«День Литературы, 2006 № 04 (116)»

Для А.С. Пушкина в поэзии всегда была важна мысль. Он, создатель живого литературного языка, чародей слова, тонко чувствующий его оттенки, все же ставил в стихах на первое место поэтическую мысль. "Поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем", — сетовал он. "Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит", — радовался поэт. Наконец, прослеживая путь европейской (и в частности французской) поэзии от древних до новейших времен, Пушкин сказал более определенно: "Но Малгерб ныне забыт подобно Ронсару, сии два таланта, истощившие силы свои в борении с механизмом усовершенствования стиха... Такова участь, ожидающая писателей, которые пекутся более о наружных формах слова, нежели о мысли, истинной жизни его, не зависящей от употребления!"

Но ведь и слово самоценно. Его божественное наполнение, его внутренняя жизнь, его тайны и красоты, сопоставимые разве что с красотами и тайнами человеческого бытия, только и связывают слово с искусством, объясняют их извечное родство.

Со временем в русской поэзии появляются рыцари слова, те, для кого литература — это знание слова, служение ему, поиск его потайных свойств. Один из таких рыцарей — Иннокентий Анненский. Максимилиан Волошин, его младший современник, познакомившийся с поэтом уже на излете его жизни, свидетельствовал: "Он был филолог, потому что любил произрастание человеческого слова: нового настолько же, как старого. Он наслаждался построением фразы современного поэта, как старым вином классиков; он взвешивал ее, пробовал на вкус, прислушивался к перезвону звуков и к интонации ударений, точно это был тысячелетний текст, тайну которого надо было разгадать. Он любил идею, потому что она говорит о человеке. Но в механизме фразы таились для него еще более внятные откровения об ее авторе. Ничто не могло укрыться в этой области от его изощренного уха, от его ясно видящей наблюдательности".

А вот признания самого Анненского — из его писем к Волошину: "согбенные, часто недоумевающие, очарованные, а иногда — и нередко — одураченные словом, мы-то понимаем, какая это святыня, сила и красота.