«Обнаженная со скрипкой»

Обнаженная со скрипкой (fb2) - Обнаженная со скрипкой (пер. Александра Владимировна Васильева,О Атлас) 510K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ноэл Кауард

Ноэл Кауард Обнаженная со скрипкой

Nude with Violin by Noël Peirce Coward (1956)

Комедия в трех действиях

Перевод с английского О. Атлас и А. Васильева

Действующие лица:

Себастьян Лякреоль

Черри-Мэй Уотертон

Джейкоб Фридлэнд

Фабрис

Изобэл Сородэн

Обадайа Левеллин

Джейн

Клинтон Преминджер

Колин Мари-Селест

Памела

Джордж

Анна Павликова

Лодердаль

Действие первое

Большая, роскошно обставленная студия Поля Сородэна в Париже. Много картин и скульптур, однако работ самого Сородэна не видно.

В центре двойные двери, ведущие в холл, к парадному входу. На переднем плане справа — маленькая дверь в библиотеку. Рядом с ней массивный письменный стол. Всю левую стену занимает громадное окно, через которое вдали видны деревья и крыши домов. У окна небольшой накрытый стол, на нем кексы, сандвичи и большая бутылка шампанского, украшенная черным бантом. В студии два кресла стиля модерн и диван.

Лето 1954 года, около четырех часов дня.

Вскоре после поднятия занавеса входит Себастьян Лякреоль с двумя блюдами пирожных. Это смуглый брюнет, в возрасте от 40 до 55 лет. Его черные брюки и белый пиджак безукоризненны, на левом рукаве шелковая траурная повязка. Когда он ставит блюда на стол, звонит телефон. Он подходит и берет трубку.

Себастьян. Allo, j’écoute, ici Invalide 26–45;—Oui, monsieur. — Non, monsieur. — Oui, monsieur, je suis complètement d’accord; pour nous c’est une tragédie, mais pour le monde une catastrophe. — Merci, monsieur. Monsieur est trop aimable. — Sans faute, monsieur. Au revoir, monsieur[1].

Вешает трубку и хочет вернуться к столу, но в этот момент раздается звонок у парадной двери. Он пересекает сцену и открывает жалюзи. Входит экономка Мари-Селеет, женщина средних лет.

Мари-Селест. Il у a un monsieur à la porte[2].

Себастьян. Quel espèce de monsieur?

Mapи-Сeлeст. Je ne sais pas, je ne suis pas clairvoyante, moi, je crois qu’il est Anglais ou peut-être Américain.

Себастьян. Journaliste?[3]

Мари-Селест. Ecoute, mon coco, comment est-ce que je peux te dire? Je lui ai dit rien que bonjour.

Себастьян. Merde!

Mapи-Сeлeст. D’accord! Je m’en fouts de tout ce bruit.

В этот момент нерешительно входит Клинтон Преминджер-младший, серьезный с виду молодой человек лет около тридцати, американец.

Клинтон (произносит с трудом). Excusez-moi[4].

Себастьян. Месье?

Клинтон. Parlez-vous anglais?[5]

Себастьян. Да, месье.

Клинтон. Ну, слава богу!

Мари-Селест уходит.

Себастьян. В этом доме траур, месье.

Клинтон. Знаю. Потому-то я и пришел. Мне необходимо повидаться с мадам Сородэн. По делу, по очень срочному делу.

Себастьян. Мадам Сородэн еще не вернулась с похорон. Да и вряд ли она будет расположена заниматься делами, даже очень срочными.

Клинтон. Вероятно, вы и есть Себастьян?

Себастьян. Совершенно верно, месье.

Клинтон. У меня имеются кое-какие сведения о вас.

Себастьян. В самом деле?

Клинтон. Я от журнала «Лайф»[6].

Себастьян. Надо поистине обладать смелостью, месье, чтобы вторгаться от имени жизни в дом, который только что посетила смерть.

Клинтон (достает папку из ручного чемоданчика). Я Клинтон Преминджер-младший.

Себастьян. Младший или старший — это не меняет дела.

Клинтон. Послушайте, я не рядовой репортер, гоняющийся за сенсацией. Я серьезный писатель.

Себастьян. Рад это слышать, месье.

Клинтон. Вот уже более двух лет я собираю материал для солидного труда о жизни и творчестве Сородэна. Книга будет называться «Гигант среди пигмеев».

Себастьян. Весьма подходящее название!

Клинтон. Мне нужно было время, чтобы привести в порядок все свои записи, поэтому я и направился сюда морем, и вдруг в Шербурге, едва только сошел с корабля, узнаю, что Сородэн умер. Представляете, какой удар!

Себастьян. И притом — для всего мира, месье.

Входит Мари-Селест.

Мари-Селест. Il est beau gars, qu’est ce qu’il dit?[7]

Себастьян. Rien d’important… sauve toi.

Мари-Селест. Bon, je me sauve. (Уходит).

Себастьян. Вы утверждаете, что у вас есть обо мне сведения. Какие же именно?

Клинтон. Одни только факты. И все — у меня в папке. Одну минуту. (Роется в папке). Себастьян Лякреоль. Правильно?

Себастьян. Не совсем. В слове Лякреоль ударение должно быть на букве «о».

Клинтон. Я не блестяще знаю французский.

Себастьян. Надо добиваться блеска.

Клинтон (заглядывает в записи). Вы поступили к Полю Сородэну в качестве камердинера в июле 1946 года.

Себастьян. Совершенно верно.

Клинтон. Вы разговариваете не как слуга.

Себастьян. На вас нелегко угодить.

Клинтон. Вы смешанного происхождения.

Себастьян. Вам присуща способность выражаться мягко, месье.

Клинтон. Родились на острове Мартинике, дата точно не установлена.

Себастьян. Во всей моей биографии нет ничего точно установленного.

Клинтон (продолжая просматривать свои записи). Высланы из Сирии в 1929. За что — не указано.

Себастьян. Сирийцы вообще скрытный народ.

Клинтон. Находились в Сайгонской тюрьме в 1933. За что — указано.

Себастьян (задумчиво). Это я хорошо помню.

Клинтон. Жили в Англии в 1936.

Себастьян. Самое счастливое время в моей жизни.

Клинтон. Прибыли в Лос-Анжелос в 1937.

Себастьян. Самые печальные воспоминания.

Клинтон. Женились в Рио-де-Жанейро в 1939. Жена живет…

Себастьян. С таможенным чиновником.

Клинтон. С 1942 по 1946 содержали в Мехико-Сити… гм… меблированные комнаты.

Себастьян. Ваша деликатность делает вам честь, месье.

Клинтон (закрывая папку). Вот и все мои записи по сегодняшний день.

Себастьян. Они соответствуют действительности.

Клинтон (искренне). Поймите меня — я привел эти факты, нисколько не желая смутить вас.

Себастьян. Не беспокойтесь. Вы и не смутили.

Клинтон. Не выношу ханжества. Мне кажется, что жизнь нам дана просто для того, чтобы жить. Согласны?

Себастьян. Ничего другого, пожалуй, не придумаешь!

Клинтон. Я лично против того, чтобы человек подавлял свои желания. В Йеле я прослушал курс лекций по психиатрии.

Себастьян. Тогда все понятно.

Клинтон. Я изучал Юнга и Фрейда, Адлера и Кинси — всех этих великих мужей. Вы понимаете, что меня после этого ничем не удивишь. По-моему, каждый имеет право жить, как хочет.

Себастьян. Не ведет ли такая философия терпимости к духовной нечистоплотности?

Клинтон. Где вы научились так хорошо говорить по-английски?

Себастьян. В отеле «Эспланад» в Борнемуте.

Клинтон. Что вы там делали?

Себастьян. Обслуживал пожилую леди. Статья не указана.

Клинтон. Вам нравилось служить у Поля Сородэна?

Себастьян. Очень, месье. Он был великий человек.

Клинтон. Может быть, этот великий человек отличался тяжелым характером, был вспыльчив? Может быть, его обуревали приступы гнева?

Себастьян. Нередко.

Клинтон. Поднимал он когда-нибудь на вас руку?

Себастьян. Нет. Правда, однажды он запустил в меня отбивной котлетой, но попал в стенные часы.

Клинтон (записывая). Минутку…

Себастьян. Мне кажется, месье Преминджер, что сейчас вам лучше уйти. С минуты на минуту мадам Сородэн может вернуться с кладбища, и присутствие постороннего здесь, когда она в таком горе…

Клинтон. В таком горе? Минутку… (Роется в своей папке, находит нужную страницу и пробегает ее глазами). Сородэн оставил ее в 1926 году. Не так ли?

Себастьян. В 1925.

Клинтон. И с тех пор они не встречались?

Себастьян. Насколько помню, однажды они встретились в «Галери Лафайет»[8], и то случайно.

Клинтон. Не думаю, чтобы она так уж горевала, ведь прошло столько лет…

Себастьян (тоном упрека). Он все-таки был ее мужем и отцом ее детей.

Клинтон. Почему она не развелась с ним?

Себастьян. Мадам Сородэн — женщина строгих взглядов, она католичка.

Клинтон. Вот и пойми тут что-нибудь!

Себастьян. Многие пытались понять, месье, но это редко кому удавалось.

Клинтон. Скажите, он ее ненавидел?

Себастьян. Вовсе нет. Однажды он подрисовал усы на ее фотографии, но сделал это, конечно, в шутку.

Клинтон. Себастьян, вы мне прямо-таки нравитесь.

Себастьян. Благодарю вас.

Клинтон. Мне ужасно хочется повидать мадам Сородэн. Можно мне подождать ее? Обещаю уйти сразу же, как только вы мне мигнете.

Себастьян. Это может стоить мне места.

Клинтон. Но ведь сейчас ваше место немногого стоит.

Себастьян. Ну, это мы еще увидим.

Клинтон. Ваше имя упомянуто в завещании?

Себастьян. Мистер Сородэн не оставил завещания.

Клинтон. Черт возьми! Значит, все пойдет ей, не так ли?

Себастьян. Видимо, так.

Клинтон. Тогда не удивительно, что она примчалась на эти торжественные похороны.

Себастьян. Ваша непочтительность меня ужасает.

Клинтон. Вам нравится миссис Сородэн?

Себастьян. Мне трудно ответить, я ведь только сейчас с ней познакомился.

Клинтон. А вы ей понравились?

Себастьян. Сомневаюсь, месье. Поль Сородэн был для меня больше, чем хозяин, он был моим другом. Мы с ним немало исколесили по свету. Ему было хорошо со мной — мы умели посмеяться и выпить и, не задумываясь, наслаждались жизнью. Не знаю, понравился ли я мадам Сородэн или нет, но совершенно уверен, что не заслужу ее одобрения. У нас совсем противоположные взгляды на жизнь.

Клинтон. Не сомневаюсь!

Звонит телефон.

Себастьян. Простите. (Идет к аппарату. Клинтон берет свою шляпу). Allo, j’écoute, ici, Invalide 26–45. Sí, señor. — Aun no, señor. — Sí, señor, soy completamente de acuerdo, para nosotros es una tragedia pero para el mundo es una catástrofe. — Muchas gracias, señor. — Usted es muy amable, señor. — Sin falta, señor. — Hasta luego, señor.[9] (Вешает трубку).

Клинтон. Сколько языков Вы знаете?

Себастьян. Четырнадцать, включая диалекты. Суахили я немного подзабыл, им редко приходится пользоваться в Париже.

Клинтон (в тон). А Сородэн говорил на иностранных языках?

Себастьян. Только когда бывал пьян.

Клинтон. Он много пил?

Себастьян. Иногда много, но иной раз целыми часами и капли в рот не брал.

Клинтон. Вы смеетесь надо мной?

Себастьян. Слегка, месье Преминджер.

Клинтон. Почему? Что же во мне смешного?

Себастьян. Ваша наивность, месье. Если вы собираетесь, как утверждаете, написать серьезную биографию Поля Сородэна, то вам, мне кажется, надо подходить к этому несколько иначе.

Клинтон. Я подхожу логически. Сначала факты, потом их анализ. Послушайте, вы должны знать о Сородэне больше, чем кто-либо другой. Как вы могли бы мне помочь, если б только захотели!

Себастьян. А чего ради?

Клинтон. Ради потомства, если уж нет других побуждений.

Себастьян. Сородэна будут помнить и без содействия журнала «Лайф», месье Преминджер. Пройдет несколько лет, и написанная вами биография окажется всего лишь одной из многих других. (Звонок у парадной двери). Это они. Вам лучше уйти.

Клинтон. Пять минут, всего лишь пять минут — ведь вы обещали.

Себастьян. Ничего я вам не обещал.

Клинтон. Прошу вас. Клянусь, я уйду сразу же, как только вы мне намекнете.

Себастьян. Как мне вам намекнуть?

Клинтон. Предложите папиросу, я откажусь и сразу же уйду.

Себастьян (уступая). Так делать не полагается…

Клинтон. Пожалуйста. Будьте другом. Это для меня так важно. (Опускает руку в карман, чтобы дать чаевые. Себастьян решительно отходит. Клинтон идет за Себастьяном). Будьте добры, позвоните мне прямо в отель, мы условимся вместе пообедать.

Себастьян. В какой отель?

Клинтон. «Георг Пятый».

Себастьян. Я так и думал.

Клинтон. О’кэй?

Себастьян (сдаваясь). О’кэй.

Мари-Селест распахивает двойные двери и отходит в сторону, чтобы пропустить Изобэл, Джейн, Колина, Памелу и Джейкоба Фридлэнда. Все они, как полагается, в трауре. Изобэл немного более пятидесяти, это типичная представительница английского буржуазного общества. На ней элегантное, но не бросающееся в глаза платье. Она выглядит слегка утомленной. Садится в кресло. Позади становится ее сын Колин; он в штатском, но в нем видна военная выправка. Справа от него— его жена Памела. По своей внешности и манерам — типичная жена армейского офицера. Непосредственна, откровенна, ограниченна. Джейн, в отличие от матери и брата, очень своеобразная личность, ей присуще чувство юмора, унаследованное, вероятно, от отца. Она направляется к креслу рядом с письменным столом. Джейкоб Фридлэнд, небезызвестный делец от искусства, — живой, себе на уме и довольно любезный человек, склонный иногда впадать в напыщенный и менторский тон.

Изобэл. Все было так торжественно и поистине трогательно, но я рада, что это уже позади.

Мари-Селест. Madame a besoin de quelque chose?[10]

Изобэл. Non, merci beaucoup[11].

Мари-Селест кладет зонтик на стул и уходит.

Джейкоб (увидя Клинтона, Себастьяну). Кто это?

Себастьян. Мистер Клинтон Преминджер-младший, месье. Представитель журнала «Лайф».

Джейкоб. Мне кажется, я дал вам вполне ясные распоряжения, Себастьян.

Клинтон. Ради бога, не упрекайте его, сэр, это я во всем виноват. Он требовал, чтобы я ушел, но я все-таки остался.

Джейкоб. Прошу вас удалиться немедленно. В такие минуты люди не испытывают потребности в обществе. И к этому надо относиться с уважением.

Клинтон. Вы мистер Джейкоб Фридлэнд?

Джейкоб. Да.

Клинтон. У меня есть кое-какие сведения о вас.

Джейкоб. Себастьян, будьте добры, проводите мистера Преминджера.

Клинтон. Одну минуту, прошу вас. Миссис Сородэн, я обращаюсь к вам. Я пишу несколько статей о творчестве вашего покойного мужа. Он был великий человек, колосс. Я знаю, вы много лет жили врозь, но вы, вероятно, горды тем, что носите его имя, вы все еще сохранили в сердце своем нежность к нему, вы, любившая его, когда он был молод, на пороге его величия, вы, державшая его в своих объятьях…

Себастьян (протягивая ему серебряную коробку). Папиросу, месье Преминджер?

Клинтон (рассеянно берет папиросу). Спасибо.

Джейкоб. Мистер Преминджер…

Клинтон. И вы, мистер Фридлэнд! Вы, отважно бросивший вызов надменному невежеству его первых критиков и вознесший его на ьершину славы, вы, я уверен, не отвернетесь от меня. Без вашей помощи, совета и дружеского сотрудничества я ничего не смогу добиться, ничего, кроме жалкого подобия правды об этом удивительном человеке…

Себастьян (резко). Спичку, месье Преминджер?

Клинтон (машинально). Спасибо. (Себастьян пожимает плечами и подносит зажженную спичку). Пожалуйста, помогите мне, мистер Фридлэнд, вы ведь всю жизнь помогали талантам и поощряли их. Миссис Сородэн, я снова взываю к вам…

Изобэл (в волнении встает). Ах, боже мой, мне ужасно неловко!.. Я, право, не знаю, что сказать… Джейн… Колин…

Колин. Успокойся, мама. Предоставь это мне. Послушайте, молодой человек. Мне все равно, какой журнал вы представляете, кто вы такой и откуда приехали, но если вы сию же минуту не уберетесь отсюда, я вас вышвырну.

Джейкоб. Подождите, Колин. (Клинтону). Я очень сочувствую вам, мистер Преминджер, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь, но при условии, что вы сейчас же уйдете. Мы хотим остаться наедине с постигшим нас горем.

Клинтон (увлеченно). Это не только ваше личное горе, это невозвратимая потеря для всего человечества!

Себастьян (угрожающе). Еще папиросу, месье Преминджер?!

Колин. Какого черта вы все суете ему папиросы?

Клинтон (ошеломленный). Папиросу?! Боже!.. Простите, Себастьян. До свидания. (Быстро уходит).

Памела (после короткой паузы). Какой-то ненормальный!

Себастьян. Нет, мадам, просто энтузиаст. Он прослушал курс психиатрии в Йеле.

Памела. Что такое Йел?

Изобэл. Это университет в Америке, дорогая. Похож на Кэмбридж, только совсем в ином роде.

Колин. Лучше бы он прошел курс хороших манер.

Джейкоб. Не надо было впускать его, Себастьян. Я очень недоволен.

Колин. Он, наверно, не поскупился на чаевые.

Джейн (возмущенно). Оставь, Колин!..

Себастьян. Не в моих привычках брать чаевые, сэр.

Джейн. Я в этом уверена, Себастьян.

Себастьян. Благодарю вас, мисс.

Джейн. Где вы научились так хорошо говорить по-английски?

Себастьян. В Борнемуте, мисс. Я служил там несколько лет назад.

Джейн. В какой-нибудь семье?

Себастьян. Некоторые из моих обязанностей можно бесспорно назвать семейными. Не угодно ли вам подкрепиться, господа?

Джейн. Признаться, мне бы хотелось чего-нибудь выпить. День был такой утомительный.

Себастьян. Шампанского, мисс?

Джейн. Да, пожалуй. Это было бы неплохо.

Колин. Очень неплохо. Шампанское! Откуда оно взялось?

Себастьян. Мистер Сородэн подарил мне на рождество. Мне хочется внести свою скромную лепту в ознаменование этого печального, но исторического события. (К Изобэл). Надеюсь, мадам поймет, какие чувства мной сейчас владеют…

Изобэл. Право… я и не знаю, что сказать… Спасибо, Себастьян. Дай мне мою сумку, Памела, милая… Нельзя же в таком виде пить шампанское, надо хоть шляпу снять.

Себастьян (откупоривает бутылку и наполняет бокалы). Позвольте убрать с бутылки черный бант. Это все Мари-Селест придумала. У нее богатая фантазия.

Изобэл снимает шляпу и, держа перед собой ручное зеркальце, поправляет прическу.

Джейн (подавая Изобэл шампанское). Вот, мама, это тебя подкрепит.

Изобэл. Сомневаюсь, Джейн. Шампанское я плохо переношу. Последний раз пила я его на свадьбе бедной Этти. Помнишь, Колин? Потом я несколько дней болела.

Джейкоб. Может быть, вам просто не повезло.

Изобэл. Действительно, тогда как-то все складывалось неудачно.

Джейн. И вы тоже должны выпить, Себастьян.

Себастьян. Благодарю вас, мисс, сочту за честь.

Джейкоб. Да, конечно. Налейте ему, Колин.

Колин наливает.

Себастьян. Прошу разрешения произнести тост.

Колин. Господи! (Подает Себастьяну бокал).

Джейн. Замолчи, Колин. Просим, Себастьян.

Себастьян (поднимая свой бокал). Подымаю бокал в память о моем хозяине Поле Сородэне! Это был человек мужественный, обаятельный, с тонким чувством юмора, человек, который — до той минуты, пока смерть не погасила блеска его глаз, — неизменно умудрялся в полной мере наслаждаться жизнью и вместе с тем оставался героем для своего лакея. Мадам, леди и джентльмены! За Поля Сородэна! (Одним глотком осушает свой бокал, бросает его на пол и быстро уходит).

Памела (после короткой паузы). Ну… знаете… Какая нелепая выходка!

Изобэл. Может быть, немного театральная, но, дорогая, ведь он в конце концов иностранец.

Памела. Все равно я не выношу его, совершенно не выношу. При одном взгляде на него меня бросает в дрожь.

Джейн. А мне он нравится.

Памела. Что же в нем может тебе нравиться, Джейн?

Джейн. Он не лишен обаяния, по-моему.

Колин (презрительно). Обаяния?! Пройдоха! Я бы ему и гроша не доверил.

Джейн. Никто ему и не собирается доверять. И совсем не обязательно грубить. Папа как будто любил его.

Изобэл. Боюсь, что твоему бедному отцу часто нравились сомнительные личности.

Джейн. У нас пока нет оснований сомневаться в Себастьяне. Мы знаем его только два дня.

Колин. Достаточно взглянуть на него. Мне знакомы такие типы. Проныра.

Джейн. Мне понравилось то, что он сказал о папе.

Изобэл. Я знаю, милая Джейн, что с годами у тебя создалось романтическое представление об отце.

Джейн. Он действительно был романтик.

Изобэл. У тебя, конечно, вполне современные взгляды, и потому ты не видишь ничего дурного в той безалаберной жизни, которую он вел.

Джейн. У гениев особый подход к жизни— не такой, что у обыкновенных людей.

Изобэл. Не хочу с тобой спорить, но думаю, что ты могла бы проявить хоть немного сочувствия к своей бедной матери, а не отдавать его полностью человеку, который обманул ее и превратил-ее жизнь в ад.

Колин. Правильно, правильно!

Джейн (улыбаясь). Мама, милая, это совсем не так! Ты жила с отцом ровно шесть лет. Допустим, твоя жизнь с ним была нелегкой, но ведь это продолжалось недолго. А потом ты ни в чем не нуждалась…

Изобэл. Я не собираюсь продолжать этот спор. Он совершенно неуместен сейчас — не надо забывать, что нас всех привело сюда…

Джейн. Вы любили моего отца, Джейкоб?

Джейкоб. Его воздействие на мир искусства, в котором живу и я, было огромно; его влияние трудно переоценить.

Джейн. Но вы-то сами любили его? Как человека, я хочу сказать. Радовались вы при мысли, что встретитесь с ним, будете вместе обедать? Он был человеком веселым, привлекательным, интересным собеседником?

Джейкоб. Он умел быть таким — стоило ему только пожелать.

Памела. Но его картины!.. Сознаю, что я невежественна и, конечно, ничего не понимаю в искусстве, но все-таки — что на них изображено? Никогда я не могла понять этого.

Джейкоб (подходит к Памеле, важно). Посетите галерею Тэйта, милая, и посмотрите «Портрет Марджори» Сородэна. Постойте перед ним спокойно, вникните в него. Стойте час, два, а если понадобится — и три…

Памела. Три часа? Не слишком ли долго?

Джейкоб. Иной раз нужна целая жизнь, чтобы достойно оценить подлинное произведение искусства.

Колин. «Портрет Марджори» — та самая картина, где только одни круги и точки?

Джейкоб. «Портрет Марджори» — вершина периода «Кругов» в творчестве Сородэна. Один из немногих истинно великих образцов современной живописи во всем мире.

Колин. Но почему это портрет? Никакой это не портрет. Ни на кого и ни на что он не похож.

Джейкоб (терпеливо). Это абстрактное представление Сородэна о женщине по имени Марджори.

Памела. Марджори… а фамилия?

Джейн. Какое это имеет значение?

Джейкоб. Факт остается фактом, что в 1936 году галерея Тэйта заплатила за «Портрет Марджори» три тысячи фунтов. Сейчас он стоит втрое дороже.

Колин. Ну, это выше моего понимания — вот все, что я могу сказать!

Джейкоб. Гениальное творчество Сородэна делится на три главных периода. Первый, известный ныне под названием «Неистового», продолжался с 1927 до начала тридцатых годов. Его выставка вызвала тогда большой шум. В залах раздавались насмешливые возгласы и свист. Какой-то пожилой критик даже ударил зонтиком по одному из полотен. Некая дама из Демойна, штат Айова, лишилась сознания, и ее отвезли в больницу.

Изобэл. Несчастная! В ту же больницу поместили бедную Эдит Каррингтон, когда у нее появилась какая-то странная сыпь.

Джейкоб. Период «Кругов» был одновременно и прогрессом, и регрессом. В мрачные годы войны Сородэн не поддерживал со мной связи. Я даже думал, что он умер. Только когда он вернулся в Париж в 1946 году, я понял все значение той внутренней войны, которую он вел со своим собственным гением, войны, кончившейся для него величайшей победой. Так возник «Ямайский» период.

Колин. Все эти толстые негритянки?

Джейкоб (резко). Да, все эти толстые негритянки, вся эта первобытная простота и великолепный колорит. Первая картина, которую он показал мне в знаменательный день нашей встречи, находится сейчас в Лувре.

Джейн. «Девушка с плодом хлебного дерева»?

Джейкоб. Нет, «Мальчик с бананом». «Девушка с плодом хлебного дерева» — в Праге.

Изобэл. Открытки с ее изображением мы разослали на рождество в позапрошлом году — помнишь, Колин? Тетя Фрида отослала открытку обратно и написала на ней красными чернилами: «Неприлично».

Колин. Еще шампанского, мама?

Изобэл. Нет, спасибо, мой милый.

Джейн (вставая). А я бы выпила еще. Думаю, что и Джейкоб не откажется. Он провел ужасную неделю, занимаясь тут всевозможными делами.

Изобэл. Вы так внимательны, Джейкоб. Устроили все и поддержали меня в моем тяжком испытании. Я не смогла бы перенести его без вашей поддержки.

Джейн (подавая бокал Джейкобу). Тебе, право, не следовало бы приезжать, мама.

Изобэл. Глупости, милая, я выполняю свой долг.

Джейн. А я думаю, что не было никакой необходимости приезжать. Ты никого не обманула.

Изобэл. Что за чепуху ты городишь, Джейн! Я никого и не собиралась обманывать.

Колин. Джейн сегодня весь день не в своей тарелке, сварлива и совершенно невыносима. (К Джейн). Неужели ты не можешь взять себя в руки?

Джейн. Просто противно, что мы здесь, отвратительна была вся эта церемония, и толпа, и фоторепортеры, и профессиональные плакальщики. Мне было стыдно.

Джейкоб. Со всех точек зрения было очень важно, чтобы вдова и дети Поля Сородэна присутствовали на его похоронах.

Джейн. Со всех точек зрения, кроме папиной.

Изобэл. Ну, знаешь, Джейн…

Джейн. Он сказал бы, что мы лицемеры, и был бы прав.

Изобэл. Меня возмущает твое поведение, Джейн. Твой отец был моим мужем…

Джейн. Он не был бы твоим мужем уже много лет назад, если бы ты согласилась на развод, когда он этого требовал.

Памела. Мне кажется, сейчас совсем не время обсуждать такого рода подробности.

Изобэл. Памела совершенно права. Сейчас действительно не время. Тебе должно быть стыдно.

Джейн. Я и стыжусь, ведь я уже сказала. Мне стыдно за нас всех. Мы были похожи на стаю слетевшихся черных воронов. А нас еще то — и дело без всякого стеснения фотографировали.

Колин. Да перестань ты расстраивать маму! Ей и так бог знает что приходится выносить.

Джейн. Ничего ей не приходится выносить. Я не виню ее за то, что она ненавидела папу, все мы знаем, что он плохо к ней относился, оставил ее и сделал несчастной. Но ведь все это было так давно…

Колин. Зачем сейчас ворошить прошлое?

Джейн. Если я виню ее, то лишь в том, что она не дала ему свободы, когда он этого хотел, а теперь притащила нас всех сюда, чтобы нажиться на его смерти.

Изобэл. Раз и навсегда запрещаю тебе, Джейн, выражаться так. Ты отлично знаешь, я не могла согласиться на развод с твоим отцом — это против моих принципов. Я понимаю, все дело в том, что ты за последние годы совсем оторвалась от всех нас. Очевидно, и это моя вина — я всегда и во всем виновата. Но поверь мне, я глубоко огорчена твоим отношением в эти тяжкие минуты. Я совершенно измучена. Колин и Памела, проводите меня в отель. Говорить больше не о чем.

Джейн (подходит к ней). Прости, мама. Я не собиралась огорчать тебя. Но мне хотелось бы, чтобы ты хоть немножко поняла и то, что думаю я.

Изобэл. Тебе не следовало учиться на курсах журналистики. Это испортило твой характер.

Джейн (улыбаясь, садится в кресло). Ну и смешная же ты, мама.

Изобэл. Не вижу в этом ничего смешного.

Джейн. Ты действительно сердишься или только притворяешься?

Изобэл. Не понимаю тебя.

Джейн. Если ты весь день притворялась-опечаленной, то сейчас с таким же успехом можешь прикинуться рассерженной.

Изобэл (вставая). Пойдем, Колин.

Колин встает.

Джейн (снова усаживая Изобэл). Вы не можете уйти, пока мы не решим, что нам делать с Себастьяном.

Колин. С Себастьяном? О чем ты говоришь? Разве с ним надо что-то делать?

Джейн. Папа не оставил завещания. Себастьян преданно служил ему все последние годы. Его надо как-то отблагодарить.

Памела. Думаю, что он сам позаботился набить себе карманы.

Джейн. Джейкоб, вы согласны со мной?

Джейкоб. Да, конечно, вы в известной мере правы.

Колин. Уплатите ему жалованье за месяц— и скатертью дорога.

Джейн. Мало. Мы уезжаем завтра рано утром, поэтому решать надо сейчас.

Памела. Я согласна с Колином. (Вставая). Месячный оклад — и на все четыре стороны.

Джейн. Надо ему назначить пенсию.

Колин. Пенсию? Ты, наверно, не в своем уме.

Джейн. Этого требует элементарное приличие. Мама, тебе как вдове такого всемирно известного художника неловко выглядеть скупой в глазах всего света. Месячное жалованье — разве этого достаточно за годы преданной службы отцу? Как вы думаете, Джейкоб?

Джейкоб. Учитывая все обстоятельства, я полагаю, что Джейн права.

Колин (быстро). Будь я проклят, если соглашусь.

Памела. И я не согласна.

Изобэл. Вы серьезно так думаете, Джейкоб?

Джейкоб. Да, я полагаю, ему надо предоставить выбор между пенсией и какой-то единовременной суммой. Пусть он сам скажет.

Изобэл. Ах, боже мой! Ну, если вы так считаете, что же, так и придется сделать. Вы поговорите с ним?

Джейкоб. Охотно. Но тактичнее будет, пожалуй, если вы сами ему скажете.

Изобэл. Я очень устала, Джейкоб. У меня одно желание — вернуться в отель и лечь.

Джейкоб. У этого человека хорошо подвешен язык, Изобэл. Он может что угодно наговорить репортерам. В данный момент такого рода красивый жест с вашей стороны был бы, по-моему, весьма уместен.

Изобэл (покорно). Согласна. Позовите его.

Колин. Держись стойко, мама. Я знаю, мы можем положиться на тебя — ты все скажешь, как надо.

Изобэл (гладит его руку). Спасибо, родной.

Входит Себастьян. Лицо его выражает почтительность.

Себастьян. Вы звонили, мадам?

Изобэл (внушительно). Да, Себастьян. Хочу поговорить с вами.

Себастьян. К вашим услугам, мадам.

Изобэл. Прежде всего, хочу поблагодарить вас за… э… верную службу моему покойному мужу. Я хочу сказать, что нахожу вашу бескорыстную преданность ему трогательной, очень трогательной.

Себастьян. Благодарю вас, мадам.

Изобэл. Вам, конечно, известно, что мистер Сородэн не оставил завещания?

Себастьян. Да, мадам, мне это известно.

Изобэл. И… э… понимая, что его неожиданная смерть могла поставить вас в затруднительное положение…

Себастьян. В каком смысле, мадам?

Изобэл (с усилием). В денежном.

Себастьян. О денежной стороне я еще не подумал. Но, несомненно, этим тоже придется заняться.

Изобэл (удивленно). О!..

Себастьян. Я часто в своей жизни попадал в затруднительное положение, мадам, но скорее от недостатка такта, чем от недостатка денег. (Звонит телефон). Простите. Allo, j’écoute, ici Invalides 26–45. — Ja, mein Herr. — Nein, mein Herr. — Ja, ich bin vollkommen ihrer Meinung: für uns eine Tragödie, für die Welt aber ist ës eine Katastrophe. — Ja, mein Herr. — Ich danke Ihnen. — Auf Wiedersehen, mein Herr.[12]

Джейкоб. Кто это?

Себастьян. Герр Отто Груншнабель, директор гамбургского отделения организации «Здоровое искусство». Замечательное учреждение! Учащиеся художественных учебных заведений обоего пола в возрасте от 15 до 25 лет два раза в неделю отправляются группами в поле, где устанавливают контакт с природой и в то же время получают физическую закалку.

Джейн. Я и не знала, что в Гамбурге существуют поля.

Себастьян. В Гамбурге их нет. Учащиеся едут поездом за город, а возвращаются пешком, построившись в шеренги, с мольбертами в руках.

Джейкоб. Что ему нужно было?

Себастьян. Просто выразил свое соболезнование. Он был большим другом мистера Сородэна. Когда мы жили в Германии, он поставлял нам модели.

Колин (презрительно). Модели!

Себастьян. Это растяжимое понятие, сэр. (К Изобэл). Вы хотели что-то сказать, мадам?

Изобэл. Я хотела сказать, что, принимая во внимание ваши заслуги перед моим покойным мужем, мы с мистером Фридлэндом решили предложить вам на выбор: либо некоторую сумму, которая будет выплачена немедленно, либо… либо небольшую пенсию. Что вы предпочитаете?

Себастьян. Не сочтите это неучтивым, мадам — ни то ни другое.

Памела. Ну вот! Как вам это нравится?!

Себастьян. Поверьте, я глубоко ценю вашу доброту и внимание. Вам, мисс Джейн, и вам, мистер Фридлэнд, я тоже выражаю свою благодарность. Я случайно слышал за дверью, как обсуждался этот вопрос.

Колин. Очень хорошо! Этого я и ожидал!

Джейн (ей это кажется забавным). О, как нехорошо, Себастьян!

Себастьян. Вы поймете поэтому, как мне трудно в ответ на проявление такой щедрости сообщить вам новость, которая вас очень взволнует.

Джейкоб. Новость, которая нас взволнует? О чем вы говорите?

Себастьян. Мистер Сородэн не оставил завещания. Но он оставил письмо.

Джейкоб. Письмо?

Себастьян. Да, личное письмо адресованное мне. Оно написано ранним утром 1 января этого года, и подлинность его засвидетельствована Мари-Селест и старшим официантом ресторана «Божья благодать», которому было поручено доставить ужин.

Колин. Ужин?

Себастьян. У нас была небольшая вечеринка. Так, ничего особенного, просто собрались несколько близких друзей, без всякой официальности.

Джейкоб (явно взволнован). Все эти подробности неинтересны. О чем же все-таки идет речь?

Колин. Шантаж! Я за милю чувствую запах шантажа.

Джейкоб. Где письмо?

Себастьян. В сейфе Канадского королевского банка. Но у меня есть копия.

Джейкоб (авторитетно). Дайте-ка мне взглянуть.

Себастьян. Нет, месье. Это значило бы обмануть оказанное мне доверие. К тому же письмо очень длинное и затрагивает много вопросов чисто личного характера. Но я готов прочитать вам любую выдержку, имеющую отношение к данным обстоятельствам.

Джейкоб. Что все это значит? Что вы замышляете?

Себастьян. Ничего не замышляю. Я просто смущен по причинам, которые будут вам вскоре совершенно ясны.

Джейкоб. Ближе к делу, пожалуйста. Читайте письмо.

Себастьян (смотрит на Изобэл). Мадам разрешает?

Изобэл (в волнении). Я думаю… Джейкоб, что мне сказать?

Джейкоб (Себастьяну). Да, мадам разрешает.

Колин. Тут какой-то подвох!

Джейн. Замолчи, Колин.

Джейкоб (нетерпеливо). Ну читайте же.

Себастьян (слегка пожимает плечами). Хорошо. В сущности, я предпочел бы прочитать это без свидетелей вам, мистер Фридлэнд, или вашему адвокату. Но если вы настаиваете, я подчиняюсь. Одну минуту… (При напряженном молчании всех присутствующих он извлекает из внутреннего кармана пачку бумаг, отбирает напечатанное на машинке письмо и бережно кладет остальное обратно. Откашливается и смотрит на всех с легкой улыбкой). Можно?

Колин. Да начинайте же, что вы тянете!

Себастьян (читает). «Мой дорогой Себастьян! Во избежание того, чтобы это письмо, адресованное лично вам, не вызвало когда-либо сомнений, я заявляю, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти и физически тоже чувствую себя совершенно здоровым…» (Он поднимает глаза). Его действительно тогда беспокоил только легкий насморк.

Джейкоб. Это не имеет значения. Продолжайте.

Джейн. Видимо, в этом письме содержится что-то плохое, Себастьян. Вы так весело настроены.

Себастьян. Не столько плохое, мисс Джейн, сколько — поразительное!

Джейкоб (почти кричит). Читайте!

Себастьян (продолжает читать). «На случай моей смерти я решил не делать завещания по той простой причине, что деньги, которые я получал за картины, я тратил сразу же, а часто даже и раньше, до получения, а поэтому мне нечего оставлять в наследство, если не считать кое- какого личного имущества. Ценя вашу верную службу, я все же хотел бы оставить вам солидное вознаграждение или по крайней мере вернуть те 270 тысяч франков, которые вам должен. Однако уверен, что вы сможете получить эту ничтожную сумму от старого скупого негодяя Джейкоба Фридлэнда». (Он поднимает глаза и улыбается с извиняющимся видом).

Джейкоб (мрачно). Продолжайте.

Себастьян. «Все, что останется после меня, неизбежно перейдет к моей любящей жене — очевидно, как справедливая и надлежащая компенсация за то, что она никогда и ни в чем не понимала меня, начиная с нашей первой встречи в ночь заключения перемирия в 1918 году, когда под влиянием нахлынувших на нее патриотических чувств и выпитого в большом количестве плохонького сотерна она согласилась соединить свою жизнь с моей…»

Колин (озабоченно). Maмa, мне кажется…

Изобэл. Тише, Колин. Я хочу услышать все до конца.

Джейкоб. Может быть, вам, Изобэл, лучше с Памелой и Джейн вернуться в отель? Я и один здесь справлюсь.

Изобэл. Нет, Джейкоб. Оскорбления моего мужа даже с того света не могут меня обидеть.

Колин. Правильно, мама!

Джейкоб. Как хотите, дорогая. (Себастьяну). Продолжайте.

Себастьян (читает). «Я хорошо знаю, что благодаря деловой хватке не брезгающего никакими средствами мистера Фридлэнда мои картины приобрели коммерческую ценность, совершенно не соответствующую их достоинствам. Но если быть справедливым, следует признать, что я снял богатый урожай благодаря его исключительной способности надувать публику. Благодаря ему моя семья за все эти годы получила изрядный куш в виде процентов от моих доходов, хотя эта подачка, обусловленная законом о браке, была, по-моему, совершенно необязательна, так как жена моя всегда имела более чем достаточный собственный доход». (Себастьян поднимает глаза). Дальше идет довольно длинное рассуждение о том, как несправедливы законы о браке и разводе. Оно не имеет прямого отношения к данной ситуации, но очень забавно, хотя и весьма непристойно. Лексикон мистера Сородэна был богат и довольно разнообразен, как вы, наверно, помните. Угодно вам, чтобы я прочитал это, или перейти к более важной части письма, к самой, как говорится, «изюминке»?

Джейкоб (сухо). Пропустите это рассуждение и читайте дальше.

Себастьян. Отлично. (Читает едва слышным голосом). Э-э-э… «каноническое право»… э-э-э… «эгоцентричные, лицемерные ханжи»… э-э-э… «чертовская наглость»… э-э-э… А, вот здесь! «Учитывая тот факт, что, когда это письмо, в конце концов, огласят, меня уже не будет в живых, я считаю справедливым обратиться к миру искусства, которому я столь многим обязан, с недвусмысленным заявлением: не считая собачки, которую я нарисовал акварельными красками в детстве, когда мне было одиннадцать лет, за всю свою жизнь я не написал ни одной картины».

Изобэл вскрикивает и, задыхаясь, хватается рукой за горло.

Действие второе

Картина первая

Прошло несколько часов. На сцене царит атмосфера общей подавленности. Изобэл с закрытыми глазами лежит на диване. Колин сидит в глубине сцены перед тарелкой с едой. Памела на переднем плане уныло переворачивает страницы иллюстрированного журнала. Джейн расположилась в кресле. Джейкоб рядам с ней.

Джейн. Хотите паштета, Джейкоб? Замечательно вкусный.

Джейкоб. Мне ничего не лезет в горло.

Джейн. Вы непременно должны себя заставить что-нибудь съесть. Хотите, я пойду в кухню и попрошу… как ее там зовут… сделать вам яичницу.

Колин. Чего ты пристаешь? Человек не хочет есть!

Джейн. Надо же поддержать свои силы. Такие нервные потрясения ужасно истощают, а Джейкоб еще и говорил до изнеможения.

Памела. А что толку? Куда лучше было бы пойти домой, как я давно предлагала. Когда хорошо выспишься, скорее соображаешь, что делать.

Джейкоб (поднимая голову). Хорошо выспишься! Вы с ума сошли?

Памела. Нисколько. Я начинаю думать, что среди нас всех только Колин да я нормальные люди. Мы всегда считали, что Сородэн ловко дурачил публику своими картинами. И никогда не скрывали этого. Верно, Колин?

Колин (с полным ртом). Факт.

Джейкоб (со сдерживаемой яростью). Я не хочу быть грубым, Колин, но, откровенно говоря, в вопросах искусства ни ваше мнение, ни мнение вашей жены не являются хоть сколько-нибудь ценными… Или хотя бы просто интересными…

Колин. Успокойтесь!

Джейкоб. Не думайте, пожалуйста, что, говоря это, я хочу вас в чем-либо упрекнуть. Все мы стремимся быть специалистами в своей области. Я ничуть не сомневаюсь, что вы большой знаток военной стратегии, а жена ваша отличная наездница. Но вместе с тем убежден, что ни вы, ни она не смогли бы отличить картину Пикассо от ямы в земле.

Колин. Ну уж во всяком случае мы поняли бы, что яма — это не более чем яма.

Джейн смеется.

Джейкоб (свирепо). Ну и провалитесь вы оба в эту яму!

Колин. Ха! Ха! Чертовски остроумно!

Изобэл (открывая глаза). Колин, я не выношу, когда ты начинаешь так выражаться.

Джейн. Перестаньте изводить Джейкоба. Он очень расстроен.

Памела. Как бы он ни был расстроен, не понимаю, зачем ему нужно оскорблять нас с Колином.

Изобэл. Хватит пререкаться. Голова у меня разламывается на части.

Джейкоб. Нет, быть не может! Все это, несомненно, какой-то подлый вымогательский трюк! Я отказываюсь верить этому!

Джейн. Ничего нельзя утверждать до тех пор, пока вы собственными глазами не прочтете письмо, а это можно будет сделать только завтра утром, когда откроется банк.

Джейкоб. Вы верите всему этому?

Джейн. Увы! Боюсь, что да.

Джейкоб. Вы представляете себе, что произойдет, если это письмо попадет в прессу? Вы можете вообразить все последствия столь немыслимой ситуации?

Джейн. Письмо может оказаться подложным. Ничего нельзя утверждать, пока мы не проверим почерк.

Джейкоб. Если только обо всем пронюхают газеты — моя репутация погибла навеки, хоть письмо и окажется подложным.

Джейн. Мы должны позаботиться, чтобы этого не случилось.

Джейкоб. Какой-то кошмар!

Джейн. Если отец действительно не писал эти картины, значит, их писал кто-то другой. Мы прежде всего обязаны выяснить — кто именно.

Колин. Попробуй позвонить в ближайший сумасшедший дом.

Джейн. Уймись ты, Колин!

Колин (подходит к Джейкобу). А это очень разумное предложение. Кто бы ни писал «Портрет Марджори», он во всяком случае был не в своем уме! (Хлопает Джейкоба по плечу).

Памела (хихикая). Ох, Колин, ты умеешь насмешить!

Джейкоб. Я думаю, для дела было бы куда полезнее, если бы вы забавляли свою супругу ну хотя бы в библиотеке.

Колин. Мне и здесь хорошо, благодарю вас.

Джейн. Как вы думаете, Себастьяну известно, кто писал картины? Он клялся, что не знает, но ведь он мог и солгать.

Колин (смеясь). А может быть, он сам?

Джейкоб. Кто бы их ни писал — он гений. Заявляю это со всей ответственностью, и это не только мое мнение, но и мнение самых тонких знатоков живописи в цивилизованном мире.

Джейн. А эти знатоки — они действительно кое-что смыслят?

Джейкоб. Безусловно. И притом это люди неподкупной честности.

Изобэл. Я часто слышала, как вы обзывали их баранами.

Джейкоб. Только в тех редких случаях, когда их мнения расходились с моими.

Джейн. Вы совершенно уверены, Джейкоб, что все картины Сородэна написаны одним лицом?

Колин. Или обезьяной, взявшей в зубы кисть!

Памела (разражается хохотом). О, Колин!

Изобэл (мягко). Знаешь, милый, мы только сегодня проводили твоего отца к месту вечного упокоения, и потому как-то не совсем прилично называть его обезьяной.

Колин. Я и не называл. Ведь не он писал картины.

Джейкоб. Это еще надо доказать.

Джейн. Даже если допустить худшее, то есть, что письмо подлинное, то ведь за пределами этой комнаты никто о нем еще не знает.

Колин. Не считая Себастьяна.

Джейн. С Себастьяном можно договориться.

Джейкоб. Он продаст эту тайну тому, кто больше даст.

Джейн. Конечно. Поэтому мы и должны дать больше всех.

Колин. Но тогда нас могут обвинить, что мы сознательно обманываем публику.

Джейн. Что ж поделаешь. Публику обманывали уже много лет, и ничего не случится страшного, если обман продлится еще некоторое время.

Изобэл. Не могу согласиться, Джейн. Прости меня, но это против всех моих принципов.

Джейн. Ах, мама, ты, право…

Джейкоб (вставая). А разорить и опозорить человека, который всегда старался быть вашим другом, — это в ваших принципах?

Изобэл. Что за глупости, Джейкоб, дорогой! Мы все знаем, вы здесь ни в чем не виновны.

Джейкоб. Неважно, кто виновен. Вся моя репутация под угрозой.

Изобэл. Все-таки вы должны согласиться: не очень умно было с вашей стороны позволять Полю втирать вам очки. Я знаю, все мы иногда ошибаемся, но уж если мы осознаем, что неправы, то гораздо лучше мужественно и открыто в этом признаться. Разве не так?

Джейкоб (сдерживаясь). Нет, Изобэл. Не согласен. И не имею ни малейшего желания признаваться в своей неправоте, когда всеми фибрами души я чувствую, что прав. Я продолжаю утверждать, что человек, создавший все эти картины, — кто бы он ни был — гениален!

Изобэл. К сожалению, я в этом не могу с вами согласиться. Когда вы мне показали первую картину Поля, много лет назад, мне стоило больших усилий не рассмеяться вам в лицо. Эта уродливая женщина с горшком на голове!

Джейкоб (терпеливо). «Рыночная торговка в Алжире». Признанный шедевр.

Изобэл. Все же вы не докажете мне, что женщины, даже в Алжире, ходят по рынку совершенно голые.

Колин и Памела смеются.

Джейн. Неважно это, мама. Разве вы не понимаете, что мы должны быть заодно с Джейкобом?

Изобэл. Мне очень жаль, но моя совесть не позволит мне хотя бы даже одну минуту поддерживать заведомую ложь.

Памела. Согласна с мамой. Я за честную игру. Это всегда вознаграждается.

Джейн. В данном случае окажется как раз наоборот. Если все станет известно, то не только бедный Джейкоб будет разорен, но и наследство отца потеряет всякую ценность. Мы должны быть практичны. Что хорошего, если мы растрезвоним об этом скандале на всех перекрестках? Нам прежде всего надо установить: кто писал картины отца, а Джейкоб уже должен позаботиться о том, чтобы справедливость восторжествовала.

Изобэл. Справедливость?

Джейн. Именно так. Джейкоб должен добиться, чтобы человек, создавший эти картины, — кем бы он ни оказался — получил в конечном счете заслуженное признание. Не так ли, Джейкоб?

Джейкоб. Да, дорогая.

Изобэл. Вот если бы отец Фланаган был здесь…

Джейн. Не думаю, чтобы он мог чем-нибудь помочь.

Изобэл. Я знаю, ты его не любишь, Джейн, но поверь мне, он замечательный человек, почти святой.

Джейн. Кто нам действительно сейчас необходим — так это ясновидящий!

Колин. На сей раз я согласен с Джейн.

Изобэл (с упреком). О, Колин!

Колин. Даже добрый старый мистер Флинт был бы нам куда более полезен, чем отец Фланаган. Он хоть и не ясновидящий, но зато опытный юрист.

Изобэл. Добрый старый мистер Флинт хотел ехать с нами, но не мог оставить свою жену.

Джейн. Не похож он на папу.

Изобэл. Как тебе не стыдно, Джейн?

Памела. Почему нам не позвонить доброму старому мистеру Флинту и не рассказать ему все как есть?

Джейкоб (с убийственным хладнокровием). Я вам объясню, почему мы не можем звонить доброму старому мистеру Флинту, или отцу Фланагану, или папе римскому. Не можем потому, что все мы решили не сообщать о случившемся ни одной живой душе.

Колин. Мама еще не дала согласия.

Джейкоб. Вы должны согласиться, Изобэл… Умоляю вас. Если узнает мистер Флинт, то сразу же узнают и его коллеги, а если будут знать его коллеги, то это станет известно их женам, и мы не успеем оглянуться, как наш секрет попадет в печать.

Изобэл. Странное у вас представление о порядочности английских агдвокатов.

Джейкоб. У меня совершенно точное представление о том, насколько люди способны держать язык за зубами.

Колин. От всех этих рассуждений мало толку. Почему мы не идем в отель?

Входит Себастьян.

Себастьян (Джейкобу). Вы звонили, сэр?

Джейкоб. Нет.

Себастьян. Как странно. Могу поклясться, что слышал звонок. Вероятно, это звонил велосипедист на улице. Могу я быть чем-нибудь полезен?

Джейн. Да, Себастьян, очень.

Себастьян. Всегда к вашим услугам, мисс.

Колин. О боже! Опять начинается!

Джейн. Вы тут упомянули, что подлинность письма моего отца была засвидетельствована Мари-Селест и каким-то старшим официантом.

Себастьян. Да, Жюлем Месонье, улица Перпиньян, 80 бис.

Джейн. Он говорит по-английски?

Себастьян. О нет. Хотя в период освобождения Франции он, вероятно, усвоил несколько американских фраз, вроде — «О’кэй» и «Дайте мне чашку кофе».

Джейн. Он не читал письма? Они оба его не читали?

Себастьян. Нет, они только подписались как свидетели.

Джейн. Прекрасно. И вы совершенно уверены, что никто за стенами этой комнаты не знает содержания письма?

Себастьян. Совершенно уверен. Я сам положил его в банковский сейф в запечатанном конверте.

Джейн. Когда вы только начали служить у отца, у вас не возникало подозрение, что он вовсе не художник?

Себастьян. Ни малейшего, мисс Джейн. Он предупредил меня, что во время работы ему необходимо полное уединение. Так он объяснял, почему никогда не работал в своей студии. Она нужна была ему только для рекламы, чтобы поражать воображение покупателей. Затем, ближе узнав меня, он, конечно, доверился мне.

Джейн. Где же он тогда работал или делал вид, что работает?

Себастьян. На Сен-Клод. Снял студию под вымышленным именем. Обычно он уходил утром веселый, как жаворонок, а вечером возвращался усталый.

Джейн. А работал он каждое утро?

Себастьян. О нет! Только тогда, когда чувствовал в этом потребность, как он говорил.

Джейкоб. Сен-Клод? Где именно на Сен-Клод?

Себастьян. Тупик Луи-Филиппа, 16.

Джейкоб. Почему вы нам не сказали об этом раньше?

Себастьян. Вы меня не спрашивали.

Джейкоб. Ключи у вас?

Себастьян. Да, месье.

Джейкоб. Где они?

Себастьян. Там же, где и письмо, в сейфе Канадского королевского банка.

Джейкоб. Студия пуста? В ней ничего нет?

Себастьян. Только его последнее полотно.

Джейкоб (почти кричит). Как?!

Себастьян. Его последний великий шедевр — «Обнаженная со скрипкой». (Звонок у парадной двери). Простите. (Кланяется и выходит), с Джейкоб. Последняя картина! «Обнаженная со скрипкой»!

Джейн. Успокойтесь, Джейкоб, ради бога, успокойтесь!

Джейкоб. Коварный вымогатель! Подлец! Я упрячу его в тюрьму, он у меня угодит за решетку!

Джейн (вставая). Джейкоб! Возьмите себя в руки! Вы должны взять себя в руки!

В комнату врывается Клинтон Преминджер-младший. За ним входит Себастьян и спокойно становится у двери.

Клинтон. Простите меня за назойливость, но я только что получил телеграмму от своего редактора.

Джейкоб. Да хотя бы от самого президента Эйзенхауэра. Уйдите вы, бога ради.

Клинтон. Но у меня срочное дело. Речь идет о Сородэне. Где она?

Джейн. Кто — она?

Клинтон. Посмертный шедевр Сородэна, величайшая из картин, которые он когда-либо создавал. (Достает телеграмму из кармана). В телеграмме сказано, что она называется «Искаженная со скрипкой».

Себастьян. Прозорливость телеграфного агентства просто сверхъестественна!

Клинтон. В Нью-Йорке об этом узнали вчера. Все торговцы картинами сходят с ума. Мистер Элмор Рискин, директор Манхэттенского музея нового искусства, сразу же сел в самолет и скоро будет здесь. Вы должны показать мне картину, мистер Фридлэнд. Журнал «Лайф» готов воспроизвести ее в красках на обложке.

Джейкоб (упавшим голосом). Уйдите, мистер Клинтон Преминджер-младший, сейчас же уйдите.

Клинтон. Умоляю вас, покажите. Она может совершенно изменить мою точку зрения.

Колин. На что?

Клинтон. На все.

Джейн. Мистер Фридлэнд очень расстроен. Мистер Преминджер, будьте добры, выполните его просьбу и удалитесь. Картину вам сейчас не покажут, это совершенно исключено.

Клинтон. Но почему? Почему?..

Себастьян. Ее сейчас покрывают лаком.

Джейн. Спасибо, Себастьян.

Клинтон. Это страшно важно для меня.

Себастьян. Для всех нас это страшно важно, месье. Простите. (Уходит).

Клинтон. Миссис Сородэн, я взываю к вам…

Джейн. Мистер Преминджер, оставьте мою мать в покое, не волнуйте ее.

Колин. Послушайте, вы, Преминджер…

Джейн. Подожди, Колин. (Клинтону). Я постараюсь сделать так, чтобы вы увидели картину завтра утром.

Клинтон. Вы думаете, она уже высохнет?

Джейн. Ничего не обещаю наверняка, но если вы сейчас же уйдете отсюда, то уверяю вас, я сделаю все, что смогу.

Клинтон. О’кэй. Простите… Ухожу. До свидания. (Быстро уходит).

Изобэл. Странный народ эти американцы, не правда ли?.

Джейкоб. Что же нам теперь делать? Если Нью-Йорк узнал о картине вчера, Лондон узнает сегодня. И все английские торговцы картинами начнут из меня жилы тянуть.

Входит Себастьян.

Себастьян. Мистер Фридлэнд, вас спрашивает какая-то княжна Павликова. Она мне показалась очень взволнованной.

Джейкоб. Княжна…

Себастьян. Павликова. Судя по фамилии, русская.

Джейкоб. Что ей нужно?

Себастьян. Хочет видеть вас, мистер Фридлэнд. Утверждает, что у нее срочное дело.

Джейкоб. Пусть уходит. Сейчас я никого не могу принять.

Себастьян (многозначительно). Я полагал бы, что при создавшихся обстоятельствах благоразумнее было бы принять ее.

Джейкоб. Как вас понять?

Себастьян. По ее словам, она старый друг мистера Сородэна. Была с ним знакома много лет назад, видимо в самом начале его творческого пути.

Изобэл (вставая). Я, право, больше не в состоянии видеть посторонних людей… Колин… Памела…

Памела встает.

Джейн (твердо). Просите ее, Себастьян.

Себастьян. Слушаюсь, мадемуазель. (Уходит).

Изобэл. Знаешь, Джейн, ты уже своевольничаешь. Не могу понять, что с тобой делается. Целый день ты командуешь нами и кричишь на нас, как… как сержант на солдат.

Джейн. Мама, дорогая, садись, пожалуйста. А вдруг эта женщина поможет нам? Как ты не понимаешь?!

Себастьян (докладывает). Княжна Павликова.

Он отступает в сторону, входит Анна Павликова. Ей около пятидесяти. Время и бурная жизнь оставили следы на ее лице, но грим превосходен. На ней скромное платье, а драгоценности, если бы они были настоящими, стоили бы целое состояние.

Павликова (Джейкобу). Мистер Фридлэнд?

Джейкоб. Да, Джейкоб Фридлэнд. (Целует протянутую Павликовой руку).

Павликова. О, конечно! Теперь у меня в этом нет никаких сомнений.

Джейкоб (сухо). Простите, я не понял вас.

Павликова (с очаровательной улыбкой). Неважно. (Смотрит на Изобэл.) Эта дама… Надеюсь, вы ее представите мне?

Джейкоб. Миссис Сородэн.

Изобэл (кивнув). Здравствуйте!

Павликова. Так я и знала. (Замечает Колина). Боже мой!

Колин. Простите?

Павликова (Колину). Глаза! Не рот (касается пальцами его подбородка), рот не похож, но глаза!.. (Протягивает руку для поцелуя, Колин пожимает ее).

Джейн (вставая), Я Джейн Сородэн. Это мой брат Колин, а это его жена.

Памела встает.

Павликова (смотрит с восхищением на Памелу, затем подходит к ней). Красива! Очень красива! Настоящая англичанка! Великолепна!

Памела (смущенно). Благодарю вас.

Павликова (мечтательно). Флоренс Найтингейл, Гейнсборо, лорд Клайв — какая страна! Я не прочь сесть.

Джейн. Садитесь, пожалуйста.

Павликова. Есть в доме коньяк?

Себастьян (слева от Павликовой). Может быть, княжна предпочитает водку?

Павликова (возбужденно). Нет, нет, нет! Я не выношу водки. Сначала я от нее делаюсь веселая и шумливая, потом глаза вдруг наполняются слезами, а в сердце сожаление и отчаяние. Водка — зверская штука. Коньяк лучше, особенно с дороги.

Себастьян. Как угодно, мадам.

Себастьян, пристально глядя на Павликову, уходит.

Павликова. Это человек чужой крови, сразу видно. (Смотрит на Изобэл). Нравится он вам?

Изобэл смотрит на Джейн.

Джейн. Мы его очень мало знаем. Он служил у отца.

Павликова. Вот как! (Колину). Не доверяйте ему.

Колин. Спасибо. Мы и не доверяем.

Джейкоб. Я так понял, что вы хотели меня видеть по срочному делу.

Павликова. Да. По очень срочному. Но это деликатное дело. Нет ли здесь, скажем, ванной комнаты, где мы могли бы поговорить наедине?

Джейкоб. Дело касается покойного Поля Сородэна?

Павликова. О да! Конечно.

Джейкоб. В таком случае оно касается и всех присутствующих. Вы можете говорить без стеснения.

Павликова. Вам угодно, чтобы я говорила при свидетелях? Это вы хотите сказать?

Джейн (тактично). Не совсем. Видите ли, всем нам хочется узнать как можно больше о прошлом отца. Вам, может быть, известно, что он оставил маму в 1925 году, и с тех пор мы с ним совсем не общались.

Изобэл. Не думаю, Джейн, что наши семейные дела могут в какой-либо мере интересовать княжну Пав… Пав…

Павликова (весело смеется). Не Пав-Пав, а Павликову. Это моя девичья фамилия. Я снова взяла ее, когда мой муж показал себя во всей своей красе и удрал в Дюссельдорф с моей кузиной Машей. Он оказался бессердечной свиньей. Его фамилия Фланаган.

Джейн. Боже! (Слегка прикасается к руке Изобэл).

Павликова. Ирландец.

Памела (желая смягчить впечатление). В Ирландии это самая обыкновенная фамилия.

Павликова. Он и был самый обыкновенный человек.

Входит Себастьян с большой рюмкой коньяку на подносе. Приближается к Павликовой.

Себастьян. Княжна, ваш коньяк[13].

Павликова (берет рюмку). Спасибо. Почему вы не предупредили меня, что здесь вся семья в сборе?

Себастьян. Я думал, вам лучше самой убедиться в этом.

Павликова. Вы могли бы меня предупредить.

Себастьян. Я считал, что это не входит в мои обязанности.

Джейкоб. Прекратите, Себастьян.

Себастьян (направляясь к двери). Слушаюсь, месье. (Многозначительно). Я буду находиться за дверью, на случай если понадоблюсь. Кланяется и уходит).

Павликова. По-русски говорит правильно, но акцент плохой. Режет ухо. Он сидел в тюрьме?

Колин. Думаю, не раз.

Павликова. Это никогда не проходит бесследно. Многие из моих родственников находились в тюрьме по политическим причинам.

Мой дядя Сергей рассказывал нам всяческие тюремные истории, когда мы еще в детстве жили в Киеве. Ему однажды удалось даже научить мышь танцевать. Он напевал ля-ля-ля, ля-ля-ля, а она поднималась на своих крошечных лапках и кружилась, кружилась… Мы так смеялись!

Джейкоб. Н-да! Уверен, что все это действительно было чрезвычайно забавно, но сейчас, княжна, нас очень интересует: что же вы нам хотели сообщить о Поле Сородэне? Время позднее, и все очень устали.

Павликова (тушит папиросу). Согласна. Перейдем к делу. (Смотрит на Изобэл). Надеюсь, правда вас не обидит, миссис Сородэн? Все это давно прошло, но все же я не хочу ранить ваше сердце…

Изобэл. Пожалуйста, говорите. Я готова выслушать все, что бы вы ни пожелали нам открыть.

Павликова (восторженно). Невероятно! Поразительно! Какая страна! Какой народ! Сэр Уолтер Рейли, Уильям Питт, Христина Рос- сети…

Джейкоб (раздраженно). Ближе к делу, княжна. Вы знали Сородэна?

Павликова. Да. (Печально вздыхает). О да, я знала Поля!

Джейкоб. И близко знали?

Павликова. Может ли вообще человек близко знать другого человека? Все мы — чужие. Бродим в потемках одинокие и чужие друг другу. Мы знаем лицо, тело, руки, но душа!.. Это нечто совсем иное, не правда ли?

Джейкоб. Да, совсем иное. Тогда не стоит и говорить об этом сейчас. Когда вы с ним встречались?

Павликова. Он был моим любовником с 1925 по 1929 год.

Джейкоб. Где вы познакомились?

Павликова. Здесь, в Париже. Я училась в Школе изящных искусств, и как-то раз в метро он наступил мне на ногу, а я его укусила.

Памела. Укусили?

Павликова. Ну да! Когда меня что-либо внезапно поражает, я всегда кусаюсь.

Джейкоб. Что вы изучали в Школе?

Павликова. Скульптуру. Я пьянею, когда беру в руки глину. А иногда совсем теряю рассудок, танцую и громко кричу. (Смеется).

Джейкоб. Когда вы начали писать картины?

Павликова (пораженная). Писать картины?.. Значит, вы все знаете? И давно уже в курсе дела! Ах вы плутишки!

Джейкоб. Я ничего не знаю, но хочу узнать. Я хочу узнать все, что вы собираетесь сообщить нам. Это может оказаться очень важным.

Павликова. Это он, Сородэн, заставил меня бросить скульптуру. В доме у нас повсюду была глина — и это приводило его в бешенство. В один прекрасный день произошла страшная драма, и он вышвырнул всю мою глину в море, за это я оставила его в Алжире и направилась пешком в пустыню Бу-Саада.

Джейн. Алжир?

Павликова (Джейкобу). Вы бывали когда-нибудь в Бу-Саада?

Джейкоб. Нет, не был.

Павликова. Ну и не ездите! Теперь там все разрушено.

Джейкоб (настойчиво). Когда вы начали рисовать?

Павликова. Когда Сородэн отыскал меня в Ля Напуле и между нами опять вспыхнула любовь.

Джейкоб (ударяет себя по лбу). Ля Напуль!

Павликова. Вспомнили?

Джейн (живо). О чем вспомнили?

Павликова. Мистер Фридлэнд познакомился с Сородэном в Ля Напуле. Машина мистера Фридлэнда Сломалась, а я в тот день уезжала автобусом в Ниццу. Он заходит к нам в дом и просит воды, а его встречает Сородэн в желтой рубашке, и они вместе пьют коньяк, а когда я вечером возвращаюсь домой, всех этих глупых-глупых картин, какие Сородэн заставлял меня малевать, больше нет.

Джейкоб. О боже мой!

Павликова. Мистер Фридлэнд купил все картины, кроме двух: одна с лимонами на люстре и другая с треугольной рыбьей головой на подушке. Они были не совсем закончены, но впоследствии он их тоже купил. (Щекочет подбородок Джейкоба). А рыбу я раскрашивала маникюрными ножницами — у меня сломалась кисть.

Джейкоб (замогильным голосом). Эта картина теперь в Чикагском музее нового искусства.

Павликова. А где находится та, с дурацкими лимонами — не знаю.

Джейкоб. Один из величайших знатоков живописи в Буэнос-Айресе хранит ее у себя, как бесценное сокровище.

Павликова (смеясь). Шутка недурна, не правда ли?

Джейкоб. Не нахожу.

Павликова. Ну и посмеялся бы Сородэн, если бы он был жив.

Колин. Еще как посмеялся бы!

Джейн. Сколько же вы написали картин для моего отца?

Павликова. Точно не помню, но много (целует Джейн в правую щеку), очень, очень много (целует Джейн в левую щеку). Он заставлял меня писать еще, еще и еще. Поэтому я от него и ушла. Он думал, я влюбилась в милого Эгмонта, но нет — все произошло из-за скипидара. (К Изобэл). Вы любите скипидар?

Изобэл (в смятении). Я?.. Нет… Думаю, что нет. То есть… я, право, не знаю.

Павликова. Если ты долго пишете красками, то от запаха скипидара можно заболеть, честное слово.

Джейкоб. Вы оставили Сородэна и уехали с этим… с Эгмонтом?

Павликова. Да, это было так.

Джейкоб. И навсегда забросили живопись?

Павликова (весело). О боже мой, ну конечно. Эгмонт терпеть не мог живописи. Эгмонт — механик.

Колин. Молодец Эгмонт!

Павликова. Мы открыли гараж около Гренобля, отличный бизнес, всегда много туристов.

Джейкоб. Сородэн пытался удержать вас?

Павликова. О да! Скандалы продолжались три недели. Сородэн хотел убить Эгмонта, Эгмонт хотел убить Сородэна. А я плакала, и все плакали, потом Сородэн сдался и заставил меня подписать письмо.

Джейкоб. Письмо?

Павликова. Да. Копия у меня здесь в сумке. (Достает письмо). Подлинник в Швейцарском банке в Брюсселе. Эгмонт засвидетельствовал его. После чего все пожали руки друг другу, пили коньяк, и мы уехали.

Джейкоб. Эгмонт жив?

Павликова. Думаю, что нет. Он в 1934 году отправился в Конго, хотел открыть огромный гараж, но Конго оказалось неподходящим местом. (Вынимает письмо из конверта).

Джейкоб. Это письмо было своего рода контрактом? Сородэн платил вам?

Павликова. О да, каждый год, до-самого начала войны. Потом перестал.

Джейкоб. Покажите письмо.

Павликова. Пожалуйста. (Дает ему письмо).

Джейкоб (читает). Это ужасно!

Павликова. Подлинник написан Сородэном, копию читать легче.

Колин. О чем говорится в письме? Оно написано по-английски?

Джейкоб (продолжает читать). Да… да, по-английски.

Джейн. Скажите, что там, Джейкоб? Мы готовы ко всему.

Джейкоб. Суть в том, что мадам Павликова согласна отказаться от всех прав на свои картины. Кроме того, она в присутствии свидетелей торжественно клянется никому и никогда не сообщать устно или письменно об этой сделке. Со своей стороны, Сородэн гарантирует ей, что она ежегодно будет получать от него триста тысяч франков, которые он будет вносить на ее текущий счет в Швейцарский национальный банк в Брюсселе.

Колин. Почему в Брюсселе?

Павликова. У моей мачехи там было небольшое дело.

Джейн. Какое дело?

Павликова. Трудно объяснить, до войны оно процветало, но затем развалилось на мелкие кусочки. Мачеха умирает, девушки разбегаются.

Колин (Павликовой). Девушки?

Павликова. Да… мои сводные сестры.

Джейн. А вы, вы куда поехали?

Павликова. В Дублин. Ирландия — нейтральная страна. Там я встретила Фланагана. После войны я возвращаюсь в Брюссель — и тогда Фланаган бросает меня. Я ищу Сородэна — и не нахожу. Я работаю очень много, чтобы жить хорошо и хорошо питаться, затем я приезжаю опять сюда — и Сородэн, оказывается, тут.

Джейкоб. Когда?

Павликова. Пять лет назад. Он кричит на меня. Я кусаю его. Он дает мне миллион франков, я беру. И вот теперь он умирает!

Колин. Миллион франков! Да ведь это тысяча фунтов!

Павликова. Чертовски низок обменный курс.

Джейкоб. Сколько же, мадам Павликова, вы хотите получить?

Павликова. Деньги — вульгарная вещь. Я даже говорить на эту тему не хочу.

Джейкоб. Вы, конечно, понимаете — это письмо не имеет никакой законной силы.

Павликова. Законной силы не имеет, но для прессы — лакомый кусочек.

Джейкоб. Сколько вы хотите получить?

Павликова (вставая). Я посоветуюсь с адвокатом.

Джейкоб (раздраженно). Вы этого не сделаете!

Джейн. Тише, Джейкоб, я уверена, что мы сможем прийти к какому-нибудь разумному соглашению с княжной Павликовой.

Джейкоб. Но это чистейший шантаж!

Павликова. Всего только бизнес, мистер Фридлэнд.

Джейкоб. Если вы в ближайшие три дня вручите мне в моей конторе, Бульвар Осман 506, подлинник письма, я составлю контракт, гарантирующий вам пятьсот тысяч франков в год до конца вашей жизни.

Изобэл. Джейкоб!

Колин (в ужасе). Этот человек рехнулся!

Джейкоб. Успокойтесь и предоставьте все дело мне. (Павликовой). Согласны?

Павликова. Бельгийских франков?

Джейкоб. Конечно, нет. Французских.

Павликова. Тогда не согласна. Французские франки очень шаткая валюта. Сегодня вверх, завтра вниз. Правительство меняется — трах — и всё!

Входит Себастьян.

Себастьян. Вы звонили, месье?

Джейкоб. Нет.

Себастьян. Удивительно! Мне ясно послышался звонок. Это, наверно, звонили у Нотр-Дам. Угодно мадам, чтобы я проводил ее до машины?

Колин. До машины?

Себастьян. Да, месье. Мы немножко поболтали с шофером княжны. Очень интересный человек.

Павликова (резко). Что вы сказали? С шофером?

Себастьян. У нас с ним оказалось очень много общих интересов.

Павликова (Джейкобу). То, что вы предложили мне сейчас, это реально?

Джейкоб. Вполне.

Павликова. Я согласна.

Себастьян. Простите меня, мистер Фридлэнд и мадам Сородэн, но, осмелюсь заметить, уже слишком поздний час, чтобы принимать какие-нибудь окончательные решения. Утром, когда солнце сияет и голова свежая, все проблемы, в том числе и деловые, представляются ровсем в ином свете.

Павликова. Он сделал свое предложение при свидетелях. Я согласна. Нечего увиливать — все решено!

Себастьян (твердо). О нет, еще далеко не решено![14]

Павликова (явно взволнована, встает). О чем вы говорили с шофером?

Себастьян. Я вас предупредил, чтобы вы не слишком болтали.

Павликова. О чем вы говорили?

Себастьян. Это мое дело.

Павликова. Лживая, подлая свинья!

Себастьян. Замолчите и убирайтесь отсюда. Вы получите то, что вам полагается, если будете держать себя пристойно.

Колин. Что здесь, черт возьми, происходит?

Джейкоб. Что это все значит, Себастьян? Объясните, пожалуйста.

Павликова. Не слушайте его! Он жалкий лгун. И прохвост!

Изобэл. Ах, боже мой! Надеюсь, не будет никаких неприятностей?

Павликова. Я вас предупреждала, ему нельзя доверять.

Джейкоб. О чем вы с ней только что говорили? Скажите правду!

Себастьян. С удовольствием, месье. Я просто объяснил княжне, что с ее стороны было глупо так распускать язык и что с ней хорошо обойдутся, если она будет вести себя прилично и уберется отсюда ко всем чертям.

Джейкоб. Вы когда-нибудь встречались с ней раньше?

Себастьян. Нет, месье.

Джейн. Вас не было здесь, когда она несколько лет назад приезжала к отцу?

Себастьян. Увы, мисс, нет. Я как раз проводил свой отпуск с друзьями в Барбизоне. Вернувшись, я понял, что без меня тут произошло довольно бурное свидание.

Джейкоб. Из чего вы это заключили?

Себастьян. Мари-Селест была в слезах, левая рука мистера Сородэна была сильно расцарапана, а диван пришлось заново обтянуть.

Павликова (вне себя). О чем вы говорили с шофером?

Себастьян. О прошлом.

Джейкоб. О прошлом? Каком прошлом?

Себастьян. Дело в том, что у меня сохранилась бутылка арманьяка — мистер Сородэн подарил ее мне в день рождения. Я терпеть не могу пить один, а Мари-Селест уже спит. Вот я и пригласил шофера распить его со мной.

Павликова. О чем вы говорили? Сейчас же скажите!

Себастьян. Арманьяк вызывает столь приятное, нежное чувство тоски о прошлом… Задерживающие центры выключаются, и человек как бы снова переживает ушедшие годы, ни о чем не жалея.

Джейкоб. Ближе к делу, пожалуйста. Знали вы этого шофера раньше?

Себастьян. Еще бы! Мы с Эгмонтом старые друзья.

Джейн. С Эгмонтом?

Себастьян. Да, с Эгмонтом Васквиэр. Он был механиком в гараже — такой добродушный, веселый парень; но стоило его задеть — приходил в бешенство. К тому же он был не очень щепетилен в денежных делах. За это его и посадили.

Колин. Посадили?

Себастьян. Ну да. Таким образом, мы с ним и познакомились в конце тридцатых годов. По странному стечению обстоятельств, в Конго мы оказались с ним в одной камере.

Павликова. Вы грязный, подлый, отвратительный мужик! От вашего произношения воняет тухлой рыбой. Если бы мой дядя, великий князь Владимир Павлович, был здесь, он бы вам показал! Вы бы у него живо полетели в тряской кибитке в Сибирь добывать соль в шахтах. Свинья, свинья, свинья!

Картина вторая

Около пяти часов дня. При поднятии занавеса раздается телефонный звонок. Себастьян входит и берет трубку.

Себастьян. Алло. Да, Энвалид 26–45. А, мистер Фридлэнд… Да, все в порядке, грузовик прибудет на Сен-Клод рано утром. Я сам буду за всем наблюдать и доставлю картину на машине. Конечно, сэр, можете на меня положиться. Да, сэр, недавно. Мистер Элмер П. Рискин в отеле «Ланкастер», а сэр Эларик Крейги в отеле «Крильон». Я сообщил обоим, что вы лично свяжетесь с ними. О да, сэр, наш разговор закончился как нельзя лучше — княжна сначала рассвирепела и пыталась укусить меня в бедро, но нам с Эгмонтом удалось ее успокоить. Эгмонт очень разумный человек и не возражает против французских франков. В этом он не похож на меня — я предпочитаю более стабильную валюту. Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Фридлэнд. Да, они улетели днем в Брюссель, а завтра вернутся в Париж с письмом. Да, сэр. Не стоит, сэр. Через полчаса? Хорошо, сэр.

Улыбаясь, вешает трубку. Звонок у парадной двери. Он встает из-за письменного стола и оглядывает комнату, проверяя, все ли в порядке. Входит Джейн.

Джейн. Здравствуйте, Себастьян.

Себастьян. Здравствуйте, мисс Джейн.

Джейн. Я пришла раньше остальных, потому что мне хотелось ¿о. вами поговорить.

Себастьян. Тронут и польщен, мисс Джейн. Не угодно ли вам выпить что-нибудь?

Джейн. Нет, благодарю.

Себастьян. Папиросу?

Джейн. У меня свои, спасибо.

Себастьян. Спичку хотя бы? (Подносит зажженную спичку).

Джейн. Вы, может быть, сядете?

Себастьян. Мадемуазель очень демократична. А если Мари- Селест войдет и увидит, что я сижу, развалясь, в присутствии дочери моего покойного хозяина? Ведь это может подорвать ее моральные устои.

Джейн. Я подозреваю, что в этом доме моральные устои Мари- Селест подвергались более серьезным испытаниям.

Себастьян. Вы правы, мадемуазель.

Джейн. К тому же я вам предложила не развалиться, а просто сесть.

Себастьян. Повинуюсь.

Джейн (протягивает Себастьяну портсигар, он берет папиросу). Так вот…

Себастьян. Я весь внимание, мисс Джейн.

Джейн. В этом я нисколько не сомневаюсь. Вы мне сразу показались очень наблюдательным человеком.

Себастьян. Мадемуазель очень любезна.

Джейн. Но отнюдь не слишком щепетильным.

Себастьян. Это верно.

Джейн. Можете вы абсолютно честно ответить мне на один вопрос?

Себастьян. Смотря какой.

Джейн. Вы искренне были привязаны к моему отцу?

Себастьян (после короткой паузы, вполголоса). Да, мисс Джейн. Я был искренне к нему привязан. Можете этому верить.

Джейн (с улыбкой). Спасибо, Себастьян. Верю. Я тоже в глубине души любила его, хотя едва помню. Мама осуждает меня за то, что я окружила его романтическим ореолом. Я действительно заблуждаюсь?

Себастьян. Конечно, нет. Вы обожали бы его, и да позволено мне будет сказать: он платил бы вам тем же. Уверен. Это был замечательный человек — живой, обаятельный, с неиссякаемым чувством юмора. Он наслаждался жизнью, а на это в христианском обществе смотрят косо.

Джейн. Зачем он совершил этот чудовищный обман?

Себастьян. Ваш отец был одержим навязчивой идеей, которая преследовала его всю жизнь.

Джейн. Какой?

Себастьян. Фанатической, жгучей ненавистью к обману.

Джейн. Мне трудно этому поверить, когда вся его карьера была построена на сознательной лжи.

Себастьян. И все же это так. Он ненавидел ханжество, лицемерие, интеллектуальный снобизм, куплю-продажу таланта. Преуспевающие дельцы от искусства, критики и так называемые эксперты приводили его в бешенство. Его ненависть к ним была просто болезненной.

Джейн. Но почему? Почему все это так его раздражало?

Себастьян. Талант был для него божеством. Он поклонялся ему пылко, страстно, быть может тем сильнее потому, что у него самого — и он это прекрасно сознавал — таланта не было никакого. Больше всего на свете он любил хорошую живопись.

Джейн. Как же он мог так поступать, — если действительно любил живопись?

Себастьян. Это был его крестовый поход против лжи в искусстве.

Джейн. Крестовый поход? Вы не ошибаетесь, Себастьян?

Себастьян. Я говорю вам только правду, мисс Джейн.

Джейн. Этому трудно поверить!

Себастьян. Верьте мне, прошу вас. Это очень важно.

Джейн. Почему?

Себастьян. Потому что из всей вашей семьи только вас он мог бы посвятить в этот фарс.

Джейн. Почему вы так думаете?

Себастьян. Потому что я знал его, вероятно, лучше, чем кто- либо другой, и потому что со вчерашнего дня я имею счастье знать вас.

Джейн. Спасибо, Себастьян.

Себастьян (вставая). Убедил я вас?

Джейн. Все же многое мне еще не понятно. Зачем ему, например, надо было доставлять себе столько хлопот и платить этой русской княжне за то, что она писала для него картины? Ведь он сам мог легко это делать.

Себастьян. Если бы он писал картины сам, они бы не были подделками.

Джейн. Как вас понять?

Себастьян. Мистер Фридлэнд и все эти набобы из мира искусства имели бы тогда основание настаивать на том, что он гений, и никакой его протест тут не помог бы. Они, вероятно, даже использовали бы этот протест, как доказательство своей правоты.

Джейн. Каким образом?

Себастьян. Говорили бы, что он гениален, независимо от того, сознает ли он это сам или нет, и что, как многие гениальные люди, он просто неуравновешен.

Джейн. Скажите, это вы уговорили отца написать письмо, которое прочитали нам с таким явным удовольствием?

Себастьян (смеясь). Я уговорил? Это письмо явилось завершением всего, к чему он стремился в жизни, заключительным жестом, последним решительным ударом, направленным против паразитов, предавших, по его мнению, то единственное, что он по-настоящему ценил в человеке, — талант.

Джейн. Очень вам благодарна, Себастьян. Вы помогли мне хоть в какой-то мере во всем этом разобраться.

Себастьян. Но до конца я вас так и не убедил?

Джейн. Мне все еще кажется, что вы знаете гораздо больше, чем сообщили нам.

Себастьян. Не спорю, мисс Джейн. Но мы ведь с вами остаемся друзьями, не правда ли?

Джейн (встает и, улыбаясь, протягивает руку). Да, Себастьян. (Обмениваются рукопожатием). Мы друзья. Но есть вопрос, который для меня все еще остается неразрешенным.

Себастьян. Какой именно?

Джейн. Княжна Павликова ушла от отца в 1929 году. Кто же писал остальные картины?

Себастьян. Этого я не знаю.

Джейн. О!.. Бедный Джейкоб! Мне в самом деле его очень жаль!

Себастьян (улыбаясь). Мистер Фридлэнд действительно оказался в незавидном положении. И мы должны сделать все возможное, чтобы ему помочь, не правда ли?

Джейн. Вы не любите мистера Фридлэнда, Себастьян?

Себастьян. Я разделяю мнение вашего отца о нем. Он говорил, ¿что мистер Фридлэнд — старый напыщенный плут, умеющий втирать очки людям.

Джейн. Вы считаете, что он мало понимает в живописи?

Себастьян. Я полагаю, что теперь никто ничего не понимает в живописи. Искусство, как и люди, отбилось от рук.

В холле слышны голоса.

Джейн. Вот они.

Себастьян. Я не слышал звонка.

Входит Черри-Мэй Уотертон в сопровождении Фабриса. Это кричаще одетая, веселая блондинка средних лет. Фабрис чрезмерно красив и выглядит, как здоровяк на рекламе в медицинском журнале.

Черри-Мэй (Себастьяну). Мистер Джейкоб Фридлэнд здесь?

Себастьян. Нет, мадам.

Черри-Мэй. А у него в конторе сказали, что здесь.

Себастьян. Вы с ним заранее условились?

Черри-Мэй. Нет, но он мне очень нужен. Это страшно важно. Я Черри-Мэй Уотертон. А вы кто?

Себастьян. Меня зовут Себастьян. Я камердинер покойного мистера Сородэна.

Черри-Мэй. Это Фабрис. (Фабрис кланяется). Он не слишком разговорчив, но очень мил, когда узнаешь его поближе. И его не легко надуть.

Себастьян. Очень приятно.

Черри-Мэй (оглядываясь вокруг). Подумать только! Старина Поль завел камердинера и отхватил себе такой шикарный особнячок. Видно, он и в самом деле далеко пошел!

Джейн. Вы знали моего отца?

Черри-Мэй. Боже мой, вы дочь Поля? А я, дура набитая, не узнала вас сразу. (Трясет ей руку). Вы очень похожи на него. (Обращаясь к Фабрису на отвратительном французском языке.) C’est la fille de dear old Paul[15]. (Фабрис кланяется.) Надеюсь, мы не помешали? Мне мистер Фридлэнд нужен по важному делу. У меня тут с собой документ, который его очень заинтересует.

Джейн. Документ? Неужели?

Себастьян. Не угодно ли мадам присесть? Мы ждем мистера Фридлэнда с минуты на минуту.

Черри-Мэй. Спасибо. Вы очень предупредительны. Fabrice, il faut que nous nous assayons pour ettendre jusqu’au monsieur Friedland vient d’arriver[16]. Целый день мы тряслись в этом проклятом автобусе.

Джейн. Откуда вы приехали?

Черри-Мэй. Из Орвиль-ле-Шан — это по ту сторону Бордо. Мать Фабриса держит там маленький ресторан. Между нами, она старая ведьма — извините за выражение, — но готовить она, конечно, умеет. J’ai dit, Fabrice, que ta mère est une cuisinière miraculeuse[17]. В сыне она души не чает, но и отравлять ему жизнь тоже умеет. Потому-то мы и приехали. Может быть, мистер Фридлэнд согласится нам помочь.

Себастьян (осторожно). Каким образом?

Черри-Мэй. Ну представьте себе — Фабрис хочет стать владельцем птицефермы. (Смеется). Он помешался на курах, когда еще в армии служил помощником повара или чем-то вроде этого. По-моему, гараж веселее или даже кафе-ресторан, как у его матери, но нет, он и слышать не хочет — куры и куры. Стоит ему что-нибудь вбить себе в голову — и он становится упрям, как осел.

Джейн. Вы давно его знаете?

Черри-Мэй. Четыре года. С тех пор, как он вернулся из армии. Мы, по правде сказать, познакомились на пляже. Он шикарный пловец. Я, как только взглянула на него, сразу сказала: «Ну и ну!» А когда увидела, как он плывет медленным кролем, подумала: «Черри-Мэй, вот ты и нашла!» J’ai dit, Fabrice, que vous nagez comme un poisson.[18]

Фaбpис пожимает плечами.

Себастьян. Документ с вами?

Черри-Мэй. О да, тут у, меня в сумке. Копия, конечно. Подлинник в банке Барклей, Сен-Жан де Люс.

Джейн. Вы хорошо знали моего отца?

Черри-Мэй. Можете не сомневаться. Семь лет я по нему с ума сходила. Потому и джексоновских девушек бросила.

Джейн. Джексоновских девушек?

Черри-Мэй. Да, мы работали здесь, в Казино де Пари. Там и сейчас работают девушки. Другие, понятно. Мои подружки, наверно, давным-давно разбежались.

Джейн. Когда вы познакомились с моим отцом?

Черри-Мэй. Дайте-ка припомнить… В марте или феврале 1930 года. Да, это, вероятно, было в марте, потому что я тогда еще жила на улице Вашингтона, в одной квартире с Элси Уильямс. Ох, и горячая была бабенка, насколько я могу судить об этом, — мужчины, только одни мужчины, утром, днем и ночью. Я называла этот притон «Клуб путешественников».

Джейн. Мой отец был влюблен в вас?

Черри-Мэй. О да, конечно. Во всяком случае некоторое время. Он меня уговорил поехать с ним повеселиться в Шанхай. Ну и дура же я была! Не понимала, чем это может для меня кончиться.

Себастьян. Что вы имеете в виду?

Черри-Мэй. О, может быть, не следует сейчас продолжать этот разговор. Если молодая леди — его дочь, то это, мне кажется, будет не очень уместно, не так ли?

Джейн. Не щадите мои чувства, мисс Уотертон. Я рассталась с отцом, когда мне было три года. Вы говорите, что поехали с ним в Шанхай?

Черри-Мэй. Да, мы там повеселились на славу — вернее, в первое время.

Джейн. А затем?

Черри-Мэй. Послушайте, ведь мы с вами друзья, не правда ли?

Джейн (с улыбкой). Надеюсь.

Черри-Мэй. И я ничего не хочу сказать или сделать такого, что вас расстроило бы. Ваш отец был презабавный человек с оригинальной фантазией. В общем, нам было хорошо вместе, и это моя, а не его вина в том, что мы расстались. Просто я больше не могла выносить эту трепку нервов.

Джейн. Он и вас заставлял писать картины?

Черри-Мэй. Боже мой! Значит, вы знаете?

Джейн. Догадалась. И документ свидетельствует об этом?

Черри-Мэй. Документ вас не касается, дорогая, это дело мистера Фридлэнда.

Джейн. Вы когда-нибудь раньше рисовали?

Черри-Мэй. Конечно, нет. Я рисовала, только когда напивалась. А Поль всегда уверял, что алкоголь пробуждает скрытый во мне талант. Эти его слова я никогда не забуду. Под конец он стал заставлять меня пить так много, что я заболела желтухой. Вы страдали желтухой?

Джейн. Нет.

Черри-Мэй. Это какой-то ужас! Все кажется желтым, как в цветном фильме.

Джейн. Когда же вы расстались с отцом?

Черри-Мэй. В августе 1939 года, как раз перед войной.

Себастьян. Где?

Черри-Мэй. В Каире. У нас произошел очередной скандал. Поверьте, дорогая, он умел задать жару, когда разойдется. Если б вы только слышали этот шум, визг, рев! А когда он швырялся вещами! Впрочем, не думайте, что я его в чем-либо виню. Он поступил со мной справедливо.

Себастьян. Бумагу вы подписали в Каире?

Черри-Мэй. Нет, в Порт-Саиде. Свидетелями были арабский фокусник и какой-то господин из Ливана.

Себастьян. Они ее читали?

Черри-Мэй. О нет, они не умели читать по-английски. Фокусник, однако, позабавился этой бумагой. Он превратил ее сначала в яйцо, потом в кролика — по правде говоря, я чуть не померла со смеху, но с бедным Полем такое творилось, хоть смирительную рубашку надевай…

Все смеются.

Себастьян. Я его вполне понимаю.

Черри-Мэй. Je viens d’expliquer cette histoire du papier secret et du lapin, tu te souviens?[19] (Фабрис неожиданно громко хохочет и, резко оборвав смех, снова погружается в молчание). Эта история всегда его смешит. У Фабриса замечательное чувство юмора, только он этого не показывает. Но сегодня ему немножко не по себе. Наверно, на него повлияла езда в автобусе.

Себастьян. Мистер Сородэн сразу заплатил вам или назначил ежегодную ренту?

Черри-Мэй. Не задавайте вопросов, любезнейший, тогда вам и врать не будут. Это дело мистера Фридлэнда. Я уже и так слишком много выболтала.

Джейн. Но вы, во всяком случае, расстались друзьями?

Черри-Мэй. О да. Мистер Сородэн проводил меня на пароход — и дело с концом. Мы попрощались на палубе и почти не слышали друг друга из-за этих проклятых гудков, но я видела, как он был расстроен. И я тоже. Весь завтрак проплакала.

В холле слышны голоса. Себастьян отходит к письменному столу. Мари-Селест открывает дверь. Входят Изобэл и Памела, а за ними Колин и Джейкоб.

Изобэл. Вот где ты, Джейн! Я не могла понять, куда ты девалась. (Видит Черри-Мэй.) О!

Джейн (вставая, к Изобэл). Это мисс Черри-Мэй Уотертон. мама… (Изобэл делает шаг вперед). Она была большим другом папы. (Изобэл делает шаг назад).

Изобэл (настороженно). Здравствуйте.

Джейн. А это ее… ее протеже… месье… (Вопросительно смотрит на Черри-Мэй).

Черри-Мэй. Называйте его просто Фабрис, дорогая, он терпеть не может церемоний. (Фабрису). Voici madame Sorodin, la veuve de tu sais qui. Dis bonjour gentillement[20].

Фабрис подходит, целует руки у Изобэл и Памелы, обменивается рукопожатиями с Джейкобом и Колином.

Себастьян. Мисс Уотертон хочет видеть вас — по срочному делу, мистер Фридлэнд. Подозреваю, что это связано с периодом «Кругов» в творчестве мистера Сородэна.

Джейкоб (резко). Что?

Себастьян. У нее с собой документ.

Джейкоб. Какой документ?

Себастьян. Обычный.

Черри-Мэй (Себастьяну). Послушайте, милейший, не лезьте, куда не следует. Это мое личное дело.

Колин (деловым тоном). Если что-либо касается покойного отца, то касается и всех нас.

Черри-Мэй. Это решит мистер Фридлэнд, когда прочитает документ.

Джейкоб. Покажите мне его, пожалуйста.

Черри-Мэй. Не здесь, если можно. Я уже сказала, что это интимный вопрос, и говорить о нем надо наедине или совсем не говорить.

Колин (величественно). Мы желаем видеть документ здесь и притом немедленно, так что давайте его без разговоров.

Черри-Мэй. Ох! Ох! Вы только посмотрите на него! Весь в папашу— тут не ошибешься! Все должно быть, как он требует: где захочет и когда захочет — на цыпочках, живо! А я вам вот что скажу, молодой человек: не за тем я сюда явилась, чтобы вы меня запугивали, зарубите это себе на носу!..

Джейн. Подожди, Колин.

Колин. Это вымогательство. Некогда нам с ней возиться.

Черри-Мэй. О, мы уже дошли до скверных слов и сейчас начнем кидаться вещами, если я еще не позабыла, как это делается. Пошли, Фабрис, не будем тут устраивать свалку. (Хочет уйти, но Колин преграждает ей дорогу).

Колин. Вы не уйдете отсюда, пока мы не увидим документ!

Изобэл. Колин, милый, не надо повышать голос. Если мисс… мисс… э… Черри хочет поговорить с Джейкобом наедине, то, я думаю, нам незачем мешать ей.

Памела. Я считаю, что Колин совершенно прав. Документ касается всех нас.

Черри-Мэй (Памеле). А! Вот как! А вы что за персона?

Джейн. Это жена моего брата, мисс Уотертон.

Черри-Мэй. Понятно. Ее я тоже живо осажу. (Памеле). Не суйтесь не в свое дело, моя милая, если не хотите неприятностей, крупных неприятностей.

Па мела (свысока). Вот что, мисс… как вас там… я не привыкла, чтобы со мной говорили таким тоном.

Черри-Мэй. Моя фамилия Уотертон, Черри-Мэй Уотертон. Теперь вы знаете, как меня зовут, и можете заткнуться, да?

Памела (поднимаясь). Как вы смеете?!

Черри-Мэй. Мне наплевать, кто вы такая и к чему привыкли. Я только предупреждаю вас, поняли? И хочу обратить ваше драгоценное внимание на моего юного друга, вон там у окна. (Все смотрят на Фаб- риса). Хорошенько посмотрите на его плечи, милая! Если вы не хотите, чтобы этот надутый индюк, ваш муж, лежал пластом, то попридержите язык. Viens, Fabrice, je m’enmerde de tous ces gens. On part[21].

Колин. Я не боюсь вашего хахаля!

Изобэл. Колин… ради бога…

Джейн. Успокойся, Колин. Ты ведешь себя как идиот.

Черри-Мэй (тыча в Колина зонтиком). Отойдите от двери, вы, дурак неотесанный!

Колин (обращаясь к Черри-Мэй). Я уже сказал: вы не уйдете отсюда, пока не покажете документ!

Черри-Мэй. Ах так! Ну, это мы еще посмотрим! (Подходит к Колину и дает ему пощечину.) Fabrice! Continuez le bon travail![22]

Джейн. Ах, что же это такое!

Громко рыча, Фабрис через сцену бросается к Колину и ударом сшибает его с ног. Памела, опустившись на колени, наклоняется к Колину, Фабрис тоже. Изобэл пронзительно кричит. Общая сумятица. В этот момент появляется Мари-Селест.

Мари-Селест (докладывает). Господин Обадайа Левеллин.

Входит прилично одетый очень черный негр. В руке у него документ.

Себастьян. Боже мой! «Ямайский» период!

Действие третье

Картина первая

Еще через несколько часов.

На сцене, как и в начале второго действия, — атмосфера обшей подавленности. Изобэл с закрытыми глазами лежит на диване, под ногами у нее подушка. Колин сидит перед тарелкой с едой, лоб у него украшен большим крестом из липкого пластыря. Памела лениво переворачивает страницы иллюстрированного журнала. Джейн расположилась у кофейного столика, заставленного посудой с остатками еды. Джейкоб — в кресле, в руках у него шляпа Черри-Мэй.

Джейн (поднимается и ставит тарелку на поднос). Мама, ты должна непременно заставить себя что-нибудь съесть. Ты ничего не ела весь день, только поковыряла вилкой эту яичницу.

Изобэл (говорит убитым голосом, закрыв глаза). Она с чесноком.

Джейн (берет тарелку Колина). Попросить Мари-Селест сделать тебе обыкновенный омлет?

Изобэл. Нет, милая, спасибо, мне не хочется.

Джейн. Если ты не поешь, у тебя опять начнется головная боль. (Ставит тарелку на поднос).

Изобэл. Она и так уже началась.

Колин. Что ты все пристаешь к людям, если они не хотят есть?

Джейн. Ну уж к тебе-то, во всяком случае, приставать не приходится, ты и так целый час только и делаешь, что ешь.

Памела. Почему мы не можем вернуться в отель?

Джейн. Потому, что должны сначала узнать, чем все это кончится.

Памела (бросает взгляд на дверь библиотеки). Они уже сидят там целую вечность.

Джейн. Как мне хотелось бы знать, что там делается! (Подходит к двери и прислушивается). Себастьян все еще говорит.

Колин. На каком-нибудь диалекте или просто по-английски?

Памела (хихикая). О, Колин, как ты смешишь меня!

Джейн. Ну а меня он совсем не смешит. Если бы он умел хоть капельку считаться с чувствами других людей, то не затеял бы этот унизительный скандал с французом и не получил бы нокаута.

Колин. Какой там нокаут! Я сам стукнулся головой о ножку стула.

Джейн. Чепуха. Ты свалился, как подбитая кегля.

Колин. Он захватил меня врасплох. Я не успел прийти в себя от удивления.

Джейн. А я удивлена только тем, что он не вздул тебя еще раньше. Ты так высокомерно, грубо разговаривал с этой бедной женщиной.

Памела. Она показалась мне отвратительной.

Джейн. А ты ей показалась дурой с претензиями, так что вы квиты.

Памела (сердито). Джейн!

Колин. Действительно! Бедная женщина! Обыкновенная проститутка, а парень, вне всякого сомнения, сутенер.

Изобэл. Колин, я запрещаю тебе так выражаться в моем присутствии! Ты не в казарме!

Колин. Клянусь богом, я хотел бы очутиться там.

Изобэл. И богохульства я тоже не выношу. Ах, как ты огрубел в армии! Ведь ты был таким воспитанным, деликатным мальчиком!

Джейн. Это тебе казалось, мама.

Изобэл. А теперь ты с каждым днем все больше и больше походишь на дядю Эдуарда.

Памела (возбужденно). Нехорошо так говорить! Колин ничуть не похож на дядю Эдуарда, и во всяком случае дядя Эдуард никогда бы не был разжалован, если бы не эта миссис Фолкнер.

Джейн. Неужели мы сейчас будем спорить о дяде Эдуарде и миссис Фолкнер, Памела? Можно подумать, что у нас нет более важных вопросов.

Изобэл. Я никогда не могла понять, что он в ней нашел.

Джейн. Одно бесспорно: если бы Колин не вел себя так заносчиво и не оскорбил бы мисс Уотертон, то не произошло бы скандала и они не убежали бы отсюда. А теперь у нас нет никакой возможности их разыскать.

Памела. Я лично не вижу никакой необходимости их разыскивать. Убрались — и слава богу.

Джейкоб. Мне кажется, Памела, что сейчас даже вы могли бы сообразить, как для нас важно получить и уничтожить этот документ.

Колин. И назначить ей ренту до конца ее дней? Так и от всего наследства ничего не останется!

Джейн. Она просила только денег на птицеферму.

Памела. На птицеферму! Что такая женщина будет там делать?

Джейн. Вероятно, то, что все люди делают — разводить птицу. И вообще, это она не для себя, а для своего молодого человека, которого ей хочется устроить. Она совершенно честно и откровенно говорила об этом и, право, была даже трогательна, пока Колин не стал задирать ее и называть вымогательницей.

Памела. Честно и откровенно! Я знаю, как честна и откровенна может быть такая женщина!

Джейн. Что ты заладила «такая женщина», «такая женщина»! Ты ведь совсем ее не знаешь! А вот я уверена, что ей не свойственны ни низость, ни жадность. Наоборот, если уж говорить о ее характере, то она, я сказала бы, слишком благородна, очень сентиментальна и вообще хороший человек.

Колин. Хороший человек? Ты рехнулась!

Джейн. Она убежала с отцом много лет назад потому, что любила его. Она была одной из джексоновских девушек.

Изобэл. Нет, милая, это не верно. Я знала их всех троих, когда они были еще совсем юные. Вероника, самая старшая, выезжала в свет тогда же, когда и твоя тетя Фрида. Остальные две, мне кажется, вовсе не выезжали, но это все из-за войны.

Из библиотеки выходит Себастьян.

Джейн (направляясь к нему). Что там делается, Себастьян?

Себастьян. Ничего. Ровным счетом ничего.

Джейкоб. Надо было мне заняться им.

Себастьян. Боюсь, что даже при вашей исключительной способности убеждать людей вы не добились бы лучших результатов, месье.

Джейкоб. Вы получили документ?

Себастьян. Увы, нет! Не получил.

Джейн. А читали его?

Себастьян. Да. (К Джейн). Он приблизительно такой же, как остальные.

Колин. Сколько вы ему предложили?

Себастьян. Деньги его не интересуют. Он принадлежит к религиозной секте адвентистов седьмого дня.

Изобэл. Господи, какое несчастье!

Себастьян. Этот человек очень религиозный, а такие люди, как известно, весьма несговорчивы. Вспомните, к примеру, архиепископа Томаса Бекета.

Изобэл. Я бы не сказала, что Томас Бекет был несговорчив, он просто был…

Джейкоб. Изобэл! Проблемы архиепископа Бекета были решены еще сотни лет назад. Наши проблемы более современны. Может быть, вы разрешите сосредоточиться именно на них?

Изобэл. К чему все эти колкости? Я просто не понимаю, что сегодня со всеми вами делается!

Колин. Зачем он явился с документом, если не собирается заработать на нем?

Себастьян. Он намерен опубликовать его.

Джейн. Опубликовать? Ну нет!.

Себастьян. Да, да. Он говорит, что его уже давно мучает совесть, а когда газеты сообщили о смерти Сородэна, он был так поражен этой новостью, что голый выбежал на банановую плантацию, и там у него было видение.

Колин. Он читал газету, сидя в ванне?

Себастьян. Этого он мне не сообщил.

Изобэл. Какое видение?

Себастьян. Он увидел вашего покойного мужа в аду, мадам. Его поджаривали на горячих угольях.

Изобэл. Боже милостивый!

Себастьян. Он чрезвычайно ярко описал всю картину. Я вас избавлю от подробностей, но это, видимо, произвело на него сильное впечатление.

Изобэл. Бедняга! Представляю себе!

Себастьян. Настолько сильное, что он сел в первый же самолет и прилетел сюда.

Колин. Зачем?

Себастьян. Он хочет спасти душу вашего отца, месье.

Колин. Поздновато спохватился!

Себастьян. Он считает, что в первую очередь виноват сам, раз его уговорили писать эти картины.

Джейкоб. И он действительно писал их?

Себастьян. Конечно. Весь «Ямайский» период принадлежит ему.

Джейкоб (подавлен). Чем я-то провинился? За что такие испытания?

Себастьян. Ему самому больше всего нравится «Добыча копры на закате», теперь эта картина в Королевской галерее в Копенгагене.

Изобэл. Копра — это то, что добывается из морских чаек?

Себастьян. Нет, мадам. Копра добывается из кокосовых орехов.

Изобэл. Ах, я перепутала с гуано.

Джейкоб. Умоляю вас, Изобэл, в столь критический момент отвлеките свои мысли от гуано!

Себастьян. Мистер Левеллин твердо убежден, что… э… незавидное положение мистера Сородэна, в котором он тогда предстал перед ним, — прямой результат обмана, совместно ими сотворенного. Он также убежден, что душа мистера Сородэна, к которой он, мне кажется, питает чрезмерный интерес, только тогда обретет покой, когда обман будет раскрыт и грех отпущен.

Колин. Ясно — бедняга помешался на религиозной почве.

Себастьян. Возможно. (Направляясь к двери библиотеки). Во всяком случае, он совершенно непоколебим.

Колин. Что он делает сейчас?

Себастьян (заглядывая в библиотеку): Молится, чтобы бог вразумил его. В любой момент он может запеть.

Колин. Надеюсь, до этого не дойдет.

Изобэл. У негров бывают очень красивые-голоса.

Джейкоб. Он отказался от денег?

Себастьян. Наотрез.

Джейкоб. У него, я полагаю, копия документа.

Себастьян. Представьте, подлинник. Копию он оставил в «Новошотландском банке, порт Мария, Ямайка.

Джейкоб. Значит, вы держали в руках настоящий документ?

Себастьян. Нет. Он очень хитро придумал. Дал мне только взглянуть на бумагу, чтобы я узнал почерк, потом заставил меня отойти в другой конец комнаты и сам прочитал все вслух. Но кое-чего мне все же удалось добиться — я знаю теперь, что он хранит письмо в бумажнике.

Джейн. Что вы этим хотите сказать, Себастьян?

Себастьян. Я хочу сказать, что, может быть, удастся извлечь его оттуда, если уж ничего другого нельзя будет сделать. (Заглядывает в записную книжку). У меня тут в Париже есть друг, специалист по этой части.

Джейн. Это совершенно исключено, Себастьян.

Себастьян (пожимая плечами). Необходимость заставит, мисс,

Джейкоб. Вы говорите, друг ваш здесь, в» Париже?

Джейн. Джейкоб!

Себастьян. Да, месье. Он был большим приятелем и мистера Сородэна. Они вместе ездили на скачки.

Колин. Обыкновенный карманник?

Себастьян. О нет, сэр. Пианист по профессии, а ворует он просто из любви к искусству — своеобразный способ сохранения гибкости пальцев.

Колин. И он тоже ваш друг по тюремной камере в Конго?

Себастьян. Нет, сэр, в Иоганнесбурге. (Звонок у парадной двери). Простите. (Уходит).

Колин. Этот человек совершенно лишен чувства стыда.

Джейн. Завидую ему.

Колин. Признаться, не ожидал, что в Париже я так близко столкнусь с подонками.

Джейн. А мне всегда казалось, что для среднего англичанина это и есть главная цель поездки в Париж.

Входят Черри-Мэй и Фабрис, сопровождаемые Себастьяном, который становится у двери. Джейкоб встает.

Черри-Мэй (Джейкобу). Я вернулась, потому что не умею долго сердиться, да к тому же здесь осталась эта чертова шляпа. (Берет шляпу). Вот она!

Джейкоб идет к дивану и садится, а Джейн подходит к Изобэл.

Черри-Мэй. Я погорячилась, конечно, ничего не скажешь. (Колину). Надеюсь, вы примете мои извинения, приношу их от души.

Колин (крайне смущенный). О… э… пожалуйста, не беспокойтесь.

Черри-Мэй (замечает липкий пластырь на лбу у Колина и подходит к нему). Ой, досталось вашей голове! (Подводит Фабриса). Fabrice, regards ce que tu as fait. Le pauvre garçon est gravement blessé, tu ne sais pas la force de toi-même![23] И Фабриса тоже простите.

Колин. Пожалуйста, не стоит больше об этом…

Черри-Мэй. Можно ему пожать вашу руку? Иначе он не успокоится. Он так волновался за обедом, даже не притронулся к еде. Фабрис, знаете ли, очень нервный, хоть и такой силач. Можете поверить, он всю ночь глаз не сомкнет, если не убедится, что все прощено и забыто.

Колин. Я все же думаю, что он мог бы предупредить, прежде чем обрушиться на меня, словно из засады.

Черри-Мэй. Ну, простите его, будьте умницей! Я одна во всем виновата — разволновалась и ударила вас. У меня еще с младенческих лет эта привычка — давать волю рукам.

Джейн. Будь великодушен, Колин, произошло явное недоразумение.

Колин. Ну, ладно… ладно… Забудем об этом! (Протягивает руку.)

Черри-Мэй. Viens serrer la main avec chaleur, Fabrice![24] (Фабрис бросается к Колину и восторженно трясет его руку). Ну вот. (Садится в кресло.) Теперь здесь все снова друзья, не правда ли?

Себастьян. Полагаю, что после столь трогательного примирения необходимо выпить. Можно вам предложить что-нибудь, мисс Уотертон?

Черри-Мэй. Спасибо. Не возражаю.

Себастьян. Шампанского?

Черри-Мэй. О нет, от шампанского у меня отрыжка. Обыкновенного виски, если можно, а Фабрису лимонада, он сейчас тренируется.

Себастьян вопросительно смотрит на остальных. Они отрицательно качают головами. Тогда он идет к столу.

Черри-Мэй (Фабрису). Tout va s’arranger, chéri[25].

Фабрис что-то угрюмо мычит себе под нос.

Черри-Мэй (хлопая Изобэл зонтиком по ноге). Вы не думайте, что он дуется. Он просто уходит в себя, прячется, как улитка, когда чем-либо расстроен. Вы, надеюсь, весело проводите время в Париже, миссис Сородэн?

Изобэл (застигнутая врасплох). Ну, я… э… боюсь, что при данных обстоятельствах…

Черри-Мэй (понимая неуместность своего вопроса). Ах, господи, ну вот, я опять сморозила глупость. Мне надо полечиться: у меня не все винтики на месте. (Надевает шляпу).

Джейкоб (с подчеркнутой иронией). Мне очень жаль прервать этот приятный светский разговор, но все же я считаю полезным вернуться к интересующей нас деловой проблеме.

Черри-Мэй. Вы имеете в виду документ?

Джейкоб. Да. Он с вами?

Черри-Мэй. Здесь, в сумке… но…

Джейкоб. Я вполне понимаю ваше нежелание обсуждать этот интимный вопрос в присутствии семьи Поля Сородэна…

Черри-Мэй. Я не хочу вас упрекать, дорогой мой, но, если бы вы сказали об этом раньше, все обошлось бы без всякого шума и скандала.

Себастьян. Ваше виски, мисс Уотертон.

Черри-Мэй (берет виски). Спасибо.

Себастьян подает Фабрису лимонад и отходит к окну.

Джейкоб. Из слов мисс Джейн Сородэн я понял, что вы хотите обзавестись небольшой птицефермой.

Черри-Мэй. Я не говорила, что небольшой.

Джейкоб. Если мы с вами придем к соглашению в принципе, то, мне думается, точный размер фермы можно будет обсудить отдельно.

Черри-Мэй. Речь идет вообще не обо мне. Я терпеть не могу этих вонючих кур — извините за крепкое словцо, миссис Сородэн, по-французски, конечно, так не выражаются…

Изобэл (решив быть любезной). Боюсь, что я сама недостаточно хорошо говорю по-французски. Я всегда жалела, что в детстве родители не послали меня учиться в монастырскую школу. А вот моя сестра Фрида говорит, как настоящая француженка. Когда ей было семнадцать лет, она поехала в Женеву заканчивать образование.

Черри-Мэй. А разве до сих пор в Женеве кому-нибудь удавалось что-нибудь закончить?

Джейкоб (с похвальной сдержанностью). В любое другое время я и сам приветствовал бы содержательную дискуссию о Лиге Наций…

Колин (весело). Вообще говоря, мы сами почти образовали что-то вроде Лиги Наций, не правда ли?

Памела (хихикая). Ах, Колин, какой ты, право…

Джейкоб. О боже, пошли мне сил! (Ударяет по валику дивана).

Изобэл. Джейкоб, я прошу вас…

Джейкоб. Это не богохульство, Изобэл. Это последний отчаянный крик измученного человека, которого уже почти довели до полного нервного расстройства.

Джейн. Успокойтесь, Джейкоб. Не взвинчивайте себя! У вас будет удар!

Джейкоб (дико). Я был бы рад этому.

Изобэл. Не надо говорить таких вещей, Джейкоб, даже в шутку.

Джейкоб. Я вовсе не шучу, Изобэл. События последних дней Изъяли навсегда слово «шутка» из моего лексикона. (Оборачивается и видит Фабриса.) Уйдите, вы слишком громоздкий. Я старался не терять головы в этой ужасной ситуации, пытался в столь исключительно сложной обстановке разумно и практично решать возникшие пред нами проблемы — делал это для вас, Изобэл, как и для самого себя, но получал ли я хоть малейшую помощь? Нет! Тысячу раз — нет! Неумение всей вашей семьи сосредоточить внимание на вопросах, жизненно важных для вас же самих, находится на грани патологии. Ваша исключительная способность предаваться совершенно не идущим к делу воспоминаниям меня буквально убивает. В течение последних часов, насыщенных событиями, которые могут так сильно отразиться на жизни каждого из нас, вы угощали меня разговорами о вашей сестре Фриде и о ее лингвистических способностях, о мистических атрибутах вашего священника, об отношениях вашего брата с какой-то миссис… миссис…

Памела. Фолкнер.

Джейкоб. А когда Себастьян появился, наконец, из библиотеки, вы, Изобэл, в этот момент были поглощены разговором о светских неудачах джексоновских девушек.

Черри-Мэй. А что случилось с джексоновскими девушками?

Колин (в тон). Одна из них выезжала, а две другие нет.

Черри-Мэй. Держу пари, что это Элси Уильямс. Она всегда была боевой. А куда она выезжала?

Джейкоб. Я сдаюсь. Я побежден. Я больше ничего не делаю и больше ничего не говорю. Я конченый человек.

Джейн. Дайте мистеру Фридлэнду виски с содой, Себастьян.

Себастьян. Слушаю, мисс Джейн.

Изобэл. Совершенно не понимаю, почему Джейкоб разразился такой истерикой?

Джейн. Не обращай внимания, мама, ему очень трудно сейчас.

Колин. И нам не легче.

Памела. Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что Джейкоб действительно был очень груб. Почему мама не может говорить о тете Фриде и джексоновских девушках, сколько ей заблагорассудится?

Черри-Мэй. Чем вызван весь этот шум о джексоновских девушках? Кто и что о них говорил? Могу вам только одно сказать — их номера были ничуть не хуже, чем в других варьете.

Джейн. Здесь маленькое недоразумение, мисс Уотертон.

Черри-Мэй (по-прежнему с подозрением). О?!

Себастьян. Что касается птицефермы, мисс Уотертон…

Черри-Мэй. То что?

Себастьян. Если бы мистер Фридлэнд предложил вам подходящие условия, согласились бы вы вернуть документ, который мистер Сородэн заставил вас подписать?

Черри-Мэй. Об этом можно было бы подумать.

Себастьян. А согласились бы вы подписать с мистером Фридлэндом и его адвокатом другой документ, который гарантировал бы, что вы обещаете сохранить всю эту историю в тайне?

Черри-Мэй (после короткой паузы). Да… то есть… если, как вы говорите, мистер Фридлэнд предложит подходящие условия.

Себастьян. Прекрасно.

Черри-Мэй. Но ведь документ, понимаете, настоящий документ находится в Сен-Жан де Люсе.

Себастьян. В таком случае могли бы вы с месье Фабрисом, после завтрашнего разговора с мистером Фридлэндом в его конторе, поехать туда, взять документ и прилететь обратно? Это займет всего сутки.

Черри-Мэй. Ну, лететь… я не знаю… Мне страшно…

Себастьян. Может быть, если ваши расходы будут… э… щедро возмещены, вы как-нибудь преодолеете свой страх?

Черри-Мэй. Хорошо, лишь бы не трястись в этом вонючем автобусе.

Себастьян. Вы знаете, где находится контора мистера Фридлэнда?

Черри-Мэй. Да, мы были там сегодня утром.

Себастьян. Вам удобно будет завтра в десять утра, мистер Фридлэнд?

Джейкоб. Да, если только на меня еще не наденут смирительной рубашки.

Из библиотеки раздается низкий голос негра, поющего псалом «Преломим хлеб, став на колени».

Черри-Мэй. Боже мой, это что еще такое?

Изобэл (проявляя находчивость). Это наш друг из Вест-Индии.

Фабрис бросается к двери, ведущей в библиотеку.

Черри-Мэй. Какой хороший сильный голос, правда? Он певец- профессионал?

Себастьян. Он готовится к религиозному концерту на Ямайке. (Значительно). Концерт состоится очень скоро.

Черри-Мэй (вставая). Ecoute, chéri, — c’est une jolie voix, n’est-ce pas?[26] (Обращаясь ко всем). Фабрис помешан на музыке. Il faut que nous partions maintenant, nous ne voulons pas dépasser notre bienvenue.[27]

Джейн (встает и протягивает руку). До свидания, мисс Уотертон. Надеюсь, мы еще когда-нибудь встретимся.

Джейкоб поднимается. Себастьян открывает обе двери.

Черри-Мэй. И я, дорогая, надеюсь. Вы обязательно должны приехать к нам на птицеферму, мы вас угостим вкусным свежим яичком. (Негр начинает петь «Господь, благослови грядущий день»). (К Изобэл). До свидания, миссис Сородэн, я, право, получила удовольствие… Fabrice, viens dire bonsoir à madame Sorodin.[28]

Фабрис бросается к Изобэл, но та слегка отшатывается от него. Он целует ей руку и направляется к Джейкобу, чтобы попрощаться и с ним; в этот момент Обадайа, продолжая петь, выходит из библиотеки. Фабрис и ему трясет руку. Обадайа пожимает плечами и, не прерывая пения, возвращается в библиотеку.

Джейн (беспомощно). Боже мой!

Черри-Мэй. На него вся штукатурка с потолка посыплется, если он будет так громко петь. Ну, до завтра, мистер Фридлэнд. (Прислушивается.) Я знала в Бельфасте одного человека с таким же точно голосом. Его фамилия была Фланаган.

Черри-Мэй и Фабрис уходят.

Джейкоб (снова садится на диван). В Ирландии, наверно, нет других фамилий.

Негр поет «Благодать господня с нами».

Изобэл (вставая). Я больше не в состоянии выносить этот крик. Он, как нож, вонзается мне в голову.

Изобэл, Памела и Колин встают.

Колин. Хорошо, мама. Мы с Пам проводим тебя в отель.

Изобэл и Памела уходят в холл одеваться. Колин идет к дверям.

Джейн. Что нам делать с мистером Левеллином, Джейкоб? Что делать?

Себастьян. Предоставьте все мне, мисс Джейн. Вы можете быть совершенно спокойны — я обойдусь с ним очень тактично.

Джейн. Ах, боже мой, до чего мне все это не нравится… (Изобэл возвращается.) Так не нравится…

Колин. Идем, Джейн. (Пение прекращается). Мама совсем измучилась.

Джейкоб. Идите с мамой, дорогая. Я сам этим займусь.

Джейн. Но, Джейкоб…

Изобэл (у двери, холодно). Спокойной ночи, Джейкоб. (Джейн уходит.) Я надеюсь, что утром вы будете себя лучше чувствовать.

Изобэл покидает комнату в сопровождении Колина.

Себастьян (подходит к Джейкобу). Вы бы лучше тоже пошли, сэр. Вам надо хорошенько отдохнуть.

Джейкоб. Что вы намерены предпринять?

Себастьян. Не имею ни малейшего понятия. В трудные минуты жизни я предоставляю самим событиям руководить мною. Я неплохо импровизирую. Утром я сразу позвоню вам, месье.

Джейкоб. Но, Себастьян, право, я думаю…

Себастьян (снимая зонтик и шляпу Джейкоба с маленькой этажерки). Настаиваю, чтобы вы пошли домой спать, месье Фридлэнд. У вас очень возбужденное состояние. Советую выпить горячего молока и принять две таблетки снотворного. Если мои попытки уломать мистера Левеллина ни к чему не приведут, нам придется утром подумать о других мерах. (Подает ему шляпу). А сейчас, прошу вас, уходите.

Джейкоб. Хорошо. Спасибо, Себастьян. Очень вам благодарен.

Себастьян (вешая зонтик на руку Джейкоба). Не за что, месье Фридлэнд. Спокойной ночи. Позвольте, я…

Джейкоб (уходя). Спокойной ночи. (Себастьян закрывает дверь).

Из библиотеки слышен голос негра, продолжающего петь псалом. Себастьян быстро возвращается, подходит к телефону.

Себастьян (в трубку). Clichy 56–57? Allo. Ici Sebastian. Oui, très bien. Joe est là? Bon, j’attends[29]. (Короткая пауза). Джо? Это Джо? Загляни ко мне! Прекрасно! У нас тут маленькая неприятность, мне нужна твоя помощь. Нет, ножей и револьверов не надо, тут дело тонкое. Обстоятельства могут так обернуться, что ты получишь изрядный куш. О’кэй. (Вешает трубку).

Негр продолжает петь тот же псалом. Себастьян тушит свет, снимает пиджак и направляется в библиотеку, засучивая на ходу рукава.

Картина вторая

Около 11 часов следующего утра.

В глубине сцены, против зрительного зала, на мольберте — громадная картина. Перед ней стоит Клинтон Преминджер — младший, лицо его выражает восторг. Тут же фоторепортер с аппаратом и лампами для вспышек магния. Себастьян в небрежной позе сидит на валике дивана и курит папиросу.

Клинтон. Это величайший момент в моей жизни.

Себастьян. Очень рад.

Клинтон (давая указания фоторепортеру). Еще с этой стороны, Джордж, — как бы в перспективе.

Джордж. О’кэй. (Снимает при вспышке магния).

Себастьян (смотрит на часы). Ваше время истекло. Они вот-вот должны прийти.

Клинтон. Еще раз, пожалуйста, один только раз.

Себастьян. Ладно, но побыстрее.

Клинтон. Я хочу и вас запечатлеть на этом снимке: вы стоите у картины и с восхищением смотрите.

Себастьян. Нет уж, знаете…

Клинтон. Ну, пожалуйста, будьте другом. Журнал «Лайф» просто ухватится за такой снимок.

Себастьян. Если бы я был в этом уверен, то, так уж и быть, сделал бы вам одолжение.

Клинтон. «Верный камердинер великого человека, ослепленный слезами, в последний раз глядит на посмертный шедевр».

Себастьян. Верный камердинер великого человека, ослепленный вспышками магния, выглядит чертовски глупо.

Клинтон. Пожалуйста, один только раз; штрих из личной жизни так много значит!

Себастьян. Для кого?

Клинтон. Для всей Америки.

Себастьян. В таком случае, я не смею отказываться. (Тушит папиросу). Где вы хотите, чтобы я встал? (Поднимается).

Клинтон (показывая). Где-нибудь здесь. (Себастьян подходит к картине). Так вам подойдет, Джордж?

Джордж (лаконично). Мне все равно.

Себастьян. Разве вам не интересно фотографировать современные картины?

Джордж. Нет, сэр. Такие, как эта, не интересно.

Клинтон. Что бы вы сказали, увидев эту картину в первый раз?

Джордж. Я сказал бы: «Ну и в беду же попала эта дамочка!»

Клинтон. Пред вами великий шедевр.

Джордж. О’кэй, о’кэй, это великий шедевр. Не спорю. Давайте снимать.

Себастьян. За эту картину ваши же соотечественники предложили 80 тысяч долларов.

Джордж. Не думайте, что я хвастаю, но у нас в Америке тоже дураков немало. Голову чуть-чуть налево… О’кэй… (Снимает при вспышке магния). Готово.

Себастьян. У меня рот был открыт.

Джордж. У меня тоже. (Клинтону). Всё?

Клинтон. Да, всё — теперь быстро проявляйте!

Джордж. Тянуть мне некогда. (Уходит).

Себастьян. Ну и характер!

Клинтон (подавлен). Я не выношу этого, просто не выношу!

Себастьян. Чего?

Клинтон (пересекает сцену и садится в кресло). Этого проклятого филистерства, этой тупой враждебности невежд ко всему новаторскому в искусстве. Меня это совершенно подавляет. Подумайте только, чем человечество обязано Сородэну. И вот приходит такое ничтожество и начинает глумиться. Чудовищно!

Себастьян. Ну, не будем унывать! Авангард всегда принимает первые удары. Вы должны закалить себя против пинков и стрел толпы.

Клинтон. Он фотографировал эту картину, смотрел на нее со всех сторон, но ни одной минуты по-настоящему не видел ее. Он даже не заметил мастерства художника.

Себастьян. Неужели вы собираетесь пронести через всю жизнь веру в то, что люди способны замечать мастерство?

Клинтон. Знаю, знаю — я, видимо, слишком чувствителен. В конце концов такова вся история искусства. Вы думаете когда-нибудь о Вагнере?

Себастьян. Постоянно!

Входят Изобэл, Джейн, Памела и Колин.

Изобэл. Доброе утро, Себастьян.

Себастьян. Доброе утро, мадам. (Здороваются за руку).

Изобэл. Где мистер Фридлэнд? Он просил нас прийти сюда.

Себастьян. Я жду его с минуты на минуту, мадам.

Изобэл. Надеюсь, он не опоздает. Мы улетаем в час.

Клинтон (подходит к Изобэл и пожимает ей руку). Доброе утро, миссис Сородэн. Я должен принести вам свои извинения.

Изобэл (вежливо). В самом деле? За что?

Клинтон. За то, что приставал к вам.

Изобэл (пораженная). Приставали ко мне?

Клинтон. Ну да, врывался к вам и надоедал, когда у вас такое горе.

Изобэл. О! Такое горе! (Смеется).

Клинтон. Но теперь я видел ее, фотографировал, и все обстоит как нельзя лучше. (Хлопает Колина по плечу). Так больше я вас беспокоить не буду. До свидания — и большое спасибо. (Быстро уходит).

Изобэл. Знаете, я не поняла ни слова из того, что наговорил этот молодой человек. (Видит картину). О боже!

Колин (смотрит в изумлении на картину). Что за чертовщина! Посмотри, Пам.

Памела. О! (Разражается хохотом).

Джейн (разглядывает картину). Не может быть! Нет, это просто невероятно! (Она тоже не в состоянии удержаться от смеха).

Колин. Это и есть та самая, которую они придут смотреть? Та, из-за которой вся шумиха поднялась?

Себастьян. Да, сэр.

Джейн. Посмотри, мама, ты обязательно должна посмотреть! (Ее одолевает смех).

Изобэл. Нет, милая… право… не надо…

Джейн. Прошу тебя! (Задыхаясь от смеха, она заставляет Изобэл взглянуть на картину).

Изобэл. Нет, нет… Я в самом деле… О! (Она тоже задыхается от смеха).

Джейн (истерично). Воды, Себастьян, быстро!

Себастьян бежит к столу, наливает стакан воды и подает Изобэл. Та пытается пить, но не может. Никто, кроме Себастьяна, теперь не владеет собой. Входит Джейкоб. У него утомленное и осунувшееся лицо. Он останавливается в дверях и с удивлением смотрит на эту сцену.

Джейкоб. Что тут происходит?

Изобэл. Джейкоб… Простите… Не могу удержаться…

Она снова задыхается от смеха, Джейн легонько хлопает ее по спине.

Джейн (с трудом переводя дыхание). Эта картина, Джейкоб… мы только что увидели ее…

Изобэл (с усилием). Довольно, Джейн.

Джейкоб. Ради бога, Изобэл, возьмите себя в руки. Что вы, с ума все сошли?

Себастьян (Джейкобу). Боюсь, у них истерика, месье.

Джейн (утирая слезы). Мы сейчас успокоимся, Джейкоб. Дайте нам только прийти в себя.

Памела. Эти ноги!.. Такой немыслимой формы!.. (Она опять заливается смехом. Встает, вынимает носовой платок из кармана Колина и садится на подоконник).

Джейн. Ну довольно. Нужно взять себя в руки.

Джейкоб. Я хотел бы немножко бренди с содой. Будьте добры, Себастьян. Мне что-то не по себе сегодня.

Себастьян (идет к столу). Слушаюсь, месье.

Джейн (с раскаянием в голосе). Простите, Джейкоб.

Изобэл. Самое ужасное это то, что у нее совершенно такое выражение глаз, как у бедной миссис Эверидж… О… о… о..! (Прижимает носовой платок к глазам).

Джейн. Мама!

Изобэл. Не знаю, что я буду делать, когда встречу ее теперь на Слоун-стрит…

Себастьян (Джейкобу). Бренди с содой, месье.

Джейкоб. Спасибо. (Пьет).

Джейн. Скажите нам, как дела, Джейкоб. Теперь мы уже, кажется, успокоились.

Джейкоб (садится в кресло). Я целую ночь не сомкнул глаз — вся моя жизнь, весь мой мир рушится, а вы тут истерически хохочете…

Джейн. Не могли, мы никак не могли удержаться.

Себастьян (берет бокал у Джейкоба). Приободритесь, месье. У меня для вас хорошая новость. Мистер Обадайа Левеллин в данный момент уже летит обратно на Ямайку.

Джейкоб (подскакивает). Неужели?

Себастьян (ставит бокал на столик у дивана). Утром я первым делом хотел позвонить вам, но у вас не работал телефон.

Джейкоб. Документ! Что с документом? Что произошло ночью?

Себастьян. Он разорвал его, месье.

Джейкоб. Он разорвал его? Как это так?

Себастьян. Пришлось потратить очень много времени, чтобы привести его в соответствующее состояние, но в конце концов нам это удалось.

Джейн. Кому это — нам?

Себастьян. Прежде чем сделать попытку самому договориться с мистером Левеллином, я из предосторожности позвонил нескольким своим друзьям. Мне казалось, что надо быть готовым ко всяким неожиданностям.

Джейн. Себастьян, надеюсь, вы ему ничего дурного не сделали?

Себастьян. О нет, мисс Джейн. Не мы ему, а он нам…

Колин. То есть?

Себастьян. Это он нам кое-что сделал.

Джейкоб. Но что же он мог вам такое сделать?

Себастьян. Он спас нас, месье.

Джейкоб. Спас?

Себастьян. Именно. Иначе говоря, мы внушили ему эту мысль, и он нам поверил.

Колин. Что за чушь вы несете?

Себастьян. Вчера вечером, когда я после ухода мистера Фридлэнда зашел в библиотеку, я был готов добыть документ если не силой убеждения, то физической силой.

Джейн. О, Себастьян, как это ужасно с вашей стороны!

Себастьян. Ничего плохого я сделать ему не хотел, мисс Джейн, я просто намеревался с помощью моих друзей насильно отобрать документ и, снабдив мистера Левеллина надежными провожатыми, отвезти его на аэродром и отправить на Ямайку.

Джейн. Бедняга! Как вы могли отважиться…

Себастьян. К счастью, крутые меры оказались излишними.

Джейкоб. Ну, рассказывайте: как же все это произошло?

Себастьян. Вы, наверно, помните, что мистер Левеллин тут все время пел…

Колин. Пел! Орал изо всех сил!

Себастьян (Колину). Продолжительное пение у некоторых высокорелигиозных и притом эмоциональных людей вызывает состояние экстатического транса. Это хорошо известно.

Колин. Со мной такого не случается.

Себастьян. При всем моем уважении к вам, сэр, я вряд ли стал бы утверждать, что вы склонны к религиозной экзальтации.

Джейн. Не перебивай, Колин. (Себастьяну). Продолжайте.

Себастьян (продолжая). Когда я вошел в библиотеку, мистер Левеллин своим пением уже довел себя до экстатического транса и начал раздеваться.

Изобэл (пораженная). Раздеваться? Зачем?

Себастьян. Обычный фрейдовский импульс, мадам.

Колин. Номер с раздеванием!

Памела (хихикая). Ах, Колин, ты просто невыносим!

Изобэл. Вы, надеюсь, остановили его?

Себастьян. О нет, мадам. (Подходит к дивану). Это было бы очень опасно. Нельзя трогать человека, когда он находится в состоянии религиозной отрешенности, такая попытка может привести к самым ужасным последствиям. Все, что я в состоянии был сделать при данных обстоятельствах, это аккуратно сложить его одежду, после того как он снял ее, и больше ни во что не вмешиваться.

Изобэл. Он все с себя снял?

Себастьян. Кроме очков, мадам..

Изобэл. Просто удивительно! Он казался таким приличным, почтенным человеком. Трудно даже представить, на что способны люди в наше время. Помните этого священника в Блэтчли?

Джейкоб (с раздражением). Послушайте, Изобэл…

Джейн. Продолжайте, продолжайте, Себастьян. Что же было потом?

Себастьян. О, потом все пошло как по маслу. Когда пришли мои друзья, он перестал петь и предложил нам помолиться вместе с ним.

Колин. Ну и как же ваши друзья — не растерялись?

Себастьян. О нет, месье, это все народ дошлый. Стоило им только окинуть взглядом обстановку, как они сразу поняли, что здесь происходит. Мы перебрались сюда, так как в библиотеке оказалось тесновато, и в общем служба прошла очень хорошо.

Джейн. Служба?

Себастьян. Может быть, не по всем правилам церковного богослужения, но совершенно удовлетворительно, учитывая имевшиеся возможности. Легкий конфуз произошел с пением псалмов, но, если учесть плохое знание языка, мы и с этим неплохо справились. Затем мистер Левеллин рекомендовал нам прозреть, на что мы единодушно согласились, и, наконец, после сделанного ему мною короткого внушения, он согласился уничтожить документ, считая этот свой поступок угодным богу.

Колин. Ловко, черт побери!

Себастьян. Я позволил себе от вашего имени, мистер Фридлэнд, пообещать новые цветные стекла для его церкви. Я заверил, что деньги для их покупки будут немедленно переведены на Ямайку.

Джейкоб. Сколько?

Себастьян. По его грубому подсчету, 35 фунтов 17 шиллингов и 6 пенсов. Я предложил 50 фунтов на случай непредвиденных расходов.

Джейкоб. Спасибо, Себастьян. Справились вы отлично. Я вам очень благодарен.

Изобэл. Надеюсь, он все-таки оделся, прежде чем ехать на аэродром?

Себастьян. О да, мадам. Когда его экстаз прошел, он стал совершенно нормальным человеком. Даже пожаловался на то, что здесь у нас слишком холодно.

Джейн. Теперь мне понятно, почему отец так любил вас, Себастьян. Вы чрезвычайно находчивы!

Себастьян. Мадемуазель мне льстит.

Джейн. Что нам теперь делать?

Колин. То есть как — что делать?

Джейн. С тремя великими периодами в творчестве отца мы покончили. А как же четвертый?

Себастьян (учтиво). Четвертый, мисс Джейн?

Джейкоб. Вот это как раз и не давало мне спать всю ночь.

Джейн. Кто сотворил это чудовище? (Она показывает пальцем на мольберт).

Себастьян. Ваша прямота делает вам честь, мисс Джейн.

Джейн. Неужели вы?

Себастьян. Я предполагал, что такая мысль может у вас появиться, мисс Джейн.

Джейкоб. Перестаньте ходить вокруг да около, Себастьян. Вы или не вы?

Себастьян. Не я, месье.

Джейкоб. Если не вы, так кто же? Скажите ради бога!

Себастьян. Извините, месье.

Одна из двойных дверей медленно открывается, и показывается голова Лодердаля.

Лодердаль (входит и, пересекая сцену, приближается к картине). Значит, это правда?

Себастьян. Лодердаль, почему ты не в школе?

Лодердаль. А ты почему так нехорошо, так бессовестно поступил? Почему ты не сдержал своего слова?

Себастьян. Успокойся, Лодердаль. (Подводит его к Изобэл). Простите за это внезапное вторжение, мадам. Мой сын.

Джейн, Ваш сын?

Себастьян. Dis bonjour gentillement, Lauderdale.[30]

Лодердаль. He хочу!

Изобэл. Какой милый мальчуган!

Лодердаль (начиная плакать). Я тебе этого никогда не прощу — никогда, никогда, никогда!

Изобэл. Почему ты плачешь, мальчик?

Лодердаль. Потому что мой отец обманщик.

Себастьян (спокойно). В сущности, это почти единственное, что у нас с тобой общего.

Изобэл. Ну, право, я… я не думаю… (Она растерянно умолкает).

Себастьян. Иди отсюда, Лодердаль, будь хорошим мальчиком. Я тебе потом все объясню.

Лодердаль. Ты дал честное слово, что не покажешь ее никому, пока она не закончена.

Джейн. О! Я начинаю понимать!

Джейкоб. Боже правый! Вы хотите сказать… (Лодердалю). Ты написал эту картину?

Лодердаль. Конечно, я. Это моя самая лучшая картина. Мне очень много пришлось рисовать, стоя на лестнице. О, папа, как ты мог, как ты мог? (Громко рыдает).

Себастьян. Мой сын рисует с семи лет. Три раза его картины экспонировались на выставках детского творчества. Репродукция одной из них была помещена в журнале «Иллюстрасьон».

Лодердаль (всхлипывая). Vilain! Goujat! Tu m’as trahi! Tu m’as trahi![31]

Себастьян. Tais-toi. Je vais tout t’expliquer un peu plus tard, mais tais-toi maintenant[32].

Джейкоб. Вы говорите, что репродукция одной из его картин была помещена в журнале «Иллюстрасьон»?

Себастьян. Да, месье, но вы не беспокойтесь. Это всего-навсего небольшая акварель — «Пастораль», изображающая вола, тянущего-воз, и к тому же она была подписана псевдонимом.

Джейкоб. Какая, черт возьми, разница, как она была подписана? Это опасно!

Себастьян. Не тревожьтесь, месье. Никто ничего не заподозрит: этот шедевр — и маленькая жиденькая акварель!

Лодердаль (перестав плакать). Как это жиденькая? Ей присудили премию!

Себастьян. Послушай, Лодердаль. Эта картина принадлежит мне — законченная или незаконченная. Тебе было хорошо уплачено за нее.

Лодердаль (презрительно). Хорошо уплачено! Двести франков и коробка слив.

Себастьян. И билет на утренник в «Комическую оперу».

Лодердаль. А там шли только «Сказки Гофмана».

Себастьян. Если ты сейчас не уйдешь к себе в комнату и не подождешь меня там, я завтра же отправлю тебя к маме в Челтенхэм. Ты этого хочешь?..

Лодердаль. Но, папа…

Себастьян. Сейчас же делай то, что тебе говорят. Va t’en![33]

Лодердаль. Но ведь картина еще не закончена. Разреши мне, пожалуйста, поправить ее. (Показывая пальцем). Правая грудь совсем неверно нарисована.

Себастьян. Обе груди совсем неверно нарисованы. Уходи!

Лодердаль (опять начинает плакать). Я никогда больше не нарисую для тебя ни одной картины, никогда в жизни!

Себастьян. Не будь так уверен в этом. Иди. (Подталкивает его к двери).

Лодердаль. Не прикасайся ко мне! Я тебя ненавижу! Ты бессердечный человек! (Вырывается из рук Себастьяна и убегает, хлопнув дверью).

Изобэл. Бедный мальчик!

Джейн (изнемогая от смеха). Боже мой, боже мой, это уж действительно слишком!

Джейкоб. Вы хотите сказать, что этот ребенок написал картину без посторонней помощи?

Себастьян. Да, месье. Под моим руководством. Чувство колорита в нем еще не вполне развито и мастерство рисунка тоже оставляет желать лучшего, но он прилежный мальчик; когда он вырастет и возмужает, то далеко пойдет.

Колин. Еще бы!

Себастьян. Остальные картины, конечно, носят более абстрактный характер.

Джейкоб. Остальные картины?

Себастьян. Да. Около тридцати в общей сложности. Мистер Сородэн их все подписал.

Джейкоб. Это какой-то бред!

Себастьян. Он назвал этот период своего творчества — «Неоинфантилизм». Мистер Сородэн обожал хорошую шутку. (Смеется).

Джейкоб. Где они?

Себастьян. На складе в Пасси, месье.

Колин. Их надо немедленно уничтожить.

Себастьян (подходит к Колину). Я не согласен, месье. Такой варварский жест совсем ни к чему. Если их с умом продать на протяжении ближайших нескольких-лет, — да-за-них, во всяком случае, можно получить сто тысяч фунтов. Я их уже застраховал в восемьдесят тысяч.

Джейкоб. Вы их застраховали?

Себастьян. Да, месье. Эти картины — моя собственность. Ведь их написал мой сын. Мистер Сородэн передал их мне, чтобы я ими распорядился, как найду нужным. Он считал это справедливым и полагал, что мы с вами сможем прийти к какому-нибудь соглашению.

Джейкоб. Этого вам не дождаться! Я раскрою весь этот мерзкий обман!

Себастьян (учтиво). Не будет ли такой поступок несколько непоследовательным, особенно теперь, когда вы уже откупились от княжны Павликовой, мисс Уотертон и мистера Левеллина? Я, право, очень советую вам хорошенько подумать, мистер Фридлэнд. Если вы раскроете весь этот мерзкий обман, как вы выразились, то этим самым сделаете себя посмешищем в глазах всего света.

Колин (вставая). От имени моей матери и моей семьи я заявляю, что всецело согласен с мистером Фридлэндом. Этот скандал должен быть раскрыт, чем бы это нам ни грозило. Так ведь, мама?

Изобэл. Да… Я полагаю, так… но…

Колин (снова садясь). Но что?

Изобэл. Я подумала об этом милом мальчике. Ведь он столько трудился — и будет страшно огорчен.

Себастьян. Не только мальчик будет огорчен — вся современная живопись будет унижена и обеднена. Один только Голливуд сколько потеряет! Картины перестанут покупать, и тысячи подающих надежды молодых художников начнут умирать с голоду. Это будет катастрофа! О многих настоящих великих мастерах тоже пойдет дурная молва, на их лучшие творения станут смотреть с недоверием и подозрением. Если просочится слух, что великие шедевры Сородэна написаны бывшей русской княжной, ставшей в эмиграции проституткой, девушкой из варьете, помешанным на религии сектантом и четырнадцатилетним мальчиком, то разлагающее влияние этого факта начнет распространяться со сверхъестественной быстротой. Современная скульптура, музыка, драматургия — все подвергнется переоценке. Десятки тысяч трудолюбивых людей, которые сейчас зарабатывают на уютную жизнь тем, что пишут книги, не зная грамматики, сочиняют музыку, не обладая чувством гармонии, и малюют картины, не имея представления о живописи, будут ввергнуты в крайнюю нищету или окажутся вынужденными обучаться своему делу. Громкие имена за одну только ночь превратятся в ничто. Пощады не будет никому. Так что хорошенько взвесьте все, мистер Фридлэнд, прежде чем создать этот хаос. Мало того, что вас сделают посмешищем, вас постараются распять на кресте! И раньше всего об этом позаботятся ваши же коллеги. (Звонок у парадной двери). Вот двое из них.

Джейн. Что вы собираетесь делать, Джейкоб?

Себастьян (Джейкобу). Да, что мы решаем; месье? Оставить наш маленький секрет нераскрытым или предать его широкой огласке?

Джейкоб. Зайдите ко мне в контору сегодня. Там мы договоримся.

Себастьян. А сэр Эларик и мистер Рискин — директор музея нового искусства?

Джейкоб (с отчаянием). Просите.

Себастьян. Слушаю, месье. (Он кланяется Изобэл, затем Джейкобу, идет к дверям и распахивает их).

Занавес

1

Алло, я слушаю, да, Энвалид 26–45. Да, месье. Нет, месье. Да, месье, я с вами совершенно согласен: для нас это трагедия, но для всего мира это катастрофа. Благодарю, месье. Месье очень любезен. Непременно, месье. До свидания, месье (франц.).

(обратно)

2

— Там у двери какой-то господин.

— Что за господин?

— Не знаю, я не ясновидящая, думаю, что англичанин или американец.

(обратно)

3

— Репортер?

— Послушай, котик, откуда мне это знать? Я с ним только поздоровалась.

— А, проклятие!

— Правильно. Мне самой надоела вся эта суета.

(обратно)

4

Простите, пожалуйста.

(обратно)

5

Вы говорите по-английски?

(обратно)

6

«Life» — по-английски «жизнь».

(обратно)

7

— Мальчик недурен. О чем это он толкует?

— Ничего особенного… Убирайся!

— Ладно, убираюсь.

(обратно)

8

Известный универсальный магазин в Париже…

(обратно)

9

Алло, я слушаю, да, Энвалид 26–45. Да, сеньор. Еще нет, сеньор. Да, сеньор, я с вами совершенно согласен: для нас это трагедия, но для всего мира это катастрофа. Очень благодарен, сеньор. Сеньор очень любезен. Непременно, сеньор. До свидания, сеньор (исп.).

(обратно)

10

Мадам что-нибудь угодно?

(обратно)

11

Нет, благодарю.

(обратно)

12

Алло, я слушаю, да, Энвалид 26–45. Да, майн герр. Нет, майн герр. Да, я совершенно с вами согласен: для нас это трагедия, но для всего мира это катастрофа. Да, майн герр. Благодарю вас. До свидания, майн герр (нем.).

(обратно)

13

В подлиннике Себастьян и Павликова в этом эпизоде говорят друг с другом по-русски,

(обратно)

14

В подлиннике Себастьян и Павликова в этом эпизоде говорят друг с другом по-русски.

(обратно)

15

Это дочь старикана Поля.

(обратно)

16

Фабрис, сядем и подождем месье Фридлэнда. Он сейчас явится.

(обратно)

17

Я сказала, Фабрис, что твоя мама прекрасная повариха.

(обратно)

18

Фабрис, я сказала, что вы плаваете, как рыба.

(обратно)

19

Я рассказала ту самую историю с секретным документом и кроликом, помнишь?

(обратно)

20

Это мадам Сородэн, вдова — ты знаешь кого. Поздоровайся вежливо.

(обратно)

21

Пойдем, Фабрис. Мне осточертели эти субъекты.

(обратно)

22

Фабрис, продолжайте в том же духе!

(обратно)

23

Фабрис, посмотри, что ты наделал! Бедняга серьезно ранен, ты и сам не знаешь, как ты силен!

(обратно)

24

По-дружески пожми ему руку, Фабрис.

(обратно)

25

Все образуется, дорогой.

(обратно)

26

Послушай, дорогой, красивый голос, не правда ли?

(обратно)

27

Нам надо идти, пока мы еще не надоели хозяевам.

(обратно)

28

Фабрис, попрощайся с мадам Сородэн.

(обратно)

29

Клиши 56–57? Алло. Это Себастьян. Да, очень хорошо. Джо у вас? Хорошо, жду.

(обратно)

30

Поздоровайся вежливо, Лодердаль.

(обратно)

31

Гадкий! Мошенник! Ты меня предал! Ты меня предал!

(обратно)

32

Замолчи. Потом я тебе все объясню, а сейчас молчи.

(обратно)

33

Уходи.

(обратно)

Оглавление

Ноэл Кауард Обнаженная со скрипкой

Действие первое

Действие второе

Действие третье Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg