«Драмы и комедии»

Драмы и комедии (fb2) - Драмы и комедии 2705K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Афанасий Дмитриевич Салынский

Драмы и комедии

ОПАСНЫЙ СПУТНИК Драма в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДИНА БОГДАНОВА.

НИКОЛАЙ СЕЛИХОВ.

АНДРЕЙ КОРЧЕМНЫЙ.

МАРИЯ ЛАГУНОВА.

АСЯ.

КОНЫШКОВ.

МАТВЕЙКИН.

ЛЕНЬ.

БВЛЫШЕВ.

ДАНИЛЫЧ.

СТЕПА.

МИША.

ВРАЧ.

СЕСТРА.

КАТЯ.

Действие происходит на Урале.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Лес, подступающий к берегу озера. Берег — слева, высокий, скалистый. За деревьями дом научно-исследовательской станции. От дома дорога и спуск к озеру по ступенькам, высеченным в камне. Вдали виднеются горы, увенчанные пильчатой каемкой леса.

На первом плане, на полянке, скатерть с закусками. От озера с полотенцем в руке поднимается  Д и н а. Слева по ступенькам спускается  М а р и я.

Д и н а. Маша, наконец-то! Совсем нас забыли.

М а р и я. Что это у вас? Привал?

Д и н а (смеется). Привал. Селихов сегодня с утра дал команду — всем отдыхать, купаться… Машенька, садитесь, угостим!

М а р и я. Спасибо. Мне еще сегодня домой надо съездить… Тут недалеко мое родное село, колхоз. Старое кержацкое село…

Д и н а. Мужчины наши купаться ушли. Оставайтесь, Маша. Сейчас придут. А то что я одна с ними буду делать!

М а р и я (садится). Устала. Большой участок сегодня разметили.

Слышится крик.

Д и н а. Там кто-то упал со скалы…

Мария быстро сбрасывает куртку, готовая броситься на помощь. Пробегает  К а т я, дочурка рыбака.

К а т я. Видали, как дядя Андрюша сиганул?!

Д и н а. Корчемный…

М а р и я. А он выплывет?

К а т я. Да он с неба сиганет — и то выплывет! (Убегает.)

Д и н а. Отчаянный…

М а р и я (после паузы). Красивые у нас места, правда?

Д и н а. Чудесные!

М а р и я. Город здесь хорошо станет. Кругом леса… Я с детства со всем этим сроднилась.

Д и н а (перебирая букет ромашек). А я никогда еще так близко, как в это лето, не чувствовала природу… Мы иногда ходим… с Андреем Васильевичем. Какое ж это чудо — лес! В июле на опушках была земляника. Теперь — черники полно. А как грибами в бору пахнет! Идешь и пьешь эти запахи, эту прохладу.

М а р и я. А вот отступит тайга — и возникнет город… Придут сюда новые люди. У каждого свои радости, печали… Помните, как вы здесь появились?

Д и н а. Да!

М а р и я. А прошло два месяца — и вы уже привыкли. Как дела на станции?

Д и н а. Плохи наши дела, Маша, плохи…

М а р и я. А что Селихов?

Д и н а. Николай, как всегда, невозмутим. Конечно, ему нелегко… Руководитель станции, отвечает за все.

М а р и я. Очень хорошо, что вы приехали. Вы ведь с ним давнишние друзья?

Д и н а. Да, он еще в школе подружился с моим братом Володей. Так с тех пор Володя — у него, он — у нас. Как братья… были… до войны… Володя погиб весной сорок пятого. А Николай демобилизовался в сорок шестом. Мне уже было восемнадцать. Ну, он все к нам да к нам по-прежнему. Родные — и мои и его — смотрят на нас как на жениха и невесту.

М а р и я. А вы?

Д и н а. Я так свыклась с этим, что… тоже смотрю глазами родных.

Со стороны озера появляются  С е л и х о в  и  Л е н ь.

С е л и х о в. О, у нас гостья!

Л е н ь. Закон нарушаете, Мария Федоровна. В воскресенье трудящимся положено купаться, собирать цветы и пить вино.

М а р и я. У нас, геодезистов, свой закон. Солнышко — работаем, дождь — отдыхаем.

С е л и х о в. Ходят здесь бродяги с длинными палками…

М а р и я. Вот ходим и прикидываем, как между озером и районом будущих шахт разместить будущий город.

С е л и х о в (обнимает Дину). Красивая она у меня?

М а р и я. Красивая.

С е л и х о в. Загорела… Еще лучше стала.

Д и н а. А ты все такой же нежненький.

С е л и х о в. Любишь меня?

Д и н а. Отстань. Люблю.

Все устраиваются вокруг скатерти.

Л е н ь. Где ж она, та рыбка? (Тянет за веревочку и вытаскивает бутылку вина, которая охлаждалась в ведре с водой). Выпьем?

Д и н а. Выпьем!

М а р и я. А что ж…

Д и н а. Мне чуть-чуть…

М а р и я. Что касается меня… я иногда согреваюсь спиртом.

Л е н ь. За что же? Выпьем за хороший летний вечер.

С е л и х о в. Выпьем… за то, чтобы снова встретиться здесь — в большом, залитом огнями городе!

М а р и я. Спасибо, Николай Аркадьевич.

Л е н ь. Добре.

Слышится песня под баян.

Эть, как зыркает электрик… Любушку свою ищет.

Появляется  М а т в е й к и н, за ним — С т е п а  и  М и ш а.

М а т в е й к и н. Здравия желаю.

С е л и х о в. Привет.

Л е н ь. Алеша, она здесь не проходила.

М а т в е й к и н. Это которая?

Л е н ь. А та самая, которая с другим хлопцем обнимается.

Дина и Мария смеются. Матвейкин сохраняет невозмутимый вид.

С е л и х о в. Алеша! А скажи-ка мне, сколько получится, если помножить 386 245 на 433?

М а т в е й к и н (подумав). 167 244 085.

Л е н ь. Точно?

М а т в е й к и н. Проверьте.

С е л и х о в (заглянув в записную книжку). Точно, точно… Беру!

Л е н ь. Это еще как я отпущу.

М а т в е й к и н. Отпустите, товарищ Лень. Век благодарить буду.

Л е н ь. В науку рвешься? Иди, хлопчик, гуляй.

М а т в е й к и н. Подумайте, товарищ Лень. (Уходит, перебирая лады баяна. Друзьям.) Видали?

Д и н а. Товарищ Лень… Никак не могу привыкнуть: Герой Труда — и вдруг Лень…

Л е н ь. Всю жизнь против своей фамилии воевал. А с вами, кажется, начинаю свою фамилию оправдывать.

Д и н а. Маша, вдохновите Остапа Игнатьевича, скажите, что в новом городе, по вашим предположениям, будет на этом вот месте?

М а р и я. На этом месте?

С е л и х о в. О! Баня.

Л е н ь. Вот-вот! Баня. Только не здесь, а в Свердловске. Вызовут нас с тобой и так намылят — долго не отмоемся.

С е л и х о в (налил себе вина, чокнулся с пустым стаканом Леня). Будь здоров!

От озера идет  К о р ч е м н ы й. На его волосах еще поблескивают капельки воды.

К о р ч е м н ы й. Отдыхающим привет! Николай, ты купался?

С е л и х о в. Купался.

К о р ч е м н ы й. Остапа я видел, а тебя что-то не заметил.

С е л и х о в. Да ты далеко заплываешь. А я плаваю как топор. Так я поближе к берегу держусь. Не люблю отрываться от родной почвы!

М а р и я. Андрей Васильевич, это страшно, когда летишь вниз… со скалы?

К о р ч е м н ы й. Нет, я овладел техникой прыжка.

Л е н ь. Андрей Васильевич… Штрафную. А ну, тост!

К о р ч е м н ы й. Ну что ж… Как говорят альпинисты, выпьем за тех, кто в пути. Не за тех, кто сидит на привалах, а за тех, кто идет, если даже это трудно! (Пьет.)

Л е н ь. Кулебячка, а? Моя Дарья Герасимовна испекла.

К о р ч е м н ы й. Это все? Не думаю, что Дарья Герасимовна такая скупая.

С е л и х о в. Тут, брат, я постарался.

К о р ч е м н ы й. Так я и понял.

С е л и х о в (берет гитару и, с набитым ртом, бубнит мотив). Пикничок, можно сказать, превосходный.

К о р ч е м н ы й (закусывая). К этому пикничку да аврал бы хороший.

С е л и х о в. Зачем аврал? Кулебяка и без аврала уничтожена.

К о р ч е м н ы й (с улыбкой). Если бы так же легко можно было уничтожить болото, в котором мы сидим, квакаем и даже, как видите, пьем вино.

Л е н ь (вскочил). Вот что я сделаю: ночью приду с ребятами, подложу взрывчатку и подниму тот аккуратный домик, то бишь научно-исследовательскую станцию, на воздух!

С е л и х о в (смеется). Это — мысль.

Л е н ь. Другим, более гуманным способом вас не ликвидируешь. А зачем вы тут? Что вы тут, граждане, делаете? Захватили лучшую, готовую шахту. Спустили туда аппаратуру — и топчетесь на месте! А шахтеры верят: придет час — будет в шахтах такой легкий воздух, как в сосновом бору. И так спокойно, так безопасно, как у тебя в кабинете: ни взрывов, ни выбросов. Чтоб никогда уже не мешал бы шахтерам метан, как говорят в народе — гремучий газ. Будьте ж добреньки, товарищи ученые, не посрамите вечную шахтерскую думку!

С е л и х о в. Вы с Андреем что, сговорились испортить мне пикник? Один хочет поднять на воздух станцию, другой — уничтожить какое-то болото.

К о р ч е м н ы й. Наше болото, наше! Стоячее, гнилое болото. Или мы его, или оно нас… Оно уже засасывает. Мы уже можем спокойно шутить. Это первый признак нашей гибели.

Л е н ь. Дружок у меня есть, начальник шахты «Гвардейская» в Донбассе. Встретились мы с ним в апреле. «Как, говорю, дела?» — «Плохо». Углубились они, понимаешь ты, на тысячу метров. Уголь — золото. Да как его брать, когда, для того чтобы проветривать забои, целый океан воздуху в шахту приходится гнать? Сложно, нерентабельно… Вот я ему и говорю: «Есть, говорю, ученые, хотят они сделать так, чтобы не выгонять этот проклятый газ воздухом, а непрерывно, по ходу работы, растворять его прямо в шахте». Что ж ты думаешь? Теперь он каждую неделю письма мне пишет: «Как дела у твоих ученых?» Памятник вам шахтеры поставят!

С е л и х о в. Желательно при жизни. Да… И чего-то вы вдруг на меня навалились?

К о р ч е м н ы й. Вдруг? Нет, это не вдруг. Я давно хожу с набухшим сердцем. Это — прорвалось.

С е л и х о в. Смотрите! Вино выпили, кулебячку съели, а теперь им, видите ли, пикничок не нравится… Ничего не понимаю.

К о р ч е м н ы й. Ты все понимаешь, Николай! Не притворяйся простачком. Когда я говорю о стоячем болоте, я имею в виду наши дела.

С е л и х о в. Дела идут не шибко, но верно.

Д и н а. Ты хотел сказать — ни шатко ни валко?

С е л и х о в (с интересом смотрит на Дину). Ты?..

Д и н а. Да… Я уже успела ознакомиться с делами станции. Считаю, что они правы.

К о р ч е м н ы й. Это не укладывается в моем сознании! Испытывается новая, уникальная аппаратура, а ты, руководитель станции, живешь в каком-то замедленном ритме, цепляешься за любую возможность — только бы не свернуть с проторенной дорожки. Где поиск, инициатива? Живой родник науки мы засоряем своим равнодушием.

С е л и х о в. Полегче, полегче, друг!

К о р ч е м н ы й. Именно наша дружба и дает мне право на такой разговор. Шесть месяцев, как я здесь, на станции, и все эти месяцы мы попусту тратим силы, время, государственные деньги. Мы уже трижды — трижды! — пытались наладить управление подземной аппаратурой с поверхности шахты — и трижды терпели поражение. Аппаратура все еще не подчиняется дистанционному управлению с поверхности. Вчера мы снова убедились в этом — и нет больше иллюзий, нет.

С е л и х о в. Но и нет ничего другого, реального.

К о р ч е м н ы й. Есть.

С е л и х о в. Что?

К о р ч е м н ы й. Ты знаешь, Николай… Вернуться к твоему же старому варианту. Во время испытаний управлять аппаратурой непосредственно в шахте. Да! Это — единственный выход.

С е л и х о в. Поставить людей лицом к лицу с опасностью взрыва, обрушения… Ты представляешь, какой это риск?

К о р ч е м н ы й. А что в науке решалось без риска?

С е л и х о в. Спроси-ка Остапа, как его в Донбассе внезапным выбросом накрыло.

Л е н ь. Ну… было такое дело.

М а р и я. Что, не успели выскочить из забоя?

Л е н ь. Сам остался. Вот у них во всех книгах написано, что уголь в груди забоя перед выбросом потрескивает и шевелится. Я и решил проверить, так это или не так.

С е л и х о в (насмешливо). Шевелится?

Л е н ь. Шевелится.

Д и н а. Успели увидеть?

Л е н ь. Одно мгновение.

С е л и х о в. А потом как грохнет… Тут его и засыпало. Хорошо еще, что шланг от сжатого воздуха под рукой оказался. Дышал, пока откопали. Забой в такой момент немногим безопаснее минной штольни. Так что вот… Есть институт, есть конструктор, профессор Белышев.

К о р ч е м н ы й. Да, Белышев! Изобретатель, смелый человек, он поймет наше желание ускорить работу.

Л е н ь. А в самом деле, Микола, почему бы не написать Белышеву? Пускай снова приедет сюда и на месте решит.

С е л и х о в. Пока я сам не приму точного решения, я не стану вызывать Белышева.

К о р ч е м н ы й. Будем ждать и топтаться на месте. А природа не шутит. Стихия! И надо дерзать, рисковать.

С е л и х о в. Кроме риска, есть еще научно обоснованный расчет.

Д и н а. Коля! Кроме расчета, есть и еще кое-что… Мужество.

С е л и х о в. Мужество для нас не в том, чтобы очертя голову броситься в пекло, а в том, чтобы терпеливо, шаг за шагом, идти к победе наверняка. Вспыхнуть однажды может и пучок соломы. Это еще не мужество.

Д и н а. Так вспыхни же! Риск? Да, риск. Но сколько примеров… Одна женщина-врач, как ее?.. забыла фамилию… заразила себя чумой, чтобы испытать действие вакцины. Она думала о людях, она рисковала!

К о р ч е м н ы й. Так, и только так надо смотреть на свое призвание.

С е л и х о в. Призвание! Риск! Дерзание! Слова… трескотня. Думайте! Думайте! (Уходит.)

М а р и я. Николай Аркадьевич! (Всем.) До свидания. (Уходит.)

Л е н ь. Пойду-ка и я к своей Дарье. (Берет ведро, в котором охлаждалось вино, и уходит.)

Посмотрев друг на друга, Дина и Корчемный невесело рассмеялись. Дина убирает со скатерти посуду и складывает в плетеную корзину.

К о р ч е м н ы й. Спасибо, Дина.

Д и н а. За что?

К о р ч е м н ы й. За поддержку. Да уж разом и за все другое. Если всерьез говорить, за эти два месяца, что вы здесь, вы мне очень помогли.

Д и н а. Иначе и нельзя. То, к чему вы стремитесь, — это же важно для пас… и вообще для науки.

К о р ч е м н ы й. Наука… Помните? «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам»… А тут — Коленька Селихов… Был у нас в деревне такой дьячок Еврасий. Бу… бу… бу… Установлено господом богом, не нам, грешным, рассуждать… Вот — позиция. Но время, время не остановишь… (После паузы, с подъемом.) А как много хочется сделать! Хочется войти в науку с чем-то большим, проблемным. Ради этого стоит жить!

Д и н а. Конечно, Андрей.

К о р ч е м н ы й. Так поддержите же меня. Еще, всегда… Чтобы я чувствовал себя еще сильнее…

Д и н а. Чем же я вас так поддержу?

К о р ч е м н ы й. Мне… трудно. Просто по-человечески трудно. Иногда мне достаточно одного вашего взгляда, улыбки.

Д и н а. Если это поможет, я готова улыбаться.

К о р ч е м н ы й. Я прошу не о том. Впрочем, об этом не просят.

Повесив на руку корзину, с гитарой на плече, Дина, растерянная, стоит перед Корчемным.

Д и н а. Андрей Васильевич, уже свежо. Я пойду домой.

К о р ч е м н ы й. Постойте… еще минуту.

Д и н а. Ах, как сыро, зябко… Я побегу.

К о р ч е м н ы й. Дина!

Д и н а. Видите, я вся дрожу…

К о р ч е м н ы й. Вижу… В первый же день, как вы приехали… с первой минуты…

Д и н а. Андрей Васильевич…

К о р ч е м н ы й. Дина, в мыслях я связал с вами свою судьбу. А я от задуманного никогда не отступаю.

Д и н а. Вы же знаете, я… люблю Николая.

К о р ч е м н ы й. Вы не любите его! Вы привыкли к нему. Привыкли думать, что любите. А вот приехали — и вам стало скучно.

Д и н а. Не смейте! Он лучше вас, лучше всех!

К о р ч е м н ы й. Дина, вы не хотите признаться даже самой себе.

Д и н а. Перестаньте! (Убегает.)

К о р ч е м н ы й  смотрит ей вслед, потом берет оставленные Диной гитару и корзину и поднимается по ступеням, направляясь к дому.

Появляется  К о н ы ш к о в, молодой, высокий, немного неуклюжий. Сбросил рюкзак. Подошел к месту, где выпивали.

К о н ы ш к о в (поднял бутылку). Кислятина… (Смотрит на землю.) Трое мужчин, одна женщина… Нет, женщин было две. Одна из них курит… (Прислушался — где-то засвистела птица. Повторяет ее свист. Потом, явно ища кого-то, направляется к ступеням, ведущим к дому станции.)

Появилась  А с я.

Ася!

А с я. Здравствуйте, Петя… Что это у вас?

К о н ы ш к о в. Дудка.

А с я. Играете?

К о н ы ш к о в. На то и делал.

А с я. А что-нибудь такое… настоящее сыграть сможете?

К о н ы ш к о в. Что же вам такое?

А с я. Грустное… но чтоб не очень, с грустинкой.

К о н ы ш к о в. Попробуем. (Играет.)

А с я. Как настоящий инструмент!

К о н ы ш к о в. Главное — легкий. Поиграл, положил в карман, да и пошел дальше.

А с я (приподнимая рюкзак Конышкова). Все кочуете?

К о н ы ш к о в. Нет, нынешнее лето почти оседло живу. Нынче я не в поисковой, а в разведывательной партии. Здесь, в двадцати километрах, железную руду нашли. Лагерь там разбили. Шахты закладываем. Большой завод будут ставить. Тем более что уголь поблизости. А город бы здесь… Смотрите, какой простор… (Кричит.) Ого-го-го!

Откликается эхо. Послышался баян Матвейкина.

А с я. Алешка…

Появляются М а т в е й к и н,  С т е п а  и  М и ш а.

М а т в е й к и н. Геология, привет! Забавляемся?

А с я. Дудочка у Петра Ивановича чудесная.

М а т в е й к и н. У нас погромче… (Играет на баяне.)

Конышков вторит баяну на своей дудке. Матвейкин заметил это, резко оборвал игру.

К о н ы ш к о в. Давайте, давайте, дуэт!

М а т в е й к и н. Нет, товарищ геолог, у нас с тобой оркестра не получится.

К о н ы ш к о в (оценив обстановку, Асе). Может, прогуляемся?

А с я. Нет, Петя, в другой раз.

К о н ы ш к о в (подает ей дудку). Возьмите, если понравилась.

А с я (берет). Спасибо.

К о н ы ш к о в  уходит.

М а т в е й к и н (подает знак, и друзья скрываются. Идет за Асей, наигрывая на баяне). Брось эту пищалку!

А с я. Не ты дарил.

М а т в е й к и н. Выискался…

А с я (подзадоривая). А песни как поет!

М а т в е й к и н. Есть такое предположение. Селихов меня в штат забирает… Сотрудник научно-исследовательской станции, электрик Алексей Матвейкин… Звучит?

А с я. Звучит.

Ася подносит к губам дудку. Матвейкин выхватывает и, размахнувшись, бросает в озеро.

М а т в е й к и н. Пускай там на ней караси играют.

А с я (встала). Отелло Кириллыч Матвейкин. Знаешь, для чего я тут с тобой задержалась? Сказать хотела… Не ходи ты за мной, Алеша, не надейся.

М а т в е й к и н. В геологию ударилась?

А с я. Пусти! (Уходит вверх по ступеням, гордо выпрямившись.)

Из-за камня слева возникают  С т е п а  и  М и ш а.

М и ш а. Дела у Алешки нельзя сказать, что блестящие, а?

С т е п а. Чувства.

М и ш а. Тряска нервов и… прострация.

С т е п а. Прострация?

М и ш а. В пространство, значит… и без ничего, впустую. Жалко парня. Он ведь не то что мы с тобой. Ты вот, к примеру, хороший врубмашинист, я — неплохой крепильщик…

М а т в е й к и н. Трепач ты, а не крепильщик.

М и ш а. Оставим эту суровую оценку на его совести. Жалко парня. Талант! Редкий талант. Ты видел, как он математическую задачу решил? Только лоб наморщил — и готово! В институт готовится. Математические книжки, как романы, проглатывает.

С т е п а. Математик-то он, может, и хороший, а вот эту задачу (указывает туда, куда ушла Ася) решает неправильно…

М а т в е й к и н. Много ты понимаешь! Вот увидишь, как она за мной побежит. (Уходит, сопровождаемый друзьями.)

По ступенькам спускаются  Д и н а  и  С е л и х о в.

Д и н а. Коля, давно пора задуматься!

С е л и х о в. Проблемы решают не страсти, а логика, точный расчет… Вечер-то какой. Хорошо!

Д и н а (присела на камень). Со дня моего приезда у нас с тобой не было ни одного хорошего вечера. Нескладно все…

С е л и х о в. Оставим дела. Неужели у нас нет ничего другого? (Пауза.) Дина…

Д и н а. Да?

С е л и х о в (мнется). Вечер-то какой…

Д и н а. Ты что-то хочешь мне сказать?

С е л и х о в. Собираюсь… весь день собираюсь. Пришло письмо от мамы… твоей мамы. (Вынимает из кармана письмо, подает Дине.)

Д и н а. Что пишет? (Берет письмо, читает, возвращает Селихову.)

С е л и х о в (в сильном волнении). Дина… слушай, Дина… Дело, конечно, не в материнском желании. Время идет… а мы с тобой — и вместе и врозь.

Д и н а (растерянно). Коля… Николай…

С е л и х о в. Дина… ты знаешь, как я тебя люблю. Будем всегда вместе, Дина?

Д и н а (испуганно). Нет, нет!

С е л и х о в. Дина?

Д и н а. Николай, прости… не надо. Ты такой добрый, чуткий… я тебя люблю…

С е л и х о в. Любишь?!

Д и н а. Как брата! Как Володю. Я тебя так люблю… Я за тебя жизнь отдам. Поверь мне!

С е л и х о в (обескураженный). Верю, верю. (Пауза.) Что ж это, Дина?

Д и н а. Не знаю.

С е л и х о в. Столько лет…

Д и н а. Годы эти прошли…

С е л и х о в. Я тебя не упрекаю.

Д и н а. И все-таки за каждый год, за каждую минуту… я готова просить прощения.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Поляна возле дома научно-исследовательской станции. Угол деревянного двухэтажного дома. В окнах темно. Вечер. Откуда-то издалека доносится песня. На мостике, перекинутом через овраг, стоят  Д и н а  и  К о р ч е м н ы й.

К о р ч е м н ы й. Вот и еще день… Прошел еще месяц. Так пройдет и год… А время летит. Прошумит крыльями. Там и старость. Гипертония, инфаркт. Ничего не нужно, кроме хороших врачей. Да хочется работать, жить!

Д и н а. Кому не хочется.

К о р ч е м н ы й. Видно, приходит конец дружбе с Николаем… Дина, вы с ним старые друзья. Поговорите с ним, убедите его! В конце концов, его могут просто снять.

Д и н а (сокрушенно). Да, убедишь его… Молчит! Сидит, утонул в бумагах. Молчит и считает.

К о р ч е м н ы й. Поражаюсь его терпению. Так упрямо осторожничает! Впрочем, это не ново. Это — позиция всех оппортунистов от науки.

Д и н а. Андрей, я прошу… я запрещаю вам так говорить о нем: Селихов навсегда, понимаете вы — навсегда! — останется для меня другом. И я никому не позволю говорить о нем плохо. Я сама наговорила ему много обидных слов.

К о р ч е м н ы й. Но мы же о нем думаем, о нем! Разве я говорю о своей диссертации? Почти законченная работа лежит, как мертвая груда бумаги… Последний раздел целиком зависит от испытания аппаратуры. Мне обещают кафедру в Горном…

Слышится песня.

Д и н а. Хорошо поют…

Из дома выходит  А с я.

А с я. Дина Георгиевна, я сегодня вечером могу быть свободна?

Д и н а. А срочного ничего нет?

А с я. Нет.

Д и н а. Иди.

А с я. В поселок хочу сбегать, к маме. (Уходит.)

К о р ч е м н ы й. А ведь она пошла не к маме.

Д и н а (смеется). Да? (С грустью.) Пора домой.

К о р ч е м н ы й. Боитесь со мной оставаться…

Дина, из чувства вызова, задержалась.

Чего вы ждете? Чего?

Д и н а. Вы опять?

К о р ч е м н ы й. Дина, не сердитесь… В тайге, в каком-то медвежьем углу, встретились два человека, которые необходимы друг другу. Это не повторится в жизни, никогда не повторится!

Д и н а. Лучше б я сюда не приезжала.

К о р ч е м н ы й. Если вам так тяжело… я сделаю все, чтобы забыть вас.

Д и н а. И вы смогли бы?

К о р ч е м н ы й. Будет вам нужно — смогу.

Д и н а. Мне это не нужно.

К о р ч е м н ы й. Дина! (Целует ее.)

Д и н а  вырывается и убегает в сторону озера. Со стороны мостика слышатся голоса. К о р ч е м н ы й  уходит за Диной.

Входят  С е л и х о в  и  М а т в е й к и н.

С е л и х о в. Ну, Алеша, теперь ты штатный сотрудник научно-исследовательской станции. В твоей власти вся электрическая система. (Прощаясь, подает Матвейкину руку.) Будь здоров.

М а т в е й к и н. А по должности-то звание у меня какое?

С е л и х о в. Лаборант, младший.

М а т в е й к и н (поморщившись). Младший?

С е л и х о в. Не горюй. Будешь справляться — в старшие переведем. С институтом у тебя что?

М а т в е й к и н. Готовлюсь. Программы получил.

С е л и х о в. Молодец… (Испытующе.) Что ж, по такому случаю, наверно, захватишь баянчик — и в «Северную Аврору»?

М а т в е й к и н. Смочить назначение? (Поняв Селихова.) Нет! В другой раз. Голова нужна. Вечером надо кое-что почитать. Научная работа. (Пожимая протянутую Селиховым руку.) Счастливо оставаться.

Селихов идет к дому.

Николай Аркадьич…

Селихов остановился.

Скажите вы мне, строго между нами… Когда мы испытание начнем?

С е л и х о в. Строго между нами? Скоро.

М а т в е й к и н. Дело-то, может, историческое… (Уходит.)

С е л и х о в. Историческое? Гм…

Появляется  Л е н ь.

Л е н ь. Ждешь кого, Микола?

С е л и х о в. Ждать-то уже, кажется, некого… Что это ты вырядился?

Л е н ь. С ночным еду в Свердловск. Пришел к тебе… официально поговорить.

С е л и х о в. Официально? Тогда садись. (Садится с Ленем на скамейку у стены дома.)

Л е н ь. С лица ты сменился. Тяжелый был месяц.

С е л и х о в. Со стороны посмотреть — пустой месяц.

Л е н ь. Иногда со стороны виднее, Микола.

С е л и х о в. Знаем мы с тобой, Остап, цену дружбе, пороху и хлебу…

Л е н ь. Дружба — она останется. Переписываться будем.

С е л и х о в (не понимая). Как переписываться?..

Л е н ь. Ухожу я.

С е л и х о в. Уходишь? Куда?

Л е н ь. Совсем ухожу. То и пришел тебе сказать. Заявление в трест приготовил.

С е л и х о в. Ну, брат… гром с ясного неба!

Л е н ь. Хмурилось небо, Микола, хмурилось…

С е л и х о в. В Донбасс потянуло?

Л е н ь. Для шахтера по всей нашей земле Донбасс. Было бы что на-гора́ выдавать.

С е л и х о в. Я думал о тебе лучше, Остап.

Л е н ь. Молчи, Микола, молчи. Пока я не разозлился.

С е л и х о в. Уголек порубать захотелось? Эх ты, начальник, шахтер…

Л е н ь. Да, шахтер. Горжусь! Шахтер я. Уголек? Хорошо бы уголек. Дуже хорошо. Такой бы дал план — чертям тошно стало б!

С е л и х о в. Тебя послали сюда выдавать на-гора́ не уголь, а науку.

Л е н ь. Так где ж она, та наука?

С е л и х о в. Наука не исчисляется в тоннах. Тебе кажется, попусту прошел еще один месяц? А какое огромное дело мы продумали?

Л е н ь. Продумали…

С е л и х о в. И уходи! Уходи… Месяц… Да не было дня, минуты, когда бы я не возвращался к этой мысли… А если все-таки попробовать? На время испытаний управлять аппаратурой прямо в шахте… Но послать туда людей — это значит послать их в бой, из которого не всегда приходят. (Сразу.) А если их будет только двое?

Л е н ь. Двое? Как двое?

С е л и х о в. Ты слушай. Двое — в этом главное. Всего лишь два человека. В определенных условиях. Один — не в счет, я пойду сам. Тогда никто не сможет меня упрекнуть.

Л е н ь. Зачем упрекать? Я сам пойду вместе с тобой.

С е л и х о в. Так ты не уходишь?

Л е н ь. От дела не уходят, уходят от скуки.

С е л и х о в. Спасибо тебе, Остап! Но со мной пойдет другой.

Л е н ь. Кого же ты уважаешь больше меня, Микола?

С е л и х о в. Если все будет решено, в шахту со мной пойдет Корчемный. Да, да, я не могу лишить его этого права. Он много сделал. Надо отдать ему справедливость — он был горяч к настойчив.

Л е н ь. Обыграл ты меня, Микола. Но мы еще поспорим! Цэ дило треба разжуваты. Пойдем-ка, пойдем помаракуем.

С е л и х о в  и  Л е н ь  уходят в дом.

Из лесу, через мостик, идут  А с я  и  К о н ы ш к о в. Он несет стопку книг.

К о н ы ш к о в. Ася, вы не устали?

А с я. Нет. Только в лес я не пойду.

К о н ы ш к о в. У вас тут чудная полянка. (Укрывая Асю своим пиджаком, роняет книги.)

А с я (поднимая книги). Все — мне? И все по геологии?

К о н ы ш к о в. Вам. По геологии. (Берет в руки камень.) Сколько, вы думаете, этому камню лет?

А с я. Да уж постарше нас.

К о н ы ш к о в. Почти ровесник Земли… Присядем? Вот и под нами плита — видите? — аналогичной породы.

А с я. Должно, толстая.

К о н ы ш к о в. Под вашим каблучком, Ася, история Земли.

А с я (поджимая ноги). Извините… Рассказывайте еще. Про все, все! Про камни, про историю, о том, что в земле лежит.

К о н ы ш к о в. Заскучаете. Лучше вы что-нибудь расскажите.

А с я. Работа у вас, геологов, трудная?

К о н ы ш к о в. Да, нелегкая и интересная.

А с я. Правда ваша. Вот и у меня… Когда сложный анализ — ох и попотеешь, а зато уж как справишься — то-то радостно!

К о н ы ш к о в. У нас тоже… Ищем, ищем, сотни шурфов пробьем, вдоль и поперек тайгу исходим…

А с я. Значит, вы дома совсем мало живете?

К о н ы ш к о в. Мало! И зимой работы не сворачиваются. Конечно, не все время в отлучке! При желании дома всегда побывать можно. Был бы дом.

А с я. А девушки с вами вместе работают?

К о н ы ш к о в. Есть, работают.

А с я. И по тайге вместе с вами ходят?

К о н ы ш к о в. Да нет… не всегда.

А с я. Так если они тоже геологи?

К о н ы ш к о в. Ходят, куда им деваться.

А с я. Как же вы там с ними?

К о н ы ш к о в. Да очень просто.

А с я. Просто?!

К о н ы ш к о в. Что я говорю… Наоборот! И на маршруте опекай, и в палатке лучшее место…

А с я. Учиться на геолога долго?

К о н ы ш к о в. Если в техникуме, как я, — четыре года.

А с я. Заочно тоже можно?

К о н ы ш к о в. Учатся и заочно.

А с я. Хорошая профессия. Давным-давно мечтаю.

К о н ы ш к о в (громко). Серьезно?! Асенька!

В окошко выглянул  С е л и х о в.

С е л и х о в. Кто тут? А! Прошу простить. Здравствуйте, товарищ Конышков. (Скрывается.)

К о н ы ш к о в (переходя на шепот). Золотая профессия! Не ошибетесь. Голову на отсечение! Во-первых, романтика… Кто больше нас, геологов, по свету ходит? Никто. Мы и в тайге, и в горах, и в пустыне. А земля наша тайнами полна. Разгадай! Где золото, где редкие камни, где какие руды, уголь, нефть. (Увлекается, громко.) Нашел, разведал — и вот уже стоят на тех местах шахты, нефтяные вышки, заводы, города… Вот здесь когда-нибудь — увидите! — раскинется город. Площади, фонтаны, парки…

А с я. Селихов наш, Николай Аркадьевич, то же, что и вы, говорит.

К о н ы ш к о в. Мечта у нас одна. Мы с ним уже начали строить этот будущий город. Селихов даст ему тепло и свет, энергию, а я — руду… Ну, конечно, не один Селихов и тем более не один я. Все мы тут — и вы, Асенька, — первые в этих местах строители. Так что ж, не раздумаете… учиться на геолога?

А с я. Теперь уж не раздумаю!

Из дома станции выходит  Л е н ь. В окне показывается  С е л и х о в.

Л е н ь (Селихову). Переговоры с горной инспекцией беру на себя. (Уходит.)

С е л и х о в (из окна). Асенька! Анастасия! Нужны вы мне, миленькая. Извините, товарищ Конышков.

А с я. Прощайте. Дела.

К о н ы ш к о в. До свидания.

А с я, захватив книжки, убегает в дом.

С е л и х о в. Похаживаем?

К о н ы ш к о в. Встречаемся.

С е л и х о в. Всерьез или… так?

К о н ы ш к о в. Всерьез, Николай Аркадьевич.

С е л и х о в. Тогда хорошо. Как дела на месторождении?

К о н ы ш к о в. Руда богатая. Шахты закладываем.

С е л и х о в. Успехов.

К о н ы ш к о в. Взаимно, Николай Аркадьевич.

С е л и х о в. Приезжайте, заходите.

К о н ы ш к о в. Спасибо. Не могу не заходить. (Уходит.)

С е л и х о в  скрывается в окне.

Темнеет. Из лесу возвращаются  Д и н а  и  К о р ч е м н ы й. Они выбегают на мостик, счастливые, веселые. У Дины в руке веточка рябины.

К о р ч е м н ы й. Увезу я тебя отсюда, увезу… Эх, и удачливый я парень!

Д и н а. Где же они, твои удачи?

К о р ч е м н ы й (обнимая Дину). Вот — самая большая. (С улыбкой.) Любовь, хлеб, тепло, настоящее и будущее — все для человека, для меня!

Д и н а. Может, поделишься?

К о р ч е м н ы й. Нет, я жадный.

Д и н а. Звездочка упала!

К о р ч е м н ы й.

«Будут звезды срываться и падать в тайгу, У костра мы дождемся рассвета. Унесу я рябиновый вкус твоих губ, Будто памятку бабьего лета…»

Д и н а. Это — расставание. А расставаться мы не будем. Никогда!

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

В доме научно-исследовательской станции. Большая комната, служащая чем-то вроде гостиной, где обычно сходятся вечерами сотрудники станции. Прямо — окно, под ним стол. Справа от окна входная дверь, слева — печь и вход во внутренние комнаты. Лестница на второй этаж, у стенки тахта. Здесь же, в углу, пианино. Над ним на полке, наклонно приделанной к стене, стоит чучело рыси. Впечатление такое, будто рысь приготовилась к прыжку.

Через окно открывается вид на горы и лес. Шумит непогода — ветер, дождь. С улицы входят  С е л и х о в, Д и н а  и  Б е л ы ш е в. Раздеваются. Селихов пытается помочь Белышеву снять плащ.

Б е л ы ш е в. Сам, сам… Дина Георгиевна, подготовьте журнал подземной аппаратуры. (Проходит по лестнице наверх.) Многочисленный коллектив станции почти весь налицо… А где же Андрей?

Д и н а. На озеро ушел.

Б е л ы ш е в. В такую погоду — на озеро? Неуемный человек! (Уходит наверх.)

С е л и х о в. Ну?! (Смеясь.) Призвание, дерзание… Что вы теперь скажете? Именно последний месяц и подсказал мне точное решение.

Д и н а. Я рада за твой успех, Николай. Это, конечно, прежде всего твой успех.

С е л и х о в. Да разве дело в этих счетах? Успех общий. Я говорю о путях… (Садится на стульчик возле пианино, кружится на нем, выстукивает «чижик-пыжик».)

В комнату спускается  Б е л ы ш е в. Дина подает ему журнал.

Б е л ы ш е в (просматривая журнал). Дина Георгиевна, посмотрите данные по журналу и сверьте с теми записями, которые мы сделали на шахте. (Селихову.) Тогда картина будет окончательно ясна… (Дине.) Кстати, это пригодится и для вашей диссертации.

Дина устраивается с бумагами на тахте, работает.

Ну, Николай Аркадьевич, техническая сторона дела — я в том убедился — в полной готовности.

С е л и х о в. Старались, Виктор Иванович.

Б е л ы ш е в. В короткий срок — да, да именно в короткий срок — проделали большую работу. Вот только слабо меня информировали. Здесь я обвиняю прежде всего нашу дорогую аспирантку. Я посылал сюда вас, Дина Георгиевна, как полпреда большого института… Не прощу, не прощу вашего молчания. Когда вы представите свою кандидатскую работу, я навяжусь в оппоненты и обеспечу вам провал.

Д и н а (тоже шутливо). Я сумею оценить ваше внимание, Виктор Иванович.

Б е л ы ш е в (взглянув на часы). В семнадцать тридцать, как говорится, двинемся на стихию. Время еще есть… Настроение?

С е л и х о в. Чудесное. Азарт крупной охоты.

Б е л ы ш е в. Азарт крупной охоты… (Указывая на чучело рыси.) Ваша?

С е л и х о в. Моя.

Б е л ы ш е в (смотрит на чучело). Когда это вы ее?

С е л и х о в. Вы были тут у нас в феврале? А я ее в марте добыл.

Б е л ы ш е в. Добыл… Как заправский охотник.

С е л и х о в. Резвая кошечка… С елки скок на спину… (Трогает пальцами шею.) Оставила метки.

Б е л ы ш е в. Сейчас все зависит от того, как сработает аппаратура…

С е л и х о в. Виктор Иванович, не волнуйтесь, аппаратура сработает хорошо, я уверен.

Б е л ы ш е в. Да, да… Резвая кошечка… Много зверья?

С е л и х о в. Тут? У-у… Полно. А птицы всякой на озере — тучи.

Б е л ы ш е в. Утки?

С е л и х о в. Утки, гуси.

Б е л ы ш е в. Здесь охотиться начали?

С е л и х о в. Нет, Виктор Иванович, я еще мальчишкой с отцом хаживал. А потом подрос — начал самостоятельно. Друг у меня был, Володя Богданов, Дины Георгиевны брат. На фронте погиб… Так вот мы с ним, бывало, выедем из Свердловска — и неделю, а то и больше — в лесах…

Б е л ы ш е в. Азарт крупной охоты…

Входит  К о р ч е м н ы й. Он в ватнике, сапогах. Несет ведро с рыбой.

А, рыбак!

К о р ч е м н ы й. Не опоздал?

Б е л ы ш е в. В самый раз.

К о р ч е м н ы й. Видали, какие тут водятся!

Б е л ы ш е в (заглянув в ведро, авторитетно). Ерши!

Селихов и Корчемный смеются.

К о р ч е м н ы й. Что вы!

Б е л ы ш е в. Тогда — окуни.

К о р ч е м н ы й. Они самые. Подвезло мне сегодня! Уха или жаренка?

Б е л ы ш е в. Уха.

С е л и х о в. Жаренка — тоже недурно.

К о р ч е м н ы й (как бы голосуя, поднимает руку). Уха!

Д и н а. Уха!

К о р ч е м н ы й. Большинство. Марш на кухню! В последнее плавание! (На ходу.) Изменений нет?

Б е л ы ш е в. В семнадцать тридцать спускаетесь в шахту.

К о р ч е м н ы й  выходит.

С е л и х о в. Сразу есть захотелось. Каюсь, чревоугодник. Потому раньше времени и толстею. А справиться со своим пороком никак не могу. Прошлой зимой решил спортом заниматься. Надеялся, вес — хоть килограммчиков пять-шесть — скину. Вот, значит, каждый день на лыжах. И с гор и большими переходами… Думаете, сбавил? Прибавил еще на четыре килограмма!

Б е л ы ш е в. Как же это вы умудрились?

Возвращается  К о р ч е м н ы й.

С е л и х о в. Да так… Вернешься с этакой лыжной прогулки, сядешь за стол… Ну, знаете, весь трясешься! Быка подавай — мало.

Б е л ы ш е в. А у меня — язва.

Селихов сочувственно качает головой: мол, потерянный человек.

К о р ч е м н ы й. Как вы ее приобрели?

Б е л ы ш е в. В ваши годы я мало ел и много нервничал.

С е л и х о в. А лучше — наоборот.

Б е л ы ш е в. Вот именно! И вы меня, пожалуйста, не жалейте. Я еще, знаете… и рюмочка перепадет — не сорвется. Тем более под рыбку!

К о р ч е м н ы й. Оцените мою предусмотрительность, Виктор Иванович.

Б е л ы ш е в. Ценю, ценю. (Просматривает записи, которые сверила Дина.)

Входит  М а р и я.

М а р и я. Здравствуйте.

Б е л ы ш е в (оглянулся). С Марией Федоровной виделись.

М а р и я. Я не помешаю?

Д и н а. Заходите, Маша.

Селихов помогает Марии снять пальто.

М а р и я. Погода ужасная.

К о р ч е м н ы й. Да, холодновато для октября.

Б е л ы ш е в. Причуды севера… (С листками в руке.) Представляю, почти зримо… Из старых выработок, из трещин в породе, из всех пор угля стекается сейчас на опытный горизонт метан…

С е л и х о в. Испытание…

Б е л ы ш е в. А были и такие испытания… Однажды хозяин шахты наказал деда моего, шахтера, за дерзость — на целый месяц отрядил выжигать этот проклятый газ. Вывернет овчину, обольется водой, факел в руку — и ползет по забоям, тычет факелом. Швырнет его, беднягу, взрывом, обожжет огнем, а он отлежится — и дальше. Во Франции выжигальщиков газа называли кающимися грешниками.

К о р ч е м н ы й. Кающиеся грешники? Неплохо!

Б е л ы ш е в. Неплохо? А в шахте «Веселой», в районе Горловки, лет сорок пять назад, засыпало четырех шахтеров. Среди них был мой отец. Выброс газа и угля… (Закурил.) Старые у меня счеты с этим… гм… природным явлением.

К о р ч е м н ы й (у печки). Теплая печь… Благодать.

С е л и х о в. Тебе нездоровится?

К о р ч е м н ы й. Ерунда, знобит.

Б е л ы ш е в. Простыли?

К о р ч е м н ы й. Должно быть, малярия. Она у меня с сорок четвертого года. Как простыну, так два-три дня треплет.

Б е л ы ш е в. И сегодня подбавили — рыбкой.

К о р ч е м н ы й. Соблазнился. Рыбака, Тимофея, на весла, а сам давай спиннинг забрасывать. Один раз — как бросил… лодку набок, а я в воду! Согрелся, обсушился, думал — пройдет. Нет, взяло.

С е л и х о в. Это такое легкомыслие. Мальчишество.

К о р ч е м н ы й. Ладно, Николай, не сердись. Потрясет и отпустит. Хиной приглушу.

Д и н а. Хина… В аптечке была.

Она хочет выйти, но с улицы входит  Л е н ь. Он встревожен. И Дина, увидев это, остается.

Б е л ы ш е в. Вот и Остап Игнатьич!

Л е н ь (сдерживая волнение). Виктор Иванович, концентрация газа на опытном горизонте превысила заданный процент.

Белышев вопросительно смотрит на Селихова. Тот, в раздумье, медленно прошелся по комнате.

С е л и х о в (решительно). Тем лучше. Мы испытаем аппаратуру на полную нагрузку.

Д и н а. Виктор Иванович, эти условия опасны?

Б е л ы ш е в. Элемент риска остается.

С е л и х о в. Виктор Иванович, разрешите собираться?

Б е л ы ш е в. Да, пора. (Вспомнив.) Андрей, в шахте сыро. Пробудете вы там три-четыре часа, но это будут очень напряженные часы. Подумайте, — может, лучше поставить вопрос о замене. (Поднимается по лестнице, за ним — Селихов.)

Корчемный. Приглушу хиной. Может, пройдет.

Д и н а, вспомнив о хине, выходит.

Л е н ь. Слушай, если не пройдет — замена готова. (Указывает на себя и уходит наверх.)

К о р ч е м н ы й (смеется). Хороший мужик Лень! (Идет через комнату к лестнице, возле которой сидит Мария. Встретил ее суровый взгляд.) Мария Федоровна, почему последнее время вы в моем присутствии держите себя так, будто меня не существует?

М а р и я (встала, отошла). Еще лучше, если б и вы перестали меня замечать.

К о р ч е м н ы й. Позвольте! Это… Нелепо. Мы с вами не ссорились. А люди, видя такие отношения, могут подумать бог знает что.

М а р и я. Люди уже думают.

К о р ч е м н ы й. Что? Что плохого могут обо мне думать?

М а р и я. Скажите: вы можете открыто смотреть в глаза своему другу Селихову?

К о р ч е м н ы й. А почему бы нет?

М а р и я. Неужели вы не понимаете, что для Селихова значит Дина?

К о р ч е м н ы й. Ну, это уж мое личное дело.

М а р и я (нервно погасила в пепельнице папиросу). Тогда мне больше не о чем с вами разговаривать. (Выходит.)

К о р ч е м н ы й. Монашка! (Уходит наверх.)

Тихонько открывается дверь, и входит  К а т я. Обнаружив, что в комнате никого нет, постояла, оглянулась, а затем, изумленная, потихоньку двинулась к чучелу рыси. Входит  Д и н а. Остановилась, с улыбкой наблюдает за Катей.

К а т я. Рысь?

Д и н а. Рысь.

К а т я (обернувшись, смутилась). Здравствуйте, тетя Дина.

Д и н а. Здравствуй, Катюшенька. Ты чего?

К а т я. Мне бы дядю Андрея Васильича.

Д и н а. Он сейчас занят.

К а т я. Мы тоже занятые. А приходится за ними ходить.

Д и н а. Для чего ж тебе за ними ходить?

К а т я. Вот, передайте. (Подает Дине трехрублевую бумажку.) Три рубля. Скажите, Катя принесла, Тимофея Максимовича дочка. Продали ему за пятнадцать. Зачем он дал восемнадцать? Папа сперва не посчитал, а потом посчитал. Три рубля лишку. Будто мы… какие-нибудь такие… А мы даже в долг никогда не берем. Это все соседи знают. Обходимся. Лишнего нам не надо.

Д и н а (задержала Катю). Что он у вас покупал?

К а т я. Да рыбу ж!

Д и н а. Рыбу?

К а т я. Ага. Окуней. Андрей Васильич у нас всегда покупает. Отец наш в охране на шахте работает. Сутки дежурит, а двое свободен. Вот он, когда свободен, рыбу и ловит. Что себе, а что и продаем. С утра-то сегодня окунь клевал. А на щуку вечером выйдем, с дорожкой. Щука — она ох какая хитрая! Иной раз как вильнет да дернет — поминай как звали. И блесны нет. За неделю две блесны потеряли. Одна серебристая, а другая медная, с глазком.

Катя снова двинулась к выходу, но Дина усадила ее на стул.

Д и н а. Дядя Андрей разве не сам ловил рыбу?

К а т я. Сам?! Да он же не умеет. Вот плавать он — да, умеет. И ныряет хорошо. А рыбу ловить — нет. Он на берегу сидел, нашему Сережке сказки рассказывал.

Д и н а. А в воду он с лодки падал?

К а т я. Для чего? Он и в лодку не садился.

Дина озадачена.

Д и н а. Возьми эти деньги, на гостинцы.

К а т я. Спасибочка, папа нам покупает. До свиданья.

Д и н а. До свиданья.

К а т я. Тетя Дина, приходите к нам. Мы вам большущую щуку поймаем! (Уходит.)

Дина стоит, вертя в руках трехрублевую бумажку. По лестнице спускается  К о р ч е м н ы й.

К о р ч е м н ы й. Еще минутку с тобой. (Целует Дину.) Волнуешься?

Д и н а (испытующе смотрит на Корчемного). Как ты себя чувствуешь?

К о р ч е м н ы й. Так себе… знобит.

Д и н а. Возьми свои три рубля. Катя принесла. Ты передал рыбаку за рыбу.

К о р ч е м н ы й. Мелочь… Ладно, давай, если принесла. (Беспечно.) А что ты на меня так смотришь?

Д и н а. Катя сказала, что ты даже и не садился в лодку. А всем говорил, что упал с лодки в воду, и этим объяснил свою болезнь.

К о р ч е м н ы й (смеется). Упал, не упал… Ну, допустим, простыл, сидя на берегу. Так уж это важно?

Д и н а. Конечно. Только меня удивило…

К о р ч е м н ы й. Охотники не то сочиняют! А я… ну, чуточку приукрасил, чтобы рыба моя показалась вкусней.

Д и н а. Чтоб это было в последний раз! Знаешь, что могли бы подумать?.. Прими хину.

К о р ч е м н ы й. Да я здоров! Ну, немножко познобило — и все.

Д и н а. Значит, ты идешь?

К о р ч е м н ы й. Иначе я и не мыслил!

Д и н а. Жаль, мы не идем с тобою вместе…

К о р ч е м н ы й. Храбрая пичужка.

Д и н а. Эти месяцы прошли, как несколько часов.

К о р ч е м н ы й. Лучшие часы моей жизни.

Д и н а. Давай обо всем скажем Николаю?

К о р ч е м н ы й. Только не сегодня.

Д и н а. Селихов останется для меня тем, чем и был, а ты… ты — это совсем другое. Вот, знаешь, раньше… с Николаем… я раздумывала… даже могла спросить у себя и ответить, почему я… люблю его, что ли. А теперь, с тобой, мне и в голову это не приходит. Люблю — и все. А за что? Да за все! За то, что ты — это ты. И больше мне ничего не надо. Твои глаза, твои губы, твои руки… Только теперь поняла я, что такое любовь!

К о р ч е м н ы й. Милая…

Д и н а. Андрей, сейчас, когда ты… идешь на подвиг… Да, да, не улыбайся, это, конечно, подвиг… Так вот… сейчас мне хочется сказать… Я обожаю тебя, Андрей. Мой отчаянный, мой дерзкий!

К о р ч е м н ы й. Не бойся, я верю в свои силы… всегда верю.

Д и н а. Если будет трудно, помни: я с тобой, каждую минуту.

К о р ч е м н ы й. Буду помнить… Пойду собираться. (Выходит.)

Дина подошла к пианино, присела. По лестнице спускается  С е л и х о в. Стоя за спиной Дины, ласково прикасается к ее волосам.

Д и н а (поймав руку Селихова). Андрей… (Оглянулась.)

Селихов потерянно смотрит на нее.

Прости, Николай. (Выходит.)

Из боковой комнаты выходит  М а р и я. Увидела Селихова и оглянулась на дверь комнаты, в которой она встретила пробежавшую в смятении Дину.

М а р и я. Николай Аркадьевич…

С е л и х о в (не сразу). Да, Мария Федоровна…

М а р и я. От души желаю вам удачи.

С е л и х о в. Благодарю.

М а р и я. Сейчас мне хотелось бы сказать вам гораздо больше…

С е л и х о в. Говорите, я пока не спешу.

М а р и я. Это… совсем не относится к предстоящему испытанию…

На лестнице показывается  Б е л ы ш е в.

Б е л ы ш е в. Я нахожу, Николай Аркадьевич, что мы можем выехать немного раньше. Давайте сверим часы. Сколько на ваших?

С е л и х о в. Шестнадцать пятьдесят одна.

Б е л ы ш е в. Ваши спешат. Молодость! Поставьте ровно пятьдесят. (Скрывается.)

С е л и х о в. Так мы сверяли часы перед боем… (Прислонившись к притолоке двери, смотрит в окно.) «Тучки небесные, вечные странники…» Смотрите, какая рыженькая березка! Еще месяц-другой — и станет кругом белым-бело. По первопутку на зайчишек… Набегаешься — еле лыжи тянешь. А вернешься домой — тепло, радиола мурлычет. Раскроешь хорошую книжку… напишешь какое-нибудь глупое письмо…

В комнату спускаются  Б е л ы ш е в  и  Л е н ь.

Виктор Иванович, да не отложить ли нам, в самом деле, испытание? Годика на два? По зрелому размышлению — я не против!

Б е л ы ш е в. Может, действительно отложим, а?

Л е н ь. Я за то, чтоб отложить.

С е л и х о в. Э, старый лис! Не выйдет…

Б е л ы ш е в. Аппаратура, я надеюсь, не подведет. А это — главное.

Спускается  К о р ч е м н ы й.

К о р ч е м н ы й. Я готов.

Слева входит  Д и н а. На последней ступеньке лестницы остановилась  А с я.

Б е л ы ш е в. Андрей, как вы себя чувствуете?

К о р ч е м н ы й. Прекрасно.

Л е н ь. А после опыта хину хорошенько запей… помогает.

Б е л ы ш е в. Ну, друзья, присядем…

Все садятся.

Вот когда-то не будет войн… Освоение земли, вселенной — единственное поле боя, где потребуется мужество.

Часы бьют пять раз. Все встают.

Итак, условие прежнее: Селихов — к основному пульту, вы — на вспомогательный. Дина Георгиевна, дежурьте в лаборатории. (Уходит, за ним — Лень.)

М а р и я (пожимая руку Селихову). Еще раз… от всего сердца. (Уходит.)

Д и н а  и  А с я  выходят, провожая мужчин. Селихов задержал Корчемного.

С е л и х о в. Андрей, мы идем на серьезное дело. Сейчас у нас с тобой… должна быть одна душа. Давай, перед тем как спуститься в шахту, оставим здесь, на земле, наши… земные страсти.

К о р ч е м н ы й. Вот это по-мужски.

Из коридора, не понимая, почему задержались Селихов и Корчемный, вошла  Д и н а.

С е л и х о в. До свидания, Дина. (Уходит.)

Д и н а. Николай! Коля…

За окном, запахиваясь от ветра и дождя, прошел  С е л и х о в.

(Обняла Корчемного.) Иди, Андрюша.

К о р ч е м н ы й  уходит. Дина стоит у окна, кутаясь в платок.

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Та же комната через несколько часов. За окном темно. Еще сильней шумит непогода. В комнате  М а р и я  и  А с я.

А с я (выглядывая в окно). Что ж это Дина Георгиевна стоит на таком ветрище? (Выходит, слышен ее голос.) Дина Георгиевна, простудитесь.

Д и н а  входит с  А с е й  в комнату.

Д и н а. Вот так всегда — мужчины уходят, а женщины ждут.

М а р и я. Уходят и женщины.

А с я (устроившись на тахте). Было бы кого ждать.

М а р и я. Хорошо, когда есть кому ждать.

Д и н а. Огромный, многолюдный мир. И в этом мире — один человек, единственный. Идешь к нему — через ошибки, увлечения…

М а р и я. Счастье, когда встретишься именно с ним.

А с я. Значит, кажется — он, а это совсем не он?

М а р и я. Очень трудно понять человека. Иногда чем ближе, тем труднее.

А с я. Вот изобретения всякие… А чтоб выдумать такой аппаратик: приставил к сердцу, послушал — и все ясно. Или тебе — здравствуй, Петя… (Смутилась.) А то и прощай.

Д и н а. Маша, вы были на нашей шахте?

М а р и я. Нет, не была.

Д и н а. А я себе так ясно все представляю… Как бы я хотела сейчас… быть там возле него!

М а р и я. Даже вместо него.

Д и н а. Куда вы, Маша?

М а р и я. Я скоро вернусь… (Уходит.)

А с я. Дина Георгиевна, спросить вас хочу… Здесь есть такой… Петя Конышков, техник-геолог… Как вы думаете?

Д и н а. Милый парень.

А с я. Серьезно?

Д и н а. Конечно, серьезно.

А с я. Вот он, значит… Хоть и говорит иной раз так мудрено, что не вдруг-то и поймешь… Вчера это: «Стою, говорит, я перед вами, Ася, и не знаю, что делать, куда идти. Отказал мне компас, будто попал я в зону магнитной аномалии». А я… что ж ему сказать? Молчу. А сама-то… стыдно мне, Дина Георгиевна! Так поцеловать его хочется!

Д и н а. Ну взяла бы да и поцеловала.

А с я. Дина Георгиевна?! Разве ж это можно, что сама девушка первая целует? Даже если она самая современная.

Д и н а. Если она любит и любят ее… тогда уж не важно, кто первый, лишь бы от всего сердца.

За окном мелькнул силуэт. Быстро входит  М а т в е й к и н.

А с я. Алешенька…

М а т в е й к и н (передразнивая). Теперь Алешенька?.. (Весело.) Пришел доложить. Опыт развивается нормально!

Дина и Ася обнимают Матвейкина, усаживают его на стул.

Сейчас у них начинается самый решающий момент. Николай Аркадьевич, когда спускался, руку мне пожал. «Спасибо, говорит, Алексей Кириллыч, за все. Ты, говорит, мой ближайший друг и соратник!»

А с я. Хвастун.

М а т в е й к и н. У меня, Дина Георгиевна, вообще наклонности более серьезные, чем некоторым кажется. Их-то у меня целый взвод, на шею виснут, пачками. Да все мои баяны, песни — так, для забавы. А самое любимое — математика. Чем сложней, тем интересней. В институт подаюсь. Вот и все! Я — на шахту. Скоро все вернемся!

Дина и Ася провожают  М а т в е й к и н а. Веселые, они возвращаются.

Д и н а. Пойду к телефону. Они нам позвонят. (Уходит в левую дверь.)

Ася устраивается на тахте. Входит  К о н ы ш к о в — в плаще, с рюкзаком за плечами.

К о н ы ш к о в. Ася!

А с я (бросается навстречу Конышкову). Петя…

Конышков делает быстрое движение к Асе, но, смущенный, останавливается. Ася, замершая было с восторженным ожиданием в глазах, опустила голову.

К о н ы ш к о в. А где же ваши?

А с я. На шахте. Сегодня у нас опыт. Вот бы, думаю, Петя приехал. И часу не прошло — тут как тут.

К о н ы ш к о в. Мысли ваши прочитал на расстоянии. (Сбрасывает рюкзак, снимает куртку, садится возле Аси.)

А с я. А вблизи прочитать сможете?

К о н ы ш к о в (пододвигаясь). Попробую.

А с я. Про что я сейчас задумала?

К о н ы ш к о в. Про самое главное.

А с я. Ой, совсем не про то!

К о н ы ш к о в. Ну, а вы — отгадаете?

А с я. Поеду ль я с вами?.. А я уже и с Селиховым договорилась! Отпускает.

К о н ы ш к о в. Завтра в путь.

А с я. Так скоро?

К о н ы ш к о в. Ася, я вас предупреждал, работа у нас беспокойная.

А с я. Нет, нет! Я — решила.

К о н ы ш к о в. Решили? (Вынимает из внутреннего кармана аккуратно завернутый в тряпочку небольшой камешек, разворачивает). Вот, в горах нашел. (Дунул на камешек, протер, поднес к лампе. Камень сверкнул.) Возьмите, это для вас.

А с я (беспокойно, словно камешек жжет ее руки). Так он же драгоценный?

К о н ы ш к о в. Потому я вам его и дарю.

А с я. Спасибо, Петя.

К о н ы ш к о в. Камень этот еще только чуть-чуть обработан. Вот если его огранить да в оправу золотую… Красивая брошь могла бы получиться.

А с я. Гранильщиков я не знаю. Да и золото где взять? Я этот камешек на стол перед зеркалом у себя дома положу! Девчата будут приходить смотреть.

К о н ы ш к о в. Разрешите, я найду гранильщика… и все будет как надо.

А с я. С какой это стати вам заботиться?

К о н ы ш к о в. Я о вас, Ася, всю жизнь заботиться готов.

А с я. Всю жизнь?

К о н ы ш к о в. До последнего дня.

А с я (после паузы). Я люблю слушать, как вы поете… Видите, ночь какая страшная. Может, веселей будет.

К о н ы ш к о в. Эту, что ли? (Вполголоса поет.)

«Уральские горы, скажите вы мне: Не здесь ли, в далекой, глухой стороне, Не здесь ли, — откройте, шепните, леса, — Я встречу любимой глаза? Полсвета прошел я и всюду пою Про ясную зорьку мою… Сведет ли судьба иль разгонит опять? Пойду ли я снова по свету шагать? Ой, быстрые ветры, найдите ее, Скажите: где счастье мое? Полсвета прошел я и всюду пою Про ясную зорьку мою…»

Слышен тревожный рев автомобильных моторов, по окну хлещет свет фар — это мчатся машины с горноспасателями.

А с я. Слышите, Петя?.. Что это?

К о н ы ш к о в. Тревога…

Из боковой комнаты выбежала  Д и н а, метнулась к окну.

Д и н а. Что такое?.. (Бросилась назад, к зазвонившему телефону.)

Слышен ее голос: «Обрушение? По всему горизонту?.. А люди, люди?!»

К о н ы ш к о в. Я — туда! (Убегает, захватив плащ.)

Вбегает  Д и н а.

Д и н а (одеваясь). Как это могло случиться? Я — на шахту.

А с я. Дина Георгиевна… А я?

Д и н а. К телефону! (Уходит.)

А с я  выходит к телефону. И тут же, после паузы, за окном появились  л ю д и. Стучит входная дверь. Опираясь на плечо  М а т в е й к и н а, в комнату входит  К о р ч е м н ы й. Его поддерживает  Д и н а. Он тяжело дышит.

Д и н а. Ася!

Вбегает  А с я. Корчемного укладывают на тахту.

К о р ч е м н ы й (приподнимаясь). Нет, нет… Я должен быть там.

М а т в е й к и н. Андрей Васильевич, Белышев лежать приказал…

Ася подает Корчемному воду. Он пьет. Дина вытирает ему лицо платком.

К о р ч е м н ы й. Почему, почему меня увели оттуда?

М а т в е й к и н. Андрей Васильич, горноспасатели знают свое дело лучше нас!

Д и н а. Что там было, что?!

К о р ч е м н ы й. Что было?.. Мы спустились… Селихов — к основному пульту, я — в соседнем забое, у вспомогательного.

Д и н а. Дальше?

К о р ч е м н ы й. Дальше… Все шло хорошо. Потом я увидел — падает напряжение.

М а т в е й к и н. Напряжение?

К о р ч е м н ы й. Да, напряжение. Тогда я решил проверить электросистему. Выбежал по ходку на соседний горизонт. Проверил… возвращаюсь… а там, на нижнем горизонте, грохот… Я бросился вниз. Ходок завален. Тогда я вышел на главный штрек. Дал сигнал, и меня подняли… (Медленно, большими глотками пьет воду.)

Д и н а. А Николай?

К о р ч е м н ы й. Он… не успел…

М а т в е й к и н. Электросистема… Значит, во всем виноват я. (Тяжелой походкой направляется к выходу.)

Стремительно входит  М а р и я.

М а р и я. А Николай Аркадьевич… он вернулся?

Все молчат.

Скажите же!

Молчание.

А с я. Какой человек был…

М а р и я. Не говорите так! Он жив… Жив!..

КАРТИНА ПЯТАЯ

Помещение в надшахтном здании. В правой стене, почти под самым потолком, широкие, но как бы сплюснутые, невысокие окна. В этом суровом пустом помещении, залитом утренним светом, на первом плане слева на длинном ящике с багажными знаками стоят носилки. На них лежит  С е л и х о в.

Белыми простынями задрапирована стена, белая маленькая ширмочка отгораживает Селихова от правой части помещения; возле носилок столик под белой скатертью, на нем медицинские инструменты, графин с водой. Все это создает такое впечатление, будто перед нами уголок полевого госпиталя. В тишине, которая царит здесь, еще ощущается тревога только что отгремевшего боя. Эта тревога — в красноватом утреннем свете, в голосе Селихова, говорящего в бреду, на лицах людей, находящихся возле него, ж е н щ и н ы - в р а ч а  и  м е д и ц и н с к о й  с е с т р ы.

С е л и х о в (в бреду). Сюда, немедленно! Еще минута — и все… Напряжение, держать напряжение! У, черт… Где вспомогательный?

В р а ч. Мы найдем этот вспомогательный… (Стоит над Селиховым, считая пульс. Потом садится на табурет, уронив голову на руки.)

С е с т р а. Вера Сергеевна?..

В р а ч. Бывают такие случаи… когда с яростью видишь свое бессилие.

С е л и х о в. Пить…

В р а ч. Подайте.

С е л и х о в. Корчемный… Что с ним?

В р а ч. Приходил сюда.

С е л и х о в. Приходил?

В р а ч. Успокойтесь, Николай Аркадьевич.

С е л и х о в. Путаете. Скажите правду. Он погиб?

В р а ч. Не волнуйтесь, он здоров и невредим.

С е л и х о в. Где Белышев?

В р а ч. Он тоже был здесь. Его срочно вызвали в шахту.

С е л и х о в. Я прошу… это важно… Корчемного.

В р а ч. Как видно, он хочет внести ясность в то, что произошло в шахте. Волнуется… Позовите Белышева и Корчемного.

С е с т р а  выходит. Входит  М а р и я. Врач идет ей навстречу.

М а р и я. Почему вы не разрешили отправить его в больницу?

В р а ч. Его нельзя перемещать. Это ему повредит…

М а р и я. Скажите, доктор…

В р а ч. Мы делаем все, что в наших силах. Сюда вылетел профессор Губарев, известный травматолог… В бреду больной часто зовет Дину… Это вы?

М а р и я. Меня зовут Мария.

В р а ч. Простите.

М а р и я. Можно мне… к нему подойти?

В р а ч. Да… Он забылся.

М а р и я. Я посижу возле него. (Садится возле Селихова. Всматривается в его лицо.) Милый мой…

С е л и х о в (открывает глаза). Кто это?

М а р и я. Я, Николай Аркадьевич. Наши геодезисты передают вам привет.

С е л и х о в. А… бродяги с длинными палками… Мария Федоровна…

М а р и я. Зовите просто — Мария.

С е л и х о в. Верно, Мария…

М а р и я. Когда я ходила ночью вокруг шахты, мне казалось, я могла бы руками разбросать все завалы.

С е л и х о в. Да… жизнь. (Пауза.) Что новенького… на этом свете?

М а р и я. Отбросьте эту мысль, Николай!

С е л и х о в. Рад бы, рад бы… да вот… кажется, погружаюсь на самый глубокий горизонт.

М а р и я. Нет, милый, родной мой, нет! Вы будете жить. Я знаю… Я была санитаркой на фронте. Тяжелораненых, совсем безнадежных выносила. Они потом сражались. И вы тоже… будете сражаться. Будете жить, милый!

Быстро входят  с е с т р а  и  К о р ч е м н ы й.

С е с т р а (врачу). За Белышевым спустились в шахту.

М а р и я. Доктор, есть ли надежда?

В р а ч. До самой последней минуты.

М а р и я  выходит.

(Селихову.) Вы звали Корчемного.

К о р ч е м н ы й. Здравствуй, Николай.

С е л и х о в. Андрей… (Радостно.) Правда, жив!

Корчемный напряженно ждет, что скажет Селихов.

Ближе…

Корчемный приближается к Селихову.

Андрей, что за черт! По всем данным — успех… но этот взрыв? Почему взрыв?

К о р ч е м н ы й. Да, это важно решить.

С е л и х о в. Когда на шкале было сорок пять, твой пульт бездействовал.

К о р ч е м н ы й. Я… я стоял у пульта. А потом мне показалось — что-то разладилось в электропередаче. Я — буквально на одну минуту! — оставил пульт, проверить электросистему.

С е л и х о в. У-у…

В р а ч. Вам больно?

С е л и х о в. Хуже… Позовите Белышева.

В р а ч. За ним уже пошли. Он придет.

С е л и х о в (резко). Немедленно позовите.

В р а ч. Николай Аркадьевич, не волнуйтесь, вам нужно уснуть. А потом мы позовем Белышева.

С е л и х о в. Я… не хочу спать. Позовите немедленно.

В р а ч. Сестра… Шприц!

С е л и х о в. Не дам! Вы собираетесь меня усыпить. Я же все понимаю… (Приподнимаясь.) Поймите. Очень важное дело. Позовите Белышева. Сами позовите!

В р а ч  выходит.

К о р ч е м н ы й. Успокойся. Позовут Белышева.

С е л и х о в (в забытьи). Андрей оставил пульт… Кто это здесь говорил? Ерунда какая…

К о р ч е м н ы й. Это я говорил, Николай. Я пришел тебе объяснить…

С е л и х о в. Прекрасно… Ближе!.. Значит, этот взрыв… Опыт — на верном пути! Еще усилие — и уголь вздохнет, как вздыхает человек, избавившись от опасного спутника…

К о р ч е м н ы й. Николай, ты все-таки пойми, как это было…

С е л и х о в. Ищем стихию черт знает где, а она — вот, рядом. Белышев был прав, техника не подвела… Плохо я тебя знал, Корчемный…

К о р ч е м н ы й. Николай, я тоже могу сорваться, и мы наговорим друг другу… Пойми, когда запрыгали стрелки…

С е л и х о в. Да, когда на шкале было сорок пять и запрыгали стрелки, опасность была близка. Это был критический момент. Я… взял себя в руки.

К о р ч е м н ы й. А я? Только на минуту! Напряжение…

С е л и х о в. Дорого стоит эта минута.

К о р ч е м н ы й. Хорошо, допустим, я виноват. Но впереди вся жизнь.

С е л и х о в. Кому нужна твоя жизнь? Садись. Пиши.

Повинуясь требовательному взгляду Селихова, Корчемный переходит к столику.

Пиши… «Я, Корчемный… инициалы… не считаю возможным… продолжать научную работу, связанную… с риском для жизни…»

К о р ч е м н ы й. Ты с ума сошел!

С е л и х о в. Таких, как ты, на фронте расстреливали перед строем.

Входит  Д и н а. Корчемный идет ей навстречу.

К о р ч е м н ы й. Бредит.

Д и н а (садится возле Селихова). Николай…

С е л и х о в. Дина… Я тебя ждал. Слушай, Дина… Это, может быть, последний наш разговор.

Д и н а. Последний? Нет, Коля, нет, родной…

С е л и х о в. Слушай. Это очень важно для дальнейшей работы… Когда поднимется из шахты Белышев… скажи… причина взрыва — одностороннее управление. Бездействовал вспомогательный пульт. Корчемный сбежал.

К о р ч е м н ы й. Бред, бред!

С е л и х о в. В критическую минуту… оставил пульт, самовольно. В результате — взрыв… и все последствия.

К о р ч е м н ы й. Я не могу этого слушать, Дина, идем!

Д и н а. Оставь нас, Андрей.

К о р ч е м н ы й  уходит.

С е л и х о в. Скажи товарищам: опыт — на верном пути.

Д и н а. Слушай, Коля, неужели все, что ты сказал, — правда?

С е л и х о в. Правда, Дина. Я был слишком доверчив. Ты держись… (Впадает в забытье.)

Входит  М а р и я.

Д и н а (собираясь уйти). Вы… остаетесь здесь?

М а р и я. Я не уйду отсюда. Здесь у меня — всё.

Д и н а  уходит. Появляется  М а т в е й к и н, за ним осторожно ступают  С т е п а  и  М и ш а.

С е с т р а. Ребята, нельзя.

М а т в е й к и н. Сестричка, который раз прихожу! Совет у меня с ним… Допусти, сестричка.

Селихов очнулся, увидел ребят.

Николай Аркадьевич!

С е с т р а. Он вам нужен?

М а т в е й к и н (подходит). Я насчет электросистемы! Николай Аркадьевич, вместе же с вами проверяли…

С е л и х о в. Спокойно, Алеша. Мне все ясно.

М а т в е й к и н. Николай Аркадьевич… От всех шахтеров. Может, не только от наших… Даже, может, в мировом масштабе…

С е л и х о в. Тебе спасибо… старший лаборант.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Обстановка второго действия. Утро. А с я  собирается в дорогу. Возле окна стоит  К о р ч е м н ы й. Входит  Д а н и л ы ч  с ведерком, в котором позвякивает несложный инструмент печника.

Д а н и л ы ч (с порога). Про Селихова что слыхать?

Ему не отвечают.

Затопим для-ради пробы. Не помешаю?

А с я. Не до тебя теперь Данилыч… Шел бы ты домой.

Д а н и л ы ч. Печка никогда не помеха. Жить надо, — значит, и топить надо.

К о р ч е м н ы й. Топи, топи!

Д а н и л ы ч. Раньше в Екатеринбурге камины в комнатах клали. Уютная штуковина… Из моды вышла. В прошлом году в райцентре бухгалтеру «Заготпушнины» сложил. Тонкий, видать, мужчина. Сразу на камин фарфоровых собак наставил. Недельку он этак понежился, а потом пришли из пожарной охраны и приказали поломать. Собачки не при деле оказались.

Молчание.

Селихов, Селихов… Человек — он все по соответствию своему создает. Скажем, та же печь. Вот она, матушка, семиколенная, долго тепло держит. А двухколенная — тот же камин, сразу выдыхается. Так и человек… Один всю жизнь сам теплый и других греет. Другой — пых-пых! Пара святых, тройка нищих… и выдохся, одноколейный. Сам стылый, и другим холодок. Потому и жалко хороших людей.

Входит  К о н ы ш к о в, в плаще, за плечами вещевой мешок.

К о н ы ш к о в. Ася, я за вами. Через час уходим.

А с я. Я уже собралась. И все приготовила.

Д а н и л ы ч. И далеко это вы направляетесь?

А с я. Ухожу я, Данилыч. С геологами.

К о н ы ш к о в. Вместе ходить будем.

А с я. Помогите мне вещи взять.

Входит  М а т в е й к и н.

М а т в е й к и н. Здорово, Данилыч.

Д а н и л ы ч. Здорово, коли не шутишь.

М а т в е й к и н. Отшутился.

Корчемный сидит на тахте, курит.

Андрей Васильевич, что же получается? Я всю ночь думал… Выходит, не виноват я.

К о р ч е м н ы й. А при чем здесь вообще ты?

М а т в е й к и н. Подвела электросистема! Вы отвлеклись ее исправлять. А тут и взрыв…

К о р ч е м н ы й. Слушай, Матвейкин, перестань, дорогой, накручивать. Тебя никто не обвиняет.

М а т в е й к и н. Да ведь, если подвела электросистема… тогда я сам себя первый обвиню!

К о р ч е м н ы й. Все утрясется. Иди занимайся своим делом.

М а т в е й к и н. Электросистему готовил Селихов вместе со мной. Никакой неполадки быть не могло.

К о р ч е м н ы й. Так что, я выдумал неполадки?!

М а т в е й к и н. Вы мне скажите, какой показатель был на шкале, когда вы ушли с пульта?

К о р ч е м н ы й. Вот это уж, прости, не помню.

М а т в е й к и н. Вспомните! Вы регулировали — значит, не могли забыть.

К о р ч е м н ы й. В жизни иногда и не то забывают, Матвейкин. (Надевает пальто и выходит.)

Матвейкин бросился за Корчемным.

К о н ы ш к о в (предостерегающе). Алексей!

М а т в е й к и н (вернулся). Нет, здесь что-то не так… (Сел.) Что-то не так…

К о н ы ш к о в (подходит с Асей). Алеша, ты голову не теряй.

Матвейкин смотрит на Конышкова, затем отодвигает его рукой, чтобы видеть Асю. Та стоит, опустив голову.

М а т в е й к и н. Уводишь?

К о н ы ш к о в. Алексей, ты сам понимаешь…

М а т в е й к и н. Молчи. (Асе.) Слушай… вот когда увидел тебя в прошлый раз с ним, думал — всё, крышка. Или себя решу, или из вас брикетов наделаю. (Встает, становится между Асей и Конышковым.) Так вот… решил я не мешать вашему счастью.

А с я. Лешенька! (Обнимает Матвейкина.)

М а т в е й к и н (отстраняясь). И давай без этих… сантиментов. Ну… (Пожимает руку Асе, затем Конышкову.) Счастливый путь. Геология! (Уходит.)

А с я. Петя, милый, а хорошо, когда кругом добрые люди… И сама становишься такой доброй…

Входит  Д а н и л ы ч.

Данилыч, кажется, любишь всех, всех!

Д а н и л ы ч. Всех-то оно… многовато.

А с я. Люди-то ведь словно родные, одной семьи.

Д а н и л ы ч. Так-то оно так, да только… Ты к иному с пряником тянешься, а он тебе в бороду плюет. (Заглядывает в печь.) Тяга, что в паровозной топке… Теперь на чердак, дымоход проверить. (Уходит в левую дверь.)

А с я  и  К о н ы ш к о в  поднимаются по лестнице наверх. С улицы входит  Д и н а, за нею  К о р ч е м н ы й.

Д и н а. Иначе я поступить не могу.

К о р ч е м н ы й. Пойми, что ты сейчас делаешь… Вся жизнь, будущее — решается все! Мое будущее — значит, и твое.

Д и н а. Не то, не то… Андрей, решается судьба большого открытия. И ты не смеешь скрывать правду!

К о р ч е м н ы й. Не осложняй, только не осложняй! Все гораздо проще, чем ты представляешь. Испытывается новая экспериментальная аппаратура… Простой случай, возможный при любом испытании. А Николай воспринял все это с позиций личной неприязни. Да это и понятно. И тем более обидно, что ты всему этому поверила.

Д и н а. В такие минуты не лгут. Его спасут, я верю.

К о р ч е м н ы й. Я хочу, хочу, чтобы его спасли! Тогда он, может быть, найдет мужество признать, что был неправ.

Д и н а. Андрей, поклянись.

К о р ч е м н ы й. Клянусь!

Д и н а. Ах, что клятвы! Я боюсь ошибки.

К о р ч е м н ы й. Какую тяжесть он взвалил на тебя! В конце концов, это жестоко. Тебя — именно тебя! — попросил передать все это Белышеву. Можно ведь было доверить кому-то другому, врачам.

Д и н а. Он верит мне.

К о р ч е м н ы й. Мог ли я думать, что мы с тобой будем когда-нибудь говорить о таких вещах!

Д и н а. Да… это было бы счастье, если б нам не надо было говорить об этом.

К о р ч е м н ы й. Я — беззащитен. Нас было двое, и я виноват уже тем, что уцелел. Когда на человека сваливается такая беда, ему нелегко доказать свою правоту. Да я и не стану это делать! Принципиально. Приедет комиссия института, займутся серьезные люди. Разберутся.

Д и н а. Но прежде, чем разберутся они, я хочу разобраться сама… Андрей, пойми: если ты прав, все будет хорошо. Выяснят, проверят — и все будет по-прежнему.

К о р ч е м н ы й. Да, комиссия сделает свой вывод, надеюсь, единственно верный вывод. Но наших отношений, их чистоты уже никакая комиссия не вернет.

Входит  Б е л ы ш е в, усталый, озабоченный. И Дина и Корчемный остро воспринимают его приход.

Что́ Селихов?

Б е л ы ш е в. Все еще без сознания… Я получил телеграмму. Вечером приезжает комиссия института.

К о р ч е м н ы й. Вот это хорошо.

Б е л ы ш е в (сбросив плащ). Не все в сборе, не все… Андрей, а вы успели с ним поговорить?

К о р ч е м н ы й. Коротко.

Б е л ы ш е в. Было что-нибудь важное?

К о р ч е м н ы й. Да… (Помедлив, — он понимает силу своего признания.) Селихов считает, что во всем виноват я.

Б е л ы ш е в. Вы?! Нет, нет, товарищи… Все мы сейчас неспокойны. Воздержимся от преждевременных выводов. Сейчас для нас важны только факты и документы! Я прошу вас — максимум объективности. Если победит ложная точка зрения, дальнейшая работа пойдет по ложному пути.

К о р ч е м н ы й. Это было бы печально.

Б е л ы ш е в. Печально! Разве дело только в нашей печали? Сейчас печалится множество людей. Печалятся инженеры и рабочие, которые облекли мою мысль и мысль коллектива, с которым я работал, в форму живых, послушных механизмов. Сейчас печалятся шахтеры, которые из поколения в поколение несут веру, что наука наша когда-нибудь да расправится, окончательно расправится с метаном.

К о р ч е м н ы й. Я понимаю вас, Виктор Иванович. Столько трудов — и вдруг напрасно!

Б е л ы ш е в. Мы даже не можем позволить себе так думать! Надо искать, искать… У нас есть возможность установить истину. В последнее время Николай Аркадьевич сделал ценнейшие расчеты в журнале подземной аппаратуры. Думаю, что это весьма верный ключ к решению всей проблемы. Друзья мои… я жду вашей помощи.

К о р ч е м н ы й. Виктор Иванович, на меня вы можете рассчитывать полностью. Доказать реальность вашего открытия — это сейчас единственная цель моей жизни.

Б е л ы ш е в (с лестницы). Кстати, в этом журнале можно получить некоторые данные и по электросистеме. Почему она разладилась в самый ответственный момент.

К о р ч е м н ы й. Да, да…

Д и н а. Правильно!

Б е л ы ш е в. Прошу вас ко мне.

К о р ч е м н ы й. Сейчас. Я принесу журнал. (Идет в левую комнату.)

Б е л ы ш е в  и  Д и н а поднимаются наверх. К о р ч е м н ы й  входит, перелистывая журнал.

Какие же тут данные?.. (Положив журнал на стол, просматривает не садясь; увидал идущего мимо окна Леня, прикрыл журнал лежащей тут же газетой.)

Входит  Л е н ь.

Остап Игнатьич, вас ждут наверху… Белышев, Дина…

Л е н ь. Многоликий, не морочь людям голову. Думаешь, я не разумию, что произошло в шахте?

К о р ч е м н ы й. Что вы хотите сказать?

Л е н ь. Электросистема была в исправности.

К о р ч е м н ы й. Оставьте при себе свои нелепые домыслы!

Л е н ь. То не домыслы, то факт.

К о р ч е м н ы й. В обломках ищете точности, Остап Игнатьич? А в науке превыше всего — борьба мнений.

Л е н ь. Так вот тебе мое мнение… Сегодня же ты скажешь всю правду. Или худо тебе будет, дюже худо. (Идет.)

К о р ч е м н ы й. Слушайте, Лень!

Лень остановился. Корчемный подходит.

Не слишком ли много вы берете на себя?

Л е н ь  холодно взглянул на Корчемного и двинулся вверх по лестнице.

К о р ч е м н ы й  идет к столу, берет журнал, еще раз заглядывает в него, потом, оглянувшись, не торопясь открывает дверцу печи, засовывает журнал в печь и направляется к лестнице. Входит  Д а н и л ы ч. Заглядывает в печь.

Д а н и л ы ч. Куда, куда! (Вынимает уже обгоревший с краю журнал.) Толстота этакая… дыму наделает.

К о р ч е м н ы й. Негодная.

Д а н и л ы ч. А?

К о р ч е м н ы й. Старье.

Д а н и л ы ч. Зачем же все сразу? Можно помаленьку. (Раскрывает журнал, деловито вырывает по одному листку, комкает, чтобы лучше горело, и бросает в печь.)

Корчемный, нервничая, закуривает.

Вы, значит, вместе с Селиховым были…

К о р ч е м н ы й. Бросай, Данилыч, бросай.

Д а н и л ы ч. Пофартило вам. А в поселке говорят, будто вся ваша работа насмарку… Душой народ болеет.

К о р ч е м н ы й. Бросай, бросай!

Д а н и л ы ч. Андрей Васильевич, а что же Алешка — неужто и впрямь что напортил?

К о р ч е м н ы й. Люди разные бывают, Данилыч.

Д а н и л ы ч. Это верно.

Корчемный поднимается по лестнице и скрывается там, наверху, видимо желая послушать, что там, у Белышева, происходит. Когда он спускается, он видит Данилыча, который никак не торопится сжигать журнал. Только глубокие затяжки папиросой выдают волнение Корчемного.

А в чем же она, разница-то?

К о р ч е м н ы й (сдерживая злость). Интеллектуальный потенциал! Понятно?!

Д а н и л ы ч. Чего, чего?

К о р ч е м н ы й. Потенциал!

Д а н и л ы ч (не поняв). А…

К о р ч е м н ы й. Есть люди маленькие, а есть большие. Одни примитивны и ни на что не способны, другие умны и талантливы. Их жизнь для общества дороже, чем жизнь какого-нибудь серенького человека. (Готов взять у Данилыча журнал.) Да что же ты…

Д а н и л ы ч (не отдавая журнал). Подожди, подожди… у тебя выходит как по-старому. Один — белая кость, другой — черная. А дальше что? Ежели ты белая кость, значит, тебе и особые привилегии. Нет, ты докажи свой этот… потенциал! Так-то вот каждый возомнит, что он самый большой, самый ценный, да и начнет свою персону соблюдать, чтоб на нее и пылинка не села. А сам-то, может, и гроша ломаного не стоит!

Сверху спускается  Д и н а. Корчемный спешит ей навстречу.

Д и н а. Андрей, где журнал? (Замечает журнал у Данилыча.) Данилыч! Что вы делаете?! (Бросается к Данилычу, выхватывает журнал.) Журнал… документ…

Д а н и л ы ч. Что ты! Что ты! Это же негодное. Андрей Васильевич дал сжечь.

Д и н а. Ты? (Прижимая к груди журнал, с ужасом смотрит на Корчемного.) А я… я-то думала, может, все-таки не виноват.

К о р ч е м н ы й. Да, я виноват — только тем, что хотел жить для тебя.

Д и н а. Ложь! Ты живешь только для себя.

Сверху спускаются  Б е л ы ш е в  и  Л е н ь, за ними — А с я  и  К о н ы ш к о в.

К о р ч е м н ы й. А ты? Да не высший ли долг — жить, просто жить на земле?!

Д и н а (отдает Белышеву журнал). Селихов просил передать вам… Опыт — на верном пути. Причина взрыва — одностороннее управление… бездействовал вспомогательный пульт. Корчемный сбежал.

Б е л ы ш е в (Корчемному). Судить вас будут.

К о р ч е м н ы й. Меня? Интересный поворот… За что?! Метан судите. Меня судить не за что.

С улицы вошла  М а р и я. Остановилась на пороге.

М а р и я. Селихов умер.

Молчание.

Л е н ь. Так вот она, ваша борьба мнений.

К о р ч е м н ы й  уходит.

К о н ы ш к о в. Ася, нам пора.

А с я. Не пойду я, Петя… Тут сейчас каждый человек дорог.

К о н ы ш к о в. Понимаю.

А с я (отважилась — целует Конышкова). До свиданья…

К о н ы ш к о в. Проводи меня.

А с я провожает  К о н ы ш к о в а.

Д и н а. Вот и вдовы мы с вами, Маша. Только вы счастливее меня… вы любили настоящего человека!

З а н а в е с

1952

ЗАБЫТЫЙ ДРУГ Драма в трех действиях

Посвящаю сержанту Раисе Бейлис

Автор

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГРИГОРИЙ КАРПОВ.

НАТАША.

БАСКАКОВ.

ЯНУШКИН.

ЕЛЕНА — его жена.

ШУРИК — их сын.

ГОША — брат Янушкина.

ТЕРЕНТИЙ ГУСЬКОВ.

ТАМАРА.

ОСМОЛОВСКИЙ.

Действие происходит на Урале в 1953 году.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната на втором этаже. Здесь живет Григорий Карпов. Из окна видны улица и сквер в прозрачной весенней зелени. В комнате мало мебели и много книг.

Г р и г о р и й  К а р п о в, среднего роста человек с неторопливыми движениями, характерными для людей физически сильных, ходит возле письменного стола, помахивая карандашом, что-то вдохновенно бубнит, пишет.

Входит  Б а с к а к о в — высокий молодой человек в очках, светлом костюме, без галстука, со шляпой в руке; у него совершенно юные, с близоруким прищуром глаза и уже явно обозначившиеся пролысины повыше висков.

Б а с к а к о в (медленно, неожиданным для него густым баритоном). Привет, кузнец!

Г р и г о р и й. Здорово.

Б а с к а к о в. Что ты пишешь?

Г р и г о р и й. Так… письмо.

Б а с к а к о в (присматривается к Григорию). Отмечаю сверхобычное сияние на твоем челе. Причины?

Г р и г о р и й. В отпуске. Первый день.

Б а с к а к о в. Постой, да ты только вчера вечером вернулся из дальних странствий.

Г р и г о р и й. Еще накануне поездки разрешили.

Б а с к а к о в. Ну-с! Как же ты думаешь проводить свой отпуск?

Г р и г о р и й. Есть наметочка.

Б а с к а к о в. С тобой невозможно разговаривать!

Г р и г о р и й. Забыл, что я туговат на ухо?

Б а с к а к о в. Ты мне своим слухом не финти. Помнишь, как я первый раз брал у тебя материал для газеты? (Прислушивается.) Если бы ее репетиционный зал был непосредственно против твоего окна… Так, наискось, через кусочек двора и окно, почти ничего не видно. Ап, Котька! Ап… Репетирует. Редкий номер. Дрессированная рысь — мировой рекорд, Впервые! Я уже тиснул об этом две информации и снимок.

Г р и г о р и й. Не многовато?

Б а с к а к о в. Молчи, кузнец.

Г р и г о р и й. Это можно.

Б а с к а к о в (после паузы). Эх, убить бы тебя, Гриша!

Г р и г о р и й. Давай.

Б а с к а к о в. И за что она тебя любит? А? Грубый, неуклюжий…

Г р и г о р и й. Ну-ну…

Б а с к а к о в. А рядом, тут же, блестящий молодой человек, воспитанный, красивый, с огромной славой журналиста… Смотрите подшивки «Уральского рабочего» и центральной печати! Как несправедливо женское сердце!

Входит  Н а т а ш а, возбужденная, сияющая. Она в кофточке и брюках, с хлыстом в руке.

Н а т а ш а (на ходу забинтовывая палец). Гриша! Гриша! Котька сделала пируэт! Самый чистый пируэт! (Баскакову.) Завяжите. Пойдемте, Гриша, я вам покажу. Это одна минута, Гриша. Спасибо, Баскаков!

Б а с к а к о в. Позвольте и мне, Наталья Владимировна.

Н а т а ш а. Вам?

Б а с к а к о в. Наталья Владимировна, даю слово, ни одной строки, меня и так на редколлегии взгрели.

Н а т а ш а. Извините, Баскаков.

Б а с к а к о в. Наталья Владимировна…

Н а т а ш а (строго). Ап! (Взмахивает хлыстом.)

Баскаков подпрыгивает, Н а т а ш а  уводит  Г р и г о р и я.

Б а с к а к о в (один). Змея… Сердце мое…. Ах, Гриша, Гриша… Пируэт… Котька сделала пируэт. (Берет со стола листок.) Стихи… Стихи! Хо-хо! Гм… (Читает.)

«Я вспоминаю чудное мгновенье, Когда ты появилась предо мной, И молнии, и грохоты сраженья Встают, как за туманной пеленой…»

Плохо, товарищ Карпов. Даже для начинающего скверно. (Читает.)

«Года идут и образ твой уносят Все дальше, дальше, дальше от меня, Но вижу, вижу золотые косы Да вижу очи, полные огня».

Прорвало-таки! Душа заговорила. (Читает.)

«Мне тяжело, но то не тяжесть плена, То боль Души, то старой раны боль. Где ж ты теперь, далекая Елена?»

Е л е н а? Гм… Елена… Великолепные стихи! Отличные стихи. Просто талантливые стихи. Не Наташа, нет, Елена, и притом далекая. Что, вообще говоря, не так уж хорошо. Лучше, если б она была где-то поближе. (Кладет на место листки.)

Входит  Г р и г о р и й.

Г р и г о р и й. Хороша Котька. И не так эта Котька… Наташа была хороша.

Б а с к а к о в. Наташа?

Г р и г о р и й. Сила, выдержка, ум, талант. И красота.

Б а с к а к о в. Да, редкая девушка. А знаешь, кузнец, смотрю я на ее отношение к себе как бы со стороны, страдаю, конечно, да не в этом дело… Думается мне, обожает тебя, именно обожает, не столько девушка, сколько артистка.

Г р и г о р и й. Проник! Тонко.

Б а с к а к о в. Стоит этакий Прометей возле вечного огня… А вокруг, ореолом таким, газеты, книги, плакаты избирательной кампании. Как снег, кружатся письма осчастливленных граждан. Музыка телефонных звонков. Таблички международных вагонов. А Прометей улыбается, нажимает кнопку, бьет молот — и все утопает в бурном сверкании искр…

Г р и г о р и й. Дуля с маком. Послушай-ка лучше. Нет, сам… Вот, читай письмо.

Б а с к а к о в (читает). «Здравствуйте, дорогой товарищ Карпов. Я не знаю, помните ли вы меня, но я вас до сих пор не забыл, тем более что ваша производственная, а потом и общественная слава в последние годы широко облетела просторы нашей области…» Гм… «К вам обращается с фронтовым приветом бывший командир отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, знакомый вам майор Семен Александрович Янушкин…» Что ж, обычное дело: фронтовые товарищи часто находят друг друга. Мне тоже до сих пор пишут.

Г р и г о р и й. Давай. (Берет письмо, дочитывает последние строки.) «Привет вам от моей супруги Елены Осиповны. Она тоже хорошо помнит командира орудия третьей батареи Григория Карпова». (Любовно складывает письмо.) Елена Осиповна… Елена…

Б а с к а к о в. Елена?

Г р и г о р и й. Елена… Последний раз видел я ее в сорок третьем году. Давно, давно было… а будто вчера! Маленькая сестренка большого дивизиона.

Б а с к а к о в. Вот оно откуда, твое сияние! И ты все эти десять лет ее помнишь?

Г р и г о р и й. Помню… Ты знаешь, помню.

Б а с к а к о в (покосившись на стол, где лежат стихи). Так… Прошло десять лет. Для тебя она осталась совсем молодой женщиной, а знаешь, что с ней могло случиться за десять лет? У нее уже четверо детей.

Г р и г о р и й. Четверо детей?

Б а с к а к о в. Конечно. Если не пятеро. Кстати, кто ее муж, работает ли она сама?

Г р и г о р и й. Янушкин пишет, что он работает в районном отделе сельского хозяйства. А она — не знаю, работает ли.

Б а с к а к о в. Значит, твоя златокудрая, подоткнув подол, возится в коровнике, она сморкается в передник и в порядке культурного развлечения перемывает кости соседкам.

Г р и г о р и й. Замолчи!

Б а с к а к о в. Позволь, позволь… это… дорогой депутат, не в традициях демократии.

Г р и г о р и й. А я тебя — в спортивных традициях. (Надевает боксерские перчатки.)

Б а с к а к о в. Черт возьми… Я-то что кипячусь? Лично я заинтересован как раз в том, чтобы ты увлекался кем угодно, кроме Наташи. Тебе, знаешь ты, надо выработать это… такт, да, такт.

Г р и г о р и й. Такт?

Б а с к а к о в (отступая). Гриша, я у тебя в гостях.

Г р и г о р и й. Если бы ты знал, какая она! Тогда ей было… двадцать один. Ну и что ж? Разве тридцать один так уж много?.. Отобьем налет самолетов. Еще над позицией дым, песок на зубах, спина ноет, а она уже бежит. «Привет, товарищи! Все целы-невредимы?» Работала по материальному снабжению, в сержантском звании. Пройдет, улыбнется, бросится раны перевязывать… не хуже любой медсестры. Наша Леночка… Елена Осиповна…

Б а с к а к о в. А все-таки чем же тебе она так в душу врезалась?

Г р и г о р и й. Да разве это объяснишь? Мне казалось, что она чаще задерживается возле нашего орудия… чаще заглядывает в землянку нашего отделения. Впрочем, это я, пожалуй, выдумал.

Б а с к а к о в. Это выдумывается довольно просто.

Г р и г о р и й. А вот случай один… От батареи до штаба я ее провожал — попросила. Ночь, темень, поле в траншеях, а накануне были дожди. Того и гляди, по горло ухнешь. Да еще, знаешь ты, лягушек боялась… Ну, тут и взял я ее на руки. Понес я ее через мертвое поле… И вот никак не могу понять…

Б а с к а к о в. Что?

Г р и г о р и й. За шею она за мою держалась…

Б а с к а к о в. Ну-ну?

Г р и г о р и й. Знаешь… до сих пор кажется, будто обнимала она меня тогда. Вспоминаю вот — и просто страшно делается, как я не спросил ее в тот раз… и сам ничего не сказал?!

Б а с к а к о в. Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не женился.

Г р и г о р и й. Были случаи, были… мог бы жениться… Да вот… Понимаешь, Олег… если я хоть что-нибудь сделал в жизни, так это от нее. Вся моя сила — от нее. И дальше тоже… все, что сделаю, — для нее.

Б а с к а к о в. Ты трогаешь в моей душе какие-то заветные струны, кузнец.

Стук в дверь. Голос Наташи: «К вам можно?»

Г р и г о р и й. Пожалуйста!

Входит  Н а т а ш а, в халате. Заметно, что она устала.

Н а т а ш а. Да, она-таки освоила пируэт.

Г р и г о р и й (предлагая стул). Прошу вас, победительница!

Наташа села, увидала боксерские перчатки на руках Григория, улыбнулась. Г р и г о р и й  выходит.

Н а т а ш а. Баскаков, что вы на меня так смотрите?

Б а с к а к о в. Я смотрю на вас как на свою будущую жену.

Н а т а ш а. В нашем цирке, Баскаков, не хватает хорошего клоуна. Советую вам предложить свои услуги.

Б а с к а к о в. С удовольствием! Каждый вечер мы будем встречаться на арене.

Н а т а ш а. Пожалуйста, не возражаю: между нами будет надежная стальная решетка.

Б а с к а к о в. Решетка? Почему не стена? Вы недооцениваете своего обаяния.

Входит  Г р и г о р и й.

Будьте здоровы. И прошу вас, читайте периодическую печать. (Уходит.)

Н а т а ш а (снимает халат). Ап! Как вам нравится моя спецовка?

Г р и г о р и й. Ничего. (Зажигает свет.) Красиво.

В курточке, расшитой золотом, в короткой юбке и сапожках с высоким каблуком, Наташа действительно хороша.

Н а т а ш а. Так я выхожу на манеж. Хочу приучить к этому наряду Котьку. Ап! Ап! (Взмахивает хлыстом.) Приходите в субботу меня смотреть.

Г р и г о р и й. Спасибо, приду.

Н а т а ш а. А вот эту веточку я сделала сама. (Указывает на блестящую веточку, приколотую к курточке, у плеча.) Нравится?

Г р и г о р и й. Вот так, издали, будто брильянтовая.

Н а т а ш а (передразнивая). «Брильянтовая»… Вы подойдите ближе. Еще, еще… Боитесь?

Г р и г о р и й. Вот еще…

Н а т а ш а. Что «вот еще»? А знаете, какая я злая? Иной раз мне самой кажется, что не звери меня, а я начну кусать зверей.

Григорий отходит.

То-то. Ну, видите? Это простые пластиночки. Блестят. Издали, особенно в прожекторах, большая драгоценность. Сама! (Надевает халат, смотрит на Григория.) Скажите что-нибудь.

Г р и г о р и й. Что же вам сказать?

Н а т а ш а. Вон какие вещи говорит Баскаков. А вы молчите.

Г р и г о р и й. Баскаков имеет право.

Н а т а ш а. Баскаков! (Смеется.) Гришенька… Никто не имеет права. Никто! Кроме вас.

Г р и г о р и й. Вы не поняли меня.

Н а т а ш а. А мне хорошо сегодня, светло-светло. (Подходит к окну.) Весна, весна… Хорошо!

Г р и г о р и й. А?

Н а т а ш а. Хорошо! А вам?

Г р и г о р и й. Мне тоже неплохо.

Н а т а ш а. Со мной или без меня? Если без меня, значит, не так уж хорошо. (Увидев на столе распечатанный конверт.) От кого вы получили письмо?

Г р и г о р и й. Я получаю много писем. От избирателей.

Н а т а ш а. Знаю, знаю. А это письмо, я вижу по вашим глазам…

Г р и г о р и й. Смешная вы.

Н а т а ш а. Я не смешная, я просто ревнивая. От кого же оно, если не секрет?

Г р и г о р и й. Некто Янушкин. Командир нашего дивизиона.

Н а т а ш а. А! Где он живот?

Г р и г о р и й. В Верхнеуфимске. Там, говорят, природа. Горы, озера. Зовет в гости.

Н а т а ш а. Едемте вместе!

Г р и г о р и й. Кхм… да?

Н а т а ш а. Вместе, Гриша, вместе! Я дам в этом городе представление в сокращенной программе… Хотите, я раскрою вам свой коварный план? Мне давно уже хочется вырвать вас отсюда, из вашей привычной обстановки. Вырвать и закружить среди гор, лесов, озер! Так закружить, чтобы вы, кузнечище вы эдакий, левша уральский, необычно как-то взглянули на мир. Понимаете? На мир и на меня.

Г р и г о р и й. Видите ли… я хотел тихо, один.

Н а т а ш а. Пожалуйста. Мы приедем вместе, а потом идите по своим делам один и так тихо, как вам удобно, хоть на цыпочках. (Полушутливо.) Грубиян вы эдакий… Вы меня даже не уважаете.

Г р и г о р и й. Да что вы, Наташа!

Н а т а ш а. Итак, вместе. И не вздумайте от меня скрываться: я пущу по вашему следу своих зверей. Они у меня настоящие друзья, не то что некоторые вертикально мыслящие.

Г р и г о р и й. Наташа, я все-таки поеду один.

Н а т а ш а. Один? Вы меня пугаете, Гриша.

Г р и г о р и й. Я вам все расскажу… потом.

Н а т а ш а. До свиданья. (Уходит.)

Г р и г о р и й (вздохнув). Обидел.

Стук в дверь.

Можно.

Входит  Я н у ш к и н. Он невысок ростом, еще довольно строен, несмотря на признаки полноты; у него добродушное и даже несколько наивное выражение лица и совершенно обаятельная, широкая улыбка. Одет просто и как-то весело, нараспашку. Говорит тихо, с достоинством.

Я н у ш к и н. Простите, здесь ли… Григорий Иванович!

Г р и г о р и й (не узнает). Да, я.

Я н у ш к и н. Не узнаете? А-а-а! Э, дорогой, сразу видно — зазнался… Зазнался! Ну как же, знаменитость. В верховных органах заседаете, в газетах склоняют…

Г р и г о р и й. Майор Янушкин?

Я н у ш к и н. Так точно. Янушкин Семен Александрович.

Г р и г о р и й. Здра… здравия желаю.

Я н у ш к и н (обнимает Григория). Карпов, Карпов…

Г р и г о р и й. Вы так… внезапно.

Я н у ш к и н. Внезапно? А мое письмо? Неужели не получали?

Г р и г о р и й. Получил, перед отъездом. Я в Германии полтора месяца пробыл.

Я н у ш к и н. Выкрутился! (Улыбаясь.) Да вы не тянитесь, не тянитесь передо мной.

Г р и г о р и й. Привычка. Правда, я тоже офицерское звание получил. Уже в другой части, на другом фронте.

Я н у ш к и н. Разбросала, разбросала война. Кого туда, кого сюда. Я уж думал, и встретиться не доведется. Э, да разве забудешь фронтовых товарищей? Кто забывает фронтовую страду, нет тому радости и в мирной жизни.

Г р и г о р и й. Верно. Давайте-ка мы, в честь нашей встречи… (Достает из шкафчика бутылку и кое-какую случайную закуску.) Садитесь, Семен Александрович. (Выбегает.)

Я н у ш к и н (переключает радио, подпевает, идет к столу, берет журнал, рассматривает). Ба! Знакомые все лица. Давно этим…. водным футболом увлекаешься?

Входит  Г р и г о р и й  с посудой.

Г р и г о р и й. Поло? Да!

Я н у ш к и н. А подпись-то, подпись под фото! «Водой не разольешь».

Г р и г о р и й. Петька Блинов. По воротам здорово бьет.

Я н у ш к и н. Дружок?

Г р и г о р и й. Друг, закадычный. С детства. (Поднимает рюмку.) Давайте, Семен Александрович, за нашу встречу.

Я н у ш к и н. За дружбу… и новые успехи сельского хозяйства нашей области и всей страны, закончившей восьмой послевоенный сев… за новые и новые… (Оборвав тост, пьет.)

Г р и г о р и й. Елена Осиповна здорова?

Я н у ш к и н. Еще бы!

Г р и г о р и й. Дети у вас есть?

Я н у ш к и н (закусывая). Как же без детей. Двое. Сынишка, Шурик… да еще младшего братишку воспитываю.

Г р и г о р и й. Братишку?

Я н у ш к и н. Да, парень уже, с детства у меня живет.

Г р и г о р и й. А с хозяйством у вас как?

Я н у ш к и н. Как же без хозяйства?.. Корова… Ну, свиньи, куры. Все как водится.

Г р и г о р и й. Так-так… Значит, Елена Осиповна здорова?

Я н у ш к и н. Цветет. А ты, Григорий Иванович, живешь, я вижу, скромно. Неужели холостой?

Г р и г о р и й. Все невесту ищу.

Я н у ш к и н. Приезжай-ка, приезжай ко мне… Да, Григорий Иванович, что это мы: то на «вы», то на «ты»? Давай-ка мы только на «ты», а? Все-таки старые друзья-товарищи.

Г р и г о р и й. Что ж, давай.

Я н у ш к и н (захмелев). Приезжай, такую ягодку тебе выберем! Шутка шуткой, а если всерьез… Живем душа в душу. А дом, а сад! Приезжай, сам увидишь. Вот скоро зацветет. Будто метелью осыплет. Смотришь — и душа рассеивается. А тут Леночка под яблоней в гамаке… Шурик бегает. Живем, Гриша, живем! Дружно, горячо.

Г р и г о р и й. Что ты там делаешь, в райсельхозе?

Я н у ш к и н. Прежде был я рядовым агрономом, инспектором. А вот с недавних пор исполняю обязанности заведующего. В общем, маленький человек поднимается во весь свой гигантский рост. Кстати, слушай, Григорий Иванович, поддержи-ка ты меня. Боремся, боремся с бюрократизмом… Полгода жду приказа об утверждении в должности!

Г р и г о р и й. А с какой же я могу стороны?

Я н у ш к и н. Да прямо Блинову, дружку своему. Между прочим, хороший работник. Хотел к нему сегодня на прием, да он по колхозам уехал. В аппарате у него волокитчики сидят. Скажи ты ему по-свойски… или по-депутатски. Дружба, мол, дружбой, Блинов, а зажимать моих однополчан — ни-ни! Традиция, мол, святая — поддержка!

Г р и г о р и й. Есть! Обязательно сделаю.

Я н у ш к и н. Ловко я тебя обошел, а? (Смеется.) Приятель, вместе воевали, депутат Верховного Совета. Да еще друг прямого начальника. Скажи мне, кто такой комбинацией не воспользуется? Дурак будет.

Г р и г о р и й (смеется). Дурак.

Я н у ш к и н. Верно идешь, Григорий Иванович. Приятели у тебя масштабные, сам ты вознесся высоко, а с простыми человечками связи не теряй. Старых друзей не забывай!

Г р и г о р и й. Вот, кстати, ты о старых друзьях. Знаешь, кого я повстречал? Терентия Гуськова. Да неужели забыл?! Командовал нашей третьей батареей. Капитан Гуськов. Вы с ним, кажется, дружили.

Я н у ш к и н. Терентий Захарыч? Умница, весельчак. «Любо, братцы, любо… любо, братцы, жить…» А? Интересно, интересно… Гусек! В последнее время он был моим заместителем. Прирожденный офицер! И сейчас, конечно, в армии? В каком же он теперь звании? Поди, до полковника долез?

Г р и г о р и й. Встретил я его в Смоленске, на вокзале. Еще точней — у буфетной стойки… Стоянка там сорок минут. Вышел я из вагона пивка выпить. Смотрю, стоит человек… в штатском…

Я н у ш к и н. В штатском?

Г р и г о р и й. Да… Понимаешь, на глазах товарищи умирали, хорошие друзья… А тут… В общем, за эти сорок минут стоянки надрызгался я с ним. Похоронить друга — это одно, а вот если так…

Я н у ш к и н. А что же с ним такое?

Г р и г о р и й. Разжаловали его, Семен Александрович, и судили.

Я н у ш к и н. Когда же это его? За что?

Г р и г о р и й. Видишь ты… Я ведь в конце сорок третьего, если помнишь, после ранения выбыл из дивизиона, попал на другой фронт… Расспрашивать как-то неудобно. А он все отшучивается. Восемь лет отсидел. Освобожден по амнистии. Видно, все это — и разжалование и тюрьма — за одно дело.

Я н у ш к и н (встревоженно). Жалко, жалко парня.

Г р и г о р и й. Понимаешь, у меня к нему в первые минуты что-то вроде настороженности появилось. Сидел, разжалован… А присмотрелся — нет, тот же Терентий Захарыч, любимый наш комбат! Правда, опустился, пьет.

Я н у ш к и н. Ну? Почти в рот не брал.

Г р и г о р и й. Сильно переживает, вот и сдал. А прав ты, офицер он, прирожденный офицер. И сейчас об армии мечтает.

Я н у ш к и н. Судьба, судьба…

Г р и г о р и й. Дал ему свой адрес. Просил заехать, писать. Хотел было взять адресок и у него. Да… нет… пока еще нет у него местожительства… Я дал ему и твой адрес.

Я н у ш к и н. Мой?

Г р и г о р и й. Да. Как раз накануне поездки получил твое письмо. Думаю, ругать не будешь?

Я н у ш к и н. Дорогой ты мой! (Подбегает к Григорию, трясет руки. Взглянув на часы.) Однако я должен спешить. Будь здоров, Григорий Иванович. Приезжай, ждем. (Уходит.)

Г р и г о р и й. Привет Елене Осиповне.

Я н у ш к и н (из коридора). Передам, передам.

Григорий стоит задумавшись.

З а т е м н е н и е

Дом на окраине районного городка. Веранда. Вокруг много зелени. Из-за дома доносятся голоса, смех, затем на дорожку выбегает  Т а м а р а, ее преследует  Г о ш а.

Т а м а р а (отмахиваясь теннисной ракеткой). Гоша! Прочь! Прочь, прочь!

Г о ш а. А не дразнитесь! Не дразнитесь! (Берет Тамару под руку.)

Т а м а р а (освобождаясь). Ох! (Бросает Гоше ракетку и садится на скамейку.)

Гоша присаживается рядом, сложив ракетки на коленях. Легкая, подтянутая, коротко подстриженная, Тамара производит впечатление девочки. Гоша в своих узеньких брючках, из которых он уже вырос, довольно неуклюж. На месте, где предполагается пробор, у него еще топорщатся волосы. Он так белобрыс, что кажется, будто лишен ресниц и бровей, поэтому и глаза его, голубоватые, навыкате, отнюдь не отличаются выразительностью.

Г о ш а. Вы меня, Тамара Павловна, дитенком считаете, да?

Т а м а р а. Гошенька, я — солидный товарищ из столицы. А ты — всего лишь Гоша Янушкин, мой незадачливый противник по теннису.

Г о ш а (значительно). Статистик с дипломом шестимесячных курсов. (Закуривает.) Восемьсот пятьдесят в месяц.

Т а м а р а. Семен Александрович говорил — четыреста двадцать.

Г о ш а (без смущения). Пусть четыреста двадцать, не все ли равно. Моя номенклатура в том, что мне, Тамара Павловна, девятнадцать лет.

Т а м а р а. Семнадцать, Георгий Александрович.

Г о ш а. Противник на горизонте. (Скрывается.)

Появляется  Я н у ш к и н  с кожаной папкой в руке, озабоченный.

Т а м а р а. Семен Александрович! Какие новости? Порадуйте наконец. Три недели прошло.

Я н у ш к и н. Ах, птичка-москвичка… Отдыхайте, отдыхайте. Колхоз от вас не убежит… и вы от колхоза! Подберем, подберем. (Меланхолически.) Родинка эта у вас… так удобно устроилась… Молодец Лидочка, молодец сестренка, послала к нам такую родин… такого зоотехника в наш район.

Т а м а р а. Да, еще бы, зоотехник высшего класса! Два года подшивала министерские бумажки и даже выслушивала посетителей.

Я н у ш к и н. Завтра-послезавтра уедете.

Т а м а р а. Смотрите! А то… у меня связи в министерстве! (Забрав ракетки, убегает.)

На веранду выходит  Е л е н а. Она одета празднично. На ее неумело напудренном, усталом, но прекрасном лице выражение тревоги, которую ей трудно скрыть.

Е л е н а (робко). Где ты задержался? Ты голоден? Поезд опаздывает, придет в семь сорок. Еще успеешь перекусить.

Я н у ш к и н (рассеянно). Спасибо, спасибо… Думаешь, почему меня не утверждают? А? Под шумок, что Янушкин не справляется, выдвигают нового кандидата на должность. Кого бы ты думала? Осмоловского!

Е л е н а. Осмоловского? Откуда ты узнал?

Я н у ш к и н. Абсолютно достоверно. Фигура. Осмоловский! Томочка не слышит? (Тихо.) Чем Осмоловский прославился, чем? Заурядный агроном. Еще посмотрим, кто из нас подходит. Ты уже собралась? Обед, вино? Дома порядок?

Е л е н а. Как всегда.

Я н у ш к и н. Молодец. Принципы принципами, а дружеская рука в таких вопросах не лишний фактор. Карпов — это Блинов, почти Блинов. (Присматривается к одежде Елены, заботливо.) Повернись-ка, повернись. (С улыбкой, мягко.) А пудры-то, пудры на нос насыпала… Совсем ты, миленькая, разучилась пудриться… Нельзя, нельзя, надо держать вид.

Из дома выбегает  Ш у р и к.

Ш у р и к. Папа, ты меня звал?

Я н у ш к и н. Я? Нет.

Ш у р и к. А Гошка сказал — звал. Все время врет.

Я н у ш к и н. Погоди. Что у тебя такая красная шея?

Ш у р и к (оголяя шею). Сегодня я вымыл шею двенадцать раз.

Я н у ш к и н (ласково потрепав Шурика). Перестарался ты… перестарался…

Ш у р и к. Разрешите быть свободным?

Я н у ш к и н. Пожалуйста.

Ш у р и к  убегает.

Е л е н а. Семен, освободил бы ты хоть сегодня Гошу. Хватит рыть, глубок уж погреб-то…

Я н у ш к и н. Пускай, пускай роет. Меньше будет совать нос не в свои дела. Да, что-то я тебе еще хотел напомнить? Вот что! Карпов чуть-чуть глуховат. Это у кузнецов бывает. Говори с ним громче.

Е л е н а (преодолевая смущение). Семен, я должна тебе сказать очень важную вещь… Постой. Это так серьезно… Мы не можем встречать Карпова… пока ты не выслушаешь меня.

Я н у ш к и н. Что еще? Почему в последнюю минуту?

Е л е н а. Я вообще не хотела говорить тебе. Но к нам едет друг… и… понимаешь, ты… ощупываешь меня глазами, а иногда и руками при людях так, будто я не очень новая, но пока еще довольно приятная в твоем хозяйстве вещь.

Я н у ш к и н. Это… этого не может быть! Я слишком тебя ценю.

Е л е н а. Именно слишком, Семен. Так что даже иногда не прочь и продемонстрировать… Цени меня хотя бы немножко меньше, и тогда все будет хорошо.

Я н у ш к и н. Мы определенно опоздаем к поезду! И почему ты эту свою странную просьбу связываешь с приездом Карпова?

Е л е н а. Если бы ты хотя бы в эти дни как-то последил за собой… не прищелкивал бы пальцами за моей спиной…

Я н у ш к и н. Какая чепуха!

Е л е н а. Семен, ради бога, прости, но я… я не хочу, чтобы Карпов…

Я н у ш к и н. «Карпов», «Карпов»! При чем тут Карпов?

Е л е н а (собрав всю свою волю). Видишь ли… может быть, он забыл. Прошло десять лет. Но он любил меня тогда… на войне.

Я н у ш к и н. Карпов?

Е л е н а (уже раскаивается в своем признании). Да, он любил меня.

Я н у ш к и н. Старшина Карпов? Жену офицера?..

Е л е н а. Это… не предусмотрено уставом, Семен.

Я н у ш к и н. Позволь, позволь, ведь это в корне меняет обстановку! Он едет… фактически он едет к тебе? Да, к тебе!

Е л е н а. Я не приглашала его.

Я н у ш к и н. Слушай-ка, а ты… может, и ты его любила?

Е л е н а. Мы никогда не говорили с ним о любви, ни единого слова.

Я н у ш к и н. Он писал тебе?

Е л е н а. Только однажды. Одно письмо.

Я н у ш к и н. Интересно, что же он мог писать чужой жене?

Е л е н а. Я сохранила его письмо.

Я н у ш к и н. Десять лет хранишь это письмо? М-м… Лирике мы не можем уделить сейчас ни одной минуты. Глупейшее положение! Ты связала меня… Я не могу, даже в собственных глазах я не могу выглядеть человеком, который спекулирует на симпатиях к жене.

Е л е н а (всматривается). Там кто-то идет. Видишь?

Я н у ш к и н. Карпов?..

Появляется  Т е р е н т и й  Г у с ь к о в. Ему лет тридцать, он в грубой, случайной одежде, с вещевым мешком, закинутым на плечо.

Г у с ь к о в. Зенитно-артиллерийский привет! Не узнаете? «Любо, братцы, любо… любо, братцы, жить…»

Я н у ш к и н. Тереха?!

Г у с ь к о в. Так точно. Терентий Гуськов.

Е л е н а. Терешенька… Терентий Захарыч…

Г у с ь к о в. Елена…

Елена подбегает к Терентию, обнимает его.

Лелька… сержантик родной…

Я н у ш к и н (пряча испуг). Здравствуй, здравствуй, Тереха… (Обнимает его.) Встретились… Встретились…

Г у с ь к о в. Семен… Ты, Семен! Румянец, бравый вид… А я тебя — дьявол ты этакий! — я тебя мертвым считал. И если б не Карпов… Данные весны сорок пятого года. Майор Янушкин Семен Александрович после тяжелого ранения скончался в энском госпитале.

Я н у ш к и н. Путаница… обычная путаница военных лет! В госпитале я лежал, сам ты меня и отправлял. А потом демобилизовали.

Г у с ь к о в. Глазам своим не верю! (Командирским тоном.) Сержант, портяночки не задерживайте!

Е л е н а (смеется). Третья батарея… Рядовой состав — восемьдесят семь, сержантский — двенадцать, офицерский — пять.

Г у с ь к о в. А домишко у вас удобно поставлен. Сразу видно, артиллеристы живут. Возвышеньице, круговой обзор…

Я н у ш к и н. Ты с поезда?

Г у с ь к о в. Поездом до Свердловска. А оттуда попутным лимузином трехтонной марки.

Я н у ш к и н. Вот молодец… Сбрасывай-ка мешок, пошли в халупу. (Уходит с Гуськовым в дом.)

Стучит калитка.

Е л е н а (взбежав на крыльцо, смотрит, бросилась было в дом). Семен!

Появляется  Г р и г о р и й  К а р п о в  с чемоданом. В свободной руке несет букетик фиалок.

Г р и г о р и й. Здравствуйте, Елена Осиповна. Вот, значит, и прибыл я… (Улыбкой скрывая волнение, смотрит на Елену.)

Е л е н а (сбегает вниз). Здравствуйте… Здравствуйте, Григорий Иванович. Я рада очень.

Г р и г о р и й. Правда, рады?

Е л е н а. И я, и Семен Александрович будет рад.

Г р и г о р и й (подает цветы). Вот, по пути насбирал.

Е л е н а. Фиалки…

Г р и г о р и й. От бойцов третьей батареи.

Елен а. Спасибо, Григорий Иванович. А знаете, кто у нас? Гуськов!

Г р и г о р и й. Терентий Захарович?!

Е л е н а. Да! Только-только…

Г р и г о р и й. Замечательно! Компания мне. А ко мне так и не заехал…

Из дома выходят  Я н у ш к и н  и  Г у с ь к о в.

Я н у ш к и н. Григорий Иванович… С приездом, с приездом, дорогой! (Спускается с веранды.)

Г р и г о р и й. Здравствуйте, Семен Александрович. Терентий Захарыч!

Г у с ь к о в. Здравия желаю.

Я н у ш к и н. Извини, Григорий Иванович, прости непутевых, не встретили тебя. (Видит в руке у Елены цветы.) Цветочки?

Е л е н а. Да… вот…

Я н у ш к и н. Молодец… спасибо… уважил.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сразу же за первым действием. Та же обстановка.

Слышатся крики, из-за дома выбегают  Ш у р и к, перепачканный в земле, и  Г о ш а.

Г о ш а (схватив Шурика). Иди, иди, не упирайся.

Ш у р и к. Пусти!

Г о ш а. Ты чего залез в подвал?

Ш у р и к. А что, только папке да тебе можно? Я тоже копаю! Пещеру, первобытную пещеру. Понятно?

Я н у ш к и н. Шурик… что за вид?

Шурик молчит.

Е л е н а. Наши. Это Гоша, брат Семена Александровича.

Г р и г о р и й. Будем знакомы. (Подает руку Гоше.)

Я н у ш к и н. А этот мазепа — наш образцово-показательный сын.

Г р и г о р и й (берет за плечи Шурика). Земляные работы?

Ш у р и к. Ага. Пещера.

Григорий жмет руку Шурику, тот приседает.

Дядя, а вы кто?

Г р и г о р и й. Я кузнец.

Ш у р и к. Кузнец? Хорошо. (Протягивает руку Гуськову, отдергивает, грозит пальцем.)

Все смеются.

А вы кто?

Г у с ь к о в. Никто.

Ш у р и к. Никто? Разве так бывает?

Г у с ь к о в. Бывает. Собираюсь вот ком-нибудь стать.

Ш у р и к (Григорию). Я тут одну штучку изобретаю. (Доверительно.) Атомную ракету.

Г о ш а. Из пещеры взлетать к солнцу. (Тащит Шурика.)

Ш у р и к. Пусти! Гошка!

Г о ш а. Я тебе не Гошка, а дядя Гоша. (Уходит с Шуриком.)

Я н у ш к и н. Подвалишко мы тут углубляем… Жить становится лучше, жить становится веселее!

Е л е н а (осмелев в присутствии фронтовых товарищей). А что, если мы совместим? Будем любоваться сельскими видами и тут же пообедаем?

Г р и г о р и й. В этом есть резон.

Я н у ш к и н. Леночка, ты гениальная женщина!

Е л е н а (не зная, как это принять). Да? Проводи, пожалуйста, гостей умываться. А я вытащу сюда наш ресторан. (Уходит.)

Я н у ш к и н (глядя вслед Елене, подмигивает Карпову и Гуськову, готов уже и пальцами, прищелкнуть, но вовремя спохватывается). За мной! (Уходит с Григорием и Гуськовым.)

Е л е н а, войдя, собирает на стол, вкопанный в землю во дворе под деревом. Появляется  Г о ш а, катит тачку.

Г о ш а. Отвали пирожка статистику районного масштаба.

Е л е н а (подставляет Гоше блюдо). Бери, статистик.

Г о ш а. Подцепи сама вот этот. У меня руки грязные. (Жуя, прислушался к смеху, доносящемуся из-за дома.) Как ты думаешь, Лена, человек из меня получится?

Е л е н а. Если перестанешь привирать на каждом шагу.

Г о ш а. Ну уж и на каждом! Эх! Пойду на трудовую вахту, в пещеру. (Скрывается за домом, катя свою тачку.)

Входят  Я н у ш к и н,  Г р и г о р и й,  Г у с ь к о в,  Т а м а р а.

Я н у ш к и н. Познакомил гостей с нашей москвичкой.

Е л е н а. Садитесь. Тамара, вот сюда. (Показывает место около себя.)

Я н у ш к и н. Э-э, нет. (Берет Тамару за руку и усаживает рядом с Григорием.) Поближе к депутату. (Наливает вино.) Только ты смотри-посматривай, Григорий Иванович. Томочка тут уже одного начисто обезглавила. (Поднимает рюмку.) Ну, как полагается, первой почтим память тех, кто уж никогда не встретится с нами в дружеском застолье.

Г у с ь к о в. Жаль, не пью. Я не пью уже… Последний раз с тобой, Григорий Иванович, на смоленском вокзале… и все.

Г р и г о р и й. Ясно. Не будем искушать.

Г у с ь к о в. Чудак, вот чудак! Давай-ка сюда мою чарку. Пускай при мне стоит. Неужели же Гуськова за один стол с однополчанами сажать нельзя? Это квасок? Мы будем пить и смеяться, как дети…

Чокаются.

А на меня не оглядывайтесь. Пейте! Тогда и моя душа будет спокойна.

Пьют.

Я н у ш к и н (увидав, что Елена не выпила). Нет-нет… пей до дна!

Елена выпила.

Г у с ь к о в. Лелька… дама в штатском…

Е л е н а. Тереша, а ты помнишь, была в штабе дивизиона одна радистка…

Г у с ь к о в. Сонечка Шнейерсон?

Я н у ш к и н. Э, Гусек! И я примечал, как ты вокруг этого объекта барражировал!

Смех.

Г у с ь к о в. Любил я ее, братцы. (Воспользовавшись тем, что Янушкин что-то тихо рассказывает Григорию и Тамаре, обращается к Елене.) А ты знаешь, где она, что?

Е л е н а. Знаю. Мы переписываемся. Фото ее у меня есть.

Г у с ь к о в. Фото?

Е л е н а. Правда, на этом фото она… в кругу своей семьи…

Г у с ь к о в. Все благополучно?

Е л е н а. Да, она счастлива.

Г у с ь к о в (скрывая свое горе). Вот и ладно. «Любо, братцы, любо… любо, братцы, жить…»

Е л е н а  убегает в дом. Янушкин следит за Григорием. Е л е н а  возвращается с гитарой.

Е л е н а. А ну, Тереша…

Г у с ь к о в (играя на гитаре, поет).

«Как на синий Ерик, Как на синий Ерик Грянули казаки, Сорок тысяч лошадей… И покрылся берег, И покрылся берег Сотнями порубанных, Пострелянных людей…        Эх, любо, братцы, любо,        Любо, братцы, жить,        С нашим атаманом        Не приходится тужить. А жена узнает — Выйдет за другого, За мово товарища, Забудет про меня… Жалко только волюшки Во широком полюшке, Солнышка на небе Да буланого коня».

Все подхватывают припев.

В это время появился  Г о ш а  с лопатой в руке, послушал, скрылся в подвальном окне.

Я н у ш к и н (наливая вино). Встреча-то, встреча какая! В честь такого события можно бы и речь… Да уж лучше поскромней, без парада.

Г р и г о р и й. А помните, командир дивизиона, майор Янушкин, — вот кто любил парад! А? «Орудия блестят — почему пуговицы не блестят?!»

Я н у ш к и н. Он и стрелять любил. Самолетов при нем сбили порядочно. Да при таком заместителе!

Гитара смолкла.

Г у с ь к о в. Заместитель… (Сгорбился, отошел.)

Пауза.

Г р и г о р и й. Да… тихо тут, как в деревне.

Я н у ш к и н (рад перемене разговора). Райский уголок, райский. Помните, у этой писательницы… Леночка, Па́новой или Пано́вой?

Е л е н а. Пано́вой?

Я н у ш к и н. Да, Пано́вой. Спасибо, Леночка. Помните: райком, райздрав, райсовет… всё рай. Это она, я бы сказал, идеально подметила.

Г у с ь к о в (подвигает рюмку). Можно и еще…

Г р и г о р и й. Терентий Захарыч, в первую нашу встречу я не домогался, да и теперь… но… все мы тут свои…

Я н у ш к и н (настойчиво, с улыбкой). По праву хозяина запрещаю трогательные темы. (Подходит к Григорию, обняв за шею, поет: «Шумел, камыш…» Подмигнул Тамаре — она встала и отошла к Елене. Григорию, понизив голос.) Видишь, как Гусек потемнел? Зачем настроение портить? (Громко.) Смотреть выше! А сейчас лучше выпьем — да в сад, на свежую травку. А ну, подставляйте!

Г р и г о р и й. Что-то не хочется больше. (Закурил.) Сад у вас там?

Я н у ш к и н. Леночка, Томик, покажите слуге народа наш сад. А мы с Терентием кваском побалуемся.

Г р и г о р и й,  Е л е н а  и  Т а м а р а  уходят. Угрюмо, отчужденно Гуськов смотрит на Янушкина.

Тереха, родной ты мой… Жизнь, черт бы ее побрал, так захлестнула…

Г у с ь к о в. Погоди, погоди. Ведь ты живешь на белом свете! И не отыскал, не узнал, где я, что со мной. Будто спрятался, скрылся.

Я н у ш к и н. Что ты, что ты, Гусек!

Из подвального окна выглянул  Г о ш а.

Г у с ь к о в (прикоснувшись к орденской колодке на пиджаке Янушкина). Носишь?..

Я н у ш к и н. Почему не носить? Честно заработаны.

Г у с ь к о в. А знавал я на войне одного зенитчика. Так ордена зарабатывал. Допустим, приказали ему оборонять новый полевой аэродром… Самолетов на аэродроме том еще не было. Вот он махнул рукой на пустое летное поле — и перебросил дивизион на позиции пехоты. Поможем, мол, братьям-пехотинцам, авось от общевойскового командира орденок перепадет.

Я н у ш к и н. Слушай, что это за намеки?

Г у с ь к о в (строго). Скажи мне: за день до своего ранения ты получил из штаба корпуса приказ оставить аэродром?

Я н у ш к и н (не сразу). Забыл. Много было приказов.

Г у с ь к о в. Нет, ты вспомни! Я ехал сюда не для того, чтобы тебя допрашивать. Но я должен знать правду. Хотя бы потому, Семен, что восемь лет я замещал тебя в местах весьма отдаленных.

Я н у ш к и н. Меня?!

Г у с ь к о в. Тогда слушай. После того как я отправил тебя в госпиталь, меня вызывают в штаб корпуса и дают припарку. «Почему вы не обеспечили защиту нового полевого аэродрома? Только что сели туда наши — и фашистские штурмовики накрыли аэродром. Погибло много самолетов, погибли люди. Где командир дивизиона?» — «Майор Янушкин, говорю, не имеет к этому случаю никакого отношения. Он ранен». Расчет у меня был простой. Ты помнишь, незадолго перед тем я был представлен к званию Героя? Думаю, Героя мне не дадут, зато друга выручу.

Я н у ш к и н. А следствие, трибунал?

Г у с ь к о в. Ты мне все-таки скажи… эти бумаги по медицинской линии, что майор Янушкин скончался в энском госпитале… в самом деле путаница?

Я н у ш к и н. А что же еще? Конечно, путаница.

Г у с ь к о в. По чести-то говоря, я и сам не чувствовал себя совсем правым. Я был твоим заместителем. Обязан был все знать и принять меры. Ну, приговор… припаяли. Под первую амнистию не попал, по второй вышел. А судили бы тебя — определенно шлепнули бы.

Я н у ш к и н. Шлепнули?

Г у с ь к о в. Расстреляли бы, факт. Май, победа… все празднуют, а я… (Подвинулся было к столу, еде стоят его нетронутые рюмки, и резко отвернулся.)

Я н у ш к и н. Мм… Ладно, ладно, Гусек… не горюй. Слава богу, живы мы с тобой и в основном здоровы. Давай подумаем: с чего мы начнем? Ты, конечно, не очень богат. Я тебе на первый случай сотенки три-четыре подкину… Что ты, что нахохлился? От души, по-дружески.

Г у с ь к о в (с силой). Я в армию хочу! Вернуться в армию.

Я н у ш к и н. Сейчас?

Г у с ь к о в. Конечно. Я ведь и ехал к тебе… Понимаешь, когда Карпов сказал мне, что ты жив, у меня… душа вспыхнула! А вдруг ты что-нибудь знаешь такое, что все поставит на место? Может, ты действительно получал приказ оставить аэродром и сможешь доказать? Отсидел я, годы потерял, но, может быть, есть надежда вернуть доброе имя?

Я н у ш к и н. Слушай, зачем тебе в армию? Да я тебе… Столько работы! Любую. Хоть здесь, в районе.

Г у с ь к о в. В армию, в армию! Артиллерист я, всегда артиллерист. Вот иду… небо чистое… беречь надо! И чувствую под рукой… ну вот, как бы тебе сказать… могучий оркестр орудий, приборов…

Я н у ш к и н. Подожди, подожди… не пыли, Терентий. Что я для тебя должен сделать?

Г у с ь к о в. Для меня?.. Нет уж, лучше делай для себя.

Я н у ш к и н (с улыбкой). Мне, знаешь ли ты, не стыдно за то, что я делаю. Тоже не сладко пришлось. Все заново! Годы, годы труда — и какого труда! А чего я достиг? Что я, на больших постах, при многотысячных окладах? Я работаю, работаю! И всё. Всё. Так что нечего мне терять. Тебе нужна моя хата? Бери. Последняя рубашка? Пожалуйста.

Г у с ь к о в. Зачем мне твоя рубашка? Отдай мне мой офицерский мундир! За ним я и приехал. Вот говорю с тобой, с живым… Ведь ты столько лет молчал, как мертвый. А теперь ты живой, так отвечай же! Почему ты уходишь от прямого ответа? Я должен вернуться в армию чистым, чистым, как новобранец под присягой!

Я н у ш к и н. В армию… Все мы любим ее, армию. Да вот она… невеста с разбором. Всех она любить не может. Здоровье, молодость.

Г у с ь к о в. Отдал сполна.

Я н у ш к и н. А теперь? Посмотри ты на себя! Посмотри, какой ты… Это же минута, только минута у тебя такая светлая. А завтра? Зазвенят рюмочки… Снова, снова! Еще хуже будет, хуже… Больной ведь ты, неизлечимый.

Гуськов с растущим изумлением слушает Янушкина.

Посмотри на свои руки… вот… Они ж у тебя трясутся! Трясутся… у дирижера-то артиллерийского оркестра!

Г у с ь к о в (отступил). Спасибо… поддержал… Постой, да ты ли это?! Может, я сдуру совсем не по адресу? Жаль, добирался долго… в невероятно жестком вагоне… (Уходит.)

Прошел в сторону калитки и Янушкин.

Из подвала вылез  Г о ш а  с лопатой в руке. Следя за Янушкиным, крадется, нечаянно звякнул лопатой.

Я н у ш к и н (оглянулся, заметил Гошу). Гошка?!

Г о ш а. Лопатку… лопатку точить…

Я н у ш к и н (схватив Гошу). Стой! Удавлю к черту…

Г о ш а. Пусти… что ты? С ума сошел… Да я… я же за тебя!

Янушкин отпустил Гошу.

Что ему, этому типу, надо? Явился, понимаешь… Что он тебе, такой, сделает? Кто его послушает? Посмотри — какой он, а какой ты.

Я н у ш к и н. Какой такой?.. Да если б… разве таким бы я был, как теперь?! К тому ли я стремился? Да я бы уже в области, в Москве… Имени своего боялся. А вот высунулся чуть… (Оборвав речь, тяжело смотрит на Гошу.) Вот что, браток… Сболтнешь — пеняй на себя. Понял?

Г о ш а. Понял.

Я н у ш к и н. А разобраться — чепуха все это. И лагерник этот для меня — нуль. Трепотни лишней не хочу. Так что смотри…

Г о ш а. Болтать… С малых лет я у тебя живу и говорю, брат, одну только правду. Наторел, дело нехитрое. (Оглядываясь, поспешно уходит.)

Янушкин идет к столу, наливает себе квасу.

Возвращаются  Е л е н а,  Г р и г о р и й  и  Т а м а р а.

Я н у ш к и н. Прогулялись?

Е л е н а. А где же Терентий?

Я н у ш к и н. Отлучился куда-то. Да не в сад ли тоже? Говорит: «В компанию хочу…» Хорошо, что вспомнил! В один колхоз позвонить надо. Десять минут — и я в твоем полном распоряжении, Григорий Иванович. (С деловым видом направляется в дом.)

Т а м а р а. Стадо идет. Я пойду встречу вашу Метку. Вы мне позволите сегодня самостоятельно ее подоить?

Е л е н а. Рановато, товарищ зоотехник.

Т а м а р а  уходит. В доме за окном мелькнул  Я н у ш к и н.

Нет, старшина Карпов определенно вырос. Даже догадался подарить цветы.

Г р и г о р и й (подчеркнуто весело). Я люблю цветы. Помню, я собирал их весной… там, на войне. Но они так и оставались в моей кружке в землянке… Изменились вы как!

Е л е н а. Постарела, да?

Г р и г о р и й. Что вы! Тогда вы, если сравнить, просто девочкой были. А теперь… (Откровенно любуется Еленой.)

Е л е н а. Если так… вы тоже изменились к лучшему. (Застыдилась своей смелости.) Обменялись комплиментами… А живем мы неплохо. Видите! Дом…

Из дома выходит  Я н у ш к и н.

Я н у ш к и н. Ну вот… все в порядке. А то знаешь, как бывает?.. Не сделаешь вовремя — потом уже поздно, ходишь вслепую. О чем вы тут?

Г р и г о р и й (совершенно искренне). Сам не знаю!

Я н у ш к и н. Отпуск у тебя большой?

Г р и г о р и й (радостно глядя на Елену). Месяц!

Я н у ш к и н. А на юг не собираешься?

Г р и г о р и й. Здесь, на Урале, не хуже. В лес буду ходить. На водной станции пропадать.

Я н у ш к и н. Этот… водный футбол? А дружок-то как, Блинов? Ты ему про меня…

Г р и г о р и й. Забросил! Обещал ускорить.

Я н у ш к и н. Спасибо, друг, спасибо. Именно — ускорить! Сейчас это для меня… (Вкладывая свой, особый смысл.) Утверждаться так утверждаться. (Улыбнулся.) Вон подчиненные некоторые как вымахали! Я-то, конечно, тоже пол-Европы прошел. Умеют они там жить… так сказать, безыдейно, зато со смаком. Пройдемся, потолкуем.

Уходит с  Г р и г о р и е м, который с неохотой оставляет Елену. Возвращается  Т а м а р а.

Т а м а р а. Встретила Метку.

Е л е н а. О, да вы сегодня в новой кофточке!

Т а м а р а. Дорогая Лена, в этой кофточке я хожу уже третий день.

Е л е н а, смущенная, входит в дом. Слышен шум мотоцикла. Тамара, услыхав, вспрыгнула на доски, смотрит. Е л е н а  выходит, в фартуке, с подойником в руке.

Е л е н а (обняв Тамару, шепчет ей взволнованно). Любите, любите, Томочка… и ничего не бойтесь! (Уходит.)

Появляется  О с м о л о в с к и й. Быстрый, стремительный, он почти бежит. На нем пропыленный комбинезон, простые кирзовые сапоги. Осмоловский без фуражки, черноволосый, кудлатый, смуглолицый. Увидел Тамару, на его озабоченном и усталом лице появилась улыбка.

О с м о л о в с к и й. Здравствуйте.

Т а м а р а. Добрый вечер, Сергей.

О с м о л о в с к и й. Янушкин дома?

Т а м а р а. Да, гостей принимает.

О с м о л о в с к и й (смотрит на Тамару). Я не видал вас целую неделю.

Т а м а р а. А знаете меня целых две недели.

О с м о л о в с к и й. Две недели? Мне кажется, мы познакомились давным-давно.

Т а м а р а (смеется). Почему же вы не появлялись?

О с м о л о в с к и й. Когда? Гибнут посевы. Сорняки… все глушат сорняки. Такие сорняки, хоть косилку пускай. Называется, сеяли по-мальцевски. Безотвальная вспашка. Обезьянничали без подготовки, без учета погоды. Лишь бы дать в область победную сводку.

Т а м а р а. Но вы же начальник полеводческой станции!

О с м о л о в с к и й. Сеял из-под палки. В консерваторы записали. Хочу теперь у главного новатора вырвать помощь.

Т а м а р а. Я не понимаю… Вы будете просить помощи у Семена Александровича?.. Чудесный человек! Простой, деловой умный…

О с м о л о в с к и й. А вы с ним поработайте. (Устало опускается на ступеньку веранды.) Мне нужны люди… Надо спасти посевы… Опыт спасти… Тамара, можно ковшик воды?

Тамара уходит в дом, выносит воду.

(Попил, льет воду на голову, освежает лицо.) Я давно не спал… Как бы на обратном пути не разбить мотоцикл. Вы собираетесь в колхоз? Проситесь в Боярку. Это рядом с нами.

Т а м а р а. Подумаю, туда ли. Мне надо к знающим людям. Я все растеряла, кроме диплома.

О с м о л о в с к и й. Проситесь в Боярку. Мне уже трудно не видеть вас.

Т а м а р а. О, это серьезный мотив. Только вряд ли я смогу указать это в своем заявлении…

О с м о л о в с к и й. Проситесь в Боярку!

Т а м а р а. Послушайте, Осмоловский, к своим двадцати пяти годам я могла бы уже раз десять уехать в Боярку! Да не так-то легко найти надежного спутника.

Возвращаются  Я н у ш к и н  и  Г р и г о р и й.

Я н у ш к и н. Изучение кадров… изучение и расстановка… (Остановился, увидев Осмоловского.) Еще его не хватало…

О с м о л о в с к и й. А, начальство! (Поднимается навстречу Янушкину.) Здравствуйте, Семен Александрович.

Я н у ш к и н. Добрый вечер, Сергей Васильевич, добрый вечер. Знакомьтесь, Григорий Иванович, это начальник районной полеводческой станции. А это мой фронтовой товарищ… друг… Депутат Верховного Совета.

Г р и г о р и й. Карпов.

О с м о л о в с к и й. Осмоловский.

Я н у ш к и н. Очень рад тебя видеть, Сергей Васильевич.

О с м о л о в с к и й. Извините, я не мог приехать раньше, встретиться в служебной обстановке.

Я н у ш к и н. Ничего, полезное с приятным. (Покосившись на Тамару, подмигнул Осмоловскому.) Все мы люди, все человеки.

О с м о л о в с к и й. Давайте к делу. Вы…

Я н у ш к и н (перебивая Осмоловского). Все будет, все будет. Григорий Иванович, извини, дорогой. Пойдем, Сергей Васильевич, пойдем в халупу. (Подталкивая Осмоловского.) Разберемся. Делу — время, потехе — час. Леночка!

Входит  Е л е н а.

Леночка, не оставляй без присмотра нашего гостя. А то тут видишь какая столичная красавица! Влюбится парень, а мы отвечай. Извините, Томик, извините, дорогая. (Вталкивает Осмоловского в дом и скрывается сам.)

Т а м а р а  смотрит на дверь, куда так ловко Янушкин увлек Осмоловского, переводит взгляд на Елену и, несколько растерянная, уходит.

Е л е н а. Семен Александрович нервничает… Район большой. Боится за урожай в колхозах. А в остальном ваши друзья счастливы. Да, счастливы. (Говорит это с тем большей определенностью, что сейчас она действительно счастлива.)

Г р и г о р и й. Это хорошо… Я, честно говоря, ехал сюда и думал: если все у нее… гм… если все у них там хорошо, буду только рад. Посмотрю на них и уеду спокойно… А если плохо…

Е л е н а. Что тогда?

Г р и г о р и й. Тогда? Стоит ли говорить… Ведь хорошо. Теперь мне остается только одно…

Е л е н а. Что?

Г р и г о р и й. Извиниться, что ли.

Е л е н а. Извиниться? За что? Перед кем?

Г р и г о р и й. Да нет, не извиниться, а как-то… так, чтобы вы не подумали… Лучше бы, конечно, этой темы не касаться… да уж, если начал… Письмо я вам однажды послал. Помните?

Е л е н а (ей трудно говорить неправду). Письмо? Когда вы его послали?

Г р и г о р и й. Не помните? Слушайте, Елена Осиповна… неужели это письмо не дошло?!

Е л е н а. Вы так волнуетесь… Это было важное письмо?

Г р и г о р и й. Очень важное, очень… Впрочем, понимаете, всякие там приветы… в сущности говоря, пустяковое письмо. Да абсолютно такое, знаете…

Е л е н а. Тогда я не понимаю: почему вы расстроились?

Г р и г о р и й. Я расстроился? Елена Осиповна, милая… а вы знаете, ведь я же в отпуске! И мне очень у вас хорошо! Хотите, я вам подарю книжку? Захватывающий роман! (Убегает в дом.)

Из дома выскакивает  Я н у ш к и н.

Я н у ш к и н. Мы там звоним, Леночка… насчет людей в колхоз… Что с этим… Карповым? Он промчался как полоумный. Что тут случилось?

Е л е н а. Ничего. Просто он честный человек.

Я н у ш к и н. Оттого, что я честный человек, я не прыгаю, как жеребенок, в чужих домах.

Е л е н а. Я сделала так, чтобы он чувствовал себя совсем свободно.

Я н у ш к и н. Свободно? Формулировка не из лучших.

Е л е н а. Я сказала ему, что не получала его письма… и вообще дала ему понять, что никогда не догадывалась о его чувствах.

Я н у ш к и н (соображая). Чудесно, чудесно. Благородно с твоей стороны. Теперь я смело могу его просить, чтобы он добил, добил это дело у Блинова! Все так делают, все. Нечего церемониться! И так неожиданности кругом… Мои шансы вырастут… вырастут… А шансы Осмоловского? Посмотрим еще, кто тут главный новатор. (Бежит к дому.)

Е л е н а. Семен!

Я н у ш к и н (с крыльца). Ах, да, да… Надо спасать посевы… спасать посевы.

Е л е н а. Семен, дело не в Осмоловском. Посевы ты обязан спасти.

Я н у ш к и н. Долг, честь! (Скрывается в доме.)

Из дома выходит  Г р и г о р и й  с книгой.

Г р и г о р и й. Вот! Как вам написать?

Е л е н а (еще озабоченная разговором с Янушкиным). Да пошутите, просто как-нибудь пошутите. Что ж тут скажешь всерьез?

Г р и г о р и й. Есть! Шутить так шутить. (Пишет, произнося вслух.) «Дорогая Елена Осиповна, будьте счастливы. С давней-давней любовью… Григорий Карпов».

Е л е н а. Спасибо.

Г р и г о р и й. А теперь пойдемте гулять. Покажите, что у вас тут вокруг. (Уходит с Еленой.)

Появляется  Г у с ь к о в.

Г у с ь к о в. Хуже не бывает… (Стоит, сжав руки. Заметив на столе свои нетронутые рюмки, подходит и пьет.)

З а т е м н е н и е

Летняя комната в доме Янушкина. За остекленной стенкой веранда с видом на окрестности. Двери — входные и во внутренние комнаты.

Вечер. Устроившись на полу, Ш у р и к  мастерит свою атомную ракету. Со двора доносится голос Елены. Она поет.

Ш у р и к (прислушивается, с удивлением и радостью). Мамка поет… (Мастерит, снова прислушивается.) Вот так здорово! Мамка поет!

Входит  Г р и г о р и й. Он в рубашке с подвернутыми до локтей рукавами, в простеньких брюках, на ногах какие-то опорки, перепачканные землей.

Г р и г о р и й (весело). Эй, мастер-ломастер! Как дела? (Пришел за полотенцем, говорит с Шуриком на ходу.)

Ш у р и к. Корпус готов. Начинаю монтаж механизмов.

Г р и г о р и й (рассматривает Шуриково сооружение). Плотней, плотней… в этом крыле перекос… (Поправляет щипцами.) Душно что-то, мастерок.

Ш у р и к. А молния какая хлестала!

Г р и г о р и й. Далеко. Грома не было слышно.

Ш у р и к. Приехали к нам, а все ездите да ходите где-то.

Г р и г о р и й. Езжу по колхозам. А хожу… по городу хожу, в разные местечки заглядываю… Помнишь, приехал в один день со мной папы твоего товарищ, Терентий Захарыч?

Ш у р и к. А, дядя Никто?

Г р и г о р и й. Он самый. Как в воду канул… Ты его, случаем, не встречал?

Ш у р и к. Нет.

Г р и г о р и й. Боевое тебе задание.

Ш у р и к. Задание?

Г р и г о р и й. Организуй мальчишек. Подробно опиши приметы этого дяди… Помнишь, сумеешь?

Ш у р и к. Помню, помню! Сумею.

Г р и г о р и й. И попытайтесь его разыскать.

Ш у р и к. Есть! А… а найдем — что с ним тогда делать?

Г р и г о р и й. Доложите мне. Запомни: Терентий Захарыч Гуськов.

Ш у р и к. Терентий Захарыч Гуськов. (Решительно, соображая.) Ну да, если я скажу Мишке, Горке Пузанку, Славке… а у Федотика целая дивизия!

Г р и г о р и й. Охватите?

Ш у р и к. Охватим! За один день весь город прочешем!

Входят  Е л е н а  и  Т а м а р а. Елена одета легко, так, как одеваются, когда работают в огороде. На ее загорелом, помолодевшем лице появилось выражение веселой отрешенности от всего привычного, что ее окружает. Тамара в дорожной одежде.

Е л е н а. Григорий Иванович, Шурик! Смотрите, Томочка приехала!

Ш у р и к (бросается к Тамаре). Ура!

Т а м а р а. Берегись, Шурик, пыль на мне пластами. Фух!

Григорий здоровается с Тамарой.

Семен Александрович заехал в наш колхоз. А я сама собиралась: книги мои тут остались.

Е л е н а. Колхозница! Знатная свинарка-доярка, телятница-овцевод!

Т а м а р а. Курочки тоже в моем распоряжении, Лена! Ой, какая вы красивая…

Е л е н а (смеется). Загорела, да? Огород копали. (Показывает на Григория.) Вот мой помощник.

Ш у р и к. А я? Я в пещере копать наловчился. Вот мускулы…

Г р и г о р и й. Силач.

Е л е н а. Сбрасывайте свой плащ. (Снимает с Тамары плащ, кружит ее.)

Т а м а р а. Цыганка, цыганка. Одни зубы…

Е л е н а. Томочка, родная, отдыхайте!

Т а м а р а. Допрежь того пыль из себя выколочу. (Схватив Шурика.) В школу ходишь, булошьки жрешь, задашьки не решаешь, слепая мышь? Оторву башку-то, и тошькя.

Ш у р и к. Тетя Тамара, что такое?

Т а м а р а. Это там, в деревне, одна старушка так гуторит.

Г р и г о р и й. Как оно после Москвы?

Т а м а р а. Плохо! Работа грязная, ответственная. Сбегу! (Убегает.)

Е л е н а. Ну, деятели науки и техники, что у вас тут получается?

Г р и г о р и й. Уже не стыдно показать. Верно, мастер?

Ш у р и к. Теперь только механизмы.

Е л е н а (садится на пол, рядом с Шуриком). Когда мыла, а доски все еще сырые.

Г р и г о р и й (и для себя неожиданно). Руки у вас красивые.

Е л е н а. Руки? (Смотрит на свои руки.) Спасибо… давно не слышала. (Встретилась глазами с Григорием, смутилась. Шурику.) Шурик, когда же мы полетим на Марс?

Ш у р и к. Скоро! А наперед одно боевое задание на земле. (Поднял глаза на Григория, закашлял.) Мам, а ты здорово поешь. Очень даже хорошо. Раньше ты так не пела.

Е л е н а. Когда раньше?

Ш у р и к. А никогда.

Елена встречается взглядом с Григорием, встает.

Мам, ты обиделась? (Вскочив.) Мамочка, это же хорошо… Ты же никогда-никогда такая веселая не была.

Е л е н а (обходя взглядом Григория). Ты забыл, Шурик, просто забыл.

Ш у р и к. Да у меня отличная память, сама говорила!

Е л е н а. Пусти, сынок, пусти… я пойду умываться. (Выходит.)

Ш у р и к. Удивительно. То память на пятерку, а то всякие пустяки не помню.

Григорий, охваченный волнением, выходит на веранду. За ним увязывается Шурик.

Дядя Гриша, а что, если мы сделаем штаб? По всем чтобы правилам искать.

Г р и г о р и й. А?

Ш у р и к. Шта-аб.

Г р и г о р и й. Да-да… (Уходит.)

Ш у р и к  выбегает за  Г р и г о р и е м. Входит  Т а м а р а, за ней  Е л е н а.

Т а м а р а. Идите же, идите сюда, рассказывать буду. (Переполненная новыми впечатлениями, еще не отдохнувшая с дороги, не сразу замечает перемену в настроении Елены.) Одна неделя, а столько переживаний… Заведующий фермой… министр! Маленький старичок, хитрый, шустрый, умнейшая личность… Попала я в оборот! Тетя Паша учит, Тонечка советует, Клавдия Никитична в фартук хихикает. То радуешься, то потихоньку ревешь, то за брошюрки хватаешься. А какие дела, а надежды какие!.. Постойте, что это вы? Что пригорюнились?

Е л е н а. Смешно. Ужасно глупо… Баба копала огород, сажала картошку… и вдруг распелась! Поздно, ой поздно!

Т а м а р а. Леночка… Моя милая Леночка, я уверена, Карпов вас любит. Правда! Я поняла это с первого взгляда. А вы? Вспомните-ка, что вы мне сказали в тот день, когда приехал Карпов? «Любите, любите… и ничего не бойтесь».

Е л е н а. Советовать просто.

Т а м а р а. Всего-то и смелости, что бегали когда-то на его батарею да вот хранили письмо.

Е л е н а. Хранила. А теперь… не имею права. Я сейчас же изорву, сожгу это письмо… Нет, я отдам ему, верну!

Т а м а р а. Лена!

Е л е н а, не оглядываясь, уходит. Возвращается  Г р и г о р и й.

Г р и г о р и й. А, Тамара Павловна…

Т а м а р а (перебирая книги). Да, всего лишь Тамара Павловна.

Вбегает  Ш у р и к.

Ш у р и к. Дядя Гриша, а начальником штаба мы назначим Федотика?

Г р и г о р и й (ходит по комнате). Федотика, Федотика… Загостился я у вас, мастерок.

Ш у р и к. Ну! Всего-то ничего — десять дней пробыли. Вы ведь нас не объедаете. Вон Гошка говорит: «Григорий Иванович столько денег ухлопал, что нам бы и всей семьей за месяц не прожить». У вас еще на сколько хватит?

Т а м а р а. Могу вас заверить, взрослых этот вопрос не волнует.

Г р и г о р и й (ероша волосы Шурику). Мастерок ты мой, мастерок.

Ш у р и к. В крайнем случае можно будет с папкой договориться.

Г р и г о р и й. Бежать надо, брат, бежать. (Покосившись на Тамару.) Тренировки у меня начинаются. (Подходит к телефону.) Дайте вокзал… Вокзал?.. Скажите, пожалуйста: сегодня вечером или ночью проходят поезда на Свердловск?.. Ночью… Во сколько?.. Спасибо. (Вешает трубку.)

Ш у р и к. Дядя Гриша, а боевое задание?

Г р и г о р и й. Это мы еще продумаем. Обязательно. Да, еще один звоночек. (У телефона.) Прошу междугородную… Спасибо… Междугородная? Хочу заказать Свердловск… Да, пожалуйста. Д 1-18-96… Блинова… Да-да, Карпов… Здесь?.. Телефон Янушкина… Благодарю.

Входит  Е л е н а. В руке у нее письмо. Увидев, что в комнате Григорий, она растерялась, спрятала руку с письмом за спину.

Е л е н а. Григорий Иванович… я хотела… сказать вам…

Г р и г о р и й. Слушаю, Елена Осиповна.

Е л е н а. Я… я… Дайте мне ваши рубашки, я их постираю.

Г р и г о р и й. Да нет, что вы! Да я уж ехать собрался.

Е л е н а. Ехать? Так сразу?..

Г р и г о р и й. Надо, Елена Осиповна, надо уезжать.

Е л е н а (поняв Григория). Да-да, надо… Ах, что же это я! Вот так хозяйка… Или вам надоело у нас? А мне было весело… копать огород… как никогда! Эти ваши вопросы начинающего огородника… Я с вами, прямо скажу, как-то встряхнулась. Даже распелась… к удивлению собственного сына! Фронт, забытые друзья, воспоминания… Томочка, теперь я могу доверить вам нашу Метку. Пойдемте доить.

Уходит, за ней  Т а м а р а. Григорий в полнейшей растерянности стоит посреди комнаты.

Ш у р и к. Дядя Гриша, а может, вы не поедете, передумаете?

Г р и г о р и й. А? Подожди, мастерок, мне бы концы с концами свести… (Уходит.)

Ш у р и к (садится возле своего сооружения). Пока укрепим катапульту. (Напевая, принимается за дело.)

В открытое окно влезает  Г у с ь к о в. Его трудно узнать. Осунувшееся, небритое лицо, вместо одежды какие-то лохмотья. Шурик замечает Гуськова.

Г у с ь к о в. Тш-ш-ш…

Ш у р и к. Что тебе надо?

Г у с ь к о в. Тише, тише! Я… я… тот… забыл?

Ш у р и к (сжимая в руке молоток). Вот подойди, ворюга.

Г у с ь к о в. Я не вор, не бойся.

Ш у р и к (отодвигаясь). А я не очень-то боюсь.

Г у с ь к о в. Мы же с тобой знакомились. Помнишь, когда я пришел? Здесь у вас остался мой мешок. Там у меня белье, деньги… на обратную дорогу.

Ш у р и к (осторожно подступает, приглядываясь). Дядя Никто?!

Г у с ь к о в. Точно, точно. Вспомнил-таки… Никто, друг, никто. А ты, кажется, Шурик?

Ш у р и к. Дядя Гриша! (Бежит к двери.)

Г у с ь к о в. Постой!

Ш у р и к. Задание ведь боевое…

Г у с ь к о в. Шурик, не надо, подожди!

Шурик рванулся.

Скажу тебе что-то, постой.

Ш у р и к. Эх, лучше бы я сам вас нашел! Такую операцию сорвали! Дядя-то Гриша…

Г у с ь к о в. Ничего, ничего. Я к нему как-нибудь после… особо…

Ш у р и к. Тогда уж маму, что ли, позову.

Г у с ь к о в. Стой, стой! Не зови… Вид у меня… В таком неприличии нельзя показываться женщине, понимаешь?

Ш у р и к (внимательно оглядывает лохмотья Гуськова). Да-а…

Г у с ь к о в. Отец дома?

Ш у р и к. Скоро придет.

Г у с ь к о в (торопливо). Отыщи-ка, Шурик, мой мешок… мешок с вещичками. Отыщи, дружище, скорей. Возьму да пойду.

Ш у р и к. Хрипите вы как… Ангиной болели?

Г у с ь к о в. Болел, Шурик. Хуже, чем ангиной. Ушел в одежонке, а вернулся вот голый. Давай скорей мой мешок. Пойду в кустах отлежусь. Что-то моя замковая часть (стучит пальцем в сердце) того… не срабатывает… Ищи мешок, быстро.

Ш у р и к  ищет в комнатах мешок. Гуськов стоит, прислонившись к притолоке двери, ведущей на веранду. Слышны голоса. Гуськов смотрит. Это к дому приближаются Янушкин и, видимо, встреченный им Григорий. Гуськов с тоской озирается. Вбегает  Ш у р и к.

Ш у р и к. Дядя Никто! Не нашел еще.

Г у с ь к о в (быстро). Слушай, как бы мне выскочить? Отец твой идет с Карповым. В сад можно?

Ш у р и к. Там мама и тетя Тамара.

Г у с ь к о в. Вилка, друг, вилка… Выручай.

Ш у р и к. Выручу! Идите сюда. Это боковуха… сюда редко заходят… Смелей! Вы здесь посидите, а я найду мешок, принесу вам незаметно… А вы потом в окно — и тю-тю!

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Там же, в летней комнате.

Входят  Я н у ш к и н  и  Г р и г о р и й.

Я н у ш к и н (продолжая разговор). …И нельзя не ездить, не бывать в колхозах! Правда, натрясешься по нашим дорогам, косточка на косточку жалуется… Да сам понимаешь, если болеешь за дело…

Г р и г о р и й (со скрытой иронией). Да-да…

Я н у ш к и н. Главное — не замыкайся. Шагай по жизни квадратно-гнездовым способом. А ты сейчас отдыхай, отдыхай. Если по району хочешь поездить, так милости прошу со мной. А то ты, браток, как-то сепаратно. Приезжаю в «Зарю коммунизма» — говорят: побывал. В «Уральском партизане» — тоже. Вчера, передали мне, на полеводческой станции целый день загорал. Сепаратно, друг, сепаратно.

Г р и г о р и й. Вот, кстати, о колхозах и полеводческой станции я должен поговорить с тобой.

Я н у ш к и н. Хорошо, поговорим. Вот поужинаем, по рюмашке пропустим.

Г р и г о р и й. Мне бы очень хотелось — без рюмашки и не в твоем доме.

Я н у ш к и н. Надо тебе сказать, район подтягивается. Ожидаем урожай! Ожидаем. Томочка здесь? Всю дорогу в машине молчала, сердится: в Боярку не послали. Да и ты вот, вижу, того… расстроился? А? Вот как оно ездить сепаратно!

Звонит телефон.

Междугородная?

Г р и г о р и й. Это я заказывал. (Быстро подходит к телефону.) Квартира Блинова?.. Петр Матвеевич! Здорово… Из Верхнеуфимска… Да! Отдыхаю. Приобщаюсь к огородничеству… Что?.. Редко! Хозяин мой трезвенник, человек порядочный… ты же его анкету знаешь.

Я н у ш к и н. Привет… Гриша, привет Петру Матвеевичу…

Г р и г о р и й. А? Прости… (В трубку.) Да-да…

Я н у ш к и н. Глухарь.

Г р и г о р и й. Уже тренируетесь? Нет, я приеду завтра… Да ночью выезжаю.

Я н у ш к и н (громко). Привет, привет!

Г р и г о р и й. Ладно, Матвеич… А? С утверждением?.. Уже… А что, и приказ подписан?.. Да нет, почему же… И сюда послан? Гм… оперативно… да, постарался… Ладно. Завтра встретимся. (Вешает трубку. Без радости.) Знаешь, Блинов просил тебе передать — вчера подписан приказ о твоем утверждении в должности.

Я н у ш к и н. О! Ну, Гриша… Спасибо! (Хватает руку помрачневшего Григория, обнимает его.) От души… от всей души!

Входит  Г о ш а.

Г о ш а. Принимаете поздравления?

Я н у ш к и н. От солидных людей. (Удивлен.) Откуда знаешь?

Г о ш а. Как всегда… Звуковые колебания.

Я н у ш к и н (повернувшись к Григорию спиной, дает Гоше деньги). С «белой головкой»… Блиц, молния!

Г о ш а. Лечу со скоростью звука. (Уходит.)

Вбегает  Ш у р и к  с вещевым мешком Гуськова.

Я н у ш к и н. Эй! Куда мешок тащишь?

Ш у р и к. Я… я его… там нашел…

Я н у ш к и н. Давай сюда, живо! (Берет у Шурика мешок, бросает за шкаф.) Марш!

Ш у р и к  уходит.

Леночка!

Входят  Е л е н а  и  Т а м а р а.

Радость, Леночка, радость! Меня утвердили. Благодари Григория Ивановича.

Т а м а р а. Утвердили?

Слышно, где-то возле дома остановился мотоцикл. Появляется  О с м о л о в с к и й. Он сутулится, беспомощно улыбаясь, а в глазах тоска. Тамара устремилась было к Осмоловскому, но остановилась, пораженная его видом.

О с м о л о в с к и й. Порядок.

Янушкин вопросительно подвинулся.

Гуляют косилочки. Сто гектаров первоклассной травы. Прибыл доложить лично.

Я н у ш к и н. Скосить всходы пшеницы? Как ты смел?!

О с м о л о в с к и й. В среду бюро райкома.

Я н у ш к и н. Бюро, говоришь? Готовься отвечать правдиво и честно.

О с м о л о в с к и й. А вы? Вы не собираетесь отвечать?

Я н у ш к и н. Собираюсь. За то, что поддерживал, опекал ротозея и невежду.

О с м о л о в с к и й. Подлец! (Бросается к Янушкину.)

Т а м а р а. Сережа! (Становится между ними.)

Я н у ш к и н. Да, невежду и ротозея. Который в конце концов погубил опытное поле. А теперь не прочь решить дело кулачной расправой.

Т а м а р а. Сережа… Тихо, милый! Да-да, милый… Подождите меня. Я пристроюсь у вас на багажнике. Ваша Боярка — это как раз на моем пути. Идите. Идите!

О с м о л о в с к и й  уходит.

(Молча проходит в угол, где сложены ее книги, перевязанные веревочкой. Янушкину.) В колхозе говорят, что опытные посевы можно было бы спасти… если б вы не захотели вместе с посевами завалить Осмоловского, кандидата на вашу должность. (Григорию.) Прощайте, добрый человек! (Уходит.)

Григорий тоже направляется к двери.

Я н у ш к и н. Ну люди, ну люди… Куда ты?

Г р и г о р и й. Мне хочется поговорить с Осмоловским.

Я н у ш к и н (удерживая Григория). С Осмоловским?! Зачем? Да он… дикарь, склочник!

Г р и г о р и й. Пусти, Семен Александрович.

Я н у ш к и н. Гриша, дорогой ты мой… ужель ты мне не веришь?

Г р и г о р и й. Я не успею… он заводит мотоцикл… (Рванувшись, убегает.)

Я н у ш к и н. Дурак. Филантроп.

Входит  Ш у р и к, как бы случайно оказывается возле шкафа, за которым лежит мешок.

И этот еще снует.

Ш у р и к. Мне… вот, катапульта у меня… ракете взлетать… привинтить надо.

Я н у ш к и н. Этот склочник наплетет Карпову с три короба… (Оступается и едва не падает — под ногой его оказывается Шуриково сооружение.) Вот нагородил.

Ш у р и к. Это катапульта — взлетать.

Я н у ш к и н. Смотри на землю, дорогой, на землю! Где твой настольный крокет? А я уплатил за него деньги. Ты понимаешь, что такое деньги?! Вот поймешь — тогда тебе захочется построить курятник, мой милый, курятник, чтобы летали куры, а не ты! Убирай свои железки.

Ш у р и к  уходит.

Собирай-ка ты, Леночка, на стол!

Понимая, какую ярость подавляет в себе Янушкин, Елена молча смотрит на него.

Мы с тобой выше мелочных обид. Встретили друга по-божески, проводим по-царски. Сегодня праздник у нас! Утвердили меня. А ты что, не рада, жена? Для кого я стараюсь? Друзья приходят и уходят, а мы с тобой остаемся — одни! Закреплять надо победу. Ленинский принцип, ленинский. Закреплять и обеспечивать, со всех сторон… перспективно. Смеешься? Да-да, перспективно! Вот, вот трижды осмеянный тобой подвал… Я набью его до отказа всякой всячиной! Я забетонирую его… забетонирую себя, тебя, наш дом, наших детей. Это будет дот… Дот!

Е л е н а. Замолчи!

Я н у ш к и н. А? Что? Ты выходишь из рамок, дорогая.

Е л е н а. Да, выхожу. Берлогу ты строишь. Лесной фортификатор… стратег макаронный…

Я н у ш к и н. Тише! Сейчас же вытри слезы, слышишь? Вот-вот вернется Карпов. Знаешь ли ты, чего тут появился Терентий Гуськов? Для тебя он просто мелькнул и исчез, а для меня… Одним толчком этот пропойца может разрушить все… все!

Е л е н а. И пускай… Пускай разрушит твой дот… выкурит тебя.

Я н у ш к и н. Довольно… тише! Собирай на стол. Сейчас он вернется. Он не должен уехать нашим врагом.

Е л е н а. Да он и за стол-то с тобой не сядет!

Я н у ш к и н. Что? Так ты его усадишь!

Е л е н а. Я?

Я н у ш к и н. Ты!

Е л е н а. Нет… Нет!

Я н у ш к и н. Ты усадишь его, потаскуха!

Из боковухи появляется  Г у с ь к о в.

Г у с ь к о в. Прочь! Лельку… нашу Лельку… Он и меня, всех он готов ради шкуры своей. А я-то в эти дни, когда голова светлела, совестью мучился! Может, не понял я его?.. Деньжонки по-дружески… А он перепугался… раньше времени из могилки вытащу… покойничек!

Я н у ш к и н. Тереха… что ты выдумываешь, Тереха?

Г у с ь к о в. Иди, Лелька. Дай мне с ним посчитаться. У нас мужской разговор.

Е л е н а  уходит.

Вот что, ах, друг ты мой… Сейчас уже поздно, а завтра я побываю в здешнем райкоме партии. Одним толчком или больше, а я тебя растолку.

Я н у ш к и н. Терентий… Останемся друзьями. Я ценю дружбу, ценю!

Г у с ь к о в. Может, накинешь еще полсотни к тем обещанным тремстам?!

Я н у ш к и н. Тише, тише, Гусек… Иль ты все еще на взводе? Милый, ты же в армию мечтаешь.

Г у с ь к о в (с силой). Вот теперь ты меня не собьешь. Смешно тебе? Такой запойный оборванец — и вдруг армия? А у меня сердце в военной форме. Ясно тебе? Сброшу эти тряпки, отлежусь, поправлю замковую часть…

Я н у ш к и н. Тебе никто так не поможет, как я!

Г у с ь к о в. Подстилаешься? Так слушай, ах, друг ты мой… Подыхать буду с голоду, а протяни ты кусок хлеба — руку отшибу! Может, бюро райкома, которое назначено на среду, — по делу о погибших посевах — отложат пока, чтоб кое-что вспомнить из истории твоего аппетита.

Я н у ш к и н. Да? (Медленно, с нескрываемой ненавистью.) История аппетита?.. А документы? Где они?! Теперь не так-то легко оклеветать человека. Вон… Босяк, лагерная шваль… Вон!

Г у с ь к о в. Вот кому Тереха от своей щедрой молодости подарочек сделал… Галстук, одеколон? Да нет же, самую малость — жизнь подарил. (Яростный, идет на Янушкина.) А верни-ка подарочек, друг!

Янушкин испуганно пятится, но Гуськов вдруг останавливается. Стиснув зубы, он делает несколько шагов к двери, ведущей на веранду. Силы покидают его, он подвигается, опираясь на стену, чтобы не упасть. Из внутренней двери пугливо выглядывает  Ш у р и к.

Я н у ш к и н. Довоевался… (Быстро наливает воды, подает Гуськову.) Выпей… пей воду…

Г у с ь к о в. Прочь!.. (Вышибает стакан из руки Янушкина.)

Я н у ш к и н. Ты! Герой… Держись, держись за меня! Обопрись… ну!

Г у с ь к о в. Прочь… (Вдоль стены подвигается к двери.) Опираются на человека… а ты…

Я н у ш к и н (торопливо наливает еще воды, находит пузырек, наливает в воду капли). Пей, пей! Слышишь? Не мои, не мои! Леночкины капли… валерьянка… лекарство!

Г у с ь к о в. Пошел к черту!

Я н у ш к и н. Опасно, опасно, дурак… У тебя же сердце.

Г у с ь к о в. Вот что у тебя?

Я н у ш к и н. Пей, пей, говорю!

Г у с ь к о в. Сам пей… жри… окапывайся… (Добравшись до окна, ударом руки распахнул его.)

Я н у ш к и н. Пей… Приказываю! Капитан Гуськов…

Г у с ь к о в (смеется). Рядовой я… ах, друг ты мой… рядовой запаса… (Передвинулся наконец к двери, ведущей на веранду, выпрямился.) Лелька! Лелька…

Торопливо входит  Е л е н а.

Валидол… валидол в мешке…

Ш у р и к (вбежав). Здесь! Вот мешок.

Входит  Г р и г о р и й. Шурик достает мешок из-за шкафа, передает Григорию.

Г у с ь к о в. Гриша, валидол! Трещит моя замковая часть… Это бывает… бывает…

Елена выводит Гуськова на веранду. Григорий быстро выходит туда же и возвращается в комнату, держа на ладони бесполезный уже кусочек сахару, смоченный валидолом. И все же, словно не веря в смерть Гуськова, Елена метнулась к телефону.

Е л е н а. Скорую помощь… Да!.. Скорая?.. Запишите… улица Декабристов, двенадцать. Здесь… умер… да, умер человек… (Опускает трубку, смотрит на Янушкина.) Они спросили, отчего он умер.

Долгое молчание. Григорий медленно выходит на веранду. В окно влезает  Г о ш а.

Г о ш а. Эй, начальство! Все обегал. «Белой головки» нет, получай «сучок»! (Ставит на подоконник бутылки с водкой, переводит взгляд с Янушкина на Елену, Шурика — и улыбка покидает его лицо. Выходит на веранду.)

Шурик, присев на корточки, с какой-то недетской сосредоточенностью подбирает осколки стакана. Выпрямляется, держа осколки в пригоршнях.

Е л е н а. Руки порежешь.

Шурик стоит, опустив голову.

Я н у ш к и н. Выбрось. Это я нечаянно выронил.

Ш у р и к. Неправда! Он… он тебя ругал, выбил стакан из твоей руки.

Я н у ш к и н. А, да-да… Махнул… и стакан выпал.

Г р и г о р и й (стоит в дверях). Что здесь произошло?

Я н у ш к и н (Шурику). Иди, дорогой, иди ложись.

Ш у р и к. Все равно я не буду спать.

Е л е н а  уводит  Ш у р и к а, следом идет и  Я н у ш к и н.

Г о ш а (входит с веранды, суровый, будто повзрослевший). А вы что… уедете?

Г р и г о р и й. Я останусь пока в вашем городе. Хоронить капитана Гуськова.

З а т е м н е н и е

Подворье дома Янушкиных. Воскресное утро, солнечное, тихое. Поют птицы.

Греясь на солнышке, справа на досках лежит  Г о ш а. Я н у ш к и н  укрепляет цементом кирпичи фундамента. Ш у р и к  сидит на перилах крыльца.

Я н у ш к и н. Видишь, Шурка, утро какое? Птички поют. Вот как оно бывает… Вчера вечером на кладбище плакал, а с утра уже птичек слушаешь.

Ш у р и к. Я-то не плакал. (Понизив голос.) Мама да Гошка вот, как маленький…

Г о ш а (тихо).

«Как на синий Ерик, Как на синий Ерик Грянули казаки, Сорок тысяч лошадей… И покрылся берег, И покрылся берег…»

Шурик подошел к отцу, наблюдает за работой. Из дома выходит  Е л е н а.

Е л е н а. Завтракать.

Я н у ш к и н. Сейчас. (Шурику.) Покажи палец. Затянуло. Тряпки можно снять. Все, брат, заживает.

Ш у р и к. Велосипед с моторчиком правда купишь?

Я н у ш к и н. Сказал — свято. Иди, сынок, иди завтракать.

Ш у р и к. Вот вчера, позавчера — это да! — фартовенько было: ни завтраков, ни обедов, ни ужинов. (Уходит с Еленой в дом.)

Я н у ш к и н (протягивает Гоше папиросы). Кури.

Гоша недоверчиво смотрит.

Бери-бери. Знаю, давно балуешься. Пора, братуха, на взрослый режим переходить. Встань-ка, встань… Сорок восьмой размер. В будущее воскресенье съездим в Свердловск, купим тебе костюм. Что молчишь?

Г о ш а. Спасибо.

Я н у ш к и н. Теперь я получать буду побольше. Главное — дружба в семье, поддержка. Понял?

Г о ш а. Нет.

Я н у ш к и н. Соображение потерял? Смотри, вставлю, Кажется, разговор у нас был ясный. Язык в зубы — и помалкивай. Специально напоминаю. (Встряхивает Гошу.) Теперь понял?

Г о ш а. Понял.

Снова входит  Е л е н а.

Е л е н а. Завтракать.

Я н у ш к и н. Спешим, жена, спешим. Пошли, Георгий. (Проходя мимо Елены, потрепал ее по плечу.) Выше голову. Сомкнем ряды. (Скрывается в доме.)

Г о ш а. «Сорок восьмой размер»… (Скомкал папиросу.)

Елена прошла, присела на скамейку у стола и, может быть впервые за эти дни, разрыдалась.

(Подходит к Елене.) Лена…

Е л е н а. Ой, тяжело… Поймешь ли? Опостылел… Всех обхаживает… И Шурика вот.. Калечит мальчишку ложью.

Г о ш а. Успокойся, Лена.

Е л е н а. Что-то скрывает…

Г о ш а. Лена, я знаю, что́ он скрывает.

Е л е н а. Гоша?

Г о ш а. Может, не все знаю, но… это очень серьезно. Посоветоваться нам с тобой надо.

Е л е н а. Говори скорей.

Голос Янушкина из окна: «Лена!»

Г о ш а. Выйти может. Пойдем в сад. (Уходит с Еленой.)

Сцена некоторое время пуста. Слышен шум подошедшей машины. Затем появляются  Н а т а ш а  и  Б а с к а к о в.

Б а с к а к о в. Чудное местечко выбрал наш Гриша для отдыха!

Н а т а ш а. Олег, вы объявляйтесь, а я спрячусь… а потом — бух! Здрасте…

Б а с к а к о в. Наташа, поймите меня… вдруг он… обрадуется не так бурно, как… Лучше встретим его вместе.

Н а т а ш а. Трусите? За меня? Ой, идут… Нет, не он…

На крыльцо выходит  Я н у ш к и н.

Я н у ш к и н (с острой приглядкой). Здравствуйте, товарищи.

Б а с к а к о в. Доброе утро. Мы… Я из областной газеты, Баскаков.

Я н у ш к и н. Приветствую, приветствую вас, товарищ Баскаков. Мы с вами знакомились, знакомились… года три тому… Я-то вас помню. Приезжали сюда. После вашей статьи кое-кого сняли. Горячий был материалец, горячий! (Наташе.) А вы, простите?

Б а с к а к о в. Товарищ — со мной.

Н а т а ш а. Наталья Владимировна.

Б а с к а к о в. Собственно, дела — завтра… А мы решили в воскресенье нагрянуть. Тут у вас наш приятель… денечек с ним провести… Карпов.

Я н у ш к и н. Карпов! Как же, как же, здесь! Он… в гостиницу перебрался. Да чемодан его еще у нас, тут. А для вас место найдется. Вдвоем — это хорошо… в любое время, запросто. Видите, какая Швейцария? Мой дом к вашим услугам. Садитесь, отдыхайте. Все организуем, Карпова разыщем.

Б а с к а к о в. Спасибо. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Я н у ш к и н. Всегда, всегда! Газета — зеркало, опора. По делам исполкома, райкома?

Б а с к а к о в. Завтра я собираюсь на полеводческой станции побывать. Повстречаться с агрономом (заглянул в блокнот) Осмоловским.

Я н у ш к и н. О, так ведь это прямо судьба, что вы ко мне сначала! Я вас должен проинформировать, ввести в курс. Там такие дела, что без фонаря не разобраться! Это мы, пожалуй, сразу. Для дела нет выходных. Пройдемте в дом, там удобней. Шурик!

Из дома выходит  Ш у р и к.

Шурик, позови маму. Скажи — гостья заскучает. (Скрывается с Баскаковым в доме.)

Н а т а ш а. Иди сюда. Давай будем дружить?

Ш у р и к. С вами? Мы с ребятами…

Н а т а ш а. Ох, с ребятами! А кто из твоих ребят вот такой фокус умеет делать? (Подбрасывает монетку.) А ну, где монета?

Ш у р и к. В рукаве!

Н а т а ш а (трясет рукава). Пожалуйста. (Ловит монетку как бы из воздуха.) Снова тут!

Ш у р и к. Ловко…

Н а т а ш а. Я в цирке работаю.

Ш у р и к. Фокусником?

Н а т а ш а. Зверей дрессирую.

Ш у р и к. Ого-о… А у меня тоже звери есть! Знаете какие? Кролики.

Н а т а ш а. Ну-ка, ну, покажи.

Ш у р и к. Айда! (Бежит, Наташа за ним.)

Возвращаются  Е л е н а  и  Г о ш а.

Е л е н а. Уехать! Уехать, Гоша… сразу, сегодня. Ты, я, Шурик. Чужой для нас этот дом.

Г о ш а. Не дом, а дот.

Е л е н а. Поезд в два тридцать… Шурика нужно подготовить. Вещи собрать, самое необходимое. И еще дело одно… Ты не знаешь ли, как разыскать Григория Ивановича?

Г о ш а. Можно. Он вчера ночью долго по-над рекой бродил. Разыщу.

Е л е н а. Скажи — Елена Осиповна звала.

Из дома выходят  Я н у ш к и н  и  Б а с к а к о в.

Я н у ш к и н. Свои ошибки я признаю, целиком и полностью. Сроки сева, обеспечение… (Увидел Гошу с Еленой, насторожился.) А вот и моя… мои… жена, Елена Осиповна, братишка… Знакомься, Леночка, Олег Кузьмич, корреспондент, приятель Карпова.

Б а с к а к о в (кланяется Елене.) Здравствуйте, Елена Осиповна.

Я н у ш к и н. Он к нам не один, со спутницей. Куда-то с Шуриком исчезла.

Г о ш а уходит.

Паренек диковат еще… диковат.

Е л е н а  уходит в дом.

И жена что-то сегодня… Неприятности у нас… Так мы о чем? Копните глубже, глубже, Олег Кузьмич! Этот Осмоловский — молодчик о-о-о!

Б а с к а к о в. Так-так…

Я н у ш к и н. Заговорились мы. А вы с дороги, устали. Олег Кузьмич, выпьем? Чайку?

Б а с к а к о в. Выпьем.

Я н у ш к и н. Сейчас дам команду… (Уходит в дом.)

Б а с к а к о в (один). Фигура… (Вынимает блокнот, записывает.)

Вбегает  Н а т а ш а, возбужденная, смеющаяся.

Н а т а ш а. Олег Кузьмич! Кролики… уморительные. Беленькие, глазки красненькие, фонарики… Посмотрите, Кузьмич.

Б а с к а к о в. Где?

Н а т а ш а. Шуриково хозяйство. Слушайте, а если я выведу такую животинку на манеж? Белое платье, серебристый свет… Айда! Эх, фартовенько! (Убегает, увлекая Баскакова.)

Еще с веранды слышны голоса, появляются  Я н у ш к и н  и  Е л е н а.

Я н у ш к и н. Лена, опомнись, Лена… Да куда ты? Там же люди, слышишь?

Е л е н а. Мне надо собираться. (Снимает сушившееся белье.)

Я н у ш к и н. Гошка тебе наврал.

Е л е н а. А мужской разговор? Тоже Гошка? Я и сама чувствовала, догадывалась.

Я н у ш к и н. Все, все тебе объясню! Мало ли что бывает в жизни! И ошибаются люди… влипают. Тут бы вот как держаться! (Сжимает кулак.) А ты? Чуть запахло дымом — бежишь. Будто не было у нас нашей молодости, нашей любви.

Е л е н а. Мне жалко молодости.

Я н у ш к и н. Лена, я все — и молодость и жизнь — отдал тебе, сыну. Вспомни, что ли, как мы строили этот дом… Недосыпали, недоедали — вместе! Смотри, полная чаша…

Е л е н а. Мне ничего не нужно.

Я н у ш к и н. Так для кого же все это? Сколько раз, чтобы удержаться в жизни… Сидит балбес какой-нибудь, дубина, а я тянусь перед ним, только бы не подкапывался. Что стало бы с тобой, сыном? Без опоры…

Е л е н а. Слишком придавила меня эта опора. А сын… душу ты ему уродуешь.

Я н у ш к и н. Леночка, ты останешься, ты не захочешь обречь ребенка на безотцовщину.

Е л е н а. Я сделаю все, чтобы мой сын вырос человеком.

Я н у ш к и н (вдруг с угрозой, твердо). Ты никуда не поедешь.

Е л е н а. Семен, я не та, что была.

Я н у ш к и н. Выросла? Быстро.

Е л е н а. Мне некогда, Семен.

Я н у ш к и н. Ладно, ладно! Решим, все решим. Только не сегодня, слышишь! Прошу. День какой… Люди из редакции. Скандал! Да на всю область.

Е л е н а. Счастливый случай, что здесь люди. Ты не посмеешь — и скандала не будет. Ты сам вынесешь мой чемодан. Да-да. И скажешь, что твоя жена и сын едут навестить тетку.

Я н у ш к и н. Ты доведешь меня до инфаркта. (Взбешенный, убегает.)

Появляются  Ш у р и к,  Н а т а ш а  и  Б а с к а к о в.

Ш у р и к. Мам! Тетя Наташа будет моих кроликов учить! Тетя Наташа…

Н а т а ш а. Вот наконец и хозяйка! Всюду у вас уже побывала, все осмотрела… (Подает руку.) Наташа.

Е л е н а. Елена. (Безучастно.) И понравилось вам здесь?

Н а т а ш а. Очень.

Ш у р и к. Мы с тетей Наташей подружились.

Е л е н а. Хорош, по себе подружку нашел. И чему же вы будете кроликов учить?

Ш у р и к. Дрессировать! Тетя Наташа зверей дрессирует. Диких!

Н а т а ш а. В цирке.

Е л е н а. И не страшно вам?

Н а т а ш а. Я их люблю.

Е л е н а. Отважная. (Баскакову.) Вот она, молодость. Позавидуешь.

Б а с к а к о в. Вам ли об этом говорить!

Н а т а ш а. Чудесно у вас! Я даже на Григория Ивановича не обижаюсь, что сбежал сюда. Можно понять.

Е л е н а. Сбежал?

Н а т а ш а. Ну да. От меня! Мне так хотелось поехать вместе с ним. Строила всяческие расчеты на его отпуск. А он взял да и удрал сюда, к вам. Ну, я пообижалась, пообижалась, а теперь вот с Олегом Кузьмичом мы его настигли! Ужасно несолидно, правда?

Е л е н а. Так ведь не всякий раз думаешь, как оно со стороны выглядит. Важно правильно решить.

Ш у р и к. Тетя Наташа, можно мне в вашей машине посидеть?

Н а т а ш а. Только поменьше сигналить.

Б а с к а к о в. Мы — один разочек. (Уходит с Шуриком.)

Е л е н а. А вы ему… Григорию Ивановичу, кто же будете?

Н а т а ш а. Просто… мы друзья.

Слышен гудок машины.

Е л е н а. А что ж… и давно вы с ним так, друзья?

Н а т а ш а. Недавно. Я и в Свердловске временно. Но не в этом дело. Он такой достойный человек… Только скрытный. Что у него на душе — не узнаешь. Перед отъездом то сиял, то мрачнел. И подумала я… Можно с вами откровенно? У вас здесь все так мирно, так настраивает… Откровенно, да? Как со старшей сестрой, можно?

Е л е н а. Откровенно всегда лучше.

Н а т а ш а. Мне хочется спросить у вас… Почему-то показалось мне, что в этом городке… кроме вашей семьи… В общем, кто-то тут есть у него?.. Что-то влечет его. По-другому. И в гостиницу вот перебрался… Это не случайно?

Е л е н а (уклонившись от ответа). А до того, как ехать сюда, вы встречались? Он говорил вам, что… любит?

Н а т а ш а. Нет, нет… скорей наоборот. То есть… А почему вы спрашиваете? Это правда? Скажите, не бойтесь меня огорчить. Я должна все знать.

Е л е н а. Да? А что мне бояться вас огорчить? Вы и горя-то еще, пожалуй, не видели. Молоды вы, характер веселый. Зверей вот дрессируете. Приручите кого-нибудь. Да и без того любят вас, наверное. А Григория Ивановича вам лучше оставить.

Н а т а ш а. Кто же она? Какая?

Е л е н а. Она? Старше вас и не так хороша. Но она за ним не ездит. Он к ней приехал. (Помолчав.) А как у них дальше будет, я еще не знаю. Может, и он за нею, а может, она не позволит. Только все это наши дела. А вы здесь, простите, человек посторонний.

Н а т а ш а. Так вот вы какая… старшая сестра… А если все это неправда? Но как вы говорили!..

Е л е н а. Вы сами просили откровенно. Да и сил у меня сейчас нет на дипломатию.

Н а т а ш а. Спасибо. Я должна ехать.

Появляется  Б а с к а к о в, за ним  Ш у р и к.

Олег Кузьмич, я уезжаю.

Б а с к а к о в (посмотрел на Елену, понял). Наташенька…

Н а т а ш а. Я вспомнила… мне обязательно нужно…

Б а с к а к о в. Тогда я вас провожу. Вернемся, а ночным поездом я к утру снова буду здесь.

Н а т а ш а. Нет, очень прошу вас, я одна. До свидания.

Б а с к а к о в (целует ей руку). А белые кролики — это идея.

Н а т а ш а. Спасибо, Кузьмич. (Елене.) Прощайте. (Уходит.)

Е л е н а. Шурик, поди умойся. Переоденешься. В дорогу.

Ш у р и к. Куда? Далеко?

Е л е н а (взглянув на Баскакова). В гости к тете… тете Наде.

Ш у р и к. Ого! Аж в Сибирь?! (Убегает в дом.)

Б а с к а к о в. Елена Осиповна, а где же Семен Александрович? Он обещал мне помочь разыскать Карпова.

Е л е н а. Я послала за Карповым. Не уходите. (Уходит в дом.)

Пробегает в дом  Г о ш а. Баскаков с некоторым недоумением смотрит ему вслед.

Появляется  Г р и г о р и й.

Б а с к а к о в. Вот! На ловца и зверь…

Г р и г о р и й. Здравствуй.

Б а с к а к о в. Гриша, ты ведешь себя так, будто мы виделись минуту назад и успели поссориться.

Г р и г о р и й. А?

Б а с к а к о в. Вчера редакция получила твою телеграмму — и вот я здесь. Говорят, перебираешься в гостиницу? Сам или турнули? Что-то у друзей твоих настроеньице…

Г р и г о р и й. Да, напомнил. Чемодан взять.

Б а с к а к о в. Ты какой-то чугунный. Все равно прошибу. Здесь только что была Наташа!

Г р и г о р и й. Какая Наташа?

Б а с к а к о в. Да Наталья Владимировна!

Г р и г о р и й. А-а… Вот-вот… именно цирк, фальшивые блестки.

Б а с к а к о в. Что за тон? Прошу говорить о ней уважительно.

Г р и г о р и й. Да не о ней я, о себе. Она молоденькая девушка. Да и профессия обязывает… А вот когда Карпов депутатство носит, как Наташа свои бирюльки, только для блеску, — это уж, брат, страшно. Избрали его, власть. А что делает? В президиумах красуется. Приятелей на должности устраивает. Носятся с ним как с писаной торбой. А он и привык. И думает, что не он должен о людях болеть, а люди о нем. Верно ты говорил: Прометей… липовый.

Б а с к а к о в. О, расшевелился… Гриша, улыбнись, ты еще в отпуске!

Г р и г о р и й. Здесь убили человека.

Б а с к а к о в. Убили?.. Кого?

Г р и г о р и й. Его звали Терентий Гуськов.

Б а с к а к о в. Кто? Как?

Г р и г о р и й. Обыкновенно. Янушкин и я.

Б а с к а к о в. И ты?

Г р и г о р и й. Я.

Б а с к а к о в. Грешно смеяться, Гриша, но…

Г р и г о р и й. Еще в Смоленске надо было. Остановиться там, все выяснить. Адресочек дал! Схватить бы его тут, как появился. И — ни на шаг от себя. Нет, лирикой увлекся… А Янушкин — бац! — и добил.

Б а с к а к о в. Добил?

Г р и г о р и й. Сердце. По голове бить — следы остаются.

Б а с к а к о в. Он и в Осмоловского ядовито вцепился. Слушай, с таким настроением тебе тут нечего делать. Забирай чемодан, прощайся с Еленой… Кстати, с ней ты… как?

Г р и г о р и й. После, Олег. Мне вот с Янушкиным… Живому не помог Терентию — помогу мертвому. (Подает Баскакову бумаги.) Нашел в его мешке вещевом… Заявления в разные инстанции. Тут подробно все.

Входит  Я н у ш к и н.

Я н у ш к и н. Гриша, дорогой! Где ты пропадал? (Увидел в руках у Баскакова бумаги, оценил состояние Григория.) Понимаете, товарищи, дело у меня срочное. Побывал в исполкоме. Дежурный один звонок принял, меня касается. Директиву надо срочно готовить. Так что извините, товарищи… прошу в другой раз. Сейчас я тебе чемоданчик выдам.

Г р и г о р и й. В другой раз я к тебе не приду. (Кивая на Баскакова, читающего бумаги Гуськова.) А не все концы в воду.

Я н у ш к и н (оттаскивает Григория в сторону). Какие концы?

Б а с к а к о в  уходит в сад.

Г р и г о р и й. Захотел выслужиться… И погибли хорошие ребята, летчики, и не взлетели самолеты…

Я н у ш к и н. Тише, Гриша… О чем ты?

Г р и г о р и й. Известная дорожка — но чужим спинам… Одно не ясно: как сфабриковал ты бумажку, что майор Янушкин скончался в энском госпитале? Сфабриковал и так ловко пустил по инстанциям.

Я н у ш к и н. Зачем? Зачем ты? А если я так заговорю? Между прочим, есть и документик — твое письмо к моей жене. Вот, смотри. (Вынимает письмо.) Старое письмецо, но ты подтвердил заново в эти дни… Подрывать святые основы нравственности? Да еще сводить личные счеты?.. Видишь, какой букет! Да под нос общественности. Эх, Гриша… Давай-ка по-умному да по-доброму. (Тихо, истово.) Выбросим патроны! Выбросим к черту. Ты — свои, я — свои. Из-за чего нам драться, из-за чего, скажи? Елена? Пускай сама решает. Так из-за памяти Гуськова? Да это же мистика, Гриша! Чистейшая мистика. Все умирают, все. Смотри мягче, Гриша, мягче. Будем же, наконец, гибкими к людям.

Г р и г о р и й (полный гнева, берет Янушкина за грудь). По какому же праву ходишь ты в списке живых?!

Я н у ш к и н. Гриша… Гриша… Олег Кузьмич!

Входит  Б а с к а к о в.

Б а с к а к о в. Оставь, Карпов. (Возвращает Григорию бумаги.)

Я н у ш к и н. Выдумки, Олег Кузьмич. Не придавайте значения.

Б а с к а к о в. Этого мало, чтобы судить, но довольно, чтобы понять.

Я н у ш к и н. Вот так объективность! Значит, Осмоловский — предлог? Для расправы с честным человеком… Я напишу в редакцию, в обком!

Г р и г о р и й. Напиши! Про Гуськова спросят — на меня вали. Да, вместе с тобой отвечаю… Ты, я и прочие…

Из дома с вещами выходят  Е л е н а,  Г о ш а  и  Ш у р и к, спускаются с крыльца.

Е л е н а (Григорию). Я ждала вас. Уезжаю, хотела проститься.

Г р и г о р и й. Уезжаете?

Я н у ш к и н. Леночка… Навестить тетку.

Г р и г о р и й (боясь, что и теперь не узнает всей правды, — торопливо, отчаянно, сбивчиво). Скажите, помните, вы… на фронте… Мы ночью через поле добирались… И тогда была не та минута… Скажите только одно: вы помните?

Е л е н а. Я сама брала цветы из твоей кружки в землянке, когда это мне удавалось.

Е л е н а,  Ш у р и к  и  Г о ш а  уходят. Янушкин метнулся было за ними, но Григорий преградил ему дорогу.

Г р и г о р и й. Стой. Мы еще только начали разговор… Я пойду повсюду, где со своим горем шел Терентий Гуськов. Если справедливость — так для всех, живых и мертвых!

З а н а в е с

1954

ХЛЕБ И РОЗЫ Драма в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГАВРИИЛ ИВУШКИН.

ЛЮБАША ТИУНОВА.

ЕФИМ МАМОНТОВ (молодой солдат).

ЛИЗА НИКИТИНА.

АНИСИМ ОХАПКИН (пожилой солдат)

ФЕРАПОНТ ТИУНОВ.

ПЕТЬКА ТЕЛЬНИХИН.

САМОЙЛО ПЕТЕЛЬКИН.

ВАСИЛИЙ ГОЛЬЦОВ.

ГЕРАСИМ КОКОРИН.

АГАФЬЯ.

ЕГОР ЕПИФАНОВ.

ЗВОНАРЬ.

ОТЕЦ ВАСИЛИСК.

АНЮТКА.

ЕРОШИН (связной).

АЛЕШКА.

СБОРЩИК НАЛОГА.

ШАХТЕР.

ПАВЛУШКА.

КУМ С МАУЗЕРОМ.

БОЙКАЯ БАБЕНКА.

Крестьяне, партизаны, раненые, казаки, дружинники Святого Креста.

Действие происходит в Петрограде и на Алтае в 1918—1919 годах.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Петроград, февраль 1918 года. Голодный, фронтовой, страшный в напряжении революционного гнева город, где не дымят трубы заводов, нет света и есть лишь верстовые очереди за осьмушкой хлеба…

Ночь. Обломки каких-то ящиков горят в костре, разложенном на улице, у входа на один из мостов. Возле костра патруль, стерегущий мост, — д в о е  с о л д а т  и  о д и н  р а б о ч и й.

Солдат, что помоложе, высок и строен, он кажется нарядным даже в своей старенькой, не однажды простреленной и прожженной шинели. Заломленная на затылок папаха, небольшие темные усы на худощавом задумчивом лице. Солдат этот лучше своих товарищей в патруле несет службу, так как второй солдат, с белесой бородкой и самоваром в мешке за плечами, больше следит за костром и греется, а рабочий при свете костра читает книгу, которая, как видно, сильно его увлекает. Рабочий, Г а в р и и л  И в у ш к и н, в кожанке и картузе, у него бритое скуластое лицо, умные и озорные глаза. Их троих свела в эту ночь вместе судьба революции, они еще не успели познакомиться. Поэтому с добродушием называют друг друга так, как кому хочется.

И в у ш к и н. Ты, самовар, не засти… (Отрываясь от книги.) Сбросил бы мешок. Поди, нелегкий.

П о ж и л о й  с о л д а т. Советуй, чернокнижник… А вдруг куда побегам? Самовар и забудешь. Горб — он и не то вынес, а уж самовар подержит!

И в у ш к и н. Бро-ось, это ты сзади носишь как бы для брони. Пальнет кто в спину, а попадет в самовар.

П о ж и л о й  с о л д а т. Да я ж лучше передом к пуле повернусь. Такого аппарату мне больше ни в жисть не достать. Всему селу будет гордость.

Проходят  д в о е.

М о л о д о й  с о л д а т (тихим, глуховатым голосом). Стой. Пароль?

Те, двое, отвечают.

Проходи.

Гавриил Ивушкин углубляется в свою книжку.

П о ж и л о й  с о л д а т (мечтательно глядя в огонь). А село наше степное, раздольное…

И в у ш к и н. Слушай-ка вот! Слова какие, это да… (Он, как на полюбившегося собеседника, глядит на книжку.) Товарищ по цеху, Лиза Никитина, прочитать дала… Слушай… Это говорит поэт! Генрих Гейне…

П о ж и л о й  с о л д а т. Гермик? Немец, знать. Чего немца-то слушать? (Равнодушно поворачивается к Ивушкину самоваром.)

М о л о д о й  с о л д а т. Прочитай мне.

И в у ш к и н (обрадованный, ищет взволновавшее его место в книге, находит). Вот… «Нет, новую песнь, о друзья! — пропою для вас я — песнь лучшего склада: устроить небесное царство себе нам здесь, на земле, уже надо!» (Бросает искристый взгляд на молодого солдата и продолжает.) «Достаточно хлеба растет здесь, внизу… всем хватит… и мирты, и розы…» Хлеб и розы, а?! Здорово-то как! Хлеб и розы — для всех…

М о л о д о й  с о л д а т (задумчиво). Да-а, хлеб, оно… вроде бы ясно… А вот розы… это как же?

И в у ш к и н. А я, брат, уже понял! Розы — это… это… Вот, скажем, и свинья сыто живет, полная кормушка. Да разве же у свиньи красивая жизнь? Какая в свинской жизни красота?

М о л о д о й  с о л д а т. Жить красиво? Да-а…

И в у ш к и н. И чтоб все люди, все — понимаешь? — жили красиво, не одни только буржуи.

М о л о д о й  с о л д а т (загибая пальцы). Хлеб… и розы… для всех… Четыре слова, а кажется, и за всю жизнь их не передумаешь.

П о ж и л о й  с о л д а т (он, оказывается, одним ухом все слышал). Пустое! Никогда один супротив другого не сравняется.

И в у ш к и н. А для чего ж мы революцию делаем? Чтобы все поделить. Понял? Чтобы все общее было.

П о ж и л о й  с о л д а т (убежденно). Ферапонт не захочет.

И в у ш к и н. Какой еще Ферапонт?

П о ж и л о й  с о л д а т. Есть у нас Ферапонт.

И в у ш к и н. А когда все общее, тогда один к другому и сравняется!

П о ж и л о й  с о л д а т. Ферапонт — ни в жисть… не-е!

И в у ш к и н. Да катись ты со своим Ферапонтом! (Отходит от костра к молодому солдату.)

Пожилой солдат вынимает из кармана шинели зачерствелую краюшку хлеба и ест украдкой от товарищей. Однако те замечают.

(Сглотнув слюну.) Жлоб. Паек у нас — фунт на неделю… Заводы закрываются, рабочих вывозят.

М о л о д о й  с о л д а т. А как дальше жить будете?

И в у ш к и н. Господа думают — с голодухи передохнем. А мы… по-будущему жить начнем! Понимаешь, собрались наши заводские и решили: махнем на вольные земли, осядем там коммуной…

М о л о д о й  с о л д а т. Это как же?

И в у ш к и н. Да так, чтоб со старой жизнью навсегда счеты покончить. Трудиться всем вместе — и пахать и сеять. А урожай делить.

М о л о д о й  с о л д а т. Так вы к нам на Алтай приезжайте! Земли у нас черноземные…

И в у ш к и н. Слыхали.

Молодой солдат, отойдя с Ивушкиным, увлеченно рассказывает о родном Алтае, а пожилой солдат бережно завернул в тряпочку и спрятал в карман хлеб, затем поднял книгу, оставленную Ивушкиным, вырвал страницу, скрутил огромную козью ножку и, блаженно ухмыляясь, закурил.

М о л о д о й  с о л д а т (возвращаясь с Ивушкиным к костру). Прямо к нам на Алтай путь и держите! Лучшей земли не сыскать.

П о ж и л о й  с о л д а т. Я ить тоже с Алтаю.

И в у ш к и н (озорно). Как нагрянем коммуной на твоего Ферапонта!

М о л о д о й  с о л д а т. Неужто люди когда-нибудь одной душой жить будут?

П о ж и л о й  с о л д а т. Из горла будут рвать обоюдно.

И в у ш к и н. Темень ты болотная.

П о ж и л о й  с о л д а т. Опять же Ферапонт…

И в у ш к и н. Мы вот твоего Ферапонта…

П о ж и л о й  с о л д а т. Попробуй. Ферапонт — он сильнее царя. Родни много.

И в у ш к и н. Для чего ж мы тогда власть брали? Чтоб одним — свинская жизнь, да еще при пустой кормушке, а всяким Ферапонтам — рай?! Слушай вот, самовар, что в книге сказано… (Он берет в руки книгу и тут замечает, что вырвана как раз та самая страница, которую он так полюбил. Переводит взгляд на «козью ножку», дымящуюся в руке пожилого солдата, и глубочайшее презрение отражается на его лице.) Эх, ты…

П о ж и л о й  с о л д а т. Листочек-та? (Невинно моргая, смотрит на свою цигарку.) Сгорели слова… Все одно бумага…

Из темноты вынырнул  ч е л о в е к.

И в у ш к и н. Стой! Пароль?

Человек делает движение, раздается выстрел, но молодой солдат успевает прикрыть Ивушкина своей грудью… Ивушкин стреляет из винтовки, и неизвестный, едва успев отбежать, взмахнув руками, падает на мостовую.

П о ж и л о й  с о л д а т (Ивушкину, склонившемуся над раненым товарищем). Офицер переодетый…

И в у ш к и н. Товарищ, родной… зачем же ты себя подставил?

М о л о д о й  с о л д а т (слабеющим голосом). Ты нужней…

И в у ш к и н. Как зовут-то тебя, друг?

М о л о д о й  с о л д а т. Ефимом… Вы… ежели на Алтай… прежде ходоков пошлите… Я тебе скажу — куда…

И в у ш к и н. Я понесу тебя, здесь больница, знаю. (Строго пожилому солдату.) Ты один остаешься пока. Смотри в оба… (Сделав несколько тяжелых шагов, оборачивается.) А ты говорил: сгорели слова!

И в у ш к и н  уходит, неся на руках раненого  Е ф и м а. Возле костра, озадаченный и весь какой-то взъерошенный, стоит, выставив винтовку, солдат с самоваром за плечами…

КАРТИНА ВТОРАЯ

Гульбище на околице села в честь масленицы. Толпа парней и девчат, много и пожилых баб и мужиков. Шум, говор, смех, особенно там, где под веселые всплески гармошки молодежь катается на самодельной, из тележного колеса, карусели. В толпе появляется красивая девушка с соболиными бровями, Л ю б а ш а  Т и у н о в а, самая завидная во всей округе невеста.

Л ю б а ш а. Эй, силачи! Кто приз получить хочет? (Потряхивает перед парнями красиво вышитой рубашкой.)

Слева, между столбов, положена довольно толстая жердь. Парни, подзадоренные криками толпы, пробуют свои силы, но жердь остается несломанной. Тогда вперед выходит  П е т ь к а  Т е л ь н и х и н — рослый, светловолосый, с дерзким и гордым взглядом, богатый молодой хозяин и холостяк.

П е т ь к а. А ну!

Л ю б а ш а (кричит). Петька, ломай!

Сильно разогнавшись, Петька грудью ударяет в середину жерди, и она с треском разламывается.

Д е в ч а т а  и  п а р н и. Молодец! Ура!

— Какую толстую сломил!

Сияющий Петька идет, гордо вскинув светловолосую голову, к Любаше. Остановившись перед ней, низко кланяется.

П е т ь к а. Мой приз, Любаша.

Л ю б а ш а (смотрит на Петьку брызжущими смехом черными, как сливы, глазами и потряхивает в руке красиво вышитую рубашку-приз). А вдруг кто-нибудь еще толще сломает?

Петька, тяжело дыша, в обиде кусает губы. Широкоплечий крестьянин, по всей видимости бывший солдат, разгоняется, но ему трудно без второй руки, и он лишь пригибает положенную для него жердь.

П е т ь к а. Мой приз!

Л ю б а ш а (обращается к бедно одетому мужику богатырского сложения, с кудрявой бородкой и умным, грустным лицом). Эй, попробуй-ка ты, Самойло.

Д е в ч а т а  и  б а б ы  п о б е д н е й. Даешь, Петелькин!

— Самойло, докажи богатым!

С а м о й л о (улыбается; он готов согласиться, но встречается со жгучим взглядом Петьки и качает головой). Куда мне…

П е т ь к а (требовательно). Мой приз!

Л ю б а ш а (оборачивается, удивленная тишиной, вдруг оборвавшей говор и смех толпы.) А это кто такие?

Окруженные мужиками, появились  И в у ш к и н  и его товарищ, В а с и л и й  Г о л ь ц о в, оба усталые, в потрепанной одежонке. Все смотрят на них с живейшим интересом.

И в у ш к и н. Мы — питерские. Ходоки. А идти сюда посоветовал один ваш земляк. (В толпе узнает своего питерского знакомого — солдата с самоваром.) Здорово, друг! Самовар довез до дому?

К р е с т ь я н е. Мотри ты, знакомые!

— Ай да Анисим!

— Теперь у Анисима Охапкина лучший самовар на селе.

О х а п к и н. А ты, паря, спасителя своего в больницу пристроил?

И в у ш к и н. Да. Только в беспамятство он впал, так и не поговорили толком.

Анисим Охапкин гордо оглядывает односельчан, довольный тем, что они видят его близость к этим диковинным людям из Питера. Почти городского вида старик, в поддевке на меху и шапке, отороченной куницей, с ехидцей обращается к Ивушкину: «И надолго вы сюда?»

Навсегда! Тут, в степи вашей, коммуна будет.

С а м о й л о. Это как же… все будет общее?

И в у ш к и н. Все!

Испуганно раскрывает рот бойкая веснушчатая молодайка: «И бабы?!»

(Смеется.) Нет, это — врозь.

Л ю б а ш а (с притворной печалью). Вот жалость-то!

П е т ь к а. Почему ж?

Л ю б а ш а. А потому, что хуже, когда одному дурню достанешься.

Девчата хохочут. Петька гневно хмурится.

П е т ь к а. Вот что будет с вашей коммуной… как с этой лесиной… (Разгоняется и ударяет грудью жердь… но безуспешно.)

Толпа хохочет. Смеется и Любаша.

(Оглянувшись на нее, берет новый разгон — и снова конфуз. Тогда, уже в отчаянии, он бросается в третий раз на злосчастную жердь и ломает ее, но эта победа уже не может принести радости. Зло блестя глазами и утирая пот, хрипит, обращаясь к Любаше.) Приз, Любка!

Л ю б а ш а (упрямо). А может, кто еще толще переломит. (Помахивает вышитой рубашкой перед Петькиным носом.) Сама вышивала, сама и подарю, кто заслужит.

И в у ш к и н (смотрит на Любашу). Положите-ка мне!

Т о л п а. Ишь какой, питерский!

— Жидок против наших-то, степных!

С а м о й л о. Какую ложить?

И в у ш к и н. Такую, чтоб на приз. Рубашка мне понравилась.

Смущенный, товарищ Ивушкина тянет его за рукав: мол, зачем срамиться — но он словно не замечает, смотрит на Любашу, а та, на зависть всем парням и лютую злобу Петьки, широко улыбается Ивушкину, ободряя его. Устанавливая жердь на столбы, Самойло Петелькин чуть-чуть приналег на нее, и она треснула.

О х а п к и н. Эге-ге, не годится!

П е т ь к а. Жульничать?!

И в у ш к и н. Спасибо, друг, за солидарность, клади другую. (Ласково потрепал по плечу могучего Петелькина, смущенного тем, что заметили его проделку.)

Меж столбов положена новая жердь.

Д е в ч а т а (кричат). Самая толстая-претолстая!

Ивушкин сбрасывает свою старенькую кожанку и, как птица, устремляется вперед. Удар — и жердь, словно бы выстрелив, разлетается надвое…

Т о л п а (восторженно ревет). Ого-го-о!

— Ура Питеру!

И в у ш к и н (накидывает на плечи кожанку и, как бы между прочим, бросает, глядя с улыбкой на Петьку). И так будет с тем, кто посмеет нам помешать.

Л ю б а ш а (с нескрываемым удовольствием передает Ивушкину приз — вышитую рубашку). Как, подойдет тебе? (Прикидывает рубашку на Ивушкина, лукаво заглядывает ему в глаза.)

И в у ш к и н. В самую пору!

Л ю б а ш а. Бери, заслужил. Будешь надевать — меня вспоминай. А чтоб знал, кого вспоминать… Любовью меня кличут.

И в у ш к и н. Хорошо кличут.

Л ю б а ш а. А вот и папаша мой, познакомься. (Указывает на старика в шапке, отороченной куницей.)

Т и у н о в (ласково пожимает руку Ивушкину и цепко всматривается в его лицо). Ферапонт Михайлович. Весьма приятно.

И в у ш к и н. Ферапонт?!

Т и у н о в. Что-нибудь изволили спораньше обо мне слышать?

И в у ш к и н. Изволил. (Встретил растерянный взгляд Анисима-самоварника.) Еще в Питере слышал…

Т и у н о в. Даже в Питере! Что ж, будем соседями. Весьма, весьма рад. Я от души приветствую революцию и Советы. Правда, революция до нашей дикой отдаленности еще не в полном масштабе докатилась…

И в у ш к и н. Вот коммуна приедет сюда через месяц-другой — и сразу добавит вам революции!

Л ю б а ш а. Ай-я-яй, какой сурьезный…

Она успела моргнуть одной из девчат, та пригнулась за спиной Ивушкина, тогда Любаша толкает его в грудь, и он опрокидывается вверх тормашками.

Мала куча, невелика-а!

Парни и девчата, наваливаясь друг на друга, хохочут и кричат.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

До самого горизонта залитая синеватым вечерним светом, еще заснеженная, но уже кое-где тронутая темными проталинами степь. Маленький лесок над берегом реки, по-местному колок. Под березой, обнявшись, стоят  И в у ш к и н  и  Л ю б а ш а.

И в у ш к и н. Отцу-то сказала или опять без спросу?

Л ю б а ш а. Сказала — прокатиться хочу. С матерью мы ладили, бывало, а с отцом… зачем это подчиняться?!

И в у ш к и н. Отпугну я от тебя всех женихов, в девках останешься.

Л ю б а ш а. А ты чем не жених?

И в у ш к и н. Для тебя-то?

Л ю б а ш а. Милый, соколик мой залетный…

И в у ш к и н. Именно, что залетный…

Л ю б а ш а. Гаврюша, да мне не нужно ничего, у нас все есть, богатые мы, самые богатые здесь в округе! Вон, смотри туда — там наши земли. Выпасы для овец, под посевами у нас почти пятьсот десятин, скот, машины… А живем мы на отлете, семь верст от села, это тоже хорошо. Побывал бы на заимке у нас… А? И отец порадуется. Он-то, конечно, и от тебя свою выгоду ищет. Проговорился намедни: «Гаврюшку бы такого в наш дом, механик он, говорят, золотой, питерские руки, к машинам бы нашим…»

И в у ш к и н. А папаша твой умен.

Л ю б а ш а (наивно). Как змий!

И в у ш к и н. Ушла бы ты из дому ко мне?

Л ю б а ш а. Да хоть сейчас!

И в у ш к и н (горячо обнимает Любашу). Вот и не возвращайся.

Л ю б а ш а. А куда — к тебе?

И в у ш к и н. Я у бабки Матанечки квартирую. И двоим места хватит.

Л ю б а ш а. Это насовсем? Так у нас же лучше! Половину дома займем. Ты сообрази: ежели я уйду, отец мне ничегошеньки не выделит, все братьям моим отпишет. А как же мы без ничего?

И в у ш к и н. В коммуне будем!

Л ю б а ш а. В коммуне? Что ты, Гаврюша… Эти твои хлеба и розы… в книгах, может, хороши, а здесь… Не будешь другим горло рвать — тебе перервут! Дикая степь.

И в у ш к и н. Почти вся земля — такая дикая степь… Вот мы и хотим ее переделать. Чтоб люди не горло друг другу рвали, а улыбались бы от чистого сердца. Ты подумай, как это здорово… Идут люди, скажем, по улице. Идут и улыбаются один другому. Просто так, от любви, хоть и незнакомые…

Л ю б а ш а. Чудак! Все вы такие или только ты? Да как же я буду улыбаться хотя бы той же тетке Матанечке, когда она каждую весну в ногах у моего батьки валяется — хлеба для детей просит!

И в у ш к и н. Будет у тетки Матанечки хлеб… И розы будут цвести под ее окошком, черт побери!

Л ю б а ш а. Погодь, молчи! Розы любишь? Посадим! Оранжерею заведем под стеклом разноцветным.

И в у ш к и н. В душе, а не под стеклом розы должны цвести.

Л ю б а ш а. Это в чьей же душе? Уж не у тетки ль Матанечки? Когда ж они там вырастут! Когда из могилки прорастут?!

И в у ш к и н. Нет, раньше! Когда она в ногах у твоего батьки перестанет валяться — хлеба просить. Когда она спину выпрямит, слезы осушит…

Л ю б а ш а. Чего шумишь-то? Кто в побасенки такие верит?

И в у ш к и н. В эту минуту чужая ты мне… до ненависти.

Л ю б а ш а (ласкаясь к Ивушкину). За что? За что?

И в у ш к и н. Эх, дикая степь…

Они стоят, отчужденные, а сторонкой пробирается  П е т ь к а  Т е л ь н и х и н  с  в а т а г о й  п ь я н ы х  п а р н е й.

П е т ь к а (тихо). Оглушим — и в прорубь.

Парни приближаются, Ивушкин и Любаша замечают их. Из кустарника выходит  С а м о й л о  П е т е л ь к и н  с вязанкой хвороста.

С а м о й л о (сбросив с плеча вязанку). Здорово, ребятки! (Он улыбается парням. Могучая грудь распирает армячишко, за поясом топор.)

П е т ь к а (скрипит зубами). Дьявол беспортошный… (Сопровождаемый парнями, уходит.)

Л ю б а ш а. Спасибо тебе, Самойло… (Порывисто тряхнув руку Петелькина, уходит.)

Слышен цокот конских копыт.

С а м о й л о. Тебе сегодня дома лучше по ночевать, Гаврила Семеныч. Пойдем ко мне.

И в у ш к и н. Да, пожалуй. Ты в Копай-городе живешь, в землянке?

С а м о й л о. Там самые что ни на есть «богатые» поселились.

И в у ш к и н. Давно в этих местах?

С а м о й л о. Да, считай, лет возле тридцати. Я еще мальчонком пришел сюда.

И в у ш к и н. А родители живы?

С а м о й л о. Померли.

И в у ш к и н. И неужели избу не могли поставить?

С а м о й л о. Мир не дал. А потом и обвыклись.

И в у ш к и н. Это какой мир не дал?

С а м о й л о. А ты, если хошь, послушай, тебе полезно знать. Мы из Симбирской губернии сюда подались, от голода спасались… Конь по дороге пал, своим ходом шли… Дошли, зачали дом. А староста против. Как ты есть неприписной и пришлый, земли не имеешь, то и хату тебе строить не положено. Батька через год помер. Мы с матерью годов пять жили в брошенной бане, а потом построили землянку. Много земли под небом, а у меня — ни клочка, батрачу.

И в у ш к и н. Дойдет и сюда ленинский декрет.

С а м о й л о. Говорят, там, в России, уже поделили землю?

И в у ш к и н. И здесь поделят, к весне — обязательно.

С а м о й л о. Богатые зубами схватятся.

И в у ш к и н. А мы им по зубам. Власть-то Советская!

Неожиданно раздается выстрел. Пуля срезает ветку на березе.

С а м о й л о. В тебя метили, Ивушкин. Какая ж тут советская власть?!

И в у ш к и н (оглядывает тонущую в сумерках степь). А все-таки, может, внуки наши, а будут улыбаться друг другу!

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Подворье на заимке Тиуновых. На крыльце, в жакете и цветастой шали, стоит  Л ю б а ш а. Перегнувшись через перила, она наблюдает ею самой устроенное зрелище — грызню собак, бросает им кости. Входит  Т и у н о в.

Т и у н о в. Опять собак стравила! (Забежав за изгородь, разгоняет собак, возвращается.)

Л ю б а ш а (меланхолически). Вас бы стравить.

Т и у н о в. Это кого?

Л ю б а ш а. А всех.

Т и у н о в. Груба ты, груба. Ах, матери нет, рано ушла.

Л ю б а ш а. Сами на тот свет свели. Не хуже собаки грызли.

Т и у н о в. Выгоню, Любка!

Л ю б а ш а. Самих бы вас не выгнали… Вот приехали коммунары… Все теперь будет общее! И наше приберут к рукам.

Т и у н о в. Подавятся.

Л ю б а ш а. Видели б, как голытьба их встречала, когда они в село со своим барахлом въезжали…

Т и у н о в. Что ж они дадут голытьбе, когда у самих ни машин, ни зерна?

Л ю б а ш а. Дадут не дадут, а обещают. Мы вот только и делаем что хлеб да шерсть. А они еще и розы!

Т и у н о в. Розы?!

Л ю б а ш а. Душевного цвета.

Т и у н о в. Ну-ну, нашла кого смешить… (Явно желая спровадить Любашу.) Шла бы к себе в светелку-то… А то ишь — розы!

Л ю б а ш а. А вы спросите у Ивушкина, как приедет.

Т и у н о в. Кто приедет?

Л ю б а ш а. А не он ли, слышите, катит? Ведь за ним сегодня дрожки послали. Ай в тайне сохранить хотите свиданьице?! От меня…

Т и у н о в. Отрезанный ты ломоть, вот что я тебе скажу… Сыновья хоть и умишком не горазды, а свои, понятные, а ты… В доме живешь, а ровно чужая, змеей поглядываешь.

Л ю б а ш а. Смиренная была б — давно уже какому-нибудь богатому дураку запродали б…

Т и у н о в (ища примирения). Эк, норовистая… Ты ж — моя, кровная…

Л ю б а ш а. Матушке вы тоже подчас ласковые слова говаривали… А потом еще лютей попрекали, что из бедности взяли… Родной дом! Каждая половица горячей слезой вымыта…

Быстро входит  П е т ь к а  Т е л ь н и х и н.

П е т ь к а. Укореняются!

Т и у н о в. Кто?

П е т ь к а. Коммунары! Я-то думал, да и ты, поди, надеялся, не достанут они зерна для сева, коней никто не даст, плугов. А они-то что выкинули! Мастерскую открыли.

Т и у н о в (притворно удивляется). Какую мастерскую?

П е т ь к а. Машины ремонтируют. Сеялки, молотилки, косилки. Со всех сел везут к ним машины богатые мужики. А взамен, за работу, семена, лошадей дают. Это что ж получается?!

Т и у н о в (притворно охает). Да, да.

П е т ь к а (кричит). Порубать их!

Л ю б а ш а. Эх, рубака…

Т и у н о в (примирительно обнял Петьку). Мы пока посмотрим… переждем… Авось, Петенька, и приручим всю их питерскую компанию.

П е т ь к а. Как вы их приручите?

Т и у н о в. А лучших мастеров сманить, по крупным хозяйствам разобрать. Понял? Денежки — они, брат…

П е т ь к а. Что для них денежки? Они и запаху-то денежного не знают.

Т и у н о в. Денежка — она красивая, к ней и младенец тянется.

П е т ь к а. Рубать, рубать их! Смотрите, как беспортошные к ним жмутся. Когда они с голытьбой, тогда их уже не горстка… Весь Копай-город в их мастерскую бегает. Против них, ежели они вместях, мы с вами — горстка, Ферапонт Михайлович. Щепоть. Фу! — и нету нас… Одно спасение — рубать, пока они нас не порубали.

Т и у н о в. Зарываешься, Петр. Сейчас ведь как-никак и у нас власть советская… Ты подожди, потерпи.

П е т ь к а. Не-е, я сидеть сложа руки не буду! Соберу отряд мужиков понадежнее. Сыновей отпустите?

Т и у н о в. Хозяйство большое. Батраки теперь шалые. Глаз да глаз нужен, как же я сыновей в твой отряд отпущу?

П е т ь к а. Хозяйство. А у меня что — земли меньше, скота? Только слава, что ты богаче.

Т и у н о в. Твой батька, царство ему небесное, не хвастался.

П е т ь к а. Батьки нет. Я владею! Двух маток сосать хочешь, Ферапонт Михайлович?

Т и у н о в. Горяч ты больно, Петр. Умней надо. Злей да умней.

Слышно, к воротам подъехали.

Л ю б а ш а. А вот и сам товарищ главный коммунар к папаше в гости.

Т и у н о в (смиренно объясняет Петьке). Чайку попить пригласил.

П е т ь к а. Осмелел! Я ему покажу чаек!

Т и у н о в. Нет, Петя, ты уж поезжай. И что же ты ему сделаешь? Все-таки самую толстую жердь не ты переломил…

П е т ь к а. Есть у меня чем ломать. (Вынимает из кармана револьвер.)

Т и у н о в. Ну-ну, в моем-то доме? Остынь. С сынами моими посиди в той половине, если ехать не хочешь. Молочка для спокойствия выпей. Илья, Прохор! (Заталкивает Петьку в дом.)

Входит  И в у ш к и н.

И в у ш к и н. Здравствуйте.

Т и у н о в. Гаврила Семеныч… (Трясет руку Ивушкина.)

Л ю б а ш а. Золотую руку трясете, папаша… Такого бы постоянного к нам, механика опытного… (Насмешливо смотрит на Ивушкина.) Вас бы, товарищ Ивушкин. Чтоб этими машинами для моего папаши розы сеять.

Т и у н о в. Ты уж помолчи, доченька. (Осторожно.) А, к слову сказать, почему бы вам и не взяться?

И в у ш к и н. Я приехал к вам говорить от лица нашей коммуны.

Т и у н о в. А я, если изволите видеть, подхожу со стороны исключительно вашей личности… Ей-богу, столкуемся.

И в у ш к и н (с иронией). Условия ваши мне не подойдут.

Т и у н о в. Да разве я поскуплюсь?

И в у ш к и н. Я ведь всю жизнь собираюсь машинами заниматься.

Т и у н о в. Вот-вот, значит, и мне надо на постоянно!

И в у ш к и н. Ферапонт Михайлович, сомневаюсь. Машин-то у вас, говорят, не будет.

Т и у н о в. Да я еще прикупить собираюсь! И вообще, Гаврила Семеныч, вы моих планов не можете знать.

И в у ш к и н. Есть ведь и еще планы.

Т и у н о в. Ваши? Гаврила Семеныч, мы их приведем в совпадение! Или уже с кем другим договорились?

И в у ш к и н. Дело тут простое, Ферапонт Михайлович. Землицы-то у вас поубавят. А машины ваши станут нашими.

Т и у н о в (деланно смеется). А-а-а! Шутники… шутники!

Из дома доносится крик, по-видимому, уже подвыпившего с тиуновскими сыновьями Петьки: «Порубать! Я его сейчас продырявлю!»

Извините… минуточку… (Уходит в дом.)

И в у ш к и н (тихо, Любаше). Чего не приходишь?

Л ю б а ш а. Тебе твоя коммуна дороже.

И в у ш к и н. Разные вещи, зачем сравнивать?

Возвращается  Т и у н о в.

Т и у н о в. Продолжим, стало быть… (С улыбкой мигнул Ивушкину, взглянув на Любашу.) Ну, так как же, планы-то наши в совпадение не придут?

И в у ш к и н (хмуро). Может, передумали с ремонтом? Тогда я поеду назад.

Т и у н о в. Гаврила Семеныч! Нет, нет… Сеять скоро, а машины не в порядке… Да и мастера вы! Таких у нас нету.

И в у ш к и н. Так давайте посмотрим ваши машины?

Т и у н о в. Извольте… (Уходит с Ивушкиным.)

Из дома с револьвером в руке выскакивает  П е т ь к а.

П е т ь к а. Н-нет… Я другим манером… (Взбирается на забор.) Молись, коммунар! Решу тебя сейчас!

Л ю б а ш а (ловко вырывает револьвер). Брось пугать, дурак. (Сталкивает Петьку с забора во двор, где собаки.) Цезарь! Арап! Куси!

Слышится собачий лай, крик Петьки, затем, перемахнув через забор, П е т ь к а  убегает. Возвращаются  И в у ш к и н  и  Т и у н о в.

И в у ш к и н. Машины мы вам отремонтируем. А вы нам завтра — две упряжки, с плугами и боронами.

Т и у н о в. Подошле-ем! Сразу и распорядимся… Эй, ребята, Илья, Прохор! Завтра с утра поезжайте пахать.

Голоса из дома: «Куда? У нас же все запахано».

В коммуну. (И отвечая на молчаливое изумление сыновей.) Да, детки, да. Надо поддержать новую жизнь. Мы к вам, как видите, со всей нашей любовью, Гаврила Семеныч! А насчет этих всяких планов оно так… человек предполагает, а бог располагает, да-с. (Уходит в дом.)

Л ю б а ш а (быстро). А эта сойка общипанная, Лизой ты ее кличешь, кругом тебя чего вьется-то?

И в у ш к и н. Друзья мы с ней, с одного завода. Товарищи по революции.

Л ю б а ш а. А больше ни по чему?

И в у ш к и н. Вот уж дикая ты, право.

Л ю б а ш а. Ежели дикая, так не имей на меня обиды, милый, когда я той сойке белобрысой голову отхвачу!

И в у ш к и н (с улыбкой). Попадись этакой в мужья…

Л ю б а ш а. И попадешься! Мы, степные, ой какие хваткие…

КАРТИНА ПЯТАЯ

Избушка в степи, сложенная из земли и крытая дерном, напоминает землянку. Над крышей задорный красный флажок. Здесь, если называть по-теперешнему, полевой стан коммуны. Вечер, садится солнце. Вбегает  Л и з а  Н и к и т и н а — девушка лет двадцати, стройная, зеленоглазая, с коротко подстриженными прямыми и светлыми волосами.

Л и з а. Агафья! Агафья!

Из избушки выходит молодая дородная женщина, А г а ф ь я, жена Герасима Кокорина.

А г а ф ь я. Кончили?

Л и з а. Последнее лукошко высеяли!

А г а ф ь я. Герасим-то мой умаялся… Литейщик первой руки, а пахарь липовый.

Л и з а. Втянется. Видала, как Ивушкин…

А г а ф ь я. Ивушкин! Он же лет до восемнадцати в деревне шил, а Герасим мой… Да и то сказать — день и ночь, день и ночь в поле…

Л и з а. А я боронить научилась! Лошадь запрягать, распрягать. Только хомут затягивать тяжело.

Входят коммунары — Г е р а с и м  К о к о р и н,  В а с и л и й  Г о л ь ц о в, вслед за ними  И в у ш к и н. Все возбуждены, веселы. Лиза готова броситься к Ивушкину, поздравить с окончанием работы, может быть, обнять, но он, не заметив этого ее движения, просто пожимает ей руку.

И в у ш к и н. Дай попить, Лизок!

Коммунары умываются. Агафья подает ужин. Появляется  С а м о й л о  П е т е л ь к и н.

С а м о й л о. Шабаш, соседи!

А г а ф ь я. Самойло Петрович, к нам ужинать!

К о м м у н а р ы. Садись, Петрович!

С а м о й л о. Благодарствуем. (Берет миску с едой, ест.)

И в у ш к и н. А коняке своему ты, Самойло Петрович, копыта, часом, не срезал? (Смеясь, рассказывает.) Идет за плугом с таким напором… Лошаденка, бедная, только ноги поджимает!

С а м о й л о. Первый рая на собственной земле.

И в у ш к и н (с улыбкой). А что бы тебе вместе с нами, в коммуне пахать?

Вопрос этот застает Самойлу врасплох. Он, такой счастливый оттого, что получил свою землю, должен ее сразу потерять?

С а м о й л о. Не-ет… Моя земля! Еще батя мечтал… (Даже продохнуть не может от волнения: так не по душе ему этот разговор.)

И в у ш к и н. Она, конечно, твоя, но ты ж ее не покупал. Земля — народная.

С а м о й л о. А я ее куплю.

И в у ш к и н. У кого?

С а м о й л о (в затруднении, ищет ответ). Хочу, чтобы совсем моя была.

И в у ш к и н. Зачем это тебе?

С а м о й л о. Сам хозяин.

И в у ш к и н. Неужели не надоели тебе хозяева?

С а м о й л о. Так то были они, а теперь — я.

И в у ш к и н. А чем ты будешь лучше их? Тебя заставляли — и ты заставишь кого-нибудь работать на себя, да?

С а м о й л о. Они свое пожили, теперь — мы.

И в у ш к и н. Ну, ты разбогатеешь, — значит, кто-то обеднеет? Что ж тогда останется делать бедным? Да то же самое, что только что сделал ты: отобрать землю у богатых. Сказка про белого бычка, друг!

С а м о й л о. Постой-ка, постой! Ты говоришь — земля народная? А разве я — не народ?! Стало быть, моя земля!

И в у ш к и н. Ладно, живи, хозяин.

С а м о й л о, смущенный, уходит.

Л и з а (берет Ивушкина под руку, уводит в сторону). Слушай, Ивушкин, времени в обрез… Сейчас коммунисты соберутся. Решили засветло, сразу, здесь, провести собрание. Отношение к твоему вопросу, прямо скажу, строгое.

И в у ш к и н. Эх, так празднично было на душе… отсеялись… а тут…

Л и з а. Ты скажи всем нашим, что так, мол, и так, несерьезно, мол…

И в у ш к и н (вскипел). А ежели серьезно?!

Л и з а. Свои чувства ты должен пересмотреть в корне, иначе скатишься.

Собираются  к о м м у н и с т ы.

Г о л ь ц о в (надев очки). Давайте, товарищи, начнем.

Л и з а. Изберем председателя и секретаря.

К о м м у н и с т ы. Гольцов! Никитина!

Г о л ь ц о в (председательским тоном). На повестке дня, по требованию группы коммунистов, вопрос о сползании товарища Ивушкина с партийных позиций. Говори, Ивушкин.

И в у ш к и н (после паузы). Товарищи, как я ваш секретарь ячейки, и вы меня избрали, и как между нами братство и вера в товарища…

Г о л ь ц о в. Ты — прямо!

И в у ш к и н. Присушила меня Ферапонтова дочка. И весь я без нее не свой…

Л и з а (сурово, кусая губы, оглядывает членов ячейки). Что мы скажем товарищу Ивушкину?

Г о л ь ц о в (грозно глядя из-под очков). Ивушкин, мы с тобой первые пришли сюда ходоками коммуны… Ты много сделал: оформил полученные земли, раздобыл часть семян, зачал постройку саманных бараков. Коммунары верили тебе. А теперь ты скатываешься вправо… Втрескался в богачку… Наших, своих тебе мало?!

И в у ш к и н. Что ты мне проповедь читаешь?

К о к о р и н. Можно любить классового врага, если враг — женского пола? Знать бы, что Ленин или Маркс по этому случаю думают…

Л и з а. Запрещают!

К о к о р и н. Точно? Где читала?

Л и з а. Это и так ясно.

И в у ш к и н. А вот мне не ясно.

Появляется человек в пропыленной одежде — с в я з н о й из Барнаула.

С в я з н о й. Здравствуйте, товарищи. Я к вам от Барнаульского комитета партии, вот мой мандат.

Гольцов берет мандат, передает Ивушкину.

И в у ш к и н (просмотрев документ). Садись, товарищ Брошкин.

С в я з н о й. Товарищи, по всей линии железной дороги — от Пензы до Владивостока — вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса. Мятеж белочехов организовали и подготовили английские и французские буржуи. В Омске создано западносибирское правительство эсеров и меньшевиков. Большевики Сибири переходят на нелегальную борьбу. Верьте, товарищи, Красная Армия придет сюда и разгромит белогвардейцев и и интервентов! Но мы должны решительно готовить эту победу… Создать подпольные революционные штабы, ковать оружие для всеобщего восстания и в конце концов восстановить Советскую власть.

Вдруг, как из-под земли, вокруг вырастают  в о о р у ж е н н ы е  л ю д и, дула винтовок и револьверов направлены на коммунистов. Это кулацкий отряд Петьки Тельнихина.

П е т ь к а (поигрывая саблей). Сопротивляться не полезно!

И в у ш к и н. Бей бандитов! (Бросается на ближайшего, сбивает с ног.)

П е т ь к а (кричит). Не стрелять! Тихо… (Направляет саблю на Ивушкина.) Взять!

Коммунистам связали руки. Петька подходит к Ивушкину, узнает рубаху-приз, молча рвет ее.

И в у ш к и н (его руки, руки Лизы и товарища из Барнаула связаны за спинами одной веревкой). Сегодня вы нас, а завтра…

П е т ь к а. Завтрева не будет. (Ударом сабли срубает с крыши землянки красный флажок.) В балку отгоним и порубаем. Вон остальных ваших из бараков вывели.

И в у ш к и н. Это у тебя, контра, завтрева не будет!

П е т ь к а (подходит). Эх, не сберег подарка-то! Хороша рубашка — гуляют лоскуточки… А ну, поднимайтесь, пошли! Остальных ваших прямо к балке повели. Туда и вам дорога.

Коммунары сохраняют гордое спокойствие. Только Агафья Кокорина всхлипнула.

К о к о р и н (заглядывая в глаза жене). Не позорь фамилии.

А г а ф ь я. Лиза. Мы питерские, Агафьюшка, баррикадные! Товарищи… «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…»

Коммунары подхватывают гимн. Бандиты подталкивают их прикладами, стегают плетьми. Но что это? Со стороны села, все усиливаясь, доносится набатный звон, рев толпы. Петька оглядывается и от страха вбирает голову в плечи.

А г а ф ь я. Товарищи, глядите, мужики…

П е т ь к а  загнанно метнулся и побежал. За ним пустилась и его орава. Разъяренные, крича и размахивая кольями, топорами, вилами, влетают на стан крестьяне. Впереди всех  С а м о й л о  П е т е л ь к и н, среди других  А н и с и м  О х а п к и н.

И в у ш к и н. Товарищи…

Крестьяне обнимают коммунаров, развязывают им руки.

П е р в ы й  к р е с т ь я н и н. Слава тебе господи, успели!

В т о р о й  к р е с т ь я н и н. Гляньте, каким зайцем Тельнихин по степу скачет…

Хохот, слезы, объятия.

П е р в ы й  к р е с т ь я н и н. Семен в исподниках примчал!

В т о р о й  к р е с т ь я н и н. А ты-то сам?

П е р в ы й  к р е с т ь я н и н. Фу-ты, женкина кохта…

Д е д  с  д у б и н о й. И какая муха меня, дурака, кусила? Весь шкилет из-за етих питерских растрёс.

О х а п к и н. Ничего, промялись, дело небольшое.

П е р в ы й  к р е с т ь я н и н. Оно конечно, христианские души.

Освободили, спасли коммунаров, и в общей радости, словно бы чужая здесь, Л ю б а ш а… Она стоит в сторонке.

Б о й к а я  б а б е н к а (восторженно трещит). Я, я первая тревогу подняла! Я как увидела…

Г о л о с а  и з  т о л п ы. Самойло первый!

— Иван! Он сразу в мое окно кулаком… А я — на коня!

И в у ш к и н (обняв за плечи Лизу). Держись, Лизок! Мы еще поборемся.

Л ю б а ш а. Лизок…

И в у ш к и н. (подходит к Любаше). И ты нас выручала?! Как узнала?

Л ю б а ш а (не в силах сдержать обиду). Лежать бы вам теперь всем порубанными, ежели б не я!

Многие, не один Ивушкин, услышали эти слова, сразу придвинулись.

И в у ш к и н. Любаша?!

Л ю б а ш а. А ты будто и не видишь меня. Чужая…

Г о л о с  и з  т о л п ы. Она, она, Любаша первая народ подняла!

Все с благодарностью потянулись в ней.

Л ю б а ш а. Мне бы твое словечко — хоть одно! — ласковое… Стыдишься ты меня, что ли? Сойку свою небось обнимаешь… Головой из-за тебя рискнула, не задумалась, а ты…

И в у ш к и н. Значит, из-за меня?

Л ю б а ш а. А из-за кого ж еще? Стала б я из-за этих твоих голодранцев коня гонять!

И в у ш к и н (гневно). Лучше б мне лежать сейчас в балке порубанным, чем слышать такие слова… (Резко отвернулся от Любаши.) Пойдемте, товарищи…

Все ушли. Любаша стоит посреди степи одна. Упала, плачет. Слышится цокот копыт. Появляется  П е т ь к а  с о  с в о и м и  о т р я д н и к а м и.

П е т ь к а. Ты мужиков навела?!

Л ю б а ш а. Я.

П е т ь к а (вынимает из ножен саблю). Стерва…

Л ю б а ш а. Руби… секи… ну! (Она кричит, вся дрожа, и Петька видит, что дрожит она и слезы на глазах ее не от страха.) Только рада буду, Тельнихин. В глаза мне плюнули… Руби!

П е т ь к а (опустил саблю). Вона…

Л ю б а ш а. Товарищи… Ох, и покажу я вам!

П е т ь к а. Своими белыми ручками?

Л ю б а ш а. Я и саблю держать умею и стреляю не хуже любого тут.

П е т ь к а. Саблю? Бери, на!

П е т ь к а, поцеловав саблю, протягивает ее Любаше, та берет. Слышится свист. Подхватив  Л ю б а ш у,  П е т ь к а  с  о т р я д н и к а м и  быстро уходит.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Горница в избе Анисима Охапкина. За окнами шумит непогода — ветер, дождь. Дочурка Охапкина, лет пятнадцати, А н ю т к а, вышивает.

О х а п к и н (входит из сеней). Вроде бы кто-то в огород к нам шмыгнул… Стук в дверь.

А н ю т к а (крестится). Свят, свят…

О х а п к и н (опасливо). Кто тама? (Взял топор, выходит.)

Возвращается с  И в у ш к и н ы м. Тот в крестьянской одежде, с бородкой.

И в у ш к и н. Добрый вечер.

О х а п к и н. Что это ты ко мне, Гаврила Семеныч?

И в у ш к и н. Больше никого дружков тут не осталось, Анисим Федорович. Ты не знаешь ли, где Петелькин?

О х а п к и н. Канул. С бабой и детьми сокрылся. Искал его прапорщика Абрамова карахтерный отряд.

И в у ш к и н. Давненько мы с тобой не видались…

О х а п к и н. Считай, боле года, с прошлой весны.

И в у ш к и н. А я вот под дождем промок. Обсушиться бы хоть…

О х а п к и н (без особого радушия). Садись, обсушивайся.

И в у ш к и н. Ну, как ты при новой власти живешь?

О х а п к и н. Живой пока… А хлеб-то ваш в прошлом году на корню спалили, слыхал? Вот оно как… Была коммуна — и нет, сгорела.

И в у ш к и н. А ты помнишь, тебе тоже казалось, что слова из книги сгорели? Ан нет, не сгорели!

О х а п к и н. Так то — слова.

И в у ш к и н. А это дело. Дело тем паче не сгорит!

О х а п к и н (вздохнув). Баба моя занедужила, к фелшару сын повез. Дай гостю поесть, Анютка.

Анютка охотно подает.

А н ю т к а. Молочка, не взыщите, нету.

И в у ш к и н. Было три коровы?

А н ю т к а. Взяли. За недоимки.

И в у ш к и н. Сразу трех?!

А н ю т к а. Зачем? Не сразу, по одной…

О х а п к и н. Заваруха была, без власти, ну и не платили. А теперя твердая власть навалилась, адмиральская…

Ивушкин садится за стол, к самовару. Охапкин стоит.

И в у ш к и н. А ты, Анисим Федорович?

О х а п к и н. Я-то? (Кряхтя и охая, осторожно присаживается.)

И в у ш к и н. Что, тоже болеешь?

О х а п к и н (покосившись на Анютку). Так, пустяки… прострел…

Анютка, сдерживая смех, прикрывает лицо ладонью.

И в у ш к и н (щелкнув пальцем по самовару). Помнишь, как ты в патруле с этим аппаратом стоял?

О х а п к и н (захлебнувшись чаем). Чего вспоминать-то?! Было — сплыло. Мало ль на чьей стороне по случайности приткнешься!

И в у ш к и н. Тебя грабят, а ты — лапки кверху?

О х а п к и н. А что я против такой силы? Все королевства супротив нас. Вон, болтают, тальянцы ажноть в Сибири объявились! Которые с южных морей.

И в у ш к и н. А ты прислушайся: по всей Кулунде молоты в кузницах стучат… народ мечи, пики кует.

О х а п к и н. Слыхали кое-что. Ты, грят, самый главный подпольный штаб?

И в у ш к и н. Много в степи подпольных штабов, Анисим Федорович. Еще большой пожар впереди, а маленькие огоньки во многих местах вспыхивают.

Голос с улицы: «Анисим, налоги тянут!»

О х а п к и н. Вишь, власть, а? Ты б ее, удавку, забыл, так сама тебя помнит…

Заметались Охапкины по избе. Ивушкин взобрался на печь. Еще со двора слышны голоса сборщиков налога: «Что у них еще значится?» — «Самовар». Охапкин слышит и, схватив самовар, ищет глазами, куда б спрятать единственную ценность. И находит — бросает самовар в зыбку, прикрывает тряпкой.

Анютка, качай!

В избе появляется  с б о р щ и к  н а л о г а.

С б о р щ и к. Где самовар?

Анютка качает зыбку.

О х а п к и н. А прохудился — выбросили.

Сборщик ищет. Опустившись на четвереньки, заглядывает под скамью. Из самовара, лежащего в зыбке, полилась вода — да прямо сборщику за ворот…

А н ю т к а (испуганная, еще старательнее качает зыбку). А-а-а, а-а-а-а!

С б о р щ и к. Тьфу! (Встает, обтирается шапкой.) Где самовар?

О х а п к и н. Говорю, прохудился, выбросили.

Плюнув с досады, с б о р щ и к  уходит. О х а п к и н  выходит проводить.

А н ю т к а. Дядя Ивушкин, Ванька наш мамку к фелшару не повез, не! Тятька врет. Мамка сама его прятать повезла от солдатчины. В некруты его брали адмиральские. Теперь он в бегах. А тятьке шомполами каратели всыпали…

И в у ш к и н. За что они ему?

А н ю т к а. А за Ваньку! Всех мужиков пороли, у кого сыны от солдатчины сбегли.

И в у ш к и н. Вот какой у него прострел!

Входит  О х а п к и н.

О х а п к и н. Как ворюги, по-темному…

И в у ш к и н (слез с печи). Терпи, терпи, Анисим Федорович.

О х а п к и н. А ты давай-ка мотай из села! Петька Тельнихин с отрядом в Чесноковке, сюда собирается. Там и Любаха с ним.

И в у ш к и н. Какая Любаха?

О х а п к и н. Твоя… Ферапонтова дочка. Она теперь в тельнихинской дружине Святого Креста.

И в у ш к и н. Вот куда подалась… Лихую весть ты припас для меня, Анисим Федорович.

О х а п к и н. Весть как есть.

И в у ш к и н. И кто ж там, в этой дружине?

О х а п к и н. С правого флангу, вестимо, богатые. А так, окромя, всякие, даже из голытьбы, заблудшие. (Берется за спину.) О-ох, мотай, паря! Село наше, примерно сказать, открытое, без гарнизону, да ить тоже страх… То карахтерные налетят, то милиция иль еще какая войска… За сокрытие большевика — расстрел.

А н ю т к а (срывается вдруг). Как не совестно?! В непогодь человека гнать… Оставайся, дядя Ивушкин! (Просительно глядя на отца.) Оставайся… Дело к ночи.

Охапкин молчит.

И в у ш к и н. Я у тебя, Анисим Федорович, на всю ночь не останусь. Часок-другой пережду и отчалю. Дело тут у меня. (Устраивается на широкой скамье и, перед тем как укрыться армяком, вынимает из кармана книгу.) На вот, Анютка, если хочешь, книжку почитай.

А н ю т к а (жадно берет). Спасибо вам.

О х а п к и н. Эта книжонка-та… э… э… тая?

И в у ш к и н. Другая! (Укладывается.)

А н ю т к а (подходит к лампе, раскрывает книжку, читает по слогам). «Бессмертные похождения кавалера до Ламадьена, храбрейшего из смертных»…

За окном цокот конских копыт, говор. Ивушкин встал со скамьи.

О х а п к и н (в страхе). Быстрая вошка, да ить частый гребешок…

А н ю т к а. Сюда, сюда! Там лаз на чердак, а с чердака в огород…

И в у ш к и н. Погоди, Анютка. (Вынул револьвер, проверил.) Страхи, должно быть, напрасные… (Выходит с Анюткой.)

Громкий стук в окно. Голос: «Эй, хозяин, отпирай!» Охапкин выходит в сени. Возвращается  с  д в у м я  в о о р у ж е н н ы м и  л ю д ь м и. Один из них — тот самый солдат, что стоял с Ивушкиным в петроградском патруле. Это — Ефим Мамонтов.

О х а п к и н. Проходите… господа…

М а м о н т о в. А ежели товарищи?

О х а п к и н (присматривается). Быдто с лица знакомый…

М а м о н т о в. Да и я тебя, кажется, где-то встречал. (Подает руку.) Мамонтов.

О х а п к и н. Мамонтов?! Это твой отряд адмиральскую милицию в Чистюньке порешил?

М а м о н т о в. Было такое дело. А это мой помощник, Епифанов.

Сплошь увешанный оружием, массивный, с туповатым лицом, Епифанов важно поводит глазами, делая вид, что не замечает протянутой руки Охапкина.

О х а п к и н. Эт-та да-а!.. Анютка!

А н ю т к а (появляется). Здесь я.

О х а п к и н (тихо). Упреди Ивушкина… партизаны, мол, это… А то он в темнотище пальбу затеет.

М а м о н т о в (Охапкину). Человек тут один у тебя, часом, не бывал?

Входит  И в у ш к и н.

И в у ш к и н. Сам понял, что свои. Здравствуйте.

Ивушкин и Мамонтов смотрят друг на друга.

М а м о н т о в (изумлен). Неужто…

И в у ш к и н. Ефим!

Они крепко обнялись.

М а м о н т о в. Хлеб и розы, а?

И в у ш к и н. Вспоминал я тебя, Ефим.

М а м о н т о в. А я? Эх… ночь та петроградская на всю жизнь отметиной легла. Значит, это ты тут степь поднимаешь? А я слышу — Ивушкин да Ивушкин… Дай-ка, думаю, пошлю связных, разыщу его, да и познакомлюсь!

О х а п к и н. Стал быть, не случайно вы тут-ка стакнулись?

И в у ш к и н. Мы тебе доверяем, Анисим Федорович.

О х а п к и н. Доверяли зайцу медведей сторожить…

И в у ш к и н (смеется). Вот ты какой, знаменитый Мамонтов, гроза адмиральских карателей!

М а м о н т о в. Ты не чурайся, Егорка, подойди сюда.

Е п и ф а н о в. Мы можем подойти, не гордые.

М а м о н т о в. Знакомься с товарищем Ивушкиным.

Е п и ф а н о в (протягивает руку). Можно. Мы не против краткого знакомства.

И в у ш к и н. Почему краткого?

Е п и ф а н о в. А что вам тут, питерским, делать? Залетели в нашу степь и улетите.

И в у ш к и н. Эсер?

Е п и ф а н о в. Это не играет значения. (Выходит.)

И в у ш к и н. Зачем тебе, Ефим, эта подпорка?

М а м о н т о в. Егор? С одного села мы. В одной стенке на кулачки ходили.

И в у ш к и н. А в какой стенке он теперь? Смотри, браток! Постой-ка, постой, а самоварника ты узнал? (Указывает на Охапкина.)

М а м о н т о в. Бат-тюшки… (Обнимает Охапкина.)

И в у ш к и н (весело). Весь патруль в сборе…

М а м о н т о в. Давай обрешим дела. Связь между нашими отрядами нам надо установить.

И в у ш к и н. Где советоваться будем?

М а м о н т о в. Да в этом кабинете.

О х а п к и н. А как, ежели карахтерные нагрянут?..

М а м о н т о в. Каратели, Анисим, страшные, когда от села до села, от человека до человека — пустота. А как поднимется степь — все села, все люди!..

О х а п к и н. Ежели чаю пожелаете, самовар в зыбке, сберегся.

И в у ш к и н. Родину береги, Анисим Федорович, тогда и самовар уцелеет.

О х а п к и н. Вишь ты, паря… родина — она штука совместная, а самовар — мой!

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Заимка Тиуновых. Большая горница, напоминающая ту, что в избе Охапкина, но богаче обставленная. Богатый киот, горит лампада. Т и у н о в, мрачный, постаревший, сидит перед пьяным  П е т ь к о й  Т е л ь н и х и н ы м.

П е т ь к а. Истуканом смотришь, да?! А мне кровь бельма заливает…

Т и у н о в. Самогон, а не кровь.

П е т ь к а. Пускай! Что, как не пить? Куда ни качнешься с отрядом — бьют! Мужики, свои, степняки сибирские, ловят, как волков. Все села взнялись, все поголовно! Заварили кашу большевики, ох и круто заварили… Все отряды в одну армию свели. Штаб у них… Шта-аб! Главнокомандующий!.. Ефимка Мамонтов, унтер-офицер, востровский мужик. Первый друг этих питерских закоперщиков… Мать наша, степь Кулундинская, ни пройти, ни проехать — на пику, на саблю нарвешься. Кованые пики у них, одна винтовка на отряд, а дерутся, сволочи… Откуда злость такая, Ферапонт Михайлович?

Т и у н о в. Откуда и твоя. Люди разобраться хотят.

П е т ь к а. В чем, в чем тут разбираться?!

Т и у н о в. Степь всегда была ровная, а люди на ней — один небо чубом цепляет, а другой из ковылей не виден…

П е т ь к а. Так разве ж мы можем допустить?.. Я — Тельнихин! Движимое, недвижимое и в наличности… а тут… всякая шантрапа… из ковылей…

Т и у н о в. Хочешь, тайну тебе открою? Тайну своей жизни? Э, нет, в самогоне ты по горло…

П е т ь к а. Открой! Открой, Ферапонт Михайлович… спасения ищу, загнали меня… (Оглянулся на дверь в соседнюю комнату, откуда доносится шум голосов.) Тихо… тихо! Они там не смеют этого знать. Они — рубать, и все, все… Открой тайну!

Т и у н о в. Изволь. (Придвигается к Петьке.) Мир устроен не по справедливости. Я это всегда знал.

П е т ь к а. Ха-ха-ха! Тайна. Это ж большевики толмят!

Т и у н о в. А между тем правда истинная.

П е т ь к а. Так пошто сам против правды этой всю жизнь прешь?!

Т и у н о в. Свернуть некуда. Иные, кто тайну эту постигал, в монахи постригались. А мы — извечной стезею пойдем… извечной! И камушки с дороги поскидаем… Смекаешь?

П е т ь к а (кричит). К черту! К черту… Стезею… камушки!.. Я силы от тебя ждал, а ты мне…

Т и у н о в. А чьей силой держишься?! Кто твой отряд снарядил?.. Мы, Тиуновы. Кто тебя выручил, когда красные под Топчихой прижали? Брата моего сыновья, Терентия Михалыча. Кто людишек в твой отряд зазывает? Не моя ли родня, Петр? Дурак неблагодарный… Мало? Еще дадим. Для святого дела не жалко… Скупай буйные головы!

П е т ь к а. Стезею, Ферапонт, стезею… И эх, и пораскидаю же я камушки!..

Входит  Л ю б а ш а.

Л ю б а ш а. Воитель.

Петька пытается обнять Любашу, но та отталкивает его.

П е т ь к а. Люб-ба… Приз ты мой невзятый… (Схватив бутылку, выходит.)

Л ю б а ш а (после паузы). Вошла я сейчас в светелку свою. Тихо, чистенько… кружева белые… В зеркало взглянула — боже мой, какая страшная! В грязи, в сапожищах… Чужая самой себе. (Отвернулась, скрывая от отца слезы.) Ой, в какой трясине я загрязла… Мстить захотела! А кому мстить? Вся степь огнем полыхает, а я — со своей обидой, глупая… Куда полезла!

Т и у н о в. Известно, не бабье дело война.

Л ю б а ш а. Кабы знать, за что бьешься… Вон сколько баб в отрядах красных! Они-то знают.

Т и у н о в. А ты разумом не оскудела?

Л ю б а ш а. Вы послушайте, послушайте… Приехали мы в Брусничное. Согнали всех на площадь перед сборней. «Пошто красным помогаете?!» А дружинники-то пьяные, и сам Петька пьяный… «Жечь, кричит, рубать!» И началось…

Т и у н о в. А ты? В сторонке ховалась?

Л ю б а ш а. Как тут сховаешься! Бежит старик с вилами — да прямо на меня. «Бей турку!» — кричит. Увернулась я, саблю выхватила…

Т и у н о в. Вдарила?

Л ю б а ш а. Рука отнялась. Стою, дрожу вся, турка несчастная, слезы ручьем. И старик стоит, вилы опустил. Опомнилась, гляжу, — а это ж дед Степан…

Т и у н о в. Старый хрыч…

Л ю б а ш а. Знаю, помню, никогда вы материнскую родню не жалели… голь, беднота… «Любка, говорит, ты ли это, внучка?» Всю ночь мы с дедом в его хате просидели… Вот с тех пор и задумалась я. (Встретила холодный взгляд Тиунова — и поняла, что слова ее нисколько его не трогают.) Где братья?

Т и у н о в. Воюют… Судный день!

Л ю б а ш а. Снова, папаша, в молитвы ударились? Первый раз это было, когда матушку уморили…

Т и у н о в (исступленно). Люб-ка!.. (Замахивается на Любашу.) Злом переполнился мир через край… (Выходит.)

Л ю б а ш а (вслед). А от кого зло? От кого?! (Резко бросила на стол свою полевую сумку. Из сумки на пол выпала свернутая бумажка.) Что это? Письмо… (Глубоко взволнованная, читает, снова перечитывает.) «Гидра капитализма издыхает под огнем революционного народа. Зачем ты с контрой, а не со мной? Еще не совсем поздно, подумай. Ивушкин». (Прижимает к лицу письмо.) Зачем не со мной?.. (Смотрит на свою сумку.) Как же попало сюда это письмо? Значит, в отряде кто-то есть от него? Кто же?

В сопровождении  о р д и н а р ц а  появляется  Е п и ф а н о в.

Е п и ф а н о в. Ферапонтиха?..

Л ю б а ш а (с острой приглядкой). Ого, какой гусь залетел…

Е п и ф а н о в. Где командир Тельнихин?

Л ю б а ш а (громко, в соседнюю комнату). Эй, Тельнихин! Сам товарищ Епифанов тебя требует.

Е п и ф а н о в. Товарищ… Ишь, язва…

Входит  П е т ь к а.

Здорово, Тельнихин. Узнаешь?

П е т ь к а. Это как посмотрю. С чем явился, красный? Раскусил тебя Мамонтов, разжаловал?

Е п и ф а н о в. Хочу с тобой заодно, сподручней комиссаров шевелить.

Л ю б а ш а. Так-то ты сражался за Советскую власть, Епифанов?

Е п и ф а н о в (злобно). За кого я сражался — не тебе судить.

Входит  Т и у н о в. Остановился в тени, слушает.

Л ю б а ш а. А вдруг теперь и промажешь? Слыхал? Партизаны пошли на соединение с Красной Армией. Крышка Колчаку.

Е п и ф а н о в. Крышка? А французы, англичане, американцы, японцы?

Л ю б а ш а (пытливо). Значит, ежели большевиков разбить, они и править нами останутся?

Е п и ф а н о в. Иностранцы-то? Уйдут!

Л ю б а ш а. А вдруг останутся? Какая им выгода уходить… Пришли ведь тоже не без интереса?

Е п и ф а н о в. Весь ихний интерес — Россию освободить, русский народ.

Л ю б а ш а. От кого?

Е п и ф а н о в. Ты что, ума пытаешь?! От большевиков.

Л ю б а ш а. Как же народ освободить от большевиков, когда он сам за ними с пикой на пушки идет?!

Е п и ф а н о в. А что он понимает, народ!

Л ю б а ш а (в тяжелом раздумье). Стало быть, народ не понимает? Японцы понимают, американцы? Мне говорили, что я за Россию бьюсь, родину спасаю, а я вот, значит, для кого саблей размахивала…

П е т ь к а. Молчать! В моей дружине… крамола…

Л ю б а ш а. Твоя ли она, дружина?..

П е т ь к а. Хорошо, мы с тобой покалякаем… А тебя, Епифанов, часом, не комиссары подослали? Чем докажешь?

Е п и ф а н о в. Скоро и до тебя дойдет весть… Долго меня большевики не забудут! Мамонтовского дружка, этого питерского, Гаврюшку Ивушкина, мои ребята шпокнули.

Петька радостно взвизгнул. С уст Любаши сорвался стон.

Чего охаешь? Шпокнули — и дело с концом.

П е т ь к а (с кривой усмешкой смотрит на Любашу). В поминание запиши.

Любаша, словно в оцепенении, застыла. В сенях слышится шум, затем  д о з о р н ы е  пропускают в комнату  д в у х  о с а н и с т ы х  с т а р и к о в  в казачьей одежде.

Д о з о р н ы й (переводя дух). Перехватили вот! На конях. Говорят, в штаб к партизанам едут.

П е т ь к а. К партизанам?! Да я вас к черту… (Обрывает вдруг свою ругань — такой уверенностью и спокойствием веет от стариков.)

П е р в ы й  к а з а к (седобородый, высокий, с выправкой старого служаки). Мы — казаки. А вы кто?

П е т ь к а. А мы — дружина Святого Креста.

П е р в ы й  к а з а к. Так, стало быть, вы нам не нужны. Прикажите отпустить. Нам в главный штаб партизанской армии. Делегаты мы, для переговоров.

П е т ь к а (кричит). Бить, рубать большевиков надо, а вы с переговорами! И кто?! Казаки, опора отечества…

П е р в ы й  к а з а к. Вся наша казачья линия — станицы Слюдянская, Антоньевская, Тулата — морем восстания окруженная. Выступать нам невозможно. Вся степь поднялась.

П е т ь к а (в исступлении). Сволочи, предатели!.. Посадить под арест! Сейчас мы решим, что с вами делать.

К а з а к о в  выводят.

Т и у н о в (понизив голос, Петьке). Старичков этих, делегатов, упокоить тихонечко, без лишнего шуму… Смекаешь? И слушок пустить, будто большевики их прикончили, которые партизанами командуют. Вот взъярятся-то казаки!

Л ю б а ш а. Они и так ярятся. Сколько их сражается за Колчака!

Т и у н о в. А так бы все пошли… Все казачьи линии!

Е п и ф а н о в. Ух, Ферапонт Михайлыч… Голова!.. Здравствуй.

Т и у н о в (молитвенно). Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. (Пожимает руку Епифанову.)

Л ю б а ш а. Вы убьете этих стариков безоружных? А вы видели медали ихние? Это русские герои военные!

П е т ь к а. Плевать! России нет. Есть одна кровавая каша! Кто ее лучше расхлебает, у кого рот шире — тот и прав! А в обчем… не тебе рассуждать. И так что-то много рассуждателей в дружине развелось.

В комнату, привлеченные шумом, входят  д р у ж и н н и к и. Тиунов держится в сторонке, будто он тут ни при чем.

Расступись! (Пошатываясь, направляется к выходу.) Сейчас я их сам… Делегаты!

Л ю б а ш а. Стой! (Становится на пути Петьки.)

П е т ь к а. Ты?!

Л ю б а ш а. Я не позволю убивать этих стариков. Их послали станицы.

П е т ь к а (наступает на Любашу). Прочь!

Л ю б а ш а (вынимает из кармана маленький браунинг). Руки вверх! Ну!.. И только попробуй, сдвинься…

П е т ь к а. Братцы… (Подняв руки, оглядывается на дружинников, на Епифанова, трусливо отступающего в угол.)

Один из дружинников, чубатый парень, выхватывает револьвер, раздается выстрел. И быть бы Любаше убитой, но стоящий рядом человек, по виду шахтер, толкает чубатого.

Ш а х т е р (держа за руку чубатого). Стоп, Звонарь.

Т и у н о в (крестится). Господи…

Ш а х т е р. Ферапонтиха права, нельзя убивать этих стариков. Раскроется дело — нас всех казаки перерубят.

П е т ь к а. Кто ж тут командир? Эта стерва в юбке или я?

За каждым движением Петьки Тельнихина зорко следит молодой проворный парень с серыми и по-заячьи косыми глазами — А л е ш к а.

Л ю б а ш а (обводит взглядом комнату, куда уже набилось много дружинников). Кто против убийства стариков казаков, выходите и стройтесь! Дальше без Петьки пойдем. Казаков освободить.

А л е ш к а. По коням!

Д р у ж и н н и к и  выходят, Алешка выбегает, торопя их. Тихо, как тень, исчезает из комнаты  Т и у н о в.

П е т ь к а. Расколола, стерва!

Е п и ф а н о в. Анархия… порядка нет… Я тебе наведу…

П е т ь к а. Молчать! (Обращается к чубатому парню.) Слушай, Звонарь… иди с Любкой.

З в о н а р ь (взревел). В цацки мне с ней играть?!

П е т ь к а. Когда случай подвернется, кокнешь ее, Звонарь. Кончилась она для меня…

З в о н а р ь  убегает. П е т ь к а, поникший, медленно выходит, сопровождаемый  Е п и ф а н о в ы м. Следя за ними, следя за всеми, снова возникает  Т и у н о в. Заканчивающая недолгие сборы в дорогу, входит  Л ю б а ш а.

Т и у н о в. Рехнулась ты, Любка? Сиди-ка ты дома, дома сиди!

Л ю б а ш а. Нет у меня дома! Лучше в поле издохнуть, от пули, от волка… Голубок! И всё со сторонки, неприметно…

Т и у н о в. Прокляну, Любка!.. (Выходит.)

Л ю б а ш а (вслед). А, проклинайте, я сама себя уже сто раз проклинала…

Осторожно входит  ш а х т е р. Он слышит последние слова Любаши.

Ш а х т е р. Врезалась ты, выбирайся, пока ход есть.

Л ю б а ш а (обернулась). Ты письмо мне подложил?!

Ш а х т е р. Я. Ивушкин меня послал тельнихинскую дружину прощупать.

Л ю б а ш а. Убили, сгубили залетного…

Ш а х т е р. Живой он! Раненый — да, а живой!

Л ю б а ш а. Где же он, говори скорей?!

Ш а х т е р (понизив голос). В партизанском лазарете, в селе Панюшове, лежит.

Л ю б а ш а. Гаврюшенька… Ох, как же я хочу с ним свидеться! Скажи ему, что он у меня в груди по гроб жизни.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Изба, где помещается лазарет. На подстилке из соломы лежат раненые  п а р т и з а н ы. Среди них, с перевязкой на голове, А н и с и м  О х а п к и н, рядом молоденький партизан  П а в л у ш к а. Слева, на первом плане, лежит на носилках  И в у ш к и н. Над ним склонилась  Л и з а, поправляет ему бинты на плече.

И в у ш к и н. Отправь меня в штаб, к Мамонтову.

Л и з а (терпеливо). Молчи, молчи! Тебе нельзя волноваться. Снова бредить начнешь.

П а в л у ш к а (тихо Охапкину). Кто же это у него, у комиссара, Любаша? Зазноба, что ль?

О х а п к и н. Ежели бредит ейным именем, стало быть, на сердце она у него.

И в у ш к и н. В штаб отправь, в штаб, слышишь?!

Л и з а. Лежи, лежи спокойно.

И в у ш к и н (морщась от боли). А девка ты красивая…

Л и з а. В революционной борьбе нет красивых и некрасивых. Есть только товарищи и враги.

П е р в ы й  р а н е н ы й. Сестричка, пить!

Л и з а. Сейчас.

П а в л у ш к а. А за окном, глянь, дядя Анисим, снег падает.

О х а п к и н. Вот ты со мной, Павлушка, а по чистоте сказать, что мне в тебе… Мне б Ивана моего сюда! Где-то он, бедняга, мыкается?

И в у ш к и н. А где ж твой Иван, товарищ Охапкин?

О х а п к и н. Узнал, Гаврила Семеныч?

И в у ш к и н. Вот видишь… опять сошлись мы с тобой, товарищ Охапкин, в одном патруле. Как в Питере, а? Видно, надоело тебе спину под шомпола подставлять?

О х а п к и н. Кому не надоест! А я как-никак «георгия» заслужил…

И в у ш к и н. Так где ж Иван твой?

О х а п к и н. А Иван, паря, у Колчака служит. Все же забрали, недалеко сбежал, зацапали — и под ружье.

И в у ш к и н. Вдруг встретитесь в бою?

О х а п к и н. Я и то, прежде чем выпалить, смотрю: не в Ивана ли целюсь?

И в у ш к и н. А самовар цел-невредим?

О х а п к и н. Отобрали все, и самовар, — за недоимки. Взыскали… Вот как узнал, что Ивана взяли, а тут еще и самовар взыскали, так и пошел я — чего дома сидеть!

В т о р о й  р а н е н ы й. Холодно, Лиза.

Л и з а. Сейчас печурку истоплю. (Набросив полушубок, выходит.)

И в у ш к и н (поднимается с носилок). Ты не поможешь мне… до штаба выбраться, до Солоновки?

О х а п к и н (удерживает Ивушкина). Ложись, ложись! Нам и самим надоело, третий день лечат.

П а в л у ш к а. Я из полка Федора Колядо.

О х а п к и н. Мы с Павлушкой и так и этак прикидывали — в строю с нашими ранениями вполне удобно.

Видимо, от напряжения сил Ивушкин потерял сознание. Охапкин этого не замечает.

Мне ить пуля по голове чирикнула, кожу пропахала, а кость не взяла. Крепка оказалась моя кость против адмиральской-то пули. Барышня говорит — трещинка получилась, — а я что-то не чую…

П а в л у ш к а. Глянь, глянь, дядя Анисим. (Показывает на Ивушкина.)

О х а п к и н. А я, пустобрех… (Приложил ладонь ко лбу Ивушкина.) Снова жар взнялся.

П а в л у ш к а. Вот тебе и штаб!

С улицы слышен шум спешивающегося отряда. Вбегает  Л и з а  с корзинкой кизяка.

Л и з а (задыхаясь от волнения). Товарищи, отряд какой-то… кажется, не наши…

Раненые партизаны, все, кто могут, поднимаются.

П а в л у ш к а (быстро). У меня бонба, дядя Анисим… У всех что-нибудь да припрятано: у кого тесак, у кого лимонка…

Входит  Л ю б а ш а, в полушубке и платке, с ней  З в о н а р ь  и еще  н е с к о л ь к о  ч е л о в е к.

Л ю б а ш а (узнав Лизу). А, всеобщая! (Окидывает взглядом избу, освещенную керосиновой коптилкой.) Лазарет…

Молоденький партизан Павлушка забирается за печь. Это замечает Звонарь.

З в о н а р ь. Павлушка! Встретились, красный гад. Вылазь, решать буду. (Вынимает саблю.)

Л ю б а ш а. Отставить, Звонарь.

З в о н а р ь. Да этот гад с нашего села! Он меня красным выдал, еле ноги унес.

Л ю б а ш а. Сейчас он раненый.

И в у ш к и н (в бреду). В атаку… чумная башка!

Любаша вздрогнула и, забыв о том, что она командир, что здесь стоит Звонарь и в избу втискиваются другие дружинники, бросилась к Ивушкину. Наклонилась над ним, смотрит.

Л ю б а ш а. В плечо… Пулю вынули? Или навылет?

Л и з а (сквозь зубы). Навылет.

З в о н а р ь. Вышвырнуть на снег этих обрубков придется. Иначе где же нам отдыхать? (И вдруг по лицу Любаши понимает, что не случайно стоит она над партизаном, раненным в плечо. Всматривается в Ивушкина.) Любка, так это ж комиссар ихний, коммунар питерский! За его голову, что и за Мамонтова, сорок тыщ обещано.

Л ю б а ш а (обращается не к одному Звонарю, а ко всем отрядникам, наполнившим избу). Зарубите себе на носу, мужики: мы не бандиты. Мы — дружина Святого Креста.

Л и з а. Один черт.

Звонарь сверкнул в ее сторону глазами.

Л ю б а ш а. Вы ушли со мной от Петьки Тельнихина, который воистину бандит, — помните это.

З в о н а р ь. Зато у Петьки теперя обозы трещат, от добра ломятся, а мы — налегке!

Л ю б а ш а. Дай срок, у Петьки башка затрещит. Нашел где языком трезвонить. Вот уж, право, Звонарь!

З в о н а р ь. Ежели так, мы к анархистам подадимся! Слыхали, Рогова и Новоселова именитый отряд? Из церквей — и то обогатели! Попоны для коней парчовые завели. Церковное вино, как воду, хлещут. А в обозе молоденьких монашек возють…

Л ю б а ш а. Кто хочет разбойничать, пускай вертается к Петьке. (Оглядывает дружинников и задерживается на Звонаре.) А ты, Звонарь, уходи сей минут… пока твоему рыжему чубу есть на чем торчать!

З в о н а р ь. Спасибо, одолжила… Только знай — и я на отдачу скорый. (Быстро выходит.)

Л ю б а ш а (своим отрядникам). Располагайтесь, где свободно, изба большая.

Лысый, но еще крепкий старик с маузером на поясе: «Вместях с этими?»

О х а п к и н. А ты меня, кум, не признаешь?

К у м  с  м а у з е р о м. Признал, сразу признал, да нам патроны приказано беречь.

О х а п к и н. Брось, кум, пристраивайся сюда, тут у меня теплый уголок.

Кум демонстративно укладывается поодаль.

Эх, кум, кум, сына крестил, а теперь вона как…

К у м  с  м а у з е р о м. Погодь, сам твой сын тебя и пристрелит. Им патронов дают вволю.

О х а п к и н (встрепенулся). Знаешь, где он служит?!

К у м  с  м а у з е р о м. Как повстречаешься с железным сорок третьим полком регулярной армии верьховного управителя всея Руси, так, может, и сына увидишь.

О х а п к и н. А тебе от управителя перепало чего? Или за-ради идеи с маузером степь меряешь, беспорядок наводишь?

К у м  с  м а у з е р о м. Много ль ты от большевиков получил?

О х а п к и н. Они-то, кум, все, что было у меня, и ноготком не тронули. А твой верховный господин насулил горы золотые, а потом все подчистую: скотину, коней, самовар, и тот из избы потянул! Да еще Ивана прихапал.

П е р в ы й  д р у ж и н н и к. Омманули мужика…

В т о р о й  д р у ж и н н и к. И в дружину обманом затянули!

Т р е т и й  д р у ж и н н и к. Теперь и свои бьют и адмиральские лупят!

К у м  с  м а у з е р о м. А кто — свои?!

В т о р о й  д р у ж и н н и к. Тебе, может, и сам Колчак — свояк!

Т р е т и й  д р у ж и н н и к. Чего по степи мыкаемся?

П е р в ы й  д р у ж и н н и к. А куда податься? Домой явишься — земляки сказнят.

О х а п к и н. Как бы тот разум наперед, что приходит опосля.

П а в л у ш к а. Догадались, как проигрались.

Л ю б а ш а. Тихо, мужики! (Обернулась к Лизе.) Ты, общипанная сойка, изготовь вот того раненого в путь. (Указывает на Ивушкина.) Перевязка и все другое чтобы в порядке было. Я повезу его.

Л и з а. Куда повезешь?

Л ю б а ш а. Есть у меня тихие места. Сама выхожу.

Л и з а. Ему доктора нужны, а не ты.

Л ю б а ш а. И доктора найдутся.

Л и з а. Не дам… не позволю.

Л ю б а ш а. А я у тебя и не спрашиваю, сойка. Я приказываю!

Л и з а. Если так, убей его сразу, чем мучить.

Л ю б а ш а. Он суженый мой.

Л и з а. Ты — враг ему, до смерти.

Л ю б а ш а (лезет за пазуху). Гляди, гляди, он письмо мне прислал. Я человека к нему посылала, встречи ждала.

Л и з а. Вот и не хочет он с тобой встречаться!

Л ю б а ш а. Ох, молчи, сойка…

Л и з а. Стреляй, не замолчу. Я твоих пугачей не боюсь. Я еще в Питере порохом дышала. Никогда большевик Ивушкин не будет твоим.

Л ю б а ш а. Никогда?.. Сегодня. Сей минут… Алешка! Где тот поп, которого ты с ребятами из каталажки вызволил?

А л е ш к а. Пока в обозе у нас. Звонарь его чуть в расход не пустил…

Л ю б а ш а. Тащи попа сюда!

А л е ш к а  выходит.

П а в л у ш к а (шепчет Анисиму). Ну, коли за попом послала, сейчас всех нас порешат.

О х а п к и н. Погодь.

Подталкиваемый  А л е ш к о й, вваливается в комнату поп, о т е ц  В а с и л и с к. Поп протирает ладонью заспанные глаза, изумленно смотрит на Любашу.

О т е ц  В а с и л и с к. Любовь Ферапонтовна?! Дорогая моя прихожанка… душа во Христе… Если б я знал, что ваши люди меня задержали!..

Л ю б а ш а (резко). Отец Василиск, и я рада вас повстречать. Вы крестили меня, теперь венчать меня будете.

О т е ц  В а с и л и с к. Венчать? (Совершенно изумлен.)

Недоуменно переглядываются раненые партизаны, а кум с маузером даже привстал со своего места.

С кем же вы, Любовь Ферапонтовна, э… э… венчаться изволите?

Л ю б а ш а. Вот с ним. (Указывает на лежащего с испариной на лбу Ивушкина.)

О т е ц  В а с и л и с к (всматривается). Да это ж… тот большевик!

Л ю б а ш а. Крещеный он от рождения. Зовут Гавриилом.

О т е ц  В а с и л и с к. В беспамятстве жених, Любовь Ферапонтовна, грех…

Л ю б а ш а. Я замолю этот грех.

О т е ц  В а с и л и с к. Избавьте, Любовь Ферапонтовна, язык мой не повернется слова обряда и молитву произнести.

Л ю б а ш а (смертельно побледнев, но сдерживая себя). Алешка, дай отцу Василиску мушку понюхать…

Алешка подносит к лицу попа длиннейший «смит-вессон».

О т е ц  В а с и л и с к (заикаясь и бросая ошалелые взгляды на Алешкин «смит-вессон»). Становь на середину ящик, аналой… харя сатанинская…

А л е ш к а. Ты, батюшка, супротив обряда не мухлюй.

О т е ц  В а с и л и с к (возвысив голос). Бла-гос-ловенно ца-а-рство-о… Боже пречистый и всея твари содеятелю ребро праотца Адама… (Стремясь сократить обряд, пробалтывает молитвы.) Боже святый, создавый от персти человека и от ребра его воссоздавый жену, и спряги ему помощника по нему… За неимением венца возлагаю на главы ваши длани своя… Венчается раб божий Гавриил рабе божией Любови… Венчается раба божия Любовь рабу божьему Гавриилу, во имя отца и сына и святаго духа… Господи, боже наш, славою и честию венчай-я!

В этот момент вдали раскатывается пулеметная очередь. Алешка выбегает, возвращается.

А л е ш к а. Сергей Безлапотник из дозора прискакал, весть подал… Петька сюда со своими подходит. Звонарева работа!

Л ю б а ш а (сразу преобразилась, ее покинула медлительность, голос стал чеканным и жестким). Алешка! Поднять отряд. Выйти навстречу да из колка ударить первыми. Слышите, мужики?! С бандитами будем драться, у которых нет ни чести, ни совести…

К у м  с  м а у з е р о м. А ты что, с комиссаром обкрутилась — перекрасилась? С красными ублюдками отдыхать нас устраиваешь? Братанья только недоставало… Хватай ее, мужики, — и в расход!

Любаша оглянулась. Двое-трое дружинников нерешительно двинулись к ней, но она, словно не замечая этого, вынула из кармана браунинг и выстрелила в кума, когда тот дрожащими пальцами вскрывал деревянную коробку своего маузера.

Л ю б а ш а. А те, кто не ушли к Петьке Тельнихину раньше, могут уйти теперь, благо что сам сюда пожаловал. Таких, как Звонарь да этот вот, и сам атаман Анненков приголубит. Алешка, веди отряд! Я не задержусь.

А л е ш к а  и  д р у ж и н н и к и  уходят.

О х а п к и н. Прощай, кум, сам ты наперед меня упокоился.

Уже с минуту лежавший с открытыми глазами, приподнимается Ивушкин, он видит Любашу и не верит, думая, что это сон.

И в у ш к и н. Люба?..

Л ю б а ш а. Гаврюша! (Склонилась над Ивушкиным, бережно притронулась к нему.)

И в у ш к и н. Откуда ты? Среди нас… одна… Ты — пришла?!

Л ю б а ш а. Я с отрядом, случайно…

И в у ш к и н. С тельнихинским отрядом? (Ожесточенно.) Иди, убью… и тебя и Тельнихина…

Л ю б а ш а (спешит объяснить). Ушла я от него, Гаврюша!

И в у ш к и н. Пусти! Ребята… что там за стрельба?!

О х а п к и н. Междоусобно палят, Гаврила Семеныч.

Л ю б а ш а. Это мои… мои бьются! Петька Тельнихин налетел… За мною по степи хороводит, отомстить хочет. Ушла я от него!

И в у ш к и н. Когда ушла?

Л ю б а ш а. Три дня тому… три дня… Тороплюсь я, милый, сразу все скажу. Спасибо, что письмо мне с шахтером своим прислал. Сколько дум передумала! Кружусь по степи, как волчиха подбитая, между теми и этими… Хорошо, люди верные со мной, такие же, как я, горемыки. Скажи мне: что ж мне делать теперь? Где же правда, Гаврюша?!

И в у ш к и н. А хочешь ли ты знать ее, правду?..

Л ю б а ш а. Хочу, хочу! Много раз я разговоры наши с тобой вспоминала… Слова твои обдумывала…

Слышны приближающиеся выстрелы.

Мне пора… Прощай! Если вернусь, договорим. (Уходит.)

Л и з а (Ивушкину). Лежи, лежи. (Понизив голос.) Да змеюке этой не больно доверяйся. Видишь, мечется как?

И в у ш к и н. Мы с тобой, Лиза, правду свою с материнским молоком открыли, а ей труднее. (Прислушивается.) У кого ж там у них пулемет?

Л и з а. Изведет она твою душу.

И в у ш к и н. Что ж, оттолкнуть ее?! Эх, Лиза… Ведь мы судьбу России в свои руки взяли. За каждого теперь в ответе… Хоть один шаг кто-то в нашу сторону шагнул — сделай два, три шага навстречу и тяни, тяни человека к нам.

Л и з а. Из-за тебя она красуется. С одной стороны, спасает, с другой — в позорную яму вгоняет.

И в у ш к и н (невнимательно, прислушиваясь к стрельбе). В какую такую яму?

Л и з а. А ты спроси попа. Вон сидит, сгорбился. Эй, батюшка-поп, как тебя… отвечай теперь: зачем комиссара венчал в беспамятстве?

О т е ц  В а с и л и с к (со страхом, прислушиваясь к перестрелке). Под угрозой оружия… Сам принял великий грех… Прости, ради господа, товарищ комиссар. Любовь Ферапонтовна в большом аффекте были…

Л и з а. Всей армии, всем коммунарам на посмешище!

И в у ш к и н. Дура… дура Любка… Зачем?!

О х а п к и н. А пальба слышнее…

И в у ш к и н (превозмогая боль и слабость, поднимается). Все, кто с оружием, давайте к окнам! Высаживай стекла, бойницы будут.

Совсем близко послышались крики, ржание коней. Быстро-быстро закрестился отец Василиск, Ивушкин, Лиза и раненые стреляют.

Л и з а (прицеливаясь). Пей, бандитская тварь… Эту не пьешь? (Перезаряжает карабин.) Пей другую! (Вскочила.) Ивушкин, это ты… Твой выстрел Петьку Тельнихина срезал! Так с коня и грохнулся. (Покачнулась вдруг и, с улыбкой еще, осела на пол.) Да, да… Твой выстрел… я видела…

Р а н е н ы е. Бегут! Ура-а!

И в у ш к и н (радостно). Лиза! (Оглянулся, увидел, что Лиза лежит, наклонился к ней.) Лиза?..

Л и з а. Смешно… Неужели так умирают? Очень не хочется…

Еще дрожащая от горячки боя, входит  Л ю б а ш а.

Л ю б а ш а. Эй, собирайтесь, все в мой обоз! (Увидела Ивушкина и Лизу, подбежала.)

Л и з а (из последних сил приподнялась, глядит на Любашу). Ух, паскуда, как я тебе завидую… (Упала на руки Ивушкина.)

Л ю б а ш а (сняла шапку). Отходит, сойка… Верная была.

Ивушкин молчит.

Гаврюша… Гаврюша! (В глубочайшей тревоге, быстро шагнула к нему.)

И в у ш к и н (гневно). Опозорила…

Л ю б а ш а. Миленький!..

И в у ш к и н. Я с другом прощаюсь, уйди, обвенчанная…

Л ю б а ш а. Прости, в сердцах наглупила…

Ивушкин молчит, гладит волосы холодеющей Лизы.

Тогда — прощай!

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Бескрайний, залитый весенним солнцем степной простор. Полевой стан коммуны. Та же избушка-землянка с красным флажком над крышей. И так же хлопочет возле котла над костром  А г а ф ь я. Появляется  А н ю т к а, дочка Охапкина.

А н ю т к а. Тетка Агафья! Ваши отсеялись! Идут уже…

А г а ф ь я. А как твои? Где батька-то?

А н ю т к а. Батька с Иваном здесь, к Ферапонту собираются. Сеялку он обещал нам продать. (Заглядывает в котел.) Что варишь?

А г а ф ь я. Щи.

А н ю т к а. Можно, я посмотрю, как вы есть будете?

А г а ф ь я. Что это тебе — представление?

А н ю т к а. Бабка Шелаболиха бает, быдто ваши, когда едят, перед каждой ложкой три раза «ура» скрикивают.

А г а ф ь я. Что ж, оставайся, послушай.

Появляются коммунары — И в у ш к и н,  Г о л ь ц о в,  К о к о р и н  и  С а м о й л о  П е т е л ь к и н.

И в у ш к и н. Ну, на этот раз соберем урожай, а?!

К о м м у н а р ы. Соберем!

И в у ш к и н. Анютка! Здравствуй!

А н ю т к а. Здравствуйте… товарищи…

А г а ф ь я (накрывает на стол). Все как было, когда начинали…

Ивушкин усаживает Анютку на то место, где когда-то сидела Лиза.

И в у ш к и н. Только нет кое-кого…

А г а ф ь я. Прибежала Анютка сюда, кричит, а у меня аж душа захолонула… Так же Лиза, помню, прибежала: «Агафья, отсеялись!» Звонкая была…

Коммунары едят. Анютка тоже ест и ожидает: будут ли они, как болтала бабка Шелаболиха, перед каждой ложкой «ура» скрикивать? Агафья с улыбкой наблюдает за нею. Появляется  А н и с и м  О х а п к и н.

О х а п к и н. Анютка! Анютка-а…

А н ю т к а. Здесь я.

О х а п к и н. Ишь куда вильнула… Отшабашили, соседи?

И в у ш к и н. Отшабашили, Анисим Федорович.

О х а п к и н. Место у вас бойкое, на дороге, не обойдешь.

И в у ш к и н. Садись с нами, Анисим Федорович!

О х а п к и н. Благодарствуем. (Присаживается.)

Самойло передает ему миску с едой.

Глянь, Петелькин! Ты в коммуне, Самойло?

С а м о й л о. Как видишь.

О х а п к и н. Так беспортошным на всю жисть и останешься.

С а м о й л о. А ежели коммуна разбогатеет?

О х а п к и н. Чудак! Одному — вернее. Разбогател — так уже все твое, Самойлово! Батраков нанял и живи-наживайся дальше.

С а м о й л о. Стало быть, я разбогатею, а другие хоть с сумой ходи?

О х а п к и н. Пускай и другие мужики богатеют, тебе-то что?

С а м о й л о. Так, значит, все богатыми и станут? Даже батраки? Какого ж лиха им тогда на меня работать?

О х а п к и н. Вестимо, бедные все ж таки будут, да ить…

С а м о й л о (перебивает). Бедных-то завсегда больше, чем богатых! Вот я, значит, разбогатею, а бедные в одночасье обозлятся да все у меня отберут?

О х а п к и н. А ты им по шее…

С а м о й л о. Это я-то — бедным?!

О х а п к и н. Дак ты уже будешь богатым.

С а м о й л о (с улыбкой косясь на Ивушкина). Сказка про белого бычка…

Охапкин, соображая, чешет затылок.

И в у ш к и н. А ты, Анисим Федорович, за коммуну или против?

О х а п к и н. Я? Я — за… (Бросает есть, поспешно встает.) За-а! (Пятится.)

И в у ш к и н (с улыбкой). Чего торопишься?

О х а п к и н. А? Сын, Иван, дожидает… дельце у нас малостное…

И в у ш к и н. Придешь и к нам когда-нибудь. Как пришел в партизаны…

С а м о й л о. Все придут! Иначе, брат… сказка про белого бычка!

О х а п к и н (обескураженный). Сказки, милой, и мы знаем… Анютка! Лети домой, трясогузка!

А н ю т к а. А что мамке сказать? Что к Ферапонту сеялку покупать пошли?

О х а п к и н. Какую сеялку?! Чего мелешь-то?

И в у ш к и н. Ты, Анисим Федорович, не к Ферапонту, а к нам поближе держись. Правда — за нами.

О х а п к и н. Одной правдой, Гаврила Семеныч, землю не вспашешь, не засеешь. Ты уж… к-хм… заворачивай ко мне на огонек, Гаврила Семеныч.

И в у ш к и н (с улыбкой). Чайком угостишь?

О х а п к и н. Смогу, паря. Опять я самовар заимел! Еще краше того, питерского. Заворачивай, угощу! Анютка, домой!

Охапкин тащит за руку Анютку, но не успевает уйти. Слышатся отдаленные выстрелы. Затем появляется  Г о л ь ц о в. Он — с винтовкой.

Г о л ь ц о в. Ну, бандюги!.. Тиуновы… оба… сыночки Ферапонта Михалыча. То по лесам шалили, а тут, гляжу, вот они… Да из обрезов палят в кого-то. Пуганул я их. Ускакали, гады…

И в у ш к и н. В кого ж они из обрезов палили?

Г о л ь ц о в. Да не опознал я… Деревца там, колок, не видно.

Входит  Л ю б а ш а. Она в старой красноармейской шинели, в сапогах. Пошатывается, в руке держит шлем со звездой.

Л ю б а ш а. Водички испить найдется? (Села.)

И в у ш к и н. Люба?..

Любаша молчит.

А г а ф ь я. Водички ей подавай! Иди к своим, батька птичьим молоком напоит.

И в у ш к и н (подал ей ковш с водой). Откуда ты сейчас?

Л ю б а ш а. От китайской границы.

А г а ф ь я. Во-во! Перемахнуть не успела?!

Л ю б а ш а. Я в красной кавалерии была… Семеновцев били.

Г о л ь ц о в. Уж не в коммуну ль теперь затесаться решила?

Л ю б а ш а. Просто в родные места.

Г о л ь ц о в. Проваливай-ка. А то можем тебе кое-что и припомнить.

И в у ш к и н. Ты полегче, Гольцов!

Г о л ь ц о в (щелкнул затвором винтовки). Отыдь!..

К о к о р и н. Давай винтовку… (Отбирает винтовку у Гольцова.) Больно ты скорый на расправу.

Г о л ь ц о в. Гражданка Тиунова, показывай бумаги, какие есть! Кто ты такая и почему?

О х а п к и н. Ежели судить, так по совести! Лазарет партизанский кто от резни уберег? Она, Любаха!

С а м о й л о. И в красную кавалерию никто ее силком не волок.

Г о л ь ц о в. Чего суешься, Петелькин? Откуда знаешь, враг она теперь или не враг?

С а м о й л о. Я врагов видывал, разглядел…

А г а ф ь я. Когда ж это ты их разглядывал?!

С а м о й л о. Когда на пике поднимал, тогда и разглядывал.

Любаша достает бумаги.

Г о л ь ц о в. Мда… (Рассматривает документ.) Отпущена из полка насовсем.

И в у ш к и н (взял из рук Гольцова бумажку). Кровь?.. Люба?! А ну, ребята, помогите мне…

А г а ф ь я (расстегивает шинель Любаши). Анютка! Там простыня на веревке висит. Тащи быстрей! Перевяжем…

Л ю б а ш а. Чего зря простыню портить?

И в у ш к и н. Люба?!

Л ю б а ш а. Все ж венчали нас, Гаврила Семеныч… Поцелуй меня.

З а н а в е с

1957

БАРАБАНЩИЦА Драма в трех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

НИЛА СНИЖКО.

ФЕДОР.

МАРИЯ ИГНАТЬЕВНА — его мать.

ЧУФАРОВ — его дядя.

ЗОЯ ПАРАМОНОВА.

МИТРОФАНОВ.

САШКА.

ЭДИК.

ЛИЗОЧКА.

КРУГЛИК.

ТУЗИКОВА.

АЛЕКСЕЙ.

МИКА СТАВИНСКИЙ.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА.

ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ ЖИЛЕЦ.

ЮНОША.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Большая проходная комната. Слева дверь в соседнюю комнату. Правая стена пробита снарядом. Лестничная клетка обнажена, и ступени обрываются на уровне пола проходной комнаты, так что все, кто живет на верхнем, третьем этаже, проходят через эту комнату. Сквозь окно щедро проливается свет. Солнечные блики играют на стенах, прячутся в зеленых листьях хмеля, который протянулся под потолком, запутался в остатках люстры и спустил свои зеленые косы по углам. Видно, что хмель пришел сюда прямо с улицы и вьется тут не как попало, а направляется чьей-то заботливой рукой. Отсюда хорошо видны небо и город. Собственно, города нет, одни развалины, над которыми возвышается старинная крепостная стена с башнями. Стены комнаты испещрены надписями. Где углем, где мелом, а то и просто штыком нацарапаны слова: «Смерть фашистам!», «Братки, дойдите за нас!», «Гвардейцы не сдаются! Рядовой Потапенко», «Туська, милая, где топают твои ножки?» Эти надписи и следы пуль говорят о том, что дом выдержал не один бой. Где-то близко фронт — сюда доносится гул артиллерийской канонады. В левой стороне комнаты стоит большая, сработанная под карельскую березу кровать с резными украшениями в виде толстеньких амурчиков с крылышками, нацеливших свои стрелы на тех, кто, как предполагается, лежит в этой масштабной кровати. Сейчас под прицелом амурчиков, находится девушка в купальном костюме. Это  Н и л а  С н и ж к о. Она приподнялась на локте, провожая сердитым взглядом  и н т е л л и г е н т н о г о  ж и л ь ц а, направляющегося через комнату к лестнице. Жилец, лысоватый, в очках, отворачивается, дабы не видеть девушки.

Н и л а (оправляя короткую юбочку на купальнике). Ах, вам стыдно?

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Мое нравственное чувство… гм… достаточно закалено, однако…

Н и л а. А где мне жить?! Как?! Хватит, попряталась, целую неделю под одеялом переодевалась… А теперь вы от меня прячьтесь! Уж отсюда-то меня не выживут. (Вскакивает на кровати.) Поберегите нравственное чувство… Ти-ти-та-та! Ти-ти-та-та… (Танцует, подпрыгивает на пружинящем матраце.)

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Что это — непосредственность или…

Проходят один за другим еще двое жильцов верхнего этажа — п о ж и л а я  ж е н щ и н а  с авоськой и  ю н о ш а  в матросской тельняшке.

Н и л а. Я тут живу, комната моя! А в своей комнате человек может делать все, что ему угодно. Я ходила купаться на реку, должна же я переодеться. (Прыгает на кровати, затем соскакивает на пол, всовывает ноги в туфли, хватает аккордеон и, подыгрывая себе, поет.)

«Ушел парнишка на войну, ой-гоп, Оставил девушку одну, ой-гоп. Ждала-ждала его она, ой-гоп, И так была ему верна, ой-гоп… Идет парнишка наш с войны, ой-гоп, И слышит смех со стороны, ой-гоп. — Иди, лети, солдат, скорей, ой-гоп, Девчонка встретит у дверей, ой-гоп. И вот она, и вот она, ой-гоп. — О, я была тебе верна! Ой-гоп. Вот признак верности моей, ой-гоп, — Прелестных четверо детей, ой-гоп!»

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Испортила война девку.

Ю н о ш а. Овчарка она, а не… овчарка немецкая!

Н и л а. А, тебе не нравится песня, полосатенький? Зачем слушаешь?

Ю н о ш а. Хорошие люди погибают, а такая вот живет — и хоть бы хны! (Поднимается по лестнице.)

Н и л а. Зачем вы все тут? Проходите. Я — одна. Одна в своей законной комнате. Делаю, что хочу.

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц (уходя, оглядывается). Когда же отремонтируют лестницу?

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Еще и трех недель не прошло, как город освободили, а вам уже лестницы парадные подавай… Слышите, как близко пушки бухают… (Ниле.) А ты подумай, как теперь жить будешь. Хоть и красивая, да с дурной-то славой кому нужна?

Ж и л ь ц ы  уходят — кто вверх по лестнице, кто вниз, через дверь справа. Нила, оставшись одна, натягивает платье, затем опускается на кровать и сидит, уронив голову на руки.

Н и л а (устало). Ой-гоп… с дурной-то славой… кому нужна?..

Она задумалась — и мы слышим, о чем…

М у ж с к о й  г о л о с. Эй, девушка… девушка! Где же она? Черт, какая темень…

Г о л о с  Н и л ы. Я прошу вас, летчик, не идите за мной.

М у ж с к о й  г о л о с. Такая тяжелая вязанка… Девушка!

Шум ветра и дождя.

Что это вы нелюдимая такая? Разрешите, я донесу!

Г о л о с  Н и л ы. Благодарю, не надо.

М у ж с к о й  г о л о с. Ох и глаза!.. Вы знаете, какое у меня теперь самое большое желание в жизни? Снова встретить вас. Куда она нырнула? Девушка, девушка… Я все равно вас найду!

Грубо разрушив атмосферу воспоминаний Нилы, вбегает  Т у з и к о в а — женщина лет за тридцать, рыжая, голосистая. Будто бы не заметив Нилы, пробегает через комнату, стучит в левую дверь.

Т у з и к о в а. Зойка! Зойка… отопри!

З о я (из-за двери, сонным голосом). Мне в ночную смену.

Т у з и к о в а. Отпирай, говорят, дела важная! Апосля доспишь.

З о я (открывает дверь, зевает). Мне в ночную… (Худенькая, стройная, стоит, потягиваясь и протирая заспанные глаза.)

Т у з и к о в а. Как ты по соседству с этой немецкой шлюхой проживаешь, я и желаю с тобой согласовать… Гнать ее надо из дому! Совсем, значит, чтоб и духу ее не было.

Все это говорится таким тоном, будто той, о ком идет речь, вовсе нет в комнате. Нила делает вид, что ей безразличны слова Тузиковой.

З о я. Мне в ночную… (Зевает.)

Т у з и к о в а. Да проснись ты, рыба красноглазая!

З о я (сердито). Чего ты кричишь? Будешь красноглазой, когда по две смены на электросварке! Чего примчалась?

Т у з и к о в а. Я ж тебе сразу выложила… Человек один важный кругом дома ходит. Артихектор! Во. Ходит, ходит, а потом в чертеж — зырк! И опять ходит…

З о я. Мне в ночную… (Разозлившись, кричит.) И пускай ходит!

Т у з и к о в а. Дом наш латать будут.

З о я. И пускай.

Т у з и к о в а. А как спросят вдруг: кто в этом доме проживает?

Зоя. Так что?

Т у з и к о в а. Для немецкой шлюхи ремонту делать не станут. Вот что! Из-за нее мы все пострадаем, все три этажа.

Звонит звонок в левом углу. Нила встает, надевает черный клеенчатый фартук, направляется к выходу.

Н и л а (Тузиковой). Рыжая холера.

Т у з и к о в а (апеллируя к Зое). Ты слышала, слышала?!

Н и л а. Р-р-р.. (Делает к ней движение.)

Тузикова прячется за спину Зои.

Варт маль, ихь верде дир шон цайген![1] (Выходит.)

Т у з и к о в а (как бы оправдываясь). Тебе смех, а ведь она… ох, страшная! Вчерась как ухватила меня, этак вот как-то, вот так, не по-бабьи даже, да мужчины и те не так хватают… Как захапала, значит, так у меня вся тела в судороги… и дых отказал… Во какая! Одно слово — овчарка…

З о я. А ты не лезь. Что она тебе сделала! Сама пристаешь.

Т у з и к о в а (патетически). Родину мою продавала — вот что она мне исделала!

З о я. А ты видела, как она продавала?

Т у з и к о в а. Ты икуированная была и не суйся, не знаешь. А я тут, под фашизьмом, проживала. Эту шлюху весь город ненавидит. Прохожие вслед плюются. С немецкими офицерами, с генералами даже в опель-афтанабилях раскатывалась. Ты глянь, глянь — на ей вся белья, до ниточки, немецкая! И сверху, и снизу… Переводчицей при их служила. А кровать ей, говорят, какой-то чурбанк-фюрер оставил.

З о я. Иди-ка ты. Эта кровать тебе, я вижу, покоя не дает.

Т у з и к о в а (ложится на кровать, примеривается). А что, я — потерпевшая. Мой мужик за родину погиб. Я имею полное право. Конфисковать — и мне отдать за мою сиротскую бедность.

З о я. Да зачем тебе такая кровать?

Т у з и к о в а (опешила). Ты мне… Я… это… (Кричит.) Ты что, меня живую хоронишь?! Да меня сам капитан батальона, когда наши вернулись, поцеловал. Капитан батальона…

З о я. Капитан не тебя поцеловал. Родного, советского человека.

Т у з и к о в а. Опять же — в дворниках такую держуть!

З о я. Как-то ведь ей надо жить.

Т у з и к о в а. Ответственный же пост! Уж я бы лучше ее справилась. Бегает с метлой на высоких каблучках! Умора…

Входит  Н и л а, она прихрамывает и опирается на руку  Ф е д о р а. Федор в сапогах, длинной кожаной куртке, в фуражке лётной формы. В руке сумка-планшет. Он молод, но, судя по его лицу, можно сказать, что за два года войны он много пережил.

Н и л а. Спасибо… ничего, я сама…

Т у з и к о в а. Зойка… это же он, артихектор…

Ф е д о р. Садитесь-ка сюда. Первая помощь с доставкой на дом. Кровь… Йод у вас есть?

Н и л а. Нет. Чепуха, марганцовкой промою.

Ф е д о р (Зое и Тузиковой). А у вас йод есть?

Зоя и Тузикова молчат.

Глухонемые, что ли?

Н и л а. Ладно… вы идите… благодарю. (Промывает, перевязывает рану.)

Ф е д о р. Вот чертенята… Камнем по ноге. Хулиганье. Конечно, время такое, кому за ними присматривать? Только почему они на вас набросились? Вы, кажется, дворник? Может, вы им играть мешаете? Вам с этими мальчишками подружиться надо, еще и помогать будут.

Н и л а. Как у них глазенки блестели! Ух, отчаянные…

Ф е д о р. Вы говорите так, будто они вас не ударили, а…

Н и л а (восторженно). Особенно этот, Сашка… Синяк у него вечно под глазом, то под правым, то под левым…

Ф е д о р (в недоумении). Так это ж он вас и ударил…

Т у з и к о в а. Еще не так надо бы.

Ф е д о р. Что вы сказали?

Т у з и к о в а. А то, что такому представительному, как вы, можно познакомиться и с какой-нибудь почище. (Гордо выставив бюст, уходит.)

Ф е д о р. Странная особа.

З о я. Я тоже странная. (Уходит в свою комнату.)

Ф е д о р. Демарш… и полный разрыв коммунально-дипломатических отношений. Вы с ними, наверно, поссорились?

Н и л а. Нет.

Ф е д о р. Тогда почему же они…

Н и л а. Слушайте, извините меня, но… ушли бы вы, право…

Ф е д о р. Уйти?

Н и л а. Да, спасибо. И… прощайте.

Ф е д о р. Я не могу уйти, Я так ждал этого случая…

Н и л а. Какого случая?

Ф е д о р. Встретиться с вами. Еще раз встретиться.

Н и л а. А разве…

Ф е д о р. Вы, конечно, забыли… Недели две тому назад… Я только приехал сюда, в город. Шел с вокзала, то есть с поезда. Вокзала, как вы знаете, нет… Вечером это было. Дождь, ветер, темень… А вы мне встретились.

Н и л а. Так что же в том особенного?

Ф е д о р. Это были вы! Вы… Я впервые вас тогда увидел. Вы несли вязанку дров, каких-то досок, кажется, от снарядных ящиков… Мне хотелось запомнить ваше лицо или даже познакомиться. Я бросился за вами, но… вы как-то так ловко нырнули в развалины…

Н и л а. Здесь кругом развалины.

Ф е д о р. А какие чудесные дома тут были! Отсюда наискосок, на углу Кутузовской, стоял дом, похожий на сказочный терем. Стилизация древнерусского зодчества, очень удачная… Я ведь здешний… Месяц, как выписался из госпиталя в Сибири. Комиссовали меня — осколки в легком. Я штурман, в бомбардировочной дальнего действия. Осколки зенитного снаряда… Узнал вот, что родной город освободили, да и прочертил сюда маршрут! Меня зовут Федор. Федор Григорьевич Абрамов. Архитектор по гражданской профессии. Перед самой войной защитил диплом. Ничего еще не успел построить, только разрушал.

Н и л а (вежливо). Хорошо, что вам от меня нужно?

Ф е д о р. Я просто… я хочу сказать… я рад, что нашел вас. Все эти две недели, каждый день, я ходил по вашей улице, надеялся встретить вас. А сегодня пришел по делу — и вот, повезло.

Н и л а. Вам, наоборот, очень не повезло.

Ф е д о р. Да что вы! Мне-то лучше знать. Как вас зовут?

Н и л а. Меня зовут Нила. Сокращенное от Ненила. Фамилия — Снижко.

Ф е д о р. Нила Снижко… Мне приятно произносить ваше имя: Нила Снижко.

Н и л а. Я обязана была назваться. Вы — лицо официальное, а я — дворник. Страшно некогда, много работы. Всего доброго.

Ф е д о р. Мне не хочется уходить.

Н и л а. Ну, знаете…

Ф е д о р. Вот так бы смотреть и смотреть на вас… и слушать вас… Только мне почему-то тревожно. Будто вы вот-вот нырнете от меня в развалины, и я уже не найду вас никогда. (Оглядывается.) Вы здесь и живете? Хорошо было бы сохранить эти надписи на стенах навечно. Правда? Только тогда надо бы жить как-то необыкновенно. Эти слова слишком ко многому обязывают.

Входит  К р у г л и к — человек средних лет, в потертом костюме, с плутоватыми глазами. Он направляется к Ниле, но, увидев, что она не одна, проходит к лестнице, поднимается на несколько ступенек и слушает.

Н и л а (видит Круглика). Идите же… прошу вас, Федор.

Ф е д о р. Ладно, я пойду. Но мы сегодня еще, наверное, увидимся.

Н и л а. Лучше, если б вы ушли совсем.

Ф е д о р. После двухнедельных поисков так сразу и уйти?.. Я должен осмотреть ваш дом — его будут восстанавливать. (Выходит.)

Круглик спускается, входит в комнату.

К р у г л и к. Девочка разворачивается в новой обстановке?

Н и л а. Вы напрасно явились, Круглик.

К р у г л и к. Фрау Нила, кто знает, какой момент сулит нам удачу? Вчера я также пришел к одному благополучному гражданину и показал ему всего только одну фотографию. Девять на двенадцать. Вас интересует, что было на этом фото? Мелкий изменник родины в черные дни фашистской оккупации. Более чем достоверные детали. Так что вы думаете? Гражданин не сказал ни слова, тут же выложил три тысячи и купил у меня негатив. Чистая биография стоит дороже трех тысяч, фрау Нила.

Н и л а. Мне уже нечего бояться, Круглик. Обо мне все так хорошо известно… Мальчишки швыряют в меня каменьями.

К р у г л и к. Э, если б они увидели вот эти снимки! (Показывает.) Уникальная работа.

Н и л а. Как вы добывали эти фотографии?

К р у г л и к. Изобретательность, милая фрау. Изобретательность плюс мой горячий советский патриотизм. Я всегда верил, что мы победим. И готовился к этому.

Н и л а. А не готовитесь ли вы теперь наоборот? Говорят, что дела на здешнем участке фронта не так уж хороши… Не зевайте.

К р у г л и к. Гражданка Снижко, прошу без оскорбительных намеков. Вы берете эти фотографии?

Н и л а. Расклейте их по городу.

К р у г л и к. А может, вы надеетесь, что немцы вернутся и уже не уйдут?

Н и л а (жестко). Продавайте свои фотографии, но не суйтесь в эти дела, Круглик.

К р у г л и к (пятится). Пардон, пардон… Я продам вам негативы по дешевке. Две тысячи.

Н и л а. У меня нет таких денег.

К р у г л и к. Но уж вы что-нибудь из дорогих вещичек припрятали на черный день? Колечко с камешком? Кулончик?

Н и л а. Где гарантия, что вы продадите мне все негативы?

К р у г л и к. Моя фирма — честное предприятие. Две тысячи — и вы спокойно можете жить. Подумайте. Я к вам еще зайду.

Н и л а. Не затрудняйтесь, Круглик.

К р у г л и к. О-о, у меня были еще и не такие несговорчивые клиенты! А кончалось все-таки тем, что они сами умоляли меня и набавляли цену. Вы думаете, мне интересно с вами ссориться? Я выше этого. И я, и моя философия.

Н и л а. Ваша философия?

К р у г л и к. Скажите, много ли вы встречали людей, которые делают только то, что они сами хотели бы делать? Человеку говорят: «Пойдем прогуляемся», — и он идет, хотя ему вовсе не хочется идти. Ему говорят: «Выполни то-то и то-то» — и он выполняет, хотя ему хочется в это время, к примеру, спать… Наконец, если от него ничего не требуют, он сам заставляет себя. Обыкновенная инерция! Так живут все. А я делаю только то, что мне хочется делать. Если же не хочется…

Н и л а. Уходите. Даже если вам не хочется.

К р у г л и к. Одну минуточку… Я оставлю вам эту серию фотографий. (Положил пачку фотографий на кровать.) Взгляните на эти симпатичные снимочки, подумайте… Напоминаю. Негативы будут стоить вам две тысячи. До скорой встречи. (Поднимается по лестнице.)

Н и л а. Вниз!

Круглик возвращается и неохотно уходит через комнату.

Я ущемляю вашу философию? Мне придется проводить вас. (Уходит за Кругликом, выпроваживая его.)

Цепляясь за арматуру лестницы, поднимаются на уровень комнаты двое мальчишек: С а ш к а — лет двенадцати, с синяком под левым глазом, и  Э д и к — примерно того же возраста, аккуратненький, белобрысый, в очках.

С а ш к а. Замри… Во двор смоталась. (Вскакивает в комнату, за ним — Эдик.) А ну, давай, быстро, шуруй! (Ища что-то, заглядывает во все углы, под кровать, ощупывает вещи.) Точно тебе говорю! Вчера одного шпиона споймали. Радиопередавательный приемник у него нашли. В тайничке прятал.

Э д и к. Тоже мне Шерлок Холмс…

С а ш к а. Чего эта овчарка сидит в городе? Чего? Соображать надо.

Э д и к. Шпионки не такие.

С а ш к а. Какие — не такие?

Э д и к. Вот я читал одну книжку…

С а ш к а. Молчи, некогда с твоими книжками.

Э д и к (приглядывается). Какие слова на стенках!

С а ш к а (продолжая поиски). Героические. Эх! Я в подвале сидел, когда бои шли сильные. Там и раненые лежали. А когда немцы тут были, я песни советские пел. Гро-омко! Вот так, как рвану:

«Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались, Как нас обнимала гроза? Тогда нам обоим сквозь дым улыбались Ее голубые глаза…»

Э д и к. А немцы?

С а ш к а. Что мне немцы! Эх! Это тебе не то что где-то там, в Ташкенте…

Э д и к. А я виноват? Эвакуировали…

С а ш к а. Эх! Я из автомата стрелял!

Э д и к. Врешь!

С а ш к а. Целый диск выпустил.

Э д и к. Еще, может, и я постреляю. Папа говорит — город снова на угрожаемом положении. Рано, говорит, я с мамой к нему приехал. А сам электростанцию восстанавливает! Как тут понять?

С а ш к а (рассудительно). Обстановка… (Оглядывает товарища.) Парень ты ничего… Лазишь хорошо. Только вот жалостливый.

Э д и к. Таким камнем ты мог бы ее убить, если б в голову попал.

С а ш к а. Так ей и надо. Священная месть. Смотри-ка, это ее гармошка… (Берет аккордеон.) Играет хорошо так… Давай испортим?! (Вынимает из кармана нож.) Ша-а-рах по мехам…

Э д и к. Стой! Зачем? Разве вещь виновата? Ее какой-нибудь мастер делал, старался, а ты…

С а ш к а. Так гармошка ж немецкая, буржуйская!

Э д и к. Буржуи гармошки не делают, мастера делают.

С а ш к а. Э-эх, жалостливый… А говорит — стрелять хочется! Идем, я тебе тайный ход в крепостную стену покажу. Там я в одном местечке, в башне, скелет от человека нашел. Эх, скелетик! Старинный… с цепями… И меч заржавленный, тоже старинный.

Э д и к. Дай пионерское, что больше не будешь камнем в нее кидать, тогда дружить с тобой буду.

С а ш к а. Даю! Честное пионерское, не буду камнями бить немецкую овчарку Нилку Снижко. Гранату в нее брошу!

Э д и к. Ты что, спятил?

С а ш к а (вынимает из кармана гранату «лимонку»). Видишь? (Подбрасывает гранату, как мяч.)

Э д и к. Взорвется…

С а ш к а (хитро улыбаясь). А запал у меня даже в другом кармане… (Показывает.) Может, завтра или послезавтра немцы в город вернутся… Эта с цветочками их встречать будет… Тебе-то что, ты драпанешь в свои Ташкенты.

Э д и к. Я — останусь! Спрячусь и останусь. И мы вместе совершим подвиг… Поможешь остаться?

С а ш к а. Что тебе, жалостливому, тут делать?

Э д и к. Я врагов жалеть не буду.

С а ш к а. Первый наш враг — овчарка. Ее надо убить. Эх, штучка, у-ух, как рванет — в клочья… Только надо подстеречь ее, чтоб одна была, а то других пораним.

Э д и к. Этого я делать не буду.

С а ш к а. Тогда и я тебе шиш помогу остаться! Иди к мамочке… тыловая крыса… Смерть немецким оккупантам!

Размахивая гранатой, Сашка выбегает. За ним плетется Эдик. У выхода ребята сталкиваются с женщиной в военной форме, с погонами военврача третьего ранга, и мужчиной в штатском, с чемоданом в руке. Это мать Федора, М а р и я  И г н а т ь е в н а, и ее брат, А р к а д и й  И г н а т ь е в и ч  Ч у ф а р о в. Их сопровождает  Н и л а.

Ч у ф а р о в. Дикие мальчишки… Что у этого, вихрастого, было в руке?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Мне кажется, граната.

Ч у ф а р о в. Граната?!

М а р и я  И г н а т ь е в н а (пожимает плечами). Здесь был фронт.

Ч у ф а р о в (обернувшись к Ниле). Это же надо как-то упорядочить. (Уловив в глазах Нилы улыбку.) Что?

Н и л а. Я с вами согласна.

М а р и я  И г н а т ь е в н а (оглядывает стены). Обрати внимание…

Ч у ф а р о в. Гм… как говорится, не очень-то идейно… какие-то Туськины ножки!

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Это как раз неплохо.

Ч у ф а р о в. Ма-аша! (Присматривается к Марии Игнатьевне.) А знаешь, сестра, в тебе появилась какая-то легкость…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Ходила много.

Ч у ф а р о в (Ниле). Мне приготовили комнату на третьем этаже?

Н и л а. Да. Вы пройдете?

Ч у ф а р о в (критически оглядывает Нилу). Гм… И вы — дворник?

Н и л а. Жду повышения.

Ч у ф а р о в. Идемте.

М а р и я  И г н а т ь е в н а (тихо, насмешливо). Аркадий, присмотрись-ка — абсолютно безыдейные ножки.

Ч у ф а р о в. Ма-аша! (Раздраженно, Ниле.) Ведите, ведите же нас!

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Здесь еще какая-то надпись… (Останавливается, читает). Иди, я найду твою комнату.

Чуфаров вслед за Нилой уходит по лестнице вверх. Входит  Ф е д о р, увидел мать.

Ф е д о р. Мама!

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Федя…

Ф е д о р (обнимает Марию Игнатьевну). Мамочка… Военно-врачебная, третьего… нет, первого!.. ранга мама…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Совсем огромный мужик, совсем как батька ты, Федюнька.

Ф е д о р. Только что вырвался из госпиталя — и опять в объятия врача.

М а р и я  И г н а т ь е в н а (ерошит волосы Федора). Федька, да ты же седой…

Ф е д о р. И, как отмечено в последнем медицинском заключении, землистый цвет лица? Ты сегодня тут, в городе, появилась?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Вчера. А сегодня вот уже переобмундировалась… Нет больше партизанского лазарета, нет и лесного партизанского доктора, а есть военврач Действующей армии! Получила назначение, буду создавать здесь госпиталь. (Указывает в окно.) Видишь вот эти два дома?

Ф е д о р. Понятно. Вот мы и вместе. Комиссовали меня…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Хватит! Разрушал, архитектор, а теперь строй, восстанавливай.

Ф е д о р. Бригада у нас, пять человек. Ходим вот, осматриваем, сверяем с проектами… Хорошо, документация сохранилась, успели архив вывезти.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Ты что-то часто оглядываешься… Кого-нибудь ждешь?

Ф е д о р. Я уже дождался.

М а р и я  И г н а т ь е в н а (ласкает сына). Любишь мамку, Федюнька?

Ф е д о р. А что ты скажешь, если не только мамку?

М а р и я  И г н а т ь е в н а (смотрит Федору в глаза). Мальчик мой…

Федор потупился.

Что ж, пора! Если бы не война, могло б случиться и раньше. (Справилась с волнением.) Это серьезно, Федор?

Ф е д о р (смущенно). Кажется, даже чересчур серьезно. Впрочем, бывает ли чересчур?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Кто ж она? Где живет? Ты переписываешься?

Ф е д о р. Зачем! Она — здесь. Ты ее, может, сегодня и увидишь. Она вот в этой комнате живет.

М а р и я  И г н а т ь е в н а (по-новому оглядывает комнату). Это ее кровать?

Ф е д о р. Вот не знаю. А что?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Амурчики…

Ф е д о р. Мне кажется, эта кровать — не в ее вкусе.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Кажется да кажется… А что ты о ней еще знаешь? Как ее зовут?

Ф е д о р. О, замечательно! Нила. Сокращенное от Ненилы. Нила Снижко.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Нила Снижко… Где же я слышала это имя?

Ф е д о р. Где ж ты могла слышать? Вот и тебе тоже кажется.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Значит, амурчики не в ее вкусе? Чем она занимается? Она работает?

Ф е д о р. Дворником работает. В этом доме. Ты знаешь, это так мило, когда она в огромном фартуке…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Ах, так я ее уже видела.

Ф е д о р. Мамочка, она тебе понравилась?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Подожди, подожди… Она повела твоего высоконравственного дядюшку и моего брата в отведенные ему апартаменты.

Ф е д о р. Говори же скорей: понравилась?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Господи, какой же ты еще… Тебе двадцать семь лет.

Ф е д о р (шутливо). Вот, а брак разрешен с восемнадцати.

М а р и я  И г н а т ь е в н а (в раздумье). Впрочем, когда тебе было приобретать житейскую мудрость? Где? Институт — и сразу фронт. (С улыбкой.) Летчики никогда не бывают мудрецами. Гораздо мудрее артиллеристы…

Ф е д о р. Вероятно, еще мудрее астроботаники. Мама, зачем ты все это говоришь?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. И в самом деле.

Ф е д о р. Ну, скажи: правда, она красивая? Какая-то необыкновенная!

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Конечно, конечно. Вот такой же был твой отец. Весь в порыве. И сколько пережил ошибок!

Ф е д о р. Да, и как просчитался: полюбил тебя!

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Эх ты… легкий сын легких родителей…

Ф е д о р. Ты не такая уж легкая, мама. А отец мой… Ведь недаром же его до сих пор так тепло вспоминают друзья полярники…

По лестнице спускается и входит в комнату  Н и л а.

Мама, вот она! Это Нила…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Мы уже немножко знакомы.

Н и л а. Вас ждут… там, наверху.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Скажите, пожалуйста, Нила, вы жили здесь, в городе, во время оккупации?

Н и л а. Да, я приехала сюда из Харькова.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Теперь я вспомнила наконец… Федор, ты подымись, пожалуйста, со мной к Аркадию Игнатьевичу.

Ф е д о р. А что ты вспомнила, мама?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Да так… кое-что… В наш партизанский лазарет там, за линией фронта, попадали и те, кто хорошо знал обстановку в городе, в немецком штабе… В общем, ты подымись, Федя, туда, наверх, или лучше пойдем вместе.

Ф е д о р. Сейчас, мамочка. Одну минуту!

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Хорошо. (Выходит.)

Ф е д о р (видя, что Нила также собирается покинуть комнату). Постойте!

Н и л а. Мне некогда, извините.

Ф е д о р. Может, вам вообще некогда жить?

Н и л а. Как известно, жить — это прежде всего работать. Меня ждет… метла.

Ф е д о р. А меня ждет мать, которую я не видел два с лишним года. И все-таки я задержался с вами.

Н и л а (с наигранной дерзостью). Итак, мы остановились на том, что вы наконец снова встретили меня…

Ф е д о р (грустно). А ведь это не вы говорите — и я не обижаюсь.

Н и л а. Кто же говорит?

Ф е д о р. Вы гораздо тоньше, душевнее, я чувствую. Зачем так грубить?

Н и л а. Время грубое — война.

Ф е д о р. Опять не ваши слова. Вы все время стараетесь казаться хуже самой себя.

Н и л а. Ах, какой вы психолог!

Ф е д о р. Поймите, если человек, ужо кое-что испытавший, во всяком случае переживший боль и, может быть, смерть, если он…

В дверях появляется  Т у з и к о в а. Увидев Нилу и Федора, отступает и подслушивает.

Н и л а. Вы хороший парень, как видно… и тем хуже.

Ф е д о р. Почему?

Н и л а. Разочарование всегда страшнее для чистого сердца.

Ф е д о р. А в чем я должен разочароваться? Стойте, стойте… Вы замужем? Любите другого?

Н и л а. Нет-нет.

Ф е д о р. Ура! Вы полюбите меня. Да-да! И будете моей женой.

Н и л а (впервые рассмеялась). Так наступал только Суворов.

Ф е д о р. Время решительное — война.

Н и л а. И на войне думают. Вы слишком… как бы вам сказать… порывистый очень.

Ф е д о р. Вам это не нравится?

Н и л а. Так недолго и ошибиться. Вы меня совершенно не знаете, а говорите уже бог весть что.

Ф е д о р. Я вас знаю со дня рождения.

Н и л а (с ноткой настороженности). Что-о?

Ф е д о р. Мне уже было лет семь, а вы еще ползали в кроватке, бренчали погремушкой и совали в рот все, что попадается, от собственных пальцев на ручках и ножках до самых опасных вещей, вроде кошачьего хвоста. А ваша мама…

Н и л а. Мама? Этим вы, пожалуйста, не шутите. Я и сама не помню своей мамы. Я выросла в детском доме.

Ф е д о р. Простите.

Н и л а. Мне заменила мать одна эмигрантка… немка, Марта Шредер. Она работала в детском доме воспитательницей…

Ф е д о р. О чем вы задумались?

Н и л а. Я вспомнила детство.

Ф е д о р (увидел Тузикову). Я поднимусь к матери, а потом… Ведь ваша комната… кстати, она хорошо организована пространственно… так эта комната, к счастью, пока проходная. Вам трудно будет отказать мне еще в одном визите. (Уходит вверх по лестнице.)

Н и л а (Тузиковой). Больше ничего интересного не услышишь. Входи, входи.

Т у з и к о в а (пугливо). Мне не к спеху… (Ретируется.)

Входит  Э д и к  — один, без Сашки. Он очень серьезен, он явился для чрезвычайно важного разговора.

Э д и к (почти торжественно). Слушайте, вы когда-нибудь были пионеркой?

Н и л а. Была.

Э д и к. Как же вы пионерскую клятву забыли? С немцами водились… Может, Сашка прав?

Н и л а. Сашка не прав. Я не такая уж плохая, как думает Сашка. Даю тебе честное слово, Эдик.

Э д и к. Пионерское?

Н и л а. Комсомольское.

Э д и к. Вы, может быть, и врете, а почему-то хочется вам верить.

Н и л а. Спасибо, Эдик.

Э д и к. Хоть вы и овчарка, но вы, как мама говорит, наверное, сами не понимаете свое поведение, вас воспитывать надо, а не…

Н и л а (быстро). А не что, Эдик?

Э д и к (замялся). Я не ябеда… и товарища по предаю…

Н и л а (после паузы). Ты песни пионерские знаешь?

Э д и к. Я не умею петь. Мама говорит — мне медведь на ухо наступил. Вот Сашка поет хорошо.

Н и л а. Вместе у нас с тобой получится! Ты про юного барабанщика знаешь? Это моя любимая песня с детства. Давай споем? Только тихо. (Поет.)

«Мы шли под грохот канонады, Мы смерти смотрели в лицо. Вперед продвигались отряды Спартаковцев, смелых бойцов. Средь нас был юный барабанщик, В атаках он шел впереди. С веселым другом барабаном, С огнем большевистским в груди. Однажды ночью на привале Он песню веселую пел, Но, пулей вражеской сраженный, Допеть до конца не успел».

Э д и к (подхватывает песню).

«С улыбкой юный барабанщик На землю сырую упал…»

(Видя, что Нила перестала петь и закрыла лицо руками.) Песня-то ведь боевая!

Н и л а. Боевая, Эдик, боевая.

Э д и к. Ладно, я пойду.

Н и л а. Ты приходи ко мне… поговорить.

Э д и к. О чем с вами говорить? А песней этой совсем меня запутали… (Убегает.)

Голос с улицы: «Эй! Где дворник?» Н и л а  выходит. Заглянув в комнату и увидев, что Нилы нет, входит  Т у з и к о в а. Некоторое время стоит в нерешительности. Затем стучит в дверь Зои.

З о я (появляется). Что тебе еще?

Т у з и к о в а. Как ей везет! А?! То немцы на опель-афтанабилях раскатывали, теперь наши пришли — опять ей счастье…

З о я. Да отстань ты, ржавчина!

Т у з и к о в а. Ты не закрывайся, ты дверями не хлопай. Вопрос надо срешить.

З о я. Без тебя не решат?

Т у з и к о в а. Совсем другой оборот теперь получается! Ежли этот артихектор в любви к ей располаживается, тогда, значит, гнать ее из дому нет никакой выгоды. А? Для-ради зазнобушки он весь дом безо всякой очереди на ремонт поставит! Вот бы только кровать конфиксовать в мое сиротское пользование…

Тузикова садится на кровать. По лестнице спускается  Ф е д о р. Он сильно взволнован. Тузикова, увидев его, вскочила и смахнула с кровати на пол фотографии, оставленные Кругликом.

З о я. Иди ты… (Скрывается за своей дверью.)

Ф е д о р. Овчарка… овчарка… Так вот почему и мальчишки, и эти женщины…

Федор ходит по комнате. Тузикова, испуганная, наблюдает за ним. Заметив, что топчет какие-то бумажки, Федор поднимает одну из них и узнает на фотоснимке Нилу. Тогда он подбирает и другие снимки. Тузикова, увидев, с каким болезненным интересом архитектор рассматривает подобранные бумажки, также поднимает снимки, вглядывается и роняет на пол.

Т у з и к о в а. Как же теперича ремонт?.. (Бросается к Федору.) Товарищ артихектор, миленький, это не она! Ей тя господи, не она! И в опель-афтанабилях не она ездила, и… и… ей тя боженьки, не она! Одна сходства лицом… А ремонт нам раньше всех домов требуется…

Федор молчит. Тузикова отступает и скрывается в комнате Зои. Входит  Н и л а. Она видит, как взволнован Федор, замечает в руках его фотоснимки. Федор подходит к Ниле, смотрит ей в лицо.

Н и л а (не сразу). Я предостерегала вас, Федор.

Ф е д о р. Да, вы вели себя честно… со мной.

Н и л а. Федор…

Ф е д о р (указывая на снимки). Что это — всего лишь «сходство лицом»?.. Но моя мать — она знает правду… Вы обворовали меня… (Швыряет ей в лицо фотографии.)

З о я (вместе с Тузиковой выглядывает из своей комнаты). Эх вы! А еще интеллигентный человек…

Ф е д о р  быстро уходит.

Т у з и к о в а (Зое). Чего ты встревала, чего? Видала, как он к ей метнулся?..

З о я. Смотри, она переживает.

Н и л а. Я — переживаю?! (Деланно хохочет.) Объяснился… подумаешь! Ха, сколько ж я этих объяснений слышала…

Т у з и к о в а. От немцев, шлюха!

Н и л а. Любовь выше политики… Политика меняется, а любовь — никогда! (Схватила аккордеон, вызывающе весело запела.)

«Нельзя ли, проказница Мэри, Узнать ваш сердечный пароль? Кого ожидаете, Мэри, Сегодня в двенадцать ноль-ноль?»

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Вечернее небо, окрашенное закатом, виднеется в проломе стены. Багровые небеса кажутся заревом, потому что все сотрясается от взрывов бомб и протяжных, как удары гигантского хлыста, выстрелов зенитных орудий. Иначе выглядит и комната, где живет Нила. Здесь кроме кровати теперь стоит еще круглый полированный стол, несколько стульев. Свалены чемоданы, всякий скарб, узлы с вещами. В правом углу комнаты небольшая ширма. Сверху спускаются  С а ш к а  и  Э д и к.

С а ш к а. Видал, как наши «юнкерсов» гоняли? От-б-о-ой! Эх, ястребочки…

Э д и к. Тихо как стало…

С а ш к а. А, тихо? То-то!

Э д и к. Что то-то? И что тихо — и то хвастаешься. Эх, скелетик нашел, эх, патрончик мой, эх, война какая, моя война!

С а ш к а. Учитель очкастый… И чего я с тобой только вожусь, не знаю. Вот как расскажешь про самую последнюю книжку, так и до свиданья, раздружусь я с тобой.

Э д и к. Самой последней книжки ты никогда не дождешься.

Входит  Ч у ф а р о в. Он направляется к лестнице.

С а ш к а. Эй, товарищ! Вы куда?

Ч у ф а р о в. К себе, наверх.

С а ш к а (почти с восторгом). А верха-то и нет!

Ч у ф а р о в. Как это нет?

Э д и к. Третий этаж сгорел. Еще днем, прямое попадание зажигалок. Сашка (смеется). Зажигалки всегда прямые!

Чуфаров бежит к лестнице, поднимается, но сразу возвращается назад. Входит  Т у з и к о в а  с узлом за плечами.

Э д и к. Мародерка.

Т у з и к о в а. Что-о?..

С а ш к а. Айда. (Орет.) Синяки, синяки, не боимся врагов… Пусть солдаты идут на бои-и-и! (Убегает с Эдиком.)

Т у з и к о в а (устраивая свой узел). Все, значит, жители теперя сюда… И мой флигерь вдрызг разбомбили. Хорошо еще, самой дома не было. А тут уполне удобная места. Ваши вещички, Аркадий Игнатьич, тоже сюда спустили. Успели спасти.

Ч у ф а р о в. Кто ж постарался?

Т у з и к о в а. Да эта… овчарка… Прямо из огня повыхватывала.

Ч у ф а р о в. Овчарка, говорите?

Т у з и к о в а. Теперь, стало быть, и вы вместе с нами поживете?

Чуфаров молчит.

Только, поди, недолго. Икуируют сызнова, кто успел приехать.

Ч у ф а р о в. А вы не собираетесь?

Т у з и к о в а. Остаемся в тылу треклятого врага. Можете на меня расположиться. В черные дни оккупации я честно вела образ жизни.

Ч у ф а р о в. Это вещи ваши?

Т у з и к о в а. Я поставила — мои. Холостяком проживаете? Одиночество сушит…

Ч у ф а р о в (назидательно). В условиях нашей жизни человек не может быть одиноким. Тем более когда он поглощен работой. Я пойду посмотрю, как выглядит сгоревший этаж… (Уходит по лестнице.)

Т у з и к о в а. Душа горит, а он — этаж. (Поднимается вслед за Чуфаровым.)

Входит  Н и л а, за нею — знакомая нам по первому действию  п о ж и л а я  ж е н щ и н а. Раскопав среди своих вещей завернутый в бумагу хлеб, отрезает ломоть. Садится и ест, запивая водой из кружки.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Смотрю я на тебя, смотрю…

Нила. А вы не смотрите.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Где ж наш старичок-то, профессор? Ширму поставил — все отдельный кабинет…

Появляется  Л и з о ч к а, милая девушка; она хорошо одета и держится с той непростительной смелостью, которую можно наблюдать у избалованных детей.

Л и з о ч к а. Победа, победа!

Н и л а (вздрогнула). Что?!

Л и з о ч к а. Меня оформили! Я еду в составе фронтовой бригады.

Н и л а. Это и есть победа?

Л и з о ч к а. Как для кого, а для меня… (Фальшиво, но дерзко поет.) А вот и тот самый костюм! Вполне, а?

Н и л а (в тон). Вполне. Со временем этот костюм будет храниться в музее. После того как ты совершишь в нем свои фронтовые подвиги.

Л и з о ч к а. Смейся, пожалуйста.

Н и л а. Будущая героиня — и так по-детски надуваешься.

Л и з о ч к а (с вызовом). А что, если в самом деле!.. Ансамбль случайно попадает в расположение врага, мы отбиваемся, добываем оружие, я стреляю из пулемета…

Н и л а. Умеешь?

Л и з о ч к а. Умею! Обучилась. И раны перевязывать.

Н и л а. Висеть твоему костюму в музее.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Окопы тебе вот покопать бы. (Встает. Ниле.) Если парень явится, который с нашего этажа… этот, в матросской майке… Я вот хлеба ему оставила.

Н и л а. Скажу.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Слышь-ка ты, птаха, а про подвиги ты у парня этого, что в матросской майке, спросила б… Как он по целым суткам под водой, на дне реки, выдерживает, взорванную электростанцию по кускам собирает.

С лестницы спускается  Т у з и к о в а.

Т у з и к о в а (Ниле). Ты, грамотная! Ко-про-мета-ция — это какая ж такая слова, а?! Могу я за оскорбление в суд пожаловаться?

Н и л а. Безусловно. Прямо в суд иди, если он уже появился.

Т у з и к о в а (грозит кулаком). Я те покажу копрометацию! Я честная женщина, а не какая-нибудь копрометация! (Выбегает.)

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. И как это ей, рыжей, не стыдно от окопов увиливать? Тут и день и ночь… и три сына на фронте… (Уходит.)

Н и л а. Если у тебя все, я займусь своими делами.

Л и з о ч к а. Подожди. Завтра у моего Мики свободный вечер, никаких интендантских забот. Мы зайдем к тебе, ладно?

Н и л а. Извини, мне бы не хотелось.

Л и з о ч к а (грозит пальчиком). Ты понравилась Мике!

Н и л а. Тогда какой же тебе смысл приходить с ним ко мне?

Л и з о ч к а. Я не думаю, что Мика… Впрочем, я не набиваюсь. Просто он просил… Посидим вечерок?

Н и л а (переводя в шутку). Видишь, он даже просил! Нет-нет, лучше уж обойтись без этой встречи.

Л и з о ч к а. Как знаешь. (Уходя, еще раз демонстрирует новый костюм.) Вполне?

Н и л а. Блеск!

Входит  Ф е д о р. Остановился на пороге.

Л и з о ч к а (понизив голос). О, это к тебе? Интересный… Ты, кажется, смутилась? Сейчас же познакомь меня с ним.

Н и л а. Иди. В другой раз.

Л и з о ч к а. Пока! (Уходит, демонстрируя все — и молодость, и походку, и одежду.)

Ф е д о р. Здравствуйте, Нила. Я… пришел сказать… (Стараясь справиться с волнением.) Я оскорбил вас. Это было грубо, недостойно… Вы простите меня?

Н и л а. Вы пришли только за этим?

Ф е д о р. Я хотел сказать вам… Я готов забыть ваше прошлое, Нила.

Н и л а. Значит, если б оно было таким, как вы представляете, вы все-таки сумели б его забыть?

Ф е д о р. Да, Нила! Мы восстанавливаем города. Так надо восстанавливать и души. Война покалечила их не меньше. Вы еще такая юная! Я люблю вас, люблю, понимаете? Я не хочу вас потерять. Я все обдумал. Мы уедем в другой город, в Тамбов…

Н и л а. Бежать, скрыться?

Ф е д о р. Милая, а что же делать? Тут забудут про вас. А я верю, я сердцем догадываюсь, что вы — хорошая…

Н и л а. Спасибо, но я никуда отсюда не поеду.

Ф е д о р. Да?.. А я не отступлюсь, я увезу вас силой.

Н и л а. Это как же?

Ф е д о р. Найду способ.

Н и л а. Вы лучше найдите способ разобраться в своих чувствах.

Ф е д о р. Я потому и пришел, что разобрался. В Тамбове живет моя бабушка, отличный человек. Вы останетесь временно у нее. А я буду наезжать.

Н и л а (тихо, горячо). Кого же вы собираетесь простить, спрятать от людей? Предательницу, немецкую шлюху, овчарку. В нее плюют прохожие, мальчишки бросаются камнями. Один даже приготовил гранату… Жестоко, скажете? Нет, это гуманно.

Ф е д о р. Что вы говорите?!

Н и л а. А вы — расслюнявились. «Уедем, спрячемся…». Стыдно, Федор! Вы — летчик, военный человек. Где ваша честь, лейтенант?

Ф е д о р. Вы, вы меня отчитываете?!

Н и л а. Ах, вот как… Вот ваше намерение забыть, простить! Я отчитываю — так это плохо. Как я посмела, я, овчарка?

Ф е д о р. Простите… Я не ожидал.

Н и л а. Вы ожидали, что благодарная тварь устроится у вас на груди и окропит слезами вашу гимнастерку?

Ф е д о р. Кто же вы тогда, кто?!

Н и л а. Это вам известно.

Ф е д о р. Что, у вас два лица, две души?

Н и л а. Одна душа у меня.

Ф е д о р. Теперь я уверен, совершенно уверен…

Входит  М а р и я  И г н а т ь е в н а.

Н и л а (не видит вошедшую). В чем вы уверены?

Ф е д о р. Мама, это такое счастье, я понял ее…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Возьми себя в руки, Федор.

Ф е д о р. Мама, я предложил ей уехать. Слышала бы ты, как она отчитала меня!

Н и л а. Извините, мне надо идти.

Ф е д о р. Нила!

Н и л а. После налета много уборки. (Выходит.) Федор. Понимаешь, мама, раньше я не мог привести в защиту Нилы ничего, только то, что у нее честные глаза… А теперь я знаю! Она — благородная, гордая…

По лестнице спускается  Ч у ф а р о в.

Честила меня, как комиссар!

Ч у ф а р о в. Обыкновенная игра.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Что, Аркадий?

Ч у ф а р о в. Эта потаскушка корчила тут из себя законодательницу советской морали. Я все слышал. Да, я был там, наверху… Смотрел, как разрушена моя комната. И когда спускался, задержался на лестнице.

Ф е д о р. Вы могли бы спуститься и не задерживаться, Аркадий Игнатьевич.

Ч у ф а р о в. Мне было интересно.

Ф е д о р. Это не очень порядочно, дядя.

Ч у ф а р о в. Федор, ты должен порвать с этой девушкой.

Ф е д о р. Дядя, с меня довольно того, что я подчинен вам по службе. В остальном мне хотелось бы сохранить некоторую самостоятельность.

Ч у ф а р о в. Я отвечаю не только за свой участок восстановительных работ, но и за каждого человека. Ты унизился до того, что разрешил себе всякую лирику с этой…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Аркадий, ты ратуешь за чистоту и честность, так будь же и сам справедлив: Федор полюбил эту девушку, еще не зная, кто она.

Ч у ф а р о в. Но теперь-то он знает! Почему же он не отвернулся от нее? И я должен потворствовать этому?! Учти, Федор, я и так чувствую себя… не совсем удобно: я держу на работе своего племянника. Меня не станут обвинять в семейственности, пока племянник ведет себя хорошо. Но как только ты споткнешься, а ты споткнешься на этой связи обязательно… Выбирай сразу: или работа, или это… это безрассудство.

Ф е д о р. Теперь я понимаю, что вас больше всего беспокоит.

Ч у ф а р о в. Я предупредил тебя, Федор.

Ф е д о р. Сложнейшая гамма самых высоких чувств! До свиданья, мама. (Уходит.)

Ч у ф а р о в. Вот они, молодые! Любят без разбору, живут без смысла. Только что война, а то бы…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Молодежь гибнет на фронте, а ты…

Ч у ф а р о в. Я заглядываю дальше и глубже, я вижу тенденцию.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Как хорошо, что ты хозяйственник, а не политработник! Молодые… А по-моему, нам нужны люди с умным сердцем.

Ч у ф а р о в (не слушает). Куда они понесут эстафету наших идеалов?..

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Мой сын носил эту эстафету сквозь сплошные завесы зенитного огня, отбиваясь от «мессершмиттов»…

Ч у ф а р о в. Мы, то есть наше поколение, совершившее революцию, мы добыли, накопили огромный моральный капитал… а они…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Брат мой, не слишком ли смело ты присваиваешь себе право говорить от лица ветеранов революции?

Ч у ф а р о в. Этим правом ты, помнится, награждала исключительно своего мужа?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Имела основания. А тебе, Аркадий, из твоего всегдашнего благополучного далека, слишком просто поучать и судить.

Ч у ф а р о в. Я — издалека?! Я всегда строил, созидал…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Знаю я, как ты строил.

Ч у ф а р о в. Ты уже мстишь мне за своего сына? Попомни мое слово: это безрассудство погубит его! (Уходит.)

Из своей комнаты выходит  З о я.

З о я. Извините, здравствуйте.

Мария Игнатьевна молча кивнула.

Еще не выспалась, опять в ночную смену… Танки ремонтируем. Ой, как же на них больно смотреть, на танки раненые! И людей и железо калечит война.

Входит  и н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц, кивком головы поздоровался и скрылся за своей ширмой.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Скажите, Зоя, вы… общаетесь с этой… вашей соседкой, Нилой Снижко? Что вы о ней думаете?

З о я. Всяко думаю. Иногда, кажется, взяла б горелку… я электросварщица… взяла б да и сделала шов, вдоль да еще и поперек. А иной раз… Понимаете, когда она остается одна… Вы не поверите! Так поет…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Что ж она поет?

З о я. Советские, наши песни! Тихо, вполголоса. А так, что за душу хватает. Станешь за дверью, слушаешь — и не оторвешься. Прямо странная какая-то, из двух половинок сваренная. А шва не видать.

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц (высунув голову поверх ширмы). Извините, она поет песни и на немецком языке… чистейшее произношение… Явно выраженный интеллект. Я бы сказал, она не совсем безнадежна. (Выбирается из-за ширмы и уходит с книгами под мышкой.)

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Вы понимаете, Зоя, почему я так интересуюсь?

Входит  Н и л а.

З о я. Очень понимаю. Мне пора на завод, побегу к своим раненым… (Уходит.)

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Послушайте, Нила… Вы говорили с Федором искренне?

Н и л а. Да, он этого заслуживает.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Федор так наивен…

Н и л а. Вы хотите уберечь его от меня?

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Я ему желаю счастья.

Н и л а. Однако вы не запретили ему летать на военном самолете.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Возле самолета разрывались зенитные снаряды, а возле вас падают камни и плевки. Это куда опасней.

Н и л а. Все в конце концов пролетает — и снаряды и плевки.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. О, какой оптимизм… Чем же он продиктован?

Н и л а. Одной только надеждой.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Вы всерьез на что-нибудь надеетесь?

Н и л а. Да, всерьез. Во-первых, я думаю окончить институт. А еще… видите ли, я никого в своей жизни не называла матерью… И теперь я очень хочу надеяться… (Сквозь слезы, вдруг горячо и наивно.) Я умею все, решительно все делать!

Мария Игнатьевна молчит.

Меня научила жизнь…

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Хочется верить, что эти слезы искренние…

Н и л а. Где вы видите слезы? (Подняла руку к глазам.)

М а р и я  И г н а т ь е в н а (схватила ее за руку, всматривается). Вы были ранены?

Н и л а (вырывая руку). Я?! (Деланно хохочет.) Разве только пробкой от шампанского.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Это пулевое ранение. А я, между прочим, хирург.

Н и л а. Что ж, в овчарок тоже стреляют.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. И немецкие и русские пули оставляют одинаковый след… (После паузы.) А небо сегодня светлее. Я любила такие закаты в мирные вечера. (Уходит.)

Н и л а (одна). Мама, мама…

Появляется  ч е л о в е к  в старой солдатской шинели, в пилотке и с перевязанной рукой на подвеске из бинта. Осмотрелся внимательно и шагнул к Ниле.

Вы к кому? (Вгляделась в лицо пришедшего, встрепенулась.) Митрофанов!.. (Взволнованная, подает руку.) Товарищ Митрофанов…

М и т р о ф а н о в (тихо). Здравствуй, девчонка. Сюда каждую минуту могут войти.. Так учти: я — из госпиталя. Ищу свою родню.

Н и л а (вся подобралась). Слушаю вас.

М и т р о ф а н о в. Слушаешь? Чем же ты еще держишься, каким порохом?

Н и л а. Сама не знаю.

М и т р о ф а н о в. Сестренка ты моя боевая… (Кладет руку на плечо Нилы.) «Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…», а?

Н и л а. Лучше несколько лет пробыть среди врагов, чем хотя бы один день быть врагом среди своих.

М и т р о ф а н о в. Барабанщица ты наша гордая… Все, все понимаю! Одно дело — выглядеть овчаркой в глазах какой-нибудь Тузиковой, другое… (Очень осторожно.) Федор Абрамов — горячий, прямой парень. По всей вероятности, у него к тебе настоящее чувство.

Н и л а (улыбкой оценив осведомленность Митрофанова). Я стараюсь не думать об этом, честное слово…

М и т р о ф а н о в. Выдержишь?

Н и л а. Когда речь шла об устранении фон Раннерта, мне казалось, что после всего, что произошло, я уж так устала…

М и т р о ф а н о в. Так, значит, выдержишь?

Нила кивает.

Я знал, но все же пришел сам. Сам пришел, чтобы тверже убедиться. Слушай внимательно. Самое трудное впереди. Немцы оставили здесь, на прифронтовой территории, очень активную агентурную сеть. А вот с какого конца к ним подобраться?.. Главное — время не ждет. Не можем мы терпеть у себя под носом эту банду. Понимаешь, есть одна зацепка… Капитан интендантской службы Михаил Ставинский — это имя тебе известно?

Н и л а. Это друг моей приятельницы Лизочки, она зовет его Микой. Мы познакомились, и теперь этот Мика почему-то хочет со мной встретиться.

М и т р о ф а н о в. Так вот, Мика Ставинский — это немецкий разведчик Фридрих Бренк.

Н и л а. Бедная Лизочка…

М и т р о ф а н о в. Мы с помощью комендатуры устроили ему обычную проверку документов. И теперь он чувствует себя в городе довольно-таки вольготно.

Н и л а. Почему же он нацеливается на меня?

М и т р о ф а н о в. Бренк получил особо важное задание — выяснить обстоятельства гибели генерала Отто фон Раннерта. Раннерт был слишком крупной фигурой, чтобы немцы так просто примирились с его смертью. С фактом убийства фон Раннерта немцы связывают свои неудачи на здешнем участке фронта. Ну, а ты была, так сказать, свидетельницей этого факта.

Н и л а. Может быть, немецкой разведке стало известно, что я была не только свидетельницей?

М и т р о ф а н о в. Нет, именно потому, что они тебя совершенно не подозревают, Бренк и нацеливается на тебя. Задача состоит в том, чтобы прежде всего дезориентировать, запутать этого гробокопателя. Бренк знает явки своей агентуры, и мы это используем. Мы пойдем за ним по пятам, и, пока он будет кружить, не подозревая, что запутался, мы гнездышко за гнездышком выявим вражескую агентурную сеть.

Н и л а. Ясно. С чего начинать?

М и т р о ф а н о в. Встретиться с этим…

За дверью кто-то прошел. Митрофанов выглянул, затем отвел Нилу к пролому в стене, и мы не слышим его слов.

Н и л а (выслушав Митрофанова). Это — всё?

М и т р о ф а н о в. Пожалуй, да… Давай еще вот о чем условимся. Когда тебе можно будет показаться в своем истинном лице… легализоваться… пока для самых близких людей, пожалуй, лишь для одного, да-да, только для одного!.. — тогда я сразу дам знать. Запиской, что ли.

Н и л а. А если не запиской?

М и т р о ф а н о в. Что-нибудь придумаю.

Н и л а. Вот если б можно было… мой комсомольский билет…

М и т р о ф а н о в. Комсомольский билет?

Н и л а. Да, чтобы он при мне был. Я прятала бы его, не беспокойтесь! Только изредка вынимала б…

М и т р о ф а н о в (взволнован). Можно и так… можно и так! (Прощается и уходит.)

Гаснет свет. В темноте слышится грохот зениток, вой сирены. Затем, когда свет загорается, мы видим, что светят электрические лампы, ввинченные в обломанную люстру, опутанную хмелем. Для светомаскировки использован разодранный надвое театральный задник, вероятно служивший оформлением какого-то спектакля в дни оккупации. Одна половина изображенного на заднике рыцарского германского замка осталась на окне, слева, другая, справа, прикрывает пролом в стене. Большой стол, уставленный бутылками, закусками. Прислонившись спиной к двери своей комнаты, спит, сидя на полу, Зоя. Входит  Т у з и к о в а. Ковырнула вилкой кусок колбасы, сунула в рот. Увидела Зою, подходит к ней.

Т у з и к о в а. Зойка… Эй! Спишь? Чего ж она не в комнате? (Толкает дверь.) Закрытая. Ишь как ее танки доконали. Под собственной дверью свалилась. Зойка! Зойка!

З о я (во сне). Алеша… твой танк, Алеша?

Т у з и к о в а. Какой тебе Алеша? Проснись, говорят. (Трясет Зою.)

З о я. Отстань…

Т у з и к о в а. Вставай!

З о я. Тебе чего? Мне в ночную. (Снова засыпает.)

Т у з и к о в а. В ночную? Ты ж только что приволоклась… Ой, наказанье!

З о я (с закрытыми глазами). Алешка снился, а ты… бездушная!

Т у з и к о в а. Чего под дверями развалилась? Иди в свою комнату.

З о я (поеживаясь). Ключ потеряла. (Щурится, глядя на люстру.) Светит как… Вот недаром наш парнишка-водолаз старался. Оживает электростанция… (Идет к столу.) А это чья такая роскошь? Колбаса…

Т у з и к о в а. Гости у Нилочки.

З о я. Где ж они, гости?

Т у з и к о в а. В подвале сейчас, и Нилочка и гости. Отбой тревоги еще не объявляли.

З о я (вспомнила). Когда я сюда вошла, сирена выла, это я слышала.

Т у з и к о в а. А как зенитки били, не слышала?

З о я. Уже не слышала. Эх, Алешку ты мне досмотреть не дала…

Т у з и к о в а. Ключ потеряла — дверь ломай.

З о я. Жалко, дверь хорошая.

Т у з и к о в а. Тогда катись в подвал, там своего Алешку и досматривай. Некогда мне с тобой. Сейчас Нилочка вернется с гостями.

З о я. Зарядила — Нилочка да Нилочка. Снюхались?

Т у з и к о в а. Ты, в случае чего, с заводскими уедешь, а я здесь, под фашизьмом, останусь.

З о я. Город мы не сдадим.

Т у з и к о в а. Бабье-то наше радио лучше знает. Мне с этой овчаркой, может, при немцах жить придется, пока снова наших дождусь.

З о я. Дай бумаги листочек. Письмо в Алешину часть написать хочу. Ответов от него не получаю.

Т у з и к о в а. Бери вот да крой в подвал, там фонарь горит.

Входят  Н и л а,  Л и з о ч к а  и  М и х а и л  С т а в и н с к и й  в форме капитана интендантской службы. Форма на нем сидит плохо, но, если присмотреться, он и не старается делать так, чтобы она сидела лучше, — не одергивает гимнастерку под ремнем, не поправляет сбившуюся чуть набок пряжку. Широкая улыбка, можно сказать, дежурит на его лице. Гладко зачесанные вверх светлые волосы как-то не гармонируют с этой простецкой улыбкой.

С т а в и н с к и й. Глядите-ка, в нашем полку прибыло! Симпатичненькая, только глазки усталые…

Н и л а (развязно). Зоечка, просим в нашу компанию. Знакомьтесь: мои друзья — Мика Ставинский…

Л и з о ч к а. Пьер! Вы знаете, Пьер Безухов… Типичный! Смотрите, как он переминается с ноги на ногу, какая улыбка…

Н и л а. Друзья, мою соседку зовут Зоя.

З о я. Это вы какую ж такую радость отмечаете?

Т у з и к о в а. Ты глотни, глотни стопочку.

З о я. Может, в эту минуту мой Алешка от ран умирает, а вы тут… И офицер тоже!

Н и л а (смеется). Мика, вам двойка по поведению!

З о я. А тебе — кол, да еще осиновый, овчарка ты немецкая… Веселишься, да?

Н и л а. Это мое естественное состояние.

Л и з о ч к а. Что значит овчарка?

З о я. С немцами хвостом вертела, теперь наших опутываешь?

Л и з о ч к а. С немцами?.. Позвольте, Мика — не с нею, а со мной.

З о я. Я-то думала, ты еще хоть чуточку человеком осталась.

Н и л а (смеясь). Смотри, тебя уже без вина качает, энтузиастка!

З о я. Еще раз песню нашу от тебя услышу — чем попало стукну. (Уходит.)

Л и з о ч к а (шепчет Ставинскому). Мика, она жила с немцами?.. Слушай, это же…

Н и л а. Шептаться в компании? Шокинг!.. Выпьем за хорошее воспитание.

Т у з и к о в а. С нашим удовольствием!

С т а в и н с к и й. Мой Лизочек ревнует?

Л и з о ч к а. Я — ревную?! Ты — аполитичный человек.

Н и л а. Скучные люди. (Тузиковой.) Споем, Наталья? (Берет аккордеон.)

Входит  К р у г л и к  с фотоаппаратом.

К р у г л и к. Фронтовой привет. (Прицеливается объективом.) Минуточку…

С т а в и н с к и й (резко вскочил). Убирайтесь!

Н и л а. Ура, Круглик! Сфотографируйте меня в компании советского капитана. Когда вернутся немцы, вы сорвете с меня хороший куш за этот снимок. Друзья, это мой личный фотограф, Силантий Круглик. Запечатлевает каждый мой шаг.

К р у г л и к. Фрау Нила, я пришел в последний раз. Берите за тысячу рублей.

Н и л а (смеется). За такие убийственные, такие компрометирующие негативы?.. Мелкая изменница родины Нила Снижко в черные дни оккупации. Спешите сбыть, пока немцы еще не вернулись!

К р у г л и к. Я хочу эти негативы продать.. Вам известно, фрау, я делаю только то, что хочу.

С т а в и н с к и й (наливает вина). Вот, пейте.

К р у г л и к. Это-то я хочу. Какое смешное слово: хочу… Хо-чу вина! (Пьет.)

С т а в и н с к и й. Значит, вы, так сказать, вымогатель?

К р у г л и к. А вот этого я слышать не хочу. (Тянется к бутылке.) Где вы раздобыли французский коньяк? Хочу знать.

Т у з и к о в а. А я не хочу тебе отвечать.

К р у г л и к. Как ты смеешь… при-ми-тив!

Л и з о ч к а. Мика… Меня выгонят из фронтового ансамбля…

Н и л а. Ах, Мика, вы не для нее! Полюбите лучше меня, а?

Л и з о ч к а. Какая наглость…

Рев пикирующего самолета, довольно близкие разрывы бомб… Дрогнули стены, на столе упали рюмки.

Т у з и к о в а. Вот стервятина фашистская.

С т а в и н с к и й. Прозевали певеошники.

К р у г л и к. Хочу куда-нибудь… в подвал… хо-чу…

Снова звук пикирования. Т у з и к о в а,  К р у г л и к  и  Л и з о ч к а выбегают.

С т а в и н с к и й. А вы смелая.

Н и л а. Мне нечего терять.

С т а в и н с к и й. Вы так сильно пострадали во время оккупации?

Н и л а. Извините, мне надоело отвечать на подобные вопросы, Мика. И вообще вам, офицеру, может быть даже члену партии, пить в компании со мной… Я работала переводчицей в комендатуре! Ясно?

С т а в и н с к и й (отодвигается). Я… не предполагал…

Н и л а. Что, испугались, капитан? (Смеется.) Ох, как отодвинулся… Ведь мы одни…

С т а в и н с к и й (с напускной суровостью). Вы и с немцами так же… обходились?

Н и л а. А вы похожи на немца, ей-богу!

С т а в и н с к и й. Чем?

Н и л а. Так, чем-то.

С т а в и н с к и й. Бросьте, бросьте!

Н и л а. Да что вы пятитесь? Разве я вам не нравлюсь, Пьер Безухов?

С т а в и н с к и й (закуривает). Что, с немцами было интересней?

Н и л а. Тоже скоты хорошие.

С т а в и н с к и й. Да, много их полегло на нашей земле… И возмездие наше — это, что ни говорите, святое возмездие… Кстати, того генерала помните, что наши прямо в спальне миной-магниткой?..

Н и л а. О, я его помню! Зверюга был, садист. Отто фон Раннерт.

С т а в и н с к и й. Да-да, фон Раннерт. Во всех газетах было напечатано. Как же это наши ухитрились? Ведь его же, вероятно, охраняли?

Н и л а. Что газеты! Разве там правду о таком случае напечатают?

С т а в и н с к и й. Давайте выпьем по рюмочке.

Н и л а. Скушно… (Выпив вина, поет.)

«Девчонка на панели Одна, совсем одна… А ночь над Либенштрассе Чертовски холодна».

С т а в и н с к и й. Все-таки… я привык верить нашей советской печати… Что же на самом деле было с этим фон Раннертом?

Н и л а (поет).

«Ах, если б эти звезды Упали с высоты! Тогда б она согрелась… Безумные мечты!»

Адъютантом у фон Раннерта служил наш… ну, как бы сказать… наш разведчик. Под именем обер-лейтенанта Шпайгера. Я его в первый же день после освобождения города встретила. В советской военной форме.

С т а в и н с к и й. Обер-лейтенанта Шпайгера?!

Н и л а. Перепугалась же я тогда! Мертвый ожил… Все говорили — адъютант убит вместе с генералом. А он, оказывается… Вот вам и газеты! (Поет.)

«Чу, кажется, прохожий Маячит впереди… И сердце, точно льдинка, Стучит в ее груди».

С т а в и н с к и й. Обознались вы, не могло этого быть.

Н и л а. Дорогой Мика, того адъютанта я знала немножко ближе, чем вас. (Поет.)

«Девчонка на панели Одна, опять одна… А ночь над Либенштрассе Чертовски холодна».

С т а в и н с к и й. И вы говорили с ним?

Н и л а. Дурак, он упорно делал вид, что не знает меня! Я послала его ко всем чертям.

С т а в и н с к и й. А у вас, вы знаете, стыдливые глаза…

Н и л а (смеется). Разве это плохо?

С т а в и н с к и й. Можно ли вам верить?..

Н и л а (прислушивается). Что ж это отбой не объявляют?

Входят  К р у г л и к,  Л и з о ч к а,  Т у з и к о в а.

Т у з и к о в а. Окончательно застыли в подвале. Как там Зойка терпит?

К р у г л и к. Бр-р… Вы отбой слышали, капитан? (Спешно наливает вина, пьет.)

Т у з и к о в а. Культурный человек, а лакает, как кот, безо всякого тикета. Тогда и я…

С т а в и н с к и й. Лизок, ты на меня обиделась?

Н и л а. Мика, выпьем за любовь, не омраченную ничем.

Входит  Ч у ф а р о в, он озабочен, торопится.

Т у з и к о в а. Аркадий Игнатьич…

Ч у ф а р о в. Извините, я спешу. (Кинул взгляд на стол.) По некоторым сведениям, немцы уже, так сказать, на пороге. (Быстро собирает вещи.)

Л и з о ч к а. Это ужасно! Мика, ты можешь не найти свою часть.

С т а в и н с к и й. Моя часть — в резерве. И вообще лучше без паники. Слава богу, не сорок первый год.

Ч у ф а р о в. Именно — не сорок первый, а вражеское охвостье затаилось и действует… Вчера взлетел на воздух склад боеприпасов, сегодня оказался заминированным железнодорожный мост. Самолеты налетают и бомбят станцию как раз тогда, когда там стоят эшелоны.

Т у з и к о в а. А вы уезжаете?

Ч у ф а р о в (собирается). Да-да. Где мои комнатные туфли, вы не видели?

Т у з и к о в а. Гляньте, я мебель заимела… От германского спектакля бархатом украсила… И окна и дыру я завесила…

Ч у ф а р о в (подходит к столу, Ниле). Жаль, что вашего пиршества не видит Федор. Это в конце концов открыло бы ему глаза. Типичный притон. (Уходит с вещами.)

Т у з и к о в а (вслед). Где притон?! Тут, у меня! Вы слышали, слышали?! Монах толстопятый!

К р у г л и к. Паникер!

Л и з о ч к а. Мика, я уйду без тебя.

С т а в и н с к и й. Куда ты спешишь?

Н и л а. Ох, как ее смутил строгий дядюшка! Пускай она уходит, Мика, пускай. А мы будем веселиться.

С т а в и н с к и й (берет аккордеон). Веселиться так веселиться.

К р у г л и к. Хочу красивой жизни!

Н и л а. О, музыкальный интендант! Впервые в истории интендантской службы.

Лизочка с презрением и открытой враждебностью смотрит на Нилу.

К р у г л и к (сильно опьянел). Фрау Нила, на стол!

Т у з и к о в а. Для чего это ей на стол?

К р у г л и к. Я так хочу! Фрау Нила будет танцевать на столе. Ножки среди бутылочек… Фрау Нила, на стол!

Т у з и к о в а. Так я и позволила лаковый верх портить!

К р у г л и к. Я хочу… я ей плачу… Вот ваши негативы, тысяча рублей. Я уничтожаю негативы, фрау Нила!

Н и л а. Мика, играйте!

К р у г л и к. Голая, голая! Вот негативы… Смотрите, я их буду жечь… Голая, две минуты на столе!

С т а в и н с к и й. Оставьте, Круглик! Смотрите, какие у нее стыдливые глаза…

Н и л а. Да? Хо-хо!

Нила хватает кусок черного бархата, которым Тузикова весьма безвкусно задрапировала кровать, перешедшую в ее пользование, на мгновение скрывается под ступенями намалеванного замка.

К р у г л и к. Вы увидите феноменальное зрелище… (Берет поднос, бросает на пего фотопленку.) Дайте спички. Внимание…

Н и л а (выбегает, слегка прикрытая бархатом). Опля!

К р у г л и к. Фрау Нила, на стол! (Восторженно.) Хо-хо-хо-чу! Я — жгу… (Сжигает несколько кадров пленки.)

Н и л а (на столе). Мика, играйте, в темпе! (Танцует под музыку и поет.)

«В траве кузне-кузнечик жил, Кузне-кузнечиху любил. Какая прыть, какая прыть — С ней на прогулку выходить!»

К р у г л и к (в азарте). Жгу еще три очаровательнейших кадра! Фей-ер-верк…

Т у з и к о в а. Даешь, Нилочка!

Входит  Ф е д о р, остановился. Никто, кроме Ставинского, у которого, естественно, обострено внимание, не замечает вошедшего. Ставинский же, настороженно наблюдая, продолжает играть. Увидев Федора, Нила механически, еще в танце, сделала несколько движений, потом замерла.

К р у г л и к. Еще, еще! Вы заработаете тысячу!

Т у з и к о в а. Господи, за один танец… (Порывается влезть на стол.) Давай десятку, фотограф. (Увидела Федора.) Товарищ артихектор… сюда… к нам…

Ф е д о р (едва сдерживая себя). Это стоило посмотреть. Что же вы не танцуете, Нила? У вас хорошо получается.

Н и л а. Вам нравится? Мика, давайте!

С т а в и н с к и й. Хватит.

Ф е д о р. Где же вы настоящая? Когда вы читаете мне мораль или же когда вот так?..

Н и л а. Мораль вам читает и ваш дядя, а вот пускай-ка он станцует на столе!

Ф е д о р. С такими номерами вы, конечно, пользовались популярностью у немцев?

Н и л а. Я и у русских тоже… Вот у вас, например… Или уже нет? А, мораль взяла верх… Понятно. Играй, Мика!

Л и з о ч к а (испуганно глядя на Федора). Я не разрешаю! О, теперь я вижу, что такое европейское воспитание…

Н и л а. Не-ет, то, что ты видишь, — это Азия. А вот что видела я!.. Я пила вина, которые столетиями хранились в подвалах французских королей. Я ездила в лучших машинах… я курила… я… Э! Сверхидейные камни… Ихь бин айн фрайер менш унд ихь фэрахтэ ойхь![2] Вон! Все вон отсюда… (Соскакивает со стола.) Я буду пить одна… и танцевать одна. (Берет аккордеон.)

Т у з и к о в а (взъярилась, Ниле). Выметайся с моей советской жилплощади! Тут все теперь мое…

Н и л а (с аккордеоном в руках).

«Расступитесь, расступитесь, Расступитесь, я пройду! Всех влюбленных перессорю, Всех женатых разведу…»

Грохот зениток, взрывы.

К р у г л и к. В подвал… я хочу в подвал!

Т у з и к о в а,  К р у г л и к,  Л и з о ч к а, на этот раз и  С т а в и н с к и й  поспешно выходят.

Ф е д о р. Что же ты не прячешься в подвал?

Н и л а. Милый вы мой…

Ф е д о р. Замолчи!

Н и л а. Милый, милый… Вы же этого еще не слышали от меня…

Ф е д о р. И хорошо, и но желаю слышать.

Н и л а. Если б вы знали, как мне тяжело сейчас.

Ф е д о р. Я не знаю, нет, я никогда не танцевал на столе в полуголом виде.

Н и л а (поспешно накидывает попавшееся под руку пальто). Это мои первые слова о любви, первые в жизни, клянусь вам, Федор…

Ф е д о р (подавляя ярость). Слушай, ты… нет, я лучше уйду. Руки пачкать не хочется.

Н и л а (удерживает его). Подождите. Я боюсь, что эта встреча наша будет последней.

Ф е д о р. Такой изощренной лгуньи, наверное, еще не видел свет!

Н и л а. А видел ли свет такие муки, те, что выпали на нашу долю? И такое мужество?

Ф е д о р. А, ты снова на своем коньке! Нет, уж довольно, избавь!

Н и л а. Федор! Федор… Я ничего не прошу, даже минутного уважения. В ваших глазах я… и это понятно…

Ф е д о р. А я еще надеялся, что смогу забыть твое прошлое! Нет, я никогда не забыл бы его. Можно простить многое, но прощать предательство… не-ет!

Н и л а. Вы только запомните, ради бога, запомните то, что я скажу вам…

Ф е д о р (нетерпеливо, через плечо). Что же ты такое скажешь?

Н и л а. Я люблю вас, да, люблю. Когда вы искали меня после первой, случайной встречи, я пряталась от вас, я смотрела на вас только издали. Я боялась полюбить, да-да, боялась полюбить… запомните это! И все-таки я ждала, что вы найдете меня…

Ф е д о р. Дурак, зачем я искал…

Н и л а. В эту разрушенную каменную коробку, видите, я протянула с улицы хмель. Чем еще я могла украсить к вашему приходу свое жилище?

Ф е д о р. А фотоснимками… Они достаточно содержательны.

Н и л а. Еще, еще одно слово… Запомните! Я полюбила вас теперь еще сильней. Вот такого, какой вы сейчас… непримиримого, злого, решительного. Я горжусь вами, Федор. Вы нашли силы одернуть себя. И совсем не так, как этого требовал от вас ваш дядя, не из ханжества и трусости, нет, вы все пропустили через сердце.

Ф е д о р (в отчаянии). Но это же — слова человека… голос человека… глаза человека! Или я сам перестаю им быть? Зачем вы кричали о каких-то сверхидейных камнях?

Нила молчит.

И вы любите, правда, любите меня?..

Н и л а (снова взяла себя в руки). Только злого, только непримиримого.

Ф е д о р. Тогда я должен вас просто убить. Что может быть злее?

Н и л а. Этого делать не следует.

Ф е д о р. А что же мне делать, что?!

Н и л а. Ждать.

Ф е д о р. Чего ждать?

Н и л а. Война, как заметил один правдивый немецкий писатель, сплошное ожидание. Ждешь ротную кухню, ждешь, когда тебя убьют, ждешь письма от любимой женщины…

Ф е д о р. Нет, черт возьми, я разгадаю, я все равно тебя разгадаю! (Уходит.)

Оставшись одна, Нила стоит, озаренная красноватыми отсветами неба. Собранная, внутренне подтянутая. И, как бы издалека, нарастает бой барабанов. В походном ритме шагает ее пионерское детство. До нее доносится сильный юношеский голос:

«Нас водила молодость в сабельный поход, Нас бросала молодость на кронштадтский лед…»

Г о л о с  М а р т ы  Ш р е д е р. Товарищи юный пионер Страны Советов! Сегодня мы передаем Ленински комсомол наш хороший товарищ Нилу Снижко. Равнение на знамя!

Н и л а. Марта… Марта…

Г о л о с  М а р т ы  Ш р е д е р (в полной тишине). Я рекомендую товарищ Нила Снижко для подпольной работы в тылу фашистов на советской земле. Она в совершенстве овладель немецкий язык. С гордостью считаю — это моя заслуга. В настоящий пор товарищ Нила Снижко — студент института и смелый друг.

Н и л а. Ты научила меня жить, Марта, бороться…

Г о л о с  М а р т ы  Ш р е д е р (в рокоте барабанов). Шагайте, юные! За вами идет красный Веддинг и весь планета Земля… Рот фронт!

В пролете лестницы показывается  С а ш к а. Увидев, что Нила одна, он вскакивает в комнату. В руке у него граната.

С а ш к а. Получай, овчарка немецкая!

Он взмахнул рукой, Нила оглянулась на его крик — и все поняла. Вероятно, она не успела бы спастись, если бы не появился  Э д и к, который, безусловно, следил за Сашкой.

Э д и к. Я вот тебе…

С а ш к а. Пусти! Вместе взорвемся…

Нила бросилась к борющимся ребятам, вырвала у Сашки гранату, быстро, опытным глазом проверила ее, вынула взрыватель и сунула в карман.

Н и л а. Сашка…

С а ш к а (тяжело дыша). Пожалста… у меня еще найдется. (Эдику.) А ты, сиксот… ты у меня попомнишь… (Убегает.)

Э д и к (вслед). Давай! По-честному, один на один…

Н и л а (обнимает Эдика). Спасибо, друг.

Э д и к. Вы меня не обнимайте! (Убегает.)

Держа в ладонях гранату, Нила неловко поправляет растрепавшиеся волосы. Слышен все нарастающий бой барабанов…

Г о л о с  М а р т ы  Ш р е д е р. Рот фронт! Рот фронт! Рот фронт!

Н и л а (поднимает руку, сжатую в кулак). Рот фронт!

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Та же проходная комната на втором этаже. Пролом в стене не очень умело, но все же начали заделывать. Возле стены сложен старый кирпич, стоит железное корыто с глиной, валяется лопата с обломанным черенком. Угол комнаты по-прежнему отсекает маленькая ширма, за которой покашливает  и н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Вход в комнату Зои завешен серым солдатским одеялом. Ю н о ш а  в матросской тельняшке стоит на табурете и пытается срезать на стене электрический провод.

З о я,  Т у з и к о в а  и  п о ж и л а я  ж е н щ и н а  удерживают юношу.

Т у з и к о в а. Слазь, Борька, слазь, говорю!

Ю н о ш а. Чтобы эта гадина питалась моим светом?.. Да меня от флота, от боевой службы, оторвали… Я на дне реки без передышки вкалываю, по камешку электрогэс собираем… Пускай в темноте, пускай коптилку жгет, каракатица…

Т у з и к о в а. А мы? Тоже коптилку?

З о я. А сам, сам?

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Опомнись, чудак… (Понизив голос.) Мы-то что, профессор, за ширмой вон… И спит на книгах, лежанку себе из самых толстых сложил, и ходит с книгами. Ученый человек…

Т у з и к о в а. Правда, в летах, а все-таки… Ты тут и не бываешь почти, а нам от него как-никак мужской дух. Хоть кашлянет басом.

Ю н о ш а. Так светит же мой свет, овчарке светит!

З о я. Еще много и похуже тварей под одним с нами солнцем.

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц (из-за ширмы). Каждую, да-да, каждую тварь надо лишать солнца строго конкретно.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Слыхал! Вот так, как скажет что…

Т у з и к о в а. Басом…

Ю н о ш а (неохотно спускается с табурета). Тогда выгнать ее надо.

Т у з и к о в а. А я что говорила! Когда-а еще…

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Нет, нет, поверьте, она еще будет человеком. Такая яркая натура…

Т у з и к о в а. Гнать ее, как бесполезно-вредную! А ты, Зойка, защищала, справедливость показывала.

З о я. Вон она дыру заделывать взялась… Как ее поймешь? Сама, одна…

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Кирпич носил я.

Т у з и к о в а (с повышенным интересом). Глядите, еще может… (Заглядывает за ширму.) Ежели бороду срезать да сбросить годков тридцать.

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Был означенный муж летами молод, воспитан в придворных нравах, образом мысли великодушен…

Т у з и к о в а (разочарованно). Один бас.

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Табула раса[3]…

Вбегает  Н и л а, в радости она забылась, очень возбуждена.

Н и л а. Товарищи, наши войска Белгород взяли! Много пленных, огромные трофеи. Сегодня в Москве салют… (Осеклась, увидев холодные, настороженные лица.)

З о я. А тебе что за радость?

Ю н о ш а. Взяли и еще возьмем. Всю землю свою освободим. И другим поможем.

Н и л а (еще не до конца подавив жестокую обиду). Радоваться мне запрещаете? Может, у меня тоже кое-что советское осталось?

Ю н о ш а (угрожающе). Умолкни…

Н и л а. Э, да ты с характером, полосатенький! (Глухо.) Тронь только, тронь…

Юноша отходит.

Эх, милые вы мои люди!..

З о я (рассмеялась, изумленная). Милые?..

Т у з и к о в а. Это, значит, мы — ей?!

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц (меланхолически). Где ты, новый Достоевский?..

З о я. Как немцев от города отбросили, так мы теперь милыми стали? Я тебе ничего не забуду.

Н и л а. Так и надо, не забывай. (Отошла к пролому в стене, взяла лопату, перемешивает глину в корыте.)

З о я. Если ж я не забуду, то не жить тебе здесь, в городе моем не жить!

Т у з и к о в а. Офицера у честной девчонки отбила. Одного артихектора тебе мало, да?!

Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если б в дверях не появился  м о л о д о й  т а н к и с т  в кожаном шлеме и потертой тужурке. Подбросив плечом закинутый за спину вещевой мешок, он улыбается, глядя на Зою. Та узнала и, тихо вскрикнув, бросилась к танкисту.

З о я. Алешенька!

А л е к с е й (обнимая Зою). Вот и я… вот и я…

Т у з и к о в а. Честно дождалась, ничего не скажешь.

А л е к с е й. В глубокий тыл едем, в Челябинск, новые танки получать. Остановочка, слава богу. На целых три часа отпуск!

З о я. Ой, как мало!

Т у з и к о в а. Три-то часа? Свадьбу можно сыграть.

А л е к с е й. Все — твои соседи? Здравствуйте, земляки. (Подходит к пожилой женщине, здоровается за руку.) Окопы копала, мать? (Ласково прижимает руку пожилой женщины к щеке.) Шершавенькая… А ты, огненная блондинка?

Т у з и к о в а (сухо). Всякому своя занятие.

А л е к с е й (подает руку юноше в тельняшке). Морячок на суше?

Ю н о ш а. Под водой, братишка.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Электрогэс по кусочкам собирает.

А л е к с е й. Спасибо за терпение. Это хуже, чем на фронте. А ты, папаша, чего не бреешься? Хочешь, бритву подарю? Есть одна лишняя, трофейная.

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Вы одарили меня свободой, молодой человек, это больше, чем бритва.

А л е к с е й (заглядывая за ширму). Вот так постель! Одну ночь поспишь — ума наберешься. (Окинул взглядом стены, испещренные надписями и следами пуль.) Заслуженный дом…

Воспользовавшись тем, что Алексей задержался возле интеллигентного жильца, Нила пытается выйти.

Стой, красавица! Гордая какая соседка. И познакомиться со мной не хочет…

Т у з и к о в а (хихикнув). Одним больше, одним меньше.

А л е к с е й (обернулся к Тузиковой). Золотце червонное, зачем обижаешь? (Присматривается к Ниле.) А ведь я тебя где-то встречал…

З о я. Алеша…

А л е к с е й. Погоди, Зоя. Где ж я тебя встречал?..

Н и л а. Во всяком случае, я вас вижу впервые. (Выходит.)

Ю н о ш а. Овчарка она немецкая. Понял?

А л е к с е й. Овчарка?..

З о я. Ладно, Алеша. Со всеми познакомился, а теперь… Правда, комната у меня здесь не то что раньше. Да еще вот ключ потеряла, дверь сняли, унесли и…

Т у з и к о в а. Все мы людишки деловые, разойдемся кто куда.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Мне на рынок надо сходить.

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Батюшки, опаздываю в институт!..

Ю н о ш а. А я… в комендатуру пойду… я эту гадину отсюда выкурю.

Все уходят, оставив Зою и Алексея.

А л е к с е й. Зоенька! (Сжимает ее в объятиях.)

З о я. Алешка…

А л е к с е й. Показывай свой терем. (Одной рукой обнимает прильнувшую к нему Зою, другой несет вещевой мешок.)

Вскоре после того, как  А л е к с е й  и  З о я  скрылись в Зоиной комнате, входит  Н и л а. Осторожно оглянувшись, вынимает из-за пазухи свернутую трубочкой бумажку.

Н и л а (читает). «Дело завершается вполне удачно. Осталось, видимо, немного. Встречаться с Бренком вам не следует. Мы со своей стороны примем меры. В случае крайней опасности можете его уничтожить. Митрофанов». (Быстро чиркнув спичкой, сжигает записку. Затем, прислушавшись к смеху, доносящемуся из Зоиной комнаты, приподнимает половицу в углу, но тотчас же опускает ее и выпрямляется.)

С полотенцем в руке выбегает  А л е к с е й, за ним  З о я.

З о я. Побежим к реке, там и я искупаюсь.

А л е к с е й (увидев Нилу, остановился). Слушайте, как вас зовут?

З о я (нетерпеливо). Алеша!

А л е к с е й. Постой…

Н и л а. Рановато вы на других начинаете заглядываться, танкист.

З о я. Идем. Нилой ее зовут.

А л е к с е й (радостно). Точно, вспомнил! Все вспомнил… Нила Снижко? Так?

Н и л а. Допустим, так. (Идет к выходу.)

А л е к с е й. Стой, стой! Ты же нас в сорок первом из окружения выводила, меня и ребят нашего батальона! Осенью сорок первого, под Харьковом… Через линию фронта, а линия эта менялась так быстро…

Н и л а. Это факт не из моей биографии.

А л е к с е й. Зачем темнишь? Ты же десятки раз жизнью из-за нас рисковала. С фрицами по-ихнему, по-немецки, балясы разводила, чтобы разузнать да пройти…

З о я. Неужто, Алеша?..

А л е к с е й. Голову на отсечение — она!

Н и л а. Спасибо, хоть один человек по-доброму подумал. Может, плеваться вслед перестанут! Да только не про меня все это.

А л е к с е й. Что я тебе, какой-нибудь лунатик?! Я и раненый был и в танке горел, а котелок в исправности — и не темни! (Вскричал.) Ильюху-то, Ильюху Кульнева небось помнишь?!

Н и л а. Какого Ильюху?

А л е к с е й. Да сержант, а теперь лейтенант, командир нашего взвода… Ильюха Кульнев, рослый такой, плечистый… А? Ведьма глазастая, притворяешься ты, что ли?!

Н и л а (замкнуто). Меня сержанты никогда не интересовали.

Алексей, крайне обескураженный, идет к выходу.

З о я. Говорила я тебе… (Выходит вместе с ним.)

Н и л а (одна). Ильюха Кульнев…

В задумчивости она роняет слова песни. Как бы вторя ей, вступает баян. И мы слышим сержанта Кульнева и его бойцов.

Г о л о с  К у л ь н е в а. Запомните нас веселыми!

Г о л о с  Н и л ы. Кого — вас?

Г о л о с  К у л ь н е в а. Всех наших, кого через фронт вели! А мы вас не забудем!

Г о л о с  Н и л ы. Через время и война забудется, сержант, и военные встречи.

Г о л о с  К у л ь н е в а. Эх, если б музыка могла превращаться… Я бы такие памятники расставил… И здесь, где прощаемся, может быть навсегда, и на каждой поляночке, что с этой буду сравнивать, вспоминаючи… (Играет на баяне.)

Г о л о с а  б о й ц о в. Прощай, недотрога, спасибо! Счастливых тебе дорог!

Г о л о с  К у л ь н е в а. Запомните нас веселыми.

Факт не из моей биографии.

Входит  Ф е д о р. В каждой черточке его лица светится радость.

Он шагнул было к Ниле, но сдержался, заглянул в пролом стены в комнату Зои.

Федор… Что это значит?..

Ф е д о р. Много, так много можно было бы сказать… но… Вот получите свой комсомольский билет!

Н и л а. Вы?! (Погасила вспыхнувшую радость и даже насторожилась.) Мой комсомольский билет?

Ф е д о р. Да, ваш. Возьмите же его.

Н и л а. Интересно посмотреть, что это такое. (Раскрывает билет, с волнением всматривается.)

Ф е д о р. Мне передал его полковник Митрофанов. Специально пригласил и…

Н и л а. Та-ак… (Спрятала комсомольский билет в карман.) Так, так, так… (Вдруг сильно прильнула к груди Федора.) Федя!

Ф е д о р (гладит ее волосы). Сказал, что доверяет, и просил молчать. Теперь мы вместе…

Н и л а (торопливо утирает слезы). Всё, всё… Извини, сорвалась.

Ф е д о р. Бесстрашная моя.

Н и л а (как бы оправдываясь за минутную слабость). Нет, кто одинок среди людей, тот не живет, будто и нет его на свете…

Ф е д о р. Если б я мог взять на себя хоть частицу того, что ты переносишь…

Н и л а. Теперь мне будет легче, гораздо легче. Ты, как потайной проводок, будешь связывать меня с людьми. Ах, как мне хочется по-человечески, попросту говорить, может быть, глупости болтать, плакать, петь — с ними, моими, советскими!

Ф е д о р (обнимает Нилу). И я могу теперь просто вот так смотреть в твои глаза — и верить, верить?!

Н и л а. Чтобы верить, у человека в общем-то больше причин, чем для того, чтобы не верить…

Входит  Ч у ф а р о в.

Ч у ф а р о в. Мне сказали, что ты снова пошел сюда… Когда это кончится, Федор?

Ф е д о р. Никогда, Аркадий Игнатьич.

Ч у ф а р о в. Вот как! Тогда я снимаю с себя всякую ответственность за твое общественное лицо.

Ф е д о р. Хорошо, договорились.

Ч у ф а р о в. Где же твоя острота глаза?

Ф е д о р. Все дело в том, дорогой мой дядя, что у нас с вами разные глаза. (Взволнованно.) Почему я должен был сразу оттолкнуть ее?! Ведь она родилась и выросла среди нас, она…

Ч у ф а р о в. Так что ж, ты ее простил?

Ф е д о р. Если б я… в конце концов я мог бы ее даже убить.

Ч у ф а р о в. Так какую ж ты видишь между нами разницу?!

Ф е д о р. Разница между нами в том, что вы могли бы ее убить и не попытавшись понять ее хоть немножко!

Ч у ф а р о в. А что понимаешь в ней ты?!

Ф е д о р. Да, конечно, овчарка… Боитесь, как бы не обвинили в мягкотелости, объективизме, беспринципности? Раз — и голова с плеч! Или в душу наотмашь…

Ч у ф а р о в. Что же мне — полюбить ее? Ее?! Я щадил тебя, но если так… Смотри, какие фотографии я сегодня получил! Вот и вот… Это все она… И с кем, в каком виде! Я думаю, ты не пожалеешь тысячи рублей…

Ф е д о р. Дорогой Аркадий Игнатьич, боюсь, что эти снимки вы больше купили для себя, чем для меня…

Ч у ф а р о в. Ты… ты… Вот они, умные сердца! Я иду к Маше, к твоей матери. Я покажу ей эти фотодокументы. Я позову ее сюда, — может быть, она тебя образумит. (Выбегает.)

Н и л а (после паузы). Хорошо ты с ним… А обо мне он знает только дурное.

Ф е д о р. Да, но хотел ли он, стремился ли он узнать хорошее?! (Мягко, с улыбкой.) Мне кажется, любовь к тебе сделала меня совсем-совсем взрослым. (Целует Нилу.) Ты знаешь, Митрофанов разрешил тебе переехать отсюда.

Н и л а (удивлена и обрадована). Куда?!

Ф е д о р. Если ты не возражаешь — ко мне.

Н и л а. Милый мой…

Ф е д о р. Митрофанов велел тебе поторопиться. Он сказал, что подошлет машину к четырем часам на угол Кутузовской улицы.

Взглянул на часы, с улыбкой.

Ты пока собирай свое приданое…

Н и л а. Может быть, мы сходим за машиной с тобой вместе?

Ф е д о р. Лучше, если ты за это время соберешься. Мы скорее выберемся отсюда.

Н и л а (крепко целует Федора). Иди!

Ф е д о р. Мы будем жить возле самого парка. Чудом уцелел наш дом… то есть не весь дом, а… Это был такой огромный скворечник из стекла и бетона, в стиле Корбюзье. В общем — комната «люкс»! Версальский шик, даже паркет сохранился. Мама пока и день и ночь в госпитале… Слушай, я, кажется, свихнусь от счастья. (Обняв Нилу, выбегает.)

Н и л а (одна). Велел поторопиться… Торопиться? (Быстро надев вязаную куртку, проходит в угол комнаты и снова приподнимает половицу. Достала из тайника пистолет, сунула в карман куртки, но тут же вынула, решив проверить. Когда она проверяет его и вставляет обойму, слышится шорох. Нила скрывается за двустворчатой ширмой интеллигентного жильца.)

В пролом стены влезает  Э д и к. И сразу вслед за ним — С а ш к а. Эдик, как видно, не ожидал появления друга, оторопел.

С а ш к а. Раз, два — и в дамках! Внезапность — секрет успеха. Какие делишки без меня обделывать собрался? Тайна?

Э д и к. Ты чего шпионишь за мной?

С а ш к а. Как тебе — так было можно? А мне нельзя?

Э д и к. Это совсем Другое дело. Я за твою гранату боялся.

С а ш к а. Теперь не бойся. Мамку в милицию вызывали, к главному начальнику. «Ежели, говорят, ваш сын не перестанет носиться с гранатами, то мы, говорят, его в колонну малолетних преступников».

Э д и к Кто был прав?

С а ш к а. Ты говори: чего тебе тут надо?

Где-то вблизи раздались выстрелы.

Э д и к. Опять старшина из госпиталя ворон пугает.

Нила насторожилась. Ребята ее не видят.

С а ш к а. Старшина — из автомата, очередью, а это кто-то другой. Да ты мне зубы не заговаривай, отвечай: какую тайну замыслил?

Э д и к (снял очки и, явно копируя кого-то, посмотрел в одно стекло). С этой… с Нилой поговорить хочу.

С а ш к а. Секретики уже?!

Э д и к. Безо всяких секретов ей все скажу. Помнишь, капитан к ней приходил, дядя Мика? Зачем сама себе авторитет подрывает?

С а ш к а. Авторитет?

Э д и к. Знала бы, что болтает Тузикова!

С а ш к а. Обратно любовь.

Э д и к. Как — обратно?

С а ш к а. А с архитектором, у нее, по-твоему, что?!

Входит  С т а в и н с к и й, растерзанный, тяжело дышит.

С т а в и н с к и й. Марш отсюда, пацаны.

Ребята исчезли. Ставинский проследил за ними взглядом, пока не затихли вдали их голоса.

Н и л а (выходя из-за ширмы). Здравствуйте, Мика. Боже, какое у вас надутое лицо! Вас обидела Лизочка? Получили нагоняй от начальства? Нет, я угадала — вы не успели опохмелиться!

С т а в и н с к и й. Отдаю должное вашей выдержке, фройляйн Снижко.

Н и л а. Мика, вам гораздо лучше улыбаться.

С т а в и н с к и й. Во-первых, вы знаете, что я не Мика. А во-вторых, у меня нет времени.

Н и л а. То есть как это вы не Мика?

С т а в и н с к и й. С вашей легкой руки, фройляйн, я уже даже и не Фридрих Бренк.

Н и л а. О чем вы говорите?

С т а в и н с к и й. С вашей легкой руки, я — труп. Да, фройляйн Снижко. Агенты полковника Митрофанова сейчас для меня не так страшны, как мои соотечественники. Я хожу и не знаю, от кого из своих я получу смерть. Знаю лишь одно — что кому-то приказано привести в исполнение приговор над глупым, несчастным Бренком.

Н и л а. Мика… вы… Это невероятно… Вам надо к врачу, я боюсь вас!..

С т а в и н с к и й. Вы имеете основания бояться меня всерьез. Именно с вас начался мой ужасный, непоправимый провал. И если бы только мой! Я провалил лучших наших агентов… Идиот, я начал уточнять, действительно ли адъютант генерала фон Раннерта был советским разведчиком. И вот тут-то… Да-а, Митрофанов и его хитрый шеф хорошо расставили свои ловушки, начиная с вас…

Н и л а. Мика, я… я сейчас закричу…

С т а в и н с к и й. Не поможет, фройляйн Снижко. Вас очень ценят, охраняют. Но имейте в виду — одного из ваших телохранителей я только что сунул в водосточный колодец.

Н и л а (поет, отчаянно, с вызовом).

«Девчонка на панели Одна, совсем одна… А ночь над Либенштрассе Чертовски холодна!»

С т а в и н с к и й. Фройляйн Снижко! Перестаньте играть, хотя бы из уважения к покойнику.

Н и л а. Хорошо. Что вы хотите, господин покойник?

С т а в и н с к и й. Как известно, покойники не отличаются разнообразием желаний… Моя единственная цель…

Н и л а (увидела, что Ставинский опустил руку в карман, выхватила пистолет). Эй! И не шевелитесь… Торжественный покойник. Ну! Я не так сентиментальна, я уложу вас без всяких пышных слов.

Вбегает  Ч у ф а р о в.

Ч у ф а р о в (оглядываясь назад, заканчивает фразу, адресованную идущей следом Марии Игнатьевне) …ты только послушай, что он говорит! (Видит Нилу, направившую пистолет на Ставинского.) С ума сошла!.. (Хватает Нилу за руку.)

С т а в и н с к и й, воспользовавшись этим, трижды стреляет в Нилу и через пролом в стене бросается вон.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Что это?!

Н и л а (опираясь на стенку, идет по комнате). Ревность… что же еще?..

Ч у ф а р о в (истерически). Она сама целилась в него… Отдайте оружие!

Н и л а (прячет пистолет в карман). Это зажигалка… игрушка… немецкая зажигалка…

М а р и я  И г н а т ь е в н а (с профессиональной ловкостью укладывая Нилу на полу). Лягте, лягте удобнее, вот так!.. (Торопясь, осматривает Нилу.) Тут, рядом, наш госпиталь…

Ч у ф а р о в. Вот с кем связался твой сын! (Уходит.)

М а р и я  И г н а т ь е в н а (проводив Чуфарова гневным взглядом). Лежите, лежите, я сейчас… Позову санитаров… (Выбегает.)

Входят встревоженные  п о ж и л а я  ж е н щ и н а,  и н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц,  ю н о ш а  в тельняшке.

П о ж и л а я  ж е н щ и н а. Ой, бедолага…

И н т е л л и г е н т н ы й  ж и л е ц. Жива… она дышит!

В проломе стены показываются  Э д и к  и  С а ш к а.

Ю н о ш а. Допрыгалась…

Появляется  Т у з и к о в а.

Т у з и к о в а (кричит). Во-во-во, кого в дворниках держат! Капитана подвела!

П о ж и л а я  ж е н щ и н а (сурово). Да ты что, Наталья?..

Т у з и к о в а. А что, что?! Вон заграбастали миленького да в комендатуру…

Ю н о ш а. Ладно, сократись.

Вбегает  Ф е д о р.

Ф е д о р. Нила… Нила! (Склоняется к ней.)

Н и л а. Я боялась… не дождусь тебя… (Шепчет.) Возьми у меня из кармана мой комсомольский билет… передай Митрофанову…

Ф е д о р. Здесь, через два дома, госпиталь… (Хочет поднять Нилу.)

С а ш к а. Доктор бежит! И бойцы с носилками…

Н и л а (Федору). Как хорошо, что ты все знаешь… Родина и ты.

Вбегают, бодрые после купания, с цветами в руках  З о я  и  А л е к с е й. Остановились, смотрят. Зоя тихонько дернула за рукав Тузикову, подставила ей ухо.

Т у з и к о в а. Капитан стрелял. Тот самый, что Микой звали. (Философически вздохнув.) Обнаковенная история!

Быстро входят  М а р и я  И г н а т ь е в н а  и  с а н и т а р ы.

М а р и я  И г н а т ь е в н а. Все готово к операции… (Взяла руку Нилы, прощупывает пульс.)

Ф е д о р. Мама!

Мария Игнатьевна отвернулась, скрывая слезы.

Н и л а (собрав последние силы). Запомните нас веселыми!..

Словно бы издалека возникает мелодия песни о юном барабанщике. Выпрямившись, как в почетном карауле, застыла Мария Игнатьевна.

А л е к с е й. Слушай, Зойка, дело тут не такое простое… Всего я знать не могу, а за то, что сделала она для нас в сорок первом… (Снимает со своей груди знак гвардии, доверительно.) Вот, положи ей вместе с цветами этот гвардейский знак, от гвардии солдат.

З а н а в е с

1958

ЛОЖЬ ДЛЯ УЗКОГО КРУГА Комедия в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АНДРЕЙ КАЧУРИН.

МАРИЯ ИППОЛИТОВНА — его бабушка.

КЛАВДИЯ БОЯРИНОВА.

ОЛЯ — ее дочь.

ВАЛЕРИЙ — ее сын.

СЕРГЕЙ ИВАСЮТА.

МАКСИМ МИНАЕВ.

ИЛЬЯ ДИЧАЛОВ.

ПОКАТОВ.

ВЕРА ОТОЩЕВА.

НИНОЧКА — почтальон.

Действие происходит в крупном приморском городе Дальнего Востока в 1961 году.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

А н д р е й  К а ч у р и н  только что проводил гостей — своих товарищей по кораблю, моряков китобойной флотилии. Андрей — высокий, широкоплечий молодой человек лет двадцати восьми. Тяжкая работа китобоя выправила его, закалила. Ледяной ветер морей Антарктики, откуда он недавно вернулся, обжег и вычернил лицо. Рядом с ним его  б а б у ш к а.

А н д р е й (переключает магнитофон). Славно посидели.

М а р и я  И п п о л и т о в н а (напоминает большую нескладную девочку в белом парике). Это хорошо, что у тебя за шесть дней после возвращения из плавания побывала… уже не помню, какая по счету ватага твоих друзей…

А н д р е й. Ольга вернется к семи.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Почти неделя, как ты дома, а я все ищу тихую минуту.

А н д р е й. Хитрющая старушенция! Ты всматриваешься в мою пиратскую физиономию — начинаю ли я отдыхать после нескольких месяцев моря?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Слишком примитивная схема.

А н д р е й. А, понятно! Андрюшка, внук, не слишком ли пришибает тебя работа китобоя? Остается ли время на стихи, романы, хотя бы по радио музыку послушать… Так?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Провидение на уровне питекантропа.

А н д р е й. Тогда — главное: как тут, Андрюшка, твои делишки, рада ли твоему возвращению одна суровая юная красавица?.. Бабуля, скучала тут Олька без меня?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Да! Исключая последний месяц.

А н д р е й. А что в последний месяц?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Тут ее немножко развлекал этот москвич.

А н д р е й. Отличный парень. Оля меня с ним познакомила.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Да, мне он тоже нравится. Читал здесь лекции. Таким образом познакомился с Клавдией Иосифовной, а потом уже с Олей. Симпатичный, интеллигентный. И все-таки… Хотелось, чтобы ты скорей вернулся!

А н д р е й. Вернулся! Жени-ка ты внучонка, баба Маша!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Жалко.

А н д р е й. Меня, Олю, Максима?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Себя. Впрочем, что ж… буду с утра до вечера в клубе пенсионеров забивать козла.

А н д р е й. Баб-ка!.. Ольга вернется к семи…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Прежде чем думать о женитьбе… Ты пытался на этот счет выяснить мнение Клавдии Иосифовны?

А н д р е й. Для нее это не будет новостью.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Я поговорила бы сама, но боюсь напортить… Каким-то чудом задержалась в ней обаятельная простотца… от молодости. А в сущности, весьма сложная натура…

А н д р е й. Я вижу, ты сама ее не жалуешь… Иногда пытаешься «воспитывать».

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Разложи географическую карту, зажмурь глаза, ткни пальцем — всюду мои воспитанники.

А н д р е й. Неистовая моя бабка… Вспомни, как оно у Толстого: мы любим того, кому сделали что-то доброе.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Толстовская мудрость хороша не для всех случаев жизни. Ты безотчетно добр.

А н д р е й. Восемь месяцев в году я убиваю огромных безобидных животных… Даже религии нашей планеты — лицемерные, лживые, — даже они говорят о любви к ближнему, о прощении, согласии. Неужели мы, новые люди, исповедуем самую суровую веру?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Когда так перепуталось у тебя в голове?.. Нет, нет, ты дашь мне полный рапорт: что ты в последнее время читал, какие фильмы смотрел, с кем общался.

А н д р е й. Бабушка, я взрослый, я женюсь.

Входит  С е р г е й  И в а с ю т а, молодой человек лет около тридцати, в модном костюмчике, с чемоданом в руке.

И в а с ю т а. Здравствуйте… Если не возражаете, Сергей Матвеевич Ивасюта.

А н д р е й. Таинственная лоция, расшифруйте.

И в а с ю т а. Работник архива, столичная штучка. Разрешите поставить чемодан?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Садитесь.

И в а с ю т а. Собираюсь тиснуть небольшую книжечку, брошюрку для военного читателя.

А н д р е й. И давно вы… тискаете?

И в а с ю т а. Собственно, статейки проходили… кое-где… А книжечку — впервые.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Можно узнать, чему мы обязаны интересом к нам?

И в а с ю т а. Ваша семья имеет к моей брошюре самое непосредственное отношение. Да вы не беспокойтесь, я не писатель!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Жаль, жаль.

И в а с ю т а. Извините, я в том смысле, что ничего от себя выдумывать не собираюсь. Фантазия — страшно рискованная вещь.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Предъявите-ка, дружочек, документ.

И в а с ю т а (предъявляет). Вот, пожалуйста. (Андрею.) А чем вы занимаетесь?

А н д р е й. Я? Собак стригу. Вы знаете, в каждом большом городе есть собачьи парикмахеры… Самая модная стрижка — у пуделей.

И в а с ю т а. Нет, серьезно, что вы делаете?

А н д р е й. Скачут, скачут три ковбоя… «Эй, Джо, сколько будет дважды два?» — «Четыре». Ба-бах, выстрел. Скачут, скачут уже два ковбоя… «За что ты его убил?» — «Он слишком много знал!»

И в а с ю т а. Извините за любопытство.

М а р и я  И п п о л и т о в н а (возвращает документ). Спасибо. Меня зовут Мария Ипполитовна Качурина.

А н д р е й. Меня — Андрей Качурин. Я — китобой.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Вы что-то хотите сказать?

И в а с ю т а. Виноват… Я… рассматриваю вас.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Вы опоздали лет на пятьдесят.

И в а с ю т а. Странно, мне кажется, я где-то видел ваши фотографии.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Возможно, в «Учительской газете».

И в а с ю т а. Как интересна жизнь… (Как бы спохватился.) Вы — китобой?!

А н д р е й. Так точно.

И в а с ю т а. Как вы бьете китов?

А н д р е й. Как полагается.

И в а с ю т а. Чуточку подробней. В каких морях?

А н д р е й. Моря Антарктиды.

И в а с ю т а. Так далеко плывете?

А н д р е й. Мы плывем, японцы плывут, норвежцы плывут, американцы плывут, голландцы плывут, англичане плывут — весело.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Так о чем же вы мечтаете тиснуть брошюрку?

И в а с ю т а. Ваш сын, Василий Качурин…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Вы что-то знаете о Васе?!

И в а с ю т а. Видите ли…

А н д р е й. Баба Маша, спокойно…

И в а с ю т а. А что известно вам?

А н д р е й. Двадцать лет мы знали только то, что отец пропал без вести. На наш последний запрос — это было с полгода назад — нам ответили, что он погиб в феврале тысяча девятьсот сорок пятого года в фашистском лагере военнопленных. Теперь говорите все, что знаете вы.

И в а с ю т а. Я прошу простить меня, я так неумело и неосторожно начал эту беседу… Мертвые не возвращаются. Однако, если человек отдал жизнь за людей, рано или поздно это становится известно.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Васенька…

И в а с ю т а. Недавно архивом были получены документы… Огромный лагерь смерти. Несколько десятков тысяч узников. Страшные, нечеловеческие условия… И вот, зная о приближении фронта, полковник Василий Качурин готовит восстание. Гениальная конспирация, мужество. Сплотил, вдохновил, поднял тысячи людей… Смертники стали бойцами. Вот о нем я и хочу написать. Все, что можно было узнать в Москве, изучил. Теперь приехал сюда, на родину.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Жить будете у нас.

И в а с ю т а. Правда, мест в гостинице нет… но я имел в виду…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. В этой комнате обычно живут гости. Хотите умыться с дороги?

И в а с ю т а. Благодарю. А у вас просторная квартира! Сколько комнат?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Пять. Две занимаем мы с Андрюшей. Две — семья Бояриновой. А эту эксплуатируем совместно, как клуб.

И в а с ю т а. Клавдия Иосифовна Бояринова?.. Ваш сын дружил с ней до войны… любил ее?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Да.

И в а с ю т а. И давно живете вместе?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. С девятьсот сорок седьмого. Была у нее трудная полоса. Неудачное замужество. Вот я ее и приютила: единственная, кроме Андрюши, живая память о сыне.

И в а с ю т а. Клавдия Иосифовна — одна живет или…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Двое детей. Дочь Оля, двадцати четырех лет. Сын Валерий, восемнадцати лет.

И в а с ю т а. Извините, пожалуйста, а где ее муж?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. С мужем, отцом Валерия, она разошлась в том самом сорок седьмом году, когда и появилась в этом доме.

И в а с ю т а. Так что же, у ее дочери и сына разные отцы?

М а р и я  И п п о л и т о в н а (неохотно). Видите ли, Оля родилась до замужества Клавдии Иосифовны. Поэтому, когда вы встретитесь с ней, не очень увлекайтесь расспросами.

А н д р е й. В общем, располагайтесь здесь. Где умываться и прочее, пойдемте я покажу. (Показывает, возвращается.) Баба Маша!

Молча они обнялись.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Через двадцать лет…

Входит  О л я. Молчаливая, сумрачные глаза под густыми черными бровями. В каждом жесте чувствуется воля, собранность. Зато когда улыбается, удивительно солнечным становится все лицо.

О л я. Добрый вечер. В гастрономе клубника. Откуда-то с юга. Весной пахнет. Это вам, Мария Ипполитовна.

М а р и я  И п п о л и т о в н а, взяв пакет, выходит.

А н д р е й. А мне что?

О л я. Трепач. Ты как-то подозрительно светишься. Опять были твои дружки?

А н д р е й. Оля, сейчас в ванной комнате, слышишь, плещется человек из Москвы. Да, приехал к нам. И привез весть о моем отце!

О л я. Жив?

А н д р е й. Нет. Но погиб он героем.

О л я. Расскажи.

А н д р е й. Потом.

О л я (сострадательно). Андрей… ладно, ну… В сквере фиалки расцвели! (Прикасается к щеке Андрея.) Колючий, старикан…

А н д р е й (встряхнулся). Старикан? Когда я подтягиваюсь на турнике, мне кажется, я натягиваю небо себе на голову. Сегодня я во сне видел тебя.

О л я. Как?

А н д р е й. Одно лицо, но как бы в нескольких снимках сразу. Лицо, лицо… Наплывает из темноты и тут же, рядом, второе, третье…

О л я. Вот насмотрелся-то, бедняжка.

А н д р е й. Еще сеанс заказал. Отличный парень этот архивист… А какой любопытный. Знаешь, мы недооценивали эту черту. Любопытство… Что посылает меня в море? Я хочу видеть. Любопытно мне все: люди с незнакомой речью, огромные деревья, усыпанные цветами — розовыми, большими, как подсолнух, женщины в одеждах ярче птичьего оперенья.

О л я. Женщины?..

А н д р е й. Если бы я захотел в карикатуре изобразить человека будущего, я нарисовал бы хитрющую физиономию с длинным-длинным носом, как у Буратино!

Входит почтальон  Н и н о ч к а, девушка лет семнадцати, в ярком платочке, повязанном по-бабьи, под подбородком.

Н и н о ч к а. Здрасти.

А н д р е й. Здравствуй, Матрешка.

Н и н о ч к а. Андрей Васильевич, я не Матрешка — я Ниночка. (Подает письмо Оле.) Распишитесь. (Андрею.) Письмо от вас, а вы уже здесь.

А н д р е й. Тсс, Матрешка, не рассуждать. Садись, садись к столу; знаешь, какое у нашей бабки варенье? Вот, быстро хватай ложку и сувай в рот.

Оля распечатывает и читает письмо.

Когда отломишь диплом за среднюю?

Н и н о ч к а. Еще год. Десятый класс.

А н д р е й. Отметки паршивенькие, танцуешь много?

Н и н о ч к а. По способности.

А н д р е й. Заканчивай — и давай в монастырь.

Н и н о ч к а. В женский или мужской?

А н д р е й. Краболовное судно — слыхала? Там обычно женщин работает много. Вот тебе и будет монастырь. Волны да небо месяцев на пять, на шесть. Хочешь не хочешь, а за учебники возьмешься.

Н и н о ч к а. Спасибо. А китобои тоже уходят на много месяцев? Я, пожалуй, в китобои.

А н д р е й. Это почему?

Н и н о ч к а. Там ребята классные.

А н д р е й. Нельзя, Матрешка, у нас мужской монастырь.

Н и н о ч к а. До свидания. Хороших вам вестей!

А н д р е й. Спасибо, сегодня уже были…

Ниночка, помахав рукой, уходит.

О л я (дует на письмо). Горячее.

А н д р е й. Климат — Сингапур.

О л я. А ты помнишь, что написал?

А н д р е й. Конечно, не помню.

О л я. Врешь.

А н д р е й. Мало ли что взбредет в голову, когда возвращаешься из Антарктики, где видишь только айсберги, китов да сдираешь сосульки со щек и бровей.

О л я. А ты вспомни и скажи.

А н д р е й. Ты письмо-то прочитай, там кое-что все-таки есть.

О л я. Вот это кое-что ты мне и скажи — вслух, своим голосом.

А н д р е й. Да ну…

О л я. Я слушаю, я слушаю…

А н д р е й (после паузы). Стоим в Сингапуре. Дома я окажусь раньше, чем придет это письмо. Дурацки современная мода: избегать слов, которые почему-то называются возвышенными… Пусть я покажусь тебе старомодным, но я хочу сказать тебе все…

О л я. Говори.

А н д р е й. Я крепко запомнил тебя маленькой синеглазой молчаливой девочкой. Так крепко запомнил тебя маленькой, что до сих пор оберегаю тебя. Если тебе это хоть немножко поможет, я с тобой всюду: когда идешь по темной улице ночью и тебе страшно, когда собираешься выступать на комсомольском собрании и пересыхает в горле, когда ты далеко заплываешь и остается мало сил, чтобы вернуться к берегу.

О л я. Хорошее письмо… Ты помнишь — мы бежали, опаздывали на электричку? И у меня лопнул ремешок на босоножке. Ты очень смешно связывал ремешок, зубами.

А н д р е й. Сингапур вовсе не бананово-лимонный, он синеглазый. Все женщины там похожи на тебя, все, даже самые смуглые, самые узкоглазые. Я привезу тебе самое красивое во всей Индии сари, я купил его в Калькутте. В тот день, когда ты получишь это письмо, надень сари, и ты сразу докажешь, что даже в Индии, где множество красивых женщин, нет красивее тебя…

О л я. Тоже верно.

А н д р е й. Извини, я кажется, говорю не совсем то, что написал…

О л я. Мы же не буквоеды!

А н д р е й. Оказывается, ты можешь появляться, когда я тебя позову, и тебе не мешает расстояние, погода. Если бы вслед за нашим кораблем пройти с каким-либо необыкновенным фотоаппаратом, я уверен, можно было бы сфотографировать тебя на срезе ледяной горы, в темной ночной волне за бортом… Это, может быть, лишь десятая доля письма.

О л я. Пусть это будет миллионной долей, не возражаю. Остановись, что ты так забегал?!

А н д р е й. Мне кажется, я должен поговорить с твоей мамой, как ты думаешь? Даешь «добро»?

О л я. Даю.

А н д р е й. Бабушка — «за».

О л я. Ну, если бабушка…

А н д р е й. Все ясно: бабушка — «за»! (Целует Олю.)

Входит  И в а с ю т а.

И в а с ю т а. Я… можно сказать… освежился… Извините… Сергей Ивасюта.

О л я. Ольга.

А н д р е й. Дочь Клавдии Иосифовны. Семь часов в сутки варит уху.

И в а с ю т а (наивно). Зачем так много?

А н д р е й. Техник-технолог на рыбоконсервной фабрике.

И в а с ю т а. И все вместе в одной квартире… Здесь может быть два варианта: или дружба и любовь, или вражда на коммунальной почве.

А н д р е й. Мы живем по второму варианту. Опять, девушка, вы забыли подтереть пол в ванной комнате.

О л я. А вы вечно читаете… в местах общего пользования!

А н д р е й. Но когда вы садитесь на телефон…

Появляется  К л а в д и я  Б о я р и н о в а — энергичная, красивая женщина. Ей лет сорок пять, но можно дать и значительно меньше. В ее повадке ощущаются черты человека, привыкшего быть на виду. Однако говорит она тихо, даже подчеркнуто скромно. Иногда нет-нет да и мелькнет задушевная интонация. Со свойственным ей артистизмом мгновенно подстраивается к стилю разговора собеседника. Одета со вкусом, чувствуется, что следит за своей внешностью и слишком хорошо знает, что она нравится мужчинам. Курит. Вслед за ней входит ее сын  В а л е р и й — крепкий парень лет восемнадцати. Если к нему присмотреться, обнаруживается бесшабашное, даже какое-то шалое выражение глаз. Странно и несколько забавно и то, что он держится с надменностью, неожиданной для его возраста.

К л а в д и я. Здравствуйте. Бояринова.

И в а с ю т а. Ивасюта. А я вас представлял старше… И не такой красивой.

Входит  М а р и я  И п п о л и т о в н а.

К л а в д и я. Когда же вы успели подумать обо мне?

И в а с ю т а. Да вот, когда начал заниматься судьбой полковника авиации Василия Качурина… Я нашел ваши письма.

К л а в д и я (с легкой иронией и тревогой). Ох, как романтично…

И в а с ю т а. Его самолет сбили над оккупированной территорией Белоруссии. Много позже в белорусских лесах нашлась его полевая сумка-планшет. Так ваши письма оказались в архиве. А я — архивный работник.

К л а в д и я. Письма… Как говорит поэт: мы все в это время любили… Что ж, рада познакомиться. Мой сын Валерий.

И в а с ю т а. Рабочий, студент?

В а л е р и й. И то и другое. Активно стираю грань. Будущее принадлежит молодежи. (Андрею.) А что ты смеешься? Это, кстати, кто сказал? Молчишь? Двойка по…

К л а в д и я (прерывает). Помолчи, Валерий.

М а р и я  И п п о л и т о в н а (с грустной улыбкой). Социально запущенный ребенок.

К л а в д и я. Не успевает отдыхать. Работает на судоремонтном, учится, а еще — активный член заводской народной дружины.

В а л е р и й. Порядок — фундамент общества. И вообще я не люблю, когда блохи кашляют.

И в а с ю т а. Скажите, пожалуйста, сохранились ли у вас какие-либо материалы? Особенно интересно все то, что характеризует Василия Качурина как человека, так сказать, личную жизнь, молодость…

К л а в д и я (осторожно). Вас это интересует в связи с…

И в а с ю т а. Собираю материал. И вот занимаюсь истоками.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Товарищ Ивасюта специально командирован. (Ивасюте.) Все, что у нас сохранилось, — все в вашем распоряжении, Сергей Матвеевич. Письма разных лет, дневники, фотографии…

И в а с ю т а. Давайте, пожалуйста, давайте мне все это скорей.

А н д р е й. Есть! Бабуля, пойдем пороемся в твоих тайничках.

И в а с ю т а. Вот это оперативность!

А н д р е й  и  М а р и я  И п п о л и т о в н а  выходят.

В а л е р и й. Заграничное письмо? Покажи! От кого?

О л я (направляясь к выходу). От папы римского.

В а л е р и й. Покажи, покажи, Олька! (Уходит вслед за Олей.)

И в а с ю т а. Мне не терпится поговорить. Тихо, раздумчиво, не торопясь… Извините, пожалуйста, мой потребительский подход. Все-таки дело есть дело.

К л а в д и я. Трогательное вы существо, Сергей Матвеевич. Сколько вам лет?

И в а с ю т а. Двадцать девять; но все почему-то дают меньше.

К л а в д и я. Сергей Матвеевич, дорогой мой, я предоставлю вам некоторые материалы, с удовольствием… Но приоткройте мне, пожалуйста, ваш взгляд на судьбу Качурина. То есть, я хотела бы понять… А может, не нужно перегружать вашу память подробностями?

И в а с ю т а. Больше, больше подробностей! Это мне и надо. Даже маленькие подробности жизни такого человека…

К л а в д и я. Какого «такого» человека?

И в а с ю т а. Я иду по следам бессмертного героизма. Василий Качурин совершил свой подвиг в плену, в нечеловечески тяжких условиях.

К л а в д и я (с подъемом). Да, да, он всегда был какой-то необыкновенный.

И в а с ю т а. Когда вы с ним познакомились, Клавдия Иосифовна, скажите, пожалуйста?

К л а в д и я. С удовольствием. В сороковом году. Уже тогда он был известный летчик, орденоносец, воевал в Испании.

И в а с ю т а. Простите, он тогда был женат?

К л а в д и я. А?

И в а с ю т а. Он тогда был женат?

К л а в д и я. Нет. Жена его умерла двумя годами раньше. Андрюше уже было четыре года, а Олечке…

И в а с ю т а. И вы… вы… стали его женой?

К л а в д и я. Как вам сказать… Василий вечно кочевал с аэродрома на аэродром… финская война, потом началась Отечественная… Но в общем, конечно… Да вы почитайте его письма ко мне! Конечно, фактически я была его женой! Без формальностей, правда. Согласитесь, ведь регистрация брака далеко не самый верный признак супружества.

И в а с ю т а (глубоко увлечен). Спасибо, спасибо. Его письма. (Делает пометку в блокноте.) Брошюра моя — лишь первая ласточка. Подвигом Качурина заинтересовались кинематографисты. Мне думается, о нем создадут фильм, только бы хороший…

К л а в д и я. Я предоставлю все, все материалы!

И в а с ю т а. Возможно, ему даже поставят памятник в вашем городе.

К л а в д и я. Да? А я могла бы подсказать скульптору! У него была… знаете, когда он улыбался… появлялась такая характерная складочка… Вот здесь. (Показывает.) Она не всегда получалась на фотографиях.

И в а с ю т а. Как хорошо вы волнуетесь! Жаль, что вы не носите его фамилию.

К л а в д и я (в высшей степени возбуждения). Ну, это же формальность, пустяк! Ведь я вам говорю… Если воздух, полет были его стихией, то его сердцем была я… Мне могла бы позавидовать сама Беатриче, воспетая Данте… А мою Олечку… Бывало, возьмет на руки… возится с ней, ну прямо как с родной… (Замолчала вдруг, как бы захлебнулась, осененная мыслью. Отошла, утирая слезы, закурила.) Простите… Как глупо все это получилось, глупо, что мы тогда не зарегистрировались! Носили бы теперь гордую фамилию — память о героическом отце…

И в а с ю т а. Простите… в каком смысле — отце?..

К л а в д и я. В самом прямом! Он — отец. В общем, Олечка — наша дочь… Вот, открылась, вам — первому.

И в а с ю т а. И вы скрывали?

К л а в д и я. Да. Были причины, были… Я объясню вам… если хотите — всем! Его дочь должна носить его фамилию. Иначе — просто несправедливо! Поверьте, в его славе есть частица и моей души. Я буду ходить к памятнику… Мы будем ходить вместе с дочерью… И — розы, свежие розы даже холодной зимой будем приносить ему… Вы для меня — совершенно незнакомый человек… Ну, милый, милый! — но совершенно незнакомый, и я открываю вам затаенные глубины души… И как это вы меня к себе расположили?

Входят  М а р и я  И п п о л и т о в н а  и  А н д р е й.

А н д р е й. Мы для вас кое-что подготовили, Сергей Матвеевич. Когда посмотрите?

И в а с ю т а. Когда угодно.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Объединимся за чаем, ради гостя?

К л а в д и я. Замечательное предложение.

Входит  О л я, одетая в сари.

А н д р е й. Здравствуй, Калькутта!

К л а в д и я. По какому случаю, Ольга?

О л я. Андрюшин подарок.

М а р и я  И п п о л и т о в н а (ласково улыбнулась Оле). Помоги мне собрать на стол.

К л а в д и я. Выпьем чайку, а потом у меня еще одно дело. Иностранные женщины приехали. После спектакля в театре будет дан ужин, а я должна быть хозяйкой за столом.

А н д р е й. Значит, вы сразу после чая уйдете? А мне очень хотелось бы с вами поговорить, Клавдия Иосифовна.

К л а в д и я. О чем, Андрюша?

А н д р е й. Вы, наверное, догадываетесь. А то, знаете, кончится отпуск, снова уйду надолго в море…

К л а в д и я (уходя от разговора). А вот и чай.

Входит  В а л е р и й.

В а л е р и й. Чай? Я здесь! (Садится к столу.)

И в а с ю т а. Странно получилось… Соседа по самолету укачивало, и он спасался: всю дорогу пел, что-то рассказывал. Я, из сострадания, только слушал. Меня и укачало. Мне бы чаю покрепче.

В а л е р и й. Вот интересно. Все почему-то едят ветчину без сала. Если собрать обрезки со всех столов города, можно выручить большие денежки!

К л а в д и я. Помолчи, Валерий…

И в а с ю т а. Андрей, вы хорошо помните отца?

А н д р е й. Такое впечатление, будто он прилетал и улетал, а мы только и делали, что встречали его и провожали.

К л а в д и я. Судьба военного летчика.

В а л е р и й. Один поэт, какой-то молоденький, местный, забыл фамилию, на днях взобрался на скамейку в парке культуры и давай шпарить стихи. Подошли мы с приятелем да ка-ак заломили поэтику ручонки… А чудаки в отделении милиции тут же отпустили. Смешно!

К л а в д и я. Тороплюсь… Как бы иностранные женщины не оказались за столом без хозяйки! Кстати, Сергей Матвеевич, на этой встрече будет редактор нашей краевой газеты. Я могла бы переговорить с ним. Мне кажется, следовало бы поднять имя Василия Качурина в печати. Мы могли бы написать с вами вместе. Литературно обработали бы кое-что из того, что расскажет Мария Ипполитовна. А я поделилась бы воспоминаниями о моем муже и отце моей дочери.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Клавдия, о ком ты говоришь?..

К л а в д и я (значительно). Простите, Мария Ипполитовна, нему открыла первому… Оленька, Ольга, твой отец — легендарный герой войны, Василий Качурин.

О л я. Мама?!

В а л е р и й. Хо-хо!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Ай-яй-яй!

К л а в д и я. Ваш приезд, Сергей Матвеевич, откровенная минута… воспоминания…

И в а с ю т а (встает из-за стола). Разрешите мне… я должен, понимаете ли, часам к десяти… в общем, я вернусь через час-полтора, если можно?

К л а в д и я. Сергей Матвеевич, вы стали невольным свидетелем наших интимных дел…

И в а с ю т а. Извините… Через час-полтора… (Уходит.)

В а л е р и й. Сенсация мирового масштаба!

К л а в д и я. Валерий!

В а л е р и й (уходя). Андрюша, я счастлив, братишка!

О л я. Это неправда, мама!

К л а в д и я. Как ты можешь?.. Матери! В такую минуту. Я ухожу, Ольга, не жди меня, я вернусь поздно. (Уходит.)

О л я, в слезах, убегает.

А н д р е й. Баба Маша?! Неужели это правда?..

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Чудовищная выдумка…

А н д р е й. Черт возьми, как же быть?!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Самое время, дружочек, сделать что-либо доброе Клавдии Иосифовне! Вспомни Толстого.

А н д р е й. Чингисхана, бабушка! Чингисхана!

Гаснет сеет. Затем мы видим  К л а в д и ю. Она у телефона. В ее повадке ощущаются новые черты; она как бы угнетена бременем славы, полна сознания своей правоты и, пожалуй, сама успела поверить в собственную ложь…

К л а в д и я. Три дня, Иванушка… три дня глубокой печали… Воспоминания… Как подземные воды точат душу. (Громче.) Душу точат. Ах, как отринуть?.. Жизнь, только жизнь все поставит на место. Я чувствую небывалую ответственность. Будто он, Василий, приказывает: то, что в мирной жизни не успел свершить я сам, сделай ты, масштабно, ярко! Но я вдруг обнаружила, что беспомощна, как девчонка… Мне намекают, не далее как вчера, пока не скажу кто: не упускайте возможности, Алфимова из крайисполкома уходит на пенсию. Казалось бы, я… конечно! И тот же деловой профиль: культура… Иванушка, я не смею даже намекать. Слишком высоко то имя, которое я теперь ношу. А кроме того, я полагаю, теперь я вправе надеяться, что все произойдет без моих усилий… Ты?.. Что ж, толкни осторожно, если можешь… Целую тебя. (Опускает трубку.)

Входит  В а л е р и й.

В а л е р и й. Мать, Ольга теряет остатки скудного разума. Швырнула в меня томом энциклопедии!

К л а в д и я. Извини ее, повышенная нервозность.

В а л е р и й. Я ей говорю: отпуск у Максима кончается, уедет в свою Москву — и гуд-бай… А она в меня — томом… А почему бы ей не поехать с Максимом?! Взяла бы отпуск… Ты знаешь, сколько Максим монеты зашибает? Заглянул я как-то случайно в его партбилет…

К л а в д и я. Каким образом?

В а л е р и й. Самым простым. Висел пиджак на стуле…

К л а в д и я. И ты посмел?! Это же гнусно, пойми.

В а л е р и й. Начинается проповедь… Хорошо, пиджак на стуле не висел, и я никуда не заглядывал.

К л а в д и я. Валерий! Ну-ну, начал — так рассказывай.

В а л е р и й. Глаза на лоб полезли… что ни месяц — триста, триста пятьдесят рублей. А за декабрь прошлого года — сразу четыре тысячи. Это же новыми! Изобретение какое-нибудь.

К л а в д и я. Человек он, безусловно, порядочный. Вот поедет ли с ним Ольга — да, вопрос. А хорошо бы, очень… Это сразу разрядило бы тут атмосферу.

В а л е р и й. Мамаха, мне пора в дружину. Патрулирование улиц. (Уходит.)

Входит  А н д р е й.

К л а в д и я (вслед). Счастливо, сынок. (Подходит к Андрею.) Что читаешь, Андрюша?

А н д р е й (отчужденно). Достал в библиотеке. Физиономика.

К л а в д и я. Размах бровей индивидуума… складки рта…

А н д р е й. Изучаю фотографии Ольги. Сравниваю с моим лицом, с фотографиями отца. Я стал в тысячу раз внимательнее к тому, как люди говорят, как смотрят, как улыбаются, как отворачиваются, умолкают, как опускают глаза, как они ходят, сидят, здороваются…

К л а в д и я. Андрюша, значит, не только бабушка, но и ты не веришь мне?!

Входит  М а р и я  И п п о л и т о в н а.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Гудуть мои ноженьки… (Садится.) Здравствуй, невестка.

К л а в д и я. Добрый день, мама. (Уходит.)

А н д р е й (нетерпеливо). Данные твоей разведки? Выкладывай, бабуля.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Пить хотца.

А н д р е й (подает воду). Четвертые сутки — и никакого просвета… Ольга на себя непохожа… Украдкой выскальзывает и бежит на работу… Вчера вечером подстерег ее. Вырвалась, заплакала. Сказала: если я буду ловить ее — перестанет появляться дома, будет жить у подруг.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Это понятно.

А н д р е й. Ты была в депо?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Была. Проникла. Ползала там по-пластунски… Стоит перед глазами молодой, красивый парень, кочегар… Запомнила — Илья. А фамилия? Как-никак двадцать четыре года отстукал век… Вот и перебрала я со старыми паровозниками всех тех, кого зовут или звали Ильей…

А н д р е й. И — не нашла?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. И нашла, и не нашла… Мужчина лет под пятьдесят. Лучший машинист депо, Илья Дичалов. Все, все ему выложила, на уровне самого доходчивого психологизма. А он — ни звука! Чугунный, литой. Закатит глазищи, что-то свое соображает… сокровенное…

А н д р е й. Так, может, Илья, да не тот?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Тот, узнала я его. Ходил, гулял с Клавдией. А потом Клавдию к Васе ревновал. Тот!

А н д р е й. Баба Маша, мне бы с этим Ильей Дичаловым поговорить по-мужски?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Видно, не миновать, поговори. Ай да Клавдия свет Иосифовна… Увидела цель — и сразу, без колебаний… Давно, давно я замечала в ней такое, что меня настораживало… Я старалась, думала — худшие черты уйдут с годами. Нет, наоборот, с каждым годом она теряла все то живое, горячее, что было в ее душе…

Входит  И в а с ю т а.

И в а с ю т а. Можно или еще нельзя?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Где же вы бродяжили почти четверо суток?

И в а с ю т а. В Уссурийске был.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. А мы даже в милицию, в бюро происшествий звонили.

И в а с ю т а. Хлопот вам добавил, простите.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. В самом деле, ушел человек, сказал — вернется через час-полтора… и — канул.

И в а с ю т а. Здесь у вас тогда такой разговор пошел, что я, понимаете ли… Все живы, все здоровы?

М а р и я  И п п о л и т о в н а (не ответила, пожала плечами). Так и были в Уссурийске?

И в а с ю т а. А что? Деньги, документы — в кармане. Все остальное здесь (стучит по лбу) и здесь (показывает записную книжку). Юность Василия Качурина — целая поэма. Побывал в удэгейской деревне на реке Бикин. Сунулся в тайгу с двумя студентами-удэгейцами… Иду, ружьишко наготове. Мечтаю: хотя бы издали тигр или кабан показался. Нет, не удостоили.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Ваше счастье. Хотите умыться с дороги?

И в а с ю т а. Боюсь, вокруг меня в ванной комнате образуется болото. Я одичал. Для зоологов мое состояние — научная находка.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Идите, образуйте болото.

И в а с ю т а (подвигается к Андрею). Андрюша, ну как вы тут, а?

А н д р е й. Здравствуйте, историк.

И в а с ю т а. Честно говоря, я почувствовал фальшь…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Когда умоетесь и сможете меня выслушать, я вам все доложу.

Входит  М а к с и м  М и н а е в.

М а к с и м. Здравствуйте. Ландыши для Ольги. А это вам, Мария Ипполитовна. (Отдает ей сверток.)

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Спасибо, Максим.

А н д р е й. Бабуля, поставь цветочки в уксусную эссенцию.

М а р и я  И п п о л и т о в н а  выходит.

Знакомьтесь. Тоже москвич.

И в а с ю т а. Сергей Ивасюта.

М а к с и м. Максим Минаев. Ольга дома?

А н д р е й. Да. Максим, пойдемте лучше прогуляемся, поговорим.

М а к с и м. Если бы можно — после…

И в а с ю т а. Виноват. Я как-то забыл, что я тут… (Быстро уходит.)

М а к с и м. Я все-таки хочу поговорить с Ольгой. Жил я себе, жил. И вот — отпуск… и застрял… При моем постоянстве скучном, это уже наверняка в последний раз. Я знаком с Ольгой сорок шесть часов, тридцать две минуты, восемь — одиннадцать секунд. Из этой колоссальной суммы времени я пробыл наедине с ней всего один-два часа. Коэффициент ничтожный.

А н д р е й. Сегодня вы коэффициент не увеличите.

М а к с и м. Почему?

А н д р е й. Если она не хочет видеть даже меня, родного брата своего, то вас и подавно! Какой-то чужой человек, физик из Москвы.

М а к с и м. Брат? Кто? Вы? Ничего не понимаю.

А н д р е й. Родство свалилось на мою голову, как кирпич с тринадцатого этажа.

М а к с и м. Какие-то загадки…

А н д р е й. Пойдемте в кафе на уголочке. Посидим. Разгадаем. Считайтесь. Брат невесты. Фигура. Считайтесь, несмотря на ваше московское происхождение и могучее общественное положение папаши.

М а к с и м. Мне это надоело в Москве. «Ах, этот Минаев — не сын ли большого Минаева?» — «Сын, сын». Все, чего я добиваюсь адским трудом, рассматривается под одним углом зрения: сам или папаша.

А н д р е й. Протест принимается. Пошли, москвич, полный вперед!

М а к с и м. Хорошо, только я вернусь.

А н д р е й. Увидим. (Задержался, роется в кармане.)

М а к с и м. Деньги есть.

А н д р е й. Деньги! Я смотрю, не забыл ли я захватить яд. (Уходит с Максимом.)

Входит  О т о щ е в а, одетая весьма скромно. В руках потрепанный портфель и авоська. Присела, достала из портфеля бумаги. Удивленно приподнялась, увидев входящую  М а р и ю  И п п о л и т о в н у.

О т о щ е в а. Мария Ипполитовна…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Что-то, как говорится, не узнаю тебя, сердечная…

О т о щ е в а. Нижне-амурский детский дом помните?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Году, если не ошибаюсь, в тридцать девятом…

О т о щ е в а. Вы туда учительским опытом приезжали делиться. Помните, мы вас там в почетные пионеры принимали?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Конечно, помню. Галстук храню до сих пор.

О т о щ е в а. Я вам галстук повязывала!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Милая ты моя…

О т о щ е в а. Ученица четвертого класса пионерка Верочка Отощева. (Поднимает руку в салюте.) К борьбе за дело Ленина будьте готовы…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Хотелось бы вежливо соврать, но ваши дети, если они есть, вероятно, старше той пионерочки.

О т о щ е в а. И дети есть… и муж есть. А вы, значит, в одной квартире с Клавдией Иосифовной? Я к ней. Вот уже год, как работаю под ее началом. Пришла план лекций согласовать. Дома она?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Нет.

О т о щ е в а. Может, вы хотите посмотреть, какой умной стала пионерочка?

М а р и я  И п п о л и т о в н а (просматривая бумаги). Где училась?

О т о щ е в а. Хабаровский институт окончила. Работала в районе. Сюда переехала — мужа лечить. Тут врачи лучше.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Что у него?

О т о щ е в а. Болезнь крови.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. А вы-то что думаете об этом плане лекций?

О т о щ е в а. Так… в том русле, как Клавдия Иосифовна рекомендовала, думаю, все в порядке.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Вы хоть сколько-нибудь знакомы с положением дел в нашем крае?

О т о щ е в а. Да… приблизительно.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Сельскохозяйственные районы нашего края, транспорт, связь еще не оправились от последствий тайфуна. Я побывала в одном селе. Затопило водой не только хлеба, сою, рис, даже верхний плодородный слой смыло… Не хватает рабочих рук на заводах, в деревне, на рыбных промыслах… Верочка, теперь посмотрите на этот план лекций. Отражает ли он действительность? Сплошной трезвон.

О т о щ е в а (перелистывает план). Я ведь… согласно указаний…

М а р и я  И п п о л и т о в н а (строго). Верочка Отощева…

О т о щ е в а. Да, план… какой-то парадный.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Салют. (Выходит.)

Входит  К л а в д и я.

К л а в д и я. Отощева? Здравствуйте.

О т о щ е в а. Здравствуйте. Я с планом, Клавдия Иосифовна.

К л а в д и я. Оперативно, молодец, Верочка. Давайте посмотрим.

О т о щ е в а. Плана-то, в общем, нет…

К л а в д и я. А говорите — пришла с планом…

О т о щ е в а. Вот набрасывала… как вы велели… кое-что.

К л а в д и я. Скромность вас одолела, Верочка.

О т о щ е в а. Клавдия Иосифовна, а что бы наш план сделать как-то поближе к жизни?

К л а в д и я. Обязательно. Правильно, молодец. Вот так: «Сельское хозяйство края на новом подъеме». А лектор — Иванищев — как раз все может увязать. Он человек опытный. Заведовал кафедрой в сельскохозяйственном институте.

О т о щ е в а. Как же так, Клавдия Иосифовна? Сельское хозяйство края, говорят, еще не оправилось от последствий тайфуна…

К л а в д и я. Говорят? Кто? Где? Слухи — это еще не лучшее средство информации. Доходит?

О т о щ е в а. И остальные темы, Клавдия Иосифовна, так же разработаны.

К л а в д и я. Что ж плохого? Лекция должна вдохновлять. Иначе и слушать нечего.

О т о щ е в а. Что ж у нас получается? Очень парадно… Тра-та, тра-та-та. (Тише). Тра-та-та, тра-та-та.

К л а в д и я. Странная вы какая-то сегодня, Верочка. Рассуждаете как-то безответственно.

О т о щ е в а. Целый год я вам поддакивала. Сегодня не могу. Мне совестно.

К л а в д и я. Вы что, не хотите работать?..

О т о щ е в а. Кто? Я? Что вы, Клавдия Иосифовна… но есть же принципы. (Вдруг надломилась под взглядом Клавдии.) Может, я чего-то не знаю, не посвящена… простите меня. Я хотела как лучше.

К л а в д и я. В общем, так. Забирайте план, договаривайтесь с лекторами. Увязывайте сроки выезда. Вы это можете, Отощева. И — учтите.

О т о щ е в а. Учту, Клавдия Иосифовна. Учту.

К л а в д и я. Ну, дошло?

О т о щ е в а. Спасибо, Клавдия Иосифовна. Дошло.

К л а в д и я (с улыбкой). Идите, мыслительница.

О т о щ е в а, вся поникшая, собирает бумаги в свой потрепанный портфель. Уходит.

(У телефона.) Говорит Бояринова. Я оставила список книг…

Входит  Д и ч а л о в.

Как, уже? Подобрали, для меня персонально?.. Что ж, против такого отношения, как рядовой читатель, я не возражаю. (Опускает трубку.) Илья?!

Д и ч а л о в. Здравствуй, Клава.

К л а в д и я. Ты чего пришел?

Д и ч а л о в. Так, значит, и живешь… Давай потолкуем.

К л а в д и я. Столько лет держал слово — и вдруг явился. Старуха пронырливая, как бы не вошла.

Д и ч а л о в. Мать Качурина? Старуха что надо.

К л а в д и я. Ты что, с ней знаком?!

Д и ч а л о в. В депо как-то наведалась…

К л а в д и я. К тебе, в депо?

Д и ч а л о в. Зачем — ко мне? Беседу с молодежью проводила, с теми, кто работает и учится. Ребята — в восторге.

К л а в д и я. И с тобой говорила?

Д и ч а л о в. Не-ет, я-то ведь перестарок.

К л а в д и я. Когда ж она приходила в депо?

Д и ч а л о в. Да уж и не помню, Клава…

К л а в д и я. В общем, так. Ты за Олечку не беспокойся, я о ней заботилась и впредь позабочусь.

Д и ч а л о в. Хожу, как всегда, к консервной фабрике. Стою на трамвайной остановке, смотрю. Выходит, бывало, веселая, переговаривается с подругами. А в последние дни совсем другая стала девчонка… Так и хочется подойти. Расспросить, утешить…

К л а в д и я. Да ты что? Все в порядке. Жива, здорова.

Д и ч а л о в. Давно молчу, как ты приказала. Но ежели ты мое молчание хочешь во вред обернуть…

К л а в д и я. Илюша?..

Д и ч а л о в. Ты называй себя женой хоть Александра Невского! Но чтоб дочке от этого никакого урону не было.

К л а в д и я. Откуда такое?! Глупенький, надумал же! (Обнимает Дичалова.) Синеглазый, кудлатый мой кочегар… Плечи крутые…

Д и ч а л о в. Ох, баба…

К л а в д и я. Я любила тебя. Больше уж никого так не любила.

Д и ч а л о в. Клава, я один живу, бобылем. Молодая ты еще, вот что!

К л а в д и я. Ой, молодая… Самой молодой с тобой я была, Илья. Первый ты был у меня. Скажи, а ты был со мной счастлив?

Д и ч а л о в. Я и теперь этим счастлив.

К л а в д и я. То-то!

Д и ч а л о в. Помнишь тот вечер, где познакомились? А ты еще в пляс пустилась, веселая была.

К л а в д и я. Веселая. Да что вспоминать. Выросли мы.

Д и ч а л о в. Я уж иной раз так думаю. Я — простой машинист, ты высоко пошла… Может, от этого и мое горе? А иной раз, когда тоска сильно схватит… хоть бы с ней случилось что, пусть бы под уклон ее снесло, чтоб она навсегда утеряла свою высоту! Прости, и так думаю.

К л а в д и я. Со мной ничего такого не случится. А ты, Илья, держись! Ты сильный, Илья, волевой человек.

Д и ч а л о в. И в депо не на последнем счету.

К л а в д и я. Молодец. А вот сплетням, болтовне всякой — не верь. (Целует Дичалова.) Ну иди… иди…

Д и ч а л о в. До свидания, Клава!

Входят А н д р е й  и  М а к с и м.  Д и ч а л о в  уходит.

М а к с и м. Какое лицо у этого человека… Кто он?

К л а в д и я. Родственник… дальний.

М а к с и м. Глаза… Кого же он напоминает?..

А н д р е й (также успевший всмотреться в лицо Дичалова, вдруг направляется к выходу). Вот растяпа! Бумажник в кафе забыл.

М а к с и м. Андрюша…

А н д р е й. Я — сейчас! (Уходит.)

К л а в д и я. Максим, я очень рада вас видеть.

М а к с и м. Да?.. Все-таки это сказывается: шесть часов разница во времени. Утром я здесь, как обычно, делаю гимнастику, но по самочувствию такое состояние, будто я проснулся среди ночи и почему-то сдуру приседаю и размахиваю руками.

К л а в д и я. Скажите, а вы когда-нибудь отдыхаете от своих электронных проблем?

М а к с и м. Проблемы всегда при мне, от них не сбежишь.

К л а в д и я. Иногда полезно бывает взглянуть на жизнь как бы со стороны. У вас когда кончается отпуск?

М а к с и м. Хотел бы сегодня прямо поехать на аэродром.

К л а в д и я. Вас отзывают?

М а к с и м. Клавдия Иосифовна, я попал в сферу таких отношений… Я сегодня впервые поговорил с Андреем откровенно. Он так давно и искренне любит Олю…

К л а в д и я. А вы — не любите?

М а к с и м. Теперь мне тяжело говорить об этом.

К л а в д и я. Вы удивительный человек, Максим! Удивительной нравственной чистоты.

М а к с и м. Спасибо за аттестацию.

К л а в д и я. Так близко принять к сердцу чужую боль… Конечно же Андрей потрясен! И он ищет утешения. В чем? Утешиться можно только сомнением. И я понимаю его, естественная реакция.

М а к с и м. До чего же хочется вам поверить… Даже обмануть себя…

К л а в д и я. Максим, я пока терплю, но у меня тоже есть самолюбие, пощадите. Будьте мужчиной, в конце концов. Странно, Максим, вы — умный, тонкий человек, а не можете понять простых вещей… Думаете, легко мне было?.. Мой муж, отец моей дочери, пропал без вести… А что это могло означать?.. Казните, прорабатывайте меня, а факт остается фактом, я боялась… Хорошо, что мой муж, Качурин, оказался героем…

М а к с и м. Я женился бы на Ольге, если бы даже она была дочерью самого сатаны.

К л а в д и я. Ну, так окружите ее вниманием, нежностью, станьте ее другом. И она пойдет за вами. Предложите ей сейчас просто поехать с вами в Москву! А там — театры, концерты, прогулки… Господи, да вы сами знаете, что там!

М а к с и м. Но если бы она меня хоть чуточку любила.

К л а в д и я. А знаете, когда она была совсем маленькой, я ее отправила отдыхать к дальним родственникам. И когда ей стало тяжело, соскучилась, она вложила в конверт с письмом родственников рисунок — машина с крестиком: скорая помощь. Так вот, спасайте ее! Сейчас вы — ее спасение.

М а к с и м. Машина с крестиком.

Входит  О л я. Молча кивнула.

К л а в д и я. Встала… умница. Максим, расшевелите же ее… себя… (Выходит.)

М а к с и м. Оля… едемте в Москву?

О л я. Как — в Москву?

М а к с и м. Так… сядем в самолет и… полетим.

О л я. Зачем?

М а к с и м. Возьмите отпуск. Москва любит новичков. Так весь месяц и проживете с улыбкой на лице: то удивляться будете, то восхищаться. Мобилизуйте меня в качестве гида, шофера, носильщика.

О л я. Зачем — носильщика?

М а к с и м. Когда вам надоест ездить на машине, я буду носить вас по Москве и ее окрестностям.

О л я. Это в Москве распространенная профессия?

М а к с и м. Да, и очень широко! Так едем, а?! Впечатления, новые места… Можно остановиться у меня дома или на даче, как хотите. Вы увидите мою маму… Она непременно полюбит вас.

О л я. Спасибо, Максим. Я никуда не поеду.

М а к с и м. Оля, смотрите на меня, как на машину с крестиком.

О л я. Какая машина? Какой крестик? Вы о чем?

М а к с и м. Это нелепо… так некстати, но я, видите ли, люблю вас. И теперь уже нельзя не сказать об этом. Я беседовал с Андреем. Затем с вашей мамой. Но, в конце концов, имею же я право любить вас, несмотря ни на что.

О л я (после паузы). Да, надо уехать.

М а к с и м. Решились?!

О л я. Только я — не в Москву.

М а к с и м. Куда?

О л я. Если вы меня любите, значит, вы мне друг? Мне просто спрятаться где-то надо. Понимаете?

М а к с и м. Понимаю.

О л я. Возьмите мне билет на самолет в Петропавловск-на-Камчатке. Там у меня подруга. И никому не говорите. Пусть все думают, что я полечу в Москву. Понимаете?

М а к с и м. Разрешите мне с вами? Вам будет трудно. Чужой город.

О л я. Нет, Максим.

М а к с и м. Ладно, я только помогу вам добраться и тут же — обратно.

О л я. Видно, придется обойтись без вашей помощи.

М а к с и м. Ясно. Билет на самолет я доставлю вам завтра утром.

Входит  В а л е р и й.

В а л е р и й. Штраф! Платите, парочка.

О л я. Иди, мама тебя покормит.

В а л е р и й. А чего вы тут сохнете? Пошли бы в парк. Цветы. Кафе. Люблю посидеть. Официантки, как на пуантах, прыгают, соображают, с кем имеют дело. Представитель власти. Знаете, что такое власть, Максим… Павлович?

М а к с и м. Нет, не знаю.

В а л е р и й. Вот я маленькую власть имею, да и то стоят передо мной… Почему в неположенном месте в обнимку ходите, молодые люди?! Это вам что, набережная Сены? Уберите руку с плеча вашей девочки, голубчик…

О л я. Пошел вон отсюда.

В а л е р и й. Что? Как вы, гражданочка, высказались?

М а к с и м. Хватит!

В а л е р и й. Так и быть, объясняйтесь. Пока мой новоиспеченный братишка Андрюшенька в третьем отделении милиции отдыхает.

О л я. Что с ним случилось?!

В а л е р и й (в дверях). Пристал к какому-то прохожему. А наши ребята тут как тут, быстро его сделали. Я, конечно, вмешался, но братишка с характером — говорит, что обойдется без моей помощи. (Скрывается.)

О л я. Максим, выручайте.

М а к с и м. Иду.

О л я. Скорее, Максим.

М а к с и м  уходит. Появляется  В а л е р и й  с полотенцем.

В а л е р и й. Ольга… Дача, квартира, машина. Гляди, прозеваешь! Толстая сберкнижка. Колоссальный блат. А что? Девчонки еще и не такое делают. Подловят какого-нибудь академика. Один сезон с ним на юге, другой сезон — с ним, глядишь, инфаркт. Вечная память ветерану науки. Теплый некролог в газете. А молодая вдова ту-ту-ту-ту — опять, и, уже свободная, как птичка, мчится на юг. (Выходит.)

Входит  А н д р е й.

А н д р е й. Ты поразительно похожа!

О л я. На кого?

А н д р е й. Я только что видел одного очень близкого и пока далекого тебе человека.

О л я. Скажи-ка, братик, сколько ты выпил?

А н д р е й. Сейчас — каплю. Вот уж где я наберусь, так это на нашей с тобой свадьбе!

О л я. Ты с ума сошел.

Входит  М а к с и м.

М а к с и м. А, нарушитель уже здесь.

А н д р е й. Благодарю. Здесь, и возле милой своей сестренки.

О л я. Так, значит, едем, Максим?

А н д р е й. А куда берете курс?

М а к с и м. Москва.

О л я. Едем. (Выходит.)

А н д р е й. Максим, проявите великодушие.

М а к с и м. То есть?

А н д р е й. Зашвырните меня в азиатские джунгли. Там, я знаю, звери прожорливые.

М а к с и м. При одном условии. Зашвырнусь и я с вами. Пусть сожрут и меня!

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

И в а с ю т а  увлеченно работает, просматривает свои записи. Входит  О л я.

О л я. Сергей Матвеевич, мне звонили?

И в а с ю т а. Минаев. Просил передать: билеты на самолет заказаны.

О л я. Спасибо.

Ивасюта углубляется в работу. Входит  П о к а т о в, большой, длиннорукий человек лет шестидесяти, с римским профилем и седой челочкой над бугристым лбом.

П о к а т о в (остановился, пристально смотрит на Ивасюту). Это, стало быть, вы из Москвы, из архива?

И в а с ю т а. Я.

П о к а т о в. Бумажечки… да и вид не здешний…

И в а с ю т а. А вы ко мне?

П о к а т о в. В краевой газете заметку прочел… Просите откликнуться, кто знал Василия Качурина.

И в а с ю т а. Садитесь, пожалуйста.

П о к а т о в. Значит, вы лицо официальное?

И в а с ю т а. Безусловно.

П о к а т о в. А проживаете, извиняюсь, почему здесь, не в гостинице? Родственники?

И в а с ю т а. Кто? Нет-нет! Все мои родственники в Москве.

П о к а т о в. Должностенку-то, конечно, занимаете, маленькую?

И в а с ю т а. Дело творческое. Раскопаешь что-нибудь интересное — вот ты и велик.

П о к а т о в. Теперь, значит, про Василия Качурина раскапываете?

И в а с ю т а. Да, про него.

П о к а т о в. Каким же он вам рисуется? Как в заметке напечатано?

И в а с ю т а. Может быть, мы познакомимся?

П о к а т о в. Можно. Покатов, Георгий Вавилович.

И в а с ю т а. Сергей Матвеевич.

П о к а т о в. Так-так… История — штука неумолимая. Вы можете проверить все свои достоверные сведения про Василия Качурина?

И в а с ю т а. Довольно сложно, и все-таки, если взяться… А вы знаете что-то иное? Вы были знакомы с Качуриным? Когда? До войны? В военные годы?

П о к а т о в. Мы вместе были в немецком плену, в одном лагере.

И в а с ю т а. Ого! Да вы для меня клад!

П о к а т о в. Для вас?.. Сколько времени вы ухлопали на Василия Качурина?

И в а с ю т а. Я занимаюсь им уже полгода.

П о к а т о в. Ну вот… А я в один час все ваши раскопки засыплю. Какой же я для вас клад?!

И в а с ю т а. Что ж вы хотите мне такое рассказать?

П о к а т о в. Рассказать… Слова — звук. Бумага — документ. Восемнадцать листов. Собственноручное свидетельство очевидца. Читайте, как говорится, завидуйте.

И в а с ю т а. Чрезвычайно интересно.

П о к а т о в. За каждую букву ручаюсь седой своей головой. Кроме того, можно проверить. Указаны фамилии. Многие, конечно, погибли, но, как вы говорите, если взяться…

И в а с ю т а (просматривает заявление Покатова). Да это же… ужасно!

П о к а т о в. Что — ужасно? Ваше дело — истина.

И в а с ю т а. Черт знает что!

П о к а т о в. Это вы, Сергей Матвеевич, на досуге прочтите. Спокойно, буквочка за буквочкой. А потом мы с вами встретимся для собеседования. Там, на последнем листе, мой постоянный адрес. Или я сам приду, как хотите.

И в а с ю т а. Василий Качурин — не герой?..

П о к а т о в. Сколько еще таких! Иные, как этот, где-то за границей околачиваются. А кое-кто, возможно, и здесь, на сладкой родной земле… Если б не заметка в газете, я бы дремал себе спокойно. Забылось давно военное время, плен, лагерь. Да и надсаживать душу не хочется. Знаете, как на всяких разоблачителей смотрят? Плюнул я на эту историю и забыл. Бегает Васька Качурин где-то там по вонючим задворкам Европы, а может, и в Америке. И пускай себе холуйствует, ему же горчица к чаю, мне-то что? Ну а коль такая злостная неправда, коль его тут в бронзе отливают, я молчать не могу, нет.

И в а с ю т а. Разберемся.

П о к а т о в. Расписочку бы для убедительности.

И в а с ю т а. Пожалуйста, форменная, на бланке.

П о к а т о в. Если захотите какие-либо уточнения, дополнения — дайте знать. Тут же явлюсь. Я на пенсии, время свободное в избытке. До свиданья. (Уходит.)

Входит  О л я.

О л я (набирает номер телефона). Это бухгалтерия? Лидия Семеновна, когда я смогу получить отпускные? Спасибо.

И в а с ю т а. История располагает огромными маховыми колесами и трамплинами космической силы. Но в ее арсенале есть малюсенькие колесики и пружинки… Именно за ними наблюдать — увлекательное занятие. А вы — в Москву? Вот, возьмите на всякий случай мой телефон.

Входит  М а р и я  И п п о л и т о в н а.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Олюшка, ты не собираешься ли уйти?

О л я. Да.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Задержись, пожалуйста.

И в а с ю т а. А я пойду, если можно?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Вечером я вам одну уникальную книженцию покажу.

И в а с ю т а. Как павловская собака на сигнал о пище, я реагирую на книгу. Спасибо. (Уходит.)

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Олюшка, если все получится, как думалось мне я Андрюше, вот-вот он придет. Дождись его, девочка. И позволь без предисловий. Андрюша придет с твоим отцом.

О л я. С моим отцом?!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Да, с твоим отцом, он здесь живет, в нашем городе.

О л я. Не может быть!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Девочка, я сама с ним говорила. Сходила к нему — и вместе с Андреем. Хороший, сердечный человек.

О л я. Я не верю… Я не верю… (Торопливо уходит.)

Входит  К л а в д и я.

К л а в д и я. Мария Ипполитовна, куда так решительно устремилась ваша внучка?

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Я надеюсь, мы еще уточним родство, Клавдия.

К л а в д и я. Сегодня мне снова предлагали отдельную квартиру. Отказалась.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Бери, пока дают. Торопись, милая. (Выходит.)

К л а в д и я. Что она задумала, старушка?..

Входят  А н д р е й  и  Д и ч а л о в.

А н д р е й. Прошу, садитесь. Пожалуйста.

Д и ч а л о в. Опять — я, Клава.

А н д р е й. Оля!

К л а в д и я. Вышла она… только что…

А н д р е й (выбегает). Я сейчас!

К л а в д и я. Эх ты, думала, хоть последние бабьи годы поживу с любимым, с тобой, Илья… (Обнимает Дичалова.) Что ты рот разинул? Сам говорил — всю жизнь мечтал. А вот взял да и все сам разрушил… А ну, иди отсюда, я видеть тебя не хочу.

Д и ч а л о в. Да ты что, дурачком меня, что ли, считаешь?!

К л а в д и я. Хорошо. Хочешь, по большому счету, откровенно?

Д и ч а л о в. Давай откровенно.

К л а в д и я. Могла бы я тебе, как всем, сказать: я — жена Качурина, Ольга — его дочь, я открыла правду, бесполезно возражать, скандалить, искать опровержения! Закон в этом случае только один — мое слово. Вот!

Д и ч а л о в. Удумала! Объявила себя женой Качурина, да еще дочку впутала. Чтоб больше веры.

К л а в д и я. Допустим, удумала, как ты говоришь. Но кому от этого плохо?!

Д и ч а л о в. Ольге.

К л а в д и я. Ольга уедет в Москву и выйдет замуж за сына министра.

Д и ч а л о в. Любит-то она — Андрея.

К л а в д и я. Любит, любит — разлюбит. Кому же еще плохо? Тебе? Считай, пожалуйста, Ольгу своей дочерью, если тебе так нравится, только не скандалить! Теперь сравни, какая польза — не для меня, для общества! Старуха, Мария Ипполитовна, дышит на ладан. Сын — плавает. Кому из близких заниматься памятью героя войны, Василия Качурина? Если я не жена, а просто так, — со мной не будут считаться. А память Василия Качурина общественно важна, для молодого поколения. И я в этом деле смогу сыграть немалую роль. Я буду писать статьи, встречаться с пионерами и школьниками, с комсомольцами на заводах, в колхозах и на рыбных промыслах. Если кинематографисты действительно задумают фильм, — я и здесь подтолкну… Во всем этом нет для меня никакой корысти. Одни хлопоты. Но ты знаешь меня. Для общественной пользы я готова отдать себя всю, без остатка! Вот так, Дичок дорогой, подумай, прежде чем скандалить. И — иди отсюда. Иди!

Д и ч а л о в. Я вижу, ты живую курицу общиплешь, да так, что та и не пикнет.

Входят  О л я  и  А н д р е й.

Стало быть, до свидания. (Уходит.)

И затем — ранний вечер следующего дня. О л я, напряженная, замкнутая, сидит одна в комнате. Входит  К л а в д и я. В поведении дочери чувствуется холодок, но Клавдия не замечает этого или не хочет замечать, она полна оптимизма.

К л а в д и я. Оленька, ты почему здесь сидишь?

О л я. Так.

К л а в д и я. Ольга, ведь Москва же! До чего ж ты инертна, а тебе еще только двадцать четыре…

О л я. Пусть.

К л а в д и я. Ты моя дорогая. Рученьки мои. Где ты делала маникюр? Удачный тон, розоватый… Когда ты была маленькой, я стояла над твоей кроваткой и думала: вырастет — какая станет? Сурь-езная стала, молчальница. Ольга, прими-ка для бодрости прохладительный душ. Я пойду в гастроном за продуктами. (Уходит.)

Входит  М а р и я  И п п о л и т о в н а.

О л я. Мария Ипполитовна, позовите, пожалуйста, Андрея, я хочу с ним поговорить.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Хорошо. (Уходит.)

Через некоторое время входит  А н д р е й.

А н д р е й. О чем нам с тобой говорить?

О л я. Так уж и не о чем?

А н д р е й. В форме переписки — пожалуйста, можно соблюсти вежливость. Если быть откровенным, я уже начал. Пишу тебе под кроватью…

О л я. Почему под кроватью?

А н д р е й. В знак протеста. Забрался под кровать — и пишу. Ты получишь серию писем из-под кровати. Что тебе надо?

О л я. Дай мне, пожалуйста, адрес того человека, что вчера…

А н д р е й. Дичалова? Зачем?

О л я. Я хочу повстречаться с ним. Я всю ночь не спала. И весь день сегодня сама не своя.

А н д р е й. Олька?!

О л я. Я похожа на него… больше, чем на маму… Когда я увидела его, я вдруг как бы узнала… Глаза, нос, рот… Я погибаю… от стыда.

А н д р е й. ?

О л я. Мне стыдно за маму, мучительно стыдно за маму… Сегодня я боюсь поднять глаза, видеть тебя, друзей. Даже в лица прохожих на улице стыдно смотреть!

А н д р е й. Как хорошо, что ты все поняла!

О л я. Нет, Андрюша, не все. Как жить, если даже моя мама так дико обманывает? Я верила ей во всем. Я слушала ее лекции, читала ее статьи. Она меня учила жить… Как мне теперь? Кому же верить?

А н д р е й. Людям.

О л я. Людям… Так это — вообще…

А н д р е й. Вот как раз этого «вообще» нам и не хватает! Тебя накрыла горькая ледяная волна лжи? Не ужасайся и не охай, а то захлебнешься! Борись, плыви.

О л я. С тобой не страшно. Я с тобой куда хочешь.

А н д р е й. Со мной куда хочешь, а с Максимом — в Москву?

О л я. Никуда я с ним не поеду. Вот он сюда придет, ты ему и скажи.

А н д р е й. Так я ж ему это спою!

О л я. Андрюша, давай адрес.

А н д р е й. Что-то не хочется от тебя отлипать.

О л я. Пойдем вместе.

А н д р е й. Идем!

Уходят.

М а р и я  И п п о л и т о в н а (появляется в дверях). Благослови их, господи… Ох, уж зря не попрошу, прислушайся к голосу старой безбожницы!

Входит  И в а с ю т а.

Где опять бродяжили?

И в а с ю т а. Волка ноги кормят.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Молодой, а старые пословицы помните.

И в а с ю т а. Архивная крыса, старые дела грызу, вот в зубах кое-что и застревает.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. А еще чего-либо погрызть не хотите ли?

И в а с ю т а. Не бумажкой единой сыт человек…

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Пойдемте, я вас зелеными щами накормлю.

И в а с ю т а. Если щи горячие, налейте сразу в три тарелки, чтобы скорей остывали. Я так голоден, что буду обжигаться.

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Кроме того, у меня есть мысль.

И в а с ю т а. Вы знаете — и у меня!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Пойдемте, обменяемся.

Выходят.

Возвращается  К л а в д и я, из внутренней комнаты появляется  В а л е р и й.

К л а в д и я (со свертком). Это для Олечки с Максимом в дорогу. Едут.

В а л е р и й. Мама…

К л а в д и я. Что ты? Опять была драка?

В а л е р и й. М-м…

К л а в д и я. Уходи-ка ты из дружины. Для порядка есть милиция.

В а л е р и й. Все. Ушел, выгнали.

К л а в д и я. Выгнали?! За что?

В а л е р и й. Один гуманист в дружину затесался, воспитывать меня начал. Ну, я ему вложил… а меня не поняли. Говорят: извинишься — может быть, обратно в дружину возьмем.

К л а в д и я. Извинись.

В а л е р и й. Противно.

К л а в д и я. Ты живешь среди людей. Завтра сам заставишь извиниться.

В а л е р и й. Было б перед кем.

К л а в д и я. Ты должен оставить некоторые свои привычки, манеры, словечки. Особенно — теперь. Извинись. И вернись в дружину. Придет время — сам уйдешь, только с чистой характеристикой.

В а л е р и й (набирает номер телефона). Мишка?.. Слушай, старик, я прошу аудиенции… Хочу извиниться. Я понял, что я идиот!.. Да ты не волнуйся… Конечно, ты меня перевоспитал… (Прикрывая трубку.) Гуманист безумно счастлив. Хорошо, хорошо, старик… Через час буду. (Опускает трубку.) Спасибо, мама.

К л а в д и я. Пожалуйста, без цинизма. (Выходит.)

Входит  И в а с ю т а.

И в а с ю т а. Я слышал меццо-сопрано Клавдии Иосифовны.

В а л е р и й. Что, позвать?

И в а с ю т а. Нет. Минуточку… Соберемся с мыслями.

В а л е р и й. Как там она, Москва, — неплохая деревушка?

И в а с ю т а. Во!

В а л е р и й. Спиртное — по моральному кодексу или сколько в туловище вольешь?

И в а с ю т а. Пристальный интерес. Уж не собираетесь ли?

В а л е р и й. Не исключено.

И в а с ю т а. Москва ударит в колокола, то бишь встретит орудийным салютом.

В а л е р и й. Одолжите десять рублей.

И в а с ю т а. Мне помнится, я вам уже как-то дал пять рублей.

В а л е р и й. Разве порядочные люди напоминают о долгах?

И в а с ю т а. Три рубля, больше нет.

В а л е р и й. Говорят, при коммунизме уборные будут из золота строить. Нельзя ли вместо одной такой уборной выдать мне сейчас наличными?

И в а с ю т а. Сколько раз я давал себе слово овладеть приемами самбо…

В а л е р и й. Атас! (Убегает.)

И в а с ю т а (зовет). Клавдия Иосифовна!

К л а в д и я (появляется). Сергей Матвеевич, я вас слушаю.

И в а с ю т а. Беда, Клавдия Иосифовна! Страшная, неожиданная, непоправимая беда.

К л а в д и я. Что с вами стряслось, Сергей Матвеевич? Только, ради бога, в темпе. Я очень тороплюсь, должна собрать Ольгу в дорогу. Едет с Максимом.

И в а с ю т а. То, что я хочу вам сообщить, имеет непосредственное отношение к вам.

К л а в д и я. Ко мне?

И в а с ю т а. Только, прошу вас, держите себя мужественно… Поступило заявление. Человек, который был в одном лагере с Василием Качуриным, пишет, что Качурин не был героем, что это путаница, нелепость.

К л а в д и я. Вздор!

И в а с ю т а. Восстание в лагере готовил не он. Мало того, он пытался выдать руководителей.

К л а в д и я. Боже мой…

И в а с ю т а. А теперь он гуляет где-то за границей и промышляет провокациями или чем-то в этом роде.

К л а в д и я. Клевета! Кто заявил? Где он живет?

И в а с ю т а. Здесь, на улице Декабристов. Пенсионер Георгий Вавилович Покатов. Конечно, надо еще и еще раз досконально проверить…

К л а в д и я. Да-да, доверяй, но проверяй — ведущий принцип.

И в а с ю т а. Обидно.

К л а в д и я. Вы знаете, а ведь все может быть. Все может быть…

И в а с ю т а. Но вы же любили его, знали, верили?

К л а в д и я. Молодость. Бывают ошибки. И потом, как я могу отвечать за то, что произошло с ним в плену?!

И в а с ю т а. Конечно, не можете. Ни вы, ни Ольга, как дочь Качурина.

К л а в д и я. Мало ли, чья она дочь! Одной мне известно. И потом, что же это вы, дорогой мой, приехали сюда, подняли здесь шум?!.. (В панической тревоге.) Статья!.. Моя статья… то есть ваша статья, та, что вы написали о Качурине…

И в а с ю т а. Ну?

К л а в д и я. Идет в завтрашнем номере газеты!

И в а с ю т а. Вы уверены, идет?

К л а в д и я (подбегает к телефону). Редакция?.. Говорит Бояринова… Да, моя статья… Я знаю, что она стоит в номере, я звоню, чтобы ее снять… Уже — невозможно?! (Кладет трубку.) Отлиты полосы…

И в а с ю т а. Зачем же так волноваться? Заявление Покатова еще проверяется.

К л а в д и я. Ах, Сергей Матвеевич, я ведь уже в гранки вписала несколько строк… Именно из-за них-то я теперь и волнуюсь.

И в а с ю т а. Сами вписали? Без меня? Что же вы там такое втиснули?!

К л а в д и я. Я упомянула Олечку… Очень, очень тактично… сказала о ней как о дочери Василия Качурина… Хотела закрепить, чтоб не только мои слова — газета…

И в а с ю т а (искренне встревожен). Вот так закрепили… Что же делать? Газету надо задержать. Я побегу в редакцию. Буду говорить с редактором. (Уходит.)

К л а в д и я (торопливо набирает телефон). Иван Константинович?.. Это Бояринова… Ты не один в кабинете?.. Твоя трубка не очень гремит?.. Иванушка, дорогой…

Входит  М а к с и м. Клавдия увидела его, официально подобралась, жестом дает понять, что он не мешает ее телефонному разговору.

Иван Константинович, огромная просьба и сигнал… На Качурина поступило заявление, будто он не героем был, а простите меня, чуть ли не предателем… Я потрясена… А статья — в номере. Умоляю вас, да, да… Ивануш… Константинович… (Опускает трубку.) Максим, вы слышали мой телефонный разговор?

М а к с и м. Слышал.

К л а в д и я. До вас доходит, как я ошиблась?

М а к с и м. Доходит.

К л а в д и я (плачет). Спасайте меня. Черт дернул вставить в свою статью такие по смыслу строчки, что Олечка — дочь Василия Качурина… Все это ради вас, Максим.

М а к с и м. Ради меня?!

К л а в д и я. Ведь вам приятно было бы, что ваша жена — дочь знаменитого героя войны…

М а к с и м. Выпейте глоток водички.

К л а в д и я. Я не хочу водички. Помните, вы говорили, что не отвернетесь от Олечки, будь она даже дочерью самого сатаны… вы не забыли?! Вы помните?

М а к с и м. Нет, не забыл.

К л а в д и я. Так увозите ее, скорее, скорее, спасайте. А пока надо что-то придумать, остановить газету.

М а к с и м. Поджечь типографию? Единственное, что я мог бы сделать.

К л а в д и я. Позвоните отцу.

М а к с и м. Нет. Мой отец — скромный человек.

К л а в д и я. Это плохо.

М а к с и м. Правда…

К л а в д и я. Что правда?

М а к с и м. Правда, здешний редактор, Семен Петрович Москальков, — друг отца, с детства.

К л а в д и я. Москальков этот ухаживал однажды за мной целый вечер на каком-то торжественном заседании. А я, кретинка, смеялась, не терплю лысых!

М а к с и м. Серьезный просчет.

К л а в д и я (не замечая иронии). Разве все рассчитаешь! Этих воздыхателей тьма-тьмущая… Уговорите его, напомните что-нибудь трогательное из отцовского детства.

М а к с и м. Он всегда зверски обыгрывал моего отца в бабки. Разве только это воспоминание его растрогает?

К л а в д и я. Бегите!

М а к с и м. Бегу. (Уходит.)

Звонит телефон.

К л а в д и я. Да, да… Иванушка?!.. Слушаю тебя, дорогой. Нет, ко мне, по-моему, придраться нельзя… Ах, у кого их нет, врагов!.. Да, если враг не сдается, его уничтожают, но… время не то. Понять бы, какое оно теперь… Чего от себя добавлять?.. Как?! Вали побольше сахара?.. Великая мысль! Слушай, ты плечо подставишь в случае чего?.. Самого копают?!.. Был такой роман: «Каждый умирает в одиночку». (Опускает трубку.) Вильнул в сторону. Ну ничего, невелика птица, без твоего плеча обойдусь.

Входит  О т о щ е в а.

О т о щ е в а. Здравствуйте, Клавдия Иосифовна. Извините, что я опоздала, машинистка заболела, так я сама, одним пальцем, тук-тук… тук-тук…

К л а в д и я. Вот-вот, а я как раз собиралась уже вам звонить.

О т о щ е в а. Условилась с каждым лектором, твердо. Договорилась о поездках в районы.

К л а в д и я (просматривает бумаги.) Формулировки скупые. Скупо это все, скупо! «Советский суд — самый справедливый на земле». Скупо.

О т о щ е в а. Запишу.

К л а в д и я. Демократия, демократический, демократическое… Отощева, сколько можно эксплуатировать этот термин?!

О т о щ е в а. Вы не беспокойтесь, это можно заменить.

К л а в д и я. Отощева, кому вы даете читать эту лекцию?! Он все зачернит. Насует двусмысленных примеров о нарушениях законности.

О т о щ е в а. Товарищ Гамаюн — прокурор…

К л а в д и я. Так он же потащит в свою лекцию личные воспоминания.

О т о щ е в а. Ему люди доверяют, Клавдия Иосифовна…

К л а в д и я. Сегодня доверяют — завтра снимут. А нам с вами припомнят, Вера Савельевна.

О т о щ е в а. Кто снимет, кто припомнит?

К л а в д и я. Ковров — юморист, тот, что анекдоты рассказывает. Фактики всякие откапывает из беспорядков сельской жизни… подсовывает пилюли краевым руководителям… Половину лекторов заменить и приподнять все формулировки тем!

О т о щ е в а. Приподнять можно. А с лекторами… Я твердо условилась, Клавдия Иосифовна.

К л а в д и я. Ничего, найдем предлог.

О т о щ е в а. Товарищи спланировали свое время. Гамаюн даже отпуск, путевку в санаторий отодвинул на два дня.

К л а в д и я. Мелочи. Отощева, учитесь видеть главное — цель. Звоните, увязывайте, объясняйте.

О т о щ е в а. Не могу я, Клавдия Иосифовна. Совестно.

К л а в д и я. Опять девичьи капризы?

О т о щ е в а. Это ведь все страшно перегруженные люди! Я их уговорила, упросила…

К л а в д и я. Помолчите, Отощева… Поймите, то, что дано видеть мне, вам не откроется. Доверие свыше, как мне представляется, тоже имеет свою шкалу.

О т о щ е в а (с решимостью отчаяния). Что вас так перепугало: хотите все лекции превратить в сплошной фанфарный звон?

К л а в д и я. Смотрите-ка, пичужка…

О т о щ е в а. Можете делать со мной что угодно, — я не заменю в этом плане ни одного слова, ни одной фамилии!

К л а в д и я. Сама заменю. И вашу фамилию заодно.

О т о щ е в а. Если на то пошло, я думаю, заменят вашу. (Сказала — и сама испугалась собственной смелости. Но увидела входящую Марию Ипполитовну — и вся подобралась.) Мария Ипполитовна… салют! (Уходит.)

М а р и я  И п п о л и т о в н а (идет на свою половину). Мне отмщение и аз воздам.

К л а в д и я (одна). Еще посмотрим, кто кому воздаст!

Входят  О л я  и  А н д р е й.

О л я. Мама, видишь, мы опять вдвоем! Опять, как всегда. Мы сейчас были у моего отца.

А н д р е й. Он показал нам ваши письма к нему. Вот в этом письме — из родильного дома — вы спрашиваете, не назвать ли дочурку Олей. А в этом письме…

К л а в д и я. Дайте-ка мне…

А н д р е й. Э-э, нет, мама… При вашем решительном характере я не ручаюсь, что вы не проглотите эти письма, как герои детективных новелл съедают секретную почту…

К л а в д и я. Ты слышишь, Ольга, как он разговаривает с твоей матерью!

А н д р е й. Дорогая моя будущая теща… Я не с вами разговариваю — я говорю, нет, я кричу, я плюю в звериную харю прошлого! Нет, вы посмотрите! Современное платье, современные слова… И вдруг видишь: Тартюф в юбке… Или вот он, восседает сановник… Да, да, сановник! Наклейте ему бакенбарды, ленту через плечо, старинные регалии на грудь — и готов…

К л а в д и я. Ольга, это не наш человек.

О л я. Андрюша, я одна поговорю с мамой.

А н д р е й  выходит.

К л а в д и я. Оленька, доченька, родная, прости! Дорогая моя, все изменилось, решительно все! Копают, расследуют… Василий Качурин, оказывается, вовсе не герой, а предатель. И не погиб, нет, он где-то за границей…

О л я. Мама, ты говорила: любишь, помнишь… И даже — что он мой отец?!

К л а в д и я. Пусть отцом твоим будет Дичалов, пусть я нашла тебя в капусте, что угодно, только ты — не дочь Качурина!

О л я. Вот, мама, вот ты и сказала мне сама! А теперь я пойду к Андрею.

К л а в д и я. Стой! Тысячу раз пожалеешь…

О л я. Никогда. Я люблю Андрея. Мне все равно, кто его отец.

К л а в д и я. Жизнь — это по только любовь. Это работа, продвижение. Ты способный молодой специалист рыбоконсервной промышленности. Вдруг тебя выдвигают? Биография… Родители мужа? Другие анкетные данные?..

О л я. Это было когда-то.

К л а в д и я. И на твой век хватит. Беги от него, беги! В жизни побеждают бойцы, диалектики. Уж я-то знаю цену истинной мудрости, поверь мне! Все, все хватают жизнь, как голодные волки. Ты робкая. Максим — вот твоя опора. Не потому, что он — в железной номенклатуре науки и техники, нет, не потому! Он безмерно любит тебя.

О л я. Но я не люблю его.

К л а в д и я. Люблю — не люблю… Два-три года это еще что-то значит. А потом… Ты захочешь комфорта, спокойной, обеспеченной жизни. Это не то что лежать одной ночами, комкать подушки… И ждать, ждать, ждать своего романтика… А бывает — и не возвращаются.

О л я. Мама, не пугай. Я понимаю, любовь принесет мне не одну только радость. Я это знаю, мама. И как же ты произносишь свои высоконравственные доклады, если ты мне, своей дочери, все время вдалбливаешь, вдалбливаешь такую чушь?! Извини меня. (Выходит.)

К л а в д и я (одна). Упустила девчонку. А может, и себя? Одинокая стареющая баба… Ой, Василий Качурин, как подвел ты меня. А вдруг это клевета?! Письмо какого-то пенсионера, бывшего пленного… Как я могла поверить?! Подняла панику, растрезвонила… в газету, Ивану… Ольгу, Ольгу дезориентировала! Чувствую, качусь в какую-то дыру… За что бы зацепиться, хоть на самом краешке повиснуть?..

Входят  И в а с ю т а  и  М а к с и м.

Моя статья идет?!

И в а с ю т а. Идет. (Стучит в дверь Качуриных.)

На стук появляются  М а р и я  И п п о л и т о в н а  и  А н д р е й.

И подписана она будет именем автора. Моим. (Стучит к Бояриновым.)

Выходит  О л я.

Строчки о дочери выкинули! Пришлось перебирать полосу. Правда, здесь на чувства редактора поднажал Максим Павлович.

М а к с и м. Могу дать совет мальчишкам: когда играете в бабки или в городки, старайтесь проигрывать самому удачливому, — даже вашим детям пригодится.

К л а в д и я. Я не понимаю… а что же заявление Покатова? Значит, это все-таки была клевета?..

И в а с ю т а. Выдаю редакционную тайну. Впрочем, газета уже печатается. Можно. Читайте в завтрашнем номере фельетон: «Сто писем клеветника Покатова». В связи с этим делом выявляются некоторые подробности поведения Покатова в плену. Хотел бросить тень, а в этой тени — укрыться.

К л а в д и я. Так вы все знали и меня сознательно запутали?

И в а с ю т а. Долг каждой порядочной архивной ищейки.

К л а в д и я. И вы тоже… Мария Ипполитовна, старая… учительница!

М а р и я  И п п о л и т о в н а. Старые учительницы, милая, только зовутся старыми.

К л а в д и я (нагло и растерянно улыбаясь и качая головой). Да-а… Да-а… (Берет свой портфель и скрывается.)

О л я подходит к Максиму, молча целует его, отходит. И в этот момент возвращается  К л а в д и я, она врывается яростная.

А что, собственно, произошло? Что произошло, я вас спрашиваю?! Маленькая невинная ложь, для самых близких, для узкого круга…

З а н а в е с

1963

ВЗОРВАННЫЙ АД Драма в трех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

НИКОЛАЙ ВЕРЕЖНИКОВ.

ИВАН БЕСАВКИН.

АННА ЗЕЕХОЛЕН.

ВОРОНИН.

НИКОЛАЙ КРЫЛОВИЧ.

МАТЬ ВЕРЕЖНИКОВА.

ТАТИШВИЛИ.

ФРОЛОВ.

ЛОРКА.

МАЛИНОВЫЙ ПАРЕНЬ.

АНБЕРГ.

ЭМАР

ХАММФЕЛЬД.

ДОРМ (ТОМКИН).

ЛИФАНОВ

ПОЛОЗОВ.

РАДЕЕВ.

МАДРЫКИН.

ГРЕТА.

МИРОНЕЦКИЙ.

ТУРОВЕРЦЕВ.

ДЕНЩИК АНБЕРГА.

ПРОШКИН.

КУРСАНТЫ.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

М о л о д о й  ч е л о в е к  в немецкой военной форме выходит на сцену. Позже мы узнаем, что это Крылович.

К р ы л о в и ч. Герои этой пьесы — подлинные люди. Подлинны и основные события. Естественно, фамилии, имена, географические наименования изменены. В германский город Ройтенфурт, на тесный каменный двор монастыря, занесла этих людей жестокая и капризная военная судьба.

На последних словах Крыловича сцена заполняется  л ю д ь м и, одетыми так же, как он.

Перед строем появляется полковник  А н б е р г. Высокий, прямой человек. Небольшие усы, усталые, подпухшие глаза, достоинство в осанке, в жестах. Рядом с ним инженер-капитан  Э м а р.

А н б е р г. Я понимаю ваше психологическое состояние… Вы сыны своей родины, России. Но ваша страна накануне разгрома. Поражения первого года войны — это очевидные последствия варварского управления страной, занимающей одну шестую часть планеты. Вступая на путь сотрудничества с нами, вы становитесь в ряды борцов за освобождение вашей многострадальной отчизны. Коммунисты никогда не составят счастье для вашей земли, никогда! Я глубоко изучил этот вопрос. В силу своего происхождения я состоял в родстве с некоторыми исторически значительными личностями России… Вашему народу чужда монархия, но еще более чужды тирания, произвол. Я представлю вам неопровержимые данные, которые вам не могли быть известны.

Свет скользит по лицам, задержался на  В е р е ж н и к о в е. Молодое, почти юношеское лицо, скованное глубоко скрытой тревогой. Из-под солдатской пилотки, посаженной чуть набок, выбивается клок жестких темно-русых волос. Высокая, сильная шея, широкие плечи под серыми мягкими погончиками.

В е р е ж н и к о в (в луче света). Я спорю… спорю… нет, не с ним… Я все еще спорю с самим собой… Оказывается, во мне живут… Кто же во мне согласился пойти сюда, в этот вертеп? Самый смелый или самый подлый? Ах, Воронин… Воронин… Комиссар… Как же могло случиться, что ты смог убедить меня? Очень хочется, чтобы ты оказался прав, комиссар! Почему? Тогда буду прав и я? Но перед кем я должен оправдываться?! А что сказали бы мне ребята?..

Из темноты появляется  п а р е н ь  в малиновой майке с закатанными рукавами, в руке держит бумажку.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь (заглядывая в свою шпаргалку). Наша лучезарная юность расцветает под солнцем великой эпохи…

В е р е ж н и к о в. Перестань сыпать… Ты скажи своими словами.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Твои же райкомовцы подработали…

В е р е ж н и к о в. А сам думал?

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. А ты думал? Мы тебя избрали секретарем райкома комсомола, хотя некоторые факты…

В е р е ж н и к о в. Эти факты — недоразумение, случай.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Ты пошел на фронт, а затесался в шпионскую фашистскую школу — тоже случай?

В е р е ж н и к о в. Меня послали.

Появляется  Л о р к а.

Л о р к а. Вережников, ты — настоящий… Когда ты выступал, я плакала, честное слово! Молодец, что ты не отрекся от отца. Если бы отрекся, я голосовала бы против.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Теперь от него отрекутся все. И ты.

Л о р к а. Я?..

В е р е ж н и к о в. Меня послали.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Смотрите, как загибает.

В е р е ж н и к о в. Это был пересыльный лагерь. Тифозная яма…

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Ты не виляй, не уходи от сути вопроса.

В е р е ж н и к о в. Если бы вы были тут со мной?..

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Дудочки!

Л о р к а. Я за тобой пошла бы. Не из каких-то там личных чувств…

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Конечно, я еще ничего не знаю, но его надо расстрелять.

В е р е ж н и к о в. Здесь вместе со мной еще двое!..

Снова появляются  А н б е р г  и  с т р о й — люди в мундирах солдат германской армии.

А н б е р г. И я сразу хочу заверить в том, что никого из вас, я подчеркиваю — никого! — мы не оставим здесь против его воли… Я даю вам десять дней — достаточный срок для размышления. По истечении этого срока те, кто решит остаться в школе, примут военную присягу. Те же, кто не захочет с нами сотрудничать, будут отправлены назад — в лагеря военнопленных. Естественно, мы попросим их молчать, сохранить тайну нашего предложения.

Один из тех, кто в строю, Б е с а в к и н, толкнул локтем стоящего рядом  Л и ф а н о в а  и чиркнул рукой по горлу. Это не осталось незамеченным.

Нет, месть — не в наших принципах. Да, вы в школе разведки. Разведчик — это поэт, артист. Вас ждут слава, почет, ордена великой Германии и в будущем — хорошо обеспеченная спокойная жизнь. Я поздравляю вас, господа, с прибытием. В течение десяти дней — до присяги — вы будете знакомиться с образом жизни Германии. Поездки, экскурсии. Вольно, отдохните..

Перемена света.

Появляется  В о р о н и н. Мужественное, изнуренное пленом лицо, потрепанная шинель.

В е р е ж н и к о в. Эх, Воронин, Воронин… комиссар.

В о р о н и н. Да, конечно, проще умереть… Но ты обязан подчиниться.

В е р е ж н и к о в. Что значит — подчиниться?

В о р о н и н. Так решено. И решение партийное.

В е р е ж н и к о в. В этой братской могиле, в этой пересыльной тифозной яме — партийная организация?

В о р о н и н. Да. Ты должен пойти в школу разведки.

В е р е ж н и к о в. Я?!

В о р о н и н. И еще кое-кто. Но никому из тех, что посылаем, мы не говорим, кто там будет еще. Из предосторожности. Узнаете друг друга в деле.

В е р е ж н и к о в. Но почему — я?!

В о р о н и н. Немцы отобрали из нашего лагеря пятьдесят человек. А мы из пятидесяти — троих. Тоже отбирали. Думали.

В е р е ж н и к о в. Да чем я докажу потом, что не сам, что не продался?

В о р о н и н. Может случиться самое худшее: не докажешь. Да, позор и, может быть, позорная смерть. Но ради чего?! Я заменил бы каждого из вас, если б меня взяли… Я готов трижды на день с позором умирать, только бы вырвать победу. Знать, что можно обезвредить целый выводок шпионов, — и не попытаться это сделать?

В е р е ж н и к о в. Ка-ак?!

В о р о н и н. Вот уж это, брат ты мой, никто тебе не подскажет. Там, на месте, будет виднее… Ты знаешь меня как пленного майора Садкова, но теперь запомни мою подлинную фамилию: Воронин, Воронин Иван Тимофеевич. Комиссар, политработник. Родом из Смоленска.

Свет. Питомцы школы стоят вольно. Э м а р  угощает сигаретами. Т о м к и н  знакомится кое с кем, подает руку.

Т о м к и н (Полозову). Томкин.

П о л о з о в. Полозов.

Входит  А н б е р г.

А н б е р г. Минутку внимания! Прошу о маленьком одолжении: не открывайте местным жителям, моим соотечественникам, кто вы. Для всех посторонних вы — курсанты военной школы русской освободительной армии. В любом случае конспирация — самая строжайшая! — начинается уже сегодня. Прошу вас не называть друг другу собственные фамилии, имена, адреса. Пусть каждый изберет себе кличку. Вы вступаете в романтическую полосу жизни. Желаю вам отличного настроения, господа! (Уходит направо.)

В е р е ж н и к о в. Кто же второй и третий?

Еще из темноты — джазовая музыка. Бар.

Э м а р. Внимание, господа! Предлагаю тост! (Подчеркнуто лихо, «по-русски».) За наше боевое братство!

Мрачно, отчужденно сидит  Л и ф а н о в. Перед ним нетронутый бокал вина.

Т у р о в е р ц е в (с улыбкой поднимает бокал). Хотя бы из соображений хорошего тона… Прошу!

В е р е ж н и к о в (по-немецки, несколько заискивающе). Welch Art Sport treiben Sie?[4]

Э м а р. То, что у вас называют «городки». У меня длинные руки. Если не возражаете, будем говорить по-русски. Перед войной я работал в аппарате военного атташе в германском посольстве, жил в Москве.

В е р е ж н и к о в. В немецком языке много энергии.

Э м а р. Где изучили?

В е р е ж н и к о в. Институт. И дома. Моя мать в совершенстве владеет французским и немецким.

Т о м к и н. Мы, мордвины, православные. Я, конечно, не верю, но мои деревенские родственники… из-под города Саранска…

М а д р ы к и н. И православных и всех одинаково большевики продали!

Т о м к и н. Я уже десять лет в армии. Капитан артиллерии. Родители в деревне жили до войны хорошо. Колхоз богатый.

М а д р ы к и н. Где там богатый?! Задушили деревню…

Грузин  Т а т и ш в и л и  задумчиво, не мигая, глядит в дергающееся лицо Мадрыкина.

Э м а р. Вспомните, господа, вчера мы смотрели типичную немецкую ферму…

М а д р ы к и н. Можно здесь купить такую?

Э м а р. А почему бы нет! Правда, подобное имение стоит недешево…

М а д р ы к и н. Куплю!

Т о м к и н. Присмотри заранее.

М а д р ы к и н. Смеешься?.. Жизнью клянусь, куплю такую ферму. Мотался по всяким клубам да санаториям, физкультурник… Руки в стороны, ноги врозь. Для земли мои руки! Куплю! Хайль!

Э м а р. Если хотите, могу вам помочь. Поездим, посмотрим.

М а д р ы к и н. Спасибо. Куплю.

Э м а р (к Татишвили). Господин военный инженер второго ранга, а как у вас в Грузии? Я там не бывал.

Т а т и ш в и л и. Я всегда жил в Тбилиси, дорогой мой, свиноводством не занимался.

М а д р ы к и н. Еще бы: князь.

Т а т и ш в и л и. Да, я — князь. И в моем танковом полку свиней тоже не было. Имей в виду, я вспыльчивый!

Б е с а в к и н. Братва, хиляет красная карта. Чем твое сердце успокоится?.. Девочки, еще девочки… Ребята, мы имеем дело с будущим обладателем гарема! Уж не станешь ли ты аравийским шейхом?!

В е р е ж н и к о в. Князь, ты с этим типом, с Мадрыкиным, поосторожней.

Служебный кабинет Анберга в школе. А н б е р г  и  Э м а р.

А н б е р г. Мы — исследователи, Эмар. И эта тихая обитель — психологическая лаборатория… Вносите нервозность, разрушайте дружеские симпатии. Дайте им возможность пить, драться, завязывать знакомства с женщинами легкого поведения. Пусть они все ненавидят, всего страшатся. А мы — арбитры, вежливые, справедливые, внимательные…

Э м а р. Слушаюсь.

А н б е р г. Вы отправили тех шестерых, кого мы решили не допускать к присяге?

Э м а р. Один еще здесь. Просит разрешения поговорить лично с вами.

А н б е р г. Что за вольности? Отправьте.

Э м а р. Слушаюсь. (Снимает телефонную трубку.) Отправьте этого шестого. Распоряжение шефа.

А н б е р г. Записи есть?

Э м а р. Да.

А н б е р г (взглянул на часы). Давайте.

Эмар включает магнитофон. Шум, топот, голоса. Затем, как бы сквозь основную сцену, мы видим двоих — Ф р о л о в а  и  Р а д е е в а. Как два брата: стройные, худощавые, только Радеев — темноволосый, а Фролов — блондин.

Ф р о л о в. Я за тебя под огонь «мессеров» лез.

Р а д е е в. Спас ты меня! Во, по гроб спасибо! А теперь что? В крематорий лагерный? Серый пепел и зола… А я еще картошки хочу, картошки! Лучше жить, чем валяться пеплом.

Шум, громкий разговор — конец записи.

А н б е р г. Кто эти двое?

Э м а р. Из группы «Люфт». Фролов и Радеев. Летчики одного полка, вместе попали в плен. Клички: Ведущий и Ведомый.

А н б е р г. Особо займитесь. Дальше.

Эмар включает магнитофон. Песенка, свист. Хохот. Анберг морщится.

Голоса — и мы видим разговаривающих, М и р о н е ц к о г о, долговязого верзилу, и  Т о м к и н а.

М и р о н е ц к и й. Ну, женщина!.. Европейская. Ты понимаешь? Глаза, бедра. Ты думаешь, она ходит? Танцует!

Т о м к и н. Стыдился бы, Миронецкий.

М и р о н е ц к и й (с подделкой под ребяческий тон). Мамочка, я уже все знаю, ведь мы уже проходили опыление!

Т о м к и н. Гляди, подхватишь…

М и р о н е ц к и й. У немцев отличная медицина.

А н б е р г (после того, как Эмар выключил магнитофон). Кто он, этот поклонник нашей медицины, установили?

Э м а р. Да. Увы, в медчасти.

Входит  Т у р о в е р ц е в.

Т у р о в е р ц е в. Извините, экстренное дело… Лифанов… гм… последний из шестерых, не допущенных к присяге, бьется в истерике. Умоляет допустить к вам. Если бы вы уделили две-три минуты.

А н б е р г. Давайте!

Т у р о в е р ц е в  уходит. Входит  Л и ф а н о в. В страхе застыло его грубое, тяжелое лицо со скошенным подбородком.

В двух словах — ваше прошлое?..

Л и ф а н о в (быстро). До войны работал директором леспромхоза в Вологодской области. Семейный. Старший лейтенант. Оставьте меня здесь! Лагерь — это смерть…

А н б е р г. Вздор. Вы только затем и просили встречи со мной?

Л и ф а н о в. Я буду вам полезен… Если можно, я сказал бы вам наедине.

А н б е р г. Инженер-капитан Эмар — мой первый помощник, у меня нет от него секретов.

Л и ф а н о в. Откровенно… Решил было воспользоваться… С вашей помощью — через фронт и — домой. Пока война. Леса большие. Но если вы меня обратно в лагерь, на смерть…

А н б е р г. Короче.

Л и ф а н о в. Я получил задание…

А н б е р г. Где? От кого? Когда? Садитесь, пишите.

Лифанов сел, пишет. Кончил писать.

Ну, ступайте.

Л и ф а н о в  уходит.

Э м а р. Вполне возможно, что это — примитивная ложь.

А н б е р г. А если верить его версии? Он заслан не один. Так пускай он поищет здесь своих сообщников. Свяжитесь с лагерем. Попросите, чтобы этого комиссара Воронина, если такой действительно существует, переправили сюда, в гестапо. Удобнее для очных ставок.

Э м а р. Слушаюсь. Кто здесь, в школе, будет поддерживать контакт с этим Лифановым?

А н б е р г. Дорм. Эрих Дорм. И вообще лично вам не следует встречаться с осведомителями. Приручили — и сразу передавайте Дорму. (Задумался.) Если это так, кто же второй и третий?

Свет гаснет. И потом за сценой — веселый шум школы. Крики, смех детей, топот.

Э м а р. Мы с вами — в типичной немецкой школе. Идеальный порядок, свет, уют, отличное преподавание. (Подзывает молодую учительницу.) Сделайте любезность…

А н н а. Четвертый класс «Б». Анна Зеехолен.

Э м а р. Это — наши русские друзья по оружию.

А н н а (бледное, усталое лицо, большие серые глаза, в сердитом удивлении приподнятые брови). Я вас слушаю.

Э м а р. Скажите, война не отразилась на успеваемости ваших учащихся?

А н н а. Все учатся превосходно. Дети великого фюрера так же, как их отцы и матери, сознают свой долг.

В е р е ж н и к о в (слушает Анну и подмечает несоответствие между выспренними словами ее ответа и печальным, одеревеневшим лицом). Спасибо, хорошо объяснили, фрау Зеехолен.

М а д р ы к и н (возвращается из класса). Белые парты… культурка.

Э м а р. Здесь учатся дети великого фюрера, будущие хозяева планеты Земля… Выводы каждый из вас сделает сам. Сравните, взвесьте и оцените. Это поможет осмыслить дорогу, по которой вам идти.

Все молчат. Перемена света.

Внимание! Становись! Три шага вперед, шагом марш! Смирно! Равнение направо!

Входит  А н б е р г.

Налево! К присяге, шагом марш!

Выстрел. Один из идущих к присяге, Прошкин, падает.

П р о ш к и н. Предателем быть не хочу. Прости, Родина!

В е р е ж н и к о в (встречается глазами с Татишвили, тихо). Поспешил, бедняга… Это можно в последний момент, как последнюю пулю…

Татишвили опускает глава.

М а д р ы к и н (подошел, вздохнул). Прошкин… землячок…

В е р е ж н и к о в. Размазня.

Э м а р. Естественный ход событий, друзья!

В е р е ж н и к о в. Искренне работать или же искренне умереть.

Э м а р. Попрошу к присяге!

Спортивная площадка под открытым небом. Б е с а в к и н («Рецидивист») идет с ножом на  В е р е ж н и к о в а. Короткая схватка. Нож отлетает в сторону. Вережников и Бесавкин катаются по земле, рыча и чертыхаясь. Вережников одолевает Бесавкина.

Б е с а в к и н (с ненавистью хрипит). Врешь, не возьмешь… фашистская шкура… гитлеровский холуй… Э-эх! (Ловко рванулся, и Вережников уже под ним.) Бочка, чистый вираж…

Подбегает  М а д р ы к и н.

М а д р ы к и н. Слабак, был наверху — и чесал нос… В драке не задумываются! (Отбегает.)

Б е с а в к и н. Ты мне руку едва не сломал. Стараешься?

В е р е ж н и к о в. Скажи-ка, почему ты обозвал меня гитлеровским холуем, фашистской шкурой?… Здесь это как-то не звучит…

Б е с а в к и н. Привычка… с фронта…

В е р е ж н и к о в. «Большевистская шкура» — вот это было бы здесь понятно…

Б е с а в к и н. Браток, и ты же таскал советскую форму… Привычка!

В е р е ж н и к о в. «Бочка», «чистый вираж». Где привык?

Б е с а в к и н (испуганно). Валяй, гребись мимо… гражданин следователь…

В е р е ж н и к о в. Ты — летчик-истребитель.

Б е с а в к и н (взял себя в руки). Гадай, гадай! Твои карты врут. А вот мои… (Выхватил из кармана колоду карт.) Сними! Сними, говорю! Я всю твою судьбу лучше самых хитрых анкет выложу!

В е р е ж н и к о в. Что ж, давай. (Снимает карты.)

Б е с а в к и н (присел на корточки, разбрасывает карты на земле). Мы же с тобой из одного лагеря — Мамельбурга?.. Земляки, можно сказать, а ты на меня следствие наводишь, готов статью пришить! Это не по-людски, браток… Эх, карта пошла тебе — золотом, алмазом высыпала! Зверская удача в казенном доме… любовь для сердца… Ты откуда, из каких мест?

В е р е ж н и к о в. Сибиряк, из Красноярска. А ты?

Б е с а в к и н. Москвич. Столичный кот. Люблю сливочки! Трижды сидел, дважды бежал. Бывал и я в Сибири… (Поет.)

«Там, в Александровском централе, нигде пылинки не найдешь… Подметайлов штук по двадцать в каждой камере найдешь…»

Гляди, гляди, опасайся трефового короля!

В е р е ж н и к о в. А ты — какой?

Б е с а в к и н. Я — бубновый! Где ты воевал?

В е р е ж н и к о в. На Северо-Западном. А ты?

Б е с а в к и н. Моя война — сплошной убыток. Случайно забрили, случайно в плен угодил…

В е р е ж н и к о в. И сюда попал случайно?

Б е с а в к и н. Опять следствие ведешь? Ах черт, рука болит… Твоя работа.

В е р е ж н и к о в. Извини.

Б е с а в к и н. Ты помял меня… А в кармане… (Осторожно вынимает, разворачивает бумажку, показывает фотографию.) Нет, не измял…

В е р е ж н и к о в. Твоя девчонка?

Б е с а в к и н. Жена! Алена… на лыжной прогулке… Зырни, какая была надпись… «Береги меня, вернись». Вот берегу, стараюсь. А ты допрос учиняешь…

В е р е ж н и к о в. И жена твоя тем же самым промышляет?

Б е с а в к и н. Ну-ну! «Тем же самым»… Слушай, ты, фраер, мою супругу… Ты — хам, да?! Или ты честному уголовнику хотел политику пришить? Молчите, карты!.. (Собирает их.) Стучи, фраер, стучи начальничкам, заслуга будет…

В е р е ж н и к о в. Я таких заслуг не ищу.

Б е с а в к и н. Ах, чего же ты ищешь в прогоревших углях? Не найти тебе, друг, уж ответа… Пока!

В е р е ж н и к о в. Постой… Мотивчик этот я где-то слышал… Был у меня в лагере один знакомый, тоже недурно пел. Может, встречал? Воронин…

Б е с а в к и н (отступил, окинул Вережникова долгим, испытывающим взглядом). Воронин?..

В е р е ж н и к о в. Если встречал, то не помнишь ли, как его зовут?

Б е с а в к и н. Вроде бы — Иван Тимофеевич? Из Смоленска родом.

В е р е ж н и к о в. Точно!

Они настороженно оглянулись.

Так ты, значит, не без умысла картишки свои раскидывал? Я тоже присматривался…

Б е с а в к и н. Мое тебе наблюдение: среди ста пятидесяти гавриков есть и хорошие ребята. Подались сюда с одной задумкой — вырваться из плена. Хочешь, за неделю десяток завербую?!

В е р е ж н и к о в. Слушай, а ты не лихач?

Б е с а в к и н. За лихачество меня больше, чем начальство, Алена пилила! Вернуться бы… Пришел бы и сказал: «Вот теперь-то мы заживем!» Выдержал бы всю ее мораль, клянусь.

В е р е ж н и к о в (наклонился, поднял камешек, перекатывает его на ладони). Жена… Интересно, как это — жена?..

Б е с а в к и н. Малыш, жена — это чудо, твое законное.

В е р е ж н и к о в. Ладно, будь! Наши делишки мы еще обмозгуем…

Б е с а в к и н. Подожди, никого же нет… Еще два слова. Ты где вкалывал до войны?

В е р е ж н и к о в. Окончил институт, проработал два года на заводе — весной сорок первого избрали секретарем райкома комсомола… Где ты воевал?

Б е с а в к и н. Сбили в районе Орши. Командир эскадрильи, капитан. А ты?

В е р е ж н и к о в. Артиллерист-зенитчик, лейтенант. (Хотел было бросить камешек, но вдруг улыбнулся, показал Бесавкину, подкинул на ладони.) Вот, камешек сберегу. Белый, приметный.

Б е с а в к и н. Зачем?

В е р е ж н и к о в. Символ. Первая встреча с человеком в животном царстве.

Б е с а в к и н. Смешной ты, малыш. Здравствуй!

В е р е ж н и к о в. Здорово! Кореш!

Б е с а в к и н  уходит.

Проходит  д е н щ и к  Анберга, пожилой солдат; он идет, переваливаясь, и так двигает плечами, будто тесто месит. Разъяренный, идет  Т а т и ш в и л и.

Т а т и ш в и л и (с откровенной тоской). Почему я не обуглился в танке? Бороться с каким-то бандитом… От него разит, как от свиньи!

В е р е ж н и к о в. Кто?

Т а т и ш в и л и. Мадрыкин… Почему я не обуглился в танке?!

В е р е ж н и к о в. Еще не все потеряно, князь.

Т а т и ш в и л и (недоверчиво сузил глава). Не доходит.

В е р е ж н и к о в. Хочешь остаться человеком?

Т а т и ш в и л и. Ты — бог? Ты — волшебник? Или ты, извини меня, — провокатор?! (Резко отскакивает, уходит от Вережникова.)

Подходит  Т о м к и н.

Т о м к и н. Чего это так вскипел князь?

В е р е ж н и к о в (улыбается). Пойди спроси у него.

Т о м к и н. Веселей надо жить. Я сейчас самого большого начальника разыграл.

В е р е ж н и к о в. Кого?

Т о м к и н. Денщика полковника Анберга! Идет через двор к центральному подъезду, переваливается, плечами ворочает… А я подошел да по-мордовски ему несколько слов! Как вылупил глаза…

В е р е ж н и к о в. А настучит начальству?

Т о м к и н. И немцы любят веселых людей! (Уходит.)

В е р е ж н и к о в (смотрит вслед Томкину). А может, он — третий?

Входит  Л и ф а н о в.

Л и ф а н о в (тихо). Послушай, Вережников, огонька нету?

В е р е ж н и к о в. У меня есть кличка: Сверчинский. Вы — единственный, кто знает мою фамилию. Держите язык за зубами.

Л и ф а н о в. Я учту… Мне не с кем словом обмолвиться…

В е р е ж н и к о в. А почему, собственно, вы хотите говорить со мной, о чем?

Л и ф а н о в. Помнишь, в лагере в день памяти Ленина кто-то в бараке крикнул: «Всем встать!» Мне показалось, что скомандовал ты…

В е р е ж н и к о в. Бред.

Л и ф а н о в. А потом все запели «Интернационал»… И ты по этому поводу очень хорошо выразился: «Хоть на минуту почувствовать себя человеком». Вот я теперь к тебе и адресуюсь.

В е р е ж н и к о в. Там, в лагере, я маскировался. А здесь я наконец могу быть самим собой. Сейчас — урок шифровки. Хочу сосредоточиться.

Л и ф а н о в. Извини… Слушай, не помнишь ли ты по лагерю одного товарища из Смоленска?

В е р е ж н и к о в. Какого товарища?

Л и ф а н о в. Воронина.

Лифанов стоит близко. И лицо его — грубое со скошенным, «кувшинным» подбородком, когда-то властное, а теперь жалкое, мятое лицо — вызывает у Вережникова сострадание. А самое главное, он, Лифанов, говорит о Воронине!

В е р е ж н и к о в (радостно). Воронина?

Л и ф а н о в. Помнишь, да? Мировой мужик… (Захлебываясь от нетерпения — Вережников уже почти в его руках.) «Давай, говорит, связывайся там с Вережниковым»…

В е р е ж н и к о в (растерялся от неожиданного, настораживающего открытия). Постой, постой… так-таки и… Смотри-ка, чего тебе этот Воронин наговорил! А кто он такой?

Л и ф а н о в. Брось дурака валять…

В е р е ж н и к о в (пожимает плечами). Воронина?.. Я такого в лагере не встречал, нет. Откуда ж он знает меня?

Л и ф а н о в. Пойми ты!..

В е р е ж н и к о в. Чего понимать-то? Сам путает, а я — понимай! Может, не все дома?..

Л и ф а н о в. Молодец… бдительный…

В е р е ж н и к о в. Вы в детстве вшами не торговали?

Л и ф а н о в. Чем?! Вшами?

В е р е ж н и к о в (колюче улыбается). Ага, вошками… Когда я учился в школе, был у нас такой порядок: если у ученика замечали какую-нибудь нечистоплотность, его на три дня освобождали от занятий, чтобы успел хорошенько помыться… Так вот, охотники погулять покупали себе вшей и сажали за рубашку. Был у нас в классе один «коммерсант». Содержал в голове своей целый племрассадник. И торговал. Двадцать пять копеек за штуку. А на выручку покупал пирожки! Вы пирожки любите? (Уходит.)

Л и ф а н о в, растерянный, мрачный, медленно покидает двор.

Появляется  Р а д е е в. Определенно не случайно навстречу ему — Э м а р.

Р а д е е в. Здравия желаю, господин инженер-капитан.

Э м а р. Приветствую вас, Сережа… Сережа… разрешите, я буду вас так звать?

Р а д е е в. Зовите. Я еще молодой.

Э м а р. Да, вы правы, Сережа, — лучше жить, чем валяться пеплом.

Радеев удивленно, со страхом слушает, узнавая свои слова.

А может быть, вы хотите вернуться и лагерь?

Р а д е е в (панически). С какой стати?.. Господин инженер-капитан… Чем я провинился?!

Э м а р. Шутка, Сережа, дружеская. Славно мы с вами беседуем?

Р а д е е в. Вам со мной неинтересно. Я только семилетку окончил.

Э м а р. Я познакомлю вас со своим доверенным человеком из русских. Зайдите ко мне завтра, в шесть вечера. Ах, у вас нет часов. Будут! Швейцарские.

Р а д е е в. Я не заслужил…

Э м а р. Аванс! (Смеется и, смеясь, прощается с Радеевым.) Жду. Точно в шесть. Аванс, дружище!

Кабинет начальника местного гестапо.

Г р е т а (молоденькая, наглая). Бутылка вина, закуски, сигареты… И — я. Господин Хаммфельд, счет точный, ни одного лишнего пфеннига.

Х а м м ф е л ь д (седой, плотный, по-крестьянски простое лице). Ну, за себя ты, по-моему, слишком много насчитала.

Г р е т а. Грета разоряет кассу гестапо! Тогда введите твердые ставки, чтоб я знала, за что работаю.

Х а м м ф е л ь д. Вот я тебя ремнем, паршивка, по голому месту.

Г р е т а (заигрывает с Хаммфельдом). Я готова к экзекуции…

Х а м м ф е л ь д. Перестань. Это на меня не действует.

Г р е т а. Совершенно бесплатно, господин Хаммфельд, Для вас я вспомню, что и я — патриотка. Кроме шуток, не скупитесь, Хаммфельд. Грета тоже кое-что делает для великой Германии.

Х а м м ф е л ь д. До новых встреч, милашка.

Г р е т а. Хайль!

Входит  А н б е р г.  Г р е т а  уходит.

А н б е р г. Если не ошибаюсь, Грета?

Х а м м ф е л ь д. Она.

А н б е р г. С моими?

Х а м м ф е л ь д. С твоими. Но они уже немножко и мои.

А н б е р г (улыбкой прикрывая недовольство). Не напрашивайся в родство, Генрих, оно не столь уж симпатично. Слушал запись?

Х а м м ф е л ь д. Да, вот послушай! (Включает магнитофон.)

Музыка. За столиком в фойе кинотеатра — В е р е ж н и к о в,  Т о м к и н,  Э м а р. Появляется  Г р е т а.

Г р е т а. В этом кинотеатре показывают самые скучные фильмы. Но зато здесь пою я! А вы — не скучные?

В е р е ж н и к о в. Как видите, пьем воду.

Г р е т а. Трое — и ни одной женщины!.. А говорят: война и кризис на мужчин.

Т о м к и н. Красивая пичуга.

Г р е т а. Меня уже ищет наш крокодил-маэстро! Иду, иду!

Э м а р. Как тебя зовут?

Г р е т а. Грета. (Подвигается к Эмару.)

Э м а р. Нет, милая, я лысею, а тут вон какие молодцы!

Г р е т а (тут же «переключается», наваливается грудью на плечо Вережникова). Сегодня я буду петь для вас!

«От цветов ты, любимый, отвык, Ты, суровый, идешь на Восток, Наколи мое сердце на штык И неси, как цветок, И неси, как цветок. От цветов ты, любимый, отвык. Жить без сердца куда веселей! Радость просто дорожку найдет… Я открыта, как дом без дверей. Кто захочет, войдет, Кто захочет, войдет… Уноси свой цветок, дуралей!»

Любовь — катастрофа, любовь — молния…

Х а м м ф е л ь д (выключает магнитофон). Эта «молния» ничего не осветила… (Пыхтит, закуривая.) А в моей мусорной корзинке, Лео, кое-что накопилось… Вот, почитай. (Передает Анбергу папку с документами.) Здесь зафиксировано все, что твои мальчики делают за стенами монастыря. Кое-что записано на пленку. Особенно интересен один роман.

А н б е р г. Роман?

Х а м м ф е л ь д. Да.

Анберг нетерпеливо подался вперед.

Тебя, я вижу, еще волнуют романы… Так вот, один из твоих, Сверчинский, на экскурсии, в школе, познакомился с молоденькой учительницей Анной Зеехолен. Раз-другой случайно встретились… Но Зеехолен, сам понимаешь… нельзя: русский! А потом все-таки не смогла пройти мимо. Уже потянуло, сам понимаешь! И тогда мы на всякий случай поставили в ее квартирке аппаратуру. Хочешь послушать, Лео? (Включает магнитофон.)

Стук двери, шаги. Голоса  А н н ы  и  В е р е ж н и к о в а. Как бы сквозь основную сцену мы видим — они вошли в комнату.

А н н а. Ты первый мужчина в этой комнате. Я здесь родилась.

В е р е ж н и к о в. Да? (С искренним волнением и любопытством оглядывается.)

А н н а. Может быть, правда, что немки сентиментальны? Скажи мне, пожалуйста, словами, почему ты меня любишь?

В е р е ж н и к о в. Вот сейчас мне просто не верится, что все это на самом деле, что я держу твои руки…

А н н а. Ты это понимаешь, за что ты полюбил меня, что нас роднит?

В е р е ж н и к о в. Может быть, одинокость?.. Когда я повстречал тебя в школе и потом… Ты всюду была одинокой — даже среди толпы учеников… И потом, ты красивая, правда.

А н н а. Я впервые хочу, очень хочу, чтоб это было так. Как хорошо, что я красивая!

В е р е ж н и к о в. Да, хорошо.

Хаммфельд выключает магнитофон.

Х а м м ф е л ь д. Дальше — не для нашего возраста, Лео. Тебе еще не открутили голову твои русские мальчики?

А н б е р г. Советский лидер недавно выразился в том смысле, что один шпион может иногда сделать больше, чем дивизия или даже корпус… Таким образом, в моей тихой обители готовится сто пятьдесят дивизий! Стоит потрудиться, Генрих!

Х а м м ф е л ь д. Дай мне Сверчинского сюда, в гестапо, на недельку…

А н б е р г. И роман этот продолжается?

Х а м м ф е л ь д. Да. Вот взгляни, папаша, на свою невестку! (Передает Анбергу фотографию Анны и снова включает магнитофон.)

Голоса. Снова мы видим  А н н у  и  В е р е ж н и к о в а  в комнате Анны.

А н н а. Век небывалого артистизма. Массовое притворство… Здесь у нас ложь давно уже стала религией. Я привыкла и лгу сама, даже не замечая этого. Мы лжем толпами на многотысячных сборищах. Лжем в кругу друзей. Даже в супружеских постелях у нас боятся проронить хотя бы одно слово против общепринятой лжи.

В е р е ж н и к о в. Извини, от политики меня почему-то клонит в сон.

А н н а. Но ты собираешься воевать против собственной родины! Разве это — не политика?

В е р е ж н и к о в. Не хочешь ли ты сделать из меня коммуниста?

А н н а. Коммуниста? Нет. Я хочу освободить твою душу от фанатизма ненависти. Ты инженер. В Швеции ты найдешь работу. Я буду преподавать, я знаю шведский язык. Бежим, в этом — спасение. Я хитрая, о, ты еще не знаешь, какая я хитрая! Я все организую очень ловко, достану документы…

В е р е ж н и к о в. Нет, Анна, нет.

А н н а. Я не хочу тебя потерять! Ах, жаль, я не верю в бога. Кто мне поможет уговорить тебя?..

В е р е ж н и к о в. Если ты не веришь в бога, во что же ты веришь?

А н н а. Только в себя. Истинно лишь то, что я существую, все остальное ничего не значит.

В е р е ж н и к о в. И я — тоже?

А н н а. Ты — это я, самое главное мое я.

В е р е ж н и к о в. Мне иногда хочется так поглупеть, чтобы ничего-ничего не соображать!

А н н а. И глупей, пожалуйста. Умные в наше время почти неизбежно подлецы; все, все понимают и прислуживают, приспосабливаются. Уж лучше быть глупым, так хотя бы честней.

В е р е ж н и к о в (целует Анну). Молчи.

А н н а. Диктатор. Ты зажимаешь мне рот… Ах, я догадалась, почему я сегодня так много болтаю! Я страшно голодна.

В е р е ж н и к о в. Сейчас ты станешь доброй и молчаливой.

А н н а. Отчего бы?

В е р е ж н и к о в. Иллюзия, цирк…

А н н а. Хлеб! Сгущенное молоко! Браво! У меня есть рыбная паста и макароны, завтрашние. Будет княжеский ужин. Открой коробку.

В е р е ж н и к о в. Где ты раздобыла такие ножки?

А н н а. Пусти… На сковородке горит маргарин…

В е р е ж н и к о в. Пусть все сгорит…

Хаммфельд выключает магнитофон.

А н б е р г. Как ты думаешь, Генрих, он ее так же любит?

Х а м м ф е л ь д. Любит. Я отлично изучил этот скоротечный роман. Дай мне Сверчинского сюда, в гестапо, ну хоть на два часа!

А н б е р г. Спасибо, Генрих, мы постараемся разобраться сами! Мы всех, всех выворачиваем наизнанку.

Перемена света. Выстрелы. Появляется  В е р е ж н и к о в, вслед за ним  Б е с а в к и н.

Б е с а в к и н. Всех обскакал! Пока остальные трюхают, поговорим в нормальной, человеческой обстановке.

В е р е ж н и к о в (улыбаясь, озирается). Аппаратуру для подслушивания в придорожных кюветах еще не ставят?..

Б е с а в к и н (вглядываясь в лицо Вережникова). Что-то ты в последние дни в каком-то задрыпе, а? (Смахнул со лба пот.) В двух словах — самое главное. Быстро.

В е р е ж н и к о в. Меня беспокоит Лифанов. Тебе не приходило в голову?.. Вначале в числе шестерых не допущен к присяге, а теперь вдруг опять с нами!.. И не упускает возможности «общнуться» со мной… под самыми неожиданными предлогами… В первый раз я его отшил… А вдруг он в самом деле наш третий?

Б е с а в к и н. Да, Лифанов — большая загадка! Что еще?

В е р е ж н и к о в. Меня беспокоит Радеев…

Б е с а в к и н. А что-нибудь членораздельное?

В е р е ж н и к о в. Пошловатый красавчик. Зачем ты втягиваешь его?

Б е с а в к и н. Ты же втянул Фролова! А Радеев его друг. Из одного полка. Фролов в воздушном бою спас Радеева. Считай, братья.

В е р е ж н и к о в. Как бы мне не пришлось спасать тебя…

Б е с а в к и н (напористо). Слушай, еще один кореш. Крылович. Твой тезка. Авиационный инженер. Оказывается, он начал здесь по собственной инициативе работать одновременно с нами! И тоже обрастает «активом»…

В е р е ж н и к о в. Ваня, я против массового призыва и знакомств.

Б е с а в к и н. Смотри, он и здесь аккуратный и безупречный…

В е р е ж н и к о в. Нет, Ванюша, не удается… Кажется, я свалял дурака… И очень крупно…

Б е с а в к и н (встревоженно). Что?

В е р е ж н и к о в. Анна Зеехолен, учительница… Помнишь, огромные серые глаза?

Б е с а в к и н. Да, да помню.

В е р е ж н и к о в. Поначалу казалось, что мне ее подсунули. И я, как говорится, пошел на вы. Проверяйте, подслушивайте, подсматривайте… Я буду целовать вашу гадюку и кричать «Хайль Гитлер!». Нет, все вышло совсем иначе…

Б е с а в к и н. Ну?

В е р е ж н и к о в. Встретились раз, другой — и я понял, что она — человек…

Б е с а в к и н. Сильно понял?

В е р е ж н и к о в. Всерьез, Ваня.

Б е с а в к и н. Да… Ты черешню любишь?

Вережников кивнул.

Я со своей Аленой познакомился под черешней. Ага… Лежала под деревцом в Крыму и с нижних веток срывала губами ягоды. А я подошел, увидел… и уж больше не отходил!

В е р е ж н и к о в. Предлагает бежать. В Швецию. Обеспечит документы.

Б е с а в к и н. Рвани.

В е р е ж н и к о в. Может, еще и придется… Идиотское положение! Я не могу, не имею права сказать ей о себе. Она же — все откровенней, ближе…

Слышна стрельба пулемета.

Б е с а в к и н. Давай-ка разбежимся пока.

В е р е ж н и к о в. Анна честная, открытая душа… Я боюсь за нее.

Б е с а в к и н. Кажется, пришла моя очередь бояться за тебя! (Уходит.)

Появляется  Т а т и ш в и л и.

В е р е ж н и к о в. Как поживаешь, князь? Ты доволен, твоя душа спокойна?

Т а т и ш в и л и. Доволен! Я доволен порядками в нашей школе, доволен начальством, питанием, программой обучения, фильмами, я в восторге от всех своих товарищей, от тебя, я полюбил великую Германию, ее дороги, фермы, сортиры… что тебе еще надо?!

В е р е ж н и к о в. Ну, если ты так доволен…

Т а т и ш в и л и. Да, да, я всю свою сознательную жизнь мечтал сделаться немецким шпионом!

В е р е ж н и к о в. Я с тобой серьезно, князь.

Т а т и ш в и л и. Серьезно? О чем? Легче прикурить от самого солнца, чем перехитрить грузина! Ты отстанешь от меня в конце концов?..

В е р е ж н и к о в. Влеченье, род недуга.

Т а т и ш в и л и. Лезешь к Эмару со своим немецким языком и тут же ко мне… Едва не сломал руку товарищу на тренировке. Выслуживаешься!

В е р е ж н и к о в. А если это — камуфляж?..

Т а т и ш в и л и. Что ты от меня хочешь?

В е р е ж н и к о в. Как тебя зовут?

Т а т и ш в и л и. Арчил.

В е р е ж н и к о в. Мы с тобой еще встретимся в Тбилиси, Арчил.

Т а т и ш в и л и. Так называемый Татишвили пропал без вести. И ты никогда не встретишься с ним в Тбилиси! Пропал, пропал… Помнишь, один из наших застрелился в день присяги? Самый мудрый выход. Кажется, я последую за ним…

В е р е ж н и к о в. Ты не веришь, что нам простят?

Т а т и ш в и л и. Кто, кто будет нам прощать? Вот что меня волнует. Все пропало!

В е р е ж н и к о в. Здесь умеют запылить мозги.

Т а т и ш в и л и. Ты хочешь меня ободрить? Спасибо. Я уже не нуждаюсь… Мне нужна крепкая веревка.

В е р е ж н и к о в. Давай-ка мы лучше сплетем веревку для наших «шефов»?

Т а т и ш в и л и. Мы? Кто это — мы?

В е р е ж н и к о в. Ты. Я.

Т а т и ш в и л и (с горечью, насмешливо). Дорогой, ты ведешь себя так, будто представляешь какую-то силу!

В е р е ж н и к о в. Знаешь, ты не ошибся. И очень большую! Родину, Арчил.

Т а т и ш в и л и. Ты что говоришь?!

В е р е ж н и к о в. Клянусь, это правда.

Т а т и ш в и л и (жгуче, с надеждой всматривается в лицо Вережникова). Я — твой брат навек! (Уходит.)

В е р е ж н и к о в (один, с улыбкой). Стало быть, и я теперь князь?.. (Наклонился, поднял камешек.) Камешек за камешком… Сдавленное в горле слово, ужас, надежда… Ты прав был, Воронин, комиссар. Если бы ты не послал, надо было бы догадаться и пойти! Когда я вернусь домой, я скажу про тебя… А если не поверят?! Чаще всего не верят те, кто сами лгут… Где же начинается ложь?

Появляется  м а т ь Вережникова.

М а т ь. Там, где страх.

В е р е ж н и к о в. Мама!

М а т ь. Ты в какой-то странной форме… Ты, Коля, был в партизанах?

В е р е ж н и к о в. Что-то в этом роде.

М а т ь. Почему ты опустил глаза? Ты был в плену?!

В е р е ж н и к о в. Я — на дне войны, на самом дне.

М а т ь. Где?

В е р е ж н и к о в. Но меня послали, мама.

М а т ь. Конечно! Иначе как же ты мог бы оказаться на дне? Можешь не рассказывать, если не хочешь.

Появляется  М а л и н о в ы й  п а р е н ь.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Воспитали сыночка! Знаете, кто теперь на его месте? Я.

В е р е ж н и к о в. Один ли ты?

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Конечно, и еще ребята.

В е р е ж н и к о в. Вот ребята тебя и прогонят.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Дудочки. Это ты всего два месяца ходил в секретарях. А меня и повыше передвинут. Расту.

В е р е ж н и к о в. Мама, главное, что я хочу тебе сказать… Мне могут не поверить. Но ты… даже если ты услышишь обо мне самое страшное…

М а т ь. Да, да, Коля, не беспокойся. Сын Вережникова не может быть подлецом.

В е р е ж н и к о в. Что сказал бы мне отец?

М а т ь. Я никогда не привыкну к мысли, что его нет…

В е р е ж н и к о в. Как это могло случиться, мама?

М а т ь. Ты поменьше думай об этом, не размагничивайся. Колюня, пожалуйста, не морщи лоб, у тебя просторный отцовский лоб.

В е р е ж н и к о в. Я так до сих пор и не могу понять…

М а т ь. Нет-нет, твой новый костюм я не понесу в скупку. Я не голодаю, я работаю на заводе сверловщицей. Ты за меня не бойся, проживу.

В е р е ж н и к о в. Может быть, когда-нибудь к тебе придет человек по фамилии Воронин, Иван Тимофеевич…

М а т ь. Я тебя жду, мальчик. Береги меня, вернись.

В е р е ж н и к о в. Вот берегу, стараюсь. Камешек за камешком… Камешек за камешком…

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Во дворе школы появляется  г р у п п а  р о й т е н ф у р т ц е в, с ними  Т у р о в е р ц е в.

Т у р о в е р ц е в. Вы, конечно, видели фильмы о шпионах? Так вот они, эти фильмы, — великое учебное пособие. Делайте все не так, как в фильмах, а наоборот, — и вы будете в полнейшей безопасности… Метод, почерк, друзья мои, вырабатывается годами, практикой. Что?

Г о л о с. Практикой!

Т у р о в е р ц е в. Сейчас я богатый человек: я могу купить многоэтажный дом, могу купить самолет. Когда вы вскрываете сейф с секретными документами, это все равно как если бы вы вскрывали сейф с золотом для себя! Инструктор и я не очень довольны сегодняшним днем. Инструменты были изготовлены вами не точно. Правда, я бы отметил довольно неплохое владение фотоаппаратом и микропленкой. Учтите, разведчик — это прежде всего техник и фотограф.

Б е с а в к и н. Вы учите нас на каких-то допотопных сейфах.

Т у р о в е р ц е в. Что? Почему допотопных? Такие сейфы стоят в нашей канцелярии и отлично служат!

Б е с а в к и н. Балалаечку бы вашу послушать, господин Туроверцев.

Т у р о в е р ц е в. Что?

Б е с а в к и н. Балалаечку!..

Т у р о в е р ц е в. Можно, уроки закончены. Вольно. Балалайка или газеты? От перестановки мест слагаемых сумма не меняется… Что? Давал концерты в Бухаресте, в Вене. Русский номер… Парадокс!.. То, что казалось в нашей семье чем-то предосудительным… нонсенс! — балалайка… (Тоскливо дернул щекой.) Сыны человеческие — просто суета. Если положить их на весы, все вместе они легче пустоты…

М а д р ы к и н. Философ!

Т у р о в е р ц е в. Это, милый, мудрость веков… Гм… Так пойдемте. Вон туда, в тенек.

Т у р о в е р ц е в  и  к у р с а н т ы  уходят.

Ф р о л о в. Эй, постой, Сережка…

Р а д е е в. Слушаю тебя. (Он стоит, выставив подбородок и скрестив руки на груди.)

Ф р о л о в. Чудной ты какой-то стал. Перед зеркалом в умывальной головой вертишь. Влюбился, что ль?

Р а д е е в. Повернись, пожалуйста… Вот так… Затылок, подбородок… А у меня? Есть что-нибудь арийское?

Ф р о л о в. Чудик! Сколько на твоих, швейцарских?

Р а д е е в. Ты о часах не трепись. Глазастый, увидел.

Ф р о л о в. Ты бывал у Эмара. Даром часы не дают…

Р а д е е в. Какого черта за мной следишь?!

Ф р о л о в. Вчера было двадцать седьмое июля. Хотелось посидеть вместе. А ты исчез.

Р а д е е в (смущенно). Прости… Значит, год уже лежали б мои обгорелые кости… Как он, тот «мессер», пристроился мне в хвост. Эх, жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов… Никогда не видать нам своего полка.

Ф р о л о в. А уговор?

Р а д е е в. Детские мечты! Такие глупенькие там, дома?.. Здрасте, мы — немецкие шпионы, но только понарошку, а на самом деле — патриоты… Смешно! Девять граммов свинца — и все.

Ф р о л о в. Будешь предавать, отстукивать морзянку, пока не схватят за руку?..

Р а д е е в. Это еще вопрос!

Ф р о л о в. Поймают! Отсюда полетишь ты, но полечу и я… и еще кое-кто…

Р а д е е в. Знаю… Да вот всех ли выпустят отсюда — тоже еще не известно.

Ф р о л о в. Ты — такая дешевка?.. Что ж, начинай с меня!

Р а д е е в. Если б не ты, я и не особенно задумывался б. Все равно… Возвращаться в лагерь прямо в крематорий тоже неинтересно. Жизнь пошла по новому кругу!

Ф р о л о в. Будь человеком. Еще не поздно, Сережка.

Р а д е е в. Поздно! Все мы — крысы в этой помойной яме. Все готовы сожрать друг друга. Так пускай не меня, а я!

Ф р о л о в. Сережа!

Р а д е е в. Я! Я!

Ф р о л о в. Сережка!

Уходят. Входят  В е р е ж н и к о в  и  К р ы л о в и ч.

К р ы л о в и ч. Я втерся в доверие к радиошефу. Иногда удается поймать Москву. Сводки Совинформбюро.

В е р е ж н и к о в. Запоминай. И передавай ребятам.

К р ы л о в и ч. Что ж передавать? Немцы под Сталинградом.

В е р е ж н и к о в. Все равно передавай. Пускай от нас знают все как есть.

Появляется  П о л о з о в. Беловолосый, квадратный, с таинственно мрачной миной на курносом лице. Оглянулся, быстро прошел, вернулся. К р ы л о в и ч уходит.

П о л о з о в. Сверчинский, я от Рецидивиста…

В е р е ж н и к о в (холодно). Пошел к черту.

П о л о з о в. Будь спокоен, полная конспирация. Срочно зайди на спортивную площадку. Рецидивист хочет с тобой встретиться там… Эх, брат ты мой, завернули мы дело! (Встретив колючий взгляд Вережникова, прикрыл ладонью рот.) Все, молчок. Язык на крючок. (Уходит.)

И тут же появляется  Б е с а в к и н.

В е р е ж н и к о в. Явление второе… Зачем же ты посылал ко мне этого обормота?!

Б е с а в к и н. Думал, что сам не смогу. А дело неотложное.

В е р е ж н и к о в. Твой связной — просто гений конспирации!

Б е с а в к и н (нетерпеливо). Слушай Коля… Я только что повстречал Фролова. Фролов уже не ручается за Сережку Радеева.

В е р е ж н и к о в все с той же колючей улыбкой смотрит на друга.

(Взрывается.) Казнишь меня, да? Так рычи, бей в харю. Только не улыбайся!

В е р е ж н и к о в. Между прочим, нельзя ли ближе к теме?

Б е с а в к и н. Говорю тебе, Фролов — друг, брат! — уже не ручается за него. Мы уже дымимся, Коля.

В е р е ж н и к о в. Я не знаю, что придумал бы в таком случае не такой лопух, как я, а настоящий разведчик… Мне же приходит одна только идея: скорей бы унести отсюда ноги!

Б е с а в к и н. Фролов говорит, Радеев может продать нас каждую минуту.

В е р е ж н и к о в. Сын человеческий… Ладно, беру его на себя. Если еще успею.

Б е с а в к и н. А может, лучше я?

В е р е ж н и к о в. У тебя — Алена, жена. Чудо твое законное.

Б е с а в к и н. Я запомню это, Коля.

Городская квартира полковника Анберга. Появляется  Т о м к и н, голубоглазый «мордвин» — Э р и х  Д о р м, в скромном солдатском костюме.

Д о р м. Извините за опоздание.

А н б е р г. Разлагающее влияние среды?..

Д о р м. Если угодно, да.

А н б е р г. Садитесь, Эрих.

Д о р м. Я отравлен…

А н б е р г. Что-о?!

Д о р м. Я отравлен калорийной диетической пищей, которой кормят питомцев вашей школы, полковник. За неимением ничего острого, я иногда глотаю ножи. Извините, мне не терпится выпить. С вашего позволения, русской водки.

А н б е р г. Пожалуйста. Как говорится в одной из русских пьес, вкус грубый, но здоровый.

Д о р м. Вы меня эксплуатируете варварским способом… Я скоро превращусь в заурядную ищейку. Буду гавкать и зубами искать блох.

А н б е р г. Вы отлично провели отсев. Ах, как проницательно был забракован вами Лифанов! Но тайный комиссар, о котором сообщил Лифанов, этот Воронин, он же Садков, расстрелян в лагере за организацию массового побега.

Д о р м. Так что же, врал Лифанов или не врал?..

А н б е р г. Вот я и прошу вас заняться этим. Если здесь среди наших питомцев растворились советские агенты…

Д о р м. Эх, как хорошо было в Бразилии, Аргентине! В конце концов и в Африке я освоился настолько, что даже привык к чернокожим красоткам. Но здесь… Я — жалкий доносчик в доме, где живут сто пятьдесят преступников. Только в надежде на повышение в чине и крупное денежное поощрение!

А н б е р г. Хорошо, Эрих Дорм, я учту эту вашу горькую шутку. Нет, я, извините, пить не буду.

Д о р м. Здесь, в монастыре, вы приняли аскетический образ жизни?

А н б е р г. Весь мой аскетизм, Эрих, в банальном старческом геморрое.

Входит  Э м а р.

Э м а р. Как вы неразборчивы в гостях, полковник! Какой-то дикий мордвин пьет у вас водку…

Д о р м. Полковник Анберг, как истинный аристократ, демократичнее выскочки из мелких лавочников.

Э м а р. А не отправить ли вас в лагерь, Томкин?

А н б е р г. Эмар, что новенького в нашем монастыре?

Э м а р. Были тренировочные прыжки. Разбился Радеев. Сережа… У него не раскрылся парашют…

А н б е р г. Парашют исследовали?!

Э м а р. Да. Обычная техническая неисправность.

А н б е р г. Здесь не место для загадочных происшествий! Радеева убрали… Кто?!

Д о р м. Этот поганец Лифанов все-таки не лгал.

А н б е р г. Я не успокоюсь, пока не получу абсолютной ясности. Дорм, я прошу вас, пустите в дело всю свою изобретательность… (Эмару.) Может ли в этом случае чем-нибудь помочь Лифанов?

Э м а р. Лифанов подозревает только одного — Сверчинского.

А н б е р г. Сверчинского?.. Но можно ли принимать всерьез то, что докладывает Лифанов? Ведь ему во что бы то ни стало надо заподозрить кого-то как советских агентов. Иначе эта версия и его собственная персона оказываются под угрозой… Кому верить?

Э м а р. Господин полковник, в поведении Сверчинского меня настораживает то, что он как-то максимально хорош… Понимаете? Или это действительно так, или же…

Д о р м. Если возникает хотя бы малейшее подозрение, отдайте его в гестапо, Хаммфельду, отдайте, пока не поздно!

Э м а р. Тогда почему бы не отдать Хаммфельду сразу всех, всех сто пятьдесят?

Д о р м. Да, еще лучше — всех!

А н б е р г. Я бросил бы их собственными руками в газовую камеру, в печь… Отребье, сброд. И все-таки гестапо — нет… Это милое ведомство и так уж сует нос во все дела военной разведки.

Д о р м (почти кричит). Среди ваших питомцев я, Эрих Дорм, чувствую себя пай-мальчиком с чистыми ногтями!

А н б е р г (сурово). Эрих, надо красиво делать всякую работу. Даже если она очень грязная. Вы наблюдали пчел? Ах, как элегантно пчелка порхает над цветком! А в действительности? Косматое, деловитое насекомое, мудрый практик природы летит к цветам, иногда очень долго, спасаясь от птиц. Вот села. Запускает в цветок свой хоботок и пыхтит, пыхтит… Ее внутренности работают, как мощный насос. И сок цветов, нектар, проходит через котел, более сложный, чем паровая турбина. Пузатая, усталая, тяжелая, как бомбардировщик, пчела возвращается к улью… И разгружается там. Пыхтите, Эрих! Добывайте мед…

Летное поле, Б е с а в к и н  стоит, сдерживая стропы парашюта, машет рукой.

Б е с а в к и н. Сюда! Коля!

С тюком парашюта в руке появляется  В е р е ж н и к о в.

В е р е ж н и к о в. Эй, урка! (Садится.) Хозяева наши в переполохе… Вчера удостоился чести — был приглашен к шефу.

Б е с а в к и н. Как говорила моя бабушка: у счастливых и петух несется.

В е р е ж н и к о в. Анберг петлял вокруг гибели Радеева.

Б е с а в к и н. Подозревает! Или — на всякий случай?..

В е р е ж н и к о в. Я так и не понял. Во всю мощь я давал «дымовую завесу». Играл опустошенного типа… Иван, мы едва не сгорели… Ты это понимаешь?!

Б е с а в к и н. Малыш, не пускай пузыри.

В е р е ж н и к о в. Вчера Анберг сказал мне, что каждый агент стоит дивизии, а то и корпуса…

Б е с а в к и н. Смотри, какие мы ценные!

В е р е ж н и к о в. Если здесь готовится против нас сто пятьдесят дивизий… Все ли мы с тобой делаем, чтобы эти дивизии разгромить?

Б е с а в к и н. В нашем активе уже двенадцать парней.

В е р е ж н и к о в. А полетят отсюда около пятидесяти групп. Подберем ли мы для каждой группы своего парня? Вряд ли.

Б е с а в к и н. Групп сорок охватим!..

В е р е ж н и к о в. Но могут быть и срывы?.. Приземлились, а наши ребята в двух, трех, в десяти случаях не сумели выполнить свои задачи или погибли… Значит, дивизии Анберга пошли гулять по стране?

Б е с а в к и н. Этого нельзя допустить.

В е р е ж н и к о в. Вчера по пути от Анберга мне удалось на секунду заскочить в секретную часть канцелярии. Да, там стоят примерно такие же сейфы, как наши учебные.

Б е с а в к и н. Вот уже дело!

В е р е ж н и к о в. Я представил, в каком педантичном порядке покоятся за стальными стенками личные дела наших «однокашников»… фамилии, адреса, родственники, особые приметы, фотографии. Слюнки потекли!

Б е с а в к и н. Что ж, учат нас тут неплохо.

В е р е ж н и к о в. Тогда задача была бы решена до конца. Рискнем?

Б е с а в к и н. Малыш, я ходил на таран. (Осмотрелся, прислушался.) Ты убедил Анберга своей «дымовой завесой»?

В е р е ж н и к о в. Вроде бы убедил. У меня, понимаешь, биография, к сожалению, убедительная. Я никогда не говорил с тобой об этом. Фашисты облюбовали меня по очень печальному признаку — из-за моего отца.

Б е с а в к и н. Родного отца?

В е р е ж н и к о в (горестно кивнул головой). Вот я и заливал шефу, что мой отец был последовательным, убежденным врагом советского строя. И меня взрастил в таком же духе.

Б е с а в к и н. А по правде как?

В е р е ж н и к о в. Да ты что?!

Б е с а в к и н. Ничего такого. Должны же мы с тобой хоть друг о друге знать все до конца. Или — тайна?

В е р е ж н и к о в. Какая тайна! Для самого — вопрос. Мучительный. Неразрешимый. Ищу ответа. И не нахожу.

Б е с а в к и н (скрывая зарождающуюся тревогу). Выкладывай, малыш! Как-никак я эскадрилью воспитывал, отвечал на вопросы…

В е р е ж н и к о в. Меня сняли с работы…

Б е с а в к и н. Слушай, а если отец твой и на самом деле был врагом?.. Может, не зря его и шлепнули?

В е р е ж н и к о в. Мой отец?! Эх, ты… Знал бы ты его… Он был настоящим коммунистом. Старый большевик, подпольщик, герой гражданской войны! А друзья его — тоже… замечательные были люди…

Б е с а в к и н. Послушать бы тебя дома!

В е р е ж н и к о в. А почему бы мне и дома не говорить о том, что я думаю!..

Б е с а в к и н (схватил Вережникова). А ты сам, случаем, не сволочь?!

В е р е ж н и к о в. Мы узнали друг друга в деле…

Появляется  Д о р м.

Д о р м. Ого, вот где они сцепились? А ну, разойдитесь! Что не поделили?

В е р е ж н и к о в. То, что поделить невозможно.

Кабинет Анберга в школе. А н б е р г  и  В е р е ж н и к о в.

А н б е р г. Итак, Николай Николаевич, пришла пора покинуть этот монастырь… Группа — из трех человек. Вас выбросят на парашютах в районе Ярославля. Затем вы добираетесь до Урала. Документы и деньги позволят вам совершить путешествие без особых хлопот. Задание: разведка промышленных объектов Челябинска и системы противовоздушной обороны этого уральского центра. Я прошу вас согласиться.

В е р е ж н и к о в. Да.

А н б е р г. Благодарю вас, Николай Николаевич. Я надеюсь на ваше мужество… и благоразумие. Но за измену мы сумеем покарать. Учтите, в России много наших агентов. В самых различных сферах жизни. Нам будет известен каждый ваш шаг. Мы надеемся, от вас будет поступать в центр правдивая и ценная информация?

В е р е ж н и к о в. Буду стараться.

А н б е р г. Я верю вам.

В е р е ж н и к о в. Благодарю.

А н б е р г. Теперь подпишите вот это обязательство о сотрудничестве с германской военной разведкой. И поставьте оттиск пальцев. Необходимая формальность. В школе никто не долями знать, что вы улетаете.

В е р е ж н и к о в (исполнив то, что предложено Анбергом). Разрешите идти?

А н б е р г. Идите. Да хранит вас бог!

В е р е ж н и к о в  уходит. Темно.

Свет. В кабинете Анберга — Х а м м ф е л ь д.

Х а м м ф е л ь д. Вчера Сверчинский снова встречался с Анной Зеехолен.

А н б е р г. Запись есть?

Х а м м ф е л ь д. Дай мне его хотя бы на одни сутки! Ну, на один час!

А н б е р г. Ты слишком нетерпелив, Генрих. Запись есть?

Х а м м ф е л ь д. Мы не могли записать. Это было на улице. Но снимочки прекрасные.

Хаммфельд передает Анбергу снимки. Свет врезался на сцену. В этом пространстве, как бы на живой фотографии, — В е р е ж н и к о в  и  А н н а.

А н н а. Почему ты не пошел ко мне?

В е р е ж н и к о в. Мне все время кажется, что мы у тебя дома не одни.

А н н а. Там кто-то еще под кроватью?

В е р е ж н и к о в. Домовой. Как этого старого подонка называют в немецких сказках?

А н н а. Злой дух.

В е р е ж н и к о в. Ты загорела… (Целует плечи.)

А н н а. Будто в последний раз.

Вережников (с болью). Угадала.

А н н а. Что?!

В е р е ж н и к о в. В последний.

А н н а. Ты шутишь?

В е р е ж н и к о в. Мы расстаемся, Анна.

А н н а. Не может быть! (Обнимает, горячо целует Вережникова.) Милый, милый… Это невероятно…

В е р е ж н и к о в. Я буду помнить тебя.

А н н а. Ты уезжаешь на фронт?..

В е р е ж н и к о в. Я не могу тебе сказать. Прощай, Анна.

А н н а. И все, и все?! Боже… Как же ты вернешься ко мне?

В е р е ж н и к о в. Обычно говорят: через годы и расстояния, через моря и леса… Анна, все гораздо сложнее! Но даже если это будет сложнее в миллион раз, я сделаю все, чтобы вернуться к тебе.

Х а м м ф е л ь д. Снимочки прекрасные, но… немые!

А н б е р г. Очень много, может быть, все мы узнаем о Сверчинском уже завтра. Замысел таков… Сверчинский и двое его спутников направляются в советский тыл. В действительности же самолет будет кружить несколько часов. А потом выбросит их на парашютах у нас, над лесным массивом в районе Шенедорфа.

Х а м м ф е л ь д. О-о!

А н б е р г. Их схватят люди в красноармейской форме. Допрашивать будет наш, из русских, под видом капитана, работника советской контрразведки.

Х а м м ф е л ь д. Кого ты послал вместе со Сверчинским?

А н б е р г. Мне хотелось заодно проверить и Лифанова. А еще — один нейтральный, Крылович.

Х а м м ф е л ь д. Это неплохо задумано, Лео, но…

А н б е р г. Да, не совсем обычный способ и дорогой. Но парень стоит того. Он, мне кажется, таит в себе немалые возможности. Надо убедиться, до конца ли он наш.

Лесная поляна в предутреннем тумане. В е р е ж н и к о в  и его спутники, К р ы л о в и ч  и  Л и ф а н о в, только что приземлились. Они в советском офицерском обмундировании. Неуложенные парашюты колышутся белыми живыми холмиками. Тюки с радиостанцией, чемоданы, вещевые мешки.

Л и ф а н о в (патетически). Родная земля… (Склонился, целует землю.)

К р ы л о в и ч. Отсюда, из-под Ярославля, часа четыре — и Москва… Отец, мать, сестренка, друзья…

Вережников стоит, опустив голову.

Л и ф а н о в. Парашюты жечь будем или закопаем? Эй, Сверчинский!

В е р е ж н и к о в (как бы очнулся). Что? Ах, парашюты… (Раскрывает карту, смотрит на компас.) Село Полушкино — десять километров. (Сунул карту в полевую сумку, обменялся взглядом с Крыловичем.)

Л и ф а н о в. Я-то здесь и без компаса…

В е р е ж н и к о в. Мы сразу явимся в НКВД. Ты пойдешь с нами, Лифанов?

Л и ф а н о в. Провокация?!

В е р е ж н и к о в. Нет, давний расчет.

Л и ф а н о в. Вас тут же расстреляют… Если на то пошло, так уж — в леса!.. Под Вологду, ко мне… пересидим войну. (Замолчал под пристальным взглядом Вережникова. И понял в тот же момент, что совершил непоправимую ошибку, выдав истинное свое намерение.)

В е р е ж н и к о в. Кажется, я начинаю понимать: ты — обыкновенный шкурник. Или что-то похуже?.. Дорогой Лифанов, сдай-ка мне на всякий случай свой пистолет. А потом поговорим.

Л и ф а н о в. Что за глупости?.. (Он шарит рукой по кобуре, оглядывается на Крыловича.)

Крылович направляет на него дуло нагана.

К р ы л о в и ч. Для вашей же безопасности, Лифанов.

Лифанов вдруг срывается с места. Его настигает Крылович. Лифанов, сбитый с ног, растянулся на земле. Его связывают, лишают оружия.

Л и ф а н о в. Отпустите, снимите веревки… Вы еще пожалеете, мерзавцы!

К р ы л о в и ч (Вережникову). Пошли?

В е р е ж н и к о в. Подожди немножко, я разведаю дорогу. Гукну филином — отзовись. (Уходит.)

Л и ф а н о в. В вещмешке — сто тысяч, моя доля, возьми… Думаешь, он пошел разведывать дорогу? Он сам от нас драпанул!

К р ы л о в и ч. Заткнись.

Л и ф а н о в (после паузы). Чистый лесок… Древесина добрая. Грибами пахнет… Самое время собирать — до солнца. И собирали! От поселка леспромхоза — рукой подать. А то для прогулки с женой и детишками на машине…

К р ы л о в и ч. Что это ты вдруг в воспоминания ударился?

Л и ф а н о в. Я — человек. А ты меня на привязи… как барбоса.

К р ы л о в и ч. Кусаешься, Лифанов.

Л и ф а н о в. А Сверчинский — тю-тю… Драпанул, факт! Идем, чего дожидаться?

К р ы л о в и ч. Сиди.

Л и ф а н о в. Судьба, судьба! А ведь и до войны, случалось, волновался. Леспромхоз тянул… А бывали и такие заботы, что сейчас просто смех. Однажды выхожу из санатория в Кисловодске. Потрогал карман пижамы: ножичек перочинный забыл взять, поточить его хотел. На другой день — опять та же досада: забыл взять ножичек поточить.

Слышны выстрелы.

К р ы л о в и ч. Эх, Сверчинский…

Л и ф а н о в. Развяжи меня!

Появляется  В е р е ж н и к о в. Он ранен. Подходит к Крыловичу.

К р ы л о в и ч. Что случилось?

В е р е ж н и к о в. Сейчас узнаешь! (Ножом разрезал веревки, связывающие Лифанова.) Облава!.. Дозоры НКВД! Лифанов, мы тебя испытывали. Молодец! Возьми свое оружие. Если обложат, будем драться… Собирайся. Берем только рацию и вещмешки. (Крыловичу.) Перетяни мне плечо, кровь теряю… (Отводит его в сторону.)

Л и ф а н о в  исчезает.

Крадусь лесом. Вдруг вижу: люди в красноармейской форме прогоняют из лесу мальчишек. А мальчишки огрызаются, громко так и, представь, по-немецки!.. Тут я и понял… Ловушка! На дозор напоролся… Одного, кажется, убил. (Оглянулся.) Где же наш дружок?

К р ы л о в и ч. Самостоятельный мужчина.

В е р е ж н и к о в. До первого дозора.

К р ы л о в и ч. Покажем, что мы достойные питомцы Анберга…

К р ы л о в и ч  и  В е р е ж н и к о в  убегают, отстреливаясь. Появляется  Л и ф а н о в, оглядывается.

Л и ф а н о в. Без компании верней… Ищи-свищи!

Хочет уйти, навстречу ему выходят  д в о е  д о з о р н ы х.

(Поднимает руки, отступает назад.) Только жить! Все, все скажу!

Комната Анны.

В е р е ж н и к о в. Немедленно уходи… Где ты переночуешь сегодня? Только не у родственников. Это опасно.

А н н а. Милый, бежим в Швецию! Вместе! Если хочешь — завтра! Здесь нас каждую секунду подстерегает беда. Видишь, ты ранен.

В е р е ж н и к о в. Анна, ты уедешь одна.

А н н а. Без тебя? Зачем же? Лучше один день, хоть бы еще один день с тобой, чем без тебя — всю жизнь.

В е р е ж н и к о в. Если с тобой что-нибудь случится, я не прощу себе.

А н н а. В чем еще ты будешь себя винить? Виновато время… Ты полюбил, я полюбила. И это вся наша вина! Едем, милый!

В е р е ж н и к о в. Ты знаешь, что такое долг?

А н н а. Ах, мы с пеленок слышим: долг, долг! Я думала, что только мы, немцы, фанатики. Великий долг…

В е р е ж н и к о в. Каждый человек по-своему понимает то, что называется долгом.

А н н а. Что тебя удерживает? Неужели ты так смертельно ненавидишь свою родину? Можно понять наших солдат, ваших солдат, но как понять таких, как ты?.. Кажется, я начну презирать тебя..

В е р е ж н и к о в. Я начинаю верить тебе.

А н н а. Только теперь? Значит, ты думал одно, а говорил другое?

В е р е ж н и к о в. Да. Лишь в одном не лгу. Я тебя люблю.

А н н а. Так что же — ты хуже или лучше?

В е р е ж н и к о в. Представь, меня ищут, ловят здесь, в Ройтенфурте… И я должен спастись… Ты поможешь мне?

А н н а. Милый, я сделаю все… все!

В е р е ж н и к о в. Сегодня я очень много сказал тебе. А теперь беги! Используй документы. Я найду тебя! В Швеции, в Месопотамии, на луне. Я найду!

В луче света — Х а м м ф е л ь д  у телефона.

Х а м м ф е л ь д. В котором часу Сверчинский ушел от фрау Зеехолен?

О т в е т н ы й  г о л о с. По донесению внешних агентов, в двадцать два часа десять минут.

Х а м м ф е л ь д. Где запись?

О т в е т н ы й  г о л о с. Запись… не получилась… ее нет.

Х а м м ф е л ь д. Почему?!

О т в е т н ы й  г о л о с. Кто-то в квартире обнаружил аппаратуру.

Х а м м ф е л ь д. Вот что… хватит! Сегодня же возьмите эту суку. Или мы заставим ее работать на нас, или она издохнет.

Полигон. Слышны выстрелы.

Г р у п п а  к у р с а н т о в, отстрелявшихся и ждущих.

Д о р м (Бесавкину). Ты что-то мрачный стал в последнее время.

Б е с а в к и н. Я-то! Влюбился без взаимности, Томкин.

Д о р м. В кого?

Б е с а в к и н. Есть тут одна пышечка, в госпитале.

Д о р м. Погадай-ка мне.

Б е с а в к и н. С тебя, Томкин, три сигареты, божеская цена.

Д о р м. Мое условие: без посторонних, я стесняюсь.

Б е с а в к и н. Культурно удовлетворяем потребителя. (Берет под руку Дорма, они садятся в сторонке. Раскидывает карты.) Сними! Для тебя… для сердца… для дома… что было… что будет… чем сердце успокоится?.. Будет тебе, красавец, дальняя дорога, удача в казенном доме, марьяжная постель.

Д о р м. Постой, как — марьяжная?

Б е с а в к и н. Любовная.

Д о р м. Я женатый.

Б е с а в к и н. Так я ж как раз про жену! Спустишься ты на парашюте в родной городок, а тут она — женушка. Ах, спустился мой ангелочек! Буду любить тебя верно, пожизненно, а хочешь — лет на двадцать пять…

Д о р м. Я думал, ты счастье нагадаешь.

Б е с а в к и н. А что для нас счастье, Томкин? Мы люди конченые!

Д о р м. Брось, ты не так глуп, ты тут поумней многих… (Оглянулся.) Швыряй карты, будто гадаешь…

Б е с а в к и н. Насилие над личностью, Томкин. (Как бы подчиняясь, торопливо тасует карты.)

Д о р м. Все мы притворяемся… Ты — особенно ловко. Так и надо. Но если ты захочешь меня выдать… Меня схватят, но и ты не жилец.

Б е с а в к и н. Дяденька, я дрожу, зачем такие страсти!

Д о р м. Это я — для профилактики. А главное — полюбовно. Я решил сколотить здесь хороших парней…

Б е с а в к и н (встает). Я рву когти…

Д о р м (повелительно). Сиди! Ты не трус, ты игрок. Так это самая верная карта! Ведь не все стервецы! Мы обработаем, еще есть время.

Б е с а в к и н. Кого обработаем? Зачем?

Д о р м. Я уже и сейчас не один. Именно ты нужен для нашего дела. Тому словечко, другому… Картишки, анекдотики… Понял?

Б е с а в к и н. Теперь понял. Картишки. И чтобы не один. Шарагу сбиваешь? Не-ет, краплеными я не играю!

Д о р м. А тебе жить не надоело?

Б е с а в к и н. В смысле наслаждаться? А ну-ка, гони сигареты, плати! Давай, давай… Три! Вот ты для чего трепался. Убаюкать меня и зажилить мой честный заработок? (Замахивается на Дорма.) Шпана!

Д о р м. Крохобор!

Б е с а в к и н (поет).

«Отлично знаю я и без гадания, Что дни тюремные мне суждены. Опять по пятницам пойдут свидания И слезы горькие моей жены…»

Д о р м  уходит.

(Пожимает плечами.) Смотри ты, какая высокая политическая активность в нашем заповеднике… (Встряхнулся.) Эй, Мадрыкин, давай-ка судьбу тебе предскажу! Купишь ли ты ферму в Баварии. Сними… (Протягивает Мадрыкину колоду карт.)

М а д р ы к и н. Гадай, не гадай, а куплю. Уже ездил, смотрел. Теперь только марок заработать…

Появляется  Э м а р.

Э м а р. Кто не стрелял — приготовьтесь! (Бесавкину.) Карты — в свободное время.

Б е с а в к и н. Но я исполняю службу, я гадаю на своего начальника, на вас!

Э м а р (взглянул: к их разговору прислушиваются курсанты, растянул в улыбке полногубый рот). Что же вы нагадали мне?

Б е с а в к и н. Вы получите орден, господин инженер-капитан.

Э м а р (смеется). Благодарю…

Б е с а в к и н (с фамильярностью шута берет под руку Эмара). Господин инженер-капитан, маленький анекдот… Замужняя внучка, а бабушка — старая дева…

Появляется  В е р е ж н и к о в.

В е р е ж н и к о в. Аристократы духа, привет! (Здоровается с курсантами.)

Д о р м. Что у тебя с рукой?

В е р е ж н и к о в. Солому копнить — казалось бы, чего проще… А вот угодил под вилы.

Э м а р (хохочет, ему понравился анекдот Бесавкина). Пикантно! Итак, те, кто не стрелял, — за мной. (Уходит с курсантами.)

Вережников и Бесавкин остались вдвоем.

В е р е ж н и к о в. Я вернулся вчера. Две недели отвалялся в госпитале.

Бесавкин молчит.

Это была проверка, Ваня. Нас выбросили в немецкий лес. Спасла случайность: я встретил немецких мальчишек — и догадался.

Б е с а в к и н. Где Крылович?

В е р е ж н и к о в. Еще в госпитале.

Б е с а в к и н. Лифанов?

В е р е ж н и к о в. Лифанов сбежал от нас. Перехитрил самого себя. Его расстреляли на наших глазах. Не выдержал проверки…

Б е с а в к и н (замкнуто). Так-так…

В е р е ж н и к о в. Как тут, Иван?

Б е с а в к и н. Никак.

В е р е ж н и к о в. Что случилось?

Б е с а в к и н. Ничего.

В е р е ж н и к о в. А, понимаю! Ты увлекся идеей сфотографировать документы?.. Что-нибудь придумал, подготовил?

Б е с а в к и н. Это тебя не касается.

В е р е ж н и к о в. Ты что, спятил?.. (Резко.) Говори.

Б е с а в к и н. Где Крылович, где Лифанов?..

В е р е ж н и к о в. Я же сказал.

Б е с а в к и н. В дела не суйся. Я тебе не верю. И отстраняю.

В е р е ж н и к о в. Ты — меня?.. Почему не я — тебя?

Б е с а в к и н. Именем Советской власти.

В е р е ж н и к о в. Кто первый заподозрит, тот и Советская власть?

Б е с а в к и н. Разговорчики… папаша… Наслушался я, хватит!

В е р е ж н и к о в. Ты думаешь, это — верх остроумия: подозревать, колотить друг друга?..

Б е с а в к и н. Если б я решил, что ты — предатель, я бы тебе ничего не сказал. Все сделал бы тихо. Тебя я хочу понять. А чтобы понять, иногда надо отодвинуться, посмотреть со стороны. (Идет.)

В е р е ж н и к о в. Стой! Эх ты, первый человек в животном царстве. Ты этот свой бред еще не выкладывал ребятам?

Б е с а в к и н. Боишься?

В е р е ж н и к о в. Боюсь. Ты ошибаешься, тяжко. Но я боюсь не за себя. Если ребята узнают о твоих сомнениях, черт знает что начнется. Перестанут верить друг другу.

Б е с а в к и н. А тебе-то теперь что?

В е р е ж н и к о в (со жгучей обидой). Лучше бы я не возвращался… Допроверяли бы до смерти!

Б е с а в к и н. Мне пора на стрельбище.

В е р е ж н и к о в. Зашоренный кабан… Я не дам тебе развалить дело!

Б е с а в к и н. Говорю — не суйся.

В е р е ж н и к о в. Буду! Но если ты хотя бы заикнешься кому-нибудь из ребят…

Б е с а в к и н. Грозишь?

В е р е ж н и к о в. Я тебя люблю, подонок! Ты можешь быть спокоен за свою глупую шкуру. Я устраню себя. Да, я не вижу пока ничего иного. Если возникает подозрение против человека, который знает все и всех… Это — паника, развал. Я не допущу! Случайный выстрел. Чистил Сверчинский оружие и — нечаянно пальнул в себя, растяпа…

Б е с а в к и н. Стрельба по расписанию, через день. И каждый день полагается чистить оружие.

В е р е ж н и к о в. Все! Иди, Ванюша.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Спортивная площадка. В е р е ж н и к о в  поджидает. Появляются Б е с а в к и н  и  К р ы л о в и ч.

К р ы л о в и ч (Бесавкину). Теперь говори с ним. (Уходит.)

Б е с а в к и н (некоторое время молчит, не зная, с чего начать). Ну и всунулся я в группочку! Один мечтает, скотина, дадут ли ему немцы яд или бактерии? Это при нашей-то «чистой» работе!.. Второй стал заядлым фашистом. Помнишь, нашли убитым одного из наших? Его дело. Хотел испытать силу воли и убил. Зверинец… Не выдержу, передушу их однажды ночью.

В е р е ж н и к о в. Мне кажется, ты пришел сказать мне что-то другое?

Бесавкин молчит.

Что, мне пора уже чистить оружие?!

Б е с а в к и н. Колька… (Закрылся руками.) Это я — сволочь… Крылович рассказал мне, как ты во время проверки действовал, как под пулями стоял… И что же такое на меня накатило. Колька?! Откуда во мне эта сволочная подозрительность?..

В е р е ж н и к о в. Хватит, Иван!

Б е с а в к и н. Что же это такое, Колька? Я впервые задумался!

В е р е ж н и к о в. Так пройди через эту боль!

Б е с а в к и н (после паузы). Ты зла не помни.

В е р е ж н и к о в. Да что ты!

Б е с а в к и н (тревожно вглядывается). Эмар… Нет, свернул…

В е р е ж н и к о в (деловито). Слушай, в канцелярии школы сегодня начался ремонт. Маляры бегали. Момент самый подходящий.

Б е с а в к и н. Здесь ли еще документы?

В е р е ж н и к о в. Ребят вызывают. Уточняют мельчайшие детали, — стало быть, документы пока еще здесь. Мы с Крыловичем кое-что предусмотрели. График дневальных идет, как нам надо. Условимся на случай провала. Совершенно в стороне от этой операции должен оставаться Крылович. Если схватят тебя или меня, он поведет дальше наши дела. Оружие — лишь в крайнем, самом крайнем случае… Ты помнишь мой адрес?

Б е с а в к и н. Красноярск, Ленина, пятьдесят три, квартира восемнадцать. А ты мой?

В е р е ж н и к о в. Москва, Фрунзенская набережная, двадцать четыре, квартира шесть. (Подозвал Крыловича.) Ты слышал?

К р ы л о в и ч. Да.

Б е с а в к и н. Если кто из вас прежде, чем я, попадет домой, зайдите к моей Алене. Я и сам тут не задержусь. Да ведь в таком случае днем раньше узнать, что жив… Зайдите, ребята!

Двор ройтенфуртской школы.

Шум, хохот. Время, свободное от занятий.

М а д р ы к и н (к Татишвили). Князь, изобрази Туроверцева.

Еще несколько человек, в том числе Вережников и Бесавкин, дружно поддерживают просьбу: «Туроверцева, Туроверцева!»

Т а т и ш в и л и (плутовато улыбается). Карикатура на руководство? Скандал. (Он напускает на лицо серьез и, совершенно изменив голос.) Что? Сейчас я богатый человек. Могу купить кальсоны, паровоз, две сотни граммофонных иголок. Что? Разведчики не стареют. Я сейчас могу проползти по-пластунски от Парижа до Мадрида. Что?

Курсанты хохочут.

М а д р ы к и н. Кацо, как Миронецкий со своим напарником в город на прогулку выходит?!

Т а т и ш в и л и (выпрямляется, идет, поигрывая всем телом, и тут оке тяжело отдувается). «Миронецкий, не пожирай глазами немок»… «Мамочка, мы уже проходили опыление! А что сказал великий классик? Вот помру, но покажи красивую бабу, выпрыгну из гроба. Классику можно, а мне нельзя?!»

Снова хохот.

М а д р ы к и н. Шухер! Денщик шефа…

Все затихают. Проходит  д е н щ и к  Анберга.

Т а т и ш в и л и (проводив взглядом денщика). Великий Фридрих… (Идет, изображая денщика Анберга. Вразвалку, опуская и подымая плечи, будто месит тесто.)

Курсанты восторженно, затаив дыхание, наблюдают. Взрыв смеха: «Еще, еще!»

Татишвили повторяет свою игру, изображая денщика. Скрывается из виду.

Появляется  Д о р м. Идет вслед за Татишвили. Их обоих не видно. Затем они возвращаются вместе.

Д о р м. Разыграл ты меня, Арчил!

Т а т и ш в и л и (смеясь). Томкин — смельчак! С денщиком начальника хотел поговорить, то по-мордовски, то по-немецки. Хурды-мурды! А на меня нарвался…

Д о р м. Я его всегда разыгрываю! Заметили, появляется точно в одно время, в двенадцать тридцать?.. Уже привык, не сердится! Разыграл ты меня, Арчил, разыграл! (Уходит.)

М и р о н е ц к и й (пьет из горлышка бутылки, рассматривает этикетку). Коньячишко плохонький, но французский. Париж!.. Пляс Пигаль…

Ф р о л о в. Неужто бывал?!

М и р о н е ц к и й. Читал. Мечтаю. Француженки…

Ф р о л о в. Нужен ты француженкам, такой щербатый.

М и р о н е ц к и й (вынимает карманное зеркальце, рассматривает зубы). Да-а…

Ф р о л о в. Глянь, на прошлой неделе вставили… (Раскрывает рот, показывает.) Первоклассный зубной техник!

М и р о н е ц к и й. Здесь?!

Ф р о л о в. А то где же. Девчонки, моей знакомой немочки, папаша.

М и р о н е ц к и й. Слушай, мне всю нижнюю челюсть на фронте… Устрой!

Ф р о л о в. Да ты сам устроишь! Дружишь с «европейской женщиной».

М и р о н е ц к и й. Интимная близость — еще не повод для знакомства. Алеша, когда-то я бычьи кости перекусывал… Были зубы голливудской красоты! Я тебя беру в свою группу. Я, Миронецкий! Все устрою. И ты будешь со мной! Ты мне — зубы, я тебе — плечо! Трудовая спайка! Идет?

Ф р о л о в. Согласен.

М и р о н е ц к и й. Золотой парнишка! (Привычно ребяческим тоном.) Мамочка, я уже все понимаю, ведь мы уже проходили опыление!

Компания переместилась в другой конец двора, слышны лишь голоса. Задержались Татишвили и Вережников.

В е р е ж н и к о в (подозвал Бесавкина). Ваня, сюда… Ты уверен, Арчил, что Томкин говорил по-немецки?

Т а т и ш в и л и. Я знаю этот язык, как родной! Только скрываю, как видишь.

В е р е ж н и к о в. Подожди, не волнуйся. Что же сказал тебе Томкин?

Т а т и ш в и л и. Ха! Томкин! Ты послушай… подошел ко мне сзади, думал, что я денщик… «Милый Фридрих, передайте полковнику, сегодня я не смогу…»

В е р е ж н и к о в. А дальше?

Т а т и ш в и л и. Это каких-нибудь три секунды! Тут же он понял свой промах… И что-то залопотал, по-мордовски… Я его выручил: сделал вид, что ничего не разобрал. Клянусь родной матерью, это — немец!

В е р е ж н и к о в. Спасибо тебе, Арчил.

Б е с а в к и н. Сейчас опять насилу отделался от Томкина. Пристает ко мне уже просто с ножом.

В е р е ж н и к о в. Если мы установим точно, что он — немец, ты не теряй ни одной минуты. Иди к Эмару, к самому Анбергу и «выдай» этого типа. Скажи, что до поры до времени молчал, пытался выяснить, кто еще вокруг него шьется…

Б е с а в к и н. Ясно. (Уходит вместе с Татишвили.)

Вережников перебирает камешки. Входит  П о л о з о в.

П о л о з о в. Играешь?

В е р е ж н и к о в. Угу.

П о л о з о в. Сверчинский, дело.

В е р е ж н и к о в. Ты на редкость деловой человек, Полозов.

П о л о з о в. Перед кем ты конспирацию разводишь?.. Мы должны, как бы сказать, удвоить усилия. Давай объединимся с Томкиным!

В е р е ж н и к о в. Милый, я — рядовой. Человек из толпы.

П о л о з о в. Эдак ты меня оттираешь в рядовые, да?.. Не выйдет. Я проведу объединение! Моя идея! Так и запишем, Сверчинский. Чтобы там, когда вернемся… Кто объединил две подпольные группы в ройтенфуртской школе? Полозов!

В е р е ж н и к о в. Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь.

П о л о з о в. И здесь от бюрократов спасу нет! Зажимаешь активность? Томкин решительный. А ты — тихоход. У Томкина я — первый человек. А ты даже говорить со мной не хочешь.

В е р е ж н и к о в. О девочках — пожалуйста.

П о л о з о в (его белобровое лицо, маленькие, круглые глаза принимают гневное выражение). Сожрешь наши нервы, как макароны, а дома покажешь, что героем был один ты? Не выйдет! Я проведу объединение с Томкиным.

В е р е ж н и к о в. Ты, конечно, великий человек, но только что возникло очень серьезное подозрение… Томкин, кажется, вовсе не Томкин и не мордвин, а немец…

П о л о з о в (вскинул широкое, плоское лицо, забегали круглые глазки). Ясна линия…

В е р е ж н и к о в. Опомнись, Полозов! Мы еще проверим, кто же он, Томкин. Но ты учти: сразу, сегодня.

П о л о з о в. Хочешь замазать Томкина?.. Конкурент!

В е р е ж н и к о в. Я пытаюсь спасти тебя, Полозов… Осторожнее с Томкиным. Слышишь?!

П о л о з о в (передернул широченными плечами). Я сам тебя конспирации поучу. (Уходит.)

Входит  Д о р м  с одним из курсантов.

Д о р м. Ты чего уставился?

В е р е ж н и к о в. А ты чего?

Д о р м. Я ничего…

В е р е ж н и к о в. Ну и я ничего!

Двор школы. Т у р о в е р ц е в  остановил  К р ы л о в и ч а. Он слегка пьян, жалкая гримаса, жидкие черные усы.

Т у р о в е р ц е в. Господин Крылович… Извините. Вы очень скоро окажетесь в Москве… Просьба… слезная просьба… к вам, русскому…

К р ы л о в и ч. Я не понимаю вас, господин Туроверцев.

Т у р о в е р ц е в. Поверьте, это — не провокация! Выслушайте меня. Я узнал, вас хотят послать в район Москвы…

К р ы л о в и ч. Мне все равно.

Т у р о в е р ц е в. Но мне-то, мне! Что? Ради бога… В Москве жила… нет, нет, не может быть, что она умерла!.. Моя дочь. Единственное родное существо на всем белом свете. Мы бежали из России с бароном Врангелем. Я и жена. А дочь — она была уже взрослая, она умоляла нас остаться… Жены давно нет, я один… Один! Жизнь прошла, сгинула… Я — полковник генерального штаба! Потомственный дворянин… Боже мой, когда-то у меня были блестящие способности к математике. Теперь я мог бы быть уважаемым ученым. Я лгал, что я богат, что могу купить многоэтажный дом, самолет. Жалкие сбережения… Умоляю вас, отыщите в Москве Ольгу Сергеевну Туроверцеву. Скажите моей Олечке… Скажите ей, что она была права. И, милый мой, любите Россию! Странно, парадокс?.. Ползите на коленях, умоляйте о прощении.

К р ы л о в и ч. Я дал обязательство сотрудничать с германской разведкой — и я его выполню.

Т у р о в е р ц е в. Извините… извините… Я вам ничего не говорил… Извините… Счастливого пути!

Собор. В е р е ж н и к о в  и  Б е с а в к и н.

Б е с а в к и н. Полковник Анберг может быть нами доволен! Еще больше был бы доволен, если б он узнал, куда мы хотим переправить сведения о его питомцах! А вот как переправить?

В е р е ж н и к о в. Если в числе первых перебросят тебя или меня — мы и отвезем.

Б е с а в к и н. А если нас забросят не первыми?

В е р е ж н и к о в. Тогда повезет Крылович. Дубль — Татишвили. Теперь что же? Подобрать «проводников» для тех групп, где еще есть «вакантные места». И дожить до выпуска! (Вдруг помрачнел.) Дожить…

Б е с а в к и н. Что ты?

В е р е ж н и к о в. Так…

Б е с а в к и н. Анна?

В е р е ж н и к о в. Нет ее.

Б е с а в к и н. Все-таки подалась в Швецию?!

В е р е ж н и к о в. Вчера ходил… Уж в который раз!.. Позвонил — тихо, никто не отвечает. Спустился по лестнице. Смотрю — стоит старик немец. Глотает с ладони пилюли. «Анна Зеехолен здесь не живет». Взмолился я… «Ради бога, может быть, вы знаете, где она?» — «Вероятно, уехала», — отвечает старик. И тогда я спросил: «Она уехала днем или ночью?» — «Ночью. У меня бессонница… Две недели, как она… уехала». А потом посмотрел мне в глаза… «Ее вещи, то, в чем она была, вернули ее родственникам. И сообщили им, что она случайно схватилась за оголенный провод и умерла…»

Б е с а в к и н (после паузы). Значит, правда, была человеком.

Молчание.

В е р е ж н и к о в. Была… «Ты — это я, самое главное мое я…» В ее квартире немцы установили аппаратуру для подслушивания. В последний вечер, когда я пришел к ней, она сказала мне, что обнаружила эту «механику», разозлилась и что-то испортила. Я сразу бросился ремонтировать. Пускай стоит, кричи фашистские лозунги! Но не сумел, сильно покорежила. Видно, она не успела уйти…

Б е с а в к и н. Любовь двадцатого века…

В е р е ж н и к о в. Ты знаешь, в первый момент меня такое охватило… Сейчас же туда, в гестапо! Зубами рвать…

Б е с а в к и н. Малыш, мы им делаем хуже. В наших руках сто пятьдесят дивизий, и теперь — со всеми их приметами!

В е р е ж н и к о в (скрывая слезы). Ладно, Иван… Иди…

Кавказ. В ночном небе — гул самолета. Тянет на себя стропы, гасит парашют  Т а т и ш в и л и. Подбегает  М а д р ы к и н. Он уже освободился от своего парашюта.

М а д р ы к и н. Князь! Что же ты, князь?

Т а т и ш в и л и (морщится от боли). Нога… Какой нелепый случай…

М а д р ы к и н (осматривает ногу). Кость пополам.

Т а т и ш в и л и (вскрикнул). Ай!

М а д р ы к и н (озабоченно цокает языком). Долго лечить… А нам работать надо. Марки клеить! На банковый счет.

Т а т и ш в и л и. Сам господь бог не все может предусмотреть. Ты не волнуйся, дорогой, пустяки…. Дай мне руку, будем спускаться в долину…

М а д р ы к и н. Нет уж… сам добирайся как-нибудь. А я… я ведь — бывалый, знаю Кавказ. Здесь по санаториям дергался. Раз, два, корпус влево, талию вправо… Рацию я беру с собой.

Т а т и ш в и л и. И ты уйдешь?..

М а д р ы к и н. Видишь ли… как, где тебя лечить? Засыпаться на этом можно. (Неожиданно вынимает пистолет.) Прощай, князь… Ну-ну, руки!.. Не обижайся на том свете. Другого выхода нет.

Т а т и ш в и л и. Подожди!.. Не стреляй!.. Дай сказать слово… Возьми деньги и сожги мои документы… Вот… (Лезет в карман, как бы доставая деньги и документы, и вдруг, выхватив нож, бросает его в Мадрыкина.) Шакал!

Мадрыкин стреляет в Татишвили и падает.

(Раненый, ползет, собрав последние силы.) Так, Арчил… еще, Арчил. Ты не смеешь умереть!.. Так… так… так…

Сторожка МТС.

Ф р о л о в (у настенного телефона). Телефонист? Соедините с дежурным по части.

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Дежурный по штабу капитан Гостинцев слушает.

Ф р о л о в (настороженно оглядываясь). Говорит лейтенант Фролов. Нас трое… Мы — с той стороны, от немцев. Только что приземлились. Срочно подошлите сюда, в МТС, машину с бойцами.

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Как приземлились, так и добирайтесь.

Щелчок, трубка замолчала.

Ф р о л о в. Узнаю тебя, родная земля. (Снова вертит ручку теле фона.) Алло, соедините с капитаном Гостинцевым… Капитан Гостинцев! Что же ты трубку швыряешь, сонное рыло?!

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Ты кто такой выражаться?

Ф р о л о в. Я — немецкий шпион. Понял?

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Шпион?.. Ты что, артист из Рязани?

Ф р о л о в. Шпион. Всамделишный. Только что брякнулся с неба.

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Вот дает! (Смеется.)

Ф р о л о в. Слушай, не мешай, мне дорога каждая минута! Мои напарники — их двое — послали меня как бы в разведку. А я хочу их сдать. Понял?

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Доложу командиру части!

Ф р о л о в. Докладывай, но быстро. И сразу гони сюда, к сторожке МТС, машину с бойцами. Да проинструктируй: задача боевая, люди опасные, вооружены до зубов. С умом надо сделать, живьем взять. Веселей поворачивайся, Гостинцев! Все!

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Есть! Будет сделано, товарищ лейтенант!

Ф р о л о в. Спасибо тебе, русская душа!

Москва. Идут  К р ы л о в и ч  и  Ф р о л о в.

Ф р о л о в. Так что же тебе говорил генерал?

К р ы л о в и ч. Расспрашивал о школе. Спросил, был ли и я в школе, знаком ли с Арчилом Татишвили, не вместе ли микропленку добывали?

Ф р о л о в. Значит, дошел Арчил?! Ура!

К р ы л о в и ч. Ура. В общем, миссия наша только начинается. И, видно, придется нам до конца войны жить двойной жизнью… Вести радиоигру, дезинформировать противника.

Ф р о л о в. Я хочу в свой полк!

К р ы л о в и ч. Вряд ли отпустят. Мы теперь обладатели уникальной профессии! Генерал сказал, почти каждый день в разных точках страны приземляются наши группы.

Ф р о л о в. Значит, работают ребята!

К р ы л о в и ч. Ну, пойдем, разыщем Алену!

Вот они входят в комнату Алены, жены Бесавкина.

Дворец Ивана и его супруги.

Ф р о л о в. Жаль, что Алены нет.

К р ы л о в и ч. Смотри-ка, записка… (Берет записку и читает.) «Ваня, милый, я в командировке, в Куйбышеве. Вернусь десятого октября. Алена». (Вертит записку в руках, передает Фролову). Сегодня девятое?

Ф р о л о в. Неужели Иван в Москве?! Придется завтра заглянуть. (Надевает фуражку.)

К р ы л о в и ч. Погоди, присядем. Я что-то сегодня не то утопался, не то наволновался. А ведь, скажи, в Ройтенфурте проклятом вроде никогда усталости не чувствовал.

Ф р о л о в. Смотри… Аквариум… (Запускает руку в стеклянный ящик сухого аквариума, набитого какими-то бумажками. Оба читают вслух) «Ваня, дорогой, я скоро вернусь, ушла в магазин. 10 апреля», «Ваня, я в ночной смене. Вернусь в девять часов утра. 14 января», «Сегодня мое первое партийное собрание, Ванечка! Вернусь часам к девяти вечера. 27 августа», «Ваня, у нас дежурство в ПВО, позвони по телефону К 5-14-81. Поздравляю тебя с наступающим! 31 декабря».

— Четвертое января…

— Восемнадцатое июля…

— Гляди, восьмое марта!

— Двадцать второе мая…

— Семнадцатое июня…

К р ы л о в и ч. Вот тебе и «Иван в Москве»…

Ф р о л о в. Что ж, оставим ей письмецо?

К р ы л о в и ч. Оставим. (Пишет.) «Дорогая Алена, Ваня жив. Мы зайдем завтра и все расскажем». (После паузы.) Как-то там Иван и Колька?

Ройтенфуртская школа. Спортплощадка.

В е р е ж н и к о в. Очень важное дело, Иван. Полковник Анберг предложил после выпуска школы остаться здесь преподавателем. Завтра ждет моего ответа.

Б е с а в к и н. Потрясающе. Знак особого доверия.

В е р е ж н и к о в. Пожалуй, я ему скажу: да.

Б е с а в к и н. А вот это не надо! Мавры сделали свое дело, мавры могут спокойно рвать когти.

В е р е ж н и к о в. Война еще не кончилась. Анберг наберет еще сто пар нечистых.

Б е с а в к и н. И все-таки ты не должен оставаться. Я возражаю. Нет, я приказываю. Как-никак я — капитан, старший по званию. Риск должен быть оправданным, разумным… Топай домой, и все. (Вдруг по-братски, тепло.) Игра сделана, малыш, будет перебор. Я не хочу, чтобы тебя кокнули в этом паршивом притоне. Выполняй приказ.

В е р е ж н и к о в. Что ж… слушаюсь, товарищ капитан.

Б е с а в к и н. Вернемся и — на фронт! Тебе дадут батарею, мне — эскадрилью. Повоюем, как люди.

В е р е ж н и к о в. Есть, капитан. И — летим! Домой! Ванечка, домой!

Небольшой загородный ресторан. За столиками — компания ройтенфуртцев. Заправляет пирушкой  Э м а р.  Д о р м,  Б е с а в к и н,  П о л о з о в, еще  н е с к о л ь к о  п и т о м ц е в  ш к о л ы.

Э м а р. Я пью с вами последнюю рюмку и покидаю вас, друзья. Оставляю машину, она перевезет вас двумя рейсами. Шофер немножко говорит по-русски. Ваше здоровье! (Пьет, уходит.)

К у р с а н т ы. Разрешите вас проводить!

— До машины, господин инженер-капитан!

Сильно повеселевшая  к о м п а н и я  уходит. Полозов и Дорм, вдвоем, сидят за одним столиком.

Д о р м. Ты сегодня какой-то вялый.

П о л о з о в. Я? (Отводит глаза.) Как всегда… Что не пьешь? Волжане пьют крепко. Сам по себе измерил. Как по-мордовски сказать «водка»?

Д о р м. А черт ее знает! Только некоторые слова помню. Мои старики и те уже не говорят на родном языке, забыли, давно в городе.

П о л о з о в (наливает вина). За нашу матушку Волгу! Еще по рюмахе, Волга!

Д о р м. Ты не приметил, где здесь два ноля? (И наклонившись к уху.) Выйдем на минутку, дело есть.

Они выходят из-за стола.

Впрочем, и здесь можно… (Наносит Полозову сильный удар.) Это для начала разговора! Думаешь, я тебя не понял? Сука. Что задумал?! Я здесь все — и советский суд, и пролетарская наша прокуратура. Хоть одного предателя родины собственными руками убью. Вставай, гад!

Полозов встает. Широченный, могучий, кажется, вот он кинется в драку. Нет, он издает жалкий стон. И тут же снова падает под ударом Дорма.

Тихо, тварь. Говори, кто тебя против меня настраивает?!

Полозов молчит, на спине отползает. Дорм бьет изо всех сил пинками. Льет ему на голову какую-то недопитую минеральную воду из бутылки и снова бьет.

Кто?! (Наваливается на Полозова, заносит над ним нож.)

В луче света замер Бесавкин.

П о л о з о в (в ужасе). Сверчинский!

Д о р м. Сверчинский?! Врешь!

П о л о з о в. Он… Он!

Д о р м. Что болтает этот фашист?!

П о л о з о в. Что ты — немец…

Д о р м. Вставай! И поедом отсюда. Умой лицо. Быстро. (Выталкивает Полозова).

Бесавкин прячется.

(Набрал номер.) Фридрих, полковник у себя? Нет? (Уходит.)

Б е с а в к и н (один). Вот и разгадка нашего мордвина, Коля… Схватят тебя, малыш… и мать уже не встретит тебя в твоей Сибири… Что делать? Подсказал бы ты мне что-нибудь?.. Решает минута. А-а, есть! Машина… мост… Ничего другого не успеть… Алена! Алена, чудо ты мое законное… Ругни меня в последний раз, пока я еще живой. И поцелуй… (Притворяясь в дымину пьяным, он идет навстречу входящим Дорму и Полозову.) Ребята, ловите счастливый момент!

Д о р м. Карты? Отстань!

Б е с а в к и н. Девочки! Немочки… из госпиталя… Пышечки! Моя Эльза позовет подруг… Им так обрыдли свои — немецкие офицеры! Что рассказывают… особенно про генералов!

Дорм торопится, подталкивает Полозова. Тот совершенно деморализован, тупо смотрит, прячет в тень избитое лицо.

Д о р м. В другой раз, Рецидивист. Нам нужно скорее ехать.

Б е с а в к и н. Ехать надо нам всем! И не к-куда-нибудь, а к девочкам.

Д о р м. Ладно, доедем вместе до города, а потом валяй к своим девочкам.

Б е с а в к и н. Эх, под дугой колокольчик звенит!.. Ребята!

Входят  к у р с а н т ы.

Вот теперь-то мы заживем! Поехали!

Перемена света. Идут  А н б е р г  и  Э м а р.

А н б е р г. Оплошность шофера?.. Нет, нет и нет!

Э м а р. Вскрытие показало: шофер был трезв. Машина шла по мосту с небольшой скоростью — шестьдесят. Но это все-таки шестнадцать метров в секунду! Малейшая неосторожность — и…

А н б е р г. Совсем недавно — оплошность с парашютом, теперь — с машиной… Всех передать Хаммфельду, всех, кого мы еще не успели послать! Бедняга Эрих Дорм, неужели он был прав?..

Э м а р. Простите, я не могу согласиться с вами.

А н б е р г. Мы наберем еще сто пятьдесят, триста! В наших лагерях — миллионы русских…

Э м а р. Но где гарантия, что новый контингент будет благонадежнее?

А н б е р г. Страшная логика…

Э м а р. В этом печальном происшествии может и не быть ничего чрезвычайного. Школа работала превосходно. Это мнение сложилось наверху. Весь персонал, и прежде всего вы и я, представлен к наградам. Сейчас обнаруживать свои сомнения — значит совать головы прямо в петлю. Ваш добрый приятель Хаммфельд только того и ждет.

А н б е р г (после тяжкого раздумья). Будем считать, что это — маленькая ранка в организме нашей работы…

Перемена света.

В е р е ж н и к о в (в луче). «Риск должен быть оправданным и разумным», — говорил ты. А сам? Что же мы теперь скажем Алене? Она ждет тебя… А меня ждет полковник. Что ж ему ответить?

Появляется  м а т ь  Вережникова.

М а т ь. Ты свободен в своем выборе, сынок. Если бы жив был отец… Но его нет. А мое здоровье, ей-богу, не исполинское.

В е р е ж н и к о в. После победы мы поедем с тобой к теплому морю, мама…

М а т ь. Возвращайся скорее.

В е р е ж н и к о в. То же самое говорил Иван. Но ведь никого другого здесь не оставляют.

М а т ь. Страшно там, сынок?

В е р е ж н и к о в. Страшно. Я привык. Остался бы. Да вот какая история… Все уехали, улетели все, кому я мог бы сказать, почему остаюсь тут. А Бесавкин, Ваня Бесавкин погиб.

М а т ь. И ты боишься, дома могут заподозрить, что ты остался служить немцам?

В е р е ж н и к о в. Да, мама.

М а т ь. Если у человека чиста совесть, откуда придут ему мысли, что надо каждый свой шаг страховать свидетелями? Как можно жить, что можно сделать хорошего, все время опасаясь, что тебя заподозрят в дурном?

В е р е ж н и к о в. Так как же быть? Война, мама.

М а т ь. Решай сам, сынок. Ты уже взрослый. Я понимаю, война.

В е р е ж н и к о в (вспоминая слова Воронина). Я готов трижды на день с позором умирать, только бы вырвать победу.

Появляется  М а л и н о в ы й  п а р е н ь.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Я, конечно, ничего не знаю, но его надо расстрелять.

В е р е ж н и к о в. Ребята тебя еще не выгнали?

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Я еще выше пошел. Растем. А вот ты — кто?!

В е р е ж н и к о в. Я — человек.

Появляется  А н н а.

А н н а. Я и не предполагала, что ты представляешь опасность для наших палачей… Спасибо, ты мне хоть намекнул! Я верила, что умираю не зря… Ты хотел, чтоб я думала так? Чтоб я стала другой?

В е р е ж н и к о в. Да, хотел.

А н н а. Или ты больше любил свои камешки? Подари их мне! Я их сберегу.

В е р е ж н и к о в. Возьми. Я оставлю только один. Самый первый, вот этот, белый, приметный… (Сжал кулак.) Сыны человеческие — легче пустоты? Нет, мы кое-что весим…

А н н а. Меня пытали электричеством. А потом дали большой ток. Будь с ними осторожен.

В е р е ж н и к о в. Я, кажется, покидаю Ройтенфурт.

А н н а. Как хорошо! Конечно, лучше было бы бежать еще раньше со мной в Швецию… Но хорошо и так!

В е р е ж н и к о в. Ты думаешь, это — бегство, Анна? Анна?! (Один.) Опаздывать нельзя…

С т р о й  к у р с а н т о в, как в начале пьесы.

А н б е р г. Я понимаю ваше психологическое состояние… Вы — сыны своей родины, России… Я сразу хочу заверить вас в том, что никого из вас, я подчеркиваю — никого, мы не оставим здесь против его воли…

В поле зрения Анберга — В е р е ж н и к о в.

Да, Николай Николаевич?

В е р е ж н и к о в. Господин полковник… Я пришел с ответом.

А н б е р г. Я надеюсь, положительным?

В е р е ж н и к о в. Да.

А н б е р г. Мой новый испытанный друг… Ясно ли вам, какую исключительную ответственность вы принимаете на себя?

В е р е ж н и к о в. Можете не сомневаться. Я честно и до конца выполню свой долг!

З а н а в е с

1965

МУЖСКИЕ БЕСЕДЫ Комедия в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИЛЬЯ СТЕПАНОВИЧ КУДИНОВ.

ЕВА — его жена.

ЭРИК — сын.

МАРФУША — дочь.

НИНА ТАТАРКИНА.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ РЯЗОВ.

ВАЛЕНТИНА — его жена.

ВАЛЕРИЙ НИКОЛАЕВИЧ АБРОСИМОВ

ВИКТОР ИГНАТЬЕВИЧ СТУПИЦЫН.

АНТОН СЕМЕНОВИЧ ПОСКОНОВ.

ЛЯЛЯ — его жена.

МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ ВАЛУЕВ.

АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ САМОХИН.

МАКСИМ ФЕДОРОВИЧ ВАТАГИН.

РИММА СЕРГЕЕВНА РЖАНОВА.

ГЕННАДИЙ МАРТЫНОВИЧ ЛЕБЕДЬ.

АЛЕВТИНА — его жена.

ОПОКИНА.

ЕЛЕНУШКИНА.

БЕЛЛА ШУСТЕР.

ГОСТИ.

Действие происходит в 1962 году на Дальнем Востоке.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Огни аэровокзала. Гул самолета, подруливающего к стоянке. Доносятся объявления по радио: «Самолет номер 48416, следующий рейсом… теперь уже определенно прибудет через 20 минут».

Высвечивается фигура человека. Слушая объявления, он поглядывает на часы, курит. Это — С а м о х и н, помощник первого секретаря крайкома партии. Весьма сдержанный, худощавый, в очках.

Из темноты возникает женщина в форме летчика Аэрофлота, Н и н а  Т а т а р к и н а. Она держится с веселой грубоватостью. Этой привычной манере, особенно удобной с товарищами по профессии, она не изменяет и тогда, когда общается с другими людьми.

С а м о х и н. Товарищ Татаркина!

Н и н а (всматривается, неохотно). Ждешь хозяина? Ну и жди себе.

С а м о х и н. Хозяина! Въелось. Вы вот что, фланируйте в другом месте.

Н и н а. Разуй глаза. Видишь, мой самолет стоит.

С а м о х и н. Я давно уже хочу вам сказать, товарищ Татаркина…

Н и н а. Вот было бы здорово, если б ты признался в любви!

С а м о х и н (отступая). Нельзя же так несерьезно…

Н и н а. Ладно, не буду! (Закуривает.) Илья Степанович возвращается из Москвы. Я… я хочу спросить, полетит ли он в далекие районы края?

С а м о х и н. Об этом уведомляю вас я, и всегда своевременно. Поберегите авторитет первого секретаря крайкома.

Н и н а. Я берегу его жизнь как пилот первого класса.

Г о л о с  п о  р а д и о: «Гражданка Сердникова, пожалуйста, поспешите к своему мужу, ожидающему вас возле справочного бюро старого здания аэровокзала. Спешите, пока не увяли цветы».

С а м о х и н. Или выходите замуж, или… Есть и кроме вас пилоты первого класса. Правда, может быть, не такие красивые.

Н и н а. Сказала бы я тебе, Самохин, да уж очень ты женственный. (Уходит.)

Появляется  Р я з о в, второй секретарь крайкома, обаятельно улыбчивый, неторопливый.

Р я з о в. А Татаркина чего вертится тут?

С а м о х и н. Самолет ее стоит поблизости. Спрашивала у меня, скоро ли понадобится.

Г о л о с  п о  р а д и о: «Как всегда, блестяще произвел посадку самолет «ТУ-114», пилотируемый ветераном Аэрофлота летчиком Любовиным».

Р я з о в. Стиль объявлений. Слышали? Без стандарта. Разумная инициатива.

С а м о х и н. Именно этим рейсом должен прилететь товарищ Кудинов.

Р я з о в. Да. Понимаю. (С приятной значительностью выставляет подбородок, произнося свое «Да, понимаю».) Гм… Почему ты, Александр Васильевич, не зовешь меня по имени-отчеству? Ты и шефа своего так же официально… Удивительно, как это он привык?

С а м о х и н. Удивительно другое.

Р я з о в. Да.

С а м о х и н. Почему на «ты» называют только нижестоящих? В виде поощрения. И уходит хорошее слово «товарищ».

Р я з о в. Ну, если все на «ты», это… как-то… фамильярно.

С а м о х и н. «Ты» фамильярно, «товарищ» — официально, «Иван Иваныч» — как раз?

Р я з о в. Язык у вас! Как вас терпит Илья Степаныч?

С а м о х и н. Так же, как я — его.

Все сильнее гул подруливающего самолета.

З а т е м н е н и е

Комната в квартире Кудиновых. Е в а, жена Кудинова, женщина лет сорока с лишним, высокая блондинка с ребячески веселыми круглыми глазами, вздернутым носом и широким ртом, в этот вечер не ждет мужа. К ней пришел бывший метрдотель ресторана «Дальний Восток», секретарь партийного бюро домоуправления, Г е н н а д и й  М а р т ы н о в и ч  Л е б е д ь. Лебедь, лысый толстяк с мрачной услужливостью на лице, скучает без работы, он на пенсии. Общественная деятельность секретаря партийного бюро домоуправления дает ему возможность общения с людьми. Лебедь инструктирует Еву. На столе гостиной расставлены тарелки, рюмки, бутылки с вином и пустые графины, разложены ложки, ножи и вилки, салфетки, то есть все сделано так, как надо для приема гостей. И даже кое-что из того, что было в холодильнике, поставлено на стол, чтобы натуральнее и предметнее был урок.

Л е б е д ь. Вкус и фантазия. Графин. Вы, Ева Рудольфовна, добродушно предполагаете, он стоит на месте?

Е в а (латышка, она немножко путает слова и говорит с акцентом). Пожалуй, не очень на своем месте.

Л е б е д ь. Бросьте взгляд.

Е в а. Вот сюда!

Л е б е д ь. Точно. Вкус и фантазия. Смотрите, как заиграл! Возвышается, как Эйфелева башня в пределах Парижа. Теперь обо мне говорят: бывший метрдотель ресторана «Дальний Восток» ушел на заслуженный отдых. Мой отдых — в тесном кругу советского человека!

Из затененного угла, там, где стоит диван, доносится храп. Лебедь смущенно оглядывается, как бы желая заглушить этот храп.

Е в а. Ничего, ничего, пускай.

Л е б е д ь. А вы, Ева Рудольфовна, как давно проживаете с Ильей Степановичем?

Е в а. Мы познакомились с ним в тысяча девятьсот сороковом году. Тогда в самый раз была освобождена Прибалтика: Эстония, Литва и моя Латвия… А потом он был на фронте командиром полка, а я работала в агитации. Ползала близко к фашистским окопам и кричала по радио на немецком языке. Ох, фашисты много стреляли в меня! Хотели заткнуть рот.

Входят  Р я з о в  и  С а м о х и н. За ними следует  К у д и н о в, человек лет около пятидесяти. В стиле его поведения нет ни одной черточки, которая профессионально отличала бы его. Наоборот, глядя на него, можно подумать, что он — научный работник или военный, что, впрочем, тоже естественно вмещается в его многотрудную жизнь.

Кудинов тщательно скрывает свою мучительную озабоченность.

К у д и н о в. Встречаешь меня таким роскошным столом?

Е в а (смущена неожиданным приездом мужа). И не думала встречать. Беру урок.

Л е б е д ь (похохатывает). Инструктаж… по-соседски.

Е в а. Илия, а почему же ты мне не позвонил или не дал телеграмму? (Слово Илья Ева произносит как Илия с ударением на первую букву «И».)

К у д и н о в. Видишь ли, я успел позвонить только Иннокентию Алексеевичу.

Р я з о в. Да, да, каюсь, я вам не дозвонился, Ева Рудольфовна.

Л е б е д ь. До свидания. (Подошел к Алевтине в затемненный угол.) Алевтина… Алевтина, проспись.

В ответ слышатся какие-то неясные возгласы.

Жена. Очень бережет, как бы не потерялся. Народный конвой. Алевтина!

А л е в т и н а (испуганно). А?! Лебедь, ты?.. Что?

Л е б е д ь. Вставай, вставай, милая, проснись. Домой идти надо.

А л е в т и н а (взмахнула руками, потягиваясь, и вдруг застонала). А-а… Я отоспала шею… Как быть?

Л е б е д ь. Домой, домой.

А л е в т и н а  совершенно равнодушно оглядывает всех, кто в комнате. Ни с кем не поздоровавшись, не сказав «до свидания», взяла за руку и привычно уводит  Л е б е д я  за собой.

К у д и н о в (указывая на стол). Ева, можно?

Е в а. Можно.

Кудинов наливает вино.

Р я з о в. Ну, с приездом, что ли.

Все сели к столу. Выпили.

Да, понимаю. (Закусывает.) В машине серьезно не поговоришь, неудобно. Шофер. Сегодня в конце дня был звонок: к нам выезжает комиссия.

К у д и н о в. Оперативно.

Р я з о в. Ты там, в Москве, посражался немножко?

К у д и н о в. Москва велика, я не с нею сражался…

Р я з о в. Получил указания?

К у д и н о в. Получил. Исторические.

Р я з о в. Исторические?

К у д и н о в. Как обычно.

Р я з о в (уловил иронию, подобострастно хохотнул, но тут же оборвал смех). Да. (Заторопился.) Ладно, потолкуем… Отдыхать надо Илье Степановичу.

Самохин медленно встает из-за стола.

К у д и н о в. Завтра утром повстречаемся.

Р я з о в. Само собой, само собой. (Отвечает уже от дверей, ему не терпится уйти.)

Они уходят — Р я з о в  и  С а м о х и н. Кудинов и Ева молча смотрят друг на друга. Стоят и молчат. Потом Ева подходит, обнимает мужа.

Е в а. Ты устал и очень много волновался. Да? Все на тебе написано, Илия. Теперь скажи мне, почему Рязов выскочил, как пробка из бутылки? Илия, я так думаю, Рязов испугался! (Хохочет.)

К у д и н о в. Рязов захлопнулся.

Е в а (с детским восторгом повторяет). Захлопнулся! Как чемодан?!

К у д и н о в. Ева, я хочу повидать Абросимова. (Звонит по телефону.) Валерий Николаевич? Добрый вечер. Только что… Зашли бы вы к нам, если есть свободная минутка. Вот спасибо! (Положил трубку.)

Входят дети Кудиновых: сын, Э р и к, рабочий, высокий, крепкий, держится с подчеркнутой самостоятельностью, ему двадцать лет, и  М а р ф у ш а, восемнадцатилетняя студентка истфака, доброе, нежное и в высшей степени наивное существо.

М а р ф у ш а. Папуль! (Радостно бросается к Кудинову.)

Э р и к. Дай поздороваться. (Пожимает руку отцу.)

Е в а. Эрик, ты замерз?

Э р и к. Поджидал эту типицу. В подъезде сквозняк.

М а р ф у ш а. А откуда ты знал, что я еще не пришла?

Э р и к. Я звонил маме, не в пример тебе, между прочим.

К у д и н о в (это его давняя игра с Марфушей). Ваша фамилия?

М а р ф у ш а. Двойная. Ушкин-Намакушкин.

К у д и н о в. Тэ-экс… Почему в «Пестрой ленте» у Конан Дойля по двору ходит павиан?

М а р ф у ш а. И-и, папуль, это — для шестого класса!

Э р и к. Хватит. (Оттаскивает Марфушу от отца.) Ты чем-то перегружен, папа.

К у д и н о в. Разве заметно?

Э р и к. Я наблюдаю тебя двадцать лет.

К у д и н о в. Все двадцать?

Э р и к. Кто знает, может, ребенок наблюдательнее взрослых. Вот, Марфа, например, очень наблюдательный ребенок. Правда, Марфа?

М а р ф у ш а. Да, я очень наблюдательная. Эрик, сотри губную помаду с правой щеки.

Э р и к. Что?!

М а р ф у ш а. Нет, с левой. Извини, я иногда путаю.

Э р и к (бежит к зеркалу. Выхватил носовой платок, стирает помаду). Благодарю.

М а р ф у ш а. Кого ты благодаришь — меня или Тосю?

Эрик грозит сестре кулаком.

Е в а. Садитесь, пейте чай.

Марфуша, Эрик, Кудинов и Ева садятся к столу.

Э р и к (отцу). Как дела? Или простым смертным знать не положено? (Он несколько бравирует словами «простым смертным».)

М а р ф у ш а. Смотрите, мой брат пока еще причисляет себя к простым смертным.

Э р и к. Замри для ясности. Снова был разговор о сельском хозяйстве?

К у д и н о в. Был, был.

М а р ф у ш а. А можно что-нибудь сделать, чтобы раз и навсегда про это решить?

К у д и н о в. Вноси предложения.

М а р ф у ш а. Ну, на первый случай такую малость… Может быть, колхозы — это не самая удачная форма сельского хозяйства?

Ева смеется. Кудинов нарочито испуганно округлил глаза.

Э р и к. Ты понимаешь, что ляпнула сейчас?!

М а р ф у ш а. Разве нельзя думать?

Э р и к. Вот малютка! Ты знаешь, что такое кулак?

М а р ф у ш а. Нет, я никогда не видела кулаков. А ты видел?

Э р и к (смущенно покашливает). Если не будет колхозов… кулаки быстренько вылезут… Азарт наживы. Ясно?

Е в а. Я помню кулаков, латвийских, это — кровопойцы.

М а р ф у ш а (смеется). Кровопийцы, мамочка!

Е в а. Это одно и то же самое.

Э р и к. Кулаки стреляли в папу.

М а р ф у ш а. Знаю, знаю! Когда папа работал секретарем сельской комсомольской ячейки.

К у д и н о в. Да, Марфа, это, конечно, забавно. Пиф-паф! Из-за угла.

Марфуша пристыженно замолчала.

Деревня без колхоза — буржуазная деревня. Где кулаки, там и бедняки, батраки. Вот ты — батрачка у кулака. Хотела бы?

Э р и к. Студентка истфака! Отец, что новенького в Москве, в высших сферах?

К у д и н о в. Читай газеты.

Э р и к. Между прочим, у меня уже целый год партийного стажа.

К у д и н о в. Ветеран. Как дела на заводе?

Э р и к. Читай газету.

К у д и н о в. Больше дает непосредственное общение с рабочим человеком.

Э р и к. Приезжай на завод.

К у д и н о в. Бываю.

Э р и к. Ха-ха! «Здравствуйте, товарищи. Как — план? Даете? Молодцом. Заработок? Маловато? Ах, ах. Ничего, принимаем меры. Семья, жена, детишки есть? Здоровы? Вот хорошо! Желаю успеха!»

Е в а. Илия, неужели — так?

К у д и н о в. Похоже. Ладно, на этот раз я говорю с рабочим не на ходу. Как твои дела?

Э р и к. Паршиво. Мастер придирается, Диомидов. Такой ушлый тип… Держиморда. Всех запугивает, хапает — чем попало. Пятерку с получки, пол-литра. «Не хочешь у меня работать — валяй, не держу!» Со мной он пытался завязать дружбу, даже подлизывался. А я его на партсобрании покрыл. С тех пор он на меня и взъелся.

К у д и н о в. Этот Диомидов — в партии?!

Э р и к. Цеховая организация исключила, заводской партком подтвердил наше решение. Вот что было сегодня вечером на райкоме? Сейчас пойду прогуляюсь — зайду мимоходом к парторгу цеха, к нашему Ступицыну, узнаю.

Звонок. Марфуша бежит в переднюю. Возвращается с  А б р о с и м о в ы м. Ему лет шестьдесят. Седые усы и бородка. Необыкновенная самоуглубленность сочетается с зоркостью ко всему окружающему. Интеллигентен во всем и нисколько не подделывается под мнимодемократическую «простоту». Выражается подчас чуть-чуть старомодно. Очками пользуется, лишь когда читает или пишет. Иногда не в силах скрыть, преодолеть рассеянность или обычную физическую слабость.

М а р ф у ш а (держа под руку Абросимова). Как мне идет Валерий Николаевич?

А б р о с и м о в. Как изъеденный молью палантин. (Целует руку Евы, здоровается с Кудиновым и Эриком.)

Э р и к. Мама, я — скоро. (Уходит.)

А б р о с и м о в. Вижу, московский воздух действует на вас, Ильюша, не самым приятным образом?

К у д и н о в. Примесей много. Неорганических…

М а р ф у ш а. Пойду лизать эскимо науки. (Уходит.)

Е в а (подает Абросимову чай). Я налила вам крепко, на ваш постоянный вкус.

А б р о с и м о в. Спасибо, Ева.

К у д и н о в. Валерий Николаевич, очень хочу с вами посоветоваться.

Ева взглянула на Кудинова, молча спрашивая, может ли она участвовать в разговоре.

Посиди с нами, Ева.

А б р о с и м о в. Итак, вы пошли говорить о перспективном плане экономики нашего края?.. Мне звонили друзья, москвичи, в общих чертах…

К у д и н о в. Звонили? Это же обычное дело.

А б р о с и м о в. Дело-то обычное, да как обернулось…

К у д и н о в. Ругаем, клянем прагматистов, философов практицизма… А сами? Кто мы такие, когда научно обоснованная мысль не принимается в расчет?.. Ученые, инженеры, рабочие, партийный и советский актив края — тысячи умов искали лучшие очертания своей экономики… Нет, оказывается, все заблуждаемся. А Кудинов — тот просто зарвался.

А б р о с и м о в. Самый горячий бой разгорелся из-за наших гидросооружений?

К у д и н о в. Да, строить их или не строить.

А б р о с и м о в. А если отступить, не лезть на рожон?

Е в а. Так он уже полез!

К у д и н о в. Гидросооружения — душа нашего перспективного плана.

А б р о с и м о в. В сущности говоря, если отложить их строительство, катастрофы не будет.

К у д и н о в. Да, катастрофы не будет. Будет очередной тайфун, очередное наводнение. К этому уже привыкли. Гибнет земля, смывается ее плодородный слой, гибнут посевы, урожаи, рушатся дороги и мосты, заливаются деревни и города и, между прочим, страдают люди… Привыкли!

Е в а. Илия, ты сейчас весь корчишься, будто на тебя насел муравейник, большой, огромный муравейник, вот как ты корчишься. Ты так же корчился и там?

К у д и н о в. Ева, ведь ты же серьезный человек… Я не корчился, я спорил.

Е в а (схватилась за голову). Ой-ой!

К у д и н о в. В конце концов я разозлился и выложил все, что я думаю. Вот тогда-то и прозвучало это словечко: зарвался.

Е в а. Я в большой тревоге, Илия.

А б р о с и м о в. Но, Ева, при Ленине люди спорили, доказывали свою точку зрения, не соглашались с самим Лениным. Великий человек, гений. И все-таки с ним спорили, и он не считал это преступлением. Он тоже спорил, доказывал свое, иногда соглашался с теми, кто доказывал противоположное.

Е в а. Илия, ты уже не секретарь крайкома! Ты уже слетел.

К у д и н о в (пожал плечами). Дьявольски сложный момент… Деньги получайте, пожалуйста, но распоряжаться ими не смейте. Развивайте экономику по сложившейся традиции. Вместо первой очереди гидросооружений стройте полиметаллический комбинат. А к этому будущему комбинату железную дорогу тянуть двести километров через постоянно затопляемую тайфуном местность. Где же логика?

А б р о с и м о в. М-да… Что ж вы теперь думаете предпринять?

К у д и н о в. По мудрости Евы я уже не секретарь. Но… черт возьми, а что, если я еще глубже влезу в вопрос? Буду снова советоваться с партийными работниками в районах? Попрошу экономистов, гидрологов, почвоведов, биологов, плановиков, социологов — слава богу, они у нас заговорили, — попрошу еще раз дать строжайшее научное обоснование перспектив края. Затем соберем бюро крайкома…

А б р о с и м о в. Вы хотите отстоять свою точку зрения?

К у д и н о в. Да.

А б р о с и м о в. Будьте осмотрительны, избирайте тактику.

К у д и н о в. Тактику? Противно.

Е в а. А без партбилета вдруг проснуться не противно?

А б р о с и м о в. Когда вы спорите, вы очень горячитесь. Вот и там погорячились, да еще как! Последите за собой, Ильюша.

Е в а. Дай-ка мне твой пиджак.

К у д и н о в. Зачем?

Е в а. Снимай, снимай.

Кудинов снимает пиджак, и отдает Еве. Та берет иголку, выворачивает карман пиджака.

Когда он порет сердитую горячку, он сует свой правый кулак в карман пиджака. Вот так… рывком… И — продолжает еще горячей. Теперь у тебя, Илия, будет знак остановки.

К у д и н о в. Какой еще знак?

Е в а. Иголка в кармане.

К у д и н о в. Ведь она же будет колоть!

Е в а. Для того она там и посаженная. Ты ее не посмей вынимать. (Возвращает Кудинову пиджак.)

К у д и н о в (надел пиджак). Всё вы, Валерий Николаевич. При первой же встрече посоветую Марии Львовне вдевать иголки во все ваши карманы.

А б р о с и м о в. Кровь за кровь. До свидания, Ильюша. Вот вам моя рука. (Прощается и уходит.)

Е в а (после паузы). Илия, на нас надвигается что-то очень тяжелое… гора, обвал…

Входит  Э р и к. Он взволнован.

Э р и к. Отец, мне надо с тобой поговорить. Только с тобой! Извини, мама.

Е в а  выходит.

Его оставили в партии!.. Мастера Диомидова.

К у д и н о в (собственным спокойным тоном сдерживает сына). Ему объявили взыскание?

Э р и к. Что ему этот строгий выговор?

К у д и н о в. Иногда действует.

Э р и к. Действует! Он тоже пришел к парторгу, я встретил его там. Он вытащил из кармана пол-литра, пришел мириться. Ступицын указал ему на дверь. Рыцарской чести дядька! Но дело не в нем…

К у д и н о в. Постой, почему же — не в нем? И в нем тоже.

Э р и к. Тогда почему рядом с тобой, рядом со Ступицыным, рядом со мной — этот Диомидов?

К у д и н о в. Серьезный вопрос. Поговорим в спокойную минуту. Чем кончилось там, у Ступицына?

Э р и к. Этот Диомидов разорался. Кричал, что всегда найдет поддержку. Оскорблял Ступицына, меня… (Замолчал, отвернулся, скрывая слезы.)

К у д и н о в (обнял сына). Ну, ну…

Э р и к. «Ты — зачем на заводе?! Биографию зарабатываешь?!» Это — обо мне… Ты же знаешь, я пошел на завод… я хочу понять жизнь… «Сыночек знати!» Какой знати? Ты же работаешь в миллион раз больше него! Мне хотелось дать ему по роже… так хотелось! Но ведь он только того и ждал… провокатор… Я сдержался. Тогда он… Папа, он ударил меня.

К у д и н о в (кричит). Дал бы ему сдачи! (Резко сунул правую руку в карман. Выхватил, сосет кулак.)

Э р и к. Папа, я боялся…

К у д и н о в. Боялся?

Э р и к. Он — дохлый толстяк… Я мог бы его убить. Одним ударом. Все-таки я же перворазрядник. Ступицын оттащил его и вышвырнул из квартиры.

Пауза.

К у д и н о в (после паузы). Ты молодец, Эрик.

Э р и к. Мне противно, что в партии такой подонок… противно… противно! (Выбегает.)

Кудинов в глубокой тревоге задумался. Входит  Е в а.

Е в а (смотрит на мужа, как бы желая успокоить его и понять). Мальчик растет хорошо, ты не волнуйся, Илия. Иногда он говорит твоими словами.

К у д и н о в (рассеянно). Да, да…

Е в а. Как чудесно, что ты приехал! Ты все времечко ездишь, а я еще не привыкну… Это смешно, да?

К у д и н о в (сурово, нежно). Я люблю приезжать домой. (Обнял Еву.)

З а т е м н е н и е

Служебная комната на пристани в бухте. Шумит океан, встающий за окном сплошной синеватой стеною. Из соседнего помещения доносятся звуки работы радиостанции.

К у д и н о в  нетерпеливо слушает секретаря райкома партии  В а т а г и н а, который, догадываясь о цели приезда секретаря крайкома, оттягивает начало решающего разговора.

В а т а г и н. Вот радиограммы трех сейнеров. Улов богатый. А куда девать? Запрашивают: сдавать японскому рефрижератору или выбрасывать в океан? Ты поставь наверху вопрос, Илья Степанович: свои, наши рефрижераторы всегда должны быть под рукой…

К у д и н о в. Что ты ответил рыбакам?

В а т а г и н. Я? Я — секретарь райкома. Я не могу подменять…

К у д и н о в. Стой, Максим Федорович. Все-таки как ты ответил?

В а т а г и н. Я? Никак. Думаю. Вот, кстати, подскажи, Илья Степанович. А?

К у д и н о в. Ты всегда такой нерешительный?

В а т а г и н. Совет старшего товарища…

К у д и н о в. Я ведь тоже не хочу тебя подменять.

В а т а г и н (неохотно). Не выбрасывать же улов в море? Все ж таки — валюта. А? (Смотрит вопросительно на Кудинова.)

К у д и н о в. Иди, брат, на радиостанцию. Рыбаки ждут.

В а т а г и н (весело). Ну разве ты меня подменил?! Порядок. (Выходит.)

Кудинов напряженно думает, курит, шагая по комнате. Возвращается  В а т а г и н.

К у д и н о в. Теперь слушай меня, Максим Федорович.

В а т а г и н. А может, прежде на рыбзавод? А? Дирекция ушицу подготовила.

К у д и н о в. Я ведь только что прилетел!

В а т а г и н. Радио, Илья Степаныч, радио! Век космоса как-никак. Уха у них бывает…

К у д и н о в (сердито). Знаю, знаю. Скажи-ка, ты зачем сюда, в дальний угол забрался? От меня спрятался? Почему не ждал в райкоме? Авиация, понимаешь, век космоса… Сел в самолетик и…

В а т а г и н. Я-то? Ну-ну!

К у д и н о в. Знаешь, догадываешься, зачем я тебя тут отыскал?

В а т а г и н. Меня-то? Откуда ж мне догадаться. Позвонил ваш помощник, Самохин… а я уже, понимаешь, одной ногой…

К у д и н о в (сурово). Максим Федорович…

В а т а г и н (делает еще одну жалкую попытку уйти от разговора). Японцы-то нашу рыбку принимают…

К у д и н о в. Первая очередь гидросооружений должна создаваться в твоем районе. Будешь ли ты отстаивать это или хотел бы теперь пересмотреть?

В а т а г и н. Если руководство говорит, значит, оно правильно говорит.

К у д и н о в. Вот так вираж! А свои соображения у тебя есть?

В а т а г и н. «За» или «против»?

К у д и н о в. Кто ж тебе станет подсказывать «против»?

В а т а г и н. Вот именно. Я всегда в ногу пойду.

К у д и н о в. Куда пойдешь?

В а т а г и н. Я-то?

К у д и н о в. Ты. В данном случае. Куда?

В а т а г и н. Смешно, извини, Илья Степаныч! Как это — куда? Да куда скажут.

К у д и н о в. Я приехал к тебе советоваться. От твоего мнения многое зависит.

В а т а г и н (с неожиданной искренностью). Эх, Илья Степаныч!

К у д и н о в. Хоть кое-что.

В а т а г и н. О-о-хо-хо!

К у д и н о в. А может быть — и все.

В а т а г и н. Как это — все? Кто же примет в расчет мое мнение? Какой-то задрипанный секретаришка. Сидит где-то у черта на куличках. А если подсчитать, проанализировать — по старинке в нашей местности жить невозможно! (Вытаскивает из кармана бумаги.) Вот, прикидывал я. Сидели несколько ночей, выверяли, пересчитывали. Члены бюро, актив…

К у д и н о в. Ага! Значит, думаете!

В а т а г и н. Не идиоты же мы, Илья Степаныч. Мы ж эту землю… чтоб она, как жемчужина всей страны…

К у д и н о в. И бумаги подготовил, а все-таки на всякий случай смылся от меня. Дай-ка просмотрю. (Берет бумаги.) Неофициально.

В а т а г и н. А черт с ней! Пускай официально. Если хочешь, на трибуну выйду. Краевую. В Москве! Я ж все продумал.

К у д и н о в (читает материалы Ватагина). Интересные соображения. Почему же ты со мной петлял?

В а т а г и н. Хотел понять, как теперь сам ты, после московской припарки.

К у д и н о в. Эх, брат… И понял?

В а т а г и н (снова насторожился). А не понял?!

К у д и н о в. Вот так и живем. (Обнял Ватагина.) Ты ведь светлая голова, Максим Федорович. Не тебе дурачком прикидываться.

Входит  Р ж а н о в а. Красивая, тридцати семи лет. Твердая мужская походка. Лицо открытое, одухотворенное.

Р ж а н о в а. Здравствуйте, Илья Степаныч. (Протягивает руку Кудинову. Покосилась на Ватагина, протянула и ему руку.) Соседушка, привет. Не удивляйтесь, Илья Степаныч.

К у д и н о в. Садитесь, Римма Сергеевна.

Р ж а н о в а. Вы, говорят, уже у Бакашина, у Веткина побывали… Вот, у Ватагина теперь.

К у д и н о в. Я и к вам собирался заехать.

Р ж а н о в а. Не дождалась.

К у д и н о в. Спасибо, что прилетели.

В а т а г и н. Я не мешаю?

Р ж а н о в а. Да ну, соседушка. Нисколько. Мнение свое хочу высказать, Илья Степаныч. В открытую. Люблю такие, знаете, мужские беседы. Район мой, как известно, не последний. Между прочим, по территории равен Бельгии. Лечу и думаю: скорей получить новые указания, в масштабах района исправить ошибку. Бюро райкома мы еще не собирали, но — советовались. Единодушная, решительная самокритика.

К у д и н о в. Единодушная?

Р ж а н о в а. Да! Правда, кое-кто еще в плену самолюбия. Мол, тут, на место, виднее, ничего пересматривать не надо. Пришлось этих доморощенных стратегов причесать против шерсти. (Ватагину.) У тебя-то, сосед, как на этот счет?

В а т а г и н. У меня?.. Кх-м… Полный порядок.

К у д и н о в. Если не ошибаюсь, Римма Сергеевна, в вашей Бельгии партийные организации на каждом руднике, в каждом леспромхозе. В совхозах и колхозах — тоже. Неужели ж повсюду к составлению плана отнеслись безответственно?

Р ж а н о в а. Илья Степаныч, в каком смысле вы меня спрашиваете? Я улавливаю в ваших словах…

К у д и н о в. А вы, пожалуйста, но улавливайте. Давайте поразмышляем.

Р ж а н о в а. Я же сказала, что безоговорочно принимаю указания руководства.

К у д и н о в. Почему?

Р ж а н о в а. Как это — почему?

К у д и н о в. Давайте обдумаем, взвесим.

Р ж а н о в а. Илья Степаныч, что ж тут думать, если нам прямо указано? Да уж вам ли не знать!

К у д и н о в. Нет, вы мне все-таки объясните. Ваши соображения: политические, экономические, прочие?

Р ж а н о в а. Никаких прочих нет и быть не может.

К у д и н о в. Давайте — без прочих.

Р ж а н о в а. Илья Степаныч, я же летела к вам не на экзамен.

К у д и н о в. Пожалуйста, не обижайтесь. Мне очень хочется вас послушать. Вот Максим Федорович даже некоторые расчеты подготовил. (Показывает бумаги Ватагина.)

В а т а г и н (поспешно). Илья Степанович… (Хватает и прячет в карман бумаги.)

К у д и н о в. Как видите, он очень ценит эти документы.

Р ж а н о в а. Что там у тебя, Ватагин? Покажи, поделись.

В а т а г и н. Рано… черновые наброски… Я пойду, Илья Степанович?

К у д и н о в (с улыбкой протягивает руку, прощаясь). Советую подумать над своими черновиками. Очень интересные мысли!

В а т а г и н (косясь на Ржанову). Да, да… я подумаю… (Уходит.)

Ржанова, лихорадочно соображая, смотрит ему вслед.

К у д и н о в. Так давайте же поразмышляем.

Р ж а н о в а. Сейчас?

К у д и н о в. Сейчас.

Р ж а н о в а. Я но готова, Илья Степанович. Разрешите в другой раз? До свидания. (Уходит.)

Входит  С а м о х и н.

С а м о х и н. Товарищ Кудинов, на руднике имени Кирова сегодня в семнадцать ноль-ноль партийный актив.

К у д и н о в. Стало быть, прежде всего поедем на рудник… (Присматривается к Самохину.) Простудились?

С а м о х и н. Немножко.

К у д и н о в. Температура?

С а м о х и н. Нет.

К у д и н о в. Что-то наша Ниночка печальна?

С а м о х и н. Позвать?

Кудинов кивнул. Самохин выходит. Вскоре возвращается с  Н и н о й  Т а т а р к и н о й. Та кутается в шинель.

Н и н а. Летим?

К у д и н о в. Садитесь.

С а м о х и н  выходит.

Н и н а (садится, отряхивается). Пса пригрела. Песик болтался тут под ногами. Голодный, дрожал. Я прилегла в дежурке поспать, а песик рядом устроился…

К у д и н о в (с улыбкой). Ни одно доброе дело не остается не отмщенным. Вы в последние дни какая-то… Случилось что-нибудь?

Н и н а. Все в порядке.

К у д и н о в. Аэрофлотское начальство не угнетает?

Н и н а. Наоборот. Вывесили. На Доску почета.

К у д и н о в. Отчего ж вы такая… потерянная?

Н и н а. Могла бы и сказать… Я иногда мечтаю: мы с вами в далекой командировке, где-нибудь в диком месте. Вот так бы, как сейчас… Океан — стеной, синий-синий, до неба. Долго-долго вдвоем… Месяца два.

К у д и н о в (пытается отшутиться). Позвольте, а Самохин? Он же всегда с нами.

Н и н а (вздохнув, принимает игру). Самохина мы уже съели.

К у д и н о в. Съели Самохина?

Н и н а. Ну да. Прежде аварийный паек, а потом его. И мы — вдвоем. Вот бы наговорились! Все бы вам сказала… Разрешите идти?

Кудинов с улыбкой кивнул. Н и н а  уходит.

З а т е м н е н и е

Авансцена. Идет  К у д и н о в, навстречу ему — Р ж а н о в а.

Р ж а н о в а. Илья Степанович… Летчица мне ваша подсказала, что вы на берегу… Вот почему я вернулась… Не простила б я себе малодушия! Должна вам сказать прямо… Я почувствовала вашу ориентацию. И я — в ужасе.

К у д и н о в. Вместо того чтобы размышлять, вы впадаете в ужас? Плодотворно ли это?

Р ж а н о в а. А плодотворно ли ориентировать секретарей райкомов на непослушание?! Прощайте, товарищ Кудинов. (Уходит.)

К у д и н о в. Взрастили и воспитали…

Слышен океанский прибой.

З а т е м н е н и е

Коридор в фойе второго этажа здания крайкома, где размещаются кабинеты руководителей крайкома и небольшой зал заседаний бюро. Как-то бочком устроившись в кресле, сидит, задумался  К у д и н о в.

Входит  П о с к о н о в, председатель крайисполкома. Добрый, скрывающий свою застенчивость человек лет пятидесяти. Очень легко умиляется, иногда — до слез. Дабы затушевать мягкость своего характера, говорит подчеркнуто четко, при этом хмурится.

П о с к о н о в. Здравствуй, Илья.

Кудинов, увлеченный размышлениями, рассеянно кивает.

Вчера видел Еву в гастрономе.

К у д и н о в (встал). Спасибо, передала твой привет. Как дома?

П о с к о н о в. Ляля нервничает… Ребята в порядке.

К у д и н о в. А что — Ляля?

П о с к о н о в. Снова… будет ждать ребенка. Ваське второй год, а она…

К у д и н о в. Она. Ты ни при чем.

П о с к о н о в. Так я же… Посмотрю на нее ласково — и тут же беременеет. Вот такое впечатление. Беда. И курит, курит. Всех пятерых ребят и меня закоптила. Васька и тот уже к ее сигарете тянется, привык. (Осторожно вынимает из портфеля малюсенькие пинетки.) Вот сапоги Ваське.

К у д и н о в. Здоровенные.

Входит  В а л у е в. Он бледен, устал, грязь присохла к его грубым сапогам. В руке у него большая кожаная папка.

В а л у е в. Привет вам.

К у д и н о в. Здравствуйте, Михаил Павлович.

В а л у е в (здоровается с Посконовым, указывает на свои сапоги). С утра съездил в Залепино. (Нетерпеливо глянул на часы.)

К у д и н о в. Как условлено, в двенадцать начнем. Еще не все собрались.

В а л у е в. А вы, Кудинов, прыткий! Куда ни приеду — вы уже побывали. Всюду оставили след, явный и ощутимый.

К у д и н о в. Иначе нет смысла ездить! Что ж, пройдемте в зал.

К у д и н о в,  В а л у е в  и  П о с к о н о в  уходят. Появляются  Р я з о в  и  Р ж а н о в а.

Р я з о в. Итак, пока, Римма Сергеевна. Все, что Кудинов тебе говорил, изложи письменно. Детально. Ты поступила как честная коммунистка. В лучших традициях.

Р ж а н о в а. Стыдно почему-то писать. Я вас проинформировала, специально приехала. А писать — нет. Если про все писать!.. Вот болтают про его летчицу… Молоденькая. Так что ж, и про это писать?

Появляется жена Рязова, В а л е н т и н а, красивая, полнеющая блондинка.

Р я з о в. Мне пора на бюро.

Р ж а н о в а. Бывайте в наших местах. (Уходит.)

В а л е н т и н а (иронически рассматривает мужа). Взвешиваю, на случай перестановки кадров: тянешь ты по внешности на первого секретаря или нет.

Р я з о в. Тише! Шуточки тоже. Между прочим, наш-то святой! Илья… Живет со своей летчицей.

В а л е н т и н а. Эх, Кеша, Кеша…

Р я з о в. Что ты? Я тороплюсь.

В а л е н т и н а. Знаешь ведь, зря в крайком не бегаю. Телефон молчит.

Р я з о в. Я с Валуевым ездил.

В а л е н т и н а. Вот-вот, зовешь ты его к нам на ужин?

Р я з о в. Я — забросил, но не уверен. Как пойдет бюро. Если что, я тебе позвоню.

В а л е н т и н а. Валидол у тебя есть?

Р я з о в. Есть. Да, скорее, валидол не мне потребуется…

В а л е н т и н а  уходит. Рязов покидает авансцену и входит в зал заседаний, где за столом уже сидят  ч л е н ы  б ю р о. Торопливо занимает место справа от  К у д и н о в а.

К у д и н о в. Сегодня на заседании бюро крайкома присутствует товарищ Валуев… Михаил Павлович, как известно, возглавляет комиссию по проверке партийной организации края. Я предложил бы вести наше бюро не спеша, поработать дня два. Обсудить выводы комиссии, потом заняться перспективным планом экономики края.

Р я з о в (тихо, укоризненно). Я же тебя просил, Илья Степанович… Ведь не полезно сейчас валить в одну кучу эти два вопроса.

К у д и н о в. Эти вопросы очень тесно, я бы сказал, диалектично связаны.

Р я з о в. Илья Степанович, если наше бюро монолитно — это одно. А когда споры… В спорах тонет истина.

К у д и н о в. Всем казалось — наоборот.

Р я з о в. Рождается? Это по науке. Практика сложней. Сегодня утонем в спорах мы, завтра — район, завод, цех… А как же тогда руководить?

К у д и н о в (с улыбкой). Тогда уж обычным образом руководить невозможно… (После паузы.) Члены бюро получили на руки и, я полагаю, ознакомились с выводами комиссии.

В а л у е в. Предварительными выводами. Комиссия еще будет работать.

К у д и н о в. В предварительных выводах комиссии совершенно справедливо записано о состоянии сельского хозяйства края. Но мы же не успели оправиться от тяжелейших бедствий, которые принес нам тайфун «Эмма». Обсуждать положение сельского хозяйства — это значит думать о решительных экономических мерах, а также о борьбе со стихией.

Р я з о в (как бы шутя). Боюсь, что все можно свалить на стихию.

К у д и н о в (так же шутя). Что ж, вали на себя, Иннокентий Алексеевич.

Общий приглушенный смех.

Вернувшись из Москвы, я еще раз советовался со многими партийными и советскими работниками, с интеллигенцией, с рабочими, колхозниками, рыбаками. Получил чрезвычайно ценные советы ученых. Я пришел к выводу, что наш перспективный план составлен верно, с учетом местных условий и не требует изменений. А строительство системы гидросооружений — это душа нашего плана, и мы должны его отстоять.

Р я з о в. «Мы», «местные условия»… Может, нам хоть чуть-чуть распахнуться, прислушаться?

Кудинов резко сунул руку в карман, но тут же вытащил. Сосет кулак, уколотый иголкой. Абросимов с затаенной улыбкой смотрит на него.

К у д и н о в. Местные условия — это немаловажная вещь, Иннокентий Алексеевич.

Валуев пишет, заносит в блокнот все, что говорят другие.

С т у п и ц ы н (член бюро, мужчина лет за пятьдесят, бритоголовый, квадратный, с хитрым прищуром глаз). Разрешите мне?

К у д и н о в. Пожалуйста. Виктор Игнатьевич.

С т у п и ц ы н. Комиссия нагрянула к нам сразу после того, как товарищ Кудинов вернулся из Москвы. Погорячился ты там, что ль, Илья Степанович, по простоте души?.. Или промолчал не так?

Р я з о в. Вы понимаете, что вы говорите, товарищ Ступицын?

С т у п и ц ы н. Я, вы знаете, кресла возле своего станка не занимаю. Стою прямо. Вот и говорить привык прямо. Сдается мне, кто-то задумал проучить Кудинова, сбить с катушек, чтоб не рыпался?

Г о л о с а. Верно, Ступицын.

— Да разве можно — серьезные вещи так вульгарно?

— Вульгарней, когда лицемерят.

— Демагогия, Ступицын! Не к лицу рабочему-коммунисту.

— Правда — всем к лицу!

К у д и н о в. Прошу внимания. Товарищ Ступицын, продолжайте.

С т у п и ц ы н. Центральный Комитет хочет, чтобы мы все думали, а вы, товарищ Рязов, требуете, чтобы мы дружно сложили ладошки и отвесили восточный поклон…

Р я з о в. Сгущаете!

С т у п и ц ы н. Смягчаю. Да-да. Я со всей душой к вам, товарищ Рязов, не обижайтесь. А вообще-то мой сын свадьбу гуляет, а я — тут, на бюро. Оцените мою самоотверженность.

Общий хохот.

Р я з о в. Товарищ Ступицын, а может, уже гульнули на свадьбе?.. Имейте в виду, товарищи, комиссия работает в нашем крае не для того, чтобы поощрять сомнительные вольности…

К у д и н о в (Валуеву). Но, я полагаю, комиссия получила задание объективно разобраться в работе краевой партийной организации? Так?

В а л у е в. Так.

Р я з о в. Мы чересчур затянули утверждение повестки дня. (Весьма решительно.) Демократия демократией, но ведь комиссия к нам не с неба свалилась.

А б р о с и м о в. Вот уж извините… Разрешите, Илья Степанович.

К у д и н о в. Пожалуйста, Валерий Николаевич.

А б р о с и м о в. Дорогие друзья, о душе нашего плана, о гидросистеме края — дамбах, каналах, плотинах — подробно я выскажусь позже как член бюро и как один из авторов проекта. Сейчас хочу лишь заметить, что это — дело выгодное: на плотинах мы построим электростанции… Теперь о порядке работы бюро. Что значит утверждать повестку дня лишь с выводами комиссии? Автоматически, нисколько не разобравшись, лишить первого секретаря крайкома нашего доверия? Решительно возражаю! Смелый, подчас мучительный поиск истины — или поддакивание, преклонение перед любым указанием… Это вопрос вопросов нашего времени!

Молчание.

П о с к о н о в. В общем, действительно… Лучше спокойнее поразмышлять о перспективах края… Заслушать по этому поводу Илью Степановича. А выводы комиссии по части сельского хозяйства увязать с проектом гидросооружений. Здесь кое-кто поволновался… Теперь можно бы и работу начать.

К у д и н о в. Будем голосовать в порядке поступления предложений. Кто за повестку дня из двух ранее оглашенных вопросов?

Все члены бюро, кроме Рязова, поднимают руки.

Повестка дня заседания бюро крайкома утверждена. Утверждена!

Авансцена. Появляются  В а л у е в  и  Р я з о в.

Р я з о в (возбужден, прикуривает от собственного окурка). Такого еще не бывало!.. Мало того, что он в Москве не подчинился указанию, он еще за собой повел бюро… Чудовищно усугубил ошибку.

Валуев молчит.

Между прочим, завтра Кудинову пятьдесят стукнет. Надеюсь, будем обмывать орден?

В а л у е в. Дата круглая, дают. Привет тебе. (Уходит.)

Появляется  П о с к о н о в.

П о с к о н о в. Валидол?..

Р я з о в. Сосал, только что. Сердце — утиль. Вата в груди.

П о с к о н о в. Зачем же ты куришь?

Р я з о в. Днем раньше, днем позже!

П о с к о н о в. Хочешь, я тебе посоветую одну травку?..

Р я з о в. Ох, Посконов… Кажется, тут у нас могут случиться большие перемены.

П о с к о н о в. Перемены?

Р я з о в. Впрочем, возможно, останется Кудинов. А если сместят…

П о с к о н о в. Зачем, он же очень…

Р я з о в. И я до последнего времени считал, что он ведет нас верно… Антон Семенович, судьба Кудинова… гм… дело одного-двух месяцев… Думаю, нам надо держаться тесней, принципиально и в единой линии. Если его сместят… (Смотрит на Посконова.)

П о с к о н о в. Я?.. Да разве… нет, нет! Уж тогда — ты!.. А я… нет, не тот масштаб.

Р я з о в. Антон Семенович, как председатель крайисполкома, ты охватываешь этот же масштаб.

Появляется  К у д и н о в.

К у д и н о в. Товарищи, завтра вечером свободны?

Р я з о в. Гм… А что?

К у д и н о в. Вашему покорному слуге набежало пятьдесят. Вот я — скромно, по-домашнему…

П о с к о н о в. Что-то расклеиваюсь я… давление…

К у д и н о в. Антон, будешь пить нарзан. В общем, товарищи, завтра, десятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго года, в девять вечера. Милости прошу. (Уходит.)

Рязов саркастически смотрит на понурого, смущенного Посконова.

З а т е м н е н и е

Р я з о в  у телефона.

Р я з о в. Мы здесь по уши завязли в дискуссии. Конечно, перспективы края надо строить научно, жаль только, что как-то слабовато учитываются ваши указания… Нельзя сказать, что со стороны Кудинова это — прямой вызов, нет, но все же… Между прочим, здесь еще вклинивается дата: ему завтра исполняется пятьдесят, был представлен к ордену…

З а т е м н е н и е

Сквер возле здания крайкома партии. Сгущается темнота. Вздрагивая под осенним ветром, стоит  Н и н а  Т а т а р к и н а, в своей темно-синей форменной шинели и в модных туфельках. В руках ее чудесные свежие розы. Появляется  С а м о х и н.

С а м о х и н (иронически). Такая красавица — ждет! Сама ждет…

Н и н а. Самохин? Дернул ты, что ль, сегодня? В буфете, двести грамм.

С а м о х и н (неожиданно для самого себя). Я вас ждал бы на морозе босой!

Н и н а. Договорились. Жди меня здесь в декабре. Разрешаю в тапочках.

С а м о х и н  удаляется. Нина всматривается во тьму, замечает  К у д и н о в а. Поправляет прическу.

К у д и н о в (подходят). Ниночка? Почему не зашли в крайком?

Н и н а. Так — вроде бы свидание. Это вам, Илья Степанович. (Отдает Кудинову цветы.) Южные. Летчики привезли. Дружеская выручка. Я вас поздравляю.

К у д и н о в. Благодарю.

Н и н а. В юбилей не грех поцеловаться. (Быстро приникает к нему, целует и тут же опускается на скамейку, закрывая лицо.) Вот это я продумала… А как дальше — подскажите.

К у д и н о в. Меня шофер ждет, я отпущу его, а мы с вами — пешком. Заседаем второй день. Глотнуть воздуха…

Н и н а. Вас тут каждая собака знает, а вы — со мной, да еще с цветами. Встаньте в тень.

К у д и н о в. Хорошо, на машине. Поедемте ко мне домой в гости?!

Н и н а. Зачем? Я не набиваюсь в жены! (Смахнула слезу.) Меня тут один готов ждать на морозе в тапочках! (Вынула сигареты, закурила.) Демонстрация высокой морали? А может, трусите? Вдруг упадет пятнышко. (С нарочитой грубостью.) Все будет шито-крыто! Ой, что я наделала… (Бросает сигарету.) Илья Степанович, я отпрошусь на другой самолет. (Уходит.)

К у д и н о в (стоит, растерянно прижав к груди букет, печально). Милая девочка…

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Квартира Кудиновых. Е в а,  В а л е н т и н а  Р я з о в а  и  Л я л я  П о с к о н о в а, маленькая, большеглазая, с неизменной сигаретой во рту, хлопочут, заканчивая сервировку праздничного стола.

Е в а. Ляля, маслины — вот сюда. Тут сядет твой Посконов.

Л я л я. Если со своим давлением справится.

В а л е н т и н а. Совнархоз, укрупнение, разукрупнение…

Л я л я. Мы вот тебя выдвинем. Вцепишься в кресло — сразу по-другому запоешь.

В а л е н т и н а. Доктором сельхознаук я уже не стану, а кандидатская меня кормит, не выдвигай. Я еще и Кешку прокормлю, если с поста слетит. Мне рисоводы со всего Союза рис присылают. Из коллекции, в крайнем случае, кашу сварю.

Е в а (оглядывает стол). Даже товарищ Лебедь признал бы, что стол теперь вкусный.

Звонок в дверь.

Ева идет открывать.

Женский голос: «Ох, не туда… Простите, Ева Рудольфовна. Забегалась я… Этажом выше, к Ромашкину». Голос Евы: «Зайдите, Беллочка! Выпейте кофе и скушайте большой кусочек пирога. Сегодня — день рождения Ильи Степановича. Сама испекла».

Входят  Е в а  и  Б е л л а  Ш у с т е р, врач спецполиклиники, женщина лет сорока, быстрая, говорит о самых обыденных вещах в категорическом, деловом тоне.

Б е л л а. Миленькая Ева Рудольфовна, поздравляю. (Здоровается с Валентиной и Лялей.) Показывайте ваш пирог.

Е в а (подает). Кушайте с кофе. Рюмочку, а?

Б е л л а. При исполнении. Нет. Пирог — брильянт. Возьму у вас рецепт, когда не будет спешки.

В а л е н т и н а. Белла Ароновна, нет ли у вас лекарства против вируса перестройки?

Б е л л а. Есть. (Выписывает рецепт.) Пожалуйста.

Л я л я (читает). Антиглупин.

Б е л л а. Ну, девочки, мои пациенты… наша с вами номенклатура… Бессонница — почти поголовная. Два случая обострения язвы. Предынсультное состояние… в третьем подъезде… этот… как его?.. Явно близятся какие-то перемены?

Е в а. Это уже просто не секрет: под моим Кудиновым кресло качается.

Б е л л а. А вот взялись бы… Женщина в колхозе — великая сила!

В а л е н т и н а. Идея! Мы возьмем в психологическую обработку всю мужскую половину краевой номенклатуры. Чтобы все держались Кудинова, потому что он честнее всех. Создадим женский комитет сопротивления.

Л я л я. Сопротивления! Что ты, родненькая… Мы же не во Франции.

Б е л л а. Женский комитет непередвижения!

В а л е н т и н а. ЖКН. Грозная сила!

Е в а. Ему еще не хватает собак навешанных — этого ЖКН!

Б е л л а. Девочки, я побежала, генуг трепаться, а то меня со службы погонят за разложение жен. Ева Рудольфовна, целую. Илье Степановичу мое самое-самое. Да здравствует женский комитет непередвижеиия! (Уходит.)

Л я л я. Шутим, шутим, а ничегошеньки-то мы не можем. Нас перетряхнут, еще и еще раз как-нибудь перестроят. Я буду рожать шестого пацаненка, Валентина будет делать вид, что она занимается наукой. Ева по-прежнему будет учить школьников плохому немецкому языку. Грустно, господа.

Е в а. Черт побери, это грустно! (Поет, громко, отчаянно.) «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед… чтобы с боя взять Приморье — белой армии оплот!» (Она не просто поет, она кричит, как кричала когда-то на фронте, подползая со своим динамиком поближе к немецким окопам…)

Валентина и Ляля подхватывают песню. Три женщины, разгневанные, в эту минуту некрасивые, яростно выкрикивают старую советскую песню:

«Этих дней не смолкнет слава, Не померкнет никогда, Партизанские отряды Занимали города…»

Из внутренних дверей появились  Э р и к  и  М а р ф у ш а. Несколько удивленные, они стоят, слушают. Женщины, увидев их, уже в заунывном тоне допели куплет и замолчали. Э р и к  и  М а р ф у ш а  вышли. Входит К у д и н о в с букетом роз.

К у д и н о в (здоровается). Девишник…

Л я л я. Мы вас поздравляем, Илья.

Е в а. Цветы лучше тех, что я подарила… От кого?

К у д и н о в. Татаркина, летчица… поздравила…

Входит  М а р ф у ш а.

М а р ф у ш а. Конечно, папа! (Целует отца.) Розы…

К у д и н о в. Ваша фамилия?!

М а р ф у ш а. Двойная, Турусов-Наколесов.

К у д и н о в. Тэ-экс… Название романа, герой которого узнает запахи по телефону?

М а р ф у ш а. «Глазами клоуна».

К у д и н о в. Все равно я тебя споймаю когда-нибудь!

М а р ф у ш а. Фигушки. Мама, я поставлю цветы. (Берет розы, выходит.)

Звонок. Ева впускает  В а л у е в а  и  А б р о с и м о в а.

В а л у е в. Возле лифта встретились. Привет вам. Вот, хозяйке. (Подает коробку конфет.) Имениннику. (Подает Кудинову коробочку.) Запонки. Я подглядел сегодня на бюро, никудышные запонки у вас, юбиляр.

Е в а. Спасибо. Илия вечно теряет запонки, и ваши потеряет.

А б р о с и м о в (молча обнимает Кудинова). Мария Львовна поздравляет, просит извинить: давно запланированная встреча со студентами, попозже приедет.

К у д и н о в. Пойдемте, товарищи, пока посидим у меня.

В а л у е в. От какого стола уводит, ай-ай.

К у д и н о в,  А б р о с и м о в  и  В а л у е в  выходят.

Е в а. Извините, я — на кухню. (Выходит.)

Л я л я. Ты заметила, как она вспыхнула, когда Илья сказал, кто подарил цветы?

В а л е н т и н а (непроницаемо). Нет.

Л я л я. Бедняжка, наверное, и до нее дошло… А ты не знаешь?! Шепчется весь город. Летчица… Я тоже не верю…

В а л е н т и н а. Языки вырывать. И уж я бы нашла у кого.

Л я л я. Валечка…

В а л е н т и н а. Будь хорошей, я хочу остаться наедине с телефоном.

Л я л я  выходит.

Валентина набирает номер.

Освещается  Р я з о в  с телефонной трубкой в руке. Он в домашней пижаме, что-то жует.

Р я з о в. Слушает Рязов. Да.

В а л е н т и н а. Ты еще в пижаме?

Р я з о в. Почему — еще?

В а л е н т и н а. Ты жуешь сыр?

Р я з о в. Почему — сыр?

В а л е н т и н а. Сними пижаму, умойся, надень костюм и все прочее и приезжай к Кудиновым. Я — у них.

Р я з о в. Даже не собираюсь. Ага. Потому. Слыхала анекдот про хурму? Вот.

В а л е н т и н а. Ну да, Кудинов — в опале. Опасно. Сам Валуев пришел!

Р я з о в. О-о, ни в коем случае не пойду.

В а л е н т и н а. Если ты не придешь, я неделю, нет — месяц не появлюсь дома. Сейчас же уйду, прямо от Кудиновых.

Р я з о в. Это — точно?

В а л е н т и н а. Ты вспомни, как это бывает точно.

Р я з о в. Где же ты будешь жить?

В а л е н т и н а. Меня обеспечит ЖКН.

Р я з о в. ЖКН? Какое ж это учреждение?

В а л е н т и н а. Самое главное.

Р я з о в. Допустим, я приду. А моя судьба тебе ничто?

В а л е н т и н а. Судьба решается делом, а не интригами. Зачем ты широко вещаешь про Ниночку Татаркину?

Р я з о в. Про летчицу? Я… я не вещаю. Валя, пойми, в круглую дату ему орден не дали! Значит, уже и наверху…

В а л е н т и н а. Рязов, я от тебя уйду совсем, если ты… И вот тогда-то твоя карьера… Когда от человека уходит жена, его репутация ставится под вопрос.

Р я з о в (после небольшой паузы). Да. Понятно.

Затемнение убирает  Р я з о в а.

Входит  Л я л я.

Л я л я. Ты кончила? Оставь теперь меня. (Набирает номер.)

В а л е н т и н а  выходит.

Освещается  П о с к о н о в, в костюме и при галстуке, с телефонной трубкой в одной руке и детскими штанишками в другой.

П о с к о н о в. Да, да, да… Извини, я… м-м…

Л я л я. Ты чего мекаешь, Антонушка?

П о с к о н о в. Лидочка разбила стакан и порезала пальчик. Вася замарал штанишки. Алеша требует пустить его на фильм до шестнадцати.

Л я л я. Где Павел, где Надя?

П о с к о н о в. Ушли к друзьям. Оставили записки.

Л я л я. Где мама?

П о с к о н о в. Мама возле подъезда на скамейке. Беседует с соседками.

Л я л я. Я звоню тебе от Кудиновых. Позови маму. Вступи в лифт и поднимайся сюда, нельзя же опаздывать.

П о с к о н о в. Лялечка, но ты же знаешь, у меня давление.

Л я л я. Сегодня у многих давление. Жду тебя, Антонушка. Здесь уже Валуев и Абросимов.

П о с к о н о в. Ляля… это предположение Рязова… ты знаешь… Теперь мне стыдно смотреть в глаза Илье. Именно потому я и не хочу к нему идти. (Кричит в ответ на детский плач.) Васенька, Лида, я сейчас!

Л я л я. Ты должен был сразу решительно отказаться. Было бы легче. Найди момент и все расскажи Илье.

П о с к о н о в. Господи, как гадко.

Л я л я. Да, милый. Приходи же, родненький. Я тебя жду.

П о с к о н о в (радостно). Ждешь? (Кричит в окно.) Мама! Мама, пожалуйста, идите домой!

Затемнение убирает  П о с к о н о в а.

Входит  В а л е н т и н а.

В а л е н т и н а. Порядок?

Л я л я. Исключая Васины штанишки и Лидочкин пальчик.

Звонок.

Е в а  входит из внутренней двери и впускает  С т у п и ц ы н а.

С т у п и ц ы н. Здравствуйте. Видал вас как-то издали. Ступицын.

Е в а (радостно). Ступицын! Я вас уже люблю.

С т у п и ц ы н. Весьма, так сказать… Илья Степанович — нерасчетливый человек, пригласил соперника. (Здоровается с Валентиной и Лялей.) Я в сплошном загуле. У сына второй день свадьба. Но я все же к вам, хоть на часок.

Е в а. Очень хорошо!

Звонок. Ева впускает  П о с к о н о в а.

Антошка! Ты знаешь, что я для тебя отпекла?! Страшный сюрприз.

П о с к о н о в (растроган). Спасибо, Ева, спасибо. Поздравляю тебя — за Илью. Ляля. Но-но! Без нежностей!

Звонок. Входят  г о с т и. Шумно здороваются.

П е р в ы й  г о с т ь. А где же юбиляр?

Ж е н а  п е р в о г о  г о с т я. Говорят, и представитель из Москвы… (Осеклась под взглядом мужа.)

Е в а. В кабинете, у Ильи Степановича.

В т о р о й  г о с т ь. Простите великодушно опоздание. Ждал жену, как всегда.

Ж е н а  в т о р о г о  г о с т я. Ах, поздравляю, Ева Рудольфовна… Здравствуй, Валечка! (Тихо.) Строго между нами: в редакции могут задержать статью про твоих рисоводов, нажми кнопки.

Входит  Р я з о в.

Р я з о в. Дверь приоткрыта… (Ищет глазами.) Моя Валентина здесь?

В а л е н т и н а. Здесь, Кешенька.

Появляются  К у д и н о в,  А б р о с и м о в  и  В а л у е в. Общие приветствия.

П е р в ы й  г о с т ь. Илья Степанович, от имени совнархоза!

К у д и н о в. Скромная, домашняя выпивка, никаких «от имени».

П е р в ы й  г о с т ь. Спасительная привычка! В словесном трафарете легче дышится.

В т о р о й  г о с т ь. Раздался ты, Коля, пониже плечей.

П е р в ы й  г о с т ь. Плохо, Сережа, два раза пьявки отсасывали, вот следы за ушами.

В т о р о й  г о с т ь (третьему). А ты, говорят, почти весь завод переводишь на автоматику?

Т р е т и й  г о с т ь. Во-во, скорей за дела, еще до пирога… Илья, безделушечку тебе презентую…

К у д и н о в (рассматривает). Календарь?

Т р е т и й  г о с т ь. Ага, на полупроводниках…

К у д и н о в. Забавная штукенция… Спасибо. (Подошел, обнял за плечи Ступицына.) Сын не обидится, что с его свадьбы ко мне сбежал?

С т у п и ц ы н. Нет, нет!

Е в а  привела  Э р и к а  и  М а р ф у ш у. Эрик, обрадованный, шагнул к Ступицыну.

Э р и к. Виктор Игнатьевич!

С т у п и ц ы н. Здравствуй, Эрик.

Е в а. Дорогие друзья, просим всех к столу. (Посконову.) Антон, ты — сюда, ближе ко мне.

Гости и хозяева садятся за стол.

Звонок в дверь.

Это кто же совсем опоздавший?..

Впускают  О п о к и н у, вполне приятную женщину. Опокина одета с провинциальной элегантностью.

О п о к и н а. Ева Рудольфовна… Ах, знаете ли вы… и вообще — все?.. Спасибо, мы получили приглашение, но Евгений Самсонович в командировке, а я одна стеснялась.

Е в а. Мы очень рады, Анна Петровна.

О п о к и н а (ко всем присутствующим). Я подчеркиваю, одна бы я — нет… но вдруг моя дочь, Людочка моя, входит и говорит: мама, я только что слушала последние известия. Передавали указ. (Бросается к Кудинову.) Я поздравляю вас, Илья Степанович! Указ о вашем награждении орденом.

Общий приветственный шум.

Р я з о в. Каким орденом?

О п о к и н а. Вот об этом Людочка… и я в смятении. Да самым большим! Конечно! Каким же еще!

П о с к о н о в. Ваша дочь… гм… не ослышалась?

О п о к и н а. Да у нее прекрасный слух! Кстати, если вы читаете журнал «Наука и жизнь», там вопросы физиологии. И вообще. Вы знаете, раньше я думала: где люди набираются эрудиции? И про кибернетику, и про теорию относительности, всякие кванты, гамма-лучи… Заглянула я как-то в журнал «Наука и жизнь». Да, вся эрудиция — оттуда! Там буквально все сказано! Физиология слуха, к вашему сведению…

В а л у е в. Так надо выпить за юбиляра.

Гости весело кричат. Те из них, кто с искренней симпатией относится к Кудинову, — а их, разумеется, большинство, — как бы получили вдруг решительную поддержку.

С т у п и ц ы н. Дайте мне сказать, слово просится. Честный ты мужик, Илья Степанович. Так у нас на заводе говорят. Честный мужик. Сохранить это звание очень трудно. Один — не сохранишь. Друзья должны быть рядом, товарищи. Я хочу выпить за то, чтобы ты зорче смотрел, кто рядом с тобой. Будь здоров, Степаныч!

Г о с т и. Ура!

Р я з о в. Ты, Илья Степанович, обладаешь одним замечательным качеством…

Е в а. Почему — одним?

Общий смех.

Р я з о в. Ты безошибочно чувствуешь время. Вот, уловил, что время демократичное, а кое-кто из нас не уловил… А время-то дает возможность для раздумий… и даже сомнений! Это не значит, конечно… но вы меня понимаете.

Г о с т и. Понимаем!

— Говори, Рязов!

Р я з о в. Завтра бюро веселей пойдет. Выработает разумную резолюцию. Разумную и смелую. Все бюро поддержит Илью Степановича. Я думаю, и дорогой наш Михаил Павлович размышляет в эти минуты… В самом деле, разве это мудро — строить экономику края по какому-то отвлеченному шаблону? Ты набрался мужества, Илья Степанович, и пошел против волны… Должен прямо сказать, я переживаю чувство стыда за то, что не сразу тебя понял. Живи сто лет! (Пьет. Обнимает Кудинова.)

Общее оживление.

П о с к о н о в. Очень типична твоя судьба, Илья. Фронт, производство, партийная работа… Так, с виду посмотришь — обыкновенный мужчина средних лет…

Л я л я (озорно). Необыкновенный.

Е в а. Факт, необыкновенный.

К у д и н о в. Ева…

Е в а. Вы должны были видеть его на фронте! Газета «За Родину!» все время писала про его подвиги и про его полк. Немцы стреляют, потом орут из своих окопов: «Ева иди к нам, мы тебя полюбим!» А я им: «Фрицы, я люблю отважного офицера!» Но сам Кудинов еще ничего от меня не знал.

Р я з о в. Ты умеешь глубоко, пружинисто вскрывать проблему, Илья Степанович…

Звонок телефона. Сидящая ближе всех к телефону Ляля поднимает и сразу опускает трубку.

И все мы — солдаты партии. Но, видимо, в партии каждый солдат должен обладать кругозором полководца, волей полководца… Я приветствую тебя, Илья Степанович, и тех, кто вместе с тобой отстаивает свои убеждения, борясь за счастье, за будущее нашего родного края, его хлеборобов, рыбаков, рудокопов…

Снова звонок телефона.

Л я л я (сняла трубку, тихо). Пожалуйста, не звоните. Что? Да, она здесь. Но, может быть, вы попозже?.. (Громко, ко всем.) Извините. Просят Анну Петровну. Что-то очень важное.

О п о к и н а. Ради бога, простите… (Берет трубку.) Людочка, из-за тебя прервали речь… Что? (Слушает в смятении.) Деточка, ты меня потрясла! (Опускает трубку.) Дома я вслух мучилась вопросом: не будет ли с моей стороны нескромно одной, без Евгения Самсоновича, появиться у Кудиновых?.. Моя Людочка пригласила к себе на вечер друзей. И решила выпроводить меня. Объявила мне, что слушала радио, последние известия. Я бросилась к вам со счастливой новостью. И вот теперь Людочка говорит… таких известий не было…

Все поражены.

И в эти минуты ошеломленных людей в известной мере выручают ледяные, логически выстроенные объяснения Опокиной.

Но друзей пришло больше, чем Людочка рассчитывала. Теперь она меня срочно зовет помочь ей на кухне. Извините меня. Я сделала все для ее здорового нравственного роста. И все же… вот видите… какая недоработка с моей стороны… (Уходит.)

Молчание.

П е р в ы й  г о с т ь (громко хохочет). Вот ей задаст Евгений Самсонович, задаст! (Умолк, никем не поддержанный.)

В т о р о й  г о с т ь (пытается разрядить атмосферу). Слушайте, а вот у нас был недавно случай… Докладчик взошел на турбину… то есть на три…

Эта оговорка в обычную минуту могла бы вызвать улыбку, но сейчас, когда все до крайности напряжены, она вызывает нервический хохот. «Докладчик… на турбину!» — повторяют, захлебываясь смехом, гости Кудинова. Безудержный громкий хохот обрывается неожиданно, и наступает тишина, тишина неловкости.

З а т е м н е н и е

Райком партии одного из районов в краевом центре. Кабинет инструктора райкома  Е л е н у ш к и н о й. Полная, миловидная, с круглым лицом, маленьким вздернутым носиком и внимательно-таинственным взглядом, как бы говорящим собеседнику, что она знает нечто такое, чего он никогда не узнает, — Еленушкина говорит тихим, тоненьким голоском.

Входит  Л е б е д ь.

Л е б е д ь. Здравствуйте, Татьяна Андреевна.

Е л е н у ш к и н а. Садись, товарищ Лебедь. Что ты знаешь про ЖКН?

Л е б е д ь. ЖКН?..

Е л е н у ш к и н а. Слабо информирован, слабовато. А в район поступило заявление члена твоей партийной организации. Какая-то подозрительная женская группа.

Л е б е д ь (своим носовым платком профессионально смахнул пыль с письменного прибора). Много раз я на своем веку подавал по требованию книгу жалоб. Это — открытая форма литературы. Доносы — закрытая форма литературы.

В кабинет заглядывает жена Лебедя, А л е в т и н а.

Е л е н у ш к и н а. Вы ко мне?

А л е в т и н а. Не-е.

Л е б е д ь. Сиди, Аленька, читай.

А л е в т и н а (зевает). Ломота одна.

Л е б е д ь. Тогда иди домой.

А л е в т и н а (прицельно покосилась на Еленушкину). Ишь ты! Не-е…

Л е б е д ь. Жена. Извините.

Е л е н у ш к и н а. Оцени момент, товарищ Лебедь. В крае работает комиссия…

Входит  О п о к и н а.

О п о к и н а. Разрешите?

Е л е н у ш к и н а. Здравствуйте, товарищ Опокина. Садитесь. Я думаю, товарищ Лебедь, как секретарь парторганизации домоуправления, нам не помешает?

О п о к и н а (протягивает руку Лебедю). Если так положено…

Е л е н у ш к и н а. Я расследовала ваше заявление. Беседовала кое с кем. Из тех, кого вы упоминаете. Теперь я хотела бы уяснить… Как вы начали все это вскрывать?

О п о к и н а. Видите ли… (Покосилась на Лебедя.)

Е л е н у ш к и н а. Вы — в райкоме, товарищ Опокина.

О п о к и н а. Со мной повстречался одни человек… Сказал мне, что его жена всячески угрожает ему. Бравирует своим причастием к ЖКН.

Е л е н у ш к и н а. Как же это расшифровывается — ЖКН?

О п о к и н а. Узнать пока не удалось.

Е л е н у ш к и н а. Так что же этот товарищ?

О п о к и н а. Он попросил меня… гм… войти в доверие к его жене…

Е л е н у ш к и н а. Кто он?

О п о к и н а. Скажу. Но на более высоком уровне.

Е л е н у ш к и н а. Вошли в доверие?

О п о к и н а. В журнале «Наука и жизнь» была статья о мозговом магнетизме…

Е л е н у ш к и н а. Пожалуйста, конкретнее.

О п о к и н а. На базе моих недоумений я к ней как к ученому человеку вошла… Но самое главное, что я выяснила буквально в последний момент… Первое совещание ЖКН состоялось у жены Кудинова. Ева Рудольфовна приятная женщина, но если в ее доме…

Л е б е д ь (очень возбужден; Еленушкиной). Покажите мне заявление Опокиной.

Е л е н у ш к и н а. Пожалуйста.

Лебедь берет бумажку, комкает ее, засовывает в рот и решительно разжевывает.

О п о к и н а. Позвольте!..

Л е б е д ь (с трудом и отвращением глотнул). Фу… Чем вы писали этот донос?! Керосином?

Е л е н у ш к и н а (подает Лебедю стакан воды). Запейте, товарищ Лебедь.

О п о к и н а. Я… я сама вожу машину… Возможно, взялась грязными руками.

Л е б е д ь. Именно Грязными. (Еленушкиной.) Можно мне уйти?

Е л е н у ш к и н а. Да. Спасибо. Я не знала, что мне делать с этим документом. Ты мне очень, очень помог, товарищ Лебедь.

Л е б е д ь (Опокиной). Тош-нит! (Уходит.)

О п о к и н а (обиделась). Это, знаете ли, методы… Я буду жаловаться на более высоком уровне.

Е л е н у ш к и н а. Молчите, как мумия! А товарищу, который не понимает шуток своей жены, скажите, что он — дурак!

О п о к и н а  уходит. Еленушкина переживает происшедшее, мысленно оценивает свое поведение. Входит  Р я з о в.

Р я з о в. Инструктор Еленушкина?

Еленушкина кивнула.

Рязов.

Е л е н у ш к и н а (несколько растерялась). Слушаю, слушаю…

Р я з о в. Меня интересует хулиганская история с партбилетом. Вы дежурили по райкому? Расскажите.

Е л е н у ш к и н а. Поздно вечером в пятницу в райком пришел молодой коммунист, рабочий станкостроительного завода Кудинов… И сдал мне партийный билет мастера Диомидова.

Р я з о в. Дальше. Что он при этом сказал?

Е л е н у ш к и н а. Где-то на улице он подстерег своего мастера. И… и изъял документ.

Р я з о в. Сухо, равнодушно вы излагаете. Вопиющее дело! Вам поручено разобраться?

Е л е н у ш к и н а. Мне. Мастер Диомидов…

Р я з о в. Что — Диомидов? Жертва!

Е л е н у ш к и н а. Но за ним имеются…

Р я з о в (прерывает). Этот хулиган, который силой вырвал у своего мастера партийный билет… Когда пришел в райком, он был пьян заметно?

Е л е н у ш к и н а (твердо). Эрнест Кудинов был совершенно трезв.

Р я з о в. Вы уверены?

Е л е н у ш к и н а. Да.

Р я з о в. Может быть, вам по некоторым соображениям хочется… гм… смягчить вину этого хулигана?

Е л е н у ш к и н а. Я — член партии, товарищ Рязов. Вот копия моей докладной записки секретарю райкома.

Рязов садится за стол Еленушкиной, читает. Входит  К у д и н о в.

К у д и н о в (здоровается). Татьяна Андреевна, как наши ученые?

Е л е н у ш к и н а (смущена). Через полчасика начнем, Илья Степанович.

К у д и н о в. Иннокентий Алексеевич, и ты на конференцию?

Р я з о в (вернул Еленушкиной документ). Какая конференция?

К у д и н о в. Ученых. По проекту гидросооружений.

Р я з о в. А-а!

К у д и н о в. Я уверен, мы все-таки будем их строить. Гости из Москвы и Ленинграда кое-что подскажут.

Р я з о в. Да, да… мимо меня прошло… и под эгидой райкома?

К у д и н о в. Иннокентий Алексеевич, тебе ли не знать, что в этом районе — научно-исследовательский институт Абросимова…

Е л е н у ш к и н а (Рязову). Я вам больше не нужна?

Р я з о в. Больше не нужны.

Е л е н у ш к и н а  выходит из своего кабинета.

К у д и н о в (догадался, зачем Рязов пришел в райком). Моим сыном интересуешься?

Р я з о в. Знаешь, что он натворил?

К у д и н о в. Знаю.

Р я з о в. Ты говорил с ним?

К у д и н о в. Я прилетел сегодня утром. Сын на заводе.

Р я з о в (помолчав). Ну, что там в Москве?

К у д и н о в. А ты, Иннокентий Алексеевич, шуруешь!.. Это я и в Москве вчера почувствовал.

Р я з о в. Информировал, конечно. Бюро приняло столь опрометчивое решение, поддержав тебя…

К у д и н о в. Дружище, ты сам задал принципиальный тон! Вспомни. Когда я праздновал день рождения. Хорошо ты тогда говорил!

Р я з о в. Чего не скажешь в тосте.

К у д и н о в. Нет, ты прав, это ужасно… Судьбы людей, большие проблемы висят на волоске случайной мысли, настроения… Я добился разрешения провести пленум крайкома. Именно о том, пересматривать ли нам свой перспективный план или оставить его в прежнем виде.

Р я з о в. Жаль, неважно будешь выглядеть на пленуме. Да и сын тебя не украсил.

К у д и н о в. Мой сын сам ответит за себя. А вот как нам быть с зажимом, который ты, Иннокентий Алексеевич, пытаешься осуществлять, как быть с бюрократами, которые не дают истратить ни копейки без десятикратных согласований? Равнодушные, знать ничего не хотят: «все до лампочки».

Р я з о в. Илья Степанович, ну зачем на анекдоты скатываться?

К у д и н о в. Это «анекдот» о гибели двадцати трех человек. В Усть-Балане, районе Ржановой. Тайфуном повредило мост. Затрата на ремонт согласовывается, согласовывается, согласовывается, а мост стоит дырявый. Сегодня утром ехал автобус и — в реку… Договоримся о пленуме, и завтра вылетаю в Усть-Балан.

Р я з о в. Ты надеешься, что пленум тебя поддержит?

К у д и н о в. Да. Лучшие люди края — ведь они-то знают, куда вести дело, как строить экономику, они живут этим… Дамбы, плотины спасут нас от наводнений, и людям и землям дадут устойчивость. Я уверен, члены крайкома еще раз утвердят наш перспективный план.

Р я з о в. Допустим… Но что это будет, если пленум поддержит наш план и тебя заодно? Тебе ясно?

К у д и н о в. Это — всего лишь спор.

Р я з о в. Кому нужен спор?! Чудак, от этого, слава богу, давным-давно отвыкли.

К у д и н о в. Так мы же все погубим, если будем жить только одной командой!

Р я з о в. Страна огромная, энергичная… если не держать в кулаке…

К у д и н о в. Теперь уж, когда нет страха, кулаком не управишься. Смеются люди, когда кто-нибудь в кулак их пытается зажать, смеются…

Р я з о в. Посмеются — и перестанут.

К у д и н о в. Нет, страх ушел навсегда… Иннокентий Алексеевич, если пленум выразит здоровую коллективную мысль, мы с тобой радоваться должны! Значит, мы неплохо работаем, воспитываем убежденных, принципиальных людей.

Р я з о в. Вот наивняк-то, извини ты меня… Октябренок! Из-за чего ты рискуешь? Что ты рвешься из постромок? А знаешь ты, куда нас потянет эта твоя самостоятельность, чем обернется? В экономике, в идеологии… Повстречался я недавно с одним приятелем… секретарь обкома, тоже первый, как ты… Рассказал ему о наших спорах. Так он за голову схватился: зачем раскачиваете стихию?! Если каждый начнет мыслить, как хочет, выдвигать свои домыслы, противоречить, это же черт те что получится!..

К у д и н о в. А знаешь, Иннокентий Алексеевич, пожалуй, мы с тобой работать дальше не сможем… Сильный ты, здоровый, а взгляды твои — отжившие… Партия прошла тебя, Рязов.

Р я з о в. Та-а-ак… Спасибо, Илья Степанович, ну, буду и я откровенным… Мне, понимаешь ты, стало известно, что тебя… Ты должен будешь уйти, освободить пост. Существует такое мнение.

К у д и н о в. Если и пленум крайкома скажет мне: уходи…

Р я з о в. Советую тебе, сделай потоньше, заяви сам, а пленум — удовлетворит. Я ж тебе сказал доверительно: уж коли существует мнение…

К у д и н о в. Но существую я и мое мнение!

Р я з о в. Твое мнение переросло в конфликт. Ясно тебе, что это значит?

К у д и н о в. Я не боюсь конфликтов с теми, кто лишь болтает об инициативе, о научном подходе! Болтают, болтают, но любое дело отсылают на административный правеж.

Р я з о в. Повторяю тебе: проси об уходе. Пленум тебя все равно снимет.

К у д и н о в. Мне приходит в голову, что ты — сова Минервы… Чепуха! Каждая минута времени движет стрелку часов к разуму. Время, время — колыбель справедливости…

Р я з о в. Заумь какая-то. Используй достойный выход, просись. Больше тебе скажу: не брыкайся, иначе положишь партийный билет.

З а т е м н е н и е

Комната в квартире Кудиновых. Ева заканчивает просмотр ученических тетрадей. У нее — Л я л я  П о с к о к о в а.

Л я л я. В Москве делают пластическую операцию. Подтягивают кожу лица. Вот так. (Показывает.) Собачьи щечки, проклятые.

Е в а (огорченно). Вторая двойка сегодня.

Л я л я. На ночь не ешь. Делай по утрам зарядку. Это что на тебе?

Е в а. Мой школьный костюм для работы.

Л я л я. Тряпка для уборки общих мест пользования в коммунальной квартире. Сейчас же иди переоденься. Илья должен видеть тебя только красивой. Ситуация не в твою пользу. Этой летчице двадцать восемь лет.

Е в а (громко, истерически кричит). Перестань! Перестань! Перестань! (Разрыдалась.)

Л я л я (успокаивает). Ладно тебе…

Е в а (причитая по-бабьи). Илия — в неприятности. Эрик глупость наморозил, еще эта летчица… Бедная моя голова!

Л я л я. С Ильей объяснись.

Из внутренней двери вбегают  М а р ф у ш а  и  Э р и к. Хохочут, визжат, как малыши. Скрываются.

Е в а (вытирает слезы). Я не скажу Илии ни слова. Сейчас ему очень трудно.

Снова вбегают  Э р и к  и  М а р ф у ш а. Борются на полу. Входит  К у д и н о в.

Э р и к. Молилась ли ты на ночь, Квазимода?

Л я л я. Ого!

Е в а. Так Эрик путал в детстве.

М а р ф у ш а. Молилась, молилась! Милиция!

Кудинов кашлянул. Ева увидела его, вскочила ему навстречу. Поднялся, отряхивается смущенно Эрик.

К у д и н о в (рассеянно). Весельем мы сменили бранный клич… (Здоровается с Лялей.)

Е в а. Ужинать будешь, Илия?

К у д и н о в. Спасибо, Ева. Пил чай с учеными.

Е в а. Ты выступал?

К у д и н о в. Слушал.

Е в а (Ляле). Если он выступает плохо, три дня потом скрипит зубами.

Л я л я. Илья — трибун. Мой Посконов каждое словечко пишет заранее. Прощайте, мальчики и девочки. (Тихо, Еве.) Скинь с себя этот крапивный мешок. (Уходит.)

К у д и н о в. Так, мои дорогие… Что, если я покачусь кубарем из крайкома? Высказывайтесь.

Э р и к. Для меня это будет хорошо. Идиоты перестанут попрекать знатным родителем.

М а р ф у ш а. Я потеряю массу привилегий. Обидно.

Е в а. Ты должен победить, Илия.

К у д и н о в. Ура тренеру.

Молчание.

Тэ-экс… (Марфуше.) Ваша фамилия?

М а р ф у ш а. Кудинова! И горжусь.

К у д и н о в (задумчиво, в тоне детской песенки). Я теперь работаю страшной бегемотою… Эрик, ты хочешь со мной поговорить?

Э р и к. Хочу.

К у д и н о в. Наедине или в коллективе?

Э р и к. Если будешь рычать, то — наедине.

К у д и н о в. Что в твоей парторганизации?

Э р и к. Будут меня прорабатывать, наметили собрание.

К у д и н о в. Где расписка за партбилет?

Э р и к. Вот. (Показывает.) Приняла Еленушкина. Краденый! Диомидов украл партбилет у партии.

Марфуша. А кто тебе дал право…

Э р и к. Устранись.

М а р ф у ш а. Ты — анархист. Цыпленок жареный.

Е в а. Ты тоже, милая, не приклеивай этих… этикеток.

Э р и к. Папа, давай без коллектива!

Кудинов молчит. Е в а  и  М а р ф у ш а  выходят.

Я тебе навредил? Сильно?

К у д и н о в (вспыхнул). Ты еще спрашиваешь? Только сынишка мог этак добавить, в такой момент!

Э р и к. Прости… Понимаешь, мысль отобрать партбилет пришла так неожиданно… Только видел перед собой его затылок, ничего не соображал.

К у д и н о в. А теперь соображаешь?

Э р и к. Папа, я не чувствую себя виноватым. Это плохо?

К у д и н о в. Очень плохо.

Э р и к. Но ты знаешь Диомидова… Это же настоящий кулак. Рабочих вот так зажал. Кое-кто уже сами несут ему с каждой получки. Я говорю: что вы делаете, ребята! А они: ага, попробуй стань поперек. Понимаешь ты это! А как собрание, такие речи толкает — прямо агитатор, горлан… Все же знают — врет. Какой он коммунист?! Почему его поддержали, оставили в партии? Ах, ты уже хмуришься! Но ты же учишь меня думать о судьбах всего человечества…

К у д и н о в. Ты пока еще плоховато усваиваешь.

Э р и к. Твоя жизнь — моя школа. Я знаю всё, что с тобой сейчас происходит. Знаю! Люди всё знают. Хлопни погромче дверью — и уйди. Или ты боишься покинуть свой кабинет?

К у д и н о в. Боюсь.

Э р и к. Отец?

К у д и н о в. Эрик, я боюсь покинуть дело своей жизни.

Э р и к (мечется по комнате). Кто-то же должен быть безумцем! Храбрым безумцем…

К у д и н о в. Истеричные герои смешны. Я имею в виду тебя и твой поступок.

Э р и к. Но ведь сожрут Диомидовы!.. Их надо бить! Бить, иначе — переварят в желудках…

К у д и н о в. Бить, говоришь? Это уже бывало. Те, которых ты своим поступком повторил, когда-то, в годы гражданской войны, начинали с комиссаров, интеллигентов, евреев…

Э р и к. Я — серьезно!

К у д и н о в (жестко). Ж я — серьезно. Вчера ты опрокинул мещанина, завтра ты, в горячке, бросишься на меня. Тебя рано приняли в партию, сынок.

Э р и к  выходит. Кудинов одиноко сгорбился, присел на стул.

Входит  Е в а. Она очень хорошо одета.

Е в а. Илия… (Дотронулась до плеча мужа.)

К у д и н о в. Куда собралась?

Е в а. Я — к тебе. Как мне идет это платье?

К у д и н о в. Очень.

Е в а. Ты все ездишь… летаешь…

К у д и н о в (не понял намека). Летаю… Скоро перестану.

Е в а (резко, со слезами в голосе). Ты летай, летай!

К у д и н о в (в недоумении). Ева?..

Е в а. Конечно, летчики не привозят мне свежие розы, чтобы я могла их дарить… Я не умею делать женскую политику.

К у д и н о в. Ты, Ева?.. Ты могла подумать? Да я же… Ты моя Ева! Ты моя Ева… Ну… Ох ты, дурочка смешная.

Е в а. Дурочка, ага… Проявила бабизм. Прости, Илия… Слушай, когда начались твои неприятности, я перепугалась. Болтала тебе чепуху. Твоя Ева теперь уже не та, как на фронте. И все же… Вот что, Илия. Если даже ты увидишь, что из тебя хотят приготовить мелкий-мелкий порошок… ты посылай всех к черту! Слышишь?

К у д и н о в. Слышу, Ева. (Горячо, благодарно целует ее.)

З а т е м н е н и е

Дальневосточная тайга. Серое осеннее утро. Ветер наносит мокрый снег.

Горит костер. Возле него — Н и н а  Т а т а р к и н а, в своей летной одежде, и  С а м о х и н. Чуть в стороне, на поляне, — самолет, потерпевший аварию. Нина работает с картой. Слышен стук топора.

С а м о х и н. Больно?

Н и н а (сквозь зубы). Терпимо.

С а м о х и н. Все-таки сели на обратном пути. Где было нужно — побывали… А вы действительно первоклассный пилот. Посадить аварийный самолет в такой обстановке…

Н и н а. Это вы мне вместо перевязки на ребра?

Стук топора, падение дерева.

С а м о х и н. Хотите — нет, а перевязка вам будет сделана.

Входит  К у д и н о в  с топором.

К у д и н о в. Сухую лесину свалил. Высчитали?

Н и н а. Да. От Усть-Балана мы пролетели около трехсот километров. Может быть, мне все-таки удастся поправить радио?..

С а м о х и н. Нет.

Н и н а. Придется посидеть. Жечь костры. Найдут.

К у д и н о в. Сейчас думают, что мы в Усть-Балане, и хватятся дня через два, не раньше. Допустим, найдут. А пленум?

Н и н а. Отложат. Как же без вас!

Кудинов молчит.

С а м о х и н. Могут и не отложить.

Н и н а. Ближайший населенный пункт — леспромхоз Турчиха. Около восьмидесяти километров. На юго-запад.

Все трое рассматривают карту.

К у д и н о в. Как ваш бок?

Н и н а. Так себе.

К у д и н о в. Аптечка — здесь. Будем вас врачевать. Раздевайтесь. (Требовательно.) Да-да.

Н и н а (раздевается). Долгожданный момент.

С а м о х и н. Товарищ Татаркина, так шутить… это безнравственно…

Н и н а. О господи! Кому такой муж достанется!

С а м о х и н. А если — вам?

Н и н а. Чур меня! (Смеется, но обрывает смех: ей больно.)

Кудинов помогает ей раздеться, Самохин отвернулся.

К у д и н о в. Тут больно?

Н и н а. Слегка.

К у д и н о в. Здесь?

Н и н а. Ы-ых!

К у д и н о в. Ребро. Перелом.

Н и н а. Скажите! И не обнималась.

К у д и н о в (накладывает повязку). У нас, у мужчин, кажется, одним ребром меньше. И ничего, живем. Резко двигаться вам нельзя. Так… Вы, Самохин, останетесь с Ниной. А я пойду. Доберусь до Турчихи. Оттуда, по радио, попрошу вертолет.

С а м о х и н. Почему — вы? Я охотник, знаю тайгу. Вы заметили, я во все дальние поездки беру с собой карабин? Восемьдесят километров для меня пустяк.

К у д и н о в. Возможно. Когда вы здоровы.

С а м о х и н. Тряхнуло голову. Ну и что?

К у д и н о в. Не пройдете и трех километров.

Н и н а. Эх, горюшко очкастое! Самое время тебя съесть.

К у д и н о в. Дайте-ка мне карту.

С а м о х и н (откладывает в вещевой мешок часть продуктов). Спички есть?

К у д и н о в. Есть. Знак для вертолетов — костры на поляне.

Н и н а. Самохин, я хочу попрощаться с Ильей Степановичем. Отойди потихонечку, проветри свою голову, удалой.

С а м о х и н  уходит.

Н и н а. Степаныч, я изо всех сил стараюсь перейти от вас. Уговорили — последний рейс. И вот, вынужденная…

К у д и н о в (изучает карту). Ну, это обойдется. А вот там, в Усть-Балане… того уже не поправишь. Автобус вверх колесами… двадцать три человека… (Сложил карту.)

Н и н а. Теперь уж точно: последний рейс я с вами, Степаныч. Ребро поломано. Мечты-мечты… Уж никогда мы с вами не съедим Самохина!

К у д и н о в. Километров двадцать мне надо идти вдоль реки… Выпейте чайку, согрейтесь. (Подает Нине кружку чая.)

Н и н а (выплеснула чай, со жгучей обидой). Счастливого пути!

Кудинов стоит, грустно улыбаясь.

Лучше б я разбилась.

Входит  С а м о х и н.

С а м о х и н. Товарищ Кудинов, я прошелся… Знаете, я чувствую себя отлично. (Упрямо.) Я пойду! Доползу! Вы не имеете права рисковать жизнью.

К у д и н о в. Странно: вы имеете такое право, а я почему-то не имею?

С а м о х и н. Товарищ Кудинов, я — обыкновенный человек…

К у д и н о в. Чепуха… Древнее заблуждение: обыкновенный человек. Очень удобное для мещан и деспотов. Каждый человек — необыкновенный! Дайте винтовку, мешок.

С а м о х и н. Вы уничтожаете меня… как мужчину.

К у д и н о в. Милый мой товарищ… (Обнял Самохина.)

С а м о х и н. Во мне всегда было что-то от Епиходова…

К у д и н о в (отведя Самохина в сторону). Ты же любишь ее. Долго ты будешь ходить вокруг да около?

С а м о х и н. Ах, и от вас на «ты» удостоился. Вот не думал…

К у д и н о в. Чего ты не думал?

С а м о х и н. Товарищ Кудинов, я — ваш помощник и…

К у д и н о в. Помощник, помоги себе! (Громко.) Берегите Нину. Жгите костры на поляне. Пока! (Махнул рукой, уходит.)

З а т е м н е н и е

Помещение за сценой большого зала заседаний, где идет пленум крайкома.

В тихом уголочке, куда не долетает шум голосов, пристроились  П о с к о н о в  и  Л я л я.

П о с к о н о в (нетерпеливо). Лялечка, сейчас кончится перерыв.

Л я л я (целует мужа в щеку). Тс-с… Никто не видит. Антоша, ты забыл дома вот эти листки. Текст твоего выступления на пленуме. Я так испугалась… Ты же никогда не выступаешь без конспектов.

П о с к о н о в. Лялечка… ну, как-нибудь.

Л я л я. Возьми. И — читай. Не меняй ни одного слова! Очень хорошо здесь у тебя. Все так честно, горячо написано… (Целует мужа.) Да никого же нет! Мой храбрый. Как я тебя люблю… Умница. Я подписалась бы под каждым словом твоего выступления. Возьми же эти листки. А то мы заговоримся — и я, чего доброго, унесу их домой.

П о с к о н о в. Унеси. Я их не забыл. Оставил. Чтоб эти бумажки не тянули меня к трибуне.

Л я л я. Боишься выступать? Но сегодня же… решается судьба края… Антон!

П о с к о н о в. Большая, подлинная, история творится в своих собственных закономерностях. Очередной виток она сложит все равно. Выступай не выступай… Объективные законы, Лялечка.

Л я л я (растерянно). Возможно. А Илья? Надеется на тебя. Поддержишь?

П о с к о н о в. Принципиальность и дружба иногда не смыкаются.

Л я л я. Антонушка… Он ли не принципиален!

П о с к о н о в. Ты не все знаешь. Очень сложная обстановка. Сегодня прилетела рейсовым самолетом Ржанова. Илья к ней летал — в район. Где он, что с ним? Никто не знает. Подняли местный аэрофлот. Искать.

Л я л я. Но без него идет пленум?

П о с к о н о в. Съехалось много людей. Держать их тут в ожидании Кудинова? А вдруг?.. Все может быть. Самолет. Решили проводить. Ведет Рязов. Между нами говоря, Рязова такая ситуация устраивает. Ждет выступления Ржановой. Как только пленум поддержит линию Рязова, Илья будет вынужден уйти. Оставаться на посту первого секретаря он не сможет.

Л я л я. Значит, я зря бежала к тебе?..

П о с к о н о в. Тебе нельзя бегать!

Л я л я (плачет). Да, нельзя… объективные законы… (Горячо.) Антон, я могу умереть.

П о с к о н о в. Отчего, деточка?

Л я л я. Люди чаще всего умирают от огорчения.

П о с к о н о в (обнимает жену). Тебе нельзя волноваться.

Л я л я. Конечно, нельзя… Сегодня Васька сказал «папа».

П о с к о н о в. Да ну?!

Л я л я. Очень так… отчетливо, громко… (Уходит.)

Посконов, умиленный сообщением о Ваське, сморкается, аккуратно складывает платок.

Появляется  К у д и н о в. Идет медленно, как бы придерживая себя. В сапогах, в грязном, обгоревшем у костров плаще. На щеках его черная щетина, он очень исхудал, бледен.

К у д и н о в (увидал Посконова). Антон!

П о с к о н о в. А? (Испугался.) Тебя не узнать…

К у д и н о в. Таежник.

П о с к о н о в. Пленум, понимаешь, идет… Извини, я там должен… (Быстро уходит.)

Кудинов осторожно стянул с себя плащ. Остался в свитере и мятом пиджаке. Присел на стул. Тяжело дышит.

Торопливо входит  А б р о с и м о в. У него в руках книги.

А б р о с и м о в. Это замечательно, Ильюша… вы наконец здесь!.. Посконов шепнул.

К у д и н о в. Он от меня прямо-таки шарахнулся. Так я страшен?

А б р о с и м о в (вежливо). Гм… небрит…

К у д и н о в (улыбаясь). Я теперь работаю дохлой бегемотою… Самолет сделал вынужденную посадку. Все участники происшествия уже вне опасности. Кто выступал?

А б р о с и м о в. Рязов.

К у д и н о в. Как?

А б р о с и м о в. Яростно тянулся.

К у д и н о в. Кто еще?

А б р о с и м о в. В основном — из районов. Есть очень толковые. Я записался в прения.

К у д и н о в (видит книги в руках у Абросимова). Эти все книги — на трибуну? (Быстро просматривает.)

А б р о с и м о в. Постараюсь без длинных цитат.

К у д и н о в. Осторожней с цифрами.

А б р о с и м о в. Минуточку, я проакцентирую… (Склонился над листками своего выступления.)

Входит  В а т а г и н.

В а т а г и н. Илья Степанович!.. Говорок уже пошел, что ты — здесь. Я свои выкладки привез. Те самые. Через бюро райкома провел. Можешь на них ссылаться.

К у д и н о в. Спасибо. (Просматривает.) Все — точно?

В а т а г и н. Если между нами, крен сделан малость.

К у д и н о в. Куда — крен?

В а т а г и н. В сторону идеи.

К у д и н о в. Какой идеи?

В а т а г и н. Чтоб не пересматривали.

К у д и н о в. Неужели нельзя было без крена?

В а т а г и н. Хлесткости меньше. А так — просто разит. Несокрушимо.

К у д и н о в. Приписка.

В а т а г и н. Мало ли бывало приписок! Хоть раз — для святого дела.

К у д и н о в. Не надо. Возьми материалы, выступи сам. Будет крепче.

В а т а г и н. Сам? Я?

К у д и н о в. Ты.

В а т а г и н. А, была не была!

К у д и н о в. Держи. (Крепко жмет Ватагину руку.)

В а т а г и н  уходит.

А б р о с и м о в. Уточнил. Ну-с, двинем к народу?

К у д и н о в. Еще чуть отдышусь. Я долго шел. Двое суток. Горные речки… Хорошо, с вертолета не упекли в больницу!

А б р о с и м о в. Меня уже объявили. Я — пошел. (Уходит.)

Входит  С т у п и ц ы н.

С т у п и ц ы н. Илья Степанович, что же не вылезаешь в президиум?

К у д и н о в (с улыбкой). Нюхаю. Обстановку.

С т у п и ц ы н. Как ты думаешь?.. Вот у меня тут письмо. (Хлопает по карманам.) Один рабочий нашего цеха, мой дружок, написал в крайком. Член партии. Свои мысли насчет заводского труда. Дал он почитать своему другу. А тот говорит: и я подпишусь. Тоже коммунист. Подписал. А потом пошло! Все ведь и работать и заработать хотят. За один день… вот, это все — подписи… (Вынимает из карманов много-много бумажек.) Тут и на меню в столовке, и на старых нарядах, и на клочках газеты. Кто на чем мог. Дружок решил, что на почте не примут. Вручил мне. Можно использовать, когда буду выступать?

К у д и н о в. Ты понимаешь, Виктор Игнатьевич, это выглядит… несколько сенсационно.

С т у п и ц ы н. Да?

К у д и н о в. Говори, что думаешь сам. Как всегда.

С т у п и ц ы н. Ладно. А то я… чуть увлекся…

К у д и н о в (встал). Пора. Двинемся вместе.

З а т е м н е н и е

Потом луч света выхватывает Кудинов а, стоящего за столом президиума перед микрофоном.

К у д и н о в. Товарищи… Я прошу меня извинить. Я летал в Усть-Балан. А на обратном пути — вынужденная посадка… тайга и прочие неприятности… Разрешите продолжить работу пленума. Слово предоставляется… товарищу Ржановой Римме Сергеевне.

Р ж а н о в а (освещается, на трибуне). Товарищи, очень поздно, после большой беды, но я поняла, как нашему краю нужны гидросооружения — плотины, дамбы. Этот последний тайфун сильно разорил наш район тоже… В Усть-Балане мы после тайфуна не успели отремонтировать мост. И в итоге — известная вам всем авария автобуса… столько смертей… Виновата я, товарищи! Завязла в согласованиях — когда, кому да на какие средства ремонтировать мост… Надо было вцепиться в бюрократов, требовать… А я… Равнодушие или чиновный страх во мне засели?.. Дорогие мои… оказалась я бабой, в худшем смысле. Хоть и сказала однажды Кудинову, что люблю мужские беседы… Ох… стояла я над гробами… Старики, дети… Закрыли глаза… будто не хотели меня видеть…

Бурная реакция зала пленума. Высвечиваются  В а л у е в  и  Р я з о в, сидящие за столом президиума.

Р я з о в. Расчувствовалась.

В а л у е в (пишет). Дайте слушать. Жизнь сложнее ваших стандартных формул…

Р я з о в. Смешала все понятия…

В а л у е в. А может быть, вы их смешали, Рязов?..

Р ж а н о в а. …считайте, что я доложила вам свои соображения. Больше говорить не могу.

Затемняются  В а л у е в,  Р я з о в,  Р ж а н о в а.

Аплодисменты в зале заседания. Высвечивается  К у д и н о в.

К у д и н о в (он уже бодр, внутренне собран). В порядке реплики, товарищи… Когда человек двое суток идет через тайгу, он имеет время поразмышлять… Мы отстаиваем свои взгляды на перспективы края потому, что хотим жить достойней и богаче. Но рутинеры «оберегают» нас, нашу экономику от каждого смелого шага… (Горячо, гневно.) В глаза будущему надо смотреть без всяких шор и чиновного трепета!.. (Сунул правую руку в карман, выхватил.) Извините. (Снимает пиджак.) Давайте изберем комиссию для подготовки проекта пленума, а потом продолжим работу предельно искренне… Римма Сергеевна, простите меня, я думал о вас хуже после нашей встречи на побережье, у Ватагина. Счастлив, что ошибся.

Освещается  Р я з о в.

Р я з о в. Товарищи, здесь у нас пленум крайкома или сентиментальное собрание… для отпущения грехов? Хлюпать на трибуне — это недостойно коммуниста, товарищ Ржанова…

Шум в зале.

Г о л о с а. Подвела ты, Римма, не по ниточке пошла!

— Что тайфун, что бюрократия — одна стихия!

— Тайфун дешевле обходится!

Р я з о в. Демагогия! В списке желающих высказаться в прениях есть товарищи, которые, я уверен, резко осудят сомнительные тенденции…

В зале снова вскипает шум.

Я требую тишины!..

Тишина.

З а т е м н е н и е

Сквер возле здания крайкома, где Нина Татаркина поздравляла Кудинова. Сгущается темнота позднего осеннего вечера.

Лицом к зрителям, в свете фонаря, стоят  Е в а  и  М а р ф у ш а.

Е в а. Большой зал заседаний — на четвертом этаже. Вот те окна… Левая сторона. (Зябко вздрагивает.)

М а р ф у ш а. Тебе холодно, мама?

Е в а. Нет. Только бы он не порол большую горячку…

Появляется  Э р и к.

Э р и к. Мне сказала жена Посконова, что вы пошли сюда. Откуда отец звонил?

Е в а. Уже из крайкома. Не заехал домой… Собрание было?

Э р и к. Строгий выговор. А вот Диомидова — вышвырнули! И теперь — наверняка.

Е в а (сурово). Эрик, ты кое-что-нибудь понял?

Э р и к. Да, мама. Вот бы сейчас поговорить с отцом!

Е в а. Я не знаю, захочет ли он видеть здесь нас всех?..

М а р ф у ш а. Мама, но ведь он победит, обязательно!

Э р и к (смотрит на мать). Мы уйдем, мама.

Э р и к  и  М а р ф у ш а  уходят. Ева стоит, приподняв легкий воротничок пальто. Медленно гаснет свет.

З а н а в е с

1967

МАРИЯ Пьеса в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

МАРИЯ ОДИНЦОВА.

ЛИДИЯ САМОЙЛОВНА — ее мать.

ВАСИЛИСА — ее сестра.

АЛЕКСЕЙ БОКАРЕВ.

АНАТОЛИЙ ДОБРОТИН.

ЕГОР — его сын.

ВИКТОР МАТЮШЕВ.

ЕЛЕНА ФЕДОТОВНА — его жена.

КОНСТАНТИН АВДОНИН.

ТАМАРА — его жена.

ГУРЬЯНОВНА — его теща.

ТАРХОВ.

ЛЮБИМ ЗУЙКОВ.

МИРОНОВ.

ГАЛЬКА — его дочь.

БЕЗВЕРХАЯ.

ЯБЛОКОВ.

ФИЛИМОНОВ.

ЛОПАРЕВА.

ТОМБАСОВ.

КЛАВДИЯ НИКОЛАЕВНА.

МАКСИМ ПЕТРОВИЧ.

ПЕТЮНЯ.

РАБОЧИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА ГИДРОСТАНЦИИ.

Действие происходит в Сибири.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Когда в зале еще темно, волнами накатывается музыка. В ней слышится жизнь Марии Одинцовой: ее тревога за счастье человеческое, спор с самой собой, битва за все лучшее в людях, которых она щедро одарила своей любовью. Из летнего времени этой пьесы появляется  Г а л ь к а, смуглая, черноглазая девчонка.

Г а л ь к а (поет).

«Смотрела нам смерть         фронтовая, лихая                      в глаза… Но мы не сдавались,         сражались, не труся. Потом, весь израненный,         наш командир                      приказал: — Отдайте, ребята, отдайте                                патроны                                             Марусе. Мы — в ранах, в бреду, а противник                      пойдет поутру… Одна лишь она среди нас                      семерых сохранилась. Ее берегли мы, как дочь,                      как родную сестру, Теперь и она нам         в решительный вас                      пригодилась».

Нарастающая волна музыки как бы смывает со сцены  Г а л ь к у. Появляется М и р о н о в.

М и р о н о в. Знаете вы, что такое сибирская дорога в феврале? Как ревела пурга в ту ночь! Снежное море без берега. Вот-вот перевернется мой двадцатипятитонный самосвал, «четвертак». Мотор отказал. Бился я и так и этак — молчит, не заводится. Загораю… Был я одет, конечно, по-зимнему, да что там!.. (Надевает шапку-ушанку, полушубок.) Мороз кости пересчитывал. Все, замерзаю… Здесь и могилка моя — в оледеневшей кабине. Смотрю — фары. Прет через снежные завалы газик-вездеход. А за рулем — женщина. Однако повозилась минут десять — и запустила мотор, ожил мой «четвертак»!..

Музыка сибирской пурги заглушила голос Миронова.

Затем на левую половину сцены выходят те, кто будет играть случайных обитателей дорожного шоферского барака. А р т и с т ы  выносят стол, табуретки, железную печку. Ставят на стол бутылку с водкой, стаканы, закуску. В тот момент, когда музыка пурги, стихает, слышится гитара.

За столом  д в а  ш о ф е р а  и  Л ю б и м  З у й к о в. Он бледнолиц, строен, волосы с проседью.

П е р в ы й  ш о ф е р. Из дома ой давно… Жена соскучится!

В т о р о й  ш о ф е р. Какая соскучится, а какая…

П е р в ы й  ш о ф е р. И наш брат — не ангел.

Л ю б и м (слушает гитару). Тише! Сейчас Егор петь будет. Обрушит на нас лавину своей души.

В т о р о й  ш о ф е р. Да ну там!

Л ю б и м. Молчи, дитя цивилизации.

Входят  М а р и я  О д и н ц о в а  и  М и р о н о в. Последний громко откашливается, сбивая снег с валенок. Любим с неприязнью оглядывает вошедших.

М а р и я. Привет.

В т о р о й  ш о ф е р. Хо-хо! Обратный пол!

П е р в ы й  ш о ф е р. Давай, красотуля, к нашему столу, погрей душу.

В т о р о й  ш о ф е р. Где подцепил такую, Миронов?

М и р о н о в. Выручила она меня. Спасла, можно сказать. (Легонько подтолкнул вперед Марию.) Маруся, ты проходи, вон там в уголочке вроде бы свободней.

В т о р о й  ш о ф е р. Тут нары есть, прогоним одного-двух, уложим тебя с нею. А может, и нас кого не отпихнет! (Захохотал.)

М и р о н о в. Как бы тебе этими шуточками не подавиться.

Мария прошла вперед, в угол, сняла полушубок и села на пол. Когда свет падает на ее лицо, оно, полузакрытое шапкой-ушанкой и воротником жакета, усталое, бледное, с потрескавшимися на морозе губами, кажется грубоватым.

Л ю б и м. Источник всех бед человечества — женщина. В самый неподходящий момент она напоминает нам, что мы — мужчины. И разражаются мировые катастрофы. (Уходит с первым шофером в затемненную часть барака, откуда доносится тихий голос гитары.)

Второй шофер устраивается на полу.

М и р о н о в (присел рядом с Марией). Эх, Сибирь-матушка, резкая страна… Это ж вообразить, а? Я — коченею под пургой, а Полинка моя ужинает с детишками, телевизор смотрит… Маруся, а у тебя семья есть?

М а р и я (закуривает). Есть. Мать и сестра…

М и р о н о в. Сколько ж тебе лет?

М а р и я. Двадцать восемь.

М и р о н о в. Ты что ж, начальника возишь?

М а р и я. Ну.

М и р о н о в. Большого?

М а р и я. Так себе, районного масштаба. Как заработок?

М и р о н о в. Рублей триста наматываю. Теперь-то хорошо… Жена при деле, детишки учатся. Мы — из Архангельской области. А когда ГЭС построим? Куда податься? Прижился я тут. А работы не будет.

М а р и я. Будет.

М и р о н о в. Тебе-то будет. Начальник твой, однако, останется.

М а р и я. Неизвестно.

М и р о н о в. Другого будешь возить. Ладно, спи.

Затихает барак. Притих и Миронов. В полутьме громче зазвенела гитара. Мужской голос поет:

«Мальчишка бежал, руками махал. — Я летучий, я летучий! — Он победно кричал. Его сердце рвалось в голубые                                         края… Отзовись, мое детство, Это я, это я! Это я пролетаю                         над хмурой тайгой, Ухватился за беличий                         хвост голубой. Это я комаром над                         болотом пищу: — Я летучий, я летучий, Я счастье ищу… Вертолет, не кружи,                         не шуми надо мной, Над моею могилой                         в траве голубой, Я устал, я упал,                         нету сил у меня, Чтоб взметнуть над                         тайгой Красный парус огня. Мама, мама, бессмертная совесть моя… — Я летучий, я летучий! Прости, это — я…»

М а р и я (встает, прислушивается). Егор?

Проходит в полутьму, возвращается в освещенную часть барака, ведя за руку бородатого парня с гитарой, в потрепанном ватнике. Это — Е г о р  Д о б р о т и н.

Егор!.. Ох, бородища… Прямо-таки допетровский боярин. Идем-ка вот, ну! Сядем, пошушукаемся.

Е г о р (держится с подчеркнутой независимостью, даже высокомерно). Я могу разговаривать громко. Мне нечего скрывать.

М а р и я. Спят люди.

Они садятся на полу.

Где ж ты скитался полтора года?

Е г о р. Дальний Север. Таймыр, Диксон. Заполярье.

М а р и я (вынимает из кармана своего полушубка пакет, разворачивает). Есть хочешь?

Е г о р (берет, разламывает хлеб и колбасу, половину прячет в карман, а то, что оставил для себя, ест). Благодарю. Правда, Север снабжается неплохо.

Входит  Л ю б и м.

М а р и я. Домой, в Излучинск, путь держишь?

Е г о р. Домой не собираюсь. Излучинска на моей карте нет.

М а р и я. Ай-ай, какого большого масштаба карта у тебя!

Е г о р (отдает Любиму припрятанные хлеб и колбасу). Мой друг, Любим Зуйков.

Л ю б и м (жует, с улыбкой кивает). Можете при мне говорить с ним о чем угодно.

М а р и я. Вы что же, вроде цензора при нем?

Л ю б и м. Слово сильней закона, оно имеет обратную силу.

М а р и я (парируя). А иногда — никакой не имеет. Егор, отсюда совсем близко до Излучинска! Быть в тридцати километрах — и не навестить родных?

Е г о р. Родственные чувства — это манная каша для детей.

Заслужил одобрительный взгляд Любима.

М а р и я. Зачем же ты в песне сейчас вспоминал маму?..

Е г о р. Не я сочинил эти слова. Песня, не больше.

М а р и я. Хорош!

Е г о р. Ослабнешь в родном тепле — и, чего доброго, останешься дома.

М а р и я. И оставайся!

Е г о р. Я — не один.

М а р и я. Приятеля устроим тоже.

Е г о р. Не захочет он…

Л ю б и м. Не захочет.

Е г о р. За эти полтора года я кое от чего отрешился. (Встает.) Извините, я пойду спать.

Л ю б и м. Вот так, благородно и с достоинством. (Тоже встает.)

М а р и я. Но мы не поговорили!

Л ю б и м. Вы начали дискуссию. Это не для нас.

М а р и я. Я хочу его понять.

Л ю б и м. Когда люди начинают понимать друг друга, они связывают себя. Человек свободен лишь в одиночестве.

М а р и я (иронически). Тот, кто понял, что горе происходит от привязанности, удаляется в пустыню, как носорог?.. Живете по канонам древних мудрецов? Егор! А что сказать Василисе? Или ничего ей не говорить?

Е г о р (долго стоит спиной к Марии, думает). Вы ее увидите завтра с утра? Передайте ей вот это. (Складывает пальцы правой руки так, что указательный и средний торчат, растопыренные.)

М а р и я. Что это значит?

Любим обеспокоен.

Е г о р. Римская цифра пять.

М а р и я. Ну?

Е г о р. Василиса поймет.

Е г о р  и вслед за ним  Л ю б и м  уходят.

Тихо. Спит уже весь барак. Устраивается на полу, положив локоть под голову, и Мария. Справа от нее — шорох. Шевельнулся второй шофер, пододвинулся.

В т о р о й  ш о ф е р. Будем знакомы: Вася Атаманчик.

М а р и я (с присущим ей любопытством). Прозвище твое?

В т о р о й  ш о ф е р. Фамилие! Известный человек. А тут, видишь… Бичи. И этот. (Указывает на спящего Миронова.) В случае чего толкни мене. Я буду спать на страже твоих интересов… (Обхватил Марию, но тут же получил хорошую затрещину. Обиженно трет физиономию.) Я думал, ты чуткая женщина.

Еще в ту минуту, когда второй шофер навязывает свое «внимание» Марии, на правой стороне сцены, представляющей сейчас коридор управления строительства Излучинской ГЭС, появляется  Б е з в е р х а я, изящная женщина.

Б е з в е р х а я. Сказать, что я завидую Одинцовой, не могу. Она была здесь, на стройке, секретарем парткома, я — культработником. Теперь она, как говорится, в гору пошла. А я осталась тем, чем была. Зато я не потеряла уважения к себе. Я скромно занимаюсь художественной самодеятельностью, клубом, стенной печатью, наглядной агитацией… плакаты всякие, лозунги… но кругом все понимают, что я способна на большее, гораздо большее. Что — район, я, может быть, и в области кого-нибудь поучила бы принципиальности! Правда, Одинцова этого не понимала. Однажды так зарвалась, что поставила вопрос о моем служебном несоответствии. И что, вы думаете, спасло меня от увольнения? Получил наш клубный балет первый приз на областном смотре. Вот что значит вовремя и хорошо станцевать! Так что ничего не могу сказать об Одинцовой, тем более теперь. Когда человек на повышении, тут уж терпи со всей прямотой. (Прикалывает кнопками на фанерную доску бумажный плакатик.)

Входит  М а р и я.

М а р и я. Привет, товарищ Безверхая.

Б е з в е р х а я (заискивающе). Ох, как вы раненько!

М а р и я. Уже волк умылся и кочеток спел. Из Колотухи, от нефтяников еду, ночевала в пути. Начальник — на месте?

Б е з в е р х а я. Сегодня — еще нет.

М а р и я (замечает беспорядочно брошенные в угол измятые красные полотнища). Что это?

Б е з в е р х а я. Лозунги. Под дождем, под ветром выцвели, порвались. Отработали свое, вот я их и сняла.

По коридору приближается  А в д о н и н, курносый, с наивными, печальными глазами. Вид у него странный. Он в шапке, полушубке, в брюках и носках. Авдонин оглядывается, ищет дверь кабинета начальника стройки. Останавливается перед Марией, подпрыгивает, трет ногу об ногу. Безверхая в изумлении уставилась на Авдонина.

А в д о н и н (глядя куда-то мимо Марии и избегая взгляда Безверхой). Начальника мне, самого большого.

М а р и я (смотрит на ноги Авдонина). А что это вы так налегке, по морозу в носках?

А в д о н и н. Это ничего, это я так. Женщина, короче говоря, жена даже, можно сказать…

Б е з в е р х а я. От жены убежал?

А в д о н и н. Да нет… Она меня, короче говоря…

Входит начальник строительства ГЭС  Д о б р о т и н, лет за сорок, чрезвычайно перегруженный работой человек. Даже в суровости своей он обаятелен.

Д о б р о т и н. Мария Сергеевна! Доброе утро.

М а р и я. Спозаранку я к вам, Анатолий Мартынович.

Добротин нетерпеливо смотрит на Авдонина. Опускает глаза, видит его ноги — и удивленно приглядывается к его лицу: не пьян ли с утра?

Д о б р о т и н. Это что же, с утра маскарад?

А в д о н и н (решительно сдвинув брови, делает шаг к начальнику). Товарищ Добротин, вы мне, как самый главный, решите вопрос…

Д о б р о т и н. Пройдемте уж ко мне, в кабинет. Пожалуйста.

Левая часть сцены, туда проходит Добротин, а вслед за ним — Мария и Авдонин, осторожно ступающий в своих носках.

Так с чего начнем?

М а р и я. Вот у товарища, как видно, вопрос очень срочный. (Протягивает руку Авдонину.) Давайте познакомимся. Одинцова, секретарь райкома партии.

А в д о н и н. Авдонин.

Д о б р о т и н. Так что же стряслось?

А в д о н и н. Исключительная, короче говоря, ситуация… Не подпускает меня моя супруга… (Смущенно косится на Марию.) Целый месяц, после загса, супруга в своем общежитии женском, а я в своем.

Д о б р о т и н. Встречаетесь на нейтральной территории?

А в д о н и н. Да нет. «Пока, говорит, ты комнату не получишь, какой ты мне вообще, к черту, муж и какой у тебя авторитет, раз тебе комнату не дают, женатому человеку»…

Д о б р о т и н. А-я-яй! Всей бы душой, из чувства мужской солидарности… Но нет ни одной свободной комнаты.

А в д о н и н. Товарищ Добротин, я все это в тайне храню, никто не знает, а то бы засмеяли ребята… Это ж позор для всего мужского рода, короче говоря!

Д о б р о т и н. Действительно, критическое положение, но придется вам подождать. (Марии.) Извините, пожалуйста, я буквально на несколько минут к главному инженеру, срочное дело… (Уходит.)

А в д о н и н (провожает его взглядом, полным тоски). Пришел к ней сегодня раненько утром в общежитие. Девчонки из ее комнаты — в первой смене, как раз одну ее застал. Снял валенки, думаю, вот сейчас поговорим. А она — как огреет! Лапки у нее — дай бог… Я от нее — в коридор, а она — дверь на замок. Вот в носках и того… задал Отрыв Петровича…

М а р и я. Как — Отрыв Петровича?

А в д о н и н. Ну, значит, бежать. Здесь-то женское общежитие рядом, только озяб маленько.

М а р и я. Опять на мороз?!

А в д о н и н. Да я припущусь, такого дам Отрыв Петровича… Эх, жизнь!.. (Со слезами.) Хоть в прорубь головой. Не подпускает, и все. Прощайте, товарищ Одинцова.

М а р и я. Куда вы теперь?

А в д о н и н. Так в свою мужскую общагу, больше некуда.

М а р и я. Я вам не разрешаю так уходить. Посидите, мы что-нибудь организуем. Со склада валенки возьмем.

А в д о н и н. Самого себя на смех выставлять?.. Да тогда уж от позора хоть со стройки сматывайся. «Значит, это какой же Авдонин? Да тот, какого молодая супруга целый месяц после загса не подпускала, на мороз босого выгнала!» Тут и конец моему авторитету, короче говоря. Не-е-ет! (Бежит.)

М а р и я. Постойте! Мужское общежитие далеко, через весь поселок бежать… (Быстро оглядывается вокруг, смотрит на сапожки Безверхой, на свои валенки.) Малы… только на нос… (Бросает взгляд в угол, где лежат снятые плакаты. Хватает полотнище, надкусив холст, разрывает надвое.) Хоть ноги обмотайте.

А в д о н и н (растерянно отступает). Нет, ну что вы, такое… на ноги?

М а р и я. Берите и наматывайте!

Авдонин садится на пол и быстро наматывает на ноги куски старой выцветшей материи.

Мария в кабинете Добротина, ждет его, листая блокнот.

А в д о н и н. Спасибо. (Убегает.)

В коридоре появляется Добротин. Авдонин проскочил мимо.

Д о б р о т и н (смотрит на его ноги). Эй, эй!

Б е з в е р х а я (смеется и машет руками). Глядите! Вот задал стрекача!.. Все равно продерет дурака, сегодня ж под сорок градусов!

Д о б р о т и н (мимоходом). Что же вы плакаты на портянки раздаете?

Б е з в е р х а я (перепугалась). Это не я…

Добротин, не слушая ее, идет к себе.

Это — Мария Сергеевна. (Быстро отпихивает ногой подальше в угол старые полотнища.) Сама Одинцова… со стены сорвала и — на портянки…

Добротин с удивлением оглянулся на Безверхую, проходит в кабинет.

М а р и я. Жаль, не помогли парню.

Д о б р о т и н. Парней и девок — тысячи. И все с одной просьбой: женюсь, выхожу замуж, скорей давай комнату.

М а р и я. Семейный рай в шалаше не построишь.

Д о б р о т и н. Никто в палатках не живет, никто под открытым небом не ночует. Семейных тоже устраиваем. По возможности. (Улыбаясь.) Гм… Смотрю я на вас, и приходит мне запоздалая мысль: дать бы в свое время инженеру Одинцовой М. С. дурную характеристику и выжить со стройки… Вот и не избрали б ее в партком, а потом — в райком, и не стала б она секретарем!

М а р и я. Другой бы кто стал — чем было бы лучше?

Д о б р о т и н. Вот, скажем, Сударев, мой секретарь парткома, если б он райкомом руководил, считался б со мной больше, чем вы, уверен.

М а р и я. Это я — не считаюсь? Откровенно говоря, даже чуточку робею. (После паузы.) Я что заехала к вам, Анатолий Мартынович… Вы от сына, от Егора, письма получаете?

Д о б р о т и н. За полтора года — три письма.

М а р и я. Я с ним ночью повстречалась.

Д о б р о т и н. Здоров?

М а р и я. Ну. Не кашляет. Исчез из барака раньше меня, уехал с попутной машиной.

Д о б р о т и н. Молодой человек совершает путешествие! Хоть денег не требует. (По телефону.) Анна, что дома? Да просто соскучился. Гм… Вот что, возможно, приедет Егор… да, наш Егор! Спокойно, ты спокойно, имей в виду, и все. (Положил трубку. Марии.) Спасибо. От нас вы — в какую сторону, Мария Сергеевна? Могу подвезти. Я — на новый объект. Дорогу начинаем строить к правому берегу плотины.

М а р и я. Благодарю, я — на своем газике. А зачем — новую дорогу?

Д о б р о т и н. Старая, в обход гор, очень длинная. Удорожит и осложнит строительство электростанции. Ошиблись проектировщики, растянули серпантин.

М а р и я. Где пройдет эта новая дорога?

Д о б р о т и н. Вдоль реки.

М а р и я. Но вам помешает Таурский прижим! Там скала прямо к воде прижалась.

Д о б р о т и н. Взорвем. Отколем ленточку километров пять. Я в Средней Азии, когда Мургайский каскад строил, привык с горами на «ты» разговаривать.

М а р и я. Ох, боюсь. Здесь-то у нас скала мраморная. Микротрещины могут расползтись по всей толще, пропадет благородный камень.

Д о б р о т и н. Другого выхода нет.

М а р и я. Смотрите, ведь мрамор для нас, излучинцев, — жизнь… Сейчас население города кормится стройкой. Но пустят электростанцию. Обслуживать ее останется горстка специалистов. А чем занять двадцать тысяч взрослых мужчин и женщин? Где они заработают на хлеб, на одежду, как они прокормят свои семьи? Вспомните, когда вы здесь появились, сколько было пустых, заколоченных домиков… Уходили люди.

Д о б р о т и н. Помню.

М а р и я. Разбегались. Вот мы и мечтаем разрабатывать мрамор. Раньше электроэнергии не хватало, а теперь… Как только ГЭС будет пущена, построим карьеры, большой комбинат. Весной, когда потоки воды смывают дерн и мох, замечали, как хорош розоватый камень? Будем нарезать, обрабатывать мраморные плиты. Продавать станем — со всего света к нам за ним потянутся. Камнерезное училище откроем, художественное. Так что уж не лишайте нас, пожалуйста, хлеба насущного!

Д о б р о т и н. Этак вы у меня и слезу выжмете. А если я затяну строительство электростанции хотя бы на год… Вы представляете? Промышленно-экономический комплекс, который создается в нашем и соседних районах, — алюминиевый комбинат, химический, бумажный комбинаты, нефтепромыслы — вся эта громада замрет в ожидании энергии!..

М а р и я. При таком-то энергичном начальнике?.. Да вы своей собственной энергией всю эту громаду обеспечите.

Д о б р о т и н. Благодарю. А ваш-то городишко лучше затопить. Рентабельней.

М а р и я. Затопить? Как?

Д о б р о т и н. Водой. (В его тоне трудно уловить иронию.) Поднять отметку водохранилища — и… как сказочный град Китеж, он навсегда скроется под волнами!

М а р и я. Шикарный юмор.

Д о б р о т и н. Сразу все ваши проблемы были бы решены… И городское строительство, и трудоустройство населения.

М а р и я. Лучше меня утопите. Швырните в набежавшую волну.

Д о б р о т и н. Не стоит связываться, привлекут к ответственности.

М а р и я. Дорогой Анатолий Мартынович, тут наши дети и внуки жить будут.

Д о б р о т и н. Вы уверены, что внуки захотят тут жить?

М а р и я. Если вы не отберете у них завтрашний хлеб… Я думаю, можно успешно создавать новый промышленно-экономический комплекс, электростанцию, все, что угодно, и при этом не уничтожать почву, на которой мы стоим.

Молчание.

В общем, придется вам посоветоваться с учеными в Сибирском филиале Академии наук, они, я думаю, подскажут, как вести взрывные работы на мраморе для этой новой дороги.

Д о б р о т и н. Знаете, какая это задержка?! Ученые не торопятся. Я теряю сроки, — значит, я теряю стройку!

М а р и я. Мне не хотелось бы ставить вопрос резко… но… Анатолий Мартынович, иначе райком не разрешит прокладывать эту дорогу.

Д о б р о т и н. Диктуете? Мне?!

М а р и я. Я… я прошу…

Д о б р о т и н (сдерживая ярость). Вы, миленькая, потеряли чувство реальности. (Уходит.)

Мария, с горечью, понурясь, закуривает.

З а т е м н е н и е

Появляется  В а с и л и с а.

В а с и л и с а. Машка целую неделю где-то на своем газике носилась. Мама извелась. Только вида не показывает. Гордость: дочь — секретарь райкома! Добрая она, Машка, это не годится. Доброта должна быть с кулаками… Да свинчатка в кулаке. От меня до сих пор излучинские хулиганы шарахаются. Вот мне лет через… несколько… такую работку! Скрутила бы кого надо. А Машка — не-е-ет… Сломает себе голову. Шагай вперед, комсомольское племя…

Входит  Л и д и я  С а м о й л о в н а — седая, прямая, внушительная женщина, в руке держит письмо.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Из Москвы. От Бокарева. Ужасная фамилия: Бокарев. Откуда-то сбоку человек.

М а р и я. Ладно, мама. (Сбросила полушубок, валенки, сунула ноги в туфли.)

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Получи, с моим неудовольствием. (Отдав письмо, уходит.)

М а р и я. А тебе, сестра, вот что… (Складывает пальцы правой руки так, как это сделал Егор Добротин.)

В а с и л и с а (отступает). Ничего подобного… ничего подобного!

М а р и я. Я встретилась с Егором сегодня ночью.

В а с и л и с а. Не хочу о нем слышать.

М а р и я. Я обязана была передать. (Вскрывает конверт и, читая письмо, уходит.)

В а с и л и с а (сложив пальцы вилочкой, поворачивает их перед своим лицом, то отдаляя, то приближая; взглядывает на часы). Уже пять тридцать… пять часов тридцать минут… (Мечется, тыча воздух пальцами.)

Появляются  Е г о р  и  Л ю б и м. Увидев их, Василиса замирает.

Е г о р. Васька, я пришел.

В а с и л и с а. Что-то не узнаю. Кто же ты?

Е г о р. Твой Егор Добротин.

В а с и л и с а. Мой? Хм… Я тебя не звала. И на письма твои до востребования не отвечала.

Е г о р. Твоя сестра передала тебе? Где всегда, в пять. (Складывает пальцы.) Ты еще не забыла?

В а с и л и с а. Совершенно не понимаю, зачем ты пальцы свои корячишь.

Е г о р. Я так и знал, что ты не придешь сегодня к пяти на наше место…

Любим ходит вокруг Василисы, как бы принюхиваясь к ней.

В а с и л и с а (непреклонно). Уходи, Егор.

Е г о р. У тебя появился новый мальчик?

В а с и л и с а. У меня не было старого мальчика. Но за полтора года, пока ты гонялся за длинным рублем, я… я вышла замуж.

Е г о р (в отчаянии). Васька?!

В а с и л и с а. И родила двойню.

Е г о р (начинает понимать, что Василиса зло над ним шутит). Может быть, тройню?

Л ю б и м. Она еще не уточнила.

В а с и л и с а (строго). Разговор окончен, Гоша.

Е г о р. Хорошо, желаю счастья. (Собрался уходить.)

В а с и л и с а (испугалась). Гошка!..

Л ю б и м. Пошли! Эта младеница тебя сожрет, как росомаха.

В а с и л и с а (обняла Егора, удерживает его, со слезами). Гошка, я — дура. Я очень прямая — это мой порок. Я исправлюсь!

Л ю б и м. Исправится… то есть искривится.

В а с и л и с а (хочет поцеловать Егора, но не решается, стыдясь Любима). Отошли ты своего дружка… очень прошу! Эй, слушай, как тебя, до свидания.

Л ю б и м. Меня зовут Любим.

В а с и л и с а. Оставь нас, Любим.

Л ю б и м. А ты одна дома?

В а с и л и с а. Нет.

Л ю б и м. Тогда — какой прок?

В а с и л и с а (Егору, с разочарованием). Я сначала подумала: он при тебе, а оказывается — ты при нем…

Е г о р. Любим, давай встретимся в семь часов в «Излучине». Закажи, пожалуйста, столик на троих.

Л ю б и м. Хватит, Егор. Пойдем. Или — ты сделаешь глупость. Сегодня ты обязательно сделаешь глупость!

Е г о р. Я ее в сердце таскаю.

Л ю б и м. В сердце твоем кровь. Кровь свободного от предрассудков путешественника по жизни.

Е г о р. Любим, жди нас в «Излучине».

Л ю б и м. Запомни этот момент. Ты теряешь себя. И нашу дружбу тоже.

Е г о р. Не надо преувеличивать.

Л ю б и м. Я предвижу большое несчастье. (Уходит.)

В а с и л и с а. Что он у тебя — пророк?

Е г о р. У него высшее философское образование.

В а с и л и с а. Оно и заметно. Подчинил себя какому-то бичу.

Е г о р (снова вспыхнул). Для чего ты меня оставила?!

В а с и л и с а. Садись. Ты дома был?

Е г о р. Не был.

В а с и л и с а (польщена). Прежде — ко мне?.. Ох, тебя покормить надо.

Е г о р. Поедим в ресторане. Любим закажет столик на троих.

В а с и л и с а (тихо, как бы сожалея). Гошка, я не пойду с тобой в ресторан.

Е г о р. Почему?

В а с и л и с а. Зачем ты так долго был далеко от меня?

Е г о р. Хотел заработать денег, от отца не зависеть. А потом — вернуться и жениться на тебе.

В а с и л и с а. Ты ж должен быть мудрым. Ты на целый год старше меня, тебе девятнадцать лет… Если бы ты знал, как я горевала! Лекции у нас в педучилище скучные, так я сижу, думаю и ругаю тебя, ругаю…

Е г о р. Теперь мы сможем пожениться. Вот, смотри, сколько денег! (Вынимает деньги, с гордостью показывает.) Три тысячи. Целый год я вкалывал как дьявол. Взрывником на Медвежьем Ручье, под Норильском. Там раза в два больше платят.

В а с и л и с а. Я не выйду за тебя замуж, Егор. Сбежал зарабатывать деньги!..

Е г о р. А что, что же тут Плохого?!

В а с и л и с а. Ради чего! Халатики нейлоновые, двуспальную кровать покупать? А нужны мне деревяшки, нужны мне тряпки? Ты меня спросил?!

Е г о р. Но эти полтора года уже прошли. Их не вычеркнешь.

В а с и л и с а. Миленькое первое воспоминание…

Е г о р (смотрит на деньги). Хорошо, у нас с тобой будет яркое, очень яркое воспоминание!.. (Щелкнул зажигалкой, поджигает деньги.) Свирепо горят, северные… не хуже березовой коры!..

В а с и л и с а. Гошка…

Е г о р. А, жалко стало?! Самый дорогой костер в моей жизни. Грейся, грейся, Васенька. Медвежий Ручей… Гром застрял в барабанных перепонках… гранитная пыль на зубах… Давай-давай! Глубже бурить! Две смены могу, я молодой, я хочу заработать! Догорает пламечко… Васька, ура, да здравствует наше первое яркое воспоминание!

В а с и л и с а. Молодец. Спасибо… Теперь ты — мой муж.

Входит  Л ю б и м.

Л ю б и м. Эй, что тут у вас горит?

Е г о р. Костер любви, друг.

Л ю б и м (ползает на четвереньках). Да это же деньги… купюры… Ты, ты — сжег?!

Е г о р. Я сжег.

Л ю б и м. Я говорил, ты сделаешь глупость. Отдал бы мне!.. (Бросается к Егору, вцепился в него.) Еще есть? Не все, не все сжег?! Говори же, безмозглый питекантроп!

Е г о р. Отзынь. (Ударом сбивает Любима с ног.)

Л ю б и м (встает). Я предвижу большое несчастье… (Уходит.)

В а с и л и с а (вслед ему). А вот я счастье вижу!

Е г о р (ладонью стирает слезы со щек Василисы). Я ударил его. Догоню, извинюсь.

В а с и л и с а. Только попробуй!

Е г о р. Нельзя так кончать дружбу.

В а с и л и с а. Где ж твоя гордость?!.. Иди! Но сюда не возвращайся.

Е г о р. Василиса, ты в самом деле — дура? (Уходит.)

В а с и л и с а (вслед ему). Зря ты сжег свои три тысячи!

Входит  М а р и я.

М а р и я. Это ты намусорила?

В а с и л и с а. Я намусорила, я и подмету.

М а р и я. Чего на своих бросаешься?

В а с и л и с а. Сейчас — свои, через час — чужие. Пришел, миллионер… От ворот поворот.

М а р и я. Кто пришел?

В а с и л и с а. Гошка. Видела б ты, как денежки тут пылали!

М а р и я (всматривается в пепел на полу). Глупо. И прогнала?

В а с и л и с а. Товарищ Одинцова, я совершеннолетняя.

М а р и я. Сердце у тебя или топор?

В а с и л и с а. Я-то со своим сердцем проживу. Посмотрим, как ты без топора справишься. (Уходит.)

Мария остается. Но в ее повадке появляется деловитая собранность. Может быть, меняется какая-то одна деталь оформления, характеризующая перемену места и времени. Когда раздается звонок телефона, Мария отвечает, и мы понимаем, что она уже не в комнате, а в своем райкомовском кабинете.

М а р и я. Да. Одинцова. Как понять ваш звонок?.. Стройка жмет? Идем с опережением на год, потому и жмет… Лес нужен, а не жалобы, лес! Для стройки. Видите ли, я инженер-механизатор. Мне трудно разбираться в ваших таежных делах по бумагам. Лучше я к вам в леспромхоз приеду на днях… Нет, завтра я выезжаю в Юхонь… (Слушает.)

Появляется  М а т ю ш е в, председатель райисполкома, молодцеватый, лет около пятидесяти.

М а т ю ш е в. С кем она сразилась, Одинцова, из-за этого нашего мрамора — с самим Добротиным! Какая-то, можно сравнить, букаха — против гиганта. Да его в Москве по одному звонку знаете какие лица принимают!.. Хорошо бы, конечно, сохранить, не порушить белые наши скалы, но вопрос явно обреченный. И тут уж ничего не поделаешь. Трудоустройство излучинских жителей? Так это ж еще когда-а!.. Обойдемся как-нибудь. Тоже и городская застройка. Добротин будет лепить общежития, времянки, город строить не станет. Ох, не втянуться бы в эти распри! И руки — чешутся — в драку ввязаться, а надо выстоять, проявить выдержку.

М а р и я. Пока! (Положила телефонную трубку, схватила Матюшева за руку.) Смотрите, смотрите, ледоход! Лед с каким грохотом дробится!.. Вскочить на льдину и поплыть к Ледовитому океану!..

М а т ю ш е в. Да… так ска-за-ать, поэтично… Весна начинается от реки. Отсюда, из окон райкома, ледоход лучше смотреть, чем из окон райисполкома, видней.

М а р и я. Как вчера прошел райисполком? Вопросы городского строительства?

М а т ю ш е в. Туго. Если бы вы сами были вчера…

М а р и я. Но там был Тархов.

М а т ю ш е в. Смирный он, ваш второй секретарь.

М а р и я. Ну? В бюджете Излучинской ГЭС предусмотрены специальные суммы — на оплату убытков колхозам и совхозам, поля которых зальет водохранилище, на постройку дорог, мостов и — на городское строительство…

М а т ю ш е в. Так если Добротин возражает, эти деньги пустой цифрой останутся. Нам ведь и техника нужна, и люди, и стройматериалы. Взял высокое обязательство: идти с опережением графика на год. А это требует денег. Откуда? Ясно, сэкономить на нуждах города и района.

М а р и я. Вы, лично вы вчера настаивали? Виктор Николаевич, исполком районного Совета — власть. И вы — глава местной власти.

М а т ю ш е в. Я?

М а р и я. Да, вы.

М а т ю ш е в (смешался). В общем, настаивал… но не очень. Ведь он, Добротин, большая личность, а я кто? А главное: есть у нас тут инстанция повыше, райком партии.

М а р и я. Мы доверяем нашей родной Советской власти.

М а т ю ш е в. Извините, вы, Мария Сергеевна, молодой секретарь райкома… А я, как вам известно, бессменно… уж я-то всего повидал. Ваш предшественник иной раз в приемной выдерживал меня, как просителя… Вот вы настаиваете: осуществляй власть. А другой на ваше место сядет?

М а р и я (с улыбкой). А я не пущу! Виктор Николаевич, райком не снимает с себя ответственности за экономику, за строительство, сельское хозяйство. Но мы не будем подменять органы власти. Руководите! Пожалуйста. Всеми делами и людьми, в том числе и Добротиным. Вежливо, с уважением к таланту, потребуйте считаться с законом, с нуждами района и города. Именно вы потребуйте, вы, глава Совета, власть.

М а т ю ш е в, растревоженный, уходит. Появляется председатель колхоза в селе Юхонь  Ф и л и м о н о в. Навстречу ему идет  М а т ю ш е в.

М а т ю ш е в. Осмотрели мы школу, Филимонов. Это — срам. Крыша течет, парты поломанные, штукатурка облетела — тепло не держится. Выкручивайся перед секретарем райкома как знаешь!

М а р и я (входит). Красивое село Юхонь. И колхоз богатый, а почему школу так безобразно содержите?

Ф и л и м о н о в (худощавый, с лицом аскета). Строительных материалов нет, ни леса, ни кирпича, ни тесу…

М а р и я (оглянулась). А там, смотрите-ка! Это когда же вы такую ладную церквушечку отгрохали?

Ф и л и м о н о в. Неделя, как открылась. Освятили, как говорится.

М а т ю ш е в. Райисполком разрешил перенос кладбища. Оно находилось в зоне будущего затопления. А они… гм… вместе с кладбищем и церковь перенесли.

Ф и л и м о н о в. В решении райисполкома сказано прямо: «Разрешается перенести кладбище со всеми постройками». А на старом кладбище самой главной постройкой была церковь. Ее и перенесли.

М а р и я. Вот это — старая церковь?! По бревнам еще смола течет.

Ф и л и м о н о в. Старая была совсем ветхой, гнилушки, архитектурной ценности не имела. Вот за две недели всем миром — новую…

М а р и я. И стройматериалы нашлись?! А давайте-ка зайдем в церковь, ведь сегодня праздник, вознесенье.

Ф и л и м о н о в. Я, к вашему сведению, атеист.

М а р и я. Так-то ваш атеизм выражается!

Ф и л и м о н о в. Скажите, хоть что-то русское должно быть на русской земле?..

М а р и я. Если русское, то разве обязательно церковь?

Ф и л и м о н о в. Да что же еще, что?! Ребятишки в школе по-английски шпикают. В клубе западные танцы — твисты. Лекции — про всякие другие страны… А где же — русское, наше исконное?! Хоть церковь вот стоит, отовсюду видать!

М а р и я. Стало быть, другие народы по старинке должны свои села и города обозначать мечетями и костелами?..

Ф и л и м о н о в. Мне все эти другие народы уже вот где, под самой завязкой сидят!

М а р и я. А если и они так скажут? Каждый народ. Обособится и на других — ноль внимания?

Ф и л и м о н о в. Мы не маленькие. Россия! Сами проживем.

М а р и я. Вот она куда, ваша церквушечка-то, смотрит! (Матюшеву.) Виктор Николаевич, зайдемте?

М а т ю ш е в. Принципиально не хочу. (Уходит.)

М а р и я (с глубочайшей тревогой обращается к большой аудитории). Товарищи, партийный актив района, я хочу поделиться с вами… Вошла я в церковь. Богослужение — в самом разгаре. Поет хор на клиросе. Слушаю, всматриваюсь в лица тех, кто опустился на колени и молится. Молодые есть, молодые, вот что самое обидное!..

Я выхожу из церкви и вижу: по ступеням на церковную паперть поднимается молодая женщина-крестьянка и ведет мальчишку, еще только начинающего ходить. Мать бережно держит мальчика за ручки и говорит ему: «Вот… так… ножкой… еще, Сергунечка… То-о-оп! Теперь другой ножкой… То-о-оп! Еще ножкой… То-о-оп!»

Товарищи, это были первые шаги младенца… шаги человека!.. В стране победившего разума.

Строительную бригаду колхоза бросили на «ударный объект» — возводить церковь. А школа стоит разоренная… Любовь к родине, скажет Филимонов?.. Истинные патриоты никогда не тянули Россию к национальной ограниченности, шовинизму и мракобесию!

Расходится собрание партийного актива. С Марией прощаются знакомые строители, колхозники, городские работники.

— До свидания, Мария Сергеевна.

— Вы из Шаброва?

— Оттуда.

— Вы клуб когда пускаете?

— Строительных материалов нет.

— Строительных материалов? — вспыхивает Мария.

— Все равно сделаем! Найдем, изыщем! — пятится от нее товарищ из Шаброва. — Изыщем, изыщем…

Л о п а р е в а (женщина с каштановой косой, обмотанной вокруг головы). Мария Сергеевна, — я из Юхони…

М а р и я. Из Юхони?! Слушаю вас.

Л о п а р е в а. Я — колхозница, Лопарева. Я и парторг.

М а р и я. Ах, значит, вас недавно избрали? После церкви?

Л о п а р е в а. После церкви! Совсем вот на днях.

М а р и я (ее глаза потеплели). Как вас зовут?

Л о п а р е в а. Катя.

М а р и я. Трудновато вам придется, Катя. Вокруг Филимонова лепятся всякие смекалистые мужички, вы их знаете лучше меня. Весь интерес жизни: набить брюхо, залить мозги водкой. Под пьяные песни и звон церковного колокола промчаться на мотоцикле, врезать соседу по физиономии, похвастаться дорогим костюмом… Смекалистые ваши мужички всех в кулаке держат, чтоб никто против них не пикнул. (С улыбкой.) Идеал Филимонова, этакий юхонский социализм!

Л о п а р е в а. Нам такой социализм не нужен, юхонский.

М а р и я. Значит, понимаете?

Л о п а р е в а. Я и хочу с вами посоветоваться… Менять надо председателя у нас.

М а р и я. А народ как? Пойдет на это?

Л о п а р е в а. Пойдет. Обиделись. Школа обветшала, вы же видели, клуба нет. И сам грубит.

М а р и я. Кого вместо Филимонова?

Л о п а р е в а. Агроном у нас с высшим образованием. Приехали бы к нам еще разочек, на собрание колхозников.

М а р и я. Да сами это собрание проведите!

Л о п а р е в а. Боюсь…

М а р и я. Чего боитесь?

Л о п а р е в а. Характера не хватает.

М а р и я. Характер — дело наживное. Вот попросите, может, Виктор Николаевич к вам съездит.

Л о п а р е в а. У нас надо решительно повести разговор…

М а р и я. А разве Виктор Николаевич нерешительный? Да он на фронте за «языком» ходил прямо в немецкие окопы, был начальником разведки. (Матюшеву.) Съездите?

М а т ю ш е в. Можно, конечно…

Л о п а р е в а. Ладно, уж попробую сама.

М а р и я. Денечка за два-три до собрания позвоните мне в райком. Ну! В добрый час.

Л о п а р е в а. До свидания. Ой, что будет!.. (Уходит.)

Расходятся  л ю д и.

М а р и я (положила руку на плечо пожилого человека, Тархова, второго секретаря райкома партии). Вы удачно выступили, Александр Владимирович, тонко, с большой остротой и не обидно.

Т а р х о в. Очень уж вопрос горячий.

М а р и я. Вашу стенограмму чуточку развернуть — и получится хорошая статья для газеты.

Прислушиваются к разговорам Марии работники райкома — К л а в д и я  Н и к о л а е в н а  и  М а к с и м  П е т р о в и ч.

К л а в д и я  Н и к о л а е в н а. Поднимает она Тархова, второго секретаря поднимает, своего, можно сказать, сменщика, если что.

М а к с и м  П е т р о в и ч. Да, нерасчетливая баба.

К л а в д и я  Н и к о л а е в н а. Второго надо подбирать поглупей, чтобы не было конкуренции, держать в черном теле. А она, смотри, работает с умным человеком да еще расхваливает его!

М а к с и м  П е т р о в и ч. Да, нерасчетливая баба.

Входит  Т о м б а с о в, начальник районной милиции.

Т о м б а с о в (в милицейской форме, погоны майора, пожимает руку, протянутую Марией). Мария Сергеевна, происшествие…

М а р и я. Ну?

Т о м б а с о в. Труп в реке найден. Молодой, лет до тридцати человек. Вероятно, утонул зимой или под весну. Может быть, попал в прорубь. Теперь всплыл. Экспертиза им занимается, прокуратура. Документов нет, не опознан. Но в кармане полушубка, что был на покойнике, нашли две половинки красного холста, разорванное надвое полотнище.

М а р и я (в смятении). Неужели это тот парень?..

Т о м б а с о в. Какой парень? Вы его знали? Фамилия?

М а р и я. Забыла… (С болью.) Забыла!.. (Останавливает проходящего Добротина.) Анатолий Мартынович! Помните, парень приходил к вам в марте, просить комнату? В полушубке и в носках. Молодожен.

Д о б р о т и н. Все молодожены просят комнату.

М а р и я. Фамилию его, может быть, вспомните?

Д о б р о т и н. Нет, не помню. А почему, собственно, вы так волнуетесь?

М а р и я. Парень этот грозился в прорубь броситься. Просил комнату…

Д о б р о т и н. У меня есть заместители, хозяйственники, квартирная часть. Я не построю даже баню, а не то что гидростанцию мирового класса, если я буду с каждым молодоженом возиться.

М а р и я. Ладно, теперь, вот видите, возится прокуратура.

Д о б р о т и н. Пожелаем прокуратуре успеха. А также и милиции.

Т о м б а с о в (Добротину, с холодком). Благодарю вас. (Поклонился, уходит.)

Ушел  Д о б р о т и н, потом сцену покидает  М а р и я. Появляется  Г а л ь к а.

Г а л ь к а (переполненная своими тревогами). Я, между прочим, Галина Миронова, а не какая-нибудь там Галька! (Бьет пальцем по губам.) Брень-брень-брень… (Садится на спинку скамейки, задирает голову к небу.) Между облаками голуба-а-ая лужица… Эй, а ты сможешь из этой лужицы напиться? (Соскакивает со скамейки, убегает.)

Входит  Л и д и я  С а м о й л о в н а.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Излучинск — городок небольшой. Это сейчас его встряхнула стройка. А раньше тут жили так: на одном конце города чихнешь — на другом говорят «будьте здоровы». Ах, Маша, Маша! И в самом деле, как можно, первое лицо в районе — и вдруг роман, на виду у всех… С каким-то приезжим, да еще семейным.

«Интерес человека к миру — это просто переизбыток его интереса к самому себе»… Этот парадокс Бернарда Шоу взволновал меня, когда мы с Машей смотрели в нашем театре пьесу «Дом, где разбиваются сердца». А дочке было не до парадоксов… Да и смотрела она больше не на сцену, а в ложу, где сидел этот Бокарев. После спектакля, на улице, она мне его представила. (Укладывает в сумку семейный театральный бинокль.)

Входят  М а р и я  и  Б о к а р е в.

М а р и я. Мама, познакомься, пожалуйста, Алексей Тихонович Бокарев.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Лидия Самойловна. Спектакль вам понравился?

Б о к а р е в. Да, спектакль, в общем, неплохой. Но я видел эту пьесу в Англии, в постановке несколько лучшего театра.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. А чем вы занимаетесь, Алексей Тихонович, когда бываете не в Англии, а у нас, в Излучинске?

Б о к а р е в. Я? (Смутился.) Я, собственно, археолог.

М а р и я. Алексей Тихонович — руководитель экспедиции. Обрабатывает дно будущего водохранилища. Чтобы под водой не скрылись навечно какие-либо древние тайны человечества.

Л и д и я  С а м о й л о в н а (оценивающе прощупала взглядом Бокарева и утопила подбородок в воротнике пальто). Я не знаю, как в Лондоне играют, но артист Арнаутов — капитан Шотовер — мой бывший ученик, между прочим. Я его всегда отмечала, он отлично знал литературу. Мне кажется, он играл превосходно.

Б о к а р е в (поспешно соглашается). Отлично играл, отлично.

Мария с улыбкой покосилась на Бокарева.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. До свидания. (Подает руку Бокареву и, видя, что Мария не торопится проститься, нетерпеливо посматривает на нее.) Маша?

Б о к а р е в. Мария Сергеевна, а не пройтись ли нам немножко?

М а р и я. Да, Алексей Тихонович, в самом деле, давайте хоть несколько минуток подышим свежим воздухом.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Прощайте, Алексей Тихонович. (Уходит.)

Б о к а р е в (мальчишески озирается). Теперь тебя можно называть на «ты»?

М а р и я. Я только мамы боюсь.

Б о к а р е в (целует Марию). Здравствуй… Как я ожидал эту весну! Там, в Москве, каждый день, каждую минуту я думал: что с тобой, как ты тут… Это давало мне какие-то удивительные силенки. Я так много сделал за эту зиму…

М а р и я. А знаешь, я тоже очень хорошо, просто необыкновенно хорошо в эту зиму работала! Не знаю, как это казалось другим, ведь моя работа — незаметная, много ли толку, не сразу поймешь. Но работалось действительно хорошо в эту зиму. Видишь, какое совпадение?

Б о к а р е в. Серьезно?

М а р и я. Ну. (Утвердительно двинула подбородком.)

Б о к а р е в. Это твое «ну» — на все случаи жизни! (Ловит ее руку, обцеловывает.) Мозолистая ладошка.

М а р и я. Пойдем. (Уходят.)

Входит  Л и д и я  С а м о й л о в н а.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Маша и Бокарев до рассвета бродили по берегу реки. А когда вышли к улице, ведущей в город, я встала со скамеечки у чужих ворот и двинулась им навстречу.

Появляются  М а р и я  и  Б о к а р е в.

М а р и я. Мамочка!

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Скажите, какая неожиданность! (В хорошо поставленном голосе старой учительницы — деланное удивление.) А я вот, видите ли, тоже вышла прогуляться. Гуляю и гуляю, и дошла до самого конца города. Бессонница одолевает. (Обходит взглядом Бокарева, а встречаясь глазами с дочерью, многозначительно вздергивает брови.)

М а р и я. Тебе холодно, мама?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Нет-нет.

Б о к а р е в. Позвольте, я накину вам на плечи свою куртку.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Нет-нет, благодарю.

Мария обняла мать, укрыла ее плечи полой своего жакета.

Какой дорогой вы, Алексей Тихонович, обычно ходите домой? Я надеюсь, вы не испугаетесь добираться ночью по нашим улицам?

Б о к а р е в. Спасибо, я привык, я бываю в местах и поглуше. До свидания, Лидия Самойловна.

Л и д и я  С а м о й л о в н а (демонстративно). Алексей Тихонович, прощайте.

Б о к а р е в. Маша, до свидания.

М а р и я (отошла с ним на несколько шагов и, как бы извиняясь перед ним за мать, поцеловала). Звони мне, Алеша.

Б о к а р е в. Сегодня, попозже, когда ты будешь на работе. (Уходит.)

М а р и я. Сегодня? Да, ведь уже утро, мамочка, раннее-раннее… Доброе утро, окошечки!

Л и д и я  С а м о й л о в н а (осуждающе покачивает головой). Разум ты потеряла, что ли, или тебе восемнадцать лет?

Слышится четкий стук каблуков, и появляется  Т о м б а с о в.

Т о м б а с о в (увидев Марию, еще издали отдает честь). Здравия желаю, Мария Сергеевна.

М а р и я. Доброе утро, Геннадий Гаврилович.

Т о м б а с о в. Очень приятно. Обхожу караулы, а попросту — посты милицейские. (Тоном рапорта высшему начальству.) Ничего недозволенного сегодня ночью не произошло.

М а р и я. Вы уверены, товарищ майор, что не произошло ничего недозволенного?

Т о м б а с о в. А что, Мария Сергеевна?

М а р и я. Желаю вам полного спокойствия и никаких неожиданностей.

Т о м б а с о в. Всегда на зорьке просыпаетесь, Мария Сергеевна?

Л и д и я  С а м о й л о в н а (поспешно объясняет, боясь, как бы дочь, в ее дурашливом настроении, не ляпнула чего-нибудь лишнего). Бессонница у меня, товарищ майор. Вот сама встала и дочку взбулгачила. Прогуливаемся.

Т о м б а с о в (берет под козырек). Всего вам доброго. (Уходит.)

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Вот видишь! (Провожает начальника милиции испуганным взглядом.)

М а р и я. Что, мама?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Как — что? Представь, начальник милиции встретил бы тебя не со мной, а с тем археологом, Бокаревым.

М а р и я. И что же?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. А ты не стала бы скрывать. Знаю я тебя! Еще и поцеловала бы археолога при всей милиции.

М а р и я. Поцеловала бы.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Вот-вот. Господи, да ты сошла с ума! Взглянула бы на себя.

М а р и я. Ну?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Оставь наконец это свое «ну». Не вышибла с детства, так и присохло… Мария, у тебя глаза блуждают… Я ждала тебя на улице всю ночь. (Всхлипнула и закрыла лицо рукой.)

М а р и я. Мамочка! Милая ты моя… Вот почему ты так продрогла. (Снимает свой жакет, укрывает им плечи матери.) Ну зачем, зачем ты так?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Чтобы проводить тебя домой.

М а р и я. Но я бы сама, мамочка, я бы сама пришла.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Сама, да, вместе с археологом. И здрасте пожалуйста — майор… Слушай, Маша, что же с тобой происходит? И… и что уж в этом Бокареве такого?

М а р и я. Не знаю… С ним интересно… Он побывал во многих странах и, когда рассказывает о своих раскопках…

Л и д и я  С а м о й л о в н а (не слушает, хватает дочь за руку). Но он женат!..

М а р и я. Они с женой давно чужие.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Нашла бы здешнего, ничем не связанного человека! Мало, что ли, здесь порядочных людей?

М а р и я. Много. А нашла его.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Маша, ты пойми: ты первое лицо в городе, в целом районе. Здесь никого нет выше тебя, никого.

М а р и я. Выше?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Ты на посту. Всегда, каждую минуту. Ты посмотри на эти окна, посмотри! В каждом доме люди ждут от тебя совета, примера.

М а р и я. Но чем я подаю плохой пример?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Местные кумушки скажут: Мария Одинцова разрушает здоровую семью.

М а р и я. Пускай говорят.

Л и д и я  С а м о й л о в н а (тоном материнского приказа). Ты можешь встретиться с ним еще один раз, чтобы проститься. Я еще раз посторожу, хоть и всю ночь, как сегодня.

М а р и я. Спасибо, мама, я не собираюсь с ним прощаться.

М а р и я  и  Л и д и я  С а м о й л о в н а  уходят. Появляется  Д о б р о т и н.

Д о б р о т и н. Цель отодвигается сама, если не стремишься к ней со всей страстью… Дорога, дорога, дорога!.. Станцию надо пускать на год раньше, а не позже на год. Подумать только, все может испортить одна маленькая женщина. Фанатическая преданность родным местам. Скалой стала на пути, мраморной… Страшно сыплются дни! Что дни — минуты бьют в темя, словно капли воды в пытке… Рекомендации ученых! Благодарю покорно за быстрый ответ. Если бы я действовал по вашим инструкциям, господа ученые, я до-о-ол-го гладил бы гору. Гладил, но не взрывал… А почему я должен принимать эти рекомендации? Я их оспариваю. Дискуссионность — в духе времени! Я спорю и в то же время экспериментирую. Обыкновенный технический риск!

Возникает шум бурового станка. Е г о р  Д о б р о т и н  входит, в рабочей спецовке.

Е г о р (увидел отца). Отец! Мы бурим мраморную скалу под усиленные взрывные заряды?

Д о б р о т и н. Откуда тебе известно, какие будут заряды?

Е г о р. Я не первый день бурю.

Д о б р о т и н. Бурить!.. А интересоваться будут те, кому положено.

Е г о р. Отец…

Д о б р о т и н. Вернулся — учить меня?!

Е г о р. Я уезжал, чтобы отвыкнуть от тебя.

Д о б р о т и н (схватил сына, подтянул близко к своему лицу, всмотрелся). Отвык… (Уходит.)

Е г о р. Я устал, я упал, нету сил у меня… (Непримиримо.) Если у меня их нет, у кого есть?

Заседание бюро райкома партии. Ведет  М а р и я. Атмосфера заседания предельно накалена.

Д о б р о т и н (отчаянно защищается). Это — технический риск! Обыкновенный эксперимент!

Т а р х о в. Кому нужен такой эксперимент? Хорошо, что вы не успели сделать ни одного взрыва. Вам успели помешать. Главный инженер стройки считает ваши действия авантюрой. Благодарите его и рабочих, которые остановили ваши варварские намерения.

М а р и я. Вы знаете, какой ущерб вы могли бы нанести государству? Электростанция бы этого не стоила. Миллиарды рублей.

Я б л о к о в (плотный, широченный, седые клочья волос). Здесь, я вижу, сегодня выступают густо… мне, Яблокову, негде упасть. Торопиться не люблю, но учту регламент. Анатолий Мартынович, почему вы не использовали рекомендацию ученых? Чтобы без порчи мраморной скалы. Оторвать от скалы аккуратно полоску вдоль реки…

Д о б р о т и н. Мы «гладили» бы гору. Понимаете, товарищ Яблоков? А нам нужна новая дорога, позарез! И взрывники пошли на риск, увеличили заряд.

Т а р х о в. Значит, варварство продуманное?

Я б л о к о в. Погоди, Тархов. Мы в своей бригаде строителей-монтажников на плотине взяли обязательство по экономии. Копейки, но экономим! А неужели ж руководитель стройки такой вертопрах, извините, что не хочет сберечь для страны мрамор на миллиарды рублей?! Значит, встает вопрос передо мной, как членом бюро райкома. Отвечаю — себе и вам: поверим товарищу Добротину, на преступление образованный человек не пойдет, если он не вредитель наших уважаемых тридцатых годов эпохи. (Садится.)

Д о б р о т и н. Вот наконец голос трезвого ума! Но кое-кто здесь рассуждает на элементарном уровне. А сейчас — век мысли, век техники.

М а р и я. Анатолий Мартынович, мы душу человеческую строим. А если — по-вашему, так и человека с хорошими задатками можно превратить в бездумного, раболепного исполнителя! Сегодня он послушно взорвет мрамор, а завтра будет жить по самой подлой формуле: мы люди темные, нам абы гроши да харчи хороши…

Д о б р о т и н. Мария Сергеевна, в вашем подходе к этому случаю я не вижу мудрости.

М а р и я. Мудрости уступок?.. Нельзя строить коммунизм по подряду.

Д о б р о т и н. Это как — по подряду?

М а р и я. Как в старину купцы-подрядчики. Лишь бы подряд выполнить, а кругом — хоть трава не расти.

Д о б р о т и н. Вот этого уж я не потерплю! Меня… коммуниста — с купцом в один узел! Не-ет!

Б е з в е р х а я. Разрешите слово? Одинцова занимается очернительством! (Бросила взгляд на Добротна.) Это Анатолий-то Мартынович — купец? Одинцова ставит под удар строительство ГЭС, а сама способствует возведению весьма сомнительных объектов.

Г о л о с а. Что за чушь?

— Голословные обвинения.

Б е з в е р х а я. Не голословные! В селе Юхонь, нашего района, недавно появилась новехонькая церковь. Не сама поднялась, как гриб-боровик. Построена из добротных материалов. Знал об этом райком? Не мог не знать!

М а р и я (смотрит на председателя райисполкома Матюшева, как-то вяло пригнувшегося к листочкам, разложенным на столе). Виктор Николаевич? Мы же вместе с вами ездили в Юхонь…

Матюшев молчит.

Т а р х о в. Райком не занимался строительством церкви в селе Юхони.

Б е з в е р х а я. Так можно все оправдать! Но когда уважаемая Мария Сергеевна лично чем-то занимается, тоже получаются картинки, я бы сказала, несовместимые.

Г о л о с а. Факты?

— Выкладывай сразу!

Б е з в е р х а я. Пусть Одинцова расскажет, как распорядилась с одним бетонщиком, что пришел в контору без валенок, и где теперь этот человек!..

Т а р х о в. Товарищи! Внимание… Мы ушли от повестки дня.

Д о б р о т и н. Нет, не ушли! Вы, Одинцова, чего же добиваетесь? Защищая мрамор, вы, по существу, срываете ударные сроки строительства электростанции. Огромный трудовой коллектив набирает ритм, темп, намерен досрочно вести строительство, а вы… Я никогда еще не работал в подобных условиях! Меня держат за руки. Что это: помощь, партийный контроль?.. Нет, издевательская опека. Местничество руководителя райкома невыносимо, оно граничит с прямым саботажем… Я отказываю Одинцовой в политическом доверии!

Г о л о с а. Это слишком!

— Давно такого не было!

Т а р х о в. Оставим эту резкость на совести товарища Добротина. Давайте же решать вопрос о судьбе мрамора!

Я б л о к о в. Здесь такой получился камуфлет, что сегодня мы ничего решить не сумеем.

Б е з в е р х а я (скандально громко). Зато мы видим, все видим, как вырисовывается политическое лицо Одинцовой!

Разошлись участники заседания бюро райкома. Мария сидит одна, переживая свое поражение. Звонит телефон.

М а р и я (берет телефонную трубку). Да. Райком.

Б о к а р е в (высвечивается). Это я, здравствуй, Маша! Я сейчас — в палатке, большой зеленой палатке, над которой хлещет дождь. Говорю с тобой по радиотелефону.

М а р и я. Где ты? В каком месте?

Б о к а р е в. Километров сто пятьдесят от тебя. Курасово. Мы здесь начинаем раскопки древнего городища. Между прочим, нашли женское ожерелье. Модницы в нем прогуливались две тысячи лет назад. Красивое. Но, Маша, ты слышишь, таких красавиц, как ты, не было тогда и никогда не будет.

Мария слушает, унимая душевную боль. Ей не хочется переносить на Бокарева тяжесть сегодняшнего дня.

Почему ты молчишь, Маша?

М а р и я. Я к тебе приеду.

Б о к а р е в. Даже не верится! В самом деле?

М а р и я. Ну.

Б о к а р е в. Что ты сказала? Ты чем-то огорчена?

М а р и я. Ничего. Сказала «ну».

Б о к а р е в. Но твой голос… Маша, что случилось?

М а р и я. Я приеду, мы поговорим.

Б о к а р е в. Милая… (Голос его осекся.) Маша, ты не волнуйся… Маша!

В его трубке частые гудки. Мария стоит, прижимает лежащую на аппарате телефонную трубку обеими руками.

М а р и я. Вырисовывается лицо Одинцовой… (С гневным сарказмом.) Оспорь мало-мальски сильную личность — и тут же у тебя появляется политическое лицо!..

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Б о к а р е в. Если б можно было угадать, что случится с тобой, с близким тебе человеком… Многое можно было бы предупредить, отвести беду.

Маша запаздывала. Дожди размыли дорогу. Я беспокоился, как она проедет. Ругал себя: зачем согласился ждать ее здесь, не выехал сам. Но надо знать Машу. Раз она решила… Недавно я раскапывал древнее захоронение. Нашел останки какого-то знатного человека. Рядом с ним его оружие и — женщина.

Не мешало бы хоть чуточку от этого обычая перенести в мои отношения с Машей! Разумеется, при жизни. А то я — в Москве, она — здесь, в Сибири. Я прилетаю в Излучинск, она мчится куда-то в Юхонь, или на рудники, или к разведчикам газа, к рыбакам, к лесорубам…

Без нее — не оправдывается мое присутствие на этом свете… Я вскрываю курганы, раскапываю развалины стен, памятники. Всматриваюсь в черепа гениев, страдальцев, героев. Вижу следы труда, побоищ, мора, жестокостей… Следы! Исчезают цивилизации, народы, страны. Бессмертна лишь любовь. Ее силой продолжается жизнь.

Входит  М а р и я  в дорожной одежде.

М а р и я. Здравствуй, Алеша.

Б о к а р е в. Маша! Приехала. (Целует ее.) Сама за рулем?

М а р и я. Сама, как всегда. У машины и у собаки должен быть один хозяин. (Оглядывается.) Хорошо тут! Раскопки… Здесь было селение? Большое?

Б о к а р е в. Такое, как Излучинск, не меньше.

М а р и я. Райцентр? А кто тут был секретарем райкома?

Б о к а р е в (смеется). Смотри, ожерелье.

М а р и я. Ого! Какая красота! (Надевает ожерелье, смотрится в зеркальце.) Я подошла бы в жены какому-нибудь царьку?

Б о к а р е в. Лучше бы — мне.

М а р и я (возвращая ожерелье). Сознайся, где купил?

Б о к а р е в. Да точно — глубокая древность!

М а р и я. Фокусник! Теперешнее, современное. Такой примитив сейчас — крик моды.

Б о к а р е в. Вини свою женскую психологию. Завидное постоянство! Что неандерталки на себя цепляли, то и вы. Только у твоих древних подруг не было таких глаз. (Целует ее глаза.) Милая моя… моя милая…

М а р и я (отстраняясь). Алеша, увидят археологи твои. (Тихо усмехнулась.) Аполлинера помнишь?

«Цыган мой, ты слышишь,      трезвонят опять? В глазах у меня туман. А думала я,      никому не      узнать, Что тебя я люблю, цыган…»

Б о к а р е в. Эти стихи тоскливо кончаются. Забудем их?

М а р и я. Забудем. (Закуривает.) Хорошо бы еще кое-что забыть.

Б о к а р е в. Маша, прости, я после телефонного разговора с тобой позвонил кое-кому. Знаю, что у тебя вчера произошло на этом твоем заседании в райкоме.

М а р и я. Обидно. Ведь не на памятник себе хочу я сберечь излучинский мрамор! Для жизни он здесь всем нужен. И про парня того, со стройки… Рассказывали тебе?

Б о к а р е в. Угу.

М а р и я. Места себе не нахожу!.. Ночами просыпаюсь — вижу этого парня. Переминается в своих носках, глаза печальные, словечки смешные… Как я могла даже фамилию его не запомнить?! Не проверила, что с ним потом было. Забавный, трогательный человек… И вот…

Б о к а р е в. Перестань себя казнить. На стройке есть всякие начальники. Местком, партком. Пусть они казнятся.

М а р и я. Могла бы я позвонить в тот же партком, поинтересоваться… Нет, забыла. Прокуратура занимается. И я ищу: вдруг он жив, парень тот! Все-таки жив-живехонек?! Каждый день на плотину езжу. В общежитиях расспрашиваю. На улице, в клубе, в автобусах — в лица заглядываю… Массы! Вал! План! Охват! Чего стоит работа с тысячами людей, если не сбережешь одного человека?.. Одного! Текучка.. В глазах рябит.

Б о к а р е в. Может быть, уйти? Из райкома?

М а р и я. Сбежать?

Б о к а р е в. Гм… С Добротиным ты уже не сработаешься. Такую глыбу, как он, передвигать не станут. Тебя могут попросить. Придется уйти.

М а р и я. Нет.

Б о к а р е в. Добротин не посчитается ни с чем. Он будет рвать гору, даже если твой райком вынесет тридцать решений подряд! Я хорошо его знаю. Дорога ему нужна срочно. И он не пожалеет мрамор, не промедлит, не свернет и не отступит. (Горячо.) Маша, подумай о себе, обо мне! Семьей заживем. Прежде — тут, пока экспедиция работает. А потом — в Москву. А? Мама успокоится! Что ты мотаешь головой! Какой тебе смысл носиться по району, рвать нервы на заседаниях, драться со всякими демагогами, выслушивать оскорбления? А что в итоге? Скажи, что останется от твоей работы? Протоколы заседаний.

М а р и я. Дружок, почему бы тебе не бросить свою археологию?

Б о к а р е в. Сравнила! Археология — это наука. Великая наука о прошлом.

М а р и я. Партийная работа — тоже наука. Великая наука о будущем! Конечно, ты бы очень поверил моей работе, если б меня ухлопали кулаки из обреза! Не то время…

Б о к а р е в. И слава богу.

М а р и я. Нет, когда человека несли в гробу под красным знаменем, каждый зевака понимал, что человек этот что-то доброе в своей жизни сделал, что не зря гремят винтовочные салюты!

Б о к а р е в (с легкой иронией поет). «Я все равно паду на той, на той далекой на гражданской… И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной…»

М а р и я. Не шути, Алеша. Это для меня свято.

Б о к а р е в. А для меня! Для всех свято. Вопрос в том, на что полезней тратить силы ради тех же святых принципов. Словеса — или дело? Ты — инженер. Деловые люди, знаешь ли, созидают конкретный, осязаемый мир…

Мария все более отчужденно слушает, курит.

Тот же Добротин. Ему тоже нельзя отказать в известной логике. Человеку поручили строить гидростанцию…

М а р и я (резко встает). Я поехала, Алеша.

Б о к а р е в. Что так? Куда? Утром, на рассвете поедешь. Маша!

М а р и я. Скучно мне что-то стало. Будь здоров. (Уходит к своей машине.)

Слышится шум мотора. Появляется  А в д о н и н.

А в д о н и н. Мою фамилию забыть нетрудно. Простая фамилия: Авдонин. Тогда, значит, задал я Отрыв Петровича… Темновато еще было, никто меня не заметил. В свою мужскую общагу прибежал. Сосед по койке спал после ночной смены. Выручился я обувкой, пока свои валенки не вызволил. Решительная же эта Одинцова! Если б не она, плакали б мои ножки. Мороз был сорок градусов.

От всего мужского рода, короче говоря, поклон вам, товарищ Одинцова.

А в конфликте с моей супругой Тамарой я сделал глубокий вывод. Женщина не может победить человека! Если она не просто баба, а человек — как человек. Не дождались мы комнаты. Тамара присмотрела на окраине поселка гидростроителей «усадьбу» — хибарку и сарайчик. Стал я домовладельцем. Мгновенно в сарайчике замычала корова, захрюкал поросенок. Вместо будильника начал служить петух. Так я и раздирался между частной собственностью и стройкой коммунизма.

Участок бетонной кладки на строительстве плотины. Грохот похожих на отбойные молотки вибраторов в руках бетонщиков. Свет имитирует огромную бадью, опрокинутую сверху, и, как тесто, вывалившуюся из нее бетонную массу. Машет рукой невидимому крановщику, подает сигналы  А в д о н и н. Опустевшая бадья, описывая в воздухе кривую, отходит, и он, схватив вибратор, вводит его в бетон. Однако тут же выключает свой гремучий инструмент.

(Достает кошелечек, где хранятся деньги, предназначенные для столовки, и, высыпав в ладонь несколько серебристых монеток, швыряет их в бетонное месиво). Лети, серебро!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Костя! Зачем? Это же только в первый, самый первый бетон монеты бросают…

А в д о н и н. А я — на задуминку!

В т о р о й  р а б о ч и й. На что?

А в д о н и н. На задуминку.

П е р в ы й  р а б о ч и й. На хорошую?

А в д о н и н. На очень хорошую!

В т о р о й  р а б о ч и й. Берегись, Костя, Тамарке доложим! Разбрасываешься деньгами!

А в д о н и н (в наивных глазах вспыхивают свирепые огоньки). Скоро будет порядок.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Добьемся мы освобожденья!..

Ребята хохочут.

А в д о н и н. Найдем припарку и на Тамарку!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ребята! Костя в бетон монеты бросил. Говорит, на задуминку. Да еще — на хорошую. Поддержим?

Рабочие бросают в бетон серебристые монеты.

А в д о н и н. Спасибо, дорогой мой коллектив, герои труда и зарплаты!

П е р в ы й  р а б о ч и й. Поехали?

А в д о н и н. Поехали!

Рабочие взялись за вибраторы.

«Усадьба» Авдонина. На бревне, возле старого сарая, стоит  Т а м а р а, жена Кости. Освещенная предвечерним солнцем, дебелая молодая баба с полураспущенными русыми волосами. Крепкие босые ноги. В загорелой, сильной руке поблескивает плотничий топор. Она ремонтирует сарай, подтесывает новое бревно. Тамара хорошо видит, что делается на ее маленькой усадьбе и вокруг нее.

Т а м а р а (кричит громко и басовито). Ма-атк!.. Ты гляди, старая, гляди!.. (Машет рукой.) Хряк в огород к соседям… Дырошватить, а!.. Леший, как бульдозер, изгородь вздымаить!

Старуха лет под семьдесят, Г у р ь я н о в н а, мать Тамары, семенит по тропинке, надсадно дыша.

Г у р ь я н о в н а. Лип… етим… лимпийским чемпионом сделаисси.

Т а м а р а (сноровисто взмахивает топором. Снова кричит, поправляя волосы). Ма-а-атк! Ты гляди, куда корова направилась, гляди! Прям к центру!.. Опять хлебный магазин распу-жаить!

Гурьяновна, изнемогая, бежит догонять корову.

Да за курями гляди!

Входит  М а р и я.

М а р и я. Эй, гражданочка, здесь Авдонины живут?

Т а м а р а. Здесь. А что?

М а р и я. Вы жена Константина Авдонина?

Т а м а р а. Вроде бы. А чего?

М а р и я. Давайте познакомимся, поговорим.

Т а м а р а. Недосуг мне. В ночную смену севодни.

М а р и я. А где вы работаете?

Т а м а р а. Да где все, на гесе.

М а р и я. Хозяин-то пришел с работы?

Т а м а р а. Не. Шлындраить… Активным заделался. Домой не загонишь. Вот, сама сарай ремонтирую. Для скотины, для птицы. Хочу до зимы… А вы — чего?

М а р и я. По партийной линии.

Т а м а р а. Ых!.. Трепота! (Уходит за сарайчик.)

Мария прошлась по тропинке. Появляется  А в д о н и н.

А в д о н и н (ускоряя шаг). Товарищ Одинцова!

М а р и я. Здравствуйте! (Протянула обе руки. Она счастлива тем, что встретила наконец живого Авдонина.) Авдонин! Живой!

А в д о н и н (удивился). С чего это мне мертвым быть?

М а р и я. Да замечательно, что живой! Неделю вместе с прокуратурой искала вас.

А в д о н и н. За что же меня — с прокуратурой?

М а р и я. Человека, молодого, нашли в реке неделю назад. Кто он, бедолага, опознать невозможно. А в кармане полушубка — две половинки плаката. Эти куски полотнища — единственная примета. Ну, я, простите меня, и подумала: уж не тот ли парень, которого я на мороз обула?

А в д о н и н. Сгинул, значит, бич… Тот, что полушубок мой стянул.

М а р и я. Вы знали его?!

А в д о н и н. Один вечер я с ним в компании посидел. Трепался он затейливо. Философской головой своей хвастался, а кончил моим полушубком… Я даже в милицию не заявил, пожалел алкоголика.

М а р и я. А вы не помните ли, как звали этого бича, «философа»?

А в д о н и н. Друг с ним был. Любимым его звал. Смешно даже.

М а р и я. Как звали друга?

А в д о н и н. Егором. Сейчас он на стройке взрывником работает. Встретил я его недавно. «Здорово, — говорю. — Где ж твой Любимый?» Смутился Егор. Говорит: «Тогда еще, в марте, мы с ним разбежались».

М а р и я. Разбежались?..

А в д о н и н. Так, может, утонул совсем другой кто-то? Вполне возможно, что Любимый кому-нибудь мой полушубок загнал…

М а р и я. Прокуратура выясняет. Авдонин-то — живой! Я на плотине, на вашем участке сегодня побывала. Ударник!

А в д о н и н. Живой ударник, верно… Изнемогаю, товарищ Одинцова!.. (Опасливо оглянулся.) В борьбе с частной собственностью. Книги, кино — все побоку.

М а р и я. Хозяйство? А если в городе вам квартиру дадут? В новых домах?

А в д о н и н. Решение всей проблемы жизни!

М а р и я. Вы сибиряк?

А в д о н и н. Да излучинский я! Только уезжал подработать. Я у вашей мамы учился! Лидия Самойловна. Литературу и русский язык преподавала. Жива, здорова?

М а р и я. Здорова.

А в д о н и н. Переживает небось за вас?

М а р и я. Почему — за меня?

А в д о н и н. Слухи всякие ходят. Будто вы и то, и другое…

М а р и я. Что же?

А в д о н и н. В общем, не угодили кой-кому, курс не разгадали. Опять на стройку, инженером вернетесь?

М а р и я. Не знаю. Расскажите еще о себе, как живете?

А в д о н и н (понизив голос). Меня в члены партии из кандидатов должны вот-вот переводить. А перед ребятами стыдно. Погряз.

Возвращается  Т а м а р а.

Т а м а р а (грозно). Явился… Где шлындраишь?

А в д о н и н. Тамарочка, не выражайся…

Т а м а р а. Я тут… женщина… с топором… как галдиатор… из последних сил выбивайся… Активный стал? А скотина пропадай, птица подыхай? Чтобы ты сам исдох! Чтоб тебя на бетон шмякнуло да бетоном придавило! Я ж тебя из общежития вытащила! Я ж тебе зажиточную, светлую жизнь строю!..

А в д о н и н (берет за руку Марию). Отступим временно… на заранее подготовленные позиции…

М а р и я  и  А в д о н и н  уходят. Тамара, гневно поигрывая топором, смотрит им вслед.

Появляется  Е л е н а  Ф е д о т о в н а  М а т ю ш е в а — свеженькая, изящно по-летнему одетая, полная сил радетельница за своего супруга.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Муж властвует над женой или жена над мужем — это не вопрос. Я со своим Матюшевым никогда власть не делила. Он — советская власть, я — домашняя. Да и когда ему вникать в семейные дела? Город, район, стройка. Между нами говоря, драка Одинцовой с Добротиным потрясла Виталика. Душой он на стороне Одинцовой, хотя я и не одобряю. Реальная сила у кого? Безусловно, у Добротина. Хозяин главного тут производства, ГЭС. Так ты, если не глуп как председатель райисполкома, держись реальной силы! Ах, мрамор! Ах, будущее нашего Излучинска! Жить надо тем, что сегодня звенит. В тот день, когда мой Матюшев повис на волоске, было очень жарко.

Входят  М а т ю ш е в  и  М а р и я.

М а т ю ш е в (в изнеможении присел на скамейку, вытирает пот). Хватит, пожалуй? Весь город обошли.

М а р и я. Поднатужимся, Виктор Николаевич. Мы должны знать, чем живет наша детвора летом. Те, кто не уехал в пионерские лагеря. А то по сводкам все охвачены чуть ли не птичьим молоком.

М а т ю ш е в. Со всеми излучинскими сорванцами перезнакомились. Семь часов на ногах, рабочий день.

М а р и я. Сунем нос еще вот в этот двор.

М а т ю ш е в (тяжело встает). Ох-хо-хо… Потребую в бухгалтерии сверхурочные… И — чтоб давали мне бесплатное дополнительное питание за вредность работы с секретарем райкома.

Они уходят. Во дворе здоровенный парняга лет шестнадцати, П е т ю н я, моет автомобиль «Москвич». Поливает машину водой из шланга, орудует щеткой. Явно рисуется перед девчонкой  Г а л ь к о й.

М у ж с к о й  г о л о с (откуда-то сверху, из окна). Петюня! Стекло протирай замшей!

П е т ю н я (не удостоил папашу ответом). Я скоро сам водить буду, права получу.

Г а л ь к а (доверчиво кивает головой). Петюня, а меня покатаешь?

П е т ю н я. Там посмотрим. Подтяни-ка шланг.

Г а л ь к а (подтягивает шланг). Шоферские права тебе не дадут, только с восемнадцати. Мой батя…

П е т ю н я (перебивает). Твой батя — на самосвале! (Выдернул из рук Гальки шланг, струей воды хлестнул себя по лицу и взвизгнул). Ты чего обливаешь?!

Г а л ь к а. Ты же сам…

П е т ю н я. Завидуешь?!

Г а л ь к а. Чего завидовать, мы свою купим, «Волгу»!

П е т ю н я. Ха! «Волгу»! На какие шиши?! Сколько твой батя зарабатывает, знаешь?

Г а л ь к а. «Сколько», «сколько», да он… он ударник коммунистического труда! На Доске почета висит!

П е т ю н я. Твой на доске висит, а мой на «Москвиче» ездит, собственном! (Подкрепляет словесную атаку струей из шланга.)

Конечно, он тут же получил сдачу от Гальки. Вот в этот момент и появились во дворе  О д и н ц о в а  и  М а т ю ш е в. Хозяин «Москвича» замахивается щеткой, но Галька успевает пригнуться. Слышится треск.

(Кричит сиплым баском). Галька стекло в машине разбила!.. Щеткой шарахнула.

Г а л ь к а. Не я, не я! Дядь! Теть! (Бросается к Матюшеву и Одинцовой.) Скажите, что не я.

М а т ю ш е в (заслонил Гальку). Постой-ка, молодой человек…

Галька, боясь, что все-таки могут ее обвинить, мчится в дом, звать на подмогу родителей.

Ты чего же врешь?

П е т ю н я. А вы кто такой тут вмешиваться?!

М а т ю ш е в. Ишь, бицепсы накачал… В жизнь выходить пора, на работу, на стройку. А ты — трусишка и лжец. Как быть?

Призванный расторопной Галькой, во дворе появляется ее отец, М и р о н о в, шофер самосвала, так хорошо знакомый Марии.

М и р о н о в. Маруся!

М а р и я. Привет, Миронов.

Они обмениваются крепким рукопожатием.

М а т ю ш е в (степенно подает руку, словно бы побаиваясь, что и его этот огромный широкоскулый шоферяга назовет вдруг Витей). Матюшев. Председатель райисполкома.

М и р о н о в (Марии). Ясно, кого возишь. Отчаянный, однако, у вас водитель, товарищ председатель. Гонит в самую пургу, хоть бы что! Машину знает не хуже инженера. Как выручила меня однажды!

Мария улыбается, наблюдая недоумение Матюшева.

М а т ю ш е в. Большая честь для меня, но….

М а р и я (не дает ему закончить). Пошли! Будь здоров, Миронов. (Проходя мимо Гальки, задерживает шаг.)

М а т ю ш е в (Миронову). Дочка ваша не виновата.

Мария и Матюшев, уходя, остановились возле скамейки.

Г а л ь к а. «Смотрела нам смерть, фронтовая, лихая, в глаза…»

М и р о н о в. Откуда ты эту песню знаешь?

Г а л ь к а. В электричке услышала, запомнила. (Уходит, взяв за руку отца.)

М а р и я. Славная пичуга эта Галька. Хорошо, что вы за нее вступились.

М а т ю ш е в (смущенно). За случайную девчонку вступился, а за вас — сдрейфил… Простить себе не могу своего малодушия… когда на бюро райкома разговор зашел про церковь в селе Юхони… Райисполком виноват. Я — персонально. А теперь на вас и это все взвалили.

М а р и я. Ничего. Грязь не зараза, отмывается.

М а т ю ш е в. А Добротин еще больше силу теперь почувствовал. Нужно поговорить с ним о городских делах, так и не знаю, на какой козе к нему подъехать.

М а р и я. Зачем подъезжать? Хозяева-то здесь — мы!

М а т ю ш е в (подтянулся). Вроде бы, конечно, мы.

Появляется  Е л е н а  Ф е д о т о в н а.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Виталик!.. Здравствуйте, Мария Сергеевна.

М а р и я. Добрый вечер.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Я тебя заждалась. А ты, оказывается, гуляешь с самой красивой женщиной Излучинска.

М а р и я. Целый день, с утра, гуляем. Мы даже искупались и полчасика полежали на Пионерском пляже. Всего доброго. (Уходит.)

Матюшев присел на скамейку, вытирает пот с лица и шеи. Свежесть, избыток сил, изящные босоножки на ногах жены, ее улыбка, волнистой копной взбитые волосы — все это сейчас раздражает его.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а (ласково). Виталик! Устал… Сегодня мне удалась окрошка.

М а т ю ш е в. Опять к себе из парикмахерской вызывала?

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Виталик… не могу же я, как Одинцова, в очереди торчать.

М а т ю ш е в. Как Одинцова?..

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Виталинька… пойми, я только ради тебя, для субординации.

М а т ю ш е в. Домой! Под кран!

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Изверг! Обломок культа… Нет тебе окрошки! Где хочешь, куда хочешь!.. (Уходит.)

М а т ю ш е в  со свертком (пакет с едой) входит в свой служебный кабинет. Оглядывается так, будто видит все здесь впервые. Положив сверток, набирает номер телефона.

М а т ю ш е в (быстро и суховато). Анатолий Мартынович? Матюшев… Хорошо, что застал вас. Прошу вас прибыть в райисполком. Ко мне… Жду вас. Что? Всенепременно прошу. В исполком районного Совета депутатов трудящихся. (Положив трубку, пристраивается на уголочке стола, где стоит графин с водой. Открыв коробку консервов, ест перочинным ножом.)

Появляется  Д о б р о т и н.

Д о б р о т и н (с подчеркнутым радушием трясет руку председателя райисполкома). Походный ужин? (Указывает на консервы, хлеб и стакан с водой.)

М а т ю ш е в (вкладывает свой смысл, вспомнив ссору с женой). Походный… Вы сайру в томате любите? (Пододвинул коробку с остатками консервов.)

Д о б р о т и н. Спасибо, у меня печень.

М а т ю ш е в. Тогда — приступим… (Открывает папку с бумагами.) Анатолий Мартынович, у района, у города к стройке очень большой счет. Вот, читайте.

Д о б р о т и н (просматривает бумаги). Возведение нового жилого массива в центре города? Размахнулись! Я не могу отпустить на нужды города такие большие суммы.

М а т ю ш е в. Райисполком требует те деньги, которые стройка обязана давать по закону. Это — вопрос принципиальный.

Д о б р о т и н. Местнические нужды района и города заслоняют у вас главное… Э-ле-ктри-фи-кация! Вспомните Ленина.

М а т ю ш е в (бьет ладонью по столу). Нет.

Д о б р о т и н. Как — нет?!

М а т ю ш е в. Коммунизм — это Советская власть плюс электрификация! Прежде всего Советская власть! Так извольте считаться!

Д о б р о т и н. Я думал, вы, может быть, единственный в районном руководстве благоразумный человек… Жаль, очень жаль. (Уходит.)

Звонит телефон.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а (освещается с телефонной трубкой в руке). Виталик?.. Виталик, ты голодпый…

М а т ю ш е в. Я сыт. Я даже Добротина угощал. Так угостил, что запомнит.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Ты обострил с ним отношения?.. Ах, молчишь… И тебя втравила Одинцова!

М а т ю ш е в. Елена, перестань хныкать.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Что же ты ел?

М а т ю ш е в. Сайру в томате.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Ты забыл про свой гастрит?!

М а т ю ш е в. Зато кое-что другое вспомнил. И очень крепко.

Е л е н а  Ф е д о т о в н а. Виталик, и ты повис на волоске!..

Стройка. Появляется  Я б л о к о в.

Я б л о к о в. Членом бюро райкома я, можно сказать, по трудовому почету. А на стройке ГЭС я секретарем партийного бюро того самого участка, где так же ударно вкалывает Костя Авдонин. Мы проводили партийное собрание. Планировали переводить Авдонина в члены партии. Решение партбюро вынесли, есть рекомендации, честь по чести. А вышло все наоборот… Вынуждены были заниматься его безобразным поведением. В своем быту разбой устроил. Так квалифицировала его действия собственная супруга, Тамара, в заявлении… Оно бы ничего, вложили б Косте ума. Если б разговор пошел откровенный… Но вмешалась одна особа, а я не сразу раскусил, что наш Авдонин для нее — только зацепка. Сообщаю, товарищи, у нас на собрании присутствует член парткома стройки товарищ Верхняя.

Б е з в е р х а я. Безверхая.

Я б л о к о в. Значит, наоборот. Извините. Слушается персональное дело кандидата в члены партии Авдонина. Расскажи партийному собранию, Авдонин, как ты загремел по наклонной плоскости?

А в д о н и н (встал, одернул свитер, кашлянул). Историю моих личных отношений с супругой Тамарой докладывать или знаете?

«Знаем!» — раздается довольно дружный ответ. Смех.

Я б л о к о в. Для смеха мы регламента не отводили.

А в д о н и н. Тогда — один последний факт. (Собрался, очень серьезно.) Это, короче говоря, случилось в прошлую среду, вечером, когда супруга работала в ночной смене…

Правая половина сцены. «Усадьба» Авдонина. Входит, задыхаясь, Г у р ь я н о в н а.

Г у р ь я н о в н а. Ох, скончаить меня дочкино хозяйство! Кость, где ты, а? Кость?

А в д о н и н  входит, опустив голову, щека перевязана платком.

Загони ты корову… уся я выдохласи на дистанции…

А в д о н и н  уходит. Гурьяновна отдыхает.

А в д о н и н (возвращается). Надо с этим частным сектором кончать.

Г у р ь я н о в н а. Господи, а я… разве я за такой жизней к дочке, к моей младшенькой, из Смоленщины ехала?! Я от хозяйственности еще с молодости отвыкши. Как после революции подалась в город, так на льняном заводе четыре десятка годков и отбарабахала на льняной трепальной машине. Орден трудовой заслужила. Думала, на старости лет при покое буду. В президимах сидела! Пенсия ж у мене. А она… (Передразнивая Тамару.) «Ма-а-атк! Хряк дырошватить!.. Ма-а-атк!» Курей ей, понимаешь, загоняй. (Всхлипывает.) Одно утешение: хорошего человека себе Тамарка нашла. За что она тебя севодни лупила?

А в д о н и н (держится за перевязанную щеку). Мне квартиру в профкоме предложили. Я ей и объявил… В новом доме, с ванной…

Г у р ь я н о в н а. Чего ж я и ехала, чего ж я и мечтала!

А в д о н и н. Как пантера набросилась… «На черта мне твоя ванна?! У мине свиньи, у мине курей сколько, у мине скотина…» И давай, короче говоря.

Гурьяновна выходит и возвращается с бутылкой и стаканами.

Г у р ь я н о в н а. Костенька, не отпускай удачу, потом не споймаешь, улетит квартирка! Давай маленько — за новоселье?

А в д о н и н (взял стакан). Свежую мысль не забить, стратегию жизни…

Выпили.

Г у р ь я н о в н а (захмелела). Корова да свиньи… мою счастливую старость… под копыто.

А в д о н и н. Я тебя, мать, в обиду не дам.

Г у р ь я н о в н а (еще наливает вина). А мине обидеть тоже, ну-ка, не просто! Я вот етими руками еще в семнадцатом годе барскую усадьбу разоряла.

А в д о н и н. Ма-а-амка, Гурьяновна, идея! Где лом, где топор?

Г у р ь я н о в н а. Да вон стоит. Для чего?

А в д о н и н. На Тамаркину крепость! Долой царицу Тамарку!

А в д о н и н  и  Г у р ь я н о в н а  скрываются. Слышны их голоса, треск, грохот. А в д о н и н  появляется, снимает с лица повязку, прикрывавшую синяк, и переходит на левую половину сцены, туда, где продолжается собрание.

А в д о н и н. Вот так и получилось, короче говоря… Разорили сарай. В порядке можешь ты не быть, по человеком быть обязан!

Хохочут коммунисты, его друзья по работе.

Я б л о к о в (пытается ввести собрание в солидное русло). Товарищи, какие будут вопросы?

П е р в ы й  к о м м у н и с т. Имущество записано на тебя?

А в д о н и н. На меня, движимое и недвижимое, как на мужа.

В т о р о й  к о м м у н и с т. От новой квартиры не отказываешься?

А в д о н и н. Хочу жить в современном стиле, короче говоря.

Т р е т и й  к о м м у н и с т. Дать Авдонину квартиру!

П е р в ы й  к о м м у н и с т. Я предлагаю снять с обсуждения заявление жены.

В т о р о й  к о м м у н и с т. А я предлагаю перевести Авдонина из кандидатов в члены партии.

Собрание взрывается гулом голосов, аплодисментами.

Г о л о с а. Сознательный парень!

— Лучший на бетоне!

— Ставь на голосование!

Я б л о к о в (утратил свою монументальность). Будем обсуждать вопрос о приеме Авдонина в члены партии? Так?

Аплодисменты.

Густо пошли мнения-прения! Мне, Яблокову, негде упасть.

Б е з в е р х а я. Товарищ Яблоков, дай-ка мне слово.

Я б л о к о в. Тише! Слово предоставляется товарищу… к-хм… Безнижней.

Б е з в е р х а я. Без… ну и ну, товарищ Яблоков. Рано вы снимаете с повестки дня персональное дело Авдонина. Когда я шла к вам на собрание, я думала, что коммунисты серьезно отнесутся к проступкам этого товарища в быту.

П е р в ы й  к о м м у н и с т. А мы и отнеслись серьезно. Решили не обсуждать чепуху.

Я б л о к о в. Дайте говорить, не перебивайте… к-хм… члена парткома.

Б е з в е р х а я. Многовато подсобралось чепухи. Да вы не все еще знаете. Ответь-ка своим товарищам, Авдонин, ты вместо портянок полотнище красное лозунга носил на ногах?

А в д о н и н (не сразу). Носил. Минут пятнадцать.

Б е з в е р х а я. Слышали?! Может, не пятнадцать минут, а пятнадцать дней таскал?

А в д о н и н. Говорю, как было. Как в общежитие прибежал, сапоги Валерки Балоняна позаимствовал, тут же и носки его теплые надел. А плакат, две половинки, аккуратно свернул и в карман полушубка положил.

В т о р о й  к о м м у н и с т. Зачем тебе понадобилось плакат на портянки переводить?

Т р е т и й  к о м м у н и с т. Где ты плакат взял?

П е р в ы й  к о м м у н и с т. Когда это случилось?

Я б л о к о в. Товарищи, по порядку!

Б е з в е р х а я. Вот-вот, пускай ответит.

А в д о н и н. Моя супруга, Тамарка…

Т р е т и й  к о м м у н и с т. Ты — давай про себя.

А в д о н и н. Так началось-то с нее. Выгнала меня на мороз в одних тонких носках. Из своего, женского, общежития. В начале марта, мороз еще был градусов сорок. Утром случилось. Побежал я, короче говоря, в контору. Комнату просить. Очень плохо соображал…

Т р е т и й  к о м м у н и с т. Под газом?

А в д о н и н. Какой — под газом! Рано утром.

Я б л о к о в. Ближе к делу, Авдонин.

А в д о н и н. Когда обратно выскакивать, снова на мороз, тут я и… схватил старое полотнище. Чтобы ноги не отморозить…

Б е з в е р х а я. Зачем ты врешь партийному собранию, Авдонин? Кто плакат со стены сорвал и тебе на портянки подсунул?

А в д о н и н. Со стены? Да ты что?! Сам взял. Плакаты валялись в углу. Старые, выцветшие, никому не нужные.

Б е з в е р х а я. Ты все же отвечай за свои слова.

А в д о н и н. Отвечаю. Хоть режь на части — сам взял! Ясно тебе, товарищ Безверхая?!

П е р в ы й  к о м м у н и с т. Простите, а почему мы это все обсуждаем?

Б е з в е р х а я. Неужели непонятно?

Я б л о к о в. Нет, в этом факте все-таки что-то такое есть…

П е р в ы й  к о м м у н и с т. Конечно, плакаты на ногах не носят. Но ведь случай исключительный! Значит, пускай бы Костя Авдонин остался без ног?.. Товарищи, человек дороже всего.

Я б л о к о в. Тоже верно.

Б е з в е р х а я (понизив голос). Тверже, Яблоков. Рабочий ты человек! Откровенно тебе скажу: в этом замешана Одинцова. Помнишь, как она набрасывалась на Анатолия Мартыновича? Историю с церковью в селе Юхони помнишь? Доживает она в райкоме последние денечки… А ты — член бюро. Мой тебе совет: сориентируйся и займи позицию. Накажем этого парня, — значит, принципиально осудим Одинцову. Это — живой материал для пленума райкома, который будет ее снимать…

Я б л о к о в. Знакомые приемчики.

Б е з в е р х а я. Ты соображай, а не задирайся. (Громко.) Авдонин, не изворачивайся! Признай свою вину. Тогда тебя в партию чистого примут, без пятна. Главное пятно на тебя не ляжет, не волнуйся.

Я б л о к о в. Мы, старики, всякие такие пятна видали… Авдонин, а что было написано на полотнище?

А в д о н и н. Это я помню: «Привет участникам смотра художественной самодеятельности!»

Коммунисты смеются.

Я б л о к о в. Тише! Погоди-ка, Безверхняя, а кто тебя на наше собрание направил?

Б е з в е р х а я. Я — член парткома стройки.

Я б л о к о в. Секретарь парткома тебя послал?

Б е з в е р х а я. Меня моя совесть уполномочила!

Я б л о к о в. Товарищи, предлагаю поклеп уважаемой уполномоченной, я бы сказал — далеко идущий поклеп, больше не обсуждать.

Одобрительный гул.

Ставлю голосовать. Кто за мое предложение? Кто против? Кто воздержался? Единогласно! Товарищи, продолжаем партийное собрание… Вопрос один и тот же: о приеме в члены партии Константина Авдонина, передовика нашей стройки.

А в д о н и н. Стало быть, не зря все же бросал я серебро в бетон, на задуминку!..

Б е з в е р х а я. Ты поплатишься, Яблоков.

Я б л о к о в. Платился, колотился, да к пакости не скатился.

Б е з в е р х а я. Ох, помолчал бы, Яблоков. Слово дольше ворона живет. И быстрей летает.

Правая сторона сцены. Райком. Появляется  К л а в д и я  Н и к о л а е в н а, работник райкома. Ей навстречу идет Б е з в е р х а я.

К л а в д и я  Н и к о л а е в н а. А, Людочка!.. Все хорошеешь?

Б е з в е р х а я. Стараюсь, Клавдия Николаевна. Что у вас тут в райкоме новенького? Просвети.

К л а в д и я  Н и к о л а е в н а (на ходу). Анонимки на Одинцову посыпались. Сюда, в область, в Москву. И все больше — про ее любовь с археологом Бокаревым. На машинке напечатаны, а слог-то, чувствуется, женский. Очень складно пишет…

Б е з в е р х а я. А что же вы эти письма — рассматриваете, даете им ход или — в мусор, в огонь?

К л а в д и я  Н и к о л а е в н а. Раньше всего ей передаю, Одинцовой. А что она с ними потом делает, не могу знать. Одно вижу: позеленела она, извелась.

Б е з в е р х а я. Поднялись здоровые силы районной общественности.

Входит  Т а р х о в.

К л а в д и я  Н и к о л а е в н а (идет с ним рядом). Александр Владимирович, опять анонимки…

Т а р х о в (понизив голос). Одинцовой не показывайте, ей уж и так тошно.

К л а в д и я  Н и к о л а е в н а. Буду подшивать. Для истории. (Уходит.)

Б е з в е р х а я (Тархову). Одну минуточку… Хочу похвастаться: самодеятельность стройки опять выходит на первый приз на областном смотре. Балет!

Т а р х о в. Везет вам.

Б е з в е р х а я. Хорошо свой воз везу, вот мне и везет. (Уходит.)

Быстро входит  Д о б р о т и н.

Д о б р о т и н (поздоровался с Тарховым). Александр Владимирович, сейчас на счету уже каждый миг работы… Стройка ждет новую дорогу — и я ее начинаю форсировать. Заехал — ставлю в известность.

Т а р х о в. Так заглянем к Марии Сергеевне?

Д о б р о т и н. Мне с ней не о чем говорить.

Т а р х о в. Тогда, извините, и мне с вами говорить затруднительно.

Появляется  М а р и я.

М а р и я. Здравствуйте, товарищ Добротин.

Д о б р о т и н. Гм… здравствуйте.

М а р и я (сдерживая гнев). Я только что со стройки. Снова начинаете крушить мрамор?

Д о б р о т и н. Мы много времени потеряли в пустопорожних спорах с вами, товарищ Одинцова. Теперь хотим наверстать.

М а р и я. А что же будет с мрамором, с нашим Излучинском? Люди хотят жить, прочно здесь обосноваться… Вы растопчете их надежды?

Д о б р о т и н. Я ничего не хочу топтать, я — спешу! Я живу в ощущении постоянного штурма… Да, я кого-то там не заметил, кого-то обидел, природу неосторожно пошевелил, виноват, ви-но-ват! Не могу предусмотреть всех тонкостей. В главном бы успеть! Время горячее, тревожное…

М а р и я. Если б вы с вашим умом, с вашей масштабностью видели реальную жизнь, а не только штурмовые цифры плана… Люди ждут ответственного понимания их судьбы, их души, если хотите. Внимания и любви ждет от нас природа…

Д о б р о т и н. Время нежности еще не пришло. Все. Я поехал. (Уходит.)

Появляется  Е г о р  Д о б р о т и н.

Е г о р. Мощный человек мой папаша. Восхищаюсь я иногда… В городе и на стройке уже многие знали, как тяжело жилось в последнее время Марии Одинцовой. Горько вспоминать… Пригодилась бы твоя философия, Любим, чтобы понять все это? Вряд ли. Ты видел в каждом человеке индивидуалиста, который отрывается от других людей, отчужден. Мой отец — коллективист. Так тесно прижимается к людям, что им дышать становится невмоготу. Обожает ближнего своего, в объятиях сплющивает. Одинцова шла навстречу опасности… (Уходит.)

Д о б р о т и н (на стройке у телефона). Сколько прошли по скале за ночную смену? Опять собираетесь гладить гору?! Кто митингует? Снять! Журналист приехал? Ласково проводите его. А очень просто, по соображениям техники безопасности: взрывные работы.

Входит  Б о к а р е в.

(Положил телефонную трубку.) Археология… Чем обязан, Алексей Тихонович?

Б о к а р е в. Земные заботы, далекие от науки. Впрочем, она сказала недавно: партийная работа — великая наука о будущем…

Д о б р о т и н. Кто — она?

Б о к а р е в. Мария Сергеевна, Одинцова.

Д о б р о т и н. А с чего это вы ее взялись цитировать?

Б о к а р е в. Очень, знаете ли, хочется вас помирить.

Д о б р о т и н. Странно… Вы?… Вас Одинцова командировала? Погодите, а вы ей — кто? Друг, родственник?

Б о к а р е в. Я? Да никто, уж поверьте! Огорчительно, весьма, но… Анатолий Мартынович! Взгляните вы на конфликт с Марией Сергеевной по-мужски, по-рыцарски!.. Женщина.

Звонит телефон.

Д о б р о т и н (взял трубку). Слушаю.

М а р и я (на другом конце провода). Товарищ Добротин, я решительно прошу, прекратите взрывные работы на скале.

Д о б р о т и н. За стройку отвечаю я.

М а р и я. Вам никто не давал права на варварство!

Д о б р о т и н. Тут от вас парламентер, с мирными предложениями, а вы кипятитесь.

М а р и я. Какой парламентер?

Д о б р о т и н. Алексей Тихонович Бокарев.

Б о к а р е в. Зачем же вы ей!.. (Выхватывает трубку.) Ма… Мария Сергеевна, прошу прощения… Зашел тут по делу…

М а р и я. Отдай трубку Добротину.

Д о б р о т и н (принял трубку). Ах, мне бы ваши дела!

М а р и я. Остановите взрывы.

Д о б р о т и н. В городе слышно? Стекла дрожат в кабинете? Извините, ударная стройка. (Опускает трубку.)

М а р и я (по телефону). Соедините с главным инженером… Где он? С начальником взрывных работ. Куда уехал? Есть телефон в этой Кривой Балке? А, черт!..

Д о б р о т и н. Вернемся к вашим делам, Алексей Тихонович?

Б о к а р е в (холодно, учтиво). Сожалею, что отнял время. (Уходит.)

М а р и я (по телефону). Тогда дайте еще раз кабинет Добротина…

Звонит телефон. Добротин не берет трубку. Мария бросает трубку своего телефона на рычаг и выбегает. Загрохотали отдаленные взрывы.

Вспыхивает надпись: «Ходить запрещено! Взрывные работы». Бежит  М а р и я. Опять полыхает надпись: «Стой! Опасно. Взрыв!»

М и р о н о в (мчится наперерез). Стой, дура! (Сбивает Марию с ног, падает, прикрывая ее своим телом.)

Взрыв. Еще и еще. Черным дымом затянулось небо. Миронов и Мария поднимаются, отряхиваются от земли, выплевывая пыль.

Маруся?!

М а р и я. Миронов… Ну и тяжел ты, Миронов! Как тут оказался?

М и р о н о в. Подогнал свой «четвертак» к экскаватору, мрамор взорванный отвозить.

М а р и я. Спасибо, Миронов… Вот и ты меня подвыручил!

М и р о н о в. Чего бежала? Ведь прямо на смерть.

М а р и я. Надо — вот и бежала.

М и р о н о в. Куда ты опять?

М а р и я. В Кривую Балку. Пункт управления взрывными работами там?

М и р о н о в. Там.

М а р и я. Звонила — не дозвонилась. Хочу остановить эту пальбу. Будь здоров! (Срывается с места.)

М и р о н о в. Бой-баба… Да ее ли это дело? (С тревогой смотрит ей вслед.)

Снова сотрясает землю канонада.

Маруся!

Ему надо бы упасть, прижаться к земле, но он бросился под взрывы. Возвращается, неся на руках  М а р и ю.

Тишина. Лишь бешено взревел мотор мироновского самосвала. И опять — тишина. Левая половина сцены.

Д о б р о т и н. А если она умрет?..

Входит  В а с и л и с а.

В а с и л и с а. Здравствуйте.

Добротин кивнул.

Егор дома?

Д о б р о т и н. Дома.

В а с и л и с а. Я — жена Егора.

Д о б р о т и н. Жена?

В а с и л и с а  молчит.

(Зовет.) Егор! Садитесь, пожалуйста. Будем знакомиться. Анатолий Мартынович.

В а с и л и с а. Василиса Одинцова.

Д о б р о т и н. Мария Сергеевна — ваша сестра?

В а с и л и с а. Сестра.

Е г о р  молча подходит к отцу и Василисе.

Д о б р о т и н. Сегодня я уже дважды побывал в больнице. Вызвал сюда профессора из Москвы. (Егору.) Мне нравится твоя жена.

Е г о р. А мне, представь, не очень.

Д о б р о т и н  выходит.

Как Мария?

В а с и л и с а. Так же, как вчера. Плохо. Дежурим возле нее, то мама, то я. Да еще Бокарев все время сидит.

Е г о р. Какой Бокарев?

В а с и л и с а. Археолог тут один.

Е г о р (после паузы). Почему ты сказала отцу, что ты — моя жена?

В а с и л и с а. Разве не так?

Е г о р. Три тысячи я спалил в феврале. А сейчас — июнь. Семейные люди встречаются чаще.

В а с и л и с а. Я ждала, пока ты придешь ко мне.

Е г о р. А я не собирался.

В а с и л и с а. Правда, эта гордость — против меня. Но все-таки гордость.

Молчание.

Гошка!.. (Плачет.)

Е г о р. Что ты?

В а с и л и с а. Я боюсь.

Е г о р. За Марию?

В а с и л и с а. И за нее, и… ох, как все одно к одному!.. За тебя тоже боюсь.

Е г о р. Но я… в порядке.

В а с и л и с а. Вчера Маша перед тем, как уйти на работу… утром-то ведь не думала, не гадала, что днем с ней случится… вот она с мамой разговаривала, советовалась. Я услышала. Стала за дверью и, как последняя гадина, подслушала… Но мне не стыдно.

Е г о р (стирает ладонью слезы с ее щек). Что говорили-то?

В а с и л и с а. Нашли труп в реке. Любима, твоего друга.

Е г о р. Любима? В реке… Спасли?

В а с и л и с а. Говорю тебе, труп. Еще зимой утонул. А теперь только всплыл. Один парень, у которого он украл полушубок, подтвердил, опознал.

Е г о р. Помню я этого парня, помню. (Горестно.) Нашел ты наконец полное отчуждение, Любим.

В а с и л и с а. Тебя могут заподозрить?

Е г о р. В чем?

В а с и л и с а. Ведь не ты его убил, не ты?!

Е г о р. Я?.. Откуда такая ерунда?

В а с и л и с а. Бывает. Случайно как-нибудь. Выпили, поссорились. Толкнул его, а он — в прорубь…

Е г о р. Да, мы с ним поссорились, это верно.

В а с и л и с а. Ага, ага…

Е г о р. Любим украл полушубок. Я сказал ему: ты — подонок. Он ушел. В краденом полушубке. С тех пор мы с ним не встречались. Мне говорили потом, что часто видели его пьяным.

В а с и л и с а. Мария, когда с мамой советовалась, за тебя волновалась. Одно подозрение — и то уже… посадить могут.

Е г о р. Могут. (Задумался.)

В а с и л и с а. Ты правду сказал, да? О чем ты думаешь?

Е г о р. Сейчас — о твоей сестре. В больницу к ней — можно?

В а с и л и с а. Нельзя.

Е г о р. Врачи что говорят?

В а с и л и с а. Врачи говорят, что ее может спасти только чудо. (Уходит.)

Е г о р (в крайнем возбуждении). Где же взять чудо, где взять чудо? (Зовет.) Отец!

Входит  Д о б р о т и н.

Д о б р о т и н. Тише. Мама спит, ей нездоровится.

Е г о р. Сколько тебе потребуется времени, чтобы оставить стройку? Совсем уйти, уволиться. Или перевестись куда-нибудь…

Д о б р о т и н. Странный вопрос.

Е г о р. Две недели хватит? Или — мало? Конечно, надо же договориться в министерстве. Может быть, съездить в Москву. Попросить. Потом кому-то сдать дела. Нет, если решительно взяться…

Д о б р о т и н. Ты… гм… в своем ли уме?

Е г о р. Отец, нужно чудо! Очень! Чтобы осталась жива Мария Одинцова… Чтобы осталась жива здесь земля. Помнишь новеллу про больную девочку и слона, помнишь?! Мы с тобой устроим чудо, отец.

Д о б р о т и н. Устраивай без меня.

Е г о р. Можно что-нибудь придумать… Предлог уйти со стройки. Болезнь. Ты не очень здоров. Если ты попросишь, теперь тебя не станут задерживать. Уйди сам, ради чуда!

Д о б р о т и н. Право, ты наивен для своего возраста, сынок.

Е г о р. Послушай, отец, послушай… Прокуратура ведет следствие. В реке обнаружен труп моего друга Любима Зуйкова. Я сегодня пойду к прокурору и заявлю, что я — убийца. Меня осудят, скандал. Сын Добротина.

Д о б р о т и н. Мой сын — фантазер, но он не мог убить человека. Тебе не поверят.

Е г о р. Я нарисую жуткую картину. Поверят! Законопатят в тюрьму, как пить дать.

Д о б р о т и н. Ты слышал, что такое презумпция невиновности, читал? Твое признание — еще не доказательство вины. Мальчишеский шантаж! Ты лишь испортишь себе жизнь.

Е г о р. Мария Одинцова целиком отдает свою жизнь. А я свою — лишь испорчу. Отец, пойми, это — не шутка. Я пошел. Делать чудо.

Д о б р о т и н. Одинцову подвижницей видишь?!.. Да разве это подвиг? Ведь она — инженер! — и так грубо нарушила технику безопасности… Создала чепе!.. Секретарь райкома бросается на рожон… Рядовому солдату под стать, пожарнику, юному пионеру… Беги, валяй! А я на стройку поеду. Мне жаловаться некогда. Я среди ночи вскакиваю, мчусь на плотину. Мечтаю о том часе, пока далеком часе, когда взревут турбины! Хотя бы первая из десяти. Я тут сердце заложил в эти берега… Беги, сынок, беги!..

Е г о р  сел, крепко обхватив свои плечи руками.

Какой-либо лаконичной деталью, может быть — осенним пейзажем, сцена передает движение времени: прошло два месяца. Входят  Л и д и я  С а м о й л о в н а  и  М а р и я.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Там скользко… вот сюда, Маша… Да не торопись…

М а р и я. Мама, я уже отлично хожу сама.

Л и д и я  С а м о й л о в н а (бережно поддерживает дочь под руку). Присядем на скамеечку, она сухая, отдохнем.

Садятся.

М а р и я. Видишь, уже и листья лето останавливают: желтый свет, красный свет… Соскучилась я по своему газику. Стоит в гараже, горюет.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Еще кто-то горюет… Я знаю, ты обостренно воспринимаешь эту тему… но… Маша, прости, я была так сурова с Алексеем Тихоновичем!

М а р и я. Мама?..

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Да, я помню, помню все, что тебе говорила. Но… больница… Все-таки два месяца. Понимаешь? Мы подолгу бывали с ним вместе. Возле тебя. Поверь мне, дочка… Алексей Тихонович — надежный человек.

М а р и я. Надо же.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Любит он тебя, и в нем это прочно.

М а р и я. А что скажут местные кумушки?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Ты на всех кумушек плюй с верхнего этажа! (Испуганно оглянулась.) Если б меня услышали сейчас мои ученики!

М а р и я. Анонимки на меня какие-то добрые люди пишут.

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Алексей Тихонович говорил мне — и я ему верю — он уже давно живет врозь со своей бывшей супругой. Ведь придет же когда-то ему развод. Теперь сия процедура, говорят, очень разумно облегчена…

М а р и я. Спасибо, мама.

Спешно идет, почти бежит  А в д о н и н.

А в д о н и н. Здравствуйте!

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Здравствуй, Костя.

А в д о н и н. Я, Мария Сергеевна, в райком бегу! Мне еще несколько дней назад сказали: Авдонин, партийный билет получай. А я знаю, вы вот-вот на работу выходите… Хочу от вас получить, короче говоря.

М а р и я. Ну. Сейчас я на открытие дороги поеду. В райкоме буду часам к двенадцати. Приходите.

А в д о н и н. Я тоже на Таурский прижим слетаю. Разговоров тут про вас!.. Волновался я за ваше здоровье… все волновались.

Вблизи остановилась машина. Входит  Д о б р о т и н.

Сейчас как себя чувствуете?

М а р и я. Есть такие детские стишки… Собака, оживая, встает из-под трамвая, встает из-под трамвая, мерси, говорит, жива я!

А в д о н и н. А я где увижу детские стишки, книжки красивые, так сразу покупаю. Тамарка моя… Скоро, короче говоря, родителем стану.

М а р и я (Добротину). Узнаете молодожена?

Д о б р о т и н. Гм… узнаю.

М а р и я. Сегодня получает партийный билет.

Д о б р о т и н. Поздравляю.

А в д о н и н (колюче глянул на Добротина). Растем над собой. (Лидии Самойловне, доверительно.) Если родится дочка, Марусей назову! (Уходит.)

Д о б р о т и н. Модный костюмчик. Пижон.

М а р и я. Сегодня ж праздник! Слышите, музыка играет? Рабочие едут к мрамору целыми семьями, с женами, детишками… Анатолий Мартынович, строительство коммунизма — дело радостное. Руками унылых терпеливцев его не построишь. И жизнь человеческая не согреется огнем даже самых сильных лампионов, если не будет душевного тепла.

Д о б р о т и н. Меня умиляет ваш чувствительный гуманизм. (Смотрит на часы.) Свидание с Егором назначили. Здесь, в сквере. Домой не появляется. Вы хоть бываете там у них, в этой конуре, что они с Василисой снимают?

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Бываем.

Д о б р о т и н. Как повернуть мозги этого молодого человека, Мария Сергеевна? Вы — его кумир…

Л и д и я  С а м о й л о в н а. Если моя дочь для него кумир, то можете быть спокойны, мозги его в порядке. До свидания, милый сват. Жаль, не могу продолжить приятную утреннюю беседу, у меня уроки. (Придирчиво осмотрела костюм Марии, что-то поправила, уходит.)

Д о б р о т и н (опять глянул на часы). Остается полчаса, не больше. А потом — открытие дороги.

М а р и я. Ну, Анатолий Мартынович, как будем жить дальше?

Д о б р о т и н. Ответ напрашивается сам собой, ведь мы теперь — родственники.

М а р и я. Сегодня мне речь держать на митинге. Хочется порадовать земляков перспективой… Город будем застраивать?

Добротин молчит.

Будем, Анатолий Мартынович! Уже этой осенью начнем закладку жилого массива в центре города. Стройка почти ничего не дает Излучинску. И в этом году из того, что вы должны были сделать, не заложено ни камня. Общежития, времянки лепите.

Д о б р о т и н. Мария Сергеевна, городишко ваш уйдет под воду.

М а р и я. Вы уже шутили так однажды.

Д о б р о т и н. А теперь не шучу. Пока вы болели, я тянул дорогу к правому крылу плотины. Мучился, но тянул, как вы потребовали. Мрамор сохранил. Однако этот случай с новой дорогой и мрамором заставил меня строже проверить все проектные данные. Я обратился к ученым. Они два месяца работали. И вот их заключение — сегодня утром получил. (Подает Марии бумагу.) То есть это — лишь резюме, выжимка из целой кипы расчетных документов и карт. Оказывается, водохранилище ГЭС в период паводков будет заливать территорию Излучинска и большую часть района.

М а р и я. Как — заливать?.. (Читает бумагу, потрясена.) Почему же это раньше не было известно?!

Д о б р о т и н. Довольно обычный случай в строительной практике. Начинается строительство, а потом выясняются некоторые дополнительные детали, иногда — неожиданные. Вот одну ГЭС строили… Исследовали место под плотину и не заметили трещину в каменном дне реки. Огромную трещину. Проворонили — и все! Так и возвели плотину, а потом за голову схватились. Пришлось спасать положение. Сотни вагонов цемента в трещину закачали. Всякое бывает.

М а р и я. Как вы можете так спокойно, так сухо рассуждать?!

Д о б р о т и н. Заключение солидного научно-исследовательского института. Вы же верите ученым. Это я еще по мрамору понял.

М а р и я. Я вижу, вы это слишком хорошо поняли…

Д о б р о т и н. Что вы хотите сказать?

М а р и я. Что тут говорить?! Что уж тут говорить!..

Д о б р о т и н. Мария Сергеевна…

М а р и я. Это же погибель, разор… Еще казаки Ермака срубили здесь, на излучине реки, деревянную крепость… Люди обживают эти места! Почти триста лет стоит город. Излучинская пойма — она всю нашу область хлебом кормит. И ее затопить?.. Безумие! Недра еще не разведаны. Да разве же можно так?! Или все можно, когда настаивает «большой» человек? Огромный ваш, подавляющий авторитет…

Д о б р о т и н. Вам вредно волноваться, Мария Сергеевна.

М а р и я. Нет, я не дам погубить эту землю!..

Д о б р о т и н. Гм…

М а р и я. Мы будем строить дамбы! Вот-вот, именно… Чтобы задерживать воду.

Д о б р о т и н. Инженер, да, вы — инженер, верно мысль пустили… Возможная вещь — дамбы. Но это требует особых согласований в правительстве, ассигнований. Деньги, деньги… А выгодно ли? Решение такого вопроса, это, знаете ли, может длиться годами. А я ждать не могу. Сами понимаете, государственные сроки. Меня стройка торопит.

М а р и я. Ох, как вы отбросили все, отшвырнули…

Появляются  Е г о р  и  В а с и л и с а.

Е г о р. Здравствуйте, Мария Сергеевна.

Мария молча кивнула.

Отец, извини, я опоздал. А теперь уж на открытие дороги пора…

Д о б р о т и н. Я туда же. (Ищет глаза сына.) Так ты и Василиса — может, вы со мной поедете?

Егор смотрит на Василису.

В а с и л и с а. Мы — на автобусе.

Д о б р о т и н. Вольным — воля.

М а р и я. Анатолий Мартынович, вы когда-нибудь в детстве птичьи гнезда разоряли?..

Д о б р о т и н. Нет, я был хорошим мальчиком, я строил скворечники… (Уходит.)

Е г о р. Мария Сергеевна, да что вы такая грустная?! Ведь все в порядке! Дорога лежит как линейка, мрамор сияет под солнышком… Теперь все, все в порядке!

М а р и я. Спасибо, Егор, спасибо.

Е г о р. До свидания.

Е г о р  и  В а с и л и с а убегают. Слышится музыка.

М а р и я. Все в порядке… (Вдруг заплакала. Оглянулась, не видит ли кто, кулаком вытерла слезы.) Ну! (Закурила. Стоит, думает.)

Появляется  Г а л ь к а. И — заканчивает песню, которую она услышала в вагоне электрички.

«Мы встречали рассвет,       как прощальное                      солнце свое. Приближалось последнее грозное дело… Но с душой семерых,       с остротой семерых,                      наша девочка в темное поле смотрела…»

Поет она тревожно, торопливо, как поют настороженные птицы в людных местах.

З а н а в е с

1969

ЛЕТНИЕ ПРОГУЛКИ Пьеса в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

БОРИС КУЛИКОВ.

СЕРГЕЙ АНТИПОВ — его друг.

НАДЯ ОЛЬХОВЦЕВА.

ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВИЧ ОЛЬХОВЦЕВ.

МИШКА ЗЕВИН.

ВАРВАРА ЗЕВИНА — его мать.

ЕГОР ПЕТРОВИЧ ЗЕВИН.

ВЛАДИМИР ПАВЛОВИЧ МАРЯГИН.

ЛЕРА — его дочь.

ВИКТОР САВЕЛЬЕВИЧ ЛУКАШОВ.

ТАТЬЯНА ВАСИЛЬЕВНА КУЛИКОВА.

ПЯТИЩЕВ — старшина милиции.

ТУРИСТЫ.

ЖЕНЩИНА-ГИД.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Дебаркадер Кардымовской пристани.

Две палубы, лестницы-трапы. В правой стороне нижней палубы как бы в разрезе — небольшая каюта, где жил начальник пристани, над ней, на верхней палубе, — буфет. Из-за дебаркадера выглядывают купола старинной церкви.

Река Вержа здесь, в Кардымовке, делает изгиб, и если стоять лицом к зрителю, то можно видеть перед собой реку и полет чаек над водой.

Протяжно рыкнув, от пристани отвалил катер, речной автобус. На палубе дебаркадера появляется  Б о р и с  К у л и к о в.

Долговязый, широкоплечий, идет, раскачивая в руке рюкзак. Вязаная белая тенниска, выцветшие спортивные брюки, изрядно разбитые кеды. Борис с улыбкой надежды оглядывается. Положил рюкзак. Стоит, еще ощущая во всем теле гул и вибрацию, переданную катером.

Слева появляется  М и ш к а  З е в и н, рослый, неуклюжий парень в джинсах со множеством карманов и кармашков, оснащенных яркими клеймами.

Б о р и с. Эй, послушай, кто такой Карлейль?

Мишка пятится от Бориса.

Здесь всегда так безлюдно?

М и ш к а. Бывают и туристы… Иностранцы даже подваливают. А ты чего это меня спрашивал?

Б о р и с. Да на катере двое за спиной разговаривали и все: Карлейль, Карлейль… (Протянул Мишке сигареты.)

М и ш к а (качнул головой). Не.

Б о р и с (закурил). Тебя как зовут?

М и ш к а. Обыкновенно. Мишка.

На верхней палубе дебаркадера появляется  Н а д я. Одета в легкое сиреневое платьице, босая, волосы разбросаны по плечам.

Б о р и с. А я — Борис. (Озорно махнул Наде рукой.) Эй! Привет!

Надя взглянула, улыбнулась, уходит.

М и ш к а (мрачно). Ты что, знаком с ней?

Б о р и с. Откуда?

М и ш к а. Тогда и рукой махать нечего. Зачем приехал?

Б о р и с. Да так, погулять.

М и ш к а. Надолго?

Б о р и с. Отпуск. (Прикоснулся к значку на Мишкиной рубашке.) Какой значок?

М и ш к а. Медаль! За спасение утопающих.

Появляется  С е р г е й  А н т и п о в. Худощавый, с бородкой. Значительность во взгляде, походке, жестах.

Б о р и с (увидел его, бросился к нему). Сережка!

А н т и п о в. Боб!..

Друзья обнялись.

Б о р и с. Смотри-ка, где встретились!.. (Неожиданно подстроил хитрую подножку другу, но сам же удержал его от падения.)

А н т и п о в (шокирован мальчишеством Бориса). Ну-ну… Ты все такой же, Куличок.

Б о р и с. Долго ли умеючи! Серьезный мужик… Или это от бороды? Где ты мотался?! Ведь больше пяти лет…

А н т и п о в (картинно разбросал руки). Мне белый свет стал комнатой уютной…

Б о р и с (Мишке). Учились мы вместе с ним в университете. А потом нас вышвырнули…

М и ш к а. За что вышвырнули?

Б о р и с. Опоздали мы к началу учебного года — на целых три месяца. Задержались на Севере, деньгу зашибали. (Антипову.) Ты учился потом?

А н т и п о в. В Москве. Окончил Плехановский институт.

Б о р и с. И-го-го! А я снова в университете и на том же истфаке, только заочник. Где вкалываешь?

А н т и п о в. Жалкий клерк! А ты?

Б о р и с. На машиностроительном.

М и ш к а. Директором?

Б о р и с. Одного станка. Станочек ничего, работать можно.

М и ш к а. Клерк, а ты мамкин утюг не сожгешь?

А н т и п о в. Забыл. Извини, Боб. (Уходит.)

Б о р и с (Мишке). Где найти начальника пристани Бунеева?

М и ш к а. Бунеева?

Б о р и с. Письмо у меня к нему.

М и ш к а (затаенно улыбнулся). А ну давай письмо. Передам Бунееву. (Выхватил у Бориса конверт.)

Б о р и с. Да я сам… Эй!

М и ш к а  помчался в ту сторону, откуда виднеются купола церкви.

Появляется  Е в г е н и й  С т е п а н о в и ч  О л ь х о в ц е в, старик с рыжевато-серой бородкой. Он шаркает черными длинномысыми ботинками. В руке у него нет палки, которая могла бы служить опорой, он забавно балансирует руками, как бы опираясь на воздух.

Б о р и с. Добрый день.

О л ь х о в ц е в. Вы здесь бывали?

Б о р и с. Нет…

Возвращается  А н т и п о в.

Я к начальнику пристани приехал, к Бунееву.

О л ь х о в ц е в. Опоздали, молодой человек. Андрей Семенович Бунеев помер.

Б о р и с. Как — помер?! Давно?

О л ь х о в ц е в. Помер Андрей Семенович в среду.

А н т и п о в. Сегодня хоронят.

О л ь х о в ц е в. Видите церковь? Там и кладбище. (Пошел по дебаркадеру, подергал дверь, ведущую в каюту, где жил Бунеев.)

Со стороны церкви появляются  В а р в а р а  З е в и н а, ее муж  Е г о р  П е т р о в и ч.

Варвара — красивая, моложавая, лет за сорок, с опечаленным смуглым лицом. Деревенская речь с характерным для здешних мест мягким и протяжным произношением «г».

Зевину лет за пятьдесят. Высокий, грузный, обветренные щеки, решительный и деловитый.

З е в и н. Буфет надо открывать.

А н т и п о в. Вот, к Бунееву мой друг приехал.

В а р в а р а. Родственник или знакомый?

Б о р и с. Думал, познакомлюсь… От чего он умер?

З е в и н. От чего смертная статистика в двадцатом веке? Сердце хватило, в бане.

Б о р и с. Кто-либо из близких у него остался?

З е в и н. Какие там близкие! Одиночкой жил, как камень на берегу. Вон комнатенка у него на дебаркадере была, вроде каюта.

Появляется  М и ш к а.

М и ш к а (одному Борису, с тихим смешком). Пристроил я твое письмецо. В гроб, под крышку! Зато по адресу.

Борис молчит.

О л ь х о в ц е в. Варвара Антоновна, ты бы мне дала ключ от комнаты Андрея Семеновича…

Варвара пошарила в кармане, подает Ольховцеву ключ.

(Входит в каюту.) Что поспешила убраться-то?

З е в и н. Так попробуй оставь — тут же разворуют. (Борису.) Я до Антарктиды плавал, а такой пристани, как наша Кардымовка, не-е, такой нигде не встречал! Посмотришь — вроде и никого не было на дебаркадере, а если что плохо лежало, то уж, извините, не лежит. Все едут. Кому надо и кому не надо.

В а р в а р а (Ольховцеву). Вещи Андрея Семеновича я у себя дома сложила. Возьми, Степаныч, ежели что приглянется.

Б о р и с. Где бы здесь пожить немножко?

В а р в а р а. В деревне поищи.

З е в и н. Варя, а если в Бунееву комнату его поместить?

В а р в а р а. Вот еще! Служебное помещение.

З е в и н (поднимается по лестнице-трапу на верхнюю палубу. Борису.) Подымись-ка сюда, подыши далью!

Борис и Антипов вслед за Зевиным поднимаются по трапу. Ольховцев вышел из каюты, присел в сторонке.

М и ш к а (понизив голос). Мам, ты новенького этого гони отсюда. Наглый… Сразу под Надьку начал клинья подбивать… А я ему тут же — финта! Письмецо он Бунееву привез.

В а р в а р а. От кого?

М и ш к а (показывает матери письмо). От Куликовой Т. В.

В а р в а р а. Дай-ка мне эта письмо… (Взяла конверт, взглянула на него.) Вот что… нехай поживет.

М и ш к а. Мам?!

В а р в а р а (настойчиво). Притащи ему бунеевскую постель из дома да раскладушку. И бородатого от нас туда же пересели. Я пойду буфет открывать. (Вошла в буфет, села, уронив голову на буфетную стойку, над которой висит фанерная табличка «Есть пиво».)

М и ш к а  уходит.

Входят  Н а д я  и  Л е р а. Наде двадцать четыре года. Знает свою красоту и в общении с мужчинами чуть кокетливо отталкивает от себя глазами. Сейчас она в том же сиреневом платьице и в босоножках. Лере двадцать один год, ее головку венчает жалкий пучок волос неопределенного цвета. Она в кофточке и брюках.

А н т и п о в (спускается с Борисом на нижнюю палубу. В сторону девушек). Взгляни, кадры.

Н а д я (Ольховцеву). Дед, все готово.

О л ь х о в ц е в. Надя, а позови-ка ты к нам на поминки вон того парня, что сегодня приехал.

Н а д я. Зачем, дед?

О л ь х о в ц е в. Все-таки он к Бунееву ехал… (Уходит.)

Н а д я (подошла к Борису). Здравствуйте.

Б о р и с. Здравствуйте.

Н а д я. Меня зовут Надя. А это моя подруга, Лера.

Лера, слегка комикуя, приседает.

А н т и п о в. Мой старый друг, Боб Куликов. Всегда теряется, когда видит хорошеньких девушек.

Н а д я. Хорошенькие девушки исчезли в далеком прошлом вместе с хорошенькими романами. Мой дед дружил с Андреем Семеновичем Бунеевым. Теперь мы дома у себя поминки справляем. Приходите.

Борис молчит.

А н т и п о в. А мне можно?

Н а д я. Приходите и вы.

Б о р и с. Вы живете здесь?

Н а д я. Я всего на несколько дней.

Б о р и с. Вы студентка, аспирантка?

Н а д я. Нет, я стенографистка.

Б о р и с. Речи записываете?

Н а д я. Почему же только речи? Меня приглашают и журналисты и даже писатели.

Б о р и с. И как они — одобряют?

Н а д я. Да. Каждый раз духи мне дарят. Тайком от своих жен. Дома уже целая коллекция, сто флаконов «Всегда с тобой».

Б о р и с. Работенка!.. А если жены догадаются? Да в волосы вам вцепятся?

Н а д я. Профессиональный риск. Так вы придете?

Б о р и с. Никогда я не бывал на поминках… (Смущенно улыбнулся и почему-то подпрыгнул раза два.)

А н т и п о в. Солидный молодой человек, правда?

Н а д я. Ходите на чужие поминки, на свои уже не захочется.

Входит  М и ш к а  со свернутой постелью в руках.

М и ш к а (проходя мимо Бориса, толкнул его локтем). Топай за мной! (Антипову.) А ты, борода, валяй за своей постелью сам. Перетаскивайся в бунеевскую каюту. (Наде и Лере.) Девочки, мне за столом подготовьте место.

Н а д я. Самое почетное!

М и ш к а. А кто вам рыбы натягал? А? То-то. Без Мишки Зевина вы все тут загнетесь, беспомощные!

Н а д я,  Л е р а  и  А н т и п о в  уходят. Мишка и Борис входят в комнату, в которой жил Бунеев.

(Бросает матрац и постельное белье на койку, застилает). Мамка все перестирала, не брезгуй.

Б о р и с. Ты зачем проделал эту штуку с письмом?

М и ш к а. Да ради смеху.

Б о р и с. А если я тебе ради смеху морду набью?

М и ш к а. Ну-ну… Ты где? На моей пристани. Это тебе не город. Понял?

Б о р и с (рассмеялся). Забавный ты мужик!

М и ш к а. Забавный? А ну глянь сюда… Стенка, да? А вот сдвинь-ка эту доску. (Приналег на одну из досок стенной панели, ничем не отличающуюся от остальных, и открылось углубление.) Засунь сюда руку. Видишь? Тайник! (С подозрительностью косится на Бориса, стремясь понять, как тот реагирует на тайник.) Вчера я этот бунеевский тайник обнаружил, когда помогал мамке убирать комнату. А как потом мамка ушла, я и давай шуровать.

Б о р и с. Что же он тут прятал?

М и ш к а (сложил на груди руки с видом превосходства). Так я тебе и сказал!..

Борис осматривает тайник.

Варвара, прочитав письмо, швырнула его на буфетную стойку. Разрыдалась. Поняв, что ее могут услышать, поднялась, бросила монетку в радиолу-автомат, нажала рычажок, пустила музыку. Села на прежнее место. Мы видим, как вздрагивают в рыдании ее плечи.

Б о р и с. Все-таки что же тут было?

М и ш к а. Денег не было, не! Другое всякое.

В каюту вошел  З е в и н.

З е в и н. Так-так… Дебаркадер всегда покачивает легонько — зыбь. А если волна, тогда еще заметней…

Б о р и с. Ничего.

З е в и н. Андрей Семенович, считай, боле двадцати лет этак покачивался. Дебаркадер, он такой… с виду он вроде корабль, а никуда не плывет… к берегу прикованный…

М и ш к а. Катер уже из Корабельщиков вертается.

З е в и н (Борису). А у тебя мать… мама есть?

Б о р и с. Есть. В речном порту работает кассиром, билеты продает. Может, и видели когда-нибудь? Татьяна Васильевна…

З е в и н. Может, и видел. (Спохватился.) Ах ты, из Корабельщиков туристы приедут. (Торопливо покидает каюту.)

Б о р и с  вырвал из блокнота листок, пишет.

(Зашел в буфет). Катер подходит.

Варвара вскинула на мужа заплаканные глаза, но Зевин стремительно вышел из буфета и ушел к реке.

Варвара, справившись наконец с собой, начинает готовить буфет к приему пассажиров.

Рыкнул, подходя к пристани, катер.

М и ш к а (кричит в большой жестяной рупор). Рыжий! Пиво привез?! Нет?.. Эх… (Поднимается по трапу, переворачивает фанерную табличку над буфетной стойкой — и на обратной стороне обозначается надпись: «Нет пива».)

Б о р и с  выходит на палубу, бежит и скрывается. Высыпали на палубу  т у р и с т ы, бесшабашные, шумливые, с рюкзаками и гитарой. Поют:

«Мы ходим, ноги носим еле-еле, Походка наша, братцы, такова… Как будто сто пудов у нас на теле, Легка лишь только очень голова!..»

Ватага ребят подхватила песню гитариста. Забросив рюкзаки на спину, т у р и с т ы  покидают дебаркадер, уходят по берегу. М и ш к а  вышел на палубу, проводил их взглядом блюстителя порядка.

В каюту возвращается  Б о р и с, входит и  А н т и п о в  со свернутой постелью.

Б о р и с. Маме записку отправил. Попросил капитана, передаст ей в порту.

А н т и п о в. Боб, пора на поминки.

Б о р и с. Сережка, ну зачем нам эти поминки?

А н т и п о в (помахивает подобранным с палубы обрывком железной цепи). Там будет один человек… Профессор Марягин.

Б о р и с. Бывший наш декан? Здесь?!

А н т и п о в. Здесь! Отец этой пигалицы, Леры.

Б о р и с. С ним та стенографистка и приехала?

А н т и п о в. Да. А ты знаешь, что именно он настоял на том, чтобы нас выперли из университета?

Б о р и с. Кто бы нас мог пощадить? Опоздали на целых три месяца.

А н т и п о в. Точно знаю, это был только формальный предлог. А истинная причина была другая. Помнишь дискуссию — «Идеал современного человека»?..

Б о р и с. А-а!

А н т и п о в. Какой ор стоял тогда в актовом зале!.. Вылезли мы тогда с тобой, вякали что-то свое, не по шпаргалке… С деканом сцепились. Он нам и ответил — пинком под зад. Теперь у нас отличный случай выдать Марягину.

Б о р и с. Да что ты ему сейчас можешь выдать?

А н т и п о в. Слушай, я тебя не узнаю. Я хочу видеть, как этот демагог Марягин станет бледнеть, сделается жалким.

Б о р и с. Злой ты, Серж.

А н т и п о в. А что, слюни пускать? Наше время, знаешь, слабаков не терпит. Возьми пример с Марягина. Живет без комплексов. Давным-давно все понял. Берет от жизни… Владимир Павлович прибыли-с на собственной «Волге», со стенографисткой. (Взмахнул обрывком цепи.) Превратить бы этот профессорский автомобиль в груду железного лома!

Б о р и с. И сдать.

А н т и п о в. Ты не хохми, Боб, начиняй сердце взрывчаткой.

Б о р и с. Разошелся ты, старик.

А н т и п о в. Да, тут еще… как всегда, серьезное и смешное рядом. Дочурка Марягина… Эта хамса глазеет на меня, как дитя на мороженое.

Б о р и с. Приличная девочка.

А н т и п о в. Интересно бы заняться ею. На радость папаше. Скажешь, нехорошо, да? Вспомни-ка, что ты пережил, когда тебя шуганули из университета.

Б о р и с. Паршиво было, конечно. Правда, в армии все это быстро выветрилось… Десантник!

А н т и п о в. Ринемся, Боб, в атаку?

Б о р и с. Серж, не трогай ты их, ведь потом с ними на одном пляже валяться.

А н т и п о в. Эх, Куличок, ты так и остался птенцом… Есть такие птенцы, знаешь, глазки торчком, озорные, сами подпрыгивают, пищат весело щелкают клювом, ловят мух… Может, еще и настучишь на меня? Марягин отблагодарит.

Б о р и с (встряхнул Антипова, отпустил, смотрит на свои руки). Эх, рядовой Куликов…

А н т и п о в. Ладно, пойдем… Жизнь нас еще рассудит. (Уходит с Борисом.)

Из буфета выходит  В а р в а р а. Вынула из кармана зеркальце, подкрасила губы.

Появляется  З е в и н. В руках у него ящик с плотничьим инструментом.

З е в и н. Смотрю я сейчас — весь дебаркадер моими руками сделан. От старого ни единой доски не осталось…

В а р в а р а. Егор, этот парень, что сёдни приехал, Андрей Семеновича сын родной. Письмо он привез… (Читает вслух, иногда проборматывая текст.) «Андрей…». Мм… Вот! «Учти, что Борис не знает, к кому он приехал». Тут подчеркнуто слово «к кому»… «Я ему не сказала. Ведь когда ты бросил нас, лишил Борю отца, а себя сына, ты это сделал сам, один. Так и теперь сам думай, рассказать ли ему обо всем. А я, чтоб не тревожить его понапрасну, сказала, что ты мой давний знакомый». (Вновь проборматывает текст. Дальше читает с язвительной усмешкой.) Еще: «Оба мы уже немолоды, Андрей, не пришла ли тебе пора хотя бы к старости вспомнить, что у тебя есть законная жена, которая тебя не забыла…».

З е в и н (после паузы, игнорируя пристрастные интонации Варвары). Выходит, сам-то парень не знал, к кому он едет…

В а р в а р а (спрятала письмо). Мы с тобой на поминки пойдем?

З е в и н. Только ты там, при всех-то, не плачь.

В а р в а р а (сорвалась). Зачем ты меня жалеешь?! Другой бы исколотил меня!..

З е в и н. Чего ж тебя теперь колотить?.. Был у меня в Антарктиде знакомый американец, водитель вездехода, Эдди звали. «Ты, рашен, ол-райт, самый большой мороз терпишь». А я ему, значит, отвечаю: «Дома к морозу привык… Привык я, Эдди»… Кофточка эта к лицу тебе, Варя… все тебе к лицу!

З а т е м н е н и е

Сцена медленно выходит из затемнения, и мы видим старика  О л ь х о в ц е в а. Он сидит на скамейке. Плетет лапти для продажи туристам. Со стороны церкви появляется  Н а д я.

Н а д я. Церковь я подмела, пыль с икон смахнула.

О л ь х о в ц е в. Сердце что-то тянет…

Н а д я. Говорила я тебе в пятницу на поминках: не пей!

О л ь х о в ц е в. Сколько я выпил? Одну рюмку. А прошло уже три дня. Нет, не потому. Тоска.. Даже лапти плести не хочется. А туристы спрашивают, почему это я лапти не продаю.

Н а д я. Зазнался ты, дед. Схожу накапаю капель.

О л ь х о в ц е в. Еще успеешь, надаешь мне лекарств… Надоест еще…

Н а д я. Дед, сплети мне лапти на платформе, будем на «ты».

О л ь х о в ц е в. Для свадьбы тебе лапти?.. А что, если я ему фотографию покажу? Андрея Семеновича…

Н а д я (не сразу). Покажи.

О л ь х о в ц е в  уходит.

Появляется  М и ш к а  с транзистором, включенным на полную мощность.

М и ш к а (кричит). Привет, Надежда Ильинишна!

Н а д я. Чаек перепугаешь.

М и ш к а (выключает транзистор). Надьк, знаешь, какие у тебя глаза?

Н а д я (буднично). Знаю.

М и ш к а (хочет взять Надю за руку, та не дает). Давай поженимся?.. Я с отцом твоим, с матерью про все договорюсь. Дедов дом в порядок приведу. Иль, хочешь, построимся в Корабельщиках? Там не хуже, чем в городе. Там кино крутят каждый вечер. Там же универмаг, рыбзавод. Давай?

Надя молчит. Слышен крик чаек.

Хорошо, я и на город согласный. Только не тяни! Меня в бассейн зовут работать, инструктором по плаванию. Ревновать по будешь? Там такие купаются русалочки… Если возражаешь, могу наоборот: престарелых учить. Или детей. Жуть детишков люблю! Своих заведем. Четырнадцать штук хочешь? Орден матери-героини отхватишь. А хочешь, я сделаюсь чемпионом мира по плаванию? Включишь телевизор, а там — я. Слушай, слушай, может, ты сама уже на этого Бориса гребнулась? В лес-то к озеру с кем ходила? Думаешь, я не знаю? Я каждый твой шаг знаю.

Н а д я. Миш, а ты с чайками умеешь разговаривать?

М и ш к а. Чего-чего?

От реки появляются  Б о р и с,  А н т и п о в  и  Л е р а.

А н т и п о в. Имей в виду, Лерочка: мой друг считает меня безнравственным типом…

Л е р а. Боря, не волнуйся, я напишу о нем фельетон.

Входят  М а р я г и н  и  О л ь х о в ц е в.

Марягин прищурился, глядя на закатное солнце, потер утомленные глаза. Лет сорока пяти, высокого роста, седоватый, но с короткой юношеской стрижкой. В общении со студенческой аудиторией привык к полнозвучной речи, говорит как-то эффектно. Сейчас он раздражен неудачно сложившимся разговором с Ольховцевым.

О л ь х о в ц е в. Библиотеку мы собирали вместе с Андреем Семеновичем… Обещал он вам или нет?

М а р я г и н. Мы этой темы коснулись в день его смерти… Но он был слишком возбужден. Разговор не состоялся.

А н т и п о в. Владимир Павлович, как вам работается?

М а р я г и н. Спасибо, неплохо.

А н т и п о в. Если не секрет, для печати или новую лекцию готовите?

М а р я г и н. Обратились ко мне товарищи из областного отделения Союза художников. Молодой скульптор Евдокия Неврозова сделала скульптуру Матвея Черного, вождя восстания городской бедноты в семнадцатом веке.

М и ш к а. В семнадцатом году?

Н а д я. Веке!

А н т и п о в. Миша, не напрягайся. Пожалуйста, Владимир Павлович.

М а р я г и н. Так вот, наш пращур был смолокуром. Смолил лодки купцам, которые плыли со своими товарами по реке Верже на юг.

М и ш к а. Из варяг в греки?

М а р я г и н. Вокруг скульптуры Матвея Черного разгорелся спор. Дело в том, что скульптор изобразила нашего пращура эдаким мыслителем, почти в роденовском духе. Но ведь он был вождем народного бунта, удальцом, держал в руках меч!

Б о р и с. Извините, я тоже видел эту скульптуру. По-моему, верное изображение. Матвей Черный был мастеровой, смолокур. Кроме того, для своей среды на редкость грамотный человек. Вы читали воззвания к жителям Привольска, которые он писал собственной рукой? Я откопал недавно В архиве… Его восприятие мироздания резко отличалось от канонического. И, судя по всему, своей программой он взял первоначальное христианство. Он скорей был бунтарем духа, чем силы.

М а р я г и н. Простите, Боря, вы ведь, кажется, заочник истфака? Так вот, каждое историческое явление учитесь увязывать с текущим моментом…

А н т и п о в (нетерпеливо). Хотите, я предскажу финал спора вокруг скульптуры? Владимир Павлович обрушится на бедную художницу. Точно так же, как обрушился четыре года тому назад на двух молоденьких студентов.

Б о р и с. Сергей… Завелся?

М а р я г и н. Сережа, вы извращенно понимаете то, что случилось с вами в университете… Даже если бы вы были моими детьми, я не смог бы поступить иначе.

М и ш к а. И на что тебе образование давали, а?! Ревизионисты!

О л ь х о в ц е в (Мишке). Слышь, паря?.. Этак ежедень будешь гаркать — чего доброго, пуп надсадишь.

М и ш к а. Молчи уж, Евгений Степанович. Расплодились, паразиты!.. (Уходит.)

Н а д я. Боря, вы не жалеете, что мы ходили к озеру?

Б о р и с. Теперь мы будем ходить туда каждый день.

М а р я г и н. Надюша, у нас еще много работы, и вряд ли у вас будет столько свободного времени.

Л е р а. Папочка, если бы ты хоть раз там побывал… (Ольховцеву.) Евгений Степанович, я все хочу вас спросить: почему вы иной раз говорите на каком-то дремучем языке?

О л ь х о в ц е в. Легче вписываюсь в обстановку: экзотический старик, хранитель музея, древней церкви… Реклама! Иностранцы меня весьма охотно фотографируют.

Л е р а. А чем вы в своей жизни занимались?

О л ь х о в ц е в. Ваш покорный слуга в тридцать лет управлял губернским коммерческим банком… Работал я и после революции, до самой пенсии. Тоже в банке. Да ведь что ж такое наши банки! Из одного кармана в другой деньги перекладываются, скучные операции. А я-то помню игру страстей, банкротства…

Л е р а. А здесь, в Кардымовке, чем жили?

О л ь х о в ц е в. Барышня, я неподходящий для вашей газеты герой. Книги собирал вместе с покойным Бунеевым. Андрей Семенович не мог их хранить у себя на дебаркадере. Каюточка маленькая. Все ко мне да ко мне в дом… Необыкновенный был человек, необыкновенный…

М а р я г и н. Да-да, чувствовал я — в здешнем начальнике пристани было что-то большое, что-то из другой жизни.

А н т и п о в. Мне он, наоборот, даже показался каким-то неудачником.

О л ь х о в ц е в. Это был талантливейший инженер! Вскоре после войны он создал проект моста через Вержу. Гениальный по замыслу, по новизне.

Б о р и с. Проект моста?..

О л ь х о в ц е в. Да, но годы были определенные… Автора обвинили и в техническом авантюризме и в прочих грехах… Статья появилась в газете — истерическая, оскорбительная… А теперь пожалуйста — строят мост, и по тем же идеям, за которые когда-то крыли Бунеева.

Б о р и с. Что же он, не защищался?

О л ь х о в ц е в. Андрей Семенович, конечно, боролся сколько мог со своими оппонентами. А потом — хлопнул дверью… Как никто, он был полон достоинства. Переехал из города сюда, в Кардымовку. Остался один, но не изменил себе. Так мог поступить только сильный человек.

А н т и п о в. Сильный — так дрался бы!

О л ь х о в ц е в. Драться? А что в том цены? Больше ли, чем в покое, который обрел он тут, в глуши?

Б о р и с. Сколько ему было тогда лет?

О л ь х о в ц е в. Тридцать два.

М а р я г и н. Рановато для покоя.

О л ь х о в ц е в. Тем серьезней он наказал людей, которые его не поняли. Если вы не отличаете таланта, не считаете, что он нужен… ходи́те по старым мостам, пережевывайте старые истины… Мы сошлись с ним в главном принципе: подальше от людей.

А н т и п о в. Позвольте, на Западе это сплошь да рядом…

М а р я г и н. Сережа, там социальная почва разобщает.

О л ь х о в ц е в. Социальной почвой всего не объяснишь… Испокон веков люди уходили от суеты жизни. Две с половиной тысячи лет назад один восточный принц ушел из своего дворца, стал проповедником и назвался Буддой… Или — отец Сергий. Помните, у Толстого?.. Отец Сергий на современной западной почве… кхе… кхе… не маялся. Человек, заглушивший в себе инстинкт стадности, становится выше толпы.

А н т и п о в (иронизируя). Евгений Степанович, при чем тут стадность?.. Наш родной, здоровый коллектив — толпа?..

О л ь х о в ц е в. Андрей Семенович не был в полном смысле слова нелюдим. В дружбе он был необычайно щедр. Посмотрите, Борис, — его фотография… Хочу в Привольск отвезти, сделать отпечаток на фарфоре для могильного камня. (Отдал фото Борису.) Вы сразу увидите — недюжинная личность…

Надя переглянулась с Ольховцевым понимающе, тот кивнул.

Б о р и с (разглядывает фотографию, проникаясь волнением и интересом к человеку, фотографию которого он держит в руке). Лицо волевое…

Фотография Бунеева переходит из рук в руки.

Л е р а (шепчет Антипову). Вылитый Борис Куликов…

А н т и п о в (тихо). Как же я раньше этого сходства не заметил?

Борис (еще раз взглянул на фотографию, прежде чем вернуть ее Ольховцеву; закурил). Забавно…

Входит  В а р в а р а.

В а р в а р а. Евгений Степанович, там, коло церкви, иностранцы толкутся. Итальянские, слыхать… Из Корабельщиков на машине прибыли, с гидом. (Направляется в свой буфет.)

О л ь х о в ц е в. Иду, Варенька. (Уходит.)

Л е р а. Сергей, погуляем по берегу?

А н т и п о в. Можно и по берегу. (Уходит с Лерой.)

М а р я г и н  задержался, исподволь наблюдая за Борисом и Надей. Поняв, что мешает им, торопливо уходит.

Б о р и с. Нет ли у вас или у вашего деда фотографии Сент-Экзюпери? Может быть, я похож на него еще больше?

Н а д я. Может быть.

Б о р и с (после паузы). С кем еще он тут дружил, Бунеев?

Н а д я Еще? (Замялась.)

Б о р и с. Вы не хотите говорить? Почему?

Н а д я (неохотно). Это, возможно, только дед да я и замечали. Дружил он с Варварой Антоновной Зевиной.

Б о р и с. Близко дружил?

Н а д я. Много лет. Боря, пойдемте, я вас покормлю. Пирогами с рыбой…

Б о р и с идет на дебаркадер — в буфет, где за стойкой сидит Варвара. Н а д я  уходит.

Б о р и с. Скажите, где та баня?

В а р в а р а. Какая баня?

Б о р и с. Та, где умер Бунеев.

В а р в а р а. Во-он там, в нашем огороде, на бугорке… Любил он баниться. Зимой, бывало, прямо с пару в снег, в сугроб, а потом снова пару поддаст… (Вернулась в помещение буфета. Бросила монету в радиолу, пустила музыку.)

С той стороны, где виднеется церковь, появляется мать Бориса  Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а  К у л и к о в а. Ей лет под пятьдесят, одета она в черное платье. Заплаканные глаза.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (еще издали увидела сына, окликнула). Боря!

Б о р и с. Мама… (Спускается вниз.)

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Записку твою получила… Приехала на «кукушке». Знаешь, по узкоколейке леспромхозовской поезд ходит? Маленький такой паровозик… (Сдерживает слезы.)

Б о р и с (прикоснулся к материнской щеке). Выпачкалась ты в земле.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Могила еще свежая… (Разрыдалась.)

Борис обнял мать.

Так ты с отцом и не повидался…

Б о р и с. Мы очень похожи… Мне показали его фотографию.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Кто показал?

Б о р и с. Его друзья, Ольховцевы. Хочешь, познакомлю тебя с ними?

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Нет-нет! Эта Кардымовка мне вся ненавистна… эта проклятая пристань!..

Б о р и с (мягко, со скрытой болью). Мама, почему ты мне не сказала? Об отце. Столько лет…

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Прости меня. Я боялась…

Б о р и с. Чего, мама?

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Боялась остаться одна. Он мог бы оторвать тебя… от меня оторвать…

Б о р и с. Мама, да разве я ушел бы от тебя?

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. А с кем ты был бы душой — со мной или с ним?..

Б о р и с. Все-таки… он отец…

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Ну и что — отец! Он-то к тебе не рвался. Не зря я и фамилию тебе дала свою и отчество по имени деда, моего отца. Меня он не любил… Здесь он нашел себе утешение! Буфетчица…

Б о р и с. Мама, она страдает, плачет.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Потаскухи тоже имеют слезы про запас. Муж-то при ней. Муж! Ты уверен, что твой отец сам умер?! Мы еще дознаемся. Меня сам областной прокурор просит в летний период оставить для кого-нибудь билет. Я ему прямо в прокуратуру позвоню.

Б о р и с. Успокойся, мама…

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (сквозь слезы). В конце концов, даже товарищ Стромов меня знает, председатель горсовета! Я с ним в одной школе училась. Редко к нему обращаюсь, а сейчас…

Б о р и с. Мама… ты… хорошо понимала, что́ тогда происходило с отцом?

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. А что понимать? Я тебе не зря говорила в детстве, что твой отец из-за проклятого моста погиб. Сначала переживания с этим проектом, то, се. Уедем куда, что ли? Ну, уедет — приедет, мне-то зачем с малым ребенком разрываться туда-сюда. Одни только нервы были у нас с ним. Тоже и поплачешь, и покричишь. Из-за него ведь и расстраивалась… Забился в Кардымовку. А тут эта… женщина… Здоровущая, об тротуар не расшибешь. Чего тут не понять? Обыкновенно… (Оборвала свою речь: увидела Антипова и Леру, идущих от реки.)

А н т и п о в. Здравствуйте, Татьяна Васильевна.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Сережа?.. Мне Боря написал, что с тобой встретился…

А н т и п о в. Живем в одной комнате.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. В той самой комнате, где жил его отец.

А н т и п о в. Примите мое сочувствие. До свидания, Татьяна Васильевна. (Удаляется вместе с Лерой.)

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (с бравадой). А теперь хотя бы и жив был, хотя бы просился обратно — нет уж, не надо, как жила одна, так и буду одна! (Разрыдалась.)

Б о р и с. Мамочка… успокойся…

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Ах неприкаянный…

Б о р и с. Мама, я поеду с тобой, домой поеду.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (вытирает слезы, независимо). И что это ты? Успокаивать еще меня!.. У тебя отпуск — отдыхай. Катер подходит… (Поспешно целует сына, направляется к дебаркадеру, Борис за ней. Оглянулась на дверь буфета, прощально махнула Борису рукой.)

Катер рыкнул, ушел. Борис стоит на дебаркадере.

С верхней палубы деловито спускается  З е в и н.

З е в и н. Смотрю я, смотрю на воду, а картина в глазах совсем другая… Если тракторным поездом идти, вездеходом, от Мирного, через ледяное плато… Бураны в Антарктиде не похожи на наши, не-е… Возьмут меня туда еще раз?.. Силы во мне на троих, а года… года!.. Когда мужику за пятьдесят и специальность но самая, сказать, научная… (Сразу, почти без перехода.) Мать приезжала?

Б о р и с. Приезжала.

З е в и н. Здесь и отпуск после навигации дают…. А зачем плотнику на такой пристани отпуск? Дают — закон. Вот навигация кончится… зима… капусту будем квасить. Дров надо запасти. Сушняка нынче навалом в лесу. Опять же ребры дебаркадеру менять надо в подводной части. Это уж на будущий год. Зимой, стало быть, бревна заготовлю… (Так же без перехода.) Теперь знаешь, к кому ты сюда ехал? Мать сказала?

Б о р и с. Сказала.

З е в и н. Дважды уезжал я отсюда. Экспедиция-то долгая. Задумаюсь, бывало, Когда вздохнуть можно. Уж чего-чего в Кардымовке моей происходит!.. Все перевернулось. Вода вспять потекла. Вертаюсь домой — не, одно и то же. И река и жена. Как было, так и не сдвинулось. Ты пингвинов в зоопарке видал? Ну так вот. Река Вержа совсем не то, что шестой материк!.. (Уходит.)

Темнеет. По берегу в высоких резиновых сапогах шагает  М и ш к а.

М и ш к а. Во, сегодня всей бригадой хороший улов взяли… Премиальные обеспечены!

Б о р и с. Мишка, а что там, в бунеевской каюте, было?

М и ш к а. Иди-ка, табань правым.

Б о р и с. Слушай… Мне это нужно.

М и ш к а. Теперя оно государственный секрет.

Б о р и с. Он отец мой был, Бунеев.

М и ш к а. Ты не колотись. Наследство он тебе не оставил. Кому нужно, и без тебя разберутся. Дай дорогу!

Борис отступил.

Дай дорогу!..

Борис еще раз отступил.

(Измывается, полагая, что Борис трусит.) Дай дорогу…

Б о р и с (ловким броском швырнул Мишку на землю, придавил). Что из тайника достал? Куда спрятал?

М и ш к а (хрипит). Пусти…

Б о р и с. Лежи тихо… Говори: что в тайнике было?

М и ш к а. Чертежи.

Б о р и с. Где они, чертежи?

М и ш к а. Отвез я их.

Б о р и с. Куда отвез?

М и ш к а. В город. Им.

Б о р и с. Кому?

М и ш к а. Которые шпионов ловят.

Б о р и с. Это почему же им?

М и ш к а. А почему он чертежи прятал?.. А? Спер? Кто так делает?..

Б о р и с. Эх ты!..

М и ш к а. Там не приняли… направили…

Б о р и с. Куда? Вывеску хоть запомнил?

М и ш к а. Запомнил… это институт… Улица Бетховена, дом восемь.

Появляется  Н а д я. Мишка вскакивает.

Б о р и с. Шпиона он нашел! Фильмов ты насмотрелся, парень…

М и ш к а (тихо, с ненавистью). Мотай отсюда. Ты здесь не отдохнешь, а последнее здоровье потеряешь. (Уходит.)

Н а д я (подошла ближе). Борис… уехали бы вы, правда… Еще дня три — и я тоже домой, в город. Уезжайте, Боря…

Б о р и с. Отсюда, из Кардымовки?.. Как он тут жил?.. На дебаркадере… один! Вержа перед ним… Двадцать лет… Самое худшее место, в котором мы можем находиться, — это быть в самом себе. Француз Монтень сказал эти слова три столетия назад…

Н а д я. Сердитый он был очень, Андрей Семенович.

Б о р и с. Я никогда не бывал в деревенской бане. Пойду посмотрю, как там…

Н а д я (понимающе). Иди. Я тебя подожду.

Входят  А н т и п о в  и  Л е р а.

А н т и п о в. Мать уехала? Слушай Боб, говорят, сохранились какие-то чертежи.

Б о р и с. Я знаю.

Л е р а (как бы извиняясь). Боря, я подрабатываю в нашей областной газете. Брала интервью недавно… Боря, мне давал интервью инженер, который строит новый мост через Вержу. (Вспоминает.) Фамилия такая простая… Толстяк, с одышкой… Он говорил, что у него с Бунеевым был какой-то конфликт.

А н т и п о в. Ведь как бывает: повыдергивал из старых чертежей все лучшее, подправил — и уже строит. Вот тебе и весь конфликт.

Л е р а. Сергей, ты же его не знаешь… и так плохо о человеке!

А н т и п о в. Я не о человеке, я о человечестве, Лерочка. Боб, все-таки попробуй в этом разобраться. Дерзай, старик! Если же доведется спорить… не забывай: у тебя всегда в запасе веский аргумент — тренированные кулаки десантника. (Серьезно, даже чуть с нажимом.) Время спросит потом не с кого-нибудь, а с нас: что вы сделали, чтобы пыль равнодушия не покрывала планету? Подумай, кто это сделает за нас? Кто, если не мы?!

З а т е м н е н и е

Прошла неделя. Там же. Часы предвечерья.

Входят  Н а д я  и  М а р я г и н. Надя несет книги Марягина и свою тетрадь для стенографирования. На скамейке, возле кольев с лаптями, развешанными для продажи туристам, дремлет  О л ь х о в ц е в.

Н а д я. Не бойтесь вы свежего воздуха!

М а р я г и н (с намеком). Вам-то здесь лучше: дебаркадер весь виден.

Н а д я. При чем тут дебаркадер?! Просто на воздухе работа быстрей пойдет.

М а р я г и н. Если уж не идет, так не идет… Эта скульптура Матвея Черного далеко не мелочь, Надюша… Вы читали мою книгу о привольском восстании семнадцатого века? Вышла нынче весной.

Н а д я. Простите, не читала.

М а р я г и н. Я убежден, моя концепция… гм… о привольском восстании и Матвее Черном — единственно верная концепция. А споры вокруг скульптуры — просто мышиная возня. Почему же так трудно мне сегодня собраться с мыслями?

Н а д я. Чем вам помочь?

М а р я г и н. Вы? Могли бы… Вы всё, всё могли бы…

Н а д я. Буду стараться, Владимир Павлович. Давайте здесь. Дед нам не помешает.

О л ь х о в ц е в. Все-таки неудобно: вроде бы посторонний предмет. (Встает.)

М а р я г и н (отвел старика в сторону). Дорогой Евгений Степанович, имейте в виду: ваша библиотека для меня бесценна. Я готов дать за нее любые деньги. Неужели ж не проснется ваша коммерческая жилка?..

О л ь х о в ц е в. Если б можно было посоветоваться с Андреем Семеновичем… (Уходит.)

М а р я г и н (вслед). Все-таки я не теряю надежды.

Н а д я. Сегодня в шестнадцать тридцать был катер?

М а р я г и н. Был, кажется. (Саркастически.) Впрочем, нет, в бурных волнах Вержи произошло кораблекрушение. Пассажиров подобрало океанское судно, и только прекраснейший из них, Борис Куликов…

Н а д я (сухо). Я готова, Владимир Павлович.

М а р я г и н. Последние фразы… прочтите, пожалуйста…

Н а д я. «Мне думается, обращение к материалу истории не должно связывать фантазию художника». Точка. «И все же…»

М а р я г и н. Та-ак… (Диктует.) «И все же те крупицы сведений относительно Матвея Черного, которыми располагает историческая наука о нашем крае, вряд ли дают художнику право трактовать…». (Поморщился.) Боже мой, какой суконный пошел слог… «право», «трактовать»…

Н а д я (привычно). «Право трактовать…»

М а р я г и н. Зачеркните все это. (Диктует.) «Современный взгляд художника на исторический материал предполагает прежде всего…»

Н а д я. Простите, вы заторопились. Повторите.

М а р я г и н. «Современный взгляд художника на исторический материал предполагает прежде всего объективную зоркость по отношению к главному, определяющему в данном отрезке истории. «Сотри случайные черты», — сказал поэт…». Нет, не идет. Жвачка. Солома какая-то. Вот вы скажете свое «повторите» — и все мысли сразу куда-то вылетают.

Н а д я. Обычное профессиональное выражение — «повторите».

М а р я г и н. Я не сплю уже несколько ночей.

Н а д я. Владимир Павлович, вы будете диктовать?

М а р я г и н. Хорошо, считайте, что я диктую.

Н а д я (иронически). Буду считать. Время стенографистки оплачивается.

М а р я г и н. Сегодня ночью я смотрел на себя вашими глазами…

Н а д я. Это не записывать?

М а р я г и н. …молодыми, беспощадными глазами…

Н а д я. Владимир Павлович, не надо.

М а р я г и н. Вы так спокойны…

Н а д я. Закалка, Владимир Павлович. Извините, профессиональная закалка. Мне примерно раз в месяц кто-нибудь обязательно объясняется в любви.

М а р я г и н. «Кто-нибудь»!

Н а д я. Вот я прихожу к вам домой и к другим. Сидишь, работаешь наедине. Скажешь раз-другой «повторите», а дядечка вдруг на колени бац! Или прямо целоваться лезет. Опасная профессия. Стюардессы, официантки, стенографистки — это в представлении некоторых легкая добыча. Лишь бы купить наше расположение, побольше дать на чай…

М а р я г и н (про себя). Безумец… Барабан с квасом…

Н а д я. Продолжим диктовку?

М а р я г и н. Нет. (Увидел, что Надя нахмурилась.) Но вы-то что нахохлились?

Н а д я. И не думала, Владимир Павлович.

М а р я г и н (желая восстановить духовный контакт). Помните, вы как-то похвалились, что у деда в сундуках сохранились старинные деревенские наряды? Показали бы мне… Я ведь свои исторические очерки всегда немножко беллетризирую. Очень хочется увидеть эти платья не в музее, а на живой прелестной женщине…

Н а д я. Владимир Павлович, я не манекенщица, я стенографистка.

Слышен шум причаливающего катера.

Я свободна? (Взбегает на дебаркадер, кричит, подражая Мишке, в жестяной рупор.) Рыжий! Пиво привез?!

На дебаркадере появляется  Б о р и с  К у л и к о в  с тремя большими картонными папками в руках.

Б о р и с (очень устал, недоволен собой, мрачен). Привет. (Вошел в каюту, положил папки на свою койку. На другой лежит Антипов.)

Н а д я (в каюте). Это что у тебя?

Б о р и с. Большие картонные папки.

Н а д я. А что в них?

Борис не отвечает.

А н т и п о в (встает с раскладушки). И на челе его высоком отражалось… душевное смятение.

Б о р и с (резко). Откуда смятение?!

А н т и п о в. Отдых, называется… Умчался в город, пропадал там целых три дня… Надя соскучилась.

Б о р и с (Марягину). Владимир Павлович, что же вы — Надя скучала.

Н а д я. Владимир Павлович! Хотите, сейчас буду вам платья показывать? (Выходя из каюты, оглянулась на Бориса.) Спешите на демонстрацию старинных женских нарядов, вход бесплатный — для всех!

О л ь х о в ц е в (появляется). Ох, шальная девка…

А н т и п о в. Так чем же ты занимался в городе?

Б о р и с. Пойду посижу со стариком Ольховцевым… Ей-богу, в его равнодушии к окружающим есть что-то джентльменское!

А н т и п о в. Иди.

Б о р и с. Нет-нет, и ты со мной.

А н т и п о в. А-а! Боишься оставить меня наедине с этими папками?

Б о р и с. Смекалистый мужик. Вытряхивайся, я запру дверь на замок. (Выпроводив Антипова, выходит сам, запирает дверь.)

А н т и п о в. Ты меня интригуешь, Куличок.

Появляются  т у р и с т ы, молодые ребята и девушки.

Т у р и с т к а (выбирает лапти). Ой!.. Сколько за эту пару?

О л ь х о в ц е в. Сколь не жалко. Забирай, шлепай по асфальту.

Т у р и с т. Да у нас — ни копейки, дедушка! Вот где здесь можно переночевать?

О л ь х о в ц е в (указывает). Эвон забор с калиткой, хозяева бескручинные, ночлег за деньги, а домовой даром.

Т у р и с т. Спасибо. (Своим спутникам.) Колоритнейший деревенский дед!

М а р я г и н. Monsieur Olkhovtsev, vous vendre vos souvenirs très bon marché, n’est-ce pas? Mais ce sont, comme on dit, articles d’artistiques[5].

О л ь х о в ц е в. Si je les vends plus cher, monsieur Marjaginne, j’aurai moins de clients, et ma firme sera ruiné[6].

Т у р и с т (хохочет). Вив ля Франс!

Н а д я  вбегает в старинном русском женском наряде, на ногах сапожки с невысоким каблуком, кокошник на голове. Вслед за ней вышли  Л е р а  и  В а р в а р а.

Л е р а. Смотрите, смотрите, жалкие брючки — и эта роскошь!

Н а д я (подражая деду). Бабьи платья те же мешки, рукава завяжи да что хоть положи. Верно, дед? Балалайка твоя не пригодится?

О л ь х о в ц е в  взял балалайку. Ударил, пробуя, по струнам, Надя прохаживается в своем наряде.

Появился  М и ш к а.

Вот, профессор истории, какие они были когда-то, бабы в роду Ольховцевых!..

М и ш к а. Вековая отсталость… Евгений Степанович, кто ж теперь на этой трынкалке играет? У вас же магнитофон есть! (Наде.) Вырядилась!

Н а д я. Мише не нравится, что я вырядилась! А ну, вдарь, Степаныч!

Ольховцев тронул струны балалайки.

(Поет, идя по кругу.)

«Черна курочка с хохлом, Кто ни встренется — поклон… Черна курочка с хохлом. Кто ни встренется — поклон! Эй, вставайте-ка, ребята, Пора завтракати, Работушку работать, Родну пашеньку пахать».

Марягин хлопает в ладоши, Антипов, Лера, Варвара и туристы поддерживают его.

М и ш к а. Хор Пятницкого.

Н а д я. Дед, давай в два голоса.

«А твоя-то растопыра Еще печку не топила…».

О л ь х о в ц е в (вторит ей глуховатым баском, перебирая струны балалайки).

«Еще печку не топила, Не варила, не пекла…».

Н а д я (идя по кругу, пританцовывает).

«Черна курочка с хохлом, Кто ни встренется — поклон… Черна курочка с хохлом, Кто ни встренется — поклон!»

М и ш к а (не выдержал). Хороший концерт, да не те зрители. (Уходит.)

Н а д я. Владимир Павлович, я вам понравилась?

М а р я г и н. Очень.

В а р в а р а (туристам). Пойдемте, я вас на ночлег устрою. (Уходит с туристами.)

Б о р и с  отпирает свою комнату, входит в нее, А н т и п о в  увязался за ним.

Н а д я (потопталась в нерешительности и бегом устремилась на дебаркадер, поддерживая широкие юбки; ворвалась в каюту). Артистка пришла за аплодисментами на дом! Для удобства публики.

А н т и п о в. Публика не в духе. Боб, что же ты все-таки притащил в этих папках? Можно развязать тесемки?

Борис не отвечает. Антипов раскрывает одну из папок.

Л е р а (на скамейке собирает книги Марягина). Папа, ты устал?

М а р я г и н. Очень. (Уходит.)

Удаляется и  О л ь х о в ц е в.

А н т и п о в. Чертежи?..

Б о р и с. Это проект моста через реку Вержу в нашем Привольске. Автор проекта — инженер Бунеев Андрей Семенович.

Н а д я (входит в каюту, берет лист ватмана). Чертежи твоего отца? (Показывает Лере.) Пожелтели…

Входит  М и ш к а  с метлой в руке. Принялся было подметать дощатый настил, однако, заметив Надю в комнате Бориса и Антипова, подкрался, слушает.

А н т и п о в. Откуда они? Почему ты привез их сюда?

Б о р и с. Выкрал и привез.

А н т и п о в. Хо-хо!

Н а д я. Откуда выкрал?!

Б о р и с. Есть у нас в Привольске проектный институт, филиал московского. А в том институте — отдел архивной документации. Оттуда.

А н т и п о в. Ворвался в маске, с пистолетом? Вскрыл сейф?

Б о р и с. Все было гораздо проще. Принял меня начальник отдела. Разрешил посмотреть чертежи… Сидит передо мной рано облысевший молодой человек. С нежностью этак поглядывает на меня. Спрашиваю: «Совсем устарели эти листы или еще живые?» Товарищ отвечает: «Идея использована, а техническая разработка интереса уже не представляет. Все, что еще могло быть полезно, мы извлекли».

А н т и п о в. Я тебе что говорил!..

Б о р и с. Меня словно током шибануло… Отец жизнь потерял, а какой-нибудь «новатор» теперь выставит свою фамилию?.. Давал же Лере интервью строитель моста!.. Братцы, я прямо-таки задохнулся, ослеп… Только плавает перед глазами подпись отца на листах чертежей… «А. Бунеев»… «А. Бунеев»… А тут товарищ извинился и на минутку вышел из кабинета. Я собрал чертежи в папки, перевязал бечевками… Очень спокойно, будто это не я делаю, взял папки, вышел. Прошел по коридору, спустился по лестнице. Вахтер-старикашка чай пьет, взглянул на меня — и хлебает дальше… Я уже только на улице опомнился! Зачем же мне эти чертежи? Подумал-подумал и потащил их в горсовет.

А н т и п о в. Почему в горсовет?

Б о р и с. Вспомнил: председатель горсовета Стромов — старый знакомый моей мамы. Говорят, порядочный человек. Заинтересуется, сравнит два проекта — старый и новый… А Стромов в командировке — и привет! К кому еще толкнуться?.. Так я с этими пудовыми папками и мотался по городу. Ночевал у приятелей… (Взял чайник.) Вскипятим чайку.

Антипов и Надя рассматривают чертежи.

М и ш к а (вошел в буфет, еде за стойкой сидит Варвара). Мам, я в Корабельщики. Выйду на проселок, голосну. Авось попутная машина подкинет.

В а р в а р а. Зачем тебе в Корабельщики?

М и ш к а. Серьезные люди зазря в район не ездят. Ты, мам, пока помалкивай. (Уходит.)

Н а д я. Сколько же ты будешь так скрываться? Когда вернется из командировки Стромов?

Б о р и с. Сказали — на днях.

А н т и п о в. Милый Куличок, ты же украл чертежи! Никакой Стромов их от тебя не примет. Ты же не инстанция. Ты совершил один из тех проступков, которые осуждает всякое организованное общество. А уж в том, что наше общество организованное, ты, лапушка, не сомневайся.

Н а д я. Записывала я речь одного оратора. Болтал-болтал он, а потом говорит: «Я болтаю, товарищи, но я безвредный». А ты, Сережа?.. Давайте-ка, друзья, я вас чаем напою из самовара, с вареньем или с медом. (Выходит.)

Б о р и с. Я не хотел при Наде… Позвонил я домой, маме. Следователь приходил. Серж, что посоветуешь?

А н т и п о в. Следователь?.. (Внутренне отстраняясь.) Слушай, во-первых, сохраняй чувство юмора. Единственное спасение современного человека.

Б о р и с. Конструктивная у тебя голова! Ладно, пойдем чай пить. (Выходит и вместе с Антиповым направляется в сторону дама Ольховцева.)

Появляются  В а р в а р а  и  З е в и н.

З е в и н. Отчего бы ему в район мчаться?

В а р в а р а. Вернется — скажет.

З е в и н. Мишка свои дела провернет. А вот нам с тобой как дальше-то, Варя?

В а р в а р а. Как теперь, так и дальше.

З е в и н. Разве это жизнь? Сколько лет мы муж и жена, а если посмотреть — все ни к чему… Может, я тебе несовременный? Ну, богатства не умею наживать?..

В а р в а р а. Так и я не умею, хоть и при деньгах, при буфете. Да и Мишка честно вырастает.

З е в и н. За что ты его любила, Бунеева?

Варвара молчит.

Скажи, Варя, по правде, я не обижусь, а то и пойму чего нужно. Был бы я тебе слабый или, сказать, дурной… (Пожимает своими еще могучими плечами.) Может, и обо мне где-то баба сохнет, и не хуже тебя… А вот я от тебя оторваться не могу, приморозила ты меня. Скажи, что это мы, а?

В а р в а р а. Сильный ты, Егор, верно. Ты уж такой сильный, такой самостоятельный завсегда, а тому человеку я правым плечом была… Моим духом держался. Иначе бы он вообще — камень на шею да в реку, на дно… Как прибился он тут — и годы покатились, не заметила. Все теперь, конченая программа… Могу жить, могу не жить — все равно.

З е в и н. Стало быть, опять я решай, потому что я самостоятельный?.. Та-ак… Силы еще есть… Поеду. Может, в последний раз, а поехать надо. Если я здесь теперь останусь, рассоримся мы с тобой. Вижу, рассоримся так, что потом ничем трещину не склеишь. А я жить с тобой собираюсь еще долго-долго.

В а р в а р а (заплакала). Егор, прости меня, озоруху, прости. Егорушка, не уезжай!..

З е в и н. Сейчас ты просишь, а пройдет минута — опять глаза опустишь, отвернешься.

В а р в а р а. Жалкий ты мой!

З е в и н. А говорила — сильный. Это же разница. Решил. Сразу и поеду. Бельишко чистое ты мне дай. Галстук широкий, что Мишка подарил. Красоток буду завлекать! Где остановлюсь, напишу тебе свой адрес. Захочешь — ответишь.

В а р в а р а. Да какого лиха ты надумал?..

З е в и н. Вернусь я. Вернусь, когда позовешь меня. Пойдем, пособи чемодан мне собрать.

В а р в а р а. Ах, Егор…

З е в и н. Пойдем, Варя. Если я решил — так решил. Решил, жалкий я, несильный, а решил.

В а р в а р а. А как же Мишка?

З е в и н. Перебьется.

В а р в а р а. Он же тебя отцом считает.

З е в и н. Пусть считает. Бунеева-то уж нет. (Уходит вместе с Варварой.)

Входят  М а р я г и н,  Н а д я,  А н т и п о в,  О л ь х о в ц е в, Б о р и с,  Л е р а.

О л ь х о в ц е в. Зря, зря вы, Борис, сделали эту свою… партизанскую вылазку.

М а р я г и н. Я бы сказал, эта вылазка носит иной характер…

А н т и п о в. Ты еще молод, Боб, так пасись на травке и благодарно мычи. А рога пускай взбрасывают матерые быки.

М а р я г и н. Ваши иносказания, Сережа, не вносят ясности.

Н а д я. Борис, немедленно, возвращайся в город. Сдай эти чертежи. Теперь уж не важно кому, только поскорее сдай!

О л ь х о в ц е в. Еще Платон сказал: мало чего следует так бояться, как малейших видоизменений существующего порядка вещей. Вот истинная мудрость. Андрей Семенович вряд ли одобрил бы ваш подвиг в его честь.

Н а д я. Дед, но дело человека должно жить!

А н т и п о в. Это из какой стенограммы, лапушка?

О л ь х о в ц е в. Андрей Семенович превыше всего ценил одиночество… Сейчас кругом столько разговоров о некоммуникабельности современного человека… Слово-то какое мудреное: некоммуникабельный. Раньше выражались попросту: сын — в отца, отец — во пса, а все — в бешеную собаку… (Борису.) Вашей родословной это не касается.

Б о р и с. Если так, сударь, то и с вами тоже надо быть осторожней? Так ведь?..

О л ь х о в ц е в (смеется). И со мной, и со мной!

Н а д я (Борису). Дед в своем репертуаре… Не обращай ты внимания. Боря, может, сейчас и не время, но я хочу сказать тебе… Раньше, наверно, не решилась бы, но теперь… Хочу, чтоб ты знал… что я тебя… что ты мне… (Ее захлестывает волнение, выпаливает.) Можешь рассчитывать на меня! Всегда, пожимаешь?

Б о р и с. Ты вся неправильная. Смуглая, а в веснушках… Нормальные девчонки подводят глаза, чтоб казались больше, а у тебя они… утонуть можно…

Н а д я. Только ты не выдумывай меня, ладно?

Б о р и с. Тебя еще выдумывать?..

Слышится шум катера. Появляется  В и к т о р  С а в е л ь е в и ч  Л у к а ш о в. Седой, толстый, лет пятидесяти.

Л у к а ш о в (вынул изо рта потухшую трубку, говорит с одышкой толстяка). Извините, мне нужно отыскать… здесь… Бориса Куликова…

Л е р а. Борис!

А н т и п о в (Борису). Следователь? Бежать поздно.

Л е р а. Вон он, в тенниске.

Л у к а ш о в. Благодарю. Мы с вами уже где-то встречались? Добрый день. (Поклонился Ольховцеву, как знакомому человеку. Обернулся, Борису.) Лукашов, Виктор Савельевич. Ваша мама подсказала мне, Борис, где вас найти.

А н т и п о в (услужливо). Трубка у вас погасла.

Л у к а ш о в. Спасибо, я ее, как соску, сосу. Все веселей. Я присяду, с вашего позволения?

Н а д я. Пожалуйста.

Л у к а ш о в (садится). Стоять не можется, сидеть не хочется. (Лере.) Вспомнил! Вы у меня интервью брали.

Л е р а. Да.

Л у к а ш о в. По городу разошелся слух, что… гм… сын Бунеева спасает проект отца… Спасает от вора, от плагиатора, от проходимца. Так вот, этот мерзавец — я.

Б о р и с (смотрит на Лукашова, как на опасное и диковинное чудовище). Самокритично… Отпустить ваши грехи мог бы лишь один человек, но он мертв.

Л у к а ш о в (резко). А что вы знаете о моих отношениях с вашим отцом? Так вот, я попросил созвать конференцию в институте. В присутствии коллег, журналистов… я расскажу о своем проекте моста через Вержу. Необходимы чертежи для сравнения… Верните их.

Б о р и с. Вы еще не всё использовали из отцовского проекта?

Л у к а ш о в. Видите ли… в своей работе я развиваю идеи Бунеева.

Со стороны дороги доносится треск мотоцикла.

Затем появляются Мишка и старшина милиции  П я т и щ е в.

П я т и щ е в. Мотоцикл поставим… Ну так где тут проживает парень из города, Борис Куликов?

Мишка молчит.

Ладненько, граждане подскажут. (Подходит.) Заранее извините — нарушил ваш отдых. Милиция разыскивает гражданина Куликова.

Б о р и с. Я Куликов.

П я т и щ е в. Прошу пройти со мной к месту вашего проживания. (Вместе с Борисом входит в каюту на дебаркадере.)

Лукашов, Антипов, Марягин, Ольховцев, Лера и Надя на палубе возле открытого окна. Мишка стоит чуть поодаль.

Б о р и с. Садись.

П я т и щ е в. Кому сидеть, решит закон. Эти папки?

Б о р и с (резко). Ты не лапай!

П я т и щ е в. Эге-е?..

Б о р и с (готов броситься в драку за дорогие его сердцу чертежи). Говорю, не тронь!

П я т и щ е в (оттолкнув Бориса). Парень, ты себе лишнюю статью не нагоняй. (Приподнимает папки.) Тяжеленьки.

Л у к а ш о в (Пятищеву через окно). Товарищ, я специально приехал… Разрешите, я все это заберу в институт?

П я т и щ е в. Приказано в областное управление отправить. Оттуда и забирайте.

А н т и п о в (через окно). Эй, детектив, а вы имеете ли право на обыск?

П я т и щ е в. Я и не обыскиваю. Ишь, какой строгий, борода! Предъявите документы.

Антипов показывает свой паспорт.

Возьмем на заметочку. (Списывает данные паспорта в записную книжку.) Антипов, Сергей Леонтьевич. Место прописки… та-ак… (Возвращает Антипову паспорт.)

А н т и п о в. Отдохнули, называется.

П я т и щ е в. Заранее извините, товарищи. Отдыхайте и дальше. Воздух у нас — хоть на экспорт продавай. Поехали, гражданин Куликов. Сядешь в коляску.

Пятищев, нагруженный своими «трофеями», и Борис выходят из каюты.

Н а д я (бросилась к Пятищеву). Стойте! Куда вы его? Отпустите!..

П я т и щ е в. Гражданочка… там разберутся… (Осторожно отрывает от себя Надю.) Хоть кружева свои поберегите…

Б о р и с (сурово). Надя…

Надя с плачем прильнула к Борису.

П я т и щ е в. Пошевеливайся, Куликов.

Б о р и с. До свиданья, города и хаты. (С Пятищевым уходит.)

Возвращается  М и ш к а.

Н а д я. Почему же вы молчали?..

М а р я г и н. Надя…

Н а д я. Вам трудно скрывать свое удовольствие, Владимир Павлович?

М а р я г и н. Надюша, это неприлично.

Н а д я. Неприлично?! Вот что вас больше всего волнует! Главное — чтобы прилично. Пусть подло, только бы прилично! Огорчила я вас? Может, повеселить? Спеть, станцевать?

М а р я г и н (властно). Надя, пожалуйста, прекратите.

А н т и п о в (Мишке). Ты настучал?

Все повернулись к Мишке.

М и ш к а. Отваливай, догматист, а то я твою бороду тебе пониже спины приклею.

Л е р а. Сергей, твой паспорт почему записали?

А н т и п о в. Я растерзаю этого подонка!

Л е р а. Сережа!..

М и ш к а (Антипову, презрительно). Геркулес! Овсяный… Ты пойдем, Надюшк, отсюда, пойдем.

Н а д я. Неужели ты не понимаешь, что ты наделал?..

М и ш к а. Я… я ничего…

Н а д я. Донес, приехал в колясочке!

М и ш к а. Надька, Надьк! Я не доносил…

Антипов хохочет.

Я только хотел, хотел, это не скрою, поехал туда, а там… Я даже в милицию не зашел! Чес слово, Надьк! За дверь взялся — и отскочил… А тут этот старшина выходит, узнал меня. «Ты из Кардымовки? Садись в коляску, покажешь, где да что!» Я и сел, и приехал… А чтоб доносить… Надьк! Не делал я этого, не делал! Мамкой родной клянусь…

Н а д я  уходит.

Л у к а ш о в (Ольховцеву). Где похоронили Андрея Семеновича, не покажете ли?

О л ь х о в ц е в. Там, где всех кардымовских. (Махнул рукой в сторону кладбища.)

Л у к а ш о в. Не думал я, что больше не увидимся… (Уходит вслед за Ольховцевым.)

М а р я г и н,  Л е р а  и  А н т и п о в  уходят.

Мишка стоит один. С реки доносится крик чаек.

Входят  В а р в а р а  и  З е в и н  с чемоданом в руке.

З е в и н. Михаил, ты мамку тут береги. Уезжаю я.

М и ш к а. Батя! Куда?

З е в и н. Опять, стало быть, за счастьем.

М и ш к а. Непутево это, батя.

З е в и н (горько улыбнулся). Ждите писем, как говорится.

М и ш к а. Не найдешь ты счастья, батя, пока главному не обучишься.

З е в и н. Чему ж ты мне обучаться советуешь?

М и ш к а. Видать, главное в жизни, батя, — это уметь с чайками разговаривать…

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Прошел год. Розовый закатный свет над пристанью.

Старик  О л ь х о в ц е в  сидит по обыкновению на скамейке, читает. Красуются на кольях лапти — соблазн для туристов.

В а р в а р а (на дебаркадере). Степаныч! Заросло в дому-то. А то поскребу, помою.

О л ь х о в ц е в (отложил книгу). Заблуждения делают человека симпатичным…

В а р в а р а. Этаких симпатичных на каждом шагу… Степаныч, новости! Мой Петрович вертается! Телеграмма, смотри…

О л ь х о в ц е в. Поздравляю тебя, Варя…

В а р в а р а (ликует). Затосковал!.. Все ж целый год характер оказывал… А там, на этой его Хантайке, Заполярье… Степаныч! Какая ж я радая!.. Ух! (Закружилась, схватила Ольховцева за руки.) «Дроля мой, дроля мой, что обходишь стороной? Или я тебе не та, или сердце занята?»

О л ь х о в ц е в. Стой… Пардон, мадам… (Садится.) Был и Женька Ольховцев прыткий топор, да стесался.

В а р в а р а (хохочет). А ты бегай трусцой.

О л ь х о в ц е в (рассердился, огорчен своей слабостью). Цветы на могилу Андрею Семеновичу зачем носишь?

В а р в а р а. Можа, и не я, на цветах печать ведь не проставлена.

О л ь х о в ц е в. Лишнее. Цветы — для живых.

В а р в а р а. Я и тебе цветы положу.

О л ь х о в ц е в. Знаешь, как я помру? Пойду в лес, когда почувствую, что пора. Есть там тропочка через трясину. Шагну в сторону от тропочки… Глыбь там бездонная.

В а р в а р а. А как смерть подкрадется зимой?

О л ь х о в ц е в. Сговорюсь подождать до весны.

В а р в а р а (после паузы). Губы у него были свежие — не курил…

Шум подошедшего судна. Появляется  Н а д я.

Н а д я. Дед! (Обнимает Ольховцева.) Привет от мамы, от папы. Варвара Антоновна, я всякую вкуснотищу привезла.

В а р в а р а (заметила сына). Мишу обгостюй.

М и ш к а  появился от реки. В новеньком костюме, с медалью «За трудовую доблесть» на лацкане пиджака и с пластмассовым ведром в руке.

М и ш к а (увидев Надю, ускорил шаг). Трудовой привет тунеядке областного центра. (Прикрывается улыбчивым бахвальством.) Медаль отхватил! Рыбу я теперь не ловлю, а научно выращиваю из икры. Такие дела завернули!

Н а д я. Поздравляю. Мне тоже, кажется, дадут… «награду».

О л ь х о в ц е в. За что?

Н а д я. Вчера собрание было… городского актива молодежи. Вышел один юный деятель и понес… «Товарищи, работал у нас на заводе Борис Куликов, а теперь болтается где-то… Неуправляемый тип…». Заметьте — неуправляемый! Вообще чуть ли не уголовник… Я возле сцены сижу, стенографирую и поражаюсь: почему такая ненависть, ну в каждом же слове ненависть… Откуда?.. А потом как рванула к трибуне!.. Схватила из-под носа этого товарища микрофон и… сказала, какой он на самом деле, Борис Куликов.

М и ш к а. Благородный проступок. Если что — беру тебя на свои поруки.

Н а д я. Сэнк ю, сэр. Обойдусь.

В а р в а р а. Спохватишься, девка, переневестишься, гляди…

Надя двинулась в направлении, где предполагается дом Ольховцева.

М и ш к а. Надьк! Захвати ведерко. Тягал на удочку персонально для Евгения Степановича. (Выхватывает из ведра рыбу.) Ка-ак тебе окуня за воротник, а?!

Н а д я. Ой! (Смеется.)

М и ш к а. Сменила гнев на милостыню! (Подхватил ведро с рыбой, отнес в дом Ольховцева, куда ушли  Н а д я  и  В а р в а р а. Вернулся, подсел к старику.) Приветик, Евгений Степанович, аривидерчик.

О л ь х о в ц е в. Аривидерчи — это совсем наоборот: до свидания.

М и ш к а. Да-а, каждое-то словечко сортируешь, Евгений Степанович. Культурно умеешь, обратно ж и по-простому даешь как надо. Знаешь, как моя мамка тебя зовет? Двойным дедом она тебя зовет. Понял? Двойной дед. Почему без костыля ходишь? Качаешься, как селезень?

О л ь х о в ц е в. Сдаваться не хочу.

М и ш к а (вынул из кармана горсть конфет, подмигнул). Шоколадные, из сои. Рекомендуется кушать — холестерин в печенках повышает.

О л ь х о в ц е в (комикуя, схватил конфету). А серебряный рублик дашь? (Показывает Мишке свой кисет.) Глянь-ка, сколь их насбирал.

М и ш к а. Лапти вон продавай.

О л ь х о в ц е в. Турист пошел прижимистый.

М и ш к а (вдруг взревел, прорвалась его тоска). Евгений Степанович, помоги ты мне!

О л ь х о в ц е в. Ты о чем, Миша?

М и ш к а. Помоги Надежду сговорить!.. (Схватил его за руку.)

О л ь х о в ц е в. Ой… Отпусти, сдавил…

М и ш к а. Это ж такая проблема!.. Мы тебе с ней — во!.. Будем заботу оказывать! Если семью собьем. А то и к себе, к себе заберем если в Корабельщиках приклеимся! Внуков организуем, то есть правнуков.

О л ь х о в ц е в (прожевывая конфету). Мишель, я ж на окладе, смотритель музейной церкви, как бы ученый. Разве в городе или в Корабельщиках такую должность найдешь?

М и ш к а. Ты не вертись, не вертись, Евгений Степанович! Тебе за восемьдесят, а тебя еще на самостоятельность тянет.

О л ь х о в ц е в. Ты, паря, союзника ищешь? Между делом посмотри чего там для церкви.

М и ш к а (с готовностью). По ремонту?

О л ь х о в ц е в. Слазай на крышу. А потом окна покрасишь.

М и ш к а. Ну даешь ты, двойной дед!

О л ь х о в ц е в. Ты от меня дивидендов ждешь, так и я от тебя. Маленькая, а все же коммерция.

М и ш к а. Я твою внучку, Евгений Степанович, безо всякой коммерции люблю. Я за нее, если хочешь, жизнь отдам. Ну, поможешь ты мне?

О л ь х о в ц е в. Вмешиваться в чужую жизнь — не в моем понятии.

М и ш к а. Ладно, сам добьюсь, хоть не мешай.

Из дома Ольховцева доносится стук.

Опять она, Надька, тюкает…

О л ь х о в ц е в. Щепу для растопки колет.

М и ш к а. Темнишь, по бревну топор… Она ж на стене в сенях зарубки ставит. Календарь ее одинокой жизни… (Кричит.) Надьк! А, Надьк!..

Н а д я  выходит. Зябко поежилась, идет к Мишке.

Хватит стенку портить… Холодно? (Снимает пиджак, подает Наде, та молча отказывается.) Да бери! Укройся…

Н а д я (надевает пиджак; невесело усмехаясь, помахала болтающимися длинными рукавами, заметила медаль). «За трудовую доблесть»…

М и ш к а. Я еще звездочку повешу. (Обнимает Надю.) А помнишь, я с папкиными медалями бегал? Ты приехала сюда к деду в первый раз. Ох и гонял я тебя по крапиве! (Обнимает ласково, преданно заглядывает в глаза.)

Н а д я. Сейчас бы вернуться в те годы… Хоть бы и по крапиве. А потом слезы горохом — вся печаль смыта…

М и ш к а. Ты эту беспомо́щность брось. Было бы из-за кого себя заганивать! Он тебе даже не пишет, а ты за каждый день по стенке топором клацаешь.

Н а д я (как бы очнувшись, резко). Убери руки.

М и ш к а. Тише… дед задремал…

Н а д я. Руки убери! Прочь! (Отбивается от Мишки, словно крыльями размахивая руками в свисающих рукавах.)

М и ш к а. Чего дерешься? Вон какой-то волосатик смотрит…

С правой стороны, оттуда, где виднеется церковь и предполагается дорога на Корабельщики, появляется  ч е л о в е к, дочерна прокаленный солнцем, полуобнаженный, босой, с длинными, лежащими на плечах волосами и буйными бакенбардами. Трудно узнать в этом пришельце Бориса Куликова. На его лице блуждает улыбочка. С этой слегка нахальной и жалкой улыбочкой, приобретенной не при самых лучших обстоятельствах жизни, он будет потом не столько шутить, сколько говорить о серьезных вещах.

Н а д я (вскрикнула, бросилась ему навстречу). Боря!..

Б о р и с (улыбается). Привет…

Н а д я. Это что ж с тобой, Боренька?..

Б о р и с (кивнул Ольховцеву, Мишке). Здравствуйте. Плыл по реке. Кардымовка по реке ближе, а город дальше.

М и ш к а (с ненавистью). Это смотря как плыть. (Наде.) Дождалась принца!.. Фил Эспозито. Если резать тебя начнет, кричи, я прибегу. (Уходит.)

Н а д я (сияет). Сейчас умоешься, отдохнешь… А где твои вещи какие-нибудь?

Б о р и с (вынимает из кармана дырявых джинсов завернутую в обрывок газеты зубную щетку). Все тут.

Н а д я. Носить не тяжело?

Б о р и с. Нет. Кланяюсь, Евгений Степанович. (Низко поклонился.) В самом деле кланяюсь… Вспоминал я вас. Мудростью вашей проникся. Помогала. Если мерзавцам душу не подставлять — плюнуть не успевают.

О л ь х о в ц е в. Не моя это мудрость — извечная.

Н а д я. Сразу разговаривать… Пошли, пошли в дом! Баню тебе истоплю.

Б о р и с. Спасибо. (Оглянулся.) Вроде бы ничего тут не изменилось… Река вспять не потекла… Вы-то, я вижу, в порядке.

О л ь х о в ц е в. Когда внучка приезжает, почти что идиллия. Эх-хе-хе… Стары кости несу в горсти, несу-несу, никак не растрясу… (Уходит.)

Н а д я. Ты совсем-совсем нездешний… Да не хмурься ты… Морщинки появились… Смотри, чайки присели на волнах, твои подружки, им еще надо куда-то лететь, маршрут обдумать. А ты — уж на месте! Почему ты не писал?

Б о р и с. Часто менял адрес.

Н а д я. Скрывался, что ли? Но тебе ничего не грозило, оправдали тебя.

Б о р и с. Ля-ля-ля!.. Меняем дорожку. Отличный магнитофон был там у моего приятеля. Портативный «Сони». Здорово помогал нам молчать!

Н а д я. Ну, где же ты увлекался молчанием?

Б о р и с. Север — теперь уже банально. Двинул я, Наденька, на юг, в район Одессы. Ля-ля-ля!..

Н а д я. А я тебе уже не нужна была?

Б о р и с. Нужна.

Н а д я. И ты меня бросил? Тебе не жалко было?

Б о р и с. Жалко.

Н а д я. Все-таки на что ты тогда обиделся?

Б о р и с. Избави бог, чтобы я обиделся. Я — задумался. Человеку, в сущности, не много надо. Свежий воздух, глоток воды и душевный покой… Кто начальником на пристани? Тот же Зевин?

Н а д я. Зевин еще на Севере. Нет пока здесь начальника. Сейчас Варвара Антоновна совмещает с буфетом. А что?

Б о р и с. Отличная была у отца служба. Встретил корабль, проводил… Тишина, рыбалка, охота. А зимой — книги.

Н а д я. Да зимой здесь пустыня снежная!.. А дорога — так только санная. На Корабельщики.

Б о р и с. Тишина… Тишина теперь на земле дороже золота…

В низине влажной, в уединенье, Скрытно поет свою песню пугливая птица, Дрозд одинокий, Отшельник лесной, вдали от селений Поет свою песню…

Н а д я. Как ты жил?

Б о р и с. Забавно…

Н а д я. Скажи, почему ты уехал?

Б о р и с. А надоело все! Ходил, ходил я Поначалу из одного кабинета в другой… Доходился. Стали пальцем на меня показывать: «Тот самый, что чертежи своровал. Папашино реноме восстанавливает». Куда ни сунусь — ответ один: успокойтесь, мост и без вас построят. Начал ваш отец, его проект? Хорошо, спасибо. А закончат другие. Коллектив!

Н а д я. Так-таки никто тебя и не слушал?

Б о р и с. Слушали. Сострадали. Да ведь все равно Бунеева нет. Есть коллектив мостостроителей, Лукашов — их-то зачем обижать? «Нас не поймут». Как тут не задуматься?.. Стал я чем-то вроде городского сумасшедшего. Разве ты не замечала этого моего состояния?

Н а д я. Заметила, когда ты сорвался, не сказав мне ни слова. Правда, в это время ты думал только о себе, а это, к сожалению, нормально.

Б о р и с. Слушать птиц — и молчать, и не видеть никого!..

Н а д я. Соскучишься — захочешь на жизнь посмотреть.

Б о р и с. А разве эти облака — не жизнь? Точка зрения — она все решает. Точка зрения на жизнь.

Н а д я. Боренька, ты не сможешь здесь… Этот покой… Ты не выдержишь!..

Б о р и с. Помнишь озеро? Давно-то как, будто не один год, а двадцать лет прошло!.. Тропинка бежала по гористому берегу, и мы были как бы вознесены и над озером и над лесом. На тебе было платьице смешное такое, все в точках и запятых, светлое, а закат выкрасил его в какой-то неправдоподобно красивый цвет. И сама ты была удивительная… Помнишь?

Н а д я. Ты помнишь, дурачок, вот что хорошо!

Б о р и с (смешался, но затем говорит с ожесточением). Все, все это было правдой: и мы с тобой на высоком берегу, и малиновое от заката озеро у наших ног, и вся эта несказанная красота и покой! Все — истинная правда, жизнь. Но в ту же самую минуту, на этом же самом месте происходила и другая жизнь, и она была не менее истинной и даже более настоящей. Цаплю ты заметила далеко впереди, у болота. Еще показала мне: посмотри, мол, розовая, как фламинго. А у этой фламинги, глядь, по обе стороны клюва лягушачьи лапки болтаются… Простодушная лягушечка глазки выпучила, а та ее цап — и привет деткам! Наши чайки хлопали крыльями, устраиваясь на ночь. Думаешь, спать? Не-ет, стеречь своих птенцов от ночного хищника, которому ведь тоже пить-есть надо…

Явственно игнорируя смысл Борисовых слов, Надя слушает его со все возрастающей радостью.

Бобры, ты говорила, водятся в здешних местах. Так вот, может, в ту минуту самый гениальный бобер достраивал самое гениальное свое гидросооружение, хатку экстрамодерн, а деловитый дядечка в резиновых сапогах до пояса прилаживался ломиком, как бы поудобнее разворотить к чертям эту его архитектуру. Бобровый мех нынче поищи… И так везде… Ему бы, бобренку этому, со своим гением забраться подальше в лесные дали, а он нет, поближе к возлюбленному тобой человечеству. Может, скажешь, все это плод моего испорченного, низменного воображения? Закон природы, милая.

Н а д я (счастливая, то смеясь, то плача). Борька, я в этом не понимаю! Хорошо-то как… Ты ничего не забыл. И даже цаплю, и запятые на платье…

Входит  М и ш к а, за ним — О л ь х о в ц е в.

М и ш к а (вырываясь от Ольховцева). Ты меня морально не охватывай, Евгений Степанович! (Борису.) Приехал чужих девок грабастать? Хиппарь!..

О л ь х о в ц е в. Михайла, уймись.

От дебаркадера идет  В а р в а р а.

В а р в а р а. Мишка…

М и ш к а. Я за свое личное счастье бороться буду.

В а р в а р а (рванула сына за руку). Чего трезвонишь, халбутной ты парень!..

М и ш к а (Борису). Тебе тут не жить!.. Можешь утопнуть, река глубокая… Или с обрыва сверзишься, беспомощный, косточки поломаешь. А там и волки подоспеют… Запрещено их тут стрелять — экология… Съедят тебя по этой экологии, а какой со зверья допрос? (Угрожающе подступает к Борису.)

В а р в а р а (встала между ними; сыну). Марш домой!

М и ш к а. Красавчик мне… Ничего, Надьк, ты, если что… я всегда с тобой. (Уходит.)

В а р в а р а. Борис Андреевич…

Б о р и с. Я?

В а р в а р а (сурово). Вот тебе ключ. Занимай комнату ту самую, на дебаркадере.

Б о р и с (берет ключ). Спасибо, Варвара Антоновна.

В а р в а р а. Заходи ко мне по соседству, в буфет, подхарчиться когда. А еще я сны разгадывать мастерица. (Уходит.)

О л ь х о в ц е в  удаляется к своему дому. Борис подбрасывает на ладони ключ.

Н а д я. Варвара Антоновна… хочет отгородить этим ключом тебя от меня… Покажи ключ.

Борис дает ключ.

Живи-ка ты у нас. Дом у деда просторный. Сухо, не то что на дебаркадере, прямо над водой.

Б о р и с. Смотри, поселюсь — так и не выгонишь.

Н а д я. Выгоню, если что… Мне ведь квартирант нужен порядочный.

Б о р и с. Ты здесь часто бывала у деда?

Н а д я. Летом чаще, зимой реже. Как получалось.

Б о р и с. По-прежнему стенографируешь? В состоянии «творческого интима»?

Н а д я. Не понимаю.

Б о р и с. Сама же рассказывала про свою работу. Сидишь с… ну, с товарищем там или, как это называется, с клиентом, что ли… Один на один, и вечером и ночью. Интимная обстановочка.

Н а д я (оскорблена). Что ты имеешь в виду? Не совестно тебе?

Б о р и с. Мне должно быть совестно?

Н а д я. Значит, ты меня нисколько, нисколечко… А я-то, глупая… на стене в сенях зарубки ставила… за каждый потерянный день!..

Б о р и с. А Мишкин пиджак вместо спецовки надевала, чтоб зарубки делать?

Надя снимает с себя пиджак, бережно свернув его, кладет на скамейку.

(Быстро идет в дом; оттуда доносятся удары топора; возвращается.) Чистая теперь стена… чистая, как белый лист!..

Н а д я. Что ты наделал? Это мои зарубки!.. И вообще, как ты смеешь? Дикарь!

Б о р и с. Давай-давай! А то сантиментики, понимаешь… ах, морщинки!..

Н а д я (плачет). Клоун… кривляка… Презираю тебя!

Б о р и с (прижал Надю к себе, исступленно целует ее лицо, глаза). Прости… прости… прости!..

Н а д я. Забирай свой ключ! (Швырнула ключ, уходит.)

З а т е м н е н и е

Облачный день. Сидит на скамейке  О л ь х о в ц е в, плетет лапти.

Входит  М и ш к а  с инструментом для ремонта церковной крыши.

М и ш к а. Полезу, Евгений Степанович. До самого купола, до неба. И облакам сделаю ремонт. Если падать буду, подстели соломки.

О л ь х о в ц е в. Веревку взял? Привяжись.

М и ш к а. Евгений Степанович, может из-за любви самоубиться нормальный человек, не поэт?

О л ь х о в ц е в. Как видишь, я не самоубился, а мог бы.

М и ш к а. Ты?.. (С прозорливостью младенца.) Ты самоубился, только об этом забыл. (Раздумчиво.) Мне и рубля не накопили строчки, окроме свежевымытой сорочки… (Уходит.)

Появляется  Н а д я.

Н а д я (присела возле деда). Много я умных слов знаю… А как начну с Борькой говорить — те же слова как-то сразу глупеют…

О л ь х о в ц е в. А ты поосторожней с умными словами, а если не можешь, то лучше молчи.

Н а д я. Не буду я молчать!

О л ь х о в ц е в. Тогда уж разговаривай с ним попросту — верней. Ты же видишь, что он не логик, не математик — он эмоциант…

Появляется  Б о р и с. Внешне он выглядит лучше, стало чище, разгладилось лицо. В легких брюках, рубашке, босой. Как в старину у русских мастеровых, кожаный ремешок перехватывает лоб, чтобы волосы не падали на глаза. Он несет небольшую охапку лыка.

Б о р и с. Евгений Степанович, не получается, как у вас.

О л ь х о в ц е в. Видишь, как я лыко протягиваю?

Борис сел, поправил ремешок на лбу, взял недоплетенный лапоть.

Поджимаю слегка. А теперь… расправля-я-ю… гла-а-аденько…

Б о р и с. Так?

О л ь х о в ц е в. У тебя колодка вихляет. Пальцем дави, большим… Подтягивай лыко, подтягивай… Не дергай, а то порвешь.

Б о р и с. Эх, лапти мои, лапти лыковые!

Н а д я. Любо смотреть… Два расейских мужика облапошить потребителя стараются…

Б о р и с. Сидели так же и триста лет назад… И ветерок веял ласковый, и чайки кричали…

Появляются  М а р я г и н, Л е р а  и  А н т и п о в.

А н т и п о в (издали). Столбик вы все-таки задели, Владимир Павлович.

Л е р а. Надя! (Бросилась к подруге.)

Н а д я. Лерка… Соскучилась по тебе.

Борис и Ольховцев здороваются с приехавшими.

А н т и п о в. Решили: катанем в Кардымовку!.. Ты когда вернулся?

Б о р и с. Да уж неделя прошла. А вы на машине прикатили?

А н т и п о в. Дорога жуткая. А тут еще Владимир Павлович крыло помял.

М а р я г и н. Мелочь.

А н т и п о в. Где жестянщика найдем? Меняем «Волгу» на «фиат».

М а р я г и н (Борису). А вы… молодой пейзан а-ля рус… Прелестно!

Н а д я. Фирма расширяется.

Б о р и с (Антипову). Где твоя борода?

А н т и п о в. Осталась в прошлом.

Б о р и с. Братцы, вы поженились?

А н т и п о в. Разрубаем последние узлы. Владимир Павлович — за. Ожидаем санкцию мамы. (Выбирает и примеряет лапти.) Куплю вот эту пару лаптей.

Л е р а. А я эту.

Б о р и с. Моя! Я плел. Подарил бы тебе, Лера, но, символически, хочется продать. Братцы! Зачем вам две пары? Купите одну, мою. Изящно, дешево, надежно!.. Каждому по одному лаптю. Пускай лапти стремятся один к другому и вы — за ними?

А н т и п о в (переглянулся с Лерой). Повесим на книжный шкаф. Сколько тебе платить, халтурщик?

Б о р и с. Шесть рублей.

А н т и п о в. Где тут ОБХСС?!

Б о р и с. Опытный образец! Дорого? Берите у Евгения Степановича, он вам за трешку продаст.

А н т и п о в. Живодер. (Платит.)

Л е р а. Выбирай, какой мне?

А н т и п о в. Вот этот бери, он будет изо всех сил бежать ко мне, а ты за ним.

Л е р а. Лучше уж ты его бери.

М а р я г и н. Милые мои, посоветуйте каждый своему лаптю хотя бы мимоходом забежать к родителям.

Л е р а (склонившись к своему лаптю). Ты слышишь, лапоток? Будь паинькой.

М а р я г и н. Дельный у вас помощник по сувенирам, Евгений Степанович.

О л ь х о в ц е в. Переимчивый.

М а р я г и н. А не пройтись ли нам по старой памяти вдоль да по берегу?

О л ь х о в ц е в. Мне что-то неможется, да уж так и быть. (Уходит с Марягиным.)

Б о р и с. Серж, а у тебя одышка, животик растет…

Л е р а. Антипов выработал взгляд на жизнь — и тут же начал прибавлять в весе.

А н т и п о в. Моя злыднюшка. Вообще-то я здоров. Обмен немножко нарушен.

Б о р и с. Где подвизаешься?

А н т и п о в. В планово-финансовых сферах. Клерк, но уже старший клерк… Реальные перспективы роста, как говорится, все прочие возможности.

Л е р а. Я обеспечу ему карьеру.

А н т и п о в. Кыш!

Л е р а. Одна разносная статейка — и нет Сережиного начальника, завсектором. Место как раз для Сережи.

А н т и п о в. Ребенок шутит… (В расчете на определенное восприятие Леры.) Смотрите, солнце садится… Оплавило верхушки сосен… Могу я видеть это из покрытого копотью окна своей конторы? Люди давят друг друга на лестнице карьеры, а ради чего? Чтобы приехать иногда в какую-нибудь Кардымовку и насладиться покоем…

Б о р и с (с затаенной иронией). А судьбы цивилизации, Серж? Каждый из нас по мере сил обязан поддерживать прогресс. И, кроме того, есть еще и ответственность перед обществом. «Чтобы пыль равнодушия не покрывала планету». Помнишь, заряжал меня взрывчаткой? Видишь, и девушки заскучали.

Л е р а. Нет, Боря, сейчас мне совсем не скучно.

А н т и п о в. Э-э, грубые же ты лапти плетешь. Еще год назад ты живей шевелил мозгами. (Лере.) Ребенок, покатаемся на лодке? Пошли! (Уходит с Лерой.)

Б о р и с. Антипов взял курс…

Н а д я. А твой курс лучше?

Б о р и с. Я безо всякого курса… Я трава, я ветер, я вода, я береза…

Н а д я (прорвалось во всей силе ее отчаяние). Борька, Боречка, для тебя Кардымовка — погибель!..

Б о р и с. Живут же люди и здесь и даже медали получают.

Н а д я. Так Мишка работает, рыбу разводит! Его место здесь, он живет во всю силу своей души, не так, как ты собираешься жить… Ты же бредил историей! В архивах копался…

Б о р и с. Замолчи! Никогда не говори мне об этом! Слышишь?!

Н а д я. Уходить от своего призвания преступно.

Б о р и с (взбешен). Из какой это стенограммы, из какой стенограммы?!

Сверху со стороны церкви раздается голос Мишки: «Эй, Надьк! Ты меня слышишь?»

Н а д я. Мишка? Где ты?

Голос Мишки: «А я на церкве́, крышу латаю! Ты со своим хиппарем целуешься?»

Про что орешь, не стыдно тебе?!

Появляются  О л ь х о в ц е в  и  М а р я г и н.

М а р я г и н. По-прежнему читаете много?

О л ь х о в ц е в. А что еще делать? Летом отовсюду люди наезжают, а зимой никого. Никого… Хочешь — волком вой, а хочешь — книги читай.

М а р я г и н. Библиотеку чем-нибудь пополнили?

О л ь х о в ц е в (догадываясь, к чему ведет разговор Марягин). Мне полежать пора. Отчего-то грудь стягивает…

М а р я г и н. Милый Евгений Степанович, я прошу вас, не истолкуйте превратно… А что же ваша библиотека? Ваш Пушкин в первых изданиях, ваша Библия на пергаменте, сотни уникальных книг?..

О л ь х о в ц е в (взялся за сердце). Совсем стало плохо… (Откинулся на скамейке, закрыл глаза.)

М а р я г и н. Что вам помогает? Валидол?

О л ь х о в ц е в (зовет). Надя!

Н а д я (подошла). Дедушка?..

М а р я г и н. Мы беседовали… сдержанно, негромко… и вот!..

О л ь х о в ц е в. Отведи меня и помоги лечь.

Н а д я. Сиди, я принесу тебе лекарство.

М а р я г и н. Надюша, не волнуйтесь, у меня в машине аптечка. (Быстро уходит.)

О л ь х о в ц е в. Дома выпью, в постели.

Надя ведет под руку деда, ей помогает Борис.

Н а д я. Тише ступай, тише…

О л ь х о в ц е в (Наде). Да не суетись, я превосходно себя чувствую! (Борису.) Он еще к отцу твоему приставал. Продай да продай ему библиотеку… Кхе-кхе!.. Ловко же, Надюшка, твой дед вывернулся!

Н а д я. Дед, я у тебя хорошая внучка? Хорошая, скажи?

О л ь х о в ц е в. Средней кондиции.

Н а д я. Если здесь застрянет Борька, внучки у тебя не будет, она помрет, как собака, от тоски. Выживи его с пристани, дед! Мишка грозится, да что он может…

О л ь х о в ц е в. Отсюда — что, а как его выжить из себя самого? Человек может и в столице жить, а в душе оставаться отшельником.

Н а д я. Дед, хоть разочек измени своему правилу, вмешайся в чужую судьбу!

О л ь х о в ц е в. Право, не ведаю с какой стороны…

Н а д я. Степаныч, я тебя очень прошу… хоть я у тебя и средней кондиции!.. (Уходит с дедом.)

Появляется  М а р я г и н  с аптечкой.

Б о р и с. Владимир Павлович, лучше иметь дело с наследником.

М а р я г и н. Простите, вы о чем?

Б о р и с (с наигранным цинизмом). Правда, я цену хорошей книге знаю. Люблю бывать в букинистических магазинах.

М а р я г и н. Это вам Евгений Степанович сказал? Вы сами и деньги хотите получить?

Б о р и с. Нет, это вы хотите мне их дать.

М а р я г и н. Ну что же, прекрасно, и официально оформим, у нотариуса.

Б о р и с. Договоримся.

Появляются  Л е р а  и  А н т и п о в.

А н т и п о в. Все-таки места здесь первозданные.

Лера молчит, она рассержена.

Послушай, Боб, как прошлым летом, на дебаркадере живешь?

Б о р и с. Да.

А н т и п о в. Раскладушку поставим?

Б о р и с (шутит). Рубль за сутки, по курортной таксе.

Появляется  Н а д я.

М а р я г и н. Вот — аптечка. Как Евгений Степанович?

Н а д я. Спасибо, ничего. (Увидев деда.) Как зашел в дом, сразу легче стало. Да вот он.

Входит  О л ь х о в ц е в.

М а р я г и н. Отдохнули?

О л ь х о в ц е в. Отдохнем, когда не дохнем.

М а р я г и н (не может скрыть своего раздражения от воспринятого им всерьез торга с Борисом о библиотеке). Да, Евгений Степанович, пожалуй, мне, как никогда, близко ваше настроение. Я моложе вас, но и мне сегодня трудно кое-что воспринимать. Особенно у молодежи. Эта деловитость на грани цинизма. Земные люди, твердо стоят на ногах!.. Вырвут все, что им надо, выторгуют. И даже прелестная в своей наивности природа не мешает им быть практичными…

А н т и п о в. Молодежь разная бывает. Вот, например, Боб Куликов на здешней земле адаптировался…

Б о р и с. Это нетрудно сделать. А ну снимай ботинки! Стань на землю ногами!

А н т и п о в. Я стою.

Б о р и с. Босыми!

А н т и п о в. Холодновато будет…

Б о р и с. Снимай! (Повалил Антипова, стащил с него ботинки.) Вставай теперь. Ходи по траве. Шершавая, теплая кожа планеты. Чувствуешь?

А н т и п о в. Да ничего не чувствую!

Б о р и с. Серж, я не просто адаптировался, я — ветер, я — вода, я — береза! Становитесь на колени! Ну же, пожалуйста… Это очень просто. Становитесь, становитесь, Лера, Владимир Павлович…

М а р я г и н. Ну это же… несимпатично. (Уходит.)

Б о р и с. Надя… Вот так… так!..

Каждый по-своему откликается на просьбу Бориса: Надя — с опасливым удивлением, Лера — с наивной жаждой узнать нечто неожиданное, Антипов — с нескрываемым скепсисом, Ольховцев — с живым интересом старца, участвующего в одной из последних своих игр…

Мы чужие друг другу, чужие, случайные… Но мы протягиваем руки!.. Вот так… Протягивайте, протягивайте, не бойтесь! Так… та-ак!.. В глаза, в глаза смотрите друг другу!.. Из глаз в глаза, из души в душу перетекают токи доброты… Откройте же лучшее в себе — и отдайте ближнему. Отдайте, не требуя ничего взамен… Отдайте — своими руками, своим взглядом, улыбкой… Улыбайтесь на улицах прохожим… Распахните двери своих клеток-квартир!.. Вы уже не совсем чужие, да?! Тач терапи!.. Лечение души. Это придумали йоги… (Резко.) Вставайте, пока в глотки друг другу не вцепились.

Появляется  М и ш к а.

М и ш к а. Чего это вы здесь безобразничаете? Молились?

Все встают. Борис собирается уходить.

Н а д я (Борису). Куда ты?

Б о р и с. В затон за рыбой, уху будем варить. (Исчезает.)

М и ш к а. Еще, чего доброго, и мои садки обчистит. Контроль — основа доверия.

Н а д я (уловила в голосе Мишки скрытую угрозу). Да не тронет он твою рыбу!

М и ш к а. Самое время нам с ним поговорить. (Вразвалочку удаляется.)

А н т и п о в (осторожно ступает по траве). Давно не ходил босой…

З а т е м н е н и е

В тот же вечер.

Н а д я — одна, в тревоге. Появляется  М а р я г и н.

М а р я г и н. Все еще раздышаться после города не могу… Меня всегда немножко страшит простор. Вы не зябнете?

Н а д я. Нет.

М а р я г и н. Свет зеленоватый колеблется над полем… И — стога… Почти Клод Моне!

Молча проходит  В а р в а р а, она ищет Мишку. Уже издали слышится ее протяжный зовущий крик: «Ми-и-ша-а!..»

Н а д я. И Бориса нет…

М а р я г и н. Когда вы возвращаетесь в город?

Н а д я. Пока не знаю. Отпуск я выпросила на неделю.

М а р я г и н. Вы уехали так неожиданно…

Н а д я (почувствовав настроение Марягина, разбивает интимный тон). Среди моих диктовальщиков появился один гений! В самом деле гениальный, только смешной. Диктует, а когда я отдыхаю, хвалится, какой он здоровяк, сколько килограммов одной рукой может поднять. Да еще вдобавок рассказывает, что он любит ходить на кладбище и читать эпитафии.

М а р я г и н. Совершенно расклеиваюсь, когда я вас долго не вижу. А мне работать надо, вести кафедру в университете. Показывайтесь мне, хотя бы для успеха народного образования. Вы избегаете меня.

Н а д я. И народное образование от этого не пошатнулось?

М а р я г и н. Чего мне стоит держаться.

Н а д я (отступает). Вы опять? Я на днях видела вашу жену, она очень изменилась…

М а р я г и н. При чем тут жена? Я иногда смотрю на нее, а вижу вас — ваше лицо, глаза… Если бы вы понимали, что для меня значите! Вы даете моей жизни хоть какой-то смысл. Все остальное так мелко… Меня ничто не увлекает. Вы думаете, я живу, мыслю? Только видимость! Читаю лекции, пишу, заседаю, но все это по обязанности, хороший автоматизм. А ведь все было иначе! До прошлого года, до встречи с вами… Ха, как мощно я чувствовал свой научный авторитет! Я любил свою семью… Теперь я готов все бросить, ходить за вами по городу, носить вашу пишущую машинку, торчать под окнами домов, где вы работаете… Как я ненавижу тех, кто отнимает ваше время, кто видит ваши глаза, ваши руки, слышит ваше «повторите». Боже мой, что же такое жизнь? Я прожил сорок пять лет и чувствую, что вот сейчас, только сейчас все и начинается… Дайте вашу руку… ну просто так! (Берет Надю за руку.) Просто так… Я ничего не требую. Спасибо, я счастлив. Спасибо, спасибо! (Становится на колени.)

Появляется  Л е р а. Остолбенела, увидев отца на коленях перед Надей.

Н а д я (нашлась). Лера, помоги нам, пожалуйста.

Л е р а. Чем помочь?

Н а д я. Я обронила карандаш…

Л е р а. Папочка, побереги ты брюки. Зелень травяная плохо отчищается.

М а р я г и н (встает, отряхивает брюки). Сдадим в химчистку!

Н а д я (показывает карандаш). Да вот он, я нашла!

М а р я г и н. К лесу пойти, что ли?

Л е р а. Далеко не ходи, папа. Здесь можно и волка встретить.

М а р я г и н. Что волк, не встретить бы Красную Шапочку. (Уходит.)

Л е р а. Надька!.. (Заплакала.)

Н а д я (обняла Леру). Ну что ты?.. Ну что ты?..

Л е р а. В понедельник вернемся домой… а там — мама…

Появляется  А н т и п о в.

А н т и п о в. Девочки, чем так расстроен Владимир Павлович?

Л е р а. Да ничем. Как всегда, работает, думает.

А н т и п о в. Ты плакала?

Л е р а. Откуда ты взял? (Уходит.)

А н т и п о в  идет вслед за ней.

Появляется  Б о р и с, очень возбужденный, на ходу вытирает лицо подолом рубахи.

Н а д я (присматривается). Борис?.. Где твоя рыба?

Б о р и с. Рыба в реке… уплыла… Лицо горит, водичкой вот ополоснулся.

Н а д я. А Мишка?..

Б о р и с. Там.

Н а д я. Где — там?

Б о р и с (устал, ложится на траву). В овраге. Упал…

Н а д я. Там глубокий ров… каменный…

Б о р и с. Кричал я, кричал ему. Не отозвался.

Н а д я (в ужасе). Как — не отозвался?! Он разбился?

Б о р и с. Он первый полез.

Н а д я. Да как ты можешь?.. Мишка во рву лежит…

Б о р и с. Ну я лежал бы.

Н а д я. Так ты его…

Б о р и с (упрямо). Он первый полез!

Н а д я (смотрит на Бориса). Эмоциант!.. (Убегает.)

Входит  М а р я г и н.

М а р я г и н. Шел по тропинке через поле ржи… Волны душистого, теплого воздуха. Хлебный дух… Борис, вы обещали уху.

Б о р и с. Ухи не будет.

М а р я г и н. С вами что-то случилось?

Б о р и с. Почему обязательно что-то должно случаться со мной? А с вами?! (Встает.)

Входят  Л е р а  и  А н т и п о в.

А н т и п о в. Перестань рефлексировать. Когда еще представится возможность спокойно, на досуге потолковать с отцом? Пускай он, в конце концов, уговорит маму.

Л е р а. А может быть, может, мама больше понимает? Про тебя, про меня…

Появляются  Л у к а ш о в  и  Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (идет прямо к Борису). Здравствуй, сын.

Лукашов в здоровается.

Товарищ Лукашов позвонил, любезно согласился подвезти меня сюда…

М а р я г и н. Виктор Савельевич, а вы задались целью полнеть?

Л у к а ш о в. Вот надуваюсь, как воздушный шар. Хотя в последние недели не то что поесть как следует — и поспать не всегда удавалось. Теперь отдохну. Мост построен. Завтра открытие.. Борис, я считал своим долгом лично пригласить вас на торжество.

Б о р и с (язвительно, гневно). Спасибо, товарищ Лукашов. А нельзя ли автора пригласить? Инженера Бунеева… Пожалуйста, на торжество, на торжество… Открываем ваш мост!..

М а р я г и н. Во-первых, все мы должны поздравить Виктора Савельевича…

Б о р и с. Поздравлять, праздновать мы мастера. Давайте речь, оркестр!. Когда гремят оркестры, слабеет память… и все забывается…

М а р я г и н. Боря, ну зачем сейчас омрачать?..

Б о р и с. Так раньше бы не омрачали! Живых порадуйте, Владимир Павлович.

М а р я г и н. Ну уж я-то в этом случае при чем?

Б о р и с. И вы, вы! Евдокия Неврозова еще жива, порадуйте ее, пока не поздно. Помните ее скульптурный портрет Матвея Черного? Стоит, пылится. А все ваш отзыв. Как это называется?.. Сломали хребет молодой художнице. Слишком резкая формулировка, не к моменту?

М а р я г и н. Борис, в этом ожесточении вы теряете себя. Вы мне казались серьезным человеком, вы были увлечены историей…

Б о р и с. Э, нет! В эти игры я больше не играю.

М а р я г и н. Лапти плести интересней?

Б о р и с. Честней!

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Боренька, ты послушай, Виктор Савельевич мне сказал… на чугунной доске, что на мосту — знаешь, такая доска, где указывают авторов? — там стоит имя твоего отца…

Л у к а ш о в. Мост построен по проекту инженеров Бунеева и Лукашова.

Б о р и с (веря и не веря, Лукашову). Почему вы написали его имя?..

Л у к а ш о в. Я… не мог иначе.

Б о р и с. Могли! Его имя давно забыто, его как бы не было…

Л у к а ш о в. Дважды я приезжал сюда в Кардымовку, к вашему отцу. Предлагал ему вместе завершить проект…

Борис глядит на Ольховцева, ожидая подтверждения, и тот молча кивает.

Андрей Семенович, весьма решительно отверг… Сейчас нелепо об этом вспоминать, но он не захотел со мной разговаривать… прогнал меня…

Б о р и с. Тем более — почему вы это сделали?

Л у к а ш о в. Видите ли, поначалу я обиделся. Всегда ведь легче обидеться, чем настаивать, не так ли?.. Ну а потом… Мост все же нужно было строить! А чьё там на нем имя будет стоять — это не столь уж важно… Спасибо, вы помогли мне… гм… собраться. Сильно вы меня прошлым летом встряхнули! Хоть и действовали не самым лучшим образом.

М а р я г и н. Поздравляю вас, Виктор Савельевич. Все-таки это же огромное событие!

Л у к а ш о в. Спасибо.

Б о р и с. Кто-то кричит…

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Где, кто кричит?

А н т и п о в. Чайки.

М а р я г и н. Поздравляю и вас, Татьяна Васильевна.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (Борису.) Сегодня праздник нашего отца.

А н т и п о в. Выдающийся человек лежит на деревенском кладбище. Будто какой-нибудь обыкновенный кардымовский житель!

Л у к а ш о в. Простите, не все ли равно, где лежать? Я знал одного москвича. Последние лет десять своей жизни он употребил только на то, чтобы его… гм… похоронили на Ново-Девичьем кладбище. Рядом с великими людьми.

Входит  В а р в а р а.

В а р в а р а. Мишу моего не видели?.. Давно ушел… Все нет его и нет… И к лесу я ходила, звала со всего голосу…

Б о р и с  уходит.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (Варваре, отвела ее чуть в сторону). Спасибо за цветочки на могиле моего мужа.

В а р в а р а. Недосуг мне с тобой.

Появляется  З е в и н  с чемоданом в руке. Варвара шагнула навстречу.

З е в и н. Здравствуйте, мир вам, знакомые и незнакомые.

О л ь х о в ц е в. Мир и тебе, Егор Петрович.

З е в и н. Здравствуй, Варя. (Смотрит со сдержанной обидой.) Я рановато вернулся?..

В а р в а р а. Нет, Егор…

З е в и н. Хвораешь?

В а р в а р а. Мишка куда-то запропал.

З е в и н. Малыш он, что ли? «Запропал»…

О л ь х о в ц е в. За рыбой он уходил, к садкам.

З е в и н. Вот, а ты панику поднимаешь! Зайдем домой, чемодан поставлю. (Уходит вместе с Варварой.)

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. А где Борис?

Л у к а ш о в. Он исчез как-то внезапно.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Одни переживания с ним! Как вернулся с юга, ночи не сплю, сердце болит, все думаю: пропадет парень… И его в эту Кардымовку занесло.

Л у к а ш о в. Тихая пристань…

О л ь х о в ц е в. Еще поживете — может, и похуже пристань раем покажется.

М а р я г и н. Приют для слабых духом.

О л ь х о в ц е в. А если человек хочет спастись от навета, от подозрения?

М а р я г и н. Все это в прошлом.

О л ь х о в ц е в. Если есть Коперник, всегда найдется и костер для него…

Л у к а ш о в. Коперника не сжигали.

О л ь х о в ц е в (вяло махнул рукой). И его могли бы.

Л у к а ш о в. Евгений Степанович, для подобных костров готовят дровишки прежде всего борцы за собственный покой.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а. Виктор Савельевич… мне бы на работу не опоздать…

Л у к а ш о в. Поехали. (Всем остальным.) До свидания.

Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а (уходя). Передайте Борису — я жду его домой.

Л у к а ш о в  и  Т а т ь я н а  В а с и л ь е в н а  уходят. Слышен шум отъезжающей машины.

А н т и п о в. А я завидую Борису… Ах как завидую!.. Он плюнул на все!.. Сергей же Леонтьевич Антипов, старший клерк, должен держаться в струне. Скажите, мудрые люди, а дальше что? Работать?.. Конечно, я никогда свою работу не брошу, буду расти, как говорится… Выше меня на должностях старики, они, естественно, будут выпадать из тележки. А я пойду вверх! Для чего?!

М а р я г и н. Сережа, вам эта истерика не к лицу. (Уходит.)

А н т и п о в (Лере). Единственная радость — ты… Что-то не спешат наши лапти друг к другу.

Л е р а. Может, не то лапти? (Уходит.)

А н т и п о в  следует за ней.

Слышится музыка, к дебаркадеру пришвартовался катер. Сошли с корабля  т у р и с т ы. Живо обмениваются впечатлениями, фотографируют, любуются видами Кардымовки. Толпой проходят в сторону церкви.

О л ь х о в ц е в (по привычке разговаривает с самим собой). Эк их привалило… Придется церковь показывать. (Уходит.)

От реки идет  Б о р и с. Он несет  М и ш к у, тяжело ступая, по-солдатски захватив его руку. Опустил Мишку на землю, сам сел, вытирая пот с лица, прерывисто дышит. Мишка стонет, как ребенок во сне.

Б о р и с. Потерпи… дотащу вот… считай, дома…

М и ш к а (очнулся). Ты?..

Б о р и с. Я, я!.. Сейчас только отдышусь…

М и ш к а. Гад… (Пытается ударить Бориса.)

Б о р и с. Лежи… тебе нельзя ворочаться.

М и ш к а. Я ж тебя… Живой, гад?..

Б о р и с. Если б я не был живой… кто тебя приволок бы, а? Соображаешь?!

М и ш к а. Ты — меня?!

Б о р и с. А кто же! Тяжел ты, парень…

М и ш к а. Плохо мне…

Б о р и с. Сейчас «скорую» вызовем из Корабельщиков…

Входит  Н а д я. Увидев Бориса и Мишку, подбежала к ним. Метнулась в направлении дома Зевиных.

Н а д я. Варвара Антоновна!

Появляется  В а р в а р а, за ней — З е в и н.

В а р в а р а. Миша?.. (Бросилась к сыну.) Боже мой…

З е в и н (Борису). Подсоби-ка.

В а р в а р а. Мишенька!..

З е в и н,  В а р в а р а  и  Н а д я  уносят  М и ш к у  в дом. Появился  О л ь х о в ц е в. Прислушался. Для него, многоопытного, и тишина исполнена глубокого смысла. Поднялся на верхнюю палубу дебаркадера. Возвращается Борис, устал, вытирает пот. От реки приближается  А н т и п о в.

А н т и п о в (не замечает состояния Бориса). Все летит к чертям!.. Лера не хочет со мной разговаривать. Марягин недоволен… Зачем ты взбаламутил всех, ну скажи! Может, обратно повернешь колесо? Не все ли тебе равно? С высоты отрешенности…

Борис молчит.

Да уладь ты свой конфликт с Марягиным! Изобрети что-нибудь. Ты можешь делать что хочешь! Ты же свободен, свободен от всего…

Б о р и с. Свободен — девать себя некуда…

А н т и п о в (внимательно вгляделся в Бориса, оценил наконец его необычное состояние). А, черт, как же мне разрядить атмосферу? (Уходит.)

Появляется  В а р в а р а.

В а р в а р а (подходит к Борису). Сейчас врач приедет, Надя вызвала… Мишка все твердит, что он сам первый драку затеял… Замолкнет, потом снова. Я на дебаркадер сбегаю, скоро туристов отправлять надо. (Отошла, но тут же вернулась.) Боря, ты на Мишку зла не копи. Слышишь?

Б о р и с. Слышу, Варвара Антоновна.

В а р в а р а. Знамо, не счас, на будущее поимей в виду… Отец твой, Андрей Семенович, не был мне чужой… значит, и ты мне и Мишка тебе. Ты же его не оставил во рву, вытащил? Так он же тебе теперь дороже брата!.. (Быстро уходит.)

Шлепая по трапу, спускается с верхней палубы  О л ь х о в ц е в.

Б о р и с. Евгений Степанович… моя мама… не знаете ли, где она?

О л ь х о в ц е в. Уехала с Лукашовым.

Молчание.

Я из церкви видел, как ты Мишку принес.

Б о р и с. Вы… разговор наш с Варварой Антоновной слышали? Что она хотела сказать?..

О л ь х о в ц е в (уклоняясь от ответа). Эх-хе-хе…

Б о р и с (в смятении). Сегодня я мог бы его убить… Мишку…

О л ь х о в ц е в. Чего не видала наша земля!.. А вообще-то нельзя мешать человеку рождаться, но так же грешно мешать ему и умирать…

Б о р и с. Потому и отцу моему не мешали?.. Все двадцать лет…

О л ь х о в ц е в  заковылял прочь.

Появляются  т у р и с т ы  и  ж е н щ и н а - г и д, они осматривают пристань.

Катер скоро отчалит? (Бежит на дебаркадер, входит в комнату, засовывает в рюкзак пожитки и бежит к катеру).

От дома Зевиных спешит  Н а д я.

Отчалил катер под музыку из динамика. Надя ищет Бориса. Взбежала на верхнюю палубу дебаркадера. Увидела отплывающий катер, сражена обидой и горем. И вдруг возвращается  Б о р и с.

Н а д я (спустилась по трапу). Ты… опоздал на катер?

Б о р и с. Нет.

Н а д я. Почему ты вернулся?

Б о р и с (сбросил рюкзак). Да там ведь завтра… будут греметь оркестры… А я как-нибудь в обычный день съезжу. Может, вместе с тобой?.. Постоять возле моста.

Ж е н щ и н а - г и д (туристам). Мы с вами осмотрели древнюю церковь, теперь обратите внимание, как поэтична природа, весь облик этой маленькой пристани. Здесь все прекрасно… Голубое небо и река, опушка леса… Здесь мы ощущаем какую-то первозданность жизни… Здесь все располагает к отдыху и дышит покоем…

Слышится крик чаек.

З а н а в е с

1973

ДОЛГОЖДАННЫЙ Пьеса в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

НИНА МЫТНИКОВА.

РОДИОН ИВАНОВИЧ СТЕБЛОВ.

ЯКОВ ПЕТРОВИЧ МЫТНИКОВ.

ПЕТР }

ВЛАДИК } сыновья Якова и Нины.

ЛЕКА, невеста Владика.

ЧЕРЕДНЯК.

АННА, бывшая жена Чередняка.

ТЕТЯ ЛАСТОЧКА.

Действие пьесы происходит лет через двадцать после Великой Отечественной войны.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Осеннее небо растушевало стены комнаты — и мы видим уголок Москвы, где перемешались старые и новые дома, видим деревья с желтой листвой.

В комнате — Р о д и о н  И в а н о в и ч  С т е б л о в  и его дочь  Н и н а. В чертах лица Стеблова, его облике, даже сейчас, когда Родион Иванович в домашнем костюме, несколько небрежном, — во всем ощущается значительность этого человека. Нина — усталая, много работающая одинокая женщина. Интересна она прежде всего своей внутренней жизнью и теми порывами, которые проявляются иногда в неожиданной резкости жестов, в громком и невеселом смехе, в какой-то хриповатости голоса, которая выглядит, скорее, как хриповатость самой души.

Комната, где находятся сейчас Стеблов и Нина, служит гостиной и библиотекой. В шкафу — ящики картотеки. Стол, стулья. Большой ковер на полу, и бедный, старенький — на стене. Стеблов перебирает карточки, вынимая их из ящика, поставленного на стол.

С т е б л о в. Дыми в сторону, пожалуйста.

Н и н а (стряхнув сигарету над пепельницей). Извини, папа.

С т е б л о в. Новая поговорка: сижу в президиуме, а счастья нет.

Нина смеется.

Голос у тебя портится… от табака…

Звонит телефон. Нина встала со стула.

Сядь. Я у себя в кабинете выключил! Это уж в который сегодня раз… (Берет трубку.) Да, слушаю… Слушаю! (Зажал трубку ладонью, Нине.) Кто-то дышит в трубку и молчит… Слушаю. Куда вы звоните? Кто вам нужен? Торгсин? (Опустил трубку.) Шутка? Так довольно странная. Ты помнишь, что такое — торгсин?

Н и н а. Магазины такие были, торговали в обмен на золото.

С т е б л о в. В тридцатых годах. (Вынимает из ящика карточки, показывает дочери.) А вот эта?..

Н и н а (читает). Забавная историйка. Смахивает, правда, на анекдот.

С т е б л о в. Однако здесь… гм… одна неплохая мысль: «Очень старался человек, латал, чинил море, а нужно-то было ему латать сеть…» Подбере-ем что-нибудь! Много ли нужно гостям?

Н и н а. Смотря какие гости.

С т е б л о в. Попотчую двумя-тремя веселыми историями — и вечер сложится отлично. Постой, где же двенадцатый номер? История с королем и полотером. Забыла? Ну, о том, как новый король потребовал натереть полы во дворце, чтобы от его предшественника и малейшего следа не осталось…

Н и н а. Эта карточка стояла где-то здесь. (Роется в ящике, опускается на пол, находит карточку под столом.) Вот она!

С т е б л о в. Растеряха. Как ты еще не заматросила чертежи в своем КБ?

Н и н а. Почему ты решил собрать гостей? Разве день моего рождения объявлен всенародным праздником? Даже твой не объявили.

С т е б л о в. Мне для этого еще мно-о-го рангов не хватает. А праздновали-то как при маме, помнишь? Стол раздвигали во-он куда! В передней от одних галош ступить негде было.

Н и н а. Хорошо спорили, пели…

С т е б л о в. Теперь вздумай, так не найдешь, кого и пригласить.

Н и н а. Но ведь к тебе собирались настоящие друзья. Стоит только позвонить…

С т е б л о в. Э-э, кто теперь разберет, что там было настоящее, что нет… В общем, день рождения предстоит твой, а не мой.

Н и н а. Мне этот день уже скрывать пора. А отмечать, так разве что со своими. Сели бы за стол — ты, я, Петя, Вероника, Владик, ну, конечно, с Владиком и Лека. Эх, мама бы… Вчера заходила к ней… Сторож терся возле меня, возле могилы. Опять пятерку дала.

С т е б л о в. Бизнес, даже на кладбище… Значит, кто же придет? Козорезов с Варварой Федоровной. Ну, еще Чередняк.

Н и н а. Да он и так уж ходит, ходит… Перед Анной неудобно.

С т е б л о в. Видишь ли… Александр Степанович — человек перспективный… Может быть, это — последний шанс устроить твою личную жизнь?

Н и н а. Упорно стараешься меня сбыть?

С т е б л о в. Хочешь умереть одинокой старухой?

Н и н а. Слава богу, у меня два сына.

С т е б л о в. Два… да уж очень они разные.

Н и н а. За что ты не любишь Владика?

С т е б л о в. Ты еще спрашиваешь!

Н и н а. Папа, он весь — в Якова! Владик повзрослеет… Женится.

С т е б л о в. Еще вопрос.

Н и н а. А что не жениться, Лека — чудесная девочка.

С т е б л о в. С завихрениями.

Н и н а. Когда это талантливые люди бывали гладенькие, без завихрений? Лека — очень талантлива.

С т е б л о в. А что она такого написала? Знаю Рембрандта, Левитана, Дейнеку, этого… «Опять двойка», в конце концов… А где же картины художницы Елены Жаткиной? Стряхивай пепельницу в пепел… тьфу, пепел в пепельницу! Все у тебя вкривь и вкось.

Н и н а. Извини, папа.

С т е б л о в. Ну-ну. Мы остановились… Ты оцени хотя бы постоянство Александра Степановича. Он разошелся с женой. Из-за тебя. Бросил Анну, ей едва за тридцать, а тебе?

Н и н а. Папа, мне сорок два года, если ты не забыл. (Мягко.) Я должна в магазин сходить. В доме нет вологодского масла. Ты же любишь вологодское масло.

С т е б л о в. Обожаю вологодское масло, черт бы его побрал! (Выходит.)

Нина заглянула в кошелек, берет продовольственную сумку. Входит тетя Ласточка, пышущая здоровьем, еще не утратившая нагловатого обаяния женщина лет пятидесяти с лишним. Т е т я  Л а с т о ч к а, во всяком случае для лифтерши в рабочие часы, одета вызывающе ярко.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Привет, Ниночка.

Н и н а. Здравствуй, Клава.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Глаза таращишь?! А что?! Если я лифтерша, так сидеть мне в арестантском халате, с пыльной рожей?! Ты знаешь, сколько в этом доме холостяков? Шесть! Плюс два вдовца пенсионного возраста. Пора капитально обзаводиться взаимностью. А то держала одного на своем иждивении… Суслик из Мелитополя!.. Сбежал! Стенокардия, говорит, задыхаюсь, сгораю на твоем огне. Стихами сыпал в неподходящий момент. Как медсестра в прошлом, я его отлично поняла.

Н и н а. Если появится муж, не ляпни ему, который он по счету.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Были б дети, мне бы и одного мужа навсегда хватило. Сама-то как? Ты Александра Степановича, смотри, не упусти. А то — люблю, не люблю! Какая может быть разница в наше время? Моментом пользуйся.

Н и н а. Хоть ты с этим не приставай!

Входят  В л а д и к  и  Л е к а. Владик — в экстравагантном костюме необычной расцветки. Выразительная прическа. Профессия манекенщика обязывает его часто демонстрировать себя. Поэтому, так сказать, в обыденной жизни он держится очень просто, как актер, отдыхающий в грим-уборной, или спортсмен в раздевалке. Лишь иногда, желая подчеркнуть свое отношение к чему-либо, он использует черточки своей профессии, слегка утрируя их. Леке лет двадцать, но выглядит она старше, может быть потому, что держится независимо. Волосы разбросаны по плечам, на ремешке через правое плечо — большой этюдник.

В л а д и к. Мамуха… Тетя Ласточка, сердечно вас приветствую.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Перебор.

В л а д и к. Я вас уважаю.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Не больно-то… Была, как полагается, кому Клава, кому Клавдия Макаровна. А кто мне кличку приклеил? Загуляла по всему дому… Тетя Ласточка.

В л а д и к. Вы же порхаете на скоростном лифте, как ласточка! Я — безо всякого зла…

Т е т я  Л а с т о ч к а. Ладно, это не самое плохое прозвище. Ласточка все же. Не курица! (Нине.) В лифтерке у меня холодно… Отогреваюсь немножко. Не выгонишь?

Н и н а. Сиди, грейся. Я — в магазин.

Т е т я  Л а с т о ч к а. С ними-то сидеть? Нет, лучше к себе пойду. (Уходит с Ниной.)

Л е к а. Ой, страшно ступить… (Показывает на ковер на полу.) Какая красотища!..

В л а д и к. Петька подарил маме. Сегодня утром притащил.

Л е к а. Да-а, модерн. Но теперь тот и этот… (О старом ковре на стене.) Смотри, тут уж половина рисунка пропала… Повытерлась… Весь облез… Просто — снять его со стены.

В л а д и к. Попробуй, сними. Ни за что! Мама — категорически.

Л е к а. Мне кажется, у Нины Родионовны хороший вкус.

В л а д и к. Но сей экспонат, видишь ли, исторический. Когда мы жили в эвакуации, в Сибири, во время войны, Петьке было четыре года, а я был вот такусенький. Комната у нас была холодная, стены промерзали… А маме работать целый день. Как быть? Так она додумалась закатывать меня в этот ковер. Рраз, закатает и спокойно уходит вкалывать.

Л е к а. И ты не задыхался?

В л а д и к. Отверстия-то оставались с двух сторон. Зато я никуда не залезу, не упаду и не сломаю себе шею. А самое главное — не замерзну. Вода в ведре замерзала. Так и я мог бы… А в ковре я надышу — и тепло, как в норке. Закатанный в ковер, лежал я до возвращения мамы. Ну, когда мне чего-то хотелось… я орал. Петька меня раскатывал, а потом он снова меня закатывал… Его мама научила.

Л е к а (потерлась щекой о ковер на стене). Потрясающий ковер! Эта модерняга в сравнении с тобой, старичок, обыкновенная рогожа!..

В л а д и к. Ну да! Я говорю: давай скатаем его — и на антресоли. Так ты бы слышала!..

Входит  С т е б л о в. Кивнул Леке.

С т е б л о в. Ты, мужик, не видишь — девушка таскает огромный этюдник…

В л а д и к. Боится, что я испачкаюсь.

Л е к а. Краски в этюднике. А я уж привыкла, ничего.

С т е б л о в. Это что же на тебе?

В л а д и к. Костюм.

С т е б л о в. Костюм?

В л а д и к. Мода — осторожная особа. Выглядывает не сразу, боится отпугнуть последователей… (Прохаживается перед Стебловым.) Перед вами — модель не столь отдаленного будущего. Салон поручил мне обносить несколько новых костюмов. Перед общественным показом.

С т е б л о в. После твоих сеансов в салоне мод тебе не хочется отдохнуть? В рабочем комбинезоне? Или — в офицерской форме твоего старшего брата?

В л а д и к. Ты мыслишь, дед, как вульгарный социолог. (Леке.) Девочка, не вешай нос! Ничего иного нам не остается, захватывай жизненное пространство. Дед, кто из нас раньше женится, ты или я? (Прохаживается, как на показе мод.) Обратите внимание. Теперь перед вами костюм делового человека. Скажем, скромного служащего. Изящный, свободный покрой. В нем легко изгибать спину перед начальником… «Вас вызывает товарищ Стеблов!» — «Сам Родион Иванович?! Лечу!» Смотрите, как развеваются фалды пиджака. Они не раздражают своим полетом… Самый бдительный начальник не заподозрит вас в стремлении взлететь на его кресло! «Родион Иванович, я прибыл». Вы входите в кабинет независимой походкой. Покрой брюк дает вам эту возможность. Подхалимов, как всегда, любят, но мода диктует новые формы… С преданностью выпячивается грудь, что позволяет вам высокий вырез пиджака. Говорите начальнику очевидную гадость, но говорите так, что сердце его… млеет от удовольствия!.. Галстук должен быть повязан крупным узлом, что подчеркивает… ваш крупный характер!..

С т е б л о в. Прекрати!

В л а д и к. Костюм снимается с выставки.

С т е б л о в. Тошно.

В л а д и к. Дед, ну!… Я думал, тебя повеселю.

С т е б л о в. Если бы ты менял только костюмы… Ты мысли меняешь так же легко, вот что.

В л а д и к. Мысли? Если они настоящие, дед, они не меняются.

С т е б л о в (сердито). А что же, ты их в запасе держишь, настоящие мысли? Доложи, послушаю как-нибудь! (Выходит.)

В л а д и к (подошел к ящику картотеки с веселыми историями, взял одну карточку, пробежал глазами, улыбнулся). Хобби почти великого человека. Веселые истории…

Л е к а. Почему ты все время «отталкиваешься» от своего деда?

В л а д и к. Боюсь попасть в ученики. (Смеется.) Не хочу учиться, хочу жениться!

Л е к а. Всё, всё, всё! Я нашла твое будущее.

В л а д и к. Где нашла? (Делает вид, будто ищет.)

Л е к а. Ты пойдешь в театр, станешь артистом.

В л а д и к. Оперным певцом или в оперетту? (Выделывает коленца.) Красотки, красотки, красотки кабаре…

Л е к а. Ты талантлив, я уверена! Отличная пластика. Лицо, удобное для грима. Вообще, лицо не очень глупое.

В л а д и к. Благодарю-с! Для сцены нужен диплом, образование… Почему ты решила меня перекантовывать?

Л е к а. Надоело видеть тебя скоморохом.

В л а д и к. Ты же идешь против течения! Все газеты, радио, телевидение в один голос начинают кричать о сервисе, о сфере обслуживания, а ты хочешь обездолить советского потребителя… Перестану быть манекенщиком я, еще кто-то уйдет… А кто же будет показывать потребителю новые костюмы? Пропагандировать моды сезона?

Л е к а. Роботы! Пусть это делают роботы, в конце концов!

В л а д и к. Роботы стоят дороже. Пока еще, деточка, самая дешевая машина — человек.

Л е к а. Перестань изгаляться. Ты все же думаешь, как жить дальше?

В л а д и к. Один московский поэт выразился так: «Я написал сто стихов про любовь — и закрыл тему». Деточка, мы с тобой закрыли тему моего будущего.

Л е к а. Мы эту тему еще только открыли.

В л а д и к. Батюшки, я еще не стал ее мужем, а уже что творится! Ты знаешь, как расшифровывается муж, по буквам? М-у-ж… Мужчина, угнетаемый женщиной.

Входит  А л е к с а н д р  С т е п а н о в и ч  Ч е р е д н я к. Безукоризненно одет, с пакетом в руке. Мягкие черты лица, высокий лоб, завершающийся пролысинами.

Ч е р е д н я к. Добрый день.

В л а д и к. Здравствуйте, Александр Степанович.

Ч е р е д н я к. Дома Нина Родионовна?

В л а д и к. Кажется, пошла в магазин.

Ч е р е д н я к (передает Леке пакет с этикетками «Гастронома»). Вот это, пожалуйста, Лека, пристройте на кухне.

Л е к а (взяла пакет). Икра! (Вышла.)

В л а д и к. Вы отлично выглядите, Александр Степанович. Кто вам шил костюм?

Ч е р е д н я к. Один известный портной. В ателье, но, увы, как обычно, частным образом. А у тебя глаз! Сразу чувствуется художественная натура. Работается как?

В л а д и к. Этот молодой человек с энтузиазмом влачил свое жалкое существование.

Ч е р е д н я к. Отчего жалкое? Работа видная. Мне Сергей Антонович говорил, что у подъезда ловят, на работу к нему просятся молодые люди.

В л а д и к. Какой Сергей Антонович?

Ч е р е д н я к. Вербочкин.

В л а д и к. Сам Вербочкин?! Директор Центрального салона? Сравнили! Для меня Центральный салон — недостижимая мечта!.. Все равно что для футболиста из города Пупкина — сборная страны.

Ч е р е д н я к. Скромность, друг мой, кратчайший путь к неизвестности.

В л а д и к. Да я сплю и вижу себя в этом Центральном салоне! Сплю и вижу…

Ч е р е д н я к (с грустной усмешкой). Эти-то сны сбывчивые… А что Нина Родионовна надела? Свой темно-вишневый плащ?

В л а д и к. Я… не заметил.

Ч е р е д н я к. Мой маленький секрет… Если отгадаю, в чем она сегодня ходит, значит, встреча с нею будет хорошей, а нет — так уж… Да вот, видишь, ли, у моих предсказаний сбывчивость почти нулевая. Сильных взаимодействий не возникает. Не понимаешь? Это — из области теоретической физики. Читал недавно Ландау… Он предостерегает своих коллег, чтоб не увлекались предсказаниями в проблеме сильных взаимодействий. Если сильно увлекаешься, можешь легко оказаться в положении охотничьей собаки, лающей под пустым деревом…

В л а д и к. А вас, я вижу, к науке тянет.

Ч е р е д н я к. Тянет, не тянет… Работа крупного чиновника в современном промышленном строительстве требует быть на высоте. Если ты сам себя уважаешь. Диссертацию, например, я из одного самолюбия защитил. (Неторопливо переставляет стулья в комнате, находя свою особую симметрию для вещей.)

Владик знает эту его привычку, наблюдает с затаенной улыбкой.

Возвращается  Л е к а.

Л е к а (жует). Потрясающая колбаса. (Протягивает ломтик Владику.) Сервелат. Ну?.. Лопай, пока дают! Александра Степановича благодари.

В л а д и к. Отцепись.

Ч е р е д н я к. Послушайте, ты, Владик, и вы, Лека. Мне интересно ваше мнение… Я перед молодыми специалистами буду выступать в понедельник. Что бы сказали вы своим сверстникам? Может быть, кто-то из них постарше вас… Сказали бы о сути жизни, главное?

Л е к а. Влад, ты.

В л а д и к. Лучше ты.

Л е к а. Почему я?

В л а д и к. Живи и дай жить другим! Вмазал?

Л е к а. Бурные аплодисменты, все встают.

Ч е р е д н я к. Ну а вы, Лека?

Л е к а. Когда, бишь, я произносила свой последний большой доклад?.. Я не умею такие вещи, Александр Степанович.

Ч е р е д н я к. Вам нечего сказать? Можно ли в наше время жить инертно?.. Можно ли дышать, работать, не ощущая постоянно свою сопричастность с высокими идеалами века?

Л е к а. Вы сами все и сказали. (Выходит.)

Входит  А н н а, красивая женщина в очках.

А н н а. Здравствуйте.

В л а д и к. Здравствуйте, Анна Николаевна. (Хочет уйти, но не знает, вежливо ли это будет — показать, что он понимает всю пикантность ситуации.) Извините, там заскучает Лека… (Выходит.)

А н н а. Саша, я не думала, что встречу тебя здесь… Я пришла к Нине.

Ч е р е д н я к. Ее нет дома. Я тоже ее жду. А приходить сюда ты вольна когда хочешь. Так же, как я.

А н н а. Вот спасибо! Я вольна. Ты волен. Но зачем ты ходишь сюда? Ведь ты не нужен ей, она к тебе безразлична.

Ч е р е д н я к. Именно тебе это точно известно?

А н н а (испуганно). А разве у вас… разве уже что-то определилось? Да нет, тогда бы ты по-другому, я тебя знаю… Конечно же, Нина к тебе безразлична. Вежливые люди, принимают, не гонят, а ты увлекся, пристал. И к кому, хоть бы посмотрел на нее моими глазами, трезвыми глазами! Ведь она…

Ч е р е д н я к. Анна!

А н н а. Что — Анна? Такой гордый, а стал как слепой, как слепой… И не шипи на меня, я сама знаю, что я Анна, не шипи на меня!..

Ч е р е д н я к. Перестань. Я не терплю истерик, ты знаешь. И ты не дома.

А н н а (торопливо вытирает слезы). Извини, Саша… Извини, я успокоюсь. Я сейчас успокоюсь. Саша, Тяп очень страдает. Приволок твои старые тапочки к себе на подстилку, кладет на них морду, скулит. Ничего не ест, только скулит.

Ч е р е д н я к. Бедняга Тяп. Эти тибетские терьеры очень привязчивы. Сейчас у меня пока временная квартира, я не могу его взять к себе.

А н н а. Саша, но все еще может наладиться. Мало ли что бывает между людьми. У тебя ослепление, длительное ослепление — и все… Я понимаю, Саша, я не сержусь. То ли еще бывает в жизни! Жены в партком пишут… Но если люди к другу с пониманием, все проходит и забывается. Надо только, чтобы Нина сказала тебе свое решительное слово и перестала давать надежду. Я думаю, до нее просто еще не доходит, что такая беда… что разрушается… что из-за нее… Мы же подруги, она не может так подло. Она меня послушает.

Ч е р е д н я к. Так ты об этом хочешь с ней говорить?

А н н а. И не скрываю. В конце концов, это и для твоего спокойствия, а может быть, даже счастья…

Ч е р е д н я к. Ну, браво! Я тебя не узнаю. Ай да Анна!

А н н а. Чему-то ведь я от тебя научилась. Жили же с тобой…

Ч е р е д н я к. Нда… Кстати, а как ты живешь сейчас? Ну, в смысле денег?

А н н а. Это-то? На работу устроилась. По прежней специальности, секретарем-машинисткой. Уже четыре дня отработала.

Ч е р е д н я к (достает из бумажника деньги). Возьми вот, пригодятся.

А н н а. Не надо, обойдусь.

Ч е р е д н я к. Чего — обойдусь, получка еще не скоро.

А н н а. Ну спасибо. Только ты не думай, я отдам. Месяца за два, частями.

Ч е р е д н я к. Как хочешь. А сейчас — уйди отсюда. Прошу тебя, уйди. Нины нет, Родион Иванович дома. Будешь при нем ожидать Нину, чтоб выяснять отношения?..

А н н а. Хорошо, Саша, хорошо… но я все равно…

Входит  С т е б л о в.

С т е б л о в. Вместе пришли?

А н н а. Нет… по отдельности.

С т е б л о в. Присаживайтесь, Анна Николаевна. Скоро и Нина явится.

А н н а. Спасибо. Я немножко не рассчитала свое время… Нине я позвоню. (Уходит.)

С т е б л о в. Жалко все же… Была жена.

Ч е р е д н я к (после паузы). Вы, наверное, могли догадаться, я давно уже… Очень мечтаю наконец объясниться с Ниной Родионовной.

С т е б л о в. Зачем ты мне докладываешь свои чувства? Собираешь визы?

Ч е р е д н я к. Гармония отношений — такая редкость между людьми… Беды свои люди чаще всего сваливают на жизнь. А между тем все мы — не очень под стать жизни, вот в чем причина многих недоразумений.

С т е б л о в. Философствуешь?.. Тебя не сняли, Александр Степанович, с твоей хорошей должности? Прямая примета: если человек философствует, так и знай — сняли. Или хотят снять. Впрочем, без моего решения тебя не снимут и не повысят…

Ч е р е д н я к. Скоро вы о такой мелюзге, как я, и вовсе позабудете. Когда займете новый, высокий пост.

С т е б л о в. Это какой же ты мне пост… гм… пророчишь?

Ч е р е д н я к. Будто это секрет! Все, буквально все уже говорят, что вас назначают заместителем министра.

С т е б л о в (неохотно). Были, были беседы… на различных уровнях… Министр этого хочет. В сорок втором году, в Сибири, он работал у меня главным инженером, когда я несколько эвакуированных заводов в один комбинат сводил… Талантливый, эрудит.

Входит  Н и н а. Она взволнована и растерянна.

Н и н а. Дождь начался…

Ч е р е д н я к. Добрый день. Вы, как видно, устали Нина? Или нездоровится?

Н и н а. Ничего. (Вынимает из пачки сигарету.) Спички… Обронила, наверное.

С т е б л о в. Александр Степанович, пойдем ко мне.

Ч е р е д н я к (Нине). Принять что-нибудь сердечное?

Н и н а. Спасибо.

С т е б л о в  и  Ч е р е д н я к  выходят. Нина беззвучно плачет.

Входит  Л е к а.

Л е к а. Что с вами, Нина Родионовна?

Н и н а. Ничего, так…

Л е к а (садится, обнимает Нину). Я очень слышу, когда плачут. Это у меня с детства. Мама часто плакала. Уж так тихо, а я все равно слышала.

Н и н а. Даже не знаю, что такое… Галлюцинация? Я видела сейчас Якова.

Л е к а. Якова?

Н и н а. Моего мужа. Отца Владика и Пети. То есть мне показалось, что его именно видела… Седой человек прошел мимо. Меня аж в дрожь бросило. Хотела побежать за ним… Ноги подломились.

Л е к а Где это было?

Н и н а. Почти у самого нашего дома.

Л е к а. Говорят, у каждого человека есть на земле двойник.

Н и н а. Лицо, походка… Только старше, то есть, чем тогда, старше. Когда мы виделись в последний раз, он был почти как сейчас Владик, нет, как Петя. Студентики мы были оба, смешные!.. Своих родных у него не было, детдомовец, а в нашей семье жить не захотел. «Мы — фигуры самостоятельные!» Снимали комнатку. А платить чем? По ночам вагоны разгружал, уголь, дрова. Придет под утро — веселый, измазанный. Я уже выспаться успею. Сижу, жду. «Бессонница ты, ну, чего вскочила?» Чай, булку на стол. Сидим, пьем этот предутренний чай, смотрим друг на друга… А у него, если он уголь грузил, и после того, как умоется, угольная пыль в глубине ресниц оставалась, черная каемочка. Глаза — как подведенные. Возьмет меня от стола на руки… «Бесплатная переноска грузов!»

Л е к а. Если бы это был он, он не прошел бы мимо вас, остановил бы вас!

Н и н а. Да? Меня уж и узнать-то не легко… Он ушел добровольцем, в первые дни войны. С третьего курса Высшего технического училища. Бауманского. Старшенького своего я еще кормила грудью. В январе сорок второго Яков приезжал на побывку… Потом Владик родился. Я послала фотографии — туда, на фронт. Яков отвечал, радовался: второй сын!.. А с осени сорок третьего года — ни одного письма… Похоронной тоже не было. Запрашивала я… Ответили: в списках пропавших без вести.

Молчание.

Л е к а (смотрит на Нину в раздумье). Ваше лицо я написала бы в зеленоватых тонах… Зеленые глаза. Все освещают. Волосы дала бы в каштановой дымке. Цвет неспелого каштана.

Н и н а. Яков звал меня Рыжиком. Тогда я была светлее.

Л е к а. И через весь холст я дала бы линии, пересекающие вас… Ваша жизнь — в линиях чертежей, в сдержанности чувств.

Н и н а (с хриповатым смешком). Вот развлекаюсь иногда. Отцовская картотека веселых историй… Я помогаю отцу: тексты переписываю начисто, сортирую его карточки. Столько откладывается в душе!.. Истории чаще всего только называются веселыми, а на самом деле больше грустные. Это такая галерея живых портретов! Тут тебе и личности из прошлого — дамы, аристократы, короли. Да все они в забавных случаях всяких. Я так и вижу их, будто они сейчас живые мелькают. А в других карточках — из наших времен фигуры. Тоже иной раз весело, а то и мурашки по коже. В неназванных людях — знакомые и даже родные лица узнаю… Отец не просто забавляется этими словесными картинками, нет, у него давний спор с самим собой… Меня втягивает — и мне интересней жить…

Л е к а. Почему вы не учились в институте, почему остались чертежницей?

Н и н а. Сперва как-то ничего не хотелось. Тоска. Дети. Заболел Владик. Я его долго выхаживала, лет до пятнадцати. Боялась, что потеряю его… Я уж с помощью папы самых знаменитых профессоров мобилизовала. Консилиумы всякие… и никакой надежды. Александр Степанович выручил. Тогда он уже работал в министерстве, в главке моего отца. Узнал, что у нас горе, бросился помогать. Привез из Иркутска старикашку доктора. Вроде бы обыкновенный старичок… За две недели Владьку на ноги поставил!

Л е к а. Он и тогда уже был с вами знаком, Чередняк?

Н и н а. Нет.

Л е к а. Для Родиона Ивановича старался.

Н и н а. Ну зачем так, Лекочка?

Л е к а. А что же, он для каждого рядового сотрудника помчался бы в Сибирь?

Н и н а. Александр Степанович — хороший человек. Владик в нем души не чает. Да и отец ценит. Дал ему путевку в большую карьеру.

Л е к а. Вы же с ним такие разные!..

Н и н а. Ох, да я же все одна, одна… Только и утешение, что мама. Для сыновей мама, для отца тоже мама. А ведь и дочкой почувствовать себя хочется, маленькой… Вот только Анну не могу обидеть. Для нее он — вся жизнь, а для меня — что есть, что нет… Ну да ладно. Ты-то как? За Владьку замуж не очень собираешься?

Л е к а. Наоборот!

Н и н а. Тогда почему тянешь?

Л е к а. Набиваю себе дену! Мечта меня одолевает… Пересадить его в другой посад. Учиться бы ему…

Н и н а. Сойдетесь — жить на что будете? У тебя стипендия, да если еще и у него…

Л е к а. Перебьемся. До нового хлеба.

Н и н а. Где растет твой хлеб?

Л е к а. Буду доставать старинные иконы и загонять иностранцам!

Н и н а. Окстись! А знаешь, огорчу я Александра Степановича. Вот увидела этого человека, похожего на Якова…

Л е к а. Дай бог здоровья тому прохожему! Где он, мой-то? (Выходит.)

Входит  П е т р  М ы т н и к о в. Офицерская выправка, открытое, мужественное лицо. Он в повседневной форме — костюм цвета хаки, брюки навыпуск, ботинки. Погоны старшего лейтенанта. Довольно внушительные для его звания и возраста орденские планки на груди. В одной руке у него розы, в другой — фуражка с кокардой.

П е т р. Здравствуй, мама. Говорят, это уже последние розы. (Отдает цветы Нине.)

Н и н а (поцеловала Петра). Сейчас, поставлю. (Выходит.)

Входит  С т е б л о в.

С т е б л о в. Увидел мамку твою с цветами, думаю, кто же это явился?.. (Обнимается с Петром.) Зря ты, Петька, здесь не живешь. Такая квартира — хоть футбол гоняй.

П е т р. Вероника стесняется. Квартирешка у нас маленькая, ты видел, но там она — сама хозяйка. Зашел бы, дед? А то ведь скоро уеду.

С т е б л о в. Опять? Куда?

П е т р. Туда же — в Африку. Ты меня перед мамой поддержи. Нафантазирует мне столько опасностей…

С т е б л о в. А что — опасностей на этот раз не предвидится?

П е т р. Конечно, саперы не фиалки собирают, но…

С т е б л о в. Да, уж не фиалки.

П е т р. Дед, хоть ты не преувеличивай. Я ведь — советник, не воюю. Обучение бойцов народно-освободительной армии отыскивать мины, заложенные противником. (В подчеркнуто спокойном тоне лектора.) Мины — наземные — бывают различных типов. Все они в основном известны. Новинки, сюрпризы встречаются довольно редко. Способы постановки мин в условиях позиционных, затяжных боев, а также в партизанских действиях имеют свои особенности… Разминирование, как правило, проходит успешно. Бывает, конечно, и подрываются…

С т е б л о в (иронией сбивает лекторский тон). Случайные недоразумения?

П е т р. Все-таки джунгли… Мокрый ходишь, в болотной жиже, духотища… Под ногами чавкает, засасывает. Миноискатель выскальзывает из рук. Объясняешься черт те как!.. Одно-два их слова, а потом руками, глазами, рожи корчишь. Зато… ох, дед!.. Очистишь от мин подступы к какой-нибудь деревне. Крестьяне идут, детишки, женщины, которые живы… Все руки тебе жмут! Глазами сияют. «Спасибо, товарищ!» Эти слова знают хорошо: «Спасибо, товарищ». Ну, так что? Работа как работа. Вроде бы колхозная. От сорняков поля пропалываю.

С т е б л о в. Боюсь, надолго тебе работы хватит, дорогой ты мой колхозник-ударник. Засорены поля земного шара…

П е т р. Ну, в общем, дело привычное. А тут, понимаешь, возникла такая ситуация… На этот раз особо трудное задание, посылают только добровольцев. Прополка там нужна культурная. Для меня-то просто! Но вот мама, если она узнает, что я мог остаться дома, а поехал, представляешь? А случится что-нибудь? (Постучал по спинке стула.) Себя всю жизнь казнить будет, что не остановила меня.

С т е б л о в. А если тебе все же отказаться?

П е т р. Ты в подобных случаях как решал?

С т е б л о в. Я?…

П е т р. Ты, дед!.. Главное, на работе в таких условиях я, можно сказать, поднаторел.

Входит  Н и н а  с розами в вазе.

Н и н а. Дай же я взгляну на тебя… Сошел африканский загар?

П е т р. Отмыл.

Н и н а. Ты мне больше нравишься в штатском костюме.

П е т р. Вероника говорит то же самое.

Н и н а. Почему она с тобой не пришла?

П е т р. Врач сегодня ее смотрел. Отлеживается дома. (Как бы между прочим.) Вот я уеду, тогда она часто будет заходить к тебе. Да и ты к ней.

Н и н а. Ты совсем недавно приехал!..

П е т р. Сорок пять дней отдыха в родной Москве. Достаточно.

С т е б л о в. Опять в Африку собирается.

П е т р. Служба. Приказ, мама. Железно.

Н и н а. Тебя ценят начальники?

П е т р. Вероятно.

Н и н а. Так почему же они тебя не берегут? Или ты — незаменимый? Обучай других, чтобы они умели работать, как ты.

П е т р. Я и обучаю, мама. Там.

Н и н а. Нет уж! Ты должен подать заявление или, как это? Рапорт! Веронике нужен покой. Чтобы родился здоровый ребенок.

П е т р. Мама, с Вероникой мы уже все обговорили…

Н и н а. Про все, все? Про осколки, что из тебя вынимали три месяца в госпитале, тоже говорили?.. Их вынимали из тебя, а засели они у меня вот здесь… Хорошо, если не напишешь рапорт ты, тогда напишу я! Материнское слово тоже доходит.

П е т р. Мама, я тебя прошу…

Н и н а. Нет и нет! Папа, как это пишется? Покажи мне сейчас же, я напишу! Пойдем к тебе.

С т е б л о в (оглядываясь на Петра, упирается). Нина, успокойся… Взрослые люди…

Н и н а. Папа!.. (Уводит Стеблова.)

П е т р (набирает номер телефона). Ника? Это фельдмаршал Мытников. От своих звоню. Все нормально. А у тебя? Да что ты, такой красивый живот… Слушай, а вдруг там все-таки двое — парень и девка? Врачи, врачи! Много они понимают! Я тебя целую. Очень серьезно целую тебя. Ну что ты?.. Ну что ты?! (Опустил трубку.)

Входит  В л а д и к.

В л а д и к. В доме сплошной Хачатурян!

П е т р. Почему Хачатурян?

В л а д и к. «Танец с саблями». Мама сражается с дедом, их мирит Александр Степанович, пищит Лека… А все — твоя Африка. Слушай, плюнь ты на эти джунгли! Какого черта, все «есть» да «есть»! Вот я — свободный человек, хорошо!

П е т р. А что это такое, твоя свобода?

В л а д и к. Никому не подчиняюсь, только госпоже Моде. Она капризная, но добродушная мадам. (Прохаживается, пародируя походку манекенщика.) Владислав Мытников, браво!.. Ах, да, премиальные переведите на мой счет в сберкассе. (Вынимает сберегательную книжку.) Моя карманная библия… Сберегательная книжка, братец мой, Петя, содержательней многих толстенных томов. Мало слов, но бездна смысла. Хочешь видеть лауреата современной поэзии? Вот он, перед тобой. Каждая строчка — золотая! (Прячет книжку в карман.)

П е т р (резко). А ну, сбегай за молоком.

В л а д и к. За каким молоком?

П е т р. Кого мама послала за молоком?! (Толкает брата.)

В л а д и к. Чего дерешься?

П е т р. Кого мама послала за молоком?! Да выше поднимай авоську! Не черти бутылками по тротуару. Заодно купи хлеба.

В л а д и к (принимает игру). Мне тяжело.

П е т р. Ровно писать палочки — тоже тебе тяжело?!

В л а д и к. Мама сказала, у меня осложнение после ангины.

П е т р. Снега налопался, вот! (Вместе с братом делает круг по комнате.) Хлеб несем, молоко несем… (Бросает Владика на пол.) Тренируйся, лауреат современной поэзии. Может, придется меня носить. Если я вернусь заштопанный.

Входит  Н и н а.

Н и н а. Все — против меня! Но не думай, что это меня остановит…

П е т р. Мамочка…

Владик пропевает мотив «Танца с саблями».

А другой балет не хочешь?!

Владик выбегает. Петр — за ним.

Н и н а. Еще резвятся!.. Мальчики…

Входит  Ч е р е д н я к.

Да, Александр Степанович?

Ч е р е д н я к. Вы волнуетесь… Какая-нибудь неприятность?

Н и н а  не ответила.

Сегодня у меня день неудач. Принес Родиону Ивановичу небольшую веселую историю для его картотеки, он отверг. А потом сюда заходила Анна… Сама нервничала, меня растравила… Люди удивительно последовательны в пафосе саморазрушения.

Н и н а. Вы-то, кажется, но из са-мо-разру-шенцев?

Ч е р е д н я к. Разрешите мне уйти, Нина?

Н и н а (удивлена, она приготовилась к иному). Пожалуйста, Александр Степанович.

Ч е р е д н я к. Я собирался сегодня с вами серьезно поговорить… Но вижу, наш разговор может принести мне очень сильное, может быть, непоправимое разочарование… Как-нибудь, если вы позволите, я зайду в другой раз.

Н и н а. Если с той же темой, то не заходите.

Ч е р е д н я к. Я к вам всю жизнь выстроил…

Входит  С т е б л о в. Он хохочет.

С т е б л о в. Очень, очень смешно. Сейчас по телефону… Исторический казус. А с такой перекличкой, ну, прямо-таки про меня… И Петьке, и Леке, и даже Владьке понравился! Я помешал?

Н и н а. Папа, расскажи, пожалуйста.

Ч е р е д н я к. В моем состоянии только и слушать веселые истории.

С т е б л о в (глянул на Чередняка, на Нину). Александр Степанович, возьми, вот, листки, я записал тут начерно… У тебя безупречный почерк. Перепиши, дорогой, на карточки. Там они, чистые, у меня на столе, в кабинете.

Ч е р е д н я к, взяв листки выходит.

(Подошел к шкафу с ящиками своей картотеки, вынул один из них, поставил на стол. Достал карточку.) Послушай-ка. Здесь поучительная для тебя ситуация… На тему замужества.

Н и н а. Папа…

С т е б л о в. Судьба твоя решается.

Н и н а. Так дай мне распорядиться своей судьбой!.. Спрячь эти свои «веселые истории»! Или и выброшу их в мусоропровод! (Схватив ящик, швыряет его.)

Карточки рассыпались по полу.

С т е б л о в. Собери. (Выходит.)

Нина сидит неподвижно, потом опускается на пол, начинает собирать карточки, медленно ставит их в ящик. Взяв в руку конверт, выпавший вместе с карточками, хотела было положить его в ящик, но всмотрелась и замерла.

Н и н а (вскочила, кричит). Яков? Яков… Яков! (Мечется по комнате.)

Входят  С т е б л о в,  Ч е р е д н я к,  П е т р,  В л а д и к,  Л е к а.

П е т р. Мама?!..

Н и н а (читает письмо). Отец жив!.. Твой и Владика отец жив!.. Папа, Яков жив!

С т е б л о в. Какой Яков?

Н и н а. Господи, единственный же… Мой муж, твой зять! Яков Мытников… Письмо от него. Не военное, теперешнее! Он жил все время не у нас… Там, за границей…

С т е б л о в. Ты не могла перепутать что-нибудь? Или чья-то злая шутка…

Н и н а. Я же каждую букву его почерка…

П е т р (берет у матери конверт, рассматривает штемпели). Послано еще в апреле.

Н и н а. Оно лежало здесь, в ящике! Кто получил это письмо?

Все молчат.

Когда?.. Спрятали? Зачем?.. Кто?.. Пишет, что через несколько месяцев сможет вернуться на родину… Спрашивает, можно ли ему к нам?.. (Смотрит на Леку. Сделала шаг, другой, решительно выбегает.)

Ч е р е д н я к. На улице идет дождь. Она без зонтика. И — куда?

Л е к а. Нина Родионовна сегодня видела человека… Он показался ей похожим на… отца Владика и Пети.

П е т р. Сегодня видела?..

В л а д и к. Веселенькая история, дед, как раз для твоей картотеки.

Лека поспешно надевает плащ.

Ч е р е д н я к. Лека, захватите зонтик для Нины Родионовны.

Л е к а  уходит.

П е т р. Пойдем-ка, Владик, и мы. Мама в таком состоянии… одна на улице…

Ч е р е д н я к. Родион Иванович, с вашего позволения, я ее дождусь.

С т е б л о в. Только давай в лоджию выйдем. Оттуда улица просматривается. (Выходит с Чередняком.)

П е т р (Владику). Пошли, пошли. Черт, так меня не трясло даже на самых хитрых минных полях!.. А ты? Тебя это известие будто и не взволновало?

В л а д и к. Отволновало. Полгода назад.

П е т р. Ты? Ты получил и спрятал письмо?

Владик молча подтверждает.

Как ты посмел?! Зачем?..

В л а д и к. Отвечать на все вопросы сразу? Или по порядку?

П е т р. Он еще выдрючивается… Говори!

В л а д и к. Тогда как раз был весенний показ мод в нашем салоне… Я ходил так, будто с перепою. Чуть с работы не выгнали. А я несколько ночей глаз не сомкнул. Хотел сжечь, да что-то жалко стало. Все-таки не в каждой жизни случается. Думал, куда бы надежнее спрятать? Дед в этот ящик сто лет не заглядывает. Старые там у него истории… Так лучше для всех нас, для мамы.

П е т р. Как-то складно выходит… Переживал! Совершил подлость против всех, против мамы — и переживал.

В л а д и к. Пойми, этот родственник с того света для мамы сейчас опасней любой мины. Отстрадала, успокоилась… И когда ее полюбил порядочный человек, вдруг приходит это письмо!.

П е т р. Какой человек, кого полюбил?

В л а д и к. Маму!

П е т р. Любит нашу маму?..

В л а д и к. А что? Петя, этот человек ходит вокруг нее и не дышит! Как интурист вокруг Кремля.

П е т р. Кто такой?

В л а д и к. Да Александр Степанович! Вот они, твои длительные командировки. Ничего не знаешь. Отличный дядька. Бросил молодую красавицу жену ради мамы. Соображаешь? Мама будет с ним счастлива. Уж обеспечена — во!

П е т р. Плохо ты знаешь нашу маму.

В л а д и к. Пускай она и дальше над чертежами сохнет?.. За восемьдесят рэ в месяц… А если бы наш родитель и на самом деле вернулся, что из того? Миллионером он там не стал. Это я из его письма отлично понял.

П е т р. Братец, а ты ведь чудище.

В л а д и к. Ты погоди мне шить моральный облик. Лучше подумай, каково будет тебе, мне? Тебе же доверие оказывают. Уважают, посылают. А между прочим, другие тоже бы не отказались. Знают, что почем. Допустим, вернется наш папаня. Как ты все это изобразишь в своей анкете?.. Я — фигура маленькая, но ведь и я тоже надеюсь… Международные выставки мод… Париж, Лондон, «Модели России». Высший шик! И все это — для других, счастливчиков… А для меня? Да о чем мы вообще спорим? Теперь спорь — не спорь, дело сделано. Если уж столько времени после этого письма он не приехал…

П е т р. Та-ак… с тобой все ясно. Маму пойду искать.

В л а д и к. А я — ловить Леку. Забыла, что нам на выставку в Манеж.

П е т р. Держись от меня на дистанции. Для твоей же безопасности полезней.

П е т р  и за ним  В л а д и к  уходят. Входит  С т е б л о в.

С т е б л о в (продрог, согревается движениями, кричит Чередняку). Плотней закрывай, Александр Степанович! А то всю квартиру прохватит сыростью.

Входит  Ч е р е д н я к.

Ч е р е д н я к. Сквозняком сечет.

С т е б л о в. Лоджия не лоджия, а погреб какой-то… Теневая сторона. А-а, колени проклятые, болят… (Задвигает ящик с карточками в его гнездо на полке.) Все у нее, у Нинки, сегодня из рук падало.

Ч е р е д н я к. Судя по рассказам Нины, ее муж воевал на Западном фронте… Оказывается, я воевал там же. Только я — в артиллерии.

С т е б л о в. Скажи пожалуйста, прожили они с Мытниковым всего ничего, и, надо же, столько лет — а все чудится…

Ч е р е д н я к. Если бы именно он, Яков Мытников, сегодня повстречался Нине Родионовне… То есть, если предположить, что он здесь, так почему бы ему сразу не зайти? Ну, не получил ответа на письмо, так зайди, удостоверься.

С т е б л о в. Да и настоящее ли оно, письмо? Почерк, говорит, помнит. Где его помнить два десятка лет. Штемпели?.. Э-э, теперь эти филателисты всякие… И марки отовсюду… А? Включи-ка свет. Сумерки не люблю, напоминают о старости.

Чередняк включает свет.

Спасибо. Вот я и прикидываю: похоже, подстроено все. Но кому нужно? Опять-таки шерше ля фам… Единственно — твоей Анне. Сомневаешься?

Ч е р е д н я к. Анна — женщина без фантазии. Ах, если бы смолоду Нина Родионовна была со мной!.. Сама по себе она человек столь душевно богатый, что рядом с ней… У меня в отделе одна сотрудница, экономист, очень точно объясняет это, хотя и несколько смешно… Муж, говорит, дает содержание, а рамку — она даже чертит так в воздухе! — рамку делает жена… Оформляет, блеск дает… Только вы не поймите меня превратно.

С т е б л о в. Хватит, хватит. Лучше скажи-на, что у тебя там с Козорезовым? За что ты с ним конфликт раздуваешь?

Ч е р е д н я к. Козорезов — карьерист.

С т е б л о в. Хватил! Ты, Александр Степанович, у него кое-чему поучись. Как он умеет понимать веяния времени! И, заметь, всегда чувствует меру: веяния-то меняются.

Входят  Н и н а  и  П е т р.

Н и н а. Нет, все-таки тогда… это был он!..

П е т р  уводит  Н и н у  во внутреннюю дверь.

Ч е р е д н я к. Теперь уж пойду. А напоследок расскажу еще одну историйку… Может, эта подойдет для вашей картотеки.

С т е б л о в. Если без юмора, то и не трать слов.

Ч е р е д н я к. На одной большой стройке потребовались сторожа на различные объекты… И несколько раз давали объявления: требуются сторожа. Никто не шел в сторожа наниматься. Тогда в объявлении написали: «Требуются начальники сторожевых постов». Тут же посыпались предложения!

С т е б л о в. Очень мило, вполне современно… Но для моей картотеки все же мелковато.

Входит  Я к о в  М ы т н и к о в. Худощавый, седой. Одет он очень просто, но все же долгое пребывание на чужбине наложило свой отпечаток: выглядит он как иностранец.

Я к о в. Значит, не ошибся я… квартира та же… Родион Иванович. Здравствуйте. Узнаёте?

Долгая пауза.

С т е б л о в. Яков?

Я к о в (поглядывая на Чередняка). А вы… кто же?

Ч е р е д н я к. Чередняк Александр Степанович.

Я к о в. Яков Мытников. (Стряхивая капли дождя с волос и куртки.) Вот уж оно всегда: дождь идет над тем, кто и так мокрый! Сколько стоит зонтик в Москве? Дешевле, чем до войны, или дороже?

С т е б л о в. Все подешевело, Яков. Разговаривать по-русски не разучился…

Я к о в. Забыть не смог. Дома и воробьи поют лучше, чем райские птички.

С т е б л о в. Долго ты домой собирался.

Я к о в. Обстоятельства задержали малость. Попал в плен, а потом все прочее. Родион Иванович, Нина… жива, здорова?

С т е б л о в. Здорова.

Я к о в. Дети — Петя, Владик?

С т е б л о в. Живы, здоровы.

Я к о в. Нина одна или замужем?

С т е б л о в. Одна, Яков, одна… Раздевайся, садись. Сейчас я… (Хотел было выйти, чтобы позвать Нину, но его заставил остановиться вопрос Чередняка, адресованный Якову.)

Ч е р е д н я к. Скажите пожалуйста, когда же вы попали в плен?

Я к о в. В сентябре сорок третьего года.

Ч е р е д н я к. Где?

Я к о в. На Западном фронте.

Ч е р е д н я к. Но почему вы не вернулись сразу после войны? Ведь наши войска освобождали военнопленных…

Я к о в. Я бежал из плена. Да занесло меня далеко.

С т е б л о в  выходит.

Ч е р е д н я к. Так далеко, что целых двадцать лет…

Я к о в. Потом уж меня держала каторга…

Ч е р е д н я к. Да? И в какой вас судили стране? За что?

Я к о в. За что — расскажу как-нибудь. А судили меня в стране, где нужны были даровые рабочие руки на рудниках. Недавно в этой стране переменились порядки. Меня освободили. Помогли мне связаться с нашим посольством.

Входит  Н и н а, вслед за нею — П е т р  и  С т е б л о в. Нина медленно идет к Якову. Вот она прошла эти несколько шагов после двадцатилетней разлуки.

Н и н а. Яков!..

Я к о в. Рыжик…

Н и н а. Яша… Это — наш Петька…

Петр подошел к отцу, пожал ему руку.

Я к о в (всматривается в лицо сына). А Владик?.. Владик — он такой же?

П е т р. Такой же, папа.

Я к о в. Я дома… Все-таки есть бог!

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Та же комната в квартире Стебловых. Прошла неделя. В комнате  Я к о в.

Входит  Н и н а.

Н и н а. Я опять отпросилась с работы! Кто дома?

Я к о в. Никого, если не считать одного бродяги с большим стажем.

Н и н а. Яшка! Мы — одни!.. Измотали тебя гости, друзья, признавайся?

Я к о в. Да что ты!

Н и н а. Идут, идут… Нашествие какое-то!

Я к о в. Мои друзья теперь — вот… вот!.. (Показывает, какие они сановитые.)

Н и н а. Ты их догонишь! Ты был на нашем курсе самым башковитым.

Я к о в. Песни у нас хорошие… Соскучился я по нашим песням… Слушай, а что это Владика все нет?

Н и н а. Задержался в командировке.

Я к о в. Очень хочется посмотреть на парня.

Н и н а. Знаешь, что мне все эти дни кажется? Только не смейся надо мной, пожалуйста… Мне кажется, вдруг ты всего лишь из какой-то истории папиной картотеки? Очнусь — и ничего нет, только карточки…

Я к о в. Рыжик…

Н и н а. Это ты? Настоящий?

Я к о в (обнимает Нину). Ну? Настоящий — или нет?

Н и н а. Только не смотри на меня так близко… Вот подмолодят мне физиономию в Институте косметики… Сейчас это делают очень ловко. Одна моя знакомая — моего возраста, а на вид моложе лет на десять. Я никогда не обращалась… А там морду ка-ак насандалят!.. Только, знаешь, в этом институте, оказывается, очередища…

Я к о в. Смешно, что тебя заботит… Ты самая молодая. Ты прекрасная…

Н и н а. Я только теперь начинаю понимать, что со мною было… Нет, ты не думай, я жила не хуже других. Но внутри будто замороженная была. Все годы. Так, наверное, лягушки замерзают на долгую зиму, чтобы оттаять только весной, когда пригреет солнце.

Я к о в. А мне, понимаешь ли, все хочется просить у тебя прощения…

Н и н а. За что?

Я к о в. Ждала этого потрепанного молодчика… Ведь как-то бы все иначе сложилось, счастье какое-нибудь новое нашла бы…

Н и н а. «Какое-нибудь» — это уже, Яшенька, не счастье. (Взглянула на часы.) Ой… (Смотрит на талончик.) Твое лекарство должно быть готово. Миленький, я — в аптеку…

Я к о в. Я пойду с тобой.

Н и н а. Сегодня очень сыро. Яша, не ходи, пожалуйста. (Целует Якова и уходит.)

Появляется  т е т я  Л а с т о ч к а.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Здравствуй, Яша!

Я к о в. Простите?

Т е т я  Л а с т о ч к а. Яша-а! Я же — Клавочка. Эвакуацию, Сибирь, помнишь? Ты в краткосрочный отпуск приезжал… к Ниночке… А я же с ней в одной комнате жила! Еще ночевать ушла в медпункт. Площадь вам освободила.

Я к о в. Помню! Я тебя за это двадцать лет в душе благодарил, клянусь.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Комиссовать я тебя, дурня, предлагала, бронь… Остался бы тогда в тылу с Ниночкой — совсем другая бы песня!

Я к о в. Ты же дезертировать мне предлагала, сеньора Клава.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Все такой же гордый?

Я к о в. А ты все такая же пленительная.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Какая тут пленительная! Радикулит скрутил, целую неделю провалялась на больничном. А как про тебя узнала, ну, думаю, кувырком, а к лифту своему спикирую! Тебя повидать.

Я к о в. Ты тогда, в Сибири, медсестрой была?

Т е т я  Л а с т о ч к а. Точно! Так теперь же я пенсию оформила. Могла бы и дальше на медицинской работе оставаться. Да ведь здесь я семьдесят рублей как лифтерша получаю, еще уборкой в конторе Внешторга занимаюсь, утром часа два, вечером часок. Еще семьдесят рублей. Сто сорок! Да пенсия. Ах, Нинка-то… вот скажу объективно: любила она тебя до бесчувствия, а уж теперь и не знаю… Ну, ходит тут к ней один. Очень самостоятельный. Это уж никак не скроешь, даже по дружбе! Ходит. Все-таки и она живой человек. Да ты не волнуйся! Они ведь не расписались? Нет! Значит, порядок. А как с пропиской у тебя, с паспортом?

Я к о в. С этим пока беспорядок.

Т е т я  Л а с т о ч к а. То-то и оно! Послушался бы тогда меня, теперь уж сам паспорта бы выдавал! Если на работу будешь устраиваться, давай в торговую сеть! А что — ты же все равно из буржуазного режима, тебе не привыкать к этой самой коммерции…

Я к о в. Mientras que el hombre hace el comercio, el comercio hace el hombre. Пока человек делает коммерцию, коммерция делает человека. Так, в буржуазном режиме…

Т е т я  Л а с т о ч к а. Смеешься? А напрасно. Сейчас мы во как материально заинтересованные!

Входит  В л а д и к, останавливается на пороге, увидав отца.

Я к о в. Ты — Владик?!

Владик пытается уйти.

Стой! Здравствуй! И угораздило же, укатил в командировку! В день моего возвращения… Может, это теперь по-другому называется? Мама так говорила — командировка… Она тоже огорчалась, ждала тебя, а ты, оказывается, махнул прямо с работы… (Вводит сына в комнату.)

В л а д и к. Да, прямо с работы… В этот… в Ташкент… Показ мод осенне-зимнего сезона… и, вы знаете…

Т е т я  Л а с т о ч к а. Брось выкать! Отец же…

Я к о в. Говори мне «ты», привыкай. Петьку я видал малюсенького, когда приезжал на побывку. А тебя, парень, и вовсе не было!

Т е т я  Л а с т о ч к а. Подтверждаю, не было!

В л а д и к. Диалектика природы! Извините, я тороплюсь. Я забежал взять костюм… Меня просили немножко его обносить.

Я к о в. Посидим, что ли? Хоть минутку.

В л а д и к. Меня ждут в костюме… тьфу!.. в салоне!.. Да еще подрамники сколотить, это — для живописи… Она, человек этот, живет у черта на куличках, в Бирюлеве…

Я к о в. О, Москва так выросла! Потрясающе. Вся обновилась!

В л а д и к. Вся, вся. Иные проспекты напоминают вставные челюсти.

Я к о в. А движение теперь какое! Зазевался я вчера — и едва не угодил под машину. Интересный был бы номер!

В л а д и к. Если не хотите угодить под машину — ездите на ней! Вы предпочитаете какую марку? «Форд», «Шевроле», «Мерседес… Бенц»? (Выходит.)

Входит  Ч е р е д н я к  с букетом цветов.

Ч е р е д н я к. День добрый. Цветы, как обычно, Нине Родионовне.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Это — при живом-то муже?.. Совесть у вас ночевала, Александр Степанович?! (Уходит.)

Ч е р е д н я к. Обычно я лифтерше передаю цветы для Нины… Родионовны. Если ее самой, Родиона Ивановича или Владика нет дома.

Я к о в. И вы обычаю не изменяете?

Вошел  В л а д и к.

Ч е р е д н я к. Пожалуйста, относитесь к этому с юмором! Мы с Ниной Родионовной — давние друзья. Да и с вами, надеюсь, подружимся… (Извлекает из портфеля бутылку вина.) Владик, распорядись. (Открывает бутылку, наливает в поданные Владиком рюмки.) Решительный вы человек, явились…

В л а д и к  выходит.

Я к о в. И главное — вовремя! Хотя, конечно, лучше бы чуточку раньше.

Ч е р е д н я к. А не думаете ли вы, что у Нины Родионовны могли вызревать другие планы и она не собиралась вас встречать?

Я к о в. Но — встретила! Видите, как удачно я когда-то женился.

Ч е р е д н я к (чокнулся с Яковом). Яков Петрович, милый, человек, истинно любящий, дал бы женщине возможность самой выбрать, не принуждал бы…

Я к о в. Да чем же я ее принуждаю?

Ч е р е д н я к. Жалостью. Вы заставляете ее жалеть себя… А на Руси, вы знаете, издавна повелось… и в чувстве и в слове… жалеть — это значит любить. (Сочувственно.) Как же вас не пожалеть? Вернулся больной, обездоленный. А если посмотреть строже — думаете, любит она вас? Долг ее связывает! Чувство долга в ней гипертрофировано. А вы дайте-ка ей одуматься, оставьте ее сейчас наедине со своими мыслями…

Я к о в. Меня здесь не было целую вечность… Она думала, о чем хотела.

Ч е р е д н я к. Ах, Яков Петрович, вы представлялись ей в дымке воспоминаний — всегда веселым… Теперь перед ней жестокая реальность. Вполне ли ответственно видите вы свое положение здесь? Во всех аспектах. Мало ли что может с вами случиться…

Я к о в. Заболею, умру?

Ч е р е д н я к. Нет, как вы сохранили наивность!.. Вас держали в каком-то закрепляющем растворе?

Я к о в. Между прочим, в шахтах, где я работал, было достаточно сыро, так что вы правы. Можно сказать, меня держали в растворе.

Ч е р е д н я к. Мне не хочется вас травмировать, но понимаете ли вы, что человек, живший вне родины двадцать лет и покинувший ее при весьма неопределенных обстоятельствах… Если с вами случится что-нибудь непредвиденное, это коснется и Нины, ее ранимой души. Поймите же, я призываю вас реальнее смотреть на жизнь… и на людей. Вот, скажем, на меня вы смотрите без особой симпатии? Но именно я вам помогаю. Да! В той инстанции, где ваши дела проходят, работает один мой старый приятель. Павел Сергеевич Селезнев, вы у него были на приеме. Так вот я к нему специально заходил! О ваших делах поговорить. Строго между нами, там возникли довольно большие трудности… Ваше военное прошлое — это особенно хотят проверить. Естественно, я просил, чтобы относились к вам повнимательней. Ну? (Поднимает свою рюмку.)

Я к о в. Мне всегда везет! Если сто человек едят суп, муха окажется как раз в моей тарелке.

Ч е р е д н я к. Благодарю, вы напомнили, что у меня обеденный перерыв. Сердечный привет Нине Родионовне. Владик!

В л а д и к  выходит с саквояжем.

Идем, на пару слов! Проводи меня, дорогой.

Ч е р е д н я к  и  В л а д и к  уходят.

Яков в тяжелом раздумье, насвистывает: может быть, это — мелодия каторжной песни далекой страны.

Возвращается  Н и н а.

Н и н а. Я спешила, думала, ты скучаешь.

Я к о в. Где же скучать? Успел даже принять гостя. Цветы для тебя.

Н и н а. Конечно, Александр Степанович?

Я к о в. Угадала.

Н и н а. Угадать не трудно.

Я к о в. Ты… как ты к нему относишься?

Н и н а. Ревнуешь? Какая прелесть… Только не надо, Яшенька. Постоянство Александра Степановича трогательно и — все. Не более того…

Яков взял со стола сигареты, хочет закурить.

Н и н а. Нельзя! (Отбирает сигареты.)

Я к о в. Одну!

Н и н а. Нет, нет! В груди у тебя хрипит. Теперь мы покажем тебя легочнику.

Я к о в. Сердечник, легочник. Тебе очень скоро это надоест! Врачи, лекарства, припарки. Ты — и нянькой и поводырем… Я обязан был предвидеть это раньше. Но я, понимаешь ли, как скотина, думал только о себе, о немыслимом счастье видеть тебя.

Н и н а. Вон что ты придумал! Милый мой… Для нас это слишком большая роскошь — тратить душевные силы на сомнения, ревность! Хочешь, я тебе пообещаю, под честное слово, как только надоест, — сразу скажу: надоело. И никаких сомнений! Давай?

Я к о в. Давай…

Н и н а. А ты все равно какой-то страшно серьезный?..

Я к о в. Когда это со мной бывало?

Н и н а. Нет-нет, я чувствую… что-то у тебя в глазах эдакое…

Я к о в. Тут еще Владик… Владислав приходил. Вернулся. Из командировки…

Н и н а. Ты с ним поговорил?

Я к о в. И да и нет. Он торопился. Может быть, опять — в этот Ташкент…

Н и н а. Прости, Яша, я сказала тебе неправду. Он не был в командировке. В тот вечер, когда ты приехал, он позвонил от Леки, я его поспешила обрадовать. А он… прямо ума не приложу — так странно отреагировал. Не явился домой. Ребят иногда так трудно бывает понимать.

Я к о в. Петьку-то я понимаю. Думаю, что и он меня.

Н и н а. Не огорчайся, Яша.

Я к о в. Сын из-за меня покинул дом…

Н и н а. Яша, все уладится, все, и с Владиком тоже… Ты мне толком так и не рассказал, что у тебя с паспортом? Тебе за ним идти когда?

Я к о в. Отложили, потому и не рассказал… И разговаривают совсем иначе, какая-то настороженность появилась… Вот-вот мой нос потрогают — не приставной ли? Тут я и решил всех успокоить. Обошел три стола в кабинете и предложил потрогать мой нос.

Н и н а. Яшка!.. Нет, правда? (Смеется.) Ну, улыбнись! Раньше я никогда не молилась. Даже когда ты был на фронте. А сейчас молю: дай нам, боже, состариться вместе. Дай нам, боже, состариться вместе!

Я к о в. Дай, но, пожалуйста, не торопи.

Н и н а. Завтра, знаешь, куда мы с тобой пойдем? А ну, догадайся! На Тверской бульвар, где памятник Тимирязеву. Помнишь, профессор в длинной мантии поворачивался к нам спиной? Теперь целуются не скрываясь.

Я к о в. Сегодня вечером я уеду.

Н и н а. Яша?..

Я к о в. С того дня, как вернулся, я не переставал об этом думать. Но сегодня твердо решил не оттягивать, а исполнить сразу. Ты не обижайся.

Н и н а. Куда же ты, Яшенька?..

Я к о в. На Смоленщину. Туда, где погиб наш полк осенью сорок третьего. Я тебе не успел всего рассказать… Наши войска наступали очень стремительно. В составе дивизии — и полк, где я воевал. Вырвались вперед, уж не знаю, каким образом, но больше, чем следовало… Есть там такое село — Браженки. Перед ним и полег почти весь полк. А кто уцелел или был ранен, тех, как и меня, в плен…

Н и н а. Тебя волнует, забыть невозможно, конечно. А спешить зачем? Вместе поедем, когда все устроится — с пропиской, с паспортом, акклиматизируешься…

Я к о в. Съездим и вместе, если захочешь, но после. А сначала я по делу… Прошло много лет, однако я должен попытаться. И у тебя будет время поразмыслить…

Н и н а. О чем?!

Я к о в. Если решишь, что мне все же не стоило к тебе возвращаться, я пойму.

Н и н а. А я-то думала, что ты уже совсем приехал, навсегда…

Затемнение. А потом — тревожный, смутный свет осеннего дня. Нина стоит у окна. Входит  В л а д и к. Озябший на улице, он передергивает плечами, тихо пытается пройти в кухню.

Н и н а. Владик…

В л а д и к. А-а-а! Поздравляю с днем рождения.

Н и н а. Спасибо. Идем, поешь. Папа еще за столом, пьет кофе.

В л а д и к (настороженно). Папа?

Н и н а. Мой, мой отец. Нездоровится ему, давление. Поешь?

В л а д и к. Я сыт.

Н и н а. Щеки провалились… Где ты пропадаешь?

В л а д и к. Я не пропадаю… Днем работаю, а потом… у друзей. А как ты тут?..

Н и н а. Жду твоего отца.

В л а д и к. Привычное занятие. Двадцать лет и еще полторы недели.

Н и н а. Не понимаю, что с тобой творится?.. Человек вернулся в свою семью. Вот если бы ты — на его месте? Вернулся, а тебя никто признать не желает, Лека вышла замуж…

В л а д и к. Куда бы мне уехать, чтобы она поскорее вышла замуж?

Н и н а. Можно когда-нибудь и без шуток, Владик. Ты-то надеешься, что человек, с которым ты собираешься связать свою жизнь, всю жизнь! — этот человек будет тебя ждать при любых обстоятельствах?

В л а д и к. Двадцать лет! Это же смех! А ты еще хочешь, чтобы я говорил серьезно. У-у-ух! (Делает вид, будто ему невыразимо смешно.) Кто может загадывать на двадцать лет вперед? На два года?.. Я даже на себя не могу надеяться, а на другого — просто глупо.

Н и н а. Или ты опять придуриваешься, или… оскорбляешь Леку. Я, например, в нее верю.

В л а д и к. У тебя прямо религия какая-то: ах, любовь, ах, надежда, ах, вера! Да какая может быть вера? Во что? Сейчас даже девчонки-школьницы больше знают про жизнь, трезвее смотрят…

Н и н а. Ты пришел поссориться со мной?

В л а д и к. Нет. Но ясность внести хочу. То письмо прятал от тебя я.

Н и н а. Зачем?..

В л а д и к. Считал, что так было бы лучше для тебя и для всех нас.

Н и н а. Это и есть твой трезвый взгляд? Ну, Владька… Впрочем, сейчас уже не имеет значения. Я уверена, ты поймешь, какое зло сделал. Уже понимаешь, раз пришел… И я никогда тебе не напомню. Ты сам тоже не мучайся… (Отворачивается, чтобы скрыть слезы.)

В л а д и к. Великодушие мне твое — во, как ножом по горлу! Скажи-ка честно, мама, а сама ты — не мучаешься? Нет, нет, погоди, почему вообще мы должны из-за него переживать, мучиться, не мучиться? Я — виноват, что первый раз вижу отца, когда мне двадцать два года? Ты виновата, что воспитала нас и растила — одна? Чем мы ему обязаны? Ничем!

Н и н а. Но он-то ведь тоже не виноват, что так сложилась жизнь! Война. Он честно воевал… Ты хоть спросил бы, почему он так долго не возвращался.

В л а д и к. Какая разница! А впрочем, действительно, почему? Нина. Он попал в плен. Зимой сорок третьего года бежал из концлагеря. Пробираться на восток, в сторону фронта было невозможно. В таком случае нужно было пересечь всю Германию…

В л а д и к. Немецкий язык он знал?

Н и н а. Учил в институте… Решил он добраться до Гамбурга, потому что лагерь был в том районе. В Гамбурге — порт. Хотел попасть на какое-нибудь судно и выбраться из Германии. Добрался до Гамбурга, совершенно измученный залез в старый пакгауз отогреться. Там его и нашли эти два типа…

В л а д и к. Гестапо?

Н и н а. Тогда Яков тоже так подумал, решил — конец. А оказалось совсем другое. Когда поняли, что Яков — русский, сразу благодетелями прикинулись. Пообещали помочь выбраться из Германии. А он чтобы поработал на них.

В л а д и к. Кто они были — немцы?

Н и н а. Нет. Впрочем, всякие среди этого сброда были. Шайка мошенников действовала под маркой Международного Красного Креста. Собирали в концлагерях детей — русских, украинцев, белорусов, поляков, евреев, французов… Шайка была связана с теми, кто управлял лагерями. Детей отвозили в разные страны, от Азии до Южной Америки, на распродажу. Хозяевам плантаций, содержателям притонов и прочим темным дельцам. Прибыльное дело… Отца они взяли на свой пароход.

В л а д и к. Для чего?

Н и н а. Среди пятисот ребятишек больше половины было из нашей страны… Поэтому человек, говорящий по-русски, на пароходе был необходим. А потом, на берегу, от русского решено было избавиться. Отца ранили… Их же оружием он двоих застрелил. Отца судили, сослали на каторгу…

В л а д и к. Детей он хотя бы выручил?

Н и н а. Да. Судебные репортеры передали его показания на суде в несколько газет. Было громкое дело, вмешалась настоящая организация Красного Креста. Но его-то приговор суд пересматривать не стал.

В л а д и к. Не повезло.

Н и н а. Ему присудили двенадцать лет. Он пытался бежать — четыре раза!.. Каждый раз ему добавляли…

В л а д и к. Если только это все правда…

Н и н а. Владик!

В л а д и к. Но ты обо всем этом знаешь с его слов! А ведь если бы он был так правдив, предан тебе, он бы не рванул от тебя в неизвестные дали…

Н и н а. Не говори об отце в подобном тоне. Или я перестану с тобой разговаривать.

В л а д и к. Могу замолчать. Пожалуйста.

Н и н а. Теперь он уехал на Смоленщину, где сражался его полк, на место последнего боя. Для него это очень важно.

В л а д и к. А для чего ему это важно, ты можешь представить? На местах тех сражений уж небось давно сеют этот… Лен-долгунец или пятиэтажных Черемушек настроили. Их ему не терпелось увидеть? Срочно, да? Ты, взрослый человек, слепо ему веришь? Приехал, видит, что перед ним уши развесили, он и давай заливать и давай зали…

Н и н а (дает Владику пощечину). Замолчи! Не смей! Ты… ты манекен! Кукла безмозглая! Кукла! (Плачет.)

Потрясенный, Владик отступает от матери.

В л а д и к (после паузы). Мама… Не плачь.

Н и н а. Прости, Владик…

В л а д и к. Это ты меня прости, мама. Я не думал, что… что он для тебя… Просто котелок отказывает…

Н и н а. Сама поеду на Смоленщину. Вдруг он там заболел, моя помощь нужна?

Входит  П е т р.

П е т р. С днем рождения, мама.

Н и н а. Спасибо. Раздевайся, Петя, чаю попьешь.

П е т р. Я позже зайду. Сейчас я по пути забежал, поздравить. Иду к начальству, бороться против твоих козней. После твоих звонков, визитов к моему начальству — на меня стали поглядывать с улыбкой.

Н и н а. Улыбаются — уже хорошо.

П е т р. Но и в нашей среде… есть всякие товарищи. Кто-то пустил слух, что я струсил. Понимаешь, как это выглядит?

Н и н а. А как выглядит твой обман? Ты сказал мне, что это приказ железный. Помнишь? А на самом деле что? Добровольно, сам напросился!

П е т р. Хорошая моя..

Н и н а. Пускай посмеиваются… Мой сын — трус?! У кого еще столько орденов? Вот они, вот! Советские, иностранные… В двадцать четыре-то года! Я сделала все, чтобы ты остался, — и не стыжусь.

В л а д и к. Почему же ты мешаешь ему стать вполне героической личностью, мама? Не способствуешь моему воспитанию.

Н и н а. Это жестоко, Владик. (Выходит.)

П е т р. Ты опять?

В л а д и к. Что «опять»? Все учишь жить? Про письмо я уже признался маме. Вот только что. А ты-то сам?.. За подвигами мчишься? Между прочим, оттуда ведь не только на красную дорожку возвращаются, а иной раз и прямиком на кладбище, в цинковом гробу. Об этом никогда не думал?

П е т р. Думал.

В л а д и к. Ах, думал! Так хватит, оставайся.

П е т р. Нет, Влад, я дал слово.

В л а д и к. Кому?..

П е т р. Ребятам. С которыми я там работал.

В л а д и к. Они — черные?

П е т р. Разные. Нормальные ребята.

В л а д и к. Дал слово.. А, черт! В этом что-то есть… (Смотрит на брата.)

П е т р. Ладно, пока.

В л а д и к. Погоди, я тебя провожу. (Уходит с Петром.)

Появляется  С т е б л о в, усаживается возле ящиков своей картотеки. Входит  Н и н а.

Н и н а. Только что были Петя, Влад. Где же они?

С т е б л о в. Испарились. Тебе звонили из твоего КБ. Чертеж там какой-то потерялся.

Н и н а. Один листок. Случайно я унесла его домой, в книге.

С т е б л о в. Растеряха.

Н и н а. Нет, самая большая моя потеря нашлась!

С т е б л о в. Да снова канула.

Входит  Ч е р е д н я к  с букетом алых гвоздик и современным деловым портфелем.

Ч е р е д н я к (более, чем обычно, собран). Добрый день.

Н и н а, молча кивнув, выходит.

С т е б л о в. Сижу в президиуме, а счастья нет… Эта переменчивая погода… Сегодня смерил давление: верхнее — двести.

Ч е р е д н я к. Разрешите? (Ставит в вазу цветы.) Сегодня день рождения Нины.

С т е б л о в. Все вылетело из головы.

Ч е р е д н я к. Вы даже осунулись. А от него слышно что-нибудь?

С т е б л о в. Ничего нет.

Ч е р е д н я к. Бумаги на подпись, Родион Иванович. (Вынимает из портфеля бумаги.) Геннадий Петрович, Семен Иосифович, Лидия Гавриловна — все, все! — вам привет передают… Справляются о вашем самочувствии.

С т е б л о в. Приятно. (Берет бумаги, рассматривает.)

Ч е р е д н я к. Да, Маша Тяглина из плановой группы двойню родила.

С т е б л о в. Пусть позовет меня в крестные отцы.

Ч е р е д н я к. Федор Матвеевич въехал в новую квартиру. Благодарит и ждет на новоселье.

С т е б л о в. Тоже мне рабочий Иван Козырев. (Подписывает один из документов.)

Ч е р е д н я к. Ах, некстати вам сейчас вся эта ситуация… Помните, я вам говорил, что воевал на Смоленщине, там, где и Мытников? Одна воинская часть полегла там, несколько сот бойцов и офицеров — разом… А погубил всех подлец, перебежчик.

С т е б л о в. Та-ак… и что же?

Ч е р е д н я к. Вот здесь, в уголочке, вашу визу. Это пойдет на коллегию.

С т е б л о в. И что же, я спрашиваю?

Ч е р е д н я к. Даже и продолжать не хочется…

С т е б л о в. Если уж начал…

Ч е р е д н я к. Вдруг этого Мытникова начнут проверять? Хоть и отдаленно, а все же вас коснется… Вряд ли полезна сейчас возня вокруг вашей фамилии. Тем более — в предвидении больших перемен…

С т е б л о в. Ты — о каких переменах?

Ч е р е д н я к. Да все о тех же… Вы котируетесь на столь высокий пост — заместителя министра. А тут… мелочь, но может вам подпортить при рассмотрении вашей кандидатуры. Можно сказать, родственник, и кто он такой?

С т е б л о в. Думаю, это не приняли бы в расчет.

Возвращается  В л а д и к.  С т е б л о в  выходит.

В л а д и к. Жизнь проходит, а в Африке я так и не побывал… Паршивая осень… Отрастить бы всем нам пух, как гагарам. Была бы решена социальная проблема.

Ч е р е д н я к. Стремись ближе к солнцу. Там теплее. Кстати, могу тебя поздравить, Влад. Тебя переводят в Центральный салон.

В л а д и к. Неужели? Владька Мытников принят в сборную страны?

Ч е р е д н я к. Завтра, прямо к десяти, поезжай туда. В отделе кадров уже лежит письменное распоряжение Вербочкина. Оформишься — и к нему самому. Как покажешься Вербочкину, так и определится на первых порах твое положение в Центральном салоне.

В л а д и к. Вы волшебник, Александр Степанович! Пойду обрадую маму. (Выходит.)

Входит  А н н а.

А н н а (не поздоровалась с Чередняком). Я Нине и Якову комнату подыскала. Нина меня просила.

Ч е р е д н я к. О комнате можно было и по телефону позвонить.

А н н а. По телефону всего не скажешь.

Ч е р е д н я к. Чего — всего? Пожалуйста, не касайся этой болезненной темы — отношений моих с ней. Слышишь?

А н н а. Не лезь со своими указаниями.

Ч е р е д н я к. Что за тон, Анна?

А н н а. А какой ты хотел бы? Мне надоело покорно вилять хвостом, как Тяп. Тяп умирает. Он уже не ест и не пьет, реагирует только на стук лифта и шаги на лестничной площадке… А я умирать не хочу. Я еще могу доставить тебе кучу неприятностей.

Звонок телефона. Вошел  В л а д и к.

В л а д и к (на ходу). Здравствуйте, Анна Николаевна… (Поднял трубку телефона.) Да, да… Родиона Ивановича? (Громко зовет.) Дед!

Входит  С т е б л о в.

С т е б л о в (взял трубку). Стеблов. Кто? А-а… очень приятно, конечно, соединяйте… Слушаю Тимофей Васильевич… Когда звонит министр, надо не просто слушать, но еще и стоять по стойке смирно!.. Так себе… Пришла веселая пора гипертонии и горчичников… Да?.. С этим поздравлять негоже… Но спасибо за то, что сам позвонил… Ну, все-таки… Хорошо, к одиннадцати ноль-ноль буду… Есть. До завтра. (Опустил трубку.)

Ч е р е д н я к. Министр?

С т е б л о в. Да… Вот так… вот так…

Ч е р е д н я к. Видите, как важно сейчас вас уберечь, авторитет ваш…

С т е б л о в. Спасибо тебе, Александр Степанович. Мне авторитета хватит — для персональной пенсии. Ухожу я, милый, на покой.

Ч е р е д н я к. Вот уж, простите, не смешная шутка, Родион Иванович.

С т е б л о в. Серьезно! Седьмой десяток разменял. Дыхания в размахе уже не хватает. А дело требует: давай, давай!

Ч е р е д н я к. Главк без Стеблова?.. Да это же… все замрет!.. все строительство в нашей отрасли… Можно представить Стеблова без главка, но чтобы наоборот?.. Невероятно!..

С т е б л о в. Почему так уж невероятно? Пошел бы я на повышение — все равно управление возглавил бы кто-то другой.

Ч е р е д н я к. Нет, нет, нет, это не укладывается!..

С т е б л о в. А вот министр сказал: он возражать не будет против моего ухода на пенсию.

Ч е р е д н я к. Министр знает, кого вы рекомендуете на ваше место?

С т е б л о в. Знает. Я рекомендую Козорезова и тебя.

Ч е р е д н я к (расстроен). Как бы зарезать этого Козорезова?

А н н а (Чередняку, независимо). По-моему тебе пора кормить Тяпа. Можешь зайти сегодня, часов в десять вечера. (Выходит в соседнюю комнату.)

С т е б л о в. Слухи! Они — что следы на бетоне. Замечал? Пройдет кто-нибудь по незастывшему бетону — и навсегда отпечатается след… Уж когда мне этот высокий пост предлагали!.. Я и забыл. А слухи остались. Вот пенсию я оформляю — в строжайшей тайне! Будто в военное время строю секретный завод. Потому, чтобы до самого последнего дня — ра-бо-тать! Весь главк действует, как электронный механизм, четко. Никто не задумывается попусту, никто не задает мне вздорных вопросов, не соболезнует да и не посмеивается в спину…

Входят  Н и н а  и  А н н а.

Н и н а. Нет, Аня, на Смоленщину я все-таки поеду, я уже и лекарства подобрала на всякий случай… Папа, я — с Аней, смотреть комнату. Выпей, не забудь, травки. Владик, подогрей, пожалуйста, это — в эмалированной кружке.

Н и н а  и  А н н а  уходят.

С т е б л о в. Греть еще… Чего со стариком церемониться? Вон, где-то на островах, забыл каких, там стариков живьем закапывают в землю, чтобы не возиться с ними. Очень прогрессивный метод.

В л а д и к. Мы к этому методу пока не подошли.

Ч е р е д н я к. Отговорите вы Нину Родионовну ехать на Смоленщину!

С т е б л о в (Владику — к явному неудовольствию Чередняка). Александр Степанович развивает одну гипотезу… Будто бы твой отец… гм… будто он не совсем правдив… А его поездка на место последних боев сопряжена с какими-то загадочными обстоятельствами…

В л а д и к. Мама верит ему… Я верю маме. Но я верю и Александру Степановичу, он Мытникову не верит. Карусель… (Утрируя походку манекенщика, прохаживается, кланяясь.) Мадам, месье… месье… мадам… А мне завтра показываться самому товарищу Вербочкину. Надо быть в форме, джентльмены. Пойду, потренируюсь. (Выходит.)

Входит  т е т я  Л а с т о ч к а.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Куда это Нина Родионовна понеслась? С хорошей погодкой вас, с дождичком! Родион Иванович, как ваше здоровьице?

С т е б л о в. Относительно, Клавдия Макаровна.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Догадки на всех этажах строют про муженька Нины Родионовны. Кто говорит, опять за границу подался, а то еще…

С т е б л о в. Ну-ну?

Тетя Ласточка складывает пальцы решеткой.

Не соответствует действительности.

Т е т я  Л а с т о ч к а. А дело тут проще простого. Есть у него там, куда он уехал, предмет любви еще с военной поры!.. Вот вам мое расследование.

С т е б л о в. Собственно кто вас просит расследовать?

Т е т я  Л а с т о ч к а. Родион Иванович, почему вы на меня такие грозные! Хоть бы разочек в лифте со мной прокатились.

С т е б л о в. Четвертый этаж — не высоко. Тренирую сердечную мышцу.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Рука-то у меня по-прежнему легонькая! Вы моими услугами в эвакуации в Сибири пользовались. Забыли? Конечно, к вам из спецполиклиники ездят, а напрасно. Я же тут, под боком! Может, витаминчики сделаем! Пэ, бэ-прим, бэ-два, бэ-шесть? Осень, Родион Иванович, осень! Давайте поколемся? Лифт и уборка мою главную квалификацию не испортили… В резиновых перчатках убираю, а потом руки со щеткой несколько раз мою, по методу Спасокукоцкого. Да вы возьмите мою руку, возьмите, потрогайте. Я не сразу вас искусаю.

С т е б л о в (неохотно берет руку). Пухленькая…

Т е т я  Л а с т о ч к а. Ласковая. Тут одному недавно делала пенициллин… А он задержал мою руку: «Ямочки у вас нежные на сгибах пальцев!» Ах, Родион Иванович… (Чередняку.) Вы человек вежливый?

Ч е р е д н я к. Безусловно. (Хочет выйти.)

С т е б л о в. Александр Степанович!..

Чередняк остается.

Т е т я  Л а с т о ч к а. Горемыка вы… И она тоже. Высохла вся, как стручок… Мало что он, ваш соперник, за границей пропадал, так ведь и опять пропадает. Сколько можно? Этих интуристов поди пойми! У меня подружка в гостинице, в аптечном ларьке торгует. Захожу иной раз к ней, а их в вестибюле полно, так и регочут… И чего реготать? У самих у них дома что делается! Подружка рассказывает, муж продал собственную жену. Сколько он долларов получил за нее, не помню. Очень даже по сходной цене. А еще в одном государстве… (Замечает неудовольствие Стеблова.) Ну ладно, в следующий раз доскажу. Вы, Родион Иванович, не смущайтесь, что я лифтерша. От лифтерши до министерши один шаг! (Уходит.)

Ч е р е д н я к. Какие атаки выдерживаете не дрогнув.

С т е б л о в. Симпатичная, шельма, сама же себе нахальством все портит.

Ч е р е д н я к. Генрих Гейне умирал в парижской больнице. Один из друзей пришел его навестить. В этот момент медицинские сестры переносили умирающего поэта из одной палаты в другую. «Как поживаешь?» — спросил друг. «Как видишь, неплохо… — ответил поэт. — Женщины по-прежнему носят меня на руках». Сгодится для вашей картотеки?

С т е б л о в. Несколько традиционно.

Входит  В л а д и к.

В л а д и к. Не могу сосредоточиться. Дед, твой дом живет слишком беспокойно…

Ч е р е д н я к. А с чего все началось?.. Интеллигентность, доброта нас иногда подводит.

Стеблов молчит.

Между тем твердость и решительность Родиона Ивановича Стеблова когда-то легендарной слыла.

С т е б л о в. Мир умудрен теперь… страданиями войны и всем прочим умудрен. Разницу острее человек чувствует между твердостью и жестокостью… Больше надо к душе прислушиваться.

В л а д и к. А что такое душа? Некое математическое строение. Ма-те-ма-тическое… Когда-нибудь ее, душу, будут передавать на сверхдальние расстояния, как сейчас передают телевизионные изображения. Занесут на схему чертеж вашей физиологии, то бишь души, и отправят на другие планеты. Если захотят, разумеется.

С т е б л о в. А владельца души спросят?

В л а д и к. Это будет решать коллективная мудрость.

С т е б л о в. Хотел бы я, чтобы схема твоей души содержала приличные линии. А то ведь и передавать будет нечего.

В л а д и к. Тоже неплохо! Меньше работы для тех, кто будет передавать. Мы — машины! Мы требуем для себя энергии и кое-какого внимания из области промышленной эстетики.

С т е б л о в. Да как же в моем доме выросло это?..

В л а д и к. Чем ты не доволен в «этом»? (Тычет себя пальцем в грудь.) Мной очень даже довольны. Я… я работаю. Я не меняю девчонок ежемесячно. Не ворую. Не пьянствую. Не употребляю наркотики. Я идеальный молодой талант. Меня переводят в Центральный салон!

Ч е р е д н я к. Не обращайте внимания, Родион Иванович… Владик возбужден, устали нервы…

С т е б л о в. У него — нервы!.. Он что, был контужен, ранен?! Брал Перекоп? Защищал Сталинград?! Перегрузки в космосе его потрепали?..

Ч е р е д н я к. Скажите, пожалуйста, Родион Иванович, когда вы поставили перед министром вопрос о своем желании уйти на пенсию?

С т е б л о в. С полгода тому назад.

Ч е р е д н я к. И он вас, конечно, отговаривал?

С т е б л о в. Даше обижался.

Ч е р е д н я к. Отговаривал, обижался, а теперь — уходите.

С т е б л о в. Так ведь я просил об этом не раз! Подал официальное заявление.

Ч е р е д н я к. Вы должны взять свое заявление назад.

С т е б л о в. Почему?..

Ч е р е д н я к. Неужели вы не видите, что министр сейчас дает свое согласие на ваш уход не случайно?.. Свяжите это событие с другим фактом…

С т е б л о в. С каким фактом?

Ч е р е д н я к. С появлением вашего зятя, Якова Мытникова. Этот несчастный человек бросает тень на всю семью, фамилию и на вас в особенности, поверьте.

С т е б л о в. Как это можно бросить на меня тень?.. Мытников не имеет к моему уходу ни малейшего отношения. (Выходит.)

Ч е р е д н я к (вслед Стеблову). А если уйдете, могут подумать, что из-за него! Совет искреннего друга: откровенно переговорите с министром и оставайтесь работать. Да займите пост, который вам предлагали.

Входит  Л е к а.

Л е к а. Развесьте меня по частям на веревочке. Просохнуть хочется.

В л а д и к. Не по частям, а целиком бы тебя повесить, деточка. Холодильник у тебя пустой, денег на хлеб нет ни копейки. В таком состоянии ты оставляешь будущего мужа… и бежишь рисовать пейзажи осенней Москвы!

Л е к а. В Священном писании сказано: «не печитесь о том, что будете есть и пить; ни о своем теле, чем будете одеты…» Это — от Матфея.

В л а д и к. Как вам нравится, Александр Степанович?

Ч е р е д н я к. Мудрость Евангелия бесспорна. А если приблизиться конкретно, мужчина должен сам зарабатывать деньги, набивать холодильник, убирать квартиру. Я это делаю неукоснительно и с удовольствием.

Л е к а. Послушайте, а не пересмотреть ли мне кандидатуру жениха? Александр Степанович, вы мне больше подходите.

В л а д и к. Скоро я завалю тебя купюрами: перехожу работать в Центральный салон.

Л е к а. Ай-ай-ай! Растут молодые таланты.

Ч е р е д н я к. Владик отзывается на человеческие потребности. Люди, к сожалению, перестают удивляться красоте души и все больше увлекаются красотой вещей.

В л а д и к. Одной красотой? Вы знаете, как пахнет новенький «Москвичонок»?! Лучше, тоньше розы.

Л е к а. Да, вполне современно — нюхать не цветы, а вещи.

В л а д и к. Пока еще мне лично приходится только нюхать. (Листает маленькую записную книжку.) Мы сэкономили с тобой, Лека, за прошлую неделю семь рублей двадцать две копейки.

Л е к а. Не могу присваивать чужие добродетели. Экономил ты.

В л а д и к. Все равно капнет в фонд «Москвичонка» (Достает из бокового кармана пиджака сберегательную книжку, поднимает ее, показывает.) Сбережанс! Это больше, чем Ренессанс…

Л е к а. Пойду лучше к Нине Родионовне.

В л а д и к. Мамы нет дома. Между прочим, она собирается в поездку.

Л е к а. Куда?

В л а д и к. На Смоленщину. Вообразила, что он… что мой отец заболел и… вот, решила его спасать.

Л е к а. Знает ли она, где точно он находится?

В л а д и к. Ну, искать будет. Село Браженки.

Л е к а. Едет она когда?

В л а д и к. Может, сегодня ночью, или завтра утром.

Л е к а. Отпустишь ее одну?..

В л а д и к. Меня не приглашали.

Л е к а. Тогда я с ней поеду. Александр Степанович, одолжите деньжонок, с полсотни? А то — авансом дайте, напишу ваш портрет.

Ч е р е д н я к. Благодарю. Предпочитаю фотографию.

Л е к а. Напишу для вас сельский пейзаж, хотите?

Ч е р е д н я к. Если бы я собирал коллекцию современной живописи… Нет у меня к этому вкуса, Лека. И денег нет при себе, к сожалению. (Выходит.)

Л е к а (набирает номер телефона). Сусанна, это я. Сусанна, где бы мне стрельнуть полсотни? Ты мне должна сорок рэ? Верно, должна, я и забыла.

В л а д и к (выхватывает у Леки телефонную трубку). Сузи! Деньги ты отдашь мне… Леке?.. Лека — это я!.. Жаба… (Возвращает трубку Леке.)

Л е к а. Сусанна, а что такое срочный вклад?

В л а д и к. Темнота. Она не знает, что такое срочный вклад.

Л е к а. Наскребешь? Жди меня, Суночка… (Опускает трубку.) Может, все же тебе с мамой поехать? Мама — это мама.

В л а д и к. А папа — это папа. Сами пускай разбираются.

Л е к а. Такой уж ты нейтральный? А тем, что носа не показывал домой, — разве этим ты ничего не сказал маме и ему? Просто удивительно, Владька! А между прочим, все эти годы, пока ты рос, болел, пил теплое молоко из маминых рук, получал в школе свои пятерки и двойки, танцевал, влюблялся, — он в это время, все эти годы, страдал. Рвался сюда, к твоей маме, к тебе!.. И теперь он должен перед тобой оправдываться?!

В л а д и к. Что ты завелась? При чем тут я?..

Л е к а. Все — при чем! И твой любимый Александр Степанович… Вот в его благородство ни минуты не верю. Потому что знаю его. Знаю! А ты отшатнулся от родного человека… Ладно, поеду и напишу серию этюдов смоленской осени. Пока! Я — к Сусанне. (Уходит.)

В л а д и к. Неумолимо надвигается матриархат!

Появляется  Я к о в. В руке у него рюкзак.

Я к о в. Здравствуй, Влад.

В л а д и к. Здравствуйте.

Я к о в. Ну, парень, меня приветливей встречали случайные люди! Где мама?

В л а д и к. Пошла снимать комнату.

Я к о в. А я, понимаешь, везу свой клад бесценный и все представляю, как покажу его Нине, тебе, Пете…

В л а д и к. Вы что же, за кладом ездили?

Я к о в. Я не был уверен в том, что найду. Во-первых, место призабылось. После ведь было множество, как бы это поделикатней сказать, сильных впечатлений. И ощущений… Ну, и найти могли бы за это время, а то и сгнило бы все… Но повезло! Видно, уж если началась счастливая пора… (Открывает рюкзак, осторожно извлекает из него слежавшееся, потрепанное в давних боях знамя.) Знамя нашего полка. В ясеневое дупло засунул я тогда весь сверток. Забросал сухими листьями…

Владик присматривается к куску красного, потемневшего и местами вылинявшего тяжелого шелка. Подошел ближе, прикоснулся.

В л а д и к. Странно… Я держал в руках знамя только один раз в жизни, в пионерском лагере. Мне его нести перед строем дали — за хорошее поведение… (Взял знамя, развернул.) Дырки…

Я к о в. Следы пуль.

В л а д и к. А что в этой полевой сумке?

Я к о в. Документы кое-какие. Военные карты, трехверстки. Списки потерь личного состава, наградные листы. Теперь надо сдать все это.

В л а д и к. Ничего себе! В дупле…

Я к о в. Иного выхода не было, фашисты наседали.

В л а д и к. А потом что было?

Я к о в. Потом? Осталась нас горсточка… Отбивались, пока могли, — я, Иван Горюнов, Костя Восьмибратченко… Меня захватили в плен простреленного, без сознания… Теперь искать начну своих ребят, однополчан. А то ведь пока было утеряно знамя, полк вроде бы и не существовал… Наш полк. Такой порядок в армии. Знаешь?

В л а д и к. Слышал.

Я к о в. Вот те на! У меня здесь такой клад, а у тебя — ничего! Я тебе подарю одну штукенцию, чтобы тебя не мучила черная зависть. (Дает сыну комочек свинца.)

В л а д и к. Свинец?

Я к о в. Это свинец от пуль, которыми я уложил двух типов.

В л а д и к. Сувенирчик…

Я к о в. Морщишься? Благородный ты очень… Ладно, давай назад.

В л а д и к. Нет.

Я к о в. Эти пули были вещественным доказательством на суде. А потом в мою камеру заглянул стражник. «Возьми, — говорит. — Я украл из шкафа следователя твои пули. И выплавил из них свинец». Стражник еще добавил: «На твоем месте я сделал бы то же самое».

В л а д и к (всматривается в комочек свинца). Любопытно.

Я к о в. Все годы каторги я берег этот «сувенир». Зашивал в арестантскую одежонку.

В л а д и к (оглядывая свой экстрамодный костюм). Куда же мне его зашить?

Я к о в. А ты заводной! Как я до войны…

В л а д и к (в прежнем, холодноватом тоне). Здесь все изменилось, или кажется иным?

Я к о в. Во! Всё — замечательно! Эта деревня Браженки… Если бы наши ребята, те, что полегли в сорок третьем… если б могли увидеть эту жизнь!..

В л а д и к. Привыкнете, начнутся будни.

Я к о в. Будни-то уже начались… Еще до отъезда моего на Смоленщину. Будни шустрей праздников… А, caraco-oles![7]

В л а д и к. Слушайте, а не пойти ли вам помыться, поесть? Выпейте хотя бы чашку чая, съешьте бутерброд.

Я к о в. Ты знаешь, я в деревне такие ел щи, настоящие! (Выходит.)

Входит  Ч е р е д н я к. Рассматривает знамя, полевую сумку.

В л а д и к. Вот, оказывается, за чем он ездил!.. Интересно, да?

Ч е р е д н я к. Плюсквамперфект.

В л а д и к. Плюс что?

Ч е р е д н я к. Не «плюс что», а грамматическое понятие такое есть в немецком языке, означает давно прошедшее время. Давно прошедшее, понял? В настоящем же времени меня волнует другое. Деда твоего — на пенсию… Все рушится в дорогом для меня доме!

Входит  Н и н а.

Н и н а. Привет! Где он, отец? Клава сказала, он пришел…

В л а д и к. Там, в кухне.

Н и н а. Александр Степанович, не уходите, поужинайте с нами. Будем праздновать!

Ч е р е д н я к. Спасибо, с удовольствием останусь.

Н и н а  уходит.

Привез!.. (Указывает на знамя.) Но что он этим докажет?!

В л а д и к. А что еще он должен доказывать?! Почему люди, обиженные судьбой, должны всю жизнь что-то доказывать?..

Ч е р е д н я к. Владик, уж мы-то с тобой — друзья… Не забывай об этом. Хотя бы из чувства благодарности.

В л а д и к. Спасибо, спасибо, спасибо! Я обязан вам на всю жизнь, Александр Степанович! Вам этого мало? Буду ползать у вас в ногах…

Ч е р е д н я к. Владик, сохраняй равновесие.

В л а д и к. На что мне равновесие, когда я ползаю!

Ч е р е д н я к. Совсем ты размагнитился. Сам же говорил, надо быть в форме.

В л а д и к. Вы, Александр Степанович, всегда в форме… Сейчас будет ужин, вы произнесете тост за здоровье и счастье всех присутствующих… А не лучше ли вам уйти?

Ч е р е д н я к. Я не мстителен, мой дорогой. Ты завтра все же явись к Вербочкину.

В л а д и к. Не явлюсь. Нет никакого Вербочкина, в природе не существует! Для меня.

Входит С т е б л о в. В комнату заглядывает  т е т я  Л а с т о ч к а  и входит.

Ч е р е д н я к. До свидания, Родион Иванович. На пенсии у вас будет предостаточно времени. Ваш зять, наверное, расскажет вам много забавных историй. (Уходит.)

С т е б л о в. Далась ему моя пенсия!.. Ты что такой… взъерошенный?..

В л а д и к. Все в порядке, дед.

Входит  Л е к а  и вслед за нею  П е т р.

С т е б л о в. Боевое знамя?..

В л а д и к. Отец привез.

П е т р. Отец?..

С т е б л о в. Вот оно как…

Входят  Н и н а  и  Я к о в.

Н и н а. Сегодня — день моего рождения!

Я к о в. Твой день рождения? Забыл…

Н и н а. Мы всё вспомним заново… всё вспомним заново! (Взяв знамя, уткнулась в него лицом.) Как хорошо, что мы все вместе… Мы никогда не будем расставаться!

П е т р. Мама… я все-таки уезжаю.

Молчание.

Н и н а. Теперь у вас есть отец. Пусть он скажет.

Я к о в. Мы уже об этом говорили… (Обнял сына.)

З а н а в е с

1975

АФАНАСИЙ САЛЫНСКИЙ, ЕГО ПЬЕСЫ, ЕГО ГЕРОИ

Читатель не нуждается в напоминании о только что прочитанном, ибо все еще находится внутри круга тем, образов, мыслей и чувств прошедших перед ним пьес. Поэтому послесловие представляется мне свободным размышлением о творчестве видного советского драматурга, в котором автор позволит себе высказаться о том, что ему кажется самым главным и ценным в этом творчестве.

Когда-то Горький заметил, что подлинное творчество является кристаллизацией чувств и мыслей художника, его духовной энергии, и это — главное в нем. Это «главное», это личностное начало, делающее литератора настоящим художником, художником с большой буквы, живущим одной нераздельной жизнью со своими героями, своим народом и своим временем, в высокой степени присуще драматургу Афанасию Салынскому.

Один из персонажей пьесы «Мужские беседы» говорит о ее главном герое, секретаре крайкома партии: «Очень типичная твоя судьба, Илья. Фронт, производство, партийная работа…» Эти слова можно отнести и к драматургу. Салынский был рабочим, шахтером, прошел войну фронтовым журналистом. Из журналистики и пришел в драматургию. Его первые пьесы, созданные в конце 40-х — начале 50-х годов, — «Братья», «Опасный спутник» — словно выросли из дневниковых записей корреспондента, из журналистской публицистики. Они — об уральских рабочих и шахтерах, о людях, с которыми Салынский вместе жил, вместе работал. От того времени и на всю жизнь драматург сохранил привычку писать только о том, к чему был лично так или иначе причастен — будь то война, производство, партийная работа, — о том, что видел и пережил сам. Не случайно, должно быть, драматург так точен и обстоятелен в раскрытии профессии своих героев, так конкретен в определении места действия — Дальний Восток или взбудораженный стройкой маленький сибирский городок Излучинск, затерявшаяся на просторах России деревушка Кардымовка, или уютная московская квартира где-то неподалеку от Белорусского вокзала. В пьесе «Хлеб и розы» Салынский обращается к давним годам революции и гражданской войны, он ведет нас в бескрайние дали Кулундинской степи: здесь он бывал не раз, здесь ему все знакомо.

Должно быть, именно поэтому пьесы Салынского отличаются особой, осязаемой и зримой достоверностью: они наделены живыми приметами профессии, быта, жизненного уклада, которые могут быть известны только бывалому человеку и открываются только глазу зоркого и заинтересованного наблюдателя. В этой конкретности и полноте обрисовки среды рождается неповторимость атмосферы, берет начало подлинность событий и характеров. Но достоверность и подлинность — это лишь исходные требования, отвечать которым Салынский поставил себе за твердое правило. Здесь драматургия Салынского только начинается.

С самых первых и до последних, совсем недавно написанных пьес Салынский стремится подняться над непосредственно воспринятым материалом, над необработанными, а потому и черновыми наблюдениями. Он неуклонно восходит к их осмыслению и истолкованию. Ни в чем не изменяя правде реального факта, сохраняя в своих пьесах преданность звонким краскам действительности, драматург ставит перед собой задачу создания произведений, в которых бы прозвучала высшая правда жизни, — произведений мужественно честных и жизнеутверждающих, пронизанных ощущением сложности и величия нашего времени, освещенных суровой взыскательностью и романтической влюбленностью в советского человека, — по словам Горького, «великого простого человека».

Салынский ощущает жизнь как непрерывное становление ее положительных начал. Он ни на мгновение не сомневается в победе добра и красоты в человеке и окружающей его жизни. Именно поэтому драматургу ненавистно все то, что мешает этой победе, и особенно неверие в человека. Снова и снова — в «Барабанщице» и «Летних прогулках», во «Взорванном аде» и «Долгожданном» — он возвращается к теме веры в человека, доверия к нему. Сила убежденности Салынского в неограниченных возможностях совершенствования личности в социалистическом обществе такова, что в его пьесах добро предстает не только как страстно желаемое, но и как реально существующее, уже сегодня восторжествовавшее начало жизни.

Герои Салынского — самые дорогие и близкие его сердцу герои, являющие собой «кристаллизацию» его чувств, мыслей, духовной энергии, — это люди новой закалки и особого склада, люди, воспитанные нашим временем. У них революционное сознание, вера в идеалы коммунизма и потребность служения обществу, Родине, говоря словами Горького, «переросли в эмоцию, в несокрушимую волю, стали таким же инстинктом, как голод и любовь». Потому-то невозможно поколебать позицию секретаря райкома партии Марии Одинцовой, «сразившейся» с «самим Добротиным», переубедить секретаря крайкома Илью Кудинова, вопреки всему отстаивающего свою точку зрения; потому-то невозможно одолеть Нилу Снижко («Барабанщица»), замкнутую вынужденным одиночеством, Николая Вережникова («Взорванный ад»), окруженного плотным кольцом врагов, Якова Мытникова («Долгожданный»), насильственно оторванного от дома, от Родины.

Здесь, на мой взгляд, краеугольный камень творчества Салынского. Здесь основа мужественного, строгого и светлого взгляда драматурга на жизнь, с подкупающе доверчивой открытостью знакомит он пас со своими художественными образами. Здесь, наконец, ключ к идейному и художественному своеобразию драматургии Салынского, охватывающей широкий круг вопросов, влекущей к познанию все новых и новых сторон действительности, всякий раз дающей в чем-то новое ее эстетическое отражение, обращенной к человеку и направленной на пробуждение лучших сторон его души.

Салынский воспринимает движение времени и развитие жизни с пристальным вниманием историка, с обостренной чуткостью публициста. О чем бы он ни писал — о пламенных годах революции или испытаниях Великой Отечественной войны, — драматург всегда намечает живые связи между прошлым и сегодняшним днем. Достаточно сопоставить проблематику пьес с моментом их создания, чтобы ощутить, как прочно и органично входят произведения Салынского в саму жизнь нашего общества, с какой полнотой выражают они ту или иную историческую минуту, как своевременно поднимают ту или другую общественную проблему. Пьесы Салынского разнообразны по тематике и используют материал, выходящий далеко за рамки узколичных, интимных отношений, — общественная, во многих случаях деловая природа их конфликтов очевидна. Однако Салынскому чужды как примитивно понятая злободневность, так и сухая деловитость, грозящая обернуться невниманием к человеку. Для Салынского сиюминутное и непреходящее, общественное и личное нерасторжимы. Он убежден, что только в человеке следует искать опору в решении назревших вопросов жизни общества и его будущего, что общественная ценность личности определяется духовным, нравственным ее потенциалом, исподволь копившимся годами и десятилетиями, что дело, которым занят человек и которое является его вкладом в созидательный труд страны, есть прямое продолжение его личности, есть точное отражение его духовного мира.

Герои Салынского совершают воинский подвиг и, рискуя жизнью, ведут борьбу с «опасным спутником» шахтерского труда — метаном, бьются с белобандитами в далеких Кулундинских степях и ведут поистине «мужские беседы» о том, что такое подлинная партийная и советская демократия и партийная совесть, каким должен быть настоящий коммунист; они ожесточенно спорят об искусстве в тихой Кардымовке и бросаются навстречу взрыву, чтобы помешать варварскому уничтожению мрамора, нужного настоящим и будущим жителям Излучинска… Их слово и деяние общественны, сознают они сами это или нет, более того — само их существование есть, по меткому замечанию Н. Погодина, откликнувшегося на первую пьесу Салынского, «живое выражение коммунистической идеологии».

Живое — значит прошедшее сквозь сердце автора, сквозь сердца героев и зрителей; живое — значит добытое в исследовании тех пластов человеческой жизни, когда обнажается подпочва чувств, мыслей, слов и поступков героя, высвечивается социально-нравственная основа личности, те начала, что в конце концов организуют общественное бытие человека.

Идеологические акценты в пьесах Салынского всегда недвусмысленно четки, и возникают они не до, а после — в результате анализа жизненного материала, легшего в основу произведения, не привносятся автором в пьесу, а как бы извлекаются из характеров и коллизий. Одна из основных движущих драматургию Салынского «пружин» — стремление автора открыть истину и высказать правду, какой бы жестокой она ни была. Салынскому никогда не изменяет чувство объективности, честности в исследовании жизни: в ней самой он хочет найти поддержку своим идеалам, воспринимает в ней и передает прежде всего борьбу противоположных социально-нравственных начал. Быть может, именно поэтому лучшие пьесы Салынского читаются и хорошие театральные их постановки смотрятся со жгучим интересом. Драматург каждый раз начинает изучение жизни как бы заново, как бы «забывая» все, что им было написано раньше, как бы «отстраняясь» от тех выводов, к которым он пришел в прежних своих пьесах. Обращаясь к новым героям, впервые выводя их под свет театральной рампы, Салынский оставляет читателей и зрителей с ними наедине, с глазу на глаз. Он не торопится с выводами, но с огромным и сдержанным волнением вглядывается в их лица, он заражает своей тревогой, своей надеждой, своей верой.

Страстное желание Салынского открыть истину, распознать человека, угадать под оболочкой слов и поступков его душу заставляет драматурга всякий раз искать вершину, с которой характер героя просматривается до конца, весь и без остатка, со всем его духовным резервом и сокровенными возможностями. Отсюда в драматургию Салынского приходит центральная для нее тема подвига. Автор разрабатывает эту тему по-своему, открывая в ней неожиданные и необыкновенно существенные для его мировоззрения, его творчества оттенки. Что же роднит подвиг отважной разведчицы Нилы Снижко («Барабанщица»), отдавшей жизнь в борьбе за Родину, и инженера Николая Селихова («Опасный спутник»), погибшего на трудовом посту в мирное время? Что объединяет Николая Вережникова («Взорванный ад»), военнопленного, поднявшегося «со дна войны, с самого ее дна» к героическому деянию, и секретаря излучинского райкома партии Одинцову («Мария»), которая, защищая будущее, отстаивая народное достояние, бросилась навстречу взрывам? Что, в конце концов, интересует Салынского в подвиге? Вот что в свое время писала критик И. Вишневская: «Драматурга всегда интересует в подвиге душа человека, неразведанный мир человека в ту минуту, когда подвиг совершается… Салынский всматривается не в героику внезапного одушевления, не мгновенной дерзости, когда «на миру и смерть красна». Он пишет… о подвиге, никому не известном, о смерти не на людях, о судьбе непрославленной…»

Салынский раскрывает духовные основы подвига и показывает его в непривычном «буднично-героическом» освещении, потому что твердо уверен: человек ведет себя в минуту решающего испытания точно так, как прожил он всю свою мирную, ничем особенным не примечательную, быть может, даже незаметную жизнь вплоть до этого трагического и прекрасного мгновения. Драматург искренне считает: героизм вошел в плоть и кровь советских людей, стал приметой рядовых и мирных будней, и — еще раз повторим слова Горького — «великий простой человек» не требует за него ни лавров, ни воздаяний.

Героизм в нашей жизни стал будничным явлением, утверждает Салынский, но ни в коей мере не принижает великого волевого напряжения и огромной духовной собранности, которых требует подвиг, не замалчивает тех опасностей и жертв, с которыми сопряжен героический поступок и в мирное время. В одной из давних своих статей, написанных в ту пору, когда он делал первые свои шаги в драматургии, Салынский рассказал о доменщике Валерии Крючкове и металлисте Викторе Пономареве, отметив «драматизм жизни этих людей» — «драматизм осознанного подвига в каждодневной, трудной и радостной борьбе за коммунизм». Салынский видит и показывает «трудное, непростое» в жизни своих героев: можно сказать, что он — драматург не только по творческому призванию, но и по гражданскому мировоззрению. Поэтому так обострен конфликт его пьес, так динамично движение всегда захватывающего сюжета. Но не сюжет в них главное, а люди, действующие в нем, — к ним сходятся все нити произведений Салынского.

Действенность и драматизм пьес здесь порождаются постоянным и неослабевающим усилием героев, направленным к определенным целям, на преодоление препятствий внутри и вне себя. Герои Салынского, как правило, находятся в сложных, рискованных ситуациях, и почти перед всеми ними стоит проблема выбора. Право решения остается за героем, от него зависит здесь многое, если не все. Делает выбор героиня пьесы «Барабанщица» — и выполняет свой патриотический долг с честью и до конца. Николай Селихов в «Опасном спутнике» по доброй воле остается у пульта управления, убеждается в правоте научного решения проблемы борьбы с метаном и оплачивает свою победу, свой выбор жизнью. Свой выбор сделали Одинцова в пьесе «Мария» и Илья Кудинов в «Мужских беседах», Борис Куликов и Мишка Зевин в «Летних прогулках», Гавриил Ивушкин и Любаша Тиунова в пьесе «Хлеб и розы». В связи с этим особая роль в пьесах Салынского отдана поступку героя, всегда обращенному на окружающий мир и в то же время освещающему «душевное хозяйство» человека. Кажется: сделай герой это или то, — и он состоялся как личность! Но как порой трудно приходится героям Салынского на пороге поступка!

Герои Салынского не плывут по течению событий: когда сцепление обстоятельств оказывается сильнее их воли, они их преодолевают духовным, нравственным напряжением, ясностью ума и чуткостью сердца. Так Федор, полюбивший Нилу, которую в пьесе называют не иначе как «немецкая овчарка», вопреки ситуации, верит Ниле. Так Вережников находит способ пробудить жажду борьбы и порыв к патриотизму, веру и надежду в отпетых, казалось бы, слушателях фашистской шпионской школы. Так Мария выходит победительницей в принципиальном и трудном споре со всесильным Добротиным. Так Нина Мытникова проносит через двадцать долгих лет свое чувство к пропавшему без вести на войне мужу чистым и незапятнанным и обретает всю полноту долгожданного счастья.

Герои Салынского… Что делает для них долг внутренним нравственным императивом, освещающим их часто трудную жизнь светом радости? Путеводная мысль драматурга, «проходящая через все его пьесы, — говорил Е. Сурков, — это мысль о том, что человек, слившийся со своей верой в дело партии, глубоко вобравший в себя свет правды, сильнее любой ситуации, выше самой жестокой необходимости».

Тема подвига в драматургии Салынского сопряжена с исследованием внутреннего мира, характера человека. Драматург создает образы, отличающиеся большой сложностью, необыкновенной внутренней целостностью, которую Салынский особенно ценит и умеет убедительно раскрыть. Характер Нилы Снижко предстает перед нами в парадоксальной ситуации, вызывающей в героине «Барабанщицы» противоречивые чувства: Нила испытывает острую боль от оскорблений, которыми окружающие осыпают ее, и вместе с тем радуется, что люди с такой непримиримостью относятся к предательству. Улавливая внутреннее смятение, в котором временами пребывает Нила, въедливый и начитанный Интеллигентный жилец призывает некоего «нового Достоевского» описать состояние девушки. Но Салынский далек от «достоевщины» и не позволяет в монолите характера Нилы появиться ни одной трещине.

Создавая образы сложные, характеры, разнообразно себя проявляющие, Салынский тем не менее ищет всегда ту или иную доминанту в раскрытии внутреннего мира персонажа. Будь то самолюбивый краснобай и трус Корчемный («Опасный спутник»), будь то карьерист и приобретатель Янушкин («Забытый друг»), будь то необычайно интересно задуманный и сложно выполненный драматургом образ кулака Тиунова (в пьесе «Хлеб и розы») с его неугасимой ненавистью к новой жизни и елейным призывом к врагам Советской власти быть «мудрыми, как змии, и простыми, как голуби», — везде драматург стремится к ясной отобранности черт, завершенности того или иного социального и психологического типа. Вместе с тем ничто так не волнует и не радует Салынского, как нравственное распрямление личности и социальное ее освобождение.

В драматургии Салынского звучит горьковская тема возрождения человека, способного к энергичному развитию, восстанию против сковывающего его гнета обстоятельств, предрассудков и заблуждений, к борьбе, в которой личность обретает себя. Едва ли не главная тема «Забытого друга» — прозрение Елены, уходящей из «бетонированного дота» янушкинского дома к чистому и осмысленному бытию. Эта тема выдвигает на первый план пьесы «Хлеб и розы» Любашу Тиунову, нашедшую в себе силы порвать со вскормившей ее средой, с благополучием. А разве форменный бунт, который поднимает бывшая пионерка Верочка Отощева против благоглупостей своей начальницы Клавдии Бояриновой в пьесе «Ложь для узкого круга», не есть знак победы в ней светлых идеалов, воспитанных детством? Понять себя, понять жизнь и найти свое место в ней стремятся Борис Куликов в «Летних прогулках» и Владик Мытников в «Долгожданном», и не они одни: в пьесах Салынского время стучится в сердца людей, жизнь зовет их за собой.

Далеко не случайно, что герой пьесы «Опасный спутник», в последние минуты своей жизни мучительно размышляющий о причинах катастрофы, говорит Корчемному: «Ближе…» Он хочет не просто выслушать объяснения, но и заглянуть в глаза предавшего его друга.

Личностное начало драматургии Салынского — оно распространяет свою власть не только на героев пьес, но и на актеров, воплощающих их образы на сцене. Без желания и способности «заглянуть в глаза» персонажу, без личного и трепетного к нему отношения, в главном адекватного отношению автора, ставить и играть пьесы Салынского — я уверен в этом — очень трудно и, наверное, бессмысленно.

Героев Салынского нужно любить по-человечески (или столь же искренно ненавидеть), ибо только живое чувство способно помочь актеру выразить мысль, заложенную автором в образ. Вместе с тем только оно дает возможность исполнителю в той или иной роли выразить свое человеческое и гражданское отношение к жизни.

Нила Снижко была любимейшей героиней (а не только любимой ролью!) Людмилы Фетисовой — актрисы, которую А. Д. Попов называл «максималисткой», а автор «Барабанщицы», где Фетисова одержала, быть может, самую важную в своей недолгой и блестящей творческой жизни победу, — «яростно-талантливой». Салынский так раскрывает секрет этого счастливого союза актрисы и драматурга, этого удивительного слияния исполнительницы роли с героиней: «Фетисова была человеком большой и чистой души… Правдиво и искренне прожить на современной сцене подвиг может лишь человек, который и в реальной жизни способен на нечто подобное». Так Салынский формулирует одно из самых главных требований, которое его драматургия предъявляет художникам сцены и которому он сам, автор пьес, стремится ответить.

Салынский верит в то, что искусство драматической сцены питается живыми, незаемными страстями. Он знает, что если оно подлинно, в нем всегда звучит исповедническая интонация. И самое ценное, чем, по его мнению, сцена может одарить зрителя, — это «взрыв искренних чувств, кипение живых страстей». И драматургия Салынского — при всей ее яркой гражданственности и энергии общественной мысли — это драматургия щедрой сердечности, неуемной эмоциональности и проникновенного лиризма.

Строго говоря, Салынский посвятил любви только одну пьесу — «Долгожданный». Это пьеса о трудном счастье, о красивом чувстве, вобравшем в себя все оттенки драгоценного тяготения одного человека к другому, пьеса о подлинно прекрасных людях, сумевших сохранить духовное родство, веру и верность друг другу и силой искреннего чувства способных перечеркнуть разлучавшие их десятилетия. Но в каждом его произведении рядом с главной, публицистически открытой и далеко выходящей за рамки интимных переживаний темой, как бы обвивая ее, ненавязчиво, но ощутимо обогащая ее звучание, явственно слышится тема любви. В пьесе «Хлеб и розы» чувство дочери богатея Любаши Тиуновой к питерскому рабочему Гавриилу Ивушкину придает рассказу о классовой борьбе неожиданное и живое освещение. В произведениях Салынского линия невидимого фронта часто проходит сквозь человеческие сердца. В известном смысле все пьесы драматурга — о хлебе и розах: любовь здесь входит неотъемлемой частью в самое ядро конфликтов. Она умножает горечь потерь — ведь у Терентия Гуськова отняли не только честь, доброе имя, отняли место в строю, любимую. Любовь приходит к Ниле Снижко и Николаю Вережникову не вовремя и не спросясь, неимоверно усложняя положение этих героев. Но она же несет людям надежду, возвращает веру в жизнь, укрепляет духовные силы. Любовь — это пробный камень личности и залог полноты человеческого счастья. Она — не случаем подаренная нечаянность, и не причуда своеволия чувств, но прочная духовная привязанность.

Надо ли говорить о том, что лирика произведений Салынского — лирика гражданская, что торжество любви здесь прямо связано с победой общественных идеалов, что герои драматурга не хотят и не могут быть счастливы в одиночку и мечтают добыть «хлеб и розы — для всех»? Любовь заставляет разделять чужую радость и чужую боль, помогает острее ощутить внутреннее, духовное родство с коллективом и обществом. Должно быть, именно поэтому в пьесах Салынского нет маленьких судеб и незначительных характеров: какая-нибудь Ася в «Опасном спутнике» и Анютка в «Хлебе и розах», какая-нибудь Еленушкина из «Мужских бесед» и Авдонин из «Марии» значат для драматурга ничуть не меньше, чем Селихов, Любаша, Кудинов и Мария.

Салынский исследует жизнь общества, в котором каждому человеку принадлежит право решающего голоса и от каждого в той или иной мере зависит судьба всех. Одной из центральных тем творчества драматурга стала тема партийного руководителя и партийного руководства, с необычайной остротой, полемическим темпераментом и, я бы сказал, государственной, партийной ответственностью поднятая Салынским сначала в «Мужских беседах», а затем в «Марии».

Уже шла речь о редкой способности Салынского чувствовать движение времени, угадывать только еще нарождающиеся конфликты, только еще намечающиеся проблемы. Не будет ошибкой сказать, что Салынскому принадлежит честь открытия в своеобразном и новом повороте нескольких тем, образов, психологических ситуаций, которым современная советская драматургия и литература уделяют самое пристальное внимание и которые привлекают сегодня всеобщий, я бы сказал, всенародный интерес.

Мне думается, в образе Николая Селихова («Опасный спутник»), утверждавшего в научном творчестве и производстве необходимость «логики, точного расчета», призывавшего «терпеливо, шаг за шагом, идти к победе наверняка», берет начало одна из самых животрепещущих тем драматургии 70-х годов — производственная тема. Инженер Селихов, который все «молчит и считает», — пусть отдаленный, но очевидный предтеча инженера Чешкова из пьесы И. Дворецкого «Человек со стороны».

В «Забытом друге», пьесе, написанной в 1954 году, Салынский с бесстрашием новатора обратился к теме напряженного трагического звучания. Гибель Терентия Гуськова — гибель положительного героя в мирные дни — мало вязалась с принятыми тогда в драматургии представлениями и вызвала острую дискуссию. Салынский был прав: жертвы на пути к будущему раскрывают те духовные качества советского человека, которые являются обещанием торжества идеалов коммунизма. Практика подтвердила правомерность трагического в нашей литературе и искусстве.

Одним из первых в послевоенной советской литературе Салынский обратился к теме воинского подвига и стремился раскрыть душевное состояние человека в эту решающую минуту, показать трагизм и величие «подвига, никому не известного, смерти не на людях», «судьбы непрославленной».

Сюжетная и психологическая ситуация «двойной жизни», намеченная Салынским в «Барабанщице», героиня которой искренно восхищается людьми, принимающими ее за предательницу, угрожающими самой ее жизни, — ведь не только камни бросают в Нилу одержимые праведным гневом ребятишки, но и гранату! — найдут свое продолжение в основной коллизии пьесы А. Макаёнка «Трибунал». Здесь, как и в «Барабанщице», на этот раз семейный «трибунал» грозит Терешке-Колобку казнью, не ведая, что новоявленный староста, лебезящий перед фашистами, — советский патриот, повергая Терешку в уныние и вместе с тем вызывая у него чувство законной гордости своей семьей, смешанное, как и у Нилы, с горечью одиночества и страстной жаждой людского доверия.

Разумеется, сказанное ни в коей мере не умаляет значение произведений, с которыми я позволил себе сопоставить пьесы Салынского: их авторы самостоятельны и оригинальны в выборе тем и способов их раскрытия. Но в той самой мере, в какой сегодняшняя советская драматургия при всем ее разнообразии и богатстве единодушна в своем стремлении выразить существенные моменты и актуальные проблемы духовной жизни нашего общества, в той самой степени, в какой современный литературный процесс непрерывен, последователен и подчиняется закону исторической преемственности, в той же самой мере и степени неизбежно появление в литературе и искусстве художников, которые впервые осваивают тот или иной жизненный материал, первыми опробовают тот или иной художественный прием. Таких художников с полным правом можно назвать первооткрывателями. Салынский — один из них. Именно эта сторона дарования драматурга предстает в его пьесах «Мужские беседы» и «Мария».

Я полагаю, читатели сами оценили остроту и принципиальность раздумий автора «Мужских бесед», справедливость и страстную партийность выводов, к которым приводит их Салынский. Герои «Мужских бесед». — это люди, облеченные высоким доверием партии и несущие столь же высокую ответственность перед нею. Это руководители нашего общества, от честности, таланта, деловых качеств и смелости которых в большой степени зависит его движение к будущему. Салынский пишет о том, что настоящий коммунист всем сердцем участвует в деле общественного и хозяйственного строительства, живет слитно с народом, бережет чистоту партии. Драматург, как и герой его пьесы секретарь крайкома партии Илья Кудинов, стремится смотреть «в глаза будущему… без всяких шор и чиновного трепета!..» и судит о настоящем с той степенью строгой взыскательности и суровой непримиримости к недостаткам, которая соответствует его представлению об этом будущем и отвечает его совести коммуниста.

Пьеса «Мужские беседы» написана Салынским в 1967 году, почти десять лет назад, но как свежо и современно воспринимается она сегодня.

В «Марии» драматург продолжает разговор, начатый «Мужскими беседами», и открывает новые, живые и важные оттенки постоянно волнующей его темы. Здесь Салынский дает высокоточное определение партийной работы как творческого труда, как призвания, как драгоценного таланта. Героиня Салынского, секретарь Излучинского райкома партии Мария Одинцова, сдержанна и чутка, проста в обращении и готова, если понадобится, идти до конца ради дела, ради людей. Она живет их интересами, думами об их завтрашнем дне: работая с тысячами, она внимательна к каждому. Чувство ответственности перед народом дает Марии право сказать от имени таких, как она, партийных работников: «Душу человеческую строим». Драматург объясняет право секретаря райкома Марии Одинцовой вести за собой людей ее бескорыстной щедростью и талантом человечности. Салынский создает образ лирический, но он разрабатывает гражданский аспект лирики: душевный мир Марии отзывчив и неразрывен с делом, которому героиня посвятила себя, — он-то и есть главный залог победы этого дела.

Почти во всех своих пьесах Салынский решает задачу раскрытия крупного характера, создания образа положительного героя наших дней. Но это вовсе не мешает драматургу зорко распознавать в окружающей действительности все то, что еще препятствует полному торжеству коммунистических идеалов. С особой нетерпимостью Салынский и любимые его герои относятся ко всякого рода проявлениям мещанства — к равнодушию, нравственной глухоте, мелочному здравому смыслу и узкому эгоистическому видению мира. Одну из своих пьес — «Ложь для узкого круга» — драматург специально посвятил разоблачению психологии мещанина. Понимая мещанство как социально-нравственное явление, Салынский показывает его многоликость, способность постоянно менять окраску, высокую приспособляемость и жизнестойкость. Именно поэтому его пьесы обнаруживают так много общего менаду на первый взгляд совершенно разными и, казалось бы, далеко отнесенными друг от друга персонажами: рьяный накопитель Янушкин («Забытый друг») оказывается где-то совсем рядом с осмотрительным чиновником по душе и призванию Рязовым («Мужские беседы»), себялюбец Чередняк («Долгожданный») с безукоризненной биографией и солидным послужным списком мало чем отличается от Тузиковой («Барабанщица») с ее выправленным по всем правилам паспортом, незапятнанным прошлым, и отличающейся удивительной сердечной черствостью, а высокоэрудированный и бездарный профессор Марягин («Летние прогулки») в какой-то момент начинает казаться дальним родственником героини «Лжи для узкого круга».

Салынский хорошо знает, что мещане словно тень следуют по жизни, являясь не только антиподами героев, но часто и «опасными спутниками»; они не любят «вытаскивать на свет» подлинную свою сущность, предпочитая прикрываться звучным лозунгом, цитатой и директивой, паразитируя на положительных началах действительности, спекулируя ими и мало-помалу их извращая. В своих пьесах Салынский становится беспощадным врагом фразы, не терпит готовых формул, заимствованных и затверженных слов, гладких и красивых сентенций. «В условиях нашей жизни человек не может быть одиноким», — это говорит Чуфаров, повинный в гибели Нилы Снижко («Барабанщица»); «маленький человек поднимается во весь свой гигантский рост», — это говорит Янушкин в пьесе «Забытый друг». Мы впервые ощущаем неясную тревогу за судьбу Селихова, любящего Дину Богданову, когда героиня «Опасного спутника» обращается к Николаю с призывом: «Так вспыхни же! Риск? Да, риск. Но сколько примеров… Одна женщина — врач, как ее?.. забыла фамилию… заразила себя чумой, чтобы испытать действие вакцины. Она думала о людях, она рисковала!» В этой бойкости языка, в этом удивительно точно найденном «как ее?..» схвачена и словно невзначай раскрыта близорукость сердца Дины. Но, ненавидя романтическую фразу, Салынский знает высокую цену истинной романтики — романтики выстраданного чувства и выношенной мысли, романтики поступка и подвига. Он знает силу слов, исходящих из души человека и зажигающих души окружающих его людей. Оттого-то он так хорошо чувствует фальшь пустого слова, за которым ничего нет, так нетерпим драматург к любому проявлению демагогии.

В этой книге собрано почти все, что Салынским написано для театра. Движется жизнь, вместе с ней развивается дарование Салынского, обогащается его ви́дение действительности, совершенствуется его драматургическое мастерство. Можно сказать, что в творчестве Салынского происходит неуклонное повышение уровня художественного мышления. Это вовсе не означает, разумеется, что каждая новая его пьеса превосходит своими достоинствами предыдущие: творчество — живой и сложный процесс; у Салынского, как и у всякого писателя, есть достижения бесспорные, есть пьесы и менее удачные. Речь здесь идет о плодотворной тенденции к творческому обогащению, она ясно просматривается в каждой из новых его пьес.

Если в ранних своих произведениях автор стремился все договорить до конца, исчерпать развитие сюжета, содержание характеров и движение судеб, то теперь он куда больше доверяет зрителю и рассчитывает на его сотворчество. Если прежде Салынский был иногда излишне определенен в обрисовке персонажей, чья сложность подчас подменялась некоторой заданной двойственностью, с самого начала очевидным несовпадением кажимости и сущности, внешнего и внутреннего в человеке (например, в «Опасном спутнике»), то сейчас драматург свободнее распоряжается жизненным материалом, ведет исследование жизни с большей осмотрительностью, последовательностью и глубиной, осваивает более сложные конфликты, которые исключают единомерность образов и однозначность оценок. Так, в «Марии» спор между Одинцовой и Добротиным идет не только впрямую, но по всему «полю» произведения, освещая все новые грани проблемы, черты характеров, охватывая все новые стороны жизни. Столкновение героев этой пьесы потому так принципиально, крупномасштабно, что в нем участвуют противники — союзники, которые делают одно общее дело, но по-разному представляют себе его цели, методы работы с людьми. Добротин не вмещается в привычные представления об «отрицательном персонаже» — это сложный характер, личность, обладающая немалыми достоинствами.

В творчестве Салынского заметна значительная эволюция и в понимании публицистики. Если раньше его граждански-активное, страстное отношение к жизни чаще всего реализовалось в тех или иных отдельных приемах, давало почувствовать себя главным образом в резкости локальных красок, то теперь оно определяет самую сердцевину его драматургического метода, получает выражение в лучших пьесах Салынского в широком и плавном развертывании действия, в освещении всего многоцветного богатства жизни, в высокой и безыскусной простоте обрисовки характеров. В «Летних прогулках» драматург приобщается к чеховской традиции, живущей в советском театре. Об этом свидетельствуют тонкость драматургического замысла писателя, обостренное внимание к психологическим подтекстам, передача переменчивости атмосферы действия, очень осторожное выявление поэтической темы, наконец, проникновенная манера речи.

При всей своей новизне «Летние прогулки» подтвердили верность драматурга мужественному и светлому взгляду на мир. Между прочим, эта пьеса позволила с особой остротой ощутить своеобразие композиционного мастерства драматурга. Салынский свободно и всякий раз по-новому распоряжается временем и пространством. В «Забытом друге» он дает последовательную цепь событий и заключает их в четкие рамки бытовой среды. В «Хлебе и розах» драматург прибегает к временным «сдвигам» и пространственным «рывкам». Во «Взорванном аде» он нарочито ломает временную последовательность и пространственную целостность. В «Марии» Салынский дает центральный образ в скрещении линий сюжета, в окружении монологов, в которых персонажи пытаются осмыслить свое отношение к Одинцовой. Но вот что интересно: финальный акцент в этих и многих других пьесах драматурга как бы вынесен «за такт», действие разрешается нарастанием нового конфликта, ставит героя перед новым препятствием. Развязка в пьесах Салынского часто читается как начало нового этапа жизни и борьбы героя. Финальная реплика «Забытого друга» — сигнал к бою, который поведет Григорий Карпов там, где со своим горем шел Терентий Гуськов. Николай Вережников продолжает героическую схватку с врагом. Мария Одинцова начинает новый, еще более трудный бой за будущее родного Излучинска… Вряд ли случайно в «Мужских беседах» пленум крайкома партии обрывается, по существу, на полуслове; в других пьесах мы расстаемся с Гавриилом Ивушкиным, Ниной и Яковом Мытниковыми, Борисом Куликовым и Надей Ольховцевой на самом пороге новой жизни, в которой, по словам драматурга, будет предостаточно «моментов взлета и моментов, когда возникает уныние». Салынский верит в непреложность движения жизни к свету, хочет, чтобы его пьесы «помогали человеку… понять, что самое главное, самое большое всегда еще впереди».

Пьесы Салынского разнообразны не только в тематическом отношении, по и по жанру, композиционному построению, они отличаются богатством драматургических приемов и своеобразным пониманием сценичности. Но и в сфере театральной выразительности Салынский сохраняет преданность ведущему принципу своего творчества: его произведения неизменно обращены к человеку, направлены к наиболее полному и яркому выявлению его духовной жизни, к ясному и исчерпывающему раскрытию общественной сути его бытия.

Почему в «Марии» сценическое действие мгновенно перемещается из дорожного шоферского барака в коридор управления Излучинской ГЭС, из кабинета секретаря райкома — на собрание партийного актива района? Потому что оно следует за героиней пьесы Марией Одинцовой, которой до всего есть дело, которая за все здесь, в Излучинске, ответственна. Почему так тесно заселено пространство этой пьесы самыми разными людьми, так спрессовано, сжато течение ее времени и стремительное движение сюжета? Потому что Мария Одинцова живет единой жизнью с народом, ей дорог каждый человек со всеми его волнениями и чаяниями, к каждому она торопится прийти на помощь, повсюду успевает и подчиняет ритму своей жизни само время. Почему так разорванно-фрагментарна композиция пьесы «Взорванный ад», так тесен ее событийный ряд, так порывист и синкопирован ритм ее действия? Потому что герой ее, Николай Вережников, ищет на «дне войны» союзников в борьбе против фашизма, тут все еще сложно, неясно, но схватка с врагом — смертельная схватка с превосходящими по всем статьям силами противника — уже началась.

В «Барабанщице», затем во «Взорванном аде» Салынский использует сильно действующий театральный прием «наплывов». Нила Снижко вспоминает о прошлом, Николай Вережников мысленно ведет напряженный диалог со своими друзьями и противниками по прежней жизни, говорит со своей матерью. Но этот возврат к прошлому отнюдь не воспринимается как информативная ретроспекция: «наплывы» возникают в самые трудные для героев минуты раздумий. Они являются объективацией их мысли, несут правду о сложнейших переживаниях героев, через которые те проходят по пути к подвигу. Театральный прием здесь передает и пробуждает в зрителе живые, незаемные эмоции, раскрывает сложность человеческой души и ее величие. Даже наиреальнейшим образом, казалось бы, с ненужной дотошностью переданная драматургом обстановка действия «Барабанщицы» — проходная комната в полуразрушенном доме, где живет Нила и через которую прямо с улицы без труда может пройти всякий, — теснейшим образом оказывается связанной с жизнью и борьбой героини. Нила в прямом и переносном смысле живет в перекрестье людских взглядов и пересудов, она ни минуты не принадлежит сейчас себе…

Сложность драматургической формы произведений Салынского — это результат своеобразия авторского восприятия жизни, итог углубленных раздумий о человеке и мире. Сложность пьес Салынского — это сложность проблем, выхваченных из самого кипения жизни, это сложность характеров, переданных со всей их ничем не сглаженной остротой и своеобычностью.

Особую роль в пьесах Салынского играют детали, подробности. Они возникают здесь не как набор безликих частностей или забавных курьезов, случайно привлекших внимание автора или введенных им в пьесу в поисках выигрышной театральности. Детали здесь всегда значительны, прочно срослись с героем: они становятся как бы продолжением его внутренней жизни во внешний мир. Салынский создает свои пьесы, как будто пишет прозу, так обстоятелен он в описании внешности персонажей, их повадок и манер. Не случайно он так часто сгущает подробность до символа.

Не потому ли так афористична речь героев Салынского и драматург так часто прибегает к монологам? Афоризм здесь — это сгусток мысли героя, луч света, направленный в тайники ого души. Монолог — прочная нить связи, протянувшаяся от героя к зрителю, форма исповеди, с которой персонаж обращается к валу. Б. Ромашов почти четверть века назад так прокомментировал речевые особенности пьес Салынского и своеобразие его обращения со словом: «А. Салынский не только пишет, но и видит и слышит то, что пишет, что очень важно для драматурга, потому что мы связаны с так называемой звучащей речью. Драматург обладает способностью так пользоваться репликами, что они делаются своего рода бумерангами — летят в зрительный зал, посылают интересные мысли и возвращаются обратно в его руки». Не только интересные мысли, — добавлю я от себя, — но и живые, неподдельные чувства. Потому что Салынский пишет свои пьесы о человеке и для человека, раскрывая богатства его внутреннего мира и пробуждая лучшие силы его души.

Произведения Салынского с успехом идут на сценах театров и обрели многомиллионную аудиторию. Творческая дружба связывает драматурга с видными театральными коллективами, талантливыми режиссерами и актерами. Многие постановки его пьес стали яркими событиями в театральной жизни нашей страны. В чем причина успеха драматурга и художников, ставших его единомышленниками? Не в том ли, что «театр Салынского» отвечает самым сокровенным потребностям советских зрителей, которые, по слову драматурга, «хотят смеяться и плакать в театре… сопереживать и волноваться, ждать исхода и разгадывать сложности психологии, следить за большой любовью, слышать страсть, вовлекаться в горячие идейные споры…»?

Да и может ли быть иначе? Ведь пьесы Афанасия Дмитриевича Салынского всегда «мужские беседы» о самом главном в жизни.

А. Якубовский

ИЛЛЮСТРАЦИИ

ОПАСНЫЙ СПУТНИК

Малый театр. 1954

Сцены из спектакля

Николай Селихов — В. Доронин

Дина Богданова — К. Роек

Андрей Корчемный — Е. Матвеев

ЗАБЫТЫЙ ДРУГ

МХАТ. 1956

Янушкин — В. Муравьев,

Шурик — Н. Гуляева,

Елена — Т. Ленникова,

Терентий Гуськов — П. Чернов,

Наташа — С. Мизери,

Григорий Карпов — М. Зимин,

Янушкин — В. Муравьев

Елена — Т. Ленникова,

Тамара — Е. Хромова

Григорий Карпов — М. Зимин,

Шурик — Н. Гуляева

ХЛЕБ И РОЗЫ

Театр имени Ленинского комсомола. 1957

Сцена из спектакля

Любаша — З. Кузнецова,

Тиунов — В. Всеволодов

Петька Тельнихин — Л. Марков,

Любаша — З. Кузнецова

Любаша — З. Кузнецова,

Гавриил Ивушкин — Г. Карнович-Валуа

БАРАБАНЩИЦА

Центральный театр Советской Армии. 1959

Нила Снижко — Л. Фетисова

Федор — А. Попов,

Нила Снижко — Л. Фетисова

Мика Ставинский — Д. Сагал,

Нила Снижко — Л. Фетисова

ЛОЖЬ ДЛЯ УЗКОГО КРУГА

Театр сатиры. 1964

Клавдия Бояринова — В. Васильева,

Илья Дичалов — Г. Левин

Оля — С. Тарасова,

Андрей Качурин — Ю. Козловский,

Мария Ипполитовна — Т. Пельтцер

ВЗОРВАННЫЙ АД

Центральный театр Советской Армии. 1965

Сцены из спектакля

МУЖСКИЕ БЕСЕДЫ

Театр Ванемуйне. Тарту. 1968

Ева — М. Койду,

Кудинов — Э. Коппель

МАРИЯ

Театр имени Вл. Маяковского. 1970

Константин Авдонин — Е. Карельских,

Анатолий Добротин — В. Самойлов,

Мария Одинцова — С. Мизери

Анатолий Добротин — В. Самойлов,

Виктор Матюшев — А. Преснецов.

Константин Авдонин — Е. Карельских,

Тамара — Л. Овчинникова

Лидия Самойловна — М. Бабанова,

Томбасов — Н. Прокофьев,

Мария Одинцова — С. Мизери

Сцена из спектакля

ЛЕТНИЕ ПРОГУЛКИ

Малый театр. 1974

Борис Куликов — В. Соломин,

Мишка Зевин — А. Потапов

Варвара — Р. Нифонтова,

Ольховцев — С. Маркушев

Сцена из спектакля

Примечания

1

Погоди, я тебе покажу! (нем.)

(обратно)

2

Я свободный человек и презираю вас (нем.).

(обратно)

3

Чистая доска (латин.).

(обратно)

4

Каким спортом вы занимаетесь? (нем.)

(обратно)

5

Мсье Ольховцев, не слишком ли дешево вы продаете свои сувениры? Это же, как говорится, изделия художественного промысла (франц.).

(обратно)

6

Если продавать их дороже, мсье Марягин, будет меньше покупателей и моя фирма разорится (франц.).

(обратно)

7

Черт побери! (испан.)

(обратно)

Оглавление

ОПАСНЫЙ СПУТНИК Драма в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЗАБЫТЫЙ ДРУГ Драма в трех действиях

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ХЛЕБ И РОЗЫ Драма в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

БАРАБАНЩИЦА Драма в трех действиях

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЛОЖЬ ДЛЯ УЗКОГО КРУГА Комедия в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВЗОРВАННЫЙ АД Драма в трех действиях

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

МУЖСКИЕ БЕСЕДЫ Комедия в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МАРИЯ Пьеса в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЛЕТНИЕ ПРОГУЛКИ Пьеса в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДОЛГОЖДАННЫЙ Пьеса в двух частях

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

АФАНАСИЙ САЛЫНСКИЙ, ЕГО ПЬЕСЫ, ЕГО ГЕРОИ

ИЛЛЮСТРАЦИИ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg