«Серсо»

Серсо (fb2) - Серсо 465K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Иосифович Славкин

Виктор Славкин Серсо

Действующие лица

Петушок

Надя

Владимир Иванович

Валюша

Паша

Ларс

Кока

Действие первое

Пятница. Вечер.

Пустой бревенчатый дом. Заколоченные снаружи окна. Старинная мебель в чехлах. Запустение. Видно, что в доме никто не живет.

Слышен звук мотора. Это к дому подъезжает машина. Мотор затихает. Звук открываемых дверок, голоса. Раздается удар топора, потом еще удар, еще… Это снаружи отбивают щиты и доски, которыми заколочены окна и двери. Несколько ударов – и дверь распахивается настежь.

В дом вваливается компания.

Петушок. Заваливайтесь!.. Это теперь все мое.

Надя. Ой! Надо же! Одним все, а другим ничего.

Владимир Иванович (Наде). Разрешите, я баул поставлю. (Берет у нее из рук большую сумку, ставит у своих ног.)

Петушок. Прошу всех быть как дома.

Валюша. Наконец наш Петушок крылышки расправил! Кто бы мог подумать – у Петюнчика свой дом! Поздновато, правда…

Владимир Иванович. Еще все успеем.

Паша. Сюда тысчонку-две вложить – жить можно.

Петушок. Зачем вкладывать, зачем?

Ларс. Ни в коем случае! Тут ловушка.

Надя. Ларс – это имя или фамилия?

Валюша (Ларсу). А что вы предлагаете?

Петушок. Имя, имя…

Ларс. Вдохните в себя глубже, вдохните… Чувствуете – воздухец! Сосна. Старое дерево.

Паша. Вот я и говорю, подремонтировать надо. В тысчонку-две можно уложиться.

Петушок. Какая тысчонка, какие две!.. Я бы и этого дома не имел, если бы не бабушка. Земля ей пухом.

Надя. У меня тоже бабушка померла. Но ее квартиру мне не отдают. Говорят, кооператив не наследуется. Правда, Владимир Иванович?

Владимир Иванович. Задача высшей степени сложности.

Надя. Ой, я такая неумелая!..

Валюша. Петушок, у тебя же бабушка еще тогда умерла.

Петушок. А это другая, двоюродная. Елизавета Михайловна. Я ее даже не знал, она меня сама разыскала. Оказывается, я последний из нашего рода остался. У нас в роду с рождаемостью не очень.

Ларс. Вложил деньги – все, попался. Всю жизнь будешь ждать процента. Я не вкладываю.

Владимир Иванович. Я тоже. Но по чисто идейным соображениям.

Петушок. Ну, уж это аморализм какой-то!..

Владимир Иванович. Ох, чувствую, напродляешь ты здесь род!..

Валюша. Петушку бы пораньше такую хату…

Владимир Иванович. Ха! Пораньше… Ему сорок, но он молодо выглядит.

Валюша. Петушок у нас хорошо сохранился.

Владимир Иванович. Петушок, тебе сорок, но ты молодо выглядишь?

Ларс. Вам сорок?

Надя. А разве вы не знакомы с Петром Вячеславовичем?

Ларс. В общем, я доволен, что приехал сюда. (Валюше.) А вы?

Валюша. Частично. Процентов на сто, не больше.

Паша подходит к дивану, накрытому чехлом, снимает чехол.

Паша. Музейная вещь.

Надя. Неужели?!

Паша. Тысячу шестьсот…

Надя. Ой, семнадцатый век!

Паша. Тысячу шестьсот, тысячу семьсот каждый музей за эту вещь даст. (Наде.) Но я и век могу определить. Правда, не с такой степенью точности.

Надя. Вы историк?

Паша. Увлекаюсь.

Надя. Ой, интересно!

Паша. Вообразите себе, Надя. 1801 год, ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта. В кабинет, в котором обычно почивает император Павел I, ночью проникают его офицеры, они будят Павла, тот сначала думает, что это сон, потом все понимает, молит о пощаде, и тут Михаил Зубов, силач, бьет его золотой табакеркой в левый висок. Павел падает и цепляется руками за ножку дивана – вот этого…

Надя. Этого?!

Паша. Император Павел I называл княгиню Анну Гагарину «улыбочка моя».

Петушок. Да кладите на диван сумки, кладите. Продавать не собираюсь. Спать буду на 1801 годе.

Надя. А что дальше было с Павлом?

Паша. Его долго не могли оторвать от ножки дивана, потом накинули на шею шарф и задушили.

Надя. До смерти?

Владимир Иванович (осматривая диван). Узковато… Не раскладывается?

Валюша. Петушок уместится. Он всю жизнь за шкафом на маленьком диванчике проспал. Он теперь куда хочешь впишется.

Петушок (Валюше). Тот диванчик за шкафом не такой уж узкий был…

Валюша. Узкий, Петенька, узкий. Поэтому ты на нем и застрял.

Ларс. У меня квартира на одного – ну и что? Я в ней только сплю. Ночлежка – две лоджии, вид на море, отдельный вход – трехнакомнатная.

Надя. У вас тоже кто-то умер?

Ларс. Нет.

Надя. И вам это разрешают?

Ларс. Что? Почему?

Надя. Трехкомнатная на одного.

Ларс. Да я в ней почти не бываю.

Петушок. Вчера. Вечер, жарко, вывеска мигает – то красный, то зеленый. Где-то часа три. Пустая улица. Ни одной машины – ни с той стороны, ни с этой. И в этой пустоте стоит человек перед светофором и ждет, когда зажжется зеленый свет, чтобы перейти улицу. Он стоит, а тут еще вывеска, и у него то лицо красное, то зеленое… Я дождался, когда его лицо станет красным, подошел к нему и сказал: «Поедемте завтра на дачу». Он позеленел и сказал: «Да».

Паша. А может, действительно запах ромашки ценнее всей этой пыли веков? Откроешь тайну убийства Павла I, а пропустишь время цветения купавы… Правда, когда цветет купава, я прекращаю все исследования.

Надя. Вы натуралист?

Паша. Интересуюсь живой природой.

Владимир Иванович. У меня дома фикус в горшке. От тетки остался. Не люблю комнатные растения, но от тетки остался…

Ларс. Я вообще сразу говорю «да». Если мне что-то быстро предлагают, я сразу говорю «да».

Надя. А потом?

Ларс. А потом – «ез».

Надя (смеется). А потом?

Ларс. А потом «си».

Надя. А потом?

Ларс. Потом – «я».

Надя. Вы?!

Ларс. И по-шведски, и по-немецки.

Надя. Вы – швед?

Ларс. Я из Прибалтики.

Надя. Ой, не могу – прибалт!.. (Заходится.)

Петушок. Окна пооткрываем, чудно будет спать! На новом месте сны сбываются.

Валюша. Что толку! Я снов все равно не вижу. Засыпаю – черно, просыпаюсь – уже утро. А что ночью было – понятия не имею.

Надя. Ой, а мне всегда одни гадости снятся. Недавно усы мужские приснились. Но без мужчины – одни усы. Жуть!

Владимир Иванович. В следующий раз ложитесь спать с ножницами. Приснились усы, а вы их – чрямс!

Надя. Еще страшней!

Петушок. Надя-Наденька, моя соседка по мусоропроводу. Мы с ней одновременно мусор на площадку выносим, так у нас совпадает… Я ей всегда очередь уступаю.

Надя. У меня мусора-то нет. Одни фантики.

Владимир Иванович. Вы сладкое любите?

Надя. Это плохо, да?

Владимир Иванович. У меня для вас конфетка припасена. (Протягивает Наде конфетку.) Я тоже люблю сладкое, хотя и являюсь мужчиной с усами.

Надя (взглянув на Владимира Ивановича). Ой!

Владимир Иванович. Что, узнали усы?

Надя. Похоже… (Берет у Владимира Ивановича конфету.)

Владимир Иванович. Хорошо, что нас Петушок сюда вытащил. Сидишь в городе, пыль глотаешь, и в воскресенье тоже. Если кто на дачу не пригласит.

Ларс. В поле, в лес, на речку! Вот моя деревня, вот мой дом родной!

Надя (Владимиру Ивановичу). Смотри – прибалт! Все лозунги знает.

Петушок (подходит к Владимиру Ивановичу, обнимает за плечи). Вместе работаем, вместе отдыхаем. Курорты, надгробия, памятники… «Петушок и Ко».

Валюша (Владимиру Ивановичу). Как там наш Петушок на работе?

Петушок. Да ладно тебе!

Валюша. Вы же все-таки его начальник.

Владимир Иванович. Ну, начальник это сильно сказано. Просто Петушок – инженер, а я – старший инженер. Дадут Петушку старшего, мы и сравняемся.

Петушок. Но я и тогда Владимира Ивановича буду звать Владимиром Ивановичем. Потому что он солидный человек.

Валюша. А ты – вечный Петушок, хоть у тебя теперь загородный дом есть.

Владимир Иванович. И вообще какое имеет значение, кто из нас кто? Мы приехали на отдых. Я – Володя. А кое для кого мечтаю стать и Вовой…

Ларс. А я бы сразу на «ты». Еще в машине, когда сюда ехали, хотел сказать… Мы же все однолетки.

Паша. Никогда не называй женщину ровесницей. В любом случае это оскорбление.

Надя. Ой, мне уже двадцать шесть, а я такая неумелая!..

Владимир Иванович. Научим!

Надя. Мои ровесники ни черта не знают. А вы, Паша, по дороге, когда нас сюда везли, так интересно рассказывали про этих художников… ну, про этих французских, которые в леса ушли… как их… я названия всегда не запоминаю… Робинзоны?

Паша. Барбизонцы.

Надя. В жизни бы об этом не узнала! Приеду домой, книжку в библиотеке возьму.

Паша. Избегайте, Надя, библиотечных книг. Особенно по искусству. Нельзя о прекрасном читать на засаленной странице.

Надя. Хорошо вам говорить! Сейчас книги где достанешь? Вы искусствовед?

Паша. Отчасти.

Надя. Какой вы многогранный!

Паша. Я искусствовед, натуралист, историк… А вообще я двери обиваю.

Надя. Какие двери?

Паша. Новоселам. «Фирма «Заря» работает не соря!»

Надя. Шутите…

Паша. Какие шутки! Односторонняя обивка – сиреневенькая, с двух сторон – плюс красненькая. Кроме того, у меня своя клиентура. Петушок, я тебе с двух сторон обил?

Петушок (орет). Полная изоляция!

Надя. Разве двадцать пять – сиреневенькая?

Петушок. Трешка, я знаю, зелененькая.

Паша. Трешку не люблю. Нездоровый цвет. Гнилая зелень. У меня рубль – потом сразу пятерка.

Надя. А как же… барбизонцы?

Паша. Я подарю вам книгу о них. Вы читаете по-французски?

Надя. В школе английский… но очень плохо. «Тейк ит изи энд кип ё смайл».

Паша. Хорошо, попробую на русском достать.

Надя. Не обижайтесь на меня… Я думала, вы искусствовед.

Паша. По образованию я историк, кончил исторический факультет университета. Историю я люблю…

Надя. А двери?

Паша. А двери я… обиваю.

Валюша. Валерка-мастер мне обои год назад клеил. «Хозяйка, – спрашивает, – ты где работаешь?» – «В библиотеке», – говорю. «Сколько тебе дают?» Называю зарплату референта по научной литературе. «Иди лучше ко мне в подручные – как в Париже жить будешь».

Паша подходит к стене, на которой висит отрывной календарь. Резко, один за другим срывает листки. Он как бы ищет среди них нужный ему. И наконец – вот он!

Паша (срывает этот листок). Серые начинают и выигрывают – кто сказал? (Бросает листок на пол.)

Петушок (поднимает листок). «24 декабря 1982 года». Бедная бабушка!..

Паша. Дело не в деньгах. Хотя и в них тоже.

Валюша (глядя на календарь). Новый год через неделю… На Елисейских полях елка.

Паша. После университета пришлось поработать в одном институте. Поработал, поработал, походил по коридорам, за столом посидел, вышел на лестничную площадку покурить. Жизнь веселая, а жить скучно. Обмен неравноценный.

Валюша. А диплом не мешает?

Пауза.

Паша. Я и соскользнул. Сколько здесь комнат? (Выходит.)

Ларс (читает на обороте листка). «Кандидат исторических наук Н. Линдер предлагает решить задачу, привлекшую внимание Луначарского. Белые: король д5, ферзь с4, слон аш2; черные: король ф7. Мат в три хода».

Петушок (резко). Всем хватит! На каждого отдельная комната!

Владимир Иванович. Что касается меня, я не хотел бы бояться, если и по двое. (Выходит.)

Валюша. Девочки – направо, мальчики – налево. (Тоже выходит.)

Паша (возвращается с бутылкой шампанского). Плывут по Нилу три крокодила, два из них зеленые, цвета трех рублей, а один, как пятерка, – синенький. И тут же из лодки в Нил падает путешественник. Один крокодил бросился на путешественника и съел у него из бокового кармана документы, другой кинулся и – схавал все деньги и драгоценности, зашитые в брюки. А третий сказал: «Я в этом не участвую». И съел путешественника.

Надя. Вы философ?

Паша. Я обойщик дверей.

Надя. Не обижайтесь. Я еще не все понимаю.

Паша. Не обиделся. (Подходит к окну, открывает его и разбивает бутылку о наружную стену дома – пах!)

Пауза.

Ларс (рассматривая листок календаря). Что тут Луначарского привлекло?.. Мат в три хода… Мы в два делаем.

Петушок (указывая в окно). Там сад. Плодоносит.

Ларс. Главное в деревьях не плоды, а листья. Без яблок прожить можно, без кислорода – никогда!

Надя. А мне яблоки противопоказаны. У меня от них на шее пятна выступают.

Владимир Иванович. Мы вам с колхозного поля ананасов наворуем.

Паша. Петушок, в сарай машину загнать можно? Он твой?

Петушок (неожиданно горячо). Он – твой!

Паша. В каком смысле?

Петушок. В смысле, конечно, загоняй.

Паша выходит.

Владимир Иванович (Наде). Не хотите выбрать комнату?

Надя. Ой, я на все согласна.

Владимир Иванович. Не говорите так. Я могу потерять к вам интерес.

Надя. Почему?

Валюша. Ты, Надя, не знаешь мужчин.

Надя. Как интересно!..

Владимир Иванович (протягивая Наде руку). Держите меня крепче – лестница крутая. Если упадем, то вместе.

Они поднимаются на антресоли.

Валюша (срывая оставшиеся листки календаря). Двадцать пятое, двадцать шестое, двадцать седьмое, двадцать восьмое, двадцать девятое, тридцатое… Се ту!

Ларс. Соблюдать правила уличного движения человек должен не для порядка, а для себя сам. Этим он не закрепощается, наоборот – освобождается. При переходе улицы на зеленый свет вы, может, будете сочинять стихи, решать совсем математические задачи, любить вот женщину… Ваш организм с вами. Он свободен – зеленый свет! А если вы идете весь на красный, все ваши силы, способности, талант внутри – все уходит на то, чтобы на вас не наехали. Даже если в этот момент вы думаете в голове совсем о другом, организм занят своим самосохранением, мысль ваша не полноценна… Какой смысл?! (Быстро выходит из дома.)

Пауза.

Валюша. Что ты задумал?

Петушок. Ничего, Валюша.

Валюша. Я же вижу. Вон ты бледный весь. Зачем ты собрал этот маскарад? Кто они тебе?

Петушок. То же, что и ты.

Валюша. Ах, Петушок, Петушок, прелесть ты моя, молью траченная. Тихонький, нежненький, а женщину умеешь уколоть. Значит, тебе все равно – я или этот шабашник-барбизонец?

Петушок. Паша – любопытный тип. Нестандартный. Ломовые деньги зарабатывает, пускает их на книги, картины… У него дома – музей. Табакерка Бестужева-Марлинского.

Валюша. Когда ты вчера позвонил, я чуть не ослепла. Пятнадцать лет прошло.

Петушок. Одиннадцать.

Валюша. Когда я была молодая, мне требовался год, чтобы полюбить, и год, чтобы разлюбить. Год я тебя разлюбливала… А ты помнишь, как ты мне сказал тогда? «Не вижу перспективы наших отношений». Надо же слово такое придумать: «перспектива».

Петушок. Я потом пошел и напился.

Валюша. Ты поступил как настоящий друг.

Петушок. Значит, с тех пор ты меня… вообще… совершенно… никак?..

Валюша. Чуть-чуть. Иногда и слегка. Посмотрите на нашего Петюнчика – губки надул.

Петушок. Я учился в техническом вузе, слово «перспектива» подвернулось. От волнения.

Валюша. Ах, он волновался, бедняжка!.. А я-то, тетя Мотя толстокожая, трубку бросила… А должна была успокоить: «Ты только не волнуйся, Петушок, не напрягайся, береги свое бледное тельце». Так поступают настоящие женщины?

Петушок. Прекрати!

Валюша. Ты летом никогда не носил рубашки с коротким рукавом, боялся, что все увидят, какие у тебя тоненькие, беленькие ручки. Две плеточки по бокам.

Петушок. Хватит!

Валюша. Шаловливые ручонки.

Петушок. Замолчи!

Валюша. Да ладно. Я потом от мужиков наслушалась разного. Твоя «перспектива» была еще ничего.

Пауза.

Петушок. Рубашки с короткими рукавами я и сейчас не люблю.

Долгий поцелуй.

Валюша. Странно, у нас дома сто раз аппараты меняли, а ты позвонил вчера, и я услышала старый звук телефонного звонка.

Петушок. Я понял – ничего нет. Кроме того, что уже есть. Вот мы с тобой… у нас в прошлом была история. Владимир Иванович – мы с ним бок о бок за одним столом сидим… Надя – мы с ней мусор в одно время выносим… Паша…

Валюша. А он неплохой парень, твой Паша. Деньги мужику всегда к лицу. (Выходит в сад.)

По лестнице спускается Владимир Иванович.

Владимир Иванович. Петушок, можно тебя на минутку, я хочу с тобой поговорить. Ты что?

Петушок. Что?

Владимир Иванович. С этой Надей. Она ни сном ни духом. Она даже меня не знает. Ты что?

Петушок. Что?

Владимир Иванович. Надул? Она меня первый раз видит. А ты что сказал? Будто она меня приметила, когда я к тебе на квартиру ходил, увлеклась, просила познакомить… «Увлеклась»… Врал?

Петушок. Она, Владимир Иванович, стесняется – девушка… Погоди немножко. Поухаживай, то да се…

Владимир Иванович. Не в том возрасте. Ты обещал, я приготовился.

Петушок. К чему?

Владимир Иванович. К тому, что ничего не надо будет делать.

Петушок. Вот и не делай ничего. Уик-энд – отдыхай.

Владимир Иванович. Про какой-то кооператив меня спрашивает: наследуется, не наследуется – откуда я знаю? Чушь какая-то! Ты меня обманул.

Петушок. Ты, знаешь, тоже не святой.

Владимир Иванович. Я тебе что-нибудь обещал?

Петушок. «Вместе работаем, вместе отдыхаем…»

Владимир Иванович. Да! Отдыхаем. Но весело. И с пользой. И не одни!

Петушок. Разве ты один?

Владимир Иванович. Лично я теперь один.

Петушок. Ты погоди…

Владимир Иванович. Я уеду.

На антресолях появляется Надя. Она в длинном бабушкином платье цвета чайной розы с кружевами, воланами, рюшами и прочими старомодными излишествами.

Петушок. А вот и Наденька!..

Владимир Иванович. Я уеду!

Петушок (Владимиру Ивановичу). Ты увидишь…

Владимир Иванович. Посмотрел уже. (Уходит.)

Петушок. Ну что, Наденька, понравилось наверху?

Надя. Петр Вячеславович, подайте руку, лестница крутая… (Спускается по лестнице, не слишком умело изображая светскую даму.) Нынче отменная погода, не правда ли?.. Ну, вы меня накололи, Петр Вячеславович.

Петушок. Улыбочка моя… Наколол?

Надя. Я такая доверчивая, такая неопытная… Я поверила вам. Я думала… вы обещали… что он специалист по кооперативным делам, что он поможет, посоветует… Я же ничего не знаю… а он тоже ничего не знает.

Петушок. Проблему жилья мы решим, это я обещаю.

Надя. Нехорошо обманывать бедную девушку. (Снова в образе светской дамы.) С утра мигрень мучила, а потом подагра.

Петушок. Март… Улыбочка моя…

Надя. Меня подруга сегодня на вечер брала, в артиллерийское училище. Среди военных много порядочных людей. Особенно среди артиллеристов. Здесь до станции далеко?..

Входит Паша. Он слышит последние слова Нади.

Паша. Могу подвезти.

Валюша. И меня тоже до станции.

Паша. Могу прямо в город доставить. Я думаю, всем по пути.

Петушок. Паша, а ты куда?

Паша. Сарай мне твой не понадобился. Да он и не твой. Он у тебя на двоих с соседом. Не лучший способ накалывать друзей. И чего меня из города сорвал? В моем деле в выходной самая работа. (Идет к машине.) «Купишь дом, Паша, купишь дом, Паша…»

Петушок. Да, я обманул вас!..

Звук заводящегося мотора. Петушок, секунду помедлив, вдруг срывается с места и бежит за Пашей, пытается догнать его. Догоняет. Завязывается драка.

Мне сорок лет! Мне сорок лет!..

Владимир Иванович. Ну и что? Мне сорок два. Ну и что?!

Петушок. Но я молодо выгляжу!!! Мне сорок лет! Но я молодо выгляжу! У меня своей квартиры никогда не было! Своего дома… Ни разу!..

Надя. С друзьями так не поступают.

Валюша. У него жилищный комплекс.

Петушок. Ко мне на день рождения никто никогда не приходил!..

Надя. У вас сегодня день рождения? Поздравляю!

Паша на руках вносит в дом Петушка. Кладет на диван.

Петушок (он уже успокоился). Сорок плюс сорок – рубль сорок.

Ларс (появляясь наверху на веранде дома). Атасьон!.. Дед мой был артистом варьете. Во время представления он подходил к человеку любой национальности из публики и доводил его до слез тем, что говорил с ним на его родном языке, но при этом тот не понимал ни слова, хотя готов был поклясться, что с ним говорят на его родном языке. Дед звукоподражал языку, создавал внешний эффект звучания. Ду ю андестенд ми?.. И только с русскими у него этот фортель не получался. Русский он знал и, подходя к русскому, просто разговаривал с ним, не упуская случая разузнать про славный город Тобольск. Вы спрашиваете, почему я говорю без акцента, – способность к звукоподражанию у меня в крови. (Демонстрирует подражание.)

Петушок вскакивает с дивана и скрывается в другой комнате.

Оттуда – резкие звуки фортепиано. Буги-вуги.

Петушок (снова появляясь). Я жил с мамой и папой в одной комнате, узкой и длинной, как трамвай. Все у нас было впритык, и мой тот самый диванчик как раз умещался между выступом стены и шкафом. Когда мама утром открывала дверцу шкафа, мой диванчик и я вместе с ним, мы двигались, ехали так чуть-чуть, миллиметра три. Как меня изводили эти три миллиметра!.. Дверца шкафа открывалась, надавливала на край дивана, диван ехал, и я на нем. И ничего не поделаешь! По-другому мебель у нас в комнате стоять не могла. Так и ездил три миллиметра туда, три миллиметра обратно. До тридцати четырех лет. Потом мама умерла, и шкаф стали открывать гораздо реже… К чему это я?.. Короче, я думал, просто так вы ко мне не приедете. Не верил, что можете просто так. А теперь можете ехать. (Ларсу.) И реки здесь нет. Слышишь, прибалт? Лес есть. А реки нет.

Пауза.

Паша. Странно, здешний лес издали, я сейчас посмотрел, как на японской гравюре. У Хиросигэ есть что-то похожее.

Ларс. Как нет? Ты же говорил… Называл даже. Не то Вилюйка, не то Виляйка…

Владимир Иванович. Валюшка.

Валюша. А до твоего леса далеко?

Петушок. Километра два. Три. С половиной.

Паша. Могу подбросить. Интересно, вблизи твой лес похож на японский?..

Петушок снова садится за бабушкино фортепиано. Снова буги-вуги.

Ларс. Ну, дурачье!.. Да пройтись, да километра три-четыре, да босиком… Через босую ногу все электрические заряды в землю уходят. Ю ноу? «Технику – молодежи» ридет?

Валюша (снимает туфли). А что, разрядимся!

Владимир Иванович. Я к простуде склонен.

Надя. А я так обязательно во что-нибудь вляпаюсь.

Петушок. Я хочу сказать… чтобы вы знали… Когда после прогулки вы вернетесь в этот дом, знайте – он ваш.

Надя. А три с половиной километра – это сколько троллейбусных остановок?

Валюша. Сто лет в лесу не была…

Владимир Иванович. Сейчас самые грибы…

Надя. Вот уж ни черта в грибах не разбираюсь: где чернушки, где свинушки…

Петушок. Нет, вы меня не поняли… Я собрал вас всех вместе, потому что у нас есть нечто общее. Вы все… каждый… и я – мы все, мы – одни.

Надя. Почему? Раз, два, три, четыре, пять, шесть.

Ларс. Ой, она нас сосчитала!..

Петушок. Сейчас шесть. Сейчас мы вместе. Но как только мы разъедемся, мы станем все, каждый… один. Я – один, ты – один, она – одна… Мы – одни.

Валюша. В смысле одинокие, что ли?

Петушок. Я не хотел говорить этого слова… К нам перед выборами агитатор приходил. Я сижу у себя в комнате и слышу, как он в коридоре спрашивает про мою дверь: «А там у вас кто?» Соседка говорит: «Там у нас одинокий». Страшно мне стало.

Надя. Я однажды кошку заводить пробовала. Ушла она от меня. С котами на помойке интересней.

Петушок. Человек может жить семьей, может холостым. Но ведь есть еще третий вариант – живет компания свободных взрослых людей, мы друг от друга не зависим, но нам интересно вместе. У нас свой дом, и мы в нем живем. Компанией. (Наде.) Кстати, вот и решение проблемы жилья.

Паша. «У нас свой дом» – ты имеешь в виду этот дом?

Петушок. Паше отдадим самую большую и светлую комнату. Перевози сюда свои книги, картины, размещай их хоть по всему дому. Зачем тебе другой покупать? Будем любоваться искусством, старыми вещами, друг другом. В интерьере или на фоне сада. Что может быть прекраснее – жить вместе и каждый день любоваться друг другом?..

Ларс. «Торт с кофе – не фокстрот!» Напиши, читается слева направо и справа налево одинаково. «Торт с кофе – не фокстрот»! Попробуй!..

Петушок. В Америке, я где-то читал, собрали соседей, которые в отдельных коттеджах живут, годами не встречаются, вот их собрали в одной комнате – эксперимент такой, – и они в этой комнате запертые провели целый день, и что они говорили после этого: один сказал: «Я испытал невыразимое чувство, когда коснулся плеча мистера Джонсона и спросил, как поживает его почтенная мамаша»; другой: «Я получил большое удовольствие, когда миссис Смит наступила мне на ногу, извинилась и мы с ней заговорили о наших детях». В пятьдесят будет поздно, а в сорок еще можно выкинуть какой-нибудь номер… чтоб я помер! Будем приезжать сюда сначала на субботу-воскресенье, потом вместе отпуск возьмем, а потом…

Ларс. «Ты спрашивала шепотом – а что потом, а что потом?..»

Петушок. …Может, и навсегда здесь поселимся.

Владимир Иванович. После пенсии?

Валюша. Перспективка!

Паша. Могу парик подарить, павловский – седой, косичка, лента черная…

Валюша. Я хотела, чтобы кто-нибудь написал роман о несчастной, но веселой женщине.

Паша. Натягиваешь «Павла» на голову – интересные мысли под парик приходят.

Ларс. Я сразу говорю – да!..

Петушок. Нам уже сорок, пора подумать, что с нами будет в пятьдесят, в шестьдесят, в семьдесят…

Паша. Про всех не говори. Наде только двадцать шесть.

Надя. Ой, я такая неумелая!..

Паша. Ей до восьмидесяти еще целая твоя жизнь.

Валюша. Не пульсируй. У женщин другие цифры.

Петушок. Будем касаться друг друга плечами, локтями…

Владимир Иванович. Наступать друг другу на ноги.

Петушок. Да! И с особым удовольствием, от всей души наступать друг другу на ноги!

Ларс. Ребята, я же швед! Самый натуральный швед из Швеции! Живу в Стокгольме, у меня там квартира трехнакомнатная, корень, похожий на артиста Хазанова, путеводитель по Тобольску, залив Балтийского моря… Я не хотел говорить, боялся испугаются – швед в деревне… Но мы так подружились! Швед я вообще. Вы спросите, как я здесь оказался? У меня жена русская сама. Вернее, я с ней развожусь. И когда я встретил Петушка при переходе улицы на красный свет, я сразу… Сразу же! Вы спросите, почему человек не хочет возвращаться на свое постоянное место жительства, в Швецию, человек вам ответит – он любит вашу страну, он собирает корни, похожие на ваших популярных артистов, он читает «Технику – молодежи»… После Полтавской битвы в 1709 году предок человека был взят в плен вашим царем Петром и отправлен на поселение в город Тобольск, там этот предок построил городскую рентерею – рента! – то есть здание для казначейства, которое вы можете увидеть на фотографии в путеводителе по Тобольску, изданном Восточно-Сибирским издательством в 1978 году, страница 112. Из Тобольска мой предок привез в Швецию сибирскую цыганку и кучу детей от нее. Вернее, он сначала их привез в Северную Италию и только потом, в конце жизни, переехал в Швецию. Поэтому я считаю себя южным человеком, хотя Италия была и северная… И вот от той цыганки появились в нашей крови артистические качества, мой дед уже выступал во всех европейских варьете с оригинальными номерами, и некоторые из них я вам продемонстрирую впо-след-ствии‑и.

Надя. А кто ваша жена?

Ларс. Она вышла за меня, чтобы уехать в Швецию, а я женился на ней, чтобы жить в России.

Надя. И вам это разрешают?..

Валюша. Ура! Мы ломим: гнутся шведы!

Владимир Иванович. Папаша, а вы, собственно, к кому?

Только теперь компания заметила, что среди них появился посторонний. Это старик, ему под восемьдесят, но он статен, прям, в его фигуре есть даже что-то щегольское, но это не подкреплено соответствующей одеждой.

Старик. Я знал секрет этой калитки… Как войти. Простите. Еще раз простите. Щеколду не вниз, а вверх, отвести чуть-чуть вправо и на себя. Но чуть-чуть, если резко, снова захлопнется.

Паша. «Милой Лизаньке от Коки».

Старик. Я получил письмо, незнакомый почерк.

Петушок. Брянск, улица Космонавтов, 43.

Старик. Тридцать четыре, но меня нашли.

Паша. «Милой Лизаньке от любящего Коки».

Старик. У меня была боковая полка. Люди всю ночь туда-сюда… Пальто по лицу.

Валюша. Мы недавно сюда приехали.

Старик. Я понял. Позвольте представиться. Николай Львович Крекшин. Елизавета Михайловна звала меня Кокой. У нас все Николаи были Коками…

Паша (Петушку). Там, наверху, на туалетном столике стоит фотография. (Коке.) Ваш профильный портрет. Почему-то с балалайкой.

Кока. Да, да, в профиль… Проклятый портрет! Господи, как трудно вымолвить «покойная».

Петушок. Паша, а ты откуда знаешь?

Кока. Он посадил меня перед фотографическим аппаратом и дал в руки балалайку. Почему балалайку? Зачем я ее взял? Какая глупость!..

Паша. У меня большая коллекция дагеротипов.

Во время последней сцены Надя в бабушкином старинном платье цвета чайной розы сидела прямо против Коки. Вдруг она выпрямила спину, шея ее будто удлинилась, изящно, изогнув ручку, она произнесла свою фразу.

Надя. Нынче отменная погода, не правда ли?

Кока вздрогнул, побледнел, и, вытянув перед собой руки, двинулся, словно сомнамбула, в сторону Нади.

Кока. Лиза!.. Лизанька!.. Господи! Откуда ты здесь…

Ноги у Коки подкосились, и, не дойдя до Нади двух шагов, он рухнул на пол.

Валюша. Ну вот, испугали старичка.

Действие второе

Веранда старого бабушкиного дома имеет теперь вид обжитой и даже праздничный. Большой овальный стол покрыт белоснежной скатертью. Свечи в бронзовых подсвечниках, высокие красные бокалы толстого стекла, изысканная ваза с фруктами… Друг другу из рук в руки передают «колонисты» старые письма, открытки. Безостановочное кружение белых конвертов. За столом все обитатели дома. На противоположных сторонах – Надя и Кока. Надя в бабушкином наряде, как в конце первого действия. На голове у Коки широкополая серая шляпа. Перед Надей кипа бабушкиных писем. Некоторые из них, очевидно, уже прочитанные, лежат перед Кокой.

Надя берет очередное письмо, читает вслух.

Надя. «Милый Кока! Затрудняюсь себе представить, что настанут дни, когда ты будешь уже не милым Кокой, а почтенным Николаем Львовичем Крекшиным. Однако, коль все же представляю, в моем воображении рисуется седой авантажный господин, восседающий в высоком вольтеровском кресле, а подле кружатся и стрекочут многочисленные дети и внуки его, то есть твои. Но моей фантазии недостает вообразить ту, которая будет восседать рядом с тобой, я лишь вижу подголовник ее кресла, затянутый тонким кружевом, и маленькую скамеечку у ее ног, обитую лиловым бархатом. Но кто она? Однако кто бы она ни была – я благословляю ее. Пусть достойно и счастливо идет она по жизни, опираясь на твою твердую руку. Я же всю жизнь буду помнить нежность этой руки, когда ты – помнишь? – выпустил в окно мотылька, коснулся моих волос и оставил на них белый след пыльцы. «Мой маленький Пьеро», – сказал ты мне, и мы стали говорить о Блоке, о том, что актеров, разыгрывающих его «Балаганчик», надо гримировать пыльцой бабочек и цветов. Боже, как красиво ты говорил тогда, милый Кока! И как славно мы молчали потом. Казалось, мы прожили тогда целую жизнь, и пыльца на моих волосах превратилась в настоящую седину. Обнимаю тебя, мой ангел. Мне так много хочется тебе сказать, прочесть, рассказать. Хорошо, что ты и так все знаешь. Твоя Лиза».

Прочитав письмо, Надя передает его сидящему рядом с ней Паше, тот – Валюше, Валюша – Владимиру Ивановичу, Владимир Иванович – Ларсу, Ларс – Петушку… Пройдя по кругу, письмо попадает к Коке.

Кока. Это было здесь, в июне. Мотылек запутался в занавеске, я освободил его и выпустил в это окно. Но мотылек не взлетел в небеса, он упал на клумбу, подергался, подергался и замер. Слишком много пыльцы осталось на моих пальцах.

Петушок. Пыльца на пальцах…

Кока. Я ей так ничего и не сказал о гибели мотылька. И даже сделал вид, что провожаю его полет глазами. Разве мог я ей признаться, что погубил божью тварь?..

Валюша. Ох, и страшно жить на белом свете, господа!

Кока. Раньше здесь, на верхней полочке, в буфете в укромном месте стоял графинчик с водочкой. И мы по одному отлучались в эту комнату и прикладывались к рюмочке. Для храбрости. Гусары!.. Сами же запасались и сами потом тайно отлучались.

Надя (читает письмо). «Милый Кока! Вчера в два часа пополудни приехала домой, меня не ждали, думали, что я не приеду раньше четверга… нет, пятницы. По дороге так скучно было, такая тоска напала, что я вздремнула и проспала четыре часа. Приехала сюда, еще большая тоска напала. Так что я скоро отсюда удеру. Пока, всяких благ тебе и вашим. Твоя Лиза».

Кока. Каждое лето нас разлучали каникулы. Я ехал к себе, в Нижегородскую, она сюда – и мы лишь переписывались. Где вы нашли эти письма?

Петушок. Шкатулка на дне сундука.

Кока. Чудо! Это чудо!

Надя. Послано в Москву.

Кока. Нынче молодые люди на лето уезжают от родителей, а мы напротив – лето для батюшки с матушкой, для их радостей и утех. Но – расставаться с друзьями, с любимыми… Я проклинал лето!

Надя. «Меня мучает, что я не поцеловала тебя последний разок в вокзале. Всю дорогу об этом думала. Николай, скоро увидимся!»

Паша. Николай Львович, у вас шикарный головной убор.

Кока. О да! Европейский фасон. Венская фирма. Сегодня я хочу выглядеть элегантным. «Ты всегда мечтала, что, сгорая, догорим мы вместе – ты и я, что дано в объятьях умирая, увидать блаженные края».

Ларс. Браво, браво!..

Кока. Блок. Так сейчас не пишут.

Валюша. Так сейчас не любят.

Кока. Вы не подумайте, нам тоже трудно было решиться на меха и бриллианты. Но подарить даме колечко – это же пропасть удовольствия!.. (Про платье, которое на Наде.) Это платье – тоже подарок. Я купил его на Кузнецком в магазине Коше. Сколько искорок было в глазах у Лизы, когда я раскрыл коробку!..

Надя. А я сама себе кольца и брошки покупаю. В табачном киоске. Там дешевые, зато можно часто менять. Брошку с Есениным недавно выпустили. Рубль девяносто семь. Мой любимый поэт.

Кока. Оно было выставлено в витрине на Кузнецком и очень мне понравилось. К нему еще полагалась такая мантилья… Я отдал все, что у меня было, и с картонкой шел пешком через всю Москву. На извозчика уже ничего не осталось. Сейчас любят, чтобы вместе жить, а не для того, чтобы вместе умереть.

Надя (читает). «Кокоша, мой милый, умница ты моя, чувствую себя недурно; и погода великолепная, а вчера была буря, дождь, ломало деревья».

Паша (Петушку). Тебе бы пошла шляпа Николая Львовича.

Петушок. Нет, я человек кепи. Я как-то давно для себя решил – я человек кепи.

Паша. Ты ошибся, ты человек шляпы.

Кока. Я все продавал, от всего избавлялся, но эту шляпу, европейский фасон, – нет! Обшил коробку мешковиной и возил за собой повсюду. Так что, извините, дать примерить не могу-с.

Надя. Хороший почерк, я все понимаю… (Читает письмо.) «Я часто надеваю подаренное тобой платье, сажусь к столу, открываю шкатулку с твоими письмами и читаю их одно за другим. Я слышу твой голос, вижу блеск твоих глаз, моего лица касается твое дыхание – и грусть моя тает, улетучивается, словно облако под порывом свежего ветра. Пиши мне чаще. Твоя, твоя Лиза».

Кока. Твой Кока.

Пауза.

Валюша. Посмотрите, какой перстень у нашего Паши.

Владимир Иванович. Считай, пальчик тысчонку стоит.

Надя. О, голова льва в натуральную величину. Позолоченный?

Паша. Целиковый. Рабочий палец, имеет право в золоте ходить.

Владимир Иванович. У меня одно время обручальное кольцо было. Я им пиво открывал.

Валюша. Ты любишь пиво?..

Паша. Потом, у нас сегодня с перстнем уик-энд. Имеем право отдохнуть.

Надя. Ой, я тут платье чуть не порвала! Тут гвоздь есть в стене…

Паша. Где этот негодяй?

Надя. Чуть повыше.

Паша. Ага, вот он. Попался! Это делается так. Николай Львович!

Кока. А?

Паша. Я хочу, чтобы вы видели.

Кока. Да, да.

Паша. Тут все дело в резкости. Надо резко. Вы видите этот гвоздь?

Кока. Вижу?

Паша. Рез-ко. Хысь! (Одним движением выдергивает гвоздь из стены.) Николай Львович, это настоящее «борсалино»?

Валюша. Браво!

Кока. Я давно не носил шляпу. Я хочу в ней быть.

Паша. Николай Львович, вы гость – к вам никаких претензий. Если я вас обидел, извините.

Кока. Самая настоящая! Я все продавал, от всего избавлялся, но «борсалино» – никогда! Обшил коробку мешковиной и возил повсюду за собой. Но надел только сегодня, чтобы явиться сюда элегантным. (Владимиру Ивановичу.) Простите, а вы, собственно, кто?

Владимир Иванович. Я?.. Инженер.

Паша (приставляя гвоздь к стене). Николай Львович!

Кока. А?

Паша. Этот трюк я посвящаю вам.

Кока. Да, да… Спасибо.

Паша. Вам хорошо видно?

Кока. Я готов.

Паша. Повторяю, дело решает резкость. Рез-ко. Хысь! (Загоняет гвоздь в стену.)

Петушок вешает на гвоздь портрет в изящной рамке. На портрете запечатлена Елизавета Михайловна в старинном платье.

Петушок. Этот портрет я нашел на чердаке.

Владимир Иванович. Чем-то она похожа на Надю…

Валюша. Платьем.

Пауза.

Петушок. Валюша, расскажи нам про своего мужа.

Валюша. Что?..

Петушок. Как жили, почему разошлись… Ну, вообще.

Ларс. Петушок, это мое слово – «вообще».

Валюша. Нет, я спрашиваю… что?..

Петушок. Не хочешь, не рассказывай.

Валюша. Если я одинокая, если мне за сорок – со мной можно как угодно?..

Петушок. Я задал вопрос.

Валюша. О Петушок!..

Кока (до сих пор он не отрываясь смотрел на портрет). Лиза!.. Лизанька!.. Такой я ее помню.

Надя (у нее в руках несколько писем, она читает их). «Христос воскрес! Моя милая и дорогая Лизанька! Сердечно поздравляю тебя с высокоторжественным праздником Светлого Христова Воскресения и крепко, крепко целую, желаю здоровья и счастья, а себе скорейшей встречи с тобой. Давай, друг мой милый, выпьем за здоровье друг друга и наше будущее счастье. Будем веселы! Просимой карточки выслать не могу, так как в Севастополе еще не снимался. Горячо любящий тебя – твой Кока. Девятого мая тысяча девятьсот шестнадцатого года».

Нежный звук колокольчика.

«Кока, милый! Поздравляю тебя с Рождеством Христовым! Боже, как мне тоскливо в эти дни! Какой праздник! Светлые надежды. А тебя нет рядом. Знаешь, я сегодня буду целый день писать тебе письмо. Сейчас утро. Я не знаю, что с собой делать. Болит голова. Вчера до самой ночи раскладывала пасьянс, пока не получилось. Сейчас проснулась – на столе лежат четыре туза. Это все ты. Ты – пики, ты – крести, ты – бубны, ты – червовый туз, красное сердечко. Знаешь, я твои письма целую, когда получаю. Не все, но иногда так охватит, что хоть письмо поцелую. Я глупая?..»

Колокольчик.

«Милый, милый Кока! Снова села за письмо. Позавтракала, ушла к себе и пишу. Мы вчера сговорились с тетей Лелей ехать к Троице, там погулять, подышать свежим воздухом, покататься. На другой день вернуться. Но тетке немного нездоровилось, и поэтому поездка расстроилась, но все-таки мы сели в сани и поехали в Всесвятское, тут близко, там ехали шагом, любовались на снежную пелену и на елки. Я рада была проехаться. Дусик мой, как твое самочувствие? Как живешь? Боже, какое это было бы счастье жить с тобой здесь, в нашем доме, жить и любить друг друга! А мы живем только в мечтах. Будем ждать. Целую тебя крепко и твой затылочек тоже. Елизавета твоя первая и единственная».

Колокольчик.

«Опять принялась за письмо моему Коке. Мы уже отобедали. За столом у нас было прекурьезное семейство. Мы бы с тобой похохотали. Мамаша, две дочки-трещотки, близнецы, и сын, окончивший духовную семинарию и идущий в университет. Это семья священника Филимонова. Все типы точно из прошлого столетия. Целое представление! А что у тебя? Как ты там? Что?.. Ах, глянуть бы одним глазком!.. Ты ровно ничего не пишешь о твоем здоровье. Ты не хочешь, чтоб я беспокоилась о тебе? Думай что хочешь, а мне больше пиши о себе, чтобы я чувствовала, как ты живешь там, в Севастополе. У тебя какой-то беспорядок на душе, мне чуется. День сегодня ясный, холодный. Я с тобой. Твоя Л. Что значит эта буква? Любовь?..»

Колокольчик.

«Кока, дружочек, вот мы опять вместе. Уже вечер. У меня немножко кружится голова. Мы пили глинтвейн, ужинали, но подъема настроения не было. Елочка у нас большая, славная, и убрали мы ее только хлопьями ваты, серебряным и золотым дождем, посыпали слюдой, зажгли свечи, и вышло оригинально и красиво. Мне хотелось плакать. Думала о тебе, и хотелось быть с тобой! Ах, Николай, Николай!.. Что же дальше будет?! Когда, когда мы увидимся? Будь здоров, счастлив, весел. Счастливого Рождества, моя радость! Бог с тобой, спи спокойно. Я твой ангел, я кружу над тобой. Лиза».

Пауза.

Владимир Иванович (читает на оборотной стороне открытки). «Севастополь. Нахимовский бульвар».

Кока. Ах, как я гулял тогда по Нахимовскому бульвару!.. Молодость, где ты?.. «Быстры, как волны, дни нашей жизни…» Именно на Нахимовском бульваре я встретил тогда моего товарища по гимназии Санечку Шпаковского. Его только звали Санечка, а сам он был дьявол, настоящий черт. Что мы с ним творили, что творили!.. «Милой с дальнего пути честь имею кланяться. Время в плаванье идти – до свиданьица!» После стычки с братьями одной особы мне некоторое время было противопоказано представать перед фотографическим аппаратом. М-да… Бедная Лиза!.. Разумеется, я не мог выслать ей просимой карточки.

Петушок. Бедная бабушка, она тосковала здесь, в глуши.

Кока. Надеюсь, это останется между нами.

Паша. Николай Львович, вы имеете дело с джентльменами.

Кока. Хотя какое это имеет значение сейчас!.. А все же я нашел выход в рассуждении фотопортрета – я снялся в профиль!

Надя (читает письмо). «Дорогая! Дома я как-то встретил газету «Одесские новости», которая навела меня на сильное впечатление, именно же: я прочел в объявлениях – «Северный ресторан». И мне стало очень печально, когда я вспомнил тот счастливый для меня вечер, в который я в последний раз провожал тебя в Палермо. Дорогая, я не в силах больше писать. Твой мальчик Кока. Пиши скорей!»

Кока. О, «Северный ресторан»!.. Вот смотрите, в этом письме я прислал ей карту вин. (Читает.) «Понте-Кане», «Го-Барсак», «Ирруа-Гала», «Ирруа Гран-Гала», «Ирруа-Брют», «Ирруа-Америкэн», «Порт-Вейн», «Вермут»… Во время обедов и ужинов румынский оркестр под управлением Матаки». Интересно, как эта улица называется сейчас?

Владимир Иванович. Так и называется – Нахимовский бульвар.

Кока. Что вы говорите!

Владимир Иванович (читает на открытке, которая в этот момент у него в руках). «Севастополь. Общий вид Братского кладбища».

Кока (он все еще держит карту вин). «Метрдотель Жорж…»

Надя (Коке). Вы об этой карточке говорили? (Показывает фото на толстой картонке, которое она нашла на столе.)

Кока. Да! Это я!.. Проклятый портрет!

Валюша (рассматривая фотографию). У вас очень удачный профиль.

Кока. «Милой Лизаньке от любящего Коки».

Паша (читает на обороте портрета). «Придворная фотография его величества шаха персидского, его величества короля сербского, его величества эрцгерцога Австрийского, его высочества князя Черногорского и его высочайшего наследника принца Швеции и Норвегии. Дом братьев Вайнер в Севастополе». А вы не ангел…

Кока. Я был большой жох по части прекрасного пола. Извините.

Валюша. Это не такой уж порок.

Надя (грозит пальчиком). Вы нехороший, нехороший!..

Кока. Маленькие обманы, мелкие шалости – непременное условие в любовной игре. Они придают мужчине боевую форму. (Рассказывает по-французски двусмысленный анекдот. Все смеются.) Слушайте, молодые люди, старого гуляку с дореволюционным стажем. И не судите строго.

Надя. Вот, я нашла! (У нее в руках письмо.) «Николай! После того что мне стало известно, наши отношения не могут оставаться прежними. Я прошу, не приезжайте и не пишите, я не хочу вас больше видеть…»

Кока. Что?.. Что вы читаете!..

Надя. Написано: «…я не хочу вас больше видеть».

Кока. Какие слова!..

Надя. Написано. (Читает надпись на конверте.) «Севастополь. Гостиница «Морская». Господину Крекшину Н. Л.» «…Теперь у меня лишь две просьбы к вам. Первая, ни в чем не винить Санечку Шпаковского – о вашем сватовстве и последующей истории с братьями я узнала от самой Люси, которая является моей дальней родственницей и сама мне обо всем написала, прося совета. Вторая моя просьба заключена в том, что я хотела бы получить от вас обратно все мои письма. Ради наших прошлых отношений сделайте это. Пусть хотя бы в виде этих писем сохранится в моем доме тот милый Кока, который когда-то затеял веселую игру в горелки, и нашу пару – помните? – целый вечер так никто разбить и не смог. Вот наши руки и разомкнулись… «В ее глазах потухли блестки, и, как тогда, в игре в серсо – помните? – она поправила прическу и прошептала: «Вот и все». Мне светло. Прощайте».

Пауза.

Кока. Нет, нет!.. Я не получал…

Надя (читает подпись). «Елизавета Шерманская. 21 августа 1916 года».

Кока. Нет, нет!.. Я не видел… Дайте! (Порывисто хватает письмо. Быстро пробегает глазами.) Нет, нет!.. Что это?.. Не может быть!.. Откуда?..

Паша. Знаете, что я вам скажу, уважаемый Николай Львович, вы не просто так приехали сюда. Нет, не просто так.

Кока. Я не получал… Я вижу в первый раз… Вы мне не верите?

Надя. Написано.

Кока. Никогда!

Надя. Послано.

Кока. Увольте!

Валюша (рассматривая письмо). Это письмо не посылали. Штампа нет. Успокойтесь. Оно не было отправлено.

Кока. Нет, нет!.. Все не так… Вы должны меня понять… Это волна, волна… вихри… Я был в Севастополе… парус хлопал… Потом я вернулся, Лиза встретила меня холодно, попросила не появляться больше в этом доме… Но это длилось недолго… История со сватовством… это было так… род шутки… поветрие… роман на пари… ветер, ветер… морской ветер… он нес… меня занесло. Я вернул письма… Лизанька попросила, и я вернул… Но потом… позже я получил прощение, она простила меня, простила… Вы мне не верите?

Паша. Успокойтесь. Вам верят. Почему мы не должны вам верить?

Кока. У Лизы был характер.

Валюша (Петушку). Ты не в бабушку.

Ларс. Севастопольский вальс – это вообще вальс в Севастополе?

Владимир Иванович. Швед должен знать.

Паша. Не сыграть ли нам в горелки, господа?

Надя (захлопала в ладоши). Браво, браво! Николай Львович нам покажет.

Кока. Вы мне можете не верить, но я чувствовал, чувствовал, что в природе есть это письмо, какая-то непонятная тоска подсасывала меня еще там, в Севастополе. Это невероятно – ей достаточно было написать здесь это письмо, как я там, за сотни верст, уловил печальную ноту.

Петушок. «Серсо летело на столе, серсо летело…»

Валюша. А вы нам тут о любви до гроба декламировали.

Кока. Она простила меня, простила!

Пауза.

Петушок (Валюше). Однако было бы несправедливо с чьей-либо стороны упрекать нас в том…

Валюша. Но и нас не надо винить в том, что мы любим, чтобы вместе жить, а не для того, чтобы вместе умереть. В наше время умирают от недостатка любви, а не от ее избытка.

Паша. Как сказал старик Лесневский – на свете много есть всего, никто не хуже никого.

Ларс. Кто такой Лесневский?

Владимир Иванович. Швед должен знать!

Ларс. Господа, а почему Бергман – фамилия шведская, а Фердман – еврейская?

Кока. Почему балалайка?.. Зачем я ее взял?.. Какая глупость!

Пауза.

Владимир Иванович. Я был женат четыре года. Освободился досрочно.

Петушок. Срочно до?..

Владимир Иванович. Десять, двадцать, двадцать пять… Нет, лучше высшая мера.

Валюша. Ты женоненавистник?

Владимир Иванович. Конкретно моей бывшей жены я ненавистник.

Кока. Отдайте, отдайте мне это письмо! Я должен наконец его получить. (Выхватывает письмо из рук Валюши.) Почерк у нее прелестный… Жаль, букву «ять» отменили.

Надя. А я раньше, в детстве, когда старые книги смотрела, я всегда думала, «ять» – это мягкий знак. Очень смешно получалось – «Христось Воскресь».

Кока. Эта буква у нее особенно пикантно выходила… Когда я читал ее письма, эта буква была для меня как поцелуй в конце слова. (Он начинает раскачиваться над столом в такт словам.) «Яблочек катился вокруг огорода, кто его поднял – тот воеводы воеводский сын. Шышел, вышел, вон пошел…»

Надя. Браво, браво! Это горелки!

Кока. Это только счет, только счет, а потом…

Надя. Что потом?

Кока. Ну, рассчитались – как потом? Как играют? «Гори, гори, масло, гори, гори ясно…»

За столом тотчас подхватывают: «Гори, гори, масло…» Все раскачиваются в такт.

Потом все соединяются парами, а горельщик впереди и стоит спиной. Ему говорят: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло, взглянь на небо – птички летят, колокольчики звенят…» Задняя пара бежит вперед, а горельщик ее ловит и не дает снова соединиться. Вот и все.

Владимир Иванович. Я думал, там целуются…

Петушок. Это ты с «бутылочкой» перепутал.

Кока. Стоя сзади, мы, конечно, целовались. Поэтому и обороняли своих дам от горельщика. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло, взглянь на небо…» У взрослых то же самое, только присказка другая. (Наде.) «Любишь?»

Надя. «Люблю!»

Кока. «Купишь?»

Надя. «Куплю!»

Кока. «Покупай!..» Нас с Лизанькой никто не мог догнать. Я всегда обману горельщика, вильну у него под носом и встану вперед, тут уж Лизанька – и мы снова держимся за руки. Значит, горельщик, снова води! «Гори, гори, пень». – «По ком горишь?» – «По тебе, душа красавица девица». – «Любишь?»

Надя. Люблю!

Кока. «Купишь?»

Надя. Куплю!

Кока. «Покупай!» – и бежит… А я ловлю… Не поймал… Не поймал… (Закрывает лицо письмом, не в силах сдержать рыданий.)

Пауза.

Валюша. Николай Львович!.. Николай Львович!.. Ну вот, расстроили старичка.

Большая пауза.

В этой паузе начинает звучать голос Владимира Ивановича. Он читает свое письмо. Но никакого листка нет в руках его. А может быть, Владимир Иванович слышит какие-то слова и повторяет их вслух. Зыбкая атмосфера старого дома, мерцание свечей, шелест листвы за окном, витиеватость Кокиных воспоминаний…

Владимир Иванович. «Дорогая Наденька! Я имел слабость просить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство позволить мне это. Ваш приезд в этот дом оставил во мне впечатление глубокое и мучительное. Этот день стал решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами; всякая другая забота с моей стороны – заблуждение или безрассудство. Рано или поздно – не верите? – мне придется все бросить и пасть к вашим ногам. Милая! прелесть! божественная!.. А еще: ах, мерзкая! Знайте, я испытал на себе все ваше могущество, вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего. Если мы когда-нибудь снова увидимся, обещайте мне… Нет, не хочу ваших обещаний!.. Сейчас вы прекрасны, так же как в час переправы или же на антресолях, когда ваши пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение я чувствую до сих пор – дерзкое, влажное. Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких прелестей – а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее боязливая рабыня, не встретит ее в беспредельной вечности… Однако, взявшись за перо, я хотел о чем-то просить вас – уж не помню, о чем, – ах да, о дружбе… Эта просьба очень банальная, очень. Это как если бы нищий попросил хлеба – но дело в том, что мне необходима ваша близость. Прощайте, божественная. Я бешусь у ваших ног. Весь ваш – Владимир Иванович.

Постскриптум. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли… в Крыму – вопрос – там смогу я совершать паломничества, бродить вокруг вашего сада, встречать вас, мельком вас видеть… Проклятый приезд, проклятый отъезд».

Пауза.

Валюша. «Дорогой мой Петушок! Милый мой, незабвенный Петенька, рука моя с трудом повинуется мне, когда я пишу эти строки. Сегодня я вспомнила всю нашу с тобой жизнь, для меня это так и звучит – жизнь, и мне она представилась одним сплошным ожиданием твоего звонка. Ты постарайся понять меня. Я женщина. И хотя мне тогда было столько, сколько сейчас Наде, я вполне могла представить себе сегодняшний день, когда мне столько, сколько мне сейчас. И ничего хорошего я не видела в этом дне. Я опять сижу у телефона, и ты снова где-то. Милый, это невыносимо! Жизнь наша так пуста и отвратительна, в ней такое счастье любить, быть рядом, – дорогой, дорогой, разве можно добровольно от этого отказываться? Не знаю, что почувствовал ты после нашего последнего разговора, я – то же, что в детстве: неожиданное выбрасывание какого-нибудь предмета из окна курьерского поезда. Пустота детской руки, только что выбросившей в окно курьерского поезда – что?.. Было и нет, и уже не видно, и не вернуть, и не вернуться – все! О твоей мягкости: ты ею откупаешься, затыкаешь этой мягкостью дыры ран, тобой наносимых. О, ты добр, ты мягок, ты мечтателен. Это – так. Не мыслю тебя ни воином, ни царем. Теперь важнейшее. О Петр, Петр, как я вечно о тебе думаю, физически оборачиваюсь в твою сторону – за помощью. Видно, счастье так мало создано для нас, что мы не признали его, когда оно было перед нами. Не говори же мне больше о нем, ради Христа! Я так много хотела сказать тебе, но написать об этом невозможно, а сказать еще невозможнее. Сил тебе и счастья. Валюша».

Пауза.

Паша. «Петя, душа моя, здравствуй! Этим письмом хотел напомнить тебе, что в понедельник, друг, нам на службу идти. Приниматься за дело, которому мы совместно посвятили вот уже более десяти лет. Поприще наше для России небезразличное, и дело свое исполнять мы должны с отменной добросовестностью и отвагой, равно как с осознанием предназначения своего, хотя не всегда результаты трудов наших совпадают с тем идеалом, который виделся нам при начале. Ты пишешь, вот тебе грустно, что неудовлетворен трудом своим, что судьба твоя зависит от людей, тобой не уважаемых, от моментов, тобой не приемлемых… Что я тебе скажу на это… А может быть, ну их! То есть не пробовал ли ты, душа моя, не думать об этих людях и моментах, выкинуть их из головы? Что их держать? Черт с ними, а? А еще, душа моя Петруша, не снился ли тебе когда-нибудь такой сон. Входишь ты в дом, в нем праздничный вечер, ты в этом доме не бывал прежде. Пробегаешь первый зал и еще несколько других. Везде освещение; то тесно между людьми, то просторно. Доходишь до последней комнаты, толпа народу, кто за ужином, кто за разговором; я там же, сижу в углу, наклонившись к кому-то, шепчу… Необыкновенно приятное чувство, и не новое, а по воспоминанию мелькает в тебе, ты повернулся, где-то был, воротился; вдруг я из той же комнаты к тебе навстречу. Первое мое слово: ты ли это, Петушок? Как переменился! Узнать нельзя. Я увлекаю тебя в уединенную длинную боковую комнату, головой приклоняюсь к твоей щеке, щека у тебя разгорелась, и – подивись! – мне труда стоило, нагибался, чтобы коснуться твоего лица, а ведь ты всегда был выше меня гораздо. Но во сне величины искажаются, а все это сон, не забудь, – сон! Тут я долго приставал к тебе с вопросом: написал ли ты что-либо для меня? Вынудил у тебя признание, что ты давно отшатнулся, отложился от всякого дела, охоты нет, ума нет… «Дай мне обещание, что напишешь!» – «Что тебе угодно?» – «Сам знаешь». – «Когда же должно быть готово?» – «Через год непременно». «Обязываюсь!» – говоришь ты. «Через год, клятву дай!» – говорю я. И ты даешь ее с трепетом. В эту минуту малорослый человек в близком от нас расстоянии, но которого ты недовидел, внятно произнес эти слова: «Лень губит всякий талант». А я, оборотясь к человеку: «Посмотри, кто здесь!..» Он поднял голову, ахнул, с визгом бросился тебе на шею… Дружески тебя душит, душит… Ты пробуждаешься. Хочешь опять позабыться тем же страшным сном. Не можешь. Выходишь освежиться. Чудное небо! Нигде звезды не светят так ярко, как в этой скучной местности… Наконец ветер подул сильнее, ночная стужа развеяла твое беспамятство, затеплил ты свечку в своей храмине, садишься к столу и живо помнишь свое обещание: во сне дано, наяву исполнится. Да так ли уж, Петруша, так ли уж?.. Впрочем, остаюсь твоим преданным слугою – Паша».

Пауза.

Петушок. «Дорогие мои друзья! Милые мои колонисты! Валюша, Надя, Ларс, Владимир Иванович, Паша и глубокоуважаемый Николай Львович Крекшин! Руководимый таинственным инстинктом, я дерзаю спросить всех вас разом и торжественно: признаете ли вы меня достойным внимания вашего? Если скажете «да» и если вполне согласны со мной, то позвольте назвать вас друзьями моими и до конца исполнять священные условия дружбы в отношении вас. Я же получил от вас сегодня подарок бесценный – сегодняшний день. Что особенного в этом дне? День этот есть день вполне обычный. Но не в видимых знаках дело, не в совместных прогулках в саду и не в бодрых криках дружеского застолья. А в том, что в сообществе нашем скрыт знак невидимый, ощутимо знамение, явственно проступают линии небесного чертежа. Если лет двадцать тому назад меня бы спросили: «Что такое Отечество?» – я не задумываясь ответил: «Это все люди моей страны». В детстве счастье представлялось мне так. Ранним прохладным утром, предваряющим жаркий городской день, мы в белых майках и легких летних брюках собираемся в своем дворе, чтобы идти на демонстрацию, на всех балконах люди, они вышли проводить нас, приветствовать нас, и высокий колодец двора полон радостных возгласов, летящих сверху вниз и снизу вверх. И вот мы выходим на улицу, на жаркое солнце и вливаемся в общую колонну людей, таких же, как мы. «Мы идем и поем…» Но шли годы, и все меньше и меньше вокруг меня становилось людей… «Мы проходим по проспектам и садам…» Я никогда не был за границей, я не знаю, как живут люди там. Для меня все здесь. Если где-то, на необитаемом острове, не к кому пойти, не с кем поговорить, посидеть за одним столом – это нормально, это можно понять. А если здесь, где ты родился, где ты живешь… А пройдет еще десять, двадцать, тридцать лет – куда мы придем, в какой дом, к каким людям? Кто примет нас как братьев своих, кто омоет раны наши, кто успокоит растрясенную душу? Мы никогда не думали об этом. Или думали: любой дом примет нас, любая крыша укроет от непогоды… Отечество представлялось нам первомайской демонстрацией, коллективной поездкой на речном трамвайчике по Москве-реке, спевкой огромного хора на стадионе… Дорогие мои колонисты! Милые мои друзья! Сквозь слезы радости смотрю я на вас и с горечью взглядываю в собственную душу. Кто остался у нас, кроме нас самих? Мы у себя лишь и остались. У нас нет ни Бога, в которого мы не верим, ни Отечества, которое не верит нам. И вот мы сидим здесь, несколько человек, под одной крышей… А может быть, это и есть наше Отечество? Случай собрал нас вместе, момент усадил рядом друг с другом – а если это не случай, не момент, а судьба?.. Ухватиться за край стола этого мы должны и – кровь из-под ногтей! – держаться, держаться, не отпускать! И вот когда мы удержимся вместе, когда без боязни сможем отпустить края стола этого, когда по рукам нашим пойдет круглая чаша красного как кровь вина и каждый пригубит ее – сквозь стены эти услышим мы музыку небесных сфер, сквозь крышу дома этого нам покажутся звезды. Не хочу писать в конце моего письма к вам слово «прощайте», и даже «до свидания» мне не подходит – мы не расстаемся никак! Ваш, ваш, ваш Петушок».

Пауза.

Вечер. За столом, накрытым белой скатертью, одинокие фигуры людей. Горят свечи. Где-то далеко ухнул взрыв. Голос: «В саду у дяди-кардинала, пленяя грацией манер, маркиза юная играла в серсо с виконтом Сент-Альмер…»

Петушок достает из кармана листок вчетверо сложенной бумаги, разворачивает его и начинает читать еще одно письмо.

«Милые мои друзья! Дорогие мои колонисты! Пишу вам, потому что у меня нет никакого другого адреса, по которому я мог бы написать. Да и не уверен, получите ли вы мое послание. В чем можно быть уверенным в такое время?.. Как я попал сюда, мне трудно объяснить. Но я всегда попадал в самые неприятные истории. Уж эта будет последней. Эта война – война одиноких людей. У каждого на склоне горы своя глубокая бетонная нора. И время от времени, когда наши геликоптеры и аэропланы отгоняют огонь со склонов горы в долину, мы выскакиваем и перебегаем в следующую нору, где только что сидел скрюченный человек, после которого здесь, в этой норе, ничего не осталось, даже окурка, потому что курить в таком аду не хочется. И нелепо и жутко видеть в этой нехристианской стране наших сестер милосердия, их ярко-красные кресты на туго накрахмаленных чепцах, каким-то непостижимым образом сохраняющих свою девственную довоенную белоснежность. И еще я не могу привыкнуть к здешним деревьям, которые от этой войны, от отравляющих газов, от взрывов сошли с ума. Потеряв все свои природные инстинкты, они расцветают и опадают по нескольку раз на дню. И поэтому мне кажется, что здесь, на этом склоне, я уже много-много лет и состарился и никак не умру, хотя это так просто сделать… Однако не горюйте обо мне. Здесь, на этой войне, человек исчезает сразу, словно спичка, зажигающая газовую конфорку. И когда придет моя очередь и я вспыхну – может быть, у вас, там, на кухне, сам по себе зажжется газ на плите. Поставьте тогда на этот огонь чайник и попейте чайку. И пусть все будет, как тогда, в этот святой вечер, – Надя пусть сидит в бабушкином платье, а Николай Львович наденет свою шикарную шляпу, европейский фасон. Не забудьте также свечи, кажется, они были у нас тогда – да, обязательно пусть будут свечи! Потому, когда вы получите это письмо, которое я сейчас заканчиваю, скрючившись в своей бетонной норе, – сожгите его! Сожгите, сожгите!» (Поджигает письмо в пламени свечи и бросает его в блюдо, стоящее на столе.)

Письмо горит, догорает и гаснет.

Кока (разбойничий свист). Я скверно играл в серсо. Никогда не успевал подставить свою шпажку вовремя. А появился тут один студент… уж запамятовал, как его звать было… Так студента того превозмочь в серсо никто не мог. Он как-то ловко кольцо бросал – закручивал, что ли? – и поймать его никакой возможности не было.

Ларс (колонистам). Не обращайте совсем на меня внимания, я подам знак, когда можно.

Кока. Я сожалею, что сделал это… А сам ловил превосходно! Куда ему ни кинь, подбежит и схватит.

Владимир Иванович. Серсо – это что-то французское? (Встает из‑за стола.)

Валюша. Что-то с кольцом…

Кока. Одной Лизе он бросал кольцо так, что оно само нанизывалось на шпажку. Такой черт!.. А нас заставлял бегать по всей площадке, и все равно мы промахивались. (Свист.)

Тем временем Ларс переставляет канделябры, меняет в одном из них свечи. Летят белые конверты, летит скатерть… Вообще Ларс производит множество манипуляций, занимаясь какими-то странными приготовлениями, цель которых неясна. Да, собственно, никто и не пытается это понять.

Но меня голыми руками не возьмешь! Однажды тут, в саду, под вечер он предложил сыграть в серсо… он всегда предлагал серсо, все наши игры ему были неинтересны…

Петушок. Владимир Иванович, взглянь на небо – птички летят.

Ларс. Можно мне поставить канделябр сюда и отмерить от него примерно четыре с половиной лилипутских шага?

Надя. «Кольцо, кольцо, ко мне!..»

Паша. Нет, это другая игра.

Петушок. Кто со мной за серсо?.. (Уходит.)

Кока. Взялись тогда искать серсо, а его нет ни там ни здесь. Стали играть в горелки. Тут уж мне равных не было! Студент тот заскучал, заскучал и исчез. Исчезнешь тут, когда наши руки с Лизанькой в этот вечер так разомкнуть никто и не смог. А серсо я – фьють! Спрятал на чердак. Поняли? Фокус-покус!..

Ларс. Я должен переодеться. Я буду в новом. Мне надо снять. (Валюше.) А ты что? (Уходит.)

Валюша. Мы вас догоним…

Кока. Конечно, конечно. Вам понравится!.. Мы сыграем! Вам всем понравится! Сколько лет прошло… Причем под носом у того студента. Пошел я Лизанькину мантилью в дом относить, а шпажки и кольцо под мантилью – фьють! – чуть ли не на глазах у нашего героя. Он с Лизанькой говорит, она раскраснелась…

Надя. Какой у нас содержательный вечер получается!..

Кока. …Поэтому и попросила меня мантилью в дом отнести, а я под мантилью серсо – фьють! – и на чердак, спрятал под стропилом. А потом вернулся как ни в чем не бывало. Где серсо? Где серсо? Ах, нет серсо! Только что здесь было… Было и сплыло! Нет серсо и нет – играем в горелки!

Надя. Ой, я в этом платье не добегу! (Убегает.)

Яркий свет. Появляется Ларс. На нем широченные пышные штаны не штаны… Нечто огромное, воздушное, состоящее из нежно-розовых лоскутов, похожих на перья. Короче, выглядит Ларс как клоун. Но не из цирка, а скорее, из дорогого варьете.

Народ опешил. Те, которые уже пошли по лестнице наверх, застыли на ступеньках. Лишь Кока продолжает невозмутимо сидеть за столом. В одной руке – красный бокал, в другой – ваза с фруктами.

Ларс. Я вам обещал продемонстрировать номер моего деда впоследствии. Думаю, время сейчас хорошо. Николай Львович, эта труба (вспрыгивает на стол и достает из-под мышки трубу) и то, что я умею с ней делать, – это и есть наследство моего предка. Начинается начало! «Выступаль клёун весёлий шютка до смеха. Хи-хи-хи, бо-бо-бо, ке-ке-ке!» (Жеманясь и уморительно гримасничая, изображая удивление, ужас, переходя сразу же к бурному веселью, но сохраняя при этом изящество подачи своего номера, разыгрывает коротенькую сценку: как бы беседует с невидимым партнером, вернее, партнершей, находящейся у него за спиной.)

– Детка, как твое самочувствие?

– Отстань.

– Фу, какая ты грубая!

– Отцепись.

– Что ты говоришь!.. Ты артистка, сейчас твой шанс.

– Я не в форме.

– Не капризничай, детка. Смотри, все ждут. Ты же умница.

– Иди в задницу.

– Ай-ай-ай, что ты говоришь!..

– То, что слышал. У тебя уши есть?

– Ты у меня есть, моя очаровательная!

– Хо-хо-хо.

– Ну, ты готова?

– Я сегодня не в голосе.

– У тебя всегда чудный голосок. Будь послушной.

– Ну, чего тебе?

– То, что всегда.

– Ну.

– Перехожу на английский. «Флай, винд флай!..» (Изящно двигаясь по столу, ищет выгодную точку для своего коронного трюка. Найдя ее, подносит к губам трубу.)

Резкий звук трубы – свеча, горящая на столе метрах в трех за спиной Ларса, гаснет. Полная темнота.

Владимир Иванович. Что это? Что такое?..

Надя. Я боюсь!

Кока. Почему погасла свеча?

Ларс. Это искусство!

Петушок. Ничего себе искусство, голову в темноте можно сломать…

Ларс. Я обещал, я продемонстрировал.

Валюша. Ни черта же не видно!

Владимир Иванович. Из чего у тебя штаны? Из перьев?

Ларс. Я уже без них. Можно включать свет.

Петушок. У меня фонарик.

Надя. Ай!..

Яркий свет. Аплодисменты. Ларс элегантно раскланивается.

А где же?.. Как вы успели?

Ларс. Это искусство. Концерт окончен. Все. Браво! Бис!

Кока, все это время сидевший на своем месте за столом, встает.

Кока. Если позволите… я бы тоже хотел… исполнить.

Валюша. О, концерт продолжается! Все. Просим!.. Просим!..

Кока. Это песня… у меня с ней столько связано… Композитор Листов. Прошу. (В шляпе за столом старательно и в полный голос исполняет «Севастопольский вальс» из одноименной оперетты.) «Севастопольский вальс помнят все моряки, разве можно забыть мне вас, золотые деньки…» (В конце песни его душат рыдания.)

Владимир Иванович и Валюша поднимаются по лестнице на веранду, они останавливаются у двери на чердак. Паша выходит на крыльцо покурить.

Владимир Иванович. Почему ты остановилась?

Валюша. Что-то я, Владимир Иванович, устала… от народа, оттого, что все время все вместе… Ты меня понимаешь?

Владимир Иванович. Я тебе сейчас не мешаю?

Валюша. Мне приятно, что такой молодой человек, как ты, стоит с такой старухой, как я.

Владимир Иванович. Ты не старуха.

Валюша. Мы ровесники.

Владимир Иванович. У меня к тебе хорошее чувство.

Валюша. Ой, мотылек!..

Владимир Иванович. Пыльца на пальцах…

Валюша. Я надеюсь, он хорошо запрятал это серсо и у нас еще есть время… (Про шарф, который на ней.) Смотри, какой красивый шарф я себе связала. Дарю. Теперь на тебя обратят внимание молодые девушки.

Владимир Иванович. Я распущу шарф.

Валюша. Мне жертв не надо. Я снова свяжу.

Владимир Иванович. А я снова распущу.

Валюша. А я опять.

Владимир Иванович. А я снова.

Валюша. А я опять… Тут и старость подойдет. Учти, я состарюсь раньше.

Владимир Иванович. Я тебя догоню.

Валюша. Я буду ждать тебя у двери на чердак. О, почти стихи!.. Хорошо?..

Владимир Иванович. Хорошо. (Взволнованно.) И они увидели дом, и он был хорош, и многие из них поднимались наверх и останавливались у двери на чердак… А чем плохо?

Валюша. Хорошо. А потом мы возьмемся за руки и смело вступим в темноту.

Они берутся за руки, перед ними сама по себе с таинственным скрипом открывается чердачная дверь, они переступают порог. Дверь медленно закрывается.

Со двора возвращается Паша.

Кока (показывая старую фотографию). Вот, смотрите… Вам будет интересно. Вы спортсмэн, и я спортсмэн. Вот, белые брюки, английская ракетка в руках…

Паша. А знаете, что я вам скажу, уважаемый Николай Львович?

Кока. Лаун-теннис…

Паша. Вы не просто так приехали сюда.

Кока. У нас это называлось лаун-теннис.

Паша. Нет, не просто так. Очень боитесь снять пиджак.

Кока. Я старик. У меня холодная кровь.

Паша. Что у вас в кармане?

Кока. У меня?

Паша. У вас.

Кока. Как вы со мной разговариваете, молодой человек!

Паша. Я все знаю.

Кока. Там ничего нет.

Паша. Я занимался телепатией, милостивый государь.

Кока. Я приехал просто так. Поклониться.

Паша. Ладно. Пошутил. Не бойтесь.

Кока. Поклониться пенатам.

Паша. Никаких телепатических способностей у меня нет.

Кока. Тут мне все знакомо.

Паша. Успокойтесь.

Кока. Вы не имеете права!..

Паша. Дышите воздухом. Гуляйте.

Кока. Как вы смеете!..

Паша. Нынче отменная погода, не правда ли?

Кока (после небольшой паузы). Да, я приехал сюда не просто так.

Паша. Дышите, дышите.

Кока. Хотите знать, что у меня в кармане?

Паша. Я гуляю и дышу.

Кока. Вы здесь самый серьезный человек.

Паша. Я же сказал вам, я пошутил.

Кока. Мне нужен совет. (Из внутреннего кармана достает газету, разворачивает ее – там желтая бумага.) Хотите знать, что это такое? Это брачное свидетельство. Брак Елизаветы Михайловны. Шерманской и Николая Львовича Крекшина. Зарегистрирован 17 мая 1924 года. Печать местного сельсовета.

Паша (после паузы). Поздравляю.

Кока. Мы прожили с ней восемь дней.

Паша. Стаж.

Кока. С семнадцатого по двадцать пятое мая.

Паша (рассматривая свидетельство). Невеста пожелала оставить свою фамилию.

Кока. А теперь я проживаю в Брянске.

Паша. Ее можно понять. Красивая фамилия – Шерманская.

Кока. Мы остались с внучкой.

Паша. С внучкой?

Кока. Девочка моей приемной дочери. Это было уже потом.

Паша. Подклеить надо… Вот здесь.

Кока. Я хранил его в газете. Что, недействительный документ?

Паша (протягивая Коке свидетельство). Спрячьте. В пиджак. Нет, документ в полном порядке.

Кока. Газета лежала в шляпе, шляпа в коробке, коробка на шифоньере, шифоньер в квартире, квартира в Брянске… А вы знаете, какой это город Брянск, молодой человек?

Смеются.

Паша. Вам никогда не дашь ваших лет.

Кока. Раньше там в доме, на верхней полочке, в укромном месте стоял графинчик с водочкой. И мы, почти мальчишки, по одному отлучались в эту комнату и прикладывались к рюмке. Для храбрости. Гусары. Сами же запасали графинчик и сами потом тайно отлучались.

Паша. Наследство не поздно оспорить. Юридически вы наследник первой очереди. Ваше дело верное.

Пауза.

Кока. В двадцать четвертом я был на другом краю земли, работал в Иркутске комендантом общежития. В воскресенье было, я проснулся чуть позже обычного и лежал на койке, глядя сквозь окно на голубое небо. Только начиналась весна. Я проснулся с каким-то светлым чувством и лежал, не понимая, в чем дело. Потом я услышал: «Ко-ко-ко…» – куры под окном. «Ко-ко-ко… ка». Мне послышалось: «Кока». Я вдруг вспомнил, что я Кока. И я метнулся через всю страну сюда. Вы не поверите. Бросил все и метнулся. Тут уже было полное лето. Она копала что-то в огороде, рядом ходили куры – «Ко-ко-ко… ка…». Потом мы пили чай с вареньем. У нее была маленькая баночка земляники, сваренной на меду. Было тихо. Ложечка упала на пол. Я думал, рухнет дом.

Паша. Земляника на меду… Пикантно.

Кока. Утром мы расписались в сельсовете. Мы прожили вместе неделю и еще один божий день. Это трудно объяснить.

Паша. Я понимаю.

Кока. Жизнь, молодой человек, подбрасывает нам кроссворды, пока их разгадаешь, проходят десятки лет… Мне надо было возвращаться в Иркутск, чтобы осенью приехать сюда уже навсегда. И я снова метнулся через всю страну в свой край земли. И там в июле, в жару, произошла одна дурацкая история, я вынужден был спасти женщину от смерти. Спас тем, что стал жить с ней семейно. Правда, она потом все равно умерла. От дизентерии… Но в этот дом я уже не вернулся. От той, другой, осталась ее дочка, за которую я нес полную ответственность…

Паша. Кроссворд.

Кока. Вы меня осуждаете?

Паша. Нет.

Кока. Вы мне сразу отличились от всей молодежи.

Паша. Мне интересна история вашей жизни.

Кока. История?..

Паша. Вашей жизни.

Кока. Спасибо.

Паша. За что?

Кока. За то, что мою жизнь вы назвали историей. Я бы ее так не назвал… Были какие-то лоскуты. Сначала кружева, кружева… а потом лоскуты… Здесь мы играли в серсо, горелки… Гимназисты в полотняных гимнастерках. Лаун-теннис. Потом игры кончились, началась новая жизнь. Я ничего не умел, но я пошел, я пошел… Служил по конторам, однажды в банке… Играл в духовом оркестре… Когда-то отец научил меня играть немного на валторне, моей науки хватило, чтобы исполнять марши на демонстрациях. Тогда медная музыка была в моде… Потом в Сибири комендантом общежития. Об этом вы уже осведомлены. В Туркестане строил железную дорогу. На войне не был, не годен! На станциях работал эвакуатором, эвакодокументы оформлял. Потом в железнодорожном училище – инструмент учащимся выдавал… Теперь с внучкой проживаю в Брянске. Ее мать отдельно на Дальнем Востоке. Совсем отдельно. У нее муж военный, офицер. А мы проживаем в Брянске. Не переписываемся даже. Старые дела. В свое время она скинула мне свое дитя. Теперь возобновлять родительские отношения… Поздно!..

Пауза.

Паша перебирает открытки на столе.

Мне всегда жизнь подбрасывала варианты. Я не выбирал варианты, я сам всегда был вариантом. Не своя жена, не своя дочка, не своя внучка, не своя… правнучка. Вот такие лоскуты. А вы говорите – история.

Паша. Вы страдали, а страдания всегда принадлежат истории.

Кока. Мы живем в одной комнате. Внучка скоро родит.

Паша. Вас станет четверо?

Кока. Если она произведет на свет двойню. Теперь молодые девушки не стесняются иметь ребенка без отца.

Паша. Кризис института брака.

Кока. Просто не сложилось…

Пауза.

Паша. Учтите, ваш правнук, или кто родится, жить, как вы, не захочет. Это будет Кока-новый. Он возненавидит вас.

Кока. За что?

Паша. За свое некомфортабельное детство.

Кока. Я расскажу ему, он поймет… Нынешние молодые люди, я заметил, очень нежные… Его дед устоял. Он оценит!..

Паша. Оценит? Вот он, ваш нежный правнук, делает уроки, а на другом конце стола его мать гладит дедовы кальсоны, она брызгает на них водой изо рта, и отдельные капельки долетают до мальчика и попадают ему на лицо… Отвратительное ощущение, должен вам заметить. И за это он будет вас любить?

Кока. «Ты всегда мечтала, что, сгорая…»

Паша. Вот, не надо было Блока читать!

Кока. Я вас боюсь.

Паша. Если вам кого и бояться, милостивый государь, то самого себя. Могли бы всю жизнь прожить в прекрасном доме с прекрасной женщиной. Могли бы всю жизнь спокойно играть в серсо.

Кока. Да, я жил не очень.

Паша. Послушайте, у меня было отвратительное детство в смысле условий… И что хорошего?

Кока. Дети, чистые дети… Побежали за серсо.

Паша. У меня затылок холодеет… вот тут… и между пальцев чешется. Не желаю вашему правнуку, или кто родится, этого холода. Лучше согрешите вы, а он войдет в жизнь чистым. Без этой нашей коммунальной чепухи. (Берет со стола старый журнал, листает.)

Кока. Турнир. По лаун-теннису. Я был четвертым. Мою фотографию поместили в теннисном журнале.

Паша. Они тут жить не будут.

Кока. Почему?

Паша. Я вам говорю. Вы обратили внимание, как Петушок выходит из дома? Что-то так и толкает его в спину. Это не сквозняк. Просто… Поиграют в серсо и разъедутся, а дом пропадет. Мне жалко этот дом.

Пауза.

Кока. По вечерам она приходит домой и вяжет. Я читаю, а она вяжет. Телевизор работает, но мы в него не глядим. У нее почти нет подруг, тем более знакомых мужчин. Я спрашиваю ее: «Душенька, кто же он?» А она: «Господин Крекшин, почитайте лучше вслух». Я снова становлюсь вариантом.

Паша. Я однажды сам чуть не женился. Спасла меня ноздря. Просыпаюсь я как-то, смотрю на эту мою невесту сбоку и вижу – не нравится мне ее ноздря. Какая-то отвратительная ноздря! И она ею дышит. Больше мы не встречались. (Короткая пауза.) Зачем вам этот дом?

Кока. Вон там, над трубой, флюгер раньше был в виде всадника такого с сабельками. В каждой руке по сабельке.

Паша. У меня к вам предложение. Продайте мне этот дом.

Кока. Ветреным днем сабельки крутились, как пропеллер.

Паша. Родится правнук, вам в одной комнате будет тесно.

Кока. Врачи сказали, что будет девочка.

Паша. Мы два человека – мне нужен дом, вам нужны деньги. Поступим резко. Рез-ко.

Вбегает Надя с кольцом в руке.

Надя. Спокойно лежало под шестым стропилом. (Кладет кольцо на стол. Убегает.)

Кока. Я пропал.

Уже ночь. На веранде в лунном свете появились колонисты. Они несут серсо.

Сколько лет прошло… Революции, войны… а эти деревяшки уцелели. Города исчезли, а они вот… Зачем? (Пауза.) Па́рит.

Паша. Теперь вполне можете снять пиджак.

Кока. В консультации сказали, будет девочка. Но как можно знать, кто там сейчас!..

Паша. Флюгер в виде всадника… Остроумно. Можно воспроизвести.

Кока. Как тут пахли маттиолы по вечерам!..

Паша. Так где, вы сказали, была клумба?

Кока. Молодой человек, я согласен.

Колонисты уже в саду. У каждого в руках шпажка – атрибут игры. В причудливом рисунке фигуры движутся между неподвижными Пашей и Кокой.

Таинственно и нежно звучат слова песенки о серсо: «…И были жарки их объятья, пока маркизу не застал за этим сладостным занятьем почтенный дядя-кардинал…»

Петушок бросает кольцо. Пошла игра. Суета. Крики. Женский визг. Внезапно Паша выбрасывает руку вверх, и кольцо послушно опускается на эту прямую руку.

Паша. Николай Львович, вы что-то хотели сказать.

Кока. Я имел сказать… вернее, показать… предъявить! Суть в том, что… Короче, вот. (Достает сложенную вчетверо пожелтевшую бумагу, разворачивает ее.)

Надя. Что это?

Кока. Я был мужем Елизаветы Михайловны. Брачное свидетельство. Печать поселкового Совета. Документ.

Пауза.

Петушок. Выходит, вы и взаправду мой дед.

Паша. Нет, Петушок, выходит не это. Николай Львович Крекшин является наследником первой очереди, этот дом принадлежит ему.

Петушок. Дом общий. Пожалуйста.

Паша. Строение продается.

Владимир Иванович. Кому?

Паша. Мне.

Петушок. Тебе? (Коке.) Это правда?

Кока. Сколько лет прошло… Революции, пожары, войны… Города исчезли… а эти деревяшки вот уцелели. Зачем?..

Валюша. Петушок, ты проиграл в серсо.

Занавес

Действие третье

Утро. Сад. Туман. Влажно. По саду в разных его концах бродят люди. Все, кроме Коки. Петушок и Ларс сидят в садовых креслах по обе стороны дома. В руках у Петушка книга.

Петушок (читает). «Двенадцать павильонов в нефритовой столице и в одном из них, Нефритовом, обитают вознесенные на небо поэты. Из этого чудесной архитектуры павильона вид открывается великолепный: с западной стороны – на Дворец Познания, с восточной – на дворец Простора и Стужи, и, куда ни глянь, радуют взор совершенством формы и цвета легкие беседки и многоярусные терема. Однажды Нефритовый владыка повелел украсить павильон и устроил в нем пир для своих подданных. Заиграла небесная музыка, запестрели одежды небожителей. Наполнив небесным вином кубок из драгоценного камня, владыка поднес угощенье Великому поэту и попросил его сложить стих о Нефритовом павильоне. Поклонился поэт и, не оторвав кисти от бумаги, начертал:

Когда, будто жемчуг, роса И золотится кленов янтарь…»

Ларс (в руках у него справочник путешествий «Томас Кук», он листает эту пухлую книгу). «Маршрут К‑1: Сан-Себастьян – Бильбао – Мадрид, по четным, кроме первого понедельника месяца…»

Петушок

Владыка неба велел Павильон для пира убрать. Туда, где Пурпурный Дворец, На луане ночью лечу. Коричного дерева тень Легла на нефритовый град…

Ларс. «Лондон – Остенде – Брюссель – Льеж – Аахен – Кельн… первый, второй класс, отправление из Лондона 5.23…»

Петушок

Ветер при свете звезд Колышет неба парчу, Порой с облаков голубых Слышится грома раскат…

Ларс. «„Скандинавиан Ферри Лайнс“ апто фифти сэилинг дейли ин инч дирекшн».

Петушок.

В подарок приняв нефрит, Зеленый дракон меня Уносит на Красный холм От сонных дворцовых палат. К бисерной ширме прильну…

Ларс (после паузы). «12 мая, 16 июля, 5 августа, 27 сентября».

Петушок.

Осенней дымкой маня, Земля далеко внизу К себе мой притянет взгляд.

Ларс (отложив Кука). Синим московским вечером я сяду в вагон СВ, мягкий свет, тихое жужжание вентилятора, ужин из вагона-ресторана приносит официант в белой куртке. Кофе, коньяк, пижама, легкое чтение на ночь… На другой день станция Чоп, процедура пересечения границы – и я европеец. До Братиславы в том же вагоне, но тут – Вена. Отныне я принадлежу старой доброй конторе Томаса Кука. Но перед этим два часа в Вене: могила Бетховена – выставочный зал «Сецессион» – прогулка по Рингу – глоток свежего воздуха вблизи Петеркирх… (Снова в руках справочник.) Из Вены выезжать только экспрессом № 264 под названием «Моцарт» – отправление в 20.00. Бархатные занавеси на окнах, белый бюстик композитора в каждом купе, увертюра к «Волшебной флейте» перед отходом, ресторан австрийской кухни до Кельна с заказами по телефону со своего спального места… Но до Кельна я не доеду – Зальцбург, Инсбрук, от Инсбрука оттолкнуться и резко на юг. До Вероны. И – Милан. Это совершенно в другую сторону от Швеции, но я люблю возвращаться домой кружным путем. В Милане недолго, совсем недолго, и сразу наверх, к северу. «Некоторые любят похолодней!..» «В США, Канаде, Великобритании и по всей Западной Европе дирекция Томаса Кука через безотказную телефонную сеть готова помочь вам 24 часа в сутки и 365 дней в году!» На следующее утро – Монтре – 6.18, Лозанна – 6.40, – и Франция, Франция, Франция… В Париже два-три дня в маленькой гостинице над городом, недалеко от Сакр-Кер. Потом снова Кук, легкое покачивание на скорости триста километров в час, и под своды амстердамского вокзала я въезжаю окончательным скандинавом. С железной дорогой покончено, дальше – морем, морем, морем… Наружная двухместная каюта, гостиная, ванна типа А, Б, С, Д, верхняя палуба, бассейн с морской водой, сауна, синематика, кегельбан, ночной клуб, казино, диско-бар, шоу-салон…

Пауза.

Кресло. В кресле Ларс. За его спиной рюкзак.

Против Ларса Петушок. В руках его книга.

Петушок. Я тебе сейчас могу сказать самое такое сокровенное, тайное.

Ларс. Что?

Петушок. Что и самому-то себе не скажешь.

Ларс. Не надо.

Петушок. Вот слушай… (Пауза.) Не бойся. Мне и сказать-то нечего. Могу только спросить.

Ларс. Спроси.

Петушок молчит.

Тогда я тебя спрошу. Из пункта А в пункт Б вышел пешеход. Он шел всю первую половину жизни и пришел в пункт… А. Где и прожил оставшуюся вторую половину. Почему?

Петушок. По кочану… Земля круглая.

Ларс. Нет, просто жизнь плоская. Так ты мне будешь писать?

Петушок. Нет.

Ларс. Вот я и хотел тебя попросить, чтобы ты мне не писал.

К ним подходит Владимир Иванович.

Появляется Надя.

Владимир Иванович (Ларсу). Что, чемодан не можешь завести?

Ларс. А чем тебе мой рюкзак не нравится?

Надя. В рюкзаке мнется.

Петушок. Жить надо налегке. Все свое ношу с собой.

Ларс (запихивает справочник в рюкзак). Меня давно пора пристрелить за то, что я до сих пор еще не повесился.

Надя. Ой, что вы такое говорите!..

Владимир Иванович. Мы, Наденька, уже в таком возрасте, когда надо думать о Боге. И о том, что за нами понесут на красных подушечках.

Валюша. За мной только значок «Сто двадцать лет Московскому зоопарку».

Надя. У меня сердце тоже иногда так схватит, схватит, а потом отпустит…

Петушок. Спортом надо заниматься.

Валюша. Каратэ.

Владимир Иванович. Кто его пригласил…

Пауза.

Петушок (Ларсу). Поезжай, не бойся. Тебя ждет твой король.

Ларс. И коррролева.

Петушок. По фамилии Королёва.

Ларс. Что?.. Что, что?..

Петушок. Слушай, встретишь короля, передай: есть там в России один Петушок. Еще прыгает, но уже не кукарекает. Передашь?..

Валюша. Красивый народ эти японцы. И все у них красиво. Вот каратэ – в сущности, наука убивать, а как красиво обставлено. Пояса: розовый, желтый, черный…

Владимир Иванович. Те же наши разряды: первый, второй, третий.

Ларс. «Столетие вагона-ресторана «Сад Экспресс» лайн «Ориент-Экспресс», официальный юбилейный поезд – 2 мая 1983 года». Летс гоу! Прошу!..

Валюша. Петушок, ты забыл… что мы траченная молью компания. Сильно траченная молью компания пожилых людей. А ты с нами как?.. Слушай, Петушок, а может… ты захотел себе такой цирк устроить? Помните, он нам про американский эксперимент рассказывал? Нас позвал, старика из Брянска выписал, Пашу запустил… И сам сел в партер. А, Петушок?..

Петушок. Ладно, отваливаем. Уик-энд удался.

Надя (с чемоданом). Я однажды зарядку делать пробовала – икры на ногах стали расти и плечи пряметь. Для девушки некрасиво. Я и бросила.

Дверь дома открывается. На крыльцо выходит Паша.

Паша. Группа молодых людей в саду. Могла бы получиться неплохая картина в духе Ватто. Как дверь?

Ларс. Отличная работа!

Петушок (Ларсу). Слушай, у вас тоже так?

Ларс. Как?

Петушок. Сначала хорошо, хорошо – а потом плохо.

Паша. Никого с утра не разбудил? Я в пять встал, снял дверку с петель и там за крыжовником обстукивал.

Валюша. Спали как убитые.

Владимир Иванович. Чудненько!

Паша. Двойной шнур.

Надя. Очень художественно.

Паша. Медные гвоздики.

Валюша. Шикарнец!

Паша. Хотел сюрприз сделать – вы просыпаетесь, а тут дверь. К чему эта демонстрация?

Ларс. Какая демонстрация?

Паша. Чемоданы, рюкзаки, сумки… Что, я не вижу?

Ларс. Да что вы к моему рюкзаку прицепились?! Считайте, что меня уже нет.

Владимир Иванович. И меня.

Надя. А я?..

Петушок (Валюше). У меня есть твоя фотография. Мы сфотографировались на ВДНХ.

Валюша. Нет.

Петушок. У фонтана «Каменный цветок».

Валюша. Нет. Такого не было.

Петушок. Я еще попросил одного мужика щелкнуть моим аппаратом.

Валюша. Не знаю.

Петушок. Как же. Я в своем сером пальто с поясом, а на тебе юбка широкая в больших цветах.

Валюша. Такую юбку я никогда не носила.

Петушок. Ну, такие были, фестивальный фасон. Под Брижит Бардо работала.

Валюша. Кто это?

Петушок. Да ладно прикидываться!.. Там еще узбек смешной в кадр попал, в ватном халате, с самокатом, сыну, наверное, купил… Хороший снимок получился. Шесть на девять.

Валюша. Все?

Петушок. Неужели не помнишь?

Валюша. Так вот. Не у «Каменного цветка», а у фонтана «Дружба народов». На мне была юбка не в цветах, а в клетку. И не под Брижит Бардо, а под Жанну Моро, и не узбек, а казах. И не с самокатом, а с трехколесным велосипедом…

Петушок. Точно! Велосипед у него был маленький…

Валюша. Маленький… И не шесть на девять, а девять на двенадцать. Но ничего этого никогда не было.

Петушок. Да, я все это выдумал.

Валюша. И не было у тебя никогда фотоаппарата, и мужик не существовал, которого ты попросил щелкнуть нас на ВДНХ, и фотографии этой нет в природе.

Петушок. Нет.

Валюша. Нет.

Петушок. Нет. Не было такого снимка.

Валюша. Такого снимка нет.

Петушок. Нет такого снимка. Нет.

Валюша. Так вот. Вернешься домой, порви его, и кончим на этом.

Паша. Надя, можно просить вашей руки? Гости в сборе. Отпразднуем свадьбу.

Надя. Но я не дала согласия…

Паша (Петушку). Для вас ничего не изменилось. Изменилось для меня. Для вас ничего не изменилось. (Наде.) Вы что-то мне хотели сказать?

Надя. Я?.. Вы же сами…

Паша. Что?

Надя. Вы мне сказали…

Паша. Да, да, я слушаю.

Надя. Вернее, спросили, просили…

Паша (всем остальным). На следующий уик-энд снова сюда приедем. Зачем вещи туда-сюда таскать? Вас никто не гонит. Вас никто не гонит.

Надя. …Вот только что.

Паша. Ну что, что? Что я вам сказал?

Надя. Я не знаю.

Паша. Ну повторите, повторите?

Надя. Я не могу.

Паша. Почему?

Надя. Мне неудобно.

Паша. Почему, почему?

Надя. Я ничего не слышала.

Петушок (читает в книге). «Так понравились владыке стихи Вэнь-чана, что он приказал увековечить их на стене павильона и прочитал их вслух раз, и другой, и третий».

Паша (резко). И почему – «Мне сорок лет, НО я молодо выгляжу»? «Мне сорок лет, И я молодо выгляжу!» «И», а не «НО»! «И»!!

В руке у Паши обручальное кольцо. Он протягивает его Наде.

Ларс. У меня уже плохо-плохо понимаю русский язык. «Замуж» – это что-то зимой… или рыба?

Паша. Я просил вас быть моей женой. Неужели так трудно было повторить?.. Что, никто этого не слышал?

Пауза.

Свадьба отменяется по причине опередившего ее развода. Хорошо, раздел имущества. Кому что?

Владимир Иванович. Петя, иди сюда!.. Петя! Петя! Иди сюда. Быстро.

Петушок. Что с тобой?

Владимир Иванович. Быстро! Скорее!.. Быстро!

Петушок. Что?.. Что?..

Владимир Иванович бежит к дверному проему, прижимается спиной к косяку. Секунду стоит вытянувшись в струну.

Владимир Иванович. Теперь стисни. Стисни! Сильно! Сильно!.. Изо всех сил. Клещами… Положи мне руку на плечо.

Петушок. Я сильнее не могу.

Владимир Иванович. Можешь! Жми! Как клещами!

Петушок. Так?.. (Пауза.) А если рядом никого нет, чтобы стиснуть?

Владимир Иванович. Прижимаюсь к косяку и вдавливаюсь. Однажды так всю ночь простоял. Ты помнишь, что случилось со мной, когда мы давно, помнишь, на курсы английского языка записывались? Помнишь, что там со мной случилось?

Петушок. Те курсы, двенадцать лет назад… Я думал, у тебя все прошло. Больше никогда не было.

Владимир Иванович. Ты тогда мне стиснул, и я сразу пришел в себя… Как клещами! Жми!..

Петушок. Я тогда был сильнее на двенадцать лет.

Владимир Иванович. Жми!..

Петушок. Я стараюсь.

Владимир Иванович. Все.

Петушок. Я стараюсь, стараюсь…

Владимир Иванович. Все. Прошло. Хватит.

Петушок. Лучше, да, лучше?..

Владимир Иванович. Да убери ты руку! Больно!

Петушок (его трясет). Ты меня напугал.

Пауза.

Владимир Иванович. Вот так, Петя. Это не я – плоть… тело.

Петушок. И часто это у тебя?

Владимир Иванович. Иногда.

Петушок. Тебе лечиться надо.

Владимир Иванович. Нет, Петя. Мне не врач нужен.

Петушок. А что?

Владимир Иванович. Косяк. (Идет вдоль забора.) В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли, и квартира, и куда поехать летом, и где лекарства достать, и вкусно поесть…

В саду потемнело. Вот-вот пойдет дождь. Валюша, Надя, Ларс, Паша сидят на чемоданах, одеты по-дорожному. Через калитку в сад входит Кока. Длинный плащ, «Занимательная физика» Перельмана в руках.

Валюша. Николай Львович, а мы волновались: где вы есть?

Кока. Я совершал прогулку.

Валюша. Посвежели лицом.

Кока. Неподалеку имеется пруд.

Ларс. Во, а говорили, воды нет!

Кока. Рыжая грязь на дне, и автомобильные покрышки торчат.

Владимир Иванович. Заиление искусственных водоемов с последующим их высыханием.

Кока. А раньше там караси шныряли.

Валюша. Не люблю пруды. Вода должна течь.

Кока. Я сжег брачное свидетельство.

Владимир Иванович. Что?..

Кока. На берегу пруда сохранилась лавочка. Сидят старичок со старушкой, на облака смотрят. Мимо пруда, выше леса – смотрят на облака, и он ей что-то объясняет. Тихо что-то говорит. А большое облако разваливается, разваливается, и из трещины луч – зеленый. Я сжег свидетельство. Старая бумага хорошо горит…

Ларс. Почему зеленый?

Паша (Коке). Вы курите?

Кока. Нет. Никогда не курил.

Паша. Я думаю, откуда вы взяли спички.

Кока. Они жгли листья, старичок и старушка, потом присели на лавочку, облако развалилось, и из трещины вырвался луч, зеленый, и он ей тихо говорил на ухо, а она слушала и смотрела. Мимо пруда, выше леса… Я приблизился к их костру, и вспыхнуло.

Паша (он нервно смеется). У Перельмана в «Занимательной физике» описан любопытный оптический эффект. Если солнце заходит за ярко очерченный горизонт, то в момент, когда оно за этой преградой скрывается, от спектра как бы отбивается крайний луч – зеленый, – и мы на мгновение его видим. Это последний кусочек белого света. С облаками это случается реже, но в данном случае, вероятно, была велика плотность облачной массы. Плотное облако было, Николай Львович?

Пауза.

Кока. Я был омерзителен, простите меня.

Валюша (Петушку). Знаешь, что я больше всего ненавидела в наших отношениях? Как ты меня из года в год представлял своим друзьям: «Знакомьтесь – Валюша».

Петушок. А как ты хотела?

Валюша. Все-таки хорошо, что мы не поженились! Сколько раз уже развестись могли…

Петушок. Ты помнишь того старика?

Валюша. Все старики похожи.

Кока. Однажды, тогда, в двадцать четвертом, в эти святые восемь дней, она рассматривала фотографию, где я снят в профиль, с этой проклятой балалайкой в руках. Она сказала… сказала: «Как хорошо, что на портрете ты в профиль». – «Почему?» – спросил я. «Второй половины не видно», – сказала она. «А что там?» – спросил я. «Суета», – сказала она и улыбнулась. (Смеется.) Мне надо ехать в Брянск. (Уходит.)

Пауза.

Паша. Распаковывайте чемоданы, господа, дачный сезон продолжается.

Владимир Иванович сидит у забора. Выглядит он внезапно постаревшим, серое лицо, галстук развязан, костюм помят… Он кутается в плед.

Владимир Иванович. У меня все предки крестьяне были. Беднота. Несколько поколений в лаптях и в армяках ходили. Поэтому я, наверное, и предпочитаю костюм. Наследственность во мне как-то криво отразилась. Наоборот. Никакой другой одежды не признаю. Даже на юге – пиджак, галстук, ну разве что светлые брюки себе позволяю. И туфли с дырочками. В чем дело? Ничего не могу понять. Вот до чего доводит наследственная бедность. Или с едой у меня вечные счеты. В столовой берут белый хлеб и черный одновременно. Я не могу. Неграмотно! Или черный, или белый – вместе нельзя. Эдак можно дойти до того, что помазать черный кусок маслом, а сверху на него положить белый. Бутерброд с хлебом. Это же чушь. Нонсенс. Или еще – выпьют рюмку водки и запивают стаканом фруктовой воды. Я прямо завожусь! Напиток надо уважать. Смешай тогда прямо в стакане водку с «Буратино» и пей эту гадость. Одно и то же получится. А вот суп и варенное в нем мясо надо есть одновременно. Делают как – сначала суп выхлебывают, а потом в тарелке остается кусок мяса, он его отдельно солит, с горчицей, и ест. Неграмотно. Ведь сейчас второе подадут, зачем его дублировать? Там ты и будешь свой бифштекс ножом и вилкой разделывать. А суповое мясо надо потреблять параллельно с жидкостью. Будет грамотно. Если гарнир рис, никогда не ем с ним соленых огурцов и грибов. С картошкой – да! Это идет. А с рисом и макаронами не идет. Но картошку никогда не ем с хлебом. Считаю, картошка и хлеб эквивалентны. После обеда чай – неграмотно. Горячее заливать горячим?! Только компот. Он создает равновесие в желудке и обеспечивает счастливый финал обеду. Откуда это у меня все?! Нет, не нравлюсь я себе. Ничего не могу с собой поделать. Уж больно неграмотными были мои предки.

Валюша. Петушок, ты про моего мужа хотел послушать… Мой муж… Мой бывший муж был прохладным человеком. Никакого азарта – ни карты, ни ипподром… Он вообще ничем не увлекался. Не умел играть ни в одну игру, ничего не коллекционировал, не пил. И я тоже не была предметом его увлечений. Любил стоять у окна и смотреть во двор. Я иногда заглядывала ему в лицо, осторожно, как будто цветы поливаю, а сама так осторожно в глаза ему заглядываю. И всегда пугалась – до того ничего не было в его глазах. Ничего! По двору бегали дети, собаки, шныряли девочки в коротких юбках, мальчики в кожаных курточках… Но его взгляд был пуст. Причем внутрь себя он тоже не смотрел, из глаз его ничего не источалось ни в ту, ни в другую сторону. И я страшно обрадовалась, когда заметила однажды хоть что-то в его взгляде. К нам пришла студенточка из бюро добрых услуг мыть окна, быстро переоделась, завязала узлом свою ковбойку на смуглом животике, прыгнула на подоконник и запела. Вот тут-то и я увидела кое-что в глазах мужа. Я оставила эту певунью обедать. За обедом муж и на меня смотрел чуть внимательнее, чем раньше, что-то шевельнулось, тронулось в его душе. Между нами троими возникло напряжение. И знаете, мне это понравилось. Это было уже похоже на жизнь. У нее были такие тонкие желтенькие бровки, и вместо «л» она говорила «вэ». Я става пригвашать ее к нам убирать квартиру. Потом мы вместе обедали, пили чай, она мурлыкала свои песенки… И в один прекрасный момент они ушли из дома вместе, а я осталась одна. Я проиграла в этой игре. Но хоть что-то в нашей жизни произошло. А могли еще лет тридцать прожить без особых осложнений. Человек проснулся. Дай ему Бог.

Петушок. Мы познакомились с Валюшей в милиции. Произошла авария, автокатастрофа. На наших глазах. Но мы еще не были знакомы и даже шли по разным сторонам улицы. Никто не пострадал, просто испугался один старик, упал на мостовую. Нас повели в отделение как свидетелей, мы расписались в протоколе, и нас попросили проводить старика домой. Мы привели его в маленькую каморку, он прилег на диванчик и сразу заснул. Он лежал такой румяный и счастливый – как в гробу. Мы сидели на двух стульях, поставленных рядом, – как в кино. Мы сидели, старик спал, время невозвратно уходило, пахло яблоками… А потом мы поцеловались. В этот момент старик открыл глаза и сказал: «Поздравляю», – и снова заснул. Потом он часто давал нам ключ от этой самой каморки.

Из дома выходит Кока со своим потрепанным портфелем, садится на лавочку.

Пауза.

Надя. А я, наверное, замуж пойду. За летчика, вернее, за вертолетчика. Я его в «Воздушном транспорте» вычитала. Он военный подвиг совершил – вертолет посадил на танцплощадку. Провода гитарам не порвал – все вежливо. У него над городом авария произошла, кругом дома, садиться некуда, он на танцплощадку и уместился. Поломку ликвидировал, перед танцующими извинился и снова улетел. И снова все затанцевали. Я как заметку прочитала, сразу ему в часть написала, он ответил. Очень вежливо.

Валюша. Ну, ты, Надька, даешь!.. Он красивый?

Надя. Ой, мне, как всегда, не повезло! Заметку без фотографии напечатали. А уж когда он мне карточку прислал, посмотрела – матушки!

Владимир Иванович. Урод?

Надя. Ален Делон! Мне председатель наш сказал: «Выйдешь замуж – кооператив за тобой оставим». Я сначала не хотела – все-таки по переписке… А теперь пойду.

Петушок. Повезло Делону.

Надя. У него у самого квартира. Правда, двухкомнатная…

Ларс. Твой вертолетчик случайно не на линии Джексонвилл – Майами работает?

Надя. Нет, он по Подмосковью.

Ларс. А то я знал одного. Боб. Отличный парень! Вот глупо: мы однажды с другом отдыхать поехали в Майами, дикарем, а билет почему-то у нас до Джексонвилла был. Все до Майами поездом едут, а мы решили на вертолете. Из Джексонвилла в Майами – на вертолете! Прилетели, пошли комнату снимать, не у моря, а наверху, на горе. У моря все забито. Хозяин в ковбойке байковой, жара тридцать градусов, а он в байке ходит. И бородка маленькая, плотная, волосы как склеенные. В одной комнате сам живет, другую сдает клиентам. Утром проснулись, умываться – а полотенец нет. Мы хозяина зовем. Он в байковой рубашке. «Не входит, – говорит, – полотенце». – «Как не входит?.. Два доллара за койку, и не входит?! Два доллара! Двушник!» И волосы в бороде такие толстые, как склеенные… Вот гад! «А простыня, – говорю, – входит?» – «Ез, входит». – «А подушка входит?» – «Ез, входит». – «А полотенце?!» – «Ноу, а полотенце не входит». Мы с другом: «Войдет, гад! – прем на него. – Войдет, сука!.. Или мы тебе бороду отпилим». Дал он нам полотенце. Вошло полотенчико. Одно, правда, на двоих, но вошло. А мы с собой ничего такого вытираться не взяли: в гостинице, в поездах – везде входит. Узенькое дал полотенчико, коротенькое. Выгадал за свои два доллара, подонок! На длине сэкономил. Погода хорошая тогда была. Обратно – в Джексонвилл! – уже поездом ехали. Нормально отдохнули.

Пауза.

Паша (запрокинув голову). Птица пролетела, а как называется, не знаю… Обидно.

Петушок. Зяблик.

Паша. А разве зяблики летом водятся?

Петушок. А почему нет?

Паша. Название какое-то…

Петушок. Какое?

Паша. Мерзлое. (Встает.) Орнитологией, что ли, заняться…

Ларс. Николай Львович, я хотел вам сказать… мы хотели вам предложить… Мы тут посоветовались… Мы уезжаем, перебирайтесь в этот дом вместе с вашим потомством и живите себе на здоровье. А мы будем приезжать по субботам и воскресеньям. (В сторону Нади.) Или прилетать. Если погода летная.

Надя. Да ну вас!..

Кока. Нет, нет. Мне надо домой. Я выкручусь, всегда есть вариант. Мне в Брянске уже обещали, я подал бумагу… соседу квартиру дают, нам комната его отойдет… Я выкручусь. Я осквернил. Я боюсь только одного, что не успею рассказать тому, кто родится… Я расскажу ему, как горела эта бумага. Края обуглились, а потом буквы стали исчезать одна за другой. Казалось, что сгорел большой кленовый лист. Сейчас дети быстро растут, я могу успеть.

Петушок. А может, все-таки…

Кока. Нет, нет, мне надо в Брянск.

Петушок подходит к дому. Поднимает один из щитов, которые раньше закрывали окна, а теперь стоят прислоненные к стене.

Петушок. Паша, помоги мне.

Паша идет к Петушку. Вместе они прилаживают щит к окну.

Надя (открывает свою сумочку, что-то ищет там). А мы во Дворец бракосочетаний не пойдем. В загс – всё. Во дворце – там надо шампанское заказывать…

Паша. Владимир Иванович, посмотри – прямо.

Владимир Иванович (приближаясь к Паше). Правый край чуть повыше.

Петушок. Так?

Владимир Иванович. Хорошо.

Паша и Петушок поднимают правый край щита.

Надя (перебирая какие-то бумажки). А у вертолетчика моего аллергия на шипучие напитки. (Нашла фотографию, показывает.) Валюша, смотри – Ален Делон. Он мне про все написал и про это. Веки от шипучих напитков опухают. Вообще ничего не пьет.

Ларс подхватывает щит. Паша берет в руки молоток, гвозди.

Паша. Это моя работа. (Приколачивает.) Так швед ты или прибалт?

Ларс. Как пожелаем – так и сделаем! (Бьет молотком по гвоздю.) Я буду вспоминать вас в своем Стамбуле, сидя в буфете Павелецкого вокзала, на берегу Эгейского моря, потягивая напиток «Буратино». Скол!

Паша приколачивает щит к стенам дома. Потом другой, потом третий.

Паша, Петушок, Ларс и Владимир Иванович берут доски, подходят к двери, чтобы заколотить ее.

Надя (прячет фотографию, закрывает сумочку). И я не пью. Меня часто приглашают, я отказываюсь, неудобно даже. У нас в подворотне жильцы выпивающие собираются, я иду когда поздно, зимой холодно, огней мало… страшно… Они так вежливо… Я отказываюсь, а они: «Пить не захотите – не надо, просим только посмотреть, как у нас все устроено». Я один раз посмотрела. В таком ящичке на стене, где пожарный кран, полочек набили, газеткой застелили, кружавчики по краям вырезали. Все у них там есть: стаканчики, тарелочки, ножик, вилочка… И собачка такая маленькая, крутится под ногами. Кто ей колбаски даст, кто кусочек хлебца… Симпатичная собачка. Коричневенькая. Очень все хорошо! Замечательно! «До свидания, уважаемая, заруливайте, если что». Я пошла, а собачка за мной, бежит не отстает… Ну прямо Каштанка! А мне в детстве эту книжку бабушка перед сном каждую ночь читала. Поэтому мне по ночам всегда собаки снились, а утром бабушка говорила: это хороший сон – собака к другу, к другу… «А между тем становилось темно и темно. И по обе стороны улицы зажглись фонари и в окнах домов огни. И шел крупный пушистый снег, и красил в белое мостовую, лошадиные спины, шапки извозчиков, и чем больше темнел воздух, тем белее становились предметы. А Каштанка все бегала взад и вперед и не находила хозяина. Мимо нее, заслоняя ей поле зрения и толкая ее ногами, безостановочно взад и вперед проходили незнакомые люди. Они спешили куда-то и не обращали на нее никакого внимания. Каштанкой овладели отчаяние и ужас. Она прижалась к какому-то подъезду и стала горько плакать. Уши и лапы ее озябли, она была ужасно голодна. За весь день ей пришлось пожевать только два раза: покушала у переплетчика немножко клейстеру да в одном из трактиров около прилавка нашла колбасную кожицу – вот и все. Если бы она была человеком, то, наверное, подумала бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!»

И тут раздается крик Коки.

Кока. Что я наделал!..

Валюша. Не надо…

Кока. Как я мог!..

Валюша. Милый Николай Львович, не надо.

Кока. Пустите меня!

Надя. Куда?.. Куда?.. Не пускайте его!

Кока. Постойте!.. Погодите!.. как я мог!..

Валюша. Успокойтесь, дорогой, успокойтесь…

Кока. Нет, нет… я должен… туда… я не могу… Пустите меня! Пустите!.. (Вырывается из рук Валюши и Нади. Бежит к двери и скрывается в доме.)

Все стоят смущенные и подавленные истерикой старика.

Через мгновение Кока появляется на крыльце. Он торжествующе поднимает над головой небольшой пакет.

Вот!.. Вот!.. Чуть не забыл… Склероз, дырявая голова. Оставил в тумбочке. Это соски! Соски! Своему правнуку купил… или кто родится. В Москве чудесные соски, а у нас то бывают, то нет. Перебои. А мы уже запасли. Слава богу!..

Вдруг Паша выхватывает пакет из рук Коки и швыряет его в кусты.

Паша. Выбросьте эту гадость!

Кока. Что?.. Зачем?..

Паша. Это дрянь!

Кока. Я купил… Он родится… а уже есть…

Петушок (Паше). Ты что, гад!.. Ты над стариком издеваешься! Это же старик!

Кока. Я ходил выбирал…

Паша (Коке). Я подарю вам соски. Шведские. Ароматические. Комплект.

Кока. Зачем шведские?..

Паша. У меня есть. Мне привезли. Комплект. Двенадцать штук. Вам мало?

Кока. Там было восемь…

Паша. Если вам с детства пихали в рот вонючее изделие коопрезинтреста, вы всю жизнь будете тосковать по хорошей соске.

Кока. Простите…

Паша. Я хочу, чтобы вашему правнуку с самого начала было вкусно. Может быть, тогда он будет лучше нас.

Кока. Спасибо…

Паша. Я поеду провожать вас на вокзал. Только не поднимайте с земли эту гадость.

Пауза.

Валюша. Вот я тетя Мотя! Зонт упаковала, а дождь собирается.

Владимир Иванович. Под моим дойдем.

Валюша. Думаешь, поместимся?

Владимир Иванович. Думаю, да.

Пауза.

Валюша. Солнце зашло, и сразу стало холодно. Что значит осень.

Надя. А когда солнечное затмение, темно бывает?

Ларс. Сумрачно.

Надя. Я один раз в кино пошла, выхожу, а на улице, говорят, затмение было. Прозевала.

Петушок. Надо в календарь глянуть, когда следующее.

Владимир Иванович. Не скоро.

Надя. Я подожду.

Ларс. Надо стеклышко закоптить, через черное стеклышко все видно.

Надя. Ага.

Петушок. Вот и дождь.

Валюша. Мне показалось… я подумала… что именно сейчас мы все вместе могли бы жить в этом доме.

Занавес

Оглавление

Действующие лица

Действие первое

Действие второе

Действие третье Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg