«Маленький, да удаленький»

МАЛЕНЬКИЙ, ДА УДАЛЕНЬКИЙ

БЕЗ ИМЕНИ

Наш щенок, веселый, бравый, всем вокруг грозил расправой. Звал играть, визжа от счастья: «Разорву сейчас на части!»[1]

Хенн проснулся — ему показалось, что его разбудил чей-то плач. Он хотел было поднять голову, чтобы осмотреться, но утренний сон был настолько сладок, что мальчик снова уронил голову на подушку.

Вскоре опять послышалось повизгивание и вслед за жалобным писком раздалось досадливое ворчание, которое перешло в собачье тявканье.

— Щенок!

Хенн, отбросив одеяло, молнией вскочил с постели. Протирая обеими руками глаза, он увидел, что по гладкому полу идет, переваливаясь, черный зверек, чуть больше крота. У этой крохотной собачонки оказались на редкость кривые лапы. Она слегка покачивалась, попискивала и помахивала черной ниточкой, которая, очевидно, представляла собою хвост.

— Здравствуй, щеночек! — присел Хенн, сияя от радости, потом опустился на четвереньки и пошел ему навстречу. — Вот ты какой у меня! Ну что ты, маленький, шатаешься? Смотри, шагай, как я!

Мальчик сделал пару неуклюжих шагов и попробовал тявкнуть, как щенок. А тот, несмотря на свой малый рост и совсем еще слабые ноги, решил сразу показать, что он самая настоящая собака: поднял голову, широко расставил лапы и заворчал на Хенна, словно говоря ему:

— Озорной мальчишка, р-р-р… Зачем ты кривляешься? Я же вижу, что ты не собака… — И даже шерсть встала на нем дыбом.

Щенок отступил на несколько шагов и звонко залаял.

— Смотри ты, какой маленький, а уже сердитый. — Хенн поднялся с пола. — Из тебя наверняка вырастет злая собака… Ну иди сюда, иди, — позвал он.

— Конечно, вырастет, — прорычал в ответ щенок. — Не подходи близко! — И спрятался под печкой, где ему было отведено место.

— Давай дружить, — протягивая руку, подошел к нему Хенн.

То ли оттого, что в голосе Хенна ему послышались радость и теплота, то ли от необходимости обзавестись в чужом месте другом, — щенок опять приблизился к Хенну, виляя тоненьким хвостиком. Он был такой забавный, что Хенн не выдержал, сгреб со стола хлебные крошки и протянул их щенку.

Вкусный запах хлеба еще больше привлек щенка. Мальчик, который кормит его хлебом, не может быть плохим, думал щенок. Вставшая дыбом шерсть улеглась, и он кубарем бросился к Хенну.

Вскоре они возились на полу вдвоем, как закадычные друзья. Щенок повалился на спину, поднял кверху свои кривые, в белых носочках лапки, играя, ухватил зубами руку Хенна и стал легонько кусать. Хенн щекотал его и поддразнивал. И тут молчаливый с виду маленький пес, набрав воздуху в грудь, тявкнул так громко, что лай эхом отозвался в комнате. Хенн тоже повизгивал в тон щенку, трепал его за уши и ласкал. А тот, подпрыгивая и скуля от восторга, теребил его за штанину, терся об ноги, всячески пытаясь показать, что он сумеет быть Хенну настоящим другом, пусть же и тот станет для него товарищем.

В комнату вошел отец Хенна, школьный учитель.

— Смотри-ка, уже подружились… — улыбнувшись, сказал он.

— Только что, — ответил Хенн. — Большое спасибо тебе, отец, за то, что принес его.

— Обещал и принес. Теперь смотри воспитывай, чтоб выросла умная собака…

— Обязательно выучу его, будет настоящая собака, умная. А как его зовут?

— У него нет пока имени.

— Вот так так! — удивился Хенн. — Без имени! — Он потрепал щенка по загривку, а тот повалился на пол и разлегся.

— Придумай сам ему кличку, — посоветовал отец. — Собака-то твоя, тебе и имя выбирать…

Хенн уже две зимы ходил в школу и знал много всяких имен. Но какое из них подойдет для маленького щенка? Он решил подумать, а потом посоветоваться об этом со своими друзьями, Анни и Калью. Имя должно быть достойно собаки. Плохую собаку нельзя называть красивым именем. Да, вопрос был непростой. Мальчик стоял в раздумье. А маленькое существо без имени не давало ему покоя, то хватая зубами большой палец ноги, то урча и отпрыгивая, словно приглашая Хенна.

— Ну что ты все говоришь, давай поиграй со мной!..

— Послушай, — сказал Хенн, отдергивая ногу, — ты ведь настоящий грызун…

Очевидно, щенку не понравилось, что его обозвали грызуном. И он тут же с шумом принялся ловить свой хвост, а потом стал подскакивать на всех четырех лапах, так что Хенн не удержался и рассмеялся во весь голос. И тут в комнату влетели Анни и Калью.

— Ах какая милая собачка! А лапы-то кривые какие! Весь черненький, как уголь, а на шее белая ленточка. И хвостик, как червячок, — присела на корточки Анни, восхищенно разглядывая щенка.

— Одно ухо торчит, а другое висит, — заметил Калью.

— Он наполовину такса, — объяснил отец Хенна.

— А кто такая такса, отец? — выспрашивал Хенн, озабоченный тем, что у щенка все еще нет имени.

— Это такая порода собак. Они умеют выслеживать лис и барсуков в норах. И если сами в нору влезть не могут, то разрывают ходы. Для того у них такие кривые короткие лапы…

— Может, этот щенок станет охотником, — обрадовался Калью.

— Он у нас пока без имени. А имя собаке необходимо дать… — многозначительно произнес Хенн.

— Назовем его Таксой, — предложила Анни.

— Глупая, это вовсе не имя. Такие собаки все таксы. Имя должно отвечать характеру собаки, — рассудительно сказал Хенн.

— Верно. Как только он подрастет, пойдем с ним на охоту, — добавил Калью. — Согласен, дружок? — Он взял щенка за передние лапы и приподнял его.

Стоять на задних лапах щенку совсем не понравилось. Он с рычанием впился зубами Калью в руку и тут же высвободил свои лапы. Калью ойкнул.

— Ну что ты делаешь, дружище! — прикрикнул Хенн.

— Здорово! — воскликнула Анни. — Дружок-дружище! Так и быть, назовем его Дружок, хорошо?

Хенну и Калью не особенно хотелось с этим соглашаться. С таким же успехом его можно назвать Подругой, заворчал Калью. А когда щенок, услышав, что его назвали Дружком, стал озорно подпрыгивать и шалить с детьми, то никто из них уже не называл его иначе, как Дружок.

Они тут же устроили на полу кучу малу, и со всех сторон то и дело слышалось: Дружок да Дружок.

Так с этим именем щенок бы и остался. Но вдруг в самом разгаре игры Хенн убежал от щенка и спрятался за дверью, завернувшись в висевшее там черное длинное отцовское пальто. Дружок бросился за ним. Но, увидев пальто, взъерошил шерсть на загривке, широко расставил лапы и принялся лаять.

— Чужой, да?

Эта искренняя злость Дружка рассмешила детей. Чем оживленнее барахтался Хенн, тем свирепее становился Дружок. А когда Хенн неожиданно выпрыгнул из пальто и отбежал в сторону, щенка невозможно было унять. Он по-прежнему рычал и лаял на пальто.

— Смотри, маленький Фома неверующий! — сказал отец, хваля его за отвагу.

— Фома неверующий. Фома неверующий! — закричали дети.

— Отец, а кто такой Фома неверующий? — посерьезнев, спросил Хенн.

— Это… Это есть такая притча про недоверчивых людей. Когда-то давным-давно жил человек. Он никогда никому и ничему не верил, за это и прозвали его в народе Фомой неверующим. Вот и наш маленький пес никак не поверит, что в пальто спрятался Хенн. Потому я назвал его Фомой, — пояснил отец.

— Фома, Фома! — засмеялись дети.

Так и получил щенок себе вторую кличку — Фома. С этого дня Хенн и Калью стали называть его Фомок-Дружок или просто Дружок, а по мере взросления — Фомка. Только Анни продолжала называть его Дружком. И со временем щенок свыкся с обеими кличками, словно зная, что у хорошего дитяти много имен.

Народная мудрость гласит: не одежда красит человека. Так и с именами. Щенок быстро сообразил, что на школьном дворе есть и другие животные, у которых по несколько имен. При школе был огород, а за ним небольшой, поросший кустарником выгон. Огород возделывали все, кто работал в школе. Самую трудную работу делал отец Хенна, для чего он брал из лесничества лошадь. За это ему давали покос: родители Хенна держали корову и поросенка. И родителей Хенна в школе частенько называли в шутку хозяином и хозяйкой… Но кроме них кое-какую живность держали и другие учителя. Каждая семья — по своему усмотрению, что больше нравилось. Для детей же это была одна большая семья, где есть самые разные животные. Они шутили: у нас как будто зоопарк из домашних животных — и с шутками и смехом ухаживали за ними, кормили их, придумывали животным разные имена.

Лошадь звали Мику или Рууна, а порой и просто Старая Гнедая, так как она была гнедой масти и намного старше детей. Корову называли Му-у или Манни. Большой боров был прозван Нотсу или Ох-х! Куры были все или Тибу, или Тоди, а утки — Пийлу или Пряксу. Старая злая кошка бывала то Лизка, то Киска, но чаще всего просто Киска.

И неудивительно, что щенка Фомку дети называли вдобавок Дружком.

Домашние животные были необходимы для школьного люда. Старая Рууна тянула борону или плуг, возила телегу, порой совершала и дальние переходы. Корова Манни давала молоко, куры несли яйца, а Киска-Лизка, хоть иногда и царапала ребят, оберегала двор от мышей. Молодой Фомок-Дружок, из которого решено было вырастить умную собаку, сторожил школьное добро и охранял дом от плохих людей.

Это был их общий дом. Хотя Фомку и принесли сюда со стороны, он быстро освоился во дворе. Стал понимать, что дом есть дом. Что в доме есть разные вещи и животные, дети и взрослые. Что для дома свои — это свои, а чужие — это чужие. Все животные умели их различать. Довольно скоро этому научился и Фомка. Он видел, что животные во дворе умели ладить между собой и слушались людей. Чужих они к себе не подпускали и приманку их отвергали. К этому привык и Фомка. Своим собачьим чутьем он очень тонко угадывал, где свой, а где чужой. На чужие голоса и чужую скотину он лаял, а встречая своих, вилял хвостом и подпрыгивал, словно приветствуя. Иногда из самых добрых побуждений он пытался поздороваться даже с курами и утками. А те, глупые, в страхе бросались врассыпную от маленькой собаки.

Так рос-подрастал, свыкаясь с дворовой жизнью, маленький Фомок-Дружок. Он крутился вокруг дома всюду, где хотел, бывая и в огороде и на выгоне. Он возился с детьми на улице и в комнате, иногда забирался даже к ним на кровать. Родители обычно прогоняли его с постели, снова и снова показывали ему на крохотную будку, устроенную у самой стены, под навесом. Поначалу Фомка и знать не хотел про этот маленький домик. Он видел, как на ночь люди заходили в дом с большими окнами и дверями, и пытался прошмыгнуть вместе с ними. Но его прогоняли. Несколько ночей он провел на крыльце у порога. Скулил на ночном холоде, свернувшись в клубочек, а конуру признавать не желал. Но когда в будке появился кусок старого ковра, на котором Фомка еще совсем малышом спокойно спал в прихожей, то он тут же принял домик под навесом за свою собственность и привык к нему довольно быстро. В будке теперь стоял запах дома и можно было считать ее своим жильем. Это был его дом в родном дворе, это было его место. Смышленый щенок оценил это и не стал больше рваться по вечерам в комнату. Наевшись вечером досыта, он спокойно отправлялся в свою конуру. Она была похожа на настоящий дом. И была в нем красивая, круглая, днем и ночью открытая дверь.

Ко многому пришлось привыкать в новой жизни маленькому щенку. Во-первых, к куриному семейству и петуху Пеэтеру. Просыпались они рано, до восхода солнца, кудахтали и слонялись по двору, лишая тем самым Фомку утреннего сна. Фомка пробовал своим лаем призвать их к порядку, но петух Пеэтер начинал яростно бить крыльями по шпорам и громко возмущаться. Шум во дворе разрастался, просыпалась хозяйка и, выйдя на крыльцо, приказывала Фомке убираться в будку. Фомка подчинялся, но на все куриное семейство, и особенно на петуха Пеэтера, затаил в сердце обиду…

Жила тут и старая, уже тугая на ухо Киска-Лизка, с серыми, как у тигра, полосками. Миска для нее стояла в прихожей, и в нее, возвращаясь с дойки, хозяйка сливала молочную пенку после процеживания. Разумеется, водилась там и другая еда. Фомкина миска стояла у входа в будку. Не раз случалось, что Фомка оставался без своей порции, потому что Фомка имел обыкновение, стоя на задних лапах, лизать детям или хозяйке руки в благодарность за принесенную еду. А в это время прибегала Киска-Лизка, тыкалась мордочкой в Фомкину чашку и уволакивала кусочек послаще. Лизка имела плохую привычку воровать. Она крала Фомкину еду прямо у него на глазах. Фомка не мог этого стерпеть, а уж тем более позволить. Он кидался вслед за Лизкой, та с жутким мяуканьем бросалась наутек. Потом Лизка с кусочком в зубах взбиралась на поленницу или на забор, а то и куда-нибудь повыше. Туда Фомке было никак не добраться, и ему ничего не оставалось, как только лаять на кошку. А пока он разбирался с Лизкой, куры уже набрасывались на его еду. С ними Фомка расправлялся легко. Одним неожиданным прыжком он оказывался среди кур и разгонял их. Но часть его завтрака уже была съедена. И тогда Фомка приучился быстро уплетать все, что ему приносили. Привык есть, сердито рыча на каждого, кто осмеливался к нему в это время приблизиться. Обед есть обед, думал Фомка, и не разрешал соседям беспокоить себя.

Ну а что делала Лизка? Лизка была хитра. Она пряталась за Фомкиной будкой, выжидая удобный момент. А когда у Фомки рот оказывался набит едой, вдруг запускала лапу в его миску. Разумеется, тут же начиналась драка. Если мошенница не успевала удрать, она тут же выгибала спину, показывала острые зубы, шипела, как змея, и выпускала длинные когти. Фомка знал, что когти эти остры и что царапают они очень больно. Опять ему не оставалось ничего иного, как лаять и прыгать вокруг плутовки. На эту возню смотрели иногда дети и даже взрослые. Но никто не вмешивался в ссору между кошкой и собакой. Привыкнут, смирятся, говорили они. Фомка не имел ничего против примирения — но как свыкнуться с несправедливостью! Спор заканчивался то бегством кошки, то преследованием Фомки. Но, гоняясь за кошкой, он всегда оказывался поцарапанным. И досада не затухала в нем. Обнаружив Киску-Лизку дремлющей на заборе или на крылечке, он долго не раздумывал — хвать! — и впивался зубами ей в хвост или в спину. Приближаться к кошке спереди не следовало, она была необыкновенно скора на расправу — словно отпущенная пружина, она мигом впивала свои когти в его морду. Хвать! — и Фомка отскакивал в сторону: в беге Лизка была слаба, это он знал, так что опасаться преследования не было нужды. Тогда можно было с невинным видом, сидя поодаль, смотреть, как Лизка сердито вертит хвостом, выгибает спинку и сверкает глазами. Можно было даже посмеяться. Фомка умел, слегка обнажив передние зубы, красиво улыбаться. Настолько красиво, что Лизка заходилась от злости.

Если случалось, что Лизка устраивалась ловить мышей или выслеживать на поленнице трясогузку, Фомка не мог удержаться от шалостей. Он обнюхивал Лизкину миску, лакал молоко, которое наливала туда хозяйка. Позднее кошка, мяукая, жаловалась на пса, потому что догадывалась, чьих это рук дело. Как только Фомка, учуяв запах молока или еды, приближался к кошачьей миске и кошка это замечала, она набрасывалась на Фомку и больно царапала его. К тому же у Лизки была еще одна дурная привычка: те лакомства, которые Фомка зарывал в потайном месте, она находила, раскапывала и уносила. Наказать ее за это Фомка не мог: в драке кошка была ловчее, да и когти у нее были острые. Так что Фомке приходилось мириться и с этим. Он убедился, что самая, казалось бы, близкая из домашних животных соседка была и самой своенравной, коварной и неприветливой. Если на лошадь можно было лаять и она в ответ лишь помахивала головой, уток можно было загнать в воду и, озорничая, лаять им вслед, то с Лизкой невозможно было не вступить в драку. Кошка совсем не понимала шуток. Она постоянно оставалась серьезной, себе на уме. Игры и баловство она не уважала. Потому дети и говорили, что кошка, мол, старая и когти-де у нее острые. Что с такой поделаешь? Фомке пришлось согласиться, что лучше, держаться от нее подальше. И тот, и другая, оба они были нужны хозяевам и жили во дворе каждый своей жизнью.

Гораздо веселее было с куриным семейством. За цыплятами можно было порой погоняться, поозорничать с ними и даже потрепать их. Куры с кудахтаньем забавно разбегались, а Фомка метался меж ними, будто и вправду охотясь. Втихомолку он и устраивал охоту на них, пока домашние об этом не догадались. Тогда его сурово наказали: потрясли за загривок, постращали прутом и, указывая на кур, сказали: нельзя! Так и кур пришлось оставить в покое. И Фомка оставил. Наседкам он позволял прятаться от дождя между будкой и стеной дома, там они собирали цыплят под крылышко. Не притрагивался он и куричьей еде, не подходил даже к их корыту, по крайней мере в то время, когда куры из него клевали. Чего нельзя, того нельзя! Фомка легко это усвоил.

Итак, Фомка со своей стороны вел себя прилично. Но ведь там был еще и петух Пеэтер. Тот самый, чье кукареканье по утрам Фомка считал делом совершенно ненужным. А Пеэтер в свою очередь считал себя обязанным громогласно возвещать о том, что настало утро, и продолжал распевать. Ведь он просыпался первым, и надо было объявить об этом остальным. Иногда он помогал курам кудахтать. А то принимался сам сердито кричать на собаку, особенно когда слышал лай, необходимость которого он не желал признавать. Пару раз они, нахохлившись, уже встали было наизготовку друг против друга, но в то время Фомка был еще совсем несмышленышем. И их настоящий спор разгорелся позднее.

Фомка частенько, стоя неподалеку от людей, следил, как дети или взрослые что-то сыпали на землю и все куры во главе с петухом спешили туда. Как-то Фомка был голоден. Всю вторую половину дня он провозился с детьми на огороде, и живот у него подвело. Однако до ужина было еще далеко. Хозяйка рассыпала курам зерно, и они гурьбой заторопились к ней. Фомка, вертя головой то в одну, то в другую сторону, смотрел издали, исподтишка наблюдая за курами и рассуждая про себя: едят же куры, почему бы и мне не попробовать. Хозяйка ушла, и Фомка просунулся меж курами. Но не обнаружил на земле ничего съедобного. Зернышки, которые торопливо подбирали куры, не возбуждали в нем аппетита. Он еще раз осмотрелся и опустил морду рядом с куриными головами. И тут петух возмутился:

— Куда лезешь, собачья шкура! — И ударил Фомку клювом.

Фомка не столько от боли, сколько от испуга отпрянул в сторону и, выставив вперед грудь, залаял в ответ:

— Подраться хочешь, да? Чего раскричался?

— Ну уж я-то тебя не боюсь! — Петух распушил перья, опустил крыло на шпору и, держа клюв наизготовку, как копье, пошел на Фомку.

Фомка отступил, но в тот же миг над головой у него что-то просвистело это петушиные крылья и шпоры пронеслись над самой его макушкой. Хорошо, что он стоял, опустив морду, не то петух наверняка клюнул бы его в глаз.

Столь бесстыдное нападение Фомка не мог, разумеется, оставить без наказания. Он тут же собрался с духом и бросился на обидчика. Ему хотелось ухватиться лапами за петушиное горло. Собаки, пытаясь укусить, опираются лапами на плечи противника. Тогда они могут свободно действовать клыками. Но петух дрался совсем не по-собачьи. Он сражался по-петушиному. И случилось так, что в тот самый момент, когда Фомка собирался опустить лапы на петуха, у него перед глазами снова мелькнули желтые петушиные шпоры и когти. Большого вреда они не причинили, но одно ухо у Фомки оказалось разодранным. В следующем броске пес был уже злее, и в зубах у него осталась пара блестящих перьев с петушиной шеи… Кто знает, как долго продолжался бы тот бой и чем бы все закончилось, но куры так раскудахтались, что на шум прибежала во двор маленькая Анни.

— Тетя, тетя! Пеэтер Фомку бьет! — с криком бросилась она на кухню.

Тетя — мать Хенна — совсем не была уверена, что именно так все и обстоит. Она даже склонялась к мысли, что зачинщиком драки был Фомка. Но поскольку шпоры петуха Пеэтера представляли для Фомкиных глаз большую опасность, чем собачьи клыки для петушиных перьев, она решила драчунов разогнать. Ногой отпихнула Фомку, а петуха, схватив за шкирку, закинула в куричью загородку.

— Чтоб ты больше не лез в куриное корыто! — погрозила она пальцем Фомке. — Глупая собака, чего там тебе вынюхивать!

Фомке и самому было стыдно за свой проступок. И правда, нечего было лезть туда, где эти квочки зерно клевали. Прижав уши, он понуро уселся у забора. Сидел и недоумевал, как это куры съели то, с чем собака никак не могла управиться. Его удивляло и то, что корова и лошадь ели траву, однако он потом привык к этому. Теперь ему придется привыкнуть к курам и петуху. А смириться с петухом значило оставить его в покое. Так Фомка и сделал.

Но с чем он так и не мог смириться, так это с тем, что старый толстый боров, придя к пруду, мутил воду и спокойно укладывался в грязной луже полежать. Фомка считал, что это было слишком. Сам он свою шерстку содержал в постоянной чистоте, вылизывая ее до блеска. Да и кошка и куры не залезали в грязь просто так, за здорово живешь. При виде старой чумазой свиньи у Фомки шерсть вставала на загривке дыбом, и он опять не сдержавшись, лаял на это неопрятное существо. Как можно расхаживать в таком одеянии, если ты хоть капельку уважаешь себя и других! Да к тому же еще довольно добродушно похрюкивать! Словно возиться в мутной луже бог весть какое удовольствие.

Однажды, когда Фомка, с осуждением урча, наблюдал, как толстый боров барахтается в грязи, тот повернулся к нему и очень серьезно сказал:

— Кто себя не чешет, у того кожа запаршивеет и паразиты заведутся. Чего попусту разоряешься? И тебе не мешало бы разок искупаться.

— Но ты ведь не чешешь и не чистишь себя, ты просто возишься в грязи! — протявкал Фомка в ответ.

— Именно, именно. Тогда солнце не сожжет спину и паразиты не заведутся. Ты, смотри, от смеха заходишься, а у самого блохи в шерсти!

Тут Фомок-Дружок умолк. Ведь боров говорил правду. Сколько он себя ни чесал, все равно блохи заползали ему в шерсть. Свинья с ними может справиться, а вот он — нет! Гонимый любопытством, он отважился обнюхать лужу, в которой наслаждался боров. Какая отвратительная была там вода! Он бы туда ни за что не ступил! Края у ямы были так сглажены, что Фомка заскользил на глинистом склоне и вдруг наполовину оказался в мутной жиже. Разумеется, он тут же выкарабкался из лужи. Фомка стал отряхиваться и сучить ногами, так что шерсть вскоре подсохла, но на ней остался слой затвердевшей грязи. А когда его увидел Хенн, то без долгих разговоров схватил за шиворот и понес обратно к пруду. Помыл его там и прополоскал, а потом легонько подтолкнул на глубину. Фомка и пискнуть не успел, как его кривые с белым кантиком лапы стали загребать воду.

— Ну, Фомок-Дружок, вымойся дочиста! — крикнул ему с берега Хенн.

Разумеется, пес и не собирался мыться. Мало того, он даже рассердился на Хенна и решил плыть к другому берегу. Хоть вода была теплая и Фомке ничего не стоило барахтаться в ней, он не понимал, зачем Хенн заставляет его купаться так долго.

Пес старательно перебирал лапами и вскоре почти добрался до противоположного берега. А Хенн уже был там. Когда Фомка попытался выбраться, Хенн развернул его и сказал:

— Плыви, плыви, Фомок-Дружок, чище будешь!

Ах так! И Фомка поплыл обратно через пруд. А Хенн опять ждал его на берегу. Теперь Фомка и не думал причаливать. Он сам развернулся, завизжал и залаял. Фомка лаял, а Хенн бежал вдоль берега. Обоим было весело.

Потом Хенн схватил прутик, поплевал на него, бросил в воду и приказал Фомке принести его. Фомке не хотелось этого делать. Тогда Хенн зашел в воду, взял палочку за один конец и стал дразнить Фомку. Тот уцепился за нее зубами. Теперь они выбрались на берег уже вместе. Там Анни причесала пса большим железным гребнем. Это приятно ободрило Фомку. Хенн протянул ему кусочек сепика, намазанный маслом. Как это было вкусно после купания! Фомка разом проглотил хлеб. Потом он баловался с детьми, они даже устали от него. Тогда Фомка, чтобы высушиться, бросился огромными прыжками прочь от них по высокой траве. Дети сочинили про Фомку стишок:

Озорничал, вокруг носился, Все играть с нами просился.

Так Фомка научился прыгать в воду и доставать палочку. Играя, он понял, что вода не настолько неприятна, как ему показалось сначала. С того времени он всегда первым прыгал в воду, как только дети отправлялись купаться. Иногда он ходил плавать один. Возвращался оттуда словно вихрь — каждый должен был видеть: Фомка ходил выводить блох. Он был проворный малый и каждый день чему-нибудь учился.

Однако чему он так и не смог научиться, чего он совершенно не понимал — это была работа. Он бежал за ребятами в огород и видел, как они хлопочут там возле грядок. Но все их занятия казались ему странными. Он вытягивал вперед лапы, укладывал на них голову и, повизгивая, лаял. Или бегал и озорничал. А когда оставался один, вынюхивал и разрывал мышиные норы. Но за это его из огорода прогоняли.

В один из таких дней, когда его опять выпроводили с огорода, Фомка повстречался в воротах со Старой Гнедой, которая была запряжена в соху, чтобы отправиться окучивать картофельное поле. Фомка поднял правое ухо, склонил голову набок и, игриво подпрыгивая под самым носом у лошади, предложил:

— Пойдем со мной побегаем! У тебя ноги длинные, ты быстрей бегаешь, вот бы здорово за тобой погоняться!..

Старая лошадь тряхнула головой:

— Нет у меня времени забавляться с тобой. Надо соху тянуть по картофельным бороздам, миленький!

— А зачем? Веселее бегать так просто — туда-сюда!

— Мне и без того забот хватает, — звякнула она удилами. — Меня ведь не покормят, пока всю работу не переделаю… А побегать-то оно неплохо, Дружок.

— Ах, какие пустяки! Еда! Хенн или его мать и так поесть дадут, — упрямо спорил маленький пес. — И ты за это должна стараться?

— Да. Люди говорят: коли летом не потрудишься, зимой голодать придется…

— Болтунья ты, тебе просто бегать не хочется, Гнедая! — воскликнул Фомка и, не сдержавшись, спросил: — А что такое зима?

— Тяжкое время, тогда трава на земле не растет. Только от людей можно получить сено или зерно.

Фомка был слишком мал, чтобы знать что-нибудь о зиме. И он продолжал вертеться и посмеиваться над старой лошадью. Когда же подошел отец Хенна, взялся за вожжи и лошадь послушно двинулась с места, Фомка в недоумении остановился. Ребята пололи сорняки на грядках, куры скреблись у кучи хвороста, боров чесал в луже свою спину — поиграть было не с кем. И Фомка поплелся вслед за лошадью, чтобы самому посмотреть — для чего надо лошади ходить по картофельному полю.

Дорога туда пролегала по высокой траве, через заросли репейника. Фомок-Дружок пробирался там, как в чаще. Он потерял из виду идущих впереди и стал принюхиваться. Воздух был полон соблазнительных до головокружения запахов. Кроме знакомых ароматов окрестностей дома, здесь пахло чем-то лесным, что заставляло собачье сердце биться сильнее и в то же время наводило страх. Фомка задрал голову, послушал и принюхался. Нет, это был чужой, незнакомый дух. Надо поспешить домой! Но кто же шевелится там, под репейным кустом? Фомка, осторожно переставляя лапы, подкрался ближе. И вдруг он оказался нос к носу с маленьким странным существом в гладком зеленовато-сером одеянии; существо, подпрыгивая, передвигалось вперед, громко охая при этом. Фомка, пораженный, остановился, поднял торчком правое ухо, оторвал от земли лапу, с удивлением наблюдая за только что взобравшимся на камень созданием.

— Отчего ты так кряхтишь? — наконец осмелился спросить он негромко.

— Тс-с-с! Тихо! Я обедаю, — ответило существо в гладкой одежке.

«Странный малый! У самого-то и есть нечего!» — подумал Фомка и собрался было громко залаять, как оно, дернув короткой шеей, сладко сглотнуло.

— Ты ловишь мух! — догадался Фомка и рассмеялся.

— Тише! Я лягушка, и мне очень даже нравятся мухи!

— И ты, значит, ешь этих тварей?

— И тебе советую, приятель. На голодный желудок нет лучшего лакомства, чем молодой, едва научившийся летать комар или муха.

— Да, да, — Фомок-Дружок почувствовал, что и его желудок пуст. Он присел на траву рядом с лягушкой и стал внимательно следить за ее действиями. Лягушка спокойно сидела на камне, и даже глаза ее были безмятежно полузакрыты. Только рот был широко разинут. Стоило мухе оказаться у нее под носом, лягушка вытягивала свой длинный язык и проворно тащила муху в рот, проглатывала и, причмокивая, похваливала:

— Ах какая была молодая и мягкая!

Множество мух вилось вокруг нагретого камня в этом укромном местечке. И хотя у Фомки не возникло ни малейшего желания полакомиться мухами, зато ему, как любопытной собаке, захотелось поохотиться на них. Он сел, закрыл глаза, как лягушка, и стал ждать. Но когда он попытался подхватить языком пролетавших мимо насекомых, у него ничего не получилось. Мухи с сердитым жужжанием летали вокруг его головы. А некоторые оказались до того нахальными, что садились ему прямо на нос. Вдруг на его левое обвисшее ухо опустился большой шмель и тут же впился своим острым хоботком.

— Как ты смеешь, тварь! — зарычал Фомка и потряс ушами, так что они замотались вокруг головы. Потом отпрыгнул в сторону и — ам! — щелкнул зубами. Но вместо шмеля он поймал пролетавшую мимо осу, которая больно ужалила его в губу.

— Ай! — взвизгнул Фомка.

— Бестолочь! — рассердилась лягушка — Распугал весь мой обед! Запомни, мух ловят ловкостью, а не силой. Любое дело надо уметь. У тебя язык во рту не так расположен, где тебе до мух…

— Лови одна! Все равно так никогда не наешься…

— А ты по одной, по одной, постепенно… вот и наберется.

Не понравилась Фомку-Дружку лягушачья премудрость. Пусть держит ее при себе.

Сердито стуча хвостом по репейным листьям, он побежал прочь.

Но вскоре Фомка должен был снова убедиться, что без умения далеко не уедешь.

Пробираясь к дому вдоль цветочных грядок, он неожиданно почуял под ногами у себя земляной холмик, который тут же развалился. Фомка расставил лапы, взъерошил шерсть на загривке и, не спуская глаз с расползавшейся кучки, громко залаял.

Из земляной кучки высунулся на свет маленький светлый пятачок и тоненький голосок пропищал:

— Не мешай, Фомок-Дружок, мне работать!

Пес недовольно прорычал:

— Ты кто такой будешь, чтобы грядки портить? И откуда ты меня знаешь?

— Я крот и живу под землей. Но я здесь всех знаю. И ничего я не порчу. Я ищу лишь червяков и личинок. Под цветочными корнями их больше всего… А тебя боюсь, лучше уходи отсюда! — попросил крот.

— А-а-а, боишься! — Фомка озорно прыгнул на кучку, откуда торчал крохотный пятачок, и зарылся лапами в землю. Раз боишься, значит, ты злодей. И я тебя поймаю! — горячился пес.

Он раскидал лапами всю кучу, но так никого и не поймал. Крот уже успел зарыться в своей норе. Только резкий кротовый дух говорил Фомке, где крот прячется. Фомка решил его оттуда достать и пустил в ход свои кривые лапы: только земля летела в разные стороны. Вскоре вся грядка оказалась перерытой. Фомка же, отфыркиваясь, даже и не догадывался, что творит в огороде неладное.

Комья земли поломали цветочные стебельки, а многие цветы Фомка выцарапал из земли вместе с корнем. Попискивание крота и его резкий запах возбудили в Фомке охотничий азарт. Как представитель рода такс он ловко умел раскапывать норы. И вскоре на месте цветочной клумбы появилась глубокая пещера.

Как раз в это время по двору проходила мать Хенна.

— Фомка, что ты, озорник, там делаешь? — сердито заговорила она уже издали.

— Ах ты и грядку разрыл! Я тебе покажу здесь крота! — Хозяйка мигом очутилась в огороде и схватила скрывшегося наполовину в земле Фомку. — Смотри, безобразник какой! — Она подняла с земли прутик и свершила над Фомкой скорый суд. Фомка завизжал от боли. Но спасения не было: хозяйка крепко держала его за загривок. Наконец, поднятый высоко в воздух, он был вышвырнут из огорода и предупрежден:

— И чтобы знал! Чтоб другой раз неповадно было!

Фомка знал. Но подобный урок ему отнюдь не понравился. Когда тебя из-за другого наказывают, настроение обязательно портится. А вот что каждое дело нужно уметь, и охотиться тоже, — Фомка понял даже из этого приключения. Он больше никогда не разрывал кротовые кучки. Это не стоило трудов. Он просто кидался на кротов лапами и, если удавалось, настигал; если же прыжок был неудачен, оставлял охоту.

Так рос-подрастал Фомок-Дружок день ото дня. Скоро он превратился в красивую молодую собаку, которая узнавала людей и животных, научилась ценить и тех, и других. Работу он, правда, так и не знал и не умел ее уважать. Но ведь людской труд — не собачья забота. Фомка понимал, что в школе его дом, чувствовал, что в доме только тогда все хорошо, когда никто никому не причиняет зла. Маленькое зло может перерасти в огромную неприятность. Как вот с этим кротом!..

ФОМОК-ДРУЖОК УЧИТСЯ ДЕЛУ

Стал умней, серьезней Фомка, не шалит, не лает громко, не идет пасти коров: в дрожь бросает бычий рев!

Вскоре стали завозить на школьный двор строительные материалы. И среди них разные камни, доски, брусья, трубы, железные уголки, стекло и много чего другого. Сельчане решили пристроить к школе классные комнаты, чтобы местные дети могли семь лет учиться, не уезжая из дому. Отец Хенна, как истинный распорядитель школьного хозяйства, сказал однажды сыну;

— Мне приходится отлучаться, дел много — не всегда могу быть на месте. Ты, Хенн, сделай так, чтобы днем ты бывал дома и присматривал за строительными материалами.

— Чтобы ничего не растащили?

— Ну да, тут люди приходят и уходят, поди всех знай…

— Ладно. Теперь у нас есть собака… зададим и ей работку, — обрадовался Хенн.

— Ее надо выучить. Ведь собачье дело — лаять.

На том и порешили. Хенну вызвались помогать Калью и Анни. Ребята распределяли свои дела так, что большую часть дня они проводили во дворе или в огороде. И всегда с ними был Фомка.

Поначалу Фомка даже не замечал, когда телеги с возами появлялись на дворе или, уже пустые, выезжали за ворота. Но вскоре он стал бросаться на чужих, особенно если находился во дворе один, а ребята пололи траву или окучивали картошку.

Фомка словно чувствовал себя обязанным подавать голос. Если же Хенн из-за забора науськивал его, то он становился еще злее. Теперь дети с полным основанием стали называть Фомку школьной собакой: он ведь охранял школьное добро. Как бы там ни было, звания и чины — дело официальное. В повседневной жизни они не имеют значения. Важно быть деятельным и выполнять возложенные на тебя задачи. Сторожить строительные материалы было наипервейшей и главной обязанностью Фомки. И он выполнял ее старательно, так же добросовестно, как и дети. Было интересно и весело целыми днями напролет встречать и провожать тех, кто возил материалы для стройки.

Если бы кто-нибудь сказал, что это и есть работа, то ни дети, ни собака этого не поняли бы. Что такое труд — это пес понял позднее.

Фомка частенько наблюдал, как дети гнали корову на пастбище. Он видел также, как они пасли коров, овец, свиней. Животные были до того ненасытные, что забирались прямо в посевы, съедая и вытаптывая все подряд. А люди берегли посевы от скотины. Хорошая собака всегда хозяину помогает. Это ее обязанность. Пару раз Фомка вместе с Хенном провожал животных на пастбище и лаял на них. Тут-то у Хенна и появилась мысль, что из Фомки, если его поучить и потренировать, выйдет пастух. Он стал каждый день звать Фомку с собой. Хенн науськивал его на корову, если та сходила с тропки и пыталась убежать в посевы, показывал, как нужно идти наперерез животному и отгонять его назад.

Но Фомок-Дружок заартачился. Если Хенн сам бежал с криком, вызывая Фомку на лай, то пес охотно гнался за ним и даже гавкал. А как только Хенн заставлял его одного бежать за животным, Фомка поджимал хвост и старался увильнуть в кусты.

— Глупый пес! — сердился Хенн и бежал сам.

И вместе с ним мчался наперегонки Фомка — азартно, возбужденно, словно помогая пастушку бежать. Но пастуха он не обгонял ни на шаг. Хоть проси, хоть приказывай — Фомок-Дружок отбегал в сторону: пусть коровы творят, что хотят! Не его ума дело…

Вместо этого по дороге на пастбище да и в поле он находил много чего более интересного, Однажды он наткнулся на выводок перепелки, которая привела свое семейство на ржаное поле полакомиться. Ах как он заливался лаем и гонялся за маленькими серыми комочками, которые и летать-то еще не умели, зато резво бегали — Фомка едва поспевал за ними. Старая птица, размахивая крыльями, пыталась увести Фомку за собой, чтобы дать птенцам разбежаться как можно дальше. Но где там! Охота была жаркая и веселая — все поле заполнили птицы, каждый стебелек был пропитан их манящим запахом. Фомка хоть и не смог поймать ни одного птенца, зато надолго запомнил азартную погоню. И всегда, оказываясь на поле, он первым делом обнюхивал, нет ли тут перепелиного духа.

В другой раз его нос учуял заячьи следы. Фомка носился по дну канавы и по краю поля, пока не спугнул нескольких предоставленных самим себе зайчат. Те то стремглав мчались в кусты, то прятались в зарослях пшеницы, но Фомка снова нападал на след одного из них, и охота продолжалась. Ох и лаю было! И этот чудесный день врезался Фомке в память. Да разве можно охоту на зайцев сравнить с пастушьими заботами — гнать коров на пастбище да отпугивать их лаем? Того и гляди в навоз вляпаешься или корове под ноги попадешь, а то и на рога. Фомка чувствовал себя слишком маленьким, чтобы гоняться наперегонки с этими огромными животными. Он всегда искал и находил таких, кто был слабее. За такими можно было гоняться сколько угодно, их не надо было сопровождать на пастбище и обратно да сторожить их там.

Потому-то он был необычайно удивлен, когда Хенн, застав Фомку у разоренного чибисового гнезда, выпорол его.

— Ах так! Стадо сторожить тебе лень, а птичьи гнезда разорять — пожалуйста! — сердито приговаривал мальчик.

А тут и разорять-то было нечего. Чибис такая птица, что сразу, как только птенцов выведет, гнездо покидает. Фомка по своему собачьему разумению решил, что с ним обошлись несправедливо. Он разозлился и даже укусил Хенна за руку. Мало того, Фомка считал, что имеет полное право сопротивляться, потому что он ведь не тронул ни одной птахи. Но за строптивость Хенн наказал его еще сильнее. Не будет настоящей собаки из того щенка, которого не наказывают за проступки. Так, Хенн слышал, не раз говорила мать, так поступал и он. Трудиться, стадо сторожить ему неохота, а вот бедокурить готов! Вот и получай за дело… И хотя душа у Хенна болела, наверное, не меньше, чем у Фомки спина — у мальчика даже слезы на глазах выступили от щенячьего визга, — пришлось-таки Фомке принять порку. Потому что точно так же, как и щенка, любил Хенн птиц, птенцов и зверей. И не мог допустить, чтобы их кто-нибудь обижал.

Но из Фомки непременно должна получиться хорошая собака — такая, которая с честью оправдывает надежды, а для этого ей следует научиться уважать порядок.

Фомка, как настоящая собака, должен уметь себя вести, будь то среди животных или среди людей. О поведении детей Хенн читал в школьных учебниках и теперь требовал достойного поведения и от своего воспитанника. Пусть даже эти требования причиняют боль не только Фомке, но и ему самому. И он, всхлипывая, направился домой. Хенн был стойким по характеру и любил порядок. Дома он сказал:

— Больше я не возьму Фомку с собой на пастбище.

— Не получается из него пастух, что ли? — поинтересовался отец.

— Не получается… Ах, да что там говорить!

Родители подумали, что Хенн повздорил с Фомкой. Это было видно и по тому, как вел себя Фомка — он несколько дней даже не подходил к Хенну, не бросался с радостным лаем ему навстречу. Все выяснилось однажды в полдень. Держа в руках сплетенный своими руками кусок веревки, Хенн подошел к отцу и попросил у него обрывок ремешка, которым можно было бы обвязать Фомке шею.

— Зачем ему ремень? — удивился отец. — Ведь собака-то домашняя.

— Значит, пусть молодых птиц распугивает, пусть зайчат душит? — нахмурился Хенн в ответ.

— Так, хочешь сразу посадить его на привязь?

— На какое-то время — да, на привязь, — решительно сказал Хенн.

Так и появился у Фомки ошейник с длинной красивой веревкой впридачу. Фомке хотелось поиграть концом веревки, и он спокойно позволил завязать ремень вокруг шеи. А как только почуял, что веревка держит его и не отпускает, мешает ему прыгать и резвиться, начался скандал.

Фомка скулил и визжал, царапался и рвался, пытался стащить ошейник через голову. В отчаянии срывал лапами ремень с шеи. Но все понапрасну. И тогда он обиделся на людей Перестал брать еду. Не позволял себя гладить. Только рычал. Оставшись на привязи, он испытывал еще большее желание побывать в лесу, ощутить заманчивые запахи птиц и зверей. Он жаловался, громко скуля и повизгивая, порой принимаясь даже выть, Но Хенн взял себя в руки и только покрикивал на него. Конечно же, Фомка не понял ничего из этой «учебы», но что это было наказание — пес уразумел. Однако наказание, по его мнению, затягивалось. Однажды ночью он перегрыз веревку и сам освободил себя из плена. Когда все утром встали, он с громким лаем бросился им навстречу. С той же радостью, с какой прыгал до того, как был посажен на привязь.

Хенн собрался было снова водворить его на место, но отец посоветовал:

— Не стоит снова привязывать его веревкой. Он теперь свое дело знает. Нужно взять цепь… Пусть тогда попробует…

А цепи в тот момент ни у кого не нашлось. Фомка остался без привязи. Снова носился по двору, выбегал на дорогу, обнюхивал все подряд. Только в стадо больше не ходил. Но туда Хенн его бы и не взял…

Хенн выбрал совсем иной ход, для Фомка-Дружка совершенно неожиданный. Проводив стадо на выгон, Хенн на обратном пути завел Фомку на лужайку возле дома, усадил его, приподнял его за передние лапы и, легонько придерживая руками, приказал:

— Сидеть!

Фомка прекрасно умел сидеть, но совсем по-другому, по-собачьи — опираясь передними лапами о землю. Поэтому приказ Хенна он принял за игру — как баловство. Он выдернул лапы из рук Хенна и сел, поставив передние лапы на землю, показывая, как должна сидеть собака. Не так, как заставляет Хенн, по-человечьи, а вот так ловко, как умеют собаки. Но друг Хенн не желал этого понимать. Он снова схватил пса, усадил его, поднял передние лапы и повторил:

— Сидеть!

— Я же сижу, Хенн! — залился лаем Фомка, повалился на траву и стал баловаться.

Но Хенн не поддавался на озорство. Он легонько шлепнул его ладонью и стал распекать:

— Глупый, сиди как следует!

И снова повторил тот же прием.

Сколько раз, даже десятков раз, пришлось его повторить, прежде чем Фомка догадался, чего от него хотят, — никто из них потом не мог вспомнить, ни учитель, ни ученик. Только после длительных и постоянных тренировок случилось вдруг, что Фомка почувствовал в себе способность сидеть в нужной позе. И вправду, если он не сразу опускал лапы, то ему какое-то мгновение удавалось удержаться в таком положении, какое нравилось Хенну. Тогда Хенн бывал чрезвычайно добр. Гладил и ласкал его, расхваливал и даже принес из дому кусочек мяса!

С этого момента Фомке стало ясно, что «сидеть!» означает одновременно и лакомство, что за «сидение» можно получить от Хенна что-нибудь вкусненькое. Это подбадривало пса. Он уже не опускал безвольно лапы, а, смешно перебирая ими, пытался сам удержать равновесие, когда Хенн приказывал ему сидеть. Но поначалу моменты, когда ему удавалось «сидеть», были коротки и случайны. Однако постепенно, постепенно — ведь любое начало нелегко — его сидячая поза становилась все более устойчивой, все более уверенной. За это Хенн хвалил его еще больше, гладил по голове и угощал бутербродом или мясом.

Однажды утром после долгой тренировки Хенн пригласил родителей посмотреть на их занятия. Фомок посидел чуть-чуть и, сделав несколько беспомощных движений передними лапами, неловко повалился на траву, прижал уши и униженно завилял хвостом. Не получилось. Он и сам это понял. Родители рассмеялись, дети завизжали от восторга, а Анни на весь двор торжествующе крикнула:

— Наш Дружок уже сидит!

Хенн протянул Фомке кусочек сахара. Это было настолько вкусно, что Фомка облизнулся.

Но отец сказал:

— Собака должна сама сидеть, если ей приказывают… А усаживать ее каждый раз самому… Так нельзя учить.

— А как же этому научить? — почесал Хенн за ухом.

— Ну поначалу можно где-нибудь возле забора или у стены дома учить, — сказал отец. — Пока не станет сидеть…

Вот тут-то и начались упражнения на «пока не станет сидеть». Хенн отводил Фомку в глубину сада или к стене дома, держал руку с кусочком сахара на весу и снова приказывал: сидеть!

— Как я буду сидеть, если ты мне не помогаешь! — лаем отвечал Фомка. Но на это никто не обращал внимания.

А когда Хенн разок прислонил Фомку спиной к изгороди и показал, что, опираясь на забор, сидеть гораздо легче, дело пошло на лад. Пес «сидел». Правда, вихляясь всем телом и перебирая лапами, но сидел довольно устойчиво. И теперь пес решил, что имеет право на сахар. Но не получил угощения. Ему указали на угол и опять приказали: сидеть!

Потребовалось еще время и тренировка, пока у Фомки вдруг не получилось то, чего от него добивались. Он сам отбежал в угол сада, оперся спиной об изгородь и встал на задние лапы, потом присел и целую минуту сидел, пока не свалился.

— Молодец! Молодец! Фомок-Дружок! — хором похвалили его ребята. И только теперь угостили сахаром. Все радовались и на время даже забыли о его бесславных проделках. Фомка сидит! Фомка поддается дрессировке!

Действительно, Фомка усвоил науку. Но понял ее по-своему. Как только он замечал в руках у детей лакомство, он тут же бежал в свой угол, вставал на задние лапы и, отчаянно перебирая передними, с визгом лаял:

— Видите, я сижу! Дайте мне тоже!

И чувствовал при этом, что имеет полное право получить награду. Но Хенн на это не соглашался. Он стыдил Фомку:

— Как же так? Опусти лапы! Сядь спокойно! Иди сюда, на полянку и садись здесь!

Опять прошло время, прежде чем Фомка стал самостоятельно сидеть на ровном месте. Но он все-таки научился. Когда же он наконец освоил это искусство, то стал усаживаться перед каждым, у кого хотел что-нибудь заполучить. Он приседал и спрашивал, громко лая:

— Ну разве я не красиво сижу? Давай же!

И ему давали. Наука стала Фомке ясна…

Разыскивать спрятанные вещи его учили по-другому.

Сначала упражнялись с палочкой, которую Фомка уже научился приносить в руки. Стоило отбросить ее подальше, как Фомка тут же приносил ее обратно. Теперь ту же самую палочку незаметно прятали где-нибудь поблизости и приказывали ему:

— Ищи!

Отдаваемый собаке приказ должен звучать коротко, произносить его нужно четко, и по тону он должен отличаться от другого задания.

Этому Хенна научил дядя. И Хенн подбирал для приказаний ясные четкие слова. Когда Фомок слышал строгий голос Хенна, отдававшего команду «ищи!», он устраивался на задних лапах и сидел…

Что ты будешь делать с собакой, которая, вместо того чтобы искать, старается побыстрее усесться! Хенну ничего не оставалось, как самому показывать, что следует делать. Притворяясь, что он разыскивает и даже принюхивается, Хенн ходил кругом и пытался найти палочку, хотя сам знал, где она спрятана — совсем в другом месте. Фомка бегал следом, вилял хвостом и заливисто лаял, поначалу не понимая, что Хенн ищет, Когда же Хенн наконец привел его к палочке, Фомка схватил ее зубами, всем своим видом показывая, что поиски ему нравятся. И в новой попытке он уже бросился сам искать ее, но, заметив, что Хенн стоит посреди двора и не собирается ему помогать, повернул обратно и залаял у ног Хенна.

— Ищи! — снова повторял тот и указывал рукой так долго, пока Фомка не принимался опять искать. Сначала он умел находить знакомую палочку только на ровном месте во дворе. Да и то, если Хенн сам крутился и притворялся, что ищет, и как бы невзначай приводил пса на нужное место. Когда Фомка поднимал палку, его снова хвалили и в награду давали что-нибудь вкусненькое. Так Фомке давали понять, чего от него хотят. Вскоре ему это стало совсем понятно. Только потребовалось немало времени и усилий, прежде чем он всерьез занялся поиском. Он был непоседлив и нетерпелив. Пробежав туда-сюда, едва потянув носом воздух, он хватал первый попавшийся прутик и считал, что команда выполнена. За столь беспорядочные поиски его, однако, не хвалили, не гладили по головке и ничем не угощали. Даже наоборот: стыдили и приказывали снова искать, пока Фомка не догадался, что каждый поиск имеет твердую цель. Что им бывают довольны только в том случае, когда он приносит именно ту палочку, которую Хенн заставляет его разыскивать.

Палочек этих за время учебы было, конечно, несколько. В основном они оставались валяться где-нибудь у забора, когда заканчивалось очередное занятие. И тут Фомка устроил вот какую выходку: без долгих раздумий он приносил Хенну ту палочку, которая оказывалась ближе других…

Но с такими проделками Хенн мириться не желал. Все палочки были преданы забвению и был сшит тряпичный маленький мяч. Его катали, кидали, играли с ним, пока не «теряли», и тогда снова звучала команда: ищи!

Теперь уж Фомка не мог обмануть Хенна, как бывало с палочкой, хотя и пытался иногда это сделать. Поиски надо было продолжать, пока мячик не обнаруживался. Разыскивая тряпичный шарик, Фомка окончательно понял, как находить спрятанные или затерявшиеся вещи. Теперь можно было забросить куда-нибудь галошу или ботинок и даже карманный ножичек — Фомка все равно приносил их обратно. Сколько бы времени ни проходило, Фомка отыскивал пропавшие вещи.

И снова в школьном дворе царило радостное оживление. Фомку угощали кусочками сахара, его хвалили, им восхищались.

— Умная собака, — в один голос говорили и взрослые, и дети.

А эта умная собака вскоре воспользовалась вновь приобретенными навыками по-своему. Однажды утром выяснилось, что один ботинок у Хенна бесследно исчез. Уже время за коровой бежать, а ботинка нет как нет. Переворошили все комнаты, прихожую и лестницу. Фомок крутился тут же, увлеченный общей суматохой, и заливисто лаял. Но никому не пришло в голову спросить его про исчезнувшую обувку или заставить поискать. Только когда все поиски были перенесены во двор и Хенн по привычке сказал псу: ищи! ищи! — как внезапно перед Хенном вырос Фомка с ботинком в зубах.

— Вот чему его научил — вещи растаскивать, — сердилась мать.

Хенн же ласково потрепал Фомку и усмехнулся про себя. Не мог ведь он сознаться маме, что он сам спрятал этот ботинок и заставлял Фомку искать, чтобы научить его… И нечего удивляться, что Фомка посчитал за доброе дело самому продолжить игру: самому спрятать, самому и найти, если прикажут…

Это была маленькая выходка, из-за этой собачьей шалости не раз еще случались недоразумения. Потеряется в доме какая вещь — частенько сваливали на Фомку, хотя тот в большинстве случаев ни сном ни духом не знал о ней. В общем-то он был славный пес и не имел привычки растаскивать вещи.

Теперь, когда Фомка научился оказывать мелкие услуги и выполнять команды, Хенн вздумал снова поучить его сторожить стадо. Он опять стал брать собаку с собой на пастбище — бежал рядом с Фомкой, науськивая и натравливая его. Но все безрезультатно. Собачьи повадки были Фомке ясны. Некоторые из них он узнал и без обучения, а кое-какими овладел, пока учился. Но самую нужную для людей работу он так и не усвоил. Когда его за это непослушание журили, он и вовсе отказывался идти на пастбище. Поджимал хвост и прятался.

— Что с ним делать? — огорчался Хенн.

— Бывают такие собаки! — махнул рукой отец. — Все выполняют, а за стадом не ходят.

Но у каждого есть свои достоинства. И вскоре Фомка их показал.

Как-то Анни потеряла маленький белый носочек. То ли на огороде в кустах забыла, то ли у ручья, где купалась, оставила, то ли в выполотую траву бросила — никто не знал. Все вспоминали и искали, но не находили. Тогда Хенну пришла в голову хорошая идея — проверить Фомкины способности. Он показал Фомке другой носок Анни, дал ему его обнюхать и поносить в зубах. Потом отобрал носок и приказал: ищи!

Фомка сначала обежал весь двор и сад — по-видимому, искал следы Анни. Дети бросились вдогонку за ним, перегоняли его, бежали рядом, пытались его подбодрить и помочь ему. Фомка радовался совместным поискам как новой забаве, носился с ребятами и восторженно лаял. Но когда игра слишком затянулась, а носок все еще не был найден, Фомка повел себя несколько неожиданно. Он стал сердиться на детей, убегая от них и держась особняком, словно давал понять, чтобы ему не мешали работать.

Хенн понял это и отозвал детей в сторонку. Фомку оставили в саду одного. Что он там делал, как искал и как сумел отыскать, — за этим дети уследить не сумели. А вечером, когда ребята пошли к ручью мыть ноги, им наперерез через двор бросился Фомка с гордо поднятой головой, держа в зубах белый носочек…

— Видишь теперь! — торжествующе сказал Хенн матери.

— Кто его, этого Фомку, знает, — усомнилась она. — Может, сам спрятал, сам и нашел…

Дети тоже не знали. Однако с того дня Фомкина способность разыскивать пропавшие вещи была всеми признана. И все старались это его умение использовать, задавая Фомке работу. Порой ему удавалось довольно быстро отыскивать потерю. А иногда не везло. Тогда дети говорили:

— Так потерялось, что даже Фомок-Дружок отыскать не в силах…

Возможно, они были правы, потому что в хозяйстве всегда так бывает: затеряется вещь и не найти ее никак, пока случай на нее не наведет.

ФОМКА ИДЕТ В ГОСТИ

Фомка знать не хочет стада — птиц гонять ему отрада. Раз приятеля нашел, на охоту с ним пошел.

После того как Фомка обрел свободу, дети старались чаще быть с ним вместе. Приглашали его с собой на прополку, водили к пруду или на речку купаться, по-прежнему шалили и проказничали с ним во дворе. Однако в лес его с собой не брали. В характере Фомки было что-то особенное: почуяв лесные запахи, он становился неукротимым. Дети надеялись, что он забудет лесные соблазны, и изловчились повсюду брать его с собой, чтобы он только не наведывался в лес.

В одно августовское утро мать велела Хенну отнести дяде большое решето, которое все лето пролежало в школе. Дядя жил в двух километрах от их дома, туда вела живописная широкая дорога. Хенн подумал, что такая прогулка пойдет на пользу собаке, и решил взять с собой Фомку.

Фомка тем более обрадовался предстоящему путешествию. Он мог бегать, пока носят ноги, старательно обнюхивать каждый придорожный камень или кочку, преследовать каждый тревожный запах, высоко задрав хвост.

Мальчик и собака вихрем вылетели со двора, только пыль летела у них из-под ног. На бегу решето сорвалось у Хенна с плеча и покатилось колесом вдоль обочины. Хенн тут же попытался подхватить его. Но оно так здорово катилось само, что даже останавливать не хотелось. Пусть катится! Само до дому и докатится! Он только слегка подталкивал «колесо» — и не было больше заботы, как бежать рядом наперегонки с Фомком-Дружком. Фомке тоже нравилось, как «едет» решето, его глаза блестели от радости, он лаял и бросался на бегущее по дороге «колесо», Так они вдвоем подгоняли решето и даже не заметили, как очутились возле моста.

А расшалившееся решето — словно оно хорошо умело следить за дорогой — внезапно сделало великолепный прыжок. Вихляясь, оно покатилось с откоса и с плеском плюхнулось в воду. Мальчик и собака беспомощно посмотрели ему вслед: весело качнув краями, решето стало быстро удаляться от берега.

После досадной промашки Хенн еще не потерял голову и быстро соображал, что сделать, чтобы спасти решето, а Фомка уже спешил вниз, под мост. С лаем и визгом приблизился он к воде. Да, это тебе не пруд. Вода с журчанием быстро неслась мимо. И Фомке ничего не оставалось, как, припав на передние лапы, лаять вслед уплывающему решету.

— Думаешь, от твоего лая решето к берегу подплывет? — выговаривал Хенн Фомке.

Он быстро сбросил ботинки, стянул штаны и вошел в воду. Но в тот самый момент, когда он почти приблизился к решету, оно вдруг развернулось в водовороте и, описав дугу, оказалось в омуте. Там было глубоко, и Хенн не осмеливался добираться туда даже вплавь. Он был вынужден встать на торчащий посреди ручья камень и смотрел на решето. Смотри не смотри, но оттуда решето не достать, размышлял мальчик.

Плохи были дела. Фомка заливался лаем на берегу. Он-то, разумеется, воды не боялся, но тут испугался бурного течения и журчания воды возле камней. Он понимал, что другу Хенну надо помочь, но как ты поможешь, если сам трусишь!

Он отбегал, разгонялся, рычал и прыгал. Потом, разбежавшись, с шумом ринулся в воду. Какой же ты товарищ, если не рискуешь помочь другу? Он тут же показался на поверхности и, покачиваясь на волнах, поплыл. Хенн подумал, что Фомок-Дружок спешит к нему и протянул уже было руку, чтобы помочь ему взобраться на камень. Но с удивлением заметил, что Фомка, ловко перебирая лапами, направляется прямо к омуту, где кружилось решето.

— Утонешь, Фомка! — крикнул Хенн, предостерегая. Но Фомка уверенно плыл дальше. Нос его торчал над водой, как маленькая черная пробка, одно ухо стояло торчком, другое плескалось по воде — Фомка приближался к решету. Вскоре он был совсем рядом и попробовал взять решето зубами. Однако ему было трудно ухватиться за круглый край, и он нахлебался воды. Отфыркиваясь, он выплюнул воду и проплыл вокруг решета. И сделано это было не из желания удержаться на воде, а, как оказалось, совершенно преднамеренно. Он искал место, где легче всего было бы схватиться зубами. Но решето было одинаково круглое со всех сторон и никак не давалось ему.

— Тащи, тащи! — осмелел Хенн, стоявший на камне. Фомка дважды проплыл вокруг решета и как-то совсем случайно опрокинул его набок. И смотри ты! Решето, покачиваясь, угодило на течение и, подталкиваемое волнами, заскользило к камню, где его поджидал Хенн. Спустя мгновение, оно уже было в руках у мальчика и тут же раздался победный вопль.

— Достали! Достали! — повизгивал в ответ Фомка, плывя к берегу.

— Ты замечательный пес, Фомок-Дружок! — воскликнул Хенн. — Очень даже замечательный.

Фомка лишь отряхнулся — так, что разлетевшиеся от него водяные брызги промочили лежавшие рядом штаны Хенна.

Погода была солнечная и теплая. Быстро подсохли и намокшие штаны, и Фомкина шерстка. Да и решето было уже сухим. И когда они наконец добрались до дяди, оба почти забыли про свое приключение у моста. Только Хенн снова с еще большей, чем раньше, в хорошие добрые времена, любовью и одобрением поглядывал на Фомку. Славный друг и помощник все-таки! Его очень радовал Фомка.

Но не было у них времени раздумывать о делах минувших. Потому что сразу же у ворот начались новые приключения. У дяди была молодая пестрая собака, которая жила в будке под лестницей у коровника. Собака эта умела делать все: облаивать чужих, ходить на птицу и гонять зайцев. Как говорил дядя — собака-универсал. На самом деле это была нечистопородная собака, упрямая, зачастую она отступала перед зайцем, зато нападала на птичьи гнезда… А поскольку дядя вел спокойную стариковскую жизнь и был не бог весть каким охотником, то, как он сам говорил, универсальная собака его устраивала. Это огромное универсальное существо непонятной окраски по характеру своему было отнюдь не злым. Но как только на глаза ему попалась вертящаяся у ворот маленькая чужая собачонка, оно с боевым лаем устремилось в ее сторону.

В первое мгновение сердце у Фомки дрогнуло. Он был готов спрятаться у Хенна между ног: нападавшая собака была раза в три больше него. Но тут в Фомке проснулась прирожденная злость и присущая таксе напористость. Он широко расставил лапы, принял уверенную стойку и вздыбил шерсть на загривке. Вытянув вперед голову, он показал неприятелю свои крепкие клыки и сердито зарычал…

— Ты что тут делаешь? — требовательно пролаяла универсальная собака.

— А тебе-то что? — проворчал в ответ Фомка.

Серьезный Фомкин вид рассмешил большую собаку. Она потянула носом воздух, выставила вперед лапы, опустила морду и попыталась обнюхать Фомку.

Подобное обхождение обидело Фомка-Дружка. Какая-то разношерстная лежебока осмелилась его обнюхать! Он неожиданно подпрыгнул и вцепился клыками в ее длинное ухо.

— Ай, ай-ай! — жалобно заверещала универсальная собака. Но Фомка был в ударе. Он встал на дыбы, опершись на большую собаку, и продолжал щелкать зубами, хватая за ухо, за нос, за шею. Противник, еще не успев вступить в бой, был повержен.

— Фомка, сумасшедший! — закричал Хенн.

— Пинка! Слышишь! — крикнул из избы дядя.

Но никто из них не послушался. От боли медлительную Пинку разобрала злость, она в свою очередь ухватилась зубами за Фомкин загривок и стала так трепать его, что у того земля ушла из-под ног. Однако Фомка был проворный малый. Как только собака замешкалась, он оказался у нее под брюхом и вел наступление оттуда. Они схватились и с хрипом покатились по двору, как настоящие волкодавы. Хенн едва успел отскочить в сторону.

— Я вам покажу! — спешил к месту боя дядя с хворостиной. Раз — одному забияке, два — второму задире, легонько поддал ногой — и драчуны, сконфуженные, раскатились по сторонам.

— Какая смелость! — восхитился дядя. — Сам с вершок, а туда же — драться. Храбрый пес…

Пока Хенн рассказывал, что Фомка любит охотиться и смело прыгает в воду, дядя смотрел на Фомку оценивающим взглядом, потом сказал:

— Достойная собака. Ты, Хенн, отдал бы ее лучше мне.

— Не-ет! Моя собака, пусть моей и останется.

Расхваливая Фомку, Хенн чуть было не проговорился про историю с решетом. Но, вспомнив, что решето-то дядино, он вдруг умолк, добавив смущенно:

— Эта собака мне в любом деле помощница. Никто такую не отдаст.

Хенн разговаривал в комнате с дядей и его женой и незаметно прятал за пазуху кусочки сепика, чтобы потом поделиться с Фомкой, а тот тем временем самовольно знакомился с дядиным хозяйством. Он обошел все уголки в саду, обнюхал даже Пинкину конуру. Та, с гордым видом устроившись на своем ложе, не обращала на него внимания.

Вдруг в доме услышали какой-то шум и возню. Когда все вышли во двор, то увидели, что большой старый индюк гонится за Фомкой, а тот в страхе с визгом удирает. Покрасневшая от ярости борода, сердитое «клу-клу-клу» и шорох волочившихся по земле индюшачьих крыльев нагнали на Фомку страху.

— Храбрый, а дурачок! — смеялся возле двери дядя.

— Пес молод, где ему! — сказала дядина жена.

И правда. Фомка испугался страшной птицы, которая так противно кричит и шипит, словно у нее по десять змей под крыльями. Фомка с трудом пережил свой страх. Сделав круг по двору и увидев, что спастись негде — в конуру к Пинке он все же не осмелился забраться, — Фомка снова занял воинственную стойку. И когда индюк угрожающе двинулся на него, уцепился тому в отвислую красную бороду.

Теперь дяде и Хенну пришлось вступиться. Нельзя же допустить, чтобы Фомка разодрал индюку бороду.

Когда и эта ссора была улажена, дядя сказал Хенну:

— Твоего Фомку надо учить. Ловкая собака, да малость не сдержанна.

— Хорошо, дядя, а не поможешь ли ты мне обучить его? Я сам ведь не умею…

— В этом деле важна последовательность и доброе слово. Криком да наказанием тут многого не добьешься.

Пока дядя и Хенн беседовали о собачьем воспитании, Пинка на деле преподала Фомке первый урок. Вежливо помахивая хвостом, она приблизилась к Фомке и пролезла под забором, приглашая его на выгон, где они весело пробежали пару кругов наперегонки. За забором Фомка заметил ворон и свирепо, как и положено охотничьей собаке, с лаем рванулся за ними из-за ограды. Пинка же вела себя иначе. Она остановилась, как-то по-особому помахала хвостом, подняла переднюю лапу и оглянулась назад — так делают собаки, когда хотят подать охотнику знак, хотя Пинка прекрасно знала, что вороны не птицы для охоты. Фомка ничего не понял. Как было бы здорово спугнуть громким лаем ворон и помчаться за ними. Он стал лаять на Пинку, даже шутя ухватил ее зубами за поднятую лапу. Но тут Пинка предприняла нечто уж совсем неожиданное: она всей своей тяжестью прижала Фомку к земле, и, положив ему лапу на грудь и зло рыча, дала понять, чтобы тот замолчал.

— Смотри-ка, — заключил дядя, тем временем подошедший с Хенном к воротам. — Пинка ждет, чтобы я пальнул. Ну ладно. Одну минуточку…

Он быстрым шагом направился к кладовке, вышел с ружьем и отсюда же, из-под окна, стоя меж кустами сирени, послал заряд в воронье.

Фомка испугался выстрела, прижал уши и побежал к Хенну. Пинка же, по-прежнему виляя хвостом, стояла на месте, словно насмехаясь над Фомкой. Даже настигнутая выстрелом ворона с трепещущими крыльями не поколебала ее спокойствия. И только когда дядя требовательным голосом дал команду: принеси! — она метнулась в сторону подстреленной вороны.

Тут и к Фомке вернулась его прежняя храбрость, и он помчался вслед за Пинкой. А Пинка действовала деловито и уверенно. Она осторожно схватила ворону и поспешила с добычей к дяде, не подпуская Фомку к себе. Фомке не оставалось ничего, как с сияющим видом, повизгивая, бежать рядом.

— Вот так, — сказал дядя. — Для начала твоему Фомке этого урока достаточно. На птиц он вряд ли научится охотиться, но владеть собой он должен уметь. В другой раз придумаем дело посерьезнее. А между делом отучи его от привычки гонять ворон и научи приносить добычу…

— Палочку он уже приносит, — с готовностью сообщил Хенн. — Палочку и еще кое-что…

— Вот и хорошо. Настоящая охотничья собака должна цыпленка в целости принести, если ей приказано.

Так завершился этот поход в гости. Фомка, задравши хвост, бежал по обочине в сторону дома. Пару раз он попытался погнаться за воронами, разгуливающими по полю. Но Хенн сердито кричал:

— Нельзя, Фомка!

И пес останавливался, помахивал хвостом и, подняв кверху морду, повизгивал вслед взлетевшим воронам. Словно вспоминал, как вела себя дядюшкина универсальная собака.

За послушание он получал от Хенна кусочки сепика. И друзья вернулись домой в хорошем расположении духа.

ФОМКА ЛОВИТ ОКУНЕЙ

Мальчики к реке удить, Фомка скачет впереди: раз — прыжок, другой — скачок… И попался на крючок.

Приключение с решетом в то лето не было единственным в Фомкиных прогулках. В один прекрасный солнечный денек, когда хлеба на полях уже зазолотились и дети начали щелкать ранние орехи, Фомка заметил, как мальчики, Хенн и Калью, раскапывают край грядки и ищут там червей. С жаром обсуждая что-то насчет рыбалки, они собирали червей в банку.

— Что такое? Зачем это? — заволновался Фомка, подбегая ближе. Он напрыгнул на извивающихся червячков, потрогал их лапой и рассвирепел. Чужой неинтересный запах, да и сами странные какие-то — ползают в земле. Что с такими делать? Фомка с любопытством уставился на ребят. Зачем они их собирают? Сам бы он с удовольствием закопал червей обратно в землю и повалялся на них, как обычно делают собаки с предметами, запах которых их раздражает.

Но мальчики поступили с червями совсем иначе. Они вынесли из дому гибкие бамбуковые удилища. На них были прицеплены маленькие колесики с тоненькой, как конский волос, ниткой с висящими на ней гусиными перьями, концы которых были выкрашены в красный цвет. Держа удилища и банки с червями в руках, они направились к речке. Фомку они с собой не позвали. Но и не прогнали.

Он уже сам научился разбираться, что не всегда разумно увязываться следом. Могут и обратно отправить. Поэтому он решил незаметно идти по ребячьим следам. Тогда видно будет, куда они пойдут и что там произойдет.

Мальчики и не ушли далеко. С шоссе они свернули на луг и зашагали к той самой речке, где Фомка искупался, когда ходили относить решето. У большой развесистой ивы, где берег круто обрывался вниз, у омута, они остановились. Хоп! — и Фомка был уже рядом с мальчиками, прыгал им на голые ноги и радостно помахивал хвостом.

— Ах ты, плут! Или тоже рыбу будешь ловить? — шутливо ворчал Хенн: ведь все равно, сидел ли бы пес дома или резвился с ними на лугу.

— Рыбу ловить, рыбу ловить! — весело залаял в ответ Фомка, не понимая толком, о чем идет речь. Ведь люди порой занимаются тем, о чем собаки не имеют ни малейшего представления. Но наблюдать за их действиями, улавливать чужие запахи, исследовать незнакомые окрестности было для него бесконечно интересно и увлекательно. И, обуреваемый радостью, он хотел сказать мальчикам только об одном: чтобы его не прогоняли домой, чтобы оставили здесь, возле себя. Его и не прогнали. Мальчикам некогда было им заниматься.

В первый час Фомка обежал все кустарники, обнюхал все до последнего следочка и изучил все запахи, которые учуял. В этом укромном месте, где редко кто проходил, было много увлекательного. Возле каждого стебелька, возле каждой кочки останавливались зверек или пташка. Иногда их следы тянулись от реки, порой они вели к реке и терялись в воде. С пологого, поросшего кустарником берега спускалась к воде выдра. Следы отчетливо виднелись, но еще сильнее была резкая вонь. Почуяв неприятный запах, Фомка стал беспокойно метаться, поскуливая, обнюхивал воду на следах и воду в реке. Но вода была нема, в ней не было никаких запахов. Здесь разместились норки водяной крысы, исходивший оттуда запах кружил Фомке голову. В маленькой заводи недавно копошилось утиное семейство. И сейчас еще видны в грязи широкие следы от перепончатых лап и трепещутся на осоке легчайшие пушинки от их перьев. Фомка обнюхал и изучил все со старательностью собаки, которая желает основательно ознакомиться с окрестностью. Вскоре этот берег был весь осмотрен. Следы же, которые терялись в воде, вынудили его поинтересоваться противоположным берегом. Там также росли трава и кустарник, там также были кочки и крохотные заводи, и Фомка стал догадываться, что следы и запахи, исчезавшие в воде, могли вновь появиться на той стороне. Ему очень захотелось перебраться на другой берег. Он даже зашел с низкого места в мелководье, потрогал лапами воду и понюхал ее. Но вода текла и журчала. Это была совсем иная вода, чем в пруду. Зайти в нее у Фомки не хватало смелости. Плавать он умел, в этом не было сомнения. Ну а как одному отправиться на ту сторону реки? Хенн и Калью не заходили тут в воду, речку в этом месте не переплывали. Может, здесь и нельзя залезать в воду? И, положив голову на лапы, Фомка с грустью уставился на сверкающую в лучах солнца речную гладь. Вдали, насколько хватало глаз, не было ей конца. Обежать речку кругом он уже пробовал, но безрезультатно. У реки не было ни начала, ни конца. А мальчишки спокойно хлопотали в кустах как ни в чем не бывало.

И вообще, мальчишки. Они занимались сейчас непонятным и неинтересным для Фомки делом. Раскручивали часть лески с катушки, брали из банки червя, подвешивали его на висящий на конце лески крючок и с плеском бросали в воду. Червяк вместе с крючком исчезал в глубине, а перышко с красным концом оставалось покачиваться на воде. Держа удилища в руках, ребята стояли в тени куста и водили удочкой, то приподнимая поплавки, то отпуская их по течению в круговорот омута, то подтягивая ближе к берегу. При этом они изредка возбужденно переговаривались вполголоса.

— Клюет!

— Тянет! Отпустила!

Вдруг леска у Хенна натянулась — фьють! — просвистела над головой, и под ногами у Фомки затрепыхалась серебристо-беловатая рыбешка.

— Плотвичка!

— Червя снимает, а не попадается, — пожаловался Калью. Фомка подскочил к барахтающейся рыбке и понюхал ее. Странно! У нее совсем не было того запаха, какой бывает у жареной рыбы. Фомка разочарованно отошел в сторону. Хенн спрятал рыбу в мешок и деловито сказал:

— Если ничего другого нет, то и плотвичка за рыбу сойдет…

Новый червяк был насажен на крючок, и вновь удочка, описав изящную дугу, застыла далеко над водой. Так это занятие продолжалось довольно долго. Время от времени кто-то из мальчиков сердился, что «съели» червя, иногда на берег выбрасывали то плотвичку, то маленького окунька. У ребят было столько хлопот с удочками и рыбешками, что Фомку они попросту не замечали.

Лежа на крутом обрыве, он видел, что внизу, у песчаной отмели, в неглубокой воде мелькают крохотные мальки, расхватывая упавшие туда кусочки червей. Фомок был существом любопытным, и ему хотелось поближе рассмотреть проворных мальков, стремительно передвигающихся в прибрежной воде. Он стал медленно спускаться вниз по травянистым выступам. В это самое время Хенн, до сего времени сидевший не шелохнувшись, следя за своим покачивающимся на воде поплавком, вдруг ударил удилищем по водной глади. Удилище согнулось, и леска, рассекая воду, потянулась вверх, против течения.

— Есть, есть! — возбужденно закричал юный рыбак.

Калью быстренько вытащил свою удочку на берег.

— Здоровая! Покачай! Дай-ка ей чуть-чуть дохнуть! — наставлял Калью — так, он слышал, говорили взрослые рыбаки, поучавшие друг друга.

— Не поддается! На дно просится! — посетовал Хенн.

Он двумя руками держал удилище, придерживая пальцем леску, постепенно отпуская ее, иначе здоровенная рыбина грозилась порвать тонкую, натянувшуюся до предела леску.

— В кувшинки не пускай!

Вода заходила буруном: что-то мелькало и плескалось у самой поверхности воды. Упершись ногами в землю, с раскрасневшимся лицом, Хенн изо всех сил удерживал удилище. Но тут Калью и Фомка увидели, как почти поднятая над водой огромная рыба метнулась и потянула леску в заросли водяных лилий, стараясь укрыться там и освободиться от крючка.

— Окунь! — закричал Хенн, словно звал на помощь.

— Тяни к берегу! А я спущусь навстречу!

Калью думал, что сможет ухватить окуня руками, если Хенн подведет его к отмели. Он кубарем покатился с откоса вниз — и земля, и трава сыпались перед ним в воду.

Фомка в это время был уже на полпути вниз. По голосам и движениям мальчиков он мигом догадался, что произошло нечто интересное. Он тут же забыл про мальков и, скользя, стал карабкаться наверх, чтобы успеть на помощь ребятам. Но глинистый берег был слишком крутой, а внизу, у самой воды, и вовсе размытый. Калью, придерживаясь за кочки и кустики, катился вниз. А пес, не находя на глине никакой опоры, сорвался и через мгновение — шлеп! — вверх тормашками свалился в воду. За это время Хенн сумел подвести окуня к подножию обрыва. Воды здесь было чуть выше колена. Калью опустился на песок и стал руками подгонять окуня к берегу, чтобы вытащить его из воды. Окунь отчаянно бился, разбрызгивая воду. Тут же барахтался Фомка. Как все случилось — никто толком и не разобрался: окунь вдруг вырвался у Калью из рук, а Фомка поплыл не к берегу, а на открытое место.

Оба мальчика растерянно смотрели на речку.

— Что там? — наконец нетерпеливо крикнул сверху Хенн.

— Пес! Фомка, черт бы его побрал! — послышалось снизу.

Хенн тут же почувствовал, что кто-то сильнее, чем окунь, так натянул леску, что удилище согнулось.

Хенн рассвирепел — его первая, поистине великолепная рыба! Но вместе с тем он едва удерживался от смеха — на удочке у него оказались разом и рыба, и собака! Но ему не пришлось долго раздумывать.

— Давай вниз! Фомка завел леску в ивняк! — позвал Калью.

Обдирая колени, держа удилище в одной руке, другой цепляясь за чахлые кусты, он через минуту уже стоял по колено в воде. И то, что он увидел, заставило его от души расхохотаться. Прежде всего, его первая большая рыба. Очумелый полузадохшийся окунь ритмично высовывался из воды по мере того, как Фомка загребал лапами. Потом рыба стоймя поднялась над водой и, медленно шевеля плавниками, словно она летела, двинулась в сторону обрыва. Калью суетился, пытаясь ее ухватить. Но окунь был большой — четверти две длиной — и довольно широкий. Острые плавники торчали, как иголки. Мальчику никак не удавалось поймать его. Да это было и не важно. Потому что рыба уже висела над кустарником и, даже если бы сорвалась, то, падая, все равно не угодила бы в воду. А Фомка? Он проплыл несколько метров против течения, в глазах у него застыл ужас: леска крепко скрутила лапы. Плывя таким образом, он тянул за собой прицепившуюся к обломанной ивовой ветке леску, поднимая окуня, как лебедкой, все выше и выше над водой. Словно знал, что пойманную рыбу нужно вытащить на берег.

— Молодец, Фомок-Дружок! Держись! — крикнул Хенн и, забросив удилище на обрыв, полез вверх за рыбой. На пригорке он прижал окуня к земле и на всякий случай навалился на него грудью, чтобы рыба не натворила чего-нибудь неожиданного А сам с колотящимся сердцем разглядывал добычу. Голова у окуня был с кулак, рот почти такой же большой, как у Фомки. На спине красовался плавник с острыми, как острога, иголками. Ах какая красавица рыба: зеленоватая с оливковым отливом спинка, серебристо-блестящие бока с зеленоватым оттенком, крупная перламутрового цвета чешуя, темно-красные плавники. Даже жалко такую красотищу в мешок заталкивать, а потом жарить на сковородке. Но рыба есть рыба. И Хенн стал потихоньку приглядываться, как бы снять окуня с крючка. Сделать это было непросто, особенно здесь, на крутом обрыве. Как только мальчик дотрагивался до рыбы, она начинала суматошно трепыхаться. Наконец подоспел на помощь Калью. Он принес мешок, и они вдвоем затолкали в него рыбу. Тут выяснилось, что окунь глубоко заглотил крючок и, чтобы его вытащить, придется рыбу разрезать. Но у мальчиков не было времени, и они просто-напросто оторвали леску.

— Этот на килограмм потянет! — восхищался Калью.

— Послушай, а где Фомка? — испуганно огляделся Хенн. Он только сейчас вспомнил, что после захватывающей ловли пес с обмотанными леской лапами остался в реке.

Отбросив мешок, они снова кинулись к берегу. Внизу, под обрывом, выставив передние лапы на сушу, стоял в воде Фомка и, поскуливая, умоляюще смотрел на них. Здесь было довольно глубоко, берег же слишком крутой и скользкий. Сил выбраться самому у Фомки не хватило, и он звал их на помощь.

— Подожди, рыбачок ты наш! — крикнул Хенн и опрометью кинулся вниз.

Он поднял Фомку за загривок и вытащил на берег. Но по земле Фомка передвигался еще хуже, чем в воде. Крепкая леска туго обмоталась вокруг лап и шеи. Он беспомощно повалился набок и, не поддержи его Хенн, снова скатился бы в воду. В конце концов Хенну ничего не осталось, как взять Фомку в охапку и, цепляясь одной рукой за кусты, отнести его наверх. Здесь они долго распутывали леску, прежде чем удалось вызволить Фомку. Мокрый, он не мог держаться на месте и постоянно вырывался. Но ребята все-таки успокоили его и сумели закончить начатое дело.

— Ты стал отрывать леску вместе с окунем и резко притянул Фомку к берегу. Так оно и было, — объяснял Калью.

— Гав-гав! — обрадовался вырвавшийся на свободу Фомка и, отряхиваясь, обежал первый круг возле юных рыбаков.

— Ну и Дружок! — Хенн хотел погладить Фомку и припустился за ним. — И окуня вытащил, и леску спас. Ах ты, Фомок-Дружок!

— Да, как знать, удалось ли бы нам самим добыть этого великана, — добавил Калью. — А вот Фомка вытащить помог.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, правда, Фомка?

Но Фомке некогда было рассиживаться с ребятами. Шерсть его была мокрая и грязная. Он отряхивался так тщательно, что разлетевшиеся брызги разноцветными крохотными радугами вспыхивали вокруг него. А потом опять бегал кругами — старательно сушил себя.

— Пусть порезвится, не то еще простудится, — решили ребята и принялись снова налаживать снасти. Мальчики вошли в азарт и хотели во что бы то ни стало продолжать ловлю. Хоть до самого вечера. Ведь клюнул окунь, большой окунь, И черви остались. Что еще? Насаживай червей да закидывай удочку. Но если они распугали рыбу в этом омуте и больше здесь ни одна не клюнет, придется искать новое место. Уж коли окунь клюет здесь, то и в другом месте клевать будет. Так рассуждали мальчики, распутывая очередной узел и наматывая расправленную леску на спиннинг. Вечер надо использовать с толком.

Так же думал, по-видимому, и Фомка: хоть и случилась неувязка, хоть и промочил он свою шубу, не стоит из-за этого огорчаться. Надо бегать и играть, покуда не обсохнешь.

И, набирая скорость, он все шире разбегался, отклоняясь то вправо, то влево, подпрыгивал, терся спиной о сухую корягу и, отскочив в сторону, снова описывал круг. Так незаметно даже для самого себя он довольно далеко отбежал от мальчиков и очутился у ольшаника на краю пастбища, которое отделяла от луга старая, в некоторых местах уже повалившаяся ограда из колючей проволоки. Этот проволочный забор, кое-где прибитый прямо к деревьям, местами провис и валялся на прошлогодней траве, а то и на высоком жнивье. Там его почти не было видно. Заржавевшая проволока совсем сливалась с пожухлой травой. Обсушиваясь, Фомка с разбега врезался в клок сена, чтобы обтереться. Но, даже не успев повернуться на спину, он почувствовал, как что-то острое впилось ему в бок. Движимый инстинктом, он резко отпрыгнул в сторону, но там его обхватили еще больнее. Словно кто-то вонзил в него свои острые зубы. Чем больше он барахтался, тем сильнее впивались скрытые в засохшей траве колючки, тем безнадежнее запутывался он в проволоке. Наверное, когда-то здесь скрутили часть ограды и всю эту кучу выбросили в кусты. Фомка попал в западню из колючей проволоки и теперь не мог двинуться ни взад, ни вперед. Он рассердился и стал зубами хватать невидимого страшного обидчика. Но тот был крепкий — зуб его не брал. Мало того, Фомка поранил язык и расцарапал пасть. Пыхтя и щелкая зубами, он суетился один в кустах, огрызался и визжал и все безнадежнее запутывался в колючках…

Когда наконец Калью и Хенн услышали его визг и прибежали, дело зашло так далеко, что Фомка уже выл: на глазах выступили слезы, пасть была в крови.

— Ах ты бедный пес! — воскликнул Хенн и ухватился за проволоку, чтобы вызволить Фомку.

Но Фомка от злости и боли уже настолько очумел, что не выдержал нового приступа боли, причиняемой теперь уже Хенном, и вцепился ему зубами в руку.

— Возьми куртку и накинь на него! — велел Хенн другу.

Калью так и сделал.

Ребята действовали уже вдвоем; Калью удерживал накрытого курткой Фомку, а Хенн взял в руки нож. Он вырезал клоки шерсти вместе с проволокой в тех местах, где она сильно запуталась и расцарапала кожу. С большим трудом удалось мальчикам выпутать Фомку из этой кучи. Пес так устал, что спокойно позволил отнести себя в сторону. Кожа на боках во многих местах была разодрана в кровь, шерсть спутана и всклокочена.

— Что же нам с тобой делать, горе ты наше маленькое? — приговаривал Хенн, гладя и лаская его и чуть не плача от жалости. Слезы готовы были вот-вот брызнуть у него из глаз.

— Придется окуней в реке оставить — пусть себе плавают, а Фомку надо домой отнести, больше делать нечего, — решил Калью.

Возможно, Хенн взял бы Фомку на руки и зашагал бы с ним к дому, но Фомка сам пресек это намерение. Придя в себя и отдохнув на руках у Хенна, Фомка с визгом спрыгнул на траву и тут же стал старательно зализывать раны. Немного погодя он промчался мимо мальчишек, описав красивый круг, чтобы подсушиться — ведь он еще так и не обсох как следует. Так что пробежку пришлось продолжить. Но бегал он теперь осторожно, маленькими кругами, на ровной поляне. Уши у него были прижаты, а глаза виновато опущены, словно он испытывал неловкость перед мальчишками за свою проделку. Обежав пару кругов, он с ликующим лаем вернулся к ребятам и уселся под ивовым кустом на солнышке. И опять стал деловито лизать раны и приглаживать шерсть.

Все это было по-своему смешно, но вместе с тем и грустно. Наблюдавшие за Фомкой ребята то вздыхали, то смеялись. Наконец Калью довольно произнес:

— Ничего, Фомка будет лечить себя сам. Говорят, язык у собаки заместо пластыря А мы давай-ка половим еще окуней.

Но окуни не хотели больше ловиться. Ребята были слишком возбуждены, чтобы набраться терпения и ждать, пока рыба хорошенько заглотит червяка. То и дело они выдергивали из воды пустой крючок и упускали рыбу. Немного погодя Хенн сказал:

— Это мы виноваты. Не следовало брать Фомку с собой. А уж если взяли, то надо было смотреть за ним… Мы же в горячке про него забыли. Так нельзя делать… Он ведь еще молодой и глупый…

— Да, — согласился Калью. — Как легко мог бы Фомка сегодня погибнуть.

Представив себе это, оба юных рыбака вздрогнули. Они уже успели полюбить Фомку и как друга, и как товарища по играм. Только теперь, пережив злополучное приключение и спасая Фомку, они по-настоящему осознали, насколько дорога им эта дружба.

Перед вечером, когда ребята направились домой, Фомка спокойно бежал за ними, то и дело обнюхивая мешок с рыбой. Резвиться ему не хотелось, хотя шерстка и была тщательно приглажена и все раны заклеены «язычным пластырем». И для него сегодняшних происшествий оказалось слишком много…

Когда встретившийся им возле школы дядя Хенна, охотник, выслушал рассказ про Фомкины злоключения и осмотрел его раны, он со знанием дела разъяснил мальчикам:

— Между прочим, ребята, хорошо, что это случилось неподалеку от вас… Зато теперь он будет умнее и не станет сломя голову бросаться в любой мусор… Колючая проволока для собак, особенно для тех, у которых длинная шерсть, весьма опасная ловушка… Я в колючей проволоке потерял двух отличных охотничьих собак… Идя по следу в незнакомом месте, собака может, к несчастью, наткнуться на колючую проволоку да там и застрять. Останки одной своей собаки я нашел лишь через несколько лет в куче проволоки. А другую и по сей день не отыскал… Наверняка и та вот так же застряла. Раньше, бывало, эти колючие обрывки вокруг каждого пастбища валялись…

— Не дай бог, чтобы и наш Фомка… — ужаснулись дети.

— У Фомки шерсть короткая, он может пораниться, а в проволоке не запутается, — успокоил их дядя.

Но дети тем не менее решили больше не брать Фомку в слишком дальние путешествия и не отпускать одного в незнакомом месте.

Фомка же этого поучительного разговора как будто и не слышал. Он сидел у порога и втихомолку зализывал свои раны. Главное, чтоб старые раны быстрее зажили! А с новыми посмотрим.

ФОМКА ДЕМОНСТРИРУЕТ СВОИ СПОСОБНОСТИ

Патрикеевна с утра — возле нашего двора. Думала цыпленка сцапать, Да попала Фомке в лапы.

Хенну не давали покоя дядины слова о том, что собака по приказу должна приносить в зубах живыми даже цыплят. Хорошо, но какую же команду надо давать?

Дома у них в ту пору вывелись поздние цыплята, которые к осени могли бы вырасти в молодых курочек, если за ними как следует ухаживать. Дети оберегали и подкармливали их. Фомка частенько наблюдал, как ребята хлопотали возле желтых комочков. Положив голову на передние лапы, смотрел и помахивал хвостом. Словно хотел сказать: ладно уж, повозитесь с ними, ведь они еще крохотные…

В одно дождливое утро Хенн увидел Фомку под навесом. Тот сидел съежившись. От дождевых брызг собачья шерсть словно покрылась изморосью.

— Ты почему в будке не спишь? — строго спросил он Фомку.

Пес лишь поднял в ответ одно ухо и с усмешкой посмотрел в сторону конуры. Хенн подумал, что, наверное, крыша стала протекать, и потому Фомка не решается ночевать там. Но, засунув руку внутрь, обнаружил укрывшуюся там квочку со всеми десятью цыплятами…

Фомку, разумеется, за это похвалили: ласкали и гладили по голове. Точно так же, как и в прошлый раз, когда он из налитого в миску супа вылакал только жижу, а крупу оставил. Это была необычная для него уступчивость и доброжелательность по отношению к цыплятам. Пес словно хотел показать, что он со своей стороны делает все, чтобы цыплятам было хорошо. Пусть и дети проявляют побольше заботы, и тогда из цыплят к осени вырастут куры…

Похоже, Фомка был сообразительный пес, сообразительный и услужливый. А как все-таки научить толковую услужливую собаку приносить цыпленка живым и невредимым — никто не знал. Хенн и Калью рассуждали об этом между собой, советовались с дядей. Но даже дядя не знал, как этому делу обучить собаку. Он только добавил, что хорошая собака сама должна додуматься…

Да, наверняка бы Хенн счел эти дядины слова пустыми, если бы в одно утро…

Итак, в одно воскресное утро, когда весь школьный люд спал дольше обычного, куры, которые обычно встают спозаранок, уже усердно копошились во дворе. Прождав понапрасну, когда же им дадут корм, наседка с выводком нашла лазейку под воротами и повела все свое молодое семейство к пруду попить водицы и поклевать зеленой травки.

Возле пруда на поляне густо разрослись ивы, где проходила лисья тропа от норы в сторону деревни. Случилось так, что в то утро старая лиса возвращалась с охоты не солоно хлебавши. Ей не посчастливилось поймать ни утку, ни курицу. И тут уж она не упустила возможности: схватила одного цыпленка и бросилась с ним в кусты. Но лиса не была бы лисой, если бы при виде совершенно беззащитного семейства удовольствовалась лишь одним цыпленком. Она отнесла первую жертву в сторонку и, не обращая внимания на кудахтанье курицы, стала подкрадываться к другому цыпленку. Таким образом ей удалось утащить пять глупых несмышленышей. Но тут появился Фомка и с громким лаем бросился на воровку. Лисица не испугается небольшой собаки, она будет сопротивляться. Но Фомкина воинственность и острые зубы вынудили ее тут же отступить. Нагнал на нее страху Фомка и своим истошным лаем. Это могло привлечь внимание людей и заставило ее бросить добычу. Сопровождаемая громким кудахтаньем, раскатистым Фомкиным голосом и жалобным писком цыплят, рыжая плутовка стряхнула с себя собаку и юркнула в кусты. Она хотела подобрать уже задушенных цыплят. Но Фомка пристал, как репей. И лиса поневоле была вынуждена оставить пару еще живых цыплят, что лежали поближе к пруду.

На этот шум Фомке на помощь поспешили разбуженные его лаем люди. Когда Хенн с матерью прибежали в ивняк, то увидели, как лиса, вырвавшись от собаки, скрылась в кустах. Хенн, науськивая Фомку, подбежал к нему. Но Фомка и не спешил вдогонку за лисой. Он, обнюхав все вокруг, вынес из высокой травы разодранного, но еще живого цыпленка и только после этого бросился за лисицей по следу.

— Мама, смотри, Фомка! — вскричал Хенн. Но, сообразив, что сейчас не время радоваться, кинулся вслед за догонявшей лису собакой.

Лиса петляла в чащобе, кидаясь то вправо, то влево. А добравшись до поля, прыгнула на дно пересохшей канавы и потрусила к лесу. Это можно было определить по рассыпанным белым перышкам, здесь же лежал и мертвый цыпленок, видно, потерянный лисой в спешке, Фомка лишь обнюхал его, залаял еще громче и снова устремился вперед. Хенн, торопясь изо всех сил, едва поспевал за ним.

Минут через десять они уже были в лесу. На холмистом пригорке между высокими красивыми деревьями поднимался то пышный березняк, то молодой ельник. С южной стороны склона среди кустарника виднелся чистый золотистый песок. Идя по следу, Фомка сделал здесь несколько кругов. Потом уверенно остановился возле одного пня перед входом в нору и призывно залаял.

Подбежав к нему, Хенн увидел довольно свежие лисьи следы, нашел там и несколько куриных перьев. Не было ни малейшего сомнения, что именно здесь, меж старыми пнями, лисица ушла в нору. Это подтверждал и Фомка всем своим видом и поведением. Сверкая глазами, он злобно лаял на нору, прыгал туда-сюда возле узкой дыры проявляя готовность продолжить охоту. Не раз он пробовал забраться в нору, но лаз между корнями был такой узкий и крутой, что пес неизменно отступал. Он застревал на уровне груди, потому что был чуть толще, чем нужно.

Но не зря Фомка был полукровной таксой. Он отдышался и попробовал зубами раскидать торчащие корни. А когда убедился, что они ему не по силам, принялся выгребать из-под них землю. Все это он проделывал так серьезно и старательно, что и лаять забыл Только время от времени он поднимал голову и оглядывался по сторонам — не появилась ли лиса из какой-нибудь другой лазейки и не пустилась ли наутек. Это было инстинктивное движение, пес, конечно, и не догадывался, где тут у плутовки запасные ходы да и много ли их у нее. Хенн быстро сообразил, что, продолжая тут преследовать лису, они могут ее упустить. Поэтому он оставил Фомку раскапывать нору, а сам отправился искать поблизости запасные выходы.

Первый из них он нашел на самой вершине пригорка, в густом ельнике. Другой виднелся между корнями сломанной сосны, где остались следы, когда лиса выбиралась оттуда наружу, А третий находился поодаль, на склоне, среди поросших мхом камней. Невозможно было наблюдать за всеми тремя лазами одновременно. Даже опытный охотник мог легко упустить здесь плутовку. Поэтому Хенну нужен был добрый совет. Поразмыслив чуток, он придумал закрыть запасные ходы и пойти за отцом.

Но чем же закрыть выходы из лисьей норы? У Хенна не было с собой ничего, кроме ножичка, который он всегда носил в кармане, Но к деревьям с ним не подступишься. Зато в лесу есть камни. К двум ходам он подкатил тяжелые валуны, а третий завалил обломками старого пня.

Фомка тем временем трудился у своей норы с прежним усердием. Хенн науськал его и сбежал с пригорка вниз, к дому. Но на опушке увидел двух мужчин, направлявшихся ему навстречу. Это были отец с дядей. Дядя, заприметив рано утром у деревни лису, сразу принялся ее выслеживать. На Фомкин лай он вышел к школе. Оттуда они с отцом Хенна сейчас и шли. Будучи охотником, дядя деловито расспрашивал:

— Сторожит или удрал?

— Трудится, — разъяснил Хенн обстановку.

— Ладно! — похвалил дядя. — Тогда снимем сегодня шубу у старой плутовки.

Быстрым шагом они направились к пригорку. Дядя с ружьем наизготовку шел впереди, словно ожидая, что лиса, если ей удалось удрать от Фомки, вот-вот покажется в кустах.

Фомка за это время уже успел закопаться глубоко под корень. Услышав, что идут люди, он выпрыгнул из норы и с визгом залаял, словно говоря: дело верное, идите на помощь!

Мужчины так и сделали. Дядя достал из охотничьей сумки маленький топорик и, протягивая его отцу Хенна, сказал:

— Подруби-ка этот корень. Чего собаку зря мучить. Самое трудное для нее еще впереди.

Отец взял топорик и несколькими ударами разрубил пенек.

Дядя же забрался в чащу и долго плутал там, держа ружье наготове. Потом сказал:

— Видать, больше нет ходов. Те, что в ельнике, я оставил закрытыми. А здесь откроем лисоньке дорожку.

Он откатил камни от норы в сторону и добавил, присев на большой валун:

— Лучшее место для засады. Оба лаза на виду. Пусть только высунет голову…

— А если она вовсе и не высунет? — усомнился Хенн.

— Ну-ну, уж Фомка-то выкурит ее оттуда! — засмеялся дядя.

Хенн очень хорошо знал, что такие собаки, как Фомка, забираются за лисой прямо в нору. Но тут он вдруг испугался за Фомку. Поди знай, что там в глубине под землей может случиться! Сумеет ли Фомка выбраться обратно? Кто знает, — может, следует запретить Фомке лезть в нору? Но он опоздал на какой-то миг: когда он спрыгнул в вырытую Фомкой яму, тот уже исчез в норе. Отец крикнул предостерегающе:

— Отойди оттуда, Хенн! Зверь вот-вот появится…

Тут Хенн и сам заметил, что он необдуманно кинулся в то место, куда собирались стрелять. Он тут же побежал к лесу, встал за отцом и уже не сводил глаз с открытых ходов.

Прошло довольно много времени. Лиса не появлялась. Не было и Фомки. Хенн так разволновался, что чуть было не бросился к норе — послушать, что делается под землей. Конечно, ничего бы он не услышал. Но не успел он ступить и шагу, как у норы мелькнуло что-то коричнево-красное и метнулось к лесу. Прогремел выстрел — и тут же из норы молнией вылетел Фомка и набросился на упавшую кверху лапами лису.

— Нельзя, Фомка! — крикнул дядя. — Шкуру попортишь! — И отпихнул собаку в сторону.

Большая старая лисица растянулась на мху. Тут же подбежали отец с Хенном.

— Хороша шкура. — похвалил отец.

— Ой, смотрите, что с нашим Фомкой! — закричал Хенн.

И все увидели, что правое ухо у Фомки разодрано, морда исцарапана и залита кровью.

— Дрался с лисой там, в норе, вот и все, — засмеялся дядя. — Ну ничего, Дружок, — похлопал он пса по загривку, — скоро получишь свою долю из добычи, — сказал он и принялся сдирать шкуру с лисы.

Хенн чистил и гладил Фомку. А тот и сейчас не спускал с лисы глаз. Его не волновали ни разодранное ухо, ни поцарапанная морда. Он крутился вокруг лисы, обнюхивал ее, как грозного врага.

— Говорил я тебе, Хенн, что хорошая собака вырастет из Фомки, а? Смотри, первая воровка уже в руках.

— В руках, — согласился Хенн.

— Пять цыплят загрызла, — сказал отец.

— Больше не будет воровать, — успокоил дядя. — Скажите спасибо Фомку-Дружку.

Когда охотники после недолгого отдыха направились к дому и дядя перебросил лисью шкуру через плечо, Фомка вырвался из рук Хенна и бдительно шел за дядей по пятам всю дорогу. Он шел так, что его нос едва не касался свисающего с дядиного плеча пышного лисьего хвоста. Словно хотел еще раз подчеркнуть: от меня ты, плутовка, не удерешь!

ФОМКА НА ЦЕПИ

Счастлив Фомка был на воле, по лугам бродил, по полю Нынче снятся лес и степь — Привязала к дому цепь.

Наступила холодная вьюжная зима. Хорошо бы поваляться в снегу и погонять зайцев. Полежать иногда в кухне под столом, вдыхая запахи еды, и послушать, о чем говорят в семье. Или пошалить с ребятами, которых теперь в школьном дворе набирался каждый день не один десяток. Но Фомка не бегал по полям, не нежился в кухне и не резвился с детьми. Его удерживала цепь: он был наказан.

Поздней осенью, после удачной охоты на лису, на Фомку вдруг напало такое желание охотиться, что он нигде, кроме как в поле или в лесу, находиться не мог. Гонялся по следам, вынюхивал и выслеживал разное зверье, забыв про дом, про куриное семейство и про все остальное. Сам же он после этой беготни так похудел и запаршивел, что в школе в конце концов был вынесен суровый приговор: посадить Фомку на цепь.

Дети, конечно, погрустнели. Посадить на цепь своего товарища по играм нелегко, но делу время — потехе час. Если собака только и делает, что бегает, то это тоже не собака, Потому и пришлось ограничить Фомкину свободу.

Так вот и слонялся Фомка вокруг будки, поскучневший, волоча за собой цепь, Он пытался трясти ее и даже грызть зубами. Но вскоре окончательно понял, что блестящие колечки — это не веревка. Тогда он начал жаловаться: скулить. Но когда пришел Хенн, принес ему лакомый кусочек и ласково поговорил с ним — Фомке стало неловко. Он опустил глаза и поджал хвост.

— Слишком ты увлекся, Фомок-Дружок: в охотничьем азарте забыл про все и вся, — говорил Хенн, поглаживая его. — Поучись теперь на месте сидеть. Мы зимой учимся, давай-ка и ты будь молодцом.

И Фомка, хоть и удрученный, оттого что сидит на цепи, прижался к ногам Хенна, потом подпрыгнул, словно говоря:

— Учитесь, учитесь, друзья, прилежно! Я тоже буду стараться…

Порой захаживали на школьный двор люди, которые при виде сидящей на цепи собаки начинали лицемерно причитать:

— Ах ты маленький, как тяжело тебе живется!

Им Фомка показывал клыки и лишь ворчал в ответ. Потому что в голосе их слышалась черствость и бесцеремонность. Своим собачьим умом он уже научился различать людей хороших и плохих. С первыми он сходился быстро, а вторых даже не подпускал к себе. Поэтому люди стали поговаривать, что при школе живет умная и злая собака.

Но, несмотря на всю свою премудрость, Фомка делал то же, что делают все посаженные на цепь собаки. В дурном настроении или при плохой погоде он целыми днями не вылезал из будки, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью. Случалось даже, что он не замечал самых противных чужаков и не лаял на них. И в школе порой шутили:

— Заупрямился Фомок-Дружок, на свободу хочет…

Он хотел, конечно. Но не отпускали. Хозяйка, коварная, в таких случаях даже еду «забывала» приносить и, проходя мимо будки, только поддразнивала:

— Дремлешь, Фомок? Спи, спи… Есть захочешь — вылезешь!

И она была права. За два дня безделье так надоело Фомке, что он разозлился и стал с лаем бросаться на каждого чужака. Тогда его снова стали гладить и угощать вкусными кусочками:

— Молодец, Фомок-Дружок! Так их…

И тут у Фомки обнаружились черты настоящей дворовой собаки. По ночам его чуткий слух улавливал все вокруг: что происходило во дворе, и что случалось на дороге, и чем занимались в соседних домах. Зачастую он лаял ночь напролет и тогда в доме говорили: кукует, как кукушка.

А эта «кукушка» в одну морозную зимнюю ночь совершила прямо-таки мужественный поступок. Фомка лежал в своей конуре, глубоко зарывшись в сено, когда вдруг услышал топот лошадиных копыт и скрип полозьев по снегу. В мгновение ока он покинул свое убежище и подал голос. Ветер донес до него незнакомый запах — то были чужие люди. Фомка услышал, что на заднем дворе кто-то ходит и потихоньку разговаривает. Чтобы увидеть, что же там происходит, он, громыхая цепью, вскочил на будку. И залаял так яростно, как только мог. Но незваные гости возились там, не обращая на него внимания. Они спокойно ковырялись в замке на двери сарая, пытаясь его открыть Фомка знал, что в школе все спят — и старые, и малые. Надо разбудить своих, а это можно сделать только громко лая. И он принялся лаять еще яростнее. На этот шум, слегка обеспокоенный, подошел один из незнакомцев, бросил что-то на снег возле будки и проворчал.

— Дурная собака! Чего растявкалась? На, жри!

Подобное обхождение было для Фомки неожиданностью. Ни один человек, на которого он сердито лаял, никогда ему ничего не предлагал. Он умолк, потянул носом воздух и осмотрелся.

На снегу лежал большой кусок вкусно пахнущего мяса. У Фомки даже слюнки потекли, когда он почуял этот запах, так заманчив он был. Но он далеко обошел подачку и зарычал: от мяса исходил чужой дух.

Фомка научился уже довольно хорошо различать людей. У них в глазах он порой читал больше, чем в словах, которые ему говорили. Можно взять из рук детей кусочек хлеба, но не мясо из чужих рук, из рук людей, которые пришли под покровом ночи и шарят по двору. Он снова залился громким лаем, так что эхо прокатилось по окрестностям. Он метался на цепи, прыгал на стену, гремел цепью по бревнам. Должны же свои проснуться и выйти!

Он слышал, как кто-то из пришельцев процедил сквозь зубы:

— Ах тварь собачья! Пристукнуть бы такую…

Но тут в школе распахнулась дверь и оттуда вышли во двор несколько человек, среди них Хенн и его отец. У отца было с собой ружье.

— Взять, Фомка! Взять! — крикнул Хенн.

Фомка рявкнул, словно хотел одним духом высказать, как все дело было. Люди бросились на задний двор, к сараю. Незваные гости, люди с недобрыми намерениями, прыгнули в розвальни и скрылись в темноте. Отец Хенна выстрелил для острастки в воздух. Фомка слышал, как свои, возвращаясь к дому, говорили между собой.

— Видать, хотели что-то из строительных материалов увезти, а смотри ты, Фомок-Дружок не дал. Храбрый пес!..

Отец Хенна подошел к Фомке, погладил его и похвалил:

— Молодец, Фомок-Дружок! Хорошо охраняешь школьное добро… Достойная собака.

А когда Хенн заметил на снегу кусок мяса, все удивились:

— Смотри-ка, какой умница! Не принял от воров даже мясо…

— Ах ты мой Фомок-Дружок, славный пес, — нежно сказал Хенн. — Даже не знаю, как тебе за доброе дело отплатить…

Фомку просто распирало от гордости. Он-то, конечно, знал, что его больше всего обрадовало бы, но… только прижался к Хенну, завилял хвостом и радостно залаял. Давно в школе им не были так довольны. Ему и этого было достаточно. Наконец Хенн сказал:

— Фомок-Дружок сегодня для всей округи доброе дело сделал. Не отпустить ли его пробежать чуток?

Отец охотно согласился. Такая умная и преданная собака, которая у чужих даже приманку не берет, должна иногда получать и возможность побегать. С этой ночи установился такой порядок: Фомку сажали на цепь только ночью, днем же он свободно носился повсюду — проветривался, как шутя говорили в школе. Но его предупредили: пропадешь на несколько дней в лесу — опять окажешься на цепи!

Фомка помахал в ответ хвостом, словно хотел сказать: ладно, пусть будет по-вашему…

Теперь Фомка мог бегать и кувыркаться в снегу сколько душе угодно. Порой он совершал обход по следам зайца или хорька в ольшанике. Но надолго не отлучался: снег для такой небольшой собаки был слишком глубок. К цепи он привык, да и с новыми обязанностями почти свыкся, тем самым окончательно завоевав славу умной собаки. В деревне даже стали других хороших собак сравнивать с Фомком-Дружком. И Фомка был доволен.

К весне дети сочинили о нем стишок:

Фомка всем намял бока — держит в страхе индюка, Патрикеевна и та убежала без хвоста.

Фомка только хвостом вилял, слушая эту песенку. А дети думали: Фомка смущается, что о нем так много говорят.

Может, ему и вправду было неловко, потому что с ним все-таки приключались истории, не делающие чести умной собаке. Однажды, ранней весной, забежав по привычке в ольшаник, он обнаружил там ежа. Лаял и рычал на него все утро, да так и не сумел схватить ежа зубами. Тогда Фомка подкопал под ежом глубокую ямку и скатил туда ежа, решив, что так он легче справится с непослушным зверем. Но еж остался ежом. Словно шарик с иголками, он колол Фомку, когда тот пытался его потрогать. Фомка бесновался там до вечера и устал до смерти. Только приход Хенна положил конец этой несчастной охоте и убедил Фомку, что еж — такой зверек, с которым даже вместе с Хенном им не справиться. Хенн не стал трогать ежа. А Фомка, повернувшись к ежу задом, презрительно закидал его землей, загребая всеми четырьмя лапами, и наконец оставил его в покое…

Разумеется, об этой неудаче с ежом никто не знал. Хенн не решился выставить своего друга на посмешище. Но и хвалить его пока было особенно не за что — случались у него ошибки, как у всех молодых собак.

НА ЧУЖБИНЕ

Фомка исходил окрест много хуторов и мест. Не сбежит теперь из дому, даже к лучшему, к чужому.

Однажды прекрасным весенним утром Хенн появился во дворе в новой одежде и с восторгом закричал:

— Едем, едем, едем!

Фомка встал ему лапами на колени и залаял в ответ:

— Куда, куда?

— На ярмарку, Фомка, на ярмарку! — воскликнул Хенн, держа его за передние лапы, и закружил его вокруг себя в танце.

Лапы же у Фомки были отнюдь не чистые. Он только что носился по дороге и весь вымазался. Но, возбужденный предстоящей поездкой, Хенн и не заметил, что на его штанах остались следы собачьих лап. Он только повторял:

— Едем, едем, едем!

И Фомка вторил ему:

— Я тоже, я тоже!

— Конечно, ты тоже, Фома-старина! — пошутил Хенн.

А Фомка не посчитал это шуткой. Ведь Хенн сам позвал его с собой. И когда спустя некоторое время телега выкатилась со двора, он выскочил через дырку в ограде и прыгнул прямо на дорогу, преградив путь отъезжающим. Пробежался трусцой по ольшанику и оказался уже за поворотом, далеко впереди. И только у моста, где они с Хенном когда-то «купали» решето, отец заметил собаку. Заметил и пригрозил хворостиной:

— Ты куда, Фомка? Пошел домой!

Но Фомка виновато припал к земле, и никто из сидящих в телеге не решился пойти его наказать. Более того, Хенн снял с головы картуз, помахал им и крикнул:

— До встречи на ярмарке, Фомок-Дружок!

Фомка радостно залаял, и поездка продолжалась. Фомка быстро бежал по дороге, старая гнедая Мику трусила не спеша следом. Дорога была грязная, и Фомка вскоре был серый от пыли. Зато запахи свежей земли так кружили голову, что бежалось весело и бодро.

Тут Фомка заметил, что они удалились от дома довольно далеко, гораздо дальше, чем обычно. Сидя на привязи, он отвык от дальних прогулок, и теперь уже не торопился забегать вперед, а шел рядом с гнедой. Если та пускалась рысью, Фомка прыгал и лаял у нее под носом, чтобы попридержать лошадь.

— Глупый пес! Чего ты кипятишься? В дороге ведут себя спокойно, — похрапывала Мику в ответ.

— Почему глупый? Я ведь Хенна провожаю, — лаял Фомка.

Лошадь споткнулась о камень и в сердцах строго сказала:

— Кому нужно твое провожанье! Ладно бы еще помогал телегу тянуть… Без толку бежишь! А кому зряшная работа нужна? Собачье дело — дом сторожить. А здесь — какой тебе дом?

— Мой дом там, где вся семья, — засмеялся Фомка.

— Смотри, мудрый выискался! Где конюшня, там и дом. А здесь, на дороге, ничего нет. Да разве щенка уму-разуму научишь…

Сказала, натянула хомут поглубже и загремела телегой, так что и Фомка вынужден был пуститься рысцой. Но долго бежать не пришлось. Вся дорога была запружена повозками. Вереница подвод медленно двигалась к селению, уже показались вдали крыши домов. Здесь и по обочинам дороги шли люди, и Фомка, поджав хвост, пробирался между ними, обегал стороной, потом через канаву перебрался в поле. Все это ему очень не нравилось. Домашние, казалось, вот-вот затеряются в огромном человеческом море. Но он старался все-таки не отставать от гнедой, улавливая родной запах, пробирался за своими.

Наконец они приехали в большое село, а значит, и на ярмарку. Потому что все слезли с подводы, лошадь поставили у коновязи. А ярмарка — это было нечто такое, в чем Фомка не мог толком разобраться. Здесь сновало туда-сюда несметное число чужих людей. Народу было так много, что у Фомки зарябило в глазах. Повозки ставили как попало, только успевай оглядываться да сторониться. Слышались крики и возгласы. Кудахтали куры, и визжали поросята. Бабы стояли в очереди за булочками и колбасой, горками разложенными на прилавках. Мужики вертели в руках разную утварь и инструменты. Здесь, на огромной площади, было разложено множество предметов домашнего обихода. А какие запахи носились в воздухе! У Фомки голова шла кругом от этих ароматов. Маленькой собаке было совершенно невозможно продвигаться вперед рядом с домашними. Хоть испуганный Фомка и старался держаться к ним поближе, вскоре он заметил, что остался один… Совсем один среди снующих туда-сюда людей.

Фомка решил, что ему лучше пробираться к своим под прилавками. Но из-под столов его с бранью прогоняли. Какой-то сердитый дядька запустил в него палкой, которая больно ударила Фомку в бок. Поскуливая, он ринулся напрямик через площадь, забыв про опасность.

И тут один зубоскал закричал:

— Бешеная собака! Берегись!

Народ переполошился. Женщины и дети завизжали. Все со страхом разбегались от Фомки, как от пугала. Вокруг него образовалось пустое пространство. Люди бранились и кричали на него. Ему стало страшно. Поджав хвост и поскуливая, он тянул носом воздух, пытаясь учуять домашних. Но не мог уловить ни запах Хенна, ни запах других членов семьи. Все куда-то пропали. На него глядели только злые, сердитые лица. Женщины угрожающе кричали, мужики размахивали руками. Из уст в уста перелетали страшные слова: чумная собака! Фомка понятия не имел, что это за собака такая. Но по тому, как люди шарахались от него в испуге, с какой злостью на него кричали, он понял, что эти слова означают нечто плохое. Фомка же, по его разумению, отнюдь не был плохой собакой. Теперь ему стало совсем невмоготу. Что эти люди хотят от него?

Вскоре выяснилось и это. На шум и крики из толпы вышел человек, схватил что-то висевшее у него сбоку и закричал:

— Поберегись! Я пристрелю ее! Бродячая собака…

И над Фомкиным ухом что-то просвистело. Что-то вонзилось рядом в мягкую землю, словно бросили очень острый камень. За броском последовал грохот, и у Фомки заложило уши. Он ничего не мог понять, только инстинктивно почувствовал, что ему следует спрятаться. И он кинулся под ноги первым попавшимся людям. В толпу ничем нельзя было бросить. Люди расступались перед ним в стороны, а за ними остался человек со страшным предметом. Фомке удалось скрыться.

От одного из прилавков к нему навстречу бросился Хенн.

— Фомка! Иди ко мне, пес! — позвал он, протягивая к нему руки.

Быстрее молнии Фомка прыгнул к Хенну и заскулил, озираясь по сторонам.

Но тут же рядом очутился злой человек со своим страшным орудием.

— Твоя собака? — спросил он сурово.

— Моя… А вам-то что?

— Разве ты не знаешь, что собаки должны быть на привязи? А бродячих собак пристреливают. Чума ходит.

— Нет, это не бродячая собака, — погладил Хенн Фомку. — Просто увязалась из дому.

Человек спросил у Хенна фамилию, вытащил из кармана бумагу и стал писать.

— Тебе придется уплатить штраф, — сообщил он.

— У меня нет денег, — пожаловался Хенн.

— Мать с отцом на ярмарке?

— Да.

— Тогда разыщем их. Посмотрим, что тебе отец скажет… А ты, парень, смотри, чтоб впредь собаку с собой в люди не брал. Народ прав: бродячие собаки внушают опасение.

Дрожа всем телом, Фомка прислушивался к этому разговору. От его храбрости не осталось и следа перед огромным скоплением народа и перед этим свирепым человеком. Слишком беспомощным и жалким был здесь Фомка. Он очень боялся, как бы Хенн снова не опустил его на землю, а сам куда-нибудь не исчез.

Но Хенн держал его на руках. Медленно продвигаясь в толпе, он направлялся в сторону телеги. Тут они и увидели отца. Узнав, в чем дело, отец проворчал сердито:

— Вот и возьми этого Фомку — умная да толковая собака! А вон какой номер выкинул!

Но он не особенно рассердился, потому что чувствовал вину и за собой: ведь сам разрешил Фомке сопровождать их. Заплатил штраф, вздохнул и сказал:

— Ты, сынок, останешься теперь с ним здесь, у телеги. И смотри, чтобы он опять куда-нибудь не удрал. — А Фомке погрозил прутиком: — Только попробуй!

— Отец, а моя губная гармошка?

— Вон твоя губная гармошка — в телеге! Поиграй-ка теперь на ней… — сказал отец с досадой и скрылся в людской толпе.

У Хенна на глаза набежали слезы. Испортил ему Фомок-Дружок все радостное ярмарочное настроение. Он устроил Фомку на телеге, накрыл краешком одеяла и сказал хмуро:

— Смотри у меня, сиди на месте!

А сам уселся на передок и, поскучнев, стал болтать ногами. Фомка прижался к его колену и даже хотел было лизнуть Хенну руку. У Фомки глаза тоже повлажнели от грусти. Положив голову на лапы, он тайком разглядывал из-под одеяла толпу. Фомка все еще подрагивал от страха. Но разве понимал он, что собакам никогда не следует появляться на ярмарке… Что на ярмарке полно незнакомых людей, что нет там ничего привлекательного для порядочной собаки… Наверное, не понимал. Потому что стоило ему только задремать на мешках, как он тут же увидел во сне, что бежит рядом с Мику по грязной дороге далеко, на ярмарку. И даже во сне был счастлив, что Хенн взял его с собой.

Фомка подрос и стал красивой стройной собакой с блестящей шерстью. Был он не очень рослый, но довольно сильный, мускулистый и гибкий. Белая грудь и белые лапы особенно подчеркивали его гордый и самоуверенный вид. А самоуверенности у него было более чем достаточно.

Однажды весной его взяли на охоту за дичью. Но Фомок-Дружок и не думал разгуливать вместе с мужчинами, он совершал обходы самостоятельно. Где-то на склоне холма он разнюхал лисью нору, провозился там полдня и все-таки упустил лису. Но он запомнил это место и время от времени бегал туда на разведку. Он стал теперь намного увереннее и сосредоточеннее. Подкрадываться и выслеживать он умел мастерски. Однако выследить коварную лису, которая и опытного охотника обводит вокруг пальца, для собаки дело вовсе безнадежное. Правда, его по-прежнему привлекали своими запахами поля и выгоны. Бегать по следам он теперь выбирался тайком, словно зная, что не разрешат, что вновь посадят на цепь.

Еще до начала сенокоса приключилась такая история. Фомка увидел, что ребята закинули за плечи рюкзаки и взяли в руки палки. На пристройке к школе работа шла полным ходом. А у ребят были каникулы. Они ходили собирать лекарственные травы и ягоды. Уже поспевала ранняя земляника. Решив, что ребята отправились в лес или на рыбалку, Фомка помчался за ними.

Мальчики шагали по дороге. Фомка, чтобы не выдать себя, крался по дну канавы. Он был мастер продвигаться незаметно. Так он сопровождал мальчиков несколько километров, ни разу не дав о себе знать. Вдруг дорога вывела к странному месту. Высоко по насыпи бежала другая дорога, прямая, как нитка, — она тянулась по полям, лугам, лесам. Через каждый шаг лежали толстенные просмоленные чурбаки; а поверх них были укреплены две крепкие железяки. Вся эта дорога была усыпана гравием и кусочками угля. От нее исходил резкий запах машинного масла. Глубоко внизу, с обеих сторон дорожной насыпи, тянулись канавы, в которых местами поблескивала вода. Вдоль канавы вилась тропинка. Чтобы не попасться ребятам на глаза на открытом склоне насыпи, Фомке не оставалось ничего иного, как забраться на железнодорожное полотно. Там он, прижимаясь как можно ближе к земле, пробирался следом за продолжавшими путь мальчиками.

Через некоторое время на обочине дороги показались высокие крашеные здания. Фомка заметил, что Хенн и Калью сошли с насыпи и направились в ту сторону. Ага, значит, не на охоту, не на рыбалку, не за ягодами, догадался Фомка. Но раз уж они оказались так далеко от дома, Фомка не мог ничего придумать, как последовать за мальчиками. Будь что будет.

На площади, окружавшей строения, росли цветы на клумбах, декоративные кустарники и посаженные аккуратно в ряд тополя. На расставленных под деревьями скамейках сидели люди с котомками и узлами. Народ толпился и вокруг домов — группками и поодиночке. Среди них было много мальчиков одного возраста с Хенном и Калью — все в красных галстуках и с рюкзаками на плечах. Боязливо пробираясь меж людьми, Фомка увидел, что Хенн и Калью разговаривают с другими ребятами. Хенн сказал:

— Скоро поезд придет! Ребята, давайте держаться вместе. Попробуем сесть в один вагон!

Как и все ожидающие, они взобрались на усыпанную гравием узкую платформу, тянувшуюся вдоль рельсов. Очень трудно было маленькой собаке в этой сутолоке поспевать за Хенном, держать его в поле зрения. Но, продираясь сквозь толпу, Фомка все-таки оказался впереди. Держась подальше от самой большой толкучки, порой вовсе сжимаясь в комочек и поджимая хвост, он очутился на перроне совсем недалеко от Хенна. Люди вели себя беспокойно, суматошно сновали туда-сюда. Почти приблизившись к Хенну, Фомка вляпался лапами в мазут и зарычал — так было противно.

В тот момент, когда он пытался очистить нос от мазута, раздался страшный грохот и шум. Земля заходила под ногами, словно началось землетрясение. Фомка не на шутку струсил, взъерошился и, теряя самообладание, прыгнул через чьи-то узлы и пакеты прямо Хенну под ноги, крепко прижался к нему — делайте, мол, со мной, что хотите. И тут люди разом заговорили: поезд, поезд! Какое-то громадное существо с громыханием и свистом промчалось по рельсам, волоча за собой целую вереницу похожих на сараи домиков на колесах.

— Фомка, ах ты негодник! — услышал он сердитый голос Хенна.

Фомка лег на живот, дрожа всем телом. Люди, спотыкаясь об него, неслись мимо и наступали на лапы, но он только повизгивал.

— Быстрее, быстрее залезайте! — послышалось откуда-то со стороны.

— Что же мне… с этой собакой? — нерешительно спросил Хенн у ребят.

— Отправь домой!

Хенн двинул Фомку по загривку и оттолкнул его от себя. Но радостная прежде собака вела себя как парализованная. Она едва держалась на ногах, не имея сил сдвинуться с места. Тут пес оказался у кого-то на пути и получил пинок. Он беспомощно огляделся вокруг и жалобно завизжал.

Хенн стоял уже на ступеньке, но когда увидел своего четвероногого друга в таком растерянном состоянии, сердце у него сжалось.

— Я не могу оставить здесь Фомку, — сказал он, спускаясь с подножки.

Раздался резкий свисток начальника поезда. Ему коротко ответил паровозный гудок.

— Поезд отправляется! — сказала проводница, стоя в тамбуре.

— Бери собаку с собой! Отвезем в лагерь! — закричали ребята из двери Хенну.

В мгновение ока Хенн схватил Фомку в охапку, и тут же мальчик с собакой оказались в вагоне. Больше ничего из окрестностей Фомка не увидел. Его сразу окружили со всех сторон веселые ребячьи лица. Он чувствовал, что все под ним покачивалось, стены слегка поскрипывали, под полом стучали колеса. В телеге ему приходилось ездить, и он понимал, что они сейчас едут. Но куда — этого ему увидеть не удалось. Его провели меж людей, усадили под лавку и строго-настрого наказали:

— Ложись и спи!

Но как тут уснешь, когда все громыхает и движется, когда вокруг незнакомые люди, когда в воздухе разносится аромат еды и запахи животных? Куда там! К тому же он был слишком возбужден от счастья, что Хенн взял его с собой, вызволил из людской толпы. С той злополучной ярмарки он боялся большого скопления народа. Поэтому надо было как-то выразить свою глубокую признательность Хенну, доказать свою дружбу. С этой целью он довольно быстро выбрался из-под сиденья, сел рядом с Хенном, просунул свою голову ему между коленями, заглянул ему в глаза и завилял хвостом.

Ребята попробовали с ним подружиться. Пассажиры протягивали ему кусочки хлеба и мяса. Но от чужих он ничего не желал принимать и глядел на них с недоверием. Когда же Фомка брал лакомство из рук ребят, они смеялись: смотри-ка, узнает, что это друзья Хенна. Собака, говорят, узнает человека по глазам. Мальчики подтрунивали над Фомкой, называли его безбилетным пассажиром, лагерной собакой и сторожем Фомой. Сам же он только помахивал хвостом и слушал. Так славно было ехать вместе с ребятами! Но вскоре его опять отправили под лавку и даже постелили мешок, чтоб было мягче спать:

— Спи, Фомка!

Мальчики сгрудились вокруг Хенна и стали петь. Пели задорные и веселые песни, какие и должны петь юные пионеры. Из Фомки же певец был никудышный. И потому он оказался предоставленным самому себе. Уже свыкшись с обстановкой, он стал интересоваться тем, что творилось вокруг. Выглянул из-под скамейки и повсюду увидел только человеческие ноги. За ногами виднелись пакеты и сумки. От некоторых пахло особенно вкусно. Но Фомка держался от них подальше. Поди знай чужих людей! Вдобавок его острый нос учуял, что гуляющий по вагону сквозняк донес до него будоражащий кроличий дух. Фомке захотелось взглянуть, где же прячется этот домашний заяц. Он сжался, чтобы стать совсем незаметным, и стал пробираться меж ногами сидящих на скамьях людей. Охватившая его охотничья страсть заставила забыть и про страх перед неведомой обстановкой, и про Хенна. Единственное, что его сейчас волновало, это непреодолимое желание выследить, где прячется кролик, и поймать его.

Чем дальше он продвигался, тем притягательнее становился кроличий дух. И чем острее становился запах добычи, тем возбужденнее билось Фомкино сердце. Всем своим существом он ощущал, что зверек где-то близко, совсем рядом. Осторожно подняв одно ухо торчком, неслышно ступая, пробирался он вдоль стены вперед, перелезая через сумки и узлы, крадучись, словно в лесу, когда он, бывало, охотился один. Ах, какое захватывающее занятие! Настолько увлекательное, что его опущенный хвост бодро задрался и теперь раскачивался из стороны в сторону.

Неожиданно он оказался перед низкой, сплетенной из прутьев корзиной. Там, внутри, сидело несколько серебристо-серых крольчат с прижатыми ушами. Вот они! Фомка торжествующе поднял хвост и быстро покрутил им сначала в одну сторону, потом — в другую. Глаза его зажглись особенным светом, а ухо еще больше навострилось. Попались! Он прижался носом к корзине и сглотнул. Зверьки в страхе отпрянули в глубину, но исходящий от них запах совсем помутил Фомкин рассудок. Он вцепился в прутья зубами Но они были крепкие и не поддавались. Он подошел с другой стороны. То же самое. И тогда он сделал то, что делает собака в такой трудной ситуации и что она и должна делать Фомка выставил передние лапы вперед, вытянул морду, взмахнул хвостом и звонко залаял, призывая охотника — на этот раз Хенна — на помощь…

Хенн услышал зов и обомлел. Но прежде, чем он успел прибежать на место, чтобы помочь маленькому другу, раздался чей-то грубый голос:

— У, заливается, тварь! Накличет еще штраф, что вожу животных в вагоне!

Фомке набросили на голову тряпку, сграбастали его крепкими руками, поднесли к раскрытому настежь окну и вышвырнули на ходу из поезда…

— Собачья морда! — неслась ему вслед ругань торговца.

Фомка кувырком летел по воздуху. Исчез возбуждающий кроличий запах, грохот колес, все…

Если бы маленькая собака по кличке Фомка умела рассуждать, то перво-наперво она бы спросила: что я плохого сделала? Как посмел чужой человек хватать меня? Да к тому же выбросить меня из вагона, где едет Хенн! Ведь ничего Фомка этим кроликам не сделал? Не сделал. А значит, человек, выкинувший его из окна вагона, жестокий, злой и бессердечный!

Но Фомка, разумеется, не мог так рассуждать. Тем не менее он очнулся с чувством протеста. Пришел в себя, как после долгого сна, и обнаружил, что лежит на соломенной подстилке посреди зеленого дворика возле маленького дома. Перед ним сидела на коленях девочка с голубыми глазами. Как Анни — показалось ему в первый миг. Потом он хотел вскочить и убежать — потому что девочка оказалась чужая и все вокруг было незнакомое. Но как только он попытался встать, то сразу беспомощно повалился на траву. Правая передняя лапа болела, и вся правая половина головы гудела. Он тихонько зарычал на незнакомую девочку.

— Песик, песик, маленький мой! — ласково приговаривала она. — Выпал из вагона, глупенький, и разбил себе голову… Ну мы тебя вылечим, не сердись на меня…

И девочка смазала больное место над глазом чем-то мягким. Теперь только Фомка заметил, что правым глазом он видит хуже, словно сквозь туман. Он потянулся, заглянул девочке в лицо. Ей можно довериться. Он снова попробовал встать, но почувствовал, что голова причиняет такую же боль, как и тело. Во рту так пересохло, что Фомка не мог даже визжать. Но тут девочка, смотри-ка, словно угадав его желание, поставила перед ним миску с молоком.

— На, лакай, маленький, пей!

Фомка, еще раз недоверчиво оглядевшись по сторонам, стал лакать. Потом положил голову на лапы и тупо уставился прямо перед собой. Где же Хенн? Где дом? Беспокойство и горе охватили его.

Но на безмолвные собачьи вопросы девочка ответить не могла. Она лишь нежно поглаживала его бугристую голову и говорила что-то успокаивающим, нежным голоском. И то хорошо. Настолько хорошо, что Фомка в благодарность лизнул ей руку.

Так они стали друзьями. Собака и девочка. Днями напролет пес лежал на соломе под навесом, сделанным из досок. Каждый день девочка приходила навещать его по несколько раз. Приносила ему еду и питье, лечила и смазывала раны, как настоящая сиделка. Порой приводила с собой даже маму — большую женщину в форменной одежде, — чтобы показать ей Фомку. И говорила ей, какая это славная и добрая собачка, которую они нашли раненую под насыпью. Говорила, что теперь у нее будет товарищ по играм, гладила и ласкала Фомку, а тот не мог иначе выразить свою признательность, как вилять хвостом и лизать ей руки. Женщину он слегка побаивался. И вздыхал исподтишка — ему все равно вспоминались Хенн и все остальные.

— Интересно, откуда этот пассажир родом? Где его дом? — задумчиво рассуждала женщина, стоя возле Фомкиной лежанки.

— Мама, оставим его себе. И будет у него здесь дом, — сказала девочка.

— Если он, конечно, останется, то я не возражаю, — согласилась мать, направляясь к железной дороге с разноцветными флажками в руках.

Зато Фомка отнюдь не чувствовал себя здесь как дома. Тут частенько проносились длинные грохочущие поезда. Как только проходил очередной состав, Фомке хотелось с лаем броситься ему навстречу — вдруг в нем едет Хенн? Едет и не знает, что Фомка находится у чужих людей. Заметив, что собака начинает тосковать, девочка снова приходила к Фомке и разговаривала с ним долго, по-детски успокаивала. Фомка смирялся. Но покой наступал ненадолго. Следующий поезд снова приводил Фомку в возбуждение. И он принимался жалобно выть.

Спустя некоторое время Фомка, прихрамывая, стал передвигаться по двору. Держа лапу на весу, он ковылял вдоль стены на солнечную сторону. Грелся подолгу на солнышке и зализывал языком свои раны. Плохо, что он не мог дотянуться языком до раны над глазом. А мухи лезли туда особенно назойливо. Он ловил их, щелкая зубами, как когда-то обедала старая лягушка, которую он видел еще будучи щенком. Двигал челюстями и улыбался, понимая, что таким способом их много не наловишь.

Фомка был славный молодой пес. У таких раны заживают быстро. Однажды утром он проснулся оттого, что очень зачесалась бровь. Когда он потрогал больное место лапой, оказалось, что там образовалась шершавая корочка и открытой раны больше нет. Фомка тут же заметил, что обоими глазами видит одинаково. Он пробежался по двору, впервые с неподдельным собачьим интересом обнюхивая каждый уголок. Перво-наперво он выяснил, что ворота заперты. Значит, из двора не выбраться. Но эта короткая пробежка вызвала у него поистине собачий восторг: нечего больше валяться на соломе, можно и побегать.

Девочка, обнаружив Фомку у забора на солнцепеке, очень обрадовалась, что собака поправилась.

Она скороговоркой выпалила маме:

— Скоро, скоро он будет совсем здоров! Как хорошо!

Фомка, соглашаясь, вилял хвостом.

— Хорошо-то хорошо. Выздоровеет да убежит и даже спасибо тебе не скажет! — пошутила мать.

На лицо у девочки набежала тень. Она погладила собаку и твердо сказала:

— Не убежит. Он ведь мне друг, мама.

Фомка был, конечно же, друг. И не хотел отвечать ей неблагодарностью. Все это верно. Однако это не мешало ему чаще и чаще вспоминать дом Хенна, Мику, Манни и даже злую Лизку. Дома было так просторно, чисто, вообще, здорово. Здесь, правда, к нему тоже были добры, но ничто не радовало Фомку. Частокол, окружавший двор, вызывал в нем досаду. «Неужели отсюда не выбраться?» — спрашивал он сам себя, бродя ночами по двору. И снова горестно выл.

— Дом вспоминает, — рассудительно говорила высокая женщина, уходя к железной дороге. Она не ругала Фомку, потому что самой ей когда-то пришлось больной и немощной жить вдали от родного дома. Она понимала собачье горе.

А Фомкино горе становилось тем нестерпимее, чем быстрее он поправлялся. Он уже приходил за девочкой в комнату, барахтался с ней на траве, валялся и приводил себя в порядок. Он даже раз полаял на чужаков, словно был тут дворовой собакой, но в глазах у него застыла тоска. Дома остались ребята, животные, дома все было по-другому. Тут же не было ничего, кроме железной дороги да противного поезда. Может, здесь и лисьих нор нет? Но самое главное нет Хенна! Фомка не вытерпит без Хенна! Надо разыскать его! Фомка тянул носом воздух и тщательно принюхивался, как обычно делают собаки в чужом месте. Но напрасно в ноздри врывался ветер, не принося с собой запаха родного дома. Фомка чуял только постылый мазутный дух, запах чего-то незнакомого и чужого.

От этих запахов Фомка укрывался в соломе, укладывал голову на лапы и тоскливо смотрел в пустоту. Он, привыкший к раздолью, к просторным лугам, не годился для жизни взаперти. Да он и не хотел жить в неволе. Пусть эта девочка ласковая и добрая, но дом милее… Дома было так много интересного. А здесь валяешься да дремлешь. Чужда была ему такая жизнь.

Однажды ночью хозяйка маленького домика пошла к железной дороге и оставила калитку приоткрытой. Фомка, как стрела, припустился следом. Как раз приближался, громыхая на стыках, поезд, и Фомка юркнул в придорожные кусты.

Новые запахи ударили ему в нос. Он на свободе! Он может бежать куда захочет! Но куда направиться, в какой стороне его дом — у Фомки не было ни малейшего представления. Только его бессознательно тянуло к железной дороге, неудержимо влекло к ней. До дому он наверняка доберется — настолько был уверен в своем чутье Фомка.

Радость освобождения переполняла его, рвалась наружу. Он обежал большой круг около дома и звонко залаял. Словно хотел крикнуть на прощание. Конечно, этого прощального лая не слышала маленькая девочка, которая спала сейчас сладким сном. Зато его услышала высокая женщина, окликнула его. Но Фомка не подошел к ней. Он выбежал к насыпи, еще пару раз тявкнул оттуда — и исчез в сумраке летней ночи. Как здорово было бежать, чуя под собой здоровые ноги. Только ветер свистел в ушах. Пробежав порядочный отрезок пути, он остановился и огляделся. Далеко в стороне виднелись неясные очертания деревьев и кустов возле ограды маленького домика. Он еще раз посмотрел туда и еще раз звонко залаял. И рысью побежал по шпалам.

Высокая женщина у ворот вздохнула, услышав тот прощальный лай, и подумала про себя: «Домой побежал. Дом каждому милее всего…»

А Фомка продолжал путь. Длинная, как стрела, дорога, казалось, вставала перед ним, как гора. Другая точно такая же нитка рельсов высилась у него за спиной. И порой ему чудилось, что он и не сдвинется с места, так и будет барахтаться на одном месте посреди бесконечно длинной дороги. И совсем понапрасну. Но тут он заметил, что окрестности изменились. Вместо чащоб и болот появились луга, на смену им пришел лес, потом потянулись, перемежаясь, поля и перелески, и снова болота, и снова перелески. Но высокой дороге не было конца и края.

Время от времени ему приходилось спускаться с насыпи в кустарник, чтобы пропустить поезд или поостеречься незнакомых людей, работавших на насыпи. Так он миновал здания, которые напомнили ему те строения, от которых он начинал свою поездку. Но он не узнавал их, там было пусто, и он безбоязненно прошмыгивал мимо. Фомка бежал весь долгий летний день, бежал и большую часть сумеречной ночи. Но когда совсем стемнело и над лесом взошла луна, желтая, как головка сыра, его охватило отчаяние.

Он печально уселся на обочине, вытянул морду и завыл на луну. Выл долго, тоскливо, жалобно, как воют все бездомные или голодные собаки. Да, он был голоден! Только теперь он впервые ощутил голод. А здесь невозможно отыскать что-либо съестное, на этой дороге. Только запах мазута да угольные крошки. Он посидел, глядя на луну, снова потянул носом воздух и продолжил путь. Теплый ночной воздух словно подталкивал его, лаская загадочными звуками, нашептывая ему, что он на верном пути… На пути к дому…

Утром он нашел в обрывках бумаги хлебные корки. Это немножко утолило голод и подбодрило его. Хуже было с ногами. Он бежал по острому гравию, подушечки на лапах побитое потрескались и горели. Даже бедро стало побаливать. Он отдыхал все чаще, сидя на краю дороги и удрученно оглядываясь по сторонам. А когда он увидел лужу, то ступил в нее сразу четырьмя лапами. Остудив гудящие лапы, он попил — пил жадно и много, потому что вода бодрила.

Глядя на затянутое облаками небо и измеряя глазом расстояние от горы до леса, он все более убеждался, что доберется до дому, попадет к своим. Он не понимал, откуда появилось это чувство, но оно возникло в нем и крепло. Лапы у него были настолько разбиты, что ему пришлось спуститься с насыпи на пешеходную дорожку, а порой и просто бежать по мягкой траве. Иногда пропадали все тропинки разом, и он метался в высоких зарослях, бежал через поле по картофельным бороздам. Он продолжал идти. Никакие трудности не способны были остановить его. Он переплыл пару ручейков, встретившихся на его пути, обошел стороной несколько деревень, чтобы избежать столкновения с чужими собаками. Но ни на миг не упустил из виду железную дорогу. Все время вдоль железной дороги…

На следующую ночь он добрался до места, где железная дорога проходила через большое село. Здесь было многолюдно, и Фомка временно совсем отдалился от железнодорожного полотна. По улицам, по огородам и выгонам, лишь бы вперед, не останавливаться. На одной капустной грядке он столкнулся с крольчонком. В мгновение ока тот был пойман. Тут же, на клеверной отаве, Фомка с жадностью проглотил его, оставив от добычи лишь кусочки шкуры. И те он тщательно с аппетитом вылизал.

Подкрепившись и отдохнув, он сразу почувствовал в себе силу. Мускулы налились, а в душе прибавилось смелости. Он выбежал на шоссе и припустил вдоль канавы. Туда, где виднелась надоевшая, но тем не менее необходимая железная дорога.

Снова светила полная яркая луна. Село спало. В легкой теплой дымке разносились манящие запахи. Но у Фомки живот был полон, и ему не хотелось тратить время на поиски еды.

Уже темнела вдали железнодорожная насыпь, как на развилке ему навстречу выскочил огромный серый кобель.

— Куда ты, блудливый, мчишься? — зло зарычал он на Фомку.

Фомка остановился: мышцы напряжены, зубы оскалены.

— Домой, — деловито и строго прорычал он в ответ.

— На нашей улице нет твоего дома. Чего тут шляешься?

— Улицы для того и есть, чтобы по ним ходить, — объяснил Фомка.

— Смотри, какой гордый, бродяжка! Я тебе покажу! — угрожающе приблизился огромный пес.

Фомка никогда бы не испугался такого противника. Но он устал после изнурительной дороги, и шрам на голове давал о себе знать. Он решил, что будет разумнее не ввязываться в драку. Потому и сказал, опуская шерсть на загривке и виляя хвостом:

— Я заблудился. Иду домой, к своим. Ты ведь сам собака и должен меня понять. Не трогай…

— От тебя пахнет зайцем, — буркнул тот и с шумом набросился на Фомку. — Будешь наших зайцев уплетать, бродяга!

И тут Фомка убедился, что в чужом месте надо быть очень осторожным. Но он ничего больше не слышал. Как выпущенная пружина, он взвился на задние лапы и вонзил свои острые клыки в горло обидчику. Шея у того была толстая и крепкая, трудно было повалить такую откормленную собаку. Потому Фомка и рассчитывал только на свою ловкость. Держал силу про запас и еще яростнее впивался зубами в чужое горло. Хватка его была настолько отважна и неожиданна, что большая собака захрипела в его когтях. Не упустить! Тогда он сам пропадет. Это было ясно. Потому Фомка и не отпускал врага, даже когда тот вскочил на дыбы и стал трепать Фомку вокруг себя, как щенка. Фомка мертвой хваткой держался за горло большой собаки. Так крепко сжал свои челюсти, что неприятель не смог даже раскрыть пасть. Этим Фомка и спас себя. Большая собака стала жалобно повизгивать. Тогда Фомка расслабил клыки, резко отскочил в сторону и разразился лаем:

— Запомни, к путникам не пристают!

Серая громадина встряхнулась, прилизала шерсть. Но Фомка был уже далеко. Его острые клыки остудили злобный пыл врага, так что тот даже не бросился следом.

Той ночью Фомка настолько устал, что забрался в стог и проспал до восхода солнца. Спал и видел плохой сон про то, как он бежит и бежит, но никак не попадет домой. Все время впереди бесконечная нитка рельсов и высокая насыпь. Очнувшись, он всхлипнул разок, как ребенок, потянул носом воздух и осмотрелся вокруг. Но не увидел ничего такого, что напоминало бы о доме: ни в лесу, ни среди этого широкого поля, которое он как раз пересекал.

А дом был не так уж и далек. К обеду он стал узнавать знакомые строения вдоль железной дороги. И доносившиеся оттуда запахи были ему знакомы. Он поспешил туда. И через минуту заливисто залаял от радости. Это были те самые дома, откуда они с Хенном начали свое путешествие.

Добраться отсюда до дому было парой пустяков. Фомка утолил жажду в ручье и заковылял по межам и обочинам канав. Все здесь было ему известно, почти совсем как дома! Он бежал и время от времени лаял от восторга. Легкое воздушное чувство радости переполняло грудь и подгоняло его, иногда он пускался напрямик через поле — по пшенице или по траве.

И вот наконец дом!

Неслышно подбежав к школе, он ворвался во двор в тот вечерний час, когда хозяйка вышла из хлева с подойником, в котором пенилось парное молоко. Обходя широкий круг, он пошел хозяйке навстречу. Потом, словно набедокуривший, виновато прижался к земле, поджал хвост и опустил глаза. Сам радостно, с повизгиванием лаял.

— Я дома! Дома! Смотри, хозяюшка, я снова дома!

Мать Хенна, покачав головой, спросила:

— Три недели, Фомка! И тебе не стыдно? Где ж ты у меня бродил-блудил?

Но она не сердилась. Дома не бывают сердитыми, понял Фомка. И он прыгал вокруг хозяйки с восторженным лаем. Словно хотел рассказать, что он за все это время пережил.

Эту необузданную радость и знакомый лай уже успели услышать в доме. Из одной двери во двор выскочил Хенн, из другой — вслед за ним — Анни и Калью.

— Фомка! Милый Фомок-Дружок! — на бегу подхватил Хенн Фомку.

— Да-да, дорогой Хенн, я все-таки добрался до дому, — торжествующе лаял в ответ Фомка. Он льнул к рукам Хенна, повизгивал, урчал, всхлипывал, лаял, разевал рот, издавая разные звуки, словно говорил о всем, что увидел и пережил на чужой стороне. И Хенн даже понимал кое-что из его бессловесного разговора. Понял, что Фомка проделал трудный путь, исстрадался, чтобы снова попасть домой и обрести старых друзей. Хенн гладил и ласкал его и наконец сказал:

— Смотрите, какой у него шрам на голове… Болел… Я думал, что он погиб, когда этот негодяй выкинул его в окно из вагона. А смотри-ка, Фомок-Дружок домой вернулся.

— Вернулся! Все преодолел!

— Да он бы и с тем спекулянтом в поезде справился, не накинь тот ему мешок на голову…

— Конечно… Но все равно Фомка раскрыл спекулянта, и того заставили штраф уплатить!

Рассуждая таким образом, все ребята столпились вокруг Фомки, разглядывали и гладили его, трогали пораненное место над глазом. Трогали его лапы, жалели и хвалили его за разумность.

А Фомка каждому заглядывал в глаза, отвечал на каждую ласку. Всем было хорошо. А больше всего — самому Фомке. И он носился по всему двору. Лаял на новое выросшее здесь здание, мчался к хлеву, где жила Манни, крутился там и ликующе кричал:

— Здравствуй! Здравствуй, я снова дома!

И ему казалось, что и корова приветливо мычит в ответ. Даже старая злая кошка Лизка вышла и подняла хвост трубой. Только когда хозяйка поставила перед Фомкой миску с молочной пенкой, которая обычно всегда предназначалась кошке, Лизка сердито проворчала:

— Оставь мне тоже, ты, блудень!

И Фомка оставил. Он был не в состоянии даже есть. Впервые делил он с кошкой свой обед. У него было столько хлопот с детьми, столько ему надо было осмотреть. Дома все были к нему добры. Не к лицу было и ему вспоминать старое и сердиться.

— Мы с тобой друзья, — кивнул он кошке, облизываясь.

— Сегодня друзья, завтра опять подеремся… — лукаво ответила кошка, в свою очередь приступая к еде.

А Фомка продолжал носиться с детьми по двору.

Маленькая Анни решила, что мало теперь называть его просто Фомок-Дружок. Он заслужил звание молодца! Собака, которая возвращается бог весть откуда, ведь и вправду молодец!

— Как бы не так! — засмеялся Калью. — Этот молодец поехал в лагерь вместе с нами. Только мы с Хенном вернулись домой раньше…

Дети смеялись и шутили. Но это «молодец» так и пристало к нему.

Хенн почесал за ухом:

— Да, я уже сочинил в память о Фомке кое-какие стишки… А сейчас мы должны отметить возвращение Дружка-Молодца и сочинить новые…

— Расскажи их нам, — стали упрашивать Анни и Калью.

И Хенн прочел им стихи о том, как рос маленький озорной щенок, как он лаял на ворон, как вступал в бой с индюком, как охотился за лисой, как убегал в лес и как его посадили на цепь, как он воров распознал, как очутился на ярмарке и как плохо ему было среди чужих…

Решили, что все рассказано про Фомка-Дружка очень здорово. Дети уселись кружком на траве у ограды и стали придумывать, как же закончить этот рассказ в стихах. Надо, чтобы новые стишки как бы подводили итог, охватывали все порожденные Фомкиной деятельностью мысли. Фомка забрался между ребятами, укладывая свою голову на колени то одному, то другому. И с дружеской шаловливой улыбкой смотрел детям в глаза, слабо помахивая хвостом, который уже давно не был тоненькой ниточкой, а выглядел настоящим собачьим хвостом. Свешивая попеременно то правое, то левое ухо, слушал он голоса детей. Ему так хорошо было здесь, как нигде в другом месте. Да и где может быть лучше как не среди своих?

Вскоре песенка была закончена и последний, придуманный всеми вместе куплет звучал так:

Так растет, умнея, каждый, чтоб полезным стать однажды: пахарем, ученым быть или в океане плыть.

Дети высказали в стихах, что они чувствовали. Фомка ведь из этих рифмованных строчек ничего не понял. Но одно ему было совершенно ясно: если собака дом забудет, то все у нее пойдет вкривь и вкось и останется она одна. А дома все друзья, дома хорошо. Нет милее места, чем дом родной.

Об этом говорили Фомке детские голоса, их нежные взгляды, их ласковые руки. Об этом же нашептывали Фомке тихо шелестящие на вечернем ветру тополиные листья, это же слышалось и в спокойном мычании коровы в хлеву. Это звучало даже в напевном мурлыканье сердитой Лизки, которая впервые за долгое время сидела спокойно тут же, во дворе, обернув хвостом лапы.

И тут Фомке захотелось созорничать. Как было бы здорово схватить ее сейчас за хвост! Но Лизка была настороже. Как только Фомка повернулся к ней, она выгнула спинку, обнажила зубы и прошипела:

— Ш-ш-ш!!

Как всегда, как обычно! Фомка опять положил голову на лапы. Подергивающийся кончик кошкиного хвоста напомнил ему о всех ее проделках. Он залаял, залаял по-настоящему. Но это прозвучало так, словно он говорил: ах, забудем дома про обиды!

Примечания

1

Стихи здесь и далее в переводе Елены Ракеевой.

(обратно)

Оглавление

БЕЗ ИМЕНИ

ФОМОК-ДРУЖОК УЧИТСЯ ДЕЛУ

ФОМКА ИДЕТ В ГОСТИ

ФОМКА ЛОВИТ ОКУНЕЙ

ФОМКА ДЕМОНСТРИРУЕТ СВОИ СПОСОБНОСТИ

ФОМКА НА ЦЕПИ

НА ЧУЖБИНЕ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?