«Бертран и Ратон, или Искусство заговора»

Эжен Скриб Бертран и Ратон, или Искусство заговора

Действующие лица

Мария-Юлия — вдовствующая королева, мачеха Кристиана Седьмого, короля Дании.

Граф Бертран Ранцау — министр в кабинете Струэнсе.

Граф Фалькенскильд — военный министр в кабинете Струэнсе.

Кристина — его дочь.

Фредерик Гёлер — племянник морского министра.

Коллер — полковник.

Ратон Буркенстафф — фабрикант шелковых тканей.

Марта — его жена.

Эрик — его сын.

Ханс — его приказчик.

Берген — придворный.

Йосеф — лакей Фалькенскильда.

Председатель Верховного суда.

Действие происходит в Копенгагене в январе 1772 года.

Действие первое

Приемная во дворце короля Кристиана в Копенгагене. Слева — покои короля; справа — апартаменты Струэнсе.

Явление I

Коллер сидит справа, там же — вельможи, военные, дворцовые служители, просители с прошениями в руках. Все ожидают пробуждения Струэнсе.

Коллер (смотрит налево). Какая пустота в апартаментах короля! (Переводит взгляд направо.) И какая толпа у двери временщика!.. Право, мне следовало быть сатирическим поэтом! Я же командую гвардейским эскадроном во дворце, где лекарь — премьер-министр, женщина — король, а король — ничто! Но терпение!.. (Берет со столика газету.) Что бы ни говорила «Королевская газета», которая находит эту комбинацию восхитительной… А-а, опять новый указ! (Читает вполголоса.) «Копенгаген, четырнадцатое января тысяча семьсот семьдесят второго года. Мы, Кристиан Седьмой, милостью божьей король Дании и Норвегии, настоящим доверяем его превосходительству графу Струэнсе, премьер-министру и председателю нашего совета, государственную печать и повелеваем, чтобы все законы, исходящие от него за одной его подписью, имели силу и исполнялись во всем государстве даже без нашего утверждения». Теперь я понимаю, почему сегодня утром временщика окружили таким почетом. Вот кто настоящий король Дании! А тот, другой, совершенно отказался от власти. Мало того, что Струэнсе отнял у своего государя власть, корону, он осмеливается еще… Право, это узурпация!

Входит Берген.

А, это вы, дорогой Берген!

Берген. Да, полковник. Полюбуйтесь, какая толпа в приемной.

Коллер. Они ожидают пробуждения премьер-министра…

Берген. …который с утра до вечера изнемогает от визитов.

Коллер. Увы, это верно! Будучи лекарем, он посещал больных; пусть же теперь, когда он стал министром, больные посещают его… Вы читали сегодня газету?

Берген. И не говорите. Все возмущены — это отвратительно, подло!

Лакей (выходя из апартаментов справа). Его сиятельство граф Струэнсе принимают.

Берген (Коллеру). Извините! (Вместе с толпой устремляется в апартаменты направо.)

Коллер. И он туда же! Тоже будет клянчить! Вот люди, которые получают все лучшие места, пока мы напрасно их добиваемся… Да, черт возьми! Лучше умереть, чем зависеть от них. Я для этого слишком горд. Мне, полковнику Коллеру, четыре раза отказывали в чине генерала! Вот уже десять лет, как я хлопочу об этом, хотя, могу сказать, давно заслужил этот чин. Но я заставлю их раскаяться! Я им покажу! А мои услуги, которых они не захотели купить, я продам другим! (Смотрит в глубь сцены.) Вот королева-мать Мария-Юлия. Быть вдовствующей королевой в ее возрасте рановато. Ужасно! Она больше меня имеет основание их ненавидеть.

Явление II

Королева, Коллер.

Королева. Это вы, Коллер? (Она беспокойно оглядывается.)

Коллер. Не тревожьтесь, ваше величество. Мы одни. Все сейчас у ног Струэнсе или королевы Матильды. Говорили ли вы с королем?

Королева. Вчера, как было условлено. Я застала его одного, грустного и задумчивого. Из глаз его текли слезы; он гладил огромного пса, своего верного друга, единственного из приближенных, не покинувшего его. «Сын мой, — сказала я ему, — узнаете ли вы меня?» — «Да, — ответил он, — вы моя мачеха… Нет, нет, — живо добавил он, — вы мой друг, мой настоящий друг, потому что вы жалеете меня! Вы пришли меня проведать?» И он с благодарностью протянул мне руку.

Коллер. Значит, он не совсем, как говорят, лишился ума?

Королева. Нет, но он раньше времени состарился, истощенный всевозможными излишествами. Его голова чересчур слаба, чтобы перенести малейшую умственную работу или малейший спор. Он говорит с трудом, с напряжением, но, когда слушает вас, глаза его оживают и блестят как-то по-особенному. Однако на этот раз его лицо выражало только страдание. Он сказал мне со скорбной улыбкой: «Вы видите, мой друг, все покинули меня… А Матильда, которую я так любил, моя жена Матильда, где она?»

Коллер. Нужно было воспользоваться этим случаем и открыть ему правду.

Королева. Я так и сделала, и притом достаточно искусно и осторожно. Я напомнила о его путешествии в Англию и Францию ко дворам Георга и Людовика и о том, как Струэнсе, сопровождавший его в качестве врача, вошел к нему в доверие, добился его дружбы и по возвращении в Данию был представлен молодой королеве; о том, как он, во время долгой болезни ее сына, был принят королевой запросто и ежечасно виделся с нею. Я описала ему восемнадцатилетнюю принцессу, которая доверчиво слушала речи молодого, красивого и честолюбивого человека. Вскоре он стал ее руководителем и советником. Под его влиянием она присоединилась к тем, кто требовал реформ, и, наконец, поставила во главе министерства этого Струэнсе, дерзкого выскочку, заносчивого фаворита, который благодаря доброте своего государя и государыни последовательно стал воспитателем принца, советником, графом, затем премьер-министром и, наконец, теперь, вероломно забыв долг чести и благодарности к своему благодетелю и королю, осмеливается оскорблять королевский трон!.. При этих моих словах огонь негодования заблестел в глазах несчастного монарха, его бледное, страдальческое лицо оживилось; оно внезапно покрылось краской, и с силой, которой от него нельзя было ожидать, король закричал: «Королеву! Королеву! Пусть придет королева, я хочу с ней говорить!»

Коллер. О боже!

Королева. Несколько минут спустя появилась Матильда с тем видом амазонки, который вам известен, с высоко поднятой головой и высокомерным взглядом. Она посмотрела на меня торжествующе и одновременно презрительно. Я вышла и не знаю, как ей удалось защититься. Но сегодня она и Струэнсе могущественнее, чем когда-либо. Вот указ, который ей удалось вырвать у слабовольного монарха. Этот указ, опубликованный в «Королевской газете», предоставляет премьер-министру, нашему смертельному врагу, все королевские прерогативы…

Коллер. И власть, которую Матильда использует против вас. В этом я не сомневаюсь…

Королева. Значит, надо предупредить ее намерения. Сегодня же… (Замолкает.) Кто там?

Коллер (смотрит в глубь сцены). Друзья Струэнсе: племянник морского министра Фредерик Гёлер и господин Фалькенскильд, военный министр; с ним его дочь.

Королева. Фрейлина королевы Матильды… При ней надо молчать.

Явление III

Гёлер, Кристина, Фалькенскильд, королева, Коллер.

Гёлер (входит, ведя под руку Кристину). Да, сударыня. Моя обязанность сопровождать королеву во время прогулки. Если бы вы знали, какая это прелестная кавалькада! Если бы вы видели, как ее величество ездит верхом! Она — сказочная принцесса, а не женщина!

Королева (Коллеру). Она — полковник кавалерии.

Кристина (отцу). Королева-мать.

Она, ее отец и Гёлер кланяются.

Я направлялась к вам, ваше величество.

Королева (с удивлением). Ко мне?

Кристина. У меня поручение к вашему величеству.

Королева. Вы можете его выполнить здесь.

Фалькенскильд (дочери). Я оставляю вас, дочь моя. Я иду к графу Струэнсе…

Гёлер. И я с вами. Я хочу поздравить премьер-министра и передать ему поздравления моего дяди: он сегодня нездоров и не может сделать это лично.

Фалькенскильд. Вот как!

Гёлер. Да, вчера вечером он сопровождал на яхте королеву Матильду… и у него морская болезнь.

Королева. У морского министра?

Гёлер. Обойдется!

Фалькенскильд (заметив Коллера). А! Здравствуйте, полковник Коллер. Я, знаете, занялся вашим прошением.

Королева (тихо, Коллеру). Вы обратились к ним с прошением?

Коллер (так же тихо). Чтобы не возбудить подозрений.

Фалькенскильд. В данный момент это невозможно. Королева Матильда рекомендовала нам одного молодого драгунского офицера…

Гёлер. Очаровательного кавалера, который на последнем балу прекрасно отплясывал венгерку.

Фалькенскильд. Мы вернемся к этому впоследствии. Полагаю, при первом производстве в генералы… конечно, если вы будете служить нам с прежним рвением…

Королева. И научитесь танцевать.

Фалькенскильд (улыбаясь). Ее величество в прекрасном настроении. Она, по-видимому, разделяет наше общее удовлетворение по случаю новых милостей, дарованных Струэнсе королем. Буду иметь честь засвидетельствовать ему мое уважение. (Уходит вместе с Гёлером направо.)

Явление IV

Кристина, королева, Коллер.

Коллер придвигает королеве кресло.

Королева. Говорите, мадемуазель. Вы пришли…

Кристина. От королевы.

Королева. От Матильды (поворачивается к Коллеру), которая, наверно, желая мстить…

Кристина. Просит вас завтра почтить своим присутствием бал в ее дворце.

Королева (удивленно). Меня? (Старается овладеть собой.) А… разве завтра при дворе бал?…

Кристина. Да, государыня, и великолепный.

Королева. Конечно, она будет праздновать свою новую победу и хочет, чтобы я при этом присутствовала.

Кристина. Что должна я ответить, ваше величество?

Королева. Что я отказываюсь.

Кристина. А по какой причине?

Королева (вставая). Разве это нужно объяснять? Тот, кто уважает себя и не утратил чувства собственного достоинства, не может присутствовать на таком скандальном празднике. Это значит забыть все свои обязанности, пренебречь всеми приличиями… Мое место не там, где задают тон Матильда и Струэнсе. И вам, мадемуазель, там не место. Вы бы сами давно это поняли, если бы ваш отец из честолюбия не устроил вас фрейлиной при подобном дворе. Господин Фалькенскильд, наверно, приказал вам опускать глаза и ничего не замечать.

Кристина. Я не знаю, ваше величество, что послужило поводом для ваших суровых и резких слов… Я не смею судить о них: этого не позволяют мне ни мой возраст, ни мое положение. Я повинуюсь своему отцу. Я уважаю мою государыню, я никого не обвиняю, и если меня в чем-нибудь обвинят, только мое хорошее поведение послужит мне защитой. (Делает реверанс.) Разрешите удалиться, государыня.

Королева. Как, вы меня покидаете и спешите к вашей королеве?

Кристина. Нет, государыня, но у меня есть еще другие обязанности.

Королева. Верно… я и забыла, что у вашего отца сегодня тоже праздник, — теперь всюду празднества. Кажется, это большой обед, на котором будут присутствовать все министры?

Кристина. Да, государыня.

Коллер. Политический обед.

Королева. Который имеет еще другую цель — ваше обручение…

Кристина (испуганно). О боже!

Королева. С Фредериком Гёлером, который только что был здесь, племянником морского министра. Разве вы об этом не знаете? Неужели вы услышали это только от меня?

Кристина. Да, государыня.

Королева. Очень сожалею. По-видимому, новость вам неприятна.

Кристина. Нисколько, государыня. Мой долг и мое самое горячее желание — всегда повиноваться отцу. (Делает реверанс и удаляется.)

Явление V

Королева, Коллер.

Королева (смотрит ей вслед). Вы слышали, Коллер?… Сегодня вечером в особняке графа Фалькенскильда… На этом обеде должны встретиться Струэнсе и все его сторонники; о нем-то я и хотела вам сообщить, когда нам помешали.

Коллер. Что же из этого следует?

Королева (вполголоса). Как — что?… Само небо отдает в наши руки сразу всех врагов. Надо их захватить и расправиться с ними.

Коллер. Что вы говорите?

Королева (так же тихо). Полк, которым вы командуете, эту неделю несет караул во дворце. Ваших солдат вполне достаточно для исполнения дела, которое требует быстроты и смелости.

Коллер. Вы полагаете…

Королева. После того, что я видела вчера, мне ясно: король чересчур слаб, чтобы решиться на что-либо, но он одобрит всех, кто сделает это за него. Как только Струэнсе будет свергнут, против него и королевы окажется достаточно улик. Но нужно свергнуть его!.. Это будет нетрудно, если верить списку, который вы мне показали и который я вам возвращаю. Это единственный способ добиться регентства и управлять королевством от имени Кристиана Седьмого.

Коллер (беря бумагу). Вы правы, внезапный удар — и все будет сделано! Это куда лучше, чем все дипломатические интриги, в которых я ничего не смыслю. Сегодня же вечером я отдам в ваши руки всех министров, живых или мертвых, первыми будут Струэнсе, Гёлер, Фалькенскильд и граф Бертран Ранцау.

Королева. Нет, нет; его я прошу пощадить.

Коллер. Его меньше, чем других. Я не выношу его за постоянные насмешки над военными, которые получают чины не на поле битвы, а в дворцовых приемных. Он их называет «интриганами в эполетах».

Королева. А что вам до этого?

Коллер. Он намекает на меня. Я знаю это и отомщу ему.

Королева. Только не теперь. Он нужен нам, чтобы привлечь на свою сторону двор и народ. Его имя, состояние, его личные способности придадут силу нашей партии… а силы-то нам и не хватает. Все названные вами люди, кроме него, не пользуются влиянием. Недостаточно свергнуть Струэнсе, нужно кому-то занять его место и удержаться на нем.

Коллер. Я понимаю! Но искать союзников среди врагов…

Королева. Ранцау не враг, у меня есть тому доказательства. Он мог погубить меня, но не сделал этого и часто даже предупреждал об опасностях, которым я подвергалась из-за своей неосторожности. Да, наконец, я уверена, что и Струэнсе опасается его и хотел бы от него отделаться. Ранцау же со своей стороны ненавидит Струэнсе; он был бы рад его падению, а отсюда один только шаг до помощи нам.

Коллер. Возможно, все это так, но я не терплю Бертрана Ранцау. Хитрый маленький старикашка, у которого, правда, нет врагов, но зато нет и друзей. Если он интригует, то один и для своей пользы — его можно назвать заговорщиком-эгоистом, с которым ничего не выиграешь, а следовательно, с ним и нечего делать.

Королева. Ошибаетесь. (Смотрит налево.) Смотрите, вот он в галерее беседует со старшим камергером. Наверное, собирается идти в Совет. Оставьте нас. Раньше чем привлечь его на свою сторону и раскрыть ему наши планы, я хочу проникнуть в его мысли.

Коллер. Это нелегко. Во всяком случае, я и дальше буду рассылать по городу преданных нам людей, которые подготовят общественное мнение. Герман и Кристиан — заговорщики второго сорта, но они работают прекрасно, если им хорошо платят… Я это уже сделал. А теперь до вечера. Рассчитывайте на меня и на сабли моих солдат. В заговоре это самое надежное. (Уходит в глубину сцены, приветствуя Ранцау, который появляется слева.)

Явление VI

Граф Ранцау, королева.

Королева (к Ранцау, который склоняется перед ней в поклоне). И вы, господин граф, пришли во дворец приветствовать вашего могущественного коллегу?

Ранцау. А если я пришел, чтобы приветствовать ваше величество?

Королева. Это очень благородно и достойно вас — приветствовать меня, когда я в немилости… И, может быть, даже буду изгнана…

Ранцау. Неужели вы думаете, что они осмелятся?

Королева. О! Об этом я хочу спросить вас, Бертрана Ранцау, влиятельного министра… члена Королевского совета.

Ранцау. Я не знаю, что происходит в Совете. Я там почти не бываю. У меня нет честолюбия, нет желаний. Я мечтаю уйти в отставку… Что мне там делать? Иногда защитить неосторожных друзей… Может быть, мне придется заняться этим и сегодня.

Королева. Вы говорите, что ничего не знаете, но все-таки вы…

Ранцау. То, что вчера произошло у короля?… Конечно, знаю. Согласитесь, у вас было странное желание доказать ему… Но ведь в это не поверил бы даже простой горожанин Копенгагена. А вы надеялись убедить коронованное лицо! Ваше величество ошиблись.

Королева. Вы меня порицаете за верность Кристиану, несчастному королю? Вы считаете, что разоблачить предателей — это ошибка?

Ранцау. Когда это не удается — да, ваше величество, ошибка.

Королева (таинственно). А если мне удастся, могу ли я рассчитывать на вашу помощь, вашу поддержку?

Ранцау (улыбаясь). Мою поддержку?… Мою? Но в данном случае я прибег бы к вашей.

Королева (подчеркивая). Она вам обеспечена, клянусь в этом. Но поклянетесь ли вы мне? Я не требую этого сейчас, но в случае опасности?

Ранцау. Да… А разве она есть?

Королева. Могу ли я на вас положиться?

Ранцау. Да… мне кажется, я уже знаю несколько тайн, которые могли бы погубить ваше величество, но я никогда…

Королева (живо). Я знаю. (Вполголоса.)Сегодня вечером у графа Фалькенскильда состоится обед. На нем будут присутствовать все ваши коллеги.

Ранцау. Да, государыня, а завтра будет большой бал, где они также будут присутствовать. Так мы и решаем все государственные вопросы. Я не знаю, преуспевает ли Совет в делах, но в танцах он вполне преуспевает.

Королева (таинственно). Итак! Если вы мне доверяете, оставайтесь дома.

Ранцау (лукаво смотрит на нее). А! Вы не доверяете обеду?… Полагаете, он будет невкусный.

Королева. Допустим… если вас такое объяснение удовлетворяет.

Ранцау (улыбаясь). Полупризнания! Я могу предать тайну, которую угадываю, но… никогда не предам ту, которую мне доверяют.

Королева. Вы правы. Я предпочитаю сказать вам все. Преданные мне солдаты окружат особняк Фалькенскильда и займут все выходы.

Ранцау (недоверчиво). Одни… без начальника?

Королева. Ими командует Коллер. А он подчиняется только моим приказам. Со своими солдатами он устремится на улицы Копенгагена, крича: «Предатели уничтожены! Да здравствует король! Да здравствует королева Мария-Юлия!» Оттуда мы пойдем ко дворцу, где с вашей помощью король и вельможи выскажутся за нас и объявят меня регентшей. После этого, назавтра я или, вернее, вы и Коллер будете диктовать законы в Дании. Таков мой план, таковы мои замыслы. Хотите участвовать в их осуществлении?

Ранцау (холодно). Нет, государыня. Я предпочитаю их не знать. Но я клянусь вашему величеству, что бы ни произошло, планы, которые вы мне доверили, умрут со мной.

Королева. Вы отказываете мне? Вы, который всегда был на моей стороне, на которого я так рассчитывала?

Ранцау. В отношении заговоров? Вы ошиблись, ваше величество.

Королева. В чем?

Ранцау (подыскивает слова). Видите ли… откровенно говоря…

Королева. Вы собираетесь меня обмануть?

Ранцау (холодно). Я? С какой целью? Я давно отошел от заговоров, так как понял, что те, кто больше всего рискуют, реже всего извлекают выгоду: они почти всегда работают для других. Другие приходят после них и спокойно пожинают то, что они посеяли с такой опасностью для себя. Так рисковать могут только сумасшедшие юнцы и молодые честолюбцы, которые не рассуждают. Но мне шестьдесят лет, я обладаю некоторой властью, кое-каким состоянием… И мне рисковать своим положением и влиянием? Ради чего, спрашиваю я вас?

Королева. Чтобы быть первым человеком в государстве, чтобы перед вами склонялись ваши коллеги, соперник, который старался сбросить вас… Да, я знаю наверно, что Струэнсе и его друзья хотят отстранить вас от министерства.

Ранцау. Это говорит вся Дания, но я не верю. Струэнсе — мой ставленник, моя креатура; благодаря моей помощи ему удается ворочать делами. (Улыбаясь.) Я согласен, что он иногда об этом забывает, но в его положении трудно иметь хорошую память!.. Все же нужно признать, что он человек талантливый, выдающийся, его заботы о счастье и процветании королевства имеют очень большое значение. Наконец, это человек, с которым очень лестно делить власть. Ну а Коллер? Солдат без имени, который никогда не вынимал шпагу из ножен. Он — интриган, он продавал всех, кто его покупал…

Королева. Вы злы на Коллера?

Ранцау. Я… ни на кого не зол. Но я часто говорю себе: пускай придворные и дипломаты хитрят и изворачиваются, это их дело, но профессия военного обязывает к честности и прямоте. Он не может променять свою шпагу на кинжал… Военный, который предает — предатель в мундире, — это предатель вдвойне. Быть может, вы еще сегодня раскаетесь в том, что доверились ему.

Королева. Все средства хороши, если достигаешь цели.

Ранцау. Но вы ее не достигнете! В ваших действиях все увидят либо желание отомстить, либо проявление честолюбия. Ведь толпе безразлично, что вы отомстили вашей сопернице, королеве Матильде, и что в результате этих семейных раздоров полковник Коллер получил теплое местечко. Это дворцовая интрига, в которой народ не принимает участия. Для того чтобы такой переворот увенчался успехом, нужно, чтобы он был подготовлен или проведен народом; следует учитывать интересы народа или, по крайней мере, внушить ему это. Тогда он поднимется; вам нужно будет только не мешать, и народ сделает больше, чем вам того хочется. Но когда за вами не стоит общественное мнение, не стоит нация — вы можете возбуждать волнения, устраивать заговоры, мятежи, но не революции! Так у вас и получится…

Королева. Что ж! Пусть мое торжество длится хоть один день, но я, по крайней мере, отомщу своим врагам.

Ранцау (улыбаясь). Допустим… Но знаете, что еще мешает вашему успеху? Вы вкладываете в это дело слишком много страсти и злобы… Когда готовят заговор, забывают о ненависти: она нарушает хладнокровие. Не надо ненавидеть — вчерашний враг может завтра стать другом… И еще вот что: если вы удостоите поверить моим советам и моему опыту, научитесь большому искусству никому не открываться и не иметь других сообщников, кроме самой себя. Я ненавижу заговоры и поэтому никогда в них не участвую… Если бы я даже и предпринял что-нибудь для вас и в вашу пользу, уверяю вас, вы сами, ваше величество, не подозревали бы об этом.

Королева. Что вы хотите этим сказать?

Ранцау. Сюда идут.

Явление VII

Ранцау, королева, Эрик (он появляется из двери в глубине сцены и разговаривает с придворным).

Королева. Что такое? Да это сын моего торговца шелком, господин Эрик Буркенстафф… Подойдите, подойдите! Что вам угодно? Говорите, не бойтесь. (Тихо, к Ранцау.) Нужно добиться популярности в народе.

Эрик. Я проводил во дворец моего отца, который принес ткани королеве Матильде и вам, ваше величество. Пока он ждет в приемной, я… конечно, это очень дерзко с моей стороны… Я решил попросить милости у вашего величества.

Королева. Какой?

Эрик. Нет, я не смею… Так тяжело просить… особенно мне, который не имеет на это никакого права… Ранцау. Впервые вижу такого просителя. И чем больше я на вас смотрю, тем больше мне кажется, что мы с вами уже встречались…

Королева. В лавке его отца… в «Золотом солнце»… У Ратона Буркенстаффа… самого богатого купца в Копенгагене.

Ранцау. Нет… не там… а в гостиной моего сурового коллеги, господина Фалькенскильда, военного министра.

Эрик. Совершенно справедливо, ваше сиятельство. Два года я был его личным секретарем. Так хотел мой отец: из честолюбия он добился этого места, предоставив кредит дочери господина Фалькенскильда, которая часто приходила к нам в магазин. Вместо того чтобы оставить меня при магазине, что больше подходило бы мне…

Ранцау (прерывая). Нет. Я несколько раз слышал, как сам господин Фалькенскильд, который, как известно, отличается тяжелым и строгим характером, расхваливал своего молодого секретаря.

Эрик (кланяясь). Он очень добр. (Холодно.) Две недели тому назад он меня уволил и отказал мне от дома.

Королева. За что?

Эрик (тем же тоном). Не знаю. Это его право, и он им воспользовался. Я не жалуюсь. Сын торговца так мало значит, что ему даже не объясняют, за что его оскорбили. Но я хотел бы…

Королева. Получить другое место?… Он обязан помочь вам.

Ранцау (улыбаясь). Конечно. Так как граф необдуманно лишил себя ваших услуг, а мы, дипломаты, охотно пользуемся ошибками своих коллег, я предлагаю вам перейти ко мне на такое же место, какое вы занимали у него.

Эрик (живо). О, ваше сиятельство! Это значит найти во сто раз больше, чем я потерял. Но я недостоин принять столь почетное предложение.

Ранцау. Почему?

Эрик. Извините меня, но дело в том, что… Я хочу стать офицером… Однако обратиться с этой просьбой к господину Фалькенскильду я, естественно, не могу. (Королеве.) Я пришел умолять ваше величество помочь мне получить звание лейтенанта, не важно какого рода оружия и какого полка. Клянусь, что человеку, которому я буду обязан этой милостью, никогда не придется раскаиваться в ней. Вся моя жизнь будет посвящена ему.

Королева. Вы говорите правду? О, если бы это зависело только от меня, вы еще сегодня получили бы назначение. Но, увы, я не у власти, я в опале.

Эрик. О боже! Возможно ли?… Мне остается только умереть.

Ранцау (подходит к нему). Это было бы большим горем для ваших друзей. А так как я с сегодняшнего дня тоже нахожусь в их числе…

Эрик. Что я слышу?

Ранцау. То в качестве вашего друга я постараюсь добиться этого от моего сурового коллеги…

Эрик (восторженно). О, ваша светлость, я буду обязан вам больше чем жизнью! (Радостно.) Я смогу пользоваться своей шпагой, как дворянин. Я не буду больше купеческим сынком, и, если меня оскорбят, я смогу рассчитаться своей кровью.

Ранцау (с упреком). Молодой человек!

Эрик (живо). Впрочем, моя кровь принадлежит вам, располагайте ею, и, если в моих жилах останется хотя бы одна капля, вы можете ее потребовать. Поверьте, я сумею быть благодарным.

Ранцау. Я вам верю, мой молодой друг, верю! (Указывает на столик с правой стороны сцены.) Пишите прошение; я сейчас же передам его Фалькенскильду, которого застану в Совете. (Пока Эрик пишет за столом, обращается к королеве.) Вот благородное, горячее сердце и голова, способная на все!

Королева (вполголоса). Значит, вы верите ему?

Ранцау. Я верю всем, кому еще нет двадцати лет. После этого возраста — другое дело.

Королева. А почему?

Ранцау. Потому что тогда они люди.

Королева. Вы считаете, на него можно положиться и он вполне подходит для того, чтобы поднять народ?

Ранцау. Нет… в этой голове не честолюбие, а нечто другое, и на вашем месте… Но нет, пускай ваше величество поступит так, как ему будет угодно. Запомните хорошенько — я советов не даю!

Эрик заканчивает прошение, передает его Ранцау. В эту минуту слышится голос Ратона.

Ратон (за сценой). Это непостижимо!.. Это неслыханно!..

Эрик. Боже! Голос моего отца.

Ранцау. Какое замечательное совпадение.

Эрик. Ваша светлость, молю вас — отец ничего не должен знать.

В это время королева перешла налево, и Ранцау придвинул к ней кресло.

Явление VIII

Ранцау, королева, Ратон, Эрик.

Ратон (входит разгневанный). Значит, не будь я во дворце короля и не уважай монарха и его придворных…

Эрик (преграждает ему дорогу). Отец!..

Ратон. Боже! Королева!

Королева. Что с вами, господин Буркенстафф?

Ратон. Простите меня, государыня. Я смущен, я в отчаянии. Как я осмелился нарушить этикет в покоях государя и особенно в присутствии вашего величества! Но после оскорбления, которое в моем лице нанесено всему торговому Копенгагену!..

Королева. В чем дело? Я вас не понимаю.

Ратон. Заставить меня ждать с моими материями два с четвертью часа в передней! Меня, Ратона Буркенстаффа, старейшину купеческой гильдии! И услышать от привратника: «Убирайтесь, любезный! Королева не может смотреть ваши шелка: ей нездоровится!»

Ранцау. Возможно ли?

Ратон. Поймите, что, если она действительно больна, я бы кричал: «Да здравствует королева!» (Вполголоса.) Но… дозволено ли будет мне без страха все объяснить вашему величеству?

Королева. Конечно.

Ратон. Так вот… когда я дожидался в передней королеву, я увидел ее из окна, выходящего во внутренний парк. Она весело гуляла, опершись на руку графа Струэнсе.

Ранцау. В самом деле?

Ратон. Она громко смеялась, и, несомненно, надо мной.

Ранцау (очень серьезно). О нет, нет, этому я не могу поверить.

Ратон. И все же, господин граф, я уверен, что это так. Но, вместо того чтобы насмехаться над старейшиной гильдии, над уважаемым гражданином, который аккуратно оплачивает государству свой патент и налоги, министру было бы куда полезнее заняться государственными, а королеве — семейными делами. И те и другие далеко не в порядке.

Эрик. Отец, ради бога!..

Ратон. Конечно, я только купец. Но все, что у меня производится, принадлежит мне. Прежде всего мой сын, так как моя жена Ульрика-Марта, дочь бывшего бургомистра Геластерна, честная женщина. Она всегда ходила с высоко поднятой головой, и благодаря ей я тоже ни перед кем не сгибаю шеи. Мало кто из придворной знати может этим похвастаться.

Ранцау (с достоинством). Господин Буркенстафф!..

Ратон. Я никого не называю. Да хранит господь короля, но что касается королевы и ее фаворита…

Эрик. Ну о чем вы думаете? А если вас услышат, отец?

Ратон. Я никого не боюсь. У меня восемьсот работников! Да, черт возьми, я не такой, как мои собратья; они получают материи из Парижа и Лиона, а я вырабатываю их сам в Копенгагене. Мои мастерские занимают целое предместье!.. Пускай попробуют со мной расправиться! Если с моей головы упадет хоть один волос, в городе начнется восстание.

Ранцау (живо). Вот как? (В сторону.) Это полезно знать.

Пока Эрик отводит отца в сторону и старается его успокоить, Ранцау, стоя слева от кресла, говорит вполголоса королеве, указывая на Ратона.

Вот подходящий человек для роли вожака.

Королева. Что вы говорите? Хвастливый дурак!

Ранцау. Тем лучше! Нуль, поставленный на правильное место, приобретает большую ценность. Выдвинуть такого человека — это просто удача! Если бы я принимал участие в вашем заговоре, я бы использовал этого коммерсанта. Он принес бы мне сто процентов прибыли.

Королева (вполголоса). Вы в этом уверены? (Встает, обращается к Ратону.) Господин Ратон Буркенстафф…

Ратон (кланяясь). Ваше величество!

Королева. Я в отчаянии, что вам не было оказано должного почтения. Я уважаю торговлю и хочу ей покровительствовать. Если я могу быть вам полезной…

Ратон. Вы слишком добры… Так как ваше величество удостаивает меня вниманием, я осмеливаюсь ходатайствовать о милости, которой прошу давно, — о звании придворного поставщика шелка.

Эрик (дергает его за камзол). Это звание уже принадлежит мастеру Реванлову, вашему коллеге.

Ратон. Он не выполняет своих обязанностей, он отходит от дел, у него нет достаточного выбора тканей… Милость, о которой я прошу, ведь не в ущерб справедливости… а ты же слыхал, что ее величество хочет содействовать развитию торговли… Разрешите, ваше величество, сказать: я имею право на это звание, ведь я фактически поставщик двора. Я давно продаю шелка вашему величеству, продавал королеве Матильде… когда она не была больна. И сегодня утром я продал немало материй его превосходительству графу Фалькенскильду, военному министру, для предстоящей свадьбы его дочери…

Эрик (живо). Его дочери! Разве она выходит замуж?

Ранцау (пристально смотря на него). Да, конечно, за племянника графа Гёлера.

Эрик. Она выходит замуж!

Ратон. Ну что тебе до этого?

Эрик. Ничего! Я рад за вас.

Ратон. Конечно! Прекрасное приданое: прежде всего подвенечное платье, а затем вся обивка мебели из широкого китайского шелка типа лионского — все с наших фабрик. Это чудесно, блестяще!

Ранцау. Я вижу Фалькенскильда, он направляется в Совет.

Королева. Не хочу с ним встречаться. Прощайте, граф, прощайте, господин Буркенстафф, вы скоро обо мне услышите.

Ратон. Я буду поставщиком двора!.. Бегу сообщить жене. Идешь, Эрик?

Ранцау. Нет, ваш сын останется. Я хочу с ним поговорить. (Эрику, пока Ратон идет направо к двери.) Подождите меня здесь (указывает налево) в галерее. Вы скоро услышите ответ графа.

Эрик (кланяясь). Слушаюсь, ваше сиятельство.

Явление IX

Ранцау, Фалькенскильд.

Фалькенскильд (входит справа, погруженный в свои мысли). Струэнсе ошибается! Он слишком высоко забрался, чтобы чего-нибудь опасаться; он может делать все, что ему заблагорассудится. (Заметив Ранцау.) А, это вы, дорогой коллега! Вот это точность!

Ранцау. Вопреки моему обыкновению. Ведь я редко бываю в Совете.

Фалькенскильд. Мы об этом очень сожалеем.

Ранцау. Что поделать? В моем возрасте…

Фалькенскильд. Это возраст честолюбия, но у вас оно не развито.

Ранцау. Зато многие имеют его вместо меня… О чем сегодня пойдет речь?

Фалькенскильд. На Совете председательствует королева. Будет обсуждаться весьма щекотливый вопрос. Теперь царит такая распущенность нравов, допускаются такие вольности…

Ранцау. При дворе?

Фалькенскильд. Нет, в городе. Все судачат о королеве и премьер-министре. Я за строгие и решительные меры. Струэнсе боится беспорядков и восстания, а пока наглость черни все возрастает — распространяются песенки, памфлеты, карикатуры.

Ранцау. Но ведь нападки на королеву считаются государственным преступлением. В подобных случаях закон дает вам чрезвычайные полномочия.

Фалькенскильд. Совершенно верно. И эти полномочия надо использовать.

Ранцау. Бог мой! Достаточно одного хорошего примера — и все замолчат. Между прочим, здесь есть один недовольный болтун, но человек умный и пользующийся влиянием среди горожан. И тем более опасный, что он оракул своего квартала.

Фалькенскильд. Кто это?

Ранцау. Мне говорили о нем. Но я путаю имена… Торговец шелком в «Золотом солнце».

Фалькенскильд. Ратон Буркенстафф?

Ранцау. Как будто он… Но правда ли это?… Я ничего не знаю, я ничего не слышал.

Фалькенскильд. Не важно; сведения, которые вы получили, совершенно точны; я только не могу понять — почему моя дочь все материи покупает у него? Ранцау (живо). Конечно, ему не следует причинять зла… один-два дня тюрьмы…

Фалькенскильд. Скажем, восемь!

Ранцау. Как вам будет угодно.

Фалькенскильд. Прекрасная мысль.

Ранцау. Которая принадлежит вам. Я не хочу отнимать ее у вас и преуменьшать ваши заслуги в глазах королевы.

Фалькенскильд. Племянник графа Гёлера, нашего коллеги, женится на моей дочери, и я рекомендую его на довольно хорошее место, которое даст ему возможность попасть в Совет. Надеюсь, с вашей стороны не последует возражений по поводу его назначения?

Ранцау. Разве вы ожидаете возражений?

Фалькенскильд. Могут сказать, что он слишком молод.

Ранцау. Теперь это достоинство… Ныне царствует молодежь, и королева не может считать преступлением то качество, за которое ее еще долго будут упрекать.

Фалькенскильд. Ее можно будет убедить. Правильно говорят, что граф Бертран Ранцау самый любезный, самый миролюбивый и самый бескорыстный из всех государственных мужей…

Ранцау (вынимая бумагу). У меня к вам маленькая просьба, граф… Производство в лейтенанты…

Фалькенскильд. Согласен… сию же минуту.

Ранцау (показывая ему бумагу). Сначала посмотрите.

Фалькенскильд (идет налево). Поскольку вы рекомендуете — это безразлично. (Читает.) О боже! Эрик Буркенстафф! Это невозможно.

Ранцау (холодно, берет понюшку табаку). Вы думаете? А почему?

Фалькенскильд (смущенно). Помилуйте, сын этого мятежника, болтуна?…

Ранцау. Это относится к отцу, а сын не болтлив. Он ничего не говорит, и как раз это будет мудрой политикой: сопоставить поощрение с наказанием.

Фалькенскильд. Я не отказываюсь. Но дать чин лейтенанта двадцатилетнему молодому человеку…

Ранцау. Мы только что говорили, что ныне царствует молодежь.

Фалькенскильд. Согласен. Но этот юноша работал сначала в лавке своего отца, а затем в моей канцелярии и никогда не состоял на военной службе.

Ранцау. Не больше, чем ваш будущий зять — в административных учреждениях. Но если вы считаете, что это препятствие, я не настаиваю. Я уважаю ваше мнение, дорогой коллега, и всячески буду прислушиваться к нему. (С ударением.) Как вы будете поступать, так буду поступать и я.

Фалькенскильд (про себя). Черт побери! (Громко, стараясь скрыть досаду.) Вы делаете со мной все, что хотите. Хорошо, посмотрим.

Ранцау (непринужденно). Если вам будет угодно, то сегодня, перед заседанием Совета, можете послать мне приказ.

Фалькенскильд. Поздно. Уже два часа.

Ранцау. Без четверти два.

Фалькенскильд. Ваши часы отстают.

Ранцау (разговаривая с ним, идет по сцене). Нет. И это можно доказать тем, что я всегда прихожу вовремя.

Фалькенскильд (улыбаясь). Я это заметил. (Любезно.) Сегодня вечером увидимся у меня… на обеде.

Ранцау. Не знаю еще. Боюсь, что боли в желудке не позволят мне… Во всяком случае, в Совете я буду точно в назначенное время… и мы увидимся.

Фалькенскильд. Я рассчитываю на это. (Выходит через дверь в глубине сцены.)

Явление X

Эрик, Ранцау.

Эрик (входит). Ну как, господин граф? Я горю от нетерпения.

Ранцау. Вы назначены, вы — лейтенант!

Эрик. Возможно ли?

Ранцау. После заседания Совета я заеду к вашему отцу. Мне надо выбрать кое-какие материи, и я сам привезу вам приказ.

Эрик. Вы слишком добры.

Ранцау. Я вам дам по секрету один совет. Ваш отец неосторожен… он слишком громко говорит… это может навлечь на него неприятности.

Эрик. О боже! Его лишат свободы?

Ранцау. Не знаю, но и это не исключено. Во всяком случае, вы предупреждены. Вы и ваши друзья должны оберегать его. Прежде всего — молчание.

Эрик. Скорее я дам себя убить, чем из меня вырвут хоть одно слово, которое может вас скомпрометировать. Прощайте!.. Прощайте, ваше сиятельство. (Уходит.)

Ранцау. Честный молодой человек! Сколько в нем благородства, сколько иллюзий и счастья! (Грустно.) Ах, почему нельзя всегда быть двадцатилетним? (Улыбаясь.) А, в конце концов, это хорошо. Слишком легко было бы обманывать! Пора в Совет. (Уходит.)

Занавес

Действие второе

Лавка Ратона Буркенстаффа. Две застекленные двери выходят на улицу. В окнах выставлены разные ткани. Слева — парадная лестница, которая ведет в магазин, под лестницей — дверь в погреб. Там же — маленький прилавок; позади него — конторские книги и альбомы с образцами. Направо сложены отрезы материи. Здесь же дверь в квартиру Буркенстаффа.

Явление I

Ратон, Марта.

Ратон за прилавком; его жена стоит около него. В руках она держит письма.

Марта. Вот заказы для Любека и для Альтоны: пятнадцать кусков атласа и столько же флорентийского шелка.

Ратон (нетерпеливо). Хорошо, жена, хорошо…

Марта. Вот письма наших корреспондентов, на которые нужно ответить.

Ратон. Ты же видишь, я занят.

Марта. Нужно сейчас же написать этому богатому драпировщику в Гамбург.

Ратон (гневно). Драпировщику!

Марта. Он один из наших лучших клиентов.

Ратон. Писать какому-то драпировщику, когда я пишу сейчас королеве!

Марта. Ты?

Ратон. Да, вдовствующей королеве! Прошение от имени моих собратьев, потому что вдовствующая королева не может мне ни в чем отказать. Если бы ты, моя дорогая жена, видела, как она меня сегодня приняла, если бы ты знала, как она меня уважает!

Mарта. А что это даст тебе?

Ратон. Что даст? Ты говоришь, как торговка шелком, которая ничего не понимает в делах!.. Что это мне даст?! (Встает и выходит из-за прилавка.) Это даст мне кредит, уважение; я стану влиятельным человеком не только в моем квартале, но и в моем городе и государстве! Одним словом, я стану наконец кем-то.

Марта. И все для того, чтобы быть поставщиком его величества? Тебе нужны титулы! У тебя никогда не было других желаний и стремлений.

Ратон. Оставь меня в покое… Конечно, речь идет не только о назначении меня придворным поставщиком. (Вполголоса.) Речь идет, быть может, о том, чтобы стать бургомистром Копенгагена! Да, жена, все это возможно… в особенности при моей популярности и при милостях двора, которые меня ожидают.

Явление II

Ханс, Ратон, Марта.

Ханс (входит с отрезами материи на руке). Вот и я, хозяин! Прямо от баронессы Мольке.

Ратон (грубо). Какое мне до этого дело? Чего тебе надо?

Ханс. Черный бархат ей не подходит. Она предпочитает зеленый и просит, чтобы вы сами принесли ей образцы.

Ратон (подходя к прилавку). Пошел к черту! Стану я отвлекаться от своих дел!.. Правда, баронесса Мольке — придворная дама… Пойдешь ты, жена! Это дела магазина, они касаются тебя.

Ханс. А потом еще…

Ратон. Что еще? Конца нет.

Ханс (протягивая ему мешочек). Вот деньги, которые я получил за двадцать пять аршин тафты сизого цвета.

Ратон (беря у него мешочек). Боже, до чего унизительно заниматься этими мелочами! (Возвращая ему мешочек.) Отнеси это наверх моему кассиру, а меня оставь в покое. (Продолжает писать.) «Да, государыня, да, ваше величество»…

Ханс (идет направо, взвешивая на руке мешочек). Не так уж унизительно!.. Я бы охотно примирился с таким унижением.

Марта (хватает его за руку в тот момент, когда он начинает подниматься по лестнице). Послушайте, господин Ханс, вы слишком долго отсутствовали: у вас ведь было всего два поручения.

Ханс (про себя). А, черт!.. Она все замечает; не то что хозяин. (Громко.) Видите ли, сударыня, я временами останавливался на улицах и подслушивал разговоры.

Марта. О чем же сегодня говорили?

Ханс. Право, не разобрал. О каком-то указе короля.

Ратон (за прилавком, важно). Вы, понятно, ничего не знаете. Это указ короля, опубликованный сегодня утром. Вся королевская власть передается в руки Струэнсе.

Ханс. Мне это безразлично. Я все равно ничего не понял. Я знаю только, что все шумели, спорили, размахивали руками… Ну и заваруха будет!..

Ратон (значительно). Конечно, это очень серьезно.

Ханс (радостно). Вы так думаете?

Марта (Хансу). А какое тебе до этого дело?

Ханс. Мне нравится, когда происходят беспорядки, потому что тогда закрывают лавки, не работают, а для приказчика одним воскресеньем на неделе больше. И потом, как весело бегать по улицам и кричать вместе со всеми…

Марта. Кричать? А что кричать?

Ханс. Да я не знаю. Кричать, и все…

Марта. Хватит. Ступай наверх, там и оставайся. Сегодня ты больше не выйдешь.

Ханс (уходя). Вот тоска!.. Невыгодно служить в этом доме!

Марта (обернувшись, видит, что Ратон взял в это время шляпу и пытается незаметно выскользнуть из лавки). Эй! Ты ведь был так занят; куда же ты собрался?

Ратон. Пойду посмотрю, что делается на улицах.

Марта. И ты тоже?

Ратон. А ты испугалась? До чего вы, женщины, ужасные создания. Я хочу только узнать, что происходит в городе: потолкаться среди недовольных и заодно вставить пару словечек в пользу вдовствующей королевы.

Марта. Зачем тебе она и ее покровительство? Когда в кассе есть деньги, — а у нас они есть, — можно обойтись и без светского общества; нам не нужны вельможи — мы свободны и независимы, мы короли в своей лавке. Оставайся дома, твое место здесь!

Ратон. Ты хочешь сказать, что я только и годен мерить аршином. Этим ты унижаешь торговлю!

Марта. Это я-то унижаю торговлю? Я, дочь и жена фабриканта! Я, считающая, что купцы — самое нужное сословие в стране, источник ее богатства и процветания! Я не знаю никого почетнее купца, занимающегося торговлей… Но если он сам стыдится своего сословия и меняет свой прилавок на дворцовые приемные, он уже не купец… Когда ты говоришь глупости как придворный, я не могу больше уважать тебя как торговца шелком.

Ратон. Замечательно, госпожа Ратон Буркенстафф! С того времени, как наша королева командует мужем, любая женщина в Дании думает, что она тоже может командовать своим мужем… И ты, порицая двор, делаешь то же самое.

Марта. О проклятье! Ты все время думаешь о дворе, который совсем не думает о тебе. Лучше оглянись вокруг себя. Неужели тебе надоело быть счастливым? Разве твоя торговля не процветает? Разве тобой не дорожат друзья? Разве жена, которая хоть и бранится, не любит тебя? Все нам завидуют, у нас такой сын!.. Разве он не наша гордость, наша слава, наше будущее?

Ратон. Уже села на своего конька.

Марта. Да! Да, в этом мое честолюбие, мои государственные дела! Я не интересуюсь тем, что делается кругом. Мне безразлично, есть ли у королевы фаворит, правит ли королевством один или другой честолюбец! Мне важно знать только одно — у меня все хорошо, в моем доме порядок, мой муж здоров, мой сын счастлив. Я занята только тобой, твоим благополучием. У каждого свое ремесло, свой долг.

Ратон (нетерпеливо). Кто тебе противоречит?

Марта. Ты каждую минуту заставляешь меня беспокоиться за тебя, вечно болтаешь на пороге лавки, громко порицаешь все, что делается и что не делается. Ты тщеславен, ты забываешь своих лучших друзей… например, Михельсона. Сколько раз он приглашал тебя в воскресенье поехать с ним на дачу?

Ратон. Что ты хочешь? Торговец сукном — ничтожное лицо в государстве… Да, наконец, что он вообще такое?

Марта. Он наш друг. Но тебе нужно величие и блеск. Из честолюбия ты не разрешил сыну остаться дома и вынудил его поступить на службу к вельможе. И у него теперь одни огорчения, которые он скрывает от нас.

Ратон. Возможно ли это!.. Наш ребенок… Наш единственный сын… Он несчастен!

Mарта. А ты и не заметил? Даже не подозревал?

Ратон. Это дела домашние, я в них не вмешиваюсь. Я надеюсь на тебя. Ведь я так занят! А что же Эрику надо? Денег? Спроси, сколько… или даже лучше — вот ключ от моей кассы… дай ему…

Марта. Молчи. Вот он!..

Явление III

Те же, Эрик.

Эрик (быстро входит). А, это вы, отец!.. Я боялся, что не застану вас. В городе волнения…

Ратон. Говорят. Но я еще не знаю, в чем дело, — твоя мать не позволяет мне выйти на улицу. Расскажи, мой мальчик.

Эрик. Ничего, отец, пустяки, но теперь, даже если для этого нет особых причин, следует вести себя с осторожностью. Вы самый богатый коммерсант квартала, вы влиятельное лицо в городе. Вы не боитесь громко высказывать свое мнение о королеве Матильде и ее фаворите. Еще сегодня утром во дворце…

Марта. Неужели?

Эрик. Кончится тем, что об этом станет известно правительству.

Ратон. А мне какое дело? Я ничего не боюсь, я не безвестный обыватель; такого человека, как Ратон Буркенстафф из «Золотого солнца», не посмеют арестовать. И хотели бы, да не осмелятся.

Эрик (вполголоса). Вы ошибаетесь, отец. Думаю, что они осмелятся.

Ратон (испуганно). Что? Что ты говоришь? Это немыслимо!

Марта. Я была в этом уверена! Я ему только что говорила. Боже мой, боже! Что с нами будет?

Эрик. Не тревожьтесь! Успокойтесь, мама!

Ратон (дрожа от страха). Ты пришел, чтобы пугать нас!.. И сам пугаешься без всяких к тому оснований… А сейчас, больше чем когда бы то ни было, нужно хладнокровие. Послушай, мой мальчик, кто тебе это сказал? Откуда ты знаешь?

Эрик. Из верного источника, от одного лица, которое слишком много знает. Я не могу назвать его имени, но вы можете мне поверить.

Ратон. Я тебе верю, мой мальчик. Но, согласно тем точным сведениям, которые ты имеешь, что мне надо делать? Посоветуй.

Эрик. Приказ еще не подписан, но это может случиться каждую минуту. Всего проще и осторожнее было бы незаметно покинуть дом и несколько дней скрываться.

Марта. Где?

Эрик. За городом, у кого-нибудь из друзей.

Ратон (живо). У Михельсона, торговца сукном!.. Там меня не будут искать. Он человек честный, безвредный… ничем, кроме торговли, не занимается.

Марта. Видишь, как хорошо, если купец занимается только своим делом.

Эрик (умоляюще). Ну, матушка…

Марта. Ты прав! Будем думать только о том, как бы спрятать отца.

Эрик. Непосредственной опасности нет, но все же я провожу вас, отец.

Ратон. Нет, лучше оставайся дома. Ведь когда за мной придут и не обнаружат меня, начнется шум, а ты сумеешь унять этих людей, присмотришь за лавками… А потом успокоишь мать; видишь — она вся дрожит. Марта. Да, сын мой, останься.

Эрик. Как прикажете. (Увидев Ханса, спускающегося по лестнице.) Правда, ведь Ханс может проводить отца к Михельсону.

Входит Ханс.

Ханс, тебе придется выйти из дома.

Ханс. Неужели? Какое счастье! Госпожа разрешает?

Марта. Конечно. Ты пойдешь с хозяином.

Ханс. Слушаю, госпожа.

Эрик. Только не покидай его.

Ханс. Да, господин Эрик.

Ратон. И главное — будь скромным. Не болтай. Не будь любопытным!

Ханс. Да, хозяин. Что-нибудь произошло?

Ратон (Хансу, вполголоса). Двор и министры разгневались, хотят заключить меня под стражу, запереть в темницу, быть может, даже хуже…

Ханс. Ну, вот еще! Пускай попробуют! Представляю себе, какой шум поднимется в нашем квартале. Да, да, вы увидите, хозяин, что здесь будет происходить! Госпожа услышит, как я кричу.

Ратон. Замолчи, Ханс. Спокойнее!

Марта. Ты крикун!

Эрик. Да и все это ни к чему: ничего не случится.

Ханс (грустно, про себя). Ничего не случится. Тем хуже! А я-то надеялся, что будет шум, битье стекол.

Ратон (целуя жену и сына). Прощай! Прощай! (Уходит с Хансом через внутреннюю дверь.)

Марта и Эрик доводят его до двери лавки и некоторое время, пока Ратон идет по улице, провожают его взглядом.

Явление IV

Марта, Эрик.

Марта. Можешь ли ты мне обещать, что через несколько дней мы снова увидим отца?

Эрик. Да, матушка. Одно высокопоставленное лицо покровительствует нам и, конечно, употребит все свое влияние, чтобы прекратить преследования и вернуть нам отца.

Марта. Как я буду счастлива! Когда мы опять окажемся вместе, ничто нас больше не разъединит! Но что с тобой? Почему ты мрачен? Что означает твой грустный взгляд?

Эрик (с трудом). Я боюсь… скоро мне придется надолго покинуть вас.

Марта. О боже!

Эрик (более решительно). Я сначала не хотел предупреждать вас об этом, но то, что произошло сегодня… Да, я не могу покинуть родительский дом, не поцеловав на прощанье матушку. У меня не хватит для этого мужества.

Марта. Покинуть? Я правильно расслышала? Но почему же?

Эрик. Я хочу быть военным. Я подал прошение о производстве меня в чин лейтенанта.

Марта. Ты? Мой бог! Но что я тебе сделала дурного, почему ты меня покидаешь, бежишь из отцовского дома? Разве мы причинили тебе горе? Прости меня, сын. Я всегда желала тебе добра… Может быть, я в чем-нибудь ошиблась? Я это исправлю.

Эрик. Вы ошиблись? Вы лучшая и самая нежная из матерей. Нет, я обвиняю только самого себя. Но я не могу больше здесь оставаться.

Марта. Почему? Где тебя так будут любить, как здесь? Чего тебе не хватает? Ты хочешь блистать в свете, хочешь затмить самых богатых господ? Что ж, мы тебе поможем. (Дает ему ключи.) Бери, бери, располагай нашим богатством. Отец согласится на это, а я горячо прошу принять от нас подарок и буду тебе за это только благодарна. Ведь мы для тебя копим, для тебя работаем; наши лавки, дом — все это твое добро, все принадлежит тебе!..

Эрик. Не говорите так. Я не хочу, я ничего не хочу, я недостоин вашей доброты. Это состояние, которое мы скопили своим трудом, — я бы хотел теперь отказаться от него, а ваша профессия, которой вы так честно занимались и которой я прежде гордился, теперь стала причиной моих мучений и моего отчаяния; она мешает моему счастью, моей мечте, всем страстям моего сердца.

Марта. Как же так, о господи?

Эрик. Я расскажу вам все. Эта тайна давно тяготит меня. Кому доверить свои огорчения, если не матери?… Вы вложили все ваше счастье в сына, который причинил вам столько страданий. Вы воспитали его чересчур заботливо, чересчур нежно, быть может…

Марта. Как вельможу, как принца. Все самое лучшее, самое дорогое — все было для тебя.

Эрик. Почему вы не оставили меня за прилавком, там, где мое настоящее место?

Марта. Это не я. Это отец устроил тебя личным секретарем господина Фалькенскильда.

Эрик. На мое несчастье. Там меня приняли запросто, я проводил все дни с Кристиной, его единственной дочерью. Все время я видел, я слышал ее, смотрел на ее очаровательное личико, а красота — самое незначительное сокровище из тех, которыми она обладает… О, если бы вы имели возможность любоваться ею каждый день, как это делал я! Если бы вы видели, как она в одно и то же время увлекает своим разумом и своим изяществом, таким простым и скромным! Кажется, что она сама не знает своего ума и своих способностей, своей благородной души и своего великодушного характера!.. О, если бы вы только узнали ее, вы поступили бы так же, как и я, — вы начали бы обожать ее.

Марта. О небо!

Эрик. И вот уже два года эта любовь составляет мое мучение и счастье, в ней — все мое существование. Но не думайте, что, забыв свои обязанности и законы гостеприимства, я раскрыл ей свою душу; никогда я не осмелился признаться ей в страсти, которую хотел бы скрыть даже от самого себя… Она, наверно, даже и не подозревала о моей тайне, но другие, более прозорливые глаза отгадали ее; отец заметил мое беспокойство и волнение, так как при виде ее я забывал все на свете… Увы, меня лишили моего счастья… Вы знаете, граф уволил меня, не сообщив даже о причинах немилости; он изгнал меня из своего дворца. С этого дня я потерял покой, радость, счастье…

Марта. Увы!..

Эрик. Но вы не знаете, что все вечера, все утра я бродил вокруг сада графа, чтобы увидеть поближе Кристину или хотя бы окна ее комнат. А в последний раз, неизвестно, лихорадка или бред овладели мною, но я лишился рассудка и, не знаю как, проник в сад.

Марта. Какая неосторожность!

Эрик. О да, матушка, я не должен был искать встречи с ней… Даже ценой своей крови… Но успокойтесь, было около одиннадцати часов вечера, никто меня не заметил, кроме молодого фата, который в сопровождении двух слуг пересекал аллею, направляясь к себе. Это был барон Фредерик Гёлер, племянник морского министра, который, оказывается, каждый вечер бывает у нее… Да, матушка, это ее жених, она должна выйти за него замуж! Я тогда еще ничего не знал, но догадался по той ненависти, которую почувствовал к этому человеку. И когда он с презрением, высокомерно окликнул меня: «Куда вы идете? Кто вы такой?» — я ответил ему не менее дерзко. И тогда… Это воспоминание никогда не изгладится из моей памяти! Он приказал слугам наказать меня. Один из них поднял руку — да, матушка, он ударил меня. Но только раз: после первого удара я бросил его к моим ногам. Но все-таки он ударил меня, он нанес мне оскорбление. Я подбежал к его хозяину и потребовал удовлетворения. «Охотно, — сказал он, — но кто вы?» Я назвал себя. «Буркенстафф! — воскликнул он с презрением. — Я не дерусь с сыном лавочника. Будь вы дворянином или офицером, другое дело!»

Марта (с ужасом). Боже мой!

Эрик. Дворянин! Я никогда им не буду — это невозможно… но офицером…

Марта (живо). Ты им тоже не будешь! Ты не получишь чина, потому что не имеешь права на него… не имеешь! Твое место здесь, в этом доме, возле твоей матери, которая сегодня все теряет. Ты такой же, как твой отец; вы оба готовы бросить меня, рисковать жизнью — и для чего? Потому что вы не умеете быть счастливыми, потому что у вас честолюбивые мечты, потому что вы смотрите поверх своего сословия. А я вижу только вас и люблю только вас. Я ничего не прошу у нынешних властителей, ни у вельмож, ни у их дочерей. Я хочу только видеть подле себя своего мужа и своего сына. (Обнимает Эрика.) Они принадлежат мне, это моя собственность, и ее у меня никто не отнимет.

Явление V

Эрик, Марта, Ханс.

Ханс (выглядывает из двери, радостно). Так! Чудесно! Продолжайте!

Эрик. Что? Ты уже вернулся? Отец у Михельсона?…

Ханс. Нет, он в лучшем месте.

Марта (нетерпеливо). Он в безопасности?

Ханс (торжественно). Он был арестован.

Марта. Боже!

Ханс. Не пугайтесь: все в порядке, дело принимает хороший оборот.

Эрик (гневно). Объяснишь ты, наконец?

Ханс. Мы пересекали улицу Стральсунд, когда нас остановил патруль. Солдаты оглядели нас и обратились к вашему отцу. «Господин Буркенстафф, — сказал один из них, снимая шляпу, — от имени его светлости графа Струэнсе я приглашаю вас следовать за нами. Граф желает говорить с вами».

Эрик. Ну и что же?

Ханс. Видя, что солдат так обходителен и вежлив, хозяин ответил: «Я готов вас сопровождать». Все это произошло так спокойно, что никто на улице ничего не заметил. Но я, не будь дурак, начал кричать изо всех сил: «Ко мне, на помощь! Арестовывают моего хозяина!.. Ратона Буркенстаффа! Ко мне, друзья!»

Эрик. Как это неблагоразумно.

Ханс. Вовсе нет. Ко мне подбежали рабочие, за ними устремились женщины и дети. Собралась толпа. По улице уже нельзя было пройти, экипажи останавливались; купцы бросились к порогам своих лавок, а горожане — к окнам. За это время рабочие окружили двоих конвойных, освободили вашего отца и торжественно повели его. Их сопровождала толпа, которая все увеличивалась. Когда они подошли к улице Альтона, где находится наша фабрика, началась кутерьма. Кто-то пустил слух, что собираются убить нашего хозяина, что из-за него произошло ожесточенное сражение с войсками. Поднялась вся фабрика, все предместье. Толпа направилась к дворцу с криками: «Да здравствует Буркенстафф! Верните нам Буркенстаффа!»

Эрик. Какое безумие!

Марта. И какое несчастье!

Эрик. Из-за пустяка затеяли целую историю. Это скомпрометирует отца и оправдает меры, принятые против него.

Ханс. Вовсе нет!.. Не бойтесь. Больше нечего бояться! Поднялись все предместья. Толпа разбивает уличные фонари, колотит стекла в особняках… Все идет великолепно, и это очень забавно. Толпа никому не причиняет зла, но когда на ее пути встречаются придворные в своих экипажах, их забрасывают грязью и таким образом очищают улицы… Слышите, слышите крики?… Видите, у лавки остановили прекрасную карету и пытаются опрокинуть…

Эрик. Что я вижу? Герб графа Фалькенскильда! Боже, неужели это она? (Стремительно выбегает на улицу.)

Явление VI

Ханс, Марта.

Марта (вслед Эрику). Сын мой, сын мой! Не подвергай себя опасности!

Ханс. Оставьте его… Сын нашего хозяина ничем не рискует, он не подвергается никакой опасности… Его будут носить на руках, если только он этого захочет. (Всматривается.) Глядите! Как он говорит с теми, кто окружил коляску? Это уличные парни, я их всех знаю… Они уходят… удаляются.

Марта. Слава богу! Но мой муж! Я хочу знать: что с ним? Я побегу к нему.

Ханс (хочет помешать ей). И не думайте!

Марта (отталкивает слугу и бежит на улицу). Оставь меня, говорю тебе! Я хочу, хочу!..

Ханс. Невозможно ее удержать. (Высовывается в дверь. Кричит на улицу.) Господин Эрик! Господин Эрик! (Вглядывается.) Вот те раз! Что он там делает? Помогает выйти из коляски какой-то даме… Очень красивой и, право, очень нарядной!.. Да что она — в обмороке? Она испугалась…

Возвращается Эрик, неся на руках Кристину, — она в обмороке. Он бережно опускает Кристину в кресло слева.

Эрик. Скорее на помощь!.. Мама!..

Ханс. Она ушла узнать что-нибудь о хозяине.

Эрик (смотрит на Кристину). Она приходит в себя. (Хансу, который глядит на нее.) Чего ты здесь торчишь? Ступай вон!

Ханс. Мне ничего другого не надо. (Про себя.) Побегу на улицу, хоть накричусь вволю. (Убегает.)

Явление VII

Кристина, Эрик.

Кристина (приходит в себя). Эти крики… эти угрозы… Меня окружила злобная толпа… Что я им сделала? Где я?

Эрик (робко). Вы в безопасности! Не бойтесь ничего.

Кристина (взволнованно). Знакомый голос. (Оборачивается.) Эрик… это вы?

Эрик. Да, это я. Я снова вижу вас. Я счастливейший из смертных, потому что могу защищать… охранять вас… предоставить вам убежище!..

Кристина. Где я?

Эрик. У меня, у моей матери. Простите, что я принимаю вас в таком помещении. Эта лавка не похожа на блестящую гостиную вашего дворца. Но мы ведь только купцы…

Кристина. Это уважаемое сословие. Но отец и я — мы ценим вас и за другие качества. Услуга, которую вы оказали мне…

Эрик. Услуга! Не говорите этого слова!

Кристина. Но почему?

Эрик. Потому что это слово заставляет меня молчать. Оно связывает меня оковами, которые я хочу наконец разорвать. Да, пока я служил у вашего отца, пока он принимал меня в своем гостеприимном доме, мне казалось бы грубым нарушением чести и моих обязанностей выдать тайну. Но нанесенное им оскорбление освобождает меня. Я ничем больше не обязан вашему отцу. Мы квиты! И, раньше чем умереть, я хочу, даже если вы будете презирать меня, рассказать… как я мучился, переходя от горя к отчаянию…

Кристина (вставая). Эрик, ради бога!

Эрик. Нет, вы должны знать!

Кристина. О несчастный! Неужели вы думаете, что я не знаю этого?

Эрик (вне себя от радости). Кристина!

Кристина (испуганно). Молчите! Ради бога, замолчите! Неужели вы думаете, что мое сердце не способно оценить ваше благородство, что я не ценила вашу преданность и в особенности ваше молчание?

Эрик радостно встрепенулся.

Однако сегодня вы дерзнули прервать его; надеюсь, что это в последний раз, ибо я уже предназначена другому. Этого требует отец, а мой долг подчиняться ему…

Эрик. Ваш долг?…

Кристина. Да, мой долг перед семьей, перед моим аристократическим происхождением, к которому я не стремлюсь, но которое дало мне небо, и я обязана быть достойной его. (Подходит к Эрику.) А вы, Эрик (робко), я не смею сказать вам — мой друг, не предавайтесь отчаянию. Знайте, что стыд или честь зависят только от того, как выполняешь свой долг. На моем месте вы поступили бы точно так же и выполнили бы свой долг храбро и без жалоб. Прощайте навеки! Завтра я буду женой барона Гёлера.

Эрик. Нет, этого не будет! Пока я жив, никогда, клянусь вам в этом!.. Боже, сюда идут!..

Явление VIII

Кристина, Эрик, Ранцау, Марта.

Марта (к Ранцау). Если вы желаете говорить с моим сыном, вот он. (В сторону.) Ничего невозможно выяснить.

Кристина (увидев их). О боже!

Марта и Ранцау (кланяясь). Мадемуазель Фалькенскильд!

Эрик (поспешно). Которую мы имели счастье приютить, когда толпа остановила ее карету.

Ранцау. О, вы как будто стараетесь оправдать поступок, который делает вам честь.

Эрик (взволнованно). Я, господин граф…

Марта (про себя). Граф! (С раздражением.) Конец нашей лавке, теперь это место свиданий вельмож.

Ранцау (испытующе смотрит на Кристину и Эрика; они оба потупили взоры). Хорошо… очень хорошо… (Улыбаясь.) Прекрасная дама в опасности; молодой рыцарь освобождает ее. Я читал романы, которые начинались именно так.

Эрик (стараясь переменить тему разговора.) Но вы очень смелы, господин граф; в такое время ходить пешком по улицам!

Ранцау. А почему бы и нет? Именно сейчас пешеходы — сила; они забрасывают грязью кареты. Я держу слово и ни при каких обстоятельствах не меняю его. Я обещал вам, молодой человек, что, когда приду сюда за покупками, принесу приказ о назначении вас лейтенантом. (Вынимает из кармана бумагу и передает ему.) Вот он!

Эрик. Какое счастье! Я — офицер!

Марта. Что мне делать? (Указывая на Ранцау, в сторону.) Я была права, не доверяя ему.

Ранцау (обращаясь к ней). Поздравляю вас, госпожа Буркенстафф, с той славой, которой вы сейчас наслаждаетесь.

Марта. Что вы хотите этим сказать?

Ранцау. Разве вы не знаете, что происходит?

Марта. Не знаю. Я была у нас на фабрике; там нет ни души…

Ранцау. Все на дворцовой площади; ваш муж стал божеством толпы. Всюду развеваются стяги со словами «Да здравствует Буркенстафф! Наш вождь Буркенстафф!» Его имя стало лозунгом.

Марта. О несчастный!

Ранцау. Шумные толпы его приверженцев окружили дворец и кричат во весь голос: «Долой Струэнсе!» (Улыбаясь.) Некоторые даже кричат: «Долой правительство!»

Эрик. О боже! И вы не боитесь…

Ранцау. Нисколько. Я прогуливаюсь, сохраняя инкогнито, как любитель острых ощущений. А если мне будет угрожать опасность, я прибегу к вам.

Эрик (живо). И, клянусь, не зря!

Ранцау (берет его за руку). Я рассчитываю на вас.

Марта (направляясь в глубь сцены). О боже мой, вы слышите этот шум?

Ранцау (в сторону). Все идет прекрасно! И если так будет продолжаться, вмешиваться не придется.

Явление IX

Кристина, Эрик, Марта, Ранцау, Ханс.

Ханс (вбегает, запыхавшись). Победа! Победа! Наша берет!

Марта, Эрик, Ранцау: Говори! Говори же! Что случилось?

Ханс. Не могу больше. Я так кричал, так кричал!.. Мы вышли на дворцовую площадь. Нас было три или четыре тысячи человек… И мы повторяли: «Буркенстафф! Буркенстафф! Отмените приказ об аресте Буркенстаффа!» Тогда на балконе появилась королева и рядом с ней Струэнсе в прекрасном костюме из синего бархата. Он — красивый человек с прекрасным голосом. Он заговорил, и стало тихо. «Друзья мои, вы введены в заблуждение ложными слухами. Я отменяю всякие аресты и клянусь именем королевы и своим, что господин Буркенстафф свободен и ему нечего опасаться».

Марта. Я вздохнула свободно.

Кристина. Какое счастье!

Эрик. Все спасено!

Ранцау (про себя). Все потеряно!

Ханс. Тогда толпа начала выкрикивать: «Да здравствует королева! Да здравствует Струэнсе! Да здравствует Буркенстафф!» Когда же я сказал моим соседям: «Кстати, а ведь я Ханс, приказчик его лавки», они закричали: «Да здравствует Ханс!» Они разорвали мой костюм, качая меня, чтобы показать толпе. Но это еще не все: рабочие выстроились с цеховыми старостами во главе и пошли поздравлять нашего хозяина. Они торжественно несут его сюда, в лавку.

Марта (про себя). Торжественно? Он окончательно потеряет голову.

Ранцау (про себя). Как жаль!.. Восстание так хорошо начиналось… Кому же теперь довериться?

Явление X

Кристина, Эрик, Марта, Ханс, Ранцау.

В глубине сцены появляется Ратон, его окружают несколько именитых граждан.

Ратон (принимая от граждан прошения). Да, друзья мои, я представлю ваши прошения королеве и министру. Им придется удовлетворить эти просьбы; к тому же и я скажу свое слово… Что касается почестей, которые мне воздает народ и от которых скромность заставляет меня отказаться…

Марта (про себя). Только этого еще не хватало.

Ратон. …в наших общих интересах я их принимаю. Я буду ждать здесь, пока подойдет торжественное шествие граждан Копенгагена. А вас, мои дорогие собратья и уважаемые члены нашей гильдии, попрошу потом пожаловать ко мне на ужин.

Все (кричат, уходя). Да здравствует Буркенстафф! Да здравствует наш вождь!

Ратон. Ваш вождь?… Вы слышали?… Какая честь! (Эрику.) Какая честь для нашего дома, сын мой! (Марте.) Ну, жена, что я тебе говорил? Я — власть!.. Я — сила!.. Никто не может сравниться с моей популярностью. Видишь, что я могу сделать!

Марта. Ты еще накличешь на себя болезнь! Отдохни… Ты совсем измотался.

Ратон (вытирая лоб). Отнюдь нет. Слава не утомляет… Какой прекрасный день! Все передо мной преклоняются, все за мной ухаживают. (Заметив Кристину и Ранцау, которые стоят слева у конторки.) Что я вижу? Графиня Фалькенскильд и господин Ранцау у меня! (К Ранцау, покровительственным тоном.) Что случилось, господин граф? Чем могу быть полезен? Что вам угодно?

Ранцау (холодно). Пятнадцать аршин бархата на пальто.

Ратон (в смущении). А… вот как… извините… Но делами лавки я не имею времени заниматься: будь у вас ко мне что-нибудь другое… (Зовет.) Жена!.. Ты понимаешь, что сейчас, когда меня так вознесли… Жена, подымись в лавку, покажи графу бархат.

Ранцау (передает бумагу Марте). Вот список…

Ратон (жене, которая уже на лестнице). И потом подумай об ужине, он должен быть достойным нашего нового положения! Хорошего вина, слышишь!.. (Указывает на дверь под лестницей.) Вина из маленького погреба.

Марта (поднимаясь по лестнице). Да разве у меня есть время заниматься всем сразу!

Ратон. Ну, не сердись!.. Я пойду в лавку сам.

Марта поднимается по лестнице и исчезает…

Тысячу раз прошу извинить меня, ваше сиятельство, но знаете — сколько дел, сколько забот!.. (Кристине, покровительственным тоном.) Мадемуазель Фалькенскильд, я слышал… От Ханса, моего приказчика… (поправляется) моего служащего… что к вам и вашей карете отнеслись без должного уважения. Поверьте, я не знал об этом… Ведь не могу же я быть всюду. (Важно.) А то я бы вступился, показал бы им свою власть. Обещаю вам выразить моим приверженцам свое недовольство и прежде всего…

Ранцау. Отвезти мадемуазель в особняк ее отца.

Ратон. Вы мне напомнили то, что я хотел сказать. Ханс, распорядись, чтобы мадемуазель вернули ее карету… Скажи — приказываю я, Ратон Буркенстафф!.. И пускай мадемуазель сопровождают до ее дома…

Эрик (живо). Это я возьму на себя, отец.

Ратон. Отлично. Если с вами что-нибудь приключится, если вас арестуют… Тебе достаточно только сказать: «Я Эрик Буркенстафф»…

Ханс. Сын Ратона Буркенстаффа, известно.

Ранцау (кланяясь Кристине). Прощайте, мадемуазель. Прощайте, мой молодой друг!

Эрик предлагает руку Кристине и выходит с нею, за ними идет Ханс.

Явление XI

Ранцау, Ратон.

Оба они усаживаются возле конторки.

Ратон. Вас заставили ждать, я в отчаянии.

Ранцау. А я в восторге… Значит, я дольше с вами; а ведь так приятно общаться со знаменитостями.

Ратон. Знаменитость!.. Вы чересчур добры. Да, это непостижимо!.. Сегодня утром еще никто, в том числе и я сам, об этом и не думал. Все это пришло в одно мгновение.

Ранцау. Слава так приходит всегда. (Про себя.) И так же быстро уходит. (Громко.) Меня только огорчает, что это длилось так недолго.

Ратон. Но ничего еще не кончено. Вы слышали… За мной придут, чтобы воздать мне почести… Простите, я переоденусь. Если я заставлю депутации ждать, они будут волноваться и решат, что меня похитил двор.

Ранцау (улыбаясь). Вы правы. Все начнется снова.

Ратон. Совершенно верно… Народ меня так любит!.. А ужин, который я даю сегодня в честь именитых граждан, произведет большое впечатление. Когда едят и пьют…

Ранцау. …то воодушевляются…

Ратон. Произносят тосты за Буркенстаффа, вождя народа, как они меня называют. Вы понимаете?… Прощайте, граф.

Ранцау (улыбаясь, зовет его обратно). Минуту, еще одну минуту! Чтобы пить за ваше здоровье, нужно вино, и вы сами только что сказали вашей жене…

Ратон (ударяет себя по лбу). Верно… Я и забыл… (Проходит позади Ранцау за прилавок и указывает на дверь под лестницей.) Здесь у меня потайной погреб — надежное место. В нем я храню мои рейнские и французские вина. Ключ только у меня и жены.

Ранцау (Ратону, который открывает дверь). Осмотрительно! А я сначала подумал, что… это ваша касса.

Ратон. Да, это было бы неплохое место для денег. (Стучит в дверь.) Шесть дюймов толщины, обита железом, а за ней другая совершенно такая же дверь. (Собирается войти.) Вы позволите, граф?

Ранцау. Прошу вас… а я поднимусь в лавку.

Ратон спустился в погреб.

(Подходит к двери, запирает ее, спокойно возвращается.) Этот человек — просто сокровище, а сокровища (показывает ключ, который он держит) надо запирать на ключ. (Поднимается по лестнице, которая ведет в лавку, и исчезает.)

Явление XII

Ханс, Марта, приказчики, народ.

Ханс (появляется у двери в лавку, пока граф поднимается по лестнице). Вот они… Вот они… Какое великолепное зрелище! Какое величественное шествие!.. Цеховые мастера со своими стягами! Музыка!

Слышен торжественный марш. Появляется головная часть шествия. Вошедшие располагаются в глубине напротив лавки.

Где наш хозяин? Наверно, наверху. (Быстро поднимаясь по лестнице.) Хозяин, спускайтесь!.. За вами пришли… Вы слышите меня?…

Марта (появляясь на лестнице с двумя приказчиками). Чего ты опять кричишь?

Ханс. Зову хозяина.

Марта. Он внизу.

Ханс. Нет, наверху.

Марта. А я тебе говорю — внизу.

Народ (за сценой). Да здравствует Буркенстафф!

— Да здравствует наш вождь!

Ханс. Его нет… Что ж, пускай кричат без него. (Приказчикам.) Обыщите дом.

Народ (за сценой). Да здравствует Буркенстафф!

— Пусть покажется… пусть покажется!

Ханс (у двери в лавку, кричит). Сейчас… за ним пошли, он вам покажется. (Бегает по сцене.) Не могу прийти в себя, кровь кипит в жилах! Где же хозяин?

Возвращаются приказчики.

Приказчики. Мы его не нашли.

Другие приказчики (спускаются из лавки). И мы не нашли… Его в доме нет.

Народ (за сценой, кричит). Буркенстафф!.. Буркенстафф!..

Ханс. Вы слышите? Они теряют терпение! Ропщут. Сначала кричали в его честь, а теперь будут кричать на него. Где он может быть?

Марта. А что, если его опять арестовали?

Ханс. Бросьте! После всех обещаний, которые дали королева и министр!.. (Хлопает себя по лбу.) Ах, боже мой! Эти солдаты, я видел, как они рыскали вокруг дома… (Бежит в глубь сцены.) А торжественная музыка все продолжается… Да замолчите же!.. Мне пришла в голову мысль… Это ужас!.. Это низость!..

Марта. Что с ним?

Ханс (обращается к народу). Да, друзья мои, его схватили, нашего хозяина!.. Взяли под стражу… Пока нас обманывали красивыми словами… его арестовали… Запрятали в тюрьму. Сюда, друзья!

Народ бросается в лавку, бьет стекла.

Голоса. Вот мы…

— Да здравствует Буркенстафф, наш вождь!..

— Наш друг!..

Марта. Ваш друг… а вы ломаете его лавку.

Ханс. Энтузиазм и сломанные стекла… Неплохо! Идем во дворец!

Все. Во дворец!

— Во дворец!

На лестнице появляется Ранцау, смотрит на происходящее в лавке.

Ранцау. Ну и прекрасно, по крайней мере, опять начнется.

Все (машут флагами и шапками). Долой Струэнсе!

— Да здравствует Буркенстафф!

— Верните нам Буркенстаффа, верните навсегда!

Все в беспорядке выходят из лавки. Марта в отчаянии падает в кресло. Ранцау медленно спускается по лестнице, с удовлетворением потирая руки.

Занавес

Действие третье

Комната во дворце графа Фалькенскильда. Слева — балкон на улицу. В глубине — дверь; две двери по сторонам; слева на первом плане — стол, на нем — книги и письменный прибор.

Явление I

Кристина, барон Гёлер.

Кристина. Да, господин барон, но что это значит? Что случилось?

Гёлер. Ничего, мадемуазель.

Кристина. Граф Струэнсе заперся в кабинете моего отца, они послали за Ранцау. Зачем?… Это чрезвычайное собрание? Уже утром состоялось заседание Совета, а вечером все эти господа прибудут сюда на обед.

Гёлер. Я не знаю… но ничего важного, ничего серьезного… а то бы меня предупредили. Мое новое назначение секретарем Совета обязывает меня присутствовать на всех заседаниях.

Кристина. А вы уже назначены?

Гёлер. Сегодня утром. По предложению вашего отца, а королева утвердила его выбор. Я только что видел королеву, она, как и все дамы, несколько взволнована выходкой этих мещан. Сначала боялись, как бы это не помешало завтрашнему балу, но, слава богу, обошлось. Мне по этому поводу пришло в голову несколько острот, которые ее величество одобрило и даже соизволило засмеяться самым милостивым образом.

Кристина. О, она смеялась!

Гёлер. Да, мадемуазель, поздравляя меня с моим новым назначением и моим браком… Она по этому поводу сказала (самодовольно улыбается) то, что заставило бы меня возгордиться, будь я тщеславным. (Про себя.) Ведь Струэнсе не вечен (громко), но я больше об этом не думаю… И вот я введен в серьезные государственные дела, к которым у меня всегда был вкус. Да, мадемуазель, вы видите меня легкомысленным, но я могу быть и совершенно иным… Бог мой, все можно делать легко, шутя… Только бы мне добраться до власти, и я покажу себя.

Кристина. Вы у власти!..

Гёлер. Конечно, и могу сказать, между нами, что это будет скоро. Нужно «омолодить» Данию. Таково мнение королевы, Струэнсе, вашего отца… И когда удастся выгнать старого графа Ранцау, который больше ни на что не годен — его держат за былую репутацию: она импонирует иностранным дворам, — то мне формально обещано предоставить его место. Вы понимаете, что, когда во главе будут господин Фалькенскильд и я — тесть и зять, — мы поведем дело иначе. Сегодня утром, например, я заметил, что все были испуганы, а я улыбался. Да разреши они мне действовать, ручаюсь вам, что я в одну секунду…

Кристина (прислушиваясь). Замолчите.

Гёлер. В чем дело?

Кристина. Мне послышались крики вдали.

Гёлер. Вы ошиблись.

Кристина. Возможно.

Гёлер. На улице спорит или дерется чернь, не мешайте ей развлекаться. Это было бы просто жестоко. Нам же надо обсудить более серьезные вопросы — о нашей свадьбе, о которой мне не удалось вам еще сказать ни слова, о завтрашнем бале и о свадебных подарках, которые, боюсь, не будут готовы. Самое ужасное в смутах и восстаниях то, что рабочие прекращают работу и ничего не бывает готово вовремя.

Кристина. А! Для вас только это неприятно. Вы очень добры… А я сегодня утром попала в уличную сутолоку.

Гёлер. Что вы!

Кристина. Да, сударь. И если бы не храбрость и благородство господина Эрика Буркенстаффа, который защитил меня и проводил сюда…

Гёлер. Господин Эрик!.. Во что он вмешивается? И с каких пор ему дозволено вас защищать? У него, право, еще более странные притязания, чем у его отца.

Йосеф (входит и останавливается в глубине сцены). Письмо господину барону.

Гёлер. От кого?

Йосеф. Не знаю… Мне передал молодой военный, офицер. Он внизу ждет ответа.

Кристина. Наверно, донесение о происходящих событиях.

Гёлер. Возможно! (Читает.) «Теперь я ношу эполеты, и барон Гёлер не может отказать мне в сатисфакции, которой я требую немедленно. Хотя оскорблен я, однако выбор оружия предоставляю ему и жду его у входа в этот дворец с пистолетами и шпагой. Эрик Буркенстафф, лейтенант шестого пехотного полка». (В сторону.) Какая наглость!

Кристина. Что в записке?

Гёлер. Пустяк. (Лакею.) Оставьте нас… Скажите, что погодя… я посмотрю. (В сторону.) Его придется проучить.

Кристина. Вы от меня скрываете. Что-то случилось. Мы в опасности?… Я вижу по вашему волнению…

Гёлер. Я взволнован?

Кристина. Да. Покажите мне записку. Только тогда я вам поверю.

Гёлер. Я вам говорю — не могу.

Кристина (оборачивается и замечает входящего Коллера). Полковник Коллер будет менее скрытным. Я надеюсь, что через него я узнаю…

Явление II

Кристина, Гёлер, Коллер.

Кристина. Говорите, полковник, что случилось?

Коллер. Мятеж, который, казалось, утих, разгорелся снова, и сильнее, чем раньше.

Кристина (Гёлеру). Видите… (Коллеру.) Но почему?

Коллер. Обвиняют двор, который обещал освободить Буркенстаффа. Теперь его заставили исчезнуть и, таким образом, не выполнили обещанного.

Гёлер. Эге! Это совсем неплохо.

Кристина. Что вы! (Бежит к окну, открывает его и вместе с Гёлером смотрит вниз.)

Коллер (про себя, один на авансцене). Пока же мы этим воспользовались, чтобы поднять народ. Герман и Кристиан — мои эмиссары — взяли на себя это поручение; надеюсь, что королева-мать будет довольна. Вот мы и победим без этого проклятого графа Ранцау.

Кристина (смотря в окно). Смотрите, смотрите туда. Толпа увеличивается, растет, она окружает дворец. Ворота во дворце заперли… О! Мне страшно. (Закрывает окно.)

Гёлер. Это неслыханно. А вы, полковник, останетесь здесь?

Коллер. Я пришел за распоряжениями в Королевский совет, куда меня вызвали.

Гёлер. Но надо торопиться. Королева и придворные дамы испугаются. Я уверен, что они ни о чем не думают… надо принять меры.

Кристина. Какие?

Гёлер (взволнованно). Какие?… Есть же какие-то меры. Невозможно, чтобы их не было.

Кристина. Но вы-то, сударь, что бы вы сделали?

Гёлер (теряя голову). Я… Видите ли… Вы меня спрашиваете так внезапно… я не знаю.

Кристина. Но вы только что говорили…

Гёлер. Конечно, будь я министром, но ведь я не министр… Я пока еще не министр, и это меня не касается. Но непостижимо, что люди, которые стоят во главе… люди, которые должны были бы управлять… Черт возьми! Они ничего не делают. Вот мое мнение… мое единственное мнение… И будь я на месте королевы, я бы им показал!..

Явление III

Кристина, Гёлер, Ранцау (входит через дверь в глубине сцены), Коллер.

Гёлер (быстро подбегает к Ранцау). А, господин граф, пожалуйста, успокойте мадемуазель, она так испугана… Сколько я ей ни повторяю, что ничего не произойдет, она взволнована, напугана.

Ранцау (смотря на него, холодно). И вы искренне разделяете ее огорчения… Так и должно быть… как преданный возлюбленный. (Заметив Коллера.) А вот и вы, полковник.

Коллер. Я получил приказание явиться в Совет.

Гёлер (оживленно). Что решили?

Ранцау (холодно). Много говорили, обсуждали. Струэнсе предлагал пойти на соглашение с народом.

Гёлер (оживленно и одобрительно). Он прав! Зачем вызывать недовольство?

Ранцау. Господин Фалькенскильд за применение силы. Он предлагал другие методы. Он хотел выдвинуть артиллерию.

Гёлер (так же). Верно! Это единственный способ покончить…

Ранцау. А мое мнение сначала было всеми отвергнуто, но затем поневоле одержало верх.

Коллер, Кристина и Гёлер (вместе). Какое?

Ранцау (холодно). Ничего не делать… что они и делают.

Гёлер. Быть может, они и правы, потому что народ покричит…

Ранцау. …И утихнет.

Гёлер. Это я и хотел сказать.

Коллер. И сделает, как сегодня утром.

Ранцау (садясь). О боже мой, да!

Гёлер (успокаиваясь). Не правда ли? Побьют стекла — вот и все.

Коллер. То, что они сегодня уже сделали во дворцах всех министров. (Гёлеру.) Значит, и в вашем, сударь?

Гёлер. Нет, это уже слишком!

Ранцау. Что касается моих окон, за них я спокоен.

Гёлер. Почему?

Ранцау. Потому что после недавнего восстания я не вставил ни одного стекла в окнах моего дворца. Я сказал себе: это в скором времени принесет пользу.

Кристина (слушает у окна). Становится тише — понемногу успокаиваются.

Гёлер. Я в этом был уверен. Не надо пугаться криков… А что говорит об этом мой дядя, морской министр?

Ранцау (холодно). Мы его не видели. (Иронически.) Его легкое недомогание после последних волнений стало весьма серьезным. Это просто рок! Как только начинаются беспорядки, он ложится в постель — заболевает.

Гёлер (подчеркивая). А вы себя хорошо чувствуете?

Ранцау (улыбаясь). Возможно, что это вас злит. Есть люди, которых раздражает мое хорошее самочувствие, они хотели бы видеть меня при последнем издыхании.

Гёлер. Кто же это?

Ранцау (продолжая сидеть, презрительно). Например, те, кто собираются стать моими наследниками.

Гёлер. Есть и такие, которые хотят быть вашими наследниками еще при жизни.

Ранцау (холодно смотрит на него). Господин Гёлер, вы, как советник, изучали право; вы читали триста вторую статью Датского кодекса?

Гёлер. Нет, сударь.

Ранцау (так же). Я так и думал. Она гласит: мало получить наследство — надо еще иметь способность наследовать.

Гёлер. К кому относится эта аксиома?

Ранцау (так же). К тем, у кого не хватает способностей.

Гёлер. Сударь, вы слишком далеко зашли.

Ранцау (встает, не меняя тона). Извините, вы собираетесь завтра на бал к королеве?

Гёлер (злобно). Милостивый государь!

Ранцау. Вы с ней танцуете? Кадриль составляете вы?

Гёлер. Я узнаю, что означает ваше глумление?

Ранцау. Вы обвиняли меня в том, что я слишком занесся. Я спускаюсь теперь до ваших пределов.

Гёлер. Это уже слишком!

Кристина (у окна). Да замолчите! Мне кажется, начинается снова.

Гёлер (с испугом). Снова? Неужели это никогда не кончится? Это нестерпимо.

Кристина. О боже мой! Все потеряно. О мой отец!

Явление IV

Коллер (на авансцене слева), Гёлер, Кристина, Фалькенскильд, Ранцау (на авансцене справа).

Фалькенскильд. Успокойтесь! В этих криках, которые слышны издалека, для нас нет ничего угрожающего.

Гёлер. Я же говорил — долго это длиться не может.

Кристина. Значит, все уже кончилось?

Фалькенскильд. Нет еще! Но дела идут лучше.

Ранцау и Коллер (каждый про себя, с досадой). О боже!

Фалькенскильд. Толпе много раз твердили, что никто не посягал на Буркенстаффа и что, наверно, он сам из осторожности или из скромности сбежал от почестей, которые ему подготовляли… и от взглядов…

Ранцау. В момент такого торжества? Трудно поверить.

Фалькенскильд. Я не отрицаю. И убедить этих бюргеров без поддержки полка было бы трудновато. Мы не рассчитывали на полк, но в это время он, направляясь в свой новый гарнизон, шел с музыкой и развернутыми знаменами. Его неожиданное появление изменило настроение умов. Толпа пошла на соглашение и после повторных уверений, что на поиски Ратона Буркенстаффа будет обращено чрезвычайное внимание, разошлась по своим домам. Кроме нескольких субъектов, которые старались мутить воду и продолжали беспорядки.

Коллер (про себя). Это наши.

Фалькенскильд. Они арестованы.

Коллер (про себя). О боже!

Фалькенскильд. На этот раз их нужно прикончить.

Гёлер. Это то, что я повторяю с самого утра.

Фалькенскильд. Так как нельзя, чтобы подобные сцены повторялись, мы решили принять строгие меры…

Ранцау. Кого удалось схватить?

Фалькенскильд. Люди эти подозрительные и неизвестные.

Коллер. Их имена?

Фалькенскильд. Герман и Кристиан.

Коллер (про себя). Какие неловкие.

Фалькенскильд. Вы понимаете — негодяи действовали не самостоятельно. Они получили инструкции, деньги, и нам важно узнать, кто эти люди, заставившие их действовать.

Ранцау (смотрит на Коллера). Они их назовут?

Фалькенскильд. Несомненно… Если они заговорят — их помилуют, если будут молчать — их расстреляют. (К Ранцау.) Я зашел за вами, чтобы допросить их и таким образом раскрыть заговор…

Коллер (подходит к Фалькенскильду). Отдельные нити которого, мне кажется, уже у меня в руках.

Фалькенскильд. У вас, Коллер?

Коллер. Да, сударь. (Про себя.) Это единственный способ спастись.

Ранцау. А почему вы раньше не поделились с нами вашей осведомленностью по этому вопросу?

Коллер. Я только сейчас в этом убедился. Я ждал конца заседания Совета, чтобы поговорить с графом Струэнсе, но поскольку вы, господа…

Фалькенскильд. Хорошо. Мы согласны вас выслушать.

Кристина (которая стояла в глубине сцены с Гёлером, делает несколько шагов к авансцене). Я ухожу, отец.

Фалькенскильд. Да, выйди ненадолго.

Кристина. Господа…

Она делает реверанс и направляется к двери слева. Гёлер ведет ее под руку.

Явление V

Коллер, Гёлер, Фалькенскильд, Ранцау.

Фалькенскильд (Гёлеру, который хочет выйти). Оставайтесь, дорогой граф. Как секретарь Совета, вы имеете право присутствовать при этом разговоре.

Ранцау (важно). Ваши таланты и опыт очень помогут нам. (Про себя, глядя на Коллера.) У нашего приятеля довольно смущенный вид. Во всяком случае, будем следить за ним. Надо помочь ему выпутаться из этого дела, чтобы он не скомпрометировал ни вдовствующую королеву, ни друзей, которые впоследствии могут пригодиться.

В это время Гёлер и Фалькенскильд взяли стулья и уселись на правой стороне сцены.

Фалькенскильд. Говорите, полковник… дайте сведения, которыми вы располагаете. Впоследствии мы сообщим их Королевскому совету.

Коллер стоит слева, Гёлер, Фалькенскильд и Ранцау сидят справа.

Коллер (подбирает слова). Уже давно, господа, я подозревал заговор против королевы Матильды со стороны членов регентства. Я угадывал его по ряду признаков, но у меня не было настоящих улик. Чтобы их заполучить, я добился доверия у некоторых главарей. Я жаловался, изображал недовольного, уверял, что согласен на заговор, и даже предложил им…

Гёлер. Вот это называется ловкостью.

Ранцау (холодно). Да, это можно и так назвать… если хотите.

Коллер (Фалькенскильду). Моя хитрость увенчалась успехом: сегодня утром мне предложили принять участие в заговоре — заговорщики будут здесь сегодня же вечером… во время обеда, который вы даете вашим коллегам министрам…

Гёлер. Подумайте только!..

Коллер. Они должны проникнуть во дворец переодетыми и, вторгнувшись в столовую, захватить всех врасплох.

Фалькенскильд. Что вы говорите?

Гёлер. И не только министров?… Какой ужас! (К Ранцау.) И вы не дрожите от страха?

Ранцау (холодно). Нет еще. (Коллеру.) А вы отвечаете, полковник, за свои слова?

Коллер. Уверен… то есть я уверен, что мне это предложили… и я поторопился вас предупредить.

Ранцау (старается ему помочь). Хорошо… но вы не знаете людей, которые сделали вам это предложение?

Коллер. Конечно, знаю. Это Герман и Кристиан. Те самые, которых вы только что арестовали… и которые не упустят возможности, защищаясь, обвинить меня… Но, к счастью, у меня есть доказательство… список, написанный под их диктовку.

Фалькенскильд (быстро хватает бумагу). Список заговорщиков… (Пробегает его.)

Ранцау (с состраданием, про себя). Несомненно, они честные заговорщики, бедняги. Доверились такому подлецу, как этот… При первой опасности он предает всех, чтобы спасти себя.

Фалькенскильд (возвращает список). Возьмите… (К Ранцау.) Что вы скажете?

Ранцау. Я в этом не вижу ничего определенного. Любой может состряпать список заговорщиков — это еще не доказательство существования заговора. Нужно доказать цель и назвать руководителя.

Фалькенскильд. А вы не видите, что во главе заговора — вдовствующая королева Мария-Юлия?

Ранцау. Это ничем не доказано. Только если полковник… (многозначительно) имеет доказательства… положительные… личные.

Коллер. Нет, ваше сиятельство.

Ранцау (про себя). Очень удачно… В первый раз этот осел меня понял.

Гёлер. Тогда дело становится очень щекотливым.

Ранцау. Несомненно. (Показывая на список.) В списке есть люди благородные, родовитые, и вы их обвиняете, просто доверяя высказываниям неких господ Германа и Кристиана, которым захотелось почему-то сделать признание господину Коллеру… Признание, кстати, весьма уместное!.. Но, наконец, барон, который знает законы, скажет вам то же, что и я. (С ударением.) Где нет улик, там нет и виновных.

Гёлер. Верно.

Фалькенскильд (быстро встает, за ним Ранцау). Ну что же, пусть они приводят в исполнение свой заговор… Никто ничего не должен знать о признании, которое вы нам сделали, полковник. Пускай обед состоится, как было задумано; но только спрячьте во дворце солдат и широко откройте все двери.

Ранцау (про себя). Слава богу. Нелегко ему вбить в голову какую-нибудь мысль.

Фалькенскильд. Как только появится кто-либо из заговорщиков, впустите его и затем схватите. Его присутствие у меня в столь поздний час, оружие, которое будет при нем, надеюсь, явятся неоспоримыми доказательствами.

Ранцау. Отлично.

Гёлер (хитро). Я понимаю вашу мысль… Но теперь, когда они в наших руках, что, если заговорщики, к несчастью, не придут?…

Ранцау. Значит, полковника обманули: нет ни заговора, ни заговорщиков.

Фалькенскильд (пожимает плечами). Бросьте. (Идет к столу налево, в то же время Коллер проходит по сцене и останавливается посередине.)

Ранцау (про себя). Ничего не будет. Предупредим вдовствующую королеву, чтобы они оставались у себя. Еще один провалившийся заговор. (Смотрит на Коллера.) Он их предает, а я спасаю. (Громко.) Прощайте, господа, я возвращаюсь к Струэнсе.

Фалькенскильд (который в это время уселся за стол и пишет приказ, Гёлеру). Это приказ губернатору… (К Ранцау.) Вы вернетесь, я надеюсь?

Ранцау. Обязательно. Сегодня я могу обедать только у вас — это дело чести. Я пойду и дам отчет его светлости о превосходном поведении полковника Коллера; ведь если эти добрые люди не арестованы, то это отнюдь не его вина… он сделал все и заслуживает награды.

Фалькенскильд. Он получит ее.

Ранцау (многозначительно). Если есть справедливость на земле… я беру это на себя.

Коллер (кланяясь). Господин граф, я вам так обязан…

Ранцау (с презрением). Да, пожалуй, обязаны, но я вас освобождаю от изъявлений благодарности. (Уходит.)

Коллер (про себя, выходя на авансцену). Проклятый человек! Никогда не поймешь — за тебя он или против тебя. (Кланяясь.) Господа!..

Гёлер. Я за вами, полковник. (Фалькенскильду.) Это приказ губернатору, а я побегу рассказать королеве, что мы решили и что сделали. (Уходит с Коллером через дверь в глубине сцены.)

Явление VI

Фалькенскильд один (смеется).

Фалькенскильд. Все эти люди слабые и нерешительные, и если не действовать за них, не направлять их… Особенно граф Ранцау — он нигде не видит виновных, никого не решается обвинять, колеблющийся, безвольный, а в общем — добряк, который охотно уступит свой портфель, как только он понадобится моему зятю. А это произойдет очень скоро.

Явление VII

Кристина (входит через дверь слева), Фалькенскильд.

Кристина. Вы спуститесь в гостиную, отец?

Фалькенскильд. Да. Сию минуту.

Кристина. Хорошо, потому что сейчас начнут собираться ваши гости, а когда вы оставляете меня одну занимать их, бывает так тягостно! Особенно сегодня я чувствую себя неважно.

Фалькенскильд. Отчего?

Кристина. Наверно, от волнений этого дня.

Фалькенскильд. Если это так, успокойся. Я освобождаю тебя; можешь не спускаться в гостиную и даже не присутствовать на обеде.

Кристина. Правда?

Фалькенскильд. Я предполагаю, что могут произойти всякие события… а женщины пугаются… им становится дурно.

Кристина. Что вы хотите этим сказать?

Фалькенскильд. Ничего! Тебе не надо знать.

Кристина. Говорите, говорите, не бойтесь… Я угадала… Этот обед имел целью отпраздновать обручение, которое теперь откладывается и, быть может, не состоится, и вы боитесь мне сказать об этом…

Фалькенскильд (холодно). Нет, свадьба состоится.

Кристина. О боже!

Фалькенскильд (говорит медленно, смотря на нее). В этом вопросе ничего не изменилось, дочь моя… одним словом…

Кристина (опустив глаза). Я вас слушаю, отец.

Фалькенскильд. Мои мысли не настолько погружены в государственные дела, чтобы не заметить происходящее вокруг меня. Недавно мне показалось, что один молодой человек — безродное ничтожество, — который благодаря моей доброте получил доступ в этот дом, осмелился тайно влюбиться в вас.

Кристина делает движение.

Вы это знали, Кристина?

Кристина. Да, мой отец.

Фалькенскильд. Я его выгнал. И каковы бы ни были его таланты, его личные достоинства, которые, как я слыхал, вы слишком высоко оценивали… я вам объявляю, что никогда не дам согласия, а вы знаете, мои решения тверды и непоколебимы, даже если бы от этого зависело все мое существование.

Кристина делает движение.

Знаете ли вы это, Кристина?

Кристина. Успокойтесь, отец; я знаю, что даже мысль о неравном браке была бы несчастьем всей вашей жизни. Я обещаю вам — вы никогда не будете несчастным.

Фалькенскильд (берет руку дочери и после минутной паузы говорит). Такого мужества я от тебя ждал. Я тебя оставляю… Я принесу извинения от твоего имени, скажу моим гостям, что ты больна; опасаюсь, что это правда… Оставайся в своих комнатах и, что бы сегодня вечером ни случилось, какой бы шум ты ни услыхала, не выходи. Прощай. (Уходит.)

Явление VIII

Кристина одна (разражается рыданиями).

Кристина. А… он ушел! Наконец я могу поплакать! Бедный Эрик, такой верный, такой любящий, вот награда ему! Забыть его! И ради кого? О мой бог! До чего несправедливо небо. Почему оно не дало ему при рождении достойного происхождения? О, тогда мне бы разрешали любить его… за все его прекрасные качества. И все бы одобрили мой выбор. А сейчас даже думать об этом — преступление… Но сегодня, по крайней мере, я еще принадлежу себе, я еще не отдала свою руку другому, я свободна, и если я не должна больше его видеть…

Явление IX

Кристина, Эрик (закутанный в плащ).

Эрик (быстро вбегая в правую дверь). Они потеряли мой след.

Кристина. О боже!

Эрик (оборачиваясь). Ах, Кристина!

Кристина. Что привело вас сюда? Откуда такая дерзость? По какому праву, сударь, осмеливаетесь вы появиться здесь?

Эрик. Простите, простите, тысячу раз простите! Закутавшись в плащ, я только что пробрался во дворец, как вдруг на меня набросились какие-то люди. Я вырвался из их рук. И так как я знаю лучше их все углы и закоулки дворца, я добрался до этой лестницы, где уже не были слышны их шаги.

Кристина. Но с какой целью вы проникли в дом моего отца? Почему такая таинственность?… Этот плащ… оружие, которое я вижу на вас. Говорите, сударь, я этого хочу, требую…

Эрик. Завтра я уезжаю. Полк, в который я зачислен, покидает Данию. Я послал вызов Гёлеру и требовал срочного ответа; он не ответил, и я сам пришел за ним.

Кристина. О боже, вызов!.. Я уверена, что лихорадка помутила ваш разум! Вы губите себя!

Эрик. Пусть так. А может быть, мне удастся помешать вашему браку? У меня только эта единственная возможность… других я не имею.

Кристина. Эрик!.. Если у меня есть какая-то власть над вами, вы не отвергнете мою просьбу и откажетесь от вашего намерения. Не наносите барону Гёлеру оскорблений, не вызывайте скандала. Это будет ужасно и для вас… и для меня… Да, я вверяю вам свою репутацию, я отдаю ее под защиту вашей чести… Неужели я ошибаюсь, доверяя вам?

Эрик. Чего вы просите у меня? Пожертвовать вам всем, даже своей местью, а вы будете принадлежать тому, кого я пощажу?

Кристина. Нет, клянусь вам.

Эрик. Что вы сказали?

Кристина. Если вы исполните мою просьбу, я откажусь от этого брака. Я останусь свободной, я сама хочу этого… Да, клянусь вам, я не буду принадлежать ни Гёлеру, ни вам.

Эрик. Кристина!

Кристина. Теперь вы понимаете, что происходит в моем сердце. Мы больше не увидимся, мы расстанемся, но, по крайней мере, вы будете знать, что не вы один страдаете, и, если я не могу принадлежать вам, я не буду принадлежать никому.

Эрик (радостно). О, я не могу еще поверить этому!

Кристина. Теперь же уходите. Вы и так слишком долго находитесь здесь! Не рискуйте единственным, что у меня осталось: моей честью и моим добрым именем. Это все блага, которые у меня есть, и если я их потеряю, буду опозорена — я предпочту умереть.

Эрик. А я предпочту умереть, чем навлечь на вас малейшее подозрение. Не бойтесь ничего. Я ухожу. (Открывает дверь справа, через которую он вошел.) О боже, внизу на лестнице солдаты!

Кристина. Солдаты!

Эрик (указывает на дверь в глубине сцены). Можно здесь пройти?

Кристина (задерживая его). Нет, не сюда. Вы слышите шум? (Прислушивается у двери в глубине.) Поднимаются… Голос моего отца… несколько голосов ему отвечают… они все идут сюда. И если они вас застанут одного со мной, я погибла.

Эрик. Погибли… Нет, я отвечаю за это своей жизнью. (Указывает на дверь слева.) Сюда.

Кристина. О боже! В мои комнаты!

Дверь закрывается. Кристина слышит, как поднимаются к двери в глубине сцены; она стремительно бросается к столу слева, берет книгу и садится.

Явление X

Кристина, Гёлер, Фалькенскильд, Коллер (поодаль с несколькими солдатами), Ранцау, придворные дамы, солдаты.

Фалькенскильд. Это единственное место во дворце, которое мы еще не осмотрели. Они могут быть только здесь.

Кристина. Бог мой! Что произошло?

Гёлер. Заговор против нас.

Фалькенскильд. Я не хотел, чтобы ты знала о нем. Но какой-то человек проник во дворец.

Гёлер. Караульные, которые несли службу в первом дворе, видели, как проскользнули трое.

Ранцау. А другие уверяли, что видели семерых!.. Так что, возможно, вообще никого не было.

Фалькенскильд. Нет, один был, и он вооружен. Доказательство — пистолет, который он уронил во время бегства. Думаю, что он искал убежище в беседке. И тогда он мог проникнуть только через потайную лестницу. Я удивлен, что ты его не видела.

Кристина (взволнованно). Нет, конечно.

Фалькенскильд. Но ты, по крайней мере, слышала что-нибудь?

Кристина (в сильном волнении). Только что, действительно, пока я читала, мне показалось, будто кто-то прошел через эту комнату и направился в гостиную…

Гёлер. Это невозможно. Мы сами пришли оттуда. И если бы солдаты не стояли внизу у лестницы, можно было бы предположить…

Фалькенскильд. А может быть… Посмотрим, Коллер. (Делает знак двум солдатам, которые открывают дверь направо и уходят вместе с Коллером.)

Ранцау (про себя, перед авансценой). Какой-то неловкий, запоздалый заговорщик, не получивший приказа, пришел один к месту встречи.

Коллер (возвращаясь и останавливаясь в глубине сцены). Никого.

Ранцау (про себя). Тем лучше.

Коллер. Не понимаю, по какому случаю они изменили план?

Ранцау (с усмешкой). Случай… глупцы всегда верят в него.

Фалькенскильд (указывая Гёлеру и солдатам на комнаты Кристины). Остались только эти апартаменты.

Кристина. Это мои комнаты! Понимаете?!

Фалькенскильд. Безразлично. Ступайте!

Гёлер, Коллер и солдаты становятся у двери. Дверь внезапно открывается, и появляется Эрик.

Явление XI

Кристина (на авансцене, опершись о стол), Эрик (у открытой двери слева), Гёлер и Коллер (посреди сцены), Фалькенскильд и Ранцау (справа, на первом плане).

Все (увидев Эрика). О боже!

Кристина. Умираю!

Эрик. Вот я! Тот, кого вы ищете.

Фалькенскильд (гневно). Эрик Буркенстафф в апартаментах моей дочери!

Гёлер. В числе заговорщиков.

Эрик (смотрит на Кристину, которая близка к обмороку). Да, я был в числе заговорщиков. (Мужественно идет на середину сцены.) Да, я участвовал в заговоре.

Все. Возможно ли?

Коллер (подходя к авансцене). А я ничего не знал.

Ранцау. И он тоже.

Коллер (про себя). Он знает все. Если он заговорит, я погиб.

Во время этой реплики Фалькенскильд делает знак Гёлеру сесть за стол с левой стороны сцены и вести протокол; затем оборачивается к Эрику и начинает допрос.

Фалькенскильд. Где ваши соучастники? Кто они?

Эрик. У меня их нет.

Коллер (тихо Эрику). Отлично. (Поспешно уходит.)

Эрик с удивлением смотрит на него и подходит к Ранцау.

Ранцау (одобрительно кивает головой Эрику, про себя). Этот-то не подлец!

Фалькенскильд (Гёлеру). Записали? (Обращаясь к Эрику.) Сообщников нет?… Невозможно. Ну а беспорядки, поводом или причиной которых был ваш отец, оружие, которое вы носили? Все это подтверждает план заговора, мы о нем уже знали. Вы собирались посягнуть на свободу министров, возможно, на их жизнь. Один вы сделать этого не смогли бы.

Эрик. Мне вам нечего отвечать. Вы от меня ничего не узнаете, кроме того, что я замышлял против вас; да, я хотел свергнуть позорное ярмо, под которым стонут король и Дания. Да, среди вас есть люди, недостойные власти, подлецы, которых я безуспешно вызывал на дуэль.

Гёлер (все еще за столом). По этому поводу я сам дам объяснения Совету.

Фалькенскильд. Молчите, Гёлер! И поскольку господин Эрик признает, что он участвовал в заговоре…

Эрик (твердо). Да.

Кристина (Фалькенскильду). Он вас обманывает, он вводит вас в заблуждение.

Эрик. Нет, мадемуазель, то, что я говорю, я должен говорить. Я счастлив громко признаться (смотрит на нее) и дать партии, которой я служу, последнее доказательство моей преданности.

Гёлер (тихо Ранцау). Этот человек погиб, и его партия вместе с ним.

Ранцау (про себя, справа от зрителей). Нет еще! Думаю, теперь настало время освободить Буркенстаффа. Теперь, когда дело идет о его сыне, нужно, чтобы он снова показался и на этот раз… (Поворачивается к Фалькенскильду и Гёлеру, которые подошли к нему.)

Фалькенскильд (передавая Ранцау бумагу, которую ему вручил Гёлер, и обращаясь к Эрику). Это ваше окончательное показание?

Эрик. Да, я заговорщик и согласен подписать это кровью. Больше вы от меня ничего не узнаете.

Гёлер с Фалькенскильдом и Ранцау, разговаривая, идут вправо. В это время Кристина находится слева от Эрика.

Кристина (тихо Эрику). Вы погибнете. Дело касается вашей жизни.

Эрик (так же). Не важно! Зато вы не будете скомпрометированы, а я вам в этом поклялся.

Фалькенскильд (закончив разговор со своими коллегами, к солдатам, стоящим за ним, указывая на Эрика). Взять его!

Эрик. Пошли!

Ранцау (про себя). Бедный молодой человек! (Берет щепотку табаку.) Все идет хорошо.

Солдаты уводят Эрика через дверь в глубине сцены.

Занавес

Действие четвертое

Покои вдовствующей королевы во дворце Кристианборг. Две боковые двери. Слева — потайная лестница. Направо — круглый стол, покрытый роскошным ковром.

Явление I

Королева (сидит у стола).

Королева. Никого! Все еще никого! Мое волнение с каждой минутой усиливается, и я ничего не понимаю в этой записке, написанной неизвестной мне рукой. (Читает.) «Несмотря на отмену вами приказа, один из заговорщиков был вчера вечером арестован в доме графа Фалькенскильда. Это юный Буркенстафф. Повидайтесь с его отцом и заставьте его действовать; времени терять нельзя». Эрик Буркенстафф арестован как заговорщик! Значит, он был одним из наших! Но почему же Коллер меня не предупредил об этом? Я его не видела со вчерашнего дня и не знаю, что с ним. Лишь бы он тоже не оказался скомпрометированным; ведь он единственный друг, на которого я могу рассчитывать. Я только что была у короля, разговаривала с ним в надежде найти в нем поддержку; но он безумнее, чем когда-либо; он с трудом понял, о чем я ему говорила, и едва узнал меня. А что, если этот молодой человек, запуганный их угрозами, назовет главарей заговора и выдаст меня?… О нет! Он великодушный, мужественный человек. Но его отец! Он еще не пришел, а на него я возлагаю все надежды! Я послала к нему и велела принести заказанные мною ткани; он должен был понять меня, ибо отныне у нас общая судьба и одни и те же интересы. Успех зависит только от нашего соглашения.

Камер-лакей (входит). Господин Ратон Буркенстафф, купец, просит разрешения показать ткани, заказанные вашим величеством.

Королева (живо). Пусть войдет! Пусть войдет!

Явление II

Королева, Ратон, Марта (несет на руке отрезы тканей), камер-лакей (остается в глубине комнаты).

Ратон. Видишь, жена, нас не заставили ждать ни одной минуты; как только мы пришли, нас сразу и приняли.

Королева. Скорее, я вас жду.

Ратон. Ваше величество слишком добры. Вы вызывали только меня; но я взял на себя смелость привести жену; мне очень хотелось показать ей дворец и главным образом благосклонность, какую ваше величество соизволит проявлять по отношению ко мне.

Королева. Это не имеет значения, если ей можно доверять. (Камер-лакею.) Оставьте нас.

Камер-лакей выходит.

Марта. Вот несколько образцов, которые я могу показать вашему величеству…

Королева. Сейчас не до этого. Вам известно, что случилось?

Ратон. Ничего не известно! Я не выходил из дому, по непонятной для нас случайности я оказался под замком.

Марта. Не получи я тайной записки, он и сейчас сидел бы под замком.

Королева (нетерпеливо). Это не важно… Я послала за вами, Буркенстаффг потому что мне нужны ваши советы и ваша поддержка.

Ратон. Возможно ли это? (Обращаясь к Марте.) Ты слышишь?

Королева. Настало время использовать ваше влияние, показать вас, наконец.

Ратон. Вы полагаете?

Марта. А я, да простит меня ваше величество, считаю, что сейчас как раз такое время, когда мужу надо сидеть смирно; о нем и так уж слишком много говорили.

Ратон (громко). Замолчишь ты, наконец!

Королева делает ему знак успокоиться и идет в глубину сцены посмотреть, не подслушивают ли их. Тем временем Ратон вполголоса говорит Марте.

Тебе хочется помешать моему возвышению, моему благополучию!

Марта (вполголоса, обращаясь к мужу). Вот так благополучие! Вся мебель поломана, товары разграблены, шесть часов просидел взаперти в погребе!

Ратон (вне себя). Жена! Прошу прощения у вашего величества! (В сторону.) Если бы я знал, не привел бы ее сюда. (Громко.) Что угодно вашему величеству?

Королева. Чтобы вы соединили ваши усилия с моими для спасения нашего угнетенного отечества и вернули ему свободу!

Ратон. Слава богу! Меня все знают и знают, что я сделаю все на свете для спасения своей страны и во имя свободы.

Марта. И для того, чтобы быть назначенным бургомистром; ибо сейчас ты желаешь именно этого.

Ратон. Я желаю, чтобы ты замолчала, а не то…

Королева (Рамону, успокаивая его). Тише…

Ратон (вполголоса). Говорите, государыня, говорите скорее!

Королева. Коллер, участник нашего заговора, ознакомил вас с выработанными вчера планами?

Ратон. В первый раз слышу.

Королева. Это невероятно! И это меня настолько удивляет, что…

Ратон (нетерпеливо). Меня тоже… в конце концов, если господин Коллер участник заговора, то, мне кажется, я должен был быть первым, с кем ему следовало договориться.

Королева. Особенно после ареста вашего сына.

Марта (вскрикивая). Ареста! Что вы сказали? Мой сын арестован?

Ратон. Они посмели арестовать моего сына?!

Королева. Как? Вы этого не знали?… Он обвиняется в участии в заговоре, его жизнь в опасности; вот почему я вас вызвала.

Марта (подбегая к королеве). Это другое дело, и если бы я знала… простите, государыня, простите меня… (Плачет.) Мой сын, мое бедное дитя! (Ратону, горячо.) Королева права, его надо спасти, его надо освободить.

Ратон. Конечно! Следует поднять наш квартал, поднять весь город.

Марта (которая отошла от мужа на несколько шагов, вновь подбегает к нему). И ты стоишь тут, словно ничего не случилось; ты не бросился к нашим друзьям, к нашим соседям, нашим рабочим, чтобы, как вчера, призвать их к восстанию!

Королева. Это все, о чем я вас прошу.

Ратон. Я понимаю, но следует сначала обсудить положение.

Марта. Необходимо действовать… необходимо поднять оружие… бежать ко дворцу!.. Я требую, чтобы мне отдали моего сына! Чтобы нам его отдали! (Следует за мужем, который сделал несколько шагов вправо.) Ты не мужчина, если позволяешь себя так оскорблять. Если ты и граждане этого города допускают, чтобы у матери отняли сына, без всякого основания бросили его в тюрьму, положили его голову на плаху… Дело идет о безопасности всех, о чести страны и о ее свободе!

Ратон. Свобода!.. И ты туда же!

Марта (вне себя, рыдает). Да, конечно! Свобода для моего сына! Какое мне дело до всего остального, мне нужна только она, и мы ее добьемся.

Королева. Все в ваших руках; я вам помогу всем, чем только смогу, я и друзья, преданные моему делу; но действуйте!.. Действуйте, чтобы свергнуть Струэнсе.

Марта. Хорошо, государыня, и чтобы спасти моего сына; рассчитывайте на нашу преданность.

Королева. Сообщайте мне обо всех ваших действиях и об успехах мятежа. (Указывая на левую дверь.) Через эту потайную дверь вы и ваши друзья можете поддерживать со мной связь и получать мои указания. Сюда идут, уходите.

Ратон. Это очень хорошо… но если бы вы мне сказали, что я должен…

Марта (увлекая его). Ты должен следовать за мной… Сын ждет нас… идем… идем скорее! (Обращаясь к королеве.) Будьте спокойны, государыня, я отвечаю вам за него и за мятеж! (Выходит, увлекая за собой мужа, через маленькую дверь налево.)

В то же мгновение в двери в глубине комнаты показывается камер-лакей.

Королева. Что случилось? Что вам нужно?

Камер-лакей. Ваше величество, вас хотят видеть два министра, которым от имени Совета поручено передать важное для вашего величества сообщение!

Королева (в сторону). О боже! Что это значит? (Громко.) Пусть войдут, я готова их принять.

Камер-лакей уходит.

Явление III

Граф Ранцау, Фалькенскильд, королева (сидит направо у стола).

Фалькенскильд. Государыня, со вчерашнего дня спокойствие в городе нарушалось несколько раз; в некоторых местах собирались толпы, раздавались мятежные выкрики; наконец, вчера вечером в моем дворце пытались произвести покушение. Организаторы его пока еще неизвестны; но вам нетрудно догадаться, кто они.

Королева. Я полагаю, господин граф, что вам легче иметь подозрения, чем доказательства вины.

Ранцау (подчеркнуто, глядя на королеву). Правда, Эрик Буркенстафф продолжает молчать… но…

Фалькенскильд. Это упрямство или благородство, которое будет стоить ему жизни. Но пока, во имя осторожности и дабы в корне пресечь заговоры, зачинщики которых недолго останутся безнаказанными, мы, от имени королевы Матильды и Струэнсе, объявляем вам приказ не покидать этот дворец.

Королева (встает). Подобный приказ… мне!.. А по какому праву?

Фалькенскильд. По праву, которого мы не имели вчера и которое взяли себе сегодня. Раскрытый заговор делает правительство сильнее. Струэнсе еще колебался, но решил наконец принять действенные меры, которые я ему давно предлагал. Недостаточно нанести удар, надо нанести его возможно скорее. Поэтому дела о государственных преступлениях больше не будут рассматриваться в обыкновенных судах; они будут решаться в единственном компетентном суде — Совете регентства. Именно на этом Совете в настоящий момент решается судьба Эрика Буркенстаффа, в ожидании появления перед нами преступников более высокого ранга.

Королева. Граф!..

Явление IV

Ранцау (слева, немного в стороне), Гёлер, Фалькенскильд, королева.

Гёлер входит из двери в глубине комнаты, держа в руках какие-то бумаги. Он видит королеву и отвешивает ей почтительный поклон; затем обращается к Фалькенскильду, не замечая стоящего за ним Ранцау.

Гёлер (Фалькенскильду). Вот постановление Совета, которое я, по должности главного секретаря, только что составил и в котором не хватает только двух подписей.

Фалькенскильд. Хорошо.

Гёлер (необдуманно показывая несколько бумаг, которые он держит в руке). Одновременно с этим я, в соответствии с вашим распоряжением, составил проект документа, в котором мы предлагаем королеве удалиться на покой…

Фалькенскильд (тихо, указывая ему на Ранцау). Замолчите!

Гёлер (в сторону). Правильно; я его не заметил. (Глядя на Ранцау, лицо которого совершенно неподвижно.) Он не слышал; он ничего не подозревает.

Фалькенскильд (пробегая взглядом бумаги, которые ему подал Гёлер). Решение по делу Эрика Буркенстаффа! (Читает.) Он осужден!

Королева (взволнованно). Осужден?!

Фалькенскильд. Да, государыня, и та же участь ожидает отныне всякого, кто захочет ему подражать.

Гёлер. Я встретил также депутацию судейских и советников Верховного суда. Узнав, что в нарушение их прав и привилегий Совет регентства взял на себя рассмотрение дела Эрика Буркенстаффа, они направились с жалобой к королю и, чтобы получить доступ к нему, хотели обратиться к королеве.

Фалькенскильд. Вот видите; вокруг вас, ваше величество, собираются все недовольные.

Королева. И благодаря вам мой двор с каждым днем увеличивается.

Фалькенскильд (королеве). В таком случае я не хочу отказать вашему величеству в лицезрении ваших верных слуг. (Гёлеру.) Прикажите им войти; мы примем их в вашем присутствии.

Явление V

Ранцау, председатель суда (в черной одежде); четыре советника (также в черном, идут за ним на расстоянии нескольких шагов); Гёлер (на середине сцены); Фалькенскильд (приближается к королеве) и королева (встает при входе судейских, а затем садится на свое место, справа у стола).

Фалькенскильд. Господа советники, мне известно, что привело вас сюда. Мы оказались вынужденными изменить обычные формы судопроизводства, чтобы быстрой карой предотвратить повторение событий, которые так опечалили нас в последнее время.

Председатель суда (твердо). Простите, граф, когда государство в опасности, когда общественный порядок нарушен, следует искать в правосудии и законах опоры против мятежа, а не опираться на мятеж, чтобы уничтожить правосудие.

Фалькенскильд (высокомерно). Каково бы ни было ваше мнение по этому вопросу, господа, я должен вас предупредить, что мы не предоставляем парламентам и верховным судам права ремонстрации, какое они имеют во Франции; напротив, я призываю вас использовать ваше влияние на народ и посоветовать ему подчиниться и не возобновлять вчерашних беспорядков; в противном случае ему придется отвечать за все беды, которые постигнут столицу. Сегодня ночью в город введены и размещены по казармам многочисленные отряды войск. Охрана дворца поручена полковнику Коллеру, который получил приказ отразить силой любое нападение; и чтобы доказать всем, что нас невозможно запугать, я сообщаю вам: сын помилованного нами мятежника, Эрик Буркенстафф, участвовавший, по собственному признанию, в заговоре против королевы и Совета регентства, приговорен к смертной казни. Я подписываю этот приговор. (Обращаясь к Ранцау.). Граф Ранцау, здесь не хватает только вашей подписи. (Подходит к Ранцау.)

Ранцау (холодно). Я ее не дам.

Все. О боже!

Фалькенскильд. Почему?

Ранцау. Потому что приговор представляется мне несправедливым, равно как и решение о лишении Верховного суда привилегий, которые мы не имеем права у него отнимать.

Фалькенскильд. Милостивый государь!..

Ранцау. Таково мое мнение. Я не одобряю этих мер; они противны моей совести, и я приговора не подпишу.

Фалькенскильд. Вы должны были выступить с этим заявлением в Совете.

Ранцау. Против несправедливости следует протестовать громко и повсеместно.

Гёлер. В таких случаях, милостивый государь, подают в отставку.

Ранцау. Вчера я этого сделать не мог, потому что вы были в опасности, вам угрожали. Сегодня вы всемогущи, ничто не противится вам. Потому я могу уйти, не будучи трусом. И я подаю в отставку, которой с таким нетерпением ждет господин Гёлер.

Фалькенскильд. Ваше прошение об отставке я передам королеве, которая, надеюсь, ее примет.

Гёлер. Мы ее примем.

Фалькенскильд. Господа, вы слышали то, что я сказал… Вы можете идти.

Председатель суда (к Ранцау). Мы именно этого ждали от вас, господин граф, и вся страна вас благодарит. (Выходит в сопровождении советников.)

Фалькенскильд. Я доложу королеве и Струэнсе о вашем поведении, которое явилось для меня полнейшей неожиданностью.

Ранцау. Но которое вас очень радует.

Фалькенскильд (уходя). Вы следуете за мной, Гёлер.

Гёлер. Сейчас. (Подходит с насмешливым видом к Ранцау.) Я сначала хотел…

Ранцау. Поблагодарить меня?… Не за что… Вот вы и министр.

Гёлер. Я бы и так стал им. (Показывает Ранцау бумаги, которые все еще держит в руке.) Я принял все нужные меры. Я вам говорил, что свалю вас!

Ранцау (улыбаясь). Да, правда! Тогда не буду вас задерживать! Торопитесь, министр на один день!

Гёлер (улыбаясь). Министр на один день?

Ранцау. Кто знает?… Может быть, еще меньше. Поэтому я был бы в отчаянии, если бы заставил вас потерять хоть несколько мгновений власти; эти мгновения слишком драгоценны!

Гёлер. Вы правы. (Почтительно кланяется королеве и уходит.)

Явление VI

Королева, Ранцау.

Королева (с удивлении, глядит ему вслед). Ранцау!

Ранцау (в сторону). Так-то! Мои дорогие коллеги решили меня сместить! Но я их предупредил, и теперь мы посмотрим — кто кого.

Королева. Я все еще не могу прийти в себя! Вы, Ранцау, подаете в отставку?

Ранцау. Отчего же нет?! В некоторых случаях человек чести должен показать себя.

Королева. Вы губите себя.

Ранцау. Нисколько. Отставка, поданная вовремя, — превосходная вещь. (В сторону.) Это только начало. (Громко.) И я должен вам признаться в одной слабости: я, государственный человек, который считал себя свободным от всяких чувств, вдруг почувствовал привязанность к этому бедняге Эрику Буркенстаффу; я возмущен отношением к нему… и к вам, ваше величество, — вот главное, что заставило меня решиться на этот шаг.

Королева. Да, они хотят запереть меня в моем дворце!

Ранцау. Если бы только это!

Королева. Боже мой!.. У них еще другие планы!.. Вам они известны?

Ранцау. Да, ваше величество; и теперь, когда я больше не член Совета, я из дружеских чувств могу их вам открыть. Арестован был не только Эрик. Двое других второстепенных агентов — Герман и Кристиан…

Королева. О боже!.. Они все рассказали!.. Бедный Коллер будет скомпрометирован!

Ранцау. Нет, ваше величество, этот «бедный Коллер» был первым, который вас покинул и предал.

Королева. Не может быть…

Ранцау. Доказательство то, что он в большем почете, чем когда-либо… именно ему поручена охрана дворца. Я вам говорил еще вчера: не доверяйтесь ему… он вас предаст!..

Королева. Кому же верить?… Великий боже!

Ранцау. Никому!.. Вы, к сожалению, в этом убедитесь; ибо, в ожидании процесса, который будет начат против вашего величества, вас заточат в крепость, откуда вам не удастся выйти. Решено отвезти вас туда сегодня вечером. Это поручено… что я говорю? Тот, кто просил поручить ему это, был Коллер.

Королева. Какой ужас!

Ранцау. Он должен прибыть сюда с наступлением темноты.

Королева. Он! Коллер! Такая черная неблагодарность!.. Но известно ли вам, что я могу погубить его, что у меня хранятся письма, написанные его рукой?

Ранцау (с улыбкой). Вот как!

Королева. Я вам их покажу.

Ранцау. Теперь я понимаю, почему он так настаивал на том, чтобы лично произвести ваш арест. Он хочет захватить ваши бумаги, а в Совет передать только те, которые найдет нужным.

Королева (открывает свое бюро, вынимает из него письма и передает их Ранцау). Вот они… берите! И если я погибну, по крайней мере, я буду знать, что погубила и его.

Ранцау (быстро берет письма и кладет их в карман). А на что вам, ваше величество, голова Коллера? Дело не в том, чтобы отомстить, а в том, чтобы победить.

Королева. Победить! Но как? Все мои друзья покидают меня, за исключением одного… Какой-то неизвестный — быть может, это были вы? — прислал мне письмо с советом обратиться к Ратону Буркенстаффу.

Ранцау. Я? Что вы!

Королева (оживленно). Неужели вы думаете, что ему удастся поднять народ?

Ранцау. Ему одному?… Нет, ваше величество.

Королева. Но вчера ему это удалось.

Ранцау. Тем больше оснований, что сегодня ему это не удастся; власти предупреждены, они настороже и приняли все меры. Кроме того, ваш Ратон Буркенстафф не способен действовать по собственной инициативе! Это орудие, машина, рычаг, который, будучи приведен в действие умелой или мощной рукой, может оказать большие услуги, но только при условии, что он не будет знать, для кого и как он старается!.. Если он захочет понять это, он уже ни на что не будет годен.

Королева. Что же мне остается делать?… Окруженная врагами, в западне, без помощи, без поддержки, под угрозой лишения свободы, быть может, жизни… Необходимо покориться судьбе и суметь мужественно умереть… Матильда победила… мое дело проиграно!

Ранцау (холодно, вполголоса). Вы ошибаетесь… Ваше дело никогда не было в лучшем положении, чем сейчас.

Королева. Что вы говорите?

Ранцау. Вчера ничего нельзя было сделать. За вас была всего горсточка интриганов, ваш заговор носил случайный характер и не имел определенной цели. Сегодня за вас общественное мнение, судейские, вся страна, которую оскорбляют, которую собираются угнетать, у которой хотят отнять все права… Вы их защищаете! А народ защищает ваши права! Нашего короля Кристиана вопреки всякой справедливости отстранили от власти, вопреки всякой законности осудили вас и Эрика Буркенстаффа. Народ всегда становится на сторону угнетенного: в данный момент, благодарение небу, угнетаемы вы; это преимущество, которое упускать не следует — им надлежит воспользоваться!

Королева. Но каким образом? Ведь народ не может прийти мне на помощь!..

Ранцау. Вам следует обойтись без него! Необходимо действовать без его помощи, в полной уверенности, что при всех условиях народ будет на вашей стороне.

Королева. Но если завтра Матильда или Струэнсе собираются меня арестовать, как я могу им помешать?

Ранцау (улыбаясь). Арестуя их сегодня вечером.

Королева (испуганно). О боже! И вы решились бы…

Ранцау (холодно). Дело идет не обо мне, а о вас.

Королева (изумленно). Что вы хотите этим сказать?

Ранцау. Сначала надо выяснить: действительно ли вы, как и я сам, твердо убеждены, что в настоящий момент у вас нет другого выбора, кроме регентства или пожизненного заключения?

Королева. Я в этом твердо уверена.

Ранцау. А с такой уверенностью можно решиться на все; то, что в иных условиях явилось бы необдуманным поступком, в данном случае лишь акт предосторожности. (Указывая на потайную дверь, медленно.) Эта дверь ведет в апартаменты короля?

Королева. Да. Я только что была у него… Одинокий, покинутый всеми, он сейчас уже почти впал в детство…

Ранцау (медленно и вполголоса). Следовательно, если вы еще можете проникнуть к нему, вам будет легко получить…

Королева. Несомненно!.. Но зачем? Какое значение имеет приказ короля, лишенного власти?

Ранцау (вполголоса, настойчиво). Нам бы только его получить!

Королева (оживившись). И тогда вы начнете действовать?

Ранцау. Нет, не я.

Королева. А кто же?

Ранцау (прислушиваясь). Стучат.

Королева (вполголоса). Кто там?

Ратон (из-за двери). Я, Ратон Буркенстафф.

Ранцау (вполголоса, обращаясь к королеве). Превосходно!.. Это именно тот человек, который вам нужен для выполнения приказов, он и Коллер.

Королева. Вы так думаете?

Ранцау. Не надо, чтобы он видел меня здесь. Велите ему подождать вас некоторое время… и пройдите со мной.

Королева. Куда?

Ранцау (вполголоса). Туда!

Королева. В переднюю апартаментов короля!

Ранцау уходит через двухстворчатую дверь налево.

Явление VII

Ратон, королева.

Ратон (входит с таинственным видом). Это я, ваше величество. Мне еще нечего вам сообщить, но я пришел просить у вашего величества указаний.

Королева (оживленно). Очень хорошо!.. очень хорошо!.. вас посылает сам бог… Подождите здесь и не выходите отсюда… Подождите моих приказаний, которые вам придется немедленно выполнить.

Ратон (почтительно кланяется). Слушаюсь, ваше величество.

Королева входит в помещение налево.

Явление VIII

Ратон один.

Ратон. Это будет неплохо… Хотел бы я знать, что мне придется делать… Ведь все взваливают на мои плечи, и я уже не знаю, кого слушаться. Хозяин, куда надо идти?… Хозяин, что следует говорить? Хозяин, что следует делать?… А я почем знаю? Я им всегда отвечаю: подождите — ожидая, ничем не рискуешь… Всегда что-нибудь может прийти в голову, а когда торопишься…

Явление IX

Ханс, Ратон, Марта.

Ратон (обращаясь к Марте и Хансу, которые входят через маленькую дверь слева). В чем дело?

Ханс (грустно). Дела плохи!.. Все спокойно!

Марта. Улицы пусты, лавки закрыты, и хотя наши люди, которых мы послали, изо всех сил кричали: «Да здравствует Буркенстафф!» — никто им не отвечал.

Ратон. Никто?!.. Непостижимо!.. Люди, которые меня вчера обожали!.. которые носили меня на руках… сегодня не выходят из домов.

Ханс. Как же им выйти из домов? Улицы полны солдат.

Ратон. Это правда.

Ханс. Двери наших мастерских охраняются кавалерийскими пикетами.

Ратон. Боже мой!

Mарта. А те рабочие, которые пожелали выйти на улицу, были немедленно арестованы.

Ратон (с испугом). Это совсем другое дело. Послушайте, дети мои, я этого не знал. Я скажу королеве-матери: ваше величество, мне очень жаль, но против силы ничего не поделаешь, и я думаю, что нам остается лишь вернуться каждому в свой дом.

Марта. Это уже невозможно: наш дом занят солдатами; в нем разместились на постой гвардейцы, они разграбили все; и если ты там покажешься, они предъявят тебе приказ об аресте и, может быть, о чем-нибудь похуже.

Ратон. Но этому нет имени! Это ужасно! Это произвол!.. Куда же нам теперь спрятаться?

Марта. Спрятаться? Когда жизнь моего сына в опасности, когда мне сказали, что его приговорили к смертной казни!

Ратон. Это невозможно!

Марта. Ты сам этого хотел; а теперь, когда это произошло, именно ты и должен найти выход из создавшегося положения. Ты должен действовать. Решайся на что-либо.

Ратон. Я и рад был бы что-нибудь сделать, но что именно?

Ханс. Портовые рабочие, норвежские матросы все на свободе; они не отступят. И если дать им денег…

Марта (быстро). Он прав! Золото! Золото! Все, что у нас есть!

Ратон. Позволь…

Марта. Ты колеблешься?…

Ратон. Вовсе нет; я не говорю «нет», но я и не говорю «да».

Ханс. Что же вы говорите?

Ратон. Я говорю, что следует подождать.

Марта. Ждать!.. А кто тебе мешает принять решение?

Ханс. Вы ведь вождь народа.

Ратон (с яростью). Конечно, я вождь! Но мне ничего не говорят, мне ничего не приказывают. Это непостижимо!

Явление X

Те же, камер-лакей.

Камер-лакей (обращаясь к Ратону и передавая ему конверт с письмом). Господину Ратону Буркенстаффу от королевы.

Ратон. От королевы! Вот это прекрасно! (Обращаясь к уходящему камер-лакею.). Благодарю, друг мой… Вот наконец то, чего я ждал, чтобы приступить к действиям!

Марта и Ханс. Что же это такое?

Ратон. Тише! Я вам этого не говорил, я молчал; но мы договорились с королевой. У нас свой план действий.

Марта. Это другое дело.

Ратон. Посмотрим, что там сказано… Сначала эта записочка. (Читает вполголоса.) «Дорогой Ратон, вам, как вождю народа, я передаю этот приказ короля…» Короля! Возможно ли это?! «Вы лично передадите это письмо адресату». Я это обязательно сделаю. «Затем, не входя ни в какие объяснения, вы удалитесь, выйдете из дворца и скроетесь от всех». Все это будет в точности выполнено. «А завтра на рассвете если увидите на башнях Кристианборга развевающиеся королевские флаги, то пройдите по городу со всеми друзьями, которых сможете собрать, и кричите: „Да здравствует король!“» Хорошо. «Записку эту разорвите немедленно». (Рвет ее.)

Марта и Ханс. Так что же было в этом письме?

Ратон. Замолчи, жена! Замолчи! Государственные тайны тебя не касаются; с тебя хватит, если я скажу, что теперь знаю, что должен делать… Посмотрим на конверт… (Берет запечатанное письмо.) «Ратону Буркенстаффу для передачи генералу Коллеру».

Марта. Коллеру!

Ратон (вспоминая). А, я знаю… это один из наших, о котором королева говорила сегодня утром… Ты не помнишь?

Марта. Да, верно.

Ратон. Он скоро получит это письмо, ручаюсь. Нам же, дети мои, остается тихо выбраться отсюда и скрываться в течение сегодняшнего вечера…

Марта. Что ты говоришь?

Ратон. Молчи! Это входит в наш план. (Обращаясь к Хансу.) Ты сегодня ночью соберешь норвежских матросов, о которых только что рассказывал; дашь им денег, много денег. Мне их отдадут… почестями и должностями… А затем вы до рассвета придете ко мне, и тогда…

Марта. Спасет ли это моего сына?

Ратон. Глупый вопрос!.. Да, жена, это его спасет… И я буду советником, и у меня будет прекрасная должность, и у Ханса тоже… небольшая должность.

Ханс. Какая?

Ратон. Я тебе устрою кое-что… Но мы теряем драгоценное время, а у меня столько проектов! Когда следует думать обо всем, то с чего начать? Да, это письмо господину Коллеру, вот с него и начнем… Идем, следуйте за мной.

Ханс и Марта направляются к левой двери; Коллер появляется из двери, расположенной в глубине комнаты; Ратон останавливается посредине сцены.

Явление XI

Ханс, Марта, Ратон и Коллер.

Коллер (при виде Ратона). Что я вижу? Что вы тут делаете? Кто вы?

Ратон. Какое вам дело? Я здесь у королевы, по ее приказу. А вы сами, какое вы имеете право меня спрашивать?

Коллер. Я полковник Коллер.

Ратон. Коллер! Какая встреча! А я Ратон Буркенстафф, вождь народа.

Коллер. И после того, как был отдан приказ о вашем аресте, вы посмели явиться во дворец?

Марта. О боже!

Ратон. Успокойся! (Обращаясь к Колеру вполголоса.) Я знаю, что с вами мне нечего бояться; мы с вами принадлежим к одной партии, мы понимаем друг друга… вы один из наших.

Коллер (презрительно). Я!

Ратон (вполголоса). И в доказательство — вот бумага, которую мне поручено вам передать от имени короля.

Коллер (взволнованно). От короля!.. Возможно ли?… Что это значит! (Распечатывает письмо и читает его.) Боже мой! Вот так приказ!

Ратон (глядя на него и обращаясь к жене и Хансу). Вы видите, какое впечатление это произвело на него…

Коллер. Король Кристиан! Это его почерк, его подпись… Объясните мне, сударь, как это произошло?

Ратон (с важностью). Я не собираюсь давать вам никаких разъяснений. Это приказ короля; вы знаете, что вам следует делать… и я тоже… Я ухожу.

Марта (удерживая его). Господи! Что же написано в этой бумаге?

Ратон. Это тебя не касается, и тебе этого знать не следует. Пошли, жена.

Ханс. Я получу должность! Я надеюсь, что хорошую… иначе… Я иду за вами, хозяин.

Ратон, Марта и Ханс выходят через маленькую дверь слева.

Явление XII

Ранцау (входя через двухстворчатую дверь слева), Коллер (стоит, погруженный в размышления, держа в руке письмо).

Коллер. Великий боже! Господин Ранцау!

Ранцау. Господин полковник, по-видимому, очень озабочен.

Коллер (подходит к Ранцау). Ваш приход, господин граф, это самое лучшее из всего, что могло со мной случиться, и вы засвидетельствуете на Совете регентства…

Ранцау. Я больше не член Совета. Я подал в отставку.

Коллер (с удивлением, в сторону). В отставку… значит, дела той партии плохи! (Громко.) Я не был подготовлен к подобному событию, равно как и к поразительному приказу, только что полученному мною.

Ранцау. Приказу?… От кого?

Коллер (вполголоса). От короля.

Ранцау. Не может быть!

Коллер. В тот момент, когда я по приказу Совета явился сюда, чтобы арестовать вдовствующую королеву, король, который давно уже не вмешивается ни в дела правления, ни в государственные дела, король, который, казалось, передал всю власть в руки первого министра, приказывает мне, Коллеру, своему верному слуге, сегодня же вечером арестовать Матильду и Струэнсе.

Ранцау (прочитав приказ, холодно). Это подлинная подпись нашего единственного, законного государя, короля Дании Кристиана Седьмого.

Коллер. Что вы об этом думаете?

Ранцау. А я только что хотел спросить вас об этом; ведь приказ дан вам, а не мне.

Коллер (с беспокойством). Конечно, но, будучи вынужденным повиноваться королю или Совету регентства, что бы вы сделали на моем месте?

Ранцау. Что бы я сделал?… Прежде всего, я не стал бы спрашивать советов.

Коллер. Вы стали бы действовать; но в каком направлении?

Ранцау (холодно). Это уже ваше дело. Как и всегда, вами руководит только ваш личный интерес. Взвесьте, рассчитайте и посмотрите, какая из двух партий предоставляет вам больше выгод…

Коллер. Милостивый государь…

Ранцау. Мне кажется, что вы спрашиваете у меня именно об этом, и я предлагаю вам для начала внимательно прочесть адрес, написанный на этом письме. Там написано: «Генералу Коллеру».

Коллер (в сторону). Генералу! Чин, в котором мне всегда отказывали. (Громко.) Я — генерал!

Ранцау (с достоинством). Это только справедливо; король вознаграждает тех, кто ему служит, и наказывает тех, кто ему не подчиняется.

Коллер (глядя на него, медленно). Чтобы награждать или наказывать, нужна власть. А он ее имеет?

Ранцау (так же). Кто вам передал этот приказ?

Коллер. Ратон Буркенстафф, вождь народа.

Ранцау. Это доказывает, что в народе имеется партия, готовая возмутиться и оказать вам содействие.

Коллер (взволнованно). Ваше сиятельство может Мне поручиться в этом?

Ранцау (холодно). Мне нечего вам сказать. Вы не мой друг, и я не ваш. Мне нет смысла способствовать вашему возвышению.

Коллер. Понимаю… (После молчания, приблизившись к Ранцау.) В качестве верноподданного я бы хотел выполнять приказы короля… прежде всего. Это мой долг. Но как нужно действовать?

Ранцау (медленно). Это очень легко… Охрана дворца поручена вам, вы один распоряжаетесь находящимися здесь солдатами…

Коллер (неуверенно). Это верно… Но если дело кончится неудачей?

Ранцау (небрежно). Что же может случиться?

Коллер. А то, что завтра Струэнсе прикажет меня расстрелять или повесить.

Ранцау (поворачивается к нему, с твердостью). Вас только это останавливает?

Коллер. Да.

Ранцау (так же). У вас нет никаких других соображений?

Коллер. Никаких.

Ранцау (холодно). Тогда успокойтесь… как бы дело ни повернулось, вам этого не избежать.

Коллер. Что вы хотите этим сказать?

Ранцау. То, что если завтра Струэнсе будет еще у власти, он прикажет вас арестовать и в течение двадцати четырех часов приговорит к смертной казни.

Коллер. За какое преступление?

Ранцау (показывает ему письма и немедленно кладет их обратно в карман). Неужели нужны еще другие факты, кроме писем, написанных вами вдовствующей королеве, писем, содержащих первые планы заговора, который должен быть осуществлен сегодня? Из этих писем Струэнсе узнает, что еще вчера, будучи у него на службе, вы его предавали.

Коллер. Милостивый государь, вы хотите меня погубить!

Ранцау. Вовсе нет, только от вас зависит, чтобы эти доказательства вашего предательства превратились в доказательства вашей верности.

Коллер. Каким образом?

Ранцау. Надо выполнить приказание вашего государя.

Коллер (яростно). Но вы, значит, за короля? Вы действуете от его имени?

Ранцау (гордо). Я не обязан вам давать отчет в моих поступках: я от вас не завишу, а вы от меня зависите. Когда вы вчера перед всем Советом предавали несчастных, сообщником которых вы были, я ничего не говорил, я вас не разоблачил, а защитил своим молчанием. Тогда мне это было выгодно, сегодня больше не нужно. Вы у меня просили совета, я вам его дам. (Повелительно, вполголоса.) Выполняйте приказы вашего короля и арестуйте сегодня ночью на балу Матильду и Струэнсе. В противном случае…

Коллер (в полном замешательстве). Хорошо! Скажите, что отныне вы принимаете участие в этом деле, что вы один из главных участников заговора, и я подчинюсь вашим указаниям.

Ранцау. Это касается только вас. Сегодня должен погибнуть Струэнсе, или завтра погибнете вы. Завтра вы будете генералом… или будете расстреляны… Выбирайте. (Делает шаг, чтобы уйти из комнаты.)

Коллер (останавливает его). Господин граф!

Ранцау. Ну, что же вы решили, полковник?

Коллер. Я повинуюсь!

Ранцау. Очень хорошо! (Подчеркнуто.) До свидания… генерал!

Ранцау уходит через дверь налево, а Коллер — через дверь в глубине комнаты.

Занавес

Действие пятое

Гостиная во дворце Фалькенскильда. Большие двери по обеим сторонам. Одна дверь в глубине сцены и два больших окна, выходящих на балконы. Слева, на первом плане, — стол, на нем — письменные принадлежности. На столе — два зажженных канделябра.

Явление I

Кристина (в длинном плаще, накинутом поверх бального платья) и Фалькенскильд.

Фалькенскильд (входит, ведя под руку дочь). Как ты себя чувствуешь?

Кристина. Благодарю вас, гораздо лучше.

Фалькенскильд. Твоя бледность напугала меня. Я боялся, что через минуту, в разгаре бала, в присутствии королевы, в присутствии всего двора ты упадешь в обморок.

Кристина. Вы ведь знаете, что я хотела остаться у себя; но вы, несмотря на мои просьбы, пожелали, чтобы я присутствовала на этом празднике.

Фалькенскильд. Конечно! Чего бы только не говорили, если бы ты отсутствовала!.. Совершенно достаточно, что вчера, когда в моем доме арестовали этого молодого человека, все могли заметить твое волнение и страх… Ведь можно было подумать, что огорчение помешало тебе явиться на этот бал.

Кристина. Отец…

Фалькенскильд (продолжая с безразличным видом). Кстати, праздник удался на славу… Какая роскошь! Какой блеск! И какая нарядная толпа наполняла эти громадные залы!.. Мне не нужны другие доказательства прочности нашей власти; мы наконец завоевали счастье; а королева, она никогда не была более обольстительной, какая радость победы сияла в ее глазах, когда она смотрела на Струэнсе… Да, кстати, о счастливцах. Ты заметила барона Гёлера?

Кристина. Нет, отец.

Фалькенскильд. Как — нет? Ведь он открыл бал в паре с королевой; он был этим более горд, чем своим новым званием министра, — он только что получил назначение. Поистине он начинает занимать место Ранцау, который, при всей своей ловкости, покидает нас именно тогда, когда счастье нам улыбается.

Кристина. Не всякий поступил бы так.

Фалькенскильд. Да, но мы не упрекаем его за это: он всегда любил оригинальничать. Пусть уходит и уступит место другим, его время кончилось. Королева боится его ума и была очень рада дать ему в преемники…

Кристина. Того, кого она не боится.

Фалькенскильд. Именно! Такого прекрасного и любезного кавалера, как мой зять.

Кристина. Ваш зять?

Фалькенскильд (строго глядя на нее). Конечно.

Кристина (робко). Отец, поговорим завтра о бароне Гёлере.

Фалькенскильд. Почему не теперь же?

Кристина. Поздно, уже ночь… а я не совсем еще оправилась после пережитого волнения…

Фалькенскильд. А в чем причина этого волнения?

Кристина. О, на это я могу вам ответить. Никогда еще я не чувствовала себя более одинокой, чем на этом празднестве. И, видя сияющие глаза людей и всю эту веселую толпу, трудно было поверить, что, быть может, всего в нескольких шагах от них стонут в оковах несчастные… Простите, отец, но это сильнее меня. Эта мысль беспрестанно меня преследовала. Когда Остен подошел к стоявшему подле меня Струэнсе и что-то тихо сказал ему, я ничего не расслышала, но заметила, что Струэнсе нервничает, а увидя приближающуюся к нему королеву, он встал, говоря: «Бесполезно, граф, никакой пощады за государственную измену не будет». Граф поклонился и ответил, глядя на королеву и Струэнсе: «Я не забуду этого и, быть может, скоро напомню вам об этом».

Фалькенскильд. Какая дерзость!

Кристина. Эта сцена привлекла внимание нескольких гостей. Я слышала, одни говорили: «Министр прав, пример необходим». — «Конечно, — говорили другие, — но казнить его!..» При этих словах я почувствовала, что кровь стынет в моих жилах. Казнить его! Какая-то пелена застлала мне глаза, и силы покинули меня…

Фалькенскильд. К счастью, я оказался около тебя.

Кристина. О да! Я знаю, что это был бессмысленный и нелепый страх, но, запершись с утра у себя, я никого не видела и ни с кем не говорила. Я не смею, вы знаете, произнести перед вами имя этого человека, но, не правда ли, я могу не опасаться за его жизнь?

Фалькенскильд. Полагаю, что нет. Успокойся.

Кристина. Я так и думала. Это невозможно. К тому же, если его арестовали только вчера, не могут же его казнить наутро. Ведь за него просят, хлопочут друзья, да и вы, отец мой.

Фалькенскильд. Конечно. Как ты хотела сама, мы поговорим об этом завтра. А сейчас я тебя покину…

Кристина. Вы вернетесь на бал?

Фалькенскильд. О нет. Я оставил там Гёлера, он отлично представительствует за нас и, вероятно, протанцует всю ночь. Уже скоро утро; я не лягу — у меня есть работа. Пойду в кабинет. Эй, кто-нибудь!

В глубине появляются Йосеф и другой слуга. Последний берет со стола канделябр.

Ну, будь мужественной, дорогая. Спокойной ночи, дитя мое, спокойной ночи. (Уходит в сопровождении слуги, несущего канделябр.)

Явление II

Кристина, Йосеф.

Кристина. Ну, слава богу! Моя тревога была напрасной… речь шла о другом… Увы, мне кажется, что все, как я, думают только о нем!

Йосеф (подойдя к Кристине). Ваше сиятельство…

Кристина. В чем дело, Йосеф?

Йосеф. Какая-то женщина, видимо, в большом горе, давно дожидается вас. Она говорит, что прождет всю ночь, если понадобится, но не уйдет, не поговорив с вами.

Кристина. Со мной?

Йосеф. Об этом-то она и упросила меня доложить вам.

Кристина. Пусть войдет… Я приму ее, хотя и очень устала.

Йосеф (вводя Марту). Входите, сударыня. Вот их сиятельство. И торопитесь, уже поздно…

Явление III

Марта, Кристина.

Марта. Простите, ваше сиятельство, что я осмелилась в такой поздний час…

Кристина (взглядывая на нее). Фрау Буркенстафф! (Бежит к ней и берет ее за руки.) О, как я рада, что приняла вас. Как я рада вас видеть… (В сторону, растроганно и радостно.) Его мать! (Громко.) Вы пришли поговорить со мной об Эрике?

Марта. О чем же я еще могу говорить в том горе, которое на меня обрушилось. Мое бедное дитя… я только что его видела.

Кристина. Вы его видели?

Марта (плача). Да, ваше сиятельство, я только что обняла его в последний раз!

Кристина. Что вы!

Марта. Смертный приговор подписан сегодня днем.

Кристина. Какой приговор? Что все это значит?

Марта (с радостью). Так вы ничего не знаете? Ах, тем лучше!.. Иначе бы вы не пошли на этот бал, не правда ли? Ведь какая бы знатная вы ни были, вы не смогли бы развлекаться, зная, что тот, кто вам предан, приговорен к смерти.

Кристина (вскрикивает). Ах! (Исступленно.) Так они действительно об этом говорили!.. Они имели в виду его… и мой отец обманул меня. (Марте.) Он приговорен?

Марта. Да, ваше сиятельство. Струэнсе подписал приказ, и королева тоже, а ведь она — мать, у нее есть сын…

Кристина. Успокойтесь! Еще ничего не потеряно, еще есть надежда!

Mарта. А у меня надежда только на вас. Мой муж что-то замышляет, но не хочет поделиться со мной… Я не должна была говорить об этом, но вы ведь не выдадите нас. Мой муж пока не решается показываться, прячется. Друзья его либо вовсе не появятся, либо придут слишком поздно… Ну а я, чем я могу помочь, что сделать?… Если бы потребовалось умереть, чтобы спасти моего сына, мне не о чем было бы просить вас… Вчера вечером я побежала в тюрьму и дала столько золота, сколько у меня потребовали за радость обнять его. Я прижала его к своему сердцу; сказала о моем отчаянии, горе, он же… увы, он говорил только о вас…

Кристина. Эрик!

Марта. Да… Этот неблагодарный, утешая меня, думал только о вас. «Я надеюсь, — говорил он, — что она ничего не узнает о моей участи, так как это произойдет очень рано, на рассвете…»

Кристина. Что — это?

Марта (исступленно). Да разве же я вам не сказала? Разве вы сами не догадались по моему отчаянию? Ведь сейчас, через несколько минут, они убьют моего сына!

Кристина. Убьют его!..

Марта. Да, да! Здесь, на этой площади. Они поволокут его перед вашими окнами… Тогда, как в лихорадке, как в бреду, я вырвалась из его объятий и против его воли прибежала сюда, к вам, чтобы сказать: они его сейчас убьют! Защитите его! Но вас не было, и я ждала. О, какая это была пытка! Сколько я выстрадала, считая минуты этой ночи, которую я хотела бы, но боялась сократить. Но вот наконец вы пришли, я вижу вас. Бросимся к ногам вашего отца, к ногам королевы и будем вместе умолять их о помиловании моего сына.

Кристина. Я вам обещаю!

Марта. Скажите им, что он неповинен. Я клянусь вам в этом. Он никогда не был замешан в мятежах и в заговорах, никогда не помышлял об участии в них. Он ни о чем не думал, кроме своей любви к вам.

Кристина. Я знаю. И эта любовь погубила его. Ради меня, ради моего спасения он пошел на смерть. Но нет! Это невозможно! Я отвечаю за его жизнь.

Марта. Правда?

Кристина. Да, сударыня, да. Погибнет кто-то другой, но не он.

Марта. Что вы хотите сказать?

Кристина. Ничего, ничего! Возвращайтесь домой, уходите. Через несколько минут он будет помилован, он будет спасен. Доверьтесь мне!

Марта (неуверенно). Но как же…

Кристина. Верьте моему слову, моей клятве…

Марта (так же). Но…

Кристина (вне себя). Да, наконец, моему чувству, моей любви! Теперь вы мне поверили?

Марта (с удивлением). О небо!.. Да, ваше сиятельство, да… я больше не боюсь. (Вскрикивает, глядя на балконную дверь.) Ах, ах!..

Кристина. Что с вами?

Марта. Мне показалось, что уже светает. Нет; хвала небу, еще темно. Да благословит вас бог и воздаст за эту радость, которой я обязана вам. Прощайте, прощайте!..

Явление IV

Кристина одна (ходит в возбуждении).

Кристина. Я скажу всю правду, я скажу, что он не виновен. Я объявлю во всеуслышание, что он сам обвинил себя, чтобы спасти мою честь. А я… (Останавливаясь.) О, я погублена, я обесчещена навсегда. Ну и пусть, пусть!.. Когда я думаю обо всем этом… К чему все это… так нужно, я не могу допустить, чтобы он погиб. Нет, из любви ко мне он отдает свою жизнь… а я из любви к нему отдам больше, чем жизнь. (Садится за стол.) Да, да, я напишу… Но кому довериться? Отцу? О нет! Струэнсе? Еще меньше. Он при мне сказал, что никогда не простит… Королеве Матильде? Она женщина, она меня поймет. И хотя я не верила — говорят, будто она любима и сама любит. О боже! Сделай так, чтобы это было правдой! Она сжалится и не осудит меня. (Быстро пишет.) Скорей, скорей… Это торжественное признание не оставит ни малейшего сомнения в его невиновности. Подпись: Кристина Фалькенскильд. (Роняет перо.) Ах, ведь сейчас я подписала свой позор и бесчестье! (Быстро складывает письмо.) Не будем об этом думать, ни о чем не будем думать. Дорога каждая минута… Но как же в такую пору? Ах да, через госпожу Линсберг, первую горничную королевы… Пошлю к ней Йосефа, он мне предан. Да, это единственный способ доставить письмо вовремя.

Явление V

Кристина, Фалькенскильд.

Фалькенскильд вошел при последних словах Кристины, когда она шла к двери. Берет у нее из рук письмо.

Фалькенскильд. Письмо? Кому же?

Кристина (с ужасом). Отец!

Фалькенскильд. Королеве Матильде… Ну, не волнуйся так. Если тебе необходимо, чтобы ее величество получила письмо, я ей передам. Но мне кажется, я имею право знать, что пишет моя дочь, если даже она обращается к королеве Дании. Разреши…

Кристина (умоляюще). Отец!

Фалькенскильд (вскрывая письмо). Разреши… (Читая.) О небо! Эрик Буркенстафф здесь, у тебя, в твоих апартаментах… был обнаружен у всех на глазах!

Кристина. Да, да. Это правда! Излейте на меня свой гнев! Хотя я не провинилась перед вами и не была вас недостойна. Клянусь вам, я виновата в том, что моя неосторожность могла скомпрометировать нас. Поэтому я не пытаюсь оправдаться и избежать заслуженных упреков. Но я узнала, что вы скрывали от меня: он приговорен к смертной казни, он — жертва своей преданности и погибнет, спасая мою честь. Однако сохранить честь такой ценой — значит потерять ее навсегда. Я хотела спасти себя от угрызений совести, а вас — от преступления… и написала.

Фалькенскильд. Подписаться под подобным признанием!.. И этим засвидетельствовать перед всеми, перед королевой и ее министрами, что графиня Фалькенскильд, влюбившись в купеческого сынка, опозорила свое имя, свой род, своего отца, который и так уже стал мишенью для всякого рода насмешек и клеветы, а теперь окончательно падет под их ударами. Нет, это письмо, этот залог нашего бесчестья и гибели, не увидит света.

Кристина. Что вы осмелились сказать?! О небо!.. И вы не противитесь этому приговору?

Фалькенскильд. Не я один его подписал…

Кристина. Но вы единственный, кто знает, что он невиновен. И если вы отказываетесь передать это письмо королеве, я сама брошусь к ее ногам… Да, отец, да! Для спасения вашей чести, во имя вашего спокойствия, я крикну ей: «Пощады, ваше величество! Спасите Эрика и моего отца!»

Фалькенскильд (удерживая ее за руку). Нет. Ты не пойдешь, ты не выйдешь отсюда.

Кристина (в ужасе). Неужели вы будете удерживать меня силой?

Фалькенскильд. Я хочу помешать тебе погубить себя. Ты останешься здесь… (Идет к двери в глубине сцены.)

Кристина (идет за отцом, чтобы помешать ему, но, бросив взгляд на балконную дверь, вскрикивает). О небо! Уже светает. Наступает час его казни. Если вы промедлите еще, не будет надежды на спасение, нам ничего не останется, кроме угрызений совести! Отец! Во имя неба! Умоляю вас на коленях, мое письмо!.. Мое письмо!

Фалькенскильд. Оставь меня… Встань…

Кристина. Нет, я не встану. Я обещала матери Эрика спасти его жизнь; и когда она придет ко мне за сыном, которого вы убьете и которого я люблю…

Фалькенскильд делает гневное движение.

(Быстро встает.) Нет, нет, я не люблю его больше, я забуду его, я выйду замуж за Гёлера, я нарушу свою клятву, я повинуюсь вам. (Вскрикивая.) О, это похоронный барабанный бой, я слышу бряцание оружия…

Фалькенскильд. Мне жаль твоего безрассудства. Вот мой единственный ответ. (Разрывает ее письмо.)

Кристина. А! Это уже слишком! Ваша жестокость порывает все, что связывало меня с вами! Да, я его люблю и никогда не полюблю другого. Если он умрет, я не переживу его, я последую за ним… По крайней мере, его мать будет отомщена. И у вас, так же как у нее, не будет больше детей.

Фалькенскильд. Кристина!..

За сценой шум.

Кристина (твердо). Но послушайте… Выслушайте меня. Если народ, который негодует и ропщет, поднимется, чтобы спасти его, если небо, судьба или случай, который, быть может, менее жесток, чем вы, спасет его, то я объявляю вам — никакая сила в мире, даже ваша, не помешает мне принадлежать ему… Я даю в этом клятву.

Слышна усиливающаяся барабанная дробь и вопли за сценой.

Кристина кричит, падает в кресло, прячет голову в руки.

В этот момент раздается стук в дверь в глубине сцены. Фалькенскильд идет к двери.

Явление VI

Кристина, Ранцау, Фалькенскильд.

Фалькенскильд (удивленно). Господин Ранцау у меня! В этот час!

Кристина (бежит к нему, рыдая). О граф, скажите, неужели это правда?… Этот несчастный Эрик…

Фалькенскильд. Молчи, дочь.

Кристина (растерянно). Что мне сейчас щадить? Да, господин граф, я его любила, я виновата в его смерти, я должна искупить вину.

Ранцау (улыбаясь). Подождите, вы не так виноваты, как вам это кажется. Эрик еще жив.

Фалькенскильд и Кристина. О небо!

Кристина. А шум, который мы только что слышали…

Ранцау. Это солдаты его освобождали.

Фалькенскильд (пытается уйти). Это невозможно… одно только мое появление…

Ранцау. Возможно, увеличит опасность. А так как я теперь никто и ничем не рискую, я прибежал сюда, мой старый дорогой коллега…

Фалькенскильд. Зачем?

Ранцау. Чтобы предложить вам и вашей дочери убежище в моем дворце.

Фалькенскильд (изумленно). Вы?

Кристина. Что вы?

Ранцау. Это удивляет вас? А разве вы не сделали бы того же самого для меня?

Фалькенскильд. Я благодарю вас за великодушную заботу. Но прежде всего я хочу знать…

Входит Гёлер.

Ах, это вы, Гёлер. Ну, мой друг, в чем дело? Говорите же!

Явление VII

Кристина, Ранцау, Гёлер, Фалькенскильд.

Гёлер. Да разве я знаю? Беспорядок, путаница. Я задаю тот же вопрос, что и вы! В чем дело? Что случилось? Все меня спрашивают, и никто не может ответить.

Фалькенскильд. Но вы же были там, во дворце?

Гёлер. Конечно, был. Я открыл с королевой бал. После отъезда ее величества я танцевал дворцовый менуэт с мадемуазель Торнстон, когда вдруг заметил что-то необычное. Группы гостей уже больше не смотрели на танцующих, они тихо переговаривались, в гостиных шел глухой ропот… «В чем дело? Что случилось?» — спрашиваю у моей дамы, но она тоже ничего не знает. И тут я узнаю у выездного лакея, совершенно бледного и испуганного, что королева Матильда только что была арестована в своей спальне по приказу короля.

Фалькенскильд. По приказу короля? А Струэнсе?

Гёлер. Он тоже арестован в момент своего возвращения с бала.

Фалькенскильд (нетерпеливо). А Коллер, черт возьми! Коллеру была поручена охрана дворца. Он командовал один?

Гёлер. Самое удивительное и самое неправдоподобное то, что эти два ареста были совершены — кем бы вы думали? Самим Коллером, у которого был в руках приказ короля.

Фалькенскильд. Он нас предал! Это невозможно!

Гёлер (к Ранцау). Я тоже полагаю, что невозможно! Но пока все это говорят. Лейб-гвардия кричит: «Да здравствует король!» Народ, призванный к оружию Ратоном Буркенстаффом и его друзьями, кричит еще громче. Войска, которые сначала сопротивлялись, теперь действуют с ними заодно. Наконец, я не мог вернуться в свой особняк, так как у дверей была толпа. Я пошел к вам, хотя это тоже было небезопасно. Я был так взволнован, что даже остался в бальном костюме.

Ранцау. В настоящее время бальный костюм безопаснее костюма министра.

Гёлер. В течение вчерашнего дня я еще не успел его заказать.

Ранцау. Вы можете избавить себя от этого труда. Что я говорил вам вчера? Не прошло еще и двадцати четырех часов, а вы уже не министр.

Гёлер. Сударь!

Ранцау. Вы успели протанцевать контрданс, и после такой министерской работы вам нужен отдых. Я вам предлагаю его у меня (живо), так же как и всем вашим. Это единственное убежище, где вам будет сейчас безопасно. Не надо терять времени. Следуйте за мной все. Пошли.

В этот момент распахиваются два окна в глубине сцены. Ханс, матросы, несколько человек из уличной толпы появляются на балконе. Они вооружены карабинами.

Явление VIII

Ранцау, Кристина, Фалькенскильд, Гёлер.

Ханс (целится). Стойте, господа! Вам не уйти!

Кристина (с криком заслоняет отца, обнимает его). Я все еще ваша дочь. И я умру вместе с вами.

Ханс. Отдайте богу ваши души!

Явление IX

Ханс, Ранцау, Эрик (левая рука его на перевязи; он вбегает через дверь в глубине сцены) заслоняет собой Кристину, Фалькенскильда и Гёлера.

Эрик (Хансу и его товарищам, проникшим через балкон в комнату). Стойте! Не надо убивать! Не надо крови! Достаточно того, что у них отнята власть! Этого хватит. (Указывая на Кристину, Фалькенскильда и Гёлера.) Но их я буду защищать и охранять ценой моей крови! (Заметив Ранцау, подбегает к нему.) О спаситель мой! Мой ангел-хранитель!

Фалькенскильд (удивленно). Он? Господин Ранцау?

Ханс и его товарищи (кланяясь). Господин Ранцау, он совсем другой, он — друг народа, он — наш.

Гёлер. Как это может быть?

Ранцау (Фалькенскильду, Гёлеру и Кристине). О бог мой! Я — друг… друг всех. Спросите лучше у генерала Коллера и у его достойного союзника — Ратона Буркенстаффа.

Все (кричат). Да здравствует Ратон Буркенстафф!

Ратон поднимается на сцену, Эрик пересекает ее и становится около Ханса.

Явление X

Ханс и его товарищи, Эрик, Марта (войдя, она сразу бросается к сыну и целует его), Ратон (окруженный народом), Ранцау, Кристина, Фалькенскильд, Гёлер. За ними Коллер. В глубине сцены народ, солдаты, судейские, придворные.

Марта (обнимая Эрика). Мой сын ранен! Его ранили!

Эрик. Нет, мать. Это пустяки.

Она целует сына несколько раз, а в это время толпа кричит.

Толпа. Да здравствует Ратон Буркенстафф!

Ратон. Да, друзья мои, мы наконец добились своего. Я могу похвастаться, что, служа королю, я всем руководил, все сделал.

Толпа. Да здравствует Ратон!

Ратон (жене). Ты слышишь, жена, я снова в почете.

Марта. О! А мне-то что? Мне ничего не надо. Мой сын со мной!

Ратон. Но теперь молчание, господа, прошу, помолчите. У меня приказы короля, приказы, которые я только что получил, так как наш августейший монарх доверяет мне абсолютно и безгранично.

Ханс (своим товарищам). И король прав. (Показывает на Буркенстаффа, который вынимает из кармана приказ короля.) Замечательная голова, хотя и не производит такого впечатления. Хозяин великолепно знал, что делал, когда полными пригоршнями бросал золото. (Радостно.) Из двадцати тысяч гульденов у него теперь ничего не осталось, ни одного риксдаля.

Ратон (распечатывая бумагу, делает ему знак замолчать). Ханс!

Ханс. Да, хозяин. (Своим товарищам.) Но обернись это плохо, мы бы все погибли: его сын, его семья и все его приказчики.

Ратон. Ханс, замолчи!

Ханс. Да, хозяин. (Кричит.) Да здравствует Буркенстафф!

Ратон (с удовлетворением). Прекрасно, друзья мои, помолчите. (Читает.) «Мы, Кристиан Седьмой, король Дании, сообщаем нашим верным подданным и жителям Копенгагена. После того как мы покарали изменников, нам остается вознаградить за верность графа Ранцау, которого мы назначаем нашим первым министром при регентстве нашей матери, королевы Марии-Юлии…»

Ранцау (скромно). Это меня-то, который подал в отставку и хотел удалиться от дел…

Ратон (строго). Вы не можете так поступить, господин граф. Это приказание короля, и вы должны повиноваться… Дайте же мне закончить. (Продолжает читать.) «…и Ратона Буркенстаффа, копенгагенского купца, которого мы назначаем поставщиком нашего королевского двора (понижая тон), первым поставщиком шелковых товаров для двора».

Все. Да здравствует король!

Ханс. Это здорово! У нас будут на лавке королевские гербы!

Ратон (с гримасой). Прекрасное предложение, и после таких затрат…

Ханс. А местечко, которое вы обещали мне?

Ратон. Оставь меня в покое.

Ханс (своим товарищам). Какая неблагодарность!.. Ведь все произошло благодаря мне! Он мне за это заплатит.

Ранцау. Поскольку король требует, нужно подчиниться, господа, и возложить на себя бремя власти (к судейским), которое мне, надеюсь, будет легче нести благодаря любви моих сограждан. (Эрику.) А вы, юный офицер, подвергшийся в этом деле самому большому риску… вас следует вознаградить.

Эрик (с искренностью). Нисколько. Так как я могу сказать сейчас вам и только вам одному… (Вполголоса.) Я никогда не участвовал в заговоре.

Ранцау (заставляет его замолчать). Хорошо! Хорошо! Но об этом никогда не говорят… Потом.

Ратон (про себя, грустно). Поставщик двора!

Марта. Ты должен быть доволен; это то, о чем ты мечтал.

Ратон. Фактически я им уже был, только я снабжал двух королев, и, отставив одну из них, я теперь потерял половину своей клиентуры.

Марта. А ты ведь рисковал состоянием, жизнью, сыном, который ранен, и, может быть, даже серьезно. Зачем?

Ратон (указывая на Ранцау и Коллера). Чтобы от этого выиграли другие.

Марта. Вот и устраивай после этого заговоры!

Ратон (протягивая ей руку). Правильно. Впредь я не буду этого делать. Черт возьми меня, если я во что-нибудь еще вмешаюсь!

Все (окружая Ранцау и склоняясь перед ним). Да здравствует граф Ранцау!

Конец

Послесловие Все в этом мире построено на шарлатанстве…

Нет такой книги, в которой не было бы чего-нибудь полезного.

Плиний-старший. «Естественная история»

Srcibe для любого француза слово понятное — писака, писарь, публичный писатель, журналист. В незапамятные времена оно пришло во французский язык из древней латыни, из великого прошлого всех романских народов, от почтеннного слова scribere — писать.

Эжен Скриб получил свою фамилию от отца, торговца шелком, появившись на свет в Париже в 1791 году. Скриб — это родовое имя, а вовсе не псевдоним, и такая «говорящая» фамилия, вероятно, доставляла особую радость его литературным и театральным недругам, коих у Скриба было несметное количество. Ведь миллионное состояние, нажитое на водевилях и комедиях, настоящий триумф его пьесок на всех театральных площадках Европы уже при жизни, ошеломительный успех его либретто, навсегда соединенных с именами Мейербера, Обера, Галеви, Россини, Верди, Доницетти, — это не повод для радости коллег по цеху и строгих театральных журналистов. Интересно, что критиковали Скриба яростно и жестоко, и справа, и слева, и либерально настроенные критики, и критики, отличавшиеся устойчивым консервативным академическим вкусом. После 1836 года, когда Скриб был избран в число «бессмертных» Французской Академии, в прессе поднялся настоящий стон и вой! Подумать только — Гюго было отказано в этой чести, а ему, автору сотен пустяковых пьесок, водевилисту, куплетисту, какому-то писаке, Скрибу… Но, наверное, не напрасно сын почтенного буржуа получил право на такую «говорящую» фамилию. Ведь как поется в одной известной песенке: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет!»

Маленький «писака» рано лишился родителей и перешел на попечение к известному адвокату, что, безусловно, повлияло на его судьбу. Отныне атмосфера финансовых тяжб, судебных исков, имущественных споров между родственниками, биржевых махинаций формировала ум будущего драматурга. Интересно, что многие крупнейшие драматические авторы прошли эту блестящую школу юриспруденции: где, как не в суде в жестком диалоге сторон, конфликт встает в полный рост! До адвоката юный Скриб не дослужился, но опыт стряпчего в суде научил его видеть механизм современного мира. Вот она, его школа жизни, отточенная в форме театрального диалога:

«— В современном обществе царит абсолютное равенство!

— Звания и титулы ничего не значат!

— Все французы равны.

— Да, я знаю — перед лицом закона!

— Нет, перед деньгами!» («Пуф, или Ложь и истина») Как же критиковали Скриба за такое циничное утверждение многие его современники, называя его пьесы «поэзией прилавка», «конторским героизмом» (А. И. Герцен), «антитезой романтизма» (Э. Легуве), «острым словом, сказанным за столом» (Белинский). Но, к счастью, Скриб не слышал всего этого, а потому, не задумываясь, променял выгодную карьеру адвоката на трудный и поначалу совсем не усеянный розами путь драматического писателя.

Театр и только театр манил молодого человека, тот театр, который был рядом, на Больших бульварах, куда ежевечерне собиралась веселая и шумная толпа парижан, ищущих хотя бы небольшой паузы от тех невероятных кошмарных событий, которые, как в страшную воронку, затягивали жизнь каждого француза. Когда Скрибу было три года, Людовику XVI, «народному» королю, «наихристианнейшему» Людовику отрубили голову, затем судили «вдову Капет», так стала именоваться самая красивая императрица Европы, вдова короля, — Мария-Антуанетта. Она была обвинена в растлении собственных детей и также гильотинирована. Когда из складок ее платья выпрыгнула маленькая собачка, то казнили и ее. Вероятно, как пособницу ненавистной королевской династии.

Маленький Скриб не мог этого видеть, но именно таким был жизненный опыт зрителей, ломившихся в театры Больших бульваров, парижан, переживших не только казнь королевской четы, но и лидеров революции, которых одного за другим кровавым потоком сметала со сцены История. Вот откуда, наверное, происходит невероятная тяга революционного поколения французов к театру. «Здесь танцуют!» — написала революционная толпа на месте, где стояла разнесенная по кирпичику Бастилия. А потом чехардой конвент сменялся директорией, директория консульством, консульство империей! Чтобы не сойти с ума от калейдоскопа и водоворота исторических событий, в театрах Бульваров к танцам добавили пение — родились куплеты. Не от легкомыслия, не от пустой веры в будущее, не от надежды на построение справедливого общества, а от невыносимого осознания исторического абсурда рождался французский водевиль. В нем навсегда зафиксировано ощущение той легкости бытия, которая возникает у человека, случайно выздоровевшего после смертельной болезни. «Нельзя не удивляться легкости, игривости и остроумию, с какими французы воспроизводят свою национальную жизнь»,[1] — восклицал Белинский. А Герцен, усматривавший в водевиле, кстати, вопреки историческому подходу к явлениям искусства, только национальную особенность, подытожил: «Водевиль такое же народное изобретение французов, как трансцендентальный идеализм — немцев».

В 1811 году Скриб начинает писать одноактные пьески, с танцами и куплетами. Кто только не писал для театров в те годы! Великие в будущем писатели — Дюма, Гюго, Бальзак, Мериме — были молоды, неизвестны, и сцена была для них самым простым и быстрым способом заработать деньги. Ведь гонорар за пьесу выплачивался сразу после того, как она попадала на сцену. У Скриба были серьезные конкуренты, и четырнадцать раз его сочинения с треском проваливались. Публика ждала настоящих страстей, острых интриг, запоминающихся куплетов. Но что могло по яркости и эмоциональному потрясению сравниться с 1815 годом? Ватерлоо… Великое поражение Наполеона. Но именно этот год, год национального позора, Ватерлоо Наполеона, стал «Тулоном» для Скриба! Его водевиль «Ночь в казармах национальной гвардии» стал первой ступенькой его лестницы славы.

Скриб всегда умел извлекать исторические уроки, не обольщаясь красивыми и трескучими лозунгами, которыми переболела революционная Франция: «Талант вовсе не в том, чтобы соперничать с провидением и выдумывать события, а в том, чтобы уметь ими пользоваться» («Стакан воды»). Он наконец научился строить действие, он понял тот стремительный закон пружины, которая, распрямляясь, движет сюжет, логику театрального характера, который только один и может объяснить самый неправдоподобный поступок героя.

Скриб в полной мере оценил силу театральной репризы, например такой:

«— Он глуп, но он мой дядя, и мне нужно непременно, чтобы мы посадили его куда-нибудь.

— Что он умеет делать?

— Ничего.

— Посадите его в министерство народного просвещения!» («Товарищество, или Лестница славы»)

Скриб стал Скрибом! Он писал много, быстро, налету схватывая словечки, складывая их в блестящие реплики. Любой жизненный эпизод, любая история превращалась им в увлекательнейший сценический сюжет. Точно обнаруживая зерно драматического действия, он умел легко построить интригу, а дополнив ее куплетами на распеваемые всем Парижем мелодии, он добивался абсолютной узнаваемости, а значит, доверия и любви зрительного зала. Ведь рядовой зритель любит только то, что хорошо знает! Завсегдатай бульварных театров, Скриб усвоил и особенности французского актерского стиля, в котором внешняя выразительность и пластичность должны идеально сочетаться со Словом! Искусству построения диалога Скриб, скорее всего, учился у жонглеров, кидающихся на Сен-Жерменской ярмарке кинжалами. Обмен репликами, к которому нечего добавить! Все сказано! Он знал, что актеры терпеть не могут длинные монологи-сентенции, которые приходилось заучивать на пару недель, пока спектакль приносит сборы, потому его персонажи сыплют остротами и афоризмами. А это уже не только дань времени и условиям бульварных театров, к которым приспосабливался молодой драматург. Это связь с глубокой театральной и литературной традицией Франции, в которой глубина мысли облекается в краткую блестящую форму.

Водевиль захватил европейскую сцену. Он вызревал незаметна в куплетах балаганных зазывал на парижских рынках XVII века, в представлениях ярмарочных театров Франции эпохи Просвещения, в годы революции он заявил о своих правах на равенство с высокими жанрами — трагедией и комедией, которые по праву крови шли на первой сцене Франции — Комеди Франсез. Но ни водевиль, ни мелодрама, ни романтическая драма поначалу не были допущены на привилегированную сцену, эти жанры оказались в первую очередь востребованы революционной толпой. Один из первых послереволюционных декретов разрешал каждому гражданину Франции открыть «публичный театр». Своими правами воспользовались тогда многие, и в районе Больших бульваров, отделяющих тогда центр Парижа от окраин, возникла целая цепь театров. Кажется, что сама ось художественной жизни Парижа тех лет сместилась на Бульвары. Это, кстати, заметил еще А. И. Герцен в письме 1847 года: «Пале-Руаяль перестал быть сердцем Парижа с тех пор, как из него извели лучшее население его. Он стал нравственен. Слишком добродетелен. Париж переехал из него. Париж начинается с бульвара Капуцинов, с Итальянского бульвара… ходят какие-то слухи о бульваре Пуасоньер».[2]

Водевиль, мелодрама, романтическая драма — такое же порождение Великой Французской революции, как свобода, равенство, братство. Эти жанры шли поначалу на подмостках бульварных театров, но постепенно они проникнут и в святая святых французского театра — на сцену Комеди Франсез. В этих жанрах фиксировалось катастрофическое мироощущение обыкновенного француза, который воспринимал жизнь как некую таинственную непостижимую силу, как рок, который может вознести человека выше высокого, но и скинуть ниже низкого. В романтической драме герой вступал со всем миром в неравный бой, в котором был заранее обречен. Романтическая драма обнаруживала нравственные чувства человека, не желавшего мириться с воцарившимся миром зла. Мелодрама показывала обыкновенного человека, жизнь которого была принесена в жертву обстоятельствам, его страдания и муки заставляли зрителя ужасаться и сострадать, но неугасимая вера в благополучный исход, надежда на то, что «все перемелется — мука будет», заставляли людей стойко переносить подлинные лишения. И романтическая драма, и мелодрама рушили все театральные правила, отменяли все классицистские единства. «Романтизм — это либерализм!» — провозгласил Гюго. И выкованная великим веком чеканная драматургическая форма разваливалась в угоду создания новой, более неуклюжей, рыхлой, которую все романтики, как один, возводили к великому Шекспиру, новому пророку современного мира. Содержание, как пробка из шампанского, вырвалось наружу, и писатели не поспевали за своими героями, а уж драматические авторы с трудом удерживали хоть какую-то логику сценического действия. Пушкин признавался, как ему едва удалось сохранить единство действия в «Борисе Годунове», написанном в «подражание отцу нашему Шекспиру».

На это разрушение прежних драматургических форм совсем не претендовал водевиль. Он совсем не должен был походить на жизнь, ведь водевильные герои чуть что — поют куплеты и в такт им танцуют.

В основе водевиля лежит анекдот, с четкой завязкой, кульминацией и развязкой. Структура его конфликта абсолютно правильно и жестко выстроена, это особый микромир, в котором, как в капле воды, отражается океан. Легуве, друг и соавтор Скриба, автор превосходных театральных мемуаров,[3] вспоминает об одном замечательном случае, в котором ярко раскрывается гений Скриба-драматурга. Однажды Скриб слушал чтение длинной пятиактной драмы, от сцены к сцене он мрачнел, пока в конце концов не расхохотался, заявив: «Можно лопнуть от смеха!» Эту длинную бесформенную печальную историю он в уме перевел в жесткий драматургический конфликт, отчего получилась «изящная красивая комедия в одном акте». Ну, как тут не повторить за Репетиловым: «Да! Водевиль — есть вещь!» Обладая безупречной театральной формой, водевили Скриба стали мгновенно переводиться на все языки. Кто, как не актеры, знают, что настоящая драматическая форма — редкость, как счастливый лотерейный билет, ведь играя такую «самоигральную» пьесу, всегда можно рассчитывать на успех, так как даже при очень слабом актерском исполнении само действие пьесы вывезет.

Спрос на водевили этого «писаки» Скриба был так высок, что у удачливого драматурга появляются помощники. Он, как и многие в те годы, создает целый цех литературных сотрудников,[4] число их колебалось в разные годы, доходя до 57. Имена многих известны, они не только попадали на обложку пьес рядом с именем Скриба, но и продолжали самостоятельную, как правило, не очень удачливую деятельность без своего мэтра. Другие навсегда оставались анонимными сотрудниками, выполнявшими какую-то одну техническую функцию: кто-то, например, придумывал анекдоты, кто-то сочинял хлесткие остроты, кто-то специализировался на театральных эффектных выходах, кто-то — на комических диалогах, когда герои говорят одновременно. Все это было лишь сырьем, которое под рукой мастера Скриба приобретало четкую законченную форму, способную в полной мере ожить именно на сцене. Труды сотрудников вознаграждались, и никто никогда ни на что не жаловался. О таком способе работы Скриба было известно не только во Франции, но и за ее пределами, что, конечно, вызывало презрение к этому «драмоделу», к писаке! Но одно дело, мнения и суждения о самом Скрибе, и совсем другое, реальный живой интерес театров к его пьесам. Конечно же, не только превосходная форма действия привлекала театры.

Скриб был проницателен и умен, а действительность навсегда отучила его от мысли, что в мире возможна победа истины. В 1825 году он пишет прекрасный водевиль «Шарлатанство», в котором предугадает не только основную тему своих лучших комедий, но и будущее всех государств, строящих демократические и либеральные институты. Вот как молодого и наивного врача просвещают журналист и известный литератор:

«— Не думай, что мы единственные. Во всех слоях общества, во всех классах царит сплошное шарлатанство.

— Торговец объявляет о прекращении торговли. А она продолжается.

— Книгоиздатель выпускает третье издание книги раньше первого.

— Певец предупреждает, что простужен, в надежде на снисхождение публики. Шарлатаны! Все в этом мире построено на шарлатанстве…

— И на круговой поруке!»

1830 год. Июльская революция. Бурбоны в очередной раз свергнуты. Банкир Лаффит, один из активных революционеров, проницательно заявил: «Отныне господствовать будут банкиры». Победа Июльской революции означала повсеместную победу Романтизма. В театре Комеди Франсез на премьере «Эрнани» в зрительном зале произошел настоящий бой — традиционный аристократический зритель этой цитадели старой Франции был в пух и прах разбит сторонниками Гюго. Символом, знаком этого времени станет знаменитое полотно Делакруа «Свобода, ведущая народ».

Всеобщее ликование по поводу свершившегося Скриб, похоже, не разделял. С тридцатых годов он начинает писать пятиактные комедии, по сути не очень отступая от уже освоенной драматической формы водевиля. К 30-м годам он написал около ста водевилей и свой опыт начинает переплавлять в нечто новое. Комедии, как правило, пишутся Скрибом в одиночку, без соавторов. Диалог и действие тщательно выверяются, но структура конфликта, принцип организации действия Скриб по-прежнему повторяет за водевилем.

«Бертран и Ратон, или Искусство заговора» — таков был ответ Скриба на Июльскую революцию. В 1833 году комедия шла с огромным успехом на сцене Комеди Франсез. Парижский зритель, уже глядя на афишу, начинал давиться от хохота. Басня Лафонтена про кота Ратона, обжигающего лапы, — он таскает каштаны из огня, которые мгновенно засовывает себе за щеку и съедает ловкая обезьяна Бертран, — была хорошо знакома всем и каждому. Скриб обращается к историческому сюжету, к далеким и малоизвестным широкой публике историческим событиям, происходившим в Дании в 1772 году в период царствования короля Кристиана VII. Для него, как и для всего поколения романтиков, отношение к историческим сюжетам было точно сформулировано Гюго: «История — это гвоздь, на который я вешаю свою картину». Именно эта свобода в любом повороте события раскрывала для Скриба возможность для искусного построения действия.

В первом акте подробно излагаются предлагаемые обстоятельства действия. Во главе Дании психически больной король, который передал всю полноту власти своему врачу, фактически отстранив от власти королеву. Искусно подставляя второстепенных эпизодических персонажей, давая им точные характеристики, Скриб заслонял экспозицию, в которой содержались обоснования и причины всех действий главных героев. Постепенно на сцену выводились главные лица пьесы — граф Бертран Ранцау, который на подстрекательства королевы к заговору замечал: «Я давно отошел от заговоров, так как понял, что те, кто больше всего рискуют, реже всего извлекают выгоду: они почти всегда работают для других. Другие приходят после них и спокойно пожинают то, что они посеяли с такой опасностью для себя. Так рисковать могут только сумасшедшие юнцы и молодые честолюбцы… Это дворцовая интрига, в которой народ не принимает участия. Для того чтобы такой переворот увенчался успехом, нужно, чтобы он был подготовлен или проведен народом; следует учитывать интересы народа или, по крайней мере, внушать ему это. Тогда он поднимется; вам нужно будет только не мешать, и народ сделает больше, чем вам того хочется. Но когда за вами не стоит общественное мнение, не стоит нация — вы можете возбуждать волнения, устраивать заговоры, мятежи, но не революции!»

Такой кристально ясный механизм революций можно найти разве что у классиков марксизма, которые, кстати, яростно критиковали Скриба! В конце первого действия Скриб размещает событие, запускающее механизм интриги, — найден молодой честолюбец, который возьмет на себя народное возмущение. Пусковой крючок взведен, и Скрибу нужно только соблюдать логику интриги.

Выводя на сцену новых персонажей, Скриб в нескольких репликах очерчивает каждый характер. Характер и оказывается залогом поступка, а дальше действия, совершаемого персонажем. Ратон богат и уже начинает стыдиться своей торговли, он метит в бургомистры. События закручиваются умно и просто, его делают народным вождем. Ловко закрытый в собственном винном погребе Ратон превращается чуть ли не в узника совести. Скриб точно просчитывает театральные эффекты: И тихая, внешне маловыразительная сцена, в которой Бертран понимает, какое сокровище для революции Ратон, сменяется эффектной массовой сценой, сопровождаемой торжественным маршем, шествием цеховых мастеров со своими стягами. Революция началась!

Как круги по воде от брошенного камешка, действие вовлекает все новых и новых персонажей: король, и королева, и правящее окружение. Революция просчитывается Бертраном, как партия в шахматы, с учетом всех обстоятельств, он точно знает, что «народ всегда становится на сторону угнетенного» и что вождем революции надо выбрать героя. «Конечно, я вождь! — восклицает Ратон. — Но мне ничего не говорят, мне ничего не приказывают. Это непостижимо!» Все узлы, искусно сплетенные Скрибом, начинают развязываться в пятом действии. Революция победно завершена! Бертран становится первым министром при королеве, а Ратон назначается поставщиком шелковых товаров для двора. Фактически он и был им, снабжая шелком двух королев. Теперь, после революции, вчерашний вождь подводит итог — рискуя сыном, жизнью, состоянием, Ратон растерял половину своей клиентуры.

После этой пьесы Французская Академия начала всерьез рассматривать кандидатуру Скриба на место одного из сорока «бессмертных». Надо заметить, что сам Скриб ни до своего избрания, ни после него никогда не испытывал особого пиетета перед Академией. Как и все, он с детства знал историю знаменитого «спора о Сиде», когда великий Корнель, стихи которого часто цитируют персонажи Скриба, был подвергнут смешному шестимесячному разбирательству, результатом которого стал позорнейший вердикт: «Сид», прекраснейший «Сид» не является шедевром! Вполне достаточно уже этого факта, чтобы Академия была скомпрометирована навеки. Но «бессмертные» академики без устали придумывали все новые и новые способы саморазоблачения. Они долго торговались с самим Мольером, великим Мольером, в обмен на членство в Академии вынуждая его, первого актера короля, перестать выходить на сцену. Но и этого им показалось мало, когда, получив отказ от Мольера, уже посмертно, они все-таки причислили его к «бессмертным», украсив его бюст весьма двусмысленной надписью: «Rien ne manque a sa gloire, il manquait a la notre». («Ничто недостает для его славы, его недоставало для нашей»). Можно ли после всего этого стремиться стать «бессмертным»? В разные годы Скриб так или иначе «проходился» по поводу Академии в своих пьесках:

«— Жена академика! Ни слова, сударь… Я требую уважения к нашим шефам, к ветеранам литературы.

— О, я готов снять шляпу… Но нельзя же не признать, что муж-академик — самый удобный муж на свете! Прежде всего, он привык закрывать глаза…» («Шарлатанство»)

Или же такой пассаж: «…когда-то во времена Мольера, над женщинами развитыми было принято смеяться; тогда они были только „учеными женщинами“… Но в наши дни, когда им наскучило служить вечной мишенью для острот, ученые женщины превратились в журналисток, и с этой минуты насмешники притихли… они боятся… Ну вот, как раз в моем салоне и создаются литературные репутации и подготавливаются выборы в Академию! Слава и выгода моим друзьям, горе тем, кто не из их числа!» («Пуф, или Ложь и истина»)

Трезвомыслящий, а потому циничный, Скриб не стремился в Академию; «бессмертные» были вынуждены его принять. Во-первых, Скриб, пожалуй, единственный из поколения «романтиков» не посягнул на разрушение классической формы пьесы, напротив, он виртуозно владел ею. И, во-вторых, от «феномена Скриба», самого популярного, самого плодовитого, самого репертуарного автора Франции 20 — 40-х годов, нельзя было просто отмахнуться. С действительностью приходилось считаться даже «бессмертным». Интонация оправдывающаяся, вынужденная, легко читается в приветствующей Скриба речи секретаря Академии, Вильмена: «Вас прельщал успех более легкий и скорый. Вместо того чтобы сосредоточить вашу комическую силу на каком-нибудь предмете, требующем долгого размышления, вы раздробили ее на тысячи блистательных очерков».[5] Высокой оценки Вильмена удостоилась пьеса «Бертран и Ратон», которую он назвал политической комедией. Это высокая похвала из уст почтенного историка литературы! Академики не могли знать, что лучшие комедии Скриба еще впереди.

В 1837 году в Комеди Франсез с блеском прошла его новая комедия, «Товарищество, или Лестница славы». Как раз в эти годы правительство Луи-Филиппа издало закон, воспрещающий всякого рода общества, — власть боролась с политическими заговорами и тайными объединениями. Скриб, беспристрастно вглядывающийся в действительность, в лихорадочную жизнь делового Парижа, немедленно раскрыл самый мощный, самый крупный заговор, который невозможно уничтожить, даже разоблачив! Он — продукт любого либерального общества. «А что тут странного, — говорит один из персонажей этой пьесы, — мы живем в век акционерных обществ. Все устраивается через предприятия и объединения… и точно так же создаются репутации… В одиночку человек не в состоянии возвыситься. Но если мы взберемся друг дружке на плечи, то и последний из нас, как бы ни был он мал, покажется великим». «Быть последним даже выгодно, — подтверждает его собеседник, — последние забираются выше всего».

В этот мир, в котором все сферы насквозь коррумпированы, Скриб помещает наивного молодого человека Эдмона, адвоката, который говорит о себе: «Я — сирота, почти без средств…» Не вспоминал ли Скриб самого себя? Эдмон честен и убежден в том, что достоинства и заслуги каждого человека при честном труде обязательно будут оценены.

Такие герои, как Эдмон, не первый раз появляются у Скриба. И в водевилях и в комедиях легко отыскать застенчивого молодого человека без средств, но с идеей, с уверенностью в победе морали, с надеждой добиться успеха честным путем. Скриб никогда не смеется над ним, потому что в таком персонаже заложено то здоровое нравственное чувство, которое есть в каждом человеке. Именно перед таким персонажем, через его восприятие показывает Скриб механизм воцарившихся после революции отношений:

«— В будущем месяце мне дадут орден Почетного легиона. Теперь моя очередь.

— Кто же так решил?

— Наши… те, которые, как и я, возглавляют фалангу молодых — они ведь тоже возглавляют, мы все ее возглавляем. Нас человек десять закадычных друзей, и мы друг друга продвигаем, друг друга поддерживаем. Друг другом восхищаемся, мы составляем общество взаимного восхваления… Один вкладывает свое состояние, другой вкладывает свой гений, третий ничего не вкладывает, но в конце концов все уравновешивается, и, продвигая друг друга, мы все как один достигаем своей цели».

Но не разочарование Эдмона представляет для Скриба интерес. К тому же Скриб знает, что освободить человека от собственных иллюзий невозможно, если он не захочет это сделать сам. Потому какие бы тайные пружины механизма современного мира ни раскрывались перед таким Эдмоном, он все равно будет уверен, что благополучный исход — результат его честного и искреннего служения Истине.

Перед зрителем новоиспеченный «бессмертный» разворачивает широкую картину выборов депутатов, борьбу за голоса избирателей, прохождения законов, борьбу за вакантное место — одним словом, все хорошо знакомые нам атрибуты демократического государства, в котором залогом процветания и успеха является многопартийность: «К чему эти споры? Они только разобщают нас, вредят нам… Мы все здесь товарищи, друзья! У дружбы может быть только одно мнение… А если на первый взгляд представляется, что у нее их два, три и даже больше, так тем лучше. У нас есть поддержка и опора во всех партиях. Мы стоим друг за друга, и если мы, по видимости, находимся в противоположных лагерях, то это только для нас выгодно… Вот вы, допустим, за империю, вы — за монархию, мой друг Дютилье — за республику, ну а я — я за всех вас! Прекрасный союз, тем более прочный, что основан он на самых почтенных началах — на началах взаимной выгоды». Нам сейчас остается только удивляться, как все эти скрибовские пассажи пропускала цензура! Но Скриб — король водевиля — помнил о законах жанра. Направо и налево рассыпая такие вот, например, афоризмы: «На свете существует три сорта друзей: друзья, которые нас любят, друзья, которые нас не любят, и друзья, которые нас ненавидят», он последовательно продолжал играть свою роль — роль легкомысленного остроумца, точно давая характеристику современного театрального мира:

«— Да, мой друг, у нас теперь гений на гении!

— Это жаль! Лучше побольше бы умов.

— Э, мой друг! Сейчас не те времена… Это было хорошо прежде… когда пользовались успехом всякие безделицы и пустячки… во времена Вольтера и Мариво. В наш положительный деловой век развлекаются, сыплют остротами одни глупцы».

Когда Скриб держал ответную речь при вступлении в Академию, он точно сформулировал: «Театр и общество всегда находились в прямом противоречии». Он, человек театра, идеально владеющий законами сцены, понимал, что комедия — единственный способ заставить людей смеяться над собой, над пустотой современной жизни. Налаживающийся, входящий в более или менее упорядоченный после всех революционных потрясений быт современному зрителю неинтересен. От сцены он ждал неистовых страстей, роковых любовных историй, чудовищных преступлений, всего того, что давало ощущение жизни, насыщенной, наполненной чувствами, поднимающими человека над механистичностью буржуазного существования, когда цели определены и задачи поставлены. Романтическая драма и мелодрама с лихвой восполняла это чаяние. Потребность современной публики остро чувствовал также Скриб, который нагнетал не страсти, а веселье, не ужасы, а смех. Особое место среди комедий Скриба занимает «Стакан воды, или Причины и следствия».

Написанная в 1840 году, она и по сей день является самой популярной и самой репертуарной у нас в России комедией Скриба. Кажется, что история безвольной королевы, умного и ловкого герцога Болингброка и хитрой интриганки герцогини Мальборо способна вызывать постоянный интерес у зрителя. Конечно, дело совсем не в том, что Скриб открыл вечный театральный сюжет. В «Стакане воды» им воплощена идеальная модель драматического текста, такого, который французы сразу же назовут «хорошо сделанной пьесой». Этот самый идеальный тип сценического действия, в котором характеры движут сюжет, в котором события логично вытекают из столкновений характеров и обстоятельств, в котором вовремя совершенное действие способно повернуть вспять казалось бы неотвратимые обстоятельства.

«Хорошо сделанная пьеса» — это мечта любого театра, школа для начинающего драматурга, залог актерского успеха. Не случайно на пьесах Скриба будут учиться все его младшие современники: Сарду, Дюма-сын, Ожье. Постепенно осваивая форму хорошо сделанной пьесы, они никогда не поднимутся до легкости и изящества скрибовских оригиналов. Осознание своего несовершенства заставит их весьма иронично отзываться о своем мэтре. Скриба они упрекали в погоне за богатством, в коммерциализации искусства написания пьес. Да, бедный и рано осиротевший маленький «писака» благодаря своему таланту и уму нажил миллионное состояние. Ему удалось совершить в жизни такой же прыжок, как плохо говорящему по-французски молодому корсиканскому офицеру, ставшему Наполеоном. Время создавало своих героев. Но так ли уж хищен и корыстолюбив был Скриб? Так ли он шел за вкусами своего зрителя?

Его пьеса «Пуф, или Ложь и истина» была сыграна в Комеди Франсез 22 января 1848 года, почти за месяц до революции. Несмотря на свержение монархии, на бурные политические события, на смену правительств, Скриб не обольщался переменами, он видел действительность глубже, раз и навсегда усвоив действие тех законов, которые приводят механизм жизни в движение. В новой комедии он пользуется как будто уже известным драматическим приемом — сталкивая честного молодого офицера, вернувшегося из Африки, с современным ему Парижем. Вот как охарактеризован Париж кануна революции: «Всякий, за исключением вас, знает, что в столь населенном и столь коммерческом городе нельзя ни купить, ни продать ни одного слова правды, но зато ложь здесь производится в открытую, ложь вне конкуренции, патентованная, гарантированная… и единственное неподдельное в наше время — это пуф, или реклама! Пуф — это искусство сеять несуществующее и пожинать плоды его. Это вымысел, превращенный в спекуляцию, ложь, ставшая всеобщим достоянием, пущенная в оборот для нужд общества и промышленности! Все бахвальство, все фокусы и причитания наших поэтов, ораторов, государственных деятелей — все это пуф! И известная красавица, ломающая себе голову над тем, как бы получить в подарок бриллианты, — это пуф! Поэт, раздающий звание великого человека всем и каждому ради того, чтобы каждый встречный и поперечный именовал его великим поэтом, — тоже пуф! А дамы-патронессы, а железнодорожные компании, а биржевые акции — разве все это не пуф? А ласки, расточаемые избирателям, а предвыборные посулы депутатов, а их речи после избрания! А промышленник, предлагающий свои товары, торговец, расхваливающий свои шелка, министр, угрожающий отставкой, все это пуф и еще раз пуф! Не говоря уже о том, что существует пуф благотворительности и пуф бескорыстия, пуф патриотизма и пуф благочестия… ибо к помощи пуфа прибегают все сословия, все круги, все классы. Хотя и следует признать, справедливости ради, что чаще других и в наибольшем количестве используют его адвокаты, журналисты и врачи!»

Примечательно, что уроки жизни молодому герою преподносит современный Скрибу Гарпагон. В отличие от мольеровского персонажа, он совсем не богат. Разорившись в молодости, он в полной мере испытал на себе не только истину человеческих отношений, но и превратился в настоящего философа-практика, почти слово в слово повторяя за Мольером: «Достоинство мое отталкивало всех, а когда я присвоил себе порок, то всюду встречаю одно уважение!» Он стал искусно играть роль богатого скряги, так как усвоил еще один урок демократического общества: «В наши дни для того, чтобы разбогатеть, нужно иметь деньги». Деньги дают не только почет и власть, но и право быть писателем. Один из персонажей пьесы, бездарный граф, пишет стихи, издает чужой текст под своим именем, потому как, поясняет издатель: «Литературу миллионеров мы можем выпускать и в атласных переплетах, и с цветными иллюстрациями».

Эта пьеса писалась Скрибом на излете романтизма, и он, существуя в органичной естественной связи с большой литературой, чутко ощущал финал большого стиля. В его комедии появляется девица, которая пишет «Секретные мемуары молодой дамы, могущие служить пособием для истории Франции девятнадцатого века». Это изящная комедийная саморефлексия романтизма, литературная игра. Причем у Скриба она возникает не сама по себе, не как литературная виньетка. Ему, знатоку законов сцены, точно известно, что любая деталь, любая мелочь должна играть. В конце второго действия девица от литературы формулирует четкую цель: «Глава восемнадцать. Каким образом Коринна добилась союза Альбера и Антонии. И как она отомстила коварному графу, став его женой». Заканчивается пьеса главой двадцатой, в которой происходят две свадьбы — Коринны и Антонии. «Вот так и пишется история, друзья!» — завершает пьесу герой Скриба.

Понимание того, как создается и пишется история, не придавали больше комедиям Скриба легкости и оптимизма. После революции 1848 года, после Второй республики и во времена Второй империи в нем происходит какой-то надлом, появляется усталость. Он пишет все реже и реже. Его комедии, в которых со всей ясностью и очевидностью раскрывается современное шарлатанство, оказываются не ко времени. При Наполеоне III общество нуждается в утверждении моральных норм, в изучении положительных образцов. Этот двойной «пуф» нагромождался в Париже времен Второй империи так быстро и стремительно, что на Скриба с удвоенной силой посыпались нападки со всех сторон. Его снова критиковали и в правых, и в левых журналах. Его ученики и соавторы начинали мягко советовать ему, «писаке», побольше думать об искусстве. Единственный, кто поставил Скриба выше всех современных драматургов, был Ибсен.

Скриба, осмеянного за буржуазный практицизм, охаянного за французское здравомыслие, Ибсен выделил из толпы всех пишущих для сцены. Создатель «новой драмы», великий пророк режиссерского театра, «мрачный норвежец», как называли его современники, Ибсен видел в Скрибе Драматурга. Реформируя драму, в скрибовских пьесах он находил ту отточенную драматическую конструкцию, которой не было ни у одного из его критиков. «Хорошо сделанная пьеса» Скриба подводила важную черту в развитии всего европейского театра. Старые формы были исчерпаны, новые еще не созданы.

Доведя до блеска форму старой ренессансной драмы, Скриб сочинял прежде всего текст для сцены. Он, опытный «писака», не морализировал, подражая авторам большой литературы. Остро чувствуя связь со своим временем, он почти буквально следовал формуле, выведенной Стендалем в его статье «Расин и Шекспир», статье, которая считается одной из теоретических основ романтизма: «Романтизм — это искусство представлять народам такие произведения, которые при современном состоянии их обычаев и верований могут доставлять им наибольшее наслаждение».[6] Скриб и писал для той публики, которая битком набивалась в театры Бульваров. Но от театра высокое искусство и его деятели всегда требовали особых функций — воспитательных, вспоминая, между прочим, именно ту идею, которая была сформулирована ненавистным для романтиков классицизмом. Со времен кардинала Ришелье театр начал рассматриваться как средство интеллектуального и нравственного воздействия на публику, превратился в «кафедру», в «трибуну», на которой проповедь чередуется с исповедью. Французская революция, сметая все прежние сословные рамки и разграничения, выпускает на сцену истории народ, массу, толпу, которая стремительно создает свое искусство, свой театр. Этот театр оскорбляет вкус настоящих ценителей, он больше не воспитывает публику, а потакает вкусам толпы. Рождающийся драматический театр раздражал и драматических авторов, которые в 1829 году обратились к королю с просьбой вмешаться и повлиять на литературные и театральные процессы, как это когда-то делал великий король французов — Людовик XIV. Но, вероятно, Карл X в большей степени, чем деятели искусства, понимал суть происходящих во Франции событий, ответив ревнителям за чистоту искусства: «Как и у всякого француза, у меня есть лишь место в партере». Скриб, осуждаемый и критикуемый коллегами, уничтожаемый театральной критикой, писал для партера, точно осознавая свою связь со временем.

Принадлежащий искусству романтизма, как и Гюго, Скриб уже не вписывается в парижскую жизнь после владел старый «писака». Все элементы «хорошо сделанной пьесы» присутствуют и в «Адриенне Лекуврёр», но в ней уже нет того театрального блеска, праздничной мишуры, ироничного легкомыслия, которое сформировало манеру Скриба-драматурга. В ней появляются печальные ноты, интонации финала. Безошибочным чутьем люди театра поймут, что «Адриенна Лекуврёр» — история о судьбе художника, всегда одинокого, всегда обреченного на конфликт с миром. Именно эта тема станет главной в знаменитом спектакле Камерного театра, поставленного А. Я. Таировым в 1919 году с единственной в русском театре XX века трагической актрисой — Алисой Коонен. Гениальный русский режиссер комедию-драму, так определяет жанр пьесы сам Скриб, превратил в трагедию. Таиров словно произвел операцию, обратную той, что проделывал Скриб со всякого рода длинными трагедиями, превращая их в изящные комедии-водевили.

С театральных подмостков Второй империи уходил Романтизм, уходила эпоха. В 1861 году не стало Скриба, но французская сцена жила уже в предвкушении новых грандиозных перемен. Только Париж, верный и памятливый, назвал именем Скриба улицу, расположенную в самом центре Парижа, — rue Scribe.

Елена Дунаева

Примечания

1

В. Г. Белинский. Статья о «Физиологии театров в Париже и в провинции» Куайльяка и «Физиологии вивера» Д. Руссо. 1843. — Поли. собр. соч. М., Г955. Т. 7. С. 80.

(обратно)

2

Герцен об искусстве. — М., 1954. С. 173.

(обратно)

3

Е. Legouve. Soixante ans de souvenirs. — P., 1887.

(обратно)

4

Сегодня они называются «литературными рабами» и обслуживают множество известных авторов так называемой массовой литературы. Как правило, имена их неизвестны, да и мало кто из авторов книг признается в использовании такого «литературного раба».

(обратно)

5

Цит. по: Пушкин A. C. Поли. собр. соч. В 6 т. — М., 1936. Т. 5. С. 141.

(обратно)

6

Стендаль. Собр. соч. В 15 т. — М., 1959. Т. 7. С. 26.

(обратно)

Оглавление

Действующие лица

Действие первое

  Явление I

  Явление II

  Явление III

  Явление IV

  Явление V

  Явление VI

  Явление VII

  Явление VIII

  Явление IX

  Явление X

Действие второе

  Явление I

  Явление II

  Явление III

  Явление IV

  Явление V

  Явление VI

  Явление VII

  Явление VIII

  Явление IX

  Явление X

  Явление XI

  Явление XII

Действие третье

  Явление I

  Явление II

  Явление III

  Явление IV

  Явление V

  Явление VI

  Явление VII

  Явление VIII

  Явление IX

  Явление X

  Явление XI

Действие четвертое

  Явление I

  Явление II

  Явление III

  Явление IV

  Явление V

  Явление VI

  Явление VII

  Явление VIII

  Явление IX

  Явление X

  Явление XI

  Явление XII

Действие пятое

  Явление I

  Явление II

  Явление III

  Явление IV

  Явление V

  Явление VI

  Явление VII

  Явление VIII

  Явление IX

  Явление X

Послесловие Все в этом мире построено на шарлатанстве… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg