Мерле Карусо Вживленные в Эстонию
Перестройка — Поющая революция в Эстонии
Каур. Здравствуйте! Мы были тогда студентами последнего курса театрального факультета Эстонского Гуманитарного института, когда помогли детям из Хайбаского детского дома осуществить и представить зрителям проект «Кто я». Встретились мы осенью. Меня зовут Каур… В 1991 году мне было 11 лет.
Мария. Здравствуй! Я Мария. В 1991 году мне было 10 лет.
Анне. Здравствуй! Я Анне, и мне было 10 лет.
Кайа. Здравствуй! Я Кайа, и мне было 12 лет.
Эркки. Здравствуй! Я Эркки. В 1991 году мне было 10 лет.
Май. Здравствуй! Я Май, и мне было 13 лет.
Эва. Здравствуй! Я Эва, и мне было 11 лет.
Май. Когда, это самое, эстонское дело стало, как бы, снова вытанцовываться, был у нас в школе учитель по истории, директор школы, который потом был когда-то там еще избран в Рийгикогу, ну, парламент, значит, по-нашему. В какой-то там момент я намекала ему, что мой прадед тоже участвовал в восстании крестьян против помещиков в 1858.году, а зовется у нас это Махтраской войной, и был он там крупным деятелем, и с того самого момента я как бы поднялась на ступень выше, и мне показалось, что даже улучшились отметки моих контрольных по истории.
Кайа. У меня в детстве был постоянный конфликт, поскольку у меня русская фамилия. В сущности, я же эстонка, так ведь только вот постоянная головная боль оттого, что дед у меня русский. В то же время я этим очень даже гордилась, потому как, ну… красивый ведь человек.
Эва. В 1988 году с 10 по 14 июня на Певческом поле собралось более ста тысяч человек со всех концов страны. Старые и молодые стояли плечом к плечу, держались за руки и всю ночь пели столь милые сердцу песни о родине. Это и была наша поющая революция. Мне тоже страшно хотелось пойти на эти самые ночные певческие праздники — и ни разу не удалось, все время надо было заниматься музыкой. Да и малолеткой я была, вероятно, никто не хотел брать с собой.
Май. Я пела на этом Певческом поле. Помню, народу было страшно много. Мама была, бабушка была. Под конец пели «Эстонец я, и эстонцем я остаюсь», и все должны были держаться за руки, а мне как-то странно было, мол, как же так, чужая тетя стоит рядом — и как это я возьму ее за руку.
Каур. Мы по телеку смотрели, как члены Интерфронта приезжали на грузовике к зданию замка Тоомпеа, где находилось наше Эстонское правительство, и, пытаясь ворваться, решили машиной снести ворота. Все были взбудоражены, и я тоже был в страшной тревоге. Постоянно было такое чувство, что просто глупо сидеть дома. Что в натуре нужно куда-то пойти да совершить что-то этакое. А куда пойти и чего бы такого сделать, никто не объяснял. Я дико мучился.
Эркки. Мальчишки все воодушевлены до ужасу были, могло это быть в третьем, или четвертом, или даже во втором классе, нам без разницы было, с чем пойти; с мальчишками постарше тоже вот обсуждали, мол, если ничего другого не остается, так зимой со снежными комами пойдем. Что, хорошо бы, если война зимой, вот было бы здорово.
Анне. Наш класс был первым, кого в пионеры уже не принимали. Мы были желуди и страшно от этого несчастные.
Мария. Все это время было в нашей семье ужасно переломным. Одним из таких переломов было, когда мать стала жить с мужиком, который был чрезмерно политически активным. И зародилась у нас дома такая атмосфера, что кругом везде большая, в общем, опасность, и все так неустойчиво, в то же время мне старались показывать все в розовом цвете. Безумно вкусную еду стали готовить и вдруг начали проявлять страшную заботу обо мне, а мне это показалось как-то все смешно и фальшиво. И каждый вечер повторялась такая вот сцена, что приходит мужик домой, сменит костюм, плотно поужинает и уходит, а когда я спрашиваю, куда это он, то получаю в ответ, что строить Эстонское государство.
Эва. 23 августа 1989 года два миллиона человек, держась крепко за руки, встали в 600-километровую живую цепочку, соединив Таллинн с Вильнюсом. И когда все стояли в этой Балтийской цепочке, я ОПЯТЬ не смогла пойти, поскольку была в деревне у бабушки. Знаю, туда все пошли.
Май. Я где-то на Вильяндийском шоссе стояла, с места работы отчима нас туда на автобусе повезли, держались за руки, и довольно долго так.
Каур. Мы где-то меж порослей на шоссе в совершенно немыслимом месте стояли. Но я-то понимал, система такая, так и должно быть, это так все предусмотрено, что мы сейчас все здесь. И никак не сообразил, где же эта цепочка начинается или кончается, дико разозлился, что какие-то люди не держались за руки. Нет, ну, нельзя ведь так, правда же. Посреди цепочки вдруг пробоина, ведь так воздействия никакого не будет, да. Сплошного соединения так и не получилось, и я по этому поводу ужасно злился, нельзя же так, люди.
Анне. У смешанного хора Вигала был дружеский хор из Финляндии. Ночевали они в семьях и всегда приносили с собой всякой всячины. Помню, наш финн хотел выбросить пластиковые пакеты, а мы ему — что сами выбросим, а на самом-то деле припрятали в шкафу. И были ужасно рады, ведь я могла пойти в школу и похвастаться, что у меня вот привезенный из Финляндии пакетик.
Эва. Мы были в Нави, такая глухомань на юге Эстонии, я и мой брат и один наш семейный знакомый, они постарше меня были. И… тогда где-то раздобыли бананы. Ровно три банана — маленький такой, средний и самый большой. И дико спорили, что пусть, мол, самый маленький достанется самому малому, а большой — большому. Брат говорил, что ему нужно еще расти, значит, следует и больше кушать. А я говорила, что я же такая маленькая и тоже хочу вырасти большой, что вот мне и следует больше кушать. В общем, решили наконец тянуть жребий. И вышло, что мне достался самый крупный, среднему — средний, и самый старший получил самый маленький. И помню, как же они стали меня сразу уговаривать, чего только не наобещали. Но я ни в какую. Этот банан достался все-таки мне.
Май. В валютные магазины ходили, как в музей. Ходили, смотрели, какие там красивые пестрые упаковки да наклейки разные, и киви, мол, что это за диковинки такие — мохнатые, непонятные. Потом как-то в телеке показывали, как их нужно кушать. Один наш журналист известный, Ивар Вигла, прямо на своей передаче это всем и показал.
Эва. У нас тоже был один друг семьи, который мог все время ездить в Германию. И вот однажды мы были у него в гостях, и он привез как раз киви. Дали и мне тоже кусочек откусить. Но почему-то прямо перед самым отъездом, так что я взяла этот кусочек себе в РОТ, и мы сразу же садились в такси, и вот всю дорогу домой я держала этот кусочек во рту. Собственно, оно мне не очень-то и понравилось. Даже и не помню, как же я от него наконец-то избавилась.
Май. У соседки моей снизу был привезенный из Финляндии пенал и «Лего» тоже, я помню. Я завидовала ей ужасно и все норовила одолжить у нее этот пенал, мол, одолжи на денек! А она так и не дала мне его.
Мария. Моя мама работала в «Интуристе», и у нее было множество знакомых финнов. В какое-то время к нам домой приходило их пачками, я носила только привезенную мамиными знакомыми финнами старую одежду их детей. И в связи с этим у нас постоянно водилась дома валюта или же постоянно стояла валютная тема. Часто эта валюта пропадала — мама тщательно прятала ее везде и абсолютно всегда забывала, куда на сей раз припрятала. И абсолютно всегда я ее где-то находила. В корзине грязного белья, например, однажды нашла в завернутых носках.
Каур. У моей сестры была коллекция жестяных банок. И я ей дико завидовал. Все думал — не может такое быть, что у нее есть, а у меня не единой баночки, так ведь. Помню, я долго и нудно уговаривал ее составить завещание. Мол, все остальное — куда ни шло, а банки она должна оставить мне.
Эркки. 91-й — «Рок Суммер». Я и мой друг получили себе красивые желтые футболки и назывались мы санитарами на плацу. А означало это, что нам нужно было собрать все разбросанные старыми рок-пердунами бутылки, чтобы тарой не стали в них кидаться. Набегались мы с этими бутылками, отвозя их в прием тары, и заработали себе на этом мероприятии солидную копеечку. Гордились мы страшно, да и эти красивые желтые футболки мы тоже себе получили, спереди волк какой-то нарисован, а сзади — «91» и Певческое поле, и «Rock Summer», и все такое.
Кайа. С детства я проводила все свои каникулы и все лето в деревне на юге Эстонии, недалеко от маленького городка Выру. Оба мои дедушки и бабушки родом оттуда. Были. Мы говорили много о военном времени, о депортациях, бабушку мою тоже выслали, так ведь. Дедушка все про своё говорил, и про Сибирь тоже, и я страшно боялась, что будет война. А когда в августе 91-го эти русские танки пришли, то я стала бояться за дедушку, за деда своего. Ведь он же русский, только он-то ни в чем не виноват. Вдруг и его сошлют, такие вот были страхи.
Эва. Я тоже была часто в Выру, у бабушки. Там дерево такое стояло, а под деревом яма, стены которой укреплены камнями. Небось, с войны осталась. Вот я тогда и подумала — случись что, я в этой яме и поживу.
Кайа. У дороги, эти, ну, старые мельницы еще стоят, вот я всегда и думала, что, если война будет, то мы в эти старые мельницы и уйдем. Не знаю, вероятно, решила, что там нас никто искать не будет… и еще я думала — а как же мы там все уместимся, ведь и коровы еще тоже, и что будет, если и другие захотят туда же прийти, как нам быть тогда?
Анне. Мы с двоюродным братом на яблоне сидели. У меня такие красные туфельки были, которые так и остались там на два года, там, на яблоне, так и висели, пока не сгнили. А разговор у нас был: что вот, ужас-то какой настал, что, мол, пожалуй, придется сбежать в Швецию, и уж стали мы план придумывать, каким образом и где лодку взять. Не знаю, как мы до этого додумались, что надо будет сбежать, дома, насколько я помню, об этом не говорили. Или, может, все же говорили?
Мария. Наша семья была готова вот-вот уехать. Куда именно — по всей вероятности, в Финляндию или Швецию, — этого я тогда еще не знала, но каждое утро просыпалась с чувством, что может уже сегодня придется уезжать.
Анне. Я копейки собирала, и было у меня их ужасно много, нет, правда — очень много, а вот когда в 92-м году рубли поменяли на кроны, то почему-то мы их не поменяли, или же я сама не сказала, что у меня их столько много. И помню, как я вырыла яму и вложила в пластиковый пакет все эти монеты, и была у меня еще одна сломанная красная пластмассовая кошка, ее я тоже туда вложила. Так, по сей день, там и лежат, в этой яме.
Мария. Мне это время вспоминается, прежде всего, через песни, и особенно я обожала одну: «Привет, перестройка». Дико кайфовала, слушая эту песню, и сама тоже постоянно ее напевала, в общем, домашние уже, наконец, не выдержали, и вот мой брат сел за стол, взял лист бумаги и зеленый фломастер и такими крупными буквами, очень старательно, написал мне все слова этой песни. Печатными буквами, потому что других я тогда еще читать не умела. Я столь внимательно наблюдала за этим процессом, что когда он закончил, я уже знала все слова наизусть.
Line-танец под музыку песни «Привет, перестройка». Исполняет Рейго.
Привет, перестройка! Безоблачное небо, море в синеве. Полной грудью дышат теперь все граждане. Серп и молот больше по нам уже не бьют, Лишь о труде радостном они нам знать дают. Привет, перестройка, демократия! От диктатуры злобной освобождается страна. Привет, перестройка, привет, счастья миг! Не таким ужасным кажется и алый флаг. В поле трактор пашет, сады плоды несут. И в «Голосе народа» так бешено уже не врут. Все фильмы запрещенные в кино везде идут. И нам ранее группы запрещенные песни свои поют. Привет, перестройка, радостная родина моя! Привет тебе, пока не достигну тебя я. Привет, перестройка, демократия! Привет, дай лапу, и вот тебе рука моя.Рээлика. Здравствуй! Я Рээлика Пурв. Год рождения — 1991.
Аннели. Здравствуй! Я Аннели Самедова. Год рождения — 1992.
Юри. Здравствуй! Я Юри Булавин. Год рождения — 1991.
Кади. Здравствуй! Я Кади Яансон. Год рождения — 1989.
Эркки. Паутина, сказал Рейго. Люди сплетают.
Каур. Я понял, что не общался с одиннадцати-, двенадцати-, тринадцатилетними с тех самых пор, когда мне самому было столько же. Потом я понял, что немного побаиваюсь детей. Не потому, что они детдомовские, а потому, что они дети.
Анне. У меня было огромное желание узнать, как живется в детдоме, потому что лет семь-восемь назад, еще до отъезда в Финляндию, мои родители хотели удочерить двух девочек, которые были моими дальними родственницами, и они уже проводили у нас свое лето и Рождество, и… Это было для нас сильным ударом — нам не разрешили их удочерить, поскольку соцработник решил, что, может быть, их мать все же исправится — у их матери были проблемы с алкоголем — мол, вернем ей все же ее детей. Детям было уже сказано, что они придут жить к нам и в нашу школу… и… Да, это был большой шок и для детей, и для нашей семьи… В детдоме они и закончили.
Кто Я
Аннели. Здравствуй, меня зовут Аннели. Я есть одиннадцать лет.
Анне. Она учится в четвертом классе русской школы в городе Кейла.
Аннели. У меня в табеле эстонский — пятерка, а писать по-русский — получала очень плохие отметки. Трудно очень. В русской школе. Немножко ненавижу читать, ну, читать надо на русском, не могу. Когда поем на эстонском, у меня все хорошо, а песня на русском — я как-то все время путаюсь.
Анне. Она жила с мамой и отчимом в маленьком городке Маарду, затем пошла в детский приют в Таллинн. Она не помнит, когда туда пошла. Побыла она там довольно долго. Там она говорила на эстонском языке.
Аннели. Тогда у меня были длинные волосы, очень длинные, косу носила.
Анне. После этого ее отправили в одну семью на остров Сааремаа, там она была только летом. Затем ее привели в детдом в Хайба. Есть у нее сводный брат Лэон Самедов. Ему два года.
Аннели. Маму зовут Лена Самедова. Она по всем языкам, не знаю, там, эстонский и русский, и, ухх! Французский и, вхх! — не знаю, по всем языкам. Живет в городе Маарду с Лэоном и отцом Лэона. Она не работает. Отчим тоже не работает. Один раз работал на корабле там. Про бабушку не знаю, она уже умерла.
Анне. Сейчас она вам расскажет.
Аннели. Сейчас я вам расскажу. Пошла я вместе с бабушкой… Она хотела пойти на работу, а я хотела пойти вместе с ней, я боялась, что что-то СЛУЧИТСЯ, она ведь пьяная была. Тогда мы остались там, среди этого леса, спать туда. Бабушка и я, и она пьяная была. Это было очень холодно. И тогда она… умерла сразу. Пришел один мужик и разбудил меня.
Анне. Было ей шесть лет.
Аннели. Когда я умру, я в ад не попаду. Потому что я такая славная. Мама сказала. Другие еще не видят, что я славная. Не знаю, почему. Я должна быть славной.
Каур. Мальчик, побитый жизнью, признался: «Я не СПРАВЛЯЛСЯ в семье. Я потому пришел в детдом, что они ПИЛИ. Мама пьет все время. У тетки я не справлялся, проказничал малость, тогда тетя хотела отправить меня в какую-то ШКОЛУ, но никто не хотел меня брать, а потом уже взяли меня в детдом Хайба, и там уже в школу — и все». Он учится в четвертом классе подсобной начальной школы в Кейла. В обычную школу в Керну он тоже уже ходил. «В Керну трудно, там все быстро. Надо все быстро делать. Эстонский язык трудный, чтение. С английским тоже трудно». С одноклассниками как… «Ох! Ну, немножко ладим. Иногда ладим, иногда нет. У них каждое утро что-то. Всегда приходят, ВСЕГДА им надо придираться, вот-ну-все-гда. По-всякому придираются, с похабными, там, словами. (Шепотом.) Нет, ну уж очень похабными».
Его никто не навещает кроме крестной матери из Финляндии.
«Я маму и не видел почти что». (Глубоко вздыхает.) «Не помню. Ничего не помню. Нет, это я помню, что когда, ну это… еду давали, то за какие-то пять секунд нужно было все скушать. У меня была уж очень тяжкая жизнь. Я и жить почти в этой жизни не мог. Голодал все время. А потом уже… от матери избавился».
Кади. Здравствуй! Меня зовут Кади. Мне 13 лет.
Май. Она учится в 7-м классе в школе-интернате подсобной школы в Косе. Она там с первого класса. Жили они в местечке Валингу, затем в поселке Локса, теперь семья снова живет в Валингу. У нее нет сестер. Есть единоутробный брат, ему скоро 20 будет. Работает где-то на скотном дворе.
Кади. Я, например, об его отце вообще почти ничего не знаю. Для нас он наш брат, он всю жизнь растил нас, с пеленок.
Май. Брату Вейго 12 лет, тоже живет в Хайбаском детдоме.
Кади. Не очень-то сладко ему приходилось. Нервы совсем сдали. Чуть скажешь что не так, сразу психанет.
Эркки. Сестра сама еще ребенок, сказал Рейго. Брат — тот маменькин.
Май. Брату Рейго исполнилось четыре года. Живет тоже в Хайбаском детдоме.
Кади. Обычно по вечерам он сам поет себе колыбельную. Как-то вечером он спел ужасно глупую колыбельную: «Мой отец купил две пачки сигарет».
Май. Мама не работает.
Кади. Не знаю, она на операции была… Не помню, когда. Во всяком случае, я еще дома была тогда. Все началось, кажется, с головной боли. С глазами у нее, там, постоянно что-то, потом обнаружили опухоль, и ей пришлось лечь на операцию. Теперь тут у нее очень странный шрам, и на работу она не ходит. Она вроде, как бы это… Не то, что странная, а такая, кто ищет занятия в одиночку — или же готовит в комнате, или убирает. Она с другими не особенно общается.
Май. Бабушка живет в приюте поселка Харку. Она мама мамы. Ей 76.
Кади. Мы на день рождения к бабушке ходили. Я, Вейго, Рейго — ходили. Мама с папой тоже там были, встретились со всей семьей.
Май. Они друг другу звонят довольно часто.
Кади. …вместе с Рейго ко мне в гости приходила… и в тот же вечер несколько раз мне домой еще позвонила. Меня дома не было, мама ответила, и тогда она благодарила мою маму за то, что она приготовила такую вкусную еду, и вообще за этот день благодарила. И поскольку она со мной не могла связаться, то она прислала мне открытку с благодарностью.
Юри. Здравствуй! Я Юри Булавин, 11 лет.
Мария. Он учится в 5-м классе основной школы Керну.
Юри. Родился я, кажется, в Риге, затем приехал в Эстонию к дедушке, затем перебрались с мамой в поселок Таммсалу, потом опять вернулся к дедушке, потом с сестрой жили в городе Раквере, потом перебрался к сестре в Клоога и потом уже сюда. Три года я уже здесь.
Мария. У него сводная сестра Яана Булавина, ей скоро исполнится 23.
Юри. Она родилась, кажется, в Эстонии, не знаю. С ней я говорю по-русски. Она сейчас не работает, третьего ребенка ждет. Кто этим третьим будет, я не знаю, они сделали снимок этот, только там пока не видно. Она пойдет в этот… в университет, я так думаю.
Мария. У него сводный брат Алексей Ривик, 19 лет.
Юри. Его отец у Чудского озера живет. С ним я тоже на русском говорю. Мама Валентина Ноорлинд, ей исполнилось 41, день рождения, кажется, 14, что ли, июня.
Мария. Да, 14 июня.
Юри. Мама живет в женской тюрьме в поселке Харку. Ничего себе место жительства!
Мария. Юри не очень хорошо умеет писать на русском языке.
Юри. Говорить на русском я могу. Читать тоже умею. Кроссворды на русском могу решать. Фамилия дедушки тоже Ноорлинд. Он и научил меня эстонскому. Говорить на эстонском. Сначала лопотал, как китаец! Вблизи Раквере — там кусок земли, дедушка его себе купил, большой такой участок. У него там несколько медведей, и лоси там были, и кабаны тоже.
Мария. Дедушка умер пять лет назад.
Юри. Мне полгода было, когда туда пошел.
Мария. Теперь там живет кто-то другой.
Юри. Когда я в бегах был, то мы сходили туда вместе с братом, на поле ночевали. Я от сестры сбежал, из Клоога.
Мария. Вместе с братом.
Юри. Уже несколько раз пробовали. Всякий раз они нам где-то дорогу перерезали.
Мария. Сестра и муж сестры.
Юри. Они бежали без фонаря, вообще без ничего, не знаю, как они могли вообще видеть. ТОГДА — мне сказали так — это в последний раз, в следующий раз отправим в детдом, если еще надумаешь сбежать.
Мария. И тогда они ушли утром, когда все остальные спали.
Юри. Вначале мы отправились в Таллинн. И купили мы себе тогда по порции фри-картофеля, и мороженного купили с собой, потом еще большую бутылку… кока-колу купили, в общем, всего в дорогу накупили и потом сели на автобус. Я не хотел уйти, не знаю, зачем это я пошел. С сестрой мы ладили, очень даже ладили. (Почти шепотом.) Не знаю, почему я ушел. В детдом я загремел потому, что убежал, только потому. Полиция поймала. Нас три или четыре месяца уже не было. Металл свозили. Алюминий в прием металла сдавали, и все такое прочее.
Эркки. Точно ведь, мыши любят сыр, сказал Рейго.
Юри. В центр защиты детей я ходил покушать, и еще много чего я там получал, брату тоже давал, мог там и на компьютере поиграть, и все. Это был как приют. Тот воспитатель, что в приюте работал, тот узнал, что я — это я.
Мария. Что он и есть тот мальчик, кто сбежал из дома.
Юри. Вот он и позвонил в полицию, пришли за мной.
Эркки. Точно ведь, солнце может так еще запросто в воду упасть, если оно столь низко висит, сказал Рейго.
Рээлика. Здравствуй! Я Рээлика, 12 лет.
Кайа. Она жила на Хийу, в Сауе, в Кейла, в городе, где еще?
Рээлика. В Харку…. Я вообще не знаю, где я родилась.
Кайа. В Сауе она жила с мамой и братьями. Затем в Хийу: мама, три брата и отчим, дальше Кейла, состав тот же, лишь отчим другой. Далее она одна отправилась жить в город к тете, прожила там год. Из города — в Харку к отцу, там пробыла примерно месяц, из Харку — снова к тете, от тети — обратно в Кейла: мама, братья, следующий отчим.
Рээлика. Братик жил у бабушки, а мать примостилась у собутыльников. Есть такой дом бомжей в Сауе. Пьянь болотная живет. И Сильвер от бабушки слинял, пошел маму искать, полиция его поймала — и прямиком сюда, в детдом, и привели его.
Кайа. Сильвер — единоутробный брат, ему 8.
Рээлика. А потом и я сюда пришла. Просто сама поговорила с этой самой… соцработником. Так она же сама все видела, потому и не думала, что для меня было бы лучше оставаться дома. Теперь в последнее время неплохо ладим. У меня все же имеется семья, причем в полном наборе.
Кайа. У нее два сводных брата и одна сводная сестра и два кровных брата.
Рээлика. Думаю, не знаю, я без понятия, почему с мамой все так получилось. Когда она была очень больна, не знаю, что это там с ней такое было, в общем, уж очень сильно она болела, тогда вот она мне и говорила: чтобы там ни случилось, помни одно, что я все же вас всех люблю.
Отцы
Рээлика. Мой отец живет в поселке Харку. Я не знаю, он полицейский там какой-то, не знаю, что за полицейский. У него жена и дети. Двое девочек и один мальчик. Один из них не от отца, тот — ребенок жены. Домашний язык у них русский. Эстонский они знают мало. Отец говорит на обоих языках. С отцом у меня хорошие отношения. Даже очень. Мама отца умерла. Уже давно. Мне про нее не говорят, только сказали, что померла, и все. Тетя про это молчит. Спрашивала я. Она в ответ — что не хочется ей говорить об этом. Отец отца — не знаю, помер, кажется, тоже, не знаю я, про него вообще ничего не знаю.
Когда я родилась, мать с отцом разошлись.
Кади. У меня отец тоже очень странный человек. Пьет постоянно. Когда напьется, то и мать должна тут же напиваться. Когда мать с ним не выпивает, сразу колотит маму. У отца тоже было трудное детство. Он в детстве, при русской власти, жил в детдоме.
Потом был разок в тюрьме, не помню уж, кажется три-четыре года. До того, как я родилась. Это мамуля мне говорила.
Отец ходит на работу где-то в Кейла. В основном на случайных заработках. Строит, сносит — ну, такая, в общем, работа.
Аннели. У меня сводная сестра. Катя Макарова. Ей одиннадцать лет. Наш родной отец… не знаю, у Кати сейчас нет родного отца. Мама не выдает, кто наш настоящий отец и где бы он мог быть. Мать знает. Сказала мне, соврала, небось, что он в тюрьме сидел, я ей не верю, не сидел он. Мне бы быть Николаевой, а мать хотела, чтоб я была Самедова.
Юри. Про отца не знаю. Мать говорила, что Коля его зовут. Не знаю, не знаю. Ничего не помню, даже фотографию его я не видел. Умер, может, или что с ним — совсем не знаю. Хотелось, чтоб дед еще был жив, тогда по сей день и жил бы у деда…
Мы с ним такие 10-километровые походы совершали всякий раз, по грибы ходили, много всегда собирали. Ягоды тоже собирали. Обратно идти у меня уже сил не было. Обратный путь я обычно проделывал, сидя у деда на плечах, там и засыпал. Всегда.
Рейго исполняет песню про лягушку.
На камне сидела квака мала. Там ленилась и думала, Солнце греет ее одну, Нет никого во всем пруду. Но поодаль аист один С длинным клювом злой бродил. От голода звенит в ушах, Пищу ищет в камышах. С камня в воду квака — прыг. Лень забывая, поплыла в миг. Жить охота — так пошевелись, Аист остался с носом и весь прокис.Эва. Я вот о чем стала думать — теперь как-то особенно это усиливается — ну, родишь ты на свет ребенка — а что это все значит.
Эркки. Когда сестренку родишь, то у тебя толстое пузо будет, сказал Рейго.
Детский дом
Рээлика. А эти разговоры отсюда дальше тоже пойдут? Я окна волостной управы камнями перебила. Как-то стукнуло в голову, мол, чего-то я давно уже гадостей не вытворяла. Вот и собралась, все кругом спрашивают, куда это, мол, я. А вот пойду-ка да погляжу, чё бы такого сделать, хо-ре? Оля, Мадис, Кристийна, Марина, Юри, Таниель, Сильвер, Прийт были… Как увидели, что я бросила — так мы же не монашки какие, — тоже стали кидаться. Вот мы и перебили все окна волостной управы.
Я как следует нашкодила здесь, устанете про все слушать.
Кади. Я здесь уже довольно давно. Больше двух лет. Сказали — месяц только, но теперь уже я привыкла.
Вначале дала воспитателям себе на голову сесть, теперь уже нет. Огрызаюсь, всегда повод нахожу, чтоб тут же прекословить. Подальше их посылаю. Потом друг у друга прощения просим.
О детдомовской семье и сказать ничего не сумею. Вещи, все, что есть, тут же тебе поломают. Иногда те, кто постарше, обижают, иногда и нет, да и защищаться я уже научилась, как следует.
Каур. Мальчик, побитый жизнью, признавался: «Между тем, сильно меня били». Потому, что… ну, не знаю, я всегда прекословил, нервы так сдали, что не знаю впрямь. Я такой был, что, если кто ко мне пристает, то я всегда НАПАДАЮ на него. Потому вот. По-всякому ко мне придираются — Очкарик, и не знаю, что там все еще. В сущности, не всегда же я вот первым начинаю. Они заладили, что я начинаю, я начинаю… В Хайба ненавидят меня почти… все. Здесь, в деревеньке, они меня за психа считают, но я не псих. Я вообще никого не хочу калечить. Лишь бы другие меня не трогали. Потому.
Это уже третий год, как я здесь.
Аннели. Была у меня тут ссора одна, некоторые ребята, тут, в детдоме, о моей маме плохо отзывались. И об отце тоже. (Вздыхает.) Тогда я как бы внимания не обращаю. Говорю им: а вот хорошо тебе, если и к твоей матери тоже станут так же цепляться, как бы ты сам поступил? Ничего не отвечают.
С мальчишками мне играть не хочется, а с девчонками хочу. Больше всего, ну, прямо до ужаса, я одного мальчишку боюсь. Если воспитательницы нет, а он приходит в нашу семью — чего-то там, скажем, делать ему нужно, я сразу же в комнату ухожу, не хочу я.
Кади. Тут психолог один был, она писала, мы говорили, иногда рисовали тоже. Хорошая тетка была. У нас уроки терапии иногда тоже бывали, музыка тихо играла, и мужик там, с таким приятным тихим голосом, разговаривал. А я себе взяла за моду всякий раз уснуть, когда он говорит.
Рээлика. Я хочу быть вместе с более старшими девчонками, потому как, если я вожусь с соплячками, то и сама дурею, такие идиотские фокусы начинаю выкидывать…
Я дерусь с подругой. В основном она сама виновата. К моему брату придирается. Брат ее стервой обзывает, а она кулаками на него, братик мне пожалуется, а потом я на нее налетаю. Сильвер не говорит «стерва», не умеет еще выговаривать, он говорит «сьева».
Юри (вздыхает). Я бы снова хотел жить у сестры, но и здесь тоже очень хорошо. Теперь они верят, что я больше не убегу, я же клялся зятю, что больше не стану убегать, если только возьмут меня обратно. А они еще не знают — взять меня обратно или нет, им и со своими-то детьми трудно. Но мне можно к ним в гости ходить. Я и этому рад, что могу погостить у них. В Рождество я ОБЯЗАТЕЛЬНО даже схожу к сестре. Я им и подарок хочу приготовить.
Думаю, я здесь, в детдоме, до конца буду.
Аннели. Не могу я быть дома. Там, ну, там сил никаких нет… Раньше тут кто-то говорил, вроде, мать с отцом и не хотят меня обратно забрать. Потому-то я здесь в детдоме. Если бы, ну, (вздыхает), отчим ушел бы, вообще бы больше не появлялся, вот тогда было бы хорошо вернуться к матери. С отцом этим там жить просто невозможно.
Кади. Дома я была не больше трех-четырех дней подряд. Самый меньший срок — шесть с половиной часов. Вначале, когда я там пробыла всего несколько часов, возвращаться было очень уж трудно. В автобусе всю дорогу тихо ревела, потом отключилась, а когда на место прибыла, уже ничего не помнила. Даже не вспоминала совсем. Будто и не ходила домой.
Эркки. Однажды я бабочку видел, сказал Рейго, причем голова при ней была.
Компьютеры
Эркки. Компьютеры едут, едринь-едринь, сказал Рейго.
Юри. Когда я сегодня запустил компьютер, то для того, чтоб ПОИГРАТЬ. Вчера тоже запускал, почту свою просматривал. Друзей, с кем переписываться, я в чате или в jpii нахожу. С одним уже целый год чатимся. Я ему говорю, что мы поссорились, поскольку он мне такое письмо написал… Ну, спасибочки!
И говорить об этом письме не хочу. Мы на чат заходили ведь просто полялякать. Получил я мейл, мол, когда придешь на сайт или еще куда; ну, пришел я, и она тоже, говорю: здрасьте, она тоже: здрасьте! Потом сказали: ну, пока! И разбежались.
Рээлика. Так с кем же ты говорил, с мальчиком или девочкой?
Юри. С обоими.
Рээлика. Да с кем же ты разговаривал целый год?
Юри. И с мальчиком, и с девочкой. Он же среднего рода, не соображаешь, что ли! Ему 50 лет. (Звонко смеется.)
Рээлика. А сколько он думал тебе лет?
Кади. Я входила в сеть на сайт конопли. В нашей детдомовской семье один парень выращивал коноплю. Сейчас в том горшке кактус какой-то растет. Принес эту коноплю в мою комнату, в мой шкаф, а я еще подумала, откуда это вдруг взялся, поскольку горшок-то у меня в одно время пропал. Одно растение они у него застукали, все это время, в натуре, у него под настольной лампой стояло, грелось под ней.
Рээлика. Я вхожу в сеть, вроде как… ну, поиграть и в чат тоже захожу, поболтаю, с кем попадется, вообще-то я им всегда говорю, что мне 15, я прикидываюсь другой девчонкой. Потом еще заскочу в хот, смотрю свою почту. С одним мальчиком познакомилась в хот-чате, так с ним до сих пор и лялякаем, только теперь вот по электронной почте. Потом у меня еще пару одноклассниц, с которыми мы общаемся, ну, и пара прежних соседей тоже. У вас есть вопросы?
Юри. А она кто, эта другая девочка?
Рээлика. Так, одна, из детского дома. Я пользуюсь ее возрастом, иногда и именем тоже.
Юри. Почему ты пользуешься ее именем?
Рээлика. Потому что сама я слишком маленькая, и, ну, у нее есть телефон, и она хочет этих друзей себе. Я обычно друзей себе таким макаром не собираю, пусть тогда лучше для нее.
Юри. А у тебя их много?
Рээлика. Да… Просто не хочу я себе друзей заиметь таким компьютерным путем, ведь, кто знает, на следующий раз захотят уже и повстречаться, или еще чего, а там уже и… ну, не знаю, ведь всякое может случиться, или там, ну, не знаю я…
Писала я иногда, что из Хайбы. Некоторым призналась, что я отсюда.
Аннели. Я за компьютер сажусь, чтоб поиграть, и письма мне тоже присылают, ну, и в этих хотах и мылах я, естественно, тоже бываю. Запускаю… затем напишу имя одно и пароль, потом уже и письмо заодно тоже. Ну, и временами чатимся, конечно же.
Кади. Я захожу в чат. Иногда, коли не лень, и письма свои просматриваю, иногда и нет, никто в ответ не пишет, вот и у самой тоже охота пропадает. Играю, разумеется. У меня в одном своем файле… был… а теперь уже больше нет, Вейко стер.
Рээлика. А почему ты решила, что это Вейко стер, ведь играют же все?
Кади. Нет, у меня свой файл.
Рээлика. Но ведь и я тоже играю в твоем файле.
Эркки. Оттуда миг бросает взгляд, сказал Рейго.
Кади. Книг читаю мало. Одна книга, которая мне понравилась, называлась «Белый клык». Там говорится об одном волке, который потом стал домашней собакой.
Юри. «Верное сердце Фрама» — эта моя любимая книга. Про одного волка.
Эркки. Точно ведь, волки в трусах ходят, сказал Рейго.
Вспышки памяти
Юри. Это было, когда я еще только учился ходить. Была у нас такая большущая коробка, битком набитая игрушками. Мама оттуда всё посреди комнаты вывалила, а я у своей кроватки сидел. Тогда мать и говорит: пойду-ка я на кухню, а ты, мол, иди, поиграй. Только ты не ползи, потому как пол грязный. И тогда я подумал — ну, а как, как же мне добраться до игрушек? Мама рассказывала, что, когда она вошла в комнату, то я и пошел, встал и направился к игрушкам, упал на них, стал играть. Потом уже научился и побольше ходить.
Рээлика. Я себе, по собственному разумению, карманные деньги сделала, будто их мама дала. Какие-то бумажки пополам разрезала и написала на них — 500. Совсем козявка еще была. Мама из дому ушла, на работу, кажется, и забыла закрыть дверь балкона. У нас очень такой низкий балкон был. Я прыгнула вниз и отправилась, по собственному разумению, в магазин за конфетками. Взяла мишку или зайчика, или чего там, да подошла к прилавку, деньги на стол, все как положено. Потом… ну, охранник схватил, повели меня в свое какое-то там заднее помещение… уж и не помню, чего они мне наговорили, наконец, тот охранник сказал: да ладно, я сам заплачу.
Кади. Я маленькой просто ужасная была. Вижу, к примеру, дырочку, пусть даже самую малюсенькую, просовываю свой маленький пальчик и превращаю ее в большую дырищу.
Рээлика. Я знаю, у меня было такое маленькое ватное одеяло, под которым я спала, оно стало мне мало, и я его выбросила на помойку, потом мать меня за это еще как следует отшлепала, что я одеяло-то выкинула. А потом… Да, еще — то одеяло, что мне как бы немного велико было, его я снизу пополам порезала, чтоб пальчики на ногах высовывались, лишь бы получить себе новое одеяло. Тогда мать сказала: все, будешь теперь под этим одеялом спать, так вот.
Аннели. Когда у меня был день рождения, гостей много, бабушка еще жива была, и дед, кажется, был какой-то. И мальчик тоже один приходил, гостей много было, так хорошо все. Такие цветы красивые дарили, и один кто-то розу подарил.
Каур. Мальчик, побитый жизнью, признавался: «Не помню. Тетка мне об этом рассказывала, что… Мама где-то уже с неделю не меняла мне пеленок. Все тетка должна была делать — и пеленки мне поменять, и стирать их. Она говорила матери, что сама позаботится обо мне и братце. Сам я почти ничего этого не помню».
Рээлика. Мы с мамой пошли на рынок, и я маму там потеряла, потом постоянно маму искала и, наконец, ее так окончательно потеряла, что тетка какая-то меня домой привела.
Каур. «А, помню! Я нарочно взял баночку, две банки, и разбил их в тазике. Налил воду и потом встал на осколки, нарочно себе ноги изранил. Мол, будет ли мать ухаживать за моими ногами. Хотелось мне узнать это. Тетя-то точно будет, это я и так знал. Было мне годика два, наверно. Матери все было без разницы, конечно, говорила: так тебе и надо, сам виноват».
Это я прекрасно себе представляю, как живется, если у тебя нет отца, ведь мои родители развелись, когда мне было четыре годика. А вот как живется, если у тебя нет и матери тоже, этого я себе до сих пор представить не могу.
Эркки. Осколки причиняют боль, глянь-ка вот, сказал Рейго, кровеносный сосуд ишь какой сделают, вон чё делают (осколком ладонь ранит), больно сделают. Чужие люди разбили пополам и сразу бросили на землю, осколков много. Полиция не разрешает им так делать. Когда они гадостей наделают, то они в тюрьму пойдут. А тут, видишь, какой большой осколок. Сюда нельзя идти босиком.
Мечты
Май. О чем они думают перед тем, как уснуть? Лично мне думается о совершенно диком — ну… например, думаешь, там, о каком-то кумире, или что влюбилась в какого-то там парня, или хочешь стать балериной или принцессой, скажем. Может, и они вот точно так же каждый вечер ложатся спать и думают: почему это моя мама уже целый год меня не навещает?
Аннели. Я поехала к Тийту и Майве. Живут у меня там одни, в Таллинне. Вроде как друзья они мне. Когда они сюда пришли, то меня еще не знали, это мы потом только подружились. У меня даже фотографии имеются. И мы поехали в Вильянди. Там мы покушали, а потом они погнали меня на работу, работать велели, мы стали работать. Потом поиграли, и было очень весело, и потом другие еще танцевали. Потом пошли купаться, вода теплая такая. И потом пошли, поехали обратно, и потом обратно домой (голос утихает), и я вернулась обратно в детдом.
И потом мне дали вот это. Говорят, сердце лечит. Розовое, это самое, я и не знаю, чё это такое, на бумажке все написано.
Рээлика. Мечта моей жизни — найти себе порядочного мужа, кто бы заботился обо мне и не… вроде того, не бил бы, что ли, чтобы жизнь у меня была классной, и можно было бы поехать куда-нибудь далеко, где нет знакомых, чтобы никто меня не трогал, и я бы могла жить своей жизнью. Спасибо.
И получить себе красивый, нормальный телефон, причем — с огромным кредитом.
Кади. Свой дом должен бы быть спокойным и неповторимым. Думаю, в деревне где-нибудь, отдельный домик, потому как в доме с квартирами — там еще неизвестно, все может быть.
Каур. Мальчик, побитый жизнью, признавался: «Чтоб такого больше не было, что все надо будет быстро скушать. Просто должна быть хорошая семья. Чтоб не ругались мать с отцом, и все. Тогда и я бы тоже не стал, будь у меня нормальная семья. На них насмотрелся, на них. (Вздыхая, шепотом.) Не хочу я быть таким. (Еле слышно.) Не хочу».
Аннели. Раньше я хотела быть полицейским. Физ… это самое… культура — у меня только пятерки. Потом уж и не знаю, кем там я еще хотела быть, я еще подумаю, давно уже не думала.
Я шить умею! Я много еще чего умею. Блины умею печь, картошку пожарить, даже чистить, бутерброды приготовить.
Грядки полоть умею, уборку сделать — само собой!
Кади. Я хочу стать поваром. Из нашей школы многие пошли учиться в техникум.
Юри. Я хочу стать военным.
Эркки. Хочу в вертолетчики, сказал Рейго.
Рээлика. Я и не думала, никем я не хочу стать.
Не знаю! Даже не мечтаю, я только о верховой езде и мечтаю. У меня свой конь был в конюшне на Сауе. Как-то зашли туда с подружками и спросили: а можно нам тут помогать, и потом каждый выбрал себе коня, за кем ухаживать. Не знаю, как только первый раз села на коня, сразу же получилось верхом. Ездила там верхом на плацу, ну, примерно, пару раз в неделю.
Только одно до сих пор никак в толк не возьму — как ставится седло.
Золотая рыбка
Каур. Мальчик, побитый жизнью, признавался: «Я себе желаю, чтобы у меня была приличная жизнь. Чтобы я… Я же, сами понимаете, какой, чтобы мне захотелось вести себя прилично».
Рээлика. Вот бы золотая рыбка могла выкинуть такой фокус, чтоб можно было ему опять вернуться домой, и будто с ним ничего всего этого и не было, и того тоже, что в детдоме…
Аннели. Я бы желала себе, чтоб могла себе другую… чтоб жить в другой семье. Чтоб были у меня мать и отец. Жила бы я в другой семье. И осталась бы там насовсем…
Рээлика. У нее есть крестные родители, пусть она уговорит их взять ее к себе.
Аннели. Не хочу я ходить в школу в Финляндии.
Рээлика. Хочу себе коня получить.
Потом хочу себе собаку!
Потом хочу себе рыбок, аквариум.
Ничего рыбка не приносит, не делает, не хочет! Хочу себе этот зал! А рыбку можно получить, что ли?.. Ну, так я эту самую рыбку себе и хочу! (Смеется.)
Желаю в школе получать пятерки и четверки, и еще я желаю себе хороших друзей…
Желаю себе приемную семью.
Желаю в свою комнату диско-зал!
А чё вообще можно получить тогда, ничего ты не получишь…
Хочу себе музыкальный центр.
Хочу себе в комнату бассейн.
Ничего-то она не исполнит, да какая она рыбка золотая, разрезать ее пополам — и все тут.
Аннели. Что, если в школу пойду, там были бы хорошие учителя, и чтоб хорошо оценили меня.
Рээлика. В три кроны.
Рээлика. Я пожелаю, чтоб была я прекрасной и разумной. Золотая рыбка ни разу не помогла.
Каур. Все они прекрасные. Они словно совершенно обычные дети. Но мы-то знаем, что они вовсе не обычные. Некоторые ребята из Хайба будто в тумане живут, в какой-то другой совсем фазе. Иногда ничего такого заметного, как вдруг неожиданно прорвется какая-то несуразность, рывок непонятный — и сразу становится ясно: что-то тут не так. Есть в них какая-то большая-пребольшая часть той стороны, которую мы никогда не увидим, и это, ну, скажем так… настораживает.
Настораживает и в том смысле тоже, что, как бы им только не причинить боль, чтобы мне не было больно, нам не было больно, хотя, пожалуй, этого не избежать.
Эркки. Паутина, сказал Рейго. Люди сплетают.
Комментарии к книге «Вживленные в Эстонию», Мерле Карусо
Всего 0 комментариев