«Пьесы»

Пьесы (fb2) - Пьесы 2772K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Зот Корнилович Тоболкин

Пьесы

Журавли

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА В ДВУХ ЧАСТЯХ С ПРОЛОГОМ И ЭПИЛОГОМ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ЛЮВАВА СОХИНА.

МАТРЕНА ее мать.

РУШКИН (АЛЕКСАНДР).

ГАЛИНА его жена.

ИВАН его брат.

ЛИЗАВЕТА сестра Галины.

МИТЯ ДУТЫШ.

СЕРГЕЙ.

ХУДОЖНИК.

ТАНЮШКА дочь Александра Рушкина.

АННА ВАСИЛЬЕВНА.

ПРОЛОГ

У окна, за рабочим столом, — И в а н. Ему лет тридцать. Седина, затаенная печаль в глазах и сила, уверенная сила в руках, в лице, в голосе, негромком, как бы перетряхивающем всю жизнь.

За окном снег.

И в а н (посмотрев в окно). Под горку зимушка тронулась. Снежок этот — чистое баловство. Уж воды клекочут, уж прелью запахло… На земле пока грязновато. Весна… А вот погоди: причешет она кудерышки, глаза распахнет — залюбуешься… если выберешь такую минуту. Председателю некогда весной любоваться. А иной раз не удержишься, впадешь в лирику. Притворилась простушкой, посконное платьишко надела… Да знаю: махнет одним рукавом — снегу не станет, другим махнет — гуси-лебеди полетят. И журавли, и журавли… (Задумался, опустив голову.)

А с небес подали голоса птицы, прилетевшие из теплых стран.

(Стряхивая с себя задумчивость.) Вон они тянут, залетные! Слышишь, гуси летят? Слышишь, гуси летят… Как тогда, как тогда, много весен назад… Не из их ли стаи та отставшая журавлиха? Минувшей осенью нашла ее тетка Матрена у Пустынного озера.

Высвечивается угол комнаты в деревенской избе, здесь живут мать и дочь Сохины. В комнате  Л ю б а в а.

Входит  М а т р е н а.

М а т р е н а (в руках ее раненая птица). Вот, у Пустынного подобрала. Еле живенька…

Л ю б а в а (ей под тридцать, но возраст угадывается лишь по горечи возле губ, по усталым глазам). Может, отходим?

М а т р е н а. Канет. Эта уж не жилица.

Л ю б а в а. Птаха-то очень добрая. Верная птаха.

М а т р е н а. Верная, да к одиночеству несвычна. (Хлопочет над птицей.) Это бабе любая тоска посильна. Будет гнуться, будет былинкою вянуть, изовьет ее всю, иссушит, иссеребрит, исскуластит, а она — судьбе поперек — топчет многотрудную эту землю. Топчет, а тоски-то, а боли-то черпать не перечерпать.

Л ю б а в а. Это ведь только в молодости все розово, все надежно. А если молодость жеребенком-стригуном ускакала? Не дозовешься, не вернешь…

М а т р е н а. А дозваться бы, Любушка! А вернуть бы! Хоть ненадолго вернуть!

Л ю б а в а. И чего ты вдруг запричитала? Терпела же… Ну и терпи. Сама говоришь, бабе любая тоска посильна…

И в а н,  М а т р е н а  и  Л ю б а в а  у озера.

И в а н. Три сына, три света погасли в чужой, неприветной земле. Три раза по разу умирала тетка Матрена. Воскресла однажды, встретив на станции до синевы выжатого, ветром качаемого Павла Сохина. Из четверых Сохиных только муж и воротился с фронта. Еще и не оклемался, еще и раны не заживил, а уж впрягся в тяжкие председательские оглобли. Что тяжкие — свидетельствую: на собственной шкуре испытал. Через год прямо на поле прорвался осколок, открылось кровотечение. Умер Павел Сохин, зажав в окровавленном кулаке едва налившийся ржаной колосок. (Вытянув шею, прислушивается.) Сели. На журавлином болоте сели. Стало быть, задержатся. А что, место умно выбрано. И не нынешней стаей, даже не прошлогодней. Испокон тут садятся. Одни — только передохнуть, а утром, зорю подняв на крыльях, улетают дальше. А эти, верно, надолго. Ишь как по-хозяйски галдят! А та журавлиха не дождалась их прилета.

Ивановы мысли спутав, смолкнул вдруг хор журавлиный, будто устыдился чего-то. И над тихой тишиной, над сиреневым ветром, притаившимся меж бородавчатых бурых кочек, и надо всей землей возник одинокий, печальный стон. Сперва низко и рядом, потом выше и дальше. Все трое увидели вдруг над собой одинокого журавля.

Как усидишь дома, когда больно кому-то? Журавль тревожно и чутко завертел узкою головой, словно верил еще, что найдет что-то, давно потерянное, и трубил, трубил…

Л ю б а в а. Мам, уж не подружку ли он свою ищет? Не нашу ли журавлиху? Не забыл ведь, прилетал сюда из дальних, из заморских стран…

М а т р е н а. И горе свое принес, будто у нас горя мало…

Л ю б а в а. Мало-много — не в том суть, мама. Совсем не в том…

М а т р е н а. Тоскливо мне что-то. Под сердцем сосет. А он еще тоски нагоняет.

Л ю б а в а. Мечется, плачет… Ах, бедняга! Эй, не задень за каланчу!

М а т р е н а. Заденет — песне конец. Ну, чего расстонался? Нету ее, журавушки-то! Нету! В прошлом году сгинула.

Л ю б а в а. Возьми меня, горюн! Полечу… Возьми! Вдвоем веселее.

М а т р е н а (уловив смену ее состояния). Давай-ка поплачем, дочь. Давай поплачем.

Л ю б а в а (качает головой, а слезы текут, текут). Нет, видно, не летать мне журавушкой.

М а т р е н а (гладит ее растрепанные волосы сухою жесткой ладошкой). Зачем, Любава? Земля-то для нас. Вот и ходи по земле.

И в а н. На болоте затишье. Устали птицы после долгого перелета. А этот все еще носится, зовет подружку.

Выстрел. Загомонила, взроптала птичья стая и снялась с облюбованного места.

Матрена и Любава кинулись на звук выстрела. Любава первой подбежала к искалеченной груде перьев. Еще недавно это была красивая, гордая птица. Беспомощно, словно цветок на сломанном стебле, завернута голова. Неестественно выгнуты крылья. Сердце пока колеблется…

Л ю б а в а. Жив еще… бьется сердечко!

М а т р е н а. Глохнет. Вон и глаза потускнели. Сердце не маятник, не раскачаешь.

Л ю б а в а. Не дрогнула рука у кого-то.

Входит  М и т я  Д у т ы ш. Он с ружьем.

М и т я. Чо сцапала? Не для тебя подстрелил. Перо-то председательше на перину. (Глумливо подмигнув.)

Л ю б а в а (яростно опечатав его по щеке). Нна, нна, погань!

М и т я (клацнув затвором). Уг-гроблю-ю!

Любава, впадая в неистовство, бьет его справа, слева. М и т я, кинув ружье, убегает. Уходит и  М а т р е н а.

И в а н. Это встреча-прощание. Ею закончится наша история…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Застолье. Провожают новобранцев. Вокруг стола  в с е  д е й с т в у ю щ и е  л и ц а. Тосты. Молодежь поет одну за другой веселые песни. И в а н  в стороне. Тут он лет на десять моложе.

И в а н. Деревня наша — Чалдонка, колхоз «Заря». Только на моей памяти раз восемь менялись в «Заре» председатели. Сколько раз менялись, столько же раз переносили правление колхоза из Чалдонки в Локтанову, в соседнюю бригаду. И наоборот. Смотря по тому, откуда родом был председатель: отзвуки давнего соперничества деревень, которые ни в чем не желали уступать. Раньше, бывало, ссорились по всякому поводу, увечили друг друга, бороды драли. Теперь присмирели. Времена изменились. Да и молодежи, вспыхивающей как порох, поубавилось. В двух бригадах едва ли полтора десятка парней наберется: миграция. От этой миграции у многих председателей мигрень разыгрывалась. И жить стали лучше, а не держатся люди. Школу кончают — в город. В армию уйдут — не воротятся. Вот и из нашей партии новобранцев вряд ли кто вернется в колхоз. Председателем нынче, девятым по счету, мой брат Александр.

Р у ш к и н (врезаясь в песню). Служите там, себя не роняйте. А срок выйдет — домой. Землю надо пахать. И хлеб выращивать надо.

Г а л и н а. Себе-то пореже наливай.

Р у ш к и н. Это я от расстройства. Кадры безвозвратно теряю.

С е р г е й. Пой, ласточка, пой. Мы уйдем — другим петь будешь…

Р у ш к и н. Бегунок! Весь в отца! Тот тоже где-то на стороне удачу ловит.

М и т я. Удача не блоха: в своем вороте не поймаешь. Я вот, примерно сказать, пол-эс-эс-эра изъездил, пока тут корни пустил.

Р у ш к и н. Пустил, а что пользы? Сорняк…

Л и з а в е т а. Переключайтесь! Ребят провожаем.

Г а л и н а. У кого что болит.

С е р г е й (лихо). А я говорю, на Лиговке такие кабаки…

Молодежь подхватывает: «Кабаки…», «Какие кабаки!..»

М а т р е н а. Раньше на проводинах грустное пели. Теперь блажат, ровно на покос едут.

Р у ш к и н. А немногим дальше. Отдежурят три года — и гуляй. Это нашего брата прямо с колес на позиции бросали. Мы с твоим Андрианом еще и винтовки в руках не держали, а попали сразу в пекло.

М и т я. Мне во сне довелось повоевать. А то бы необходимо отличился…

Г а л и н а. Ваня, ты чего там прячешься? Подсаживайся ближе да спой!

М а т р е н а. Петь-то он мастер… Эй вы, глотки драть не устали?

Л и з а в е т а. Была бы причина… петь согласны хоть до второго пришествия.

Р у ш к и н. Кабы путное что пели, а то про какую-то Лиговку. Спой, братан, что-нибудь позадумчивей.

И в а н. Не умею я при народе.

Г а л и н а. Застеснялся, до самой маковки покраснел.

Р у ш к и н. Чего краснеть? Другие вон совсем без голоса — рычат по радио и нисколь не тушуются.

М а т р е н а. Пой, пой, Ваня!

Иван смотрит на Любаву. Та шепчется о чем-то с Сергеем.

И в а н (под баян).

«Гуси-лебеди летели и кричали, видно, дальнюю почуяли беду. Только люди ничего не замечали, мирно женщины пололи лебеду».

Л ю б а в а (тихо). Как-то неудобно, Сережа. Все здесь, а мы исчезнем.

С е р г е й. Проститься-то надо.

Л ю б а в а. Тогда идем на наше место, к Пустынному.

Л ю б а в а  и  С е р г е й  под шумок исчезают.

И в а н (не заметил их ухода, он весь отдался песне).

«А во ржище ребятишки голосили, А отцы их возводили новый дом. Эй вы, люди! Что ж вы, люди? Вся Россия, вся Россия уж охвачена бедой. Птицы вещие, скажите им, скажите, чтоб оставили меж бревен топоры. Эй вы, милые! Идите же, сушите своим суженым в дорогу сухари. Гуси-лебеди летели в чистом поле, протрубив в тот час нам дальнюю беду. Мы резвились, наши матери пололи, наши матери пололи лебеду».

На берегу Пустынного озера.

С е р г е й (расстелив пиджак на траве). Травешка проклюнулась. Через неделю посевная начнется.

Л ю б а в а. До чего зеленая — трогать боязно!

С е р г е й. Слезы-то к чему? Хорошо ведь.

Л ю б а в а. Потому и слезы, что хорошо.

С е р г е й. Любушка, заветная моя!

Л ю б а в а. Подснежники, Сереженька… Тут подснежники, не сомни.

С е р г е й. Закрой глаза! Я прошу, закрой!

Л ю б а в а. Милый, милый… единственный!

С е р г е й. У меня такое предчувствие, будто вот-вот все это кончится.

Л ю б а в а. Да как же кончится, если мы сами не захотим? Сроду не кончится, Сережа!

С е р г е й. Три года солдатскую лямку тянуть… три года! За это время всякое может случиться.

Л ю б а в а. Ничего не случится. Я ждать буду. Сколько понадобится, столько подожду.

С е р г е й. А если вдруг?.. Мало ли… Мне верной останешься?

Л ю б а в а. На всю жизнь. Я это умею.

С е р г е й. Люблю тебя! Даже не знаешь, как люблю.

Л ю б а в а. Знаю. Теперь я все на свете знаю. (Поднимается, оправляет платье. Увидав измятые цветы, виновато.) Цветы-то, Серега, подснежники-то… зачем мы их? Все измяли, извозили…

С е р г е й. А, пусть. Нарастут другие.

Л ю б а в а. Другие, да не такие.

С е р г е й. Ну что ты, право! Цветов ей жалко! А меня увозят — не жалко.

Л ю б а в а. Грустно мне, Сережа. Будто обронила что и найти не могу.

С е р г е й. Если меня обронила, вот он я, Любушка. Можешь поднять и поцеловать.

Слышно, как их зовут.

Пойдем.

Л ю б а в а. Давай здесь простимся. При людях не хочу.

С е р г е й. Да ведь не краденое. Через три года поженимся.

Л ю б а в а. Вот через три года и пусть все узнают. А пока… давай здесь.

Снова зовут. Издали под гармошку слышится частушка:

«Милый в армию уехал, сам замочек мне купил. Только ключик от замочка взять с собою позабыл».

С е р г е й. Лизавета дробит. Вот кому весело-то! Птаха бездумная.

Л ю б а в а. Это только кажется так. Ты ее просто не знаешь.

С е р г е й. Чего там! Вся на виду.

Л ю б а в а. Пиши каждый день. Ладно?

С е р г е й (кивнув). И ты пиши. Не скоро увидимся.

Л ю б а в а. Постарайся в отпуск приехать.

С е р г е й. Если отпустят. Армия ведь. Там с нашими желаниями не считаются. Ну, помни об этом дне, Люба. Слышь?

Л ю б а в а. Лишь бы ты не забыл. А я не забуду.

Зовут. Поцеловав ее, С е р г е й  уходит. Его подхватили приятели. Любава смотрит им вслед.

Подходит  И в а н.

И в а н. Ищу тебя везде, а ты прячешься.

Любава молчит.

Расстроена… Серега обидел, что ли?

Л ю б а в а. Никто меня не обидел. Никтошеньки…

И в а н. Ну добро, коли так. (Сжал кулак.) А то я… Все, значит, как надо?

Л ю б а в а. Все, как надо.

И в а н. Что ж ты скрываешься? Если б не узнал издали по платью — уехал бы, не простившись. Как лилия, белеешь… (Увидел, что платье перепачкано и смято.) Эх, Любушка…

Л ю б а в а (резко, замахнувшись на него). Чего ты прилип ко мне? Чего прилип?

И в а н. Лучше б ослепнуть. Или родиться слепым. (Пятится от нее.)

Любава наступает.

Приближается  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а. Вот они где воркуют, голубчики! Клюв в клюв! Сладко-то как! Ах, как сладко!

Иван отпрянул.

Куда ж, думаю, Ванечка запропал? А он тут любовь крутит! Схлестнулись, стало быть, не оробели? Скоро вы! А я там чирикаю, народ потешаю…

И в а н. Молчи, Лиза!

Л и з а в е т а. Не глянется? А Любе ничего, видать, поглянулось. Может, мне в сторонку отойти, Любушка, подружка моя дорогая? Моргни, я отойду. Могу и ладошкой прикрыться. Любитесь, пока я добрая!

И в а н. Лизавета, лучше помолчи!

Л и з а в е т а. Они тут в лошадки играют, а я молчи! Стыдливые какие! Не буду молчать! Кричать буду, чтобы все знали про вас, про бесстыжих!

И в а н (тряхнув ее). Скоро уймешься, сверчок? (Оттолкнул.)

Л и з а в е т а (увлекая его за собой, падает). Би-ить?! Меня бить? За Любку? Ну, бей, бей, собачья душа! Пинай! Топчи! Вот ее, любовь-то мою, как попирают!

И в а н. Отпусти! Вцепилась… словно в добычу.

Гудок паровоза.

Л и з а в е т а. Не беги, не беги, ягодка! Побудь… не со мной, так с Любавой. Вы с ней пара на все сто.

И в а н (освободившись). Из-за тебя к поезду опоздаю. (Уходит.)

Л и з а в е т а. Скажи мне, подружка… скажи: было у вас с Иваном?

Л ю б а в а. Не тронь меня, слышишь? Я и без вас счастливая.

Л и з а в е т а (едко). Еще бы! Вон как тебя осчастливил… Платье-то ввек не отстирать.

2

У Сохиных. Л ю б а в а  перебирает письма. Диктор по радио сообщает о событиях на восточной границе.

На улице  И в а н. Он без погон, но в форме. Сидит на лавочке. Одна нога гнется плохо. И потому он с палочкой.

И в а н. А трех лет я не прослужил. Как-то с обхода вернулся, спал. Команда «В ружье!» разбудила. Вскочил, а там уж через границу лезут… Ранили меня. Недавно из госпиталя выписался.

Подходит  М и т я, мелкорослый, щуплый мужик, в нелепой шапке.

М и т я. Отдышался, вояка?

И в а н. Почти что.

М и т я. Дай-ка папироску, а то я спички дома оставил. (Закуривает.) Выздоравливай, да шуруй ко мне в помощники.

И в а н. В начальство выбился?

М и т я. Выдвигают. А выдвигать перестанут, я живо председателя свергну.

И в а н. Да ну?

М и т я. Не веришь? А до Александра восьмерых кто сверг? Необходимо я. Речугу на собрании выдам — народ сразу ухо вострит. А я помолчу да еще раз выступлю. Тут уж мнение складывается. Мнение в наше время — все! Потому и угождает мне начальство. Тот же Александр… Тебе, Митрий, нельзя тяжелое подымать, говорит. Мы, говорит, необходимо руководящую должность по твоему уровню подыщем.

И в а н. И подыскали?

М и т я. Спрашиваешь голодного про аппетит… А кто щас на ферме ночным заведующим? То-то. Есть при мне вакансия кочегара… Устраивайся!

И в а н. Я уж как-нибудь на тракторе.

М и т я. Не хочешь в кочегары — иди бригадиром или учетчиком… с пупа не сорвешь. У нас все мужики в командном составе. Мало их, мужиков-то, беречь надо.

И в а н. Женщин, по-твоему, беречь не надо?

М и т я. Что их беречь? Сами уберегутся, пилы деревянные. Моя вон семь раз меня пилила… пока к другому не ушла. Тот чудик света при ней не взвидел. Говорят, два раза из петли вытаскивали. А я ничего, здравствую. Служба не пыльная. Днем свободен. Могу на охоту смотаться, могу книжку почитать. Культура!

И в а н. Книжки почитываешь, а газетку вчерашнюю читал?

М и т я. Политинформация не по моей части. Про шпионов — это да! Или еще про инопланетные полеты.

И в а н. Образованный! А что под носом творится — не знаешь. Корма-то опять на ползимы заготовили!

М и т я. Америку открыл! Меня это не прижигает. Даже лучше еще: к весне кон-тин-ген коров поубавится.

И в а н (сердито гасит папироску, закуривает снова). Поустраивались на теплые места. Женщины хрипок за вас гнут.

М и т я. Всяк за свою должность в ответе. Коров у меня не крадут, телят — тоже. Так что все в полной номенклатуре. Дай-ка еще одну на дорожку! (Берет папироску, закладывает за ухо.)

Но Иван выхватил ее, смял и, стуча палкой, ушел. В избу Сохиных входит  М а т р е н а, стонущая, согбенная. Долго и остервенело трет распухшие суставы. Располневшая Любава вытирает слезы.

М а т р е н а (оглядев дочь). Вот она, жисть-то, вертит как! Неласкова она к бабам. Опять письма перечитывала?

Л ю б а в а. Что мне еще осталось?

М а т р е н а. В институт свой когда поедешь?

Л ю б а в а. Не поеду, стыдно мне там.

М а т р е н а. В деревне не стыдно? Больше того, поморгать пришлось! И поделом. Знала, на что решалась. Собирайся давай! Без учения человек хуже крота.

Л ю б а в а. Как я одну-то тебя оставлю?

М а т р е н а. Как раньше оставляла? Сдашь экзамены — и домой. Собирайся! Я груздков достану из погреба. В тягости завсегда тянет на соленое. (Уходит.)

Любава собирает чемодан.

(Возвращается. Чашку держит локтями.) Я тут ма-ахоньких навыбирала. Махонькие-то доле сохранятся. (Морщится от боли, чуть не опрокинула чашку.) У, холера!

Л ю б а в а. Чего ты, мама? Чего морщишься?

М а т р е н а. Лестница эта чертова! Сколь раз заменить хотела… С верхней перекладины в погреб ухнула. Недотепа!

Л ю б а в а. Ушиблась?

М а т р е н а. Ушибчись вроде не ушиблась. А тут вот вроде хрустнуло.

Л ю б а в а. Надо Лизавету позвать! Вдруг сломала…

М а т р е н а. Так уж и сломала. Груздки-то в банку склади да прикрой получше. И всяким там не раздавай, самой пригодятся. Ну, посиди перед дорожкой!

Л ю б а в а (неловко спохватилась). Я книжку у Лизаветы оставила. Очень нужная книжка.

М а т р е н а. Вечно у тебя не слава богу! Беги живо!

Л ю б а в а  уходит. Матрена, укачивая поврежденные руки, чуть слышно стонет, выглядывая в окно.

Вскоре появляются  Л ю б а в а  и  Л и з а в е т а, гибкая, быстрая, как электрическая искра.

Л и з а в е т а. Шла из Локтановой от больного. Дай, думаю, тетушку проведаю. Как-никак на ее руках выросла.

М а т р е н а. Так я и поверила! Поди, на свиданку к кому летала… (Любаве.) Книжку-то взяла у нее?

Л ю б а в а. Позже возьму. Лиза, посмотри, что у мамы с руками?

Л и з а в е т а (ощупывая руки). Оплошала, тетушка? Ай-ай! Похоже, перелом. В больницу надо.

М а т р е н а. Придумала — в больницу! Коров-то я на кого брошу! И дом без присмотра.

Л и з а в е т а. Не заботься. Найдут замену. За домом я пригляжу.

М а т р е н а. На тебя понадейся! Устроишь тут ералаш. Ехать мне, что ли, дочка?

Л ю б а в а. Поезжай. А то будешь тут маяться.

Л и з а в е т а. Не тяни, тетка. Как раз машина едет в район — добросят.

М а т р е н а. Тогда вместе поедем. Одевайся, Любава!

Л ю б а в а. Я не поеду.

М а т р е н а. Это как — не поедешь?

Л ю б а в а. Вот так — не поеду, и все.

М а т р е н а. Ремня захотела? Не погляжу, что сама без малого мать. Высеку! Ой, рученьки-то мои! О-ох, дух задавило!

Л ю б а в а (подмигнув Лизавете). Лиза учебник мой не нашла… Вот найдет — и поеду. Завтра поеду.

М а т р е н а. Ну, гляди. Только до завтрева. Ты, Лизка, хоть тресни — найди ей книжку.

Л и з а в е т а. Найду, найду. Никуда ваша книжка не денется.

Л ю б а в а (поспешно одевает мать). Лечись там, за меня не волнуйся. (Поцеловала, вывела на улицу. Возвратившись, оглядела себя в зеркале.) С приездом, Любовь Павловна. (Достала письмо Сергея, читает, не глядя в листок.) Я думал, любовь — одна только радость. А вот люблю — и грустно. Пройдет еще много-много дней до того часа, когда мы свидимся и тоска наконец утихнет. Ведь так просто: приехать и увидеться. Но мы не вольны. Мы только ниточки в громадном и сложном клубке мира. И что бы мы ни хотели, что бы ни думали — все будет так, как предусмотрено логикой клубка. Я только хочу верить, что предусмотрено все разумно и справедливо. И ничто не мешает нашему счастью. А ты веришь, родная?..» (Заплакала.)

В дверь без стука просунулся  Р у ш к и н, щекастый, улыбчивый.

Р у ш к и н. Здорово ли живешь, Любава?

Л ю б а в а. Вашими молитвами. Проходите, Александр Семенович. (Собрала письма, спрятала.)

Р у ш к и н. Газетки почитываешь? (Достал папиросу, нерешительно замялся.)

Л ю б а в а. Курите.

Р у ш к и н. Так вот я и говорю… в свете последних событий… Коров доить некому. Тетку, слышал, в район увезли. Одна доярка в декрет ушла. Две в город усвистели. Аховая создалась ситуация! Ты, Любава, девка образованная, на зоотехника учишься… советуй. Как выкарабкаться из нее?

Л ю б а в а. Ума не приложу.

Р у ш к и н. Стало быть, один я должен прикладывать.

Л ю б а в а. Прикладывать или прикладываться?

Р у ш к и н (словно не понял). А?

Ответа нет.

В институт когда поедешь?

Л ю б а в а. До весны отложила.

Р у ш к и н. Да ну?! Вот удача! Может, заменишь ненадолго Матрену? В конторе-то обойдутся без тебя. Счетовода легче найти. А доярки у нас ценятся выше, чем балерины. Нету их в колхозе. Нету, так в кузнице не выкуешь. И на базаре не купить. А кадры, как известно, решают все.

Л ю б а в а. Что ж, придется идти в доярки. Раз они выше, чем балерины.

Р у ш к и н. Выше, Любушка, много выше! Те только и умеют ногами дрыгать. А эти — кормилицы наши! Выручай, а то ведь я задымлю с горя.

Л ю б а в а. Сейчас-то по какому поводу выпил?

Р у ш к и н. Сын у меня родился! На пять килограммов боровок! Пахарь будущий! Уж его-то я не пущу в город! Я его землю пахать заставлю!

Л ю б а в а. Значит, вашего полку прибыло?

Р у ш к и н. Полк не полк, а пол-отделения наберется. Пять солдатиков да две девки!

Л ю б а в а. Поздравляю. Надо бы что-нибудь подарить новорожденному.

Р у ш к и н. Ты уж подарила… выручила — вот и спасибо. (Собирается уходить.) Да, я вот еще что хотел спросить… не серчай за любопытство. С братом моим ты что сотворила? Спать разучился… отаптывает по ночам твои завалины.

Л ю б а в а. Пускай возьмет сонных порошков у Лизаветы.

Р у ш к и н (невесело). Шутишь? Х-ха-ха. А ему не до шуток.

Л ю б а в а. И мне не очень весело, Александр Семенович. Душа кровью исходит, а я молчу.

Р у ш к и н. Моя бы Галина так помалкивала… Чуть чего — зубы показывает.

Л ю б а в а. Поменьше за воротник заливай.

Р у ш к и н. Не пил бы… жизнь вынуждает. Вон он, колхоз-то, весь рассохся. А я как-никак председатель. Стало быть, больше всех в том повинен. Ну, Люба, не подведи виноватого.

Л ю б а в а. Придется выручать… в свете последних событий. (Надев на себя материнский халат, уходит.)

Прошли дни.

Л ю б а в а, еще более располневшая, кормит  М а т р е н у  поздним ужином. Переступает осторожно, хранясь.

М а т р е н а. Училась — не доучилась. Как я же, темной останешься. Для того ли гнулась я на тебя?

Л ю б а в а. Шаньги-то стынут, мама. Холодные шаньги вовсе и не шаньги. Кушай на здоровье!

М а т р е н а. Чего ты меня наталкиваешь? Дите я, что ли? Сказывай, как жила без меня.

Л ю б а в а. Жила не хуже людей.

М а т р е н а. Материна работушка по душе?

Л ю б а в а. Хочешь верь, хочешь нет, а мне нравится.

М а т р е н а. Ехала бы ты в свой институт. Поди, не поздно еще?

Л ю б а в а. Теперь уж до весны не поеду. Я так и декану написала. Весной сдам за оба семестра.

М а т р е н а. Что за девка, что за самовольница! Вон чего выкомаривает. Иди-ка сюда, я тебя за патлы твои оттаскаю! (Погладила дочерины волосы, иссеребренною головою уткнулась в набухающую грудь ее.)

Л ю б а в а (теперь она гладит мать по голове). Мам, а помнишь, как ты мне в детстве красных петушков приносила?

М а т р е н а. Нашла о чем поминать!

Л ю б а в а. Гостинцы-то дорогие были, мама. Не за деньги дорогие! (Стелет постель.)

Г о л о с  И в а н а. Верно, Любушка, верно! Бывало, нагрузит мать телегу картошкой и тащит на себе верст за двадцать. Тащит да покряхтывает. Ни грязь ей, ни лужки с протоками — не препятствие. Довольна: сумела уломать бригадира — отпустил на базар. Старается не замечать, что ссохшиеся бродни растерли до крови ноги, что вспух и горит багровый рубец от заплечного ремня, что резкая боль в затылке… Тащит мать, а дороге конца не видно. Терпение женщины длинней самой длинной дороги. (Пауза.) После воротится домой, перешагнет порог, руку из-за спины — и явит Любаве диво невиданное: сладкого петуха на палочке. Ах, как чудно блеснет петух холеным гладким крылом своим! Как повернется на единственной ножке… но не вскрикнет. Зато вскрикнет Любава от счастья и, трепетно приняв его, ткнется пенною головенкой в гудящие материны ладошки. (Пауза.) Ах, петухи, петухи, гордецы леденцовые! Добрая, светлая душа вас придумала! Сколько душ детских обласкано вами! Сколько глазенок ясных светилось вот так же радостно и зоревато! Петя, петушок, непростой гребешок! Махонькое сладкое чудо нашего нелегкого детства!

Любава стелет постель: себе на голбце, матери — на кровати.

Л ю б а в а. Ложись, мама. Небось отвыкла от домашней постели?

М а т р е н а. Маленько с богом поговорю. (Становится перед иконой Троеручицы.)

Л ю б а в а. С войны не молилась. Что вдруг к богу потянуло? Нету его, мама. Все это выдумки.

М а т р е н а. А может, и есть, Любушка! Может, он властен над людьми. Или уж помер навсегда в человеке и впредь не воскреснет?

Л ю б а в а. А хоть и так, какая в нем польза? Мы много теряли, мама. Потерять то, чего никогда не было, не жалко.

М а т р е н а. Помолюсь. Меня не убудет. (Молится, но очень неловко. Огрубевшие пальцы никак не складываются в крест.)

Любава ложится.

(Отговорив путаную свою молитву, замирает. Пальцы прижаты у лба. Медленно поднимается с колен.) Спишь?

Любава не отзывается.

На цыпочках крадется к ее постели, благословляет и останавливается подле портретов мужа и сыновей. Свет выхватывает теперь только лица: уплаканное Любавино, скорбное — матери и лица на снимках.

Из черной тарелки радио — жирное меццо: «У любви, как у пташки, крылья…» Радио вдруг захлебнулось, захрипело. Матрена выключила его.

На улице всхлипнул баян, слышится песня. Голос Ивана: «Гуси-лебеди летели и кричали…»

М а т р е н а (подойдя к окну). Дурашка ты! Чего гоняешься за ней? Ведь ей родить скоро… (Выключает свет.)

3

На ферме.

Л ю б а в а моет после дойки руки. Тут же  М и т я.

М и т я. Бабы сопляков своих так не обихаживают, как ты коровенок. Да хоть бы коровы-то путные, а то все ребра на виду.

Л ю б а в а. Когда-то и они были путными. А если руки приложить — будут еще.

М и т я. Фан-та-зии! Но вообще-то старайся. Хозяйка из тебя необходимо дельная выйдет.

Л ю б а в а. Шел бы ты в конюховку, картежники тебя заждались.

М и т я. Двину. Я везде поспевать должен: народ веселю. Где я, туда все сбегаются. Слышь, Любава, а что, если мне в артисты податься? Им, говорят, большие тыщи платят?

Л ю б а в а (оглядев его). Забракуют тебя.

М и т я. Рылом, что ли, не вышел?

Л ю б а в а. Рыло тут ни при чем. Артисты тоже некрасивые бывают. Вся загвоздка в шапке. Увидят — враз забракуют.

М и т я. В шапке, значит? Ну, шапку можно и сменить. Правда, ум в ней большой заложен. Сам-то я придурок. А шапка умная. Она все решения за меня принимает.

Л ю б а в а. То ли ты напускаешь на себя, то ли в самом деле немножко… того?

М и т я. Любопытно? Что ж, займись моим инте… ин-тел… интерьером.

Л ю б а в а. Мудреный ты человек. Иной раз такое загнешь — диву даешься.

М и т я. Во всей этой диалектике бабы виноваты. Сама посуди: ребятенок еще во чреве, а уж ему вся женская вздорность с кровью передается. Мужики тут непричинные. Они вроде поливальщиков. Ежели куролесим порой, ежели на дыбки становимся — бабью породу вини во всем в этом.

Л ю б а в а. Говоришь ты много… И часто глупости говоришь.

М и т я. От скуки, Любава. Атмосфера вокруг такая скучная. Мне бы на войну, хоть паршивенькую. Там бы я себя показал! Ведь я первостатейный стрелок! Белке в глаз попадаю.

Л ю б а в а. Болтун ты первостатейный! Болтаешь чепуху, а в глазах — тоска желтая.

М и т я (благодарно). Пожалела?.. Ну… не забуду. Сонька-то бросила меня. Как сыч живу, щели на потолке считаю… (Уходит.)

Г а л и н а  пришла. Она уплакана.

Л ю б а в а. Ты чего, Галя? Что случилось?

Г а л и н а. Опять загуля-ял… неделю не просыхает.

Л ю б а в а. Это пройдет, пройде-ет! Он у тебя добрый, честный. И любит. Сама слыхала, как он говорил: я-де во всем белом свете одну-единственную женщину уважаю.

Г а л и н а (перестав всхлипывать). Уважает, а сам ударил вечор.

Л ю б а в а. Спьяна, что ли? Поди, пьяного пилила?

Г а л и н а. Был грех. По косточкам все достоинства разобрала.

Л ю б а в а. Пьяного-то какой прок воспитывать? Ты трезвого жучь.

Г а л и н а. Он ни трезвый, ни пьяный не понимает. Одно на уме.

Л ю б а в а. Войди в его положение, Галя: колхоз на плечах. Целый колхоз! У тебя семеро ребятишек — и то жалуешься.

Г а л и н а. Правда, Любушка, твоя правда! Так-то он сроду не буянил. Выпьет — хоть лен из него мни. А вечор пришел после правления расстроенный. Да я накинулась…

Л ю б а в а. Ты лучше поддержи его лишний раз. Ссориться-то не хитро.

Г а л и н а. Язык — комар. Ты-то, Любушка, где всему этому научилась? Все разумно у тебя, все к месту.

Л ю б а в а. Где, как не у матери? Она сроду отца худым словом не попрекнула. Потому и жили душа в душу. А уж мама за себя постоять умеет.

Появился  Р у ш к и н. За ним, тузя его по спине, семенит  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а. Опять надрызгался, христовый!

Р у ш к и н. Пьют и звери и скоты. Мне по должности положено. Должность такая каторжная! Вчера опять четверо заявления об уходе подали.

Л и з а в е т а. Еще десятеро подадут: вот гулянок-то будет!

Р у ш к и н. Тогда кину все к чертям собачьим… в свете последних событий!

Л и з а в е т а. Не кинешь. Ты человек несвободный. А Гальку не тронь. Затуркал ее всю, разогнуться не даешь.

Г а л и н а. В своей семье обойдемся без указчиков! Вышли из возраста.

Р у ш к и н (удивленно). Гляди ты, жена-то у меня… Галина-то… по-государственному мыслит?! Эй ты, пичуга! Учись у старшей сестры!

Л и з а в е т а. Детей плодить да от мужа колотушки получать? Это не про меня.

Р у ш к и н. Без детей, без мужа хошь жизнь прожить? На корню засохнешь.

Л и з а в е т а. Зато сама себе госпожа. И ребра никто не считает.

Р у ш к и н. Вон вы как повернули! Я ее раз в жизни толкнул… и казнюсь, казнюсь, Галя! Хошь, на колени перед тобой стану? (Стал.) А ты наплюй мне в глаза. Наплюй, милка!

Л и з а в е т а. Кабы в твои щелки можно было попасть! Не глаза ведь — намек только.

Г а л и н а. Помолчи. Не тебе нас судить. Помолчи.

Р у ш к и н. Лапушка! Ла-апушка.

Л ю б а в а. Трудно ей тут, Александр Семенович! Все-таки семеро на шее. Ты восьмой.

Л и з а в е т а. Те хоть сосут — и ничего больше, а этот еще и брюхатит.

Р у ш к и н. Лизка! Ты меня доведешь!

Л ю б а в а. Вымотали ее ребятишки. Неужели не можешь определить, где полегче?

Р у ш к и н. И определю! Ей-боженьки, определю, ежели такая думка появилась!

Г а л и н а. Да что вы заладили? Мне и здесь не пыльно.

Р у ш к и н. Ну, гляди ты! Золото баба, чистое золото!

Л и з а в е т а. С тобой и золото помедеет.

Р у ш к и н. Ух и варначка ты, Лизка! Изварначилась со своими клизмами! Бери с Галины пример. Может, человеком станешь.

Л и з а в е т а. Какой я ни есть худой человек, а водку по утрам не хлещу. Где опять насосался?

Р у ш к и н. Пуртова провожал. В леспромхоз наладился Пуртов.

Л и з а в е т а. Скатертью дорога.

Р у ш к и н. Скатертью?! Да он лучший мой тракторист! Ежели все лучшие побегут, с кем останусь? Тебя на трактор не посадишь.

Л и з а в е т а. Митю вон посади. Ходит, углы огибает.

Затемнение.

Г о л о с  И в а н а. Так вот нешумно живет обезлюдевшая моя деревенька. Текут будни день за днем. Порою праздники случаются. В первую зиму мою после армии собрались мы у брата. Лизавета пригласила сюда тетку Матрену и Любаву.

В комнате Рушкиных. У стола хлопочет  Г а л и н а. Тут же тихонько прикладывается к рюмочке сам  х о з я и н, делая вид, что помогает жене. Здесь  Л и з а в е т а  и гости, М а т р е н а  и  Л ю б а в а.

Л и з а в е т а. Ну вот, гостей привела. Явились, идти не хотели.

М а т р е н а. До гостей нам… девка (взглянув на дочь) последние дни дохаживает.

Л и з а в е т а. Самое то. На глазах у нас будет. Хуже, если загуляем — она там одна, возьмет и распростается.

М а т р е н а. Гуляйте. Сама догляжу.

Л и з а в е т а. Не упрямься, тетка! Будешь упрямиться — живо укол воткну!

М а т р е н а. За какие грехи? Я не хворая.

Л и з а в е т а. А вот поставлю — и не пикнешь. Я фельдшер и шприц всегда при себе имею. Вот он, чик иголочкой — и не поморщусь.

М а т р е н а. С тебя станется. Всю задницу исколола — сесть не могу.

И в а н, войдя, теряется, не зная, чем занять свои руки. То трет родимое пятно у переносья, то гнет в руках вилку. Сел.

Р у ш к и н. Шарахни, брат, для смелости! Не робей, шарахни! (Налил, поднес и себя не обидел.) Повторим?

Г а л и н а. Но-но! Присоседился!

Р у ш к и н. Не прерывай, Галя! Стих нашел.

Г а л и н а. Ты уж давным-давно все лимиты выбрал. Поставь!

Р у ш к и н. Уравняли вас… на свою голову! Теперь гнетете мужскую половину.

Л и з а в е т а. Начались дебаты! Гляди, Ванечка, и на ус мотай. Вот она, жизнь семейная!

И в а н. Мотаю, потому и в холостяках.

Л и з а в е т а. А если все же надумаешь жениться — бери меня. Донимать не стану. Будешь играть мне, я петь да плясать. Развеселая получится семейка!

М а т р е н а. Братьям-то можно ли на сестрах жениться?

Л и з а в е т а. Мы люди без предрассудков. Мы на это глядим сквозь пальцы. Правда, Ваня?

Р у ш к и н. Была правда у Петра да у Павла. Петра хватило до третьих петухов…

Г а л и н а. Не задевайте парня. Он и без вас докрасна раскалился. Усаживайтесь да начнем.

Р у ш к и н. Золотые слова. Вовремя сказаны.

Г а л и н а. А ты, муженек, первую пропусти.

Р у ш к и н. Это почему же такое вопиющее неравенство?

Г а л и н а. Пропусти — сохранишься дольше.

Л и з а в е т а. Не скажи. Проспиртованные-то дольше живут. У нас в училище все наглядные пособия в спирту. Как живые гляделись.

Р у ш к и н. Очень даже правильные мысли.

Г а л и н а. Не нарушай порядок. Большинством голосов решили: не пьешь первую. Ну, за старый год, что ли? Скончался он, и — пухом ему земля!

Пьют.

Г а л и н а. Сыграй нам, Ваня! Лизка, подай баян!

И в а н (не сразу).

«Упали бомбы в синеву, на доброту упали нашу, на неизмятую траву, на недосеянную пашню. Сибирь была синя-синя, и радости, и хлеба вдоволь… Что ж нынче плачут у плетня, заламывая руки, вдовы? Страну, где небо всех добрей, сплошь затянуло черным дымом. На волос русских матерей упали первые седины…»

Р у ш к и н (хриплым шепотом). Вот так, значит… в свете последних событий. (Стакан в его руке хрупнул.)

Всхлипнула Галина, заморгала Матрена, невесело задумалась Любава.

Л и з а в е т а (тихо). Ты руку порезал.

Р у ш к и н (не слыша ее). Родня ведь мы… все люди — родня. На одной планете живем… А что она такое — жизнь? В чем ее главная сердцевина? Ты погоди, братан, ты скажи мне: в чем загадка жизни? И человеку какого неба надо еще, ежели синее над головой плохое?

М а т р е н а. И под синим небом горе черное. Черное и — другого цвета ему не придумали.

И в а н. Я не мастер загадки отгадывать. Знаю одно: жить надо. Надо стать в этой жизни чуточку лучше, чем ты есть. Вот и все. Это ведь каждому по силам.

Л и з а в е т а (смеется). Взять и стать — чего проще?

Г а л и н а. Смеешься, а смеху-то нет.

Р у ш к и н. Иван правильно толкует: все лучшее человек может. Ведь смог же он из обезьяны, из образины волосатой… превратиться в себя теперешнего! Смог! Значит, и еще многое сможет.

Л и з а в е т а. Сможет, сможет… снова в обезьяну превратиться. Да иные и превратились почти… только что волосу поменьше.

Р у ш к и н. Это смотря у кого. У тебя, к примеру, волосу в избытке.

Л и з а в е т а. Вашему брату это нравится… В субботу из области ехала… один студент привязался… до самой Чалдонки провожал.

Г а л и н а. Бездумно живешь, сестра, безоглядно! Влюбилась бы хоть в кого, что ли.

Л и з а в е т а. Да уж в Ваню влюбилась. Так он сторонится меня, ровно жулик милиционера. (Встряхнув головой.) Видно, придется жить без любви. Проще так.

Р у ш к и н. Н-ну, врешь! Вон Любава…

Стон. Любава, до боли закусившая губы, качается из стороны в сторону. Все всполошились, увидев ее перекошенное лицо.

Л и з а в е т а. Любушка! Бедная ты моя! А мы сидим тут, лясы точим…

Л ю б а в а. Домой хочу… проводите меня домой.

Г а л и н а. Здесь-то чем хуже? Если началось — оставайся здесь. (Мужчинам.) Уходите отсюда. Шевелитесь!..

Л ю б а в а. Д-домой…

Л и з а в е т а (Рушкину). Эй, губернатор! Тачка твоя на ходу?

Р у ш к и н. Щас… щас… заведу. (Уходит.)

Женщины одевают  Л ю б а в у, выводят. Иван потерянно ходит вокруг стола; с плеча свешиваясь, волочится баян.

Р у ш к и н (входя). Перепугался, братан? Привыкай. Я вот привык. Что ни год, то и наследник. Как опята плодятся.

И в а н. Человек же… ребенок! А ты его опенком.

Р у ш к и н. Опенок — гриб очень даже замечательный. Особенно для закуски. (Выпил, подцепив гриб, закусил.) Ты не дрейфь, братан. Наши бабы рожать умеют…

И в а н. Странно как-то: не было человека — и вдруг появился. Будет расти, лепетать…

Р у ш к и н (бережно). Отвыкал бы ты, Ваня, помаленьку. Маешься, а у ней другой на сердце. Переломи себя! Весь исхудал, поблек…

И в а н. Я не тростинка прошлогодняя, Саша: захотел — переломил. Человек я. А человек, он привязчив. Он сам себя жилами к судьбе привязывает.

Р у ш к и н. Судьба-то… на другого рассчитана.

И в а н. Ты про Серегу? Не выйдет у них с Сергеем. Нашел он себе подружку. В Чалдонку уж не вернется. Я письмо получил.

Р у ш к и н. Не вернется, значит? Ну, этим меня не удивишь. Все они летуны, все без корня… У них и фамиль-то к месту: Иноземцевы.

Диктор поздравил с Новым годом. Зашипев, пробили часы. Стремительно вбегает  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а. Сын! Голосистый такой парень! Тетка сама на руки приняла.

Р у ш к и н. Что ж, дернем за парня… в свете последних событий.

Выпили.

Сомлел. Пойду вздремну. (Уходит.)

Л и з а в е т а. Любишь ее? А ведь я во сто крат лучше. (Подбоченясь, прошлась перед Иваном.) Гляди!

И в а н. Пусть на тебя студент глядит. Или другой кто.

Л и з а в е т а. Врала я тебе, Ваня! Все врала! Никакого студента не было! Позлить хотела.

И в а н. Злишь, а во мне зла нет к тебе. И других чувств тоже.

Л и з а в е т а. Я, Ваня, жить без тебя не могу. Заболела тобой… смертно.

И в а н. Выздоровеешь. Это кровь бродит по молодости.

Л и з а в е т а. А если неизлечимо… заболела?

И в а н. От любви только в книжках умирают. В жизни клин клином вышибают. Клиньев вокруг много. Выбирай любой.

Л и з а в е т а. Может, и правда, советом твоим воспользоваться? Вдруг полегчает?

И в а н. Не теряйся. Время быстро бежит: не успеешь оглянуться — тридцать стукнет, потом сорок. И бабьей жизни конец!..

В избе Матрены.

Л ю б а в а  качает зыбку. В комнату входит  М и т я. Он нарядился, приобрел новую шапку. Выставив пол-литра на стол, сел в переднем углу.

М и т я. Я за тобой, Любава.

Л ю б а в а. За мно-ой?!

М и т я. Оно. Сватать пришел.

Л ю б а в а. Ты, должно быть, воротами спьяна ошибся.

М и т я. Тут ведь Любава Сохина живет? Тут вроде. Стало быть, попал по адресу. А цель моя такая: жениться хочу.

Л ю б а в а. Но я не хочу замуж. И кроме того… дала слово Сергею… Останусь до конца ему верной.

М и т я. Сереге-то? Вот нужда! Он живет себе, в ус не дует, а тебе надо парнишку растить.

Л ю б а в а. Как-нибудь выращу, не переживай.

М и т я. Намек-то, кажись, не в мою пользу? А?

Л ю б а в а. Это не намек.

М и т я. Значит, прямой отказ? Необходимо отказ. Дела-а… А ведь ты меня обнадежила, Любава.

Л ю б а в а. Чем? Я будто ничего не обещала.

М и т я. Тем, что пожалела меня.

Л ю б а в а. Я и сейчас тебя жалею. Глупо живешь, не по-людски.

М и т я. Вот и направь меня… по пути истинному.

Л ю б а в а. Поищи себе… другую регулировщицу.

М и т я. Насмехаешься? Вот все насмехаются. Оно, конечно, с виду я неказист, умом особо не выделяюсь. Но душа-то во мне человечья, Любава! Душа другую душу ищет! Я ведь не пустышка, поверь! А что ряжусь под дурачка… так ты правильно угадала: с тоски ряжусь.

Л ю б а в а. Ты умный, Митя. И тоска твоя мне понятна. Но со сватовством ничего не выйдет.

М и т я. Не верю я, что Серегу любишь. Наверно, Ваньку Рушкина, а?

Л ю б а в а. Не все ли равно, кого? Не тебя, главное. На том и кончим.

М и т я. А если я его с пути уберу? Мне это проще, чем муху раздавить.

Л ю б а в а. И чего ты этим достигнешь? Я-то все равно за тебя не пойду.

М и т я. Зато и ему не достанешься.

Л ю б а в а. Надень шапку-то! И… дверь закрой с той стороны.

М и т я. Погоди, Любава, не горячись. Я без ума это сморозил. Никого не трону, клянусь! Только скажи: надеяться можно? Могу десять лет ждать, могу двадцать.

Л ю б а в а. Не надейся. Так будет лучше.

М и т я. Это последнее твое слово?

Л ю б а в а. Самое распоследнее.

Митя подошел, стиснул ее руки. Любава смотрит на него молча, не двигается. Руки его сами собой расцепились.

(С ненавистью.) Прошло? Теперь двигай отсюда. И больше никогда не смей заходить.

Входит  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а (оценив обстановку). Тут никак сватовство? Совет вам да любовь.

М и т я. Заткнись, мымра!

Л ю б а в а. Нету здесь любви, и совета не будет.

Л и з а в е т а. А чем плох жених? Все при нем, и должность подходящая — ночной заведующий.

Л ю б а в а. Довольно зубы-то мыть!

Л и з а в е т а. А ты поразмысли, Любка! Не век молодой будешь! Молодость наша как дым: раз — и улетела! Мне человек один… недавно напомнил об этом.

Л ю б а в а. А я и сама помню. Только это ничего не меняет.

М и т я. Любава — девка вострая! Тебе тропинку перебежала.

Л и з а в е т а. На Ваню глаз положила? Ваню я тебе не отдам. Так и знай, Любушка.

Л ю б а в а. А мне и не надо его. Никого не надо.

М и т я. Знаю я вашу женскую породу! Вся порода с двойным донышком! Знаю! (Шагнул к двери.)

Л и з а в е т а. Ты не горюй, Митя!

Митя остановился.

На твой век девок хватит. Тебе ведь пятидесяти еще нет? Возраст самый жениховский.

М и т я уходит.

Л ю б а в а (смеется). Не выгорело, сватьюшка? Напрасно старалась. Ведь я понимаю, из-за чего ты старалась. Ступай-ка отсюда. Мне Володьку усыпить надо.

Л и з а в е т а сердито фыркнула, уходит.

(Распечатав бутылку, плеснула в стакан.) Выпить, что ли, по этому поводу?

Входит  Т а н ю ш к а.

Т а н ю ш к а. Водку пьешь, тетя Люба?

Л ю б а в а. Ага, пью. Вот надрызгаюсь и начну хулиганить.

Т а н ю ш к а. И Володька начнет. Мамка говорит, ребятишечкам хмель с молоком передается.

Л ю б а в а. Не знаю, Таня. Наверно, так оно и есть.

Т а н ю ш к а. Раз Володька пьет… вместе с тобой, то ему и закусить надо. Папка всегда закусывает.

Л ю б а в а. Он закусил уже… молочком. Он хорошо у меня закусил.

Т а н ю ш к а. Покачать его можно?

Л ю б а в а. Покачай, Танюша. Покачай, детка. (Убирая со стола, неловко опрокинула чашку с огурцами, бутылку.) Ф-фу, неповоротливая какая!

Т а н ю ш к а. А я вот верткая! Смотри, тетя Люба! (Покрутилась на одной ножке, затем стала подбирать огурцы, бормоча.) На полу валяется соленый огурец. И никто его не ест.

Л ю б а в а. Стихи?

Т а н ю ш к а. Ага, я девушка умная.

Л ю б а в а. Ой, совсем заговорилась! Ведь мне на ферму бежать надо.

Т а н ю ш к а. Он ротик разевает. Голодный, поди?

Л ю б а в а. Я только что его накормила.

Т а н ю ш к а. Голодный, вижу.

Л ю б а в а. Потерпит. Побудь с ним часок, ладно? Я только на ферму схожу.

Т а н ю ш к а. Побуду. Я девушка послушная.

Л ю б а в а. Вот и умница. Я тебе после конфет куплю шоколадных.

Т а н ю ш к а. За конфеты-то я цельный день могу посидеть.

Л ю б а в а уходит.

Затемнение.

Г о л о с  И в а н а. Кочегара в тот день подменял Митя. Расстроившись после неудачного сватовства, он запил. Котлы выстыли, и у многих молочных телят отнялись ноги.

М и т я  и  М а т р е н а  у входа на ферму.

М и т я (под глазом у него синяк. Отступая, огрызается). Ну и выпил. Ну и что? Такая, значит, комбинация. Имею полное право.

М а т р е н а. Право? Телята падают — это право? Ты у меня в два счета поймешь, что право, а что не право! (Замахивается.)

М и т я. Пущай падают. Я не кочегар. Я сторож ночной. Да! День мой: хочу — гуляю, хочу — детективы читаю.

М а т р е н а. Под суд тебя, блоходава! За то, что над животными изгиляешься! Дуй в котельную! Ишь вырядился!

М и т я. Я тебе не подчиненный. Я самому Рушкину подчиняюсь. Непосредственно и персонально.

М а т р е н а. Отборных телят приморозил, лодырь!

Входит  Л ю б а в а.

Л ю б а в а. Кто приморозил? Чьих телят?

М а т р е н а. Известно кто — вот этот мытарь. Все телята от твоей группы.

Л ю б а в а (забегает на ферму, тут же возвращается). Надо в тепло их перенести! Мама, позови кого-нибудь! Пускай помогут.

М а т р е н а. Вот он и перенесет. Непосредственно и персонально.

М и т я. Не понесу я. Я вам не подчиненный.

Л ю б а в а (с ненавистью). Не тронь ты его! Он счеты со мной сводит. Пойду котлы подшурую.

М и т я. А допуск к котлам имеется? Вот так-то: нет допуска. Так что не подходи. (Стал в притворе.)

Л ю б а в а, отпихнув его, убегает в котельную. Матрена двинула его кулаком.

Не тронь меня. Ответишь. Я при исполнении.

М а т р е н а. Это ты за все ответишь! Много валандались с тобой… хватит!

М и т я. Напужала! Выговор дадут, что ли? Так он для меня — тьфу.

М а т р е н а. Держат тут всяких… Вымести его из колхоза метлой поганой, и весь разговор.

М и т я. Сам хоть сейчас уйду. Вы попробуйте найти замену!

М а т р е н а. Свято место пусто не бывает.

М и т я. Будет, необходимо будет. Народу-то нету! Весь народ по пальцам пересчитать могу.

Из котельной шум.

М и т я. Эй, Любава! Котлы не взорви!

М а т р е н а. А поди ты! Ничего с ними не станется, с твоими котлами!

Шум пара сильней.

М и т я. Поаккуратней там! Воду-то накачала хоть?

Матрена. Тебе сказано — не лезь!

М и т я. «Не лезь, не лезь…» Котлы дохлые. Им много ли надо?

Матрена. Шуруй, Любава! Нагоняй пару! Я за Иваном схожу.

М и т я. Вот он, Иван. Пусти, тетка, я сам покочегарю.

Приходит Иван.

М а т р е н а (оттолкнув Митю). Хватился после времени-то!

М и т я. Хоть дай проверю! Там уж стрелка, наверно, за последнее деление перескочила… Слышь, Любава! Скажи, где стрелка находится?

Г о л о с  Л ю б а в ы (из котельной). Там, где положено. На манометре.

М и т я. Взорвете — сами отвечать будете. Иван — свидетель…

Его слова заглушает взрыв. Пауза.

Затемнение.

Г о л о с  И в а н а. Когда я подошел — старенькие два котла тужились из последних сил, дрожали. Что-то огромное колотилось в их изношенных грудных клетках, сумасшедше приплясывала стрелка манометра, перескочив за крайнее деление. Около дверей канючил Митя. У котлов хозяйничала Любава. Неосторожно хозяйничала… Левый котел взорвался. Ее ошпарило и сильно ударило в грудь колосником.

У Сохиных. Л ю б а в а  в постели. Возле нее — Т а н ю ш к а  и  И в а н.

Т а н ю ш к а. Худо тебе, тетя Люба?

Л ю б а в а. Конфет-то я тебе не купила… Ну, в другой раз куплю.

Т а н ю ш к а. Подожду. Я девушка терпеливая.

Л ю б а в а. Володька не плакал?

Т а н ю ш к а. Не-а. Я его огурцами накормила. Он смешно так чмокал.

Л ю б а в а (перемогаясь). Ему же нельзя, Таня! Он же грудной…

Т а н ю ш к а. Мне — можно, ему — нельзя? Как-то не так, тетя Люба.

И в а н. Беги домой, Танюша! Тебя уж, наверно, потеряли.

Т а н ю ш к а. Меня никогда не теряют. Прокати на тракторе, дядя Ваня.

И в а н. Не приставай. После, после.

Т а н ю ш к а. Все вы обманщики. Обещал прокатить — не прокатил. Тетя Люба конфет не купила.

И в а н. Не до тебя сейчас, глупая!

Т а н ю ш к а. А когда до меня?

И в а н. Когда?.. Сам не знаю. На вот рубль: купи конфет или еще чего. И не вертись под ногами. Видишь, тетя Люба болеет?

Т а н ю ш к а  убегает. Слышится плач ребенка.

Л ю б а в а. Мне нужно ребенка покормить.

И в а н. Я помогу, Люба. Ты меня не стесняйся.

Л ю б а в а (сквозь зубы). И белье сменить надо… уходи! Слышишь?

И в а н. Ладно. Я Лизавету сейчас пришлю. (Уходит.)

Л ю б а в а поднялась, упала подле кровати. Входит  М а т р е н а.

М а т р е н а. Лежи, не двигайся! Куда наладилась? (Помогает Любаве лечь.)

Л ю б а в а. Худо мне, худо, мама! Хотела Володьку покормить.

М а т р е н а. Не послушались Митьку — делов натворили!

Л ю б а в а. Ты сильно не убивайся. Заживет… срастется.

М а т р е н а. Пока срастется — сколько мук примешь. Кожа-то вон как ошпарена.

Вбегает  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а. Глу-упая, моя Любка! Чего ради увечишь себя! За это памятник не поставят.

Слышится писк ребенка.

Да успокой ты его, тетка!

Л ю б а в а. Принеси сюда… покормлю.

Л и з а в е т а. У тебя грудь вся растрескалась… Молоко течет с кровью.

Л ю б а в а. Он есть хочет. И мокрый, наверно. Надо перепеленать.

Л и з а в е т а. Не суетись, бога ради. Сейчас санитары придут с носилками. Вот неотложка подъехала.

Л ю б а в а. Володьку оденьте потеплей.

Л и з а в е т а. Не поедет с тобой Володька. Тебя бы живой довезти.

Л ю б а в а. Как же не поедет? Лиза, почему не поедет? Я не могу без него…

Л и з а в е т а. Сможешь. (С болью.) Бережешь вас, бережешь… Сами-то себя когда беречь научитесь?

М а т р е н а. Ох, господи! Изувечили девку!

Л ю б а в а. Принесите… проститься хочу.

Л и з а в е т а. Через недельку увидитесь. Чуть-чуть поправишься — привезем тебе Володьку.

Л ю б а в а. Земля плывет… черно! Помру, наверно…

М а т р е н а. Дочь, доча! Ты чо задумала?

Л и з а в е т а. Рассолодела! Ты всех нас переживешь! И жизнь свою всех лучше устроишь.

Затемнение.

Г о л о с  И в а н а. Она права оказалась. Отчасти права. Любава не умерла. Зато бабка с внучонком своим хлебнула горя. Не пошли ему впрок Танюшкины огурцы. Отравился, что ли? Еле отстояли. Но, бывая в больнице, тетка Матрена бодрилась, виду не показывала. А когда беда миновала — не выдержала, расплакалась старуха. И про Серегу сказала…

Л ю б а в а  и  М а т р е н а  выходят из больницы.

Л ю б а в а. Не плачь, мама. Ведь обошлось же. Все обошлось.

М а т р е н а. Обошлося, бог пронес. А тут еще Серьга этот треклятый… кровососы они, изменщики!

Л ю б а в а. Сергей?! Он что, приехал?

М а т р е н а. Показался. Да опять уехал…

Л ю б а в а. И ко мне не зашел…

М а т р е н а. Он не один приезжал, Люба… с невестой. Я потому и смолчала.

Не поддержи ее мать, Любава упала бы.

Л ю б а в а. Солнышко падает! Поддержи, мама!

М а т р е н а. Примстилось тебе, Любушка! Солнце на месте! Вон оно, солнышко! Сияет себе… и нам сияет.

Л ю б а в а. Сияет, а на земле так пасмурно. И в душе пасмурно, мама.

М а т р е н а. Садись в машину, доча. Не держи народ. Народу ехать надобно.

Л ю б а в а. Пусть едут, пусть… А мне некуда. Некуда-а-а!

М а т р е н а. Господи, господи! Ей-то за что? Карай уж меня, ежели в чем согрешила. Карай, я привычна. Любаву оборони. Пойдем, доча. Пойдем помаленьку. А люди пущай едут. Им, людям-то, ехать надобно.

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Утро в избе Сохиных. Л ю б а в а  спит.

Поднявшись, М а т р е н а  включает свет и совершает утренний обход, останавливаясь перед каждым из портретов навсегда ушедших мужа и сыновей. Потом, гремя дровами, топит печь.

М а т р е н а. Не спишь, так вставай. Или уж сбила охотку?

Л ю б а в а (поднимаясь). До смерти не собью.

М а т р е н а. По деревне разговоры идут: чудит, мол, девка. Свою картошку коровам скормила, теперь у колхозников скупает. Дивуются, понять не могут, для чего расходуешься.

Л ю б а в а. Пускай дивуются. Надоест — перестанут.

М а т р е н а. Теперь до весны кормов хватит?

Л ю б а в а. Растягиваю. Да ведь молоко-то не из воздуха получаем. Четвероногие фабрики картошечку в него перерабатывают. И сенцо тоже.

М а т р е н а. Понятная вещь. Ты вот чего, Люба, ты попроси у Александра земли. С гектар хоть, что ли. Посадим там всякую всячину для твоей группы. На ту зиму нужды в кормах знать не будешь.

Л ю б а в а. Я уж обращалась, мама. И семена, говорю, свои собственные, и руки…

М а т р е н а. Отказали?

Л ю б а в а. Велят подождать до правления.

М а т р е н а. Решат в твою пользу. Колхозу-то не будет убытка. Для него из кожи лезешь.

Л ю б а в а. Не только для него, мама. Мне самой интересно.

М а т р е н а. Как же не интересно? Дело-то человеческое… правильное дело! А еще телят не забывай отбирать… не всех телят, а тех, которые от ведерниц. Да в общее стадо их не пускай. Сами доглядим.

Л ю б а в а. Я от телят отказаться хотела… и так уж доярки косятся: дескать, в передовики рвусь. А Митя их подзуживает.

М а т р е н а. Откажешься — группы кем пополнять станешь? А что мелют — пускай: языки-то без костей.

Л ю б а в а. И все же обидно: неправда ведь это. Разве я ради почестей живу? Чуть в сторону отойдешь, кости перемывают…

М а т р е н а. Ты на них ноль внимания. От зависти болтают…

Л ю б а в а. Завидовать-то нечему.

М а т р е н а. Пожалуй что. Живешь как монашка: ни на вечерки, ни в клуб. Так и жизнь пройдет — не заметишь.

Л ю б а в а. Пусть проходит.

М а т р е н а. Вон Лизавета не упускает свое. Говорят, с художником схлестнулась.

Л ю б а в а. Мне-то что? Я Лизавете не указчица.

М а т р е н а. Семью заводить пора, вот что.

Входит  х у д о ж н и к, лысоватый, тихий человек.

Х у д о ж н и к. А я до вас. Желаю здравствовать.

Л ю б а в а. У Лизаветы спросились? Смтрите, она живо сюда прибежит.

Х у д о ж н и к. Я ж по делу. Я ж рисоватоь вас хочу, Любовь Павловна.

М а т р е н а. Не подъезжай, тебе тут не отколется.

Х у д о ж н и к. Но я серьезно, тетенька! Мне и вправду Любовь Павловну отрекомендовали как лучшую доярку. Потом внешность у нее… внешность мадонны!

Л ю б а в а. Поищите себе другую мадонну.

Х у д о ж н и к. У вас плохое настроение… извините. Если позволите, зайду в другой раз.

М а т р е н а. Не рискуй. В другой раз мы тебя в шею вытолкаем. (Выпроваживает его.) Ишь, хлюст! Подходец нащупал!

Л ю б а в а. Зачем обижаешь человека?

М а т р е н а. Разве не поняла? Он одинаково ко всем подъезжает: я-де вас рисовать хочу. А сам уж к кровати примеривается.

Появляется  Л и з а в е т а, в руках ее пакет со шляпой.

Л и з а в е т а. Я думала, гости у вас.

М а т р е н а. Художника ищешь? Спрятали мы художника… осталась с носом.

Л и з а в е т а. Нужен он мне… как журавлю волчьи уши.

Л ю б а в а. Опять характерами не сошлись?

Л и з а в е т а. Я в жильцы-то его с умыслом взяла: ждала — портрет нарисует. А он, дармоед, пальцем не пошевелил.

М а т р е н а. Шевелил, поди… (Уходит.)

Л и з а в е т а (хохочет). Ух, язва! А я вчера из Заимки с Ваней ехала.

Л ю б а в а (безразлично). Будто вы раньше с ним не ездили!

Л и з а в е т а. Раньше-то он все время около тебя вился.

Любава сердито отмахивается.

Я шляпку тебе купила. Эту шляпку на пень напяль — пнем соблазнятся. Тебе и дарить боюсь.

Л ю б а в а. Не дари.

Л и з а в е т а. Все же подарю… люблю дарить. Примерь.

Л ю б а в а. Спасибо. (Но примерять не стала.)

Л и з а в е т а. Примерь, примерь! (Пока Любава примеряет.) Ваня-то… целоваться ко мне лез. Осмелел парень!

Л ю б а в а (яростно). Целуйтесь! (Тихо.) Целуйтесь. Только меня в свои отношения не впутывайте.

Л и з а в е т а. Все еще на дистанции держишь его? А я бы на твоем месте сократила дистанцию.

Л ю б а в а. Ты этой темы не касайся. Слыхала?

Л и з а в е т а. Могу. (Выглянув в окно.) А вон и Ванечка сюда хромает.

Входит  И в а н.

Что, думал, свидетелей нет?

И в а н. У тебя одно на уме.

Л и з а в е т а. Хоть бы поздоровался, невежа!

И в а н. Раз десять здоровались на дню…

Л и з а в е т а. Разве? А я и не заметила…

И в а н. Мудрено заметить. Следишь за мной, будто сыщиком нанялась.

Л и з а в е т а. Была охота следить! Сам не даешь проходу: то в одном переулке встретишься, то в другом. И все за бочок норовишь… или еще за что помягче.

И в а н. Кто не знает тебя — поверит. Выйди-ка! Мне с Любавой поговорить надо.

Л и з а в е т а. При мне говори… Ведь ты по делу? Вот и говори в моем присутствии, чтобы морального разложения не случилось.

И в а н. Сейчас вытолкну отсюда — вот и будет тебе разложение! Уйдешь или нет?

Л и з а в е т а (зашипев, подскочила к Любаве). А, снюхались? Присушила голубчика?

И в а н. Началась сказка про белого бычка.

Л и з а в е т а. Может, и про бычка, только не про белого. Про того, который сердце мое высушил! (Указав на Любаву.) Да еще про змею про эту, которая подружкой моей притворялась.

Л ю б а в а. Довольно! Ты не ходи сюда, Ваня! (Лизавете.) И ты пореже захаживай. Устала я от вас. Ото всех устала.

Л и з а в е т а, хлопнув дверью, выскакивает из избы.

И в а н. Все время гонишь меня. А что я плохого сделал? Хоть одно словечко обидное сказал? За что гонишь, Люба?

Л ю б а в а. Пустая я, Ваня, до донышка выпитая. А ведь ты ждешь от меня чего-то.

И в а н. Ничего не жду. А что хожу иногда, что помогаю, так разве это запрещено? Вижу, как гнешься одна на ферме. Никто по стольку не работает.

Л ю б а в а. Тем и спасаюсь. Я забываюсь там, Ваня.

И в а н. Ты много взвалила на себя… не по силам взвалила. Надорвешься!

Л ю б а в а. А для кого мне беречься? Все постылые.

И в а н (тихо). Для меня хотя бы. (Горячо.) Я понимаю, человек я для тебя неинтересный… Но ведь человек же! А человек для человека живет. Такой уж закон у жизни.

Л ю б а в а. Ловко подвел!

И в а н. Не я, факты к тому подводят. Возьми хоть братьев своих… отца. Антон парнишкой, молоко на губах не обсохло, под танк со связкой гранат бросился. Нил амбразуру собой закрыл… Они же не ради славы, Люба! Они за Родину, за вас жизни свои отдали… Вот я и говорю: человек для человека.

Л ю б а в а (потянулась к нему, но тут же одернула себя). Наплел тут… про Антона, про Нила… Зря извилины напрягал!

И в а н. Люба, Любушка! Ведь я от души… я…

Л ю б а в а. Ты от души, а мне душно, душно от твоих разговоров! Мне впору головой о стенку биться. (Умоляюще.) Пощади меня, Ваня! Пощади, если хоть сколько-нибудь любишь меня… Любишь?

И в а н. Ты же знаешь…

Л ю б а в а. Тогда не заговаривай больше об этом… Оставь меня, чтобы я против себя самой не пошла. Навсегда оставь, Ваня!

И в а н. Ну вот… все. А я думал… я жил тобою, Любава! Больно-то как! Если бы ты знала, как больно! (Трет ослепшие от боли глаза, выходит, столкнувшись со старшим братом.)

Р у ш к и н. Ага, вот он! А я ищу, ищу его по всей деревне! Хорошо ли в мои-то годы челноком сновать?

И в а н (трясущимися губами). Чего тебе?

Р у ш к и н. Шемякин приехал. Созвали экстренное правление. Тебя требуют.

И в а н. Не пойду. У меня трактор стоит заведенный.

Р у ш к и н. Заглуши. А на правление идти придется. Сам секретарь райкома твоей личностью заинтересовался.

Л ю б а в а. Насчет участка-то вы решили? Дадите участок?

Р у ш к и н. Дадим, решили… Только управишься ли? Двойная обуза…

Л ю б а в а. Попробую. Где наша не пропадала!

И в а н. Не управится — я помогу. Да ведь это все полумеры. Надо звено создавать, чтобы корма добывало. У доярок свое назначение.

Р у ш к и н. Звено-о? Шустрый какой! Где его взять, звено? Народу-то сам знаешь сколько.

И в а н. Ну, так езди на безотказных… выжимай из них все соки. (Выходит.)

Р у ш к и н. Донимает братан? Он такой, он настырный. (Печально вздохнув.) Женились бы вы! Чем не пара?

Л ю б а в а. Советчиков-то вокруг! И все бесплатно советуют. Все знают, как жить. Одна я только не знаю.

Входит  М а т р е н а.

Р у ш к и н (увидев ее, спешит улизнуть). Ну что, отхворалась, тетка? Ишь как на пенсии-то раздобрела! Государство, стало быть, не напрасно пенсии установило.

М а т р е н а. Век бы ее не было, этой пенсии. Я из-за нее без дела осталась… Руки ноют без дела-то! Определяй давай на работу. Я не привыкла, лежа на печке, кирпичи гладить.

Р у ш к и н. А, вон ты о чем! Это я в два счета утрясу. (Задумался.) За племенными телятами ходить будешь?

М а т р е н а. Я и без указки за ними хожу.

Р у ш к и н. Ты же неофициально, так сказать, из чистого патриотизма. Я тебя официально к этому делу припишу. Смотри получше ухаживай, тетка! Будущих рекордисток пестуешь…

М а т р е н а. Лекордисток! Все бы так! Лекордистки-то — руки Любавины!

Р у ш к и н. Что верно, то верно. Любава у тебя беспокойная. В мать удалась.

М а т р е н а. Полно глаза-то замазывать, мытарь! Когда на ферме порядок будет? Одна только Любава и гнется. Другие что, не колхозницы? На коровенок глядеть срам! А городские люди молоко от них пьют.

Р у ш к и н. Меня что… Тех вон ругай, которые из колхозу бегут.

М а т р е н а. Бегут — стало быть, сам виноват. Аль кто другой из начальства. Народ зря с места не стронется.

Р у ш к и н. Мы-то с тобой на месте! И Любава на месте.

М а т р е н а. Не оправдывайся, Лексан. Начала — до конца выговорюсь.

Р у ш к и н (покорившись). Ну ладно, крой, только негромко, чтоб со стороны не слыхали. Ты выйди пока, Любава. Любава уходит.

М а т р е н а. Пить когда перестанешь?

Р у ш к и н. Я помаленьку, тетка. С устатку.

М а т р е н а. Достукаешься — снимут с председателей.

Р у ш к и н. Митя и то уж грозит свергнуть. А я сам того желаю, не отпускают. Руководи, дескать. Было бы кем руководить! Вот брошу все и смоюсь отсюда куда глаза глядят!

М а т р е н а. Ишь, запел, окаянный! Ты служи, служи, старайся! Бегать все умеют… Мужику землю обихаживать надо. На то он и мужик.

Р у ш к и н. Земли-то вон сколь! Всю не обиходишь.

М а т р е н а. А как мы без вас выкручивались в войну? Лошадей не было, тракторов не было. Все на себе да на коровенках. А с голоду не помирали, а вы на фронте нужды не испытывали.

Р у ш к и н. Война — время особенное. Тогда ни с чем не считались. И разговор был короткий в случае чего. Щас не те времена.

М а т р е н а. Распустили народ, разбаловали! И сами разбаловались. Своя машина есть — мало. Подай колхозную. Дом рубленый — плохо. Из кирпича дворец надо… И деньгу положили, как министру. По заслугам ли?

Р у ш к и н. Миром думали. Я не ставил условий. А насчет заслуг давай помолчим. Кто по утрам в окна стучится? «На наряд, колхознички!» Мужики еще так-сяк, а баб не дозовешься. Шефы на сенокос приехали — стыдобушка! Городские женщины литовками машут — наши иванов день аж празднуют. Дарья Черняева с Аксиньей Глушковой посреди улицы за волосы друг друга таскали.

М а т р е н а. С тебя пример берут. Председатель пьет, и колхознички не промажут. Тем и веру у людей отбиваешь. Вон Иван твой… одна кровь, а трезвенник. Можно сказать, клад-парень.

Р у ш к и н (ловко переводя разговор). Клад, а подобрать его некому. Отшивает Любава. Занеслась или царевича ждет?

М а т р е н а. Некого ей ждать, Лексан, знаешь. И заноситься не с чего. Сергея в сердце хранит.

Р у ш к и н. Лучше-то никого не нашлось? Хранит какого-то сукина сына.

М а т р е н а. Сама так же думаю. Но ведь ей не прикажешь.

Р у ш к и н. А ты повлияй… по-матерински. Ну ладно, побегу в контору. Там правление собралось.

М а т р е н а. А и хитрущий же ты, дьявол! Сбил с толку… Я ведь ругать тебя собиралась.

2

Г о л о с  И в а н а. С легкой руки Шемякина десятым в «Заре» председателем стал я. Знал, что взвалил на себя непосильную ношу. Но одно дело — знать, другое — почувствовать, насколько эта ноша тяжела. Давит она днем и ночью. Раньше за себя отвечал, за свой трактор, за вспаханное мной поле. Теперь — за весь колхоз, за все трактора, за всю колхозную пашню. Нужно что-то придумывать, чем-то увлечь людей, которые разуверились… Нужно залатать множество дыр. А я ничего не умею. И зачем я согласился на это чертово председательство?

Б р а т ь я  Р у ш к и н ы  стоят на берегу озера. Волны шумят, перехлестывают через запруду.

И в а н. Не разорвет плотинку-то, как считаешь?

Р у ш к и н. Держалась же до этого. И еще не одну весну продержится. Или чесотка хозяйственная одолела?

И в а н. Озера жаль… чистое рыбное озеро! Тут ребятишкам пионерлагерь надо построить.

Р у ш к и н (удивленно смотрит на брата). Гляди ты! А я до этого не додумался. Видно, не зря выдвинули тебя в председатели.

И в а н. Какой из меня председатель! Перед людьми робею, опыта нет.

Р у ш к и н. Это наживное, братан. Со временем все постигнешь. И шишек, понятно, нахватаешь. (Смущенно хохотнув.) А я в лесничество податься решил.

И в а н (решительно). Не отпущу. И в райкоме скажу, чтоб с учета не снимали.

Р у ш к и н. А я, грешным делом, рассчитывал на тебя. Отпусти, братан. Я свое колхозу отдал.

И в а н. Обиделся, что с председателей убрали? Скажи Мите об этом. Он порадуется. Везде кричит, что Рушкина сверг.

Р у ш к и н. Какая тут обида? Я рад не рад.

И в а н. Будешь моим заместителем.

Р у ш к и н. Ни за какие коврижки! Хватит с меня больших чинов! И здоровьишко не прежнее.

И в а н. Ну, а ферму потянешь?

Р у ш к и н. Подумать надо.

И в а н. Я, правда, еще одно дельце задумал… Хотел тебе поручить. Да ладно, приглашу агронома.

Р у ш к и н. Дельце-то какое?

И в а н. По-моему, перспективное. Старики говорят, льны у нас когда-то росли богатые.

Р у ш к и н. Было такое. Места тут для них. Да ведь льны усердия требуют. Где руки возьмешь? И на льнозавод их без особой охоты принимают. Дохлый заводишко-то!

И в а н. Руки добудем. Студентов на практику приглашу. А осенью шефы из района помогут. И с заводом как-нибудь утрясем. Я уже забрасывал удочки начальству. Обещали содействие отстающему колхозу. (Усмехнулся непросто, будто не Рушкин, а он был старшим братом.)

Р у ш к и н. Испыток не убыток. Скажу Галине, чтобы манатки распаковывала.

И в а н. А я уж сказал.

Р у ш к и н (добродушно). Скорый ты на подъем.

И в а н. Ферму-то примешь?

Р у ш к и н. Лучше Любаву назначь. Девка старательная.

И в а н. Отказалась она. Категорически отказалась. Берись, Саша. Наладишь селекцию, звено по заготовке фуража организуешь…

Р у ш к и н. От тебя, видно, не отвертишься.

И в а н. Митю скотником переведи. В сторожа какого-нибудь старичка подыщем.

Б р а т ь я уходят.

Появляются  Л ю б а в а,  Г а л и н а,  затем  Р у ш к и н.

Р у ш к и н. Ты, Галя, чего тут? Ты же подоила свою группу.

Г а л и н а. Вера Коморникова захворала.

Р у ш к и н. Воспаление хитрости? Вечор видел, как она в клубе выплясывала.

Г а л и н а. Выплясывала или нет, коров-то доить надо.

Р у ш к и н. Сам подою. А ту гулену оставлю без премии.

Л ю б а в а  и  Г а л и н а  хохочут.

И в а н (входя). Правильное решение, Саша. Очень правильное!

Р у ш к и н. Халатик-то сними, Галина!

Г а л и н а. Это еще зачем?

Р у ш к и н. Сними, посмотрю.

Галина снимает.

И ты сними, Любава. Ай-ай, будто ноги о них вытирали!

Г а л и н а. Дай сюда, выстираю.

Р у ш к и н (с ехидцей). Да уж ладно, сам простирну. Вам, вижу, некогда. Ходите тут замарашками… Простирну… в свете последних событий. (Взяв халаты, уходит. Вскоре возвращается с мокрыми, развешивает.)

Г а л и н а. У, злодей! Мог бы и по-человечески сказать. Все с подковырками.

Р у ш к и н. Меня тут прачкой при вас назначили… по совместительству — заведующим фермой. (Резко.) За стирку тоже вычту. А еще раз в грязных халатах увижу — на дойку не допущу.

Л ю б а в а. Я в этом халате корм задаю, Александр Семенович. Для дойки есть чистый халат. Вот он! (Принесла.)

Р у ш к и н. Ну, извини, Любава, извини. А ты, женушка, меня не позорь. Ходи опрятной.

Затемнение.

Г о л о с  И в а н а. Александр потихоньку-полегоньку навел порядок. Ферму механизировали. Корма теперь на электрических тележках подаются, уборка делается автосмывом. Молокопровод наладили… Механизированное звено организовали по заготовке кормов. Я пригласил селекционера… Так что с самодеятельностью покончено. Любава по-прежнему самая лучшая в колхозе доярка. Да она и в области одна из лучших… В общем, за ферму я спокоен… Даже Митя перестал поговаривать о свержении. Он сейчас в скотниках. Чем-то мы схожи с ним. Неустроенностью быта, что ли? А многие намекают, что пора уже, пора… Сам знаю: пора. Однажды заглянул в зеркало: седина в волосах… Удивился. А чему удивляться? Председатель… Хотя все еще в это не верится.

В хате Сохиных. Л ю б а в а  спит. Входит  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а. Вставай, соня! Вставай, погуляем. Может, последний теплый денек выдался…

Любава не встает. Лизавета набрала воды, брызнула на ее лицо.

Л ю б а в а. Перестань, Лизка! Я сон такой видела…

Л и з а в е т а (мрачно). И я. Знаешь, я человека во сне убила… женщину. Вся в холодном поту проснулась, реву.

Л ю б а в а. Так ведь это сон! Наяву-то и мухи не убьешь. Чтобы убить, надо смертно ненавидеть. Брр!

Л и з а в е т а. А ты спроси сначала, кого я убила, ну, спрашивай! Не хочешь… Тогда сама скажу. Тебя, подружка… тебя-я!

Л ю б а в а. Заговариваешься… должно быть, опять горячка любовная. Влюбилась, что ли?

Л и з а в е т а. Угу, влюбилась… в воздыхателя твоего.

Л ю б а в а. О господи! Снова да ладом! Не надоело тебе? Или ни о чем другом думать не можешь?

Л и з а в е т а. Не могу! Твоя правда. Стараюсь изо всех сил, а не могу из сердца его вырвать.

Л ю б а в а. Врешь, все врешь! Кабы любила — на стороне утешений не искала…

Л и з а в е т а. Я потому и ищу, что не замечает он меня… К тебе ластится…

Л ю б а в а. Насочиняла тут, навыдумывала… Ты же не любишь его! Ты так, из злости… доказать ему хочешь! И себе доказать… Вот, мол, как ни отбивался, а мой, мой!

Л и з а в е т а. Ну да, хочу. Потому что мой… А ты разве не хочешь? Я все примечаю…

Л ю б а в а. Ты, Лиза, собака на сене. Готова всех искусать, чтобы сено не ели. А сено-то не твое.

Л и з а в е т а. Может, и так… Может, и так… Только я вот что тебе скажу… Я сама собой не владею, когда вижу его. Вот скажи он мне слово… да что слово! Моргни только — на край света за ним побегу… сама себя забуду.

Л ю б а в а. Ну и беги… Не теряй понапрасну времени. Я… да подите вы все! Надоели! Я сама по себе. И больше не будем!

Входит  И в а н.

Л и з а в е т а. Как чувствовал, что мы его меж собой делим.

И в а н. Дели не дели — тебе ничего не достанется. Пора бы понять. Давно пора. Я за советом к тебе, Любава.

Л и з а в е т а. Ясно, что за советом. Зачем же кроме-то? (Горько усмехнувшись, уходит.)

Л ю б а в а. Обижаешь ты ее, Ваня. Крепко обижаешь. (А в голосе маленькое торжество.)

И в а н. Будто меня не обижают.

Л ю б а в а. Ты мужчина. Ты сильный.

И в а н (резко). А ты сваха! Люблю же я тебя! Люблю до одури!

Л ю б а в а. Опять?! Ну до чего же ты непонятливый! (Руки невольно легли на его плечи, но не обняли — оттолкнули.) Не надо, Ваня. Ну, честное слово, не надо.

И в а н. Лизавету жалеешь? Какая ты добрая, Люба! Ведь ты за мой счет добрая!

Л ю б а в а. Не надо об этом. Смотри, день-то какой красивый!

И в а н. Да, красивый. Езжу по дню, а красоты его не замечаю.

Л ю б а в а. Должность хлопотливая… И сам себя не щадишь.

И в а н. Чтоб деньгу накопить, надо много думать, вертеться. На голом энтузиазме далеко не уедешь. Наивные люди повывелись. Им результат подай.

Л ю б а в а. А разве нет результатов? И фермы новые, и жилье… Помаленьку новоселы подъезжают. Село на глазах меняется.

И в а н. Только моя жизнь без изменений.

Л ю б а в а (прижалась к нему, забывшись). Устал, бедненький!

И в а н. Любушка, зорька моя…

Л ю б а в а (отстранившись). Так Сергей меня звал…

И в а н. Не надо о нем, Люба. Одним прошлым не проживешь.

Л ю б а в а. Наверно, ты прав, Ваня. Поцелуй меня, что ли?

И в а н. Поверишь ли — не умею! Я ведь ни разу не целовался.

Л ю б а в а. Бедняжка!

И в а н. Нет, Любушка, не-ет! Я теперь не бедняжка! Теперь я самый богатый человек на земле. Я… (Стиснул ее в объятиях.)

Л ю б а в а. Ничего не хочу знать… мой, мой!

И в а н. Твой до смерти, Люба! Всегда был твой!

Л ю б а в а. Чудо, чудо свершилось! Душа ожила!

С визгом врывается  Л и з а в е т а. Расталкивает их.

Л и з а в е т а. Отравлю-юсь! И мертвая приходить к вам буду! Не видать вам счастья! Не вида-ать! (Разорвав какой-то пакетик, высыпала в горсть таблетки.)

Иван выбил таблетки из рук.

Отдай! Отдай! Тут смерть моя!

И в а н (заламывая ей руку). Не бесись. Чего тебе нужно?

Л и з а в е т а. Тебя, тебя-яя… Женишься на этой… на Любке — в день свадьбы на воротах твоих повешусь!

Л ю б а в а (нежно, прощально улыбнувшись ему). Иди, Ваня. Мы сами тут разберемся.

И в а н, выпустив руку Лизаветы, уходит. Любава сразу опала, как цветок осенью.

Л и з а в е т а (еще не осознав, что натворила). Любка! Страшная ты какая! Что ты, Любка? Из-за него? Не стоит он нас. Все мужики, вместе взятые, не стоят мук наших! Нашла из-за кого убиваться! Очнись, Люба! Нам ли с тобой… с красотой нашей… не пропадем! Любушка! Ну! (Встряхивает Любаву.)

Та, где стояла, там рухнула.

Люба! Любушка… подруга! (Трясет ее, бежит за водой, брызжет ей в лицо.)

Л ю б а в а (открывая глаза). А где жаворонки?

Л и з а в е т а. Какие жаворонки? Бог с тобой, Люба! Осень уже…

Л ю б а в а. Осень? Ну да, осень… осень! Моя осень… (Поднимается. Увидав пакетик на полу, прочитала вслух.) «Цитрамон»… Так вот чем ты отравиться хотела!

Л и з а в е т а (трусливо озираясь). Надо же было вас припугнуть…

Л ю б а в а (влепив ей в лицо тяжелый плевок). Дрянь!

Л и з а в е т а. Ты что, ошалела?

Л ю б а в а. Не подходи ко мне! (Поднялась, идет к двери.)

Л и з а в е т а. Куда ты, Люба? Одну не пущу.

Л ю б а в а. Не смей! К Володьке пойду… провинилась я перед ним. (Уходит.)

Входит  М а т р е н а.

М а т р е н а. Опять поссорились? Ивана поделить не можете? Лизавета. Ах, тетка! Кабы он на две половинки делился! Чтобы и Любке и мне поровну! Не делится ведь… никак!..

3

По улице идет  И в а н.

И в а н (остановился). Еще одна зима минула. Торопливая, странная зима. Если по дням перебирать, вроде бы вспомнить нечего. Но что-то было, было! И кануло безвозвратно. Я знаю, то уже не вернуть… Летят годы, как журавли. Но журавли возвращаются в гнезда свои. А прошлое вьет гнезда только в памяти нашей. Лучше не терзать ее, память… Есть сила инерции, которая помогает забыться… Есть дело… Инерция и дело. Дело и инерция…

Подходит  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а. Все еще хромаешь, Иван Семенович?

И в а н. Хромаю, пока хромается.

Л и з а в е т а. Загляни на ночку ко мне… выправлю.

И в а н. Скорей на обе ноги захромаю.

Л и з а в е т а. И такое возможно. Побаиваешься меня?

И в а н. Прошло то время, Лиза… Давно уж Иван Рушкин не тот человек, да и ты поизносилась.

Л и з а в е т а. Я-то? Ну, меня время не берет. Кожа, как молоко. А груди — мячики. Тронь-ка! Что, боязно? Эх ты! А говорил, не боишься.

И в а н. Трогать и без меня есть кому. Только ведь мелко это, Лиза. Мелко и стыдно.

Л и з а в е т а. Мелко?! А разве не ты меня сломал? Не из-за тебя мельчать стала?

И в а н. Тебе всегда нужны виноватые. При них легче быть правой. А если разобраться в твоей правоте, все наоборот получается.

Л и з а в е т а. Если ошибаюсь, если не права — помоги, наставь на путь истинный.

Иван досадливо отмахивается.

Или все некогда? Говорят, агрономшей новой занялся? Верно ли говорят?

И в а н. Я ведь не спрашиваю, кто у тебя вечор песни пел. И кто из калитки поутру вышел. Живи как знаешь. И в судьбу мою не встревай.

Л и з а в е т а. Не выйдет, Ванечка! Встревала и буду встревать!

И в а н. Дура ты, дурища! И гордости никакой.

Л и з а в е т а (со стоном). А-ах, миленький мой! Да ведь гордость-то мою ты, ты растоптал! Так и живу без нее, надеюсь… А на что мне надеяться?

И в а н. Не устраивай представление. Люди на нас смотрят.

Л и з а в е т а. Что мне люди? И я им что? Живу, как ветер вчерашний. Посвистал — улетел… Кто о нем вспомнит?.. Ох тяжко, Ваня! Любава была у меня… предала я Любаву. Родить бы, что ли?

И в а н (искренне). Рожай, Люба. Выходи замуж и рожай. Хватит уж яловой-то ходить.

Л и з а в е т а. Любой назвал… Не забыл, значит? Если бы меня так любили! Я была бы на седьмом небе! (Уходит.)

Появляются  Р у ш к и н  и  А н н а  В а с и л ь е в н а. Она в брючном костюме, в очках.

Р у ш к и н (поздоровавшись). Указ слыхал? Любаве орден Ленина дали.

И в а н. Качнуть ее надо. Пошли.

Р у ш к и н. Погоди. Там новоселы из Чувашии приехали. И Пуртов.

И в а н. В отпуск, что ли?

Р у ш к и н. В колхоз просится. Я говорю — не примем. Подвел меня, в самую страду смылся.

И в а н. Теперь не смоется. Смоется — десяток других на его место найдем. Выручил нас ленок. А ты не верил…

Р у ш к и н. Глаза боятся — руки делают.

И в а н. Анны Васильевны заслуга. Забытое возродила. А ведь никто не верил… Лен, дескать, отрасль убыточная…

А н н а  В а с и л ь е в н а. Прежде всего люди старались. Без них и Терентий Мальцев ничего не сделает.

И в а н. Мальцев, конечно, большой человек. Но и ты у нас умница, прелесть. Верно, братан?

Р у ш к и н. Тебе лучше знать.

И в а н (погладив Анну по руке). Умница! Прелесть! С ленком вышли, теперь за озимые берись… Озимые пока в загоне.

Р у ш к и н. Ничего себе — загон! По двадцати одному центнеру взяли! Ты, Иван, зарылся!

А н н а  В а с и л ь е в н а. Иван Семенович прав. Двадцать один центнер, разумеется, неплохо. Но в совхозе «Еланском» по двадцати семи на круг взяли. Мы чем хуже?

И в а н. Не хуже, Аннушка. Ничем не хуже. Правда, культура земли не на том уровне. Они за полями-то, как за собственным лицом, ухаживают. Отсюда и урожай…

А н н а  В а с и л ь е в н а. Научимся. И людей приучим… Теперь вся выгода в земле. А землю здесь много мучили…

И в а н. Ах ты, говорунья моя! Иди пообедай. С утра по полям носишься.

А н н а  В а с и л ь е в н а  уходит.

(Глядя ей вслед.) Повезло нам с агрономом. А, братан?

Р у ш к и н. Без нее мы бы заплюхались. Жениться тебе пора, Ваня. Хватит в бобылях-то ходить.

И в а н. Ты так считаешь?

Р у ш к и н. Только так! Каждый должен исполнить свое назначение.

И в а н (хмурясь). Любаву-то не поздравили. Пойдем поздравим.

Р у ш к и н. Успеем еще. Ты, Ваня, вот на что ответь… Как время угадывать научился?

И в а н. Это оно меня угадало. И не только меня… Люди-то во всю грудь дышат — стало быть, атмосфера вокруг здоровая. Загадка проста…

4

У Сохиных. М а т р е н а  и  Л ю б а в а, она смотрится в зеркало.

М а т р е н а. Седеешь, девка. Рано седеешь! Я в сорок лет первый волосок седой выдернула.

Л ю б а в а. Мне, мама, с тобой не равняться. Твоей крепости на десятерых хватит.

М а т р е н а. Жила бы полегче. К пересудам-то не прислушивалась бы… Для кого эта стать?..

Л ю б а в а. Стать от тебя перешла. Моей заслуги в том нету.

М а т р е н а. Не уводи. Вон Лизка везде находит себе утешение. Киномеханика подцепила. Вечор из лесу идут. Где была, спрашиваю? Брусничку, говорит, щипала…

Л ю б а в а. Пускай щиплет. Дощиплется!

М а т р е н а. Любушка, доча… Не мучила бы Ивана-то… приголубила бы его!

Л ю б а в а. Не могу, мама. Я ведь не Лизавета.

М а т р е н а. Что ты киваешь на нее! О себе думай. Нашла кому уступать. Она не нужна вовсе Ивану.

Л ю б а в а. Зато он ей нужен.

М а т р е н а. А тебе не нужен? Тебе тоже надо жить. Детей рожать надо.

Л ю б а в а. Я живу, мама. Не хуже людей живу. Вон Володька растет. А у нее — никого на свете…

Издали, через открытое окно, доносится рев воды.

М а т р е н а (вздохнув). Шумит Пустынное! Весна нынче бешеная.

Л ю б а в а. Вёсны всегда бешеные.

Входит  Л и з а в е т а.

Л и з а в е т а. Небось, обо мне говорили? А я вот она, нарисовалась. Не выгоните?

М а т р е н а. Пришла, так садись. Ходишь, травишь людей. Не живется спокойно.

Л и з а в е т а. Сама себя казню за это. Бывает, задумаю что-то хорошее. Слова добрые на языке вертятся… А через минуту такой фокус выкину, такого наболтаю… что и в уме не держала.

М а т р е н а. Лошадь и та узды слушается. Ты все узды рвешь. (Уходит.)

Л и з а в е т а (расплакалась). Любушка! Ваню-то мы проворонили! Женится Ваня!

Л ю б а в а. Пускай женится. Мне все равно.

Л и з а в е т а. Притвора! А мне не все равно! Люблю его до беспамятства! Так вот и закричала бы на весь белый свет: «Люблю!»

Л ю б а в а. Любишь, так брусничку-то с другими не щипала бы…

Л и з а в е т а. Потому и щипала, что хотела забыть. Не могу… не могу забыть!

Л ю б а в а. Можешь не можешь — придется. Так что мирись.

Л и з а в е т а. Любушка, ну хоть ты перехвати его! За тобой он от кого хочешь убежит. Смани его, Люба! Тебе не понадобится, я возьму.

Л ю б а в а. Замолчи, замолчи…

Л и з а в е т а. Агрономшу щадишь? А кто она тебе? Кто? Она же дорогу нам перешла! Не щади, Люба! Бери его, пока я в растерянности. Бери, а то на бобах останешься.

В дверях  х у д о ж н и к.

Х у д о ж н и к. Я снова до вас, Любовь Павловна. Но как будто не вовремя? (Пятится.)

Л ю б а в а. Проходите, садитесь. Гостем будете.

Х у д о ж н и к. Гостевать некогда. Хотел портрет ваш дорисовать. Да вот молока для ребятишек купил, отнести надо.

Л и з а в е т а. А меня не рисуешь… Изобразил бы… хоть за харчи рассчитался бы.

Х у д о ж н и к. За харчи деньгами расплачусь. А рисовать не буду. Лицо у вас для мадонны неподходящее.

Л и з а в е т а. У нее, значит, подходящее? А ну, покажь.

Х у д о ж н и к (устраивая станок). Портрет еще не закончен. Сидайте ближе, Любовь Павловна. Я вас недолго помучаю.

Л и з а в е т а. Любка-а… какая ты горькая тут!

Л ю б а в а (усмехнулась). Мадонна из Чалдонки. Звучит?

Л и з а в е т а. В каждом глазу вопль. Что ж ты натворил, мазилка?

Х у д о ж н и к. Вам горечь в глаза бросилась… а силу ее, а доброту не бачите? Приглядитесь! Всем видом своим говорит: «Мне в этом мире много лиха досталось. Но я по-прежнему люблю людей… Живу для людей».

Л и з а в е т а. Ну, нагородил! Не за что их любить, людишек-то! Потому что и они никого не любят, кроме самих себя.

Х у д о ж н и к. Мне жаль вас, Лиза. Жаль, словно нищенку, у которой в кошеле пусто.

Л и з а в е т а. Жалеешь? Меня-то? Не ты ли на коленях замуж за себя уговаривал? Это нищенку-то! Жену, детей бросить хотел — все ради меня. Теперь положительный стал… Тоже мне жалельщик! (Вышла.)

Х у д о ж н и к. Было такое… слава богу, одумался.

Л ю б а в а. А что, впрямь могли уйти от семьи?

Х у д о ж н и к. Не знаю. Мог, наверно. Это было как ослепление. Потом прозрел. В вас что-то новое появилось. Понять не могу.

Л ю б а в а. Наверно, еще одна потеря… добавилась ко всем прочим. Только и всего.

Х у д о ж н и к. Очень хотел бы помочь вам.

Л ю б а в а. Не поможете. И никто не поможет. Я молока вашим ребятишкам налью… А рисование отложим до следующего раза. Договорились?

Входит  И в а н.  Х у д о ж н и к, взяв бидон с молоком, уходит.

И в а н. Люба, ты уже… в курсе?

Л ю б а в а. Слышала. Поздравляю.

И в а н. Вот… надумал. Тебя уж, видно, не дождаться.

Л ю б а в а. И не жди. Так будет лучше.

И в а н. На свадьбу придешь?

Л ю б а в а. Если пригласишь.

И в а н. Пойдем. Там уж собрались.

Л ю б а в а. Дай я тебя поцелую, Ваня.

Иван потянулся к ней, Любава остановила.

Нет, нет, я сама. (Поцеловала его в лоб.) Теперь иди. Я переоденусь. И подарок подберу.

Затемнение.

Г о л о с  И в а н а. Невеселая была у меня свадьба. Я жалел, что пригласил на нее Любаву. Было трудно и ей и мне…

Застолье.

М и т я. Горько-о!

Л и з а в е т а (трясет головой, смеется почти безумно). Ух, горько-о!

М и т я. Сдрейфил, что ли, жених? Целуй!

И в а н (встал, но, посмотрев на Любаву, осадил плечо невесты). Ну их. Пусть бесятся. За тебя, Аннушка! (Схватив стакан, вылил в себя, неверной рукой ловит ускользающую вилку.)

Г о л о с а (настойчивей). Ты что, Иван Семенович, против обычая?

— Горько!

— Целуй! А то оконфузим.

— Горько!

Г а л и н а (она сидит рядом с Любавой). Кому горько, кому сладко. Ох, жизнь наша крученая!

Лизавета несдержанно пьет, улыбается.

Г о л о с а. Горько! Горько!

— Хороша парочка — гусь да гагарочка!

— А что, агрономша не прогадала. Жених в самом соку, и положение при нем.

— Она и сама девка аппетитная. Правда, в очках…

— Очки-то ночью снимают, хе-хе-хе…

М и т я. Аннушка! Анна Васильевна! Я те перину из лебяжьего пуха, чтоб кровати не чуяла под собой! Ей-богу, не вру! Спроворю перину!

Р у ш к и н. Ну что, братан, рад? Сбылось? (Он против обыкновения не пьет.)

И в а н. Что ж ты не выпил за меня?

Р у ш к и н. Не пьется. Ты уж прости, Ваня… в горле стоит.

Г а л и н а. Выпей, не порть праздника, Александр.

И в а н. Не нужно. Не нужно, если не от души.

Р у ш к и н. Ты на Любашу посмотри. Как держится девка!

Л и з а в е т а (вдруг взвыла, перекрывая голоса). Уведи ты меня отсюда!

Л ю б а в а. Перестань! Ну перестань же! Люди смотрят.

Л и з а в е т а. Не люди это! Морды пьяные! (Рванулась к Ивану, упала перед ним на колени и в наступившей тишине сказала отчетливо.) Прости, Ваня! За все, что было… и за то, что будет, прости.

И в а н (стряхнув ее руки). Отцепись. Чего ты пристала?

М и т я. Вот свадьба так свадьба! А ведь я, люди, сам чуть не женился! (Выскочил вприсядку.) «Ух, ух, лежу на двух… Погляжу — один лежу».

Л ю б а в а. Пойдем, Лиза. (Подняла Лизавету.) Идем же.

Л и з а в е т а (с пьяной лихостью). Не-ет, я спляшу сначала! Играй, Митя! За столом-то не зря сидел.

Г а л и н а. Как бы опять чего не выкинула! Надо приглядеть за ней.

Р у ш к и н. Упал листок… не горюй по листку, березка!

Л ю б а в а. Довольно, Лиза, довольно! (Уводит ее.)

Затемнение.

Г о л о с  И в а н а. Ушли они… и я ушел со своей собственной свадьбы. Ушел, ни разу не поцеловавшись с невестой под крики «горько».

Л ю б а в а  и  Л и з а в е т а  у Сохиных.

Л ю б а в а (укладывает подругу). Спи, горюха!

Лизавета сидит на кровати. Взгляд пустой, отрешенный.

Г о л о с  и з  р е п р о д у к т о р а. «У любви, как у пташки, крылья…»

Любава выключает радио.

Вскрикнув, Лизавета упала в постель, забилась. Любава принялась ее успокаивать. Усыпила. Сама достает старые письма, читает.

Г о л о с  С е р г е я. Я думал, любовь — одна радость, радость…

Г о л о с  Л ю б а в ы. И я так думала… думала…

Любава поднялась, бросает письма в печку.

Входит  М а т р е н а.

М а т р е н а. Худо горят. Наверно, от слез отсырели.

Л ю б а в а. Ничего, сгорят. Один пепел останется. И тот развею.

М а т р е н а. Жалеть не будешь?

Л ю б а в а. Довольно жить прошлым! Не хочу! Мне нынешний день стал дорог!

М а т р е н а. Видно, на поправку дело пошло. Эта чо убивается?

Л ю б а в а. Жизнь не по чертежам вычертилась.

М а т р е н а. Стало быть, чертила неверно. Ты вот тоже ошибку в чертежах допустила…

Л ю б а в а (сварливо). Не обо мне речь, мама! (Встала, переоделась.) Пойду на ферму.

М а т р е н а. Сегодня на ферму, завтра на ферму… А жить когда? Эх, Любка! Разве такую долю загадывала я тебе?

Л ю б а в а. Хватит, мама, хватит!

М а т р е н а. Хватит, да не того! Вертишься день-деньской веретеном, так веретено-то безмозглое! И сердца у него нету. Ты ж человек, Любава. А человеку свет нужен! Свет и все человеческие радости.

Л ю б а в а. А мне своих хватит! У меня (ребром ладони по горлу) вот сколько! (Взглянув на мать, мягко.) Недавно орденом наградили, и вообще… вообще… (Вышла.)

М а т р е н а (покачивает головой). То-то что вообще.

Г о л о с  и з  р е п р о д у к т о р а. «Любо-овь, любо-овь…»

Затемнение.

На берегу Пустынного озера. Входит  И в а н.

И в а н. Я женился, и закрутило меня, завертело… Некогда было остановиться и спросить себя: «Чего ради живешь на земле, Иван Рушкин?» Ложусь спать — одна мысль: работа. Встаю — о том же думаю. А есть еще что-то кроме. И это «что-то» незаметно исчезло. Оно исчезло не сию минуту. Но потерю я обнаружил вот только что. Я пытался видеть в Любаве постороннего человека, внушал себе это и… лгал. (Пауза.) Однажды мы встретились с ней на берегу у Пустынного. Как раз журавли прилетели… Нас потянуло друг к другу невидимым сильным магнитом… Мы ничего не слышали. Пустынное бушевало. Волны, перехлестывая через плотину, стекали в овраг, пробивая в черном снегу черные дыры… В сторонке лежал кем-то подбитый журавль. Плотника вздрагивала… Мы не слышали…

Л ю б а в а. Нарушила я свой запрет… Ох, Ваня, что же ты делаешь со мной?

И в а н. Люблю тебя, Любушка. Дышу тобой… и не могу надышаться.

Л ю б а в а. Жену твою обворовываем, себя обворовываем. Нечестная наша любовь, Ваня!

И в а н (поникнув). Разве я в этом виноват, Люба?

Л ю б а в а. Я тебя не виню. Вообще никого не виню. Но люди расплачиваются за все на свете. За все.

И в а н. Перестань, Люба! Мне так славно! Не думал, что снова у нас завяжется. Как же нам быть-то теперь?

Л ю б а в а. А никак. В последний раз видимся…

И в а н. Ты что, Люба? Ты что?

Л ю б а в а. Я в город еду.

И в а н. Под землей тебя разыщу!

Л ю б а в а (качает головой). Что не мое, то не мое… Прощай, Ваня! Прощай и прости. Не сложилось у нас.

И в а н. А как же я, Люба? Как мать? Ее тоже с собой возьмешь?

Л ю б а в а. Ее не сдвинешь… вросла корнями. А у меня корни подрублены, Ваня. Чем жить тут, лучше в Пустынное с берега… (Подобрав убитого журавля, уходит.)

И долго еще видно их, двух смертельно раненных птиц.

И в а н. Любушка… Любушка… зорька моя вчерашняя…

ЭПИЛОГ

Возле избы Матрены.

Х у д о ж н и к с холстом под мышкой подходит к тетке  М а т р е н е, которая смотрит из-под ладошки вдаль. Там, где-то за озером, только что потерялись из виду внук и Любава. Что их ждет — неизвестно. Здесь, в Чалдонке, будет ждать мать. Ждать до последнего часу.

Х у д о ж н и к. Уехала?

М а т р е н а. Ушла… будто и не было.

Х у д о ж н и к. Возьмите вот это. Дорисовать не успел. (Разворачивает холст, на котором портрет Любавы.) Хотел себе сохранить… не могу. Возьмите.

М а т р е н а. Только и осталось. С картинкой вечера коротать буду. Вечера-то у меня долгие.

Х у д о ж н и к. Тут люди вокруг, тетенька, хорошие люди. Все любят вас, все уважают. Так шо не огорчайтесь.

М а т р е н а. Ну ладно… ладно… вечеров-то осталось немного…

Занавес

1967

Верую!

ДРАМА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИГНАТ МАНТУЛИН.

ГРИНЬКА (ГРИГОРИЙ) его сын.

КЛАВДИЯ ХОРЗОВА.

НИКИТА ее муж.

ДОМНА АТАВИНА.

АНДРЕИ ЛУЖКОВ.

ВЕРА.

НАДЕЖДА РЕШЕТОВА.

ПЕТР ее сын.

ГАЛИНА.

ДАРЬЯ.

ПЕРВАЯ ДЕВУШКА.

ВТОРАЯ ДЕВУШКА.

ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА.

ПАРЕНЬ.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

1

Дорога, уходящая в гору. Вдоль дороги дома. На самом лбу взгорыша унылое сельское кладбище. У подножия — кузница.

Начало действия относится к весне сорок пятого года. Этой весной возвращались с войны два тридцатилетних солдата. Оба меченые, но живые — немыслимое везение! Двое из всей Бармы. А уходило полсотни мужиков и парней.

Возвращались. У  И г н а т а  кроме шрамов под соломенными висками — ордена, среди которых две Славы. Да и  Н и к и т у  наградами не обидели. Ранами тоже. Левое плечо западало. Нога сгибалась худо. До рези в глазах всматривались в родную деревню. Вот она, Барма, бедная, вдовая. И крестов на кладбище, кажется, прибавилось. Но солдатам не до покойников. Война приучила к мысли о том, что смерть, как сидор солдатский, постоянно за плечами.

И г н а т. Ну вот и дома… дома! Поди, не ждут уж, а?

Н и к и т а. Немудрено. Пятьдесят человек призывали, а сколь из полусотни-то уцелело? Тот погиб, тот без вести пропал…

И г н а т. И меня потеряли, наверно. Полгода по госпиталям валялся. Думал, не выкарабкаюсь.

Н и к и т а. Потеряли… могли потерять, ежели не шибко ждали. А ежели ждали — не потеряют.

И г н а т. Ждут! Я знаю, меня ждут! Может, встречать вышли. И я вот он. Явлюсь и, как положено по уставу, отрапортую: «Сержант Мантулин прибыл в полное ваше распоряжение. Разрешите сменить автомат на поручни?»

Н и к и т а (нервно расправив длинные усы). С такой выкладкой в плугари? (Ткнул в Игнатовы ордена.) Да по твоим заслугам надо бить в колхозные председатели, если не выше. Будь у меня столько отличий, я бы в район пробился.

И г н а т. Кого я там не видал, в районе-то? Дома всего милей. Каждая кочка — родня. Пойду в бригаду, к земле поближе.

Н и к и т а. Родня, родня! Мало ли что родня! Не за здорово живешь воевали! Четыре года судьбу испытывали: нынче — здесь, завтра — к боженьке в рай. А ротный писарь сопроводиловку сочинит: «Пал смертью храбрых…» Родня… Четыре года со смертью в обнимку. Не то что тело, душа закирзовела… озлела до невозможности.

И г н а т. Ничего, возле земли оттаем помаленьку. Теперь хошь не хошь — доброте учиться надо. Такая история.

Н и к и т а. В мешке-то гостинцы? Туго набит.

И г н а т. Овес. Лежал как-то перед артподготовкой на поле — нажелудил. Хоть и не положено вещмешок забивать несписочным имуществом, а выбросить жалко. Хлеб же…

Н и к и т а. Все такой же блаженный!

И г н а т. Мне всю войну одни сон снился: поле израненное. А я его врачую. Вот, сон в руку. (Зачерпнул из-под ног земли горсточку, попробовал на язык.) Солона!

Н и к и т а (усмешливо). Не нанюхался за четыре-то года? Айда! Эка невидаль — солонцы бросовые.

И г н а т. Бросовые — так. (Вроде бы не ко времени вздохнул.) Омертвела земля!

Н и к и т а. Нашел о чем сокрушаться! В Сибири окромя солонцов земли вволю.

И г н а т. Никудышные мы хозяева! Вот немцы — враги, а гляди: у них каждый клочок обихожен и в дело пущен.

Н и к и т а. Ну ты! Вяжи лыко к лыку! Нашел кого в пример ставить!

Разошлись. Смиренной улочкой Игнат направился к своему дому с тополем под окном. На тополе скворечник. Дом отпугнул заброшенностью. Калитка сорвана. Окна без стекол. И никто не вышел навстречу. Что ж вы, ноги, через три земли отшагавшие, оробели на своей, на близкой, земле? Из ограды выбежал пес. Старчески гаркнул, лизнул в руку.

И г н а т. Здорово, Трезор! Трезорушка. Не помолодел ты за эти годы! Где хозяйка твоя? Где Гринька?

Трезор виновато завилял хвостом. Во дворе кто-то завозился, окликнул собаку. Это  Г р и н ь к а, мальчишечка лет десяти. В руках у него аккуратно стесанный камень.

Г р и н ь к а. Трезор! Ты куда подевался, блудень?

Трезор кинулся на зов.

И г н а т. По хозяйству хлопочешь, мужичок?

Мальчик медленно подался назад. В его осторожном движении, в напряженных узких плечиках, во всей его сжавшейся фигурке было столько взрослого недоверия, беды, покинутости, что Игнату стало жутко. Вот шейка вытянулась, извилась. Из-за плеча показался нос, навесистая отцовская бровь, глаз, рот, растущий в отчаянном крике…

Г р и н ь к а. Тя-я-тя-я! Тя-ятенька-а-а! (Уронив камень, метнулся к отцу.)

И г н а т (нацеловывая сына). Ну, Гриня, ну, золотко! Чего ж ты так испугался-то?

Г р и н ь к а. Живой? Родненький… родненький! Живой! А-ах!

И г н а т. Как вырос-то! Как вырос! Не узнать: удалец, витязь!

Г р и н ь к а. На тебя похоронка была, а я ждал, ждал! Я знал, что тебя не убьют.

И г н а т. Не убили, сынок, не убили. Хоть и залатанный весь, а жив, дома. Мамка-то наша где? В поле мамка?

Гринька после мучительной, долгой паузы горестно зарыдал.

Где же она, Гриня? (Голос стал чужой, сиплый.) Сказывай! Все как есть сказывай, не таи!

Г р и н ь к а. Нет больше мамки… заме-ерзла-а! Поехала в лес и заме-ерзлаа… прямо у поленницыы…

Молчание. Долгое. Тяжкое.

И г н а т (после паузы). Веди меня к ней, сынок. Веди…

Идут по дороге в гору. Гринька держит отца за руку. Сзади них выехала одноосная тележка. В оглоблях — за коренника, за пристяжную, за всю звонкую тройку — Д о м н а  А т а в и н а. Выпряглась, пошла за Мантулиными, но вернулась. Отец и сын между тем приблизились к кладбищу. С краю на простеньком деревянном кресте криво вырезано: «Здесь покоится раба божья Наталья Алексеевна Мантулина. 1915—1945». Игнат, точно пулей срезанный, выпустил крест, по которому слепо водил пальцами, сполз на могилу, приник. Но из-под земли — молчание. Рядом чуть слышно всхлипывает Гринька, глядя на отца.

Г р и н ь к а (подняв тяжелую отцовскую руку). Пойдем, тятя. Робить начнем. А как робить начнем — горе притухнет. Ее не воротишь, сколь ни убивайся.

И г н а т (поднялся, удивленно глядит на сына). Верно, сынок. Ее не воротишь. А нам жить надо. Только как жить?

Г р и н ь к а. Как все люди.

И г н а т. Мантуленок ты мой! Вот он, сынок-то наш, Наташа! Мужик, совсем мужик! А я ему, как дитю, леденца вез.

Г р и н ь к а (истово). Я страсть люблю леденцы, тятя!

Игнат развязывает мешок. В мешке зерно и зерном облепленный красный петух на палочке. Обобрав зернышки и бережно ссыпав их обратно в мешок, Гринька старательно сосет леденец.

И г н а т. Как жил тут один? Как хозяйничал?

Г р и н ь к а. Я не один жил. Тетка Домна приютила, председательша.

И г н а т. Не обижала?

Г р и н ь к а. Не-а. Она только с виду крута, а так ласкова. Как родного голубила.

Игнат. Ну пойдем, сынок. Теперь своим домом жить станем.

Спускаются вниз. Навстречу им «Домнин экипаж». Д о м н а  тащит за собой тележку.

Д о м н а. С возвращением тебя, Игнат!

И г н а т. Врагу не пожелаю такого возвращения.

Д о м н а. Пускай не в радость, а все же воротился на отчую землю. Мой Ваня под Севастополем… в дальней земле, а может, в море, и волны над ним.

И г н а т. За сына, за ласку к нему благодарствую. Жив буду — сочтемся.

Д о м н а. Огонь и воду прошел: жив, теперь какой резон помирать?

И г н а т. У судьбы свой резон.

Д о м н а. Судьба тоже неглупая. Видит, с кем дело имеет.

И г н а т. Далеко наладилась с транспортом?

Д о м н а. На базар, хочу картошку продать.

И г н а т. Председательша — могла бы лошадь запрячь.

Д о м н а. Все бабы на себе возят. Я чем лучше?

И г н а т. Все такая же оглядчивая.

Д о м н а. Какая уж есть. Кони выморены. Я их для посевной берегу.

И г н а т. А себя мытаришь! Вон как похудела: одни глаза остались.

Д о м н а. Дом-то ваш разорен. Переселяйтесь ко мне. Пока не приведешь в порядок.

И г н а т. Да нет уж, что уж, стеснять не станем. В своем поселимся: долго ли подновить? Мужики все же…

Д о м н а. Теперь за мужиков-то больше бабы. Агафью Кочину вечор в больницу отправила: окалиной глаз выжгла. Без кузнеца остались. Не выручишь?

И г н а т. Не с теми думками шел… хотел полюшко на солонцах выправить, чтоб земля эта не вдовела.

Д о м н а. Без кузнеца нам гибель. Поробь в кузнице, Игнат! Полюшко от тебя не уйдет.

И г н а т. Придется, раз уж некому боле.

Д о м н а. Некому. Разве опять бабу послать, так стыдно, коль мужики воротились. (Надев заплечный ремень, повезла тележку. Над головой курлыкнули журавли.)

Г р и н ь к а. Журавли ноне припоздали чо-то.

И г н а т. Наверно, победы ждали.

Г р и н ь к а. Летят, будто и войны не было.

И г н а т (страстно, с надеждой). А может, не было ее, Гриня? Может, нам это все приснилось?

Гринька трясет пенною головенкой, через плечо оглядывается на Домну, на кладбище.

2

В доме Никиты Хорзова.

На кровати, перебирая волнистое золото волос, сидит  К л а в д и я.  Л у ж к о в  устроился на лежанке. Над лежанкой аляповатый портрет Никиты. Этот портрет, точно живой человек, присутствующий незримо, мешает чувствовать себя вольно.

Лужков, поеживаясь, встает и, скинув форменный китель, завешивает портрет. Оставшись в косоворотке, из которой выступает далеко не богатырская грудь, на цыпочках, как-то бочком крадется к Клавдии, пытается обнять ее. Клавдия презрительно-равнодушно смахивает его руки. Сидит, отдавшись своим думам.

К л а в д и я. Скучно мне с тобой, товарищ Лужков! Ох, как скучно!

Л у ж к о в. Я вам не клоун — веселить. Да и любовь — не цирк.

К л а в д и я. Как сказать. Не хуже циркачей представляем. Только смотреть, кроме Никиты, некому. Да и тому глаза завесили. (Встает, сдергивает китель.)

С портрета уставились подозрительные, злые глаза.

Л у ж к о в. Помолчали бы! Есть вещи, о которых не говорят.

К л а в д и я. Делать можно, а говорить нельзя? Греши молчком, так? С душком мыслишки-то у вас, товарищ уполномоченный! Что скажут, если довести их до вашего начальства?

Л у ж к о в. Не смейтесь, слышите? Я не хочу, чтобы вы смеялись над тем, что священно. Я бы хотел… я предлагаю узаконить наши отношения.

К л а в д и я. Это как? Пожениться, что ли? Миленький ты мой! Ну какой из тебя муж? Без инструкции шагу не шагнешь.

Л у ж к о в. Опять вы злитесь. Опять издеваетесь. А я люблю вас. Я так люблю, что слов нет!

К л а в д и я (хохочет). А с начальством насчет любви согласовал?

Л у ж к о в. Побить вас, что ли?

К л а в д и я. Побей, заинька! Побей! Может, лишнюю пыль выколотишь.

Л у ж к о в (жалобно). Не умею я. Даже этого не умею. А побить хочется.

К л а в д и я. Бедняжечка! И кто такого воробушка уполномоченным назначил? Думают же чем-то!

Л у ж к о в. Не повезло мне. Месяц побыл на фронте — ранили. Едва порог перешагнул — сюда направили.

К л а в д и я. Воробушек! Чирик-чик-чик! (Встала, потянулась, прошлась по комнате. Выглянула в окно, всплеснула руками.) Ой-ёченьки! Кажись, муженек катит! Ну точно: он! Нагрянул христовый!

Лужков, не поверив, бросился к окну. Затем сорвал китель и, с трудом попадая в рукава, стал застегиваться, второпях не заметил, что оторвал пуговицу.

Испужался? Эх ты, женишок! Не суетись. Он еще битый час с бабами просудачит.

Л у ж к о в (расстегивая китель). Я н-не п-пойду. Не п-пойду и вс-с-се! С-скажу, что руку вам п-п-предложил, вот!

К л а в д и я. Жить надоело? У Никиты рука не дрогнет. (Помогла одеться, вытолкала за порог.)

Он едва не столкнулся с  Н а д е ж д о й. Ушел.

Н а д е ж д а. Никита воротился! Живой… живехонький! Встречай хозяина, подружка!

Клавдия с некоторым запозданием заметалась по комнате, срывая с вешалки то одну вещь, то другую.

Да хватит тебе метаться-то! Хватит! Совсем себя потеряла! Беги так! Беги раздетая! Не осудит, поди.

Клавдия вылетела навстречу мужу, повисла у него на шее.

К л а в д и я (вводя в дом солдата). Живой! Здоровый! А я уж и не чаяла! Ой! Плечо-то у тебя… больно? А я, дура, повисла!

Н и к и т а. Ничего, Клавдия, ничего, терпимо! (Хромая, проходит к лавке.)

К л а в д и я. И нога увечная! А наград-то! А наград!..

Н и к и т а. Всего вдоволь. Гостей-то зови в дом! Чего ж они в ограде толкаются?

Входят  ж е н щ и н ы.

К л а в д и я (женщинам). Вы уж не обессудьте, бабоньки! Ополоумела я. Голова кругом идет. Проходите вперед, усаживайтесь! В ногах правды нет.

Г а л и н а. А в чем правда, Клава? Уж не известно ли тебе, в чем правда? Одни, как по заказу, с войны приходят, у других могилка и та затеряна.

Н а д е ж д а. Будет тебе, Галина! В своей избе надрывайся. У людей радость, понимать надо.

Клавдия собирает на стол. Радость ее искренна. Улыбка теплая, но с горчинкой. Стол от яств не ломится, однако по случаю возвращения солдата нашлось и поесть и попить.

К л а в д и я (усадив гостей). Со свиданьицем, Никитушка! (Налила рюмки, чокнулись, обвела всех плывущим взглядом.) Думала, не доживу до этой минуты. Все жданки лопнули! (Отвернулась, смотрит куда-то в угол, а не на Никиту, как следовало бы.)

Н и к и т а. В тылу да не дожить! Это на фронте каждая пуля — твоя владычица! Поцелует — и нет человека! (Он пьет-упивается всеобщим вниманием.)

Н а д е ж д а. И в тылу не сахар. Наталья Мантулина не собиралась помирать. И померла не от пули. А тоже смерть… да еще перед самой победой.

Г а л и н а. А как ждала, как ждала своего Игната! Всякий день на Волчий бугор выбегала: не идет ли?

Д а р ь я. Самую малость не дождалась. Каких-то три месяца.

Н а д е ж д а. И другим бабам досталось. В каждой семье по одной да по две похоронки.

Д а р ь я. Есть и по три. У Матрены Исаевой в одну зиму троих… ровно и не жили на свете. И старика схоронила вскорости.

Г а л и н а. А скажи, Никита, наших там не встречал?

Н и к и т а. Нет, Павловна. Чего не было, того не было. С Игнатом, верно, в поезде нос к носу столкнулись.

Клавдия вздрогнула, напряглась.

Д а р ь я. С кем встречаться-то? Война всех подмела.

Г а л и н а. Как литовкой прошлась! Мой Коля первой былиночкой оказался. Который год лежит-полеживает. А я маюсь. Зачем, ну скажите, зачем она мне, эта собачья жизнь?

Н а д е ж д а. Повидались, и ладно. Айдате по домам, бабы! А ты, Никита, отдыхай, да недолго. Посевная на носу.

Н и к и т а. Посевная, ага. С лукошком в поле: горсть влево, горсть вправо. Так, что ли?

Надежда. Так и есть. Вручную сеем. Техника — своим паром.

Ж е н щ и н ы  уходят.

Н и к и т а. Не успел оглядеться — в оборот взяли. Какой из меня сеятель? Я полторы тыщи дней смерть сеял. Эти штуки зазря не дают. (Тронул награды.)

К л а в д и я. Теперь пахари нужны, Никитушка. Стрелков в отставку. По чистой.

Н и к и т а. И меня, стало быть, по чистой?

К л а в д и я. Ежели мелко пахать будешь.

Н и к и т а. Я и раньше-то не мастак был, теперь и вовсе отвык… от всего мирного. Во сне и то видится дым да пепел.

К л а в д и я. Долго еще войной отрыгать будем. Бабы-то вон как убиваются.

Н и к и т а (присматриваясь к ней). Ты, похоже, не шибко убивалась.

К л а в д и я. Некогда было, Никитушка. Дневала и ночевала в поле. Одна трактористка на весь сельсовет. Ну, потчуйся тут без меня. Баньку пойду протоплю.

Н и к и т а. Баньку, ага. Это в самый раз. Да чтоб веничек попушистей… березовый! (Наклонился. В щели около кровати застряла пуговица.) Подь-ка сюда, плакальщица!

Клавдия усмехнулась, подошла без боязни.

Так, говоришь, некогда было?

Молчание. Никита ударил жену.

С кем путалась тут, зараза?

К л а в д и я (со спокойной насмешкой). Мало ли с кем? Всех не упомнишь.

Пауза.

Н и к и т а (жалобно). Ведь врешь, ведь наговариваешь на себя! Хоть раз всю правду скажи!

К л а в д и я. Всю правду я тебе еще до войны сказала, когда уходить собиралась.

Н и к и т а. Собиралась, да не ушла. И столько лет мне голову морочила.

К л а в д и я. Не морочила я, Никитушка! Раз чуть было не сошлась тут с одним… чтобы от прежнего наваждения избавиться. Не помогло.

Н и к и т а. Где оно, твое наваждение? Покажи, я ему враз ноги выкручу.

К л а в д и я. Ты за что ударил меня, Никитушка?

Н и к и т а. За измену, за подлость твою бабью!

К л а в д и я. А ежели я не изменяла, тогда как? Ежели не подличала?

Н и к и т а (куражливо). Не верю! Врешь, не верю! И никогда не поверю.

К л а в д и я. Ну и не верь. А за оплеуху расчет получи. (Дает Никите увесистую оплеуху.)

Н и к и т а. Стерва! Развратница!

К л а в д и я  ушла. Никита хочет выбросить пуговицу, но, передумав, кладет ее в карман. Налив самогона, выпил одним глотком, рванул себя за ворот: душно, душно в родном доме!

3

Кузница. У наковальни  И г н а т. Он только что оттянул лемех конного плуга. Г р и н ь к а, раскачивая меха, мурлычет песенку. Игнат ласково косится на сына.

Мимо кузницы то и дело проходят  ж е н щ и н ы, без особой нужды заглядывая внутрь. И это бесит Гриньку.

Входит  Н а д е ж д а.

Н а д е ж д а (сунув мальчишке пряник). Вот и помощничек вырос.

Г р и н ь к а (швырнув пряник). Чо ты пряники мне суешь? Не видишь, занят?

Н а д е ж д а. Вижу, да ведь надо чем-то за услугу расплачиваться! Топор у меня затупился.

Г р и н ь к а. Больно часто тупится.

Н а д е ж д а. Такое железо… мягкое. А ты чего бирючишься? Со старшими разве так разговаривают?

И г н а т. Давай сюда — наточу. (Берет топор, пробует пальцем жало — порезался.) Крепко затупила!

Н а д е ж д а. Точить-то некому. Там зазубрина, выправь маленько.

И г н а т. Зазубрина-то не на жале, Надёжа. Ту зазубрину мне не выправить.

Н а д е ж д а (пытаясь оттеснить Гриньку от точила). Погуляй, Гриня! Поди, умаялся? Погуляй, а я точило поверчу.

Г р и н ь к а. Была охота.

Н а д е ж д а. Коли так, оставайся. Ты мне не помеха.

Г р и н ь к а. Смотря про что говорить будешь.

Н а д е ж д а. Про цветы можно?

Г р и н ь к а (обдумав). Про цветы говори. Да покороче! Дело не терпит.

Н а д е ж д а. Терпит не терпит, любит не любит, к сердцу прижмет…

Гринька исподлобья взбуривает на нее.

О чем это я?

Г р и н ь к а. Про цветы начинала.

Н а д е ж д а. Забываюсь. Старею, видно. Хоть в тридцать восемь какая старость? Самое лето в душе, сок бродит по жилам. Хмельной сок, Игнаша!

Г р и н ь к а (решительно). Ступай, тетка Надёжа! Топор я сам тебе принесу.

Н а д е ж д а. Дай досказать. В Грачиной роще, Игнат, подснежники расцвели. Как раз там, где черный камень. Я не рвала их, берегла до поры. Сегодня сорву, однако.

Г р и н ь к а. Не придет он к черному камню! Напрасно стараешься. А я приду и все твои подснежники выпластаю! Все до единого.

И г н а т. Ну вот, Надёжа, зазубрину на лезвии вывел. Теперь хоть брейся своим топором.

Н а д е ж д а. Эх, кабы в душе еще вывел! (Забыв топор, уходит.)

Игнат и Гринька принимаются за прежнее.

Перед кузницей — Д о м н а. Она принаряжена. Раздумывает: заходить ли? Не решилась. Отошла к тополю, слушает звон кузнечный, старческое дыхание мехов.

Появляется  Н и к и т а. Он в чистом, при всех медалях.

Н и к и т а. Из району звонили. За семенами велят ехать.

Д о м н а. Ох, Никита, зря ты насоветовал это! Теперь хожу — голова от дум пухнет.

Н и к и т а. Думы-то разные бывают. (Усмехнулся намекающе.) Ишь как вырядилась!

Д о м н а. Всех по Клавдии по своей не меряй!

Н и к и т а. Все вы Евины дочери! Ехать, что ли, за семенами-то?

Д о м н а. Езжай, да не сболтни там! Сразу загремим.

Н и к и т а. За портфельчик боишься? Не шибко толстый портфельчик-то.

Д о м н а. И чего ты под кожу лезешь? Осатанел совсем. А ведь одну упряжу везем. И чин твой не ниже: как-никак бригадир.

Н и к и т а. Чин, чин! Без чина много всяких причин. С фронта ехал, все расплановал: тут так, тут этак — дорожка ровная, прямиком в гору пойдет. А она сплошь в ухабах и под гору катится. Потому и злюсь и пакостные слова на язык липнут. А дело наше святое, Домна Сергеевна, чистое дело: ослаб народ, забыл, чем хлеб пахнет. Надо поддержать немножко.

Д о м н а. То худо, что не одни мы ослабли. Всей державе туго приходится. А мы всех умней быть хотим.

Н и к и т а (чуть переигрывая). Ради своего колхоза можно и похитрить. Бабы, или, по-городскому сказать, женщины, себя не щадя, все войне отдавали, и ежели государство для них малой толикой поступится — большого убытка не будет.

Д о м н а. Да ведь обман получается! Просим на семена — раздадим на трудодни. И кто обманывает: колхозная верхушка.

Н и к и т а (философски). У нас планида такая. Хошь людям добра — ври, хошь пользы себе — опять ври. Умные колхозные бригадиры начальство свое обводят, глупые — подчиненных околпачивают.

Д о м н а. Не то, Никита. Светлая жизнь обманом не строится.

Н и к и т а. О светлой жизни судишь, ага… себе хочешь светлой жизни. (Кивнул в сторону кузницы.) И тут же лукавишь: дескать, я не к Игнату пришла, я по делу. А мне эти дела давно известны! Так же и другие хитрят. И кто ловчее концы в воду прячет, тот самый правильный человек.

Д о м н а. Говоришь — ровно следы заметаешь. А сам исподтишка подталкиваешь: падай, Домна, падай! Ну, упаду — легче тебе станет?

Н и к и т а. Вместе упадем, ежели что. Команда была: лезь через бруствер и — в атаку! Кабы на фронте после команды так раздумывали — ни за что фрица не одолели бы. (Уходит.)

Появляется  Л у ж к о в. Он с велосипедом. Возбужден.

Л у ж к о в. Я только что с Лебединой протоки. Большое поле уже засеяли. Без единого перекура.

Д о м н а. А вы собирались кнутом подгонять?

Л у ж к о в. Подгонять — нет, не собирался. Но ведь я должен понять те мотивы, которые движут людьми! Полуголодные, отощавшие и на таком накале! Только энтузиазм?..

Д о м н а. Мне бы ваши заботы!

Л у ж к о в. В такое время ужасно чувствовать себя посторонним! Я сожалею, что не выучился на агронома.

Д о м н а. Еще не поздно, учитесь.

Л у ж к о в. Собираюсь, да за учебники сесть некогда.

Д о м н а. До учебников ли? Вижу, по чужим огурешникам шастаете. У Клавдии Хорзовой в огурешнике гряды, что ль, закладывали?

Л у ж к о в (смутился). Я, знаете… я от собак прятался. Целая стая накинулась.

Д о м н а. Стая? Должно быть, пришлые. У нас на всю Барму один Трезор остался. Неужто и он был в той стае?

Л у ж к о в. Он-то… он-то как раз больше всех рычал!

Д о м н а. Да что вы! Сегодня же велю на цепь посадить. Гринька, выдь на минуту!

Г р и н ь к а (из кузницы). Щас. (Еще стучит молотком, потом появляется.)

Д о м н а (все с той же насмешкой). Ты что это, парень, кобеля своего распустил? Ведь он уполномоченного чуть не загрыз.

Г р и н ь к а. Трезор?

Д о м н а. Он самый. Трезор.

Г р и н ь к а. Да он беззубый совсем! Мякиш едва жует.

Д о м н а. Ты наговоришь! Не станет же товарищ Лужков сочинять небылицы! Он человек ответственный, при исполнении.

Л у ж к о в (заспешил). Я поеду, пожалуй. Там сев, знаете… поеду. (Уводит свой велосипед.)

Д о м н а. Ну ясно: без тебя не посеем.

Г р и н ь к а. Ты чо на Трезора напала? Может, в собачий ящик сдать задумала?

Д о м н а. Мне твой Трезор не мешает. Пусть живет, пока живется.

Из кузницы выходит  И г н а т. Вытирает руки ветошью.

И г н а т. В будний день расфуфырилась. К чему бы?

Д о м н а (потускнев). Будний, так и принарядиться нельзя?

И г н а т. Вроде бы не время.

Д о м н а. А когда время? То сев, то покос, то уборочная страда. Когда время, я спрашиваю?

И г н а т (добродушно посмеивается). А ведь и верно. Помереть не успеешь, не то что за собой последить. Такая история.

Д о м н а (раздраженно). Не тряси ты свою историю! История, как я понимаю, это былое. Мы настоящим живем. А что от него имеем, кроме морщин?..

И г н а т. Не те речи ведешь, Домна Сергеевна.

Д о м н а (с укоризной). Было время — Домною звал.

И г н а т. Тогда ты председательшей не была. Теперь по чину положено.

Д о м н а. Устала я от этого чина. С пяти до полуночи как заведенная. А жить когда?

Г р и н ь к а (про себя). И эта туда же.

И г н а т. Замучили вы меня своими вопросами! Что я вам, апостол, что ли? Не больше вашего знаю.

Д о м н а. Да уж, наверно, побольше. Через всю Европу прошел.

И г н а т. А что видел? Через винтовочную мушку много не разглядишь.

Д о м н а. Все же не с наше. Мы-то дальше районного центра не бывали.

И г н а т. Лошаденку мне выделишь? Надо на солонцы навоз вывезти.

Д о м н а. Дались тебе эти чертовы солонцы!

И г н а т. А вот погоди: я там овсеца посею да трав многолетних — такое поле будет, что только ай да ну! За солонцы ты мне когда-нибудь в ножки поклонишься.

Д о м н а. Добрую землю обиходить не можем, а он с солонцами, как кошка с пузырем, носится.

И г н а т (сухо). Ежели и ношусь — колхозу не в ущерб. Из-за меня простоев не бывает.

Д о м н а. Нет у меня лошадей! Нет, и все! В разгоне лошади, понял?

Г р и н ь к а. Не кричи на тятю! Ишь моду взяла! Чуть что — рот до ушей.

Д о м н а. Нечаянно сорвалось, Гринька. Почто в гости перестали заходить?

Г р и н ь к а. Не ты одна колхоз на себе везешь. Мы тоже в пристяжке.

Д о м н а (сурово). Рано тебе пристегиваться! Школу-то ни к чему бросил. Завтра же возвращайся.

Г р и н ь к а. Это я как-нибудь сам решу, не маленький.

Д о м н а. До совета со мной не опустишься? Эх, Гриня, Гриня!

Г р и н ь к а. Тятю-то отпусти. Сеяльщики рычаг сломали — ладить надо.

Д о м н а (не сумев скрыть обиды). Ладьте, докучать не стану. (Уходит.)

И г н а т. Ты поласковей с ней, Гриня. Забыл, чем обязан?

Г р и н ь к а. А чо они пристают? Все углы пообтоптали. Говорят разное — на уме одно: как бы тебя обработать. И тетка Домна не лучше других.

И г н а т. Не женюсь я на ней, сын. И ни на ком не женюсь. Мамку нашу забыть не могу.

Идут в кузницу.

А школу нельзя бросать. На двоих-то я как-нибудь зароблю.

Г р и н ь к а. Устаешь ты, и в кузнице, и на солонцах — шутка в самом деле! Надо что-то одно.

И г н а т. А кто у горна станет? Кузнецов-то нет боле. И земля магнитит. (Застенчиво.) Истосковался я по ней. Бывало, зароюсь в окоп… вокруг все ископано, изрыто снарядами, танками, солдатскими лопатами. А мне поле мерещится… когда тут хлебушко рос, может, в рост человеческий. И жалость такая черкнет по сердцу — глаза бы вырвал себе, лишь бы не видеть вокруг всего этого безобразия. Лишь бы танки не громыхали, лишь бы люди не помирали и светлая тишина до самого рубежа России голубым ленком расстилалась! Скажи мне в такую минуту: «Погибни, Игнат! И все, о чем грезишь, сбудется!» Глазом бы не моргнул…

Г р и н ь к а. А как же я, тятя? Ты про меня забыл…

И г н а т. Ты кровь моя, Гринька. Мое продолжение! И ты одинаково со мной должон мыслить. А ежели я… оступлюсь — иди тем же путем, пока ноги держат. Сын будет, внучонок мой, сына туда же направь. Все на одном замешано, Гриня. На войне бывают такие моменты, когда человеку за всех решать приходится: за себя, за детей, за внуков. И он выбирает один-единственный путь… праведный! На том пути всяко случается, такая история.

Г р и н ь к а. Про землю-то складно как говорил!

И г н а т. Про нее иначе нельзя. Земля — матерь наша. Вот я и дал себе на фронте зарок: как выживу, за нашенские солонцы примусь, чтобы ни единого бросового клочка не было. Решай сам, Гриня, прав я или не прав.

Г р и н ь к а. Прав, тятя. Обязательно прав! И я это… я помогать тебе стану. Я, правда, учиться хотел на… ну на того, который каменные фигуры высекает.

И г н а т. Каменотес, что ли?

Г р и н ь к а. Вроде каменотеса. Только по-иному называется. Он памятники всякие — из гранита, из мрамора — срабатывает. Видал, поди? Красиво! Я и сам когда-нибудь такую красивую штуку высеку. К примеру, упал человек на колено. В ладошке у него колосок, либо земли комочек. Разное в голову приходит. Вот Святогора хотел изобразить, когда он колечко тянет, а сам вязнет, вязнет… А то еще солдата, который домой воротился и так вот… руки раскинул, землю обнять хочет. Родная же…

И г н а т (взволнованно). Не помню, Гринька, как называется это доброе ремесло, но учись ему. Я видывал в чужих городах всякие статуи, каменных людей и зверей в садах — завлекательно! Смотрел бы и не отрывался. Учись, учись этому делу, сын! А в поле я за двоих управлюсь. Руки-то у меня вон какие!

Слышен рокот трактора. Немного погодя в кузницу входит  К л а в д и я  Х о р з о в а, Гринька и ее встречает в штыки.

К л а в д и я. Фаркоп вырвало… прямо с потрохами…

И г н а т. И как тебя угораздило? Такая крепость!

Г р и н ь к а. Невзначай, как палец в мед!

К л а в д и я. Не бурчи, Гринька! Мал еще!

Г р и н ь к а. Словно порча какая нашла! Табунятся тут, ровно овцы у сена. Зла на вас не хватает!

К л а в д и я. Не бурчи, сказала! Я тебе не опасная. В девках к батьке твоему салазки подкатывала — не соблазнился. А нынешняя тем более не нужна. Верно, Игнат?

И г н а т (разглядывая фаркоп). Как морковку переломила. Это уметь надо!

К л а в д и я. Каменную плиту плугом выворотила. Здоровущая каменюга! Едва довезла.

Г р и н ь к а. А покажи-ко!

К л а в д и я. Гляди. За догляд платы не беру.

Выходят из кузницы. У самых дверей — плита черного мрамора. Гринька любовно ощупывает ее гладкие грани. Цокает языком.

(Насмешливо.) Глянется?

Г р и н ь к а (сдержанно). Богатый камень! Небось с купецкой могилы?

К л а в д и я. Бери выше. Учителка сказывала, в давние времена везли его в дар тобольскому губернатору, да в болото сронили, а вытянуть не могли. Болото усохло, и находка мне досталась. Такой находке цены нет!

Г р и н ь к а (с деланным равнодушием). Уголок-то отбит.

К л а в д и я (разжигая). Ты не на уголок, на весь камень смотри. Вон как искрится! Увезу в город — много охотников сыщется.

Г р и н ь к а (подавив тайный вздох). Мне что, мне это без интереса.

К л а в д и я. Ой врешь, парень! Глазенки вон как разгорелись! Заело…

Г р и н ь к а. Нисколечко даже.

К л а в д и я. У, твердолобый какой! Весь в родителя своего! Ладно, бери за так… вас не перекуешь.

Подъехала подвода с зерном, с ней  Н и к и т а, он прислушивается к разговору.

Г р и н ь к а. Не шутишь? Мой камень-то?

К л а в д и я. Твой, твой, дарю. Фаркоп скоро сварите?

Г р и н ь к а. Да мы мигом, тетя Кланя! Мы в два счета!

К л а в д и яя. Сразу обходительный стал. Эх ты, мантуленок!

Пока в кузнице кипит работа, Клавдия сидит на плите, потом зовет Игната. Гринька, доверившись ей, потерял бдительность.

И г н а т. От дела отрываешь, Клавдия. Нас сеяльщики ждут.

К л а в д и я. Подождут маленько. (Встала, подошла к Игнату.) Глаза-то у тебя чисто озера. В зрачках себя вижу. Ма-аленькая я в твоих зрачках! В душе, поди, еще того меньше.

И г н а т. Зачем звала?

К л а в д и я. Пожаловаться хочу, Игнаша.

И г н а т. Жалуйся. Ежели в силах, помогу.

К л а в д и я. Ведь я на тебя жалуюсь.

И г н а т. Ну!

К л а в д и я. За то жалуюсь, что жизнь мою исковеркал, как вот этот фаркоп. Поманил, а сам на другой женился.

И г н а т. Не манил я тебя, не выдумывай.

К л а в д и я. А помнишь, на покосе-то? Ты под зародом стоял, я вершила и прямо на руки к тебе съехала. Как ты глазами-то засверкал тогда, кадыком задвигал!

И г н а т. Не помню такого случая.

К л а в д и я. Зато я помню. Помню, как голос твой очужел, как руки задрожали… (Удивленно.) Гляди-ко, они и сейчас дрожат!

И г н а т (почти нежно). От усталости, Кланя. День кувалдой машу, вечер на солонцах ковыряюсь. Лопатка не плуг, а я не трактор, сама понимаешь.

К л а в д и я. Вон что! А я уж подумала… Не забываешь Наталью?

И г н а т. До смерти не забуду.

К л а в д и я. Ох, Игнаша! Как я завидую ей!

И г н а т (хмурясь). Ты эти разговоры оставь! У тебя муж есть.

К л а в д и я. А, муж! Только что живем под одной крышей. Со злости за него вышла, когда ты на Наталье женился. Уж лучше бы в девках сидела. Обманываю его… себя обманываю.

И г н а т. Живи по правде, без обмана.

К л а в д и я. По правде, говоришь? По правде-то мне с тобой жить следовало бы.

И г н а т. Не выйдет у нас, Кланя. Между нами сын и Наталья.

К л а в д и я. О-ох!

И г н а т. На этом и крест поставим.

К л а в д и я. Пересудов боишься? Так ведь уехать можем.

И г н а т. Опять то да потому. Не ясно, что ли? (Идет.)

К л а в д и я. Постой! Ты вот что, ты не бойся меня! Живи без огляда. А думать о себе не воспрещай. Пока живу, не могу не думать. Уйду от Никиты, буду потихоньку стариться, вспоминать, чего не было.

И г н а т. Это уж совсем ни к чему.

К л а в д и я. Надо же к берегу прибиваться. А Никита не берег, зыбь мертвящая. Так что живи, Игнат, и я… попробую. Всяк по-своему будем. Может, вытравлю тебя из сердца, успокоюсь. Живи.

И г н а т. Там Гринька ждет.

К л а в д и я. Не задержу. На солонцы-то больше не ходи с лопаткой: перепашу и посею, только место укажи. Все не вручную.

И г н а т. Вот это ладно! Вот ладно дак ладно! Я и зерном запасся уже. (Уходит.)

К л а в д и я (горько). Дождалась благодарности.

Н и к и т а  приближается.

Подслушивал?

Н и к и т а. Теперь я знаю твою присуху! Теперь все знаю!

К л а в д и я. Знай.

Н и к и т а. Не я буду, ежели не вышибу его из Бармы!

К л а в д и я. Вышибешь — и я следом уеду.

Н и к и т а. Сделаю так, что не уедешь. И жить со мной будешь.

К л а в д и я. Уж лучше в омут.

Н и к и т а. Смотри, только это и останется.

К л а в д и я. Два мужика на всю Барму. Баб и девок — хоть пруд пруди. Неуж по сердцу себе не выберешь?

Н и к и т а. Мне ты нужна. Одна ты!

К л а в д и я. А мне Игнат нужен.

Н и к и т а. Игната забудь. Он здесь лишний. Да и кто он, Игнат? Простофиля, который молотом машет. А я через год, от силы через два председателем стану. Сниму тебя с трактора, будешь гулять, наряжаться… мне в утеху. Ты же у меня красавица!

К л а в д и я. Не у тебя, Никитушка! Я ничья теперь, сама по себе.

Н и к и т а. Нет, Клавдия! Нет! Я тебя никому не отдам! Уйдешь к Игнату — его и тебя… решу. Слышь? Останься подобру! Живи, как жила, а?

К л а в д и я. Досыта нажилась… ищи другую. А Игната не тронь. Это я тебе не шутейно говорю! (Уходит.)

Из кузницы появляется  И г н а т.

И г н а т. Ну вот, Кланя, готово. (Увидев Никиту, смутился.) Здоров, полчанин!

Н и к и т а. Крепко ты обознался! Кланя, какая она тебе Кланя?

И г н а т. С детства так называю.

Н и к и т а. А я не велю.

И г н а т. Ты кто таков — запреты мне учинять? Ишь, вознесся! Власть голову кружит?

Н и к и т а. Оставь Клавку, Игнат! Мало ли их, кошек в юбках? Любой мурлыкни — на твой зов кинется. А Клавка одна у меня, свет в окошке. Не касайся ее, слышь? Не касайся! (Узкогрудый против крупного кузнеца, встряхнул его за грудки.)

И г н а т. Не балуй, парень. А то я тебя так тряхну — по частям не соберут. (Отталкивает Никиту.)

Никита, отлетев, медленно подбирает шкворень. Со шкворнем в руке наступает. Из кузницы с клещами вышел  Г р и н ь к а.

Г р и н ь к а (ударил Никиту клещами). Развоевался, вояка!

И г н а т. Шибко уж ты… неаккуратно! Вишь, обмер.

Г р и н ь к а (встряхивая Никиту). Живой, дядя Никита?

Никита очнулся, шарит вокруг себя.

Шкворень ищешь? Не рискуй, а то опять припечатаю.

Н и к и т а. Змееныш!

Г р и н ь к а. Ругается — стало быть, живой. Пошли обедать, тятя!

И г н а т. К чему ссору-то затеял? Нам в мире жить надо, фронтовики же. А ты на голос берешь. (Подает руку, хочет помочь.)

Никита отталкивает его руку. И г н а т, пожав плечами, уходит, явно сожалея о случившемся.

Н и к и т а. Ты мне дорого заплатишь за этот удар! Попомни! (Поднявшись, заходит в кузницу и вскоре выносит солдатский мешок Игната.)

Возвращается  Д о м н а.

Д о м н а. Привез?

Н и к и т а. Привез. Да вот и еще кое-что нашел вдобавок. (Развязал мешок.) Овес давала на трудодни?

Д о м н а. Нет, не давала.

Н и к и т а. А у него овес в кузне. Поняла?

Д о м н а. Да ты что, Никита? Ты что говоришь? Игнат сроду не позарится на чужое.

Н и к и т а. И я бы головой поручился, да ведь глаза свои не выколешь!

Д о м н а (задохнувшись). Неужто… неужто он мог, а? Неужто посмел?

Н и к и т а. Не растерялся полчанин! И то сказать: времена голодные, трудные. Даровой мешок зерна не обременит.

Д о м н а. Погоди, Никитушка, погоди, не горячись. Вдруг ошиблись? Человек, поди, ни сном ни духом не знает.

Н и к и т а. Овес на трудодни не выписывала. Так? Старых запасов у него быть не могло. Гринька-то у тебя жил. Вот и смекай.

Д о м н а. Это что же получается? Мы ради баб да сирот добрым именем рискуем, а он о брюхе своем печется?

Н и к и т а. То-то и оно. Ведь я на него как на себя полагался. Слышь, Домна, все-таки солдат. Давай уж на первый раз простим?

Д о м н а. Не будет этого! Не будет! Один украл, другой украдет, от колхоза рожки да ножки останутся! Нет, жуликам пощады не будет!

Н и к и т а. А с привезенным зерном как быть?

Д о м н а. Раздадим, пока Лужков не пронюхал.

Н и к и т а. Мировая ты баба, Домна Сергеевна! Моей бы Клавке у тебя поучиться!

Д о м н а. Ты Клавдию не хули. В ту уборочную две похоронки враз получила — на отца и на братца. А с трактора не сошла. Сидит за рулем — глаза белые, дикие, кровь на губах — крик закушен. Даже выреветься не дали: страда шла. Нет. Я про Клавдию худо не скажу. Хоть и своевольная, а человек безотказный. (Уходит.)

Н и к и т а. Та не баба, которая отказывать не умеет.

Появляется  Л у ж к о в, он тащит на плече сломанный велосипед.

Л у ж к о в. Только выехал — вилка сломалась. Кузнецы где?

Н и к и т а. Вас бы не было, я бы и про вас не знал.

Л у ж к о в. А это что за мешок?

Н и к и т а. Домна считает — краденый.

Л у ж к о в. Овес. Ну ясно: с Лебединой протоки. Кто отличился?

Н и к и т а. В кузнице нашли. Под кучей хлама.

Л у ж к о в. Солдатский. Стало быть, ваш или…

Н и к и т а. Я на чужое не падкий, товарищ Лужков. Я не такой, как у вашего отца дети.

Л у ж к о в. …или Мантулина. Ладно, выясним. А на подводе зерно откуда?

Н и к и т а. Откуда как не с элеватора? Домна на трудодни выписала.

Л у ж к о в. На трудодни?! Вы в своем уме? Немедленно, слышите, немедленно отвезите обратно! В других колхозах семян не хватает, а вы — на трудодни. Додумались же!

Н и к и т а. Мне что, я человек подневольный.

Л у ж к о в. Сейчас каждое зернышко на вес золота!

Н и к и т а. А колхозник на какой вес? Неужто он горстки зерна не стоит? Или так: умер Максим, ну и пес с ним? Зароют, а я к его бабе салазки подкачу.

Л у ж к о в. Вы на что намекаете?

Н и к и т а. Кого касается, тот поймет. Шумнешь в районе — обо всех твоих художествах расскажу! Одни воюют, Родину защищают, другие в тылу по бабам шастают! Сказывали мне, как ты в моем огурешнике… от собак прятался!

Л у ж к о в. А я и не скрываю. Я хотел жениться на Клавдии Марковне.

Н и к и т а. При живом-то муже? Каков гусь! А ему такое дело доверили!

Л у ж к о в. Я ничего дурного не сделал. Могу отчитаться перед кем угодно.

Н и к и т а. И о том, что пуговицы у меня терял, скажешь?

Л у ж к о в. Не утаю, будьте уверены.

Н и к и т а. Жалко мне тебя, губошлепа! Ладно уж, промолчу. Но и ты никому не сказывай!

Л у ж к о в. А вы не жалейте. Я не боюсь отвечать за свои поступки. И покрывать вас не стану. Если бы только вам трудно было, а то все одинаково бедствуют!

Н и к и т а. Ну шумни, шумни, ежели партбилета не жалко. (Уходит.)

Входит  И г н а т  с  с ы н о м. Увидев мешок, Игнат заносит его в кузницу. Л у ж к о в  заходит следом.

Л у ж к о в. Ваш мешок?

И г н а т. А то чей же?

Л у ж к о в. И овес ваш?

И г н а т (удивленно). Само собой.

Появляется  Н а д е ж д а.

Г р и н ь к а. Тять, а ведь он с умыслом тебя спрашивал!

И г н а т. Догадываюсь.

Н а д е ж д а. Я где-то здесь топор оставила.

И г н а т. Ты уж не первая пропажу ищешь. Товарищ Лужков тоже принюхивается: не пахнет ли вором.

Лужков пересыпает овес из ладони в ладонь, Гринька вяло стучит по наковальне.

Л у ж к о в. И чего вы хорохоритесь? Ведь я знаю, вы этот овес на Лебединой протоке взяли. У сеяльщиков.

Н а д е ж д а. Эх, Игнат, Игнат! На что польстился!

Г р и н ь к а. Неправда, неправда! Он этот овес с войны принес!

Л у ж к о в (иронически). Очень убедительная версия!

И г н а т. С войны, так точно! Лежал во время привала на овсище, нажелудил и таскал, пока домой не вернулся.

Л у ж к о в. А кто подтвердить может, что вы с овсом вернулись?

В кузницу набивается народ: Д о м н а,  Н и к и т а,  к о л х о з н и ц ы.

Г р и н ь к а. Тятя, он что городит, а?

И г н а т. Пускай городит. Язык без костей.

Л у ж к о в. Так кто же?

Г р и н ь к а. Я, я подтверждаю!

Л у ж к о в. Ты не в счет. Ну?

И г н а т. Да вот Никита. Помнишь, Никита? Ты же должен помнить!

Н и к и т а. Нет, верно, запамятовал.

И г н а т. Счеты решил свести? Цена не равная, Никита!

Д о м н а. Как ты докатился, Игнат, до этого? Стыдобушка! Вдов и сирот обираешь!

Г р и н ь к а. Врешь, все врешь! Никого он не обирал!

Л у ж к о в. Придется протокол составить. (Достает из полевой сумки карандаш, блокнот. Пишет.)

К л а в д и я. Кому верите, люди, Никите? Да он родного отца на плаху отправит, ежели тот ему на мозоль наступил! Не знаете, будто?..

П е р в а я  ж е н щ и н а. Отца — пусть. А Игната за что? Делить им некого.

К л а в д и я. Меня, меня к Игнату приревновал!

Н и к и т а. Если уж приревную, так не к Игнату! Сама знаешь, кого во время войны привечала.

Л у ж к о в. Зачитываю протокол. «Настоящий в том, что третьего июня тысяча девятьсот сорок шестого года гражданин Мантулин Игнат Арсеньевич совершил кражу одного мешка колхозного овса. Мешок был похищен с поля и спрятан в куче железного хлама. Розыск произведен в присутствии свидетельницы Решетовой Надежды Евграфовны». (Надежде.) Подпишите.

Та подписывает.

Л у ж к о в (Игнату). Теперь вы.

Игнат растерянно вертит карандаш, другой рукой гладит плачущего Гриньку.

И г н а т. Люди… люди! Разве я лиходей какой?

Н и к и т а. Признайся, Игнат, зерно-то, может, для солонцов позычил? Тогда вина твоя как бы и не вина.

И г н а т (рванувшись к нему). Иуда! За сколько сребреников жизнь мою продал?

Женщины разнимают их.

Ну ладно, ворочусь из района — тесно тебе на земле покажется, сволочь!

К л а в д и я. Не верю! Хоть убейте, не верю!

Д о м н а. Суд разберется. Если невинный — первая в ноги брошусь. А если грех за душой, знай: за сыном присмотрим. С пути не дадим сбиться.

Л у ж к о в. Велите лошадь запрячь, Домна Сергеевна!

Никита между тем выскользнул на улицу.

Н и к и т а (с улицы). Кирька! Сворачивай сюда! Для арестанта лошадь требуется!

Г р и н ь к а (услыхав это страшное слово). Тятя! Тятенька, за что они нас, а? За что-о-о?

К л а в д и я. Если Игнат не честный, то кто же честный из нас?

Игнат молча и низко ей кланяется.

И г н а т. Екипаж подан, граждане! Ага.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

1

Прошло восемь лет.

Подле дома Мантулиных рокочет гармошка. У тополя  В е р а  и  Г р и г о р и й, восемнадцатилетний парень с тайной во взгляде.

Через заплот на них поглядывает  К л а в д и я, развешивающая в соседней ограде белье.

Г р и г о р и й. Вызов пришел. Поеду сдавать экзамены.

В е р а. Скульптором станешь.

Г р и г о р и й. Ну, сперва поступить надо! Там знаешь какой отбор!

В е р а. Поступишь. Ты умный. Это я дура дурой. Семи классов не кончила. Вон руки-то, посмотри, как истрескались!

Г р и г о р и й. У тебя красивые руки.

В е р а. Ой, ты наговоришь.

Г р и г о р и й. Нет, правда. Пальцы тонкие, длинные. С такими пальцами только на пианино играть.

В е р а (смеется). На пианино? Да я его, кроме как в кино, не видела. Мое пианино — коровье вымя. Каждый день часов по семь упражняюсь. Веселая музыка!

Г р и г о р и й. А что, я люблю слушать, когда молочные струи о подойник звенят.

В е р а. Струи все любят, а вот когда молочко пьют, о доярках не помнят. И когда невест выбирают — тоже стараются выбрать пианисточек с длинными пальцами.

Г р и г о р и й. Что ты несешь, Вера?

В е р а. Несешь? Вру, что ли? Выучишься — на ком женишься? На городской. Знаю я вас! Я вот вас как знаю!

Г р и г о р и й. Не кричи. Рано тебе о замужестве.

В е р а. Что ты понимаешь? Рано, рано… помешался на солонцах да камешках и дальше носа ничего не видишь. А жизнь-то не только у тебя под носом. Она везде — и разная.

Г р и г о р и й. Пореви еще.

В е р а. Не дождешься! У меня тоже есть гордость! Вот уеду в город и заживу не хуже других… пианисточек!

Г р и г о р и й. Езжай, жалко, что ли.

В е р а. И уеду. Выучусь на парикмахершу — работка не пыльная: чик-чик ножничками! Маникюрчик, завивочка. Тоже нужна фантазия. Обрати внимание на мою прическу!

Г р и г о р и й. Замысловатое сооружение! Сама придумала?

В е р а. А то кто же? Уж в этой-то отрасли я себя проявлю! Будьте уверены, Микеланджело!

Г р и г о р и й. Вполне возможно.

В е р а. Так что прощайте, великий скульптор. Через недельку заявление подам, и тю-тю! Когда женитесь — приводите свою пианисточку. Так и быть, вне очереди причешу… из уважения к вашему таланту.

Г р и г о р и й. Заладила, как сорока! А я вовсе не о том думаю.

В е р а. Да уж ясно о чем: камень да солонцы — вот все твои думы. А людей, которые рядом, не видишь. (Уходит.)

Появляются  д е в у ш к и,  п а р е н ь  и  Л у ж к о в.

Он все в том же, правда, уже изрядно заношенном кителе, в проволочных очках. Приближается  Д о м н а.

П е р в а я  д е в у ш к а. Девы, бригадирша идет!

В т о р а я  д е в у ш к а. Опять за ферму агитировать будет!

П е р в а я  д е в у ш к а. Надоели мне эти душеспасительные беседы!

В т о р а я  д е в у ш к а. Пусть подурней себя ищет. Пойду выкупаюсь. (Уходит.)

Л у ж к о в. Что же вы смолкли, девчата? С вашим приездом Барма ожила.

Д о м н а. Жаль только, что домой-то на побывку лишь приезжают.

П е р в а я  д е в у ш к а. Ну, что я вам говорила?

Д о м н а. Дома-то не гостями, хозяевами быть надо!

П е р в а я  д е в у ш к а. Выкормили вас, выучили… думали, сменой станете. А вы, как муравьи, во все стороны…

П е т р. Молодым везде у нас дорога.

Л у ж к о в. Все дело в том, куда она приведет, дорога?

Д о м н а. Мы тоже молодыми были. А из деревни сломя голову не убегали.

П е т р. Наверно, паровозов боялись, как моя старушенция. Она и сейчас увидит паровоз — от страха трясется.

Д о м н а. Не спросил, почему трясется? Спроси — может, в темных мозгах твоих просветлеет.

Л у ж к о в. Я в твои годы на фронт уходил, Петро. По мне никто не убивался: детдомовцем рос. А вот по другим убивались, это я помню. Помню, как мать твоя перед самой победой три похоронки получила, на братьев старших. Может, потому и боится поездов, что на одном из них могут тебя увезти?

П е т р. Ох, люди! Хватит вам войну поминать! Наслушались, начитались. Сколь себя помню, все об одном слышу: война. Другое время настало.

Д о м н а. Образовался! Говорливый стал. Видел бы ты себя в ту пору. Синюшный был от голода. Клювик свой разевал: «Хлебца!» Мать соки все выжимала, чтоб кровинку свою напитать. А из этой кровинки вон какой охламон вырос!

Петр развел гармошку, прошелся по ладам.

Л у ж к о в (подскочив к нему). Встань, встань щенок! О матери твоей говорим, которая трех сыновей войне пожертвовала…

П е т р. Легче, легче, дядя! Могу зацепить.

Л у ж к о в. Бить меня собираешься?

П е т р (застегивая гармонь). Бить — нет, не собираюсь. Но прошу принять к сведению: у меня второй разряд по боксу. (Уходит.)

Д о м н а (с горечью). Орел! Храбрец! (Всем.) Что же не бьете-то нас? Бейте! Мы и сопротивляться не станем.

П а р е н ь. Петька, конечно, получит… соответствующее внушение. Но в деревне, тетя Домна, силком не удержишь. Делать здесь нечего.

Д о м н а. Земля, выходит, не дело. Ну-ка, скажи им, Гриня! Травы на отцовских солонцах зачем сеял?

Г р и г о р и й (криво улыбаясь). Чтобы вы да Никита Хорзов сплошь их перепахали. Будто и не было.

Д о м н а. Опять обида! Обижаться не хитро. И в город дорога тоже торная. А кто этот город кормить станет? Мы свое в войну сделали. Теперь ваш черед.

В т о р а я  д е в у ш к а (возвращаясь). Забудьте вы о войне! Сколько можно, в конце концов!

Д о м н а. Забыть? Будьте вы прокляты, ежели забудете! Забыть отцов, забыть братьев, которые там… остались. Значит, нет в вас ничего святого!

В т о р а я  д е в у ш к а. Вы бы не проклинали во имя мертвых! Вы бы о живых подумали. Зимой и летом на бревнышках веселимся. Что, колхозу клуб не по силам выстроить?

Л у ж к о в. Будет клуб, девушки, дайте время.

В т о р а я  д е в у ш к а. У вас одно утешение: будет, будет! Что будет — не знаю. А мы уже есть. И нам жить хочется.

Д е в у ш к и  и  п а р е н ь  уходят.

Д о м н а. Андрей Иванович сказывал, будто вызов тебе пришел.

Г р и г о р и й. Он-то откуда знает?

Л у ж к о в (отворачиваясь). Слухом земля полнится.

Д о м н а. Что ж, поезжай, учись. Такой дар грех зарывать в землю. Хоть бы показал свои изделья.

Г р и г о р и й. Кому надо — показывал. А вам и видеть незачем.

Д о м н а (тихо). Спасибо и на том, Гриша. Спасибо, сынок.

Г р и г о р и й. Вы не женщина, вы замшелый камень! Не смейте меня сынком называть! Я враг вам! Враг до самой могилы!

Д о м н а. У меня в колхозе врагов нет. И любимчиков тоже нет. Ко всем одинакова, когда общего касается, хоть мужа, хоть сына… не пощажу — окажись он на месте Игната.

Г р и г о р и й. Врете вы, врете! Вы отомстили отцу за то, что он не женился на вас! Вы любили его.

Д о м н а (просто). Я и теперь его люблю, Гриша. Жизнь за него отдала бы. Но перед законом все равны: любимые и нелюбимые.

Г р и г о р и й. Невинного осудили… невинного! И спокойны!

Д о м н а. Теперь-то и я поняла. А тогда… он же не отрицал, что зерно чужое.

Г р и г о р и й. Чужое, чужое! С войны привезенное! Потом, кровью солдатской политое!

Д о м н а. Никита в один день с ним воротился. Он под присягой сказал, что зерна не было.

Г р и г о р и й. А я своими глазами видел: было! Так вам разве докажешь? Роботы бессердечные!

Д о м н а. Не такие уж и роботы. И я и Лужков в защиту его выступали. Андрея Ивановича из партии исключили за это. Пишет отец-то? Домой сулится?

Г р и г о р и й. А ты думала, век сидеть будет? Освободили его… досрочно! Потому что есть правда… есть люди на земле, которым он небезразличен.

Д о м н а. Он многим небезразличен. В Верховный-то суд мы с Лужковым писали…

Г р и н ь к а, не дослушав, уходит. Появляется  Н и к и т а.

Н и к и т а. Здравия желаю, товарищ Лужков! Выучились, значит?

Л у ж к о в. Значит, выучился.

Н и к и т а. Не шибко раздобрели на студенческих-то харчах.

Л у ж к о в. На то они и студенческие.

Н и к и т а. Ну, раз образовались, примените свои знания. Целину подымать собираемся.

Д о м н а. Да уж и так все поднято. Коров некуда выгнать.

Н и к и т а. А солонцы? А Грачиная роща?

Д о м н а. Давайте заодно и кладбище перепашем.

Н и к и т а. Ты эти шуточки брось, Атавина! За такие… раньше…

Д о м н а. По прежним временам тоскуешь? Не вернутся прежние времена! А рощу не тронь. Ее деды, прадеды наши садили. Народ обидишь…

Н и к и т а. Народ не дурак. Народ пользу свою понимает. Надо только внушить ему, что всякий зряшный гектар должен приносить прибыль… Чем больше полезной земли, тем больше хлеба. Такая теперь установка. Считаю, правильная установка. Те же солонцы взять, восемьдесят гектаров земли монашествуют! Бесхозяйственность получается. Товарищ Чучин на бюро прямо так и сказал.

Л у ж к о в. Вы что же, зерно собрались сеять на мертвечине?

Н и к и т а. А ты, агроном, для чего прислан? Оживляй мертвечину. Когда Мантулин… (Поперхнулся, умолк.) Ну да, было же такое! А когда-то и на наших овсы произрастали. А травы и посейчас растут…

Д о м н а. Произрастали… на сотках. А ты весь массив перепахать хочешь. Что за блажь?

Л у ж к о в. Вспашем солонцы — придется включать их в план севооборота. И спрос будет не меньше, чем с путных полей.

Н и к и т а. Это что же получается? Мантулин мог, а мы не сможем? Разговорчики-то у вас дез… дез-оретиру-ющие! Ага! Весь народ, значит, за целину взялся, а вы куда воротите? Осторожней, Андрей Иванович. Осторожней!

Лужков усмехнулся.

И ты, Домна, остерегись! Ты многого достигла за эти годы, но все потерять можешь.

Д о м н а. Чего я достигла-то? Бригадирства, что ли? Так раньше я председателем была.

Н и к и т а. И этого лишишься.

Д о м н а. Да хоть сейчас сложу полномочия. Какая радость быть бригадиром, когда продыху не дают! (Уходит.)

Н и к и т а (осуждающе). Отсталый человек, и ничего больше. А ты у ней на поводу, Андрей Иванович.

Л у ж к о в. Вы мне напомнили одного зеленого уполномоченного, меня то есть. Те же фразы, те же замашки. Так я по неразумию гайки закручивал. А вы человек с опытом. И вот я хочу понять: что это за опыт? А насчет солонцов посоветуюсь в райкоме. (Уходит.)

Н и к и т а. Так тебя и послушали в райкоме… лишенца!

Из ограды выходит  К л а в д и я.

Кланя!

К л а в д и я. Кого тут выслеживаешь?

Н и к и т а. Извелся я без тебя, Кланя. Вечно один… один — выть хочется.

К л а в д и я. Повой.

Н и к и т а. Злая ты стала, Кланя. Казнишь, казнишь, а чем я перед тобой провинился? Тем, что забыть не могу? Так это не вина, это беда моя, Кланя. Муж и жена, а живем порознь. Возвращайся под мою крышу! Баловать буду, на руках носить буду!

К л а в д и я. Поздно хватился! Отвыкла я от тебя. Чужой и чужой, что есть, что нет.

Н и к и т а. Мантулина ждешь? А он, сказывали, давно на воле. Бабу себе завел, дом купил. Живет не тужит. Вот и жди у моря погоды.

К л а в д и я. И откуда в тебе что берется? Жить не можешь без пакостей!

Н и к и т а. За что купил, за то продаю.

К л а в д и я. Тьфу! Ходишь, сплетни разносишь! Одурел от злости! Смотреть на тебя муторно!

Н и к и т а. А с жуликом жить не муторно? Ждешь, надеешься на что-то. Не надейся! Руки у него загребущие. Прилипнет к ним что-нибудь — и опять загремит… в Макарову вотчину.

Сзади неслышно подошел  Г р и г о р и й. Увидев его побелевшее от ярости лицо, Никита отступает.

К л а в д и я. Не тронь, так оно не пахнет. Не тронь, Гриша, еще отвечать придется.

Н и к и т а удаляется. Клавдия и Григорий входят в ограду. Под крышей у Григория мастерская. В разных углах стоят скульптуры. Одна из них — Солдат, раскинув руки, словно обнимает кого-то. На стене, пристегнутые к куску красного плюша, висят отцовские награды. На верстаке — фигурки из дерева, воска, глины.

Григорий обрабатывает уже виденную нами глыбу черного мрамора. К л а в д и я, обласкав ордена, вышла на улицу.

Г р и г о р и й (хлопнув Солдата по плечу, обошел его вокруг). Ты мне нравишься, старина, ей-богу! В твоем восторге я вижу что-то подспудное. А что, и сам понять не могу. Дай-ка я на тебя издали погляжу. (Разворачивает скульптуру к зрительному залу, сам спускается в зал.) Загадочный ты человек! Как и вообще люди… с тайною, с недосказом. А с виду наивный. Ну, не притворяйся простачком! Простодушию твоему не верю. Хочешь обнять человечество, в глазах слезы умиления. Чище и незащищенней тебя в эту минуту нет никого на свете. А кем ты предстанешь, когда позовут заботы? Когда те, кого ты обнимаешь, будут жить рядом изо дня в день? Какие мысли сейчас текут в твоих извилинах? Эй ты, вояка! Ты умел воевать… А землю пахать сможешь? (Медленно бродит.)

Вновь появляется  К л а в д и я.

К л а в д и я. Ты с кем тут, Гриша? Опять со статуями?

Г р и г о р и й. С людьми, тетя Кланя.

Клавдия оглядывается.

(Он улыбнулся.) Ну да. Статуи разве не люди? Правда, если они добры, то добры вечно. А люди переменчивы: то любят, то ненавидят. А злятся и в любви и в ненависти.

К л а в д и я. Ненормальности много вокруг, потому и злятся. В ненормальности люди доверие теряют.

Г р и г о р и й. А ты доверчивая.

К л а в д и я. Я? Не-ет, меня били много. Кого бьют, в том доверчивость выбивают. И тогда человек… злеет!

Г р и г о р и й. Как ни били тебя, ты сумела остаться доброй.

Клавдия делает протестующий жест.

Не перебивай, я лучше знаю. Ласку твою на себе испытал. Помню, больной лежал, в сыпняке. Ты неделями не отходила от изголовья. Кто я тебе? Отец там… ни муж, ни друг. И я, чужой, сам себе предоставленный звереныш. Мог с голоду сдохнуть, мог стать отребьем. Не сдох, не стал. Это ты сохранила меня, тетя Кланя! Все отвернулись от нас, ты одна не отвернулась. Ходила гордая, улыбалась, будто счастливей тебя никого не было.

К л а в д и я. Может, и впрямь не было…

Г р и г о р и й. Ты веришь, что он не виновен?

К л а в д и я. Как же, Гриня, как же! Мне сердце подсказывает. Бабье сердце — вещун.

Г р и г о р и й. Вот я думаю, тетя Кланя: какое оно, счастье?

К л а в д и я. Трудное, Гриша. Оно такое трудное порой, что никакой силач не подымет. Вон Святогор и тот надорвался.

Г р и г о р и й. Странное толкование! Необычное, во всяком случае. Я Святогора другим задумывал.

К л а в д и я. А вышел такой. Мне со стороны виднее.

Г р и г о р и й. Вот такую тебя… в камне вывести! Наверно, это была бы самая теплая моя вещь, самая чистая. Это — сама земля, сама Россия! Если б только хватило сил!

Клавдия снова гладит ордена Игната.

К л а в д и я. Запылились.

Г р и г о р и й. Так скоро! Я только вчера их чистил.

К л а в д и я. К поезду не опоздаешь? Третий час.

Г р и г о р и й. Успею. А скажи, тетя Кланя, откуда обо мне тот художник узнал?

К л а в д и я. Лужков ему говорил. Просил приехать, посмотреть.

Г р и г о р и й. Вот и пойми: кто он, защитник или судья?

К л а в д и я. Человек он, Гриня. Просто человек. Помнишь, к нам переводы из Юрги приходили? Мы все гадали: от кого? А их Лужков присылал.

Г р и г о р и й. Ты деньги-то не растратила?

К л а в д и я. Вернуть хотела, да боюсь обидеть.

Г р и г о р и й. Верни. Мы сроду чужим не пользовались.

К л а в д и я. Ладно, верну.

Г р и г о р и й. Тятя-то без меня, наверно, приедет.

К л а в д и я. Как приедет, я тебя тотчас извещу.

Г р и г о р и й. Тревожишься? Не тревожься. Вон как ласково в письмах тебя навеличивает: Кланя да Кланюшка.

К л а в д и я. Навеличивает. А кто я ему? Ни жена, ни полюбовница. И тебе кто?

Г р и г о р и й (тихо). Ты мать мне, тетя Кланя. Бели б не знал родной матери — одну тебя мамой звал. А так не могу, прости.

К л а в д и я (улыбаясь). Пойдем, Гриня. Тебе на станцию пора. С камнями-то прощайся, долго не увидишься. И участок свой попроведай… на солонцах.

Г р и г о р и й. Говорят, перепашут их. Все наши труды насмарку. Сколько назьму вбухано, сколько пота! Я ж семена по зернышку собирал, тетя Кланя! Чем председатель думает?

К л а в д и я. Ему что: велят — пашет, велят — кукурузу на лучших пашнях сеет.

Г р и г о р и й. Велят, велят! Совесть должна велеть! Дремлет совесть, а люди из колхоза выходят. Тетка Домна словом остановить хочет. Словом разве удержишь в колхозе?

Клавдия вздохнула. Опять тронула ордена.

2

К кладбищу с посохом в руке подошел путник. Это  И г н а т. Охватив Натальин крест, припал к нему лбом. А когда оторвался, пошел. Встретился с  Д о м н о й. Долго смотрят друг на друга. Домна, не выдержав, заговорила первой.

Д о м н а. Снова тебя встречаю. Как тогда, после войны.

И г н а т. Дурная примета! После твоих встреч добра не жди.

Д о м н а. А ты не верь приметам. Я, не лукавя, скажу, лучше бы сама те годы там отбыла, чем тут… думами себя изводить. Худо пришлось? Поседел весь.

И г н а т. Там и виноватому несладко. Безвинному того горше.

Д о м н а. А мешок-то, Игнат, ведь он в кузнице был! Помнишь?

И г н а т. Я все помню. (Уходит. Только посох стучит.)

У ворот чуть не столкнулся с  П е р в о й  д е в у ш к о й. Проскочив мимо него, она забарабанила в калитку.

П е р в а я  д е в у ш к а. Тетя Кланя, тетя Кланя! Вам телеграмма! От Гришки.

К л а в д и я (выглянув в окно). Пожар, что ли? Шумишь.

П е р в а я  д е в у ш к а. Вам телеграмма. Она это… чуть-чуть распечаталась. Я прочитала вот. (Читает.) «Поступил. По конкурсу прошел вторым. Григорий». Надо же, а? Ух, счастливой будет та девка, которой Гришка достанется! (Бежит к воротам, но возвращается.) Тетя Кланя, там человек какой-то… с палкой. Я его чуть не своротила.

К л а в д и я. Носишься как угорелая! (Идет к воротам, увидела Игната. Устойчивая, даже войной не сорванная земля качнулась, поплыла перед ней.)

И г н а т. Не узнала, Кланя?

К л а в д и я. Земля волчком кружится. Опоры нет.

И г н а т. Верно молвила, кружится земля. И нас кружит. Ох как кружит!

К л а в д и я. Я тут хозяйничала у тебя… без спроса.

И г н а т. Почему же у меня? У себя хозяйничала. Я батрачек не нанимал.

К л а в д и я. Все говорим, говорим… поздороваться забыли.

И г н а т. Здравствуй, родная ты моя! (Обнимает ее.)

В калитку заглядывает  Д о м н а. Увидев их, скрывается.

Сын где?

К л а в д и я. В Москву уехал. Телеграмму прислал.

И г н а т (пробежав глазами телеграмму). Все же добился своего мантуленок. Может, хоть он в люди выйдет!

К л а в д и я. Выйдет, Игнаша! Он обязательно выйдет! Пойдем, я тебе художества его покажу.

Войдя в мастерскую сына, Игнат удивленно останавливается: неужели все это создано Гринькой?

И г н а т. Этого помню. Солдат, который после войны воротился. Мы так же возвращались. Всю землю обнять хотелось. Григорий верно подметил.

К л а в д и я. Он с ними как с живыми разговаривает. Бывает, послушаю — и диву даюсь. Камни же, а Гриша то жалуется им, то совета просит. Солдат этот шибко на тебя похожий. Гриша с ним чаще других беседует.

И г н а т. Я про Солдата еще до неволи знал. И про этого знал. Святогор ведь? Колечко тянет. К колечку земля прикована.

К л а в д и я. Угадал. Святогор и есть.

И г н а т. Ай да Гринька!

К л а в д и я. Тут художник один приезжал из области. Как увидал эти штуки — ахнул. Немедленно, говорит, в институт поступай! Гриша поначалу робел, в себе сомневался, а видишь — вышло.

И г н а т. Он и про мужика говорил, который упал на колено и колосок в ладошке держит… (Перейдя к черному Сеятелю.) Это же тот самый камень… твой!

К л а в д и я. Гриша берег его, испортить боялся. А славно получилось!

Игнат молча переживает свое удивление. Прослышав о возвращении Игната, в ограду набираются  ж е н щ и н ы.

Г а л и н а (поздоровавшись). Вот радость-то у тебя, Кланя!

К л а в д и я. Великая радость, Галина! Такая великая, что больше уж не бывает. Проходите в дом, бабоньки! Проходите!

Д а р ь я. С сыном-то разминулись! Шибко уж тосковал он без отца! Как Наталья, покойница, все на Волчий бугор выбегал встречать.

К л а в д и я. Он у нас в институт поступил, на художника.

Г а л и н а. Достиг, достиг!

Все заходят в дом, Игнат остается один в мастерской.

К л а в д и я. Ой, бабы! Обезножела я! И руки ватные стали. (Роняет тарелку. Не скрывая счастливых слез, блаженно улыбается.)

Д а р ь я. Ты сиди, Кланя! Сиди, мы сами управимся.

Г а л и н а. Я пойду баньку протоплю. Хоть попаришь своего хозяина.

За окном заиграла гармошка. В дом вошли  П е т р  и  В е р а.

П е т р. Ну что, скульптор подает о себе вести?

К л а в д и я (дает телеграмму). Вот, читай.

В е р а. А я уезжаю… насовсем. Так что до свиданьица.

Д а р ь я. Скатертью дорога. В отпуск-то на мамкины хлеба прикатишь?

В е р а. Была нужда! Я в Сочи или в этот… в Саперави поеду. Есть такой курорт, Петя?

П е т р. Были бы деньги, саперави найдется.

Д а р ь я. А ты чего отстаешь? Чемодана не нашлось?

П е т р. Чемодан давно готов. Судьба не решилась.

Д а р ь я. Кто ж ее решит за тебя?

П е т р (показывает кулаки). Вот эти гирьки. На соревнование вызывают. Первое место в области займу — тогда мне зеленая улица.

К л а в д и я. Раньше за драку судили, теперь зеленую улицу открывают. Вот дивья-то!

П е т р. Много ты понимаешь, тетка! Бокс не драка. Бокс — спорт, в котором берут верх самые смекалистые, самые сильные. Про Королева, про Шоцикаса слыхала? Вот великие мастера.

К л а в д и я. Что же они особенного намастерили? Хоть бы одним глазком глянуть.

Д а р ь я. Да уж не безделицу, наверно, коль великие.

П е т р. Темнота! Таких людей не знаете! Это же мировые драчуны!

К л а в д и я. Надо же, надо же! А я было подумала: умельцы какие, вроде Игната моего либо Гриньки. И верно: темнота!

П е т р, досадливо отмахнувшись, уходит.

Д а р ь я. Коров-то своих кому передала?

В е р а. Об этом пускай начальство печется. Я теперь — вольная птица.

К л а в д и я. Птицы-то в родные края летят, а вы, едва оперившись, из дому улепетываете.

В е р а. Гришке твоему можно, нам нельзя?

Т р е т ь я  ж е н щ и н а. Гришка — особь статья. Он в художники пошел.

К л а в д и я. А что, хоть в художники? Выучится — домой вернется. В нем тяга отцовская к земле. А у тебя одна думка: скорей учесать да замуж выскочить.

В е р а. Не вдоветь же мне, как вы вдовели! Человек должен жить красиво! А я тут с утра до вечера в назьме ковыряюсь. Да титьки коровьи дергаю. Вот и вся красота.

Игнат все еще в мастерской. Более прочих ему нравится незаконченная фигура Сеятеля. В ней чувствуются задумчивая грусть и сила. Точно Сеятель этот предвидит испытания, которые могут выпасть на долю Земли.

Услыхав шаги пробежавшей по двору Веры, Игнат поднял голову и увидал свои ордена. Снял их, взвесил на ладони. Входит  Н и к и т а. Он ежится, играет глазами, но держится бойко, даже развязно.

Н и к и т а. Воротился, значит? (Тянет руку, но тотчас отдергивает, зная, что ее не пожмут.)

И г н а т. Воротился, как видишь. А ты думал, там сдохну?

Н и к и т а. Мне что, живи. Ты мне не мешаешь.

И г н а т. Врешь, змей! Я у тебя бельмо в глазу! Потому и оговорил меня! Потому и засадил на восемь лет.

Н и к и т а. Засадил-то не я, судьи. И оговаривал тоже не я. Мешок в кузнице был спрятан? Был. Вот и весь сказ.

И г н а т. А ты не знал про этот мешок? Кроме Гриньки ты один обо всем знал. А на суде отнекивался.

Н и к и т а. Может, знал, да забыл.

И г н а т. Говоришь, а глаза играют. Подлая душа! Ничем тебя не проймешь!

Н и к и т а (с неожиданно прорвавшейся болью). Сам так же думал, что не проймешь, да просчитался! Не раз пронимало, Игнат! Не раз пронимало! Случалось, по неделям глаз не смыкал. Сердце стало пошаливать…

И г н а т. Есть, стало быть, сердце-то? А мне казалось, ошметок собачий вместо сердца в твоей груди.

Н и к и т а. Не смейся, Игнат! Я тоже хлебнул лиха, и война, и годы эти не с песней прожиты.

И г н а т. Зачем пожаловал? Видаться или заделье?

Н и к и т а. В Юрге лесник нужен. Спокойная должность, денежная.

И г н а т. Нужен, так устраивайся.

Н и к и т а. Я тебе советую. В Барме клейменому не житье.

И г н а т. Экий заботливый! Да ведь я знаю, что тебя заботит! Давай напрямки! Там гости ждут.

Н и к и т а. Уезжай, Игнат, не береди душу! Оба уезжайте. Могу до греха дойти.

И г н а т. Это ты мне грозишь?! Мне?

Н и к и т а. Да нет, Игнат, прошу. Совсем по-доброму прошу.

И г н а т. Уезжай сам! А мне без этой земли жить невозможно. И нечем жить, если ее нет!

Н и к и т а. Ты все же подумай, Игнат! Не торопись, подумай, ага. (Потупясь, ждет чего-то. Но ждать нечего.)

3

Раннее утро. К л а в д и я  идет на работу. У конторы ее встречает  Н и к и т а.

Н и к и т а. Ишь как несешь себя! Будто золотом начинена!

К л а в д и я. А может, чем подороже.

Н и к и т а. Чем это?

К л а в д и я. Где тебе понять, дупло сухостойное!

Н и к и т а. А ты не глумись! Еще неизвестно, как повернется!

К л а в д и я. Дай пройти! Стоишь как пень на дороге. (Обходит Никиту. Плавно раскачиваясь, счастливая, помолодевшая, идет к Игнату. Встретилась с  ж е н щ и н о й, та сухо кивнула, прошла поспешно.)

Н и к и т а  уходит.

Идет  Л у ж к о в. Поклонился, протирает очки.

Скоро похолодает, а вы все еще в своем френчике. И пешочком ходите. Видно, велосипед-то продали?

Л у ж к о в. А к чему он мне? Если куда ехать — могу на лошади.

К л а в д и я. Я к тому, что на нас с Гринькой зря тратились. Возьмите свои деньги, Андрей Иванович.

Л у ж к о в (ненатурально удивляясь). Какие деньги? Я не давал.

К л а в д и я. Не давали, это верно. По почте переводили. Из Юрги. Я Игнату посылку отправляла, и порванный бланк после вас нашла. Возьмите. Костюм себе купите, что ли. И велосипед тоже. А еще лучше мотоцикл. Агроному нельзя без мотоцикла. (Вручив деньги, уходит.)

Уходит в другую сторону и  Л у ж к о в.

Из кузницы доносится веселый звон. Будто колокола названивают. К л а в д и я  заходит туда. Появляются  Д о м н а  и  Г а л и н а.

Г а л и н а (отвернувшись от того, что увидела в кузнице). Как молодые люди! Хоть бы часок побыть Клавдией!

Д о м н а. Завела свою песню!

Г а л и н а. Не я ее заводила: война да бабья доля. И у тебя на сердце кошки скребут, хоть и бодришься.

Д о м н а. Ты мое сердце не тронь! В свое почаще заглядывай.

Г а л и н а. А что там смотреть-то? Все исковеркано, все в болях. Вот у Клавки в сердце небось цветки расцветают.

Д о м н а. Ступай на ток. Да не рассиживайтесь там! Не проследи за вами — день-деньской лясы точить будете!

Г а л и н а. Что точим, что не точим — одна цена. (Уходит.)

И г н а т  и  К л а в д и я  выходят из кузницы.

К л а в д и я. Я за Грачиной рощей жну. Приди туда, мотовило поможешь выправить.

И г н а т. Подойду, Кланя.

К л а в д и я  уходит.

И г н а т. Что же вы с солонцами-то сотворили? Ни трав, ни хлеба.

Д о м н а. Не уродили солонцы.

И г н а т. Кто ж на такой земле пшеницу сеет?

Д о м н а. Так хозяин порешил. Мы с Лужковым, правда, упирались, да Никиту разве переупрямишь?

И г н а т. Их, пока не зажирует земля, травами да овсом засевают. Чтобы зажировала — годы нужны. Считай, угробили солонцы, хозяева! Весь гумусный слой выдуло!

Д о м н а. О солонцах сокрушаешься — другие поля не лучше. Сплошь заовсюжены. Годами пшеницу по пшенице сеем, паров нет. Все лучшие земли царице полей отданы. А она не растет.

И г н а т. Хозяина нет, вот и не растет.

Д о м н а. Садись вместо Никиты. Мы за тебя обеими руками проголосуем.

И г н а т. За клейменого-то?

Д о м н а. Обиделся… А ты пораскинь мозгами, Игнат. Голодуха была. Вдовы, сироты. И вдруг — мешок в кузнице. Меня ведь тоже едва не упекли. Хлеб, который на трудодни раздать хотела, обратно увезли. Лужков вступился — его из партии вымели. Меня сняли…

Появляются  Н и к и т а  и  Л у ж к о в.

Н и к и т а. Чучин звонил. Интересовался, как хлебосдача идет. Я сказал, сдавать нечего. Солонцы-то не уродили…

Л у ж к о в. Я вас предупреждал в свое время. Не послушали.

Н и к и т а. Разве во мне только дело? Во мне одном, а?

Л у ж к о в (пожав плечами). Я на Лебединую протоку. Понадоблюсь — там ищите.

Н и к и т а (Игнату). Трактор вечор куда гонял?

И г н а т. За удобрениями на станцию. Лежат без пользы, вот я и прибрал.

Н и к и т а. Опять за прежнее взялся? Смотри, второй срок схлопочешь.

Л у ж к о в. Он же не без спроса. Я сам с начальником станции договаривался. Удобрения брошенные, а мы их в дело пустим.

Н и к и т а. А трактор кто наряжал?

Д о м н а. Будто уж агроном не может распорядиться?

Н и к и т а. Ежели каждый своевольничать будет — последние штаны с себя спустим. (Игнату.) За горючее платить придется.

Л у ж к о в. А почему, собственно? Удобрения для солонцов везли. Солонцы колхозные.

Н и к и т а. Он и мешок когда-то… для солонцов позычил. Что из того?

И г н а т (с глухой яростью). Ты… ты долго меня попрекать будешь, гнида? (Уходит.)

Н и к и т а. Ага! Слышали? Все слышали? Домна, будь свидетелем! И ты, агроном!

Л у ж к о в. А что он сказал? По-моему, он ничего такого не сказал.

Д о м н а. И я не слыхала.

Н и к и т а. Спелись? Ну ничего, вы еще повертитесь у меня!

Д о м н а  и  Л у ж к о в  уходят. Никита грозит им бессильно. Мимо кузницы с лентой через плечо проходит  П е т р. Свысока кивает Никите.

Это что у тебя за тряпица?

П е т р. Читай, если грамотный.

Н и к и т а (водит пальцем по буквам). «Чем-пи-он об-лас-ти». Смотри ты, какая фря!

П е т р. То ли еще будет, дядя Никита! То ли еще будет!

4

Снег идет. Н и к и т а  в конторе.

На телефоне огрызок селедки. Рядом графин с водкой. Телефон надрывается, Никита, чокаясь с ним, пьет.

Н и к и т а (не выдержав). У, чтоб ты треснул! (Рванул трубку, снова кинул ее. Начокавшись, захрапел.)

Входит обозленная  Н а д е ж д а. Толкнула председателя, подняла за волосы. Никита икнул, открыл глаза.

Н и к и т а. Ты по какому воп… вопросу, Надежда?

Н а д е ж д а. Сено кончилось. Последний навильник скормила!

Н и к и т а. К-кому… к-кому-у скормила?

Н а д е ж д а. Кому как не скотине! Чем завтра кормить будем?

Н и к и т а (уронив голову). Сгори оно… белым пламенем!

Н а д е ж д а. Может, колхоз распустим?

Н и к и т а. Не возражаю.

Н а д е ж д а. Один сообразил или с кем советовался?

Появляются  Д о м н а,  Л у ж к о в. Он в шинелишке и сразу проходит к печи.

Д о м н а. Что, уж машину не мог выслать? Двадцать верст на своих двоих оттопали.

Н и к и т а. Звонили бы. Телефон-то вот он.

Д о м н а. Звонили. К тебе разве дозвонишься? (Наливает из графина, пьет, закашлялась.) Добра водица!

Н и к и т а. От простуды в самый раз. Грейся и ты, Андрей Иванович.

Л у ж к о в. Мне заказано. Язва.

Н и к и т а. Какие новости привезли с конференции?

Д о м н а. Андрея Ивановича в партии восстановили.

Н и к и т а. За это и выпить не грех. (Тянется к графину.)

Д о м н а (отодвигает графин). А еще Чучина твоего прокатили.

Н и к и т а (после паузы). Кого ж вместо него?

Д о м н а. Гурьева. Директора Ермиловского совхоза.

Н и к и т а. В гору пошел Илья Семенович. А начинали вместе.

Д о м н а. Вместе, да по-разному. Гурьев в прошлом году по сто пудов взял. А наш урожай в подоле поместится.

Л у ж к о в (задумчиво). Земли те же, люди те же. А результат несравнимый. Стало быть, все дело в хозяевах, верно?

Д о м н а. Да это разве хозяин? Люди в поле, а он сидит накачивается.

Н а д е ж д а. Чего ж ему не накачиваться? Сыт, пьян, нос в табаке. А что скот падает — вне ума.

Н и к и т а. Отпустите вы меня! Отпустите! Уйду… хребтина сломалась.

Д о м н а. Сперва подчисти, где нагадил, потом катись на все четыре.

Н и к и т а. Не умею! Ничего не умею! Все прахом идет! Отпустите! (На ощупь шарит стакан, наливает. Ему не препятствуют. Заметив на лице Лужкова брезгливое сочувствие.) Осуждаешь… а сам-то… сам-то лучше? Сам-то лучше, я спрашиваю?

Н а д е ж д а. Что посоветуете, начальство? Скот падает.

Никита пьет.

Д о м н а. Придется у колхозников заимообразно просить.

Л у ж к о в. Доим, доим их… когда же перестанем?

Д о м н а. Корма с неба не свалятся.

Н и к и т а. Куда ни ткнись, везде стенка. Жизнь в допрос превратилась. (Чокается с телефоном.)

Л у ж к о в. Подымем всех на ноги — и кочки на болоте рубить. Я помню, в детстве рубили.

Н а д е ж д а. Дожились! (Вспылила на Никиту.) Горе ты, а не председатель! Довел колхоз до ручки!

Н и к и т а (осовев). Все пытают, все в морду норовят — и сдачи не дашь. Вот что оби-идно!

Л у ж к о в (вытряхнув его из-за стола). Ступайте вон! Вон! Проспитесь хотя бы!

Н и к и т а. Силу почуял? В партию вступил? А я тебе сообщить имею… хе-хе. Ну-ка, выйдите, бабы! Выйдите, говорят!

Ж е н щ и н ы  выскользнули. Лужков стиснул в руке кочергу.

Боишься? И правильно. Я тебя щас одним словом… пришибу! Ага.

Л у ж к о в. Ни словом, ни делом вы меня не убьете. Нечем вам убивать.

Н и к и т а. А сорок шестой год помнишь? Арест Мантулина помнишь?

Дверь приоткрылась.

Вора, значит, нашел? Одного за всех наказал? Прикрылся? А зерно-то… зерно-то с войны привезенное! Я, я тому свидетель!

На пороге вырос  И г н а т, за его спиной — Д о м н а  и  Н а д е ж д а. Лужков выронил кочергу. Никита захохотал, но, оглянувшись, замолк.

(Одолев растерянность.) Х-хе… агронома хотел разыграть. А он поверил. Поверил, Андрей Иванович?

Л у ж к о в, опустив голову и ни на кого не глядя, выходит, забыв шинельку.

Д о м н а. Шутник ты, Никита! И шутишь, как я гляжу, по-крупному.

Игнат вскидывает огромные кулаки. Затемнение.

5

Из затемнения — треск, пугающий стук молотка. В доме Мантулиных пусто, как бывает пусто, когда хозяева покидают насиженное место. К л а в д и я  собирает вещи.

И г н а т  запечатывает мастерскую сына.

Во двор входит  Г а л и н а. Клавдия выходит с узелком в ограду. Заметно, что беременна.

Г а л и н а (наблюдая за Игнатом). Будто и не было ничего.

И г н а т. А что было? Кроме бед, ничего не видали.

К л а в д и я. Я готова, Игнаша.

Игнат зашивает досками окно.

Г а л и н а. Куда вы теперь?

К л а в д и я. Игнашу в лесничество пригласили.

Г а л и н а. Вот пофартило! Дичь там да рыба… И огородишко, поди, есть?

К л а в д и я. Есть, как же. Соток двадцать. А куда нам больше?

Г а л и н а. Грибов и ягод не покупать. Все даровое. Подвезло вам, Кланя.

К л а в д и я. Будь моя воля, не уехала бы.

Г а л и н а. Чего ради от своего счастья отказываться?

И г н а т. Ну все, Кланя! Можно трогаться. Посидим на дорожку.

Сели. Клавдия беспокойно оглядывается, будто что потеряла.

Г а л и н а (когда встали). Я провожу вас до околицы.

Выходят за калитку.

О, да тут и без меня провожатых собралось!

За воротами  ж е н щ и н ы, стоят на обочине. А в отдалении — Л у ж к о в.

Игнату и Клавдии предстоит тяжелое испытание: пройти сквозь строй. Медленно бредут они вдоль строя. Поравнявшись с крайней женщиной, Клавдия оглянулась. Как бросить этих горюх, с которыми столько пережито?

Л у ж к о в (больно, дрожливо улыбаясь). А мы вот… кочки рубили. Воскресник своего рода. На болоте.

К л а в д и я. Игнаша, может, останемся?

Н а д е ж д а. Оставайся, Игнат! Оставайся, куда ты от родимых-то мест? Тут корни тобой пущены.

И г н а т (не глядя на нее). Порваны корни, Надёжа. Все до единого порваны.

Д а р ь я. Знаем, больно тебе, обидно. А нас разве не обижали? Столько пережито.

Н а д е ж д а. Оставайся, Игнат, оставайся.

Игнат поднимает голову, переводит взгляд с одной женщины на другую. Вот она, скорбь России, сила ее, слава ее! Слышится напевная мелодия, в ней — тема войны.

Г а л и н а. Не слушай их, Игнат! Уезжай. Никто тебя не осудит.

Л у ж к о в. Домна Сергеевна хотела с вами проститься.

И г н а т. Где она?

Л у ж к о в. Слегла, сердце схватило.

Появляется  Д о м н а.

К л а в д и я (упреждающе). Игнаша…

Д о м н а (одышливо). Едва успела. Думала, не застану.

И г н а т. Чего всполошилась? Лежала бы.

Д о м н а. Проводить-то охота. Оба дороги мне. (Надежде.) Надёжа, я Воронка запрягла. Подбрось их до станции. (Поклонилась.) Прости, Игнат. Шибко виновата перед тобой.

Игнат хмуро отвернулся. И снова взгляд его наткнулся на женщин, стоящих вдоль дороги. На Лужкова, протирающего очки, — пришелец, посторонний. И вдовы, вдовы…

И г н а т (едва сдерживаясь). Что вам надобно от меня? Выстроились, как на параде.

Слышно: мычат коровы.

Л у ж к о в. Мычат! Есть просят. (Заглядывает Игнату в глаза.) Что ж, бабоньки, пойдемте! Надо же кому-то и кочки на болоте рубить.

Уходят, оглядываясь на Игната.

Д о м н а. Я слово к тебе имею, Игнат. Страшное слово!

И г н а т. Ступай, Кланя. Я догоню.

Д о м н а (когда Клавдия отошла). Я из партии выхожу, Игнат. Из-за тебя выхожу. Какая же я партийка, ежели заодно с Никитой? Таким в партии места нет.

Пауза.

И г н а т (со скрежетом). Дур-р-р-ра! (Швырнул оземь заплечный мешок, зашел в ограду. Затрещали только что приколоченные доски.)

Клавдия, подобрав мешок, идет за ним. Взглянула на Домну, сдержанно улыбнулась.

6

В доме Мантулиных. И г н а т  и  К л а в д и я. Он впервые надел костюм, чувствует себя стесненно. Мается с галстуком. Не справился, повесил на зеркало.

К л а в д и я. Не завязывается?

И г н а т (ворчливо). Сроду не нашивал — потому.

К л а в д и я. И не носи. А вот ордена надень.

И г н а т. Неловко, Кланя. Скажут, выхваляется.

К л а в д и я. Пускай говорят. Ордена кровью заслужены. Надень, Игнаша, надень.

Игнат подчиняется. Клавдия сама пристегивает награды.

И г н а т. Может, вместе пойдем, Кланя?

К л а в д и я. Неможется мне… видно, скоро.

И г н а т. Тогда и я останусь. Мало ли что?

К л а в д и я. Иди покажись народу во всей красе. А я в окно полюбуюсь.

И г н а т. Награды-то не для показа.

К л а в д и я. Как не для показа? На то и отличают, чтоб люди смотрели и завидовали.

Голос из репродуктора — черной тарелки на стене: «Проба, проба!» Затем бульканье, треск. И четко: «Ну вот, бабы! Дожили! Теперь и у нас радио! Вот я вас и поздравляю с Днем Советской Армии. Ага». Треск.

И г н а т. Великая штука — радио. Плохо только, что Никита трезвонит.

К л а в д и я (выключила). Вот и нет Никиты. А мы есть.

И г н а т. Нет, погоди, дай дослушать. (Опять включил радио.)

Г о л о с  п о  р а д и о. «…состоится общее собрание. А затем перед вами выступит чемпион всей России по боксу Петро Решетов».

И г н а т. Вот видишь, сидя дома, все новости узнали.

К л а в д и я. Неужто опять Никита в председателях останется?

И г н а т. Как народ захочет.

К л а в д и я. Народ — что, ему лишь бы руку поднять.

И г н а т. То и худо: голосуем без разбора, потом локти кусаем.

К л а в д и я. Лужков помалкивает. Все же партийный секретарь.

И г н а т. Помалкивает, стало быть, сказать нечего.

К л а в д и я. Вот бы кого председателем-то! И грамотный и обходительный.

И г н а т (шутливо). Больно часто о нем поминаешь! Смотри!

К л а в д и я. Ой, что ты, Игнаша! Разве я тебя на кого променяю!

И г н а т. Лебедушка моя! (Привлек ее. Вышел из дома.)

На улице — Д о м н а.

Д о м н а. Ба-атюшки! Орденов-то полна грудь!

И г н а т (подходит к ней). Ты вот что, Домна! Ты не дури. Не дури, поняла? Это я насчет партии. Прошлое не выправишь. Надо настоящее выправлять. Так что оставайся и попусту себя не трави.

Домна всхлипнула, двумя руками стиснула его руку.

Ну-ну, давай без этого! В горячке плела. В горячке мало ли что бывает.

Д о м н а. Я все передумала, всю жизнь по косточкам перебрала. Жила без обману, Игнат, а вот без обид не обошлось. Может, и еще кого так же вот, несознательно, обидела, а? Ведь это жутко, Игнат!

И г н а т. Почаще ставь себя на место тех, кого обижаешь. Почаще, чтоб жутко не было. Такая история.

Д о м н а. Какой ты, Игнат… какой ты неломкий! И жалостливый! Другой бы ожесточился!..

И г н а т. Человек ожесточается, когда без веры живет. А мне земля не дает веру терять. Земля тихим светом насквозь просвечивает, чтоб всю правду понять. Ежели человек ослеп от ярости — для него правда как взбаламученная вода. И — нет вокруг справедливости. А мне грех жаловаться на жизнь. Со мной и там люди были. Без них омертвел бы, высох, как солонцы.

Д о м н а. Солонцы-то оживут, коль хозяин вернулся?

И г н а т. Поживем — увидим.

Появляются  В е р а  и  П е т р. Одеты шикарно, как требовала мода той поры. Верина прическа стала еще замысловатее. На лацкане у парня значок чемпиона. Идут под ручку.

Д о м н а. В отпуск, Верунька? Как будто рановато.

В е р а. Не прижилась я там. Домой тянет. Да вот и с Петей повидаться хочу. Он после соревнований отдыхает.

Д о м н а. Утомился?

П е т р. Устал. Особенно последний бой тяжело дался. За полминуты до гонга палец выставил. Ну, думаю, проиграл. Заставил себя драться. Всю волю собрал. Противник даже и не заметил, что у меня травма. Потерял осторожность, открылся. Тут я его и устерег. Правой в челюсть, левой — в солнечное сплетение. Чистый нокаут!

И г н а т. Ловко срезал!

В е р а. Об этом поединке в «Советском спорте» писали. Пете прочат большое будущее.

И г н а т. Куда уж больше! Всю Россию кулаками завоевал. Значок-то за этот мордоворот получил?

П е т р. Мордоворо-от? Побоксировали бы! Это тебе не в деревне кулаками размахивать! Мордоворот… Каждый вахлак корчит из себя знатока…

И г н а т. Вот я тебя щелкану разок… по-деревенски, чтоб честь свою помнил.

П е т р. Давай, если духу хватит! Побрякушки-то эти (ткнул в ордена) вроде за геройство давали?

И г н а т. Побрякушки? Ах ты выродок!

П е т р. Врезать ему, что ли? (Замахнулся.)

В е р а. Он же в отцы тебе… он же израненный весь! (Схватила за руку.)

Д о м н а. Петька?! Ты что, гаденыш! Ты на кого замахиваешься?

П е т р (вырывая руку). Ух, счастлив твой бог, папаша! Им вот скажи спасибо, а то бы… Да и вообще: не хочется мне в те места, где загорают разные любители колхозного добра.

В е р а. Негодяй! (Дает ему пощечину.)

И г н а т (с горьким презрением). Чемпион! (Вместе с Домной и Верой уходит.)

Появляется  Н и к и т а. Он пьян.

Н и к и т а. Слыхал, как я объявил про тебя? Чемпион всей России! Ага! Растет молодежь. Растет, а мы стареем. Уступаем позиции.

П е т р, отмолчавшись, ушел. Никита обижен.

Уже зазнался? Рано, рано, Петро Афанасьевич! Ты чемпион, конечно, да ведь и я не Петрушка! Я еще воспряну, воспряну! (Идет к конторе.)

Подле конторы  П е т р  и  Н а д е ж д а.

Н а д е ж д а. Ну что, поганец, отличился? (Срывает с сына значок.)

П е т р. Не знаю, как это вышло, мам. Не хотел я, честное слово!

Н а д е ж д а. У груди лежал, молоком моим питался. Может, молоко порченое было?

П е т р. Не наговаривай на себя, мама! Не казнись! Сам натворил, сам и отвечу.

Н а д е ж д а. Кабы я тебя не рожала, кабы матерью твоей не была!

П е т р. Не такой уж я отпетый, мам! Просто не сдержался, и все.

Н а д е ж д а. Инвалида ударить! Для этого кулаки вырастил? Ты бы силу-то на пользу употребил! К наковальне стал да молотом помахал.

П е т р. Если хочешь — стану!

Н а д е ж д а. А попробуй не стань! Попробуй отказаться, паршивец! Прокляну.

П е т р. Не кляни, мать. Я ж не отказываюсь.

Н а д е ж д а. Теперь иди к нему. Иди прощения проси. (Дав сыну затрещину, прогоняет его.)

Подходит  Д о м н а.

Д о м н а. Переживаешь, Надёжа?

Н а д е ж д а. Где-то недоглядела, из-под рук выпустила. Вот и расплачиваюсь. Он же не только Игната, он всех нас ударил.

Д о м н а. Тебя больше других.

Н а д е ж д а. Не обо мне речь, подружка. Матери во всем причинны. Что сын натворил и что с сыном сотворили.

Д о м н а. О тебе, о тебе, Надёжа!

Н а д е ж д а. Люблю я тебя, подружка! За то люблю, что людей понимаешь. И всегда при себе нужное слово имеешь.

Д о м н а. Ой, не всегда, Надёжа! Ой, не всегда!

Пауза.

В лес бы сейчас! На снегу бы сейчас распластаться — и лежать, лежать, в небушко глядя.

Н а д е ж д а. Давит тебя! Хоть бы раз выревелась! Может, вся боль со слезами вытечет.

Д о м н а. Ревела.

Н а д е ж д а. Ты?! Ни в жизнь не поверю!

Д о м н а. Правда, ревела. И хоть бы от кого — от Гришки Мантулина. Черствая ты, говорит, холодная, словно камень! Вот тут и хлынули у меня слезы. И еще сегодня ревела. О чем — не спрашивай.

Н а д е ж д а. Известно, о чем бабы ревут. Живем, на лучшее надеемся. А все лучшее позади.

Д о м н а. А мне не верится. Как тоска одолеет — внушаю себе: чего, мол, ты, дурища, разнюнилась? Солнышко каждый вечер закатывается и каждое утро восходит. И человек на утренней зорьке заново рождается.

Н а д е ж д а. Ты, вижу, и подымаешься раньше всех. Зорьку проспать боишься?

Д о м н а. Как можно, Надежда? Вдруг это та самая зорька, жданная? (Невесело улыбаясь, заходит в контору.)

Здесь многолюдно. Но видим лишь первые скамейки. За столом  Н и к и т а  Х о р з о в,  Л у ж к о в.

Л у ж к о в (позванивая по графину). Тише, товарищи, тише!

П е т р, потупясь, стоит у порога. Надежда толкнула его в спину.

Н и к и т а. Петро Афанасьевич! Ты у нас почетный гость. Проходи в красный угол! Надежда. Иди, иди, пусть на тебя посмотрят!

Петр идет к столу, точно к лобному месту.

Н и к и т а. Начнем, что ли?

Д о м н а. А ты по какому праву в президиум лезешь?

Н и к и т а. То есть как? Есть установленный порядок, и вообще…

Д о м н а. Какой же это порядок, ежели клеветник сидит в президиуме? Ну-ка, скажите, бабы, где ему место?

Г а л и н а. За решеткой. Так он и оттуда ужом выскользнет.

Д а р ь я. Налил глаза: ни стыда, ни совести.

Н а д е ж д а. В президиум-то самых достойных выбирают.

Страсти накаляются.

Н и к и т а. Сговорились, значит? (Лужкову.) Знаю, чьих это рук дело!

Лужков улыбается.

Д о м н а. Дело времени. По-человечески жить охота. Ремками-то надоело трясти. Хотим хлебца пшеничного! Хотим молочка, слезами не разведенного. И радости в дом хотим. Чтобы было как у людей, Никита.

Л у ж к о в. Законное желание.

Д о м н а. А ты чемпиона чествовать предлагаешь, который на кулаках отличился. Кулаки-то — на заслуженного человека!..

Н и к и т а. Заслуженные люди по тюрьмам не сидят.

Л у ж к о в. Вы хоть и не сидели, а… следовало бы.

Н и к и т а. Про себя-то забыл? Одной веревочкой связаны.

Л у ж к о в. Что ж, пусть нас люди рассудят.

Оба оставляют президиум. За столом только Петр — чемпион. Он беспокойно ерзает. И, не выдержав, тоже уходит. Подле Игната остановился, кусает губы, вот-вот расплачется. Он, в сущности, еще мальчишка.

П е т р. Дядя Игнат, если можешь… прости. Такое больше не повторится.

И г н а т. Да уж постараюсь. В другой раз так отделаю, что и брюки надеть не сможешь.

П е т р  уходит.

Д о м н а. Без председателя остались. Вот это и впрямь непорядок.

Все смотрят на Игната.

Андрей Иванович, веди собрание!

Л у ж к о в. Если вы мне доверяете…

Голоса одобрения.

Не знаю, заслуживаю ли я такое доверие. Я обвинил когда-то невинного человека…

Н а д е ж д а. Не ты один промахнулся! Этот мазурик всем мозги запудрил…

Г а л и н а. Не поминай старое, Андрей Иванович! Нам бы теперешнее расхлебать!

Л у ж к о в. В таком случае осталось избрать председателя. Я предлагаю Мантулина…

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Здравствуйте, Илья Семенович. А у нас собрание. Повод самый серьезный: председателя переизбираем. Да вот и люди считают: давно пора. Я предложил Мантулина… Нет, еще не голосовали… Спасибо! (Положил трубку.) Гурьев, секретарь райкома. С праздником поздравляет. А вас, Игнат Арсеньевич, особо. Ну что, будем голосовать?

В е р а. Обязательно будем!

Г а л и н а. Ты-то чего встреваешь? Ты же не колхозница!

В е р а. А кто виноват? Я бы, может, не ушла из колхоза, если бы дядя Игнат был председателем. Да и другие от хорошей жизни не побегут.

Д о м н а. Игната выберем — на ферму вернешься?

В е р а. Думаешь, сдрейфлю?

Подле конторы  К л а в д и я,  Г р и г о р и й.

Г р и г о р и й. Не беги, тетя Кланя! Тебе же нельзя!

К л а в д и я. Сама упредить его хочу. Чтоб за сердце не схватило.

Г р и г о р и й. От радости сердце не заболит.

К л а в д и я. Ой, Гриша, когда оно изношено, так от всего болит! От горя и от радости. Стой тут, а я пойду Игнашу порадую. (Вбегает в контору.)

В конторе.

Л у ж к о в. Кто за то, чтобы избрать Игната Арсеньевича Мантулина председателем колхоза, прошу поднять руки.

Лес рук.

К л а в д и я. Ой, бабы! Ущипните меня!

Н а д е ж д а. Тебя и без нас есть кому щипать. Вон какую мозоль нащипал!

К л а в д и я. Игната, там гость… гостенек дорогой!

И г н а т. Порхаешь, ровно девчонка! В твоем ли положении?

К л а в д и я. Гриня там… Гринюшка!

Игнат, качнувшись, оперся о стенку, но вышел прямо, по-солдатски.

Обнялись с сыном.

И г н а т. Эк вытянулся! Отца перерос!

Г р и г о р и й. Я всю дорогу бежал со станции. Не верилось, что застану. Что свидимся.

И г н а т. Свиделись. Больше разлучаться не будем, а?

Г р и г о р и й. Сколько можно? И так все время в разлуке.

И г н а т. Не наша вина, сынок. Судьба так распорядилась.

Г р и г о р и й. Судьба, судьба! Плевать я хотел на судьбу, ее так и этак повернуть можно.

И г н а т. Не скажи: судьба — кобыла своенравная. Не знаешь, на каком повороте фортель выкинет.

Г р и г о р и й. Мы ее объездим, мерзавку! Мы ее так зауздаем, что по линеечке ходить будет.

К л а в д и я. Мы ждали, ждали тебя…

Г р и г о р и й. Кто-кто, а уж ты ждать умеешь!

В конторе.

Л у ж к о в (разведя руками). Ну что ж, товарищи, повестка исчерпана.

Все выходят.

Г р и г о р и й. Тятя, я Кланю нашу рисовать буду. Потом в камне ее выведу. Ты как?

И г н а т. Кланя стоит того.

К л а в д и я. Ты не меня рисуй, Гриня! Ты его рисуй, земли хозяина.

В весеннем небе задумчиво курлыкнули журавли.

Г р и г о р и й. Журавли тянут. Не рано ли?

И г н а т. Нет, не рано. Пора самая журавлиная.

Под мерный переклик вещих птиц высвечивается величавая фигура  С е я т е л я.

З а н а в е с

1970

Жил-был Кузьма

ДРАМА В ДВУХ ЧАСТЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ПАВЕЛ ТЕРЕНТЬИЧ БРУС.

ПАВЛА АНДРЕЕВНА его жена.

АЛЕКСЕЙ, 20 ЛЕТ

КУЗЬМА, 13 ЛЕТ их сыновья.

НЕДОВЕЖКИН ВАЛЕНТИН ИВАНОВИЧ (ФИЛАРЕТ).

ТОНЬКА его дочь.

ЛЕГЕЗА.

СОРОКА ВИОЛЕТТА РОМАНОВНА (ВИТА).

ПУТНИКОВ ВАЛЕРИЙ НИКОЛАЕВИЧ.

ПОПОВ ГРИГОРИЙ КУЗЬМИЧ нефтяник, бригадир.

ЖЕНЩИНА.

РЫЖИЙ.

ИННОКЕНТИЙ.

НЕФТЯНИКИ-БУРОВИКИ.

Все эти события происходят на клочке земли, который можно считать островом. Он отделен от правого берега протокой. Протока летом пересыхает. Здесь живут Брусы и Недобежкины. А третий — пустующий — дом занимают каждый год приезжающие сюда археологи. Плотники из «дикой» бригады строят санаторную школу. Есть еще свиноферма. На левом берегу находится центральная усадьба колхоза.

Вдали горят факелы. Это нефтяники добывают знаменитое «черное золото».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Бревенчатый дом с чердаком, сарай с сенником. На чердак и на сенник ведут лестницы. Под навесом, сидя на складном стуле, П а в е л  Б р у с  вытачивает из корня фигурку медведя.

В калитку с козленком на руках входит  К у з ь м а. Следом за ним — П а в л а.

П а в л а. Глаза нет, нога помята. Это уж не козел ли?

К у з ь м а. Очень даже козел: маленький, черный. А что глаза нет, так он и одним в два раза дальше видит. Вишь, ума-то в нем сколько!

П а в л а. Ума палата. Хоть щас бухгалтером назначай.

П а в е л. Бухгалтером-то напутает, а вот ежели на пожарку или заседателем — ничего, помемекает.

П а в л а. Ты уж молчи! Заседателем… И страшен, и черен да еще при одном глазе. Тьфу, уродина!

К у з ь м а. Что, что при одном? Зато умный. Ум сам по себе хорош.

П а в л а. Мало, что ль, уродцев на земле. Кинуть в Обь — одним меньше.

П а в е л. Чо уж, Паша, сохраним животную, коль парень требует.

П а в л а. Животная — она потому и животная, что животу человеческому служит. А этот — так, дармоед.

П а в е л. Кто знает, может, и он в худую минуту сгодится.

Кузьма, ткнувшись лбом в отцовскую грудь, кинулся с козленком на сенник.

П а в л а. Про худых людей недаром толкуют: пользы-то как от козла молока.

П а в е л. Без молока не сидим, а польза в том уж, что в парне жалость заговорила. Жалость в людях беречь надо. Мало ее, жалости, на земле.

П а в л а. Ну, завел пастушью песню! (Уходит.)

П а в е л. Пастух, потому и пастушью.

Кузьма спускается с сенника.

Отстоял, значит?

К у з ь м а. Но… Как бы назвать его позаковыристей?

П а в е л. К чему заковыристо? Назови просто.

К у з ь м а. Х-хы! Козел-то вон какой особенный. Ему и кличка нужна в соответствии. Я в книжке про Полифема читал… Полифем — как?

П а в е л. Кто ж он такой, Полифем?

К у з ь м а. Силач одноглазый. Он, верно, злой был, зараза: людей пожирал…

П а в е л. Людей?.. А ты его именем несмышленыша… чистоту саму. Неладно, сын!

Кричит козленок.

К у з ь м а. Какой же он несмышленыш? Вон, по голосу узнает. А что, если Пашкой, а?

П а в е л. Как меня, значит? Ну да: тоже хромой, без глазу… Пашка… ишь ты!

К у з ь м а. То есть это… я хотел сказать, Петькой. Ты не подумай чего, тять! Просто оговорился.

П а в е л. Петькой лучше. Петькой-то в самый раз.

К у з ь м а. За ветеринаром схожу. Может, ножку козлу вправит.

П а в е л. А он здесь, Легеза-то. Здесь, на острове. Вон, легок на помине.

Входит  Л е г е з а.

Л е г е з а. А как поминали? По злу или по добру?

К у з ь м а. Само собой — по добру. Нужда появилась.

П а в е л. Ждем как из печи пирога. Козла вон лечить надо.

Л е г е з а. Слыхал я про ваше чудо. А ну, хозяин, показывай!

К у з ь м а. Я наверху его поселил… чтоб не мешал никому.

Л е г е з а. Что же, и мне наверх… с такими-то накоплениями?

К у з ь м а. Вы уж извините, но мамка это… ну, в общем, сердится.

Л е г е з а. Раз так — поднатужусь. (Вместе с Кузьмой взбирается на сенник, оттуда слышны их голоса.) Симпатичный пациент!

Г о л о с  К у з ь м ы. Шутите?

Г о л о с  Л е г е з ы. Какие тут шутки! Чистая правда. Да я, знаешь ли, всего-то два раза в жизни соврал: когда на фронт уходил — год набавил, да когда на Анне Ивановне женился. Посулил ей: не располнею, мол. А самого вон как разнесло! Славный, славный чертенок!

Г о л о с  К у з ь м ы. И шустрый! Не гляди, что с одним глазом!

Г о л о с  Л е г е з ы. Козлы — они шибко умные! Не зря стадами руководят. Вырастет твой… как его?

Г о л о с  К у з ь м ы. Петька.

Г о л о с  Л е г е з ы. Ага, вырастет твой Петька… тоже руководить станет. Главное, чтобы с пути не сбивался. Научишь?

Г о л о с  К у з ь м ы. Первым делом. А вторым — как против зверя выстоять. Скажем, волк нападает — рогами волка. Может ведь?

Л е г е з а (выглянул). Это ему раз плюнуть… Павел, принеси-ка теплой водицы и чего-нибудь из тряпья — Петра завернуть. Помню, под Старой Руссой… я с отделением в разведку ходил. К леснику забрели. Козел у него был в хозяйстве. Разбойный такой козел! И понесло его, как водится, на капусту. А там, промеж грядок, немчура затаилась. Припер он одного рогом. Тот выстрелил с перепугу… Мы услыхали и — ходу. Вот, брат, какой геройский козел оказался!

Г о л о с  К у з ь м ы. Вы, дядя Легеза, мужик с понятием.

Л е г е з а. Я, брат ты мой, животных лечу. К ним без понятия не подступишься.

П а в е л (подает тряпье, воду). Годится?

Л е г е з а (берет воду, тряпки). Сойдет. Ну вот, перебинтуем потуже да спеленаем, и, глядишь, через недельку побежит твой Петька на всех четырех. (Скрылся на сеннике.)

Г о л о с  К у з ь м ы. Хорошо бы.

Г о л о с  Л е г е з ы. Экий ты, брат, неверующий! Я и не от такой хвори излечивал! (Усмешливо.) Ну, лети теперь за бутылкой. Или деньгами отдашь? (Спускается вниз.)

К у з ь м а (показался вслед за ним). Нет у меня денег. Вот если… (Соскочил с сенника, вынул из нижних венцов сучок. Оглянувшись — отец с Легезой увлечены беседой, — достал из дупла Золотую лошадку, но, услыхав шаги, спрятал.)

Входит  П а в л а.

П а в л а (подавая чашку). На, корми своего ублюдка, да по бруснику пойдем.

К у з ь м а (взобрался на лестницу). Оголодал, Полифем? Давай наворачивай! Не умеешь? Эх ты, дурашка! Вот так, вот так! Ага, расчухал? Ешь, ешь!

П а в л а. Гулеван-то опять дома не ночевал… Где шляется?

К у з ь м а (спрыгнул вниз). В археологию ударился. Быть мамке Сорокиной тещей!

Л е г е з а. А что, славная девчонка, умная, образованная! Повезло тебе, Павла!

П а в л а. Я от этого везенья сна лишилась.

Л е г е з а. Вот я и говорю: повезло. Ну что, Кузьма Павлыч, рассчитываться-то будешь со мной?

К у з ь м а. Вас мама блинами покормит. Может, и медовухи поднесет.

Л е г е з а. Поднесет… кулак к носу.

К у з ь м а. Вы скажете… Ну, мама! Ну, чего ты?

П а в л а. Ладно уж, айдате.

Л е г е з а. Спасибо за приглашение. Но у меня разгрузочный день… худеть собрался. (Уходит.)

П а в е л. Такой человек, а мы его… э-эх! Совестно! Ох как совестно!

П а в л а. Переморгаешься. Пошли, что ль? Блины стынут.

К у з ь м а. Не хочу я твоих блинов. Не хочу!

П а в л а. Не хочешь — доброму сгодятся. Айда, отец! (Уходит с мужем в дом.)

К у з ь м а. Доброму… а я злой, что ли? Скажи, Петька, я злой? Молчишь. Думаешь, лошадку пожалел? Не моя лошадка-то… мамкина. А то бы отдал… ей-богу!

Входит  А л е к с е й.

А л е к с е й (потянувшись, прошел под навес, где висит боксерская груша, тюкнул по ней). Пах! Пах! Пах!

К у з ь м а. Бой с тенью… А скажи, для чего с тенью дерутся?

А л е к с е й. А с кем же драться, когда противника нет? (Бьет по груше.) Пах! Пах!

К у з ь м а. Ну да, тень сдачи не даст. Верно?

А л е к с е й. Колешься? Еж да и только. (Бьет по груше.) Пах! Пах! (Отпихнул грушу.) Хорошо как, братан! Хорошо!

К у з ь м а. Немало хорошего: с Сорокой целовался!

А л е к с е й. Нет, ты не знаешь… ты не понимаешь. Хорошо! Чудесно!

К у з ь м а. Испытал я эти чудеса. Брр! Мокрота одна на лице…

А л е к с е й. Целовался? С кем?

К у з ь м а. С Тонькой Недобежкиной.

А л е к с е й. Ну! Молодец! Знай наших! Тринадцать лет, а он уж целуется.

К у з ь м а. Как говорится, молодой, да ранний. Вот захочу — и Сороку у тебя отобью. Ты хоть и большой, а лопух… жизни не знаешь.

А л е к с е й. Изучаю… ума набираюсь.

К у з ь м а. Своего нет, так не наберешься. Тратишь время попусту, мог бы давно в чемпионы выйти.

А л е к с е й. А зачем оно мне, чемпионство? Я не с людьми хочу драться, а за людей. Побить слабого — радости мало.

К у з ь м а. С кем же ты за людей драться будешь?

А л е к с е й. Со всеми, кто жить мешает.

К у з ь м а. Намнут бока. (Приняв стойку.) Бокс! Ну что, струсил?

А л е к с е й (вскинув брата на руки). Чудачок ты у меня! Чудачок!

Входит  П а в л а.

П а в л а. Оставь! Уронишь… Опять с очкастой ночь ворковал?

К у з ь м а. Любовь зла… полюбишь и Сороку.

А л е к с е й. Больше ничего не ляпнешь?

К у з ь м а. Могу. А вот вам говорить не о чем. Только и слышно: Троя, сокровища Тутанхамона… Урр! Урр! Голубки!

А л е к с е й. От матери перенял? Ты бы хорошему у нее учился.

П а в л а. Сам-то чему научился? Родительской воле перечить? Чтоб я тебя больше не видала с этой совой!

А л е к с е й. Виту не обзывай, мать! Она замечательная!

П а в л а. Виту! Имя-то, прости господи, и то бусурманское! Да и с виду чистая галка! Вот явится еще раз — я ей хвост-то повыщиплю.

А л е к с е й. Не тронь, мать! Ты ее лучше не тронь!

П а в л а. С матерью спорить? Смотри мне! Ступай завтракать, жених!

А л е к с е й  уходит.

К у з ь м а. Мам, ты какая-то вся старорежимная. Жениться и то запрещаешь.

П а в л а. Пускай женится на доброй девке. Чтобы помощница в доме была. А эта — приблудная, толку от нее не жди.

К у з ь м а. Козленка ругала… теперь Алешку. Без ругани нельзя, что ли?

П а в л а. Сами на грех наводите.

Вернулся  П а в е л. Он с бичом.

П а в е л. Я на выпаса поплыл. Надо подпаска сменить.

П а в л а. Скот пасешь, а за сыновьями не смотришь. Совсем от рук отбились.

П а в е л. Сыновья не хуже, чем у людей. К сыновьям у меня нет претензий. Кузьма, ты приплывай ко мне после. Сети забросим.

Издали слышатся голоса, визг пилы.

П а в л а. И этим не спится! Будоражат людей.

П а в е л. Спешат… школу-то к первому сентября сдать надо.

П а в л а. Кого-то ушибло в темя: на острове школу строить?

К у з ь м а. Чем плохо? Тут тишина, воздух чистый. Для ребятишек лучше не надо.

П а в л а. То землерои эти, то школьники… покоя нет!

П а в е л. Чем они тебе помешали?

П а в л а. «Чем, чем»! Будут по огородам шастать! Огуречники выверять…

К у з ь м а. Я же не выверяю.

П а в л а. У тебя своего — лопатой греби. А те — интернатские, шантрапа беспризорная.

П а в е л (кротко, стыдясь продолжения разговора). Так ты приплывай, Кузьма. Я омуток там приметил. (Сунул Кузьме фигурку медведя.)

К у з ь м а (после ухода отца). Опять игрушку мне выточил… Что я, дите?

П а в л а. До седых волос дожил, а все ерундой пробавляется.

К у з ь м а (прикидывая). Игрушки-то эти продать можно.

П а в л а. Думаешь, купят?

К у з ь м а. С ручками, с ножками. Я в магазине хуже видал — берут. У меня их штук двадцать… По рублю штука — двадцать рублей.

П а в л а. Хм… хозяин растет! Сам продашь или мне доверишь?

К у з ь м а. Сам. Мне на движок деньги нужны.

П а в л а. Вот и копи. Одобряю.

Влетает  Т о н ь к а.

Т о н ь к а. Здрасьте.

К у з ь м а. Ах, Антонина Филаретовна! Наше вам с кисточкой.

Т о н ь к а. Не Филаретовна, а Валентиновна.

К у з ь м а. А в метрике как? Ага, кисло? Отец твой имени застыдился. Валентин, видите ли, покрасивше. А я вот не стыжусь. Назвали Кузьмой — Кузьмой и останусь.

П а в л а. Правильно, сын! Имя свое уважать надо! Тебе чего, Антонина?

Т о н ь к а. Анна Ивановна пособия просит с того берега перевезти.

П а в л а. Даром, что ли?

К у з ь м а. Туда плыть да обратно… даром я несогласный.

Т о н ь к а. Как тебе не стыдно, Брус?

П а в л а. Стыд — не дым. А за труд положено. (Уходит.)

Т о н ь к а. Брать деньги с учительницы? Вот додумался!

К у з ь м а. Ну, хватит! Мамкины речи слыхала? Дополнений не надо.

Т о н ь к а. Мамкины… Ты же пионер!

К у з ь м а. Я сам в газете читал… Юннаты опыты на участках проводят. Им платят за это.

Т о н ь к а. Не позорься, Брус. Я перед Анной Ивановной со стыда сгорю за тебя!

К у з ь м а. Завелась трещотка!

Т о н ь к а. Уж лучше с меня возьми… Ножичек отдам, хочешь? Хороший ножичек… шесть лезвий.

К у з ь м а. Вот это другой разговор. (Берет под крышей весло.) Пошли.

Т о н ь к а. У тебя книжка есть… про капитана Блада. Почитать дашь?

К у з ь м а. Мала еще для таких книжек.

Т о н ь к а. Мы, между прочим, с тобой одногодки. К тому же научно доказано: женщины опережают мужчин в развитии.

К у з ь м а. Уж это точно. До замужества приносят подарочки в подолах. А-а-а! (Делает вид, что убаюкивает младенца.)

Т о н ь к а. Брус бессовестный! Я папке скажу!

К у з ь м а. Валяй! Мы с Филаретом кореши — водой не разольешь.

Т о н ь к а. Вре-ешь!

К у з ь м а. Я не такой, как у вашего отца дочки.

Т о н ь к а. Смеешься надо мной… издеваешься, а я… я на Центральное скоро уеду. Вот!

К у з ь м а. Невосполнимая потеря! В три ручья слез будет.

Тонька топнула ногой.

2

К у з ь м а  идет к дому. Он с веслом и глобусом. За ним следует  Т о н ь к а. Она несет рулон географических карт и живую черепашку.

К у з ь м а. Мам! Мамка! Наглядные пособия можно у нас оставить? Не отзывается. Наверно, по бруснику учесала.

Т о н ь к а. Давай к нам отнесем.

К у з ь м а. Придется. Черепашку-то где-нибудь рядом с норкой бурундучка отпусти. Знаешь, где норка?

Т о н ь к а. Еще бы не знать… я его чуть ли не каждый день проведываю.

К у з ь м а. Ну, шуруй, шуруй! Я следом.

Т о н ь к а уходит.

Петька! Петь! Дай голос.

Молчание. Кузьма, встревожившись, взлетает по лестнице на сенник.

Павла, воровато оглянувшись, лезет на чердак. Под мышкой у нее полосатая шкурка.

К у з ь м а (заглядывая на сенник). Спишь, одноглазик? У, лежебока! Я ж по твоей милости могу инфаркт до срока нажить. (Спустился вниз, увидал мать.) Мам! Ты без меня Петьку кормила?

П а в л а. А как же, Кузя. И накормила и вымыла.

К у з ь м а (ворчит). «Кузя»… Больно ласкова нынче. Не к добру.

П а в л а. Прошлась по лесу… очистилась душа. Вольно тут у нас, красиво! Грибов и ягод невпроворот… Пташки нащелкивают, белки сигают…

К у з ь м а. А Тонька, дура, на Центральное собралась.

П а в л а. Скатертью дорога. Кабы вот школа еще…

К у з ь м а. Что — школа? Плотники хлеб едят не напрасно. Вот-вот закончат.

П а в л а. Строили бы лучше на Центральном.

К у з ь м а. Чем лучше-то? Была охота каждый день на веслах через Обь плюхать! (Взглянув на сенник.) Пока, Петруша! Я скоро вернусь… вот только пособия отнесу да плотников попроведаю.

П а в л а. И чего ты к этим баптистам зачастил? Еще завлекут в свою веру.

К у з ь м а. Завлекали тут одного… Знаешь ведь, у Иннокентия на аккордеоне учусь. Других интересов нету.

П а в л а. Станешь пятерочником — так и быть, куплю тебе эту музыку.

К у з ь м а. Три балла нужно. Немецкий с географией вытяну. А вот литературу не поднять.

П а в л а. Может, постараешься?

К у з ь м а. Душа не лежит. Да и предмет сам больно занудный. Писателей тьма, а все про одно пишут: любовь Ольги, любовь Татьяны, Веры, Марьи… на фиг они мне сдались со своими любовями!

П а в л а. Ну и не видать тебе аккордеона.

К у з ь м а. Лучше бы не дразнила.

Входит  Н е д о б е ж к и н.

Н е д о б е ж к и н. Пособия получили? Маловато.

К у з ь м а. А ты бы помог, Филарет… то есть это… Валентин Иванович. Ты же все-таки депутат.

Н е д о б е ж к и н. Некогда сейчас, Кузьма. Веришь ли, сам зашился.

К у з ь м а. А как насчет того, чтобы опиум искоренить?

Н е д о б е ж к и н. Какой еще опиум?

К у з ь м а. Который для народа. У баптистов служба сегодня.

Н е д о б е ж к и н. А, пусть их опиваются! Меня не щекочет.

К у з ь м а. Вот те раз! Ты же депутат, дядя Валя!

Н е д о б е ж к и н. На ферме запарка! Самый опорос начался, а ты про баптистов.

К у з ь м а. Очень уж вы инди… индифурентны, Филарет Иванович.

Н е д о б е ж к и н. Чего?!

К у з ь м а. Безразличны вы очень, вот что! Опиум же! Духовный наркотик!

Н е д о б е ж к и н. Я вот по шее тебе, болтун… позволяешь много!

К у з ь м а (удаляясь). Не положено.

Н е д о б е ж к и н. Я ведь к тебе, Павла Андреевна.

П а в л а. Ну, беседуй.

Н е д о б е ж к и н. Беседовать-то особо некогда. Бычка выложить надо. Возьмешься?

П а в л а. Сам-то не можешь? Вроде мужик… штаны носишь.

Н е д о б е ж к и н. Штаны теперь и женщины носят… (Смущенно.) Я крови боюсь, Павла Андреевна. Увижу кровь — с души воротит.

П а в л а. Слабонервный какой! Ладно уж, забегу на минутку.

Н е д о б е ж к и н уходит.

За воротами, у кучки железного хлама, стасканного сюда хозяйственным Кузьмой, стоит  ж е н щ и н а, поглаживая искрученный винт вертолета.

Входит  К у з ь м а.

Ж е н щ и н а. Мальчик, ты давно здесь живешь?

К у з ь м а. С тех пор, как аисты принесли.

Ж е н щ и н а. Аисты? Не понимаю.

К у з ь м а. Наверно, потому, что вас среди капустных грядок нашли.

Ж е н щ и н а. Смешной! Не знаешь, откуда этот винт?

К у з ь м а (помрачнев). Были хорошие люди — летчики. Геологам трубы везли на вертолете. Шутили, наверно, анекдоты рассказывали. А вертолет упал…

Ж е н щ и н а. И не досказан последний анекдот. И не доставлены трубы…

К у з ь м а. Жили бы… научили бы меня, как построить летающую амфибию.

Ж е н щ и н а. Саша… Сашенька… (Обессиленно села на землю.)

К у з ь м а. Вы встаньте, тетя! Земля сырая.

Ж е н щ и н а. Сырая, а муж мой… в ней.

К у з ь м а. Я вас с Петькой познакомлю… хотите? По-гречески Полифем. Он хоть и Полифем, а совсем нестрашный. (Сбегал за козленком, принес.) Погладьте его!

Ж е н щ и н а (нацеловывая козленка). Какая прелесть! Ты бы его Угольком назвал. Весь черный…

К у з ь м а. Петька — и все тут. И никаких угольков. Нельзя, тетя. Целовать нельзя. У вас губы в помаде. (Отнял козленка.)

Ж е н щ и н а. Ты видел, как это все… случилось?

К у з ь м а. Мы с мамой ягоды собирали. Вертолет завалило. Он бы выровнялся, да ветер дул боковой. А под брюхом трубы болтались. Потом у меня в глазах все поплыло… Вы лучше у мамы спросите. Она больше моего знает.

Ж е н щ и н а. Это не нужно… не нужно теперь. Все остальное я знаю. Я будто голос его слышала в ту минуту. Он звал меня: «Таня! Танюха! Мне страшно!..»

К у з ь м а. Ну, летчик же! Летчики — народ отчаянный.

Ж е н щ и н а. Хотела что-нибудь из вещей его отыскать… ничего! Одно железо.

К у з ь м а (достав шариковую авторучку). Вот, возьмите! Я подобрал на месте аварии. Не его?

Ж е н щ и н а. Возможно. Да-да, возможно! Я, кажется, узнаю… вот трещинка на колпачке. Впрочем, не знаю… не уверена. Уж год, как мы порознь. Я полюбила другого. Но я и Сашу люблю…

К у з ь м а. Дайте сюда! Это не его… это моя ручка. Давайте! (Выхватив ручку, убежал.)

Ж е н щ и н а. Мальчик! Мальчик! Какой дикий! (Отерла слезы, начала прихорашиваться.)

В ограде  П а в л а.

Входят  В и т а  С о р о к а,  П у т н и к о в.

П у т н и к о в (у него привычка — пятиться от собеседника и дергать за свою бородку, словно хочет сам себя удержать). Медку нам не продадите ли? Товарищ наш простудился.

П а в л а. Много ли брать будете? Вдвоем пришли.

С о р о к а. Я Алешу повидать хотела.

П а в л а. Ночи-то не хватило? Повод нашла… Проваливайте отсюда! И с острова тоже проваливайте! Все исковыряли…

П у т н и к о в. Нам исполком разрешил… мы не самовольно.

П а в л а. Исполком — пусть, а я не разрешаю. Ройтесь там, где людей нет.

П у т н и к о в. Не нужно злиться. Все это было уже… Мы должны быть терпимыми… Меду-то продадите?

П а в л а. Меду?! Продам. Кило десятка.

П у т н и к о в. Ого! Кусается!

П а в л а. Дорого? А пчел держать подороже.

С о р о к а. Мы возьмем… возьмем, Павла Андреевна.

П а в л а  уходит.

П у т н и к о в. Какая неприятная особа! А хороша прямо-таки до неприличия!

С о р о к а. Влюбились? Сказать ей об этом?

П у т н и к о в. В кого я влюблен, вам известно… лучше, чем кому-либо.

П а в л а  возвращается.

П а в л а. Я вам два кило взвесила. Других гирь нету. Устраивает — берите. Нет — другим продам. Желающих много.

П у т н и к о в. У вашего меда какой-то цвет необычный.

П а в л а. На севере добыт — потому. (Сложив деньги, уходит.)

П у т н и к о в. Красота и жадность… В голове не укладывается. Ведь это страшно так жить, бессмысленно!

С о р о к а. Она не ради себя… Ради детей жадничает. А их тяготит это. По крайней мере Алешу…

П у т н и к о в. Как нежно вы это сказали… мне стало завидно.

Появляется  К у з ь м а.

К у з ь м а. Сорока прилетела! Ах ты, сорока! Мам!

П а в л а (высовывается из окна). Чего тебе?

К у з ь м а. Дядя Легеза баню велел истопить. К нам шефы приедут… бригада Попова. Они покосничать помогают.

П а в л а. Пускай сами топят. Вам что еще?

П у т н и к о в. Уходим, уходим… (Уходит.)

П а в л а (задергивает занавеску, но снова отдергивает). Сюда пореже заглядывайте. А лучше стороной обходите. В ваших же интересах.

С о р о к а (она уже за калиткой). Кузьма! Передай вот это Алеше…

К у з ь м а. Сама-то не можешь?

С о р о к а. Мне запретили с ним видеться.

К у з ь м а. Кто запретил? Тот, с рыжей бородкой?

С о р о к а. Тот не имеет права. Пожалуйста, передай.

К у з ь м а. Передам, рука не отсохнет. Вот эта штука тебе нравится? (Достает фигурку медведя.)

С о р о к а. Замечательно! Сам сделал?

К у з ь м а. Не-а, умелец один. Велел продать по дешевке.

С о р о к а. Я бы купила… только денег при себе нет.

К у з ь м а. Ладно, потом принесешь. (Входит в ограду.)

Входит  П а в л а.

П а в л а. Был у баптистов-то?

К у з ь м а. Закрылись. Молятся. Иннокентий им на аккордеоне наяривает. Опять патоки в мед добавила?

П а в л а. Добавила маленько… чтоб не загустел. Игрушки-то продал?

К у з ь м а. Х-хэ! Не сразу. Покупателей-то не много на острове. Мам, дала бы мне деньжонок… с отдачей, конечно. Позарез движок нужен.

П а в л а. А ты сам заработай. Сегодня бычка у Недобежкиных выхолостим. Завтра у Легезы окна застеклим, Коробейников печку просит изладить… за все-то и набежит.

К у з ь м а. Когда еще набежит-то! А тут такое дело — амфибия…

П а в л а. Оно, конечно, легче за мамкин-то счет… Сама я у мамки единой копейки не попросила. Вот эти руки меня кормили… и вас кормят.

К у з ь м а. Кабы у тебя денег не было, а то ведь куры не клюют.

П а в л а. Денег вдосталь, не жалуюсь.

К у з ь м а. Ну вот, а ты жадничаешь.

П а в л а. Жадничаю? На вас же коплю, охламоны! Сама до замужества в лаптях щеголяла! Да и после замужества легко не жила: война, голодуха… муж израненный… Он с войны-то получеловеком воротился! Глаза нет, нога не гнется… Ко всему еще и трясучка била.

К у з ь м а. Теперь-то не бьет.

П а в л а. А что толку? Все одно никакого толку! Не от хорошей жизни окна стеклю, бычков выхолащиваю… мое ли это дело? Он только и знает свистульки вырезать да кнутом хлопать.

К у з ь м а. Ты не сетуй, мам, не сетуй! Мне денег твоих не надо. Сам заработаю.

П а в л а. Пойдем к Недобежкиным-то. А то Легезу позовут.

Вбегает  Т о н ь к а.

Т о н ь к а. Брус, я бурундучка покормить хотела… нет бурундучка. Всю норку разорили…

К у з ь м а. Кто? Кто разорил?

Т о н ь к а. А я знаю?

К у з ь м а  сорвался, побежал.

П а в л а. Кузя! Кузя! Вот вертун! Мы с ним как раз к вам собирались. (Уходит в дом.)

Тонька поджидает Кузьму в ограде.

К у з ь м а (подходит). Узнать бы, кто там разбойничал! Только узнать бы…

П а в л а (выходит из дома в кожаном фартуке, с сумкой). Может, соболь изловчился или лиса подсмотрела.

К у з ь м а. Следы-то там человечьи!

П а в л а. Вечереет. Пойдем, пока не стемнело.

Т о н ь к а. Ты не горюй, Брус. Поищем — может, и найдем. Не горюй.

П а в л а. Ну, хватит, хватит! Айда на заработки!

К у з ь м а. Не пойду.

П а в л а. Движок-то раздумал покупать?

Кузьма отмолчался.

Дело хозяйское. (Уходит.)

Появился  А л е к с е й.

А л е к с е й. Ты что это, братан? Кто тебя?

Т о н ь к а. Бурундучка утянули… совсем ручной был бурундучок… с ладошки брал.

А л е к с е й. Не расстраивайся. Найдется.

Т о н ь к а. Я тоже ему толкую.

К у з ь м а. Иди отсюда, утешительница!

Т о н ь к а, надув губы, уходит.

Тебе письмо… от Сороки.

А л е к с е й (читает). «Алеша! Нам не нужно больше встречаться. Так будет лучше для нас обоих. Вита». Интересный разговор! (Стремительно уходит.)

К у з ь м а (встряхиваясь). Вот это поворот!

3

Во дворе Брусов колет дрова  П о п о в. Тут же вертится  К у з ь м а. Двое буровиков пилят.

П а в л а, приодевшаяся по случаю приезда гостей, идет с коромыслом.

П о п о в (отнимая коромысло). Не обижай, хозяюшка! Воды-то уж как-нибудь наносим.

П а в л а. Счастлива жена твоя… если так же о ней заботишься.

П о п о в. Была счастлива… (Одному из пильщиков.) Геннадий! Ну-ка, займись!

Тот уходит с коромыслом.

П а в л а. Что ж, ладно. Пойду ужин готовить.

П о п о в. А ты бы с нами посидела… поговорила.

П а в л а. Без дела сроду не сиживала. (Чуть улыбнувшись ему, уходит.)

П о п о в (Кузьме). Мать-то у тебя… словно царевна Несмеяна.

К у з ь м а. Царевну не видал, не знаю. А вот портрет ваш видал в газете. Вы там моложе.

П о п о в. Пока сюда газета дойдет, хоть кто состарится. Тебя, значит, Кузьмой зовут?

К у з ь м а. Кузьмой, значит. А вас, значит, Григорием Кузьмичом?

П о п о в. Язва! Характерец-то, видать, материнский.

К у з ь м а. У меня — собственный. А у вас чей?

П о п о в. Тоже не заемный. Учишься как?

К у з ь м а. С переменным успехом. А вы как трудитесь?

П о п о в. Бывают срывы. Но в общем — хвалят.

К у з ь м а. Взяли б меня к себе в бригаду!

П о п о в. Школу кончишь — возьму.

К у з ь м а. Я до окончания-то, может, летающую амфибию построю… Да вот финансы поют романсы.

П о п о в. Выручу по-дружески. Составь смету по всей форме… будут финансы. (Подмигнул.)

К у з ь м а. За так не возьму.

П о п о в. Почему же за так? Вернешь, когда вырастешь.

Кузьма. Это все равно что за так.

П о п о в. Если я окажусь в таком переплете, неужели не выручишь?

Кузьма (не сразу). Подумать надо.

П о п о в. Д-да, заквасочка! (Словно потеряв интерес, отвернулся.)

Из бани с вениками вышли  А л е к с е й  с  Л е г е з о й.

Л е г е з а. Ну банька! Жарче, чем в преисподней.

А л е к с е й. Сами докрасна каменку раскалили. Гудит, как турбина.

П о п о в. Веничкам-то досталось. Догола обтрясли.

Л е г е з а. Пивка бы сейчас! Алеха, слетай в сельпо!

А л е к с е й. Суббота: продавщица тоже, наверно, парится.

Л е г е з а. Вынь ее из парной. Не домылась — спину пошоркай.

А л е к с е й. Не могу. Дела.

Л е г е з а. Знаю я эти дела. Такие… в очках, с косами.

К у з ь м а. Давайте я сбегаю.

Л е г е з а. Вот это парень! Вот это парень так парень! А слушай, козлище-то твой здравствует?

К у з ь м а. Че ему сделается? На сеннике дрыхнет.

Л е г е з а. Ну, стало быть, долго жить будет.

Взяв деньги и рюкзак, К у з ь м а  убегает.

Входит  П а в л а.

А л е к с е й (потихоньку). Мам, дай трешницу. Я в кино.

П а в л а. Хоть десятку бери… если один пойдешь… без очкастой.

А л е к с е й. Я не ребенок, мать. Меня за руку водить не надо.

П а в л а. И от ребенка недалеко ушел. Добрую девку найти не можешь. Хошь, Нинку Полушкину посватаю? «Жигули» собственные. И с лица хоть воду пей. У твоей Виты ни красоты, ни вида. А дома, слышала я, довесок остался. Так что на готовенькое придешь.

А л е к с е й. Вранье! Это брат ее младший! Был планеристом, упал… Вита по курортам его возила… и сейчас переводы шлет. А ты — довесок! Как только язык повернулся!

П а в л а. Ну хоть и брат… все одно несвободна. Зачем тебе лишняя обуза? Я вон отца твоего как крест через всю жизнь пронесла. Сладкого в том, Алешка, мало. Женись на Нинке. На землеройку согласия не даю.

А л е к с е й. Обойдусь без согласия.

П а в л а. Ой ли?

А л е к с е й. Обойдусь. А ты Виту не трави. Люблю ее. Ясно?

П а в л а. Как знаешь. Но, в общем, так порешим: она или я. Под одной крышей мы не уживемся. Мое последнее слово.

Подходит  К у з ь м а. Он слышал разговор.

К у з ь м а. Далеко, Алешка?

А л е к с е й. В кино собирался, да вот… раздумал.

К у з ь м а. Деньги-то есть на кино?

А л е к с е й. Нет у меня денег, братан. Не заработал. (Уходит.)

К у з ь м а (уронив рубль). Не заработал? А это кто обронил? Подыми!

А л е к с е й (заглянув ему в глаза). Не ври. Не ври! (Но рубль взял.) Я тебе скоро верну, Кузьма. Очень скоро! А пока прощай. Уеду, наверно. Здесь мне жизни не будет.

К у з ь м а. И правильно: уезжай. К буровикам или еще куда.

А л е к с е й. К буровикам? А что, это идея. Годок можно у них потолкаться… как раз в институт подготовлюсь.

К у з ь м а. Если хочешь, потолкую с Поповым. Он мужик свойский.

А л е к с е й. Сам потолкую. Прощай.

К у з ь м а. Себя отстоять не можешь… а за людей хотел драться.

А л е к с е й. Все не так просто, Кузьма. Все не так просто.

К у з ь м а. Ну-ну.

Входит  С о р о к а.

С о р о к а. Я принесла, Кузьма. Этого хватит? (Дает Кузьме деньги.)

А л е к с е й. У вас какие-то непонятные сделки.

С о р о к а. У Кузьмы есть знакомый. Он вырезает фигурки. Вот я и купила.

А л е к с е й. Знакомый?!

К у з ь м а. Забери свои деньги!

С о р о к а. А медведя? Вернуть?..

К у з ь м а. И медведя оставь. Так велел… знакомый.

С о р о к а. Спаси-ибо! Я, помню, книжку тебе обещала… забыла — какую.

К у з ь м а. Тут не только книжку — себя забудешь.

А л е к с е й. Не увлекайся, братан!

К у з ь м а. По авиации я просил… летающий аппарат хочу смастерить.

С о р о к а. Ого! Это серьезно?

А л е к с е й. Братан слов на ветер не бросает. Скажи своему… знакомому, Кузьма, чтоб за безделки денег не брал. Ясно?

С о р о к а. Продают же художники свои картины…

А л е к с е й. Так то художники.

С о р о к а. А знаешь, этот умелец — тоже по-своему художник. Его медвежонок всем нашим понравился. Насчет книжки, Кузьма, я напишу брату… он авиамодельный кружок вел когда-то… Сегодня же напишу. (Уходит вместе с Алексеем.)

Кузьма. Обещанного три года ждут! (После паузы.) Талант, значит, тятя-то наш, самородок! А я и не знал…

Из калитки вышла  П а в л а. Погрозив вслед уходящим, занесла рюкзак в ограду.

Здесь собран стол. За столом  Л е г е з а,  П о п о в,  Р ы ж и й,  Б р у с - с т а р ш и й  и несколько буровиков.

П а в е л. Нефть выкачаете — земля полой станет.

П о п о в. Не станет. Мы вместо нефти воду закачиваем.

П а в е л. Вода заскучает — найдет лазейку и вся до капельки утечет. Земля ж в пустоте прогнется… провалится. Идолы вы! Чума на болоте!

П а в л а. Не стони! Чего расстонался?

П а в е л. Землю жалко! Я пастух, я духом лесным привык дышать. А эти пришли — все небо закоптили, озера запакостили… Что мне от нее, от нефти вашей, ежели я задыхаюсь? И зверь задыхается, и рыба, и птица…

Л е г е з а. Тебе лично, может, и ничего. А страна, у которой нефти в избытке, — счастливая страна!

П а в е л. Чума! Чума! Разбойники! На траву поглядите… наша трава, сибирская, а бежит отсюда, спасается. Все живое бежит!

П о п о в. Мы земле своей не враги… тоже болеем за нее. Бывают, конечно, оплошности. Ну, там кедр свалим по недосмотру, нефть в реку или в озерко пустим… Я не про себя говорю. Сам-то я стерегусь этого. Про тех, у кого опыта нет… Но и они научатся беречь землю. Заставим! Я, как и ты, воевал за нее! Цену знаю… хоть и не помянута та цена ни в одном прейскуранте.

Р ы ж и й (видит у Кузьмы фигурку лося). Что это за штуковина? Покажи-ка! Д-да! Премудрость!

П о п о в. С норовом лось. Ты сработал, Павел Терентьич?

П а в е л. Балуюсь от безделья.

П о п о в. Все бы так баловались. Искусник!

П а в е л. Глянется, так бери. У меня их много.

Р ы ж и й. А я бы купил.

П а в е л. Я их для радости делал… Радость не продается. Бери!

П а в л а. Размахался, гляжу! Пробросаешься!

П а в е л. Не осуждай, мать. Дарю с намеком. Чтоб помнили про зверят моих, про людей, которые на земле живут.

П о п о в. Благодарствую. Про наказ не забуду.

Л е г е з а. Медку, что ль, попробовать? Подсластить после горького. (Хлебнул, поморщился.) Д-да! Хоть клизму ставь! Пойду, пока не отравился. (Уходит.)

К у з ь м а (забежав в дом, возвращается с туесом натурального меда.) Это вам, Михаил Дмитриевич! От мамы.

Л е г е з а. Мед у меня свой есть, Кузьма. И — без патоки. (Ушел.)

П о п о в (поглядев на развешанные шкурки). Чучела кругом… кто промышляет?

П а в е л. Мать. Она у меня на все руки мастер.

Р ы ж и й. Стало быть, шкурки есть на продажу?

П а в л а. Оставила для себя. Мы хоть и деревенские, а тоже в мехах форсить любим.

Р ы ж и й. Для себя-то всегда настреляешь: тайга рядом. А я бы жене на воротник подарил.

П а в л а. В добрые входишь? Настреляй и входи.

Р ы ж и й. Из меня стрелок как из немого оратор. Продай, Павла Андреевна! За деньгами не постою.

П а в л а. Песец по теперешним временам стоит не дешево. Сотни две набежит.

Р ы ж и й. Куплю, если еще пару белок добавишь.

П а в л а. Возьми на бедность… одну.

Р ы ж и й. Одну-то куда приспособишь?

П а в л а. Уж это твоя печаль.

Р ы ж и й. Хватка у тебя мертвая!

П а в л а. Трудом добыто. За свои труды ты разве меньше с государства берешь?

Г о л о с а. А мне, Павла Андреевна? Может, ондатра имеется?

— Да, хорошо бы на шапочку!

— Доставай, хозяйка! Доставай, есть ведь заначка-то!

П а в л а. Как без заначки? На то она и торговля. Правда, заначка та не моя, братова. А он втридорога берет.

Г о л о с а. Ну, показывай! Не обидим.

П а в л а. Тот не родился, кто меня обидит. А товар вот каков: две росомахи, пяток соболей, куница да дюжина ондатр.

Р ы ж и й. Тут целое состояние!

П а в л а. Не по карману — не бери. Все на добровольных началах.

Начинается распродажа.

П а в е л (отзывает жену в сторону). Поимей совесть, Павла! Три шкуры дерешь!

П а в л а. Не мешай! Сами напросились.

П о п о в (тихо). А я ведь ее за Несмеяну принял…

К у з ь м а. Ты в гостях тут, вот и гости. А то живо вытурю!

П о п о в. Характер-то все-таки мамкин. Точно: мамкин!

П а в е л. Ты бы не встревал, Кузьма, а? Поберегся бы маленько.

П о п о в. Не убережешь… с молоком впиталось.

П а в е л. Слышь-ка, Кузьмич, сына старшего не возьмешь к себе? Худо ему тут.

П о п о в. Раз худо — возьму. Худо — значит, не в мать удался.

П а в е л. Шибко-то ее не суди. Разберись сначала. Павлу, ежели потрясти, много хорошего вытрясешь. Меня вон после войны из обломков собрала. Сыновей одна воспитала. На Павлу обижаться грешно.

П о п о в. По дереву ты аккуратно режешь… зверюшек, рыб и все прочее. И понимаешь их лучше, чем людей. Вот и режь… и не углубляйся. А то однажды жену свою вдруг увидишь до донышка и напугаешься.

П а в л а (разглаживая деньги). А ты что же не покупаешь?

П о п о в. Дарить некому. (Встал.) За хлеб, за соль, хозяюшка. (Поклонился.) А еще за щедрость твою. Пошли отсюда, ребята!

Уходят. П а в л а  сжимает в кулаке деньги, скрывается в избе.

П а в е л. Кузя, тайничок мой на чердаке знаешь? Извлеки оттоль четвертинку.

К у з ь м а. Ты же не пил раньше… берегся.

П а в е л. Не пил, а теперь выпью.

Кузьма взбирается на чердак, но через минуту слышится его гневный возглас. Грохочет упавшее наземь ведро.

Из избы выбегает  П а в л а.

П а в л а. Упал? Убился? (Увидав сына со шкуркой бурундучка.) Живой…

К у з ь м а. Бурундучка-то ты присмотрела?

П а в л а. Он же лесной был, дикий…

К у з ь м а. Лесной, дикий! Он с рук моих ел, понятно? Он маленький был, понятно?

П а в л а. Чего психуешь? Бурундучков в лесу немало.

П а в е л. Ох и напьюсь я сегодня! Ох и напьюсь!

П а в л а (протягивая руки к сыну, который брезгливо пятится от нее). Не свались оттуда… высоко.

К у з ь м а. Не подходи ко мне! Не подходи!

П а в л а. Кузя! Кузя! Экий ты кипяток! (Хочет снять сына, но он резко отпрыгнул, сорвался с лестницы.)

Все померкло.

4

В избе Брусов. К у з ь м а  и  П а в л а.

К у з ь м а. Ну вот, десять дней из жизни вычеркни.

П а в л а. Зачем вычеркивать-то? Ты их сам за себя прожил.

К у з ь м а. Хворый не живет — мается. Я почему-то летал каждую ночь.

П а в л а. Растешь, значит. Когда растут — летают во сне.

К у з ь м а. Я по всем правилам летал: за спиной вертолет в ранце, на лямке — кнопки для управления. Щелк одной — аппарат завелся. Щелк другой — взлетел. Здоровски! О-ой!

П а в л а. Худо тебе!

К у з ь м а. В глазах радуга… да вот уж проходит. Ты не тревожься, мам.

П а в л а. Как-никак под сердцем носила.

К у з ь м а. Ты добрая, мам. Все ночи около меня просидела… Добрая. А что денег на движок не дала, так это правильно. Вот поправлюсь — в бригаду к белорусам пойду. Возьмут, поди? Топор в руках держать умею.

П а в л а. Дам я тебе денег. Дам, лежи-полеживай!

К у з ь м а. Сам заработаю. Душно! На улицу, что ли, выйти?

П а в л а. Выйди, посиди на завалинке. Я меду свеженького из подполья достану.

Кузьма усмехнулся.

Свеженького! Вчера перегнала.

Поправив повязку на голове, К у з ь м а  выходит в ограду. Подошел к сеннику. Окликнул козленка.

К у з ь м а. Потерял меня, одноглазик? А я, брат, с чердака шмякнулся. Ф-фу, земля колышется! (Отошел, сел на завалинку.)

П а в л а (подав мед в берестяном туесе). Кушай, сынок! Кушай да поправляйся.

К у з ь м а. Теперь уж все… встал.

П а в л а. Для тебя — все. А мать за вас каждую минуту страшится. (Уходит.)

К у з ь м а. Нет, Петька, что бы там ни говорили, а мамка у нас добрая.

За воротами  И н н о к е н т и й, седой, длинный. Он с аккордеоном. Войти не решается.

Долго за воротами будешь топтаться?

И н н о к е н т и й. Не смотришь… как угадал?

К у з ь м а. Ты ноты на слух путаешь? Нет? Вот так и я людей различаю. И говорят они и ходят по-разному.

И н н о к е н т и й. Я тебе сыграю сейчас… первый услышишь. (Расстегнул аккордеон, заиграл.) Слушается?

К у з ь м а. Я бы тебя за одно это в композиторы произвел.

И н н о к е н т и й. А я сочинял когда-то… ансамблем руководил. После развода с женой попал в больницу… и не вернулся. Теперь вот плотничаю для поправки здоровья.

К у з ь м а. Тоже нужное дело.

И н н о к е н т и й. А как же! Уедем — тебе на память школа останется.

К у з ь м а. Вон какая лебедушка! Словно в молоке выкупалась.

И н н о к е н т и й. А мы расчет получили.

К у з ь м а. Жаль… ох как жаль!

И н н о к е н т и й. Хоть реденько пиши мне. Ладно?

К у з ь м а. Обязательно. И ты пиши. Прямо на остров. Кузьме Брусу.

И н н о к е н т и й. Хотелось бы встретиться… лет через пять. Вырастешь — забудешь?

К у з ь м а. Эко мелешь! Совсем тебя оглупили твои баптисты! Поди, веровать начал!

И н н о к е н т и й (рассмеявшись). Да что ты! Я только в одно верю, Кузьма: человек добр и к добру стремится. Все прочее — забота философов. Да ты знаешь ли, кто такие философы?

К у з ь м а. Ну те, которые жить учат.

И н н о к е н т и й. Точно! Тысячи лет учат. А научить никак не могут. И каждый человек начинает себя заново. Поиграть хочешь?

К у з ь м а (тронув регистр). После тебя-то?!

И н н о к е н т и й. Ты будто сердишься? Обидел чем? Я неловкий…

К у з ь м а (стукнув кулачишком). Да молчи ты! Вот говорун!

И н н о к е н т и й. Привязался я к тебе как к родному. Вот и на недолго, знаю, а привязался.

К у з ь м а. Оставайся у нас. Вон красота какая!

И н н о к е н т и й. На родину тянет. Она хоть и победней, а все ж таки — родина!

К у з ь м а. Тогда поезжай. А то затоскуешь.

И н н о к е н т и й. Куплю себе хату… пианино куплю… Эта штука уж не понадобится. Если тебе оставлю — примешь подарок?

К у з ь м а (протестующе замотал головой). У меня все есть, все! У тебя только музыка.

И н н о к е н т и й (поникнув). Ну как хочешь. Прощай, Кузьма Павлович. И пиши мне. Ждать буду. (Уходит.)

П а в л а (выглянув из окна). Отказался от такой вещи! Ну и простак же ты, сын!

К у з ь м а. У меня все есть… все! У него только музыка.

Идет  Т о н ь к а.

П а в л а (задергивая занавеску). Гостей-то… из семи волостей.

К у з ь м а. О несравненная Антонина Филаретовна! Нос-то у вас в чем выпачкан?

Т о н ь к а. Все шутишь, Брус, все шутишь! А я по тебе сохну.

К у з ь м а. Ну?! И помногу в день усыхаешь?

Т о н ь к а. Хорохоришься, а голос совсем слабый. Больно?

К у з ь м а. Маленькая дырочка в голове. Дырочки, как известно, не болят. Жаль, ум через них вытекает. Фьить, фьить — и дурачок вышел. Что у тебя за спиной-то?

Т о н ь к а. Книжка… про любовь. Вот любят! День и ночь, с первой строчки и до последней!

К у з ь м а. Не спят, не работают, не едят? Вот психи! Дай погляжу.

Т о н ь к а. Там у меня… смеяться будешь. (Из книжки выпало письмо.)

К у з ь м а (склоняясь). Голубки целуются. Ты рисовала? А запах-то? Парфюмерия! (Видит письмо.) Брусу… Мне, что ли?

Т о н ь к а. Не тронь! Не твое!

К у з ь м а. Тут Брусов-то раз-два и обчелся. А Кузьма и вовсе один. Давай посланьице-то, а то отниму!

Тонька, отступив, прячет письмо под кофточку.

Т о н ь к а. Только попробуй.

К у з ь м а. А что, можно!

Т о н ь к а. Тетя Паша!

П а в л а (отодвигая занавеску). Чего блажишь?

Т о н ь к а. Который час?

П а в л а. Тебе не все равно? Ишь, время ей понадобилось! (Задергивает занавеску.)

К у з ь м а. Не бойся: уж туда-то я к тебе не полезу. Я правильный.

Т о н ь к а. Ты правильный?! Ты?! Ты жадина, жадина! Весь в мать. Ходишь, рублевки сшибаешь. Бессовестный! Хоть бы медом раз угостил! Мед-то колхозный! Ваши пчелы на пасеке наворовали.

К у з ь м а (рванув ее за косы). Ну-ка, танцуй отсюда, мамзель! Танцуй, танцуй, пока я… в границах. А то переступлю.

Т о н ь к а. Ненавижу тебя! Ненавижу! (Убегает.)

К у з ь м а. Как говорил Печорин, от любви до ненависти один шаг. Очень неглупый был товарищ!

П а в е л  идет в ограду.

П а в е л. Поднялся… не рано?

К у з ь м а. Сколько бока-то пролеживать? Ты пил тогда, тятя?

П а в е л. Не прикоснулся даже. А потом у постели твоей дежурил.

К у з ь м а. Травами упоил… до сих пор першит в горле.

П а в е л. Старые люди в травах толк понимали. Да и сейчас многие травами лечатся.

К у з ь м а. От всего?

П а в е л. А как же: и от лихорадки, и от простуды, и от кровяного давления…

К у з ь м а. От любви тоже лечатся?

П а в е л. Влюбишься — и лечиться не захочешь. Приятная болезнь!

К у з ь м а. Ты мамку-то любишь?

П а в е л. Не спрашивай, сын… тут так закручено… Лучше не спрашивай.

За воротами  Л е г е з а,  Н е д о б е ж к и н.

Л е г е з а. Врут, Валентин, врут! А ты как баба вранье разносишь.

Н е д о б е ж к и н. Может, и врут, а только батя мой сказывал, что Павел-то… сам себя подстрелил.

К у з ь м а. Про тебя разговор.

П а в е л. Тсс!

Л е г е з а. Ты еще кому не брякни такое! Узнаю — поссоримся. Я Павла как себя самого знаю. Поручиться могу. Это порядочный человек!

Н е д о б е ж к и н (вошел в ограду). Порядочный — так почему бабу свою не приструнит? Знает про него худое, тем и держит.

П а в е л. Брешете вы! Эй! Брешете!

К у з ь м а. Скажи им… в глаза скажи, чтоб знали… чтоб не смели напраслину возводить. Этот Филарет… врун! Тебя как ранили?

П а в е л. Не ранили меня, сын. Тут он прав: не ранили…

Легеза заглянул в калитку, слушает.

К у з ь м а. Значит, он правду сказал?

П а в е л. Правду, да не всю. Ранил я сам себя… это верно. Чеку из гранаты вынул, а бросить не успел… Тут «тигр» навис над окопом. Зарыл меня заживо да еще и разворот над могилой сделал.

К у з ь м а. Не успел… ну, с кем не бывает? Вины не вижу.

П а в е л (в волнении строгая палочку). Есть вина, сын! Страшная вина! Под тем танком дружок мой… полег, Илья Евстигнеев. Может, и жил бы… если б я не сплошал. Его гибель на моей совести. (Неосторожно порезал руку.)

К у з ь м а. Тятя! Ты не казни себя понапрасну! И ранен был, и схоронен заживо… Не казни!

П а в е л. Лоб-то я тебе… Лоб-то весь вымазал.

К у з ь м а. Это ничего, тятя! Это ничего — кровь твоя.

П а в е л. Вот, вот… за это самое… двух жизней не пожалею! (Исступленно гладит взъерошенную голову сына.) Бледный ты… прилег бы.

К у з ь м а. Угу. Пойду прилягу. (Ушел.)

Легеза вошел в ограду.

Л е г е з а. Как-то неладно у вас, Павел… как-то неладно.

П а в е л. А что с меня взять, с самострела?

Л е г е з а. Не верю, потому что всю правду знаю. Да и не знал бы, так не поверил.

П а в е л. Спасибо, полчанин!

Л е г е з а. Ты это… давай без крика. Не люблю, когда кричат. Сначала кричат, потом ворот рвут на рубахе.

П а в е л. Я не стану… Я к тому, что поверил, что понял… спасибо!

Л е г е з а. Хватит, хватит! Не за «спасибо» пришел. По серьезному делу. Павле скажи, чтобы фокусы свои кончала!

П а в е л. Че она опять отчебучила?

Л е г е з а. Будто не знаешь?

П а в е л. Она передо мной не отчетна. Сама в доме хозяйка.

Л е г е з а. Дал ты ей волю! Распустил! До чего дошло: пчел своих на колхозную пасеку насылает! Тьфу!

П а в е л. Ну, Михайло! Тут уж ты через верх хватил! Пчелы — не солдаты, муштре не поддаются.

Л е г е з а. И я так же считал, пока сам не выследил: не в поле летят за взятком, а в колхозные ульи.

П а в е л. Цирк, да и только!

Л е г е з а. Будет вам цирк, если колхозные пчелы на голодный паек сядут! Уж я постараюсь! (Уходит.)

Выходит  П а в л а.

П а в е л. Легеза сказывал, будто пчелы наши колхозную пасеку грабят…

П а в л а. Они мне в том не докладывались. Они, бедняжечки, безъязыки.

П а в е л. Смотри, мать, с законом не балуй!

П а в л а. Учить меня будешь? Меня — учить?

П а в е л (оробев). Я к тому, что закон… он спросит.

П а в л а. Нашелся указчик! Такому указчику… ежа за щеку! (Уходит.)

П а в е л. Ни во что меня не ставит… ни во что! Будто и не мужик я, пень безгласный!

5

С о р о к а  и  П а в л а.

П а в л а. Я лису тебе подарю. Мало — две. Только отступись.

С о р о к а. Не надо мне ваших лис, Павла Андреевна. Никого, кроме Алеши, не надо.

П а в л а. Да что ты нашла в нем? Телок телком! Если уж выбирать из двоих, так я бы профессора выбрала. Человек с положением. На руках носить будет… А этот… молоко на губах не обсохло.

С о р о к а. Валерий Николаевич совсем не профессор… Какие-то неприятности по работе… Потом жена умерла… Все это потрясло его… я взяла его в экспедицию, чтобы поддержать… Понимаете?

П а в л а. Покровительствуешь, значит? И без всякой корысти? Что-то не то, не то!

С о р о к а. Плохо ему… могу я помочь человеку, когда плохо?

П а в л а. Вот и жени его на себе — сразу выздоровеет.

С о р о к а. Я Алешу люблю, Павла Андреевна. Поверьте, я жить без него не могу.

П а в л а. И я тоже.

С о р о к а. Вы мать… вы должны думать о его будущем.

П а в л а. Я уж давно подумала. Вот женится — дом этот ему отпишу. Сама внучат буду нянчить, снохой командовать. Ты ведь здесь не останешься, верно?

С о р о к а. Не могу. Брат у меня на иждивении.

П а в л а. Вот и сходись с профессором. Алешке ты не пара: ученая, умная… Ему простая девка нужна.

С о р о к а. Если он сам выберет… я уеду.

П а в л а. А ты не жди… не жди! Уезжай, пока я не озлилась.

С о р о к а. Не пугайте, Павла Андреевна. Не испугаете.

П а в л а (с грозной усмешкой). Как сказать! Ты еще не знаешь меня, голубушка! И лучше не узнавай… Вот скажу Алешке: мол, с профессором миловалась… и конец любви вашей.

С о р о к а. Вы не посмеете! Не посмеете!

За воротами  К у з ь м а.

П а в л а. Отчего ж это я не посмею? Очень даже посмею. Тем более профессор как кот на тебя облизывается.

Кузьма входит в ограду.

С о р о к а (бросаясь к нему навстречу). Я книжку тебе принесла… брат выслал.

К у з ь м а. Ту самую? По авиамоделизму?

С о р о к а. Да, ту самую.

К у з ь м а. Гляди ты, какая обязательная! Вот, мам, невестка у тебя будет! (Листает книжку.) Первый сорт!

С о р о к а. Пойду я. До свидания… Кузьма.

П а в л а. О разговоре-то помни. Я на своем стою твердо.

К у з ь м а. Постой! Алешка поклон тебе передал. У нефтяников он пристроился.

П а в л а. Дурак, потому и пристроился. Счастья своего не понимает. (Ушла.)

Сорока целует Кузьму.

К у з ь м а. Не путай! Мы с Алешкой не близнецы.

С о р о к а. Я от радости… я… ужасно счастлива!

К у з ь м а. Кричи громче.

С о р о к а, убегая, кричит.

Блаженная! Алешку-то попроведай! (Услыхав голос козленка, лезет на сенник.) Соскучился, Полифем? Я тут маленько женщинами увлекся. То мать, то Сорока… И Тонька еще навязалась на мою беду. Теперь — все, урегулировал! Поплывем с тобой на Центральное! Не возражаешь? (Спускается с козленком на руках.) Мам, я на тот берег подался!

П а в л а (в окно). Я окна стеклить подрядилась. Не поможешь?

К у з ь м а. Теперь без нужды. Мне механизаторы пускач обещали… Я его вместо движка приспособлю. Так что иди одна. (Уходит.)

Павла, распечатав тайник, достала золотую лошадку.

Затемнение.

Затопило все вокруг. А откуда-то из глубины наступают голубые волны. Хлопают весла.

Г о л о с  К у з ь м ы. Ты не дрейфь, Петро! Я на воде поначалу тоже дрейфил… потом привык. Ничего страшного! Течет река, ну и пускай течет… волну гонит. Ее не надо бояться… жалеть надо. Устала, поди. День и ночь бежит к океану. И самоходки на ней, и теплоходы, и тягачи, и прочая мелюзга. Мы с тобой — тоже мелюзга, Петька. Плывем — с того берега едва видные. Чего ты? Чайки испугался?.. Безобидная птаха. Кыш! Кыш!.. Ну вот… зачерпнули… Эх, глупо! Раз-два… прыгай!

Всплеск.

Ну, не бойся! Спокойно!.. Ботинки бы сбросить… тянут! Ладно, в ботинках поплывем. Прижмись крепче. Выплывем… Тихо, тихо, без паники! Дыши вовсю. Дыши, Петька!.. Ох, дьявол! Руку-то как стянуло! Ходу, Петька, ходу!.. Успеем! Должны успеть! Чертова судорога! И ногу схватило… Ходу, близко уже… бли-из… А-а-а-а!

Волны. Молчание.

Свет. Л е г е з а  делает  К у з ь м е  искусственное дыхание.

Л е г е з а. В рубашке родился, парень! Не погодись я, кормить бы тебе налимов.

К у з ь м а. Я бы выплыл… судорога вцепилась! А тут еще и Петька при мне… Где он? (Шарит вокруг себя.) Петька-то где?

Л е г е з а. Да, брат, сплоховали мы с тобой…

К у з ь м а (горестно уронил голову). Был один дружок у меня… один на всем белом свете… и того не стало.

Л е г е з а. Будут еще дружки у тебя… будут! Поверь! Я многих терял на войне. Думал, все — помру без друзей. Лучше ли, хуже ли — завел новых.

К у з ь м а. Мне новых не надо. Мне бы одного Петьку…

Л е г е з а. Куда наладился-то?

К у з ь м а. В мастерскую… за пускачом для летающей амфибии.

Л е г е з а. Зачем она тебе, летающая?

К у з ь м а. Чтобы лететь… к людям.

Л е г е з а. Гм… к людям. Гляди ты какой!

Т о н ь к а  несет мертвого козленка.

Т о н ь к а. Под кустом нашла… остыл уж…

К у з ь м а. Был один дружок у меня…

Л е г е з а. Кабы чуток пораньше… чуть-чуть пораньше! Теперь уж ничем не поможешь.

Т о н ь к а. Не убивайся, Кузьма… Его не воротишь.

Л е г е з а. Верно, Антонина. Косая берет без отдачи.

К у з ь м а. Пусть только покажется мне… пусть! Я в морду ей плюну. Прямо в морду! За Петьку… за все.

Т о н ь к а. Там обласо́к еще… за корягу зацепился. Я на берег его вытащила.

К у з ь м а. Дайте мне весло, дядя Легеза. Схороню Петьку на острове. (Взяв весло, уходит.)

Т о н ь к а. Я с тобой, Кузьма… можно?

К у з ь м а  покачал головой: нет, мол. Ушел.

Л е г е з а (провожая его взглядом). Много горя хлебнешь, парень! Ох, много!

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

6

К у з ь м а  выходит в ограду, бродит по двору осенней мухой.

В избе переговариваются его  р о д и т е л и.

П а в л а. Неладно с парнем. Как потерял одноглазика — с тех пор не ест, не пьет.

П а в е л. Тоскует.

П а в л а. Сама знаю, что тоскует! Ты советуй, как быть с ним?

П а в е л. Увезу на выпаса… там скорей оклемается.

П а в л а. У тебя одно средство… один врач.

П а в е л. Природа-матушка все недуги человеческие лечит.

П а в л а. Однако после войны-то… не природа, я тебя выходила.

П а в е л. Должник неоплатный. Но только и природа помогала. День-деньской на вольном воздухе — тут и мертвый воскреснет.

П а в л а. Ну воскрес, а польза какая? Рубля не принес в дом… Хоть бы побрякушки свои продавал… Кузьма вон и то догадался.

П а в е л. Я побрякушки те не для наживы — для удовольствия лажу. Да!

П а в л а. Не было удовольствия — и это не удовольствие.

П а в е л. Люди радуются… Археологи вон проходу мне на дают: «Сделай, Павел Терентьич! Подари, Павел Терентьич!» Стало быть, зацепило. Стало быть, и я кому-то полезный.

П а в л а. Кому-то полезный, а для меня — пустое место.

П а в е л. Ведь ты со зла говоришь, Павла! Ведь ты слона из мухи делаешь.

П а в л а. Из мухи слона — легче, чем из тебя хозяина.

П а в е л. Объяснились… уйти мне, что ли?

П а в л а. Соображай сам… не дите годовалое.

П а в е л. Алешку выжила… теперь меня… потом и за Кузьму примешься?

П а в л а. Кузьма — кровинка моя… Не тронь! И того дурня ворочу. Здесь дом его… Чтоб жил, чтоб забот не знал.

П а в е л. Вылетел… волю почувствовал… навряд ли воротится.

П а в л а. На все пойду… из-под крыла не выпущу. Ради его же счастья.

П а в е л. Не тяни, Павла… У него магнит есть… магнит сильный!

П а в л а. Я этот магнит… вертихвостку эту… вот эдак сверну!

П а в е л. Чего ты взъелась? Пара они… ну и оставь, и не ломай им судьбу.

П а в л а. За своих детей я решаю… А та пусть не облизывается… не ее!..

П а в е л. Ну гляди… не просчитайся. А я теперь… листок сорванный. Ну ладно, замнем. Было плохо, но ведь и хорошо было. За хорошее кланяюсь низко. Жаль, кончилось это хорошее-то. Детей-то проведать дозволишь? В них и моей крови капля…

П а в л а. Не юродствуй. Здесь тебе ни в чем не отказывали. А решил уходить — с богом.

П а в е л. Ну, добро. Детям-то я не скажу, чтоб смуты в них не возникло. И ты виду не показывай… ни к чему. (Выходит в ограду.)

7

Здесь  К у з ь м а, появляется  Н е д о б е ж к и н, в руках его гармонь и письмо.

Н е д о б е ж к и н. Посылка тебе, Кузьма. От Иннокентия.

П а в е л. Гармошка? Неужто в подарок?

Н е д о б е ж к и н. Вот письмо… тут, наверно, все написано. На пристани встретил меня… Кузьме, говорит, передай.

П а в е л. Есть же люди.

К у з ь м а (читает письмо). «Помни меня, дружок, как и я всю жизнь буду вспоминать о добром-добром человеке по имени Кузьма Брус. Захочется — напиши мне по адресу: Минская область, город Пуховичи, улица Мира, семь. Там я снимаю комнату и, видно, долго еще проквартирую. Может, до самой твоей свадьбы. На свадьбу зови, приеду. Если жив буду. Иннокентий». (Всхлипнул, засопел и убежал.)

П а в е л. Знатная гармонь! (Тюкнул по клавишам изувеченным пальцем.) Сыграть бы!..

Н е д о б е ж к и н. Ты свое отыграл… Пускай сын играет.

П а в е л. Это верно. Все сыграно.

Н е д о б е ж к и н. Меня за интернатскими посылают. Не подменишь?

П а в е л. Самострел я… человек конченый. Чего ты ко мне обращаешься?

Н е д о б е ж к и н. Насчет самострела… забудем. Факт проверен. Так что ты теперь вне всяких подозрений. Так что живи.

П а в е л. Благодарствую. А вот как жить — знаешь?

Н е д о б е ж к и н. Как все живут. За детишками-то съездишь? Аглая последние дни дохаживает… нельзя мне ее оставлять.

П а в е л. Сам из Филарета стал Валентином… и Варьку в Аглаю перекрестил?

Н е д о б е ж к и н. При чем тут Варька?.. Я про свинью… про рекордистку. Съезди… пол-литра за мной.

П а в е л. Сам пей свою пол-литру! Я не побирушка!

Н е д о б е ж к и н. Я выпью… я бабе своей не подотчетный. Это ведь ты по одной плашке ходишь.

П а в е л (сдерживая ярость). Ты ступай, а? Ступай, не доводи до греха!

Н е д о б е ж к и н. До греха… хе-хе! Как порядочный петушится. (Уходит.)

Входят  П о п о в,  А л е к с е й. Навстречу им выбегает  К у з ь м а.

К у з ь м а. Ага, Сорокин жених приехал!

А л е к с е й (тиская брата). Приехал, приехал! А ты раздобрел без меня! Как поживает твой одноглазик?

Кузьма молча высвободился, помрачнел.

П а в е л. Утонул он… схоронили недавно.

А л е к с е й. Н-ну… тут уж ничем не поможешь. (Встряхнул брата.) Ничего, братан… образуется. Хочешь, картинг тебе куплю или конструктор? На твой выбор…

К у з ь м а. Обойдусь… деньги тебе самому понадобятся… на свадьбу. Если мамка разрешит.

А л е к с е й. Я теперь сам с усам…

Из дома вышла  П а в л а.

П а в л а (улыбнулась Попову). А, тут гости! Добро пожаловать.

П о п о в. Мне бы умыться с дороги.

П а в л а. Проходите, проходите! (Вводит Попова в дом, подает ему полотенце.) А я частенько вас вспоминала… весточки про сына ждала.

П о п о в. Я у вашего сына в писарях не служу.

П а в л а. А все ж таки мог бы два слова черкнуть… и не только про сына. Ждала я… шибко ждала!

Попов молча умывается. Павла, погладив его по широкой спине, выходит в ограду.

(Алексею.) Ну и заволосател! Бороды-то раньше одни старики носили!

А л е к с е й. То раньше, а то теперь.

П а в л а. Прежнее, значит, вам не пример?

А л е к с е й. Смотря какое прежнее.

П а в е л. С Поповым трудишься?

А л е к с е й. С ним.

П а в е л. По душе работенка?

А л е к с е й. Не жалуюсь.

П а в л а. Платят по совести?

А л е к с е й. На жизнь хватает.

П а в л а. А все-таки?

А л е к с е й. Да прилично выходит.

П а в л а. Хоть бы родителям какую толику подкинул.

А л е к с е й. В нужду впали?

П а в е л. Пока сводим концы с концами.

П а в л а. Мы уж не молоденькие. Если и поможешь — никто не осудит.

К у з ь м а. Все — деньги, деньги! Будто и говорить больше не о чем.

П а в л а. Говорить есть о чем. Да ведь человек не разговорами питается. Вот что, Алешка. Дели пополам. Одну половину себе, другую — семье.

К у з ь м а. Обнищала, бедная! Просишь… Эх, мамка!

П а в л а. Я кормила его… одевала. Теперь пускай долг отдает.

А л е к с е й. Я задолжал тебе трешницу… ту самую, которую ты мне на кино дать не хотела. (Подает деньги.)

П а в л а (гневно отшвыривает их). Над матерью издеваешься? Над родной матерью? Не рано ли, сынок? Смотри, припечет — снова под мое крыло кинешься.

А л е к с е й. Едва ли… везде люди, мам. И часто — замечательные люди! В случае чего они помогут. Пойдем, Кузьма… отряхнемся… от этого! (Уходит вместе с Кузьмой.)

П а в е л. И я на выпаса подамся… Там избушка… жить можно.

П а в л а. Стой! Выжди момент… потом решим. Выжди, пока Алешка гостит.

П а в е л. Э, брось, Павла, брось! Я давно уж… в глазу соринка. (Уходит.)

П о п о в вышел из дома.

П а в л а. Умылся?

П о п о в. Большую грязь смыл, которая снаружи. Сейчас бы душу чем всполоснуть… квасом хоть, что ли?

П а в л а. И квасу найдем. И кое-что покрепче. Потерпи. Я только принаряжусь.

П а в е л возвращается, но, услышав их голоса, останавливается.

П о п о в. Необязательно. Гость невеликий.

П а в л а. Зато дорогой. Может быть, самый… дорогой.

П о п о в. Буровик я, Павла Андреевна… я землю насквозь вижу… А вот тебя, хоть рентгеном просвечивай, не пойму. Темна.

П а в л а. Что ж тут темного? Люб ты мне…

П о п о в. Не поздно ли… бес в ребро ударил?

П а в л а. Поздняя ягода — самая сладкая.

П о п о в. Ну, если… сбудется, что Павел скажет? И сыновья взрослые.

П а в л а. Мы с Павлом давно чужие… А сыновья… от сыновей пока спрячем. Когда поумнеют — поймут.

П о п о в. Понимать нечего, Павла Андреевна. Не скрою, нравишься мне. Но я о людях привык думать. Тут много людей замешано. Сначала огляжусь.

П а в л а. Измельчали вы, мужики, измельчали! Бывало, пальцем помани — на край света пойдут за тобой… Верно, другие времена были.

П о п о в. Это точно: другие.

П а в л а. Я не в обиду сказала… для примера. Алешка-то как у тебя прижился?

П о п о в. Ничего, паренек старательный.

П а в л а. Не обижай его… деньгу положи побольше. Ну и держи крепче, чтоб не утек. На буровой-то он почти что дома.

П о п о в. Деньгу не я кладу — государство. А решит уезжать — кто удержит?

П а в л а. Кроме меня, некому.

П о п о в. Был слух, жениться он собирается…

П а в л а. Пускай женится… есть невеста. И дом им готов, и приданое. А мы себе рядом избушку построим… когда по свету болтаться устанешь.

Подошел  П а в е л.

П а в е л. Рядом, значит? Ловко расплановала… (Посмеявшись.) За кнутиком я… кнутик дома забыл.

8

Под навесом  А л е к с е й. Истово лупит мешок с опилками.

П а в л а. Мешок-то в чем провинился?

А л е к с е й. А так… силу девать некуда.

П а в л а. Ну, умный человек силе всегда найдет применение.

А л е к с е й. И я найду… со временем.

П а в л а. Трактористом был, слесарем… шоферил даже… теперь вот на буровую сбежал… Что гонит?

А л е к с е й. На буровую я от тебя убежал.

П а в л а. Уж коль бежит человек, то он от себя бежит… не поймет, глупый, что от себя никуда не денешься…

А л е к с е й. Я сам себе не мешаю… Что хочу, то и делаю. (Бьет по мешку.) Пах, пах!

П а в л а. А смысла в том много?

А л е к с е й. Смысл прямой: жизнь узнаю, людей…

П а в л а. Я сроду с острова не выезжала… а людей знаю получше, чем кто-либо. Да и жизни хватила… Дай бог всякому.

А л е к с е й. Ты лиха хватила, мам. Лихо — еще не вся жизнь. Есть что-то кроме.

П а в л а. Все разъяснил… спасибо. А то я не знала. Ну ладно. Вот узнаешь ты жизнь… людей узнаешь… Дальше что?

А л е к с е й. Дальше? Ничего. Помогать им стану.

Из избы голос Павла: «Отпусти, ведьма!»

П а в л а. Да что ты такой: бог, царь? Помогать… одному то надо, другому — другое… Попробуй на всех угодить… умишка не хватит. Я вот невесту тебе предлагаю и жизнь на всем готовеньком, а ты отбрыкиваешься…

А л е к с е й. Невесту я сам себе выберу…

П а в л а. Я к тому, что на счастье у каждого своя мерка. Ты всем единую навязать хочешь. Вот и вышло — кругом дурак. Отцу своему помочь не можешь. Слышишь — мается? А туда же: люди, жизнь…

Голос Павла: «Пусти! Покаешься!»

А л е к с е й. Отпустила бы… что он, зверь? Оплела веревками.

П а в л а а. Протрезвится — отпущу. Колоти чучело-то… с ним проще. (Уходит в дом.)

Алексей озадаченно снимает перчатки.

За воротами  К у з ь м а  и  С о р о к а.

К у з ь м а. Алешка, через пять минут «Ракета» отчаливает.

А л е к с е й. Иду. Ты за отцом тут приглядывай.

К у з ь м а. С тобой ведь пил-то… Я его в строгости держу.

А л е к с е й. Вот река течет… мудрая, величавая…

С о р о к а. Прости, Алеша. Я глупая, наверно. Не поняла.

К у з ь м а. Он у нас этот… философ. Как завернет — сразу не разберешься.

А л е к с е й. И разбирать нечего: все просто у ней, все решено.

К у з ь м а. И не просто. И не решено. В реке рыбы друг друга жрут. И русло у ней меняется. Раньше вон где текла… по Коровьей протоке. Теперь — здесь. А ты — все просто.

С о р о к а. Кузьма, ты же… стихийный диалектик!

К у з ь м а. Чего-о?

Алеша и Сорока смеются.

А л е к с е й (перебирая пальцы девушки). Я скоро приеду за тобой. Слышишь? Скоро приеду.

С о р о к а. Слышу, милый! Я все слышу.

К у з ь м а. Целоваться-то будете? Я отвернусь.

А л е к с е й. Береги ее тут, Кузьма. И отца береги.

К у з ь м а. Отца береги, Сороку береги… а ты кого беречь будешь?

А л е к с е й. Всех остальных.

К у з ь м а. Ну точно: философ! Профилософствуешь — уйдет «Ракета».

С о р о к а. Да-да, милый! Ты поспеши.

А л е к с е й, поцеловав ее, убегает. Сорока прижала к щеке палец, словно хочет сохранить след поцелуя подольше.

К у з ь м а. Вот она, любовь-то! А я, однако, уж не полюблю. (Подумав.) Нет, с любовью покончено.

С о р о к а. Что? Что ты сказал?

К у з ь м а. Вот любишь его… а за какие заслуги?

С о р о к а. Он замечательный!

К у з ь м а. Ну, врешь! Какой он замечательный? Обыкновенный… слабый, весь в тятьку.

С о р о к а. И отец у тебя замечательный. Вы просто не цените его.

К у з ь м а. Ты что, пьяных зерен наклевалась?

С о р о к а. Пусть не ты… Павла Андреевна. Она его ни во что не ставит.

К у з ь м а. Вот погляжу я, как оседлаешь Алешку, когда поженитесь. Все вы одним миром мазаны.

С о р о к а. Ну что ты, Кузьма! Алеша словно ребенок беззащитный. На ребенка у кого рука поднимется?

К у з ь м а. Хорош ребеночек… в двадцать лет!

В избе. На полу лежит связанный  П а в е л.

П а в е л (хрипит). Отпусти, слышь? Добром прошу.

П а в л а. Опять начнешь выкомаривать? Опять ружьем угрожать?

П а в е л. Угрожать — нет, не буду. Просто возьму и пристрелю.

П а в л а (развязывая его). Болтун! Вожусь с тобой, как с дитем малым. За ум-то когда возьмешься?

П а в е л. Дай выпить… мутит.

В ограде.

От пристани доносится пароходный гудок.

К у з ь м а. Интернатские прибыли! У, ровно комарья высыпало!

С о р о к а. Весело будет тебе!

К у з ь м а. Но, заживем! Соберемся в школе. Анна Ивановна придет. «Здрасьте, дети, — скажет. — С чего мы начнем наш первый урок?» Эх, скоро уже, совсем скоро!

С о р о к а. Красивая пора! Я бы и сама с удовольствием поучилась!

К у з ь м а. И жениться хочешь, и учиться… два горошка на ложку?

С о р о к а. Ты прав, прав… размечталась.

К у з ь м а. Ага, рассиропилась!

С о р о к а. Понимаешь, не везло мне с учебой… Отец на фронте погиб. В самом конце войны. Потом мама заболела… и все заботы легли на меня… потом брат разбился…

К у з ь м а. Ничего, Сорока, ты духом не падай! Держи хвост морковкой.

С о р о к а. Я держу, Кузьма… изо всех сил держу. Только вот за Алешу тревожно… Вдруг подомнет его Павла Андреевна?

К у з ь м а. Что она, враг рода человеческого? Ты мамку не знаешь.

С о р о к а. Не враг, но… мы ей тут мешаем.

К у з ь м а. Вот и опять пальцем в небо попала! Мамка смирилась… поняла, что разбить вас с Алешкой немыслимо.

С о р о к а. Если бы так, Кузьма! Если бы так!

К у з ь м а. Что, к профессору хочешь переметнуться? Дурачок он, твой профессор!

С о р о к а. Неправда, Кузьма, неправда! Он просто болен… потерей памяти… одинок, совсем одинок. Я вместо матери ему. Или — старшей сестры.

К у з ь м а (с уважением). Вон ты какая! Ну молоток! А насчет мамки… я покажу тебе одну штуку… Только не подглядывай! (Убегает за ограду и вскоре возвращается с золотой лошадкой.) Вот…

С о р о к а. Ой! Ты где это взял?..

К у з ь м а. На могильном кургане.

С о р о к а. Если не ошибаюсь, это талисман одного из тибетских племен. Интересно, как он сюда попал?

К у з ь м а. Могу рассказать. Заня-ятная сказочка!

С о р о к а. Расскажи. Мне узнать не терпится.

К у з ь м а. Давным-давно один парень русский в плен к ним попал. Такой, знаешь, Иван-царевич. Царевна тибетская увидала его и, как водится, втюрилась. Хан ихний это дело усек, пленника в башню замуровал. Высокая башня, не подступись! Парень голодал сперва, потом голубями стал питаться. Голубей с записочками царевна ему подсылала. Вот, значит, ест он голубей, а перья в угол ссыпает. Много накопилось перьев и крылышек. Делать нечего — и начал парень со скуки крылья мастерить. Царевна меж тем побег задумала. Однажды выслала пленнику вот эту лошадку и бечеву. С намеком выслала: дескать, спускайся вниз. У заставы лошади ждут. Он, не будь дурак, крылья за спиной привязал, лошадку за пазуху и — фр-р-р! — в небо. Тибетцы-то эти долго за ним гнались. Не догнали бы… да веревка спортилась. Упал он, царевна слугам своим велела курган насыпать. Засыпали их обоих… Вместе с лошадкой.

С о р о к а. Врунишка! Насочинял! Но в одном ты прав, пожалуй: курган этот, наверно, место захоронения. А мы в лощине копаем… Валерий Николаевич!

Входит  П у т н и к о в. Рассматривает бабочку.

П у т н и к о в. Обратите внимание, Виолетта Романовна… вот эти крылышки…

С о р о к а. Да, чудесные крылышки!

П у т н и к о в. Я не о том. В природе много удивительных параллелей. Одна из них — крылья этой бабочки. Они вам ничего не напоминают?

С о р о к а. Напоминают… разноцветный тюльпан.

П у т н и к о в. Глупости говорите! Это — карта! Обыкновенная географическая карта. Я напишу об этом статью.

С о р о к а. В прошлый раз вы хотели написать «Историю игры в поддавки»?

П у т н и к о в. Смешно? Смеются те, кто не хочет думать. А вы сравните… всегда есть с чем сравнивать. Эта игра напоминает тактику батыевской конницы.

С о р о к а. Мне некогда заниматься военной историей.

П у т н и к о в. Глупости, глупости! Вы не умеете организовать свой день. Вот ваш покорный слуга сегодня написал восемнадцать писем, отослал три бандероли, составил план двух статей, прочел две главы из Плутарха. Это помимо основной работы… Нужна система. Система — прежде всего!

С о р о к а. Вы, как всегда, правы. У меня нет системы. Вообще я очень несобранна. И много теряю из-за этого. Вот свежий пример… Эту штучку Кузьма подобрал на кургане. А мы ведем раскопки в лощине.

П у т н и к о в. Лошадка… она и случайно могла там оказаться.

С о р о к а. Кузьма знает одну легенду… Она натолкнула меня на мысль…

П у т н и к о в (иронически фыркнув). Слава богу.

С о р о к а. Вдруг этот курган — действительно место древнего захоронения?

П у т н и к о в. Я подумаю… а вашу находку, молодой человек, мы выставим в музее.

К у з ь м а. Ох, всыплет мне мамка за эту… выставку! Да ладно! Семь бед — один ответ. (Уходит.)

С о р о к а. Какой милый мальчишка!

П у т н и к о в. У вас все милые… все добрые! Между прочим, мать этого мальчишки называют волчицей. И — заслуженно. (В лоб ему шмякнулось яйцо.) Ну вот, пожалуйста. Нет, знаете… я предпочитаю иметь дело с мумиями… с иссохшими скелетами. Благодарю вас, молодой человек! (Уходит.)

С о р о к а. Ты метко бросаешь, Кузьма. Но как мне кажется, не в ту цель.

Входит  К у з ь м а.

К у з ь м а. А пусть мамку мою не трогает.

С о р о к а. Твоя мамка вряд ли нуждается в защите… в особенности от Валерия Николаевича. (Уходит.)

Появляется  П а в е л, затем  П а в л а.

П а в е л (выставив палец). Ветер! А я супротив всех и всяких ветров! (Рванул ворот рубахи.) Вот он я! Дуй! Брус выстоит.

П а в л а. Пустозвон! Гремишь как бочка пустая. Ум-то где вытряс?

П а в е л. Не ум — душу всю вытряс. От Сталинграда до самой Праги душа в братских могилах… И под танком душа, где дружок мой Илюха… Его бы в списки семьи… навечно… как в списки Родины! А семьи — нет… Нету семьи!

К у з ь м а. Как же нет, тятя? Вот я, вот мамка… А там — Алешка… Есть у тебя семья!

П а в е л. Умник мой! Голова светлая… Эх, Кузька!

К у з ь м а. Мы дощечку вот здесь приколотим, как на солдатских домах. Только вот написать что — подскажи!

П а в е л. Пиши: «Илья Евстигнеев, солдат, друг. Вечная память!»

К у з ь м а (пишет). Хорошо как, душевно!

П а в е л. Потому что — солдат, потому что — друг!

К у з ь м а. Жаль, пишется криво.

П а в е л. Это ничего, сын. Это не страшно: главное — память. А ко Дню Победы мы это имя на мраморе высечем!

К у з ь м а. Готово! Неси молоток, приколотим.

П а в е л уходит.

Павла выносит из дому четвертинку, прячет на чердак.

П а в л а. Тайничок-то пополнить надо. Сейчас друга поминать станет.

К у з ь м а. Ему же нельзя, мам! Ему же врачи запретили.

П а в л а. Пускай хлещет… коль полоса такая настала. Протрезвится — совесть начнет трепать. И я маленько добавлю.

К у з ь м а. Отрава же, мам! Опять в госпиталь ляжет!

П а в л а. Охота — пусть травится. (Уходит.)

Кузьма, вспрыгнув на чердак, разбивает бутылку.

П а в е л (возвращаясь). Надо на видном месте прибить.

К у з ь м а. Он какой из себя был… Евстигнеев то?

П а в е л. Веселый, крепкий, как груздь. (Прибивает дощечку.) Так ладно?

К у з ь м а. В самый раз.

П а в е л. Сколько их там полегло… веселых, крепких… Помянуть бы… душа иссохла.

К у з ь м а. Ты свой лимит давно выбрал.

П а в е л. Если чуть-чуть, а? В тайничке-то, поди, припрятано? Ну-ка, наведи, сын, ревизию!

К у з ь м а (лезет на чердак, оттуда). Пусто! Даже никакого намека.

П а в е л. Хоть помирай. Голова пухнет…

К у з ь м а (спускается вниз). Маешься… было бы из-за чего!

П а в е л. Ты у меня умник, сын. А тут промахнулся. Вот послушай. Илья сказывал. Призвал как-то князь русский проповедников разных. Они всяк свою веру хвалят. Как же, Русь — кусок лакомый! Один толкует: мы-де сала не едим. Другой тоже нашел чем хвастать: у нас, мол, плоть обрезают. Третий вовсе зарапортовался: дескать, хмельного на дух не принимаем. А четвертый по-нашенски рубит: «Мы не обрезаемся, а водку салом закусываем». Прогнал князь трех проповедников. С четвертым стал пить да приговаривать: «Питие есть Руси веселие».

К у з ь м а. Он, князь-то, поди, в меру пил.

П а в е л. Кто устанавливал ту меру? Наша мера: пей, пока ноги держат.

К у з ь м а. Ты как-то сказывал, омуток приглядел… свозил бы! Мне порыбачить охота.

П а в е л. Правда, что ли?

К у з ь м а. Раз говорю, значит, правда.

П а в е л. Тогда поплывем… это как раз у выпасов. Заодно и подпаска моего сменим. (Уходит.)

Выходит  П а в л а.

П а в л а. Копачи-то уж на кургане шарятся… Че их понесло?

К у з ь м а. Профессор карту отыскал древнюю. В той карте указано: клад на кургане. (Уходит.)

Павла, откупорив дупло, ищет золотую лошадку.

П а в л а. Нету… нету лошадки! Кузьма! Кузьма! Лошадка где?

К у з ь м а. Какая еще лошадка?

П а в л а. Которая здесь была спрятана.

К у з ь м а. А, медяшка-то эта!

П а в л а. Медяшка? Да она из чистого золота! Из червонного!

К у з ь м а. Ну? А я и не знал… Ковырнул случайно сучок… смотрю, медяшка. Тут археологи появились. Я им и отдал. Думал, ничья.

П а в л а. Ничья… моя это! Моя! Я на кургане ее подобрала. Лети к этой сове! Отними!

К у з ь м а. Отдал… как же я отниму?

П а в л а. Как отдал, так и отнимай. Этой лошадке цены нет!

К у з ь м а. Ты ж ее на кургане нашла… курган государственный. Стало быть, и лошадка государству принадлежит.

П а в л а. Ага, значит, про курган ты довел копачам? Ты! Ну, сказывай! Врешь тут про карты…

К у з ь м а. Я только сказочку рассказал… про чудака одного. Они сами сообразили.

П а в л а. Сами?! Сами?! Все ты, ты, змей подколодный! Они бы до второго пришествия рылись в ложбине! (Дает Кузьме пощечину.)

К у з ь м а. За безделицу эту?! За игрушку?!

П а в л а. Золотая игрушка-то… из чистого золота!

К у з ь м а. Что, что из золота? Разве оно человека дороже? Вон тятя… не так, не так рассуждает! Все рукоделья свои — даром… А они в сто раз лучше твоей лошадки! В тысячу! Тятя — талант, самородок! Так все говорят. Он в жизни меня не ударит… а ты…

П а в л а (собрав в груду все вырезанные Павлом фигурки). В огонь их… в печку! Все до единой в печку! А инструмент его — туда же!

К у з ь м а. А руки его… руки-то тоже в печку?

П а в л а. Для вас же стараюсь… для вас коплю! Расхитители!

К у з ь м а. Заодно и меня кинь в печку. Кинь, я сам на шесток залезу. (Лезет.)

Павла, отмахиваясь, пятится от него.

9

Возле дома Брусов — П а в л а,  П о п о в.

П о п о в. Скрывать не хочу — тянет, закручивает, как воронка в реке. Но тропки у нас разные, Павла Андреевна. И вряд ли сойдутся.

П а в л а. Тянет — не выплывешь. И не старайся. Я в той же воронке… И не робею…

П о п о в. Не надо, Павла Андреевна. Не привык я на чужих костях топтаться.

П а в л а. Ты про Павла? Оставь! Мы с ним давно чужие. А сейчас и вовсе уходить собрался. Сойдемся — жизнь-то под горку катится.

П о п о в. Заборчик во мне… небольшой такой заборчик, Павла Андреевна. А переступить его не могу. Ты уж не обижайся. (Уходит.)

Входит  П а в е л. Он с котомкой.

П а в е л. Решила с Поповым устраиваться?

П а в л а. С кем-нибудь да устроюсь. Не печалься.

П а в е л. О сынах печалюсь… не о тебе.

П а в л а. Ну вот, опять за рыбу деньги. Прими посошок да ступай. (Наливает ему водки.)

П а в е л (выпив). Зарок ведь давал… воздерживаться. Да чего там! Плесни-ка еще для смелости! (Пьет.) Знаешь, чем взять! Инструмент мой зачем сожгла?

П а в л а. Опять куражишься? Водка смелости придает?

П а в е л. Я и трезвый теперь не трушу. Терять нечего, всего лишила: сыновей, дела… А я выпрямлюсь… напрасно старалась. Ежели вниз покачусь — тоже не жди добра: подпущу тебе красного петуха! (Уходит.)

П а в л а (задумчиво). Петуха, значит? Ну посмотрим. Еще неизвестно, кого клюнет этот петух.

В избе.

К у з ь м а  вернулся домой с аккордеоном.

Где шляешься, полуночник? Скоро светать начнет.

К у з ь м а. У костра веселились. У-ух, здоровски! Профессор плясал, фокусы показывал. Сорока пела.

П а в л а. Пир на весь мир.

К у з ь м а. Не без причины. Клад откопали: браслеты, бляхи, утварь всякую.

П а в л а. Такое богатство дуракам привалило! Ложись давай! Взял моду шляться.

К у з ь м а. В школу завтра. Перед школой могу повольничать?

П а в л а. Спи. А я по острову прогуляюсь. Костер-то где развели?

К у з ь м а. Под горкой… возле школы. Тятя куда ушел?

П а в л а. Опять шлея под хвост попала.

К у з ь м а. Он слово мне дал… поклялся.

П а в л а. Клятвы для того и дают, чтоб нарушать.

К у з ь м а. Такую нельзя… солдату… другу… (Засыпает.)

Накрыв сына, П а в л а  собирает со стола. Ставит графин спирта, закуску. Услыхав песню, поспешно уходит.

Г о л о с  П а в л а.

«Над Курскою дугою зарево, Огня лавина, скрежет, вой, Кромешный ад перед глазами… А я живой, а я живой! Победу празднует страна. Ушла война, ушла война. Примерь свой китель, старина! Надел — не спится старику: Он снова, он снова увидел Курскую дугу».

П а в е л (входя). Тсс! (На цыпочках прошел к кровати, сел у изголовья и неотрывно смотрит на уснувшего мальчугана.) Кузя! (Шепотом.) Кузя! А я того… согрешил… Слаб, слаб!

К у з ь м а (сквозь сон). Солдату… другу… вечная память…

П а в е л. Вечная, сын, вечная! Помянем Илюху… (Раскупорил графин, понюхал.) Спиртяга, кажись? Я самую малость приму, сынок! Ты уж не осуди. (Пьет.)

Во двор вбегает  П а в л а. Отдышавшись, перешагивает порог уверенно, властно.

П а в л а. Все еще здесь? Я думала, давно ветром сдуло.

П а в е л. Склеило нас… склинило… нет сил оторваться.

П а в л а. Оторвешься, когда выпьешь. Знала, что вернешься.

П а в е л. Многовато, но выдержу, ежели поднатужусь.

П а в л а. Никудышный мужик пошел, мелкий! Отец мой полведра мог выпить, потом всех на кругу переплясывал.

П а в е л (выпив). Мелкий, верно. Крупных повыбили. (Взял огурец, понюхал.) «Над Курскою дугою зарево… огня лавина…»

П а в л а. Тише ты! Парня разбудишь. Налить? (Наливает.)

П а в е л (откашлявшись). «Огня лавина… скрежет, вой… кромешный ад перед глазами. А я живой…» Зачем живой? (Осовев, уронил голову на руки.)

Павла, достав сажи из печи, вымазала ему руки, лицо. Рассыпала на столе спички.

За окном зарево.

(Бормочет.) Не тронь! Не прикасайся!

К у з ь м а (сквозь сон). Там огонь… Огонь? Откуда взялся?

П а в л а. Спи. Наверно, археологи жгут костер.

К у з ь м а. Спят они… спят… костер залили.

П а в е л. Спички… зачем они?

П а в л а. Я тоже спрашиваю себя: зачем некурящему спички? И лицо в саже, и руки. Увидят — сразу заинтересуются. Хотел нас сжечь с Поповым, да, видно, перепутал спьяна?

П а в е л. Ты что говоришь? Что говоришь?

П а в л а. Сажу-то давай смоем. И спички в печку… чтобы следов не осталось. (Смыла, наливает спирта.) Пей да держи язык на привязи.

П а в е л. Не поджигал я! Не поджигал!

П а в л а. А кто сказал, что поджигал? Я не говорила. Сам себя выдал.

П а в е л. Не поджигал я! Не поджигал…

П а в л а. Стало быть, прикуривал неаккуратно: все лицо закоптил.

П а в е л. Я не курю… все ты врешь!

П а в л а. Не куришь, а спички при себе носишь.

П а в е л. Это ты подстроила… ты меня опоила!

П а в л а. Держись! Не будь бабой!

П а в е л. Хочешь в тюрьму запереть? А я не дамся!

П а в л а. Шибко-то не кричи… тебе кричать противопоказано.

Павел всхлипывает.

Тьфу, размазня! (Кинув матрац на пол, уложила мужа.) Спи и голоса не подавай!

А зарево ярче и ярче. Оно тревожит Кузьму.

К у з ь м а (отряхиваясь от сна). Дымом пахнет. И все красно…

П а в л а. Заря горит. Такие зори перед войной полыхали… Боялись их люди.

К у з ь м а. Не заря — огонь мотается! (Вскочил.) Кажется, археологи горят.

П а в л а. Доигрались! Сами себя изжарят!

К у з ь м а. Там же Сорока! Сорока!

П а в л а. Я разбужу их. Бей в набат! (Высунулась в окно, не слишком громко.) Пожар! Пожар! (Выпроводив сына, взвалила мужа на кровать, ушла.)

П а в е л. «Над Курскою дугою за-арево…»

Звонит колокол. Блажат, визжат свиньи на ферме.

Перед воротами Брусов кучка растерянных островитян.

П а в л а. Что ж вы стоите-то? Кругом горит, а вы как столбы!

П у т н и к о в. В самом деле… сломя голову кинулись… а в доме наши находки. Я опрометчиво поступил… Я должен вернуться. (Уходит.)

С о р о к а. Стойте! Вы без очков… вы ничего не найдете! (Остановив Путникова, бежит сама.)

П а в л а. Вон уж ферма занялась… свиней выпущу… (Уходит.)

П у т н и к о в. Виолетта Романовна! Виточка! Я прошу вас… Прошу… не ходите! Я сам, понимаете? Сам! (Убегает.)

Колокол замолкает.

Появляется  П а в л а. Затем  К у з ь м а.

К у з ь м а. Сороку видела? Где Сорока?

П а в л а (оглядываясь). Убежала. И тот за ней утянулся… Ну, будет там угольков!

Кузьма кинулся к огню.

(Схватила его.) Назад! Шкуру спущу, сопляк! (Уходит.)

К у з ь м а, таясь, убегает за ней.

Грохот и — тысячи искр в небо. Это обрушилась крыша. П у т н и к о в  несет обгоревшую  С о р о к у. За ними бредет удрученный  К у з ь м а.

К у з ь м а. Вита! Витушка! Не сберег я тебя…

С о р о к а. Отвернись, пожалуйста… (Натягивает платье.) Я страшная?

К у з ь м а. Нет, нет! Ты красивая! Ты самая красивая!

С о р о к а. Ты, как всегда, сочиняешь… Вот и платье мое обгорело. Единственное нарядное платье.

К у з ь м а. Я куплю тебе сто… тысячу платьев… Только живи, живи!

П а в л а  несет мешок с ценностями.

Появляются  Л е г е з а,  к о л х о з н и к и.

П а в л а. Явились? Долго же вы раскачивались.

Л е г е з а. Пока собрались… переправились…

П а в л а. «Собрались… переправились»… а тут люди чуть заживо не сгорели.

П у т н и к о в. Да, да! Нас Павла Андреевна спасла… Сама еще раз вернулась… Редкое мужество!

П а в л а. Ценности-то проверь. Вдруг что потерялось?

П у т н и к о в. Самая главная ценность — люди… А люди живы.

П а в л а. Живы… доставил ты мне хлопот! (Нервно рассмеялась.) В окно выталкиваю, он упирается… а крыша вот-вот рухнет…

П у т н и к о в. Я хотел Виту спасти… Виолетту Романовну. Но…

К у з ь м а. Ты не умрешь, Сорока? Ты не умрешь?

С о р о к а. Не имею права, Кузьма. Куда ж они без меня-то?

К у з ь м а. Ну и живи, живи!

С о р о к а. Спасибо вам, Павла Андреевна!

П а в л а. Долг платежом красен.

П у т н и к о в (проверяя мешок). Нет амфоры, кубка, двух браслетов…

П а в л а. Обронила, наверно. Сходить?

П у т н и к о в. Что вы, что вы! Это безумие.

С о р о к а. Я уеду, уеду… если вы хотите.

К у з ь м а. Уедешь! Обязательно! Вместе с Алешкой.

П а в л а. Насчет Алешки меня спросите.

К у з ь м а. Я про пожар сон сидел… жуткий сон. (Смущает Павлу долгим взглядом.)

П а в л а. Взбаламутили парня… сна доглядеть не дали.

Вбегает  Н е д о б е ж к и н.

Н е д о б е ж к и н. Свиней кто выпускал?

П а в л а. Я. Кто больше.

Н е д о б е ж к и н. Аглая пропала…

П а в л а. Пошел ты… со своей Аглаей! Тут человеку худо, а он о свинье скорбит.

С о р о к а (бредит). Подол… подол обгорел…

К у з ь м а. Она помирает! Дядя Легеза! Она помирает!

Л е г е з а. Я вертолет вызвал… вот-вот быть должен.

Н е д о б е ж к и н. Будто сквозь землю провалилась! Лучшая свиноматка!

Слышен рокот вертолета.

П у т н и к о в (указывая вверх). Они готовятся… готовятся! Они посылают сюда импульсы…

С о р о к а. Больно… не рвите мне волосы! Больно!

П у т н и к о в. Пойду… я должен написать ноту. Пусть знают, что мы действуем. Земля — первейшая наша забота. (Уходит.)

С о р о к а. Падаю… падаю! О-ох!

К у з ь м а. Врача бы сюда! Врача бы!

Л е г е з а. Вон вертолет садится… Пусти-ка, я отнесу ее.

К у з ь м а. Как же я Алешке в глаза посмотрю! (Уносит вместе с Легезой Виту.)

Н е д о б е ж к и н. Хоть бы свиней собрал… все разбежались.

П а в л а. В лес кинулись через протоку. Зверье соберет.

Слышно: рокочет улетающий вертолет.

Л е г е з а  и  К у з ь м а  возвращаются.

Л е г е з а. Не убивайся, Кузьма. Ты здесь ни при чем.

К у з ь м а. Может, как раз я и при чем. Может, я во всем виноватый: спал, а тут такое… творилось.

Л е г е з а. Павел где? Что-то не вижу.

П а в л а. Снова лыка не вяжет.

Л е г е з а. Дела… Жена на пожаре, муж — в лежку.

П а в л а. Такой уж век бабий.

К у з ь м а (с яростью). Ты… ты. (Не договорив, сник.) К Петьке пойду. (Уходит.)

Л е г е з а. Расстроился… Взрослый не по годам. Надо бы к ребятишкам его, к ровне.

П а в л а. На школу надеялся, интернатских ждал…

Л е г е з а. Не знаешь, отчего загорелось?

П а в л а. Археологи костер разожгли… ветерок поднялся. Видно, донес искру.

Л е г е з а. Разберемся. (Уходит.)

Входит  П у т н и к о в.

П у т н и к о в. Скажите, а где Виолетта Романовна?

П а в л а. Ты что, с луны свалился? Улетела она…

П у т н и к о в. Как — улетела?

П а в л а. Вот блажной! При тебе вертолет садился. Забыл, что ли?

П у т н и к о в. Не помню. Ничего не помню. Пожар был, потом — провал…

П а в л а. Ты спасать ее побежал, сам чуть не изжарился… Потом заговариваться начал… грозить кому-то…

П у т н и к о в. Это со мной случается. Извините. Она цела?

П а в л а. Обгорела, но не так уж сильно. Выздоровеет. Женился бы ты на ней.

П у т н и к о в. Она вашего сына… любит.

П а в л а. Мало ли кто кого любит! Я бы за того, кто на сердце пал, костьми легла… весь мир перевернула.

П у т н и к о в. Мир в наше время нетрудно перевернуть… Сохранить трудно.

10

Остров пуст, страшен. У останков школы, на пепелище, несколько парт. Слева — внушительный, незыблемо прочный, — морщится белым срубом дом Брусов. Неподалеку  К у з ь м а  и  Т о н ь к а.

Т о н ь к а. Значит, решил с отцом на заработки?

К у з ь м а. Нам так или иначе нужно уехать.

Т о н ь к а. Уедешь… может, не увидимся больше! (Совсем по-бабьи обняла, всхлипнула.)

К у з ь м а (скривив губу). Иди ты!

Т о н ь к а. И уйду. Совсем уйду! Пожалеешь! (Уходит.)

К у з ь м а. Тонь… я напишу тебе после… все напишу.

Т о н ь к а (вернувшись). Ох, Брус! Как же ты меня измучил! (Чмокнула Кузьму в щеку.)

Приближается  П а в е л.

К у з ь м а. Н-ну, присосалась! Любите вы лизаться! (Увидев отца, высвободился, пошел к нему.)

Т о н ь к а. Кузьма… ты изверг! Ты мучитель!

К у з ь м а (отмахнувшись, подошел к отцу, заглянул в скорбные глаза, ища в них проблеск надежды. Вместо надежды — непроглядное чугунное отчаяние.) Больно тебе, тятя? Шибко больно?

Гудок теплохода.

П а в е л. Теплоход причалил. «Родина», что ли?

К у з ь м а. Нет, «Чернышевский». Слышишь, гудок сипловатый?

П а в е л. Сейчас бы взять билет и закатиться на край света!

К у з ь м а. Возьмем. Я уж решил. Возьмем и уедем.

П а в е л. Мне дорога заказана. А ты плыви, уплывай, пока не поздно.

К у з ь м а. Без тебя с места не сдвинусь. Давай вместе!

П а в е л. Следователь вызывает.

К у з ь м а. Ну и что? Он всех подряд вызывает. Надо же выяснить… причины пожара.

П а в е л. Что выяснять? Всё ясно.

Кузьма. Вызывает — значит, не все. Вон молодожены идут.

Идут  А л е к с е й  и  С о р о к а, с ними — П у т н и к о в.

П у т н и к о в. Ушли все близкие… и вы уходите.

С о р о к а. Мы же встретимся… Вот погрузите баржу — через неделю вернетесь в институт.

П у т н и к о в. Нет, нет, я чувствую. Я послал им ноту… очень решительную по форме… Надо ждать ответных действий…

С о р о к а. Успокойтесь… они не посмеют. И вообще… поменьше об этом думайте.

П у т н и к о в. А что мне еще остается?

С о р о к а. Раньше вы собирались написать о крыльях бабочки…

П у т н и к о в. Не успел… и теперь уж не успею.

С о р о к а. Потому что изменили своей системе. Следуйте ей и не унывайте.

П у т н и к о в. Я попробую… (Трет лоб.) Простите, я должен что-то сказать… не могу вспомнить. (Уходит.)

А л е к с е й. Тебе не опостылело здесь, братан?

П а в е л. Ага, поезжай с ними, Кузя.

К у з ь м а. Никуда я не поеду.

А л е к с е й. Решай сам. Ты уж не маленький.

С о р о к а. Мне будет очень тебя не хватать.

К у з ь м а. И без меня есть с кем возиться. Я трудный ребенок.

А л е к с е й. Ты что-то задумал… Молчишь? (Развел руками.) Раньше ты был откровенней. Ну давай, отец, отходную.

П а в е л (откупорил бутылку, налил, но сам пить не стал). Пейте, пейте. А я свое выпил. Ну, как говорится, совет да любовь. (Расцеловал сноху, сына и ушел.)

А л е к с е й. Мне жаль расставаться, брат. Но хоть отец под твоим присмотром будет.

К у з ь м а. А ты под Сорокиным присмотром. Держи его крепче, Виолетта Брус. А то опять куда-нибудь смоется.

С о р о к а. Пусть не надеется, я его так запрягу… минуты свободной не будет. Я его в институте учиться заставлю.

К у з ь м а. Следует, следует. Постойте, я же не подарил вам ничего! (Радостно.) Вот деревяшка древняя… Может, ценность имеет? (Подает старую, изъеденную червями братину.)

С о р о к а. Это же братина, Кузьма! Шестнадцатый век, если не старше. Ты где ее раздобыл?

К у з ь м а. У озера. В деревянной башне. Сквозь башню две березы еще проросли.

С о р о к а. Ох, Кузьма, Кузьма! Что же ты мне раньше-то не сказал? Мы эту башню давным-давно ищем. Это остатки казачьей крепости, о которой упоминает Семен Ремезов.

К у з ь м а (хмурясь). Мало ли кто о чем поминал! Вам речники сигналят.

А л е к с е й. Может, останешься, Вита?

С о р о к а. А ты уедешь без меня? Не выйдет! Вернемся будущим летом.

Гудок. Простившись с Кузьмой, А л е к с е й  и  С о р о к а уходят.

Входит  П у т н и к о в.

П у т н и к о в. Ушли? А я не поздравил их. (Кричит.) Будьте счастливы! Будьте счастливы! (Уходит.)

В ответ доносится: «Спасибо!»

Кузьма, помахав отъезжающим, садится на одну из парт, затем на другую, на третью. Встав, заложил руки за спину и обратился к воображаемым ученикам.

К у з ь м а. Здравствуйте, дети. С чего начнем наш первый урок?

А во дворе Брусов сидит на завалинке одинокая  П а в л а. Сидит, перебирая похищенные у археологов драгоценности.

Из избы выходит с котомкой  П а в е л.

П а в л а. Далеко собрался?

П а в е л. Далеко ли, близко ли — суд решит. (Подошел к мемориальной доске, которую так и не успел заменить мраморной, провел пальцем по каждой букве.)

П а в л а. Сиди, пока за язык не тянут.

П а в е л. Никчемный я человечишка… пьянь, а совесть не всю пропил.

П а в л а. Век строила — рушится в один миг. Не ходи, Паша… не ходи!

Павел, покачав головой, собирается уходить.

К у з ь м а (уходя). Ты к следователю, тятя? А почему — ты? (Смотрит на Павлу.)

П а в л а (выронив драгоценности). Не этого я хотела… Все рушится… Останься. Сама пойду. Пожар-то я учинила. (Встала, выпрямила сильные плечи.)

К у з ь м а. Мама! Мамочка! Бедняжка ты моя!

Павла, погладив его, идет к калитке.

П а в е л. Не надо, Павла… ты мать… а мне терять нечего.

П а в л а. Терять каждому есть что… Это понимаешь, когда все утеряно. Прощайте. (Ушла.)

К у з ь м а. Мама-а-а!

Он, в сущности, и теперь еще ребенок. Но ребенок, много познавший… Его юность начинается с пепелища. А на земле желтеют никому не нужные драгоценности.

З а н а в е с

1972

Баня по-черному (Сказание об Анне)

ТРАГЕДИЯ В ДВУХ ЧАСТЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДЕМИД КАЛИНКИН.

АННА его жена.

ФЕДОР

КИРИЛЛ

ЖДАН сыновья.

СЕМЕН САВВИЧ.

ТОНЯ внучка его.

ФЕДОТ БУРМИН председатель сельсовета.

КАТЕРИНА жена его.

СТЕША сестра Катерины.

ЕВСЕЙ РЯЗАНОВ.

ТИМОФЕЙ его сын.

ГУРЬЕВНА жена Евсея.

ПРОНЬКА парнишка лет десяти-двенадцати.

ЛАТЫШЕВ раненый лейтенант.

УЧИТЕЛЬНИЦА.

ПАРЕНЬ

ДЕВУШКА персонажи сна ЖДАНА.

КОЛХОЗНИЦЫ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Крестьянский двор, обнесенный заплотом. Во дворе плотничает  Д е м и д  с сыновьями  К и р и л л о м  и  Ж д а н о м. Федор возится под навесом. На козлах восседает  С е м е н  С а в в и ч.

К и р и л л (у него синяк под глазом). Так, говоришь, самого царя видал?

С е м е н  С а в в и ч. Удостоился. Стояли нос к носу.

К и р и л л. Ну и каков он из себя колером-то?

С е м е н  С а в в и ч. Чуток срыжа, осанистый. Глаз вроде твоего, небыстрый.

Ж д а н. У Кирюхи небыстрый? У него глаз — ртуть. Потому и в радугах.

К и р и л л. Помалкивай! Старшие беседуют.

Ж д а н. Не задавайся! Всего-то два года разницы.

К и р и л л. Два года, брат ты мой, — это же семьсот тридцать дней. Топором по разу в день тюкать, и то семьсот тридцать зарубок. А сколь каши съешь, сколь рубах изорвешь?

Ж д а н. Насчет каши и рубах справедливо. А топор — не по руке. Чаще-то кулаком тюкаешь.

К и р и л л. Кулак у меня шустрый. Безотказно включается.

Ж д а н. Шустри пореже. Бурмин давно зуб точит.

К и р и л л. Брат разве не выручит? Он как-никак секретарь в совете.

Ж д а н. Набедокуришь — первый суда потребую.

К и р и л л. А я с Тимкой схватился из-за такого головастика. Вижу, Тоньку твою зафлажил. Я и врезал…

С е м е н  С а в в и ч. Молодчага!

Ж д а н. Не моя она вовсе. Мы — так, гуляем.

С е м е н  С а в в и ч. Хоть и не так — возражений не будет. Верно, Демид?

Д е м и д. Им жить — им и решать. Лишь бы решали по совести.

К и р и л л. Про царя-то доводи уж до точки.

С е м е н  С а в в и ч. Ему без меня точку поставили… В Катеринбурге.

К и р и л л. Читал, знаю. Ты мне про то поведай, чего не вычитаешь. (Сел, принялся цигарку крутить, но, покосившись на отца, спрятал кисет в карман.)

Д е м и д. Кури, кури! Себе вредишь.

К и р и л л. Вредно, когда не взатяжку. Взатяжку, наоборот, дым все нутро прочищает. (Закуривает.) Сыпь, дед! Люблю тебя слушать.

С е м е н  С а в в и ч. Язык — конь выносливый. Хоть на край света увезет.

К и р и л л. А ты правь, правь вожжой-то, чтоб не заблудиться.

С е м е н  С а в в и ч. Мне бы на ноздрю положить. Табакерку дома оставил. (Взяв щепоть табаку, зарядил ею ноздрю.) А-ах! Веселый человек зелье-то это придумал! Пчхи! Пчхи! Тьфу ты, ёкмарьёк! (Лукаво.) Ты кого-то спрашивал у меня, Кирьша?

К и р и л л. (попадая в тон). Насчет бабки интересовался. Говорят, покойница ухватом тебя частенько охаживала?

С е м е н  С а в в и ч. Ботало! Ежели я всей Антанте не покорился, неужто бабе позиции сдам?

К и р и л л. На какую нападешь. Моя мамка, к примеру, любого обломает.

Д е м и д. Не собирай! Я от нее сроду худого слова не слыхивал.

К и р и л л. Ты и сам ее от всех ветров загораживаешь.

Ж д а н. Мать же она… мамушка!

Демид сдержанно треплет его по плечу.

К и р и л л. Говорок ты, дедо! Ох говорок! Без малого на край света завел.

С е м е н  С а в в и ч. Что, поперек шерсти пришлось? Терпи, терпи, сам нарвался. А про царя вот что… Служил я в германскую батарейцем. В те поры и плечо круче дыбилось и зоркость птичья была. Углядел как-то под сопочкой батарею ихнюю, ребятам трактую: «Заряжай!» Сработали: пять снарядов, как пять гвоздей, вколотили. Весь их расчет выкосили и орудия в щепки… А сами хоть бы хны. Сами-то к вечеру того же дня аэроплан ихний шлепнули.

К и р и л л. А я на конном дворе носорога поймал. Всю ночь думал, кому бы сбыть. Не купишь, дедо?

С е м е н  С а в в и ч. Смекаешь, вру? Эх ты, комарик! Эти штуки (тронул кресты на груди) зазря не дают. А носорогов и мне ловить приходилось. Верно, калибром поменьше… Хошь слушать — не перебивай. Я обидчивый. После того боя прославились мы. Слава-то до самого царя долетела. Он как раз на позиции прибыл. Сам лично вручал награды. Тянусь перед ним, глазом моргнуть не смею. Вдруг — вошь, носорожина окаянная, на самый фасад выползла. И ну по рукаву строевым шагом!

К и р и л л. У солдата и насекомая службу знает. Перед любым начальством руки по швам.

Д е м и д. Давай передохнем, Даня. У меня уж спина в мыле.

С е м е н  С а в в и ч. Увидал самодержец ту путешественницу — ровно козел, в сторону прыгнул. Тут осмелел я, обозлился даже. Немочь, думаю, рыжая! От кого нос воротишь? Не твоей ли волей в окопах волгнем, кровью умываемся…

Д е м и д. Чего-чего, а кровушки русский солдат пролил. Той кровью всю Сибирь затопить можно.

С е м е н  С а в в и ч. Цари, видно, так же рассуждали. Дескать, мужицкая кровь нипочем. Цена ей какая? Совсем зряшная цена: копейка в базарный день, не боле. Пока воюешь — в чести. Отвоевался — никомушеньки дела до тебя нет.

Д е м и д. Надо жизнь устроить. Надо так жизнь устроить, чтобы в мире все жили, в согласии. Чтобы человек человеку доверял, верил…

Ж д а н. И устроим еще! Дай срок, устроим!

К и р и л л. Ладно, не агитируй! Мы тоже за Советскую власть. Тут только дед один за царя.

С е м е н  С а в в и ч. Это я-то за царя? Да с каких таких щей? За Россию я, за Россию! Потому и отшагал с красными аж до самой Волочаевки.

К и р и л л. А награды чьи носишь? Ну, нечем крыть?

Ж д а н. Они что, не кровью заслужены?

С е м е н  С а в в и ч. Золотые слова, Даня! Золотые слова! Эти кресты — знаки моей личной доблести, ёкмарьёк!

К и р и л л. Знак-то старорежимный. Отписал бы мне вон тот, желтенький. Я б его на велосипед сменял.

С е м е н  С а в в и ч. Варна-ак! Солдатскую честь на лисапед? Да разве она рублем измеряется? Фунты весит? Она — сам человек со всеми его потрохами.

К и р и л л. А все ж таки славно. Я бы девок по деревне катал. Девки на это клюют.

Ж д а н. Смыслишь! Стешке Гороховой не ты мозоль накатал?

К и р и л л. Сплетни! Я тут совсем непричастный.

Из-под навеса выезжает диковинный тарантас, детище  Ф е д о р а.

А, Кулибин! Смастерил?

Ф е д о р. Не заводится.

Ж д а н. Педали приделай. С педалями верняк.

Ф е д о р. Ты-то чего подсеваешь, жених? Твое дело — стишки да цветочки.

Ж д а н. Я не подсеваю, я думал — так лучше.

Д е м и д. Не попускайся, сынок! Ищи, пробуй. Все через труд приходит. Через тяжкий труд.

Федор выводит самокат на улицу.

С е м е н  С а в в и ч. Мозговатый! Из ничего машину соорудил.

К и р и л л. Велика хитрость — мотор к телеге приладить.

Ж д а н. Приладь.

К и р и л л. Не моя задача.

С е м е н  С а в в и ч. Твоя задача известная: озоровать да девок брюхатить.

К и р и л л. Кому что на роду написано.

Мотор завелся. Входит  Т о н я.

Она с букетом ромашек.

Т о н я. Феденька! Какой же ты мазутный!

Ф е д о р. Завелся!

К и р и л л. Пукалка-то чихает. Неуж сдвинется?

«Пукалка» сдвинулась. Отъехала.

Т о н я. А цветы-то, Федя!.. Федя-я!

Ф е д о р  уехал.

Уехал… (Бросила ромашки под ноги.) Слепой он, что ли?

К и р и л л. Что ж ты цветы-то бросила? Данька! Подбери!

Из пригона выходит с подойником  А н н а.

А н н а. Чего оробела? Входи. Тут все свои.

Т о н я. Я, тетя Нюра… я потом. (Уходит.)

А н н а. Эх ты, птаха! Как живешь, дедушка?

С е м е н  С а в в и ч. Не тужу, ласковая моя! Доит ведерница-то?

А н н а. Пока не скупится. Хошь, тебе молочка отолью?

С е м е н  С а в в и ч. Не откажусь. По моим зубам — только и еды, что молоко с крошками.

К и р и л л. А я и без крошек за милую душу. (Взяв подойник, пьет через край.)

А н н а. Эк зузит! Чистый телок!

Ж д а н. Кабы плотничал так же ретиво!

К и р и л л. Э, давай без указок! Мне погулять-то осталось… до покрова.

А н н а. До покрова многие сна лишатся. Скорей бы уж забрили тебя. Хоть матери вздохнут без опаски.

К и р и л л. Скоро, мам, теперь уж скоро. Потерпи чуток.

А н н а. Мне что, я привычная. Люди жалуются. Что ни день, то новый фокус. И в кого такой проказник уродился?

К и р и л л. Наклонись, шепну на ушко. (Шепчет.)

Анна, смеясь, шлепает сына.

Д е м и д. Начнем, что ли? Баньку-то в аккурат бы к субботе изладить.

А н н а. Не спешите, не на пожар. Полдничать время. И ты с нами, дедушка.

С е м е н  С а в в и ч. Спаси Христос, Аннушка. Спаси Христос.

А н н а. Спасет, ежели сам не дашь маху.

Все, кроме Кирилла, уходят.

Появляется  К а т е р и н а. Увидев ее, парень пытается улизнуть.

К а т е р и н а. Беги не беги — совесть настигнет. Поди, не всю порастряс?

К и р и л л. Где была совесть, там рог вырос.

К а т е р и н а. То и видно: кругом скоты рогатые. Со Стешкой-то как поступишь?

К и р и л л. Твоя сестра, твои заботы. Я тут сторонний.

К а т е р и н а. Пакостник ты! Сироту обманул! Сироту глупую.

К и р и л л. Что хотела, то получила. Я большего не сулил.

К а т е р и н а. Весь в матушку. Та тоже мимо чужого не пройдет.

Входит  А н н а.

А н н а. Чего, чего? Не расслышала.

К а т е р и н а. Сынок твой подарочком расстарался: сеструху мою обрюхатил.

А н н а (сыну). Было?

К и р и л л. Может, и было. В темноте не разглядел. (Ретируется.)

К а т е р и н а. Как говорится, яблоко от яблоньки… Обесчестил девку и не почешется.

А н н а. А девке самой беречься следовало. Больно податлива. Я и с Тимкой Рязановым ее видала.

К а т е р и н а. Мало ли с кем ты видала… Важно, что Кирька твой каждую ночь на сеновал к ней забирался.

А н н а. Не пускала бы… Раз пустила — честь упустила… И приходить тут не на кого. У самой рыльце в пушку.

К а т е р и н а. Она неопытная! Она глупая!

А н н а. Ты-то куда смотрела? Видала ведь, как она опыта набиралась! Теперь виноватых ищешь.

К а т е р и н а. Бессовестная ты! Бессердечная! Другая бы шкуру ему исполосовала, жениться заставила… А ты…

А н н а. Жениться? Ишь чего захотела! Ему в армию скоро идти. А я с приблудным детенышем нянчись? Ловко рассудила! Только не будет этого! Не будет!

К а т е р и н а. И не надо! До гроба жалеть буду, что заговорила с тобой об этом! Я-то по-соседски шла сюда… Да в ком сердца нет, с тем говорить бесполезно! Для таких душа — как яма помойная. Весь мусор туда вываливают. А насчет Стешки… ей путь сюда заказан! Звать будешь — не придет. Тьфу, тьфу на вашу нору! Чтоб вам радости не видать! (Уходит.)

А н н а (раскипаясь, выбирает поувесистей палку). Кирьша! Подь на два слова!

К и р и л л (появляясь и на случай отступления оставляя дверь открытой). Звала, мам?

А н н а (шваркнув его). Ишь кроткий какой! Ишь невинный! Ославил, облом! Отличился! (Бьет.)

К и р и л л. Ты бы хоть палку пожалела, если меня не жаль. Пригодится в хозяйстве.

А н н а. Тебя жалеть? Да я с тебя всю шкуру спущу, блудень. (Бьет его.)

Появляется  Е в с е й. Он с почтовой сумкой.

Е в с е й. Так его, варнака! Так его! Чтоб знал, как охальничать! Это за огурцы… это за выстрел… за огурцы… за выстрел.

К и р и л л (вырвал палку у матери). Я вот самого тебя, дед… Чтоб не совался куда не следует…

Е в с е й. Ты-то куда следует суешься? Вечор в огуречник ко мне забрался… Мало забрался, так еще и стрелять удумал… Ишь какой!

А н н а. В своем доме сама наведу порядок. Ты Тимофея воспитывай. Тоже не ангел. Почту, что ли, принес?

Появляются  Д е м и д,  Ж д а н  и  С е м е н  С а в в и ч.

Е в с е й. Бурмин прислал. Хозяина твоего в совет вызывают.

А н н а. Опять насчет займа?

Е в с е й. Там узнаешь. (Пристраивается на завалинке.)

А н н а. Все, что ли?

Е в с е й. Вроде все.

А н н а. Ну так ступай. Ступай, ступай! (Выпроваживает почтальона и снова принимается бить Кирилла.)

Д е м и д. Битьем не поможешь, Аннушка. Битье только озлобляет. На-ка топор, сын! Да поразмысли за делом. А я в совет…

А н н а. Сама схожу. В сельпо собралась, заодно и туда.

Д е м и д. Вызывали-то меня.

А н н а. Не отвлекайся. Баню-то к субботе изладить хотел…

Входит  Ф е д о р. Он весь истерзан. В руках обломок руля. Его сопровождает  Т о н я.

Т о н я. Дай хоть перевяжу!

А н н а. Эк устарался! Где тебя леший водил?

Ф е д о р. Рулевое заклинило. Нечаянно в сельпо въехал. (Тоне.) Да отстань ты! Женишка своего перевязывай.

А н н а (всплеснув руками). Вот дал бог детушек!

В сельсовете.

Ф е д о т  Б у р м и н, малорослый хромой мужик, сидит за столом.

На стене — вертушка. Плакат, портрет Ворошилова. А н н а  уселась напротив.

А н н а. Много вас развелось, председателей-то! Ты, да колхозный, да над вами косой десяток. И все наседают: плати, плати! У меня что, карман бездонный?

Б у р м и н. Скажи такое Катерина моя, я бы ее… я бы ее в два счета вытурил!

А н н а. Я не Катерина и не твоя.

Б у р м и н. Лишний-то раз не напоминай.

А н н а. Все еще сохнешь? Все еще ранка-то не заросла?

Б у р м и н. Я при исполнении… так что пустяки сюда не приплетай.

А н н а. Пустяки? Хороши пустяки! Ты ж прохода мне не давал…

Б у р м и н. Перестань, Анна! Не сложилось, что ж — Демидово счастье.

А н н а. А как же, конечно, Демидово. Демид, он знаешь какой? Он про любовь худо не скажет. Для него всякая травинка живая. Да что травинка — щепка, соломинка… Во все душу свою вкладывает. А душа у него озаренная!

Б у р м и н. Знаю, Анна. Не хуже тебя знаю. И почему вместо него пришла — знаю. Вот об этом и потолкуем.

А н н а. Ну ладно, заплачу, сколько смогу. Сверх того не требуй.

Б у р м и н. Ясно, заплатишь. Я уж о другом речь веду… о сыновьях твоих. Приструни их, пока я не взялся. Федька двери в сельпо высадил. Кирька вечор в Евсея стрелял. А это знаешь чем пахнет?

Звонит телефон. Бурмин досадливо отмахивается.

А н н а. Скажи, ежели нюхал.

Б у р м и н. Анна! Дело-то ведь подсудное… Забрался в огуречник, старика вусмерть перепугал. Срок схлопочет.

А н н а. Что он, преступник какой? Ну пошалил — с кем не бывает!

Б у р м и н. Добра шалость! Евсей жалобу подал. Ей ход давать нужно.

А н н а. Вешай всех собак на меня. Как-нибудь отлаюсь. А Кирьку не тронь. Ему в армию скоро.

Б у р м и н. Ловко рассудила, не тронь. Он кругом виноватый. Про Стешку в курсе?

Опять звонит телефон.

А н н а. Стешка — ваша печаль. Телефон-то послушай. Поди, начальство трезвонит.

Б у р м и н. Про эту самую говоришь… про любовь. А еще меня попрекала. (Снимает трубку.) Алё… Он самый, Бурмин… Никак нет, бодрствую… Ка-ак? …Ох, язви его! (Оторопело выронил трубку.) Война…

А н н а (тихо, посерьезнев). Может, напутали там районщики?

Б у р м и н. Договор заключили, поверили, как порядочному. А он, сволочь, тихой сапой…

А н н а. Ты про кого, Федотушка?

Б у р м и н. Нога у меня разболелась… К ненастью, должно.

А н н а. Ногу-то к чему помянул?

Б у р м и н (сердито). К тому, что с первым эшелоном из-за нее не попаду. А то и вовсе забракуют.

А н н а. Уйти мне?

Ф е д о т, придавленный несчастьем, свалившимся на него, на всю страну, не отвечает. А н н а  бочком выскальзывает.

Дома, во дворе.

Здесь опять перекур. Д е д  С е м е н  повествует о былом. К а л и н к и н ы  слушают его. Лишь  Ф е д о р, думая о своем, простилает мохом пазы.

С е м е н  С а в в и ч. …Уговаривают, а я молчу. Момент выжидаю. Выждал — утекли. Пару пушчонок с собой прихватили. Потом уж, когда на Алдане золото мыл, встретил охранника из махновского отряда…

Ж д а н. Не перескакивай, дедушка! Рассказывай по порядку.

С е м е н  С а в в и ч. Не было в моей жизни порядка, Даня. Срывчиво шла: то винтом, то лесенкой.

Входит  А н н а.

Д е м и д (присматриваясь к жене). Расстроилась, Аннушка? Надо было самому идти.

А н н а. Война, Дёма. Только что из района звонили.

Федор выронил мох. Дед Семен, поперхнувшись, рассыпал махорку. Демид расправился.

Ж д а н. С кем война, мама? С немцем?

А н н а. Холера их знает. Может, и с немцем.

С е м е н  С а в в и ч. Неймется вражине. Опять зоб раздул.

Ж д а н. На войну с восемнадцати берут… с восемнадцати или раньше?

К и р и л л. Ну вот, мам… тревогам твоим конец. Теперь уж наверняка раньше осени заберут.

Ф е д о р. Я машину задумал… такую машину — с крыльями. Да!

А н н а. Далеко война, Дёма… далеко, а я ее чую. Будто вон там она, за буераком.

Д е м и д. Баню-то не достроили. Не достроили, а, плотнички?

К и р и л л. После войны достроим.

Д е м и д. С Бурминым о чем говорили?

А н н а. О разном. Пойду суп разогрею.

Д е м и д. Ага. А мы пока щепу подберем.

Анна уходит в дом, хлопочет подле печки, но из рук все валится. Собрав на стол, зовет плотников.

А н н а. Дёма! Федя, Кирьша! Ждан!

Во дворе пусто. Лишь топоры в бревне. Они еще хранят тепло родных ладоней.

Утро.

Как и в мирные дни, кричит пастух: «Коро-ов! Коро-ов!» Бренчат ботала на шеях животных, хлопает бич.

А н н а, выгнав свою корову, потерянно бредет в избу. У ворот ее встречают виноватые  Д е м и д  с  с ы н о в ь я м и. Все, кроме Ждана, острижены под машинку.

А н н а. Где шатались?

К и р и л л (проведя по стриженой голове). Колется с непривычки.

А н н а. А там суп… суп с вечера стынет.

Д е м и д. Дай подойник-то… донесу.

А н н а. Что ж это такое? Ноги выключились.

Ф е д о р. Я унесу тебя, можно? Я на руках унесу. (Как драгоценную ношу, берет мать на руки.)

А н н а. Носишь, ровно дитенка.

Ф е д о р. Ты же носила нас маленьких.

К и р и л л. Молчун разговорился. Видать, не к добру.

Д е м и д. Добра немного: война. Ну-ка, орлы, тащите стол сюда. А ты, Даня, гармонь прихвати.

П а р н и  уходят.

А н н а (точно в бреду, повторяет). Петь станем? Песни петь?

Д е м и д. Не убивайся, Аннушка! Держава великая! Все подымемся — к уборочной слушай добрые вести.

А н н а. Другие, поди, так же кичились, а он их подмял.

Д е м и д. Не знает, на кого замахнулся. Он на смерть свою замахнулся. Вон, едва про войну услыхали — с семьями в военкомат кинулись.

А н н а. И ты увязался. Оставил меня одну-одинешеньку.

Д е м и д. Не попрекай, Аннушка. Мы не привыкли в кустах отсиживаться.

А н н а. Не попрекаю. Тут больно… перед росстанями.

Д е м и д. А ты крепись. Ты улыбайся, чтобы мы такую тебя запомнили. Вот так, вот так! (Целует жену.)

А н н а. Целуемся, словно молодые. У нас уж сыновья женихи.

Д е м и д. Двадцать лет как двадцать дней пролетели. (Смеется.)

А н н а. Чего ты?

Д е м и д. Судьбе благодарный… потому и смеюся. Одарила меня полной горстью. К тебе же Федот салазки подкатывал.

А н н а. И ты тенью стлался. И все молчком, молчком.

Д е м и д. Я бы и по сей день молчал. Судьба смиловалась.

А н н а. Кабы судьба, а то я допрос учинила.

Д е м и д. Ты и есть моя судьба. Женись, сказала, ежели по сердцу.

А н н а. Ага. Ты в тот же день костюм продал и это колечко купил к свадьбе.

В избе переговариваются  б р а т ь я.

К и р и л л. Родители-то воркуют!

Ф е д о р. Не подглядывай! Им только этот час и выдался.

Ж д а н. Уйдешь, а Стешка с интересом останется. Может, уступишь черед? Мы схожи — уйду по твоей повестке.

К и р и л л. За чечевичную похлебку первородство не продаю.

Ж д а н. Не везет мне, не везет: мал!

Ф е д о р. Не переживай, Даня! Мы твой урок выполним.

На дворе.

Д е м и д. Вросло колечко-то! Ввек не снимешь.

А н н а. Для того и надевала.

Д е м и д (целует ее). Добрая моя! Верная!

А н н а. Отпусти, родной! Неловко! Там сыновья.

Д е м и д. А я только-только в охотку вошел. (Посерьезнев.) Что-то грызет меня, Аннушка. Вроде как совесть. Грызет и грызет.

А н н а. Ты про Кирьшу?

Д е м и д. Про нас, моя умница. Кирьша-то наш сын, стало быть, про нас. И получается, что Стешу не он, а мы обидели. Не по-людски получается. А я привык с людьми по-людски.

А н н а. Говори, коль начал.

Д е м и д. А что говорить? Тут и говорить нечего. Все сказано. Эй, мужики! Кажите языки!

П а р н и  выходят. Ставят стол. Помогают Анне собрать застолье.

Пойду соседей кликну.

А н н а. Дёма!

Д е м и д. Могу и не звать, ежели ты против.

А н н а. Зови, зови.

Д е м и д  уходит.

Вскоре появляются  д е д  С е м е н  и  Т о н я. Тоня принимается хлопотать у стола, стараясь быть поближе к Федору. Руки их соприкасаются. Федор, точно от огня, отдергивает руку, переходит на другую сторону стола.

Тоня, за груздями в погреб слетай.

Т о н я. Там темно. Посветил бы кто. (Смотрит на Федора.)

Ж д а н. Я посвечу.

Т о н я  и  Ж д а н  уходят.

За воротами  Т и м о ф е й  Р я з а н о в. Он перевязан.

Навстречу — Е в с е й.

Е в с е й. Эк тебя разукрасили! Не Кирька случайно?

Т и м о ф е й. Я тоже в долгу не остался.

Е в с е й. Я в суд на него подал. Там и это приплюсуют.

Т и м о ф е й. Опоздал, батя. Воевать он уходит.

Е в с е й. Спасся, зараза! Ну ничего, его и там пуля найдет. Слезы-то наши отольются.

Т и м о ф е й. А мамкины слезы кому отольются? Уйду — одна останется.

Е в с е й. Сама виновата. Здорова была — много чего вытворяла. Помню, на заработки уезжал. Ты в зыбке — у ней хахалей полна горница.

Т и м о ф е й. Довольно, отец, довольно! Она свое сполна получила.

Е в с е й. За муки мои, за обиды ей бы и на том свете в смоле кипеть. Да нет его, того света.

Т и м о ф е й. Не ярись. Было и быльем поросло. Мать без твоих проклятий едва ползает.

Е в с е й. Поросло?! Нет, не поросло. Болят мои язвы, сочатся! Проснусь ночью — пустынь в доме. Сверчки и те вымирали. А я живу, маюсь… За что? Женой обманутый, людьми обиженный В тридцатом выселили… За что? За что? Разве я помещик какой? Уполномоченного стукнул… Так он же с Авдотьей моей блудил.

Т и м о ф е й. Ну, хватит. Разобрались… вернули.

Е в с е й. Вернули, а душа там померла. Этих вот не тронули. Они правильные! Ишь как горланят! Сынок их надо мной изгиляется. Вражина!

К и р и л л (выйдя за ворота). А, здорово, душа на костылях! Ну, у кого синяков больше?

Т и м о ф е й. Чего их считать? Мало — новых наставим.

К и р и л л. Вот это по мне. Держи петуха! Мама, чарочку Тимохе.

Т и м о ф е й  и  К и р и л л  входят во двор. Е в с е й уходит.

Появляются  Д е м и д, С т е ш а, затем  К а т е р и н а.

Д е м и д. Ступай крепче! Земля-то своя, сибирская! И мы на этой земле родня.

К а т е р и н а (сестре). Ты зачем к ним тащишься? Милостыню выпрашивать?

С т е ш а. Сама себе хозяйка. Куда хочу, туда иду.

К а т е р и н а. Не ходи, Стешка! Не ходи, прокляну!

Д е м и д. Белены, что ль, объелась?

Появляется  Б у р м и н.

К а т е р и н а. А, и ты к ним? И ты? Бежишь — пальцем манить не надо. Я знаю, к кому бежишь! Зна-аю!

Д е м и д. Черт — не баба. Ее бы в оглобли, потянет за коренника. Айда, Стеша!

К а т е р и н а. А я не велю! Не велю!

Б у р м и н. Остынь уж. Хватит уж. Людей посмешила. (Проходит во двор.)

К а т е р и н а (тянет его назад). И ты не пойдешь. А пойдешь, хоть шаг сделаешь — удавлюсь! Бог свят, удавлюсь!

Б у р м и н. Демид, веревка в хозяйстве найдется? Принеси, нужда появилась.

За ворота вышел  К и р и л л.

К и р и л л. Кому тут веревка понадобилась?

Б у р м и н. Да вот гражданка в петлю просится.

К и р и л л. Намылить или сухой обойдется? (Скрывается и тотчас появляется с веревкой.) Долго-то не тяни. Мне выпить охота… на твоих поминках.

К а т е р и н а. Будь ты проклят, гаденыш! Будь проклят! Не минуй тебя первая пуля.

А н н а (вышла к гостям, услышав слова Катерины). Отсохни язык, с которого пакостные слова сорвались.

К а т е р и н а  убегает.

К и р и л л (Стеше). От сестры-то не отставай. Теперь твой черед погибели мне кликать.

С т е ш а. Живи… живи кому-то на радость.

Демид, бросив на жену многозначительный взгляд, удерживает сына. Все прочие уходят в глубь двора.

Д е м и д. Так вот враги заводятся. А разобраться — какие они враги? Просто обиженные люди.

К и р и л л. Осуждаешь меня?

Д е м и д. Себя ставлю на их место. Ты не пробовал?

К и р и л л. Резона не было.

Д е м и д. Теперь появился. (Властно приподняв подбородок сына.) За людей идешь воевать. За тех людей, которых обидел. Вот и подумай: стоило ли обижать? (Уходит.)

Кирилл один. Раздумывает, опустив голову. Затем проходит в глубь двора. Здесь все в сборе — гости и хозяева. Наяривает на гармошке Ждан. Ему подпевает Тоня. Веселая песня сменяется грустной, более подходящей ко времени.

С е м е н  С а в в и ч. Ночесь беляка во сне видел, который сеструху мою порушил. Явился злыдень — нагайкой свись! А лампа не гаснет. Лампа-то ярче да ярче! «Не усердствуй! — ему втолковываю. — Все одно не погасишь». Освирепел он, на меня кинулся. Тут Агаша вышла. «Не бойся его! — говорит. — Он сам себе враг». А нагайка змеей, змеей. Что ни замах, тот и по офицеру. Весь авторитет ему искровенила. Пал в корчах наземь, завыл. И я от того воя проснулся. Сон-то, выходит, вещий.

Стеша заплакала.

Б у р м и н. Не плачь, Степанида! Молчи, не сыпь соли на рану.

И Анна не удержалась. И у Тони глаза намокли.

С е м е н  С а в в и ч (шмыгая носом). Не войте, бабоньки! Не войте, родимые! Лампу-то он не загасит.

Б у р м и н. Есть примеры. Перед Наполеоном до самой Москвы пятились. Опосля жамкнули — мокрого места не осталось. То же и Адольфу уготовано.

Ф е д о р. Костьми ляжем — в родные края не допустим.

К и р и л л. Много сулишь. Ему не то что Сибири — Москвы не видать.

Д е м и д. Сыны-то какие… сыны-то у нас! А ты плачешь.

А н н а. Не плачу — слезы текут.

К и р и л л. Не слезы — сусло поточьте. Чтобы к победе пиво приспело.

Б у р м и н. А мне отказали. Куда, мол, с такими колесами? Будто из винтовки ногами стреляют.

С е м е н  С а в в и ч. Клешня изувечена… А то бы и я сгодился.

Д е м и д. Воевать рветесь… На земле-то кому хозяйничать? Страда на носу.

Б у р м и н. Самая главная страда там.

Д е м и д. Нет, друг, без провианта не навоюешь. А чтобы провиант был — землю обихоживать надо. Это, может, потрудней, чем из винтовки палить.

Т о н я (поет). «А завтра рано, чуть свето-оче-ек, заплачет вся моя семья…»

Ф е д о р. Лучше бы про любовь спела. Чего тоску наводить?

Ж д а н (матери). Вытри слезы, все будет, как надо.

А н н а. Глаза дымом ест.

Т и м о ф е й. Дым-то откуда? Дыма вроде и нет совсем.

С е м е н  С а в в и ч. Дым с войны. Тот дым самый едучий.

Д е м и д. Ну, сынки, подымем последнюю!

Т о н я. Уже?! (Кинулась к Федору.)

Выпили, вышли из-за стола, надели заплечные мешки.

Мгновение посидев, встали. Кирилл и Федор прошли под навес.

К и р и л л. Да, брат, не довел ты свою машину. С крыльями, значит?

Ф е д о р. Ага, с крыльями. Чтобы летала, плавала и по земле бегала.

К и р и л л. Если выживем — доведешь. Хочу, чтобы ты выжил. Такие, как ты, нужны… нужны.

Ф е д о р. Ну, заныл! На тебя не похоже.

К и р и л л. Стешка весь настрой сбила.

Т о н я (подошла к ним). Что же вы? Там подводу пригнали… Ждут.

К и р и л л. Сейчас. (Выходит.)

Т о н я (удерживая Федора). Погоди… Ох, сердце зашлось! (Взяла руку парня.) Слышишь, как колотится?

Ф е д о р (порываясь отнять руку). Тоня… Тонь! Это нельзя. Ждан… и это… Ну, в общем, нельзя.

Т о н я. Мучишь ты меня, Федя. А за что мучишь, небось и самому непонятно. Разве не видишь, что люблю?

Ф е д о р. Я ведь и поверить могу, Антонина! Я могу…

Т о н я. И верь, верь! Я… кроме… ничего не желаю.

Ф е д о р. У меня шарики за ролики… все помутилось. Тоня. Так не бывает! Скажи, так не бывает?

Т о н я. Не было, пока нас не было. Мы появились — и есть. Возьми. Это тебе. (Достала из рукава вышитый платочек.) На память.

Ф е д о р (возвращая платок). Ну, хватит, хватит! Меня ждут.

Т о н я. Ты прочитай… все прочитай!

Ф е д о р. «Кого люблю, тому дарю». На чужое не зарюсь. Вручи адресату!

Т о н я. Читай же! Поди, грамотный?

Ф е д о р. «Милому Фед… еньке». Тонь, это правда? Нет, честно: правда?

Т о н я. Глупый! Какой ты глупый! Глупей не бывает.

Ф е д о р. Погоди… А Данька? Данька-то брат мой! Как быть с ним, Тоня?

Т о н я. Что, что брат? Я ему не залетка… не целовала ни разу. Так гуляла… чтобы к тебе быть поближе. (Вскинула руки на плечи.) Феденька!

Ф е д о р. Тонь, не балуй… не балуй! (А сам тянется, тянется к ней.)

Т о н я. Молчи, молчи! Люблю! Погибла…

Ф е д о р. Ах ты, пичуга! Как же нам быть-то?

Т о н я. Никак. Люблю. Ждать буду.

Ф е д о р. Не надо, лапушка, словом не вяжись. Вдруг погибну?

Т о н я. Выживешь! Выживешь! Я так хочу!

Ф е д о р (признаваясь). Знаешь, я ждал этого дня… Ждал, хоть и не верил, что такое может случиться. А вот случилось, и я растерялся. Какой день! Едва наступил — и уже кончился. Хоть бы часок побыть вместе! Хоть бы один часок! У нас и минуты не осталось!

Т о н я. Как же не осталось? Вся жизнь впереди! Ну, поцелуй меня на прощание!

Целуются. Подошел  Ж д а н.

Ф е д о р (покаянно и счастливо, брату). Видишь, как вышло, Даня? Совсем плохо вышло. То есть замечательно, но не по-братски… Да! Братишка мой дорогой! Как же все разъяснить? Ну, пойми, такое и во сне не приснится! Раз в жизни такое бывает. Да!

Ж д а н. Не надо объяснять… не надо. Я все понимаю. Все!

Д е м и д (с улицы). Федор! Ждан! Заблудились вы, что ли!

Ф е д о р. Похоже, что заблудились… похоже.

Ж д а н (мучительно, мужественно). Зовут… иди на голос.

Ф е д о р. Я бы все для тебя сделал! Я бы жизнь за тебя отдал, Даня! Две жизни, десять! Ну, веришь!

Ж д а н. Ничего, братан, ничего. Все правильно.

Братья бросаются друг к другу в объятия. Ж д а н  убегает. Уходят и  Т о н я  с  Ф е д о р о м.

А на улице голоса: «Трогай, Кирьша, трогай! К поезду опоздаем». — «Боишься на войну не успеть? Успеешь! Всем досыта хватит».

Скрипит телега. Слышится болью пронизанный крик. Рыдание.

Входит  А н н а. Сев на завалинку, долго и недвижно сидит.

Заглянула  С т е ш а.

А н н а. Пришла, значит?

С т е ш а. Я… Н-нет. Я сказать вам хотела… Сама проживу. Сама выращу. Не беспокойтесь. Дите-то мое.

А н н а. Не только твое. Сядь. Авось не съедим друг друга. Я что тебе сказала?

Стеша, робко перешагнув порог, садится с ней рядом.

Осень.

Хлебушко поспел. Надо везти зерно на элеватор. Но в деревне нет возчиков. Нет лошадей. Все воюют. Во дворе у Калинкиных  С т е ш а, А н н а.

А н н а (отнимая у Стеши коромысло). Тяжелое, не подымай. Скинуть можешь.

С т е ш а. Вы и так весь дом на себя взвалили.

А н н а. Будто он раньше был не на мне. Иди отдыхай.

С т е ш а. Без дела руки отерпели. Может, корову подоить?

А н н а. Подои, ежели отерпели. Да хлебцем ее угости. Она любит.

С т е ш а. Я щас… я щас отрежу. (Скрывается в сенцах. Вскоре появляется с подойником и с краюхой хлеба. Слышен из пригона ее голос.) Кушай, Зоренька! Кушай, умница! На молочко не скупись.

Анна тревожно прислушивается. Вот зазвенели о дно подойника молочные струи. Лицо Анны прояснилось.

Входит  Б у р м и н.

А н н а. Катерины-то не боишься — пришел?

Б у р м и н. Ушел я от нее. В совете живу.

А н н а. Уше-ел? Вот уж, верно, бес в ребро. Травишь бабу.

Б у р м и н. Сама себя травит. На ревность тратится — работу забросила. Ждан где?

А н н а. Где же ему быть? В совете, наверно. Да ты сам давно ли туда заглядывал?

Б у р м и н. Кроме совета колхоз взвалили. На двух стульях сижу. А мне и одного много.

А н н а. Так что?

Б у р м и н. Один Ждану хочу передать, совет.

А н н а. Ждану? Он стишками все еще балуется, а ты — совет. Ишь чего.

Б у р м и н. Стишки — не помеха. Лишь бы тут (показывает на голову) не свистало. Хлебом-то Зорьку кормите?

А н н а. Приучила: не покормишь — молоко отдает худо.

Б у р м и н. Балуешь коровенку.

А н н а. Больше-то кого баловать? Ждан большой… Федот, ты бы не ходил ко мне, а? Люди всякое могут подумать.

Б у р м и н. Уж зайти нельзя… уж дружка спросить не могу… Вот народ!.. Что пишет?

А н н а. Воюет. К страде воротиться хотел — не держит слово.

Б у р м и н. Вон он как навалился! А я тут с вами… Опять на переправах?

А н н а. После контузии в порученцах был… или в этих, как их, ну на посылках!

Б у р м и н. Ординарцем, что ли?

А н н а. Ага, ординарцем, потом отказался. Не по характеру, говорит. Теперь снова переправы налаживает.

Б у р м и н. От сыновей есть вести?

А н н а. Ребятки вместе, в одном танке вовсе. Командиром у них Латышев, бигилинский.

Б у р м и н. Ловко угадали… в одну колоду… четыре валета. Анна. Ага, ловко.

Подходит  Е в с е й. Анна пятится от него.

Б у р м и н. Язык отсох? Говори.

Е в с е й. Похоронку Вассе вручил… криком зашлась.

А н н а. А мне… мне что выпало?

Е в с е й. Тебе… хе-хе-хе… Тебе ничего. Так что зря всполошилась. Одно письмишечко было — Ждан взял.

А н н а. Так чего ж душу-то мне, как дратву, сучишь? У, ворон!

Е в с е й. Любопытно, к примеру. (Уходит.)

Входит  Ж д а н.

Ж д а н. Письмо, мам! От Кирюхи письмо!

А н н а. А Федя? Что с Федей?

Ж д а н. И он жив… вместе пишут.

А н н а. Дай сюда! Дай… сердце лопнет. (Читает.) «Здравствуйте, наши родные! Во первых строках моего…» Зачеркнуто… Ага, ясно! «…своего письма хотим сообщить, что живы-здоровы…» Живы! Живы!

Ж д а н. Вот видишь! А ты обмерла.

А н н а. Немцы-то не в чучела стреляют. Людская плоть уязвима. «… живы-здоровы. Чего и вам желаем. Служим по-прежнему вместе. Только уж на другом танке… Тот, первый, в бою потеряли. Бой трудный был, жаркий. Федька даже струхнул малость. Выскочил из машины, да так дернул — едва догнали». Опять зачеркнуто. Дальше-то Федина рука. «Врет он, мам! Врет, не струсил я. Бежал потому, что снаряды кончились. А к нам ихний танк подбирался. Пришлось остановить». Снова Кирилл… «Так что теперь на счету три немецких коробки. Один падает на Данькин пай. От тяти писем не получаем. Если что знаете о нем — пропишите. Все вроде. Если не считать, что по дому соскучились. Как там Стеша? С фронтовым приветом братья Калинкины».

В пригоне подойник загремел.

А н н а. Степанида, слышь-ко, иди сюда!

С т е ш а (появляясь). Я молоко пролила. Все до капельки.

А н н а. Читай, читай! Тут про тебя написано.

Стеша, приняв «треугольничек», уходит.

Ж д а н. Эх, судьбина! Братья там, а я бумаги в совете мараю.

А н н а (подозрительно). Снова в военкомате ошивался?

Ж д а н. У них одна отговорка: молод! Люди в шестнадцать лет полками командовали.

А н н а. Люди, люди! Те люди мне не пример.

Ж д а н. Несознательная ты, мам.

А н н а. Троих проводила — хватит! Кто может — пущай отдает больше.

Б у р м и н. Троих — это да, троих — это много! Я, правда, в газете читал, одна женщина пятерых на фронт отправила. И сама за них… вот, сама…

А н н а. Ты-то зачем сюда пожаловал? Знаю ведь, неспроста голову мне морочишь.

Б у р м и н. Устал я, Анна… от этой легкой жизни! Кругом стон стоит. Слезы кругом. И — попреки. Одни попреки! Колхоз — на мне, сельсовет — на мне. Что я, каменный, что ли? Что я, винтовку в руках держать не умею?

А н н а. Пореви — легче станет.

Б у р м и н. Заревел бы — слез нет. И выхода тоже нету.

Ж д а н. Не казнись, дядя Федот. Лучше приляг на часок, и пусть тебе мир приснится, без слез, без похоронок, покой, который мы все потеряли.

Б у р м и н. Хорошо про покой говоришь, задушевно! Без слез, значит, без похоронок… Хорошо! Только хлеб-то наяву сдавать надо. И везти наяву. А на чем везти? Лошадей нет… всего четыре клячонки.

Ж д а н. Бигилинские на коровах возят.

А н н а. Вон куда вывел! Издалека вел, кругами. А вывел прямо. Нет, золотко, коровушки не проси. Лучше сама запрягусь в оглобли, чем над Зорькой измываться позволю.

Ж д а н. Уступи, мам. Я тебя очень прошу, уступи. Прости, курицу яйца не учат, но ведь нужно. Нужно!

А н н а. Сами впрягайтесь. Меня впрягайте. Зорьку не трогать.

Б у р м и н. Что ж, не неволю. Твоя доля и без того велика.

Входят  д е д  С е м е н  и  Т о н я.

Т о н я. Ну, хоть вы ему скажите! Зерно на себе везти собрался. Тоже мне, тягло!

С е м е н  С а в в и ч. Защитничкам-то надо чем-то питаться. А хлеб на току лежит. Вот-вот прорастать начнет.

Т о н я. Близкий путь! Туда и обратно шестьдесят километров. Свалишься посреди дороги.

С е м е н  С а в в и ч. Ёкмарьёк, в солдатах больше того хаживал. Ноги, поди, не забыли про стародавние марши.

Т о н я. Зато сам забыл, сколько лет на земле прожил. Тетя Нюра, ну что мне с этим стариком делать?

А н н а. Видно, уж ничего не поделаешь. Отпусти. (Старику.) Если Зорьку доверю — справишься?

С е м е н  С а в в и ч. Я, да не справлюсь? В казахских степях таких рысаков объезжал… Тут — корова. Посовестилась бы смеяться над стариком.

А н н а. «Корова», «корова»! С коровой-то больше еще возни. А разозлишься да ударишь, так я…

С е м е н  С а в в и ч. Что я, изверг какой, Аннушка? Что я, лихоимец? Я животную с малых лет уважаю.

А н н а. Ну и ладно. Езжай… езжай.

Б у р м и н. Выручила ты меня, Анна! Даже не знаешь, как выручила.

Ж д а н. Мама у меня такая!

А н н а. Какая?

Ж д а н. Ну… замечательная.

А н н а. Часом раньше кто несознательной обозвал?

Ж д а н. Ошибся. С кем не бывает.

А н н а. Я бы не ошиблась в тебе. Я бы ни в одном из вас не ошиблась. (Уводит старика.)

Во двор боязливо заглядывает  К а т е р и н а.

Т о н я. Дядя Федот, на горизонте разведка противника. Прими меры.

Б у р м и н, погрозив девушке, выходит к жене.

(Ждану.) Что, не выходит? Бракуют мальчика?

Ж д а н. Там такие чинуши — ничем их не проймешь.

Т о н я. А я добилась. В снайперскую школу обещали направить.

Ж д а н. Тебя в снайперскую?! Куда они смотрят? Чем смотрят? Я тридцать девять из сорока выбиваю. И бегаю всех быстрей.

Т о н я. Это я настораживает: побежишь — враг не догонит. Ну, ну, не хмурься! Шучу. Судя по сводкам, и ты досыта настреляешься.

За воротами.

Б у р м и н. Все шпионишь? Все подглядываешь? Вот уж верно — разведка.

К а т е р и н а. Вассе похоронку вручили. Уже шестую по счету.

Б у р м и н. Знаю. Был у нее.

К а т е р и н а. В беспамятство впала. Доктора вызывали.

Б у р м и н. У доктора живой воды нет.

К а т е р и н а. Плохо, что нет.

Б у р м и н. Тебе-то о чем сокрушаться? Сама по себе живешь, вольная, как ветер в поле.

К а т е р и н а. Ведь и тебя могли так же… И я бы убивалась.

Б у р м и н. Да ну? Вот не догадывался.

К а т е р и н а. Муж ведь ты мне. Мой, кровный.

Б у р м и н. В том смысле, что кровь портишь? И людей смешишь… Если в этом смысле, то верно.

К а т е р и н а. Воротись домой, Федот. Постыло мне без тебя.

Б у р м и н. И опять стану посмешищем?

К а т е р и н а. Что ты, Федотушка, что ты! У меня будто пелена с глаз спала. Горе вокруг, а я дурью маюсь.

Б у р м и н. Не майся. Берись за ум. Давно пора.

К а т е р и н а. Возьмусь. Ты только воротись.

Б у р м и н. На работу когда выйдешь?

К а т е р и н а. Да хоть сейчас. В любую минуту.

Б у р м и н. Тогда вот что, запрягай корову — поедешь с обозом. И не чуди, если со мной жить хочешь. (Уходит.)

Входит  С т е ш а.

К а т е р и н а. Как живется тебе, сестра?

С т е ш а. Живем… хлеб жуем.

К а т е р и н а. Ну, живите… Кирилл-то пишет?

С т е ш а. Конечно. Я ведь жена ему. Жена, а не бросовуха.

К а т е р и н а. Вон как все обернулось. А я в жизнь вашу вклинивалась.

С т е ш а. Ой! (Схватилась за живот.)

К а т е р и н а. Больно? По времени рано еще.

С т е ш а. Сердится. На волю хочет.

К а т е р и н а. Ты зови меня, если что. Сестры же мы. Мы ведь родные.

С т е ш а. Спасибо, Катя. Я как-нибудь к тебе загляну.

К а т е р и н а. Заглядывай. Нам чужаться не след. (Уходит.)

С т е ш а входит в дом.

Во дворе продолжают разговор  Ж д а н  и  Т о н я.

Т о н я. Стихи-то не перестал писать?

Ж д а н. Балуюсь.

Т о н я. Что-нибудь новенькое прочти. Что я не слыхала.

Ж д а н. Вот вчера выпеклось. Горяченькое еще…

«Когда ты полон тишины, Душа твоя излиться хочет — Вдруг плюнут в душу без вины, Порвут ее, как лоскут, в клочья И — топчут. Стон души все глуше. Лежит, распятая на камне. Взгляните: это чьи-то души Хрустят у вас под каблуками».

Т о н я. Все намекаешь, намекаешь… Лучше о братьях пиши. Они там… они… (Неожиданно разревелась.)

Ж д а н. Тонь, ты чего, Тоня? Разве я виноват? Такие стихи выпеклись. Ну забудь, забудь!

Т о н я (уткнувшись в его плечо). Неспокойно мне, Ждан! Все мнится, будто Федя убит. Вчера снилось — между бровей у него ручеек тек красный…

Ж д а н. Молчи! Слышишь ты! Молчи, не каркай!

Т о н я. Молчу, Данечка. Я молчу, не сердись.

Входит  Т и м о ф е й. Он под хмельком.

Т и м о ф е й. Ловко устроились. А я хоть пропади.

Ж д а н. Тебе что, девчат мало?

Т и м о ф е й. Мне одна была нужна. И ту Кирька украл. Эту я у тебя отобью.

Ж д а н. Отбивал тут один… Теперь сморкаться нечем.

Т и м о ф е й. Все забрали себе… всех. А что для меня?

Ж д а н. Что осталось.

Т и м о ф е й. Я тоже все хочу. Все мое. Раз мое — возьму. Силой!

Ж д а н. Попробуй.

Т и м о ф е й. Грозишь? Ты мне грозишь, моль бумажная? (Небрежно ударил Ждана.)

Тот ударил ответно. Но тут же свалился от ядреного тумака.

Т о н я. Тимка! Прекрати! Прекрати сейчас же! (Повисла на руке Тимофея.)

Появляется  д е д  С е м е н.

С е м е н  С а в в и ч. Ты что, поганец, драться сюда пришел? (Замахивается тросточкой.)

Тимофей перехватывает трость, ломает через колено.

Т о н я. На старика? Ты — на старика? (Схватывает топор.) Сгинь с глаз, слышишь? Сгинь, пока башку не оттяпала.

Т и м о ф е й (трезвея). Я уйду, я, конечно, уйду. Но попомни: будут у кого-то окна биты, ворота смолены. (Уходит.)

Окровавленный Ждан бросается следом, его удерживает Тоня.

С е м е н  С а в в и ч (потрясенный неслыханным глумлением над собой). Где ты, силушка моя? О-ох! (Подбирает обломки тросточки.)

В амбаре.

Сумрак колхозного склада, освещенного «летучей мышью». Ж е н щ и н ы  нагружают в мешки зерно. С е м е н  С а в в и ч  выносит. Через дверь видна задняя ось повозки.

Г о л о с а. Плица-то к ночи потяжелела.

— Насыпай. Осталось всего ничего.

— А старик — груздь! Не присел даже.

— Износился, чего там! Вот раньше, помню, сосну в тринадцать аршин свалит и пытает своего меринка: «Ну, Чалко, справишься, ежели этот комелек взвалю?»

Женщины невесело пересмеиваются.

С е м е н  С а в в и ч. Устарались, ягодки? Передохните! Нам тридцать верст по ночи колыхать.

А н н а. Тебе-то в жмурки играть, что ли? Сядь, дух переведи. Небось поджилки трясутся?

С е м е н  С а в в и ч. Есть маленько. Бывало же: по два куля на плечи да куль под мышки возьмешь — и прешь, только ребра поскрипывают. Ныне кость оскудела. (Выносит последний мешок.)

Б у р м и н (с улицы). Что, нагрузились, обознички?

Женщины встают и медленно-медленно бредут к упряжкам. Бурмин заглядывает в амбар. За воротами — скрип тележных колес.

Г о л о с а. Но, Чернушенька! Но, ведерница!

— Трогай, Зоренька, трогай! Ты теперь за Воронка.

— Возьми коврижку, Семен Саввич. Как притомится — отрежь ломоток. Да не вздумай стегать — обидится. Она у меня с норовом.

— У меня и кнута нет, Аннушка. А хлеб запас загодя.

— Может, затянем проголосную? Все же хлеб везем, главное свое рукоделье.

— Слова не песенные с языка рвутся.

— Полно, Васса, полно, подруженька! Начинай, а мы подтянем.

В а с с а (запевает).

«Прилетела птичка вещая, Она села на околенку И запела громким голосом Так, что сердце захолонуло. Говорю я птичке-пташечке: «Ты скажи, скажи, касаточка, С доброй вестью иль с недоброю?» Пташка крылышки расправила, В стекло клюнула, ударила И упала наземь камушком. Сердце горькое почуяло — С муженьком беда случилася: Видно, пуля ему вражеска Прострелила грудь его белую…»

Обоз удаляется. Бурмин выкручивает фонарь.

На улице.

К дому Калинкиных подходят  Ж д а н  и  Т и м о ф е й. Тимофей задумчиво, на ходу шлифует искусно вырезанную палочку. Ждан тревожно-счастлив.

Ж д а н. Перестань дуться, Тимка! Ну подрались, эка важность. Сам первый затеял.

Т и м о ф е й. Всю родню взбулгачил: поднялись с топорами. Надо было с пулеметами.

Ж д а н. И пулеметы возьмем, где нужно. Баловство кончилось, Тима. Драка серьезная предстоит.

Т и м о ф е й. Это верно, кончилось. (Рассмеялся.) А ты молодец! До Ворошилова достучался. Это ж надо!

Ж д а н. Маме не проговорись. Узнает — будет мне на орехи.

Т и м о ф е й. В твои ли годы материнской лозы бояться?

Ж д а н. Не лозы боюсь, обиды. (Уходит.)

Входит  Т о н я.

Т о н я. Ворота-то все еще не вымазаны. Что слово свое не держишь?

Т и м о ф е й. Поверила? Хмельной бахвалился. А во хмелю я резкий.

Т о н я. Ты и трезвый не пух.

Т и м о ф е й. Ругай, ругай — заслужил. Гнев остынет — скажи на прощанье словечко ласковое. Так скажи, без значения.

Т о н я. Призывают?

Т и м о ф е й (кивнув). Слово-то скажешь? Скажи, скажи! Во мне сразу сил прибавится.

Т о н я. Выдумщик ты! Ох какой выдумщик!

Т и м о ф е й. Голосок как есть жавороночий! Может, еще на словечко потратишься?

Т о н я. Выдумщик, право.

Т и м о ф е й. Пускай! Тебя-то я не выдумывал: живешь на свете совсем не моя, а все равно — живи, Антоша. Живи подольше.

Т о н я. И ты живым возвращайся, Тима.

Т и м о ф е й. Вернусь, вернусь. Я перед дедом твоим виноватый. Нагрубил, трость сломал. Знаешь, из-за кого злюсь на всю вашу породу… Ну что ж, у Стеши своя судьба. Может статься, счастливая. Пусть, пусть, порадуюсь. А деду палочку эту передай. Сам для него вырезал.

Т о н я. Ты славный, Тима. Ты очень славный. (Уходит.)

Во дворе  Т о н я,  Ж д а н.

Т о н я. Опередил ты меня.

Ж д а н. Тсс! Мама.

Входит  А н н а.

А н н а. Секретничаете?

Ж д а н. Ссоримся. Я сказку про войну написал. Антонина про любовь стихов требует.

А н н а. Войной и без сказок сыты. Вон она, на полстраны громыхает. А любви мало. В крови тонет любовь. Степанида где?

Ж д а н. Приданое шьет… племяннику. А может, племяннице. Мам, ты поласковей со Стешей-то, а?

А н н а. Опять учишь.

Т о н я. Ба-атюшки! У меня же коровы не доены!

А н н а. Подоила. И стойла прибрала. Все спешишь куда-то. Куда спешишь?

Т о н я. Кино про войну показывали. Думала, наших увижу.

А н н а. Не видала?

Т о н я. Один кавалерист ну прямо вылитый Федя!

Ж д а н. Обозналась. Федя в танковых служит.

А н н а. Кино-то будут еще крутить? Мне тоже не терпится поглядеть.

Т о н я. В Бигилу увезли.

А н н а. Час выкрою — сходим. Стихи-то читай. Давно не читывал.

Ж д а н.

«Вот, оставив густое поле, На котором взошла пшеница, Мать оставив в слезах горючих, В бой ушли с отцом сыновья…»

А н н а (тревожась). Помолчи-ка! Помолчи! Ушли, значит?.. А сколько их было?

Ж д а н. Во всякой сказке три сына…

А н н а. В глаза мне гляди! Гляди прямо! (Сама же первой отвела взгляд, боясь прочитать всю правду.) Дите ведь ты, Даня! Совсем дите!

Ж д а н. Я дочитаю, мама, ладно?

Анна закрыла лицо ладонями. От войны закрылась. А война лезет во все щели.

«Мать осталась. Осталось поле, Мирно всходами зеленея, Шелковистые ясные всходы, Словно волосы сыновей…»

А н н а. Жесток ты, сын! Жесток, бессердечен!

Ж д а н. Мама, мамочка! Родная моя!

А н н а. Ты же маленький у меня, Даня. Ты же крохотка…

За воротами  Т и м о ф е й  с  о т ц о м.

Е в с е й. Уходишь, значит? Один сын у отца, и того отнимают. Вот она, власть-то!

Т и м о ф е й. Своей волей иду. Силком не тащили.

Е в с е й. Пуля — не пчелка. А ты, слышь, в каптеры просись. Либо в лазарет санитаром. Там запах спертый, зато безопасно.

Т и м о ф е й. Нет, батя, нет. Это не по мне.

Е в с е й. Тогда вот что… тогда руку выставь — хоть одна пуля да клюнет в ладошку.

Т и м о ф е й. Я человеком родился! Человеком, а не гадом ползучим. И если выпадет — помру человеком.

Е в с е й. Чего вызверился? Волк о своей шкуре печется.

Т и м о ф е й. Не всяк… Погляди вокруг и увидишь: не всяк! Вон хоть Калинкиных возьми… Всей семьей ушли…

Е в с е й. Семьи-то убыло… Похоронку несу.

Т и м о ф е й. Похоронка? На кого?

Е в с е й. На самого… на Демида.

Т и м о ф е й. Стало быть, Ждан-то отцу на смену! Ты понял? Демид погиб, а на смену ему Данька. Вот это люди. (Уходит.)

Е в с е й. Ну беги, беги! Подставляй лоб пулям! Черви изгложут. (Плачет.)

Входит  К а т е р и н а.

К а т е р и н а. Эк тебя разрывает! И реветь-то по-человечески не научился. Что стряслось?

Е в с е й. Тебе что до меня, до проклятого? Всем вам — что? Живу — соринкой в глазу… вместо доброго слова — насмешки. Вместо пожатья руки — тумак… А еще люди! Какие вы люди?

К а т е р и н а. Не разоряйся! Рассусоливать с тобой некогда. Корова Анны в яр свалилась. Дорежешь?

Е в с е й. А что Семен? Он разве не в силах?

К а т е р и н а. Ушибся он… едва откачали.

Е в с е й. Ага, ушибся! Пущай не лезет. Пойду за ножиком. А ты что… ты знай: даром резать не стану.

К а т е р и н а (швыряет ему в лицо деньги). Нна тебе! Нна! Подавись, гнида, у людей горя не продохнуть, а он о деньгах… (Уходит.)

Е в с е й (собирая измятые рубли). И эта туда же: о деньгах… Я разве о деньгах? Эх вы!

Появился  Б у р м и н.

Б у р м и н. Что это ты над рублями ворожишь?

Е в с е й (подняв к нему заплаканное лицо). Думаю, вдруг они волшебные? Вдруг покой принесут?

Б у р м и н. Ну и как, не приносят?

Е в с е й. Где там! Обыкновенные рублики, бабой брошенные.

Б у р м и н. Измятый весь… ревел вроде? Вот смеху!

Е в с е й. Смеху — да, смеху много. Не смешно ли: сына единственного на фронт провожаю. До слез смешно!

Б у р м и н. Одобряю. Сын у тебя правильный парень. Очень даже правильный!

Е в с е й. Смерть-то как раз правильных и находит. Вон Демида и то настигла.

Б у р м и н. Чего буровишь? Демида… От Демида на днях письмо получили…

Е в с е й. То он писал. Теперь про него пишут. Вот: «смертью храбрых»… и так и дальше. Одиннадцать храбрых головы свои положили. Он двенадцатый.

Б у р м и н (взяв похоронку). Двенадцатый… Друг ведь мой задушевный! Сколь помню себя, все с ним… И голодали вместе и землю больную отхаживали… Даже девку одну любили… Двенадцатый… Дёма, корешок мой верный!

Е в с е й. Давай похоронку-то! Вручу, кому полагается.

Б у р м и н. Я сам вручу… Иди, я сам… Это я должен.

Е в с е й (уходя, бормочет). Корова ногу… хозяин пал… Счастливых-то нет на земле… Иль есть? Кто знает? Корова сломала… хозяин пал…

Во дворе Калинкиных.

С т е ш а,  А н н а,  Т о н я,  Ж д а н. Входит  Т и м о ф е й.

Ж д а н. Благослови, мама. И не сердись на меня.

А н н а. Бог благословит.

Т о н я. Дожились… К поезду не на чем отправить. Четыре лошади, и те в разгоне.

Т и м о ф е й. Пешком дотопаем.

Т о н я (достав вышитый кисет). Это знаешь кому, Даня. Вручи и поинтересуйся: почему редко пишет?

Ж д а н. Он же не курит.

А н н а. Я земли в него положу. Пускай вместо ладанки носит.

С т е ш а (превозмогая боль). Ну хоть с братьями угадал… Брат брата в беде не бросит.

Т о н я. Худо тебе, родненькая? Иди, иди в горницу.

С т е ш а. Ты Катерину позови… Позови, так надо.

Т о н я  уходит.

Ж д а н. Всего хорошего, Стеша! Встречай нас после победы. Выйдешь за околицу с сыном — тут мы нарисуемся. Все четверо.

С т е ш а. Спроси у Кирилла… дите-то признает? Не признает, так я уйду.

А н н а. Свое ведь, кровное, как не признать?

Т и м о ф е й. Дай руку, Стеша. Теплая какая! Я у судьбы не многого прошу. Хочу воротиться после войны, чтобы пожать эту руку. Только и всего. Пошли, Даня.

Накинув котомки, п а р н и  уходят. Ж д а н  у ворот оглядывается.

А н н а. Не оглядывайся, сынок! Затоскуешь.

Входят  К а т е р и н а,  Т о н я. Затем  Б у р м и н.

К а т е р и н а (бросается к сестре). Начались? Что ж ты раньше не позвала?

Б у р м и н. Катя… Про Демида знаешь?

К а т е р и н а. Потом, потом…

С т е ш а  стонет.

Ну, чего на дороге стал? Иди, новобранцев провожай! (Уводит сестру в дом.)

А провожающие машут вслед новобранцам. И когда те скрываются за поворотом, все входят во двор.

Из избы слышится крик роженицы.

Входит  Е в с е й. Он с ножом.

Е в с е й. А новобранцы-то где же?

Ему не ответили.

Ушел… с отцом не простился. (Бросив нож, поспешно уходит.)

Б у р м и н (подойдя к Анне, кладет ей на плечо каменную руку). Я бы немым хотел быть, Анна… без языка родиться…

А н н а. О чем ты?

Б у р м и н. Вести худые… Хуже некуда. Не мне бы их приносить. (Достал похоронку.)

А н н а (зажав ладошкой рот, приняла похоронку). Дёма… Дём-ма. (И пятится. И, упершись в стену, все же шагает, точно хочет пройти насквозь. Стекает по стене болью.)

Т о н я. Тетя Нюра! Тетенька! (Бросается к Анне, потерявшей сознание. Бежит в дом за водой. Принесла воды, стала брызгать в лицо.)

Из избы снова слышится крик роженицы.

К а т е р и н а (в окно). Анна! Аннушка! У тебя внук родился!

А н н а (очнувшись). Дёма… Дёмушка…

Б у р м и н. Ты бы поплакала, Анна. Поплачь, легче станет. (Но сам не удержался от слез.)

А из избы во весь голос заявляет о себе новый человек. Тоня помогла Анне подняться.

А н н а. Я сама… сама. Ступайте! И ты ступай, Федот. Нас много. На всех не наплачешься. (И, прямая, строгая, идет приветствовать внука.)

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Пустынен двор Калинкиных. Лишь топоры в бревне — четыре в ряд — ждут терпеливо своих хозяев…

В калитку виновато, старчески горбясь, входит  С е м е н  С а в в и ч. Осторожно, точно боясь провалиться, движется вдоль ограды. В доме будто смерть ночевала. Старик заглянул в окно. За окном пискнул ребенок… В горьких, старческих морщинах взошла крохотная улыбка. Люди рождаются на свет. Но и гибнут они же. Тронув рукой стынущую чернь топора, старик воззвал к всевышнему.

С е м е н  С а в в и ч. Листья падают с тополя. Век их недолог. Люди-то разве листья? Продли ты их век, господи! Помоги не упасть до срока. Срок человеческий — от рождения до старости — тобой установлен. Надо ли его устригать? Сам же ты создал человека по образу и подобию. Не пужай его, не пужай! Болезни и засухи, потопы и войны… Войны! А человек для сотворения рожден… для хлебопашества! Неужто казнишь его за грех первородный? Прости, давно он искуплен. Все испытала на земле женщина, созданная тобой из ребра Адамова. Рожает в муках, живет в муках, помирает в муках. Хоть небольшую оставь отдушину: детей ее сохрани. Им пашню свою обихаживать. Им баню достраивать. Топоры-то без плотников тоскуют! Сохрани, владыка, детей Анниных! А что ей из бед причитается, то мне переадресуй. На этом свете не успею долги вернуть — на том спросишь.

Входит  Е в с е й.

Е в с е й. Милостей у творца выпрашиваешь? Глух старикан-то, глух как тетеря. Дед мой покойный ему молился, отец мозолей на лбу набил сот сто, не меньше. А я лба единого разу не перекрестил — и ничего… хе-хе… присутствую.

С е м е н  С а в в и ч. Чем хвалишься, ошибка господня! Я вот огонь и воду прошел, а после них — медные трубы. И жив, жив, потому как встаю с именем бога и ложусь с его же именем.

Е в с е й. Лучше б старушонку себе подыскал, да с ней и ложился. Или на худой конец с именем пресвятой девы. Ока это… она любит стареньких.

С е м е н  С а в в и ч. Креста на тебе нет, безобразник!

Е в с е й. Кресты — вот, полны карманы. Для старух отлил по их просьбам. Хошь — и тебе отсыплю. (Пересыпает в ладонях оловянные крестики.) Рупь штука. И на каждом Христос. Стало быть, не он создатель-то. А я, я его создал. Вот и смекай, кому молишься.

С е м е н  С а в в и ч. Я не этому… Я — всевышнему, который держит нас в страхе и совести.

Е в с е й. Насчет совести я, слышь, не в курсе. А в страхе меня война держит. Вот приступит сюда Гитлер, как на быков, ярмо накинет…

С е м е н  С а в в и ч. Не приступит! Ни в жизнь не приступит! Бог не допустит!

Е в с е й. Оставь! Бог-то рублевый… для старушонок утеха.

С е м е н  С а в в и ч. Пес! Пес! Безобразник! Дождешься — он тебя громовой стрелой. И следует, следует!

Е в с е й. Стрелой пущай в Гитлера. Кашу-то он заварил. А мы расхлебывай.

С е м е н  С а в в и ч. И ты и Гитлер — оба вы сукины дети! Ни стыда в вас, ни совести.

Е в с е й. Ну ты не равняй меня с тем Кащеем! У меня сын — красноармеец.

С е м е н  С а в в и ч. Сын — верно, сын не в тебя удался. А ты все о шкуре своей болеешь. Тошно глядеть! Уходи. Могу до рукоприкладства дойти.

Е в с е й. В писании что сказано? «Возлюби ближнего…» и так дальше!..

С е м е н  С а в в и ч. Ты дальний мне, дальше преисподней. Сгинь с глаз, кипеть начинаю!

Е в с е й  исчезает. Семен Саввич, остынув, поскребся в окошко.

Входит  Т о н я.

Т о н я. Молчит?

С е м е н  С а в в и ч. Третий день не подает голоса. Худо, худо…

Т о н я. Хуже этого что еще может случиться?

С е м е н  С а в в и ч. Ага, больше-то вроде нечему. Раньше — на войне и после — страха перед смертью не знал. Теперь вот боюсь. Лучших людей уносит… самых дорогих после твоих родителей. Помнишь их?

Т о н я. Откуда? Я же грудняшкой была, когда они померли. Деда, ты не задумывайся, а? Мне жутко, когда люди задумываются.

С е м е н  С а в в и ч. Душа кровью сочится.

Появляется  А н н а. Она в черном вдовьем платке. Из-под него — прядь седая.

С е м е н  С а в в и ч (пав на колени). Прости, Христа ради, Аннушка! Все до последнего гвоздя распродам, а за корову расплатимся.

Т о н я. Верь ему, тетя Нюра, верь. Не сейчас, так после сочтемся.

А н н а. О чем вы, бог с вами! Там люди гибнут — вот долг неоплатный.

С е м е н  С а в в и ч (целуя руку ее). Праведница ты моя!

Т о н я. Дедоньку домовничать оставляю. Бельишка у него небогато, да все простирнуть надо. Ну и хлеб испечь… или еще что.

А н н а. Неухоженным не будет.

С е м е н  С а в в и ч. Я и сам пока в состоянии. Тебя растил — всю бабью науку превзошел.

А н н а. Может, к нам перейдешь? Будем вместе горе мыкать.

С е м е н  С а в в и ч. Избу-то на кого брошу?

А н н а. Кто на нее позарится? Колом подопрем.

С е м е н  С а в в и ч. Да ни за какие коврижки! Удумали: избу колом. Ишь чего! Заговорился я с вами. Пойду служивую собирать. (Уходит.)

Т о н я. Переживает, потому и упрямится. Теперь до могилы будет казниться.

А н н а. Пусть те казнятся, кто до беды нас довел. Он сошка мелкая. От Феди что было?

Т о н я. Получила на прошлой неделе.

А н н а. Почитала бы.

Т о н я. Там слова разные… заветные.

А н н а. Для меня недоступные? Эх вы, от матери таитесь. А тайна белыми нитками шита. Давно приметила, как ты цветы в окошко кидала.

Т о н я. А он не понял.

А н н а. Такой уж они народ, мужики. Мой Дёма… (Осеклась.) Пойти коров попроведать? Три дня на скотнике не бывала. Твою группу, однако, мне перепишут.

Т о н я. Может, замену найдут?

А н н а. Где ее взять, замену? Лишних рук нету. (Уходит.)

Входит  С т е ш а.

Т о н я. Уснул?

С т е ш а. Грудь дала — успокоился. Я от Кирилла письмо получила.

Т о н я. Хорошее?

С т е ш а. Лучше не бывает. (Читает, не в силах сдержать радость.)

Высвечивается угол землянки, по которой расхаживает мрачный  Ф е д о р.

К и р и л л за столом пишет письмо.

Дальние раскаты орудий. Земля с потолка осыпается.

К и р и л л. «Лапушка моя! Может, нескладно пишу, за то не вини. Я не Данька, сочинять не умею. Но кабы умел все мысли положить на бумагу, сразу поняла бы, как сильно тебя уважаю. До войны обижал, глумился: не разглядел, глупый, что ты — моя доля. Вот сына родила — еще одна свечечка загорелась в моей жизни. От этого жить стало теплей. Ежели погибну — научи его всему доброму. А самое первое — чтоб людей не обижал. Даже возненавидев, надо уметь полюбить человека. Его есть за что любить. Так мне отец внушал. А он был не без царя в голове…».

Ф е д о р (подставив ладонь). Земля осыпается. Сидим как в могиле. А ведь живые мы, живые…

К и р и л л. «Вот нет отца, нет главного человека в роду Калинкиных. И я знаю, как тяжело маме. И нам горько, Стеша. Федор ходит темней тучи. Лютый стал, не подступись. Ну, ничего, остынет. Потому как война, и в ней поминутно люди гибнут. А за отца отомстим. Так и передай мамке. И поддержи ее в минуту печали. Твой Кирилл Калинкин».

Землянку поглотила тьма.

С т е ш а. «Твой Кирилл Калинкин…» Твой Кирилл…

Входит  д е д  С е м е н.

Т о н я. Скоро ты обернулся!

С е м е н  С а в в и ч. Солдатская справа невелика: кружка, ложка, два полотенца. Сверх нормы еще образок положил. Носи его около сердца.

Т о н я. Я комсомолка, дедонька!

С е м е н  С а в в и ч. Не для молитв кладу, для ограждения. Вдруг пуля чикнет — образок медный защитит.

Т о н я. Ну давай. (Стеше.) На крикуна бы хоть одним глазком взглянуть.

С т е ш а. Смотри хоть сколько.

П о д р у г и  заходят в дом.

С е м е н  С а в в и ч. Эх, внученька! Тебе бы своих детей табунок! Детей, а не снайперскую винтовку.

Входит  А н н а.

А н н а. Не опоздала?

С е м е н  С а в в и ч. В самый раз. С внуком твоим прощается.

А н н а. После войны сама тебе внуков нарожает.

С е м е н  С а в в и ч. Дай бог, дай бог!

Т о н я  и  С т е ш а. Снова присели перед дорогой. И снова — проводы. А зимний лист с тополя падает, падает…

С е м е н  С а в в и ч. Все провожаем, провожаем. Встречать-то когда будем?

А н н а. Вон кто-то идет… не Дёмушка ли?

С е м е н  С а в в и ч. Дёмушка?

А н н а. Все мнится, жив он… Войдет, топориком застучит. Во дворе щепой сосновой запахнет.

С е м е н  С а в в и ч. А что, бывает. Меня сколь раз из списков вычеркивали, а я, вот он, все еще здравствую.

А н н а. Нет, не Дёмушка. Кто-то пришлый.

С е м е н  С а в в и ч. На костылях… Третьей ногой война не одарила.

С т е ш а. Это же Андрей! Андрей Латышев! Он с нашими был вместе.

Женщины бросаются навстречу. Л а т ы ш е в  отшатнулся от них.

А н н а. Не узнал, паренек? Анна я, Анна Калинкина. Моих-то давно видел?

Л а т ы ш е в. Давно, так давно, что теперь…

А н н а. Что теперь? Что теперь? (Трясет раненого.)

Л а т ы ш е в. Больно мне, тетка Анна.

А н н а. Мне, думаешь, не больно? Ей не больно? Ходим и обмираем. (Отпустила.) Говори… все, без утайки.

Л а т ы ш е в. А что говорить? Из госпиталя я. Полтора месяца провалялся.

А н н а. Мне про сынов знать охота.

Л а т ы ш е в. Говорю, в госпитале был.

А н н а. Может, зайдешь, перекусишь с дороги? Заодно и побеседуем.

С е м е н  С а в в и ч. Отпусти его, Аннушка. Тоже ведь стариков обнять не терпится. И невеста небось ждет.

А н н а. Господи, мои-то когда воротятся? Хоть раненые, хоть контуженые… лишь бы воротились!

Л а т ы ш е в. Я вам про них расскажу… после. А пока до свиданьица. На недельке свидимся.

А н н а. На недельке… да разве я выдержу недельку! Я завтра же в Бигилу прискачу.

С т е ш а. Мы обе придем… и Антошка. Антон Кириллыч.

С е м е н  С а в в и ч. Как там насчет замирения? Немец «капут» не кричит?

Л а т ы ш е в. Капут ему так или иначе будет. А насчет замирения пока не слыхать. Пошел я. Мне еще пять километров отмеривать.

А н н а. Посиди минутку, передохни. Я к Бурмину за лошаденкой слетаю. Посиди, я мигом, Андрюша.

Л а т ы ш е в. Недалеко, дохромаю.

А н н а, не дослушав его, убегает; в доме подал голос малыш.

С е м е н  С а в в и ч. Парня-то почто одного бросила? Поди, утки под ним плавают?

С т е ш а уходит, уходит нехотя.

Л а т ы ш е в. Так я пойду, а? Все-таки пять километров.

С е м е н  С а в в и ч. Ты все сказал?

Л а т ы ш е в. А про что?

С е м е н  С а в в и ч. Мало ли что у тебя за пазухой-то.

Л а т ы ш е в (уклончиво). Газетки читать надо, дед. В газетках многое пишут.

С е м е н  С а в в и ч. Почитываем, что доступно. Сводку от этого… фонбюро, бывает, до дыр захватаем.

Л а т ы ш е в. Сводки — что, газеты читайте. «Красную звезду», например. В ней все подробности…

С е м е н  С а в в и ч. Где ее взять, «Звезду»-то? Ее с неба легче достать, ей-право!

Л а т ы ш е в. Я как-нибудь дам тебе номерок. Один сохранился. (Достает и тут же прячет.)

С е м е н  С а в в и ч. Не поскупись, дай. А уж мы ее всю до строчки изучим.

Л а т ы ш е в. После. Эту сам не читал.

С е м е н  С а в в и ч. Бывает.

Л а т ы ш е в (сердясь). Ты что, не веришь?

С е м е н  С а в в и ч. Всякому зверю верю. Человеку тем более. С газеткой-то поаккуратней. Не читал, а надорвана.

Л а т ы ш е в. А, это один служивый… на закрутку просил… поделился.

С е м е н  С а в в и ч. Я что, я не отрицаю. Когда припрет — тещин паспорт искуришь.

Л а т ы ш е в. Я пойду, дед, а? Пойду, ладно?

С е м е н  С а в в и ч. Ступай… ежели все сообчил.

Л а т ы ш е в. Выпить бы… глотка сузилась.

С е м е н  С а в в и ч. В Бигиле выпьешь. Я не к тому, что жалко. Пьяный человек болтлив. А народ теперь ох чуткий. Особливо бабы…

Л а т ы ш е в. Ты колдун, дед, а?

С е м е н  С а в в и ч. Поживи с мое, сам колдуном станешь. Щас Анна должна явиться. Она на ногу верткая…

Л а т ы ш е в. Скажи ей… скажи… Да ну вас! Газеты надо выписывать. (Уходит.)

С е м е н  С а в в и ч. Газеты… мы разве против? А где их добыть — газеты? Легче звезду добыть с неба… (Плачет.)

Входят  Б у р м и н,  А н н а. Старик улыбается им, но слезы текут, текут.

Б у р м и н. Пускай погостит до вечера. Вечером отвезем.

А н н а. До Бигилы-то рукой подать. Кто утерпит? (Присматриваясь к старику.) Борода мокрая. Обидел кто?

С е м е н  С а в в и ч. Кости ломит. Так ломит — спасу нет.

А н н а. Андрей куда подевался?

С е м е н  С а в в и ч. А тут бигилинские ехали… взяли с собой.

Б у р м и н. Ну вот, хоть лошадь не гнать.

А н н а. Про Даню не успела спросить.

С е м е н  С а в в и ч. Там он, с братьями вместе.

А н н а. Вместе? Когда успел?

С е м е н  С а в в и ч. Ворошилов распорядился, потому и успел. А как же, на маршальском аэроплане доставили.

Б у р м и н. Вот почести-то! Сам Ворошилов!

С е м е н  С а в в и ч. Климентий — свойский мужик. Воевал под его началом. Знаю.

Б у р м и н. Бабы посылки фронтовикам собирают. Я у тебя сбор назначил. Не возражаешь?

А н н а. Места хватит.

Б у р м и н. И застолье им посулил… по случаю завершения уборки.

С е м е н  С а в в и ч. Одни воюют… другие застолье справляют. Ловко ли?

Б у р м и н. Обычай дедовский… нарушать не станем.

Между тем собирается  н а р о д. Несут с собой вещи, приглушенно переговариваются.

Пришли? Золотые вы мои! А я вас гулянкой заманивал!

К а т е р и н а. Мы и гульнуть не откажемся. За три плана неужто спасибо не заслужили?

Б у р м и н. С таким народом нас разве осилить? Да ни за что! Спасибо вам, бабоньки. Потерпите еще годок-другой, поднатужьтесь! Знаю, что слез много будет! Что поту густо прольете! Зато после встретите сыновей своих, мужиков своих…

Семен Саввич горестно вздыхает, и, словно эхо, единым вздохом отзываются женщины.

И наступят для вас справедливые времена. Будут сыновья матерей радовать. Мужья — жен на руках носить. Расцветет вновь наша вдовая деревенька. Детишки народятся… хлеба выше головы выбухают… на покосе баловство начнется, песни, пляски в праздники, радостный труд — в будни. Вот за что мы воюем! А горе наше, оно не вечно! Потому как человек возник для счастья и радости! Теперь выкладывайте подарки свои. Только не толпитесь. У всех приму… в порядке живой очереди.

П р о н ь к а (он в телогрейке не по росту, в лаптях с онучами). Вот валенки, дядя Федот. Они, правда, не новые, однако носить можно.

Б у р м и н. Валенки знатные, Прокопий. Принял бы их, не моргнув, только…

П р о н ь к а. Ты не гляди, что они подшиты! Они долго продюжат! Мы с Ванькой всего-то одну зиму их проносили.

Б у р м и н. А теперь босиком ходить станете?

П р о н ь к а. Сказал тоже! Мамка лапти сплела. С онучами, знаешь как ловко! Во! (Продемонстрировал.) А в валенках у солдат больше нужды.

Б у р м и н. Голубь ты мой! (Прижал парнишку к себе.)

П р о н ь к а (угрюмо вывернулся). Берешь аль нет? Не возьмешь — сам отошлю.

Б у р м и н. Беру, Прокопий. Беру.

П р о н ь к а. Ты в документ запиши, чтоб без плутовства!

Б у р м и н. Записываю. Вот, гляди: под номером первым — Прокопий Словцов.

К а т е р и н а. Шубейки-то хватит? Не ношеная совсем шубейка.

Б у р м и н. Жалко? А ты не жалей. Пошарь на полатях. Там еще излишки найдутся. Излишки нам ни к чему.

К а т е р и н а, опустив голову, уходит. Входит  С т е ш а.

С т е ш а. Я носки связала… возьми. А еще перчатки.

Б у р м и н. Кириллу предназначались.

С т е ш а. Мало ли… Ему тоже кто-нибудь свяжет.

Б у р м и н. Очень даже правильное рассуждение!

У ч и т е л ь н и ц а. Мы школьное знамя передаем. Ребята своими руками вышивали. (Вручает знамя, на котором вязью — ставшие каноническими слова: «Наше дело правое. Победа будет за нами».) И еще две тысячи тетрадей. Для писем.

Б у р м и н. Тетради приберегите. Самим писать не на чем.

У ч и т е л ь н и ц а. Отказывать не имеете права. Дети обидятся.

Б у р м и н. Я разве отказываю? Сам видел, на старых журналах пишете.

Приближается  с т а р у ш к а.

И ты, Гурьевна, поднялась? Вот дивья-то!

Г у р ь е в н а. Про сборы прослышала — выползла. Имущество мое примешь?

Б у р м и н. Да, имущество у тебя на зависть.

Г у р ь е в н а. Самое лучшее выбрала.

Б у р м и н. Знаю, знаю. Я не в укор. Да ведь в армию-то что поновей надобно.

Г у р ь е в н а. Тогда хоть крестик прими. Он золоченый.

Б у р м и н. С богом-то что, рассорилась?

Г у р ь е в н а. Мне Евсей оловянный отольет.

Б у р м и н. Вон он чем промышляет! (Евсею.) Эй, Рязанов! На старушечьих-то слезах много добра нажил?

Е в с е й. Сколь есть, все мое. Вот они, денежки за промысел. Бери!

Б у р м и н. Сын воюет, а ты старух обираешь.

Е в с е й. Я их налогом обложил… в пользу фронта. Так что бери, не брезгуй. Казне все едино, как деньги добыты.

Б у р м и н. Казна-то советская. А я тут совет представляю. Кто следующий?

Е в с е й. Ты не ори на меня! Слышь, не ори! У меня сын красноармеец!

Б у р м и н. Чья очередь?

Е в с е й, швырнув деньги, ушел.

Г у р ь е в н а. Он лишнего не берет. Только за материалы.

Б у р м и н. Ладно, ладно, не защищай!

Входит  К а т е р и н а.

К а т е р и н а. Вот принесла. Или опять мало?

Б у р м и н. Сколь ни давай, все мало. Я так считаю. И все так должны считать, пока не победим.

Входит  д е д  С е м е н.

С е м е н  С а в в и ч (снимая георгиевские кресты). Награды мои прими. Может, кого-нибудь там отметят.

Б у р м и н. Теперь другие ордена, дедушка!

С е м е н  С а в в и ч. А мои чем хуже? Им генералы первым честь отдавали.

Б у р м и н. Ох, влетит мне за ваши подарки: то кресты, то крестики…

Г о л о с а. За это и потерпеть не грех.

— Даем, что можем.

— Дары праведные.

— Гурьевна шесть лет из избы не выходила. Вышла — стало быть, есть причина.

Г у р ь е в н а. У вас сыновья на войне. И мой Тима там же.

К куче добра, сваленного на пороге, подходит  А н н а.

А н н а (потерев колечко, сняла не сразу). Возьми. Без надобности теперь. (Отошла к топорам.)

Один топор — черный. Этот символ коробит людей. Они отводят взгляды.

Б у р м и н (бодрясь). Все, что ли? Теперь второй вопрос на повестке. (Достает пол-литра.)

С е м е н  С а в в и ч. Давай не будем, Федот. Без вина горько.

Б у р м и н. У всякой скорби свои пределы. Надо и нам хоть на час распрямиться.

Из дома между тем гармонь вынесли.

К а т е р и н а. Жги, Прокопий, наяривай! Ты теперь первый парень.

Пронька усаживается на табурет, играет. Женщины, словно петь разучились, недружно подпевают.

Б у р м и н (отводя старика в сторону). Про Ждана приврал, или впрямь Ворошилов им занимался?

С е м е н  С а в в и ч. Мог заняться. Вполне мог. Такое мое мнение.

Входят  Е в с е й,  Латышев.

Е в с е й (Анне). Тобой, слышь, интересуется.

А н н а. Приберег весточку-то? Долго берег…

С е м е н  С а в в и ч (оттесняя Латышева). Ты не так поняла, Аннушка! Он поклон привез от ребят.

А н н а. Не молчи, Андрей! Не молчи!

С е м е н  С а в в и ч. Опиши ей в подробностях… тот бой, подле речки.

Б у р м и н. Рапортуй, Андрюха. Мы тоже интересуемся знать.

Л а т ы ш е в. Значит, так… значит, таким манером… Мы перед тем танка лишились. Поначалу как-то непривычно было. Потом освоились. Особенно Кирилл. Сигнал в атаку — он первым через бруствер. Федор, наоборот, не торопится. Зато так чисто косит, что после него и делать нечего…

Б у р м и н. Сибиряк, он такой! Он вроде медведя-шатуна, которого посреди сна разбудили.

С е м е н  С а в в и ч. Эдак, эдак! Мужики наши в гневе непобедимо страшные. Их лучше и не гневить.

Е в с е й. А мне на ум нехорошие мысли падали. Все живы, значит? Чего же лучше-то?

К а т е р и н а. Пляшите! В кои-то веки собрались.

Б у р м и н. Тебе лишь бы юбками потрясти.

Л а т ы ш е в. Был еще и такой случай. Мы как раз переправу брали.

С т е ш а (налила водку). Отведай, Андрей Егорыч! Под винцо-то легче беседовать. И вы присаживайтесь поближе.

Рассаживаются. Сорвавшись с Пронькиного плеча, вскрикнула гармошка.

С е м е н  С а в в и ч. А про гармониста забыли! Эх вы, трясогузки!

С т е ш а. Ничуть не забыли. Садись сюда, миленький. Да смотри тетку Катерину не отбей у председателя.

Негромко, невесело смеются.

Л а т ы ш е в. Ну, стало быть, реку эту форсировали…

С е м е н  С а в в и ч. Какую реку?

Л а т ы ш е в. Что?

С е м е н  С а в в и ч. Какую реку, спрашиваю? Названье запамятовал.

Л а т ы ш е в. Без названия речонка. В самый разлив дело было…

А н н а. Не насилуй себя, Андрюша… сердце матери не обманешь.

Л а т ы ш е в. Сил моих нет больше! Слов нет! (Вынув газету.) Тут все… все сказано.

С т е ш а (вырывает у него газету). «Последний бой… бой братьев Калинкин… н-ных…» Ма-ама! Что ж это, мама?! Замужем не была — овдове-ела…

Анна, прижав ее к груди, утешает, одолевая свое горе.

Л а т ы ш е в. Я в госпитале был, когда их… когда они… Сам из газеты узнал… На танке в тыл прорвались к немцам… нашумели, ушли бы — горючее кончилось.

С т е ш а. За что? За что, мама-а-а-а?!

К а т е р и н а. Сеструха, дорогая моя.

Г у р ь е в н а. Будто скала на голову рухнула.

Е в с е й. Пойдем, старуха. Тут сейчас такое начнется!.. Пойдем, Тима велел мириться. (Уводит Гурьевну.)

В доме опять вскрикнул ребенок.

С т е ш а. Молчи! Лучше бы ты помер, безотцовщина!

А н н а. Не смей! Ему жить… ему род продолжать! (Уходит в дом.)

С е м е н  С а в в и ч. Иисусе, ты-то куда смотришь? Эй! (Грозит небу.)

Бело на улице.

С е м е н  С а в в и ч  в избе Калинкиных качает зыбку с младенцем.

Входит  Е в с е й. Старик напрягся, словно ждет очередной черной вести.

Е в с е й. Качай, качай!

Старик недвижен, ждет.

Боишься меня?

С е м е н  С а в в и ч. Тебя все боятся.

Е в с е й. Кащей он и есть Кащей. Только что не бессмертный. (С горечью.) А про то забывают, что я и себе могу худую весть принести. (Кричит.) Про это пошто забывают?

С е м е н  С а в в и ч. Не шуми. Младенца разбудишь.

Е в с е й. Младенец — он что, он несмышленый. Все страхи его впереди. А наши — вот они!

С е м е н  С а в в и ч. Опять?!

Е в с е й. Не торопись, не похоронка. (Отдает письмо.) Я теперь похоронки с оглядкой вручаю. Слезы-то все по мне текут… по первому. Вы уж потом… Каще-е-ей… (Выходит.)

Семен Саввич вертит письмо и так и этак, просматривает на свет. Входит  С т е ш а.

С т е ш а. Антошка не просыпался?

С е м е н  С а в в и ч. Парень с соображением. Понимает, что мамке некогда.

С т е ш а (заглянув в зыбку, снимает со стены фотографию). Молчишь? Хоть бы словечко сыну сказал!

С е м е н  С а в в и ч. Ты это… ты не убивайся! Молоко пропадет.

С т е ш а. Душно мне, душно! Как жить?!

С е м е н  С а в в и ч. Как все живут. Вон у Анны горя сколько. А виду не кажет. Почитай, что тут? Может, к тому еще одно горе прибавилось?

С т е ш а (распечатав письмо). Из госпиталя… врач пишет. Про Ждана. «Состояние очень тяжелое. Возможно, при хорошем уходе он еще выправится. Мы все, что смогли, сделали».

С е м е н  С а в в и ч. Дай сюда! Дай! Анна…

Входит  А н н а. Старик не успел спрятать письмо, притворно стонет, рукой качая зыбку.

А н н а. Болит?

С е м е н  С а в в и ч. Страх как болит. Ой-ёченьки! Ой! Отсохла ты, что ли? Ни крови в жилах, ни гибкости в суставах. Ровно чужая. А ведь моя. Моя!

А н н а. Дай помну. (Не без сопротивления берет руку старика в свои ладони. Заметила письмо.) Ох ты, старый притвора! (Вскрыла, читает.)

С т е ш а. Поедешь?

А н н а. Ты бы не поехала?

Затемнение.

По деревне идет  с о л д а т. Через лоб, наискось, черная повязка. Навстречу  С т е ш а  с подойником.

С т е ш а. Живой… вернулся!

Т и м о ф е й. Ага, вернулся. Чтобы пожать эту руку. Помнишь, загадывал?

С т е ш а. А Кирилл… слыхал про него?

Т и м о ф е й. Писали из дому. Ты так смотришь, будто я виноват, что выжил.

С т е ш а. И мертвые не виноваты в том, что мертвы.

Т и м о ф е й. Если бы я мог, Стеша… если бы выпало, кому из двух помереть… я бы не задумался ради твоего счастья, Стеша.

С т е ш а. Не терзайся, Тима. Я сдуру ляпнула… с горя.

Затемнение.

Слышится шум поезда. Паровозный гудок. Во двор Калинкиных входят  Ж д а н  и  А н н а. Руки Ждана забинтованы.

А н н а. Вот мы и дома, сынок. А дома, говорят, и стены помогают.

Ж д а н. Мам, топоры почему черные?

А н н а. Все чернеет со временем.

Появляются  С т е ш а  с ребенком на руках и  С е м е н  С а в в и ч.

С е м е н  С а в в и ч. Прибыл, воин? Ну, с прибытием!

Ж д а н. Воин-то никудышный оказался: в первом бою из строя вышел.

С е м е н  С а в в и ч. Кому как выпадет.

С т е ш а. Обещал — вчетвером вернетесь. Где же братьев оставил?

Ж д а н. Я не был с ними… не доехал. Эшелон разбомбили. Нас прямо с колес — в бой. И вот…

С т е ш а. Твое счастье.

Ж д а н. Это счастье?

С т е ш а. Может, в земле лежать лучше? Меняйся — наш папка согласится. Так, что ли, Антон Кириллыч?

Ребенок голосит.

А н н а. Унеси его, укачай!

С т е ш а  уходит.

С е м е н  С а в в и ч. Так вот и Тоня моя нагрянет.

Ж д а н. От нее есть вести?

С е м е н  С а в в и ч. Молчит… ни слуху ни духу.

Ж д а н. Еще объявится… потерпи.

С е м е н  С а в в и ч. Терплю, надеюсь. Тимоха Рязанов тоже ни строчки не написал. А вчера нагрянул.

Ж д а н. Опередил корешок! На день раньше вернулся.

С е м е н  С а в в и ч. Там кровать разобрана, Даня. Ложись, отдыхай.

Ж д а н. Четвертый топор белый. Мой?

А н н а. Теперь уже не почернеет. Не дам почернеть.

Ж д а н. Пойду прилягу, в глазах рябит. (Уходит.)

С е м е н  С а в в и ч. Руки-то как ему? Сразу две…

А н н а. Не только руки… В легком тоже пуля сидит. Порвался провод телефонный. Даня связать его хотел. А немец-то из пулемета.

С е м е н  С а в в и ч. Не дополз, значит? Ну, ничего. Пуля — дура.

А н н а. Дополз, зубами вцепился. Так и нашли после боя…

С е м е н  С а в в и ч. Упорный! За это орденом наградят.

А н н а. Не надо нам орденов. Лишь бы выжил.

С е м е н  С а в в и ч. Паразит я вселенский! Сгубил корову, а молочко для него всего дороже.

А н н а. Продам картошку — на молоко наторгую.

С е м е н  С а в в и ч. На себе повезешь?

А н н а. У нас один транспорт: баба в телеге.

Входят  Б у р м и н  и  К а т е р и н а.

К а т е р и н а. Я молока принесла. Жи-ирное молоко!

А н н а. На базар собираюсь. Там и куплю.

Б у р м и н. Какой резон тратиться? Бери наше.

А н н а. У чужих брать не приучена…

Б у р м и н. Мы чужие? Не те речи ведешь, Анна! Обидные речи, я тебе ответственно говорю.

К а т е р и н а. Поди, ревность мою забыть не можешь? Дурость это, сплошная дурость! Теперь не тем голова занята.

Б у р м и н. Хватит вам злобствовать! Хватит делиться! Не по-советски это, вот что!

А н н а. Не по-советски?! А чьи мужики под снегом лежат? Кто кровавой слезой умывается? Ты или я? Не по-советски… (Задохнулась.)

К а т е р и н а. Анна, Анна, приди в себя… Опомнись!

А н н а. Мне тесно в себе, мне душно! Там боль… одна боль!

Б у р м и н. Несправедлива ты, Анна. Несправедлива.

К а т е р и н а. Пойдем, Федот. Пришли не ко времени.

Б у р м и н ы  уходят.

Дома.

А н н у  бросает из угла в угол.

Ж д а н  лежит на кровати. С е м е н  С а в в и ч, вздыхая, сучит дратву.

Входит  Т и м о ф е й.

Т и м о ф е й. Здорово были! Где тут у вас служивый?

А н н а. Спит. Сбавь голос.

Т и м о ф е й. На том свете успеет — выспится.

С е м е н  С а в в и ч. Типун тебе на язык.

Т и м о ф е й. Раньше здесь не так привечали. (Обнимает товарища.)

Ж д а н. Легче, Тима, легче!

А н н а. Не жулькай его! Вишь, кровь на губах выступила?

Т и м о ф е й. Как же ты оплошал, дружба? И руки, и это все — сразу?

Ж д а н. Так уж случилось, Тима. Думал, от последней пули паду, а достались самые первые.

Т и м о ф е й. От последней обидно. Да и от всякой другой — тоже. Лучше жить.

Ж д а н. Мама, что ж ты гостя сухо встречаешь?

А н н а (достает бутылку). Пей один. Дане заказано.

Т и м о ф е й. Раз так, и я не стану!

С е м е н  С а в в и ч. Небылицы, да и только! Тимоха пить отказался.

Т и м о ф е й. Теперь вся жизнь из небылиц сплетена.

Пришел  П р о н ь к а.

П р о н ь к а. Мамка яичек Дане послала.

А н н а. Вы что, сговорились? Забирай — сам дома съешь.

Пронька, спрятав руки за спину, отступает.

Ж д а н. Ну вот, обидела парня. Он ото всей души старался. Последнее урвал от себя.

А н н а. Сами кору с мякиной смешивают, а нам — яйца. Может, возьмешь?

Пронька мотает головой.

Ж д а н. Как-нибудь сочтемся, мама. За все доброе и за все злое. Сочтемся. Оставь, не заводи парня.

П р о н ь к а (просветлев). Я к тебе приходить буду. Можно?

Ж д а н. Приходи, дружок. Все веселее.

П р о н ь к а. Хошь, на гармошке поиграю? Я без тебя научился.

А н н а (выпроваживая его). Потом, потом.

С т е ш а (в дверях). Мама, посмотри за Антошкой. Я на ферму. (Скрылась за дверью.)

Т и м о ф е й (ей вслед). Погоди, вместе пойдем.

Ж д а н. Не спеши, Тима. Посидим, прошлое вспомним.

Т и м о ф е й. Успеем наговориться! Как-никак жить выпало. (Уходит.)

Ж д а н. Жить — да! Верно, жить. (Прилег.) А братья — там. И отец тоже.

А н н а (тревожась). Что мне сделать, сынок? Скажи, что сделать? Ни перед чем не остановлюсь!

Ж д а н. Испугалась-то как! Никогда никого не боялась. Я выкарабкаюсь, мама. Не бойся. А теперь усну… ненадолго.

Там же. Но в красном полусвете все кажется нереальным. Все зыбко, все текуче. Посреди этого красного мира  Ж д а н  смотрится неуместным белым пятном. Над ним склонился отец. Он разнится с прежним  Д е м и д о м  лишь сединой да наградами.

Д е м и д. Рядовой Калинкин! Выйти из строя!

Ж д а н. Я вышел, тятя. По чистой вышел. (Спохватился.) Постой! Ты же это… тебя же нет!

Д е м и д. Пока есть ты, и я есть. А ты будешь, будешь! На-ка, получи свою награду за то, что будешь. Это нелегко — быть. (Отстегивает орден, передает Ждану… Но как возьмешь его культями?..) Баню вон, жаль, не достроили.

Ж д а н. После войны достроим.

Д е м и д. Я слыхал это… не помню от кого… (Исчезает.)

Ж д а н. Все повторяется, тятя. Все повторяется.

Появляется  п а р е н ь. Очень похож на Федора.

П а р е н ь. Дядя Ждан! Орден-то подыми! Его на груди носят.

Ж д а н. Ты кто? Узнать не могу…

П а р е н ь. Петр я. Петр Калинкин, племянник твой.

Ж д а н. У меня не было племянников.

П а р е н ь. Ты вспомни: я должен был родиться от Антонины и Федора. Но не родился.

Ж д а н. Что ж, родись, вырасти и стань лучше меня.

П а р е н ь. Я бы хотел, но как? Ты не знаешь, где моя мамка? (Исчезает.)

Появляется  д е в у ш к а, очень похожая на Стешу. Она под руку с  п а р н е м, похожим на Тимофея.

Д е в у ш к а. Папка! Папка! Почему ты не старишься?

Ж д а н. В девятнадцать какая старость?

Д е в у ш к а. Это мне девятнадцать. Тебе — тридцать восемь. Нет, ты все-таки старый. Даже не помнишь, что у твоей дочери завтра свадьба. Придешь на свадьбу?

Ж д а н. Какая дочь? Какая свадьба? Я не был женат.

Д е в у ш к а. Ты эгоист, папка! Ты должен был жениться.

Они расходятся с парнем, но руки их тянутся друг к другу.

Из-за тебя не будет свадьбы… Из-за тебя!

От резкого движения  д е д а  С е м е н а  упало распятие. Ждан проснулся. А н н а  все это время хлопотала у печки.

А н н а. Проснулся? А я оладушек напекла.

Ж д а н. Мука со всей деревни собранная.

А н н а. Не просила. Люди сами несут.

Ж д а н. Сколько хлопот из-за одного получеловека.

А н н а. Не слышу. Говори громче.

Ж д а н. Я говорю, возни со мной много.

А н н а. Мне эта возня в радость. Отбери ее — пусто станет. Так пусто, хоть ложись да помирай.

Ж д а н.

«Сорок дней, сорок ночей Мать над ним не смыкала очей…»

Мама, тебе дома-то не наскучило? Совсем на ферму не ходишь.

А н н а. Я ведь не самовольно. Начальство дозволило. Да и Стеша за двоих вполне справляется.

Ж д а н. Хорошая она. И Тимка хороший.

А н н а (подозрительно). При чем здесь Тимка?

Ж д а н. Друг он мне. Понимаешь? Верный друг.

А н н а. У тебя их, друзей-то, хоть пруд пруди. Вон еще один пылит.

Прибегает  П р о н ь к а. В руках у него клетка с птицей.

П р о н ь к а. Это тебе. Для потехи.

Ж д а н. Жула-ан! Да какой вальяжный!

А н н а (деду). С богом-то скоро наговоришься?

С е м е н  С а в в и ч. У нас с ним свои счеты. Давние. Пускай ответит: зачем на подведомственной ему земле такое творится?

А н н а. Об этом надо людей спрашивать. Я на ферму… коров попроведаю. Ждана покормишь?

С е м е н  С а в в и ч. Ступай, ступай. Сколь дней сидишь в четырех стенах.

Ж д а н (любуясь птахой). Родилось же такое чудо! Глядеть не устанешь.

С е м е н  С а в в и ч (скрывая душевную муку). Уж чудо так чудо. Всем чудесам чудо! Крылышки резвые, кафтанчик цветастый! Только что не поет в неволе.

П р о н ь к а. Ничего, обвыкнется. Это он поначалу привередничает. (Подкармливает птицу.)

С е м е н  С а в в и ч. Что за создание — человек? Сам голодает — жулана кормит зернышками.

Ж д а н. И человек же, не моргнув, убивает себе подобных.

П р о н ь к а. Я на бойне бывал — жуть! Быки ревут, кишки разбросаны, кровищи! У-ух!

Ж д а н. Я тоже бывал… на человеческой бойне. Картина куда страшнее.

С е м е н  С а в в и ч. Не распевается, хоть убей.

Ж д а н. В клетке-то кому петь охота?

С е м е н  С а в в и ч. Иные и в клетках поют. Так поют, что заслушаешься. Сам видел.

Ж д а н. Те не нашего склада.

С е м е н  С а в в и ч. Сыграй, Проня! Может, под музыку запоет пленник-то наш?

Пронька взял гармонь, наигрывает.

С е м е н  С а в в и ч (поет старческим дребезжащим баском).

«Далеко в стране Иркутской…»

Пронька и Ждан подпевают ему.

Ж д а н. Проня, гармонь тебе нравится?

П р о н ь к а. Гармонь что надо.

Ж д а н. Можешь взять. Дарю.

П р о н ь к а. Не передумаешь?

Ж д а н. Дело решенное. Только не уноси, пока я… слушаю. Жулана выпусти. Не люблю птиц в клетках. В них что-то рабье появляется, как и в людях…

П р о н ь к а. Я его мигом… пускай летит! (Уносит клетку и возвращается.)

Ж д а н (глядя в окно). Тополь голый… один листок уцелел… один-единственный!

С е м е н  С а в в и ч. Один — стало быть, уже не голый. Так и земля — никого нет, а человек пришел, обжил землю.

Ж д а н. Кто обживает, кто обжитое уничтожает… Вот и пойми их, людей-то.

С е м е н  С а в в и ч. Который уничтожает, тот нелюдь вовсе, вредитель форменный. Фашист, одним словом.

Ж д а н. Ненавижу их, дед! Ненавижу смертельно!

С е м е н  С а в в и ч. Озлел! А какой ясный был парнишечка!

Ж д а н. Мне бы выздороветь — зубами им глотки грыз бы!

С е м е н  С а в в и ч. Не ярись, сынок, тебе вредно! (Становится в угол перед распятием.)

Ж д а н. Что примолк, Проня?

П р о н ь к а. Папку вспомнил.

Ж д а н. Вернется твой папка.

П р о н ь к а. А как же! Обязательно вернется.

Ж д а н. Есть просьба к тебе.

П р о н ь к а. Да хоть сто. Я за гармонь по гроб жизни в долгу.

Ж д а н. Сыграй мне, Проня, «Войну священную»… нет, не сейчас. После.

П р о н ь к а. Когда после-то?

Ж д а н. Сам догадаешься. А пока стих запиши. А то забуду. (Диктует.)

«Сорок дней, сорок ночей Он жить продолжал, удивляя врачей. Сорок дней, сорок ночей Мать над ним не смыкала очей. А когда в последние сутки Она прилегла на минутку, Чтобы не разбудить ее, Остановил он сердце свое»[1].

П р о н ь к а. Складный стих! И такой… щиплет!

Ждан. А главное — бьет в точку.

Входят  Е в с е й  и  Т и м о ф е й.

Е в с е й (подает Ждану пирог). Тебе, солдатик. Гурьевна испекла.

Ж д а н. К чему тратился? Меня и так вся деревня снабжает.

Е в с е й. Мой хлеб тоже не поганый. Он на земле рос. А ты воевал за эту землю.

Ж д а н. Воевал, да недовоевал.

Е в с е й (косясь на Семена Саввича, который молится в углу). Многие недовоевали. (Проходит в угол.)

Семен Саввич, выслушав его, с нечеловеческой силой смял медное распятие.

Ж д а н. Что он? О чем они шепчутся?

Т и м о ф е й. Антоша без вести пропала.

С е м е н  С а в в и ч (швырнул крест под ноги, топчет). Не верю тебе! В тебя не верю! Ты — слово! Ты — ложь придуманная! (Ослабнув, стонет.) Тоша, внученька!

Е в с е й. Твое горе, Семен, — мое горе! Давай пополам разделим.

Ж д а н. Серо! Солнце-то где же?

Т и м о ф е й. Метет. Вот стихнет буран, и солнце проклюнется.

Ж д а н. Не дожить, наверное. В буран уйду.

Т и м о ф е й. Мысли у тебя, прямо скажем, не героические.

Ж д а н. Эх, Тима! Хватит о героизме. Как там наши?

Т и м о ф е й. Паулюса зажали.

Ж д а н. Ну все-таки сдвиг. Тима, женись на Стеше! Слышь!

Т и м о ф е й. Рывочки у тебя! Побегу в контору. Ждут. Думал ли до войны, что председателем стану?

Ж д а н. И я о многом не думал. Теперь додумываю… пока есть время.

Т и м о ф е й. Не дури! Стой до последнего!

Ж д а н. Ты не ответил мне, Тима. Прошу. Это последняя просьба.

Т и м о ф е й. Чудак ты, кореш! Право, чудак! (Идет к двери.)

Навстречу  А н н а,  С т е ш а. Стеша смутилась от взгляда Тимофея.

А н н а. Сумерничаете? Чего лампу-то не зажгли?

Ж д а н. Керосин экономим… для тех, кому огонь понадобится.

Стеша перепеленывает ребенка.

Мама… Тоня-то наша… пропала без вести.

А н н а (всплеснула руками). О господи! Старика-то за что? Одна радость была на свете… (Бросилась было к Семену Саввичу, но увидела, что сыну совсем плохо, склонилась над ним.)

Издали слышится мелодия «Священной войны». Сквозь буран бредут  л ю д и, только что похоронившие Ждана. Усаживают  А н н у  на бревно, в котором воткнуты четыре топора.

Т и м о ф е й. Ушел кореш… а жить бы ему… жить бы…

С е м е н  С а в в и ч. Ты не молчи, Аннушка. Говори или плачь. Только не молчи.

А н н а. Все высказала… все выплакала.

П р о н ь к а. Догадался! Стихи-то он про себя сочинил!

К а т е р и н а. Молчи! Молчи! Нашел время!

П р о н ь к а. Не буду молчать! Может, это одно, что от него осталось. Вот. (Подает Анне листок.) Даня стишок велел записать.

А н н а. Не вижу… будто глаза вытекли.

С е м е н  С а в в и ч. Поплачь, Аннушка, поплачь маленько! Смочи душу слезами. Вся иссохла, поди, вся изболелась.

Б у р м и н. Вся Россия сегодня плачет. И мстит она же.

А н н а. А мне оттого не легче, Федот. Проня, стишок-то прочти.

П р о н ь к а (читает наизусть).

«Сорок дней, сорок ночей Он жить продолжал, удивляя врачей. Сорок дней, сорок ночей Мать над ним не смыкала очей. А когда в последние сутки Она прилегла на минутку, Чтобы не разбудить ее, Остановил он сердце свое…»

А н н а. Остановил… не простился.

К а т е р и н а. Гордый он был. Все вы, Калинкины, гордые!

Б у р м и н. Гордость-то эта от одного корня питается. От главного корня! И народ ему высохнуть не дозволит.

П р о н ь к а. Я эти стишки в школе рассказывать буду. Я их вот так… (Снова вдохновенно и яростно читает.)

«Сорок дней, сорок ночей Он жить продолжал, удивляя врачей…»

Т и м о ф е й. Значит, стоять России во все времена… Жить России! Так, что ли, Семен Саввич?

С е м е н  С а в в и ч. Разве что свечечка потухнет. Да только свечку ту загасить ему не по силам.

Б у р м и н. Негасимая свеча! Это я вам ответственно говорю!

Звучит торжественная музыка. Люди встают. Встает Анна, мать русская, усталая, горькая, гордая.

Из снега, из мрака восходит солнце. Буран кончается.

З а н а в е с

1974

Подсолнух

СКАЗКА БЕЗ ВЫМЫСЛА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ЕГОР человек лет двенадцати-тринадцати.

АНИСЬЯ его мать.

ВАСИЛИИ КУЧИН печник.

ИРИНА ПАВЛОВНА основательница дачного кооператива.

ВАЛЕРА ее сын.

ФИРСОВ сосед по даче.

СВЕТА его жена.

СЛЕДОВАТЕЛЬ.

ЦЫГАН (БАШКИН).

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

1

Двухэтажная дача. Интерьер первого этажа от нас скрыт. Наверх ведет лестница, здесь будет стеклянный фасад.

Но пока стекол нет, и потому мы видим и слышим, как на втором этаже беседуют  И р и н а  П а в л о в н а  и печник  В а с и л и й  К у ч и н. Василий с метром, с карандашом за ухом.

Рядом с этой дачей еще один участок, на котором не разгибаясь трудится  Ф и р с о в.

По другую сторону — у забора — приткнулась маленькая сторожка. Перед ее окном растет подсолнух. Из сторожки слышится плач. Фирсов на мгновение поднимает голову и, отмахнувшись, вновь принимается за свои грядки.

В а с и л и й (вымеряя пространство). А то бы другого печника наняли…

И р и н а  П а в л о в н а. Другим-то неизвестно кто окажется, а тебя, Степа, я по прежней работе знаю. Ты, помнится, окна стеклил в районо.

В а с и л и й. Не Степа меня зовут, Василий. И стеклил я не в районо, а в горжилуправлении.

И р и н а  П а в л о в н а. Прости. Тут столько всего навалилось — ум за разум заходит.

В а с и л и й. Заботы?

И р и н а  П а в л о в н а. Не говори. Сын возвращается, по службе изменения и… в личной жизни тоже.

В а с и л и й. По службе, значит? Так, так… Ну вы, известно, человек служилый. Куда переводят-то?

И р и н а  П а в л о в н а. В детский санаторий. Пищеблоком заведовать.

В а с и л и й. К детишкам приставили? Полоса ответственная в теперешнем случае.

И р и н а  П а в л о в н а. Ответственности не боюсь. Всю жизнь за что-нибудь отвечаю. (Спускается вниз.)

В а с и л и й (глядя ей вслед). Хм… отвечаешь. А сына не уберегла… проглядела сына. (Еще раз обмеряет место, облюбованное для печки, и тоже спускается вниз.)

И р и н а  П а в л о в н а  скрылась за дверью нижнего этажа.

(Наблюдая за Фирсовым.) Потеешь, трудяга?

Фирсов, кивнув, продолжает работать.

Молчит… истовый! Для людей бы вот так старался.

Кукушка закуковала.

Спешит… до срока подала голос. Или — уж время ей? Покурим, что ли?

Ф и р с о в (взглянув на часы). Еще не время.

В а с и л и й. Все рассчитано у тебя… каждый пустяк.

Ф и р с о в. Кто умеет считать, тот жить умеет. Пустяк — отговорка бездельников.

В а с и л и й. Рассуждение вроде бы правильное, а как-то тоскливо от него.

Ф и р с о в. Мне не тоскливо. Работаю, потому и некогда тосковать.

В а с и л и й. И это верно, если… не для себя работаешь.

Ф и р с о в (наконец оторвался от грядки, захохотал как-то клекочуще). Ха-ха… шабашник… левак… х-ха… а туда же! Левым способом… ха-ха… человечеству служить, а? Вот деятель!

В а с и л и й (без обиды). Держу такую мечту.

Ф и р с о в. А деньги где держишь? На сберкнижке? Поди, немало огреб… за все свои труды?

В а с и л и й. Были деньжата… тыщонок тридцать. Пустил по ветру. К чему мне столько? Я казначейские билеты не ем.

Ф и р с о в (заинтересованно). Не ешь… Ну, что же, государству отдал? Ха-ха…

В а с и л и й. Хотел отдать. Да думаешь, это так просто? Не приняли власти мои деньги, до слез обидели.

Ф и р с о в (все так же, рывками, хохочет, негромко приговаривая). Миллионщик бесштанный… Крез чокнутый…

В а с и л и й. Не веришь? А факт… можешь поинтересоваться.

Фирсов захохотал сильней.

(Резко обрывает его.) Пруд около плотники знаешь?

Ф и р с о в. Разве это пруд? Лужа… смердит от нее.

В а с и л и й. Как еще смердит-то! На виду у всего города… Я и решил почистить пруд… Лебедей туда запустить, кустов по бережку насажать, песочку насыпать детворе… А заодно бичей к труду приохотить.

Ф и р с о в. Размечтался! Бич он и есть бич. К труду неспособный. Его на север выселять надо и учить, учить (энергичный жест), чтоб усвоил, почем сотня гребешков.

В а с и л и й. Можно так, а можно и по-другому. Собрал я человек сорок бичей. Ребята, говорю, монета у меня залежалась. Тыщу рублей вам на пропой, остальное — для дела. Они закивали, аванс потребовали. Дал им по десятке на рыло — пропили, снова просят. Еще по пятерке добавил… Дымите, говорю, а завтра лопаты в руки и — сюда. Сижу утречком у пруда, жду… Человек десять, которые посовестливей, приковыляли. День провозились — пятерых недосчитался. Тут милиция бдительность проявила… вызвали к себе: что, дескать, за подпольная организация? Прекратить! Выделил я бичам своим по десятке, поблагодарил от лица службы, потом сам с ними дней десять выступал. С работы, понятно, турнули…

Ф и р с о в. А деньги? Все пропил?

В а с и л и й. Зачем? Не-ет… По соседству со мной старушка жила. По-виду — изба, по существу — конура собачья. У старухи-то трое сынов не вернулись с фронта. Дочки замуж повыходили, живут отдельно. Поискал я маленько, поприценивался и отхватил ей хату со всеми пристройками. А бабушка-то возьми и умри. Родня сразу интерес проявила. Давай старухино наследство делить. Вот так и профукал я все свои трудовые…

Ф и р с о в. По заслугам! Я бы таких благодетелей в психбольницу отправлял. Они только климат портят.

В а с и л и й. Климат и без меня есть кому портить. Моя цель маленькая — людям послужить. Ну ладно, покурим, что ль?

Ф и р с о в. Через полторы минуты.

В а с и л и й. На производстве также минуты учитываешь?

Ф и р с о в. Еще строже.

В а с и л и й. Тебя ни с какой стороны не зацепишь. Непогрешимо живешь, крепко.

Ф и р с о в. Теперь все живут крепко… кто не ленится.

В а с и л и й. Ну, не все еще. А ты — крепко.

Ф и р с о в. Не жалуюсь. Что требуется для минимума — имею.

В а с и л и й. Стало быть, счастливый человек.

Ф и р с о в (непонимающе смотрит на него). Чего?

В а с и л и й. Счастливый, говорю, человек.

Ф и р с о в. Пустяки это… трепотня. (Посмотрев на часы.) Можно и покурить.

В а с и л и й. А кто мне втолковывал только что, пустяков не бывает?

Ф и р с о в (попросив у него папиросу). В деле не бывает. Прочее — пустяки.

В а с и л и й. Все знаешь.

Ф и р с о в. А как же. Учили чему-то… средства на меня тратили.

В а с и л и й. И меня учили. А знаю мало. Дети-то есть?

Ф и р с о в (чуть-чуть задумавшись). Жена не хочет. А я не настаиваю. С ними хлопот не оберешься. Никто не знает, как воспитывать. И по Ушинскому учат, и по Песталоцци, и по Макаренко… Систем тыщи, а молодежь все хуже да хуже.

В а с и л и й. Раньше одна система была… родительская. Я восемнадцатым в семье рос. И ничего — вырос.

Ф и р с о в. Сам-то детей имеешь?

В а с и л и й. Нельзя мне… из-за ранения. Даже не женюсь по этой причине.

Ф и р с о в. Воевал?

В а с и л и й. От Москвы до Праги пешком протопал. А ты?

Ф и р с о в. Я в то время только под стол пешком топал.

В а с и л и й. А широко судишь, смело… в теперешнем случае.

Ф и р с о в. Сужу как жизнь понимаю. Жизнь — по мне.

В а с и л и й. Похоже, что так. Благодать тут у вас! Рай земной! О чем-то лес маракует. Река тихую сказку сказывает.

Ф и р с о в. Я доволен. Земля родит, вода для поливки рядом.

В а с и л и й. Птиц вот — обидно — нет. Одна кукушка, и та жалуется.

Ф и р с о в. Кукушки всегда жалуются. На то они и кукушки.

В а с и л и й (прислушиваясь). Плачет кто-то. Я не ослышался? Кто плачет?

Ф и р с о в. Сторожиха наша. Анисья. Овдовела, живет с сынишкой. Парень-то, можно сказать, без ног.

В а с и л и й. Оплакивает… любила, значит?

Ф и р с о в. За что любить-то? Непутевый был человек: пил. И помер давно уже. От неустройства льет воду. Инерция!

В а с и л и й. А почему пил — знаешь?

Ф и р с о в. Дурость… потому и пил. Человек умный пьет в меру или совсем не пьет. Ему здоровье вина дороже.

В а с и л и й (заинтересованно, отдавшись какой-то мысли). Кем он был, покойник-то?

Ф и р с о в. Да вроде каменщиком. Потом выгнали… лесником стал, запил.

В а с и л и й. Каменщик… он же печнику родной брат. А еще что можешь сказать?

Ф и р с о в. Чего же больше? Человека труд характеризует. Пойду, перекур кончился. (Уходит к своим грядкам.)

Василий вслушивается в голос из сторожки с особенным вниманием. Потом, осторожно обойдя ее, поднимается наверх. Фырчит машина.

Вскоре в огороде Фирсова появляется  С в е т а — молодая, миловидная женщина с вымученной улыбкой.

Ф и р с о в (обрадованно). Приехала?

С в е т а. Как видишь.

Ф и р с о в. Вижу, рад. И до смерти радоваться буду.

С в е т а. Тому, что я неплохая торговая посредница? Возьми, вот выручка. (Небрежно бросает деньги Фирсову, роняет.)

Тот подбирает.

Ф и р с о в (пересчитав). Неплохо. На огурцы сейчас спрос. Скоро и помидоры дойдут. Комиссионные-то почему не удержала?

С в е т а. Отказываюсь… в твою пользу.

Ф и р с о в. Недомогаешь, что ли?

С в е т а. Да, что-то нездоровится.

Ф и р с о в. Пойди приляг. Я скоро освобожусь.

С в е т а. Егора попроведаю.

Ф и р с о в. Зачем он тебе, чужой-то? Может своего завести… для полного комфорта.

С в е т а. Еще одного Фирсова? Избавь.

Ф и р с о в (с обидой). Чем плох Фирсов? Меня везде уважают. И к мнению моему прислушиваются. Приди на завод — там каждый знает, кто такой Фирсов.

С в е т а. Когда-нибудь приду… непременно. Если ничего не случится.

Ф и р с о в. А что может случиться? Ты за моей спиной, Светлана, как за каменной стеной. Пока с Фирсовым — ничего не бойся. Любую неудачу сомнем, любую беду свалим.

С в е т а. Я знаю, ты сильный, ты прочный, как чугун. (Идет от него.)

Ф и р с о в (вслед ей). Светлана, а может, к морю на месячишко съездишь? Я позондирую насчет путевки.

С в е т а. Не беспокойся. Все это блажь, чистая блажь.

Ф и р с о в. О ком же мне беспокоиться? Ведь ты супруга моя единственная. (Склоняется над грядкой. Оторвавшись, еще раз смотрит на удаляющуюся жену.)

Из дома выходит  И р и н а  П а в л о в н а. Сдержанно кивает Свете.

С в е т а. Что Валерий? Еще не вышел?

И р и н а  П а в л о в н а. Вам-то что? Ведь вы замужем.

С в е т а. Мне показалось… это бред, конечно… Но мне показалось, будто я видела его.

И р и н а  П а в л о в н а. От безделья многое может померещиться. Молодая здоровая женщина, вместо того чтобы воспитывать будущее наше поколение, убивает время в праздности. Мне это совершенно непонятно.

С в е т а. Я и сама себя не пойму. Знаю только одно: учителя, у которого хоть одно пятнышко на совести, к детям нельзя допускать. (Заулыбалась.) Я слышала, вы замуж выходите?

И р и н а  П а в л о в н а (сухо). Любопытство — не порок… (Отвернулась, стала подниматься наверх.) Василий, с печкой-то дня за три управишься?

В а с и л и й. Если кирпичом обеспечите.

И р и н а  П а в л о в н а. Разумеется, обеспечу. Хорошо бы и окна застеклить к возвращению Валерика. Он будет жить на втором этаже.

В а с и л и й. Постоянно? Вы что, разделились?

И р и н а  П а в л о в н а. Это никого не касается.

В а с и л и й. Само собой. Я к тому, что наскучались, наверно, за три-то года. А жить розно намерены.

И р и н а  П а в л о в н а. Так складываются обстоятельства. Так ты постарайся, пожалуйста. И не пей.

В а с и л и й. Вам печку нужно? Излажу. Остальное — не ваша печаль.

И р и н а  П а в л о в н а. Зачем же грубить? Это всего лишь совет. Можешь следовать ему, можешь не следовать.

В а с и л и й. Советников тьма, а проку от их советов ни на грош. Может, вы лучше знаете, что мне надо? Может, мечту мою знаете?

И р и н а  П а в л о в н а. Ты все еще мечтаешь? Не поздно ли?

В а с и л и й. Если воспитывать не поздно… почему же мечтать поздно? Я не конченый человек. (Уходит.)

И р и н а  П а в л о в н а. Вот и поговори с таким грубияном. Все добрые напутствия как об стенку горох.

Входит  Ц ы г а н. Он с кнутом.

Ц ы г а н. Хозяйка, я кирпич привез. Куда складывать? Скажи.

И р и н а  П а в л о в н а. Еще один… Мы с тобой на брудершафт не пили.

Ц ы г а н. Хоть брудершафт, хоть что другое — не употребляю. У меня от желудка вот такая фигушка осталась.

И р и н а  П а в л о в н а. Брудершафт — не выпивка.

Ц ы г а н. Закуска, что ли? Серебряная, на кой хрен мне закуска без выпивки?

И р и н а  П а в л о в н а. Тебе не втолкуешь. Вот деньги. Кирпич стаскай наверх.

Ц ы г а н. Э нет! Виталий Витальевич строго-настрого наказал: денег не брать. Я честный цыган.

Из сторожки с сыном за плечами выходит  А н и с ь я, женщина средних лет. Усаживает сына на одеяло.

Е г о р. Мам, солнышко-то какое, а ты ревешь. Охота тебе?

А н и с ь я. Горе ты мое! Горе горькое!

Е г о р. Ну какое же я горе! Я мужик.

А н и с ь я. Мужик-то вон там (указала в землю) лежит-полеживает.

Е г о р. Ничего, мам, и я вызрею. Вот погреюсь на солнышке и поднимусь, как на опаре.

А н и с ь я. Живой водой вылечишься? Синица из-за моря не приносила.

Е г о р. Принесет, мам. Я верю в такую синицу. Пташка веселая, добрая.

А н и с ь я. Веселить-то и ты мастер.

Е г о р. Чем плохо? Как только ноги почувствую — весь свет взбудоражу.

А н и с ь я. Будоражил тут один… теперь помалкивает.

Е г о р. Точно! Я, мам, секрет такой знаю… стоит захотеть — и все исполнится.

А н и с ь я. Отца не оживишь своим секретом?

Е г о р (хмурясь). Пускай полежит пока… подумает. Куролесил много. Как исправится — оживлю. А щас заказывай что попроще. Ну, мам!

А н и с ь я (про себя). Светлана муки привезти обещала… вся до мучинки мука вышла.

Подходит  С в е т а. Анисья не видит ее.

Е г о р (глядя на нее). Сделаю. Света, явись!

С в е т а (смеясь). Явилась. (Подает Анисье кулек с мукой.)

Е г о р. Ну что, убедилась? (Хохочет.) Еще есть желания?

А н и с ь я (поблагодарив Свету, уходит). Не все сразу.

С в е т а. Я и тебе принесла обещанное. (Подает коробку с инструментом.)

Е г о р (перебирая пилки, буравчики, стамески). Тебя не случайно так назвали:. Света, све-ет!

С в е т а. Нравится?

Е г о р. Спрашиваешь! За это памятник надо ставить.

С в е т а. Не надо памятника, Егор. Я не стою. Лучше покажи, что вырезал.

Е г о р. Всего лишь девять фигурок. До полного комплекта еще далеко. Подожди, когда все фигурки выточу. А, ладно! Смотри. (Достал из мешочка шахматные фигурки.) Вот королева. Узнаешь?

С в е т а (рассматривая). Еще бы.

Е г о р. А я боялся, что не признаешь.

С в е т а. Трудно не признать, Егор. Только почему я здесь с двумя лицами?

Е г о р (уклончиво). Начал с одной стороны — лишку срезал. Жаль корня стало. Дай, думаю, с обратной стороны начну.

С в е т а. Одно лицо грустное, другое веселое.

Е г о р (пытливо глядя на нее). А разве не так?

С в е т а. Все так, Егор, все верно. Только нехорошие мысли приходят в голову, когда видишь себя такой.

Е г о р. Я, Света, я… нечаянно. (Выхватив фигурку.) Мы вот что сделаем: ножом — раз, и нет мыслей.

С в е т а (почти с суеверным ужасом). Не надо, не надо, прошу тебя!

Появляется  В а с и л и й.

В а с и л и й. Не помешал барышне с кавалером?

С в е т а. Нет, нисколько, пожалуйста. (Уходит.)

В а с и л и й. Вон ты, значит, какой! Ну, давай знакомиться.

Е г о р. С тобой вроде можно. Егором меня зовут.

В а с и л и й. А по отчеству?

Е г о р. Егор Иваныч. Только рано меня по имени-отчеству. Не дорос.

В а с и л и й. Не рано, Егор Иваныч, ничуть не рано. Обличьем-то, вижу, в отца пошел?

Е г о р. Ты знал его, что ли?

В а с и л и й. Ивана-то? Ну, голова два уха! Мы с твоим отцом прошли огонь и воду и медные трубы. На войне четыре года отбухали, потом на севере каменщиками трубили. Тебя, верно, в ту пору еще и на свете не угадывалось.

Е г о р. Ну, я всегда был, сколько себя помню.

В а с и л и й. А пожалуй что. Может, и про уговор наш помнишь?

Е г о р. Про какой уговор?

В а с и л и й. Был такой. Под Сталинградом… из книг знаешь, что там творилось… Мы с Иваном совсем концы отдавали, ветром качало, а стояли. Василий, наказывал он, ежели пуля меня найдет, семью мою не оставь. Я уцелею — твоим детям отцом стану. Оба выжили, да потерялись случайно.

Е г о р. Ты не накручиваешь, честно?

В а с и л и й. Фронтовое братство, Егор Иванович, надежней кровного. Который уж год вас разыскиваю — вот, слава богу, нашел! Говори, сынок, какую нуждишку имеешь? Утрясем в два счета.

Е г о р (загнув указательный палец). Разогни, а то поверю. Или ты колдун из волшебных сказок?

В а с и л и й. При чем тут колдун? Друг — тоже чин немалый. Выкладывай нужду-то!

Е г о р. Я и сам горазд на выдумки. Иной раз такого навыдумываю, правду от вымысла не могу отличить. (Хитро сощурясь.) Что ж, испытаем твою силу.

Василий все это время выказывает величайшее нетерпение. Очень уж хочется ему услужить Егору.

Не бойся, много не стребую. Всего лишь коляску на рычагах. Сможешь?

В а с и л и й. Чепуховая просьбишка! До обидного чепуховая! Проси больше.

Е г о р. Не пожалей. Сам напросился. (Застенчиво, тихо.) На коне бы разок покататься. Никогда в жизни не садился.

В а с и л и й. Будет коляска. И конь будет, Егор Иваныч. Так и передай своей мамке. Забыл, как величают ее.

Е г о р. Анисья Федоровна. А ты просто зови — Анисья. Сторожих кто навеличивает?

В а с и л и й. Твоя мамка стоит того, можешь мне поверить. Сына вон какого вырастила. И сторожит на совесть. Воры-то вас за версту обходят.

Е г о р. Они глупые, что ли? На даче много не своруешь.

В а с и л и й. Смотря по тому, чья дача. Вон у Ирины Павловны и ковры, и пианино. В подвале снеди полным-полно. Тут как раз легко поживиться. Вас потому и минует жулье, что знает: Анисья не спит. И Егор при ней. А Егор, он в отца, отчаянный!

Е г о р. Вот чудило! Не видишь — ноги-то будто чурки! С березы брякнулся — они и омертвели.

В а с и л и й. Скворушка ты мой! Ну чистый Иван! Золотинка высшей пробы!

Е г о р. Нашел золотинку! Вокруг столько людей хороших! Я и в подметки им не гожусь.

В а с и л и й. Хороших много, Егор, много. А таких-то самородков один на тыщу! Да что на тыщу — на мильон!

Е г о р. Ты и сам, должно быть, не от мира сего.

В а с и л и й. Не спорю, Егор Иванович, не спорю. Мне бы лет триста назад родиться… с кистенем да в кольчужке. Я показал бы тем жирным боярам… из чего мыло гонят!

Е г о р (подмигнув). У меня аппарат такой есть… В любую эпоху могу перебросить… было бы желание.

В а с и л и й. Ну-ка уважь, Егор, уважь! Сошли меня в плюс-перфект или еще подалее.

Е г о р. Мам, принеси мои часы!

Выходит  А н и с ь я  с шахматными часами.

С дачи Фирсовых доносится хриплый речитатив: «Очень вырос в целом мире грипп как вирус, три-четыре. Ширится, растет заболевание…»

В а с и л и й. Здорово живешь, Анисья Федоровна!

Е г о р (возится с часами. Нажимает кнопку). Внимание! Включаю!

Его воображение нас отбрасывает века на три назад.

Хриплый речитатив модного певца сменяется веселой скоморошиной: «Ой, скок-поскок, прямо с полу на шесток. А потом на кровать и давай куковать. Молодец прибежал и кукушку поймал: не кукушечка, а Маврушечка…» — приплясывая, напевает  о д и н  и з  с к о м о р о х о в. Другой, Е г о р  подыгрывает ему на рожке. У сторожки толпа, через которую продирается  м у ж и к  (Василий) в красной рубахе. Ворот расстегнут, на шее — крест. У него в руке птичье крыло.

Г о л о с а. Анафема! Анафема!

— Сатана! Крестом от него боронитесь! Крестом, православные!

— Эй, Васька! На помеле летать будешь?

Василий задумался, не слышит. Едва не наткнулся на  А н и с ь ю.

В а с и л и й. Здорово живешь, Анисья Федоровна!

А н и с ь я. Не узнаю. Кто будешь?

В а с и л и й. Анафема я. Неуж не слыхала? Сколь раз сбитень твой пил.

А н и с ь я. Заклеймили тебя, анафеме предали… Видать, грешник великий?

В а с и л и й. Весь грех мой в том, что с колокольни хотел прыгнуть.

А н и с ь я. Куда летел? К смерти? Помрешь — душа сама туда улетит.

В а с и л и й. К солнцу, Анисья Федоровна. К теплу его живоносному. Полечу в лучах — славно! Синева подо мной… я надо мной синева. Лети, человече! Ликуй, человече! Не для одних птах небо!

А н и с ь я. Остерегись, не задумывайся! Задумчивым худо! Ой как худо! Выпей сбитню — придешь в себя. Выпей, соколик, выпей!

В а с и л и й. Теперь уж не приду… навсегда вышел. На добром слове спасибо! (Приняв ковш со сбитнем, пьет.)

А н и с ь я. Ну, полегчало? (Заглянула в глаза.) Ой нет! Глаза шальные! К солнцу, значит? Ярыг дразнишь? Они живо царю стукнут, а то и сами на дыбу вздернут. Ученые! Мало тебя на войне били? Опять за свое?

В а с и л и й. Без своего-то кто я? Вчерашний ветер. Со своей особиной — че-ло-век. Полечу… на земле тускло, уныло, кляузой пахнет, склокой. А там светло, там чисто! Полечу!

А н и с ь я. Не боишься? Вдруг упадешь?

В а с и л и й. Упасть не страшно. Страшно не взлететь. Люди-то должны знать дорогу в небо. На сквозняке всю грязь из души выдует. Глаза от болони очистятся. Светлым оком на землю глянут, праведным оком!

Е г о р (он давно уж прислушивается к разговору). Меня научи, анафема! Видишь, ноги-то как колоды! Научи, и я летать стану.

В а с и л и й. Ты и на земле счастливый. Синь в глазах, ясень!

А н и с ь я. Какое уж счастье! Увечный он.

В а с и л и й. Не-ет, счастливый! Его лба ангел коснулся.

Е г о р. Эх, думал, брызну сейчас ввысь… весь мир облечу! Если увижу, что не так, крикну: «Люди, поправьте!» Не летать, значит?

В а с и л и й. Да ведь и я тем же болен! И я сказать им хочу: «Православные! Тут что-то не то… мусорок поднакопился… почистите!» И лучше станет земля, и чище! Полетишь, Егор, полетишь! Я только перед тем крылья опробую. Жди меня тут! Я скоро! (Убегает.)

Вскоре видим мы, как он взбирается на дерево с подвязанными к спине большими крыльями. Сцену заливает какой-то фантастический отсвет.

Г о л о с а. Анафема! Анафема!

— Змей Горыныч! Прячься, народ! Жалить примется.

— Из пищали его! Кто смелый!

— Эй, стрелец! Мух ловишь! Целься!

Василий летит. Летит, широко раскинув крылья. И среди множества голосов один восторженный возглас: «Во взвился! Мне бы так!» Это Егор. Но — выстрел. Стрелецкая пуля. И русский Икар падает. На солнце воск крыла растопило.

Г о л о с а. Хватай его! Тащи на дыбу!

— У кого вервие? Вяжи крепче!

— Дров сюда! Дров посуше! Змея коптить будем!

Ф и р с о в (он привязывает Василия к дереву, вокруг которого укладывают костер). Ишь летать вздумал, нехристь! Человек — не птица. Ему по земле ходить положено. Раз положено — исполняй.

В а с и л и й. Лю-юди-и! Я же ва-ам… я для ва-ас…

Е г о р. Отпустите его! Отпустите! Он вам дорогу торил в небо…

Ф и р с о в. Где след от этой дороги? Нету следа. Стало быть, волшебство непотребное. Жги его, люди! Архиерей благословил.

А н и с ь я. Говорила же, говорила… Ох, буйна головушка!

Е г о р. Спасите его, спасите! Кто сильный! Кто честный? Спаси-ите-е! (В отчаянье стукнул кулачишком по часам, выключил, точнее, отряхнулся от своих фантазий.)

Освещение нормальное. В а с и л и й  и  А н и с ь я о чем-то мирно беседуют.

С дачи Фирсовых доносится бодрая хрипотинка: «Вздох поглубже, руки шире. Не спешите, три-четыре. Бодрость духа, грация и пластика. Очень укрепляющая, утром отрезвляющая… все ж таки пока еще гимнастика».

А н и с ь я (услыхав крик Егора, удивленно оглядывается). Чего блажишь?

Е г о р (вытирая холодный пот). Ф-фу! Такое привиделось! А все оттого, что часы включил!

В а с и л и й (внимательно к нему присматриваясь). Что привиделось-то?

Е г о р. Будто летал ты… давно дело было. Тебя за это на костер послали.

В а с и л и й. В теперешнем случае на костер не посылают… Летай сколько угодно. Только билет имей в кармане. А еще лучше свой самолет.

Е г о р. Не то… совсем не то.

2

В а с и л и й  катит перед собой новенькую коляску, ставит неподалеку от сторожки. Затем взбирается по лестнице к печке, которую уже завершает. Из сторожки появляются  Е г о р  и  А н и с ь я.

Е г о р (радуясь жизни). Шуму-то на земле! Гаму-то! А мы спим, как сурки! У-ух лежебоки! Так все лучшее можно проспать! Вон травка, и та спешит куда-то… вспотела! Видишь, роса на ней?

А н и с ь я (ласково). Поначитался… весь в сказках своих, весь в выдумках! (Проводит устало рукой по светлым кудрям сына.)

Е г о р (не внимая). Пчелы поют! Слышишь, мам? Летят и поют. Вы откуда, работницы? (Приложил ладонь к уху.) Из Австралии? Ого! Ну, доброго вам утра. Как там люди живут? По-разному? (Философски.) Что поделаешь, жизнь такая. Вы их получше медом снабжайте. Чтоб не злились на вас… и друг на друга не злились. Подсолнуше-ек! Здоро́во, брат! С вечера не видались. Давай обнимемся!

А н и с ь я (сдавленно). Егорушка…

Е г о р. Ты глянь, мам, как он вырос! И всего-то за одну ночь! Мне бы так!

А н и с ь я. Егорушка, я все хотела сказать… да не хватало духу.

Е г о р (оглядываясь на нее, морщит лоб, вздыхает). Меня касается? Когда обо мне — говори напрямки. Не бойся.

А н и с ь я. Как ни бояться, ежели страшно. И вроде не по совести.

Е г о р. Ну нет, ты не по совести ничего не сделаешь. Говори.

А н и с ь я. Ирина Павловна…

Е г о р. Какая она Ирина? Она Ираида… но вообще хорошая женщина. Тоже по совести старается…

А н и с ь я. То-то что старается… насчет детдома хлопочет.

Е г о р (отрывисто). Меня в детдом?

А н и с ь я. Тебя, Егорушка. Говорят, лечат там. Санаторий такой специальный. Там уход и на полном государственном. Так она расписывает.

Е г о р. Большой ведь я для детдома-то. А руками пока владею.

А н и с ь я. Ну, Егорушка, какой из тебя работник!

Е г о р. Какой-никакой, а на хлеб заработаю. Чтобы обузой тебе не быть. Могу по дереву вырезать, могу рисовать, чертить. И сапожничать научусь, если надо. Я дотошный!

А н и с ь я. Я, Егорушка, не гоню. Ирина Павловна наседает. Мол, зачем тебе маяться? Будто с сыном родным маета… Будто сама прокормить не сумею… Вот разве лечение… Ради лечения на месяц согласна.

Е г о р. На месяц, на год… потом навсегда. Делай как лучше, мам. Я подчинюсь.

А н и с ь я. Сама не знаю, как лучше, сынок. И жалко, и вылечить шибко охота. Там, сказывали, этими… танцульками лечат.

Е г о р (смеется). Во-во! Безногие пляшут, безголовые думают.

А н и с ь я. Ей-богу, не вру. Ирина Павловна журнал приносила. Да я сдуру изорвала его. Поищу, поди, сохранилась та статейка. (Уходит.)

Е г о р (увидав коляску). Вот мои ноги! Ай да Василий! Друг самолучший. И врач самолучший. (Усаживается в коляску.) Трогай! Полный вперед! (Гоняет вокруг сторожки.)

А н и с ь я (появляясь). Ой! Ты транспорт-то где раздобыл?

Е г о р. Домовой у нас есть?

А н и с ь я. Домовой? Не видала.

Е г о р. Его подарочек. (Смеется, снова гоняет.) Василий привез. Посулил и привез. Вот человек! Вот это человек! Не зря он мне Икаром привиделся! Не зря его на костер посылали… Э-эх, держись, земля!

А н и с ь я. Дурачок ты мой! Совсем дурачок! А еще мужиком называешься.

Е г о р. Мужики-то, мам, разве не были дурачками? А Иванушка-дурачок? Это же умница был. Хоть нашего папку взять… (Осекся.) Не буду, мам.

А н и с ь я. Все правильно, сын. Все правильно. (Тряхнув головой.) Статейку-то я нашла. Вот она, статейка.

Е г о р (пробежав заголовок глазами). «Лечение балетом»? Ха-ха. Мам, так я им дома могу лечиться… точь-в-точь по этому рецепту. И ноги теперь имеются. Замеча-ательные ноги! (Припевает.) Начну плясать — сроду не устану. Велишь звездочку достать — не моргнув, достану.

А н и с ь я (отошла, смеется). Радость ты моя, чистая радость!

Е г о р (дрогнувшим голосом). Радость, а сама избавиться хочешь.

А н и с ь я (со стоном). Егорушка… да разве я… Не уступала и не уступлю! Только на то и клюнула, что лечение. А на прочее — плевать!

Е г о р. Ладно, мам. Ты шибко-то не изводись. Я не в упрек. Я в порядке воспитания. (Подъехал к матери, ткнулся в ее ладошку.)

А н и с ь я (задохнувшись от счастья). Егорушка-а-а… Уж не помню, когда ласкался. Сыно-ок!

Е г о р (смутился). Поеду Василия проведать.

А н и с ь я. Спасибо ему скажи.

Е г о р. Думаешь, он ради спасиба старался? Ему это — тьфу! Я так понимаю. (Уезжает.)

Василий все это время работал. Кладка выросла. Егор выбрался из коляски и почти на одних руках подтягивается наверх.

От калитки идет с велосипедом молодой человек — это  В а л е р а.

В а л е р а. Гимнастикой занимаешься?

Е г о р (переведя дыхание). Балетом.

В а л е р а. Хорош балерун! (Увидал коляску.) Извини, я не знал, что ты…

Е г о р. Ты еще многого не знаешь: молодой.

В а л е р а (смеется). Сам-то старый?

Е г о р. В обед сто лет. А может, больше. Смутные времена помню.

В а л е р а. Времена всегда смутные… для тех, кого жизнь смущает.

Е г о р (присев на ступеньку). Тебя смущала?

В а л е р а. Еще как! Я только что с «химии».

Е г о р (ему непонятно, что на арго «химики» — это условно освобожденные заключенные). С химии? Опытами увлекаешься?

В а л е р а. Угу, социальными.

Е г о р. А я литературой, особенно фантастической. И еще рисовать люблю. Ну что там было, на химии-то? Интересный урок?

В а л е р а. Урок? (Смеется.) Действительно, урок. Лучше не выразишься. Что было? Лес валил.

Е г о р. Лес? Так это уже производство, а не урок. Я знаю, дерево на спирт переводят, на бумагу и на всякие материалы. Инженер, значит?

В а л е р а. Студент… недоучка.

Е г о р. Не дрейфь! Мы все недоучки. Хоть век учись — всего не постигнешь.

В а л е р а. Сократ?

Е г о р. Тот старенький был. И грек. Я русский. Пошел я. Сиди тут, думай о том, чего не знаешь. (Взбирается наверх.)

В а л е р а. Помочь?

Е г о р (оборачиваясь, жестко). Здоровые ноги приставить можешь?

Валера пожал плечами.

Ну вот, а другой помощи мне не нужно. (Взбирается.)

Валера садится на нижнюю ступеньку, закуривает.

Егора наверху встречает и усаживает Василий.

За оградой Фирсовых фырчит машина.

С в е т а  вернулась на дачу с покупками. Увидав Валеру, выронила свертки, рванулась навстречу. Подле межи остановилась.

С в е т а. Так это был ты… я не обозналась!

В а л е р а. В прошлом времени говорить рано. Я еще есть.

С в е т а. Ждала я тебя. И писем твоих ждала.

В а л е р а. Я отсылал письма… твои, с обратным адресом.

С в е т а. Мог бы и не напоминать.

В а л е р а. Чего ты хочешь от зэка? На мне клеймо — пария, ублюдок!

С в е т а. Неправда, Валерик! Ты всегда был настоящим человеком! Всегда!

В а л е р а. Даже в ту ночь, когда огонька вам подпустил?

С в е т а. В ту ночь больше чем когда-либо.

В а л е р а (горько смеется). Ты отчасти права. Но гнездышко-то ваше не я подпалил, Володя Исаков. Я только вину его на себя принял.

С в е т а. Разве не ты, Валера? Не ты?..

В а л е р а. Теперь можно в этом признаться. Володя утонул и, стало быть, неподсуден.

С в е т а. Зачем же ты взял его вину? Ведь три года из жизни выпало! Целых три года!

В а л е р а. Володькина мать лежала с инфарктом. Понятно? Если б его посадили, это могло ее доконать. А виноваты мы оба в равной степени.

С в е т а. Он… он тоже меня любил?

В а л е р а. Бедняжка! У тебя одно на уме! Я осовел после двух стаканов. Володька довел до конца то, что мы собирались сделать вместе. Вот и все. И забудем об этом.

С в е т а. Нет, нет, нет, Валера! Я только тем и жила… каждый день, каждый час!

В а л е р а. Не лги! Если бы ты действительно обо мне думала, ты не разъезжала бы в той машине… не жила бы с тем человеком.

С в е т а. Валерик, но ты сам, сам толкнул меня к Фирсову… ты же прогнал меня… я сдуру вышла за него замуж.

В а л е р а. Что ж, вы прекрасная пара. Живите, размножайтесь. На благо обществу. Ты, кстати, учишь еще?

С в е т а. Бросила.

В а л е р а. Ну да, учительское дело неблагодарно: тетрадки, двойки, родительские собрания. А тут курсируй между городом и дачей: машина своя…

С в е т а. Мне ничего этого не нужно, Валерик! Мне нужен ты, только ты!

В а л е р а. Текст позаимствован из какой-то оперетки. Все скучающие дамочки обожают оперетку.

С в е т а (с болью). Валерик…

В а л е р а. Зачем тебе человек… без определенных занятий, без будущего? Я только то и умею, что лес валить да сочинять плохие стишки. Нет, Светлана, мне с твоим мужем не тягаться.

С в е т а. Не надо о нем!

В а л е р а. Что ж, побеседуем о погоде… как вежливые англичане, которым не о чем говорить. Погода великолепная.

С в е т а. Ты возмужал… в плечах раздался.

В а л е р а. Ерунда! Как был сопляк, так им и остался. По внешности не суди.

С в е т а. Глаза грустные… возле губ складки. Наверно, много размышлял.

В а л е р а. Было о чем. Нас в школе по книжкам учили… по самым правильным книжкам. А нормы в колонии школьной программой не предусмотрены. Вон повелитель твой явился. (Встает.)

С в е т а. Посиди со мной, Валерик! Или давай погуляем.

Валера поднимается наверх.

Фирсов словно и не заметил их, расхаживает по участку. Подключив шланг, поливает грядки.

В а л е р а (с верхней ступеньки). У вас образцовый участок. У вас вообще все образцово. Держитесь на уровне, мадам Фирсова! (Ушел.)

Ф и р с о в. Светлана, я достал путевку в Гурзуф.

С в е т а. Ты очень заботлив, Фирсов.

Ф и р с о в. Как же иначе? Я твой муж.

С в е т а. Я не поеду в Гурзуф. Никуда не поеду.

Ф и р с о в. Вот новости! К морю же! К Черному морю! Сплавь матери эту партию огурцов — и туда. Загоришь, сил наберешься. Тебе загар к лицу.

С в е т а. Спасибо, хоть это заметил.

Ф и р с о в. Эх, Светлана! Разве не видишь — я рвусь на части! Дел по горло и на производстве, и здесь. Здесь урожай прозевать боюсь. На завод чешское оборудование поступило. Монтаж Фирсову доверили. Чуешь? Фирсов в почете. Потому что превыше всего ставит труд. Огурцы-то вези, Светлана.

С в е т а. Не повезу. Мне это неприятно.

Ф и р с о в. Неприятно? Разве ты у прилавка стоишь? Не-ет, Фирсов этого не допустит. Товар старуха моя сбудет. Твое дело отвезти и деньги с нее получить.

С в е т а. Не сердись, Фирсов, но я не повезу.

Ф и р с о в. Что на тебя накатило? (Окончив поливку.) Возила же раньше. Ну ладно, Фирсов сам отвезет. Фирсов человек не гордый. А с этим (кивнул в сторону Валеры) поменьше якшайся. Может пятно на нас бросить.

С в е т а (смеется). Пятно?

Наверху беседуют Егор и Валера, Василий священнодействует у печки.

В а с и л и й. Рано ты объявился! Я печь-то к завтрему обещал.

В а л е р а. День воли стоит двух лет неволи.

В а с и л и й. Так оно, однако Ирина Павловна скажет: в срок не уложился. Денька не хватило.

В а л е р а (смеется). И мне денька. Но то и другое… поправимо, Прометей.

В а с и л и й. Прометей? О таком не слышал.

В а л е р а. Ну как же, твой коллега. Людям огонь подарил, ремесла, знания. За то и к скале приковали.

В а с и л и й. Вот и делай им добро после этого!

Е г о р. А разве можно иначе?

В а с и л и й. Пожалуй, что и нельзя. Но к скале-то… мыслимо ли? И хоть бы зло сотворил, а то — благо!

Е г о р. Надо добро делать. Одно добро.

В а с и л и й. Тогда ему цены знать не будут.

В а л е р а. Верно: все познается в сравнении. Ну что, старик, в шахматишки сразимся?

Е г о р. Стари-ик? Это ты мне?

В а л е р а. Кому же еще? Сам утверждал, что смутные времена помнишь.

Е г о р (смеется). А, вон ты о чем! Помню, помню. Я что хочешь могу вспомнить. Надо только внушить себе — и все!

Валера расставляет шахматы.

Погоди, некоторые фигуры заменим. (Достает из мешочка шахматы своего изготовления.)

В а л е р а. Ого! Да ты, брат, талант! Где научился?

В а с и л и й. Сам дошел. Глядишь, сучок или корень, а он из них такое выточит — диву даешься.

В а л е р а. Коненков, честное слово! (Разглядывая фигурки.) И все узнаются: Фирсов, Света, моя мамаша. Тут и характер, и внешность — словом, настоящее искусство! Жаль, не полный набор. А то хоть на выставку.

Е г о р. Со временем пополнится. Форы дать?

В а л е р а. Полегче, парень! Мне в колонии равных не было.

В а с и л и й. В колонии все равны… все под нулевку стрижены.

В а л е р а. В этом смысле конечно. Как ты относишься к английскому началу?

Е г о р. Не все ли равно, какое начало?

В а л е р а. Теории не знаешь, а сел играть. Эх ты!

Е г о р. Говори поменьше. Коня-то зевнул…

В а л е р а (озадаченно). Коня?.. Д-да, действительно!

Наверх поднимается  Ц ы г а н  с уздечкой.

Ц ы г а н. Люди, мерина моего не видали? Пегий мерин. Передние чулки белые.

В а л е р а. Что? (Хохочет. Потеря двух коней — живого и шахматного — позабавила его. Совпадение удивительное.) Мерина, значит? Я тоже коня потерял.

Василий старательно приглаживает печку, словно и не заметил Цыгана.

Ц ы г а н. Кирпич привозил. Пошел обедать — увели мерина.

В а л е р а. Жох народ! У цыгана коня украли!

Цыган подозрительно оглядывает присутствующих.

Ц ы г а н. Смеешься, а конь казенный. За него ответ держать придется.

В а л е р а. Наверно, в лесу заблудился. Выйдет, если волки не съедят.

Ц ы г а н. Запряжен был… не мог же он сам выпрячься. Скажи, золотой, ты не выпрягал моего Пеганку?

В а с и л и й. Что ты, что ты, я не жокей. Зачем мне твой мерин?

Ц ы г а н. Глаза-то почему уводишь?

В а с и л и й. Да как-то неловко… В первый раз цыгана вижу, которого обчистили. Раньше наоборот было.

В а л е р а (обдумывая ход). Не тот цыган пошел… измельчал цыган. (Егору.) Как же я зевнул, а? Ведь видно было, что срубишь… Эх, игруля!

В а с и л и й. Ты не один такой. (Кивнул на Цыгана.) Вон друг тоже оплошал маленько.

3

Издали доносится счастливый смех Егора. Голоса Валеры и Василия. Они объезжают цыганскую лошадь.

Г о л о с  В а л е р ы. Ну садись, кавалерист! Верхом-то ездить случалось?

Г о л о с  Е г о р а. Я коня-то живьем не видел.

Г о л о с  В а л е р ы. Держись за гриву! Н-но, Буцефал! Н-но!

Г о л о с  В а с и л и я. Легче! Сронишь парнишку.

Г о л о с  Е г о р а. Ну и что? На землю же упаду. Н-но!

Свист. Дробный топот копыт.

О-ой!

Г о л о с  В а с и л и я. Убился! Не говорил я тебе?

Г о л о с  В а л е р ы. Ковбои не плачут. Иначе какие же они ковбои?

Г о л о с  В а с и л и я. А если ковбой шею себе сломал?

Г о л о с  Е г о р а. Все равно… не зареву. Иначе какой же я ковбой?

Появляются  А н и с ь я  и  И р и н а  П а в л о в н а.

А н и с ь я. Сказала — не отдам, и не отдам!

И р и н а  П а в л о в н а. Для чего ж я старалась? Для чего в учреждениях пороги обивала?

А н и с ь я. Я вас о том не просила.

И р и н а  П а в л о в н а. Меня и просить не надо, если человек в беде. Не в капиталистическом обществе живем. Здесь человек человеку друг.

А н и с ь я. Вашей заботой тронута. А Егорушку из-под крыла не выпущу. Пускай дома живет.

И р и н а  П а в л о в н а. Это бестактно, в конце концов. Я тратила время, нервы. Чего ради тратила? Хоть бы труды мои уважала!

А н и с ь я. За труды ваши кланяюсь. Но Егорушку не отдам.

И р и н а  П а в л о в н а. Пойми ты, глупая женщина, он должен жить там, где лучше. В санатории опытные врачи, режим, питание.

А н и с ь я. А если он не желает в ваш санаторий? Не силком же его заставлять?

И р и н а  П а в л о в н а. Идти на поводу у собственного ребенка? Какая же ты после этого мать?

А н и с ь я. Уж какая ни на есть, а все-таки мать.

И р и н а  П а в л о в н а. Твоя слепота граничит с издевательством над ребенком… и над общественностью тоже.

А н и с ь я. Я общественность не трогаю. И она меня пусть оставит в покое.

И р и н а  П а в л о в н а. Тебе кажется, что не трогаешь! А если подумать — очень даже трогаешь! Ко мне приезжают сюда нужные люди. Они хотят рассеяться, воздухом подышать. Выйдут на улицу — калека безногий. Кому это приятно?

Приходит  В а с и л и й.

А н и с ь я. Во-он что! А я посчитала, что вы от чистого сердца хлопочете. Причина в том, что нужным людям глаза мозолим! Не будем мозолить, уйдем. Живите себе.

В а с и л и й. Далеко ли собрались, Анисья Федоровна?

А н и с ь я. Где приютят, туда и пойдем. Тут, видишь ли, мы неугодные. Из-за того, что сын калека.

В а с и л и й. Калека? В войну вон нас сколь искалечило, так что — теперь всех инвалидов с глаз долой? А, хозяйка?!

И р и н а  П а в л о в н а. Ты на меня не кричи, Степан. Я прежде всего о Егоре думаю. Ребенку уход нужен. Она этого не понимает, не хочет понять. Если не хочет — заставим… в интересах ребенка.

В а с и л и й. Ну вот что, Ирина Павловна… Я человек простой, маленький человек… вон даже имени моего не помните. Я и скажу вам попросту…

Появляется  В а л е р а. В пылу спора его не видят.

Егора не троньте. И женщину тоже. (С тихим «обещанием».) Добром прошу.

И р и н а  П а в л о в н а. Мне грозить?! Мне? За то, что о людях забочусь? Я все силы на них положила… я… (Плачет.)

В а л е р а. Привет, мутер! Ты стала не в меру чувствительной.

И р и н а  П а в л о в н а. Валери-ик, сыно-ок! (Бросилась к сыну.) Я дни считала, когда выйдешь… часы считала!

В а л е р а (холодно отстраняясь). Не сомневаюсь. Вот и дачу для меня оборудовала. Для меня ведь?

И р и н а  П а в л о в н а. Конечно, Валерик! Здесь очень уютно. И до города рукой подать.

В а л е р а. В квартиру, как я понимаю, мне вход воспрещен?

И р и н а  П а в л о в н а. Валерик, мы потом об этом поговорим… без посторонних.

В а л е р а. Здесь посторонний только я… по известным тебе причинам.

И р и н а  П а в л о в н а. Потом, Валерик, потом. Василий, печь скоро закончишь?

В а с и л и й. Я рассыплю ее! Развалю до кирпичика, если возник такой принцип! Нанимайте другого печника.

И р и н а  П а в л о в н а. Ты не посмеешь! Это хулиганство! За хулиганство с тебя спросят!

В а с и л и й. А выселять женщину с ребенком — не хулиганство?

В а л е р а. Выселять?! Мутер, кого же ты выселять собралась?

И р и н а  П а в л о в н а. Валерик, не вмешивайся, пожалуйста. Все заботы о твоем быте я возьму на себя. Ты же постарайся забыть все прежнее, стать новым человеком.

В а л е р а. Покажи мне их, новых. Чем они лучше? У них что, по две головы, по четыре ноги?

Приближается  Е г о р.

Е г о р. Четыре ноги — вот здоровски! Я бы те, которые бездействуют, отпилил и лишнюю голову отдал в придачу… вдруг у кого не в порядке?

А н и с ь я. Собирайся, сынок! Мы уходим.

Е г о р. Куда, мдм?

А н и с ь я. Куда глаза глядят.

В а л е р а. Так ты их выселяешь?

В а с и л и й. Я тоже с вами пойду. Но сначала дельце одно проверну. (Убегает.)

И р и н а  П а в л о в н а. Он куда побежал? Останови его, Анисья! Ты пока еще в сторожах…

А н и с ь я. Ухожу я… оставайся, лавка с товаром.

Е г о р. А может, останемся, мам? И люди здесь хорошие, и Буцефал есть.

А н и с ь я. Мало нам горя, так еще Буцефала какого-то подобрал. Пускай сам о себе печется.

Е г о р (смеясь). Мам, это конь такой… Пегашка! Василий у цыгана его взял.

И р и н а  П а в л о в н а. Ах вот как! Украл?

В а л е р а. Не украл, а позаимствовал. Для культмассовых нужд.

Е г о р. Умный конек! А глаза ну прямо совсем человечьи. Глубокие глаза! Слышится грохот разваливаемой Василием печки.

И р и н а  П а в л о в н а. Беги, Анисья, удержи его от этого шага! Повторяю, ты пока еще не уволена! Ирина Павловна и Анисья уходят.

Е г о р. Зачем он… печку-то зачем ломает?

В а л е р а. Это известно только ему, созидателю печки. Партию-то завершим? Любопытная партия!

Е г о р. Шахматы там, на столике. И часы с собой прихвати.

В а л е р а. Блиц предлагаешь? (Уходит.)

В калитку Фирсовых входят  С в е т а  и сам Ф и р с о в.

Василий разваливает печку.

Валера выносит из сторожки шахматы. Усаживаются с Егором.

Е г о р. Валерий, а почему тебя Валериком зовут? Любят, что ли?

В а л е р а. Скорее, из сочувствия. Мол, не вышло из него стоящего человека. Так и остался Валериком. Чей ход?

Е г о р. Твой. По-твоему рассуждать, так из меня сроду не выйдет.

В а л е р а. Ты уже сейчас человек.

Е г о р. Человечище! Шах! Егор. К Свете рвешься? Мы ее загородим. (Выключает часы.)

Света, спешившая к ним, замерла на полпути. Василий, под уговоры Анисьи разламывавший печь, остановился с поднятым кирпичом.

Здесь же в позе обвинителя застыла Ирина Павловна.

Фирсов сунул в рот огурец и словно подавился им.

К шахматистам идет человек в штатском, назовем его  С л е д о в а т е л е м. В сторонке поправляет парик  Ц ы г а н. Не успел поправить.

С л е д о в а т е л ь. Вы здесь проживаете?.. (Застывает.)

Все молчат, кроме шахматистов.

В а л е р а (рассеянно взглянув на него). Это что за скульптура?

Е г о р. Не обращай внимания. Я часы выключил. Значит, на Свету глаз положил? Свету я тебе не отдам. Самая боевая фигура.

В а л е р а. У Светы есть Фирсов. Лучшего ей и желать не надо. По логике.

Е г о р. Это у живой Светы Фирсов. А мою Свету пешечкой прикроем. (Подмигнув Валере.) Видишь этого солдатика? Я из него когда-нибудь Валеру выточу.

В а л е р а. Попробуй. (Делает ход, включает часы.)

Все ожили. Цыган воровато натянул парик, огляделся. Василий с силой бухнул кирпичом. Ирина Павловна, строго посмотрев на сторожиху, спустилась вниз. Анисья снова принялась уговаривать Василия. Фирсов отчаянно заработал челюстями. Света еще на несколько шагов приблизилась к шахматистам.

С л е д о в а т е л ь. Вы здесь проживаете?

В а л е р а. Теперь здесь.

С л е д о в а т е л ь. А раньше где были?

В а л е р а. Не был, а отбывал… тянул срок в колонии. Потом на «химии» отрабатывал. А вы, собственно, кто такой?

С в е т а (взволнованно). Валерик, мне нужно немедленно поговорить с тобой! Немедленно! Это очень важно.

С л е д о в а т е л ь. Предъявите ваши документы!

В а л е р а (Свете). Ты чуточку опоздала. У меня уже есть собеседник.

Е г о р (почувствовав что-то неладное). Выключим?

В а л е р а (похлопав его по плечу). А документиков у меня, извините, нет. Мне завтра их вручат… или годика через два. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Е г о р (нервно). Я выключу, Валерик? Я выключу! (Нажимает кнопку. Кнопка не сработала.) Не выключаются, чтоб им провалиться!

В а л е р а. Не нужно, старина. Этих граждан не зря называют оперативниками. Я прав, гражданин начальник?

С в е т а. Валерик, прошу тебя, удели мне минутку!

С л е д о в а т е л ь. Теперь не время, гражданочка. Могли бы подумать об этом раньше.

В а л е р а (с интересом смотрит на Следователя). Послушайте, а вы человек с понятием!..

Снова приближается Цыган с уздечкой. Затем Ирина Павловна.

Ц ы г а н. Меринка-то я не нашел… Куда исчез меринок?

И р и н а  П а в л о в н а. Я знаю, где твой мерин. И знаю, кто похитил его.

Ц ы г а н. Покажи мне этого стрекулиста! Я живо уздой отстегаю.

И р и н а  П а в л о в н а. Вон он… вон, печь разваливает.

Ц ы г а н (задумчиво скребет не свои волосы). Вот публика собралась! Совсем задурили бедного цыгана. (Уходит.)

В а л е р а. Ошибаешься, мутер. Мерина я увел.

С в е т а. Это неправда, Валерик! Ты опять себя оговариваешь.

С л е д о в а т е л ь. Разберемся.

И р и н а  П а в л о в н а. Не верьте ему. Он не мог украсть.

В а л е р а. Не надо идеализировать, мутер. Если твой сын мог поджечь… мог на день раньше смыться из зоны… отчего же он лошаденку украсть не может? Ты плохо знаешь меня, мутер. А я тебя, к сожалению, еще меньше.

С л е д о в а т е л ь. Занятная складывается ситуация!

Е г о р. Дайте хоть камень, что ли! Расколочу эти чертовы часы!

А н и с ь я. Айда в избу, Егорушка! Пора собирать манатки.

И р и н а  П а в л о в н а (придерживая ее). Тебе-то как раз необходимо остаться. Расскажешь, как сторожишь тут, кому потворствуешь. Все расскажешь! Для начала — товарищескому суду.

А н и с ь я. Не пугайте меня! Я уж пуганая. И войной, и бедой… Не пугайте, Ирина Павловна.

Е г о р. Не срабатывают! Ах, подлые. А еще со знаком качества! (Колотит по часам, они вдруг выключились.)

Все замерли. Егор счастливо смеется. На втором этаже пал последний кирпич. Кукует кукушка.

А эта не выключилась. Кукует себе… Словно вне времени живет. Или они живут вне времени? Случайно проникли сюда из какой-то доисторической эпохи — и живут…

Затемнение. Во тьме загорается яркий факел, который держит в руках  В а с и л и й  (Прометей). Его окружают люди.

В а с и л и й. Ну что, нравится? Прикуривайте, у кого есть. Как насчет табачку-то? Небось смолите на переменках? Я вас как облупленных знаю. Доставайте, пока никто не видит.

Люди прикуривают сигареты.

Стоп, стоп! Совсем забыл! Ведь в зале не курят.

Г о л о с  с в ы ш е (гневное лицо, тон непререкаемый). На Кавказ его! На Кавказ! Приковать навечно к самой высокой скале! Дело пересмотру не подлежит.

В а с и л и й (у него на руках цепи). На Кавказе-то ничего, перекантуемся. Других дальше ссылали.

Свет. Около Василия стоят два-три человека, упрекая его в педагогической неосмотрительности.

Ну будет, будет! Ишь завелись! Вы не на педсовете. Раскуйте.

Е г о р. Они тобой недовольны.

В а с и л и й (философски). На всех не угодишь.

В а л е р а. Ты дал нам знания, но не научил, как применить их в жизни. Мне не за что благодарить тебя, Прометей.

В а с и л и й. Я думал, вы добрые, разумные существа… Вы грызуны! Я дал вам огонь, вы сотворили из него напалм. Я дал ремесла — вы создали орудия массового убийства. Я научил вас счету — вы обсчитываете ближнего… Я думал, вы добрые, разумные существа, для которых превыше всего человек и земля, его породившая. Нет, вы не любите человека! Вы землю не любите, матерь нашу! Я сожалею о своей оплошности. Я спешил! Сгинь, червь!

В а л е р а, опустив голову, уходит.

Ф и р с о в. Прометей, а что сталось с женщинами? Они совсем отбились от рук. У меня огурцы лежат не проданы…

В а с и л и й. Что такое о-гур-цы?

Ф и р с о в. Продукт, за который я выручаю деньги.

В а с и л и й. Деньги? Мне это слово незнакомо. Человек, ты меня дурачишь. Отойди!

С в е т а. Я хотела счастья, а счастья нет. Прометей, научи меня быть счастливой!

В а с и л и й. Ты живешь… разве это не счастье?

С в е т а. Живу без любви.

В а с и л и й. Любовь — это борьба, способность к жертве. Научись жертвовать — научишься любить.

И р и н а  П а в л о в н а (с трибуны). Неосмотрительное глупое божество! Ни с кем не посоветовавшись, ты решился на серьезную экономическую реформу! А человечество еще не созрело… чтобы играть с огнем! Тебе придется держать ответ перед советом богов!

В а с и л и й. Стрелочника нашла? Не выйдет! Нам подложила свинью Пандора. А ящик с несчастьями ей подсунул не кто иной, как сам громовержец! (Анисье.) Женщина и ты, мальчик! Вы пришли сюда обвинять или в качестве просителей?

А н и с ь я. О чем просить, когда ты сам в цепях?

В а с и л и й. Ты единственная, кто пожалел меня. И все же я мог бы… кое-что для вас сделать.

А н и с ь я. Людям сколько ни делай, все мало. Может, привести сюда этого… Геракла? Пусть освободит тебя от цепей.

В а с и л и й. Ему не до меня. Забыв о подвигах, он начал торговать огурцами. Мальчик, могу ли я быть полезным тебе?

Е г о р. Оживи мои ноги!

В а с и л и й (божественный смех). Такая малость? Гром и молния! В силу божества перестали верить! Встань! Я приказываю тебе! А у тех… эй вы… (Кричит людям.) Я отниму у вас все! Создавайте свой мир сами!

Огонь гаснет. Виденье исчезает.

Егор силится встать на ноги. Ноги не слушаются его.

Е г о р (в отчаянье). Ты обманул меня, болтун!

А н и с ь я. Егорушка, за что ты его!

Е г о р. Он враль бессовестный! Он обещал выправить мне ноги! Не выпра-авил! Враль!

Василий. Я обещал? Да что ты, парень! Когда это было?

Е г о р. Было, было! Ты всех обманул, всех! Они несчастны как и я. Отдай им печку, отдай лошадь… все отдай! Сейчас же! Слышишь ты, прохиндей!

В а с и л и й (озадаченно). Отдам, конечно. Не кричи, отдам. Только насчет обмана ты зря. Я шел к тебе с открытой душой, Егор Иваныч.

Е г о р. Насулил сто пудов, а сам бессилен! И вовсе ты не титан, ты жалкий пьяница. А печка твоя — одни развалины!

С л е д о в а т е л ь (грозя пальцем). Егор! Не заговаривайся!

Ф и р с о в. Напридумывали систем: Сухомлинский, Макаренко… А взять бы розгу да розгой их да розгой! Раз-два, раз-два…

В а с и л и й. Прогрессивно мыслишь, ежово семя!

Е г о р. Хотите верьте, хотите нет, а кукушек тогда и в помине не было.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

4

Е г о р  вытачивает из бруска нечто вроде гитарного грифа. На грифе нотные знаки.

А н и с ь я  выходит на улицу с корзиной белья.

А н и с ь я. Что опять вытворяешь?

Е г о р. Музыку.

А н и с ь я. Какую музыку?

Е г о р. Чтоб играла.

А н и с ь я (пригорюнясь). Всем тебя обделила судьба. Отца нет, сам калека. Гармошку и ту мать не в состоянии купить.

Е г о р. Сто лет не нужна мне твоя гармошка. Могу сам что хочешь изладить. Инструмент теперь есть.

А н и с ь я (не слушая его). А ко всему суд этот товарищеский. Припаяют год или два — вот тебе и товарищи.

Е г о р. Которые судят, те уже не товарищи. Ты не робей, мам. Припаяют — отсидим. Все лучше, чем в детдоме.

А н и с ь я. Тебя не тронут — малолетка. И ни в чем не виноватый.

Е г о р. Это покамест невиноватый. Суд начнется — выкину что-нибудь и буду виноватый. Пускай обоих судят. Нам с тобой нельзя разлучаться.

А н и с ь я. До тюрьмы-то, поди, не дойдет, разве что с работы выметут. Или за печку платить заставят.

Е г о р. Ломал Василий — платить тебе? Какая-то несуразица!

А н и с ь я. С него тоже, конечно, спросят. Но и меня не помилуют. Сторож — значит, лицо ответственное.

Е г о р (задумчиво). Вот уж верно что печка: еще не топилась, а какая каша вокруг заварилась. Ты не горюй, мам: выгонят — где-нибудь приткнемся. Земля велика.

А н и с ь я. Спокойный ты у меня. От неведения, что ли? А ведь с открытыми глазами живешь.

Е г о р (понуро). Уже неспокойный, мам. Сны разные стали сниться. Про войну, про землетрясения, про засуху… Люди — они всего боятся, из стороны в сторону шарахаются. И мне за них боязно.

А н и с ь я. За людей не тревожься — проживут.

Е г о р. Жить можно по-разному: червяком ползать, пташкой порхать. Или — как вот этот подсолнух… Видишь? Сияет, к солнцу тянется. Зеленый, упругий, лепестки один к одному.

А н и с ь я. Цветок правильный. Но и он не дольше осени живет. Потом изжелудим — семечки на масло пойдут или старухи их вылускают.

Е г о р. Это потом. А на земле ему лучше всех. Под-солнух: под солнцем. Люди-то почему так не могут?

А н и с ь я. Не всем это дано. Ты вот можешь — стало быть, житейской ржой не задетый.

Е г о р. Нет, мам, совсем не поэтому. Я в детстве подсолнечного соку напился. Не помнишь?

А н и с ь я. Могло быть. Ты вертуном рос, на месте часу, бывало, не усидишь.

Е г о р (счастливо смеется). Удрал от тебя, пригнул стебель и чисто все лепестки обсосал! Подсолнушек! Спасибо, неунывака! Мам, ты его каждую вёсну перед окошком моим сажай.

А н и с ь я. Мне что, могу весь палисадник засеять.

Е г о р. А лучше — поле. Большущее поле! Я соком подсолнечным всю ребятню напою. Чтоб мороке не поддавались. Сок-то веселый, теплый сок!

А н и с ь я. Тебя уж вроде не туда повело!

Е г о р. Нет, ты не понимаешь, мам, потому что не веришь. Верить нужно. (Прислушивается. Кукушкин голос.) Кукушка грустит. Вот я ее сейчас настрою! (Натягивает на гриф струну и напильником, словно смычком, выводит мелодию. Поиграв, вздохнул.) Все равно грустит… Экая плакса!

А н и с ь я. Птаху малую не можешь развеселить… одну птаху! Людей многое множество, и каждый со своей грустью.

Егор ударил грифом о пень, отвернулся. По лицу текут слезы бессилия.

(Покаянно.) Егорушка! Болезный мой! К сердцу-то близко не принимай! Слабые мы… надо по силам своим брать. Когда по силам берешь — уверенности в себе больше.

Е г о р. Ничего не умею! Ничего не могу! Уродец я! Червь! Ползун!

А н и с ь я. Вот растравила! Дернуло дуру за язык! Н-на тебе, куриное сало! (Бьет себя по щекам.)

Е г о р (взяв себя в руки). Не надо, мам. Тебя и так много били. Не надо. Я просто раскис чего-то. Я ведь не слабый.

А н и с ь я (веруя). Ты сильный у меня! Ты умный! Все одолеешь, если… если захочешь.

Сторонкой, слегка покачиваясь, проходит  В а с и л и й. Подойти не решается.

Е г о р. Не подошел. Видно, обиделся.

А н и с ь я. Робеет.

Е г о р. Робеет? Перед кем?

А н и с ь я. Он, Егорушка, сватался ко мне. А ты обругал его… вот и переживает. Он ведь совестливый.

Е г о р. Сватался? (Обреченно, по-взрослому.) Та-ак… Сватался — женись. Вдвоем-то вам лучше будет.

А н и с ь я. Вдвоем? А ты?

Е г о р. Я, мам, в санаторий подамся. Надо чуток подлечиться.

А н и с ь я. Ты же не хотел. Чего воротишь?

Е г о р. Не хотел — захотел. Там врачи, режим. Вообще лафа.

А н и с ь я. Решил, брошу тебя? Хорошего же ты мнения о своей матери! Не брошу, Егорушка! Я и согласья ему не давала. А сватать всяк волен.

Е г о р. Женись, мам. Ты у меня еще молодая. И в жизни доброго мало видела. Отец пил, буянил. Я с малолетства на твоей шее. Женись, он человек душевный. Не обидит, и сам в обиду не даст.

Кукушка кукует.

Ну вот, она того же мнения. Слышь, голос-то веселей стал. Верно, мам?

А н и с ь я (сквозь слезы). Верно, верно, Егорушка.

Е г о р. На Буцефале, что ль, покататься? А то уведут его скоро. (Уезжает на коляске.)

Василий, подходит ближе.

В а с и л и й. Хожу в надежде, а ты молчишь. Скажи хоть слово.

А н и с ь я. Егора спроси — все станет ясно.

В а с и л и й. Протестует?

А н и с ь я. Женись, говорит. То есть, это, выходи замуж. Уж лучше бы протестовал.

В а с и л и й. Правильно парень советует. Жалеет нас. Живем неприкаянными. Егор сердчишком своим все до тонкости понимает. Чуткое у него сердчишко, отзывчивое. То ли твое, то ли Иваново — не соображу сразу.

А н и с ь я. Иван-то добрый, считаешь?

В а с и л и й. Ива-ан?! Во какая душа! До нижней пуговицы распахнутая. На фронте, бывало, последний глоток спирта другу отдаст, последней краюхой поделится.

А н и с ь я. Неужто?

В а с и л и й. Вру, смекаешь? Какой резон? Его и в живых теперь нет. Мертвому безразлично, что про него скажут. А я заявляю: Иван — душа человек!

А н и с ь я. Черная или белая? Души-то разные бывают…

В а с и л и й (увлекаясь). Как-то из окружения с ним топали. Задело меня в перестрелке. Вроде и не шибко царапнуло, а нога отнялась. Так он на закорках верст двадцать тащил. Село на пути встретилось, а там фрицы. Уходи, говорю, дружба! Обоих кончат. Матюгнул он меня, в сено зарыл, а сам — ходу, чтобы внимание отвлечь. Такой вот был человечина!

А н и с ь я. Точный его портрет! Дальше-то что было?

В а с и л и й (закуривает не спеша). Схватили мужика. Про меня пытать стали.

А н и с ь я. Ты и по-немецки разумеешь?

В а с и л и й. Очень даже свободно. Анна унд Марта бабы. Воллен зи шпацир. Гиб мир цигарку. Ну и так далее. Подзабылось, конечно, многое… без практики. А тогда волок. Вот, значит, измываются над дружком моим, слышу. Где этот ферклюквен кент, спрашивают? Я то есть. Не вынесло ретивое. Выполз из зарода, кричу: «Эй, гансы! Здесь я! Не мучьте моего кореша!» Они за обоих принялись. Давай про расположение войск выспрашивать. Молчим. Про боевой дух солдат. Уж тут мы им расписали! Мол, все до единого в бой рвутся. Начальство не в силах удержать. В общем, тянули время как могли. А там и наши подоспели. Да, в каких только передрягах не побывали! До того свыклись с Иваном — в полку братьями стали звать. А ежели разобраться — чем не братья? Одной кровью землю кропили. После войны — одним потом.

А н и с ь я (с горькой иронией). Складно плетешь, Василий Петрович. Только в одном несовпадение: Иван-то мой вовсе и не был на войне. Он тридцатого. А тридцатый тогда не призывали.

В а с и л и й (тушит папиросу в ладони. После паузы). Не тот, выходит, Иван? Какая досада! А ведь жену у него точно Анисьей звали. И сына, кажись, Егором. Давно вас… их то есть ищу. Может, все-таки вы?

А н и с ь я. Не мы, Василий Петрович. Иван и на севере сроду не был. После ФЗУ был каменщиком в городе, потом бессменно в лесниках.

В а с и л и й. Обидно-то как! Обознался… И ведь приметы сходятся в теперешнем случае. Даже район ваш, Гугринский. Узнал про это, ну, думаю, все, тут якорь брошу. Только тем и жил, чтоб завет братний исполнить.

А н и с ь я (проникновенно). Ты и впрямь человек душевный. Егор не ошибся.

В а с и л и й. Я-то? Да я за вас всю кровь по капельке!.. Все жилы на лоскутки!..

В а л е р а  везет расстроенного  Е г о р а.

В а л е р а. Тоже мне ухарь! Не мог на помощь позвать?

Е г о р. Я сам хотел… са-ам! А ласты эти… будь они прокляты!.. Не слушаются. (Бьет кулаком по ногам.)

А н и с ь я. Егорушка, кто тебя?

В а л е р а. Чуть под копыта не попал! На Буцефале решил проехаться, а тот взбрыкнул…

Е г о р. Кино видел: летят буденновцы с шашками наголо… Нет, безногому не бывать буденновцем! Вот моя лошадь! (Тронул коляску.)

В а л е р а. Раскуксился! На тебя не похоже.

А н и с ь я. Ушибся, сынок?

Е г о р. Я про ушибы не поминаю. Вот им с отцом на войне не так доставалось…

В а с и л и й. Когда на войне — одно. Там солдаты. А тут парнишка беспомощный… совсем бессильный парнишка.

Е г о р. Я бессильный?! Я? (Выбрался из коляски, сделал стойку на голове.) Ты сильный, а так сможешь? (На руках прошел круг.)

В а с и л и й. Ну, где мне? Годы не те.

В а л е р а. Ловко срезал!

В а с и л и й. Полная капитуляция! Мириться-то будем?

Е г о р. Я с тобой не ссорился.

В а с и л и й. Ссорился, парень. Только ведь ссориться-то надо по уму. А мы? Бож-же ты мой! Из-за кого же мы пуговицы рвем на рубахе?

А н и с ь я. Все из-за печки началось… из-за огня.

Е г о р. Без огня люди жить не могут. А ты у Валеры печь развалил. Ирина Павловна для него тратилась.

В а л е р а. Не для меня, Егор. Мать замуж выходит… хочет красиво от меня избавиться. Чтоб не мешал в медовый месяц. (Многозначительно.) А я и так мешать не буду.

В а с и л и й. Печь-то, ежели хочешь, снова складу.

В а л е р а (грустно). Не надо, Василий. Мне скоро предстоит греться у казенной печи. Ну что, Егор, партийку-то доведем?

Е г о р (притихнув, виновато съежившись). Обязательно. (Матери и Василию.) А вы ступайте, ступайте.

Садятся за шахматы. А н и с ь я  с  В а с и л и е м  уходят.

В а л е р а (взглянув на них). Ты чего их гонишь? Может, они возле тебя хотят побыть?

Е г о р. Пускай привыкают друг к другу: молодожены!

В а л е р а. Свадебное поветрие! Сначала мутер, теперь твои.

Е г о р. Долго тянется наша партия!

В а л е р а. Надоело — можем прекратить.

Е г о р. Доиграем. Я шахматы люблю. Каждой фигуре историю выдумываю. Когда скучно — беседую с ними, как с живыми людьми. Вы, говорю, и в жизни позиций своих не сдавайте, если считаете их правильными. На доске мои фигурки дерутся не за страх, а за совесть.

В а л е р а. Придумал бы мне… какую-нибудь историю позабавней. Да чтоб сбылась.

Е г о р. Игра — одно, жизнь — совсем, совсем другое! Я про Ирину Павловну такого насочинял! Все неправда.

В а л е р а. Может, и не все. В крайности-то не бросайся.

Е г о р. Красивая она.

В а л е р а. Этого не отнимешь. Видел бы ты ее в молодости! Да и сейчас она ничего еще.

Е г о р. Умная. Обо всех заботится.

В а л е р а. И это отчасти верно. Тебя вот в санаторий отправить хочет, меня — на дачу, а тетку Анисью — на скамью подсудимых. Все в наших интересах.

Е г о р. Не любишь ее?

В а л е р а. Я ей просто не нужен. И никому здесь не нужен. Потому и ушел с «химии», чтоб срок продлили.

Е г о р. Значит, «химия» — это тюрьма?

В а л е р а. Условно. Ходишь без конвоя, а чувствуешь, что гнетет. Гнетет постоянно.

Е г о р. А когда под конвоем… жутко?

В а л е р а. Со временем привыкаешь. Скомандуют — налево, думаешь, так и надо. Направо — им видней. Исполняй команды, работай. Есть постель, есть одежда. Даже охрана есть — никто не украдет.

Подходит к ним  С в е т а.

С в е т а. Я бы хотела, чтоб меня украли.

В а л е р а. Для этого надо иметь… некоторую ценность.

С в е т а. Неужели я совсем-совсем ничего не стою?

В а л е р а. Я не оценщик… из комиссионки. Твой ход, Егор.

Е г о р (застенчиво). Валерик… если тебе будет плохо, очень плохо… ты черкни мне два слова, ладно? Я приеду, где бы ни был.

В а л е р а. Спасибо, Егор. Я сразу понял, что ты че-ло-век!

Е г о р. А ты еще мальчик, Валера. Во-от такусенький мальчик. Поскучайте тут со Светой. Мне нужно отлучиться. (Уезжает.)

В а л е р а (смеется). Поддел! Мальчик… двадцати двух лет.

С в е т а (жестко). Он прав, Валерик. Ты просто молокосос, да еще и трус к тому же. Не по твоей ли вине изогнулась вся моя жизнь? Огурцы через посредниц сбываю, помидоры… школу бросила. Разве о том я мечтала?

В а л е р а. Выходит, во всем виноват я… и нет искупления! Что ж, мне теперь до смерти каяться? Разве мало трех лет лишения свободы… за одну пьяную — и то другим — совершенную глупость? Зачем вы душу-то мне царапаете? И ты и мать… Что вам нужно? Чтоб я исчез? Так исчезну. Это в тысячу раз легче, чем выслушивать ваши дурацкие откровения!

С в е т а. Валерик, ты убежал? Скажи честно.

Валера молчит.

Убежал… Зачем? Оставался всего лишь день. Один день, а потом — свобода…

В а л е р а. А если я не хочу свободы? Если мне нечего среди вас делать? Вы все устроены, сыты… омерзительно сыты, как пиявки, насосавшиеся чужой крови. А я зэк, я серый! Мне братья — брянские волки!

С в е т а. Не надо, Валера. Это я уже видела в каком-то старом-старом фильме. Давай поговорим спокойно. Ты не прочел ни одного моего письма. И теперь не спросишь, чем я жила эти три года, о ком… или о чем думала. (Пауза.) Не одному тебе больно, Валерик! Спроси меня хоть о какой-нибудь малости. Ну спроси же!

В а л е р а. Ни к чему. Все ясней ясного.

С в е т а. Ну врешь ты, врешь! Ведь любишь меня!

Протестующий жест Валеры.

Если б не любил — не пришел бы ночью под мои окна. Не к матери побежал, ко мне… заглядывал в окна, стоял под тополем…

В а л е р а. Бред, бред! Мания любовного преследования.

С в е т а. А я не спала. Я все видела. Сначала подумала, может, и впрямь брежу? Впилась зубами в руку… вот видишь — след? До крови прокусила… и тогда поняла: это не сон, явь. Потом накинула халат, выскочила… но ты куда-то исчез. Кое-как дождалась утра, стала звонить твоей матери. Телефон не отвечал… Поехала сюда… все надеялась, что увижу тебя. И вот увидела, Валерик, мальчик мой глупенький! Я не могу без тебя! Не мо-гу…

В а л е р а. Могла три года… теперь не можешь.

С в е т а. Если б ты знал, как я жила… это издевка над собой, над мужем. Уж больше года сказываюсь больной… он верит. А мне противно… мне стыдно за эту ложь…

Ф и р с о в (из своего сада). Светлана, огурцы вянут. Поторопись!

С в е т а. Скажи искренне… может, я навыдумывала… но прошу тебя, скажи правду… Обещаешь?

В а л е р а. Я лишь однажды солгал. Ты знаешь, когда это случилось.

С в е т а. Да, знаю, на суде. Но сейчас будь честен. Там ты вспоминал обо мне?

Ф и р с о в. Светлана! Не задерживайся.

В а л е р а. Тебя зовут.

С в е т а. Но ты не ответил.

Ф и р с о в. Я не рекомендую тебе общаться с этим рецидивистом. Есть люди поприличней.

В а л е р а. Иди к своему владыке. Иди, а то огурцы завянут. И пожалуйста, избегай рецидивистов. (Уходит.)

Ф и р с о в (приближается). Светлана, твое время истекло.

С в е т а. Оно еще не начиналось… мое время.

Ф и р с о в. Я уважаю тебя, Светлана… как честную порядочную женщину. Я, само собой, и в мыслях не держу, чтоб ревновать. Однако твое поведение неправильное. Люди осудить могут.

С в е т а. Меня это совершенно не волнует.

Ф и р с о в. Светлана, ты что буровишь? Ты рехнулась, Светлана!

С в е т а. Может быть. Может быть, и рехнулась три года назад. Теперь помаленьку выправляюсь. (Решительно и дружелюбно.) Фирсов, я не вернусь в твой дом.

Ф и р с о в. Дальше — больше! Ну точно рехнулась! Для кого же я создавал все это? Ради кого у верстака горбил сверхурочно? Изо дня в день на участке гнулся? Я даже с матерью разделился, когда вы между собой перестали ладить. Теперь вот путевку для тебя выколотил. Одна путевка на весь цех. И та для тебя, Светлана! Сам-то я тут могу отдохнуть. А ты поезжай, Светлана. Садись в машину и поезжай.

С в е т а. Бедный мой Фирсов!

Ф и р с о в. Фирсов не бедный. У него все есть. Не гляди, что простой слесарь.

С в е т а. Так ты счастлив?

Ф и р с о в. Я, Светлана, человек занятой. Мне о такой чепуховине думать некогда.

С в е т а. А я вот думаю… от нечего делать. Ты уж прости меня, Фирсов.

Ф и р с о в. Да чего там, думай. Не возбраняется. Огурцы вези. И собирайся. Билет на самолет я заказал.

С в е т а. Отдай свою путевку в завком. Там ей найдут применение.

Ф и р с о в. Ну уж нет! Что мое, то мое! (Увидав воробьев.) Кыш, кыш, оглоеды! Всю рассаду у меня выклевали!

С в е т а  смеется, уходит.

Наверху  С л е д о в а т е л ь, отпустив  И р и н у  П а в л о в н у, зазывает к себе  В а л е р у.

Внизу, подле сторожки, Е г о р  у подсолнуха.

Е г о р. У фигурки-то одно лицо лишнее. То, которое грустное. Придется срезать. (Оглаживает подсолнух.) Растешь, рыжик? Ну расти, расти, набирай силу. Чтоб не было в тебе ни одного пустого семечка! Мать говорит, мол, подсолнух до осени живет. Не-ет, он вовсе не умирает. Подсолнушата же народятся из семечек-то! Вылежатся семечки за зиму, весной ростки пустят… крохотные такие ниточки, белые-белые! Если связать в одну — до какой звезды достанут? (Задумался.) Потом другие подсолнухи вымахают, ядреные, гибкие, в желтых шляпах. Так без конца… У человека один-два ребенка. Иные и вовсе ни одного не имеют… У подсолнухов — тыща! И дружно живут между собой, приветливо! Вот бы мне подсолнухом стать!..

Ф и р с о в (на своем участке). Кыш! Кыш! Бесчинствуют — нет спасу. (Устанавливает пугало.)

Е г о р. Ставишь пугало, а воробьи-то как раз на нем и совьют гнезда. Они пугала не боятся. Только — ястреба или коршуна. Повесь чучело, сразу утихомирятся.

Ф и р с о в. Где его взять, ястреба-то? Ястреба здесь не водятся. И коршунья не вижу. Кыш, кыш, подлые!

Е г о р. Ну, любую другую птицу. Покрупней.

Кукушка кукует. Ф и р с о в  слушает ее с особым вниманием, уходит.

Наверху  С л е д о в а т е л ь  и  В а л е р а.

С л е д о в а т е л ь. Сердчишко-то екнуло? А, Валерий?

В а л е р а. Не угадали, гражданин начальник. Пульс в норме.

С л е д о в а т е л ь. Поразительное хладнокровие! Из тебя мог выйти приличный разведчик…

В а л е р а. А вышел преступник. Я правильно вас понял?

С л е д о в а т е л ь. В душе читаешь. (Оставив иронию.) Зачем же ты, умник такой, смылся? Дня не мог вытерпеть?

В а л е р а. Вы хотя бы денек побыли в моей шкуре. Побудьте — все сразу поймете.

Внизу, подле сторожки, Егор принялся плести лапти. Поет.

Из своего дома вышел с ружьем  Ф и р с о в.

Е г о р (поет).

«Во саду, при долине громко пел соловей. А я, мальчик на чужбине, позабыт от людей. Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет…»

И р и н а  П а в л о в н а  вернулась.

И р и н а  П а в л о в н а. Мать где?

Е г о р. Анисья Федоровна, вы хотели сказать?

И р и н а  П а в л о в н а. Кто же еще? У тебя не десять матерей.

Е г о р. Одна. Единственная. Но, между прочим, я уважаю ее больше, чем уважал бы десятерых.

И р и н а  П а в л о в н а. Кто же запрещает? Уважай. (Пауза.) Ты очень изменился, Егор. Прямо на глазах изменился.

Е г о р. Как говорит Фирсов, все течет, все на что-нибудь меняется.

И р и н а  П а в л о в н а. С тобой что-то произошло. Стал похож на маленького старичка.

Е г о р. А вы на старенькую невесту.

И р и н а  П а в л о в н а. Как тебе не стыдно? Мне еще и пятидесяти нет.

Е г о р. Я слыхал от кого-то: бабий век — сорок лет.

И р и н а  П а в л о в н а. Отголоски прошлого! Это при капитализме женщина была забитой, бесправной… Теперь мы наравне с мужчинами.

Е г о р. Тогда совсем другое дело. (Поет, занимаясь лаптями.) «Позабыт, позаброшен…»

И р и н а  П а в л о в н а. Это правда, что Степан к матери твоей сватался?

Е г о р. Вранье! Степана в глаза не видел. Василий сватался.

И р и н а  П а в л о в н а. Ну все равно. Ты знаешь, кого я имела в виду.

Е г о р. Догадываюсь, Василиса Карповна.

И р и н а  П а в л о в н а. Невоспитанный мальчишка! На тебя тут дурно влияют! (Другим тоном.) А она что, согласна?

Е г о р. Отбрыкивается! Да мне позарез нужно замуж ее выдать. Сама-то не решится. Вон, говорю, Таисья Панфиловна… это я про вас… совсем старуха, и то заарканила какого-то лихача. В твои годы, говорю, можно еще детей рожать. Ведь она вас лет на пятнадцать моложе?

И р и н а  П а в л о в н а. Тебя кто так рассуждать научил? Этот пьяный дебошир?

Е г о р. Рассуждать разве учат? Человек растет, думает и потому рассуждает.

И р и н а  П а в л о в н а. Нет, я решительно не узнаю тебя, Егор. Такой был милый, вежливый мальчуган… Что с тобой сталось?

Е г о р. Ничего. Вот лапти плету. Говорят, лапти нынче в моде.

И р и н а  П а в л о в н а. В санаторий не собираешься? Им-то ты вряд ли теперь нужен.

Е г о р. Как и Валерик вам. Только я не пропаду: руки-то действуют. А Валерика опекать надо.

И р и н а  П а в л о в н а. У Валерика мать есть, которая его любит. Настоящая мать! Она его на ноги поставит.

Е г о р. А я сам… сам на ноги встану!

И р и н а  П а в л о в н а. Вряд ли. Вряд ли! И потому от помощи не отказывайся. Вот направление, возьми.

Е г о р. В этот самый… в санаторий?

И р и н а  П а в л о в н а. Вот именно. И поверь, мне было нелегко его достать. (Уходит с сознанием исполненного долга.)

Е г о р.

«Я остался сиротою, счастья-доли мне нет…»

Наверху.

В а л е р а. А какой смысл? Я один на всем белом свете. Один как перст. Там по крайней мере товарищи. Такие же, как я, горемыки. Буду тянуть лямку вместе с ними.

С л е д о в а т е л ь. Бедный страдалец! Никого-то у него нет: ни родных, ни друзей.

В а л е р а. Решительно никого. Была мать, и та чужой стала.

С л е д о в а т е л ь. Не надо фон создавать, мил человек. Мать есть мать. Какой бы она ни была.

В а л е р а. Кукушка! У меня еще срок не истек — она уж дачу тут подготовила… чтоб не напоминал о быстротекущем времени.

С л е д о в а т е л ь. Предположим, хоть и загнул. А Света?

В а л е р а. У Светы свой ангел-хранитель. Да и при чем тут она?

С л е д о в а т е л ь. При том, что любит тебя. (Пауза.) Ты же взрослый, Валерий. Когда-то стихи пописывал. Стало быть, должен понимать женскую душу. И вот что я скажу тебе, приятель: пока есть любящие женщины, наш маленький шарик может без опаски болтаться в мировом пространстве. Ты изувечил ее судьбу… свою судьбу изувечил… теперь стал в позу этакого захолустного Гамлета. Щенок! Таких, как ты, нужно душить в колыбели!

В а л е р а. За что?

С л е д о в а т е л ь. Брось, я говорю с тобой как мужчина с мужчиной. Хотя бы за то, что во всех усомнился. А между прочим, именно Света принесла мне письмо Исакова. Он написал его перед смертью… признал вину, просил пересуда.

В а л е р а. Она читала письмо?

С л е д о в а т е л ь. Нет. Письмо было запечатано и адресовано в органы. Света принесла и просила разобраться, словно знала, что в нем твое оправдание. А ты очернил ее… всех очернил, правых и виноватых.

В а л е р а. Значит, я теперь невиновен?

С л е д о в а т е л ь. В общем, да. Но пересуда пока не было. И тебе придется вернуться.

В а л е р а. А если не вернусь?

С л е д о в а т е л ь. Добавят за побег.

В а л е р а. Забавная логика.

С л е д о в а т е л ь. Логика закона. Тебя не тянули на суде за язык. Сказал бы правду, и не было бы всей этой истории!

В а л е р а. Но у Володьки лежала в больнице мать.

С л е д о в а т е л ь. Суд это обстоятельство учел бы.

В а л е р а. Пускай учтет и то обстоятельство, что я осужден несправедливо. В барак я не вернусь.

С л е д о в а т е л ь. Я вызову конвой. Тебя проводят.

Валера смеется.

Внизу Е г о р,  В а с и л и й,  А н и с ь я.

Е г о р. Ирина Павловна наведывалась.

А н и с ь я. Насчет суда ничего не говорила?

Е г о р. Нет, все больше про лапти. Хочет жениху подарить вместо комнатных бареток. Ох и жара! Мам, принеси нам кваску!

А н и с ь я  уходит.

Ну что, жених, еще не остыл?

В а с и л и й. У меня слово — олово. Только бы ты не был против.

Е г о р. Женись, я тут, как говорится, сбоку припёка. Лишь бы мать согласилась. Других-то помех вроде нет. Женись, а то всю партию мне сломаешь. Туру видишь? На кого похожа?

В а с и л и й. Кажись, на Анисью. Ну да, она.

Е г о р. То-то, что она. Стоит без прикрытия. Теперь этого офицера сюда… Ты офицер, как я понимаю, коль воевал? Вот и прикрывай, чтоб чужая тура не съела.

В а с и л и й. Не был я офицером, Егор Иваныч. Всего лишь сержант, мелкая сошка.

Е г о р. Офицер, сержант — какая разница? Воевал же. Поди, ордена имеешь?

В а с и л и й. С медалями-то штук десять найдется.

Е г о р. Ско-олько?

В а с и л и й. Около десятка. (Уходит и вскоре возвращается с наградами.) Тут, правда, и медали почетные. «За отвагу», к примеру.

Е г о р. Ого-го! Василий Петрович! Я рассмотрю хорошенько.

В а с и л и й. До Героя маленько недотянул. Надо три Славы, у меня только две.

Е г о р. Надень их, надень! Я рассмотрю хорошенько.

В а с и л и й (трет рукавом). Потемнели. С войны ненадеваны. (Нацепил награды, для Егора — потрясение.)

Е г о р. Ну удивил! А у папки орденов не было…

В а с и л и й (твердо). Были у него ордена, Егор. Сам помню, как к Красной Звезде представляли. Наверно, получить не успел. Война шла… то ранят, то на переформировку пошлют… Вот и ищет тебя награда. Бывает, не находит. Мне Красное Знамя в прошлом году вручили.

Е г о р. Неожиданный ты человек! Ведь я тебя в офицеры-то просто так произвел… чтобы туру защитил…

В а с и л и й. И не ошибся, Егор Иваныч. Я за нее костьми лягу… как на фронте, бывало.

Е г о р. Не давай ее в обиду, Василий Петрович. И сам не обижай. А еще от этого дела (щелчок по воротнику) воздержись. Мать при отце от пьянок устала.

В а с и л и й. Да я… я капли в рот не возьму!

Е г о р. Тогда будем считать, что все улажено. А пока садись, партию с тобой доиграем. Интересная партия!

Усаживаются за шахматы. А н и с ь я  выносит им туес квасу.

Наверху все те же.

С л е д о в а т е л ь. Лучше, если тебя не конвой, а Света проводит.

Валера. Вы полагаете, она согласится?

Следователь. Можем спросить ее.

Появляется  Ц ы г а н.

Ц ы г а н. Жить вам до смерти. Ты будешь хозяйкин сын?

В а л е р а. Был по крайней мере. (Посмотрев на Цыгана, ядовито усмехнулся.)

Ц ы г а н. Был — значит, останешься. Кирпич куда складывать? Я снова кирпич привез.

В а л е р а. Кирпич, как я понимаю, краденый?

Ц ы г а н. Краденый или купленный — мне не докладывали. Велели отвезти — я отвез.

В а л е р а. Кто велел-то?

Ц ы г а н. Моя начальник, Виталий Витальевич. Командуй, хозяин! А то опять коня уведут. Зарятся на него: по примете пегий мерин счастье приносит.

В а л е р а. Перестарались чуток. Паричок-то поправьте, инспектор Мегре.

Ц ы г а н. Ты меня с кем-то перепутал, серебряный. Цыган я, Николаем зовут.

С л е д о в а т е л ь (смеется). Кончайте маскарад, лейтенант Башкин. У этого парня глаз наметан. Знакомься, Валерий. Башкин, из ОБХСС. Расследует крупное хищение, в котором замешан жених твоей матери.

В а л е р а. Этот самый… Виталий Витальевич? Он что за птица?

Б а ш к и н. Начальник производства на кирпичном заводе. Под видом отходов сбывает налево годный кирпич. Да их там целая группа. Я возчиком туда пристроился…

В а л е р а. Что, моя мать тоже причастна?

Б а ш к и н. Пока лишь косвенно. Но помаленьку втягивают. Вот записочка от жениха. «Ируша, реализуй кирпич как можно скорей, чтобы не вызвать кривотолков. Кирпич списан на бой, но всегда найдутся скептики, которым покажется, что он цел. Целую нежно. Твой Виталий».

В а л е р а. Ай да мутер! Стереглась, стереглась и в конце концов влипла. Горький сюрприз для нее!

Б а ш к и н. Я играл… слишком грубо?

В а л е р а. Во всяком случае, неаккуратно. Я заподозрил вас, когда лошадь исчезла. Мер-то не последовало. Затем паричок этот… Неаккуратно!

Внизу Фирсов выстрелил в кукушку. Егор и Василий слышали ее последнее «ку-ку». Ф и р с о в  появляется у себя на участке.

В а с и л и й. С кем воюешь? Войны как будто не объявляли.

Ф и р с о в. Зато я объявил… всем тунеядцам и шабашникам.

В а с и л и й. Решительный товарищ! Начнешь воевать — кто ж огурцы выращивать станет?

Ф и р с о в. Не твое собачье дело! Двигай фигурки и помалкивай.

В а с и л и й. Нервный стал. С чего бы?

Е г о р. Не связывайся, играй. Свету-то прозевал. (Рубит фигуру.)

В а с и л и й. Не только я прозевал. Он тоже. Потому и бесится.

Фирсов подвешивает на кол убитую кукушку.

Е г о р. Смотри, он же кукушку нашу убил!

В а с и л и й (рассеянно). Кукушку? (Оглядывается.) Верно. За что ты ее?

Ф и р с о в. За то, что кукушка.

Е г о р. Злыдень! Такая пташка была… бесприютная. Чем помешала?

Ф и р с о в. Вам что, крикунью эту жалко? За что ее жалеть? В чужие гнезда несется, яйца ворует…

Е г о р. Если не мы, кто ее пожалеет? Она беззащитная, ни родни, ни гнезда…

Ф и р с о в. Дрянь птица! Ей только и место на шесте. Пускай огурцы от воробьев охраняет.

Е г о р (развернув коляску, въезжает на участок Фирсова). Я все огурцы твои… до последнего корешка вырву, вытопчу! Вот, вот!

Фирсов хватает его, отбрасывает. Василий в два прыжка оказался рядом, рванул Фирсова на себя, стиснул. Тот захрипел.

В а с и л и й. Ты на кого руку поднял? Я тебе руку-то эту… вместе с башкой отвинчу! (Отшвыривает Фирсова от себя. Берет Егора на руки, несет к сторожке.)

Ф и р с о в (убегая). Вы мне ответите! За все ответите… Я щас… вон там из органов человек… Я щас! Запляшете! (Взбегает на второй этаж. Столкнулся с Башкиным, сбил парик.)

Б а ш к и н. Полегче, золотко! Всю прическу испортил. (Уходит.)

Ф и р с о в (изумленно хлопает глазами. Следователю). Вы чем тут занимаетесь? Театр разыгрываете?

С л е д о в а т е л ь. Философствуем на досуге. А что?

Ф и р с о в. Под носом такие дела творятся, а он философствует. Разве это милиция? Коня украли, печь развалили… сейчас меня до полусмерти избили… А они философствуют. Да хоть бы с кем путным, а то с уголовником.

В а л е р а (задумчиво). Даже не знаю, что лучше: вышвырнуть тебя через окно или спустить с лестницы? Может, сам посоветуешь?

Ф и р с о в. Через окно? С лестницы? Вы слышали?

С л е д о в а т е л ь. Минутку! (С трудом их разводит.) Вам что угодно? У меня служебный разговор.

Ф и р с о в. Хочу заявление сделать. Офи-ци-аль-но! Да!

С л е д о в а т е л ь. На кого именно?

Ф и р с о в. На всех. На всех без исключения. Честных не вижу. Кого ни коснись, тот и жулик. Или — бандит, как вот этот гусь.

Входит  С в е т а, поднялась наверх.

В а л е р а (взяв кирпич). Я этот кирпичик сейчас испорчу. Ни один скептик не усомнится.

С в е т а. Валерик, ты что, не видишь? Он провоцирует!

Ф и р с о в. Зачем явилась? Кто звал?

С л е д о в а т е л ь. А как раз я и звал.

С в е т а. Если б не звали, я все равно пришла бы.

С л е д о в а т е л ь. Ну продолжайте. Валеру вы изобличили. Кто еще?

Ф и р с о в. Меня избил сейчас Кучин. Избил непосредственно на моем участке. Подчеркиваю.

С в е т а. Неправда! Ты сам начал бить Егора… Кучин заступился за него.

Ф и р с о в. Молчи, распутница! Вы все тут сплелись! Все одного поля ягода!

С л е д о в а т е л ь. Так, ну, я слушаю.

Подошли  И р и н а  П а в л о в н а  и  Б а ш к и н, тоже поднялись наверх.

Ф и р с о в. А кроме того, он у Цыгана (увидал Башкина, который вытирает пот париком, споткнулся)… украл лошадь… Цыган тоже на подозрении. Не за того себя выдает.

С л е д о в а т е л ь. С ним будет особый разговор. Не отвлекайтесь.

Ф и р с о в. Потом печь развалил у соседки. Разве это не преступление?

В а л е р а. Каждый художник волен уничтожить свое произведение.

Ф и р с о в. Печь — не произведение. Она для обогрева и денег стоит. Стало быть, не его, а хозяйкина вещь.

С л е д о в а т е л ь (Ирине Павловне). Кучин получил с вас деньги?

И р и н а  П а в л о в н а. Нет. Пока еще не получил.

С л е д о в а т е л ь. Но вы на него в претензии, да? Печь-то не готова.

В а л е р а. Мне не нужна печь из краденого кирпича.

И р и н а  П а в л о в н а. Из краденого?! Да я в жизни ничего не крала!

Ф и р с о в. Кому верите? Жулику верите. Он всех нас перессорит… перережет.

И р и н а  П а в л о в н а. Как же ты мог, Валерик! Как ты мог обвинить родную мать?

В а л е р а. Я не тебя обвиняю, петиметра твоего, Ируша.

И р и н а  П а в л о в н а. Петиметра? А, ты о Виталии? Он интеллигентный человек. Его репутация безупречна.

Б а ш к и н. К сожалению, мадам, должен вас разочаровать. Ваш жених — матерый жулик. Вот записочка. (Читает.) «Ируша, реализуй кирпич как можно скорей, чтобы не вызвать кривотолков. Кирпич списан на бой, но всегда найдутся скептики, которым покажется, что он цел. Целую нежно. Твой Виталий». Вам этот почерк знаком?

И р и н а  П а в л о в н а. Да… это его почерк.

Ф и р с о в. Ну и семейка! Сын — бандит, мать спуталась с вором. Замечай, Светлана!

С в е т а. Замечаю. Нам пора, Валерик. Прощай, Фирсов.

Ф и р с о в. Уходишь с… этим? Одумайся, Светлана! Потом локти кусать будешь!

И р и н а  П а в л о в н а. Валерик! Я запрещаю тебе… с этой женщиной! Я категорически запрещаю!

В а л е р а. Поменьше эмоций, мутер! Ты уже запретила однажды… сказав, что Света испорченная девчонка, что у нее много парней…

С в е т а. И вы могли такое сказать? Как вам не стыдно?

В а л е р а (прижав ее к себе). И знаешь, что из этого вышло. Теперь я положусь на себя самого. Довольно ходить в Валериках. Мне двадцать два.

Ф и р с о в. Остановите его! Остановите! Он жену у меня увел!

С в е т а. Ошибаешься, Фирсов. Это я его увожу.

В а л е р а. Держись подальше от своего Виталика, мутер, у него опасная близорукость. (Обнял Свету.)

И р и н а  П а в л о в н а. Пусть, пусть… Я не брошу Виталия… он слаб… он безволен… Помогать слабым — мой долг.

Внизу.

В а с и л и й. Я офицера теперь возьму… двину вперед пешечку.

Е г о р. Положение примерно равное. Правда, тура опять без прикрытия.

В а с и л и й. Сейчас мы что-нибудь придумаем.

А н и с ь я (выходя из сторожки). С судом-то какого черта тянут? Решали бы поскорей.

В а с и л и й. Куда спешишь? Жди, решат.

А н и с ь я. Сижу как на иголках: то ли манатки собирать, то ли не трогать. Вдруг помилуют?

В а с и л и й. Я лично к помилованию склоняюсь. Вина-то на мне. Так что не суетись.

А н и с ь я. Скажут: сторожиха, а не устерегла.

В а с и л и й. Вали на меня. Мол, угрожал и вообще… буйствовал.

Е г о р. Не скажет она так. Мам, ведь правда, не скажешь?

А н и с ь я. Язык не повернется.

В а с и л и й. Вали, чего там! С меня взятки гладки.

Наверху шум усиливается.

Е г о р (прислушиваясь). Шумят больно! Выключить их, что ли?

В а с и л и й. Выключай всех, кого можно выключить. Развелось всякой дряни!

Егор нажимает кнопку. Шум на втором этаже сильней.

Вниз спускаются  В а л е р и й  и  С в е т а. Целуются.

Е г о р. Как будто выключил… А там шумят.

В а с и л и й. Выключил, так теперь этих не разлепишь.

А н и с ь я. Их и без выключения не разлепишь: любовь.

Е г о р. Это красиво, когда любовь. Я вот еще не любил, а годы идут.

В а с и л и й. У тебя все впереди, Егор Иваныч. Жизнь только началась.

Е г о р. Началась, да неправильно. Кому я нужен такой? (Достает направление в санаторий, тайком читает.)

В а с и л и й. Милый ты мой! Любят-то за тепло человеческое! А у тебя в душе вечное лето! И человек не ногами думает, головой. Вон Рузвельт на такой же коляске ездил, а всей Америкой в войну правил.

А н и с ь я (прислушиваясь). Шумят. Видно, судьбу мою решают.

Е г о р. А эти все целуются. Эй, отдохните!

В а л е р а  и  С в е т а  отрываются друг от друга, убегают.

В а с и л и й. Пойду выясню, что стряслось. (Уходит.)

Е г о р. Видно, не сработала моя кнопочка.

А н и с ь я. Кабы нажатием кнопочки все решалось. Неправильно — раз и выключил.

Наверху.

И р и н а  П а в л о в н а. Муж бросил нас, когда Валерику едва исполнилось семь месяцев. Я отказалась от алиментов, воспитывала ребенка сама. Думала, вырастет сын замечательным гражданином, думала, буду им гордиться.

С л е д о в а т е л ь. Он, кстати сказать, неплохой парень. Можете мне поверить.

И р и н а  П а в л о в н а. Эгоист! Упрямец! Даже в такую минуту он бросил меня одну. Ушел с этой распутной тварью!

Ф и р с о в. Мы оба в убытке! Оба пострадавшие! И я не оправдываю ее! Я ее обвиняю! Улизнула с каким-то фертом! В Гурзуф не поехала! Ведь я из кожи для нее лез!

И р и н а  П а в л о в н а. Он должен был молиться на свою мать: я всем для него пожертвовала — красотой, молодостью… всем! Неблагодарный, жестокий сын! Жестокий, неблагодарный!

Ф и р с о в. Променяла! Она еще помянет худого мужа, когда натерпится с этим! Пом-мянет! Думает, я пропаду без нее? Не пропаду! Меня уважают… меня есть за что уважать. Вот эти руки — они из воздуха сливки выдоят! А он — тьфу! Что он умеет?

И р и н а  П а в л о в н а. Я никогда, никогда не жила для себя. Это гнусно — жить для себя. Это бессмысленно! Валерик не оценил моей жертвы. Что ж, есть Виталий, за которого я буду бороться… Я помогу ему избавиться от пороков.

В а с и л и й. Насчет суда интересуюсь. Кто тут судья-то из вас? Ты, что ли?

Ф и р с о в. Не до суда мне. Огурцы вянут… (Собрав мешки, тащит к машине.)

В а с и л и й. Вы уж ведите к концу, коль затеяли эту волынку. Нам надо знать, как судьба решится в теперешнем случае.

И р и н а  П а в л о в н а. Сейчас не время, Степан. Я, кажется, и сама выступаю свидетелем… по делу одного близкого… друга. Ведь так?

С л е д о в а т е л ь. Точно так. И вашему другу, по всей вероятности, маячит дальняя дорога, казенный дом.

Б а ш к и н. Уж я постараюсь.

В а с и л и й. Не время, значит. А когда займетесь? Не век же болтаться тут в неопределенности.

С л е д о в а т е л ь. А вы не болтайтесь. Занимайтесь своими делами.

В а с и л и й. Что получится, если каждый своими делами займется? Ничего путного не получится. (Рявкнул.) Да не мотайте мне жилы! Суд будет или нет?

С л е д о в а т е л ь. Суда не будет. Ввиду отсутствия преступления.

Внизу  Е г о р  и  А н и с ь я.

Е г о р (анализируя партию). Ничья… ловко увернулся от мата. (Взросло и деловито.) Ладно, мам, собирай меня в дорогу.

А н и с ь я (испуганно). Куда ты, Егорушка?

Е г о р. Лечиться поеду. Мне в этой жизни не только руки, ноги тоже нужны… чтоб стоять на земле, как солдаты под Сталинградом. (Подъехал к подсолнуху, огладил его тонкую шершавую шейку.) А подсолнух пускай растет. Не прогляди мой подсолнух! Слышишь, мам!

А н и с ь я. Слышу, Егорушка, слышу…

З а н а в е с

1974

Песня Сольвейг

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ С ПРОЛОГОМ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

МАША КОРИКОВА учительница.

МАТВЕЙ охотник.

ЕФИМ (ШАМАН) брат его старший.

ГРИГОРИЙ САЛИНДЕР пастух.

АНФИСА его жена.

ПЕТР РОЧЕВ (ЗЫРЯН) бригадир.

МАТВЕЙ

ЕФИМ в старости.

КАТЕРИНА.

МУЖ.

ЯДНЕ.

ЖИТЕЛИ СТОЙБИЩА.

ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ. СЕВЕР ЗАПАДНОЙ СИБИРИ — В ВОСПОМИНАНИЯХ ДВУХ ПОЖИЛЫХ БРАТЬЕВ.

ПРОЛОГ

У костра  д в а  с т а р и к а. Один маленький, шустрый, на шапке — бубенчики. Другой крупный, медлительный, грустный. Оба по очереди курят одну трубку. Молчат… Задумчиво молчат и себя пережившие горы. Они все на свете видели. И боль и радость отражались в них эхом. А горы молчали. И старились. Иногда, точно скупые слезы, роняли они вниз камни. Камни, случалось, падали на чьи-то головы. А горы молча скорбели о тех, кого придавили обвалом. Но, может, и ни о ком… просто так скорбели… философически.

Гаснет костер, погасла трубка. Крупный старик, М а т в е й, медленно, со всхлипом «раскачивает» ее.

М а т в е й. Не горит… погасла.

Маленький старик зажигает спичку, дает прикурить.

Спасибо, Ефим.

Е ф и м (наблюдая за догорающей спичкой). Красивая была спичка, белая, с золотой головкой. Головка росла, росла и лопнула. Почернела спичка.

М а т в е й. И мы почернеем, когда погаснет наш костер. Не пора ли копать могилу?

Е ф и м. Лучше остаться наверху. По обычаю наших предков. Зачем прятаться в землю? Лягу, когда позовет смерть, вытяну руки и, мертвый, буду смотреть на звезды, на зимние сполохи.

М а т в е й. Человек должен лежать под землей, растить деревья и травы. Он и мертвый должен трудиться, чтобы отблагодарить землю, родителей за дарованную ему жизнь.

Е ф и м. Мне не за что благодарить своих родителей. Они сотворили меня без моего согласия. Дай трубку. Теперь мой черед.

М а т в е й. Тебя мать родила. И когда ты был в ее чреве, ты просился на волю. Девять месяцев стучал головой, руками, ногами.

Е ф и м (энергично затряс головой). Не девять, Матвейка, — шестьдесят лет. У человека нет воли, не-ет! Живет он и до последнего часа болтает о воле, так и не изведав ее. Вот ты волен?

М а т в е й. Я?! (Подумав.) Да, я волен.

Е ф и м. Вре-ешь, не волен! Потому что убить меня хочешь. И помереть со мной рядом. Но, и оставшись жить, ты не освободишься от меня, мертвого. Я — тынзян на твоей шее.

М а т в е й. Ты волк, попавший в капкан. Ты всегда был волком.

Е ф и м (не без гордости). Был. И остался. Такая жизнь. Ну, копай мне последнее жилище. Земля стылая — долго провозишься.

М а т в е й. Начну, когда догорит костер. Под ним и начну. Ты мне поможешь.

Е ф и м (покачав головой). Помог бы. Но я никогда не работал.

М а т в е й. И там тоже?

Е ф и м. И там. Там были люди, которые все делали за меня. Я был паханом. Знаешь, что это такое?

М а т в е й. По-лагерному, наверно, шаман. Раз нигде не работал.

Е ф и м. Ты угадал. Это почти одно и то же. (Передав трубку.) Кури.

М а т в е й. Тебе не страшно умирать, Ефим?

Е ф и м (бесшабашно смеется). Если мне не было страшно жить, то почему же я должен бояться смерти?

М а т в е й. А я боюсь.

Е ф и м. Боишься — живи.

М а т в е й. Я дал себе слово. Я дал слово, когда отыщу тебя, — убью. И сам умру тоже.

Е ф и м (сочувствуя ему). Как мало тебе нужно! Двадцать или даже больше лет жить одной мыслью! Да погоди! Ты счету-то хоть научился?

М а т в е й. Меня учила считать Маша. Это было в тридцать третьем.

Ефим кивает: «Однако так».

Охотился — считал убитых зверей. Воевал — считал убитых врагов. Я умею считать.

Е ф и м. Столько лет прошло — подумать! А ты так и не поумнел. Жил маленькой местью за одну маленькую никому не нужную жизнь.

М а т в е й. Это жизнь была нужна мне… детям, которых она учила, их детям. Ма́шина жизнь была нужна всем.

Е ф и м. Там, далеко, прошла война. Я грамотный, я читал газеты и знаю: на этой войне погибли многие миллионы. Среди них были такие, кто много лучше твоей учителки. И — умнее. Если их обрекли на гибель, значит, они никому не нужны.

М а т в е й. Мне трудно спорить с тобой. Ведь ты говорун, шаман. Но я думаю, всякий человек нужен.

Е ф и м. Значит, нужен и я. Зачем же ты хочешь меня убить?

М а т в е й. Потому что ты убил Машу. И я дал слово. Теперь я должен.

Е ф и м (смеется). Никто никому не должен. А это понимают только умные. И потому их чтут. Их называют паханами, шаманами или еще как-нибудь.

М а т в е й. Я все равно тебя убью.

Е ф и м. Думаешь, стану просить пощады? (Снова зажигает спичку.) Для меня жизнь человеческая вроде этой спички. Догорела и — нет ее. И меня на одну вспышку осталось. Я это знаю и спокоен. А ты столько прожил и ничего не постиг. Слова, чувства, разум — все прежнее. Только голова в куржаке. И ум, наверно, оттого совсем вымерз. Если он был.

М а т в е й. Может, и не было. Но я своему слову верен.

Е ф и м (смеется, потом кричит, и крик возвращается эхом). Слово! Сло-овооо! Слышал? Слово — звук, вроде крика совы или выстрела. Как можно быть верным звуку? Разве он нуждается в этом? Услышал раз и — забыл.

Матвей упрямо качает головой. Ефима это забавляет.

Да ведь и слова бывают разные: русские, ненецкие, книжные, блатные… и в разное время они по-разному звучат. Слово, которое нравилось дедам, уже не нравится их внукам. У одних народов цветок пахнет, у других он воняет. Ты запаху верен или вони?

М а т в е й (угрюмо). Не серди меня, Ефим. (Передав трубку.) Стар ведь, а как легко смотришь на все. Словно совесть твоя ничем не отягощена.

Е ф и м (смеется). Совесть — разве нарта? В нее не сядешь, не положишь груз… Я говорил тебе о спичке. Она горит с головки, где хранится ее разум. Разум — и больше ничего. Наш разум тоже в голове. Он может человека обозначить хорьком, пулю — монетой. Но хорек останется хорьком, пуля — пулей. Разум велик и ловок, Матвей. Он бережет себя. Но и он умрет, когда сгорит вся спичка.

М а т в е й. Совсем ты заговорил меня. И я забыл главный вопрос.

Е ф и м. Вспоминай. Если не вспомнишь — подскажу. Я знаю этот вопрос.

М а т в е й. Не хочу, чтобы ты подсказывал. Сам вспомню. (Курит.) Что берет человек с собой в последний путь?

Е ф и м (улыбаясь, кивает. Он ожидал этого вопроса). Ничего. И поэтому мертвые спокойны. Чай выпит. Кружка пуста.

М а т в е й (выбив трубку, почистил ее ногтем, продул и снова набил табаком). А она взяла — ты помнишь? — одну маленькую книжечку.

Е ф и м. И теперь читает ее. Ей надолго хватит этой маленькой красивой книжечки. Если черви не отнимут.

М а т в е й (укоризненно). Не смейся, Ефим. Ты можешь не дожить до своего срока. (Тронул рукой стоящее около него ружье.)

Е ф и м. Значит, мой срок сдвинется. Только и всего. Стоит ли сокрушаться об этом.

М а т в е й. И ее срок сдвинулся. Ей было бы сейчас тридцать семь. Нет, тридцать восемь, однако. Помнишь ее?

Е ф и м (по лицу его пробежала тень). А зачем мне ее помнить? Если б я жил воспоминаниями, я стал бы похож на тебя.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Селение из нескольких чумов и новый, еще не достроенный дом — школа.

Поселок счастлив своим расположением: кругом лес, река рядом. Вдали видны Уральские горы. Вершины их в снегу. Урочища пастухов и охотников так велики, что сюда входят и тайга и тундра.

Из лодки-калданки на берег выпрыгивает девушка, это  М а ш а. Она в спортивных шароварах, в свитере. Вытянув лодку, берет из нее сундучок фанерный и патефон и направляется к чуму, подле которого колет дрова  А н ф и с а, молодая еще женщина, в малице, в чижах; она с подбитым глазом.

Внутри дома видна люлька. Над люлькой бубенчики, пробки от флаконов, цепочка — игрушки ребенка. Анфиса ожесточенно машет топором, отпинывая поленья.

Под лиственницей, на которой висит деревянный идол, спит на оленьей шкуре  м у ж ч и н а.

Издали доносится вой.

Звуки бубна.

М а ш а. Здравствуйте.

А н ф и с а (неприязненно покосившись на нее). Э…

М а ш а. Вы не говорите по-русски?

А н ф и с а. Каким ветром тебя занесло? (Говорит она замедленно, сипло.)

М а ш а. Учительница я. Ваших детей грамоте учить буду. (Вслушиваясь.) Там кто-то болен или рожает?

А н ф и с а. Шаман там. Камлает. (Махнув рукой.) Э, ты не знаешь.

М а ш а. Камлает? Как интересно! (Намеревается идти к чуму шамана.)

А н ф и с а. Не ходи. Это нельзя.

М а ш а. Ну вот еще! Я в церкви была когда-то… из любопытства, конечно. Вообще-то я атеистка. Неверующая, проще говоря. Понимаете?

А н ф и с а. Ты слепая, однако, э?

М а ш а. Но почему же? В стрелковой секции занималась. Даже значок имею.

А н ф и с а. Чум видишь?

М а ш а. Разумеется, вижу.

А н ф и с а. Гришку моего под деревом видишь? Пьяный спит.

М а ш а. Какое безобразие! Вижу и его. Бессовестный! Он спит, а вы дрова колете.

А н ф и с а. Нет, должно быть, не совсем слепая. Ну так смотри: вот бог. (Показывает на замурзанного идола.) Гришка проснется сейчас — бить его станет. А потом и меня.

М а ш а. Бога-то — пусть, его все равно нет. А вас за что?

А н ф и с а. Раз бьет, значит, есть бог. Бог есть, рыбы нету. Ушла из котцов рыба.

В чуме закричал ребенок. Спящий зашевелился, поднял голову. Взяв обломок хорея — палки, которой погоняют оленей, — принялся дубасить и без того жалкого идола.

М а ш а. Что это он?

А н ф и с а. Сказала же: бога бьет… за то, что рыба ушла.

М а ш а (услыхав вой Шамана). А тот?

А н ф и с а. Тот пытает: почему рыба ушла. Однако и мне пора. Бог устал. Дрова умеешь колоть?

М а ш а. Я в городе жила. У нас паровое отопление.

А н ф и с а. Учись, если ты… женщина. (Отдает Маше топор, подходит к мужу, становится перед ним на колени. Тот бьет ее раз и другой.)

М а ш а (ошеломленно молчит, потом бросается на выручку). Нет! Не сметь! Вы что, рехнулись? Не сметь! В сельсовет пожалуюсь!

Г р и г о р и й (продолжая истязать жену). Сельсовет далеко. Два дня на оленях ехать. Я сам себе… сам сельсовет!

Анфиса безропотно сносит его побои.

М а ш а (пытается оторвать его от жены, но от сильного толчка отлетает в сторону). Не трогай! Слышишь? Лучше не трогай! (Замахивается топором.) Уйди, паразит, раскрою череп!

Г р и г о р и й (удивленно, но с некоторым уважением). Смелая девка! Лихая девка! Мне бы в жены такую!

М а ш а. Ты и своей недостоин.

Г р и г о р и й. Своя старая, двадцать пять зим прожила. Мне молодая нужна, как ты. Смелая, как ты. Давай выходи замуж. На охоту вместе ходить будем, винка пить будем. (Великодушно протягивает ей недопитую бутылку.) Н-на, пей!

М а ш а. Сам отравляйся! (Выбивает бутылку.)

А н ф и с а. Бить-то еще не будешь? Если не будешь — пойду сына кормить.

Г р и г о р и й (жестом отпуская ее). Сейчас некогда. Завтра побью. А может, вовсе убью. (Спрашивает у Маши.) Убить? Надоела.

М а ш а. Вот зверь! Вот дикарь! Только тронь ее! Только тронь!

А н ф и с а. Убей. И Костю убей. А то кормить его надо.

М а ш а. Не бойся, спьяна говорит. Как можно убивать человека? Тем более жену. Тебя спрашиваю, палач: как жену убивать можно?

Г р и г о р и й. Оленя убиваю — почему жену не могу? Олень добрый, красивый. Олень везет меня, одевает, кормит, себя кормит. А я его убиваю. Жена не везет и не кормит. Я ее кормлю. Только расходы! О олень! Он как цветок весенний, как солнышко! Он верен, как смерть. Я маленький был, грудной был совсем, чуть больше ружейного приклада. Мать на груди меня держала… сама от голода мертвая была. Олени привезли меня за четыре пробега… живого привезли… мать мертвую. Привезли и — пали. А я жив. Вот они какие, олени! (Плачет.) О-о-о!

Вой в дальнем чуме прекращается. Оттуда выходит маленький юркий человек, это  Ш а м а н.

С т а р и к и  у костра наблюдают происходящее двадцать лет назад.

Е ф и м. О, я ловок тогда был! Я был умен и быстр, как горностай! Кто мог сравниться со мною в быстроте и гибкости ума? А слова были медленны, как падающий снег. Ум мой успевал шкуру им подостлать. Сам прятался незаметно.

Ш а м а н (пошатывается слегка. На поясе у него медвежий коготь, зуб росомахи, зеркальце, медные кольца. На голове обруч с несколькими бубенчиками. Бубенчиков со временем прибавится). Она-а! (Ткнул пальцем в Машу.) Я видел ее. Она подбиралась издалека. Злые духи послали ее сюда. Она ехала на железном медведе, который дышал горячим паром, ревел и осквернял воздух. Потом плыла на калданке, и рыба шарахалась от нее, чуя тяжелый дух медведя. Она прогнала нашу рыбу. Она! Так сказали мне духи.

А н ф и с а (кормит грудью ребенка). Она?! (Прячется поглубже в чум.)

Г р и г о р и й. А я собирался сделать ее своей женой.

М а ш а (улыбаясь). Что за ерунду вы выдумываете? Какие духи? Какой медведь? Это от вас дух нечистый… давно не мылись. Хотите, дам мыла? У меня с собой десять кусков. (Достает из сундучка мыло.)

Ш а м а н (схватив у нее кусок, пожирает). Вот, вот твое зелье! Ты этим меня не испугаешь.

М а ш а. Как интересно! Еще хотите? (Подает второй кусок мыла.)

Ш а м а н (и этот кусок съедает). Твое зелье похоже на медвежье сало. Но во рту от него остается какая-то пена.

М а ш а. Ешьте на здоровье. Хотя вообще-то им лучше мыться. Оно отмывает всякую грязь. Может, и нутро ваше отмоет. (Подает третий кусок.)

Ш а м а н. Нутро?

М а ш а. Ну, если угодно, душу.

Ш а м а н. Не-ет, душа должна оставаться душой. Духи запрещают нам мыться. Если человек моется, он мерзнет. И душа — чистая — будет мерзнуть.

М а ш а (задумчиво). Пожалуй. Так вы не хотите больше мыла?

Ш а м а н. Я ел, чтобы оно потеряло колдовскую силу. Ты тоже. (С ухмылкой.) Теперь ты нам не опасна.

М а ш а (примирительно). Я и раньше была не опасна. Я приехала учить ваших детей.

Ш а м а н. Ты разве шаманка?

М а ш а. Я учительница. Кончила педагогическое училище.

Ш а м а н. Педа-ги-чес-кое… чи-ли-ще… И ты все знаешь?

М а ш а. По крайней мере то, чему научилась.

Ш а м а н. Тогда скажи: отчего летом не спит солнце? Отчего олени болеют копыткой?

Г р и г о р и й. О мой олень! Мой цветок белый! О Мирцэ!

Ш а м а н. Отчего рожают женщины в муках? Ты рожала?

М а ш а (смутившись). Я еще незамужняя.

А н ф и с а (выйдя из чума). А я рожала. Я пять раз рожала. И только Костя мой жив. Научи меня рожать, чтоб не умирали дети.

М а ш а. Я же сказала, что не… рожала еще. Но у меня есть знакомые акушеры, врачи… Они приедут сюда, они научат.

Ш а м а н. А сама не умеешь. Всякая женщина умеет. Это так просто: сошлась с мужчиной — через девять месяцев ступай в нечистый чум. Родишь, очистишься и снова будешь со всеми.

Г р и г о р и й. Она родит, вот увидите. Когда станет моей женой. У нас будет пять, нет, два раза по пять сыновей.

Ш а м а н (гнет свое). Шаман должен знать все. Иначе какой же он шаман.

М а ш а. Всего не знает ни один человек.

Ш а м а н. Я знаю. И потому я шаман.

М а ш а. Ну так скажите мне: что такое социализм?

Ш а м а н. Социализм — это говорильня. Сюда и до тебя приезжали разные люди. И все говорили, говорили. Мы уж дремлем, а они говорят.

М а ш а. Значит, неинтересно говорили. Социализм — это счастливая жизнь. Социализм — это правда.

Ш а м а н. Правда или счастливая жизнь? Тот, кто любит правду, счастлив не бывает. Счастливы только мертвые. Они ничего не хотят. Не думают о счастье.

М а ш а. А я жива. И я счастлива.

Ш а м а н (пророча). Значит, и ты должна умереть.

М а ш а (усмехаясь). Чушь какая! Соберите людей. Я расскажу им о школе. О социализме, о комсомоле.

Ш а м а н (бьет в бубен, кричит). Эй, люди! Собирайтесь! Вот эта белка научит вас всему на свете. Женщин научит рожать без болей. Мужчин — охотиться, пасти оленей, не упускать из запоров рыбу. Расскажет, почему прячется на полгода солнце, почему не спит оно летом… почему власти меняются так часто… почему человеку при всех властях трудно. Эй, люди! Скорее сюда!

Собираются, робея перед Машей, ж и т е л и  с т о й б и щ а. Есть среди них и дети. Почти все — мужчины и женщины — курят трубки, удивленно переглядываются, не понимая, чего ради их собрали.

Шаман что-то говорит владеющим русским языком Григорию и Анфисе. Очень внушительно говорит, по-своему.

М а ш а. Товарищи! Я плыла сюда и боялась… Боялась севера, боялась чужих, незнакомых людей. Ваш север прекрасен. Цветет багульник, черемуха цветет. Реки широки и задумчивы. Берега их таинственны и величавы. Земля эта, удивительная, девственная земля, достойна большого счастья. Время сейчас такое… Оно несет людям радость. Здесь пролягут железные дороги. Немного погодя придет электрический свет. Но главный свет в человеке — свет его души. Он загорается, когда человек образован, знает историю и культуру своего и других народов. Вы согласны со мной?

Ш а м а н (пригрозив бровями Григорию и Анфисе). Они согласны, согласны.

М а ш а (увлеченно). Вот почему ваши дети должны учиться, познавать этот прекрасный и сложный мир. Они узнают азбуку, счет, научатся читать и рисовать.

Слушатели ее невозмутимо попыхивают трубками, каждый занимается своим делом. Кто-то строгает, кто-то разминает ремень, кто-то обтягивает камусом лыжину.

Что ж вы молчите, товарищи?

Ш а м а н. Они согласны, видишь сама. (Говорит по-ненецки.) Эта дурочка хочет приучить вас есть мыло. Мыло — это та отрава, от которой не умирают только шаманы. (Подает одному из ненцев недоеденный кусок мыла.)

Тот отпрянул, испуганно взроптал.

(Дает другому.) На, попробуй!

Тот шарахнулся.

М а ш а. Что вы ему сказали?

Ш а м а н. Я сказал, мыло — это хорошо. И еще сказал, что ты будешь мыть им людей.

М а ш а. Правильно. Я научу вас пользоваться мылом. Ничего плохого в этом нет, наоборот. Что ж вы молчите? Ну вот вы хотя бы скажите… есть у вас сын или дочка?

Ненец что-то бормочет, отходит.

А вы? Вы? (Спрашивает она другого, третьего.)

Ненцы застенчиво пересмеиваются, пожимают плечами.

Ну почему вы молчите? (Чуть ли не со слезами.)

Ш а м а н (с откровенной насмешкой.) Они не понимают по-русски.

М а ш а (изумленно). Не понима-ают?! (Задохнулась от обиды. Значит, все ее усилия были напрасны.) Они не понимают?

Ш а м а н (подтверждая кивком). Как же ты будешь учить людей, языка которых не знаешь?

Маша досадливо прикусила губу.

Если хочешь, я могу перевести сказанное тобой. (Говорит по-ненецки.) Люди! Я только что советовался с духами. Они сказали, что рыба навсегда уйдет из наших рек, если эта женщина останется в стойбище. Если ваши дети перешагнут порог русского чума (указывает на школу), если хоть кто-то из вас даст ей приют, огонь и дым накажут всякого, кто ослушается духов. Дети его околеют от холода, оленей его загрызут волки. Глаза его выклюют хищные птицы… Я буду просить духов не гневаться на вас. Мы не хотели, чтоб эта женщина учила нас вместо вкусного мяса есть эту отраву. (Стиснул в кулаке мыло.) А теперь расходитесь, и пусть каждый из вас принесет к дуплу лиственницы жертву духам. Чем больше будет жертва, тем больше удача. Я все сказал.

Л ю д и  расходятся.

М а ш а (пытается их остановить, но тщетно). Куда же вы? Постойте. Я еще не все сказала. Я… послушайте! Присылайте завтра своих ребятишек. Слышите? Всех присылайте! Я буду учить их грамоте.

Никто не отозвался.

Ш а м а н. Мне жаль тебя. Ты говоришь с глухими.

Маша уходит. Шаман вешает на шапку бубенчик. Он будет навешивать их после каждой победы.

Старики у костра.

Е ф и м. Добавь сучьев, Матвей. Я мерзну.

М а т в е й. Добавь сам. Они лежат подле тебя.

Е ф и м. Я же говорил тебе, что не привык работать. Я всегда руководил.

М а т в е й. Бедняга! (Подбрасывает дрова. Огонь сильнее.) Значит, я глуп, потому что живу воспоминаниями?

Е ф и м. Ты глуп, потому что глуп. А воспоминания — это лишь часть твоей глупости.

М а т в е й (недоверчиво). А сам-то… неужели ничего не помнишь?

Е ф и м. Только то, что мне нужно. Все прочее до поры забываю. Так делают все умные люди. И потому они правят глупцами.

М а т в е й. Да, я помню: ты правил.

Е ф и м. И хорошо, умно правил! Все были довольны.

М а т в е й. Не все. Во всяком случае, не я и не Маша.

Е ф и м (настойчиво). Я умно правил. Никто не роптал. А ты не в счет. Ты брат мой.

М а т в е й. Не-ет, я твой враг. Враг с того самого дня, когда понял, что ты подлый.

Е ф и м. Если понял, зачем шел за мной? Зачем слушал мои советы?

М а т в е й. Надо же было идти за кем-то. Вот я и шел, пока не явилась Маша.

В школе.

Маша расположилась в одном из классов. Сев за парту, расплетает тяжелые свои косы.

М а ш а (пишет). «Здравствуй, мама! Вот я и на месте. Я очень спешила сюда и не жалею. Мне все здесь нравится. И люди, среди которых придется быть долго, может, всю жизнь, и природа здешняя. Из ненцев никто почти не умеет ни читать, ни писать. Если я все-таки уеду отсюда, то прежде научу их этому. А пока учусь их языку сама. Со мной занимается — ты не поверишь, мамочка! — сам шаман. Он очень славный и непосредственный человек. Он и учитель мой и переводчик. Я очень смешно говорю и знаю не так много слов, как хотелось бы, но к сентябрю, когда откроется школа, буду знать вполне достаточно, чтобы уметь объясняться с детьми. Порой мне хочется взяться за кисть и что-нибудь порисовать. Но сейчас не до этого. Может, потом… когда все наладится. Ты, пожалуйста, не волнуйся за меня, не выдумывай разных ужасов. Я же знаю, ты у меня выдумщица. Нафантазируешь и сама же нервничаешь, не спишь ночами. Все очень здорово, мамочка! Очень здорово! Я как-нибудь напишу тебе об этом подробно…» (Встает из-за парты, подходит к доске, пишет: «Лось — тямдэ, люди — сада, добрый — хибяри нгаворта…» Прочитывает, улыбается, радуясь постижению чужого, трудного языка.)

На улице неподалеку от школы толпа. Ш а м а н  что-то объясняет людям, указывая на лиственницу, вершина которой спилена. На голых нижних сучьях — вышитые бисером мешочки, кисы, пояса, монеты, шкуры. В руках у  А н ф и с ы  петух, голова которого свернута. Шаман велит ей положить петуха в дупло — жертва идолу.

Маша заводит патефон, слышится: «Жил-был король когда-то. При нем блоха жила. Милей родного брата она ему была. Блоха? Ха-ха-ха…» Ненцы в ужасе бросаются врассыпную.

Ш а м а н. Она привезла с собою злых духов. Бегите и не показывайтесь, пока духи кричат и злятся.

Все разбежались. Г р и г о р и й  спрятался за ближнее дерево. Однако любопытство берет верх над страхом.

Шаман бьет в бубен, что-то выкрикивает, кружась, всходит на школьное крыльцо. Затем, ухмыльнувшись, протискивается в дверь. А бас шаляпинский наводит ужас на аборигенов: «Блохе — кафтан? Блохе? Хе-хе-хе…»

(Видимо, слыхал музыку раньше. Да и страх ему неведом.) Сава, Маша, нгани торова!

М а ш а (остановив патефон). Торова, Ефим. Я рада, что пришел. Постой. Мань маймбидм. Правильно?

Ш а м а н. Ненася. (Кивает.) Правильно.

М а ш а. Мне рассказывали о шаманах разные гадости. А ты славный, Ефим. Пыдар сава. Правильно?

Ш а м а н. Мы с тобой два шамана. Мы будем править. Нам нельзя ссориться.

М а ш а. Мы будем учить. И — учиться. Начнем? Видишь? Я выписала некоторые слова. (Читает.) Лось — тямдэ, люди — сада, добрый — хибяри нгаворота.

Ш а м а н (ухмыльнулся). Ненася. Правильно.

М а ш а (приглядываясь к нему). У тебя на шапке появился еще один бубенчик. Что это значит?

Ш а м а н. Я одержал еще одну победу над злыми духами.

М а ш а (улыбнувшись). А, понимаю. Значит, награда. Ну, орден, что ли.

Ш а м а н. Ага, сам себя наградил.

М а ш а. А мыло ты больше не глотаешь?

Ш а м а н. Мылом я мою руки.

М а ш а. А кто говорил, что мыться нельзя? Тело мерзнет.

Ш а м а н. Мне все можно. Я шаман.

М а ш а. Мыться не только тебе можно. Это очень приятно.

Ш а м а н. Да, приятно. Но всем нельзя. Иначе в мире не будет порядка. Все станут одинаковы.

М а ш а. Ты против равенства?

Ш а м а н. Равенство — глупая выдумка. Когда все равны — исчезает страх, почитание. Исчезнет порядок. Пурга над землей подымется, и люди в ней заблудятся и замерзнут. Вот так.

М а ш а. Тебе их жаль?

Ш а м а н. Если они вымерзнут — перед кем я буду шаманить?

М а ш а. Ты веришь в духов? В бога веришь?

Ш а м а н. Я верю в человеческую глупость. Пока она есть — а она бессмертна, — будет бог.

М а ш а. Не верю я в твоего бога. У нас церковь отделена от государства. Большинство людей, как и я, не верят.

Ш а м а н. Неверие — тоже глупость. Человек должен во что-то верить. Или — делать вид, что верит.

М а ш а. Ты делаешь вид или веришь?

Ш а м а н. Я шаман. Мне все можно. Ведь ты не веришь в свой социализм, в комсомол не веришь, а делаешь вид, что веришь.

М а ш а. Я верю. И в социализм и в комсомол.

Ш а м а н. Как можно верить в слова? Слова можно говорить, а верить вовсе не обязательно.

М а ш а (убежденно). Если бы я не верила, я бы не поехала сюда.

Ш а м а н (задумчиво). Ты, однако, мешать мне станешь? А?

М а ш а. Я не буду тебе мешать, если ты будешь добр и справедлив с людьми. Скажи, Ефим… Вот ты спрашивал у духов, куда ушла рыба… А я видела недалеко озеро… Там очень много рыбы. Почему ее не ловят?

Ш а м а н. Это священное озеро.

М а ш а. Священное. Но рыба-то обыкновенная. Люди могли бы ее ловить.

Ш а м а н. И рыба в нем священная.

М а ш а (смеется). А кто говорил только что, что не верит в святых, в духов? Если рыба священная, почему ты ее ловишь? Даже мне приносил вчера.

Ш а м а н (ворчит с угрозой). За головню голой рукой хватаешься! (Уходит.)

М а ш а. Я, кажется, рассердила его. Его пока еще рано сердить. И опасно. (Снова заучивает ненецкие слова.)

Шаман, выйдя на улицу, оглядывает убогое селение, которое видел много раз. Все, что есть, что будет, он знает.

Вот беременная  ж е н щ и н а.  М у ж  ведет ее в нечистый чум. Там она будет маяться одна, и никто к ней не подойдет, пока роженица не «очистится».

Ш а м а н. Что, Катерина, рожать пошла?

К а т е р и н а. Пойду, однако. Брюхо назрело. Человек жить просится.

Ш а м а н (не без грусти). Жить… А для чего ему жить?

К а т е р и н а (равнодушно). Ты умный. Ты лучше знаешь.

Муж толкает ее.

Ш а м а н. Не бей ее. Она родит тебе сына.

М у ж. Верно — сына? У меня четыре девки. Верно — сына? Устал от девок. Их надо кормить. Им надо искать мужей. Верно — сына?

Ш а м а н. С каких пор ты перестал мне верить?

М у ж. Я подарю тебе оленя… двух оленей! Когда родится сын.

Ш а м а н. Ты принесешь их в жертву. А сейчас приди в мой чум. Я дам для нее рыбы.

М у ж. Хороший ты человек, Ефим. Добрый человек! (Уходит вместе с женой.)

У другого чума, под деревом, Г р и г о р и й  снова бьет  А н ф и с у. Та лишь защищает лицо, но молчит.

Г р и г о р и й. Кто отец этого выродка? (Указывает на люльку.) Говори, кто?

А н ф и с а. Ты, однако.

Г р и г о р и й. А может, Матвейка?

А н ф и с а. Может, и Матвейка. Как знать? В себя не заглянешь.

Г р и г о р и й. Запор-рюю!

Ш а м а н, усмехнувшись, равнодушно проходит мимо. Из лесу, еще издали увидав, что бьют Анфису, выбегает  М а т в е й. Отбрасывает Григория. Завязывается драка. Анфиса с восторгом смотрит на Матвея, избивающего ее мужа.

А н ф и с а. Сладкий Матвейка! Молодой Матвейка!

Какая-то  с т а р у х а  несет к священному дереву малицу, замирает подле него, прося себе то ли жизни полегче, то ли скорой смерти.

Из школы вдруг опять доносятся «голоса духов» — это Маша завела патефон, слышится «Песня Сольвейг» Грига. Драка прекратилась.

Ненцы кинулись врассыпную, но уж не так спешно. Как ласково, как необыкновенно нежно говорят с ними эти странные духи! Матвей, увидав, что они бегут, смеется. Григорий, поднявшись, злобно погрозил ему кулаком, снова спрятался за дерево. Анфиса не побежала, тоже рассмеялась, не понимая, чему смеется. Рядом с Матвеем ей ничто не страшно. Даже злые духи.

А н ф и с а. Винка хочешь, Матвей?

М а т в е й. Крепко он тебя разукрасил. Под глазами-то ровно чернику давили. Больно?

А н ф и с а (подавая ему кружку со спиртом). Раз обнимешь — пройдет. Как стемнеет — приду к черному камню.

М а т в е й (выпив). Уходить тебе надо — убьет.

А н ф и с а. Позови — уйду.

М а т в е й. Потерпи эту зиму… если охота удастся — богатый буду. Заберу тебя и Костьку.

А н ф и с а. Мне и не надо твоего богатства. Мне тебя надо, Матвейка! Позови сейчас. Тошно мне тут.

М а т в е й. Куда же я позову тебя, Анфиса? Я бездомный. Как волк, день и ночь по земле рыскаю. А ты женщина, и с ребенком.

А н ф и с а. Ах, а я разве не твоя волчица? Позови! Сил больше нет терпеть. (Распахивает кофту. Грудь в кровоподтеках.) Зверь он совсем. Лютый зверь! Каждый день меня лупит, каждый день. Матвейка!

М а т в е й. Ладно, поговорю с братом. Может, выделит отдельный чум. Там кто? (Указал на школу.)

А н ф и с а. Девка чужая. Из города приплыла. Где так долго был?

М а т в е й. Лечился. Ногу сломал — отвезли в Лурьян… к русскому доктору. В Лурьяне хорошо. Там колхоз. Знаешь?

А н ф и с а. Колхоз — у! Ефим говорит, колхоз — шибко худо. Все забирает у людей: детей, жен, оленей, рыбу…

М а т в е й. Тебе-то чего бояться? У тебя оленей нет.

А н ф и с а. Нет оленей. Гришка горюет. Все стадо пало. Потому и бьет меня часто. И пьет без просыпу.

М а т в е й (вслушиваясь). Эх, будто ручеек со скалы падает! Красиво!

А н ф и с а (злобно, начиная ревновать). Шаманка!

М а т в е й. Ты не понимаешь, Анфиса. Это музыкой называется. Я в Лурьяне слыхал. Му-зы-ка!

А н ф и с а. Му-зы-ка… (Смеется.)

Г о л о с  М а ш и. А музыка, точно алая бабочка, трепещет волшебными крылышками. Песня, словно луч солнечный, проникает в сумрачные души, пробуждая в них свет, вызывая радость… Думал ли Григ, что его будут слушать зачарованные звуками ненцы? Думали ли ненцы тогда, что через несколько лет музыка Грига в тайге и в тундре станет привычной?..

Такие вот Маши, сами легкие, беззащитные, как бабочки, бесстрашно прошли через тысячи рек и озер, через вражду и оговоры, принесли чистую душу свою людям…

Вот ненцы помаленьку собираются, шажок за шажком подходят к своим чумам. Бедные, запуганные, оглупленные существа! Не духи, а великие души говорят с вами! Они повествуют вам о любви, о красоте мира, о бескрайности родины, которая много больше, чем ваш крохотный поселок.

На крыльцо вышла  М а ш а. В глаза ей ударило веселое солнце. Маша заливисто, радостно засмеялась, закинула косу на спину.

М а т в е й. Она похожа на белочку.

А н ф и с а. Колдунья! Учи-тел-ка!

Появился  Г р и г о р и й.

Г р и г о р и й (совсем уже осмелев). Я беру ее в жены. Так решено.

Матвей без робости подходит к крыльцу, на котором стоит улыбающаяся девушка, и сам улыбается. Улыбка его восторженна. Анфиса ревниво смотрит на него.

А н ф и с а (о муже и о Матвее). Вы как два сохатых во время гона.

Г р и г о р и й. А тебя я убью. Или — Матвейке отдам. Зачем ты мне старая-то? Тебе уж двадцать пять зим. И ты рожаешь мертвых детей.

Матвей вскакивает на крыльцо.

М а ш а. Пыдар тямдэ… хибяри нгаворота… (Улыбается, довольная тем, что хоть как-то может общаться с незнакомым человеком.)

М а т в е й (оторопев). Ругаешься как… нехорошо! (Укоризненно покачал головой.)

М а ш а. Ругаюсь? Неправда! Я сказала, что ты сильный, как лось. И, судя по глазам, наверно, добрый.

М а т в е й (угрюмо). Ты сказала, что я лягушка. И людоед. Я не лягушка и не людоед. Я Матвей, охотник.

М а ш а (увидав ухмыляющегося Шамана). Зачем ты врал мне, Ефим? Зачем учил меня не тому?

Шаман достал из сумки какой-то гриб, похоже, мухомор, проглотил его и, ударив в бубен, закружился, завыл, выговаривая несвязные, нечленораздельные слова.

М а т в е й. Так это он тебя учил? (Смеется.) Он научит.

М а ш а (Шаману). Как тебе не стыдно, Ефим?

М а т в е й. Он не слышит. Он перед камланием мухоморов наглотался и ошалел. (Решительно.) Я буду звать тебя белочкой.

М а ш а (строго, «учительно»). Меня зовут Мария Васильевна Корикова.

М а т в е й. Мария Васильевна. Белочка.

М а ш а. Пойдем, Матвей. Ты мне поможешь. Столько времени зря потратила с этим прохвостом! (Указывает на беснующегося Шамана.) Он учил меня совсем не тем словам. Как, по-вашему, охотник?

М а т в е й. Ханёна. Нанём пэртя.

М а ш а. А лось? А добрый?

М а т в е й. Хабарта. Сава, Марья Васильевна, белочка.

Шаман, сорвав один из бубенцов, камлает.

Ты играла красивую музыку.

М а ш а. Правда? И ты ее не боялся?

М а т в е й. Музыки разве боятся? Музыку слушают.

М а ш а. А они боялись.

М а т в е й. Сначала боялись, потом слушали. Видишь, Ефим сердится на них из-за этого. Бубенчик с себя сорвал. Хочет музыку заглушить. Дескать, духи так требуют.

М а ш а. А тебя духи не накажут?

М а т в е й. Духов нет. Так говорил один русский, конструктор из окружкома. Бога нет. Это Ефимко, брат мой, выдумывает.

М а ш а. Он твой брат?

М а т в е й. Мы от разных матерей. Отец один. Но я охотник. Он шаман.

М а ш а. Как интересно! Идем же! Ты расскажешь мне о себе, обо всем… Я ничего, ничегошеньки не знаю. Кроме того, что знаю. Попьем чаю. Потом поставим красивую музыку. И ты иди ко мне, Анфиса.

Г р и г о р и й. Она не пойдет. Я пойду.

М а ш а. Отчего же не пойдет? Если я приглашаю? Иди, Анфиса. И ты тоже входи, Григорий. Всем места хватит.

Г р и г о р и й  с  ж е н о й,  М а т в е й  и  М а ш а  входят в школу. Шаман неистовствует. Но в голосе его не только злобные, но и жалобные нотки.

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. А ведь ты без забот со мной жил, Матвейка. И жил бы. Зачем тебе понадобились заботы? Ты мог бы стать хозяином больших стад. На тебя работали бы Гришка с Анфисой, Егорка, Микуль.

М а т в е й. Я не хотел быть хозяином.

Е ф и м. Ну да, так. Ты бы и не сумел быть хозяином. Ты дурак, как тысячи дураков. Отец тревожился за тебя. Он был умный, наш отец. «Ефим, — сказал он мне перед смертью, — выделишь ему чум, два чума и треть стада, если он станет умным». Ты умным не стал. Помнишь, как в стойбище приехал Петька Зырян? Я велел тебе угнать наше стадо к морю.

М а т в е й. Твое стадо, Ефим.

Е ф и м. Там были и твои олени. Они могли стать твоими.

М а т в е й. Но стали колхозными. Потому что колхоз…

Е ф и м. Потому что колхоз — такое же стадо. Ему нужен умный пастух, нужен хозяин. Ну-ка, скажи, Матвейка, что сталось тогда с твоим колхозом?

М а т в е й. Он развалился.

Е ф и м. А что сталось с моим озером?

М а т в е й. Его захламили.

Е ф и м (убежденно). Потому что колхоз — это стадо.

М а т в е й. Ты не все знаешь, Ефим. Ты многого не знаешь.

Е ф и м. Я все знаю.

М а т в е й. Так думаешь ты сам.

Е ф и м. И другие так думали.

М а т в е й. Пока ты был шаманом. Они боялись тебя. Заклинаний твоих боялись. Их страх ты принимал за почитание.

Е ф и м. Страх — это порядок. Страх — бубен, который оглушает глупцов. Если их не запугивать — глупцы наглеют, берут верх и ведут не туда, куда следует. А я вел дорогой верной. Я знал: вот этот рожден охотником. Он и будет охотником. Этот должен быть пастухом. Тот всех лучше ловит рыбу. Ему доверю свое озеро, когда придет большой голод.

М а т в е й. Но ты не доверил.

Е ф и м. Озеро отнял твой колхоз… колхоз обидел меня. И я рассердился. Умный человек не должен сердиться. Подбрось еще немного дровец. Я что-то стал мерзнуть последнее время.

М а т в е й. Ты долго пробыл в лагере.

Е ф и м. Девятнадцать лет. Десять по приговору да девять сверх того — за побеги.

М а т в е й. И годы сказываются… старость. Раньше, бывало, наешься своих мухоморов и чуть ли не голый на ветру пляшешь.

Е ф и м (бодрясь). Я и теперь еще в силе. Ты не знаешь меня, Матвей.

М а т в е й. Э, чего там! Порох подмок.

В школе.

Здесь собрание. Л ю д и  сидят на партах, на полу, стоят. И еще много людей за дверью. Шаман говорит по-ненецки.

Ш а м а н. Эта агитатка внесла смуту в нашу спокойную честную жизнь. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, хорошо, что здесь появилась русская учительница.

М а ш а  кивает. М а т в е й  удивленно косится на брата.

А скоро придут сюда люди с красными повязками. Они запретят вам иметь детей, пасти собственных оленей, есть мясо. Они запретят ловить рыбу, стрелять песцов и глухарей. Они посадят вас на деревянные скамейки и будут учить своим бессмысленным и пустым молитвам, которые сочинил один хитрый шаман, Ленин. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, был на свете умный человек Ленин. Он сказал: «Все равны».

Маша кивает.

Люди, учит он в своих молитвах, берите жен у соседей, потому что все равны. Отнимайте оленей у хозяев, потому что все равны. Плюйте в воды священного озера, потому что ничего святого на земле нет.

Ропот.

Кто посмеет это сделать, тот будет проклят мной навечно. Все дети его будут рождаться леммингами. Вся пища его превратится в мох. Из глаз будут расти мухоморы… Бойтесь проклятия, люди! Живите честно, как жили. Леса наши велики. Пастбища необозримы. Правда, год выдался неурожайный… мало зверя, мало птицы… потому что пришли чужаки… Из-за них ушла из рек рыба… Уйдут они — река снова наполнится рыбой. Прибегут лемминги — за ними придет песец. На стланиках будет полно шишек, а значит, и белок. Терпите пока. Я помогу вам. Я советовался с духами. Они сказали: «Можешь дать своим людям рыбы из священного озера». И я дам!

Пауза. Радостные голоса.

Этой агитатке не верьте. Она плохой человек. (Маше.) Я сказал, что завтра начнем отлов рыбы в священном озере.

М а ш а. Ты умно сказал, Ефим. Справедливо сказал.

Ш а м а н. Видишь, я все им разрешаю. Все, что для них полезно. Я забочусь об их благоденствии. Они бедны и неразумны. Но они мои дети.

М а ш а. Скажи им, пусть ведут детей в школу. Скоро начнутся занятия.

Ш а м а н. Агитатка велит вам привести в этот чум своих детей. Не ведите. Она свяжет их арканом, острижет наголо и заставит есть мыло.

Возмущенный ропот. Люди вдруг поднимаются и уходят.

М а ш а. Что они? Почему ушли? Я хотела рассказать им о Ленине.

Ш а м а н. У тебя еще есть время. Ведь ты надолго здесь поселилась?

М а ш а. Пока не научу людей грамоте. Пока они не поймут, что такое социализм.

Ш а м а н. О, значит, надолго. Потому что люди никогда этого не поймут. Я шаман, и то не понимаю. Зачем нужен какой-то социализм, когда человеку и без него хорошо? Ведь главное, чтобы человеку было хорошо. А ему хорошо, когда сытно, когда удачна охота, здоровы дети, когда в чуме горит огонь. Будут шкурки, будет мясо. Наловим рыбы в священном озере — сдадим казне.

М а ш а. Казне, то есть государству. Государство произведет с вами справедливый социалистический обмен. Понятно? Другое государство вас обмануло бы… А наше печется о своих людях.

Ш а м а н (иронически). Да-да. Оно печется.

М а ш а. Оно даст вам за шкурки ружья, патроны, муку, мясо, чай… Оно будет учить бесплатно ваших детей, лечить больных. Дома вам построит.

Ш а м а н. К чему нам дома? Мы в чумах привыкли. И школы твои не нужны. Но довольно. Я не привык спорить с людьми. Особенно с женщинами. Я шаман. И люди понимают меня с первого слова. Люди слушают меня. Потому что слова мои необходимы им. (Матвею.) Я ухожу. Ты со мной. (Поднимается.)

Матвей тоже.

М а ш а. Матвей, ты вернешься? Пожалуйста, вернись.

М а т в е й. Я вернусь. (Уходит.)

На улице. Шаман, Матвей.

Ш а м а н. Не связывайся с ней.

М а т в е й (насмешливо). Мне не велят твои духи?

Ш а м а н. Тебе не велю я.

М а т в е й. Зачем ты врал учительнице? И людям врал?

Ш а м а н. Моя ложь была вынужденной. Я врал во имя спокойствия людей.

М а т в е й. Тебе велели твои духи?

Ш а м а н (сурово). Духи сказали мне — сюда скоро приедет Петька Зырян. Помнишь того нищего рыбака? Отец еще выиграл его в карты.

М а т в е й. Приедет… зачем?

Ш а м а н. Чтобы отобрать в колхоз наших оленей. Чтобы стать нашим бригадиром. Он отберет и твоих оленей, Матвей. Угони их подальше к морю.

М а т в е й. Я не погоню твоих оленей.

Ш а м а н. Олени наши общие, Матвей. Ты получишь свою долю, когда здесь все успокоится. А пока нам лучше держать оленей вместе.

М а т в е й. Я не погоню твоих оленей.

Ш а м а н. Тогда ты не получишь свою долю.

М а т в е й. Я охотник.

Ш а м а н. Охотнику разве не нужна упряжка?

М а т в е й. У меня есть.

Ш а м а н. Нет. Пока ты болел, я принес твоих оленей в жертву. Я хотел, чтоб ты поскорей выздоровел.

М а т в е й. Я не просил тебя об этом.

Ш а м а н. Меня не надо просить. Я брат твой старший, заботливый брат. И я принес их в жертву.

М а т в е й. Ты просто жулик. Хитрый и ловкий жулик.

Ш а м а н. Ружье у тебя тоже мое. Оставишь его в моем чуме. Или погонишь оленей. Тогда я дам тебе две упряжки и второе ружье. Дам собак, дам зарядов. Спирту дам, сколько хочешь. Но к этой агитатке ты больше не пойдешь.

М а т в е й. Я мужчина. И я сам знаю, куда и к кому мне ходить. (Оттолкнув Шамана, идет в школу.)

Ш а м а н. Ты пожалеешь об этом, Матвейка. Со мной нельзя ссориться. Ты пожалеешь.

М а т в е й  захлопнул за собой дверь.

Время смут, время раздоров. (С болью.) Я хочу мира на земле! Я хочу мира… Но как поселить покой в души людей? (Вскидывает руки, падает на колени.)

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. Все началось с этой девчонки. Пришла она — ушел покой. Навсегда ушел из нашего стойбища.

М а т в е й (нежно). А ведь она маленькая была. Юркая, как белочка.

Е ф и м. Агитатка.

М а т в е й. Я называл ее белочкой.

Е ф и м. Ты при ней становился похож на тайменя, изливающего свои молоки.

М а т в е й. Рядом с ней все время было то холодно, то жарко. А в лесу я видел ее перед своими глазами. Иду, бывало, с охоты, все возле школы пройти норовлю. Выскочит Маша на крылечко, руку протянет. У-узенькая такая ладошка, с ножны охотничьего ножа. В руки взять ее боязно, не то что пожать. Осмеливаюсь, беру. А сам глаза отвожу в сторону.

Е ф и м. Таймень в пору икромета.

У школы  М а ш а.  М а т в е й  возвращается из лесу с мешком орехов.

М а ш а. Ань торово, Матвей! Нынче много орехов, правда?

М а т в е й. Да, много. Орехов много.

М а ш а. Ты насобирал уже пять мешков.

М а т в е й. Это тебе. (Ставит свой мешок.) Все белки любят орехи.

М а ш а (с притворной строгостью). Почему ты зовешь меня белкой?

М а т в е й. Потому что зову. (Помедлив.) Потому что ты маленькая и пушистая. Все белки любят орехи.

М а ш а (смеется). Все белки любят орехи. Неужели я и вправду похожа на белку? Нет, правда, похожа?

М а т в е й. Чистая правда.

М а ш а. Ты превосходно говоришь по-русски. А я уже нормально по-вашему говорю? Хой ниня пирця пя вадедесава. Понятно?

М а т в е й. На холме растет высокое дерево. Понятно.

М а ш а. Матвей Нянданя нюдако нганоханмингаха. На маленькой лодке плывут Матвей и его брат. Правильно?

М а т в е й (насупившись). Неправильно. Мы с братом плывем на разных лодках. Ты быстро освоила наш язык. И все же, когда будешь говорить с детьми, зови меня, а не Ефима.

М а ш а. Договорились. Но почему ты все время пугаешь меня Ефимом? Он совсем не такой уж страшный. Временами мне даже жалко его.

М а т в е й. А мне тебя жалко. Ты ничего не понимаешь.

М а ш а. Ты невежлив со мной, Матвей. Я учительница. (Смеется.) Какой ужас! Завтра начнутся занятия. Представляешь? Уже завтра! Бо-оююсь!

М а т в е й. А Ефим не боится. Он никогда и ничего не боится. Но учит, и его слушают. Но с тех пор как появилась здесь ты, слушают меньше.

М а ш а. Настанет день — и совсем перестанут слушать. (Тихо, смущенно.) Матвей, ты говоришь со мной… и никогда в глаза мне не смотришь. Почему?

М а т в е й. Потому что потом… в лесу… из-за каждого куста много твоих глаз. И все смеются.

М а ш а (тихо). Как интересно. (Теперь и она отводит глаза.) Матвей, а что говорят люди о том, что я плавала в Лурьян?

М а т в е й. Хорошо говорят. Ты привезла много муки, чаю, ружей, зарядов. И мне ружье привезла. (Усмехнулся.) Ефим снял с обруча еще один бубенчик.

М а ш а. О, скоро он останется совсем без бубенчиков. Он, как и все люди нашего стойбища, будет охотиться или пасти колхозных оленей.

М а т в е й. У него есть свои.

М а ш а. Они станут колхозными. Это хорошо, что ты не угнал их к морю.

М а т в е й. Могут угнать другие.

М а ш а. А мы не дадим. Что, в самом деле! Вокруг колхозы, вокруг социализм, а тут какая-то допотопная частная собственность! Шаг назад, понимаешь! Мы вперед должны двигаться! Песню такую знаешь? «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка…»

М а т в е й. Веселая песня. Но та лучше.

М а ш а. Та, это которая?

М а т в е й (насвистав). Вот эта.

М а ш а. А, да, чудесная. Я тоже от нее без ума. (Напела «Песню Сольвейг».)

М а т в е й (указывая на холщовый рулончик в ее руках). Что это?

М а ш а. Это? Да так, чепуха. Что-то вроде пейзажа… ну, картины, понимаешь? Точнее, картинки. (Смеется.) Видишь, какая я несерьезная? Завтра занятия, а я рисую. Вместо того чтоб готовиться к ним.

М а т в е й (рассматривая пейзаж). Я тоже так умею.

М а ш а. Правда? Ну покажи.

М а т в е й. Только я рисую на снегу, на бересте. Снег растаял. Береста сгорела. Как же я тебе покажу?

М а ш а. Жаль. Разве можно так обращаться со своими рисунками?

М а т в е й. Я охотник. Не могу же я таскать с собой лишний груз.

М а ш а. Пожалуйста, нарисуй мне что-нибудь.

М а т в е й. Сейчас. Вот только срежу бересту.

М а ш а. Попробуй на бумаге. Вот карандаш.

М а т в е й. На бумаге я не рисовал.

М а ш а. Это все равно что углем на бересте. Не робей, попробуй!

М а т в е й (взяв мягкий карандаш, проводит один робкий штрих, другой). Бумага такая белая, ровно снег. Только следы на снегу тают, а здесь нет. Что нарисовать тебе?

М а ш а. Что хочешь. Охоту, например. Это тебе всего ближе.

М а т в е й. Охота разная бывает. На песца, на лисицу, на соболя, на белку. На ленных гусей или на куропаток. С ружьем, с силком, с капканом. Охота разная бывает.

М а ш а. Все равно на кого. На лису, пожалуй. Вот именно: на лису.

М а т в е й (рисует). Можно и на лису. Лиса повадками похожа на моего брата… Вот нарта… Вот я на нарте. Вот олени… Распадок. И во-он лисица… Сейчас я выстрелю прямо с нарты. Лисью шкуру отдам тебе.

М а ш а. Спасибо, Матвей. Но лучше не стреляй… пока. (Заглядывает из-за его спины.) Как здорово! Даже не верится, что можно рисовать так быстро и так хорошо.

М а т в е й. Я всегда рисую быстро. Потому что все меняется. Горы голубые, а потом вдруг — зеленые или синие… Лес тоже: то золотой, то черный или белый. Надо успевать. Иногда я долго рисую: день, два. А береста сгорает быстро. И снег тает быстро. Вместе с рисунками.

М а ш а (огорчившись). А я воображала, что чуть ли не художница. По сравнению с тобой я просто бездарна. Нет, мне не стоит браться за кисть. (Убежала в школу и тотчас вернулась оттуда с красками, с этюдником.) Это тебе, Матвей. Бери, рисуй. Может, станешь большим художником. Ты должен стать им, Матвей. Поедешь когда-нибудь в город, будешь учиться рисовать.

М а т в е й. Зачем? Я умею. Сама же сказала, что умею.

М а ш а. Умеешь. Но есть люди, которые делают это лучше тебя. Вот ты охотник. Умелый охотник. И тебе обидно, когда кто-то добывает белок или соболя больше, чем ты. Верно?

М а т в е й. Больше, чем я, не добывает никто.

М а ш а. Вот и рисовать научись так, чтобы никто… понимаешь? — никто не мог нарисовать тайгу и эти горы лучше тебя.

М а т в е й. Лучше меня никто в стойбище не рисует. Я первый.

М а ш а. А там, далеко, в Тюмени или в Москве… там есть люди, которые рисуют лучше тебя.

М а т в е й. Это плохо. (Поразмыслив.) Как же я поеду туда? Там нет ни гор, ни тайги, ни тундры… Там и тебя не будет, белочка. Нет, я не поеду.

М а ш а. Но ты же вернешься, Матвей. Выучишься и вернешься.

М а т в е й. А ты не уедешь отсюда?

М а ш а. Нет. (Твердо.) Нет, теперь я знаю, что не уеду.

М а т в е й. Ладно. Посылай. Я согласен.

М а ш а. Обязательно пошлю. Завтра же напишу в окружком и попрошу у них направление для тебя. А пока помоги мне, Матвей. Я ничего не смогу без твоей помощи.

М а т в е й. Говори. Я все сделаю.

М а ш а. В наших чумах много грязи. Люди неопрятны, немыты. Едят что попало. Нужно приучить их к горячей пище, к чистоте, к зубному порошку…

М а т в е й (морщась). К порошку? Я ел его в больнице. Не знал, что им чистят зубы.

М а ш а. Теперь знаешь. И ты для меня просто незаменимый человек. С кого же мы начнем, Матвей?

М а т в е й. Давай хоть с Анфисы. Она сделает все, что я ей велю. (Ведет ее к чуму Салиндеров.)

В чуме.

А н ф и с а  вышивает «ягушку» — национальная женская одежда. Увидав Матвея, радостно вскочила.

А н ф и с а (воркующе). Матвей-я! Ой как давно не бывал! (Увидав Машу за его спиной, вытолкнула, задернула нюк — входное отверстие.)

М а т в е й (отдернул полог, впустил девушку в чум). Кипяток есть, Анфиса?

А н ф и с а. Хочешь чаю, Матвей-я?

М а т в е й. Не-ет, голова зудит шибко. Надо помыть голову.

А н ф и с а. Кипятку нет. Только чай. Заварила недавно.

М а т в е й. Можно и чаем. Еще лучше. (Оглядывает жилище Салиндеров.) Как тут грязно у вас! Будто в загоне.

А н ф и с а. Всегда так было. Только раньше ты этого не замечал.

М а т в е й. То раньше, а то теперь. (Начинает прибирать.)

А н ф и с а (наливает воду в тазик). Ой, Матвейка! Не надо! Я со стыда умру! Разве мужское это дело? Сядь, сама приберу.

М а ш а. Вы наливайте, Анфиса. Уборкой я займусь. Веничка у вас не найдется?

А н ф и с а. Веничка? Кто такой веничек?

М а ш а. Ну, метелка… из березовых веток.

А н ф и с а. Веток в лесу полно. Зачем ветки в чуме, когда их в лесу полно?

М а ш а (выходит, вскоре возвращается с пучком лиственных веток). Можно в конце концов и этими. (Метет.)

М а т в е й (намыливает голову). Сава! Ах, сава, Анфиса!

А н ф и с а (озабоченно). Не студено голове, Матвей-я?

М а т в е й. Голова моя радуется.

А н ф и с а. Пускай и моя порадуется вместе с твоей. (Окунает голову в тот же таз.)

М а ш а. Вы намыльте волосы-то, намыльте! (Помогает ей.)

А н ф и с а (сердится). Не тронь. Ты чужая. Не тронь! Матвейка намылит.

М а т в е й (ворчливо). Я бы шею тебе намылил… Зачем Марью Васильевну обижаешь?

А н ф и с а (испуганно). Не буду, Матвей-я. Если не хочешь, сама намылю.

М а т в е й (намыливая ей голову). Так-то лучше. Мой давай. Смывай мыло. Всех леммингов в волосах выводи. (Помогает. Сам же, закончив мыть голову, садится на шкуры и надевает на мокрую голову капюшон.)

М а ш а. Капюшон-то на мокрую голову разве можно? Просуши ее сначала. Или — еще лучше — вытри.

М а т в е й (вытерев волосы рукавом малицы). Я все правильно сделал, Марья Васильевна?

М а ш а. Все правильно, молодец! Дай-ка я тебя причешу. (Причесывает.)

Матвей чуть ли не мурлычет от ее прикосновений.

У тебя удивительные волосы!

А н ф и с а. Не трогай! Я сама буду расчесывать его удивительные во-лосы. (Отнимает у Маши гребенку, причесывает обратной стороной.)

М а т в е й. Не так, нельма!

А н ф и с а. Вот уж и нельма. А раньше другие слова говорил. Раньше любил меня шибко. Разве кровь во мне рыбья? Тебе ли не знать, Матвей?

М а ш а. Не обижайтесь на него, Анфиса. Мужчины все грубияны. (Отводит взгляд в сторону.) Теперь ты ее причеши, Матвей.

М а т в е й. Я лучше тебя причешу. Ведь ты тоже будешь мыть голову?

М а ш а. Я мыла утром. Но если хочешь…

М а т в е й. Хочу. Мой.

М а ш а (наливает кипятку, расплетает волосы). Мои лохмы промыть не просто.

М а т в е й. У тебя красивые лохмы.

М а ш а (смеется, подняв намыленную голову). Эти лохмы называются косами.

М а т в е й. Все равно красивые. И сама ты красивая. И лохмы-косы красивые.

А н ф и с а. А у меня не красивые, Матвей-я?

М а т в е й. А у тебя нет кос, Анфиса. И лохмы твои короткие и черные, как у меня.

А н ф и с а (улучив момент, берет острый нож и, подкравшись к Маше, отхватывает ей косу). Вот! Теперь и у нее нет. И она некрасивая. А эту я себе пристегну.

М а т в е й. Что ты натворила, гусыня!

А н ф и с а. Зачем прилип к ней глазами? На меня совсем не смотришь.

М а т в е й. Дай сюда лохму-косу!

А н ф и с а (отскочила). Убей — не отдам! Пристегну — на меня смотреть будешь. (И в самом деле, отойдя еще дальше, пристегнула светлую Машину косу к черным своим густющим волосам.)

М а ш а (расстроена, чуть не плачет. Но, набравшись мужества, улыбнулась дрожащими губами, остригла вторую косу). Возьми и эту на память. Ты права, с косами ты еще лучше. А у меня новые отрастут.

М а т в е й. Нет, эту я себе возьму.

Однако Анфиса его опередила.

А н ф и с а. Моя-я!

На улице.

Здесь  Ш а м а н  и  Г р и г о р и й.

Ш а м а н. Выпить хочешь, Гришка?

Г р и г о р и й. О, хочу! Забыться хочу. Душа болит. Мой Мирцэ, ветерок мой вчерашний!

Ш а м а н. Все по оленям убиваешься?

Г р и г о р и й. До конца дней убиваться буду. Мирцэ один такой был… Рога как лес, глаза как звезды. О мой Мирцэ, цветок таежный! Он мчал меня быстрее ветра, он спал со мною в холодных сугробах, он плодил мне маленьких олешков… Мирцэ, Мирцэ! Где винка?

Ш а м а н. Подожди. Сперва о деле. Потом получишь винка. Много винка, Григорий. И упряжку получишь. У меня есть один олень. Он лучше твоего Мирцэ. И бегает быстрее его.

Г р и г о р и й. Быстрей Мирцэ только мысль. Он сдох, и душа моя сдохла. Говори твое дело, Ефим. И давай скорей винка. Только не обмани.

Ш а м а н. Здесь будет колхоз, Григорий. Он хочет забрать мое стадо. Ты угонишь стадо в тундру, к самой Байдарацкой губе. Выберешь для упряжки любых оленей. Они заменят тебе Мирцэ.

Г р и г о р и й. У тебя есть брат. Он опытный пастух. Почему его не попросишь?

Ш а м а н. Мой брат перестал быть братом. Духи отвергли его. Духи сказали: «Твоим братом станет Григорий Салиндер. Отдай ему Матвейкиных оленей. Напои его винкой. Он будет слушаться тебя. А если предаст, мы поразим его чумой».

Г р и г о р и й. О! Они так сказали?

Ш а м а н. Да, так. И еще сказали, что на том свете твоя душа превратится за ослушание в водяную крысу. И будет вечно жить в гнилой болотной воде. Не отступи от своего слова, Григорий!

Г р и г о р и й. Не отступлю. Давай винка.

Ш а м а н (налив ему стаканчик). Подчинись. Потом я привезу к тебе в стадо целое ведро, два ведра спирта.

Г р и г о р и й. Ты правда отдашь мне оленей?

Ш а м а н. Я сказал. Я забочусь о своих людях. Ты мой человек.

Г р и г о р и й. Я твой. И Анфиса твоя. Она тоже погонит со мной оленей.

Ш а м а н. Нет, Анфису оставь здесь. Пускай нянчит твоего сына.

Г р и г о р и й. Сын привык. Он родился в пути, под снегом.

Ш а м а н. Все равно оставь. Так будет лучше.

Г р и г о р и й. Она может сойтись с твоим братом.

Ш а м а н. Этого не случится. Мой брат присох к агитатке.

Г р и г о р и й. И я к ней присох. Я хочу взять ее в жены.

Ш а м а н. Тебе не позволит Советская власть.

Г р и г о р и й. Разве я не в состоянии прокормить двух жен?

Ш а м а н. Эта власть запрещает многоженство. Она разрешает всякие другие грехи: неверие, блуд. А множество запрещает.

Г р и г о р и й. Я не признаю такую власть.

Ш а м а н. Власть в твоем признании не нуждается. Власть должна сама себя хвалить. А других подчиняет. На то она и власть. А я не запрещаю тебе жить по обычаям наших предков. Если ты можешь иметь двух жен — имей.

Г р и г о р и й. Значит, агитатка будет моей женой?

Ш а м а н. Возьми ее — будет.

Г р и г о р и й. О Ефим! Ты великий шаман!

Ш а м а н. Увези ее в тундру и там женись. Только без свидетелей увези.

Г р и г о р и й. Так, ладно. Я увезу. Налей еще один стаканчик.

Ш а м а н. Ты опьянеешь. Потеряешь стадо и учительницу.

Г р и г о р и й. Я не опьянею. Во мне проснулась медвежья сила.

Шаман наливает. Г р и г о р и й  пьет, уходит.

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Ты ловко плел свои сети! Если бы я знал об этом в ту пору!

Ш а м а н. Ты и теперь не знаешь, какие сети плетут против тебя твои правители.

М а т в е й. Они не плетут. Они действуют в моих интересах.

Е ф и м (усмехнувшись). Я тоже говорил такие слова. Я говорил даже лучше. Но я был с моим народом. Твои правители разве с тобой? Видел ты их около себя хоть раз? А меня видели все. Я жил и позволял жить другим. Я не отнимал чужое имущество, не стравливал отца с сыном, брата с братом.

М а т в е й. Ты был справедлив, пока тебя не трогали. А в тот день, когда вернулось твое стадо…

Е ф и м. Агитатка замахнулась на мою собственность.

М а т в е й. Не забывай: треть оленей была моя.

Е ф и м. Нет! Потому что ты отступил от отцовских обычаев. Ты мыл голову.

М а т в е й. И ты мыл.

Е ф и м. Ел пищу, приготовленную ее руками.

М а т в е й. И ты ел.

Е ф и м. Желал ее. А жила она сначала со мной, потом с Гришкой.

М а т в е й. Лжешь, пес!

Е ф и м. От пса слышу.

В школе.

Снова звучит тема «Песни Сольвейг». М а ш а  сидит за столом, пишет. Перед ней настольная лампа.

М а ш а (тихо). «Мамочка! Вот я и выбрала часок, чтобы написать тебе снова. Подробного письма не получится. Времени маловато. Надо и учебники детишкам составить, и побеседовать с родителями, которые сами до смешного наивны. Многие из них не желают отдавать детей в школу. Но зато охотно учатся некоторые взрослые. И вот я воюю. Война идет с переменным успехом, хотя чаще всего победы одерживаю я. Только за одержанные победы я не вешаю на себя бубенчики, как один здешний шаман. Он хитрый и честолюбивый человек. Сам себя награждает. Но этому теперь никто не удивляется. (Помолчав.) Я сказала — победа, мама. Какой высокий стиль! Меня быт задавил. Да, да, быт. Но и это по-настоящему интересно. Потому что быт, оказывается, тоже борьба. Борьба с темнотой, с глупостью, со вшами, с клеветой и недоверием. Да вот тебе забавный факт из моей школьной практики. Бумаги нет, учебников мало. Сама размножаю буквари на бумажных обоях. Из них же и тетради сшиваю. Вот если б хоть один мой букварь дожил, ну скажем, до семидесятого года, он бы ужасно позабавил наших потомков. Кто поверит, что всего лишь за сорок лет до них в тайге некая Мария Васильевна Корикова учила ребятишек по таким книжкам? (Задумалась.) В часы досуга я, как и все, мечтаю о красивой, необыкновенной жизни, а сама вбиваю людям в головы банальную истину: ученье — свет. Но ведь и это кому-то нужно делать, мама. Не скрою, мне тоже хочется спеть свою лебединую песню, но тем, кто не знает наших условий, слова этой песни, вероятно, покажутся смешными. Очень возможно, мама, что я вообще не смогу ее спеть. Это ничего, что мир не услышит моей песни… Песен и так достаточно… И лучшая из них — «Песня Сольвейг». Ой, я сбилась!.. Я же совсем не о том, мама. И все же поставь эту пластинку, родная моя. И сядь к граммофону. Мы будем слушать ее вместе. Я здесь, ты там… Я вижу, ты достаешь из сундука детские мои локоны, ведь ты все еще бережешь их, а я уж давно взрослая восемнадцатилетняя девка. Вот и косы уже остригла и подарила одной здешней моднице. Они мне мешали. Прости, что не выслала тебе. Была вынуждена отдать. Это мой, знаешь ли, политический ход. И, кажется, выигрышный…»

В школу, выставив окно, забрался  Г р и г о р и й.

Маша почувствовала за спиной его взгляд, оглянулась.

Григорий?! Как ты сюда попал? Дверь на запоре.

Г р и г о р и й (пьян и потому развязен). Прошел через стену.

М а ш а. Ну что ж, садись. Гостем будешь. Чаю хочешь?

Г р и г о р и й. Только чаю? Э-то мало. (Смеется.) Ты мыла голову Матвейке. Теперь мне будешь мыть. С этого часа я твой муж.

М а ш а (тая свой испуг). По нашим законам тот, кто хочет стать мужем, приходит к девушке и признается: «Я тебя люблю».

Г р и г о р и й. Я пришел. И я говорю: люблю. Тут вот костер горит. (Стукнул себя по груди.) Жжет шибко.

М а ш а. Но прежде он должен узнать: любит ли его девушка.

Г р и г о р и й. Это по вашим законам. Я ваших законов не признаю. Я мужчина. И я захотел тебя. Всё.

М а ш а. Ты очень решительный человек. Но у русских так не делается.

Г р и г о р и й. Я решительный. И я решил. Меня не интересуют русские люди. Меня интересуешь ты.

М а ш а. Допустим. Но ведь ты женат.

Г р и г о р и й. Это легко уладить. Убью Анфиску — буду холост. Или отдам за Матвейку. Она мне больше не нужна.

М а ш а. Анфиса — красивая женщина. И совсем еще молодая.

Г р и г о р и й. Ты красивее. И моложе. Ты мне подходишь.

М а ш а. Но ты мне не подходишь, Григорий.

Г р и г о р и й. Говорю с тобой долго. С женщиной долго говорить нельзя. (Хватает Машу.)

Маша сопротивляется, но силы неравны. Скрутив девушку, Григорий выносит ее из школы. Мелодия, все время тихо звучавшая, обрывается. Слышно, как на улице заскрипели нарты, затопотали олени. Григорий торжествующе воскликнул «Э, мой Мирцэ! Жи-вем!»

В дальнем чуме кричит роженица, за которой некому присмотреть.

А н ф и с а  у себя примеряет Машины косы. Ее черные волосы разительно не соответствуют светлым косам. И тем не менее в особо важных случаях, а более всего чтобы понравиться Матвею, Анфиса будет надевать их.

Входит  Ш а м а н.

Ш а м а н. Тоскуешь, Анфиса?

А н ф и с а. Матвейку хочу. Жить не могу без Матвейки! Глаза спичками распялены.

Ш а м а н. А он и не смотрит на тебя.

А н ф и с а (сокрушенно). Он на другую смотрит, на учителку. Ненавижу ее!

Ш а м а н. И Григорий сердцем к ней прикипел. (Сам вздохнул.)

А н ф и с а. Григорий — пусть, не жалко. Матвейку жалко. Матвейку никому не отдам. (С мольбой.) Ты умный, Ефим, советуй, как быть мне.

Ш а м а н. Сама думай. Бабий век доживаешь.

А н ф и с а. Не думается мне. В голове такой буран… темно и больно. И — тут больно. (Тронула грудь.)

Ш а м а н. Одурманила вас агитатка. А все оттого, что слушать меня перестали. Я разве зла вам желал? Вы дети мои неразумные.

А н ф и с а. Говори, Ефим, говори. Я дикая сейчас, как важенка, которую оводы жалят. У меня внутри оводы.

Ш а м а н (ехидно посмеиваясь). Григорий-то… видела? У агитатки ночевал. Потом увез ее куда-то.

А н ф и с а. Григорий? Да что она, ненасытная, что ли? Вот и ты, вижу, вздыхаешь…

Ш а м а н. Я о вас вздыхаю, Анфиса, о детях моих… Гришка жениться на ней хочет. Тебя убьет, однако, если женится.

А н ф и с а. А может, Матвейке отдаст?

Ш а м а н. Не-ет, Анфиса. Матвейка тоже учителке нужен.

А н ф и с а. Сам говорил, что их законами это запрещено.

Ш а м а н. Законами запрещено. Но пока законы дремлют, беззаконие торжествует. Живут без разбору, кто с кем хочет. Социализм называется. Дети общие, мужья общие.

Из дальнего чума крик.

А н ф и с а (вслушиваясь). Бедная Катерина! Никак ребенка поймать не может[2]. Я вот только поднатужусь — он тут и выпадет. Успевай лови.

Е ф и м. Роды, однако, удачные будут. Я спрашивал духов.

А н ф и с а. Спроси их: кому Матвейка достанется?

Ш а м а н. И это спрашивал: агитатке, если не выгнать ее отсюда.

А н ф и с а. А как выгнать? Добром она не уедет. Сказывай, Ефим, как выжить ее из стойбища?

Ш а м а н. Тут ничего советовать не стану. Сама думай. Не додумаешься — могу с духами свести. Не боишься?

А н ф и с а. Хоть с кем своди. Лишь бы Матвейка мне достался.

Ш а м а н. Судьбы людей в руках бога. Я лишь истолковываю его волю.

А н ф и с а. Тогда сведи меня с богом! Может, про Матвейку что скажет.

Ш а м а н. Ишь чего захотела — с богом! С нечистыми духами — могу. Они тоже все знают. Все вперед видят. У них глаз зоркий. Давай выпей это снадобье.

А н ф и с а. А я не умру? Матвейка тут без меня не останется?

Ш а м а н. Я перед камланием каждый раз пью — жив. Пожалуй, и ты не умрешь. А если умрешь — на том свете встретишься со своим Матвейкой.

А н ф и с а. Я на этом хочу. Тот свет велик и темен: может, пути разойдутся. Давай твое снадобье, хитрый шаман!

Ш а м а н. Смотри, Анфиса, не пожалей! Непосвященным нельзя его принимать. Духи с меня спросить могут. Чтобы оправдаться перед ними, ты должна что-то совершить.

А н ф и с а. Что скажешь, то и совершу. Не испытывай меня — душа пенится.

Ш а м а н (налил из фляжки, висящей на поясе, раствор мухомора на спирту). Пей и гляди вокруг во все глаза. Да уши раскрой пошире, когда духи начнут советовать.

А н ф и с а (выпила). Ничего не вижу. И голосов не слышу.

Ш а м а н. Увидишь. Услышишь. Они пока присматриваются к тебе.

А н ф и с а. Может, еще выпить? Давай, Ефим! Твое снадобье на спирт похоже.

Ш а м а н. Ты тоже на агитатку похожа, две ноги, две руки, голова с длинными волосами, а не агитатка. А то бы Матвей вокруг тебя следы плел. И Гришка в тайгу умыкнул тебя бы.

А н ф и с а. Ох, не меня, не меня!

Ш а м а н. Ну, теперь что-нибудь видишь?

А н ф и с а. Круги, кольца… красные, синие, желтые… будто снега играют… при ярком солнце… Ох, глазам больно!

Ш а м а н. А пятнышко темное на белом снегу видишь? Это олени по тундре мчатся. Это Гришка увозит с собой учителку.

А н ф и с а. Он увозит, увозит! (Захлопала в ладоши.) Может, он насовсем ее увозит?

Ш а м а н. Об этом сама спросишь духов. А вон Матвейка идет по лесу. Голова опущена. Слезы льются. Матвейка плачет по агитатке.

А н ф и с а. Я вижу его. (Нежно.) Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! (Тянет к видению руки. Руки ее натыкаются на шкуры чума.)

Ш а м а н. Тебе не достать его… нюки мешают. И стены мешают. Вон те деревянные стены. (Указывает на школу.) Выпей-ка еще моего снадобья.

А н ф и с а (выпив и совершенно одурев). Убрать нюки… стены убрать! Возьму уберу… вот так, вот так… своими руками.

Ш а м а н (нагнетая страх). Ты видишь? Дух черный, огромный, грозный? Хмурится он. Видишь духа?

А н ф и с а (лунатически повторяя). Дух грозный… хмурится… Вижу.

Ш а м а н. Слушай его. Слушай внимательно. Он тобой недоволен. (Изменив голос.) Огонь… огонь бессмертный все может. Шаман, зачем ты привел ко мне эту распатланную бабу? Ты совершил великий грех! Пусть она искупит твой грех, осветив огнем мрак ночи, или вы погибните оба. Пусть и сама огнем очистится. (Своим голосом.) Прости меня, дух ночи! Прости, я хотел ей добра.

А н ф и с а. Я слышу тебя, дух ночи. Я искуплю его вину. Я очищусь… я совершу…

Ш а м а н (изменив голос). Ты верно решила, женщина! (Своим голосом.) Что поведал тебе дух ночи?

А н ф и с а (в полубреду). Он поведал… он велел… Где спички? Хочу огня.

Шаман подсовывает ей спички и выталкивает на улицу. Затем, проследив за ней, сам напивается зелья и долго смотрит на маленькое золотое пятнышко, возникшее подле школы, и начинает камлать. Тело его извивается все быстрей, быстрей. Руки пока еще спокойны. Но вот руки взвились, как чайки. Колотушкой встревожил бубен, топнул ногою, снова воздел руки, закружился, забил в бубен, невнятно запел.

А там, на фоне огня, возникла черная женщина с золотыми косами. Безумная от вина. Она закричала: «Э-э, Матвей-а! Мой Матвей-а! Теперь ты мой!»

Ш а м а н. Из маленького зернышка родился огонь.

Огонь рос, рос и стал золотым деревом.

Дерево заплескало золотыми листьями.

Золотой шелест послышался над землей.

                        Уй-о! Уй-о!

Человек страшится темноты. Человек огня страшится.

Человек греется у огня. Человек спит во мраке.

                        Уй-о! Уй-о!

Пришли идолы с ледяными глазами. Они из мрака пришли, пока дремали мои люди. Они отвергают веру. Они все отвергают.

                        Уй-о! Уй-о!

Великий Нум! Дай мне силу! Великий Нум! Дай мне разум! Чтоб сила и разум были сильнее, чем у идолов с ледяными глазами.

                        Уй-о! Уй-о!

Я их одолею. Я спасу людей от безверия. Я спасу моих людей…

Далее слова его становятся бессвязными, все чаще слышится «Уй-о! Уй-о!». Шаман кружится все быстрее, все яростнее колотит в бубен.

Л ю д и  из мрака, леденея от ужаса, смотрят на его невероятные выверты. Двое-трое падают на колени, судорожно подергиваются, затем начинают повторять, веруя: «Он одолеет, он спасет…»

А там, у огня, беснуется плоть. Женщина беснуется. Рычит бубен. Огонь пожирает школу. Из темноты появляется  М а т в е й. Увидев горящую школу, кидается внутрь.

А н ф и с а (тянет к нему руки). О Матвейка! Мой Матвейка! Никому не отдам!

Г о л о с  М а т в е я (из школы). Марья Васильевна! Белочка! Марья Васильевна! Белочка! (Вскоре он выходит оттуда, в руках патефон.)

Безучастные люди толпятся подле Шамана, закончившего свое камлание.

М а т в е й (Анфисе). Где Маша?

А н ф и с а (торжествующе). Мой! Так духи сказали.

М а т в е й (спрашивает первого попавшего под руку. Тот дергается на земле). Маша где? (Другого спрашивает, третьего.)

Ш а м а н (в последний раз ударив в бубен). Уй-о! Растают идолы с ледяными глазами! Уй-о! Верьте мне, люди!

М а т в е й (хватает Шамана за горло). Где Маша?

Шаман, отдавший все силы камланию, рухнул наземь, даже не пытаясь сопротивляться. Люди, напуганные тем, что Матвей покусился на святого человека, недовольно ворчат. Впрочем, многие в таком же исступлении, как и их вождь. Одурели от слов.

С т а р и к и  у костра. Костер догорает.

Пламя над школой все сильней. В дальнем чуме раздался крик. Молчание. Потом плач. Новый человек родился — его крестили огнем.

Е ф и м (у костра). Катерина-то парня родила. Я не обманул тогда: она родила парня.

Шаман поднимается и вешает себе на обруч бубенчик.

М а т в е й (подбегая к старикам). Спасите Машу! Спасите мне Машу!

Е ф и м (у костра). Э, парень, это ты должен был спасать! За то время ты в ответе!

Кричит ребенок.

М а т в е й (у костра). Ответ — только слова. Только слова. А время — жизнь, жизнь… проходящая и вновь нарождающаяся жизнь.

Анфиса, размахивая отстегнувшимися косами, пьяно, бессмысленно смеется.

Среди хаоса звуков, криков, среди огня и страха вдруг родилась прекрасная, словно незапятнанной совестью омытая мелодия — «Песня Сольвейг».

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая. Да и не проста.

Е ф и м. Как еще хитра-то! Я и то сразу не распознал. (Однако злобы в его голосе нет, всего лишь констатация факта.) А если б распознал, все по-другому могло обернуться.

М а т в е й. По-другому не могло. Время не остановишь. В чрево матери младенца не спрячешь.

Е ф и м. А задушить его можно. В тюрьме думал много. И читать приходилось. Читал, к примеру, как в одной стране негодных ребятишек со скалы в море сбрасывали.

М а т в е й. Если так, то раньше других тебя следовало бы сбросить. Ты много людям вредил.

Е ф и м. Как знать: я им или они мне.

М а т в е й. Больше ты им. Вот только власть наша развернуться тебе не дала.

Е ф и м. А думаешь, худо я жил? Умный человек при любой власти сможет устроиться. Да и много ли мне надо? Какую-то малость. И эту малость я всегда получал.

М а т в е й (потрогав ружье). И сейчас получишь. Жаль, что поздно. В тот год еще следовало посчитаться. Да закон тебя уберег.

Е ф и м. В тот год, в тот год… Как далеко то время! Жили тихо, спокойно. И вдруг началось…

М а т в е й. Началось-то раньше. Тебе ли не знать, когда началось?!

Е ф и м. Э, чего там! Нас революция-то стороной обошла. А вот в том году… как раз Петька Рочев приехал… а всем заворачивала твоя агитатка.

М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая.

Е ф и м. И хитрущая! Гришку Салиндера вокруг пальца обвела. Ты, говорит, костер разожги. Он и попался…

Г р и г о р и й, отодвинув стариков, раздувает их почти погасший костер.

М а ш а, связанная, сидит на нарте.

М а ш а (с вызовом). А ведь ты боишься меня, Григорий!

Г р и г о р и й. Бояться девки! Ххэ! Кому говоришь?

М а ш а. Тебе и говорю: боишься. А то хоть бы руки развязал.

Г р и г о р и й. Эт-то можно. Забыл совсем. (Развязывает ремень.) Вот, развязал. Ну, кто боится?

М а ш а. Ты, кто же еще. Пусть не меня, закона боишься. Как мышь, в нору прячешься.

Г р и г о р и й. Мне что закон? Я человек вольный. Хочу — дома живу, хочу в тайге промышляю.

М а ш а. Подневольный ты человек, Григорий. Холуй, проще говоря. Ефимов холуй.

Г р и г о р и й. Хо-олуй… эт-то мне не понятно. Бранишься, однако?

М а ш а. Нет, говорю правду. Холуй — значит пес паршивый, который ноги своему хозяину вылизывает. А может, хуже пса. Потому что пес неразумен.

Г р и г о р и й (хмуро, с угрозой). Пес тоже разумен. И пес разумен, и олень. У ненца два друга — пес да олень. Все остальные враги.

М а ш а. Ошибаешься, Григорий. У человека много друзей. И прежде всего — среди людей. Ты просто не понимаешь… вырос в таких условиях. Ослеплен, одурманен шаманом, богачами… Они всю жизнь внушали тебе: люди — волки. А люди — просто люди.

Г р и г о р и й. Волка убить могу… шкуру продать. Человека как убьешь? Грех. И потому не трогал я человека, самого прожорливого, самого коварного из зверей. Росомаха его лучше.

М а ш а. Врешь, трогал! Анфису убить собирался…

Г р и г о р и й. Анфиса — баба… Какой же она человек?

М а ш а. Я тоже… по твоим представлениям, баба. Зачем же ты меня выкрал? Ты хуже росомахи. Ты у детей меня выкрал. А я их грамоте учила.

Г р и г о р и й. Дети обойдутся без твоей грамоты. А мне баба нужна… Без бабы трудно.

М а ш а. Значит, без бабы и ты не человек?

Г р и г о р и й. А кто мне детей рожать будет? Кто будет очаг согревать? Кто будет пищу готовить?

М а ш а. Хвастаешься, а без женщины ни на что не годен.

Г р и г о р и й. Побью, однако. Зачем ругаешься?

М а ш а. Женщину легко побить. Для этого и сильным быть не нужно. Ты побей равного себе. Или того, кто сильнее. Вот тогда я поверю что ты настоящий мужчина.

Г р и г о р и й. Вот винка выпью и кого хошь побью. (Пьет.)

М а ш а. Хвастун! Дай и мне глоток… для смелости. (Глотнула.) Фу, какая гадость! Думала, выпью — сил прибавится вдруг, тогда возьму и тебя поколочу.

Г р и г о р и й. Меня? Ха-ха-ха! Меня?! Побьешь? (Его уже начинает разбирать.) На, пей! Набирайся сил.

М а ш а. Не умею.

Г р и г о р и й. Смотри, как я! (Пьет.) Ах, вкусно! В брюхе огонь зажегся.

М а ш а. От глотка-то? Слабый ты мужичонка! Русские люди ковшами пьют. Вот это я понимаю. А тут глотнул — и огонь в брюхе. Горе-охотник!

Г р и г о р и й. Я горе? Я медведя ножом кончал… шатуна. Вышел прямиком на меня. Ружье в избушке осталось.

М а ш а. Как?!

Г р и г о р и й. Сейчас… покажу… Огня прибавлю… (Пьет.) Вот избушка. Так? Вот я. Так? Еще маленько возьму огонька. (Пьет.) Значит, вот избушка. Вот ружье… На ружье! Ты будешь ружье с избушкой. А вот я… (На нарту указывая.) А это шатун. Ой, что это? Шатун шатается… Почему он шатается? Однако винка лишку выпил. (Грозит.) Э, нехорошо! Значит, тут я… тут шатун… Я его ррраз! И — кончал. (Выронил ножик.)

Маша незаметно оттолкнула его.

Он мне тогда грудь и плечи шибко порвал, вот. (Распахивает рубаху, под которой шрамы.) Думал, сам кончусь. Крови шибко много ушло… Не кончился, дополз до избушки… Я не слабый, девка. Где избушка? Доползу до избушки…

М а ш а (щелкнув курком). Сидеть! Ни с места!

Г р и г о р и й (глупо заулыбался, ткнулся носом в землю). Э, зачем с ружьем балуешься? Застрелить можешь…

М а ш а. Я как раз это и собираюсь сделать.

Г р и г о р и й. Так нельзя, грех. Бог накажет, социализм накажет… нельзя, грех!

М а ш а. За этот грех я отвечу. (Пододвинула ему фляжку.) Пей все, что тут есть.

Г р и г о р и й. Уй, какая девка добрая! Думал, дырку во лбу сделаешь… Думал, жизнь из меня вытечет… винка вытечет. Винка в меня, жизнь в меня. (Пьет и валится без сознания.)

М а ш а. А может, и правда нажать на крючок? Палец так и просится. Ведь я тоже воюю. В меня могут выстрелить… а я не могу… не смею. Нет, нет, если бы вместо пули был заряд доброты, света, разума… тогда я не задумалась бы… я б выстрелила… (Стреляет в воздух.)

Г р и г о р и й (улыбаясь и грозя пальцем). Бог накажет, социализм накажет…

М а ш а. Ну ты, теоретик! Помалкивай! (Связывает его тем же самым ремнем, которым была связана недавно сама. Взваливает на нарту.) Вот так. Мы славно с тобой прокатились. Теперь поверну стадо и поедем обратно. Не возражаешь?

Г р и г о р и й. Винка вытечет… жизнь вытечет… не балуй с ружьем… застрелить можешь…

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. Дурак Гришка. А я ему доверился. Разве можно дуракам доверять?

М а т в е й. Я по тайге тогда рыскал. Машу искал. Хорошо, что не встретился с Гришкой. Встретился — убил бы.

Е ф и м. Однако девка столько суматохи в нашу жизнь внесла. А если бы сто таких девок, если бы тысяча?.. Уй-о!

М а т в е й. Их больше. Их много больше, Ефим.

Е ф и м. Потому и суматохи много. Порядка мало.

В одном из чумов, возможно, в салиндеровском, — собрание.

Собрались  в с е  ж и т е л и  стойбища. Выступает  П е т р  Р о ч е в, здесь его называют Зыряном.

Р о ч е в. Вы большую глупость сделали, земляки. Глупость да глупость — две глупости. Учительницу прогнали, школу сожгли. Зачем прогнали? Зачем сожгли? Школа для вас, для ваших детей строилась. А вы взяли и сожгли. На поводу у шамана идете.

Ш а м а н. Школу не я жег. Матвейка. За брата я не в ответе.

Р о ч е в. Ты тоже в стороне не стоял, однако. Но как бы то ни было, детей учить будем. Так решено большевиками.

А н ф и с а. Кто им велел за нас решать?

Р о ч е в. Ленин велел, партия велела. Так мне сказали в Лурьяне.

Ш а м а н. Ленин — шаман их главный. Большевики — шаманы помельче.

Р о ч е в. Какие это шаманы? Все они обыкновенные люди. И не о себе, как ты, Ефим, а о народе думают, вот.

Ш а м а н. Как же ты думать будешь, Петька? Тебе же нечем думать. Твой отец тебя в карты моему отцу проиграл… И он темный был, дикий, и ты темный… Рочев-Зырян.

Р о ч е в. Он темный, я темный… а ты паук, который кровью нашей питается. Ты хоть раз пальцем о палец ударил? Всю жизнь шаманишь.

Ш а м а н. Кому что. Один рыбу, как ты, ловил. Другой шаманит. Я рыбу ловить смогу. Ты вот шаманить сможешь ли? Скажи-ка!..

Р о ч е в. Я тут бригадиром назначен, понятно? И шаман мне не нужен. Снимаю тебя с шаманов. Отдавай свой бубен.

Ш а м а н. Бубен мой можешь взять. А где возьмешь мою голову? Твоя-то, как дупло, пустая. (Выходит из чума.)

Р о ч е в. Эй, постой! Разговор не кончен.

На улице.

М а ш а  ведет связанного  Г р и г о р и я. Тот понурил голову. Увидев на месте школы пепелище, Маша вскрикнула, подалась назад.

М а ш а (жалобно). Мамочка! Мамочка моя! Сожгли… (Плачет.)

Г р и г о р и й (опустив от стыда голову, топчется подле нее. Горе девушки задело и его. Но еще больше жжет стыд: люди из стойбища видят его связанным). Отпусти меня, девка. Отпусти, не позорь.

М а ш а (в ярости набрасываясь на него). Это ты, негодяй! Ты или твои люди сожгли! Вот тебе! Вот тебе!

Г р и г о р и й (с угрозой). Не тронь меня лучше. Добром прошу, не тронь.

М а ш а. Поджигатель! Преступник! Холуй шаманский! (Бьет связанного.)

Г р и г о р и й. Помни, девка! Душу твою на капище выверну! Помни… или уйди от греха… отпусти, и уйду… Это я тебе век не забуду.

В чуме. Р о ч е в  обращается к народу.

Р о ч е в. Всем вам надо в колхоз объединяться. Везде колхозы. А вы тут, в сторонке, и не видите, не понимаете, что в колхозах сообща жить легче. Кто вас подбил стада в тундру угнать? Он? (Указывает на входящего Шамана.) Не бойтесь, говорите правду! Он?

Ш а м а н. Сами угнали. Потому что в колхоз не хотят.

Р о ч е в. И ты не хочешь?

Ш а м а н. Я хочу. Сам, добровольно вступаю.

Р о ч е в. И оленей своих отдашь?

Ш а м а н. И оленей отдам. Только найти бы их сперва. Вот ты и поможешь найти, Петька.

Р о ч е в. Мне некогда их искать. Я аги-ти-рую… Понятно? Сам ищи. И пригоняй оленей в колхоз. Все пригоняйте. Теперь все вот это, это, это тоже — ваше… Хозяева мы, понятно? Рыбу ловить будем. Охотиться будем, оленей пасти будем… все наше.

А н ф и с а. А разве мы не ловили, не охотились, не пасли?

Входит  М а ш а. Впереди ее связанный  Г р и г о р и й.

М а ш а. Кто посмел… кто сжег нашу школу?

Р о ч е в. Разберемся. Где была? Зачем Гришку связала?

М а ш а. Он стадо шаманское угнал. И меня хотел силком увезти… да промахнулся.

Р о ч е в. Ай молодец! Порох-девка! Оленей-то пригнала?

М а ш а. Здесь олени. И этого привела… Надо выяснить, кто ему поручил угонять оленей. Думаю, шаман.

Г р и г о р и й. Зачем шаман? Сам угнал. Вижу, без присмотра олени. Дай, думаю, на пастбища угоню… Живые твари… жалко. Взял и угнал.

Р о ч е в. Ловко следы путаешь, хорек! Да не на тех напал — распутаем, дай время. Ну что, Ефим, в колхоз-то не передумал?

Ш а м а н. Мое слово — верное слово. Только кем я в колхозе буду? Бубен-то ты у меня отнял.

Р о ч е в. Дело найдется.

М а ш а. Пускай и озеро колхозу отдаст. С чего это один человек озером владеет? Что он, лучше других, что ли? Озеро принадлежит государству.

Ш а м а н. Давно хотел отдать: не знал — кому. Хозяина доброго искал. Если колхоз — добрый хозяин, пускай берет. Ловите. Только и мне долю давайте.

М а ш а. Будешь работать — дадим. Хватит шаманить. Прыгаешь как бесноватый, лучше бы работал. Ишь щеки-то какие нагулял от безделья! Хватит чужим трудом пользоваться! Сам потрудись!

А н ф и с а. А шаманить кто будет? Куда мы без шамана-то?

Ш а м а н. Вот он и будет, Петька Зырян. Я бубен ему передал. Давай, Петька, камлай! Говори свои заклинания.

Р о ч е в. Мое заклинание — со-ци-а-лизь… Мое заклинание — революция!

С т а р и к и  у костра смеются.

Е ф и м. Ну как, Матвейка, социализь-то свою Петька с умом сделал? (Помолчал.) Чистый глухарь! Только одно и заучил: социализь, революция. Теперь, говорил, бедные работать не будут. Теперь богатые будут работать. Меня на работу выгнал, старика Ядне. А сам сел с дружками в кооперации и дымил с ними, пока весь спирт не вылакал.

М а т в е й. С богатыми худо. С дураками тоже не сладко. Я в то время по тайге мотался, Машу искал. Ищу, а сам все думаю, думаю… Как-то не так живем… В лесу задумываться опасно. На самострел наскочил. Кажись, Гришкин был самострел. Плечо мне поранило. Думал, помру. Горячка была, крови утекло много… Маша одна среди вас осталась. Одна среди волков. До сельсовета шестьдесят верст. Там же и контора колхозная… А тут еще Петька Зырян властью себя возомнил. Эх, если б я понимал в ту пору!

Ефим. Что бы ты сделал, Матвейка? Революцию бы остановил? Революцию останавливать нельзя. (Смеется.)

На улице.

М а ш а,  А н ф и с а.

У Маши под мышкой несколько книжек, тетради.

Издали слышны голоса ребятишек.

А н ф и с а. Уезжать когда собираешься?

М а ш а. Когда научу тебя читать и писать.

А н ф и с а. Не стану я у тебя учиться.

М а ш а. Ты не станешь — другие станут. Вон ребятишки собрались. Сейчас попросимся к кому-нибудь в чум и начнем занятия.

А н ф и с а. Возьми свои косы. Не помогли они. Ушел от меня Матвейка.

М а ш а. Давно его нету. Уж не случилось ли что?

А н ф и с а. Тебя спасать кинулся. Обо мне небось не подумал… Спасать-то меня надо было…

М а ш а. Ты права, Анфиса. Я и сама за себя постоять сумею. Зря он за меня волновался.

А н ф и с а. Погоди пузыри-то пускать! Гришка не из тех, кто зло забывает.

М а ш а. Ты меня не пугай, Анфиса. Лучше посоветуй, куда с ребятишками приткнуться, пока новую школу не построили.

А н ф и с а. Ефим взялся. Да построят-то нескоро.

Неподалеку, на месте бывшей школы, тюкают топорами два человека — старик  Я д н е  и  Ш а м а н. Они не очень усердны в своих стараниях. Больше курят да сидят.

М а ш а (посмотрев в их сторону). Не нравится Шаману на людей работать. Привык, чтоб на него работали.

А н ф и с а. За работу еду дают. Все отняли у него… ничего не осталось. Народ его жалеет.

М а ш а. Нечего жалеть кровососа. Хватит, поездил на чужих спинах! Сам пускай попотеет. Скажи, Анфиса… школу он поджег?

А н ф и с а. Школу? (Ей неловко перед Машей). Нет, однако, не он. На Шамана зря клепаешь.

М а ш а. Думаю, что и он к этому причастен. Причастен ведь, а?

А н ф и с а. Он только снадобье мне давал… (Спохватилась.)

М а ш а. Какое снадобье? Для чего?

А н ф и с а. Чтобы с духами повидаться.

М а ш а. И ты виделась? (Взяла у нее подпаленные косы, разглядывает.)

А н ф и с а. Видалась. Совета у них просила.

М а ш а. Как интересно! Расскажи мне об этом!

А н ф и с а. Мне надо Костю кормить. (Уходит в свой чум.)

М а ш а. Бедная, несчастная Анфиса! (Снова рассматривает косы.) Теперь мне все, все понятно. (Уходит к школе.)

Ш а м а н. Страстуй, агитатка!

М а ш а. Ань торова, Ефим. Жечь — не строить, правда?

Ш а м а н. Правда, правда. Огонь раз лизнул — и школы не стало. А топором много-много махать надо. Пока дети твои не вырастут, пока внуки. А может, и внуки внуков.

М а ш а. Гораздо раньше, Ефим. Гораздо раньше.

Ш а м а н. Не спеши, Марья Васильевна. По молодости все спешат. А мудрые люди сперва думают, потом примеряют, потом опять думают, опять примеряют…

М а ш а. Значит, этим мудрецам выгодно, чтобы люди были безграмотны. Скажи мне, мудрец, зачем ты сжег школу?

Ш а м а н. Э, Марья Васильевна! Не оговаривай! Я никогда против власти не шел. Ваша власть — моя власть. Видишь? Топор мне доверила. Хлеб дает за то, что строю. Оленей пасти не надо, озеро хранить не надо, больных лечить не надо, духов не надо ни о чем просить… Ваша власть мне глянется. Думать не о чем: знай топором помахивай. Хоть раз махнешь, хоть сто раз по разу — все равно голодным не оставят. Справедливая власть! А сам я к себе был несправедлив. Я не жалел себя, Марья Васильевна. Людей жалел… Теперь их власть жалеет. А я себя жалеть буду.

М а ш а. Понятно, но школу-то все-таки ты сжег?

Ш а м а н. Школу не я жег — Матвейка. Потому и в поселок боится показываться. Закона боится. Он ведь богатый был, Матвейка. У него оленей — со счету собьешься. Узнал, что отнимут оленей, — обиделся. Поджег школу твою и в лес ушел. А я не обиделся, Марья Васильевна. Я сам первый в колхоз вступил. И озеро отдал, и оленей. Видишь? Вот все, что осталось у меня. Чум да одежда. А мне и этого довольно. Люди жадничают не от ума. Человек голым рождается и умирает голым. Я это давно понял…

М а ш а. Какой ты умный, Ефим! С тобой беседовать — одно удовольствие!

Ш а м а н (гордо, с достоинством). Я шаман. (Сбавив тон, с улыбочкой.) Бывший шаман. Глупцы шаманами не бывают.

М а ш а. Да-да, ты умный. Но зря ты идешь против Советской власти. Будь осторожен. Иначе… иначе тебе несдобровать, бывший шаман.

Ш а м а н (юродствуя). Что, разве я не так тешу? (Тюкнул топором.) Если не так, научи, как надо.

М а ш а. Не так, Ефим, не так тешешь. Ты сам это знаешь.

Раздается гром бубна. Появляется пьяная  к о м п а н и я.  Р о ч е в  терзает колотушкой бубен, поет. Собутыльники хрипло и вразброд подтягивают, скорее, мычат, и получается: кто в лес, кто по дрова.

Р о ч е в.

«Дружно, товарищи, в ногу, Остро наточим ножи…»

Ну, чего рты зажали? Пойте! Вы свободные люди! Революция! Раз! Социализь! Два! Начали!

«Всем беднякам на подмо-огу Красные двинем полки… Пьют всюду трутни и воры Кровь трудовых муравьев…»

Стоп! (Указывая на Шамана). Вот перед вами трутень и вор… А мы муравьи. Понятно? Теперь вы его кровь пейте…

М а ш а. Опять вы пьянствуете?

Р о ч е в. Я, Марья Васильевна, агитирую… я им разъясняю: кто есть кто. Он шаман, он трутень… Его власть кончилась. И вот он гнется тут за кусок хлеба. А мы…

Ш а м а н. А вы бездельничаете. Потому что ваша власть.

М а ш а. А ведь он прав, Рочев. Вы третий день спаиваете людей. И третий день не можете подыскать мне место для занятий.

Р о ч е в. Место? Да это легче, чем комара задавить! Вот место! Учи! (Ткнул пальцем в чум Салиндеров.) Здесь учи.

М а ш а. Не мешало бы прежде хозяев спросить.

Р о ч е в. Хозяин здесь я. Понятно? Потому что власть. Понятно? Долой шаманов! Долой жуликов и трутней! Вся власть Советам! (Ударил в бубен, поет.)

«Будем душить фараонов Пальцами голой руки…»

Его собутыльники, в том числе и  Г р и г о р и й, подпевают.

Ш а м а н. Однако ты не худо шаманишь. Только шибко громко. Тоже мухоморов наелся?

Р о ч е в. Мухоморы — шаманская отрава. Мы — революция. Мы — социализь. Верно, Марья Васильевна? Иди в тот чум, учи. А кто против будет, скажи мне. Я их живо вот так… И — всегда ко мне. Учи, Марь Васильна… Нам шибко нужны грамотные. Чтобы всегда… чтобы везде… вот так. Нужны! Всегда! Везде! (Своим.) Айдате. (Ударил в бубен.)

«Дружно, товарищи, в ногу, Нет нам возврата назад… Всем беднякам на подмогу Красные люди спешат».

(Горланя, уходит вместе со своими дружками.)

Ш а м а н. Смотри, Ядне, какая громкая власть! На всю тундру шумит.

М а ш а. Ошибаешься, Ефим: эти-то только на тундру… А мы хотим новую жизнь дать всему трудовому народу.

Ш а м а н. Уй-о! Где же вы столько бубнов возьмете? А колотить в них будут такие же, как Петька Зырян?

М а ш а. Зырян — это всего лишь ошибка. И мы ее исправим.

Ш а м а н. Ошибка-то она вон командует, водку хлещет. При мне такого не было. И сколько сейчас таких ошибок! Уй-о! Бедный народ!

М а ш а. Все наладится, Ефим. И народ наш не бедный. Вот реки станут — съезжу в Лурьян, и не будет твоего Петьки.

Ш а м а н. Петька не мой. Петьку вы ставили, Марья Васильевна. Новый шаман со старым бубном. Ни одна власть без бубна не может. Так будет вечно.

М а ш а. Даже если ты очень этого хочешь, все равно так не будет, Ефим. Вот посмотришь, уберут твоего Петьку.

Ш а м а н. Или тебя уберут. (Сочувственно.) Не с теми идешь, Марья Васильевна. Со мной идти надо было. И тогда твоя школа была бы цела.

М а ш а. А ведь я знаю, кто ее сжег, Ефим. И кто натравил эту женщину, знаю. (Уходит.)

Ш а м а н. Девка-то умная, Ядне. Ни к чему нам умные девки… Совсем ни к чему.

С т а р и к и  у костра. Матвей снова подбрасывает дровец.

Е ф и м. Ты видишь? Я не был против твоей власти. Я вместе со всеми строил социализм. Я строил, а большевик Петька Рочев пьянствовал.

М а т в е й. Какой он большевик? Он и рядом с большевиками не сидел. Направили его к нам бригадиром… не разобрались…

Е ф и м. А ведь до того Петька был тихим работящим парнем. Побывал в Лурьяне, власти отведал и начал бесчинствовать. Значит, было где поучиться! Вот она, власть-то, как слабых людей портит! Опьяняет, головы кружит. А головы-то не крепкие…

М а т в е й. Устал я слушать тебя… Помолчи. Ишь как разговорился. И без тебя одни разговоры вокруг. Зачем сбежал, Ефим? Четвертый раз убегаешь.

Е ф и м. Смерть за спиной почуял. И потянуло меня на родину. Да не повезло… забрел в твою избушку.

М а т в е й. Рано или поздно мы должны были встретиться. Я долго ждал этой встречи…

В чуме Салиндеров. Здесь теперь светло, чисто. На одном из нюков портрет Ленина, на другом — доска белая. На доске углем написано:

«Ой ты, Русь моя, Родина кроткая, Для тебя я любовь берегу. Весела твоя радость короткая С громкой песней весной на лугу».

М а ш а (своим ученикам и слушателям, которых не видно). Есенин — поэт, конечно, не совсем наш. (Застенчиво, тихо.) Хотя стихи у него прекрасные. Очень русские стихи… Но нам ближе пролетарские поэты, об этом поговорим в следующий раз. На сегодня хватит. Можете расходиться. Завтра как обычно, в это же время.

Голоса детские, женские: «До свиданья, Марья Васильевна! Лакомбой!»

Маша одна в чуме. Прибирает столы, хочет стереть с доски стихи, но с тайной, с восторженной улыбкой перечитывает их. Затем снимает с печурки ведро и, вынув из-под спящего малыша пеленки, начинает стирать.

В тени спит пьяный  Г р и г о р и й. Подле него, опять с синяком, сидит  А н ф и с а. Она водит по букварю пальцем: «Аня и Саша дети. У них есть мама… Сава!» По-детски хлопнула в ладоши.

Интересно?

А н ф и с а. Беда как интересно! Буковки черные, вроде муравьев. Побежали одна к другой — цепочка составилась, слово называется. Потом еще много слов. «У них есть мама». И у Костьки есть мама. Эта мама я. Как написать про это, Марья Васильевна?

М а ш а (взяв уголь, пишет). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Вот, пожалуйста.

А н ф и с а (хлопнув себя по бедрам). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Уй-о! Жить хочется!

М а ш а. Вот и прекрасно. Живи.

А н ф и с а. Мне бы Матвейку еще… Ты не отнимешь у меня Матвейку?

М а ш а (после паузы). Если он полюбит тебя… его никто не отнимет.

А н ф и с а (перебивая). Он любил меня, пока ты не пришла. Разве не знаешь? Костька его сын.

М а ш а. Что ж, живите. Только сперва разведись с Григорием.

А н ф и с а. Зачем? Мужики имеют двух жен. Я хочу иметь двух мужей. Гришка будет работать. Матвейка будет любить.

М а ш а. Какая ты смешная!

А н ф и с а. Я грамотная. Я буду читать им букварь. (Толкает Григория.) Эй, Гришка! Пойди дров наруби! Хватит бока пролеживать!

Григорий что-то бормочет во сне.

М а ш а. Теперь его не разбудишь.

А н ф и с а (глядя на Машу). У тебя щека в саже. Умойся.

М а ш а (заглянув в маленькое зеркальце). Ой, правда! Какая грязнуля!

А н ф и с а. А я — нет, не грязнуля. Я вчера умывалась.

М а ш а. Умываться нужно каждый день. И перед едой мыть руки. Белье стирать тоже надо.

А н ф и с а. У меня нет белья. Я накидываю ягушку на голое тело.

М а ш а. Я дам тебе свою рубашку. И все остальное дам тоже.

А н ф и с а. Давай скорей! Я хочу быть такой же красивой, как ты.

М а ш а (не без зависти). Ты и так красивая. Очень красивая.

А н ф и с а (качает головой). У меня нет рубашки. И другой твоей сбруи нет.

Маша дает ей принадлежности женского туалета.

А н ф и с а  уходит, вскоре появляется в нижнем белье.

Сава?

М а ш а. Только лифчик надевают под рубашку. Ты сверху надела.

А н ф и с а (очень непосредственна). А, сейчас. (Смахнула бретельки и запряглась в лифчик.) Ну как, я красивая?

М а ш а. Ужасно! Теперь платье мое примерь. (Помогает обрядиться в платье.)

А н ф и с а (в восторге). Марь-яя! Я же совсем как русская!

М а ш а. Ты совсем как женщина. Очень красивая женщина. Очень молодая.

А н ф и с а. Такую Матвейка полюбит. Если он жив, мой Матвейка.

М а ш а. Он жив, Анфиса. Я верю, что он жив.

В чум входит заросший, оборванный  М а т в е й.

А н ф и с а. Матвей-а! Мы тебя совсем потеряли.

Маша и Матвей молча смотрят друг на друга. На улице точно метрономы отстукивают топоры Ядне и Шамана.

Звучит тема «Песни Сольвейг».

Г о л о с  М а ш и. «Мамочка, можешь поздравить меня. Я подала заявление в комсомол. Когда подстынет, пойду на комсомольское собрание. Сейчас на нашу главную усадьбу не проберешься. Немножко волнуюсь. Это странно, что большая восемнадцатилетняя девка до сей поры не комсомолка? Ну, ничего, теперь скоро. Живу совсем на отшибе. До Лурьяна шестьдесят километров. До района — сто двадцать. Но если добираться напрямую, через священное озеро, Эмторпугал, то чуть ближе. Правда, смешно? Священное озеро… А я не выдумываю. Оно считалось священным и принадлежало здешнему шаману. Теперь стало колхозным, и я немало повоевала за него. Я соскучилась по тебе, мама! Часто вспоминаю, как ты меня провожала. Пароход, как большая белая птица, медленно уплывал от берега, от тебя, от дома, от детства. Ты казалась все меньше, меньше. И вдруг мне стало больно от мысли, что матери уменьшаются на расстоянии. Это неправда, мамочка! Это неправда! Где бы я ни была, ты для меня всегда огромна. Но в ту минуту мне вдруг захотелось приостановить время, задержаться хотя бы на часок в детстве. Но пароход плыл, и время летело… Ох как быстро оно летит! Ну и пусть летит, мам!»

Анфиса ревниво переводит взгляд с Маши на Матвея. Охорашивается перед зеркалом. Увидав висящие на стене Машины косы, снова пристегивает их к своим волосам. Матвей не замечает ее ухищрений.

Г о л о с  М а ш и. «Против этого я не протестую. Ведь нужно же когда-то становиться взрослой, когда-то взваливать на свои плечи ответственность и за себя и за каждого человека, за его будущее…»

Просыпается Григорий. Увидав Матвея, вскакивает, испуганно прижимается к стене.

М а т в е й (бросается к Маше). Ты жива? Жива?

А н ф и с а. Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! Посмотри, как я красива!

Затемнение.

Г о л о с  М а ш и. «Я не слишком звонко говорю, мама? Но, честное слово, я не лукавлю. Я говорю то, что думаю. Потому что люблю людей. Я хочу, чтобы каждый был искренен, чтобы не было трусости, не было лжи… Больше всего я довольна, мама, что ни разу в жизни не солгала… Вот струсила, правда, однажды… Но я изо всех сил делала вид, что мне не страшно…»

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й (шепчет). Маленькая она была… а отважная!

Е ф и м. Ты бы мог ее сохранить. Но ты пошел против брата…

Топоры смолкли. Слышится грохот бубна. Пьяная, разгульная песня. Рочев гуляет, поет: «Мы сами копали могилу свою, готова глубокая яма…»

Г о л о с  М а ш и. «Я разболталась, мама. А ты можешь подумать, что я жалуюсь, что мне трудно… Мне трудно, конечно. Но и хорошо, мама. Именно потому и хорошо, что трудно! Вот сейчас допишу письмо и постараюсь до последней морщинки восстановить в памяти твое лицо. Или на нем теперь морщинок прибавилось? Наверно, и я в этом повинна, прости. Раньше я бы взяла кисть и нарисовала тебя… Теперь не решаюсь: поняла, что рисовать совсем не умею. Я встретила здесь необычайно талантливого человека, ненца. То, над чем я просижу день или два, он исполняет за две-три минуты. Вот видишь, мамочка, я взрослею. Уже могу признавать чужие достоинства и собственные недостатки. Отметь это для себя. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Маша».

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. Долго они пьянствовали тогда. Долго куражились над людьми.

М а т в е й. А тебе на руку это было! Ты еще масла в огонь подливал!

Е ф и м. Надо же было показать, какая она, ваша новая власть! Все вино, которое в лавке было, выпили. Потом ко мне пришли…

Р о ч е в  и  к о м п а н и я. Он по-прежнему с бубном. Там же  Ш а м а н  и  Я д н е.

Ш а м а н (тюкая топором). Что, Петьша, голова болит?

Р о ч е в. Болит, Ефим, шибко болит. А вина в лавке нету.

Ш а м а н. Экая досада! Какие маленькие лавки строят! Надо такие, чтоб на всю жизнь пить и не выпить.

Р о ч е в. Досада, Ефим, вот уж верно, досада!

Ш а м а н. Не знаю, как горю твоему помочь.

Р о ч е в. Помогай, Ефим, помогай. Никак нельзя, чтобы у власти голова болела. У тебя, однако, спиртишко есть.

Ш а м а н. Есть, есть спиртишко. Как ему не быть? Обязательно есть. Так ведь он денег стоит, Зырян. А денег у тебя нет.

Р о ч е в. Давай в долг, Ефим. Нам свадьбу играть надо.

Ш а м а н. Свадьбу? Кто женится?

Р о ч е в. А вот Гришка. На учителке.

Ш а м а н. Учителка разве согласна?

Р о ч е в. Ее согласия не требуется. Гришка согласен. Я согласен. Этого хватит. Давай спирту, Ефим. Шибко надо.

Ш а м а н. Нет, однако, не дам. Зачем назначил меня на тяжелую работу?

Р о ч е в. Переведу на легкую. С этого дня будешь моим заместителем. Давай спирту.

Ш а м а н. Все равно даром не дам. Неси шкурки взамен или еще что…

Р о ч е в. Шкурки были… были. Нет их. Все в лавке. Хошь, малицу принесу?

Ш а м а н. Если новая — неси.

Р о ч е в. Новая, совсем новая. (Уходит к жертвеннику, снимает с сучка малицу и возвращается.)

Ш а м а н (сделал вид, что не видел). Малица-то, однако, не твоя.

Р о ч е в. Земля эта чья? Наша… И все, что на нашей земле, тоже наше.

Забрав малицу. Ш а м а н  уходит и вскоре приносит Рочеву бутыль спирта. Р о ч е в  и  его  с о б у т ы л ь н и к и  удаляются.

Ш а м а н. Разумно правит новая власть! Шибко разумно! Давай, Ядне, поможем ей. Может, скорей кончится? (Смеется.) Малицу-то он на капище взял. Пожертвованная малица была. А он взял. Украл, выходит. Вот так, Ядне. Украл Петька малицу-то! Когда так было? Никогда не бывало. Уй-о! Совсем дурак! Так мы и людям скажем. Из дураков дурак. Побольше бы таких. (Пауза.) Я смотрел твоего оленя, Ядне. Чума его давит. Запусти-ка ты его в колхозное стадо. Это и будет наш подарок колхозу…

В чуме Салиндеров крик. Это  М а т в е й  выбросил из чума  Р о ч е в а  и его  с о б у т ы л ь н и к о в. Завязалась драка. Матвея скрутили. М а ш у  силком усадили рядом с  Г р и г о р и е м.

Г р и г о р и й. Ну вот, Машка, теперь ты и по закону моя жена.

Р о ч е в (входя, строго). Еще не жена. Я слов таких не говорил. Когда скажу, тогда и будет.

М а ш а. Отпустите меня! Вы не имеете права.

Р о ч е в. Не упрямься, Марь Васильна. Тебе давно пора замуж. Тебе рожать надо.

А н ф и с а. Ага, так. Давно пора. Не теряйся, Гришка, женись, а то опять ушами прохлопаешь.

М а ш а. Он же муж твой, Анфиса! Как ты можешь выдавать меня за своего собственного мужа?

Р о ч е в. Он был ее муж. Теперь не будет. Я освобождаю. Ты больше не муж ей, Гришка. А ты, Анфиса, ему не жена. Ясно?

А н ф и с а. Я свободна, Матвейка! Я свободна! Ты слышишь?

М а т в е й. Развяжи мне руки.

А н ф и с а. После того как они поженятся.

М а ш а. Послушайте, что вы мелете? Ведь, чтобы развести людей, нужно оформить документ.

Р о ч е в. Документ? (Растерялся.)

М а ш а. Ну, бумагу такую с печатью.

Р о ч е в. Ага, правильно.

М а ш а (ухватившись за эту мысль). А бумаги у вас нет. И нет печати. Значит, развод недействителен.

Р о ч е в. Ага, так. Я упустил это из виду. Пойду схожу за гумагой. Есть у меня гумага с печатью. (Уходит.)

Входит  Ш а м а н.

Ш а м а н. Матвейку-то зачем связали? Нехорошо, отпустите.

Г р и г о р и й. Буянит шибко. Жениться мне не дает.

М а ш а. Послушайте, вы умный человек?..

Шаман кивает.

Хоть вы им скажите, что они совершают преступление.

Ш а м а н. Мне и сказать не дадут. Тут власть — Петька Рочев. Пускай он и говорит.

М а т в е й. Развяжи мне руки, Ефим.

Ш а м а н. Я тебя не связывал. Проси тех, кто связал.

М а т в е й. Ну погоди! И вы все тоже… Я вам прижгу пятки, сволочи!

А н ф и с а. Не сердись, Матвей-а! Ты теперь мой!

Вернулся  Р о ч е в, в руках у него Почетная грамота.

Р о ч е в. Вот гумага с печатью. И слова в ней написаны. (Маше и Григорию.) Теперь вы муж и жена.

М а ш а. Но это же Почетная грамота! Она выдана вам за ударную работу. А нужна совсем другая бумага. Когда люди женятся, им выдают свидетельство о браке.

Р о ч е в. Пиши, Ефим.

Шаман берет ручку, ждет.

Бригадир Рочев женил Гришку Салиндера на учительнице Марье Васильевне. Всё! Где мне подписаться в этом свидетельстве?

Ш а м а н. Вот здесь, над печатью.

Р о ч е в (обмакнув палец в чернила, прижимает его к листу). Теперь вы муж и жена. Нате вашу гумагу.

А н ф и с а. Давай и мне такую гумагу. Я Матвейку в мужья беру.

Р о ч е в. Больше нет. Бери без гумаги. Митинг кончился. Давайте пить.

Шаман, налив Григорию и Рочеву по стакану спирта, подмигнул Маше. Те выпили и опять захмелели.

Ш а м а н. За молодых худо пьете. Видно, и жить худо будут. (Снова налил.)

Р о ч е в. При Советской власти ни-кто… никто худо жить не будет. (Пьет.)

А н ф и с а. А за нас с Матвейкой никто не пьет.

Ш а м а н. Э, день длинный. За всех выпьем.

Р о ч е в (ударив в бубен).

«Дружно, товарищи, в ногу. Нет нам возврата назад. Всем беднякам на подмогу Наши отряды спешат…»

Бубен его глохнет, колотушка увяла. Собутыльники тоже. Но кто-то еще шевелится, кто-то тянет руку с пустым стаканом. Шаман подливает. Маша вскочила, подбежала к Матвею.

А н ф и с а. Мой Матвейка! Не тронь его!

М а т в е й. Отцепись, постылая!

А н ф и с а. Посты-ыла-ая?! Ты сказал, постылая?

Маша развязывает Матвея.

М а т в е й. Ишь придумали! Силком женить! Я всех вас перестреляю! (Схватил ружье.)

М а ш а. Не надо, Матвей. Не горячись. Темные они… а сейчас еще и пьяные. Не надо.

М а т в е й. В тюрьму их… и этого тоже! (Указывает на брата.)

Ш а м а н. Славно отблагодарил за спасение. (Усмехнулся.) Меня-то за что, брат?

М а т в е й. За то, что спаиваешь их, на Машу натравливаешь.

Ш а м а н. Спаивать — это было. Так ведь я ради вас и спаивал. Не напои я их — быть бы тебе на Анфиске женатому. А ей — Гришкиной женой.

А н ф и с а. Обманул, проклятый! Не любит меня Матвейка! Сказывай, Матвейка: эту любишь?

М а т в е й. Сказано: отвяжись!

А н ф и с а. А, так! Кыш из моего чума! Из стойбища кыш! (Срывает доску, выбрасывает книги, тетради.)

М а ш а. За что ты меня, Анфиса? Я же добра тебе хочу.

А н ф и с а. Уходи! Убирайся, если жить хочешь. Все убирайтесь!

Шаман, посмеиваясь, уходит. Компания спит. Кто-то, впрочем, стоит на карачках, кто-то ползает еще.

М а т в е й. Идем ко мне, Марья Васильевна. (Уходит вместе с Машей.)

А н ф и с а (вслед им). Не жить тебе с ним, Машка. Не жить, попомни мое слово.

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Пришла в чум ко мне. С виду веселая, а глаза… глаза, как у раненой нерпы. Печальные такие глаза. Поглядел я в них — сердце остановилось. Все бы сделал, чтоб ей веселей стало. Что, спрашиваю, делать надо? Она молчит. Думал, растерялась она. Нет, не растерялась. Видно, себя выверяла. Поглядела опять на меня — совсем другие глаза стали: сияют, будто сквозь ветки солнышко смотрит. Пусть, говорит, останется как было. Люди должны в добро поверить! Не надо запугивать их. Их и так много пугали… Добром людей учить надо. А я жаловаться хотел. В Лурьян собирался… Послушал ее, не стал жаловаться. И вскоре ушел в тайгу на промысел. Петька Зырян с Гришкой на время притихли. В школе опять занятия начались. Занимались в моем чуме.

Улица. М а ш а,  М а т в е й.

М а ш а. Удачной охоты тебе, Матвей.

М а т в е й. Боюсь я, как бы эти опять чудить тут не начали.

М а ш а. Я им письмо показала. «Вот, — говорю, — тут все про вас написано. Безобразничать станете — отправлю письмо в милицию». (Смеется.) Письмо-то маме.

М а т в е й. Боюсь я за тебя. Одна останешься.

М а ш а. Не одна. Ребятишки со мной. Ступай, не волнуйся. И возвращайся скорее. (Взяла его за руку, погладила.)

М а т в е й. Я тебе одну штуку хочу подарить… чтоб помнила. (Уходит в чум и вскоре появляется с небольшим полотном.) Вот это я рисовал долго, три дня почти.

М а ш а (захлопала в ладоши). Ой! Как это замечательно! Как замечательно, Матвей! И ты сделал это всего за три дня?

М а т в е й. Долго, долго делал… переделывал даже. Ни охота, ни рыбалка на ум не шли.

М а ш а. Горы-то у тебя какие… горящие! Ну словно люди! Похоже, дышат они, к глазу тянутся.

М а т в е й. Поют горы… потому что душа пела, когда рисовал. (Тихо.) Про тебя пела, Маша.

М а ш а. Красиво пела твоя душа. И я рада, что она про меня пела. Мы так и назовем эту вещь: «Горы поют».

М а т в е й. Называй как хочешь. Я в этих горах охотиться буду. Вот здесь.

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Ушел я… А уходить-то нельзя было. Да разве мог я тогда подумать? Совсем одурел после того разговора…

Вокализ — тема Сольвейг.

Г о л о с  М а ш и. «У нас весна, мама. Скоро полетят лебеди, журавли. Я так люблю, когда они галдят. Их прилет — вечное обновление. Это, наверное, странно, что человек, которому едва исполнилось восемнадцать, лопочет об обновлении? Что это значит, мамочка? Неужели преждевременная старость души? Не верится мне, что старость, не хочу стареть. Старость — это мудрость морщин, это умение прощать человеческие слабости, даже пороки. А я не умею этого и никогда, должно быть, не научусь. Нет, во мне, конечно, достаточно доброты и снисходительности, но все-таки я максималистка… Я за скорое одоление зла, а не за ожидание, когда зло перекуется в добро… хотя пробую переломить себя: скоро только сказки сказываются. И все же я не Сольвейг. Но как я люблю Сольвейг, мама! Как я ее люблю! Мне дорога ее теплая грусть… а грусть для меня роскошь. Непозволительная роскошь. Я давлю ее в себе, пусть люди видят меня улыбающейся. Пусть они думают, что я никогда не отчаиваюсь…»

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Костер-то догорел.

Е ф и м. Уй-о! Догорел. (Вздохнул.) Может, еще трубочку выкурим?

М а т в е й. Вторая трубка — вторая жизнь. К чему тебе жизнь вторая, Ефим? Ты и в первой много напакостил. Устал, наверно, от пакостей-то?

Е ф и м. Один добро делает, другой — пакости. Оба живут. Устают не от добра и не от пакостей — от длинной дороги. Моя дорога была длинной и ухабистой. По горам шел, по ущельям, то вверх, то вниз. Да ведь и ты жил не лучше. (Смеется.) Ты сидел. Я сидел… Ты убегал из тюрьмы. Я убегал…

М а т в е й. Я на войну убегал. Ты — просто на волю.

Е ф и м. Разве воля хуже войны? Во-оля! Воля — сава, Матвей!

М а т в е й. Воля для гордых людей, для сильных. Ты подл и злобен. Тюрьма или смерть — вот твоя воля.

Е ф и м. Я тоже гордый, Матвей. Я тоже сильный. Меня много ломали — сколько живу! — а до сих пор не сломили. Я верен себе. Значит, я не подл. Себя храню. Вот опять убежал… в четвертый раз… (Кричит.) Моя-я во-оля! Не ты бы, так я подольше на воле побыл. Может, до конца жизни. Мне уж немного осталось. (Злобно.) Встретился, шайтан!

М а т в е й. Я двадцать лет ждал этой встречи. Я только этим ожиданием и жил. Бывало, иду по лесу и все думаю: «Вдруг за этим кустом Ефим притаился? Уж я его…»

Е ф и м. Ты бы лучше не ждал. Ты бы лучше делом занялся. У тебя, помню, красивое дело было… рисовал.

М а т в е й. Ранили меня на войне… в голову ранили. С тех пор все краски померкли. Мир серый какой-то стал, как пепел. А может, они раньше померкли… когда Маши не стало. Не помню… Готовься, Ефим. Время твое истекло.

Е ф и м. Я вот думаю, не помереть ли мне дома? Родился в Орликах, там бы и помереть. На родину шел… дай с родиной повидаться, Матвей!

М а т в е й. С родиной? (Пауза.) Это справедливое желание.

Е ф и м. Увижу Орлики и умру. Обниму эту землю вот так… земля-то моя… и — умру.

М а т в е й. Так нельзя, Ефим. Так на войне помирали. Друг у меня был, Прокопий Гордеев. Веселый русский парень… три раза из огня меня выносил. Сам пал от пули в четвертый раз. Пал и землю обнял. Правда, земля-то была венгерская… Но он воевал за нее, так она как бы и наша. Там и остался он… Пойдем, Ефим. Костер потушим и пойдем. Землю обнять — святое желание. (Опустил голову.) Эх, Пронька, Пронька! Мне бы погибнуть-то, не тебе. Один-я. У тебя жена молодая осталась. Не тебе, кому-то другому детей нарожала. Эх, Пронька, Пронька!

Вокализ — «Песня Сольвейг».

Г о л о с  М а ш и. «Ах, как я жду, как жду, когда полетят домой птицы! Потом еще немного, и вслед за ними прилечу к тебе я…»

В поселке что-то произошло. Ш а м а н,  Р о ч е в.

Р о ч е в. Что делать, Ефим? Слыхал, поди? Олени колхозные дохнут.

Ш а м а н. Все живое когда-нибудь дохнет. И ты сдохнешь, Зырян.

Р о ч е в. Я сдохну — не жалко. Оленей жалко! Куда мы без оленей-то? Олени — жизнь наша.

Ш а м а н. Куда велишь. Ты власть.

Р о ч е в. Не надо так, Ефим. По-другому надо. Советуй, ты же мой заместитель.

Ш а м а н. Шаман у глупца заместителем быть не может. Сам натворил, сам и думай.

Р о ч е в. Уй-о! Как же мне думать-то, а? Как думать, когда голова не думает?

Ш а м а н. Бей в бубен и пой. Если пить уже нечего.

Р о ч е в. Не могу пить. Сердце сосет. Уй-о! Несчастный я человек! Зачем согласился быть начальником?

Ш а м а н. Рыбак ты был хороший. Вот и рыбачил бы. Черпать рыбу — это как раз по твоему уму. Черпал бы, не лез бы куда не следует. (Властно, с презрением.) Отдай мой бубен!

Р о ч е в. А песню ты выучил?

Ш а м а н. Какую песню?

Р о ч е в. Ну ту, что я пою: «Дружно, товарищи, в ногу…»

Ш а м а н. Мне такие товарищи не нужны. Я сам себе товарищ.

Р о ч е в. Опасный ты человек, Ефим! Однако зря я тебя заместителем-то назначил!

Е ф и м. Не знаю, кто из нас двоих опасней для твоей власти.

Р о ч е в. Не ссорься со мной, Ефим. Лучше совет дай. Олени-то падают. Похоже, чума. Заразим все стадо.

Ш а м а н. Камлать буду. С духами разговаривать буду. Голос мой услышите — тоже кричите. Духи от вас отвернулись. Может, смилуются над дураками. (Ударил в бубен, пронзительно вскрикнул.)

Появляются  л ю д и, они робко поеживаются. Шаман забил в бубен яростнее, воззвал к духам. Молчат духи. Горы молчат. Молчат и оробевшие люди. Крик Шамана приводит их в ужас. Такого камлания еще не бывало. Гремит бубен, носится ласкою Шаман, невидимый для нас, где-то около своего чума. И вот выкрикнул, почти простонал, снова вскрикнул торжествующе, страстно, счастливый оттого, что духи вняли ему. Люди вздрогнули, пали на колени. Пал и Рочев, здешняя власть. И  А н ф и с а  с  Г р и г о р и е м, все.

Слышите? Слышите их? Я вас спрашиваю: слышите ли вы духов?

Р о ч е в. Слышим, Ефим. Тебя слышим.

Ш а м а н. Не меня, дурак, духов. Они говорят: «Утопите больных оленей в священном озере. Вода поглотит всю заразу. Только так можете спасти стадо». (Изменив голос.) Утопите оленей… утопите оленей…

Р о ч е в. Сделаем, Ефим, все сделаем, как велишь. (Поправился.) Как велят твои духи. (Расталкивает одуревших от камлания людей, уходит.)

И вскоре мы слышим крики загонщиков: «Хей-о! Хей-хе! Хей-о! Хей-хе!»

Входит  Ш а м а н  расслабленной походкой, волоча за собой пробитый бубен. Падает на колени, потом валится набок и, неловко поджав ногу, долго-долго лежит. Кажется, что он умер. А он просто изнемог.

Крики: «Хей-хе! Хей-о!»

Г о л о с  М а ш и. Что вы делаете, изверги? Зачем оленей в озере топите?

Г о л о с а. Хей-о!

— Хей-хе!

М а ш а (выбежав). Это вы… это ты их заставил, подлец! Останови! Слышишь? Останови, говорю!

Ш а м а н. Хей-о!

— Хей-хе!

М а ш а (трясет обессиленного Шамана). Негодяй! Негодяй! Ну что ж, хватит с тебя, попрыгал! Теперь в другом месте будешь прыгать! (Уходит.)

Шаман, поднявшись, смеется, вешает себе на обруч очередной бубенчик. Потом сбрасывает с головы обруч, топчет его.

Г о л о с а. Хей-о!

— Хей-хе! Хей-о!

С т а р и к и  у костра. Затушили костер, собираются уходить.

М а т в е й. Поторапливайся, Ефим. А то не успеешь с Орликами проститься. Тебя могут найти раньше, чем мы туда попадем.

Е ф и м. Поспеем, я чувствую. Стосковался я по родимым местам.

М а т в е й. Айда, не будем тянуть время. Твой час пробил.

Е ф и м. Ты охотник, Матвей. Ты лучше знаешь, чей час пробил. Ну да, так. Ты знаешь.

Бредут к смерти два усталых человека, два врага, два брата. Бредут. А горы молчат. И костер потух. И кажется, никто уж не зажжет его снова.

В стойбище.

Пьяный  Г р и г о р и й  появляется с головою оленя. Целует ее, плачет.

Г р и г о р и й. О Мирцэ мой, Мирцэ! Цветочек мой! Почему ты так рано отцвел? Почему отпали твои белые крылья? Пропаду без тебя! Совсем пропаду. О Мирцэ! Мой Мирцэ! (Пьет вино, плачет.) Без бабы проживу, без винка проживу. Нет тебя — нет жизни для Гришки. Кормилец мой! Друг крылатый! Брат! О Мирцэ! Мой Мирцэ! Пал ты. Пало все колхозное стадо… Сколько пешек нерожденных пало, сколько неблюев! Сколько важенок, сколько хоров! И мы все помрем с голоду! Все помрем! Все подохнем! Все! Все!

А н ф и с а. Ревешь как медведь раненый. Совсем потерял мужскую силу.

Г р и г о р и й. Потерял, потерял, Анфиска. Все потерял. Ничего теперь нет. Кто я без Мирцэ?

А н ф и с а. И жены у тебя нет. Я уж не жена. И учителка не жена.

Г р и г о р и й. Не жена, не жена. (Пьет.) Все потерял…

А н ф и с а (как бы прощупывая). И силу потерял…

Г р и г о р и й. Потерял, потерял… (Падает наземь, плачет.)

А н ф и с а (взяв хорей, лупит его). А у меня возникла сила. Много силы! Злости много! Запорю-ю! (Бьет.)

Входит  Р о ч е в.

Р о ч е в. Где учителка? Кто видел?

А н ф и с а. В Лурьян ушла. Доносить на вас пошла.

Р о ч е в. Догнать! Не догоним — беда будет. Всех заарестуют.

Входит  Ш а м а н. Он без бубна, без обруча. Ничем не отличается от своих сородичей.

Ш а м а н. Всех-то за что? Только тебя, за то что Гришку силой хотел оженить, что озеро рыбное испоганил, что малицу с жертвенника пропил…

Р о ч е в. Сам же сказал: топить оленей…

Ш а м а н. Не я сказал. Духи сказали. А духов нет, Петька. Духи — это я. (Повторяет чужим голосом.) Утопите больных оленей…

А н ф и с а (всплеснув руками). Уй-о! (Снова принимается бить пьяного мужа.)

Р о ч е в. Зачем врал? Кому теперь верить?

Ш а м а н. Никому не верь. Все врут. Анфиску посадят за то, что учителку выгнала из чума. Книжки сожгла, столы изрубила…

А н ф и с а (прекратив экзекуцию). Уй-о! Неужто вправду посадят?

Ш а м а н. И Гришку с тобой… он учителку в тундру силком увез, оленей угнал…

А н ф и с а. Опять учителка… везде она… Ненавижу!

Р о ч е в. Из-за нее нас всех посадят! Из-за одной куропатки пропадут все охотники!

Ш а м а н. А может, и не посадят! Убрать — не посадят.

А н ф и с а. Как убрать?

Ш а м а н. Как убирают камень с дороги? Мешает — убирают.

Р о ч е в. О, сильно мешает! Беда как мешает!

Г р и г о р и й. Баба же… убивать бабу жалко. Красивая баба.

А н ф и с а. Меня убивал — не жалко? Каждый день убивал… Говори, зачем меня убивал? Чтоб с ней путаться, так?

Г р и г о р и й (трезвея, отбрасывает ее). Отстань, не жужжи.

А н ф и с а. Все равно Матвейка тебя опередит! Не достанется тебе агитатка. Ему достанется.

Г р и г о р и й. Ему-у?.. Ну не-ет! Никому не достанется! Только вот как убивать? Не медведь она, не волк… Человек… баба.

А н ф и с а. А я не человек? Я тоже была человек. Ты меня сделал нечеловеком!

Ш а м а н. Можно и не убивать… Можно живой оставить.

Р о ч е в. Тогда донесет. Тогда посадят.

Ш а м а н. Спешишь ты вечно. Ну спешишь, а что хорошего в жизни сделал? Ничего, кроме глупости. Молчи лучше, когда умные люди разговаривают.

Р о ч е в. Молчу, Ефим, молчу. Говори ты. Ты умный.

Ш а м а н. Возьмем упряжку… догоним. Оленей больных запряжем. Они скоро выдохнутся. Учителку к нарте привяжем… Когда замерзнет, когда олени сдохнут… опять в нарту запряжем… учителку отвяжем… Не надо убивать. Мороз убьет. Все остальное на Матвейку свалим. Скажем, малицу с жертвенника украл, скажем, стадо загнал в озеро. Скажем, девке грозил, потому что бабой его не стала. Все скажем!

А н ф и с а. Уй-о! Как много для одного человека!

Р о ч е в. Правильно, Ефим! Ты всегда говоришь правильно! Потому что умный. Давай твоих больных оленей. Догоним учителку. Медлить нельзя.

Г р и г о р и й. Догоним, догоним! Никому не достанется.

С т а р и к и  бредут по дороге.

М а т в е й. Так и вышло. Догнали ее у озера. Из всех черных дел, Ефим, это было самое черное дело.

Ш а м а н. А я не догонял ее. Я агитатку твою не трогал.

М а т в е й. Ты никогда не убиваешь своими руками. Но убийца ты.

М а ш а,  Р о ч е в,  А н ф и с а  и  Г р и г о р и й.

М а ш а (связана). Что вы делаете? Отпустите! Отпустите меня, пожалуйста. Мне нужно в Лурьян.

Р о ч е в. Не можем отпустить, девка. Знаем, зачем в Лурьян спешишь.

М а ш а. А я не скрываю… за комсомольским билетом иду. Отпустите, а? Ну правда же — за комсомольским билетом! Отпустите! А то я в райком опоздаю.

Р о ч е в. Отпустим немного погодя. Когда подстынешь. Ага, так.

М а ш а. Звери вы или люди? За что вы мучите меня? Что я вам сделала?

Г р и г о р и й. Замуж за меня не пошла? Вот мерзни теперь. Матвейке не достанешься. Морозу достанешься.

А н ф и с а. Отбила Матвейку? А он мой, мой! Сладкий Матвейка, молодой Матвейка! Никому его не отдам!

М а ш а. Звери вы! Хуже зверей! За что любила вас? Чего ради учила? Звери-и-и! Убийцы проклятые! Ненавижу вас! Не-на-ви-иижу-у-у!

С т а р и к и.

Е ф и м. Ну видишь? Я не трогал ее. Пускай глупцы убивают других глупцов. А я не стану. Я умный.

М а т в е й. Ты хитрый. Ты скользкий как уж.

Е ф и м. Я умный.

М а т в е й. А Маши нет… нет Маши!

Звучит тема Сольвейг.

Г о л о с  М а ш и. У вас весна, мама! Скоро полетят гуси, лебеди… Я так люблю их прилет!

М а т в е й. Я отыскал ее через два дня. Она лежала на нарте. В упряжке были запряжены три оленя. Они — все три — сдохли. Можно было подумать, что Маша просто заблудилась и замерзла… как раз буран был. Но я нашел там трубку Петьки Рочева. И Петьки не стало.

Е ф и м. А тебя посадили.

М а т в е й. Меня посадили. Сказали, что я загнал оленей в озеро. А я не загонял их… И я убежал из тюрьмы, когда началась война… Меня ранили… Но это потом было. А сначала я успел похоронить Машу. Я положил в ее могилу маленькую красную книжечку. Хотя мог бы положить что-нибудь из утвари. Но ведь она не ненка. И я положил только ту красную книжечку — дали ей посмертно. Такая легкая и такая дорогая для нее. Думаю, я не погрешил против русских обычаев. На войне иногда так делали.

Е ф и м. Ты не погрешил. (Смотрит вдаль.) Это что за город?

М а т в е й. Это не город, Ефим. Это Орлики. Там совхоз теперь. В нем очень много оленей. И машин разных много, и катеров, и бударок. А во-он в той школе… слышишь музыку?

Звучит «Песня Сольвейг».

М а т в е й. В ней учатся дети тех детей, которых учила Маша. Ты не смог остановить жизнь, Ефим. Зря старался.

Е ф и м. И ты зря жил, Матвей. Агитатки-то нету. И власть ваша в тюрьму тебя посадила. Мы равны.

М а т в е й. Нет. Не равны. Я воевал… И в той школе поют дети ее учеников. А вот памятник на горе… Там лежит Маша. Видишь? Она стоит как живая. Ей, должно быть, холодно на ветру. И я одену ее. (Надевает на памятник — девушка с книжками в руках — малицу.)

Е ф и м (хрипло). Закурить бы… душа мерзнет.

М а т в е й. У меня кончился табак. На, пососи пустую трубку. И готовься.

Е ф и м. Долго ли? Я готов, Матвей. Да-авно готов.

М а т в е й. Ты хотел обнять землю своих предков. Вот Орлики. Здесь мы жили.

Е ф и м (угрюмо). В них поселились чужие люди. И земля эта стала для меня чужой. Все чужое.

М а т в е й (услыхав лай поисковых собак). Торопись, Ефим. Тебя ищут. Прощайся.

Е ф и м. Еще успею. (Берет ружье.) Заряжено?

М а т в е й. Как положено… на оба ствола.

Е ф и м. Тебе и одной пули хватит. (Стреляет в Матвея.)

М а т в е й (удивленно). Опередил ты… меня… говорил, никого… не убивал…

Е ф и м. Прощай, брат… Встретимся на том свете.

Матвей молчит. Жизнь из него вытекла. Глаза закрылись. Ефим поднял упавшую трубку, сосет ее. По старческим щекам текут слезы.

Звучит тема Сольвейг. Упав возле памятника, Ефим обнимает его.

Подходят солдаты из группы поиска.

Занавес

1978

Про Татьяну

ДРАМА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ТАТЬЯНА ЖИЛКИНА.

ПЕТР ее муж.

ЮРА их сын.

ИГОШЕВ СЕРГЕИ САВВИЧ.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Буран. Бело вокруг, безлюдно… Бьют часы.

Поднимается занавес.

Деревенская изба. Вокруг стола — лавки, на полу — цветные половики. В углу, на чурке, транзисторный приемник.

На столе праздничный ужин. Однако настроение у хозяйки непраздничное. Т а т ь я н а  встала из-за стола, включила приемник, снова выключила.

За окнами зима. Валит снег. Посмотрев в окно, Татьяна вздохнула, подошла к печке и, помешав угли, села на пол.

Кто-то хлопнул калиткой. Татьяна взметнулась, подскочила к зеркалу, оправила волосы. Но радость ее при виде вошедшего  И г о ш е в а  угасла.

И г о ш е в (отряхиваясь от снега). Что, верно, своего ждешь?

Т а т ь я н а. И жду. А что в том плохого?

И г о ш е в. Плохого-то? Ничего… ежели человек, к примеру, стоящий. Сушь-ка, а ведь ты мне не рада!

Т а т ь я н а. Гостям кто ж не рад? Проходите.

И г о ш е в. Ну, не ври. Другого ждала.

Т а т ь я н а. Кто запретит мне ждать собственного мужа?

И г о ш е в. Хм… мужа. Муж-то у тебя объелся груш.

Т а т ь я н а. Муж как муж. Иных не хуже.

И г о ш е в. Что и говорить: золотой муженек. Что ни день, пьян, шляется неизвестно где. Песни каждой собаке поет. Артист, словом.

Т а т ь я н а. Артист и есть. Это вы точно сказали. Только ведь это не всякому понятно.

И г о ш е в. Где уж нам! Одна ты поняла. Одна ты оценила.

Т а т ь я н а. И поняла и оценила.

И г о ш е в. Поняла, дак и жить бы теперь легше. Что ж почернела-то вся? Связалась с им на свою голову!

Т а т ь я н а. Да вам-то что? Пришли к нему в дом и его же поносите.

И г о ш е в. Чо злишься? Я ему тоже не враг. Наоборот, друг я ему… душой за баламута болею.

Т а т ь я н а. Не баламут он, Сергей Саввич. Музыкант, каких мало. Может, благодаря ему Хорзова наша прославится.

И г о ш е в. Ежели она и прославится когда-нибудь, то благодаря тебе. Да. И таким, как ты, труженицам. А твой музыкант — тунеядец, путаник. Вообще никчемный человечишка!

Т а т ь я н а. Для кого — никчемный, для меня — самый лучший. Другого не надо.

И г о ш е в. Правду говоришь? (Испытующе заглянул ей в глаза.) Дура! Дуреха! Всю судьбу свою из-за него исковеркала… Щас бы зоотехником была или кем повыше. Нет, институт бросила… свинаркой пошла.

Т а т ь я н а. Свинарки не люди, что ли?

И г о ш е в. Чо не люди-то? Люди, люди… А иные, вроде тебя, просто замечательные люди. Потому и жалею… Живешь как вдова… одна сына растишь. Это при живом-то муже!

Т а т ь я н а. Очень уж вы заботливы сегодня. Чую, не к добру.

И г о ш е в. А я всегда о людях забочусь. Должность моя такая.

Т а т ь я н а. Ох уж эта должностная работа! Сколько хлопот!..

И г о ш е в. Ты не остри, понимаешь. Ты давай на серьезный лад настраивайся.

Т а т ь я н а. Долго же вы мочало жуете. Короче-то нельзя, что ли?

И г о ш е в. Э, нет! Ты меня сперва напои-накорми, потом это…

Т а т ь я н а. В постель уложить, что ли?

И г о ш е в (смутившись). Совсем уж зарапортовалась. До чего языкатый народ — бабы! Хлебом их не корми, лишь бы язык почесать.

Т а т ь я н а. Ладно уж, садитесь за стол. Дома-то опять небось не поужинали?

И г о ш е в. Как-то так вышло… Ушел на работу — жена, понимаешь, спала. Пришел — она в школе… Так вот и живем с моей Петровной.

Т а т ь я н а. Вот и пуговица оторвалась на рубахе. Снимите, пришью.

И г о ш е в. Сам умею. Как-никак старшиной был в армии.

Т а т ь я н а. Снимайте. Пока ужинаете — пришью.

И г о ш е в. Ну, ежели охота, пожалуйста. (Снимает рубаху, садится за стол.) Готовить ты мастерица. Чего о супружнице моей не скажешь. Однако не думай, что пришел я токо ради этого.

Т а т ь я н а (берет рубашку, шьет). Я и не думаю.

И г о ш е в. И не воображай, что я это…

Т а т ь я н а. Что это?

И г о ш е в. Ну, вьюсь около тебя. Хотя женщина ты, конечно, красивая.

Т а т ь я н а. Около меня и виться бесполезно.

И г о ш е в. К нему присохла?

Т а т ь я н а. Не присыхала бы — не жила бы.

И г о ш е в. В жизни всяко бывает, Татьяна. Я вот… с Петровной своей…

Т а т ь я н а. Не ладится у вас, вижу.

И г о ш е в. Сушь-ка, меняй пластинку! Не про то завела.

Т а т ь я н а. Сами натолкнули.

И г о ш е в. Сам, сам!.. Сбила ты меня, вот что. Что-то важное собирался сказать.

Т а т ь я н а. Сказали уж: что не вьетесь около меня… И что дома вас не кормят.

И г о ш е в. Опять за рыбу деньги. Сушь-ка, не серди меня, а? Веди себя, как это…

Т а т ь я н а. Как именно?

И г о ш е в. Ну, как полагается. Да, так о чем я? Ага, вот… Мы на правлении решили Хорзовскую ферму тебе доверить.

Т а т ь я н а. За доверие спасибо. А только я не возьмусь.

И г о ш е в. Как это не возьмешься, когда мы решили?

Т а т ь я н а. Я-то не решила…

И г о ш е в. Ты коммунистка, между прочим. Сам лично рекомендацию давал.

Т а т ь я н а. Помню. Благодарна за это. Но не справлюсь, Сергей Саввич… Да и образования у меня нет. А руководить фермой без образования… сами понимаете.

И г о ш е в. Сушь-ка, ты не финти. Образование — штука наживная. Ты ведь токо курс или два всего не докончила…

Т а т ь я н а. Это когда было-то? Я все начисто перезабыла. Надо заново начинать.

И г о ш е в. Ничего, вспомнишь. Все равно ведь литературу-то почитываешь.

Т а т ь я н а. До литературы мне! Сын вот растет… возни с ним хватает. Ну и муж… и вообще… Нет, не справлюсь.

И г о ш е в. Сына в интернат определи. Мой в интернате, и — ничего, не жалуется. Там им лучше, чем с нами.

Т а т ь я н а. Я своего не отдам.

И г о ш е в. Да что он, маленький, что ли? А в интернате — режим, коллектив там и все такое прочее. Зря, что ль, интернаты придумывали? Не зря, я те точно говорю. Вот погоди, лет через десять-пятнадцать государство целиком возьмет на себя воспитание…

Т а т ь я н а. Может, и детей рожать будет государство?

И г о ш е в. Подсмеиваешь? А между прочим, один итальянец в колбе детей выращивал… Наука, она, брат, до всего додумается. Как говорится, для облегчения всеобщей участи…

Т а т ь я н а. Я на свою участь не жалуюсь.

Слышатся звуки гармошки.

Чей-то голос выводит:

«В тихий час, когда заря на крыше, Как котенок моет лапкой рот, Говор кроткий о тебе я слышу Водяных, поющих с ветром сот…»[3]

Выстрел. Гармошка смолкла. Крик. Топот.

Вскоре с ружьем, с гармошкой под мышкой появляется  П е т р. Он слегка пьян.

П е т р. Вон чо! Я тут лишний, кажись? Прошу пардону… не вовремя явился.

Т а т ь я н а. Уж точно что не во время. В пять часов обещал. А сейчас сколь?

И г о ш е в (смущен). Щас двадцать три пятнадцать. Точно так. Двадцать три и даже пятнадцать.

П е т р. Ты брось. Во Владивостоке пяти еще нет. (Поставил гармошку.) Вы не стесняйтесь, продолжайте.

И г о ш е в. Сушь-ка, Петр, ты это… ты не нагнетай тут черт те чего. Она мне пуговицу пришивала.

П е т р. Неаккуратно любитесь — пуговицы летят.

Т а т ь я н а. Что ты плетешь, Петя? Я ужин готовила. Я тебя ждала…

П е т р. Не дождалась. И ужин достался другому. Аппетит у него, вижу, зверский. Вон даже рубаху снял. Крепконько промялся!

И г о ш е в. Да я же токо так. Я тут, понимаешь, про учебу с ней толковал. Учиться, мол, надо. И — сына в интернат…

П е т р. А что с ним чикаться-то? В интернат, и все… чтоб не мешал вам… учиться.

И г о ш е в. Да я тебя за такие слова… Это знаешь как называется?

П е т р. Догадываюсь. И за такие дела… (Щелкнул затвором.)

И г о ш е в. Сушь-ка, ты с ружьем-то не балуй! Это тебе не игрушка!

П е т р. Боишься?

Т а т ь я н а. Петя, ты напрасно все это затеял… все не так, честное слово!

П е т р. Конечно, не так. Если бы все было так, я бы не застал в своем доме чужого мужика без рубахи. (Снова щелкнул затвором.)

И г о ш е в (не выдержав, кинулся на него, отнимает ружье. Он крупнее, сильнее, да и Петр не слишком сопротивляется). Отдай! Ишо хлопнешь кого-нибудь сдуру!

Т а т ь я н а. Пусть стреляет, если не верит. (Подает мужу ружье.) Стреляй, Петя. Я вся тут, как есть.

Петр отстраняет ружье.

И г о ш е в. Я ему выстрелю! Я ему так выстрелю, что своих не узнает!..

П е т р. Не бойся. Жив будешь. А твоего паршивца я вздул.

И г о ш е в. Витьку? Что он там еще набедокурил?

П е т р. В собаку стрелял гаденыш. Собака, она же… друг человека… Вообще верное существо. (Раздумчиво.)

«В синюю высь звонко Глядела она, скуля…»

И г о ш е в. В собаку?! Вот паразитина! Ну, я ему всыплю!

П е т р. Не в тех кобелей стреляет… следовало бы в иных, которые по чужим бабам шастают.

Т а т ь я н а. Петя!

И г о ш е в. Петр!

П е т р. Чо заметались? Совестенка-то не чиста? Сиди, сиди, доедай чужой ужин. Для новых подвигов сил набирайся. (Уходит, тут же возвращается.) Хотел я в Хорзову насовсем вернуться… не вышло. Не жить мне, видно, в родной деревне. Землякам своим песен не петь. Рассыпалась жизнь на осколочки! (Рванул гармошку, ушел, хлопнув дверью.)

И г о ш е в (не зная, куда себя деть). Дай мне рубаху-то! Я говорю, рубаху дай. Пойду. (Берет рубаху и, натянув пальто, сует ее за пазуху.)

Т а т ь я н а. Ружье-то возьмите!

И г о ш е в. Ни к чему оно мне, ружье… Пущай у вас повисит. Мне теперь не до охоты. Ну, я ему покажу, паршивцу! (Уходит.)

Т а т ь я н а (повесив ружье на гвоздь). Юра, Юра! Ты спишь?

Г о л о с  Ю р ы (из другой комнаты). Сплю.

Т а т ь я н а (заглянув к нему). Ох, врушка! Полночь, а он читает. Подслушивал?

Ю р а (входя). Говорю, нет. Спал. Проснулся от ваших воплей. Вечно ссоритесь! Вот возьму и уеду в интернат.

Т а т ь я н а. Не отпущу я тебя туда! Не отпущу!

Ю р а. Как не отпустишь, когда сам Игошев приказал отпустить?

Т а т ь я н а. Пускай своими делами занимается! В мои не суется!

Ю р а. Ну, мать, это ты про божка своего, про Иегову? Какое кощунство! А вообще-то он прав. Еще утописты, не помню кто, это самое советовали. Давно уж пора в колбе детей выращивать, потом вешать на шею государству. Нечего тратить на них нервные клетки!

Т а т ь я н а. Вот болтун-то!

Ю р а. Не-ет, мать, я человек деловой. Вот увидишь, лет в тридцать министром стану. Правда, еще не решил — каким.

Т а т ь я н а. Без портфеля.

Ю р а. Сейчас портфели не в моде.

Т а т ь я н а. Спи. Я отца разыщу.

Ю р а. А чо его искать? Сам явится.

Т а т ь я н а. Ой, не знаю, явится ли…

Ю р а. Не он, так Иегова придет… Он тебя без внимания не оставит.

Т а т ь я н а. Не смей! Не смейся над человеком. Сергей Саввич этого не заслуживает.

Ю р а. А чего он заслуживает?

Т а т ь я н а. Уважения и вообще…

Ю р а. Не уважения он ждет от тебя. Это даже я понимаю.

Т а т ь я н а. Поговори у меня!

Ю р а. Ладно, мать! Спать пора! А то будем к утру неполноценными гражданами.

Затемнение.

Первый Татьянин сон. Возможно, навеянный разговором с сыном. Возникает  Б о г — И г о ш е в, он все так же без рубахи, но с венчиком над головой.

Рядом с ним — П е т р. Деревенская библиотека.

Б о г — И г о ш е в. Сушь-ка, это уж ни в какие ворота не лезет. Всю библиотеку растранжирил…

П е т р. Чо я растранжирил-то? Совсем не транжирил. Токо что книжки роздал на руки. Между прочим, в воспитательных целях. И для всеобщего сближения. Прочтет один книжку — другому передаст, тот — третьему. Вот и вся музыка.

Б о г — И г о ш е в. Черта с два передаст! Тьфу, опять нечистого помянул! Не отдаст, голову даю на отсечение! Что я, людей не знаю? Сам сотворил их по образу и подобию…

П е т р. Знать-то ты их знаешь, конечно. А образ и подобие твои устарели. Новых людей создавать надо: бескорыстных, честных и… гордых!

Б о г — И г о ш е в. Чем же прежние плохи? Чем? Вон какой колхозище на плечах своих подняли!.. Войну страшную такую выиграли.

П е т р. Колхозище — да. А до войны ты мог бы и не доводить. Двадцать миллионов пахарей потеряли. Самый цвет…

Б о г — И г о ш е в. Тут происки дьявола. Я тут, можно сказать, ни при чем. Церковь, сам знаешь, от государства отделена. Так что пекитесь о себе сами.

П е т р. Ежели каждый только о себе печься станет — это уж не жизнь будет, а сплошной эгоизм.

Б о г — И г о ш е в. Тогда друг о дружке думайте.

П е т р. Я вот думал о ближних, книжки им роздал, а ты меня попрекаешь.

Б о г — И г о ш е в. Дак ведь в библиотеке ни единой книжечки не осталось! Богу и то почитать нечего… хотя бы про этих чертовых атеистов…

П е т р. Они ж никуда не делись, книжки-то! Они просто на руках у колхозников.

Б о г — И г о ш е в. Стало быть, пиши пропало. Чужое-то всегда лучше!

П е т р. А я доверяю людям. Доверяю, и все.

Б о г — И г о ш е в. В Писании сказано: доверяй, но проверяй.

П е т р. Мало ли что в Писании! Может, оно привирает?

Б о г — И г о ш е в. Но-но! Ты полегче! Знай, на что замахиваешься! В общем, порешим так: книжки, чего бы это ни стоило, собери. Недостачу возместишь за свой счет.

П е т р. Недостачи не будет, гарантирую. Кстати, библиотеку надо кому-то передать. Я вызов на экзамен получил. На музыканта буду учиться.

Б о г — И г о ш е в. Восстанови библиотеку, и — скатертью дорожка.

П е т р. Вот и начнем с вас. За вами «Декамерон» числится.

Б о г — И г о ш е в. Да верну я твоего «Декамерона». Давно прочел. Щас Анна Петровна читает. И Витька — тайком.

Входит  Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Я у вас книжку брала… Сдать хочу.

П е т р. Ну вот, а вы волновались. Через неделю все книжки будут стоять на полках.

Б о г — И г о ш е в (взяв у Татьяны книжку). Про любовь, что ли?

Т а т ь я н а. Если бы! «Экономика сельского хозяйства».

Б о г — И г о ш е в. Про любовь не сдала бы…

Т а т ь я н а. Почему же это? Книжка-то библиотечная.

П е т р. Ну вот, ну вот…

Б о г — И г о ш е в. Ты какая-то ненормальная. Ныне так рассуждают: что колхозное, то мое.

П е т р. Ну, если что — баян продам.

Б о г — И г о ш е в. Тут и пяти баянов не хватит.

Затемнение, из которого снова возникает изба.

Т а т ь я н а  одна.

Т а т ь я н а. Сергей Саввич прав оказался. Знает он людей. Книжек мы с Петей так и не собрали. Пришли к дедушке Егору. Он Спинозу себе взял. «Зачем? — спрашиваю. — Это очень трудный автор. Его и образованные-то не все читали». «Образованные как хотят, а я доломаю Шпинозу вашего». До сих пор «доламывает». Его Шпинозой за это прозвали. Другие тоже не лучше оказались. Анна Петровна, к примеру, «Декамерона» замотала. И сумма набежала изрядная. В музучилище Петя не поехал. В пастухи пошел… Я в тот год практику в своем колхозе проходила. Вдруг слышу раз — музыка. Дело-то весной было. Как раз черемуха распустилась. Соловьи распевали вовсю. От их песен, от пены черемуховой голова кружилась… Потому и решила, что музыка эта просто пригрезилась мне… Заслушалась, замечталась… Тут хохот раздался. Чего, думаю, это?.. А это Петя всех насмешил: пришел к нам на ферму с баяном. «Ты что, — спрашивают, — другого места для своего концерта не нашел? Буренок тешишь». «Не только буренок, но и вас, — отвечает. — Три чуда ценю на земле: женщин, коров да картошку. Это они войну выиграли…». И запел песню такую!.. Сейчас вспомню. (Поет.)

«Жалобно, грустно и тоще В землю вопьются рога… Снится ей белая роща И травяные луга».

После этого больше никто не смеялся. Такая песня была душевная! Пронзительная песня! Чтобы написать ее, какой талант иметь надо!..

Слышится музыка, где-то вдали поет Петр.

Потом мама моя заболела. Бросила я институт и — домой. Мамы вскоре не стало.

Входит  П е т р. Ключица в гипсе, но под накинутым пиджаком это не видно.

Т а т ь я н а (в трауре). Ты выпил, Петя?

П е т р. Я, Тань, с горя.

Т а т ь я н а. Какое же у тебя горе?

П е т р (изумленно). Разве твое горе — не мое горе?

Т а т ь я н а. Ты, что ли, любишь меня?

П е т р. Ты не знала об этом?

Т а т ь я н а. Как же я узнаю, когда ты молчишь?

П е т р. Дак слов таких нет, чтоб сказать об этом во всю силу.

Т а т ь я н а. Слов очень много. У Пушкина, к примеру: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»

П е т р. У Пушкина, может, всего одно мгновенье. У меня в тебе вся жизнь. Как же я о ней словами скажу, Тань? Нет, мне обыденных слов мало.

Т а т ь я н а. Ты бы музыкой намекнул или еще как.

П е т р. Я разве не намекал? Я тыщу песен для тебя сочинил… Не поняла… стало быть, и музыка бессильна.

Т а т ь я н а. Твои песни помню. Ты их коровам да дояркам пел.

П е т р. И коровам пел, и дояркам… А думал все-таки про тебя.

Т а т ь я н а. Тебе горько сейчас?

П е т р. Горько, Таня. Горше не бывает.

Т а т ь я н а. Иди сюда. Я поцелую тебя.

П е т р. Зачем?

Т а т ь я н а. Сам же сказал, что любишь.

П е т р. Люблю, Тань. Ну прямо без ума от тебя. Но ты-то меня не любишь.

Т а т ь я н а. В том и беда, что люблю. И знаю, нелегко мне с тобой придется. Хоть и безобидный ты с виду, весь какой-то не от мира сего.

П е т р. Я все-таки не верю, Тань. Не можешь ты меня полюбить. Не за что.

Т а т ь я н а. Люблю — стало быть, есть за что. (Целует его.) Я думала, ты не придешь. Одиноко мне было.

П е т р. Прийти-то я пришел. Но… выпимши, видишь.

Т а т ь я н а. Чего ради пил-то?

П е т р. Дак из сострадания к тебе. Но есть и другая причина…

Т а т ь я н а. Поди, снова опростоволосился?

П е т р. Ага. Вез пианино для клуба. Дорогое, немецкое пианино. И это… и расколотил.

Т а т ь я н а. Как расколотил?..

П е т р. Обыкновенно. Вдребезги. Машина перевернулась.

Т а т ь я н а. Сам-то хоть ничего… не ушибся?

П е т р. Сам вроде цел… вот только рука побаливает. И здесь маленько. (Трогает гипсовую повязку.)

Т а т ь я н а (подойдя к нему). Ключицу никак сломал?

П е т р. И руку тоже. Да это ничего, Тань, терпимо. Пианино выпало. А машина… на него встала!

Т а т ь я н а. Хорошо хоть не на тебя. Додумался: за рулем пить!

П е т р. Да и выпил-то чуть-чуть, для куражу токо. Ну и покупку спрыснуть.

Т а т ь я н а. Будешь опять с колхозом расплачиваться!

П е т р. Придется. Да это не самое страшное.

Т а т ь я н а. Что страшное-то?

П е т р. Дак горе у тебя. Одна осталась. (Подходит к ней, хочет обнять.)

Т а т ь я н а. Не нужен ты мне такой! Ты мне не нужен!

П е т р. Никому я, видно, не нужен. Все набекрень у меня выходит. Все набекрень. (Собирается уходить.)

Т а т ь я н а. Стой! Куда ты?

П е т р. Сама же гонишь…

Т а т ь я н а. Оставайся. Я еще не все выяснила. Тебя, наверно, опять судить будут?

П е т р. Судить? За что?

Т а т ь я н а. Пианино разбил. Машину ведь тоже?

Петр кивает.

Ох, горе ты мое луковое!

П е т р. Это еще не все, Тань.

Т а т ь я н а. О господи! Что еще?..

П е т р. Цветок я тебе привез… помял, правда, маленько. Так ты за то не взыщи. (Вынимает из-под рубахи измятый цветок. Он еще хранит тепло тела.) Вот, значит… с двадцатилетием тебя, значит.

Т а т ь я н а. Ой! Совсем забыла! Как мама умерла, так все праздники буднями стали. Ведь и правда: мне уже двадцать.

П е т р. Я ради этого случая и цветок раздобыл.

Т а т ь я н а (снова целует его). Спасибо. (С подозрением.) Где же ты достал его посреди зимы?

П е т р. В одном цветочном магазине.

Т а т ь я н а. Купил?

П е т р. Почти что. Магазин выходной, а у тебя день рождения…

Т а т ь я н а. И ты забрался?.. И цветок выкрал?..

П е т р. Я не забирался… и не крал. Я токо окно выставил. Деньги — два восемьдесят — оставил. Если не веришь…

Т а т ь я н а. С ума сойти можно! Чумовой ты, что ли? Пианино расхлопал, окно в магазине выставил… сам искалечился. Тебя уж ищут, наверно.

П е т р. Кому я нужен?

Т а т ь я н а. Милиции, врачам. И мне, дурачок. Мне-то больше всех нужен.

П е т р. Ну что ты, Тань! Это у тебя рассудок с горя помутился. Это пройдет.

Т а т ь я н а  одна.

Т а т ь я н а. Не прошло это у меня. Наоборот, затянулось. И, кажется, надолго. Как хроническая болезнь. Всяк час сердце ноет. Приду с работы — силушек нету, руки-ноги терпнут. А я гляжу в окошко, еще мечтаю о чем-то. О чем мечтать-то? А все ж мечтаю… Вот муж наконец станет знаменитым музыкантом. Вот сын на юриста выучится… А я… кем же я буду? Да не все ли равно?..

Затемнение.

Второй Татьянин сон.

Вновь возникает  Б о г — И г о ш е в, он беседует с  Т а т ь я н о й.

Б о г — И г о ш е в. Это ты зря, Татьяна. Нам не все равно. Ты у нас член правления. Фермой заведуешь. Гляди, и на орден представим. Так что разговорчики эти оставь. Не по нутру нам подобные разговорчики, понимаешь.

Т а т ь я н а. Я просто женщиной быть хочу. Просто женой и матерью. И немножко счастливой.

Б о г — И г о ш е в. Это ты нам предоставь. Это мы в лучшем виде спланируем. Не сомневайся. Все будет в лучшем виде.

Т а т ь я н а. А Пети нет. Как в ресторан устроился, так месяцами там пропадает. И Юрка раз или два в году на каникулы наезжает. Одна я… вечно одна…

Затемнение.

Изба. Т а т ь я н а. Входит  П е т р. У него под мышкой не то труба, не то кларнет.

П е т р. Ну вот, Тань. Прибыл я, значит. Соскучился — слов нет. (Пытается обнять жену.)

Т а т ь я н а. То и видно. Раз в месяц являешься, красно солнышко. А туда же: соскучился! (Холодно отстраняется.)

П е т р. Чо, Тань, сердитая такая? Другого без меня завела?

Т а т ь я н а. Давно завела бы, если б хотела. Ты сердце поранил, охламон.

П е т р. Ну вот, ругается. (Подумав.) Вообще-то правильно: ругать меня надо. Так что крой почем зря. Никудышный я муж. И человек… Но как быть, Тань? Жить без тебя не могу.

Т а т ь я н а. Скажи кому другому. Не мог бы, дак тут, в своей деревне, пристроился бы. А то в кабак вишь его потянуло, пьянчужек музыкой ублажать.

П е т р. Никого я не ублажаю, Тань. Играю — и все. Такая тяга у меня: не могу без музыки.

Т а т ь я н а. И что, больше играть негде, как в областном ресторане?

П е т р. Был бы оркестр в Хорзовой, я бы здесь играл… Да вашему председателю оркестр до лампочки. Жмот он, единой копейкой не поступится для блага людей.

Т а т ь я н а. Поступался… Пианино-то разве не ты разбил?

П е т р. Я ж за него расплатился. На те деньги можно было другое пианино купить. Куда там! Игошев банкет начальству закатит.

Т а т ь я н а. Кончай. Я этих сплетен наслушалась. Завидуют ему, вот и распускают разные слухи. Сергей Саввич человек с размахом. Вообще замечательный человек!

П е т р. Может, и замечательный, не спорю. И размахнуться не прочь… Да ты не хмурься, не с чужих слов говорю. Сам развлекал всю честную компанию на банкете. Поначалу ежились, глазами подозрительно зыркали. Потом осмелели… бабы… и все такое… В общем, как все нормальные люди.

Т а т ь я н а. Нормальные? Ты считаешь, что это нормально? Сам, поди, тем же занимаешься?

П е т р. А ты приезжай, проверь.

Татьяна плачет.

Я, Тань, столько на эти пакости нагляделся, что с души воротит. Да и какой мне резон менять паву на курицу? Лучше тебя все равно не найти.

Т а т ь я н а. Врешь ты все! Врешь! И про Сергея Саввича наплел. Не таковский он, чтоб на чужих баб глядеть. И — меня он отличает.

П е т р. Как же не отличать, когда ты от зари до зари на ферме?! Ни выходных, ни праздников. С мужем повидаться некогда. Сына вовсе забросила. То в круглосуточном садике, то в интернате.

Т а т ь я н а. Сам-то лучше? Прилетишь, как ветер случайный, и тем же часом обратно. Я тут все время одна… Не разорвусь… Или при сыне сидеть, или работать. На твои чаевые не проживешь.

П е т р. Я не беру чаевых, Тань. Совесть не принимает. Музыка, Тань, не чаевых, души требует. И ты не думай, пожалуйста, что ресторанные музыканты все сплошь жулье. Честные люди есть везде.

Т а т ь я н а (взвившись). Это ты честный? Жену с ребенком бросил! Зарплату неизвестно на что тратишь…

П е т р. Зарплату я брату отдаю, Тань. Инвалид с войны у меня брат, разве не знаешь? Вожу по курортам — денег немалых стоит.

Т а т ь я н а. Ну и вози, коль тебе брат дороже.

П е т р. Люди промеж собой несравнимы. Ты по-своему мне дорога, брат по-своему.

Т а т ь я н а. Уходи! Ненавижу тебя! Ненави-ижууу! Тунеядец! Дудошник ресторанный!

П е т р. Ты не сгоряча бухнула, Тань? Скажи, это серьезно?

Т а т ь я н а. Будет уж, пошутила! Терпение лопнуло.

П е т р. Ну, спасибо за откровенность. Честно говоря, не ожидал. Оно конечно: дудошник я. Да как быть-то? Больше ничего не умею. До большой музыки не дорос… А душа просит. Вот и играю. За это разве можно ненавидеть? Уважения, понятно, особого не заслуживаю, а пожалеть могла бы…

Т а т ь я н а. Жалела… устала. Ступай. Мне контрольную писать надо.

П е т р. Совсем выгоняешь? Навсегда?

Т а т ь я н а. Не знаю. Ничего я не знаю!

П е т р. Что ж ты вытворяешь со мной, а? Что вытворяешь, Тань? Ведь я тебя больше свободы люблю!

Т а т ь я н а. Не до любви мне сейчас, Петя! Пожить хочу… Из-за тебя еще и не жила по-людски… А годы идут. А я, как прежде, на ферме… словно счастье там потеряла. Копаюсь в навозе, а ты буги-вуги на банкетах наяриваешь. С бабами любезничаешь.

П е т р (строго, печально). Баб не приписывай, Тань, не надо. Решила без меня жить — живи. Мешать не стану. Женщина ты видная, ровню себе найдешь…

Т а т ь я н а. Никого мне не надо. Нико-го-шень-ки! Тобою вот так сыта!

П е т р. Набил оскомину, значит? А как же с Юркой быть? Юрка-то ведь и мне сын.

Т а т ь я н а. Какой он тебе сын? Раз в год по обещанию видишь. А туда же: «сын»…

П е т р. Нет, Тань, не раз в год. Каждую неделю в институт наведываюсь. Близко не подхожу, а так — сыздаля — вижу. Сын же, душа тянется.

Т а т ь я н а. Не ходи к нему, не трави парня.

П е т р. И это, стало быть, запрещаешь? А как мне жить, Тань? Куда мне деваться?

Т а т ь я н а. Сам думай. Голова на плечах есть.

П е т р. Так оно, Тань, точно так. Да голова-то кругом пошла.

Т а т ь я н а. А у меня, Петя? А у меня?..

Идет снег. И время идет.

В конторе.

По радио передают песню. Певица поет:

«Жалобно, грустно и тоще В землю вопьются рога… Снится ей белая роща И травяные луга».

У репродуктора, задумавшись, сидит  И г о ш е в.

Входит  Ю р а. Игошев не замечает его.

Голос диктора: «Мы передавали народные песни в обработке композитора Авенира Ошкурякова».

Ю р а (с «дипломаткой» в руках). Приветствую вас, Сергей Саввич.

И г о ш е в. А, юрист! Здорово. Слыхал?.. Этот Ошкуряков своими песнями всю душу мне выворотил.

Ю р а. Песни-то, сказали, народные. Ошкуряков их только обработал.

И г о ш е в. А хоть и народные, так что? Кто-то когда-то сочинил песню, помер… И песня вместе с ним померла бы, если бы не такие вот Ошкуряковы… Положил ее композитор на ноты, до нас донес бережно и бескорыстно. Низкий поклон ему за это.

Ю р а. Пожалуй, вы правы. Во всяком профессионале я прежде всего ценю благородство. И бескорыстие, конечно. Но в меру, в меру. Дилетанты наступают. Как клопы лезут во все щели. И кусаются. Мы с вашим Виктором не раз испытали это на собственной шкуре.

И г о ш е в (подозрительно). Вы с Виктором? Ты что, тоже искусством занялся?

Ю р а. В некотором роде.

И г о ш е в. А институт?

Ю р а. Одно другому не мешает.

И г о ш е в. Как же вы с Витькой-то сконтактовались?

Ю р а. Элементарно. Союз единомышленников. Виктор организовал что-то вроде любительской студии. Я в ней импрессарио.

И г о ш е в. По-нашему, значит, толкач. Так?

Юра разводит руками.

Чем же она занимается, ваша студия?

Ю р а. А вы не читали статью о нашей последней… «дисформации»? Вот, пожалуйста. (Подает газету.)

И г о ш е в (читает). «Новое слово в монументалистике». Хм… Кто ж его сказал, это новое слово?

Ю р а. А как раз мы. Что, не верите? Так я говорю, ваш Виктор — огромный талант!

И г о ш е в. Талант? Ты, сушь-ка, не того? Он же маляр… халтурщик!

Ю р а. Нехорошо, Сергей Саввич! Если уж не верить своей районной газете, кому же тогда верить? Под названием газеты что написано? Чей она орган? То-то. Между прочим, Николай Иванович… ведь вы его знаете?

И г о ш е в. Ну как же, вчера втык от него получил.

Ю р а. Так вот, Николай Иванович о вашем сыне сказал: «Виктор Игошев — это явление».

И г о ш е в. Вот явится домой это явление, я его вицей по заднице, чтоб холст напрасно не изводил. Из этого холста в войну сколько штанов, сколько портянок выкроить можно было! А тут какой-то мазилка добро расходует.

Ю р а. Эх, Сергей Саввич! Темный вы человек! Ваш Виктор — глыба! Гигант! Оценить его способны сейчас лишь самые проницательные. Вы человек с таким кругозором, и вдруг: «Мазилка!» Стыдно! Как говорил Есенин: «Большое видится на расстояньи».

И г о ш е в. Ты мне баки не заливай — полные.

Ю р а. Я и не пытаюсь. Кто слеп, тот слеп. Но только запомните: есть еще внутреннее зрение.

И г о ш е в (взвешивая чернильный прибор). Тяжеловат, а?

Ю р а. Спокойно. И учтите: прибор казенный. Но шутки в сторону. Неужели вы и впрямь ничего не слышали про нас? Ведь наша студия, а Виктор в ней запевала, считается в области одной из лучших.

И г о ш е в. Чем она занимается, эта ваша студия?

Ю р а. Как раз это я и пытаюсь вам втолковать. Оформляем клубы, кафе, дворцы культуры… Можем и наглядную агитацию… По большому счету.

И г о ш е в. По большому, значит? А знаешь, русский словам не верит. Тем более — жульничеством попахивает.

Ю р а. Ну, это вы бросьте. Я сам юрист… и, как могу, борюсь с жульничеством. (Достает из чемоданчика образец.) Что вы скажете вот об этой экспликации?

И г о ш е в. Мазня.

Ю р а. Не обижаюсь, потому что знаю: вы это лишь из упрямства говорите. А вот еще… ретроспекция? Как она вам?

И г о ш е в. Что?

Ю р а. Ретроспекция. Элементарно в жанрах не секете, а беретесь судить о таком сложном и деликатном деле… Вот, к примеру, оформление одного из домов культуры. Его осуществляла наша студия. Кстати, Николай Иванович оформлением остался очень доволен.

И г о ш е в. У меня на этот счет свое мнение.

Ю р а. И оно, как я вижу, не в нашу пользу?

И г о ш е в. Я могу прямо сказать…

Ю р а (перебивая). Да-да, скажите, пожалуйста… Скажите мне вот что: ведь клуб в Хорзовой не оформлен? Мы с Виктором могли бы взяться. Есть несколько заманчивых замыслов.

И г о ш е в. Клуб?! Да я к этому клубу вас на пушечный выстрел не подпущу! Шустряки какие нашлись! Вон, вон отсюда, проходимец!..

Ю р а. Я, разумеется, уйду, раз вы настаиваете…

И г о ш е в. Не уйдешь — вышвырну. Видать, в родимого батюшку удался… Тот тоже нашармачка прожить старается. Нет, чтоб с матери брать пример… Вот работница-то!

Ю р а. Уж извините! Мои предки мне не указ. У меня свой путь, собственный.

И г о ш е в. Ну да, путь проходимца.

Ю р а. Полегче, Сергей Саввич, полегче! Я ведь могу обидеться.

И г о ш е в. А мне наплевать! Я, сушь-ка, потому и время на тебя трачу, что ты сын Татьянин. Неужто в тебе ничего материнского нету? Ее силы, ее беззаветности? Да и отец твой человек со своим интересом.

Ю р а. У меня тоже свой интерес, не столь мелкий, как у отца, и не столь приземленный, как у матери. Я знаю, в чем достигну успеха… И знаю, как его достигнуть… Клуб-то доверите нам оформлять?

И г о ш е в. Ну наглец! Да я тебе не только клуб, свинарник оформить не доверю.

Ю р а. Что ж, побеседуйте с Николаем Ивановичем. Он не такой ретроград… По крайней мере…

И г о ш е в. Кыш отсюда, щенок!

Входит  Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Юрка?! Ты что здесь делаешь?

И г о ш е в. Дураков ищет.

Т а т ь я н а. Каникулы через месяц, а ты уже в Хорзовой… Неужто институт бросил?

Ю р а. И не думал. Просто перевелся на заочный.

Т а т ь я н а. Перевелся, ничего не сказав мне? Что тебя заставило?

И г о ш е в. Экспликации, ретроспекции, махинации. Вообще — стремление к легкой наживе.

Т а т ь я н а. Юра, тебе же платили стипендию. И я каждый месяц тридцатку высылала. Разве этого мало?

Ю р а. Ххэ, тридцатку! Ты называешь это деньгами? А что на них купишь? Я в своей студии за день больше заколачиваю.

Т а т ь я н а. Воруешь?!

Ю р а. Упаси боже! Все в рамках закона.

И г о ш е в. Да-да. Ловкость рук и никакого мошенства. Ретроспекция, сушь-ка!

Ю р а. Бросьте острить, Сергей Саввич. Это элементарная предприимчивость. Могу же я хоть в чем-то себя проявить? У человека есть организаторский дар и современный взгляд на вещи. Это доставляет мне удовольствие и… деньги.

Т а т ь я н а. Боже мой, боже мой! До чего ты докатился!

Ю р а. Не понимаю, мать, что тебя смущает? Ведь все в рамках закона. Вот договоры, вот рекомендации, вот отзывы, благодарности… (Швыряет бумаги.)

Они разлетаются по кабинету и постепенно превращаются в снег.

Затемнение.

Летит, летит снег за окном.

Т а т ь я н а  одна.

Т а т ь я н а (перед зеркалом). Уж волосинки седые появились. Выдернуть, что ли? Или закрасить? А, пусть. (Садится с книгой за стол.)

Входит  П е т р. В руках у него телевизор.

П е т р. Я, Тань, опять к тебе пришел.

Т а т ь я н а. А зачем, собственно?

П е т р. Не в силах я без тебя, вот что.

Т а т ь я н а. Ты не темни, дружок. Все начистоту выкладывай. Что-нибудь снова отчебучил?

П е т р. Да ничо я не отчебучил. Чо ты ко мне придираешься? Я от простой души говорю: хочу жить вместе. Вот и весь сказ.

Т а т ь я н а. Ну так я не хочу. Довольно уж мучилась с тобой. Подумай сам: какой мне прок от тебя? Мужик ты никудышный.

Петр пожимает плечами.

Лентяй, каких свет не видывал.

Петр кивнул.

Весь век сидишь на моей шее.

Снова согласный кивок.

В сорок лет не можешь от старых замашек отрешиться.

Двойной кивок.

При случае — бабы.

Петр хотел было кивнуть, но воздержался и, точно гусь, завертел шеей.

Сколько ж ты изменял мне? Десять раз, двадцать? Или больше?

П е т р (помедлив). Точно не помню. (Ставит телевизор на тумбочку, настраивает.)

Т а т ь я н а. Короткая у тебя память! А я вот все помню. В прошлый приезд ты называл точную цифру: двадцать семь. Да ведь и то не во всех грехах сознался.

П е т р. Обо всех, Тань, выслушивать устанешь. Вольно много их у меня, грехов-то. Из Госстраха опять вытурили. В ресторан вернулся. Ты уж извини.

Т а т ь я н а. Все?

П е т р. Нет, еще маленько. Сёдня вот деньги взял в кассе.

Т а т ь я н а (в ужасе). Деньги?!

П е т р. Ага.

Т а т ь я н а. Взял деньги?!

П е т р. Чо испугалась-то? Я верну. Одолжусь у тебя и все до копеечки верну. (Счастливо.) Цветные телевизоры, понимаешь, выбросили… позаимствовал в кассе и купил… Ох добра машинка! Ничо подарочек, а?

Т а т ь я н а. За мои деньги мне подарочек? Спасибо, Петенька!

П е т р. Не благодари, Тань, не за что. Подарок-то не тебе, Валентину. У калеки одна радость.

Т а т ь я н а. Хорошо ли, голубчик, за чужой-то счет?

П е т р. Так ведь мы с тобой не чужие. Месячишко-два потерпи, я тебе все сполна выплачу. И даже, если угодно, с процентами. Я щас один за весь оркестр. Я да солистка. Так что неплохо зарабатывать буду. Не всяк ведь и на саксофоне, и на рояле, и на электрооргане умеет. А я на чем хошь сыграю. Чем трудней инструмент, тем лучше им владею.

Т а т ь я н а. Ну вот что, мил друг: телевизор можешь оставить себе. Или брату. Мне все равно.

П е т р. Ну спасибо, Тань. Я так и знал, что ты это скажешь. Телевизор, он как живой человек. Иной раз знакомых видишь или родных. Я тебя часто по телеку вижу. Передовой зоотехник, и так и далее. Денег-то дашь взаймы?.. Тань?..

Т а т ь я н а. Дам я тебе денег, но с условием… Не приходи сюда больше, а?

П е т р. Не любишь, значит? Совсем, значит, разлюбила?

Т а т ь я н а (не выдержав, улыбнулась). Вот нахал! Он еще о любви смеет! Да ты посмотри на себя со стороны, каков ты есть!

Петр (обидевшись). Я, конечно, не бог весть какой громкий человек. Институтов не кончал, орденов не имею. Но душа у меня, Тань, деликатная. Нравственная, скажу тебе, душа. Неслучайно же на всех инструментах играю. Да и музыку разную запросто могу сочинить. Ко мне, знаешь, такие люди приезжают… о! Вот, к примеру, небезызвестный тебе Ошкуряков. Как суббота, так с парой пузырей заявляется… вроде как за фольклором. Потом фольклор этот за свои песни выдает. Недавно премию отхватил за одну песню. А песню-то эту я написал… Да мне чо… думаешь, жалко? Во мне фольклору-то этого — как навозу на вверенной тебе свиноферме. (Снова занялся телевизором.)

Т а т ь я н а. Вот деньги, супруг. И сейчас же, слышишь ты? Сейчас же внеси их в кассу.

П е т р. Погоди, Тань. Там «Дукла» с киевским «Динамо» встречаются. Ох будет рубка! (Пристраивается подле телевизора.) О-оп! Мунтян! Правый полузащитник… взял мяч, обводит одного, другого… к воротам рвется… Уд-дар! Не-ет, отдал Веремееву. Тот тоже обводит… Го-ол! (Схватился за голову.) Ну что ж ты, Веремеич, а? Ну как же ты мог, милый? Мазила ты несусветный! Взял бы на сантиметрик левей! Нет — обязательно в штангу лупить надо. Я бы за такую игру, понимаешь… я бы… Тих-ха! Колотов начал… Этот щас пасанет! Нет, сам играет. Передал мяч Мунтяну. Ур-ра! Го-ол! И какой гол красивый! Какая умная голова! Молодец! Красавец! Умница! Минутку!.. Снова Колотов… Мунтян… ходу, ходу!

Т а т ь я н а (выключив телевизор). Вот именно: ходу, ходу! (Подталкивает Петра к выходу.) Не понял, что ли? Поторапливайся, если не хочешь угодить за решетку.

П е т р. Еще немножечко, Тань! Еще один таймик, а? Судьба кубка решается. Пойми: кубка!..

Т а т ь я н а. Не кубка, дурень! Твоя собственная судьба! Засадят ведь! Чует сердце — засадят!

П е т р. Может статься. Ты токо не переживай, Тань. Там тоже люди живут.

Т а т ь я н а. Иди, тебе говорят. Наверно, уж розыск объявили.

П е т р. Чо объявлять-то? Я в кассе записочку оставил, так, мол, и так. Кассирша — женщина понимающая. К тому же от музыки моей без ума. Последняя песня дак прямо до слез ее доводит. Это на стихи Рубцова. (Поет.)

«В комнате моей светло, Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды. Красные цветы мои К вечеру завяли все. Лодка на речной мели Скоро догниет совсем. Буду поливать цветы, Думать о своей судьбе. Буду до ночной звезды Лодку мастерить себе»[4].

Т а т ь я н а (не сразу). Такая песня хоть у кого слезы выжмет.

П е т р. А я чо говорил? Ошкуряков ушлый мужик. В фольклоре ох как секет. Телик-то позволь досмотреть. Умру, ежели не позволишь.

Т а т ь я н а (обессиленно). Может, и впрямь дозволить? И тогда все само собою решится. Или, наоборот, еще больше запутается?

П е т р. Позволь, Тань, позволь. Душевно тебя прошу. Не досмотрю, после места себе не найду.

Т а т ь я н а. Зато тебе найдут место.

П е т р. Матч-то решающий. А я как-никак патриот. Я, Тань, нашим ребятам телеграмму на двадцать слов сочинил. Пришлось у официантки червонец позычить. Под проценты дала, стервятница! Обратно, говорит, полтора червонца отдашь. Забыла, что в нерушимой дружбе со мной состояла.

Т а т ь я н а. Убирайся! Посадят ведь!

П е т р (с мимолетной горькой улыбкой). Это несущественно, Тань. Это, как говорится, мелочи жизни. (Справившись со своим волнением.) Блохин-то! Ай да Олег! С поворота врезал…

Входит  Ю р а.

Ю р а. Мое почтение, сэр.

П е т р (с деланным изумлением). Ведь это сын мой, Тань! Гляди ты: точно сын! Вырос-то как! Ох как вырос он! Я и оглянуться не успел. Это сколько ж тебе сейчас? Шестнадцать? А то и все семнадцать?

Ю р а (криво улыбаясь). Что-то в этом районе.

П е т р. Ну давай поздороваемся. Обними своего тятьку.

Обнимаются.

Тятька тебя любит, сынок. Жаль, подарочка не купил. Не чаял, что встречу. Да нет, погоди! Вот зажигалка, хоть и самодельная, а все же вещь. Ты ведь куришь, конечно?

Ю р а. Конечно, не курю.

П е т р. Как-то несовременно. Теперь даже пятиклассники курят. Бери зажигалку-то, может, сгодится.

Ю р а. Благодарю, родитель. Но я человек нового склада. Хочу в этой жизни что-нибудь сделать. Потому здоровье свое берегу.

П е т р. Ну да, ну да. Как говорил один мой знакомый: «Хочу умереть здоровеньким». Так и случилось. Ни разу не поболев, попал под автобус… Зажигалка, значит, не годится. Тогда хоть часы возьми. «Победа» называются. Бери, бери! Я для тебя, сынок, не то что часов, я для тебя жизни не пожалею.

Ю р а. У меня есть часы, родитель. «Электроника» называются.

П е т р. Отстал я маленько. А ты вырос. Очень уж быстро ты вырос. Когда же мы в последний-то раз виделись? (Бросил мимолетный взгляд на Татьяну.)

Ю р а. Я тогда в десятом учился.

П е т р. В десятом? Угу… А щас ты…

Ю р а. А щас я институт кончаю.

П е т р. Иди ты! Хм, какие сюрпризы! Опять, стало быть, я промахнулся. А что дивиться: видимся-то редко. Ты в интернате завсегда, в районе, я — в Канске… С места на место все летаю. Грузчиком был, сторожем, агентом Госстраха… Пришвартоваться куда-то хотел…

Ю р а. Ну и как? Неужели негде бросить якорь?

П е т р. Мест много, сынок. Да музыка там не звучит. А без музыки мне не жизнь. Ну ладно, будешь в Канске — наведывайся. (Взглянув на Татьяну.) Если мать разрешит, конечно. Я те концертик спроворю. Весь вечер для одного тебя играть буду. Петр Жилкин раньше любил играть для одного человека… Он этого человека… любил смертельно.

Т а т ь я н а. Во сколько идет ближайший поезд?

П е т р. Теперь только вечером. Так что ящик-то зря выключила. Ребята в азарт вошли.

Т а т ь я н а. Юрка, заводи машину. Отвезешь этого чудика в Канск.

П е т р. Ты купила машину?

Ю р а. Ошибаетесь, любезный. Это я купил.

П е т р. Гляди ты, Рокфеллер какой! А я ему самодельную зажигалку… Хм… молодой, да ранний.

Ю р а. Тут ты прав… обошел я тебя на повороте. Даже не набрав должной скорости… Вот наберу, тогда посмотрим. (Уходит.)

П е т р. Такая, значит, ситуевина, Тань! Парень-то скорость набирает. А я, как и раньше: шаг вперед, да два в сторону.

Т а т ь я н а. Извести меня, если что… (Ударяет Петра по щеке. С болью.) Сказал бы, что деньги нужны. Мне свои не солить… лежат без движения.

П е т р (с благоговением поцеловав ее руку). Я уж и так много одолжался у тебя. Ведь я, Тань, тоже гордость свою имею. Поимей это в виду. Что взял — ворочу. Ну, а если что… позаботься о Валентине. Без меня ему кисло придется. (Уходит.)

Затемнение.

Бьют часы. Не часы отбивают они, а недели, месяцы, годы… П е т р  в казенном бушлате.

П е т р. Хорошо тут, ночи белые. Как на ладошке все видно. Месяц такой непрошеный повис. А надо всем миром — солнце. Слыхал я, будто ученые обнаружили, что солнце пульсирует. Врут они… солнце дышит… Дышит и думает… за всех за нас. Мы-то думать иногда ленимся. Некогда нам думать… все спешим. Я, может, впервые в жизни задумался… вот тут. Есть о чем… и есть где. Выберешься на сопку — всю Россию видать! Лежишь и грезишь на сопке… от морошки дух такой пряный… Не поймешь сразу — петь ли, плакать ли хочется… (Поет.)

«Дальний плач тальянки, голос одинокий — И такой родимый, и такой далекий. Плачет и смеется песня лиховая. Где ты, моя липа, липа вековая?»

Таня, Танюха! Знала бы ты, сколь песен я про тебя написал! Весь в песнях расплавился…

Изба. Никого нет.

Входит  Ю р а. Он с рулоном бумаги, с кистями.

Бьют часы. Остервенело мяукает кот.

Ю р а. Что, мурлыка, жрать хошь? Я бы и сам не прочь щец похлебать. Да хозяйка наша не очень нас балует. (Заглядывает в печь, проверяет кастрюли, горшки.) Ну, ладно, хлебушка пожуем. Желаешь корочки, кот? (Отломил хлеба, наливает воды, запивает. Между делом распечатывает письмо.) Меню, прямо скажем, разнообразием не поражает. В казенном доме, наверно, и то кормят лучше. Ну-ка, что нам родитель оттуда пишет? (Читает письмо.)

Г о л о с  П е т р а. Здравствуй, дорогой мой сын! Отбываю все там же. Хоть и на краю света живу, а и здесь — люди. Начальство строгое, но справедливое. Назначили меня руководить лагерным хором. Поем — время идет. Считаю, сколь песен перепеть мне придется. Немало, сынок, ох немало! Но все, что положено, отпою. Отпою и, как птица, буду волен…

Ю р а. Ххэ, птица! В ярославскую тюрьму залетели гуленьки… Залететь-то залетали, да нескоро вылетят… (Читает. Кот пронзительно мяукает.) Не ори, людоед! Привыкай к эмансипации. У нынешних женщин на первом месте — работа. И на втором она же, и на третьем. Мы с тобой, Васька, где-нибудь на семнадцатом, если не дальше. Брр! Холодрыга какая! Затопить, что ли? (Разжег печь, уселся подле огня.) Нет, как ты хочешь, кот, а я ни за какие коврижки не женюсь. Ну что это за жизнь? Женишься на такой, как мать, и будет она с утра до ночи со своими хавроньями… Не с хавроньями, так с киберами… Что кибернетики, что хавроньи — все вроде нужно… А ты хоть пропади.

Входит  Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Фу! Устала!

Ю р а. Думаешь, я не устал?

Т а т ь я н а. Пожевать нечего?

Ю р а. То же самое и я хотел у тебя спросить.

Т а т ь я н а. Кажется, на столе ветчина оставалась…

Ю р а. Я к ней не прикасался.

Замяукал кот.

Т а т ь я н а. Васька, мерзавец! Это ты ветчину слопал? (Гоняется за котом.) Юрка, утопи ты его Христа ради! Или в ветлечебницу унеси, пускай усыпят. Надоел хуже горькой редьки.

Ю р а. Сама ты себе не надоела?

Т а т ь я н а. Как-то не задумывалась над этим. Некогда было. Принеси мяса. Картошки начисти. Щас ужин сварганим.

Ю р а. Замашки руководящей женщины. Я и мясо неси, я и картошку чисти.

Т а т ь я н а. Такая твоя участь. (Однако берет нож и начинает чистить картошку.)

Ю р а. У тебя руки дрожат… Дай нож, порежешься. Что-нибудь случилось?

Т а т ь я н а. Ничего из ряда вон выходящего.

Ю р а. И все же?

Т а т ь я н а. Со слесарем поругалась.

Ю р а. Будто ты умеешь.

Т а т ь я н а. Ну, поревела маленько. Кормораздатчик сломался. А тот алкаш вина пьянее.

Ю р а. Ну и алкаш, так что? Из-за этого реветь?

Т а т ь я н а. Да как же? Свиньи-то голодны… Визг на всю округу… Наладь, говорю, а он лыка не вяжет. Пришлось самой допоздна возиться… Ладно хоть Игошев заглянул, помог.

Ю р а. Тебе свиньи людей дороже.

Т а т ь я н а. Что мелешь?

Ю р а. Разве не правда? Свиньи голодны — беда, слез море, я голоден — об этом даже не задумалась.

Т а т ь я н а. Сам бы мог о себе побеспокоиться. Долго ли суп сварить, котлет нажарить?

Ю р а. И так весь век о себе беспокоюсь: то в круглосуточном садике, то в интернате, то в общаге… Домой приехал — чем лучше? Тоже сам себе предоставлен… Хоть домработницу нанимай. А что, и найму! Наша фирма пока процветает.

Т а т ь я н а. Ох и шуточки у тебя, боцман!

Ю р а. Я не шучу, мать! Я от тотального свинства ищу спасения! Как встанешь, так с утра только одно — свиньи, свиньи, свиньи! Ненавижу я этих тварей! В них что-то сатанинское есть!

Т а т ь я н а. Что сатанинского-то? Не замечала. Безобидные существа. Живут, похрюкивают. А поросятки — те же дети, веселые, смешные.

Ю р а. Воняет от них, вид неопрятный.

Т а т ь я н а. Ты хоть раз у меня на ферме бывал?

Ю р а. Еще чего! Музей там, что ли? Да и запашок этот, знаешь ли… Не по мне он.

Т а т ь я н а. Запашок! А как я нюхаю? Как бабы наши не задыхаются? Запашок! Отбивные в ресторанах не пахнут? Холодец и сальце под водочку без сомнений идут?.. А ведь они из тех самых свиней, от которых всякие чистюли нос воротят…

Ю р а. Ну-ну! Меня эти зоологические подробности не занимают. Я беру чисто эстетическую сторону. Свинство есть свинство. С ним ассоциируется определенное представление о человеке.

Т а т ь я н а. Слова-то какие! Ассоциируется… эстетическое… Нахватался! А тут (показывает на его голову) пусто.

Ю р а. Не надо грубостей, мать. Не люблю грубостей. Я все-таки художник.

Т а т ь я н а. Рвач ты, а не художник. Ведь если предложу твоей фирме разрисовать наш свинарник — не побрезгуешь, нет? Разрисуешь?

Ю р а. Это будет зависеть от…

Т а т ь я н а. От гонорара, так, что ли? Как же это с твоей эстетикой ассоциируется?

Ю р а. Деньги не пахнут, мать. Но твой свинарник наша фирма оформлять не возьмется. На наш век хватит халтуры почище.

Т а т ь я н а. Ты ужасный циник, Юрка. Не знаю, в кого такой уродился.

Ю р а. В себя самого. Я сам себя делаю, мать, и, как мне кажется, довольно удачно. Короче, я дитя времени.

Т а т ь я н а. Ты прежде всего мое дитя. Правда, дитя испорченное. Но еще не безнадежное. Однако батюшкиного в тебе многовато!

Ю р а. А чем же батюшка плох? Тем, что туда угодил? Так давно сказано, мать: от тюрьмы да от сумы не зарекайся. (Набычившись.) Отца не зачеркивай, ясно? Он не хуже других. Он элементарный неудачник.

Т а т ь я н а. Больше, больше, чем неудачник! Сам талант в себе загубил… Дурацкий телевизор ему понадобился.

Ю р а. Тут не в телевизоре дело, мать. Тут много причин. И если взять их в совокупности, напрашивается удручающий вывод…

Т а т ь я н а (зло). Он там сидит, выводы делает, а я тут на части разрываюсь. Час выберется — бегу к его Валентину, потом на ферму, в контору, на разные заседания… Для себя минуты не остается.

Ю р а. Я полагаю, главная виновница-то во всем — это ты.

Т а т ь я н а. Я?! Ты в своем уме, Юрка? Я, что ль, деньги в кассе брать заставила?

Ю р а. Не передергивай мать, не передергивай! Следи за моей мыслью. А мысль проста, как голубка Пикассо. Мне показалось, он просто не знал, куда себя деть. Потому и метался, уходил, приходил, мучился… И вот наконец решил разрубить все одним махом, освободить и освободиться…

Т а т ь я н а. Освободиться в тюрьму?! У тебя фантазия разыгралась. Успокой ее немножко.

Ю р а. Моя разыгралась, твоя, к сожалению, дремлет. Разбуди ее ненадолго.

Т а т ь я н а. Ты что это, судить меня начал? Ты с кем разговариваешь?

Ю р а (с неожиданной нежностью). Я не сужу, мам. Я сочувствую… У занятого человека нет ни семьи, ни счастья.

Т а т ь я н а. Будто я несчастна?

Ю р а. Тебе лучше знать, мам. Но если ты счастлива… если ты действительно счастлива, то я не хотел бы оказаться на твоем месте.

Т а т ь я н а. Что ты знаешь о счастье, мальчик!

Ю р а (не без грусти). Почти ничего, мам.

Т а т ь я н а. Ты жалеешь меня? Ты?! Да кто ты такой? Недоросль! Недоучка! Гражданский нуль! Вот стань человеком сначала, займи в обществе достойное место, потом суди.

Ю р а. Я человек, мать. Я человек уж потому, что живу, мыслю. А достойное место определяется не должностью. Мне жаль, если ты этого не понимаешь. Очень жаль.

Т а т ь я н а. Но я женщина… и тебе не дано понять…

Ю р а. Ты перестала быть женщиной, мать. Давно перестала. А ведь и добра и красива! Ты настоящая Ярославна! Но где твой Игорь? Где твое горе? Где радость? О ком плачешь? Об Игоре, который в плену томится? О его осиротевшем сыне? Нет, мать, не-ет! Ты плакать разучилась. Ты уж забыла, когда сама себе суп варила. Кот в избе, и тот голоден. Сын в интернате… Муж на стороне жить вынужден… Ты задумалась — почему? Эх, мать, мать! Что можешь дать ты мне вместо благословения? Информацию о привесах на твоей свиноферме? Благодарю уж… Мне бы лучше колыбельную послушать. Да ведь не пела — разучилась. А сегодня… Не успокоишь сердце мое, когда ему больно. Не пойдешь за отцом на край света… Хотя все это, безусловно, в тебе есть. Заложено, но никогда не проявится. Как не прорастет зерно в снегу.

Т а т ь я н а (мягко). Петушок ты, Юрка. Наговорил с три короба, речами себя оглушил…

Ю р а. А на тебя не подействовало… Значит, все, что я говорил, неправда?

Т а т ь я н а (после паузы). А если и правда, так что? Бежать на улицу и принародно рвать на себе волосы? Я, Юрка, живу по совести. Ни себе, ни людям не лгу. Насколько умею, стараюсь быть полезной. А что колыбельных не пела — прости. Так уж вышло… Не до них мне было. Надо было выстоять. И — выстояла! Что я знала в жизни?.. Работу. Да. Одну работу. Но появился человек, Игошев, который научил меня и в этой работе находить радость… потому что работаем-то мы для людей… Для людей, Юрка, а не для себя… Чем это худо?

Ю р а. Это, положим, не худо… Но ты об Игошеве что-то часто поговариваешь. Уж не влюбилась ли, мать?

Т а т ь я н а. Не о том говоришь, Юрка. Я с отцом твоим словом связана. И слову верна. Я не из тех свистушек, у которых сегодня один мужик, завтра другой… И менять себя не намерена… Мне скоро сорок…

Телефонный звонок.

Ю р а (сняв трубку). Опекун твой звонит. Легок на помине.

Т а т ь я н а. Не иронизируй, пожалуйста. Он очень славный человек и… несчастный. (В трубку.) Слушаю, Сергей Саввич… Что, опять встреча? С кем?.. С инженером душ человеческих? А, с писателем, значит? Ну его! Ты мне лучше настоящего инженера пришли. Пускай кондиционер на ферме наладит. А все эти парадные штучки по твоей части… Нет-нет, не упрашивай. (Положила трубку.)

Ю р а. Вы уже на «ты»? Давно?

Т а т ь я н а. Ты вырос, Юрка. Я и не заметила, как ты вырос.

Ю р а. С котом-то как распорядиться прикажешь? Усыпить или… камень на шею?

Т а т ь я н а (садится за книгу). Сам решай. Не хватало мне еще кошачьих проблем… (Читает, но вскоре склонила голову на руки, засыпает.)

Ю р а, приготовив ужин, собирает на стол. Наскоро поев, покормил кота, берет его под мышку. Сорвав по пути ружье с гвоздя, уходит.

Выстрел. Татьяна от выстрела просыпается.

Входит  И г о ш е в.

И г о ш е в. Сморило?

Т а т ь я н а. Уставать стала последнее время. Старею, что ли?

И г о ш е в. Куда там! На два дома живешь — вот и все причины. Валентина то перевезла бы к себе. Легче будет.

Т а т ь я н а. Не хочет. Там вроде стрелял кто-то.

И г о ш е в. Охотники, наверно. Косачей нынче полно. У самых огородов садятся.

Вернулся  Ю р а. С ружьем, но без кота.

Т а т ь я н а. Охотился, что ли?

Ю р а. Кота расстреливал.

И г о ш е в. Кота из ружья?

Ю р а. Пушки под рукой не оказалось.

Т а т ь я н а. По-человечески не мог, что ли? Укол или это самое… в реку?

Ю р а. Считаешь, что это по-человечески? Всякое убийство бесчеловечно.

Т а т ь я н а. А из ружья зачем? Жестоко это.

Ю р а. Не бери в голову, мать. Главное: приговор твой приведен в исполнение. А каким способом — не важно.

И г о ш е в. Крутые вы, ребята! Мой вон тоже… явился домой, бухнул: «Клуб сдали… ухожу навсегда».

Ю р а. Мы вместе уходим. Так что лихом не поминайте.

Т а т ь я н а. Как это вместе? А я?.. Со мной посоветовался?

Ю р а. Ты ведь тоже не слишком со мной советуешься. (Ерничая.) Кушать подано. Прошу всех к столу. (Собирает чемодан.)

И г о ш е в. Самостоятельные шибко! Волю вам дали.

Ю р а. Без воли человек — раб. Мы живем в свободной стране. Ну пока! Как-нибудь напишу. (Целует оторопевшую мать, уходит.)

Т а т ь я н а. Ушел… не спросился… Будто и не сын.

В открытую дверь проскользнул кот, мяукнул.

И г о ш е в. Кот-то воскрес. Сушь-ка, кота-то он не застрелил. Совсем наоборот даже… в живых оставил.

Т а т ь я н а. Одна осталась… (Трясет головой.) В ушах звенит. Кажется, глохну.

И г о ш е в. Сушь, Тань, ты не убивайся. Птицы ведь тоже из гнезда улетают. Так и сыновья наши. Оперились и — на крыло… Лишь бы в полете не сбились. И не забывали, где их высидели…

Вдали тихо звучит песня.

«Отвори мне, страж заоблачный, Голубые двери дня. Белый ангел этой полночью Моего увел коня. Вижу, как он бьется, мечется, Теребя тугой аркан, И летит с него, как с месяца, Шерсть буланая в туман…»[5].

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошел год.

Та же изба. Но мебель уже современная, цветной телевизор, телефон, «стенка». На полу вместо половика — добротный ковер.

И только одно напоминание о прошлом — множество фотокарточек в общей рамке, как это любили в старину сельские жители.

Опять зима. На календаре 23 февраля.

Входит  Т а т ь я н а. В руках ее цветы и бутылка вина.

Т а т ь я н а (ставит цветы в вазу). Васька, Васька! Ты где? Иди, ветчиной покормлю. Иди, не бойся, нечистая сила! К смерти приговорила тебя, а ты жив. Зато спасатель твой смылся куда-то. Даже машину Валентину отдал. А, Васька? Есть же такие простофили… (Любовно.) Запросто мог подарить своему дяде машину. Вот Юрка такой! (Подошла к календарю.) Ну вот, опять праздник. Мужской праздник-то. Только мужчин в доме нет. Может, их в этом веке вообще не существует?.. Слышь, Васька? Может, ты один из мужчин остался? Ну так — с праздником! Давай-ка мы с тобой пир устроим. Кутнем на славу. Ты у меня мужик что надо. Прошел огонь, воду, медные трубы. Стреляли в тебя, а ты жив. Топить хотели и даже вполне гуманно усыпить… Жив — это ли не чудо, Васька? Выжил ведь, а считай, через три смерти прошел. Вот за то и выпьем. И еще есть причина, кот! Одной женщине сегодня стукнуло ровно сорок. Сорок, чувствуешь? Что это означает, Васька? Бабий век на исходе — вот что это означает. Видишь, поздравили, цветы поднесли… А я, дура, разревелась. «Что ревешь, Татьяна? — спросил меня один человек. — Ты же у нас счастливая. Токо жить по-настоящему начинаешь. У тебя все есть…» Правда, мужа нет и сына нет. А кроме этого все — решительно все есть! Давай еще по одной, кот, а? Кто нас, счастливых, за это осудит? (Включила радиолу.)

Г о л о с  п е в ц а.

«В комнате моей светло, Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды».

Т а т ь я н а (выключив радио). Песня-то Петина. Для меня сочинял. А поет ее какой-то козел. Кто позволил ему петь мою песню? (Сама поет.)

«Красные цветы мои К вечеру завяли все. Лодка на речной мели Скоро догниет совсем».

Как там дальше-то? Васька, не помнишь? Хотя что может быть дальше, когда лодка догнивает? Слышь, кот, лодка-то догнивает! Ну и шут с ней, с лодкой! Мы жить будем. Мы с тобой это… мы выпьем, а? Нет, погоди, Васька, я нынче что-то не сделала… Что же я сделать хотела? Дырявая стала память! Никудышняя память! Вот они, сорок-то лет, сказываются! Ничо не помню! А, ладно! Раз пошла такая пьянка… Пьем, что ли, кот? (Подняла бокал, вспомнила.) Стоп! Я же Валентина с праздником не поздравила! Поздновато, но ничего. Ежели спит — разбужу. Нечего разлеживаться в такой вечер. (Подходит к телефону, звонит.) Молчит. Может, вышел куда? Может, ко мне в гости наладился? Идет, протезами поскрипывает… Подожду. Ночь зимняя, долгая… как одиночество. Красные цветы мои… (Выхватила из вазы цветы, уткнулась в них, плачет.) Нет Валентина. Никого нет. Ни-ко-го-шень-ки! (Звонит телефон.) Да. А, Саввич!.. Большое спасибо. И я тебя поздравляю… Нет, лучше не приходи. (Смеется.) Тут уже есть мужик… четвероногий. Сидит на коленях, мурлычет. Шучу я. Кот это, Васька. Воскресший из мертвых. Извини, Сергей Саввич, я просто хочу побыть одна. Имею право раз в сорок лет посидеть, подумать?.. Правильно, имею. Жила, думать некогда было… Шуточки не нравятся? Ну так что. Ты тоже не всегда удачно шутишь. Сегодня вот пошутил насчет того, что у меня все есть. Да ладно, ладно, замнем для ясности. Откуда звонишь-то?.. Опять из конторы? Частенько ты там ночуешь? Очень мне это подозрительно. Анна-то Петровна куда смотрит?.. Ну-ну, не сердись! Опять неудачно пошутила. День такой выдался… из одних неудачных шуток… Спокойной ночи. (Положила трубку, оглядела семейные фотографии. Снова села за стол. Налила вина, но пить не стала. Уронив голову на руки, сидит.)

Затемнение.

И снится ей сон.

Третий сон Татьяны. Т а т ь я н а  и  П е т р, они молодые.

В кроватке ребенок.

П е т р (склонившись над кроваткой). А мы щас в гости пойдем. Так, что ли, сынок? Мы щас дядю Валю проведаем. Придем к дяде Вале и скажем: «Вот мы какие, дядя Валя!» А дядя Валя скажет…

Резко, требовательно звонит телефон. Заплакал ребенок. Татьяна не знает, куда ей кинуться: к сыну или к телефону.

Ты гляди: едва успели поставить, он уже панику в доме наводит. Тише, сынок, тише! Это всего-навсего телефон, техника, значит, такая. По телефону люди меж собой общаются, чтоб друг на дружку меньше глядеть. Иной раз в рожу кому плюнуть хочется, а по телефону такого ему наплетешь — сочтет тебя самым задушевным другом. Или, наоборот, струсишь перед кем, когда глаза в глаза… Спасовал — не расстраивайся. Набирай номер и гони по проводам правду-матку. Нет, сынок, телефон, что ни говори, замечательное изобретение! Возьми трубку, Тань! Ишь как надрывается!

Т а т ь я н а (опасливо подходит к телефону, сняла трубку). Ну, кто там? Что надо-то?

П е т р. Ты трубку неправильно держишь. Переверни.

Т а т ь я н а. Ой, ну ее! (Бросила трубку.) Боюсь я. Вдруг кто обругает.

П е т р. Ну почему обязательно должны ругать? Да и за что тебя ругать? Таких, как ты, на руках носить надо… как хлеб-соль… или как скрипку.

Т а т ь я н а. Ты наговоришь!

П е т р. А разве не так? Вон какого сына мне родила! Всем сыновьям сын! Ох, Таня! Я такой счастливый! Слов нет! Я теперь, Таня, горы сворочу!

Снова пронзительно звонит телефон.

Т а т ь я н а. Беда с ним! Вот раззвонился ни прежь, ни после. Айда в гости-то.

П е т р. Трубку-то все же возьми. Может, что важное? Телефон тем и хорош, что раньше всех о наиглавнейших событиях извещает. Когда война началась, мы по телефону о ней узнали. И о победе по телефону же.

Т а т ь я н а (снова взяла трубку, относит ее подальше от уха). Алё! Что там у вас стряслось? Война или наводнение? На всю деревню трезвон… А, это вы, Сергей Саввич? Доброго вам здоровьичка… В район? Ой нет! Ни за какие шанежки!.. Да так, не поеду, и все. Не нужны мне ваши совещания. Я с мужем в гости собираюсь… Ага, к военному брату… Нет-нет, ни за что! Да и муж меня не отпускает. Он у меня шибко строгий. (Петру.) Не отпустишь ведь, а?

П е т р. Сама решай, Тань. Решай, где ты нужнее.

Т а т ь я н а. А я знаю, где я нужней? И к брату твоему надо, и на совещание высылают… Не разорвусь же я на две половинки! (Сердито в трубку.) Не пущает он… сердится. Ногами даже топает.

П е т р. Чо уж так-то? Когда же это я ногами на тебя топал?

Т а т ь я н а. А взял бы и топнул! (В трубку.) Фрукт? Это почему же он фрукт-то? Нормальный у меня мужик… славный и вообще обходительный. Худого слова от него не слыхала… (Петру.) Тебя подзывает.

П е т р. Меня-то зачем? Я лишняя спица в колесе. На совещаниях сроду не сиживал. В других местах, случалось, сиживал. А на совещаниях — нет. Так что совещайтесь сами между собой.

Т а т ь я н а. Ты все же подойди. Да покруче с ним… в случае чего — прикрикни…

П е т р. Как хошь. (Взял трубку.) Слушаю. (Отнес трубку подальше.) Там лай сплошной. Так даже зэки не выражаются. (Снова поднес трубку к уху.) Ну, все вывалили?.. Вывалили, дак слушайте. Татьяна отказывается от вашего совещания. Некогда ей… Ага, ну все у меня на данном этапе. Ваши оскорбления выслушивать не желаю. (Кричит.) Плюю я на ваши оскорбления! И на вас тоже… Подумаешь, чин! Для меня вы не чин, а всего-навсего чинарик. Так что права качать не советую. Я это и сам горазд. (Гневно топнул ногой.) Сказал — не поедет! Не поедет, и точка!

Т а т ь я н а. Ты чо разоряешься? Ногами-то чо топаешь? Ишь, приказчик какой выискался! Да я такому приказчику… пельмень за щеку! За всех поспешил расписаться… Отвыкай от этих хулиганских замашек! Понял? Райком требует, чтоб я ехала. И поеду.

П е т р (оробев). Ну, поезжай. Я разве против?

Т а т ь я н а. А ногами зачем топал?

П е т р. Сама просила… И этот твой… Игошев… совсем распоясался.

Т а т ь я н а. Не мой он. И никогда моим не будет.

П е т р. Что ж, ладно, Тань, поезжай. Мы с Юркой к Валентину двинем. Валентин-то нас не видел еще… Давненько поджидает нас Валентин.

Затемнение.

Четвертый сон Татьяны. Т а т ь я н а  и  Б о г — И г о ш е в. Над головой его нимб, сам в полушубке.

Б о г — И г о ш е в. Вот, значит, Татьяна. Как сказано в Писании: благословенна ты в женах, благословен плод чрева твоего. Вырастет, сушь-ка, твой сын — за грехи муки примет, яко Христос. И тебе за это воздастся. Хоть ты и сама много чего претерпела. В войну без отца осталась. А сироты известно как жили: хлеб из мякины на слезах замешивали. Потом мать умерла. Институт пришлось бросить… Были и другие испытания, уж не помню какие. Это в твоем житии записано. Сколь ни испытываю тебя — все терпишь. Такие уж вы, бабы русские. Жалко мне вас, тебя ж в особицу. Нехорошо это — жалости поддаваться, а не утерпел я… поддался. Посоветовались мы там (палец вверх) и решили: хватит уж искушать рабу божию Татьяну. Пора и благополучием ее побаловать. Отныне все, что ни пожелаешь, исполнится. Так что проси, не стесняйся.

Т а т ь я н а. Счастья мне, господи! Простого бабьего счастья!

Б о г — И г о ш е в. Экая гусыня! Да разве я знаю, какое оно, бабье счастье! Проси что полегче: оклад посолидней или должность повыше… Тут я сразу резолюцию наложу. А счастье — штука туманная. Совет архангелов этим туманом занимался… и не разобрался.

Т а т ь я н а. Счастья мне… счастья!..

Круг, в котором светился Бог — Игошев, исчезает.

И г о ш е в  реальный тихонько переступает порог. Медленно, неслышно подходит к спящей  Т а т ь я н е. Хочет погладить ее голову, но не решается, воровато отдергивает руку. Садится рядом.

Т а т ь я н а (просыпается). А я тебя во сне видела.

И г о ш е в. Не к добру.

Т а т ь я н а. Что не спится? Шастаешь по ночам…

И г о ш е в. Да вот, не спится.

Т а т ь я н а. А почему в конторе ночуешь? Сознавайся, как на духу. Из дома вытурили?

И г о ш е в. Сам ушел.

Т а т ь я н а. Совсем?

И г о ш е в. Совсем.

Т а т ь я н а. Что ж теперь будет?

И г о ш е в. Суд, развод — только и всего…

Т а т ь я н а. Ничего себе — «только»! Семья рушится, а он — «только»!

И г о ш е в. Семьи давно нет. Есть видимость. И общая крыша.

Т а т ь я н а. Витька-то как?

И г о ш е в. Витька? Он у меня в мать: «Ванька-встанька». На Камчатку уехал.

Т а т ь я н а. И мой кукушонок куда-то пропал. Тревожусь я за него.

И г о ш е в. Может, с Витькой отправился. Все-таки друзья…

Т а т ь я н а. Думаю, где-то… поблизости скрывается. Он у меня в отца, чувствительный.

И г о ш е в. Я как-то в Канске его видел. Из автобуса. Около церкви стоял. Стоит и смотрит и смотрит на купола. Я уж подумал, не с попами ли стакнулся?.. Или просто храм оформлять взялся…

Т а т ь я н а (с тревогой). Около церкви? Интересно.

И г о ш е в. Ты чо побледнела? Из-за Юрки переживаешь?

Т а т ь я н а. Так, ничего. (Держится рукою за сердце.) А ведь ты выговор можешь схлопотать… по семейной линии.

И г о ш е в. Уж лучше выговор, чем так жить… Мы с ней как две враждующие армии. Стоим на позициях, а войны не начинаем.

Т а т ь я н а. И вот у твоей армии нервы сдали, и она кинулась в бегство. Или ты называешь это иначе?

И г о ш е в. Никак я это не называю. Все думы мои о… об одной женщине. Вошла она в меня, как холера, и треплет, и треплет!

Т а т ь я н а. Выговорок схлопочешь — живо от холеры избавишься.

И г о ш е в. Меня не только выговором, Таня, меня смертью не испугаешь.

Т а т ь я н а. Дела-а-а.

И г о ш е в. Ты ничего не думай. Ведь я тебя безвредно люблю… на расстоянии.

Т а т ь я н а. Меня-я-я?

И г о ш е в. Кого боле-то? Одна ты такая… Мне уж потому хорошо, что ты на земле присутствуешь. Исчезни — жизнь не в жизнь станет.

Т а т ь я н а. У меня ведь муж, Сергей Саввич.

И г о ш е в. Все знаю, Таня. Да что я поделаю с собой? Боролся, критиковал себя всяко… что слабости этой подвержен… Не помогло. Хворь во все поры проникла. Во сне тобой брежу. Анна Петровна на стенку от ревности лезет.

Т а т ь я н а. Она знает?

И г о ш е в. От бабы, да еще от такой бдительной, как моя, разве скроешь?

Т а т ь я н а (смеется). Вот выследит — будет тебе на орехи. И мне попутно. А за что?

И г о ш е в. Да вроде не за что.

Т а т ь я н а. Ну так сиди и не тушуйся.

И г о ш е в. А я и не тушуюсь. (Беспокойно возится.) Я, сушь-ка, нисколько не тушуюсь.

Т а т ь я н а. То и видно. На вот, выпей (налила рюмку) для храбрости. Праздник-то все-таки твой. Мой по случаю.

И г о ш е в. Как это по случаю?

Т а т ь я н а. Могла бы и в другой день родиться.

И г о ш е в (убежденно). Не могла. Ты должна была родиться именно в этот день.

Т а т ь я н а. Это еще почему?

И г о ш е в. В другой день родилась бы другая Татьяна. Ту я не полюбил бы. За тебя. (Выпил.)

Т а т ь я н а. Доказал. Ну, стало быть, за нас обоих. Сушь-ка, а ведь ты опять с какой-то каверзой явился.

И г о ш е в. С чего ты взяла?

Т а т ь я н а. Что я, не знаю тебя, что ли? Я тебя, Сергей Саввич, как облупленного знаю. Вон сколько лет знакомы.

И г о ш е в. За что я люблю тебя больше всего, дак это за ум.

Т а т ь я н а. Ну, ума-то во мне не больше, чем во всякой другой женщине. А чутье есть. Чутье у меня звериное. Ну, так что у тебя за пазухой-то?

И г о ш е в. Вечером не сказал: торжество было… (Мнется.) Понимаешь…

Татьяна его поощряет.

Директором свинокомплекса назначили.

Т а т ь я н а. Комплекса? Так он же еще не достроен!

И г о ш е в. Достроить-то его рано или поздно достроят. Не в том закавыка, Таня. Его к маю задействовать хотят… на всю катушку.

Т а т ь я н а. Легко сказать! Хоть бы к Октябрьским! Тепла нет, оборудование раскомплектовано… И корма неизвестно как добывать и где. Своего-то комбикормового завода не построили.

И г о ш е в. Я приводил им все это. Николай Иванович и слушать не хочет. Игошев, говорит, вывернется.

Т а т ь я н а. Ну ладно. А я здесь при чем?

И г о ш е в. А я им в ответ: «Ладно, мол, вывернусь. Ежели главным зоотехником Татьяну Жилкину дадите».

Т а т ь я н а. Да не возьму я на себя такую обузу!

И г о ш е в. Они уверены, что возьмешь. И… я уверен. Ты же отчаянная, Таня.

Т а т ь я н а. На сей раз все вы промахнулись! Не возьму! На том и кончим. А теперь давай выпьем… за твое назначение.

Кто-то звезданул в окно камнем.

(Рассмеялась.) Ну вот, Анна Петровна начала боевые действия…

Слышится песня:

«Вот она, суровая жестокость, Где весь смысл — страдания людей! Режет серп тяжелые колосья, Как под горло режут лебедей. И потом их бережно, без злости, Головами стелют по земле. И цепами маленькие кости Выбивают из живых телес».

Взрыв. Тишина. Жуткая, пронзительная тишина!.. Потом яростно взвыл ветер, и снова та же самая тишина. Глухо, как в небытии.

Г о л о с  П е т р а. Ты пиши мне, сынок, пиши! Слов-то я не различаю. Оглох… Взрывником был… Что-то сталось после взрыва с перепонками… Врачи в ушах ковырялись. Да ежели пропал он, слух, дак его не в ушах искать надо. Теперь я как глухарь на току. Самого себя слушаю. И еще — тишину. Не звучит больше жизнь. Ничто не звучит. Тишь такая, что жутко становится. Говорят, солдаты после тяжких боев о затишье мечтают. Верю в это, Юра. Сам, однако, хотел бы еще разок взрывы услышать. А еще лучше — музыку. Не слышу. Ничего не слышу!.. Хор мой поет. А я только рты раззявленные вижу. Будто смеются надо мной товарищи мои. Громче, братцы, громче! Музыки дайте!

Слышится, как поет хор:

«Песни, песни, о чем вы кричите? Иль вам нечего больше дать? Голубого покоя нити Я учусь в мои кудри вплетать. Хорошо в эту лунную осень Бродить по траве одному И сбирать на дороге колосья В обнищалую душу-суму…»

Музыки, братцы! Немножко музыки! Может, и впрямь они надо мной смеются? Но за что? За что? Что плохого им сделал? Я всегда был добрым и верным товарищем. Последним куском делился, последней цигаркой… Нет, нет! Не такой народ люди, чтобы глумиться над глухим! Я столько песен им перепел! На слова лучших поэтов российских! Любили они мои песни. Меня любили. Не могут, не должны они надо мной смеяться. Это жизнь посмеялась. Она проказница — жизнь! Ух, какая проказница! Все по-своему поворачивает. Когда-то думал: вот махну через всю страну, от одного рубежа к другому… Махнул… под конвоем. Мечта, можно сказать, исполнилась. Через решетку вагона столько чудес повидал: степь, тайгу, тундру… Велик этот мир, прекрасен! И если бы я стал сейчас помирать, сказал бы людям: «Любите его! Понимайте!» И ты люби, сынок. Но я тебе все это объясню при встрече. Срок-то мой кончился. Хор нынче для меня поет. Проводины устроили. Поет, а я не слышу.

Хор поет:

«Но равнинная синь не лечит. Песни, песни, иль вам не стряхнуть?.. Золотистой метелкой вечер Расчищает мой ровный путь».

Не слышу! Но все равно спасибо вам, братцы. Долго я ждал воли. А покидать вас под песню, которой не слышу, грустно. Прощайте, однако. Авось свидимся. Меня Валентин ждет. Вот тоже путешественник! Я под конвоем отмерил три лаптя по карте, он — своей волей. Твой дядя, сынок, святой человек. Его тут все зауважали. С его ли здоровьем, сынок, по моим следам тащиться? Дак нет, снялся и на твоей машине — ко мне. Сломалась она по дороге. Бросил где-то… Стоит сейчас на костыликах, ждет… Ребята его шибко зауважали.

Хор поет:

«И так радостен мне над пущей Замирающий в ветре крик: «Будь же холоден ты, живущий, Как осеннее золото лип!»

Ах, если хоть одно словечко различить! Хоть одну-единственную нотку! Одну только! Единственную! Слышь, сынок! Я бы все свои песни отдал за эту нотку…

Т а т ь я н а, нарядно одетая, входит в избу. На груди орден. Она и довольна и чем-то озабочена. Кот подал голос.

Т а т ь я н а. Ну вот, Васька, пророк-то наш, Сергей-то Саввич, прав оказался: теперь у меня действительно все есть. (Тронула орден.) Видишь? И депутатом избрали. Что еще нужно-то? Выше головы счастлива. Люди завидуют. (Подходит к телевизору.) Щас как раз передача должна быть. Посмотрим, что ли? (Включает телевизор.)

Г о л о с  д и к т о р а. А теперь предлагаем вашему вниманию очерк о главном зоотехнике Хорзовского свинокомплекса Татьяне Жилкиной.

На экране титры: «Современная женщина». Крупно — лицо Татьяны. Затем — Татьяна в поле. Татьяна на комплексе. У себя в рабочем кабинете. С кем-то спорит, листает книгу, делая выписки, выступает с трибуны. Она же на берегу реки весною.

Г о л о с  д и к т о р а. Она из тех женщин, про которых поэт Некрасов сказал: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»

Татьяна убирает звук. Ей слышится музыка… песня, которую когда-то посвятил ей Петр.

Татьяна усиливает звук.

На экране — общий план комплекса. Татьяна дает интервью.

Г о л о с  Т а т ь я н ы. Сегодня сдали вторую очередь. Есть недоделки, конечно. Пожалуй, их даже слишком много. Но, думаю я, несмотря ни на что, мясной конвейер заработает скоро на полную мощность.

Т а т ь я н а. Поспешила я, Васька! Барахлит наш конвейер! Совсем с ним запурхались…

Г о л о с  д и к т о р а. А теперь, если позволите, вопрос личного плана.

Г о л о с  Т а т ь я н ы (сухо). Пожалуйста.

Г о л о с  д и к т о р а. Скажите, вы счастливы, Татьяна Алексеевна?

Г о л о с  Т а т ь я н ы. Я выбрала себе дело. Серьезное, нужное дело. Им и живу.

Г о л о с  д и к т о р а (подхватывает). Да, дело чрезвычайно ответственное… Оно по плечу только сильным и беззаветным людям…

Г о л о с  Т а т ь я н ы. Я не считаю себя ни сильной, ни беззаветной… Но существует такое простое понятие — совесть…

Г о л о с  д и к т о р а. Вы слишком строги к себе, Татьяна Алексеевна. Впрочем, именно так и должно быть. Именно так могла гордо сказать современная советская женщина, коммунист, депутат, член областного комитета партии…

Входит  И г о ш е в. Татьяна выключает телевизор.

И г о ш е в. Таня, бедная ты моя…

Т а т ь я н а. С чего ты взял, Сергей Саввич?

И г о ш е в (подошел к ней, обнял. Татьяна беспомощно приникла к нему). Таня, родная!..

Т а т ь я н а. Что случилось?

И г о ш е в. Я с худой вестью к тебе, Таня. (Гладит ее по волосам.)

Т а т ь я н а. Что, падеж начался? Я с этими депутатскими делами все на свете забросила…

И г о ш е в. Хуже, Таня. Много хуже.

Татьяна оторвалась от него, вопросительно смотрит в глаза.

Валентин разбился…

Т а т ь я н а. Разбился?

И г о ш е в. Ага. Ехал на машине… не знаю на чьей… и разбился.

Пауза.

Т а т ь я н а. Что я Петру-то теперь скажу? Что я скажу ему? А?

Звучит одна из песен Петра. На полуслове обрывается, хрипит, как это случается с испорченной пластинкой. Диск крутится.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Здравствуйте… Не могу, Николай Иванович. У меня… родственник в автомобильной катастрофе погиб… Понимаю, что принципиальный. Непринципиальных вопросов райком не ставит. Считайте, что голос мой с вами. С большинством, конечно. А мне сейчас не до заседаний… (Уходит.)

Изба пуста. Но вот дверь тихонько открывается. В щель робко протискивается  П е т р. Кинул котомку у порога.

П е т р (нерешительно позвал). Таня, Тань! Ты дома? (Обошел комнаты, внимательно ко всему присматриваясь.) Сам виноват. Надо было известить телеграммой. Валентин-то, наверно, не доехал еще… Где-нибудь завяз на своей тачке. Да. Все как на картине «Не ждали». Может, и впрямь не ждали. Подумайте: муж объявился! Мало нас, сереньких, что ли? Можно и получше найти… незапятнанных. (Подошел к кровати, ощупал постель.) Что я, как ищейка, принюхиваюсь? Таня у меня не таковская. Она мне до гроба верна. А ежели и не верная, так что? Чем она мне обязана? Штампом в паспорте? Так у меня и паспорта нет. Беспаспортный я теперь… Стало быть, и штампа нет никакого. (Походил по комнате. Подошел к двери.) Уйду от греха подальше, пока ее нет. Побуду у Валентина, если приехал. (Остановился возле фотографии, на которой снят вместе с Татьяной. Включил на полную громкость телевизор.) О чем-то говорят, а я не слышу! Весь мир для меня окаменел… (Увидал на столе газету.) Хоть из гаубицы стреляй — не оглушишь. (Пробегает глазами газету.) «Уловки японских монополий»… «Конфликт урегулирован»… «Пиночет угрожает»… Ну, Пиночет, он на то и есть Пиночет… Большой войной вроде не пахнет. Сообщение ТАСС… (Читает.) «Мелиоратор С. Домратс услышал в лесу птичий крик. Это кричала ворона. Звала на помощь. Рядом с ней был вороненок с подбитым крылом. Домратс взял подранка домой и лечил, пока не срослось крыло. «Приятельница» жила тут же. Когда крыло срослось, обе птицы улетели». Вот она, птичья солидарность! Даже ТАСС о ней сообщает. А Пиночет грозит. Может, и боится его кто-то. Я вот не боюсь… Может, оттого, что не слышу… (Сдавил ладонями уши.) Тюрьма! Тюрьма! Страшней, чем глухота, тюрьмы не бывает. (Уходит.)

Мяукает кот. Беспокойно оглядываясь, чуть-чуть согнувшись, входит  Ю р а. Вскоре появляется и  Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. О, кто приехал! Ну, здравствуй! (Обнимает сына.) Какой ты колючий! Что не бреешься? Решил бороду отпускать?

Ю р а. Так вышло, мать.

Т а т ь я н а. Что вышло?

Ю р а. Сидел я… ровно пятнадцать суток. Тютелька в тютельку.

Т а т ь я н а. Не так много… в отличие от отца. А за что?

Ю р а. Да. В церкви… ну нашумел я… там.

Т а т ь я н а. На бога восстал? Чем же он помешал тебе?

Ю р а. Ненавижу всяческое поклонение…

Т а т ь я н а. Богоборец какой выискался! Это ты от безделья бесишься.

Ю р а. Нет, мать! Тут вот во мне накипело. (Указывает на сердце.)

Т а т ь я н а. Я и говорю — от безделья. То в Рембрандты лезешь, то в богоборцы. Мечешься, мечешься… В кого ты таков?..

Ю р а. Наверно, в себя самого.

Т а т ь я н а. Скоро?..

Ю р а. Что скоро?

Т а т ь я н а. Я говорю, скоро болтать перестанешь?

Ю р а. Тебе все это кажется болтовней? А я в тупике, мать. Я в безвыходном тупике. Не выйдет из меня юриста. Хотел быть и адвокатом. А меня самого защищать надо.

Т а т ь я н а. Дерганный ты какой-то. Я в твои годы такой не была.

Ю р а. Ну, мать, мне с тобой не тягаться. Ты у нас запрограммирована на счастье. Потому и живешь с нарастанием. А я вниз качусь… где остановлюсь — не знаю.

Т а т ь я н а. А кто бахвалился когда-то: дескать к тридцати годам стану министром.

Ю р а. И в министры меня не тянет. Я бродяжить решил…

Т а т ь я н а. Что ж, Горький в молодости тоже бродяжил.

Ю р а. Ничего себе завернула!

Т а т ь я н а. Иначе я не умею. Как говорится: «Украсть, так миллион, жениться, так на царевне!» Рискни, сын, докажи миру, что ты не кисляй.

Ю р а. Не того я полета, мать. Главное, призвания в себе не вижу. Может, таланта во мне нет никакого… А?

Т а т ь я н а. Давай талант оставим в покое. А институт ты кончишь, хоть тресни.

Ю р а. Ладно, мать. Как скажешь, так будет.

Т а т ь я н а (нежно). Устал?

Юра. Я бы не прочь храпануть часок.

Т а т ь я н а. Ну поспи, сыночка, поспи.

Юра. Как ты сказала это волшебно! Обычное слово музыкой вдруг зазвучало.

Т а т ь я н а. Какое же оно обычное? Оно необычное, Юра. Каждый сын для матери необычен. Ее сын-то, единственный. Ну, спи, родной. Спи, мой воробушек.

Ю р а (порывисто). Дай руку, мама. Дай мне твою руку. (Взяв ее руку, нежно целует.)

Т а т ь я н а. Маленький… Ты все еще маленький у меня. (Прижала голову сына к груди.) Тебе бы, действительно, колыбельную сейчас спеть, а я вот не умею.

Ю р а. Это ничего, мам. Это ничего. Ты все равно у меня самая лучшая. Спокойной ночи.

Т а т ь я н а. До ночи еще далеко. Мне на работу сбегать надо.

Ю р а. Так беги. Беги, не задерживайся.

Т а т ь я н а, внимательно поглядев на него, уходит. Юра лежит на диване, улыбается, вспоминая ласку и нежность матери. Увидев висящее на стене ружье, вскакивает и снимает его. Заглянув в казенник, подмигнул коту.

Ну вот, Васька, эта вещица мне в дорогу сгодится. Даже патрон один цел. (Заглядывает в ствол от мушки.) Давненько не чищено…

С грохотом врывается  Т а т ь я н а. Подбежав к сыну, выхватила ружье.

Т а т ь я н а (словно безумная). Ты чо?.. Ты чо?..

Ю р а. Ничего. Ружье проверяю. Славное ружьецо, правда?

Т а т ь я н а (медленно отходя). Правда. Ружьецо славное. (Залепила сыну пощечину.)

Ю р а (стукнувшись головой о стену). Ох и рученька у тебя, мать! Больше не бей. Ладно?

Т а т ь я н а. Ладно. (Дает еще одну оплеуху.)

Ю р а. Мать, имей совесть!

Т а т ь я н а. А у тебя совесть есть?

Ю р а. Полагаю, что есть.

Т а т ь я н а. Нет у тебя совести. Ни капельки!

Ю р а (улыбаясь). Ну капелька-то найдется, наверно…

Т а т ь я н а. Разве что капелька. И та мутная. Стреляй уж в меня, сын. Стреляй, мне в тыщу раз легче будет.

Ю р а. В тебя? С какой стати? Я вообще ни в кого стрелять не собирался.

Т а т ь я н а. А снял зачем?

Ю р а. Посмотреть. Что, разве нельзя?

Т а т ь я н а. Подлец ты, вот что. Не думала я, что такого подлеца воспитала.

Ю р а. Подлец, мать. Это точно. Прости, больше не буду.

Т а т ь я н а. Обещаешь?

Ю р а. Обещаю… подлецом никогда не буду.

Т а т ь я н а. Поклянись жизнью моей. Но учти, если сделаешь это, — учти… следующий патрон будет мой.

Ю р а. Так вон ты о чем, мать! Не-ет, нет, этого не случится. Жизнью твоей клянусь, мама. С собой я не покончу. Буду жить, что бы там ни было… Как говорят нынче… строить буду… жизнь свою.

Т а т ь я н а (успокаиваясь). Как же ты меня напугал!

Ю р а. Не такой уж я мозгляк, мам. Что тебе вдруг взбрело в голову?.. Ну прости, мать, прости. Теперь я завалюсь спать. А рано утром уйду. Как Горький. Или как хиппи. Считай кем хочешь. Мне все равно.

Т а т ь я н а. Ну ложись, спи. Утро вечера мудренее. А ружье я унесу. Ни к чему нам ружье. (Уходит.)

Затемнение.

В дом с песней входит  И г о ш е в. Он в двухдневной щетине, слегка пьян.

И г о ш е в (поет).

«Как помру, как помру я, Похоронят меня. И никто не узнает, Где могилка моя-я-я-я…»[6]

Т а т ь я н а (сочувственно). Загулял, Сергей Саввич?

И г о ш е в. Все хорошо, Тань, все хорошо.

Т а т ь я н а. На радостях, что ли, выпил-то?

И г о ш е в. Что мне оставалось теперь? Токо пить. Из партии меня вымели. От ведьмы своей учесал… Не на кого ей больше доносы строчить.

Т а т ь я н а. Я тебя, Сергей Саввич, из партии не выгоняла.

И г о ш е в. Выгоняла, Тань, выгоняла! Даже комплекс от меня унаследовала. Будешь вместо меня там кашу расхлебывать. А каша-то густая!

Т а т ь я н а (настойчиво). И все-таки из партии я тебя не выгоняла.

И г о ш е в (недоверчиво покачивая головой). Сказали: «Член обкома Татьяна Жилкина присоединяется к большинству». Низкий поклон тебе за это! Выточил топор на свою шею!

Т а т ь я н а. Побойся бога, Сергей Саввич! Я даже на бюро не была.

И г о ш е в. Не была, а голос твой в райкоме остался. Весомый голос! Во внимание его очень даже приняли. Зато другого не приняли во внимание… Как я вытягивал этот чертов комплекс! Тянул же, тяну-ул! (Заскрежетал зубами.) Теперь вот… теперь я «свободен»!..

Т а т ь я н а. Прости меня, Саввич! Прости, мой хороший! Не думала я, что там судьба твоя решалась. Как раз с Валентином беда случилась… И Юрка тут чудить начал…

И г о ш е в. Все хорошо, Тань, все хорошо. «Как помру, как помру я…» Выпить ничего нет?

Т а т ь я н а. Поищу. (Приносит бутылку.)

И г о ш е в. За тебя пью. За повышение твое. А все прочее… гори оно белым пламенем.

Т а т ь я н а. Что за сердце держишься? Дать валидолу?

И г о ш е в. Валидолом боль из сердца не выгонишь. Пусто здесь стало. Двадцать три года в этом кармашке носил ма-аленькую такую книжечку! И вот вынул в субботу, на райкомовский стол положил! Маленькая, а как много весит! Только теперь понял.

Т а т ь я н а. Не чаяла я, что так обернется!

И г о ш е в. Все вспомнили: скандалы с женой, банкеты… неполадки с комплексом… Одного не учли: коммунист я… что бы там ни случилось! До последнего дыхания коммунист! Веришь мне, Таня?

Т а т ь я н а (обняв его). Верю, Сережа. Верю тебе, как никому.

И г о ш е в. А мне больше ничего и не надо. Лишь бы ты верила — вот что главное. Должен же кто-то в человека верить! Должен, а?

Т а т ь я н а. Должен. И я в тебя верю. А за билет мы еще поборемся. И Николай Иванович не последняя инстанция. Сама лично до обкома дойду. Не помогут — в ЦК поеду. Не я буду, если тебя не восстановят! Ты партии нужен, Сережа!

И г о ш е в. И она мне нужна. Она мне вот так нужна, Таня!

Входит  П е т р.

П е т р. Ну вот и я. Извиняюсь, конечно.

Т а т ь я н а. Петя?! Петенька!

И г о ш е в. Сушь-ка, я тут малость рассолодел… Из партии меня исключили.

П е т р. Что ж, все правильно.

И г о ш е в. Это почему же… правильно? Совсем наоборот: неправильно! И Таня так же считает: не-пра-виль-но! Да!

П е т р. Я тебя не сужу, Таня. Нисколечко не сужу. Каждый устраивается, как может. Ты не ошиблась, ровню себе выбрала.

Т а т ь я н а. Что он мелет, Сергей Саввич? Что он мелет?

И г о ш е в. Сама его об этом спроси. Подойди и спроси. Я вам не толмач, сушь-ка, и не третейский судья!

Т а т ь я н а (беспомощно улыбается.) Подошла бы — ноги чо-то отерпли. Петя, ноги у меня отерпли… ватные стали ноги.

И г о ш е в (решительно и бесцеремонно). Ну, дак сам пускай подойдет. (Петру.) Чо там стоишь, как столб? С женой-то здоровайся! (Едва ли не силком подтаскивает Петра к Татьяне.)

Т а т ь я н а (несмело прикасаясь к мужу). Камнем на голову свалился… Хоть бы весточку дал…

П е т р (Игошеву). Ты со мной, как с кутенком… Не надо так, Сергей Саввич. Я и без применения… все сделаю в ваших интересах. Понимаю же, насильно мил не будешь.

Т а т ь я н а. Чо ты заладил? Мил — не мил… Не к себе пришел, что ли?

И г о ш е в. Дурью мается… ревнует. (Однако фраза Татьяны ему не по нутру.)

П е т р. Был я, Таня, на краю света. Тюлени там в бухте плещутся. Касатки играют. И солнышко круглый день не заходит. Места чужие, дальние. А люди — свои. Нормальные люди.

Т а т ь я н а. Хоть бы поцеловал меня, что ли? Не вчера расстались.

Звонит телефон.

П е т р. Что еще-то? А, подарок тебе привез… Не взыщи, ежели не поглянется. (Достает из котомки кораблик на цепочке.)

Т а т ь я н а. Кораблик! Уплыть бы на нем куда-нибудь!

И г о ш е в. Телефон-то, послушай!

Т а т ь я н а. А ну его, к лешему! С мужем не дадут повидаться! Значит, вспоминал меня все же? И я о тебе… думала.

П е т р. А Юре брелок на машину. Как раз шоферский брелок. Валентин воротит ему машину. Инвалиду машина ни к чему. Маяты много.

Т а т ь я н а. Ждала я тебя, Петя. (Тихо.) Ох, как долго ждала! (Как бы вслушивается в себя.)

Телефон неумолчно звонит.

П е т р. Так вот, Таня. Край, он везде, ежели в крайности кинешься. А я — нет, не кинусь. Я ко всему привыкший. Одной кручиной больше, одной меньше — какая мне разница?

Т а т ь я н а. Брелок-то напрасно купил. Нет машины. И Валентина нет больше.

П е т р. Это хорошо, Тань, это хорошо.

И г о ш е в (кашлянув, покрутил пальцем у виска). Шарики за ролики…

Т а т ь я н а. Мы больше двадцати лет с тобой… А, Петя? И я все жду, жду, жду… Не переждала ли?

Опять напоминает о себе телефон.

И г о ш е в (суетливо и, пожалуй, радостно схватившись за трубку). На проводе… Что?.. Да как я скажу-то? Тут важные вопросы решаются. Жизненные, сушь-ка, вопросы. (Повесил трубку.)

Т а т ь я н а. Любовь-то в тебе, кажись, истлела… И я от ожиданий устала.

П е т р. Ну ладно, повидались маленько. К братцу пойду.

Т а т ь я н а. Давай-ка уж договорим. Минутку всего повидались-то.

П е т р. Я этой минуты как чуда ждал. Я ради нее перепел тыщи песен.

Т а т ь я н а. А про меня песни были?

П е т р. Повидались, теперь жить можно. Будем жить, Таня. Будем жить. Только вот как жить-то?

И г о ш е в. Там накопители поломались. Из-за них вся линия стала.

Т а т ь я н а (мужу). Ты ровно глухарь со мной. Слушать совсем разучился.

И г о ш е в. Придуривается. Он всегда был чуто́к с придурью. Что им насчет накопителей-то сказать? Паникуют твои мастера. Чуть чего — караул кричат.

Т а т ь я н а. Скажи, что я сама сейчас закричу. Закричу — кто услышит?

И г о ш е в. Еще говорят, что за ночь три десятка свиней пало. Мороз-то давит! А свинья — тварь нежная. Ей тепло подавай.

Т а т ь я н а. Свинья, конечно, в тепле нуждается. А человек? Человек?..

И г о ш е в. Ну, Таня, щас не время об этом. Падеж ведь!

Т а т ь я н а (взрываясь). Что я их, за пазуху спрячу? Там тысяча голов.

П е т р. А вот последняя моя песня. «Лебедушка» называется… (Поет.)

«Из-за леса, леса темного, Подымалась красна зорюшка…»

И г о ш е в. Поем тут, а на комплексе худо…

П е т р (продолжая петь).

«Рассыпала ясной радугой Огоньки-лучи багровые…».

Т а т ь я н а. Слова-то какие! Есенинские… (Заслушалась, но жизнь диктует свое.) Бежать мне надо, Петенька. Айда, Сергей Саввич! Свиньи, они в тепле нуждаются. (Уходит вместе с Игошевым.)

П е т р (не замечая их ухода, поет).

«В это утро вместе с солнышком Уж из тех ли темных зарослей Выплывала, словно зоренька, Белоснежная лебедушка…»

(Заметил распахнутые двери.) Ушла лебедушка-то! С другим лебедем улетела! (Пауза.) Пойду и я… Когда-то все равно уходить надо…

Потягиваясь, входит  Ю р а.

Ю р а (ошеломленно молчит. Затем со скрытым волнением). С возвращением, сэр… Отец!..

П е т р. Сыно-ок…

Ю р а. Мы будто сговорились с тобой… В один день прибыли.

П е т р. Глухой я, Юра. После взрыва оглох.

Ю р а. Может, и к лучшему, папа. Глухие, чего не хотят слышать, не слышат.

П е т р. Ты пиши мне, сынок. Вон хоть на газете пиши. Ежели есть что сказать. Тане вот нечего сказать… убежала.

Ю р а. И я ухожу, отец. Я тоже утром ухожу. Если хочешь, пойдем вместе.

П е т р. Песню-то слышал мою? Она и не дослушала даже. Видно, и петь я разучился. Разучился, а все пою. Душа-то прежним живет. Просит душа.

Ю р а. Бетховен тоже глухой был. А сочинял.

П е т р. Что ты сказал, сынок? Верно, важное что-то сказал? Напиши на газете.

Ю р а. Я про Бетховена. Глухой он был. (Пишет.) «Аппассионата», помнишь?

П е т р (читая). Ну, я не Бетховен. (Смеется.) Гляди-ка: написал-то на заметке, в которой сказано, как ворона ворону спасла. ТАСС сообщает.

Ю р а. Не опускай крылья, отец. Мы еще повоюем.

П е т р. Такого глухаря даже Ошкуряков к себе в филармонию не возьмет. (Смеется снова.) Он, между прочим, альбомчик выпустил. Так и назвал: «Песни Авенира Ошкурякова». Вот чудак! Песни-то, все до единой, — мои. Да пусть его! Мне песен не жалко. Главное, поют их. А под чьей фамилией — не важно.

Ю р а. Важно это, отец! Очень важно! Ты талантливый человек! Он — жулик! Несправедливо, когда жулики процветают за наш счет.

П е т р. А еще вычитал я в газете, что ему заслуженного деятеля к пятидесятилетию дали. Растет человек!

Ю р а. Хочешь, я в суд подам? Хочешь, сам займусь твоим делом? (Пишет.)

П е т р. Ни к чему это. Я не мелочный. Много чего терял… но лишь об одной потере жалею. Невосполнима та потеря, сынок… (Опустил голову.)

Ю р а. Чем же ты заниматься намерен? Опять в ресторан пойдешь? Или в деревне останешься?

П е т р. Пора мне, сынок.

Ю р а. Далеко ли собрался?

П е т р. Ну вот, всех, кажись, повидал. Теперь к брату пойду. Потом двинем с ним куда-нибудь подальше. Ты так и скажи матери: мол, уехали к черту на кулички. А еще передай ей, что я ее ни в чем не виню. Что бы ни случилось, она права. По самой сути права. Да вот еще что… машину-то забери у Валентина. Ни к чему нам машина. Маяты с ней много…

Ю р а. Ты хоть скажи мне: где эти самые кулички?

П е т р. Обними меня, сынок. Теперь бог весть когда свидимся.

Ю р а (нервничая). Не чуди, папа! Слышь?! Не чуди, говорю!

П е т р. Не хочешь, значит? Сердишься на отца? Что ж, верно, не состоялся у тебя отец. А все же знай, Юра: люблю я тебя. Тебя да братана. Татьяна — статья особая. В наших отношениях мы сами разберемся. Жаль, вот песню ей не допел. Последняя песня-то.

Ю р а. Не отпущу я тебя, пап! Никуда не отпущу!

П е т р (строго). Некрасиво, Юра. В мое время отцов чтили. Взглянуть на них косо не смели. А ты нападаешь. Пусти-ка… И доведи до матери все, что было говорено. (Собирается уходить.)

Ю р а (ударив кулаком о кулак). Помешкай, отец! Слышишь? Помешкай! Вот чертов глухарь!

П е т р. Будь здоров, сынок. И прости, что я не Бетховен. Бетховен один был. Таких, как я, легион. (Ушел.)

Ю р а (не может сдержать злых и бессильных слез). Легион… Отца из того легиона не выберешь. И Бетховеном его не заменишь. Легион! (Плачет. Затем, глумясь над собою.) ТАСС уполномочен сообщить: «Ворона спасла ворону…»

Входит  Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Что?

Ю р а. Я говорю, сын отца спасти может?

Т а т ь я н а. Не дошла я… тут вот заныло что-то… Вернулась. Где он?

Ю р а. Пошел к дяде Вале.

Т а т ь я н а. Ты разве не знаешь? Валентин-то разбился… на твоей машине. Схоронила я Валентина.

Ю р а. Схоронила… А я не знал… Мать, я-то почему об этом не знаю?

Т а т ь я н а. Да тебя ж не было.

Ю р а. Схоронила… А он к дяде Вале…

Т а т ь я н а. Он что-нибудь сказал перед тем?

Ю р а. Сказал, что не винит тебя ни в чем.

Т а т ь я н а. Не винит… А чем я перед ним виновата?

Ю р а. Еще сказал, что он не Бетховен. Хоть и глухой.

Т а т ь я н а. Глухой?! А я не поняла. (Пауза.) Так чем я перед ним виновата? Тем, что любила его? Тем, что ждала?

Ю р а. Ты тоже глухая, мать. Слышь? Ты глухая. (Решительно.) Нет, как ты хочешь, а я догоню его. Я ворочу его! (Убегает.)

Звучит песня:

«В комнате моей светло, Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды. Красные цветы мои К вечеру завяли все… Лодка на речной мели. Скоро догниет совсем».

Т а т ь я н а (гордо вскинув голову). Я не нуждаюсь ни в чьем прощении. Я… (Заплакала.)

Возвращается  Ю р а, он ведет за собой отца.

П е т р. Вот, Таня… К Валентину ходил, а его нет… Один я…

Ю р а. Ты разве один, пап? Ты не один… мы все тут… мы вместе. Понимаешь? Одно! Мы — Жилкины! И мы должны быть вместе. (Подводит отца к Татьяне.)

Петр испытующе смотрит на жену, в душе которой звучит мелодия его песни. Татьяна вслушивается, покачивает в такт головой.

Губы Петра рвет судорожная ухмылка.

Т а т ь я н а (очнувшись). Цветы-то, помнишь, мне подарил? Еще в магазин за ними забрался… Видно, завяли те цветы.

П е т р. Пойду я…

Ю р а (обессиленно). Оба идите, куда вам надо. Один песенками всю жизнь пробавлялся, другая взбиралась вверх по служебной лестнице. И оба забыли, что есть кто-то третий. Он здесь, дорогие родители. Узнаете? Нет?.. Что ж, рад познакомиться. Я постоянно ощущал ваше присутствие на земле. И теперь, когда я вырос, я благодарю за то, что вывели меня на столбовую дорогу… (Пауза.) Широка дороженька… куда идти? Вот и мечусь я, будто в буране… ищу самого себя. Вас, между прочим, тоже. Себя-то я найду, будьте уверены! Найду, чтоб мне сдохнуть! А вы поищите-ка себя!.. А сыну своему буду показывать на двух чудиков и внушать ему, как жить не надо. Вот, скажу я, сынок: это родители мои, позабывшие о своей душе. А ведь неплохие, в сущности, люди. Ты о душе, сынок, помни! Вез души человек — машина! А мы — люди, сынок! Слышишь? Люди!.. Нам жить на этой неспокойной земле, нам внуков и правнуков растить. И мы так их должны воспитывать, сынок, чтоб земля человечней стала! Земля без добрых людей погибнет. Мы люди, малыш. Мы люди! (Пауза.) Вот что скажу я про вас своему сыну. Я ждал, что и вы мне когда-нибудь это скажете. Не сказали… Сам додумался, глядя на вас. Теперь все. Идите… Бегите на все четыре. Держать не стану. (Кричит.) Бегите!.. Что же вы?..

З а н а в е с

1980

СЛОВАРЬ НЕНЕЦКИХ СЛОВ И СЛОВ СЕВЕРНЫХ НАРЕЧИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ПЬЕСАХ

Ань торова — здравствуй!

Болонь — опухоль на стволе дерева.

Бродни — кожаная обувь сибиряка, типа бурок; подвязываются над щиколотками и под коленями.

Бударка — моторная или весельная лодка.

Важенка — олениха.

Голбец — род примоста, загородки, чулана в избе; между печью и полатями.

Гребешки — мелкая рыбка.

Жулан — снегирь.

Заплот — забор, деревянная ограда.

Запор — перегородка на реке, останавливающая рыбу.

Зарод — стог, скирд, большая кладь сена.

Калданка — лодка-долбленка.

Капище — место приношения жертв.

Камлание — колдовской обряд шамана.

Камус — шкура с ноги оленя, прочный мех. Используют для изготовления кис и для обтяжки полозьев нарт в целях лучшего скольжения.

Кисы — ненецкая меховая обувь.

Котцы — приспособление для ловли рыб.

Куржак — изморозь, иней.

Лемминг — обитающий на Севере маленький зверек из отряда грызунов. Здесь — насекомое.

Литовка — коса.

Малица — ненецкая меховая одежда.

Нарта — легкие сани, в которые запрягают оленей.

Неблюй — трехмесячный олененок.

Нум — бог.

Нюк — входное отверстие в чум.

Обласок — легкая лодочка.

Пешка — месячный олененок.

Сава — хорошо.

Стланик — кустарник в горных и приполярных районах.

Сусло — сладковатый навар на солоде и муке.

Ремки — полоски из тряпок, ремней; рванина.

Таймень — сибирская рыба из семейства лососевых.

Тынзян — аркан для ловли оленей.

Фаркоп — крюк у трактора, за который цепляют плуг.

Хор — олень-вожак.

Хорей — длинная палка (с шариком на конце), которой управляют оленями.

Чижи — ненецкие чулки из меха оленя.

Чум — конусообразное жилище, сделанное из шкур или бересты.

Ягушки — нарядная женская шуба шерстью наружу. Расшита сукном.

Ярыга — низший полицейский служитель (историч.). Пьяница, беспутный человек (просторечье).

ЗОТ ТОБОЛКИН И ЕГО ПЬЕСЫ

«Отец мой был очень серьезным и далеким от искусства человеком, — вспоминает писатель. — Проведав, что я тайком кропаю пьесы, он назвал мои опыты баловством и пустой тратой времени. «Вот если бы десятину-другую пшеницы вырастил, чтоб прокормить этим нашу семью, вот тогда я б зауважал тебя», — сказал он. Отнял тетрадку и вручил мне лукошко. Прокормить нашу семью, конечно, было непросто — я был в ней восемнадцатым ребенком…

На веку своем не много я посеял зерна, но шагать по полю с лукошком, сеять, полоть, жать и молотить — все это куда проще, чем дать жизнь хотя бы одной пьесе…» Так говорит о себе и своем творчестве Зот Тоболкин.

Действительно, путь драматурга к первой его пьесе был не простым.

Первое знакомство с драматургией состоялось в школе. В шкафу, на который никто не обращал внимания, ученик третьего класса Зот Тоболкин увидел несколько томов Собрания сочинений А. Н. Островского. «Прочел «Снегурочку» и очень удивился: сказка, вымысел, какой-то особый, возвышенный мир. И в то же время — все, как в жизни: и весна такая же, как в нашей деревеньке, и вся природа, — вспоминает писатель. — И герои сказки — те же люди, что живут тут, рядом, на соседних улицах… Залпом прочел все эти книги, с тех пор нет для меня в литературе ничего дороже, нет ближе моему сердцу драматурга, чем Островский.

Вскоре попробовал сам написать пьесу, поставили ее на нашей школьной сцене. Никак не думал, что когда-нибудь займусь этим делом всерьез. Шла война, и писал я, конечно, о ней, о том, как чувствовали мы ее тут, в деревне: на войну ушли девяносто три наших мужика. Восемьдесят семь из них не вернулись домой.

Окончил начальную школу, работал в колхозе трактористом, слесарем, много профессий пришлось изучить. Отслужил в армии. И задумал… писать роман».

Именно роман, ибо то, что так волновало, что переполняло его воображение, требовало поистине объемных повествовательных форм.

С детства слышал он рассказы старших о бурных 20-х и 30-х годах, о коллективизации, об острых классовых схватках на Тюменщине. То было время, когда он еще и не родился, но будущему писателю казалось, будто он пережил его вместе со своим народом. В том, что происходило на родной его сибирской земле, он видел события большого исторического значения. Спешил выведать у стариков все, что те помнили, проверял, уточнял факты. Пристально всматривался в участников отгремевших боев, находя в них прототипов своих будущих героев.

Так Зот Тоболкин начал писать роман «Припади к земле». И само это название стало как бы символом всей его творческой деятельности.

Он продолжал работать над романом, будучи студентом журналистского отделения Свердловского университета, завершал свою «сибириаду», уже став опытным журналистом. Около двадцати лет отдал писатель своему первенцу, своей, как он сам считает, «главной книге».

В предисловии к изданию романа («Современник», 1976) критик А. Н. Анастасьев так характеризовал писателя: «Зот Тоболкин и его герои — сибиряки во всем: в языке, в нравах и повадках, в окружающей их природе, в труде. Любовь и вера в людей, на долю которых выпали тяжелые драмы и испытания, — вот главенствующая нота романа… Он не подсказывает читателям своих оценок героев — в каждом из них он раскрывает человеческие пружины действия и поступков, он эпически объективен, и в этом, мне кажется, правда и сила его произведения».

Правда и сила. Пожалуй, именно в этих словах — весь Тоболкин. «Хочу видеть на сцене живых людей с их горем, с их счастьем, с их неповторимой судьбой». В этом признании — целенаправленность всей его драматургии.

В его пьесах много солнца, они поэтичны, музыкальны, согреты деятельным стремлением людей к счастью. Но житейский путь героев, как правило, нелегок — именно в трудностях драматург выявляет силу и мужество человека, его способность решать сложные этические и общественные проблемы. Эта особенность драматурга Зота Тоболкина выявилась уже в первых его пьесах.

Сегодня можно заметить и другую особенность творчества Тоболкина. Все его произведения — и прозаические и драматургические — все, что написано писателем, как бы связано воедино. Словно автор всю жизнь пишет одно огромное литературное полотно, в котором — жизнь дорогого его сердцу русского народа.

Персонажи наиболее известной драмы Тоболкина «Баня по-черному» («Сказание об Анне») — это как бы дети и внуки героев романа «Припади к земле». И действие развивается в такой же, как в романе, деревушке, затерявшейся где-то на севере России. И герои пьесы — все те же крутые характерами, но сердечные и мужественные сибиряки.

В романе они боролись за создание первых колхозов. Бой шел часто на своем дворе, в своем доме. Приходилось браться и за оружие, сталкиваясь с тем, кто жил рядом, считался «своим», но пытался мешать строительству новой жизни.

Герои пьесы «Баня по-черному» — и те, кто ушел на фронт, и те, кто, оставшись дома, всеми силами помогает делу победы. Что стало с глухой деревушкой, расположенной далеко от линии фронта? Казалось, сюда не долетают зловещие раскаты войны. Но именно тут увидел художник кровоточащий огневой рубеж — он прошел через сердца его героев. Смерть пришла и сюда, в скромное и трудолюбивое, каких много на Руси, семейство Анны. Три сына и муж, крепкие, справные мужики по зову Родины один за другим покидают родной дом, уходят на войну. И вот уже чернеют топоры их, четыре в ряд, воткнутые во дворе…

Драматизм художник оттеняет светлыми, жизнелюбивыми красками. Герои его — простодушные, чистосердечные, но и весьма своеобычные люди. Им свойственно и хлесткое словцо, и игривое лукавство, и молодецкое удальство. Рождение внука в горькие дни войны — светлый символ будущего семьи Анны.

Как правило, писателя интересуют люди с открытым и цельным характером. Умение создать многокрасочный, остроиндивидуальный портрет персонажа привлекало и в ранних, прозаических его произведениях. В пьесах это свойство таланта Тоболкина утвердилось как одно из основных. И пожалуй, наиболее яркими в галерее созданных им сильных и оригинальных драматических характеров является образ Анны, героини пьесы «Баня по-черному». Эта мужественная русская женщина — живой пример великого противостояния злу, символ непобедимости жизни.

Жизнеутверждающей идеей пронизана и драматическая поэма «Песня Сольвейг». Совсем иной характер, иная и судьба героини: ленинградская учительница, приехавшая в далекое ненецкое стойбище. Хрупкая поэтичная девушка вступает в единоборство с главой стойбища, с всемогущим шаманом. Маша борется против невежества и изуверства; хотя она и погибает в неравной битве, жизнь в стойбище идет уже по-новому. «Главный свет в человеке — свет его души», — говорит Маша. Свет ее души помогает ненцам строить новую жизнь.

Образ Маши — это торжество высокой идеи, торжество светлой человеческой личности. Маша — сама естественная доброта и интеллигентная деликатность, но это и смелый, решительный человек. Лейтмотивом драматической поэмы писатель избрал «песню Сольвейг», хотя и нет в пьесе сюжетного мотива, аналогичного теме ибсеновской героини, ее верности в любви, ожидания своего избранника. Но как же оказался прав драматург, обратившийся к поэтическому образу Сольвейг: чистая и святая мысль о верности, заложенная в этом бессмертном характере, вырастает в образе Маши в великий смысл служения высоким общественным идеалам, верности своему народу.

Через всю пьесу проходит полное драматизма столкновение двух братьев — старшего, шамана Ефима, и младшего, охотника Матвея: два ярких, самобытных характера, два мировоззрения; трагедийный их конфликт воспринимается как достоверная история, как одна из живых страниц великих битв гражданской войны.

Первую постановку этой пьесы осуществил к XXVI съезду КПСС московский театр «Ромэн», здесь она идет под названием «Братья».

Конфликт между братьями составляет одну из основных сюжетных линий пьесы. Матвей — лучший охотник в стойбище, он, оказывается, еще и талантливый художник; Маша помогает ему отправиться в город учиться.

У Ефима же одна страсть — единолично верховодить неграмотными ненцами.

«Ты скользкий, — говорит брату Матвей. — Я твой враг. Враг с того дня, когда понял, что ты подлый». Ефим и не отрицает — у него и на это есть своя «философия»: «Один добро делает, другой — пакости. Оба живут».

По указке Ефима ненцы загнали оленей в священное озеро. Погубили стадо. А обвинили в этом создателей колхоза. Хитро, подло действует Ефим. По его плану убили Машу.

Спор братьев продолжает сама жизнь: на месте глухого ненецкого стойбища вырос оленеводческий совхоз. «А в школе учатся дети тех детей, которых учила Маша, — говорит Матвей сбежавшему из заключения брату. — Ты не смог остановить жизнь, Ефим. Зря старался».

Обе эти пьесы — мужественные поэмы о жизни, о столкновении света и тьмы, добра и зла.

Добро — вот в чем единение идейного и нравственного начал, как бы утверждают герои этих пьес. Добро по отношению к близким, к своему народу, к родине. Более всего писатель ценит в людях талант душевного тепла, проявление человеческой сердечности. Он видит этот талант в открытости и щедрости чувств, царящих в семье Анны, в делах колхозников, живущих общими интересами. Выразительна сцена, в которой они собирают немудреные свои дары для отправки на фронт. Анна снимает с руки самое заветное — обручальное кольцо и отдает в помощь делу победы над врагом. В решительный момент в каждом советском человеке пробуждается его гражданственное сознание. Такова, по мысли писателя, сама природа духовности людей социалистического общества. Анна — в первых рядах тружениц, заменивших ушедших на фронт мужчин и взваливших на свои плечи самую тяжкую сельскую работу. И это не только житейская необходимость — в том видит Анна свою личную сопричастность трудной судьбе сыновей и мужа.

В том же гармоническом слиянии гражданственного и этического — сила и обаяние образа Маши. Ее вдохновенный образ, как и весь материал пьесы «Песня Сольвейг», можно зримо представить не только в сценических формах драматического театра, но и в героико-поэтическом решении музыкального спектакля.

В пьесах Тоболкина часто встречаются люди талантливые, стремящиеся к творческому совершенствованию. Это и сыновья и муж Анны («Баня по-черному») и молодой ненецкий охотник Матвей («Песня Сольвейг»). И юный герой пьесы «Жил-был Кузьма», перенявший от отца мастерство резьбы по дереву. Фигурками своих четвероногих дружков он щедро одаривает всех, кому они по душе. Присмотритесь к жизни, действительно, щедрость, доброта, как правило, — это свойства людей талантливых.

«Человек лет двенадцати-тринадцати» — так уважительно называет драматург героя пьесы «Подсолнух». В феерических сновидениях Егор устремляется ввысь, по пути легендарного Икара, к солнцу. Говоря о мечтаниях своих героев, автор утверждает веру в свершение их добрых замыслов.

Одну из пьес драматург так и назвал — «Верую!». Рядом со сложной темой, связанной с несправедливостью, обрушившейся на колхозника Игната Мантулина, развивается в пьесе удивительно светлая, как родниковая вода, история духовного становления его сына Григория. Талантливый парень высекает из мраморной глыбы могучую фигуру сеятеля — в ней символически выражена его любовь к отцу, ко всем честным и добрым труженикам земли.

Писателю близки и дороги его юные герои, их жажда духовного взлета; поиски своих, непроторенных дорог, как правило, связаны с родным краем, с людьми, схожими с ними в главном — в мироощущении. Пьеса «Верую!», так же как и «Подсолнух» и «Жил-был Кузьма», — это как бы единый вдохновенный рассказ о тех, кому строить будущее.

Есть среди многих пьес Тоболкина одна, особо печальная. «Журавли» — это грустная история сломанного чувства. Но — странное дело — пьеса словно пронизана ярким, искристым светом: она согрета теплом большого благородного сердца. Рассказ о молодой женщине, оставшейся верной своей первой и единственной любви, Тоболкин строит оптимистически. Любава не страстотерпица, не мученичество привлекает художника в образе этой женщины. Раскрывая величие ее неугасимого чувства, драматург показывает сложный духовный процесс героини: мы верим, что она найдет в себе силы начать новую жизнь.

Рассказ ведется на фоне задумчивой, душевной русской природы, как бы в раздумье, — автор и не скрывает своего сострадания к героине и восхищается чистотой и силой чувства Любавы.

Оптимистическая драма — так, пожалуй, можно назвать эту пьесу. Как, впрочем, и «Баню по-черному» и «Песню Сольвейг» — произведения, с наибольшей полнотой отражающие суровое, но доброе, жизнеутверждающее мироощущение писателя.

Не случайно именно в нашей литературе, в нашем театре родилась героико-революционная оптимистическая трагедия.

Есть, вероятно, принципиальная закономерность и в том, что сложнейший этот вид сценического искусства — психологическая драма оптимистического звучания — все более утверждается именно в советской драматургии. И именно в наши дни, в период мощного подъема всей общественной жизни народа. Ибо оптимизм — это одно из основных свойств советского человека, выражающее его способность трезво и мужественно решать самые сложные проблемы.

Тема женской судьбы занимает особое место в драматургии Тоболкина. Образ женщины в его пьесах овеян глубокой нежностью. При этом подчеркивается сугубо личностное, глубоко уважительное отношение автора к образу матери, жены, хранительницы семейного очага. В большинстве случаев — это скромная трудолюбивая дочь Сибири. Писатель умеет видеть (и умеет показать) и особую ее женскую стать, и свойственное ей природное чувство собственного достоинства, и непреклонное ее мужество — это подлинная хозяйка своего дома, своей земли. Рядом с замечательными образами Анны («Баня по-черному»), Маши («Песня Сольвейг»), Любавы («Журавли») это и Анисья («Подсолнух») и Клавдия («Верую!»).

Недавно драматург написал пьесу, которую также посвятил судьбе современной женщины. Драма «Про Татьяну» строится так, что поначалу увлекает не сама героиня, а судьба ее мужа, Петра Жилкина. Далее их образы развиваются как бы параллельно. В самом этом сюжетном приеме — своеобразный психологический и сценический расчет.

По мнению близких, Петр — человек непутевый, безнадежный. Таким он и сам себя считает. Бескорыстный, добрейший, но — запивоха. Часто попадает в нелепые истории, наконец угодил в места, совсем отдаленные…

На первый взгляд Петр Жилкин чем-то напоминает то ли деревенского «чудика» с недетским его простодушием, то ли баламута, озорника, нарушающего общее спокойствие, неспособного найти свое место в жизни. Одного из тех обаятельных «чудиков», что получили такое живое воплощение в рассказах Василия Шукшина.

Но Петр Жилкин — человек сложный.

Прежде всего — он талантлив. Сочиняет задушевные песни («Душа просит», — объясняет он), играет на различных музыкальных инструментах, выступает с концертами в колхозных клубах.

Он любит сына, очень любит жену, щедро помогает тяжелобольному брату, проявляет самую нежную заботу о нем.

Но все больше отгораживается от жизни. Есть, конечно, у Петра свои причины для обид. Небезызвестный композитор районного масштаба каждую субботу заявляется к нему «вроде как за фольклором… Потом фольклор этот за свои песни выдает. Недавно премию отхватил за одну песню. А песню-то эту я написал… Да мне что… думаешь, жалко? Во мне фольклору-то этого…». Непротивленчество злу — не в этом ли одна из причин трагедий этой несостоявшейся личности?

Или, может, все дело в том, что Петра не понимают близкие люди, они требуют, чтобы нашел он себе дело попроще да поближе к дому. Чтоб было, как у других, как у всех…

Может, мало иметь щедрое сердце, надо уметь видеть доброе и в других людях, уметь самому идти им навстречу…

В чем же все-таки причина обособленности Петра от людей?

Человек имел все, чтобы стать личностью общественно полезной. Но богатства его души так и остались нераскрытыми. Тема эта не просто фиксируется, драматургу мало вызвать сочувственное отношение к Петру Жилкину. Пьеса утверждает: позиция, занятая им, приносит зло не только ему самому, позиция эта антиобщественна. Отстранение от людей, от жизни вызывает не только боль, но и негодование драматурга. Ибо это ведь тоже позиция, пусть бессознательная, это тоже действие, нередко социально опасное.

Так в пьесе ставится вопрос о вине Петра перед собой, перед семьей, перед обществом. Обвинение тягчайшее.

Но, оказывается, виновата и жена. Причем не только за судьбу мужа.

В отличие от Петра Татьяне присуще чувство общественного долга, это человек высоконравственный. На наших глазах как бы идет процесс трудового совершенствования скромной труженицы, заслуженно приходит всеобщее ее признание: сегодня она — главный зоотехник комплекса, завтра — заведующая. Татьяне посвящается телевизионная передача «Современная женщина». Сама она смотрит эту передачу в опустевшем доме, в одиночестве.

А ее называют счастливой: «У тебя же все есть!..»

«Правда, мужа нет и сына нет, — горестно размышляет Татьяна. — А кроме этого все — решительно все есть…» «Счастья! Простого бабьего счастья!» — молит Татьяна у «бога» своего, директора животноводческого комплекса Игошева, и это уже будто сам крик ее души…

А тот — в ответ: «Экая гусыня! Да разве я знаю, какое оно, бабье счастье! Проси, чего полегче: оклад посолидней или должность повыше… Тут я сразу резолюцию наложу. А счастье — штука туманная…»

Многие драматические произведения посвящаются сегодня судьбам нашей современницы, проблемам соотношения личного и общественного. И на экране и на сцене драматических театров можем встретить целую галерею современных «деловых» женщин — почему-то их так и обозначают, в кавычках, хотя это действительно деловые, достойные общего уважения люди. Но не сами их высокие общественные и моральные качества являются предметом художественного исследования. У героинь этих произведений, как правило, несложившаяся личная жизнь. Стало уже почти привычным, если судить по многим нашим пьесам и сценариям, что современную деловую женщину будто и представить себе нельзя без неустроенной личной судьбы. Даже когда ее называют «самой счастливой»…

Когда же эти героини пытаются самостоятельно решать свои семейные проблемы, их называют еще и «странными». Может, интригующая эта формула (деловая, уважаемая, но — не как все, странная) поможет разобраться в сложных нравственных проблемах современности — так, вероятно, считают создатели этих фильмов и спектаклей.

Героиня новой пьесы Зота Тоболкина, Татьяна, — тоже женщина деловая, авторитетная. Но вот личное счастье ускользает из ее дома… Отнюдь не странной, а, к сожалению, весьма типической кажется драматургу судьба женщины, слишком увлеченной работой и потому не справляющейся со своими домашними делами.

Но даже не само это положение интересует писателя. Он стремится выявить процесс духовного прозрения героини, ему важно заставить ее осознать свою личную ответственность за собственную жизнь и за судьбу своих близких.

В чем причина развала ее семьи?

Автор пьесы склонен отнести этот вопрос не только к самой Татьяне. Но и к ее мужу, Петру. И к сыну их, Юрию, — почему так стремится вырваться из дома этот парень? Так и мечется он между учебой и погоней за легким заработком. Никак не наладит свою жизнь и друг семьи Жилкиных, Сергей Саввич Игошев. Может, оттого, что с каждым днем каждый из нас повышает собственные требования к близким своим? В данном случае, скорее всего, именно так. Но ведь пора бы всем нам научиться критически относиться и к самим себе! Впрочем, и этого мало: пора, давно пора переходить от критики и самокритики к делу. И не забывать, что семья, дом наш — это пусть самое малое, но очень важное, во многом определяющее, звено в общественной, государственной жизни. К такому выводу и приводит пьеса «Про Татьяну».

Приводит не сразу. Вот Татьяна отвечает сыну: «Что колыбельных не пела — прости. Так уж вышло… Не до них мне было. Надо было выстоять. И — выстояла!» Гордость ее понятна: самые тяжелые годы прожила Татьяна по совести.

Но сегодня для таких, как Татьяна, мало выстоять: «Что я знала в жизни? Работу. Одну работу. Но появился человек, Игошев, который научил меня и в этой работе находить радость. Потому что работаем-то мы для людей. Для людей. Юрка, а не для себя…» Сын же возвращает ее мысли к дому, к семье: «Ты перестала быть женщиной, мать… А ведь и добра и красива… Но где твое горе? Где радость?.. Ты плакать разучилась… Кот в избе и тот голоден. Сын в интернате. Муж на стороне жить вынужден». И именно Юрий, младший из действующих в пьесе лиц, подводит итог общим размышлениям о том, что случилось в их доме: «Благодарю, дорогие родители, за то, что вывели меня на столбовую дорогу… Широка дороженька… куда идти? Вот и мечусь я будто в буране, ищу самого себя. Вас, между прочим, тоже. Себя-то я найду, будьте уверены! Найду, чтоб мне сдохнуть! А вы поищите-ка себя!.. А сыну своему буду показывать на двух чудиков и внушать ему, как жить не надо. Вот, скажу я, сынок: это родители мои, позабывшие о своей душе. А ведь неплохие, в сущности, люди. Ты о душе, сынок, помни!..»

Смысл пьесы — не только в утверждении личной ответственности каждого. Есть в ней и как бы скрытый, но не менее важный мотив, звучание которого определишь не сразу.

Да, трудно пока что женщине у нас и на строительных участках, и в сельском хозяйстве, и особенно в животноводстве. На таких, к примеру, фермах, как та, где работает Татьяна Жилкина.

Пожалуй, впервые в нашей драматургии проблема женского труда ставится с такой тревогой. Татьяна — работница поистине тяжкого фронта, дни и ночи она в совхозе. В пьесе говорится и о расширении ее фермы и о введении технических усовершенствований всего комплекса. Только от этого не легче Татьяне — о судьбе ее, как и о жизни других, таких же, как она, работниц, пока что никто не задумывается. А может быть, именно в трудностях самих условий работы Татьяны — главная причина ее семейных неурядиц?..

Мысль эта пока не появляется у Татьяны, ее занимают сугубо личные переживания. Это, конечно, правильно — искать причины того, что случилось у тебя дома, надо прежде всего в самой себе, хозяйке. Но ведь в данном случае личная ответственность Татьяны значительно шире семейной. И может, не только она виновата в том, что происходит в ее доме. Хотя, если присмотреться повнимательнее, многое могло бы стать иным, когда бы и сама она, Татьяна, научилась подходить к домашним своим делам с позиций общественных.

Ведь Татьяна — депутат районного Совета, член правления животноводческого комплекса, активный, авторитетный человек. Кому же, как не ей, и задуматься об улучшении условий труда? О том, в частности, чтобы привлечь к тяжелой работе на ферме молодежь. Напротив, она живет навязчивой идеей заставить сына учиться в городе: «А институт ты кончишь, хоть тресни!» Неясна в пьесе судьба сына Игошева. И сам Игошев не задумывается над тем, чтобы заинтересовать молодежь работой на ферме.

Но драматурга волнует не столько локальный вопрос: «Кто виноват?» — в пьесе обнажены злободневные моральные проблемы, идет разговор об ответственности каждого человека и перед самим собой и перед обществом. Позиции эти, в сущности, неразделимы.

Появление пьесы «Про Татьяну» в наши дни знаменательно особо. В свете задач, поставленных партией в Продовольственной программе, намеченной майским (1982 г.) Пленумом ЦК КПСС, разговор о тружениках нового животноводческого комплекса, о таких, как Татьяна, сегодня — это разговор о главном. Ибо общегосударственные проблемы развития народного хозяйства — это не только дальнейшее расширение огромного фронта работ, это прежде всего — проблемы общественного и нравственного совершенствования личности, это забота о каждом труженике, о тех, кому и предстоит реализовать эти грандиозные планы.

Уже при чтении пьесы нетрудно себе представить спектакль, в котором лирико-драматическая, будто бы камерная новелла увлекает нас и искренностью, и трепетностью переживаний героев, и каким-то добрым озарением надежды. Но в том-то и своеобычность почерка Зота Тоболкина, умеющего повести своего читателя от, казалось бы, самого малого, скрытого, интимного — к большому. Скромная история жизни Татьяны, доверенная нам драматургом, вырастает до обобщений подлинно масштабного, общественного значения, становится поучительным рассказом о жизни многих и многих.

Большой эмоциональный взрыв драматург выносит в финал пьесы — здесь кульминация сценического действия, кульминация психологического конфликта. На суровые обвинения сына Татьяне ответить нечем. Безмолвие ее многозначительно: в нем не только чувство собственной вины. Есть в том и скрытая мобилизация всех духовных сил героини. Драматург представил нам возможность мысленно как бы продолжить историю жизни Татьяны, «додумать» судьбы героев пьесы, развить поиск необходимых ответов…

Все персонажи в этой пьесе «житейски узнаваемы», здесь находим мы и общие приметы быта, свойственные многим нашим современникам черты характера. В то же время каждый из героев пьесы несет в себе драму неповторимой индивидуальности; здесь нет никакого «чуда», но каждая из ролей — сложная и увлекательнейшая задача и для режиссера и для актеров.

Герои пьес Тоболкина, как правило, люди труда. Первую свою пьесу «Самое главное — народ» («Геологи») он написал в 1965 году. Вторжение геологов в деревню, грубоватое обращение с землей-кормилицей… Конечно же, крестьянам все это пришлось не по душе. Об этом пьеса. Нашлись критики, которые скоропалительно обрушились на автора, как на… гонителя геологов. Быть может, и не все совершенно в этой пьесе, — если не было ясно, что не «против геологов» выступал автор, а в защиту тружеников деревни, в защиту природы. Но уже здесь можно заметить открытый общественный пафос писателя, его искреннюю и страстную защиту труда хлебопашца — то, что станет одной из основных тем всей его драматургии.

Чем сложнее наши задачи, чем выше уровень техники, тем больше мы должны заботиться о человеческом самосознании. И если одну из первых своих пьес Тоболкин посвятил неловкому вторжению молодых геологов в жизнь тюменской деревни, то сегодня писатель обращается к более сложным проблемам взаимодействия научно-технического прогресса и духовного, нравственного развития современного человека. Как правило, обращается он именно к современной деревне, к тем, кто доит коров, кто ставит печь в избе и учит деревенских ребят грамоте. Самое любовное слово писателя — о тех, кто ближе к земле, кто зерно, хлеб выращивает. Здесь видит писатель первозданную основу жизни человеческого общества.

«Взял колосок в руки — земли и пота творенье, — остье колюче, а стебелек строен и тепл… Уж такой тонкий, такой хрупкий! А ведь держит на своих плечах едва ли не главный достаток человечества: и силу, и радость, и продление нашего рода…». Это из новой книги Тоболкина «Слово о пахаре», вышедшей недавно в Свердловске.

Или вот герой пьесы «Верую!» Игнат Мантулин говорит о земле: «Истосковался я по ней. Бывало, зароюсь в окоп… вокруг все ископано, изрыто снарядами, танками, солдатскими лопатами. А мне поле мерещится… когда тут хлебушко рос, может, в рост человеческий. И жалость такая черкнет по сердцу — глаза бы вырвал себе, лишь бы не видеть вокруг всего этого безобразия. Лишь бы танки не громыхали, лишь бы люди не помирали и светлая тишина до самого рубежа России голубым ленком расстилалась! Скажи мне в такую минуту: «Погибни, Игнат! И все, о чем грезишь, сбудется!» Глазом бы не моргнул…»

Писатель высоко ценит стремление человека к совершенству, и нравственному и творческому. Герои Зота Тоболкина — люди, умеющие трудиться на благо своего дома, своей семьи. Способные видеть в труде и личное счастье созидания и священный свой долг перед обществом. По своему мироощущению, по художественным своим пристрастиям Зот Тоболкин близок тем современным писателям, которых увлекает проблема раскрытия русского характера, которые стремятся вызвать нашу сопричастность переживаниям героев, их поискам верных решений проблем нравственного совершенствования.

Нравственное совершенствование советского человека — во имя чего? «Каждый должен стремиться к счастью, быть активным строителем своей жизни, строителем и защитником жизни своего общества, — утверждает писатель. — Должен уметь не только мечтать, но и бороться за счастье. Об этом я постоянно думаю, об этом стараюсь писать». Герои романа Тоболкина «Припади к земле» борются за свободу народа, за укрепление Советской власти на родной сибирской земле. Они создают там первые колхозы и в том видят великое счастье своей жизни. В основе многих драматических произведений писателя — беспримерная стойкость и мужество советских людей, их высокие патриотические чувства, проявившиеся с особой силой в годы Великой Отечественной войны. Счастье людей, одержавших победу над врагом и вернувшихся на родные поля, счастье и гордость хлебопашца, трудящегося для своего народа. Стремление к творческому совершенствованию. Все это и есть счастье человеческое. Надо, чтобы каждый советский человек научился полностью раскрывать свои способности, говорит писатель. Сегодня открыты все пути для счастья. И надо требовать от каждого, чтобы он умел находить верные дороги в жизни.

И действительно, когда писатель говорит о судьбе одной из своих героинь, Татьяны, он как бы неприметно, но непреклонно подводит ее к мысли о необходимости отвечать и перед собой и перед близкими за свою жизнь — и в доме и на работе.

Стать активным строителем своей собственной судьбы — таково не только право, данное человеку социалистическим обществом, но и святая обязанность каждого. Ибо мы живем в эпоху, когда не только можем, но уже обязаны планировать человеческое счастье.

Последние свои пьесы Тоболкин также посвящает проблемам борьбы человека за счастье. Он все более обращается к глубинным, подчас самым скрытым свойствам человеческой личности. Как правило, в этих пьесах мало действующих лиц. В драме «Про Татьяну» их всего четверо, и каждый мог бы стать основным героем драмы — так «многослойны» и оригинальны их характеры. Писателя привлекает сложный анализ душевных переживаний героев, поиски разнообразия их судеб. Все чаще использует он мотивы интимного, исповедального свойства, многое в персонажах раскрывается через их мечтания, размышления наедине с собой. Так, озорные сценки — то ли сон, то ли воспоминания героини — стали органичными составными звеньями всей драматургической композиции пьесы «Про Татьяну». В них, пожалуй, в большей степени, чем в самом сюжетном развитии пьесы, раскрывается жизненный характер героини. Светлые сны — мечтания молодого героя о счастье — выполняют существенную функцию в пьесе «Подсолнух».

Сны, воспоминания, мечтания героев, узорчато вкрапленные в сурово-реалистическую ткань драматического повествования, стали одной из приметных особенностей творческого почерка писателя.

Сегодня, пожалуй, как никогда, советскую драму отличает многообразие художественных средств, авторы находят все новые и новые ракурсы в показе различных сторон современной действительности: производственная драма, драма поэтическая, лирическая, драма публицистическая. В то же время новым пьесам советских писателей, посвященным изображению нашей жизни, присуще одно общее, пожалуй, решающее свойство: острота авторской мысли, действенность сценического выражения. В этом прежде всего сила драматургии Зота Тоболкина.

Большинство его пьес — драмы лирические. И это не случайно. Именно данный жанр позволяет писателю с наибольшей полнотой и эмоциональностью раскрывать внутренний мир человека, выявлять сложности его духовного развития. В лирическом видит драматург и существенный фактор художественного осмысления эпохи.

Пьесы его привлекают глубокими переживаниями героев, их подлинным «горением души и сердца». Привлекают и своей достоверностью, будто писатель не сочиняет свои произведения, а просто вспоминает о чем-то, что видел в жизни, притом совсем недавно, — так отчетливы и характеры его героев и события, в которых они раскрываются.

Повествовательный язык самых первых прозаических произведений Тоболкина убеждал и живописностью и образностью. Уже здесь рядом с живыми описательными картинами событийного или пейзажного ряда внимание читателей привлекал диалог, то задушевный, сердечный, то непримиримо-яростный. Духовному миру писателя близки и гражданская поэзия и лирика, но прежде всего — «сущая правда» Твардовского. Пьесам же Тоболкина, пожалуй, в большей степени, чем прозаическим произведениям, свойственны сжатая выразительность языка, лаконизм естественной живой речи.

Язык драматических произведений Тоболкина включает в себя и современную речевую культуру, и фольклор северных народностей, и просторечевую лексику. Это выразительный, действенный язык, как бы сливающий реальную житейскую правду с правдой сценической. Слово в его пьесах — открытое, крутое, звонкое, весомое. Иногда оно обладает еще и какой-то дополнительной «подспудной» интонацией, словно ненароком открывающей что-то неожиданное. Тут-то и высказывает автор самое заветное…

Ремарки в его пьесах лаконичны, их «обнаженность» — как крупный план в фильме. Подчас именно здесь концентрируется драматическая напряженность всего сценического действия. Вот, к примеру, ремарка из пьесы «Верую!». Возвращение отца с фронта, встреча с сыном:

«Мальчик медленно подался назад. В его осторожном движении, в напряженных узких плечиках, во всей его сжавшейся фигурке было столько взрослого недоверия, беды, покинутости, что Игнату стало жутко. Вот шейка вытянулась, извилась. Из-за плеча показался нос, навесистая отцовская бровь, глаз, рот, растущий в отчаянном крике…»

Ясности, смысловатой четкости пьес Тоболкина соответствует столь же ясное конструктивное их построение. Есть в этих драмах какая-то особая сибирская, что ли, добротность. Внутренняя слаженность. И привлекательная простота. То скромное изящество, что издавна отличает русское искусство, к примеру, произведения народной монументальной архитектуры (Кижи).

И хотя писатель стремится раскрыть логику поведения человека в крутых житейских поворотах, которые на первый взгляд кажутся неожиданными или несвойственными данному характеру, или, напротив, в заурядных бытовых перипетиях раскрывать сложные, порой мучительные переживания героев, пьесам его всегда свойственна ясность фабулы. Писатель умеет выстроить сюжет на, казалось бы, ординарном факте.

В пьесах его иногда усматривают излишнюю мрачность картин жизни. Да, умеет он создавать живые и беспощадные портреты корыстолюбцев, эгоистов, всякого рода приспособленцев, людей бездуховных, самодовольных, глухих к человеческой беде. Это и Павла Андреевна («Жил-был Кузьма»), и Ирина Павловна («Подсолнух»), и шаман («Песня Сольвейг»). Беспощадность эта — не просто «косой взгляд» писателя, она действенна, она вызывает активную непримиримость, помогает борьбе со злом, мешающим нашей жизни.

Какими же средствами пользуется драматург в решении этой темы?

В пьесе «Жил-был Кузьма» светлому образу молодого героя открыто противопоставляется жесткий и непримиримый характер его матери. Мелочная стяжательница, она и мед-то продает с такой «добавкой», что в рот не возьмешь. Может польститься и на красивую шкурку и распотрошить любимца Кузьмы, быстроногого бурундучка, которого тот приручил. Казалось бы, мелкая пакостная душонка — стоит ли обращать на нее внимание?!..

Но сила стяжательства такова, что уже не может Павла Андреевна остановиться даже перед преступлением. Устраивает пожар в собственном доме, чтоб отвлечь внимание археологов и прибрать к рукам драгоценности, найденные ими на древнем кургане. А вину за пожар свалить на собственного мужа.

Гнетущая сцена пожара… Но, оказывается, впереди для нее есть минута и пострашнее! Ловчила всю жизнь, копила для сыновей своих, тиранила мужа — и все во имя «святой любви» к дому. А сыновья-то — оба! — уходят от нее. Старший — к невесте, которую не пожелала принять Павла Андреевна, а младший, любимец ее, — в поисковую группу археологов, к людям труда и науки. Ушел и муж, изгнанный ею из дома за то, что «не добытчик», инвалид.

Сидит Павла Андреевна после пожарища на опустевшем дворе, как у разбитого корыта. Одна. Рядом — драгоценности уже и самой-то ей ненужные…

Драматург остается верным своей главной теме — теме добра в сердцах человеческих, добра в окружающейна с действительности. Светлый путь тех, кто покинул этот дом, — он незримо перед нами.

Пьеса «Подсолнух» строится иначе. В мягком юмористическом ключе элегического повествования развиваются основные сюжетные линии. И вдруг — взрыв! Неожиданный даже для самого виновника, Василия. Это печник, в образе которого автор запечатлел дорогие ему свойства рабочего человека. Он талантлив, добр, по-своему даже романтичен. Есть многое, что впрямую сближает этот образ с самим автором. Как-то обмолвился Василий, что был он в семье восемнадцатым ребенком — так же, как и сам Зот Тоболкин.

И вот этот-то Василий, скромный трудолюбивый мастеровой, вдруг разрушает свое творение — к ужасу всех окружающих ломает только что им построенную добротную печь!

Сцена эта напоминает эпизод из ранней пьесы В. Розова («В поисках радости»), когда молодой герой срывает со стены отцовскую саблю и набрасывается на ненавистный ему модный гарнитур.

Делает это импульсивно, почти бессознательно. Стихийный мальчишеский порыв выражает глубокий общественный сдвиг в сознании современного человека.

Василий — опытный мастер, старательно выполнивший заказную работу, — уж он-то хорошо знает цену труда. Но он не жалеет ни свой труд, ни стоимость кирпича, за ломку которого придется ему платить из своего кармана. Рушит печь яростно, с удовольствием, и в этом, как это ни парадоксально, — активное начало человека творческого труда: пусть не достанется эта печь Ирине Павловне, мещанке-сквалыге, всеми силами пытающейся отгородиться от сына!

А за забором «колдует» над своими грядками еще один представитель мира собственников, мечтающий лишь о том, чтобы подороже продать огурцы… Будто бы мелкие характеры: спекулянты, хапуги-домовладельцы, но и в них самих и во всем этом исподволь засасывающем болотном мирке стяжательства и паразитизма — огромная сила, сковывающая и уродующая души людей. Нужен могучий очистительный взрыв! Так вроде бы случайный поступок Василия, инстинктивная проба сил, вырастает в некий воинствующий символ. В нем надежда на то, что силы сопротивления злу паразитизма окрепнут и определят победу добра и справедливости. Потому с такой открытой нетерпимостью относится драматург и к Павле Андреевне и Ирине Павловне.

Но рядом с этими персонажами — образы иные. К примеру, Анфиса в пьесе «Песня Сольвейг» — в бесшабашной, почти одичавшей неграмотной ненецкой женщине писатель сумел увидеть по-своему обаятельный и сильный характер. Или Сергей Саввич Игошев («Про Татьяну»). Сколько задушевности в этом искреннем и честном человеке! Роль его невелика по тексту, но что за цельный и колоритный образ может быть создан, попади она в руки талантливого актера. В роли этой, как и во многих пьесах Тоболкина, трагическое и комическое рядом, как то и бывает часто в жизни. Герои его любят юмор, способны на умную и тонкую самоиронию.

Юмор — слово английское, юмористами обычно называют насмешников. Смех Тоболкина — чаще всего незлобивое, веселое словцо и добродушная шутка, которыми встречают его герои и житейские неудачи и досадные злоключения. Не ироническая, язвительная насмешка, нет, а от сердца идущий задорный смех, исстари присущий русскому человеку как активное подспорье в жизни. В пьесах Тоболкин раскрывает светлые стороны людей, дает им новые силы.

Но там, где писатель видит социальное зло, где замечает он препятствия для жизни социалистического общества, там Тоболкин, не боится быть беспощадным, даже воинственным. Ядовито-обличительный, яростный талант его сатиры напоминает известные слова И. А. Гончарова: «Сатира — плеть, ударом обожжет». И юмор и сатира Тоболкина ведут свою родословную от одного народного корня.

Драматург умеет ценить красоту бытовых деталей, он находит в них образное, философское обобщение. Символичны в пьесе «Баня по-черному» ржавеющие топоры, оставшиеся без хозяев. Или бубенчики, которые навешивает на шапку шаман в знак очередной победы над стойбищем («Песня Сольвейг»). И бессмысленно подбитая птица («Журавли»). И солнечный нимб подсолнуха, к которому тянется юный герой пьесы «Подсолнух». Кстати, мотив светлой мечты постоянен в творчестве писателя, именно юных своих героев наделяет он поэтическим ви́дением солнечного, радостного мира. Способностью не только тянуться к свету, но и ценить дары природы, не только дорожить ими, но и выращивать новые сады. И прежде всего — растить духовные богатства в сердцах своих. Утверждать добро на земле.

Счастье человека неотторжимо от родной земли, от природы-кормилицы, — простая эта истина в пьесах Тоболкина утверждается самой жизнью. В них не встретим мы пространную служебную ремарку, которая знакомила бы нас с местом действия или редкостным пейзажем, как бы дополняющим настроение героев. В их поведении, как и в сердцах действующих лиц, постоянно присутствует уважительное и любовное отношение человека к земле, к щедрым его полям, лугам, лесам. К поэтическим северным рекам. К солнцу — символу здоровья и счастья.

Природа в драматургии Тоболкина — не внешний декор, не аккомпанемент, сопровождающий повествование, это одна из существенных образно действующих сил. Именно здесь, как правило, концентрируются обобщения высокого философского плана. В естественном, необходимом, как сам воздух, в неприметном на первый взгляд выявляет драматург и красоту, и мудрость природы, величие жизни на земле. Те неисчерпаемые силы, которые может получать каждый человек от общения с природой.

Герой его пьес умеет разговаривать с птицей или со звездами. И нет в том никакой нарочитости или сентиментальности. Беседа с самим собой — часто это беседа о самом главном.

Вот юный герой пьесы «Подсолнух» Егор, любовно оглаживая стройный стебель, обращается к подсолнуху: «Растешь, рыжик? Ну расти, расти, набирай силу. Чтоб не было в тебе ни одного пустого семечка! Мать говорит, мол, подсолнух до осени живет. Нет-нет, он вовсе не умирает. Подсолнушата же народятся из семечек-то! Вылежатся семечки за зиму, весной ростки пустят… крохотные такие ниточки, белые-белые! Если связать в одну — до какой звезды достанут? (Задумался.) Потом другие подсолнухи вымахивают, ядреные, гибкие, в желтых шляпках. Так без конца… У человека один-два ребенка. Иные и вовсе ни одного не имеют… У подсолнухов — тыща! И дружно живут меж собой, приветливо! Вот бы мне подсолнухом стать!..»

Драмы Тоболкина — это доверительный задушевный рассказ о личных переживаниях героев; в его пьесах, как правило, говорится о делах будничных, заурядных, Это драматические притчи о времени, о людях наших дней. В повседневности, в биографиях житейских будней писатель умеет выявить устремленность всеобщих надежд и чаяний.

Играть такие пьесы трудно, ибо они обманчиво простодушны. Есть в них и открытая исповедальность, порой даже обнаженность интимных чувств. И жесткая непримиримость, почти воинственный максимализм требовательности героев к самим себе. Многие из них можно играть как острые психологические драмы, а можно ставить и как трагикомедии. Такова, к примеру, та же пьеса «Про Татьяну».

Герои этих пьес, как и сам писатель, живут на тюменской земле. Среднерусская Россия — земля суровая. Но и щедрая. Взращивает она своих людей строго, требовательно, зато не скупится наделять их и мужеством и добротой. Часто встречаем мы тут характер недюжинный, будто всеми корнями своими уходящий вглубь, в сами истоки земли родной, мечтами же устремляющийся ввысь к солнцу. Таковы и любимые герои Тоболкина.

Пьесы его ставилась в театрах Тобольска и Тюмени, Армавира и Москвы, на Украине и в Чувашии, в Башкирии, Казахстане, Татарии, Грузии; ставились в Болгарии. По сценарию, созданному А. Симуковым на основе пьесы «Жил-был Кузьма», на Мосфильме в 1980 году был снят одноименный фильм. Но, думается, лучшие постановки его пьес — еще где-то впереди.

Постоянство в выборе жизненного материала, открытая сопричастность писателя своим героям, почти благоговейная вера в творческие силы человека социалистического общества — таковы основные свойства драматургии Зота Тоболкина. Мысль об исторических судьбах русского человека, о его устремленности «к далям светлым» драматург стремится реализовать в решении тех конкретных проблем, которые волнуют сегодня советских людей, — проблем духовного совершенствования человека. Совесть, доброта — это не только первооснова бытия отдельной личности, но и основа крепости самого человеческого общества. Жизнь наша становится сложнее, и быть добрым сегодня — тоже все сложнее, но и все более необходимо.

В единении людей — смысл самой жизни. И для того, чтобы улучшить мир, надо улучшить прежде всего самих себя, самих людей. Об этом хорошо сказал как-то в беседе со зрителями Василий Шукшин: «Нам бы про душу не забыть… в наше бурное время, такое машинизированное время. Мы один раз — уж так случилось — живем на земле. Ну так и будь ты повнимательнее к другим, подобрее…» И далее: «Нужна забота о людях, причем забота в том смысле, что борьба за Человека никогда не кончается…»

Этой священной миссии советского художника, стремящегося помочь человеку быть достойным своего великого времени, стать подлинным творцом новой жизни, и отдает Тоболкин свой глубокий и оригинальный талант.

Н. Войткевич

Примечания

1

Автор стихотворения неизвестен.

(обратно)

2

Ненецкие женщины рожают, сидя на корточках.

(обратно)

3

Здесь и далее, где не указан автор, стихи Сергея Есенина.

(обратно)

4

Стихи Николая Рубцова.

(обратно)

5

Стихи Николая Рубцова.

(обратно)

6

Автор стихотворения неизвестен.

(обратно)

Оглавление

Журавли

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ЭПИЛОГ

Верую!

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Жил-был Кузьма

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Баня по-черному (Сказание об Анне)

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Подсолнух

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Песня Сольвейг

  ПРОЛОГ

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Про Татьяну

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЛОВАРЬ НЕНЕЦКИХ СЛОВ И СЛОВ СЕВЕРНЫХ НАРЕЧИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ПЬЕСАХ

ЗОТ ТОБОЛКИН И ЕГО ПЬЕСЫ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg