При таких условиях три устоя русской государственной жизни, правильно формулированные Победоносцевым[1], теряли свою силу и вообще оказывались неприменимыми. Православие выражалось в вавилонском пленении церкви у светской власти, что неизбежно атрофировало церковное влияние на страну и приводило к духовному оскудению общества, а затем (не в такой, правда, степени, но все же значительному) к духовному оскудению народа.
Самодержавие сводилось к пассивному следованию по раз навсегда проторенной бюрократической – шталмейстерско-столоначальной – дорожке, в пользовании уже износившейся и обветшалой государственной машиной и в отказе от какой бы то ни было созидательной, творческой инициативы. Народность постепенно сузилась, перейдя с имперской установки на узкоэтническую, отказавшись от широкого кругозора имперской традиции и пытаясь создать одно великорусское царство от Улеаборга до Эривани и от Калиша до Владивостока. Александр III сказал: Россия – для Русских, не совсем удачно выразив прекрасную по существу мысль. Екатерина сказала бы: Россия – для Россиян.
Весь трагизм положения заключался в том, что правительство видело одну лишь дилемму: либо сохранить существовавший строй в его полной неприкосновенности, либо пуститься в различные демократически-либеральные реформы, которые неминуемо должны были бы повлечь за собой крушение государственности и гибель страны. Но оно не замечало третьего выхода из положения: обновления государственного организма не в демократически-катастрофическом духе влево (как то в конце концов случилось в 1905 году), а в обновлении его вправо – в духе сохранения всей неприкосновенности самодержавного строя путем применения его к создавшимся условиям
Комментарии к книге «История Русской армии. Часть 3. 1881–1915 гг.», Антон Антонович Керсновский
Всего 0 комментариев