«Осадное положение»

Осадное положение (fb2) - Осадное положение (пер. Ирина Исаевна Кузнецова) 421K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Альбер Камю

Альбер Камю ОСАДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

 L'état de siège

Действующие лица

Чума

Секретарша

Нада

Виктория

Судья Касадо

Жена судьи

Диего

Губернатор

Алькальд

Рыбак

Мужчины

Женщины

Перевозчик трупов

ПРЕДИСЛОВИЕ

В 1941 году у Жана-Луи Барро возник замысел спектакля, основой которого должен был стать миф о чуме, привлекавший в свое время и Антонена Арто. Позднее Барро решил, что проще всего использовать для этой цели великую книгу Даниеля Дефо «Дневник чумного года», и набросал план постановки.

Узнав, что я собираюсь публиковать роман на ту же тему, он предложил мне написать диалоги по намеченной им канве. Я не во всем был с ним согласен и, в частности, считал, что лучше отказаться от инсценировки и вернуться к первоначальному замыслу самого Барро.

Задача заключалась, по существу, в том, чтобы сочинить миф, доступный пониманию широкого зрителя 1948 года. «Осадное положение» и есть такая попытка, заслуживающая, как я имею слабость полагать, некоторого интереса.

Но:

во-первых, подчеркиваю, «Осадное положение», что бы ни говорилось на сей счет, ни в малейшей степени не является сценическим вариантом моего романа;

во-вторых, это не пьеса с традиционной структурой, но представление, где намеренно взято за принцип смешение всех драматических форм выражения — от лирического монолога до массовых сцен, включая пантомиму, обычный диалог, фарс и хор;

и в-третьих, хотя я действительно являюсь автором всего текста, имя Жана-Луи Барро должно было бы по справедливости стоять рядом с моим. Это оказалось невозможным по причинам, которые я счел уважительными. Но должен со всей определенностью заявить, что в этом смысле я остаюсь его должником.

20 ноября 1948. А. К.

© Перевод на русский язык, И. Кузнецова, 1997

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Пролог

Звучит увертюра. В ней отчетливо слышна тема, напоминающая сигнал воздушной тревоги. Занавес поднимается. На сцене полная тьма.

Увертюра кончается, но издали по-прежнему доносится тревожный вой сирены.

Внезапно справа, в глубине, появляется комета и медленно проплывает над сценой. Она выхватывает из темноты очертания крепостных стен испанского города и силуэты людей, которые, запрокинув голову, неподвижно стоят спиной к публике и смотрят на комету. Часы бьют четыре. Диалог звучит приглушенно, неразборчиво:

 — Конец света!

 — Да брось ты!

 — Мир гибнет...

 — Брось, приятель. Мир, но не Испания!

 — Испания тоже может погибнуть.

 — На колени!

 — Комета — знамение беды!

 — Только не Испания, приятель, только не Испания!

Некоторые оглядываются. Один-два человека опасливо переходят на другое место, и снова все застывают. Сигнал тревоги раздается совсем близко, в пронзительном завывании сирены звучит угроза.

Одновременно комета начинает расти и достигает невероятной величины. Душераздирающий женский вопль. Музыка умолкает, и комета уменьшается до прежних размеров. Женщина в смятении убегает. На площади начинается суматоха. Диалог звучит резче, с отчетливым шипением и присвистом, но слова по-прежнему разобрать трудно:

   — Это предвестие войны!

   — Уж точно!

   — Да какое там предвестие!

   —  Еще увидишь!

   —  Что вы все заладили? Это предвестие жары!

   —  Нашей испанской жары!

   —  Хватит вам!

   —  Эта комета слишком уж громко свистит!

   —  Просто оглушает!

   —  Она наведет на Кадис порчу.

   —  Ай! Порчу на Кадис!

   —  Тише! Тише!

   Все снова смотрят на комету.

   В тишине приятно звучит голос Офицера городской стражи.

   Офицер. Расходитесь по домам! Нечего глаза таращить! Насмотрелись, хватит. Только галдите попусту! Много шума из ничего. Что ему сделается, вашему Кадису!

   Голоса из толпы. Но ведь это же знамение! Знамений ни с того ни с сего не бывает.

   —  О великий и страшный Бог!

   —  Скоро война, вот что значит эта комета!

   —  Дубина ты! Кто в наше время верит в кометы! Мы, слава богу, не дураки.

   —  Вот-вот, такие умники, что скоро без головы останемся. Бараны безмозглые, вот мы кто. А бараны на то и есть, чтобы их резать.

   Офицер. По домам! Война вас не касается. Это наше дело, а не ваше.

   Н ад а (калека). Ох, если бы так! Но ведь нет же, офицеры-то умирают в своей постели, а животы протыкают нам!

   Голос из толпы. Нада, Нада пришел. Придурок явился!

   Другой голос. Ну, Нада, ты все знаешь. Скажи-ка нам, что значит эта комета?

   Нада. Вам не понравится то, что я скажу. Вы вечно надо мной насмехаетесь. Спросите у студента, он будущий врач. А я лучше побеседую с бутылкой. (Подносит ко рту бутылку.)

   Голос из толпы. Диего, на что он намекает?

   Диего. Какая разница? Не трусьте, и все будет в порядке.

   Голос из толпы. Надо спросить, что думает офицер.

   Офицер. Офицер думает, что вы нарушаете общественный порядок.

   Нада. Стражникам можно позавидовать. Они мыслят просто.

   Диего. Смотрите, опять...

   Голос из толпы. О великий и страшный Бог!

   Снова слышится вой сирены. Комета проплывает второй раз.

 Голоса из толпы. Хватит, хватит!

   —  Довольно!

   —  О Кадис!

   —  Она воет!

   —  Это порча...

   —  На наш город...

   —  Тише! Тише!

Бьет пять часов. Комната исчезла. Светает.

   — Нада (стоя на каменной тумбе, насмешливо). Ну вот! Я, умнейший и образованнейший человек в городе, пьяница, потому что мне на все плевать и я брезгую вашими почестями, всеобщее посмешище, ибо я сохранил свободу открыто все презирать, — я, сам Нада, желаю после этого фейерверка сделать вам бесплатное предостережение. Итак, имею вам сообщить, что дело наше плохо и, дайте срок, будет еще хуже. Заметьте себе, что дело наше плохо уже давно. Но осознать это дано было только пьянице. Чем же оно плохо? Это уж вы, мои благоразумные сограждане, должны угадать. А я остаюсь при своих взглядах, я давно пришел к выводу, что между жизнью и смертью большой разницы нет, а человек — просто щепка, которая отлично горит в костре. Верьте мне, у вас будут неприятности. Комета — дурной знак. Это сигнал тревоги! Вам не верится? Я так и знал. Вы думаете, если вы едите три раза в день, отрабатываете свои восемь часов и содержите двух жен, то все в порядке. Но вы не в порядке, вы в строю! Благодушные, аккуратно построенные в затылок, вы вполне созрели для беды. Ну, люди добрые, я вас предупредил, совесть моя чиста. Впрочем, можете не волноваться, вами наверху занимаются. Чем это пахнет, вы сами знаете: с Ним шутки плохи!

   Судья. Прекрати богохульствовать, Нала! Ты уже давно позволяешь себе преступные вольности в отношении неба.

   Нада. Разве я сказал хоть слово о небе, судья? Кто- кто, а я одобряю все, что оно творит. Я тоже судья на свой лад. Я читал в книжках, что лучше быть пособником неба, чем его жертвой. К тому же, небо, по-моему, тут ни при чем. Когда люди начинают крушить все вокруг, в том числе и друг друга, выясняется, что Господь Бог, который тоже мастер по этой части, по сравнению с ними просто дитя.

   Судья. Вот из-за этих безбожников вроде тебя небо и шлет нам знамения беды. Ибо это и вправду предостережение. Но оно послано тем, у кого развращены души. Страшитесь все, как бы на нас не обрушились ужасные бедствия, и молите Бога, чтобы он простил ваши прегрешения. На колени! На колени, приказываю вам!

   Все опускаются на колени, кроме Нады.

   Судья. Устрашись, Нала, и преклони колени!

   Нада. Не могу, у меня нога не сгибается. А страшиться мне нечего, я все предвидел, даже самое худшее — я имею в виду твои поучения.

   Судья. Неужели ты ни во что не веришь, несчастный?

   Нада. Ни во что на всей земле, кроме вина. И ни во что на небе.

   Судья. Прости ему, Господи, ибо он не ведает, что говорит, и смилуйся над этим городом, ибо в нем живут дети Твои!

   Нада. Ite, missa eat (Идите, месса окончена (лат.). Угости меня, Диего, бутылочкой вина в трактире «Комета». И расскажи заодно, как идут твои любовные дела.

   Диего. Я женюсь на дочери судьи, Нада. И прошу тебя больше не оскорблять отца моей невесты. Этим ты оскорбляешь и меня.

   Трубят трубы. Входит Глашатай в окружении стражников.

   Глашатай. Приказ губернатора! Всем разойтись и вернуться к своим занятиям! Хороший губернатор — такой губернатор, в чье правление ничего не случается. Наш губернатор тоже желает, чтобы в его правление ничего случалось и он оставался бы вечно хорошим губернатором, каков он и есть и был всегда. Посему гражданам Кадиса надлежит принять к сведению: ничего, что могло бы взбудоражить или напугать население, сегодня не случилось. С этой минуты всякие упоминания о какой-то комете, якобы появлявшейся над городом, объявляются ложными слухами. Каждый, кто нарушит этот приказ и станет говорить о кометах иначе, как о космическом явлении минувших или будущих времен, понесет наказание по всей строгости закона.

   Трубят трубы. Глашатай уходит.

   Нада. Ну, Диего, каково? Здорово придумано.

   Диего. Глупо придумано! Ложь — всегда глупость!

   Нада. Нет, это не глупость, это политика. И я за такую политику всей душой, потому что она отменяет все, что только можно отменить. Губернатор у нас — просто чудо! Если у него дефицит бюджета или жена ему изменяет, он объявляет дефицит несуществующим и отрицает адюльтер. Рогоносцы, радуйтесь, ваши жены вам верны! Паралитики, вы можете ходить! А вы, слепцы, взгляните вокруг: настал момент истины!

   Диего. Смотри не накаркай беды, старый ворон! Момент истины — это момент смерти!

   Нада. Именно! Смерть миру! Ах, если бы я мог схватиться с миром один на один, как с быком, когда у того подрагивают ноги, маленькие глазки налиты ненавистью, а на морде, на розовых губах — грязное кружево пены! Ай! Какая минута! Хоть я и стар, моя рука не дрогнула бы! Я бы рассек ему шейные позвонки одним ударом, и огромное сраженное мною животное падало бы и падало до скончания времен сквозь бесконечные пространства!

   Диего. Ты презираешь слишком многое, Нада. Побереги свое презрение, оно тебе еще может понадобиться.

   Нада. Мне ничего не может понадобиться. А презрения мне хватит до самой смерти. И ничто на свете — ни короли, ни кометы, ни мораль — никогда не будет для меня выше, чем я сам!

   Диего. Успокойся! Не заносись так высоко. А то тебя не будут любить.

   Н ад а. Я выше этого, выше всего, мне ничего не надо.

   Диего. Ничто не может быть выше чести.

   Н ад а. Что такое честь?

   Диего. То, что не дает мне ослабеть.

   Нада. Честь — это космическое явление минувших или будущих времен. Отменяю!

   Диего. Ладно, Нада, мне пора. Меня ждет невеста. Поэтому я не верю в беду, которую ты предрекаешь. Я должен заняться своим счастьем. Счастье — долгая работа, для нее нужен покой городов и селений.

   Нада. Я же говорил, сынок, — наше дело плохо. Надеяться не на что. Комедия вот-вот начнется. Не знаю даже, успею ли я добежать до базара, чтобы выпить за всеобщую погибель.

   Свет гаснет.

   Конец пролога

Свет. На площади оживление. Актеры более подвижны, общий ритм действий не такой замедленный, как в прологе. Играет музыка.

   Лавочники открывают ставни своих лавок, и тем самым убирается передний план декорации. Перед нами рыночная площадь. Ее постепенно заполняет радостный народ. Он образует Хор, который ведут рыбаки.

   Хор. Ничего не случилось, ничего не случилось. Покупайте свежую рыбу! Нам мерещилась беда, а это летняя звезда! (Возглас ликования.) Едва успела кончиться весна, как золотой апельсин лета, пущенный с размаху в небо, повис в зените и, лопнув, затопил Испанию медовым дождем. И сейчас же все плоды летнего мира — налитой виноград, дыни цвета сливочного масла, кровавые смоквы, пылающие абрикосы — покатились на прилавки наших братьев. (Возглас ликования.) О плоды! Здесь, в плетеных корзинах, завершился их долгий стремительный бег из селений, где они наливались соком и сахаром над голубыми от зноя лугами и над свежими струями тысяч блестящих от солнца ключей, орошающих землю живою водой молодости. По корням и стволу эта влага находит свой путь к сердцевине плодов, питает их сладостью, как неиссякаемый медоносный родник, и они на глазах тяжелеют. Тяжелеют все больше и больше! И, созрев, опадают дождем, катятся по пышной траве, уплывают по рекам, тянутся по дорогам со всех сторон света под радостные крики народа и пение летних рожков. (Играют рожки.) Они приходят толпой в города возвестить нам, что земля, как и прежде, мягка, а благодатное небо, верное обещанию, явилось и в этом году на свидание с летом. (Всеобщее ликование.) Нет, ничего не случилось! То была летняя звезда! Лето — подарок, а не беда. Зима наступит не скоро, черствый хлеб ждет нас только потом! А сегодня — дорады, сардины, лангусты! Рыба, свежая рыба из спокойных морей! Сыр, сыр с розмарином! Козье молоко пенится, как мыло в тазу у прачки, а на мраморных прилавках кровью сочится мясо в кружевных розетках из белой бумаги: оно пахнет люцерной и дарит нашей утробе кровь, силу и солнце. Поднимем же чашу! Выпьем из чаши лета! Станем пить и забудемся! Ничего не случится!

   Крики «ура!». Радостные возгласы. Трубят трубы. Музыка.

   На базаре разыгрываются в разных местах небольшие сценки.

   Первый нищий. Подайте, добрый человек! Подайте, бабушка!

   Второй нищий. Лучше рано, чем никогда!

   Третий нищий. Намек ясен!

   Первый нищий. Ничего, разумеется, не случилось!

   Второй нищий. Но может и случиться. (Крадет у прохожего часы.)

   Третий нищий. Однако милостыню все равно лучше подать! Будьте милосердны, на всякий случай!

 В рыбных рядах.

   Рыбак. Дорада, свежая, как гвоздика! Цветок морей! А вы еще недовольны!

   Старуха. Это не дорада, а настоящая морская собака!

   Рыбак. Морская собака? Ах ты, ведьма! Пока ты не явилась, морских собак в этой лавке не бывало.

   Старуха. Ай, недоносок! Седин бы моих постыдился!

   Рыбак. Пошла вон старая комета!

Все замирают, прижав палец к губам.

Окно Виктории. За прутьями решетки стоит Виктория, Диего — на улице.

Диего. Как давно я тебя не видел!

Виктория. Глупый, мы же расстались сегодня утром в одиннадцать!

Диего. Да, но с нами был твой отец.

Виктория. Мой отец сказал «да»! Мы думали, он скажет «нет».

Диего. Я правильно сделал, что пошел прямо к нему и честно посмотрел ему в лицо.

Виктория. Да, ты правильно сделал. Пока он размышлял, я закрыла глаза и слушала, как мчатся, сотрясая все мое существо, невидимые кони, как они приближаются все быстрее и быстрее, пока не начала дрожать всем телом. И тут отец сказал «да». Тогда я открыла глаза. Это было первое утро творения. В углу комнаты я увидела вороных коней любви, они еще вздрагивали, но уже стояли на месте. Они ждали нас с тобой.

Диего. Я не слеп и не глух. Но слышал лишь только стук крови в висках. Моя радость вдруг освободилась от нетерпения. О царство света! Тебя отдали мне на всю жизнь, до той минуты, пока земля не призовет нас. Завтра мы умчимся с тобой отсюда в одном седле.

Виктория. Да! Говори нашим с тобой языком, неважно, если другие сочтут нас безумными. Завтра ты поцелуешь меня в губы. Я смотрю на твой рот, и щеки мои горят. Скажи, это подул южный ветер?

Диего. Да, он опаляет и меня. Где тот родник, который меня исцелит?

Подходит совсем близко. Просунув руки между прутьями решетки, она обнимает его за плечи.

Виктория. Ах, мне больно, так я тебя люблю! Подойди еще ближе!

Диего. Как ты прекрасна!

Виктория. Какой ты сильный!

Диего. Чем ты умываешься по утрам? Отчего лицо У тебя белое, как цвет миндаля?

Виктория. Я умываюсь только чистой водой, вся красота моя от любви.

Диего. Твои волосы свежи, как ночь.

Виктория. Это оттого, что все ночи напролет я жду тебя у окна.

Диего. Может быть, это вода и ночь подарили тебе благоуханье цветов лимона?

Виктория. Нет, это ветер твоей любви. От него я расцвела за один день!

Диего. Цветы когда-нибудь опадут!

Виктория. Тогда тебя ждут плоды!

Диего. Но придет и зима!

Виктория. Я встречу ее вместе с тобой. Помнишь, что ты пел мне в первый день? Или это уже не так?

Диего. После смерти моей через сотню лет

Если спросит меня земля,

Смог ли я наконец позабыть тебя,

Я, как прежде, отвечу: «Нет!»

Виктория молчит.

Диего. Ты молчишь?

Виктория. У меня от счастья перехватило дыхание.

В шатре астролога.

Астролог (женщине). Солнце, красавица моя, находилось в созвездии Весов в миг твоего рождения, поэтому твоей звездой можно считать Венеру, тем более что на тебя влияет и созвездие Тельца, а, как всем известно, Телец тоже подчиняется Венере. Значит, натура у тебя эмоциональная, любящая и мягкая. Радуйся этому, хотя Телец предрасполагает к безбрачию и есть опасность, что такие прекрасные качества могут пропасть задаром. Я вижу конъюнкцию Венеры с Сатурном, что неблагоприятно для заключения брака и рождения детей. Эта конъюнкция предвещает также необычные склонности и заставляет опасаться болезней желудка. Но ты поменьше думай об этом и стремись к солнцу, ибо оно укрепляет дух и нравы и исцеляет желудочные расстройства. Выбирай друзей среди тех, кто родился под созвездием Тельца, и не забывай, детка, что расположение звезд для тебя благоприятно и может принести тебе радость. Шесть франков. (Берет у женщины деньги.)

Женщина. Спасибо. А ты уверен, что все так и будет, как ты сказал?

Астролог. Конечно, деточка, конечно. Правда, тут есть одно «но»! Сегодня утром, разумеется, ничего не случилось. Но то, что не случилось, может спутать весь твой гороскоп. Я не отвечаю за то, чего не было.

Женщина уходит.

Астролог (зазывает публику.) Хотите знать свой гороскоп? Прошлое, настоящее и будущее, предопределенное расположением неподвижных звезд. Подчеркиваю: неподвижных! (В сторону.) Если в дело начнут вмешиваться кометы, работать станет невозможно. Придется сделаться губернатором.

Цыгане (говорят все одновременно). Друг, который хочет тебе добра...

Брюнетка нежная, как аромат апельсина...

Дальняя дорога в Мадрид...

Наследство в Америке...

Один из цыган. После смерти друга-блондинаты получишь письмо от брюнета.

В глубине сцены, на подмостках, бьют в барабан.

Актер. Обратите к нам взгляды ваших прекрасных глаз, очаровательные дамы, а вы, сеньоры, прислушайтесь! Перед вами величайшие и знаменитейшие актеры Испании, которых я не без труда уговорил покинуть королевский двор, дабы приехать к вам на базар. Они сыграют для вас священную драму бессмертного Педро де Лариба «Духи». Это удивительное сочинение, вознесенное одним взмахом крыльев гения на высоту мировых шедевров! Потрясающая пьеса, столь любимая нашим королем, что он приказывал играть ее для него дважды в день! Он смотрел бы ее и сейчас, если бы я не взял на себя труд разъяснить сей великолепной труппе, что необходимо безотлагательно представить этот шедевр на нашем базаре для услаждения публики Кадиса, самой искушенной публики во всей Испании! Спешите, спешите, представление начинается!

Представление действительно начинается, но актеров не слышно, крики рыночных торговцев заглушают их голоса.

Свежая рыба! Свежая рыба!

Женщина-омар, полуженщина-полурыба!

Жареные сардины! Жареные сардины!

Сюда! Спешите видеть! Король ловкачей! Сокрушитель цепей!

Купи моих помидоров, красавица, они нежные, как твое сердечко!

Кружева, белье для новобрачных!

Педро зубы рвет, как бог! Не успеешь крикнуть «ох!»

Нада (пьяный, выходит из таверны). Давите всё! Выжмите сок из помидоров и из сердца! В кандалы короля ловкачей! Выбьем зубы Педро! Смерть астрологу, который не прочел свою гибель по звездам! Съедим женщину- омара и уничтожим все остальное, за исключением того, что можно выпить.

Иноземный Торговец, богато одетый, выходит на базарную площадь в окружении толпы девушек.

Торговец. Покупайте, покупайте ленты «Комета»!

Все. Тсс! Тсс! (Шепотом объясняют торговцу, чем он рискует.)

Торговец. Покупайте, покупайте космические ленты.

Все подходят и покупают.

Ликование. Музыка. Появляется Губернатор со свитой. Все обступают его.

Губернатор. Ваш губернатор приветствует вас и выражает радость, оттого что вы собрались, как обычно, на этой площади и заняты делами, приносящими Кадису мир и процветание. Ничего не изменилось, и это прекрасно. Перемены меня раздражают, я дорожу своими привычками.

Простолюдин. Да, губернатор, ты прав: ничего не изменилось. Мы, бедняки, можем тебя в этом заверить. К концу месяца мы едва сводим концы с концами. Лук, оливки и хлеб — по-прежнему наша единственная пища, а что до куриного супа, то мы радуемся, когда по воскресеньям его едят другие. Сегодня утром в городе и на небе был большой шум. Честно говоря, мы испугались. Испугались, вдруг что-нибудь изменится и нищим придется питаться шоколадом. Но ты позаботился о нас, добрый правитель, ты сказал, что ничего не случилось, что нам померещилось. И мы сразу же успокоились.

Губернатор. Я рад этому. От нового никогда не бывает добра.

Алькальды. Правильно говорит губернатор! От нового не бывает добра. Нам, алькальдам, удостоенным этого звания за свою мудрость и седины, хочется верить, что наши славные бедняки не иронизируют. Ирония — свойство разрушительного ума. Хороший правитель всегда предпочтет ему созидательную глупость.

Губернатор. Пусть все остановится! Я — царь не- подвижимости!

Пьяницы (выходят из таверны и толпятся вокруг Нады). Да, да, да! Нет, нет, нет! Пусть все остановится, добрый губернатор! Все кружится, все идет колесом, это настоящая пытка! Мы за неподвижность! Долой движение! Отмени все, кроме вина и безумства!

Хор. Ничего не изменилось! Ничего не происходит, ничего не произошло! Времена года движутся по кругу, а в безмятежном небе вращаются благонравные светила, послушные законам геометрии. Им противны шальные, сумасбродные звезды, которые поджигают небесные степи своей лохматой огненной шевелюрой, расстраивают тревожным воем нежную музыку планет, поднимают ветер и нарушают вечное движение по вечным орбитам, расшатывают созвездия, порождая на перекрестках неба роковые столкновения светил. Поистине все в порядке, мир приходит в равновесие! Стоит полдень года, высокая пора неподвижности! О счастье, счастье! Лето, благодать! Что нам за дело до всего другого? Гордиться счастьем нам дано опять!

Алькальды. За то, что у неба есть свои привычки, надо поблагодарить вашего губернатора, ибо он король привычки. Он тоже не любит распущенных волос. Все его подданные гладко причесаны!

Хор. Смирение! Мы всегда будем смирными, ведь ничто никогда не изменится. Зачем нам развевающиеся по ветру волосы, горящие глаза и пронзительный голос? Мы будем гордиться счастьем других!

Пьяницы (вокруг Нады). Отмените движение, отмените, отмените! Не двигайтесь! Замрем! Пусть себе текут часы, это правление не будет иметь истории! Высокая пора неподвижности — это вечное время нашего сердца, ибо оно самое жаркое и вызывает жажду!

Музыкальная тема тревоги негромко звучит уже несколько минут.

Внезапно она сменяется пронзительным воем сирены. Одновременно раздаются два глухих удара. Один из актеров, исполняющий на подмостках пантомиму, выходит вперед, шатается и падает прямо в толпу, которая мгновенно его обступает. Полная тишина.

На несколько секунд все замирают. Затем начинается суматоха.

Диего пробирается через толпу, люди расступаются, и мы видим распростертое на земле тело. Появляются двое врачей, осматривают лежащего и, отойдя в сторону, начинают взволнованно совещаться.

Молодой человек из толпы требует у одного из врачей объяснения, но тот качает головой, отказываясь отвечать. Юноша настаивает и, ободряемый народом, пытается заставить врача говорить. Он трясет его, приникает к нему в мольбе, и в конце концов его губы прижимаются к губам врача. Юноша шумно вдыхает, изображая, будто вытягивает ответ из уст врача. Внезапно отшатывается и с огромнымусилием, будто слово столь огромно, что застревает у него в глотке, произносит:

— Чума.

Народ падает на колени. Каждый повторяет это слово все громче и быстрее. Люди начинают разбегаться по сцене, описывая широкие круги вокруг стоящего на возвышении губернатора. Они кружат как безумные, все ускоряя и ускоряя бег, и вдруг разом останавливаются при звуке голоса старого Священника.

Священник. В храм! В храм! Вот она, божья кара! Древний недуг обрушился на Кадис! Небо насылает его на развращенные города, чтобы покарать их смертью за смертный грех. В ваших лживых устах пресечется крик, и пылающая печать ляжет на ваше сердце. Молите теперь справедливого Бога, чтобы он забыл и простил! Спешите в храм!

Кто-то бросается в церковь. Остальные под звуки набата механически кружат по сцене.

Астролог (в глубине сцены, невозмутимо, словно делая доклад губернатору). На небе вырисовывается коварное совпадение враждебных планет. Оно предвещает засуху, голод и чуму...

Его речь заглушает болтовня женщин:

У него на горле сидело какое-то огромное животное и сосало кровь, пыхтя, как насос.

Это был паук, гигантский черный паук!

Да нет, он был зеленый!

Никакой не паук, а морская ящерица.

Ты не разглядела! Это был спрут, огромный спрут величиной почти с человека.

Диего, где Диего?

Теперь мертвецов будет столько, что живых не хватит их хоронить!

Ай! Если б только я могла уехать!

Уехать! Уехать!

Виктория. Диего! Где Диего?

Во время этой сцены в небе появляются зловещие знамения.

Сигнал тревоги звучит все громче, нагнетая ужас. Какой-то человек с просветленным лицом, словно на него снизошло откровение, выбегает из дома с криком: «Через сорок дней конец света!». Люди в панике снова начинают бегать по кругу, повторяя:

«Через сорок дней конец света!» Стражники хватают ясновидца,

а в это время с другой стороны появляется Колдунья и предлагает лечебные снадобья.

Колдунья. Мелисса, мята,шалфей, розмарин, чабрец, шафран, лимонная цедра, миндальная паста... Не проходите мимо! Чудодейственные средства!

Солнце начинает клониться к западу, поднимается холодный ветер. Все смотрят на небо.

Колдунья. Ветер! Вот и ветер подул! Чума боится ветра! Все уладится, все уладится, вот увидите.

Ветер внезапно стихает. Вой сирены становится еще пронзительнее. Раздаются подряд два глухих удара. Два человека в толпе валятся наземь. Все падают на колени и начинают пятиться от лежащих тел.

Посреди сцены остается только колдунья, и у ее ног — двое лежащих мужчин с отметинами в паху и на горле. Больные корчатся и, сделав несколько движений, испускают дух. На толпу, которая продолжает отступать к краям сцены, медленно опускается ночь. Полная тьма.

Свет в церкви и в доме судьи. Прожектор направлен на дворец. Действие разворачивается поочередно в разных местах.

Первый алькальд. Ваша честь, эпидемия растет с невероятной быстротой, врачи не справляются. Жилые кварталы заражены сильнее, чем люди предполагают, и, думаю, надо скрыть от них правду любой ценой. К тому же болезнь пока свирепствует в основном на бедных и перенаселенных окраинах. Это единственное, что может еще утешать нас в нашей беде.

Одобрительный шепот присутствующих.

В церкви

Священник. Подходите, и пусть каждый публично исповедуется в своих самых черных делах. Откройте ваши сердца, несчастные! Расскажите друг другу о содеянном вами зле и о зле, которое вы замышляли, иначе яд греха непременно убьет вас и отправит в ад так же верно, как ненасытный спрут чумы... Я лично каюсь в том, что не всегда был милосерден...

Три исповеди-пантомимы сменяют друг друга во время следующего диалога.

Во дворце

Губернатор. Все обойдется. Досадно только, что я собирался на охоту. Такие штуки вечно случаются, когда у нас неотложные дела. Как же быть?

Первый алькальд. Не отменяйте охоту, ваша честь, хотя бы для примера другим. Народ должен знать, что вы умеете встречать превратности судьбы с безмятежным челом.

В церкви

Все. Прости нам, Господи, все, что мы совершили и чего не совершали.

Судья читает псалмы в окружении своей семьи.

Судья. «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится.

Говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы...»[1]

Жена судьи. Касадо, нельзя ли нам выйти погулять?

Судья. Ты уже достаточно погуляла в своей жизни, жена. Это не принесло нам счастья.

Жена. Виктория не вернулась. Я боюсь, не приключилось ли с ней чего дурного.

Судья. Жаль, что ты не боялась, как бы чего дурного не приключилось с тобой самой! И потеряла честь. Сиди дома, это самое надежное место среди бедствия. Я все предусмотрел. Мы запрем двери на время чумы и дождемся, пока она кончится. С Божьей помощью, мы не пострадаем.

Жена. Ты прав, Касадо. Но мы не одни. Другие страдают. Виктория, быть может, в опасности.

Судья. Оставь в покое других и подумай о семье. О своем сыне, к примеру. Вели доставить в дом столько провизии, сколько возможно. Заплати любую цену. Но запасай, жена, запасай. Настало время сберегать. (Читает.) «...Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю...»

В церкви

Молящиеся продолжают тот же псалом.

Хор. «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень».

Голос. О великий и страшный Бог!

Свет на площади. Люди движутся по сцене в ритме коплы.

Хор. На сыром песке и на море

Свое имя ты написал.

Мне осталось одно лишь горе...

Входит Виктория. Прожектор освещает площадь.

Виктория. Диего, где Диего?

Женщина. Он подле больных. Помогает тем, кто его зовет.

Виктория бежит к кулисам и сталкивается с Диего. Он в маске врача, работающего с зачумленными. Виктория отшатывается и вскрикивает.

Диего (мягко). Я напугал тебя, Виктория?

Виктория (кричит). О, Диего! Наконец-то! Сними скорей эту маску и обними меня. Прижми меня к себе, и никакая чума меня не возьмет.

Диего не двигается.

Виктория. Что-то изменилось, Диего? Вот уже много часов я ищу тебя, бегаю по всему городу в ужасе от мысли, что ты, быть может, заразился, и наконец вижу тебя в этой маске болезни и страдания! Сбрось, сбрось ее, умоляю тебя, и прижми меня к груди. (Диего снимает маску.) Я взглянула на твои руки, и у меня пересохло во рту. Поцелуй меня.

Диего не двигается.

Виктория (тише). Поцелуй меня, я умирают от жажды. Неужели ты забыл, что мы вчера обручились? Всю ночь я ждала сегодняшнего дня, когда ты должен бьш меня поцеловать. Скорей, скорей!..

Диего. Я полон жалости, Виктория.

Виктория. Я тоже, но только к нам с тобой. Потому-то я и искала тебя, звала на всех улицах, бежала, протягивая к тебе руки, чтобы сплести их с твоими! (Делает шаг к Диего.)

Диего. Не прикасайся ко мне, отойди!

Виктория. Почему?

Диего. Я сам себя не узнаю. Никогда ни один человек не внушал мне страха, а тут я не могу с собой совладать, это сильнее меня, и даже мысль о чести не придает мне мужества. (Виктория делает еще шаг к нему.) Не прикасайся ко мне! Возможно, я уже ношу в себе болезнь и могу тебя заразить. Подожди немного. Дай мне перевести дух, я потрясен, мне трудно дышать. Я даже не знаю, как приподнять этих людей и перевернуть их в постели. У меня руки трясутся от ужаса, и жалость застилает глаза. (Слышатся крики, стоны.) Они зовут меня,слышишь? Я должен идти к ним. Но береги себя, береги нашу любовь. Это рано или поздно кончится, иначе не может быть.

Виктория. Не покидай меня!

Диего. Обязательно кончится! Я слишком молод и слишком сильно тебя люблю. Мне отвратительна смерть.

Виктория (бросается к нему). Но ведь я-то живая!

Диего (отступая). Стыдно, Виктория, как стыдно!

Виктория. Стыдно? Почему?

Диего. Потому что я, кажется, боюсь.

Слышатся стоны. Диего бежит в ту сторону. Народ движется по сцене в ритме коплы.

Хор. Где правда? Где обман? Не верьте

Словам людским. Цена им грош.

Нет истины на свете, кроме смерти.

Все остальное — ложь.

Прожектор освещает церковь и дворец губернатора. В церкви поют псалмы, молятся. Первый Алькальд обращается из дворца к народу.

Первый алькальд. Приказ губернатора. С сегодняшнего дня, в знак покаяния перед лицом общей беды и дабы избежать опасности заражения, все публичные сборища запрещаются и всяческие увеселения отменяются. В то же время...

Женщина (кричит из толпы). Ай-ай! Они прячут мертвеца! Его нельзя так оставлять! Он отравляет воздух. Позор вам, мужчины! Его надо предать земле.

Суматоха. Двое мужчин уволакивают женщину.

Алькальд. В то же время губернатор может успокоить граждан относительно дальнейшего развития неожиданной эпидемии, обрушившейся на наш город. По мнению всех врачей, достаточно, чтобы подул ветер с моря, и чума отступит. С Божьей помощью...

Два страшных глухих удара прерывают его речь. За ними следуют еще два. Оглушительно звучит похоронный звон, из церкви доносится громкое пение молящихся. Потом люди в ужасе умолкают.

В тишине входят двое незнакомцев. Мужчина и Женщина. Все взоры устремляются на них. Мужчина тучен, он в военной форме, без головного убора, с орденом на груди. На женщине тоже форма, но только с белым воротничком и белыми манжетами. В руках она держит блокнот. Они подходят к воротам дворца и приветствуют губернатора.

Губернатор. Что вам угодно, чужеземцы?

Мужчина (учтиво). Занять ваше место.

Все. Что? Что он говорит?

Губернатор. Вы неудачно выбрали время для шуток, и эта дерзость может дорого вам обойтись. Но мы, вероятно, вас неверно поняли. Кто вы такие?

Мужчина. Ни за что не угадаете!

Первый алькальд. Не знаю, откуда вы явились, зато знаю, где вы кончите!

Мужчина (спокойно.) Вы меня пугаете! Как вы считаете, друг мой, сказать им, кто я?

Секретарша. Обычно мы более церемонно знакомимся.

Мужчина. Однако эти господа очень настойчивы.

Секретарша. Возможно, у них есть на то свои причины. В конце концов, мы здесь в гостях и должны подчиниться местным порядкам.

Мужчина. Согласен. Но не внесем ли мы тем самым некоторое смятение в умы этих милейших людей?

Секретарша. Лучше внести смятение, чем быть невежливыми.

Мужчина. Убедительный довод. Но меня все-таки кое-что смущает...

Секретарша. Одно из двух...

Мужчина. Слушаю вас...

Секретарша. Или вы скажете им, или не скажете. Если вы скажете, они узнают. Если не скажете, догадаются.

Мужчина. Вы освободили меня от последних сомнений.

Губернатор. Довольно! Прежде чем принять надлежащие меры, я в последний раз приказываю вам объяснить, кто вы такие и чего хотите.

Мужчина (по-прежнему непринужденно). Я — чума. А вы?

Губернатор. Чума?

Мужчина. Да, и мне необходимо как можно скорее занять в городе ваш пост. Поверьте, я очень сожалею, но у меня много дел. Если я дам вам, скажем, два часа? Вам хватит двух часов, чтобы передать мне полномочия?

Губернатор. На сей раз вы зашли слишком далеко и поплатитесь за самозванство. Стража!

Мужчина. Минуту! Я никого не хочу неволить. Мой принцип — быть корректным. Вполне понятно, что мое поведение вас удивляет, ведь вы, в сущности, меня совсем не знаете. Но я и в самом деле хочу, чтобы вы уступили мне свой пост, не вынуждая меня прибегать к доказательствам. Неужели вы не можете поверить на слово?

Губернатор. Я не могу больше терять на вас время, ваша шутка затянулась. Арестуйте этого человека!

Мужчина. Ничего не поделаешь. Хотя это, право, досадно. Друг мой, не соблаговолите ли вы произвести вычеркивание?

Мужчина указывает на одного из стражников. Секретарша с нажимом вычерчивает что-то в своем блокноте. Раздается глухой стук.

Стражник падает. Секретарша подходит и осматривает его.

Секретарша. Все в порядке, ваша честь. Все наши отметины налицо. (Присутствующим, любезно.) Один знак чумы на теле — и вы подозрительны. Два — вы заражены. Три — приговорены к вычеркиванию. Нет ничего проще.

Мужчина. Ах, да! Я забыл представить вам свою секретаршу. Впрочем, вы с ней знакомы. Но попадается столько людей, которые...

Секретарша. Это простительно! К тому же, не бывает так, чтобы меня в конце концов не узнали.

Мужчина. Счастливый характер! Веселая, опрятная, никогда не жалуется...

Секретарша. В этом нет,никакой особой заслуги. Работать всегда легче среди свежих цветов и улыбок.

Мужчина,. Прекрасный принцип! Но,вернемся к нашим ,баранам. (Губернатору.) Удалось ли мне доказать вам, что я не шучу? Молчите? Я, конечно, напугал вас. Поверьте, я не хотел. Я предпочел бы уладить дело полюбовно, заключить соглашение, основанное на взаимном доверии, подкрепленное вашим и моим честным словом, если можно так выразиться, договор чести.. Ну ничего, лучше поздно» .чем никогда. Двухчасовой, отсрочки^ вам хватит?. ” |:

Губернатор отрицательно мотает головой;

Мужчина (Поворачиваясь к секретарше). Как неприятно! ;>

Секретарша (качая головой). Упрямец! Очень огорчительно! •

Мужчина (губернатору). Мне хотелось бы тем не менее получить ваше согласие. Я ничего не хочу делать насильно, это противоречит моим принципам. Поэтому моя сотрудница произведет столько вычеркиваний, сколько потребуется, чтобы добиться от вас свободного одобрения той маленькой реформы, которую я намерен произвести: Вы готовы, друг мой?

Секретарша. Сейчас, только очиню карандаш, а то он у меня затупился, и все будет к лучшему в этом лучшем из Миров. !

Мужчина (вздыхает). Если бы не ваш оптимизм, это ремесло было бы для меня просто невыносимым!

Секретарша: (затачивая карандаш). Хорошая секретарша, никогда, не сомневается в том, что все можно как-то уладить. Нет такой бухгалтерской ошибки, которую нельзя было бы исправить, а несостоявшуюся деловую встречу всегда можно перенести на другой день. Нет худа без, добра. Война и та имеет положительные стороны. Даже кладбища могут быть выгодными предприятиями, когда приобретение участков в вечное пользование объявляется недействительным каждые десять лет.

Мужчина, Золотые слова... Карандаш очинен?

Секретарша. Очинен, можно начинать.

Мужчина; Итак! (Указывает ей на выступившего вперед Наду, но тот разражается пьяным смёхом.) ' :

Секретарша. Позволю себе заметить: он явно из тех, кто ни во что не верит, а мы всегда нуждаемся в таких людях.

Мужчина. Совершенно справедливо. Возьмем Тогда кого-нибудь из алькальдов.

Паника среди алькальдов.

Губернатор. Стойте!

Секретарша. Хороший признак, ваша честь! .

Мужчина (с готовностью). Чем могу служить, губернатор?

Губернатор. Если я уступлю вам свой пост, вы не тронете меняемою семью и алькальдов?

Мужчина. Ну конечно, помилуйте, это было бы нарушением всех правил!

Губернатор совещается с алькальдами, затем обещается к нарду:

Губернатор. Граждане Кадиса! Надеюсь, вы понимаете, что обстановка изменилась? Заботясь о вашем благе, я, очевидно, должен буду передашь город в руки новой власти, заявившей о себе на ваших глазах. Соглашение, которое я собираюсь заключить с этойвлаетью, позволит, несомненно, избежать самого худшего, и вы, к тому же, будете иметь за городскими стенами правительство, которое впоследствии может вам оказаться полезным. Должен ли я объяснять, что, поступая так, я пекусь не о собственной безопасности, но...

Мужчина. Извините, что перебиваю вас. Но я был бы рад, если бы вы публично подчеркнули, что соглашаетесь на эти полезные меры без всякого принуждения и что речь, разумеется, вдето соглашении добровольном,

Губернатор оглядывается , на них. Секретарша подносит карандаши к Губам.

Губернатор. Конечно, я заключаю это соглашение совершенно добровольно. (Бормочет что-то невнятное, пятится и убегает. Свита обращается в бегство.)

Мужчина (первому алькальду). Будьте так добры, не спешите уходить. Мне нужен человек, облеченный доверием народа, чтобы я мог его устами объявить свою волю. (Алькальд колеблется.) Вы, разумеется, согласны... (Секретарше.) Друг мой...

Первый алькальд. Ну, разумеется, это большая честь для меня.

Мужчина. Вот и прекрасно. В таком случае, друг мой, вы будете передавать алькальду те наши постановления, которые надлежит знать этим добрым людям, дабы начать вести упорядоченный образ жизни.

Секретарша. Предписание, разработанное и обнародованное первым алькальдом и его советниками...

Первый алькальд. Но я пока еще ничего не разработал...

Секретарша. От этих хлопот мы вас избавляем. По- моему, вам должно быть лестно, что наши службы берут на себя труд составлять документы, которые вы будете иметь честь подписывать.

Первый алькальд. Конечно, конечно, но...

Секретарша. Итак, настоящее предписание в соответствии с волей возлюбленного нашего повелителя имеет силу утвержденного закона и включает в целях регламентации жизни, а также оказания помощи гражданам, подвергшимся заражению, перечень устанавливаемых правил и учреждаемых должностей для таких лиц, как надзиратели, охранники, палачи и могильщики, которые приносят присягу неукоснительно исполнять полученные ими указания...

Первый алькальд. Что за способ выражаться, скажите на милость?

Секретарша. Это чтобы люди не слишком вникали. Чем меньше они будут понимать, тем лучше будут подчиняться. Вот вам указы. Прикажите огласить их в городе один за другим, не торопясь, дабы любые тугодумы могли хорошенько их усвоить. А вот и наши глашатаи. Их приятные лица помогут лучше запомнить все, ими сказанное.

Появляются глашатаи.

Народ. Губернатор уезжает! Губернатор уезжает!

Нада. Правильно делает. Государство — это он, нужно же спасать государство!

Народ. Государство — это он, но он уже никто. Раз он уезжает, значит, теперь государство — это Чума.

Нада. Какая вам разница, Чума или губернатор? Государство есть государство.

Народ разбредается и явно ищет выхода из города.От толпы отделяется глашатай.

Первый глашатай. Все зараженные дома должны быть помечены на двери черной звездой радиусом в один фут, с надписью: «Все люди братья». Звезду запрещается ликвидировать до снятия с дома карантина под страхом наказания по всей строгости закона. (Уходит.)

Голос из толпы. Какого закона?

Другой голос. Нового, конечно.

Хор. Наши правители обещали нам свою защиту, но они покинули нас. Зловещие туманы сгустились над городом, они поглощают ароматы фруктов и роз, гасят сияние лета, душат радость счастливой поры. Ах, Кадис, морской город! Еще вчера из-за моря прилетал к нам ветер пустыни, подхватив по пути благоухание африканских садов, он нес нежную истому нашим девушкам. Но сегодня ветер стих, а ведь только он может очистить воздух от отравы. Правители говорили, что никогда ничего не случится, но правы оказались не они, а пьяница. Что-то случилось, наше дело плохо, и надо бежать, как можно скорее, пока ворота не захлопнулись и нас не заперли наедине с бедой!

Второй глашатай. Все продукты первой необходимости будут отныне находиться в распоряжении общины, иначе говоря, будут распределяться между теми, кто сумеет доказать новому обществу свою благонадежность.

Первые городские ворота захлопываются.

Третий глашатай. Все осветительные приборы должны быть выключены в девять часов вечера. Частным лицам запрещается находиться в ночное время в общественных местах или передвигаться по улицам без специального пропуска, выписанного в надлежащей форме, который будет выдаваться только в исключительных случаях и всегда по произволу администрации. Нарушители будут наказаны по всей строгости закона.

Голоса из толпы (все громче и громче).

- Ворота закрывают!

- Их уже закрыли!

- Нет, пока не все!

Хор. Ах, бежим Скорее к тем, что еще открыты! Мы дети моря. Скорее туда, в край без стен и ворот, к нехоженым пляжам с прохладным, как губы, песком, где открыты такие дали,, что глаза устают смотреть. Бежим навстречу ветру! К морю! К вольному морю, к воде, смывающей все, к ветру, дарующему свободу!

Голоса. К морю! К морю!

Люди бросаются бежать.

Четвертый глашатай. Строжайше запрещено оказывать помощь пораженным болезнью лицам иначе как путем доноса властям, которые о них позаботятся. Доносы членов' семьи друг на друга особо рекомендуются и будут поощряться двойном продуктовым пайком, именуемым «паек гражданина».

Вторые ворота захлопываются.

Хор. К морю! К морю! Морс спасет нас! Что ему болезни и войны! Оно повидало и погребло немало правительств! Оно дарит, нам лишь алые рассветы и зеленоватые сумерки да нескончаемый плеск волн по ночам, когда звезды переполняют небо. О безлюдье* пустыня, крещение солью! Остаться наконец один на один е морем, на ветру, лицом к солнцу, вырваться из городов, замурованных в камень, как склепы, не видеть человеческих лиц, запертых на засовы страха! Скорее! Скорее! Кто спасет меня от человека и его страха? Я радовался апогею года, один среди плодов, спокойной природы, ласкового лета. Я любил мир: Были только Испания и я. Но я больше не слышу шума волн. Кругом вопли, паника, бесчестье и низость, мой братья в поту и в смятении, они отяжелели и стали неповоротливыми от страха, их уже невозможно взвалить на плечи и нести.. Кто дернет.мне моря,забвения* спокойные воды океана, его, текучие пути и сомкнувшиеся борозды? К морю! К морю, пока ворота еще не закрылись!

Голоса., Не прикасайся к,нему, он был возле мертвецов.

—На нем знак Чумы! Он меченый! .

— Прочь! Прочь от нас!

Бьют меченого.

Третьи ворота захлопываются.

Голос. О великий и ,страшный Бог! ,

Другой голос., Скорей! Бери все необходимое, матрац, клетку с птицами! Не забудь собачий ошейник! И горшочек с мятой.! Мы будем жевать ее, пока не доберемся до. морд!

Третий голос, Держите; вора! Он украл вышитую скатерть, которую мне подарили на свадьбу!

Погоня. Вора догоняют и бьют.

Четвертые ворота захлопываются.

Голос. Спрячь получше нашу провизию!

Другой г о л о с. У меня нет ни крошки еды в дорогу. Дай мне хлеба, брат! Я отдам тебе взамен свою гитару с узором из перламутра. ...

Третий голос. Хлеба! Весь кошелек — за один- единственный хлебец!

Пятые ворота захлопываются.

Хор. Скорей! Только одни ворота еще открыты! Беда опережает нас. Море ей ненавистно, она не хочет нас отпускать. Морские ночи тихи,- звезды скользят, над мачтой- Что там делать чуме? Ейхочетсд держат,ьнас в своей власти, она любит нас на свой лад. Она пытается сделать нас счастливыми, как рна этопонцмдет, но не так, как хотим мы сами. Это радость по команде, существование без тепла, пожизненное наказание счастьем.' Жизнь застывает, мы больше не чувствуем на тубах свежего вкуса ветра.'

 Нищий. Святой отец, не покидай меня, я твой нищий!

Священник пытается убежать.

Нищий. Он бежит! Бежит! Не оставляй меня! Твой долг позаботиться обо мне! Если я потеряю тебя, то потеряю все!

Священник вырывается. Нищий с криком падает.

Нищий. Христиане Испании! Вас бросили на произвол судьбы!

Пятый глашатай (чеканя каждое слово). И наконец, последнее.

Чума, Секретарша и чуть позади них Алькальд улыбаются, одобрительно кивают, поздравляют друг друга с успехом.

Пятый глашатай. Во избежание заражения воздушным путем — ибо даже слова способны переносить инфекцию — каждому жителю города надлежит постоянно держать во рту пропитанный уксусом тампон, который предохраняет от заболевания и одновременно способствует сдержанности и немногословию.

Все засовывают в рот носовые платки, и по мере того как количество звучащих голосов уменьшается, оркестр играет все тише и тише.

От хора постепенно остается всего один голос, а затем и он сменяется пантомимой, разыгрываемой в полной тишине. Рты у людей заткнуты.

Последние ворота с грохотом захлопываются.

Хор. Горе! Горе! Мы остались одни, одни наедине с Чумой! Последние ворота закрылись! Мы больше ничего не слышим. Море недосягаемо. Скорбь стала нашим уделом, нам остается лишь бесцельно кружить по тесному городу без воды и деревьев, с высокими неприступными воротами, запертыми на замок, по городу, где мечутся ревущие толпы, по нашему Кадису, похожему на чернокрасную арену цирка, где скоро будут совершаться ритуальные убийства. Братья, бедствие страшнее нашей вины, мы не заслужили такого заточения! Наши сердца не были невинны, но мы любили землю, любили лето — это должно было спасти нас! Однако ветры застряли в пути, и небо опустело! Мы умолкаем надолго. Но перед тем как кляп страха окончательно заткнет нам рот, давайте же в последний раз возопим в пустыне!

Стенания, затем тишина. Оркестр смолк. Слышится лишь колокольный звон. Снова звучит тревожная музыкальная тема кометы. Во дворе губернатора появляются Чума и Секретарша. Секретарша под барабанную дробь вычеркивает на ходу одно за другим имена из своего блокнота.

Нада ухмыляется. Со скрипом проезжает первая повозка с трупами.

Чума поднимается на возвышение и делает знак рукой. Все застывают. Полная тишина.

Чума. Я царствую, это факт, а значит — право. Право, которое не подлежит обсуждению: вам придется свыкнуться с этим.

Впрочем, не заблуждайтесь, я царствую на свой лад, точнее было бы сказать — функционирую. Все вы, испанцы, немного романтики и, конечно, предпочли бы видеть меня в облике какого-нибудь черного короля или страшного сказочного насекомого. Известное дело, вы не можете без патетики! Так вот, обойдетесь! У меня нет скипетра, и я принял вид унтер-офицера. Я сделал это нарочно, чтобы вас уязвить, это полезно: вам еще многому предстоит научиться. У вашего короля грязь под ногтями и уставной мундир. Он не восседает на троне, он заседает. Его дворец — казарма, а охотничий домик — зал суда. Город отныне на осадном положении.

Когда прихожу я, патетика уходит. Я упраздняю ее вместе с некоторыми другими бреднями, такими, как дурацкая тоска по счастью, глупые физиономии влюбленных, эгоистическое созерцание красот природы или преступная ирония. Взамен этого я несу вам порядок. Поначалу он будет вас немного стеснять, но потом вы поймете, что хороший порядок лучше плохой патетики. Чтобы проиллюстрировать эту замечательную мысль, я начну с того, что изолирую мужчин от женщин. Это будет иметь силу закона. (Стражники выполняют приказ.) С глупыми играми покончено! Пора стать серьезными! Полагаю, теперь вы кое-что поняли. С сегодняшнего дня вы будете учиться умирать организованно. До сих пор вы умирали по-испански, случайно, как бог надушу положит. Вы умирали, оттого что было жарко и вдруг стало холодно, оттого что споткнулся ваш мул, оттого что вершины Пиренеев очень уж заманчиво голубеют, а река Гвадалквивир весной притягивает одиноких или оттого что на свете существуют безмозглые грубияны, которые убивают ради денег или ради чести, хотя куда изысканнее убивать ради логики! Да, умирали вы скверно,,ничего не. скажешь: один там, другой сям; тот в постели, этот на арене сплошная распущенность. Но можете радоваться, теперь это будет решаться в, административном порядке. Одна смерть для всех, по списку, в порядке строгой очередности. На каждого мы заведем карточку, и никто больше не будет умирать, как ему вздумается. Судьба поумнела и! завела канцелярию. Вы все будете учтены статистикой и наконец хоть на что-то сгодитесь. Да, чуть не забыл вам сказать: вы, разумеется, умрете, это дело решенное, и будете подвергнуты последующей' кремации или даже предварительной — это гигиеничнее и тоже входит в программу. Испания превыше Всего!

Построиться в шеренги, чтобы умереть надлежащим образом, — вот основная задача! Этим вы можете снискать мою благосклонность. Но берегитесь бредовых мыслишек, порывов души, как вы выражаетесь, легкого возбуждения, которое порождает большие мятежи! Отныне все Ото слюнтяйство запрещается; и заменяется логикой. Я не терплю отклонений от единообразия и от разумного порядка. С сегодняшнего дня вы все будете вести себя разумно и начнете носить специальные значки. Если’ вы получили одну отметину, вы должны публично носить чуть ниже плеча чумную звезду — по ней в вас будут узнавать одну из ближайших жертв. Другие — те, кто, полагая, будто это их не касается, стоят в воскресенье в очереди за билетами на корриду, — станут вас сторониться, ибо вы будете в числе подозрительных. Но не огорчайтесь: их это касается. Они тоже в списке, я не забываю никого.' Подозрительны все, вот из чего следует исходить.

Все это, впрочем, не мешает мне быть сентиментальным. Я люблю птичек, первые фиалки, свежие губки девушек. Временами это очень бодрит, и вообще я, по правде сказать, идеалист. Мое сердце... Но я, кажется, расчувствовался, не стоит продолжать. Давайте только подведем итоги. Я принес вам молчание, Порядок и' абсолютную справедливость. Благодарности не требуется, ибо то, что я для вас делаю, совершенно естественно. Но требуется активное сотрудничество со мной. Итак, я вступаю в должность!

Занавес

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 Площадь в Кадисе. Слева — кладбищенская контора. Справа — набережная. Рядом с набережной — дом судьи.

Могильщики в тюремной одежде подбирают мертвецов. За кулисами слышен скрип повозки. Она выезжает на середину сцены и останавливается: Заключенные нагружают ее трупами. Она вновь движется к кладбищу. Звучит военный марш, и передняя стена конторы отъезжает,, открывая внутреннее помещение. Контора напоминает школьный зал для игр. На возвышении восседает Секретарша.

Чуть пониже расставлены столы наподобие тех, где выдаются продовольственные карточки. За одним из столов сидит седоусый первый,Длькальд в окружении чиновников. Музыка становится громче. С противоположной стороны сцены стражники загоняют народ в контору, мужчин и женщин отдельно.

Прожектор направлен в центр сцены. Из своего дворца Чума отдает распоряжения невидимым рабочим, чья деятельность угадывается по движению и шуму за сценой.

Чума. Эй, вы там, живей поворачивайтесь! В этом городе все делается на редкость, медленно. Ленивый народ! Сразу видно, не любит работать. Я признаю безделье только в казармах и в очередях. Такое безделье благотворно, от него мертвеют сердца и ноги. Потому что это безделье бессмысленное. Поторапливайтесь! Надо поскорее закончить строительство моей башни, наладить надежную охрану. Натяните вдоль городских стен колючую проволоку! У каждого своя весна, моя цветет железными розами. Стража! Отметьте звездами дома, которыми я собираюсь заняться. А вы, друг мой, приступайте к составлению списков и организуйте выдачу справок о существовании. (Выходит направо.)

Рыбак (он же корифей). Справка о существовании? Это еще зачем?

Секретарша. Как зачем? Разве можно жить без справки о существовании?

Рыбак. До сих пор прекрасно жили.

Секретарша. Просто до сих пор вами не управляли. А теперь управляют. Главный принцип нашего управления именно в том и состоит, что человеку всегда требуется справка. Можно обойтись без хлеба и без жены, но без заверенной надлежащим образом справки на любой случай жизни обойтись нельзя никак!

Рыбак. Из поколения в поколение мы рыбачили и отлично справлялись с сетями без всяких бумажек, уж в этом я вам клянусь!

Голос из толпы. Я мясник, как мой отец и дед. Чтобы резать баранов, справки ни к чему.

Секретарша. Вы привыкли к анархии, вот и все! Заметьте, мы ничего не имеем против боен, как раз наоборот! Но мы усовершенствовали их работу с помощью учета. В этом наше преимущество. Что же касается сетей, то вы еще увидите, что мы тоже неплохо умеем их расставлять. Господин алькальд, у вас есть бланки анкет?

Алькальд. Вот они.

Секретарша. Стража, помогите-ка этому господину подойти к столу.

Рыбака выталкивают к столу.

Алькальд (читает). Имя, фамилия, род занятий.

Секретарша. Пропустите формальности. Господин заполнит эти пункты сам.

Алькальд. Куррикулюм витэ.

Рыбак. Не понял.

Секретарша. Вы должны указать главные события вашей жизни. Чтобы мы могли с вами познакомиться!

Рыбак. Моя жизнь никого не касается. Это мое частное дело. И нечего в нее лезть!

Секретарша. Частное дело! Для нас эти слова лишены всякого смысла. Речь, разумеется, идет о вашей официальной жизни. Единственной, кстати, которая допускается нашими законами. Господин алькальд, переходите к подробностям.

Алькальд. Женат?

Рыбак. С тридцать первого года.

Алькальд. Мотивы вступления в брак?

Рыбак. Мотивы! Я просто с ума сойду!

Секретарша. Здесь так написано. Это хороший способ сделать частное официальным!

Рыбак. Я женился потому, что я мужчина.

Алькальд. Разведен?

Рыбак. Вдовец.

Алькальд. Вторично женат?

Рыбак. Нет.

Секретарша. Почему?

Рыбак (кричит). Я люблю свою жену!

Секретарша. Странно. За что?

Рыбак. Разве можно все объяснить?

Секретарша. В хорошо организованном обществе — можно!

Алькальд. Привлекался ли к ответственности?

Рыбак. К какой еще ответственности?

Секретарша. Были вы судимы за грабеж, клятвопреступление, изнасилование?

Рыбак. Никогда в жизни!

Секретарша. Порядочный человек, я так и думала! Господин алькальд, пометьте у себя: взять под наблюдение.

Алькальд. Гражданские убеждения?

Рыбак. Я всегда честно служил своим согражданам. Я никогда не отпускал нищего без хорошей рыбины.

Секретарша. Такой ответ не принимается.

Алькальд. О, этот пункт я могу ему объяснить! Гражданские убеждения, это, сами понимаете, по моей части! Мы хотим знать, любезный, принадлежите ли вы к тем, кто уважает существующий порядок по той единственной причине, что он существует?

Рыбак. Да, если это порядок справедливый и разумный.

Секретарша. Звучит сомнительно. Запишите, что его гражданские убеждения сомнительны! И переходите к последнему вопросу.

Алькальд (с трудом разбирая написанное). Причина существования.

Рыбак. Пусть моя мать в гробу перевернется, если я что-нибудь понимаю в вашей тарабарщине.

Секретарша. Нас интересует, какие ры можете представить основания, чтобы оставаться в живых.

Рыбак. Основания! Какие тут могут быть основания?

Секретарша, Вот видите! Пометьте, господин алькальд: нижеподписавшийся признает свое существование необоснованным. В нужный момент это упростит процедуру. А вы, нижеподписавшийся, имейте в виду; ваша справка о существовании временная и выдается на определенный срок.

Рыбак. Временная или не временная, Давайте ее Сюда, и я пойду наконец домой! Меня ждут.

Секретарша. Разумеется, дадим. Но сначала вы должны представить справку; о здоровье, которую вам выпишут после некоторых формальностей на втором этаже, в управлении текущих дел. Бюро волокиты, секция контроля.

Рыбак уходит. К воротам, кладбища вновь подъезжает повозка с трупами. Ее разгружают. С повозки с воплем спрыгивает пьяный Нада.

Н а д а. Да говорю же вам, я не умер!

Его пытаются забросить назад. Он уворачивается и врывается в контору.

Н ад а, Да что ж творится! Если бы я умер, сразу было бы видно. О, извините!

Секретарша. Ничего, ничего. Подойдите сюда.

Над а. Они запихали меня в повозку! Но я просто перепил, вот и все! Нет, надо упразднять!

Секретарша. Упразднять что?

Над а. Все, красавица, все! Чем больше упразднять, тем лучше, А если упразднить все,, вот рай-то будет! Влюбленных, например! Вот кого не выношу! Когда они проходят мимо; я в них плюю. В спину, конечно, потому что ведь попадаются склочные! И детей, разумеется. Вот гнусное отродье! Цветы с их дурацкими лепестками, реки, тупо текущие в одну сторону! О! Упразднять, упразднять! Это моя философия! Бог отвергает мир, а я отвергаю Бога. Да здравствует ничто, ибо это единственное, что действительно существует!

Секретарша. А как же все это упразднить?

Нада. Пить, пить до: смерти, и, все: исчезнет!

Секретарша. Плохой способ! Наш лучше. Как тебя зовут?

Нада. Ничто[2]

Секретарша. Как-как?

Нада. Ничто

Секретарша. Я спрашиваю: как тебя зовут?

Нада. Да так и зовут,

Секретарш а. Отлично. Человек с таким именем всегда найдет с нами общий язык. Перейди сюда и сядь за стол. Ты будешь у нас государственным чиновником, (входит рыбак.) Господин Алькальд, будьте добры, введите в курс дела нашего друга Ничто. А стража пусть пока займется продажей значков. Не хотите ли купить значок?

Диего. Какой значок?

Секретарша. Как какой? Значок, чумы. (Пауза.).Вы вольны, впрочем, отказаться. Это не обязательно!

Диего. Тогда я отказываюсь.

Секретарша. Превосходно. (Подходит к Виктории.) А вы?

Виктория. Я вас не знаю.,

Секретарша. Отлично. Я только хочу поставить вас в известность, что те, кто отказывается носить этот значок, обязаны носить другой.

Диего. Какой?

Секретарша. Значок для тех,' кто отказывается носить значок. Чтоб сразу было видно, с кем имеешь Дело. Рыбак. Прошу прощения...

Секретарша (Диего и Виктории). До скорой встречи! (Рыбаку.) Что опять не так?

Рыбак (с нарастающей яростью): Я был на втором этаже, и мне там сказали, что я должен вернуться сюда, и взять справку о существовании, потому что без нее они не имеют права выдать мне справку о здоровье. Секретарша. Все правильно!

Рыбак. То есть как правильно?

Секретарша. Правильно. Это свидетельствует о том, что в вашем городе наконец заработала настоящая администрация. По нашим понятиям, вы все виноваты. Виноваты в том, что вами приходится управлять. Но нужно, чтобы у вас у самих появилось чувство вины. А чувство вины не появится, пока вас не измотают. Вас изматывают, вот и все. Когда вам вымотают всю душу, дальше дело пойдет как по маслу.

Рыбак. Так могу я, по крайней мере, получить эту окаянную справку о существовании?

Секретарша. В принципе нет, потому что для этого необходима справка о здоровье. Положение, как видите, безвыходное.

Рыбак. Как же быть?

Секретарша. Остается надеяться только на нашу прихоть. Но она непостоянна, как всякая прихоть. Вы получите эту справку как особую милость. Но она будет действительна всего неделю. А через неделю посмотрим.

Рыбак. Что значит — посмотрим?

Секретарша. Посмотрим, есть ли основания ее продлевать.

Рыбак. А если вы не продлите?

Секретарша. Поскольку ваше существование не будет иметь подтверждения, то, вероятно, произведем вычеркивание. Господин алькальд, распорядитесь выписать справку в тринадцати экземплярах.

Алькальд. В тринадцати?

Секретарша. Да, в тринадцати. Один для заинтересованного лица и двенадцать для канцелярии.

Свет в центре сцены.

Чума. Мы должны как можно скорее развернуть широкое строительство бесполезных сооружений. А вы, друг мой, подготовьте сводку о ходе депортации и концентрации. Ускорьте зачисление невиновных в категорию виновных, чтобы обеспечить нас рабочей силой. Всех исключительных отправьте в заключение. Скоро наверняка начнется нехватка людей! Как идет взятие на учет?

Секретарша. Как нельзя лучше. По-моему, эти достойные люди меня поняли!

Чума. Вы слишком мягкосердечны, друг мой. Вам хочется, чтобы вас понимали. В нашем деле это профессиональный недостаток. «Достойные люди», как вы выражаетесь, разумеется, не поняли ничего, но это совершенно неважно! Пусть не понимают, пусть бьются и казнятся, так даже лучше. Ха! Это неплохо звучит! Вы не находите?

Секретарша. Что неплохо звучит?

Чума. Биться, казниться. Эй, вы, казнитесь, казнитесь! Ну как? Чудесное слово!

Секретарша. Великолепное!

Чума. Поистине великолепное! И такое емкое! В нем присутствует и образ казни, сам по себе умилительный, и, главное, идея сотрудничества казнимого с палачом — цель и фундамент всякой прочной власти.

Шум в глубине сцены.

Чума. Что происходит?

Волнение в хоре женщин.

Секретарша. Женщины волнуются.

Хор. Она хочет что-то сказать.

Чума. Выйди вперед.

Женщина (выходя вперед). Где мой муж?

Чума. Вот тебе и раз! Таково человеческое сердце, как говорится! Что же стряслось с нашим муженьком?

Женщина. Он не вернулся домой.

Чума. Обычная история! Не тревожься. Он нашел себе постель потеплее.

Женщина. Он настоящий мужчина и привык вести себя достойно.

Чума. Ну, конечно, жар-птица! Разберитесь, пожалуйста, друг мой.

Секретарша. Имя, фамилия!

Женщина. Антонио Гальвес.

Секретарша заглядывает в блокнот и что-то шепчет на ухо Чуме.

Секретарша. Ну вот! Радуйся, мы сохранили ему жизнь.

Женщина. Какую жизнь?

Секретарша. Царскую, за счет казны!

Чума. Да, я отправил его куда следует вместе*с некоторыми другими, которые подымали шум; но я решил их пока просто обезвредить.

Женщина (пятясь). Что вы с ним сделали?.

Чума (в истерической ярости). Я их сконцентрировал! До сих пор они жили рассеянно и бездумно, в некотором, так сказать, растворении. Теперь они, благодаря мне, сконцентрировались, стали тверже!

Женщина (бросается к хору ', который расступается и принимает её). О горе! Горе мне!

Хор. Горе! Горе нам!*

Чума. Молчать! Не‘стойте без дела! За работу! Нечего хорониться друг за друга! (Мечтательно.) Люди концентрируются, казнятся, хоронятся! Отличная штука — грамматика, годится на все случаи жизни!

Яркий свет в конторе. За столом сидят Нала с Алькальдом. Перед ними очередь из просителей.

Первый проситель. Жизнь подорожала, люди не в состоянии прожить на зарплату.

Нада. Нам это известно. Мы как раз только что приняли новое постановление.

Первый Проситель. Какой же полагается процент роста зарплаты? • :

Нада. Все очень просто. (Читает.) Постановление номер 108. «Постановление о пересмотре межирофессиональной оплаты труда предусматривает упразднение, основной заработной платы и создание неограниченной подвижной шкалы, вследствие чего становится возможным установить максимальную заработную плату, которая будет определена в дальнейшем. Повышение за вычетом надбавок, фиктивно предоставленных постановлением номер 107, будет по-прежнему устанавливаться (за исключением изменений, относящихся непосредственно к пересмотру шкалы заработной платы) исходя из основной заработной платы, ранее упраздненной».

Первый проситель. Но на сколько же повышается зарплата?

Над а. Повышение будет позднее, на сегодняшний день мы имеем только постановление: Зарплата увеличивается на постановление, вот и все.

Первый проситель. Но что нам делать,с этим постановлением?

Н а д а (орет). Можете его есть! Следующий! (К столу подходит второй проситель.) Ты хочешь открыть магазин? Отличная мысль, ничего не скажешь. Для начала заполни этот бланк. Обмакни пальцы в чернила. Так, теперь приложи их сюда. Превосходно.

Второй проситель. Чем можно вытереть?

Нада. Чем вытереть? (Листает досье.) Ничем. Это не предусмотрено уставом.

Второй проситель. Но не могу же я так ходить!

Нада. Почему не можешь? Какая тебе разница, если ты все равно не имеешь права прикасаться к жене? И вообще, тебе это только полезно.

Второй проситель. Почему полезно?

Нада. Потому! Унизительно, значит, полезно. Вернемся, однако, к твоему магазину, Что ты предпочитаешь воспользоваться статьей двести восемь шестьдесят второго раздела циркуляра номер шестнадцать, иначе называемого Пятым Общим уставом, или же параграфом двадцать семь статьи двести седьмой циркуляра номер пятнадцать, считающегося Особым уставом?

Второй проситель. Но я не знаю, о чем в этих параграфах говорится!

Нада. Конечно, приятель! Разумеется, ты не знаешь. Я сам не знаю. Но раз уж надо на что-то решаться, давай воспользуемся обоими сразу.

Второй .проситель. О, обоими сразу!.Спасибо тебе, Нада. ,

Нада. Не за что. Ведь, кажется,,один из этих пунктов дает право открыть лавку, а другой запрещает в ней что- либо продавать.

Второй проситель. Но как же так?

Нада. Таков порядок!

К столу подходит Просительница в полном отчаянии.

Нада. Что случилось, женщина?

Просительница. У меня реквизировали дом!

Нада. Хорошо.

Просительница. Его отдали под учреждение.

Нада. Само собой!

Просительница. Меня выбросили на улицу и обещали переселить.

Нада. Вот видишь, все предусмотрено!

Просительница. Да, но для этого я должна подать прошение, которое будет проходить обычным порядком все инстанции. А моим детям негде жить!

Нада. Тем более надо подать прошение! Вот, заполни этот бланк.

Просительница (берет бланк). Но как скоро это будет?

Нада. Скоро, при условии, что ты представишь юридические основания срочности.

Просительница. Что это такое?

Нада. Письменный документ, удостоверяющий, что для тебя вопрос особой срочности — не жить больше на улице.

Просительница. Мои дети ночуют под открытым небом! Что может быть более срочного, чем дать им кров?

Нада. Никто тебе не даст жилье только потому, что твоим детям негде жить. Тебе его дадут, если ты представишь документ, удостоверяющий, что им негде жить. Это не одно и то же.

Просительница. Я ничего не смыслю в вашем языке. Чертовщина какая-то!

Нада. Это не случайно, женщина. Это делается затем, чтобы люди перестали понимать друг друга, говоря на одном и том же языке. Можешь поверить, мы уже близки к тому идеальному положению, когда люди будут говорить, ни у кого не встречая ответа; два языка, которые схлестнулись в этом городе, взаимно уничтожат друг друга в непримиримой борьбе, и история в конце концов найдет свое полное завершение в немоте и смерти.

Два следующих монолога Просительница и Нада произносят одновременно.

Просительница. Справедливость требует, чтобы дети ели досыта и не мерзли. Справедливость требует, чтобы мои малыши жили. Я родила их на счастливой земле. Воду для крещения дало им море. Им не нужны никакие другие богатства. Я ничего не прошу для них, кроме хлеба насущного и убогого крова. Совсем немного, однако и в этой малости вы им отказываете! Но если вы отказываете несчастным в хлебе, то никаким богатством, никакими хитроумными словами или загадочными посулами вам вовек не купить прощения!

Нада. Сочтите за лучшее жить на коленях, вместо того чтобы умирать стоя, — тогда в мире, безупречно размеченном экером виселиц, останутся лишь безмятежные мертвецы да послушные муравьи и он превратится в подобие пуританского рая, где несут патрульную службу крылатые ангелы в полицейских мундирах, охраняя покой блаженных, сытых одной лишь бумагой да питательными постановлениями, покой святых праведников, распростертых во прахе пред Господом Богом, орденоносным разрушителем жизни, не шутя задавшимся целью развеять древние бредни о слишком прекрасном мире!

Нада. Да здравствует ничто! Никто больше никого не понимает! Идеал достигнут!

Освещается центр сцены. Видны очертания бараков за колючей проволокой, дозорных вышек, еще каких-то сооружений лагерного типа. Входит Диего в маске. Вид у него затравленный. Он замечает постройки, народ и Чуму.

Диего (обращаясь к Хору). Где наша Испания? Где Кадис? Такие постройки не могут принадлежать никакой стране! Мы попали в другой мир, где человек жить не может. Почему вы молчите?

Хор. Мы боимся! Ах, если бы только поднялся ветер...

Диего. Я тоже боюсь. Это помогает — кричать о своем страхе! Кричите, ветер вам ответит.

Хор. Мы были народом, а стали массой! Раньше нас приглашали, теперь нас вызывают! Мы продавали друг другу молоко и хлеб, теперь мы снабжаемся. Мы топчемся на месте! (Топчутся.) Топчемся и твердим сами себе, что никто не может ничего изменить и каждый должен ждать на своем месте, в указанном ему ряду! Какой смысл кричать? Лица наших женщин больше не похожи на цветы, как прежде, когда мы задыхались от желания, глядя на них. Испания погибла! На месте шагом марш! О горе! Мы топчем самих себя! Мы умираем от удушья в этом наглухо замурованном городе! Ах, если бы только поднялся ветер...

Чума. Вот это, я понимаю, благоразумие! Подойди сюда, Диего, теперь, я думаю, ты все понял.

В небе сверкают молнии.

Диего. Мы ни в чем не виновны!

Чума разражается хохотом.

Диего (кричит). Тебе знакомо, палач, слово «невиновность»?

Чума. Невиновность? Что это такое?

Диего. Тогда подойди! Пусть тот из нас, кто сильнее, убьет другого!

Чума. Сильнее я, невинный. Взгляни!

Чума делает знак Стражникам, те надвигаются на Диего. Диего убегает.

Чума. Взять его! Не дайте ему удрать! Тот, кто убегает, по праву принадлежит нам! Пометьте его знаком чумы!

Стражники бегут за Диего. Разыгрывается пантомима погони. Свистки. Вой сирен.

Хор. Он бежит! Он боится: Признался сам, что боится. Он не владеет собой, он потерял голову. А мы стали благоразумны. Нами теперь управляют. Но в безмолвии канцелярий слышен нескончаемый затаенный крик разлученных сердец. Они кричат о море под полдневным солнцем, о Вечернем аромате тростника, о прохладных руках женщин. Наши рты закрыты наглухо, каждый наш шаг на виду, каждый ^час учтен и расписан по минутам, но сердце восстает против молчания. Оно отвергает списки и номера, отвергает бесконечные стены, решетки на окнах, рассветы, ощетинившиеся винтовками. Отвергает, как этот беглец. Он бежит, спасаясь от цифр и теней, пытаясь укрыться в каком-нибудь доме. Но единственное спасение — это море, от Которого нас Отделяют' стены. Пусть же поднимется ветер, чтобы мы смогли наконец вздохнуть...

Диего и в самом деле бросается в какой-то дом.

Стражники останавливаются перед дверью и ставят там часовых.

Ч у м а (орет). Пометьте его чумным знаком! Пометьте их всех! Они не говорят ни слова, но слышно, о чем они думают! У них уже нет сил протестовать, но они очень громко молчат! Зажмите им рты! Заткните кляпом! Заставьте их учить слова-заклинания, пока они сами не начнут механически повторять одно и то же и не станут наконец благонадежными гражданами, которые нам нужны!

С колосников,обрушивается дождь раскатистых лозунгов, выкрикиваемых через громкоговорители. С каждым повторением они становятся все громче и громче и заглушают умолкающий хор, пока не воцаряется полная тишина.

- Чума и Народ едины! Концентрируйтесь, Казнитесь, хоронитесь! Одна хорошая чума лучше двух демократий! Ссылайте, Пытайте — враги всегда останутся! ' '

Свет в доме судьи.

Виктория. Нет, отец, вы не можете выдать властям нащу старуху служанку под тем предлогом, будто она заразилась. Неужели вы забыли, что она меня вырастила и безропотно служила вам всю жизнь?

Судья. Я так решил, и никто не смеет мне противоречить! . . ....

Виктория. Вы не можете один решать все. У страдания тоже есть свои права.

Судья. Мой долг — уберечь этот дом от заразы. Я..!

Вбегает Диего.

Судья. Кто позволил тебе войти сюда?

Диего. Меня пригнал страх! Я бегу от Чумы.

Судья. Ты не бежишь от нее, а несешь ее с собой. (Указывает Диего на знак чумы, который появился у него под мышкой. Пауза. Вдали слышатся свистки.) Покинь этот дом!

Диего. Позволь мне остаться! Если ты меня выгонишь, они бросят меня1 к остальным, в общую свалку смерти.

Судья. Как служитель закона, я не могу дать тебе приют в своем доме.

Диего. Ты служил старому закону. А новому ты служить не обязан.

Судья. Я служу закону не ради того, что он гласит, а потому что это — закон.

Диего. А если закон преступен?

Судья. Если преступление становится законом, оно перестает быть преступлением.

Диего. Ив этом случае наказуема порядочность?

Судья. Да, если она имеет дерзость выступать против закона.

Виктория. Отец, тобою движет сейчас вовсе не любовь к закону, а страх!

Судья. Ему тоже страшно.

Виктория. Но он пока никого не предал!

Судья. Не предал, так предаст. Все предают, потому что все боятся. Все боятся, потому что никто не чист.

Виктория. Отец, я с вашего согласия принадлежу этому человеку. Не можете же вы отнять его у меня после того, как вчера сами нас соединили!

Судья. Мое согласие касалось не твоего брака, а твоего отъезда.

Виктория. Я всегда знала, что вы не любите меня!

Судья (глядя ей в лицо). Все женщины до единой вызывают у меня отвращение. (Громкий стук в дверь.) Кто там?

Стражник (за дверью). Дом этот взят под арест, здесь укрывают подозрительного. Все обитатели берутся под наблюдение.

Диего (хохочет). Закон милостив, конечно! Но он немного изменился, и ты с ним еще плохо знаком. Судья, обвиняемые, свидетели — все мы теперь братья.

Входят жена судьи, его маленький сын и вторая дочь.

Жена судьи. Нам заколотили снаружи дверь!

Виктория. Дом взят под арест.

Судья. Из-за него! Но я его выдам! Тогда они нас освободят.

Виктория. Честь не позволит вам этого, отец.

Судья. Честь — дело мужское, а мужчин в нашем городе больше не осталось.

Слышатся свистки, приближается топот бегущих. Диего прислушивается, в панике озирается по сторонам и вдруг хватает ребенка.

Диего. Смотри, служитель закона! Если ты сделаешь хоть один шаг, я ткну твоего сына лицом в знак чумы!

Виктория. Диего, это подло!

Диего. Ничто не подло в городе подлецов.

Жена судьи (бросаясь к мужу). Обещай, Касадо! Обещай этому сумасшедшему все, что он потребует.

Дочь судьи. Не подчиняйся ему, отец! Нас с тобой это не касается.

Жена судьи. Не слушай ее! Ты же знаешь, что она ненавидит брата!

Судья. Она права. Это нас не касается.

Жена судьи. Ты тоже ненавидишь моего сына.

Судья. Вот именно, твоего сына.

Жена судьи. О, это не по-мужски — напомнить о том, что ты давно простил.

Судья. Я не простил. Я покорился закону, по которому в глазах людей я являюсь отцом этого ребенка.

Виктория. Это правда, мама?

Жена судьи. Ты тоже презираешь меня!

Виктория. Нет. Но для меня все рушится разом. Душа теряет последние опоры.

Судья направляется к двери.

Диего. Душа теряет последние опоры, но нас поддерживает закон, не так ли, судья? Все люди братья! (Поднимает ребенка и держит его перед собой.) И ты мне брат, вот я и поцелую тебя по-братски!

Жена судьи. Постой, Диего, умоляю тебя! Не будь таким, как мой муж, он ожесточился сердцем. Но он смягчится! (Бежит к двери и преграждает судье дорогу.) Ты же уступишь ему, правда?

Дочь судьи. Почему он должен уступать? Какое ему дело до этого маленького ублюдка, из-за которого житья никому нет в доме!

Жена судьи. Замолчи, тебя просто гложет зависть, ты вся от нее почернела! (Судье.) Но ты! Ведь твой век уже недолог, и ты прекрасно знаешь, что ничего нет на свете достойного зависти, кроме хлеба и спокойного сна! Ты знаешь, что будешь плохо спать в своей одинокой постели, если это допустишь.

Судья. На моей стороне закон. Кто соблюдает закон, ТОТ СЛИТ СПОКОЙНО. ;

Жена судьи. Я плюю на твой* закон! На моей: стороне право, право любящих на.то, чтобы да не раздумали, право виновных на прощение и раскаявшихся — на честь! Да, я плюю на твой закон! Разве ты,поступал по закону, когда малодушно извинялся перед Тем капитаном, который вызвал тебя на дуэль за то, что ты нечестным путем увильнул от призыва, в армию? Разве закону ты служил, когда делал гнусные предложения девушке, которая судилась с негодяем^хозяином?.

Судья. Замолчи, жена!

Виктория. Мама!

Жена судьи. Нет,, Виктория, я не замолчу. Я молчала все эти годы. Я молчала во имя чести и любви к Богу. Но чести больше нет. И один волосок с головы этого ребенка мне дороже, чем само небо. Я не замолчу! Я, по крайней мере, скажу ему, что право никогда не было на его стороне, потому что право, слышишь, Касадо, на стороне тех, кто страдает, плачет и надеется. Оно не с теми — не может быть с теми, — кто рассчитывает и копит.

Диего отпускает ребенка.

Дочь суд ь и. Это право неверных жен на адюльтер!

Жена судьи (кричит): Я не отрицаю своей вины, я готова кричать о ней на весь свет! Но я страдала и поняла, что вина плоти — это всего лишь ошибка, зато вина сердца — это уже преступление. То, что совершается в пылу любви, заслуживает снисхождения.

Дочь судьи. Будем же снисходительны к сучкам!

Жена судьи. Да! Потому что их лоно создано для наслаждения и для зачатия!

Судья. Жена! Твоя оправдательная речь неудачна! Я выдам этого человека, который принес в наш дом раздор! Я выдам его с двойным удовольствием, ибо сделаю это во имя закона и во. имя ненависти^

Виктория. Горе тебе, потому что ты сказал правду! Ты всегда судил лишь именем ненависти, которую красиво называл законом. Даже самые лучшие законы приобретали нехороший привкус в твоих устах, ибо это желчные уста человека, который никогда ничего не любил. О, я задыхаюсь от отвращения! Давай, Диего, обними нас всех, й сгинем все вместе! Но сохрани жизнь тому, для кого она — наказание.

Диего. Оставь меня! Мне стыдно за то, что мы стали такими.

Виктория. Мне тоже стыдно. Я готова умереть от стыда!

Диего внезапно бросается к окну и выпрыгивает на улицу. Судья бежит за ним, Виктория выскальзывает через потайную дверь.

Жена судьи. Настало время, когда бубоны должны прорваться. Не мы одни стали такими! Весь город в бреду.

Судья. Сука!

Жена судьи. Судья!

Темнота, Свет в конторе. Нала и Алькальд собираются уходить.

Нада. Все районные коменданты получили приказ обеспечить новому правительству победу на выборах.

Алькадьд. Это не так просто. Ведь кто-то может проголосовать и «против».

Нада. Нет. Если следовать верным принципам, это исключено.

Алькальд. Что же это за принципы?

Нада. Мы исходим из того, что выборы свободные. Иначе говоря, голоса, отданные правительству, рассматриваются как свободное волеизъявление. Что же касается прочих, дабы исключить возможность скрытого принуждения, препятствующего подлинной свободе выборов, они, согласно предпочтительной сйбтеме, вычитаются из общего числа голосов и подсчитываются с помощью коэффициента, полученного в результате деления числа непо1 данных голосов на число бюллетеней, признанных недействительными. Вы поняли?

Алькальд. Понял... Да, кажется, понял.

Нада. Я восхищен вами, алькальд. В общем, поняли вы или нет, главное, запомните: суть этой безотказной системы состоит в том, что бюллетени, поданные против правительства, аннулируются.

Алькальд. Но вы же сказали, что выборы свободные?

Н ад а. Они и есть свободные. Просто мы исходим из того, что голосование «против» не является свободным. Оно продиктовано чувством и, следовательно, находится в плену страстей.

Алькальд. Такое мне в голову не приходило!

Нада. Все потому, что у вас до сих пор было неправильное представление о свободе.

Освещается центр сцены. Диего и Виктория выбегают на авансцену.

Диего. Я хочу бежать отсюда, Виктория. Я уже не знаю, в чем состоит мой долг. Я ничего больше не понимаю.

Виктория. Не покидай меня! Долг в том, чтобы быть с теми, кого любишь. Не падай духом!

Диего. Гордость не позволяет мне тебя любить, не уважая самого себя.

Виктория. А кто тебе мешает себя уважать?

Диего. Ты, потому что ты по-прежнему безупречна.

Виктория. Ах, не говори так ради нашей любви, или я упаду перед тобой наземь, и ты увидишь все мое малодушие. Ты ошибаешься. Я вовсе не сильная. Я слабею, делаюсь совершенно беспомощной, стоит мне вспомнить о тех днях, когда я могла беззаветно тебе довериться. Где то время, когда я чувствовала, что тону, словно в океане, если при мне произносили твое имя? Где то время, когда чей-то голос кричал мне «Земля!», едва ты появлялся? Да, я беспомощна, я умираю от малодушного сожаления о прошлом. И если я еще держусь, то только потому, что сила любви толкает меня вперед. Но если тебя не будет со мной, мой бег прервется и я упаду.

Диего. Ах, если бы я мог соединиться с тобой хотя бы затем, чтобы наши сплетенные тела вместе погрузились на дно вечного сна.

Виктория. Я готова!

Диего медленно идет к Виктории, она идет ему навстречу. Они не сводят друг с друга глаз. Они сходятся почти вплотную, но тут между ними словно из-под земли вырастает Секретарша.

Секретарша. Чем вы тут занимаетесь?

Виктория (кричит). Любовью, чем же еще!

Страшный грохот в небе.

Секретарша. Тсс! Есть слова, которые нельзя произносить вслух. Вам следовало бы знать, что это запрещено. Смотрите! (Легонько ударяет Диего, и у него появляется второй знак чумы с другой стороны.) Вы были подозрительным. Теперь вы зараженный. (Смотрит на Диего.) Жаль! Такой красавчик! (Виктории.) Извините, но я больше люблю мужчин, чем женщин, нас с ними многое связывает. Прощайте!

Диего в ужасе смотрит на новый знак чумы.

Обезумев, он бросается к Виктории и стискивает ее в объятия.

Диего. Ненавижу твою красоту, ненавижу, потому что она меня переживет! Будь она проклята за то, что послужит другим. (С силой прижимает Викторию к себе.) Вот так-то! Теперь я умру не один! Что мне в твоей любви, если она не сгинет вместе со мной!

Виктория (отбиваясь). Мне больно! Отпусти!

Диего. Ага! Испугалась! (Хохочет как безумный, трясет Викторию.) Где же вороные кони любви? Ты влюблена, пока времена хорошие, но приходит несчастье, и кони уносятся прочь. Умри, по крайней мере, вместе со мной!

Виктория. Умереть с тобой — да! Но по своей воле! Мне противно это чужое лицо, искаженное ненавистью и страхом! Отпусти! Где твоя былая нежность? Дай мне вновь отыскать ее в тебе. Тогда сердце мое заговорит опять.

Диего (сжимает ее уже не так крепко). Я не хочу умирать один. Но та, что мне дороже всего на свете, отвернулась от меня и отказывается последовать за мной!

Виктория (бросается к нему на грудь). Ах, Диего, да хоть в преисподнюю, если нужно! Я вновь обретаю тебя... У меня ноги дрожат, когда я прижимаюсь к тебе. Поцелуй меня, заглуши поцелуем крик, который поднимается во мне и уже готов вырваться... О-о!

Диего страстно целует ее, потом отшатывается и оставляет ее одну, дрожащую, посреди сцены.

Диего. Посмотри' на меня! Нет, на тебе нет никаких отметин! Никаких знаков чумы! Тебе не придется расплачиваться за это безрассудство!

Виктория. Вернись, теперь я дрожу от холода! Секунду назад твоя грудь обжигала мне руки, кровь в жилах была горяча, как огонь! А сейчас...

Диего. Нет, оставь меня! Я все равно не смогу утешиться.

Виктория. Вернись! Мне ничего другого не надо, только сгореть в одном жару с тобой, страдать от общей боли й кричать с тобой одним криком!

Диего. Нет! Отныне я с другими, с теми, кто несет на себе знаки чумы! Их страдание ужасает меня, вызывает во мне отвращение, до сих пор гнавшие меня от них прочь. Но теперь у нас с ними общая беда, и они нуждаются во мне.

Виктория. Если тебе суждено умереть, то я завидую даже земле, которая обнимет твое тело!

Диего. Ты по другую сторону, ты с теми, кто остается жить! .

Виктория. Но я могу быть и с тобой, если ты станешь долго целовать меня!

Диего. Они запретили любовь! Ах, всей душой я сожалею о том, что потерял тебя!

Виктория. Нет! Нет! Я поняла, чего они хотят. Они всеми средствами добиваются того, чтобы сделать любовь невозможной. Но я буду сильнее их!

Диего. А я нет! И не поражение мечтал я разделить с тобой.

Виктория. Мной владеет только любовь! Я ничего не хочу знать, кроме нее! Мне ничего не страшно. Пусть хоть небо рухнет — я погибну, крича о своем счастье, если только буду держать тебя за руку.

Слышится крик.

Диего. Другие тоже кричат!

Виктория. Я глуха ко всему на свете!

Диего. Оглянись!

Мимо проезжает повозка с мертвецами.

Виктория. Глаза мои больше ничего не видят! Их ослепляет любовь.

Диего. Но страдание развито в самом.небе, которое гнетет нас.

Виктория. Я слишком занята — я несу свою любовь! И не стану обременять себя страданием мира! Это мужское дело, одно из ваших мужских дел, пустых, бесплодных, тщетных, вы затеваете их, чтобы отвлечься от той единственной борьбы, которая действительно трудна, от единственной победы, которой можно гордиться.

Д и его. Что же я должен победить в этом мире, кроме учиненной над нами несправедливости?

Виктория. Ту беду, которая у тебя внутри! Остальное получится само собой..

Диего. Я одинок. Эта беда слишком велика для меня.

Виктория. Я рядом, и у меня есть оружие! .

Диего. Как ты прекрасна, и как,бы я,тебя,любил, если, бы только не боялся!

Виктория. Как бы ты был смел, если бы хотел меня любить!

Диего. Я тебя люблю. Но я не знаю, кто' из нас прав.

Виктория. Тот, кто не боится. А мое сердце не трусливо! Оно все горит одним пламенем, ярким и высоким, как те костры, которыми подают друг другу сигнал привета наши горцы. Оно зовет тебя... Взгляни же, это настоящий костер, как в праздник святого Иоанна!

Диего. Праздник посреди боен!

Виктория. Бойни или Цветущие луга — какая разница для моей любви? Она, по крайней мере, никому не приносит зла, она щедра! А твое безумие, твое бесплодное самопожертвование — кому они принесут благо? Уж наверняка не мне; ведь ты убиваешь меня каждым своим словом!

Диего. Не плачь, мятежница! О, отчаяние! За что обрушилась на нас эта беда! Я бы выпил эти слезы, остудил губы, обожженные их горечью, я бы обрушил на это лицо столько поцелуев, сколько листьев на оливковом дереве!

Виктория. О, наконец-то я тебя узнаю! Это наш с тобой язык, ты его совсем забыл. (Протягивает к нему руки.) Дай мне снова почувствовать в тебе прежнего Диего...

Диего отступает, указывая на знаки чумы. Она хочет дотронуться

до них, но рука ее нерешительно застывает.

Диего. Ты тоже боишься...

Виктория прикладывает ладонь к знакам. Диего пятится,

потрясенный. Она вновь протягивает к нему руки.

Виктория. Иди скорей ко мне! Ничего больше не бойся!

Стоны и проклятия звучат еще громче, Диего озирается словно безумный и убегает.

Виктория. О! Одиночество!

Хор женщин. Мы хранительницы! Эта история выше нашего понимания, и мы ждем, когда она кончится. Мы будем хранить нашу тайну до зимы, до часа свободы, когда крики мужчин смолкнут и наши мужчины вернуться к нам, чтобы обрести то, без чего не могут обойтись: память о свободных морях, о пустынном летнем небе и вечном запахе любви. А пока мы подобны опавшим листьям под сентябрьским ливнем: минуту они кружат в воздухе, потом капли прибивают их к земле. Мы тоже прибиты к земле. Поникнув, мы ждем, когда стихнут боевые кличи, и слушаем, как внутри нас тихо вздыхает неторопливый прибой счастливых морей. Когда облетевшие миндальные деревья покроются цветами инея, мы слегка распрямимся, почувствовав первый ветер надежды, и вскоре воспрянем в этой второй весне. Тогда те, кого мы любим, двинутся к нам, как прилив к застрявшим в прибрежном песке лодкам. Остро пахнущие морем, скользкие от воды и соли, лодки встречают приближение первых волн, которые, покачивая, приподнимают их и постепенно выносят на широкий морской простор. Ах, пусть поднимется ветер...

Темнота.

Освещается набережная. Входит Диего и окликает кого-то, глядя в сторону моря.

Диего. Э-ге-ге!

Голос. Э-ге-ге!

Появляется Лодочник; над гранитом набережной видна только его голова.

Диего. Что ты перевозишь?

Лодочник. Провизию.

Диего. Ты снабжаешь город?

Лодочник. Нет. Город снабжает администрация. Карточками, разумеется. А я снабжаю молоком и хлебом. Там, в открытом море, стоят на якоре корабли. На них укрылись от чумы люди. Я вожу в город их письма и доставляю на корабли провизию.

Диего. Но это же запрещено!

Лодочник. Да, запрещено администрацией. Но я не умею читать, а когда глашатаи объявляли о новом законе, я был в море.

Диего. Возьми меня с собой.

Лодочник. Куда?

Диего. В море. На корабль.

Лодочник. Это запрещено!

Диего. Но ты же не читал закона и не слышал, когда его оглашали на улицах.

Лодочник. Это запрещено не администрацией, а теми, кто укрылся на кораблях. Вы ненадежный.

Диего. Что значит ненадежный?

Лодочник. Вы можете принести их с собой.

Диего. Кого принести?

Лодочник. Тише! (Оглядывается по сторонам.) Микробов, конечно.

Диего. Я заплачу сколько надо.

Лодочник. Не уговаривайте меня. Я слабохарактерный.

Диего. Любые деньги!

Лодочник. А вы отвечаете за последствия?

Диего. Разумеется!

Лодочник. Садитесь. На море спокойно.

Диего собирается спрыгнуть в лодку. За его спиной появляется Секретарша.

Секретарша. Никуда вы не поплывете!

Диего. Что?

Секретарша. Это не положено. К тому же, я вас знаю, вы не сбежите.

Диего. Никто меня не остановит!

Секретарша. Мне стоит только захотеть! А я хочу, потому что вы мой должник. Вы же знаете, кто я такая!

Она отступает на несколько шагов назад, как бы маня его за собой.

Он следует за ней.

Диего. Умереть — пустяк. Но умереть запятнанным...

Секретарша. Понимаю вас. Я ведь только исполнительница. Однако мне даны на вас права. Право вето, если угодно. (Листает блокнот).

Диего. Такие, как я,принадлежат только земле!

Секретарша. Именно это я имела в виду. Вы в некотором смысле принадлежите мне! Но только в некотором смысле. Быть может, не в том, в каком мне хочется... когда я на вас смотрю. (Просто.) Вы мне очень нравитесь, знаете. Но у меня есть указания. (Поигрывает блокнотом.)

Диего. По мне, лучше ваша ненависть, чем ваши улыбки. Я презираю вас.

Секретарша. Как угодно. К тому же, этот наш разговор не очень-то укладывается в уставные рамки. От усталости я становлюсь сентиментальной. Вся эта канцелярщина довела меня до того, что вечерами я начинаю распускаться. (Вертит в руке блокнот. Диего делает попытку выхватить его.)

Секретарша. Нет, право, милый, не надо. Да и что там читать? Блокнот как блокнот, этим все сказано, наполовину дневник, наполовину регистрационный журнал. (Смеется.) Заметки для памяти, вот и все! (Протягивает к нему руку, словно хочет погладить. Диего бросается к лодке.)

Диего. Ах! Он уплыл!

Секретарша. Надо же, и в самом деле уплыл! Еще один простак, который мнит себя свободным, не подозревая, что и он тоже значится в списках.

Диего. Каждое ваше слово двусмысленно. Вы отлично знаете, что именно этого человек и не может выдержать. Давайте кончать поскорее!

Секретарша. Но тут нет ничего двусмысленного. Я говорю правду. Для каждого города существует свой реестр. Это реестр Кадиса. Уверяю вас, что все организовано как нельзя лучше и никто в этих списках не пропущен.

Диего. Никто не пропущен, но все от вас ускользают.

Секретарша (возмущенно). Ничего подобного! (Задумчиво.) Впрочем, исключения бывают. Изредка кто-то оказывается забыт. Но в конце концов они всегда чем- нибудь да выдают себя! Стоит им перевалить за сто лет, как они начинают хвалиться этим, глупцы. О них тут же начинают кричать газеты. Это лишь вопрос времени. Когда я по утрам за завтраком просматриваю прессу, то беру их имена на заметку, сверяю с картотекой. Мы называем это «заморить червячка». И конечно, в итоге мы их не упускаем.

Диего. Но на протяжении ста лет вас не признают, как не признает весь наш город!

Секретарша. Сто лет — ничто. Вам кажется, будто это много, потому что вы смотрите со слишком близкого расстояния. А я вижу все в совокупности, понимаете? Что значит, скажите на милость, в картотеке на триста семьдесят две тысячи имен один человек, даже если он прожил сто лет! К тому же, мы наверстываем упущенное за счет тех, кому нет двадцати. Так что в среднем ничего не меняется. Вычеркнем чуть раньше намеченного срока, и все! Вот так... (Вычеркивает строчку в своем блокноте. Со стороны моря слышится крик и громкий всплеск.) О, я сделала это машинально! Надо же, оказалось, лодочник! Чистейшая случайность!

Диего встает и смотрит на нее с отвращением и ужасом.

Диего. Меня от вас тошнит, вы отвратительны!

Секретарша. У меня неблагодарное ремесло, я знаю. Очень утомительное, требует усердия. Поначалу, например, я чувствовала себя неуверенно. Теперь рука у меня твердая. (Подходит к Диего.)

Диего. Не подходите ко мне!

Секретарша. Скоро ошибки вообще будут исключены. Есть у нас один секрет. Новое усовершенствованное устройство. Вы увидите.

Шаг за шагом она постепенно подходит к нему почти вплотную. Внезапно Диего хватает ее за воротник, дрожа от ярости.

Диего. Хватит! Прекратите эту грязную комедию! Чего вы ждете? Делайте свое дело и не потешайтесь надо мной, все равно я выше вас. Убейте же меня наконец, это единственный способ спасти вашу замечательную систему, где нет места случайностям. Ах, да! Вас ведь занимают только совокупности! Сто тысяч человек — вот что для вас интересно. Это ведь уже статистика, а статистика нема. Из ее данных можно выстраивать графики, чертить кривые, а? Вы занимаетесь целыми поколениями, это проще! Работа тихая, чернильная. Но, предупреждаю вас, отдельный человек — это куда беспокойнее, он кричит о своей радости и о своей предсмертной муке. Пока я жив, я буду нарушать ваш прекрасный порядок случайностью криков. Я вас отвергаю, отвергая всем своим существом!

Секретарша. Милый мой!

Диего. Замолчите! Я из породы людей, которые чтили смерть так же, как и жизнь. Но вот пришли ваши хозяева, и с этой минуты жизнь и смерть превратились в одинаковое бесчестье...

Секретарша. По правде говоря...

Диего (трясет ее). По правде говоря, вы врете и будете врать до скончания времен! Да! Я раскусил наконец вашу систему. Вы заставляете людей страдать от голода и разлуки с любимыми, чтобы отвлечь их от бунта. Вы доводите их до изнеможения, пожираете их время и силы, чтобы у них не осталось ни досуга, ни энергии для ярости! Они топчутся на месте, радуйтесь! Они одиноки, как одинок я сам, хотя они — масса. Каждый из нас одинок из-за трусости остальных. Но я, такой же раб, как и они, терпящий те же унижения, объявляю вам, что вы — ничто и вся ваша власть, которая вроде бы не имеет границ и чуть ли не застит нам небо, — это всего лишь упавшая на землю тень, и ветер ярости скоро ее развеет. Вы думаете, будто можно все уложить в цифры и анкеты! Но вы забыли включить в свой прекрасный реестр дикую розу, таинственные знаки в небе, лики лета, громкий голос моря, минуты страдания и гнева людей! (Она смеется.) Не смейся! Не смейся, идиотка. Вам пришел конец, говорю вам. В ваших самых эффективных победах уже заложено поражение, потому что в человеке — посмотрите на меня! — есть сила, которую вам не обуздать, трезвое бешенство, замешенное на страхе и отваге, стихийное и победоносное. Эта сила скоро поднимется, и вы узнаете тогда, что ваше господство — просто дым. (Секретарша смеется.) Довольно смеяться!

Секретарша продолжает смеяться. Диего дает ей пощечину. Все мужчины из хора сразу же вытаскивают изо рта кляпы и испускают долгий крик ликования. Замахиваясь, Диего стер рукавом знаки чумы. Он прикасается к тому месту, где они были, и смотрит на свои пальцы.

Секретарша. Великолепно!

Диего. Что это значит?

Секретарша. Вы великолепны в гневе! И нравитесь мне еще больше.

Диего. Что произошло?

Секретарша. Вы же сами видите! Знаки исчезли. Продолжайте в том же духе, вы на верном пути.

Диего. Я выздоровел?

Секретарша. Открою вам маленький секрет... Система у них действительно замечательная, вы правы, но в этом механизме есть один изъян.

Диего. Не пониманию.

Секретарша. В механизме есть изъян, милый. Всегда, насколько я помню, достаточно было человеку преодолеть в себе страх и взбунтоваться, чтобы машина заскрипела. Я не хочу сказать, что она останавливается совсем, нет-нет. Но она скрипит, а иногда может даже и вправду испортиться.

Пауза.

Диего. Почему вы мне это рассказываете?

Секретарша. Знаете, у каждого есть свои слабости, даже при таком ремесле, как мое. И потом, вы ведь сами догадались.

Диего. Вы пощадили бы меня, если бы я вас не ударил?

Секретарша. Нет. Я пришла, чтобы вас прикончить, согласно уставу.

Диего. Значит, я все-таки сильнее!

Секретарша. Вы еще боитесь?

Диего. Нет.

Секретарша. Тогда я бессильна против вас. Это тоже записано в нашем уставе. Но могу твердо сказать, что это первый случай, когда я подчиняюсь уставу с удовольствием.

Секретарша тихо уходит. Диего ощупывает место, где были знаки, снова смотрит на руку. Потом резко оборачивается, услышав стоны. Он молча направляется к больному с кляпом во рту. Немая сцена.

Диего протягивает руку к кляпу и вынимает его. Больной оказывается знакомым нам рыбаком. Они в безмолвии смотрят друг на друга.

Рыбак (с трудом выговаривая слова). Здравствуй, брат. Я так давно не разговаривал.

Диего улыбается ему.

Рыбак (глядя на небо). Что это?

Небо очистилось. Поднялся легкий ветерок, распахнул какую-то дверь, где-то заколыхались занавески. Вокруг Диего и рыбака столпись люди без кляпов, глядя на небо.

Диего. Ветер с моря...

Занавес

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Жители Кадиса работают на площади. С небольшого возвышения Диего руководит их действиями. Сцена ярко освещена. Постройки Чумы теперь достроены и выглядят менее устрашающими.

Диего. Сотрите черные звезды! (Кто-то стирает звезды) Откройте окна! (Окна распахиваются.) Воздуху! Созовите сюда больных! (Люди собираются на площади.) Не бойтесь, вот главное условие. Встаньте все, кто может стоять! Будьте решительнее! Подымите головы, настал час гордости! Выбросьте ваши кляпы и кричите вместе со мной, что вы больше не боитесь. (Воздевает руки.) О, священный бунт, живительное негодование, честь народа, дайте этим безгласным силу кричать!

Хор. Брат, мы жалкие бедняки, питаемся оливками и хлебом, мул для нас — это целое состояние, мы пьем вино дважды в год, в день рождения и в день свадьбы, и вот мы, нищие, слушая тебя, начинаем надеяться! Но застарелый страх еще не выветрился из наших сердец. Оливки и хлеб придают жизни вкус! И мы боимся потерять вместе с жизнью даже то малое, что имеем!

Диего. Вы потеряете и оливки, и хлеб, и жизнь, если допустите, чтобы все осталось по-прежнему! Вы должны победить страх, если хотите сохранить для себя хотя бы хлеб. Проснись, Испания!

Хор. Мы нищие и неученые. Но мы слыхали, что чума тоже следует дорогами года. У нее бывает своя весна, когда она вызревает и прорастает, лето, когда она плодоносит. Потом придет зима, и чума, быть может, умрет. Но пришла ли зима, брат, уверен ли ты, что это зима? Верно ли, что ветер дует с моря? Мы вечно расплачивались за все нищетой. Неужели теперь мы должны платить кровью?

Хор женщин. Опять мужские затеи! Мы рядом, чтобы напомнить о минуте забвения, красной гвоздике жизни, черной шерсти овец, о духе Испании, наконец! Мы слабы, вы больше и сильнее, нам с вами не справиться. Но что бы вы ни делали, не забывайте в затеянной вами схватке теней о цветах нашей плоти!

Диего. Чума превращает нас в тени, это чума разлучает любовников и иссушает цветок жизни! С ней и надо бороться.

Хор. Разве это зима? В наших лесах дубы по-прежнему покрыты блестящими желудями, а по их стволам текут ручьи ос! Нет, зима еще не настала!

Диего. Пусть настанет для вас зима гнева!

Хор. Но найдем ли мы надежду в конце пути? Или нам придется умереть в безнадежности?

Диего. Забудьте об этом! Кляп во рту — вот что такое безнадежность. Гром надежды разрывает сейчас тишину нашего осажденного города. Молнии счастья засверкали над ним. Вставайте, говорю вам! Если вы хотите сохранить хлеб и надежду, порвите ваши справки, разбейте окна контор, покиньте очереди запуганных просителей, кричите на весь свет, что вы свободны!

Хор. Беднее нас нет никого. Надежда — наше единственное богатство. Разве можем мы от нее отказаться? Долой кляпы, брат! (Всеобщий крик освобождения.) Ах, словно первый дождь хлынул на потрескавшуюся от зноя землю! Вот и осень! Дует свежий морской ветер. Надежда вздымает нас, как волна.

Диего уходит в глубь сцены. На возвышении, где стоял Диего, с противоположной стороны поднимается Чума. За Чумой следуют Секретарша и Нада.

Секретарша. Это что еще такое? Поболтать вздумали? Ну-ка извольте все вставить кляпы!

Кое-кто повинуется. Но большинство мужчин переходят на сторону Диего и спокойно продолжают работать.

Чума. Народ, кажется, зашевелился.

Секретарша. Да, обычная история.

Чума. Что ж! Надо ужесточить меры!

Секретарша. Давайте ужесточим! (Открывает блокнот и нехотя листает его.)

Нада. Давайте, давайте! Мы на правильном пути! Соответствие или несоответствие уставу — вот вся мораль и вся философия! Но, по-моему, ваша честь, мы недостаточно решительны в своих действиях.

Чума. Ты слишком много говоришь!

Над а. Просто я энтузиаст. И я многому научился, работая с вами. Упразднение — вот мое Евангелие. Но прежде у меня не было достойного повода. Теперь у меня повод самый что ни на есть уставной.

Чума. Устав упраздняет не все. Берегись, ты уклоняешься от правильной линии!

Нада. Уставы, заметьте, всегда были основой основ. Оставалось придумать лишь некий обобщенный устав, так сказать итоговый, где на человеческую природу наложен запрет, жизнь заменена схемой, вселенная уволена в запас, небо и земля наконец-то обесценены...

Чума. Займись своим делом, пропойца! И вы тоже, начинайте!

Секретарша. С чего же начинать?

Чума. Со случайности. Это потрясает сильнее всего!

Секретарша вычеркивает две фамилии. Раздаются два глухих удара. Двое падают. Толпа отхлынула. Работавшие в потрясении застывают.

Стражники бросаются вперед, снова ставят на домах знаки чумы, закрывают окна, сваливают в кучу трупы и т.д.

Диего (в глубине сцены, спокойно). Да здравствует смерть! Мы больше ее не боимся!

Народ возвращается. Мужчины снова принимаются за работу. Стражники отступают. Вся пантомима разыгрывается в обратном порядке. Когда народ наступает, дует ветер, когда стражники возвращаются, ветер стихает.

Чума. Вычеркните его!

Секретарша. Невозможно!

Чума. Почему невозможно?

Секретарша. Он перестал бояться!

Чума. Ах вот как? А он знает?

Секретарша. Догадывается. (Вычеркивает какие-то имена.)

Глухой стук падающих тел. Толпа отшатывается. Сцена отступления повторяется.

Нада. Великолепно! Они мрут как мухи! Ах, если бы можно было взорвать всю землю!

Диего (спокойно). Окажите помощь упавшим.

Толпа возвращается. Пантомима наступления.

Чума. Он много себе позволяет!

Секретарша. Да, много.

Чума. Почему вы говорите это так мечтательно? Уж не вы ли его просветили?

Секретарша. Нет. Сам, вероятно, понял. Вообще у него есть дар!

Чума. У него — дар, а у меня — возможности. Что ж, попробуем по-другому. Предоставляю действовать вам. (Уходит.)

Хор (отшвырнув кляпы). О! (Вздох облегчения.) Это первый просвет, гаррота чуть-чуть ослабла, небо очищается, становится легче дышать. Вот уже снова слышно журчание источников, иссушенных черным солнцем чумы. Лето уходит. Больше не будет у нас винограда, дынь, зеленых бобов, свежего салата. Зато вода надежды смягчит затвердевшую почву. Она сулит нам приход спасительной зимы, жареные каштаны, первый маис с еще зелеными зернами, орехи с мыльным привкусом, молоко у огня...

Женщины. Мы неученые. Но мы знаем, что цена этих богатств не должна быть слишком высокой. В любом краю, при любых хозяевах всегда найдутся для нас свежие плоды, простое вино, сухая лоза, чтобы развести огонь в очаге и подле него переждать, пока все кончится...

Из дома судьи выпрыгивает через окно его младшая дочь. Она бежит к женщинам и смешивается с их хором.

Секретарша (спускаясь с возвышения к толпе). Можно подумать, будто тут революция, честное слово! Но сами-то вы отлично знаете, что это не так! И потом, разве революции в наши дни совершает народ? Это ужасно старомодно. Для революции давно уже не нужны восставшие массы. Теперь все делает полиция, даже свергает правительства. По-моему, так куда удобнее, разве нет? Народ может не утруждаться, несколько умных голов думают за него и решают, какая доза счастья будет для него благоприятна.

Рыбак. Я сейчас кишки выпущу этой подлой щуке!

Секретарша. Ну, полно, друзья мои, давайте-ка покончим со всем этим. Менять установившийся порядок всегда чересчур накладно. Но если уж этот порядок кажется вам невыносимым, вероятно, можно будет договориться о некоторых послаблениях.

Женщина. О каких послаблениях?

Секретарша. Откуда мне знать? Но вы-то, женщины, ведь не можете не понимать, что любой переворот обходится слишком дорого и худой мир порой куда лучше доброй ссоры.

Женщины подходят к ней ближе. Несколько мужчин отделяются от группы Диего.

Диего. Не слушайте ее! Это все у них заранее придумано!

Секретарша. Что придумано? Я призываю людей мыслить трезво, вот и все.

Мужчина. О каких послаблениях вы говорили?

Секретарша. Это надо, разумеется, еще обдумать. Мы могли бы к примеру, создать вместе с вами комитет, который будет решать большинством голосов, кого следует вычеркивать. Блокнот, в котором производятся вычеркивания, перейдет в полную собственность этого комитета. Я, конечно, говорю это только для примера.

Секретарша держит блокнот в вытянутой руке и помахивает им. Один из мужчин его выхватывает.

Секретарша (с притворным негодованием). Отдайте блокнот! Вы же знаете, какая это ценность! Стоит только вычеркнуть в нем чье-нибудь имя, и один из ваших соотечественников умрет на месте.

Мужчины и женщины обступают того, кто завладел блокнотом. Всеобщее оживление.

Все! Блокнот наш!

Довольно смертей!

Мы спасены!

Внезапно появляется Дочь судьи, вырывает блокнот и убегает с ним в укромное место. Там она быстро листает его и что-то вычеркивает. В доме судьи раздается крик и стук упавшего тела. Мужчины и женщины набрасываются на похитительницу.

Голос. У, проклятая! Тебя самое надо уничтожить!

Чья-то рука выхватывает у нее блокнот. Все вместе листают его, находят ее имя и вычеркивают. Дочь судьи падает, не издав ни единого крика.

Нада (вопит). Вперед! Вперед, сплоченные уничтожением! Превратим уничтожение в самоуничтожение! Наконец-то все мы объединились! Угнетенные и угнетатели взялись за руки! Алле! Бык! Начинаем вселенскую чистку! (Уходит.)

Мужчина (огромного роста, с блокнотом в руке). Он прав, кое-какую чистку стоит произвести! Очень уж удобный случай вычеркивать некоторых гадов, которые как сыр в масле катались, пока мы подыхали с голоду!

Возвращается Чума и, видя происходящее, разражается громким хохотом. Секретарша скромно встает на свое место рядом с ним. Люди на возвышении застывают и молча смотрят, как стража рассыпается по площади и восстанавливает всю обстановку и знаки чумы.

Чума (обращаясь к Диего). Ну вот! Они сами делают нашу работу! Ты по-прежнему считаешь, что стоит ради них так стараться?

Диего и Рыбак влезают на возвышение и бросаются на человека с блокнотом. Они бьют его и опрокидывают на землю. Диего хватает блокнот, рвет его.

Секретарша. Бессмысленно! У меня есть дубликат.

Диего подталкивает людей в другую сторону.

Диего. Скорей за дело! Вас обманули.

Чума. Когда они боятся, то боятся за себя. А ненавидят почему-то всегда других.

Диего (встает прямо напротив Чумы). Ни страха, ни ненависти больше нет — это и есть наша победа.

Стражники медленного отступают под натиском сторонников Диего.

Чума. Молчать! Я тот, кто превращает вино в уксус и иссушает на деревьях плоды. Я убиваю лозу, если на ней наливается виноград, и покрываю ее зеленью, если она предназначена для разведения огня в очаге. Мне ненавистны простые человеческие радости. Мне ненавистна эта страна, где люди воображают себя свободными, не будучи богатыми. В моих руках тюрьмы, палачи, сила и кровь! Я смету этот город с лица земли, и на его обломках история будет агонизировать в прекрасном безмолвии идеального общества. Молчать, или я уничтожу все!

Пантомима борьбы среди ужасного грохота, скрежета гарроты, воя сирены, стука падающих тел и потока раскатистых лозунгов. По мере того как сторонники Диего начинают побеждать, грохот стихает и звучание хора, хотя и невнятное, заглушает шумы, производимые Чумой.

Чума (в ярости). Что ж, у меня остаются заложники!

Делает знак страже. Стражники покидают сцену; сторонники Диего наводят порядок в своих рядах.

Нада (сверху, из дворца). Что-то да остается в любом случае. То, что не имеет продолжения, продолжается. И мои конторы тоже продолжают работать. Если даже рухнет город, расколется небесный свод и люди исчезнут с лица земли, конторы все равно будут открываться в положенное время, чтобы управлять небытием. Вечность — это я, в моем раю есть свои архивы и пресс-папье. (Уходит.)

Хор. Они бегут! Лето кончилось победой. Значит, бывает, что человек одерживает верх! И тогда победа облекается в плоть наших женщин под ливнем любви. Вот она, счастливая плоть, теплая и блестящая сентябрьская гроздь, где жужжит шершень. На лоно сыплется урожай винограда. Виноград пламенеет на кончиках хмельных грудей. О любовь моя, желание наливается, как спелый плод, и гордая сила тел наконец прорывается. Отовсюду таинственные руки протягивают цветы, и желтое вино течет неиссякаемыми фонтанами. Это празднество победы, пойдемте же к нашим женщинам!

В тишине выносят носилки, на которых лежит Виктория.

Диего (бросается к ней). О! за это хочется убивать — или умереть самому. (Подбегает к носилкам, где лежит неподвижное тело.) О! Великолепная, победоносная, дикая, как сама любовь, обрати ко мне свое лицо! Вернись, Виктория! Не дай увлечь себя на ту сторону мира, где я не смогу быть рядом с тобой! Не покидай меня, под землей так холодно! Любовь моя, любовь моя! Держись, держись изо всех сил за этот краешек земли, где мы еще вместе. Не тони! Если ты умрешь, для меня всю жизнь будет темно в полдень!

Хор женщин. Наконец настало время правды! До сих пор все было несерьезно. Но теперь перед ним страдающее тело в судорогах боли. Сколько восклицаний, какие красивые слова: «Да здравствует смерть!» И вот она пронзает грудь той, кого любишь! Тут-то и возвращается любовь, когда уже слишком поздно.

Виктория стонет.

Диего. Не поздно, нет, она встает! Ты снова будешь стоять передо мной, прямая, как факел, с черным пламенем волос и искрящимся любовью лицом — его сияние я нес в себе во тьме схватки. Да, ты была все это время во мне, моего сердца хватало и на борьбу, и на любовь.

Виктория. Ты забудешь меня, Диего, я знаю. Твоего сердца не хватит на разлуку. Его ведь не хватило на то, чтобы справиться с бедой. Ах, это ужасно — умирать, зная, что тебя ждет забвение. (Отворачивается.)

Диего. Я не смогу тебя забыть! Моя память будет жить дольше, чем я сам.

Хор женщин. О страдающее тело, когда-то столь желанное, царственная красота, отблеск солнца! Мужчина просит о невозможном, женщина принимает на свои плечи все возможное страдание. Склонись, Диего! Кричи о своем горе, вини себя, настал миг раскаяния! Дезертир! Это тело было твоим отечеством, без которого ты теперь ничто! Память ничего не искупит!

Чума тихо приближается к Диего. Их разделяет только тело Виктории.

Чума. Итак, мы отступаем?

Диего в отчаянии смотрит на Викторию.

Чума. Ты потерял свою силу! У тебя блуждающий взгляд. Зато у меня неподвижный взгляд властелина!

Диего (после паузы). Оставь ей жизнь и убей меня!

Чума. Что?

Диего. Я предлагаю тебе сделку.

Чума. Какую сделку!

Диего. Я хочу умереть вместо нее.

Чума. Такие мысли могут прийти в голову только тому, кто устал. Брось, умирать совсем не так приятно, а для нее самое тяжелое уже позади. Давай поставим на этом точку.

Диего. Такие мысли приходят в голову тому, кто сильнее!

Чума. Да посмотри же на меня! Сила — это я!

Диего. Сними форму!

Чума. Ты спятил!

Диего. Разденься! Когда представители силы снимают мундир, они оказываются в жалком виде!

Чума. Возможно. Но их сила в том и состоит, что они изобрели форму!

Диего. А моя сила в том, чтобы ее не признавать. Я настаиваю на своем предложении.

Чума. Ты хоть сначала подумай! Жизнь — недурная штука.

Диего. Моя жизнь — ничто. Важно, зачем жить. Я же не собака.

Чума. Первая сигарета — это, по-твоему, ничто? Запах пыли в полдень на насыпи, вечерний дождь, женщина, которой ты еще не знаешь, второй стакан вина — все это для тебя ничто?

Диего. Нет, но она сумеет прожить лучше, чем я!

Чума. Ничего подобного, если, конечно, ты бросишь заниматься чужими делами.

Диего. Я вступил на путь, где остановиться уже нельзя, даже если захочешь. Я тебя не пощажу!

Чума (меняет тон). Послушай! Если ты отдаешь мне свою жизнь в обмен на жизнь этой женщины, я вынужден согласиться, и она будет жить. Но я предлагаю тебе другой обмен. Я оставляю ее в живых и даю вам обоим возможность бежать, лишь бы вы не мешали мне навести порядок в этом городе.

Диего. Нет! Я знаю, в чем моя сила.

Чума. В таком случае буду с тобой откровенен. В моей власти должны быть все, иначе я не удержу никого. Если ты ускользнешь от меня, я потеряю весь город. Таков закон. Старый закон, сам не знаю, откуда он взялся.

Диего. Зато я знаю! Он существует испокон веков, он выше, чем ты сам, выше, чем твои виселицы. Это закон природы. Мы победили!

Чума. Нет еще! В моих руках ее жизнь, она моя заложница. Заложники — мой последний козырь. Посмотри на нее! Если есть в мире женское лицо, похожее на саму жизнь, то это ее лицо. Она достойна жизни, и ты хочешь, чтобы она жила. Я вынужден отдать ее тебе. Но только в обмен на твою собственную жизнь или на свободу этого города. Выбирай.

Диего смотрит на Викторию. В глубине сиены — невнятный ропот людей с кляпами во рту. Диего поворачивается к Хору.

Диего. Тяжело умирать!

Чума. Тяжело.

Диего. Но умирать тяжело не только мне.

Чума. Идиот! Десять лет любви такой женщины стоят дороже, чем век свободы всех этих людишек.

Диего. Любовь Виктории лежит в царстве моей собственной жизни. Здесь правлю я сам. А свобода этих людей принадлежит им. Я не могу ею распоряжаться.

Чума. Нельзя добиться счастья, не причиняя зла другим. Такова земная справедливость.

Диего. Я не так устроен, чтобы согласиться на эту справедливость.

Чума. Да кто спрашивает твоего согласия?! Устройство мира не изменится по твоему хотению! Если ты задумал его изменить, брось свои мечты и исходи из того, что есть в действительности.

Диего. Нет. Знаю я эти рецепты! Убивать, чтобы покончить с убийством, прибегать к насилию, чтобы установить справедливость! Это тянется столетиями! Столетиями владыки вроде тебя растравляют язвы нашего мира под тем предлогом, будто исцеляют их, и продолжают как ни в чем не бывало расхваливать свой метод, потому что никто не смеется им в лицо!

Чума. Никто не смеется, потому что я добиваюсь реальных результатов. Я действую эффективно.

Диего. Эффективно! Еще бы! И надежно! Как топор.

Чума. Да ты посмотри на людей! Сразу видно, что для них хороша любая справедливость.

Диего. С тех пор как захлопнулись городские ворота, я только и делаю, что на них смотрю.

Чума. Тогда тебе должно быть ясно, что они в любой момент готовы бросить тебя одного. А в одиночку человек погибает.

Диего. Неправда! Ели бы я был один, все было бы просто. Но они волей-неволей со мной.

Чума. Вот уж, право, прекрасное стадо, только уж очень вонючее!

Диего. Да, они не чисты, я знаю. Но и сам я не чист. К тому же я родился среди них. Я живу для своих сограждан, для своего времени.

Чума. Время рабов!

Диего. Время свободных людей!

Чума. Неужели? Что-то они мне не попадаются, сколько я ни ищу. Где же они?

Диего. У тебя на каторге, на твоих бойнях. А на тронах восседают рабы.

Чума. Одень твоих свободных людей в форму моей полиции, и ты увидишь, во что они превратятся.

Диего. Да, они бывают порой и ничтожными, и жестокими. Поэтому у них прав на власть не больше, чем у тебя. Нет на свете человека настолько безупречного, чтобы доверить ему абсолютную власть. Но эти люди имеют право на сострадание, в котором тебе будет отказано.

Чума. Быть ничтожным — значит быть как они, жалким и суетливым, жить, не умея подняться выше среднего уровня.

Диего. Вот такие, средние, они мне и близки. Если я не буду верен скромной правде, общей и для меня, и для них, то как же смогу я быть верен тому, что есть во мне самого высокого и неповторимого?

Чума. Единственное, чему стоит быть верным, так это своему презрению. (Указывает на поникший хор, без сил сидящий на земле.) Взгляни, их есть за что презирать!

Диего. Я презираю только палачей. Что бы ты ни сделал, эти люди всегда будут выше тебя. Если им и случится кого-нибудь убить, то лишь в минуту безумия. Ты же убиваешь, следуя правилам и логике. Не насмехайся над их поникшей головой — ведь из века в век над ними проносились кометы страха. Не насмехайся над их боязливым видом, потому что из века в век они гибли и их любовь разбивалась. Самое страшное их преступление всегда можно оправдать. Но нельзя оправдать преступления, которые во все времена совершались против них и которые ты в конце концов узаконил, возведя их в систему. (Чума приближается к нему.) Я не опущу глаза!

Чума. Не опустишь, я вижу. Что ж, тогда могу сказать тебе, что ты выдержал и последнее испытание. Если бы ты согласился уступить мне город, то погубил бы и эту женщину, и сам пропал бы вместе с ней. А так у твоего города есть все шансы получить свободу. Видишь, достаточно одного безумца вроде тебя... Безумец, конечно, погибает. Однако благодаря ему рано или поздно все остальные бывают спасены! (Мрачно.) Но остальные не заслуживают спасения.

Диего. Безумец погибает...

Чума. А? Уже передумал? Хотя нет, все идет как положено: классическая секунда колебания! Гордыня возьмет верх.

Диего. Я мечтал о чести. Неужели я обрету ее лишь среди мертвецов?

Чума. Я же говорил, их убивает гордыня! Но все это слишком утомительно для стареющего человека вроде меня. Готовься!

Диего. Я готов!

Чума. Вот мои знаки. Они причиняют боль. (Диего с ужасом смотрит на знаки чумы, снова появившиеся у него на теле.) Так! Помучайся чуть-чуть перед смертью! Таково мое правило. Когда меня жжет ненависть, чужое страдание для меня живительно, как роса. Придется немного постонать, я это люблю. Дай мне насмотреться на твои муки перед тем, как я покину этот город. (Поворачивается к секретарше.) Теперь дело за вами!

Секретарша. Что ж, если так надо!

Чума. Притомилась уже, а?

Секретарша кивает и в тот же миг преображается. Перед нами

старуха в традиционном обличье смерти.

Чума. Я всегда чувствовал, что вам не хватает ненависти. Зато моя ненависть требует свежей жертвы. Поторопитесь мне ее предоставить! А потом начнем все сначала в другом месте.

Секретарша. Ненависть и в самом деле не может служить мне поддержкой, она вообще не входит в мои обязанности. Но в этом отчасти виноваты и вы. Когда так долго копаешься в картотеках, пропадает всякий энтузиазм.

Чума. Это все слова! А если вам так уж нужна поддержка... (Указывает на Диего, который падает на колени.) Что ж, возьмите его во имя радости уничтожения. Это входит в ваши обязанности.

Секретарша. Ладно, уничтожим. Но мне не по себе.

Чума. По какому праву вы оспариваете мои приказы?

Секретарша. По праву памяти. У меня есть кое- какие давние воспоминания. До вас я была свободна и связана лишь со случаем. Тогда никто не презирал меня. Я была завершительницей судеб, придавала всякой жизни законченность, а любви — неизменность. Я всегда была верна себе. А вы заставили меня служить логике и уставу. Я потеряла сноровку, которая бывала подчас спасительна.

Чума. Кто же это просил вас о спасении?

Секретарша. Те, кто слабее своего горя. То есть почти все. С ними мне случалось действовать в согласии, эта была моя форма существования. Сегодня я совершаю над людьми насилие, и все они до последнего вздоха отвергают меня. Вероятно, поэтому я и полюбила того, кого вы приказываете мне убить. Он выбрал меня добровольно. Он меня пожалел на свой лад. Я люблю тех, кто сам назначает мне свидание.

Чума. Поостерегитесь меня раздражать! Мы не нуждаемся в жалости.

Секретарша. Кто же нуждается в жалости, как не те, кто ни в ком не встречает сочувствия! Когда я говорю, что люблю его, это значит — я ему завидую. Для нас, завоевателей, этот убогий вид любви — единственно возможный. Поэтому нас стоит хоть немного пожалеть, и вы отлично это знаете.

Чума. Приказываю вам замолчать!

Секретарша. Вы отлично это знаете! И знаете, что, когда много и долго убиваешь, невольно начинаешь завидовать невинности убитых. Ах, позвольте мне хоть на секунду отбросить надоевшую логику и представить себе, будто я обрела наконец настоящее тело. У меня отвращение к теням. И я завидую этим несчастным, да, да, завидую — всем, даже этой женщине, которая получит жизнь лишь затем, чтобы кричать, как раненый зверь! Она по крайней мере найдет опору в своем страдании.

Диего почти упал. Чума поднимает его.

Чума. Встань, человек! Конец не наступит, если она не совершит того, что положено. А она, как видишь, расчувствовалась. Но не беспокойся! Она сделает свое дело, таковы ее закон и обязанность. Машина слегка заскрипела, вот и все. Пока она совсем не испортилась, радуйся, глупец, я отдаю тебе этот город!

Хор издает возгласы ликования. Чума поворачивается к Хору.

Чума. Да, я ухожу. Но не торжествуйте, я собой доволен. Здесь, как и везде, мы поработали неплохо. Я люблю, когда обо мне много говорят, и знаю, что теперь вы не забудете меня никогда. Взгляните на меня! Взгляните в последний раз на единственную подлинную силу в этом мире! Признайте своего истинного владыку и научитесь бояться! (Смеется.) Раньше вы якобы боялись Бога и посылаемых им случайностей. Но ваш Бог — анархист, он действовал бессистемно. Ему хотелось быть могущественным и добрым одновременно. В этом нет ни логики, ни прямоты. Зато я откровенно выбрал для себя одно могущество. Я выбрал подавление — как видите, это посерьезнее, чем его ад.

Тысячелетиями я устилал трупами ваши поля и города. Мои трупы удобряли пески Ливии и Эфиопии. Моими стараниями земля Персии и поныне тучна от кровавого пота мертвых тел. В Афинах благодаря мне не угасал очистительный огонь, я усеял пляжи сотнями погребальных костров, усыпал греческие моря пеплом человеческих тел, так что волны поседели. Бедные боги, их мутило от отвращения! А когда на смену языческим храмам пришли христианские соборы, мои черные всадники наполнили их воющей людской массой. На пяти континентах из века в век я хладнокровно убивал не покладая рук.

Это, конечно, неплохо, в этом была своя идея. Но идея, так сказать, в зародыше... Мертвец, если хотите знать мое мнение, — это, конечно, приятно, но от него нет никакой пользы. Короче, он не стоит даже раба. Идеал — получить как можно больше рабов с помощью минимума правильно отобранных мертвецов. Сегодня эта техника доведена до совершенства. Уничтожив или сломив нужное количество людей, мы поставим на колени целые народы. Никакая красота, никакое величие не в силах нам противостоять! Мы восторжествуем надо всем!

Секретарша. Надо всем, кроме человеческой гордости.

Чума. Чувство гордости может и притупиться... Человек умнее, чем кажется. (Вдали звучат трубы и слышится шум.) Слышите? Это идут мои благодетели. Возвращаются ваши прежние хозяева, равнодушные к чужим ранам, одуревшие от бездействия и забывчивости. Вы снова изо дня в день будете видеть, как глупость торжествует без борьбы. Жестокость рождает возмущение, а глупость — упадок духа. Слава дуракам, ибо они подготавливают мой приход! Они дают мне силу и надежду! Возможно, настанет такой день, когда всякая жертва покажется вам напрасной и нескончаемый крик вашего гнусною бунта наконец стихнет. В этот день я воцарюсь безраздельно среди навсегда замолчавших рабов. (Смеется.) Нужно лишь терпение, не так ли? Но будьте покойны, у меня низкий лоб упрямца. (Отходит в глубину сцены).

Секретарша. Я старше вас и знаю, что их любовь тоже упрямЗ.

Чума. Любовь? Что это такое? (Уходит.)

Секретарша. Встань, женщина! Я устала. Пора кончать.

Виктория встает. Диего в ту же секунду падает. Секретарша отступает в темноту. Виктория бросается к Диего.

Виктория. Ах, Диего, что ты сделал с нашим счастьем?

Диего. Прощай, Виктория. Я рад.

Виктория. Не говори так, любимый. Это мужские слова, ужасные мужские слова. (Плачет.) Никто не имеет права радоваться смерти.

Диего. Я рад, Виктория. Я сделал то, что должен был сделать.

Виктория. Нет! Ты должен был предпочесть меня самому небу! Между мной и всем миром надо было выбирать меня.

Диего. Я свел счеты со смертью, в этом моя сила. Но эта сила пожирает все, она не оставляет места для счастья.

Виктория. На что мне твоя сила? Я любила в тебе человека.

Диего. Меня иссушила эта борьба. Я больше не человек, и это правильно, что я умираю.

Виктория (бросается к нему). Тогда возьми меня с собой!

Диего. Нет, ты нужна этому миру. Ему нужны наши женщины, чтобы снова научиться жить. А мы никогда ничего не умели, разве что умирать.

Виктория. О, это было бы для тебя слишком просто — молча любить и терпеть все, что выпало на нашу долю! Лучше бы ты продолжал бояться!

Диего (смотрит на Викторию). Я люблю тебя всей душой.

Виктория (кричит). Этого мало! О, этого мало! Что бы я стала делать с одной твоей душой!

Секретарша протягивает руку к Диего. Пантомима агонии.

Женщины спешат к Виктории и обступают ее.

Женщины. Горе ему! Горе всем, кто бежит от тепла наших тел! И мука для нас, покинутых, годами нести на своих плечах этот мир, который их гордыня силится переделать. Ах! Если нельзя спасти все, то научимся же спасать хотя бы дом, где живет любовь! Пусть приходит чума или война, мы запрем все двери и вместе с вами, плечом к плечу, будем защищаться до конца. Тогда вместо одинокой смерти, украшенной идеями, начиненной словами, вы встречали бы смерть вместе с нами в неистовом объятии любви! Но для мужчин идея превыше всего! Они покидают мать, отрываются от любимой и бегут неведомо куда, изнемогая от несуществующих ран, зарезанные без кинжала. Охотники за тенями, одинокие певцы под немым небом, вы призываете людей к недостижимому объединению и идете, каждый особняком, к последнему одиночеству, к смерти в пустыне!

Диего умирает.

Женщины причитают. Ветер начинает дуть сильнее.

Секретарша. Не плачьте! Земля мягка для тех, кто ее крепко любил. (Уходит.)

Виктория и женщины уносят Диего. Шум в глубине сцены усиливается. Звучит музыка. На городских укреплениях кричит Нада.

Нада. Вот они! Вот они, прежние, вчерашние, вечные, никуда не ведущие, истуканы, успокоители, любители удобств и лизания пяток — в общем, сама традиция, устоявшаяся, процветающая, свежевыбритая. Вздохнем же с облегчением: можно все начинать сначала! С нуля! Вот они, ловкие портняжки, умеющие кроить из пустоты! Все вы будете одеты по мерке. Но не беспокойтесь, их принцип самый верный. Вместо того чтобы затыкать рты кричащим от горя, они затыкают собственные уши. Мы были немы, теперь будем глухи. (Фанфары.) Смотрите все! Возвращаются творцы истории. Они позаботятся о героях. Отправят их в холодок. Под могильные плиты. Не ропщите: над плитами остается отнюдь не самое избранное общество.

В глубине сцены совершаются какие-то официальные церемонии.

Поглядите-ка! Что бы вы Думали, они там делают? Награждают друг друга! Пиршество ненависти продолжается, истощенная земля покрыта лесом виселиц, кровь тех, кого вы именуете праведниками, еще пылает на стенах, а они увешивают себя орденами! Ликуйте, сейчас начнутся торжественные речи награжденных! Но пока они не взошли на трибуну, я хочу коротко сказать свою. Тот, кого я против воли любил, умер напрасно!

Рыбак бросается на Налу. Стража останавливает его.

Видишь, рыбак, правительства приходят и уходят, а полиция остается. Есть в мире справедливость!

Хор. Нет, справедливости нет, есть пределы. И те, кто якобы не ограничивает нас ни в чем, как и те, кто для всего устанавливает ограничения, одинаково переходят пределы. Распахните же ворота, пусть соленый ветер очистит наш город!

Ворота распахиваются. Ветер дует все сильней и сильней.

Над а. Справедливость есть, та, что вызывает у меня отвращение. Да, вы начнете все сначала. Но это меня уже не касается. Не рассчитывайте на меня в качестве идеального виновника. Я не мастер постных мин. О старый мир, пора уходить, твои палачи устали, их ненависть остыла. Я знаю слишком много, даже презрение уже отжило свой век. Прощайте, добрые люди, когда-нибудь вы поймете, что нельзя хорошо жить, чувствуя, что человек — ничто, а божий лик ужасен.

Под порывы штормового ветра Нала бежит по молу и бросается в море. Рыбак бежит за ним.

Рыбак. Упал! Разъяренные волны бьют его и душат своими гривами. Его лживый рот заполняется солью, голос его скоро наконец умолкнет совсем. Взгляните, бушующее море окрасилось в цвет анемон. Оно мстит за нас. Его гнев — это наш гнев. Оно трубит сбор всех людей моря, сбор всех одиноких. О вода, о море, отечество повстанцев, вот твой народ, и он никогда не отступит. Высокий вал, рожденный горечью вод, унесет навеки ваши страшные города.

Занавес

Пьеса "Осадное положение"

Герои пьес Камю, как правило, подчинены философскому доказательству. В "Калигуле" речь идет о логике абсурда. Протестуя против того, что люди смертны и несчастны, нежный и чувствительный Калигула переходит от абсурда к нигилизму, царство которого становится царством жестокости и издевательства над человеком. Но разрушение в конечном счете ведет к саморазрушению. Калигула признается в совершенной ошибке: "Я выбрал не тот путь, он ни к чему меня не привел.

Моя свобода — это нехорошая свобода". Такая "самокритика" императора с течением времени выглядит почти что пародией. Сюжет "Недоразумения" можно прочитать в том обрывке газеты, который обнаруживает Мерсо в тюремной камере: "Некий чех уехал из своей деревни, надеясь нажить себе состояние. Он действительно стал богатым и через двадцать пять лет вернулся на родину с женой и ребенком.

Его мать и сестра содержали в родной деревне гостиницу. Желая сделать им приятный сюрприз, он, оставив жену и ребенка в другой гостинице, явился к матери. Она не узнала сына. Шутки ради он вздумал снять номер.

Он показал свои деньги. Ночью мать и сестра убили его молотком и, ограбив, бросили тело в реку. Утром пришла жена и, ничего не зная, открыла, кто у них остановился. Мать повесилась, сестра бросилась в колодец".

Это весьма точный пересказ пьесы, писать которую было уже излишне. Мерсо посчитал, что "этот чех в какой-то степени получил по заслугам: зачем было ломать комедию?". Создатель Мерсо в предисловии к американскому изданию своих пьес в 50-е годы высказал примерно ту же мысль и добавлял относительно морали пьесы, что "в несправедливом или безразличном мире человек может спастись и спасти других благодаря самой простой искренности и верному слову". Ему стоило сказать, считает Камю: "Вот я, вот мое имя",— и все было бы по-другому. Театральное изображение "недоразумения", имеющее целью "заставить говорить на языке трагедии современных персонажей", само по себе получилось недоразумением.

Во многом более интересна пьеса "Праведники", написанная через год после "Осадного положения". В ней Камю ставил моральную проблему допустимости индивидуального терроризма и разрешал ее на основе своеобразного равенства: за жизнь жертвы террорист обязан отдать свою жизнь, иначе это будет убийство. Разрешение вопроса, впрочем, довольно сомнительное, о чем можно судить сейчас с достаточной основательностью, когда мир захлестнула волна терроризма.

Примечания

1

Псалом 90.

(обратно)

2

Nada — ничто (исп.).

(обратно)

Оглавление

Действующие лица

ПРЕДИСЛОВИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Пьеса "Осадное положение" Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg