«Том 5. Публицистика. Письма»

Воззрел на небо Елисей,Где мчались кони, рвали тениСреди молниеносных змей…И роковая колесницаГремела тяжко меж огней,И мчалась легкая, как птица,Четверка пламенных коней!И между тем, как пламенея,Гремел и плакал небосклон,К ногам скатился ЕлисеяИльи разодранный хитон!..

Фофанов, вообще, очень любил меня, всячески поощряя мои начинания и предрекая им постоянно громкую будущность; но мой уклон к модернизму его всегда печалил, а иногда и раздражал. Он написал даже две пародии на мои стихи, которые тоже вошли в один из двух моих альбомов. К сожалению, я их не помню, да и вряд ли они характерны для него, так как написаны… в прозе! Из других полушуточных стихов я приведу следующие, написанные им в одно из моих посещений, когда он проживал в Гатчине. Было это зимою 1908 года. Я пришел к нему с мызы Ивановки на лыжах. Лыжный спорт с детства — один из моих любимейших, и на своих одиннадцатифутовых норвежских беговых лыжах с пружинящими ход американскими «хомутиками» я пробегал большие расстояния.

Я видел вновь весны рожденьеВесенний плеск, веселый гул,Но прочитал твои творенья,Мой Северянин, — и заснул…И снилось мне: в стране полярнойВ снегу и в инее сады,Где лился свет луны янтарнойНа зачарованные льды.И спало все в морозной негеОт рек хрустальных до высот,И, как гигант, мелькал на снегеПри лунном свете лыжеход…

Никто, думается, не будет спорить, что в этом пустяке много настроения и что он весь насыщен чистейшей лирикой именно в фофановских тонах. Стихи, подобные этим, я причисляю к истинным произведениям поэзии: несмотря на свою скромную форму, размер,

бедноту рифм и общую кажущуюся банальность, они так пленительны и полны такого тайного очарования, что повторять их бесконечно является настоящим наслаждением, я сказал бы потребностью каждого, кто любит и чувствует красоту.

Из других посвящений мне Фофанова я вспоминаю еще слегка декадентскую «Серенаду»:

Над прудом кружилась долгоГолубая стрекоза,Закрывая от восторгаИзумрудные глаза…Чуть колеблелась осока,Наклоняя тощий стан,А в саду неподалекуЦвел оранжевый тюльпан.И, предвидя новолунье,Он влюбился в стрекозу,И летит к нему шалуньяУтереть его слезу…

Бывши поэтом-пушкинианцем, молясь на Пушкина, он любил простоту и ясность, хотя сам не был чужд свежих образов, смелых эпитетов. Он мог сказать: «безлиственная ночь» и, вероятно, весьма удивился бы, если бы ему указали на дерзновение данного выражения.