«Быть таким, как все»

Булка Cмаслом (Владимир Близнецов) Быть таким, как все

Лев Петрович Кобылкин любил долго понежиться в постели. Спал не меньше девяти часов, а иногда и все двенадцать.

Когда-то Лев Петрович работал на заводе плавленых сыров. Вставать приходилось в несусветную рань, процесс «просыпания» был пыткой. Кобылкин купил даже специальную лампу, что начинала разгораться за полчаса да подъёма и под конец будила хозяина нежной птичьей трелью. В магазине утверждали, что это лучший будильник, придуманный человечеством. Впрочем, Льву Петровичу помогал он мало. По утрам тошнило, болела голова, скакало давление. А затем, ещё сорок минут в метро, с пересадками, с омерзительным калейдоскопом злых не выспавшихся лиц.

И когда в кризис Кобылкин попал под сокращение, то только обрадовался.

К пятидесяти годам он так и не обзавёлся супругой. Проживал в малогабаритной квартире на самой границе Москвы, но всё-таки в столице, а не в презренном «Замкадье», до которого было едва ли больше сотни метров.

Город за окном давно проснулся, а Лев Петрович всё не вылезал из кровати. Мирно бубнил телевизор, рассказывая то про разруху в стране, то про очередные успехи правительства. Кобылкин пощёлкал по каналам но, не найдя ничего интереснее, вернул новости. Ещё через несколько минут он сладко потянулся так, что хрустнули суставы, сунул худые ноги в тапочки и пошёл умываться.

Из зеркала на него приветливо посмотрел мужчина с интеллигентным лицом. В опрятной бородке виднелись седые волосы, в карих глазах — удовлетворение жизнью.

Внешностью своей Кобылкин гордился. Он не был красивым, сильным или, упаси Боже, сексуальным. Главным качеством он считал свою непохожесть на других. Когда-то в молодости он вычитал, что в мире существует всего несколько десятков типов лиц. Изучив их все, Лев Петрович решил, его физиономия не имеет ничего общего с «типичными». Этот факт тогда сильно впечатлил. На самом деле в лице Кобылкина не было ровным счётом ничего сверхъестественного. Но он презрительно кривился, когда кто-либо из знакомых сравнивал его с другими.

И ростом Кобылкин не вышел: полтора метра с кепкой. Но это его печалило только по одной причине — невозможностью носить шляпы. Они ему попросту не шли.

А шляпы были страстью Льва Петровича. Он знал про них всё: историю, моду разных веков, легко мог отличить австралийскую акубру от американской ковбойской, хомбург от федоры, злился, когда наполеоновскую двууголку называли треуголкой.

Не удивительно, что после увольнения с завода, он устроился работать в бутик головных уборов. И продавали там не китайское барахло, а настоящие произведения из Италии, Чехии, Англии, и, конечно, шедевры «Stetson».

Кобылкин прошаркал в комнату, раздвинул шторы. Впереди Московская Кольцевая бурлила потоком автомобилей. На горизонте две массивные трубы теплостанции выдыхали тонны дыма. Лев Петрович с полминуты смотрел в окно, обернулся, пошарил взглядом по полу в поисках носков, наткнулся на телевизор. Там, под бравый доклад диктора, два бандита в костюмах полицейских заталкивали в салон служебной машины третьего — маленького роста, с короткой бородой и примерно ровесника Льва Петровича. Голос за кадром вещал о поимке очередного опасного экстремиста. Кобылкин подошёл ближе, всмотрелся. Экстремиста уже запихали в машину, и камера на секунду выхватила крупным планом лицо. Лев Петрович довольно щёлкнул пальцами и вынес вердикт:

— Не похож!

И удовлетворенно стал одеваться.

Над входной дверью в бутик звякнул колокольчик. На звук выпорхнула молодая женщина. Тёмные волосы собраны в пучок, круглое личико слегка тронуто косметикой.

— Лев Петрович, здравствуйте! — прощебетала она. — Хотите чаю?

Кобылкин галантно кивнул. Лиза — второй продавец салона. Относился к ней Лев Петрович со снисходительным пренебрежением. В шляпах она не разбиралась вовсе, зато мила и обаятельна. Должности у них были одинаковые, но Лиза, похоже, считала Кобылкина начальником. Советовалась, старалась угодить и вела себя скорее как секретарша, нежели коллега. Ему это льстило.

Из подсобки послышалось гудение электрочайника.

— Вам одну ложечку сахара?

— Да, Лизавета, как обычно.

Лев Петрович скинул плащ, перебросил через руку. Покупателей не было — Кобылкин заглянул во все три секции салона. Только ровные ряды головных уборов, от пола до потолка. Можно совершить ежедневный ритуал. Он оглянулся, не видит ли Лиза, затем бережно погладил одну из шляп.

— Здравствуй.

Странное поведение объяснялось просто. У Кобылкина были любимчики. Самые яркие, самые индивидуальные из здешних жителей. У каждой такой шляпы был свой характер и имя.

Вот, например, итальянская фетровая — Чезаро Борджиа, в честь сына Папы Римского Александра VI и куртизанки, пошлая в своём благородстве. А вот кожаная ковбойская — Джон Доу, как называют неопознанный труп в американских судах. В соседней секции, с экзотическими и старомодными вещами есть Мэри Сью, яркая шляпка конца XIX века, с прямым пером, кричащая о своей исключительности. Это дети Льва Петровича. И когда кто-то из любимчиков покидал стены бутика, Кобылкин переживал. У него даже появилось хобби. Если вечером покупали шляпу «с именем», то Лев Петрович раньше времени закрывал бутик, или оставлял его на Лизу, и шёл за клиентом. Словно, желая убедиться, что вещь попала в хорошие руки. Кобылкин провожал человека по улице, не терял в метро; если было нужно, ловил попутку и не отставал до самого дома.

За весь день покупателей было немного. Как и обычно. Если клиентом оказывался случайный человек, то Кобылкин передавал его Лизе, ну а если попадался ценитель, то мог потратить на него полдня.

Сегодня таких не было. Один пожилой мужчина долго бродил меж стеллажами, качал головой, глядя на ценники. Группа студентов-актёров взяла два цилиндра для постановки.

Лев Петрович даже успел вздремнуть. В подсобке для этого имелось специальное кресло.

Снилась какая-то муть. Кобылкин был перед зеркалом, но никак не мог рассмотреть отражение. Оно расплывалось, меняло цвет и очертания, исчезала борода, потом возвращалась, но почему-то рыжая. У Льва Петровича не получалось сфокусироваться. И вдруг он отчётливо понял, что сам является отражением, а настоящий он — это вон то размазанное пятно за стеклом. А ещё понял, что если истинный Кобылкин отойдет от зеркала, то этот канет в небытие. Льва Петровича охватил страх. Но зазеркальный клон вдруг грустно улыбнулся меняющимися губами.

— Видишь, какой я разный? А ты — плоский и одинаковый. Тебя не существует, потому что нет таких, как ты. Но ты же хочешь существовать?

Кобылкин усиленно закивал. Другой Кобылкин вновь улыбнулся, показал большой палец и направился прочь. Лев Петрович запаниковал, закричал и замахал руками. Но другой всё дальше удалялся от разделяющего их зеркала.

И тогда Кобылкин прыгнул вслед. Раздался звон. Реальность прогнулась как мягкая резина и лопнула.

Лев Петрович подпрыгнул в кресле, тяжело дыша и обливаясь потом. Лиза торопливо водила веником по полу, собирая осколки разбитого стакана.

Перед самым закрытием, когда Кобылкин в очередной раз пил чай, в пол-уха слушая Лизино щебетание, на пороге бутика появился высокий человек. Каштановые волосы зачёсаны на пробор, глаза так неестественно зелены, что любому понятно — линзы. Одет с иголочки. Лев Петрович не успел толком оценить клиента, как тот быстро подошёл к ближайшему стеллажу, грубо схватил хомбург «Stetson» — чёрную шляпу с широкими, загнутыми вверх полями, — и направился к кассе.

— Сколько с меня? — голос с лёгким западным акцентом прозвучал бесцветно. Лицо не выражало ничего.

Кобылкин опешил, бестолково хлопнул глазами. В руках человека была одна из самых дорогих вещей салона. Но Льва Петровича поразили пренебрежение и бесцеремонность, с которой клиент обращался с головным убором. Такие же чувства испытал бы смотритель Лувра, если бы некий посетитель захотел купить «Джоконду», с намерением повесить в туалете.

А, кроме того, этот хомбург не просто потрясающее изделие американских мастеров, это — Эрнест Хемменгуэй, один из первых друзей Льва Петровича в салоне. Нет, этот человек не должен получить столь ценную вещь. Кобылкин уже было открыл рот, чтоб предложить клиенту другой вариант, но вмешалась Лиза, белозубо улыбнулась, назвала сумму. Человек, не колеблясь, расплатился. Лев Петрович не успел моргнуть, как Хэмменгуэй, восседая на макушке человека, исчез за дверью.

Опомнившись, Кобылкин бросился в подсобку, сдёрнул с вешалки плащ. Буркнул что-то неразборчивое удивлённой Лизе и выскочил на улицу. Недавний покупатель не успел далеко уйти. Лев Петрович пристроился сзади, отставая шагов на тридцать. Если не смог вырвать друга из грязных лап, то надо хотя бы проводить его в последний путь.

Светлый летний вечер не спешил перетекать в ночь. Московский рабочий день заканчивался, и к метро тянулся плотный людской поток. Кобылкин боялся потерять из виду человека в шляпе, но старина Хэмменгуэй отчаянно сигналил другу, возвышаясь над головами. В метро спускаться не пришлось, как и ловить такси. Покупатель свернул на менее шумную улицу, а потом и вовсе в переулки. Лев Петрович не отставал. Постепенно ноги начинали уставать, а вдохи и выдохи — сопровождаться сипами. Всё-таки пятьдесят лет не пик формы. Кобылкин не понимал, почему этот богатый человек (а другие «Stetson» не покупают) так долго идёт пешком. Не может быть, что у него не было машины. Или не хочет стоять в пробках?

Когда Лев Петрович окончательно выдохся, человек свернул во двор, на несколько секунд пропал из поля зрения. Дома в центре Москвы стояли вплотную друг к другу. Хрущёвки, квартиры в которых стоили целое состояние. Кобылкин на последнем издыхании протащился по следам любителя пеших прогулок.

И обомлел.

Посреди крохотного двора, на неровном, потрескавшемся асфальте лежал человек. Льву Петровичу не требовалось всматриваться, что бы его узнать. Хемменгуэй валялся рядом. Кобылкин хотел было кинуться на помощь, но взгляд наткнулся на тёмное, расползающееся на груди пятно. Затошнило, в глазах потемнело. Планета качнулась под ногами, и Лев Петрович привалился к стене. Он не заметил, как из подъездного мрака появилась другая фигура. И только, когда рядом раздались шаги, подумал, что происходит неладное.

Но испугаться не успел.

Реальность всплывала яркими мазками импрессионистов. Вот какие-то люди — склонились, светят фонариком в глаза. Хочется, чтобы они пропали, и они пропадают.

Вот другие люди. Но теперь они сидят рядом. С низкого потолка бьёт ослепительный свет, пол раскачивается. Значит, он в машине.

Потом — холод. Глаза раскрыты, но вокруг полная темнота. Он лежит на чём-то твёрдом. Сознание вновь гаснет.

— Эй, эй, — лёгкие хлопки по щекам. — Очнитесь же наконец!

Кобылкин поднял веки. Маленькое помещение с зелёными стенами, тусклый плафон утоплен в потолке. Двое мужчин в классических «тройках» сидят напротив, почти вплотную. Лица задумчивы, но один из них, тот, что давал пощёчины, слегка улыбнулся.

— Ну, слава Богу! Ох, и напугали вы нас! — сказал улыбающийся, с коротким ёжиком пепельных волос. На вид он был слегка моложе соседа. На носу — очки в тонкой оправе. Такому подошла бы самая простая фетровая шляпа фасона пятидесятых годов.

Лев Петрович застонал, хотел поднять затёкшие руки, но обнаружил, что они сцеплены наручниками за спинкой стула. Он удивлённо посмотрел на мужчин.

— Меры предосторожности, — охотно объяснил очкастый. — Вы, как профессионал, должны нас понять.

Кобылкин удивился ещё больше. Какие меры предосторожности? Что вообще происходит? Он вспомнил человека, лежащего во дворе. Он подозреваемый?

— Г-где я? Мили… полиция? — голос показался чужим: сиплый, натужный.

— Ну что вы! — всплеснул руками очкастый. — Разве мы могли отдать вас этим дегенератам? ФСК. Контрразведка.

Контрразведка? Причём тут она? Лев Петрович почувствовал себя совсем разбитым, заболела голова, противные муравьи поползли по затёкшим рукам.

— Я никого не убивал, — на всякий случай сказал он.

Молодой вопросительно посмотрел на коллегу. Тот помолчал, достал из внутреннего кармана цветастую пачку, закурил. Большие, как у филина, глаза буравили Кобылкина.

— Господин Руфус, перед нами можете не юлить, — сказал он. — Давайте спокойно поговорим и разойдёмся.

Кобылкин вздрогнул.

— Вы меня с кем-то путаете, я не Руфус! Я ничего не знаю!

— Зато мы знаем, — отрезал филин. — Ваши данные нам серьёзно помогли, но зачем было вмешиваться в финал операции?

— Я не… — промямлил Кобылкин, но очкастый предупреждающе приложил палец к губам, стрельнул глазами на соседа. Видимо, перебивать не следовало.

— Мне продолжать? — поинтересовался филин.

Лев Петрович обречённо кивнул. Этому типу шляпы не идут, только красное галеро инквизитора.

— Так вот. Мы понимаем ваше желание сохранить инкогнито, но пропустить такой шанс было бы преступлением, не так ли? Ваши сведения точны, но, главный вопрос, — контрразведчик наклонился к самому лицу Кобылкина, — Откуда вы их берёте? Кто вы, Руфус? Каковы мотивы ваших поступков? США же ваша родина, или нет?

— Господи, да как же вы не понимаете! — воскликнул Лев Петрович, — Я не представляю, о чём речь! Я гулял, увидел труп, потом на меня напали! Больше ничего!

Двое переглянулись. Затем слово снова взял очкастый:

— Прекрасный монолог! Браво, браво, я почти поверил. Но беда в том, что есть фото Руфуса, и он подозрительно похож на вас.

— Этого не может быть! Я ни на кого не похож! — воскликнул Лев Петрович, но тут же осёкся, осознав, что сказал лишнее.

— Вот и признались, — молодой широко улыбнулся. — Теперь остались сущие пустяки. Расскажете то, что нас интересует, и идите.

Кобылкин затравленно уставился в пол.

— Ну-ну, проколы бывают и не у таких ассов, — утешил его очкарик, потом обратился к филину. — Виктор Иванович, заканчиваем?

Тот кивнул.

— В таком случае, Руфус, разрешите откланяться. У вас будет достаточно времени подумать, и очень надеемся, что решение окажется благоразумным. До встречи завтра в том же месте, ха-ха! — молодой посмеялся над собственной шуткой и поднялся.

Контрразведчики покинули комнату. Вошёл человек в военной форме, снял с Льва Петровича наручники. Руки ничего не чувствовали. Как только Кобылкин делал неосторожное движение, их пронзали тысячи игл.

Лев Петрович, как амёба, сполз со стула. Лёг на узкую койку у стены. Его трясло. Происходило что-то недоступное его разуму. Хотелось плакать от творившегося абсурда. Не успел отойти от вечера (этого или уже вчерашнего?), как попал в шпионскую историю. А главное, не понятно, что со всем этим делать! Мозг отказывался работать, в голову лезла полная околесица про мировые заговоры и Джеймса Бонда. Одно ясно — нужно поспать, но именно это, как назло, не получалось. Кобылкин ворочался, скрипя кроватными пружинами. Через некоторое время погасла лампочка, стало легче, и Лев Петрович смог наконец забыться.

Разбудила его возня за дверью.

Слышались шорохи, тихие хлопки, потом звук упавшего чего-то большого и мягкого. Лязг засова, и в дверном проёме появилась широкоплечая фигура. Сзади маячили ещё двое.

— Он здесь, — быстро сказал широкоплечий. — Сидор Пахомыч, поднимайтесь, быстрее. Надо уходить!

Сонный Кобылкин не сразу понял, что обращаются к нему.

— А?… Что? Ой!

Сильные руки схватили его за плечи.

— Идти можете?

— М-могу, — промычал он.

Через секунду Льва Петровича волокли по тёмному коридору с редкими огоньками дежурного освещения. Кобылкин успел заметить как минимум три неподвижных тела, а вот своих спасителей рассмотрел плохо.

Льва Петровича тащили под руки, ноги почти всё время болтались в воздухе. Впереди маячила спина широкоплечего и его бритый затылок.

Поворот. Лестница вверх. Распахнутая дверь. Бесчувственный часовой под табличкой «Этаж 1». Ещё коридор, но уже с высокими окнами.

— Опаздываем! — проревел бритоголовый и, на бегу, швырнул что-то в стекло.

Во все стороны брызнули осколки, тут же истерично заверещала сирена. Широкоплечий, как разъярённый испанский бык, проломился через разбитое окно, побежал дальше через двор. Ошалелого Кобылкина заставили протиснуться в проём, потом снова подхватили как куклу. За спиной раздались крики, затем — какой-то грохот. Неужели стреляют? Лев Петрович уже не удивился бы.

Бритоголовый ждал их у дыры в высоченном заборе.

— Сидор Пахомыч, вы первый.

Кобылкин безропотно полез. Прямо от забора начинался лес. На узкой полосе асфальтовой, без разметки, дороги стояла бело-ржавая «девятка».

— Левый, заводи! — проорали над самым ухом.

Двигатель затарахтел сразу, будто таинственный Левый всё время держал руку на «зажигании».

Вскоре машина тряслась на выбоинах. За окнами мелькали деревья. Кобылкина на заднем сиденье с обеих сторон придавили могучие фигуры. Бритоголовый сидел рядом с водителем. В салоне царило безудержное веселье.

— Мы сделали это!

— А ты не верил! Я ж говорил, у нас получится!

— Будут знать, гады!

Лев Петрович ничего не понимал, но спросить не решался. Только улыбался и жал протягиваемые ладони. Похоже, его опять с кем-то спутали. Это единственное, что омрачало радость освобождения из застенок ФСК.

— Сидор Пахомыч, вас там как, не били? — озабочено спросил бритоголовый. На эту голову так и просится чёрная ковбойка с плоской тульей.

— Да вроде нет. Не помню.

— Меня Выхой кличут. Это вот Палец и Дуда, — бритоголовый кивнул на дуболомов рядом с Кобылкиным. — Ну, и Левый за баранкой. Мы из «Спасения Отечества». Вы про нас слышали?

В глазах Выхи читалась надежда и обожание. Да кто такой этот Сидор?

— Ну, что-то слышал, — осторожно проговорил Кобылкин. — Правда, не помню что.

— Мы не так известны, как ваша организация. Но мы стараемся, — с интонацией прилежного ученика сказал Выха.

Лев Петрович натянуто улыбнулся. Бритоголовый отвернулся, стал насвистывать бодрую мелодию, безнадёжно фальшивя.

Лес понемногу редел, параллельным курсом прогрохотала электричка. Погони не было. То ли благодаря предусмотрительности парней из «Спасения Отечества», то ли из-за нерасторопности контрразведки. А куда его везут, собственно? И что будет, когда выяснится, что настоящий Сидор так и остался в руках ФСК? Надо как-то аккуратно расспросить. Кобылкин решил начать издалека:

— А как вы меня нашли? И куда едем?

Выха обернулся, добродушно оскалился.

— Так в штаб к нам. Мы когда вчера увидели по телеку, как вас арестовывают, сразу поняли, куда повезут.

В памяти всплыл сюжет про задержанного экстремиста. Вот значит, кто такой Сидор Пахомыч! Лев Петрович задохнулся от возмущения: ну как их можно было спутать? Не похож же абсолютно!

Бритоголовый, не замечая, как изменилось лицо Кобылкина, продолжал:

— Давно хотели крупную акцию провести, но как-то повода не было. А тут — такой шанс! Кое-какой опыт у нас был, Дуда три года в ОМОНе отмотал, Палец так вообще десантура. И хорошо, что вас загород отвезли, а не на Лубянку. Самым сложным пробраться было. Мы с Дудой…

Дальше Кобылкин не слушал. Ушёл в себя, каким-то чудом сумев удержать на лице заинтересованное выражение. Одно он понял ясно — надо бежать. Как только вскроется обман, эти милые ребята открутят Льву Петровичу голову. Но как бежать? Попросить просто высадить, не доезжая до штаба? Не отпустят. Хуже того, могут что-то заподозрить.

«Девятка» въехала в пригород, влилась в шумную реку автострады. Выха поругал пробки, велел Левому рулить по объездной. Кобылкина стало неумолимо клонить в сон. Веки сделались свинцовыми. Отчаянные попытки отогнать сонливость успеха не принесли. Лев Петрович задремал.

Проснулся от того, что машину сильно тряхнуло на колдобине. В салоне стояла тишина, будто дуболомы не решались нарушить сон уважаемого «Сидора Пахомыча». Поглядев в окно, Кобылкин обнаружил, что они уже в Москве. Хорошо так вздремнул, не меньше часа.

— Как спалось? — весело спросил Выха.

— Не жалуюсь.

Из-за поворота показался двухэтажный гипермаркет. Кобылкин некоторое время тупо смотрел на приближающуюся разноцветную вывеску, а потом, неожиданно даже для самого себя, воскликнул:

— Остановите!

В его голове созрел план.

Все удивлённо повернулись. Даже Левый отвлёкся от дороги.

— Ребят, голоден ужасно. Хоть шоколадку возьму.

Выха с сомнением покачал головой.

— Опасно. Вдруг опознают Вас.

Лев Петрович чертыхнулся про себя, об этом он не подумал. Хотя, чего тут думать! Надо идти ва-банк.

— Сынок, сомневаешься в моём профессионализме? — вкрадчиво спросил он.

Бритоголовый испугано замотал головой. Кобылкин удовлетворенно кивнул.

— Тогда не спорь. И не волнуйся так, всё хорошо будет.

Машина свернула к гипермаркету, потыкалась на парковке в поисках места. Левый матерился в полголоса, проклиная общество потребления, благодаря которому честным людям нельзя найти пару метров для стоянки — всё забито.

За Кобылкиным увязался Выха. Лев Петрович, надевшийся тихо улизнуть, пытался убедить его остаться, но ни красноречие, ни угрозы не помогли. Задача усложнилась. Да и куда-то пропала уверенность в гениальности плана. Магазин оказался огромен. Хлебный отдел, мясной, молочный. Секции с мебелью и бытовой техникой. Даже книги были. Люди толкали перед собой здоровые тележки, мешали друг другу, ругались. Всё это было на руку Кобылкину. Вот только отделаться от Выхи не получалось, тот следовал за ним как приклеенный. Ещё и поторапливал.

— Выха, помолчи! — не выдержал Лев Петрович. — Лучше найди, где тут чипсы.

Парень послушно замотал головой в разные стороны. Кобылкин сделал вид, что рассматривает товары, а сам бочком-бочком скрылся за стеллажом, умело лавируя меж тележек, рванул к выходу.

Одна аллея, вторая, затем длиннющий ряд касс. Лев Петрович попытался проскочить через него, но его окрикнула кассирша — оплывшая бабища неопределённого возраста:

— Мужчина, куда прёте! Выход без покупок дальше.

Кобылкин в сердцах ругнулся, но подчинился. Пробежался и, ступив за пределы торговой зоны, облегчённо выдохнул. Бритоголовый отстал, торговый центр большой — другой выход найти не сложно. Надо скорее добраться до дома, лечь в постель и забыть этот кошмар.

— Эй, мужик, постой!

Лев Петрович удивлённо обернулся. К нему быстро спешил человек в форменной одежде с надписью «охрана». Только этого ещё не хватало!

— У администрации магазина есть к вам несколько вопросов. Пройдёмте.

Кобылкин попытался спорить, но охранник схватил субтильного Льва Петровича за руку и потащил за собой.

В маленькой комнате находились двое. Молодой полицейский с двумя звёздочками на погонах согнулся за письменным столом. Напротив, ярко напомаженная женщина с тяжёлыми серьгами в ушах что-то ему рассерженно выговаривала. Кобылкин не услышал что, потому как их внимание сразу переключилось на вошедших.

— Вот. Поймали наконец! — радостно отрапортовал охранник, подтолкнув Льва Петровича в комнату. — Тот самый.

Женщина смерила Кобылкина сердитым взглядом. Мысленно Лев Петрович нацепил ей на голову клош. Уж больно глупо она бы в нём смотрелась.

— Ну что, сами всё вернёте или оформлять будем?

— Наверное, произошла ошибка, — Лев Петрович хотел как можно скорее исправить недоразумение и бежать. Ведь компания Выхи перероет весь магазин. — Я же не купил ничего. Вот, посмотрите карманы!

— Сева, проверь, — не оборачиваясь к полицейскому, сказала женщина.

Тот послушно встал, обыскал Кобылкина. Отрицательно качнул головой.

— Видите! Простите, я опаздываю, — Лев Петрович облегчённо направился к двери.

— Стоять!!! — громовой крик приковал его к полу. — Ишь, наглый какой! Сева, давай оформляй. Паспорт!

— К-какой паспорт? За что? Я же не брал ничего, — пролепетал Кобылкин.

Женщина прищурилась, яркие губы превратились в чёрточку.

— Сегодня может и ничего, но ты магазину за прошлые разы должен. Паспорт!

— О чём Вы? Я же первый раз тут. Я в этой стороне Москвы вообще не бываю!

— Дурочку не валяй. На срок ты себе уже наговорил. Вон, — женщина ткнула пальцем в сторону куска фанеры на стене. — Посмотри и сознавайся по-хорошему.

В самом углу деревянного щита висел чёрно-белый снимок плохого качества. Оттуда на Льва Петровича с воровским прищуром взирал человек. Небольшая лысеющая голова, ямки от застарелых прыщей на лице и пижонские усы.

— В чём сознаваться? Что я там увидеть должен?

— Хочешь сказать, это не ты? — серёжки грозно качнулись.

— Нет, конечно! Как меня с этим можно спутать?! Вы что, сговорились все?!

Внезапно Кобылкин застыл. Он понял, что уже второй день его окружают одни слепые идиоты. Он постоял, поражённый этим открытием, а потом захохотал. Смеялся так долго, что заболели мышцы, из глаз потекли слёзы. Это же надо, спутать с этим! Вот умора! А молодчики из «Спасения отечества» как облажались! То же мне, спасители! И контрразведчики — то ещё дурачьё!

Лев Петрович катался по полу, заливаясь истеричным хохотом, не замечая ничего вокруг. Кто-то его тряс за плечо. Слышались предложения вызвать «скорую».

Истерика прекратилась так же резко как началась. Лев Петрович обнаружил себя лежащим на животе. Перед глазами — частокол ног, и где-то за ними маячила приоткрытая дверь. Путь на волю.

Ещё не осознавая, что делает, Кобылкин издал боевой клич и рванулся вперёд. Охранник рухнул, как сбитая кегля, удивлённо вскрикнул мент, а Лев Петрович уже выскочил наружу. Быстрее, быстрее и подальше от этого места! Он выбежал на улицу, чуть не врезавшись в автоматическую дверь. К остановке подъезжал фирменный бесплатный автобус. Кобылкин резво запрыгнул внутрь, расталкивая тёток с объемными сумками. Через стекло он увидел, как полицейский Сева отчаянно метался в толпе у входа. Лев Петрович отодвинулся от окна и вжался в кресло.

Автобус дёрнулся. Кобылкин закрыл глаза. Позади оставались молодцеватая компания Выхи, щёголи контрразведчики и мерзкая тётка с безвкусными серьгами. Наконец-то сумасшедший день оставил его в покое. А ещё было жутко стыдно за свою недавнюю истерику.

Того, что его будут искать, Лев Петрович не боялся. Паспорт он всегда хранил дома, вопреки многочисленным советам, сотового телефона не имел. Жалел он только о бумажнике с несколькими купюрами наличности да плаще, оставшимися в руках ФСК.

Автобус остановился в незнакомом районе. Отдавшись врождённому чутью москвича, Кобылкин быстро отыскал метро, но внутрь войти не сумел. Денег не было, а проскочить бесплатно он не решился — у турникетов дежурил полицейский. Второй раз за день иметь дело с сотрудниками правопорядка не тянуло. Справедливо рассудив, что мент будет стоять там не вечно, Лев Петрович решил дождаться, когда на посту останется только бабушка со свистком. Он с полчаса побродил по окрестностям. С сожалением прошёл мимо кафе. Есть хотелось страшно.

Когда Кобылкин снова отправился в метро, то обнаружил, что полицейский до сих пор не исчез. Более того, к нему прибавился второй, со скучающим видом и автоматом.

Вечерело. Лев Петрович понуро ходил туда-сюда по тротуару, прислушиваясь к воющему желудку. Интересно, что подумает Лизавета про то, что он не явился сегодня на работу. И доложит ли начальству? Кобылкин искренне надеялся, что нет. Объясняться с хозяином бутика, снобом с диктаторскими замашками, не хотелось.

Из-за поворота выросло здание ДК. Типичное для окраины: трёхэтажная жертва борьбы с архитектурными излишествами. Четыре колонны в грязных разводах, треугольная крыша, пять массивных дверей, из которых открыта всегда только одна. Сейчас в неё тонким ручейком тёк народ. От нечего делать, Кобылкин подошёл к ржавому стенду у входа. Оттуда Лев Петрович узнал, что сегодня тут происходит церемония вручения какой-то литературной премии. Он хмыкнул. Обнищали писатели, не смогли арендовать здание поприличнее.

Кобылкин решил зайти погреться, несмотря на лето вечер выдался прохладным. Фойе было полупустым. Небольшая очередь в гардероб, другая, заметно больше, — в буфет. Лев Петрович нерешительно потоптался у входа. Себя он всегда гордо считал интеллигентом, но на самом деле не был в этой среде никогда. И сейчас заробел. Рядом возникла сгорбленная старушка-божий одуванчик. Вежливо поинтересовалась:

— Вы на церемонию?

Кобылкин кивнул. Бабушка улыбнулась, всколыхнув на лице океан морщин и обнажив безупречно-белые зубные протезы.

— Это Вам во-он туда. По лестнице на второй этаж и сразу налево. Там написано будет «Актовый зал», не потеряетесь.

На лестнице навстречу пробежал молодой человек. В костюме, при галстуке и в очках. Для полноты портрета не хватает овальной шляпы с узкими полями. Лев Петрович уже ступил на следующий лестничный пролёт, когда сзади донеслось удивлённое:

— Вы?

Кобылкин обернулся. Молодой человек ошарашено таращил на него стёкла очков.

— Это Вы? Всё-таки решили придти! Какая честь!

Он резво взбежал вверх, начал страстно трясти руку Льва Петровича.

— Я верил, что Вы не откажетесь! Я — Саша Меркулов, редактор «Огней столицы». Очень рад познакомиться!

Лев Петрович мысленно застонал. Опять начинается то же самое! Надо поскорее убираться отсюда.

— Саня, что орёшь на всю Ивановскую? — ещё один человек в костюме свесился через перила выше этажом.

— Эдик, это Викторов! Он пришёл!

Послышался удивлённый возглас и топот. Эдик шариком скатился по ступеням, выхватил у Меркулова руку Льва Петровича.

— Платон… не знаю, как Вас по батюшке, мы так рады! Вы тут просто луч света в тёмном царстве! Я — Эдуард Бромберг, критик. Писал, кстати, рецензию на Ваш последний роман. Не читали? Обязательно прочитайте! Я там несколько замечаний высказал, ну и похвалил, конечно.

Кобылкин глупо улыбнулся. Он понял только то, что на сей раз его спутали с каким-то писателем. Платон Викторов, кажется. Это имя ничего ему не говорило.

— Скажите, Платон… эээ… как Вас всё-таки по батюшке?

— Петрович, — машинально ответил Кобылкин.

— Так вот, Платон Петрович, скажите, почему Вы столько премий отвергли, а нашу принять решили? Вы же вообще никуда не ходите, встреч с читателями не устраиваете… — Бромберг говорил заискивающе и притом свысока. Наверное, так критики обычно и говорят с известными писателями.

— Кхм… эээ… — Лев Петрович потерялся. Надо отвязаться от этих двоих. Может менты уже ушли от турникетов. — Да, знаете, я вообще-то не…

— Дело в деньгах? — редактор Меркулов оттёр критика от Кобылкина.

— В деньгах? — переспросил Лев Петрович.

— Ну да, четыреста тысяч лауреату.

Кобылкин закашлялся. В голове празднично взорвался фейерверк. Неужели ему первый раз за сегодня повезло? Вот она, награда за все мучения! Он попытался собрать мысли, сделал надменное лицо и произнёс:

— В деньгах? Ха! Не смешите. Просто… личные мотивы. Не готов пока их озвучить. Но мне очень приятно, что вы признали меня… этим… победителем.

— Лауреатом, — по привычке поправил Льва Петровича редактор.

А критик панибратски хлопнул Кобылкина по плечу, подмигнул.

— Понимаю, да, — потом приблизился к самому уху и доверительно шепнул. — Тиражи вниз пошли?

Лев Петрович не знал что ответить, — кто знает, что там у этого Викторова вниз пошло — постарался лишь сделать лицо непроницаемо-каменным.

Бромберг примиряющее поднял руки, мол, понял, расспросы заканчиваю. Но гаденькую улыбочку не убрал.

Снизу послышались шаги. Меркулов схватил Кобылкина за рукав, потащил за собой.

— Платон Петрович, пойдёмте за кулисы. Никто ведь не знает, что Вы здесь? Хорошо. Вот шороху наделает Ваше появление!

Опять Льва Петровича куда-то волокли. Критик как-то поотстал. И чёрт с ним, неприятный тип. За дверью, запрещающей вход посторонним, стоял полумрак. Был виден краешек сцены. Зал шелестел шёпотом, похожим на прибой.

— Платон Петрович, вон там диванчик, присядьте. Я тут неподалёку буду.

— Ааа… Саша, постойте, можно деликатный вопрос? — Кобылкин всё больше вживался в барскую роль. Но был ещё один момент, который его тревожил. Как бы не упустить плывущую в руки золотую рыбку.

Редактор услужливо наклонил голову, в очках отразился фиолетовый свет софитов.

— Насчёт денег. Как я их получу?

— Чеком. Вы не беспокойтесь, он уже готов. Разве что не подписан, никто не ожидал, что Вы придёте.

Лев Петрович застонал. Всё-таки фортуна лишь подразнила своим блеском, но ничего не пообещала. Меркулов же воспринял стон Кобылкина по-своему.

— Что такое? Вам плохо? Может воды? У меня капли сердечные есть, — засуетился он.

— Нет, все в порядке, — убито проговорил Кобылкин. — Знаете, я не смогу принять премию. Мне надо идти.

Он встал.

— Как? Что случилось? — Меркулов растерянно хлопнул глазами. А потом бросился наперерез, загородил дверь. — Не пущу!

— Вы сдурели что ли? — воскликнул Лев Петрович. — Дайте пройти!

— Нет! Речь скажете, премию получите, тогда идите!

— Да не могу я премию вашу получить! Что нашло на тебя? — не сдавался Кобылкин, называя редактора то на «ты», то на «вы».

— Это на Вас что нашло?

— Чек принимать не буду! — выпалил Лев Петрович.

Меркулов опешил.

— Почему?

— Считай, что жизненная позиция у меня такая. Довольны? А теперь пустите!

Но редактор стоял насмерть.

— А наличные?

Кобылкин не поверил ушам.

— Так разве можно? — осторожно спросил он.

— Для Вас — да!

Да! Да! Это слово прозвучало, как музыка, самая нежнейшая на свете. Спасибо тебе, безвестный писатель Платон Викторов! Обязательно надо прочитать хоть одну твою книгу!

— Это меняет дело. Тогда я согласен.

Меркулов не стал скрывать ликования. Бросился к Кобылкину и горячо обнял.

— Поймите, это для нас очень важно, Платон Петрович. Спасибо Вам!

Кобылкина смутило столь открытое появление чувств. Он неуклюже похлопал Меркулова по спине.

— Ну-ну, Саша, что Вы нервный какой?

Редактор отстранился, всхлипнул.

— Да, нервы ни к чёрту стали. Простите меня, — потом хлопнул себя по лбу. — Сейчас вернусь. Надо договориться насчёт денег.

С этими словами Меркулов выскочил за дверь. Настолько поспешно, что было ясно: редактор хотел скрыть слёзы.

Лев Петрович плюхнулся на диван. После этой сцены ему стало не по себе. Напомнила о себе совесть. Обманывать добросердечного Сашу не хотелось. Но перед внутренним взором маячила цифра «400 000», перевешивая всё остальное.

Зал стало слышно громче — народ прибавлялся. Хлопнула дверь, за кулисами появился незнакомый человек. Пожилой, высокий и сильно сутулившийся. На Льва Петровича он даже не взглянул, прислонился плечом к стене. Пустым взглядом смотрел на сцену, худые пальцы гладили подбородок. Такому подошёл бы цилиндр, будь сейчас в моде.

Забежал Меркулов. Глаза уже не были красными, щеки румянились, очки радостно сверкали. Он заверил, что с деньгами всё путём. На немой вопрос Льва Петровича: «это что за тип?» ответил почтительным шёпотом:

— Это — Ларион Гужев, председатель нашего Союза Писателей. Личность планетарного масштаба, гений! «Тихий плёс» не читали? А «Зелёные травы»? Как же так? Впрочем, его трудно достать, давно уже нового не издавали.

Кобылкин вспомнил критика Бромберга и ляпнул:

— Тиражи вниз пошли?

Меркулов посмотрел на него так укоризненно, что Лев Петрович покраснел. Хотя, и не понял, что сказал не так. Гужев же вздрогнул, окинул Кобылкина презрительным взглядом и процедил под нос что-то вроде: «попсовый графоман». Знать бы ещё, что это значило.

Кроме всего прочего, оказалось, что Гужев будет ведущим церемонии. Вот почему он находился за кулисами.

Заиграла торжественная музыка, ярко вспыхнули софиты. Почти сразу же председатель Союза Писателей шагнул на сцену. Грянули овации. Меркулов извинился и исчез. Кобылкин остался один. Со своего места он видел только профиль Гужева, сухо каркающего в микрофон. Вступительная речь оказалось долгой. Изредка её прерывали аплодисменты. Лев Петрович почти не слушал. Потом на сцене появился другой человек (Гужев пригласил его из зала) с толстой папкой в руках. Сам — такой же, как папка: квадратный и красный. Лицо его обильно потело. Он тоже говорил долго. Что-то про русскую классику, муки творчества и муз, которые прямо сейчас кружатся под потолком.

Появлялись ещё какие-то люди, оккупировали микрофон и говорили, говорили. Очкастые юноши и пенсионеры в парадных кителях, расфуфыренные женщины «за сорок» и импозантные мужчины. Все они, после речи, выстраивались на сцене в ряд. На какой-то миг Льву Петровичу показалось, что это не закончится, пока на сцене не окажется весь зал, но тут слово вновь взял квадратный человек-папка:

— И наконец, ради чего мы все здесь собрались! Премия «Золотое перо» это не просто дружеский междусобойчик, это труд. Труд по выявлению лучшего. Не скрою, споры жюри были жаркими как никогда. Но всё-таки решение принято. Лауреатом этого года стал Платон Викторов!

Зрители вновь зааплодировали, но уже не так яростно как в начале. Наверное, болели ладони. Лев Петрович подорвался, засуетился. Он не знал, что делать: уже нужно выходить или как? И в тот момент, когда Кобылкин уже решил идти на сцену, за спиной раздался голос Меркулова:

— Платон Петрович, стойте! Вас пригласят.

И впрямь, квадратный человек не ждал появление Викторова, а просто выдерживал театральную паузу.

— Вы вяло хлопаете, господа! Потому что случилось невероятное, полюса поменялись местами, и реки потекли вспять! Он здесь, с нами! Встречайте. Платон Викторов, прошу Вас, дорогой друг!

Кобылкин обернулся к Меркулову, мол, теперь-то можно? Тот яростно замахал руками и вытолкал его на сцену. В глаза ударил свет софитов. Зал на какое-то мгновение утонул в тишине, по нему пронёсся лёгкий шёпот. Кобылкин приветственно поднял руку. И случился взрыв. Аплодисменты превратились в шторм, а сцена — в корабельную палубу. Со всех сторон шумело и громыхало, кажется, даже сверкнула молния, и повисла дымная завеса от стреляющих пушек. Лев Петрович закачался, он почувствовал себя в гуще сражения, с саблей и в треуголке. На деревянных ногах Кобылкин подошёл к микрофону, ухватился за стойку, как за штурвал.

И ветер стих. Видение спало. Море перед глазами Кобылкина успокоилось и превратилось в зал. Рядом возник квадратный человек. Он улыбался и протягивал заламинированный листок и позолоченную статуэтку в форме пера несуществующей птицы.

— От всей души поздравляю, Платон. Вы это давно заслужили.

Листок и перо перекочевали в руки Кобылкина. Тот отрешённо смотрел на собравшихся людей. Наверное, теперь от него ждут речи? В голове по-прежнему шумело. Слова метались, как стая мотыльков у фонаря.

— А-а… я… кхм. Раз-раз.

Пиратская удаль, которая ещё полчаса назад кипела в каждой клетке, испарилась. Лев Петрович сомкнул зубы, боясь, что они могут застучать. Пожалуй, впервые за все кошмарные сутки Кобылкин испугался.

— Г-господа, я признателен вам за… эээ… признание. Это всё у меня первый раз. Я вот даже робею.

Из зала раздались ободряющие выкрики.

Перед глазами вновь помутилось. Огни прожекторов превратились в маленькие солнца, теперь сцена стала террасой фермерского дома, с которой видно бескрайние луга и сытые стада. В голове рухнула плотина и шумный поток весело хлынул через преграду.

— Я сегодня многое понял. Такой день, наверное, никогда со мной не повторится. Но… и… как бы объяснить? У каждого бывает день, в который человек понимает, что всю жизнь жил не так. Я вот тоже… думал, что ни на кого не похож, а оказалось… я теперь совсем по-другому смотрю. И шляпы носить буду обязательно! Ведь какая разница, что не идут? Главное же, что нравятся, да? Вот.

Лев Петрович хотел ещё что-то сказать, но его шустро оттеснил от микрофона Гужев. Человек-папка отвёл Кобылкина в сторону, держа его под руку как больного. Лев Петрович не противился. Мысли его были далеко. Перед глазами мелькали сцены прошедшего дня. Застенки ФСК, щербатая лицо Выхи, фурия-администраторша и обшарпанное здание ДК. И только этот выход на сцену был единственно важным. Без него этот сумасшедший день прошёл бы даром, постепенно превратился в мутное пятно воспоминаний, ничего не изменив. Это и был главный подарок удачи, а не бесполезные четыреста нечестных тысяч.

Дорогу домой Лев Петрович помнил плохо. Вроде кто-то довёл его до метро (или поймал такси?) Потом ноги сами нашли нужный дом и дверь без участия головы, которая была занята куда как более важными вещами. Вспомнился сон с постоянно меняющимся двойником.

Утром его разбудил включающийся автоматически телевизор. Под бесконечный бубнёж Кобылкин смотрел в потолок.

— Вчера около гипермаркета на Ленинградском шоссе произошла перестрелка, в ходе которой были задержаны радикалы из так называемого «Спасения Отечества». Сами экстремисты утверждают, что спасали Сидора Апельсинова, который, как известно, был задержан накануне.

Лев Петрович заметил на потолке узор трещинок, который не видел раньше.

— Ежегодную литературную премию «Золотое перо» вчера получил Платон Викторов. Это было первое появление писателя на публике. В блоге Викторова появилась запись, что никаких премий он не получал и получать не намерен. С человеком, который вчера был на церемонии, он не знаком, но хочет познакомиться и — цитата, — набить морду.

И тут Кобылкин расхохотался. Пусть ищет. Вот он удивится, когда узнает, что на него похоже пол-Москвы!

Булка Cмаслом © 2011 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg