«Люди, Лодки, Море»

Александр Покровский Люди, лодки, море Александра Покровского

Командир корабля покидает корабль последним.

Корабельный Устав ВМФ

***

Насчёт осьминога — сущая правда, а поскольку природа не балует нас принципиальным разнообразием, то и люди умирают по той же причине — нет интереса к жизни. Пока я не начал писать, мне было плохо. Как только написал несколько рассказиков, сразу стало лучше. Писал — смеялся.

В моих рассказиках основное то, что человек там выживает при любых обстоятельствах. Жажда жизни — вот что мне хочется показать. Мои герои сражаются, ругаются, пьют, любят женщин. Им бывает больно, страшно, но все это разбивается о колоссальное жизнелюбие.

Когда у меня что-то не получается, начинаю себя уговаривать: "Все будет хорошо!" (100 раз), "У тебя все впереди!" (100 раз), "Жизнь только начинается!" (100 раз), "У тебя все получится!" (100 раз). И еще думаю над рассказами, говорю со своими героями и всячески про себя болтаю, играю, на ходу придумываю всякие шутки. Могу перед зеркалом скорчить рожу, а потом заорать: "Молчать! Право на борт! Молчать! Право на борт!"

Очень помогает.

***

Чего только нет в Интернете! Даже то, что я стрелец, есть. Интересно, а о моих вредных привычках там что-то есть? Нет, наверное. И еще хочется спросить: там сказано, что я люблю женщин, красное вино и плаванье в море?

Переводчика зовут Перри. Он уже 6 лет живет в Москве. Хороший парень с Гавай. Есть такой сборник на английском "Глаз". У него два издателя — русский и американский. В нем печатается все новое и, наверное, интересное. Я не новое, но, наконец, нашли переводчика специфической русской речи. Он переводит наши смешные выражения на смешные американские. Это не буквальный перевод.

Наткнулся в одном месте на то, что все, что я делаю, называют: "Исповедимый путь". Мне это кажется очень претенциозным. Этакая самая истинная истина. Что-то надо и Богу оставить.

Люблю смеяться.

Никто не в претензии?

Читатель, не воспринимай меня слишком всерьез. Я серьезным бываю редко. Потому и всяких там целителей никогда не воспринимал. Они учат людей быть счастливыми, а я и так бываю временами счастлив от ерунды: от того, что солнце светит или костер горит, от вида моря, от неба. Увижу голубые небеса и "Господи! — кричу, — Как хорошо!"

***

У меня каждый день что-то происходит. Или со мной или вокруг меня. Поэтому я стараюсь к событиям проявлять как можно меньше интереса. В этом случае события, заинтригованные подобным наплевательским к ним отношением, начинают проявлять к тебе все больше внимания, и скоро наступает такой период, когда от них уже нет никакого спасения.

На "Эхо Москвы" запланирован цикл моих рассказов (читаю не я). Проснулся и Питер. РИА-новости, где сидит мой знакомый Игорь П., хочет провести со мной конференцию (я, как оказалось, являюсь частью культурной жизни культурной столицы), на что я согласился, потому что Игорь хороший человек, а жизнь уже вступила в ту фазу, когда не общаешься с кем попало.

Посему жди, столица, что-нибудь из Питера просочится и в Москву.

Это все новости к этому часу.

Сижу один — мои пошли в ресторан, их пригласили — болтаю про себя о моем коте (это мой новый герой)

Довольно милая болтовня.

***

Фотографии выбирал я. Теперь все знают, как я выгляжу. Что касается философии, то вся жизнь из нее состоит. Человек послан сюда для радости, горести он устраивает себе сам, когда сильно приближает жизнь к себе. Жизнь надо отодвигать. Событие тебя все равно найдет, как бы ты не брыкался. И это я знаю не из книг. Потому что такие книги не читаю. Радоваться жизни можно научиться, достаточно вспомнить детство. Там это все получалось просто так. И жизнь только начиналась, и все было впереди. Жизнь действительно только начинается, и на самом деле все впереди. И работу всегда полезно поменять. На еще более интересную. Работа как любовница, надоела — надо менять.

***

Звёздной болезнью мне заболеть трудно. Честолюбие мое настолько огромно, что, можно сказать, на этой планете его и нет. Не помещается. Поэтому здесь я обычен, доступен в переписке и вообще. Рестораны не люблю. Не чувствую себя там уютно. Лучше всего чувствую себя со своей рукописью.

***

"Отодвигать от себя жизнь" для меня — не принимать ее всерьез. Жизнь это игра, чуть сложнее шахмат. Поэтому никакого уныния, паники, депрессии — всего лишь жизнь сделала ловкий ход. Успокоиться, подумать — выход всегда есть. У меня жизнь не всегда праздник (хотя потом кажется, что всегда). Если невмоготу, начинаю себя уговаривать: "Ты умный. Необычайно умный, талантливый, и сейчас ты обязательно что-нибудь придумаешь. Слушай себя — найдется ответ".

И ответ находится.

***

С женщинами я сходился и расходился легко. Наверное, потому, что всегда было по-честному. И потом, всех своих женщин я очень любил и сейчас многих тепло вспоминаю. Некоторые говорили: "Ты никогда не повзрослеешь", — на что я по молодости сильно обижался. А потом понял, что они правы — никак не удается повзрослеть.

***

В РИА-новости у меня разговор в четверг. Я наотрез отказался говорить о "Курске". Книга — это одно дело, а трагедия — другое.

И столько всякого народа уже высказалось. Недавно по ТВ видел М. Это контр-адмирал из Техупра СФ в мои годы. Его как-то посадили за воровство, а теперь он тоже рассуждает о "Курске" Не хочу быть в одной стае с такими.

***

Ах, ах, мы посланы сюда за крупицами счастья. Так сказал кто-то из великих, но я уже не помню кто.

Нас сюда послали, но, я думаю, право выбора всё же было. Например, вам предлагается выбрать между динозавром на Альфа-Центавре и женщиной на земле (причем в прошлый раз вы были мужчиной). Потом вам показывают всю вашу жизнь, все достижения, заслуги и смерть. Вы все это одобряете, и вас посылают рождаться, только предварительно стирают всю память об этом договоре. Основное условие долголетия — умение смеяться при любых обстоятельствах.

***

Все, что ни делается, делается в рамках программы "Культурная столица". Если я попаду в такую программу, значит с культурой все в порядке.

Мне кажется, что там надо выкинуть следующее. Когда все соберутся, спросить: "Ну что, все собрались на программу "Культурная столица"?" — после чего встать и распахнуть пальто, а под ним ничего не должно быть. Только кожаные плавки, железная цепь на шее, высокие сапоги и грудь в наколках. Вот они обомлеют.

И почему некоторые не хотят жить 100 лет? Весело же на самом-то деле. Эта планета веселая. Я б тут и на 300 задержался.

***

Беседу со мной не увидеть — не было ТВ. Журналистов было немного, но и этого хватило. Разговор шел о книгах, но и о "Курске", конечно, спросили. Я сказал, что у меня есть, конечно, версия, и она должна примирить всех: прилетели два метеорита, и с интервалом в 2 минуты забодали лодку.

Сейчас все говорят о столкновении, но это туфта. Только сейчас показали съемку пробоины. А почему ее не показали сразу? А потому что ее готовили к версии "столкновения".

Да, люди были живы. И не часы, а сутки. Может, двое-трое. Если он писал записку, значит, рассчитывал прожить несколько суток. И прожил. Уверен. В корме погибли не от недостатка кислорода, его хватало, а от поступающей воды и переохлаждения. Тоже уверен.

***

Они негодяи. Негодяи по должности, обстоятельствам, необходимости. Не думаю, что по вдохновению. Эти негодяи будут оправдываться потом всю жизнь. Они сами не верят в то, что они негодяи, им все хочется, чтоб негодяем был кто-то другой. Американцы, например. Увидим, виновными в трагедии выставят именно их.

Шутить не получается, но надо. Улыбнись, Саня, хотя бы своему отражению в зеркале. Всё-таки там ты видишь близкого, дорогого, родного человека. Это приятно.

***

Жизнь продолжается несмотря на то, что все себя чувствовали очень плохо. Сейчас это уже история. История армии, страны и Бог его знает кого. Нельзя все время об этом думать. Надо устраивать себе какие-то глупости — мороженого объесться, например. Устройте себе какую-нибудь глупость.

Я уже устроил. Выпил бутылку вина. Не скажу, что было весело, зато тепло.

***

Спасибо! Меня только что назвали "Сашенькой". Всегда приятно им быть. Хотя я не очень праздную свой день рожденья, но приятно. Все протекает почти без меня — собираются, едят, пьют вино. Я в этом благородном деле все-таки больше статист, чем главное действующее лицо. Через два тоста все уже заняты друг другом, а я сижу и смотрю, как они болтают. Словом, я объединяю людей. И повод приятный.

Нельзя же Покровского воспринимать буквально. Покровский это такая вольная птица (и всегда такой был), а тут еще на него известность навалилась, и он вообще стал гуру. Когда хочет, тогда поет. Половина из того, что он поет — враньё, но ловкое. Обращаюсь к девушкам. Девушки, вы любите целоваться? Да? Как это интересно… (Видите, что у гуру в голове? Чёрти что. Да он вообще ничего не слышит!)

***

Сегодня у торговцев моими книгами спрашивали, что я думаю про "Курск" и могли бы те 23 человека, что остались в корме, спастись. В принципе…

Где ты, читатель? Я тебе сейчас объясняю. Вот смотри: ты, к примеру, командир 6-го отсека, только закончилась тревога, дали отбой и объявили боевую готовность-2 и обед. Центральный пост все еще сидит по тревоге, потому что лодка болтается наверху на сеансе связи (выдвижные подняты). И тут удар, ты хватаешься руками за трубопроводы, летишь вперед, а потом лодка проваливается, палуба исчезает из-под ног, гаснет свет. Включается аварийное освещение, но это на две минуты, еще один удар, опять летишь, за тобой все падает, валится. Приходишь в себя — темно. Справа должен быть аварийный фонарь, находишь его — горит. С фонарем в руках лезешь в соседний отсек — для этого теперь нужно лезть вверх, он вверху. За тобой молча карабкаются несколько человек. Они идут за тобой, как в бреду. Наверное, потому что у тебя в руках свет. Они стекаются на свет, как насекомые. Ты говоришь, чтоб задраили дверь.

Больше в свой отсек ты не попадешь. Вокруг тебя люди, ты их чувствуешь. Объявляешь перекличку. Они называют фамилии — мичманы, матросы, два офицера. Ты самый старший. Их 23 человека. Вы находите еще фонарь. Теперь можно обследовать другие отсеки. Трое берут фонарь и идут в корму. Почему-то все, не сговариваясь, идут в корму. Хотя ты не сказал, куда им идти. Ты понимаешь: они боятся идти в нос. Ты и сам туда не хочешь идти. Они скоро возвращаются, а лодка тем временем выравнивается. В носу тишина. По глубиномерам 80 метров. Глубина не меняется. Кто-то крикнул, что просачивается вода. Все идут на крик. Забыли обжать переборочную дверь в нос. Ты ее обжимаешь. Но вода где-то еще шипит. Посылаешь мичмана с фонарем. Он приходит через пять минут. По всему периметру носовой переборки мелкие течи. Значит, в носу вода. В корме пока воды нет, если не считать небольшие протечки. Струйных поступлений воды нет. Ясно — носа нет. Можно задраиться в 8 отсеке, послать 2-х человек в 9-й — может, им удастся всплыть в пузыре через люк 9-го. Остальным задание: все фонари из 6, 7, 8, 9 отсеков. Найти всю регенерацию, аварийные бачки, посмотреть пресную воду в питательной цистерне. Все снести в 8-ой. Через двадцать минут у тебя 6 исправных фонарей, несколько банок сухарей, 4 аварийных бачка, водолазное белье, 52 банки регенерации. Каждая банка — 64 человеко-часа. Один человек может дышать кислородом из нее в течение 64 часов. Питьевая вода есть, воздух высокого давления есть. Можно задраивать дверь. Тем более что два человека, посланные в 9-й, вернулись ни с чем. Люк заклинило. Самим не выйти. Глубина 80 метров. Глубиномеры у крейсерской ватерлинии — значит глубина 100 метров. Вы на грунте. Задраиться в 8-м. Воздухом высокого давления уравновесить давление за бортом, тогда вода не будет поступать в отсек. Всем надеть водолазное белье (лучше по два комплекта), скоро будет холодно. Регенерацию снарядить, фонари экономить. Поставить одного человека у отливного кингстона помпы, чтоб бил по нему SOS. Всем раздать по сухарю. Все сухари сосчитать и разделить так, чтоб хватило на 10 дней. 10 дней можно жить…

Наверное, у них что-то было не так. Может быть, не было воздуха высокого давления. Без него не выжать воду. Она заполнит отсеки, а в ней долго не посидишь — переохлаждение. Вот и вся картина. Могли ли они высидеть в закрытом отсеке? Могли.

***

Вчера говорил с одним из авторов версии стрельбы по "Курску" торпедами с американской лодки. Автор ее не Доценко, как я считал раньше. (Кстати, Доценко не замполит, как я считал ранее (извиняюсь за эти мысли), хотя и профессор истории в ВМА. Он командир СКРа. Кличка "Шакал").

Вот его версия:

"Курск" находился в районе торпедных стрельб. Стрелял торпедой "Шквал" (200 узлов) на мелководье (поэтому глубина 100 метров; стреляют на мелководье затем, чтоб потом легко найти дорогую торпеду). За стрельбой наблюдали два наших корабля (корабль-мишень и обеспечивающий) и две американские лодки (факт установленный, одна из них после взрыва потеряла буй. Его выловили, но не показывают). Одна лодка (потерявшая буй и стрелявшая) подобралась слишком близко. При выходе торпеды "Шквал" командир ее решил, что торпеду выпустили по нему ("Шквал" движется так здорово, что всем в округе кажется, что сейчас его поразят, 200 узлов), и он выпустил торпеду (первый взрыв), затем еще 4 торпеды. Все попали. Потом 5 дней нам показывали одну и ту же картинку, как они не могут состыковаться с корпусом "Курска" из-за плохой видимости, а на самом деле акванавты (самые секретные наши водоплавающие) обследовали его и нашли доказательства стрельбы торпедами. Есть еще одно отверстие в "Курске", которое нам не показывают — оно круглое, края оплавлены, и оно сбоку (утечка информации от акванавтов). После первого взрыва "Курск", получив пробоину, начал заваливаться на бок, его пытались продуть, но безуспешно, и тут он получает еще торпеды (теперь уже они вошли сверху, потому что он был на боку). Он так и лежит — на боку. Американцы тоже получили повреждение (слишком близко подобрались). Некоторое время они висели без хода, потом ушли. Путину трижды звонил Клинтон. В Москву срочно вылетел директор ЦРУ. Нам скостили долг 10 млрд. долларов. Свернули программу ПРО. Мы в ответ на это должны молчать. Такой уговор. Этим и объясняется то, что наши все время что-то мямлят по ТВ. Норвежцев в нос не пустили. Как только увидят, станет ясно. Все дырки преобразили. Теперь никаких следов торпеды.

В мирное время по нам американцы стреляли. На Тофе. Наша лодка погибла. Сведения просочились в прессу, и американский командир покончил собой. (Того адмирала, что говорил о взрыве торпеды и детонировании боезапаса, я нашел. Он по-прежнему в этом убежден, но в Ломоносове испытывали взрывчатое вещество торпед на подобную детонацию — результаты отрицательные. То, что торпеды, о которых он говорит, находились на борту, ничем не подтверждено).

В Ведяево в первые часы трагедии говорили: по нам стреляли американцы.

Теперь все молчат. Запретили. И отремонтировали им поселок.

Американцы о трагедии будут молчать. Они, кстати, не так быстро стали возмущаться, как англичане, когда их обвинили.

Вот такая версия.

***

Есть еще версия.

Вот она:

"По нему стрелял "Петр Великий". Ракето-торпедами. На учениях испытывать новую технику строго запрещено. Но когда хочется сэкономить, то можно. Испытывали эту великолепную технику. Стреляли боевыми. Ракета попадает в воду, раскрывает жало и выпускает умную торпеду, которая ищет подводные лодки. Им с "Курском" выпало быть в одном районе. Стрельба была организована гражданскими специалистами. Стреляли-стреляли, и вдруг из воды вырывается взрыв, чуть-чуть напоминающий ядерный, а потом еще один. Все охуели. Первое что сорвалось: "Пизданули кого-то". Думали, американца — он шлялся тут же. Это он потом получил повреждения и потерял буй. Это на него очень хотели списать торпедную атаку. "Петруша" немедленно рванул из района. Ничего не придумали лучше, как удрать. Когда уходили, через какое-то время поймали радио: "Лодка не выходит на связь", и указан район их стрельб. Тогда и поняли, кого угробили. Повернули и пошли искать, готовясь к тюрьме. Нашел "Курск", естественно, "Петр Великий". Их курсы пересекались. Четверо суток болтались просто так. Пришли в Североморск, скупили всю водку в городе. Гражданские стрельцы тоже пили спирт. Он их не брал. Потом оказалось, что виноватых не ищут. Приказано отрабатывать версию "столкновение с врагами". Адмиралы прикрывали свои задницы. О людях никто не думал. Свидетели не нужны. Они трое суток были живы, согласно записке покойного командира турбинной группы. Сначала она написана ровным подчерком. Там стоит дата: 12-е число. Официально об аварии объявили 14-го. Потом у них сели батареи в фонаре (фонарь они нашли). Воздух в отсек они тоже дали. Последняя дата в записке — 15 число. Приказано говорить, что они умерли через 2 часа после аварии".

***

Плевал я на неприятности. Я всегда на них плевал. Имя дороже. "Курск" нам ещё даст. Вот увидите. Офицерство очень плохо настроено. Раздражают высшие чины. Воры и негодяи…

Интересно, что "Курск" всколыхнул общество. Буквально через несколько дней самолет с военными недалеко от Поти разбился — 87 трупов — никто не отреагировал. А тут все переживают. Омоновцы в Чечне гибнут — слабые попытки посочувствовать. Молодежь в Чечне гибнет пачками — горе только матерей.

А "Курск" грохнулся — национальный траур.

Адмирал М. требует от членов комиссии полной секретности и врет прессе. Его у нас называют "сукой". Кто-то сказал: "С такой фамилией, как у него, порядочные люди — большая редкость…"

Набрел на книгу Тома Кленси с его "Октябрем". Может, сюжет и достаточно интересный, но мне читать мешают детали. Такие как "пять свитеров, надетые друг на друга — обычная одежда для этих мест". И в прямой речи море пафоса…

Подводники с пафосом не говорят. И вообще, люди, переживающие пафос, с пафосом не говорят. Это глупость…

Представил себе "Курск" и то, как люди бегут, и воду, падающую сверху не струей, а таким кубом многотонным, который размазывает по палубе, и срывающиеся приборы, и тела, и вспыхивающие щиты, и темноту, и вот я уже иду по корме, много раненных, ушибленных, растерянных людей. Офицеров-то всего трое, остальные по душевной крепости не в счет. Их просто за руки можно распихивать — не соображают. Они придут в себя, но не сейчас. Пытались собрать фонари, пищу, свитера. Вода…

После трагедии столько человек захотело служить, что просто удивительно. Правда, говорил с преподавателями училища. На 100 человек курсантов — 2 гения, остальные, как бы это помягче, идиоты. Я раньше думал, что все люди примерно такие же, как я. Оказалось, нет. Меня это расстроило.

Интересное дело: наши подводники умнее и изворотливее всех остальных. Наши адмиралы подлее и изворотливее. Когда ум перетекает в подлость, с майора что ли?..

***

В Питере проходила конференция о русском языке. Парочка академиков встала на защиту великого и могучего. Они против вывесок, рекламы, телевидения и мата. Трогательное сочетание. Против них — Гранин и я. Гранин официально, а я для официального еще не дорос. Гранин говорил о том, что культуру нельзя насадить, а я говорил, что язык тоже живое существо, чуждое чиновничьей селекции.

***

Эмма Григорьевна Герштейн, 97 лет, заметила, когда я поздравлял ее с текущей датой: "Волошин (руководитель кремлевской администрацией) — Кощей Бессмертный". — "Эмма Григорьевна, с чего вы взяли?" — "А вы видели его лицо?"

А Путина она называет "Укороченным" — говорит, что раньше он был Лилипутиным.

Бабушка интересуется политикой и потрясающая актерка. На заре перестройки она продала свою квартиру за заботу. Заключила договор с фирмой. Та должна была ей пожизненно платить 1000 рублей, а она после смерти отдавала им свое жилье.

Она приняла их в постели, обложившись пузырьками. В комнате пахло ладаном. Через пять лет они перестали платить, и она через адвоката расторгла договор. Сейчас заключила с другими людьми, которые прекрасно осведомлены обо всех ее фокусах, но деньги платят, потому что очень любят ее.

***

Страна сошла с ума, сочиняет гимны на музыку "Союз нерушимый".

Я тоже придумал, но только первый куплет и половину припева.

Вот он:

Немножко картошки и лука лукошко, Посадим сегодня мы в нашем саду, А завтра посадим у нашего дяди, У тёти посадим. Долой лебеду!

Припев:

Мойся, отечество наше свободное! Лейся, вода, как одна ерунда…

***

Вот и Сочельник. Сегодня в Питере снег. Читатель, ты любишь снег? Я люблю солнце, море и жару, а всю жизнь живу среди дождей, снега, мороза и слякоти.

Из всего зимнего-снежного люблю шляться в пургу. Крутит, лезет в глаза, но тепло, хорошо, ни одного человека.

Но море и жара — это для меня. В 14 лет летом жил на острове Жилом. Это на Каспии. По 12 часов в воде. Купались, ловили кефаль. Она подходила к самому берегу за рачками. Сильная рыба. Если не выбросишь сразу на песок, оборвет себе губу и уйдет.

Нам тогда очень хотелось есть. Ловили на себя креветок. Они водились под заброшенными причалами, на скалах. Встанешь, и она к тебе подходит и начинает пощипывать за ноги: проверяет, можно ли тебя есть. А ты ее в это время ловишь рукой. Ели сырую, и все равно не наедались. Теперь, когда говорю, что могу плыть полдня, никто не верит.

***

В Москве меня затащили в Останкино на съемки программы "Забытый полк". Ее делает полковник Женя Кириченко, и передача грустная. Армия не меняется. Кирзовые сапоги, портянки, ватники, дохлые призывники. И это на все времена.

Был сюжет о героях-панфиловцах. Их под Москвой стояло 13 тысяч человек. В том бою полегло 11 тысяч, а миф говорит о 28 героях, остановивших танки. Была продемонстрирована бутылка с зажигательной смесью. Согласно памятке, ее надо было бросать, подпустив танк на 5-6 шагов. На роту шло в среднем 50-70 танков, и всех надо было подпускать на 5-6 шагов. В основном их остановили этими бутылками, потому что остальное оружие… 3-4 противотанковых ружья на роту.

Наверное, еще были орудия, но про них никто не говорил. Там в листовках было написано: "Будь героем!"

А фразу "Велика Россия, а отступать некуда" придумал журналист.

С его же помощью 11 тысяч человек превратились в 28.

28 каких-то скелетов похоронили, остальные на поле лежат.

И разговор шел о том, надо их теперь собирать или не надо.

Вот такая страна.

А потом показывали сюжет о том, как наших миротворцев продали в Сьерра-Леоне, и они там 6 месяцев денег не получают. Вернее, ООН заплатила нашему правительству (Касьянов его фамилия), а он деньги отдавать не торопится. А еще эти 115 летчиков летели туда 15 часов на скотовозе, где туалеты не предусмотрены, и они во время перелета ссали в бутылки. ООН за перевозку заплатила отдельно то ли 300 тыс. долл., то ли 900, но их повезли как подешевле. И апеллировать не к кому.

Государства не существует. Есть отдельные его органы. Одни из них договорились о продаже летчиков, другие деньги получили, третьи их поделили, четвертые поставили товар.

И вдруг товар заговорил.

Хочет чего-то, и все это раздражает.

Хоть бы все это, вместе с гимном, осталось в ушедшем году.

А в России я бы воздвиг памятник российскому государству: вокруг многоглазого, многорукого африканского божка на постаменте фигурки-аллегории — МВД, КГБ, Минпечати, МО, МИДа, МинЭко и т.д.

А то ведь когда надо, государства не найти.

Есть только отдельные его части-органы, печень, например, или хуй… вместе они не складываются.

Все существуют сами по себе.

Например, два органа — горло и хребет — решили продать на вывоз третий — печень. Но не всю, а часть.

Так Министерство Обороны, с подачи МИДа и Правительства, продает своих миротворцев.

Где-то у меня завалялось слово "блядь"…

***

Представь себе: президентский кортеж проносится по Рублевскому шоссе. Вокруг лето и птички и вдруг… туман, и это уже не Рублевское, а какое-нибудь Смоленское шоссе, и даже не шоссе, а… черти что… и не лето, а зима, пурга-метель, и едут они по этой дороге, а навстречу им мужики с косами и вилами и в одеждах 1812 года…

Временной парадокс, дыра… но делать нечего, и вот они вылезают из своих роскошных мерседесов и вместе с крестьянами гонят Наполеона по разоренной Смоленщине…

Очень патриотично.

А по телеку так активно пропагандируют частную собственность на землю, что я уже чувствую, что нас где-то опять накололи.

***

Привет! Два великих народа: наш и ваш, наконец, решили помириться. Для нас это удача. Что сказали твои родственники насчет твоей книги? Что вообще сказали американцы? Отметили ли они твою оригинальность — взял и издал книгу в России на английском? Наши-то оценили, а ваши? Что ты там вообще делаешь? Моя Ната как узнала, что ты уехал на 9 месяцев, так и воскликнула: "Где они там будут работать?" — а потом: "Где мой черный жемчуг за 15 долларов?" Мое кино отложили до весны. Деньги, видно, уже съели, а отчет по ним пока не требуют. Москвичи хотят из меня делать театр — пока не знаю что это такое. У меня идея: посылай мне маленькие репортажи с Гавай. О чём угодно: о местной кухне, о вулканах, о море, о своих родственниках, о папе, о Перл-Харбор и его истории, о цветах, птицах, рыбах, жуках, пауках, о росе, о дожде. Поверь — все интересно. Думаю, что денег это не принесет никаких, но ты будешь тренироваться, во-первых, в русском (конечно, рядом твоя Наташа, но это другого рода тренировка), во-вторых, это послужит пищей для твоего нового романа: вдруг ты напишешь роман в письмах? Вроде игра, а вроде дело серьезное. Серьезное только так и можно делать — играючи. А то мне вдруг показалось, что у тебя "стоп" в литературе. Не ленись, ты должен быть великим гавайским, американским и английским (Ната подсказывает — и русским) писателем.

Немедленно расскажи мне о ваших облаках. Они тоже образуются из воды? Вода сначала испаряется, поднимается, клубится и перемещается? Есть ли то, что называется гавайскими облаками (есть же гавайские танцы и гавайские гитары, значит, есть и гавайские облака)? Ты должен их подробно описать, чтоб я увидел: вот они клубятся, а вот уже наползают, а вот и ветер, потом ураган, смерч — и крыши полетели. Ну?

Расскажи мне об ананасах. Там у вас, говорят, ананасовый рай. Они вдоль дороги растут. Что вы с ними делаете? Вы их варите, жарите, едите сырыми, намазываете на лицо в качестве питательной маски, надеваете на голову на карнавалах, пуляете ими в прохожих, деретесь ананасами, делаете из них сок, вино, особый спиртовой напиток, водку, связываете несколько штук вместе, чтоб плавать на большие расстояния? Хорошо бы несколько смешных историй, связанных с этим продуктом гавайской цивилизации. Начинай. Увидишь, будет весело. О твоих Гавайях сами гавайцы узнают из твоих репортажей много интересного. Основное условие: должно быть весело.

Стоп! Кому нужна скучная правда об ананасах? Выдумай! Напиши так: "Саша! Ананасы (специально для русских пишется с одной буквой "с") — основной продукт питания на Гавайях. Тут все едят ананасы. Ты прав, на карнавалах из них делают шляпы. По-гавайски они называются "хухейяхой". И еще делают страшные маски, как на празднике всех святых в других местах из тыквы, для чего ананас сначала выдалбливается изнутри, и выдолбленная часть съедается под заунывное ритуальное пение местного шамана (на Гавайях есть шаманы, их еще называют — колдуны), высушивается на полуденном солнце, а потом в ней делаются прорези и внутри зажигается свечка. Затем старший шаман (есть еще и младший) долго ходит босиком по пляжу, пережевывая особую жвачку — шуку — и поплевывая в разные стороны. Потом он берет в руки этот ананас с горящей свечкой и обходит все хижины в округе. Горе той хижине, перед которой свечка погаснет — в ней обитают недобрые духи. На Гавайях много различных духов: это верховный дух — Мамана — он гермафродит, и вспомогательный дух — Папана…"

Вот что надо. Опубликуй нашу переписку в местной Гавайской Таймс — клянусь тебе, все будут читать. Только побольше вранья о самих гавайцах. Правда никому не нужна.

Давай, жду. И хватит лежать вверх пузом.

В твоем "Короче, пиши мне, не пропадай!" — видна вся твоя замшелая американская сущность. То есть то, что сам американец может отлететь на Гавайи и там в тоске греть пузо на пляже и полгода молчать — это норма. Но стоит только ему, в связи с некоторым похолоданием, начать соображать, как он уже поучает: "ты… эта… того… не пропадай!" Блин! А я чем занимался? Я тут по улицам бегал и у всех спрашивал: "Не видели? А? Дама? Не пробегал здесь такой чумазенький американский классик?"

Тут мне хочется сказать наше универсальное слово: "Блядь!" Вы там на своих Гавайях совершенно оторвались и разложились. Чем вы там все это время занимались?! Я тут за тебя изобретал массу гавайских обычаев и обрядов, а вы там и в ус не дули. (Интересно, есть ли американский аналог этому нашему выражению?)

Вот лишь некоторые письма, которые до тебя не дошли:

Ты являешься первооткрывателем гавайского винограда. Наверняка гавайцы об этом винограде никогда не слышали, потому как, если б слышали, то лет этак 800 назад кому-нибудь из них все равно пришла бы в голову мысль о вине, и после нескольких отравлений на острове наладилось бы виноделие, и весь мир сейчас упивался бы гавайскими винами, а коллекционеры дрались бы за фирменное гавайское вино под названием "Тагуяка". Так что все должны узнать о том, что открытие гавайского винограда состоялось, и открыл его великий гавайский писатель Эн Перри, в честь чего на Гавайях надо срочно переименовать все бары в перрийни, где в углу повесить твой портрет в пиратской шляпе. И при входе обязать всех посетителей кивать в сторону твоего портрета большим кивком.

А теперь расскажи об извержении гавайских вулканов. Все должно начинаться примерно так: "Просыпаемся однажды и… курлык твою мать!.."

С Новым Годом, Вашим и Нашим рождеством! Говорят, еще какие-то мусульманские есть праздники, и в это же время иудейские. И с ними тебя тоже.

Ты еще не читаешь лекции разведчикам по теме: как правильно ездить в московском метро? Чем ты там вообще занимаешься? Тут я начал игры писать нашим компьютерщикам. Может быть, эта новость тебя развлечет, и ты перестанешь валяться кверху пузом? Как вы там с Наташей встретили рождество? К кому ходили? Что ели? Одевались ли вы во все гавайски-красное? Я почему-то представляю себе, что на Гавайях все ходят в красном, а в Новый Год ходят друг к дружке в гости под зонтиками. Входят в дом, а зонтики втыкают снаружи.

Ну, я так не могу. Ты когда напишешь, гавайский злодей? Сколько я могу за тебя сочинять гавайские обычаи и обряды? Вот, например: распространенный гавайский обряд закапывания в песок. Юноши, мечтающие вступить в брак, должны закопать себя в песок перед хижиной любимой (чтоб только голова торчала) и провести так целый день, несмотря на насмешки. Или: гавайский обряд сигарокурения. На Гавайях есть день, когда курятся особые гавайские сигары в полметра величиной. В этот день можно заметить массу гавайцев, сидящих кружком и курящих эти сигары. Курящим запрещено говорить. По всему острову в это время распространяется запах дыма, и все это безмолвно.

О гавайских курах. На Гавайях есть особая порода гавайских кур. Гребень и шпоры у них носят дамы, а петухи все сплошь и рядом серенькие и непримечательные. Между дамами-курами часто происходят куриные бои, привлекающие массу зрителей.

Рассказать еще что-нибудь о Гавайях?

Последнее на сегодня восклицание: "Гавайцы!

Вот почему вам так везет: живете в тепле, ананас рядом с мордой?"

***

Про ураган ты должен был написать примерно так: "9 лет назад у нас снесло крышу. С тех пор мы живет без крыши. В подвале, куда стекает дождевая вода, есть что-то вроде бассейна, откуда мы берем воду и моемся. Папа следит за тем, чтоб кто-нибудь не налил на себя больше воды в ущерб остальным. Свет в нашем доме появляется только тогда, когда в большую пальму, что растет во дворе, во время грозы бьет молния. Для чего вышеуказанное дерево от корней до макушки обмотано удлинителями. Зато у нас есть питательные грязи, которые в период дождей можно принимать по три раза в день. Они продлевают жизнь. Для чего грязь наносится ровным слоем на все тело. Именно благодаря этим грязям гавайцы чувствуют себя гораздо лучше. У нас даже есть праздник "Разбрызгивания грязей". Это очень весёлый праздник, в ходе которого на улицах гавайских городов не остается ни одного человека в чистом белье".

***

Читатель, не кажется ли тебе, что фамилия Бенкендорф произносится в три этапа? Слоги словно падают по ступеням, а затем остепеняются на некоторой незыблемой площадке.

А как тебе фамилия Столыпин? Не правда ли, после произнесения возникает ощущение чего-то мощного — Александрийского столпа, например. Или Строганов — ровно, основательно, без потрясений — чувствуется достаток, но ничего лишнего. Фамилии много о чем могут сказать.

Например, о нравственном пути поколений: Смердин — от чего-то смердящего до служителя культуры. Вслушайся в них: Погодин, Сумароков, Безобразов, Сухово-Кобылин.

А теперь перенесемся в наши дни и произнесем: Квашнин. Что-то происходит, правда? Еще раз: Квашнин. Что-то ненадежное, ноздреватое, прилипчивое сразу же возникает в уме, — попал и измазался.

Или: Куроедов.

Тебе не кажется, что какие-то необходимые для совершенствования стадии обладателями этой фамилий упущены? Может быть, Куроедову следовало бы в самом начале поедать кур?

А фамилия "Клебанов"? Первые две буквы вообще представляются лишними.

***

Объясняю всем, что такое торпедная стрельба.

В 8.00. 12 августа "Курск" доложил о готовности к торпедной стрельбе на сеансе связи. (Так сказал Попов на шоу Познера.)

Это значит, что с этого момента он ("Курск") находился в НЕПРЕРЫВНОМ РАДИООБМЕНЕ с кораблями обеспечения и на ПРЯМОЙ ВИДИМОСТИ (это обычное дело).

Там шла такая непрестанная болтовня, что описать невозможно. На стрельбе обязательно есть торпедолов, с которым договариваются, и корабль-мишень (часто он же старший, корабль обеспечения, например "Петр Великий", и на нем старший на этом упражнении, часто адмирал, командир той базы, из которой корабль, стреляющий торпедами). И еще есть куча других кораблей, охраняющих район учения (которые должны в случае обнаружения противника — лодки иностранного государства — всеми имеющимися средствами, еще раз: ВСЕМИ ИМЕЮЩИМИСЯ СРЕДСТВАМИ — глубинные бомбы, снаряды, что угодно — выгнать ее из района, а на это время учение приостанавливается).

После того, как все они (речь о подготовке к торпедной стрельбе) наговорятся всласть (а это иногда час-полтора на сеансе связи — то есть все знают, где "Курск", что он делает) стреляющий корабль (пл) погружается и стреляет, а после этого он всплывает, и обеспечение опять находится с ним на связи, потому что потом они (и мишень, и торпедолов, и подводная лодка) ищут учебную торпеду (у нее оранжевая голова, и торчит она из воды головой вверх, чтоб лучше было видно). Первый нашедший получает 10 суток отпуска от командующего (в волны вглядываются матросы срочной службы — боцмана).

Обычный сеанс связи для корабля в районах боевой подготовки — не реже чем раз в четыре часа. Значит, до 24 часов 12 августа у "Курска" после успешной стрельбы должно было быть как минимум еще три сеанса связи.

А тут говорили-говорили (еще раз: мишень, старший, пл, торпедолов и прочие) и — на тебе — в 11.30 замолкают. Мало того, испаряются, исчезают из района так, будто никакой подготовки к стрельбе не было. Будто "Курск" стрелял на Луне! А на границе района (это примерно 8 миль, как говорят сами американцы) стоят чужие лодки (2 американские и 1 английская, по заявлению Попова, и два надводных разведывательных корабля — американский и норвежский).

Они слышат все (за тем они и приехали). Они слышат переговоры (может, не могут их с ходу расшифровать, но слышат).

Они слышат и взрывы (в 11.30 и в 11.32). А наши сначала ничего не слышат, а потом говорят неохотно, что слышат, но только береговые какие-то сейсмослужбы.

То есть, обеспечение торпедных стрельб исчезает из видимости сразу же после взрывов. ЕГО ВООБЩЕ В РАЙОНЕ НЕТ. И оно появляется там чуть ли не через десяток часов, чтобы найти "Курск", "столкнувшийся с чужой лодкой"?!!

Слов нет. Одни буквы.

Они — корабли охранения — должны были слышать любую лодку, движущуюся с такой скоростью и с таким ОПАСНЫМ МАНЕВРИРОВАНИЕМ. И не просто так акустики "Курска" и той лодки "попали в сложные акустические условия образования глухих областей вокруг "Курска" (возможно, но очень маловероятно), а все корабли окружения вдруг проявили чрезвычайную глухоту и не слышали иностранной пл (заявление Попова на шоу Познера, и еще он говорил, что у него топлива не хватает, и прочее).

Адмиральские выдумки! Слава Богу, они не отрицают, что вообще готовилась торпедная стрельба. Видимо, весь расчет на то, что никто не разберётся, сколько же кораблей присутствует и на каком расстоянии друг от друга.

Кстати, о расстоянии — оно минимально. Я объясню почему: на торпедной стрельбе проверяется прежде всего не дальность стрельбы, а слаженность и четкость действия торпедного расчета. Поэтому расстояние не играет роли, и его делают минимальным (15 каб. или 2.8 км).

А эти, вместе с бывшим директором ЛОМО, говорят о доморощенных экспертах.

А их собственные эксперты как зеницу ока берегут записки подводников и пробоину стали показывать не сразу после осмотра, а через полтора-два месяца, когда вдруг "стали отчетливо видны следы столкновения".

Братцы, да что ж вы эти следы раньше не видели, или их надо было сначала подготовить к тому, чтобы их все увидели?!

По всем руководящим документам: если лодка не выходит на очередной сеанс связи, по флоту объявляется боевая тревога и начинаются поиски лодки. "Курск" не вышел на связь в 12 часов, когда он должен был доложить об успешной стрельбе. Где был Попов?! Почему тревога по флоту не объявлена в 12, 13, 14 часов?! За одно это надо класть на стол погоны. Они все время показывают компьютерную картинку столкновения, где инолодка винтами (?) рвёт тело "Курска". И всё это на глубине 10 метров?! (6 метров — высота рубки и 3-4 метра — перископ над ней).

Да она потом выскакивает на поверхность. Законы действия и противодействия из физики за 6 класс адмирал Попов отменить не может, как бы ему не хотелось. И ее все видят (надеюсь, корабли обеспечения, мишень, торпедолов в 11.30 еще не испарились из района). После такого удара лопасти винтов погнуты и линия вала заклинила, дейдвудный сальник (там, где линия вала входит внутрь прочного корпуса) не держит воду. На лодке валится защита реактора, и она либо выскакивает окончательно на поверхность (лодка легкая), либо тонет (лодка тяжелая). Но обычно лодку делают легкой — на всякий случай, тонуть никому не хочется.

А Клебанов говорит, что она сначала "подавала сигналы SOS", а потом очухалась и ушла. Да будет известно всем, и уважаемому Клебанову в том числе: СИГНАЛ SOS ПОДАЕТСЯ В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ТЫ УЖЕ НИ НА ЧТО, КРОМЕ ПОМОЩИ ИЗВНЕ, НЕ НАДЕЕШЬСЯ. Ни один корабль, если он может восстановить свои силы сам, а военный корабль в закрытом районе тем более, никаких сигналов подавать не будет.

И потом, досточтимый Клебанов забывает, что он председатель комиссии, и когда его спрашивают о времени гибели моряков (часы или сутки), он должен иметь на руках заключение не похоронной бригады, не гроб-артели, а медицинской комиссии о времени и причинах гибели людей (переохлаждение, отравление угарным газом).

Нельзя, даже с общечеловеческой точки зрения, говорить, что "я расследую только причины гибели корабля, остальное не моя компетенция" — это просто неприлично звучит.

Хочется верить, что во всем этом удастся разобраться, иначе "Курск" будет не последней лодкой, людей с которой бросили, а просто очередной.

***

Вдогонку к уже изложенному. Хочу расписать всплытие на сеанс связи и определение места. Так всем легче будет представить обстановку на "Курске" перед трагедией. Всплытие на сеанс связи для пл штука опасная. Вдруг там что-то на поверхности. Самое неприятное на поверхности — это айсберг. Он лежит себе и не подает никаких признаков жизни. Но в него при всплытии можно врезаться. Его можно было бы обнаружить, если включать активные гидроакустические средства — сонары: посылается сигнал, ловится отраженный, и по нему определяется, что что-то огромное находится над тобой и всплытие небезопасно.

Лодкам даже в полигонах боевой подготовки пользоваться сонаром не рекомендуется.

Когда я спрашивал у своих акустиков, когда они им пользовались, они отвечали: никогда. Это лет двадцать назад. Не думаю, что с тех пор в тактике всплытия что-то существенно изменилось.

Итак, лодка всплывет вслепую, и поэтому весь экипаж заранее сидит по тревоге. Но всплытие вслепую совсем не означает, что не используются пассивные гидроакустические средства — гидролокаторы.

Они активно ловят акустические сигналы от любых объектов — своих, чужих, надводных, подводных, которые называются "целями". "Целью" может быть и своя торпеда, и чужая торпеда, выпущенная противником или соседним кораблем в ходе учения.

Итак, лодка всплывает, экипаж сидит по тревоге. Перед этим акустики обследуют горизонт и устанавливают все шумящие цели. Если корабль лежит в дрейфе и совершенно не шумит (на нем выключено все оборудование, даже электрические лампочки) — значит, он превращается для лодки в "айсберг".

Но обычно что-то на корабле шумит, и лодка слышит. По характеру шума можно отличать свои корабли от не своих.

Чтоб лучше слышать, лодка перед всплытием выполняет своеобразные маневры — отворачивает вправо и влево — чтоб прослушать кормовые углы и другие места акустической тени, в которой могут спрятаться вражеские лодки, имеющие своей целью установление акустического контакта с нашей лодкой.

Для чего нужен такой контакт? Он нужен только для того, чтоб с получением сигнала на боевые действия утопить лодку противника.

Если следят за нами, то в условиях начала боевых действий по нам будет выпущена торпеда (ракета, ядерная или нет). Это бывает в водах вероятного противника. Например, наша ракетная лодка пришла к берегам Америки, и с ней установила контакт американская противолодочная лодка или надводный корабль.

У наших берегов за нашими лодками тоже может быть установлен подобный надзор, если международная обстановка готова разродиться боевыми действиями. В этом случае наши лодки перехватываются еще на выходе из баз в Баренцевом море.

Все выше сказанное имеет место когда угодно, но только не на наших учениях. В соответствии с международными нормами, мы объявляем о начале учения и закрываем район нейтральных вод Баренцева моря.

Все иностранные суда (подводные и надводные) всеми средствами должны быть удалены. Те же, что, рискуя своей головой, пробираются в район, становятся объектом охоты как со стороны наших лодок, так и со стороны надводных кораблей (нк), обеспечивающих безопасность проведения учений.

Суда арестовываются и выдворяются. Поэтому, наблюдая за учениями, иностранцы стоят на границе района и слушают (пл) и фиксируют на камеры (нк) все, что происходит: пуски ракет, торпед, их шумы, шумы кораблей, шифрованные переговоры и прочее — все, что смогут добыть.

Чем серьезней учения (например, в ходе учений будет испытание чего-то, не обязательно оружия, к примеру, испытывается новый двигатель старой торпеды), тем больше кораблей разведки.

Мы остановились на том, что лодка прослушала горизонт и установила, что опасности для всплытия нет. Она всплывает на перископную глубину (12-17 метров от верхней палубы лодки. Если рубка, как у "Курска" — 6 метров и 3-5 метров над ней, то реальная глубина 9-11 метров). С помощью рулей, переложенных на всплытие. Скорость хода на перископной глубине, как и сама глубина, указана в паспорте на корабль. В нашем случае это — 2.5 узла (4.63 км в час, скорость пешехода). При большей скорости можно просто погнуть выдвижные, а в нашем случае они сейчас появятся.

Первым поднимается перископ. Когда он поднят, командир переходит в боевую рубку, из которой докладывает в центральный состояние моря, видимость, облачность, состояние целей. Он говорит: "Море — 3 балла, видимость — 10 миль, облачность — 6 баллов".

Потом он описывает цели, если они есть, и сравнивает свое описание с тем, что ему перед всплытием доложили акустики. Потом следует команда на подъем всех остальных выдвижных, открытие вахты радиометриста и начало сеанса связи.

Радиометрист, работая в активном, а чаще в пассивном режиме, сообщает обо всех целях (надводных и воздушных), имеющихся в районе.

Он видит все корабли, участвующие в учении, а с открытием сеанса связи все корабли не только знают о нахождении лодки в этом районе, но и устанавливают с ней радиосвязь, если этого требуют условия проведения учения. Любые передвижения какой-либо инолодки, тем более на скорости 12 узлов (чуть ли не в надводном положении), будут немедленно известны всем кораблям в этом районе.

Не знаю, помог ли воссоздать картину перед гибелью "Курска". Хочу надеяться.

***

Хочу поговорить о причинах смерти экипажа "Курска". Спасский в интервью РИА-новости сказал, что причина — отравление угарным газом, и жили они несколько часов. На лодке при ударе о грунт были очаги возгорания (скорее всего, короткое замыкание эл.щитов), и СО оттуда. И еще проскальзывала какая-то ерунда: вроде при вскрытии люка норвежцы брали пробы воздуха, и там была "летальная концентрация угарного газа (СО)".

При вскрытии люка вырвался столб воздуха (это видели на экране), там бы рожу от удара об этот воздух уберечь, не то, что поймать его для анализа. И вообще, эта процедура — отбор воздуха в подобном случае — технически сложна.

Что касается смерти.

ГДЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ МЕДКОМИССИИ О ПРИЧИНАХ? Клебанов сказал, что это не в компетенции комиссии. Тогда в чьей компетенции? Почему данные не обнародованы? Дело темное.

Что такое "летальная концентрация"? Это такая концентрация, при которой смерть наступает в течение одной минуты (а не часов). Угарный газ (СО) это то, что любители париться в русской бане в деревне испытывали не раз — голова болит.

СО взаимодействует с гемоглобином крови в 300 раз быстрее кислорода (О). Образуется карбоксигемоглобин — нерастворимое в крови соединение, тромб.

Если концентрация высокая (при пожаре), иногда достаточно одного вдоха, чтоб вся кровь в легких прореагировала, и человек потерял сознание.

А они ходили из отсека в отсек, таскали еду, регенерацию, давали сжатый воздух в отсек, надевали на себя водолазное белье (его в этой свалке хер найдешь) и прожили несколько часов? Позволю себе усомниться в "летальной концентрации".

Если же в отсек дали сжатый воздух, то концентрация СО разбавляется и не угрожает жизни.

Если нашли комплекты регенерации (а аварийный запас штатный — по комплекту на человека, исходя из максимальной численности в отсеке, никак не меньше 24; один комплект — это жизнь одного человека 64 часа), то они уничтожают не только углекислый газ, но в первую очередь угарный.

Короче говоря, от угарного газа при очаговом возгорании (слова Спасского) они должны были либо умереть сразу (слишком сильное возгорание), либо не умереть вовсе (подача ВВД в отсек, снаряжение регенерации), хотя самочувствие могло быть плохое (болела бы голова, как у угоревших в бане — угоревшие могут поделиться впечатлениями, там концентрации в десятки раз превышают предельно допустимую).

Что такое предельно допустимая концентрация — это максимальная концентрация, при которой не наступает угрозы для здоровья в течение 2 ООО часов плаванья.

При очаговом возгорании она редко превышает 10 предельно допустимых концентраций. Я в таких ситуациях бывал.

***

"Рубин" — головное бюро по проектированию лодок. Это оно создавало ракетные подводные лодки — ударную силу СССР. Если Тяжмаш, куда относился Северодвинский завод, не выполнял план, его не выполняла Российская Федерация.

Игорь Спасский — некоронованный король ВПК.

В советские времена он мог заставить принять любой корабль с любыми недоработками, которые потом устранялись на бегу.

Сколько раз титановая лодка "Комсомолец", она же "Плавник", самая наша противолодочная, самая глубоководная, самая быстроходная (45 узлов подводного хода почти 90 км в час под водой) ходила в Северодвинск на всякие доработки, которые назывались "испытаниями новой техники"! Они просто были прописаны в Северодвинске.

Не возникает ли аналогии с "Курском" (самой-самой), который так же утонул? Да, этот приемщик лодок, которого тут нашли да расспросили, прав: все 4 утонувшие в последнее время лодки спроектированы бюро Спасского. "Малахиту" и "Лазуриту" до таких "успехов" далеко.

Игорь Спасский, личность, гений и академик уже потому, что всегда вел беспроигрышную игру с властями. Он обслуживал их имперские амбиции и их гигантизм. Все по вашему желанию. Какой вам нужен корабль? Самый-самый? На! Самый непотопляемый? Получите! Самый большой запас плавучести? Тридцать процентов устроит? У американцев такого нет. А у нас лодка утонула с этим запасом. Почему? Потому что деньги зарабатываются любыми путями.

На проектировании, на строительстве, на авариях, на подъеме с грунта.

Не все ли равно, как зарабатывать деньги и на чем?

"Рубин" мог спроектировать что угодно, хоть рога оленьи на прочном корпусе.

За последствия он никогда не отвечал.

Потому что всегда обслуживал заказ — государственная машина во все времена была по уши повязана. Он строит "Акулу", "Тайфун", если угодно, 54 тысячи тонн водоизмещения — катамаран, не снившийся капитану Немо, 24 баллистические ракеты с разделяющимися головками с обалденной дальностью, но…

Но во всех его лодках чего-то не хватает, а чего-то в избытке. Например, зипа (запасные части). Того зипа, что нужен для ремонта, днем с огнем не сыщешь, а того, что на хер не нужен — полный корабль.

Зачем, позволено спросить?

Затем, что выполняем требования ваших же руководящих документов.

Он всегда точно выполнял требования документов. А где не получалось — меняли документ.

И документ никогда не менялся в пользу роста боеготовности, живучести, сохранения человеческой жизни. Потому что ее, этой жизни, не было в документе.

Поэтому у нас лодки ("Акулу" в том числе) называли "зиповозами", водовозами и прочими "возами".

У вас понизилась живучесть? А мы введем два реактора. Мало — четыре.

У нас практически на всех лодках два реактора (у американцев один).

У нас всего по два: две аккумуляторные батареи, два реактора, две линии вала и т.д. По сути, по количеству оборудования у нас каждая лодка — это две подводные лодки, засунутые в один корпус. Вам нужны показатели 0.1-0.3 по углекислому газу? Получите — на "Акуле" 60(!) углекислотных регенераторов (УРМ), и она получает еще одно название — "уреэмовоз".

Но лодка — это почти живой организм. И с таким количеством "металлического жира" она не может быть здоровой. Чем больше техники, пусть даже не работающей, тем больше вероятности аварии, причем с тяжкими последствиями.

Вы заказывали всплывающую камеру для коллективного спасения? Получите. На испытаниях "Комсомольца" камеру потеряли — известная история. И тогда ее приварили (точечно, конечно). И она на тонущем "Комсомольце" всплыла только тогда, когда лодка ударила о грунт (места сварки лопнули).

Мне скажут, что я фантазирую. Конечно, я фантазирую. Давайте фантазировать вместе. Вы в отсеке "Комсомольца". Сейчас у вас будет пожар. В корме находится парень-вахтенный, который сейчас что-то сделает (заденет что-нибудь, с таким количеством техники в отсеке это немудрено) — и вспыхнет пожар, потом загорится топливо из цистерны, потом в клапане ВВД выгорит паранитовая прокладка, и клапан будет закрыт, но воздух будет идти, пока он в баллонах не кончится, и вот уже титан (надо же, никто и не предполагал) нагревается до таких температур, что сам начинает гореть — это мартен по температуре, забортная вода у корпуса кипит.

А люди? Они всплыли с лодкой (как и предписывает документ). Они борются за живучесть. Лишние направлены на верхнюю палубу, где они слоняются в нижнем белье. Никто не дает команду надеть ИСП-60 — гидрокостюм, дых.аппарат, теплое белье, надел, поддул костюм из баллончиков, и можно падать в воду, будешь плавать, как на подушке, никакого переохлаждения — видимо они надеются на коллективное средство спасения — плотики и, конечно же, всплывающую камеру, где помещается весь экипаж — удобно, не правда ли?

Они так и не надели ИСП-60. Они сыпались, падали в воду, когда лодка встала "на попа" и кормой ушла под воду. Они падали в воду в нижнем белье (температура воды 2-4 градуса, смерть от остановки сердца через 8-15 минут). Они так и не воспользовались плотиками, хотя тащили их из отсека. Плотик весит более 100 кг, по вертикальному трапу это хорошее упражнение. Они вытащили только один. За него держался весь экипаж. Всплывающей камерой воспользовались немногие. Не было команды спасать людей — вообще на флоте не регламентировано и не ясно, когда надо кончать спасать железо и начинать спасать людей.

И эта камера оказалась негерметичной. Не смогли они вручную (!) плотненько закрыть нижний люк (усилие как минимум полторы тонны).

Почему вручную? У нас все люки задраиваются вручную, автоматические только в фантастическом фильме, да и то не в нашем.

Кстати, плотики были прикреплены и снаружи, но "слабая профессиональная подготовка экипажа не позволила привести их в действие". Так сказано в заключении комиссии.

Эта ссылка на слабую подготовку будет сопровождать все заключения о гибели лодок "Рубина". Не напоминает ли это вам положение, что подводники всегда заложники и их "слабая подготовка" всегда кстати?

Кто отвечает за эту подготовку? Только не "Рубин". Он экипажи не учит. Учит их флот, или государство, если угодно.

Но вернемся к плотам. Вам хотелось увеличить их количество — пожалуйста. Мы найдем места для их размещения.

Плот, сброшенный на воду, это иллюзия спасения. Не более того. Это же море, а не бассейн. Обычно оно штормит, а не лежит тихо.

И плот не стоит на месте. Его иногда и переворачивает. И все на плоту очень скоро по грудь в ледяной воде и положение их чуть лучше тех, кто просто плавает. "Но там же можно зашнуроваться и не будет заливать!" — скажут мне. "А вы пробовали зашнуроваться в шторм?" — очень хочу спросить я.

Ни одно средство спасения на наших кораблях не совершенно, а значит, это только иллюзия спасения.

Еще раз: НИ ОДНО!

ИСП-60 — попробуйте сначала найдите его, потом наденьте, а потом наверх в нем вылезайте.

ИП-6(46) — изолирующий противогаз. Громоздкий ублюдок. При пожаре 50-60-70 градусов в отсеке сами маску сорвете, или она к лицу приварится.

ПДУ — на 20 минут, только для экстренной изоляции.

Есть еще СДС — трубопровод со средствами для дыхания, но он часто выходит из строя, а если идет через горящий отсек, то можно сжечь гортань.

А переборка должна выдерживать 10 килограмм.

И она выдерживает, но в ней есть трубопроводы, которые выдерживают только два килограмма, и их по тревоге приписано закрывать тому же неграмотному личному составу. И лодки из-за таких трубопроводов при пожаре всегда наполняются водой, или выгорают сальники какого-нибудь размагничивающего устройства.

Кто виноват — легко установить.

Наши лодки самые шумные.

Они рычат, орут, фырчат, их слышат все.

Это диффузоры — у них дырки в легком корпусе.

На них стоят такие турбины, что их называют "ревущими коровами".

Наши корабли из-за этого обнаруживают в 98 случаев из 100.

С началом боевых действий они будут все уничтожены — Спасский не при чем.

Боевая мощь флота перестанет быть боевой еще до начала боевых действий.

Наша мощь — дутая.

Подводники — заложники на корабле.

Фикция, миф, обман, надувательство, бесполезная трата денег.

***

Между прочим, американцы должны, по идее, выплачивать мне небольшую пенсию за то, что в свое время я им ничего не сделал.

***

По взрыву боезапаса в 1 отсеке "Курска". Рубин установил, что боезапас взрывается в двух случаях: объемный длительный пожар в 1-м или взрыв торпеды, собственной или чужой, попавшей в борт. На "Курске" перед стрельбой что-то делали с учебной торпедой (версия Попова: меняли аккумуляторную батарею). Рубин считает (?), что велись работы с топливом новой торпеды ("Шквал"?), а это топливо, как показали испытания (в Рубине?), способно воспламеняться при контакте с человеческой кровью (мистика какая-то).

Военные считают, что в последний момент командир "Курска" выполнял какой-то странный маневр уклонения — то ли от столкновения с надводным кораблем ("Адмирал Кузнецов" первым свалил с района, подозревают, что с повреждениями корпуса); то ли от торпеды.

О столкновении с американской лодкой никто не говорит иначе, как о чуши несусветной, и это клебановское "полежала, посигналила, очухалась, ушла" воспринимается с хохотом: у наших запас плавучести 30%, у американских — 8%, и если она бы "полежала", то никогда бы не всплыла.

***

Услышал характеристику на командующего: "Пьяница. Туп и решителен. Не вор. Дома лишен права голоса (подкаблучник). Служить или не служить, решает жена. В предперестроечное время максимум, чего он мог достичь — комдивизии. Командующим СФ стал на безрыбье. Способен донельзя запутать любое дело. В этом проявляет удивительную работоспособность. В настоящей должности утопит еще ни один корабль".

У главкома характеристика еще короче: "Крестьянин и до денег дюже охоч".

***

"Войну и мир" я дочитал, хотя в том возрасте можно было и пропустить половину, но я тогда тренировал свою волю. Она у меня была — ух!

***

По поводу мата я уже как-то говорил, что читатель, взявший в руки книгу про флот, вряд ли должен рассчитывать на то, что герои книги немедленно начнут нюхать цветы и порхать на манер балерин. Читатель живет жизнью персонажей, все это происходит не вслух и потому имеет право на жизнь.

Мат для эмоций. Его можно заменять, если только эта замена не опресняет прозу. Скромных авторов можно отправить к полному собранию сочинений Пушкина, где некоторые слова стихотворений заменены буквами х… и п…, что не мешает произнести эти слова про себя при чтении.

Как сейчас помню юношеские строчки Александра Сергеича, воспроизводящие разговор двух дам: "… В моей п… соломинку ты видишь, В своей — не замечаешь и бревна…"

Как себя ощущали родственники великого поэта после знакомства с этой стороной его творчества, я не знаю, но, судя по тому, что они прожили долгую жизнь, ощущали они себя неплохо.

С перепиской братьев Чеховых до сих пор издательские проблемы потому, что все письма двух братьев (один писатель, другой актер и режиссер) полны ругани и похождений в различных публичных домах. Например (из опубликованного), описывая свои похождения в Японии, Антон Палыч изволили заметить, что член ему после совершения величайшего таинства на земле вытерли салфеткой. Это поразило его настолько, что он не преминул это отметить.

Великому матерщиннику Бунину мат не помешал стать Нобелевским лауреатом.

Надеюсь, сравнение с великими всех утешит…

***

…Лодка, действительно, живая. В ней столько всего напичкано. Я ходил на многих кораблях, и все они разные. У кого-то легкий характер, у кого-то тяжелый.

Думаю, что сделано, то сделано, и сетовать о том, что сотворили Россия и Украина с флотом, не стоит. Флот в России несколько раз тонул, гнил у пирса, а потом возрождался. Это неизбежно. У нас большие морские границы. Можно, конечно, и не возрождать флот, но тогда Россия разделится, как перезревшая амеба.

…У меня "метисные" армяно-русско-польско-прибалтийские корни. Родился в Баку, в 1952 году. Сейчас наши все оттуда выехали, в связи с армяно-азербайджанской резней. У меня к азербайджанцам нет ненависти. За подобное они и так наказаны — получили нищету. Алиев и его нукеры процветают, но ведь от болезней и смерти они не застрахованы, а все остальное виртуально.

***

Только что передали по ОРТ. В Баренцевом море в 4 часа утра утонула при буксировке АПЛ "К-159". На борту было 10 человек. Одного спасли, двое погибли, что с остальными — неизвестно.

Здесь очень много вопросов. Почему вели на понтонах? Она что, как поднятый "Курск", насквозь дырявая? Если так, то почему на борту были люди?

Их упрямо назвали вчера в "Новостях" на ОРТ "швартовой командой".

"Швартовая команда" стоит на верхней палубе и швартуется, а на переходе — это команда перехода, недаром она полностью из офицеров и мичманов состоит. И сидит она внутри пл. А если она внутри, то в темноте полнейшей, что ли? Надо же хотя бы на батарее сидеть, чтоб аварийное освещение было. А с ним и так не все видно. Как же они осматривали отсеки? Никто не спал, что ли? Раз в полчаса доклад, что в отсеках "замечаний нет". У них в центральном черти кто был: командир и целый комплект механиков. А если они осматривали отсеки, как положено, то 10 человек на переход мало. Минимум в два раза больше надо. И то они двусменку будут нести. Переход-то в таком виде всяко больше суток. А волнение моря? А скорость буксировки 1-2 узла (лучше один, чтоб трос не лопнул)? Значит, не двое, не трое, а четверо суток! Они что там, не спали? Или они все спали? А проверка прочного корпуса на герметичность? Она все равно должна проводиться. Гниет лодка у пирса десять лет или двадцать. Без этого в море нельзя выходить. А если выходите и на понтонах, то людей убирайте! Это же элементарные вещи! Что там люди делают в полутьме? Это какое-то всеобщее ушербление умов.

Утонул корабль отстоя. Тащили в завод. Глубина 170 метров.

Потом глубину уточнили — 230 метров (или 240).

Уже назначен стрелочник: министр обороны отстранил от дел капдва из Гремихи.

Для сведения: подобный переход лодки к последнему месту успокоения теми силами и средствами, которые в ходе него продемонстрировали всему миру наши доблестные Вооруженные Силы, по-своему уникален, а потому осуществляется не только средствами базы в Гремихе, а всего Северного флота. То есть, руководит им штаб, а значит, и командующий СФ.

А так как такое перемещение выходит за рамки обычного (моряки сказали бы: "хер знает что"), то к руководству всей операцией имеет непосредственное отношение главный штаб ВМФ и лично главком.

Это к вопросу о стрелочниках.

Теперь суть дела.

Рассказывать буду только для домохозяек, потому что моряки, как сказал заслуженный адмирал Кравченко, "и так знают".

Лодку ведут на распил. Что надо сделать прежде того, как оторвать ее от пирса? Надо проверить ее герметичность. Обычно это делается вытяжным вентилятором. Закрывается верхний рубочный люк (остальные давно закрыты) и включается вентилятор. Он выгоняет воздух из лодки через два запора наружу. В лодке создается вакуум. Как только создали его, запираются запоры и смотрят, как этот вакуум падает. Сильно или не сильно. Не сильно — лодка герметична.

И вот тут есть одна деталь. Лодка герметична изнутри, герметичен ее прочный корпус.

Но есть еще и легкий корпус, а в нем есть емкости, охватывающие лодку со всех сторон с носа в корму. Это ЦГБ — цистерны главного балласта. Для удобства управления, они разделены на три группы: носовая, кормовая, средняя.

Если лодка в надводном положении (или у пирса), то в ней все ЦГБ продуты воздухом.

Заполняются они перед погружением.

Если заполниться средняя группа — лодка погружается так, что торчит над водой только рубка.

Если затем еще заполниться носовая и кормовая группа — она переходит в подводное положение.

Лодка — это бочка. Герметичная бочка остается на плаву, причем она может остаться на плаву как над водой (ЦГБ продуты), так и под водой (ЦГБ заполнены).

Теперь представьте, что лодка стоит у пирса лет двадцать. Что происходит? Железо ржавеет. Насквозь. И, прежде всего, ржавеет легкий корпус — ЦГБ дырявые. Продуешь их воздухом, но через небольшие отверстия (дырки из-за ржавчины) этот воздух начинает вытекать, и ЦГБ снова заполняется водой.

Что потом? Лодка тяжелеет, а после этого тонет у пирса, даже если прочный корпус сверхгерметичен.

Я наблюдал эти пузырьки. Я ходил на лодке в море с дырявыми ЦГБ. Их все время поддували из системы ВВД — воздуха высокого давления.

Если на лодке есть люди, они не дадут ей утонуть — вот такой принцип.

Именно в соответствии с этим принципом на "К-159" посадили людей.

Риск? Да. Потрясающий риск, потому что от Гремихи на понтонах до Мурманска идти не меньше четырех суток (по-хорошему шесть-семь). Скорость невелика. Один-два узла, иначе концы лопнут.

Почему на понтонах? Потому что у нее ЦГБ, повторимся, по всей видимости, дырявые, и воздуха из собственной системы ВВД для их постоянной продувки не хватает. Нет на ней ничего.

И, прежде всего, нет света, потому что батарея старая. Хорошо, если она вообще на месте, а не выгружена давным-давно.

Тогда так: рядом идет корабль сопровождения, и с него, как сказал адмирал Кравченко, подаются шланги с воздухом, которые через открытый верхний рубочный люк (подозреваю, вместе с кабелями нештатной электропроводки) подаются в лодку затем, чтоб "вентилировать их, потому что там люди, и они должны дышать". Поразительно! Рядом с этим люком и с этими шлангами должна стоять постоянная вахта, которая, чуть чего, перерубает шланги и герметизирует лодку. А тут все открыто! Поразительно.

Кстати, люди могут дышать, снарядив химическую регенерацию и закрыв люк, а также все переборочные двери. Всё-таки переход, повторимся, уникален. Так по морю лодку, вообще говоря, не тащат.

Обычно она (герметичная, с целыми ЦГБ) ведется не на понтонах, а просто на тросе, что называется "за ноздрю", и на ней есть электричество (от батареи), и тогда на нее садится экипаж в количестве не десяти человек.

Десять человек не смогут "осматривать отсеки на предмет герметичности".

Во-первых, там в отсеках полутьма, во-вторых, их — этих людей — для нормального и постоянного осмотра отсеков просто не хватает. Это же люди. Они спать должны в течение этих минимум четырех суток перехода.

Они должны спать несколько часов, чтоб не прибывать потом в креслах в обмороке, а нести вахту.

Кстати, о вахте! Если лодку ведут на понтонах, людей на ней вообще быть не должно. Она необитаема. На ней может периодически появляться команда, которая проверяет крен, дифферент и обходит отсеки, осматривая их на предмет заполнения водой.

Для этого не надо сидеть на лодке. Достаточно подойти к ней на катере, с риском для жизни взобраться по штормтрапу, потом спуститься, обойти и выйти.

Это всякий раз очень серьезная операция, но она не рискованней той, когда люди просто сидят в полутьме на лодке в количестве десяти человек, а им по шлангам что-то там подается.

Обращаю внимание всех: Гремиха в простонародье называется "Краем Летающих Собак" за то, что там дуют сильнейшие ветры чуть ли не триста дней в году, а значит, волнение моря в три балла — дело обычное.

И вся эта конструкция — лодка, понтоны, тросы, кабели, шланги и корабль обеспечения — попадает в противофазе с волны на волну и держится только по воле Божьей.

Но вот эта воля закончилась — лопнуло, и понтоны разошлись. Что происходит с лодкой? Она зарывается в воду носом (или кормой) и с открытым люком начинает тонуть.

Тонет она, по сведениям, полученным от телевизора, чуть ли не сорок минут.

Почему люди ее не покинули? Не было команды? Кто отдает такую команду?

Говорят, что это предстоит выяснить. Ну-ну!

Пока они выясняют, могу сказать, что на лодке средствами спасения экипажа являются плоты ПСН-3, ПСН-5 (на троих и на пять человек). Весят они сто килограммов, и для того, чтоб их вытащить с лодки, надо снимать вертикальные трапы.

Удобнее всего, при такой экзотической буксировке, иметь их привязанными на верхней палубе, а людей внутри (повторюсь триста раз) лучше вообще не иметь.

Не сажали же людей на "Курск" при его буксировке.

И потом людям, если они все же там есть, лучше бы быть одетыми в водолазные свитера и вязаные брюки из верблюжьей шерсти, а водолазное снаряжение для них, на всякий случай, лучше вынести на ту же верхнюю палубу, прикрутив рядом с плотиком, а то внутри его надевать — никогда не вылезешь.

Все, что случилось, это как дурной сон.

Идиотия какая-то.

У нас на флоте идиоты?

Интересно, а сколько таких лодок таким макаром они все же провели? И на какой обломилось?

Господи, в этом месте самое время вспомнить о том, что кто-то там в Москве страдает по случаю невозможности удвоения ВВП!

Спустились бы они на землю. У них вокруг средневековье.

***

Написал все это и подумал: могло быть и так — когда "К-159" повели, то ее винт, не проворачивавшийся годами при стоянии у пирса, начал свободно вращаться (а может, его и застопорили, хотя навряд ли), и тогда уплотнение дейдвудного могло дать течь. Эту течь в темноте обнаружить нелегко. В этом случае в лодку медленно и тихо будет поступать вода. Обнаружат её, когда её будет по колено. И тогда — всё…

***

Три вопроса, три ответа.

Вопрос:

"Говорят, они к новому месту службы следовали, так что использовали "К-159" просто как транспортное средство, набив его доверху своим домашним скарбом?"

Ответ:

Я тоже как-то в составе своего экипажа следовал к новому месту службы. Мы перегоняли свою лодку в Северодвинск на распил.

У меня в личном деле до сих пор есть запись об этом событии: "Передан вместе с материальной частью".

Мы уходили из своей базы навсегда, как, по-видимому, и эти десять человек.

Мы тоже тащили с собой на борт вещи: чемоданы, форму, гражданские вещи — надо же что-то на себя надевать.

В таких случаях барахла получается много.

Не вижу в этом ничего особенного.

Гремиха — это такое место, откуда под осень не очень-то вырвешься.

Дойти туда можно только теплоходом, а когда удастся контейнер послать?

Я понимаю тех, кто говорит, что они "использовали "К-159" просто как транспортное средство, набив его доверху своим домашним скарбом".

Потом они скажут, что люди на борту "К-159" просто спали, а не несли никакой вахты, что они просто воспользовались подвернувшейся оказией. То есть были "пассажирами".

Тех, кто на лодке не несет вахту и ни за что не отвечает, у нас так и называют "пассажирами", и никаким уважением они не пользуются.

Утонули "пассажиры" — ну, и черт с ними.

Ребят с "К-159" просто шельмуют.

Если лодка идет в завод, то к ней все равно кто-то приписан. Прежде всего это команда, сдающая лодку в завод.

Эти десять человек, по всей видимости, и были "сдающей командой", иначе их присутствие на борту по своей воле должно было бы говорить об их не совсем вменяемости.

Как и почему они оказались на борту — это вопрос не к ним, а к начальству, организующему переход, а так же к документам, регламентирующим саму организацию такого перехода.

Теперь о вещах, "доверху набивших корабль".

Люк этой лодки (если мне не изменяет память) равен в диаметре 650 мм. Туда можно только аккуратно спуститься. Ничего крупнее маленького чемодана в него не засунуть. Внутрь лодки можно внести только мягкие вещи. Шкаф туда не влезет. Даже детскую коляску впихнуть — большая проблема.

Однажды, после дальнего похода, нас на пирсе встречали жены. Они приготовили большой торт для матросов (только матросам, потому что офицеры и мичманы попадут домой и там наедятся).

Так вот, этот торт, размером 60x60 сантиметров, был спущен внутрь прочного корпуса только сложенным вчетверо.

А ведь наша лодка почти в два раза была больше "К-159".

Вот и судите о наших возможностях по перевозке личных вещей.

Допускаю, что после того, как из лодки все вырвали, там стало просторно, но не настолько, чтобы перевозить холодильники.

 Вопрос:

"Как вода могла просочиться внутрь лодки? И почему она это не сделала у пирса?"

 Ответ:

Трудно сказать, как там все обстояло.

Давайте я вам расскажу следующее: корабли отстоя никто не любит. Это страшная головная боль для дежурных по живучести. Ночью несколько таких кораблей может охранять только один вахтенный.

Так вот, часто было так: ночью вдруг какой-нибудь из них начинает тонуть.

Причина? На корабль пробрались два орла и открутили там один очень понравившийся им клапан и… в лодку начала поступать вода.

Я не хочу сказать, что перед отправкой в последний путь с "К-159" что-то отвинтили на память, но глупость человеческую со счетов сбрасывать нельзя.

 Вопрос:

"А нельзя как-то избежать того, чтоб такие корабли тонули на переходе?"

 Ответ:

Можно. Надо их к такому переходу готовить. Прежде всего, заварить все дыры в легком и прочном корпусе. Это очевидно.

Другое дело, что не всегда можно это сделать, но тогда в ход идет пенопласт.

Шариками из пенопласта заполняется пространство между легким и прочным корпусом.

Мало того, им можно заполнить и отсеки внутри пл.

Так лодки уже перегонялись.

Хорошо, нет пенопласта. Тогда заполните деревом, дровами.

Во время войны немцы замучались торпедировать один сухогруз. Они пускали в него торпеды, происходил взрыв, но он не тонул. Оказалось: он перевозил лес, и этот лес не дал утонуть сухогрузу.

Хорошо, нет у вас ни леса, ни дров.

Сейчас у строителей в ходу огромное количество пенообразующих смесей (те же стеклопакеты ими герметизируют).

Наделайте из этой пены шары и заполните внутренние объемы.

Господи, ну, напрягите мозги! (Самое время узнать, есть ли они вообще).

Друзья спросили: не боюсь ли я Иванова. Я ответил, что у нас разные канцелярии. В моей — я министр.

***

НТВ "Намедни" захотело, чтоб я что-то сказал о "К-159".

Оказывается, на этой лодке снимали историю о гибели "К-8".

Историю сняли, теперь утонула "К-159".

Я два дня готовил материал по шесть часов в день. Я просмотрел штук двенадцать кассет, отобрал для "Намедни" то, что мне показалось интересным, я снялся в двух сюжетах, я написал текст, я его озвучил, а материал в эфир не пошел.

"Намедни" позвонили, принесли свои извинения ("вышли за рамки времени, событие устарело, но мы надеемся…").

Сюжеты были по пятнадцать секунд.

На одном я верчу в руках пластмассовую модель и говорю о том, что детские модели тонут так же, как и настоящие, на другом — у памятника "Курску" я говорю, что ребятам с "К-159" такой памятник не поставят.

Потом должен был идти сюжет о самой "К-159". Камера следует по отсекам лодки, и я сопровождаю ее текстом на две минуты.

Вот он: "К-159" тонула сорок минут. Из десяти в живых остался только один.

Эта лодка в длину чуть больше ста метров.

Они могли бы выскочить из нее за тридцать секунд.

Но они не бежали. Почему?

Для подводника нет ничего хуже отстоя. Там специалист превращается в сторожа".

***

"Технический проект не выдержал насилия над собой", — так главком Куроедов прокомментировал гибель "К-159". И ещё он сказал: "Причина затопления АПЛ в элементарном неисполнении требований нормативных документов".

Кстати, о документах. Когда случился "Курск", на флоте все еще действовал Корабельный Устав СССР от 1978 года.

А ведь это основной документ.

Адмирал Кузнецов в свое время отдал приказ: "Исполнять Корабельный Устав!" — и тем сохранил флот при нападении фашистской Германии.

А сегодняшний флот, похоже, живет все еще "руководимый Коммунистической партией Советского Союза".

Так что "безопасность кораблей и в море и в базе" до сих пор обеспечивается, прежде всего, гимном "Союз нерушимый…" с третьей странице этого незабываемого манускрипта, а обязанности в нем расписаны только до "командира соединения кораблей".

Таким образом, обязанности комфлота Сучкова, ныне "временно отстраненного от должности", в нем не прописаны, если только, конечно, Северный флот не усох теперь до размеров "соединения".

А главком вчера по телевидению выглядел более чем уверенным в себе, а его слова: "Северный флот во второй раз…" — и вовсе натолкнули меня на мысль, что главнокомандующий ВМФ никакого отношения к ВМФ уже не имеет. Это теперь, наверное, номенклатура прокуратуры.

У главкома тон работника этого ведомства.

Может быть, все изменилось?

Во времена застоя, когда флот был океанским и ходил в океане днем и ночью по 365 дней в году, в Главном штабе ВМФ не было ответственных "за связь с общественностью", зато существовали оперативные дежурные, которые ежедневно докладывали главкому обо всех передвижениях на флотах.

И, конечно же, в те времена главком был бы в курсе того, что у него дырявую лодку, на понтонах, по неспокойному морю, несколько суток тащит буксир с непозволительной скоростью — 4,5 узла.

Кроме того, главком того периода нашего развития знал бы, что на этой лодке без света, тепла, электричества, средств спасения, с едой и водой в термосе, а дерьмом в негерметичных баллонах гальюнов, находится десять человек, готовых к подвигу, а за самим перегоном с увлечением следили бы и в штабе Северного, и в штабе Военно-Морского Флота.

Именно главком в те годы должен был бы вмешаться и прекратить творимое несколько суток безобразие ("Утопят же корабль, едрит твою мать!").

Иначе именно он, в случае утопления, отвечал бы перед комиссией ЦК.

Времена изменились. Вот только фраза: "Технический проект не выдержал насилия над собой" — пожалуй, осталась такой же.

В ней никогда не было места людям.

***

Ох, детки. До 12 лет проблем не будет. Потом — как подменили. Развитие, знаете ли. Намаялись. Зато я теперь все знаю.

Трудный у меня парень, вот я шишек и набил. Все было: милиция, потом больница, пьяный, драка с санитарами, неночевки дома, пьянство с помощью пива, шампанского, водки, вина одновременно, падение на улице, прогулы в школе, нежелание учиться, еле школу закончили, воровство денег у бабушки из кошелька и у нас на кафе для девочек, первая любовь, секс, выгоняние его мной из дома, крики, скандалы, несколько раз я его лупил, исправительные работы у знакомых на даче в течение 20 дней, вранье на каждом шагу по любому поводу, ни одного слова правды, вранье просто так, на всякий случай.

В университет засунули, от старой компании оторвали с мясом.

Может, организовать клуб отцов?

Мне однажды позвонил один и сказал: "Сын грозит уйти из дома. Что делать?" — "Сколько лет?" — "Тринадцать". — "Скажи ему, что на сборы у него десять минут и взять он может из дома все, что хочет. Потом выстави его на лестницу, отбери ключи и закрой дверь. Три ночи он будет ночевать у знакомых, потом он им надоест, и они его выгонят (это к вопросу о дружбе), и он уйдет к бабушке, она позвонит и скажет, что он у нее". Звонит еще один знакомый: "Меня сын только что на хуй послал". — "Сколько лет?" — "Двенадцать". — "Немного рановато. Деньги даешь?" — "Да". — "Много?" — "Двести рублей каждый день". — "Ты с ума сошел. Не давай ни копейки. Через неделю исправиться и тогда начнешь давать… двадцать рублей на пирожок". — "Не мало?" — "С голоду не сдохнет, а домой приучится приходить вовремя. И аппетит у него появится". Звонит третий: "Ворует деньги". — "Много украл?" — "Три тысячи рублей". — "Наркоты нет?" — "Нет". — "Это он на девочек и кафе. У девок сейчас соревнование — они мальчиков на кафе раскручивают. Строят из себя леди, а у этих сопли половые до колена текут. Дома деньги не держи. Отнеси все в сберкассу. Надо — снял. А его, если есть такая возможность, ушли куда-нибудь в интернат поучиться. На год. Потом заберешь шелкового. Папу с мамой заново полюбит".

***

Был у Эммы Григорьевны Герштейн. Ей 97 лет. Она сидела и работала. В нашем издательстве с превеликими трудами выходит ее литературоведение. "Это же никому не нужно!" — говорит она, и в этом с ней невозможно не согласиться. Статьи о творчестве Ахматовой, Мандельштама, Лермонтове, Пушкине. Громадный труд всей ее жизни. Колоссальное собрание потрясающих текстов. Зачем мы это выпускаем — один Бог ведает. Денег это не принесет, а расходов… "А когда вы мне гонорар заплатите?" — Ну вот, пожалуйста. Когда я говорю с оптовиками о гонораре для этого реликта русской литературы, вычеркнутого из справочника Союза писателей на том простом основании, что так долго не живут, мне говорят: "А зачем ей гонорар!".

Дадим мы ей гонорар. Дадим, и нас услышат на небесах. Она сиделкам должна платить. Они ее одевают, обмывают, обчищают, кормят, поят, спать кладут, по ночам дежурят, а она сидит и работает, как вол, и при этом у нее болит в десяти местах и чешется на спине аллергия — "Я почешусь, ладно? Это моя аллергия".

Она замечательно смеется, Эммочка Григорьевна Герштейн, потрясающая лермонто-ахматово-мандельштамововедка и очень мужественный человек, шагнувшая в свой 98 год. Ее мемуары возмутили самого Кушнера — как она посмела! О Мандельштаме!

Возмущающемуся Кушнеру ответил один пушкинист, кстати, выдающийся, по фамилии Вацуро: "Саша! Ты только пыхтишь и предполагаешь, а она видела!"

Дополнение.

Я ей говорил, что мы ей ставим памятник. Она смеялась: "И принимаете в академики". — "А что вы думаете, Эмма Григорьевна, примут вас в академики. Приедут, обернут вас в мантию, и сверху наденут квадратную кастрюлю с кисточками, и вы будете высказываться по любому поводу. Например, о прыщах на Луне".

***

Однажды Гете очень долго распинался насчет того, что управлять страной должны молодые. Старые глупы, капризны, трусливы, жадны, скаредны, блудливы. В их порывах не хватает свежести, пылкости, авантюризма юности. Они тормозят развитие, а завистью к молодости способны вызвать к себе только лишь чувство гадливости. И потом кругом эта затхлость суждений, не способность видеть себя со стороны, ханжество, пошлость, падкость на грубую лесть, угодничество и тупость.

Ему сказали: "Но вам же самому почти 80 лет".

А он ответил: "Я — гений".

***

По порядку:

1. "До капитана 3 ранга на флоте все нормальные люди" — это я сам себя цитирую. Наверное, тонкие организмы ежедневного хамства не выдерживают, а ведь именно они, как говорит наука, умны. То есть, чем выше ранг, тем человек менее чувствителен или умен. Но все это для мирного времени. Во время войны и умным находится место.

Пока я служил, я знал только трех умных адмиралов, что, мне кажется, немало.

2. Флот держится на сумасшедших. Их еще называют авантюристами.

3. "Курск". Взрыв, скорее всего, был внутренний. Очень смущает тот факт, что взрывов было два. Второй, понятное дело, детонация боезапаса, а первый что? Загадка, да и только. Почему боезапас не сдетонировал от первого взрыва, откуда взялся второй? Ответа нет. Нет даже предположений. Версия столкновения или торпедирования "вражеской пл", мягко говоря, некорректна. Она больше подходит для домохозяек. Сталкивались и раньше. Несколько десятков раз. И потом та лодка должна была бы двигаться в надводном положении. От столкновения подобного рода может быть разрушение легкого корпуса, никак не прочного (а тем более не взрыв, не детонация. Взрывчатое вещество торпеды рассчитано на ускорение в 1000 же, на гигантский удар).

Иное дело, надводный корабль класса "Адмирал Кузнецов". Он мог отправить "Курск" на дно, но причем же здесь взрывы? Американцы по нам не стреляли. Кроме того, что они слабо походят на людей, выживших из ума, такую стрельбу слышали бы акустики всех кораблей, а кораблей там было предостаточно.

"Курск" в 11.30 доложил о готовности к учебной торпедной стрельбе. До этого он был на связи с кораблем-мишенью ("Петр Великий") Учебная торпеда прошла бы под ним и отловилась бы торпедоловом. Там еще были корабли обеспечения ("Адмирал Чабаненко", "Адмирал Кузнецов" и прочие). Учебная торпедная стрельба проходила в полигоне (отсюда глубина 100 метров: там легче искать утонувшую торпеду) на расстоянии минимальном (где-то 15 каб. или 3 км). Это очень близко. При подобных стрельбах проверяется слаженность действия экипажа, а не дальность хода учебной торпеды, никому неохота ее потом долго искать, поэтому дальность стрельбы минимальна.

"Курск" взорвался. Сила взрыва была такова, что в море должен был вырасти гигантский гриб. Его видно. То есть, "Курск" погиб на глазах изумленной публики, участвующей в учении (список кораблей смотри выше).

После этого (волшебство, да и только) из района все исчезают на 1.5 суток.

Даже не знаю, что и сказать.

Лодка в полигоне БП выходит на связь не менее чем раз в 4 часа (в случае стрельб, и того чаще). На очередной сеанс связи он не вышел.

Где был оперативный по флоту? Командующий? Главком? Вообще, где были все? Еще через 4 часа надо объявлять по флоту тревогу и искать лодку. Это 20.00. Тревога не объявлена.

Я не судья Командующему СФ. Я не судья Главкому. Я вообще не судья.

Я участвовал в комиссии, расследующей гибель "Комсомольца". Тогда я сказал себе: "Будет еще одна авария, ужаснее этой". Я не расследую причин гибели "Курска", но я думаю, что и в этом случае могу с уверенностью сказать — будут еще катастрофы.

Подводная лодка любой страны мира имеет в себе изначально принцип "падающего домино", когда одно неизбежно тянет за собой другое, поэтому любое возгорание может привести к гибели людей, разгерметизации отсеков, повторному возгоранию, наращиванию пожара, выгоранию сальников какого-либо забортного отверстия, заполнению отсеков, потере устойчивости, гибели корабля. От этого не застрахован никто. Степень насыщения лодки механизмами (работающими или находящимися в резерве) так высока, что принцип "домино" — это повседневная жизнь.

Наша техника по надежности, целесообразности, качеству исполнения зачастую хуже мировых стандартов.

Но лодка — живой организм, и если что-то по технике "не тянет", значит, тянут за нее люди. Люди не рассчитаны на такое напряжение. Они устают, хотят спать, у них рассеивается внимание. На 56 сутки похода в организме человека кончается солнышко — из-за отсутствия свежего воздуха и солнца происходят сбои в обмене веществ (начинаются глюки, сон с трудом отличаешь от яви). Американцы это знают. Их походы не более 56 суток. Знают и наши. Такие исследования проводились. Но потом их похерили. Слишком далеко мы ходили. И еще это были времена рапортов и Компартии. И великие решили, что где 56 суток, там и 60. Потом 66. 70. 72. 77. 82. В последние годы (1979-1982) я ходил по 2 автономки в год, каждая по 90 суток. А в году это было минимум 200. Рекорд — 280 суток ходовых.

Повторюсь, люди не рассчитаны на такое напряжение. На лодках могут служить только молодые. 24-35 лет (офицеры). 38 — предел. Электрические, магнитные, электромагнитные поля лодки далеко не сахар.

Вы знаете, почему русская армия непобедима? Потому что в России не жалеют людей. Этим она и сильна. Люди — мусор. И рассчитываются с ними по цене мусора. Четыре лодки, сгинувшие в морях, сделаны ЦКБ "Рубин". А "Малахитовские" не погибают. Почему? Они более целесообразны.

"Рубин" обслуживал миф, имперские амбиции. Вы только послушайте: самая большая в мире лодка-катамаран (это "Тайфун" или "Акула", если угодно). Самая глубоководная (это "Комсомолец"). Истребитель Авианосцев ("Курск"). Что это? Вызов судьбе? Амбиции? Миф?

Если "самая большая", то шумит на весь океан, да и обнаруживают ее еще на выходе из базы, а это смерть в боевых условиях. Если "самая глубоководная", то титановая, а он, как выяснилось, горит. А "истребитель" взрывается.

И люди — заложники конструкции, а небольшие технические недоработки иногда приводят к большим трагедиям (например, на "Комсомольце" прокладка клапана ВВД была сделана из пластика, а он при температуре 1000 градусов не то, что горит, он испаряется, и клапан закрыт, а воздух высокого давления в отсек поступает. Там горит, как в мартене, а из-за повышенного давления — воздух-то ВВД — продукты горения легко через неплотности уходят в соседние отсеки, как ты их не герметизируй).

Еще раз: люди — заложники конструкций. На них принято сваливать, чуть чего, причины аварии. У космонавтов не принято, а у нас принято.

Во всех авариях лодок "Рубина" виноватыми определили людей.

Я не удивлюсь, что и в этом случае людей сделают виновными в гибели "Курска". Легче так, чем развеять миф о русском подводном флоте ("самом-самом").

На "Курске" всех похоронили сразу. Заранее. Они стучали. А нам высокая комиссия доложила о "механическом стуке" (потом еще чего-то говорили).

У нас неплохая гидроакустика. Хороший гидроакустик слышит разговоры в отсеке. Опусти гидрофон к борту "Курска" и будешь слушать разговоры оставшихся в живых. От этих разговоров можно поседеть раньше времени. Не погибли они сразу. Как бы этого не хотелось. Не открывается люк, дырок в борту сбоку насверли и войди по-мокрому, кого-нибудь да спасешь.

А если ума не хватает, призови тех, у кого хватает — албанцев, китайцев и своих, которые из таких ситуаций уже людей доставали.

Ох, начальники… Им судья — Бог. И совесть.

Если она есть, конечно.

Вот такой невеселый разговор…

***

Командующий СФ запретил личному составу флота произносить слово "Курск". В Ведяево до сих пор к б пирсу не швартуется ни одна лодка. Отсюда ушел "Курск". Моряки суеверны. Говорят, весь боезапас они выгрузили. Что же тогда сдетонировало? Да, вот еще: погибло 142 человека. Именно столько было на борту (а не 118). Там еще были курсанты на практике. В то время, когда по телеку Дыгало говорил, что с лодкой установлена связь и подается энергия и воздух, в Росте (поселок под Мурманском) на заводе заказали 137 гробов. (Потом число уточнили — 142). Они их похоронили заранее. В записке того парня было про панику среди живых. Они после затопления "Курска" пытались пробиться в нос. Кричали: "Там командир!" Он их не пускал. Говорил, что в носу все погибли. Они не верили. Все были не в себе. Набросились на него и побили. Сломали ему ребра и нос, прежде чем поняли, что все — никого в первом нет, и их бросили. В записке он писал о том, что жаль, у него нет пистолета, с ним бы он половину из нападавших расстрелял. И еще там есть приписка: "Живые завидуют мертвым". Это мне рассказал парень из Полярного. И в Ведяево он был. Он по базам мотается — такая у него работа.

***

Сегодня разговаривал с одним рубиновцем. У них все расчеты сделаны на то, что на лодке был боезапас. Вот поди разберись, кто врет: моряки уверены, что выходили пустыми, рубиновцы, что полными. Он сказал, сколько средств было угрохано на расследование погибшего "Комсомольца". Теперь вот "Курск". "Будто нарочно тонут! Они тонут, а "Рубин" деньги делает". Это не я сказал, это он.

По взрывам. Первый произошел от торпеды. Учебная торпеда. В ней (как и в боевой) используется источник кислорода (перекись водорода) и керосин. У одного торпедного аппарата открыта задняя крышка (в отсек). Она без задиров. Предположительно, перед учебной стрельбой несанкционированно началась реакция по выделению перекиси водорода. В этом случае, или выстреливаем торпеду, или можно подать ее назад (свидетель отрытая крышка) и слить перекись. Но попади она на масло при таком сливании — и будет взрыв. Предполагают, что на стрельбе на одном из надводных кораблей присутствовал сам Куроедов, поэтому командир "Курска" решил быстро устранить неисправность (слить перекись). Не будь там такого начальства, он бы так не рисковал. Он бы выплюнул торпеду. Но потом пришлось бы отвечать за срыв стрельбы. Рискнул. А рисковать нельзя было. Вот такая версия. Черт их знает. Эти торпеды не новые. Они старые. И торпедисты давно знают об этом их коварстве. Они говорят, что давно ждали нечто подобное. У нас такое было один раз. Мы свою выплюнули, и она тут же утонула. И другие теряли торпеды при залпе. Второй взрыв — детонация 4-х торпед при ударе о грунт.

Это все очередная версия "Рубина". Я им о технических условиях говорю и о том, что не должны они взрываться (рассчитаны на 1000 же), они только руками разводят.

По оставшимся в живых. Они стащили всю регенерацию из кормы в один отсек. Загерметизировались. Одели и гидрокостюмы (которые были тронуты пожаром, видимо от удара произошло много локальных возгораний электрощитов). По расчетам "Рубина" они могли продержаться 5 суток. По моим расчетам — 7 суток — даже если локальные пожары снизили кислород в отсеках до 15%. У них была регенерация и ВВД. Они почти не снаряжали регенерацию.

И не использовали ВВД в борьбе с поступающей водой (разгерметизировался дейдвудный сальник линии вала от удара о грунт).

Умерли они не менее чем через трое суток. От потери надежды на спасение.

Вот в этом я убежден.

***

"На какое животное вы похожи?" — "Я похож не на животное. Я похож на солнечный зайчик". — "Почему?" — "Потому что радостно".

***

Будь я дамой преклонных годов, жил бы в доброй старой Англии.

Ухаживал бы за садом, подрезал розы, травку растил, беспокоился бы о том, как перезимовали крокусы и примулы, рассаживал флоксы, удобрял хризантемы. И все это в шляпке, в костюме для полевых работ, в перчатках. Потом в кафе, посудачить за чашечкой кофе с пирожным, поглядеть на мир через большое окно, сделать ему парочку замечаний.

Но, увы! Я в России и мужик.

***

Мне кажется, сахарный диабет это очень полезная болезнь. К ней бы добавить еще атеросклероз, что бывает от очаровательных канапе с домашним салом. Не хохол ли Ваш протеже? Ему бы пошло домашнее сало. И еще, заклинаю Вас, разнообразьте методы уничтожения. Не забывайте о душе. Душа его, сыромятная, тоскует.

Ей нужно любви. А не получит ли он любовное послание в самых пошлых цветистых выражениях, яхонт наш? Любовь студентки — это так естественно. Пусть она хвалит все его начинания, и побольше восхищения его сущностью. Увидите, гусь расцветет. Жизнь получит для него смысл. Пусть она просит его о маленьких знаках участия.

Например, ей понравится его старомодный галстук, и она похвалит его вкус. Он на работу лететь будет. Оставляйте ему послания на видных местах уже после прихода секретарши. Подметные письма сладостны.

И еще ему нужна дружба от студента. Однополыми отношениями никого не удивишь — но дружба! но наставничество! Он же хочет поучать, вести вас по жизни, раскрывать ее дали. Вот и пускай. А вам — упражнения в изящной словесности, смешение стилей, полов.

***

С утра думал о слове "ум". Оно на две буквы и, видимо, такое же древнее, как и "ам". Потом пошли слова на три буквы: например "чум"; на четыре — "чума"; и пошло-поехало до слова: "День Независимости". Букв в нем, конечно, много, но смысла в слове "чум", мне кажется, куда больше.

Начинаешь ли ты, читатель, свой "День Независимости" с любви? Ибо что такое независимость, как не любовь, и что такое любовь, как не независимость от всего: людей, места, времени и обстоятельств. Так может ввести в употребление "День Любви" как день истинной независимости? Было бы славно.

***

Все мы немного того. (Это я про себя.) Приехал, к примеру, на Канары и бросился к телеку: как там у нас. А у нас никак. Даже не могу тебе описать, до какой лампочки всем канаэрянам Россия. Такое чувство, что наша родина напоминает котел остывающей каши — все еще бурчит — а все другие страны даже не хотят ее пробовать, они обходят ее по периметру так, чтоб не замараться или чтоб не плеснуло. А каша живая. Она сама себя утешает: вот я еще как булькну, вот сейчас булькну, вы еще увидите. Да ничего не увидите. Я смотрел: страна Лапуту, которая хоть и в космос летает, а еду все равно из дерьма делает, никого больше не удивляет. Ни слова не говорят.

Как я обрадовался одному единственному встретившемуся наркоману и тому, что у них на пляже прилюдно трахаются!

– Вот! — хотел я кричать. — Пожалуйста!

Да ничего не пожалуйста. Наркомана никто в участок не волок, а люди на пляже потрахались-потрахались, а потом она волосы поправила, а он окурки после себя из песка собрал в пакетик и банки из-под колы туда же, и с собой унес.

Освободили место самым что ни на есть непринужденным образом.

И на празднике города — естественно, фиесте — до пяти утра гулял народ без вина и водки. Только три банки от пепси на полу остались, и больше ничего.

А потом я машину для уборки мусора видел. Шла она тихонечко вдоль бордюра и все аккуратненько подбирала, а потом и мыла. Это вам не наш Зил-130, вихрем кудлатым несущийся и всю грязь с дороги мощной струей на газон кладущий.

А в это время в нашей Думе заседания.

После этих картин все пустое.

Спросил я у них насчет Хуана-Карлоса. Они говорят: "Святой человек!"

Верится.

***

Ходил по побережью в Малаге и размышлял о земельном кодексе. Испанцы с удовольствием продают свою родину в розницу. То есть, виллы с молотка идут кому попало. И никто не говорит о поругании Отечества. Да и выглядят они при этом далеко не поруганными. Наши на каждом шагу твердят: ни пяди не отдадим, а смотрится, как после мамаева погрома.

И вообще я вывел формулу: чем меньше ума, тем больше требуется территории.

Между прочим, если на карте России красным обозначить распределение населения, то получится довольно длинная колбаса. Остальное, слава Богу, тайга, тундра, горы, моря, океаны, где у нас еще есть деревья и прочие полезные ископаемые при, слава Богу, полном отсутствии дорог. И все это надо охранять. При такой рождаемости, как сейчас, скоро дорогие и дешевые россияне быстренько выстроятся вдоль границ все до одного и будут их охранять.

А вот испанцы, при том, что они порой не читают даже газет, плодятся на зависть. Может, все дело в прессе?

***

Праздник на ВМФ — "Курск" принялись ковырять, а "Радио России" в Питере по этому поводу в эту субботу в 24.00 устраивает круглый стол, пригласили меня. Чего я там буду говорить, сам не знаю. Вроде бы в этой истории все сказано. В ней меня всегда интересовало не то, отчего он погиб, а то, как вели себя люди, благородные от рождения. А особенно те, в ком благородство предполагалось по должности.

Мне всегда казалось, что благородные отличались от не таковых своей постоянной готовностью к смерти. Когда их не возьми, они готовы, а прочие начинают канючить.

Теперь к этому добавляется умение положить погоны, коли совесть не чиста, а еще самому себя обличить или, по меньшей мере, застрелиться.

Нет ничего этого. С годами благородство (даже если оно было только зародышное и в школе) рассасывается как что-то для этой жизни необычайно вредное, и человек в компенсацию получает чего-то полезное: очередное звание, должность, медальку.

Спит ли он по ночам? Думаю, спит, ведь вредное-то рассосалось.

***

Я тут объяснял одной даме устройство лодки. Лодка так напичкана механизмами, что кажется живым существом со своим норовом, характером. В принципе, если ее запустить, а потом всех людей из нее убрать, то она долгое время будет плавать сама на автомате.

Но потом все равно утонет, потому что люди на ней выполняют функции этаких нейронов. Те, кто собраны в центральном, вроде бы умнее, и их можно посчитать за головной мозг, те, кто в хвосте, например, не такие умные, и это, к примеру, спиной мозг.

Лодка — это киборг наоборот. Если у настоящего киборга внутри металл и диоды, то у лодки внутри люди.

Люди берут на себя функции соединения отдельных автоматических узлов и выработку решений на их включение.

И если механизмы не справляются сами, то за них работают люди.

В мои времена на моей лодке — а это что-то около 11 тыс. тонн водоизмещения — было 114-124 человека экипажа. И на каждого приходилось примерно 88,7-96,5 тонн водоизмещения. На "Курске" при 24 тыс. тонн — 118-142 человека. На каждого — 169-203 тонны.

Конечно, автоматика не стоит на месте, но и семимильными шагами тоже не идет, и лодки второго поколения в плане надежности и безаварийности недалеко ушли от лодок последующих поколений.

А нагрузка на людей возросла.

В наших КБ почему-то считается, что если человек находится в прочном корпусе, то он приобретает бесчувственность автомата, и если он что-то забыл по инструкции, то его нужно немедленно осудить и взвалить на него ответственность за конструктивные недоработки.

И потом конструкторы считают, что если они между собой говорят на каком-то особом языке, то априори этот язык известен и подводникам, и если они что-то в разговоре опускают, как вещи очевидные, то подводники имеют это в виду и при выполнении каких-то операций, обязательно учтут те недомолвки, которые приняты в языке конструкторов.

Поэтому в инструкциях многого нет. Я с этим сталкивался тысячу раз. Не работает прибор, хоть ты тресни, а инструкции: "замените предохранитель".

Я, например, не уверен, что в инструкции по сливу перекиси с аварийной торпеды есть слова о том, что перекись при попадании на масло может дать взрыв.

Там наверняка сказано только: "Слейте!" — а куда? — в ведро, конечно. А оно, конечно, должно быть чистым. Но подводник, если что-то "сливает" по инструкции, для него это отработанный материал, то есть грязь, и ее вполне можно слить в любое ведро.

С точки зрения подводника, всё логично.

С точки зрения конструктора — абсурд, и все на флоте дебилы.

Хотя как только конструктор попадает в реальные условия того, что он создал, до него очень быстро доходит, что он создал одну линию, и вроде бы логично предположить, что людям не сложно будет изучить, как она работает.

А тут получается нагромождение линий, которые взаимодействуют не только с подводником, но и между собой, и это взаимодействие все время надо держать в уме.

Немного поплавав, конструкторы уже не так уверены, что все подводники дебилы, и уже не так горячо говорят, что устройство лодки надо знать и от незнания утопили очередной "лучший корабль".

"Лучший", конечно. У американцев почему-то нет резервирования, а у нас всего по два: два реактора, две линии вала, две турбины, два турбогенератора, и пошло-поехало, не говоря уже о тоннах лишнего зипа. Это ли надежность? Это ли автоматика? А там, где ненадежность и неавтоматика, там стоит матрос, офицер, мичман — там стоит человек по 24 часа в сутки (иногда на двухсменке по 12 часов) и следит за этой "надежной" автоматикой.

И потом этот, пусть даже неработающий, металлический жир все равно снижает уровень безаварийности: ведь даже неработающего надо обслуживать, а это человеческие силы.

В стрессовой ситуации они очень быстро заканчиваются, и человек вместо фреона при пожаре подает в отсек ВВД. Клапаны не похожи, но он все равно подаст ВВД.

Доведенный тренировками до автоматизма во время аварии забудет про весь свой автоматизм. Ему говоришь: "Где клапан фреона?" — он говорит: "Вот!" — и тычет всякий раз не туда.

Конечно, на земле можно разглагольствовать о том, что они "не знали", "не открыли", "погубили", но как только конструктор попадает туда, он начинает понимать, что создал что-то не для людей.

А может и не начинает понимать, но тогда это уже другие проблемы.

И у них другое название — они этические.

***

Вчера по "Радио России" как ни старался я говорить о людях, все равно говорили о железе и о том, "кто виноват" и "как это произошло". Поговорили даже о техногенных катастрофах. Спрашивали меня. Смех, конечно, но ради смеха я сказал: "Давайте, я нарисую вам техногенную картину мира. Представьте: мир развивается. У него есть к этому склонность, но скорость поступления технических новинок в мир не всегда совпадает с его способностью их переварить, и тогда мир начинает сопротивляться. Он напоминает объевшегося человека. Его тошнит, и многое летит в тартарары. Условно говоря, наступает такой момент, когда лишний включенный телевизор убивает летящий самолет. Чем дальше, тем этих самолетов будет больше. Предположим, что уже существовали могущественные цивилизации, до которых это дошло гораздо раньше, чем до нас. Они ушли от техники. Стали развивать силы души. Но эти силы, направленные не на добро, оказались еще более разрушительными. Для Земли это обновление. Для цивилизаций — смерть".

Вот до какой фантастики я договорился.

Но все это шутка.

Там со мной был еще один подводник. Я считал, что я не всегда сдержан и эмоции берут надо мной вверх. Этот меня перещеголял и крыл почем зря и Куроедова, и Попова. Я только головой мотал и все пытался вставить что-либо безобидное.

Но парень неплохой.

Или я изначально всех людей воспринимаю как неплохих?

И Дыгало за его звание "капитана 1 ранга" от него досталось.

Там было интересное замечание по телефону о торпеде "Шквал". Звонил человек, участвующий в ее испытаниях. Он говорил о том, что двигатель ее может заработать когда угодно и где угодно (хоть в отсеке), и тогда он разнесет все. Он говорил, что в ходе учений испытывали эту торпеду. Версия не новая, но то, что у нас сначала сделают приспособление для фейерверка, а потом уже соображают, как же с ним совладать, это точно.

***

Я расскажу о Франции.

Жила-была такая странная страна — Франция, и были времена мушкетеров "Двадцать лет спустя", и был в те времена министр финансов Фуко, который воровал из казны вместе с королевой-мамой алмазных подвесок. Только воровал он 20 процентов, а королева — 80. В те времена воровали все. Даже король воровал, но называлось это: "на балы". Остальные воровали свои 2-3 процента от каждого договора на поставку, скажем, сена армии. И был Кольбер, потомственный лавочник, знающий арифметику. У него был дядя. Он и пристроил подрастающего Кольбера фуражиром в армию, после чего дядя имел свои 2 процента. Не помню как его звали, потому что и в те времена существовали прозвища, например "Мишель — два процента".

И вот как-то дядя "Мишель" проворовался так, что его заметил сам Мазарини. "Чего это ты, Мишель!" — сказал Мазарини, и дяде пришлось подарить ему Кольбера, знающего таблицу деления на "9". И Кольбер показал Мазарини на цифрах, сколько ворует Фуко. Дело дошло до короля, и разжиревшего Фуко скушали, а Кольбер получил "карт-бланш" в финансовых делах такой страны, как Франция. И он тут же придумал, как ей помочь, а все потому, что знал не только такие арифметические действия, как деление и вычитание, но и сложение и умножение. Он разорил всех финансистов страны — в те времена они тоже существовали и занимались спекуляцией — торговали дублонами, потому что дублон хорошо менялся на франк, и если реальный курс дублона к франку был, к примеру, 15, они его держали в районе 45.

Кольбер послал им всем уведомление в воровстве, показал на цифрах, сколько и кто украл, и наложил на них штраф, который на 80 процентов уменьшал нажитое непосильным трудом. Все согласились, потому что это лучше, чем койка в Бастилии и топор палача. И в казне Франции вдруг разом оказалось полтора годового бюджета. Потом Кольбер взялся за льготников. Дело в том, что дворяне не платили налоги. Были, конечно, среди дворян и уважаемые фамилии, но были и те, кто за взятки приобретал высокое звание "участника последней битвы". Кольбер определил их число — 40%. И все они, помня о том, что стряслось с финансистами, добровольно согласились сложить с себя дворянство, заплатив неустойку. Это принесло еще кучу денег. Потом Кольбер убедил короля, что если не думать о мелком производителе, то эти деньги быстро истают. Производителя освободили от налогов. Потом Кольбер повернул финансовые потоки в сферу производства. Он сделал так, что если банк не вкладывался в реальную сферу, он сразу же разорялся. Банковский кредит можно было взять на большой срок под мизерный процент. И все. Такая страна как Франция есть до сих пор.

Все это взято из учебника средней школы.

А там еще про Голландию написано и про Китай.

***

"Курск" пришёл с автономки и ушёл на учение. Не думаю, что промежуток между автономкой и этим выходом составил более 5 суток, хотя можно проверить.

Подобные выходы очень тяжелы для людей. И морально и физически. Под водой организм привыкает к определенному режиму, ритму жизни, там другой, искусственный воздух. Попадание в более быстрые ритмы переживаний (скорость движений увеличивается втрое) и на свежий воздух приводят к тому, что человек мгновенно теряет кучу здоровья (за неделю можно похудеть на 7 кг). В результате — на выходе все спят: спят на вахте, в центральном, в корме — только сели — голова отвалилась. Сон нападает внезапно, стоит только расслабиться. А расслабиться так хочется. Учения — это постоянные тревоги, это всплытие — погружение, это вверх — вниз. Жутко изматывает. Кроме того, за сутки до выхода экипаж сел на борт и пошла вахта. Это значит что в ночь перед выходом спали не более 4 часов. В море, при рваных режимах, удается поспать тоже не больше 4 часов в сутки. В ночь трагедии, если на сеанс связи встали в 6 часов, первая смена (в основном офицеры) спала не более часа. Допускаю, что между 6 и 10 часами им удалось поспать еще часа полтора. Торпедисты и центральный не спали вовсе.

Однажды на учениях я, например, за 10 дней спал всего 10 часов. Потом спишь стоя. Просыпаешься, когда падаешь на приборы.

У "винтиков" такая судьба. Не зря позывные "Курска" были: "Винтик". Потеряли "винтик". С винтиками такое случается.

***

Мне нравится история. Не любая, конечно, а история какого-нибудь близлежащего государства.

В свое время было такое государство — Курляндия, где хозяйничало другое государство — Российское царство. И в Курляндию запросто можно было приехать и соблазнить принцессу.

Ее и соблазнили. Была такая принцесса — Анна — ее и соблазнять нечего было, до того она к соблазнам была сподвижна.

А тут собрались уважаемые люди, государственные мужи, на скорую руку образовали подобие партии, долго к ней присматривались, выяснили, что она, на их просвещенный взгляд, полная дура, и, посадив ее на трон, они будут управлять страной — Россией.

Приехали они к ней с посольством — мол, так и так, царя у нас не стало, а ты вроде Иоанновна, мы тебя на трон-то посадим, но ты и бровью шевелить не должна без нашего на то повеленья, потому как мы хотим не самодержавие тухлое образовать, а просвещенное корпоративное управление и подобие конституции, чтоб тут долго не объяснять.

А принцесса Анна испугалась, спряталась под кровать, ей бы хлеба вдоволь нажраться, а тут такое творится.

Извлекли ее, успокоили, а она и говорит: вы мне, дяденьки, хлеба вдоволь дадите ли, и в нужде вдруг какой не оставите ли?

Посмеялись послы над глупой бабенкой, так она своим истинным простодушием всем понравилась.

– Дадим, — говорят, — хлеба и сала дадим.

Справка: арабское слово "саала" в те времена, потеряв одну букву, перекочевало в русский язык и стало обозначать слово "ветчина".

Очень принцесса Анна ветчину уважала.

И повезли ее на русский престол, а по дороге она трескала ту ветчину с хлебом и ни о чем таком не пеклася, потому как дяденьки помогать обещали.

И только они ее привезли, и только она вокруг осмотрелась, и перестала шарахаться каждого шороха, как немедленно и поняла своим недалеким умишком, какая страна ей в руки идет.

В сей секунд она тут же и порешила на плахе всех тех добрых дяденек, которые к ней приехали на трон звать и от которых она поначалу под кровать схоронилась.

Стала она называться Анной Иоанновной, а для страны — России — на многие десятилетия вместо просвещения установилась бироновщина, тайная канцелярия и ледяные дома.

***

Русская армия непобедима! А почему? Потому что никого не жаль. Давно это повелось. Может с Чингисхана, может еще раньше. Все дело в лозунгах. Например: "За святую Русь!". Вот ведь как хорошо. Что ты в сравнении со "Святой Русью"? Почти что ничто. А как тебе слова из песни: "Забота у нас такая, забота наша простая: жила бы страна родная, и нету других забот"? Что ты по сравнению со "страной родной"? Или: "А нам на всех нужна одна победа. Одна на всех — мы за ценой не постоим!" Потому и непобедимы. "Бабы еще нарожают" — где-то я это уже слышал. До Великой Отечественной и Великой Финской. Потому я лозунгов и боюсь. Возьми любой — и получишь кровопролитие.

Например, любимый нынче всеми душегубец Петр Первый очень любил Свое Отечество, и под эту любовь погибла половина населения тогдашней Руси. А сейчас только объявят "диктатуру закона", как полстраны "родной" сажается под замок. "Война с терроризмом" — пожалуйте на кровопускание.

"Россия — великая держава" — лодки тонут.

К чему я это все. Сейчас объявили новый лозунг: "Создание положительного имиджа".

Лесин сказал: "Денег не пожалеем", — а я подумал: "А крови?"

***

"Списать мертвого легче, чем получить живого", — впервые я услышал эту фразу на флоте. С тех пор любое проявление высоты человеческого духа, как, впрочем, и человеческой низости меня перестало удивлять.

У слова "предан" есть два значения: предан любимому делу или предан другим человеком. В сущности, это две стороны одного и того же понятия: предан — значит "передан" кому-либо или чему-либо в пользование.

Не правда ли, в этимологии некоторых слов неприятно разбираться?

Неприятно разбираться не только в этом, но и в том, как и почему, отчего, каким образом, зачем все это, ради или во имя чего.

Но люди так устроены: если их поражают масштабы содеянного, они вновь и вновь будут бередить свою память.

Они будут искать ответы. Они будут искать виновных, хотя, может быть, их стоило бы оставить на корм мукам их собственной совести.

Если таковая имеется.

Так устроена жизнь: мерзость уживается с величием.

От нее хочется отделиться, а она лезет на глаза.

И щиплет, душит, колет, болит, теснит грудь.

Неужели не у всех болит?

Как хочется верить, что у всех, но в памяти своей я все время натыкаюсь на фразы, подобные той, что прозвучала в самом начале, и понимаю: у некоторых болит совсем не то место.

А то, что должно болеть, у них отсутствует. Не развилось. Не выросло.

И вместо него выросло другое место.

До невероятных размеров.

С ним-то мы сегодня и боремся.

Всеми силами нашей души.

И памяти.

Мы хотим, чтоб у всех болело там, где и задумано.

Чтоб оно было — чему болеть.

Ведь напоминали же они в детстве детей. Что же изменилось? Когда тебе стало ясно, что из ребенка выросла вот такая вот нелюдь?

И потом она, эта нелюдь, вдруг получила все права пользования. Она установила законы и правила, по которым людей можно считать и не людьми вовсе, для собственного удобства, а придатками механизма. Можно считать чем-то менее ценным, чем очень сложная железяка.

Наверное, для разрушения этого мы сегодня вновь и вновь тревожим свою собственную душу.

***

Интервью с Черновым интересное. Два взрыва, две пробоины.

Если взрывы внутренние, как утверждает "Рубин", то при чем здесь пробоины?

Сами взрывы — еще те вопросы ставят: почему два? Если сдетонировало, то не может быть так: детонируем только вчетвером, а остальные не детонируем. И детонация не может быть такая: сначала взрыв — а через две минуты — сдетонируем. И при ударе о дно детонация под вопросом. Если после удара о дно люди живые остались, то не такой он был величины, чтоб сдетонировало.

Еще раз: я говорил со специалистами по детонации. Она возможна при подрыве рядом боеприпаса и при пожаре. Вроде и то и другое под большим сомнением.

Если подрыв торпеды, то не два взрыва, а один, если пожар, то там несколько систем пожаротушения, в том числе орошение торпедного боезапаса (автоматическая).

***

С животными я умею договариваться. Главное, глядеть животному не совсем в глаза и проникновенным тоном и очень медленно ему все объяснять — быстрая речь раздражает. Собаки меня всегда понимают.

Тут есть один очень злобный пес на этаже. Он на всех бросается, потому что все ходят мимо и ступают на ту территорию, на которой он лежит и которую давно считает своей частной собственность. С точки зрения этого пса, все люди полные невежды и бескультурное быдло, которое даже собственные границы не может пометить — о чём с ними говорить. Тут иду я: он уставился мне в глаза и начал наливаться рычанием. Я остановился и вежливо к нему обратился: "Многоуважаемый сэр! Мне необходимо ступить на вашу территорию, поскольку путь мой необходимо продолжить. Нельзя ли мне по этому незначительному поводу вас немного побеспокоить?" — рычание прекратилось, и я спокойно (тут главное — спокойно, и еще: интонация должна быть абсолютно серьезной, никакого ерничанья или издевки с отмашкой рук) прошел.

В типографии "Наука" на цепи у входа сидит Найда. Она меня прекрасно знает, но Найда на службе, и с 8 и до обеда (до 12-ти) она на всех бросается и облаивает всякого.

Попробуй пройти в 11.59 — подвергнешься нападению, но в 12.00 — собаку как подменили: лай обрывается, сама она улыбается во всю пасть, виляет хвостом, мол, надеюсь не в обиде, потягивается и идет к себе в конуру. Ровно в 13.00 — лай возобновляется, и так до 17-ти, краткий перерыв — и снова на вахту до 8 утра.

Вот с Найдой не договориться. Для нее служба — святое. Но если ты принесешь косточку, то тебя лично облаивать больше не будут, а если и лают в твоем присутствии, то всем своим видом покажут, что не на тебя. Косточку надо приносить периодически. Найда сама определяет этот период. Не отсюда ли людская традиция ходить в гости с подарком?

А еще я общаюсь с котом. У мамы есть кот, который терпеть не может, когда его гладят, и потому кусается. Я ему полчаса объяснял, что это невежливо, так как при встрече люди подают друг другу руки, а поскольку он живет с людьми, то на легкое поглаживание на входе в помещение придется согласиться, чтоб тебя не считали законченным идиотом. Теперь мне он разрешает один раз себя погладить, но только при входе.

С попугаями проще. Некоторые из них кусаются, потому что попугаи — птицы, обожающие церемонии, а если ты суешь ему палец сквозь прутья клетки, то это не церемония, а черти что. И он тебе об этом обязательно скажет на родном диалекте, потому что считает, что его ругательства ты должен знать, знает же он твои.

Если очень хочется его потрогать, суешь палец, смотришь в глаза и говоришь: "Можно потрогать?"

"Пшёл вон!" — поймёшь по интонации.

***

Сегодня у нас годовщина.

Год назад все прилипли к экранам телевизоров.

На дне лежал "Курск" — люди сострадали.

Это все, что они могли сделать: они сострадали людям.

Миллионы — горстке.

Непривычно. Привычно равнодушие.

Может, мы выздоравливаем?

"Вам за это деньги платят!" — в мои времена была такая штабная формула. Если офицер начинал бухтеть, ему такое говорили.

С тех пор не люблю штаб. Туда частенько попадала с корабля всякая накипь.

Нет! Не так. Чтоб избавиться, таких частенько отправляли куда-нибудь на учебу. В академию, например.

А потом они возвращались в штаб.

И руководили.

Мне всегда хотелось узнать: почему она — эта недородь — лезет руководить, и почему наверху так мало нормальных?

Вечно с изъяном: глуп, туп, вор.

Что не так?

Может, пока лезешь, обрываешь себе всякие тонкие веточки души, и на самую верхушку выползает уже только ствол голый?

Может, и так.

Ну, да, ты же должен относиться к людям, как к шарикоподшипникам: сломался — заменили — выкинули.

Это сложно. В себе надо что-то ломать. Если, конечно, есть что.

Тут, видимо, нечего. Ведь он взорвался у них на глазах.

А они ушли. Удрали. Бросили.

В голове не укладывается.

Командиры кораблей, конечно, не при чем. Там был тот, кто должен решение принять.

А он не мог. Его с детства били так, чтоб он никогда сам решения не принимал. Он должен был посовещаться.

И потом он был уверен, что погибли все и сразу. Еще бы! Так трахнуло — гриб до небес.

Кто же мог предположить, что там есть живые?

Они стучали — а он не верил.

Понимаю.

Между прочим, самое время погоны положить. Сейчас еще не поздно. Ведь ты кладешь не для кого-то, для себя.

Окружающим-то все равно, но самому-то как с этим жить?

Надо же каждый день оправдываться перед собой и говорить, что ты не свинья.

Хотя чего там оправдываться — свинья и есть. Тут уж никуда не деться.

Но так хоть что-то. Может, полегчает.

Конечно, потом можно покрасить дома в поселке и на двери денег найти.

Можно лодку поднять.

Чего б ее, действительно, не поднять, глубина-то смешная. Так что можно потренироваться.

Попилить.

Все-таки, какая-то работа.

Время только не обмануть. Можно его оттянуть, но обмануть еще никому не удавалось. Оно всех расставит по своим местам: героев к героям, остальных — к убийцам. Оно безжалостно. Его нельзя уговорить. Уломать. Купить. Перехитрить — оно умнее, потому что живет гораздо дольше. "Вам за это деньги платят!"

Есть еще одна штабная формула: "Вы знали, на что шли!"

***

В самом начале перестройки происходило награждение госпремиями филологов. Пригласили и академика Лихачева. Под руки привели и усадили. И вдруг появляется в период обеда Сергей Михалков, который ни при одном режиме не сидел, и Лихачев, сидевший при всех режимах, глядя на него, заметил: "Без этого ни один праздник не обходится".

***

Эмма Герштейн позвонила мне и сказала: "Саша! Я очень слаба", — на что я ей заметил: "Эмма Григорьевна! К девяносто восьми годам я тоже наверняка ослабну!"

У нее выходит книга в нашем издательстве: собрание литературоведческих статей. Труд всей жизни. Титанический. Название: "Память писателя". Это название придумала она. Книга в типографии, и вот она звонит узнать, как дела. "Какая "Память писателя"? — вдруг восклицает она. — Там же должно быть название "Заметы сердца"!

Вот такая у настоящего писателя память.

Когда я сказал о том К., он просто заныл: "А-а-а… и сердца горестных замет. Она с ума сошла. Это же Пушкин!"

Я ей так и сказал: "Это же Пушкин! Эмма Григорьевна, вы ведь "лермонтоведка", а не "пушкинистка" и не "маяковскофилка" — надо себя блюсти". — Она смеется.

***

3 сентября, не дожив до своего 48-летия, от отека легких скончался С. До этого он шесть лет болел. Сначала инсульт, потом инфаркт, и вот через столько лет мучений — смерть в постели, жена ушла год назад. Валера — моя юность. Однокашник. Он был самый младший в нашем классе, но большой, и его все время пытались заломать, возились. Потом вместе поехали на Север за назначением, жили в Мурманске у его сестры. Я встречал его несколько раз — он то в Гаджиево, то в Оленьей. Потом уволился, попал в Питер.

***

Портрет героя России адмирала М. Под Мурманском есть 41-й химический склад, битком набитый оборудованием. Командует там начхим СФ. До недавнего времени это был Коля Видасов — честный парень из села, который очень хотел получить адмирала, благо что должность — начхим СФ — адмиральская.

Не дали Коле адмирала. Когда к нему при своем вступлении в должность приехал знакомиться герой России адмирал М., то первое, что он сказал Коле: "Тут можно что-нибудь продать?" — "Продать — это без меня товарищ адмирал", — сказал ему Коля. Так что адмирал ему с тех пор не светил, а потом и вовсе уволили в запас, потому что адмирал М. недавно Колю оскорбил, и тот сразу рапорт об увольнении подал.

"Саня, — говорил мне вчера честнейший Видасов, — что-то происходит с Россией и с ее героями. Чтоб адмирала сейчас получить, надо быть подлее подлого".

Это тот М., что говорил корреспондентам: "Честь имею".

Мда, даже не знаю что сказать…

***

Об интервью.

Не люблю скучных. Только сядут — начинается: расскажите о своем рождении. Тогда я говорю, что вообще не рождался. "Как?!". А так: все же видимость только одна и никто не доказал еще, что то, что мы видим происходит в действительности, а не является ловкой кажимостью с воспроизведением вкуса, запаха, звука и теплоты, упругости при соприкосновении, приличествующих моменту.

Или говорю: помню само рождение. Темный тоннель — и я двигаюсь по нему к свету и голосам, остальное — я придумал.

***

С американцами — ужас.

Где было их ЦРУ — аллах ведает. Всем послал соболезнования. После бомбежек Сербии я как-то в сердцах сказал: "Америка получит такое, что на своей шкуре почувствует, что такое бомбежка". Не думал что сбудется. Теперь обронил: "Арабскому миру — конец". Неужели тоже не зря сболтнул?

***

Самое страшное для меня — когда человека унижают. Очень хочу дожить до того момента, когда в России начнут ценить человеческое достоинство и ум.

Про то, что я честь чью-то позорю, так это ж у нас разные чести. Некоторые любят повторять где попало: "Честь имею". Вот, например, адмирал М. — чуть его где застанут корреспонденты, он им: "Честь имею!" — сам слышал. А мои друзья даже обсуждали этот вопрос: всех интересовало, чью он честь имеет. Решили, что тех, кто ему ее отдает: они отдают, а он ее имеет.

***

Маленькие характеристики представителей генералитета.

Первый представитель:

Воевал в первую чеченскую войну. Не жалеет людей: ни своих, ни чужих. Легко пошлет солдат на смерть, если это поможет карьере. Был замечен в мародерстве. Уточним: кроме ковров, каждый зажиточный чеченец любил в прихожей, где все обувь снимают, иметь всякую аппаратуру — факсы, ксероксы, телевизоры, телефоны, холодильники. Просто детская страсть к собирательству, поскольку подключить все это хозяйство из-за отсутствия электричества не представляется возможным. И вот идет грузовик, битком набитый такими трофеями. Так вот, этот орел, одетый в длинное до пят кожаное пальто с чужого плеча, останавливает этот грузовик и губной помадой (тут где-то сейчас же подобрал) помечает для себя телевизор и холодильник.

Второй представитель:

В первую чеченскую за деньги предоставлял коридоры для выхода басаевских бандитов. За деньги не разрушал дома в деревнях. Ради карьеры не жалел солдат. Когда поступал в Академию, приказал взять высоту, не считаясь с потерями. Командиры говорили: "Не понимаем, зачем мы ее берем. Людей теряем. Окружить, и через сутки они сами слезут".

Теперь о Трошеве. Несмотря на то, что он написал книгу "Моя война", все сходятся на том, что он хороший мужик и никогда не допускал бессмысленных потерь среди солдат и населения.

***

В субботу показывали то, что осталось от "Курска". Комментировал генеральный прокурор, с трудом одетый в новенькую подводницкую канадку. Значит, прокуроры у нас теперь журналистами работают для пущей убедительности. Может, скоро в стране и не останется настоящих журналистов, а будут одни прокуроры?

Зачем же он, все-таки, перед камерой вылез? Вслушиваюсь в косноязычную речь и жду. Должен сказать. А-а-а… вот: "ужасная сила… эта сила… смяла… за девять часов вода наполнила всю лодку… спасти людей однозначно нельзя было…"

Вот из-за чего все эти переодевания на фоне танка. Вот из-за чего "Курск" поднимали. Его поднимали из-за этих слов. Значит, не стучали те двадцать три человека в течение нескольких суток. Это всем померещилось. И те, кто должен был спасать, не сбегали с места трагедии. Они сберегали. Они сберегали силы для настоящего спасательного броска. В течение недели. И государство не виновато во лжи, бездушии, бесчувственности, душевной черствости. Государство, которое чуть ли не из-под палки те же журналисты заставили сделать приличную мину при плохой игре, ни в чем не виновато.

Браво, господин У.! Только те двадцать три были одеты в водолазное белье и костюмы. Они со всей кормы стащили в один отсек все комплекты регенерации, а это, при той мешанине из сорванных с мест щитов, за девять часов не сделать. Они стучали трое суток, и признать это — смерть как не хочется. Даже говорить об этом не хочется.

Я вас прекрасно понимаю, господин У. Вы языком вчерашней домохозяйки пытаетесь рассказать подводникам о трагедии, не перепутав терминов. Это, безусловно, тяжелая государственная задача. Я вам сочувствую. Ведь сколько вам приходится глотать дерьма перед тем, как выдать на-гора что-то вкусненькое. Это сложно.

Ах, море, море! До сих пор не могу смотреть на него спокойно. Мне говорят: "Поехали, покатаемся на яхте!" — а я не могу. Для меня это не катание. Я там работал.

Теперь, оказывается, много работал. А тогда, по молодости, я так не считал.

Да, мы знали, что нас никто не спасет. Знали, что государство от нас откажется в любой миг. Знали, что награды получат не те. Знали.

Чего ж мы в море шли? Даже не знаю. Такие слова, как "Родине служить", мы никогда не произносили. Это все не наше. Для "дяди прокурора".

В те времена тоже были прокуроры, и "дядя прокурор" — это такая их кличка. Они появлялись после пожаров, столкновений, взрывов, утоплений и прочих уменьшений боевой готовности государства и спрашивали по всей строгости.

Еще бы, ведь мы ее понижали — эту боеготовность — своими неграмотными действиями. Так почему бы не спросить "по всей строгости".

На пятьдесят шестые сутки похода начинаются "глюки": кажется все что-то. Кажется, что говорили о чем-то. Кажется, что какое-то событие уже происходило. Кажется, что тебя обидел вот этот человек напротив, которого ты каждый день видишь на завтраке.

И внимание рассеивается. Не замечаешь очевидные вещи. Поэтому многие аварии происходили в конце автономки. После этой цифры — 56 суток.

"Акулы" пытались загнать на 120 суток. Только с ними пошли медики для исследования. Брали у всего экипажа пробы крови. Выяснили, что на 120 сутки кровь может необратимо поменять свой состав, и "Акулам" оставили автономность 90 суток.

Вот такие дела, господин У.

***

Был у Эммы Григорьевны Герштейн. "Как вы себя чувствуете?" — говорил я ей, а она мне: "На такие вопросы я не отвечаю".

"Эмма Григорьевна! — говорил я. — Чувство юмора покидает нас последним. У вас оно есть, так что не все потеряно".

Она знала Ахматову, Льва Гумилева, Надежду Мандельштам, Осипа Эмильевича. И все они считали, что Эмма должна бежать к ним по первому зову, хватать и прятать их рукописи, как надо отвечать на допросах, ехать к ним в ссылку, разбирать их тексты, перепечатывать их, опять хранить, опять бежать, ехать, и все это по первому зову. А они будут врать и себе и окружающим, и все будут принимать их условия игры, и в первую очередь Эмма.

Ее никогда не воспринимали всерьез, с ее мнением не считались. Ее вообще не спрашивали, есть ли оно у нее. Она воспринималась этим кругом как необходимая бессловесность. Что-то вроде шкафа, перед которым можно бегать голышом или закатывать истерики.

А шкаф-то оказался умнее. И еще он всех пережил.

Она говорила: "Пушкин вызвал Дантеса совершенно правильно".

Да, я читал ее "Память писателя". Я сказал ей, что она из литературоведения сделала детектив. Она была очень растрогана, но я не льстил, я так считаю.

Я считаю, что она достойна звания академика всех академий мира, что она делала открытия там, где ничего нельзя было открыть.

Я ей сказал, что ненависть Николая 1 к Лермонтову была зоологической, и она согласилась. Она мне сказала, что по ее мнению, Николай 1 покончил жизнь самоубийством, потому что поражение в Крымской войне воспринимал как крах его царствования.

Ей бы еще года два. И чтоб работалось. Она б такого понаписала.

***

…Не люблю писать про "Курск". Это сто раз сделают без меня. Но раз спрашиваете, конечно отвечу.

1. O костюмах я узнал от "рубиновцев". Источник надёжный не только потому, что они совсем не родственники флоту. Просто я этих людей знаю: не врут.

2. Ребята держались до 14-го. Западные СМИ выдавали информацию не только о том, что отстукивают "SOS". У них есть записи стуков. Говорят, там азбукой Морзе чуть ли не поэмы передавали, в то время как нам говорили, что это "технические стуки". По моим расчетам, воздуха у них (регенерации в том числе) хватило бы на 7 суток. Кстати, они еще и в водолазное белье были одеты.

3. От такой трагедии никто не застрахован. Гибель людей на флоте — не экзотика. Не берусь оценивать их героизм. Скорее всего, те, кто погиб сразу, действовали на автомате. Те, кто остался в корме — более осознанно. Их бросили — теперь это все более очевидно. Если б их бросили тихо, не на глазах у миллионов телезрителей, наверное, это была бы еще одна молчаливая трагедия (как с "К-8").

Шито-крыто, вдовам — медали, венки по воде. А так все узнали то, что я еще двадцать лет назад знал: государство от нас откажется в любую минуту.

Недавно узнал, почему "Петр Великий" прошел мимо. На борту были корреспонденты, освещающие ход учений, и они должны были сообщить, что учения закончены с высоким качеством. Источник этой информации сомнений не вызывает.

Помогла ли эта трагедия флоту? Однажды случилась Цусима. Русское общество вдруг обнаружило, что от былого величия ничего не осталось. Унизительно? Да. Но лучше правда. Потому что перед войной 1914 года у России уже был прекрасный флот.

О бардаке. Флот стареет, уходят люди. Те, кто остаются, не всегда замечательные специалисты. В наши времена человеку не доверили бы канаву копать, а тут глядишь — он уже адмирал. Мы больше плавали. Наверное, для специальной подготовки это хорошо.

"Растрезвонили мы эту трагедию?" — всегда лучше, когда люди учатся сопереживать. Неужели черствость предпочтительней?

"Улучшение морального духа народа и флота" — этого я никогда не понимал. Почему нужно улучшать? За всем этим "улучшением" всегда пряталось желание воспитать человека в готовности к ежедневной жертве. Я против подталкивания людей к смерти во имя любой идеи.

Прокуроров я действительно не люблю. Одно дело, когда человек борется за свою жизнь, за жизнь других людей, за корабль, и совсем другое — когда приходит "дядя" и начинает оценивать, так ли ты боролся, как тебе было приписано. Он приходит потом. Когда ты уже отборолся. Если б они остались в живых, тут бы прокуроры им долго кровь портили. На "Курске" кто-то сделал себе имя, кто-то деньги, кто-то книжку написал. Противно это все.

***

Вчера был в Военно-Морском музее. Не то чтобы я окончательно на голову заболел. Нет. Просто приехал хороший парень из Казани, и говорит: "Пойдем сфотографируемся в музее". — Мы и пошли. Там в одном зале висит тужурка главкома Горшкова с орденскими планками "младший брат Брежнева". Смотрел я на эту тужурку, рядом с которой мы сейчас же и сфотографировались, и думал о том, что почему-то под стеклом висят только тужурки, а вот брюки не висят, и есть во всем этом какой-то недокомплект.

Правда, если б висела тужурка и под ней брюки, то издали это все можно было за водолазный костюм принять. Да и потом, какие брюки в музей отдавать: те, рабочие, в которых ходил, не отдашь — они на жопе сильно лоснятся; правда, не вперед же жопой их выставляют, и все-таки неношеные как-то неудобно выставлять — вроде к хозяину они никакого отношения не имеют, даже им и не пахнут.

Вот какие мысли меня одолевали, когда я смотрел на застывшую под стеклом тужурку.

Чушь, по-моему.

***

Помню, было мне 40 лет. И вот как накатило на меня: жмет, давит, тоска, не могу, плохо. Устал. Устал от всего. Неимоверная тяжесть в членах. И наезды, накаты, прессуют. Так плохо, что подумал: конец. Потом думаю: чей конец, какой конец, который конец, и наконец — а каков-то конец, а, каков, подлец, конец, о-го-го, а не конец?! Тут же представил себе себя в момент настоящего счастья: вокруг солнце, море, я бегу к воде, и с разгону в нее, а она прохладная, и я уже погрузился, и плыву, плыву… до горизонта…

С тех пор чуть чего — бегом в детство за счастьем. А вернулся — вокруг чушь какая-то, недостойная нашего высокого внимания. Пыль. Тьфу! И протяжно: ХЕРРР-НЯЯЯЯ… прорвемся…

***

Вы — нормальный человек, если у Вас болит при слове "Курск". Когда все это случилось, я был на даче. Приехал — звонок по телефону и пьяный голос: "Накаркал?!" — это он про "72 метра". Там у меня в рассказе лодка тонет, и до поверхности — 72 метра. У "Курска" было 74. Подсчитали спасатели. А я еще ничего не знаю. "Телек включи!!!" — включил.

Он — этот пьяный — потом звонил и так же, не представляясь, извинялся: "Ты меня прости, Саня!" — да я уже простил.

Меня тут же потащили на радио: "Прокомментируйте", — а чего там комментировать: с экрана телевизора по всем каналам льется откровенное вранье. Обидно. И горько. Пусть бы самая отвратительная, но правда.

Правда. Я тогда сказал в прямом эфире: "В носу живых нет. Спасайте людей в корме. Их там 24 человека, судя по расписанию по тревоге. Их можно спасти, но время идет на часы".

"Время идет на часы", — и это не только потому, что они травятся угарным газом (от удара во всем отсеках сорвало с мест работающие электрощиты — куча коротких замыканий, локальных возгораний) — просто человек на это не рассчитан. Не рассчитывается он на подобное напряжение духовных и физических сил. Те, что сидят там и ждут смерти, сходят с ума.

Они сходили с ума. Об этом трудно писать. Все эти ребята годятся мне в сыновья. Даже их командир, Лячин, моложе моего младшего брата.

На лодках между собой немного другие отношения. У нас обращаются по имени-отчеству. И старпом, и командир — ко всем мичманам и офицерам.

К матросам — по именам и по фамилиям. А если называют твое звание и фамилию, значит, провинился. У нас пойдут спасать любого, будь то самый последний матрос-первогодок. При мне офицеры за матросами ныряли в ледяную воду и спасали. Не задумываясь. И чем меньше жизнь человеческую ценили всякие вышестоящие штабы, тем больше ценили ее мы.

И это нормально. И для нас и для штаба. Великого человеколюбия от штабных и в мои времена никто не ждал.

Но чтоб уйти, когда у тебя на глазах взорвался "Курск" — такого, извините, не было. В мои времена, во всяком случае. Были всякие аварии, катастрофы. Погибла "К-8". Ее тоже, в некотором роде, бросили. Но не так явно. "Петр Великий" с адмиралами на борту прошел мимо. А потом адмирал М. говорил журналистам: "Честь имею!" — надо же.

А адмирал П. на следующий же день после отставки попадает в Минатом на замечательную должность. Уверен: и остальные сироты устроятся великолепно.

Я им не судья. Но лучше б они официально не скорбели. Лучше б не выступали, не предъявляли свои эмоции. И тут даже не важны причины гибели — они для специалистов. Тут важно то, что от живых открещивались так, будто убирают свидетелей собственной нечистоплотности. А стуки? Западники записали все стуки и расшифровали их давно. Люди говорили, орали, кричали, они передавали всякий бред вперемежку с посланиями родственникам.

Сотни водолазов разных поколений, спасателей просили, грозили, умоляли, писали, кричали: "Пустите нас! Вы не можете, мы их спасем! Мы приедем и разрежем этот корабль за считанные часы! Бесплатно! Мы режем люк, который вы там открываете, за 15 минут! Это глупость его открывать, он заклинил! Он и так-то еле открывается, а от удара тем более! Резать надо! Мы наделаем отверстий прямо в корпусе! Мы войдем в отсеки по-мокрому! Сбоку! Мы договоримся! Водолазы могут переговариваться с теми, кто там сидит! Мы поймем друг друга! Вытащим! Вытащим их!" — все попусту. Главком глух. В Брюссель едут два красавца согласовывать документацию. Время растягивается. Оно у них резиновое. Мне тяжело об этом говорить. Я, как чокнутый, сидел у телевизора и плакал от собственного бессилия. И еще от позора. Потому что это позор. Позор. И я его воспринимал, как свой собственный позор. Не позор президента и прочих, а мой, личный.

Родственникам можно вешать какую угодно лапшу на уши. Люди не хотят верить в подлость, но им вообще хочется верить. Во что угодно: в царя, в Бога.

Через трое суток я понял: это все. Моряки вообще суеверный народ. Мы и молитв-то никаких не знаем, но, если припрет, начинаем изобретать сами.

И я говорил, я шептал: "Господи! Пусть они поскорее умрут! Избавь их от мук!"

Что я еще мог сказать? Что я вообще могу сказать? "Люди! Будьте людьми!" — и только-то.

А с политиками мне не по пути. Разные мы.

***

О судьбе не жалею. Может, я был послан в подводнички только для того, чтоб потом о них написать. Это должна быть литература. Вкусное, сочное, точное, лаконичное слово. Там же, кроме жизни слов, ничего нет.

Это потом настоящая жизнь придет к тебе и будет примерять сшитую тобой рубашку. И она скажет: "Ой, как здорово! Мы и сами так хотели!" — или пройдет равнодушно, как покупатель мимо торговых рядов.

О деньгах: если думать о них, то лучше не браться за перо. У Достоевского получалось писать за деньги, но очень торопливо. Нам спешить некуда. Каждую фразу я проверяю по сто раз. И нет гарантии, что она мне через пять лет понравится. Правда, в то, что прошло через книги, я уже внедряться не хочу: лучше новое написать.

Так что вот.

***

В эти предновогодние дни вас, как всегда, заботит судьба любезного Отечества. Это чувствуется по всему и достойно всяческого поощрения. Не терзайте себя от несовершенства происходящего. Можете утешиться тем фактом, что в России уже однажды существовало полицейское государство: при Николае Первом централизация власти достигла апофеоза, пышно цвёл сыск и стороннее, от официально утвержденного, мнение нещадно преследовалось. Все кончилось Крымской войной и унижением, а Николай Первый с горя, говорят, помер.

К чему это я? Это я к тому, что "нас бубут, а мы крепчаем!"

Так что все тухлое все равно куда-то денется, главное, чтоб все были полны и непосредственны.

***

Основной латвийский обычай — надевание кокошника. Сейчас этот обычай почти что забыт, но там, где чтут традиции, его — о-го-го — как надевают. Для того, чтоб его надеть, готовится непорочная латвийская дева (рост от 180, вес от 80, размер ноги от 43). Она месяц постится (ест только желуди, собранные под священным дубом на Ивана Купалу, а пьет — росу). Потом ей расчесывают волосы специальным гребешком из раковины (раковин в Латвии полно), во время чего три простоволосые девы непрерывно поют. Дева тоже поет. И вообще, все происходит под пение и под медленные латвийские танцы с бубенцами босиком. Наконец, на нее надевают кокошник, после чего все в слезах от умиления. Для умиления собирается весь хутор. В этот день готовят пироги с грибами и во внеочередной раз доят коз. Для чего доят коз, никто не знает — обычай древний. Пляшут и умиляются целый день, а потом деву надо срочно выдать замуж, пока не остыла. Вот такой красивый обряд.

***

Тут один парень пишет мне в стиле хокку:

Плывут две дощечки Вниз по реке Сумида. Вспомнилась мать…

Я ему:

Чиновника застрелили. Есть повод наполнить бокалы. Вспомнилась его мать.

***

Ты — сильный. Ты все преодолеешь. У тебя все получится. Повтори эти фразы сто раз и увидишь, как все само становится на место, люди вокруг тебя сплачиваются, и тебе ни черта не страшно. Мне это очень помогает. А поскольку биологически мы с тобой слабо отличаемся, то поможет и тебе. Опять же, как говорят все ведьмы мира, надо смеяться. Причем в самых ответственных местах. Чувство юмора покидает тело последним. Все будет хорошо. Однажды я пришел к приятелю и вижу, что он чернее тучи. "Что такое?" — "Налоговая проверка" — "Это хуже чем ядерная зима?" — "Тебе бы только издеваться". — "Погоди. Представь: землетрясение, ослепительная лава течет по улицам и поглощает квартал за кварталом. Все умерли — ты жив. В этом случае ты был бы счастлив?" — "Ну…" — "А давай так: повторяешь сто раз "Все будет хорошо" и, если тебе не полегчает, то с меня коньяк. Если полегчает, то с тебя чай с лимоном". Через час он мне звонит: "Слушай! Приходи на чай. Полегчало!" И проверку он прошел — требовали пять, а договорились на тысячу. Налоговая, как волк, чувствует какой олень больной. Так что "Все будет хорошо!" — универсальная формула, придуманная Сашей Покровским. Береги Ш. Очень приближает эту жизнь к себе. А приблизил жизнь — уменьшился до ее размеров. А уменьшился — тут-то она тебя и слопала. Насчет колонки — это здорово. Но я же могу только чушь нести.

 - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Образец: Россия очень любит Францию. У нас в России даже есть места, названные в честь великих французов. Например, Садовое кольцо в Москве и улица Садовая в Питере. Сначала ударение ставилось на первом слоге, потому что они названы в честь маркиза де Сада. Еще: первое средство от наводнения — совещание в Кремле. Яковлев стал доктором коммунальных наук. Стал бы академиком — утонули бы в дерьме.

Меня вчера опять спросили: "Как вы считаете, почему, все-таки, утонул "Курск"?" "Видите ли, — сказал я, — корабль что страна, у него есть сильные стороны, а есть слабые. Например, в стране есть средневековые деревни, где нет электричества, дорог, телефонов, телевидения, но это не мешает стране летать в космос, изобретать новые танки и самолеты. Эти деревни не влияют на танки, и оттого, что там нет света, космические корабли не сходят с орбиты. А на корабле все эти отсталые участки — эти средневековые деревни — впаяны в жизнь. Они мелкие. К ним привыкли. Их не замечают. И когда все складывается хорошо, корабельная жизнь прокладывает свой путь, обходя эти участки, но если что-то не так, тогда именно они выстраивают цепочку жизни. Гибель корабля — это же тоже жизнь только другого свойства.

 - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

***

Все естественные монополии с нового года повысили цены. Это располагает к стихам. Я написал двустишье:

Помойка за окнами та же, Только с каждым днем она стоит дороже.

***

А давайте утвердим орден "Государство вас бросило" с фальшивыми алмазами и цыганским золотом. Летящий вперемешку серпомолотщитомеч. Первой, второй и третьей степени.

Марко Поло (где-то 1280-й год), более двадцати лет находившийся на службе у монгольского хана Хубилая, приводил легенды о миролюбивом китайском государе Факфуре, царство которого разрушил Хубилай:

"Ежегодно кормил он двадцать тысяч малых детей. В здешнем царстве бедные женщины бросали детей, потому что кормить их было нечем, а царь приказывал брать их и воспитывать. У кого из богатых детей не было, шел тот к царю и просил детей столько, сколько желал и какие ему нравились. Когда дети приходили в возраст, царь женил их и давал им на прожитье. И воспитывал он в год до двадцати тысяч мужчин и женщин". Это я тебе насчет того, что случаи борьбы с детской беспризорностью происходили и раньше. Программа этой борьбы была проста и понятна. Результаты — всегда налицо. А воровства — никакого.

***

Вообще-то не печальтесь о России. Ей повезло — она огромная. И в то же время, ей не повезло по той же причине. Знаешь, почему монголы в свое время завоевали полмира? Вот их характеристика: "Монголы послушны своим начальникам. Они уклоняются от всякой лжи, избегают споров; убийства и грабежи между ними чрезвычайно редки. Воровства и вовсе нет. Они безропотно переносят голод и усталость, жару и холод. Любят веселиться: играют, поют и танцуют при всяком удобном случае. Они надменны с иностранцами и ни во что не ставят человеческую жизнь". Для того чтобы сделать русских хоть в чем-то похожими на монголов, потребовалась диктатура Сталина. И как только сделали, завоевали полмира. А потом — все. В России все рассуждают о России, все о ней пекутся, переживают. А людская жизнь, как и много веков назад, ничего не стоит. Русь много раз объединяли. Всякий раз не надолго.

***

Я против сценарного развития жизни на этой планете. Представь, все по пунктам: непременно парочка терактов, падение самолета, поджог, подлог, наводнение, которое не сдержать, подлость естественных монополий, образование, забота. Хочется чего-то необычного, старого, милого, забытого. Хочется, например, "поднятия зябей". В мои времена были "поднятия зябей", и я до сих пор помню волнения в крови, связанные с этим событием. Вот объявят: "Подняты зяби!" — и, я даже не знаю, тянуло всех по этому поводу целовать. По сию пору не знаю что такое, собственно, "зяби" и их безусловное "поднятие", но тянуло. Черт! Непреодолимо. И хорошее весеннее настроение создавалось от ерунды, когда был молодой и глупый, когда радовало солнце, море, галька, песок, ветви акации. Не вспомнить ли нам с тобой все это?

Закрываешь глаза и бежишь, семнадцатилетний, по пляжу, а потом в воду и уже поплыл. Выбрался на берег и рухнул на подстилку, вздрагивая плечами, утирая сочащийся нос, и вот уже солнце согрело тебе спину, прекратилась дрожь, и веки сами собой смежились, а потом и слиплись, склеенные чудесным солнечным клеем.

Рекомендую представлять себе эту картину, как только подумаешь о терактах, подлости, слежке, сыске, изъятии документов, подлоге, подслушивании, подсматривании и провокациях, посещениях налоговой инспекции, полиции, ФСБ и судебных приставов.

***

Как только Бог создал Адама, он сразу понял, что создал идиота. Тогда он сказал: "Плодитесь и размножайтесь".

Ну, действительно, говоришь человеку о сострадании, сопереживании, удивительном умении чувствовать чужую боль более остро, чем свою, а он тебе говорит: "Мои два процента будут?"

Или начинаешь его воспитывать на примерах: мол, вот твой друг столько украл, а теперь его застрелили и ты участвуешь в похоронах, чтоб постичь всю тщетность всех этих безумных усилий по сгребанию всего под себя, а он говорит: "Это очередное наступление реакции на бойцов демократии".

А сколько раз приходилось внушать: "Земля очень маленькая. Равновесие хрупкое. Человек так бездумно вмешивается в природу, что, совершенно естественно, уделом его становятся ураганы, потопы, смерчи, катаклизмы. Берегите Землю и каждое живое существо на ней", — а он говорит: "А давайте проложим газопровод через Польшу". — "Чего ради?" — "Поляки обещали не воровать".

После этого можно воскликнуть: "Хрен с вами! Живите, потом отсортируем!"

***

А вот было ли у вас в детстве состояние счастья? Вот чушь совершенная, — а ты счастлив. Что-то вроде того, что горы и ручья, а ты босыми ногами в холодную воду, и сам знаешь, что мама будет ругать, а все равно лезешь.

Или пробуешь сожрать зеленое яблоко, а оно такое, что скулы сводит, и умом понимаешь, что сейчас от кислоты всю рожу свинтит, но ведь кусаешь же, и с рожей творится именно то, на что и рассчитывал.

Или тепло, и только почки лопнули и показались листики на тополях, и пахнет — закачаешься, а ты идешь из школы с подружкой и думаешь: "Сейчас я ее поцелую! Сейчас", — и целуешь, и получаешь за это портфелем по голове, что само по себе совершенно уже не важно.

Или бежишь с косогора, и такой вдруг восторг тебя охватывает, что и сказать невозможно.

Или кому-то признаешься в любви. Одними глазами. Человек рядом, а говорить абсолютно не за чем — и так таешь.

Знаешь, говорят, если представлять все это на ночь, перед сном, то спишь всю ночь беспросыпно и встаешь совершенно счастливым.

***

Слышал вчера легенду о себе самом. Легенда такая: Примерно в 1978 году была популярна песня Эдуарда Хиля "Вы возьмите меня в море моряки, моряки, я все вахты отстою на корабле". Вроде я дал телеграмму в Ленконцерт Хилю: "Приезжай. Отстоишь все вахты".

Правда в этом деле состоит в том, что идея дать такую телеграмму действительно моя, и мои пьяные друзья действительно отправились на почту давать ее. Дошли ли они до почты, и что там было потом, не знаю, но они уверяли на следующий день, что дали.

Ещё история. У нас в квартире ремонт и поставили нам новую дверь. Стояла она и сияла только два дня. Потом малолетние друзья моего сына накарябали на ней слова: "Хуй" и "Сука". Вроде я бушевал, проводил дознание, а потом заставил своего сына взять краску и закрасить. Только он взялся за кисть, как я его остановил: "Не надо закрашивать". — "Почему?" — "А вдруг правда?"

Я действительно не дал закрашивать, потому что так место занято, а если закрасить, так это все равно что под новую картину холст загрунтовать.

Покровский любит кактусы. Однажды купил он кактус с большими колючками и сел с ним в переполненный автобус. Как он его и окружающих не берег, но все равно автобус тряхнуло, и кактус со всего маху всадился мужику в зад. Тот от неожиданности так заорал, что вокруг них тут же образовалось свободное пространство. Так они и ехали. Мужик потом сошел, а Покровский ехал совершенно свободно. Были, правда, попытки со стороны вновь вошедших прорваться к нему: "Да вот! Сколько тут свободного места!" На что более опытные пассажиры говорили: "Там кактусы в жопу втыкаются!"

В этой истории все правда. Я действительно пытался уберечь кактус и окружающих и опускал его как можно ниже, в район начала ног, где пространства, как мне представлялось, больше. Там-то (в начале ног) и произошла та встреча кактуса с пассажиром. И главное, со мной никто отношений не выяснял. Все как зачарованные, смотрели на кактус, стараясь заранее предугадать его поведение.

Ещё история. Покровский любил бегать по утрам. Бежит он в парке и вдруг видит: несется на него огромная овчарка. Времени нет, деваться некуда: сейчас набросится. Овчарка подбегает, Покровский с ходу падает на карачки и кусает собаку, от чего она немедленно начинает бежать от него, а он — на карачках — за ней, пытаясь еще укусить.

Случай такой был. Только собаку я не кусал. Я на неё залаял.

На жену Покровского записана их дача. Жена захотела её продать. Покровский копается в огороде, на даче никого нет: все куда-то делись. В это время приходят покупатели: "Дача продается?" — "Продается". — "Можно посмотреть?" — "Нельзя". — "Почему?" — "А я не хозяин. Я здесь только копаю".

В период предвыборной кампании Буша и Гора Покровский послал в оба их штаба абсолютно одинаковые телеграммы: "Уверен в Вашей победе. Заранее поздравляю". Оба кандидата в президенты еще месяц не могли разделить голоса.

Это правда. Только я посылал не телеграммы, а письма. И не сам, а попросил сделать это моего друга Андрея Батищева, живущего в Америке.

Через него же, в то время когда утонул "Курск" и ходила такая версия, что его торпедировали американцы, я задал вопрос американским подводникам. Он просто послал письма от моего имени им на сайты: "Ребята, говорят, это вы по нам долбанули". Андрей говорил, что сначала было молчание, потом минут пять в ответ лился откровенный мат, а в конце скромненько: "Мы по вам не стреляли".

Покровский поехал в Египет один. Отдохнуть и пописать "Кота". Валялся на пляже, а в жару и вечером писал. Как-то одинокие девушки попросили его выйти с ними в город, потому как к одиноким, без мужского сопровождения, тут же пристают: пытаются взять за руки, затащить в магазин. Покровский шел мрачный — не дали с рукописью посидеть. Девушки шли впереди и между собой щебетали. Тут к ним направляются несколько египтян: сейчас явно будут приставать. Они умело оттирают Покровского от дам. И вот ему показалось, что один из приставал ущипнул даму. Тогда Покровский ворвался в круг египтян, выбрал одного и ущипнул за попку. Ущипнутый подпрыгнул и что-то заорал: все египтяне в один миг испарились, а девушки от хохота не могли устоять на ногах.

Все так и было. Только я, когда его ущипнул, еще и хищно подмигнул ему.

Легенда: Покровский часто оставался с экипажем. Как существо строптивое, он хорошо для этой цели подходил. Все в отпуск, а он с людьми. И вот в такой момент приходит из Латвии запрос о комсомольской характеристике на одного только что уволившегося в запас негодяя, пьяницу, дебошира. Он захотел стать милиционером: "Прошу выслать в наш адрес…" — исходящий номер: 1242.

Покровский отвечает: "Все выслано в соответствующие инстанции установленным макаром" — и номер: "Как он там к нам вошел?… 1242… так… а вышел он, пятясь назад. Пиши (писарю): 2421".

Правда. Только парень был из Литвы.

Покровский со своим главным редактором Колей К. приглашены на шведскую книжную ярмарку. В первый день они пошли гулять по Стокгольму. Недалеко от президентского дворца стоит туалет. Вход — пять крон. Сначала пошел главный редактор, а потом — шведы бы никогда не догадались — он, выходя, придержал двери: "Саша, угощаю!"

После того, как Саша угостился и выходил, в открытую дверь втиснулся еще один россиянин.

"Ты не знаешь что это там внутри так пипикало?" — спросил Саша у Коли.

"Пипикало? — задумчиво сказал главный редактор. — А вот", — и показал на полицейскую машину, подъехавшую к туалету.

Всё правда.

Ещё легенда. Покровский хорошо плавает. Однажды в Баку он уплыл за остров Нарген и там повстречался с мужиком, занимающимся виндсерфингом. Тот его как увидел, так и закричал: "Ёбт! Блядь! Держись!" — и начал его спасать.

Правда. Я мужику тут же в воде все и объяснил.

Ещё про плавание. На Кипре Покровский поплыл вдоль берега. Прошло часа два, и в абсолютно безлюдном море он вдруг натолкнулся на толстую тётку, лежащую на воде, раскинув руки. Он её не видел, а потому дал ей рукой по башке, она начала тонуть, и он её спас.

Тётки меня преследуют постоянно и не только в открытом море, где я их подобным образом топил несколько раз. Однажды чуть не утопил так тётку в бассейне. Как она под руку мне попалась, до сих пор загадка. Досталось ей крепко. Я ей сказал: "Сори!" — а потом несколько раз: "Хау ду ю ду?"

***

А сейчас в правительстве идет очень серьезная дискуссия о том, что в целях воспитания любви надо разрешить всем на дачных участках поднимать российский флаг. Осталось только определить, в каком месте участка он будет свидетельствовать в пользу патриотизма, а где, извините, уже издевательство. Ну, как об этом говорить серьезно?

Договорились: я занимаюсь только языком. И еще в моей прозе всюду можно найти абсурд. Мне кажется, только абсурд помогает понять все происходящее. Что касается мата. Я написал по этому поводу статью по заказу журнала "Вопросы литературы" (в простонародье "Воп…ли") и на наш сайт послал ее полностью. По этому животрепещущему вопросу вряд ли что-либо смогу добавить.

Об "эксгибиционистских и порнографических сценах в "Каюте". Ну, я не знаю. Поклоннику тонкого прозаика Сорокина, по-моему, не привыкать. Речь, скорее всего, идет о "Пурге". Текст, действительно, очень чувственный, и неподготовленных бросает в жар. Но не более того. Представьте себе: человек идет по дороге, один, в пургу. Человек замерзает, и чтоб хоть как-то согреться, он представляет все эти сцены. И потом тонкие натуры начинают понимать, что человек этот совершенная, абсолютная жертва любви. Любви безудержной, всепоглощающей. Что бы с ним не делали, он любит.

Это я в последний раз объясняю.

Ещё легенда обо мне: Покровского пригласили в Швецию читать лекции на тему: "Психология одинокого пловца". Он слетал и прочитал. Потом его пригласили в Турцию.

Правда состоит в том, что ко мне вернулся мой же анекдот. Меня как-то спросили одни полуофициальные органы: "А зачем вы едите в Швецию?" Я сначала хотел ответить: "Родиной торговать", а потом решил, что спрашивающий ничего плохого мне, в общем-то, не сделал, и вопрос по тем временам самый что ни на есть обычный. Я решил пошутить и ответил:

"Еду лекции читать" — "Что за лекции?" Тогда-то я и придумал "Психологию одинокого пловца".

***

Вчера было 7 марта, и все всех поздравляли. Я отправился сразу в три типографии и в "Академкнигу". В "Академкнижке" я подарил 12 абсолютно одинаковых шампуней, а в типографиях свои книги. И все это в обычном моем вихре, потому что мне еще во французском консульстве надо было визу получать. Книги я подписывал так: "Дорогой Марине от дорогого Саши". Потом начал вносить разнообразие: "Очень дорогой… от слишком дорогого…" и прочее.

К французам я ввалился уже совершенно обезумевший. Во-первых, я никак не мог нажать кнопку вызова на двери, а когда нажал, то сказал им туда: "Ку-ку!"

Меня впустили, дали анкету, которую я заполнял на всех знакомых мне языках, в полной уверенности, что я пишу по-английски. И еще у меня все время из рук вываливались все листки с приглашениями, дополнениями и разъяснениями, вываливались и летали по полу. А когда я стянул с головы шапку, то волосы у меня сами встали дыбом. Фотографию свою я никак не мог прилепить в нужное место, потому что она липла везде: к рукам, одежде, обуви, но только не к анкете, в которой я даже перепутал свой пол — заметил, но не стал исправлять, черт с ним.

А когда меня девушка спросила: "Вы мужчина?" — я ей ответил: "А какая разница?"

Когда выходил из консульства, то никак не мог открыть дверь — ручка в другую сторону открывалась, оказывается. Выходя, оглянулся — они все смотрели мне вслед.

Так что с 8 марта всех женщин.

Есть анекдот о возникновении этого праздника: "Однажды шла по улице невероятно пьяная Роза Люксембург и встречает она Клару Цеткин. "Роза! — говорит Клара — Почему в таком виде?" — "У меня праздник". — "Какой праздник?" — "Между… народный…"

Так и возник этот замечательный праздник — 8 марта.

***

Вот интересно: я заметил, что из дерьма вертикаль не сложить. И укрепление вертикали, если оно состоит в основном из этого предмета, не происходит.

Даже если внутри имеется несгибаемый замечательный стержень. Лепишь на него дерьмо, а оно как подсохнет, так и отойдет.

Конечно! С другой стороны можно сказать, что лепить не из чего — кругом только оно, достаточно в окно посмотреть.

Но ведь взять то, что само в руки лезет, проще, а вот золото — его еще поискать надо, да и уговорить в вертикаль сложиться.

А дерьмо и уговаривать не надо. Оно всегда: "Чего изволите?"

И из "личнопреданных" ничего не сложить. Иди-о-ты, прости Хос-споди.

***

Я был на книжной ярмарке в Париже.

Ах, Париж, Париж: улицы, ветер и солнце, люди за стеклом в кафе, мужчины и женщины с обмотанными вокруг шеи гигантскими шарфами, ресторанчики, каштаны, сандвичи, машины, переходы, метро, гостиницы на Монмартре с крошечными номерами, французский завтрак. Пожалуй, лирики достаточно.

На ярмарке несколько сот издательств. Даже японцы были. Ну, и русские, конечно. Нас десять: три издательства из Питера, остальные из Москвы. Французы пригласили и оплатили нам стенд один на всех, напополам с Министерством по печати. Мы тоже заплатили за него из своего кармана по 450 евро каждый. Французы оплатили нам дорогу. Остальное — за наш счёт: гостиница и суточные. Если продашь книги, то, может, и компенсируешь.

Книги на себе: 20 кило в самолет. Это из Питера. Из Москвы повезло еще по 30 килограмм на рыло дипломатической почтой наше любимое Министерство иностранных дел. Но предупредили, что эти книги надо будет привезти назад — таможенные дела — или подарить (тому же Министерству), отчего и представители последнего будут нас контролировать. Но наши люди из издательства ОГИ тут же дали интервью во все стороны света, где похвалили французов за заботу о нашей культуре, родное Министерство печати и Министерство иностранных дел, мечтающее о подарках. На что хмыри из того Министерства сказали, что мол, ни-ни-ни, они не против, продавайте, конечно, надо помогать малому бизнесу, на что мы-то всегда, вы просто не так поняли. После чего все выпили эту проклятую водку, без которой нас почему-то во всем мире не воспринимают.

Все это было без нас: москвичи приехали на день раньше, и от чиновничьего произвола отбивались они. А мы из Питера появились на сутки позже, после чего все разложили свои книги, расселись по местам, и на какое-то время застыли с таким выражением на лице, будто проглотили ведро гвоздей и теперь выбираем, какой гвоздь первым доставать из жопы.

Но народ повалил, и все очнулись, стали торговать.

Затрудняюсь сказать, на каком месте находится Россия по уровню полиграфии. Наверное, правильно нам дали номер с боку у бара и туалета. И назывался он "Пи-180" (Р-180). Наверное, это и есть наше место. В "Пи".

Но и там мы лишь 180-е. После нас только разбомбленная Сербия, которая бегала к нам угощаться водкой.

И где эти программы воспитания в иноземных зрителях правильного отношения к России? И миллионы, пущенные на это дело? Где они? Кажется, в "Пи".

А интерес есть. К русской экономике, политике, географии.

"У вас есть книги по географии?" — у нас есть книги по географии. Материалы конференции по Мейерхольду на трех языках — самые те материалы. По географии. Покупайте.

Девочки из ОГИ горло себе сорвали, зазывая и продавая себя и нас. Потом опять себя и нас. Они так и не попали, бедняги, в Лувр. Некогда было. Надо отрабатывать деньги. Все в большом пролете. Нужны деньги. Очень нужны.

Считаем, считаем евро: десять, двадцать. "Сколько у вас стоит Кузин?" — "Для вас, мадам, он совсем ничего не стоит. Берите по двадцать". — "А Эйхенбаум?" — "Та же цена, мадам".

У нас на все одна цена. Деньги, деньги, быстрей, все в прогаре.

В среднем каждое издательство влетает на 700 долларов. "Берите современную прозу! Берите! Дешево!"

Современная проза всегда дешево.

Пришла Розанова. Ковыляя. С авоськой на колесах. Набрала книг, не торгуясь. Говорят, дрянь баба. Но она не торговалась. Значит, это отличная баба, если так можно сказать о вдове Синявского.

"Сколько стоят у вас "Парадоксы"?" — "Они ничего не стоят".

Был Григорьев, замминистра по нашей печати. Пролетом в Париж. Он помахал нам ручкой. Были из французского министерства. У этих на нас находится больше времени.

Я прилетел из Парижа совершенно очумевший. Продал я только половину своих книг. Десять килограмм. На остальное в последний день налетели крысы — русские магазины в Париже. Их два. Они хотят все за рубль.

Надо быть гордым. Я им ничего не продал за рубль. Я знаю, какие у них цены.

"Неужели вы все повезете назад?" — "Зачем назад? Я здесь подарю".

И подарил.

Сергею Д., в свое время выгнанному из "Русской мысли" по сокращению, теперь весьма небогатому, в свое время помогавшему всем и так и не скопившему ничего на "черный день", так и оставшемуся русским через двадцать лет парижской жизни. Он, бедняга, просто не знал куда себя деть, все гладил переплеты.

***

Э.А., здравствуйте. Изучил вашего "Маринеско". Сценарий хороший. По динамике можно предложить следующее. Немецкую часть пустить на немецком языке. Одновременно сжать диалоги. Добавьте атак. Надо совместить атаки немца и Маринеско, все время переходя от одного к другому. Напряжение должно расти от кадра к кадру, что можно достичь уменьшением времени на каждый эпизод. В конце этой совмещенной атаки, например, немец командует: "Пли!" — следует взрыв, а уже Маринеско докладывают, что торпеды попали в цель.

Диалоги с самим Маринеско требуют корректуры. Они жестче, проще. Командир никогда не заигрывает с командой. Да, они одна семья, но на командира всегда смотрят снизу вверх. Он как Бог. Он принимает единственно правильное решение при экстремальной ситуации. Маринеско пьяница. Но. Командир пьет, чтобы снять напряжение, а оно не снимается, и он не пьянеет. Пьет водку как воду. И это так. Подводники пьют, но не пьянеют. Сердце остановиться может, но ум трезвый. Про Маринеско-бабника я уже писал. Добавлю. Настоящие бабники, а он именно такой, молчаливы. Никогда не обсуждается предмет очередной страсти ни с кем. Даже с лучшим другом. Табу. Запрещено. Все знают и молчат. Команда понимает его с полуслова. Она, как собака, знает чего хочет хозяин.

С тем комдивом было такое: после удачной атаки, при встрече на пирсе Маринеско крикнул своим: "Качать комдива!" — и они качнули: подбросили три раза, поймали два. Вроде случайно. Комдив упал на пирс и сказал: "Сам бандит, и команда у тебя бандиты!" — но Маринеско ничего не было.

После очередного утопления транспорта он пришёл и на три дня лёг на дно. Приехали награждать: "Где Маринеско?" — "А вот!" — под водой видна лодка. И еще для того, чтобы держать в напряжении, добавьте страшилок. Сны на лодке не только радужные из детства. От избытка углекислоты они цветные. Человек засыпает быстро (углекислый газ — снотворное), но просыпается, даже если не от кошмара, очень плохо: его мотает из стороны в сторону, он не может прийти в себя. Если кошмар — немедленно садится вертикально. Весь в поту. Например, такой кошмар: к нему подбирается старуха, смотрит снизу, как кошка, в глаза, потом начинает щупать так, как щупают курицу — жирна ли. А он не в силах пошевелится, он кричит, рот открывается, а звук не идет… Наконец, пробуждение — его теребит вахтенный: "Товарищ командир! Товарищ командир!"

Командир в походе почти никогда не спит. У него могут быть галлюцинации наяву. Почему не показать это?

***

Ещё по Маринеско. Там есть эпизод, где он вроде советуется со штурманом, влезать в базу за "Густовым" или не влезать. Командир ни с кем не советуется. Он принимает решение сразу и навсегда. Иначе он не был бы командиром. Маринеско очень хорошо себя чувствовал в стрессовой ситуации: пожары, взрывы, погони, торпеды. Это его. Он в этом купается. Он во время атаки петь будет. Поэтому для остальных членов экипажа он Бог. Какие они могут ему дать советы, когда он на одном чутье идет? Это как вожак волчьей стаи. Пусть другой волк ему что-нибудь посоветует — так в ответ получит, не обрадуется. Потому что во время торпедной стрельбы он, перископ, лодка и торпеда составляют одно целое. Это не торпеда попадает в цель — это он влетает в борт корабля, рвет его внутренности, урчит, рычит, отрывает дымящиеся куски.

Отсюда и береговая жизнь Маринеско — ему не хватает приключений. И еще — он артистичен. И не только потому, что из Одессы (кстати, уберите из текста то, что он хохол. Таким, как Маринеско, чхать на национальность. Он об этом даже не думает). Он артистичен, потому что ему этой береговой жизни мало. Он много читает. Подводники вообще много читают. Это чтоб не свихнуться.

По немцам. Можно добавить такой эпизод: лодка после удачной атаки всплывает рядом с тонущим транспортом. Немцы вылезают наверх, лениво курят, фотографируют тонущих людей. Тут появляется кто-то с автоматом и устраивает стрельбу по живым мишеням, азартно, с выкриками. Наверх поднимается командир и прекращает все одним движением, все вниз, срочное погружение, а старпому говорит: "Наказать!" — и называется фамилия того стрелка. Старпом смотрит недоуменно. Командир: "Списать на берег. На восточный фронт. Ему хочется пострелять!" — успокаивается и говорит: "Пойми! Это не добавляет нам чести!"

Для немецких подводников слово "честь" было не простым звуком. Немецкий подводник — беспощадная машина, но временами что-то включалось, к удивлению окружающих, и тогда — рыцари, кресты, честь.

***

По "Курску" много всего сказано. На нем столько людей заработало денег и не только денег, что просто удивительно. Именно поэтому я не люблю высказываться. Конечно, эту трагедию надо делить на две части: взрыв и спасательная операция. По причинам взрыва было столько вранья, что есть ли смысл его опровергать? А сколько людей книги написали! Вот и Черкашин сподобился. Мне не понравилось, что он пытался на американцев все свалить, и я эту книгу читать не стал. Уж больно от нее госзаказом попахивает.

Мне с самого начала казалось, что так, как мы сами можем себя взорвать, никто нас взорвать не сможет. Так, как мы себя развалим, никто нас не развалит, и нечего тут на зеркало пенять. Американцы — наши противники. Неуважение к противнику — первый шаг к поражению. А стенания по поводу того, что они, мол, к нам в терводы лезут, вообще неприличны. Они-то лезут, а вы-то на что? Для того и существует флот, чтоб это "лезут" пресекать. Работа у них такая — "лезть", а у вас работа их гонять. Не будут они "лезть", и вы останетесь без работы, а так — все при деле. И правильно они "лезут", чтоб вам служба медом не казалась.

Между прочим, и мы "лезли" и "лезем". Есть у тебя разведывательные, противолодочные лодки — "лезь". Попался — грош тебе цена, а они молодцы, обнаружили тебя и загоняли до смерти.

Причина взрыва: скорее всего торпеда. Как она рванула и почему? Повторюсь: сами. Без террористов обошлись. Между первым и вторым взрывом было 2,5 минуты, а в первом нашли потом только одного человека, а по тревоге там 7. Значит, бежали. 2.5 минуты — это огромное количество времени. За это время можно много чего успеть. Или не успеть. После первого взрыва, до второго, видимо, начался пожар, и от него рванули еще 4 торпеды. Иначе чего бы торпедам ждать 2.5 минуты, прежде чем сдетонировать?

Конечно, паника. Люди и виноваты, и не виноваты. Кто и как себя поведет в этой ситуации, одному Богу известно. Не будем их осуждать. Люди на подобную прочность не рассчитаны. Можно, конечно, какими-то тестами установить, кто и на что способен, но так ли это будет на самом деле?

Спасательная операция так же бездарна, как и все у нас теперь. Людей уморили. Они трое суток стучали, что бы там эти Клебановы не говорили. Говорят, на западе все стуки расшифровали. Там они целые поэмы отстучали. Западникам верю, нашим — нет. Государству плевать на людей. Теперь это ясно всем.

***

Когда я был маленький, я сказал своей бабушке: "Бабушка! Что ты все "бог" да "бог", бога же нет!" — а она на меня посмотрела и говорит: "Сашенька, Бог есть!" Я этот ее взгляд до сих пор помню. Что-то очень нездешнее, холодное до дрожи и в то же время необычайно теплое, до трепета (никак не подобрать слов) входит в тебя, внутрь, и внутри уже все вспыхивает какой-то непонятной томительной радостью. Жуткое и сладкое. Да. Бог есть. Потом уже, под водой я это понял еще раз. Он есть. И не просто есть: он каждому дает свой шанс.

Я от своей бабушки унаследовал способность чувствовать чужую боль больше, чем свою.

Сначала я думал, что все люди вокруг меня такие же как я, но потом, через много-много ошибок, я понял, что это не так. Все разные: большие, мелкие, умные, глупые, подлые, честные. И чтоб не сильно выделяться среди остальных, ведь у нас это опасно — выделяться среди остальных — я принял такую форму поведения, что на флоте меня считали немного чудаком, артистом, гулякой праздным, бездельником, лентяем. Я был остер на язык и потому душа кают-компании, когда там нет командиров. Это помогло сохранить себя. Много было всякого рода провокаций — от любимых органов и от начальства — но тот же самый Бог миловал.

***

Конечно, мы с Вами свои. Если и болит у нас, то одно и тоже.

Я написал историю "72 метра" за 9 месяцев до "Курска". Там у меня лодка тонет и до поверхности 72 метра, и люди ныряют из отсека в отсек, от одной воздушной подушки к другой, и я нырял вместе с ними, отфыркивался, отплевывался, вычислял в уме, сколько надо пронырнуть и где она может быть — эта проклятая воздушная подушка.

Когда это случилось с "Курском", я был на даче.

Несколько суток я бегал по квартире, телевизор молотил всякую чушь, а я бредил: "Так, ребята, спокойно, все хорошо. Сейчас будем выбираться", — это я про корму. То, что в носу живых нет, было очевидно.

"Сперва водолазов! Где у нас водолазы, глубина-то смешная? Значит, водолазы, и немедленно установить, в каком отсеке они сидят. Это должно быть через корпус слышно. Разговоры будут слышны. И потом они стучат. Конечно, стучат. Надо найти кингстоны. И по ним звуки хорошо будут уходить в воду. Без паники. Это не сложно. Да! У них же там темно. Фонари! Аварийные фонари. По два на отсек, питания хватит на 48 часов. Подъэкономят — и на неделю… Пожары! У них там были пожары: электрощиты наверняка сорвало и КЗ по всем отсекам. Но возгорания локальные. Значит, СО. Спасаемся от СО. Так, думаем: если стучат, значит, СО не в смертельных концентрациях, когда одного вдоха достаточно. Живы. А раз живы, дело поправимо. Надо найти регенерацию и стащить ее в один отсек. Теперь внимание — чтоб убрать СО из воздуха, надо делать так: вскрыть как можно больше банок с регенерацией и развесить пластины по отсеку. В пустой банке оставить парочку пластин, каждому взять по банке и, наклонившись в нее рожей, дышать. Столько, сколько надо. Да! там есть переносные приборы ГА. Замерить концентрацию СО. С этим решили. Теперь холод в отсеке. Пока не остыл реактор, в смежном с ним отсеке где-то сутки будет тепло. Потом надо искать водолазные свитера. А если не найдут? Тогда только гидрокостюмы. В резине кожа не дышит, и температура тела повысится. Еда. Аварийный запас весь сюда. Должны быть сухари. Вода. Цистерны питательной под рукой, продержатся. А если будет поступать вода? Значит, все наверх в воздушные подушки. А если попробовать выйти через кормовой люк? Рискованно. Без водолазов никак. Кормовой люк и в обычной-то жизни еле отдается, а тут и вовсе беда. Главное, людей занять. Расписать вахты: кто стучит, кто замеряет СО, кто следит за уровнем воды в отсеке. Не страшно. Где же водолазы? Люк лучше не отдраивать. Резать. Это можно определить. Где эти проклятые конструкторы? Они должны сказать, где и как резать. И потом, ребята из отсеков помогут. Резать отверстия сбоку и входить в отсек по-мокрому. Они все равно останутся в воздушной подушке…"

Через двое суток я понял, что они только имитируют спасательную операцию. Понял: убирают свидетелей. Пошел и напился.

Выпил много, хмель не брал.

***

Вчера у меня брали интервью. Им понравилось то, что я когда-то написал о промышленности — что в лодке при строительстве уже заложена целая сеть мелких недоработок, которые, как реки подземные, соединены и только ждут своего часа, чтоб сложить схему гибели корабля. Для этого и нужны люди в качестве бродячего запала.

Спросили, что я думаю о строительстве лодок вообще. Я им сказал, что я вообще не думаю. Думать надо тогда, когда ты задачу формируешь: зачем тебе лодки, для чего они нужны. Вот смотрю я, например, на такие громадины, как "Акула" или "Антей", и никак не избавиться от мысли, что передо мной родственники того торпедного аппарата на одну гигантскую торпеду, которая призвана была весь Нью-Йорк с причала разнести. Труба от него до сих пор в Северодвинске на берегу валяется и напоминает футляр для трамвая. Не лодки, а острова. Обнаруживаются они быстро. Топятся на выходе из собственной базы. Скрытый вывод их на боевое дежурство маловероятен. И получается, что не лодка под стратегию, а стратегия под лодку. Мне милее всего лодка типа "Пираньи": тихо прилепились ко всему, что движется, пришли куда надо, что надо напортили и уползли. Экипажа почти нет, вооружения до хрена, боевые пловцы — то бишь, решаю любые задачи. Мир-то маленький, чего его баллистическими ракетами портить. Нет, конечно, эти "плавдуры" нужны, но не более чем для отвлечения внимания. Самые рабочие, на мой взгляд, "Пираньи". Все же повторяется. Все по циклу. На мой взгляд, сейчас цикл малых и сверхмалых лодок. На них даже баллистическую ракету можно разместить, было бы желание. Только это будет небольшая ракета, а вреда она нанесет, как большая. По поводу вреда природе тоже можно долго спорить, но этот вред, на сегодня, мне представляется очень локальным. Например, разом запереть весь вражий флот во всех базах. С помощью боевых пловцов. Ставлю везде мины пластиковые с ЯБП размером с кулачок пионерки и… пора предъявлять ультиматум. Мне по душе войны, похожие на шахматные партии: вам, ребята, мат в три хода. Конечно, для отвлечения внимания нужны маневры, походы, красивые мускулы. Походили, потерлись борт о борт, побряцали, а потом… бах!.. и поставили мат совсем в другом месте.

Правда, фантастика?

***

Пришел к Коле. Он меня встретил на пороге словами: "Послушай: "А. стал рано седеть, и потому первые седые волосы его не расстроили", — это Лидия Яковлевна (Гинзбург). И таких ляпов у нее много. Как это: он "стал рано седеть" и потому "первые седые волосы его не расстроили"?

Я сказал: "Там опечатка. Надо: "он стал рано сИдеть", и тогда все верно".

***

…Мне понравилось интервью с одной немецкой журналисткой. Сначала она заставила меня прочитать рассказ "Ты да я" и записала его на магнитофон (он есть в "Коте"), а потом попросила отвечать на вопросы как-то необычно. Например: "Что вы думаете об облаках?" — "Я о них не думаю. Мы друг другу не мешаем". — "Как вам кажется, вода мокрая?" — "Только если она капает на подушку". — "Гуси умные?" — "Точно таким же вопросом они задаются насчет нас". — "Счастье — оно безмозглое?" — "Иначе б не было счастьем". — "А если уши холодные?" — "Это к весне". — "Когда вы разбогатеете?" — "Завтра". — "Почему? " — "Сегодня уже не успею". — "Вы собой довольны?" — "Всегда" — "Объясните". — "Это необъяснимо". — "Что вы любите?" — "Я люблю все". — "Все твердое или все жидкое?" — "Лучше газообразное". — "Почему?" — "Везде влезет". — "Что такое "кукиш"? — "Минимум, на который всегда можно рассчитывать". — "Вы любите джунгли?" — "Да". — "Почему?" — "Я там никогда не был". — "Чего хочется каждый день?" — "Любимых запахов". — "Какие они?" — "Зеленые"…

Она записывала часа полтора. Отвечать надо было быстро, не задумываясь. Это было похоже на игру: за минимальное время надо ответить на максимум вопросов. Если б кто-нибудь придумал такую телеигру, я, наверное, ее бы смотрел.

Продолжение интервью: "Как вы относитесь к перьям? " — "Если они не во рту, хорошо". — "Человеку нужны крылья?" — "Нет. Он и так редко думает". — "Вам нравится мягкое?" — "Если только не очень пахучее".

"Вы спорите с властью?" — "У меня хватает ума". — "У вас есть точка зрения?" — "Нет. Из-за широты взглядов".

"Как вы относитесь…" — "Я не отношусь, относит меня". — "Вы любите?" — "Нет, но допускаю". — "С вами можно договориться?" — "Почти всегда". — "Вас интересует, о чем?" — "Почти никогда". — "Вы пробуете воду ногой, прежде чем войти в нее?" — "Я пробую рукой". — "Почему?" — "Я хотел сказать, носом, но передумал".

"Ветер, солнце, песок — о чем вы подумали?" — "О лопате". — "А я — об отдыхе". — "Это после лопаты". — "Вам нравится спать?" — "Больше, чем жить". — "Если я скажу: 22?.." — "Лучше пораньше".

***

Все уходит. Уйдет и "Курск". Тогда все верили в спасение. Потому что очень хотели верить. А чиновники нехотя, через силу, будто их подпихивают, занимались сначала оттягиванием, а потом и той ерундой, которая получила у нас название "спасательная операция".

Лодки гибли и прежде. Люди замерзали в воде десятками. Люди переоблучались, взрывались, тонули, горели заживо.

Но об этом не знала страна. Это не было позором на весь мир. Это был такой небольшой внутриведомственный позор, который все "ответственные" благополучно переживали. Конечно! Конечно, были смотры, осмотры, решения, постановления, обращения. И промышленность привлекалась к разбирательствам.

Но! Проходило время, и все повторялось. Опять — взрывы, пожары, гибель людей.

Ради чего существует флот? Ради… а вот тут поставьте задачу. Или мы угрожаем, или возим ракеты, или у нас на мушке авианосцы, или целые города. Ради чего? Под задачу (стратегию, тактику) делается оружие.

Оно не делается просто так.

А если задача не война, а обслуживание мифа? Если надо попугать, чтоб нам чего-то дали? Не выкинули нас на обочину, где, может быть, самое нам место?

Если такая задача, то и лодки делаются "самые огромные", "самые титановые", "самые глубоководные и быстроходные".

И хорошо бы так, но не все так. Важна же не реальная сила, а лишь ее внушительная имитация.

Почему? Потому что на реальную средств нет. Как в песенке о Петре Первом: "Для постройки кораблёв надо столько-то рублёв". Дальше в песне деньги получили и пропили, но на оставшиеся, построили всё же много-много "кораблёв".

Флот — игрушка дорогая. Нужны не 100 лодок полуржавых уже на стапелях, еще до спуска, а 5, 10, 15. И надо не "гигантов неописуемых без числа", а тех, что нужны на данный момент, под конкретную задачу — не "пугания", чтоб с нами считались, а для дела.

Нужно ли "дело"? Сомневаюсь. Пока только имитация.

Сейчас мне скажут, что "Комсомолец" и "Курск" были чудесными кораблями. Согласен. Но только в каждом из них имелась масса технических недоработок, которые промышленность с высоты своего положения тянула из проекта в проект. Если есть всплывающая камера для спасения всего экипажа, то на испытаниях ее теряют, она отрывается сама. Если есть дыхательная система, проложенная по всему кораблю, то по ней вместо кислорода при пожаре идет угарный газ. Если есть клапан ВВД, то прокладка у него из пластика, и при пожаре он испаряется, а клапан, в закрытом состоянии, пропускает воздух, и пожар тушить бесполезно.

И такое сплошь и рядом.

Можно сделать отличный корабль, но в нем столько будет всего и такой степени надежности, что его уникальность превращается в способность погибнуть в любой момент от любого неосторожного движения.

И человек ходит по нему в качестве живого запала.

И когда грянет? Когда на лодку каким-то "чудом" чудесным затаскивают торпеду, от которой столько раз уже отказывались?

А вот Лячин не смог отказаться. Она у него горит при погрузке, а он грузит.

Вина его? Видите ли, легко судить, сидя где-то. Когда лодка делается для дела, то ее строят не пять лет, после чего у нее вываливаются все детали. Потом готовят экипаж, который не просто люди, набранные в последний момент по принципу: "Ты сейчас чего делаешь? Бросай все, в море пойдешь".

Лодка, все механизмы в ней и люди — это одно целое. Нельзя как попало строить лодку и совать в нее кого попало. Какие бы чудесные не были люди, какая бы славная не была техника, но жизнь лодки и все, кто находятся в ней, зависит от образования, умения, состояния каждого, подчеркнем, каждого из более чем ста членов ее экипажа.

Людей на "Курске" не спасли не Куроедов и Попов как главком и командующий.

Их не спасли Куроедов и Попов как часть системы.

Можно назвать ее государством.

Оно показала свое настоящее лицо. А все ждали, надеялись, верили до последнего, что у него не такое лицо, что у него "светлый лик богоугодный".

Не получилось.

Миф столкнулся с реальностью.

И не один раз.

И получился не лик, а жуткая, бесчеловечная харя.

Видите, как я все по порядку изложил. Только от этого не легче.

И почему-то, когда по телевизору показывают как академик Спасский, руководитель "Рубина", у которого утонули 4 лодки, в том числе "Комсомолец" и "Курск", весело учиться играть в гольф, я переключаю на "Диалоги о животных".

***

О "монголо-татарском". Все говорят "татаро-монгольское", но мне, кажется, правильнее наоборот. Они себя называли монголами. Татарами их называли европейцы. Они были "тартарами" — "детьми Тартара".

Твой знакомый историк выегивается. Было иго. Только оно было тогда, а судим о нем мы сейчас. По деньгам оно было 10 процентов. Но в те времена это считалось грабежом. Монастырская десятина тоже была 10 процентов (вспомним об иге) и была причиной нескольких бунтов.

Что бы твой друг не говорил, но есть Марко Поло и есть его папа с его дядей, Никколо и Маффео Поло, родом из Далмации, два крупных венецианских купца, свободно говорившие на монгольском языке, отправившиеся в Монголию с товарами к Хубилай-хану, который принял купцов и после переговоров с ними решил отправить их с посольством к папе римскому. Получив грамоты от папы, они поехали назад. В дороге уже Никколо узнает о смерти жены и рождении сына Марко. У него есть описание монгольского двора и самих монголов.

Папа римский уже не раз пытался договориться с монголами. До братьев Поло в страну монголов в 1245 году был направлен монах Карпини. Он описывает земли русские, через которые проезжал. "О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями". Он сутками ехал по земле, усеянной черепами и костями людей. Русских, по его свидетельству, монголы держат в жутком рабстве. Так что все было. Историк твой здесь, а это — из глубины веков.

Конечно, пусти сейчас западника в нашу деревню в 100 км от Москвы, и он придет в ужас от туалета во дворе в минус тридцать и воскликнет: "Средневековье! Вот оно, Братство Кольца!"

А нашим все кажется нормой. Так что о "жутком рабстве" судить не берусь, но по деньгам — 10 процентов.

***

Я в "Бегемоте" напридумал всяких несуществующих эпиграфов. Герцог Гиз, автор и исполнитель Варфоломеевой ночи, в своих записках написал: "Бестолковые умрут первыми", а Наполеон у меня сказал: "О героях только незначительное".

А знаешь, что сказал Кюстин о России? "Это единственное государство, где можно сбыть мечту". Помнишь "сбычу мечт"? В 1992 году на Загородном проспекте, по дороге к станции метро "Пушкинская", в разговоре со своим редактором Колей, мы это с ним придумали. И я написал статью в "Час Пик" под таким названием. И что ты думаешь? Все филологи и историки эти эпиграфы проглотили. Мариетта Омаровна Чудакова — великий специалист по Булгакову — мне говорила: "Но Кюстин? За Кюстина тоже вы придумали?" Пришлось признаться, что я.

Со стыдом.

***

Открою секрет: ум тренируется так же, как мышцы. Он тренируется до конца дней твоих. Тренируется речью, письмом, потребностью говорить. Я это открыл. Это мое Ноу Хау. А открыл я это только потому, что другие это открывать не собирались. Им это казалось чушью. Все знают о существовании внутренней речи, но скажи им, что она формируется, развивается, совершенствуется от того, что ты думаешь, читаешь, говоришь, пишешь, и вместе с ней формируется твоя неповторимая личность — они скажут, что они все это знают. Хочется спросить: "Ну, и что же вы?" — а ничего. Они пить лучше будут.

***

Конечно, я люблю сухое, красное, лучше французское, можно португальское, не возбраняется итальянское, хуже молдавское и совсем ни в какую — русское вино. Последнее, с тоски, что оно такое дюже пог-ханное, могу выпить ведро. Чем лучше вино, тем меньше я его могу выпить. Там я не пью, я там вкушаю.

Страну, вместо Касьяныча, я бы вывел. Только надо ли? Потому я и юродствую, колобродю, ерничаю и упражняю ум.

А чего его не упражнять — все равно ведь, куда его деть. Я и сам не знаю, куда я в другой момент понесусь и что выкину в следующую минуту. Это у меня с флота. Мы там ни черта про свою судьбу не знали.

Знали только со всей определенностью, что не служить нам в армии шейха Омана. Даже насчет израильтян все предпочитали давать уклончивые ответы, но насчет шейха Омана все были категоричны и сходу рукой по воздуху все отметали.

И если только женщины не знают, куда они сейчас понесутся и что вытворят, то значит, я тоже баба. И не только я.

Про экономистов мне лучше не говорить. Ой! Тяжелый народ. Ой-ей-ей! Знаете, почему математикам не дают Нобелевской премии? Потому что все у них условно. Одна видимость. А у экономистов все даже не видимость, все чушь. У нас в стране все чушь. Потому мне и весело здесь живется. Внутри чуши я чувствую себя прекрасно.

Меня спрашивают, почему у нас все чушь? Ой, не спрашивайте! Ой, не надо!

Есть министерство экономики — нет экономики. Продолжать дальше или как?

***

С оргазмами нет проблем. Мой сын, когда видит половые сцены по телеку, так сразу начинает смеяться. Мал еще. Не понимает, что секс — дело серьезное. И юмор при сексе ведет к опаданию.

***

…В. парень стрелянный, газами давленный, и вообще тугой. Я ему этого не говорю, конечно. Странно. Служил он недолго, в сравнении с моими 21 годами. Видно тут что-то было недонатуральное, потому и в жизни много чего неотданного осталось. А мы-то честь на каждом шагу отдавали. Так что наотдавались. У них в Афганистане вроде и смерть рядом ходила, солдатчину смерть здорово выдавливает. Но не выдавила.

У подводников смерть другого рода. Но то что она всегда рядом, чувствуется. Но мы, в абсолютном своем большинстве, народ веселый. Есть угрюмые, но они и на балете "Лебединое озеро" смеяться не будут.

***

Ушли боевые службы, вернулась романтика. Вернутся службы, и романтика растает. Я прагматик. Наверное, у меня когда-то была романтика и она где-то далеко во мне все-таки сидит. Но я ходил в море до середины 80-х. Мы ходили как бешеные. Тяжелый труд. Никакой радости. На берегу — полная ерунда, в море — не полная. И с другими экипажами не очень боялись ходить. Просто не думали об этом. Знали друг друга. И кто на что способен, знали. Превыше всего ценилась грамотность. Лодку только железом и называли. В любви к ней особенно не признавались. Скорее, это было уважение. Она все же большая и уважение внушает. Хотя и недостатков у нее полно. Словом, это почти живое существо. Но относились к нему без особого пафоса. Тогда ко всему относились без особого пафоса. Пафос — это замовское. А тосты "за родной флот" я только среди надводников слышал, и то один раз, с пивом и в бане.

Да, иногда страшно. А с тоски и заплакать можно. И от обиды можно заплакать. Люди же. Не деревянные. И потом, сильные имеют право на слабость. Все время сильными бывают только волы.

Экипаж… Там был хороший человеческий материал. Просто жизнь его таким делала. Многие там и остались. К этой жизни не приспособились. С лодкой была не жизнь, без лодки была не жизнь.

Умерла лодка, и они умерли.

Так, говорите, вернулась романтика… поди ж ты… Значит, тоска по походам… А если по 260 суток ходовых? А если так 10 лет? И вода в чайнике замерзала. К нам же как к рабочей скотине относились. Мы должны были только работать. И сейчас относятся так же. Тогда лодочники были фрондерами. Начальство не любили во всех видах, терпели его только в малых дозах. Со смехом рассказывали, например, что у главкома адъютант — лейтенант, и его главкомовская жена на рынок за продуктами гоняет. "Я бы удавился!" — так говорили.

Орденов желали, но во всем этом была ухмылка. Ордена давали в основном замам, начальникам отдела кадров и прочим. Некоторым командирам тоже перепадали ордена, но их за это прощали. Командирам многое прощали. Собачья у них была жизнь — одна нервотрепка.

Конечно, годы службы — лучшее время. Молодые же были. По молодости все хорошо.

***

Получил электронное письмо от очень серьезной девушки. Там, где "тема", она написала: "я согласна". Лихорадочно шепчу "согласна, согласна", открываю, а она… с моим мнением согласна.

Вот такой коитус.

***

Ш. жаль. Там комплексов много. Вот я маленький, а сам себе кажусь большим. А он маленький и кажется себе еще меньше. И жизнь воспринимает не так. Я вот для себя давно решил, что я — инопланетянин, и меня на этой планете должно все удивлять и радовать: соборы золоченые, дебаты в Думе и лошадиное дерьмо, которое, как только подсыхает, так сразу и развеивается ветром.

А насчет ироничной философии и кружев все верно. Даже жаль, что нашелся только один человек, который понял, что мне просто жить хочется, вот я слова-то и плету, потому что они пьянят.

Я думал, никто не поймет.

Телевизионщиков не люблю. Я люблю стереометрию, а у них — геометрия. Они плоские. Сбоку — в толщину миллиметр. И видят только то, что перед глазами и движется. Как лягушки. А холодные — бррр!

***

Я сейчас занимаюсь чушью. Я сортирую: это чушь, а это пусть полежит, а это опять чушь. Проходит время, и я подбираюсь к тому, что я долгое время считал не чушью и опять начинается отбор: это чушь, а это пусть полежит… Так жизнь и проходит.

А потом я думаю: "Господи, я же такой хороший! Неужели же я не достоин награды?" Потом я замираю в надежде, что сейчас она сверху свалится, и слушаю свой внутренний голос.

А он мне говорит, что награда за то, что я был таким хорошим в прошлом то — что я такой хороший в настоящем.

"А за настоящего хорошего меня награда — я хороший будущий?" — спрашиваю я.

"Правильно мыслишь!" — говорит он.

"Ловко! — говорю я. — Мною будущим расплатиться за меня же прошлого!"

И слышу в ответ: "А ты думал".

***

Генералы обидчивы как девицы-перестарки. Чуть что — губы поджали, ножки растопырили. Тем более, военный дирижёр.

В атаку этот генерал не ходил, а в таких патриотизма — лопатой не выгребешь. Каждый парад для него праздник. Он состарится и при звуках трубы плакать будет.

Подводники насчет парадов все сволочи: терпеть их не могут. 8 марта считают самым настоящим мужским праздником, потому что он один без парада, и бабы наготове.

А в поход нас оркестр не провожал, так ходили. Он нас иногда встречал. Бедняги на морозе дули в трубы.

Спроси генерала, трудно ли на морозе. Заслужишь его теплый, понимающий взгляд.

***

Генерал, да еще и дирижёр — это ужас. Его лексикон: Родина, Россия, армия, государство, долг, посвятить, жизнь, служение, Отечество. Урфин Джюс и его деревянные солдаты.

Мой Генерал Кожемякин сказал про этих людей так: "Их понятия простираются так, что порой диву даешься до скольких еще можно дойти". Или: "Я как просыпаюсь иногда ночью, так сразу вопросом задаюсь: как же еще и чем помочь!" А вот еще: "Очеловечить это все можно конечно, был бы только смысл". И: "В служении Отчизне я всегда предполагал, прежде всего, наличие абсолютного большинства".

Для генерала само собственное существование — это служение. Фуражку надел — полдела сделал. Снял — уже целое дело. Я не знаю, о чем с ним можно говорить.

***

Первомай не люблю, как и другие праздники. Из-за парадов. Люблю 8 марта, по перечисленным ранее причинам, и Новый Год — там тоже парада нет.

Я всю сознательную жизнь на парады ходил. Имею право их ненавидеть. Но вот что удивительно, как собаки чувствуют парад, никто не знает. Особенно весной. Та, что прибежала, была, наверняка, сукой.

У сук на парад особый нюх. Появляются они в самый торжественный момент, откуда ни возьмись.

А дирижёр оказался нормальным генералом.

Парадных мальчиков жалко, конечно. Вот таким мальчиком я и был с 17 лет. Конечно, дают усиленный паек. В наши времена армию кормили дерьмом. В случае усиления пайка давали того дерьма с добавкой. Сейчас — не знаю. Может, кусок мяса дают? Интересная особенность парада. Там есть такая его часть, когда подается команда "Смирно!", а потом, в наши времена, Министр Обороны минут сорок читал праздничный приказ. Так вот: во время чтения этого приказа некоторые мальчики от напряжения падали в обморок прямо в строю. Могла упасть одновременно целая шеренга. Порядок такой: их затаскивают вовнутрь строя, а их место занимает следующая шеренга. На морозе, 7 ноября, пачками валились.

А зонтик в армии — действительно преступление. "Офицер с зонтиком — всё равно что дама с авоськой!"

Не мокнем мы, не мокнем.

***

Самый свободный человек на этой планете — это я! Остальные друг от друга зависят. И не дай Бог у них есть помещение для всякого помещения. А если тебе нечего помещать, то и помещение, а значит и власть имущие, тебе не нужны. И ты свободен. Но в пределах веревки. И эта веревка совсем не похожа на ту веревку, если тебе есть что помещать в своем помещении. Эта другая веревка. Ее называют иногда литературным вкусом. И с этой веревкой я обычно нахожу общий язык.

"Если можно что-то сделать самому, например, отнести куда-то, то лучше сделать, а то все будет так же, но наоборот", — это мой генерал. "Свобода — это непознанная необходимость. Вот я, к примеру, свободен, но необходим ли я? Думаю, что да!" — он же.

Нормальных мало. Я с этим смирился. И веду себя так, что никто не может сказать, что застал меня дома. Или что у меня все дома. Только они от своей серьезности сошли с ума, а я от свободы.

Вот Менделеев, прежде всего, был государственный деятель. По тем временам — экономический МЧС. Занимался всем. Витте гонял его по России. Он разбирался в кризисе с углем, занимался нефтью и бог знает чем. Но в основном — экономикой. Только водку он не выдумывал. Это легенда. Он был Ломоносовым и Леонардо да Винчи своего времени. Многое не закончил. Всегда ставил перед собой невыполнимые задачи, и по дороге к ним делал открытия. Например, таблица Менделеева. Открытие по дороге. Это был деятель никак не меньше Гете или Петра Первого. А Россия о нем почти ничего не знает. В Питере, в университете, есть музей этого великого человека, и есть даже директор этого музея.

Так вот он, когда его приглашали на государственную службу в Палату Мер и Весов, сказал, чтоб ему дали 3 тысячи годовых. А чиновник сказал, что намерен предложить ему 30 тысяч. "Э-э-э… нет! — сказал Менделеев. — За 30 тысяч я свободы лишусь". Так и остался. Безумным и свободным. Исполнял обязанности на 30 тысяч, а получал — 3. Ему денег давали на изучение поведения газов при больших давлениях, имея в виду новые пороха, а он в параллель занимался газами малых давлений, изобрел прибор для взвешивания газа.

Да, Генерала Кожемякина не существует. Я все тексты за него на ходу выдумываю.

"Смотришь иногда на предмет и видишь, что их два!" — вот тебе, пожалуйста, сейчас и выдумал.

У тебя в письме про парад есть такое: "Лил дождь. Дул ветер". А теперь поменяй: "Дождь дул. Да и ветер… лил".

Так веселее, правда?

Эпитафия: "Вот лежу теперь!"

***

Рассказываю историю: мой сосед зашел перед самым закрытием в антикварную лавку, там, у порога, стоят бомжи и пытаются продать старый альбом. Купил он его за совершенно бросовые деньги, те его из мусора выгребли. А в альбоме письма с фронта. Писал человек своей "Валентиночке" любовные послания чуть ли не каждый день. Писал на открытках. Брали город немецкий, в нем открытки с видами германских городов, вот на них он и писал. Виды городов хорошие, вот их в альбом и клали. А потом, наверное, умерли все, так эти послания и оказались на помойке. Адрес такой: Ленинград 28 Моховая улица 27/29 кв. 48 Шуваловой В.П. Обратный: полевая почта 22341-Б Шувалов Н.К.

Вот смотри какие:

 "9.03.45 г. Милая, славная девочка! С добрым утром!

 Сейчас ночь… противник шумит, а мы его успокаиваем время от времени, а в… спокойные минуты заводим патефон и слушаем вальсы Штрауса. На сердце от этой музыки делается как-то грустно от сознания, что музыка создается для радости, но не может её дать, так как дорогое существо находится вдали, и музыка как-то усиливает боль этой разлуки. Скоро ли? Скоро ли я смогу крепко обнять тебя и прижать к своей груди и покрыть поцелуями? Ах, Валентиночка, как устал я мечтать, но с другой стороны хватит силы бороться.

 Любимая моя, ты только пиши почаще, ведь в этом одна отрада…"

 "Вечер 10.03.45. Милая моя!

 Сегодня прошли девять километров, осталось 30. Бои очень упорные. Но положение этой группировки отвратительное и практически уже обреченное. Союзники будто проснулись, но ужасно хитро пишут свои сводки. Так, например: "взято 14 городов и населенных пунктов". То есть, может быть, один город и 13 деревень. А мы забираем по 200-300. Интересно, как ты оцениваешь обстановку. Пиши. Крепко обнимаю.

 Твой Николай".

 "19.03.45. Милая девочка!

 Сегодня получил от тебя сразу 2 письма. Это прямо один из счастливейших дней. Только что вернулся с наблюдательного пункта, а встретил почтальона. Не хотел, чтоб он не взял хотя бы записочку для тебя. Если б ты знала, сколько силы, надежды и теплоты влило в меня твое письмо. Милая моя!… любовь к тебе… ни с чем не сравнима… я пронесу ее через все испытания… Для меня ты — всё…"

И таких около 100 писем.

***

Немного о себе.

Слух у меня плохой. Так сказали маме, и со скрипкой от меня отстали. Но музыку люблю. Не современные 120 ударов в минуту, а Малера, например. Пороть меня не пороли. Было несколько раз, но это не в счет. Я был умный. Насчет чувствительности — есть немного, иначе нет вкуса и писать невозможно.

"Тёртый калач"? Может, и тертый. Жизнь научила: никогда не говори, что ты — крутой. Все дело в совпадении: "ты — крутой" должен совпасть с ситуацией. Хотя, все тренируемо. Я — маменькин сынок, брошенный на флот. Многие начинают пить, а я боролся. Там все очень сурово. Это можно почувствовать по рассказам, но я все сильно запрятал за смех. Хотя есть рассказики. Их найти надо. В "Коте" это "Пес". Такие рассказы разбросаны по моим книгам. О них обычно не вспоминают.

***

Слышал по радио, что в Питере памятник Александру Невскому хотят замандячить. Дорогие чиновники, хочется сказать, Невский бы вас с одного удара до седла развалил, а вы ему памятник. Он с таким же малолетним хулиганьем, как и сам, из дома сбежав, на шведов напал. Верхом на лошади корабль захватил. От такой наглости они ему тут же сдались. И денег он не воровал под русским флагом. Другой он был.

С праздником Великих Потерь! Это вместо Великой Победы. Не люблю я все "великое". Кровью пахнет. Когда я мальчиком в этот день провозглашал какую-то патриотическую чушь, мой отец, обычный советский человек, с полным набором всего советского, говорил: "Лучше молчи! В этот день никаких тостов за победу". Дед прошел всю войну, отец — только с конца 1943 года. До этого был на оккупированной территории в районе Бреста. В 1943 ему было 19 лет. Воевал в одной части с дедом. Дед про войну тоже никогда ничего не рассказывал.

Такое же отношение к войне я встречал только у одного офицера, летчика обгорелого. Он был на Малой земле.

А потом в училище преподавал военно-морское искусство. Он говорил крамольные по тем временам вещи.

"Побеждать надо так, как Суворов говорил: не числом, а умением. Если б Александр Васильевич дожил до войны с финнами или с немцами, он бы от позора спился".

Я за уважение к противнику. И за мир с немцами. А у нас это только-только начинается.

***

9-10 мая был на даче.

Дача — это русский национальный спорт. Если по нему будут олимпийские игры, то мы всех положим.

Если, к примеру, будем копать канавы — я и Шварцнеггер — то он через 8 часов сдохнет.

Сегодня все тело болит. Болит, даже когда лежишь. Но такая нагрузка нужна. Я к ней привык. Если нет ее, могу заболеть.

Нет. Я не обижаюсь. Если я буду обижаться, то, как я буду писать? Мне все равно, что про меня скажут. Я-то знаю, что я не такой. А другим — пусть другие доказывают. Я про себя много всякого слышал. Во что бы я превратился, если б обижался на людей? Они говорят мне, допустим, гадости, а я вижу комплексы, убогость, непомерные амбиции (видел ли кто-то "померные" амбиции?). Так и живем. Людям я не мешаю.

Генерал правильно спал. На Моцарте и не спать? Самое спальное генеральское место.

На флот я попал по странному стечению обстоятельств.

***

Вчера позвонила мне одна дама из "Морского клуба". Совет ей нужен был. Рогожкин, который "Особенности национальной…", написал сценарий фильма про северные конвои. Там есть такой эпизод: в Мурманске для ублажения матросов с конвоев держали бордель, а когда необходимость в бабах отпала, их вывезли на барже в море, торпедировали и затопили. Что-то такое я на севере слышал. То ли торпедировали, то ли затопили, то ли посадили.

Вся драка теперь развернулась между участниками этих конвоев: русских, английских, американских и Рогожкиным с Учителем. Есть еще такой режиссер Александр, естественно, Учитель, который у Рогожкина этот сценарий приобрёл и теперь собирается им Голливуд потрясти. А те объединились не хуже, чем во времена коалиции, и собираются его запретить. Через Никиту Михалкова, ООН и ещё через чего-то, в том числе и через "Морской клуб". Они уже во всех посольствах побывали.

Дама хочет их примирить. Я ей ничего не мог посоветовать.

Сама идея утопления девок путем торпедирования баржи кажется театральной…

***

Ради разнообразия, начнем сначала. Жизни только в Питере я наметил себе 50 лет. А в других местах я еще немного поживу. Какие это места? Испания, Италия, Корсика, Сицилия, Сардиния, Мальта. И еще мне нравятся Крит. Еще кому-нибудь нравится Крит? Я там никогда не был, и потому он мне нравится. Море, солнце и Крит.

Люблю. Жара. Всем плохо, а мне хорошо в жару.

И вообще, отсутствие теплого моря я намерен терпеть еще только 50 лет. Дальше не просите. Дальше я сбегу.

***

О спорте.

Секундомер ненавижу с детства. Я же лучший пловец среди гимнастов и лучший ватерполист среди гиревиков. Сейчас только гирю оттаскал. Опять руки существуют отдельно от туловища. У меня перекладина дома есть. Знаешь, сколько раз я подтягиваюсь? Столько сколько прохожу мимо. В день до 20-ти подходов. В подходе от 1 до 17 раз (зависит от настроения). А в спортивных магазинах я делаю такой фокус: захожу и вроде пробую поднять все, что там есть — гири, гантели, штанги. Если гантели по 30 кило, спрашиваю, нет ли по 40. Если штанга 70 — нет ли 100. Так и качаюсь, чтоб ни времени, ни денег на спортзалы не тратить.

***

Теперь с конца. В этом мире все начинается с конца.

Культурный слой на то и культурный, чтоб лежать. А вот мой английский уже не реанимировать: последнее, что слышал: "Мы его потеряли!".

Спортом занимаюсь всю жизнь. Сначала надо было в армии от пробежек не сдохнуть, а потом понравилось. У меня одна тренировка в неделю с тяжелым железом, остальное — со своим весом. Ну, и дача. Мышцы у меня небольшие. Всегда одеваюсь так, чтоб они не очень выпирали. А со спортивным магазином — это я "шутю" — там серьезных железок отродясь не водилось.

Девушки, наверное, воспринимают меня, как клоуна, а я ведь серьезный и положительный, куда не положи.

***

Событие надо отпустить. И тогда оно будет событием. Стараешься — ни черта не выходит, отпустил — само получилось. Все любят свободу. Особенно оно.

Я это называю законом "дырочной проводимости". Суть его в том, что любую дырку Вселенский Разум стремится заполнить. Если ты легко расстаешься с деньгами, он даст тебе денег. Я, когда отдаю последнее, всегда говорю: "Видишь, Господь, Саня-то опять без копейки!" — и помогает. Дает.

Ты мне скажешь: "А как же скряги?" Нет большего мота, чем скряга. Долго терпит, а потом все спускает. Правда, некоторые терпят до конца жизни и не успевают спустить. В этом случае знание закона дырочной проводимости приходит к ним не в этой жизни.

Мир, действительно, сумасшедший, но говорить с ним и гладить по головке — это не мое. Я его лучше опишу.

Телемир не объемный. Плоский, как экран. Он даже для описания не слишком интересен. Людимашины. Даже черт человеческих нет. Причем, были бы они гениальными машинами, как, там, Мейерхольд например, а то ведь — амбар, желудок. Тоска.

***

Тут мне Коля историю рассказал. Вот она.

"В детстве я относился к Ленину с недоумением. Как же это все? И вот приходит к нам из университета девушка на 22 апреля и рассказывает, как на него покушались. Мы слушали во все уши. Это такой детектив. И четыре раза, и из кустов наперерез его роллс-ройсу с наганами, и Фани Каплан. А помнишь, как она в фильме курит, и как пистолет на стол кладут, долго на него камера смотрит. Надо было, чтоб еще пуля из него в замедленном кино вылетала и в него вонзалась, и кровь по экрану.

А Фани Каплан на самом деле была глухая и слепая дура, потерявшая и то и другое вместе с разумом в царских застенках. И курила она сигарету, держа ее двумя руками, а не одной, как в кино, и застрелили ее в гараже Кремля. Комендант застрелил без суда и следствия, а труп сожгли в бочке из-под английского бензина, которым его автомобиль заправляли, потому что ездил он не на той ерунде, что нам в фильме показывали, а на этой, купленной вместе с топливом на те деньги, что у крестьян отняли во время голода в Поволжье.

И жёг ее, помешивая, Бонч-Бруевич, который "Наш Ильич", а по двору к тому времени шел Демьян Бедный со своими частушками, ему и говорят: "Эй, Демьян, иди сюда, мы тебе для частушек фаню подбросим!" — а он увидел, его и стошнило. Рот закрой, я все рассказал".

И ещё история о том, как побили принца Чарльза по морде гвоздиками при визите в Ригу. Приехал Чарльз и пошел, по своему обыкновению, к народу, а тут вылетает эта десятиклассница и его по морде, а ее вязать. А на суде она заявляет, что ее партийная кличка "Зоя". А Чарльз — романтик, и он вообще не здесь. Он среди шотландских скал, со стихами, романтическими слюнями, и вот он спустился, ушастый, на нашу грешную почву, приехал в Ригу — и его по морде за бомбежку Сербии девочка по кличке "Зоя". Какое он имеет отношение к Сербии, к бомбежке, к Англии, к Шотландии, К Великобритании, к Уэльсу, к НАТО?

Да никакого, но по морде дали.

***

Об автономности у американцев. Она у них 56 суток. Есть собственные американские и наши исследования на эту тему. Там сказано, что через 56 суток кончается запас жизненных сил. Так вот, у нас это секретные исследования (у меня знакомый парень даже кандидатскую защитил): и в ней доказано, что "шизофренические явления" при нахождении под водой более 60 суток неизбежны. На берегу они у людей проходят, но только после длительного (75 суток) отдыха. То есть все русские подводники в той или иной степени шизофреники не по своей вине, поскольку у них автономность 80-90 суток.

Теперь главное: известно, что "Курск" загнали в море сразу после автономки. Интересно было бы знать: какой она была продолжительности (78 суток?), поскольку люди в таком состоянии совершают такие действия, которые потом они не в силах объяснить. Например, стоит человек в курилке и от нечего делать то включает, то выключает прибор (например, температуры, какого-нибудь фильтра ФМТ-200Г или, того хуже, глубиномера). У нас сколько раз так возгорался фильтр, а еще я знаю аварию, когда автоматика, из-за такого обесточенного глубиномера, чуть корабль не утопила.

По тревоге "Курск" сидел и ждал торпедной атаки несколько часов. То, что они что-то сделали с торпедой, очень может быть, но они сделали это после того, как отплавали более 60 суток, и гарантий того, что они были в ясном уме, ни одна медицина не даст.

Отсюда ясно кто утопил "Курск". Его утопили прежде всего те, кто устроил подводникам такую замечательную жизнь.

***

Надо все-таки сообщить, что я тоже не против пожить. Люблю я это дело. Оттого и с головой у меня хорошо. Потому что я люблю свою голову и упражняю ее всячески. И всегда упражнял. В автономках особенно. Так что ничего я за собой не замечал, кроме, разве что такого, что там сон от яви трудно различить. Спишь, а кажется, что по отсеку ходишь и с людьми общаешься. В "Каюте" про это написано.

И все-то тебе во сне кажется, что ты о чем-то с напарником договорился, и потом вы поругались, но почему вы поругались, какая была причина — вот это никак не вспомнить. И обида на напарника есть, но только какая? Знаешь, что есть, но не знаешь за что. Настоящие шизофреники у нас быстро обнаруживаются. За мои десять лет — трое матросов на глазах свихнулось.

А у нас психика очень устойчивая была, и потом органы партии считали, что советский человек так здорово устроен, что ему ни женщин, ни света божьего не надо, и на этом простом основании он может служить… и служить. Один мой знакомый замкомдив по 300 суток в году в море был. Я по 240, а он по 300. И было ему тогда 42 года — опаснейший возраст. У нас многие померли именно в этом возрасте — сердце.

Я убежден, что настоящая причина гибели "Курска" в этом. И я все время получаю этому всякие свидетельства со стороны. У нас до сих пор все разовое: корабли, люди. Не подлежат ремонту.

Потому я и убежден: еще более крупная авария с подводными лодками еще впереди.

А врач, сделавший диссертацию на тему подводницкой шизофрении — мой друг.

Так что вот.

***

Версия шизофрении настолько обыденная, что всем на нее плевать. А шиза есть. Я объясню все на пальцах. Самое вредное — это различные поля: электрические, магнитные и т.д. Чем больше лодка, тем больше на ней электромеханизмов, и тем больше воздействие полей на человека. У человека есть свое собственное поле — электрическое и магнитное, но оно маленькое. Это все равно, что ты все время находишься в состоянии магнитной бури. Выдерживаешь все это только по молодости. Потом — снятие давления воздуха. Давление воздуха в лодке за сутки, из-за стравливания воздушных клапанов, может повышаться до 800 мм р. ст. (норма 760), и потом за один час давление снимают компрессорами до 690 мм (для сравнения, бабушкам становится плохо при падении давления за сутки на 20 мм, а здесь за час 110). Потом воздух искусственный, содержащий до 300 ароматических составляющих, которые далеко не витамины. Предел для подводника по возрасту 40 лет.

Дальше здоровье падает, как с горы. Хуже всего командирам, они, как правило, переваливают за 40 (Лячину было вроде 42). А друг мой медик, и диссертация у него секретная. По ней выходит, что шизофрения у подводников после похода вроде бы "наведенная", на берегу она постепенно пропадает. Кроме плохого самочувствия, сна, ослабления внимания, памяти, могут быть депрессии, истерия и т.д. Ну, подумаешь, они себя плохо чувствуют. Они себя не плохо чувствуют — они с ядерным оружием на борту. Вот будет у нас страховая медицина, все как миленькие будут плавать 60 суток.

Лячин и экипаж были измотаны автономкой и учениями. Они больше суток по тревоге сидели. Получалось, что некоторые из них не спали по двое суток. А подготовка к торпедной стрельбе? Да торпедисты вообще света белого не видели. В этой ситуации они могли сделать что-то неосознанно. И, наверняка, сделали. А теперь с легким сердцем можно всю вину переложить на экипаж.

***

Тема "шизы" не востребована потому, что в ней никто ничего не понимает. Ведь глупо выглядит: под водой можно находится только 56 суток, а потом нужен свежий воздух и солнце. Как же так? Первый вопрос: а космонавты? У космонавтов свои тараканы. У них в невесомости почки отсыхают, и это как бы изначально ясно. То есть, их сразу под руки и в санаторий. Там другая организация.

А тут… ну, как признаться, что самая надежная и никогда не ломаемая деталь — люди — на поверку самая ненадежная? И не надежная она не потому, что "дисциплину надо укреплять", а физиологически: спать надо, жрать, в туалет ходить часто и помногу.

Идея стойкости и мужества с этим не очень вяжется. Вот по молодости я мог не спать двое суток. Или десять суток мог спать по одному часу. И это считалось нормой. А десять лет и по 200-240 суток в году под водой?

А на берегу не жизнь, а говно?

Ах, у нас люди для "железа", а не "железо" для людей. Вот и вся разница. Так что они будут тонуть.

А вертолеты будут падать. Закон всемирного тяготения еще никто не отменял.

А гвоздей из нас давно уже наделали, только-только что-то человечье появляться стало.

А в шизофрении все неуловимо: то человек нормальный, то — поехало, и что творит — не понять, потом — опять нормальный.

Солнышко внутри у людей должно быть.

***

Матом ругаюсь только в рассказах, а при смешении полов, если к мужчинам добавляются еще и женщины — никогда.

Вчера я рыл, а сегодня дождь. Без солнца помираю. Под палящим я могу рыть целый день. Потом, правда, я выгляжу так, что меня милиция останавливает в метро и проверяет документы. Все им кажется, что я, в крайнем случае, выпил.

Про Чечню не надо. В переговоры на Кавказе я не верю. Я жил на Кавказе, тут уважают силу, а если ты ведешь переговоры — считают, что ты слабый. Выхода из этого никакого.

Сегодня руки болят так, что зонтик с трудом несу. А еще болит спина, ноги, пресс, грудь, плечи и шея.

***

А вы знаете, что с первого поколения многие подводнички получили рак крови и в разное время тихо умерли, не особенно надоедая любимому государству? Когда, где, каким образом и сколько они успели радиации хватануть — загадка та велика есть.

Спящих подводников отлично помню. Особенно изматывали короткие выходы после автономки. Нас так гоняли. Не успели прийти — назад, жаба! И — вверх-вниз, погружение-всплытие. Рваные режимы. Самые тяжкие для организма.

Только он, бедный, настроился на долгое существование в искусственном воздухе, как его на свежий воздух, и обменные процессы будто бичом подстегнули.

Схватил свежего — опять под воду. Входишь в море в центральный, а там все спят: боцман на рулях, старпом в кресле, все вахтенные — как в сказке о Спящей красавице. Кому-то надо было, чтоб люди были в конец замордованы, чтоб даже пискнуть не могли. Как на галере.

А теперь я вот что расскажу:

До 1975 года в автономках было принято меняться вахтами. То есть, сначала ты стоишь месяц в первой смене. А потом — месяц во второй. Слава Богу, на нашем экипаже такого никогда не было. Но мы плавали только с 1977 года. Оказывается, человеку нельзя ничего менять. Он существо биоритмичное. Цикл его биоритма — 24 часа. Что это означает? На лодке нельзя стоять трехсменную вахту, биоритмы летят к чертям. А полетев в указанном направлении, они тащят за собой всю нервную деятельность. У подводничков возникает тяжелейший стресс — дисинхроноз (невроз: нарушение сна, вспыльчивость, агрессивность, депрессия, подавленность), и ни о каком "бдительном несении вахты" вообще речи не может идти. Это уже не человек — это сомнамбула, и что эта сомнамбула сделает, никому не известно. Можно, конечно, потом винить во всех авариях личный состав, что наши проектные бюро, всякие "рубины" и ВПК, и делают, но, ребята, у вас под водой ходят сумасшедшие. А вы им — "мероприятия по укреплению воинской дисциплины". Дорогие мои, четырёхсменка должна быть на корабле. Повторю для бюро проектантов, ГШ ВМФ, правительства, Министра Обороны, президента (никого не забыл?): ЧЕТЫРЁХСМЕНКА!

Что это значит? Это значит, что ни дай Бог вам стоять в море, под водой в сутки более 6 часов. 24 часа делятся на 4 смены. И не приведи Господь их менять. Нарушение биоритмов у подводников приводит к тому, что после 30 лет их биологический возраст превышает паспортный на 5-7 лет. Десятилетнее использование человека в таком режиме приводит к тому, что у совершенно нормальных людей развиваются шизофренические симптомы. Они то проявляются, то пропадают. Во время их проявлений человек за свои действия не отвечает. НИКАК. И проявиться они могу КОГДА УГОДНО! И КАК УГОДНО!

У человека меняется температура тела. При заступлении на вахту она — 35 градусов! Повторюсь — 35 градусов! Это значит, что человек минимум час после заступления — спит. Он приходит на боевой пост, а его знобит, ему холодно, он морщится, пытается согреться (отсюда наш вечный черный чай на вахте).

Помните нашу поговорку: "Подняли, а разбудить забыли?" Так это не поговорка. Это жизнь. А в конце вахты температура 37.4, 37.8. О чем это говорит? Организм компенсирует первоначальное снижение.

Что случается через 10 лет подводной жизни? Температура в любое время дня и ночи может быть 36 градусов, а может быть и 35.2. Что это? Организму теперь "начхать" на вахту, "бдительность" и "дисциплину". Он спасается. При пониженной температуре он лучше отдыхает.

Гиподинамия.

Теперь о ней. То, что мы там почти не движемся, приводит к тому, что не заряжается подкорка головного мозга. Оказывается, мышечные сокращения заряжают ее, как конденсатор. Результат — хороший сон. Нет заряда — плохой сон. Человек вообще никак не может проснуться. То есть, спит он плохо, но встать не может. И это годами.

И что теперь? Можно с утра до вечера проверять несение вахты в корме. А потом как ахнет — и будет у вас "Комсомолец". Можно сидеть часами по тревоге в первом отсеке, а потом как даст — и будет вам "Курск".

У меня годами была гиподинамия. И вот что удивительно: организм запомнил и теперь все время требует от меня гипердвижений. Отсюда и мой вечный бег — лучше всего я чувствую себя на бегу, отсюда и поднятие неимоверных тяжестей, отсюда и супервыносливость — я могу бежать и плыть часами. Организм боится, что я опять вернусь к гиподинамии.

Ребята, хочется сказать, господа хорошие, проектанты, ВПК, ГШ, Министр Обороны, дорогой президент (никого не забыл?), человек устроен просто, он миллионами лет привыкал к 24 часовому циклу. Он не самый надежный ваш болт и двигатель. Он вообще не надежен. Изначально. Он хрупок. Уникален. Он живой. Еще раз — ЖИВОЙ! И автономность у него примерно 60 суток (и этот срок еще неплохо было бы исследовать), после чего нужен отдых — 75 суток (и не рядом с железом в отсеке, а с семьей на юге).

И вот тогда, когда вы все это дали человеку, а он взял и утопил вам корабль, и можно будет говорить о том, что он утопил его по халатности, а если этого нет — увы вам!

Кстати, в институте Медико-биологических проблем в Москве, на Хорошевском шоссе, все, что я только что сказал, прекрасно знают. Исследовали уже все это. На космонавтах.

***

В английском торговом флоте принято следующее: есть закон, по которому, если ты пробыл в море на корабле (на надводном, не на подводном) более двух месяцев, то получаешь поражение в правах. Мало того, не имеешь права расписываться на банковских документах. Твоя подпись должна быть заверена неплавающим родственником. Не отсюда ли ярость пиратов? Пираты были сумасшедшими и совсем не боялись смерти, поэтому с ними так трудно было воевать.

Вы знаете, согласиться с тем, что самое современное оружие может быть передано в руки людей с временным помутнением рассудка, всегда трудно. Сделали бомбу и отдали ее в "жёлтый дом". А там ходит стая и каждый про себя думает: вот бы нажать.

Конечно, все это тяжело принять, но принять придется. У людей едет крыша. И если в случае с космонавтами это почему-то является очевидным, то подводник считается чем-то априори не ломающимся. А он и не ломается, он только некоторое время не может отвечать за свои действия. Представьте себе: Атлантика, переход, вы в море суток десять и вы — вахтенный в последнем кормовом отсеке, вы один, ночью, а вокруг никого, только редкие загорания лампочки каштана, и рядом с вами никого, потому что вы — вахтенный на два кормовых отсека. Через какое время вас потянет что-то сделать руками? Сразу. Вам надо отвлечься от давящего одиночества. Результат — "Комсомолец".

Вспомните, сколько раз вместо ЛОХа — локальный, химический огнегаситель — в отсек по пожару давали ВВД. Совершенно нормальные люди от стресса путали совершенно не похожие друг на друга клапаны. Мало того, они были уверены, что подают ЛОХ.

***

У меня в рассказиках есть про технику. Не любит она нервных, верно. У меня мичман был суетливый, хороший специалист, но пессимист и мандражила жуткий. Запускаем К-3, а он рядом канючит: "Не запустится. Я же знаю, что не запустится". И верно К-3 при нем не запускалась, или все шло с таким перекосом. Техника нервных подводников очень не любит. У них все в руках ломается, не запускается, не работает. Потом я начал запускать все без него.

А ты знаешь, что летчики не матерятся? В воздухе особенно. Машина летать отказывается. Потому и не матерятся.

Химики разные бывают. Я сейчас не хочу говорить о том, кто и на каких лодках работает больше, а кто-то меньше. Да, на "стратегах" штурману, к примеру, полегче живется, чем на "многоцелевых".

А химик везде химик. Конечно, можно все пустить на самотек и жить при 1,5% углекислого газа. Ничего страшного не произойдет. И многие химики у нас так и ходили. Но я старался. А на меня глядя, и мои мичмана. Дело первично, остальное — вторично. Подчиненные же проявляют свои лучшие качества, если ты в свое дело душу вкладываешь. Это же не скрыть. Видно. Ты у них как на ладони.

И вот мы придумали. У меня в походе углекислый газ вообще не мерился. Его было так мало, что приборы не брали. Показывали 0 процентов или 0,1. На пятом году службы я вдруг понял, что наши любимые УРМы (углекислотный регенератор морской) могут работать, как черти, и их потенциальную мощность мы сразу сажаем на 60-70 процентов.

Долго я к этому шел, потому что нигде, ни в каких инструкциях это не написано. И я придумал. Нулевую десорбцию (перевод в рабочее состояние) проводил совершенно не по инструкции. Зато у меня не УРМы были, а звери. Жрали углекислоту, как бешеные.

А вахтенные в отсеках распустились до того, что вообще ничего не мерили.

Мне ребята до сих пор мой воздух помнят. Я уже забываю, а они нет. "Саня, — говорят, — мы тебя за это дело жутко уважали". А я, между прочим, и не особенно свои действия афишировал. Потому как нарушал инструкцию. По башке тут же бы настучали, если б я свои "художества" обнародовал. Я потом и в Питер по этому поводу в институт приехал. "Возьмите, — говорю, — у меня мое изобретение. Углекислоты по отсекам вообще не будет. Мне оно не нужно. Я в Северодвинске на порезке стою". И мне сразу в институт предложили. Перевелся, а там и перестройка, и не надо никому ничего.

Я и реактор чувствовал. Есть в его гудении тревожные нотки или нет. Там все органы чувств шли в дело. Сперва — запах. Входишь в отсек, обязательно понюхай воздух. Не должно быть ничего раздражающего. Воздух на вкус попробовал — вроде норма. Потом звуки. Ничего постороннего. Теперь посиди рядом с прибором, глаза закрой, как тебе, ничего не давит? Здоровый прибор не давит. Больной — очень давит.

Я спал и знал, в каком отсеке какая группа УРМ в каком режиме работает (они работают группами).

С К-3 также (кислородная установка). Ее не зря "Катюшей" называли. Только с лаской работала. Иначе — хоть тресни. Открывай инструкцию и читай, а там — "замените предохранитель", "промойте", "смените фильтр" — черта с два!

Пока не поздороваешься, не работает. И на разных лодках — разные машины. У всех свой характер. Покладистый, безотказный или вздорный, заносчивый.

***

Самому интересно, как я выгляжу в стрессовой ситуации со стороны. Говорят, что я страшный и хладнокровный.

У меня голова действительно очень хорошо работает, когда вокруг ожидается смерть.

Может, я и страшный в этот момент. Не знаю. Зеркала рядом как-то не случалось.

А в шторм я плавать люблю.

Один сплошной восторг, и только вертишь башкой во все стороны, следишь, чтоб волна хребет не сломала.

Я по молодости как-то попал: она мне так дала… блин, еле очухался.

А еще на Черном море в шторм я медузой по голове получил. Еле до берега добрался. Все лицо тут же вспухло, глаза затекли. С тех пор восторг восторгом, а бдительность — бдительностью. Даже в бассейн не прыгаю, а осторожно схожу — привычка, а вдруг под водой притопленный плавник.

В море вообще здорово. Только успевай соображать. Время летит незаметно. Хлоп — уже 4 часа плывешь. А с тюленем была история. Это в Баку на пляже в Бильгя было. Азербайджанцы на берегу мне потом говорили: "Надо было его схватить". — "Кого?" — "Тюленя! Ты разве не видел?" — "И что потом?" — "Убили бы". — "Зачем?"

Так они и не могли тогда придумать, "зачем". На Кавказе сперва убьют, а потом думают "зачем". Да, плавник — это не рыба. Плавником моряки затонувшие бревна называют. "Топляк", "плавник" — у нас одно и тоже. Это с ним встретиться в море не хочется. Можно врезаться.

А медуза по голове — все равно что веслом. Ее же волной бросило. Удар — и я в ней по уши. А вот дельфинов я не встречал. А улыбаются они потому, что такое устройство морды, а не от добродушия. Кстати, самому подплывать к диким дельфинам не рекомендуется. У них это называется "атака". Могут быть межвидовые недоразумения.

***

Знаете ли вы, что такое "время"? Это такое пространство. Огромное. Если представить, что летишь над ним, то внизу будут такие пятна. Это люди, поставленные плотно друг к другу. Пригляделся — а это ты сам, существующий всегда. А пятно — это твоя жизнь. И в пределах этой площади можно всегда застать себя в каждый момент твоей жизни. И это не меняется. Ты всегда есть. А на твою площадь накладываются площади других людей. Они с тобой вместе живут, и вы не встречаетесь — и тогда твоя плоскость и его параллельны; или встречаетесь — тогда в какой-то момент ваши плоскости соприкасаются.

***

Умерла Эмма Григорьевна Герштейн. На 98-м году. Ушла эпоха Мандельштама, Ахматовой, Цветаевой, Блока, Гумилева, Эйхенбаума, Харджиева.

Я впервые увидел ее, когда ей было что-то около 93-х. Это была старушка с палочкой, с трудной походкой, ясного ума. Она меня научила есть груши. "Вы едите неправильно. Кусаете сбоку, а надо вывинтить хвостик и есть с попки. Так не течет", — и действительно, не текло.

У нее было трофическая язва, она очень страдала, но она была мужественным человеком — всё время работала.

Она всю жизнь посвятила Мандельштамам. И не устроила свою жизнь. У нее была куча открытий. Она открыла "круг шестнадцати" Лермонтова. Она заявляла о Пушкине: "Когда он вызвал на дуэль Дантеса, он был абсолютно прав". А мне она говорила: "Пушкин, вызывая Дантеса, был холоден. Это не ревность. Это расчет. Он не мог вызвать царя, волочившегося за Натали, натравившего на нее через Бенкендорфа свору царицыных кавалергардов. Он вызвал Дантеса. Формальный вызов. Царь все понял". Она написала свои "Мемуары", а потом "Память писателя". Это удивительные труды.

Она любила борщ с салом. Мы ей говорили, что ей нельзя. А она говорила, что всю жизнь его ест.

Она пила кофе. Растворимый. Коля ей наливает, а она ему: "Мне две ложечки… С горкой… И сахарку…"

Она изводила Колю как редактора. Он дописывал за ней ее мемуары с диктофона, а она ему потом говорила, что она этого не говорила, и вообще не держала корректуру.

Она хорошо смеялась. Любила смеяться. Говорила мне: "Саша! Почему вам не дают премию? Вы давно должны стать каким-нибудь членом", — на что я ей замечал, что "каким-нибудь членом" я себя постоянно ощущаю.

Она говорила про Ахматову: "Её тянуло к евреям". Про Гумилева: "Он был антисемит". — "Яростный?" — спрашивал я. — "Кажется, да".

После выхода "Мемуаров" у нее появились деньги, и она звонила в Питер Коле: "Я теперь могу себе позволить позвонить по межгороду".

А я шутил. Смешил ее. Она любила смеяться.

***

Сам не ожидал, что Герштейн для меня много значила.

Она была человек огромный, рядом с ней все маленькое — очки и две лупы нужно, чтоб увидеть. Ее как-то исключили из списков Союза писателей. Думали, что так долго не живут.

Ещё о ее мемуарах. Лилипутам интересны лилипутские новости. А что умер Гулливер… "Не кажется ли вам, что от этой горы, в последнее время, сильно воняет?" Если б не наше издательство, мир бы не увидел ее "Мемуаров". Так что, "мы — молодцы, а они — подлецы".

Привезу я тебе обе книги в подарок. Ее литературоведение читается как детектив. Я ее "Память писателя" два раза подряд прочитал. "Да кому это нужно?" — сказала бы она. Я, помню, привез ей корректуру, она ее просматривает и периодически так восклицает, потом увлекается, читает и приговаривает: "Да… да… это важно…" Там каждое слово важно.

***

Тысячи людей приехали за детством. Грушинский фестиваль… Сумасшествие футбола, карнавала, стройотряда. Костры, дым, трудно дышать. По ночам шатанья, прыжки в воду, закат, рассвет, омовение в грязном затоне — даром что индоевропейцы, что ли? Кульминация — гора, ночь, огни, гитара на воде, на ней барды всех мастей, Шевчук как Чингачгук, камлание, броски поклонников в его сторону, успевший раньше всех ОМОН, который от усердия роняет наше чудо наземь; плохая слышимость, которая уже не важна, вытоптанная трава, палатки, комары, экраны, туалеты, потоки людей, проходящих через тебя…

Все равно хорошо. И хорошо, что в Самаре люди ночью на набережной беспричинно танцуют.

Хорошо, что приехал я, за что мне я сам немедленно выразил глубочайшую благодарность. Хорошо, что приехал Дима Муратов — "наш главный и наш редактор" — нечеловеческое спасибо. Встретили меня, показали школу, "где учился Муратов", "дом, где живет его бабушка".

И хорошо, что Дима до сих пор боится свою бабушку больше, чем маму — это все в его пользу. Значит, человек не стал взрослым.

Мне как-то одна девушка тоже сказала, что я никогда не буду взрослым. Помню, как я обиделся. Я был лейтенантом, и мне было 23. Я хотел быть взрослым. Изо всех сил.

Ни черта не вышло.

Вот и у Димы не получилось. И когда на капоте машины у его дома выставляется бутылка водки, Дима способен мгновенно присесть на корточки, спрятаться за машину: "Что случилось?" — "Бабушка смотрит в окно".

Славно это все. И кораблик, на котором мы отправились в путешествие за бардами, очень хорош. И даже то, что не на всех хватило спальных мест — а как же мы бы тогда шутили с Сашей Амелиным, заслуженным артистом с таким животом, который на флоте называют "камбузом", и которого я называл "надеждой русского балета"?

Ночью я встал пописать, а когда пришел, то мое место уже заняли, и мы потом до рассвета болтали с "заслуженным" Сашкой, а потом я ему предложил следующее: "Давай возьмем ведро воды и кастрюлю, пойдем в носовой кубрик и будем там переливать воду из ведра в кастрюлю и наоборот. Человек не выдерживает звука струи, вскакивает и бежит в туалет, а мы быстренько занимаем его место".

И мы поперлись с ним в носовой кубрик, вооружившись всем необходимым. Саша на уши, для устрашения, надел Димину надувную подушку для спанья в самолете. Потом мы переливали минут двадцать, подыхая от хохота, а с нами вместе подыхало "наше телевидение" — телевизионная девушка Юля, единственная, кто проснулся.

И сын Саши, не очень маленький мальчик Саша, до того достававший всех, тоже встал пописать, и на его место немедленно рухнули две девушки из "Новой газеты" и "глава администрации" — еще один Саша. Там все, кроме Димы и "доброго самаритянина" Сереги, придумавшего все это приключение, были Саши. Так, во всяком случае, я считал, пока один из предполагаемых "Саш", Колосов — настоящий бизнесмен — мне не сказал: "Я — Володя". Это он, глядючи на то, что вытворяет сын Саши Амелина с нами, сказал: "Я где-то читал о ребенке такое: "Надо утопить этого говнюка". На что я отреагировал фразой из Уилки Коллинза "Женщина в белом": "Дети… это такое отродье".

Там еще был молчаливый Саша из Москвы, которого мы называли "наше правительство". Он только улыбался и показывал девушкам очень важные для здоровья точки на пятках ног.

Саша Амелин в конце концов упал вместе с "главой администрации" и сейчас же захрапел. За все время храпа он ни разу не повторился, а поскольку они лежали рядом на спине, соревнуясь, кто сильнее в звуках, то это позволило мне положить им обоим на грудь "машку" — большую, но чистую швабру для драйки палубы.

Потом вечером читали книгу "Расстрелять". Читал Амелин. Хохот стоял изумительный. Смеялся даже я, а все мне говорили: "Ты-то что смеешься", — а я не мог не смеяться, потому что полненький Дима, похожий на Винни-Пуха, смеялся тонким, пронзительным смехом.

Читали полночи и потом еще.

Девушки пели песни, кстати, очень здорово это делали, а утром в воскресенье мы пошли назад в Самару, а по дороге я обучал всех детей — Сашу и Настёну — держаться на воде, всем девушкам и Диме делал массаж шеи и плавал до полного окоченения.

Причалили, вышли, вынесли, все обнялись крепко, обещали не забывать. И маленький Сашка всех обнял, и Настёна.

Потом вечер, встречи, девушка Ирина с братом Сашей, поход на катере за красотой, оводами и комарами.

А на утро — поздравить с днем рождения банкиршу Данию, перепрыгнув с Серегой через забор, как "настоящие офицеры", которые только через заборы и прыгают, раки, проводы, шофёр Иваныч, сигналящий девушкам — "Смотри, какая!" — самолет и Питер.

***

Я не зря сказал про отцовские объятья. Как это ни странно, это очень важно. Меня самого никогда отец, пока он был, в детстве не обнимал. А мне-то очень хотелось. Я просто задыхался, когда это получалось случайно. Мне так нужна была его любовь. В детстве же слов не надо. Надо именно этого — обнять, прижать, сказать что-то "Мы с тобой одной крови — ты и я!" или "Амбусадор!" (можно выдумать и другое только твое с ним секретное слово). Своему я говорю: "Сын! А обнять? (обнялись) А душить папу в объятьях? (душит) А сильней можешь?" — и вот мы уже боремся в шутку, но для него это и физзарядка, и общение, и смех. И так при каждой встрече — в комнате, в коридоре, с утра, на ночь. Лишнего не бывает. Обязательно поцелую его в голову, в щеку, поглажу — это очень действует и на него и на меня.

Я же безотцовщина с 16 лет. Отец ушел, была большая травма.

С 16 лет я сильно поменялся, стал "сорвиголовой", поступил в училище, и там из меня поперло все самцовское. Не сразу, но мужество качается так же, как и ум, мускулатура — было бы желание. А тут желание было — я хотел всем чего-то доказать, сам не знал чего.

Не то чтобы я всех колотил, как раз пальцем никого не трогал. Чем сильнее становился, тем бережней относился к людям. Но иногда выкидывал такие штуки, что все только рты открывали — "Ты, Саня, парень-гвоздь!" — а мне это бальзам на сердце. Все трусят, а я спокоен, паника — а я трезв, и мысль работает, как часы.

А всему причина — безотцовщина. Надо было всем доказать. Доказывать… Не очень ясно что.

***

Насчет того, что на "Курск" было внешнее воздействие. Пес его знает. Я грешил, в свое время, на "Петра Великого", хотя серия взрывов — тайна сия велика есть. Не думаю, что это американцы. И вот почему: в США подводники не чета нашим. Там любой офицер должен быть не более чем винтиком в хорошо отлаженной системе. Степень отвязанности наших в сравнении с американцами очень высока.

Наши вышли в море — и свобода, делай что хочу. На провокации наши идут гораздо легче американцев, по принципу "никто ничего не узнает". У американцев все сложнее: должности, оклады, домик в Майями, карьера, пенсия. За нашими — ни хера. Поэтому непредсказуемости нашей они очень бояться. Забросать америкоса глубинными бомбами, если он в район учений сунулся, это нам ничего не стоит и никогда не стоило. У американцев есть поговорка: "Вышли в море, встретили "ивана", еле ушли". Если они и идут на Третью мировую войну, то только с разрешения.

Они действительно испугались, что наши теперь их будут топить где ни попадя, потому и в Москву примчались. А так они стояли себе на границах района учений и слушали. Им новую торпеду надо было послушать. Зачем топить "Курск", тогда же ничего не услышишь.

Допустим так, что у американцев не выдержали нервы, и они торпедировали "Курск", но тогда они и вовсе должны были ощущать себя покойниками и рвать из района. Это же война. Ты пустил торпеду и тебя везде слышно, а уж серию торпед — так весь ты на ладони. Рви когти. А они не ушли. Их там столько на границе района стояло: и "Марьята", и лодки. Случись им по нам стрельнуть, наши бы всех потопили. Это уже на автомате. А наш автомат сперва срабатывает, а потом уже интересуется: а на хера?

По конструктивным недостаткам. У меня давно и руки и все части тела на этот счет чешутся. Лодка же живой организм. А как принято в живом насчет живучести? Если не глаза, то нюх, потом осязание, вкус, руки, ноги. Вот сколько степеней защиты. А у лодки? Эшелонирование? Глаза, еще глаза. Чушь.

Чтоб ВСК отделилось, лучше всего затонуть на ровном киле.

Чтоб из ШЛА дышать, то лучше всего, чтоб ее трасса не шла через горящий отсек.

Чтоб упор поставить, то лучше там, где до подволока можно добраться.

Чтоб колокол пристыковать, лучше бы чтоб море было, как в бассейне.

И так далее. До утра можно говорить.

Наша живучесть: если не пожар, то вода. И в то же время, если пожар, то обязательно вода — тонем.

Из-за "мелких недоработок", которые так не любит доделывать "Рубин", в лодке давно имеются скрытые пути развития аварии и там одно цепляется за другое, что, в конце концов, приводит к схеме: "пожар — жди воду". И таких путей масса. Только начни — ком с горы.

Кстати! Рядом с "Рубином" есть бизнес-центр, построенный все тем же "Рубином" (номер на одного в сутки 90 долларов). Там даже часовня есть. Как говорил один из рубиновских отцов этого архитектурного чуда на встрече с прессой при его открытии: "Чтоб бизнесмены могли в нем помолиться после удачной сделки".

Это часовню наши подводнички окрестили: "Храм Спасса на нашей крови".

***

"Восхищен" фразой прокуратуры "не могли состыковаться… комингс-площадка была повреждена… куском носовой части…"

Это круто. "Курск", кажется 159 метров длинной. Это что ж за ядерный взрыв такой был, что "оторвало", а потом под водой прилетело на 159 метров и как даст ровненько по тому месту, куда мы хотели "пристыковаться"?

Здорово. Я тут с ребятами из института Арктики и Антарктики по этому поводу ("прилетело-долбануло") перекинулся парой фраз, так они просили передать, что сразу ставят прокуратуре "пять" по физике за 7 класс.

***

В "Робинзоне" я ничего нового не придумал. Развешивание пластин регенерации в аварийном отсеке, чтоб быстрее от СО избавиться — это в правилах химической службы есть. Там такой раздел: снаряжение при авариях. То, что он у лица держит руками — это я придумал. Я снаряжал регенерацию много раз. Сперва: коврик, чистота, перчатки. Потом, как привыкли, перчатки я исключил. Но только для себя. Голыми, чистыми руками легче управляться с пластинами, а в перчатках того и гляди, выронишь. Секрет в том, что руки надо помыть, на них не должно быть ни капли жира, тогда при первом контакте с пластиной на пальцах остается желтый пушок — регенерация. Она-то и служит изолятором. Словом, мне можно было, а остальным — нельзя. Я просто знал химическую природу процесса. Сама регенерация не горит. Поэтому температура зависит от того вещества, с которым она вступает в контакт — вещество или горит быстро, или медленно, или взрывается. Конечно, пол с гудроном лучше ею не мыть, в чемодан с бельем ее тоже лучше не класть, а в остальном — это обычное химическое вещество, надо только особенности его знать. Я матросов на лодке учил. Они у меня относились к регенерации с должным почтением, но спокойно.

***

По Маринеско. У меня к нему сложное отношение. Человек он был разный. Непростой. И время тогда было безжалостное. Человеческая жизнь ничего не стоила, и он ни на секунду о ней не задумывался. Он готов был рисковать своей жизнью и жизнью своих людей. Я люблю говорить, что русская армия непобедима потому, что никого не жаль. Подводный флот на Балтике и на Севере был поставлен в очень сложные условия. Лодки в море, как правило, ходили только один раз — туда. Минные поля, охотники, самолеты — кого только не было на бедные подводные души. На Балтике выгоняли в море чуть ли не в наказание. Но были такие, кто сам рвался: Маринеско, например. Его посылали в надежде, что он не вернется, а он возвращался. Приходил, пил, куролесил — сам черт не брат. В Хельсинки трое суток был у бабы, а его с собаками искали. Она ему подарила автомобиль, он его погрузил на борт и привез в базу, потом катался на нем по базе и моряка задавил насмерть — даже не поморщился. На "Густлова" он натолкнулся случайно. На "Густлове" было более 6600 человек. В основном женщины и дети — беженцы. Курсантов подводных школ было больше 900 человек. После утопления выжили чуть более 1200 человек. Курсантов из них — 500. Утонули в основном женщины и дети. Конечно, это война. Конечно, топили тоннаж. И в то же время, конечно, на состояние подводного флота Германии это повлияло не так сильно, как расписывали потом наши. За годы войны в подводном флоте Германии отслужило 40 тыс. человек, погибло — 30 тыс. Это примерно 1000 лодок. Каждый день со стапелей сходила одна лодка. В конце войны немцы теряли 30 лодок в месяц. Отбоя от желающих служить в подводниках не было. Все знали, что это смертники, знали, но шли. Русских гибло не меньше. Русский подводный флот был в худших условиях. Практически он был блокирован в своих базах. Когда я начал заниматься Маринеско по просьбе "Мосфильма", я услышал про него и плохое и хорошее. Смогут ли они снять про него кино? Не знаю. Чем-то он похож на джеклондовского "Морского волка". В любом случае, это был предельно жесткий человек.

Очень хвалят командира "Курска" как человека и специалиста, но это не спасло корабль и людей. Где-то он дал слабину. Что лучше: жесткий Маринеско или человечный Лячин? Лучше, наверное, холодный профессионал.

***

О спасении. Спасательная операция проведена так, что о ее руководителях ничего приличного сказать нельзя.

Это позор. Причем, вселенский. Особенно удручает то, что они начинают всем "баки заколачивать" насчет того, что люди жили 6 часов. Это просто у людей совести нет.

По моим расчетам, они должны были жить минимум 3, максимум — 7-10 суток.

Самое смешное, что в ходе этой позорной "спасательной операции" на лодку через систему "Эпрон" даже не пытались подать воздух, чтоб провентилировать кормовые отсеки и тем спасти людей хотя бы от отравления угарным газом. Через ту же систему "Эпрон" на затонувшую лодку можно подать электричество, через нее можно продуть ЦГБ, чёрти что можно через нее делать, а они пытались пристыковать эту плавающую спасательную ерунду на дохлых аккумуляторах несколько суток. Даже если б пристыковали. Даже если б взяли несколько человек, остальные, дожидающиеся своей очереди, могли бы дышать хоть нормально, и свет бы у них был — ничего не сделано, об "Эпроне" ни слова. А нас учили, что это азбука спасения.

***

О вскрытии люка. Вот идиотия! Вскрывают люк, и из него вырывается воздух. "Видите!" — говорят. — "Весь воздух вышел!". А что он должен был делать? Водолазы через люк затапливают отсек, а потом говорят, что он "полностью затоплен". Глупость. Корма была вся сухая. Там люди в РБ были. А носовых отсеках они даже СГП некоторые надели. А здесь — все в РБ, не собирались они выходить в спешке. Некуда они не спешили.

Такое впечатление, что их в корме уморили, словно от свидетелей избавлялись.

А сколько разговоров о том, "стучали — не стучали", "технологические стуки".

Нормальный акустик чувствует, когда стучат люди, а когда это "технологический стук".

Ненормальным начальникам все будет "технологический стук".

Вообще-то, спускается водолаз, и он слышит у корпуса не только стуки, но и крики в отсеке. Нет у вас водолазов, спустите ГАС (гидроакустическая станция) — она услышит.

Первая заповедь: установи связь с людьми в отсеке. А им эта заповедь по херу.

Они колокол ставили и им (20 тонн) всю комингс-площадку изуродовали, а потом тыкали друг другу в эту полосу и говорили о столкновении. Из-за этого и состыковаться не могли.

Но состыковаться можно было. Нужно было заделать эти царапины хоть пластилином. В наше время сказали бы "нет пластилина, из говна сделайте". Для этого, опять таки, нужны водолазы.

Водолазы там были, только они документацию собирали. Так, во всяком случае, говорили в телевизоре "руководители".

Сам я ни одного водолаза не видел, не показывали.

А в эти дни на Козловском переулке в Москве была демонстрация из водолазов — все хотели ехать.

Вышел Дыгало и сказал: "Всё есть. Не нуждаемся".

У них все есть!

Выяснять отношения с государством, уморившим своих людей, бесполезно.

Про "Курск можно говорить бесконечно. Виновата "система", а она себя виновной никогда не признает.

Как мы себя уничтожим, так нас ни один враг не уничтожит.

***

Немного истории. "К-19" — это "Хиросима".

Ее так называли. Лодка первого поколения, ракетная.

При спуске на воду не разбилась бутылка шампанского.

Принято считать, что с этого момента начались все ее беды. На ней потом столько людей погибло.

Она значилась во всех сборниках по авариям. У нее была течь первого контура, она сталкивалась с подводной лодкой, на ней был пожар — 28 жизней.

На ней не хотели служить.

Она попадала в фильмы. Первый — отечественный, где ее называли "ракетно-ядерным щитом нашей Родины" и, последний — с Харрисоном Фордом, о котором мы сейчас и поговорим.

Но сначала еще немного о лодках первого поколения.

Подводники с них чаще, чем другие, умирают от лейкемии. Я уже о нескольких таких смертях знаю сам. "Чего ж ты хочешь, — говорят в таких случаях, — он с первых поколений".

Знаете, Россия — это такая страна, где никого не жаль (не устаю повторять). Именно поэтому я считаю русскую армию непобедимой. Именно поэтому мне кажется, что наши бунты и катастрофы еще впереди.

Подводные лодки у нас делались так же, как и все остальное — впопыхах и с опережением графика. Они выпихивались в море и доделывались на ходу. При этом они ходили, стреляли, угрожали, сдерживали, горели, тонули. От них отказывалось свое собственное государство, которое попутно забывало о вдовах, о детях.

Его можно понять — это наше государство — ему нужны были новые лодки и завтрашний день. Зачем ему погибшие лодки и вчерашний день?

Так появилось второе поколение лодок, потом — третье, четвертое.

На них стояли теперь очень хорошие ядерные реакторы, их исправили. Всего несколько десятков жизней на это потребовалось.

Настоящего командира "К-19" капитана 1 ранга Н.В. Затеева я считаю великим человеком, потому что он взял на себя ответственность, вовремя дал команду на всплытие, боролся за лодку и при этом сохранил людей.

Погибло восемь человек.

Отсек — это и на лодке отдельное государство. При аварии отсек задраивается, оставшиеся в нем люди борются с водой или пожаром. Отдраят их только после того, как они справятся с этой напастью. Никак иначе. В соседних отсеках могут слышать, как кричат заживо горящие люди, но они не откроют им дверь. Не имеют права. Отсек должен победить сам.

Ему помогут со стороны, конечно, но основную работу сделают те, кто в нем остался. Это закон.

В каждом отсеке есть люди, которые берут на себя борьбу за живучесть. И не всегда это офицеры. И не всегда это старшие по званию. Тут на первом месте знания. И воля. Выдержка. Умение действовать правильно и без суеты. Такие люди всегда есть. Это люди-львы. И это не пафос. Так называют людей, в крови которых выделяется нон-адреналин. Он делает человека львом. Не адреналин — он делает из человека зайца, и тот легко прыгает через пятиметровый забор, а нон-адреналин — его разновидность. Такой человек встанет и скажет: "Я пойду!" — и пойдет в огонь, в раскаленный реактор. Он не может по-другому. Он — человек-лев.

Корчилов и был этим человеком. Он и семь его товарищей получили смертельные дозы. Они получили, по расчетам, по 5 тысяч рентген и жили еще несколько суток. И они достойны того, чтоб про них сняли фильм.

И не важно, кто это сделал: мы или американцы. Важно, что сняли. Что этот фильм есть.

И все-таки, когда я только начал смотреть его, я решил, что сейчас буду смеяться. Сейчас американцы или "америкосы", как мы их называем, опять оденут нас в фуфайки, пустят в пляс и будут в нос совать водку.

Все это было, только я не смеялся. Все-таки фильм задевает. Хорошие актеры. Им веришь.

Правда кино и правда жизни разная, и потому я верю "Индиане Джонсу", когда он бросается к перископу и смотрит в него, находясь в надводном положении, а когда появляется американский надводный корабль милях в десяти, говорит, что до него "двести метров". А потом он говорит "спускаться на глубину 300 метров", и все это с дифферентом 30 градусов и на скорости 20 узлов — вот это да! — так только бешеный кашалот ныряет за гигантским кальмаром.

Видно, что человек старается.

Кстати, американский зритель, как мне писали, принял картину хорошо. Как только картина закончилась, никто не бросился из зала, рассыпая попкорн. Все сидели на местах.

Когда я просмотрел фильм, я сказал только, что американцы научат нас родину любить.

И еще я понял, что им за это кино можно ставить памятник. Они сняли его про людей и для людей — это их основная заслуга.

И все же, сперва мне показалось, что перевод, сценарий, режиссура — это нечто.

Потом я подумал, что другой язык — это же, прежде всего, другое сознание.

Поэтому, если это перевод, нельзя переводить буквально, и "Монинг, джентельментс!" не должно быть "Доброе утро, господа!", надо "Подъем, народ! Компот вам в рот! Бегом с коек!"

У нас с ними разное сознание. То, что понимают одни, не понимают другие.

И в то же время мы очень похожи — скажем, в хамстве.

И через эту колоссальную непохожесть при потрясающем сходстве, пробились актеры. Они вытянули этот фильм. И когда главный герой говорит, что "реактор плохо действует на людей", "Полный вперёд!" — и это от пирса, или "Приготовиться к испытаниям запуска ракеты", "Это не учебная тревога" и прочее, я понимаю, что он полную чушь несет, но я готов с ним согласится.

Тут это не важно. В этом фильме каждый найдет свое. Очевидцы будут вспоминать свою юность под звуки оркестра Мариинки, им и необязательно при этом смотреть на экран, у них переживания внутри. Остальные, не знакомые с нашими командами, будут сопереживать.

На лодке свой особый язык, свои слова, и если ты их произносишь, как команды, то они должны звучать привычно, чтоб тебя правильно поняли в любом отсеке с любым уровнем межотсечной связи. Главное на лодке — правильно скомандовать и быть правильно понятым. Поэтому профессионалам неправильная команда так режет ухо.

Но если постараться не замечать…

По сценарию там было все: Москва, ЦК, сварка в доке, одновременно на лодке играется учение, где говорят слово "стрельбище", грузят, как поленья, торпеды, потом шампанское, водка в ресторане, тост "Мы тут все хорошие коммунисты!" и "Да пребудет с вами Господь!" — это в 1961-то году.

Да, не было Его с нами в это время, Господа нашего Вседержителя.

Они тренируются в борьбе за живучесть, они все время ставят раздвижные упоры.

Где им знать, что для нас упор — дело дохлое. Во-первых, его надо еще найти где поставить, потому как до подволока не добраться, кругом кабельные трассы и щиты. Во-вторых — упором поступающую в отсек воду не сдержать. Поступление ее сдерживается всплытием лодки в надводное положение и противодавлением — в отсек дают воздух высокого давления.

Они надевают комплекты и идут в раскаленный реактор — тепловой удар обеспечен прямо на пороге.

Они ходят по колено в воде, а на крышке реактора не меньше 600 градусов.

Вообще-то вода кипит при 100.

Они говорят друг другу про "долг перед матушкой Россией" и озираются по сторонам при глубине в 30 метров, а корпус лодки при этом подозрительно скрипит.

Да не скрипит он на 30 метровой глубине. Он скрипит на 300-400 метров. Очень неприятно, кстати.

Минут через двадцать после начала фильма, наконец, все переоделись в РБ (до этого шлялись чуть ли не в фуражках и тужурках). Хоть бы китель надели, что ли.

Вообще-то самая носимая одежда подводника — это полуистлевший на теле китель, и еще РБ.

РБ — это такой репсовый костюм "председателя Мао", как его у нас называли. На кармане бирка с должностью.

Они называют друг друга "Дмитрий", а командира — "Капитан".

У нас никто так не говорит.

У них с командиром спорит старпом, а зам заболевает головой так сильно, что наставляет на Харрисона Форда пистолет. (Кстати, в жизни на лодке были два человека, которые требовали от командира сдачи американцам, и среди них — замполит. Правда, все происходило без пистолета. Узнал об этом недавно.)

Потом я скажу в интервью передаче "Намедни", что ни одной родной команды я не услышал, что делали они на лодке не поймешь что, что наворочали выше некуда и что замполит скорее съест свои уши, чем наставит на командира пистолет.

И потом, все пистолеты заперты в сейф в каюте командира. И еще по секрету: зам не всегда помнит, как в него обойму вставляют. А если б нужно было вставить в него обойму, то это целое дело: достать пистолет, потом — обойму, потом куда-то делся пистолет, потом — пропала обойма, затем обойма нашлась, но где же наш пистолет — "ты не видел, здесь только что был пистолет?"

Примерно так это выглядит на самом деле, и фраза: "Властью, данной мне партией…" — никак не может прозвучать.

И — "Выпьем за то, что нет лодки лучше "К-19!" — не может прозвучать.

Люди, переживающие пафос, с пафосом не говорят.

А Харрисон Форд все время пьет чай в подстаканнике. Ходит по центральному, командует и не забывает, знаете ли, прихлебывать — ой, мама!

Конечно, где ему, бедняге, про нас знать. Он в интервью говорит, что долго готовился, читал.

Наверное, да. У него поразительной отрепетованности взгляд. Я бы сказал, что это взгляд "катастрофа". Как взглянет, сразу ясно: нам конец. Давно это у него.

Я этот взгляд помню еще со "Звездных войн" и с "Индианы Джонса". Взгляд "Боже, я же все сделал, как ты сказал!"

И все же, фильм для американцев необычный. Это не совсем фильм-катастрофа. У него есть очень хорошие сцены, например, сцена на кладбище, да и сам Харрисон здесь немного другой. Задача перед ним стояла ужасно сложная: не зная, как ходят, едят, пьют, двигаются, что говорят, сыграть так, чтоб про все ту муть, что он несет и делает, все забыли и следили только за тем, как он играет.

Удалось. Молодец.

Думаю, смотреть этот фильм всем будет интересно.

***

Статья очень хорошая. Именно так и передавалась нам из уст в уста история "К-19". Об одном только я не слышал: что был человек, который потребовал от командира идти к чужому берегу. В мои времена об этом нельзя было и подумать. У нас в голове это бы не поместилось. Про Корчилова я все знал. И про их командира тоже. И про то, как политрабочие пытались его сожрать. А человек замечательный. Столько людей спас. С "Хиросимой" потом много всякого случалось. Но то, что на костях этих людей сделали неплохие реакторы на последующих поколениях пл — это бесспорно. Корчилов и его товарищи — это самое лучшее, что у нас есть — люди. Эти люди виновны еще в одном: в моей ненависти к тем конструкторам, для которых подводные лодки — это деньги. Причем они их получают три раза: когда строят лодку, когда она тонет, и когда они ее пытаются поднять. А на экипаж валить — это к "Рубину".

Недавно видел по телеку, что "Рубин" устроил выставку из тех предметов, что удалось с "Курска" поднять. Там и личные вещи есть, и части одежды. Экспозиция, называется.

Там еще рассказывали историю о том, что к Спасскому приходили жены конструкторов, работающих по "Курску", и говорили, что их мужья кричат по ночам.

Жены с "Курска", наверное, согласились бы с тем, чтоб их мужья кричали по ночам, лишь бы их живыми видеть.

Кстати, о криках. Когда я в море ходил по 250-280 суток в году и так почти 10 лет, то я не только кричал, я еще и вздрагивал так, что жена со мной рядом спать не могла.

А еще я ее во сне рукой бил.

А еще она меня добудиться не могла.

***

25 октября в 8.05 я должен был выступать по местному телевидению. Я должен был рассказать о своих книгах. Но расспрашивали о террористах, заложниках и прочем. Ведущие очень волновались. Их волнение передавалось и мне. Спрашивали, что можно порекомендовать специалистам. Я сказал, что советчиков там хватает. Главное им не мешать.

– А что делать заложникам в такой ситуации?

– Только шутить.

– Как шутить?

– Как угодно, хоть анекдоты рассказывать.

– Долго это продлится, как по-вашему?

Я сказал, что оргпериод в армии длится три дня. На бумаге он может быть и десять, но на деле — три. Так что остается полтора дня.

– Почему?

– Человек не выдерживает.

Ночью я спал пунктиром. Заставлял себя не бросаться к телевизору. Знал, что пошли третьи сутки. Лежал с открытыми глазами. Временами проваливался в сон. Снилось, что заложников стреляют, и спецназ идет на штурм — много жертв. Утром бросился к телеку, а там — "террористы убиты, заложники не пострадали". Слава Богу, что я ошибся, обошлось без жертв.

Потом — "67 человек умерло".

Значит, не "обошлось".

Позвонил на телевидение: "Сережа, 67?" — "Да". — "Давали газ?" — "Да". — "Понял".

Есть такой газ. Он расслабляет мускулатуру. У кого больное сердце, может не выдержать. Наверное, применили его.

***

Если пускаете газ, значит, он должен быть без цвета и запаха.

А тут пустили сизый.

Результат — людские потери.

Я изучал БХВ (боевые химические вещества) вскользь — не моя специальность. Тактику их применения я тоже не очень учил по той же причине. Но все равно. Все, что я учил "немножко", я не увидел здесь. Здесь бряцание оружием, а нас учили, что главное — голова, тактика.

Нас учили так: идешь по улице и смотришь по сторонам, тренируешься, думаешь сперва, как все это захватить, а потом думаешь, как освободить. Это как шахматы.

И так каждый день, 365 раз в году, перерывов на праздники "великой победы" не бывает.

Потому что перервался и отстал.

Хвалили нас мало. Больше говорили о недостатках. Но говорили так, что мы сразу понимали: мы, прежде всего, мало думали. Противника надо передумать. Кстати, о нем всегда говорили с большим уважением. Даже в интонации никакого пренебрежения или эмоции. Эмоции мешают думать. Это пригодилось на лодке. Только там думать приходилось в три раза быстрее. Там все быстрее. Выход всегда есть. Ты просто о нем мало думал.

У химика на языке вертится только слово "газ".

Я всегда полагал, что нас учили так себе, не сказать что очень здорово. К 1975 году я уже выучил: неорганическую, органическую, аналитическую, физическую, коллоидную, химию радиоактивных изотопов, химию боевых химических веществ.

Теперь, оказывается, нас учили очень хорошо, потому что многое я помню до сих пор. Хотя с 1975 года не сталкивался с этим ни разу.

Я помню "БХВ" — "боевые химические вещества, способы применения и защиты".

Меня всегда интересовала тактика.

Не осуждая никого, я хочу просто рассказать, как надо применять эти вещества с максимальным уроном для противника и с минимальным уроном для себя. Все, что я только что сказал, и есть та самая тактика.

Прежде всего, газ — без вкуса, цвета, запаха. Лучше — психотропный, вызывающий галлюцинации, сон.

Их много разновидностей и не все они безвредны, но при правильной организации потерь нет.

Об организации.

Применение должно осуществляться после тщательной разведки (в помещение запускаются световоды, и происходящее в зале выводится на телеэкран). В задачи химии не входит определение путей бесшумного проникновения в здание, но нас учили, что их может быть несколько: крыша, боковая стена, пол. Все под покровом ночи.

Через крышу: подходит все — воздушные шары, арбалеты, блоки, канатные дороги.

Через стену: домкрат выжимает или тихо выламывает бетон.

Через пол: канализация, коммуникации, бесшумное выламывание пола (спецдомкраты).

Все это после визуальной разведки, перед применением газа.

Газ дается перед штурмом. Повторяю, он должен быть без вкуса, цвета и запаха, иначе ни о какой внезапности и речи быть не может. Концентрация его рассчитывается заранее, но всегда с запасом (помещение может быть негерметичным). Высокие концентрации — и времени на бестолковщину не остается. Все идет на минуты. Если вы применили газ в 5.30, а людей доставили в больницы в 17.30, то обязательно будут трупы.

Одновременно со штурмом должен разворачиваться полевой госпиталь. Он разворачивается на время. Существует норматив. Сейчас я могу ошибаться. Но он не более 20 минут. Даже на тридцатиградусном морозе должна быть раскинута палатка (30, 40, 50, 100 квадратных метров), внутри которой температура должна быть 20 градусов (есть печки).

Штурм — штурмующие надевают маски (лучше изолирующие противогазы, чем фильтрующие, специальной облегченной конструкции, или вкалывают себе антидоты, чтоб штурмовать без масок — так легче).

Людей выносят не те, кто штурмует. Это глупость. Выносит спецкоманда. Отработка ее на вынос тел такова, что люди поступают, как на конвейере. Первым делом в горло пострадавшему вставляют расширитель, чтоб человека не задушил собственный язык, вкалывают антидот (не помогает — 2-3 укола через одежду), потом он поступает в палатку, где ему делают оксигенобаротерапию — под давлением накачивают безжизненные легкие кислородом. Очнулся — под капельницу, потом — в стационар.

Вся операция: газ, штурм, палатка, вынос, приведение в чувство — занимает не более 40 минут. Мало одной палатки, ставят пять, десять. Никто не везет людей на другой конец города, потому что все это похоже на то, что "погрузили в "скорую помощь", значит, сделали все, что смогли". Подобные глупости стоят людям жизни.

А вообще, все, что я видел, только укрепило меня в той мысли, что разговоры о борьбе с терроризмом — это только зачаток борьбы. Болтовня. Политес. Танцы. Эмоции. Организации — никакой.

И еще я в который раз с грустью подумал о том, что нас, в сущности, не так уж плохо учили.

***

Читал записки Затеева, первого командира "К-19" (они опубликованы в книге Н.Черкашина). Думаю, это интересно. Небольшие комментарии к тексту, на которые я решусь.

"К-19" относится к первому поколению атомных пл. В 1961 году они только вступили в строй. По техническим условиям автономность (нахождение вне базы, при выполнении боевых задач) 30 суток. Реально они ходили на 10-15 из-за плохих парогенераторов — они все время текли — и крышки реактора, с ней тоже не все было слава богу. У нас, на втором поколении, уже стояли другие реакторы и другие парогенераторы — под них подобрали углеродистую сталь с таким содержанием углерода, что все эти течи, наконец, остались в прошлом.

На первых поколениях, через непрерывные аварии, реакторы обкатались. Потом и первое поколение сможет ходить на 30, 40, 45 суток, но это будет потом.

А тогда про радиацию знали мало не только подводники, мало знали академики. Например, академика Александрова, приехавшего на "К-19" после аварии, когда она стояла на бочках на выходе из Мотовского залива, невозможно было одеть в защитный костюм и снабдить дозиметром. "Бросьте эту херню!" — сказал он ребятам-химикам, несущим при "К-19" дозиметрическую вахту, а там были места, где самое малое было 50 рентген в час, а лодка была загажена радиоизотопами по самое не хочу: на ключах командира, вытащенных двумя пальцами из каюты, было столько радиоактивной грязи, что не хватало шкалы прибора.

Насчет радиации и воздействия ее на организм человека академик Александров тогда не очень стеснялся в выражениях, что же говорить о подводниках — радиация же не видна и воздействие ее может проявиться не сразу. Например, в ту насосную выгородку, о которой ниже пойдет речь, в море бегали втихаря покурить — она необитаемая и в ней поддерживается вакуум (на первом поколении не было курилки).

В выгородке СУЗ (стержни управления и защиты), о которой тут тоже скажется несколько слов, можно было застать спящего офицера, специалиста КИП (контрольно-измерительные приборы), потому что в каютах, где подряд идет восемь коек, расположенных в два яруса, душно, а тут свежий воздух.

В реакторном отсеке действительно всегда был свежий воздух из-за того, что он ионизируется радиоактивным излучением, и потом этот спящий офицер получал повреждение, например, глазного дна, и слеп, но все это потом. Нас учили, что к радиации может быть два отношения: или страх, или полное пренебрежение.

Про "К-19" рассказывали разное. Эта авария все время разбиралась по косточкам. Описание ее в те времена несколько отличалось от того, что изложил в своей записке командир Затеев. При всем моем уважении к памяти этого человека, надо сказать, что командиры в те годы (и не только в те, но и позже) не очень здорово разбирались в реакторном оборудовании. Например, команду из центрального: "На каких у нас нейтронах сейчас реактор?" — "На медленных". — "Срочно перейти на быстрые!" — и это для увеличения скорости — в 1961 году можно было услышать. И это отнюдь не анекдот. В те времена много чего эксплуатировали, но не знали. Через аварии и жертвы шли к пониманию. В том числе, и через аварию на "К-19".

Вот как про нее рассказывали.

На "К-19" были следующие отсеки: 1-й — торпедный, 2-й — аккумуляторная батарея, 3-й — центральный пост, 4-й — ракетный (3 баллистические ракеты), 5-й — дизельный, 6-й — реакторный (два реактора), 7-й — турбинный, 8-й — электротехнический, 9-й — вспомогательного оборудования (две холодильные машины, провизионка, камбуз), 10-й — жилой, торпедный.

Авария произошла в реакторном отсеке на 16 сутки плавания. Прошел доклад командиру о том, что давление в реакторе упало до нуля. Все дело было в течи 1-го контура по импульсной трубке в насосной выгородке реакторного отсека.

В реакторном отсеке все оборудование было расположено так: с носа в корму шли — выгородка СУЗ, 1-я аппаратная выгородка (реактор), 2-я аппаратная выгородка (второй реактор), еще одна выгородка СУЗ, лаз вниз в насосную.

Импульсная трубка шла к манометру в насосной, показывающему давление в первом контуре. Она лопнула. Через микротрещину первый контур стал уходить. Давление в реакторе упало с почти 200 до 150 атмосфер (атм). Оно не упало до нуля, просто не доходило до показывающего прибора. Началась беготня. Ажиотаж. Совещание. Свалка. Мандраж. Время на секунды.

В этой обстановке никто не подумал о том, что насосы работают, что температура в контуре (более 250 градусов) существенно не меняется и что есть еще один прибор, показывающий расход воды по первому контуру, и по нему можно судить о том, что давление в контуре (150 атм) все еще есть.

Тогда было решено собрать нештатную систему аварийной проливки. Решено было подать воду через систему охлаждения подшипников электродвигателя, управляющего движением компенсирующей решетки.

В полной уверенности, что в первом контуре нет давления и воды, они резанули по этой трубке сваркой. А там было все еще 150 атм. Произошел взрыв. Первый контур вырвался на свободу. Вода мгновенно превратилась в пар, давление его возросло, и поскольку, реакторный отсек в тот момент вентилировался в атмосферу через систему вентиляции, то взрывной волной, прошедшей по трубе, вырвало кусок рубки.

Все, находящие на тот момент в реакторной выгородке, были обварены паром. Кроме того, что они получили свою дозу радиации, они еще и обварились.

Вот как рассказывали эту аварию на бесконечных разборах.

Надо отдать должное академику Александрову — он спас командование корабля и подводников от уголовного преследования. Крыс на них набежало на берегу много — политработники здорово на этот счет суетились, основная задача: выявить виновных и наказать — и только он сказал: "Людей не трогать".

За это ему, наверное, воздалось уже на небесах.

Сварили они нештатную систему аварийной проливки или не сварили — про это говорили всякое. Говорили, что не сварили, и весь уран вытек из расплавившихся твеллов и собрался на дне реактора, которое выдержало и не провалилось в воду. Я склоняюсь к этой версии, потому что можете себе представить: воды в реакторе нет, температура взлетела, твеллы плавятся, и в этот момент собрали систему аварийной проливки и дали воду — мог произойти взрыв с подрывом крышки реактора.

Наверное, сейчас — сварили нештатную систему или нет — уже не важно.

Важно то, что флот через человеческие жизни совершенствовал свои ядерные реакторы. И не только реакторы.

Подводная лодка очень сложный механизм, и как он на самом деле работает — это подчас выяснялось только через гибель людей.

А на "К-19" на этом несчастья не закончились. Реактор на ней вырезали, заменили, лодку отремонтировали, и она снова вышла в море.

Потом она столкнется с натовской лодкой (без жертв), и еще на ней будет большой пожар — выгорит два отсека (8-й и 9-й), сгорят 28 человек.

Причиной пожара признают течь гидравлики с гидропривода захлопки фильтра по угарному газу (ФМТ-200Г). Она скопилась на поддоне под фильтром, а фильтр нагревается, вот и возник пожар. Пока его тушили, он превратился в большой пожар — на лодке всегда есть чему гореть.

Лодка всплыла, и ее оттащили в базу. Уже в базе обнаружили, что в 10-м отсеке есть живые люди, которые многие дни и ночи, в полной темноте (горела только лампочка переговорного устройства) ждали своего освобождения. Кажется, их было более 10 человек.

Это все что мне известно о многострадальной лодке Северного флота под номером "К-19".

***

Ой, ребята!

Щас спою.

Я вам спою про то, как авторов на премьеру приглашают.

Например, вы — автор, вы все это придумали, заделали — здорово, потом это все у вас взяли и быстренько (года за два) создали фильм, и вот, наконец, она — премьера, о чем вам и сообщено.

Да не просто сообщено, а пригласили вас, а вы и билеты взяли, вот только рубашку осталось выбрать, и в этот момент — момент выбора рубашки — вам звонят и говорят, что пригласили других ребят, и в атмосфере всеобщего веселья ваш внешний вид их не станет забавлять. Так что не посидеть ли вам — автор вы наш — на этот раз дома? Хотя в другое время вы, конечно, желанный гость!

Как вам другое время?

В общем, на пресс-показ фильма пригласили адмиралов с Большого Козловского переулка. Вот почему вас — автор вы наш — и решено было не приглашать. Иное дело премьера! Тут мы вас опять приглашаем так что вы уж будьте любезны.

Вот!

Позвонил мне М. Он был сладок. Тон такой, как если б ребенок наревевшийся стоит, насупясь, а ему говорят: "Ну, чего ты, дурашка? Ведь ты дурашка, да?"

Оказывается, все ради моего же блага. Ради того блага, откуда и берутся все блага, которые во благо… того блага… что благее того самого благого, что никому не претит. О!

Стало быть, пригласили адмиралов, но согласие они дали, поди ж ты, ровно в 22 часа по местному времени, о чем сейчас же вам (мне то есть) непременно сообщили, потому как решили, что для общего смущенья будет лучше, если вас там не будет, потому как вдруг все на диво повернется, да не этак, а вот так, а чего ж тогда стенать ради общего раденья?

Ну!

Тут, я даже не знаю, случай такой, что надо бы человеку заново изучать букварь, потом учить слова, потом ему можно показать "Правила хорошего тона", потом — "Правила плохого тона", потом реферат на тему "В чем все-таки отличия между ними!" — потом провести с ним зачет, лабораторную работу, коллоквиум, практическое занятие, хорошо бы при этом еще пройти с ним упражнения на пяльцах — они чего-то там развивают, а еще заняться бы с ним лепкой по той же причине, потом напоить его чаем, и затем уже дать ему поесть фиг, обязательно сушёных.

***

Если честно, то не знаю кто у них консультантом. Насчет "Родина-флот" — не говорят подводники никогда таких слов. Кривятся, если услышат это даже в тостах. Настоящих тостов всего три. Один — по случаю, например, "Ну, чтоб не отвыкнуть!" (или "Господи, прими за лекарство!"), потом — "За тех, кто в море", и тост "За женщин" — этот повторяется до бесконечности, а два первых — только один раз за вечер. "Родина-флот" — считаются тостами замполитов. Слово "герой" или "подвиг" тоже никогда не говорят. Об этом даже не думают. Все делают свою работу. Все очень суеверны — например, не любят слов "лучший экипаж", "настоящие подводники", "морские волки". Пафос вообще неприемлем.

Со стороны иногда кажется, что подводники с чудинкой. Смотришь на командира — точно сумасшедший, что-то есть, но потом привыкаешь.

У подводника никогда не поймешь: то ли он шутит и это розыгрыш, то ли правда. Очень быстры на соображение. Только начал фразу, тебя уже поняли. Могут перебить, сказать: хватит, и так все ясно. Очень высокая скорость проживания жизни. В лодке все летают, как белки. А препятствия огибают, как рыбы. Движения рук неуловимы, как у ткачих.

Начальство подводники не терпят ни в каком виде. Начальство на флоте — это чужой, против него сплотится весь экипаж от командира до матроса.

Очень не любят штаб. Это враги. Если все это удалось показать, то хорошо.

Человеколюбие начальства, его забота — это такая туфта, что все обрыдаются. Если это есть в фильме, то я их поздравляю, и тогда здорово, что я не консультант и в титрах только "по мотивам".

Для начальства мы — мясо, и это все понимают. Начальство от гражданских это понимание бережет как великую драгоценность.

Для начальства мы — жабы. "В море, жаба!"

Среди командиров и адмиралов нормальных, знающих свое дело людей мало. Они наперечет. Остальные уважением не пользуются.

У подводников ценится только знание, только то, что ты специалист, что ты надежен, что с тобой в море легко, что если что, то ты окажешься на своем месте.

Ничего не знаешь — балласт. Поэтому презирали замполитов.

Вот если это все в фильме чувствуется, то хорошо.

Ну не знаю я, зачем они меня на эту передачу пригласили. Наверное, в качестве мебели. Так я свое назначение и понял, потому как одеяло должно быть на актерах и режиссере.

Адмирал на передаче — это тоже для украшения. Адмиралы тем и отличаются от остальных людей, что и в запасе служат, надевают форму, награды, звезды, лучше, конечно, Героя. Неплохой мужик, но уж очень он везде послужил, и флот пилил Черноморский, и на Тихом океане "чудильниками" заведовал. Даже в Гаджиево служил. И в истории подкован.

Обычно офицеры в запасе форму не надевают, но адмиралы — это же не офицеры. Даже форма приветствия есть: "Товарищи адмиралы! Товарищи офицеры!" — так говорят, когда высокое начальство входит (например, главком, и всех надо от стульев оторвать). Так что адмиралы — это не совсем офицеры, и потому форму они любят на себе таскать.

Почему-то адмиралы меня бояться. Наверное, считают, что я немедленно на них нападу. При встрече с ними я всегда молчу, и они молчат, но если выпьют рюмок пять, то обязательно начинают выяснять со мной отношения. То есть для храбрости им пять рюмок вполне хватает, из чего можно заключить, что адмиралы у нас не робкого десятка.

Артисты, конечно, смущены, но артист Галкин — речист. Очень здорово говорит. Про патриотизм, патриотизм — просто хорошо.

А я боялся, что сейчас начнут донимать меня вопросами про "Курск". Я уже столько говорил про это, что ой.

Я даже так решил: скажу, что для меня подобные вопросы — это как про Буратино заново рассказывать. Мол, было два орла, один — вечно пьяный Джузеппе, другой — Папа Карло, который все норовил имущество какое-то продать. Они-то и виноваты в том, что наконец появилось это чудовище — Буратино. А Карабас-Барабас здесь совершенно не при чем, хотя поджарить Буратино он все же мечтал, да и некая бацилла фетишизма его периодически мучит, и он отправляется на поиски пропавшей Мальвины, а Пьеро — тот непременно плачет.

А Тараканище абсолютно не в курсе происходящего, потому что он из другой сказки.

Ну, и Артемон всегда на страже, так чего же еще…

В общем, передача всем понравилась.

***

…И вот открываю я эту газету и среди всего прочего читаю: "В военное время значение синуса может достигать четырёх". Я захохотал так, что чуть не упал со стула…

***

…Вспомнил, как я спасал вороненка. Он выпал из гнезда. Родители сидели рядом на дереве и переговаривались. Я подошел сначала к ним и сказал: "Так! Слушайте внимательно. Я сейчас подниму вашего орла на дерево. И если хоть одна блядь на меня нападет, я его брошу, пусть его кошки съедят".

После этого я подошёл к воронёнку и спокойно посадил его на дерево. Вороны даже не шевельнулись. Они меня поняли.

***

"Во всех катастрофах на море виновны люди". Я часто слышал фразу, подобную этой, я видел ее на плакатах, стендах. Она обвиняет в случившемся моряков. Она против них.

И она была бы справедливой, если б человек был самым надежным из всех механизмов.

Если б он никогда не ломался, не уставал, не спал.

Если б от нагромождения перегрузок не сдавало сердце.

Если б с ним не случались галлюцинации, кошмары, бессонница.

Если б он не сходил с ума.

Люди — как механизмы. Точнее, рассчитывается, что они лучше любых механизмов. Надежнее.

Механизм может выйти из строя. Люди на это не имеют права. Во всяком случае, так считается.

Всмотритесь в лица погибших. Они погибли не первые. До них гибли и гибли. До них горели заживо, тонули, задыхались. Их калечило, давило, разрывало на части. Они погибали в воде и в тесных отсеках. Они оставались навсегда с кораблем, и одним ударом волны их смывало за борт.

Их вспоминали и о них забывали. Их награждали и не награждали. Им ставили памятники.

У нас столько памятников, просто беда — один на другом. У нас тьма памятников. У нас частокол из памятников.

Люди не рассчитаны на подобное напряжение. Они не рассчитаны на постоянные испытания прочности.

Они хотят жить, растить детей, устраивать застолье, радоваться.

Они же работают. Изо всех сил.

Подводные лодки — их труд, их забота, их дело, и они стараются сделать его как можно лучше.

Они не рассуждают о мужестве, героизме, чести, совести, долге.

Я ни разу ничего такого не слышал. Это не их слова.

Они не поднимают бокалы "за Родину" и "за наш Российский флот", разве только состарившись, выйдя на пенсию. Это не их тосты и не их речи.

Они могут разве что выпить "за тех, кто в море", над или под водой, и за то, чтоб им всего там хватило — кислородика и припасов, и чтоб бдительно несли, чтоб на вахте не засыпали после автономки, глотнув свежего воздуха, чтоб их не сильно мотало, било, бросало, чтоб они погружались и всплывали, аккуратненько, осторожненько, ни на кого на напарываясь, чтоб не пропускали надводные цели и не сталкивались где ни попадя с кем попало, чтоб береглись айсбергов и больших льдин, и чтоб они вернулись живыми домой, и чтоб дома им бы все радовались.

***

Самыми большими патриотами считаю муравьев.

Они очень любят свой муравейник. Они себя от него не отделяют.

И еще они не отделяют себя от любого из членов своего муравьиного сообщества. Даже от матки.

Матка — это государство в идеальном своем воплощении.

Оно управляет, налаживает муравьиную экономику, политику.

Оно организует защиту и воспроизводство — зачатие, вынашивание, рождение, воспитание, продвижение, смерть, захоронение. Матка-государство имеет права на жизнь любого из членов сообщества — она его сделала, и любой член с радостью отдаст за нее жизнь.

Это идеал.

Но представь себе, что муравьи узнали, что их матка имеет вклады в соседнем муравейнике?

Катастрофа!

Быть того не может. Матка честна по отношению к каждому муравью, потому что каждый муравей всего лишь размазанное в пространстве (муравейника) продолжение матки.

Вот она, мечта о Социалистической Родине!

И вот она — Родина (с большой буквы).

То есть, Родина — это живое существо, раздвинувшее себя на территорию.

Или территория, которая вся 160 миллионов раз принадлежит разным существам, населяющим ее.

Тронешь территорию — тронешь меня.

Лев, охотящийся на своем участке, не отделяет себя от участка и от того пня, на котором он оставляет свою метку.

И всякая тварь, ходящая по нему, автоматически становится тем же львом, вот почему он на нее охотится — всего лишь берет своё.

А если лев распространит себя на всю страну? А если на всю Африку? А если будет сто, тысяча таких львов? И каждый из них в своих львиных мыслях будет наделен своей собственной Африкой, от которой он себя не отделяет?

А если найдется ещё один лев, и он скажет: "Львы! Защитим нашу Африку!"

И если, если, если…

Человеческая матка вместо зачатия, вынашивания, деторождения, воспитания, образования, защиты, продвижения по службе, пенсии, захоронения, заимела себе щупальца, челюсти, рога, клыки и призывает других все это оправдать.

Она выросла. Она требует жертв. Она назовет все это "священным долгом", "патриотизмом", "Родиной", "Уродиной" — чем угодно.

Ей кровь нужна, чтоб двигалось.

Она хочет жрать.

А люди мешают. Они родились в коммуналке. Мальчик вышел на общую кухню и написал на стене: "Вася". Он пометил стену, как лев пень. Он себя продлил. Он не испортил, он пометил — мое, я, родина.

Он вышел в подъезд и разрисовал стены и лифт — это тоже я.

Он плюнул на дороге — это теперь его.

Он изрезал деревья, нагадил в лесу.

Он размазал себя по городу.

Дай ему волю — размажет по стране.

Стоит ли его воспитывать — он уже патриот?

Стоит. Он должен осознать, что за все это потребуют его жизнь. От него нужна жертва. Челюстям нужна свежатина.

Ну, как вам все это?

Я всего лишь рисую картины. Кто-то скажет: все это чушь.

Ну что ж, значит, я певец чуши.

***

О чувстве долга (обычного и священного).

Я уже как-то интересовался, когда человеческий организм им обзаводится. Можно поинтересоваться еще раз.

Итак, когда?

Государство не принимает участия в зачатии (мое глубокое убеждение, и если кто-то хочет возразить или имеет примеры, приличествующие моменту, то я готов выслушать).

Но, может, "долг священный" (я тут долго думал) передается матерью, как стафилококк или другая зараза?

Может, в чем-то виноваты родители? Или их родители? Или родители их родителей, Адам с Евой?

Когда?

Мне просто хочется знать.

Мне говорят: вот пока вы спокойно спали, жили, росли, учились, некоторые охраняли ваш сон.

Согласен. Я вообще согласен. А их сон охраняли другие, и их еще одни, и так до тех, кто в битве при Калке пытался монголам что-то там показать. Я понимаю. Порочный круг.

Но есть же периоды? Законченные циклы. Например, выражение "сын за отца не отвечает" — это как раз попытка обозначить цикл, прервать, начать новый отсчет.

Иначе — жуткое нагромождение различных долгов: гунны — нам, мы — гуннам.

А можно каким-то образом научиться ставить точки? Вот я за точки, я против запятых, однородных членов предложения. Я вообще против однородности, я за яркость, за индивидуальность, я за метафору.

Мне говорят: но вы же сами 20 лет отдали флоту, неужели вы не понимаете, что теперь должны защитить вас. А кто это будет делать?

Действительно, я отдал.

20 лет.

Да, я ветеран холодной войны, которую, кстати, считаю самой лучшей из войн, потому что в ней соревнование было, а крови великой попусту никто не лил.

Были аварии, были жертвы, но не было такого, что прилетело и покрошило всех подряд кого ни попадя, и кони-люди — в одной каше. И если скажут: выбирай, я скажу: лучше холодная, чем вот эта с "долгом".

Мне говорят: к профессиональной армии вот так сразу перейти нельзя.

А мне кажется, у вас вообще ничего нет.

Это не армия.

Это что-то другое.

Может, машина мукомольная. Муку же не очень жаль. Подумаешь, просыпалось чуть-чуть. А на мельницах все в муке. Так может, у вас мельница? У вас все в муке. Вы где-то, а оно — вон! Вы что-то выстраиваете, а оно развивается само. Оно отпущено на свободу. Существует само по себе. По своим законам, вам не очень ведомым. Вы в различных трубах. Оно — в своей, вы — в своей.

И ваши трубы могли бы прожить сами. Они самодостаточны.

Но иногда они соприкасаются, и вдруг становится ясно, что в соседней трубе обитают драконы. Они там давно живут.

У них есть даже всякие обряды. Обряды посвящения в драконы. Не просто же так все там водку пьют. Её пьют по обряду.

А вы знаете, что "дедовщина" в армии и "годковщина" на флоте — это тоже обряд?

Это очень древний обряд.

Посвящения в "своего".

Это необходимый обряд. Он есть во всех армиях мира. Нужно взять нежное, трепетное существо, прямо от маминой титьки, и превратить его в сурового воина.

На войне это получается сразу, в мирные дни — нет.

Отсюда существует целая система различных унижений — побои, глумление и т.д.

Надо сделать своего. Никто этому не учил. Это в подкорке.

У диких племен есть обряд посвящения в мужчину. И чем кровожаднее надо получить воина, тем этот обряд начинают раньше, и тем он унизительней.

У самых диких папуасов мальчика отнимают от матери в семь лет. Его ведут в лес и там всячески унижают. Ребенок должен испытать шок. И он его испытывает.

Те, кто выживают — стоят двоих. Это безжалостные убийцы. У них теперь одна мать — мужская стая. У них есть вожаки — самые беспощадные. Для них все есть объект охоты — женщина, ребенок, другая стая.

Вам это ничего не напоминает?

Правильно, все уже было — гунны, даки, ирокезы, монголы, викинги.

И спартанцы. Самые воинственные из греков. Мальчики в шесть лет отнимались от родителей. Их учили терпению. А в совершеннолетие секли. Некоторые умирали без стона. Тогда им ставили памятники.

Памятники за стойкость.

И они все полегли.

Эти древние спартанцы без стона.

Сколько у нас памятников за стойкость? А сколько костей еще лежит?

Не правда ли, похоже?

***

Относительно деторождаемости.

Её надо повышать. Конечно, надо.

Обязательно.

Иначе страдает налогооблагаемая база. Отсюда и желание обложить все. А куда деваться?

Смертность, правда, тоже велика, из-за чего пенсионный фонд не самый обнищавший в этом мире, но деторождаемость — она необычайно мала.

Это не может не заботить.

И заботит.

Очень.

Тут я видел некоторых министров, и им явно было все равно.

Но лицо премьера — а он наша лучшая топ-модель, там есть на что посмотреть, особенно после всех этих неудач с попыткой не отдать долги, — говорило о том, что очередное понижение рождаемости всякий раз приводит его в страшное волнение.

Плохо, что от этого волнения не родятся дети.

Дети вообще не поймешь от чего родятся. Может быть, от какой-нибудь нехватки. Или еще от чего. Одним словом, они рождаются вопреки, а если стараешься, то — ни в какую.

Вот я знаю некоторые деревни, и в них дети появляются после выдачи заработной платы. Даже какая-то устойчивая связь образуется — сначала зарплата, а потом — дети и налогооблагаемая база.

Хотя тут волноваться премьеру нет причины — нам деревня не указ.

***

К нам приходила девочка. Они разговаривали. На кухне. Все больше школьные интриги. А потом они готовили. Спагетти. А ты при этом вроде комода, который приходится огибать. И все эти твои жалкие попытки обратить разговор в общее русло, все эти: "Как вас зовут?" — "Катя", — они, в сущности, ни к чему.

Потому что означают они, в лучшем случае, сопротивление тому, что тебя воспринимают как прошлое, памятник, привидение, — "Тебе с кетчупом?" — и как странно наблюдать все эти изменения в твоем собственном ребенке, — "С сыром хорошо, да?" — изменяющем тебе без особых усилий, — "С кетчупом прикольно!" — а то, что она ему нравится, ты замечаешь по тому, что для чая он достал чашки из того сервиза, о существовании которого ты давно забыл. Это старинный сервис, вызывающий учащенное сердцебиение мамы при попытках помыть его чашки под струей воды в раковине. Видимо, не надо так приближать свое чадо к себе. Покормил — в сторону. Все равно не твое это чадо. Оно вообще не понятно чье. Завтра выйдет в дверь — как не было. А ты будешь надеяться на звонок. Ждать его: "Але! Але! Как дела?" — а он будет посматривать на часы, экономить на тебе секунды. И тапочки он ей дал лучшие, мамины, хорошо, что она на работе, это я только раньше пришел — так получилось. И ты разве что отмечаешь, что она, вроде бы, ничего — ступня изящна. Но все эти выражения "в натуре" — как мало они все-таки читают, но посуду помыла, протерла. А говорят — не переставая. Все больше чушь. А может, им и не важно о чем говорить. Важно только то состояние речи, когда слова не важны. Такие песни птиц. "Извините, как, говорите, вас зовут?" — "Катя"…

***

Обычно не обращаю внимания на пьяных в метро. Мужик сидел на корточках у стены и руки его, поднятые вверх, по ней шарили в поисках точки опоры.

Художники социализма любили в таких позах изображать чилийских патриотов, расстреливаемых хунтой.

Я подошёл. В глазах у него была мысль. И эта мысль: подняться бы.

"Справил праздничек?" — "Справил". — "Помочь?" — "Надо бы".

Стал его поднимать — ноги подгибаются. "Что со мной?" — "Ноги не идут".

"Водка вроде нормальной была". — "От тебя факел дерьма, а от такого дерьма позвоночник отстегивается". — "Помоги". — "Офицер?" — "Бывший".

На вид лет семьдесят. Седой. Но сознание держит, значит, точно бывший вояка. И одет прилично. У меня из отдела старик в метро упал. Давление. Все лицо разбил, никто не подошел, сам очнулся.

А здесь уже тётка подошла: "Я его сейчас в милицию сдам".

У него шапка из нутрии и куртка приличная. Небось выпил отравы.

"Я его дотащу. Тебе куда?" — "В Купчино". Чёрт, другой конец города.

Парень-кавказец подошел: "Помочь?" — это он на старика отреагировал. У них старики не валяются.

"Спасибо, справлюсь", — а может, просто нормальный человек.

У всех же народов есть нормальные люди. Это от формы ушей не зависит.

Жена мне истерику закатит.

"Телефон, адрес?" — всё назвал.

В милиции его изуродуют. Там у нас теперь одно зверье. Недавно в переходе парня 16 лет застрелили. Остановили проверить документы, а парень спортсмен, хорошо одет. К девушке на свидание ехал.

Завели, стали бить, а он здоровый, раскидал маломерок. Тогда пистолет достали. Он увернулся, и они своего уложили. Потом сымитировали нападение. Единственный сын.

"Давай вставать", — он вис на руке, как сосиска. Ногами только перебирает.

"Не выключайся. Ты ж офицер. Скажи себе: надо дойти. Давай, шевели ногами".

Ногу он, скорее всего, подвернул или действительно какой-то паралич. Выпил, дубина.

"Не слабей, не слабей!" — до вагона метро мы доползли. Как он в щель между вагоном и платформой не попал — непонятно.

Вернее, понятно, нога провалилась, и я его просто выдернул.

В вагоне тетки начали орать: "Безобразие! Куда?" — "Милые дамы! — сказал я. — Человек выпил за женщин дряни, и у него теперь ноги отказали!"

Нет. Я так не сказал. Я сказал: "Тишина!" — и всё.

Нам предстояла пересадка. Там менты — волки, санитары леса. У меня самого три раза документы спрашивали: "Ваши документы!" — а сами в глаза не смотрят. "А почему вы не смотрите в глаза?" — "Можете идти".

После отсидки в метро я думал, что он пойдет хуже, но нет, вроде крепится.

"Ты соберись, здесь не менты, а суки, за просто так народ уродуют. Остановят — скажешь, что ты мент на пенсии. Иначе плохо будет".

Милицию прошли, как по маслу. При входе в вагон я был уже начеку, и чтоб он в щель не провалился, просто поднял его и внес.

Там я его повесил на поручень — место никто не уступил.

Висел он минуту — потом отказали руки. Черт! Я одной рукой держал свой портфель, на другой висел он. Припёр его к двери — народу полно.

Наконец схлынули, и я втиснул его на сиденье.

Фу! Руку чуть не оторвал.

"Не отлетай! — я увидел что глаза у него закатываются. — Соберись! Скажи себе: я дойду! Я должен дойти!" — говорить ему было тяжело. Только кивал.

На последней остановке я его вывел: "Дойдешь сам до трамвая?" — "Дойду!" — сказал и тут же упал.

Я втащил его в трамвай. По высоким трамвайным ступенькам волок его волоком.

"Дыши!" — дышал. Хорошо, что дышит.

"Сколько остановок?" — "Три!" — "Там далеко?" — "Нет".

"Там" — было метров триста. Последние двести я волок его по снегу. Волоком — широкий санный путь. А может, "сашкин" путь. Это как угодно. Хорошо, что он все еще в сознании. Просто везет.

А если помрет — куда я его среди поля дену?

Квартира на первом этаже, и мы одолевали ступеньки перекатом. Я взмок, а он дышал так, что казалось — сейчас сердце выплюнет.

Дверь открыла женщина. Она стояла в двери и молчала. Я подумал, что мы попали не туда.

"Ваш?" — "Наш". — "Так с дороги уйдите, мне его внести надо".

Внёс. "Телефон?" — не работает. "К соседям попроситесь. Я его два часа везу, меня дома с собаками ищут, а ему скорая нужна, у него ноги отказали".

Потом я долго ехал домой.

***

18 марта — День налоговой полиции, день фискала и центуриона, вышибающего ногами двери непокорных фирм и кладущего людей лицом на пол. Будет концерт и все такое, и об этом всенародном празднике возвещают плакаты на улицах Москвы, а 19 марта — скромно и со вкусом — День Подводника.

Подводники — люди, довольствующиеся малым. Им всей этой чепухи не надо. Они не любят, когда их хвалят, потому что хвалить — искушать судьбу, а потому никаких криков: "Это самые мужественные люди! Это цвет!" — и так далее.

Просто сядут за столами, расскажут друг другу такие же истории, которые я вам в своих книгах рассказывал, и поднимут бокалы за то, чтоб количество погружений равнялось количеству всплытий.

***

Рождённые в День Дурака на самом деле рождены под особым 13-м знаком зодиака — под Знаком Дурака.

Символом этого знака является существо, соединившее в своем внешнем облике: рога Овна, копыта Тельца, шевелюру Стрельца, грудь Девы, хвост Скорпиона, лик Козерога, чешую Рыбы, глаз Водолея, торс Близнецов, гриву Льва, непредсказуемость Весов и брюхо Рака.

Рождённые в этот замечательный день верят в то, что все, в конце всех концов, будет хорошо и они все преодолеют.

Они верят в высшие силы, грамотное устройство Вселенной и торжество справедливости.

Они постоянно укрепляют себя в этой вере, для чего или устраивают себе всякие приключения, или действуют так, что приключениям ничего не остается, как устроиться для них в самый неподходящий период, после чего, путем невероятных усилий, они почти всегда выходят либо сухими из воды, либо суховатыми.

И этот момент — момент выхода — они почитают за момент истины, который с удовольствием празднуют.

Уж праздники-то они себе умеют устраивать.

Ещё как.

О-го-го! О-го-го!

Рожденные в День Дурака честны, трудолюбивы, обаятельны, неотразимы, чувствительны, доверчивы, ранимы, застенчивы, вследствие чего маскируют вышеперечисленные качества неудержимостью, ловкостью, изворотливостью, напором, юмором и безудержной жадностью к пище вообще. (После приключений их тянет на сладенькое.)

От них всегда достается врагам.

Друзьям от них тоже достается.

И еще они никогда не удовлетворяются одним только видением. Им обязательно нужно ощупать, потрогать, растеребить, распатронить, распотрошить, понюхать, укусить.

И в этих желаниях их не удержать.

В сильный мороз могут лизнуть чугунные перила.

***

Девушкам легкого поведения трудно зачать.

А почему?

Проблема с выбором. Яйцеклетка никак не может выбрать нужного сперматозоида. Трагедия клеточного масштаба. Столкновение различных аминокислот. Полчища сперматозоидов. Движение! Вихри! Потоки! Чья тактика победит!

В результате — очень трудно зачать.

Зачем я все это?

Затем я все это, что запахло выборами.

Вместе с весной запахло.

Вместе с весной выделяются особые "выборные" вещества.

***

У нас вышла потрясающая книга Эммы Герштейн "Память писателя". Статьи и исследования 30-90 годы. Я никогда не отличался великой любовью к литературоведению, но эта книга заставила себя читать.

Книга статей произвела на меня воздействие такой силы, что ночью приснился кошмар: я в комнате со своим братом. Там еще люди. И вдруг в брата что-то вселяется, и это что-то говорит, что оно — дух Николая Гумилева, и ему это вселение стоило невероятных усилий, и он должен сказать, где лежит его рукопись, которую он спрятал при обыске: она среди топографических карт, в тубусе. И я смотрю в лицо брата, а оно на глазах меняется — он превращается в Гумилева. И один из присутствующих, некто Миронов, отправляется за ней, и я вижу, как он идет: проселочная дорога вьется среди холмов. В пути ему неожиданно приходится встретиться с собой же, но только очень старым, и этот старик жалуется на то, что болят спина и руки, и невозможно согнуться. Но вот я вижу снова себя, а в руках у меня живое существо, кажется что-то вроде хомячка, и он тоже говорит о том, что в него вселился…

Я проснулся от холода. Под наитеплейшим одеялом меня бил озноб. Я начал бормотать единственную молитву "Отче наш", которую знаю, и успокоился через час.

Вот вам и литературоведение.

Не читайте Герштейн на ночь — начнутся сказки Гофмана.

Ей же 98 лет, а печататься она, в связи с тем, что ее имя тесно было связано с именем Осипа Мандельштама, начала только в 70-е годы. Книжный червь. Потрясающий ум.

И слог — все на месте.

Я думаю, что если ей просто так, завтра вручить академика изящной словесности, а так же академика истории и прочее, прочее, то все будет более чем заслуженно.

Ум, поддерживающий жизнь в теле. Только ум.

***

Привёз книгу Герштейн. Она лежала в постели. "Ой, какая хорошенькая, красивенькая, толстенькая!" — сказала она, увидев книгу. Я рассказал ей про свой сон, она сказала: "Господи! Вы это записали?"

Говорили о Гумилёве. Она сказала, что ни в каких организациях он не состоял, он просто переписал им листовку, потому что она была написана плохим русским языком, а он считал, что все, что написано, должно быть на хорошем русском языке. Поэтому и переписал, поправил им стиль, а его расстреляли. Так говорила Цветаева. Мы с ней еще долго говорили о стиле. Я сказал, что не очень люблю литературоведение. "А это и не удивительно, — сказала она, — они же не умеют писать. Это какой-то кошмар, а не литература". Я ей читал аннотацию на ее обложке. Там, где написано, что она меняла воззрения, она воскликнула: "Ой, как правильно!"

Я ей сказал: "Эмма Григорьевна, а где же скромность?" — а она, смеясь: "Мне некогда быть скромной".

Еще бы — 98 лет. "Нет! — восклицает она. — Еще только девяносто восьмой!"

"Крепитесь, Эмма Григорьевна, — сказал я, уходя, — ваша работа этой книгой не заканчивается. А то вы сейчас скажите себе: вот и все, книга вышла. А вы должны сказать: все еще впереди!" Потом я ее поцеловал. А она мне: "Я вас, Саша, тоже хотела поцеловать, но не решалась".

***

Вчера ночью исследовал выражение "етит твою мать". Мне так показалось, что глагол "етит" образован от существительного "ети", что само по себе является небольшим искажением слова "йети". В пользу данного утверждение говорит совпадение, пусть даже образное, этих слов, обозначающих нечто большое и волосатое.

Глаголы, образованные от слова "баран" — "баранить", а с приставками-то как хорошо: забаранить, набаранить, отбаранить, вбаранить, перебаранить, недобаранить.

К вопросу о гениальности. Гений — все лишь одна из форм жизнелюбия.

***

Мечта: улица, по ней идет много людей, и все улыбаются. И каждый улыбается чему-то тому, что у него внутри, и друг друга они почти не замечают: идут и не сталкиваются. Хотел бы я оказаться на такой улице. Я бы тоже улыбался.

***

Надвигается 9 мая. Этот праздник будит во мне противоречивые чувства: с одной стороны, столько людей намолотили, а с другой, многое он прикрывал: пренебрежение к человеческой жизни, например, нищету. У Володина есть о той войне: мы воевали с марсианами. Под Владикавказом есть Суарское ущелье. Я там был. Оно такое широкое — армия пройдет. Немцы шли на Кавказ. Через это ущелье. Там случайно забыли роту автоматчиков. Она состояла из курсантов Бакинского военно-морского училища. Они были разведчиками. Их выдвинули вперед, а задвинуть забыли. Утром они увидели отборные горные части. Они шли сплошным потоком. Рослые, под два метра, в накрахмаленных белых рубашках, увешанные крестами и танки, танки, танки, пыль, а у них сапоги начищены до блеска. Их тогда поразил именно парадный вид. Сытые, мощные, от одного взгляда руки опускаются. Действительно марсиане.

И вот наши автоматчики решили забежать вперед, нарыть окопов и… открыть огонь.

Колонна остановилась: некоторое время они не знали с кем имеют дело, вызвали авиацию — та появилась по-волшебному и все небо заслонила. А потом начали бомбить их окопчики. Только успевали в свежую воронку перебегать. Считается, что они остановили армию. Какое там остановили. Их расстреляли танками. На автоматное тявканье поворачивалось сразу несколько танковых башен и туда — ах! И тявканье замолчало. Так почти всех, кто под бомбы не попал, истребили. Сейчас там памятник. И осетины русских очень любят. Осетины вообще русских любят, потому как детей своих учат, что те их ещё сто лет назад от турок спасли, но в этом ущелье особенно. Я видел этих ветеранов. Они почти ничего не могли рассказать. Вспоминали только как кто погиб.

***

Историю рассказал не я, а известный бард Александр Городницкий.

На исходе сорок первого года московская группа особого назначения Полярной авиации (МО-ГОН) получила срочное и ответственное задание. Надо было перегнать из Аляски в Москву новую партию английских боевых самолетов для пополнения наших повыбитых ВВС. В состав группы особого назначения входили наши самые прославленные полярные летчики — герои Советского Союза Водопьянов, Черевичный, Мазурук и другие. С трудом преодолев ураганные ветры и снежные заряды, к тридцать первому декабря они добрались до Амдермы. До Москвы оставалось совсем немного. И тут, как назло, занепогодило. Внезапный циклон принес беспросветную пургу. Стало ясно, что до родной Москвы уже не добраться, и Новый год придется встречать здесь. Это никого не радовало, помимо всего прочего, еще и потому, что все запасы спирта полностью вышли, так как все надеялись к новому году вернуться домой.

Далее Мазурук описывает такую невеселую картину. За длинным праздничным столом летной столовой сидят, позванивая орденами, унылые героические полярные летчики. На столе — множество самой разнообразной закуски и при этом полное отсутствие хотя бы одной бутылки. Часы показывают одиннадцать вечера, а за столом царит мрачная тишина. Вдруг распахивается наружная дверь, и вместе с клубами снежного пара в помещение входит старый аэродромный механик дядя Вася, держа в руках большую трехлитровую бутыль с непонятной жидкостью красного цвета.

"Дорогие наши сталинские соколы, — говорит дядя Вася нетвердым уже голосом, — не извольте погнушаться. Сам не знаю, что это такое — у себя в ремонтном балке нашел". Таинственную красную жидкость тут же стали испытывать на запах. По запаху — вроде, "она". Но ведь красная. Если бы зелёная или хотя бы синяя, как денатурат. Ведь известно, что красный цвет специально добавляют во все яды, чтобы их кто-нибудь сдуру не глотнул. Пробовать жидкость никто не решался.

"Уважаемые герои, — снова заявил дядя Вася, — жизни ваши нужны товарищу Сталину и всей нашей стране для войны с фашистами. А я человек старый, одинокий, никому особенно не нужный. Разрешите за вас смерть принять!" С этими словами он налил себе полстакана зловещего красного зелья, и со словами "За Родину, за Сталина!" лихо опрокинул стакан. В напряжённом ожидании прошло минут двадцать.

Дядя Вася сидел за столом в полном здравии и наливал себе ещё. Наконец — без десяти двенадцать — лётчики не выдержали. Все налили себе и под далекий бой кремлевских курантов, прорывавшийся сквозь треск ночного эфира, выпили за Новый год и за победу. Про дядю Васю вспомнили только через полчаса, когда заметили, что за столом его нет. Обнаружили его под столом. Дядя Вася лежал на полу, хрипел и дёргал ногами.

"И тут мы все как были, в одних гимнастерках, выскочили из-за стола и дернули стометровку в наш медпункт, в соседнюю избу, к нашему врачу.

Нам, конечно, сразу же — рвотное и промывание желудка, потом опять то же самое, и так часа два. И вот лежим мы все трясущиеся и голые, и вдруг вспомнил кто-то, — а дядю Васю-то, старика, забыли? С трудом напялив обмундирование, поплелись назад, открыли дверь в столовую и увидели странную картину. За пустым столом сидит живой и здоровый дядя Вася, наливая себе очередной стакан".

"А, голубчики, явились, — язвительно заметил он, допивая таинственную жидкость. — Будете над стариком издеваться? Да вы не сумлевайтесь — спирт чистейший. Просто я в него для понту пачку красного стрептоцида опустил…"

***

История одной фотографии

На ней я изображен обнажённым на фоне северных скал. Было нам тогда по 20 лет, и были мы после второго курса училища на севере на практике. Пошли в сопки загорать.

Далеко ушли. Вокруг красота, ручьи и скалы, и солнце невозможно шпарит. Разделись догола и давай загорать. Тогда-то Олег Смирнов меня и запечатлел. "Напрягись, — говорит, — чтоб мышцы было видно", — я и напрягся, а он меня щелкнул. Мы еще потом в Баренцево море полезли было купаться, но тут же выскочили — очень холодно.

И вот мы лежим и греем зад, и вдруг из-за скалы вылетает пограничный катер и прямо к нам, и в мегафон с него: "Товарищи матросы, оставайтесь на местах!" — ну мы не матросы, и оставаться не собирались: хапнули одежду и дёру, а он по нам очередь из спаренного автомата. Стрелял, конечно, в воздух, но мы тут же голые оказались на земле и поползли по ней, обдирая все имеемые члены.

Погранцы собирались нас и по суше преследовать. Но куда им за нами угнаться. Отстали, конечно.

***

Вчера ко мне в гости попросился Олег С. (один из героев рассказа "Мафия"). Алик уже седой. Принес бутылку портвейна "Массандра". "Сладкая, — говорит, — и с градусами", — я ему: "Алик, ну что ж ты портвейн-то пьешь?" — а он мне: "А что пить? А это марочное. У тебя фрукты есть?" — сели. Он мне: "Давай двери закроем, а то и поматериться нельзя", — закрыли. Рассказал, как недавно его в военкомат пригласили для вручения ордена "За мужество 3 степени". Он у нас входит в "группу особого риска" — ликвидировал аварию на "золотой рыбке", у нее тогда реактор рванул. По самые яйца в первом контуре напополам со свинцовой дробью целый месяц ходили. Вот ему и прислали бумажку. А он лечебной голодовкой по Малахову целый месяц занимался и только из нее вышел и, шатаясь на ветру, отправился за орденом. Мороз — минус тридцать. Еле дошел — дверь закрыта. Звонит — минут через десять: "Чего тебе, дед?" — "За орденом пришел", — подаёт бумажку, — "Сейчас разберемся", — и дверью — хлоп! Стоит еще полчаса. Холодно. К двери подходит розовощекий мужик в меховой шапке: "Чего стоишь?" — "Орден жду". — "Какой орден?" — "За мужество". — "Сейчас посмотрим". — "А ты кто?" — "А я — военком", — дверь — хлоп!

Через двадцать минут: "Вот что! Эту бумагу мы вам не писали. Мы разберемся. До свидания", — и пошел мой Алик, только вышедший из лечебной голодовки по Малахову, по морозу минус тридцать.

"Так и не дали орден! — жаловался он мне. — Разобрались. Мой номер 16 тысяч с копейками, а они пока только шеститысячные выдали. Хорошо, что ты теперь немного пьешь. Хоть поговорить можно".

Через полчаса он засобирался.

Я ему книг надарил.

***

У меня из дёсен кровь течет, и зубы шатаются. Положили меня в госпиталь, и при этом профессор, Черныш Владимир Федорович, с начальством договорился, что это будет отдельная палата, потому что я — писатель, "маринист" и вообще, в его понимании, чудо, а не человек.

Сам Владимир Фёдорович виртуоз, а кафедра челюстно-лицевой хирургии, сокращенно ЧЛХ, — это то место, где могут сделать тебе новую физиономию и глаза переставить на подбородок.

Я это видел. Глаза на подбородке. Паренька звали Славик. Ему осколок на излете все лицо развалил — глаза провалились в рот — и вот здесь ему все по кусочкам собирали.

Я должен был с утра лечь, но в поликлинике, куда я поехал за номерком на покладку, спросили: "Где ваша страховка?" — "А разве нужна страховка?" — "А как же!" — и отправили меня за ней.

Я туда-сюда ездил часа три и лег только в 16.30.

Положили меня не в отдельную палату, как обещано, а в пятнадцатую — на семь коек. Там лежат безродные пенсионеры и "вооруженные силы" — солдаты по первому году.

"Как дела?" — спросил я. "Из окна дует". — "А кормят как?" — "Чмово".

"То есть, плохо?" (Я считал, что кормят здесь неплохо — котлеты дают.) — "Чмово — каша чмовая, суп — чмовый".

"А котлеты?" — "Тоже чмовые".

Солдатикам лет по восемнадцать. У них "дух" — это совсем молодой, "слон" — полгода отслужил, "дед" — один год, "дембель" — полтора года.

"А этого завтра бить будут" — показывают на высокого парня. Он — "слон", а бить его будут "деды".

"За что?" — "Завтра в часть. Командир говорит: хватит прохлаждаться". Он прикомандирован к госпиталю. Месяц убирает койки, кровати, таскает больных, помогает при операциях, что-то вносит-выносит. Здесь для него рай. Вот за это и будут бить. "Мы тут на службе гнили, а ты там прохлаждался". Изобьют, а потом попросят: "Расскажи, как там".

"Там" — это в госпитале. Он будет им рассказывать о том, как он здесь месяц жил. Привирая, конечно, в пользу рая.

Пенсионер у стены возмущается дедовщиной в армии: "В наши времена так не было. Командиры воруют. Командиры продают солдат в заложники. Когда это было?"

Вечером по "скорой" начали привозить искалеченный народ.

Утром меня, как писателя и чудо-человека, переселяли в отдельную палату.

Я попросил солдатика помочь мне койки перенести, потому что там было голое помещение и надо было поставить три койки, а ждать, пока это сестра сделает — полдня пройдет.

Потом я спросил его: "Тебя как зовут?" — "Гена". — "Вот что, Гена, вот тебе сто рублей, сходи в магазин (это на территории), купи колбасы и чего-нибудь вкусненького для парней из палаты".

Он ушёл. Через десять минут стук в дверь, вваливается с колбасой: "А это вам" — "Да не надо мне колбасу, ребят угости". — "Ну, хоть мороженое возьмите, вкусное".

Ели поладили. Никак не мог поверить, что я не ем мороженое.

Действительно, вкусное же.

***

Дети наши — это не то, что нам хочется, а то, как получится. Настало тринадцатилетие, и тут открывается дверь, и он вползает. Совершенно пьяный. Это наша первая бутылка пива. Конечно, по морде, конечно. Ты же не готов, что оно начнет передвигаться на четвереньках.

Но после третьего раза ты уже готов и смотришь на это совсем по-иному: намазываешь ему хлеб с маслом и колбасой, говоришь: "Поешь, бедняга!"

До этого в пять лет был палец, сунутый в розетку, а теперь что-то новое, но в обоих случаях он не может объяснить, почему же такое случилось. И ты усаживаешь его за стол, накрываешь его всякими яствами, ставишь бутылку хорошего вина, говоришь ему: "Садись, будем учиться пить спиртное!" — и учишь, как наливать, когда наливать, с кем выпивать, и что не надо выпивать у ларька, где потом же падать, протягивая всем свои часы. Провел. Думаешь, что дошло. Ан нет! Опять открывается дверь, и в нее вваливаются все твои надежды. Они снова пьяны. Терпение. А хочется по морде, потому что ты на него свое время тратил. Но лучше все с самого начала. Это пройдет. У особо талантливых, с хорошей, цепкой памятью, как у того осьминога из аквариума, которому вместо рыбы протянули оголенный электрический провод, получается с первого раза, у иных — с пятого, у гениев — с двадцатого.

И школа. Ты думаешь, он там учится? Ошибаешься. Он там сидит. Учиться он начинает тогда, когда надо заканчивать — в последнем классе, а пока это все ерунда, хотя и приходится ею заниматься с неослабевающим интересом.

А еще будут друзья, каких лучше не пускать на порог, девочки, уходы из дома, воровство денежных средств, разоблачение и слезы, и беседы, беседы, беседы, из которых почти все впустую.

Это раньше я думал, что до него доходит все, а теперь я полагаю, что я, как коралл, могу тоннами выбрасывать в воду молоки, и только маленькая незначительная капелька может быть где-то когда-то и зацепится.

Больше бодрости! Больше веселья! Ребята, на девяносто девять процентов — это труд напрасный. Это бросовый труд. Не надо отчаиваться, ибо главным в деле воспитания является смех.

Чаще всего над самим собой.

***

Ах, Николай Васильевич! Полноте, батенька, полноте, вы, вы, вы — мое единственное утешение, вы отрада моя во дни гонений, во дни тягостных раздумий… да… Гоголь… Когда хозяин предлагает "дать мне в жало", я почему-то всегда вспоминаю, какой был у Гоголя нос — это был нос литературного кумира, кулинара пиндаровых сладостей, фармацевта я уж не знаю чего… да… все мы вышли из этого носа. Я думаю, все. Потому что иное место для выхода представляется мне совершенно неприемлемым. Ах, Николай Васильевич, дорогой мой, душка, Боже ж ты, мой, ужас, ужас до чего хорошо, хорошо-то как, Господи! Особенно вот это ваше: "Знаете ли вы…" — чудо, здорово, дрожь, прохлада понимания, слов нет, одни рыданья… Я бы воздвиг вам памятник, кабы не лень. После чего я бы воздал вам должное, описав все памятники, на которых возвышаются ваши литературные конкуренты, последователи, подражатели либо же клевреты. А так же я обошел бы места, на которых, по-моему разумению, должны будут возвышаться окаменевшие лики ныне здравствующих литераторов… качество литературных изысков которых оценивается литературными премиями. Боюсь только, жидкости не хватит. Из околохвостных мешков.

Вот!

***

Не люблю о смерти.

Лучше о жизни, и о том сколько в ней всего — нового, необычного, манящего.

И она искушает, выражаясь литературно, она соблазняет, бросает тебя, снова подбирает и возносит до небес.

***

Ах, язык, язык. Русский, между прочим, язык.

Сколько же в тебе еще неясного, непривычного, неизведанного?

И мне все кажется, что мы только в начале пути; мы словно вошли в пещеру, битком набитую всякими сверкающими штуками, и ощупали только что-то там у входа.

А ведь это всего лишь слова. Но они живут и здравствуют, и мужают, и стареют, и умирают.

Они ищут друг друга.

Иногда всю жизнь.

Находят и влюбляются, сочетаются браком, которому остаются верны.

***

О русском языке.

Мне очень хочется, чтоб он был вкусным, всегда новым, свежим, упругим.

Каким был язык и Пушкина, и Гоголя, и Лескова, и Чехова, и Грина, и Паустовского, и Пришвина, и еще Бог знает кого, Белинского, например.

И чтоб в любом столетии звучало:

"Когда б не смерть, а забытье, Чтоб ни движения, ни звука…"

Мне хочется, чтоб говорили: "Ох, уж эти русские! Вот они как скажут, так это все… вы знаете… даже слов не подобрать".

И тут мы, скорее всего очень плавно, перешли к русскому мату — еще одному языку, который у нас не то чтобы совсем под запретом, а, как бы это помягче, не всегда и не всем удобен и по времени и по месту.

Так вот о мате.

На нем говорят: постовые, городовые, деятели искусств, молочницы, воспитательницы детского сада, министры, парламентарии, телеведущие, палубные матросы, адмиралы, сановники, садовники, налоговики, банкиры и прочие, прочие.

Мат — наше единственное национальное достояние. (Стоит оговориться — мне так думается.)

Мат мог бы даже сыграть роль объединяющей общенациональной идеи. (Мне кажется, к этой мысли стоит присмотреться). Ибо! Ничто так не объединяет нацию, как язык.

Правда, это своеобразный язык.

И этот язык всегда неуместен там, где нет половой однородности.

(Объяснимся.)

Значит там, где одновременно присутствуют существа противоположного пола, осознающие себя таковыми: только настоящие мужчины и женщины.

Там же, где есть только мужчины или только женщины, пусть даже сверхнастоящие; а также на школьном дворе, где половые признаки пока еще недоразвиты; а также в иных местах, где различие между полами немногого стоит — он цветет очень пышно (к примеру, на подиумах и в творческих мастерских).

Странной выглядела бы, скажем, для француза или же англичанина мысль о том, что половиной своего словарного запаса он не всегда может пользоваться.

Не здесь ли корни дикого и загадочного русского бунта? Человек, говорящий сразу на двух языках (один вслух, другой про себя, причем на втором явно больше), может скопить столько всякого…

Хотя, может быть, не мое это дело. (Всему виной академический стиль — тянет нас, понимаете ли, не туда.)

Мое дело — писать. (Вот именно.)

И я пишу. (Очень хорошо.)

И при письме всегда пользуюсь формулой: "Великую оздоровительную силу русского мата нельзя разменивать по мелочам".

Там, где можно его заменить — заменяю, где нельзя — оставляю.

Так появились на свет выражения: "клиторный бабай", "корявка ишачья", "вымя крокодила", "тетины пролежни", "трепетные семяводы", "недоношенный эмбрион кашалота-карлика", "червивая Испаньола", "етишкины водопроводы", "тесные пещеры принцессы Савской", "ететь тебя вертеть", "упрямое полено старины Джузеппе" и так далее.

Сочные, они помогают держать в строгости пафос.

Пафос вообще может существовать только в чрезвычайно укороченном виде. (Мои наблюдения.)

Иначе он перерастает в пошлость.

Смех играет роль садовых ножниц. Он укорачивает пафос, продлевая, тем самым, ему жизнь.

Гоголь называл смех порядочным человеком. Очень хочется к нему присоединиться.

Итак, мат заменяем, пафос уничтожаем, слова делаем вкусными — достаточно этого для рассказа? Почти. Нужны еще: сюжет или что-то около этого, интонация и… и еще много всего.

По-моему, я отвлекся. И говорю уже не о языке, а о себе, о своем видении проблемы, о своей роли, о своем месте, о роли своего места и о месте своей роли.

Наверное, это и есть пафос, который следует уничтожать.

Не лучше ли нам сочинить за Льва Николаевича его дневник:

"План на завтра: встать в четыре утра, наблюдать зарю, скакать на коне, не говорить чепухи, дать Степану пятиалтынный.

Итоги за день: встал пополудни, полчаса давил прыщи, потом нес какую-то околесицу, в результате чего дал Степану в морду".

Или сочинить стишки:

"Глафира, Глафира, хахаха-хаха! Вчера я нашел на дворе петуха. Издох! От любви, я надеюсь почил. Не так он точило свое поточил. Но я же, Глафира, ле-бе-дю-де-дю! По этому поводу всячески бдю! Не бойся! Не мойся!"

Или самому сочинить афоризм: "Бестолковые умрут первыми", и приписать его герцогу Гизу, герою Варфоломеевой ночи.

Не могу я писать слишком серьёзно, всё тянет выкинуть что-нибудь.

Да, все цитаты, кроме "Когда б не смерть…" Анненского, взяты из моих собственных произведений или произведулек, что, мне кажется, лучше звучит…

***

У нас матрос-первогодок рассказывал, что у него тётя родная — герцогиня и живёт в Бельгии. Его взяли в КГБ.

Там он сказал, что никого у него нет, что он просто хотел возвеличиться, и чтоб его уважали.

***

"Списать мёртвого труднее, чем получить живого!"

Помню, как меня поразила эта фраза. Ее сказал флагманский врач нашей дивизии атомных подводных лодок.

Нам на экипаж дали молодого врача, а он пошел и повесился на чердаке. Не совсем в себе был.

Командир потом перед каждым выходом в море ходил за замкомдивом и просил медика на выход, а тот ему: "Нечего было своего вешать!"

Тогда-то флагманский врач и сказал, что ему живого получить легче, чем списать мертвого.

Тогда-то я впервые и подумал, что все мы в России не люди, а какой-то мусор — нас можно списывать.

Интересно, с какого времени у нас так?

Мне тут позвонили и сказали, что я накаркал. Где-то прошлой зимой написал историю "72 метра". Там люди пытаются выйти с затонувшей лодки. У меня им повезло — лодка легла на 72 метрах. Полная темнота, воздушные подушки в каждом отсеке, и люди ныряют из отсека в отсек. Они перебираются в первый — там есть торпедные аппараты и спасательный люк. Холодно, наверху шторм, лодка зарылась в ил.

А вы попробуйте налить в тазик холодной воды, добавить льда, чтоб температура опустилась до 4 градусов. Положите туда ногу. Это очень больно.

Это так больно, что вскочишь ночью в Сочи, и тут же помчишься в Москву выражать соболезнования.

А ему только кувалду дали поцеловать и водицы морской испить.

Раздеть надо было и в воду Баренцева моря окунуть.

Конечно, даже в незатопленных кормовых отсеках будет вода. И не только от того, что от удара о грунт потек в корме дейдвудный сальник, а просто по той простой причине, что переборка выдерживает 10 атмосфер, и еще переборочные захлопки и двери выдерживают 10, но всегда найдется какая-нибудь труба вентиляции, которая идет по всей длине и рассчитана на 2 атмосферы, и при аварии ее следовало по инструкции впотьмах заглушить, но не заглушили.

Так что есть там вода, уж будьте покойны.

Сколько же они тянули с докладом о том, что в первые же минуты погибло 100 человек? Шесть суток? Комиссию создали, и она на месте оценивала, изучала, заодно и людей спасала.

Почему у нас людей спасают заодно?

А родственники добирались на перекладных, но потом, через трое суток, все губернаторы, представители президента очнулись и кинулись делать заявления, а на перроне встречают и в автобус сажают, и лекарства дают, и машины скорой помощи дежурят. Господи, национальный позор!

Не совестно людям в глаза смотреть.

Спросите у любого бывшего подводника на улице через сутки после аварии, и он скажет: в носовых умерли все, в корме — есть живые, но время идет на часы, и если в момент аварии сидели по тревоге, то это больше, чем двадцать человек, если сидели по боевой готовности номер два — в два раза меньше.

"Как кислород?"

"Исходим из худшего: они в темноте не нашли ни водолазного белья, ни аварийного запаса пищи и воды, ни гидрокостюмов, ни дыхательных аппаратов. Клапаны ВСД — воздуха среднего давления, чтоб поджать воду, а заодно и углекислый газ разбавить, они тоже не нашли. Они не знают, где нос, где корма. У них нет регенерации, им холодно, их заливает вода, а пресную воду они слизывают со стен. Грубо — кислород у них будет падать по проценту в сутки. То есть через 6 суток в отсеках будет по 15 процентов. Углекислый газ накапливается, конечно, но это не 5-6 процентов, а меньше, например 2. Это все из-за того, что в отсеках забортная вода. Она поглощает углекислоту. Человек всё это выдерживает".

Стоит добавить: наш человек.

Наверное, всем интересно, когда же он не выдержит. Поэтому и не просили помощи от англичан. Выясняли, когда же наступит предел.

Предел наступил — доложили по телевизору.

Мёртвые лучше, чем живые. Они всегда герои, памятник можно поставить, венки есть куда положить, а живые — вечно недотепы, утопившие лучший корабль.

И всех интересуют причины. Почему, все-таки.

"Уровень повреждений…" — и сами повреждения не показывают.

"Позволяет сделать вывод…" — а за людьми мы посылаем батискафы.

А они не могут прилепиться, потому что задиры на комингс-площадке, и течение, и крен, и видимость… "невидимость".

Есть такое русское слово — "суки".

И это первое, что я услышал по телефону. Позвонил приятелю и говорю: "Как тебе все это?" — а он и говорит: "Суки!"

Полнее не скажешь.

Вас, значит, суки, интересуют причины, а помощь в спасении людей вы попросить стесняетесь, ведете переговоры, уточняете технические параметры, люка, например. Ага, ага… нормальные у них параметры. Это я вам гарантирую. А если люки не совпадают, так они переходники привезут, только вы в воскресенье попросите, а не в четверг. И водолазы у них есть. А у вас ничего нет, кроме героизма людей, которые будут погружаться раз за разом в батискафе, который только на два часа, а не на десять, и который терпеть не может течений, крена и мутной воды.

Аквариум он у вас любит, этот ваш замечательный батискаф, аквариум!

Вот и погружайтесь себе в аквариуме, а людям вызовите англичан.

"Судя по разрушениям…" — пошли версии…

"В него угодило несколько ракет. Они ему разворотили нос и снесли половину рубки. Как вам такая идея?" — "Фантастика!"

У нас теперь все — "фантастика".

А ваше "столкновение с сухогрузом" не фантастика?

Район закрыт на учения. Покажите мне того гражданского моряка, и чтоб он непременно был идиотом, чтоб полезть в район торпедных стрельб?

Капитаны сухогрузов отлично знают, что от военных можно всего ожидать. Их пистолетами в спину пихай — не пойдут. За тридцать три версты обойдут.

"Это была разведывательная лодка НАТО".

Конечно. Но только представьте себе размеры "Курска": это утюг величиной с шестиэтажный дом и в длину — 150 метров. Водоизмещение — 18 тыс. тонн! И вот на него налетает маленькая, но очень вредная, героическая и скоростная противолодочная лодка НАТО. Она тихо подобралась, чтоб ее гидроакустики "Курска" не слышали, а потом как врубила ход — и "Курск" пополам.

Вот только в стороне нужно будет искать еще одну маленькую натовскую лодочку. Померла она. Ведь это все равно что птичке налететь на сарай.

"Там был взрыв!"

Наверное. Взорвались баллоны ВВД. Они наверху в легком корпусе. Как раз над первым отсеком. Трубопровод разорви — так рванет!

"Был взрыв торпеды. Слышали норвежцы".

А вы слышали? Почему слышали норвежцы, фиксировали англичане. А что слышали вы, и что вы зафиксировали?

"Торпеда вполне могла взорваться".

Могла. В умелых руках все может взорваться. С 1970 года я не слышал о таком взрыве. Наоборот, всегда считалось, что по ней хоть молотком бей.

Молотком не били, конечно, и в ответ на такую заботу торпеды не взрывались.

Что-то вы лукавите, господа мои хорошие. Лодка выходила на учение. Были ли у нее боевые торпеды? И вообще, что такого взрывоопасного у нее на борту было? Только туфту не гоните. Сходите в тыл и посмотрите аттестат корабля — что за ним числиться, а то вы даже в количестве людей сперва ошибались: то ли 118, то ли 130. А может, 140? 150?

Учебная торпеда — это болванка, выкрашенная в оранжевый цвет. После стрельбы она всплывает и дожидается торпедолова.

Если не дождётся — тихо тонет.

В ней стоит электрическая батарея. С ее помощью она летит под водой со скоростью примерно 90 км в час (или я что-то путаю?).

Ну, может быть, изобрели что-то новое, жутко опасное. Жизнь не стоит на месте.

"Рванул боезапас".

Так его ж выгрузить должны были. Или нет? Ушли на учение с комплектом боевых торпед? Торопились, что ли? Куда они торопились? Почему? Блядь… других слов нет… Не взрывается боезапас. Не детонирует. Нужен пожар, чтоб рвануло. Чушь какая-то, для дураков.

"Там могла взорваться мина времен войны".

"Курск" — домина. Одной плавающей миной времен войны его не изувечить до неузнаваемости.

От одной мины у него с легким корпусом будут проблемы. Нужна связка мин — штук двадцать.

Ну что, больше нет версий, суки?

***

В американских ВВС пилоты и механики часто общаются через записи в бортжурнале. После полета пилот записывает обнаруженные неисправности, механик реагирует на них и делает запись о проделанной работе. Иногда это выглядит примерно так…

Запрос: Левое внутреннее колесо основного шасси почти требует замены.

Ответ: Левое внутреннее колесо основного шасси почти заменено.

Запрос: Тестовый полет прошел о-кей, но автопилот работает с трудом.

Ответ: На этом самолете автопилот не установлен.

Запрос: Чего-то не хватает в кокпите.

Ответ: Привязываться надо.

Запрос: Автопилот в режиме горизонтального полета показывает снижение 20 метров в секунду!

Ответ: Не могу воспроизвести это на земле.

Запрос: Дохлые жуки на лобовом стекле.

Ответ: Мы уже заказали свежих.

Запрос: В наушниках невероятные шумы!

Ответ: Шумы доведены до более вероятных.

Запрос: Стук в кокпите, как будто человечек молоточком.

Ответ: Молоточек у человечка отняли.

Запрос: Много мух в салоне.

Ответ: Мухи пересчитаны — количество соответствует.

Запрос: Кокпит грязный — для свиней не годится!

Ответ: Кокпит вымыт — для свиней годится.

Запрос: На приборной доске замечены три таракана.

Ответ: Один убит, один ранен, одному удалось уйти.

Запрос: У капитана Эванса подтекает патрубок.

Оставлено без комментариев.

***

В Москве я был вместе с Колей — поэтом, прозаиком, интелектуалом, как написано в его визитке, членом ПЭН-клуба.

Люблю Колю уже только за то, что он не помнит наизусть ни одного своего стихотворения, а то б он их все время читал — а так, ни к селу, ни к месту, он вдруг наизусть читает Анненского и Мандельштама, но, слава Богу, тоже отрывками. А люди замирают и слушают, как бродячие собаки, когда среди повальной вони до них доносятся вкусные мясные ароматы.

Коле должны были вручать премию Андрея Белова (Серова, Спелова, Прелова, Смелова). Ему не вручили премию Андрея Белова (Серова и Спелова), потому что ее вручили поэту (можно, я его назову Эммануилом Косым, потому что не помню его имени, которое все равно обречено на забвение) за стихотворение о том, как он мечтает, что у него не было ног, но был хуй до полу.

После чего Коля слегка выпил и чуть не опоздал на поезд, и уже в вагоне всем раздавал свои визитки, где было написано, что он интеллектуал и прозаик. Потом он спросил себе пива, а утром без моей помощи не мог найти штанов.

Мы подъехали к Питеру. Рельсы Октябрьской железной дороги рядом с этим фантастическим городом были проложены среди свалки различных отходов, в середине которых я заметил огромную лохань с надписью "МУСОР!"

"В этом городе, — заметил Коля, — Достоевский написал "Братья Карамазовы". На что я ему заметил, что Питер всегда тяготел к мужскому началу, и в Москве он написал бы "Сестры Карамазовы".

"Потрясающее место!" — сказал Коля, и я не мог с ним не согласиться.

***

Сегодня я в ванне вдруг заметил, что человеческий палец обладает уникальным устройством! Как он легко сжимает что-то и разжимает! И как здорово все эти сочленения движутся — дивная механика — раз! два! раз-з-з! д-ва-а-а!!!. За этим занятием меня обнаружила жена. "Воздух, что ли, скребешь!" — сказала она.

***

Меня попросили написать автобиографию для сайта "Личности Санкт-Петербурга". Ну, я и навалял.

"Покровский никогда не рождался. И уж совершенно точно, он не мог этого сделать 27 ноября 1952 года в городе Баку в семье электрика. В 1970 году он не поступал в Каспийское высшее военно-морское училище имени С.М. Кирова на химический факультет, который не заканчивал в 1975 году, после чего не попадал по распределению на Северный флот, где после незначительных мытарств не занимал с января 1976 года должность начхима подводной лодки 31 дивизии. В поселке Гаджиево он никогда не жил. И все это продолжалось до 1985 года. После чего он не уходил в Северодвинск на порезку лодки, откуда не переводился в Питер в 1-й институт, где не служил до 1991 года и до своего увольнения в запас по сокращению штатов.

Нет, конечно, такой человек был, и его можно увидеть на фотографии, и все это он прошел, но не мог он совершенно без всякого литературного образования, делая обычно в рапорте по четыре грамматические ошибки, написать около семи книг. Какие это книги? Это, прежде всего, "Мерлезонский балет", "Расстрелять", "Расстрелять-2", "Бегемот", "72 метра", "Каюта", "Кот". Такого не может быть. Написавший в 17 лет в заявлении в приемную комиссию: "Хочу быть офецером" — после чего его спросили: "А сколько у вас по русскому?" — "Четыре". — "Похоже", — не мог написать книги, являющиеся оправданием существования целого поколения подводников. И не только их. Аудитория более 6 миллионов. Согласитесь, человек, до 1990 года считавший, что слово "шинель" пишется через "е", не мог изобрести флотский язык. Конечно, изобретение языка — это, может быть, сильно сказано, и на флоте всегда был свой язык, но теперь-то они говорят так, как написано в этих книгах. Не кажется ли вам странным то обстоятельство, что в перечисленных произведениях, а также в письмах, используется 18 тысяч слов. Мало того, им изобретены сотни новых слов. И это в то время, когда наука считает доказанным тот факт, что одному человеку под силу использование только 12 тысяч. Согласитесь, от книги к книге меняется интонация, язык обретает новые оттенки, наконец, изменяется стиль письма. Возьмите такие произведения, как "Минуя Делос", "Аршин мал алан", "Фонтанная часть" в книге "Расстрелять-2". Не кажется ли вам, что они написаны разными людьми? А чего стоит изобретение короткой строчки, когда длинное, трудно читаемое предложение, произвольно разбивается на короткие отрезки, размещаемые друг под другом, как это сделано в "Бегемоте". А "Каюта"? Критики пребывают в недоумении. Что это? Проза, поэзия? Или переход одного в другое? Может, это баллада? Или это новый жанр, задевающий читателя за живое?

А его "Кот", снабженный 216 рисуночками, которые, как уверяют, он нарисовал за два дня. А стихи в тексте того же самого произведения, написанные на тарабарщине. Ведь ее еще надо изобрести.

И это всё он? Быть не может!

Представьте, человек вдруг в 1983 году пишет свой первый рассказ "Найда", и через двадцать лет, читая его можно расплакаться. Что это?

Им написано более тысячи рассказов, сценок, зарисовок. И все это один человек? Полноте. Наша версия: их двое. Как минимум. Остается их только найти".

***

Киноролики.

Говорят, нефть приносит большие доходы.

Придумал сценарии кинороликов о месторождениях нефти.

Пытаюсь продать.

Пока безуспешно.

Сценарий первого. Комната в студенческом общежитии. Один студент рисует лозунг: "Отдам нефтяные месторождения в хорошие руки". Подпись: "Герман Треф". Входит еще один: "Ты долго тут?" — "Я занят". — "Чего такое?" — "Лозунг пишу для митинга". — "Насчет чего митинг?" — "Месторождения нефтяные опять собираются раздавать". — "Бесплатно?" — "Почти". — "Тык… может… и мы купим?" — Первый медленно поворачивает ко второму изумленное лицо (ему такое в голову не приходило)… Елейный голос за кадром: "Да поможет вам Бог!"

Сценарий второго. Помойка у дома. В ней роются два бомжа. Один другому говорит: "Слышал? Теперь нефтяные месторождения просто так раздают!" — "Иди ты!" — "В Думе дебаты". — "Ну?" — "Вот и я думаю… может и нам?.." — изумление на лице… Громовой голос за кадром: "Да, поможет вам Бог!"

Сценарий третьего. Коммуналка. Тепла нет, по стенам вода течет, холодно. Двое в ватниках сидят за столом на кухне. Бутылка. Один наливает. "Ну, за новые месторождения нефти!" — Левитановский голос за кадром: "Да поможет вам Бог!"

Сценарий четвёртого. Дорога через село. Телега с лошадью. На телеге едут двое. Один другому: "У Федьки-фермера на земле нефть нашли". — "Ну?.." — "Добывать теперь будут". — "Сам Федька?" — "Сам". — "Разрешат?" — "А как же! Теперь можно". — "Без взяток?" — "Чего ж они не люди, что ли?" — "О как!" — "Теперь заживём!.." Голос за кадром, с расстановкой: "Да поможет вам Бог!"

Сценарий пятый. Лекция в Зоологическом музее. Группа студентов. Перед ними огромный муляж мужского члена. Лекция о половой жизни мамонта. Слышен приглушенный голос лекторши. На фоне его, шепот. Один студент говорит другому: "Ты знаешь, что такое СРП?" — "Нет!" — "Это Соглашение о Разделе Продукции". — "Ну, и…" — "Это специальный налоговый режим для иностранных инвесторов!" — "И чего?" — "Нефть они у нас будут добывать! Некто Шелепов от Минэнерго сказал, что это хорошо, "добыча (ударение на первом слоге) возрастет". — "А нам-то что?" — "А нам — вот это!" (камера утыкается в муляж члена мамонта). Голос за кадром: "Да поможет вам Бог!"

Сценарий шестой. Вече. Сход (митинг) во времена Великого Новгорода. На трибуне из бревен стоит баба (похожая внешне на представителя Минэкономразвития Ольгу Рыбак), внизу в толпе мужики в армяках и шапках. Баба говорит: "… И много хорошего будет для Руси! Придут и всё нам устроют!.. А мы будем жить, не тужить, в ус не дуть. На печи валяться!" — рядом с ней мужик (похожий на депутата из думского Комитета по природным ресурсам Орлова) перебивает ее криком: "Мужики! Новгородцы! Не сумневайтесь! Мы шире возьмем!" — к зрителям (мужикам) подходит еще один и спрашивает: "Чего это тут?" — ему говорят: "Русь раздают иноземцам". — "Чего это?" — "На откуп". — "А велик ли откуп?" — "Да с гулькино это самое…" — "Так и на хрена?" — "А ты их спроси! Иж как, хороняки, стараются!" — "За немца, что ль, просют-то?" — "Може и за немца! У них же сроду ни (пи-пи) не поймешь. Може они и за немца!" — "В рогатины бы их!.." — "Може и в рогатины!.." Голос за кадром: "Да поможет вам Бог!"

Сценарий седьмой. Времена Петра Первого. Дом с низким потолком. Дверь настежь, в комнату врывается Петр Первый, за собой он волочет одной рукой человека, рычит, бросает его на пол.

Пётр: "Вор! Вор! Тать! В железа! Колесовать! Вор!" — тот ползает, плачет: "Царь-батюшка! Не погуби! Дети! Черт попутал! Царь-батюшка!" — "Ты кому концессию отдал? Голландцу! Вор! Тьфу!" — "Ему, батюшка, ему!" — "А своим что?!! Хрен по всей роже!!! Отвечай! Вор!!!" — "Своим… батюшка!.." — "В масле сварю! Отвечай!" — "Своим… хрен…" — "Встань, слизь!" — человек встает, Петр садится у стола, успокоившись: "Голландцу скажешь, что у нас свои имеются. И концессия ему вот! (показывает шиш.) Далее! Недра я сам буду ведать! И своим отдам! Сядь!" — Тот садится. — "Бери перо!" — взял, — "Пиши!" — пишет под диктовку царя: "Тот жизни и вовсе не достоин, кто об Отечестве любезном не печется!" — написал, протягивает царю, — "Ромадановскому отдашь! Скажешь, чтоб он это тебе на лбу выжег!" — человек опять падает: "Батюшка! Царь! Пощади!" Голос за кадром (трагический): "Да поможет вам Бог!".

Сценарий восьмой: Времена Екатерины Великой. Дворец. Покои государыни. В них двое: она и Потемкин. Перед ними карта России. Екатерина: "Крым, друг мой! Сперва Крым!" — Потемкин: "А что потом, матушка?" — "Потом Великая степь, Новороссия, Польша, Балтика, а после Азия и Восток. И Аляска. Не забудь! Границы ее крепить. Пушнина там, а значит, и деньги! В деньгах величие России. За него страдаю и живота не жалею". — "А что, матушка, как через сотню лет господа Сенат начнут земли да недра раздавать иноземцам за понюшку табака? Те земли, за которые ты живота своего не жалеешь?" — "Типун тебе на язык, граф! Как такое можно подумать? Сенат глуп, но он не враг Отечеству!" — "Как знать, матушка, как знать…" — В камере остается устремленный в будущее взгляд Потемкина. Голос за кадром: "Будут раздавать. За понюшку табака. "Господа Сенат".

***

А смерти чего бояться, она по плечу похлопает, оглянешься, а она говорит: "Здравствуй, это я!" — так что бояться нечего. Ни своей, ни чужой. Я под водой о ней много думал. Там она всегда тяжелая работа, за работой ее и не заметить не грех. Человек над ней еще потрудиться должен.

***

А Санька Покровский (это я о себе) — это ж ветер, погода. Сам не знаю, как мне на месте стоять удается, так что приходится любить набегу и всех сразу.

Сын у меня тоже Санька (мы тут не были оригинальны). Парень хороший, упрямый, папе спуску не дает. Авторитетом я у него, пожалуй, никаким не пользуюсь, потому как мимо в трусах в туалет шляюсь. Как-то в детстве его наказал — отшлепал — а он мне и говорит: "Ты же добрый! Вот и будь!"

Сейчас я пишу, а он мне: "Папа, пойдем чаю попьем!" — "Да я не хочу". — "Тогда просто со мной посиди, помолчим".

Бросаю и иду молчать.

***

С Конецким у меня была история. Мое появление он встретил сначала, как Державин Пушкина, а потом невзлюбил, говорил всем, что я нахал и прочее.

Может быть, из-за того, что я в ученики к нему не пошёл.

А он приглашал, хотел, чтоб я ему рукописи показывал.

Попросил у него я зачем-то рекомендацию для вступления в какой-то там союз писателей — на кой она мне была, не знаю, все равно ведь не вступил. Он мне ее дал, но написал там, что я "черпаю бортами" и еще чего-то, на порог не пустил, хотя сам пригласил. Правда, я приехал к нему больной, с температурой. Перед этим позвонил, что опаздываю, так как не совсем здоров. А он, видно, хотел, чтоб я вовремя, и чтоб водки потом попили.

Встретил меня на пороге, сказал: "Молодой человек, я там написал, что вы черпаете бортами!" — и подал листки бумаги. Я ему сказал тогда: "Виктор Викторович, зачем же вы так?" — а он дверь закрыл мне в лицо.

Водка в нём многое меняла.

И ещё болел он давно и долго, и в любой момент возможен был приступ ненависти.

Причём ненависть потом не оставляла.

Яростный был человек.

Это была ярость уходящего к тому, кто остаётся.

Наверное, любил он этот мир. Не хотел расставаться.

Мне потом говорили, что он всё меня вспоминал и вспоминал, рассказывал, какой я плохой человек.

На похороны его я не пошел. Там и без меня народа хватало, да и не люблю я никакие похороны, там все равно того человека, что оплакивают, нет.

Первый сборник "Покровский и братья" мы ему посвятили, Конецкому. Никто не был против. Хотя мне говорили: зачем, он же тебя не любил? Я отвечал, что чувства его ко мне не имеют отношения к литературе. Снобизмом он, пожалуй, не страдал, но был из того времени, где Советский Союз, слава на всю страну и миллионные тиражи.

Очень они то государство критиковали, но умерло оно, и они умерли. Без него не могли.

Уходил он тяжело. Все казалось ему, что мало его имя произносят в газетах и по Телевидению.

***

Зарисовки

Первая

Пятилетняя Маша — белокурые кудри до плеч — посмотрела по телевизору "Секс в большом городе" и теперь стоит в задумчивости. При этом она одной рукой задрала себе юбку, а другой чего-то отколупывает на двери.

– Бабушка, — говорит она протяжно, не выговаривая "л", — а я стану шъюхой?

Пока бабушка соображает как бы ответить, отвечает ее брат Ваня, уткнувшийся в книгу (он студент-медик):

– Почаще юбку задирай и станешь.

Вторая

По телеку показали фильм про Любовь Орлову. Жена мне после этого:

– А чего это у сына Александрова было такое странное имя — Фольсваген?

Я смотрю на нее внимательно, потом до меня доходит:

– У сына Александрова, — говорю я медленно, — было другое странное имя — Дуглас.

Третья

На обратном пути ехал я в купе с одним арабом.

Араб лежал на верхней полке и говорил только по-английски.

Подъезжаем к Питеру, и за двадцать минут до того проводница закрывает туалет — санитарная зона.

Араб слезает с полки ровно после этого и направляется в нужном направлении. Я ему говорю: "Клоуз".

Он подёргал за ручку и говорит: "Увай?"

Я пожал плечами. Не мог же я ему сказать "Санитарная зона", потому что мы медленно подползали к Питеру, и по всему пути, с обоих сторон, были разбросаны гигантские кучи мусора.

Да, чуть не забыл, араб отправился в другой конец вагона, там не было санитарной зоны.

***

Как я прочитал "Архипелаг Гулаг".

Я его в автономке прочитал. Пошел в последнюю автономку от института, и там получил это удовольствие.

Шёл 1990 год. Перестройка вовсю уже гремела, но политические органы на флоте все еще сохранялись, и они все еще следили за тем, что мы читаем.

Раньше и разговора не было о том, чтоб насладиться чем-либо подобным.

Раньше мы всякую чушь читали, а от Солженицына нас берегли.

Помню, как мы его осуждали. Только выдворили его тогда из Союза, как на экипажах тут же созвали партсобрания, где замы потребовали его осудить.

Я еще тогда говорил, что как же мы осуждаем, если не читали. На что они говорили, что такое чтение вредное, так что его и так можно осудить.

Хорошо, что он мне в те времена не попался. Изучил бы я его в те годы, и умом бы поехал.

А так познакомился я с ним в 1990 году — и всего лишь два дня чесался. Сыпь по всему телу пошла.

Прибыл я с автономки, явился в свой военно-морской институт и сразу же положил на стол партбилет.

Пока еще не принято было вот так класть на стол эту красную книжицу, и потому меня спросили: не сошел ли я с ума.

– Нет! Не сошел! — отвечал я. — Я, может, только теперь ума и набираюсь. Солженицына читали? Нет еще? Жаль. Было бы о чем поговорить. Не хочу я состоять в вашей партии, у нее руки по горло в крови.

– Саня, да брось ты!

– Вот я и бросаю! Нате!

– Саня, ну что случилось?

– Ничего! Я "Гулаг" прочитал. Всего только одну треть первой книги этой эпопеи одолел и зачесался. Мне хватило.

Потом мне позвонили и сказали, что я должен явиться на партсобрание, где меня выдворять будут, а я им ответил, что ни за что не приду, так выгоняйте. Только просил партбилет мне оставить, потому что у меня фотография на нем очень хорошая, но мне его не отдали и торжественно из партии выперли.

После этого к моему начальнику замначпо приходил, а начальник мой расхрабрился настолько, что сказал: "К Покровскому у меня претензий нет", — а тут меня еще угораздило в маленькой питерской газетке "Литератор" несколько своих рассказиков впервые опубликовать, так что было зачем политотделу к моему начальнику дополнительно притащиться.

А он их выпроводил, а меня вызвал и сказал: "Тут по твою душу "эти" приволоклись, так я их отправил вдоль забора надписи читать. Служи. А что рассказики напечатал, так это правильно. Правильные рассказики. Страна должна знать своих героев", — а потом и вовсе началось: все на флоте из партии строем вышли.

А еще через полгода наш начальник собрал нас у себя и сказал: "Грядет сокращение штатов. Чтоб по живым людям не резать, осмотритесь сами, если у кого пенсия имеется, и он хочет уволиться по-человечески, то держать не будут".

Я вышел от него и сейчас же назад зашел. У меня выслуги хватало.

– Я хочу уволиться в запас.

Так я и написал свой рапорт на увольнение.

Потом меня тот самый замначпо встречал и говорил: "Саня, зачем уходишь?" — "Не хочу стрелять в своих". — "Да брось ты, ничего не будет", — говорил он мне.

Это было в апреле 1991 года.

А в августе уже был первый путч.

***

Сами позвонили и сказали: "Мы бы очень хотели вас снять для "Намедни"

А я же, как военный, раз мне позвонили, так я же скажу: "Конечно".

Я и сказал. И в Москву приехал.

А им надо было, чтоб я гибель "К-159" прокомментировал.

Я-то думал, что это полчаса.

Двое суток. Пять часов в первые сутки и шесть во вторые.

И рядом с памятником героям с "Курска", и "два шага сюда", и "плечо разверните", и "корпус наклоните", и "говорите чуть живее", и "чуть медленнее", и "еще раз, а то тучка вышла", и "еще раз, а то солнце…", и "надо снять с другого ракурса", и "с улыбкой не надо", и "прядь со лба уберите", и "лицо вниз", и "лицо вверх", и "корпус прямее", и "шаг в сторону и повернулись телом", а потом у пруда на корточках с лодочкой игрушечной в руках, и "проходите, товарищи, здесь кино снимают", и "уток отгоните; утки, кыш!", и "текст еще раз", и "еще", и "еще", и "забыли текст", и пошли покушали, и отогрелись, и посмотрели старые записи, пленки (два часа), и выбрали то, что надо (час), и с девушкой обсудили литературу ("а вы и правда тот самый Покровский?"), и с ребятами переговорили ("у вас классная литература"), и вечером в гостиницу "Алтай" ночевать ("там вам номер заказан"), и приехал ночевать (23 часа), а они хотят с меня дополнительных денег за бронирование ("Андрей! Андрей! Они хотят еще двести рублей за бронирование!" — "Как двести?" — "Так!" — "Скажите им, что они бляди!"), и поселили без бронирования, и текст написал за ночь и утро, и утром опять озвучка, текст сократить, сократил, час озвучивал, не так, не так, как надо, а теперь так, но медленнее, и — "А когда пойдет?" — "В это воскресенье, в 22, потому и торопимся", — и приехал домой, в Питер, язык не ворочается, устал, я же не телезвезда, сел, помылся, опять сел, телик, смотрю, показывают Парфенова, он улыбается, говорит слова отчетливо, будто с куском груши во рту, но… ничего нет.

Потом звонили: "Знаете, формат… тема… устаревание… но мы, надеюсь… останемся…"

Останемся, конечно…

Бля-ди…

***

Мне сказали, что ребята с "К-159" были пьяны. В крови тех двоих, что выловили мертвыми, обнаружили спирт, да и тот единственный, что спасся, плыл в бессознательном состоянии, плыл совершенно кривой.

Потому и выплыл.

А те — не выплыли, и тоже потому. Спирт на всех действует по-разному: один трезвеет при попадании в холодную воду, и ему сразу приходит конец, другой — не трезвеет, и это тот случай, когда пьяному море по колено.

– Ты знаешь, что они были пьяными?

На меня смотрят почти с торжеством.

– Ну и что?

– Как ну и что? Они там пьянствовали.

Понятно. Раз есть спирт в крови, то и делу конец. Виновные — вот они, только они все утопли.

– А разве можно напиваться на лодке?

– Нельзя напиваться.

– Ну, вот!..

Не объяснить. Это не объяснить. Я сидел при плюс десяти в отсеке. Мы притащились в Северодвинск и жили на железе. Выпилили у нас съемные листы, и из лодки мы увидели небо.

В октябре ночью стало холодно. Не спасали три шинели и двое одеял на ночь.

Ночью было десять градусов. Вскочил, сделал физзарядку, согрелся, опять лег, накрылся с головой, надышал. Это был теплый октябрь.

Потом нас переселили в казармы, но ту дрожь по ночам я помню.

А эти, со "сто пятьдесят девятой", сидели в абсолютно пустой железяке, с десятью градусами в отсеке, в темноте, и вряд ли у них было по три шинели на брата, вместе с двумя одеялами.

Через сутки должен был остыть чай в термосе, если только он у них был.

До трагедии они шли не меньше двух суток. Так что пили спирт. Не костер же внутри лодки жечь.

Чтоб согреться, его надо пить не сразу стаканами, а то сознание отлетит.

Чтоб согреться, его надо пить по чуть-чуть.

Но сутками. Продрог — выпил.

Опять продрог — опять выпил.

Главное сказать самому себе: "Голова должна быть трезвой, трезвой, трезвой!" — и она будет трезвой, поверьте.

А уж если в воду попали, то тут как повезет: у кого-то сердце "стоп", кто-то гребет по воде руками во хмелю…

***

Крошево льда у борта. В Мурманске залив не замерзает зимой. Так что вода минус два градуса, и вокруг лодки ледяное сало.

Потом-то мы уйдем в тропики, и за бортом, на глубине ста метров, будет двадцать градусов, а в отсеках — жарко, двадцать пять, не меньше.

Мы уходили в автономку и зимой и летом. Два раза в году. По девяносто суток — это будет сто восемьдесят, плюс два контрольных выхода по десять — уже двести, да и так по мелочи набегало суток двадцать-тридцать. Так что двести тридцать — уж будьте любезны, отдайтесь Отечеству.

Новый год — почти всегда в море. Все готовятся заранее. Я тащу на борт банку меда и варенье — нахлебников набежит видимо-невидимо, кто-то прячет шампанское — под водой пить совсем нельзя, и если поймают за руку, кое-что оборвут.

Зам готовится, записывает голоса.

Замы, на манер птицеловов, любят записывать голоса.

Птиц, прежде всего — они нам комфорт создают.

А еще голоса близких, для чего к близким заранее приезжает зам домой, записывает их на своем допотопном магнитофоне, а потом — тебе на пост: "А у нас тут вам поздравления! От близких!" — в этот момент всегда находится несколько слов на букву "блин". Я, во всяком случае, не стесняюсь.

– Александр Николаевич! — говорю я. — Блин!..

Хотя, конечно, приятно, но я не люблю, когда горло перехватывает.

Перед самым Новым назначается массовик-затейник (у нас говорят "с вот таким затейником", но это, скорее, по привычке: нет такого дела, чтоб у нас его не обсмеяли).

Этот несчастный должен организовать "праздник Нептуна". Распределяются роли — Нептун, чаще всего толстый боцман, и свита — черти, русалки и прочие. Костюмы шьют заранее, потом корона, блестки, звезды. Зам все это дело контролирует. Он обожает контролировать, организовывать и руководить, собирать на спевки.

Народ в работу включается неохотно, а потом — праздник же — в какой-то момент все воодушевляются в который раз, и давай примерять на себя костюм русалки.

В русалок переодевают морячков повертлявей, а они преображаются, начинают ломаться, говорить по-женски, красить губы — в это время все можно, все смеются, становится весело.

На репетициях черти стараются тебя чем-то вымазать, а русалки — присесть на колени, прижаться — жеманятся, дальше некуда.

Наконец, он — день. Сегодня Новый год — у всех настроение.

В центральном посту торжественный зам приветствует Нептуна со свитой, обратившегося с речью:

– Ну-ка, что тут у нас? Моряки? Вы откуда в моих владениях?

– Владыка морей! — это зам, конечно. — Мы выполняем задачи. Заступили на боевую вахту по охране священных рубежей нашей родины…

Пафос, конечно, из зама прёт, но чёрт с ним, прощается.

Потом по отсекам понесутся черти — всех мазать, и русалки — всех целовать и обнимать, и Нептун пойдет из отсека в отсек, с носа в корму, обойдет всех, а рядом зам вертится, все гостю объясняет — кто тут у нас и что.

В отсеках долго не стихает смех, потом концерт — его отголоски слышны по корабельной трансляции — ее периодически включают, а ты сидишь на вахте, я в это время всегда сидел на вахте, но настроение все равно хорошее, ты улыбаешься.

Потом праздничный ужин — отбивная и торт.

Потом праздничный чай — ещё что-нибудь — и всё.

Празднику конец. Ещё один год разменяли.

У меня их таких десять…

***

Смешную книжку недавно прочитал: В. Бонч-Бруевич "Наш Ильич". "Не успеешь оглянуться, как он уже бежит по отлогому дну озера, потом нырнет — и пропал… И нет, и нет его… Какие только мысли в эти тягостные минуты не приходят в голову!"

Мысли о мировой революции.

Что ни фраза, то цитата.

***

Однажды главный редактор "Новой газеты" Дима Муратов сказал мне, что было бы здорово издать избранное из четырех моих книг. Дима Муратов обещал мне помощь, и эта помощь пришла. Так и появилась на свет моя пятая книга — "72 метра", куда я к уже известным историям добавил несколько новых. Одна из этих историй — "72 метра", давшая название книги, повествует о том, как несколько подводников остались в живых внутри затонувшей субмарины. Она заполнена водой, но еще есть воздушные подушки, и они в полной темноте переныривают из одного отсека в другой и на ощупь ищут эти замечательные места. Им надо выйти, а для этого они будут нырять и нырять. Они доберутся до первого носового отсека. Это отсек-убежище, и из него можно выбраться на поверхность. До нее всего-то 72 метра. Вот такая история, совсем несмешная. В той же книге есть и другие рассказики, веселые, и, читая их, знаменитый во всех отношениях Александр Любимов (известный журналист и прочая, прочая, прочая) чуть ли не врезался на своем потрясающем автомобиле во что ни попадя, потому что читал эту дивную книгу на ходу водителю, а тот, хохоча во все горло, вел машину по улицам Москвы самым замысловатым образом. Но все в той ситуации, слава Богу, выжили, и потом сам Александр Любимов захотел посмотреть на самого меня — Александра Покровского. И он на меня посмотрел — меня ему показали, не без того — после чего мы с ним тут же решили снимать фильм. Сценарий написал Валера Залотуха, потому что он давно хотел это сделать. А фильм снял Владимир Хотиненко, который, как выяснилось много позже, тоже давно хотел. Целиком весь фильм я не видел до сих пор, но зато я видел куски. Что тут сказать? Тут можно сказать, что и хвост слона может многое заметить о размерах этого животного. Ровно 6 февраля сего года, в кинотеатре "Америка-Синема" в отеле "Рэдиссон-Славянская" первые зрители — маститые журналисты и не очень маститые — смогут что-нибудь добавить к этим моим размышлениям, потому что ровно в 13.00 этого дня состоится пресс-показ фильма Владимира Хотиненко "72 метра", снятого по заказу ОРТ. На широкий экран фильм выйдет 11 февраля. Как примет фильм зритель, пока не знает никто.

***

Премьера, она же чем хороша? Тем, что люди как входят, так сразу хватают бокал шампанского, чтоб его другие не умыкнули, и кусок чего-нибудь, лучше с икрой. Потом они находят кого-нибудь и роятся.

Мне на премьере хорошо — я никого не знаю и меня никто не знает, значит, можно наблюдать за теми, кого я знаю, но они на меня внимания не обращают, потому как славу свою переживают. Например, за Володей Хотиненко. Он стоял при входе, держал в руках метровый букет желтых цветов (не знаю каких) и кого-то ждал.

Я подумал, что Марриконе, кого же еще. Не принес же он этот букет для самого себя.

Володя в последнее время то и дело появляется на экране, где рассказывает о детстве. О том, как он с детства о моряках хотел кино снять. Я слышал эту историю раз пять, но все равно смотрю на него с улыбкой — ну, снял человек кино, праздник, теперь он натянул на себя все одеяла, какие только были, и с ними ходит, ну что тут поделаешь, ну нравится ему. Он даже в титрах, там, где написано "сценарий Валерия Залотухи", приписал — "при участии Хотиненко". Валера называет его "Хотей" и очень за это обижается, а я Валере сказал, что это же здорово, теперь все ляпы можно на это "участие" списывать, мол, это не я, это лошадь, это у режиссера был сложный период возрастной перестройки, и романтические бредни — рыбки-птички-Грин — это оттуда.

Перед началом нас вывели на сцену, и Володя всем поднес микрофон, чтоб мы туда свое имя сказали. Все сказали, я тоже. Потом он обратился в зал со словами: "Мой сын тоже снимал… Он здесь присутствует! Ильюшенька, встань!" — Ильюшенька встал.

Все мои наблюдения за детьми великих и просто за детьми необычайно укрепляют меня в той мысли, что детям не следует идти по стопам родителей. Получается что-то вроде матрешки: каждая следующая меньше предыдущей.

О фильме. Народ старался, конечно, и это видно — фильм затягивает, не отпускает до самого конца. Пожалуй, немного растянуто начало, а так — ничего, живенько.

Над своими текстами, как только они пошли, я смеялся — куда ж деться.

Военным фильм нравился — слышались аплодисменты, особенно в сцене с украинской присягой.

А еще до премьеры показали картину адмиралам и Дыгало — они тоже кивнули.

Представляю, сколько пришлось всем пережить и какие были изгибы, чтоб кивок тот заслужить.

Какие это изгибы? Заботливое начальство.

Заботливое начальство я видел в жизни только один раз — в фильме "72 метра". Брюхатую Чулпан Хаматову, не растратившую к третьему ребенку веры в режиссера, в жизни должны были встретить фразой: "Вас сюда никто не приглашал! Сюда приглашали ваших мужей, а вас сюда не звали!" — это насчет того, что она поинтересовалось, где же ее муж пропадает. Одна жена лейтенанта, в мои времена, металась целую неделю, и ее отовсюду гнали чуть ли не взашей, так и не объясняя, куда же делся ее муж, ушедший в патруль. А мужа прямо из патруля тогда забрали в автономку.

Ох, жены, жены… памятник бы им поставить, хотя бы в виде беременной Чулпан.

Офицерские жены в гарнизонах — это что-то. От непрерывных невзгод они, во внутреннем своем устройстве, более всего напоминают танк. Они сквозь стены умеют проходить и при этом совершенно автономны. Через пять лет жизни в гарнизоне с тремя детьми, практически без мужа — он все время где-то там, под водой — в житейских вопросах это автоматический снаряд, не нуждающийся в мужской подаче.

Чулпан Хаматова должна была переродится в чулпаньхаматище и, при всей своей хрупкости, внутренне напоминать Нонну Мордюкову из фильма "Они сражались с Родиной".

Рыбка-птичка-Грин — это такой прием. Прием, прием, прием — и больше ничего. Наверное, нельзя судить его слишком строго, потому как идет воздействие на сознание зрителя (здорово сказал) — у него должны возникать образы (у зрителя), и опять же китайцы.

Почему я заговорил о китайцах? Потому что китайцы и японцы любят всякие образы, нам, почти европейцам, почти непонятные.

Если судить нестрого (или вообще не судить), то на эти дела внимания можно не обращать. Я спрашивал у Валеры Залотухи, что это, а он мне отвечал: "Это Хотя!" — этим он хотел еще раз отметить, что его сценарий претерпел со временем некое "участие".

Если судить строго: рыбка пресноводная в соленой воде при восьми градусах жары плавает намного меньше человека — минуты полторы.

Птичка. "В каждой чайке — душа погибшего моряка" — это поверье. И придумано оно береговыми жителями. Моряки не любят большую морскую чайку-бургомистр по кличке "баклан".

Бакланом ее называют за фантастическую прожорливость. Она давно вытеснила с северных помоек всех ворон, а клюв, размером с хорошее долото, с одного удара убивает больную утку-гагу.

Крысу же он просто протыкает насквозь.

Помеченную птицу убивают сородичи. Она чужая, пока краска не смоется.

Сколько раз я боролся с матросами — они ловили бакланов и рисовали им на груди тельняшки — все без толку. Матросы всех морей, похоже, инстинктивно не любят трех живых существ: акулу, крысу и большую морскую чайку. Может быть, потому что все они появляются рядом с моряком тогда, когда он особенно беспомощен. Крыса приходит ночью, акула и чайка — когда моряк за бортом.

Чайка воспринимает водную гладь как большой обеденный стол. Все, что упало и плавает по поверхности, — ее. Эта тварь прекрасно чует ослабевших. Первым делом стая птиц слету пытается ослепить моряка. Десятки ударов в голову и лицо.

Мгновенно, возникая ниоткуда. У этой птички потрясающее зрение.

Так что какая там романтика.

Это если судить о птичке строго.

А вообще-то, сев на палубу, чайка тут же гадит. Так что адмирал не может ей в окошко подмигнуть. (Если только он не чокнутый.) Он должен неприлично заорать, чтоб эту дрянь отогнали. Но, кажется, она там приварена навсегда. Даже пуск ракет ее не пугает. (Ой, блин!..)

Если кому-то покажется, что пассаж о птичке слишком затянулся, то его можно вообще не читать.

А так все хорошо. Про корову хорошо, и про русский язык. Народ смеется и переживает. А то, что они в отсеке смерти ждут и байки травят, так это правда. На "К-8" после пожара сидели в отсеке и от угарного газа тихо дохли. И анекдоты при этом травили. А что делать? Человек не рассчитан на такое напряжение, ему смех нужен. Ему в этот момент палец покажи — будет хохотать до упаду. Потом умрет. Но это потом.

Очень понравился Гена Янычар. И вообще, все артисты нравятся.

Что б еще такое про фильм сказать?

Его смотрят дети. Дети смеются и переживают. Равнодушных нет. Значит, молодцы. Значит, хороший фильм.

Я и Валере Залотухе сказал: "Валера, выдохни, фильм хороший!" — "Фу, Саня, — сказал он на это, — я больше всего боялся, что тебе не понравится".

***

В Самаре проходил фестиваль "Кино — детям". С 16-го по 20 марта. Показывали там и фильм "72 метра" в рамках программы "Во славу России". В Самаре он по прокату обогнал "Властелин колец". На фестиваль приехали Борис Хмельницкий, он же "Стрелы Робин Гуда", Ирина Скобцева, она же интеллигентность, композитор Крылатов ("Прекрасное Далеко"), Елена Цыплакова (бой-баба), Людмила Зайцева (тоже бой) и другие. Жили в гостинице "Ренессанс" (жутко дорогой) и ездили по кинотеатрам.

А ещё была пресс-конференция, где все, кроме меня, говорили о том, что государство к детям должно повернуться лицом. Я бы тоже об этом говорил, но только я не уверен, что у государства есть лицо. Потом были банкеты, где все умеренно пили за то же.

Я подарил Зайцевой и Скобцевой по книге "72 метра" после того, как установил методом опроса, что они их непременно прочитают.

Мне показалось, что из всего разнообразия актеров на фестивале эти дамы уж точно умеют читать.

Потом меня снимали на местное ТВ, и еще детская киностудия "Товарищ" задавала мне вопросы. Приехали они вдесятером (девочки и мальчики) и спрашивали: какой мой главный литературный герой и какие книжки я в детстве читал. Я старался отвечать так, что получалось, что главный герой — это я, а книжек я не читал вовсе.

Потом меня местное отделение ТВ СТС возило к танкерам (единственные на округу корабли), где я бродил по берегу и изображал романтизм. Потом я уговаривал девушку Дашку, берущую у меня интервью, выйти замуж за оператора Яна, который к ней неровно дышал до такой степени, что назвал Дашкой новорожденную телку своей любимой коровы.

А Дашка мне говорила: "Ну, что ж я сразу должна соглашаться, мне же не один он замуж предлагает", — а я говорил: "Ой, Дашка, довыбираешься". Так мы интервью и давали.

А на открытии фестиваля все праздновали юбилей непьющего уже теперь Крылатова, и было замечательное представление: дети пели, плясали, разыгрывали сценки.

Потом все мы вышли на сцену, и нас представили.

Пока я шел в гардероб, ко мне бросилась стайка девочек лет десяти. Они прыгали от нетерпения на месте и просили автограф. Получив его на чем попало, они дружно кричали. Идущий за мной Борис Хмельницкий, он же "Стрелы", менялся в лице. Я его раздражал. И потом, я не пил водку, чем тоже раздражал. А вина я выпил очень мало, что само по себе не могло быть не омерзительно. И еще со мной почему-то хотели фотографироваться вполне половозрелые девушки, занимающиеся в Самаре культурой, что тоже не способствовало нашему с ним сближению.

Скобцева прочитала несколько моих рассказиков из подаренной книжки. Я поинтересовался: ну и как? Она сказала: "Ужас!"

Самарское отделение "Новой газеты" воровало меня у устроителей фестиваля, дам Ольги и Нины Алексеевны, прямо из-под носа. Обнаружив пропажу, дамы говорили ворюгам: "Чтоб утром был цел", — и ворюги им обещали.

Фестиваль закончился. Должен сказать, что у самарских детей ясные, чистые глаза.

Надо заметить, что и у устроителей фестиваля они такие же.

***

Когда Валера Залотуха приступил к сценарию, он мне сказал:

– Ну, все, Саня! В принципе, ты мне больше не нужен. Я напишу все сам. Ты свое дело сделал. Отдыхай!

Я его тогда спросил о консультанте.

– А зачем мне консультант? Я твои рассказы наизусть знаю. А чуть чего — у соседа пойду спрошу. У меня сосед подводник.

Через несколько дней он позвонил.

– Слушай, Саня, мне нужно, чтоб ты расписал выход подводной лодки в море, в смысле, какие там команды, ракетную стрельбу, ну, и торпедную тоже.

– Слушай, Валера, — сказал я ему, — немедленно идешь к соседу, и он тебе все расписывает.

– Ну ладно, Саня, ну чего ты.

И я смилостивился. Расписал ему выход, стрельбы, потом ему нужен был идиот на лодке, чтоб ему все объяснять, а заодно и зрителям — так появился Черненко. Я сказал, что с нами ходил один парень, звали его Вадик, был он из института и испытывал "возбуждающие таблетки", а заодно он выполнял программу исследований (как потом оказалось, очень важных), но беднягу так гоняли по лодке, и делали это все, в том числе и я. Его подкалывали, разыгрывали — места живого не оставляли.

А парень был добрый, хороший, но слабый немножко душой. А подводники это как звери чувствуют. Набрасываются на слабых со всех сторон и смотрят: выживет или нет?

Так наш Вадик превратился в Черненко. Потом жена Вадика — жутко энергичная женщина, пихавшая его всюду, — которая с ним к этому времени уже разошлась, отправилась смотреть фильм "72 метра" с дочкой. Смотрели они, смотрели, и тут дочка говорит:

– А где тут наш папа?

– Да вот же! — со злостью восклицает жена и тычет в Черненко на экране. — Идиот!

Так что себя узнают.

Но я хочу рассказать, как я себя узнал после четвертого раза.

Меня раздражало имя Нелли. И жена моя говорит: "Что за Нелли? Другого имени не нашлось, что ли?"

И вот я, в который раз, вижу балкон, увитый виноградом, южный город, девушку Нелли с книжкой, и к ней по перилам лезет Башаров. Блин! Я же Валере рассказывал этот случай. Я в девятом классе вместе со своим другом лазал вот так через балкон на втором этаже. Вот откуда виноград! Вот откуда имя Нелли. Мою жену зовут Нателла. Убираешь несколько букв, и получается Нелли. Это она с подругой сидела и читала, а мы вползли в комнату по-пластунски и испугали их криком "УФ!"

А потом эта отвратительная фраза: "Баб же много!" — это я спорил с Валерой Залотухой, когда он вводил в действие конфликт между друзьями, и говорил ему в запале:

– Баб же много! Пойми, друг один! Не дерутся у нас из-за баб! Ну! Был у нас штурман, и увел он жену у штурманёнка! Никто ему морду не бил. С ним просто весь офицерский состав перестал разговаривать. На год. Через год он от нас ушел. Понимаешь, друг — это все. Это ближе, чем брат или родственник. Он же за переборкой. Он там горит или тонет. Он там орет, а ты его слышишь и от его крика седеешь. Как тут не пустить? Но пускать нельзя. У нас люди от этого с ума сходили! А ты говоришь "баба"!

Сам-то я к женщинам очень хорошо отношусь, но тут сорвалось.

Вывод: при сценаристах будьте сдержанней.

***

Меня после фильма "72 метра" вдруг полюбил питерский клуб подводников.

Он долго меня не любил за то, что, по его мнению, я должен был быть вместе, рядом, в едином строю. Но там же много командиров. Как с ними быть в едином строю, я не понимаю, когда они чувствуют себя все еще командирами и по любому удобному поводу надевают на себя форму с медалями, а я даже не знаю, где у меня брюки?

Китель какой-то вроде бы имеется, а вот штанов нет.

Тут как-то надо было на суд идти (я уже в издательстве работал) и произвести впечатление на судью (мне сказали, что я должен), для чего следовало облачиться кавалергардом.

"И хорошо бы орден!"

Хорошо бы, только у меня ордена нет.

И брюки я с трудом нашел. У соседа. Он сказал: "На!" — и орден я взял у него же.

Он мне тогда говорил: "Саня! Поднимемся выше этажом. К адмиралу и герою Советского Союза. Возьмем у него адмиральский китель и привинтим на него звезду!" — "Так она же не привинчивается!" — "Да какая разница!"

В общем, нашли, привинтили (к адмиралу не пошли), надели брюки — еле влезли — для чего перевязали их веревками, и еще нельзя было наклоняться, а то видно было трусы.

Не знаю, произвел ли я впечатление на судью — очень может быть. Вокруг говорили, что произвел.

К чему это я? К тому, что у нас с клубом питерских подводников были, до сего момента, разные точки зрения на то, что представляет ценность после ухода на пенсию, а что — нет.

Но фильм "72 метра" — он же общепримиряющий. Вот и примирил. Теперь они меня хотят видеть и слышать. Устроили они свою премьеру и закуску после нее. Я был, но быстренько слинял.

Теперь они хотят, чтоб я им свои рассказики прочитал.

"А пусть-ка нам Санечка рассказики свои почитает!"

Даже не знаю, что на это сказать, блин!..

Постскриптум: я прочитал все это жене, и она мне сказала: "Я знаю, что на это ответить?" — "Что?" — "Хуй!"

***

Всем хочется, чтоб они остались живы. Это сумасшествие какое-то. Выходит тетка с просмотра фильма, видит меня, подходит, и со слезами на глазах: "Они ведь останутся живы, правда?"

Ну, что тут сказать. Тут обычно я говорю: "Правда".

Говорят, пол-Иркутска два дня гадало. Город разделился. А в Самаре все решили, после долгих разговоров, что живы. Самара успокоилась. Теперь кипит Воронеж. Уже звонили. Все узнали Гаджиево, слезы на глазах.

Помню, Валера Залотуха придумал другой конец: Черненко выбирается и бежит, бежит. С сопки на сопку, а потом его снимают с вертолета, и видно, что те сопки до горизонта, и нигде города нет.

А те, в отсеке, обманывали Черненко с самого начала, когда говорили ему, что "вылезешь, а там город и женщины". Значит они заранее знали, что там ничего нет. И Маковецкий так это и играл, достаточно посмотреть на его лицо. Города нет, и он рычит, плачет, но все равно идет.

Меня спрашивали: правильно ли то, что отдали единственный аппарат гражданскому человеку? Будет ли так в жизни? Я сказал, что правильно, что отдадут. Потому что он чужой, это не его жизнь, он тут лишний, он мешает. А вдруг он перед самым концом запаникует и смутит души других? Лучше отправить его, конечно, подальше. Вот его и отправили.

Это потом появился этот свет в окошках. Его добавили, чтоб не так все было грустно.

Да, вот еще что, насчет того единственного аппарата, что был в рабочем состоянии. Когда Залотуха мне позвонил и сказал, что ему надо придумать так, чтоб аппарат остался один, я ему сказал, что это невозможно, уж очень много проверок, но Валера настаивал: "Саня, мне надо, чтоб один аппарат был исправен, подумай!" — и я обещал подумать.

Потом я ему позвонил и нарисовал целую схему: в спешке выходим в море, у аппаратов вышел срок, их надо вести на проверку, берется ГАЗ-66, и мичман с двумя матросами едет их сдавать, а потом он же получать, мичман отвлекается, обед получают матросы, им говорят: вот ваши аппараты, забирайте, водитель машины торопится, ему тоже на обед, и они проверяют только один аппарат — он с полными баллонами…

Довольно фантастично, но такое бывает.

Спрашивали еще про яйца в первом. Это из жизни. Грузят продукты. Спешка. Завтра в море. Старпом говорит: "Яйца в первый!" — "А торпеды?" — это мичман-торпедист из первого. — "Я сказал, яйца в первый!" — так яйца попадают в первый. Это из жизни. Там вообще много из жизни.

Валера Залотуха, когда мы собрались после фильма, поднял тост за меня. Он сказал: "Там все придумал Саня!"

Это не так. Это сценарий Валерия Залотухи по мотивам Александра Покровского. Так я ему и сказал.

***

Когда погибал "Комсомолец", я стоял на вахте. У нас организовали вахту по оказанию какой-то там помощи. За сутки до этого я отстоял обычное дежурство, и тут вдруг вызвали: "Заступаешь! "Комсомолец" тонет!" — "Какой "Комсомолец"?" — "Это так теперь "Плавник" называется".

Так единственная и неповторимая противолодочная лодка "Плавник", способная погружаться на немыслимую глубину и развивать на ней скорость в сорок пять узлов, превратилась в "Комсомолец".

И теперь он тонул — пожар, горит корма, лодка в надводном положении, идет борьба за живучесть. Они уже несколько часов горят.

"Надо покидать корабль". — "Да. Надо. Только кто ж им команду подаст?"

Это верно. Никто не подаст. Нет у нас команды "Спасайся, кто может!" — не подают ее.

Командир корабля принимает решение на прекращение борьбы за живучесть и снятие с борта экипажа. Только он потом за это несет ответственность. Его будут судить-рядить. Мертвым легче. Их не судят. А живые вечно что-то делают ни так.

Они горели шесть часов. Через шесть часов корма заполнилась водой, лодка встала на попа, и люди с нее посыпались в воду, как пустые бутылки. Пятьдесят девять человек в ледяной воде. На всех один плот. Потом в них авиация будет пулять плоты с воздуха. Она будет пулять, а плоты будут тонуть, не раскрываясь. Только уворачивайся от того, что летит.

Так легче. Спросит начальство — как там дела? — а ему доклад — бросаем плоты.

Они в воде "Варяга" пели. Вроде помогало. Плюс три градуса. Тридцать три человека погибли от переохлаждения. Тридцать — в воде, трое — уже на плавбазе.

Могли ли они спастись? Могли. Командир должен был подать команду: "Выйти наверх. Форма одежды — водолазное белье, гидрокостюм СГП". Это специальное белье из верблюжьей шерсти, а СГП — специальный костюм. В нем дашь воздух из двух небольших таких черных баллончиков, расположенных в районе колена, и на спине надувается воздушная подушка. Падай потом в воду и плавай, разбросав руки.

Подберут. Костюм оранжевый, его хорошо в волнах видно. И переохлаждение не грозит.

Выжили бы.

Просто не было команды.

***

Вот это да! В защиту Геннадия Сучкова выступили командиры кораблей. Они написали письмо Главнокомандующему. Мир переворачивается. А может, он выздоравливает, этот мир? И это происходит на моих глазах. И я этому рад.

Чтоб такое произошло, на флоте многое должно было измениться. И главное — появились люди, способные отстоять перед начальством свою точку зрения.

Это может быть только в одном случае: флот жив несмотря ни на что, и это настоящие специалисты своего дела. Без них — никуда. И они это знают. И потому они могут встать на защиту чужой поруганной чести.

То, что командующий Северным флотом подвергается поруганию — вне всякого сомнения. Никакого отношения к выяснению причин и обстоятельств гибели "К-159" происходящее не имеет.

Оно имеет отношение к личности адмирала Сучкова.

Адмирал Сучков — это командующий, к которому подчиненные относятся с уважением и даже с любовью. Редкий случай. Есть такой орден "Любовь и уважение подчиненных". При жизни им награждают не часто.

Скорее всего, адмирал Сучков им награжден.

Потому и гоним.

Повезло ему, не то что некоторым.

***

Бывшие курсанты, проходившие практику в Гаджиево, помнят меня как болтливого, но работящего каптри. Я, вроде, был назначен к ним старшим и вместе с ними сажал траву на газоне перед приездом главкома Горшкова. Наверное, что-то похожее было. Курсантов тогда на практику привозили великое множество. Сажал ли я траву? Может быть. Я много чего сажал. Почему-то считалось, что куда меня не пошли, я всегда там буду к месту, и классного специалиста, капитана 3 ранга и, тем более, химика, конечно, можно было вооружить лопатой, и при этом он копал бы за троих. Не отпираюсь. Я сажал траву.

А еще я убирал камень весом в пятьдесят тонн силами пятидесяти матросов-узбеков, а так же принимал швартовые, подавал трапы весом в тонну шестью матросами (плюс я), ловил на лету падающий за борт компрессор ЭК-10 (вес 350 кило), опускал в люк лодки три мешка сахара (150 кило) с помощью себя и своего матроса по имени Алмаз Мукамбетов, ловил диверсантов, хоронил, перевозил гробы, стрелял из пистолета и автомата, ломал колено унитаза, расшибал ломом ледяные глыбы, свозил их, впрягшись с двумя мелкими киргизами, на лотке в залив, заводил машины в тридцатиградусный мороз с помощью кривой железки, грузил, возил, тащил, спускал, поднимал, разбрасывал, собирал и вталкивал в грузовик сочащееся.

***

Год назад убили Щекочихина.

Он был человеком со звезды. У людей разная емкость души. Есть Гулливеры, есть лилипуты. Это не их вина. Просто такая емкость.

И совсем не важно, в Кировобаде он родился или в Кировограде.

Если б про меня написали, что я родился в Маку вместо Баку, я бы только посмеялся. Юра, мне кажется, тоже.

Как он так долго жил среди нас?

Славный был мужик.

Я позвонил и сказал Диме Муратову, что его боль не разделит никто. Те, кто теперь вспоминает Щекочихина, делили с ним стакан, а он делил с ним кожу. Разные вещи.

***

Почему на "К-159" люди так долго боролись за живучесть? Ведь ясно же было, что это не лодка, а металлолом, и никаких особенных средств для борьбы за живучесть там нет.

Это верно. Не было там никаких особенных средств.

Их подвёл воздух. Воздух высокого давления, ВВД. Он там был.

Не было бы его — они выскочили бы из лодки за двадцать секунд, а есть воздух — извольте бороться.

Тонущую лодку всегда пытаются отбуксировать на мелководье, чтоб она там села на мель, а еще в отсек, куда поступает вода, дают воздух, чтоб ту воду подпереть.

По-другому ее поступление внутрь прочного корпуса не предотвратить.

Решение на покидание экипажем корабля принимает командир.

И это решение всегда запаздывает.

Если командир примет его слишком рано, его будут судить, если он примет его слишком поздно — его тоже будут судить, но только в том случае, если он останется жив.

Если он погибнет с кораблем, его судить не будут.

То есть командир изначально заточен, запрограммирован на смерть вместе с кораблем. Это почти генетически. Он запрограммирован на смерть, и он тянет за собой весь экипаж.

И так было всегда.

Разве что командир "Варяга", да и, пожалуй, командир "К-19" вовремя подали команду на оставление корабля, не побоялись суда и спасли людей.

Как правило, командиры опаздывают. И это понятно. У них другое течение времени.

***

В фамилии человека много чего скрыто. Особенно в русской фамилии.

Вот, например, фамилия Вырвиглаз — он, стало быть, когда-то глаз вырвал.

Себе или окружающим — все равно.

У русских это все равно.

Или, к примеру, Живоглотов — живым, значит, глотает.

А Твердохлебов, должно быть, всегда доводил свои хлеба до окаменелого состояния.

Геннадий Сучков — бывший теперь командующий Северным флотом — с моей точки зрения именно сучок и напоминает. Знаете, обрабатываешь, бывало, дерево рубанком, легонько так поводишь-поводишь, с любовью, почти полируешь, и тут вдруг натыкаешься на сучок.

Не то чтобы его и вовсе не видно было, нет. Ты его замечал.

Просто не рассчитывал ты на то, что он вот так неожиданно выскочит, и в красивой, с внешнего вида, поверхности объявится вот такая безобразнейшая дырка.

Не поддается сучок обработке — хоть тресни. Казалось бы, уже почти догладили его — а он так, собака, подвел. И схватишь его, стало быть, изо всей своей справедливой досады, да и о землю шмякнешь — пропади ты пропадом — а он и запрыгал по полу и остался таким же — ну хоть бы раскрошился, что ли!

Мда! И вот еще что: есть царедворцы, а есть флотоводцы. Разное это дело.

Разное настолько, что если скрестить их, то все равно ничего путного не получится — как от свального греха человека и ученой мартышки — гены, батенька ты мой, разные.

А слово "царедворец" — оно же только с одной стороны парадное, а с другой — дворня, господа, подлая дворня, как она и есть. Это как если бы у благородного арабского скакуна сзади был приделан собачий хвост — какое уж тут благородство, прости Господи, оно хвостом виляет.

Вот Нахимов, я думаю, царедворцем бы никогда не был — порода-с, однако.

И посадили б того Нахимова в наши-то дни — это за милую, дорогуша, душу.

Кстати, и Корнилова посадили бы, и Истомина.

И Лазарев тюремной баланды у нас вполне бы нахлебался.

А уж как бы досталось Крузенштерну — как бы досталось!

Вот уж кого потрепали бы, и — в кандалы, в кандалы!

До памятника бы не дожил.

И вообще, все теперь у нас очень похоже, скажем, на Порт-Артур, что ли — те же герои…

Мне скажут: "У Сучкова люди погибли, а вы его защищаете!"

А я отвечу: "Я не его защищаю, я защищаю его честь. Мне шельмование претит".

...................................................................................

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

ИНАПРЕСС

2004

Люди, лодки, море Александра Покровского.

СПб.: ООО "ИНАПРЕСС", 2004. — 304 с.

УДК 882 ББК 84 (2Рос-Рус)6

П 48

Редактор Н. Кононов Художник М. Покшишевская

ISBN 5-87135-158-1

Реклама на сайте