуляй-города и от души напились - понятно, что организм радостно воспринял воду и мигом ее переработал, как положено, выводя всякую дрянь из уставшего организма. И если до того - по словам романтичного Хассе - ссали струйкой сухого песка и пыли, то теперь мочевой пузырь у Паши раздулся до неприличия, а отставать от отряда было категорически запрещено. Московиты скакали, как заведенные, останавливаясь только для того, чтобы мигом переменить коней. И вот сейчас уже слезы из глаз, как охота слить - а не остановиться. Между тем, запомнил Паша про пациента, которого доставили в дежурство старого лекаря. Отправилась мужская компания на рыбалку, естественно приняли от души алкоголия, отправились на резиновой лодочке, погодка стояла осенняя, прохладная. Ну и захотелось одному из компании облегчиться. Но на свою беду был мужчина уже в возрасте, да еще - профессиональный шофер. Тут Паша не понял намека и доктор кратенько проинформировал, что профессиональные заболевания как были, так и существуют, только теперь они менее выраженные, чем "грудь сапожника", как называли вдлавлину посредине грудной клетки от постоянно прижатой для неподвижности колодки, или сумасшествие шляпников и маляров - от паров ртути, или свинцовое отравление у художников и ткачей - белила раньше были смертельно опасны. Да и однотипнее стали профессиональные хвори. Сидячая работа печать накладывает.

Так что у многих - геморрой, и нарушение осанки со всем сопутствующим. А у профи водителей как правило еще и хронические простатит с гастритом. Вот, соответственно и у пациента был простатит. И как положено при такой хрони - нарушение мочеиспускания. Потому залихватски, как более молодые компаньоны, ссать брандспойнтной струей с борта в воду он не мог. Вялая же струйка попадала на резину борта, чем был очень недоволен хозяин навороченной лодки. Пришлось терпеть пока лов не закончили и не приплыли на островок. А там оказалось, что дырочка закрылась, кап-кап - и все! И тут пациент испугался. Потому как чуял - сейчас что-то внутри лопнет. Остальные сначала взялись потешаться, но очень скоро и сами испугались. В берег они лодкой попали, а вот машины вести оказалось некому. Нет, товарищи вызывались наплевать на все - и спасать, но как самый протрезвевший видел водитель, что недалеко уедут. И побежал бедолага по лесу до шоссе. С шоссе уже скорую вызвал, но еще пришлось подождать.

Медики засадили катетер и слили два с половиной литра уже бурой мочи, чем просто жизнь спасли - снова себя живым человеком почуял. В больницу клиент отказался ехать, попросил добросить до вокзала, что и сделали. Все бы хорошо, но последняя электричка ушла десять минут назад. Пошел человек устраиваться в гостиницу. А городок - в погранзоне. И без внутреннего российского пачпорта не пущают, а у него только загранпаспорт - чтоб погранцы не цеплялись и был план еще и к финнам заскочить после рыбалки. Кое-как за серьезные деньги устроился в хостеле. Но поспать не вышло - опять кап-кап и та же радость с переполнением мочевого пузыря под гланды.

Вызвал опять скорую помощь. Приехали те же - уже знакомые. На этот раз уже попал в больницу, из которой улепетнул утром, с прикрепленной к бедру емкостью и катетром в нужное место. И рассказал это доктор с тем, чтоб Паштет себя и в этом берег - нельзя долго такие вещи терпеть, пережмет набухшими органами нежную тонкую трубочку мочеточника - и вот вам фейерверк из глаз! Даже без сопутствующей провокации в виде простатита, алкоголя, вызывающего прилив крови в малый таз и охлаждения, заставляющего почки работать гораздо интенсивнее. А с ними - гарантированно.

Теперь до ярких звезд, сыплющихся из глаз, было уже близенько, а чертовы московиты гнали и гнали. Выкосили походя несколько попавшихся группок каких-то затрапезных охламонов-нищебродов, хотя и конных, но явно из голытьбы. И не останавливаясь - дальше.

- Лей с коня! - серьезно посоветовал "Два слова".

- Как? - не понял Паштет.

- Вот так - и чертов наемник встал на стременах и заструячил, вбок повернувшись.

Брызгало в разные стороны, много попало на сапог и лошадь, что чинному Павлу не понравилось вовсе. Да и не был он уверен, что удержится. Этак и навернуться - раз плюнуть. Это немец чертов на коне - как в уютном кресле.

- Вонять потом будет! - крикнул он соседу.

Тот только желтые зубы оскалил в ехидной улыбке. Ну да, после нескольких дней боев видок у всех был тот еще. И запах - тоже. Нет, конечно, не так, как в российском кинематографе, том же "Викинге" где герои все в дерьме, но кровища, пот, копоть... Особенно - кровища. Как - никак в человеке литров пять этой жидкости, и когда тушку кромсают люто - считай всю ее сердце и выпуливает в окружающую местность. А потом ходить скользко.

Спасли Пашу татары. Наскочили на здоровенный уходивший обоз, там уже кто-то рубился, помогли своим, наказав не желавших расстаться со своим добром пришельцев. Бой был жаркий, но короткий. Те, кто первыми нарвались на вереницу груженых телег с охраной, бегло глянули что где - и отправив пару десятков с приглянувшимся, сами кинулись дальше.

Паша успел разок пальнуть, а потом уже и не в кого было - ловили и резали чужаков перемешавшись. И он этим воспользовался, удивившись - насколько мир заиграл красками после простого дела - всего-то слез с седла и облегчился. Глянул орлом, плечи расправил.

Его компаньоны тоже не занимались суетным делом резни. Зажурчали рядом, но аккуратно, видно было, что готовы в любой момент обороняться. И Нежило стоял рядом, сгибаясь от груза трех аркебуз. И фитильки у сметливого пацана дымились, пока стволы глядели в небо. Мимолетно Паштет умилился, больно уж напомнило и армию и полигон с техникой безопасности. На сердце даже потеплело. Но кончилось блаженство быстро - взгляд упал на распластанных почти там же, куда мочился - убитых татар. Странно удивило, что какие-то карикатурные у обоих лица - зубы редкие и странно торчат вперед.

Окликнул всеведущего Хассе. Тот пожал плечами выразительно, но молча. Типа чего ты от диких дикарей ожидал? Потом неожиданно на вполне приличном русском осведомился об этом у бывших за его спиной конных стрельцов - ишь, а их оказывается дополнительно охраняли! Не заметил даже.

Старший из троих бодигардов уверенно ответил, что это признак хорошего воина. Тут даже Шелленберг поднял недоуменно брови. Московиты переглянулись с видом всезнающих авгуров. Потом их старший не спеша и с легким превосходством наглядно показал - чтобы стрелять с коня из лука на полном скаку надо узду в зубах держать. Понятно, что конь пытается башкой вертеть, спотыкается и сама узда жесткая. Потому вот так у матерых лучников зубы и выпирают вперед, а у невезучих и вылетают. Тут повезло - колчаны у татаровей пустые. Фома неверующий, по фамилии Шелленберг не удержался - сапогом перевернул обоих мертвяков. И точно - в колчанах ни одной стрелы. А одежка диковинная неплоха, только в кровище свежей измазана и порублена.

Переглянулись и немцы. Икнулся тартарам тот погром в пороховом обозе, сгорел запас стрел.

И опять на конь, бросив вереницу телег. Гнать! Гнать!

Глава двадцать четвертая. Лутовое горе.

Обычно простым воякам неизвестны высокие замыслы начальства. Мало что перед собой солдат, да и командир малого ранга, видит, потому в целом картина ему не понятна. Трудно сверчку со своего шестка оглядеть весь мир.

Но сейчас общий замысел был понятен всем - и стрельцам и затесавшимся в их компанию наемникам. Татарское войско почистили, как репку. Лошадкам, верблюдам, баранам и быкам нужно жрать каждый день. Потому толпы скотины вражеской паслись на серьезном удалении от основного лагеря, выжирала масса скотины траву до голой земли, потому и раскиданы были стада на пастбища вроссыпь. Последний штурм шли пеше делать, потому, когда началась резня в тылу по сатанинскому замыслу воевод первым делом разгромили ставку хана, вторым - почистили орду, как апельсин от корки - отрезав массу серьезных вояк от скота - и ездового и тяглового и пищевого.

Разумеется, силенок на все не хватило, больно уж громадной была вражеская армия, но старались, как могли. И это дало плоды - несколько тысяч ордынских мушкетеров - легли все, практически поголовно. Были ли это только турецкие ени чери или - как с явной тревогой обеспокоено переговаривались друг с другом стрельцы - и татарские уже появились у хана своерощенные, не суть столь важно было для Паштета.

Врагу навязали свою волю, выбив руководство, поломав управление и координацию действий, порушив связь и изрубив первым делом самых лучших бойцов. И громадная орда, связанная авторитетом хана - и его господина - самого султана - рассыпалась на племена, роды, семьи - и все спасались, как могли, сами по себе, не до общего дела стало. Грозное привидение всего царского войска напугало противника до усрачки, а у страха глаза велики! А теперь уже и не могли остановиться с преследователями, что им на плечи сели. Не свалиться бы только на всем скаку!

Отступающая многотысячная толпа рвалась за Оку - там можно собраться, перевести дух, построить оборону с опорой на реку. Воеводы московитов это отлично понимали, потому делали все, чтобы не пустить бегущего врага на броды, где можно было бы переправиться без потерь и быстро. Уж что - что, а знали отлично - прижатое к воде войско при торопливом переплывании глубины понесет потери страшные. Сами друг друга топить будут. А учитывая и то, что бегут татары и ногаи без массы сменных лошадок - тонуть будут еще лучше, усталые животинки - плохие пловцы.

На третий день Паштет своими глазами (честно говоря слипавшимися, хоть спички вставляй) увидел - как оно выглядит на деле. Словно пастушьи овчарки стрельцы и казаки загнали толпу цветастых врагов к реке в месте гибельном. Попытку прорваться - отчаянную, но плохо организованную и потому бестолковую - отбили, хоть и с трудом - и теперь паникующая толпа ломанулась в реку. Кучей, давя друг друга, совсем потеряв голову. Словно кипящая лава в реку полилась, только бы уйти от занесенной над головой холодной сабли, только бы унести ноги!

И это была гибель. Оставалось только подавить остатки сопротивления и сгрести всех туда - в реку. А там - хоть и глубина смешная - метра три самое большое, а тонули переправляющиеся, словно в бездонном океане, плавали степняки плохо, лошади - у кого еще остались - были измотанными, сами теряли последние силы и тонущие в слепом отчаянии мертвой хваткой вцеплялись во что угодно, утягивая на дно и других, что может и спаслись бы, не тяни их вниз десяток окостеневших рук. Вой, ржание и непонимаемая ругань и проклятия и мольбы оглушали даже на расстоянии.

- Хоть кино снимай - промелькнула нелепая мысль у попаданца, когда он глядел на это фантасмагорическое зрелище тонущих одновременно сотен людей и коней. Жуткое зрелище, тем более, что распахнутые в последнем отчаянном вое рты, выпученные от смертного ужаса глаза, руки, бьющие бессмысленно по воде, пена и пузыри на месте, где только что барахтался живой человек...

- Добро пропадает - хмуро, но внятно буркнул "Два слова". Он определенно не одобрял того, что столько одежды, обуви и монет сейчас идет на грунт. Сам он умел плавать, потому еще и нотка презрения имела место.

- Сзади полно - в тон ему и тоже очень лаконично отозвался Хассе. Старший канонир смотрел на это куда спокойнее и не без злорадства. И тут же встрепенулся - от кучи тонущих, отбиваясь от цепляющихся смертоносных рук реально саблями и взблескивавшими кинжалами - отделилась кучка всадников, не больше десятка. Резко забирая в сторону, вышли на чистую воду и целеустремленно поперли по течению, выискивая место, где берег позволил бы выбраться из воды на ту сторону.

Шанс у них определенно был - ширина Оки тут была меньше ста метров, а кони, хоть и уставшие - явно были из ряда вон. Гикнули казаки, поспешно меняя лошадок на заводных, каркнул сотник, его подчиненные тоже засуетились - не все, с десяток, но явно - лучшие лошадники в группе. Паша не совсем понял - с чего суета. Потом доперло - отличные кони и пловцы поблескивают мокрым золотом - смыло купелью пыль с одежды, вылезло золото шитья и доспеха на солнышко. Не простая публика!

- Вздуй фитиль! - велел Хассе и тоже тронул свою лошадь с места.

- Правильно! - одобрил Шелленберг. Глазенки у него загорелись, хоть и устал, как собака. Теперь его словно оживили, прямо воспрял духом.

Теперь параллельно плывущим по берегу не спеша ехали перехватчики. Смотрели соколами, наконец увидели что-то, гикнули и половина ломанулась вперед, очертя голову.

С ними и Шелленберг дернул, а Пашу движением руки остановил начальник. Понятно, без нас разберутся. Чудом не переломав ноги, лошади перехватчиков спустились к воде и поплыли напересечку золотой группе. Паштет уже подумал было, что сейчас пойдет драка в воде, но нет - казаки и стрельцы выбрались на противоположный берег, опередив беглецов всего на пару десятков метров.

- Стреляй, но золотого не зашиби! - велел Хассе и сам бахнул в плывущих, намекая, что дальше плыть им будет некомфортно. То же сделали и несколько стрельцов, а казаки воткнули в воду и плывущих с десяток стрел.

Намек поняли правильно и попытались прорваться, но шансов не было, практически. Силы неравные слишком и бой вышел короткий, просто стычка, взблеск оружия, кто-то мешком с коня. Оставшиеся в живых четверо были скручены и связаны. Даже странно. До того никого в плен не брали, да и эти-то не сдались, их сшибли с коней арканами и замотали как болонскую колбасу веревками. Часть переправившихся поскакала дальше - туда, где везунчики из основной толпы уже выбирались на берег, а четверых пленных, избитых, окровавленных и мокрых, скоро представили определенно обрадованному этим начальству.

- Их хауптманн, по - тартарски называется "мирза" и его сыновья - показал редкую осведомленность старина Хассе.

- Выкуп? - догадался попаданец.

- Еще какой! Повезло нам - мы в их отряде тоже доля будет - деловито кивнул старший канонир. И определенно - озаботился чем-то, посерьезнел.

- Я что-то не заметил? - встревожился и Паштет.

- Такой разгром я впервые вижу, раньше все было куда меньше по размерам. И потому грызет меня мысль - как не упустить такую удачу? Наш молчун тоже это понял - добро пропадает! И тут этого добра столько, что можно стать вмиг богачом. А можно набрать всякой дряни и остаться в дураках! И не перейти дорогу кому большому, а то и растопчет - сказал уверенно опытный вояка.

Оставалось только озадаченно почесать затылок, сдвинув нагретый солнцем шлем. Уж что-что, а страдания при сборе добычи, которую в компьютерных играх называли лутом - Паше были известны. Конечно это чуточку разные вещи - реальная военная добыча и виртуальное добро, ценной только в этой конкретной игре, но говорил старый доктор, что для организма без разницы таковое - чувства ровно те же возникают и реакция организма ровно та же.

Потому и запомнилось ощущение, когда после боя со всякой сволочью надо забрать трофеи. Да, конечно они только на экране монитора и ценны только для персонажа игры и только в этой игре, но - ощущения те же. А все не утащить. И было несколько игр, где инвентарий у главного героя был безразмерным, в той же симпатичной а ля средневековой "Готике" и "Ризен", к примеру, там с одной стороны не надо было мучиться сомнениями и грести все подряд, но это захламляло всякой ерундой, которая и до конца игры не пригождалась и мешало быстро разобраться в своем инвентаре.

А с другой стороны - черт его знает, что может пригодиться - попадешь в монастырь, а там за грубый ответ влепят задание вымести все кельи - и будет нужна метла... Бегай, ищи ее, заразу - а так в инвентаре - оп, аж шесть метл. Мечта дворника! Хотя на кой черт могучему магу метла? Летать он может и без нее. Да и воину - мечнику - тоже вроде как не то...

И совсем другое дело - если таскаемый тобой груз ограничен весом - как в классических первых "Фалаутах" или удививших залихватскостью, нетолерантностью и прочими привлекательными вещами "Санитарах подземелий".

Сколько раз после боя приходилось ломать себе голову - что взять? Аптечки или патроны? И какие патроны - к автомату или к дробовику? Или к тяжелому пулемету, которого пока нет, но патроны эти - лютая редкость и на вес золота будут, когда пулемет наконец будет в руках. Без патронов-то его мощь нулевая!

А сколько возни было с броней и одеждой! Въедливые особо игроки даже составляли ценностные таблички - и не жаль же времени было, где давали расклад на стоимость на фунт веса или клетку инвентаря.

И если в начале игры нищий и голый игрок греб все подряд, благо каждая копеечка на счету, то чем дальше - тем солонее становился выбор. Не возьмешь аптечку грошовую - и в следующей стычке глупо истечешь кровью на груде ценностей... Вот и думай. А бросишь ценный автомат в угоду аптечке - так доберешься до торговца без драки - останется кусать локти и грызть ногти.

Очень хорошо понимал Хассе в эту минуту. Да еще впридачу - тут, в жизни многое от компьютерных игр отличалось. Могли просто опередить другие. да еще впридачу были свои правила дележа у наемников, свои -у казаков, которые, как удивленно убедился Паша были теми же ровно наемниками и вполне могли служить и полякам и татарам и ливонцам - кто заплатит. Да и те же крымчаки - ровно также раньше воевали и вместе с русскими и против литовцев, которые - как ни странно - нихрена не были современными Паше литовцами, а совсем наоборот - теми же славянами. Оттуда - из будущего - патриархальное прошлое казалось простее простого.

Тут же все было совсем иначе. За что ни схватись, буквально. Те же стрельцы оказались аж четырех категорий - просто московские, городовые и кромешные стрельцы - тоже столичные и городские, которые, как и у обычных, были разрядом ниже. И чертовы пищали тоже казались разных видов - с замками скотскими, англицкими, свейскими и турскими. А в Москве и на свой лад делали. И да, они и впрямь отличались друг от друга практически во всем, а не только устройством замка и количеством пружин. А уж то, что на смотре все было записано и московитские дворяне должны были прибыть лично и представить своих воинских людей со всем вооружением - и они действительно прибыли практически все, а кто не прибыл - имел более чем уважительную причину - тоже удивило. Вот - не ожидал такой действенной бюрократии и точного делопроизводства.

Потому было вполне обоснованное опасение - цапнуть что-то не то и остаться без рук буквально. Рубили ли московиты на европейский манер ворам руки - Паша твердо не знал, но выяснять это на самом себе очень не хотелось.

Оглавление

Глава первая. Кафе

Глава два. Старичок

Глава три. Черные копатели

Глава четыре. Каратели

Глава пять. Учеба. Нож и фехтовальщики

Глава шесть. Конина конская и привычка к пальбе

Глава семь. Шашлычный пир и застольные беседы

Глава восемь. Про больничные дела

Глава девять. Сборы перед финишной прямой

Глава десять. Опять странный старичок

Глава одиннадцатая. Портал

Глава двенадцатая. Добро пожаловать!

Глава тринадцатая. Непонятки как они есть

Глава четырнадцатая. Непонятки с другой стороны, большей частью оставшиеся Паше неизвестными

Глава пятнадцатая. Здравствуй, новый чудный мир и чуточку про пушкарей

Глава шестнадцатая. Пушкари — компаньоны

Глава семнадцатая. Московитский смотр и войсковые дела

Глава восемнадцатая. Болтовня в конном строю

Глава девятнадцатая. Совмещаем пространство и время! Копать от забора и до заката!

Глава двадцатая. Гвозди и порох

Глава двадцать первая. В осаде

Глава двадцать вторая. Золотая волна

Глава двадцать третья. Руки султана 

Глава двадцать четвертая. Лутовое горе. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg