«Люди против нелюдей»

Люди против нелюдей (fb2) - Люди против нелюдей 252K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Юрьевич Катканов

Сергей Катканов ЛЮДИ ПРОТИВ НЕЛЮДЕЙ (Гражданская война глазами человека моего поколения)

Когда над бедной нашей страной почиет мир, и всеисцеляющее время

обратит кровавую быль в далекое прошлое, вспомнит русский народ тех,

кто первыми поднялся на защиту России от красной напасти.

Генерал Деникин

Предисловие Братоубийственная бойня?

О Гражданской войне у нас редко вспоминают без эпитета «братоубийственная». И даже песни появились с душераздирающим рефреном: «Рубят русские русских». Дескать, как же так можно, как же русские до этого дошли, что может быть ужаснее? Эти вопли звучат очень патриотично и, казалось бы, вполне бесспорно, но когда задумаешься, то понимаешь, что они напротив предельно циничны. Получается, что если русские рубят, к примеру, немцев, то это уже не так страшно. Неприятно, конечно, но ничего не поделаешь, такова жизнь. Конечно, русскому человеку убить на поле боя немца психологически куда легче, чем своего русского. Немец говорит на другом языке, он — носитель другой культуры, у него другие мечты и стремления. Легче позабыть, что ведь и он такой же человек, как и ты. Но ведь это же самообман. Нормальный человек должен приходить в ужас от необходимости убивать любых других людей, совершенно не зависимо от того, на каком языке они говорят. И кто честному русскому человеку брат: честный немец или русский подонок? Если судить только по языку, тогда получается, что Чикатило мне брат, а Бетховен — враг? Если же такая постановка вопроса кажется нам абсурдной, тогда зачем мы называем гражданскую войну братоубийственной?

Вспомним войну, которую теперь принято называть первой мировой. Вспомним героев Ремарка. Это нормальные немецкие парни, простые и без затей. В них нет ни какой ненависти ни к французам, ни к британцам, ни к русским. А их схватили за шиворот, одели в шинели, затолкали в окопы и велели стрелять. Чем они провинились перед такими же точно русскими парнями, с которыми проделали всё-то же самое, и которые тоже ни перед кем и ни в чем не виноваты? Почему же русские и немецкие парни убивали друг друга? Потому что «кузен Вилли» поссорился с «кузеном Ники»? Или все-таки, потому что Британия в очередной раз вынудила Россию обслуживать британские интересы? За что Россия положила на полях сражений полтора миллиона солдат? За что убивали друг друга наши русские ребята и те ремарковские парни? Вот это и была самая настоящая братоубийственная бойня. Не случайно в её конце начались так называемые «братания», когда русские и немцы выходили из окопов и, в полной мере осознав друг друга братьями, обнимались, устраивали совместные гулянки и пели песни типа: «Поезжай к своей Марусе, я — к Мари».

Теперь вернемся к Гражданской войне. Большевик Волынский писал: «Нас обвиняют в жестокости, и эти обвинения справедливы. Но обвиняющие забывают, что гражданская война — война особая. В битвах народов сражаются люди-братья, одураченные господствующими классами, в гражданской войне бой идет между подлинными врагами».

Я согласен с этим большевиком, за исключением, конечно, бредовой теории классовой борьбы. Но он прав в том, что как раз именно «битвы народов» являются братоубийственными, а в гражданской войне бой идет между подлинными врагами. Почему гражданские войны обычно отличаются повышенной жестокостью? Да потому что идейные люди с двух сторон очень хорошо знают, за что сражаются. Им есть, за что умирать в такой войне. И противники для них — носители всего самого ужасного, что только есть на свете.

Это ложь, что в Гражданской войне русские воевали с русскими. На самом деле русские воевали с русскоязычными. Стоило бы обратить внимание хотя бы на то, что подавляющее большинство большевистских лидеров даже этнически не были русскими, хотя главное не в этом. Человека делает принадлежащим к определенному народу вовсе не владение языком этого народа, и не то, что десять поколений его предков считали себя принадлежащими к этому народу. Принадлежность к народу определяется тем, что человек является носителем национальных ценностей. В каждой народной душе есть нечто драгоценное, даже святое, что и объединяет людей в нацию. И если большевики глумливо надругались надо всем, что для русского человека свято, если они осквернили русскую душу и растоптали сокровища духа, которые были скоплены нашим народом за тысячу лет, то в каком же смысле большевики были русскими? Сейчас принято говорить, что «у террористов нет национальности». Но тогда у красных её тем более не было.

Помню, как поразила меня одна заметка в областной газете «Красный север» за 1930 год. Речь там шла об антирелигиозной выставке, где были представлены так же иконы, «чтобы показать, как русские поклонялись размалеванным доскам». Обратите внимание: о русских здесь речь идет, как о другом народе, то есть сторона, победившая в Гражданской войне, вовсе не считала себя принадлежащей к русскому народу. И гимном государства, созданного большевиками, стал «Интернационал», в котором, сами понимаете, ни слова не говорилось о России. Эти люди вполне осознанно отреклись от своей национальности, они не считали себя принадлежащими ни какой нации. Так до какой же степени нелепы звучащие сейчас сокрушения: «Рубят русские русских».

В этой войне русские люди сражались с теми, кому было ненавистно всё русское. Но чтобы понять глубинный, корневой смысл этой войны, надо сначала узнать, с какими извергами, с какими исчадьями ада столкнулись на этой войне русские.

Часть I. Красные

Красный террор

Матросы расправлялись со всеми офицерами, включая тех, которые ни когда не служили в белых армиях. Вся вина этих людей была только в том, что они носили офицерские погоны. Особенно отличалась в этом матросня с крейсера «Румыния». Офицеров сначала накапливали в трюме корабля, оттуда по одному вызывали к люку. Обреченный должен был идти через всю палубу на «лобное место» мимо матросов, которые наперебой стаскивали с него одежду, сопровождая раздевания ругательствами и побоями. На «лобном месте» матросы, руководимые комиссаром Антониной Немич, опрокидывали приведенного на палубу, скручивали руки и ноги, медленно отрезали уши, нос, губы, половой орган. И только тогда офицера бросали в море.

На суше было не лучше, с пехотными офицерами расправлялись не менее изощренно: на плечи гвоздями прибивали погоны, в лоб вбивали гвоздь с широкой шляпкой, что должно было изображать кокарду.

В станице Лабинской расстреляли молодого офицера и его сестру. Когда мать пошла в станичное правление разыскивать трупы убитых, ей сначала ответили грубостью, а потом застрелили и её за то, что она рыдала по сыну и дочери.

Если красные заходили в населенный пункт, где обнаруживали госпиталь белых с нетранспортабельными ранеными, всех раненых убивали, перед этим подвергая глумлениям. В одном из госпиталей раненных изрубили топором. У некоторых были выколоты глаза, у других вся грудь и лицо были исколоты штыками. В лазаретах станицы Елизаветинской было убито 69 человек, в том числе две сестры милосердия.

Прапорщик С.М.Пауль вспоминал: «Взятые в плен раненые офицеры были раздеты, над ними надругались: выкалывали глаза, отрезали языки, вместо погон вбивали гвозди и чуть ли не живых ещё закапывали. В станице Катенской был убит донской есаул Чернецов. Большевики у убитого отрезали голову и потом возили её на конце пики».

Глумление над трупами было общепринятой практикой у красных. Например, тело генерала Корнилова, недавно погибшего, было выкопано из могилы, труп в одной рубашке, покрытый брезентом, повезли в Екатеринодар. Повозка въехала во двор гостиницы, где жили красные командиры, тело сбросили на землю. Золотарёв появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез тело Корнилова, но Сорокин оспаривал у Золоторева эту «честь». Появились фотографы, с покойника были сделаны снимки, после чего тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам. С трупа была сорвана последняя рубашка, которая раздиралась на части и обрывки разбрасывались кругом. Несколько человек стали поднимать труп на дерево, но веревка оборвалась, и труп упал на мостовую. С балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки, наконец, был отдан приказ увезти труп за город и сжечь. Труп был уже не узнаваем, он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю. Тело было привезено на городские бойни, где, обложив соломой, его стали жечь. В один день не удалось закончить этой работы, на следующий день продолжали жечь жалкие останки, потом топтали ногами, потом опять жгли…

В Мариуполе в ограде церкви были похоронены три артиллерийских офицера. При отступлении белые сняли кресты с могил, но большевики приказали местным жителям указать эти могилы, вырыли трупы, изрубили на куски и выбросили на свалку.

Террор красноармейцев по отношению к мирному населению был ужасен. В Екатеринодар большевики вступили 1 марта 1918 года. В тот же день арестовали группу мирных жителей — не офицеров, не буржуазию, а преимущественно интелегенцию — 83 человека. Все были убиты, в том числе мальчики 14–16 лет.

Подростков красные убивали легко и охотно. При приходе большевиков в донскую станицу, кто-то сказал им, что среди детей казаков находится кадет. Один красноармеец подошёл к мальчику и спросил, кадет ли он. Мальчик ответил утвердительно, солдат тут же заколол его штыком.

В 1918 году в Армавире красные изрубили более 400 армян, включая женщин и детей. Убивали отцов на глазах дочерей, мужей перед женами, детей перед матерями. Один армянин был убит у себя в квартире, его жену красноармейцы заставили тут же готовить им обед. 72-летний старик Алавердов был заколот штыками, присутствующую дочь убийцы принудили играть им на гармошке.

Станицу Гундоровскую в 1918-19 годах красные грабили 4 раза. Забирали деньги, серебро, скот, повозки, домашнюю утварь, всё до спичек включительно. Всё, что не удавалось увезти, уничтожалось или ломалось. Били зеркала, стекла, посуду, ломали самовары, мебель. Скот уводили с собой, частью резали на месте.

В станицах Верхнедонского округа многих женщин сжигали живьём, поджигая на них платья. Когда белые отбивали у красных хутора, они находили трупы женщин и детей, обгорелые, с отрубленными руками, валявшиеся на улице и пожираемые свиньями. В одной из станиц вырезали животы у беременных женщин, хватали детей за ноги и разбивали им головы о столбы, руководствуясь, видимо, декретом Ленина о том, что все казаки от 9 до 80 лет должны быть сметены с лица земли. Текст этого декрета был найден в станице.

Генерал Богаевский вспоминал: «Большевики зверски расправлялись с мирными черкесами. Помимо беспощадного расстрела и насилия над женщинами, они жестоко мучили их. В одном доме мы нашли умиравшего старика с обгорелыми ногами, которого они засунули в печь, в другом видели груду человеческих внутренностей».

Прапорщик Р.Б.Гуль писал о том, как они зашли в аул, в котором не было ни одного человека. Казак-проводник пояснил, что аул не брошенный, а перебитый: «Большевики напали, всех вырезали. Тут народу мертвого что навалено было… И бабы, и ребятишки, и старики…» В другом ауле из трехсот жителей более двухсот было убито большевиками.

У Нижнего Новгорода по приказу Троцкого была расстреляна орудийным огнем и пулеметами баржа с беженцами из Самары. На барже находилось множество женщин и детей. Пощады не было ни кому. Пытавшихся спастись вплавь, красноармейцы расстреливали с берега ружейными залпами. Крики убиваемых женщин и вопли несчастных детей более часа оглашали реку. Убили свыше 450 человек.

Особо доставалось от красноармейцев женщинам. Весной 1918 года в Екатеринодаре большевики издали декрет, напечатанный в «Известиях» Совета и расклеенный на столбах, согласно которому девушки в возрасте от 16 до 25 лет подлежали «социализации». Желающим воспользоваться этим правом надлежало обращаться к комиссару Бронштейну, который выдавал мандаты. Сохранился, например, такой мандат: «Предъявителю сего товарищу Карасеву предоставляется право социализации 10 душ девиц возрастом от 16 до 20 лет, на кого укажет товарищ Карасев».

На основании таких мандатов красноармейцами было схвачено больше 60 девушек, главным образом учениц местных учебных заведений. Некоторые были схвачены во время облавы и тут же изнасилованы. Другие в числе 25 душ были отведены в гостиницу к матросам, где их изнасиловали. Некоторые после различного рода жестоких истязаний были убиты и выброшены в реку Кубань. Одна гимназистка подвергалась изнасилованию целой группой красноармейцев в течение 12 дней. Затем большевики привязали её к дереву и жгли огнем. А потом застрелили.

В станице Богаевской во время пребывания большевиков происходили насилия над женщинами и детьми. При уходе большевиками было уведено из станицы 50 женщин. При оставлении Торговой увели с собой 200 женщин. В Каргинской станице красные увели тысячу девушек. Заставили их рыть окопы, а затем изнасиловали. Когда же казаки начали наступление против станицы, большевики выгнали этих девушек впереди своих цепей.

В Вешенской красные изнасиловали одну женщину, заперли её в хате вместе с пятью маленькими детьми, обложили соломой и сожгли. В той же станице красные устраивали дикие пьяные разгулы с музыкой, заставляя являться на них всех девушек. Когда же многие отцы, зная, чем заканчиваются эти вечеринки, отказались пускать на них своих дочерей, красные издали специальный декрет, грозивший немедленным расстрелом отцам, чьи дочери не будут являться на вечеринки. Почти все девушки, участвующие в этих оргиях, были изнасилованы.

Среди насильно мобилизованных красноармейцев не всем нравилось то, что вытворяла Красная Армия. Иногда вспыхивали восстания мобилизованных, подавлявшиеся с кровавой жестокостью. Однажды большевики изрубили 400 красноармейцев, возглавивший восстание ефрейтор Савин был зарыт в землю живым.

Отдельная тема — красноармейский террор против Церкви. Священника Александра Подольского перед тем, как убить, долго водили по станице, глумились и били его, потом вывели за село, изрубили шашками и бросили на свалке, запретив хоронить. Один пожилой прихожанин ночью пришёл туда и стал его закапывать, но был замечен пьяными красноармейцами и изрублен.

Епископу Пермскому Андронику выкололи глаза, вырезали щеки и, истекающего кровью, с насмешками водили по городу. Иногда священников распинали на крестах.

Генерал Деникин писал: «На Кубани весной 1918 года были зверски замучены 22 священника. В станице Незамаевской большевики замучили священника Иоанна Пригоровского. В ночь под Пасху во время службы большевики выкололи ему глаза, отрезали уши и нос и размозжили голову. Помню церковь в станице Кореновской после взятия её с боя добровольцами в июле: стены были исписаны циничными надписями, иконы размалеваны гнусными рисунками, алтарь обращен в отхожее место, причем для этого пользовались священными сосудами».

На одном из собраний красноармейцев было решено реквизировать какой-нибудь храм под собрание. Один из присутствующих, указавший на пригодность для этой цели синагоги, был расстрелян на месте. (Это к вопросу о «братоубийственной войне» и о том, как «русские рубили русских»).

Всё перечисленное — деяния «непобедимой Красной Армии». Зверства ВЧК стоят особняком.

Чрезвычайки были местом массовых убийств. В одесском ЧК одна только Дора Евлинская собственными руками казнила 400 офицеров. Один чекистский палач писал в в дневнике: «Сегодня 85 человек расстрелял. Как жить приятно и легко!» Другой сотрудник чрезвычайки делился опытом: «Бывало, раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло, научил товарищ стакан крови человеческой выпить. Выпил — сердце каменным стало».

В подвалах харьковской чрезвычайки находили распятых на полу людей. У многих женских трупов была снята кожа на руках и ногах в виде перчаток. В Николаеве найдено много трупов детей с отрезанными конечностями.

Согласно данным центрального комитета Красного Креста киевские чекисты были почти поголовно алкоголиками, кокаинистами, патологическими садистами, потерявшими человеческий облик. В киевских чрезвычайках на местах изуверских пыток были устроены возвышения с креслами для любителей острых ощущений. На сцене выкалывали глаза и сажали в ящик с гвоздями, а в зрительном зале любовались этой картиной. Зрителей было много — всё комиссары и комиссарши.

Одно из проявлений красного террора — расстрел заложников. В одном только Петрограде после покушения на Ленина были расстреляны 900 человек. В Пятигорске после «покушения на жизнь вождей пролетариата» 21 октября 1918 года были расстреляны 59 заложников, 31 октября — 47 заложников. Белые позднее извлекли из мест массовых захоронений 83 трупа.

В Крыму, после эвакуации армии Врангеля, когда туда ворвалась Красная Армия, сразу начались массовые расстрелы. В Симферополе убили 20 тыс. чел., в Севастополе — 12 тыс., в Феодосии — 8 тыс., в Керчи -8 тыс., в Ялте — 5 тыс. Это официальные данные большевиков, которые публично похвалялись массовыми убийствами заведомо ни в чем не повинных людей. Офицеров в Крыму осталось ничтожно малое количество, убивали всех подряд — чиновников, врачей, тех, кто ни когда не служили у белых.

Всё это лишь отдельные факты — для примера. Подобных фактов можно было бы привести тысячи. А скольких ещё осталось незафиксированными.

Как это можно оправдать?

Когда знакомишься с ужасами, которые творили большевики, это так травмирует психику, что потом долго в себя приходишь. Читал в своё время материалы Нюрнбергского процесса, в том числе раздел «Установление террористического режима». Тоже, знаете ли, чтение не для слабонервных, но настолько омерзительных ужасов там всё-таки нет. А у нас до сих пор говорят о том, как это несправедливо сравнивать коммунистов с нацистами. Это действительно не справедливо. По отношению к нацистам. Войска СС — это клуб джентльменов по сравнению с Красной Армией, а гестапо — сеть санаториев по сравнению с ВЧК. Это не просто слова, это подтверждается фактами.

Как можно оправдать некрофильскую мерзость красного террора? Первый и самый простой способ, это безо всяких затей заявить: «Всё это враньё, гнусная клевета, ни чего такого не было». Старые фанатики-коммунисты именно так и говорят. И это было бы смешно, когда бы не было так страшно. А с чего они взяли, что их версия Гражданской войны правдива? На чем основана их уверенность в том, что красные были человечными и добрыми? Они что, в архивах сидели, документы изучали? Да нет, они просто посмотрели несколько десятков советских фильмов, где красные показаны олицетворением всех возможных добродетелей. А что если в тех фильмах — враньё? Почему этого не может быть? Ну, хотя бы предположить-то это можно? Валерий Шамбаров писал: «Когда по телевидению в очередной раз показывают фильм „Адъютант его превосходительства“, сделайте соответствующие поправки, прежде чем глотать эту отраву. Ведь чистые и благородные герои фильма, это и есть те самые киевские чекисты, тонувшие в крови невинных».

Коммунисты, как и все фанатики, люди умственно ленивые, им не хочется искать правду, им полвека вбивали в голову, что красные — хорошие, любая другая версия истории вызывает у них злобную реакцию. Они думают, что если закричать: «Клевета!», то тему можно будет закрыть. Но ведь у кого-то и мозги есть, так что тема не закрывается, и мы давайте всё-таки попытаемся воспользоваться мозгами.

Итак, может ли такое быть, что все свидетельства о зверствах большевиков — ложь, выдумка? Нет, не может. По следующим причинам.

Свидетельства о зверствах красных — это не сборник сплетен, не «одна бабка сказала». Основная часть информации получена Особой комиссией, которую создал генерал Деникин для расследования преступлений большевиков. Это работа профессиональных юристов, которые добывали информацию с соблюдением всех юридических процедур. В конце каждого документа стоит: «Настоящий материал добыт Особой комиссией с соблюдением требований устава уголовного судопроизводства». Скептики, конечно, могут сказать, что написать можно что угодно, но материалы комиссии снабжены большим количеством фотографий, в частности сделанных после эксгумации трупов из массовых захоронений. И эти снимки, и заключения патологоанатомов подтверждают, что на телах есть именно те повреждения, о каких стало известно из свидетельских показаний. Кроме того, различные свидетели, ни как не связанные между собой, давали показания, совпадающие по существу. Это одно из главных доказательств достоверности информации.

Кто-то говорил, что материалы Особой комиссии — это просто белогвардейская пропаганда. Всё правильно, эти материалы белые использовали в пропагандистских целях. Но это только в наше время слово «пропаганда» стало синонимом слова «ложь». А люди старого дореволюционного закала не полагали для себя возможным строить пропаганду на чем-либо кроме правды. Это расследование заказал генерал Деникин, а безупречная личная честность Антона Ивановича никогда не вызывала сомнений даже у врагов. После этого следователям не имело ни какого смысла протоколировать недостоверную информацию. Исполнитель никогда не будет делать того, чего не требует заказчик, ему ведь не больше всех надо.

Кроме того, эта информация собиралась и обнародовалась по горячим следам, когда всё это продолжалось, а не несколько десятилетий спустя. Если бы люди, которые жили под большевиками, знали их доброту, им бесполезно было бы рассказывать о большевистских зверствах. Так не решились бы врать даже законченные лжецы.

К тому же, описанные зверства большевиков настолько запредельны, что вообще не имеют аналогов в мировой истории. Выдумать такое было бы невозможно, опереться было бы не на что, списывать не с чего. Чтобы такое выдумать, надо самому быть патологическим садистом, к тому же имеющим склонность к писательству, а таковые субъекты чрезвычайно редки и среди профессиональных юристов практически не встречаются. А что бы представить себе целую группу юристов, состоящую из садистов-графоманов, ни какой фантазии не хватит.

И наконец — главное. Значительная часть информации о большевистских зверствах взята из официальных большевистских источников. Сами же изверги и похвалялись, где и сколько ни в чем неповинных людей они расстреляли. Они даже подчеркивали, что эти люди ни в чем не были виноваты и были расстреляны «в порядке красного террора». У большевиков и газета выходила под названием «Красный террор».

Итак, даже если бы нам очень хотелось оправдать большевиков и доказать, что они ни чего такого не делали — нет такой возможности. Если у нас есть хоть немного мозгов и хоть капля совести, мы вынуждены будем признать, что информация о большевистских зверствах правдива.

Второй вариант оправдания: лидеры большевиков «выпустили джина из бутылки», и сами ужаснулись тому, что этот «джин» начал вытворять. Ленин и кампания не хотели ни каких зверств, но революционные массы невозможно было держать в рамках, они начали зверствовать по собственному почину, а дисциплина первое время была слабой, да и уголовного элемента на Красную Армию налипло, не вдруг удалось очистить революцию от грязи.

Хорошее объяснение. Жаль только — лживое. Вспомните, что было в стране в 30-е. Дисциплину тогда уже навели железную, порядок установили на зависть всем диктаторам. Без воли красного вождя и лист с дерева не смел упасть. А красный террор пожирал ещё больше жизней, чем в Гражданскую войну. Террор изменил свои формы, перестал быть хаотичным, его упорядочили, он стал похож на промышленный конвейер. Но, как и в Гражданскую войну, красный террор продолжал пожирать сотни тысяч жизней. Значит, и в Гражданскую войну дело было вовсе не в том, что добрые комиссары, к сожалению, не могли обуздать разбушевавшуюся революционную стихию, сметавшую на своём пути всё живое.

Кстати, и в Гражданскую войну недостаток дисциплины у красных не надо преувеличивать. Это только первое время Красная Гвардия являла собой заурядные банды, но Троцкий очень быстро создал регулярную Красную Армию, где порядок был на зависть белым. Троцкий даже ввел древнеримскую практику децимаций — за отступление казнили каждого десятого. Децимации можно проводить только в армии, где царит железная дисциплина. И вот эта высокодисциплинированная армия, где все приказы неукоснительно выполнялись, творила такие лютые зверства, доходила до такого неслыханного садизма, о каком до сих пор не было известно в истории человечества. И Железный Феликс был в состоянии навести в своих чрезвычайках железный порядок. Если там работали маньяки и садисты, значит, он так хотел.

Касаемо же уголовного элемента, который налип, к сожалению, на революционную армию, это интересная тема. Вообще-то, профессиональные преступники, включая мокрушников, почти никогда не доходили до такого изуверства, как красноармейцы, так что тут ещё неизвестно, кто кому послужной список испортил. А уголовники вовсе не случайно затесались в Красную Армию, их приглашали, причем на командные должности. К примеру, комбриг Котовский до революции был профессиональным преступником, матерым уголовником. Большевики даже Мишку Япончика во главе двух тысяч бандитов отправили на фронт. Правда, не очень хорошо получилось, но у большевиков не только не было принципиальных возражений против криминалитета в своих рядах, они напротив считали уголовников «социально близкими элементами». И это во многом определило «морально-нравственный облик» Красной Армии.

Красноармейцы творили неслыханные зверства не вопреки воле вождей, а по их прямому указанию. Достаточно вспомнить предписания Ленина: «Навести тот час массовый террор…», «Необходимо провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев», «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся ни кого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

Троцкий в 19-м году писал: «Солдаты, командиры, комиссары карательных войск! Гнезда бесчестных изменщиков и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Ни какой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление». Это призыв к тотальному уничтожению целых станиц, то есть мирного населения.

Зиновьев в 18-м году высказывался ещё определеннее: «Мы должны увлечь за собой 30 миллионов из 100, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить, их надо уничтожить». Так что перед Красной Армией ставилась задача не просто победить Белую Гвардию, но и уничтожить две трети населения страны. Красноармейские зверства — это не «перегибы на местах», а исполнение указаний ЦК — и то ещё не достаточно энергичное.

За садизм и зверства, за массовое истребление мирного населения в Красной Армии не наказывали, а давали ордена. К примеру, Розалия Залкинд по кличке Землячка (она имела так же другой псевдоним — Демон) повинная в убийстве десятков тысяч ни в чем не повинных людей в Крыму, была награждена двумя орденами Ленина и орденом Красного Знамени.

Немного особняком стоит информация о «социализации» женщин. Это нечто даже более отвратительное, чем массовые изнасилования, потому что тут под торжество темных инстинктов подводится теоретическая база. Это не просто преступление, а «торжество революционных идей», то есть оглушительное по своей ясности доказательство того, что сама революция была преступлением. Но ведь это-то уж точно не ЦК предписывал? Да, Ленин не подписывал декрета о социализации женщин. Но он выступил с призывом куда более емким и всеохватывающим: «Мы должны представить полную свободу творчества народным массам». Полагаю, понятно, что под «творчеством» Владимир Ильич имел ввиду отнюдь не вышивание крестиком. Смысл его призыва в том, что революционные массы сами будут развивать революционную теорию и тут же претворять её на практике, а вожди не должны им в этом мешать. Большевики «социализировали» всё что можно. А женщины? Их — можно? Ну, это уж как народные массы решат. Если хотят — пожалуйста. Вот массы и воспользовались предоставленной свободой революционного творчества. Неужели вожди не чувствовали к этому отвращения? А с чего бы? Александра Коллонтай, принадлежавшая к большевистской верхушке, считала, что для женщины переспать с мужчиной должно быть не сложнее, чем выпить стакан воды. То есть она и сама была не против того, чтобы её «социализировал» кто захочет. Для большевичек, подобных Коллонтай, само понятие изнасилования было просто лишено смысла. Если бы у неё на улице попросили сигарету, а она бы эту сигарету дала, так с чего бы ей считать себя жертвой преступления? И если бы ей рассказали, как красноармейцы изнасиловали сотню женщин, имея на то соответствующие мандаты, так она, очевидно, и понять не смогла бы, а чем, собственно эти дуры недовольны? Так что, по большому счету, весь сексуальный беспредел, творимый большевиками, тоже имел санкцию сверху.

Как ещё можно оправдать изуверство большевиков? Кто-то из коммунистов, может быть, скажет: «Да, это было ужасно, но так было надо, не было другого выхода. Старый мир без максимальной жестокости было не разрушить, а без этого невозможно было построить новый мир».

Тут надо обратить внимание вот на что: зверства большевиков многократно превосходили обычную жестокость войны, даже если учесть, что гражданская война всегда более жестока по сравнению с международной. Когда седого старика заталкивают ногами в растопленную печь — это именно то, без чего новый мир было не построить? Когда офицерам прибивали на плечи погоны гвоздями — это то, без чего невозможно было победить в Гражданской войне? Когда в ЧК с живых людей сдирали кожу — это была вынужденная мера, без которой было никак не обойтись? Всё это не имеет ни какого отношения к жестокости войны.

Я бы понял красных, если бы они расстреливали всех пленных белогвардейцев без исключения — это было бы чудовищным, но прагматичным действием, направленным на победу. Я могу понять даже расстрел царской семьи. Это тоже было чудовищно, но опять же прагматично — большевики действительно не могли позволить себе роскошь оставить царскую семью в живых. Могу понять, что красноармейцы убивали мальчишек кадетов — если взял в руки оружие, не имеет значения, что тебе 14 лет.

Но если чекисты выскакивали на улицу и хватали всех относительно чисто одетых людей и сотнями их расстреливали, даже ни в чем не обвиняя, это, по-вашему, неизбежная жестокость войны? Когда женщинам, приходившим в тюрьму к арестованным мужьям, выдавали их отрезанные половые органы — это было совершенно необходимо для построения нового мира? Когда изнасилованную женщину сжигали в сарае вместе с пятью малолетними детьми — это было ради светлого будущего? Люди, способные оправдывать запредельное изуверство большевиков какими-то высокими целями, сами в душе маньяки, даже если не совершали ни чего подобного.

Зверства большевиков вовсе не были отрицательными издержками положительного процесса. Они отражали самую суть процесса. Сама природа большевизма — крайнее человеконенавистничество. Неужели кто-то думает, что маньяки — садисты хотя бы теоретически могли создать какое-то светлое будущее? Большевики — это законченные нелюди. Но вот откуда же в патриархальной России вдруг неожиданно появилось столько нелюдей?

Психологические истоки большевизма

Когда читаешь о зверствах революционных матросов, просто волосы дыбом встают. Кстати, большинство из них было кокаинистами, они даже увлеченно экспериментировали в области употребления наркотиков и изобрели свой фирменный напиток — «балтийский чай». Это водка с кокаином. А кокаин и сейчас считается наркотиком для богатых, и тогда он был недешев. Где же эти заразы брали деньги на кокаин? Ильич вроде не подписывал приказов типа: выдать матросам килограмм кокаина со склада. Нетрудно догадаться, что матросня просто грабила всех подряд, зарабатывая на кокаин. Революционные матросы — «краса и гордость революции» — были сворой убийц, садистов, наркоманов, грабителей и насильников. Но неужели быть матросом — значит иметь ко всему этому склонность? С чего бы?

Я вот вспомнил про крейсер «Варяг». О подвиге русских моряков, и не в последнюю очередь — матросов, Россия будет помнить всегда. Да и вообще, начиная с петровской эпохи, летопись русского флота — это летопись русской славы, и и во многом благодаря тому, что матросы у нас были замечательные. Наполеон как-то воскликнул: «У меня есть флот, но у меня нет моряков». А у нас были моряки. Бившие на море турок, открывшие Антарктиду, Берингов пролив, шагнувшие на землю Америки, не опозорившие Андреевский флаг ни перед японцем, ни перед германцем. Не будь у нас хороших матросов, не было бы у нас того славного русского флота, о котором мы знаем из истории. Русский матрос воплотил в себе всё то лучшее, что свойственно русскому человеку: невероятную храбрость, готовность к самопожертвованию, стойкость и выносливость в самых тяжелых обстоятельствах.

Так вот героические матросы с крейсера «Варяг» и кровавая революционная матросня — это одни и те же люди. Они могли быть даже персонально теми же самыми, ведь между «Варягом» и революцией прошло всего 13 лет. Как такое возможно? Давайте разберемся.

Представьте себе матросика, который драит палубу. А по палубе вальяжно прогуливается лейтенант с брезгливой миной на лице. Матросик вкалывает, а лейтенант, значит, прогуливается. Матросик закончил работу, а их благородие, манерно оттопырив мизинчик в белой перчатке, провел им по палубе. Не дай Бог, если на белой перчатке останется едва заметный серый след — матрос будет заново драить палубу, а может быть и в третий, и четвертый раз. Вы представляете, что тогда думает матрос про офицера? Он перебирает в уме все известные ругательства и изощряется в изобретении новых, он призывает на голову их благородия все небесные и земные кары — изгаляется золотопогонник, измывается, мы ж для них вообще не люди, вот их бы в нашу шкуру. В итоге уже почти стерильная палуба сверкает на солнце, а в душе матроса копится всё больше и больше страшной черной грязи. Как в одной советской песенке: «Ему хотелось очень выпить, ему хотелось закусить и оба глаза лейтенанту одним ударом погасить».

Так вот только женщины и либералы сочтут эту картинку ужасающей, а мужчина поймет: так надо, иначе нельзя. Лейтенант не изгаляется и не измывается, он исходит из реальности, понимая, что матроса надо непрерывно изнурять боевыми упражнениями и тяжелой работой, пусть даже бессмысленной работой, лишь бы только не оставить матросу много свободного времени и неистраченной энергии. После вахты матрос должен едва доползать до своего кубрика и мечтать только о сне. Иначе корабль потеряет боеспособность. Корабль — это закрытый мужской коллектив, к тому же скученный в замкнутом пространстве. Если матросам оставлять слишком много свободного времени, им такая фигня в голову полезет, они такого наизобретают, что корабль быстро превратится в плавучий филиал Содома, начнется распад.

Матросик напрасно думает, что лейтенант не был в его шкуре. Был. Когда будущий офицер тянул гардемаринскую лямку, его дрючили ещё посильнее, чем матроса, потому что иначе моряка не вырастить, и теперь, получив кортик, он прекрасно это понимает. Матросик напрасно думает, что, высокомерно поглядывающий на него офицер, презирает матросов. Офицер просто сохраняет дистанцию, иначе нельзя. Матрос должен воспринимать офицера не как старшего матроса с кортиком, а как существо высшего порядка. Иначе матрос не будет драить палубу по три раза, не пойдет на смерть, если прикажут. Если сегодня механик угощает матросов папиросами, завтра в машинном отделении будет грязи по колено, а послезавтра во время боя машину застопорит. И сейчас-то офицеры говорят: «Куда солдата не поцелуй, везде жопа». А уж тогда, да ещё на флоте, это тем более понимали. Нельзя с матросами целоваться — на жопу наткнешься, то есть благодарности не получишь, а получишь утрату боеспособности. Недаром на флоте офицерскую суровость называли «закручивание гаек». Так ведь, если гайки не закручивать — машину разнесет.

И в сухопутных войсках было примерно то же самое. Генерал Деникин в своих воспоминаниях писал о том, как молодым офицером принял роту и решил вести гуманные порядки. Дисциплина сразу же упала, рота разболталась. И вот, сдавая роту, он увидел, как старый фельдфебель показал солдатам огромный кулак и страшно прорычал: «Теперь вам не капитан Деникин».

А флотская специфика в том, что она требует ещё большей дисциплины. Мир воды и механизмов — это мир постоянной опасности даже вне боевых условий. До дна всегда ближе, чем до берега. Чуть-чуть только матросики разболтаются и всем конец. Плюс к тому гораздо большая скученность, порождающая дополнительные риски при слабости дисциплины. И флотские офицеры заметно отличались от армейских. В армии между солдатами и офицерами не было слишком жестких сословных перегородок, по большому счету любой унтер мог сдать экзамен на офицерский чин. А флотское офицерство являло собой настоящую закрытую касту, формируясь только из дворян за крайне редкими исключениями. Соответственно, пропасть между офицером и матросом была куда больше, чем между офицером и солдатом. И матрос находился в условиях более зажатых и стиснутых по сравнению с сухопутными собратьями. Но ведь это же всё не барские прихоти, а требования насущной необходимости. Именно железная флотская дисциплина и обеспечила славу русского флота. Подавляющее большинство флотских офицеров были людьми благородными и ни когда не стали бы издеваться над матросами без дела, но они дрючили матросов нещадно просто потому, что до дна всегда ближе, чем до берега. Даже если иногда били матроса по зубам, так ведь есть матросы, которые другого языка вообще не понимают.

А вот теперь представьте себе матросика, вчерашнего работягу с Путиловского завода. По нравственному своему развитию это чаще всего ребенок, с душой незамутненной ни какими высокими понятиями, и с лицом, не обезображенным интеллектом. Попав на флот, он первое время страдает от суровой флотской дисциплины, но принимает всё, как есть — жаловаться не кому, надо приспособиться. И вскоре он уже гордится своей тельняшкой, как знаком принадлежности к флотскому братству. Он злится на офицеров за жесткую муштру, но воспринимает их, как небожителей. Он знает, что так уж устроен этот мир, что у одних — ленточки на бескозырке, а других — кортики. Такие русские матросы и совершали подвиги, поражая своим героизмом весь мир.

Но вот во время увольнительной он пьёт водку в кабаке, а к нему подсаживается какой-то чернявый господинчик и начинает нашептывать, что мир-то может быть совсем другим, и что довольно уже терпеть издевательства, и что офицеров-то всех надо за борт побросать. Первое время матрос не понимает: «Как же это… без офицеров-то…» А ему: «Так ты и будешь офицером». Матрос смеется: «Ну, ты скажешь, дядя…»А ему: «Есть такая партия». Дальше — летопись революции.

Нам 70 лет форматировали мозги коммунистической демагогией, а теперь уже четверть века форматируют мозги демократической демагогией, поэтому нам так трудно понять такую простую и совершенно очевидную истину: простые люди — это дети. Не «его величество народ», обладающий «державной волей», а просто дети. Ребенок — он ведь не плохой и не хороший, это чистый лист, на нем можно написать что угодно. У простого народа нет и не может быть собственных идей. Они будут кричать те лозунги, которые им вложат в головы. Скажите им: «Умрем за царя». И они умрут за царя. Скажите: «Убьем царя». И они убьют царя. Скажите: «Надо строить храмы». И они пойдут строить храмы. Скажите: «Надо разрушать храмы». И они пойдут разрушать храмы.

Звериный садизм революционных матросов лучше всего могли бы объяснить возрастные психологи. Уж они-то хорошо знают, что детская жестокость может быть совершенно беспредельной. У взрослого человека в сознании очень много всяких сдержек, противовесов, зажимов, которых нет у детей. Развитие детской жестокости почти ни что не останавливает, а если её ещё и подхлестывать? Вот вам и большевизм, вот вам и революционная матросня.

Можем ли мы представить, что значит для матроса плюнуть на палубу? Вроде ерунда какая-то. А матрос плюнул на палубу, и его лицо расплылось в блаженной улыбке. Он счастлив. Он совершил невозможное, поэтому разом шагнул в другой мир. А пройтись по кораблю пьяным? Это же просто неописуемое блаженство. Не от водки даже, а от потрясающего чувства безнаказанности. Хватит, поизмывались над нами, теперь наша воля. Их благородия чем-то не довольны? Так за борт их, гадов. И вот уже по Петрограду маршируют патрули из революционных матросов. Это люди, которым можно всё. Чисто детский праздник непослушания.

Когда большевики решили закончить детский праздник и начали закручивать гайки так, как их превосходительства ни когда не делали, кронштадтская матросня устроила мятеж. Матросики распевали: «Сбросим Троцкого оковы, сбросим Ленина — царя». Ну тогда им при помощи артиллерии объяснили «что такое хорошо, а что такое плохо». Дети ведь не знают, что за всё надо платить и даже не догадываются, какой жестокой бывает цена. И когда матросов по приказу Ленина убивали, они может быть вспомнили о том, какими добрыми на самом деле были царские офицеры.

Так почему всё-таки большевистская пропаганда имела такой успех? Да потому что не подчинятся приятнее, чем подчиняться. Попивать «балтийский чай» приятнее, чем драить палубу. Грабить приятнее, чем работать. Но самое главное — грех всегда легче, чем добродетель. Когда священник проповедует борьбу со своими грехами, это ведь напрягает. Борьба тяжелая, а успех проблематичен. А когда комиссар говорит, что грехи — это поповские выдумки, а бороться надо на самом деле с буржуями — это же так соблазнительно. Психологический фундамент большевика — это игра на одной из самых темных человеческих страстей — зависти. Зависть может быть черной и страшной, доводящей до крайней степени ненависти, до безумия. В той или иной степени страсти есть в любом человеке, бороться с ними трудно, если не бороться — они выходят из берегов. А если не только не бороться, но ещё и распалять страсти, в первую очередь зависть? Вот это и сделали большевики.

Основа революционного безумия — это лютая ненависть к миру «чистеньких». Не «буржуев» и не «эксплуататоров», это всё слова, подброшенные большевиками, и ни чего по большому счету не значащие для простого люда. Лютая зависть простолюдина направлена именно на «чистеньких».

Вот идет по улице барышня, вся такая аккуратная, платьице на ней нарядное, а навстречу ей рабочий паренек, который думает про себя: «А вот если бы я её… того-этого … прогуляться пригласил? Ведь она бы на меня, как на вошь посмотрела, я ведь для неё ваще не человек». И паренек ненавидит эту барышню всеми силами души именно потому что она для него недоступна, и он уверен, что она его презирает. Пареньку ведь и дела нет, что барышня эта гораздо беднее, чем он, и в отличии от него, часто ложится спать голодной, потому что очень трудно перебиваться частными уроками, а за её крохотную комнатку хозяйка требует немыслимую плату. А если бы он подошел к этой барышне и сказал: «А не могли бы вы … тово-этово … всяким там арифметикам меня обучить?» Зарплата рабочего вполне позволяет ему брать частные уроки, и барышня была бы счастлива получить подработку, тем более, что она мечтает посвятить свою жизнь просвещению народа. Но пареньку наплевать на всякие там арифметики, и желания у него попроще: вот употребить бы эту барышню, унизить и платьице её чистенькое в грязь втоптать. Вот вам и готовый большевик.

И матросик ненавидит офицера не только потому, что офицер его дрючит. «Их благородия, значит, в белых перчаточках, а мы для них — чумазые». Хотя когда это русский офицер презирал матроса? Но матросу ведь плевать, он ненавидит эти белые перчаточки, которых сам ни когда не наденет. Вот потому-то, когда расстреливали сотнями заложников, на улицах хватали просто чисто одетых людей — объект всегдашней ненависти.

В каждом человеке есть и плохое и хорошее, и высокое и низкое. А революция раскрепостила, выпустила наружу и даже прославила всё самое низменное, грязное и подлое, что только есть в человеке.

А.И.Деникин, бежав из Быховской тюрьмы, часть пути до Новочеркасска проделал по железной дороге и потом делился впечатлениями: «В своём зверином образе, пропитанным злобой, люди испытывали патологическую ненависть ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам — признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалась веками накопившееся озлобление и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона „буржуя“, разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Психология толпы не обнаруживала ни какого стремления подняться до более высоких форм жизни, царило одно желание — захватить или уничтожить. Не подняться, а принизить до себя всё, что так или иначе выделялось. Грузчик угля проклинал свою тяжелую работу и называл машиниста „буржуем“ за то, что тот, получая в два раза больше жалование, только ручкой вертит».

Революция омерзительна не только своими методами, самая суть революции, то для чего она делалась, это такая мерзость и гнусность, которой ни кто и ни когда раньше в мире не видел. Но не надо думать, что такое было возможно лишь в ту эпоху и только в России. Князь Николай Жевахов уже в эмиграции возмущался тем, что люди Запада, узнавая о зверствах большевиков, говорили: «Такое возможно только в России». Князь писал: «Скажите только „можно“ вместо „нельзя“ и у себя вы увидите то же самое». Жевахов оказался пророком, вскоре просвещенные и культурные люди Запада увидели у себя нацизм.

Вы думаете сейчас что-нибудь изменилось? Не обольщайтесь. Люди всегда одни и те же, во все эпохи и во всех странах. Представим себе, что власть поменялась и наверху решили создать «группу пролетарского гнева». Выдали всем желающим оружие, гарантировали полную безнаказанность и отправили автобусами на Рублевку. Знаете, что представляла бы из себя Рублевка дня через три? Сплошные руины и пепелище, заваленные изуродованными трупами. Истребили бы отнюдь не только олигархов и воров-чиновников. Перебили бы всех охранников, горничных, поваров, парикмахеров, всех, кто смел жить и дышать на Рублевке. Ни одна холеная собачка не избежала бы «пролетарского гнева».

Даже не сомневайтесь, что именно так и было бы. Вы же слышите, о чем говорят люди, чем они дышат. И сейчас, так же как и перед революцией, ни кто не голодает, все живут в общем-то нормально, но сколько людей сгорает от черной зависти к богатым, до какой дикой безумной ненависти доводит людей эта зависть. Конечно, не все такие, но на группу мстителей размером с Красную Армию хватит, и на ВЧК ещё останется.

Большевизм, как отражение низменной стороны человеческой души, вечен и неистребим. Вопрос только в том, чтобы сказать «можно» вместо «нельзя».

Часть II. Белые

Белогвардейцы при Брежневе

Я родился в последний год правления Хрущёва, пошёл в 1-й класс в 1970 году, а институт закончил в 1985-м. Помню, в начале семидесятых в магазинах висели таблички: «Ветераны Гражданской и Великой Отечественной войн обслуживаются вне очереди». Сейчас я содрогаюсь от мысли о том, что в пору моего детства красноармейская мразь всё ещё ходила среди нас в виде благообразных 70-летних старичков. Те самые изверги и нелюди были у нас заслуженными людьми и даже, в знак уважения к ним, обслуживались вне очереди, что в условиях бесконечных очередей брежневской эпохи было немалой льготой. Хотя тогда мне, конечно, казалось естественным, что герои, подарившие нам «счастливое детство», пользуются уважением. Впрочем, в школу героев Гражданской войны не приглашали и ни с одним живым извергом мне беседовать не довелось.

Сейчас уже перешагнуло за 30-летний рубеж поколение людей ни когда не учившихся в советской школе. Им трудно представить себе насколько специфичной была советская система обучения и воспитания. Нас ведь не просто учили, нам непрерывно, начиная с детского сада, вдалбливали в голову, что советская власть — лучшая в мире и нам несказанно повезло, что мы родились в Советском Союзе. На все вопросы существовало только две точки зрения: одна — коммунистическая, вторая — неправильная. Причем «неправильную» точку зрения даже в вузах было не только запрещено изучать, но и не было ни какой возможности из-за отсутствия источников. Ни каких книг, содержащих хотя бы осторожную критику хотя бы некоторых сторон советской власти не было вообще. Запретили даже безобидного «Доктора Живаго», в котором по сути не было ни чего антисоветского. Помню с каким злобным выражением лица преподаватель на лекции говорил нам, что этот роман был «не написан, а нацарапан». Сейчас любят посмеяться над фразой, которую сказал простой человек на собрании трудового коллектива: «Я Пастернака не читал, но осуждаю». Тогда-то эти слова вовсе не казались смешными. Мы с первого класса до последнего курса осуждали то, чего не читали, а тому, кто читал Пастернака, грозило несколько лет лагерей — это уже по гуманным брежневским законам.

Вот как это всё объяснить молодёжи, которая слушает радиостанцию, где с утра до вечера поливают грязью власть и правящую партию? Вы бы КПСС назвали «партией жуликов и воров», так уже через несколько часов на ваших руках защелкнулись бы наручники. Подчеркиваю — это при Брежневе, безо всяких там «сталинских репрессий». И не только государство, но и общество осудило бы такого «отщепенца». Мы свято верили в то, что «социализм лучше капитализма». Но как объяснить то, что это суждение не было следствием свободного выбора? Всё, что нам вбивали в голову «неопровержимо» свидетельствовало в пользу социализма. У нас не просто не было выбора, мы даже не знали, что его у нас нет, ведь мы были уверены, что нам рассказывают всю правду, как есть. Таково было следствие тотального промывания мозгов.

То есть, к чему я клоню? Современным людям трудно понять, почему наше отношение к белым и красным такое нервное? Они-то легко могут сказать: «Да кто их знает, кто из них был прав, наверное, все по-своему были правы, а вообще-то хрен разберешь». Но мы не можем позволить себе такого философического спокойствия в вопросе о белых и красных, потому что этот вопрос колесами проехал по нашим мозгам.

Когда хлынула новая «белогвардейская» информация о Гражданской войне, когда появилась возможность самостоятельно решать, на чьей стороне была правда, мне, к примеру, было 29 лет, и я уже работал на руководящей должности. В голове-то уже всё устаканилось, а тут такое… Часть моих современников восприняла новую информацию как «клевету на советскую власть». Для них эта «дегероизация советской истории» стала настоящей трагедией. Они искренне считали, что раньше им говорили правду, а теперь врут. Психологически этих людей можно понять. Отречься от всего, во что когда-то верил, значит в значительной степени отречься от самого себя, а это тяжело и не каждому по силам. К тому же «верность своим убеждениям» выглядит вполне почётно и дает повод для самоуважения.

А у меня была совершенно другая реакция на новую информацию о Гражданской войне. Когда я понял, что на самом деле всё было не так, как мне вдалбливали, мне захотелось проклясть коммунистов. Половину моей жизни эти твари меня обманывали и калечили моё сознание. Если бы не их гнусное враньё, у меня бы вся жизнь сложилась по-другому. Кому мне теперь предъявить счет за то, что полжизни я верил в ложь?

А почему всё-таки одни «не сломались» и продолжали верить в правду коммунистических идей, а другие быстро и относительно легко поняли их лживость? Всё-таки разное было у людей воспитание и разный психологический склад. Помню, несколько лет назад один седой профессор сказал: «Я был воспитан не пионерией и не комсомолом, а моей бабушкой, которая всегда была православной». Ещё в юности этот человек был обломком старого мира посреди советской стихии, а когда сняли запрет на правду, у него не было вопроса, на чью сторону встать. Вот так, благодаря семейному воспитанию, дух старого мира через весь советский период дотянулся до наших времен. А я, например, всегда очень много читал, при этом ни когда не читал советской литературы. Почему-то брезговал. Мне вообще казалось чем-то недостойным читать книгу, написанную после XIX века. Потом, скрепя сердце, познакомился с «серебряным веком». Не пожалел, но к советской литературе так и не прикоснулся. Поэтому жертвой тотального промывания мозгов я был лишь отчасти. У советской власти было только два способа отформатировать моё сознание — школа и кино. И у неё это получилось, но опять же — лишь отчасти.

Помню самый старый фильм про Гражданскую войну — «Чапаев». В его правде я, конечно, не усомнился, но Чапаев не стал и не мог стать моим героем. Безграмотный, не сильно умный, несколько даже придурковатый. Когда-то, может быть, дети и играли «в Чапая», но меня такая мысль не посещала. Не случайно ведь Василий Иванович со своим ординарцем стали персонажами бесчисленных анекдотов, то есть в народном сознании этот образ закрепился именно как комический.

Потом помню фильм «Неуловимые мстители». Мне, человеку воспитанному на дворянской литературе, ни как не мог понравиться Яшка Цыган, голодранец с криминальными наклонностями. А была в том фильме удивительная сцена (уж не знаю, как не вырезали): блестящий белогвардейский офицер в золотых погонах под гитару пел песню «Русское поле». Вот ведь, думаю, как человек Россию-то любил. При этом у «красных дьяволят» ни каких особых признаков любви к России не наблюдалось. Разумеется, белогвардейский поручик был мне симпатичнее, и это, наверное, не удивительно, если учесть, что у меня на столе под стеклом лежала репродукция с портрета поручика Лермонтова. Кстати, моему отцу песня «Русское поле» так понравилась, что он переложил её на гармошку и иногда исполнял, не забывая упомянуть, что в фильме её исполняет белогвардейский офицер. А я думал: жаль, что правда была не на стороне этого офицера.

Потом «Тихий Дон». Это вообще отдельная тема, но вот врезалась в память сцена, как пленный есаул (в исполнении Михаила Глузского) кричал красному комиссару: «Стреляй, гад, и ты увидишь, как умеют умирать русские офицеры». И комиссар его застрелил. На чьей стороне, по-вашему, были мои симпатии? Подобная сцена была и в фильме «Красная площадь». Поручик Кубасов в исполнении Вячеслава Шалевича был чудо как хорош, но вот он перешел на сторону красных и его облик сразу же померк. Когда комдиву Кубасову попался в руки белый офицер, с которым они когда-то вместе служили, тот сразу приготовился к смерти и сказал: «Стреляй, Иуда, стреляй, предатель…» Кубасов отпустил его, и в моем сознании он конечно был «хороший», но то, как бесстрашно шли на смерть белые, то есть русские офицеры, всё-таки записывалось на подкорку. Вообще, коммунисты иногда примешивали к своей тотальной лжи крупицы правды, для большей, так сказать, художественной убедительности, но и эти крупицы правды были для них опасны.

Потом фильм «Служили два товарища». Поручик Брусенцов в исполнении Высоцкого просто очаровал. Кстати, первоначально на роль Брусенцова пробовали Олега Янковского, но режиссёр сказал: «Мы такие глаза белогвардейцу не отдадим». Вот советская логика: хорошие глаза не могут принадлежать белогвардейцу. Только тут осечка вышла — волчьи глаза Высоцкого обладали огромной гипнотической силой. Брусенцов — трагический герой. Он куда интереснее, чем придурок-красноармеец в исполнении Ролана Быкова, а красный кинооператор в исполнении Янковского вообще не запомнился — пропали глаза. Помню, у меня дома на стене в рамке висел кадр из этого фильма: поручик Брусенцов с конем.

И наконец «Хождение по мукам». Подполковником Рощиным в исполнении Михаила Ножкина я просто любовался. Но стоило Рощину перейти к красным и натянуть буденовку, как он тут же потерял всю привлекательность, стал не интересен. Впрочем, я говорю о чисто эмоциональном восприятии. Когда красноармеец Рощин говорил: «Правда на остриях наших штыков» — я верил ему. И когда какой-то малопочтенный белогвардеец говорил: «Добровольческая армия — всероссийская помойка» — я тоже верил. Не мог не верить, эти истины вбивали нам в головы колом, не предлагая ни какой альтернативы. Но белые были для меня привлекательны, а красные совершенно неинтересны. Между сердцем и умом возникал разлад. Я любовался блестящими белыми офицерами, смотревшими на меня с экрана, и сожалел о том, что «они были не правы».

Сейчас, когда я уже четверть века участвую в политической возне, мне стало наконец понятно: люди, у которых есть политические убеждения, почти ни когда не выбирают их рационально. Просто подобное тянется к подобному. Вы думаете, старые большевики или современные коммунисты все как один проштудировали Маркса и Ленина, убедились в правильности их теории и только тогда пришли в компартию? Полагаю, что не в каждой тысяче коммунистов вы встретите хоть одного такого. Но вот пришёл человек в Красную Армию и почувствовал, что ему тут хорошо — народ вокруг понятный, близкий, свой. А другой в этой Красной Армии тут же начнет задыхаться от омерзения. Это ни как не зависело от сословной принадлежности. Поручик Тухачевский, судя по всему, очень хорошо себя чувствовал у красных, а тем временем многие рабочие и крестьяне служили у белых, иной доли не желая. Так же современное отношение к советской власти: одни вспоминают про неё, как про земной рай, с самыми теплыми чувствами, а другие — с чувством омерзения и гадливости, как о непрерывном кошмаре. И каждая сторона помнит лишь те факты, которые подтверждают её чисто эмоциональное восприятие реальности. Так же с отношением к религии. Вот пришёл человек в церковь, и почувствовал, что ему тут хорошо. А другой пришёл и почувствовал, что ему стало плохо. Первые становятся верующими, а вторые — неверующими. А теория приходит потом, если вообще приходит.

Белые всегда были мне ментально близки, хотя известная мне теория свидетельствовала об их неправоте. Но как только появилась первая информация о том, что это ложная теория и стало похоже, что белое дело было правым, я тут же «перешёл на сторону белых». Любой нормальный человек всегда хочет устранить разлад между сердцем и умом, и в конечном итоге всегда именно сердце подчиняет себе ум и заставляет на себя работать. Тут уж не будем иметь ни каких иллюзий — наши суждения всегда изначально очень субъективны. Но! Истина всё же объективна. Конечно, человек становится верующим или атеистом исходя из своего чисто эмоционального отношения к религии, следуя за своим ментальным (т. е. иррациональным) тяготением. Но! Бог либо есть, либо Его нет. Одно из этих суждений истинно, а другое ложно. И ни какого компромисса между этими суждениями не существует. Пациент либо жив, либо мертв. И нельзя быть почти беременной.

В подавляющем большинстве случаев люди, доказывая свою правоту, просто подводят теоретическую базу под то, что им ментально близко, и что самое удручающее — совершенно не воспринимают информации, которая не вписывается в приятную для них концепцию. Доводы ментально чуждой стороны причиняют боль, поэтому их редко даже пытаются опровергать, разум, уберегая сердце от боли, отказывается их анализировать. Так вот я так не хочу. Мне нужна правда, а не способ себя порадовать. Человек, который на самом деле ищет истину, а не психологического комфорта, должен быть готов к тому, что будет больно — это в тех случаях, когда объективная истина противоречит субъективному восприятию реальности. На это надо идти. А иначе и говорить не о чем.

Да, белые просто ментально близки мне, я испытываю к ним симпатию, которая не опирается на доводы разума. Но именно поэтому, анализируя всё, что характеризует белых в принципиально важных моментах, я в первую очередь выискивал то, что характеризует их с самой худшей стороны. Чтобы моё глупое сердце не завело меня в пучину лжи. Я не стану выключать мозги в тех случаях, когда результат их работы меня заведомо не порадует и игнорировать факты, разрушающие удобную для меня концепцию.

Белый террор?

Раньше всё было просто: красные — добрые, белые — злые. Теперь, конечно, нет обязательной для всех концепции Гражданской войны, но есть стереотипы общественного сознания. Самая распространенная ныне точка зрения: жестокости хватало с обеих сторон, и белый террор ни чем не уступал красному. Да так ли? Давайте разберемся.

Советский автор Генрих Зиновьевич Иоффе в 1989 году писал: «Мало кто скажет о том, что творили многие „блестящие офицеры“ на территориях „освобожденных“ от красных… Белый террор надолго остался в памяти народа». Вам не кажется, что это просто удивительные слова? Почему же это при советской власти «мало кто скажет» о зверствах белых? Если «белый террор надолго остался в памяти народа», так чего же это народ безмолвствовал? Боялись что ли белых ругать во времена тотального господства красных? Может быть «мало кто скажет» именно потому, что сказать-то было и нечего? Странно, но и сам товарищ Иоффе ни чего не говорит о зверствах корниловцев, хотя пишет именно о генерале Корнилове. Ну что ж, давайте попробуем сделать за него его работу.

В самом начале первого кубанского похода генерал Корнилов сказал, обращаясь к офицерам: «В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и народом я беру на себя».

Бесчеловечно? Разумеется, бесчеловечно. Но что бы понять этот приказ, надо знать, с какой кровавой мразью столкнулись белые на той войне, почему мы и начали с рассказа о красном терроре. Большевики вытворяли такое, что любой обычный человек сказал бы: эти нелюди не имеют права жить. Генерал Богаевский писал о первом Кубанском походе: «Мои передовые части захватили десяток матросов и немедленно их расстреляли. Из большевиков, кажется, ни кто не возбуждал такой ненависти в наших войсках, как матросы — „краса и гордость революции“. Их зверские подвиги слишком хорошо были известны всем, и поэтому этим негодяям пощады не было».

А генерал Корнилов, как вспоминает один офицер, тогда приговаривал: «Чем больше террора, тем больше победы». (Под «террором» он имел ввиду именно расстрелы пленных и ни чего больше). И всё равно это ужасно, когда русские офицеры расстреливали безоружных, пусть даже извергов, но ведь особо-то ни кто и не разбирался, кто там изверг, а кто случайно к красным попал. Но вы поставьте себя на место Лавра Георгиевича, и вы поймете, что иначе-то было ни как нельзя. В условиях гражданской войны не было и не могло быть ни каких лагерей для военнопленных. Там могло быть только два приговора: смертный и оправдательный. Красных, если не расстреливать, так надо было с миром отпускать. Но ведь ни на какой войне ни когда пленных не отпускают. Если представить себе условия первого Кубанского похода, когда три тысячи белых буквально тонули в море из десятков тысяч красных, так неужели же было после победы отпускать врагов, чтобы завтра опять с ними воевать? Иван Бунин резонно писал: «Революции не делаются в белых перчатках … что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах».

И всё-таки большинство белых офицеров внутренне содрогались от собственной вынужденной жестокости. Полковник Дроздовский писал в своём дневнике: «Страшная вещь гражданская война, какое озверение вносит в нравы, какой смертельной злобой и местью пропитывает сердца. Жутки наши расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которые не чужды многим из добровольцев. Сердце моё мучится, но разум требует жестокости. Надо понять наших людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям. Надо всем царит злоба и ненависть, и не пришло ещё время мира и прощения. Как отвечать тому, кто является духовным вождем насилий, грабежей, убийств, кто чужие души отравляет ядом преступлений? Сердце молчи, и закаляйся воля, ибо этими дикими разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон: око за око».

Но уже в середине 18-го положение меняется. В начале второго Кубанского похода принявший командование генерал Деникин издал приказ, категорически запрещающий расстрелы пленных. Случаи бессудных расправ повторялись, но они строжайше запрещались командованием и относились только к чекистам, коммунистам, бывшим офицерам.

Генерал Антон Туркул вспоминал о том, как он разбирался с пленными красноармейцами. Перед ним выстраивали пленных, он каждому смотрел в глаза и по одним только глазам безошибочно выявлял большевиков, это подтверждалось тем, что у каждого из них находили партийный билет. Большевиков расстреливали сразу же и без всяких разговоров, а с рядовыми красноармейцами Туркул начинал разговаривать. Все они поступали на службу в белую армию.

Белые нашли всё-таки способ и не расстреливать пленных, и не отпускать их — красных брали к себе на службу — это стало основным способом пополнения деникинской армии. Многие бывшие красноармейцы потом верой и правдой служили белым, хотя, конечно, не все.

А ведь то, что Туркул расстреливал большевиков, было, откровенно говоря, нарушением приказа Деникина, на что главнокомандующий закрывал глаза, хотя внутренне это не одобрял. Только мне кажется, что прав был Туркул, а не Деникин. Большевики, а уж тем более комиссары, были не просто противниками на поле боя, они были преступниками, и как преступников по законам военного времени их необходимо было казнить. Во времена белых ещё не было такого понятия как «преступная организация», но уже были все основания для того, чтобы его ввести. РКП(б), ВЧК — это были преступные организации, одна только принадлежность к которым фактически являлась законченным составом преступления. Следовательно, достаточным основанием для вынесения смертного приговора по ускоренной процедуре должна была являться доказанность факта принадлежности к этим организациям. Но белые интеллигенты продолжали миндальничать, большевиков судили по законам Российской империи, как будто это были подданные империи.

Весной 19-го в Дагестане взяли с поличным весь подпольный ревком большевиков — несколько десятков человек. Казнили из них пятерых. В апреле 20-го в Крыму арестовали в полном составе собрание комитетов партии и комсомола — опять же несколько десятков человек. Расстреляли 9 человек. То есть десятки большевиков с миром отпустили на свободу. Нельзя так было. Могу представить, как белый генерал сказал бы: «Мы не можем уподобляться большевикам, у нас правосудие». Да и не надо было уподобляться большевикам, и правосудие не надо было отменять. Надо было понять, что особому времени должен соответствовать особый характер законодательства и правосудия. В тех условиях само понятие «большевик» уже являло собой законченный состав преступления, и судить надо было исходя из этого. А эти хреновы гуманисты как будто вовсе не понимали, в каких условиях им приходится действовать, и какой противник им противостоит, хотя ведь понимали же. Большевиков пачками выпускали на свободу — вот вам и лицо белого террора.

И как же большевики отреагировали на этот белый гуманизм? С присущим им запредельным бесстыдством. Подпольный Крымский обком РКП(б) выпустил воззвание: «Товарищи, кровь невинно замученных девяти ваших представителей взывает к вам! К отмщению! К оружию!» Пройдет всего полгода и в том же самом Крыму те же самые большевики безо всякого суда уничтожат свыше 50 тысяч по их же собственной статистике. Остановитесь на этих цифрах: 9 человек и 50 000 человек. Вот сравнение белого и красного террора.

А «зеленый главком» Воронович рассказывал, как белые, подавляя бунт, расстреляли 11 человек: «То что произошло по своей чудовищности и кошмарности превосходит все расправы учиненные до и после этого добровольцами». А в одном только Питере после покушения на Ленина большевики убили свыше 800 человек — заведомо ни в чем не виновных. А тут 11 человек явно виновных, и оказывается, что подобных зверств белые не творили ни до, ни после, то есть другие их «преступления» выглядели куда скромнее.

Врангель, даже когда объявил Крым осажденной крепостью, с присущим ему зверством пообещал высылать врагов за линию фронта. Совсем сердца не было у человека.

Отдельная тема — «ужасы белой контрразведки», о которых мы были наслышаны во времена советской власти. Валерий Шамбаров пишет: «Беспочвенными выглядят описания белой контрразведки — с пытками, застенками, расстрелами. Контрразведка не выносила приговоры, лишь проводила следствие. У неё не было собственных тюрем, чтобы пытать. И как бы после пыток обвиняемого представили суду? В Екатеринославе общественность выразила бурный протест против бесчинств контрразведки, где держали арестованных по 2–3 дня без предъявления обвинения». У красных такого «бесчинства», конечно, быть не могло. Обвинения они вообще не удосужились бы предъявить и прикончили бы задержанных на месте, а не мурыжили бы по 2–3 дня.

О том, как лютовала деникинская контрразведка, лучше всего свидетельствует такой факт. Летом 18-го Анна Стеценко, жена Фурманова, поехала в Екатеринодар, попав туда, когда город был уже захвачен белыми, ну и соответственно угодила в контрразведку. Весь город знал, что её муж комиссар, и сама она коммунистка, но в контрразведке, убедившись, что она не шпионка, а просто приехала навестить родных, её отпустили. Красные вырезали бы всю родню белого офицера до седьмого колена, а «палачи из контрразведки» отпустили коммунистку, уж не знаю, какими методами убедившись, что она не шпионка — плохая она была бы коммунистка, если бы попутно не собирала в Екатеринодаре полезной для красных информации. Откровенно говоря, меня такие факты возмущают. Стеценко была не просто чьей-то женой, она сама принадлежала к той кровавой своре, которая терзала Россию, и это не состав преступления? Белые поступали по законам мирного времени, их прекраснодушная мягкотелость была неадекватна ситуации гражданской войны. Но красные даже этих гуманистов-интеллигентов бесстыдно обвинили в терроре.

А уж что касается белогвардейских грабежей… Прапорщик Пауль, участник Ледяного похода, вспоминает: «В какой-то станице один из казаков нашей армии украл у одного из жителей лошадь. Обокраденный пожаловался Корнилову и казака-добровольца расстреляли». И это был тот самый генерал Корнилов, который приказал расстреливать пленных. Но Лавр Георгиевич был русским генералом, он мог допустить чисто военную жестокость, но грабеж мирного населения казался ему чем-то совершенно немыслимым, принципиально недопустимым. Тем временем красные официально исповедовали принцип «грабь награбленное», на практике не сильно мучая себя вопросом, является ли награбленным то, что они грабят.

А вот случай, который вспоминает Роман Гуль:

«Штаб-капитан Б. вытащил из сундука хозяйки пару мужского белья и укладывал её в вещмешок. Между офицерами поднялся крик:

— Отдайте бельё! Сейчас же! Какой вы офицер после этого!

— Не будь у вас ни одной пары, вы бы другое заговорили!

— У меня нет ни одной пары, вы не офицер, а бандит, — кричит молодой прапорщик.

Бельё отдали».

Этот случай вполне характеризует атмосферу белогвардейской среды. Грабеж считали немыслимым, недопустимым. Обратите внимание: тут ведь не просто вспылил молодой прапорщик-идеалист, все офицеры его поддержали. Ну может быть и не всегда всё было настолько благостно, может быть иному штабс-капитану во время постоя всё же удавалось стырить хозяйские подштанники, но что сделали бы красные, окажись они в этой хате? Для начала изнасиловали бы хозяйку, потом вынесли бы из хаты всё, что не приколочено, всё что приколочено изрубили бы саблями, и если бы на прощание хозяйку не прикололи штыком, а хату не сожгли, это было бы высшим проявлением пролетарского гуманизма.

Белогвардейцы вспоминали: «Смущение у местных жителей было огромное, когда добровольцы не требовали, а просили и за всё расплачивались». А что так смущались-то станичники? Да потому что от красных такого не видели и думали, что белые такие же.

Но вот однажды жестокий белый генерал Марков учинил лютую репрессию. Тем частям отряда, которые остановились в станице Суворовской, приказано было не платить за питание, как наказание за выступление казаков этой станицы на стороне красных. А помните Троцкий приказывал те станицы, которые встали на сторону белых, сжигать дотла и вырезать всё население. Вот это был красный террор. А белый террор — офицеров пришлось бесплатно покормить.

Вот «белые» казаки действительно грабили и грабили по многу, это подтверждается многочисленными свидетельствами. И лютовали казачки порою от души. Не так, как красные, конечно, но тоже впечатляюще. Но казачьи части практически не подчинялись общему белому командованию и считать их белогвардейскими вообще нелепо. Махно тоже воевал с красными, белым он от этого не стал. И горцы тоже по своему обычаю лютовали, так то горцы. Но вот что интересно. В 1947 году состоялся процесс над захваченными «белыми» казачьими атаманами Красновым и Шкуро и над командиром Дикой дивизии Султан-Гиреем Клычем. Кроме прочего им инкриминировали преступления, совершенные в период Гражданской войны. Так вот в материалах процесса нет ни одного упоминания о массовых расправах над мирным населением. Разбирались лишь казни красных командиров и комиссаров, жертвы назывались поименно. А кто бы назвал поименно 50 тысяч казненных красными в Крыму. И ведь это ещё разбирались деяния самых зверских белых частей. Удивительный был процесс. Кровавые палачи и нелюди судили генералов, которые, конечно, не были ангелами, но всё же оставались людьми, и сам процесс это фактически доказал.

Итак, всё что можно с большой натяжкой назвать белым террором — это расстрелы пленных, но как установленная практика они существовали лишь в первые месяцы Белой гвардии, почти сразу же были запрещены и в дальнейшем уже считались преступным деянием, так же как и грабежи, которые когда-то где-то может быть случались у белых. Но вы соберите в одном месте несколько десятков тысяч человек и попытайтесь сделать так, чтобы за 3 года ни один из них не совершил ни одного преступления. Возьмите любой современный русский город с населением около 100 тысяч человек и поднимите там статистику о преступлениях за 3 года. Описание этих преступлений составит пухлый том, но ведь ни кто же не скажет, что в этом городе установлен террористический режим. И если белые иногда по приговорам суда казнили преступников — большевиков, так надо дойти до крайней степени бесстыдства, чтобы назвать это террором. И называли это террором те самые преступники, до которых у белых руки не дошли.

Валерий Шамборов писал: «Красным террор предписывали, у белых за это наказывали. Ленин требовал беспощадных поголовных расправ. Деникин — никогда … Красный террор был неотъемлемой частью нового порядка, создаваемого большевиками. Он не был наказанием, не был методом подавления противников, не был средством достижения какой-либо цели. Он был целью — уничтожить те части населения, которые не вписываются в схему, начертанную вождем. Красный террор стремился уничтожать лучших. Он подавлял всё культурное, убивал саму народную душу … Когда после красного террора обращаешься к белому и начинаешь исследовать материалы, то поневоле возникает вопрос, а был ли он вообще? Если определять террор по большевистскому облику, как явление централизованное, массовое, составляющее часть общей политики и государственной системы, то ответ однозначно получится отрицательный».

Вот ещё пара вполне объективных оценок:

«Между красным и белым террором были огромные различия. Белой армии была присуща жестокость, свойственная войне. Если эта жестокость не во всех случаях круто пресекалась командирами, то во всяком случае носила характер инцидентов. Об этом свидетельствует отсутствие объективной информации о зверствах белых против гражданского населения. Такого рода сведения встречались в большевистской прессе, но как правило не подтверждались достоверными источниками. В качестве белого террора большевики обычно представляли расправы с комиссарами и красными командирами. Но белые не создавали на занятых ими территориях организаций, подобных советским чрезвычайкам. Белые генералы ни когда не призывали к массовому террору, к огульным расстрелам по социальному признаку, к расстрелу заложников в случае невыполнения их требований. Белые не видели в массовом терроре идеологической и практической необходимости, поскольку воевали не против народа, не против определенных социальных классов, а против партии, захватившей власть».

«Нельзя представить себе более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор … Это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила ещё ни одна власть. Это не эксцессы, которым можно найти объяснение в психологии гражданской войны. Белый террор — явление иного порядка. Это прежде всего эксцессы на почве мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике белого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора, как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывами к систематическим официальным убийствам?»

* * *

Как должен чувствовать себя человек, из которого полжизни делали идиота, бесстыдно обманывая, объявляя белое красным, красное белым? До какого цинизма надо было дойти, чтобы извергов и злодеев, в которых вообще не осталось ничего человеческого, объявить добрейшими людьми, а нормальных людей выставить злодеями? Как относиться к партии, которая всю свою идеологию строила на тотальной лжи, бдительно наблюдая за тем, чтобы запрет на правду ни в коем случае не был нарушен? Коммунисты и сейчас такие же, стоит сказать правду, как они тут же вопят: клевета! Некогда обманутые люди, которых уже никто не пытается обмануть, теперь проявляют поразительную способность к самообману. Нелегко признать себя идиотом, которого полжизни обманывали. Гораздо легче объявить правду обманом.

Подобное тянется к подобному. Но если то, к чему человек тянется, это плохо, то у него два варианта: либо себя признать плохим, либо плохое объявить хорошим.

Психологические истоки Белой Гвардии

Представьте себе горстку офицеров, оборванных, голодных, изможденных, которые уходят в кубанские степи — почти на верную смерть, с призрачными шансами на успех. Их всего тысячи три, они — капля в многомиллионном море. Они, похоже, никому не нужны и неинтересны. Зачем они идут на страдания и на смерть? Зачем?!

Большинство людей не захочет идти на войну, если есть возможность от неё уклониться. Во вторую мировую воевали многомиллионные армии, со всех сторон солдат поднимали в атаку высокими, красивыми словами, и нам теперь кажется, что они воевали за значение этих слов. Но вы представьте себе, что в любой из этих армий командиры вдруг сказали бы: «Кто не хочет воевать, можете расходиться по домам». Не трудно представить с какой скоростью пустели бы окопы — подавляющее большинство солдат тут же разбежались бы, и тогда стало бы понятно, чего на самом деле стоили те высокие слова, которые им говорили и которые они повторяли.

А ведь Добровольческая армия была на самом деле добровольческой. Туда приходили только по собственному желанию и легко уходили, если желание воевать пропадало. Например, после первого кубанского похода некоторое количество офицеров ушло из армии. Подавляющее большинство, заметьте, осталось, но те кто ушел, своим примером доказали, что это легко можно сделать.

Генерал Марков тогда сказал по этому поводу: «Вот здесь лежит несколько рапортов. Их подали некоторые из чинов моей бригады. Они устали, желают отдохнуть, просят освободить их от дальнейшего участия в борьбе. Не знаю, может быть к сорока годам рассудок мой перестал понимать некоторые тонкости, но я задаю себе вопросы. Одни ли они устали? Одни ли желают отдохнуть? И где, в какой стране они найдут этот отдых? А если паче чаяния они бы нашли желанный отдых, то за чьей спиной они будут отдыхать? И какими глазами эти господа будут смотреть на своих сослуживцев, в тяжелый момент не бросивших армию? А если после отдыха они пожелают снова вступить в армию, то я предупреждаю: в свою бригаду я их не приму. Пусть убираются на все четыре стороны к чертовой матери».

Так в Белой Гвардии относились к тем, кто уходил, но ведь не удерживали, причем принципиально не удерживали — нам такие не нужны.

Позднее Белая Гвардия перестала быть чисто добровольческой, хотя проводимые белыми мобилизации по своей деликатности больше напоминали разговоры в пользу бедных. Но и тогда воевали по сути добровольно, потому что покинуть армию по-прежнему было не сложно. Вот хотя бы несколько фактов для примера.

Подходит солдат к офицеру и говорит: «Господин капитан, я пришел вам честно сказать, что ухожу домой. Что с моей женой и ребенком не знаю. Я не красный, ни когда не служил у них, и служить им меня ни кто не заставит». Офицер приказал солдату сдать коня и оружие, и они обнялись на прощание.

В команде конных разведчиков было 11 прекрасных бойцов. Однажды один из них подошел к командиру и сказал: «Армия отходит, и мы решили разойтись по домам». А командир просто ответил: «Ну что ж, коли так — прощайте».

Капитан Орлов, георгиевский кавалер, однажды сказал сослуживцам: «Теперь я не верю в победу». Потом снова сказал: «Бороться дальше бессмысленно». Ему возразили, напомнили о долге и чести, но он тихо подвел итог: «Я кончил воевать». Вскоре он ушёл, и ни кто его не остановил.

Итак, кто хотел — уходил, и всё-таки ни когда из Белой Гвардии не было повального бегства даже в дни самых тяжелых поражений. А ведь так легко было бросить винтовку и снять с себя погоны, не дожидаясь, когда красные их к плечам гвоздями приколотят. Им почти ни чего не платили, они ходили в дырявых штанах, они непонятно как выдерживали нечеловеческое напряжение почти непрерывных боёв, и продолжали сражаться. Зачем, когда ни кто не заставлял? Можно было уйти домой, а можно было перейти к красным, которые охотно принимали к себе офицеров. Во время новороссийской эвакуации, когда белые уходили в Крым, а места на кораблях не хватало, достаточно было не рваться на корабль, к тому же ведь было уже понятно, что белое дело проиграно, и всё-таки основная масса белогвардейцев не оставила армию. Почему? Что было в душе у этих людей?

У красных воевали по принуждению. По деревням насильственные мобилизации проводили при помощи карательных отрядов. Красные командиры из бывших офицеров были связаны круговой порукой — если один дезертировал — расстреливали его товарищей. Причем каждый такой «красный офицер» давал расписку, что его семья будет расстреляна в случае его дезертирства. Так что подавляющее большинство красных воевало не «за что», а «почему». Потому что не было другого выхода. Конечно, были и у красных добровольцы, которые воевали без принуждения, но их было ничтожно мало. Согласно захваченной белыми документации политотделов, в красных полках числилось 3,5 % идейных бойцов. Так что если бы в Красной Армии остались одни добровольцы, белогвардейцы раздавили бы их за пару месяцев.

Перед революцией в России было около 300 тысяч офицеров, а в Белую Гвардию пошло не более 10 % от этой цифры. То есть подавляющее большинство офицеров в Белую Гвардию не пошли, предпочитая отсидеться. Почему же эта горстка не захотела отсиживаться и пошла воевать?

Советский автор Генрих Иоффе пишет: «Старая армия с её укладом, сложившимся при царизме, была для них всем. Она подняла многих из них из низов, превратила в „благородия“ и „превосходительства“, дала власть. Революция разрушила всё это».

Отчасти, да, была такая мотивация. Для кадрового офицера армия — естественная среда обитания, вне армии он себя не мыслит, при этом у белых он видел старые традиции русской армии, там он чувствовал себя среди своих, там всё было родным и понятным, а у красных — какие-то дикие банды, красных он автоматически идентифицировал как «чужих». Но это совершенно недостаточное объяснение в силу простого обстоятельства: белые не могли предложить офицеру тех перспектив, которые предлагали красные. Возьмем среднего поручика. В белой армии всё было для него привычно, кроме, может быть самого главного. Ему по чину положено командовать как минимум взводом, а его ставят в строй рядовым. Да там и подполковники в начале часто рядовыми служили. Вообще-то для офицера это такое унижение, которое тяжело перенести. Ещё при генерале Маркове был такой случай. Одного полковника поставили командовать ротой, а он сказал, что не считает для себя возможным переходить с полка на роту. Марков ответил ему: «Я был начальником штаба фронта, а теперь командую отрядом, который численностью меньше полка. А вам ротой командовать ниже достоинства? Убирайтесь, вы не нужны мне».

А у красных и поручик получил бы для начала как минимум полк, а вскоре и дивизию. Стремительная карьера у красных поручика Тухачевского — весьма наглядный пример. Причем, Троцкий довольно быстро создал настоящую армию — с дисциплиной, субординацией — всё, как положено. Туркул вспоминал, как один офицер, перешедший на сторону красных, сказал в своё оправдание: «У них тоже армия». Вот и представьте себе, какой выбор стоял перед поручиком: у белых придется служить рядовым, а красные дадут генеральскую должность. Красные предлагали офицерам сказочную карьеру, так что нелепо думать, что офицеры шли к белым, цепляясь за ту власть, которую раньше имели.

Знаменитый генерал Брусилов, который перешёл на сторону красных, был обласкан сверх всякой меры. С белыми его воевать ни кто не заставлял, а условия жизни создали генеральские. И с Деникиным было бы так же. Но почему-то Антон Иванович, который на германской войне командовал корпусом, предпочел принять под своё командование после Корнилова полуразгромленный отряд, который только из сострадания можно было считать дивизией, и шёл пешком впереди своих голодных оборванцев под пулями.

Так что же заставляло их воевать, когда можно было не воевать, и служить рядовыми, когда можно было командовать дивизиями? Одной из сильнейших отрицательных мотиваций была жажда мести. Деникин вспоминал, как однажды случайно услышал разговор одного поручика, который с веселым смехом рассказывал, как он шлепнул одного красного, а потом другого. Генерал одернул офицера: «Стыдитесь, поручик. На войне приходится убивать, но смешного тут мало и радоваться тут нечему». Поручик осекся, а генерал потом узнал, что у этого юноши красные замучили всю семью, и его самого подвергли изощренным издевательствам. Его смех был просто признаком покалеченной психики. А сколько ещё было таких несчастных офицеров у белых? Полковник Дроздовский писал в своём дневнике: «Что взять с Туркула, если у него красные последовательно убили трех братьев». Месть — не самая почетная мотивация, но изуверство красных было настолько ужасающим, что любой нормальный человек поймет белых. Да, как вспоминали первопоходники, во время расстрелов пленных красноармейцев ни когда не было недостатка в желающих привести приговор в исполнение. Но вы представьте себе юного подпоручика, у которого красные изнасиловали мать, а её обнаженный труп выбросили на помойку. Представьте, что творилось у него в душе и подумайте, можно ли его осуждать за желание отомстить?

И всё-таки нельзя представлять себе белое дело, как одну только личную вендетту. Психологически там всё было гораздо сложнее. Представьте себе веселого юнкера, который получил офицерский чин, вдоволь налюбовался перед зеркалом своими золотыми погонами и теперь танцует на балу с очаровательной барышней, в которую слегка влюблен. Жизнь кажется ему прекрасной, волнующей и обещающей бесчисленные радости. И вдруг всё рухнуло. Привычный радостный мир исчез. «Балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки» — ничего больше нет. Всё заплевано подсолнечной шелухой, вокруг одни только тупые, наглые, злобные рожи. «Ведь это же я, Николенька, которого все так любят». Оказалось, что не все. Юноша этот может быть очень простой, немного даже легкомысленный, безо всяких там высоких идей, но у него в голове мир обрушился. Пришли какие-то гады и всё испоганили. А его в юнкерском училище пять лет учили воевать, да и на германской войне успел навыки закрепить.

В одной советской пьесе белогвардейский офицер говорит: «Я за всё свое офицерство ни одного солдата пальцем не тронул. А меня в 17-м году на вокзале дезертиры поймали и облили сортирной жижей». Представьте, какая это смертная обида, и это со стороны солдат, которых он всегда так любил, и о которых заботился не щадя себя. Нормальные русские солдаты вдруг стали взбесившимся быдлом. И не может этот офицер не отсидеться, ни к красным пойти, потому что всё происходящее в России — это гадко, несправедливо, и надо положить этому предел.

Почему для нас так важно понять психологические истоки Белой Гвардии? Казалось бы, белогвардейцы в своих многочисленных мемуарах сами всё объяснили — нам осталось лишь процитировать их. Проблема, однако, в том, что наша эпоха совершенно не верит в высокие слова, и это тоже психологически вполне объяснимо. Во время почти непрерывных предвыборных кампаний бесчисленные кандидаты с надрывным пафосом обрушивают на нас лавины высоких слов. У всех якобы душа за Россию болит, все влюблены в народ до самозабвения, все готовы трудиться на благо Родины день и ночь. А мы слушаем их и понимаем, что вся эта патриотическая трескотня ни чего не значит, что кандидаты эти, не говоря худого слова, озабочены только личным благополучием, а их высокий пафос — это фуфло, просто так положено говорить, и верят в это фуфло только дураки. Да плюс ещё легкая американизация нашего сознания, суть которой хорошо выразил Марк Твен: «О чем бы тебе не говорили, речь в конечном итоге всегда идет о деньгах». И мы ни секунды не сомневаемся: за высокими словами о любви к Родине всегда стоит жажда наживы. Применительно к нашей эпохе это в большинстве случаев так и есть. Но я предлагаю не забывать, что сто лет назад была другая эпоха. Белогвардейцы сказали очень много красивых возвышенных слов, но давайте помнить, что они за свои слова платили страданиями и кровью. Это были не кандидаты в депутаты, и нам стоило бы отнестись к белогвардейскому пафосу очень серьёзно.

Мы сознательно начали с тех психологических мотиваций, которые не несут в себе ни чего особо возвышенного, а просто свойственны обычным людям. Ни когда ни одна армия не может состоять сплошь из идейных бойцов — такова правда жизни. Но если у красных, по их собственному признанию, «за идею» сражались лишь 3,5 %, то у белых этот процент был раз в 10 выше. Именно потому, что служили они не по принуждению, а добровольно. Да, наверное, две трети белых ни какими такими высокими идеями себе головы не забивали, но для любой армии иметь в своих рядах треть идейных бойцов — это очень много, невероятно много.

Так что за идеи? А вспомните, как офицеру, который решил покинуть армию, его сослуживцы напомнили о долге и чести. Среди современных офицеров такой разговор представить невозможно, если учесть, что говорили неформально. Если нынешний офицер в кругу сослуживцев скажет: «Пошло всё на хрен», так ему напомнят о чем угодно, только не о долге и чести. А если какой-нибудь лейтенант-романтик чё-то вякнет про долг и честь, на него посмотрят как на дурачка, и с этого времени он станет всеобщим посмешищем.

Те офицеры были другие, понятия долга и чести отнюдь не были для них пустым звуком, это были неформальные ценности офицерского корпуса. «Россия гибнет, господа, наш долг её спасти, кто не понимает этого, у того нет чести». Так говорили не на плацу, выступая перед личным составом, а после службы за стаканом водки, то есть так на самом деле думали.

Офицер-марковец писал в своих воспоминаниях: «Суровая и простая обстановка первых походов и в воинах, и в вождях создавала упрощенную быть может психологию добровольчества: „За Родину!“ Страна порабощена большевиками, их надо разбить и свергнуть, чтобы дать ей гражданский мир и залечить тяжёлые раны. В этом заключалась вся огромная, трудная и благородная задача добровольчества».

Марковец справедливо назвал эту психологию упрощенной, но заметьте — это именно психология, а не политическая доктрина. И согласитесь — это благородный настрой души.

Мы часто обозначаем противоборствующие стороны в любой войне при помощи лозунгов: одни были вот за то, а другие вот за это. Но загляните в душу вояки и задайте себе вопрос: он действительно готов умереть за этот лозунг, или для него это просто трескучая демагогия, а воюет он совсем по другим причинам? Правда войны в душе солдата. Нам трудно в это поверить, но содержание души вполне может совпадать с содержанием лозунга. Хотя, конечно, может и не совпадать. Так что же было в душе у белых? Какими они были?

Об этом очень искренне, с безжалостной честностью писал генерал Деникин: «Армия представляла из себя организм чрезвычайно сложный. В ней были и герои, наполнившие эпическим содержанием летопись борьбы, и мученики, оросившие её страницы своею кровью, и люди, пришедшие без подъема, без увлечения, но считавшие необходимым исполнить свой долг, и загнанные туда нуждой или просто стадным чувством. Были профессионалы войны, ищущие применения своему ремеслу, были исковерканные жизнью, которые шли, чтобы мстить, и потерявшие совесть — чтобы разбойничать и грабить. Наконец была ещё рыхлая безличная среда вольных и подневольных людей, попавших охотою, по мобилизации, случайно, по своей или чужой ошибке, их психология менялась диаметрально при колебаниях боевого счастья … В пестром калейдоскопе, который являла собой Добровольческая армия, каждый увидит тот свет или ту тень, которые пожелает найти».

В другом месте Антон Иванович писал: «Много уже написано, и ещё больше напишут о духовном облике Добровольческой армии. Те, кто видел в ней осиянный страданием и мученичеством подвиг — правы. И те, кто видел грязь, пятнающую чистое знамя, во многих случаях искренни … В нашу своеобразную Запорожскую Сечь шли все, кто действительно сочувствовал идее борьбы и был в состоянии выдержать её тяготы. Шли и хорошие, и плохие. Но четыре года войны и кошмар революции не прошли бесследно. Они обнажили людей от внешних культурных покровов и довели до высокого напряжения все их сильные и все их низменные стороны. Было бы лицемерием со стороны общества, испытавшего небывалое моральное падение, требовать от добровольцев аскетизма и высших добродетелей. Был подвиг, была и грязь. Героизм и жестокость. Сострадание и ненависть … Первые явления возносили, со вторыми боролись. Но вторые не были отнюдь преобладающими. История отметит тот важный для познания русской народной души факт, как на почве кровавых извращений революции, обывательской тины, интеллегентского маразма, могло вырасти такое положительное явление, как добровольчество, при всех его теневых сторонах сохранившее героический образ и национальную идею».

Как часто в наше время можно услышать: не надо идеализировать тех, не надо идеализировать этих. Вообще ни кого не надо идеализировать. А что это, собственно говоря, значит? Не надо ни кого считать хорошим? Не надо ни в ком и ни в чем видеть ничего идеального? За этими увещеваниями просвечивает убогая обывательская псевдомудрость, считающая всех подобными себе и не способная увидеть в жизни ни чего кроме всеобщего стремления к удовлетворению самых примитивных потребностей. «Люди с идеями» кажутся обывателю подозрительными, ни кто ведь не хочет ни чего, кроме как сладко жрать и мягко спать, и не надо какими-то там идеями прикрываться.

Предоставим этих убогих самим себе и поймем, наконец, что любое идейное движение всегда оказывается облеплено грязью, потому что существует не в вакууме. Есть люди, которые способны воспринимать и анализировать только грязь, а грязь-то ведь на всех очень похожая — по одним дорогам ходим. А вот идеи — разные, причем именно идеи приводят в движение массы и сталкивают их между собой. Не надо удивляться тому, что в любом идейном движении большинство всегда составляют люди безыдейные — это инертная масса, которую приводит в движение идейное меньшинство. Наличие в движении безыдейной массы ни о чем не говорит и ни кого не характеризует. Об этом хорошо написал иеромонах Роман:

Что ж о горах не по вершинам судим? Знать, житие влияет на аршин? Сидящий в яме яму видит всюду, Какое там сияние вершин.

Итак, о горах надо судить по вершинам, хотя чижу понятно, что ни какие горы из одних вершин не состоят. Мы порою очень увлекаемся созданием натуралистических картин реальности и тонем в малозначительных деталях, а потому суть реальности ускользает от нас. Но давайте попытаемся увидеть не картину, а икону реальности, то есть некий образ, отражающий внутреннюю суть явления, а соскабливанием грязи с поверхности предмета пусть занимаются те, кто ни на что другое не способен.

Мы начали именно с психологических, а не с идейных основ белого дела, чтобы показать, что всё это хорошо понятно, но не это главное. Одной только психологией офицерской среды феномен Белой Гвардии не объяснить. Психология скорее характеризует мотивации безыдейной части этого движения, но в чем же его суть? Деникин говорил о «национальной идее». А что за идея?

«Снова готовят нам царский трон»?

Когда начала понемногу развеиваться советская ложь о Белой Гвардии, на смену ей пришла другая ложь, в которую я поверил. Дескать, белые были сплошь либералами, за исполнение царского гимна в белых армиях наказывали, а деникинская контрразведка охотилась не столько за красными шпионами, сколько за монархистами в своих рядах. Это «открытие» сильно подорвало моё уважение к Белой Гвардии, потому что к тому времени я уже был монархистом, и либералы были мне ненавистны почти так же, как и коммунисты. Получалось, что Гражданская война шла по принципу: «Сатана сатану изгоняет», то есть в любом случае победили бы люди, желать победы которым не стоило. Только сейчас, получив достаточное количество информации, я узнал, что всё это если и не чистая ложь, то уж во всяком случае полуложь, очень сильно искажающая реальное политическое лицо Белой Гвардии.

Милюков писал: «В составе офицерства, собравшегося на юге, было 80 % монархистов». Во как … В такой среде вообще-то очень трудно наказать человека за исполнение «Боже, царя храни». Но может быть Милюков, для которого этот факт был весьма печальным, преувеличил масштаб «монархической угрозы»? Так ведь и генерал Деникин писал: «Громадное большинство командного состава и офицерства были монархистами». Похоже, белой контрразведке не имело большого смысла выявлять монархистов в своей среде, при таком раскладе им пришлось бы чуть ли не всю армию арестовать.

Один из самых ярких и авторитетных белых вождей, генерал Марков, не раз подчеркивал, что является монархистом. Офицер-марковец вспоминал: «Первый тост генерал Марков поднял за гибнущую Родину, за её императора. Во время беседы он сказал, что в этот черный период русской истории Россия не достойна ещё иметь царя, но когда наступит мир, он не сможет представить Россию республикой».

Когда Маркову предложили очередной генеральский чин, он ответил: «Я как был произведен в генерал-лейтенанты законным русским монархом, так и останусь им до тех пор, пока снова не появится законный хозяин земли Русской».

Сослуживцы Маркова вспоминали такой случай: «- Почему вы небрежно приветствуете генерала, — строго обратился Марков к проходившему мимо хорунжему, и сейчас же иронично добавил: — Впрочем, извините, вы же не русский, а республиканский офицер». Как видим, генерал Марков республиканца и за русского не считал.

Полковник Дроздовский, сыгравший в истории Белой Гвардии одну из ключевых ролей, ещё в конце 1917 года начал вербовку в тайную монархическую организацию внутри своего отряда. В эту организацию вступило до 90 % офицеров, которые пошли за Дроздовским. И позднее дроздовцы не скрывали, что их «отряд представляет из себя политическую организацию монархического направления».

Однажды случился такой казус. На совещании руководителей генерал Марков выразил неудовольствие деятельностью тайных монархических организаций. Дроздовский вспылил: «Не забывайте, что я тоже принадлежу к тайной монархической организации». Казус в том, что это сказал монархист монархисту. Смысл этой стычки трудно понять тому, кто не знает атмосферы Белой Гвардии. Генерал Марков, который не упускал случая, чтобы публично выразить свои монархические убеждения, одновременно с этим говорил: «В политике ничего не понимаю, политикой не занимаюсь, я — солдат». Сергей Леонидович — кадровый военный, его душа насквозь была пронизана духом старой русской армии, которая всегда была вне политики, да так ведь оно и правильно. Русская монархия была его любовью, и без царя он не мог себе представить Россию, но по отношению к любому политиканству он чувствовал только брезгливость. Поэтому Марков подчеркивал, что выявить свои убеждения можно только после окончания борьбы. Поэтому его так раздражали монархические организации в армии, которые зачастую занимались мелочными интригами и склоками, что было совершенно чуждо армейскому духу. А Дроздовский воспринял слова Маркова, как антимонархический выпад, и совершенно напрасно.

Что касается «тайных монархических организаций», то может возникнуть впечатление, что монархисты находились в Белой Гвардии на нелегальном положении, и им приходилось держать свои убеждения в тайне, опасаясь разоблачения. На самом деле — ни чего подобного. «Тайными» эти организации были лишь в том смысле, что в армии традиционно была запрещена деятельность каких бы то ни было политических организаций, а иметь монархические убеждения и открыто об этом говорить отнюдь не возбранялось, о чем, кстати, и свидетельствует то, с какой легкостью Дроздовский в присутствии всего высшего руководства армии признался в своей «тайне». И у Дроздовского в общем-то не было ни какой «организации», во всяком случае ни какой деятельности она не вела. В своё время офицеры, вступив в «тайную монархическую организацию», этим выразили свои монархические убеждения, на этом дело и закончилось — они не вылезали из непрерывных боев, им было не до политических интриг. А вот в тылу некоторые опереточные «монархисты» ни чем кроме интриг не занимались, и это раздражало в первую очередь настоящих монархистов.

Генерал Врангель писал: «Офицер старой императорской армии не мог состоять членом монархической партии, так же как не мог быть членом любой другой. Мы, старые офицеры, служившие при русском императоре во дни славы и мощи России, мы пережившие её позор и унижение, не можем не быть монархистами. Но мы не можем допустить, чтобы прикрываясь словами „Вера, Царь, Отечество“ офицеров вовлекали в политическую борьбу». Итак, генерал Врангель тоже был монархистом, который был против деятельности в армии монархических партий. Что бы это понять, надо просто знать, что такое армия, а сейчас об этом судят люди, имеющие представление лишь о политике.

Искренним монархистом был и генерал Алексеев, в чем его не многие могли заподозрить. На Алексееве лежала вина за крушение русской монархии. Он не мало сделал для того, чтобы вынудить Николая II к отречению, но, видимо, не многие тогда понимали, что он делал это с монархических позиций, связывая с воцарением Алексея или Михаила надежды на прекращение революции. Он разочаровался не в русской монархии, а в личности Николая II, но так вышло, что его деятельность привела к крушению самой монархии. Михаил Васильевич переживал это тяжело, как свой тяжкий грех, и не мог простить себе, что в феврале 1917 года послушался «некоторых людей» и способствовал царскому отречению.

В 1918 году генерал Алексеев писал: «Руководящие деятели армии осознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно с теми оговорками, кои необходимы для облегчения гиганской работы по управлению одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, ни какая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства, объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии».

Удивительно, но среди белогвардейских офицеров, не все и знали, что Алексеев — монархист. Например, подполковник Эраст Гиацинтов писал, что Алексеев «ни когда монархистом не был и монархия для него была чужда». Ошибался подполковник, а Михаил Васильевич о своих монархических убеждениях хоть и говорил открыто, но не кричал на каждом углу.

Кто же в Белой Гвардии принадлежал к противоположному, антимонархическому лагерю? Бесспорно — генерал Корнилов. Лавр Георгиевич открыто заявлял: «Я республиканец, если в России будет монархия, мне в России места нет». А некоторые белогвардейцы высказывались о нем ещё более радикально. Тот же подполковник Гиацинтов писал: «Корнилов был в полном смысле слова красный. Он в своих речах уже во время революции неоднократно подчеркивал свое пролетарское происхождение, что он сын землероба, казака Сибирского казачьего войска. Он же, надев громадный красный бант арестовал императрицу и детей…» «У корниловцев, так как и сам Корнилов был красным, были погоны пополам — красные и черные…» Но надо сказать, что Корнилов был единственным патентованным республиканцем среди белых генералов, к тому же он погиб в самом начале Гражданской войны и не оказал сколько-нибудь заметного влияния на формирование политического лица Белой Гвардии.

Был ещё генерал Шкуро, который и до революции имел репутацию социалиста, монархию ненавидел и заявлял: «Я хочу свободы для всех граждан России». Но Шкуро вообще очень трудно считать белогвардейцем, это был казак-партизан, он даже генеральский чин сам себе присвоил.

Антон Иванович Деникин — одна из ключевых и наиболее политически сложных фигур Белой Гвардии. Безжалостный Гиацинтов писал о нем: «Деникин был яркий представитель нашей либеральной розовой интеллигенции». Увы, это так. Сам Антон Иванович писал: «Я принял российский либерализм в его сущности без какого-либо партийного догматизма».

Но здесь надо сделать одну существенную оговорку: те старые русские либералы ни сколько не были похожи на нынешних. Современный либерал безошибочно опознается по двум признакам. Первый — брезгливое отношение к России с одновременным преклонением перед всем западным. Второе — радикальная антицерковность. А Деникин был горячим патриотом и человеком глубоко верующим, по-настоящему церковным. В наше время его считали бы ярким представителем антилиберального лагеря, а по тем временам он считался либералом. И означало это лишь то, что он полагал необходимым дать обществу больше гражданских свобод, чем давало ему самодержавие. Деникин называл себя сторонником конституционной монархии, то есть на монархию, как таковую, у него не было аллергии. В отличии от Корнилова, он ни когда не был республиканцем. Деникин отказался поднять монархическое знамя, но мало кто знает, что республиканское знамя он так же отказался поднять: «Из Парижа нам писали: для приобретения симпатий союзников необходимо сказать два слова: республика и федерация. Этих слов мы не сказали».

Наши «союзники» были редкостными негодяями. Ведь ни Британия, ни Франция не были федерациями, а Британия не была и республикой, но Россию они обязательно хотели видеть республикой и федерацией. Заморские умники прекрасно понимали, что эти два принципа погубят Россию, то есть именно погибели России они и добивались. Но от честного русского патриота Деникина они не смогли ни чего добиться.

В мировоззрении Антона Ивановича совмещалось несовместимое. После февральской революции он говорил: «Революцию приемлю всецело и безоговорочно». Это плохо сочетается с его приверженностью пусть и к конституционной, но всё-таки монархии. И ведь у него же сердце кровью обливалось, когда он видел, что «безоговорочно» принятая им революция развалила армию. Ещё он говорил: «С наших старых знамен — не бойтесь — стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его больше нет. Но есть Россия». А уж он ли не видел, что после устранения самодержца Россия рухнула в грязь.

Шмелев в эмиграции писал, что Деникин имел своим девизом три слова: «Бог. Россия. Свобода». Антон Иванович не смог понять того, что свобода в её либеральном понимании направлена против Бога и против России. Его политическая наивность была вызвана тем, что на самом деле он был человеком совершенно аполитичным.

Итак, большинство белогвардейцев, включая вождей, были монархистами. Даже либеральное меньшинство в Белой Гвардии было либеральным совершенно не в том смысле, на который мы можем подумать, исходя из нашего опыта. Так почему же белогвардейцы открыто не заявили, что они «снова готовят нам царский трон»? Деникин говорил об этом так:

«Наша единственная задача — борьба с большевиками и освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены. Требуют немедленно поднять монархический флаг. Для чего? Чтобы тот час же разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную войну? Чтобы те круги, которые теперь если и не помогают армии, то ей и не мешают, начали активную борьбу против нас? Чтобы 30-тысячное ставропольское ополчение, с которым теперь идут переговоры и которое вовсе не желает монархии, ушло в Красную Армию?.. Хорошо — монархический флаг. Но за этим последует естественное требование имени. И теперь уже политические группы называют десяток имен… Что же, и этот вопрос будем решать поротно или разделимся на партии и вступим в бой? Что касается меня, я за форму правления бороться не буду. Я веду борьбу только за Россию… Ни сколько не насилуя совесть, я считаю возможным честно служить России и при монархии, и при республике, лишь бы знать уверенно, что народ русский в массе желает той или другой власти. И, поверьте, все наши предрешения праздны. Народ сам скажет, чего он хочет».

Я мог бы много что возразить Антону Ивановичу на эту его зажигательную речь. Мог бы сказать, что большевизм — это тоже форма правления, и если за форму правления он бороться не желает, тогда и с большевиками сражаться нет смысла. Мог бы сказать, что разница между монархией и республикой не декоративная, а сущностная, и что православный человек не может с одинаково чистой совестью служить и помазаннику Божьему, и тем, кто его сверг. В связи с тем, что «народ сам скажет, чего хочет», я мог бы напомнить генералу о том, что он своими глазами видел на фронте летом 17-го, как целые полки превращались в грязных безумных оборванцев, потерявших человеческий облик. Вот это и был тот самый «народ», который «сказал, чего хочет». Народные массы не в состоянии сами для себя выбрать форму правления, и уж он-то, видевший, во что превращается народ без руля, должен бы это понимать. Народ пойдет туда, куда его поведут, а если вожди говорят, что они поведут народ туда, куда он хочет, то народ просто немедленно потребует «бочку варенья и корзину печенья», и вот пусть тогда генерал попробует служить России.

Я мог бы всё это сказать, и я действительно так считаю, но вот сейчас подумал: а что бы я сказал, если бы услышал эти слова Деникина тогда, в 19-м году, находясь в самой гуще разномастной белогвардейщины? Может быть, вообще ничего не сказал бы. А про себя подумал: старик многого не понимает, но здесь и сейчас он прав. Армию нельзя погружать в политическую склоку, потому что это уже будет не армия, а вооруженный парламент.

Я и сам раньше писал, что если бы белые подняли монархическое знамя, они могли бы победить. И вот недавно я нашел подтверждение этой своей старой мысли у белогвардейского подполковника Гиацинтова: «Врангель в глубине души был несомненно монархистом, но по соображениям с моей точки зрения ошибочным, он открыто монархистом себя не признавал, а встал на точку зрения непредрешенчества, то есть мол сам русский народ должен выбрать форму правления. В подтверждение мысли, что наши генералы-главнокомандующие напрасно не подняли монархического знамени приведу слова Троцкого, ярого большевика, палача и негодяя: „Если бы Добровольческая армия шла под эгидой какого-нибудь даже незначительного кулацкого царя, то, конечно, мы бы не выдержали“. Этому я вполне верю».

Конечно, мне, как монархисту, эти слова ласкают слух, да к тому же я нашел подтверждение своих теоретических мыслей у настоящего белогвардейца: вот ведь, человек был там и думал так же, как и я. Это не может не радовать. Да тут ещё я набрел на суждение адмирала Колчака, который как-то заметил, что все слои русского народа, начиная с крестьян, думают только о восстановлении монархии и призвании царя.

Но теперь я начал чувствовать фальшь этих суждений. Теперь интуиция подсказывает, что монархическое знамя ни чего бы не дало Белой Гвардии, кроме внутренней склоки, ни кого бы ни с кем не сплотило и не воодушевило бы народ. Дело даже не в том, что казачество, почти поголовно настроенное антимонархически, в лучшем случае повернулось бы к Белой Гвардии спиной, а то и развернуло бы против неё штыки. В условиях гражданской войны это тоже не было бы пустяком, но дело даже не в этом. Главное в том, что в умах тогда царил страшный кавардак, даже умнейшие люди с хорошим образованием и широким кругозором были совершенно дезориентированы, запутаны и ни на какие идеи почти не отзывались. Что уж говорить про широкие народные массы, в большинстве своём хотевшие только одного — чтобы их оставили в покое и те, и эти. Боюсь, что суждения Колчака были основаны на разговорах с несколькими людьми, настроений широких масс он не знал, и вообще адмирал ориентировался в политике примерно так же, как и в целом на суше, то есть весьма неважно. А уж мысль Троцкого о том, что белые победили бы даже с «незначительным кулацким царем» так и вовсе экзотична. Белые ведь не были клоунами, чтобы таковым обзаводиться, а если бы обзавелись, Белое дело просто превратилось бы в оперетту.

В тех условиях думать, что крестьяне поднялись бы за царя, это мягко говоря — выдавать желаемое за действительное. Крестьянина тогда было не зажечь ни какой идеей. Все уже настолько отупели от творившихся вокруг ужасов, что единственным чувством, которое испытывали массы, была смертельная моральная усталость. Народ хотел только покоя, да ведь это и понятно.

И.М.Ходаков пишет: «Как же наивны те, кто упрекает белых вождей за то, что они не начертали на своих знаменах „За веру и царя“. Да это было просто бессмысленно, поскольку большинство народа равнодушно относились и к Церкви, и к самодержавию». Боюсь, что это так и есть. И в том, что генералы-монархисты Марков, Алексеев, Дроздовский, Врангель так и не подняли монархического знамени, не было ни какой ошибки. Просто они хорошо чувствовали момент.

Интересно, однако, и то, что в Белой Гвардии ни кто не требовал поднять республиканское знамя, это вообще не обсуждалось, и Деникину не приходилось ни чего отвечать республиканцам. Видимо, потому что, если они там и были, то помалкивали, осознавая, что находятся в абсолютном меньшинстве.

За что сражались белые?

Мне не раз приходилось писать о том, что белые проиграли по причине идеологической слабости. Они знали, против чего сражаются, но не знали за что. Они ни чего народу не предложили, поэтому народ за ними не пошёл. Их единственная идея — «За единую и неделимую Россию» — это в общем-то и не идея, потому что красные тоже ни чего не имели против территориальной целостности страны. И упреки в адрес белых в том, что они не подняли монархического знамени, проистекают именно из понимания того, что нужна была позитивная идея, на одной только отрицательной идее — против большевиков — до Москвы было не доехать. Это не такие уж и беспочвенные упреки, но теперь я понимаю, что эти упреки всё-таки несправедливы. В тех условиях и ни кто бы ни чего иначе не смог сделать.

Когда говорят об идеологической слабости белых, обычно недооценивают одно обстоятельство: на территориях, которые контролировали белые, армия заменила собой государство. Несмотря на наличие каких-то там гражданских органов управления, реально государством была армия. В основе государственной политики должны лежать некие позитивные идеи, но армия по самой своей природе аполитична, идеологическая функция ей не принадлежит и принадлежать не может. Стоит ли удивляться, что с идеологической функцией государства армия не просто не справилась, но и не могла справиться, даже более того — армия не имела права браться за идеологию. Армия может временно выполнять несвойственные ей функции: подменять полицию, контролировать экономику, организовывать работу социальной сферы и т. д. Но есть вещи, за которые армии лучше не браться ни при каких обстоятельствах. Если генералы начинают самостоятельно вырабатывать и воплощать идеологию — всему конец. Ведь армия — это по определению инструмент государственной политики, если армия начинает сама вырабатывать политику, она превращается в инструмент самой себя, это всё равно, как если бы скальпель объявил себя хирургом. Белые генералы — военные до мозга костей, лучше чем кто-либо чувствовавшие природу армии, ни как не могли взяться за то, за что армии ни при каких обстоятельствах браться не надлежит.

К ним предъявляли требования, которые можно предъявлять только к вождям государства, а не к вождям армии. А они продолжали оставаться генералами и не хотели превращаться в политиков. У них спрашивали: «За какое будущее для России вы сражаетесь?» А они отвечали: «Это не наш вопрос», и всех, конечно, очень сильно разочаровывали. Над ними потешались: «Белые сражаются за учредительное собрание», а это идея, мягко говоря, не сильно вдохновляющая. А они всего лишь не хотели браться не за своё дело, и этого ни как не понимали.

И я в своё время писал о том, что идеологически красные были гораздо сильнее белых, но я не учитывал тогда того, что красные и белые находились в очень разных позициях. Красные уже были властью, быстро приступив к созданию своего государства. Белые находились на положении повстанцев, у них была только армия, площадку для новой власти они ещё только пытались расчистить. То есть с красных можно было спрашивать, в какое будущее они поведут страну, с белых это спрашивать было просто преждевременно. У красных военачальники идеологией тоже не занимались, Фрунзе и Буденый тоже не знали, куда вести страну, а Чапаев так тот вообще был не в курсе, за коммунистов или за большевиков сражается. Василий Иванович был, как д, Артаньян: «Я дерусь, потому что я дерусь». Так почему же мы спрашиваем с белых военачальников то, чего не спрашиваем с красных?

Итак, мы вернулись туда, откуда пошли, а именно к вопросу: за что же они воевали, если могли и не воевать? За что шли на смерть и претерпевали невероятные лишения, если так легко было отсидеться? Давайте выслушаем их самих, только не забывайте, что это говорили не кандидаты в депутаты, а люди старой русой закалки. За свой возвышенный пафос, за свои красивые слова они платили кровью.

Генерал Алексеев перед первым кубанским походом писал: «Мы уходим в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божия. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

О том же писал и генерал Деникин: «Пока есть жизнь, пока есть силы, не всё потеряно. Увидят светоч, слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе, те, кто пока ещё не проснулся … Не стоит подходить с холодной аргументацией стратегии и политики к тому явлению, в котором всё — в области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия — малая числом, оборванная, затравленная, окруженная — как символ гонимой России и русской государственности».

Кубанский атаман полковник А.П.Филимонов: «Революцию я считал стихийным народным бедствием, углубление её считал безумием и преступлением… Роль всякого порядочного человека мне представлялась такою, какая бывает во время приближения пожара, наводнения или эпидемии. Нужно было спасать, что можно, нужно было ставить заградительные плотины, принимать меры от заразы… Я считал, что благо, которое может оказаться в результате столь ужасного стихийного движения, будет куплено ценой такого человеческого горя, крови, страданий, что лишь в безумной голове маньяка может родиться идея революции в такой стране, как Россия. И действительно, вся Россия, и в частности — Кубань, обратилась временно в дом таких маньяков».

Генерал Марков сказал слова, ставшие позднее крылатыми: «Легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплеванной и униженной России».

Полковник Дроздовский много писал в своём дневнике о смысле белой борьбы:

«Россия погибла, наступило время ига, неизвестно на сколько времени, это иго горше татарского».

«Я люблю свою Родину и хотел бы её величия. Её унижение — унижение и для меня… не покидают того, кого любишь, в минутку несчастья, унижения и отчаяния. Ещё другое чувство руководит мною — это борьба за культуру, за нашу русскую культуру».

«Чего-то ждать, сложа руки, нелепо. Только организуясь, имея в руках оружие, вы сможете спасти себя и послужить России. Иначе вас ждет тюрьма, издевательства, пытки и бесславная смерть».

«Большевизм — это смертельный яд для всякого государственного организма, и по отношению к комиссарам не остается ни какой другой политики кроме войны и отчуждения… Пока царствуют комиссары — нет и не может быть России, и только когда рухнет большевизм, мы сможем начать новую жизнь, возродить своё Отечество…»

«Идея белой армии в чистом виде — идея борьбы правды с ложью, справедливости с насилием, честности с низостью, и идея эта остается чистой и незапятнанной, в какие бы уродливые формы она порой не выливалась, в чьих бы слабых и неумелых руках она не очутилась, какие бы разочарования не внушали её отдельные исполнители».

Когда стали появляться слухи о возможности заключения перемирия между Колчаком и большевиками, адмирал счел необходимым сделать заявление: «Между нашими войсками, защищающими существование нашей Родины — России, защищающими жизнь, благополучие и верование всего русского народа и красноармейскими шайками изменников, погубившими свою страну, ограбившими всё народное имущество, избивающими без жалости население, надругавшимися над верой и святынями, перемирие невозможно».

Об этом же говорил генерал Корнилов: «Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все у кого бьётся в груди русское сердце, все, кто верит в Бога — в храмы, молите Господа об объявлении величайшего чуда спасения родимой земли».

Теперь я наконец понял, за что сражались белогвардейцы. Они прекрасно понимали, что РКП(б) — не одна из политических партий, и большевизм — не одна из возможных форм правления. Большевизм — это извращение человеческой природы, отрицание всего того, что дорого любому нормальному человеку. Пока над Россией господствовал большевизм, не было и не могло быть ни какой цели, кроме прекращения этого безумия, возведенного в принцип. Представьте себе, что горит ваш дом, на пожар сбегаются люди, готовые его тушить, а вы спрашиваете у них, с какой целью они хотят принять участие в тушении пожара, как они видят себе ремонт, который потом надо будет сделать, и на каких принципах должна быть организована жизнь в этом доме? Пожар — не время для выбора знамени, под которым его надлежит тушить. Если там кто-то крикнет: «Пока мы спорим, всё сгорит», то это будет крик здравомыслящего человека.

Белые вожди просто понимали простую истину: есть вещи, которые нельзя делать одновременно. Если власть в стране захватили сумасшедшие маньяки, их надо сначала вернуть в дурдом, а потом уже и рассуждать о том, кто из разумных людей самый разумный. У белых на самом деле была позитивная идея: восстановление в стране правового порядка, прекращение тотального беззакония, которое красные уже успели возвести в ранг закона. Без этого республиканцы вместе с монархистами попадали на общую помойку, что в конечном итоге и произошло. Армия видела свою задачу в том, чтобы навести в стране порядок и дать возможность политикам заниматься политикой, а идеологам идеологией. Пока в стране царил хаос, только безумные политиканы и законченные интриганы могли думать о чем-то, кроме скорейшего водворения порядка.

Мы до сих пор не можем понять одной простой вещи: в этой войне столкнулись вовсе не две разных политических силы, которые по-разному видели будущее страны. В этой войне люди воевали против нелюдей. Белые были не без греха, в огромной своей массе это были очень обычные люди, порою — хорошие, порою — не очень, но это были люди. А красные, начиная с вождей, были законченные нелюди, в которых не было ни чего человеческого. Тот образ будущего, который они предлагали стране, был просто нечеловеческий, это не была политическая модель, они хотели построить мир, в котором нормальному человеку просто не чем будет дышать. Белые защищали мир людей. В этом и была их позитивная идея.

Если уж говорить о знаменах, то белые сделали свой вполне определенный выбор — они сражались под русским знаменем. Вы не поверите, но белые сражались… за Россию. Для нас эти слова почти ни чего не значат, потому что их все говорят. Кого не послушаешь — все до единого за Россию, и неизвестно ещё, что это означает, если означает, хоть что-нибудь вообще. «За Россию» для нас это такая ритуальная фраза, которую принято произносить совершенно независимо от того, что человек на самом деле хочет.

Для белых слова «за Россию» были наполнены очень конкретным, реальным содержанием. Когда Родина погрузилась в кровавый хаос, когда Родину терзает такая мразь, по сравнению с которой германцы — просто школьники, сложно ли было для русского офицера понять, что значит сражаться за Россию? Это значит избавить её от мучителей и палачей. Когда Родина подвергалась такому неслыханному унижению и осквернению, какому ни когда даже не пытались подвергнуть её ни какие иноземные завоеватели, понятие защиты Родины стало очень конкретным. Когда Дроздовский писал, что большевистское иго горше татарского, это не было сказано для красного словца. Татары жгли и убивали, но ни когда не покушались на душу русского человека, она их вообще не интересовала. Главная цель большевиков была именно в том, чтобы испоганить, испохабить и убить русскую душу. Русские офицеры были воспитаны в готовности умереть за Россию, а большевизм они совершенно справедливо осознали, как нашествие горше иноземного. Какие ещё лозунги были нужны им для борьбы?

Понять простую святую правду белого дела нам сейчас очень сильно мешает демократическая ложь, которая пришла на смену коммунистической. Сейчас нам внушают, что и белые и красные по-своему воевали за Россию, просто они по-разному понимали в чем её благо. Это ложь, по своей гнусности не уступающая коммунистической. Красные ни когда не воевали за Россию, их даже мысль такая не посещала.

Ленин со свойственным ему бесстыжим цинизмом однажды публично заявил: «А на Россию, господа хорошие, нам наплевать». Другой большевицкий лидер высказался с ещё большим бесстыдством: «Задерем-ка подол матушке-России». О чем говорить, если гимном советского государства с самого начала был «Интернационал». Гимн всегда и у всех выражает основные идеи, цели, а в «Интернационале», как вы сами понимаете, ни слова о России нет. Главным лозунгом коммунистов до последнего дня их правления были слова Маркса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Этим они открыто заявили, что ни какую страну не считают Родиной, а та страна, которой они правят, для них не больше, чем площадка для глобального интернационального эксперимента. Блок очень точно охватил самую суть революции: «Пальнём-ка пулей в Святую Русь». И революционные матросы азартно аплодировали этим словам.

Итак, белые сражались за спасение России, красные — за уничтожение России. Вот, собственно, и всё.

Продали Россию иностранцам?

Нашему поколению так прочно вбиты в голову некоторые мифы о Белой Гвардии, что выбить их оттуда — весьма нелегкая задача. Один из самых распространенных мифов — то, что белые навлекли на Россию несметные полчища разнообразных иностранцев, то есть по-сути продали им Родину. Многие и до сих пор так думают, плоды коммунистической пропаганды поразительно живучи.

С этим мифом на первый взгляд очень трудно спорить, ведь действительно в Одессе стояли французы, в Архангельске — англичане. А эти страшные танки, которые англичане поставляли белым? И не только танки. Всё это было. Но! Для начала надо понять одну простую вещь. Если некая политическая сила принимает иностранную помощь, это ещё не означает автоматически предательства Родины. Тут главный вопрос в том, а что обещают иностранцам за помощь? Если уступку территории — это предательство. Если контроль за национальными богатствами или за органами власти — это предательство. А если просто обещают иностранцам за помощь заплатить деньгами, так в чем же предательство? Эдак пришлось бы объявить изменой Родине любую торговлю с иностранцами.

Для белых было естественно обратиться за помощью к державам Антанты, потому что они были союзниками в только что отшумевшей мировой войне. На фронтах этой войны русские не раз проливали кровь, спасая от разгрома британскую и французскую армии, так неужели они не заслужили поддержки в борьбе с внутренним врагом? Но что обещали белые Антанте за эту поддержку? Когда и в чем они хоть раз поступились интересами России? Приведите хоть один факт. В мою грешную голову коммунисты 15 лет, в течение всего периода получения образования, вбивали любые догмы, какие хотели, но ни одного такого факта что-то не припомню. Помню только в фильмах ужасные английские танки, которые поставляли на вооружение белых армий. Но за эти танки белые платили, это всего лишь факт международной торговли. Да и не сыграли они на фронтах Гражданской войны ни какой существенной роли.

Валерий Шамбаров писал: «Обвинения в „продаже России иностранцам“, в „торговле русскими интересами“ совершенно беспочвенны. К русским интересам Деникин относился с болезненной щепетильностью и ни на какие уступки в этом плане не шёл». Действительно, когда это Деникин пообещал иностранцам хотя бы квадратный метр русской земли? И главный белогвардейский лозунг: «За единую и неделимую Россию» был провозглашен как будто специально для иностранцев. Белые на весь мир заявили: Россия неделима и ни кому в этом смысле не стоит облизываться. И ведь не случайно державы Антанты так и не признали ни одно из белых правительств плоть до Врангеля, это само по себе уже доказывает, что белые национальными интересами не торговали.

На самом деле Антанта так толком и не помогла белогвардейцам. В решающий момент достаточно было послать на фронт пару боеспособных дивизий союзников, чтобы переломить ситуацию и сковырнуть красных, но Антанта этого не сделала. Британцы и французы навязывали белым политические лозунги, белые отказались от импортных лозунгов, а потому реальной помощи так и не получили.

Подполковник Гиацинтов говорил: «Должен опровергнуть распространенное среди некоторых умов мнение, что были какие-то оккупанты (интервенты). Я три года провел на фронте в Добровольческой армии и не видел ни одного француза, ни одного англичанина, ни какого-либо другого солдата чужестранной армии. Всё это вздор. Если и были представители англичан, греков и прочее, то все они околачивались в глубоком тылу, а на фронте ни одного солдата не было видно… Хотя нужно отдать должное Англии — она снабжала нас оружием, провиантом и одеждой. Мы все были одеты в английскую форму…»

Как же, слышали: «Мундир английский, погон российский…» Но давайте вспомним вторую мировую. Вспомним, например, тушенку, которую советские солдаты окрестили «второй фронт». А ведь кроме тушенки англичане и американцы поставляли Советскому Союзу огромное количество боевой техники. Почему же до сих пор ни кто не догадался обвинить Сталина в том, что он продал Родину иностранцам? Так что и белым не надо английскими мундирами в нос тыкать.

И уж кому бы говорить про торговлю национальными интересами, только не большевикам. Ленин и кампания пришли к власти на немецкие деньги и без знаменитого «пломбированного вагона» ни какой Октябрьской революции у нас не было бы. И в Бресте большевики реально торговали национальными интересами ради сохранения своей власти, отдав немцам всю Украину. Это общеизвестные факты, ни в каких подтверждениях не нуждающиеся, а белых ни в чем подобном при всем желании не удалось бы обвинить.

Это типичный большевистский цинизм: брать помощь у иностранцев и одновременно обвинять противников в том, что они берут помощь у иностранцев. Белые-то, кстати, были довольно щепетильны, они, если считали англичан и французов своими союзниками, то с немцами иметь дел не хотели и отказывались от германской помощи, даже когда те сами предлагали её и безо всяких условий. Например, в апреле 1918 года, когда отряд Дроздовского приблизился к Ростову, германские части подошли к городу со стороны Таганрога и предложили белым свою помощь, но Дроздовский ответил: «Не надо, справимся сами». Михаил Гордеевич старался не сердить немцев, но категорически не желал принимать от них помощь.

А вот Ленин с Троцким не были настолько принципиальны. На заседании ЦК 22 февраля 1918 года Троцкий сообщил о предложении французов и англичан оказать помощь Советской России, если она вступит в войну с Германией. Ленин прислал записку, в которой просил присоединить его голос «за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма». Шутник, однако.

Даже не обвиняю в этом большевиков. За всю историю ни одна неустойчивая власть ни когда не отказывалась от иностранной помощи, потому что глупо отказываться, и связанные с этим обвинения звучат наивно. Белая пропаганда, кстати, тоже использовала этот прием против врагов, называя их «германо-большевистскими бандами». И это тоже было глупо. Ленину ни когда и в голову не приходило обслуживать германские интересы, ему просто нечем было заплатить за мир с немцами, кроме территорий. Но тогда белых и тем более нелепо обвинять в том, что они пахали на Антанту, к тому же территориями они Антанте не платили, хотя это было бы для них очень выгодно. Но белые сражались за Родину, поэтому Родиной торговать не могли. А Ильич боролся за Интернационал, и на Россию ему было, по его собственному призванию, совершенно наплевать.

Наемники буржуазии?

Самая глупая и самая бесстыжая красная ложь о белогвардейцах в том, что они были «наемниками буржуазии». Генрих Иоффе писал про советские времена: «Мальчишки считали белых буржуями и помещиками, стремившимися вернуть народ в прежнее угнетенное состояние. Многочисленные красочные плакаты подтверждали это. На них люди с пухлыми животами — купцы и капиталисты — держали на поводках беснующихся псов, на которых было написано: Деникин, Врангель, Юденич, Колчак…» Кем же были на самом деле эти «беснующиеся псы»?

Деникин был сыном крепостного крестьянина, которого забрили в солдаты, и который за 20 лет выслужился в офицеры.

Корнилов родился в семье рядового казака, дослужившегося до хорунжего (по нашему — лейтенанта).

Алексеев — сын солдата сверхсрочника, выходец из крестьян.

Колчак родился в семье морского артиллериста, ставшего затем заводским инженером.

Врангель — выходец из петербургской интеллигенции, сын ученого-искусствоведа.

Дроздовский — сын генерала, у которого было имение в Полтавской губернии — 12 десятин, а средний крестьянский надел там составлял тогда 15 десятин.

Все белые генералы были выходцами из самых низов народа, преимущественно-крестьянских, максимум — из интеллигенции, которая в России ни когда не была перекормленной. Среди лидеров белого движения не было ни одного богатого человека и ни одного представителя аристократии. Титул был только у Врангеля, но остзейского барона трудно считать принадлежащим к аристократической верхушке.

Жизнь белых генералов была доказательством того, что самый последний бедняк безо всяких революций может стать «его превосходительством», если будет честно служить Родине и проявит необходимые таланты. Впрочем, капиталов они не скопили, помещиками не были, и с чего бы им было драться за чьи-то капиталы и поместья?

Но, может быть, буржуазия наняла нищих генералов из крестьян для защиты своих интересов? Ну что ж, давайте посмотрим, как проходил этот «найм».

Белая Гвардия родилась под Ростовом, где горстка офицеров пыталась сдержать натиск красных банд. Они дрались на подступах к Ростову оборванные и голодные, а за их спиной веселились жирные богачи, с ироничной ухмылкой смотревшие на «офицерские причуды». Им, как милостыню, иногда бросали какие-то крохи, совсем не желая кормить армию, которая их же, сволочей, и защищала.

Генерал Алексеев жаловался на явную нехватку «Мининых», готовых жертвовать на патриотическое дело, творившееся в Новочеркасске. «Алексеевская организация» не находила отклика в среде российских толстосумов. Генерал Марков негодовал по этому поводу: «Как это понять? В то время, когда льется кровь, находящиеся за нашей спиной должны чем-то платить, как-то поддерживать армию, помогать ей. Наша гуманность погубит нас. Война не терпит поблажек. Тыл должен понимать это. Но, видимо, в таком случае придется не просить, а требовать, тогда и результат войны будет другой».

Итак, белые и богатые существовали тогда в параллельных реальностях. Белые взялись за оружие вовсе не по призыву толстосумов, которым до Белой Гвардии вовсе не было ни какого дела. «Князья Пожарские» так и не смогли докричаться до «купцов Мининых». Ту жирную ростовскую сволочь, откровенно говоря, даже трудно понять. Неужели они не въезжали, что если белые не устоят, то придут красные и отберут всё? Ответ на это недоумение надо, видимо, искать в психологии богача. Толстосумы слишком привыкли, что при помощи денег смогут порешать все вопросы, что, пока целы их капиталы, они хоть с чертом договорятся, кого надо подкупят и опять будут в полном шоколаде. Белые офицеры-оборванцы не внушали им доверия, они не хотели вкладывать деньги в это гиблое дело. Пафос генерала Маркова понятен: «Хватит просить, надо требовать». Но чтобы что-то стребовать с этой жирной сволочи, белым пришлось бы вводить чрезвычайки, а этого они не могли себе позволить. Нормальный человек не может изменить своей природе и стать нелюдем «для пользы дела». А вот для красных это проблемой не было. Генерал Марков упомянул о 400 рублях, которые дали ростовские богачи генералу Алексееву и о миллионах рублей, которые они дали большевикам, когда Добровольческая армия оставила Ростов. Если человека прижечь хорошенько каленым железом, он отдаст даже то, чего у него нет. Вот уж воистину: кто не хочет кормить белую армию, будет кормить красную.

Бесстыжая ложь о том, что белые были «наемниками буржуазии», была для красных жизненно важной, даже неизбежной, потому что одна ложь порождает другую. Однажды соврав о том, что их главная цель — освободить народ от эксплуатации, они вынуждены были врать о том, что их противники — защитники эксплуататоров. Одно логически вытекало из другого. Но фактами это не подтверждается. Белые не были эксплуататорами и, более того, находились с эксплуататорами в отношениях неприязненных. Отсюда следует, что и для красных «уничтожение эксплуатации человека человеком» было лишь предлогом для уничтожения исторической России.

«Бей рабочих и крестьян»?

В годы Гражданской войны большевики выпустили плакат, на котором была изображена «деникинская банда», идущая под знаменем с надписью: «Бей рабочих и крестьян». Ещё одна ложь по той же схеме: поскольку Красная Армия была объявлена рабоче-крестьянской, значит белые — против рабочих и крестьян. Зачем-то Деникину, сыну крепостного крестьянина, очень захотелось бить крестьян. Кто-то и до сих пор верит в этот бред.

Есть, однако, факты. На территориях, которые контролировали белые, не было даже намека на голод, а в то же самое время на территориях, где большевики установили «рабоче-крестьянскую власть» крестьяне вымирали от голода. Помню, сестра моей бабушки привела мне частушку той поры:

При царе, при Николашке, Ели белые олашки, А теперь большевики, Так нет ни хлеба, ни муки.

В частушках всегда правда, потому что их свои придумывают для своих — начнешь петь какую-нибудь околесицу, так тебя просто засмеют.

Офицер-марковец вспоминал, что однажды во время боя они услышали в тылу у красных оружейную стрельбу. Сначала не поняли: «Наши в тылу врага?» Но связь сообщила, что это ведут бой крестьяне, не желающие оставаться у красных и пробивающиеся к Добровольческой армии. Крестьяне пробивались на юг одиночно и группами, иные — в сотни человек. На первый батальон Марковского полка за трое суток вышло около 400 крестьян. Они не просто уходили, а для того, чтобы бороться со своими врагами-большевиками. Они просили зачислить их в ряды Белой Гвардии, дать им оружие.

Воистину, лютой была для крестьян рабоче-крестьянская власть, и для рабочих она была ни сколько не лучше.

В Омске на Ижевском заводе большевики зверски замучили и расстреляли свыше семи тысяч человек. Большинство этих жертв были рабочими, среди расстрелянных было много женщин и детей. И пролетариат поднимался против своих палачей-большевиков, цинично прикрывавшихся «диктатурой пролетариата». Одним из самых боеспособных соединений белых стала Ижевская дивизия, целиком состоявшая их рабочих.

Полковник Дроздовский говорил: «Если вождям большевизма нет ни прощения, ни пощады, то рядовым бойцам, отрекшимся во имя Родины от своих прежних преступных заблуждений, мы найдем место в наших рядах». Дроздовский первый из белых командиров стал привлекать на службу бывших красноармейцев. Был сформирован солдатский батальон, который уже через 5 суток блестяще проявил себя в бою. Среди его состава были простые парни — чернорабочие, крестьяне. Офицер-дроздовец вспоминал: «Надо было просто удивляться той перемене в их сознании и настроении после того, как они надели погоны. Они все радовались плену и уверяли офицеров, что советчина со всей комиссарской сворой им осточертела». После взятия Тихорецкой солдатский батальон был развернут в 1-й Солдатский полк, позднее получивший наименование Самурского. Пополнения из рабочих и крестьян у белых всегда были.

Итак, правда в том, что рабочие и крестьяне сражались и у белых, и у красных, то есть Гражданская война разделила людей вовсе не по социальному и не по имущественному признаку. У белых было куда больше оснований утверждать, что они сражаются за подлинные, а не за мнимые интересы рабочих и крестьян, и в этом смысле скорее уж белая армия была рабоче-крестьянской. Для белых генералов и офицеров рабочие и крестьяне были русским народом, который они любили и за который проливали кровь. Для красных комиссаров народ был быдлом, которое они всегда готовы были губить в любом количестве, интересами которого они прикрывались и на котором паразитировали.

Впрочем, в Белой Гвардии солдат и офицеров было примерно поровну, то есть офицерский состав наличествовал в избытке, а рядового состава всё же хронически не хватало. Почему? Не надо думать, что к красным рядовые шли охотнее, потому что они были социально близкие, родные, свои, а к белым шли реже, потому что это были «баре» и «благородия», то есть чужие. Просто красных совершенно не интересовало, кто чего хочет, они гребли всех «под метлу», порою карательными методами. Как заметил Валерий Шамбаров, красных было больше, потому что они поставили под ружьё пассивное большинство. А к белым шли добровольно. Ну порою не совсем добровольно, когда речь шла о пленных красноармейцах. Но убежать от белых было очень легко и порою убегали, а те простые русские мужики, которые оставались с белыми, сражались не за страх, а за совесть. Идейных рабочих и крестьян у красных вряд ли было больше, чем у белых.

Конечно, сказывалось то, что простые люди гораздо реже бывают идейными, чем образованные, потому и пошли на Дон в первую очередь офицеры, а не рядовые. Рабочие и крестьяне, редко читавшие книги и всякими там возвышенными идеями не сильно увлекавшиеся, в массе своей жили очень приземленными интересами. Не многим из них могла быть близкой мысль о том, чтобы с огромными трудностями пробираться за тысячу километров в Белую Гвардию, чтобы выполнить свой долг перед Россией. Среди простых людей тоже были настоящие и очень глубокие патриоты, но их конечно не могло быть много. Тут ещё сказалась одна особенность русского народа: у нас власть принимают, как данность, как факт, как климат. Когда большевики пришли к власти, широкие массы приняли это, как факт, и думали лишь о том, как к новой власти приспособиться. А белые были на периферии, на Дону, они оказались в позиции «бунтовщиков». Даже средний офицер и то мог сразу понять, что к власти пришла откровенная мразь и надо приложить все усилия, чтобы эту мразь от власти убрать. А рабочие и крестьяне такими категориями не мыслили, им и в голову не могло прийти, что надо куда-то пробираться, чтобы примкнуть к каким-то непонятным белогвардейцам.

Представим себе, что Белая Гвардия зародилась не в Новочеркасске, а в Петербурге, и Алексеев, Корнилов, Деникин заявили о себе именно штурмом Зимнего дворца, сразу же объявив себя триумвиратом, которому принадлежит полная и неограниченная власть в России. Вплоть до новых указаний. Тем временем в Новочеркасске Ленин с Троцким подняли бы красный флаг, призывая всех рабочих и крестьян на борьбу за интересы трудящихся. Только чтобы посмеяться можно предположить, что к ним на Дон стали бы пробираться «сознательные рабочие и беднейшие крестьяне», чтобы встать под знамена «народных вождей». Если бы рабочим с Путиловского завода сказать тогда, что на Дону началась революция, и надо всем туда идти, чтобы свергнуть власть буржуазии, работяги просто послали бы таких агитаторов семиэтажным матом. Нет, если бы какого-нибудь питерского буржуя «экспроприировать», так они бы не отказались, но на Дон идти к каким-то клоунам? Не смешите. И балтийские матросики вовсе не отправились бы в пеших колоннах на Дон, потому что они тогда под руководством отцов-офицеров уже занимались бы «возрождением лучших традиций русского флота». А интересно, какими такими словами ленинские гонцы с Дона смогли бы оторвать от сохи крестьян центральных губерний, чтобы они значит всё бросили и устремились на Дон под знамена Бронштейна? Вот тогда бы и стало понятно, какую поддержку на самом деле народ оказал «борцам за народное счастье». Если бы Ленину с Троцким паче чаяния удалось сколотить на Дону ну хоть какой-то отряд, рабочих и крестьян в этом отряде оказалось бы гораздо меньше, чем у белых. А когда казаки вдоволь насмеялись бы, они разогнали бы эту «красную гвардию» за полчаса нагайками.

Но ведь и до сих пор в интеллигентской среде ведутся разговоры о том, почему всё-таки русский народ пошёл за большевиками? И не коммунисты об этом рассуждают, а интеллигентики, которые как раз не любят коммунистов. А рассуждают они об этом потому, что совершенно не чувствуют души русского народа. На самом деле народ вовсе не пошёл за большевиками. В подавляющей своей массе народ вообще ни куда не пошёл. Поэтому так глупо звучат утверждения о том, что «народ не поддержал белых». Да, не поддержал, но и не мог поддержать. Возьмите рабочего от станка и крестьянина от сохи и начните им что-то впаривать о долге и чести — первой фразы до конца не дослушают. Так было, так есть, так будет. И только совсем уж глупый интеллигентик станет обижаться в этом случае на народ. Не надо предъявлять к людям непосильных требований. У каждого в этой жизни своя задача. Одни идут, другие ведут. А если у того, кто должен идти, спросить, чего он сам хочет, так он просто захочет остаться дома.

Генерал Деникин сетовал: «Народ не усыновил в родительской любви своей ни красной, ни белой армии: не нес им в жертву добровольно ни достатка своего, ни жизни». Антон Иванович был честным человеком, он видел правду такой, какова она есть, не обманывая ни себя, ни окружающих, но его демократические иллюзии поражают своей наивностью. Он говорил о «родительской любви народа», то есть он хотел быть сыном народа, а народ хотел отца, которому он мог бы подарить свою сыновнюю любовь. Ну не может народ быть собственным отцом. И не может отец быть сыном собственных детей. Это что, такая сложная мысль?

Митрополит Вениамин (Федченко), возглавлявший духовенство врангелевской армии, после 1945 года по разрешению Сталина вернулся в Россию. И вот владыка Вениамин выступает перед советской молодежью, а один юноша его спрашивает: «Как же вы осмелились тогда против народа идти?» Да искренне так, даже без осуждения, а с крайним недоумением. Владыка начал что-то мямлить о том, что тогда было очень трудно разобраться в ситуации. А я подумал: большевики к тому времени уже успели вырастить поколение зверенышей, Гражданской войны не нюхавших, но твердо уверенных, что красные были за народ, а белые — против. С тех зверенышей и взять было нечего, но когда недавно один хороший православный человек, к тому же не глупый, сказал: «Белые пошли против народа», меня просто взорвало. Я говорю: «Ты сейчас сам понял, что сказал? По-твоему Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов были за русский народ, а белые, значит, против?»

Что за каша у нас до сих пор в головах? Это какая-то жуткая бурда из большевистского вранья и демократической лжи, приправленная по вкусу православием. Вопрос о том, за кем пошел народ по сути своей абсурден. А против народа пошел тот, кто пошел против подлинных интересов народа. И это были красные.

За Русь Святую

Мы подошли к самому главному, а именно к духовному смыслу Гражданской войны. Слово «духовность» сейчас затаскали, не понимая его реального смысла. Между тем, духовность это по сути религиозность, она определяется наличием в человеке вертикального измерения.

Генерал Брусилов, поддержавший большевиков, в конце жизни горько в этом раскаялся, потому что вполне осознал ту самую главную причину, по которой большевиков ни при каких обстоятельствах нельзя было поддерживать. Он писал о том, что большевизм это проявление «… всемирной антихристианской борьбы, желающей уничтожить весь Свет Христов во имя тьмы сатанинской … Кто-то верно сказал, что большевики очутились в темной прихожей того большого антихристианского движения, которое ими руководит. А они сами не знают, кто дает им директивы. Особенная вина на нас, верующих людях, ибо неверующие не понимали многого, а мы, христиане, должны были понимать …»

Действительно, глубинная, корневая суть большевизма — это именно антихристианство, а «борьба за интересы рабочего класса» — это была только ширма. Возьмем для примера главного большевика — Ленина. И.М.Ходаков справедливо о нем писал: «Ленин — думающая гильотина, существо не способное любить ни Родину, ни женщину, не способное на дружбу». Одно только предположение, что этот человек решил «посвятить свою жизнь делу освобождения рабочего класса» не должно бы вызывать ни чего, кроме смеха, особенно если учесть, что Володя Ульянов вырос в семье царского сановника и живых рабочих отродясь в глаза не видел. С чего бы ему воспылать к рабочим такой сильной любовью, и с чего бы ему страдать от того, что рабочим тяжело живется? Этот человек вообще не умел любить, и рабочих он мог любить меньше, чем кого бы то ни было. Движущей силой этого человека была вовсе не любовь, а лютая ненависть. Источник этой ненависти кроется в домашнем воспитании — его воспитывала мать, у которой были так сказать этнические причины для ненависти к Церкви и всему христианскому. В 14 лет Володя Ульянов вполне осознанно сорвал с себя крест и никогда его больше не надевал. А ведь вся жизнь в Российской Империи строилась на христианстве — кругом храмы, и даже если в них не заходить, так ведь всегда кресты перед глазами, и даже если глаза закрыть, так в ушах будет колокольный звон. Для человека, который ненавидит христианство всеми силами души, тот старый мир был совершенно невыносим, и неудивительно, что разрушение этого мира стало для него мечтой всей жизни. Ленину было по большому счету безразлично, что будет построено на обломках русского мира, лишь бы этот мир разрушить. Такими же были и другие лидеры большевиков, счастье народа их меньше всего интересовало, ими двигала только ненависть к православию и к той жизни, которая была на православии основана.

Тогда естественно было бы предположить, что белые, как антиподы красных, сражались за Бога, за Церковь, за веру. Кажется, это было бы слишком смелым предположением, и считать белогвардейцев православным воинством, означало бы сделать им незаслуженный комплимент. Но тут ещё раз приходится вспомнить о том, что белые были обычными людьми, а это значит — очень разными. Если собрать в одном месте сто тысяч мужиков, даже сплотив их вокруг высокой идеи, невозможно будет представить себе, что все они, как один, будут возвышенными идеалистами, ни о чем не думающими, кроме служения своей идее. История знала христианские воинства, и ни когда они не состояли из одних только ревностных христиан — это попросту невозможно.

Так же и Белая Гвардия, если посмотреть на неё беспристрастно, вовсе не производила впечатления сообщества людей, для которых вера — главное в жизни. Основная причина — предреволюционное охлаждение к вере русской интеллигенции, из которой в основном рекрутировалось офицерство. Но! Белые сражались за старый русский мир, который они любили, и который был весь основан на православии, против чего они как минимум не возражали. Там были и церковные люди, и «просто верующие», и те, для кого православие сводилось к национальному колориту и исполнению обрядов. Но вот кого там не было, так это убежденных безбожников, а если бы таковые и нашлись, они бы и рта не посмели открыть, потому что их тут же обвинили бы в большевизме. Средний белогвардеец, даже и не слишком верующий, всё же понимал, что старый русский мир — это не только «вальсы Шуберта и хруст французской булки» — это и храмы, и кресты, и колокольный звон, и молебны. Может быть когда-то иные русские офицеры были ко всему этому довольно равнодушны, как можно быть равнодушным к воздуху, которым дышишь, но о котором не думаешь, но когда большевики оставили без воздуха значительную часть России, о нем пришлось задуматься. И вчерашний объект насмешек — поп с кадилом — вдруг стал родным и близким, а его появление перед армейскими шеренгами вызывало искреннюю радость и согревало душу. Иной офицер раньше мог быть довольно равнодушен к посещению храма, но однажды увидев оскверненный большевиками храм, он содрогнулся и понял: стоит воевать за то, чтобы ни какая мразь не смела гадить в русских храмах. Стал ли этот офицер настоящим «рыцарем веры»? Да он просто стал нормальным человеком, у которого вызывает отвращение то, что отвратительно, и который готов с этим бороться.

Это ощущение хорошо передал генерал Деникин: «Храм — единственное убежище, куда не вторглось ещё звериное начало. Завтра придут „они“, убьют священника и надругаются над храмом». В том числе и поэтому белогвардейцы в массе своей считали, что «они» — это те, кого не должно быть на Руси.

В белогвардейской декларации о взаимоотношениях Церкви и государства безо всяких виляний было четко сказано: «Возрождение России не может совершиться без благословления Божия, и в деле этом Православной Церкви принадлежит первенствующее положение». Генерал Деникин говорил: «В эти страшные дни одновременно с напором большевизма, разрушающим государственность и культуру, идет планомерная борьба против Христовой Церкви. Храм осквернен, рушатся устои веры. Погасли светильники у пастырей, и во тьме бродит русская душа, опустошенная, оплеванная, охваченная смертельной тоской или тупым равнодушием».

Антон Иванович был не просто верующим, а глубоко церковным человеком. Ещё в детстве он не только регулярно посещал богослужения, но и прислуживал в алтаре, звонил в колокол, пел на клиросе. В Быховскую тюрьму, где сидели арестованные Керенским генералы, приходил священник. Церковный хор во время богослужений полностью состоял из генералов и офицеров. (Сейчас бы представить себе такое). Деникин искренне радовался тому, что имеет возможность петь в таком удивительном хоре, говорил, что это его старое ремесло. Антон Иванович пронес живую православную веру через всю жизнь, уже в эмиграции, в Париже, он каждое воскресение ходил в храм на Сергиевское подворье.

Основатель Белой Гвардии генерал Алексеев так же отличался очень глубокой религиозностью. Про него вспоминали, что он постоянно укреплял себя молитвой, молился истово, совершенно не замечая ни чего вокруг. Ещё в бытность свою начальником штаба ставки верховного главнокомандующего, он всегда сожалел, что вечерня такая короткая. Он как-то сказал: «А я вот счастлив, что верю, и глубоко верю, в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую и безличную судьбу».

Что касается других белых генералов, то особой религиозностью они, может быть, и не отличались, но каждый из них понимал, что без Церкви белое дело бессмысленно, и аллергии на Церковь не было ни у одного из них.

Офицер-марковец вспоминал: «Группа офицеров нашего батальона с капитаном Слоновским пришла в монастырь поклониться святыням. Их встретил настоятель монастыря. Он благословил защитников веры православной и раздал всем черные монашеские четки — символ служения Церкви. Офицеры были тронуты глубоко этим благословением. Надев четки на руки, они сочли этот дар относящимся не только к ним лично, но и ко всему полку, сочли, что все марковцы с этого дня могут носить четки. Необычно было видеть марковцев с монашескими четками на руке. Те кто их носил — носил с достоинством. Говорили — принадлежность формы марковцев».

В именных офицерских полках Белой Гвардии угадываются некоторые черты рыцарско-монашеских Орденов. Как про рыцарей на Востоке говорили, что это «войско из одних эмиров», так и марковцы, дроздовцы, корниловцы служили в ротах из одних офицеров, это создавало в них принципиально другую, не солдатскую, а рыцарскую атмосферу. Вот только религиозный компонент выглядел у белогвардейцев несколько хромающим. И вдруг — монашеские четки на руках у марковцев. Конечно, они все так разом не стали монахами. Но они полагали правильным иметь в качестве принадлежности своей формы даже не просто православный, а именно монашеский атрибут, а это говорило если и не обо всем, то о многом. Им совсем немного не хватало до настоящего рыцарско-монашеского Ордена.

А белый орден — меч в терновом венце — с радостью носили бы и храмовники, особенно если учесть, что терновый венец Господа нашего Иисуса Христа был главной святыней Ордена Храма. Эти параллели не случайны, потому что у Бога нет ни чего случайного. Белые избрали своим главным символом христианский символ спасительного страдания, и Белая Гвардия в лучшей своей части дает нам образцы настоящих мучеников и страстотерпцев.

Белые генералы

Белые генералы, когда я знакомился с их биографиями, поразили меня прежде всего своей кристальной честностью и абсолютным бескорыстием. Сейчас таких уже не делают.

В теплые майские дни 1919 года Деникин ходил в дырявых сапогах и тяжелой черкеске, потому что, как он сам признавался «штаны последние изорвались, а летняя рубаха не может их прикрыть». Он писал жене: «Особое совещание определило мне 12 000 рублей в месяц. Вычеркнул себе и другим. Себе оставил половину, надеюсь, ты не будешь меня бранить». Знал Иваныч, что перед женой провинился, отказавшись от половины жалования, при том что оставшейся половины не хватило и на вторые штаны. Впрочем, супруга генерала тоже не бдистала в свете, она сама шила себе одежду и готовила еду. И это молодая жена всемогущего командующего, для которой он мог хоть каждый месяц из Парижа туалеты заказывать.

Вы только вдумайтесь: человек, возглавлявший армию, которая на тот момент контролировала огромные богатейшие территории, мог без труда скопить для себя хоть десять сундуков золота, а он с трудом перебивался на нищенском жаловании. Нам в своё время много говорили об аскетизме Ленина, но у Владимира Ильича с одеждой не было проблем, ему выдавали костюмчики, снятые с его жертв, перед тем, как их расстрелять. А вот Деникин до такого не додумался, его изобретательности хватило лишь на то, чтобы дыру на заднице черкеской прикрыть.

Когда Деникин, эмигрировав, прибыл в Лондон, весь его «капитал» в переводе на твердую валюту был менее 13 фунтов стерлингов. Вот так хорошо заработал на гражданской войне великий и ужасный «наемник буржуазии».

Такое же абсолютное бескорыстие было свойственно Врангелю. Когда войска барона освободили Кубань и Терек, он тяжело заболел, лечение стоило больших денег, а нищему барону было нечем заплатить врачам. Деникин, прекрасно зная, что Врангель стеснен в средствах, приказал оплатить его лечение из казны. Между тем, Врангель, освободивший Кубань, мог обложить её такой контрибуцией, что полмира хватило бы вылечить. Но ему это и в голову не пришло. Красные-то просто отблагодарили бы врачей тем, что не стали бы их расстреливать, а у белых вот такие проблемы возникали.

И когда адмирал Колчак говорил: «Моя сила в полном презрении к личным целям», все кто знал адмирала, могли подтвердить, что это не пустые слова.

Ещё одна черта, которая характеризует всех без исключения белых вождей — полное отсутствие стремления к власти, во что современному человеку тем более трудно поверить. Сейчас слова «мне не нужна власть» как правило прикрывают безграничное властолюбие, это просто ритуальная формула, которую употребляет любое рвущееся к власти ничтожество. Но белые-то и правда к власти не рвались.

Белое дело начал генерал Алексеев, и Белую Гвардию первоначально называли «Алексеевская организация». Но стоило на Дону появиться генералу Корнилову, как Алексеев тут же признал его лидерство вообще без разговоров. Говорят, Алексеев был стар и болен, а потому к лидерству не стремился, но мы-то знаем, как вожди куда постарше и с куда худшим здоровьем до последнего вздоха интриговали против конкурентов и цеплялись за власть. Просто Алексеев и правда не был властолюбцем. А ведь он не любил Корнилова и не из личной симпатии передал ему власть, просто он решил, что так будет лучше. Про Алексеева говорили: «Не блистал и не блестел». Это был очень скромный человек.

Когда у белых были очень хорошие шансы на успех, и речь шла уже не о власти над горсткой офицеров, а о власти над всей страной, Деникин так же безо всяких разговоров признал Колчака верховным правителем России. Не было ни каких интриг, не было ни какой конкуренции, вот просто так: пусть адмирал будет главным.

Разговоры о верховной власти шли и в ставке Колчака, и он на эти разговоры ответил так же просто, сказав, что считает Алексеева, если он ещё жив, верховным главнокомандующим (он был последним, кто был законно назначен на эту должность), а если Деникин является преемником Алексеева, то он готов признать его власть над собой. Видите как: Деникин признал власть Колчака в то самое время, когда Колчак готов был признать власть Деникина. Но и маниловского расшаркивания: «Извольте вы первый» между ними тоже не было. Они не бегали за властью, но и от власти не бегали.

Вообще, это были удивительные люди, составлявшие ныне совершенно вымерший тип людей. Князь Трубецкой писал о Деникине: «Рядом с ним чувствовалась иная, не умственная сила — кристальная чистота и ясность нравственного облика». Профессор Н.Н.Алексеев так видел Антона Ивановича: «Это был хороший русский человек, застенчивый, скромный, без славолюбия и гордости». Генерал Марков говорил о Деникине: «Это человек исключительной силы воли и железного характера. Человек с кристально-чистой душой, человек необычайной честности и убежденности в своих взглядах, высокоталантливый генерал». А генерал Лукомский говорил: «По общему отзыву его товарищей, Деникин — это краса рода человеческого».

Генерал Будберг писал о Колчаке: «На свой пост адмирал смотрит, как на тяжкий крест, посланный ему свыше. Едва ли ещё есть на Руси другой человек, который так бескорыстно, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой и неделимой России. Истинный рыцарь подвига, ни чего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать…» Кстати, Будберг был человеком желчным, казалось, он ни о ком вообще не способен сказать ни одного хорошего слова, а вот Колчаком он в своем дневнике восхищается.

Критикам белогвардейцев хотелось бы сказать: проживите свою жизнь так, чтобы о вас вот так отзывались, и тогда можете судить о белых генералах. Их нравственный облик действительно выглядит ослепительно белым и на фоне большевистской грязи, и на фоне демократической мерзости.

О некоторых белых вождях хотелось бы сказать несколько слов отдельно.

Марков

«Это был всеобщий любимец и гордость Добровольческой армии. Пылкий, безумно храбрый, прямой и открыто правдивый на язык, душою преданный великой России и армии. Генерал Марков был „рыцарем без страха и упрека“ этого похода. Много раз в походе его всё опрокидывающий порыв увлекал войска в дерзания по-видимому прямо безнадежные и выводил армию из грозного положения».

«Часто бывало во время похода, когда мы все усталые от бессонных ночей, боев и долгих переходов (по 50–60 верст), немного раскисали, достаточно было проскакать мимо нас Маркову с его задушевно-бодрым: „Здорово, родные!“, и мы нестройно, но от души громко отвечали ему: „Здравия желаем, ваше превосходительство!“»

Так вспоминали о Маркове белые офицеры. Полковник Биркин писал: «Этот удивительный генерал не только ни чего не боялся, но своей повадкой в бою влиял так на своих, что у них пропадал страх. Не долго думая и не считая врагов, он развернул роты и сам впереди бросился на цепи большевиков. Те до такой степени не ожидали нашей атаки, что бросились бежать…»

Бесчисленные подвиги генерала Маркова поражали воображение. Однажды Марков, сняв свою белую папаху, пошёл навстречу красному бронепоезду в одиночку, с ручной гранатой в руке. С бронепоезда крикнули: «Кто на пути?» Невозмутимый Марков ответил: «Не видите что ли, свои». Так, выиграв несколько секунд, он смог вплотную подойти к паровозу и бросил гранату в машинистов. Один человек смог обезвредить целый бронепоезд.

«Налетал генерал Марков и к черкесам, служившим в его конвое и в черкесском конном полку — всё так же весело, с шутками. Эти простодушные люди любили его за беззаветную храбрость, за сердечный без высокомерия к ним подход, за заботу о них, за веселый нрав и справедливость. Поэтому черкесы всегда высоко ценили его похвалы, благодарности и по достоинству оценивали его взыскания, наказания и даже гнев. Случай, когда в походе генерал Марков плеткой выгнал в степь за грабеж одного черкеса с предупреждением: вернешься — расстреляю, вызвал в них восхищение. Черкесы, как и все добровольцы, не только любили своего генерала, не только боялись, но и буквально обожествляли его и были самозабвенно преданы ему».

Знаете, что самое удивительное? Марков был преподавателем академии генерального штаба и даже автором учебника, который ещё до германской войны выдержал два издания. Это был в общем-то военный ученый, которому, очевидно, полагалось быть человеком паркетно-кабинетным, а он обладал такой личной храбростью, как будто всю жизнь провел в поле и отродясь не нюхал ни паркетов, ни кабинетов. Ещё до революции он прошел две войны — японскую и германскую. В армии Марков имел репутацию командира резкого и даже гневного, попасть под его горячую руку было страшно, а любили его, как родного отца. Не многие генералы удостоились такой любви подчиненных. На поле боя он сражался, как рядовой солдат, при этом ни когда не выпускал управления боем из рук.

Он погиб в начале второго кубанского похода, летом 18-го, смертельно раненый на поле боя. Последние его слова были: «Умираю за вас, как вы за меня». И офицеры-марковцы, охваченные скорбью, хорошо чувствовали, каким великим смыслом были наполнены эти простые слова. «В этот момент каждый из нас ярче, чем когда-либо, чувствовал правоту творимого армией дела и уходил от гроба генерала Маркова с полной уверенностью, что дело армии будет завершено».

Сергей Леонидович прожил всего 40 лет, а сделал столько, что хватило бы на несколько жизней. Это один из самых удивительных русских генералов за всю историю России. Жизнь Маркова — это одна из страниц русской славы. В нем ярче, чем в других, проявилось суворовское начало. Если бы они жили в одно время, то Суворов безусловно сделал бы Маркова своей правой рукой.

Дроздовский

Михаил Гордеевич Дроздовский был из тех, кто совершил невозможное. Революция застала полковника Дроздовского на Румынском фронте. Армии больше не было, признаки государства тоже нелегко было обнаружить, вокруг царили хаос и всеобщая растерянность, ни кому ни до чего не было дела. До них доходили слухи о том, что на Дону уже собираются белые воины, но слухи были слишком смутные, а Дон был слишком далеко. Некоторые командиры всё же начали формировать добровольческие части для того, чтобы вступить в борьбу с большевиками, Дроздовский сразу принял в этом активное участие. Дело шло с большим трудом, офицеры не хотели присоединяться к «авантюре» и понять это не сложно — власти нет, страны нет, за что воевать — не ясно. Хотелось ли, пережив тяжелейшую германскую войну, вновь под пули?

С большим трудом удалось поставить под ружьё несколько тысяч человек, и тут последовало предательство отцов-командиров. Генерал Кельчевский с ведома генерала Щербачева 24 февраля 1918 года издал приказ об аннулировании данных офицерами обязательств и о роспуске частей добровольческого корпуса. Разом рухнуло всё. Офицеры, и так не горевшие желанием воевать, в основной своей массе разбежались. После этого любая инициатива была обречена на заведомый провал, но полковник Дроздовский отказался подчинятся приказу, сумел сплотить вокруг себя около пятисот офицеров и предложил этой горстке героев пробиться на Дон к своим, даже не зная, есть ли они ещё, эти свои. А от Дона их отделяло 1200 километров. И даже просто выступить в этот поход им не давали румыны. Тут у кого угодно руки отпустились бы. Но дроздовцы сумели пробиться сквозь заслоны румынских войск, пытавшихся их разоружить, и 26 февраля вышли в поход.

Генералам на Дону было неизмеримо легче, они вместе оказались в Быховской тюрьме, они поддерживали друг друга своей верой, к тому же это были люди, известные всей армии, их авторитет в военной среде сам по себе был знаменем. Дроздовский был совершенно один, и это был безвестный полковник. Позднее офицер-дроздовец писал: «Казалось, было от чего пасть духом. Легко идти на подвиги посреди всеобщего подъема и сочувствия, бесконечно труднее, когда кругом — равнодушие, неверие, маразм… Разве не сказкой кажется теперь поход отряда дроздовцев, которых впереди ждала полнейшая неизвестность? Впереди — тысяча верст пути, широководные преграды, весенние разливы, столкновения с врагами внешними и внутренними и край, взбаламученный до дна… Впереди — надвигавшиеся наперерез эшелоны австро-германцев. И со всех сторон ползующие слухи о падении Дона и гибели Добровольческой армии».

Они шли в непрерывных боях с большевиками, по отношению к немцам вынужденные постоянно лавировать — и тактически, и политически. Одно неосторожное движение — и немцы увидели бы в них врагов и, не напрягаясь раздавили бы горстку русских героев. Другое неосторожное движение — и в них увидела бы врагов Россия, если бы они стали союзниками немцев. Дроздовский решительно дистанцировался от немцев, не принимая от них ни какой, много раз предлагаемой помощи, одновременно делая всё для того, чтобы немцы не восприняли их, как угрозу. Дроздовскому удалось пройти по лезвию ножа. Однажды немецкий офицер сказал ему: «Как храбро вы сражались со столь превосходящими силами противника. Мы не рискнули бы с нашими много большими силами идти против них».

В этом походе произошло чудо: горстка героев не только не растаяла на бескрайних просторах обезумевшей страны, но и численно выросла, достигнув тысячи человек, к тому же они оказались хорошо обмундированы и вооружены, имея даже броневики. Прибыв на Дон, Дроздовский сходу атаковал Ростов. Город взять не удалось, но, оттянув на себя силы красных, дроздовцы спасли от падения Новочеркасск, куда вскоре и вошли, как спасители. Очевидец тех событий вспоминал: «Не забыть этот яркий солнечный день, когда по дороге среди бесконечных донских полей часть за частью подчеркнуто стройно проходили запыленные и загорелые дроздовцы — долгожданная братская сила».

Генерал Алексеев, поклонившись героям, сказал: «Спасибо вам, рыцари духа, пришедшие издалека, чтобы влить в нас новые силы».

Михаил Дроздовский был не просто удивительным, а уникальным человеком. Таких людей очень трудно понять, но надо хотя бы попытаться. О нем вспоминали:

«Нервный, худой, полковник Дроздовский был типом воина-аскета, он не пил, не курил, не обращал внимания на блага жизни, всегда — от Ясс до самой смерти — в одном и том же поношенном френче, с потертой георгиевской ленточкой в петлице (он из скромности не носил самого ордена). Всегда занятой, всегда в движении. Трудно было понять, как он находит время даже есть и спать».

«У всегда плотно сжатых губ Дроздовского была горькая складка. Что-то влекущее и роковое было в нем. Глубокая сила воли была в его глуховатом голосе, во всех его сдержанных движениях. Точно бы исходил от него неяркий и горячий свет… В бою Дроздовский был всегда там, где просто нечем дышать».

А сам он писал в своем дневнике 16 мая 1918 года: «Я безумно устал, измучился этой вечной борьбой с человеческой тупостью, инертностью, малодушием. Какое постоянное напряжение силы воли, какой гнет ответственности, какая тяжелая, почти безнадежная борьба. Скоро, вероятно, придется идти дальше по нашему тернистому пути, но в то же время и по пути чести».

Так начинаешь чувствовать, что Дроздовский — не просто храбрый, талантливый, харизматичный командир. Это настоящий трагический герой. Такие люди, как он, созидали и разрушали царства, при этом ни кто и ни когда не знал их души, и мало кто догадывался, с какими искушениями им приходится бороться.

Отряд Дроздовского до соединения с армией Деникина пробыл в Новочеркасске месяц. Вот тут-то искушения и начались. Атаман Краснов, словно Мефистофель, соблазнял Дроздовского, упрашивал его не покидать Новочеркасск. Краснов порочил Добровольческую армию и её вождей, уговаривал Дроздовского отколоться от армии, остаться на Дону и самому возглавить добровольческое движение под общим руководством Краснова.

Михаил Гордеевич устоял перед искушениями мелкого донского беса, но со своей всё растущей славой он ни чего не мог поделать. Добровольцы валили к нему валом. Преимущественно к нему, а не к Деникину, который находился неподалеку. Через месяц его отряд насчитывал уже около 3 тыс. чел. Это при том, что вся Добровольческая армия была тогда около 6 тыс. чел. Дроздовский прекрасно понимал, что от его решений зависит судьба белого дела. Он признал над собой власть Деникина, но … до конца ли он её признал? Отныне это был уже не столько кадровый офицер, сколько герой, который держит в своих руках нить судьбы. Как Ахиллес, который, конечно, признает Агамемнона вождем, но горе Агамемнону, если Ахиллес на него обидится.

Однажды во время общего наступления Дроздовский не выполнил приказ Деникина и не повел свои части в наступление. Основания для этого были более, чем существенные, дроздовцы были настолько измотаны, что наступать действительно не могли, но ведь приказ… Деликатнейший Антон Иванович устроил Дроздовскому разнос. Всего лишь разнос, хотя Дроздовскому по законам войны за невыполнение приказа о наступлении полагался расстрел даже без вариантов. И ведь Михаил Гордеевич — кадровый офицер, ни когда не дававший повода заподозрить себя в махновщине, это хорошо понимал. Тем не менее он так оскорбился этим разносом, что устроил главнокомандующему ответный разнос, написав гневный рапорт. Да, это была уже не императорская армия, Деникину приходилось командовать уже не просто офицерами, а героями, но ведь слова «герой» и «геморрой» по звучанию мало отличаются. Деникин прекрасно понимал, что во власти Дроздовского увести свои части хоть к Краснову, хоть куда захочет.

Похоже, что характер Михаила Гордеевича начал сильно портиться, когда на его совершенно разбитые нервы потекла ручьями слава. Он почувствовал власть над собственным командующим. Дроздовский казался отлитым из стали, но ведь он был на самом деле смертным, и у него была своя ахиллесова пята. Удивительно, но вскоре он погиб от ранения в пятку. Сначала думал — пустяк, а потом — заражение крови… Когда Дроздовский уже валялся на койке в лазарете, благородный Деникин присвоил ему генеральский чин. Он умер ахиллесовой смертью, как и положено герою, дожив лишь до 37 лет, но полностью исчерпав свой жизненный ресурс, кажется даже — многократно исчерпав. Господь сжалился над ним и подарил герою покой.

Но и со смертью Дроздовского его земная судьба не завершилась, романтическим ореолом оказалась овеяна даже судьба его тела. Дроздовского погребли в Екатеринодаре, в кубанском войсковом соборе. В начале 1920-го, во время отступления белых, специальный отряд дроздовцев ворвался в уже занятый красными Екатеринодар и вывез гроб с телом своего командира. Дроздовского так любили, что пошли на подвиг, как и в своём первом походе, совершив невозможное, только для того, чтобы не оставлять его тело большевикам-некрофилам, которые имели уже устоявшуюся традицию глумиться над трупами врагов. Во время новороссийской эвакуации на берегу бросали даже орудия и обозы, но дроздовцы погрузили на корабль цинковый гроб своего командира, и ни кто не посмел им препятствовать.

Позднее гроб Дроздовского четверо дроздовцев тайно похоронили недалеко от Малахова кургана. Где точно — неизвестно, но тело его и ныне покоится там — на земле русской славы.

Корнилов

Лавр Георгиевич Корнилов, казалось бы, одна из самых славных и героических фигур Белой Гвардии, тем не менее порождает максимальное количество недоумений, от которых существенно меркнет его героический ореол.

Само возвышение Корнилова, его громкая слава, кажутся немного странноватыми, если не сказать — искусственными, надуманными. Почти ни кому не известный командир дивизии Корнилов попал к германцам в плен и стал известен лишь благодаря своему побегу из плена. Молодец, конечно, что убёг, но это так себе подвиг, он ни кого не спас, кроме самого себя. А ведь дивизию-то он погубил, и в этом было мало доблести. Генерал Алексеев тогда настойчиво требовал расследования дела о личной ответственности Корнилова за разгром и пленение 48-й дивизии. Лавр Георгиевич, порою безответственно порывистый и воистину «безумно» храбрый своими действиями в Карпатах заслужил трибунал, но к требованиям Алексеева не прислушались и дело замяли.

С этого момента начинается совершенно необъяснимая и невероятно стремительная карьера Корнилова. Не совершив дополнительно ни каких подвигов и ни чем новым России так и не послужив, Корнилов за какие-то месяцы прошагал по всем ступенькам военной карьеры вплоть до верховного главнокомандующего, словно некая невидимая рука целенаправленно лепила из него образ национального лидера.

По всей вероятности, так и было. Не трудно догадаться, что кукловоды февральской революции быстро разочаровались в Керенском, эта «птица говорун» оказалась совершенно ни на что не способна, страна стала неуправляемой и стремительно погружалась в хаос. Революции нужен был новый лидер, способный навести хотя бы относительный порядок, но не в ущерб «завоеваниям революции». Корнилов вроде бы неплохо подходил на эту роль. У него была своя харизма, он казался человеком твердым и решительным, в армии его уважали за личную храбрость, одновременно с этим он был убежденным республиканцем, монархию ненавидел и уже успел прославиться тем, что «храбро» арестовал царицу и царских детей. И вот Корнилова начинают раскручивать, буквально из ничего создавая образ «спасителя Отечества».

А дальше был «корниловский мятеж», которого не было. Корнилов по согласованию с Керенским приказал двинуть некоторые части на Петроград, но в определенный момент Керенский увидел в этом угрозу личной власти и объявил санкционированные им действия мятежом. Вот тут-то и стало заметно, что решительность и волевые качества Корнилова кто-то очень сильно преувеличил. Керенского тогда можно было ногтем сковырнуть — пара приказов по армии и балаболки больше нет. При этом все прекрасно понимали, что Керенский губит Россию, и действия по его устранению вызвали бы всеобщую поддержку. Но Корнилов, видимо, просто растерялся и не предпринял ровным счетом ни чего, продолжая видеть в адвокатишке главу правительства. И адвокатишка безо всякого труда арестовал верховного главнокомандующего, за которым готова была пойти масса офицеров, уже называвших себя корниловцами.

Будущие белые генералы посидели в Быховской тюрьме сколько хотели, а потом решили её покинуть и отправиться на Дон. Деникин и Марков пробирались в одиночку, инкогнито, а Корнилов выступил открыто во главе своего Текинского полка. Откровенно говоря, это была полная глупость и дешевое позерство. Лавр Георгиевич вполне мог раствориться в солдатской массе, как и другие генералы. Но, видимо, этому герою хотелось идти красиво, на белом коне, во главе конного отряда. Видимо, он считал, что этого требует «корниловская легенда», а вышел маразм. Полк почти полностью погубили, и Корнилов всё же вынужден был переодеться в крестьянский полушубок и прибыл на Дон один, как и все нормальные генералы.

Деникин за неудачу этого похода винил командира полка Кюгельхена, который вел его «неискусно и нерасчетливо». Да неужели несчастный Кюгельхен имел реальную возможность командовать полком, когда в его рядах присутствовала живая легенда — блистательный Лавр Георгиевич. Разумеется, полк вел сам Корнилов, и вел его действительно «неискусно и нерасчетливо». Тут ко времени было бы вспомнить дивизию, которую Корнилов погубил в Карпатах. И аналогичный поход Дроздовского, который был в разы длиннее и сложнее, но увенчался полным успехом, а Корнилов, похоже, умел только людей губить.

Неужели опытный Деникин этого не понимал? Но Деникин хорошо чувствовал ситуацию. Предстояло создать армию из ничего. Корнилов — живая легенда, он известен всей России, за ним пойдут. Из Корнилова надлежало сделать знамя, и о его трагических просчетах говорить было, мягко говоря, не полезно. Это понимал и генерал Алексеев, сильно не любивший Корнилова.

Да ведь были же у Корнилова и реальные достоинства, не совсем же на пустом месте возник этот образ блестящего русского генерала. Деникин писал: «Главные черты Корнилова: большое умение воспитывать войска … решимость и крайнее упорство в ведении самой тяжелой, казалось бы, обреченной операции, необычайная личная храбрость». Обратите внимание: Деникин ни слова не говорит о полководческом таланте, но то, что он перечислил — это правда.

А вот из воспоминаний Деникина о первом кубанском походе: «Идем молча. Ночь звездная. Корнилов — как всегда хмурый, с внешне холодным, строгим выражением лица, скрывающим внутреннее бурное горение, с печатью того, присущего ему во всем — в фигуре, взгляде, речи — достоинства, которое не покидало его в самые тяжелые дни его жизни… Казалось, не было такого положения, которое могло сломить или принизить его».

Деникин не был романтическим мальчишкой, способным увидеть героя там, где его нет. Антон Иванович к тому времени прошагал уже две войны и знал, как выглядят настоящие герои. То, что он описал — особая корниловская харизма, которой Лавр Георгиевич вне всякого сомнения обладал. Но Корнилов был человеком сложным, он не был равен своей харизме. Вот только тогда, в самом начале тяжелейшей борьбы, Корнилова поневоле приходилось воспринимать не сложно, а просто. Герой и точка.

Возглавленный Корниловым первый кубанский поход был изумителен и по невероятному количеству славных подвигов, и по своему полководческому мастерству. Но от кого исходило это мастерство? Корнилов как-то сказал Маркову: «Это же настоящий суворовский переход». Марков ответил: «Нет, это корниловский переход». Сергей Леонидович, видимо и сам в это верил, когда говорил, но вот что удивительно. Генерала Маркова называли «шпагой генерала Корнилова». Определение несколько странное, если учесть, что Корнилов вовсе не был гражданским правителем, который вынужден иметь при себе военачальника — свою шпагу. Корнилов вообще-то и сам был боевым генералом, и сам мог быть собственной шпагой. Но, похоже, офицеры прекрасно видели, что Корнилов — знамя, а Марков — шпага. Это был «марковский переход».

И вот — штурм Екатеринодара. Белые совершили невозможное. Красные и сами потом показывали свои потери в 10 тыс. чел., а у белых было и всего-то не многим более 3 тысяч. И всё-таки штурм захлебнулся — силы были слишком неравны. Но Корнилов приказал готовиться к повторному штурму. Это было уже сущее безумие. Если у первого штурма были хотя бы призрачные шансы на успех, то у второго их не было вовсе, о чем откровенно говорил Деникин Корнилову. Красные превосходили белых по численности как минимум раз в десять, и теперь они были готовы к штурму, а горстка белых была к тому же измотана и обескровлена. Корнилову говорили, что повторный штурм просто погубит Добровольческую армию, и белое дело завершится, едва начавшись. Лавр Георгиевич ни кого не хотел слушать, утверждая, что если они не возьмут Екатеринодар, то их дело всё равно погибло, так что терять нечего. Он даже пообещал пустить себе пулю в лоб, если штурм окончится неудачей. Непонятно только, почему он не хотел застрелиться сразу, почему перед этим ему непременно надо было бессмысленно погубить людей.

И вот тут произошло то, чего ни кто не мог ожидать. Боя не было, но красные выпустили какой-то случайный снаряд, и этот единственный снаряд угодил в стоящий там единственный дом и убил единственного человека, который в этом доме находился — Корнилова. Мы знаем, что ни одна человеческая жизнь ни когда не обрывается без Божьей воли, но иногда Господь делает для нас эту истину очень наглядной, чтобы у нас уже не оставалось ни малейших сомнений — такова Божья воля. Господь прибрал Лавра Георгиевича в тот самый момент, когда он был уже готов погубить Белую Гвардию, а заодно избавил его от греха самоубийства.

Отсюда, кстати, следует и то, что Богу вовсе не была угодна гибель Белой Гвардии в самом её начале. Бог хотел, чтобы Белая Гвардия была, хотя и не захотел, чтобы она победила.

Корнилов рассуждал по-человечески: без взятия Екатеринодара так и так всё кончено. Но кто мы такие, чтобы решать за Бога, что кончено, а что нет? Принявший командование Деникин отменил бессмысленный штурм, и почти сразу же они узнали, что на Дону вспыхнуло антибольшевистское восстание, давшее Белой Гвардии второе дыхание. Корнилов не мог этого знать, иначе и сам отменил бы штурм. Но Деникин, и не зная о восстании, старался поступать по-Божьему, он не мог взять на свою совесть бессмысленную гибель людей.

И всё-таки Корнилов был честным человеком, который ни разу не запятнал себя подлостью. Он был настоящим патриотом, искренне любил Россию. Он действительно был героем, храбрецом, погибшим за Родину. Он сыграл очень важную роль, став тем знаменем, вокруг которого сформировалась Белая Гвардия. Хотя его храбрость носила характер припадочный, что зачастую сводило на нет все его бесспорные достоинства. Впрочем, лишь Богу известно, что перевесило в нем, что было основой его личности. А нам остается лишь обычная человеческая справедливость.

Русские мальчики

Белые генералы так высоко держали планку безупречной честности, жертвенной самоотверженности и нравственной чистоты, что нам до этой планки, кажется, в массе своей ни когда не дотянуться. Это была особая порода людей старой России. Мы оболгали их и забыли. А они были лучше нас в тысячу раз. Хотя сами себя они считали всего лишь нормальными, обычными людьми. И сражались они за то, чтобы все русские люди оставались нормальными. Впрочем, по высокому русскому стандарту. Но они не знали другого стандарта.

О горах надо судить по вершинам, а не предъявлять с ехидной ухмылочкой отдельные постыдные поступки некоторых гниловатых белогвардейцев. И на духовных вершинах Белой Гвардии мы встречаем отнюдь не только генералов, но и юнкеров, и кадетов, совсем ещё детей — русских мальчиков, которые оставили нам примеры того, что значит любить Родину. На самом деле любить Родину.

Офицер-марковец вспоминал о том, как в госпитале от тяжелого ранения умирал кадет Алеша Тихонов. К нему подошел офицер, его воспитатель в корпусе, и, положив руку на голову страдальца, говорил ему слова утешения, сам едва сдерживаясь от рыданий. Алеша, взяв руку своего офицера и держа в своей уже холодеющей руке, слабым голосом сказал: «Я знаю, что скоро умру. Но смерть за Веру, за Россию можно с радостью принять».

И.М.Ходаков в своей замечательной книге «Белое солнце России» приводит такую историю: «Иван Иванович Сагацкий вступил в Белую Гвардию 16-ти лет. Он пошёл на фронт не для того, чтобы убивать и грабить, пороть крестьян и вернуть имения помещикам. Он шёл умирать за Родину, шёл освобождать её от коммунистической нечисти, шёл с крестом на груди и молитвой на устах. Мать пыталась отговорить его, но тщетно. Они просидели за разговорами всю ночь. Когда за окном забрезжил рассвет, мать в изнеможении тяжело вздохнула и сказала сыну: „Ну что ж, поезжай с Богом. Пойдем, помолимся вместе…“ Они встали на колени перед почерневшими от времени старинными образами и обратились к Господу с горячей молитвой. Потом мать благословила сына на ратный путь».

А вспомните мальчишек, юнкеров и кадетов, которые сразу после Октябрьской революции защищали Московский Кремль от большевиков. В какие щели забились тогда генералы и офицеры, которых ведь было полно в Москве? На защиту русской чести встали одни только русские мальчики. Уж не знаю, кто им «разъяснил текущий момент» — тогда ведь ни кто ни чего не понимал в происходящем. Но видимо наши мальчики особым русским чутьём безошибочно определили, что на Россию нахлынула нерусь, мразь и погань, от которой надо спасать страну. И большевики ни чего не смогли сделать с этими мальчишками без артиллерии, варварски расстреляв Кремль из тяжелых орудий.

Московские юнкера и кадеты стали белой гвардией ещё до появления Белой Гвардии. Они первыми встали на защиту России, когда всякого рода «тертые калачи» суетливо прикидывали, как можно будет договориться с большевиками. А они просто пошли и отдали за Россию свои юные жизни, ни кем не будучи вынуждаемы и понуждаемы. Москва устроила мальчишкам грандиозные похороны. Хотя лучше бы живых поддержали. Большевики, тогда ещё чувствовавшие себя очень неуверенно, робко прижали уши и похоронам не препятствовали. А понимала ли Москва тогда, что она хоронит свою душу?

Митрополит Вениамин (Федченко) вспоминал, как в Крыму при Врангеле разговаривал с юнкерами. Один из этих мальчишек сказал: «Какие мы белые, мы — серые». Владыка написал об этом в своих мемуарах, когда уже вернулся в Совдепию. Такие мемуары красным нравились, они с удовольствием отмечали: вот, дескать, сами признали, что их одежды особой белизной не отличались. А главного-то и не поняли. Русский мальчик сказал о серости белых, потому что предъявлял к Белой Гвардии предельно высокие нравственные требования, и разумеется врангелевская армия, как и любая группа в несколько десятков тысяч человек, не могла целиком удержаться на высоте предельных требований. А мальчишку-идеалиста это удручало. Сам-то он был белым, а вовсе не серым, потому и сокрушался.

О русских мальчиках-белогвардейцах надо бы написать целую книгу. Но книги у нас написаны только про «красных дьяволят». А теперь наследники этих дьяволят штудируют учебники по менеджменту. И мы ещё смеем рассуждать о возрождении России.

Летопись русской славы

Когда большевики идеологически заметно просели и самые умные из них поняли, что пролетарский интернационализм реально просрался, они начали понемногу, робко и несмело, опираться на русский патриотизм, чтобы одураченный народ совсем с поводка не сорвался. Нам уже было разрешено восхищаться подвигами русских солдат, которые сражались под предводительством Суворова. Но ни кто нам, конечно, не сказал, что воистину суворовские подвиги белогвардейцев это прямое продолжение русской боевой славы. Сам фельдмаршал Суворов без сомнения был бы восхищен полководческим талантом белых генералов, потрясающим героизмом белых солдат и офицеров и согласился бы с тем, что «чудо-богатыри» на Руси не перевелись. И он, полагаю, не стал бы спорить с тем, что первый кубанский поход по своей неслыханной невероятности превосходит знаменитый переход через Альпы.

И.М.Ходаков писал: «Совершилось то, что многим казалось невозможным. Когда до Москвы донеслась весть об уходе из Ростова на Кубань крошечной армии добровольцев, их дело считалось безнадежно проигранным, они казались обреченными на неизбежную гибель, но случилось беспримерное, неслыханное в истории событие. У добровольцев было совсем мало оружия, они ощущали серьезный недостаток в патронах и снарядах, а у большевиков всего этого было предостаточно. Однако в кровопролитных боях с численно превосходящими силами противника белогвардейцы отняли у него оружие, артиллерию, снаряды, броневики, бронепоезда, вооружились сами и вооружили тех, кто за ними последовал… Это была победа духа над материей, одна из самых чудесных побед, которые когда-либо были одержаны. В самом деле, каждый непредвзятый военный историк согласится, что спасение добровольцев весной 18-го года — подлинное чудо, а для христианина — несомненная милость Божия».

Узнав о блестящей победе адмирала Ушакова на Корфу, Суворов воскликнул: «Как жаль, что я не был на Корфу хотя бы мичманом». Полагаем, что узнав о невероятном подвиге Белой Гвардии, Суворов так же мог воскликнуть: «Как жаль, что я не был в ледяном походе хотя бы поручиком».

И это было только начало. Вся история Белой Гвардии — это летопись невероятного, летопись русской боевой славы. 1-й корпус Кутепова, состоящий из четырех именных полков, в наступлении от Донбасса до Харькова разбил и перемолол 59 красных полков и ещё много всего по мелочи, например 5 бронепоездов. При этом состав белых войск не уменьшился, а наоборот — увеличился по мере побед и притока добровольцев. В Харькове Корниловский, Дроздовский и Марковский полки были развернуты в дивизии.

И опять продолжалось невозможное. Однажды первый полк Марковской дивизии был окружен шестью большевистскими полками, но раскидал их, разбил, взяв множество пленных и трофеев. Подобным фактам не было числа.

Про Белую Гвардию иногда спрашивают, почему она проиграла, а разумнее было бы спрашивать, как она вообще могла появиться и каким образом ей удавалось сражаться целых три года? Валерий Шамбаров приводит цифры соотношения белых и красных войск: «Март-апрель 19-го пик побед Колчака, у него — 130 тыс., в это время у Деникина — 60 тыс., у Юденича — 10 тыс. В Красной Армии — 1,5 млн. Сентябрь-ноябрь 19-го, пик побед Деникина: у него 150 тыс., у Колчака — 50 тыс., у Юденича — 15–20 тыс., у Миллера — 20 тыс. В Красной Армии — 3,5 млн.»

Итак, общая численность белых войск в самые лучшие периоды едва переваливала за 200 тыс., которые действовали к тому же разрозненно, без возможности переброски войск. Красная армия быстро перевалила за 3 млн., при этом большевики могли перебрасывать войска куда и сколько хотели. Кажется невероятным, что белые в таких условиях так долго сражались и побеждали.

Красные просто задавили белых тупой темной массой, которую поставили под ружьё насильственными, репрессивными, порою откровенно карательными методами, которых белые не могли себе позволить, потому что были людьми. При таком раскладе говорить о полководческом таланте всех этих Фрунзе и Буденых просто бессмысленно. Какое тебе надо искусство, если у тебя десятикратное превосходство над противником? Белые сражались по-суворовски: не числом, а умением. Красные сражались по-большевистски: не умением, а числом. И всю свою историю «непобедимая Красная армия» сражалась только так — заваливая противника труппами своих солдат.

История Русской Армии — это история Белой Гвардии. Красная армия к русской военной истории отношения не имеет, русские ни когда так позорно не воевали.

Казачество. Утраченные иллюзии

Однажды мне довелось съездить на Дон с нашими казаками. И вот на повороте к станице Вешенской мы увидели памятник Григорию Мелехову. Памятник хороший, походили вокруг, полюбовались. А я всё думал: кому и чему этот памятник поставлен? Если литературный персонаж удостоился памятника, значит он воплощает в себе что-то важное, значимое. Так что же символизирует образ Григория Мелехова? Вспомним, как там всё было, в «Тихом Доне».

Сначала Григорий пошёл к красным. Потом — Донское восстание, и он оказался у белых. Потом опять переметнулся к красным, а потом подался к зеленым. Запутался человек и через это настрадался. Можно посочувствовать, но где тут герой, который стоит памятника? Разве что это памятник страданиям донским казаков. Но донцы не по разу предали всех, кого только могли. Их страдания стали следствием их предательств. Можно простить казаков, но возвеличивать…

А недавно прочитал воспоминания одного донского старика, который ещё помнил казаков, воевавших в гражданскую. Он рассказывает о судьбе одного казака, который воевал ещё в германскую войну. Он с братьями покинул фронт, изменив присяге государю. Старик-отец за это своих сыновей чуть не проклял. Потом этот казак воевал у белых, а во время новороссийской эвакуации переметнулся в доблестное буденовское воинство, безо всякого стыда предав теперь уже белых. И вот вернулись они с фронта «красными героями» и назвали свой колхоз именем Буденого, чтобы была возможность к вышеозначенному Буденому за помощью обращаться. А потом этот казачек, дважды предатель, сильно обеспокоился тем, что где-то кажется сохранилась пара бумаг, которые он, когда служил у белых, «подписал в качестве подполковника». Даже своим не сказал прямо: «у белых я был подполковником», а вот так, криво: «подписал в качестве…» А ведь когда к красным переметнулся, клятвенно их заверил, что у белых служил рядовым. Пронесло, не разоблачили, но страху натерпелся… Так вот в книге этот шустрый перебежчик — самый что ни на есть положительный персонаж. Автор воспоминаний, похоже, даже не осознает, что прославляет предателя, он лишь хочет рассказать, как трудно было казакам выживать. Вот и вся казачья мораль: выжить любой ценой, вовремя переметнуться на сторону победителя. Сегодня мы буденовцев шашками рубим, а завтра мы к Буденому на поклон ходим.

Офицеры-добровольцы вспоминали, как уходили из-под Ростова в Ледяной поход через донские станицы. Они, голодные и оборванные, шли почти на верную смерть, а из-за плетней на них презрительно поглядывали сытые, самодовольные казаки. Донское воинство, прекрасно обмундированное и вооруженное, не в одну сотню тысяч человек, поглядывало на офицериков, как на дурачков, которых красные не сегодня — завтра порубят в лапшу.

Донцы тогда были уверены, что обо всем договорятся с большевиками, и воевать им не зачем. С красными у них были отношения по принципу: «Мы не трогаем вас, а вы не трогаете нас». А правит ли Россией православный царь или безбожный Ленин, им было решительно безразлично. Когда-то царь считал казаков своей «надёжей и опорой». Откормленные и обласканные государем, гордые своими привилегиями, они смотрели на царя преданными глазами. Но стоило трону пошатнуться, как они о царе больше и не вспоминали. Вдруг оказалось, что в казачьих областях совершенно отсутствуют монархические настроения, и во всей России не найти таких противников монархии, как казаки. А ведь как красиво звучал донской гимн:

Всколыхнулся, взволновался Православный Тихий Дон И послушно отозвался На призыв монарха он.

Проблему с гимном казаки решили за пять минут, попросту заменив слово «монарха» на слово «свободы». Такая вышла комедия — казаки стали республиканцами.

Но самое удивительное в том, что они и русскими себя не считали. Сейчас в это трудно поверить, но вспомним шолоховский «Тихий Дон», где есть такой эпизод. Некий агитатор, выступая перед казаками, говорит:

— А вы знаете, что казаки произошли от русских?

— Полно брехать, казаки произошли от казаков, — отвечают ему возмущенные станичники.

Уж Шолохов — то знал, о чем писал. Казаки не только не считали себя русскими, но даже мысль о том, что казаки произошли от русских, казалась им оскорбительной. На русского крестьянина, на «мужика» казак всегда смотрел с нескрываемым презрением. Мысль о том, что область Всевеликого Войска Донского — это часть России, была им не близка и не понятна. Если в сердце казака и жил патриотизм, то это был патриотизм кубанский или донской, а на Россию они смотрели, как на другую страну.

Донской атаман Каледин, насмотревшись на своих казачков, не выдержал позора и застрелился. В предсмертном письме он писал: «Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, они видят в своём вожде слабого представителя своих интересов и отходят от него».

Но за всё в этой жизни надо платить, и плата за предательство бывает ужасна. Красные, едва появившись в казачьих областях, устроили там такой лютый геноцид, что вскоре вспыхнули казачьи восстания. Эти восстания вдохнули новую жизнь в Белую Гвардию, но это, откровенно говоря, не вызывает чувства благодарности, на Россию казакам было по-прежнему наплевать, они защищали только свои хаты. С каким презрением атаман Краснов называл белогвардейцев «странствующими музыкантами». Он, очевидно, вообще не мог понять, зачем и за что эти офицеры проливают кровь в тысячах километрах от своих родных домов? Донцы готовы драться только за Дон.

На Москву казаки идти не хотели, они лишь позволили себя уговорить, но сражались не охотно. В их примитивном сознании Дон и Москва ни как не были связаны между собой, они не в состоянии были понять, что если не освободить Москву, то и на Дону мира не будет. Ну то есть они конечно кое-как это понимали, но им было не интересно. Сражаясь на Дону, они много и увлеченно грабили, постоянно возами возили домой награбленное добро, а по мере удаления от дома грабеж становился бессмысленным, на себе-то ведь много не унесешь. И зачем тогда нужна казаку такая война? И к победам они не сильно стремились, а уж когда начались поражения, казакам стало совсем неинтересно. Казаки были великолепными прирожденными воинами, но тут все увидели, что нутро-то у них слабовато.

Белый генерал Улагай писал: «Донские части, хотя и большого состава, совсем не желают выдерживать самого легкого натиска противника». Историк Гражданской войны И.М.Ходаков с горечью констатировал: «Мы не дерзаем судить казаков. Отдельные их части храбро сражались, но именно вследствие их нежелания воевать (в первую очередь кубанцев) красные и одержали победу».

Вспоминая лютое большевистское расказачивание, когда красная свора буквально утопила Дон и Кубань в крови, очень важно удержаться от злорадства: вот не хотели воевать, так и получили. Но это урок, господа. За всё надо платить.

Почему казаки были такими? А давайте вспомним, откуда казаки взялись. На Дон бежали «жулики, бандиты, воры всех мастей». Потом они получили от государя амнистию за обещание защищать рубежи России. Получили и землю, и множество привилегий, потому что вояками были отменными, и государь сильно на них надеялся. И они служили государю, пока он был силен, но в душе оставались такими же разбойниками и грабителями. В этой среде не было понятия о чести, о долге, о патриотизме. Они знали только свои шкурные интересы. Казачья масса за крайне редким исключениями всегда имела психологию очень приземленную, низменную. Им было выгодно служить — они служили, им было выгодно предавать — они предавали, ни секунды не думая и вообще не осознавая, что делают нечто постыдное.

Конечно, массы, которыми движут лишь самые низменные интересы, есть везде, всегда и у всех, и у великороссов в том числе. Но специфика казачества в том, что у них и элита была такой же безыдейной, как и основная масса. Казачье офицерство ни чего общего не имело с классическим русским офицерством. Русский офицер, даже если он был родом из крестьян, был воспитан на рыцарских представлениях о чести, это был человек как правило образованный, с достаточно широким кругозором, чаще всего — с идеями, даже если и с дурацкими. Русский офицер по сравнению с солдатом имел другие ценности, жил в другом мире.

Казачий офицер ни чем принципиально не отличался от рядового казака. Получив офицерские погоны, он, как правило, продолжал оставаться всё тем же необразованным военизированным земледельцем. Помните, Григорий Мелехов ушел на войну рядовым казаком, а вернулся подъесаулом (по-нашему говоря — капитаном). И что изменилось в его жизни? Да ровным счетом ни чего, лишь малость прибыло уважения со стороны станичников. Представить себе Мелехова, который книжки читает, невозможно, и впаривать ему что-то насчет офицерской чести было бы вообще нелепо. Интересы казачьего офицера четко ограничивал плетень. Что было ждать от этих слегка окультуренных разбойников, которые любую войну воспринимали традиционно как поход «за зипунами»? Вот потому казаки так и остались чужими в Белой Гвардии, которая и возникнуть не могла без крепкого идейного ядра, без офицеров, для которых долг и честь были превыше всего. Подполковник Гиацинтов писал: «Только выполнение своего долга заставляло человека идти почти на верную смерть. Но мы так были воспитаны». А казачьи офицеры были воспитаны по-другому, и над белогвардейцами им было просто смешно.

* * *

В наше время «казачья романтика» побуждает к созданию каких-то нелепых казачьих формирований едва ли не во всех регионах России, включая те, где казачества отродясь не бывало. Но в казачестве на самом деле нет ни какой романтики, это была прослойка, основанная исключительно на шкурных интересах и чуждая какого бы то ни было патриотизма.

Впрочем, и мне довелось по началу поддаться некоторому очарованию современного казачества, стоило увидеть на плечах офицеров погоны царского, а не сталинского образца. А как бывало гаркнет атаман: «На молитву шапки долой», так у меня прямо душа трепетала, казалось, что попал в старый русский мир, оказался среди православного воинства, которое так выгодно отличается от современной российской армии. Но это была иллюзия, и сейчас мне очень неловко за то, что не сразу это понял. Казачки наши — ряженные, в лучшем случае — реконструкторы, не имеющие ни малейшего представления о духе старой русской армии.

Помню, возвращаемся с казаками с Дона, они в автобусе выпили, что нормально, вот только песни заголосили какие-то не те, что-то про «сотню юных бойцов из буденовских войск». Когда остановились и вышли покурить, я подошёл к одному из них и сказал:

— Господин есаул, если я ещё раз услышу, как вы поете красноармейские песни, я буду обращаться к вам «товарищ есаул».

— Так нельзя обращаться, — решил поправить меня знаток казачьих традиций.

— А как к тебе ещё обращаться, если ты тут большевистскую пропаганду развел?

— Я больше не буду, — дурашливо ответил есаул, постаравшись всё свести в шутку, против чего я не стал возражать.

Между тем, этот есаул — потомок донских казаков, и вот для него-то казачество как раз и не бутафория. Просто ни чего не изменилось. Донцы — всё такие же буденовцы, а если встречаются среди них поклонники атамана Шкуро, так Шкуро от Буденого только погонами и отличался.

Часть III. Неоконченное послесловие

Если бы белые победили

Когда у генерала Маркова спросили, каким он видит будущее России, Сергей Леонидович ответил: «Большевиков мы свергнем, конечно. Дальше, вероятно, будет диктатура — на год, быть может больше, быть может меньше. Затем будет созвано Учредительное собрание или Земский собор — называйте, как хотите. Этот-то земский собор и установит у нас форму правления. Мне лично думается, что у нас будет конституционная монархия».

Прагматичный ум генерала схватил суть проблемы — если бы белые победили, в России со всей неизбежностью на некоторое время пришлось бы установить диктатуру. Если бы белые генералы передали власть очередному временному правительству, страна просто вернулась бы к состоянию на март 1917 года, то есть к состоянию хаоса и распада. Страну, взбудораженную и развращенную до самых глубин, можно было умиротворить только железной рукой.

Нет сомнения в том, что большевизм, как государственная власть, рухнул бы сразу же, как только Деникин вошёл бы в Москву. Но большевизм, как явление социально-политическое, а особенно, как явление психологическое, пришлось бы ещё долго искоренять, между тем парламентская говорильня могла только усугубить ситуацию. Большевизм пришлось бы выжигать каленым железом, к чему оказалось неспособным ни царское, ни временное правительство. Ради спасения страны пришлось бы проявить жестокость, значительно превосходящую столыпинскую, да и белогвардейскую, потому что альтернатива этому была только одна — бесконечное продолжение гражданской войны.

Стоило выгнать большевиков из Кремля, они уже перестали бы восприниматься как власть, и не могли бы уже проводить насильственных мобилизаций, то есть приличной армии уже не могли бы собрать, а вот партизанить они могли до бесконечности. Без железной руки страну захлестнула бы волна махновщины, к которой могли бы примкнуть и Чапаев, и Шкуро — все сколько-нибудь харизматичные народные вожаки. Россия оказалась бы отдана на растерзание тысяче атаманов.

Спасти от этого могла только диктатура, причем, диктатура именно военная, то есть Белая Гвардия после победы должна была сохранять власть в своих руках, не отдавая её пока ни кому. Без этого и Учредительное собрание было бы не провести. Откровенно говоря, страшно даже представить, каким могло быть это собрание. Изо всех щелей повылезали бы разного рода гучковы и милюковы, сдобренные к тому же савинковыми, да ещё слегка припадочными героями гражданской войны, славными победителями большевиков. Все орали бы друг на друга, ни кого не слушая, более озабоченные не формированием новой власти, а выяснением отношений, и сыпали бы оскорблениями, и рвали бы друг другу бороды, и вносили бы законопроекты, один безумнее другого. Парламентская мразь, уже однажды погубившая Россию, принялась бы по новой её губить. А лучшие белогвардейцы, проливавшие за Россию кровь, смотрели бы на это и ужасались: «Разве за это мы воевали?»

Нет, ситуация отнюдь не была бы безнадежной, но учредительным процессом надо было управлять, жестко его контролировать, причем не для предрешения его результата, а для того, чтобы придать ему продуктивную форму. Над парламентской говорильней должны были постоянно нависать «вежливые люди» в золотых погонах, олицетворяющие волю диктатора.

А у диктатуры есть один очень большой недостаток — её характер сильно зависит от характера диктатора. Диктатура требует наличия человека, уникального по своим личным качеством. В монархическом государстве всё так уравновешено, что оно не утратит своей жизнеспособности даже при несостоятельном монархе, в демократическом — в общем-то тоже. Но если диктатор несостоятелен, то и диктатура не состоится. Тут нужен был человек железной несгибаемой воли, огромной государственной мудрости и безупречной личной честности. А был у белых такой человек?

Вопрос о грядущем диктаторе белые, собственно говоря, уже предрешили, провозгласив адмирала Колчака верховным правителем России. Во всех белых армиях адмирала признали в этом качестве. Так что, стоило прогнать Ленина из Кремля, его место автоматически занял бы Колчак. А справился бы адмирал с такой грандиозной задачей? Нет. Не возникает ни малейших сомнений в том, что на роль диктатора Александр Васильевич совершенно не подходил.

Твердой волей он обладал, большевиков во всяком случае вешал без малейшей сентиментальности по принципу: «Или мы их, или они нас». Но диктатору потребовалось бы воля иного свойства, позволяющая быть непреклонным не только с врагами, но и с соратниками. На это он совершенно не был способен. Адмирал был очень внушаем и слишком нервозен. И государственной мудростью Колчак не обладал даже в малой степени, политические убеждения имел весьма расплывчатые, если не сказать, что он вовсе их не имел. Колчак был хорош на капитанском мостике с биноклем. Как командующий сухопутными силами он показал свою несостоятельность, как правитель — тем более. До революции Колчак явно и пяти минут не размышлял над вопросами государственного управления и чувствовал себя в этой сфере, как рыба на суше. Из необходимых диктатору качеств он обладал лишь безупречной личной честностью, но этого было мало.

При этом белые вовсе не ошиблись, избрав Колчака верховным правителем. Лучшей-то фигуры и правда не было. Деникина на эту роль бессмысленно было даже примерять, хотя Антон Иванович и полководцем был прекрасным, и в политических вопросах разбирался куда лучше Колчака. Но всем известная деликатность Антона Ивановича, его скромность, доходящая до застенчивости, его неяркость, ни когда не позволили бы ему стать фигурой политической, да он на это и не претендовал. Не говоря уже о демократических иллюзиях Деникина. Заняв Москву, Антон Иванович стал бы терпеливо ждать, когда «народ заявит свою державную волю». А народ тогда надо было бы для начала в чувство привести, и сделать это можно было только методами не слишком демократическими. Не может вести народ за собой тот, кто считает, что он сам должен идти за народом.

А больше у белых не было ярких фигур необходимого масштаба. Ещё при Керенском на роль военного диктатора явно пробовали Корнилова, но Лавр Георгиевич уже тогда наглядно продемонстрировал свою непригодность к этой роли, а позже у него появился ещё один недостаток — он погиб.

Итак, спасти Россию без диктатуры тогда уже было невозможно, в свою очередь диктатура невозможна без диктатора, обладающего необходимыми качествами, а такой фигуры у белых не было. Так что же было бы, если бы белые победили? Пытаясь ответить на этот вопрос, начинаешь обостренно чувствовать глубинную правду ставшего уже банальным утверждения: «История не знает сослагательного наклонения». Бессмысленно спрашивать, что было бы, потому что не было. Невозможно облечь то, чего нет, в одежды того, что есть. Белые не могли победить, потому что такого варианта спасения России не существовало. Технически белые как раз могли победить, да ведь уже почти и победили. Деникина отделяли от Москвы какие-то 250 верст, разъезды Юденича уже были в пригородах Петербурга. Оставалось только руку протянуть. Уже было столько чудес, а требовалось ещё только одно совсем маленькое чудо. Но его не произошло. Бог не благословил белых на победу. Бог спасал Россию, а белые в этом смысле не были вариантом.

Деникин был человеком кристально чистой души, а Ленин — отъявленным подонком и негодяем. Но было между ними ещё одно отличие. Деникин был романтиком, а Ленин — прагматиком. Ленин установил безжалостную диктатуру, но только диктатура в той ситуации и была реальным вариантом. Это, конечно, не значит, что Бог благословил безбожного Ленина на спасение России. Просто Бог решил выводить Россию к свету через ад. Вариантов уже не было.

Тут появляется тонкость, которую не все понимают. Говорят: большевики спасли Россию. Формально — да, благодаря большевистской диктатуре страна вышла из состояния хаоса и распада. Но это не большевики спасли Россию, это Бог спас Россию руками большевиков. Руками грязных палачей Бог сотворил добро. И благодарить мы должны только Бога, а вовсе не палачей. Есть большая разница между Божьей волей и Божьим попущением. Зло ни когда не совершается по Божьей воле, но иногда Бог попускает совершаться злу ради конечного торжества добра, то есть поражения того самого зла. Простой пример: если чекистский палач зверски замучил священника, мученик вследствии этого попадает в царство Небесное, но ни кто ведь не поблагодарит чекиста за доброе дело, потому что воля его была направлена на зло, а не на добро.

Сейчас некоторые православные говорят о том, что большевистская революция была действием Промысла Божьего, то есть фактически благом. Но ведь и в правлении Антихриста тоже проявит себя Промысел Божий, что не даст православным повода этому проявлению рукоплескать. И в предательстве Иуды тоже был Божий Промысел, однако мы с Иуды икон не пишем. И черти в аду мучают грешников, фактически исполняя Божью волю, но это ещё не значит, что черти — хорошие ребята. Бог решил выводить Россию из гибельного положения через большевистский ад, но это ещё не повод для того, что бы прославлять этот ад. Иногда, чтобы добраться до цели, надо свернуть с твердого пути в болото — место гнилое и гиблое, но это лишь для того, чтобы потом опять выбраться на твердый путь, а не прославлять болото, как лучшее место на земле.

Бог явно благословил рождение Белой Гвардии, благословил белогвардейцев на подвиг ради Веры и Отечества. Но Он не благословил белогвардейцев на победу. И это вовсе не обязательно потому, что белые оказались не на высоте своей задачи. Нельзя мерить духовную суть явления его земным успехом. В Церкви должны были появиться мученики, которых бросали львам, и если львы сожрали тех мучеников, то это вовсе не потому, что они были плохими христианами, и это не значит, что они потерпели поражение.

Белая Гвардия нужна была России для того, чтобы, условно говоря, показать «как умеют умирать русские офицеры». Белая Гвардия на веки вечные дала русским людям образец жертвенного патриотизма. Белогвардейцы не напрасно пролили свою кровь, потому что, преодолев большевизм, Россия должна была получить некую нравственную опору для возрождения. Судьбы лучших белых генералов и офицеров — это наш ориентир, образец для подражания, хотя до сих пор не похоже, что мы готовы этим ориентиром и образцом воспользоваться, но ведь ещё не вечер.

Если бы мне сейчас довелось оказаться в 1918 году, я, не раздумывая, пошел бы к белым, даже заранее зная, что они проиграют, даже зная, что большевики в конечном итоге укрепят государство, чего не смогли бы сделать белые. Лучше погибнуть вместе с людьми чести, до конца исполнив свой долг, чем победить вместе с человеческими отбросами и, получив жирный паек, погубить свою душу. Христианин должен быть с теми, кто защищает храмы против тех, кто разрушает храмы. Выбор-то простой.

Земные победы и поражения рано или поздно развеются пылью по ветру, когда-то исчезнет и сам этот мир вместе со всеми его экономическими моделями. Но честь проигравших переживет этот мир. Так же, как и бесчестье победивших.

Победа красных. Долгосрочные последствия

Мы росли в тихую брежневскую эпоху, когда людей уже не хватали на улицах и не убивали кого не попадя без разбора. Мы, в городах, ели до сыта и не знали, что такое голод. А в деревнях кормили хлебом скотину, потому что хлеб был очень дешевый и доступный в любых количествах. Мы были искренне благодарны советской власти за бесплатное образование и здравоохранение, за то, что у нас нет безработицы. Хорошо помню то чувство стабильности, которое дала людям брежневская эпоха. И мы не сомневались в том, что всё это благодаря победе красных в Гражданской войне. Вот если бы красные проиграли — мы жили бы плохо, но они победили, поэтому мы живем хорошо. Это было аксиомой советского сознания.

Современная молодежь уже не поймет, как трудно очистить свою душу от этого очарования социализма, а современные старики по большей части и не пытаются этого сделать. Для них социализм — это по-прежнему хороший строй, по сравнению с мерзопакостным капитализмом, в который мы обратно угодили. Даже те, кто не отворачивается от открывшейся правды и не отрицает того, что большевики несколько десятилетий к ряду топили Россию в крови, всё же говорят: «Да, за социализм пришлось заплатить страшную цену, были и ошибки, были и преступления, но ведь в конечном-то итоге коммунисты создали для людей очень не плохую жизнь, куда получше нынешней». И получается, что Фрунзе с Буденым не напрасно били белых, может быть, белые и были неплохими людьми, но правда-то была на стороне красных. Как пел Расторгуев про советское время: «Кто сказал, что мы плохо жили?» Я сказал. А Фрунзе с Буденным — преступники. И преступления их не имеют срока давности.

Всё дело, видите ли, в том, что этот мир создан Богом. Бог подарил этот мир людям, которых создал для того, чтобы их любить и чтобы они тоже любили друг друга. Этот мир не может жить ни по каким законам кроме тех, которые установил его Создатель. И вот коммунисты отвергли Бога и решили жить без Него. А это значит, что они изначально строили свою систему на глобальной лжи, на катастрофическом обмане. Представьте себе, что некто построил для людей дом и подарил им его, а жильцам вдруг говорят, что ни кто этот дом не построил, а он сам по себе возник, у этого дома нет ни архитектора, ни хозяина, и соблюдать правила эксплуатации дома совершенно не обязательно, а можно жить, как хочешь. Это как минимум — свинство, да ведь это и чревато, потому что только Создатель дома знает, как его можно, а как нельзя эксплуатировать.

У нас до сих пор плохо понимают, что вера — это не «личное дело каждого», вера — не хобби, которое можно иметь, а можно его и не иметь, до чего ни кому нет дела. Вера — это свод объективных законов бытия, и пренебрежение этими законами оборачивается катастрофой — как личной, так и общественной. Вы можете сколько угодно отрицать закон всемирного тяготения, объявив веру в этот закон личным делом каждого, но, выпрыгнув из окна, вы всё равно полетите вниз, а не вверх. Вы можете верить или не верить в то, что наркотики убивают, но, став, наркоманом, вы всё равно погубите свою жизнь. Вы можете плюнуть на все заповеди Божии разом, объявив их предрассудками, но совершенно не зависимо от того, что вы на сей счет думаете, вы просто угробите себя, как личность. От того, что вы не верите в бессмертие души, душа не перестанет быть бессмертной.

Коммунисты решили построить мир без Бога, но человеческое общество без Бога, оно уже не человеческое. Человек, как система, нормально функционировать без Бога не может. Бог — единственный Источник чистой человеческой радости и, отрезав себя от этого Источника, человек уже и знать не может настоящей радости, довольствуясь дешевым суррогатом. А вы говорите, что мы при Брежневе нормально жили. Так ведь и бомж, который всю жизнь довольствуется суррогатным алкоголем, тоже думает, что живет нормально. Если его угостить дорогим коньяком, так он же его выплюнет и скажет: «Вот стеклоочиститель — это вещь».

Люди, которые будут изучать советский период по документам, ничего не поймут. Ведь коммунисты декларировали свободу совести. Наиболее упертые из них и сейчас будут утверждать, что тогда кто хотел — верил, кто не хотел — не верил, но в основном ни кто не хотел. Но это ложь. Существовал фактический запрет на веру в Бога. При Ленине православных уничтожали хаотически, при Сталине — системно, при Хрущеве их травили и третировали, при Брежневе тоже, но уже реже, потому что православных почти не осталось. В тишайшую брежневскую эпоху души большинства советских граждан были уже настолько отравлены ядом безбожия, что бороться с религией уже почти не приходилось. Если человек начинал ходить в церковь, на него все смотрели, как на придурка. Его не бросали на арену ко львам, он просто превращался во всеобщее посмешище, он ставил себя вне общества. А это пострашнее, чем львы. Человек, который не скрывал своей веры в Бога, не мог быть членом комсомола и КПСС, потому что это были организации с атеистической идеологией. А это означало фактически гражданскую смерть. Такой человек не мог получить высшего образования, не мог иметь ни какой приличной работы, ему оставалось только идти в дворники или в сторожа. При Брежневе почти всеобщим убеждением стало то, что в Бога верят одни безграмотные старухи и психические больные.

Советская власть в разные свои периоды выглядела по-разному, но одно в ней оставалось неизменным от первого дня Ленина до последнего дня Горбачева — обязательная атеистическая обработка всех поголовно граждан. Неужели нам до сих пор не понятно, что общество обязательного атеизма — это общество клинического маразма? Это общество безумцев. По отношению к религии коммунисты были исключительно последовательны: в разные периоды они меняли свою тактику по отношению к Церкви, но они ни когда не меняли своего отношения к Богу. Отвержение Бога было для них принципиально, и этим принципом они ни когда не поступались. Вот за это и сражались красные, это и было главным следствием их победы — создание общества безумцев.

В наше время умиляться «завоеваниям социализма» могут только люди, для которых вера в Бога ни чего не значит. Это вовсе не обязательно воинствующие атеисты, это люди религиозно безразличные, они могут себя даже и верующими назвать, но для их сознания это просто «элемент декора». Но вот когда воцерковленные люди начинают ностальгировать по советской власти, тут уж просто не знаешь, смеяться или плакать. Неужели не понятно, что ни какие «социальные гарантии» ни чего не значат по сравнению с тем глобальным обманом, в который ввергли нас коммунисты? Сейчас социализм воспринимается, как определенная экономическая модель, только о том и спорят, хорошая это модель или плохая, а это на самом деле дело десятое. Базис социализма — атеизм, всё остальное надстройка. Если людям отравляли душу ложью, в которую было приказано безоговорочно верить, так много ли значения имеют раздаваемые детям карамельки, к тому же это была «дунькина радость».

Можно сказать, что ведь и демократическая власть строится на базовой лжи. Это так, но есть разница. Сейчас врут, но знать правду не запрещают, запрета на правду нет. Тогда не просто врали, но и запрещали знать правду, любая попытка узнать правду была государственным преступлением. Начиная с правды о Гражданской войне. Почему бы коммунистам не разрешить издание белогвардейских мемуаров? Пусть бы люди почитали и сами убедились, какими злобными псами были эти проклятые белогвардейцы, как это подавалось в советских учебниках. Пусть бы люди сравнили мемуары красных и белых и сами сделали бы выводы. Чего боялись-то, если правда была на стороне красных? Или советская власть была так крепка, что могла рухнуть от нескольких книжек? Если жизнь доказала правоту коммунистов, как нас уверяли, тогда почему коммунисты так боялись правды? И если мы так хорошо жили при Брежневе, тогда почему ни кто не бежал из буржуазного ада в социалистический рай, а бежали в обратном направлении?

Сегодня благодарят Красную армию за победу в Гражданской войне и ностальгируют по социализму преимущественно люди безыдейные, которых ни какая правда ни когда не интересовала и ни какая ложь ни когда не смущала. Единственным мерилом всех вещей для них был и остается уровень материального потребления. Но ведь и в этом смысле коммунисты всех обманули. При царе рабочие в среднем жили гораздо лучше, чем при Ленине и Сталине, а при Хрущеве и Брежневе рабочие на Западе жили гораздо лучше, чем в СССР. Лучше в смысле материального потребления. Даже самый спокойный и относительно респектабельный брежневский вариант социализма казался привлекательным только благодаря запрету на правду — советские люди не имели с чем сравнивать.

Ещё один из методов коммунистической пропаганды — активное использование сослагательного наклонения. Дескать, советская власть провела всеобщую электрификацию, создала тяжелую промышленность, овладела ядерной энергией, а если бы не революция, если бы не победа в Гражданской войне, ни чего этого не было бы. И как-то мы не очень задумывались, что это утверждение по типу: «Что было бы, если бы…» С чего мы, собственно, взяли, что при царе не построили бы электростанций, не создали бы тяжелую промышленность, не полетели бы в космос? На чем основана эта уверенность? Если коммунисты что-то сделали, отсюда ещё не следует, что без коммунистов не сделали бы тоже самое, причем — гораздо лучше и с меньшими жертвами. При царе ещё подсчитали, что при сохранении динамики роста к середине ХХ века население России достигнет 500 млн. чел., то есть коммунисты фактически ополовинили население России. И тяжелая промышленность при царе создавалась опережающими темпами, и трудовое законодательство было уже лучше, чем на демократическом Западе, то есть даже уровень социальных гарантий без большевиков был бы возможно выше. Впрочем, это всё предположения, не хочу уподобляться коммунистам и размышлять о том, что было бы без них. В любом случае, совершенно недоказуемо, что «завоевания царизма» были бы хоть в чем-то меньше или хуже, чем «завоевания социализма». Владимир Солоухин как-то возмущался: «Мне говорят: „Если бы не революция, ты бы в лаптях ходил“. Крестьянский сын Есенин при царе ходил в „модных штиблетах“, а почему это я ходил бы в лаптях?»

Итак, что нам дала победа красных в Гражданской войне? 70 лет горя и страданий, мерзости и маразма, тотальной лжи и запрета на правду. Это нам точно известно. А вот всё хорошее, что было при советской власти, вероятнее всего, было бы и без неё, во всяком случае обратное недоказуемо.

СССР — не Россия

Но ведь коммунисты всё-таки укрепили Россию? Это не так. СССР — это не другое название России, это название другой страны. Коммунисты не укрепили, а уничтожили Россию, создав на её руинах другое государство. Государство, созданное на той же самой территории, это вовсе не обязательно то же самое государство. Юридическое правопреемство здесь не имеет решающего значения, гораздо важнее духовная преемственность, а вот её то и не было между Россией и СССР.

Россия — это государство русского народа. На её территории всегда проживали и другие народы, но создали Россию русские, они по отношению к России народ государствообразующий. А что такое народ? Это не обязательно некий определенный этнос. Любой народ, включая русский, это невообразимая смесь самых разнообразных этнических элементов. Народ делает народом не этническая общность и не общность территории, во всяком случае — не это главное. Народ делает народом общность традиций, ценностей, которые определяют общность исторической судьбы. Русские — это люди, которые думают по-русски, чувствуют по-русски, дышат по-русски, независимо от того, где они живут, и кровь каких этносов течет в их жилах.

Так вот коммунисты, едва пришли к власти, тут же приступили к уничтожению русского народа. В значительной степени — к физическому уничтожению, но не только. Коммунисты решили стереть даже память о русском народе, создав вместо него совершенно другой — советский народ. Опять же, советский народ — это не объединяющее название всех народов России. Это народ, которого ни когда раньше не было не в этническом смысле, а в смысле традиций и ценностей. Советский народ с презрительной брезгливостью относился ко всему, что было дорого и свято для русского народа, одновременно советский человек приходил в восторг от того, что приводило в ужас русского человека. Советские люди и русские люди могли совпадать этнически, при этом они не только не совпадали в духовных ценностях, традициях, чувствованиях, но и были антагонистами. Советские люди дышали совершенно не по-русски, так во всяком случае им было предписано, и большинство из них добросовестно исполняли это предписание.

Для того, чтобы проанализировать весь комплекс ментальных составляющих, отличавших русских и советских людей, потребовалась бы целая книга, ограничимся указанием на главное отличие, сделавшее русских и советских людей антагонистами — отношение к православию. Достоевский говорил: «Не понимаю, как можно быть русским и не быть православным». Коммунистические идеологи с ещё большей уверенностью утверждали: «Невозможно быть советским человеком и быть православным». Итак, между советскими и русскими людьми пропасть.

Русского народа без православия ни когда не существовало. Когда в ХII веке прозвучало первое упоминание о русском народе, этнические элементы, составившие наш народ, уже двести лет, как были православными. Русский народ впитал православие буквально с молоком матери, в самом процессе своего формирования. Именно православие и сделало русских такими, какими они стали. История русского государства неотделима от истории Русской Церкви. Русь невозможно представить себе без святых, без молитв, без храмов.

И вот к власти пришли коммунисты, объявили религию опиумом для народа, начали разрушать храмы и убивать священников, а православие велели считать уделом темных и безграмотных людей. Русская история в этот момент прервалась, потому что прервалась преемственность духовных ценностей. Вот почему СССР — не Россия. Россия — это государство русского народа, СССР — государство советского народа.

У нас сейчас любят повторять: «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Между тем, Сталин принял и оставил вовсе не Россию, а Советский Союз. Не надо подменять понятия. Если СССР существовал на месте России, отсюда автоматически не следует, что он таковой являлся. И тем, что Сталин пытался приподнять русский патриотизм и заговорил о русском народе, не надо обольщаться. Можно назвать советских людей русскими, так же, как красных командиров можно назвать офицерами, но ни русскими, ни офицерами они от этого не станут. В каком смысле люди, растоптавшие духовные богатства, скопленные за тысячу лет русским народом, могут считаться русскими? В каком смысле красные командиры, по офицерским погонам опознававшие заклятого врага, могут считаться офицерами? Назвать, конечно, можно кого угодно как угодно, но это так и останется лукавой игрой в слова. Конечно, если для кого-то Россия это «баня, водка, гармонь и лосось», так почему бы этим людям и СССР не считать Россией. Но когда в любви к своей Родине клянутся люди, совершенно не понимающие своей Родины — это не дорого стоит.

Беда современных патриотов в том, что они слишком преклоняются перед государственной мощью и видят в ней самоцель. Да, коммунисты в конечном итоге создали очень мощное государство, но это государство было по сути своей антирусским. Это было государство, поработившее остатки русского народа и не переносившее русского духа, если, конечно, с последним не отождествлять перегар. Это просто безумие — видеть в могучем сталинском Советском Союзе возрожденную великую Россию, хотя на эту иллюзию попадались даже некоторые белые эмигранты, во время Великой Отечественной рукоплескавшие победам советского оружия, думая, что это русское оружие.

Между тем, государство — это не цель, а средство, и принципиальным является не то, насколько государство сильно, а то, какой цели оно служит. Русское государство было стальными доспехами Церкви. Коммунисты укрепили доспехи и начистили их до блеска, но внутрь посадили беса, а кто-то, не заметив подмены, и до сих пор рукоплещет блеску стали.

Конечно, всё не так просто. Это голая схема, а жизнь всегда сложнее. И в антирусском советском государстве русское начало продолжало жить, сколько бы его не убивали. Русская душа, истерзанная, заплеванная, полумертвая, загнанная в подвал, всё-таки жила и в Советском Союзе. Молитвы православных продолжали возноситься к Небесам и с территории Советского Союза, а значит и Россия всё-таки не до конца исчезла с этой территории. Советская реальность — сложная, смешанная, там был и русский компонент, хотя власть была антирусской. Порою даже само антирусское государство отстаивало русские национальные интересы. Сложно теперь разобраться, что в том государстве надо приписать народу советскому, а что народу русскому.

Великая Отечественная война сделала эту путаницу по-настоящему трагической. Комиссары, убийцы русского народа, призывали защищать Россию, которая у них теперь с языка не сходила. И многие думали, что защищая власть заклятых врагов России — коммунистов, они защищают Россию. И это было ошибкой. Но…порою под красноармейской шинелью на самом деле билось русское сердце. Иной советский солдат на самом деле шел в бой за Россию — под руководством антирусской мрази. В одном окопе комиссар срывал с новобранцев крестики, а в другом окопе священник служил молебен. Не хотел бы я оказаться в той реальности, сотканной из трагических противоречий. Предпочел бы реальность Гражданской войны, простую и ясную, как Божий день.

Есть вещи, которые надо воспринимать сложно, потому что упрощение искажает истину. А другие вещи надо воспринимать просто, потому что бессмысленный мудреж только затемняет истину. У нас же сейчас всё наоборот. Великую Отечественную понимают просто: Россия одержала победу над Германией. И Сталинград — это слава русского оружия. И Жуков — это русский полководец. Хотя ни какой России тогда даже на карте не было, и уж тем более её не было в душе у большевистской мрази. А Жуков был на самом деле красноармейским палачем русского народа. Всегда был палачём — и в Гражданскую, и в Отечественную. Но было в этой схватке что-то и чисто русское, что-то от извечной борьбы тевтонов и славян. Всё это очень сложно. Гораздо сложнее, чем представляется примитивным розовым патриотом путинского разлива.

А вот Гражданскую у нас теперь как раз понимают сложно. Дескать, там у каждого была своя правда и «не было в той битве ни правых, ни виноватых». Но вот как раз там-то всё и было очень просто, и ни чего там не надо усложнять. Там русские сражались против неруси, люди против нелюдей, там белый свет противостоял красной тьме. Там дьявол сражался с Богом. Что сложного в выборе между ними?

Путинское покраснение

В 90-е мы делали всё для того, чтобы не допустить коммунистического реванша. Новая власть была гнилой и не более привлекательной, чем Керенский, но одного у неё было не отнять — последовательного антикоммунизма. В этой части ельцинская власть встречала поддержку, поскольку не мешала бороться с коммунистами. Тогда казалось, что иначе и быть не может — посткоммунистическая власть может быть только антикоммунистической, иначе можно сразу отдать Зюганову ключи от Кремля. Но оказалось, что идеологическая непоследовательность власти может доходить до полной беспринципности. И началась ползучая реабилитация советского периода.

Для меня первый звоночек прозвучал, когда вдруг решили праздновать юбилей комсомола. Мне это показалось диким абсурдом: если комсомол был, по-вашему, хорош, так возродите его, а если он был плох, тогда что вы сейчас празднуете? Но задавать такой вопрос, означало допустить большую бестактность. Губернатор вышел на сцену и заявил: «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Они прославляли ту власть, которую сами же и свергли. И вот уже артистка со сцены пела про «сотню юных бойцов из буденовских войск». Я тогда написал возмущенную статью про «дикие комсомольские пляски на святой белогвардейской крови». Статья без комментариев полетела в корзину. Стало понятно, что власть в очередной раз перекрашивается, красная полоса на триколоре стала гораздо шире.

Ну а дальше пошло-поехало. Решили у нас как-то установить мемориальную доску генералу Кутепову, который был родом из Череповца. Но бывшая коммунистка, возглавлявшая областное отделение «Единой России», сказала: «Это приведет к расколу в обществе». При этом три памятника Ленину на одну только Вологду, по её мнению, ни какого раскола в обществе не порождали. Бесстыжий цинизм этого отказа просто завораживал. Но это они только начинали. Красная сволочь приосанилась и стала чувствовать себя всё более уверенно.

К юбилею победы установили памятник с большой пятиконечной звездой, хотя уже всем известно, что пентаграмма — сатанинский символ. А потом и вовсе предложили вернуть на своё почетное место памятник Дзержинскому, главному большевистскому палачу. Говорят, хороший был человек, а что касается деятельности ВЧК, так один генерал-правоохранитель сказал мне при личной встрече: «Характер операций ВЧК соответствовал характеру того времени». Для меня так и осталось неясным, что именно в характере того времени вынуждало чекистов сдирать кожу с живых людей? И на самом ли деле предводитель садистов-наркоманов был хорошим человеком?

Апогеем этого процесса стало предложение ввести в школьный курс истории России такое понятие как «Великая русская революция», первой фазой которой была революция февральская, а второй фазой — октябрьская. Смысл этой идеологемы вполне понятен — объединив под единым брендом как «демократическую», так и «социалистическую» революции, мы как бы примиряем либералов и коммунистов. На самом деле это полная беспринципность — «и вашим, и нашим за копейку спляшем».

Ныне коммунисты выпускают свои газеты и заседают в Государственной Думе. Это теперь уважаемые люди. Респектабельные члены общества. Вы думаете, мы прогнали от власти палачей нашей Родины? Ошибаетесь. Наследники палачей сейчас входят в структуру власти.

Можно, конечно, сказать, что сейчас коммунисты — другие, они сделали выводы из ошибок советской власти, и это теперь совсем не палачи. Но вы посмотрите, как они возлагают цветы к памятникам Ленина, и послушайте, как они требуют вернуть памятник Дзержинскому. Кумирами современных коммунистов по-прежнему остаются палачи русского народа, а это значит, что они в любой момент готовы продолжить дело своих кумиров-палачей.

Сейчас перекрашиваются все, и коммунисты в том числе. Из интернационалистов они вдруг стали патриотами. Потеряв всякий стыд и дойдя до крайней беспринципности, они теперь протестуют против русофобии и даже не упускают случая засвидетельствовать своё уважение Церкви. И продолжают возлагать цветы к памятникам тех, кто истреблял русский народ и разрушал храмы. Современные коммунисты ещё хуже, чем большевики, те хотя бы были последовательны в своих убеждениях.

Несколько лет назад я слушал «Эхо Москвы», хотя либералы мне принципиально отвратительны. Но «Эхо» делается профессионально и дает много информации, к тому же это было единственное известное мне разговорное радио, а слушать попсовые песенки я просто не в состоянии. Я всегда приучал себя спокойно, без гнева относиться к выступлениям политических оппонентов, некоторое время это спасало, но в конечном итоге отвращение всё же взяло верх, меня начало тошнить от либералов, я был больше не в состоянии их слушать.

И тут я нашёл ещё одно разговорное радио — «Комсомольская правда». Сразу стало гораздо легче, потому что это оказалось информационное пространство, зачищенное от либералов. А потом опять стало тяжело. Едва поверив своим ушам, я узнал, что на этом радио есть, например, передача «Маркс жив», а слушатели, которые звонят на это радио — через одного сталинисты. Но больше всего стал доканывать меня полковник Боронец, передача которого приходится как раз на время моего ужина. Боронец — патриот-государственник, который к либералам относится так же, как я, то есть вроде свой. Но вот он начал принципиально отказываться от обращения «господин», настаивая на том, что он «товарищ полковник». Для меня же «Господа — это те, кто с Господом, а товарищи — это те, кто товар ищет, и всё им мало, сколько не дай». И он действительно оказался по всем параметрам «товарищем», то есть красным. Хамло это просто уникальное, редкого позвонившего ему слушателя не оскорбит. Настоящий красный комиссар. Вы не знаете, почему раньше слово «офицер» было синонимом человека культурного, а теперь стало синонимом человека бескультурного? Да потому что на красного командира или комиссара можно надеть хоть погоны, хоть эполеты, но офицером он от этого не станет. Последних русских офицеров уничтожили в Гражданскую войну, а потом эти убийцы офицеров сами себя назвали офицерами, но не смогли ими стать. И советские и постсоветские «офицеры» — это наследники ментальности красных командиров. Когда эти «товарищи офицеры» произносят слово «честь», становится просто не по себе.

Давайте же мы, господа, наконец поймем, что «комсомольской правды» не бывает. Комсомольская бывает только ложь. Потому что комсомол — это Коммунистический союз молодежи, а коммунизм — это самая мерзская ложь ХХ века.

И что из себя сегодня представляет идеологическое пространство России? Горстка немногочисленных, но чрезвычайно крикливых либералов и море розовых, а то и откровенно красных «патриотов». Только они и «борются» между собой. А либералы и коммунисты — это левые и ультралевые, они даже не осознают, насколько они на самом деле похожи. Слушая и тех, и других хочется сказать только одно: «Чума на оба ваши дома». Либералы и коммунисты — это вариации левых идей. Правых нет. Во всяком случае их не видно и не слышно.

«За что же мы дрались, поручик Голицин, и что теперь толку в твоих орденах?»

Мы будем делиться на белых и красных

Едва мы только расстались с советской властью, как тут же раздались призывы: «Хватит делиться на белых и красных». Этот слоган и до сих пор весьма популярен, и вот всё ни как не могу понять, чего в нем больше: непроходимой глупости или крайней беспринципности? Этот призыв как будто обращен к футбольным болельщикам: «Хватит вам злиться да драться, и „Спартак“ хорошая команда, и „Динамо“ тоже хорошая». Вот и белые с красными тоже воевали, а зачем, если и те и другие были за Россию? Как будто белые и красные поссорились из-за каких-то пустяков, из-за которых ну ни как не стоило воевать. Как будто Гражданская война была повестью о том, «Как Иван Семенович поссорился с Иваном Никифоровичем». Дескать обо всем же можно было договориться, зачем вот так сразу убивать-то друг друга?

Но вы представьте себе уголовный розыск, который борется с преступностью. Полицейские и бандиты стреляют друг в друга, кровь проливают, а может хватит уже? Пусть бы они обнялись да примирились, и каждый бы жил, как считает правильным, потому что правда у каждого своя. Именно таким и был характер конфликта, разделившего страну на белых и красных. К власти пришли преступники, которые всех ограбили и начали массово убивать ни в чем не виновных людей. Это были красные. А были люди, которые взялись за оружие, что бы отнять власть у грабителей и убийц. Это были белые. Кем же надо быть, чтобы сейчас заявлять, будто бы у красных была своя правда, а у белых — своя.

Между тем либералы, едва пришли к власти, как объявили 7 ноября «днем примирения и согласия». Кому с кем предложено было примириться? Палачам с жертвами? Православным с сатанистами? Полицейским с бандитами? И в чем между ними может быть согласие? Белые пытались загнать демонов обратно в ад, а мы теперь должны целоваться с этими демонами?

В те же годы Лужков, даже и не либерал, провозгласил: «Я не красный и не белый, я строитель». Дескать, отстаньте от меня с вашей ерундой, я буду просто строить. А что и для кого строить — ему ведь без разницы. Вот такие и построили Освенцим с Бухенвальдом, а потом говорили: «Я не коричневый, я просто строитель». Кстати, не вполне понятно, зачем Израиль много лет ловил и казнил нацистских преступников? Почему евреи, когда поймали Эйхмана, не захотели его обнять и расцеловать? Ну организовал он когда-то массовые казни евреев, так ведь давно это было, пора бы уже примириться. Но евреям и нацистам почему-то ни кто не предлагает организовать «день примирения и согласия». И в израильском кнессете почему-то неонацисты не заседают. Странно, правда? Не хотят они примиряться.

В советских учебниках писали, что белые развязали Гражданскую войну. Это правда. Гражданскую войну начали не красные. Красные всего лишь совершили революцию и начали тотальное истребление русского народа. А войну начали белые, непонятно даже зачем. Это всё равно как если бы бандит сказал полицейскому: «Я же за тобой с волыной не бегал, это ты за мной бегать начал».

«Великий русский патриот» Александр Проханов предложил собрать вместе кости красных и белых, похоронить их в братской могиле и устроить поминальную тризну и братское целование. Избави нас, Господи, от таких «патриотов», как Проханов, а уж с либералами мы как-нибудь разберемся. Красная сволочь уничтожала, терзала мою страну, мой народ, красные навсегда останутся красными от крови невинных жертв, какое может быть с ними «целование»? Если бы вашу родную мать замучили, вы бы обнимались на поминках с мучителями? А если замучили не мать, а прабабушку, тогда значит уже можно и обниматься?

Респектабельный Зюганов, конечно, не палач, но он до сих пор прославляет палача Ленина. Неонацисты тоже не палачи. Но им сейчас ни один приличный человек руки не подаст, а Зюганов обласкан властью сверх всякой меры, да он и сам часть этой власти. Он — продолжатель дела убийц и грабителей, как можно с ним примириться, и в чем можно с ним согласиться?

А вы знаете, откуда берутся эти призывы: «Хватит делиться на красных и белых»? Вспомним ещё раз о том, что большинство населения любой страны в любую эпоху — люди безыдейные, то есть не руководствуются в своих жизненных стремлениях ни какими идеями, а исключительно очень приземленными, меркантильными интересами. Их не надо за это осуждать, они люди не плохие, а просто вполне обычные. Ни в одном обществе ни какая идейная группа численно не превышает процентов десяти, и это ещё очень много. Как правило, политический канат перетягивают идейные группы численностью 3–7 % населения. И вот какая из этих идейных групп победит, та и поведет за собой безыдейное большинство, и будет формировать общественное сознание. Если победили антифашисты, так всему миру известно, что фашизм — самое страшное, что только может быть. А победили бы фашисты, так сейчас весь мир считал бы, что лучше фашизма человечество ни чего не придумало.

Так вот наша постсоветская эпоха отличается одним удивительным, редким качеством — сейчас у власти представители безыдейного большинства. Такое не часто встречается, обычно власть берут представители той или иной идейной группы, побеждают либо «белые» либо «красные». А у нас сейчас победили никакие, вообще бесцветные. Им просто не дано понять, из-за чего воевали белые и красные, они не видят между ними никакой разницы, потому что ни какие идеи им вообще не близки. Этим бесцветным любой идейный человек кажется сумашедшим, у них не укладывается в голове, как можно идти на смерть за какую-то идею, ведь её на хлеб не намажешь. Для бесцветных единственной реальностью является то, что материально. Вот почему Гражданская война кажется им каким-то нелепым недоразумением, когда люди убивали друг друга вроде бы вообще ни за что. Вот откуда берутся эти призывы не делиться на белых и красных. Бесцветная власть предлагает белым и красным помириться и вместе работать над повышением уровня жизни. Потому что уровень жизни — это реальность, а идеи — это болтология. Так не воевать же из-за болтологии.

А вот белые и красные очень хорошо понимали за что воюют. Ленин и Дзержинский были такими же аскетами, как Деникин и Колчак. Настоящие слуги дьявола, как правило, столь же бескорыстны, как и слуги Божии. В их жизни есть побудительные мотивы куда посерьезнее уровня жизни. И они не могут примириться ни когда, потому что победа одних исключает само бытие других. Наша бесцветная власть фактически предлагает примирение Бога и дьявола.

Власть сейчас до чрезвычайности озабочена тем, чтобы «избежать раскола в обществе» и любит рассуждать про некие таинственные «скрепы», призванные примирить непримиримых врагов. Ну ни какими скрепами не присоединить либералов к сталинистам, а монархистов к либералам. Мы можем некоторое время молчать о тех идеях, которые развели нас на непримиримые полюса, но это нас отнюдь не объединит. Замалчивание реального раскола, который существует в обществе, не может быть способом преодоления этого раскола. «Кто-то будет один на Руси господин — большевик, дворянин иль иностранец».

Конечно, войны ни кто не хочет, и даже просто вражды ни кто не хочет. И я буду очень рад, когда мы наконец перестанем делиться на белых и красных. Но произойдет это только тогда, когда с русской земли исчезнет последняя красная сволочь. А до тех пор гражданская война будет продолжаться. Не сомневайтесь в том, что противники красных — белые, тоже ещё не все перебиты. А война не закончена пока жив последний солдат.

30.12.16.

Оглавление

Предисловие Братоубийственная бойня?

Часть I. Красные

  Красный террор

  Как это можно оправдать?

  Психологические истоки большевизма

Часть II. Белые

  Белогвардейцы при Брежневе

  Белый террор?

  Психологические истоки Белой Гвардии

  «Снова готовят нам царский трон»?

  За что сражались белые?

  Продали Россию иностранцам?

  Наемники буржуазии?

  «Бей рабочих и крестьян»?

  За Русь Святую

  Белые генералы

  Марков

  Дроздовский

  Корнилов

  Русские мальчики

  Летопись русской славы

  Казачество. Утраченные иллюзии

Часть III. Неоконченное послесловие

  Если бы белые победили

  Победа красных. Долгосрочные последствия

  СССР — не Россия

  Путинское покраснение

  Мы будем делиться на белых и красных Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg