«Дмитровское шоссе. Расцвет, упадок и большие надежды Дмитровского направления»

Дмитровское шоссе. Расцвет, упадок и большие надежды Дмитровского направления (fb2) - Дмитровское шоссе. Расцвет, упадок и большие надежды Дмитровского направления 3786K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Вячеславович Рогачев

Алексей Рогачев Дмитровское шоссе. Расцвет, упадок и большие надежды Дмитровского направления

© Рогачев А. В., 2017

© «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

«Неудачник плачет, кляня свою судьбу…»

Среди московских радиальных магистралей наиболее известны те, что составляют красу и гордость нашего города – Тверская и Тверская-Ямская улицы (проще говоря, улица Горького), Ленинградский, Ленинский, Кутузовский проспекты, проспект Калинина (ныне Новый Арбат). Именно эти радиусы, созданные в советские годы, определяют лицо Москвы – красивое, приветливое и вместе с тем строгое и торжественное.

Но есть и другие радиусы, о которых реже упоминают в популярных путеводителях, – например, Варшавское, Каширское, Щелковское шоссе. Они выглядят менее нарядными, на них мало выдающихся построек. Меньше внимания уделяют им средства массовой информации.

Причины этого самые разные. Для одних (в основном восточных и южных направлений) главным фактором, определяющим неказистый облик, является наличие в их окружении громадных промышленных зон. Промышленные сооружения, подчиненные строгим требованиям технологии, труднее всего вписать в застройку важной городской магистрали.

Помехой для полноценного развития других стало обилие железных дорог, нарезавших прилегающие территории на мелкие, случайные участочки, на которых невозможно возвести что-либо достойное.

Третьим вроде бы ничего не мешало превратиться в парадные проспекты, но начатая было реконструкция остановилась на полпути – то война помешала, то средств не хватило, то смена вех в архитектуре и строительстве.

Несложившаяся судьба этих магистралей отразилась и в их статусе – большинство из них так и не удостоились почетного звания проспекта, оставшись в ранге шоссе. К числу этих неудачников относится, в частности, Дмитровское шоссе. Причем незадачливостью отличается не только само шоссе, но и улицы центра города, которые дают начало северному радиусу Москвы. Хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Ведь Дмитровская дорога ведет свою историю с первых веков существования Москвы, связывая ее с верховьями Волги – важнейшей транспортной артерии Древней Руси. Но с течением веков значение Дмитровской дороги снижалось. Искажениям подверглась ее трасса в черте города. Вместо того чтобы идти по прямой от Кремля, она стала выписывать странные, непонятные с первого взгляда зигзаги.

А в XIX столетии в дело вмешались железные дороги. Именно Дмитровскому направлению они причинили наибольший вред – только в пределах МКАД оно пересекается стальными путями целых пять раз! По этому показателю северный радиус делит первенство Москвы с шоссе Энтузиастов. Самым неприятным оказалось то, что стальные пути Савеловского направления пролегли бок о бок с шоссе, максимально затруднив задачу архитекторам, разрабатывавшим проекты реконструкции. И хотя подобных проектов было выполнено немало (один прекраснее другого!), большая их часть в жизнь так и не воплотилась.

При этом, вопреки своей неказистой внешности, Бутырская улица и Дмитровское шоссе вносили значительный вклад в развитие столицы. Вдоль них размещались важные промышленные предприятия, многие научно-исследовательские институты. В 50-х годах XX века вдоль шоссе пролег трубопровод, по которому Москва снабжалась чистой водой, поступавшей с Северной водопроводной станции.

Северный луч выделяется и еще в одном отношении. Он является своего рода московским «бермудским треугольником», где чаще всего случаются всевозможные катастрофы. Причем, в отличие от настоящего Бермудского треугольника, сугубая трагичность которого является чистой фикцией, частота взрывов, пожаров, обвалов вдоль Дмитровского радиуса на самом деле заметно превышает среднемосковский уровень.

Дмитров и Дмитровки

Дмитровский радиус, началом которого является улица Большая Дмитровка, а завершением – Дмитровское шоссе, никогда не относился к числу самых важных, самых оживленных дорог Москвы. Об этом говорило даже само название. Дмитров – обыкновенный подмосковный город, за которым не числится ни особых ратных подвигов, ни громких событий русской истории. Уважение вызывают дата основания – 1154 год и имя основателя – Юрий Долгорукий. Благодаря этому Дмитров является «кровным братом» русской столицы. Князь знал, что делал. Кратчайший путь от Москвы к главной транспортной артерии Северо-Восточной Руси – реке Волге – пролег через эти места. Вставший на самой середине этого пути Дмитров взял его под свой контроль.

Постепенно Московское княжество раздвигало свои границы, в его владение перешел и полноценный водный путь к Волге по Оке. Он принял на себя значительную часть грузооборота. В начале XVIII века столицей Российской империи стал Петербург. С верховьями Волги его связала Мариинская водная система, а кратчайший путь оттуда к Москве вновь пролег по старому маршруту. Вновь расцвел Дмитров. Но в середине XIX столетия Николаевская железная дорога оттянула основные грузовые перевозки между старой и новой столицами. Наконец, в 30-х годах XX столетия вошло в строй выдающееся инженерное сооружение – канал Москва – Волга, и Дмитров стал центром великой стройки.

Все эти события так или иначе влияли на значение Дмитрова, а заодно и пути, связывавшего его с Москвой. Дорога то приходила в упадок, то вновь оживлялась. Но даже в моменты расцвета она никогда не переходила в ранг первоклассных, самых важных магистралей.

Пожалуй, апофеозом невезучести Дмитровского направления можно считать события второй половины XIX века. Город Дмитров являлся тогда центром обширного уезда (в его состав входили земли нынешних Дмитровского, Сергиево-Посадского, Талдомского, Пушкинского районов), и, казалось, можно было ожидать, что развернувшееся железнодорожное строительство не обойдет его стороной. Но открытая в 1862 году стальная магистраль прошла не через центр уезда, а по его восточной окраине – на заштатный Сергиев Посад. Ближайшая к Дмитрову станция оказалась у монастырской слободы Хотьково. С тех пор бедным жителям уездного центра приходилось добираться до Москвы самым причудливым образом – 30 верст на лошадях на восток до Хотькова, а затем 60 верст на поезде до Москвы. И все-таки это было удобнее и быстрее, чем трястись 70 верст по прямому, но разбитому Дмитровскому тракту. Собственной железной дороги Дмитрову пришлось дожидаться почти сорок лет. Да и прошедшая, наконец, через город Савеловская дорога оказалась, фактически, тупиковой. Поездов дальнего следования по ней проходило по две-три пары в сутки, а сегодня и вовсе осталось только пригородное сообщение.

Не повезло Дмитровскому радиусу и в градостроительном плане. Другие радиальные магистрали Москвы, как правило, берут свое начало от Кремля или от какой-нибудь центральной площади. И только Большая Дмитровка скромно и незаметно вытекает из Охотного Ряда. Ее начало скучно замыкает боковой фасад гостиницы «Москва», точнее, новодела, выросшего (но так и недостроенного) на месте снесенной гостиницы. А до 30-х годов XX столетия дело обстояло еще хуже. Дмитровка «вытекала» из вечно бестолкового, шумного и безобразного всемосковского торжища, именовавшегося Охотным рядом.

К счастью, в судьбе пути на Дмитров далеко не все столь печально. Одна особенность ставит его в ряды главных культурных центров Москвы. Начальная часть радиуса – улицы Большая и Малая Дмитровки – весьма богата театральными зданиями. На Большой Дмитровке расположены Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко и Театр оперетты. До 60-х годов XX века в доме № 26 работал и цыганский театр «Ромэн». В небольшом зале в доме на углу со Страстным бульваром (Страстной бульвар, № 6) в 30-х годах давал спектакли латышский театр «Скатуве». По некоторым сведениям, там даже после перестройки и приспособления под административное помещение до самого конца XX века сохранялся поворотный круг сцены…

Так выглядело начало Пушкинской улицы в 80-х гг. XX в.

В непосредственной близи от улицы лежит Театральная площадь с тремя крупнейшими театральными зданиями Москвы – Большим, Малым и Центральным детским (ныне РАМТ) театрами, причем последний выходит на Дмитровку своим тыльным фасадом. Также совсем рядом с улицей, в Петровском переулке, расположено здание бывшего Театра Корша, которое долгое время было занято филиалом МХАТа, а ныне принадлежит Театру Наций. К перечисленным театрам Большой Дмитровки нужно добавить Театр имени Ленинского комсомола на Дмитровке Малой. Так что в отношении «театральности» с Дмитровским радиусом может соперничать разве что главная магистраль Москвы – когда-то улица Горького, ныне зачем-то разорванная на Тверскую и 1-ю Тверскую-Ямскую.

Но даже роль Дмитровки как театрального центра Москвы омрачена, вернее, озарена пламенем многочисленных пожаров в театрах.

У истоков театральных пожаров

Большая Дмитровка не имеет соперников и вряд ли получит их в обозримом будущем по числу театральных пожаров. Подводя итоги огненных катастроф в Москве за последние двести лет, можно прийти к весьма печальному для нашего города и особенно для Дмитровского радиуса выводу: если горит театр, то это происходит либо на Большой Дмитровке, либо рядом с ней.

Начало этой страшноватой традиции положил колоссальный пожар 8 октября 1805 года, уничтоживший здание Петровского театра. Это здание, стоявшее на месте нынешнего Большого, было перестроено из сгоревшего в 1773 году дома Лобановых-Ростовских. Заказчиком выступал антрепренер англичанин Меддокс, а проект выполнял, скорее всего, архитектор Дж. Кваренги[1]. Любопытно, что московские бабы рассматривали постигшее театр бедствие как Божью кару за то, что в день пожара, в воскресенье, там осмелились поставить «Русалку» с изобилием всевозможной чертовщины[2]. Возродиться театру суждено было лишь после разорения 1812 года и в другом качестве.

В 1841 году огненную эстафету подхватил Малый театр, его внутренности выгорели, да так, что восстановление здания затянулось аж до 1848 года. Прошло всего пять лет, и 11 марта 1853 года вспыхнул самый известный из всех московских театральных пожаров – на сей раз в Большом театре, занявшем место несчастного Петровского. Эта катастрофа была многократно описана во всех подробностях и наглядно продемонстрировала полное бессилие московских пожарных в борьбе с серьезными загораниями. Конечно, отстоять гигантское здание от огня не позволяли скромные возможности пожарной техники того времени, но бравые огнеборцы не смогли даже оказать помощь несчастным, которых пламя выгнало на крышу фронтона портика. Двое из них в отчаянии предпочли мгновенную смерть и бросились с крыши вниз. Третий, плотник Дмитрий Петров, нашел место, где ветер относил от него пламя и дым. Спасти погибавшего человека вызвался крестьянин деревни Евсеевой Ростовского уезда Ярославской губернии, кровельщик по профессии Василий Герасимович Марин. По пожарной лестнице он поднялся так высоко, как было возможно, а оттуда подал вверх веревку на шесте. Казалось бы, мысль достаточно простая, но почему-то пришла она в голову не пожарным, а случайному наблюдателю. Так или иначе, а эта веревка спасла Петрова. Закрепив ее на крыше, он спустился на землю.

Само же здание выгорело дотла, от него остались только потрескавшиеся кирпичные стены – внешние и зрительного зала. Развалины простояли более двух лет, пока в Петербурге решали судьбу театра, изыскивали средства и разрабатывали проект. Восстановление начали 17 мая 1855 года с раскопок руин. На это ушло почти две недели, и лишь в конце мая приступили к строительным работам. Восстанавливавший театр зодчий А. К. Кавос хотя и постарался максимально сохранить уцелевшие стены, в общем мало считался со старым проектом архитекторов Михайлова – Бове и изменил архитектуру здания в соответствии со своими вкусами. Именно тогда оно приобрело тот пышный вид, который с небольшими изменениями дошел до наших дней. Строительство велось очень быстро и было в основном завершено через год и четыре месяца. 20 августа 1856 года оперой Беллини «Пуритане» восстановленный Большой театр продолжил свою работу.

Спешка обусловила недостаточную проработку проекта и невысокое качество строительства, что проявилось уже через сорок лет. С конца XIX века здание Большого театра подвергалось неоднократным ремонтам и профилактическим работам, призванным укрепить его фундаменты и стены, остановить их неравномерную осадку.

Пламя театральной Дмитровки

Пока огненные трагедии случались лишь в ближайших окрестностях Большой Дмитровки, но в конце XIX века дошла очередь и до нее. Причиной послужило здание, в котором ныне располагается Театр оперетты.

На обширном участке вдоль Большой Дмитровки между Спасским переулком и Кузнецким Мостом стоял трехэтажный дом с четырехколонным портиком, выходившим на Кузнецкий Мост. Задний двор к середине XIX века окружали хозяйственные постройки. В 60-х годах участок перешел во владение купцов Солодовниковых, а в 1893 году Г. Г. Солодовников, известный своей скупостью и подлостью, решил устроить на своем участке театр, причем с наименьшими затратами, то есть максимально используя стены старых сооружений.

Архитектор К. В. Терский подготовил проект зала и сцены, встроенных в пространство между надстраиваемыми старыми корпусами, в которых размещались фойе, уборные артистов и прочие вспомогательные помещения. Большую часть нижних этажей предполагалось использовать под магазины. Сохранение старых стен и малая глубина участка не давали возможности создать полноценные фойе, кулуары, а главное – лестницы, достаточные для быстрой эвакуации зрителей в случае чрезвычайной ситуации. Будущее театральное здание выглядело бестолковым и довольно безобразным. Тем не менее разрешение на строительство было получено, и к концу 1894 года театр был готов. Но тут вдруг уперлась городская администрация. Специальная комиссия не разрешила открыть театр из-за большого числа неудобных мест, плохой отделки и тесноты. Самой важной была претензия пожарных, посчитавших, что пути эвакуации недостаточны для обширного пятиярусного зала.

В конце концов, с помощью взяток, мелких достроек и улучшений Солодовников добился своего. Безобразное внутри и снаружи здание на Большой Дмитровке стало самым большим и первым в Москве частным театром.

А уже 20 января 1898 года после спектакля произошел первый пожар. Расследовавшая дело комиссия предписала закрыть для публики два верхних яруса и сократить вместимость зала до 1600 мест. Владелец здания, естественно, предложил другое решение – усиление путей эвакуации. Угловые лестницы были достроены до общей высоты театра, и фасад по Большой Дмитровке окончательно сгладился под линию рядовой застройки.

Но, видно, уж больно бестолковым было лоскутное сооружение, и 30 октября 1907 года в нем случился очередной, на сей раз поистине катастрофический пожар. К тому времени владелец здания скончался, и театр перешел в собственность его наследников.

Зарево над Большой Дмитровкой увидели в четыре часа утра с каланчи Тверской части. На пожар сразу были вызваны три пожарные части, затем к ним прибавилось еще семь. Но, несмотря на усилия, через час после прибытия пожарных рухнула крыша зрительного зала. Все, что могли сделать борцы с огнем, – приставив лестницы, спасти пять человек, ночевавших в верхних этажах. Остов здания превратился в огромный открытый костер. Пылали деревянные кресла, конструкции лож, двери, балюстрады балконов. Горение было столь стремительным, что уже к шести часам утра пожар начал ослабевать сам по себе.

Спасать внутри здания было уже нечего, и большинство пожарных отправились восвояси. Оставшиеся старались предотвратить обрушения внешних стен, в чем и преуспели. Однако все остальное погибло: отделка зала, фойе и сцены, декорации, коллекция костюмов, музыкальные инструменты. От театра остались почерневшие, закопченные несущие стены. В одном из разрушенных помещений – декорационной мастерской – пожарные наткнулись на страшную находку – человеческий труп, в котором работники театра опознали помощника декоратора Семена Коваля, двадцати лет, задохнувшегося в дыму.

Через пару лет театр восстановили под руководством известного специалиста по зрелищным сооружениям архитектора Т. Я. Бардта. Он сумел учесть уроки прошлого (конечно, в пределах объема кошельков владельцев) и постарался привести здание в более или менее приличный вид. Однако и здесь не обошлось без старомосковской дури. При перестройке в 1909 году рухнули гнилые леса, расшибся работавший на них каменщик. Рассматривавший дело суд приговорил наблюдавшего за строительством Бардта к трехдневному аресту и выплатам пострадавшему по 6 рублей 75 копеек в месяц – пожизненно. На такие деньги несчастный инвалид мог существовать по-царски!

Но в конце концов старый Солодовниковский театр стал выглядеть примерно таким, каким мы видим сегодня Московский театр оперетты. Какие только коллективы не выступали в нем! С 1922 года Первая свободная опера С. И. Зимина, затем Экспериментальный театр, в 1929–1935 годах – 2-й Государственный театр оперы и балета. С 1936 года оно стало служить филиалом Большого. С 1961 года роль второй сцены главного театра страны перешла к Кремлевскому Дворцу съездов, и в многострадальном здании разместился Московский театр оперетты.

После Солодовниковского театра пожарная инициатива на некоторое время вновь перешла к Театральной площади. Сначала 2 мая 1914 года опять загорелся Малый театр. К счастью, пламя охватило лишь складские помещения, расположенные в северной части здания. Там хранились декорации, размещались машинное отделение и квартиры служащих. Пожар возник как раз на складе декораций. Благодаря легко воспламеняющемуся материалу пожар сразу принял устрашающие размеры. Он длился не более трех часов, но причинил колоссальные убытки. Погибли все декорации Большого театра и частично Малого. Театральные помещения также сильно пострадали от копоти и воды, а военные невзгоды затянули ремонт. По-настоящему за восстановление театра взялись только в 1923 году. Осмотр, произведенный участковым архитектором А. Ф. Стуем, помимо разрушений от пожара выявил неравномерную осадку и трещины в стенах обгоревшей части. Прямо под углом театра проходил коллектор реки Неглинной, что, понятно, также отрицательно влияло на техническое состояние здания. Проект восстановления выполнили архитектор Ф. А. Трусов и Б. Н. Блохин, конструкции рассчитывал инженер Н. Назаров[3]. Одновременно было решено также расширить театр за счет ликвидации торговых помещений Александровского пассажа, вклинившегося между ним и универсальным магазином Мюра и Мерилиза (позже Центрального универмага).

В декабре 1938 года дошла очередь и до третьего театра Театральной площади – Центрального детского. Из-за короткого замыкания в проводке в нем вспыхнул пожар, который удалось довольно быстро потушить. Уже в марте следующего года в восстановленном зале начал давать спектакли Малый театр, здание которого поставили на капитальный ремонт.

Драмы музыкального театра

К счастью, затем в истории московских театральных пожаров наступил долгий и счастливый перерыв. Конец ему был положен все на той же Большой Дмитровке. Две огненные катастрофы одна за другой постигли Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко.

Столь необычное наименование объясняется тем, что возник он путем объединения двух коллективов. В 1919 году возникла Оперная студия Большого театра под руководством Станиславского, в том же году образовалась Музыкальная студия МХТ, где начал свои эксперименты по синтезу жанров В. И. Немирович-Данченко. В 1926 году обе труппы расположились в здании на Большой Дмитровке, № 17, то есть нынешнем помещении театра. Даже оркестр трупп был общим, зато имелось две самостоятельные дирекции. Вполне логичным стало последовавшее в 1941 году объединение коллективов под названием Московского академического Музыкального театра имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко.

Само же здание появилось еще в конце XVIII века как роскошный дворец графа Салтыкова, но после многочисленных перестроек от той поры сохранились лишь фрагменты стен. В 1839–1909 годах здание занимал Купеческий клуб, интенсивно приспосабливавший его к своим нуждам. После переезда клуба на Малую Дмитровку его прежнее место занял театр-варьете «Максим». Для него в 1913 году по проекту К. К. Гиппиуса пристроили зал и сценическую коробку.

В начале 30-х встал вопрос о преобразовании бывшего клуба в полноценный театр – для студии Станиславского (студию Немировича-Данченко планировалось перевести в строившееся здание на Тверском бульваре). В 1935 году прошел конкурс на лучший проект перестройки. Одной из наиболее эффектных выглядела работа Г. Гольца и С. Кожина, которые предложили оснастить главный фасад монументальным портиком из десяти полуколонн и установленными над фронтоном огромными статуями. По мнению авторов, в таком виде здание приобрело бы типично театральную внешность.

Однако жюри предпочло более простой и рациональный проект А. П. Федорова. Стоявшая перед проектировщиком задача была исключительно трудной. Полноценное театральное здание предстояло собрать, смонтировать из нескольких разномасштабных и разнохарактерных построек, которые прилеплялись к основному, историческому ядру комплекса. Намеченная перестройка, фактически, свелась к строительству нового театра на месте старого здания, от которого уцелело лишь несколько стен. Среди последних оказалась и фасадная, выходящая на улицу стена. Отодвигать ее в глубину было некуда, и все, что оставалось делать зодчему, – попытаться придать скучному, почти без окон протяженному фасаду хоть какую-то привлекательность.

Фасад Театра им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко после реконструкции. 1939 г.

Достижения в этом направлении не слишком впечатляют. Пожалуй, из всех заметных московских театральных зданий это наименее театральное по своему облику. Узкий главный вход обрамлен тремя парами плоских пилястров. На их капителях были помещены доски с надписями, однако столь бледными, что снизу прочесть их было практически невозможно. По бокам от входа из стены выступали два игрушечных балкончика, совершенно не нужных. Ударным элементом фасада стала лоджия с колоннадой, прикрывающая глухую боковую стену сценической коробки. Над ней протянулся еще один длинный балкон. Но, будучи механически прилепленной к северной части здания, эта довольно симпатичная сама по себе конструкция никак не помогала улучшить общее впечатление от длинного и скучного фасада.

Более внушительными были внутренние преобразования. Несмотря на то что и там приходилось считаться с существующими стенами, зодчему удалось создать впечатляющую систему театральных помещений, хотя и унаследовавшую от старого здания некоторую запутанность и нелогичность взаимного положения.

Фактически заново был выстроен зрительный зал. Его высота выросла с 9 до 14 метров, в нем появился балкон. Отделка при всей ее скромности достаточно торжественна. Примитивную сцену площадью 90 квадратных метров заменила новая, оборудованная поворотным кругом диаметром 17 метров. Ее площадь выросла до 535 квадратных метров. Спроектированная И. И. Флоринским механизация сцены сделала театр одним из лучших в Москве по техническому оснащению. Гардеробы расширились со 100 до 500 метров, были устроены запасные выходы во двор, оборудованы новые фойе. Особое внимание уделили противопожарной безопасности: установили пожарную сигнализацию, наиболее опасные в пожарном отношении помещения оборудовали дренчерной системой. Главным элементом защиты стал железный занавес, готовый при опасности отделить сценическую часть от зала.

Но все противопожарные средства, какими бы сложными они ни были, эффективны лишь при условии ответственного отношения людей. К сожалению, в пору демократического разгильдяйства ручаться за это было невозможно. Естественным следствием стал первый пожар, вспыхнувший 18 июня 2003 года. За десять минут до начала спектакля «Жизель» загорелся чердак. Зрители, актеры, музыканты и весь обслуживающий персонал театра были в срочном порядке эвакуированы. Актеры выбегали на улицу в сценических костюмах.

Пожар принял катастрофические размеры. Обрушились кровля, часть перекрытий, выгорела сцена. Пламя угрожало соседним зданиям. На протяжении четырех часов с ним боролись более 30 пожарных расчетов.

Театр поставили на капитальный ремонт. Параллельно с восстановительными работами шла серьезная модернизация. С дворовой стороны пристроили семиэтажный репетиционно-технологический корпус с подземными этажами для автостоянок и склада объемных декораций, для отдыха зрителей во время антрактов соорудили атриум со светопрозрачным покрытием. В ходе строительства были разобраны два флигеля бывшей усадьбы, мешавшие работам, а по их завершении воссозданы заново. Последним компонентом, не сразу появившимся в проекте, стало 30-метровое перекрытие внутреннего двора. Существенной модернизации подверглось инженерное оборудование сцены, в частности, устроен обширный трюм, откуда при необходимости поднимаются различные сценические площадки для опер и балетов. Рядом с малой сценой, расположенной на третьем и четвертом этажах старой части здания, удалось разместить комплекс аппаратно-студийных помещений.

Реконструкцию предполагалось завершить ко Дню города в 2005 году, но не успели. Помешал очередной пожар. 27 мая ночью загорелся зрительный зал. Когда прибыли пожарные, деревянные конструкции театра уже были охвачены огнем. Пламя быстро распространялось по кровле и строительным лесам. Пожару присвоили самый высокий, пятый номер сложности. К ликвидации привлекли почти 200 человек, 50 пожарных машин. Зачем-то вызывали вертолет, хотя было понятно, что толку от него в городских условиях будет немного. Движение по Большой Дмитровке полностью прекратилось. Как всегда, работу пожарных осложняли троллейбусные провода и множество стоящих вдоль тротуара автомобилей. Расчищать пространство для пожарных машин пришлось с помощью эвакуаторов. Было потеряно драгоценное время.

Но усилия пожарных принесли свои плоды. Около шести часов утра пламя наконец локализовали, а еще через полтора часа пожар был потушен. Все-таки разрушения оказались весьма существенными. Выгорели сцена и зрительный зал (рухнул балкон), частично обрушилась кровля, под воздействием высокой температуры в стенах появились трещины, они едва не рухнули. Не пострадали фойе и сценическое пространство, пожарные отстояли новый корпус и атриум.

На сей раз театр восстановили быстро – он возобновил работу уже в 2006 году.

С небес и из-под земли

Пылавшими театрами беды Большой Дмитровки не исчерпывались. Время от времени здесь происходили и другие катастрофы, гремевшие на весь город, о которых потом долго вспоминали москвичи. Причем беды несчастной улицы сыпались с неба и вырывались из-под земли.

Одна беда в буквальном смысле слова имела небесное происхождение. 7 ноября 1936 года во время военного парада над городом пролетела эскадрилья тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков ТБ-3. В двигателе одного из них сломался коленчатый вал. Мотор развалился на лету – упал пропеллер, посыпались отдельные детали. Эскадрилья шла вдоль улицы Горького, но широким фронтом. Злосчастный самолет оказался конечно же над Большой Дмитровкой, на которую и рухнули обломки. Три человека были убиты на месте, еще восемь получили ранения. Единственным утешением во всей этой истории может служить то, что сам самолет – виновник аварии – на трех моторах дотянул до аэродрома и благополучно сел[4].

А в более близкие к нам времена новые страдания Большой Дмитровке причинили подземные силы. Поздним вечером 13 мая 1998 года по улице мимо дома № 18 проезжала легковая машина. Неожиданно водитель почувствовал, что мостовая под автомобилем проваливается. К счастью, человек успел выскочить и отбежать на безопасное место.

Автомобиль же вместе с обваливающейся почвой уехал вниз, на самое дно возникшего среди улицы огромного провала. Когда на следующий день яму измерили, оказалось, что ее площадь – 500 квадратных метров, а глубина достигает 16 метров (высота пятиэтажного дома)! В разверзающуюся яму медленно пополз стоявший рядом небольшой дом № 18 (выстроенный в середине XIX века). По его передней стене зазмеились сквозные трещины, а затем с тяжким вздохом она словно нехотя съехала вниз.

Вплотную подобрался провал к стоящему напротив дому № 13. Этот был побольше разрушенного, а кроме того, имел определенную историческую ценность – был выстроен после пожара 1812 года и дошел до наших дней с относительно небольшими переделками. В районе провала оказались полностью разрушенными ливневый коллектор и водопровод. Хлеставшая из разорванных труб вода залила воронку на глубину 4 метров.

Через несколько минут к месту катастрофы примчались машины аварийных служб. Их первой задачей стало отключение коммуникаций, разорванных провалом. Одновременно велись работы по предупреждению возможных последствий от дальнейшего развития провала. Обратил на себя внимание его отрог, вытянувшийся в направлении четырехэтажного дома № 20, стоящего на углу Пушкинской и Столешникова переулка. Жильцов дома немедленно выселили. Их временно разместили в ближайших гостиницах «Центральная» и «Минск».

Причины катастрофы определили довольно быстро. На протяжении нескольких лет работы под Пушкинской улицей вела фирма «Крот и К°». Главной ее задачей было строительство тоннеля диаметром 4 метра. Проходка велась щитовым способом. При подходе щита к домам № 13 и 18 произошел прорыв мокрого грунта в забой, в результате чего и образовалась воронка.

Давным-давно здесь, примерно по трассе нынешнего Столешникова переулка, протекал небольшой ручеек, несший воды с возвышенного водораздела вниз – к речке Неглинной. Рост Москвы, развитие ее застройки заставили засыпать мелкий водоток. Затем ушла в подземный коллектор сама Неглинная, и о ее древнем притоке забыли. Тем временем загнанные под землю воды медленно, но верно образовали на месте исчезнувшего ручья эрозионный врез, то есть массив насыщенного водой подвижного грунта. В этот-то врез, в месте его пересечения Пушкинской улицей, и уперся щит.

Устранение последствий аварии включало полный снос полуразрушенного дома № 18, восстановление водоснабжения окрестных домов и засыпку огромного провала с одновременным уплотнением отсыпаемого грунта. Затем укрепили фундамент дома № 13.

Чтобы извлечь аварийный щит, пришлось прибегнуть к замораживанию. По сторонам от трассы будущего тоннеля в землю опустили трубы с циркулирующим по ним жидким азотом, который и заморозил грунт. После этого щит преодолел опасный участок.

Но на этом приключения не кончились. 29 июля в многострадальном владении № 18/10 во дворе у стен строений 4 и 5 снова просел грунт. На этот раз площадь проседания составила «всего» 100 квадратных метров, а глубина – около метра. Провал обнажил фундамент соседнего здания, по которому тут же побежали трещины. Оказалось, что грунт просел вдоль стен котлована, который начали рыть за несколько дней до этого. Здесь бойкие коммерсанты из ТОО «Ранет» собирались строить для себя контору – взамен разрушенного дома № 18. Работы вела строительная фирма «СМК-96». Злополучный котлован быстро засыпали – вместе с провалом, а фирму «СМК-96» лишили лицензии.

Видимо, последствия прорыва плавуна в забой далеко не исчерпаны, и поскольку грунт здесь слабый – песок с прослойками битого камня и золы (следствия старых пожаров), – в глубине под улицей продолжается движение вод. А это означает, что в любой момент на Большой Дмитровке или под каждым из ее домов может вновь разверзнуться земная твердь.

Улице к этому не привыкать. Провалы в ее биографии случались не один раз. Особенно часто происходили они во владении под № 3. Осенью 1891 года провалилась земля во дворе. В возникшую яму упал ребенок, которого еле успели вытащить. Прошло всего несколько месяцев, и 6 мая 1892 года осели фундаменты и полы угловой части выходящего на улицу дома, где размещалась первая в Москве электростанция общего пользования. Установленные там машины опустились вниз на целый аршин[5].

Скорее всего, оборудование электростанции само стало причиной напасти. Строившие ее инженеры еще не имели достаточного опыта и не позаботились о надлежащем укреплении оснований под тяжелые котлы и турбины. К этому нужно добавить сооружение артезианского колодца для снабжения станции водой и прокладку подземного водовода. А ненадежные, зыбучие грунты и неизбежная вибрация от работы машин стали завершающим элементом в ряду объективных факторов и субъективных просчетов, совокупность которых и вызывала несчастья владения № 3.

Казаков, Бакарев и Мейснер

К счастью, помимо вечно пылавших театров и сползавших в провалы старых домов, на Большой Дмитровке имеется и несколько других достойных внимания и при этом вполне благополучных построек.

Самое интересное сооружение Большой Дмитровки – это, несомненно, Дом союзов, до 1917 года являвшийся домом Московского Благородного собрания. Большой двухэтажный дворец, выстроенный для князя В. М. Долгорукова-Крымского в середине XVIII века, представлял собой в плане сильно растянутую букву «П». Главный фасад – перекладина «П» – выходил на Большую Дмитровку и был украшен мощным шестиколонным портиком. Сегодня такое решение может показаться странным – ведь Большая Дмитровка очень узкая, ее небольшая ширина не позволяет обозреть фасад целиком, и весь задуманный зодчим эффект пропадает зря. А своей южной стороной здание выходит на широкий Охотный Ряд. Казалось бы, именно туда и следовало обращать главный фасад. Но в XVIII веке на месте нынешнего проспекта тянулась узкая улочка Петровка, застроенная мелкими лавками, церквушками, жилыми домами. Поэтому в тех условиях решение строителей было единственно верным.

В 1784 году после смерти владельца дом был приобретен Московским Благородным собранием. Приспосабливать дома к новому назначению взялся великий зодчий М. Ф. Казаков. Сначала, в 1784 году, он возвел на месте внутреннего двора, зажатого между ножками буквы «П», двусветный Большой (позже названный Колонным) зал. Зал был намного выше окружающих его с трех сторон корпусов, но его грубоватый объем, поднимающийся над старым зданием, увидеть откуда-нибудь было нелегко.

Одновременно зодчий приделал зданию и второй главный фасад – с южной стороны. Его акцентом служил тяжелый портик из двух пар колонн дорического ордера, соединенных монументальной аркой. В 1793–1801 годах к северному крылу была сделана трехэтажная пристройка с ротондой, оформлявшей угол Большой Дмитровки и Георгиевского переулка. Выходивший на улицу фасад утратил свою симметрию и строгость.

После пожара 1812 года пострадавшее здание восстанавливалось учеником Казакова архитектором А. Н. Бакаревым. К этому времени относится и резкое изменение окружающей среды. На месте выгоревшей беспорядочной застройки формируется прекрасная Театральная площадь, заключается в подземный коллектор грязная речка Неглинная, и вдоль него прокладывается относительно широкий по московским меркам проезд, получивший название Охотного Ряда. Именно с этой стороны здание стало обозреваться гораздо лучше, чем с узкой Дмитровки, и южный фасад окончательно стал главным.

Это имело и отрицательные последствия – теперь с Охотного Ряда прекрасно просматривалась верхняя часть Колонного зала. Ее примитивные формы плохо увязывались с эффектным казаковским фасадом. Стала очевидной необходимость реконструкции здания. Однако отсутствие средств заставило отложить эту меру почти на столетие. Лишь в 1903–1908 годах по проекту архитектора А. Ф. Мейснера над всеми корпусами был надстроен третий этаж, изменены фасады и планировка помещений, прилегающих к Колонному залу. Коренным образом изменилось решение фасадов. На главном – старый тяжеловесный фронтон с аркой сменился легким антаблементом, колонны (теперь уже коринфского ордера) поднялись на уровень второго этажа, над серединой фасада появился невысокий купол.

Аналогичные изменения произошли и с портиком на Большой Дмитровке. Вместо тяжелых дорических колонн, стоявших на невысоком цоколе, появились шесть легких коринфских, также поднявшихся на уровень второго этажа. В отличие от старого новый портик меньше выступал за общую линию фасада, что являлось благом для оживленной улицы.

На здание был «наведен глянец», тяжеловатые и строгие казаковские формы исчезли, сменились более изящными. Хотя Мейснер изо всех сил старался оставаться верным принципам русского классицизма, это получилось у него не слишком удачно. Дом Благородного собрания утратил характер построек XVIII века и превратился в не самый удачный образец неоклассицизма начала XX века.

Зато в полной неприкосновенности оставил архитектор жемчужину творчества М. Ф. Казакова – Колонный зал, а также интерьеры примыкающих к залу гостиных. Колонный зал, безусловно, относится к шедеврам русской архитектуры. Главным элементом его убранства являются поставленные по периметру белоснежные колонны. Архитектурное чутье позволило Казакову так поставить 28 коринфских колонн, что совсем не ощущается их массивность и монументальность. Колонны придали залу великолепие и парадность. Этому способствуют и огромные хрустальные люстры. Развешанные между колоннами, они как бы учащают их ритм, подчеркивают прямоугольную форму зала, его двухъярусность.

Помимо Колонного зала здание Дома союзов включает в себя торжественный и одновременно уютный Октябрьский, официальный зал № 1 (Круглый), зал № 2, а также анфиладу многочисленных фойе.

Не всякий дом памятник

Других столь великолепных образцов архитектуры, каким является Дом союзов, на Большой Дмитровке больше нет. Зато полным-полно на ней домов, которые отнюдь не привлекут внимания туристов, прибывших в Москву на неделю-другую, зато представляют интерес для москвичей, которым не безразлична история нашего города.

Первым в этом ряду следует назвать уже упоминавшийся дом под № 3 (1886 г., проект архитектора В. Д. Шера), шедевром архитектуры вовсе не являющийся. Его внешнее оформление представляет собой заурядный образец «кирпичного» стиля, типичного для русского зодчества конца XIX века, а внутри оно выглядело как обычный сарай. Зато в качестве первой московской электростанции общего назначения (введенной в эксплуатацию Обществом электрического освещения в 1886 году) оно является примечательным памятником истории науки и техники. Расположение электростанции в самом центре города объяснялось чисто технологическими причинами – в те времена еще не имелось высоковольтного оборудования. Передача электрического тока низкого напряжения на значительные расстояния была сопряжена с большими потерями, вследствие чего места выработки электроэнергии старались максимально приблизить к потребителям. Когда проблема была решена и к Москве со всех сторон подошли высоковольтные линии электропередачи, протянутые от других, более мощных и удаленных станций, здание превратилось в гараж. Относительно недавно его переоборудовали для проведения выставок. С этим связано и присвоенное ему глупейшее, игнорирующее историческое значение наименование – «Малый манеж». Чем-чем, а уж местом проведения военных учений и конных тренировок бывшая электростанция никогда не служила.

Проект доходного дома Обуховой (ныне Большая Дмитровка, 7/5, строение 1). Центральная часть фасада. Архитектор В. А. Величкин. 1913 г.

Больше всего на улице многоэтажных доходных домов, выстроенных в самом конце XIX – начале XX века. И хотя некоторые сооружались видными архитекторами того времени, шедевров жанра среди них нет. Облик, конструкции, планировка типичны и особого интереса не представляют. Но вместе они образуют сплоченный и представительный фронт застройки улицы.

Одним из первых в этом ряду стал четырехэтажный дом Синодального ведомства (№ 5), построенный в 1898 году по проекту архитектора И. Г. Кондратенко. С годами размеры доходных домов росли, они превращались в целые жилые комплексы, как, например, два дома № 7/5, выстроенные в 1908 году по проекту В. Д. Глазова (строение 2) и в 1913 году В. А. Величкиным (строение 1). В соответствии с изменением прихотливой архитектурной моды стиль модерн с элементами классического стиля первого сменился откровенным, монументальным, хотя и довольно наивным неоклассицизмом второго.

Во дворе владения прячется трехэтажный дом (дом № 7, строение 4). Несмотря на довольно заурядную внешность, он является интересным образцом московского строительства второй половины XVIII века. Строился он как главный дом городской усадьбы Стрешневых. Был в то время двухэтажным, но выглядел столь эффектно, что автором проекта считали самого великого В. И. Баженова[6]. Пластичность фасаду придавали три ризалита – широкий центральный и два боковых.

В середине XIX столетия стрешневский дом разделил судьбу многих других некогда богатых особняков русской знати – его переделали в доходный дом. Просторные анфилады перегородками разделили на квартиры, а заодно надстроили и третий этаж. К счастью, при этом было сохранено общее решение фасада, и дом не слишком проиграл в своей внешней представительности. Самый существенный ущерб ему был нанесен позже, в начале XX века. Строительство многоэтажного дома № 7/5, вплотную подступившего к старой постройке, потребовало очистки площадки. Стрешневский дом не снесли, но грубо оторвали от него часть южного крыла вместе с боковым ризалитом. Остатки старой постройки упираются в высокую стену молодого соседа. Сегодня дом Стрешнева находится в аварийном состоянии: стены потрескались, от них отваливается штукатурка, частично провалилась кровля. Тем не менее в нем по-прежнему обитают люди.

Чрезвычайно эффектен доходный дом № 9, построенный в 1903–1905 годах для торговца мехами A. M. Михайлова. Шестиэтажное (причем отведенные под магазины два нижних этажа очень высокие) здание долго оставалось самым крупным на улице. В его архитектуре четко прослеживается рука автора – А. Э. Эрихсона, который в свое время считался одним из ведущих московских мастеров этого стиля. Он и в самом деле набил себе руку на отделке фасадов в стиле броского модерна (так, его любимой декоративной деталью были оконные импосты, завершенные стилизованными женскими головками) и выдавал творения, похожие друг на друга, как родные братья. Например, композиционная и декоративная схемы, реализованные в доме Михайлова, четко прослеживаются и в других работах архитектора – домах по Столешникову переулку (№ 7), Тверской улице (№ 18), Большой Дмитровке (№ 32). Ту же структуру, слегка приспособленную к изменившейся архитектурной моде, архитектор повторил и в неоклассическом здании на Ильинке, № 9, строение 1.

А вот стыдливо прячущиеся во дворе доходные корпуса, выстроенные для того же хозяина (строения 3, 5, 6, 8) в 1897–1900 годах по проекту архитектора В. В. Баркова, имели на то все основания, поскольку в противоположность яркому уличному зданию серы, скучны и унылы до невозможности. Вихри стихийной «реконструкции» московского центра захватили и барковские творения. Их обрекли на снос, о чем стоит пожалеть. Несмотря на отсутствие какой-либо художественной ценности, дворовые корпуса представляли собой крупнейший и характернейший образец рядовой, непарадной жилой застройки Москвы рубежа XIX–XX веков.

Примитивность работы В. В. Баркова в некоторой степени компенсировал его сын – С. В. Барков, в 1910 году спроектировавший доходный дом № 23, богато отделанный в неоклассическом духе. Центр фасада выделен двухэтажной арочной нишей над полукруглым эркером. О заказчице дома – княгине Ливен – напоминает монограмма в виде латинской буквы L.

Противоположная, четная сторона улицы также может похвастаться несколькими капитальными постройками дореволюционных времен. Первый из них – дом № 2/3, в результате нескольких надстроек ставший подобием слоеного пирога. Первоначально двухэтажное здание было выстроено в 1821 году по заказу К. М. Полторацкого архитектором А. Ф. Элькинским. В 1889 году перестраивался по проекту С. И. Тихомирова, в 1902 году – Р. И. Клейна, в результате чего приобрел еще два этажа.

Пятиэтажный дом № 4/2, стоящий рядом, сегодня вошел в комплекс малой сцены Большого театра, но изначально строился как жилой в 1897–1905 годах по проекту А. Ф. Мейснера.

Дальше идут постройки поменьше и поскромнее – четырехэтажные № 12/1 (1884 г., архитектор С. С. Эйбушиц) и № 16 (1902 г., архитектор В. Г. Залесский). Последний дом интересен тем, что в нем размещалась техническая контора «В. Залесский и В. Чаплин», занимавшаяся устройством систем отопления и вентиляции. Предприятие относилось к числу лучших в Москве, и ему поручались работы в самых крупных зданиях, таких как Верхние торговые ряды (ныне ГУМ). А один из владельцев – В. Г. Залесский – был к тому же и заметной фигурой в архитектурных кругах города. Одно время он входил в состав Технического совета при городской управе, пять членов которого рассматривали и утверждали проекты важнейших сооружений.

Дом № 22 привлекает внимание благодаря трем треугольным в плане эркерам, украшающим его фасад. Автор проекта – архитектор А. В. Иванов – был неисправимым академиком в старом значении этого слова[7] и убежденным сторонником эклектики. Фасады его самого известного творения – гостиницы «Националь» – буквально увешаны различными украшениями – колонками, наличниками, карнизами, и все это залеплено деталями помельче. Примерно так же выглядит большинство других его творений. Однако при проектировании дома на Большой Дмитровке зодчий решил последовать архитектурной моде и поработать в стиле модерн. Следы усилий в этом направлении отчетливо читаются в мелких деталях фасада. Но изюминкой стали все же не они, а эркеры, придающие фасаду крупный масштаб и делающие его необычным, запоминающимся.

Дом строился в 1904–1905 годах по заказу Московского товарищества для ссуды под заклад движимых имуществ, поэтому иногда его именуют ломбардом. На самом же деле четыре верхних этажа пятиэтажного лицевого корпуса занимали комфортабельные квартиры. Квартирами же, но несколько похуже был занят и дворовый шестиэтажный, поставленный перпендикулярно к лицевому. Наиболее интересен его дальний конец. Там три нижних этажа сменяются двумя высокими, выделенными на фасаде огромными оконными проемами. Именно там и находился сам ломбард, а прием посетителей был организован на первом этаже лицевого корпуса. Интересно, что ломбард работал в этом здании вплоть до 2016 года.

За Богословским переулком бок о бок стоят еще два крупных строения. Пятиэтажный доходный дом Богословской церкви (которая стояла рядом в переулке) № 30/1 построен в 1888–1894 годах по проекту С. И. Тихомирова. О доме № 32 уже упоминалось ранее как о типичной работе архитектора А. Э. Эрихсона. В данном случае в 1901 году он выстроил трехэтажный торговый дом, который впоследствии вырос еще на один этаж.

Среди многоэтажных громад конца XIX – начала XX века сохранилось и несколько более старых построек. Под № 8/1 числится главный дом бывшей городской усадьбы, архитектурный облик которой сформировался в середине XVIII – начале XIX века. С 1829 года он в соответствии с традициями улицы выполнял театральные функции: в нем последовательно работали театральное училище, Московская контора императорских театров, театральная библиотека.

Последнее владение по правой стороне улице (№ 34) с 1811 года принадлежало типографии Московского университета. Она долгое время оставалась крупнейшим заведением подобного рода в Москве. Именно здесь печаталась газета «Московские ведомости». В отличие от прочих периодических изданий, то возникавших, то исчезавших, «Ведомости» бесперебойно выходили на протяжении двух столетий. Реакционное направление газеты послужило поводом для одних из первых студенческих беспорядков. 2 октября 1884 года собравшиеся у редакции студенты университета устроили настоящий кошачий концерт, били стекла в окнах. Разгонять их пришлось при помощи полиции и казаков, которым активно помогали лавочники недалекого Охотного ряда.

До нашего времени дошло несколько сооружений типографского комплекса. Наибольший интерес представляет редакторский корпус (Страстной бульвар, № 10), перестроенный в 1816–1817 годах из старого барского особняка. Считается, что проект был выполнен Н. П. Соболевским при участии Ф. О. Бужинского. Сие представляется вполне логичным, поскольку в рассматриваемый период первый служил архитектором Московского университетского благородного пансиона, а второй состоял архитектором университетской типографии[8]. Удачные пропорции здания, снабженного портиком из шести каннелированных колонн, делают его хорошим образцом раннего московского ампира. Выходящий на Дмитровку производственный, собственно типографский корпус построен в 1821–1827 годах по проекту архитектора Д. Г. Григорьева в стиле ампир. Центральный ризалит выделен мощным аттиком и плоской аркадой нижнего этажа. В нем размещались канцелярия и книжный магазин; сама типография находилась на втором этаже здания. В 80-х годах планировалось частичное воссоздание других разрушенных элементов комплекса. Однако с наступлением демократии вместо этого были снесены стоявшие во дворе палаты XVII века, и в центре бывшего типографского двора выросло громоздкое сооружение для магазинов и контор.

Институт Ленина от Советской площади до Дмитровки

После долгого затишья, вызванного Первой мировой и Гражданской войнами, к середине 20-х годов строительная деятельность на Большой Дмитровке вновь оживилась. В 1926 году вошел в строй жилой дом под № 20 на углу Столешникова переулка. Его заложили еще в 1911 году по проекту архитектора К. Л. Розенкампфа, но строительство затянулось и затем и вовсе остановилось. Достраивали дом спустя полтора десятка лет. Времена были нелегкими, и перерабатывавший проект архитектор П. Кучнистов придал фасаду подчеркнуто аскетические, а вернее, скучноватые формы. Вдобавок четырехэтажный дом выглядел каким-то недомерком рядом с более высокими соседями. Недавно слишком «бедный» фасад «обогатили» отделкой керамической плиткой.

Еще одно конструктивистское творение появилось в самом конце улицы. Старинный особняк № 23 по заказу нового владельца – общества «Совпольторг» – надстроили двумя этажами, а заодно и переделали фасад в конструктивистском духе. Об этом можно легко догадаться по внешности дома: доставшиеся в наследство от старого особняка окна нижних этажей узкие, типичные для XVIII столетия, а над ними возносятся огромные оконные проемы надстроенной части. Типично конструктивистским приемом выглядит и сплошное остекление асимметрично расположенной лестничной клетки. Подобные надстройки были распространены в 20-х годах, и сегодня «двухслойные» дома можно увидеть на многих московских улицах.

Также подверглись переделкам дома № 15а и № 24. Но все же существенных перемен в облик Большой Дмитровки первые годы советской власти не принесли. Зато в непосредственной близости от нее выросло важное сооружение, которому спустя много лет суждено было дотянуться и до этой улицы.

Этим зданием стал Институт В. И. Ленина. Одно из первых научных учреждений советской Москвы строилось для хранения и изучения документов, связанных с наследием основоположников научного коммунизма. Место было расчищено путем сноса Тверской полицейской части, издавна стоявшей на площади напротив дворца генерал-губернатора (позже здания Московского Совета). Проект здания Института разработал архитектор С. Е. Чернышев. Строилось здание еще по старинке – без подъемных кранов, со сплошной стеной лесов, окружавших площадку, с доставкой кирпичей «козоносцами».

Тем не менее все работы были закончены в очень короткий срок, в течение полутора лет, и в конце 1926 – начале 1927 года здание уже было занято Институтом, став значительным событием для Москвы.

Институт Ленина представлял собой компактное, симметричное здание с небольшим внутренним двориком, состоящее из двух лаконичных объемов. Основной объем П-образного в плане корпуса имеет строго кубическую форму, состоит из четырех основных и цокольного этажей. С восточной стороны к зданию примыкает башня книгохранилища, изнутри поделенная на четырнадцать ярусов.

Монументальность крупных членений фасадов Института подчеркивала темно-серая декоративная цементная штукатурка с каменной крошкой. Главный фасад, обращенный на Советскую площадь, строг и симметричен. Внушительность зданию придали вертикальное членение пилястрами и четкие ряды окон. На аттике главного фасада была размещена шрифтовая композиция с названием Института.

В 1947 году перед ним был разбит сквер, в котором установили памятник В. И. Ленину.

Институт В. И. Ленина. Главный фасад. 1927 г.

Среди прочих помещений внутри здания располагалось бронированное хранилище, предназначенное для надежного хранения бесценных документов. Советское правительство заказало его у германского концерна Круппа.

Сфера деятельности Института постепенно расширялась. Помимо документов, написанных рукой В. И. Ленина, в него поступили и оригиналы работ К. Маркса и Ф. Энгельса, И. В. Сталина. В соответствии с этим менялось и название. Одно время Институт носил имена Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, затем превратился в Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

Развивавшемуся Институту требовались новые площади, и в 70-х годах было принято решение о строительстве второй очереди. Несколько старых малоценных домов, стоявших в тылу Института, сломали, расчистив площадку, выходившую на Большую Дмитровку. После завершения работ в 1982 году весь комплекс протянулся от этой улицы до Советской площади. Четырнадцатиэтажная башня-хранилище оказалась замкнутой в пространстве между двумя – старым и новым – корпусами.

Проект второй очереди Центрального партийного архива был разработан коллективом, в который входили архитекторы Ю. Шевердяев, А. Маслов, В. Попов, инженеры Б. Шафран, И. Маркович, Н. Блитман[9]. Вышедший на Пушкинскую улицу фасад новой части здания был решен в строгих формах, согласующихся с творением С. Е. Чернышева. Входы в здание отмечают три высоких портала, в верхние части которых вставлены бронзовые рельефные портреты основоположников научного коммунизма – К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина. С портретами Маркса и Ленина соседствуют выдвинутые ими лозунги: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «Вся власть Советам!».

Первый проект реконструкции

К концу 20-х годов новые и старые, высокие и низкие дома размещались вдоль улицы хаотично. Проблема «вписывания в окружающую среду» никого – ни домохозяев, ни зодчих – не волновала. Над маленькими домиками поднимались многоэтажные громады, открывая взорам грубые брандмауэры. Там, где строения примыкали друг к другу, неприятно резала глаз разница в высоте этажей, из-за которой карниз одного дома буквально врезался в окно своего соседа. Сама же улица была узковатой, слишком тесной для нормального движения транспорта и пешеходов.

Поэтому, как только московские архитекторы стали задумываться не только над красотой фасадов отдельно взятых строений, но и об облике города в целом, возникло вполне естественное желание облагообразить центральные улицы. В их число попала и Большая Дмитровка.

Взгляды на архитектурное благообразие могут быть самыми разными, и в связи с этим любопытно ознакомиться с мнением на сей счет градостроителей начала 30-х годов. Прежде всего они озаботились повышением удобств для пешеходов. С этой целью проект реконструкции улицы предусматривал пробивку сквозных проходов в первых этажах домов № 6 (нынешнего Театра оперетты) и № 13, которые выступали за красную линию. Бывшую электростанцию (в то время гараж) вполне логично предлагалось снести (мнение, что мелкому, лишенному архитектурных достоинств зданию не место на центральной улице, было не лишено оснований, а история техники зодчих никогда особенно не волновала) и на его месте воздвигнуть гостиницу высотой в семь-восемь этажей. Она виделась планировщикам типично конструктивистской – с ленточными окнами, закругленными углами, без каких-либо декоративных деталей. Постановка ее в глубине участка позволяла создать перед ней небольшой сквер – место для отдыха на тесной улице. Соседний дом № 5 следовало надстроить с изменением фасада, чтобы он согласовывался с новым зданием. Солидные дома № 7 и № 9 подвергались минимальным переделкам – фасадам придавалась конструктивистская строгость. Зато относительно мелкие постройки № 11 и № 13 надстраивались на пару этажей. До высоты своих капитальных соседей они все равно недотягивали, однако надстройка позволяла несколько сгладить вопиющее различие в размерах.

Трехэтажный ветхий дом № 15 сносился, открывая вид на тыльный фасад Института В. И. Ленина, в 1927 году выстроенный на месте здания Тверской полицейской части. На освободившейся площадке создавался еще один сквер, а через ее северный угол прокладывался проезд от улицы к Советской площади – своего рода дублер Столешникова переулка. Стоявший за этим проездом дом № 15а подвергался капитальной реконструкции.

Странно выглядело предложение о закрытии Козицкого переулка. Казалось бы, в тесноте московского центра следовало беречь каждый дополнительный проезд, позволявший хотя бы слегка разредить толчею. Но градостроители обосновывали свою идею созданием единого массива крупных зданий от № 17 до № 23. В этот массив включались заново оформленное театральное здание (№ 17) и воздвигаемый на месте сносимой церкви жилой комбинат.

На правой стороне надстраивался дом № 4, причем его угловая часть решалась шестиэтажной башней с глубокими лоджиями. Преобразования соседнего дома № 2 ограничивались новым оформлением фасада. Безликое театральное здание № 6, помимо пробивки прохода в первом этаже, приобретало яркий конструктивистский облик благодаря вертикалям сплошного остекления по фасаду.

Полностью сносились мелкие постройки на участках № 8 и № 10. На их месте строились новые жилые дома. При этом предусматривалось некоторое расширение Кузнецкого переулка (ныне Кузнецкого Моста). В следующем квартале ликвидировались строения под № 18, прочие надстраивались и заново отделывались в духе конструктивизма.

Два последних квартала правой стороны рассматривались не столь подробно, видимо, у зодчих к тому времени еще не сложилось устойчивого мнения об их будущей судьбе[10].

Судьба великого плана реконструкции Большой Дмитровки оказалась схожей со всеми аналогичными идеями, которые во множестве возникали вплоть до принятия Генерального плана реконструкции Москвы 1935 года, но не подкреплялись никакими техническими, экономическими и эстетическими соображениями.

Из всего задуманного в жизнь воплотились всего четыре элемента – строительство жилого комбината на месте церкви, снос дома № 15 с раскрытием вида на Институт В. И. Ленина, реконструкция театрального здания № 17 и сооружение жилого дома № 21 с элементами обслуживания жильцов (своего рода жилого комбината).

Этот представительный дом на углу с Козицким переулком появился в 1935 году. Он предназначался для проживания работников Наркомата легкой промышленности, а спроектировали его архитекторы В. Н. Владимиров и Г. И. Луцкий – сотрудники архитектурно-проектной мастерской Наркомтяжпрома, возглавляемой П. А. Голосовым. Здание было типичным для переходного периода советской архитектуры, когда зодчие взялись оперативно оснащать чисто конструктивистские объемы только что спроектированных зданий «классической атрибутикой», имея о ней не всегда адекватные представления. О конструктивистском прошлом дома говорят такие детали, как глухое ленточное ограждение балконов третьего этажа, асимметрично выступающий в сторону переулка объем, завершенный глубокой лоджией – солярием. Зато рустованный цоколь, колонны лоджии, профилированные карнизы – дань времени, требовавшего большей декоративности новых домов, особенно в центре города. При всей противоречивости облика дом удачно вписался в общий фронт застройки Большой Дмитровки. Его стилистическое единство с соседним Театром имени Станиславского и Немировича-Данченко привело к возникновению на пересечении улицы с Козицким переулком интересного ансамбля, характерного для советской архитектуры 30-х годов.

Федерация федеральной федерации

Самая интересная и самая крупная постройка советской эпохи появилась на Большой Дмитровке значительно позже – спустя пятьдесят лет – на участке под № 26. В конце XIX века он принадлежал купцам братьям Ляпиным. Широкую известность в Москве они получили благодаря устроенному ими бесплатному студенческому общежитию. В глубине их домовладения стоял мрачный, напоминавший огромный ящик складской корпус. Его-то за ненадобностью купцы и приспособили для проживания неимущих студентов (проект перестройки выполнил гражданский инженер В. Г. Залесский). По фамилии благодетелей общежитие получило название Ляпинки. Лицевое здание, служившее особняком братьев-купцов, после революции приспособили под небольшой театр с залом всего на 400 мест. Театр получился тесный и неказистый, а потому творческие коллективы в нем не задерживались. Как только появлялась возможность, они перебирались в более подходящие помещения. Всего за пару десятилетий импровизированное театральное здание на Большой Дмитровке сменило нескольких хозяев. В начале 30-х годов в нем выступали актеры театра под руководством Симонова, затем сюда въехал Театр имени Ермоловой. После войны давал спектакли Театр имени Моссовета, а после его переезда на площадь Маяковского – цыганский театр «Ромэн».

Здание Академии архитектуры. 1935 г.

Наконец где-то в начале 60-х годов старое здание не выдержало постоянной нагрузки и начало потихоньку расползаться по швам. Цыганский театр пришлось срочно выселять, для него нашлось более просторное и удобное помещение – зал бывшего ресторана «Яр», в 1940 году перестроенного в клуб летчиков, а после войны включенного в комплекс новой гостиницы «Советская». Выбор новой театральной площадки оказался удачным и потому, что раньше цыганские хоры были непременным атрибутом того же самого «Яра».

А освобожденное здание на Пушкинской поставили на ремонт, который затянулся надолго – обветшавшие стены не хотели держаться, несмотря ни на что. В конце концов на старый особняк пришлось махнуть рукой, и его попросту сломали. Участок пустовал еще несколько лет, пока решалась его дальнейшая судьба, и лишь в конце 70-х годов на нем начало довольно быстро расти новое здание. Его хозяином стал Государственный комитет по строительству и архитектуре (Госстрой) СССР. Статус застройщика обязывал его ко многому – и в самом деле новостройка удалась во всех отношениях – как в плане архитектурного решения, так и по качеству строительных работ.

Место для нового здания было выбрано не случайно. Давным-давно, аж в 1884–1885 годах, крайне популярный в те годы, но не блиставший особыми талантами архитектор П. П. Зыков выстроил на соседнем участке (№ 24) двухэтажный особняк, в соответствии с господствовавшими тогда вкусами обвешанный причудливой лепниной. В 1931–1933 годах здание приспособили для размещения Московской городской контрольной комиссии и рабоче-крестьянской инспекции (МГКК – РКП). Его надстроили на два этажа и переоформили фасады. Сохранив классическую симметрию, дом утратил все внешнее убранство, приобретя взамен некоторые типично конструктивистские черты – угловые балконы с глухими ограждениями, сильные горизонтальные членения фасадов, завершающий парапет, скрывающий односкатную крышу.

Но вскоре контрольные комиссии и рабоче-крестьянские инспекции были преобразованы в комиссии партийного контроля, для которых нашлись более просторные и удобные помещения. А бывший особняк достался вновь созданной Академии архитектуры. Так что место имело прочные архитектурно-строительные традиции.

Авторы проекта нового здания – архитекторы И. Покровский, А. Саунин, Ю. Свердловский, конструкторы Б. Зархи, М. Тарасенко – вписали в тесный, неправильной формы участок крупный объем с многочисленными рабочими помещениями, сделав его при этом почти равным по высоте окружающим постройкам и обеспечив очень полезный на узкой улице отступ от красной линии. Справа к нему присоединили бывшую резиденцию Академии архитектуры, подвергшуюся очередной реконструкции, которая согласовала его внешность с представительным новоявленным соседом. Такой подход оказался вполне оправданным, ибо сей сосед оказался одним из лучших образцов московской архитектуры конца XX века.

Избежав соблазна вписывать свое творение в среду путем копирования декоративных мотивов прошлых веков, зодчие добились удачного согласования нового здания с прилегающей застройкой. Вместе с тем строгий и одновременно пластичный фасад, крупные членения, цветовое решение – серые панели, золотистое стекло и анодированный под темную бронзу алюминий – сделали дом Госстроя безусловной архитектурной доминантой всей улицы.

Под стать архитекторам сработали и строители. Стены здания собирались из панелей, изготовленных на заводе железобетонных изделий № 11. Мастерство проектировщиков проявилось не только в оформлении фасадов, но и в крайней ограниченности средств, с помощью которых был достигнут успех. Для решения достаточно сложного фасада потребовалось всего 12 типоразмеров панелей, офактуренных серой гранитной крошкой. Весомым достижением строителей стало и тщательное выполнение стыков между панелями, которые всегда были больным местом и безобразили многие неплохие сами по себе панельные дома в Москве. В здании Госстроя каждое сопряжение элементов тщательно обдумано и не менее тщательно осуществлено в натуре.

Тыльная сторона в противоположность строгости главного фасада имеет сильно изрезанные, прихотливые очертания, соответствующие расположению двух восьмигранных залов. Приятное впечатление оставляли интерьеры, выдержанные в коричневатых тонах. В отделке использовались мрамор, панели из ценных сортов дерева, анодированный металл. В общем, заказчик мог вполне гордиться своим новым помещением, ставшим неким эталоном качества, к которому следовало стремиться как архитекторам, так и строителям.

Но радоваться строительному руководству страны пришлось недолго. Грянули страшные события 90-х годов. Прекрасное здание облюбовал для себя новоявленный Совет Федерации – странное порождение «демократии». По сравнению с этим органом государственной власти, все члены которого назначаются, кажется демократичным даже Государственный совет Российской империи. Там, как-никак, лишь половина состава назначалась царем, другая половина была выборной.

На всю длину фасада протянулась смехотворная, достойная некогда популярной рубрики «Нарочно не придумаешь» в журнале «Крокодил» надпись: «Совет Федерации Федерального собрания Российской Федерации», начисто игнорирующая все правила стилистики русского языка. Недавно ее наконец убрали. Но радость по этому поводу была недолгой. Через некоторое время она воскресла в другой ипостаси – теперь она красуется над порталом главного входа. Что поделаешь, в малограмотной демократической России продолжают широко использоваться аналогичные уродливые языковые формы: «сельское поселение», «образовательное учреждение высшего образования», «учреждение Академии наук Биохимический институт» и тому подобные.

От трамвая до двух ног

«Совет Федерации Федерального собрания Российской Федерации» оказал крайне негативное влияние на транспортную инфраструктуру улицы. Невезучей Большой Дмитровке не повезло и в этом отношении.

А ведь вначале все складывалось совсем неплохо. Еще в 1905 году улица одной из первых в Москве обзавелась линией электрического трамвая. Московская администрация решила не беспокоить скрежетом и звоном трамвайных вагонов генерал-губернатора, обитавшего в доме, позже занятом Моссоветом. Поэтому трамвайные рельсы, ведущие к центру города по Тверской улице, на Страстной (ныне Пушкинской) площади резко сворачивали на Бульварное кольцо, оттуда на Большую Дмитровку, по которой и выходили на Охотный Ряд.

Трамвайные пути и опоры контактной сети загромождали тесную улицу сорок лет и были сняты в ходе масштабной модернизации транспортной сети города. В 1945 году дребезжащие вагончики сменились вальяжными троллейбусами. На Пушкинскую улицу перенесли маршрут № 3, который до того пролегал по параллельной Петровке.

Однако троллейбусное счастье продолжалось недолго. В начале 60-х годов в центре города начали вводить одностороннее движение. Одной из первых нововведением была затронута Пушкинская улица, по которой транспорт (в том числе и троллейбус) направлялся с тех пор лишь от центра к Бульварному кольцу. Движение же троллейбусов маршрутов № 3 и № 23 в направлении к центру вновь вернулось на Петровку. Одновременно была сокращена протяженность маршрута № 3, ранее следовавшего до Преображенской площади. Теперь его конечной остановкой сделалась площадь Свердлова (ныне Театральная). И совсем скверные времена наступили после того, как в бывшем здании Госстроя обосновался «Совет Федерации Федерального собрания Российской Федерации». Ортодоксальные демократы из его состава могли передвигаться только на персональных автомобилях, которые нуждались в свободном подъезде к зданию и местах для стоянки. Громоздкие троллейбусные вагоны мешали свободному передвижению «мерседесов» и «лексусов». Выход был найден простейший – троллейбусную линию вовсе упразднили. Оживленная, важная улица осталась без общественного транспорта – пожалуй, единственная среди радиальных магистралей центра Москвы.

Далее настала пора «благоустройства». Проезжую часть улицы сузили всего до двух полос, расширив тротуары до немыслимых, совершенно не нужных размеров. Почти полностью исчезли места для стоянки машин (за исключением, естественно, стоянки для «мерседесов» членов «Совета Федерации Федерального собрания Российской Федерации»), а немногие сохранившиеся постоянно заняты. Теперь приехать на бывшую Пушкинскую невозможно не только на общественном транспорте, но и на личном автомобиле. На жаргоне нынешнего руководства это называется «вернуть город людям».

Несостоявшаяся Новая Дмитровка

Все стыки улиц, из которых составлен Дмитровский радиус, представляют собой сложные транспортные узлы и являются по-настоящему узкими местами на пути движущегося по радиусу пешехода или автомобилиста.

В этом ряду своей крайней запутанностью выделяется стык Большой и Малой Дмитровок. Собственно говоря, стыка как такового вообще нет. Большая Дмитровка упирается в Страстной бульвар и благополучно заканчивается. А Малая Дмитровка, которая, по идее, должна являться продолжением Большой, начинается от Пушкинской площади на сотню метров западнее. История возникновения сей уникальной даже для Москвы бестолочи уходит своими корнями в глубь веков.

Виновником неурядиц Дмитровок стала соседка, главная улица города – Тверская. Уж слишком близким от нее оказался Дмитровский радиус. Поэтому, когда в конце XVI века возводились стены Белого города (на месте современного Бульварного кольца), строители из чисто военных соображений решили не устраивать в стене ворот напротив выхода к ней Большой Дмитровки. Дескать, совсем рядом ставится воротная башня на Тверской улице, а двое ворот на столь близком расстоянии друг от друга не только удорожают строительство, но и ослабляют обороноспособность крепости.

Правда, в этом вопросе далеко не все ясно, и у историков Москвы не все концы сходятся с концами. Путаницу вносит наиболее известный и подробный из старейших планов нашего города – так называемый Петров чертеж. Это замечательное картографическое произведение свидетельствует, что в конце улицы, проходившей от Красной площади примерно по трассе нынешней Тверской, стояли отнюдь не Тверские, а Дмитровские ворота Земляного города (Скородома). Следовательно, начальный участок дороги на Дмитров проходил по главной улице нашего города. А средневековое Тверское направление, согласно чертежу, вообще пролегало где-то между нынешними Тверской и Малой Никитской улицами.

Проще всего, конечно, считать, что составитель древнего плана просто ошибся, перепутав названия ворот. Но известны и другие, более поздние планы – Олеария (1636) и Мериана (1643), показывающие то же самое расположение ворот Скородома. В основе этих планов явно лежал все тот же Петров чертеж, однако ряд содержащихся в нем ошибок и неточностей оказались исправленными. А вот название Дмитровских ворот осталось на прежнем месте[11]. Это могло произойти в результате повторной ошибки, но может расцениваться как подтверждение правоты Петрова чертежа в отношении изначального направления Дмитровского радиуса. Так что добиться полной ясности относительно Тверских и Дмитровских ворот вряд ли удастся.

Но как бы ни назывались ворота в конце нынешней Тверской (а в древности, возможно, Дмитровской) улицы, они оставались единственными, через которые можно было выбраться из Белого города путникам, движущимся по двум соседним улицам – нынешней Тверской и нынешней Большой Дмитровке. Оборонные факторы, которыми руководствовались древние создатели Белогородской стены, были, конечно, очень весомыми, но в градостроительном плане они имели последствия почти катастрофические. Застроенная более или менее приличными домами, сформировавшаяся к тому времени Большая Дмитровка, несмотря на возникшую помеху, сохранила свою исконную трассу. Гораздо в большей степени ощутила влияние воротной несправедливости Дмитровка Малая. Ее направление, плохо закрепленное редкими и убогими домиками городской окраины, после многочисленных пожаров и связанных с ними стихийных перепланировок, естественно, «поползло» к своему фактическому «истоку», то есть к Тверским воротам Белого города. Кровное родство с истоком, Большой Дмитровкой, было начисто забыто. В довершение неурядицы около стены обосновался Страстной монастырь.

Прошло двести лет, стену Белого города разобрали за ненадобностью. Вот тут-то и обнаружилась существенная расстыковка двух улиц, одна из которых должна была служить логическим продолжением другой. Но Малая Дмитровка теперь упиралась в ограду Страстного монастыря. А коррекция ее трассы стала практически невозможной, ведь улица к тому времени сделалась вполне респектабельной – с солидными домовладельцами и капитальными постройками. Отчуждать участки, ломать дома ни у кого рука подняться не могла. Так все и осталось.

И в наши дни, чтобы попасть с Большой Дмитровки на Малую, нужно сначала свернуть налево на Бульварное кольцо, а через сто метров – направо. Аналогичным образом приходится действовать и при следовании в обратном направлении.

Ситуация усугубляется тем, что само Бульварное кольцо как раз в этом месте проходит самым странным образом. Широченный Страстной бульвар при подходе к Пушкинской площади вдруг упирается в квартал, в котором стоит кинотеатр «Россия», и после пересечения с Большой Дмитровкой съеживается до не особо широкой улочки с юго-восточной стороны квартала – по направлению внутреннего проезда бульвара. При этом продолжением внешнего проезда служит Большой Путинковский переулок, проходящий через Пушкинскую площадь и далее впадающий в Большую Бронную.

И хотя ситуацию несколько исправил снос Страстного монастыря, открывший прямой выход Малой Дмитровки на внутренний проезд кольца, схема движения все равно осталась весьма запутанной. Ее неоднократно меняли в поисках лучшего решения. Так, много лет назад транспорт, идущий с Пушкинской (Большой Дмитровки) улицы, пропускался по продолжающему ее Нарышкинскому проезду в проезд Скворцова-Степанова (ныне Большой Путинковский переулок), и с него поворачивал на улицу Чехова (Малую Дмитровку). В узком проезде Скворцова-Степанова оказывались также автомобили и троллейбусы, следующие по внешней стороне Страстного бульвара. Чтобы оказаться не на Большой Бронной, а на внешнем проезде соседнего Тверского бульвара, улицу Горького (ныне Тверская) им приходилось пересекать по крутой диагонали.

Сегодня движение по Нарышкинскому проезду направлено в обратную сторону, и транспорт с внешней стороны Страстного втискивается во внутренний проезд бульвара, куда также вливается поток автомобилей с Малой Дмитровки. Но, так или иначе, чтобы попасть с одной Дмитровки на другую, необходимо преодолеть целых три светофорных пересечения.

Немудрено, что об исправлении стародавней ошибки советские градостроители задумались уже в 20-х годах. В 1933 году на рассмотрение был вынесен разработанный архитекторами К. С. Алабяном и В. Н. Симбирцевым первый, еще эскизный проект так называемой Новой Дмитровки. Он предусматривал соединение Большой и Малой Дмитровок по прямому направлению – путем пробивки новой улицы через квартал с восточной стороны Малой Дмитровки. Помимо улучшения движения транспорта проект предоставлял возможность осуществления некоторых интересных архитектурных решений. Хаотичная застройка прилегающих к Малой Дмитровке кварталов должна была смениться ансамблем, формирующим фронт нового отрезка магистрали[12]. Над эскизными проектами новых домов начали работу несколько московских архитекторов.

Одновременно с пробивкой Новой Дмитровки предусматривались мероприятия по временному благоустройству Пушкинской (тогда еще Страстной) площади. Снос части стены монастыря открывал проход для пешеходов с Малой Дмитровки на Страстной бульвар. На месте монастырского двора создавался небольшой сад, на который открывался вид вдоль улицы, ранее упиравшейся в безобразный глухой забор.

Предложение было сочтено заслуживающим внимания, и в том же году развернулась работа над детальным проектом Новой Дмитровки. Этим занялась архитектурно-планировочная мастерская № 10 под руководством Б. А. Кондрашова. Планировщики рассматривали Новую Дмитровку как элемент нового проспекта, пролегавшего от центра до окраин города. В него должны были войти Большая и Малая Дмитровка вместе со спрямляющим участком, Каляевская, Новослободская, Бутырская улицы и участок Дмитровского шоссе (до Окружной дороги). Основная посылка в общем-то была верной: Дмитровский радиус, состоящий из улиц, то и дело менявших ширину, с разнохарактерной застройкой, нуждался в реконструкции. Беда была в том, что проектировщики подошли к решению задачи чисто формально. Не принимая во внимание ни ценности прилегающей застройки, ни интенсивности перспективных транспортных потоков, ни рельефа, они заложили в свой грандиозный проект единую ширину магистрали на всем ее протяжении – 64 метра. По сторонам проезжей части предполагалось устройство бульваров. Явственно ощущалось, что молодцов-планировщиков из 10-й мастерской мало занимали столь «низменные» вещи, как транспортная проблема, объемы требуемых сносов, размеры необходимых затрат. На первый план ставилась классическая «красота» проектируемого ансамбля по сторонам новой магистрали.

Вдохновенно трудились зодчие, получившие образование еще в Императорской академии художеств и Московском училище живописи, ваяния и зодчества, над красивыми картинками, изображавшими великолепные бульвары и стройные ряды монументальных зданий по их сторонам.

Парковая маниловщина

В комплексе с новой магистралью 10-я мастерская разрабатывала и еще один потрясающий проект – создание огромного парка, занимающего почти полностью два квартала между Малой Дмитровкой, Каретным Рядом, Садовым и Бульварным кольцами (разделявший эти кварталы Успенский переулок подлежал закрытию). В парке должны были разместиться аж четыре театра, а вдобавок к ним – фонтаны, бассейны, площадки для оркестров, танцев и прочие развлекательные сооружения[13].

Первым и самым большим из театральной четверки становился Театр имени Московского областного совета профессиональных союзов (МОСПС). Его солидное здание специалисты мастерской планировали поставить на главной оси парка, ведущей от Малой Дмитровки до Петровки. Дальше на восток к Цветному бульвару ее продолжал новый широченный бульвар, который следовало украсить многочисленными статуями передовиков производства.

Идея второго театра в парке была совершенно потрясающей. Под него, как ни странно, собирались передать главное здание Новоекатерининской больницы (Страстной бульвар, № 15). Ценный памятник архитектуры классицизма предполагалось сохранить, но только в центральной части, украшенной мощной колоннадой. Боковые крылья отламывались. К тылу сохраненного оставшегося обломка приделывалась сцена, а дальше устраивалась открытая площадка для зрителей. Почему-то никому из архитекторов не пришло в голову подумать: сколько дней в году сможет работать подобный театр? Какие труппы согласятся в нем играть?

На углу Садового кольца и Малой Дмитровки проектировалось третье театральное здание, а рядом с ним сооружался монументальный главный вход в парк. Ведущая от него центральная аллея направлялась точно на парковый фасад театра имени МОСПС. Наконец, четвертый театр (снова открытый, летний) должен был появиться на углу Садового кольца и Каретного Ряда[14].

Проект 10-й мастерской производил неизгладимое впечатление, но при ближайшем рассмотрении выяснялось, что обоснование необходимости создания огромного парка наивно до предела – дескать, в центре Москвы недостаточно зеленых насаждений. Сразу же возникали резонные вопросы: неужели для посадки сотни-другой елок и берез нужно сносить несколько десятков капитальных строений, имевших несчастье очутиться на территории проектируемого парка и нового бульвара? Зачем концентрировать в одном квартале сразу четыре театра, два из которых смогут функционировать разве что три месяца в году? Убедительных ответов последовать в принципе не могло, и на гениальном проекте был поставлен жирный крест. И вообще, чтобы предложить уничтожить огромный квартал и изобразить на его месте четверку абстрактных сооружений, особого умственного напряжения не требовалось. При желании красивую перспективу «Центрального парка имени МОСПС» можно было отрисовать за пару недель. А ведь мастерская трудилась над этим целый год, исправно получая заработную плату!

Этот факт наглядно демонстрирует, до какой степени наивности, чтобы не сказать глупости, могли дойти московские архитекторы того времени без постоянного руководства со стороны партийных и государственных органов (а именно такими и были условия работы вновь созданных мастерских Моссовета в первые годы их существования). Потребовалось несколько лет, чтобы наладить пристальный контроль за деятельностью архитектурной вольницы, подчинить ее работу действительным нуждам города и реальным возможностям, поставить неуемные фантазии в жесткие рамки технико-экономических обоснований.

По всей вероятности, парковая маниловщина оказалась слишком явной, поскольку в последующие годы о парке уже никто не вспоминал – вплоть до 60-х годов.

Следы Новой Дмитровки

Возникли споры и о самой идее спрямления Дмитровского радиуса. Критики концепции указывали на то, что основная помеха для движения по Дмитровскому радиусу наблюдалась вовсе не на стыке (точнее, на расстыковке) Большой и Малой Дмитровок. Самые большие заторы (в середине 30-х годов!) возникали не там, а на пересечении Каляевской (ныне Долгоруковская) улицы с Садовым кольцом. В соответствии с этим градостроителям рекомендовалось направить свои усилия именно на развязку этого сложного транспортного узла. Зерно истины имелось как в одном, так и в другом взгляде на проблемы северной магистрали, унаследовавшей от прошлых веков бестолковую и малоудачную трассу.

Но в целом идея спрямления была, безусловно, полезной и вполне реалистичной. Проект новой магистрали продолжал разрабатываться. Начать ее пробивку, рассматриваемую в ряду важнейших градостроительных мероприятий, планировали уже в 1934 году. Однако осуществление широких замыслов натолкнулось на ряд препятствий. Архитекторам – авторам проекта, которые еще не привыкли задумываться над экономическими аспектами своих разработок, – возникающие трудности могли казаться легкопреодолимыми. Зато городскому руководству, действовавшему в рамках жестких финансовых и материальных ограничений, нужно было решать проблему расселения почти тысячи человек. Ведь для реализации проекта пришлось бы жертвовать несколькими капитальными сооружениями.

В силу этого утверждение проекта было отложено, но не отменено. Соединение Большой и Малой Дмитровок было включено в Генеральный план реконструкции Москвы 1935 года[15].

В отличие от прекрасных, но совершенно бессмысленных идей мастерской № 10, положения Генерального плана опирались на трезвый анализ потребностей и возможностей города. Конечно, и речи быть не могло о 65-метровом проспекте. Ширина Новой Дмитровки устанавливалась в 32 метра. Пересекая напрямик Бульварное кольцо, она прокладывалась через малоценную внутриквартальную застройку и выходила на Малую Дмитровку у Успенского переулка. Отрезок этой улицы от переулка до Бульварного кольца сохранялся как проезд местного значения.

Далее по направлению к Садовому кольцу улица расширялась вдвое с 22 до 45 метров за счет правой, четной стороны, где практически не было крупных сооружений.

Генеральный план имел силу закона, и все проводимые в этом районе реконструктивные мероприятия учитывали намечавшуюся пробивку Новой Дмитровки. В соответствии с ее предполагаемым направлением возводились новые здания. Правда, увидеть их нелегко, так как ставились они в тылу существовавшей застройки. Но те, кто даст себе труд прогуляться по задворкам правой стороны Малой Дмитровки, обязательно обратят внимание на странную, не вяжущуюся с соседними постройками постановку школьных зданий в глубине владений № 8 и № 14а. Обе школы построены в 1936–1937 годах по широко распространенному проекту К. И. Джуса. Последняя интересна тем, что возвели ее всего за четыре месяца (что было своего рода рекордом) при высоком качестве работ[16].

Типография газеты «Утро России». Архитектор Ф. О. Шехтель. 1907–1909 гг.

Оба здания поставлены параллельно красной линии запроектированной магистрали. Следует отметить, что третья школа на улице (во дворе владения № 20), выстроенная в 1937 году по проекту М. Г. Куповского, стоит строго параллельно Малой Дмитровке. В этом месте новая магистраль уже должна была влиться в существующую улицу.

Удивительно, но красную линию проектируемой Новой Дмитровки поддерживало и здание бывшей типографии газеты «Утро России» (Большой Путинковский переулок, № 5), выстроенное по проекту Ф. О. Шехтеля в 1907–1909 годах. Уходящее в глубь участка здание типографии развернуто практически вдоль новой магистрали. Конечно, автор проекта не предусматривал ее пробивку, удачная постановка здания – чистая случайность. Тем не менее ее следует поставить в заслугу автору – самому популярному зодчему Москвы начала XX века. Здание представляет интерес не только в градостроительном, но и в чисто архитектурном аспекте. Производственная часть, почти недоступная для обзора с улицы, решена строго функционально. Выходящий на проезд издательский корпус в стиле рационального модерна – один из лучших образцов этого творческого направления. Фасад прорезан парой сплошных остекленных арок; междуэтажные членения внутри их почти не воспринимаются. Его венчает широкая лента аттика, на котором красуется название газеты. Композицию дополняют скругленные углы и глухие боковые стены. Сравнительно скромные симметричные объемы парадного входа и въезда во двор выступают перед крыльями.

У здания есть интересная особенность – на левом углу фасада в 1920 году была установлена гипсовая доска с изображением рабочего и надписью: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Слова Д. И. Писарева прекрасно передают уважение, которым новая власть окружила людей труда, создающих все блага современного мира. Это единственный дошедший до наших дней гипсовый барельеф из числа тех, что были установлены на московских зданиях в первые послереволюционные годы согласно ленинскому плану монументальной пропаганды. Его создатель – скульптор A. M. Гюрджан.

В 1940 году здание типографии было надстроено по проекту М. В. Нарского и А. В. Броуна под общим руководством Г. П. Гольца[17]. При этом внешний вид лицевого корпуса был искажен: аттик фасада прорезали окна надстроенного этажа. В 2000–2001 годах здание капитально перестроили. В нем собирались открыть культурно-развлекательный комплекс. Но поскольку особой потребности в нем не ощущалось, бывшее «Утро России» превратилось в самый обычный деловой комплекс, в котором уютно устроились десятки мелких фирмочек. В ходе перестройки зданию придали вид, близкий к первоначальному – ликвидировали надстройку типографского корпуса, заложили пробитые окна и восстановили надпись на аттике центрального фасада. Но бережное отношение к «историческому наследию» касалось только внешности здания. Внутри все переделали в соответствии с новым назначением здания. Внутренний двор превращен в общественное пространство, устроены лифтовые шахты.

Здание типографии, две новые школы фактически определили прохождение спрямления. Казалось, до его пробивки оставалось совсем немного. Но судьба распорядилась иначе. Решено было начать с временных, паллиативных мероприятий. Снос Страстного монастыря открыл Малой Дмитровке прямой выход на Страстной бульвар, смягчив тем самым остроту транспортной проблемы в этом напряженном узле. Пробивку запроектированного спрямления отложили на несколько лет. Затем грянула война, в послевоенный восстановительный период было не до реализации грандиозных проектов. Большая и Малая Дмитровки по-прежнему оставались разобщенными, связь между ними осуществлялась по проезду Скворцова-Степанова.

Замечательная «Россия»

С планами спрямления Дмитровского радиуса прочно связана история строительства самого эффектного здания на Пушкинской площади, придающего ей завершенность и целостность. Речь идет о кинотеатре «Россия».

Сразу после сноса Страстного монастыря и создания восточной части современной площади стала очевидной необходимость прикрыть обнажившиеся глухие задние стены домов по Страстному бульвару. Ясно было также, что двум расположенным на площади по сторонам улицы Горького маленьким и неудобным кинотеатрам, «Центральному» и кинохроники, требуется полноценная замена.

Но реально дело пошло только в конце 50-х годов, когда было решено выстроить в торце площади крупнейший в городе кинотеатр, причем рассчитанный также на проведение в нем различных зрелищных мероприятий, в частности, традиционных московских кинофестивалей. Из-за этого состав помещений, их размеры, пути эвакуации были запроектированы с учетом повышенных требований.

Первый проект был разработан в мастерской № 8 ГлавАПУ архитекторами Ю. Шевердяевым, Э. Гаджинской, инженером Е. Станиславским[18]. Тогда, в 1957 году, кинотеатр виделся зодчим в виде простой остекленной коробочки, накрытой дугообразной крышей. Задачу прикрытия неприглядной изнанки старых домов между Страстным бульваром и проездом Скворцова-Степанова коробка решала, но в остальном замысел зодчих был вполне примитивным. В кинотеатре предусматривался лишь один зал, правда дополненный двумя просторными фойе, буфетом, эстрадой.

Строительство намечалось начать уже в середине 1958 года, когда вдруг всплыли проблемы, которые поначалу не привлекли внимание проектировщиков. Поскольку рельеф площади резко понижался к востоку (перепад высот составлял около трех метров), здание с дальних точек обзора воспринималось бы как провалившееся в глубокую яму. Устройство главного входа с поверхности земли требовало закрытия проезда с улицы Чехова на Страстной бульвар и создания другого проезда позади кинотеатра. Тем самым строительство кинотеатра связывалось с началом реализации проекта Новой Дмитровки, целесообразность которого стала вызывать определенные сомнения.

Именно градостроительные соображения заставили отклонить утвержденный было проект. Проведение реконструктивных работ, связанных со сносом или перемещением капитальных сооружений, оказалось слишком дорогим делом. Следовательно, проезд перед зданием требовалось сохранить, но, конечно, не так, чтобы выходящие зрители сразу попадали под колеса машин.

Проблема показалась настолько интересной, что для ее решения в институте «Моспроект» организовали внутренний конкурс. Лучшим было признано предложение все той же мастерской № 8. В новом варианте, разработанном архитекторами Ю. Шевердяевым, Э. Гаджинской, Д. Солоповым, инженерами Ю. Дыховичным, Е. Станиславским, К. Головтеевой[19], зодчим удалось разрешить противоречие, мастерски использовав негативные факторы, повлиявшие на отклонение первого варианта. Как это иногда бывает, минус на минус дает плюс. Для загрузки и эвакуации зрителей из главного зала был предложен переброшенный через сохраняемый проезд легкий мостик, соединивший открытую галерею на уровне второго этажа с площадью. Благодаря перепаду высот он стал восприниматься как ее продолжение. Архитекторам удалось отлично обыграть сложный, невыгодный для восприятия рельеф площади, круто уходящий вниз от улицы Горького[20].

Мостик представлял интерес и с чисто инженерной точки зрения. Он стал одной из первых в Москве конструкций, изготовленных из предварительно напряженного монолитного железобетона. Пролетное строение моста – неразрезная четырехпролетная система – выполнена в виде монолитной ребристой плиты. Главный пролет в 20 метров перекрывает проезжую часть. Все работы по возведению мостика были закончены в течение одного месяца. Передовое по тем временам решение разработал коллектив инженеров в составе Ю. Дыховичного, А. Петрова, К. Илленко, А. Шинкаревского, А. Цыплакова[21].

Узкий тротуар сохраненного под мостиком проезда освободился от больших людских потоков, но и с него можно было попасть на галерею второго этажа с помощью двух асимметрично расположенных открытых лестниц. Чтобы ими можно было пользоваться и зимой, проектировщики предусмотрели электрообогрев ступеней.

На первом же этаже, помимо большого фойе и буфета, разместились два малых зала. Один из них предназначался для показа хроникальных и документальных фильмов, второй – для детских киносеансов, например программ мультфильмов. Оба зала пользовались огромной популярностью, и часто попасть в них оказывалось сложнее, чем в главный зал.

А он был очень большим – самым вместительным в Москве. В партере насчитывалось полторы тысячи мест, и еще одна тысяча зрителей могла разместиться на балконе, плавной дугой охватывавшем тыльную и боковые стены зала. Самые дальние места находились в 45 метрах от экрана, но благодаря его размерам (29 на 12,5 метров) это не шло в ущерб восприятию изображения. Прекрасно были решены и акустические проблемы. Около 200 динамиков, размещенных за экраном и за облицовкой стен, обеспечивали прекрасную слышимость для всех зрителей.

Полностью по сравнению с первым вариантом изменился и внешний вид здания. Фойе второго этажа фактически лишилось передней стены, которую заменили огромные витражи с изящными алюминиевыми переплетами. Раскрывающийся наружу интерьер создавал ощущение простора и легкости. Эффектной находкой стал взметнувшийся над остеклением фойе сильно выступающий наклонный козырек-крыша, придавший зданию запоминающуюся остроту.

По завершении в 1961 году строительства кинотеатр «Россия» сделался главным зданием на площади, зрительно подчинив себе ее разномастную и разномасштабную в то время застройку. Вместе с тем его обильно остекленный фасад образует нейтральный фон, на котором особенно выигрышно смотрится памятник А. С. Пушкину. В целом же «Россия» и сегодня является одним из наиболее удачных в архитектурном отношении кинотеатров Москвы.

Дмитровка Малая

Сама по себе Малая Дмитровка в полном соответствии со своим названием мельче, разнохарактернее, скучнее, чем Дмитровка Большая. Это оказалось справедливым даже в отношении чрезвычайных ситуаций. Никаких ужасных пожаров, никаких обвалов зданий. Что же касается провалов грунта, то, в отличие от Большой Дмитровки, где бедствие достигло гигантских размеров, на Дмитровке Малой аналогичное происшествие масштабом не выделялось и носило почти анекдотический характер. 7 июня 1910 года посреди улицы при проезде колымаги городского ассенизационного обоза провалилась мостовая. В образовавшуюся яму рухнули и лошадь, и бочка на колесах, и сам возчик Хомяков, который благодаря этому происшествию на некоторое время стал московской знаменитостью. Обошлось более или менее благополучно: человек остался цел, но лошади повезло меньше – бедное животное оказалось повернутым вниз головой, из ямы торчали только его круп и хвост.

Примерно такая же ситуация и с другой традицией Дмитровского радиуса – театральной. В отличие от обильной театрами Большой Дмитровки Дмитровка Малая располагает всего одним достойным упоминания театральным зданием. Правда, очень интересным и известным – Театром имени Ленинского комсомола.

В начале XX века московским купцам стало казаться тесным и неудобным арендуемое здание на Большой Дмитровке, в котором размещался их клуб. Поскольку средств хватало, правление решило отказаться от порочной практики приспособления для клубных целей случайных построек и соорудить специальное здание, отвечающее всем современным требованиям по размерам, красоте, удобствам и функциональности. Проект заказали И. А. Иванову-Шицу, который в те годы считался третьим после Ф. О. Шехтеля и Л. Н. Кекушева московским мастером стиля модерн. Модерн Иванова-Шица был несколько своеобразным – в отличие от своих коллег, зодчий старался сочетать декоративные приемы этого затейливого стиля с композиционными приемами классики. Получалось в общем-то неплохо. Именно в таком духе выполнены многие работы Иванова-Шица – например, корпуса Солдатенковской (позже Боткинской) и Морозовской больниц.

Здание Купеческого клуба. Архитектор И. А. Иванов-Шиц. 1907–1909 гг.

К классицизирующему модерну (или модернизированной классике) архитектор прибег и при проектировании нового здания для Купеческого клуба. Основным элементом фасада служит вполне классическая лоджия с портиком из шести ионических колонн. По ее сторонам поставлены башнеобразные объемы, оформление которых – ряды щелевидных проемов верхнего этажа, огромное окно-витраж под ними – относится к типичным приемам модерна. Правда, и сюда вплетаются классические мотивы – по бокам больших окон помещены две пары рельефных изображений женщин в античных одеяниях, протягивающих друг другу нечто вроде венков.

Здание Купеческого клуба. Деталь фасада. Архитектор И. А. Иванов-Шиц

Но, словно решив подтвердить свою верность принципам модерна, зодчий поспешил разрушить симметрию фасада, по-разному решив расположенные в башнях парадные входы и сместив в северное крыло арку проезда во двор. В стиле строгого модерна были отделаны интерьеры клуба – вестибюль, зрительный зал, гостиные, столовые, бильярдная, библиотека.

Критики отнеслись к работе Иванова-Шица чрезмерно строго. Вот что писал влиятельный питерский журнал: «Здание купеческого собрания в модернизированном классическом стиле страдает многими и существенными погрешностями как в смысле композиции, так и выполнения. Треножные жертвенники на аттике, венки, головки, балюстрады выступающего балкона над вестибюлем – все отдает дешевкой». К этому суровому отзыву следует подходить с определенным скепсисом: питерские зодчие с высоты своего столичного положения относились к работам московских архитекторов с пренебрежением – дескать, провинция!

Зато по-настоящему провинциальным строителям работа Иванова-Шица понравилась, появились подражатели. Например, архитектор В. А. Трофимов воспроизвел решение фасада Купеческого клуба в здании казанских Высших женских курсов (1912–1913 гг.), лишь уменьшив размеры и слегка приглушив модерновый декор.

Здание Купеческого клуба было выстроено в 1907–1909 годах, когда модерн уже доживал свой век. То ли купцы решили следовать за модой, то ли стильные помещения показались им недостаточно уютными, но, когда настала пора расширить клубное здание, они обратились к другим зодчим – В. Д. Адамовичу и В. М. Маяту, работавшим в стиле неоклассики. По их проекту в 1912–1914 годах тыльная часть здания была расширена пристройкой новых помещений. Их внутренняя отделка была вполне классической.

Недолго пришлось купечеству наслаждаться комфортом нового клуба. В 1917 году здание захватили анархисты, которым пришлись по вкусу просторные и прекрасно отделанные кабинеты и залы, игорные столы, а главное – богатейший винный погреб. Вышибали черное воинство, наводившее ужас на москвичей, из его гнезда силой оружия. Когда 12 апреля к «Дому анархии» на Малой Дмитровке подошли красноармейцы и чекисты, их встретил ружейный и пулеметный огонь, и даже выстрелы из горной пушечки. Пришлось прибегнуть к помощи артиллеристов. Двух снарядов трехдюймовки оказалось достаточно. Анархисты частью разбежались, частью были арестованы и доставлены в ЧК. Здание, сильно пострадавшее от их господства, нужно было долго приводить в порядок. В первую очередь вставляли полопавшиеся от стрельбы стекла.

В бывшем Купеческом клубе обосновалась Центральная школа партийной и советской работы, преобразованная в 1919 году в Коммунистический университет имени Я. М. Свердлова. Здесь, на III съезде комсомола, выступил В. И. Ленин, призвавший советскую молодежь «учиться, учиться и учиться».

Зрительный зал, в котором этот съезд проходил, предопределил дальнейшую судьбу здания. В 20-х годах его занимал один из самых лучших и дорогих кинотеатров Москвы, именовавшийся «Малая Дмитровка». Далее настала театральная эпоха. Конечно, здание, предназначенное для клубной работы, – не самое лучшее место для театра. Но в довоенной Москве, в которой театральные коллективы вырастали как грибы, каждое подходящее для постановок спектаклей помещение было на счету. А тут – вместительный зал почти на 800 мест, с партером, амфитеатром и балконом[22]. И участь бывшего Купеческого клуба была решена. В 1930 году его занял Театр рабочей молодежи (ТРАМ), основанный в 1927 году и в первое время дававший спектакли в кинотеатре «Уран» на Сретенке. В 1938 году ТРАМ был переименован в Театр имени Ленинского комсомола[23], что с учетом истории театрального здания было вполне оправданно.

Литературно-художественные планы

Перед самой Первой мировой войной владение № 18 по Малой Дмитровке могло стать местом дислокации еще одного очень престижного и популярного в Москве клуба – Литературно-художественного кружка.

Эта общественная организация возникла в конце XIX века и вначале объединяла в своих рядах представителей творческой интеллигенции – актеров, писателей, художников. Но вскоре устраиваемые кружком творческие вечера, лекции, диспуты стали привлекать многочисленную публику, интересующуюся искусством. Порядки в кружке были либеральными. Он нуждался в деньгах, а потому в него принимали так называемых членов-соревнователей, в основном богатых купцов, готовых платить повышенные взносы за возможность посидеть за одним столом с каким-нибудь известным представителем московской богемы.

Быстро расширявшийся кружок несколько раз менял свое расположение, пока в 1905 году не обосновался в доме № 15в по Большой Дмитровке. Здесь он по-настоящему расцвел. В сильной степени этому способствовал еще один мощный источник доходов – карты (конечно, не географические, а игральные). Официально азартные игры находились под запретом, однако клубы пользовались благорасположением начальства, и на тамошние нарушения смотрели сквозь пальцы. Вот и Литературно-художественный кружок стали посещать не столько из-за культурных мероприятий, сколько из-за открывающихся возможностей вволю посидеть за карточным столом. Игроков облагали прогрессивными штрафами в пользу клуба, деньги в кассу текли рекой.

Через несколько лет появилась реальная возможность обзавестись собственным зданием. Присмотрели участок – владение № 18 на той же Малой Дмитровке, куда незадолго перед этим перебрался Купеческий клуб. Вряд ли совпадение было случайным. Ведь основным источником доходов богемы являлись меценатствующие толстосумы. Вот и приходилось «независимой» творческой интеллигенции по пятам следовать за своими благодетелями.

Следующим шагом стало объявление конкурса на лучший проект. К тому времени идея конкурсов была сильно скомпрометирована махинациями организаторов и жюри, частенько передававших выгодные заказы не победителям, а «удобным» зодчим. Поэтому к исходу первого десятилетия XX века в архитектурных состязаниях принимали участие в основном молодые зодчие. Для них получение одной из премий позволяло хорошо зарекомендовать себя потенциальным клиентам.

Конкурс Литературно-художественного кружка также выиграл начинающий С. Е. Чернышев. Его проект отличался удобным, хорошо продуманным планом, а фасады – относительной простотой и элегантностью.

Победа и в самом деле сделала Чернышеву имя, до 1917 года он успел получить пару выгодных заказов, а после Великой Октябрьской социалистической революции вошел в число ведущих зодчих столицы. Но самые большие его свершения пришлись на 30-е годы, когда он занял пост главного архитектора города и стал одним из авторов Генерального плана реконструкции Москвы 1935 года.

Вторую премию получил В. М. Маят, третью – Н. А. Эйхенвальд и Д. Ф. Фридман. Жюри порекомендовало заказчику, помимо выплаты установленных премий, приобрести проект М. М. Чуракова, в котором усмотрело некоторые полезные идеи[24].

Весьма характерно, что все премированные проекты были оформлены в стилях прошлых веков. После крушения модерна растерянные, потерявшие творческие ориентиры зодчие попытались найти спасение в вечных идеалах классики. Но освоение классического наследия требовало времени, и потому первые работы в этом направлении были не слишком удачными. Даже премированные проекты здания Литературно-художественного кружка грешили то излишней пышностью, нагромождением классических атрибутов, то, напротив, грубоватостью и плохой согласованностью деталей.

Итоги конкурса подвели в 1915 году. Шла Первая мировая война, русская армия терпела одно поражение за другим, быстро нарастал развал экономики. В Москве сворачивалось строительство даже самых необходимых сооружений – жилых домов, промышленных предприятий. В таких условиях о реализации широких планов артистов, литераторов и примкнувших к ним коммерсантов и игроков не могло быть и речи. Сегодня о тех прекрасных мечтах напоминают только конкурсные проекты клубного здания…

Перестройки и переделки

Заметно уступает Малая Дмитровка своей старшей сестре и по качеству застройки. Типичная для московских радиальных магистралей картина – фрагменты между Бульварным и Садовым кольцами выглядят заметно беднее и скучнее, чем начальные, центральные участки, – в полной мере поддерживается Дмитровским радиусом. Это и понятно. Обитатели Малой Дмитровки были не слишком богатыми, и строительству новых домов предпочитали приспособления своих старых построек и пристройки к ним. А потому большая часть домов на улице возникли в результате многократных перестроек и переделок.

Пожалуй, крупнейшим среди подобных сооружений является пятиэтажный дом № 3, возникший в 1910 году в результате объединения и надстройки старых домов. Главный фасад, который архитектор К. Л. Розенкампф украсил шестью ионическими полуколоннами, схож с расположенным напротив зданием Театра имени Ленинского комсомола (еще одно свидетельство творческой удачи Иванова-Шица!). Выходящий в Настасьинский переулок угол здания в соответствии с классическими традициями решен в виде полуротонды.

Рядом с творением Розенкампфа стоит скромный и неприметный домик № 1, открывающий левую сторону улицы (сегодня фасады затянуты густой сеткой – дом ремонтируется). В его основе – барский особняк начала XIX века, который с тех пор претерпел немало изменений. Во время московского пожара 1812 года дом обгорел и был восстановлен в 1819 году. В 1859 году была переделана угловая часть фасада. Этим похвальным делом занимался, как иронизировал рецензент, «комнатный живописец» Колумба, допустивший в отделке нелепости, которые не позволил бы себе ни один грамотный специалист[25]. Заодно тот же критик поиздевался и над соседним домом (который позже вошел в массив доходного дома № 3), обозвав его «жалким рококо». Последовал еще ряд преобразований, и наконец в 1913–1914 годах дом приобрел современный вид – над его выходящей на Малую Дмитровку частью был надстроен третий этаж.

Доходный дом Спасо-Влахернского монастыря. Архитектор В. И. Ерамишанцев. 1914–1915 гг.

А вот бывший доходный дом Спасо-Влахернского женского монастыря (№ 8, строение 1) был выстроен заново в 1914–1915 годах по проекту архитектора В. И. Ерамишанцева. Протяженный корпус поставлен перпендикулярно улице, и на Малую Дмитровку выходит узкий торец. Именно на его оформлении сосредоточил усилия архитектор, оставив остальные стены безо всякой отделки. Зато уличный фасад получился торжественным и монументальным. Два нижних этажа покрыты коричневой штукатуркой, имитирующей грубо колотый гранит. Так же отделаны и поставленные в ряд шесть полуколонн, не очень убедительно изображающие работу по поддержанию трех верхних этажей. Парадоксальный замысел зодчего превратил сугубо утилитарную постройку в один из ярких примеров дореволюционной показушной архитектуры, когда целью домовладельцев и архитекторов являлось пускание пыли в глаза, и роскошными фасадами прикрывали голые и серые задворки. В этом отношении дом следует признать одной из наиболее интересных построек на улице.

Напротив, на пересечении улицы Чехова с Настасьинским переулком, в 1976 году появилось здание Главного телефонного узла Московской городской телефонной сети. В нем были сосредоточены оборудование нескольких телефонных станций, ремонтное бюро, абонентский отдел и другие технические службы. Архитекторы В. Кильпе, Г. Петрова, инженеры-конструкторы М. Геллерштейн, Е. Евсеева[26] спроектировали здание в формах, отвечающих его сугубо деловому назначению. Все четыре фасада устроены практически одинаково и решены чередованием облицованных известняком гладких стен и окон, то вытянутых, ленточных, то узких, вертикальных. Скромный облик здания не вызывал резкого отторжения, и телефонная станция неплохо вписалась в не блещущую особыми достоинствами застройку Малой Дмитровки.

Гораздо хуже воспринимается новая постройка со стороны Настасьинского переулка. Переулок отходит от улицы под тупым углом, и строго квадратный план нового здания разрушил его сложившуюся красную линию. Вдобавок при взгляде со стороны улицы обнажился непривлекательный брандмауэр старого дома.

Перестраивались малодмитровские здания больше ста лет. Новая волна перестроек обрушилась на улицу в начале XXI века. Характерный пример – дом № 7–9. Это одно из самых молодых строений на улице – вместилище контор, под которыми находится подземная автостоянка. Здание выстроено в 2005–2008 годах по проекту архитектурной мастерской № 14 «Моспроект-2», руководимой П. Ю. Андреевым, но не совсем с чистого листа. При строительстве сохранены и включены в новый объем фрагменты двух старых построек – двухэтажного доходного дома 1864 года (№ 7) и особняка второй половины XIX века, в 1898 году перестроенного под доходный дом зодчим Э. С. Юдицким. Часть интерьеров бывшего дома № 9 даже отреставрирована.

Под № 11 стоял заурядный многоквартирный жилой дом, возникший в 1910 году, когда архитектор К. Л. Розенкампф надстроил тремя этажами старый особняк. Дом долгое время служил по своему прямому назначению. Однако в 2000 году было принято решение о реконструкции здания под нежилое. Реконструкция, как это часто бывало, началась со значительных разрушений. Фактически здание было выстроено заново, и в нем разместилась престижная гостиница.

Дом № 10 также числится реконструированным, но сохраненные при «реконструкции» 1996 года фрагменты прежних построек очень незначительны. Все сооружение, включающее четырехэтажное здание в глубине двора и два флигеля по красной линии, выглядит совершеннейшим новоделом. Еще бы – подводку нового фундамента, укладку железобетонных перекрытий и вдобавок устройство подземной автостоянки никакая старая постройка не выдержит.

Приятным контрастом разухабистой пышности является строгий и благородный дом № 12, выстроенный около 1820 года в качестве главного элемента довольно богатой городской усадьбы. Над каменной нижней частью поднимается высокий второй этаж, а над его центральной частью – широкий пятиоконный мезонин. Первоначально фасад украшал шестиколонный портик, но, когда мода на классицизм миновала, его разобрали. В 1905 году архитектор С. М. Жаров украсил главный фасад лепными деталями в классическом духе, что не сильно повлияло на художественные достоинства дома.

Претерпеть изменения пришлось и флигелям усадьбы. В них устраивали квартиры для сдачи внаем. Первым, в 1834 году, подрос на один этаж северный флигель. В 1892 году та же участь постигла и южный, закрепляющий угол Дмитровки и Успенского переулка. Перестройку в 1892 году осуществил архитектор В. Н. Карнеев.

Гораздо хуже выглядят постройки соседнего владения № 14, также сформировавшегося как городская усадьба. Исключительно наивна архитектура бывшего главного дома (строение 1), украшенного четырьмя тощими полуколоннами на уровне второго этажа. Снизу их подпирают подобия пилястр с какими-то завитушками вместо капителей. Очевидно, эти сомнительные архитектурные детали благопристойный классический особняк приобрел в ходе перестроек 70-х и 90-х годов XIX века. Перестраивался и флигель (строение 2) – в 1840 году, возможно, по проекту одного из ведущих зодчих того времени Н. И. Козловского.

Очередной перестроенный особняк числится под № 16. В его основе деревянный дом, построенный в начале XIX века в традициях русского классицизма – с колонным портиком и фронтоном. Но архитектурная мода менялась, сменялись и хозяева участка. В соответствии со вкусами и потребностями дом расширялся и изменял свой облик. То, что можно увидеть на Малой Дмитровке сегодня, получилось в результате последней существенной перестройки, осуществленной в 1893 году по проекту видного архитектора того времени И. П. Машкова. Он добавил к правому торцу старого особняка новый двухэтажный объем, выступающий на красную линию улицы, и устроил в пристройке парадный вход. Вдоль всего фасада протянулась кованая металлическая ограда. Вся композиция, в которой сочетаются элементы классицизма и модерна, приобрела несколько странный, но броский и привлекательный вид. Сегодня дом № 16, несомненно, одна из наиболее симпатичных построек Малой Дмитровки.

А вот соседний особняк (№ 18), несмотря на многочисленные перестройки, сохранил облик, близкий к первоначальному. Изначально главный дом городской усадьбы А. Н. Саймонова был построен в 1780-х годах, возможно по проекту архитектора Н. А. Львова. Тогда фасад двухэтажного дома украшал тосканский портик, а по бокам парадного двора стояли два флигеля. В середине XIX века фасад переделали, придав ему более нарядный и пышный вид, тосканский портик сменился дорическим. Одновременно были перестроены флигели. Самым существенным изменением исходного ансамбля стало появление переходов, соединивших главный дом с флигелями. Северный переход соорудили в 1884 году, южный – после 1901 года. Проезды в первых этажах переходов связывают парадный двор с двумя узкими двориками по бокам дома. Его парадные интерьеры были отделаны архитектором А. Е. Вебером в 1877 году. В целом же дом № 18 остался единственным строением на Малой Дмитровке, в основном сохранившим композицию и облик богатого дома эпохи классицизма.

В 2004 году возник проект строительства во дворе владения № 18 пятиэтажного здания интересной ступенчатой формы (архитекторы А. Асадов, А. Рождественский, Я. Миронова, Е. Фунцева, Э. Эртуганова, А. Натаров)[27]. Конечно же предназначалось оно для сдачи под конторы, хотя на Малой Дмитровке их и так более чем достаточно. Может быть, по этой, а может, и по каким-то другим причинам проект остался на бумаге.

Очень интересно выглядит небольшой двухэтажный домик на углу Дегтярного переулка (№ 13), своими формами и отделкой напоминающий шкатулку для хранения мелких сувениров. В его основе – простой и строгий классический особняк начала XIX века. Когда в 60-х годах XIX века в Москву из Вены и Парижа докатилась мода на архитектурную эклектику, очередная хозяйка домика, купчиха Медведникова, решила привести фасад дома в соответствие с современными требованиями. Переделка была поручена молодому тогда зодчему А. П. Попову[28]. Московские архитекторы еще не успели набить руку на обвешивании домов «ренессансно-барочными» завитушками, и работа Попова лавров не стяжала. Вердикт газетного критика был суров: «Хорошее задавлено дурным»[29].

В начале XX века, в 1904 году эклектика стала считаться дурным тоном, и фасад бедного особнячка пришлось снова обновлять. Архитектор К. К. Гиппиус особенно мудрить не стал, а просто срубил всю поповскую декорацию и покрыл стены светло-коричневой керамической плиткой со светлыми вставками, изображающими архитектурные детали – наличники, тяги, карнизы. В красоте дом вряд ли выиграл, зато приобрел оригинальность – глянцевая керамика бросалась в глаза на фоне матовых штукатурных фасадов соседних построек. Сегодня плитки закоптились, потускнели, но хорошая баня с применением современных моющих средств вернет им былой блеск.

Также с использованием керамической плитки отделан и фасад одноэтажного дома под № 21, стоящего на углу Старопименовского переулка. В его основе – ампирный особняк средней руки, выстроенный около 1820 года. Так же как и другие подобные сооружения на Малой Дмитровке, он многократно менял свою внешность. В 1869 году архитектор М. П. Степанов расширил дом с левой стороны. Затем последовала настоящая волна мелких перестроек: домом занимались архитекторы С. К. Тропаревский (в 1880 году), И. С. Каминский (в 1881 году), Б. М. Эппингер (в 1890 году). Наконец, в 1907–1912 годах архитектор И. С. Кузнецов последовал примеру К. К. Гиппиуса и покрыл фасад, включая пилястры портика, коричневой керамической плиткой. Но в отличие от коллеги, оставил открытыми капители и карниз домика.

В конце улицы на ее правой стороне можно полюбоваться одной из самых нелепых перестроек. Дом № 20, ранее носивший № 22, сначала порывались сломать, но протесты общественности, усмотревшей в нем признаки художественной и исторической ценности, заставили пересмотреть планы. В результате была предпринята очередная реконструкция по проекту А. Бокова и М. Бэлица, в ходе которой сохраненный фасад (единственное, что осталось от старого дома) с боков и сверху окружили современными железобетонными конструкциями.

А на левой стороне выстроились самые высокие из дореволюционных построек на улице – доходные дома № 23, построенный в 1909 году по проекту архитектора К. Л. Розенкампфа, и № 25. Этот последний в 1913 году выстроил для себя новый владелец участка – архитектор Г. А. Гельрих. Интересно, что при равной высоте первый дом насчитывает шесть этажей (точнее, пять плюс полуподвал), а второй – семь (шесть плюс полуподвал). Стоит отметить небольшие барельефы, украшающие два эркера дома № 25. Изображение возничих, укрощающих горячих коней, явно навеяны знаменитыми статуями Аничкова моста в Петербурге. В глубине владения № 29 прячется еще один многоэтажный дом, выстроенный в 1910 году по проекту И. Г. Кондратенко.

Между ними затесалось наивное на вид двухэтажное строение под № 27. Это также плод многократных переделок и перестроек бывшего главного дома городской усадьбы конца XVIII – начала XIX века. Из длинного ряда аналогичных построек его выделяют две пары милых маленьких кариатидок, установленных по сторонам окон боковых пристроек.

Чуть дальше, в середине открытого к улице двора, – довольно скучная и даже несуразная постройка (№ 29, строение 4) – двухэтажный флигель бывшей городской усадьбы. Домик не стоил бы упоминания, если бы не имел мемориального значения. В нем в 1890–1892 годах проживал А. П. Чехов.

Вообще, Малая Дмитровка – самая чеховская улица. Помимо дома № 29 великий писатель останавливался также в домах № 11 и № 12. Поэтому исторически справедливым было присвоение в 1944 году улице имени Чехова.

Красавица из Путинок

Почти всем постройкам на Малой Дмитровке пришлось немало претерпеть на своем веку – смены хозяев, изменения функционального назначения, бесконечные перестройки и надстройки. Любителю московской старины, конечно, интересно разбираться в причудливых судьбах малодмитровских домов. Но обилие преобразований свидетельствует о том, что получившиеся в результате сооружения представляют разве что историческую, но отнюдь не художественную ценность. В самом деле, какой стилистической выдержанности, какой цельности эстетического воздействия можно ожидать от дома, над которым один за другим корпели несколько далеко не самых талантливых зодчих?

Все же в ряду заурядных домов Малой Дмитровки блестит настоящая архитектурная жемчужина – стоящий в самом начале улицы храм Рождества Богородицы в Путинках с приделом Неопалимой Купины (№ 2, строение 2). Считается, что существующее церковное здание заложили в 1649 году после пожара, уничтожившего предыдущую деревянную церковь Рождества Богородицы. Мнение это основывается на древних документах, которые гласят, что причт церкви попросил финансового содействия царя Алексея Михайловича для построения храма Неопалимой Купины (царь на просьбу, поддержанную патриархом, снизошел). Но возможна и другая трактовка. Поскольку речь идет только о приделе Неопалимой Купины, вполне вероятно, что основной храм к этому времени уже существовал. Следовательно, дата появления шедевра древнерусского зодчества сдвигается на несколько лет или даже десятилетий в глубь веков[30].

Церковь Рождества Богородицы в Путинках. Фото 1899 г.

Стройка велась долго, денег не хватало, в 1652 году снова пришлось прибегнуть к царской милости. Так или иначе, а спустя несколько лет новый храм (или только новый придел) освятили. Его композиция была исключительно оригинальной: к вытянутому с севера на юг четверику, увенчанному тремя шатрами, примыкал низкий прямоугольный алтарный объем. Вперед выступала более высокая часть храма – придел Неопалимой Купины, завершенный тремя ярусами кокошников и еще одним шатром, отделанным более богато, чем шатры основного храма. В ритм вертикалей вплеталась также шатровая колокольня, спрятанная за приделом.

Создавая храм в Путинках, зодчие XVII столетия предвосхитили достижения конструктивистов XX века. Ведь если убрать чисто декоративные шатры и резные наличники, перед нами окажется вполне конструктивистское, глубоко функциональное сооружение, составленное из разновеликих и разновысоких объемов, с подчеркнутой асимметрией, с окнами различной формы и размеров. Не композицией ли этого храма вдохновлялись основоположники архитектуры авангарда?

Церковь оказалась уникальной не только обликом, но и судьбой. После завершения ее строительства в 1653 году патриарх Никон издал запрет на строительство шатровых храмов, как не отвечавших строгим церковным канонам. По всей России патриарший запрет соблюдался не слишком строго, но в Москве, находившейся под недреманным оком церковного начальства, действовал неукоснительно. На протяжении полутора столетий, когда с легкой руки любимого Николаем I К. А. Тона шатры вновь вошли в обиход храмового строительства, церковь в Путинках оставалась последним шатровым каменным храмом в Москве.

Как и большинство московских храмов, она время от времени претерпевала более или менее существенные изменения. В конце XVII века к храму была пристроена обширная трапезная. Ее приземистый объем с грубоватыми деталями исказил первоначальную композицию. Фасады трапезной, где разместились приделы Никольский и Федора Тирона, переделали в XIX столетии. Особенно много изменений претерпело крыльцо (или крытая паперть). Первоначальное сломали после пожара 1812 года, но выстроенное взамен оказалось столь неудачным, что простояло всего полвека[31]. В 1860 году появилось очередное, третье по счету крыльцо. Автор проекта, довольно известный в те годы архитектор А. С. Никитин, постарался придать пристройке формы, близкие основной части храма[32]. С этой целью он даже водрузил на крыльцо шатер, похожий на шатры самого храма. Композиция вышла не слишком удачной, поэтому и никитинское крыльцо разобрали в ходе реставрации храма, проведенной в 1957 году под руководством Н. Н. Свешникова, и заменили новым, стилизованным под XVII век.

Церковь Рождества Богородицы в Путинках. Фото 1927 г.

Подобно всем московским храмам, церковь Рождества в Путинках обладала обширным участком, на котором располагались дома причта и небольшое кладбище. Но хоронить покойников в черте города запретили, кладбище постепенно запустело, а земля в центре города могла приносить приличную прибыль. Искушение оказалось слишком сильным, и в конце XIX – начале XX века многие церкви с благословения начальства выстроили на своих участках (в буквальном смысле на костях) крупные доходные дома. Не осталось в стороне и духовенство путинковского храма. В 1911 году рядом с церковью появился четырехэтажный жилой дом № 2/1, квартиры которого предназначались для сдачи внаем. Спроектированное не особо талантливым, но пользовавшимся популярностью в церковных кругах архитектором Л. В. Стеженским здание выглядит крайне уныло, особенно на фоне своей прекрасной соседки. Самое неприятное даже не это. Тяжелый и нелепый сундук доходного дома перекрыл эффектный вид на храм с угла Малой Дмитровки и Большого Путинковского переулка.

Исчезнувшие кварталы

Узенькая Малая Дмитровка тянется до Садового кольца, которое в этом месте исключительно широко – около 80 метров. Столь немыслимый для центральных московских улиц размер обусловлен не совсем обычными обстоятельствами. Изначально проходившие здесь Садовая-Триумфальная и Садовая-Каретная улицы имели довольно скромную ширину – около 25 метров. Ближайшие соседи – Большая Садовая и Садовая-Спасская – были заметно шире.

Однако к северу от Садовой-Триумфальной и Садовой-Каретной параллельно им пролегал Оружейный переулок, отделенный от кольца двумя узкими квартальчиками. В них по ширине еле-еле умещалось по одному дому. Уже в Генеральном плане реконструкции Москвы 1935 года было предусмотрено расширение слишком узкого в этом месте Садового кольца путем присоединения к нему Оружейного переулка и площади кварталов, естественно подлежащих ликвидации. Однако реализация планов сильно затянулась – не слишком вальяжная, но вполне прочная застройка между кольцом и переулком представляла собой немалую ценность в задыхавшемся от нехватки жилья городе, и снести ее просто так, за здорово живешь, не удавалось. Благодаря этому приговоренные к сносу еще в 1935 году домики дожили до 60-х и успели принести немало пользы местному населению устроенными в первых этажах магазинами, ателье и прочими заведениями обслуживания. Особенно популярной была небольшая пекарня в доме, выходившем непосредственно на улицу Чехова с ее восточной стороны. Там выпекались удивительно вкусные бублики, имевшие, в отличие от обычных, продаваемых в магазинах, хрустящую твердую корочку. Эта продукция с пылу с жару продавалась через небольшое окошечко, перед которым всегда стояла очередь жаждущих бубликов москвичей. Но всему приходит конец – в конце 60-х годов все строения двух кварталов были сломаны, и на их месте развернулся простор обновленного Садового кольца, вобравшего в себя Оружейный переулок.

Важное градостроительное мероприятие в значительной мере сняло транспортную проблему на этом участке кольца, однако с тех пор узким местом стал автомобильный тоннель под площадью Маяковского. Машинам, вольготно мчащимся по доброму десятку рядов, приходится втискиваться всего в три тоннельных ряда, отчего перед пандусом постоянно возникают серьезные заторы.

Жилой дом на Садовой-Триумфальной улице. Архитекторы А. Аркин и И. Куликова, инженеры М. Геллерштейн, Б. Шафран, Б. Зархи, Л. Аникин. 1967 г.

Расширение Садового кольца имело еще одно важное градостроительное следствие. Беспорядочный характер и неказистая внешность застройки на углу с улицей Чехова при обзоре с узкой улицы почти не воспринимались, зато с противоположной стороны расширенной магистрали открылись во всей своей неприглядности. Поэтому почти одновременно с ликвидацией квартала с северной стороны кольца началась реконструкция южной стороны.

В 1967 году большая часть мелких построек была снесена, и на освободившейся площадке развернулось строительство 17-этажной каркасно-панельной башни жилищно-строительного кооператива. Проект, который разработали архитекторы А. Аркин и И. Куликова, инженеры М. Геллерштейн, Б. Шафран, Б. Зархи, Л. Аникин (мастерская № 14 института «Моспроект-2»), предусматривал размещение на каждом этаже семи квартир улучшенной планировки, шесть из которых снабжались лоджиями. Через год по соседству начала строиться вторая такая же башня, затем третья. Их соединил двухэтажный стилобат, в котором разместились магазины, кафе, предприятия обслуживания.

В ходе реконструкции была выпрямлена извилистая, с глубокой западиной прежняя красная линия Садовой-Триумфальной улицы. Два капитальных доходных дома, раньше стоявших у самого тротуара, теперь отодвинулись в глубь двора. Точечный характер новой застройки позволил вписать башни между этими солидными постройками[33]. Только их нижние этажи оказались закрытыми стилобатом. Об этом можно пожалеть, так как фасад одного доходного дома (№ 14 по Садовой-Триумфальной) довольно живописен. Зодчий СМ. Гончаров отделал его деталями готической архитектуры и завершил остроконечной башенкой на крыше.

Реконструкция лицевой стороны квартала практически не затронула его внутреннего пространства. Здесь сохранился настоящий лабиринт разномастных и бессистемно расставленных построек. Между ними извиваются проезды и проходы, кое-где упирающиеся в глухие стены, а в других местах соединенные короткими лестницами. Стены многоэтажных доходных домов прорезают узкие арки, в которых с трудом разойдутся два человека. Особенно впечатляет огромный дом № 29 по Малой Дмитровке, в толще которого устроены узкие (шириной метра полтора) световые дворики.

Дом Остроумовых в Воротниковском переулке, № 10, строение 2

Среди этих громад каким-то чудом уцелел двухэтажный с мезонином домик (Воротниковский переулок, № 10, строение 2), построенный в 1859 году и известный как дом Остроумовых. К сожалению, в настоящее время деревянное сооружение находится в крайне запущенном виде и постепенно разрушается.

Угол с противоположной стороны Малой Дмитровки еще в 1940 году собирались оформить представительным жилым домом для сотрудников Наркомата химической промышленности. Уже готов был проект, разработанный в 10-й архитектурно-проектной мастерской Моссовета архитектором А. Б. Варшавером[34], начали снос ветхих домиков на углу… На этом все и завершилось.

Само же пересечение с Садовым кольцом еще раз продемонстрировало фатальную невезучесть Дмитровского радиуса. Долгое время движение на этом важном перекрестке регулировалось светофорами. Но транспортный поток нарастал, здесь стали возникать постоянные пробки. Уже в середине 60-х годов была выдвинута идея продлить тоннель под площадью Маяковского до Каретного Ряда, обеспечив тем самым безостановочное движение по Садовому кольцу на пересечении с тогдашней улицей Чехова. Проект был вполне разумен, однако вместо того, чтобы воплотить его в жизнь, городское руководство эпохи перестройки выбрало простой и совершенно бестолковый путь решения проблемы, просто-напросто ликвидировав сквозное движение с улицы Чехова на ее продолжение – Каляевскую. Вещественным свидетельством того, что идея тоннеля похоронена если не навсегда, то надолго, стало строительство подземного пешеходного перехода под Садовым кольцом, который перекрыл трассу проектируемого транспортного тоннеля.

Вред от непродуманного решения оказался огромен. Ходившие по Дмитровскому радиусу автобусы и троллейбусы для пересечения кольца оказались вынужденными совершать пробеги по нему до ближайшего разворота, а затем возвращаться назад, растрачивая время своих пассажиров в постоянных пробках. Естественно, популяризации общественного транспорта это никак не способствовало.

А прочий транспортный поток, двигавшийся к центру, вместо превратившейся в тупик Каляевской улицы, повернул к ближайшему пересечению с Садовым кольцом на второстепенной трассе Краснопролетарская улица – Каретный Ряд, где по непостижимой воле городских властей светофор сохранился! Путь туда пролег по узкой улице Палихе, никак не приспособленной для таких нагрузок. Дмитровский радиус оказался грубо разрубленным, в значительной степени утратив свое значение важной транспортной магистрали. Зато выросла нагрузка на соседние улицы, постоянно забиваемые пробками, и на прилегающий участок Садового кольца.

То шире, то уже

Следующее звено Дмитровского радиуса состоит из двух улиц – Долгоруковской и Новослободской. Деление это чисто формальное и своим возникновением обязано исключительно подхалимским соображениям. До 1877 года нынешняя Долгоруковская составляла часть Новослободской, и выделять ее в отдельную улицу никакой необходимости не было. Но в то время Москвой и прилегающими губерниями правил генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков, который навсегда вошел в историю тем, что установил рекорд пребывания на посту московского генерал-губернатора – почти 26 лет. Для ублажения всесильного князя городская дума решила ознаменовать десятилетний юбилей его правления переименованием какой-нибудь улицы в его честь. Именно для этого и оторвали от Новослободской ее начальный кусок, превратившийся в Долгоруковскую улицу. Этого думским подхалимам показалось мало, и в 1891 году еще одну улицу – Живодерку – переименовали в честь того же лица. Ее назвали Владимиро-Долгоруковской (нынешняя улица Красина).

Самого Долгорукова, правившего в Москве подобно удельному князю, убрали в том же году – чтобы очистить теплое местечко для царского брата Сергея Александровича. В многочисленном и запутанном сонме императорской фамилии этот развратник, солдафон и тупица представлял особо мрачную фигуру. Его московское правление ознаменовалось Ходынской катастрофой, злобными (но иногда доходившими до ситуаций поистине анекдотических) гонениями на евреев, энергичным, но неудачным насаждением «зубатовщины». Снискав всеобщее презрение, великий князь в 1905 году сам оставил пост генерал-губернатора, но поздно: 4 февраля он был убит бомбой эсера Каляева. В память этого мужественного, хотя и политически малограмотного борца с несправедливостью в советское время Долгоруковская улица стала Каляевской. В 90-х годах волна демократических переименований докатилась и сюда, и на карте города вновь появилась Долгоруковская. Границей между двумя улицами, вернее, между двумя искусственно выделенными участками одной улицы служит пересечение с Селезневской улицей и Весковским переулком.

Среди московских улиц Долгоруковская – Новослободская представляет особый интерес для изучения истории московского градостроительства. Пожалуй, во всем городе не найти другой улицы, ширина которой менялась бы так часто и в столь широком диапазоне. В начале, у дома № 5, она составляет около 55 метров, но уже у дома № 7 сокращается до 45. Далее улица постепенно и незаметно сужается до 30–32 метров. А за Селезневкой, перед наземным вестибюлем станции метро «Новослободская», следует резкий скачок – ширина сразу падает до 27 метров в красных линиях, а чуть дальше до 24–25 метров. Потом расстояние между красными линиями постепенно растет, достигая к пересечению с Лесной и Палихой 30 метров. Сразу же за перекрестком следует скачок до 40 метров, а там, где на улицу выходит Горлов тупик, еще один – сразу до 63 метров! Однако ближе к Савеловскому вокзалу ширина вновь уменьшается метра на три.

Раньше дело обстояло еще хуже. В самом узком месте – там, где сейчас вход на станцию метро «Менделеевская», – на 3–4 метра вперед от красной линии выдавался примитивный ящик двухэтажного жилого дома. Нахально открытый торец украшала выложенная керамической плиткой надпись: «Мясная и рыбная торговля». Эта действительно броская и редкая деталь памятна многим москвичам. Благодаря ей, да еще своему «выдающемуся» местоположению, дом представлял собой в некотором роде местную достопримечательность, которая давным-давно (еще с начала XX века) начала мозолить глаза городской администрации. Ее недовольство вполне можно было понять – вылезающий за красную линию «ящик» стеснял движение и обезображивал всю улицу. А потому вполне естественными были стремления городской управы ликвидировать пресловутый дом. После долгих обсуждений было решено предложить владелице участка – некоей мадам Курниковой – продать выступающую за красную линию часть по цене 65 рублей за квадратную сажень (около четырех с половиной квадратных метров), то есть примерно за 2200 рублей. Однако Курникова заломила за несколько десятков квадратных сажен такую цену, что городская управа вынуждена была в страхе отступить.

Почтенная дама была себе на уме и прекрасно знала, какой ценностью владеет. Ее неуклюжий дом мешал всем москвичам, и управа рано или поздно должна была принять любые условия алчной домовладелицы. В таких условиях согласие на смехотворные две тысячи явилось бы с ее стороны непростительной глупостью. Откровенно шантажируя городскую администрацию, Курникова заявила о намерении надстроить пресловутый дом двумя этажами. Управа отыгралась, не утвердив представленный на рассмотрение проект. На том дело и кончилось.

Понятно, что, когда Великий Октябрь ликвидировал частную собственность на землю, капризная ширина Долгоруковской – Новослободской сразу привлекла внимание градостроителей. Генеральный план реконструкции Москвы предусматривал ее расширение на всем протяжении до 64 метров, то есть до ширины Новослободской на ее завершающем участке[35].

Эскизы реконструкции улицы московские архитекторы начали готовить уже с начала 30-х годов. Однако эти наброски давали лишь общее представление о характере предполагаемой застройки, не касаясь прозаических вопросов оптимальной планировки, сохранения опорных зданий, организации движения и прочих тому подобных проблем.

К 1938 году архитекторы А. Т. Капустина, Д. Д. Булгаков, А. П. Вегнер, И. Л. Маркузе, Б. Ф. Рогайлов, М. А. Хомутов разработали проект планировки Каляевской и Новослободской улиц[36]. Но укоренившееся отношение к Дмитровскому радиусу как к второстепенной магистрали заставило отложить дальнейшие проработки в долгий ящик. И когда полным ходом велась реконструкция улиц Горького (Тверской), Большой Калужской (будущего Ленинского проспекта), 1-й Мещанской (будущего проспекта Мира), на Каляевской – Новослободской никаких существенных планировочных мероприятий не предпринималось.

Даже страшный курниковский дом уцелел и благополучно дожил до 1987 года. Лишь строительство станции метро «Менделеевская» положило конец его существованию. Торец «выдающегося» дома вкупе со знаменитой надписью можно увидеть в заключительных кадрах фильма «По данным уголовного розыска».

Но и после сноса мешавшего всем строения отрезок Новослободской улицы за одноименной станцией метро – самый узкий, неудобный ни для транспорта, ни для пешеходов. Частичная реконструкция позволила лишь слегка расширить и спрямить проезжую часть, но проблема в целом оставалась нерешенной. Поэтому в планах московских градостроителей вновь и вновь возникали предложения по приведению этого отрезка Новослободской в более или менее приличный вид. Солидные многоэтажные доходные дома по правой стороне вкупе с наземным вестибюлем станции «Новослободская» заставляли обратить внимание на менее капитальную и разномасштабную застройку левой стороны.

В 1981 году был представлен проект расширения улицы на ее начальном участке путем сноса большинства построек с нечетными номерами. Наиболее крупные дома (в частности, № 21 и № 33–35) предлагалось передвинуть внутрь квартала. Одновременно для ликвидации еще более увеличивающегося излома трассы на стыке Новослободской и Каляевской следовало изменить и направление последней улицы, слегка отодвинув ее завершающий отрезок к западу. Этому препятствовал огромный доходный дом № 29. Его также предполагалось передвинуть.

Объем запланированных работ оказался столь велик, что грандиозный проект скончался, даже не вступив в стадию детальной проработки. Начало Долгоруковской – Новослободской по-прежнему не радует глаз.

Окончательно испортило дело предпринятое в 2016 году «благоустройство» Долгоруковской улицы. По сути дела, свелось оно к баснословному расширению тротуаров, конечно же покрытыми столь излюбленной городским руководством плиткой. Для кого и зачем это сделано, совершенно не понятно. На улице отсутствуют крупные торговые и зрелищные предприятия, пешеходов по ней движется совсем немного, тротуары гигантской ширины представляют собой пустынные области, среди которых сиротливо торчат сохранившиеся фонарные столбы. Раздувшиеся тротуары до предела сузили мостовую, некогда широкую и вполне достаточную для того, чтобы у тротуаров можно было поставить машину. Теперь остановить автомобиль практически негде. Результат понятен – дефицит машино-мест в округе резко вырос, можно поднимать плату за стоянку.

Еще одним страшным последствием «благоустройства» стала ликвидация троллейбусного движения по улице. Кое-где уже сорваны провода контактной сети. Картина та же, что и на Большой Дмитровке: общественный транспорт ликвидируется, а личный автомобиль поставить негде. Москвичи, ходите пешком или ездите на велосипедах – это полезно для здоровья! Особенно если принять во внимание гигантские размеры нашего города и особенности национального климата…

Девушки с веслами и гармонисты

Хотя с планировкой Каляевской дела складывались не слишком весело, новое строительство на улице велось уже с середины 20-х годов. Самый интересный образец довоенного советского строительства – крупный жилой дом (Долгоруковская, № 5), скорее даже комплекс, отмечающий начало улицы. Во внешнем облике очень крупного для 20-х годов здания читается стремление зодчих с наименьшими затратами смягчить жесткость и строгость конструктивистских форм. Хотя вставленные там и сям простенькие декоративные элементы сами по себе выглядят довольно наивно, в целом здание не оставляет отталкивающего впечатления. Зато история его сооружения пестрит всевозможными неурядицами и скандалами. Стройка начиналась еще в 1929 году. Заказчиками выступали важные Наркоматы иностранных дел (НКИД) и внешней торговли (НКВТ). Место для дома было весьма ответственным – на углу Каляевской и Оружейного переулка. Поскольку переулок бок о бок с Садовым кольцом, не исключалось, что узенький квартальчик между ними будет ликвидирован (это мероприятие, предусмотренное Генеральным планом реконструкции Москвы 1935 года, было осуществлено в 60-х годах), и тогда дом своим главным фасадом выйдет на важнейшую кольцевую магистраль города.

Согласно первоначальному замыслу проектировщиков А. В. Куровского и А. Ф. Жукова (работавших сначала в строительной конторе «Русгерстрой», а затем в «Моспроекте»), жилой комплекс должен был включать 17 секций, в которых располагались 54 квартиры в две комнаты, 156 – трехкомнатных и 10 – четырехкомнатных. В плане он представлял прямоугольную трапецию. Замкнутый четырьмя корпусами двор делился на две части еще одним корпусом, занимавшим на плане место высоты трапеции, возведенной из середины основания. Получавшиеся два небольших внутренних дворика походили на недоброй памяти капиталистические дворы-колодцы, которыми так славился Петербург и которые время от времени возникали и в дореволюционной Москве. Заказчикам это не понравилось, и по их настоянию проект был исправлен. «Высоту» трапеции ликвидировали. Плотность застройки уменьшилась, и внутри первой очереди возник вполне просторный и относительно светлый двор, в который вели две проездные арки, пробитые в стенах северного, тылового корпуса. Первый этаж отводился под учреждения и предприятия обслуживания. Материалом стен служил теплобетон, бывший тогда в большой моде.

Работы начались в декабре. Без происшествий не обошлось. В 1930 году, когда стены выросли уже до четвертого этажа, поступила жалоба на ответственного за строительство инженера В. И. Скосырева. Он нарушил постановление об экономии металла и перерасходовал 9 тонн стальных конструкций. Затем из-за интенсивной откачки воды из котлована в марте 1930 года отмечались трещины и деформация в соседнем двухэтажном домишке. Но особо волноваться по этому поводу не стали – сосед и так доживал свои последние годы. Гораздо большее влияние на судьбу проекта оказала неказистая внешность здания. Его облик носил явный отпечаток конструктивизма в плохом значении этого слова. Вся первоначально запроектированная архитектурная обработка сводилась к столбцам балконов и эркеров, почти не оживлявших плоский фасад. Этот «авангардизм» внешнего вида странным образом сочетался с худшим пережитком дореволюционной архитектуры – полным забвением всех дворовых фасадов, лишенных какого-либо оформления.

Поэтому с учетом новых веяний в советском зодчестве убранство здания решено было переработать. Этим занималась уже другая авторская бригада. Когда в 1933 году возникли архитектурные мастерские Моссовета, между ними перераспределили большинство незавершенных строек. Дом на Каляевской достался архитектурно-проектировочной мастерской под № 4, руководителем которой состоял Илья Александрович Голосов. По сложившейся традиции его причисляют к классикам советской архитектуры, хотя, если отбросить многочисленные нереализованные (а иногда и заведомо нереализуемые) проекты, а также обильные рассуждения о «субъективной массе» и «линиях притяжения», слава зодчего основывается, в сущности, на одной-единственной постройке – клубе трамвайщиков (имени Зуева) на Лесной улице.

Поставленная перед мастерской задача не сводилась лишь к оформлению фасада – в соответствии с новыми масштабами столичного строительства следовало спроектировать целый жилой комплекс, первую очередь которого составляло уже выстроенное здание. Под застройку отводился не только участок на углу Каляевской и Оружейного, но и значительная территория по другой стороне вновь пробиваемого проектируемого проезда 349, сейчас именуемого улицей Фадеева. Часто указывается, что улица Фадеева ранее называлась 5-й Тверской-Ямской. Это не совсем верно. Действительно, участок от Миусской площади до Музея музыкальной культуры был частью 5-й Тверской-Ямской, но далее она поворачивала под прямым углом в нынешний 1-й Тверской-Ямской переулок. Так что по крайней мере половина улицы Фадеева представляет собой вновь проложенную магистраль.

Так вот, согласно светлой идее зодчих, новый проезд должен был стать планировочной осью нового комплекса. Однако сначала все-таки следовало оформить скучные коробочные фасады уже вчерне выстроенной первой очереди. За работу над проектом взялись сам И. А. Голосов и старший архитектор мастерской И. Л. Маркузе. Особых успехов они не добились. Украшение фасада свелось к приданию нижним частям эркеров изысканной формы, напоминающей чудовищные ванны. Венчались эркеры круглыми столбами, поддерживающими странные, явно ненужные балки.

Наиболее интересным элементом нового оформления стали небольшие рельефы, изображавшие девушек с веслами, шахтеров, монтажников, солдат, гармонистов и тому подобное. К сожалению, зодчие загнали их в межоконные простенки седьмого этажа. Издалека практически ничего не видно, а вблизи, снизу рельефы воспринимаются в сильном ракурсе, напрочь искажающем пропорции фигур. Так или иначе, дом стал наряднее, получил представительное оформление, вполне достойное ответственного места, и, хотя к шедеврам зодчества сие творение Голосова и Маркузе никак не отнесешь, оно может считаться интересным образцом «домов из межсезонья».

Со сменой авторов проекта связана довольно забавная история, наглядно демонстрирующая уровень знаний современных «исследователей» московского зодчества. Появления фотографии (без каких-либо комментариев) дома № 5 по Каляевской улице в книге о творчестве И. А. Голосова[37] оказалось для них достаточным для того, чтобы считать зодчего автором этого крупного сооружения. И вот уже некая почтенная дама в не менее почтенном издании без тени сомнения сообщает читателям, что «в 1936 году он (то есть И. А. Голосов) возведет здесь дом в стилистике ар-деко»[38]. Вообще-то стиль ар-деко определяется обычно как развитие модерна, постмодерн, в то время как дом на Каляевской был выстроен в духе конструктивизма, а его переделанное оформление, соответственно, является образцом постконструктивизма. Но очевидно, ученым-искусствоведам что постмодерн, что постконструктивизм – все едино.

Жильцы начали въезжать в отстроенный дом с 1936 года, но переделка фасадов шла еще несколько лет. При этом дворовые стены оставались неоштукатуренными, а сам двор – неблагоустроенным. В результате всего через четыре года после заселения стены начали отсыревать, а деревянные конструкции – загнивать. Неотложный ремонт обошелся районному Совету в 150 тысяч рублей.

Скандальные арки

Тем временем по проекту все тех же Голосова и Маркузе сооружалась вторая очередь комплекса, представлявшая собой протяженный корпус вдоль правой стороны нового проезда. Как ни странно, вторая очередь, проектировавшаяся уже в пору изживания конструктивизма, выглядит (точнее, выглядела до того, как многочисленные балконы были бестолково остеклены жильцами) более конструктивистской, чем первая. Большая длина корпуса подчеркивалась мощными горизонтальными членениями, которые перебивались вертикалями глубоких лоджий. В середине предусматривался акцент в виде повышения на один этаж и высокой проездной арки.

В соответствии со своей выдающейся ролью арка разрабатывалась в нескольких вариантах. Остановились на варианте высотой в четыре этажа. Однако, когда сие поистине триумфальное сооружение было возведено, неожиданно восстали заказчики, вдруг обратившие внимание на немыслимые размеры проема и потребовавшие его срочной утилизации. Арку пришлось застроить. В ее объем вписалась целая секция, правда усеченная в ширину по сравнению с типовой. Но лестничная клетка новоявленной секции поднималась лишь до четвертого этажа – прорезать свод уже выложенной арки было невозможно.

Жилой комплекс РЖСКТ НКИД u НКВТ. Вторая очередь. Заложенная арка проезда во двор

Ставший ненужным свод занимает пятый этаж секции, оставшийся неиспользованным. Что же касается помещений верхних этажей, расположенных над бывшей аркой, то они обслуживаются лестничными клетками секций, расположенных по бокам от арки. Так размах зодчих и запоздалая скупость заказчика привели к возникновению редкой по бестолковости планировки!

Эта тихая неурядица стала предшественником следующего, по-настоящему громкого скандала из-за новых арок, запроектированных Голосовым и Маркузе в третьей очереди, располагавшейся напротив предшествующих. Проект предусматривал сооружение вдоль улицы трех семиэтажных корпусов, из которых боковые отступали в глубину участка, а средний выдавался на красную линию. С боковыми его соединяли еще два поставленных перпендикулярно к улице корпуса-вставки по одиннадцать этажей каждый. Однако жилой площади в них было совсем немного, так как большую часть вставок занимали арки высотой в семь этажей и шириной в четыре оси! В довершение этого небольшие корпуса проектировались как архитектурные акценты комплекса, в силу чего на них сосредоточивался основной внешний декор – вплоть до статуй высотой в четыре этажа.

Решение было неудачным и с эстетической точки зрения. Назойливая центричность третьей очереди противоречила спокойной протяженности уже выстроенных напротив нее корпусов, а чудовищные арки создавали еще одну, параллельную улице мощную ось. Это ослабляло значение улицы и в значительной степени разрушало ту самую центричность, которую так стремились подчеркнуть зодчие. Таким образом, замысел комплекса сводился к бессистемному нагромождению не согласованных между собой мотивов. Тем не менее проект благополучно прошел все инстанции. Видимо, в немалой степени способствовал этому авторитет И. А. Голосова.

Сооружение третьей очереди началось в 1935 году. Заказчик вполне резонно начал с центрального семиэтажного, относительно скромно отделанного корпуса, забыв про одиннадцатиэтажные вставки и огромные арки. К 1937 году выстроили четыре секции, над семью этажами которых поднимался высокий парапет, скрывавший «лоб» односкатной крыши (это позволяло убрать с главного фасада водосточные трубы). Скромным, но дорогим украшением фасада стали декоративные вставки между окнами второго этажа, выполненные в технике сграффито. Процарапанные по цветной штукатурке квадратные картинки изображают радостную жизнь советских детей – танцующих и прыгающих через скакалку девочек, пляшущих и запускающих модель планера мальчиков.

После этого дело застопорилось. Заказчик вновь запоздало призадумался над экономичностью (вернее, отсутствием таковой) своего дома. Стройку остановили, потребовали изменений проекта. Зодчие обиделись, да еще как! Отражением обиды стало письмо в «Архитектурную газету», содержавшее обвинение заказчика в смертных грехах и требование достроить комплекс по предложенному проекту. Но заказчик не дрогнул. Порвав отношения с 4-й мастерской, он передал работу по проектированию мастерской № 5. За работу взялся молодой П. Н. Тернавский. Ему ставились условия – достроить комплекс по красной линии (тем самым ликвидировались боковые арки) и отказаться от применения дорогого сграффито.

В результате последние восемь осей корпуса из первоначально запроектированных двадцати трех достраивались по иному проекту. Его отличала большая ширина корпуса (что заметно со двора) и, соответственно, большая экономичность. Замена односкатной кровли обычной двускатной вернула на главный фасад водосточные трубы, зато позволила убрать высоченный парапет на крыше и выкроить вместо него лишний этаж, а с учетом замены полуподвального и высокого первого этажа на два обычных новая часть стала девятиэтажной, в отличие от семиэтажной старой, – и это при равной высоте!

Нужно отдать должное Тернавскому – он сделал все, чтобы внесенные изменения как можно меньше отразились на главном фасаде. Выведенное вчерне правое крыло почти точно повторяло очертания ранее выстроенного Голосовым и Маркузе левого крыла (за исключением окон девятого этажа, заменивших декоративные вставки на парапете), но так и осталось неотделанным. Началась война. В бою погиб последний автор комплекса на Каляевской.

А его работа так и осталась незавершенной. Почти семь десятков лет мрачно смотрят на улицу Фадеева голые кирпичные стены, сиротливо торчат металлические кронштейны, так и не дождавшиеся лепного карниза. Зато с боков к зданию в конце 50-х пристроили новые корпуса, завершившие, наконец, формирование комплекса. Однако их аскетически простые формы ничем не напоминают широкие замыслы 30-х годов…

Недостающее звено

Очередная неурядица в нелегкой судьбе Дмитровского радиуса была вызвана широкими планами строительства на противоположном углу Долгоруковской улицы. По современному состоянию здесь она пересекается с Садовым кольцом, однако его левая, нечетная сторона все еще считается Оружейным переулком, а потому участки, на которых намечалась стройка, по-прежнему числятся по адресу: Оружейный переулок, № 33–43. Старая застройка этих домовладений не отличалась ни размерами, ни особым качеством.

Удивительно странной была и планировка. Даже в видавшей всякие виды Москве выделяется своей причудливой формой квартал, лежащий между Краснопролетарской и Долгоруковской улицами. Юго-восточный угол этого обширного прямоугольника отсекался переулком с выразительным названием – Косой. Он и в самом деле был косым (не в переносном, а в буквальном смысле), так как проходил наискось к улицам. Другой угол – северо-восточный – оказался откушенным еще одним потрясающе кривым переулком – Нововоротниковским. А то, что осталось от квартала, приобрело форму настолько дикую, что и точного определения подобрать невозможно.

Среди мелких здешних домишек настоящей громадой выглядел единственный здесь многоэтажный доходный дом № 41. Да и тот строился со значительными нарушениями. Его владелец, некий А. В. Лобозев, не удосужился, как это полагалось, получить разрешение в городской управе на строительство, из-за чего возник небольшой скандал. Вдобавок проектировал дом весьма известный в Москве строитель многоэтажных доходных домов Э. К. Нирнзее, не имевший звания архитектора и числившийся всего-навсего техником архитектуры, то есть был, попросту говоря, самоучкой, сдавшим несложный экзамен в Техническо-строительном отделе Министерства внутренних дел. Оборотистый прибалтийский немец брал за свои услуги недорого и быстро стал весьма популярной фигурой на строительном рынке Москвы. Естественно, это вызывало зависть дипломированных коллег, издевавшихся над «строительными способностями» самоучки и старавшихся воткнуть ему палки в колеса везде, где это было можно. Так произошло и с домом Лобозева. Составленный из лучших московских зодчих, Технический совет городской управы нашел, что предусмотренная проектом толщина стен внушает опасения за прочность сооружения, и отказал в утверждении проекта. Вот тогда-то домовладелец и решил строить дом без всяких разрешений. Участковый архитектор, который должен был наблюдать за ведущимися на его участке строительными работами, растущего вверх нелегального дома умудрился не заметить. Возможно, его временная слепота была надлежащим образом оплачена…

Несмотря на все перипетии своего возникновения, дом Лобозева дожил до наших дней, тогда как все его соседи пали жертвой реконструктивных работ. Уж очень неказисто смотрелась застройка Оружейного переулка, неожиданно ставшая фронтом северной стороны Садового кольца. И с начала 70-х годов ее начали разрушать. Вместе со сносимыми домиками постепенно исчезал и Косой переулок.

Естественно, возникший на столь оживленном месте пустырь никто не собирался оставлять надолго. Возник замысел воздвигнуть здесь высотное здание. Чтобы понять, насколько обоснованным был этот проект, следует вернуться на два с лишним десятка лет назад.

13 января 1947 года, в год 800-летия Москвы, вышло постановление Совета министров СССР о строительстве в Москве восьми многоэтажных зданий. Им предусматривалось сооружение одного 32-этажного дома, двух 26-этажных домов, пяти 16-этажных. Самый высокий должен был вырасти на Ленинских горах (ныне Воробьевы горы) (он первоначально отводился под гостиницу). Два здания в 26 этажей следовало соорудить в Зарядье (административные) и около стадиона «Динамо» на Ленинградском шоссе (гостиницу). Местами размещения 16-этажных должны были стать площадь Красных Ворот (позже Лермонтовская), площадь Восстания, Котельническая набережная у впадения Яузы в Москву-реку, Смоленская, Каланчевская (позже Комсомольская) площади.

Постановление задавало лишь общее направление предстоящих работ, и немудрено, что в ходе его выполнения отдельные положения подвергались тем или иным изменениям. Так, выросла этажность – ни одно из высотных зданий не имеет менее 17 этажей, гостиница на Ленинских горах превратилась в главное здание Московского государственного университета. Но самое серьезное изменение обнаружилось в день празднования юбилея столицы, 7 сентября. В этот день в торжественной обстановке были заложены первые камни еще даже не спроектированных зданий. Но вместо предусмотренных постановлением восьми было заложено всего семь зданий. Из праздничного распорядка выпало 26-этажное здание в районе стадиона «Динамо».

Причины тому имелись весьма веские. Во-первых, обращает на себя внимание странная расплывчатость формулировки местоположения этого высотного здания, тогда как площадки для всех остальных были заданы исключительно точно. Видимо, у градостроителей, готовивших текст постановления, еще не имелось твердого мнения по этому поводу. Во-вторых, выбранный район был в корне противопоказан высотным зданиям – ведь в нескольких сотнях метров от него располагался Центральный аэродром, бывший в те годы главными воздушными воротами столицы. Любое высокое сооружение в его непосредственных окрестностях могло стать серьезной помехой для взлета и посадки самолетов. В общем, запланированное здание в районе метро «Динамо» тихонько изменило местоположение и оказалось в излучине Москвы-реки, в Дорогомилове. Там была выстроена высотная гостиница «Украина».

Но смена места оставила заметный пробел в новом высотном силуэте города. На юге выросло главное здание МГУ, на востоке рядом встали здания на Лермонтовской и Комсомольской площадях, на западе вздымались шпили сразу трех высоток – на площадях Восстания, Смоленской и в Дорогомилове. Устремленные ввысь мощные, видимые издалека объемы новых сооружений отмечали важные планировочные и транспортные узлы в городской среде. И лишь северная часть города осталась без высотных акцентов.

«Оружейный» и другие

Этот важный недостаток собрались исправить московские градостроители 70-х годов. Постановка высотного объема на пересечении обновленного Садового кольца и Дмитровской магистрали могла стать доминантой округи, лишенной заметных акцентов, и внести новый сильный мотив в силуэт города. Его звучание усиливалось благодаря тому, что выбранное место относилось к числу самых высоких точек московского центра.

Однако, как это часто бывало, грандиозные планы в жизнь не воплотились. Причин можно найти много: тут и вечные финансовые затруднения, и отсутствие сколько-нибудь приличного архитектурного решения, и опасения за так называемый «исторический облик», о котором много говорят и кричат, но никто до сих пор не удосужился внятно объяснить, что это такое и с чем его едят.

Затем последовали перестройка и демократия, когда городу было не до грандиозных проектов. Лишь в конце 90-х годов на территорию площадью около пяти гектаров вокруг бывшего Косого переулка вернулись строители. К этому времени из старых строений на ней оставалась двухэтажная кузница XVII века, которую поспешили отнести к числу памятников архитектуры. В 1998 году был рассмотрен и утвержден проект многофункционального комплекса, включавшего жилые корпуса, первые этажи которых отводились под конторы, подземные гаражи, бассейн с тремя ваннами. Главным элементом комплекса должна была стать башня в 38 этажей, увенчанная шпилем, которая ставилась в глубине квартала. Подобная постановка была не слишком удачной, поскольку практически уничтожала возможность восприятия архитектурного акцента комплекса с близлежащих улиц. Проектировали комплекс сотрудники мастерской № 3 «Моспроекта» архитекторы Р. Г. Кананин, Н. Е. Кузнецова, С. А. Васильев, Т. П. Шишигина, конструкторы К. Н. Свирин, Г. С. Вайнштейн, Б. И. Финогенов.

Стройка велась очень быстро, и первая очередь была сдана уже в 1999 году. В нее вошли несколько восьми-девятиэтажных корпусов. Первый, прямоугольный в плане, вытянулся вдоль Краснопролетарской улицы. Второй, дугообразный, вырос в глубине двора. Их соединили несколько корпусов-вставок. Тут же расположился закрытый бассейн с тремя ваннами. Подземное пространство заняла двухуровневая автостоянка на 300 мест[39]. Украшением фасадов служили балкончики с ограждениями со множеством балясин, эркеры и худосочные башенки. К заслугам проектировщиков нужно отнести приятную салатовую окраску оштукатуренных фасадов в сочетании с белым цветом архитектурных деталей. К сожалению, декоративная штукатурка, которой по американской технологии покрывали утеплитель наружных стен, уже кое-где отваливается. Это лишний раз доказывает, что не всякий американский опыт подходит для сурового московского климата.

Первую очередь комплекса сдали и заселили, однако дальше дело так и не пошло. Неожиданно всплыли проблемы, которые почему-то проигнорировали при утверждении концепции. Возникли опасения, что крупный жилой комплекс усугубит транспортную перегрузку прилегающих улиц. Подчеркнутая элитарность новостройки, предназначенной для нуворишей, могла обострить социальную напряженность в прилегающих районах. Затем пошли сплошные недоразумения чисто демократического характера. У застраиваемого участка (точнее, у его юго-восточной части) вдруг объявился еще один хозяин, который также решил выстроить солидную башню, место для которой было выбрано более логично – у самого перекрестка. Но два высотных объема (163 и 203 метров) на относительно небольшом пространстве – это было уже слишком. Пошли споры, переговоры, в результате которых первоначальный застройщик был вынужден отказаться от своих широких планов. Вторая половина полукруглого корпуса, а главное, 38-этажная башня так и остались на бумаге.

Руководство высотным строительством перешло к компании «Дон-Строй», которая рьяно взялась за возведение гигантской башни, получившей название многофункционального комплекса «Оружейный». В 2006 году началось его строительство по проекту, разработанному в «Моспроекте-2» архитекторами М. Посохиным, М. Плехановым, Е. Тарасенком, А. Тропыниной, А. Германовым, Е. Козловским, А. Тимофеевой и инженером М. Блажко.

Над глубочайшим котлованом (его глубина 22 метра) к 2008 году вырос монолитный каркас высотой 120 метров. А затем стройка остановилась, причем надолго. То ли городские власти вдруг всполошились по поводу дополнительных транспортных потоков, которые привлечет к себе грандиозное конторское здание, то ли у застройщика возникли финансовые затруднения, то ли продолжились демократические закулисные игры. Пошли слухи о каких-то претензиях, судебных тяжбах, компенсациях. А между тем страховидный голый каркас, на котором прекратились всякие работы, на протяжении нескольких лет вселял ужас в проходящих и проезжающих по Дмитровскому радиусу и Садовому кольцу. Потом что-то сдвинулось, и на обращенной к кольцу стороне каркаса повисли три панели различного вида. Вероятно, застройщики и проектировщики хотели путем натурного эксперимента определить наиболее подходящую облицовку фасадов. Образцы провисели еще около года, и лишь с 2012 года стройка возобновилась. Ее посулили завершить к 2014 году, но конечно же обещание так и осталось обещанием. Лишь к концу 2015 года здание обрело более или менее приличный вид. В завершенном виде административно-торговый комплекс состоит из четырех секций, объединенных общим четырехэтажным стилобатом и шестиуровневой подземной автостоянкой. На 28 этажах высотной части общей площадью 150 тысяч квадратных метров разместятся конторы всевозможных важных и не важных компаний.

Многофункциональный комплекс «Оружейный». Фото 2016 г.

Есть надежда, что «Оружейный», несмотря на все недостатки его архитектурного решения, заполнит наконец досадный пробел в кольце высотных зданий, окружающих центр Москвы. В связи с этим активно обсуждался вопрос: увенчивать ли его шпилем, подобным аналогичным венчаниям высоток 50-х годов? Голоса экспертов и «экспертов» разделились, но все же по зрелом размышлении шпиль решили ставить – с целью поддержания основного мотива высотных зданий, ставших архитектурными символами Москвы. Это решение вновь оттянет срок завершения гигантского долгостроя, зато увеличит высоту здания с 125 до 160 метров. Но, пожалуй, и шпиль не поможет преодолеть подчеркнутую, явно излишнюю грузность пирамидального силуэта. В отличие от высотных зданий 50-х годов, устремленных ввысь, но при этом органично вписанных в окружающую среду с помощью пониженных боковых крыльев, новая высотка нагромождением массивных нерасчлененных объемов подавляет все соседние сооружения.

Но это пока не конец истории. Появилась информация, что рядом с «Оружейным» может появиться еще один высотный комплекс, причем не с одной, а с двумя башнями 200-метровой высоты. Такое нагромождение вертикалей приведет к тому, что квартал на пересечении Дмитровского радиуса и Садового кольца превратится в уродливый фрагмент нью-йоркского Манхэттена…

Итальянский квартал и храм-киностудия

В начале улицы расположен еще один дорогой и престижный жилой комплекс – так называемый Итальянский квартал. Попал он сюда благодаря редкой особенности Долгоруковской. Она входит в число немногих московских улиц, которая от начала до конца не пересекается ни одним проездом, ни одним переулком. Раньше все-таки ее пересекал Оружейный переулок, но после его фактического включения в Садовое кольцо Долгоруковская начинается уже за бывшим перекрестком.

Из-за этой особенности по сторонам улицы сформировались два очень обширных квартала. Практически полное отсутствие в них планировочных осей в виде городских проездов привело к редкой даже по московским меркам бессистемности, хаотичности их застройки. Особенно выделялся в этом отношении квартал с западной стороны, внутри которого имелось лишь несколько ломаных тупиковых огрызков, известных под общим названием Пыхов тупик. Его дальнейшие приключения достойны короткого рассказа. В 20-х годах он превратился в Пыхов-церковный, в 50-х вновь вернулся к прежнему названию, в 60-х вообще исчез из списков городских проездов. Недавно Пыхов-церковный воскрес уже со статусом проезда. Большую часть квартала (за исключением застройки вдоль Долгоруковской) составляли типичные для городских окраин мелкие и халтурно выстроенные домики. Здесь же с 1885 года находился Андреевский парк конно-железных дорог, позже переоборудованный под трамвайное депо. Когда после Великой Отечественной войны рельсы с Каляевской улицы сняли, в опустевших вагонных сараях разместился завод по изготовлению инструмента и нестандартного технологического оборудования «ЗИНТО». В начале XXI века его закрыли. Снос обветшавших построек, не нанесший сколько-нибудь заметного ущерба исторической среде, позволил расчистить площадку для новой застройки.

Работа над комплексом началась в 2002 году, когда архитектор М. Филиппов разработал и представил заказчику эскизный проект. Дальнейшее проектирование, в котором помимо самого Филиппова участвовали архитекторы В. Богачкин, Т. Филиппова, А. Архипов, В. Гельфанд, М. Запольская, А. Иванов, О. Камышова, Е. Короткова, О. Мранова, Е. Михайлова, Е. Строганова, А. Филиппов, растянулось на несколько лет.

Непростые гидрогеологические условия заставили разработать основание комплекса в виде фундаментной плиты. Затем пошли конфликты между заказчиком и автором проекта, из-за чего согласование проекта растянулось на 2006–2008 годы.

В 2012 году строительство наконец завершилось. На Долгоруковской возник жилой комплекс с необычной планировкой. С юга и запада территорию охватывает самый большой (в 10 этажей) дугообразный в плане дом. От него лучами внутрь дуги отходят четыре корпуса. В рекламных проспектах их почему-то именуют особняками, хотя на самом деле это типичные многоквартирные дома. Их высота постепенно снижается с десяти до четырех этажей. Завершает комплекс еще одна дуга – приземистое строение с колоннами, охватывающее небольшую центральную площадь, лежащую в фокусе обеих дуг. Комплекс поднят на платформу высотой от 0,5 до 2 этажей. В ней предполагалось разместить кинотеатр, магазины, спортивно-оздоровительный комплекс.

Итальянского в Итальянском квартале немного. Нагромождение на фасадах домов портиков, галерей, эркеров и арок более напоминает неуклюжие фасады неоклассических доходных домов начала XX века или работы эпигонов И. В. Жолтовского 30–50-х годов, разве что детали погрубее и логики в их размещении поменьше. Мало соответствует представлению об Италии и неважное солнечное освещение. Десятиэтажная дуга закрыла образованные лучевыми корпусами дворики с юга, сильно ограничив инсоляцию выходящих туда квартир. Очевидно, чтобы компенсировать недостачу «итальяности», владельцы присвоили всем семи корпусам имена итальянских городов. Что ж, ведь и любую деревню можно назвать Парижем, однако столицей Франции она от этого не станет.

Рядом с площадью Итальянского квартала стоит диковинное сооружение. На Долгоруковскую оно выходит в виде высокого дома (№ 23), фасад которого типичен для советской архитектуры 30-х годов. Спереди он не представляет собой ничего особенного, но со двора к нему пристроена настоящая церковная колокольня! Столь удивительное сооружение формировалось постепенно, на протяжении первых четырех десятилетий XX века. Начиналось все со старой церкви Николая в Новой слободе. Состояла она, как и большинство московских приходских церквей, из основного, холодного храма, низкой теплой трапезной и колокольни. Все три элемента выстраивались цепочкой или, как было принято говорить, кораблем – с востока на запад, причем солидный объем основного храма на несколько метров вылезал за красную линию улицы.

Церковь Николая в Новой слободе. Фото 1880-х гг.

В начале XX века церковное начальство решило придать церкви большее благолепие путем замены старых трапезной и колокольни новыми, более вместительными и представительными сооружениями. Сказано – сделано. Обветшавшие произведения зодчих XVII века споро разобрали (при этом никто почему-то не вставал грудью на защиту памятников архитектуры), а вместо них в 1903–1904 годах соорудили по проекту Н. С. Курдюкова[40] нечто страховидное из красного кирпича. Колокольня представляла собой беспомощную попытку воспроизведения форм древнерусских конструкций. Зато сооружение было интересно с технической стороны – обширное помещение трапезной перекрыли капитальные железобетонные своды. В 30-х годах ее, как не представляющую художественной ценности, но новую и прочную постройку, решили использовать для других целей – в качестве антирелигиозного музея, который до той поры занимал помещения в бывшем Страстном монастыре. Основной Никольский храм, сильно выступавший за красную линию, снесли, а на месте его западной части по проекту архитектора К. И. Соломонова (3-я архитектурно-проектная мастерская)[41] выстроили новое здание для музея, своей тыльной частью примкнувшее к сохраненной трапезной. Рядом с ней осталась торчать бесполезная колокольня. Но музей так и не вселился в свое новое помещение, которое вскоре заняла киностудия «Союзмультфильм».

Неужели повезло?

Наиболее интересные постройки сосредоточены в начале Долгоруковской. А дальше – самая обычная рядовая застройка, состоящая из чередующихся в беспорядке невысоких особняков и многоэтажных доходных домов. Появлением последних на Долгоруковской и Новослободской Дмитровский радиус обязан столь редкому в его судьбе везению. В конце XIX века Москва наконец решила обзавестись канализацией. В первую очередь строительства вошла территория внутри Садового кольца, а также несколько лежавших за его пределами районов. В число этих счастливчиков попали и окрестности Долгоруковской – Новослободской, так как здесь располагалось несколько важных городских объектов – Бутырская тюрьма, Мариинская больница, Александровский и Екатерининский институты для девиц. Столь веские аргументы и послужили причиной того, что по Долгоруковской – Новослободской и прилегающим к ним улицам пролегли канализационные коллекторы. Именно этот важнейший фактор открыл зеленую улицу многоэтажному строительству во всем районе.

Здание, в котором раньше располагалась киностудия «Союзмультфильм». Сзади видна сохранившаяся колокольня церкви Николая в Новой слободе

В частности, на Долгоруковской появились шестиэтажные доходные дома № 36 и № 38. Первый из них построен в 1909 году по проекту Ф. Н. Кольбе, второй – в 1914-м по проекту М. М. Черкасова. Достойно внимания, что при почти одинаковой ширине первый решен односекционным, с одной лестничной клеткой, а второй – двухсекционным. Очевидно, квартиры первого дома были попросторнее…

Самым интересным из них является дом № 29. Его заказчиком выступал один из первых в Москве жилищно-строительных кооперативов – Долгоруковское товарищество для устройства квартир. Своим возникновением оно обязано ситуацией на рынке жилья, сложившейся в начале XX века. Квартиры со всеми удобствами вздорожали настолько, что поглощали практически все жалованье среднего чиновника, учителя или простого инженера. Помочь широким слоям интеллигенции обзавестись приличным жильем и должны были жилищно-строительные кооперативы.

Дом на Долгоруковской был выстроен в 1913–1914 годах по проекту гражданского инженера В. В. Воейкова, причем зодчему пришлось решать непростую задачу. Участок, принадлежавший статскому советнику М. И. Фишеру, имел очень неудобную конфигурацию, узкой кишкой вытягиваясь от улицы в глубь обширного квартала. В соответствии с этим Воейков запроектировал дом, состоящий из двух корпусов. Главный, поставленный вдоль улицы представляет собой нечто вроде ширмы, скрывающей внутренность комплекса. Стараясь сделать «ширму» как можно более нарядной, архитектор разместил на ее фасаде кучу всевозможных деталей – невысоких башенок, эркеров, балконов, применил оконные проемы доброго десятка различных форм и размеров. Какую-либо логику в их расположении уловить трудно, а потому дом зрительно «развалился», распался на несколько почти не связанных между собой частей.

Больший интерес представляет второй корпус, поставленный перпендикулярно к лицевому и уходящий далеко в глубь квартала. Его причудливая конфигурация обусловлена желанием втиснуть в неудобный участок как можно больше жилой площади. Извилины и ответвления постройки членят владение на несколько двориков, связанных между собой системой проездов и проходов в первом этаже. Есть даже настоящий двор-колодец, со всех сторон окруженный высокими стенами. Из-за него план дворового корпуса напоминает удава, проглотившего несчастного кролика и раздувшегося в области желудка.

Дома для сдачи квартир внаем строились на улице и до канализационной эпохи, однако по своим размерам и облику они не могли идти ни в какое сравнение с более поздними коллегами. Подобный доходный дом ранней постройки (конец 80-х годов XIX века) можно увидеть во владении № 33. Скромное трехэтажное строение со слегка выделенной центральной частью, где располагался парадный подъезд, не привлекает внимания, хотя архитектор В. П. Загорский и постарался побогаче украсить фасад рустом, филенками, лопатками.

Напротив стоит другой образец того же разряда – дом № 34, выстроенный в 1898 году по проекту П. П. Щекотова. Его фасад выглядит более привлекательным и запоминающимся благодаря центральному ризалиту и двум мощным боковым эркерам.

Среди громад доходных домов затесалось несколько старых построек меньших размеров. Симпатичный особнячок под № 27, выстроенный в 1891 году по проекту Р. И. Клейна, композицией фасада с колоннадой в центральной лоджии напоминает здание Купеческого клуба на Малой Дмитровке, № 6. Уж не в этом ли домике почерпнул И. А. Иванов-Шиц идею своего самого известного творения, затем внеся в нее элементы модерна? Еще пара небогатых особняков стоит на левой стороне – дом № 17, выстроенный в 1902 году архитектором В. И. Мясниковым, и № 19 – работа Д. А. Гущина 1872 года. Каким-то чудом уцелел единственный деревянный домик на улице, построенный еще в 1830-х годах, вернее, его остатки, числящиеся ныне под № 25, строение 3.

На участке № 39 в 1940 году затевалось строительство жилого дома Госбанка. Согласно проекту, составленному в 5-й архитетурно-проектировочной мастерской Моссовета, угловой дом двумя парадными фасадами выходил в Весковский переулок. Но ход истории внес в планы свои коррективы. Достроили дом лишь в 1952 году и, конечно, совсем по другому проекту архитекторов Н. А. Левитана и П. С. Скулачева.

Дом № 39 очень долго оставался последней постройкой советских лет на Каляевской улице. Реконструктивные мероприятия не затрагивали ее вплоть до конца 70-х годов. Но потом за улицу взялись всерьез. Особенно досталось ее правой стороне, от которой уцелело всего четыре старые постройки (если не считать дворовых строений). На месте снесенных двухэтажных домиков выросло несколько крупных зданий, к сожалению очень разномастных и разнокалиберных. Особенно неудачным вышел новый корпус Московского стоматологического института, выделяющийся грубостью фасада.

Более приятное впечатление оставляет многоэтажный жилой дом на углу с Селезневской улицей, построенный в конце 80-х годов по проекту архитекторов И. Ловейко, Ю. Гайгарова, Г. Сидлерова, инженеров А. Петрова, Р. Подосетниковой, Т. Зайкиной. Его основной жилой объем отступает от улицы, а на красную линию выдвинута двухэтажная стилобатная часть, отведенная под магазины и кафе.

В 2001 году на улице появился жилой дом № 6. Он строился по индивидуальному проекту, выполненному архитекторами Р. Г. Кананиным, Н. Е. Кузнецовой, Т. Е. Копыриной, С. А. Васильевой, инженерами К. М. Свириной, В. Н. Антоновской. К 12-этажной центральной части примыкают более низкие крылья. Решение фасадов строится на четком ритме граненых эркеров, подчеркивающих вертикальную устремленность здания. Помимо квартир, часть которых имеют выходы на остекленные веранды, в доме располагаются помещения для сдачи под конторы, а в подвале – автостоянка на 178 мест[42].

Во владении № 7–9 в 1997–2001 годах появилась очередная конторская башня, составленная из нескольких корпусов высотой от семи до четырнадцати этажей. В двух подземных уровнях разместилась автостоянка. Первый этаж отводился под торговые помещения. Остальные этажи предназначались для сдачи внаем всевозможным фирмочкам. Авторы проекта архитекторы П. Андреев, В. Ковшель, В. Солонкин, инженеры Б. Шафран, В. Парнес, работавшие в 14-й мастерской «Моспроекта-2», смогли довольно удачно согласовать формы своего творения с соседним постконструктивистским домом НКИД-НКВТ.

Неудачи метростроителей

Годы перестройки и демократии нанесли страшный ущерб развитию и эксплуатации Московского метрополитена, до той поры считавшегося признанным лидером среди подобных транспортных систем всего мира. Сначала резко упали темпы сооружения новых линий – в 90-х годах XX века и в начале XXI было сдано в эксплуатацию всего несколько станций. Возникшее тогда катастрофическое отставание протяженности линий от реальных потребностей города не удалось компенсировать до сей поры. Зато усиленно рекламировались затеи с так называемыми легким и мини-метро, которые на поверку оказались самыми обычными линиями, лишь с ухудшенными техническими характеристиками. Страшным конфузом обернулось затянувшееся на десять лет сооружение и пуск линии монорельса – на редкость бессмысленного в условиях Москвы проекта.

Казалось, что ситуация может выправиться со сменой городского руководства. Планы развития метрополитена, поданные в виде широковещательной рекламы, предусматривали сооружение в 2014–2025 годах семидесяти новых станций. Однако скороспелые задумки стали срываться с самого начала. Так, в 2014 году планировалось ввести в эксплуатацию станции «Бутырская», «Фонвизинская», «Петровско-Разумовская», «Окружная», «Верхние Лихоборы», «Селигерская» на Люблинско-Дмитровской линии и «Тропарево», «Румянцеве», «Саларьево» на Сокольнической. Из них в срок была пущена только «Тропарево». С остальными дело обстоит гораздо хуже. Их сдачу тихонько, уже без рекламы перенесли аж на 2016 год. (К моменту издания книги станции «Бутырская», «Фонвизинская», «Петровско-Разумовская», «Тропарево», «Румянцеве», «Саларьево» были открыты. – Ред.)

Мало осмысленной представляется прокладка так называемого «третьего пересадочного контура», а проще говоря, второго кольца через станции «Динамо» и «Савеловская», которые расположены вплотную (на расстоянии одного перегона) к первому кольцу. Чтобы «третий контур» реально сокращал москвичам время в пути, его следовало удалить на три-четыре перегона (то есть 6–8 километров). Так, кстати, и планируется в отношении южной половины нового кольца. Тем не менее на севере строительство ведется по заведомо ошибочной трассе.

Существенным ударом по престижу метрополитена и всего городского руководства стала самая страшная в истории московской подземки авария, случившаяся 15 июля 2014 года на перегоне «Парк Победы» – «Славянский бульвар». И все эти неурядицы сопровождаются постоянным повышением платы за проезд.

На фоне нынешнего затянувшегося кризиса планомерное и постоянное развитие Московского метрополитена в советские годы представляет собой одну из самых ярких и светлых страниц в многовековой истории Москвы. Но, конечно, и в те годы не все выходило одинаково удачно. Случались и досадные просчеты.

Так, явно ошибочным стало решение о разветвлении первой линии от станции «Охотный Ряд» на две ветки – к «Парку культуры» и «Киевской». После открытия второй очереди вторая ветка превратилась в часть самостоятельной Арбатско-Покровской линии. Однако ее старая часть проходила почти под самой поверхностью, тогда как новую проложили очень глубоко. Из-за этого на стыковом перегоне между «Площадью Революции» и «Улицей Коминтерна» уклон тоннелей оказался критическим, опасным для нормального движения. В результате старый участок от «Площади Революции» до «Киевской» пришлось выводить из эксплуатации и заменять его новым, уже глубокого заложения.

Случались просчеты и в размещении станций. Например, крайне неудачным оказалось расположение наземного вестибюля «Бауманской» почти по красной линии одноименной улицы. Собирающиеся здесь в часы пик толпы часто не умещаются на тесной площадке перед входом, занимая проезжую часть. Следствием стало вынужденное закрытие прилегающего отрезка улицы для автомобильного движения.

Аналогичная ошибка была допущена и в выборе места для «Новослободской». Большинство станций московского метро целесообразно расположены в важных транспортных или планировочных узлах, а наземные вестибюли – на более или менее просторных площадках. Ни то ни другое условие не было соблюдено для «Новослободской», которая оказалась в совершенно случайном месте, на пересечении одноименной улицы с тихой, не имеющей транспортного значения Селезневкой. Слишком малая ширина квартала между Новослободской и Сущевской улицами заставила выдвинуть наземный вестибюль на красную линию. Тем самым в корне пресекалась возможность расширения Новослободской за счет правой стороны и ликвидация излома магистрали на стыке с Каляевской улицей. Также стало невозможным организовать остановки наземного транспорта прямо перед входом в метро. Их пришлось оттянуть в конец Каляевской.

Гораздо более удобным местом для станции метро стал бы перекресток улиц Новослободской и Лесной. Последняя вместе со своим продолжением – Палихой – являлась заметной хордовой магистралью с интенсивным трамвайным движением. Да и Новослободская в этом месте была заметно шире, что могло оптимизировать размещение автобусных и троллейбусных остановок.

А между тем «Новослободская» долгое время оставалась основной станцией, принимавшей на себя большую часть пассажиропотока из северных районов города, куда линии метро дотянулись лишь в конце 80-х годов. Вдобавок она же должна была обслуживать и гостей столицы, прибывающих на близлежащий Савеловский вокзал (он оказался последним московским вокзалом, получившим собственную станцию метро). Специально для перевозок между «Новослободской» и вокзалом был организован очень короткий (всего пять остановок) автобусный маршрут № 5к.

Ситуация обострилась до предела в середине 60-х, когда сюда протянулись автобусные и троллейбусные маршруты из новых районов массового строительства – сначала Бескудникова и Дегунина, затем Коровина и Бусинова. Правда, московские транспортники постарались распределить поток пассажиров, направив некоторые маршруты автобусов и троллейбусов к соседним станциям – «Динамо», «Белорусская», «Маяковская». Но все равно большую часть спешащих на работу обитателей северных новостроек принимала на себя «Новослободская». Вагоны общественного транспорта, высаживающие тысячи людей, буквально загромождали Каляевскую улицу. Из-за этого в 1969 году пришлось разобрать трехэтажные дома во владениях № 4, 6, 8 по Новослободской и устроить на их месте обширную площадку для конечных остановок нескольких автобусных маршрутов.

Снос застройки вдоль улицы обнажил неприглядные боковые фасады дворовых корпусов на участке № 10 и еще более обезобразил общий вид округи. В таком виде она просуществовала до ввода в строй Тимирязевского радиуса метрополитена, в начале 90-х дотянувшегося наконец до севера города. Необходимость в автобусных маршрутах к «Новослободской» отпала. Опустевшая разворотная площадка среди предельно скученной окрестной застройки могла бы помочь хоть как-то разрядить вечную здешнюю тесноту.

Однако началась эпоха демократии. Нужды Москвы и москвичей перестали волновать новоявленную городскую администрацию, которая руководствовалась лишь денежными интересами. Поэтому в отношении свободной площадки было принято наихудшее в данных условиях (но зато приносящее прибыль) решение – отвести ее целиком под обширное торговое здание.

Центр торгового и сервисного обслуживания «Дружба». Архитекторы М. М. Посохин, Т. В. Малявкина и И. Б. Корина, инженеры Т. П. Бурлова и П. А. Гаврюшин

Открывшийся в 2000 году центр сервисного и торгового обслуживания (авторский коллектив: М. М. Посохин – руководитель, архитекторы Т. В. Малявкина и И. Б. Корина, инженеры Т. П. Бурлова и П. А. Гаврюшин) получил название «Дружба». Основной его специализацией стала торговля товарами из Китая. Г-образное в плане здание вышло на три улицы – Новослободскую, Селезневскую и Сущевскую, буквально охватив и зажав своими корпусами павильон метро.

Архитектура торгового центра, очевидно, была продиктована стремлением согласовать его с соседними зданиями – прежде всего с вестибюлем «Новослободской». Это удалось лишь по части общей высоты, а в остальном решение фасадов нового здания служит образцом возврата к претенциозной эклектике 80-х годов XIX века. Творение Посохина-младшего вызывает ассоциации с работами популярного, но весьма умеренно одаренного архитектора того времени Б. В. Фрейденберга.

Но не это самое страшное. Настоящим градостроительным преступлением стало само по себе размещение торгового центра на этом и без того до предела тесном и загруженном участке. Вдоль его уличного фасада постоянно паркуются десятки автомобилей, затрудняющих движение по Новослободской, на Сущевской и Селезневской остались узкие-преузкие тротуарчики, а перед входом в метро по-прежнему толпится народ.

Миусские общежития

Почти напротив наземного вестибюля «Новослободской» на запад от улицы уходит узенький Весковский переулок. Стоящие по его сторонам дома особого интереса не представляют, зато перспективу замыкают солидные корпуса, явно составляющие единый комплекс, но при этом вопиюще разностильные. Стоит не пожалеть времени и пройти короткий переулок, чтобы поближе познакомиться с ними. Как история, так и архитектура этих зданий того заслуживает.

С 1912 года на Миусской площади красовалось величественное здание Народного университета имени А. Шанявского. Его план был разработан Н. А. Эйхенвальдом, а фасад спроектировал И. А. Иванов-Шиц. Он уже упоминался как автор Купеческого клуба (позже Театра имени Ленинского комсомола). Действительно, решения фасадов двух зданий очень похожи.

После Великой Октябрьской социалистической революции здание было занято Коммунистическим университетом имени Я. М. Свердлова, и почти сразу вокруг него начал формироваться своеобразный университетский городок. Первой задачей стало сооружение домов для учащихся, поскольку бывший Народный университет размещением своих «студентов» не занимался и общежитиями не располагал.

Строительство общежитий Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова

Стройка началась в 1930 году. По проекту А. З. Гринберга и Н. Я. Тихомирова[43] предполагалось соорудить десять девятиэтажных общежитий – все практически на одно лицо – гигантские пластины с рядами одинаковых окон, оживленные лишь узким ризалитом с вертикалью сплошного остекления лестничной клетки. Как это часто бывало, строительство сильно затянулось, и к 1935 году успели возвести лишь четыре корпуса. К этому времени архитектурный аскетизм конца 20-х – начала 30-х успел приесться, и отделку общежитий решили переработать.

Этим похвальным делом занялись И. В. Гохман, С. Ф. Кибирев и М. К. Костанди из 4-й архитектурно-проектной мастерской Моссовета[44]. Руководил мастерской И. А. Голосов, и, возможно, поэтому их проект сильно напоминал общее решение фасадов одного из наиболее известных творений Ильи Александровича – жилого дома на углу Яузского бульвара и Подколокольного переулка. Нижние этажи оформлялись подобиями пилястр, верхние членились сильными горизонтальными поясами. Узкий ризалит превратился в мощный башенноподобный объем, в угол которого были эффектно врезаны лоджии с легкими колоннадами. Но и здесь широкие замыслы в полном объеме осуществить не удалось – переделке подвергся лишь один, самый северный корпус (ныне 1-я Миусская улица, № 6, строение 3).

Завершить комплекс удалось лишь после войны. В 1952–1955 годах на 3-й Миусской улице (позже получившей имя Готвальда) шло строительство самого крупного корпуса для общежития и гостиницы Высшей партийной школы, в которую был преобразован бывший свердловский университет. Руководитель 2-й магистральной мастерской «Моспроекта» К. С. Алабян вместе с архитектором В. Скаржинским и инженером Г. Чернышевым спроектировал внушительное сооружение, центральная часть которого насчитывала одиннадцать, а боковые крылья – по восемь этажей[45]. Монументальность достигалась членением фасадов могучими пилонами, зрительно увеличивавшими высоту здания и подчеркивавшими мощь его стен. Этот сам по себе эффектный прием широко использовался московскими зодчими в начале 50-х годов. Однако в доме на 3-й Миусской (ныне Миусская площадь, № 6, строение 5) архитекторы слегка переусердствовали, усложнив композицию введением в нее раскрепованных ризалитов. Вдобавок вертикальные членения пересекались сильными горизонтальными поясами. Возникшее противоречие нарушило единство композиции[46].

У истоков обвальных традиций

Если до сего места основными бедами северного радиуса являлись театральные пожары, то начало Новослободской улицы знаменует собой переход к другой, не менее страшной напасти, характерной для Дмитровского направления, – обвалам зданий и сооружений. Одна из первых подобных катастроф произошла 8 июня 1898 года в ближайших окрестностях улицы, а точнее, в глухой по тем временам местности с мрачноватым названием – Антроповы ямы. Сегодня это место пересечения Селезневской, Новосущевской улиц и 3-го Самотечного переулка. От самих «ям» в качестве напоминания остался небольшой пруд в близлежащем скверике. Среди местных обитателей распространена легенда, что через пруд протекает подземная речка Неглинная, а потому всех, кто рискует здесь купаться, течением затягивает в трубу. На самом же деле коллектор Неглинной проходит слегка в стороне – под самим Самотечным переулком.

Здесь тихо-мирно существовали два соседних двора – С. О. Цуканова, числившийся по Селезневской улице, и А. А. Суровцева, выходивший уже на Иерусалимский проезд (ныне часть 3-го Самотечного переулка). Сегодня ни от дворов, ни от стоявших на них жалких построек не осталось и следа – на их месте тянется длинный стилобат дома № 30 по Селезневской улице.

Мирное житье соседей нарушил брандмауэр. Выполняя требования строительных норм, Цуканов взялся за сооружение высокой кирпичной стены по границе с Суровцевым. А во дворе последнего работала мастерская дамского платья, причем расположенная под легким деревянным навесом, придвинутым вплотную к границе участка, а значит, к сооружавшемуся брандмауэру (который к 8 июня достиг высоты около семи метров). Сегодня это расценили бы как вопиющее нарушение техники безопасности, но тогда на своем участке собственник мог распоряжаться как хотел.

Конечно, стена могла и не обрушиться, но она все-таки упала, конечно же именно во двор Суровцева, и, естественно, прямо на легкий навес. Произошло это около полудня, когда работа была в самом разгаре. Под завал попали пятеро работниц (в том числе девочки от 11 лет) и дворник. Сверху на эту компанию свалились трое рабочих, которые в тот момент вели кладку с лесов.

Пожарные находившейся в трехстах метрах Сущевской части примчались быстро – уже через три минуты. Явился и исполнявший должность московского обер-полицмейстера Д. Ф. Трепов (позже он войдет в историю со своим знаменитым приказом «патронов не жалеть»), распорядившийся поднять на каланче сигнал № 3 – вызов еще пяти соседних частей.

Шести пожарным командам не пришлось спасать владения Цуканова и Суровцева от пожара, от которого должен был защищать несостоявшийся брандмауэр, зато довелось попотеть на разборке руин этого противопожарного средства. На извлечение всех заваленных ушло около двух часов. Троих пострадавших с тяжелейшими травмами отправили в больницу. Прочие от госпитализации отказались, считая синяки и ссадины вещью, недостойной внимания.

Прибывшие на место городские архитекторы первым делом поводили пальцами по раствору, скреплявшему кирпичи. Им оказался обычный песок с микроскопическими примесями извести. Высокая стена представляла собой узкий штабель ничем не связанных кирпичей и просто не могла не рухнуть. Вдобавок рабочие сознались, что вели кладку без отвеса – на глазок, и никаких распоряжений на этот счет им никто не давал.

Главным виновным в этом безобразии был подрядчик, по московскому обыкновению экономивший на материалах и набиравший на простую стройку дешевую неквалифицированную рабочую силу. К ответственности следовало привлечь и будто бы надзиравшего за работами техника архитектуры Н. Д. Иванова, который (если судить по качеству работ), видимо, и не появлялся на стройке.

Но московские газеты пошумели над очередной строительной трагедией ровно один день, поэтому то, какое наказание понесли головотяпы, и понесли ли они его вообще, покрыто мраком неизвестности.

В старой Москве подобные аварии происходили нередко. Так, 14 апреля 1914 года вновь в ближайших окрестностях Дмитровского радиуса рухнул очередной брандмауэр. Обвал произошел на Михайловской улице (ныне улица Мишина) в Бутырках. Стоявший во дворе Куманина брандмауэр свалился во двор соседки Горчавкиной, вломившись прямо в столовую ее дома, переломав мебель и перебив посуду. Десятиметровая стена была сложена всего в два кирпича толщиной, да еще на плохом цементе.

Самое интересное сооружение на скучноватой в общем-то Селезневской улице – здание бывшей Сущевской полицейской и пожарной части (№ 11). Строгого, даже казарменного вида корпус увенчан высокой каланчой с устроенной в самом верху дозорной площадкой. Снизу башню, составленную из двух восьмериков, как бы поддерживает мощный центральный ризалит. На фасаде выделяются междуэтажные тяги из белого камня и объемный карниз. Оконные проемы обрамляют крупные наличники.

В здании размещались пожарный пост, полицейские службы, квартиры брандмейстера и частного пристава, телеграф, а заодно и арестантская. После появления пожарных автомобилей на первом этаже левого крыла появился гараж с широкими воротами.

В 70-х годах XX века сменили дислокацию, здание освободилось и подверглось масштабной реставрации – были восстановлены утраченные детали внешнего убранства, ликвидирован гараж, произведена перепланировка. По окончании работ здесь разместились выставочные площади Центрального музея МВД.

Здание Сущевской полицейской части. Фото начала XX в.

С этим зданием связано очередное недоразумение. В одной из книг, посвященной архитектору М. Д. Быковскому, упоминалось, что Сущевскую часть проектировал именно он[47]. В качестве источника столь любопытных сведений приводился фундаментальный справочник М. В. Дьяконова «К биографическому словарю московских зодчих XVIII–XIX вв.»[48]. Но вот беда – в названной работе начисто отсутствуют какие-либо данные на сей счет! Зато в архивах можно найти проектные чертежи здания, подписанные А. Е. Скотниковым и И. В. Маевским[49]. Так что версию об авторстве Быковского следует оценить в лучшем случае как необоснованную, а в худшем – как фантазию автора книги о зодчем.

Именно так посчитали составители наиболее авторитетного справочника о московской архитектуре, не указав в описании части автора ее проекта[50]. Однако побасенки о Быковском продолжают распространяться как в печатных изданиях, так и в Интернете.

От Селезневской до Лесной

Начальный отрезок Новослободской производит не самое приятное впечатление. По сторонам очень узкой, тесной улицы стоят разномастные постройки, созданные по проектам второстепенных зодчих. Справа плечом к плечу стоят два внушительных многоэтажных доходных дома – № 12, выстроенный в 1909 году по проекту архитектора С. А. Чернавского, и № 14/9 – работа техника архитектуры Э. К. Нирнзее (1903). Этот же зодчий-самоучка спроектировал и еще один доходный дом № 33 на противоположной стороне улицы (выстроен в 1911 году). Его мрачноватый фасад выполнен с некоторой претензией на готический стиль. Впрочем, полюбоваться плодами стараний зодчего с узкой улицы очень нелегко. Более прост четырехэтажный доходный дом № 21 (1910 г., архитектор М. В. Крюков), в 30-х годах надстроенный еще одним этажом.

По-настоящему уникальным является дом № 26. По внешнему виду это типичный пятиэтажный доходный дом с псевдоготическим оформлением фасада. Однако при внимательном рассмотрении становится заметным очень большое расстояние между окнами третьего и четвертого этажей, что наводит на мысль о надстройке изначального трехэтажного дома. Но дело оказывается еще более интересным. В начале XX века участок принадлежал кондитерской фабрике «Реноме», для которой зодчий Ю. Ф. Дидерихс выстроил два очень похожих трехэтажных дома, фасадам которых придал черты фортификационной архитектуры, оснастив их углы подобиями крепостных башен с чем-то вроде зубцов. Оба дома получили массивные эркеры во втором этаже. У левого единственный эркер был расположен в середине фасада, а у правого два эркера располагались по краям. Тяжеловесность и мрачность строений подчеркивалась темно-красным цветом оставленных без штукатурки кирпичных стен.

Дом № 26 по Новослободской улице. Фото 2016 г.

Коренным образом изменила облик домов метаморфоза середины 30-х годов. В 1936 году оба дома надстроили двумя этажами и объединили в единый массив. Промежуток между ними превратился в арочный проезд. Но самое удивительное то, что в ходе перестройки архитектор В. К. Кильдишев сохранил изначальный характер внешнего убранства. Возникший в результате новый дом венчается парапетом, напоминающим фрагмент крепостной стены, проезд во двор выполнен в виде стрельчатой арки. В дополнение к трем сохраненным эркерам появился четвертый, вытянувшийся от третьего до пятого этажа бывшего правого корпуса. Облик новоявленной «крепости» слегка портит нежная салатовая с белыми деталями окраска оштукатуренных стен.

С многоэтажными зданиями благополучно соседствуют более старые, низкие, двух – и трехэтажные постройки второй половины XIX века. В архитектурную какофонию улицы внесли свой вклад и последние десятилетия, когда на Новослободской появились многофункциональное здание № 23/29 (2001 г., архитекторы Ю. Гнедовский, В. Красильников, Г. Савченко) и огромный конторский корпус под № 28 (1994–1997 г., архитекторы М. Посохин, М. Плеханов, А. Глаголева). В его нижнюю часть вкомпонован наземный вестибюль станции метро «Менделеевская». Все, что было написано про неудачное размещение выхода «Новослободской», в полной мере относится и к «Менделеевской». Толпы входящих и выходящих пассажиров забивают узкий тротуар. Не слишком разряжает обстановку и устроенный перед входом на станцию небольшой крытый дворик.

Прекрасные мечты 7-й мастерской

Самый узкий и неприветливый отрезок Дмитровской магистрали – от Селезневской до Лесной – вызывает желание как-то привести его в порядок, сделать более привлекательным. Собственно говоря, об этом же думала и дореволюционная городская управа, пытавшаяся ликвидировать дурацкий курниковский дом, и творцы Генерального плана реконструкции Москвы 1935 года, в котором предусматривалось значительное расширение этого участка Новослободской. Но поскольку внимание городского руководства и архитектурных корифеев в 30-х годах было приковано к другим, более важным городским радиусам, никаких серьезных работ здесь не было. Какое-то новое строительство все же велось, но его регулирование ограничивалось выравниванием фасадов по новой, заложенной в Генеральный план красной линии. Немногочисленные новые здания проектировались по штучному принципу, разностильными и разноэтажными. О попытках создания какого-либо ансамбля и речи не заходило. Организации-застройщики выбирали участки, руководствуясь лишь своими местническими интересами – с наименьшим количеством требуемых сносов и с наилучшей обеспеченностью инженерными коммуникациями. Ни к чему хорошему это не приводило. Новослободская от Селезневки до Лесной оставалась по-прежнему тесной и угрюмой.

Изменения наметились в 1951 году, когда было принято решение Совета министров СССР о перестройке проектного дела в Москве. В составе института «Моспроект» были организованы архитектурно-проектные магистральные мастерские, каждой из которых поручалась разработка проектов реконструкции той или иной городской магистрали и прилегающих к ней районов. Дмитровский радиус, точнее, его часть за Садовым кольцом досталась магистральной мастерской № 7, которую возглавил И. И. Ловейко. Вместе с ним над планировкой магистрали трудились архитекторы А. Медведев, М. Лютов, М. Артемьев, Б. Браиловский, О. Лепарский, С. Ханин, Б. Шишкин. Соавторами по отдельным участкам выступали Т. Макарычев, Н. Рогальский, В. Вельская, Н. Саркисов, А. Горшков.

Члены нового архитектурного органа взялись за работу с великим энтузиазмом, но работу сразу же затруднили вполне объективные обстоятельства – недостаток многих необходимых для проектирования исходных данных. Отсутствовали даже столь элементарные вещи, как точная геодезическая основа и опорный план территорий. В этих нелегких условиях мастерская в течение одного года с грехом пополам выполнила первое проектное предложение. Нетрудно догадаться, что его подвергли серьезной и справедливой критике, а авторам предложили поближе изучить состояние порученного им района и приблизить свои прекрасные мечты к реальности.

Архитекторы пообещали исправиться, и спустя еще год 7-я мастерская вынесла на обсуждение проект планировки района Каляевская – Дмитровское шоссе. Важное место в нем отводилось Новослободской улице. К сожалению, пожелания о повышении реалистичности планов если и были учтены, то лишь в малой степени. В представленных эскизных чертежах было почти невозможно угадать реальную местность. На тщательно и любовно выполненных макетах возвышались ровные ряды высоких (от 10 до 14 этажей) домов, среди которых миниатюрной игрушкой смотрелась единственная существовавшая к тому времени постройка – наземный вестибюль станции метро «Новослободская». За ней предполагалась пробивка зеленого клина шириной целых 125 метров. Через также расширяемую Селезневку он соединялся с площадью Коммуны. На противоположной стороне улицы предлагалось поставить огромный жилой дом, перекрывавший Весковский переулок. То, что на этом участке полным ходом строился дом № 39 по Каляевской улице, почему-то осталось за пределами внимания сотрудников 7-й мастерской.

Необходимость создания разрыва в сплошной на протяжении двух километров застройке Каляевской – Новослободской действительно ощущалась, но в данном случае проектировщикам изменило чувство меры, а вернее, они еще так и не научились сочетать свои прекрасные творческие порывы с самой обыкновенной московской реальностью.

С необыкновенной легкостью они предлагали передвинуть все существовавшие, но выходившие за новые красные линии многоэтажные постройки[51]. Их точный перечень отсутствовал, равно как и соображения, где и каким образом освободить участки для «переселенцев».

Важнейшим и типичным для уровня градостроителей 50-х годов недостатком проектного предложения была его одновременность. Как будто авторы всерьез считали, что задуманный ими грандиозный объем строительства можно осуществить за два-три года, от силы за пять лет, и, значит, можно было не заботиться о последовательности выполнения работ. В действительности столь масштабная реконструкция могла растянуться на десятилетия, в течение которых реконструируемая улица должна была выглядеть вполне прилично. Этого можно было достигнуть путем распределения всего задуманного на отдельные этапы так, чтобы по результатам каждого формировался более или менее завершенный фрагмент реконструируемого района.

Именно этот недостаток подчеркнула в своем заключении проведенная экспертиза. Эксперты отметили, что проработка проекта с учетом реальных сроков строительства, позволила бы избежать многих ошибок планировочного характера, а также обилия предложений, не подкрепленных экономическими расчетами. Не понравился и последовательно проведенный в проекте принцип периметральной застройки улицы высокими домами. Он получил оценку архитектурного штампа, не позволяющего выявить градостроительные особенности самой магистрали и ее отдельных участков. Зато полного одобрения удостоился предложенный Ловейко и его сотрудниками широкий разрыв у «Новослободской», который будто бы включался в общую пространственную композицию площадей Коммуны и Миусской.

К чести советских градостроителей следует отметить, что предложенная планировка Каляевской – Новослободской была лишь частью общего проекта, предусматривавшего реконструкцию также Бутырской улицы, Дмитровского шоссе и обширной территории Бутырского хутора. Подобная комплексность выгодно отличала работы зодчих 50-х годов от их коллег довоенного периода[52].

Но и это не помогло проекту Ловейко и его сотрудников воплотиться в жизнь. Времена менялись, к работам градостроителей предъявлялись все более жесткие требования. Более тщательное изучение предложенной планировки позволило в полной мере оценить ее оторванность от реальности, надуманность многих решений. О ней фактически забыли, хотя мастерская № 7 продолжала упорно дорабатывать свой проект.

Архитектурные неудачи Лесной

Ветхие двухэтажные домики, сиротливо стоявшие на углу с Лесной улицей, снесли в 1999–2000 годах, и вскоре на их месте выросло нечто необыкновенное, внесшее в общую серость начального участка Новослободской фантастический блеск.

Многоэтажное конторское здание, выстроенное Автобанком по проекту архитекторов А. Р. Ахмедова и А. И. Чернявского, ослепляет сиянием колонн из полированного черного гранита, белой облицовочной керамики и начищенных до блеска металлических светильников. Композиция представляет собой невероятную мешанину несогласованных между собой архитектурных деталей. Среди окон верхних этажей неожиданно вылезает вперед мощная дуга стеклянного эркера. К боковому фасаду прилеплен еще один полукруглый выступ, совершенно не согласованный с боковым объемом.

В целом дом воспринимается как попытка любыми средствами достичь богатой внешней представительности в ущерб хорошему вкусу. Так строились в Москве сто – сто двадцать лет назад первые деловые здания, фасады которых в угоду сомнительным вкусам московских купчиков должны были выделяться показной пышностью. Отсутствие какой-либо градостроительной политики в эпоху демократии привело к тому, что московские зодчие XXI века вернулись к практике конца XIX. Потакая амбициям заказчиков, архитектор изо всех сил пытается «показать себя», подчеркнуть свою «творческую индивидуальность», не считаясь ни с градостроительной средой, ни с перспективами развития города, ни, наконец, с элементарной архитектурной логикой.

Творение Ахмедова и Чернявского не пошло на пользу Новослободской, но все же его крупный объем четко зафиксировал важное в градостроительном аспекте пересечение с Лесной улицей.

Сразу же за ним видны очень тяжелые на вид корпуса из красного кирпича (Лесная улица, № 28). Это московский казенный винный склад № 2. При всей своей заурядности его постройки представляют собой своеобразный памятник С. Ю. Витте – единственному, пожалуй, светлому уму в высших эшелонах власти Российской империи царствования Николая П. Во многом высокий уровень его умственного развития объясняется тем, что обучался он на физико-математическом факультете. Особенно ясно это проявлялось на фоне ограниченности бесчисленных правоведов, лицеистов и прочих гуманитариев, а также всевозможных генералов, заполонивших в те времена высшие эшелоны власти.

Как ни странно, стремительный взлет скромного чиновника к министерским постам связан опять-таки с двумя катастрофами, что удивительным образом сочетается с катастрофической судьбой Дмитровского радиуса.

Впервые широкую известность Сергей Юльевич приобрел в результате крушения воинского поезда в Тилигульском овраге на границе Подольской и Херсонской губерний. Из-за неосторожности дорожного мастера, производившего ремонт пути, 24 декабря 1875 года свалился под откос и загорелся состав с новобранцами. Погибло более ста человек. Вместе с непосредственным виновником катастрофы под суд попал и начальник движения Одесской железной дороги С. Ю. Витте. Сам он расценивал этот факт как уступку, сделанную властями в угоду общественному мнению. Приговор не был слишком суровым – четыре месяца, к тому же замененными двумя неделями ареста на гауптвахте. Да и это символическое наказание отбывать будущему министру не пришлось. Шла Русско-турецкая война, и его опыт и энергия требовались для организации военных перевозок. Тем самым страшная катастрофа стала причиной некоторой популярности (пусть и скандальной) С. Ю. Витте.

Но самой удачной для него стала другая, еще более громкая катастрофа, случившаяся спустя тринадцать лет. В 1888 году, 16 октября, близ станции Борки свалился под откос царский поезд. Каким-то чудом никто из августейшей семьи не пострадал. Ведомый двумя товарными паровозами, тяжелый поезд шел с недопустимой для жалкого состояния пути скоростью.

Удача Витте состояла в том, что на своей Юго-Западной железной дороге он отказался пропускать царский поезд с требуемой высокой скоростью. Причем отказал в присутствии самого монарха и в достаточно резкой форме. Случилось это незадолго до катастрофы, и царь, конечно, запомнил дерзкого начальника движения, который фактически ее предсказал. При общей ограниченности Александр III обладал нормальным здравым смыслом. Ему запомнился умный и смелый инженер. Сразу после крушения Витте стал членом комиссии по расследованию ее причин, а вскоре назначен директором Департамента железнодорожных дел. Не прошло еще и года, как он сделался министром путей сообщения, а затем – министром финансов. Взлет фантастический, невероятный! Достаточно сказать, что при назначении министром Витте числился всего-навсего отставным титулярным советником (гражданским аналогом штабс-капитана), в то время как подобные должности занимали лица в генеральских чинах.

На посту министра финансов Витте стабилизировал расстроенное денежное обращение империи, заключил выгодный торговый договор с Германией, а уже после отстранения от руля государственной машины сумел добиться относительно сносных условий мирного договора с Японией после бездарно и бесславно проигранной войны.

Одним из самых известных деяний министра финансов стало введение в России государственной винной монополии. Суть ее состояла в том, что вся торговля спиртом переходила в руки государства. До той поры заниматься винокурением и водочной торговлей мог любой желающий – лишь бы платил в казну акциз, то есть налог.

Современный вид зданий бывшего казенного винного склада № 2

По замыслу Витте весь производимый частными предпринимателями спирт подлежал сдаче в казну, причем в размере строго ограниченного государственного заказа. Хранение, очистка спирта и доведение его до соответствия стандарту выполнялась на государственных предприятиях, получивших название казенных винных складов. Задуманная еще в правление Александра III реформа встретила ожесточенное сопротивление многочисленных водочных торговцев – некоторые из них являлись весьма влиятельными особами[53]. Добиться своего Витте сумел лишь в конце XIX столетия, и тогда по всей империи стали сооружаться казенные винные склады. В Москве их появилось целых три.

Первый разместился на нынешней Волочаевской улице, в советские годы на его основе был создан знаменитый завод «Кристалл». Выпускаемая им водка считалась лучшей. Склад под № 3 выстроили на Малой Царицынской (ныне Малой Пироговской) улице. Второй же казенный винный склад заложили 23 июня 1899 года. Строился он по проекту академика архитектуры А. В. Иванова.

Несмотря на внешнюю примитивность, технология обработки спирта была сложной, и архитектору пришлось подстраиваться под ее требования. Вокруг центрального двора поднялись корпуса различной высоты и конфигурации. Два из них вышли на улицу. Ближайший к Новослободской улице получил строго симметричное решение. Некоторую претензию на представительность ему придавали высокие арочные окна второго этажа и венчание треугольным фронтоном. Второй корпус более скромен и представляет собой обыкновенный, хотя и вполне приличный образец промышленной архитектуры того времени. В общем, создать что-нибудь интересное Иванову не удалось. Зато строительство склада отличилось высокой скоростью. За один сезон в стены его цехов было уложено полтора миллиона кирпичей! В 1901 году водочный завод вошел в строй[54].

Проработал он недолго. С началом Первой мировой войны вступил в действие «сухой закон», спирт стал вырабатываться в основном для военных нужд. В советские годы в капитальных сооружениях бывшего винного склада разместился тормозной завод. Под его нужды уличные корпуса были надстроены и в значительной мере утратили первоначальный облик. Все же они представляют собой интересный образец промышленного зодчества первых лет XX века.

Что осталось от Казакова

Большую часть квартала с северной стороны Лесной улицы занимает Бутырский тюремный замок. Он был построен в конце XVIII века самим Матвеем Казаковым, знаменитым московским архитектором. Этот факт всегда с восторгом упоминается во всевозможных путеводителях и прочей псевдоисторической литературе, предназначенной для невзыскательной публики. Гораздо реже встречаются сообщения о том, что во второй половине XIX века комплекс был перестроен, да так, что от казаковского творения не осталось почти ничего.

Первоначально тюремный замок представлял собой крестообразное в плане здание, окруженное стенами с башнями по углам. В центре креста располагалась церковь. В 1868 году сюда перевели пересыльную тюрьму, до этого располагавшуюся на территории бывшего Колымажного двора на Волхонке (сейчас там стоит здание Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Старые казематы оказались малопригодными для новых, более широких функций, да и обветшали они порядком. Пришлось взяться за работу, и в 70–80-х годах XIX века замок подвергся коренной перестройке. В царской России тюремные замки относились к числу важнейших казенных сооружений, поэтому обычно их проектировали зодчие, занимавшие высшие посты в органах государственного управления строительством. Вот и в данном случае честь разработки проекта перестройки Бутырской тюрьмы была предоставлена губернскому инженеру А. Ф. Шимановскому – руководителю строительного отделения московского губернского правления. После его кончины в 1876 году работа перешла к губернскому архитектору А. Г. Вейденбауму, который и довел ее до завершения. Видимо, какое-то участие в проектировании принимал и вновь назначенный губернский инженер А. А. Мейнгард, имя которого встречается в архивных делах, связанных с перестройкой тюрьмы. В любом случае работы хватало всем, ибо объект был очень крупным, и строительство сильно затянулось. Одной из причин этого стала конкурентная борьба между подрядчиками. Объявленные казной торги выиграл известный в Москве предприниматель А. А. Пороховщиков, однако удачи эта победа ему не принесла. В ходе торгов конкуренты до предела сбили цену, а затем создали искусственно повышенный спрос на рабочую силу и материалы. В результате переоценивший свои возможности Пороховщиков оказался не в состоянии выполнить обязательства и фактически обанкротился. Подряд перешел к другим лицам. После завершения перестройки в середине 80-х годов изменились даже плановые очертания комплекса – теперь тюремные корпуса располагались прямоугольником вокруг центрального двора. Окружающие центральное ядро стены с угловыми башнями сохранили первоначальный казаковский план, однако, скорее всего, они также подверглись существенной перестройке. Таким образом, от работы Казакова остались буквально рожки да ножки.

В начале XX столетия территория пенитенциарного заведения заметно расширилась – вокруг замка выросла стена, своей восточной стороной выходившая на Новослободскую. Эту наружную стену снесли в начале 60-х годов. Примерно в то же время в Москве были уничтожены Новинская и Таганская тюрьмы. Эти события с радостью воспринимались москвичами, как вполне реальная ликвидация следов мрачного прошлого. Но Бутырская тюрьма осталась, хотя и уменьшилась в размерах. Лишь с улицы ее закрыл выстроенный на месте уничтоженной стены новый многоэтажный жилой дом, на первом этаже которого открылся универсальный магазин «Молодость». Строился дом в два этапа: сначала выстроили первую очередь вдоль Лесной улицы, а затем, в 1960–1962 годах, корпус по Новослободской. Сравнение двух частей дома позволяет увидеть, как активно велась московскими архитекторами «борьба с излишествами». Фасад первой очереди дома отделан двумя способами: нижние этажи оштукатурены, верхние – покрыты керамической плиткой. Тем самым проектировщики пытались добиться иллюзорной тектоничности стены, выделить более тяжелое основание и легкую верхнюю часть. Но даже и это, в сущности, безобидное, хотя и наивное «украшательство» было сочтено (пожалуй, правильно) «излишеством», и фасад второй очереди отделывался только керамикой.

Не тупой тупик

С севера тюремную территорию ограничивает Горлов тупик. В полном противоречии со своим статусом этот городской проезд вовсе не является тупиковым. Из него можно без особых проблем выбраться на Новолесную улицу по узкой извилистой дорожке. Еще в конце XX века она гордо именовалась Минаевским проездом. Странным был этот проезд. Во-первых, недоумение вызывало само название, так как несколько одноименных переулков и проездов было сосредоточено по другую сторону Новослободской – между Тихвинской и Новосущевской улицами (тогда все они именовались не Минаевскими, а Миняевскими). Во-вторых, удивительной была его первоначальная трасса. Ответвляясь под острым углом от Новолесной улицы, он неожиданно совершал поворот почти на 90 градусов и снова впадал все в ту же Новолесную. В конце 60-х – начале 70-х годов все жалкие постройки в округе были снесены, на их месте поднялось несколько крупных жилых домов, захвативших и сам проезд. От него осталась только завершающая часть, получившая взамен связь с Горловым тупиком. Этот огрызок просуществовал еще несколько десятилетий, пока не был разжалован в самый обычный безымянный дворовый проезд.

Но возможность транзита по Горлову тупику не ограничивается невезучим бывшим Минаевским проездом. Из него можно свободно выехать в Карелин проезд, выходящий прямо на Бутырский Вал. Сей проезд пересекается двумя очень чудными переулками. Первый, носящий название Порядкового, изгибается причудливым зигзагом вокруг школьного участка (сама школа построена в 1937 году по проекту архитектора К. И. Джуса) и впадает в Новослободскую улицу между домами № 55 и № 57. Впадение это настолько скромно, что даже многократно проезжавшие по Новослободской москвичи не подозревают, что обычный на вид въезд во двор на самом деле является настоящим переулком!

Не менее забавен и второй, Угловой переулок. Свое начало он берет не от улицы, не от переулка, а просто во дворе жилых домов. Проходя параллельно Бутырскому Валу, он затем как бы раздваивается. Свернув направо, можно попасть на Новослободскую, двинувшись налево – выйти на Бутырский Вал. Официальным продолжением переулка считается правое, а левое вроде бы как вообще не существует. При этом заметное транспортное значение имеют только два разветвления – по ним пролегает троллейбусный маршрут, а основная часть переулка фактически служит обычным дворовым проездом.

Но как бы ни легко было выехать из Горлова тупика, быстро расставаться с ним и забираться в путаницу Угловых и Порядковых переулков не следует. Дело в том, что в так называемом тупике есть чрезвычайно интересное сооружение – бывший гараж Исполнительного комитета Коммунистического интернационала (ИККИ). Приземистое, изогнутое дугой сооружение с бессистемно разбросанными по фасаду окнами вызывает ассоциации со знаменитыми постройками аналогичного назначения, спроектированными К. С. Мельниковым – на Сущевском валу, Авиамоторной улице, улице Образцова. Предположение о том, что без Мельникова проектирование гаража ИККИ не обошлось, подтверждают хранящиеся в архиве проектные чертежи[55]. Правда, подписи архитектора на них нет, но вышли они в 1936 году из архитектурно-проектировочной мастерской Моссовета № 7, руководителем которой состоял Константин Степанович. Его постоянным соавтором по части гаражей выступал В. И. Курочкин, поэтому можно допустить, что основной объем проектирования выполнен именно этим архитектором, а общий замысел сооружения вполне мог быть плодом совместного творчества обоих зодчих. Странно, что многочисленные поклонники лидера так называемого архитектурного авангарда до сих пор не обратили своего пристального внимания на гараж в Горловом тупике.

Разное жилье Новослободской

С правой стороны Новослободской, напротив тюрьмы, лежит обширный квартал, зажатый между Палихой и Тихвинским переулком. Большую часть его застройки составляют пятиэтажные дома, выстроенные в 1926–1927 годах. Это было время, когда в Москве быстро возрождалось заглохшее с началом Первой мировой войны жилищное строительство. За пределами Садового кольца, обычно на пустырях или на месте самых жалких трущоб, вырастали четырех – и пятиэтажные дома. В отличие от дореволюционного новое жилищное строительство велось целыми массивами, включавшими иногда десятки одинаковых или близких по формам корпусов. Такой подход удешевлял и ускорял работы, позволяя быстро переселить из лишенных всех городских удобств хибарок, сырых подвалов, казарм тысячи семей рабочих и мелких служащих.

Квартал на Палихе был далеко не самой крупной строительной площадкой, тем не менее на нем за несколько лет на средства Моссовета было выстроено с десяток крупных жилых домов. Чуть позже в середине квартала появился еще один, самый длинный, в пять секций, пятиэтажный дом (№ 10–12, корпус 9). Его хозяином было рабочее жилищно-строительное кооперативное товарищество (РЖСКТ) «Обрапрос». Его членами состояли работники образования и просвещения, чем и объясняется странноватое название. Кооперативные дома строились, как правило, по индивидуальным проектам и отличались от стандартных более просторными квартирами, улучшенными планировкой и отделкой. Так и обрапросовский дом строился по проекту инженера А. Н. Пеклера[56].

Какая-то странная проектная чехарда разыгрывалась вокруг участка на углу улицы и Тихвинского переулка (№ 50), на котором Научный автомобильно-тракторный институт (НАТИ) собрался возвести многоэтажный жилой дом для своих сотрудников. Первый проект в 1938–1940 годах выполнил А. Н. Душкин. Почему работа одного из лучших московских зодчих реализации не получила, сказать трудно. Но факт остается фактом – в 1940 году новый проект жилого дома НАТИ на этом же месте разрабатывал И. О. Гохблит. При этом размещаемые в нижних этажах сберкассу и магазин проектировал еще один архитектор – Свечкарев. Но и этим дело не закончилось. В 1941 году домом занялся А. В. Власов. В общем, до начала войны бедные сотрудники НАТИ своего столь долго ожидаемого жилья так и не получили. Строительство на многострадальном участке развернулось лишь в 1951 году. Воздвигнутый здесь по проекту архитектора А. Д. Суриса и конструктора А. И. Гохбаума семи-десятиэтажный дом стал самым крупным объектом на этом участке Новослободской. Его стены покрыты керамической плиткой под «бриллиантовый руст». Подобную отделку в широких масштабах впервые применил З. М. Розенфельд в домах второй очереди жилого массива Песчаных улиц. Сначала плиткой под руст выделялись лишь наиболее значимые детали фасадов, но затем зодчий вошел во вкус и в домах № 14 и № 20 по Новопесчаной улице подобным образом полностью покрыл четыре нижних этажа. Уже тогда критики отмечали, что таким образом использовать столь броскую отделку нецелесообразно. Тем не менее по тому же пути пошел и А. Д. Сурис, причем перещеголял Розенфельда, применив «бриллиантовый руст» для отделки целых семи этажей!

Одновременно по проекту Суриса сооружался и дом под № 54–56. Он не так велик по размерам, и отделка фасада обошлась обычной штукатуркой. В силу не совсем доступных пониманию причин архитектор не пожелал согласовать между собой два своих творения, выстроенных почти одновременно, в одном квартале. Впечатление разноголосицы усиливают и сохранившиеся между ними четырехэтажные дома № 52 и № 54, являющиеся образцами дешевых доходных домов, типичных для застройки окраин старой Москвы. В свое время их собирались надстроить, а оформление фасадов привести в соответствие с отделкой новых зданий. Но сложность укрепления старых, изношенных, к тому же изначально не самых капитальных конструкций привела к осознанию того, что овчинка не стоит выделки.

Во дворе за домом № 52 расположено одно из самых современных учебных зданий Москвы – техническая школа-лицей. Здание состоит из двух уровней – своеобразного двух– и трехэтажного цоколя, в плане близкого к прямоугольнику, и рассекающего его по диагоналям крестообразного пятиэтажного корпуса. В первом сосредоточены общественные помещения – актовый и спортивные залы, столовая. Учебные классы размещаются в лучах креста и в плане представляют собой квадраты размером восемь на восемь метров. Середину креста отмечает возвышенная часть над помещением изостудии. Здание было построено в 1998–1999 годах по проекту архитекторов Ю. Ильина-Авдеева, А. Локтева, Е. Сафоновой, Г. Такташова, конструктора И. Савицкой[57].

Жилой дом № 54–56 по Новослободской улице. Архитектор А. Д. Сурис

Пяти-шестиэтажный дом № 57–65 в шесть секций начинал строиться еще в 1940 году для Промышленной академии им. Л. М. Кагановича по проекту И. О. Гохблита. К началу войны успели выложить стены двух этажей. Прерванная в 1941 году стройка возобновилась в 1946 году по несколько переработанному архитектором З. М. Розенфельдом проекту. Заказчиком выступала уже Академия медицинских наук СССР, каковой факт находит подтверждение в размещенных на стенах дома мемориальных досках. Уже на следующий год в эксплуатацию стали сдаваться первые секции. Благодаря этому дом вошел в число первых послевоенных многоэтажек Москвы.

Пожалуй, самым интересным сооружением на этом отрезке улицы является жилой дом под № 67–69, стоящий сразу за Угловым переулком. Среди своих соседей он выделяется исключительно гладким, лишенным всякого убранства фасадом, который «украшают» лишь вертикали подвесных лифтовых шахт (устроенных позже) да балконы, сгруппированные по флангам. Над угловой частью возвышается своеобразная «башня» в целых восемь этажей (сам дом шестиэтажный). Разбирающийся в архитектуре Москвы человек по этим признакам сразу определит время постройки – первая половина 30-х годов. И не слишком ошибется. Стройка началась в 1932 году. Заказчик – кооператив «Зерно» – размахнулся широко. В одиннадцати подъездах, четыре из которых размещались в основном, выходящем на улицу объеме, а остальные прятались в трех дворовых корпусах, перпендикулярно приставленных к основному, было запланировано 168 отличных по тем временам квартир. Проектировщики, архитекторы Госздравпроекта С. В. Князев и М. С. Жиров, задумали интересный прием – использовать плоскую крышу дома как место для отдыха, а выделенную легкой колоннадой верхнюю часть угловой «башни» превратить в солярий. Правда, почему-то подняться на крышу можно было только по одной лестнице из имеющихся одиннадцати. Вдобавок крыша под солярием протекла уже через два года, и вообще лазить на крышу для отдыха жильцы не спешили. В конце концов правление кооператива обратилось к зодчим с просьбой – ликвидировать солярий, превратив его в обычную квартиру, подобную тем, что располагались ниже. Заодно высказывалось пожелание о переделке фасада – его аскетизм наводил тоску[58]. Первая просьба была быстро выполнена, а вот на реализацию второй средств, очевидно, не нашлось. Это и понятно – квартира, как-никак, приносит доход, а от украшения фасада экономической отдачи, пожалуй, не дождешься…

Несмотря на многочисленные просчеты и неурядицы, последний отрезок Новослободской, несомненно, самый приятный для глаз, а также для передвижения. Здесь улица широкая, с зеленой разделительной полосой. Раздолье и для пешеходов, и для транспорта. Кстати, конно-железная дорога прошла по улице в 1885 году, став одной из первых линий Главного общества московских и российских конно-железных дорог. Учреждено оно было в Брюсселе бельгийскими капиталистами, а потому в обиходе именовалось Бельгийским или Вторым (в отличие от Первого, учрежденного в 1875 году).

А в 1889 году весь город обсуждал любопытное событие – по рельсам конно-железной дороги Второго общества, уложенным по Новослободской, прокатился удивительный вагон. Его не тянули привычные коночные клячи. Два предпринимателя, Е. Юрковский и Н. Алексеев, испытывали вагон-локомотив системы «Руане», оснащенный двигателем внутреннего сгорания![59] Заметным преимуществом такой тяги перед паровой было отсутствие дыма, пара и шума, пугающего лошадей. К сожалению, первый опыт не нашел продолжения, и по Новослободской еще долго ползали вагоны конки. Лишь в 1899 году их наконец-то сменил трамвай. Его первая линия была проложена от Бутырской заставы до Петровского парка, однако через несколько месяцев дотянулась от заставы до Страстного монастыря, пройдя по Новослободской, Долгоруковской и Малой Дмитровке. Пассажирам стало удобнее, но улицу обезобразили громоздкие металлические столбы контактной сети, установленные между путями, прямо посреди проезжей части. Ликвидировали их летом 1936 года, когда трамвай в свою очередь уступил место троллейбусу, а рельсы перебрались на параллельную Новослободской Тихвинскую улицу.

После этого преображения отрезок Новослободской от Лесной – Палихи до Савеловской транспортной развязки вполне мог бы стать частью нового прекрасного проспекта. К сожалению, остальные составляющие радиуса до этого высокого звания пока недотягивают.

Шум на тихом Вадковском

Сразу за домом № 54–56 направо от улицы уходит узкий и зеленый Вадковский переулок. Этому спокойному на вид проезду выпала не очень спокойная судьба, и он внес заметный вклад в летопись катастроф вдоль Дмитровского радиуса. Началось все еще в 1895 году, когда во владении В. Н. Гирша к югу от переулка сооружался примитивный промышленный комплекс, состоявший из двухэтажных домиков. Проектировал их архитектор Н. Д. Струков, который в дальнейшем стал абсолютным чемпионом Москвы по обвалам домов.

Вот краткая сводка достижений славного зодчего. В 1908 году обрушились своды и три стены церкви в селе Кикино (ныне в Дмитровском районе Московской области). Построили церковь по проекту Струкова в 1904 году, однако сооружение оказалось столь корявым и кривобоким, что не только освятить, но и просто войти в него было страшновато. Три года решала консистория, можно ли сломать сей шедевр строительного искусства (все же храм!), пока он сам по себе не развалился.

Весной 1913 года на всю страну прогремел обвал семиэтажного дома Титова по Калашному переулку, № 4. Проект этого огромного для Москвы тех лет сооружения составил все тот же Струков, он же принял на себя и наблюдение за выполнением работ. За эту грандиозную, самую большую в истории дореволюционной Москвы катастрофу он вместе с домовладельцем угодил под суд.

В биографии архитектора отмечалось и несколько происшествий помельче – например, авария в сооружавшемся им четырехэтажном доме Прокофьева на Малой Молчановке. Упавший свод подвального этажа 24 августа 1902 года задавил одного и изувечил двоих рабочих.

Но все эти замечательные события были впереди, а начинал свою блистательную карьеру строителя-разрушителя Николай Дмитриевич именно в Вадковском переулке. В конце августа в одном из сооружаемых им домиков, предназначенном для ящичной мастерской, рухнула четверть только что возведенных внешних стен (по счастливой случайности обошлось без пострадавших). Остальные домики также угрожали обвалом, поэтому полиция остановила работы и выставила вокруг охрану. Только настоящий мастер своего дела мог столь быстро развалить сооружение, по своим размерам и конструкции близкое к нынешним садовым домикам!

К концу XIX века москвичи уже привыкли к тому, что строившиеся дома иногда ни с того ни с сего начинали расползаться, поэтому эта скромная авария особого внимания не привлекла. Зато много шума наделала другая, более страшная катастрофа все в том же переулке. 3 июня 1914 года после страшного взрыва сгорела фабрика М. А. Каминского. Был полностью уничтожен фабричный корпус, восемь человек погибли, серьезно пострадали около тридцати рабочих.

Заведение Каминского, где трудилось около 200 человек, изготовляло исключительно мирную продукцию – гребни, которыми женщины любили укреплять свои прически. Сырьем служил целлулоид – самая первая из всех пластмасс, вещь совершенно обыкновенная.

Галантерейная продукция фабрики представляла большой соблазн для небогатых дам округи, поэтому во избежание хищений территорию окружал прочный деревянный забор, отстоявший от стен корпуса всего на 2–3 метра. Узкий проход отделял забор от фабрик Галая и Конкина. Там, где к заведению Каминского вплотную подступали жилые дома, окна фабричного корпуса закрывали железные ставни.

3 июня на первом этаже работали 76, на втором – 20 человек да на складе в подвале пятеро. Взрыв грохнул около 10 часов утра. Люди с обоих этажей метнулись к единственному выходу, но лестница уже была охвачена пламенем. Выскочить через дверь удалось немногим, прочие пытались выбраться через окна. Раня руки, выбивали стекла, протискивались через узкие рамы и падали вниз. А через несколько секунд после первого громыхнули еще два взрыва – уже послабее. Пламя выбросилось из окон. В соседних домах вылетели стекла. В самом ужасном положении оказались те, кто работал на стороне здания, где окна закрывали железные ставни. Не могли считать себя спасенными и выбравшиеся во двор. В двух шагах от них из окон вырывались языки пламени, а путь к бегству преграждал прочный забор. Бессознательно, в диком ужасе толпа навалилась на него, и, к счастью, он рухнул!

Когда, наконец, примчались пожарные, внутренность здания, за исключением подвала, уже выгорела дотла. Крыша и перекрытия рухнули, от страшного жара расплавились электрические провода.

Катастрофа вызвала множество вопросов. Во-первых, нужно было выяснить причину взрывов. Далее, следовало разобраться, почему не сработала система пожаротушения, которой, по словам Каминского, была оборудована фабрика. Конечно, нельзя было обойти вниманием железные ставни на окнах, погубившие нескольких рабочих.

Выяснилось, что в 1912 году фабричная инспекция проверяла фабрику и нашла множество упущений, однако из-за отсутствия соответствующих требований в нормативных документах формальных причин для закрытия не нашла. Катастрофа в Вадковском переулке ярко обозначила наболевшую проблему – отсутствие нормативных документов, определяющих правила размещения и эксплуатации опасных производств. Возможно, что вопрос сдвинулся бы наконец с мертвой точки. Но тут началась Первая мировая война…

Последняя обитель скорби…

Обширный участок № 58–60 некогда занимала богатая барская усадьба, но в середине XIX столетия ее последняя владелица княгиня А. В. Голицына решила замолить грехи своих предков, да и свои собственные путем устройства приюта для двадцати монахинь. В 1889 году приют преобразовали в женский монастырь, названный Скорбященским и ставший последним подобным заведением в Москве.

Пребывание монастырей в больших городах представляло и представляет собой явление крайне нелепое. Это осознавалось уже в середине XIX века. В 1864 году либеральная газета «Русские ведомости» возмущалась сохранением монашеских обителей на оживленной Никольской улице: «Не спасать свою душу могут здесь монахи, а разве приходить в искушение». Далее вполне резонно предлагалось монастыри упразднить, превратив их храмы в приходские церкви, а монахов (мужчин) для спасения своих душ отправить куда-нибудь подальше. Благо их уже тогда насчитывалось совсем немного, «по десять человек», иронизировала газета[60]. Приводимые доводы были вполне справедливы.

Не менее резонными были и мотивы, которыми руководствовалось церковное начальство, твердо выдерживая курс на сохранение городских монастырей. Они постепенно превращались в предприятия, приносившие неплохой доход. И чем оживленнее был район, где располагалась святая обитель, тем быстрее росла приносимая ей прибыль. Наглядным примером подобной эволюции служили те же расположенные в Китай-городе Заиконоспасский и Никольский монастыри. Их лицевые корпуса, выходившие на торговую улицу, представляли собой вполне светские деловые здания, предназначенные для сдачи под лавки и конторы. Все же для приличия над ними поднимались нелепые надстройки, символизировавшие верхние ярусы колоколен.

Мало того, даже в конце XIX столетия в городской черте появлялись все новые обители! Правда, исключительно женские[61]. Здесь дело обстояло несколько иначе. В отличие от мужских монастырей, куда приток новых кадров постоянно ослабевал, женские на недостаток насельниц пожаловаться не могли. Обиженных судьбой дам всегда хватало, и именно они пополняли ряды монахинь и послушниц. Конечно, замаливать грехи лучше всего в Чухломе или, по крайней мере, в каком-нибудь тихом подмосковном монастыре. Но когда речь идет о спасении души, обычная логика не действует. И во второй половине XIX столетия в Москве открылось аж три новые обители, все три – женские!

В этом ряду Скорбященский монастырь оказался самым молодым, но, как говорится, из молодых, да ранних. Видимо, средствами он располагал немалыми, поскольку строительство монастырских зданий было поставлено на поток. В 1891 году заложили собор по проекту архитектора И. Т. Владимирова. Особыми талантами зодчий не блистал, строители работали спустя рукава, и вскоре по свежевыложенным стенам зазмеились сквозные трещины. Казалось, культовое сооружение готовилось вписать новую страницу в историю катастроф Дмитровского радиуса. К счастью, в данном случае все обошлось. Вовремя принятые меры предотвратили аварию. Но работы затянулись – небольшой собор строился целых три года, его открыли лишь в 1894 году. Затем в новоявленном монастыре соорудили еще тройку церквей: в 1900 году – Архангела Рафаила при трапезной, через год – Тихвинской Божьей Матери (проект Н. Д. Струкова), в 1910 году – кладбищенский Трехсвятительский храм. Одновременно с церквами сооружались и здания более прозаического назначения – кельи, поварня, женская гимназия.

До наших дней дошел лишь соборный храм, лишенный глав и колокольни, один из корпусов келий и измененное до неузнаваемости здание гимназии. Собор занят Московским государственным технологическим университетом «Станкин», разместившим в нем университетский информационно-вычислительный центр. Большая часть территории монастыря отошла под детский парк, а северо-западный угол стал одним из первых в Москве участков массового жилищного строительства.

Квартал под названием «дом 62/10»

Пожалуй, главной достопримечательностью Новослободской улицы следует считать не наземный вестибюль станции метро, не комплекс Бутырской тюрьмы и не бренные останки монастырского собора. Для небезразличного к судьбам родного города москвича огромный интерес представляет домовладение под № 62/10, хотя к разряду известных московских достопримечательностей оно не относится. Под этим номером на углу с Сущевским Валом скрывается добрый десяток домов, занимающих почти треть отнюдь не маленького квартала. По этапам возникновения и развития этого комплекса можно читать историю массового жилищного строительства в Москве первой половины XX века.

В 1928 году на углу Новослободской и Сущевского Вала был выстроен трехэтажный корпус № 1 для РЖСКТ «Краснопресненское объединение». Одновременно южнее его по улице появился корпус № 2, уже в четыре этажа. Проектировала здания контора «Моспроект». Чертежи покрыты множеством подписей с пометками «проектировал», «проверил», «утвердил», среди которых более или менее уверенно распознаются лишь подписи главного архитектора М. И. Мотылева и архитектора-проектировщика Б. Н. Блохина[62].

По нынешним меркам эти первенцы новой застройки были совсем небольшими, но на тогдашней глухой городской окраине они выглядели настоящими гигантами и задавали новый масштаб будущей застройке всего отрезка улицы.

Впрочем, так продолжалось недолго. Следующие постройки возводились уже пятиэтажными. Особый интерес среди них представляют корпуса под нынешними номерами 19 и 20 (во время строительства они носили номера 17 и 18). Два Г-образных в плане жилых корпуса, развернутые навстречу друг другу, соединены двухэтажной вставкой с широким проездом под ней. Согласно замыслу проектировщиков (часть проектных документов подписал техник А. П. Голубев), в ней должен был располагаться общественный центр квартала, включавший зал собраний, библиотеку, служебные и подсобные помещения[63].

Далее, в 1929–1930 годах, последовали строения под № 16 и № 17, планы которых также напоминали букву «Г» (архитектор Б. Н. Блохин). В них насчитывалось по пять этажей, однако углы были эффектно выделены шестиэтажными «башнями». Руководил строительством В. И. Скосырев. Восточный конец домовладения замкнул четырехэтажный П-образный корпус № 15.

Мощности московского строительного комплекса росли не по дням, а по часам, и уже через несколько лет первые корпуса стали выглядеть какими-то недомерками. В 1936 году архитектор Д. П. Пащевский составил проект их надстройки. Трехэтажный корпус № 1 надстраивался на три, четырехэтажный № 2 – на два этажа, причем над верхними этажами предусматривались антресоли. Фасады получали скромную, но достаточно выразительную отделку плоскими пилястрами. Между домами возводилась солидная кирпичная стенка с тремя проемами для проезда и прохода во двор[64]. Тем самым окончание улицы получало достойное завершение – в виде двух составлявших единый ансамбль шестиэтажных зданий.

Заказчиками надстройки выступали Хрустальный завод Главпарфюмера и Московский станко-инструментальный институт. По их настоянию архитектор Р. Н. Попова, работавшая, как это ни странно, в институте «Таджикгоспроект», переделала запроектированные Пащевским антресоли в мансардные этажи[65]. Дома превратились в семиэтажные. Правда, только с улицы. Проект был реализован в течение 1937–1939 годов.

Вырос в высоту и 15-й корпус. Завод № 320 Наркомата оборонной промышленности решил надстроить его двумя этажами и сделать более нарядными скромные первоначальные фасады. Проект перестройки разработали архитекторы Ф. Ф. Бюллер и В. Ф. Надеждин[66]. Однако в силу каких-то причин полностью реализовать его не удалось, и сегодня корпус № 15 насчитывает всего пять этажей.

Корпуса 1 и 2 жилого комплекса № 62/10 по Новослободской улице

В это же время родился план дальнейшего развития дома № 62/10, который сегодня можно рассматривать как совершенно безумный. Согласно генеральному плану, составленному архитектором Н. Назаровым, квартал должен был разрастись в северном направлении – туда, где сегодня проходит Савеловская эстакада, соединяющая Сущевский Вал с Нижней Масловкой[67]. Примерно по южной границе пандуса нынешней эстакады предусматривалось сооружение еще пяти новых корпусов. Отделка их фасадов увязывалась с только что построенным домом завода «Самоточка» (ныне Сущевский Вал, № 3–5) на противоположной стороне Сущевского Вала. Трудно представить, со сколь тяжкими проблемами столкнулись бы московские строители при сооружении здесь транспортной развязки, если бы почти половина нынешней ширины Сущевского Вала отошла под жилые дома.

К счастью, к этому времени уже вступил в силу Генеральный план реконструкции Москвы 1935 года, в котором предусматривалась прокладка Третьего кольца по Сущевскому Валу. Искусственное сужение важной транспортной артерии не сулило ничего хорошего, и проект, грозивший максимально затруднить решение будущей транспортной развязки, дальнейшего развития не получил.

Корпус 14 жилого комплекса № 62/10 по Новослободской улице

Но на этом приключения дома № 62/10 не завершились. После окончания Великой Отечественной войны, в начале 50-х годов, сюда вновь пришли строители. Эффектной добавкой к облику комплекса стали корпуса под нынешними номерами 14 и 21. Девятиэтажные башни, встроенные в разрывы между корпусами, соответственно 17 и 19, 16 и 18, архитектор И. А. Звездин оформил подчеркнуто представительно, в духе господствовавшей тогда архитектурной моды[68]. Особую торжественность зданиям придают парные высокие арки, обеспечивающие свободный доступ в замкнутый второй двор.

Новостройки 20-х

Примерно по такой же схеме разворачивались события и на противоположной стороне улицы – на углу с Бутырским Валом. В 1926 году здесь появилась одна из первых в Москве площадок муниципального строительства капитальных жилых зданий. В первую очередь возводились два трехсекционных корпуса – один по Новослободской, другой – по Бутырскому Валу. Ныне они числятся под № 73/68, строения 1 и 2. Аскетически простые, но при этом снабженные всеми городскими удобствами коробочки спроектировала и выстроила Государственная строительная контора «Мосстрой». Конкретных лиц – авторов проекта, как и во многих других подобных случаях, установить нелегко. Среди залихватских подписей на листах проекта с трудом можно разобрать лишь одну – чертежи составил A. M. Мостаков.

В 1927 году было решено соорудить рядом еще один дом – на сей раз торцом к Бутырскому Валу, уходящий в глубь квартала (ныне корпус 3). Его строили уже для РЖСКТ «Дуксстрой» – кооперативного товарищества, которое широко развернуло свою деятельность во второй половине 20-х годов. Поселок двухэтажных и вполне благоустроенных домиков «Дуксстроя» вытянулся вдоль Беговой улицы (последние из них дожили до 70-х годов XX века), несколько многоэтажных зданий появилось вдоль Ленинградского шоссе (ныне проспекта). Очередной дом на Бутырском Валу спроектировал целый коллектив, в состав которого входили Е. Чеботарев, Н. Маркелов, Б. Блохин и другие.

Дома недолго стояли в первозданном виде. В конце 30-х годов они выросли в высоту: первый корпус стал восьмиэтажным, второй – семиэтажным. В 1940 году было решено замкнуть просвет, оставшийся между корпусами на остром углу, образуемом Новослободской и Бутырским Валом. Архитектор И. А. Федосеев из 6-й проектной мастерской подготовил проект корпуса-вставки с проездом во двор, но вмешалась война. Просвет застроили лишь около 1960 года.

Чуть ближе к центру в 1914 году был построен четырехэтажный доходный дом № 71. Он оставался самым высоким жильем в конце Новослободской до конца 20-х годов, когда на противоположной стороне выросли корпуса № 62/10. Но дом № 71 набрал новую высоту: в 1936–1937 годах его надстроили двумя этажами по проекту архитектора Н. П. Налетова и инженера Д. Чельцова для треста «Союзхимпластмасс».

Пятьдесят вагонов бумаги

Конец Новослободской улицы, как и ее начало, стал местом серьезной строительной катастрофы. Очередной обвал по своим размерам и последствиям затмил все случавшиеся до того в Москве разрушения зданий. В 1961 году рухнул почти готовый каркас одного из корпусов издательства «Правда».

К западу от окончания улицы, сразу за железнодорожной веткой, видна железобетонная с ленточными окнами двенадцатиэтажная коробочка – один из корпусов крупнейшего в Москве издательского комбината – издательства газеты «Правда». Мысль о его сооружении возникла в 1930 году, когда был объявлен конкурс на лучший фор-проект. Рассмотрев работы четырех участников – А. В. Щусева, Л. М. Лисицкого, С. П. Леонтовича и П. А. Голосова, – жюри отдало предпочтение последнему. Тщательно выбиралось место для строительства – не слишком далеко от центра города, но на достаточно свободной, без капитальных строений площадке – так, чтобы оставалось место для дальнейшего развития комплекса. Очень важно было разместить его вблизи железной дороги – ведь издательский комбинат рассчитывался на ежедневный выпуск десяти миллионов экземпляров газет, двух миллионов журналов. Для этого требовалось пятьдесят вагонов бумаги – целый товарный состав! Вот так и оказался издательский комплекс рядом с соединительной веткой Курского и Белорусского направлений, среди малоценной пригородной застройки Ямского Поля.

Строительство шло долго – с 1931 по 1937 год. Начальник строительного управления Семенов, его заместитель Лынтупский и главный инженер Кузьмин старались изо всех сил, но в те годы возможности были весьма ограниченными. Постепенно между проектировщиками и строителями возник разлад, и П. А. Голосов совсем отстранился от координации работ. В результате было допущено несколько существенных отступлений от проекта и явных ошибок[69].

Тем не менее комплекс получился очень удачным. Эффект лаконичного по архитектуре сооружения основывается на контрасте высокой семиэтажной пластины редакционно-издательского корпуса и распластанного двухэтажного производственного. Во дворе прятались еще три поставленных перпендикулярно к основному производственных корпуса в девять этажей каждый.

Несмотря на то что с середины 30-х годов стиль конструктивизма, в котором было исполнено здание, уже не пользовался популярностью и даже осуждался, работа П. А. Голосова сразу же была отнесена к творческим достижениям зодчего. И сегодня оно рассматривается как один из конструктивистских шедевров, удостоившись в 1987 году статуса памятника архитектуры. Все профессиональные архитектурные экскурсии по Москве всегда включали в себя показ этого здания.

Среди авторов комплекса следует назвать и А. Юганова, спроектировавшего склад для бумаги, правда довольно унылый. Заметный вклад внесли художники 12-й архитектурно-проектировочной мастерской Моссовета Н. Г. Боров, Г. С. Замский, И. А. Янг. По их рисункам отделывались интерьеры, изготовлялась мебель[70]. Здесь также имелись недочеты (современники отмечали случаи безвкусного использования дорогих материалов), однако и они искупались хорошим качеством исполнения.

Одновременно с комбинатом строилось еще одно примечательное здание. Официально оно именовалось Домом культуры издательства, однако на самом деле включало в себя целый комплекс обслуживания. Собственно клуб с обширным зрительным залом занимал центральную часть П-образного в плане сооружения, а в боковых крыльях архитекторы Н. Д. Молоков, Н. М. Чекмотаев разместили магазины, ясли и детский сад. Сам по себе комплекс вышел неплохо, однако отсутствие направляющего и координирующего воздействия сказалось в его не слишком удачной постановке. Дом культуры плохо согласуется с издательским комплексом на противоположной стороне улицы, а главное – его крылья вылезли на самый тротуар. Тем самым была утрачена возможность расширения узкой улицы. Спустя семьдесят лет этот просчет привел к тяжелым последствиям для здания «Правды».

Неподалеку появился жилой дом для работников издательства. Так, вокруг бывшей 2-й улицы Ямского Поля сформировался целый городок «правдистов», и, вполне логично, в 1934 году она получила новое имя – улица «Правды».

Три возраста и две трагедии «Правды»

Шло время, огромный для 30-х годов комплекс становился тесноват. Еще бы! Помимо самой «Правды» в нем разместились редакции «Комсомольской правды», «Советской России», «Сельской жизни», журнала «Крокодил», ряда других изданий. В конце 50-х годов строительство продолжилось. В полной мере сказалась предусмотрительность первых строителей комбината, зарезервировавших место для его расширения.

Вторая очередь должна была включать три основных здания. Самым большим среди них была новая типография, вытянувшаяся вдоль Бумажного проезда. Рядом с ней, у самого полотна железнодорожной ветки, возводилась десятиэтажная, с маленькими редкими оконными проемами башня, в которой размещался склад для бумаги. К северо-восточному концу типографии примыкал издательский корпус, своим главным фасадом выходивший прямо на Бутырский путепровод. Внешний вид этого наиболее интересного элемента комплекса был типичен для первых лет строительства на основе сборного железобетонного каркаса – обыкновенный параллелепипед, расчлененный горизонталями ленточных окон и полосами ограждающих конструкций из серых панелей.

Проектирование типографского корпуса было поручено «Военморпроекту». Авторский коллектив составляли архитекторы Кузнецов, Сытин и Воробьев, главным конструктором был Назаров. Издательский корпус спроектировали архитекторы из мастерской № 7 «Моспроекта» Н. Кузнецов, В. Вельская, инженер В. Янин.

Работы велись быстро, но неожиданно их затормозила строительная катастрофа – одна из самых тяжелых в истории Москвы. В апреле 1961 года рухнул каркас строившегося бумажного склада. Здания со сборным железобетонным каркасом, особенно таких размеров, были еще в новинку для московских строителей. Очевидно, поэтому они не учли опасности, которой подвергался составленный из отдельных бетонных рам каркас в период монтажа, когда его горизонтальная жесткость не была обеспечена заполнением проемов панелями или кирпичом.

Пока собирали каркас, промежутки между его колоннами не заполнялись кирпичной кладкой, что отрицательно сказывалось на устойчивости здания. Руководство стройки, стремясь закончить монтаж каркаса к 1 мая, организовало работы в три смены.

Непосредственной причиной катастрофы послужила случайность. Башенный кран задел подаваемой наверх деталью одну из колонн каркаса. Этого небольшого толчка оказалось достаточно для потери прочности всего незаконченного сооружения. Массивная железобетонная конструкция сложилась в продольном направлении. Поперечные рамы повалились набок, подобно картам, составленным в домик. Обломки завалили подвальный этаж и образовали огромную кучу. В этом гигантском завале погибли многие из работавших в ту роковую ночь строителей[71].

На стройке еще шли спасательные работы, а спешно назначенная комиссия приступила к изучению причин катастрофы. Проверка проектных расчетов показала, что они были выполнены правильно. Склад должен был иметь достаточную продольную и поперечную устойчивость – но только в готовом виде. Строительные материалы отличались хорошим качеством. Твердость грунта под фундаментом также не могла послужить причиной обвала. Предпосылки разрушения крылись в неправильной организации работ. Каркас устоял бы даже без заполнения, если бы все стыки его деталей крепились бы сразу после их монтажа. К сожалению, это условие соблюдено не было. Катастрофа была предопределена отсутствием общего графика и неудовлетворительным распределением работ между подрядчиками. Вызванное этим отставание крепежных работ усугубилось в условиях общей спешки и авральных работ.

Гигантский обвал послужил жестоким уроком. По всем строительным организациям Москвы прошли собрания, на которых инженеров и техников знакомили с выводами комиссии. Подробный рассказ об аварии и вызвавших ее причинах был опубликован в специальной литературе. Однако ни в центральных, ни в городских газетах сообщений о катастрофе не появилось.

После обвала бумажного склада издательского комплекса «Правда» в практику строительства ввели особые меры предосторожности при монтаже железобетонных каркасов. В некоторые пролеты между столбами монтируемых каркасов начали вставлять безобразные металлические конструкции, напоминающие жука, упершегося растопыренными лапками в углы пролета. Сваренные из уголков устройства обеспечивают в ходе сборки каркаса его необходимую жесткость. Несколько «жуков» на каждом этаже предохраняют здания от участи корпуса «Правды». В сущности, их можно было бы снимать после заполнения пролетов кирпичом или панелями, но береженого Бог бережет, и потому «жуки» продолжают придерживать «лапками» бетонные столбы многих вполне готовых каркасных зданий.

Что же касается бумажного склада «Правды», то восстановили его очень быстро, и через пару лет уже ничто не напоминало об обвале – самом крупном в богатой аналогичными событиями истории Дмитровского радиуса.

Издательский комплекс продолжал развиваться и в последующие десятилетия. В начале 80-х годов он был дополнен четырьмя новыми зданиями, спроектированными авторским коллективом в составе архитекторов под руководством П. И. Алексеева.

Основным объектом стал новый редакционный корпус, вставший вдоль улицы «Правды» рядом со зданием П. А. Голосова. Архитекторы Е. М. Гуткин, К. Л. Дышко, И. В. Павлова, инженеры Ю. П. Вострокнутов, Э. И. Альперина сумели тактично согласовать свою постройку с конструктивистским шедевром 30-х годов, подхватив у него основной мотив решения фасадов – мощные горизонтальные членения. Чтобы высокое новое здание не подавляло размерами своего пятиэтажного соседа, зодчие прибегли к асимметрии – силуэт нового корпуса снижается у стыка с творением Голосова, а горизонтальные ряды окон неожиданно перебиваются глухим вертикальным объемом лестничной клетки.

Во втором ряду, не видимом с улицы, но хорошо обозреваемом с Бутырского Вала, появились производственный корпус, склад бумаги и холодильно-компрессорная станция. Характерной приметой новой типографии стали вертикальные винтовые спуски, предназначенные для погрузки готовой продукции в автомобили и вынесенные за пределы здания. Особое внимание уделили архитекторы П. И. Алексеев, И. П. Симакова, Т. В. Гагина, инженеры В. К. Сидорин, И. Б. Киселева разработке интерьеров производственных помещений, постаравшись максимально приспособить их к требованиям технологического процесса и одновременно сделать их удобными для работающих там людей. Старания зодчих не прошли незамеченными – их творение было отмечено почетным дипломом Союза архитекторов СССР[72].

К недостаткам следовало отнести большую длительность строительства – с 1970 по 1981 год – и многочисленные мелкие отступления от проекта, допущенные строителями.

Но эти неприятности показались цветочками в сравнении с ягодками эпохи демократии. Утром 13 февраля 2006 года загорелся самый первый, голосовский корпус. Огонь вспыхнул на шестом этаже и быстро охватил этажи с третьего по восьмой. Площадь пожара составила более двух тысяч квадратных метров. Первой задачей пожарных стала эвакуация людей.

Ее затрудняла теснота улицы, которую в свое время так и не расширили. Работе пожарных мешали десятки стоявших перед зданием легковых автомобилей, перекрывавших проезд тяжелой техники. Из-за этого не сразу удалось подать лестницы к балконам, на которых толпились спасавшиеся от огня люди. Расчищать дорогу пришлось с помощью эвакуаторов. Вот когда проявились последствия просчета, допущенного еще в 30-х годах! Эвакуация была завершена лишь к полудню. К счастью, жертв среди сотрудников издательства не оказалось. Зато в ходе тушения пострадало несколько пожарных.

К тому времени начали рушиться деревянные перекрытия пятого, шестого и седьмого этажей, частично провалилась крыша. На фасаде появилась трещина. Под воздействием высокой температуры железобетон утрачивал прочность. Локализовать пламя удалось лишь к двум часам, а последние очаги горения были потушены в половине восьмого вечера. Нанесенный зданию ущерб был столь велик, что сначала его признали не подлежащим восстановлению. Спас голосовское творение статус памятника архитектуры. Восстановительные работы продолжались около двух лет. Причины возникновения пламени достаточно очевидны: общий экономический развал привел к необходимости сдавать помещения редакционного корпуса всевозможным мелким конторкам. Обеспечить строгое соблюдение пожарной безопасности в таких условиях просто невозможно.

Дом на горе

Новослободская улица завершается перед площадью Савеловского вокзала. Далее Дмитровский радиус продолжает Бутырская улица.

Первое, что обращает на себя внимание на этом стыке двух улиц, – рельеф прилегающей местности, необычный даже для Москвы с ее пригорками и холмами. Плавно поднимаясь в конце Новослободской, поверхность земли круто, почти обрывом уходит вниз – к площади Савеловского вокзала. Берущая оттуда начало Бутырская улица кажется лежащей почти в яме.

Столь причудливую форму рельефа не сгладили усилия многих поколений бутырских жителей. Напротив, перепад высот был даже подчеркнут при прокладке в глубокой выемке железнодорожной ветки, соединившей Николаевскую (ныне Октябрьскую) дорогу с Брестским (ныне Белорусским) вокзалом. Это оказалось кстати – здешний рельеф выглядит очень эффектно и представляет большой интерес для исследователей истории природных условий нашего города. Ведь именно здесь, у Бутырской заставы, долгое время находилось самое высокое место Москвы – вплоть до расширения ее границ в 1917 году.

На нивелирном плане города 1890 года конец Новослободской улицы покрывается замкнутой кривой – горизонталью, рядом с которой стоят цифры – 24, нигде в других местах не встречающиеся. Это означает, что Бутырская застава возвышалась над уровнем Москвы-реки у Данилова монастыря (это место было принято за нулевую отметку при составлении плана) на 24 сажени, или почти на 54 метра.

Ничего удивительного в этом нет – северная часть территории Москвы представляет собой пологий склон Клинско-Дмитровской возвышенности, поэтому местность плавно повышается от центра города к его северным окраинам. Характерно, что с дальнейшим ростом территории города «пик высоты» Москвы перемещался в общем направлении, заданном Бутырской улицей. С 1917 года он оказался у нынешней Тимирязевской академии, с 30-х годов – у Химкинского водохранилища. Лишь в 1960 году наивысшая отметка «прыгнула» на юг – на случайную, в сущности, в Москве Теплостанскую возвышенность.

Объяснение столь большого (около 8 метров) перепада высот от Новослободской улицы к площади Савеловского вокзала следует, очевидно, искать в гидрографической сети древней Москвы. В самом деле, рядом с Савеловским вокзалом до 30-х годов XX столетия находился пруд, называвшийся, понятно, Бутырским. Из него на восток, в сторону Марьиной Рощи, вытекал небольшой ручеек, который, сливаясь с другими подобными ручейками, давал начало Неглинке. Эта короткая и маловодная речка прославилась тем, что при ее впадении в Москву-реку возник первый Московский Кремль.

Вплоть до 50-х годов XX века по обе стороны от Бутырской улицы лежали обширные болота. К западу – Горелое, располагавшееся близ пересечения Петровско-Разумовского проезда и 2-й Хуторской улицы. Отсюда вытекала река Пресня. Болото к востоку от путей Савеловского направления, в районе Огородного проезда и улицы Руставели, именовалось Пашенским, в нем брала начало речка Копытовка, протекавшая далее вдоль нынешнего Звездного бульвара[73]. Совершенно не нужные в большом городе гидрографические объекты постепенно засыпались отвалами Метростроя, и сегодня от них не осталось и следа.

Вот через эту локальную низменность пролегала Бутырская улица. И как будто специально, чтобы подчеркнуть, усилить звучание перепада высот, на обрыве, поднимающемся над небольшим зданием Савеловского вокзала, вознесся ввысь огромный и тяжеловесный жилой дом (Сущевский Вал, № 3–5). История этого незаурядного сооружения тесно связана с важными и небезболезненными переменами в московской архитектуре 30-х годов XX века. В 1934 году все, кто имел отношение к архитектуре и строительству, спешили на Моховую улицу, где архитектурный корифей И. В. Жолтовский только что закончил шестиэтажный дом. Он поражал москвичей, успевших привыкнуть к интеллигентной строгости, аскетизму построек первых послереволюционных лет, невиданной пышностью внешнего убранства. Фасад дома украшали огромные коринфские полуколонны, завершенные роскошным карнизом.

Дом стал главным событием архитектурной жизни и, что вполне понятно, тут же вызвал многочисленные подражания. Одним из них и стал дом № 3–5 по Сущевскому Валу, строившийся в 1935–1938 годах для расположенного неподалеку завода «Самоточка». Автор нового дома, архитектор И. Г. Безруков, практически воспроизвел творение Жолтовского, лишь увеличив его масштаб и слегка изменив пропорции. И просчитался.

Декорирование современного многоэтажного дома архаичной мишурой было само по себе ложным, надуманным приемом. Дом на Моховой представлял собой уникальный, оригинальный, вдобавок мастерски исполненный образец. Но его повторения ярко показали всю нелепость идеи.

Ох и досталось же Безрукову от критиков! В доме обнаружили массу недостатков, обусловленных подгонкой внутренней планировки под эффектный фасад. Тут и завышенная высота некоторых этажей, и затемнение окон развесистыми капителями, и комнаты вообще без окон. А пышная внешность оказалась вовсе не кстати на городской окраине, какой был в то время Сущевский Вал. Стоит привести выдержки из критических откликов на работу Безрукова, опубликованных в архитектурных изданиях тех лет:

«В Москве существуют два дома, которые похожи друг на друга, как похож человек на свое изображение в кривом зеркале. Это дом на Моховой акад. арх. И. В. Жолтовского и дом арх. Безрукова на Сущевском Валу».

Жилой дом завода «Самоточка» № 3–5 по Сущевскому Валу. Архитектор И. Г. Безруков

«Архитектура дома на Моховой построена чрезвычайно ясно. Стены нет. Столбы до земли. Они несут перекрытия и антаблемент. Отнимите ордер у дома на Моховой – и дома нет, он разрушится.

В доме арх. И. Г. Безрукова существуют и стены, и полуколонны. Вы смотрите на дом и видите ясно, что весь ордер не имеет к дому никакого отношения, он к нему приставлен. Отнимите зрительно ордер, и дом все же будет стоять. Вот в чем принципиальная разница. Если к этому добавить, что в доме на Сущевском Валу плохие пропорции, вялые гипсовые по виду капители, низкого качества скульптура (немасштабная, не имеющая к архитектуре никакого отношения) – различие между двумя этими сооружениями будет ясно. В первом доме – те принципы и степень мастерства, без которых не может быть большой архитектуры, во втором – то, от чего она должна как можно скорее избавиться, как от суррогата и мещанской эклектики»[74].

В этом разгромном отзыве, в частности, упоминается скульптурное убранство дома на Сущевском Валу. Сегодня никаких статуй на нем не наблюдается, но вплоть до 60-х годов XX века у дома имелась довольно редкая для Москвы особенность. На венчающем колоннаду карнизе высились четырехметровые статуи, или, как любит выражаться автор удивительно забавной книги о памятниках архитектуры советской Москвы (а заодно и о сосисках в тесте), «статуарные скульптуры»[75]. Скульпторы Гаврилов и Монахов изобразили традиционный ряд спортсменов – парашютиста с парашютным ранцем, гребца с веслом, футболиста с мячом и теннисиста с ракеткой.

Возможно, художественные достоинства бетонных физкультурников оставляли желать лучшего, но все же они были «при деле». И очень жаль, что непрочность материала сыграла свою роковую роль. Статуи пришлось демонтировать, так как, сделанные из бетона, они начинали рассыпаться под влиянием вредоносного московского климата.

Жилой дом № 5 по Сущевскому Валу. Вторая очередь

В результате этой операции дом стал выглядеть еще безобразнее, чем полвека назад – два ничем не декорированных верхних этажа смотрятся как чуждая надстройка над пышно убранными нижними. Прежде этот недостаток был смягчен статуями на карнизе шестого этажа, как-никак составлявшими прикрытие голых стен седьмого и восьмого.

В общем, эпигонская работа И. Г. Безрукова восторгов у общественности не вызвала, а потому вполне закономерно, что его же проект второй очереди дома подвергся особо придирчивому рассмотрению. К уже выстроенному зданию архитектор собирался пристроить крыло вдоль Сущевского Вала, отделанное вполне в духе первой очереди. Мало того, точно такой же дом должен был встать на углу Сущевского и Савеловского проезда. Оба дома связывала протяженная четырехэтажная вставка, несколько более скромная по внешнему виду, но зато в ее середине возвышались огромные, поистине триумфальные ворота! Нелепость их гигантизма усугублялась тем, что вели они не в парк, не на выставку, а в самый обычный двор.

Из всего этого великолепия осуществлено было только крыло дома по Сущевскому Валу. Причем достраивалось оно уже после войны и по коренным образом исправленному проекту – без колонн и статуй…

Невезучий вокзал

Дальше, внизу, под самым безруковским домом, лежит площадь Савеловского вокзала. Вокзал, которому она обязана своим наименованием, – последний из всех московских железнодорожных вокзалов (открыт лишь в 1902 году). Вдобавок самый невезучий, как будто на него повлияла общая незадачливая судьба Дмитровского радиуса. Самый маленький, самый неинтересный в архитектурном плане.

И уж совсем уникальное явление – Савеловский является в столице единственным вокзалом, автор проекта которого до сих пор точно не установлен. Существует лишь туманное, но вполне логичное предположение: поскольку строительством руководил инженер А. С. Сумароков, то он же и выполнил проект. С другой стороны, на торжестве по случаю открытия вокзала право провозглашения первого тоста было предоставлено инженеру И. А. Сытенко. Этот факт дает основания предполагать, что именно он являлся главным творцом здания. Так это или не так, можно установить лишь путем дальнейших архивных изысканий, причем не в Москве, а в Питере. Именно там, в Техническо-строительном комитете Министерства иностранных дел, утверждались проекты важнейших общественных сооружений, к числу которых относились вокзалы.

В полном соответствии с общей невезучестью Савеловского вокзала разворачивалась и история его возникновения. Железнодорожная линия к Верхней Волге прокладывалась обществом Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги, которое возглавлял прославленный меценат и менее известный как растратчик Савва Иванович Мамонтов, настоявший на строительстве Савеловской линии. В 1897 году общество развернуло прокладку линии от Москвы через Дмитров до села Савелово.

Сначала новую трассу повели как ответвление от коренной линии Московско-Ярославско-Архангельской дороги – от ее 10-й версты, где в связи с этим возникла станция Лосиноостровская, вскоре превратившаяся в крупнейший сортировочный узел. Оттуда рельсы пролегли через нынешний московский городской район Отрадное, мимо будущего Института пути до нынешней платформы Бескудниково.

Такое решение являлось во всех отношениях неудобным – поездам приходилось давать большой крюк в окрестностях Москвы. А потому практически сразу возникла мысль о продолжении новой линии по прямому направлению к границам города и устройстве вокзала в районе Бутырок.

Начались прокладка путей, строительство станционных зданий, паровозного депо. На берегу обширного пруда, у Большой Панской, заложили массивное восьмиугольное кирпичное водоподъемное здание высотой 25 метров. Земли в округе тут же резко подскочили в цене. Наличие дороги подтолкнуло известного предпринимателя Густава Листа (один из заводов которого был против Кремля, в Замоскворечье) к маю 1898 года построить здесь завод (ныне предприятие «Борец»).

Но городская дума не спешила с отводом земельного участка, вполне справедливо решив обусловить это действие рядом обязательств со стороны железнодорожного общества, которое возглавлял знаменитый С. И. Мамонтов. В частности, требовалось соорудить у Бутырской заставы путепровод для экипажного движения над «царской веткой» Брестской дороги и расширить проезд через заставу. В итоге город добился устройства пересечения улиц со стальными путями в разных уровнях. Практически именно тогда стала формироваться площадь Бутырской заставы с путепроводом и замощенными проездами.

Согласовали условия относительно быстро, и в 1898 году работы пошли полным ходом. Сооружалась дорога в стиле Саввы Ивановича, проще говоря, тяп-ляп. Он уже успел показать свои технические таланты, проложив от Ярославля до Архангельска не стальную магистраль, а жалкую узкоколейку, «забыв» вдобавок построить мост через Волгу. Расплата за мамонтовский грех настала в годы Первой мировой войны, когда через архангельский порт пролег единственный путь, связывавший Российскую империю с союзниками. Узкоколейка не могла перевезти поступавшие морским путем оружие и боеприпасы. Пушки, снаряды, автомобили месяцами стояли в порту, а фронт расплачивался за недостаток снабжения тысячами русских жизней.

Так же легкомысленно отнесся Мамонтов и к Савеловской дороге. Спустя десять лет после ее открытия отмечались парившие на ней грязь и беспорядок, разваливавшиеся вагоны, а главное – медленное движение. 125 верст пассажирский поезд проходил за четыре с половиной часа![76]

Бурную строительную деятельность железнодорожного магната и популярнейшего московского мецената прервало показавшееся неожиданным, но, в сущности, закономерное событие. 11 сентября 1899 года его арестовали по обвинению в растратах и иных финансовых махинациях. Вызванные арестом затруднения, естественно, задержали работы, и, хотя временное движение по новой трассе дороги открылось в феврале 1900 года, само вокзальное здание оставалось недостроенным.

На сенсационном судебном процессе присяжные, растроганные прочувствованными речами адвокатов (среди которых был главный московский златоуст Ф. Н. Плевако), освободили Савву Ивановича от уголовной ответственности, но факт огромных растрат был налицо. На их покрытие ушло все имущество мецената, в том числе и Московско-Ярославско-Архангельская железная дорога, с 1900 года ставшая частью казенных Северных железных дорог. Лишь после этого строительство Савеловского вокзала возобновилось, и его торжественное открытие состоялось 10 марта 1902 года. Он получился очень маленьким, в один этаж, лишь с небольшой надстройкой в середине. И еще – крайне безликим. Наверное, в самом деле его проектировал не архитектор, а инженер, начисто лишенный художественных способностей. Подобное здание могло бы украсить станцию в каком-нибудь заштатном городке, но в столице, пусть и бывшей, смотрелось просто жалко. Правда, была и определенная изюминка. В отличие от прочих московских вокзалов в Савеловском не было парадного подъезда. Пассажиров сразу делили на черную и белую кость. С одного торца был вход для III класса, с противоположного – для пассажиров I–II классов.

Строительство вокзала оживило прилегающую местность, и скоро Бутырки (до того лежавшие за городской чертой, проходившей по Камер-Коллежскому валу) были официально включены в границы Москвы.

Движение по новой линии от вокзала открылось в марте 1902 года. Но на протяжении всей своей истории Савеловское направление оставалось самым захудалым, наименее напряженным, работающим фактически только на пригородное сообщение. И электрифицировали его последним среди всех радиальных магистралей московского узла. Постоянно вносились предложения о передаче всех поездов с Савеловского направления на Белорусский вокзал. Соответствующим было и отношение к вокзальному зданию. Впервые вопрос о реконструкции не слишком удачной постройки встал только в середине 30-х годов. Ее проект разработал известный специалист по железнодорожным зданиям архитектор Волошинов из института «Трансгражданпроект» в содружестве с проектным бюро Северных железных дорог. Предполагалось удлинить здание на 37 метров, надстроить вторым этажом, заново оформить боковые входы. И стоимость работ была относительно скромной – всего 800 тысяч рублей. Проект утвердили и даже включили в титульный список на 1935–1936 годы[77]. Но никаких последствий это не вызвало.

Прочие московские вокзалы расширялись, перестраивались, а Савеловский оставался все таким же недомерком. Очередь до него дошла лишь в конце 80-х годов XX века. По проекту Я. В. Шамрая из института «Мосжелдорпроект» вокзал надстроили. С главного фасада он стал двухэтажным, с тыльного – в три этажа. Обновленный вокзал открылся в 1992 году, однако даже столь капитальная перестройка немногим повысила его представительность. Савеловский по-прежнему слишком мал по размерам, не сомасштабен крупной окружающей застройке, и над площадью по-прежнему доминирует дом завода «Самоточка».

Транспортные проблемы вокзальной площади

Сама же лежащая перед вокзалом площадь стала одной из самых ужасных в Москве. Помимо тяжелого рельефа, она оказалась и чрезвычайно запутанным транспортным узлом. Фактически в ее пределах Дмитровский радиус пересекался улицами Нижней Масловкой, Сущевским и Бутырским Валами. Причем это были не какие-то проезды местного значения. Достаточно упомянуть, что впоследствии Генеральным планом реконструкции Москвы по Масловке и Сущевскому Валу трассировалось Третье транспортное кольцо.

Мало того, тут же рядом, в выемке под обрывом, пролегала железнодорожная ветка, соединяющая Курское и Белорусское направления Московской железной дороги. Через нее еще в начале XX века был переброшен короткий путепровод. Сооружался он одновременно с Тверским путепроводом (что у Белорусского вокзала) и по проекту того же архитектора – И. И. Струкова. Как и свой собрат Тверской, он был отделан серым природным камнем и при своих небольших размерах (длина всего 27 метров) выглядел вполне импозантно. Хуже обстояло дело по части функциональной.

Если Тверской путепровод по праву считался и долго оставался лучшим транспортным сооружением в Москве, то его ровесник получился не слишком удачным. Малая ширина его проезжей части (всего 17,5 метра) создавала помехи нормальному движению транспорта, а служившая северным (со стороны Бутырской улицы) подходом к нему земляная насыпь грубо отделяла площадь перед вокзалом от лежащего к западу района. С увеличением транспортного потока ситуация все больше обострялась и к началу 60-х годов XX века стала по-настоящему катастрофической. Следующие с Нижней Масловки к вокзалу трамвайные вагоны с трудом взбирались на насыпь по боковому откосу, на зеленый сигнал установленного здесь светофора пересекали Бутырскую улицу, затем под скрежет тормозных колодок скатывались на площадь. Этим их приключения не заканчивались – описав петлю по площади и развернувшись почти на 180 градусов, они вновь карабкались на насыпь и, повернув вдоль нее налево (по сигналу еще одного светофора), наконец оказывались на путепроводе. Сразу же за ним следовал поворот на Сущевский Вал (тоже со светофором). Всего на протяжении каких-то 200 метров движение по радиальной магистрали прерывалось тремя светофорными пересечениями. С учетом солидной для того времени плотности транспортного потока преодоление короткого участка занимало не менее пяти, а то и десяти минут! Не лучше обстояло дело и с потоком автомобилей, автобусов, троллейбусов, с широкой Бутырской улицы втискивавшимся в бутылочное горлышко незадачливого путепровода.

Первые замыслы реконструкции здешнего транспортного узла возникли еще перед войной, однако в силу вполне понятных причин осуществления не получили. К проектам реконструкции площади градостроители вернулись лишь в середине 50-х годов. За работу взялись сотрудники магистральной мастерской № 7 «Моспроекта» и мастерской № 2 Института Генплана. Архитекторы Д. Бурдин и М. Лютов, не мудрствуя лукаво, предложили просто-напросто расширить путепровод до красных линий прилегавших к нему улиц – Нижней Масловки, Бутырской, Сущевского и Бутырского Валов, Новослободской. При таком решении он приобретал причудливое очертание неправильной трапеции, ширина которой колебалась от 72 (у вокзала) до 88 метров (у Новослободской улицы). Фактически на месте путепровода создавалась новая площадь, поднятая по отношению к площади Савеловского вокзала. Железнодорожные пути оставались на своем месте, внизу. Рядом с ними пробивался новый тоннель, связывающий Нижнюю Масловку с привокзальной площадью. Еще один тоннель предусматривался для движения с Сущевского на Бутырский Вал.

Остальные транспортные потоки, в том числе и обратный с Бутырского на Сущевский Вал, должны были пересекаться на этой площади в одном уровне![78] Можно представить, какая каша образовалась бы на мосту – пятистороннем перекрестке и как тяжело было бы регулировать на нем движение. Очевидно, это элементарное соображение было принято во внимание при рассмотрении проекта, и никаких дальнейших последствий не слишком удачная попытка развязать транспортный узел не имела.

Оценивая с позиций наших дней работу Д. Бурдина и М. Лютова, не следует забывать об исключительно малом опыте проектирования внутригородских транспортных сооружений, которым располагали московские градостроители того времени. До самого конца 50-х годов столица обладала лишь одним автомобильным тоннелем (на Волоколамском шоссе под каналом Москва – Волга), не было возведено ни одной из многочисленных ныне эстакад. Да и крупные путепроводы через железные дороги можно было буквально пересчитать по пальцам.

Первая трехуровневая

Положение резко изменилось всего за несколько лет. К концу 50-х годов строительный комплекс Москвы достиг невиданного уровня развития. Это коснулось не только жилищного строительства, которым по праву гордилась советская столица, но и транспортных сооружений. Один за другим сдавались в эксплуатацию тоннели на развилках Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской улицы, Ленинградского и Волоколамского шоссе, под площадью Маяковского. В 1960 году первая в городе эстакада соединила Метростроевскую улицу (ныне Остоженка) с новопроложенным Комсомольским проспектом.

Быстро накопленный опыт, а также приобретенное умение смотреть вперед, учитывать перспективы развития города позволили градостроителям подойти к разрешению проблем Савеловской площади с новых, более обоснованных позиций. Институт Генерального плана Москвы составил задание на сооружение первой в Москве транспортной развязки, элементы которой располагались в трех уровнях.

В нижнем ярусе остались пути железнодорожной ветки, по обе стороны которого проложены автомобильные тоннели. По первому можно проехать с Нижней Масловки на площадь Савеловского вокзала и далее на Бутырскую улицу. Второй, более сложный, ведет с Бутырского Вала на Сущевский.

В конце он разделяется на две ветви, выходящие на поверхность по бокам от крупнейшего сооружения развязки – самой длинной в Москве на то время эстакады, соединившей Нижнюю Масловку с Сущевским Валом.

Ну а по среднему ярусу, то есть по поверхности, как и прежде, проходил Дмитровский радиус.

Строительство развязки по проекту, выполненному инженером В. Н. Константиновым и архитектором К. Н. Яковлевым, началось в 1964 году. Старый путепровод, соединявший Новослободскую и Бутырскую, пришлось разобрать, от него сохранились лишь фрагменты устоев. На время разборки и сооружения нового, более широкого путепровода был построен временный переход через железнодорожную ветку – почти вплотную к коробочке издательства «Правда». На него же перекочевали и трамвайные пути. Оставалась надежда на то, что этот удобный вид транспорта сохранит свои позиции и после завершения работ.

Но все вышло иначе. После пуска развязки в 1967 году Нижняя Масловка и Сущевский Вал, связанные новой эстакадой вместе с реконструированными одновременно Новой Башиловкой и Беговой улицей, образовали первый законченный участок важнейшей городской магистрали – Третьего транспортного кольца. Трамваю на нем не было места, и, хотя рельсы еще более тридцати лет проходили по Масловке и Беговой, после разборки временного путепровода с Сущевского Вала и с площади Савеловского вокзала их сняли. Тем самым было положено начало разрыву трамвайной сети столицы на два изолированных фрагмента. Окончательно этот разрыв оформился спустя шесть лет, когда было ликвидировано пересечение трамвайными путями улицы Горького в створе Большой Грузинской улицы.

Сегодня решение о ликвидации трамвая в районе развязки нельзя не признать правильным, но с его реализацией, пожалуй, поспешили. Потоки сорок лет назад были не такими уж страшными, и пути, проложенные в середине широкой эстакады, вряд ли могли стать серьезной помехой автомобилям.

Дым столбом…

Одно из самых заметных достижений, которым Дмитровский радиус отметился в истории Москвы, лежит в сфере городского транспорта. Именно по Дмитровскому радиусу, точнее, по его фрагменту – Бутырской улице – пролегла линия первого в Белокаменной трамвая, который приводился в движение не «конно-лошадиной», а настоящей паровой тягой!

Началось все с того, что Второе общество конно-железных дорог решило облагодетельствовать студентов Петровской сельскохозяйственной академии, располагавшейся в подмосковном селе Петровско-Разумовском. Тем из них, кто проживал в Москве, приходилось добираться до места учебы и обратно на линейках, ходивших по Старому шоссе (ныне улица Вучетича). Проезд на них стоил 25 копеек – деньги весьма значительные по тем временам. Да и число мест на этих допотопных экипажах было ограниченно, и уехать удавалось далеко не всем желающим. Вот и приходилось бедной учащейся молодежи топать пешком три версты в дождь и в мороз. Прокладка железной дороги обещала, во-первых, резко повысить пропускную способность линии, а во-вторых, снизить стоимость проезда почти вдвое – до 15 копеек[79].

Линия должна была пройти по Бутырской улице, от ее конца повернуть налево под тупым углом к дачам Шнейдера, которые располагались примерно у середины Нового шоссе (современной Тимирязевской улицы), и оттуда идти вдоль него почти точно на север до самой академии.

Самым интересным оказалось то, что вместо первоначально задуманной конной тяги вагоны по рельсам потянули паровозы! Строки известной «Попутной песни» поэта Н. Кукольника

Дым столбом – кипит, дымится пароход… Пестрота, разгул, волненье, Ожиданье, нетерпенье…

вполне могут быть приложены к тому, что происходило на площади Бутырской заставы (где еще не было никакого Савеловского вокзала) 29 июля (10 августа по новому стилю) 1886 года. Там в торжественной обстановке открывалась первая в Москве линия общественного пассажирского транспорта, использовавшая механическую тягу. Линии парового трамвая, соединявшей Бутырскую заставу с Петровско-Разумовским, в соответствии с неистребимой тягой москвичей к подхалимажу, было присвоено имя генерал-губернатора В. А. Долгорукова. На рельсах, по которым до того в Москве катались только вагоны конки, стоял настоящий поезд, только очень маленький. Тянул его небольшой танк-паровоз[80] всего в 50 лошадиных сил, построенный на заводе Краузе и К° в Мюнхене. Специально для московских условий (чтобы не пугались встречные лошади) его заключили в прямоугольный кожух, из-за чего машина стала похожа на обычный ящик. Помимо этого экземпляра завод изготовил для Москвы еще три аналогичных паровоза, два из которых должны были работать на линии, а остальные в это время проходить техническое обслуживание и ремонтироваться.

К паровозу была прицеплена пара открытых пассажирских вагончиков. В 3 часа 40 минут пыхтящая и сопящая конструкция отправилась в далекий путь – по Бутырской улице и далее по полям, перелескам, огородам и просто пустырям до Петровской земледельческой и лесной академии, куда прибыла спустя всего 23 минуты (пожалуй, и сегодня подобная поездка на городском общественном транспорте займет примерно такое же время). У конечной станции заранее был устроен павильон, где первых пассажиров парового трамвая (то есть московское начальство) угостили знатным обедом. Президент Второго общества конно-железных дорог, соорудившего транспортную систему, господин Кумо выступил с торжественной речью. Поскольку общество было бельгийским, то говорил президент на французском языке, и не все присутствующие смогли понять и разделить обуревавшие Кумо лучшие чувства. Слегка испортила настроение и сама поездка. Наскоро отсыпанное полотно и наспех уложенную рельсо-шпальную решетку уже подмывало некстати полившим дождем. Вагоны шли слегка набекрень, вызывая у пассажиров обоснованные опасения. Впрочем, все обошлось[81].

Но в целом москвичам, особенно студентам и преподавателям академии, а также окрестным жителям было чему радоваться. В праздничном угаре как-то не хотелось вспоминать, что в Лондоне еще с 1872 года работала транспортная система, которую мы сегодня называем метрополитеном…

Так или иначе, а паровой трамвай резко ускорил развитие территорий к северу от Бутырок, которые стали быстро застраиваться дачами имущих граждан, бараками для простого люда и даже учебными зданиями (правда, маленькими, деревянными).

Через несколько лет первые паровозы сменились новым, более совершенным типом, увеличилось количество прицепных вагонов. Но все равно удобства, надежность и скорость перевозок паровиком были далеки от идеала. И другие строки из той же «Попутной песни»

И быстрее, шибче воли Поезд мчится в чистом поле

к нему относиться никак не могли.

Потому-то уже в 1922 году, когда на восточных окраинах РСФСР еще шла Гражданская война, паровую тягу было решено заменить электрической. 1 июля того же года по рельсам паровичка начал курсировать трамвай № 12, маршрут которого пролегал от Страстной (ныне Пушкинской) площади до Петровско-Разумовской академии. Сеть трамвайных путей быстро росла, и линия удлинялась – сначала до Михалкова, потом до Коптева. По линии прокладывались все новые маршруты – 5, 18, 29, 41… К началу 60-х по Вятской ходили трамваи под № 1, 27, 29. 27-й оставался последним маршрутом, пролегавшим по Вятской перед ликвидацией на ней трамвайного движения.

Из истории Бутырок: слава и бесславие

На историю Бутырской улицы самое непосредственное влияние оказал все тот же рельеф местности, а точнее, та самая «яма», в которой волей судьбы оказалась улица. Помимо Бутырского пруда в низине лежали два обширных болота. К западу от Бутырской улицы – Горелое (из которого вытекала речка Пресня), а к востоку – Пашенское и множество мелких озер.

Понятно, что сырая, заболоченная местность мало подходила для интенсивного земледелия. Потому-то возникшая здесь Бутырская слобода с давних пор была не земледельческим поселением, а служила пристанищем людей самого разного сорта, и каких-либо прочных трудовых традиций в Бутырках возникнуть не могло.

Впервые Бутырки упоминаются в писцовой книге за 1624 год, и тогда в слободе насчитывалось аж три крестьянских двора! В дальнейшем население быстро пополнялось, но не крестьянами, а за счет переселенцев из Москвы. Дело в том, что лежавшее рядом с городом селение оказалось идеальным прибежищем для уклонявшихся от налогов ремесленников и мелких торговцев. В Москве им приходилось платить значительные подати, от которых освобождала жизнь в Бутырках, а близость поселения к Москве давала возможность по-прежнему вести свои дела в городе.

Понятно, что ловкачи не пользовались любовью ни правительства, ни честных налогоплательщиков, и в 1649 году бутырскую вольницу принудительно выселили в Москву, рассовав торговцев и ремесленников по черным (то есть податным) слободам. На освободившееся место поселили поляков, взятых в плен в ходе бесконечных войн с Польшей. Москвичи не без доли иронии именовали сих бедолаг панами, а потому одна из улиц Бутырок долгое время носила название Панской (сейчас это Новодмитровская улица). Поляки прожили здесь недолго – в 1656 году по заключении мира их отпустили восвояси, а в истории Бутырок начался новый и славный период.

В 1667 году в опустевшем селении разместился один из первых в России полков иноземного строя – регулярного войска, шедшего на смену уже безнадежно отставших от требований времени стрелецких полчищ. В конце XVI – начале XVII века он считался одним из самых надежных и боевых частей русской армии. Сегодня память о некогда славном полке хранят близлежащие улицы Полтавская (полк внес свой вклад в Полтавскую победу) и Полковая. Правда, свои боевые названия они приобрели относительно недавно: первая в 1922 году, а вторая – в конце XIX века. К сожалению, в отличие от своих гвардейских собратьев Преображенского и Семеновского, Бутырский в дальнейшем быстро утратил свою популярность. Последнюю в своей истории Первую мировую войну полк встретил под № 66, в составе 17-й пехотной дивизии, стоявшей в замшелом городишке Холме Люблинской губернии.

Бутырки полк покинул уже в первой половине XVIII века, и они превратились в обычную пригородную слободу, бестолковую и грязную. К началу XIX столетия большая часть Бутырок оказалась во владении причта стоявшего здесь внушительного храма Рождества Богородицы. Благодаря этому началось быстрое превращение бывшей слободы в жилой пригород столицы. Сосредоточение земель в одних руках позволило создать четкую прямоугольную планировку улиц, а образовавшиеся правильные кварталы нарезать на множество небольших, но удобных для застройки участков. Это дало свои плоды – в Бутырки потянулись застройщики: подрядчики средней руки, кустари, торговцы, извозопромышленники. В их небольших одно-двухэтажных домиках селилась всякая мелочь – подмастерья, писари, поденщики, люди сомнительных профессий.

Ибо цены на жилье в Бутырках были значительно ниже, чем в городе. Трехкомнатная квартира без удобств обходилась (в ценах конца XIX века) в 10–12 рублей в месяц (в Москве аналогичная квартира, но с удобствами стоила рублей семьдесят), комнаты шли по 3–5 целковых, койка стоила полтинник или рубль, в зависимости от освещения. Падал на нее свет – рубль, в темном углу – полтинник. Ну а о тесноте в комнатах говорила дополнительная плата, взимаемая за право сидеть около койки, то есть за место для табурета – от 15 до 25 копеек.

Люди жили здесь подолгу, многие постоянно, что не мешало некоторым путеводителям даже в начале XX века подавать Бутырки как «дачную местность» (оговариваясь, правда, что «грязную и вонючую, с едва заметными намеками на растительность»[82]). На самом деле это была уже вполне сложившаяся и типичная для того времени окраина Москвы со всеми присущими ей пороками – отсутствием городских удобств, неизбежной грязью, скукой и пьянством. В числе немногих местностей за городскими заставами Бутырки удостоились включения в официальные границы Москвы задолго до 1917 года.

«Пожар способствовал ей много к украшенью»

Характерным штрихом дореволюционной истории Бутырок являлся особый вид бизнеса, досконально освоенный бутырскими домовладельцами. Его нехитрая механика основывалась на существовании в России большого числа конкурирующих между собой компаний, страхующих строения от огня.

Серьезные исследователи отмечали, что подобная постановка страхового дела отнюдь не способствовала сокращению числа пожаров. Скорее наоборот. Желание получить солидную страховую премию нередко заставляло самих хозяев поджигать свои устаревшие домики.

В свете этого совсем не кажется удивительным, что застроенные мелкими деревянными хибарками Бутырки прочно удерживали одно из первых мест в Москве по частоте возгораний. Редкая неделя проходила без того, чтобы на Бутырках что-нибудь не сгорело, причем имеются веские основания подозревать, что многие из этих мелких несчастий являлись заранее запланированными и воспринимались потерпевшими вполне стоически.

Но бывало и так, что огненная стихия выходила из-под контроля людей, и Бутырки становились местом настоящих катастроф. Например, сразу два подобных события произошли в 1911 году. В полдень 3 июля загорелся двухэтажный дом А. В. Орешкина. Соседние деревянные хибарки стояли почти без разрывов и не имели между собой положенных в таких случаях кирпичных брандмауэров. Поэтому даже не слишком сильный в тот день ветер легко переносил пламя на соседние сооружения. Вдобавок поблизости не оказалось источников воды: водопровода Бутырки, как и прочие московские окраины, не имели, а ближайший водоем находился в Петровском парке – за пару километров. По сигналу номер три на Бутырки вызывались сразу шесть соседних частей, а еще через тридцать минут пришлось подавать и сигнал номер четыре – на сбор уже восьми пожарных команд.

Тем временем огонь охватил постройки соседнего владения, расположенного на углу проезда и Рождественской (ныне 2-я Квесисская) улицы. А дальше стряслась настоящая беда – загорелось владение А. В. Сергеевой, в котором помимо жилого дома стоял здоровый сарай, доверху набитый сеном. По округе полетели горевшие клоки, разносимые мощной тягой. В трех владениях, соседствующих с орешкинским, каменных сооружений не оказалось, и огонь без помехи перекидывался на стены и крыши деревянных сарайчиков и курятников.

К счастью, пожарные Сретенской части, доставившие тяжеленный паровой насос, обнаружили во владении Сергеевой драгоценную находку – небольшой прудик. Живительная влага внесла перелом в развитие событий. Но ее было слишком мало – из пяти имевшихся в наличии паровых насосов работали только три. Один поставили на сергеевском пруду, а два качали воду из водоема в Петровском парке. Поэтому прошло не меньше часа, прежде чем распространение огня остановили, а еще через пару часов потушили последние очаги пожара.

За это время успела выгореть половина квартала, лежащего между нынешними улицами Писцовой, 2-й Бебеля, 2-й Квесисской и Петровско-Разумовским проездом. Пострадало восемь владений (на их месте стоят сегодня дома № 10 и № 12 по Петровско-Разумовскому проезду). Орешкинский дом сгорел, естественно, дотла. При расследовании выяснились два любопытных обстоятельства. Во-первых, ремонтировавшийся дом пустовал, и огню появиться там было явно неоткуда. Во-вторых, убогая деревянная (да еще и обветшавшая) постройка была застрахована аж на 10 тысяч рублей! Для сравнения – кирпичный односекционный доходный дом среднего класса в пять этажей с удобствами (водопроводом, канализацией, отоплением) стоил примерно 80 – 100 тысяч. А статистика того времени утверждала, что в Москве кирпичная постройка обходилась в три-пять раз дороже деревянной того же объема!

Поводы для подозрений имелись, но подозрения к делу не пришьешь, а факты поджога в целях извлечения выгоды в те времена удавалось доказывать лишь в единичных случаях. Тем более что в данном случае обошлось без человеческих жертв. К сожалению, так бывало далеко не всегда. 10 февраля того же года на Бутырках случился еще один пожар. Двухэтажный деревянный дом М. А. Музалева на Петровско-Парковой улице (сейчас на месте дома находится стадион) загорелся в начале первого ночи. В шести квартирах дома ютилось более ста человек – съемщиков, подсъемщиков и жильцов. Пожар начался в самом низу лестницы. Жильцы верхнего этажа выбивали стекла, прыгали вниз. По мере сил им помогали местные полицейские, ловившие детей на подушки.

Но огонь бушевал с такой силой, что шестеро жильцов переполненного дома так и не смогли выбраться на улицу. Более десятка получили сильные ожоги и травмы. Все, что смогли сделать прибывшие наконец пожарные, – отстоять соседние дома Гришина и Тычкова, стены которых уже загорались. Правда, для этого с домиков пришлось сорвать крыши, выбить окна[83].

В огне выгорали мелкие бутырские домишки, на их месте появлялись новые – смешанные или кирпичные, в два этажа, а на главной улице бывшей слободы – Бутырской появилось два дома даже в четыре и пять этажей!

Сначала в 1903 году архитектор Л. В. Стеженский возвел дом под нынешним номером 67 – в четыре этажа. Вторым стал пятиэтажный доходный дом № 73. Его в 1907–1913 годах по заказу домовладельца К. М. Колупаева выстроил архитектор И. А. Стаканов. Особенными художественными достоинствами здание не блещет – его отделанный мелкой керамической плиткой (кабанчиком) фасад украшают два немасштабных, слишком тяжелых эркера. Удивляет другое: каким образом мог появиться многоэтажный дом на тогдашней городской окраине, лишенной канализационной сети? Как обходили эту трудность строители?

Улица начинается с обвала

Самой известной из крупных построек, появившихся в окрестностях улицы до Великой Октябрьской социалистической революции, является бывший городской училищный дом (Вятская улица, № 28), один из фасадов которого хорошо виден с перекрестка Бутырской и 2-й Квесисской улиц. Городские училищные дома, возводимые на средства московского городского самоуправления, предназначались для размещения трехлетних начальных училищ, которые для большинства юных москвичей оставались единственным доступным учебным заведением.

Сначала училища эти ютились, как правило, в случайных, плохо приспособленных для учения домах или даже отдельных квартирках. Первый, относительно небольшой – всего в два этажа – училищный дом открылся в 1884 году. Назывался он Алексеевским (в честь городского головы) или Рогожским. Его современный адрес – Николоямская (до недавнего времени называвшаяся Ульяновской) улица, дом № 42. Через несколько лет собрат Рогожского дома возник в самом центре Москвы, его адрес: Леонтьевский переулок (москвичам известный как улица Станиславского), дом № 19. В память купца, давшего деньги на строительство, дом стал называться «имени С. А. Капцова», или просто Капцовским. Автором обоих первых училищных домов Москвы был архитектор Д. Н. Чичагов. До 1905 года выстроили еще несколько аналогичных зданий.

После революции 1905–1907 годов строительство пошло быстрее. В 1909 году четко сформулировали требования к новым учебным зданиям. В соответствии с этими требованиями городская управа объявила всероссийский конкурс на проекты училищных домов двух типов: первого – на шестнадцать классных помещений, второго – на двадцать четыре. За проект двадцатичетырехклассного здания первую премию получил К. А. Грейнерт, вторую – К. К. Гиппиус. Лучший проект шестнадцатиклассного училища выполнили В. В. Глазов и В. Н. Основский, вторая премия досталась Н. А. Квашнину.

Премированные на конкурсе работы были положены в основу проектов новых училищных домов строительства 1910 года. Впервые в Москве началось одновременное сооружение сразу шести капитальных и очень крупных по тем временам учебных зданий. Первые три дома строились большими – на двадцать четыре класса. А. А. Остроградский сооружал училищный дом на Девичьем Поле (Большая Пироговская улица, № 9а), который сразу же стал самым эффектным среди своих собратьев. Второй дом на Екатерининской площади (ныне Суворовская, но известная как площадь Коммуны) спроектировал К. К. Гиппиус. А. И. Роопу было поручено строительство третьего двадцатичетырехклассного дома – на Миусской площади. Следующие три дома были поменьше – на шестнадцать классов. Они также стали заметным явлением, их открытие привлекло внимание общественности и прессы. Дом в Стрелецком (ныне Костянский) переулке строил архитектор В. Н. Основский, по Коломенской (ныне Рабочая) улице – З. И. Иванов, по Новобасманному переулку – Н. А. Квашнин.

Скорость ввода в строй таких нужных безграмотной Москве зданий нарастала, все шло хорошо. Но осенью 1911 года произошла катастрофа, резко поубавившая восторги и заставившая присмотреться к тому, как велось муниципальное строительство в городе.

Очередной училищный дом (на шестнадцать классов) возводился в Бутырках. Выполнил проект и наблюдал за работами почтенный И. П. Машков – участковый архитектор, бессменный товарищ председателя Московского архитектурного общества. В его послужном списке – десятки солидных зданий, позже, в годы советской власти, он занимал ответственные посты в органах строительного надзора.

Бутырский училищный дом. Архитектор И. П. Машков. 1912–1913 гг.

Руководил строительством инженер С. М. Серебровский. Он же стал инициатором применения в здании разработанных им «кирпично-железных перекрытий по системе инженера Серебровского». Широковещательная реклама превозносила великие достоинства «системы», однако на самом деле до Бутырского училища подобные перекрытия были реализованы всего лишь в двух постройках в Туле. Суть гениального изобретения Серебровского состояла в заполнении промежутков между уложенными вместо балок рельсами кирпичной кладкой, связанной железными полосами, и даже на первый взгляд вызывала сильные подозрения. Методов расчета подобных перекрытий у техников управы не имелось, однако Серебровский предложил какие-то эмпирические формулы для обоснования прочности.

Вот тут-то и сказалась слабая техническая подготовка Машкова, который в свое время закончил лишь Училище живописи, ваяния и зодчества. Слушателей его архитектурного отделения учили в основном красиво рисовать. Из года в год будущим архитекторам задавали одно и то же – составить чертежи фасадов и планы какого-нибудь крупного здания фантастического назначения (например, «Великокняжеского дворца на берегу южного моря») в определенном стиле. О том, с помощью каких приемов будут реализовываться грандиозные проекты, особо не задумывались. Для перекрытий предполагались традиционные каменные своды или деревянные балки.

Между тем в начале XX века в Москве сооружались не фантастические, а вполне реальные заводские цеха, вокзалы, универмаги, в практику входили новые стройматериалы – бетон и железобетон, сталь. На их основе создавались десятки новых конструкций, разработанных как серьезными специалистами, так и доморощенными изобретателями. Их усердно рекламировала печать. В лабиринте этих «систем» подобно слепым котятам блуждали не владевшие сложным математическим аппаратом, лишенные технической интуиции «классные художники архитектуры», то и дело попадая впросак. Наверное, не раз с горечью вспоминал Иван Павлович свое решение применить перекрытия Серебровского.

Катастрофа произошла 11 октября 1911 года в тыльной части здания, обращенной к Бутырской улице. В это время на третьем этаже четырехэтажного дома работали штукатуры: Старостины – отец и сын, Евстифеев, Артамонов и Деркачев. Над ними, на чердаке, что-то спешно доделывал кровельщик Прохоров. Ночью уже подмораживало, а день выдался теплый. В середине рабочего дня с потолка закапала вода. К сожалению, рабочих это не насторожило. Не смутило их и начавшееся в шестом часу потрескивание потолка. Рабочие спешили завершить свое дневное задание. Лишь старший Старостин по каким-то делам ушел в другое крыло.

В половине шестого вечера висящие между рельсами кирпичи потолка четвертого этажа рухнули вниз всей своей плотной массой. Легко проломив пол и перекрытия, свалились на третий.

Посчастливилось Артамонову – он стоял недалеко от двери и успел броситься в нее. К месту обвала сбежались рабочие со всего дома. Прежде всего их внимание привлек Прохоров, успевший зацепиться в падении за обломок балки четвертого этажа и отчаянно вопивший, вися над огромной дырой. Пока внизу собирались подать ему лестницу, кровельщик сорвался, тяжело рухнув на груду кирпича. Через пять минут из этой кучи удалось извлечь Евстифеева с многочисленными переломами и смятой грудной клеткой. Его состояние было безнадежным.

Через полчаса прискакали пожарные, за ними прибыло начальство – брандмайор Н. А. Матвеев и вездесущий помощник градоначальника В. Ф. Модль. При свете ацетиленовых фонарей раскопки продолжались. Лишь в начале восьмого из-под обломков извлекли два страшно изувеченных трупа – с разбитыми головами, расплющенными лицами, вдавленными грудями. Над телом девятнадцатилетнего Старостина кричал его отец, сам уцелевший совершенно случайно.

В результате обвала в левом крыле здания образовалась огромная (примерно 10 на 10 метров) дыра, связавшая в одно пространство третий, четвертый этажи и чердак. Сверху свисали металлические балки, обломки досок пола, кое-где висели остатки «перекрытий системы Серебровского».

Отвечавший за постройку архитектор представлял видную фигуру в городской строительной администрации, а потому дело об этом обвале относится к числу наиболее туманных. Складывается впечатление, что управа отнюдь не горела желанием определить точную причину аварии и ее виновников. Материалы по делу об обвале перекрытий училища на Бутырках были переданы прокурору «без привлечения к ответственности определенного лица». Зато сразу же после обвала было остановлено строительство училищного здания на Миусской площади, где также использовалась «система Серебровского», – до окончания расследования.

Перекрытия обрушились в результате сочетания ряда неблагоприятных факторов, главным из которых стали низкая надежность примененной конструкции, ее малый запас прочности и слабая устойчивость к нарушениям технологии. При надлежащей тщательности работ обвала могло и не произойти (в остальной части здания перекрытия устояли). Но, как это уже неоднократно бывало, строительный подрядчик торопился сдать работы, а надзиравший за строительством архитектор не имел достаточной твердости, чтобы прекратить допускавшиеся нарушения. Уложенный в холоде раствор не мог набрать нужной прочности, а различное температурное расширение кирпича и связывавшего его железа довершило процесс разрушения.

Кстати, октябрь 1911 года подтвердил своеобразное правило – обвалы в Москве редко происходят в одиночку. Всего за четыре дня до катастрофы на Бутырках аналогичное происшествие было зафиксировано на стройке огромного жилого дома Художественного общества (ныне двор дома № 21 по Мясницкой улице). Здесь 7 октября в ходе работ рухнул потолок восьмого этажа, придавив и изувечив троих молодых рабочих.

Весной 1912 года строительство училищного дома возобновилось. Уцелевшие перекрытия были тщательно осмотрены и укреплены. Обрушившаяся часть восстановлена. В том же году здание вступило в строй. Свое образовательное назначение оно сохранило до наших дней – в нем работает детская музыкальная школа.

Прочая же застройка улицы представляла собой деревянные хибарки или двухэтажные кирпичные полужилые-полуторговые домишки. В таком виде и встретили Бутырки 1917 год.

Новый масштаб Бутырок

С конца 20-х годов реконструкция Бутырок шла непрерывно, но долгое время работа эта не бросалась в глаза. Стоявшее вдоль Бутырской улицы жилье обеспечили электричеством, водопроводом, канализацией, но сами дома оставались старыми. Многие из них дожили до 1970 года, а два самых больших уцелели и сегодня. В более или менее приличных двухэтажных домах по западной стороне улицы размещались маленькие магазинчики, в том числе старая и очень уютная кондитерская, насквозь пропахшая шоколадом и леденцами. По углам зала стояли огромные кожаные диваны и столы, за которыми можно было вкусить свежий эклер или отведать сливочной помадки. В доме по соседству работал магазин игрушек, служивший местом притяжения всей окрестной детворы.

Новое строительство все же велось. Пожалуй, самое интересное из предвоенных сооружений на Бутырской – дом № 86. Он завершает собой правую сторону улицы, но является одним из первенцев начавшейся реконструкции. Это вполне оправданно – именно так обстояли дела и на других реконструируемых московских улицах. Ведь в первую очередь сносились наименее ценные строения, стоявшие, как правило, подальше от центра.

Сложные плановые очертания, внешняя массивность и солидность выдают принадлежность дома № 86 к архитектуре второй половины 30-х годов. Но бросается в глаза удивительная разномастность сооружения, левое крыло которого отделано гораздо богаче центра и правого.

Начинался дом в 1935 году, когда «жить стало легче, жить стало веселее», что сразу же нашло отражение в московском строительстве. Вместо аскетических домов-коробочек 20-х годов стали вырастать солидные здания, в отделке которых использовались детали из арсенала классической архитектуры. Вот тогда-то московский трест хлебопечения и решил выстроить для своих сотрудников большой дом – рядом с одним из первых хлебозаводов, который располагался буквально в двух шагах – на Новодмитровской улице, № 1.

С 30-х годов Москва стала мировым лидером в механизации хлебопекарного производства. В крупных городах только промышленное производство хлеба могло избавить горожан от антисанитарии и фальсификации продуктов в мелких пекарнях. В Москве большинство хлебозаводов строилось по системе инженера Г. П. Марсакова, предложившего оригинальный конвейерный метод промышленного хлебопечения. Эти хлебозаводы выделяются цилиндрической формой, поскольку все технологические процессы в них выполняются на кольцевых конвейерах. Инженерные коммуникации проходят по средней оси цилиндра, основой зданий служат железобетонные конструкции. Балки перекрытий радиально расходятся от центральной опоры.

Действующий хлебозавод на Новодмитровский улице – пятиэтажное цилиндрическое здание с ленточным остеклением. К главному корпусу здания завода примыкает трехэтажный административный корпус с остекленным полуцилиндром лестничной клетки. Строился завод под руководством архитектора Филимонова, прорабом был инженер A. M. Преображенский. Установить автора архитектурного решения нелегко – на проектных чертежах встречаются подписи Соловьева, Филимонова, Шервуда[84]. Подобная ситуация типична для многих промышленных сооружений. Они гораздо сложнее жилых и общественных зданий, а архитектурной обработке уделяется, как правило, слишком малое внимание. Потому даже многие выдающиеся здания промышленного назначения до сих пор не атрибутированы.

Совсем иная картина наблюдалась при строительстве жилья для хлебозавода. Проект дома-красавца выглядел весьма внушительно. Высокая центральная часть отступала вглубь, образуя парадный двор – курдонер. По бокам – шестиэтажные крылья, угловые части которых прорезаны глубокими лоджиями. Цоколь отделывался гранитом, остальные стены – высококачественной терразитовой штукатуркой. Завершать комплекс должна была двенадцатиэтажная башня, выходящая на Новодмитровскую улицу.

Спроектировали дом братья К. Н. и Ю. Н. Яковлевы, известные московские зодчие. Среди их работ – станция метро «Сокол» и самый крупный московский виадук того времени – Крестовский путепровод. Еще более знаменит был консультант – профессор П. А. Голосов, вписавший свое имя в историю советской архитектуры благодаря созданному им издательскому комплексу «Правда». Казалось бы, при таких родителях дому обеспечено безоблачное будущее. Но вышло иначе.

Дом № 86 по Бутырской улице. Фото 2016 г.

Угроза надвигавшейся войны заставила направлять средства на оборону. На реализацию широких проектов денег не хватало. Обеднел и трест хлебопечения. Пришлось раздать комплекс по частям: центр отхватил себе Институт имени Гнесиных, а левое крыло попало во владение сетей МОГЭС. И конечно, каждый из новых хозяев поручил строительство своему подрядчику. В общем, строили как хотели и как могли. Вдобавок и братья Яковлевы передали авторский надзор А. Ф. Комиссарову, архитектору треста хлебопечения[85].

Великая Отечественная война нарушила мирное развитие страны, отложила реализацию многих планов. Поставила она точку и в затянувшемся строительстве дома № 86, заставив забыть обо всех архитектурных теориях.

В итоге по проекту Яковлевых достроено только правое крыло (которое строили хлебопеки), да и то без высокой башни. В 1937 году стройка перешла в ведение завода № 132 Наркомата оборонной промышленности[86], а тот передал проектирование неоконченных частей дома 7-й архитектурно-проектной мастерской Моссовета, и завершался он уже по проекту, сильно упрощенному архитектором В. Курочкиным[87].

Центральную часть, по-видимому, еще пытались как-то отделать. Об этом говорят зачатки пилястр на фасаде и, главное, огромный проезд во двор высотой в четыре этажа, шириной в три оси, с могучим, отделанным кессонами сводом. Видимо, не давала покоя московским зодчим слава архитектора К. И. Росси, украсившего Петербург арками на Дворцовой и Сенатской площадях. Только почему-то не учитывали москвичи того, что проектируемые ими величественные арки перекрывали не важные улицы центра города, а всего-навсего въезды во дворы.

В левом крыле дома арок не было, даже маленьких. Оно так и оставалось совершенно голой коробкой. Даже эффектные лоджии, врезанные в углы здания, заложили, получив дополнительную жилую площадь, но окончательно обезобразив все сооружение. Лишь в последние годы его внешность привели в более или менее приличный вид. Но, несмотря на все неурядицы своего рождения, дом № 86 стал самым лучшим и самым большим на Бутырской улице, задав новый масштаб и уровень ее застройки.

Правда, в этой роли долго оставаться ему не пришлось. В 1952 году за его северным крылом в глубине квартала развернулось строительство еще одного жилого дома (№ 866). Детище архитекторов Б. Г. Тамбиева, В. Б. Сырейщикова, П. А. Новикова[88] на тогдашней глухой окраине выглядело пришельцем из другого мира: во-первых, благодаря своим размерам – целых десять этажей, а во-вторых, из-за исключительно торжественной отделки фасада высококачественной керамикой. В этом отношении он мог вполне состязаться со своими ровесниками – высотными зданиями. Самым же непонятным было то, что вся эта монументальность пропадала впустую – дом не просматривался с улицы и своим торжественным фасадом выходил на железную дорогу. Но и с нее восприятие нового здания оказывалось искаженным, поскольку в этом месте поезда шли по высокой насыпи, и поставленный у ее подножия дом выглядел как бы провалившимся в яму. Единственным объяснением совершенно не оправданного парадного решения обычного, в сущности, жилого дома может служить пожелание важного заказчика – Государственного комитета радиоинформации и радиовещания.

На противоположной стороне улицы первым домом советских Бутырок стало строение под № 75. Выглядит оно сегодня как типичное современное офисное здание. Но до предпринятой в начале XXI века перестройки оно являлось ярким образцом конструктивизма и предназначалось для размещения фабрики-кухни. Сегодня про эти заведения общественного питания стали забывать, а ведь в первые годы советской власти именно они приобщили большинство москвичей к элементарной гастрономической культуре!

Целые поколения наших предков завтракали, обедали и ужинали под одним и тем же замшелым девизом: «Щи да каша – пища наша!», по праздникам прибавляя к этому селедку с луком. Элементарные, но требующие затрат времени на приготовление блюда типа котлет, салата или компота оставались доступными лишь зажиточным слоям, имевшим возможность держать кухарку. А потому вполне оправдан малопонятный для нашего современника восторг рабочих 20-х годов при виде «кухонных цехов», способных дешево и вкусно накормить или снабдить разнообразными полуфабрикатами тысячи людей ежедневно.

Так, фабрика-кухня на Бутырке рассчитывалась на шесть тысяч ежедневных обедов, посетителей принимали три просторных, светлых и чистых зала, а на первом этаже открылся магазин-кулинария. Здание было выстроено в 1929–1930 годах по проекту архитектора К. Н. Яковлева[89].

В 30-е годы на улице успели возвести еще два капитальных строения – школу и производственный корпус. Прекрасное школьное здание (Бутырская улица, № 42) выстроили по проекту А. В. Машинского. Среди многих других типов учебных построек 30-х годов школы Машинского выделялись особо нарядным обликом – не зря в Москве их построили около двух десятков. Вынесенные далеко вперед перед высоким центральным объемом пониженные на один этаж боковые крылья создавали впечатление почти дворцовой композиции[90]. Так, в сущности, оно и было – вплоть до 1935 года капитальные школы являлись для городских окраин большой диковинкой, и лишь массовое строительство 1935–1940 годов превратило их в самый привычный элемент городской застройки.

Школа на Бутырской была хорошо и со вкусом отделана. Возможно, именно это в сочетании с ее расположением на шумной магистрали послужило причиной смены ее назначения. С конца 50-х годов в ней размещались районные Советы депутатов трудящихся – Тимирязевского, затем Свердловского районов. При приспособлении школы под административное здание ее трехэтажные крылья надстроили вровень с центральным объемом, исказив первоначальный облик.

Сильным переделкам подверглась и еще одна школа (Большая Новодмитровская улица, № 63), хорошо видимая с Бутырской улицы. Она была выстроена во второй половине 30-х годов по проекту М. Г. Куповского и долго служила по прямому назначению. В начале XXI века над четырехэтажным зданием возвели пятый этаж, а фасады украсили с помощью современных отделочных материалов.

Перпендикулярная Бутырской Новодмитровская улица упирается в стальные пути Савеловского направления. Когда-то здесь был переезд, по которому можно было проехать в обширный треугольник, образованный тремя железными дорогами – Рижского, Савеловского направлений и веткой, соединяющей Белорусское и Курское направления. Закрытие переезда привело к тому, что сегодня эта территория практически изолирована от остального города. Транспортная связь с ней осуществляется только по переезду на стыке улиц Двинцев и Складочной, а также под путепроводом в переулке Добролюбова. Правда, есть еще один путепровод под путями Рижского направления, однако его вертикальный габарит настолько мал, что этой дорогой могут пользоваться лишь невысокие легковые автомобили. К тому же на протяжении многих лет углубление под путепроводом было залито водой. Автомобили проезжать там не могли, а для пешеходов были устроены мостки. Проходя по ним под путепроводом, приходилось нагибаться.

Школа на Бутырской улице, № 42. Архитектор А. В. Машинский

Самое высокое сооружение на треугольнике – полиграфический комбинат «Молодая гвардия» (Новодмитровская улица, № 5а), выстроенный в 1967–1970 годах. С Бутырской улицы видна 19-этажная башня издательства. Низкий переход связывает ее с Г-образным в плане корпусом офсетной печати. Архитектору Р. Сунчелею и конструктору К. Дорохину удалось спроектировать эффектный ансамбль[91]. Жаль только, что поставлен он в глухомани, куда редко забредают прохожие и где любоваться им могут разве что работники окружающих промышленных предприятий.

Мельниковская «Свобода»

Самое известное в этих местах произведение архитектуры конструктивизма – здание клуба фабрики «Свобода» (позже Дворец культуры имени Горького) – расположено на Вятской, а не на Бутырской улице, но совсем рядом с последней и неплохо с нее просматривается. А обратить на него внимание стоит.

Во второй половине 20-х годов XX века рабочие клубы росли в Москве с быстротой неимоверной – почти как грибы. При этом хозяева клубов еще слабо представляли, что, собственно, в этих клубах будет делаться. Эта неопределенность функций, помноженная на понятный романтизм первого послереволюционного десятилетия, и открыла простор для деятельности зодчих, как серьезных, так и легкомысленных. Как и сегодня, процесс получения выгодного заказа был связан со способностью показать заказчику товар лицом.

Наиболее преуспел в этом сложном ремесле К. С. Мельников. Свои проекты он сопровождал комментариями, акцентировавшими внимание на какой-нибудь особенности, нетривиальной идее, заложенной в них зодчим. Вопрос, насколько реалистичны, практичны эти замыслы, тщательно обходили. Именно так получилось и с клубом «Свобода». Здесь фантазия зодчего подсказала решение главного зала в виде гигантской цистерны, которую вдобавок можно было делить пополам (с помощью специальной раздвижной перегородки) для создания двух залов поменьше.

Зачем требовалась клубу цистерна, часто ли возникала потребность в делении зала, да и была ли в те времена возможность реализации этой самой перегородки, зодчего, конечно, не интересовало. Да и сам заказчик, завороженный высоким полетом мельниковских фантазий, безропотно согласился с проектом.

Зато попробовали было указать архитектору на недостатки его проекта в управлении московского губернского инженера, которое в те годы должно было в обязательном порядке утверждать проекты всех общественных сооружений. Но и эти попытки повлиять на Мельникова оказались безуспешными.

Вот что рассказывает он сам: «Пробовали не утверждать проект клуба имени Русакова. Вспыхнув гневом, мои парни Макаров и Васильев забрали отверженный проект и меня, пришли в Моссовет к товарищу Волкову. Тот срочно вызвал к себе начальника Губинжа – Петра Маматова, и здесь же, не присаживаясь, он с дрожью завизировал чертежи строительства, которого еще никогда и нигде не строили»[92].

Рассказ вызывает большие сомнения, так как Петр Яковлевич Волков, о котором, видимо, идет речь, курировал в Моссовете направление, далекое от строительства, и вызывать к себе губернского инженера вряд ли мог. Вероятнее всего, зодчий просто хвастает, хотя, может быть, в его рассказе есть доля истины. Но и в том и в другом случае рассказчик выглядит не слишком красиво. В первом варианте Мельников предстает выдумщиком, а во втором – пользуется «административным ресурсом» для давления на честного и знающего специалиста и протаскивания своих сомнительных проектов.

В результате в 1927–1929 годах родилось здание, своими формами напоминающее паровой каток для белья или широкоформатный барабанный принтер – огромный горизонтальный цилиндр, зажатый между двух массивных стоек. Фасад оживлял сильно выступавший перед цилиндром пилон – опора для раздвижной перегородки, так, впрочем, и нереализованной. От него в стороны разбегались две узкие лестницы, ведущие с улицы непосредственно в зал.

Вообще, Мельников отличался прямо-таки фанатической любовью к наружным лестницам и, увлеченный этой страстью, никогда не думал о том, насколько пригодны они для использования в мерзком московском климате. Его пристрастия обрекали москвичей на ползание по обледенелым, заснеженным или скользким от дождя крутым ступенькам. Также забыл зодчий про то, что посетителям клуба нужно где-то оставлять верхнюю одежду, а потому гардероб пришлось наскоро втискивать в тесный подвальчик. Туда же, в боковое крыло, незаметно переехал и вход в клуб, ибо предусмотренный Мельниковым парадный подъезд вел с улицы сразу в фойе. Оно оказалось оторванным от зала, расположенного на втором этаже и связанного с фойе единственной узенькой лестничкой. Комнаты для кружковых занятий расползлись по всему зданию, а помещение библиотеки умный зодчий закинул на самый верхний этаж, куда вела опять-таки узкая лестница. В общем, эффектно, но неэффективно.

Понятно, что в 60-х годах при реконструкции здания многие гениальные мельниковские решения приказали долго жить: исчезли наружные лестницы и пилон для опоры, «цистерну» превратили в добропорядочный прямоугольный зал. Внешняя эффектность исчезла. Возможно, поэтому в одном из проектов реконструкции Бутырок, выполненном под руководством И. И. Ловейко, клуб предполагалось привести в классический вид, снабдив его бутафорским шестиколонным портиком. Подобный замысел можно рассматривать в качестве курьеза.

В начале XXI века была проведена масштабная реставрация интересного памятника, вернувшая ему почти первоначальный вид. Но что наделали «реставраторы» внутри! Конструктивистский аскетизм сменился самой пошлой роскошью в духе третьеразрядного парижского кафешантана. А внешними лестницами по-прежнему никто не пользуется.

Достоин внимания и лежащий за зданием клуба стадион «Автомобилист» (Вятская улица, № 47), созданный в 1936–1940 годах и до начала 60-х годов носивший более скромное имя «Пищевик». В советские годы он располагал двумя футбольными полями, на которых в зимнее время заливались общедоступные катки. Их размеры позволяли проводить на них матчи по хоккею с мячом. До самой середины 60-х годов заливка и расчистка снега производилась с помощью цистерны и плуга, смонтированных на шасси давным-давно устаревшего автомобиля ЗИС-5, выпущенного еще до войны. Ветеран явно относился к числу последних представителей этой славной марки в Москве.

Наибольший интерес на стадионе представляет главный павильон с несколькими спортивными залами, выстроенный в 1936–1939 годах по проекту архитектора В. И. Чагина. Этот зодчий старой школы (он окончил питерскую Академию художеств в начале XX века) получил известность как мастер «облагораживания» ранее выстроенных конструктивистских домов. Он чувствовал себя как рыба в воде там, где нужно было повысить декоративность фасада без оглядки на архитектурные каноны. Остался верен он себе и в ходе работы над «Пищевиком», снабдив утилитарный спортивный павильон массивной колоннадой с балконом, выходящим на главное футбольное поле. Получилось то, что надо, – и удобно, и представительно.

Еще одной особенностью бывшего «Пищевика» была парашютная вышка – одна из немногих в Москве. Решетчатая башня завершалась подобием стрелы подъемного крана, к которой на тросе подвешивался купол парашюта – почти настоящего. Плавность спуска обеспечивал противовес на другом конце троса. Чтобы достигнуть земли, прыгуну обязательно следовало быть тяжелее противовеса, и нередко бывало, что какой-нибудь еще не набравший нужного веса парнишка зависал между небом и землей, отчаянно болтая ногами. Беднягу вытягивали вверх постоянно дежурившие на площадке инструкторы.

Строительство стадиона спортивного общества «Пищевик». Спортивный павильон

Аттракцион был очень привлекательным для всей местной молодежи, и на ведущей наверх лестнице всегда стояла небольшая очередь. К сожалению, он пал жертвой перестройки, так же как и одно из футбольных полей, на котором разместился обширный продуктовый рынок. Возможно, именно он помог выжить стадиону, в то время как ряд подобных спортивных комплексов был попросту ликвидирован в ходе всеобщей погони за наживой.

Планы Ловейко: закончились, не начавшись

Несмотря на свои многочисленные достоинства, новые постройки в силу своей малочисленности и разбросанности не могли определить нового лица улицы. Всерьез Бутыркой московские градостроители занялись одновременно с Новослободской – с начала 50-х годов. Над планами ее реконструкции работали сотрудники все той же мастерской № 7, руководимой И. Ловейко: сам начальник, главные архитекторы проекта А. Медведев, М. Лютов, старшие архитекторы А. Артемьев, Б. Браиловский, О. Лепарский, С. Ханин, Б. Шишкин. И так же, как и в случае с Новослободской, размах был широким. Ему благоприятствовало малое число опорных сооружений, к тому же не создававших помех реконструкции. Это позволяло довести ширину улицы, колебавшуюся от 28 до 55 метров, до 56 метров на всем протяжении.

Некоторым препятствием могла являться лишь малая глубина кварталов, ограниченных с запада Вятской, с востока Новодмитровской (тогда еще Панской) улицами. Но и это обстоятельство проектировщики постарались обернуть себе на пользу, предусмотрев в своих набросках озелененные разрывы между жилыми комплексами, открывавшие перспективные виды на соседние улицы. Сами же новые дома проектировались высотой от 8 до 14 этажей. Школа Машинского подлежала переоформлению для включения в общий ансамбль улицы.

Основное внимание зодчих сосредоточилось на средней части улицы. Здесь с левой стороны улицы предполагалась постановка самого крупного – в 14 этажей – дома, своим тыльным фасадом выходящего на Вятскую улицу и зеленый массив стадиона «Пищевик». По бокам здания, которому придавалась развитая центрическая композиция, симметрично ставились два десятиэтажных корпуса[93]. Словом, создавалось близкое подобие прекрасного комплекса, который в эти годы уже сооружался на Ярославском шоссе (ныне проспект Мира, № 118–122) по проекту Ловейко и его сотрудников[94].

Расположенные с противоположной стороны улицы заводские корпуса объединялись в единый массив и оформлялись в соответствии с общим духом проекта. Снос безвкусных мелких построек вокруг церкви Рождества Богородицы открывал храм вместе с трапезной со стороны улицы, однако колокольню, слишком выходящую за новую красную линию, видимо, следовало сломать. Выходившие на улицу переулки (с запада – Вятские, с востока – Бутырские) превращались в короткие озелененные бульварчики.

И все бы хорошо, но вновь сказалась застарелая болезнь московских зодчих – слишком широкий размах при явной недооценке реальных условий. Так, естественно, не удосужились зодчие из 7-й мастерской выяснить, насколько реальны их планы в отношении перестройки заводов, расположенных к востоку от улицы, как она может сказаться на технологическом процессе.

Все же в значительной своей части план выглядел более или менее реальным, и потому строители приступили к его осуществлению. Первенцем очередного этапа реконструкции стал жилой дом под № 65–67 – один из 10-этажных боковых корпусов, фланкировавших главное, 14-этажное здание. Строить дом предполагалось по повторно примененному проекту, впервые осуществленному в уже упомянутом известном ансамбле по проспекту Мира. Привязку проекта к конкретному месту выполнил А. Медведев.

Работы начались в 1953 году, однако шли не слишком быстро, и потому к 1955 году дом еще не был завершен.

Это обстоятельство сказалось на его судьбе самым неблагоприятным образом. Как известно, именно в 1955 году началась перестройка в советской архитектуре, которую большинство зодчих, в том числе и ведущих, восприняли как простую ликвидацию излишних украшений на фасадах.

Одной из первых жертв такого упрощенного понимания стал дом № 65. А. Медведеву пришлось наскоро переделывать проект. Понятно, что в уже выстроенной нижней части изменения могли коснуться разве что деталей отделки, но зато в верхней части дом пострадал весьма заметно. Прежде всего он лишился двух верхних этажей, превратившись в восьмиэтажный. Это дало возможность отказаться от вторых лифтов в подъездах (по строительным нормам считалось, что жильцы восьмиэтажного дома могут обходиться одним лифтом, а начиная с девяти этажей становился обязательным второй подъемник). Вместе с этажами дом потерял запроектированные в них лоджии и венчающие их фронтоны, а также лопатки на фасаде[95]. Первый этаж пострадал не столь сильно, сохранив отделку под руст и арки над витринами расположенных здесь магазинов. Особо эффектным элементом стал глубокий арочный проем в середине фасада. Из него можно было попасть в два расположенных на первом этаже магазина – слева булочная, справа овощной. Просторные и светлые залы, со вкусом и умом подобранное оборудование делали посещение этих торговых заведений приятным, особенно по контрасту с тесным и грязноватым гастрономом, еще работавшим в старом двухэтажном доме на противоположной стороне улицы.

В целом дом выглядел неплохо, и постигшие его утраты воспринимались бы спокойно, если бы он превратился, как это было намечено, в составную часть архитектурного ансамбля. К сожалению, этого не произошло. Резко проявившееся стремление к экономичности строительства поставило крест на дальнейшей реализации ловейковского проекта. В запроектированном им центральном 14-этажном здании и в самом деле можно было найти целую кучу сомнительных решений, неоправданных усложнений, излишних украшений. Тем не менее общий замысел следовало признать удачным, и его осуществление могло полностью преобразить облик Бутырки. Но вместо того чтобы вдумчивой работой устранить недостатки проекта, его просто-напросто похоронили.

На месте, отведенном под 14-этажное здание, в 1957 году по заказу Минтрансстроя началось строительство самой обычной жилой восьмиэтажки (№ 53–63). Архитекторы А. С. Маркелов, Б. И. Тхор, А. С. Маркова, инженер Л. В. Семченко из института «Мосгипротранс»[96] взяли за основу типовой проект «6–2» (в сущности, весьма удачный), сблокировав три корпуса в виде буквы «П» (подобно тому, как это делалось при застройке Ленинского проспекта). Первый этаж отводился под детский сад и столовую. Детский сад и в самом деле появился в северном крыле, а вместо столовой в центральном корпусе возник обширный, лучший во всей округе хозяйственный магазин. Средний корпус вошел в строй в 1959 году, боковые крылья (их автором считалась А. С. Маркова) сдавались в 1961 и 1962 годах. По тем временам дом был весьма хорош (в одной из его квартир поселился один из авторов – А. С. Маркелов), однако он не очень гармонировал со своим соседом – домом № 65, а последующая застройка улицы, в свою очередь, проигнорировала и его самого.

Завершения реконструкции пришлось ждать еще десять лет, в течение которых на левой стороне улицы продолжали стоять все те же двухэтажные домишки. Они дожили до 1972 года, когда на их месте начали сооружаться три огромных 16-этажных дома (№ И, 15, 21). Разработкой проекта вновь руководил И. Ловейко, вместе с ним работали архитекторы Ю. Гайгаров и М. Крупенио. Этому проекту Игнатия Иосифовича повезло больше, чем его предшественникам, – он был воплощен в жизнь. Однако результаты оказались разочаровывающими. Новые дома благодаря своей многочисленности и огромным размерам буквально «задавили» дома конца 50-х годов № 53–63 и № 65, ранее бывшие самыми большими на улице, и приняли на себя роль доминант. Но для нее они подходят не слишком хорошо: серые панели, грязные стыки между ними, чрезмерно массивные глухие основания вызывают ощущение мрачности и неряшливости. Окончательно испортило новые дома кустарное, разномастное остекление лоджий, предпринятое самими жильцами. Не спасли дела и двухэтажные вставки, в одной из которых разместилось столь светлое и радостное заведение, как Дворец бракосочетания.

На сей печальной ноте реконструкция Бутырки вновь замерла, если не считать перелицовку фасадов бывших заводских цехов, превращенных в офисные здания. Так что сегодня Бутырская улица остается одной из самых пыльных и серых среди крупнейших магистралей Москвы. Разнокалиберна и случайна ее застройка. Как тут не пожалеть о чудесном плане 50-х годов, так и оставшемся на бумаге и в макете.

Нелегкая судьба храма

Самый древний памятник Бутырок – сохранившееся здание церкви Рождества Богородицы в Бутырках. Первая, деревянная церковь появилась здесь еще около 1650 года, а в 1682–1684 годах вместо нее выстроили каменную, причем выстроили с размахом. По своему типу бутырская церковь относилась к наиболее традиционному типу большого четырехстолпного пятиглавого храма, внешне напоминая Успенский собор Новодевичьего монастыря. То, что столь крупный храм возник в пригороде Москвы, говорит об определенном значении, которое придавалось Бутыркам. Но гораздо большее внимание, чем основной храм, у исследователей вызывали его трапезная и колокольня. Трапезная считалась самой большой в Москве, в ней располагались два придела – Николая Чудотворца и Сергия Радонежского. Сомкнутые своды поддерживались четырьмя массивными столбами, что делало бутырскую трапезную уникальной для Москвы.

Отдельно от храма, перед входом в трапезную, стояла на редкость изящная шатровая колокольня. Знатоки Москвы давно обратили внимание, что по своим формам, обработке и даже размерам она была почти идентична колокольне церкви Николы Явленного на Арбате, считавшейся одной из самых восхитительных в Москве.

В начале XX века изрядно обветшавшая к тому времени церковь стала объектом пристального внимания местного благотворителя – некоего купца Соскина. Судя по всему, это был Дмитрий Анисимович Соскин, которому принадлежало несколько домов напротив храма. Для его обновления купец пригласил архитектора Ф. Ф. Горностаева, который числился знатоком древнерусского зодчества, однако сам строил крайне мало.

Церковь Рождества Богородицы в Бутырках. 1682–1684 гг.

Тем не менее в Бутырках он проявил себя с лучшей стороны. Прежде всего решил технические проблемы: выпрямил накренившуюся колокольню и заменил сгнившие стропила над трапезной металлическими фермами. А затем занялся своей любимой работой – проектированием росписи трапезной и иконостаса. Последний по моде того времени выполнили из мрамора[97]. Из рук Горностаева церковь вышла освеженной, зато заметно утратившей дух старины. Особенно это касалось знаменитой трапезной, от старины которой после горностаевских нововведений остались буквально рожки да ножки.

Впечатление старины разрушалось и новым строительством, которое активно велось примерно в те же годы на обширном церковном участке. Денег у церкви Рождества было предостаточно. Основой благосостояния служили солидные доходы, получаемые от сдачи внаем окрестных земельных участков. Немаловажным обстоятельством являлось отсутствие (вплоть до начала XX века) конкуренции в виде других расположенных по соседству храмов, способных оттянуть на себя часть клиентуры (то есть прихожан). Среди нее имелись довольно состоятельные грешники (например, те, что промышляли пожарно-страховым бизнесом, речь о котором шла выше), замаливавшие свои прегрешения весомыми пожертвованиями в пользу церкви.

Вдобавок ни с того ни с сего прямо на церковном участке обосновалось миссионерское подворье. По сути дела, миссионерам следовало обращать в христианство дикие народы Сибири, однако они решили заниматься чем-нибудь более интересным и продуктивным в Москве, близ церкви Рождества в Бутырках. Именно здесь они устроили богадельню, аудиторию для «народных чтений», а заодно и лавочку. Тут же разместилась часовня – собственность «Алтайской миссии». Для всех этих заведений и для церковно-приходской школы вдоль Бутырской улицы по обе стороны от колокольни выстроились одно-двухэтажные дома, отделка которых представляла собой довольно дикий образец так называемого «русского стиля». Вся его «русскость» сводилась к навешиванию на примитивные коробочки лепных наличников, кокошников и прочих тому подобных лубочных украшений. Возможно, архитектор, дай ему волю, смог бы изобрести что-либо более интересное, но именно такое «благолепие» импонировало вкусам тогдашнего духовенства и благодетелей из купеческой среды. Если даже сегодня находятся горячие почитатели подобных творений из числа всевозможных ревнителей старины, вроде бы обремененных некоторым образовательным уровнем и понятиями об эстетике, то чего можно было ожидать от полуграмотных московских обывателей рубежа XIX–XX веков?

Словом, вполне объяснимо, что из сложившегося вокруг храма комплекса крупных для здешних мест и тех времен сооружений до наших дней дошло немногое. В 20-х годах на территории закрытой церкви обосновался завод № 132 Наркомата оборонной промышленности, специализировавшийся на строительстве авиационных двигателей. В начале войны завод эвакуировали, а в освободившихся цехах появился новый хозяин – им стал также авиапромовский завод № 451 (в 1963 году он стал называться Московским машиностроительным заводом «Знамя»), выпускавший насосы и иное топливное оборудование для авиадвигателей. Вообще, к востоку от Бутырской улицы сложился крупный комплекс заводов авиационного оборудования. Помимо «Знамени» на параллельной Бутырской Большой Новодмитровской улице разместился завод имени Коммунистической партии Германии (позже № 487 НКАП), поставлявший стрелковые установки и бомбардировочное оборудование для военной авиации. Один из производственных корпусов этого завода (ныне № 12) в пять этажей, выстроенный в 1935–1936 годах по проекту инженера Покровского[98], занимает сегодня завод авиационного электрооборудования.

Выпущенная этими заводами продукция становилась неотъемлемой частью боевых самолетов многих славных конструкций. Именно эти самолеты завоевали господство в воздухе во время Великой Отечественной войны и обеспечили победу советского народа. На фоне великих заслуг бутырских авиастроителей перед Родиной досадной мелочью выглядит то, что они сотворили с церковью Рождества.

Авиастроители сразу же начали приспосабливать старые постройки для производственных целей, а затем и заменять их новыми зданиями. В результате этой деятельности сегодня церковь Рождества увидеть с Бутырской улицы просто невозможно. С трех сторон она обстроена высокими производственными корпусами. Причем для сооружения последнего из них, отрезавшего храм от улицы, была сломана некогда знаменитая трапезная.

Этот же самый корпус напрочь отделил от церкви ее колокольню, которая осталась торчать чуть ли не посередине улицы. Правда, для того, чтобы опознать в этом странном приземистом и ободранном строении колокольню, требовалась незаурядная фантазия – от некогда стройной башни осталось лишь два нижних яруса. Лишенные своего легкого шатра, они стали выглядеть тяжелыми и безобразными.

Основное же здание храма можно обозреть лишь с параллельной Бутырской Новодмитровской улицы. Отсюда за заводским забором можно увидеть краснокирпичные руины, чудом еще не рухнувшие, поросшие по карнизам березками и травой. А уж о пристройках, сделанных различными «миссиями», и говорить не приходится – их постепенно сносили в конце 60-х – начале 70-х годов XX века.

Путепроводы и трамваи Бутырок

За домом № 86 Бутырская улица пересекается очередной железной дорогой – на этот раз Рижским направлением. Стальные пути проходят над улицей по двухпролетному путепроводу. В начале XX века далеко не все городские проезды, особенно на окраинах, удостаивались чести пересекаться с железными дорогами в разных уровнях. Многие улицы довольствовались самыми обычными переездами с периодически закрываемыми для пропуска поездов шлагбаумами. То, что Бутырская улица избежала подобной участи, объясняется двумя обстоятельствами.

Во-первых, одновременно с Рижской железной дорогой прокладывалась и другая стальная магистраль – Савеловское направление, тогда являвшееся веткой Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги. Две последние в московском железнодорожном узле магистрали пересекались совсем рядом – в 200 метрах к востоку от Бутырки.

Столь тесное соседство в начале 60-х годов XX века породило полезную идею о формировании здесь крупного пересадочного узла. Платформу Дмитровская Рижского направления вполне можно было перенести с западной стороны Бутырки на восточную – вплотную к скрещению дорог. Другую одноименную платформу следовало устроить на Савеловском направлении. Расстояние между остановочными пунктами не превышало бы 100 метров[99].

К этому следует добавить, что рядом по Дмитровскому радиусу проходили многочисленные маршруты троллейбусов и автобусов. Максимально эффективно пересадочный узел мог заработать после прокладки линии метрополитена и ввода в строй станции «Дмитровская», что, казалось, должно было произойти в ближайшие годы. К сожалению, прекрасный план остался на бумаге. Рижскую платформу Дмитровская не перенесли, Савеловскую так и не построили, а метро пришло сюда лишь через два десятка лет…

Пересечение стальных магистралей было организовано в двух уровнях, поэтому одной из них, а именно Рижской, поневоле пришлось забраться на высокую насыпь, в результате чего оказалось удобно и выгодно пропустить улицу под ней.

Под путепроводом пролегла и линия парового, а затем и электрического трамвая, которая вела в Петровско-Разумовское. Но вскоре ее трасса начала претерпевать преобразования, причем самые значительные происходили на начальном участке. В 1937 году в ходе приведения в порядок и асфальтирования проезжей части Бутырской улицы ее освободили от рельсов и опор контактной сети, а трамвайное движение перенесли на проходящую рядом Вятскую улицу. Но не полностью. Ведь под полотном Рижской железной дороги по-прежнему оставался всего один проезд – именно на Бутырской улице. А посему, пробежавшись по Вятской, электрические вагончики перед пересечением с железной дорогой вновь выворачивали на Бутырку, ныряя в левый, западный пролет путепровода. Далее пути напрямик, залихватской диагональю, направленной на северо-запад, устремлялись на свою нынешнюю трассу, ведущую к Тимирязевской академии.

Так продолжалось еще двадцать лет. Ситуация поменялась в 1957 году, когда по соседству соорудили еще два виадука – на трассах улиц Костякова и Тимирязевской. Три путепровода под одной железной дорогой на протяжении всего 700 метров стали уникальным, рекордным явлением для Москвы, где железные дороги по-прежнему являются труднопреодолимыми преградами для внутригородских сообщений.

Ввод в строй новых путепроводов позволил окончательно убрать трамвай с Бутырки. С тех пор с Вятской улицы по 2-й Хуторской вагоны доходили до нового путепровода и под ним выползали на улицу Костякова. На месте прежней диагональной трамвайной линии вырос жилой квартал. Все-таки один след от нее сохранился. Это тепловой пункт (улица Костякова, № 6, корпус 1, строение 1), стоящий под случайным углом ко всем соседским строениям. Он был поставлен вдоль трамвайных путей еще тогда, когда вагоны бегали напрямую от путепровода на трассе Бутырской улицы к нынешнему перекрестку улиц Вишневского и Костякова.

Конец вятского трамвая

В 1999 году принято решение о прекращении трамвайного движения по Нижней Масловке и Вятской улице. В самом деле, пути на Нижней Масловке, которая после строительства Савеловской развязки превратилась в элемент Третьего транспортного кольца, были устроены очень нелогично. Обе колеи занимали часть внешней полосы кольца, поэтому вагоны двигались навстречу автомобильному потоку, постоянно создавая аварийные ситуации. При резко возросшей плотности движения трамвай на Масловке превратился в серьезную помеху. Удаление путей с трассы Третьего кольца стало необходимым. Тем не менее решение об этом вызвало вполне обоснованные возражения москвичей.

Северо-западные районы города расчленяет обширное зеленое пятно – парк Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Прекрасный зеленый массив – одно из лучших украшений столицы, но вместе с тем – серьезная помеха для транспортных сообщений в этом районе города. Несмотря на близость, добраться, скажем, из Коптева до Вятской улицы, разделенных парком, не так уж и легко. Это можно было сделать с помощью трамвайного маршрута № 27, который замыкал парк почти в полное кольцо и проходил невдалеке от его границ. Благодаря этому трамвай служил наиболее удобным и быстрым средством сообщения между районами, разделяемыми парком.

Вагоны на 27-м маршруте никогда не пустовали. Хотя было несколько остановок, где вагон покидала значительная часть пассажиров (Савеловский вокзал, метро «Дмитровская», улица Вишневского, Коптевский рынок), равномерная и относительно высокая загрузка сохранялась практически на всем протяжении маршрута. Это было убедительным свидетельством удачной прокладки, полезности 27-го трамвая для окрестного населения.

Решая транспортную проблему Третьего кольца, городские власти пошли по пути наименьшего сопротивления. Можно было действовать по примеру 30-х годов, когда снятие путей с главных улиц сопровождалось переносом их на параллельные проезды. В данном случае имелась возможность перенести трамвайные рельсы на параллельную Масловке 1-ю Квесисскую улицу и являющуюся ее продолжением улицу Мишина. И уж совсем ненужной выглядела ликвидация путей на тихой Вятской улице.

Укорочение 27-го маршрута обещали компенсировать созданием автобусного маршрута № 627, следующего от улицы Вишневского до бывшей трамвайной конечной на улице 8 Марта. Маршрут и в самом деле ввели, однако автобусы ходят по нему всего дважды в час, что делает его практически бесполезным. Вдобавок они надолго застревают в пробках на перекрестках близ Савеловского вокзала. Немудрено, что новоявленный маршрут особой популярностью у местного населения не пользуется.

А новая конечная остановка 27-го маршрута устроена в отдалении от станции метро «Дмитровская», и добираться до нее сошедшим с трамвая пассажирам очень неудобно.

Дмитровский или Тимирязевский?

Начиная с площади Савеловского вокзала, существенное влияние на судьбы Дмитровского радиуса и его ближайших окрестностей оказала и продолжает оказывать Тимирязевская сельскохозяйственная академия, часто именуемая просто Тимирязевкой. Это одно из старейших высших учебных заведений Москвы было основано в 1865 году как Петровская земледельческая и лесная академия. Как следовало из названия, академия должна была готовить квалифицированных специалистов, способных поднять экстенсивное российское земледелие на новый, более высокий уровень.

Впоследствии учебное заведение многократно меняло название. С 1889 года именовалась Петровской сельскохозяйственной академией, которую вследствие студенческих волнений закрыли в 1894-м. В том же году учебное заведение было вновь открыто, но уже в виде Московского сельскохозяйственного института. В 1917 году он снова превратился в академию, которая с 1923 года получила имя К. А. Тимирязева. Сокращение ТСХА – Тимирязевская сельскохозяйственная академия – стало общеупотребительным, хотя официально вуз именовался Сельскохозяйственной академией имени К. А. Тимирязева. Именно под этим именем она получила мировую известность. Годы демократии принесли новую волну переименований: сначала академия стала московской, а затем непостижимым образом превратилась в университет, хотя по-прежнему готовит лишь специалистов в области сельского хозяйства, и понятно, что ни о каком университетском образовании речь идти не может. Но что там говорить, если в годы демократии возникают даже сапожные университеты!

Но под любым именем Тимирязевка всегда оставалась одним из крупнейших учебных заведений Москвы. Ее особенностью было то, что в отличие от прочих московских вузов, она располагалась вне официальной городской черты. Это было вполне объяснимо – обучение земледельческим и тем более лесным премудростям требовало соответствующих опытных полей, лугов, огородов, лесных участков. Вполне логичным стало размещение сельскохозяйственной академии в обширной подмосковной усадьбе Петровско-Разумовское. Академия превратила не самую богатую и не самую известную усадьбу в важнейший фактор влияния на судьбы северной части Москвы.

Пожалуй, ни одна из бывших подмосковных местностей, ныне вошедших в городскую черту столицы, не оказала на развитие города столь большого воздействия, как Петровско-Разумовское. Академия вызвала приток значительного контингента студентов и преподавателей. Для их размещения, для обеспечения учебного процесса нужны были капитальные здания. Их строительство велось почти непрерывно во все годы существования Тимирязевки. В результате сегодня рядом с Дмитровским радиусом сформировался обширный и интереснейший учебный городок, по своим масштабам уступавший разве что ансамблю Московского государственного университета на Ленинских горах. Наряду с вводом в строй новых зданий велось и инженерное обеспечение владений академии. Так, раньше других подмосковных местностей Петровско-Разумовское обзавелось собственным водопроводом.

Влияние академии не ограничивалось собственно ее территорией. Оживилось, ускорилось развитие ее ближайших окрестностей, превратившихся сначала в дачные поселки, а затем и в места постоянного проживания преподавательского состава и обслуживающего персонала академии. Уже к началу XX века вдоль Дмитровского радиуса сформировался своеобразный луч городской среды, выходивший далеко за официальные границы Москвы тех лет. Значение, которое в связи с этим приобрели Бутырки и Петровско-Разумовское, вызвали принятие курьезных административных мер. Вне пределов Москвы, на территории уезда, были сформированы Бутырский и Петровско-Разумовский полицейские участки, находившиеся в ведении московской городской полиции. Это стало подтверждением фактического расширения границы Москвы в северном направлении – вдоль Дмитровского радиуса. Однако формально Петровско-Разумовское, а с ним и западная часть Бутырок вошли в городскую черту лишь в 1917 году.

Исключительная роль Тимирязевской академии в деле развития северных районов города привела советских градостроителей к мысли преобразования разрозненных улиц, составляющих Дмитровский радиус, в единый Тимирязевский проспект. Идея начала прорабатываться в 60-х годах и окончательно оформилась к началу 70-х. Проспект должен был начинаться от Садового кольца и, вбирая в себя Каляевскую, Новослободскую, Бутырскую улицы и Дмитровское шоссе, тянуться до Московской кольцевой автодороги. Его протяженность составила бы 16 километров.

На этом пути уже имелись отрезки широких улиц с капитальной, представительной застройкой, вполне достойные стать фрагментами новой парадной магистрали. Но немало было и мест, выдать которые за проспект при всем желании было невозможно. В реконструкции нуждались начало Новослободской, Бутырская улица. Самые серьезные трудности доставляло Дмитровское шоссе, вдоль которого с правой стороны проходила железная дорога и тянулось несколько воздушных линий электропередачи. В отличие от прошлых лет на сей раз проектировщики (архитекторы И. Ловейко, В. Калинин, А. Бронзов, Ю. Едовин, инженеры М. Смирнова, Е. Блохина, А. Железнякова, Н. Лавров) учитывали возникающие проблемы и реалистично подходили к их решению. Вывод ЛЭП становился первоочередной задачей, а железную дорогу в ближайшей перспективе приходилось сохранять. Закрыть вид на нее с шоссе должен был обширный парк, а за стальными путями вдоль нынешней улицы Яблочкова формировался новый жилой район. Его открывала 20-этажная башня у пересечения с улицей Руставели. Дальнейшую застройку составляли 16-этажные дома, объединенные в шесть одинаковых блоков[100]. Защищать жителей от грохота проходящих поездов должны были два шумовых барьера. Первый составляла трехъярусная эстакада, под которой размещались гаражи, стоянки, склады. Вторым барьером служила полоса невысоких построек, предназначенных для предприятий обслуживания, общественного питания, кинотеатра, магазинов. Связь с шоссе обеспечивали перекинутые через железные дороги мостики.

Как всегда, широко задуманный проект в ходе реализации претерпел значительные изменения. Вместо шести жилых блоков появилось лишь четыре, эстакаду с автостоянками не построили (что особенно обидно сегодня)[101]. Место тенистого парка до недавнего времени занимали неряшливые ряды торговых палаток и самостийный строительный рынок.

А самое главное – Тимирязевский проспект на карте Москвы так и не появился. Конечно, название – дело не столь важное, но все же статус проспекта мог привлечь к Дмитровскому радиусу более пристальное внимание городского руководства и градостроителей. Но в очередной раз не повезло…

Между тем владения Тимирязевской академии продолжают оказывать заметное влияние на планировку Москвы и сегодня. Знаменитый лесопарк академии, вытянувшийся на три с половиной километра в меридиональном направлении, является непреодолимой преградой для внутригородских сообщений между районами Дмитровского шоссе и Ленинградского проспекта. Транспортным потокам приходится огибать его с севера и юга. Оттого проходящие там неширокие, отнюдь не магистральные улицы испытывают постоянные перегрузки.

Серьезную проблему представляют собой и опытные поля. Некогда заложенные вдалеке от города, сегодня они оказались среди плотной городской застройки. С одной стороны, сельхозугодьям не место почти в центре огромного города. Да и проведение учебных работ на них в определенной степени утратило смысл в связи со значительными изменениями окружающей среды. Такая точка зрения приводит к выводу о необходимости передачи полей под городские нужды.

Но при всем этом академия нуждается в полигонах для практики студентов, а вынос их далеко за пределы города сильно осложнит учебный процесс, потребует организации перевозок студентов и мест их проживания вблизи новых опытных полей. Кроме того, часть опытных насаждений имеет большую научную и историческую ценность.

Дальнейшая судьба опытных полей академии требует взвешенного решения, учитывающего совокупность всех этих зачастую противоречивых факторов.

Пищевая наука

Путепровод под Рижской железной дорогой вплоть до конца 20-х годов XX века служил рубежом, отделявшим более или менее городскую среду Бутырок от пригородов. Ситуацию не изменило и установление в 1917 году новых границ города по Окружной железной дороге. По-прежнему за насыпью расстилались обширные пустыри, свалки, огороды, перемежающиеся чахлыми рощицами и зарослями кустарника. Среди этого унылого пейзажа извивалась узкая, типично пригородная дорога – Дмитровское шоссе, являющаяся последним и самым крупным звеном северного радиуса.

Крутые изменения в его судьбе начались в конце 20-х годов и были связаны с бурным развитием советской науки. Поскольку в царской России чисто научных учреждений практически не было, советской власти приходилось в срочном порядке наверстывать упущенное и ликвидировать отставание от передовых стран. Один за другим создавались научно-исследовательские институты для работ в самых разных областях человеческой деятельности.

Одной из таких областей являлась пищевая промышленность, состояние которой в СССР настоятельно требовало перемен. В связи с этим было решено сформировать комплекс научных учреждений, призванных решать возникающие вследствие перестройки пищепрома проблемы. Размещаться новоявленные институты должны были в районе Дмитровского шоссе. Место выбиралось не случайно. Совсем рядом располагалась Тимирязевская сельскохозяйственная академия с созданными и создаваемыми вокруг нее НИИ. При слабом развитии систем связи в те времена тесное соседство ученых-сельхозников с теми, кто должен был изобретать и совершенствовать методы переработки сельскохозяйственных продуктов, имело немаловажное значение. Вследствие этого на Дмитровском шоссе предполагалось разместить широкий спектр предприятий Наркомснаба – институтов Биохимии, Зерна, Птицы, Плодоовощного, Спиртоводочного, Рыбы, Холода, Макарон, Кондитерского и нескольких опытных заводов[102]. Генеральный план участка, отведенного под строительство институтов, составили архитекторы И. Герман, А. Вигдорчик.

Первым среди пищевых институтов в 1929 году постановлением СНК СССР был образован Всесоюзный научно-исследовательский институт зерна и продуктов его переработки (ВНИИЗ), ставший ведущим научным учреждением, специализировавшимся на решении проблем организации приемки, хранения и переработки зерна для элеваторной и мукомольно-крупяной промышленности, объединяющей тысячи предприятий, вырабатывающих муку, крупу и другие продукты.

И именно зданию ВНИИЗа выпала честь стать первенцем капитальной застройки Дмитровского шоссе. Стройка началась в 1931 году по проекту архитекторов, работавших в проектном бюро Наркомторга – С. Власьева, М. Шуцмана (который, между прочим, был сыном довольно известного в начале XX века зодчего-модерниста М. С. Щуцмана), И. Германа, В. Черепанова, А. Вигдорчика. Проект был выдержан в лаконичных формах промышленного конструктивизма. Нагромождение плохо увязанных объемов должно было по замыслу авторов создавать впечатление высокой функциональности здания, полного соответствия внешней формы внутреннему содержанию.

В 1933 году сооружение было завершено вчерне, когда вдруг выяснилось, что его чересчур лапидарные формы уже не соответствуют новым взглядам на советскую архитектуру, которая должна была не просто создавать пригодные для жилья и работы строения, но и делать их нарядными, приветливыми, способными осветить повседневную жизнь каждого советского человека. Внешний вид здания было решено изменить, проект нового оформления заказали архитектору Л. Н. Шаповалову и студенту МИСИ С. В. Билю[103]. Но из предложений была в 1936 году реализована лишь одна пристройка к основному зданию[104].

Следующим и, к сожалению, последним научным учреждением комплекса стал Всесоюзный научно-исследовательский холодильный институт (ВНИХИ), основанный 16 мая 1930 года решением Наркомторга СССР, а в 1933 году переименованный во Всесоюзный институт холодильной промышленности. Необходимость для нового института здания специальной постройки стала очевидной сразу же после его основания, а потому проект был готов уже в 1932 году. Его разработали архитектор С. А. Власьев и инженер Л. Шеховцев. Строительство здания и монтаж холодильного оборудования проводились под руководством главного инженера института Ш. Н. Кобулашвили. Трест «Техбетон» вел работу быстрыми темпами, и уже в 1934 году научные сотрудники стали обживать лабораторные помещения и машинные залы[105].

В основном, трехэтажном корпусе находились служебные и лабораторные помещения, а также тридцать холодильных камер. В другом, двухэтажном корпусе располагались два больших машинных зала, где размещались опытные установки – аммиачные компрессоры, холодильные камеры и прочее оборудование. Рядом была построена котельная, а вскоре – опытный завод сухого льда.

Здание ВНИХИ (ныне улица Костякова, № 12) – ровесник своего соседа – здания ВНИИЗа, но архитектура его совершенно иная. Вместо лапидарных параллелепипедов – нарядные, в меру представительные фасады, вместо голых кирпичных стен – приятного цвета штукатурка. Строители не поскупились даже на некое чисто декоративное подобие колоннады из могучих квадратных столбов перед северным фасадом.

Начало «Пищевой индустрии»

Сотрудникам строящихся институтов, естественно, требовалось жилье, и вследствие этого к югу от институтских зданий развернулось строительство обширного жилого массива. Его генеральный план в 1930 году разработали архитекторы И. Герман и А. Вигдорчик. Как обычно, не обошлось без легких, по существу временных построек. В частности, в западной части отведенного под жилье участка появился фибролитовый на деревянном каркасе дом для аспирантов. А первенцем капитального строительства стал пятиэтажный жилой дом ВНИИ зерна (ныне № 1, корпус 1 по Дмитровскому шоссе), выстроенный в 1931–1935 годах. Это сооружение выделяется как своей очень большой для домов того времени длиной – целых десять секций, так и необычной расцветкой – чередованием красных и белых горизонтальных полос.

Первоначальный проект выполнили архитекторы строительного бюро Наркомата торговли С. Власьев, М. Шуцман, З. Соколова, И. Герман[106]. Они же запроектировали во дворе и второй аналогичный корпус. А дальше пошли сплошные неурядицы. Царившие в начале 30-х годов строительную неразбериху и самовольство заказчиков характеризует тот факт, что проект дома, достигшего к марту 1933 года 90 процентов готовности, так и не был утвержден! Да и для второго корпуса уже был заложен фундамент.

К этому времени казарменный внешний вид дома № 1 перестал удовлетворять как заказчика, так и органы строительного надзора столицы. Оформление его фасада было поручено переработать архитектору Л. Н. Шаповалову и студенту Московского инженерно-строительного института С. В. Билю. Они предложили надстроить над домом шестой этаж, пристроить колоннаду и завершить всю композицию небольшой башней[107].

Полной переработке подвергся и проект второго, дворового корпуса. Вместо него (и с использованием заложенных фундаментов) решено было выстроить жилой дом РЖСКТ «Пищевая индустрия». Архитектурные вкусы успели поменяться, подчеркнутый аскетизм рубежа 20–30-х годов сменился тягой к приданию зданиям более нарядного, приветливого вида. В силу этого комплексом занялся архитектор А. В. Снигарев (по некоторым данным, вместе с ним работал И. О. Гохблит)[108]. В 1934 году он представил новый проект. Место одного тылового корпуса занимали целых три, обозначенные литерами А, В и С.

Первый, выходящий на Дмитровский проезд корпус зодчий снабдил угловой башней в восемь этажей, причем верхний выделялся круглыми окнами, а над ним нависал тяжелый, почти классический карниз. Все три корпуса ставились в плане «лесенкой», так как отведенный под застройку участок по диагонали срезала линия трамвая, которая в те годы шла от путепровода под путями Калининской (ныне Рижского направления) железной дороги к нынешней улице Костякова – прямо через нынешний квартал на углу Дмитровского шоссе и Дмитровского проезда. Стройка шла довольно быстро по тем временам, и уже в 1934 году первые секции дома были сданы в эксплуатацию[109]. Однако дальше дело пошло хуже. Десятая и одиннадцатая секции корпуса В были сданы лишь в 1936 году, корпус А вошел в эксплуатацию в 1937 году[110], С – на год позже.

Корпус А, формирующий юго-западный угол комплекса, состоит из выдвинутой вперед восьмиэтажной квадратной в плане угловой башни и примыкающих к ней боковых крыльев, пятиэтажного с восточной и шестиэтажного с северной стороны. Внизу башни размещены торговые помещения с большими витринами. Окна третьего – пятого этажей обрамляют профилированные наличники. Вдоль третьего этажа тянется сплошная лента балконов, отдельные балконы имеются на пятом этаже. Вход, расположенный на стыке башни и северного крыла, оформлен двухколонным портиком. Сложная композиция корпуса способствует особенно эффектному восприятию всего комплекса со стороны Дмитровского проезда.

Корпуса В и С не столь эффектны, но все равно их скромное, но нарядное оформление оставляло весьма приятное впечатление, особенно если учесть, что расположены они в глубине двора, а дворовым постройкам архитекторы того времени особого внимания, как правило, не уделяли. Несколько лет назад корпус В сломали, и сегодня два оставшихся от комплекса куска числятся как корпуса 1 и 3 дома № 4 по Дмитровскому проезду.

Арки архитектора Маркузе

Дальнейшая работа над «Пищевой индустрией» перешла к Архитектурно-проектной мастерской № 4 Моссовета, которую возглавлял И. А. Голосов – тот самый архитектор, который долго воевал с заказчиком по поводу арок в жилом комплексе НКИД и НКВТ на улицах Каляевской и Фадеева. В той работе его соавтором выступал И. Л. Маркузе, и именно ему выпала честь спроектировать самый большой и самый эффектный элемент жилого комплекса в начале Дмитровского шоссе – сегодня это дома под № 5 и № 7.

Согласно проекту, четыре отдельных корпуса в шесть – восемь этажей образовывали в плане две буквы «П», повернутые ножками навстречу друг другу. Посередине предусматривался проезд, который позже превратился в улицу Всеволода Вишневского. В представленной на суд отдела проектирования Моссовета работе в полной мере проявилось влияние руководителя мастерской. Подобно дому на улице Фадеева комплекс «Пищевой индустрии» строился на основе двух мощных взаимно перпендикулярных осей.

Главную, поперечную ось в центре комплекса, направленную перпендикулярно к шоссе, автор попытался выявить с помощью своеобразных башен – повышенных частей зданий, поставленных в торцах ножек букв «П». Если бы этим дело и ограничилось, то подобный прием вряд ли бы встретил сколько-нибудь серьезные возражения. Но, стремясь сделать свое творение удивительным и неповторимым (а подобные устремления были свойственны многим как талантливым, так и не особо одаренным зодчим того времени), Исидор Леонтьевич ввел в композицию еще одну ось, на сей раз параллельную Дмитровскому шоссе. В этом решении вновь в полной мере проявилось пристрастие руководителя мастерской и самого зодчего к огромным аркам, поставленным где надо и где не надо. История с арками жилого комплекса НКИД и НКВТ в некотором роде повторилась и в истории строительства «Пищевой индустрии».

Именно мощные, богато убранные арки, прорезающие перекладины букв «П», и должны были создавать вторую, продольную ось. Запроектированный комплекс становился замкнутым в себе, самодовлеющим, полностью безразличным к своему окружению. Оценить всю высоту замыслов архитекторов можно было, лишь обойдя его со всех сторон. А между тем монументальные арки выходили не на магистраль, а на небольшие пустыри сбоку от нее и вели не на парадные площади, а всего-навсего в небольшие, довольно тесные дворы.

Проект жилого комплекса РЖСКТ «Пищевая индустрия». Архитектор И. Л. Маркузе. 1934 г. Перспектива

Понятно, что подобное решение встретило негативные отзывы при обсуждении в отделе проектирования Моссовета. Помимо этого, критике подверглись отдельные детали внешнего убранства зданий. Как и все архитекторы того времени, Маркузе обильно оснастил свое детище скульптурами и рельефами, вдоль стен пустил сильные горизонтальные тяги. Вся эта бутафорская пышность мало отвечала характеру жилого дома, и ее предложили сократить. Нашлись недостатки и во внутренней планировке корпусов. Отмечалось, что в них слишком много двухкомнатных квартир при явной нехватке трехкомнатных и однокомнатных.

В результате первого обсуждения проект был отклонен и направлен на доработку[111]. Однако строительство уже велось, и вскоре новый вариант работы И. Л. Маркузе, в котором были устранены лишь отдельные, самые явные недостатки, удостоился утверждения.

Строительство началось с южной половины комплекса (ныне дом № 5 по Дмитровскому шоссе). Предусмотренная зодчим арка была выполнена во всем своем величии – высотой в четыре этажа, шириной в три оси, обрамленная неким подобием перспективного портала (в постконструктивистском исполнении). Здесь И. Маркузе наконец удалось достичь того, что не получилось в комплексе на Каляевской. Однако мощный акцент пропал почти даром – с шоссе увидеть арку было практически невозможно. Она была обращена в сторону домов, выстроенных ранее М. Шуцманом, С. Власьевым и А. Снигаревым. Нужно отдать должное проектировщикам, попытавшимся увязать монументальность нового корпуса «Пищевой индустрии» со своими более скромными соседями. К торцу казарменного с виду дома № 1 по Дмитровскому шоссе в 1936 году пристроили шестиэтажную башню[112], оформленную аналогично башне на корпусе С. Между башнями, точно напротив арки «Пищевой индустрии», соорудили довольно сложную конструкцию, включающую две проездные арки с пешеходными проходами, а между ними, в середине, – небольшой трехэтажный домик, не то особняк, не то контора домоуправления.

Второй очереди комплекса – северной половине «Пищевой индустрии» (ныне дом № 7 по Дмитровскому шоссе) – повезло меньше. Ее начали постройкой в 1939 году уже для другого заказчика – парфюмерной фабрики «Свобода», располагавшейся неподалеку – на Вятской улице[113]. История с арками дома НКИД и НКВТ повторилась и здесь. По требованию заказчика И. Л. Маркузе был вынужден заменить высокий первый этаж (в первой очереди предназначенный для магазинов) двумя жилыми. Правда, получившийся второй этаж оказался неполноценным – меньшей высоты, своего рода антресольным. В результате новый корпус комплекса получил семь (вернее, шесть с половиной) этажей при высоте, равной шестиэтажной первой очереди. Еще одно важное изменение коснулось столь излюбленной зодчим детали – арки. Гигантский проем сменился заурядным проездом высотой в два с половиной этажа, шириной в одну ось, оформленным самым скромным образом. Но, как оказалось, это был не предел экономии.

Работы на стройплощадке были остановлены войной, когда была завершена лишь северная часть второй очереди (верх буквы «П»). Строительство корпуса вдоль шоссе возобновилось в конце 40-х годов, причем достраивался он уже семиэтажным и даже в восемь этажей (опять за счет замены высокого первого этажа двумя низкими), и это при все той же общей высоте! Вписать в объем дома восьмой этаж (правда, уменьшенной высоты) проектировщикам удалось за счет ликвидации высокого чердачного помещения под односкатной кровлей.

Внешний вид выходящей на шоссе ножки северной буквы «П» в целом соответствовал первоначальному проекту, но скромные, в духе постконструктивизма 30-х годов, декоративные детали сменились более насыщенным и пышным убранством в стилистике 50-х. Правда, эти отдельные различия заметны лишь при внимательном рассмотрении.

Хуже пришлось дворовой ножке. За ее завершение взялись уже во второй половине 50-х годов, когда растерянные зодчие принялись разбивать свои лбы в борьбе с «украшательством». В результате их усилий последний фрагмент бывшей «Пищевой индустрии» был достроен по предельно упрощенному проекту, почти без внешней отделки, и своими аскетическими формами резко контрастирует с более нарядными соседями.

В целом же комплекс «Пищевой индустрии» вместе с более ранними постройками С. А. Власьева и А. В. Снигарева образовал торжественный ансамбль, и поныне остающийся наиболее впечатляющим фрагментом застройки Дмитровского шоссе.

Новые институты

Вполне под стать жилому массиву оказалось и еще одно сооружение, вставшее между ним и институтом Зерна в середине 50-х годов. Монументальное здание (ныне Дмитровское шоссе, № 9) строилось по проекту Н. А. Хохрякова[114] из Горстройпроекта в 1952–1956 годах и предназначалось для Всесоюзного научно-исследовательского института по организации и механизации строительства (ВНИИОМС). Возник он еще в 1931 году как Государственный институт проектирования организации строительства (Гипрооргстрой), с 1946 года назывался ВНИИОМСом, а в 1957-м стал Научно-исследовательским институтом организации, механизации и технической помощи строительству (НИИОМТП). Наконец, череду переименований завершила реорганизация 1966 года, в результате которой учреждение превратилось в Центральный научно-исследовательский и проектно-экспериментальный институт организации, механизации и технической помощи строительству (ЦНИИОМТП).

Здание для многоименного института сооружалось в период коренного перелома в советской архитектуре, следы смены архитектурных формаций можно отыскать на его фасаде. Нижняя часть центрального семиэтажного корпуса, к которому примыкают пятиэтажные уходящие в глубину квартала крылья, выглядит явно наряднее верхних этажей. Центр выделен массивным порталом, отделанным гранитом, окна трех нижних этажей объединяют декоративные арки. А верх полностью лишен каких-либо излишеств и скромно отделан керамической плиткой. Но и в таком виде здание смотрится достаточно представительно. В последующие годы к нему с тыла пристраивались новые корпуса, в которых размещались различные научные и проектные организации. Среди них затаилась скромная, но очень полезная Научно-техническая библиотека по строительству и архитектуре, располагающая богатейшим фондом литературы в этих областях.

Завершающим штрихом в формировании фронта застройки левой стороны шоссе стало возведение десятиэтажного жилого дома № 3 в глубине разрыва между домами № 1 и № 5. Впервые идею этого сооружения выдвинули И. Ловейко и А. Медведев в 1954 году. Предложение встретило резкий протест со стороны градостроителей, поскольку нарушало планировку всего квартала, ранее составленную П. Помазановым, а кроме того, расстояние от будущего дома до стоящей далее во дворе школы не превышало 25 метров[115]. Тем не менее благодаря влиятельности заказчика (Институт проектирования городов – Гипрогор) архитекторами этого института Т. П. Бадановым и М. И. Пекаревым было выполнено проектное задание[116].

Правда, перестройка советской архитектуры середины 50-х годов заставила несколько раз перерабатывать, упрощать проект, и дом был завершен лишь к 1960 году. Он и в самом деле мало гармонирует с ансамблем жилых домов 30-х годов, однако тактичная постановка в глубине квартала делает его малозаметным при движении по Дмитровскому шоссе.

С правой стороны на начальном участке застройка практически отсутствует – почти вплотную к шоссе подходит железная дорога. В узкий треугольник, образованный путями шоссе, путями Рижского и Савеловского направлений железной дороги, удалось втиснуть единственное здание, но весьма примечательное – Центральный научно-исследовательский институт информации (Дмитровское шоссе, № 2), работавший в области атомной энергетики. В соответствии с проектом архитекторов К. И. Керимзаде, В. В. Мусаэляна, С. Д. Кузнецовой, Л. В. Кханевской, инженеров Ю. В. Рацкевича и И. Е. Кучерова четыре восьмиэтажных корпуса на высоком стилобате поставлены в каре вокруг внутреннего двора. Обильно остекленные фасады оживляют выступающие глухие вертикали лестничных клеток[117]. Над главным входом разместилась скульптурная композиция, изображающая что-то вроде перфоленты (на время проектирования – начало 80-х годов – перфоленты еще широко использовались в качестве носителей цифровой информации), охватывающей шарик – не то Землю, не то ядро атома. Вместе с НИИ в здании должны были разместиться вычислительный центр, типография, библиотека и объединение «Изотоп». Однако ко времени завершения строительства – в 1990 году – многое изменилось, и в настоящее время комплекс занят предприятием «Атомстройэкспорт».

Интересные тылы Дмитровки

Наряду с застройкой парадного фронта магистрали заслуживают внимания и несколько сооружений, поставленных в глубине бывшего научного городка пищепрома. Первое из них прячется за новым деловым центром, втиснувшимся в промежуток между северным корпусом «Пищевой индустрии» и бывшим ВНИИОМСом. Узкий проезд под зданием ведет на параллельную Дмитровскому шоссе улицу Костякова. По левую сторону от него стоит небольшой, на вид несерьезный павильон. Реклама над входом призывает заняться фитнесом и поплавать в бассейне. Все необходимое для этого предоставляет выстроенный в конце 80-х годов ФОК, то есть физкультурно-оздоровительный комплекс. Типовой проект таких сооружений был создан в институте «Союзспортпроект» архитекторами И. А. Гунстом, Е. П. Пахомовым, В. М. Уткиной, инженерами Д. А. Мавриным, О. И. Петровой, В. Г. Маргулия. Наклонные стены комплекса держатся на легком металлическом каркасе и кажутся очень тонкими, почти невесомыми. Но за несерьезным на вид фасадом скрывается внушительный набор полезных во всех отношениях помещений – спортивный зал размером 42 на 24 метра, 25-метровый бассейн, тренажерный зал, сауна и необходимый набор вспомогательных комнат[118].

Там, где проезд выходит на улицу Костякова, справа от него высится очень большой и очень представительный жилой дом (его нынешний адрес – улица Костякова, № 10, а в 30-х годах он числился под № 86 по Дмитровскому шоссе). Даже сегодня, когда улица застроена большими домами 60–70-х годов, он занимает доминирующее положение. Этому способствуют богатое убранство фасадов, огромная арка в середине, эффектная постановка с заметным отступом от красной линии и, наконец, устроенный в первом этаже кинотеатр, носивший название «Искра». Дом сооружался для работников треста «Союзвнуторгстрой». Проектировали его архитекторы этой почтенной организации A. M. Крылов и М. М. Шуцман. Строительство началось в 1936 году и шло медленно. К началу войны успели сдать только главный, выходящий на улицу шестиэтажный корпус из шести секций[119]. Боковые крылья, образующие уютный, почти замкнутый двор, достраивали уже в первой половине 50-х годов. Спасибо строителям – несмотря на непрерывно происходившие изменения технологии строительства и архитектурных вкусов, отделку крыльев они выдержали вполне в духе главного корпуса, выстроенного на полтора десятка лет ранее. Правда, стремление к экономичности все же заставило сделать их на один этаж повыше. Любопытной особенностью дома являются узкие, рассчитанные на пешеходов арочки в первом этаже, устроенные на стыках главного и боковых корпусов.

А южнее дома с «Искрой» в те же годы разворачивалось сооружение комплекса общежитий для строительных рабочих треста «Моспищестрой». Архитектор Н. Е. Цыганков, не мудрствуя лукаво, взял за основу типовой проект подобных зданий, разработанный Д. Ф. Фридманом и Б. Н. Блохиным. Четыре Г-образных в плане корпуса должны были охватывать двор – примерно так, как это было сделано авторами типового проекта на улице 8 Марта. Все же Цыганков не удержался и доработал проект, сделав дом более комфортабельным и нарядным, решив, в частности, украсить один из пятиэтажных корпусов восьмиэтажной башней. Но ее сразу же урезали при утверждении проекта в 1936 году[120]. Как и в предыдущем случае, работы шли вяло, и из всего комплекса до войны успели соорудить лишь северо-восточный корпус (ныне Дмитровское шоссе, № 7, корпус 1). В 50-х годах для общежитий применялись другие, более совершенные проекты, и потому стройка более не возобновлялась.

Типовой физкультурно-оздоровительный комплекс. Архитекторы И. А. Гунст, Е. П. Пахомов, В. М. Уткина, инженеры Д. А. Маврин, О. И. Петрова, В. Г. Маргулия

Чуть дальше от шоссе, за улицей Костякова, расположен интересный, хотя и малоизвестный архитектурный ансамбль (Дмитровский проезд, № 8–12). Его центром является внушительное здание НИИ нефтяной промышленности с тяжелой колоннадой (1950–1955 гг., проект архитекторов С. Вахтангова, Н. Кириллова, Л. Славиной). По бокам от него выстроены симметричные жилые дома для сотрудников института (архитекторы Н. Кириллов и Л. Славина)[121]. То, что жилые корпуса вводились в строй не одновременно, хорошо заметно по их внешней отделке. Фасад выстроенного первым правого дома несет полный набор декоративных деталей эпохи «освоения классического наследия». Левый корпус, очевидно, заканчивался уже после известного постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР № 187 от 4 ноября 1955 года «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». Его отделка заметно проще и экономичнее, что, впрочем, не сильно повредило целостности впечатляющего ансамбля.

Требования постановления архитекторы И. М. Рогальский и С. П. Полотай (из Магистральной мастерской № 6) изначально учли при проектировании восьмиэтажного дома Министерства сельского хозяйства СССР по Тимирязевской улице (тогда именовавшееся Новым шоссе), № 10/12[122]. Дом получил скромную отделку из керамического кирпича. Из множества подобных кирпичных восьмиэтажек его выделяет простое, но эффектное оформление фасада – тремя вертикалями парных эркеров, расположенных по сторонам лестничных клеток, а также сильным выносом венчающего карниза. Дом, выстроенный в 1957–1959 годах, понравился, и его повторили в соседнем квартале – по улице Костякова, № 8. По аналогичному проекту соорудили и еще одно здание – по улице Всеволода Вишневского, № 10. Но тут широтная, с востока на запад постановка сыграла со строителями злую шутку – чтобы открыть солнечным лучам максимальное число жилых комнат, дом пришлось повернуть лестничными клетками, а следовательно, и парными эркерами на север, во двор. Там любоваться их мощными вертикалями могли лишь обитатели соседних домов, а потому дворовый фасад обошелся без керамики. Ее приберегли для южного, уличного фасада, к сожалению оказавшегося совершенно плоским, лишенным всякой изюминки. Вот какие сюрпризы преподносит привязка даже хороших проектов при непродуманной ориентации!

Реконструкция шоссе

Дома домами, но, несмотря на вырастающие по сторонам новые здания, само Дмитровское шоссе оставалось с виду все той самой заурядной загородной дорогой. Правда, асфальтом его покрыли еще в середине 30-х годов, в ходе сооружения канала Москва – Волга. Зато остальное – ширина (по одной полосе в каждую сторону), грязные грунтовые обочины, отсутствие освещения, узкие, неудобные для движения путепроводы – никак не позволяло Дмитровке встать вровень с лучшими московскими магистралями. И так продолжалось до середины 60-х годов. К этому времени многие радиусы приобрели вполне пристойный вид до самой МКАД, а реконструкция Дмитровки только начиналась.

Как уже упоминалось, Дмитровская магистраль наряду с шоссе Энтузиастов чаще других московских радиусов встречала на своем пути пересечения с железными дорогами – целых пять раз. Первым на пути из центра Москвы по направлению в Дмитров оказывалась соединительная ветка между Октябрьской железной дорогой и Белорусским вокзалом. Затем, на стыке Бутырской улицы и Дмитровского шоссе, возникал путепровод под Калининской железной дорогой (ныне Рижским направлением Московской железной дороги). Самым безобразным было пересечение с Октябрьской стальной магистралью, проложенной под острым углом к шоссе. Выстроенный в бестолковые дореволюционные годы путепровод, мало того что был крайне узок, так еще и пересекал железную дорогу по перпендикуляру (в целях экономии), из-за чего на шоссе образовывался безобразный зигзаг. Несколько лучше обстояло дело с Окружной дорогой – Дмитровское шоссе проходило под относительно широким путепроводом.

Все эти пересечения лежали в пределах границ Москвы 30-х годов. Последнее же, пятое оказалось в черте города лишь в 1960 году, когда границей города стала Московская кольцевая автомобильная дорога. Почти у самой МКАД Дмитровское шоссе встречалось и пересекалось со своей неразлучной спутницей на всем не таком уж далеком пути до волжских верховьев – Савеловской железной дорогой. Далее две транспортные магистрали идут бок о бок, то и дело перекрещиваясь. Всего до Дубны железная дорога и шоссе пересекутся восемь раз! А третьим их попутчиком станет канал имени Москвы, через который и шоссе, и стальные пути по два раза пройдут по огромным для Подмосковья мостам.

Но эти сложные транспортные узлы лежат уже за пределами города. А в самой Москве реконструкция Дмитровского шоссе оказалась прочно связанной со строительством новых путепроводов. Первым этапом на этом нелегком пути стало сооружение транспортной развязки в самом начале шоссе – на пересечении с улицей Руставели, которая в середине 60-х годов являлась одним из двух въездов на Бутырский хутор. Так именуется довольно обширный треугольник, зажатый между путями Октябрьской дороги, Савеловского и Рижского направлений Московской дороги. Никакого хутора там, естественно, давно нет, но по старой московской традиции этот район сохраняет свое сельскохозяйственное название. До конца 40-х годов там стояли мелкие деревянные домики, но в восточной части, вдоль Октябрьской железной дороги, выросла вереница предприятий пищевой промышленности.

Интенсивная застройка Бутырского хутора началась с конца 40-х годов и достигла широкого размаха спустя десять лет. Между тем окружившие новый район со всех сторон железные дороги предельно затрудняли его сообщение с остальной городской территорией.

Решение транспортной развязки было подсказано рельефом местности. Здесь и само шоссе, и проходящая параллельно Савеловская железная дорога оказывались в неглубокой выемке, как бы подныривая под стальные пути пересекающего их Рижского направления. В то же время территория Бутырского хутора слегка возвышается над уровнем Дмитровского шоссе. Поэтому вполне логичным стало решение пропустить транспорт с улицы Руставели в верхнем уровне развязки, перекрыв двумя путепроводами и шоссе, и Савеловское направление. Развязка, вошедшая в строй в 1965 году, получила название путепровода Руставели, хотя на самом деле их здесь целых два. Автором проекта стал инженер И. Ю. Аршавский.

Завершенное в 1966 году сооружение комплекса из двух путепроводов позволило обеспечить удобный выезд из Бутырского хутора на магистраль и значительно облегчило связь с центром города. Но сегодня транспортная развязка полувековой давности уже не справляется с многократно выросшим автомобильным потоком, и около нее регулярно возникают огромные пробки.

В это же время произошло трагическое событие, которое также повлияло на судьбу соседнего путепровода Рижского направления железной дороги, переброшенного через шоссе всего в нескольких десятках метров от новой развязки. Двигавшийся по шоссе автомобильный кран не вписался в низкий подмостный габарит и задел своей стрелой пролетное строение. К несчастью, оно свалилось прямо на оказавшийся в этот момент под ним троллейбус. Его кузов смяло, но людей в вагоне было немного, и потому погиб всего один человек. Следствием этой нелепой катастрофы стала немедленная замена пролетных строений злополучного путепровода, а также увеличение габарита путем некоторого заглубления проезжей части шоссе.

Но устои путепровода остались прежними, ширина двух пролетов не изменилась, они рассчитаны на пропуск всего трех рядов в каждом направлении. Поэтому до сих пор пересечение с Рижским направлением железной дороги остается одним из наиболее узких мест на всем протяжении Дмитровского радиуса.

Столь же узким местом был и старый путепровод, переброшенный через пути Октябрьской железной дороги. Как и все аналогичные сооружения дореволюционной Москвы, он допускал движение транспорта лишь в один ряд в каждом направлении. Но самым неприятным было даже не это. Верные своей привычке решать все проблемы пусть дурным, но зато самым простым способом, путейские инженеры направили путепровод по кратчайшему расстоянию – перпендикулярно к стальным путям, которые скрещивались с шоссе под очень острым углом. В результате транспортное сооружение оказалось на трассе не Дмитровского, а примыкавшего к нему здесь Сусоколовского шоссе, которое шло в направлении станции Владыкино на Окружной железной дороге. Сейчас от Сусоколовского шоссе сохранился лишь жалкий остаток, а всего полвека назад именно оно определяло направление движения при пересечении Октябрьской дороги. Так что всем ехавшим по Дмитровскому шоссе приходилось выписывать крутой зигзаг.

Это неудобство было устранено в 1965 году постройкой железобетонного путепровода с четырьмя рядами для движения в каждом направлении, а главное – лежащим точно на трассе Дмитровского шоссе. Спроектировал это важнейшее сооружение все тот же инженер И. Ю. Аршавский.

Строительство путепроводов стимулировало реконструкцию лежащего между ними отрезка шоссе. Вместо узкой, почти сельской на вид дороги возникла вполне городская магистраль – по два ряда в каждом направлении, разделенные широким газоном. Кстати, газон этот послужил резервом для очередного расширения, произведенного к играм XXII Олимпиады 1980 года.

У Красностуденческого

Игры Олимпиады вызвали на Дмитровском шоссе и еще одно крупное изменение – строительство высотной гостиницы. Москва давно испытывала дефицит гостиничных мест. Его не могли устранить ни сооружение крупнейшей в Европе гостиницы «Россия» (варварски уничтоженной в недавнее время), ни даже обширный городок не особенно комфортабельных гостиниц-общежитий в окрестностях ВДНХ. Ожидавшийся наплыв гостей Олимпиады требовал скорейшего ввода в строй новых, причем отвечающих современным требованиям гостиниц. Именно в конце 70-х годов Москва получила новые гостиницы «Космос», «Спорт» (также бессмысленно сломанной в годы демократии), «Салют», «Севастополь», огромный комплекс в Измайлове. Одновременно с ними возникла и гостиница на Дмитровском шоссе – комфортабельный отель на 1560 мест. Первоначально ее предполагали назвать «Весна» и передать в ведение ЦК ВЛКСМ[123], однако потом название изменили. Гостиница стала «Молодежной». Здание спроектировали архитекторы И. Ловейко, Ю. Гайгаров, Г. Сидлеров, инженеры Л. Винарская, Б. Феногенов[124].

На пересечении Дмитровского шоссе с Красностуденческим проездом поднялись три 24-этажных блока, сгруппированные в «трилистник», вырастающий из двухэтажного стилобата. Благодаря такому плану гостиница с разных сторон воспринимается по-разному. Зодчие рассчитывали свое творение на восприятие с разных точек зрения, в том числе издалека. Чередование расчлененных поверхностей фасада с глухими поверхностями придает зданию структурную определенность. Вытянутые по вертикали глухие поверхности издали кажутся плотной группой прямоугольных столбов, еще более усиливающих впечатление устремленности здания ввысь от распластанного стилобата. Объем лишен геометрической жесткости благодаря проработке отдельных деталей. Объемно-пространственная композиция нового здания логично вытекает из его ответственной роли в городской среде. Цвет выступает в качестве ведущего средства архитектурной выразительности. Яркая цветовая окраска наряду с высотой здания делают гостиницу доминантой среди окружающей застройки.

Внутренняя планировочная структура гостиницы проста. Все жилые помещения расположены на восемнадцати этажах высотной части и объединены лифтовой группой, где расположены восемь пассажирских и два грузовых лифта. От холла на каждом этаже три коридора ведут в лепестки трилистника, где расположены номера. Всего их 414, в них могли одновременно поселиться полторы тысячи гостей. Однокомнатные рассчитывались на двух постояльцев, двухкомнатные – на пятерых. В нижних этажах разместились ресторан, кафе, конференц-зал на 400 мест. Главный вестибюль украсило панно на тему дружбы молодежи разных стран, исполненное из смальты художником В. Фуксом[125].

Недалеко от гостиницы, в том же Красностуденческом проезде, стоит еще одно интересное сооружение – первая в Москве автоматическая телефонная станция (АТС), все несущие и ограждающие стены собраны из крупных панелей. Авторский коллектив АТС (архитекторы К. С. Шехоян, С. П. Чурилин, инженер А. А. Смирнова) не только применил для АТС прогрессивную конструктивную схему, но и постарался придать зданию привлекательную внешность. Панели получили яркую, броскую окраску, а верхние – полукруглые завершения[126]. АТС в Красностуденческом проезде стала первой в серии аналогичных зданий, построенных в разных уголках столицы.

Угол пересечения шоссе с Красностуденческим проездом оформляет огромный дом, по внешнему виду относящийся к 50-м годам. Его проектирование архитектор М. Г. Куповский начал еще в 1950 году по заказу Московского института механизации и электрификации сельского хозяйства имени В. М. Молотова. Согласно эффектному замыслу протяженный основной объем должны были фланкировать две 14-этажные башни[127]. Идея была не нова – примерно так выглядит сегодня жилой дом у станции метро «Войковская» (Ленинградское шоссе, № 13), завершенный строительством в 1955 году. Его авторам, архитекторам Е. П. Вулыху, Н. И. Хлынову и инженеру Г. И. Чумакову, повезло – дом успели завершить до выхода постановления об устранении излишеств в архитектуре. А вот Куповский опоздал. Проектирование, согласование документации затянулись до 1954 года[128], и, когда стройка наконец началась, проект пришлось коренным образом упрощать. Самой заметной утратой стала ликвидация боковых башен, дом превратился в скучноватый бессилуэтный десятиэтажный массив. От типовых построек середины 50-х годов его отличают лишь четыре пары эркеров на главном фасаде – все, что осталось от первоначальных «излишеств».

Встречные-поперечные

Между двумя пересечениями с железными дорогами Дмитровское шоссе должны были пересечь еще две важные магистрали – сухопутная и водная. Для их прокладки в уже практически сложившейся застройке левой стороны шоссе были оставлены два широких разрыва – у нынешней станции метро «Тимирязевская», второй – у Красностуденческого проезда.

Первый предназначался для прокладки Четвертого (или Паркового) транспортного кольца. По замыслу Генерального плана реконструкции Москвы это кольцо должно было связать основные парки и лесопарки, расположенные на окраинах города – лесопарк Тимирязевской академии, Останкино, Сокольники, Измайлово, Центральный парк культуры и отдыха имени Горького. Прокладка этого кольца позволила бы разгрузить центр города от транзитных автомобильных потоков. Реализация замысла началась быстро, но, к сожалению, велась на отдельных, не связанных между собой отрезках проектируемого кольца. Так на трассе его северной половины появились готовые участки – улицы Черняховского, Фонвизина, Академика Королева, Космонавтов. Их разделяли линии железных дорог или парковые массивы. В частности, улицу Черняховского, берущую свое начало от Ленинградского проспекта у станции метро «Аэропорт», отделили от улицы Фонвизина Тимирязевский парк, Рижское и Савеловское направления Московской железной дороги, а также само Дмитровское шоссе. Сложность и высокая стоимость преодоления этих препятствий, а также вполне понятная осторожность в отношении пробивки большой магистрали через ценный лесопарк заставили градостроителей отложить реализацию этих мероприятий на потом. Это самое «потом» пока так и не наступило. Оставленная под трассу Паркового кольца широкая полоса у станции метро «Тимирязевская» пустовала до самого последнего времени.

Больше повезло его южной половине. Благодаря энергичным усилиям городского руководства на рубеже XX и XXI веков все имевшиеся там отрезки были соединены между собой сложнейшими транспортными развязками и вошли в состав нового транспортного кольца, правда, не Паркового, а так называемого Третьего.

Можно надеяться, что в конце концов дело дойдет и до северной половины Паркового кольца – уже хотя бы потому, что транспортная проблема в городе все обостряется, а готовые широкие улицы (при условии их соединения в одну магистраль) могли бы значительно снизить ее напряженность. Строительство эстакад через пути железных дорог не составит особого труда. Самой сложной проблемой станет прокладка кольца через Тимирязевский парк. Нарушать целостность этого уникального природного комплекса нежелательно, хотя его южная часть, через которую должна пролечь магистраль, является самой грязной и неухоженной. Очевидно, лучшим выходом стал бы пропуск этого отрезка кольца в глубоком тоннеле, подобном тем, что уже выстроены в Лефортове и Серебряном Бору.

К сожалению, понимание важности завершения северной половины Паркового кольца было утрачено в эпоху демократии. Об этом говорят перекрытие улицы Черняховского зданием торгового комплекса, из-за чего важная улица превратилась в жалкий тупик, а также авантюрное строительство линии монорельса, которая в некоторых местах станет серьезной помехой для прокладки новой магистрали.

Наконец в самое последнее время у станции метро «Тимирязевская» начато строительство огромного многофункционального жилого комплекса, грозящего стать непреодолимым препятствием на пути еще несуществующей, но очень нужной Москве магистрали.

Еще более интересная участь ожидала второй разрыв в застройке левой стороны. Здесь, вдоль Красностуденческого проезда, должен был возникнуть большой канал, соединяющий Химкинское водохранилище с Яузой. Его создание было предусмотрено Генеральным планом реконструкции Москвы, принятым в 1935 году. Пункт 11 основных положений реконструкции предусматривал, в частности, строительство двух водных колец, охватывающих город. Первое, внутреннее, должно было составить часть канала Москва – Волга от Химок до реки Москвы, сама река Яуза и, наконец, запроектированный новый канал. Главным его назначением было спасение загубленной хищническим хозяйничаньем Московской городской управы и тупых московских купцов Яузы[129]. К началу XX века эта некогда славная московская речка превратилась в сточную канаву – практически всю чистую воду из ее истоков забирал морально дряхлый уже в момент строительства Мытищинский водопровод. Зато в изобилии сливались в речку стоки многочисленных расположенных вдоль нее предприятий и нечистоты из неканализованных прибрежных домовладений. Считалось, что на одно ведро чистой воды в Яузе приходится не менее шести ведер стоков. Новый канал позволил бы перебросить в Яузу чистую волжскую воду, поступавшую в Химкинское водохранилище, и тем самым очистить погибавшую речку, сделать ее более полноводной, оздоровить условия жизни на ее берегах. Подъем уровня воды сделал бы Яузу доступной для судоходства.

Трасса канала Химки – Яуза была намечена примерно по нынешним Выборгской улице, Коптевскому бульвару, через Тимирязевский лесопарк (южнее Академических прудов), Красностуденческому проезду, улице Академика Комарова, далее по руслу реки Каменки до ее впадения в Яузу в районе станции метро «Ботанический сад».

Строительство канала обещало много благ для Москвы, но вместе с тем приносило немало проблем. Прокладка его по плотно населенным окраинам и пригородам требовала большого объема сносов, а на пересечении с важными улицами и дорогами нужно было воздвигать большие и дорогие мостовые переходы. Обеспечению судоходства по водному кольцу мешала значительная разница уровней воды в Химкинском водохранилище и Яузе, а потому близ слияния канала и речки предусматривалось сооружение небывалого для СССР и очень дорогого гидротехнического устройства – судоподъемника.

В результате более взвешенных технико-экономических оценок прокладка канала была сначала отложена, а потом и вовсе исчезла из планов развития города. А спасти Яузу удалось более простым и дешевым способом. Из того же Химкинского водохранилища по небольшому, частью открытому, частью подземному каналу волжская вода поступает в Головинские пруды, откуда через рукотворный водопад и еще один канал попадает в приток Яузы Лихоборку. Эта водная система протяжением около 16 километров была в общем завершена перед началом Великой Отечественной войны[130]. Другая, подземная ветвь канала, проложенная под Коптевским бульваром, направляет чистую волжскую воду в Академические пруды, а оттуда – в речку Жабенку, заключенную в коллектор и также несущую воды в Яузу. Тем самым основная задача была решена более просто, но вот судоходное водное кольцо вокруг города так и не возникло. Честно говоря, и особой нужды в нем сегодня не ощущается.

О том, что его замысел отброшен раз и навсегда, свидетельствует сооружение высотного здания гостиницы «Молодежная» на углу Дмитровского шоссе и Красностуденческого проезда – прямо по трассе несостоявшегося канала.

Реконструкция топонимики

У местности, лежащей к западу от Дмитровского шоссе, есть одна любопытная особенность. Пожалуй, нигде больше в Москве не было такого обилия странных, причудливо звучащих названий улиц и проездов – Астрадамский проезд, проезд Соломенной сторожки, Чуксин тупик. В начале 20-х годов возник Чувикин проезд, до того времени именовавшийся Дачным. А участок, на котором позже вырос комплекс «Пищевой индустрии», вплоть до середины XX века почему-то был известен как Пышкин огород. Кстати, и 4-й Вятский переулок в начале XX века именовался Бунсовским.

Каких только экзотических версий не изобретали знатоки московской топонимики для объяснения столь причудливых названий! Вообще, исследование происхождения старинных названий улиц – дело интересное и увлекательное. Тем, кто им серьезно занимается, оно дает полную возможность проявить свои глубокие (а иногда и не слишком глубокие) познания в истории, географии, литературе, а также продемонстрировать полет авторской фантазии в сочинении экстравагантных, а порой и явно неправдоподобных гипотез, объясняющих появление на карте столицы каких-нибудь Палихи и Арбата. Все это совершенно безопасно – даже самую глупую версию опровергнуть, равно как и подтвердить, попросту невозможно, поскольку документальных свидетельств на сей счет в большинстве случаев просто не существует. Благодаря тому, что над фантазией исследователей не нависает дамокловым мечом возможность разоблачения, в море всевозможной топонимической чепухи иногда появляются чрезвычайно эффектные предположения, позволяющие взглянуть на прошлое нашего города с новой точки зрения.

Так, например, разыгралась фантазия ученых мужей при истолковании Астрадамских улиц и проездов. По укоренившейся привычке приплетать ко всему знаменитых людей это название связывали аж с самим Петром I! Будто бы хотел здесь первый российский император устроить ферму наподобие тех, что видел близ Амстердама в Голландии. Дальше все просто – сложный для произношения Амстердам превратился в Астрадам. Впервые такое толкование (конечно, под видом народного предания) изложил видный историк-москвовед И. Ф. Токмаков[131].

Правда, вскоре выяснилось, что название возникло еще до Петра. Уже П. В. Сытин указывал, что еще в XVII веке в районе нынешней улицы располагалась пустошь Остроганова, но по-прежнему ссылался на мифическую «амстердамскую» ферму Петра[132]. Позже было уточнено, что название возникло от пустоши Острогонова, позже Остраганова, а в конце XVIII века искажение названия привело к тому, что существовавшее здесь сельцо получило имя Астрадамово. Но легенда о Петре и Амстердаме продолжает кочевать по страницам разных книг.

Название проезда Соломенной сторожки чаще всего производят от маленького дома для сторожа, сторожки, будто бы стоявшей где-то поблизости. А Соломенной она называлась потому, что якобы крыша у нее была соломенной!

Некоторые особо въедливые исследователи уточняют, что сторожки вовсе не было, а был глинобитный барак, стоявший на границе академических владений и луга Бутырского сельскохозяйственного хутора. Но и у барака крыша опять-таки была соломенной! И проживали в этом бараке сторожа, охранявшие угодья академии, там же находилось общежитие рабочих. Указывается даже точное место, где этот барак стоял. То, что обширный барак назвать сторожкой можно лишь с большой натяжкой, да и на сохранившейся фотографии он крыт вовсе не соломой, удальцов-топонимистов не смущает. Нужно, чтобы была сторожка из соломы, значит, так оно и есть. А правда это или нет – уже не так важно.

Все эти версии вызывают большое сомнение уже потому, что вряд ли столь солидное заведение, как Петровская академия, не могло соорудить над принадлежавшей ей сторожкой (если она вообще была) крышу из чего-нибудь посолиднее соломы. Ведь академия была призвана пропагандировать новейшие достижения в области сельского хозяйства, а соломенную крышу к таковым отнести весьма тяжело.

Еще одно предположение связывает название не с материалом кровли, а с соседними полями «со стогами сена»[133]. Естественное возражение, что сено и солома не совсем одно и то же, конечно же авторы очередного объяснения относят к мелким придиркам.

В противовес всем фантазиям на соломенную тему можно с тем же основанием выдвинуть гипотезу, что соломы вообще не было, а просто проживал в сторожке сторож по фамилии Соломин. А позже Соломина сторожка незаметно превратилась в Соломенную. И никакой соломы! Для обоснования очередной версии не хватает «пустяка» – документального доказательства факта существования сторожа Соломина.

Возникновение названия Чуксина тупика во многих работах относят к XIX веку, хотя на планах Москвы начала XX столетия он еще называется тупиком Старого шоссе, а Чуксиным стал лишь в середине 20-х годов. Но с ним все более или менее понятно. В 1916 году (и в последующие годы) домом № 3 в этом почтенном проезде владела Александра Ивановна Чуксина. Видимо, чем-то замечательна была сия дама, если ее фамилия сочтена достойной увековечения в названии целого тупика.

Меньше повезло С. И. Чувикину – обладателю владения № 2 по Ивановскому проезду. Хотя соседний Дачный проезд и получил название Чувикина, но продержалось оно всего несколько лет.

Совершенно непонятна ситуация с Пышкиным огородом. Официально это название ни в какие справочники не включалось, зато было в ходу среди местных жителей. Примитивное объяснение экзотического наименования вполне очевидно: был, дескать, здесь огород купца Пышкина, снабжавшего Москву овощами. Чтобы гипотеза превратилась в неопровержимую истину, осталось совсем немного – найти свидетельства существования как самого неведомого купца, так и его огорода.

Из краткого обзора высоконаучных трудов ученых-топонимистов следует один непреложный вывод – указанная дисциплина принадлежит к группе наук, в которую академик А. Н. Крылов включал белую и черную магию, астрологию, хиромантию, графологию, а заодно и метеорологию[134].

Коренная реконструкция наряду со старыми постройками не могла не затронуть и местную топонимику. Вместе с ветхими домишками и временными бараками ликвидировалась и запутанная улично-дорожная сеть района. Многие мелкие проезды становились ненужными в четкой системе новых, крупных кварталов, их ликвидировали. Но интересные, причудливые имена перешли на новые улицы. Так, от трех Астрадамских проездов и четырех тупиков осталась одна улица и один проезд. Исчез тупик Соломенной сторожки, но, к счастью, сохранился одноименный проезд.

А вот оживленный, имеющий важное транспортное значение Чувикин проезд стал Красностуденческим – благодаря соседству с домами студенческих и аспирантских общежитий Тимирязевской сельскохозяйственной академии. И уж конечно, это славное название гораздо более подходящее, нежели производное от фамилии ничем не примечательного домовладельца.

Зато в неприкосновенности уцелел тихий, глухой Чуксин тупик. Кстати, рядом с ним, за линией железной дороги, в начале XX века проходили две ныне исчезнувшие улочки – Восковая и Свечная. Их названия, по-видимому, можно объяснить просто – наличием какого-то маленького свечного заводика (помните мечту отца Федора – персонажа «Двенадцати стульев»?), однако они по-своему занимательны.

Академическое Петровско-Разумовское

За Красностуденческим проездом с левой стороны от шоссе начинаются владения Тимирязевской сельскохозяйственной академии. За узкой полоской жилой застройки раскинулись опытные поля, сады, тепличное хозяйство (почти что в центре города!), за ними – чудесный лесопарк, а немного севернее – обширный учебный и научный городок академии.

Мысль о ее создании возникла в 1857 году у более или менее продвинутых помещиков – членов Московского общества сельского хозяйства. Ввиду перспективы отмены крепостного права следовало заранее озаботиться компенсациями возможных потерь путем интенсификации хозяйственной деятельности. Земледелие являлось главной отраслью народного хозяйства Российской империи, основной статьей экспорта издавна было зерно. Страна остро нуждалась в специалистах, способных поднять урожайность полей, направить российское сельское хозяйство на прогрессивный путь развития.

Начинать пришлось с азов – будущих профессоров будущей академии в 1864 году отправили для подготовки за границу осваивать достижения западноевропейской сельскохозяйственной науки. Одновременно решался и второй важный вопрос – о размещении учебного заведения. Во всей империи фактически имелось всего два крупных научных центра, где можно было сформировать достойный штат преподавателей. Питер отпал сразу: природные условия Северной столицы не слишком благоприятствовали земледельческим исследованиям. Оставалась Москва. Но размещать опытные поля и огороды в самом городе было невозможно. Решение было найдено прекрасное – устроить академию в подмосковной местности с достаточно обширными свободными территориями, но не слишком удаленной от города, чтобы студенты и преподаватели могли ежедневно добираться из Москвы на занятия и обратно (следует помнить, что единственным видом городского общественного транспорта тогда были извозчики).

Критериям отбора почти идеально отвечала богатая подмосковная усадьба с прилегающими обширными угодьями. Первоначально именовавшаяся Петровским, в эпоху своего расцвета она принадлежала малороссийскому гетману, графу Г. Разумовскому, отчего и стала впоследствии именоваться Петровско – Разумовским.

Усадьба располагала и солидным комплексом сооружений, выстроенных в основном в середине XVIII века, которые вполне можно было использовать в учебном процессе. Поэтому ломать большинство усадебных построек не стали, а лишь подвергли небольшим перестройкам. Благодаря этому до наших дней дошло несколько интереснейших сооружений, по праву считающихся памятниками архитектуры, если не первоклассными, то весьма заметными даже по московским масштабам.

В состав сформировавшегося в середине XVIII века усадебного комплекса Петровско-Разумовское входили обширный господский дом, два флигеля, замыкающие парадный двор, богато украшенные въездные ворота, небольшой павильон, почему-то именовавшийся манежем, а также поставленные прямоугольником конюшни и каретные сараи – так называемый конный двор. К западному фасаду главного дома примыкал большой парк, центральная аллея которого спускалась к пруду, устроенному на реке Жабенке.

Усадьба сооружалась в период, когда русская архитектура поворачивала от вычурного барокко к строгому классицизму, а потому основные постройки оказались несколько разностильными. Господский дом представлял собой типичный, хотя и не слишком удачный образец архитектуры раннего классицизма. Середина одноэтажного дома выделялась небольшим мезонином и шестиколонным портиком. После разорения 1812 года расширили мезонин, вместо шести колонн появилось восемь (а на парковом фасаде их поставили целых десять!). От этого дом зрительно расплылся в ширину, стал грузным и нескладным.

Въездная арка в Петровско-Разумовском и угловая башня конного двора. Реконструкция К. К. Лопяло

Парадный двор к востоку от дома, ныне превратившийся в очень приятную центральную площадь всего академического городка, обрамляли два одноэтажных служебных флигеля.

Их именуют циркумференциями, то есть постройками с дугообразными планами. На самом деле каждый из флигелей представляет собой пару совершенно прямых элементов, поставленных под тупым углом друг к другу. Вдобавок первоначально флигели соединялись собой массивной аркой, служившей парадным въездом во двор усадьбы.

В соответствии со своим назначением арка была пышно декорирована в барочном духе. Но уже в начале XIX века она исчезла. По легенде, ее взорвали французы в 1812 году, что вызывает обоснованные сомнения. С чего бы это неприятелю тратить драгоценный порох на разрушение чисто декоративной постройки и оставлять при этом в покое соседние, более утилитарные сооружения? Исчезнувшая арка вместе с двумя флигелями составляла в плане ломаную линию из пяти прямых отрезков, являющуюся неплохим приближением полуокружности, которой площадь замыкалась с востока. Флигели были выстроены вместе с усадебным домом в XVIII веке и относятся к старейшим сооружениям комплекса.

Башни и контрфорсы конного двора в Петровско-Разумовском. Реконструкция К. К. Лопяло

В хорошей усадьбе вторым по величине и значению сооружением после самого барского дома являлся конный двор. Был он и в Петровско-Разумовском. Его композиционная схема подобных построек традиционна – поставленные замкнутым прямоугольником низкие корпуса конюшен. В середине западной и восточной сторон находились повышенные объемы с проездными воротами, богато убранными в стиле позднего барокко. Также в духе барокко были решены и завершения декоративных башенок, поставленных по углам двора. Они придавали всему сооружению сходство со средневековыми замками и некий налет романтизма. Когда здесь открыли земледельческую академию, конный двор пригодился и ей. Конечно, потребовались перестройки – одноэтажные корпуса стали двухэтажными, что, естественно, снизило акцентирующую роль угловых башенок. Их причудливые завершения сменились простыми коническими, исчезло богатое убранство въездных ворот. Сегодня бывший конный двор располагается по адресу: Тимирязевская улица, № 48.

Другое строение с планом в виде замкнутого четырехугольника с низкими воротами располагается к северу от флигелей (Тимирязевская улица, № 56). Его назначение в усадьбе определяют по-разному: то скотный двор, то каретный сарай… А после основания академии его занимала академическая пожарная команда.

«Архитект Кокорев» или другие?

Вполне естественным кажется вопрос: кто был творцом этого архитектурного ансамбля? Решением подобных проблем атрибуции памятников архитектуры, то есть установлением личностей авторов проектов, занимаются досужие люди, именующие себя искусствоведами, москвоведами, историками искусства.

Решить вопрос прямым путем – обнаружением проектных чертежей – чаще всего попросту невозможно, так как до последней трети XIX века московские (городские и тем более губернские) органы строительного надзора не имели полезной привычки сохранять в архивах представляемые на утверждение чертежи (или их копии).

Потому-то многие выдающиеся московские здания XVIII – начала XIX столетия являются «безродными», имена их творцов покрыты мраком тайны. Вот тут-то открывается обширное поле для исследований на предмет определения автора. В ход идут различные средства – например, «стилистический анализ». Сравнивая детали убранства изучаемого здания с другим, автор которого известен, очередной исследователь делает вывод об их тождестве или значительном сходстве. Этого оказывается достаточно для атрибуции очередного памятника. К сожалению, понятия о сходстве у каждого ученого свои, и потому в выводах они часто кардинально расходятся.

Другой способ базируется на рассуждениях, основывающихся на косвенных, не имеющих прямого отношения к архитектуре сведениях. Например, тетка зодчего X состояла экономкой в семье владельца здания. Следовательно, именно X является его автором. Убедительно? Судите сами.

Наконец, более сложный и утомительный путь ведет через поиски в архивах. Иногда там удается найти пару-тройку документов, касающихся той или иной постройки. И если в них встречается упоминание какого-нибудь архитектора, этого, как правило, хватает для ее атрибуции.

Именно таким способом «установлен» автор проекта усадьбы Петровско-Разумовское. Им считается известный русский архитектор середины XVIII века И. Ф. Кокоринов. Конечно, проектные чертежи усадебных построек до наших дней не дошли, и утверждение базируется лишь на косвенных доказательствах. В свое время И. Э. Грабарь опубликовал обнаруженные в архивах записки гетманского подскарбия, некоего Якова Маркевича. В них, в частности, сообщалось, что летом 1752 года он побывал «в гетманском дворе у архитекта Кокорева». Другая запись того же года гласила, что «заезжал ко мне архитект Филипп Кокорев и в его коляске ездили в село Петровское, подмосковную графа гетмана, где многие строения начались»[135].

«Архитекта Кокорева» в Москве середины XVIII века не было, а потому можно было предположить, что Маркевич перепутал фамилию Кокоринова. Перепутал и имя, так как зодчий именовался не Филиппом, а носил отчество Филиппович. Так или иначе, но двух упоминаний «архитекта Кокорева» Игорю Эммануиловичу оказалось достаточно, чтобы связать не только строительство, но и проектирование комплекса строений усадьбы Петровское с именем И. Ф. Кокоринова.

Но к выводам И. Э. Грабаря (впрочем, это касается и многих других искусствоведов) следует относиться с большой осторожностью. Игорь Эммануилович обладал широким размахом и щедро «раздавал» авторство известных памятников архитектуры полюбившимся ему зодчим (зачастую без особых на то оснований). Так, в свое время путем сложных, но не слишком убедительных рассуждений он приписал Баженову пяток московских зданий, которые вряд ли имели отношение к великому архитектору[136].

В «Истории русского искусства» (вып. 23, с. 63) Игорь Эммануилович построил целую теорию на основании анализа творчества какого-то неведомого архитектора Ивана Ивановича Медянкина. Сей Медянкин будто бы спроектировал церковь Благовещения на Житном дворе в Кремле. Но вдруг оказалось, что никакого Медянкина никогда не существовало. Просто таким образом кто-то в свое время расшифровал неразборчивую подпись известного архитектора Петра Еропкина[137].

Итак, авторство Кокоринова в отношении усадебных построек Петровско-Разумовского следует считать недоказанным. Ведь о лучшем классическом здании Москвы – знаменитом доме Пашкова – до сих пор ведутся споры, является ли он творением Баженова, хотя имеющиеся свидетельства на сей счет более конкретны и убедительны, нежели туманные записи «подскарбия Маркевича». Кроме того, судя по ним, руководили строительством другие зодчие, а в соответствии с практикой того времени наверняка вносили свои изменения в проект. Поэтому вероятность того, что архитектура усадебных сооружений соответствовала кокориновскому проекту (если он вообще существовал), весьма невелика.

От усадьбы к академии

Итак, место для академии было выбрано, покупка Петровско-Разумовского у его последнего владельца, аптекаря П. А. Шульца, состоялась. В 1865 году был утвержден устав нового учебного заведения, названного Петровской земледельческой и лесной академией. На следующий год были прочитаны первые лекции. Странное это было заведение. Принимали в него всех желающих вне зависимости от образовательного уровня. Можно было слушать полный курс или посещать отдельные лекции – по выбору студента.

Прошедшим полную программу вручались дипломы на степень магистра или кандидата. Впрочем, из 1111 учившихся за 15 лет в академии студентов последнего звания удостоились всего 36 человек. Низкая эффективность учебного процесса заставила ужесточить устав. В 1878 году продолжительность курса была увеличена с трех до четырех лет, повышена плата за обучение, для поступления требовалось среднее образование, студент не мог сидеть в академии дольше шести лет. В 1883 году закрылось лесное отделение – для более точной специализации.

Но чтобы первые студенты уселись на скамьи академических аудиторий, следовало прежде всего приспособить усадебные строения для учебного процесса. Это непростое дело было поручено известному петербургскому архитектору Л. Н. Бенуа. Он составил проекты новых зданий и перестройки старых. В соответствии с ними под руководством москвича П. С. Кампиони в бывшей усадьбе развернулись строительные работы. Их общая стоимость достигла огромной суммы – миллиона рублей.

Л. Н. Бенуа. Главный учебный корпус Петровской земледельческой и лесной академии. 1864 г. Старая открытка.

Из всего богатого усадебного комплекса меньше всего повезло его основному элементу – главному дому. К середине XIX столетия он сильно обветшал. Поэтому Бенуа счел его приспособление под учебные нужды нецелесообразным. В соответствии с этим строгим, но справедливым заключением старый дом снесли до основания. При этом зодчий решил сохранить композицию усадьбы и главный учебный корпус запроектировал на его месте. Именно там было выстроено (возможно, даже с использованием части старых фундаментов) импозантное двухэтажное здание. Видимо, надеясь согласовать новое здание с окружающей его старой застройкой, зодчий в меру своих способностей попытался стилизовать его под елизаветинское барокко, но преуспел не слишком. Суховатый, хотя и довольно представительный фасад с центральным и двумя боковыми ризалитами лишь слегка оживляет чахлая башенка с часами. Несколько интереснее тыльная сторона, обращенная в парк, но и ее к шедеврам архитектуры отнести вряд ли удастся. От старого дворца сохранился небольшой корпус, стоящий к югу от главного здания, сильно перестроенный и особого интереса не представляющий.

Претерпели изменения и флигели. Во второй половине XIX века в ходе приспособления их под студенческие общежития они были надстроены вторыми этажами и лишились значительной части первоначального убранства. Одновременно срезали западный край южного флигеля, укоротив его на одну ось.

Среди других работ, выполненных Бенуа в Петровско-Разумовском, было и приспособление капитального здания оранжереи под академический музей и квартиры служащих. В результате его стараний возникло длинное двухэтажное здание, протянувшееся вдоль нынешней улицы Прянишникова. Высокий первый этаж отводился под музей, низкий второй был жилым, в подвале размещались печи.

К сожалению, это творение зодчего до нас не дошло. В полном соответствии с печальными традициями Дмитровского радиуса история академии также не обошлась без серьезного бедствия. 9 февраля 1880 года загорелся академический музей. Уже накануне некоторые обитатели квартир ощущали запах гари, а ночью в здании показалось открытое пламя. Учебное заведение располагало единственной пожарной трубой, которая, конечно, не могла справиться с пожаром. Пришлось посылать за помощью в Москву и лежащую в трех верстах деревню Миха́лково Москва на призыв не откликнулась, а прибывшей из Михалкова еще одной трубы не хватило даже на то, чтобы отстоять соседствовавшую с музеем оранжерею. О том, чтобы спасти сам музей, и думать не приходилось.

Все же огню не дали переброситься на главное здание, спасли также химическую лабораторию и лесной музей. Но даже эти достижения настроения академическому начальству не улучшили. В огне погибли музейные коллекции, собиравшиеся десятилетиями. Нанесенный ущерб простирался до полумиллиона рублей – деньги колоссальные для того времени. Величина убытков оказалась столь внушительной, что Министерство государственных имуществ направило для расследования причин пожара высокопоставленного чиновника. Следствие установило, что первичное возгорание произошло из-за избыточной топки печей, а распространилось пламя по трубам, которыми теплый воздух распространялся по музейным залам. По непостижимой глупости строителей эти трубы были сделаны из дерева!

Обгоревшее здание восстановили по проекту другого петербургского архитектора – И. С. Китнера, который постарался учесть все ошибки своих предшественников. Однако экспонаты музея были безвозвратно утрачены, и музей на свое прежнее место уже не вернулся.

Храм и трамвай

В усадебный комплекс входила еще одна замечательная постройка, хотя и появившаяся задолго до его формирования. У северного торца господского дома, сильно выдаваясь на проезжую часть современной Тимирязевской улицы, стояла очень эффектная церковь Петра и Павла. Возможно, именно по ней и получила свое название усадьба Петровское. Выстроенное в 1691 году здание в стиле нарышкинского барокко представляло собой двухсветный четверик, несущий высокий и стройный восьмерик, увенчанный также восьмигранным барабаном с маленькой главкой наверху. Объемы были украшены богатыми белокаменными наличниками, гребнями карниза, колонками порталов. По общей композиции Петропавловской церкви был близок выстроенный несколькими годами позже Троицкий храм на Хохловке (Хохловской переулок, № 12), менее удачный в пропорциях и грубоватый в деталях.

Церковь Петра и Павла в Петровско-Разумовском. 1691 г.

Как и большинство московских культовых сооружений, храм в Петровско-Разумовском на протяжении своего существования претерпевал многочисленные изменения. В 1804 году к первоначальной небольшой трапезной пристроили обширный северный придел в стиле господствовавшего тогда классицизма. Спустя полвека спохватились, что пристройка не гармонирует с основным объемом, и произвели срочные исправления – навесили на окна придела наличники, почти точно повторявшие аналогичные детали самого храма. Видимо, в то же время появилось и странноватое крыльцо перед трапезной, выполненное в диковатом «русском», вернее, псевдорусском, тоновском стиле. Затем ликвидировали обветшавшее открытое, окружавшее храм гульбище. Вместо него в 1862 году выстроили новое, близкое по формам к прежнему.

Но, несмотря на все эти перипетии, церковь оставалась великолепным образцом московского зодчества конца XVII века, одним из лучших творений стиля нарышкинского барокко. Очень жаль, что она не дожила до наших дней. Ее утрата относится к числу наиболее важных уронов, нанесенных исторической застройке города в ходе реконструкции Москвы 30-х годов.

Правда, в градостроительном плане основания для сноса были достаточно вескими. Сооружая усадьбу, ее владельцы конечно же и представить себе не могли, что спустя пару столетий она окажется в черте огромного, многолюдного и находящегося в постоянном развитии города. А посему размещали постройки лишь в соответствии со своими потребностями, «без учета перспективы», как сказали бы сейчас. Отсутствие учета выразилось прежде всего в планировке парадного двора. Если с юга, со стороны Москвы, имелся относительно просторный въезд между главным зданием и торцом южного флигеля, то с противоположной, северной стороны аналогичный проезд почти полностью перекрывался основным объемом и апсидами церкви. Такая композиция была очень выигрышной для восприятия подъезжающими со стороны Москвы – прямо по курсу поднималась высокая и нарядная башня храма, как бы преграждающая дальнейший путь.

Если бы в свое время «архитект Кокорев» или другой неведомый проектировщик усадьбы Разумовских сдвинул бы ядро формируемого ансамбля на десяток метров к востоку, церковь «спряталась» бы за торец главного дома. Это было бы не так эффектно, зато в этом случае храм, скорее всего, не пал бы жертвой реконструктивных мероприятий. Но это рассуждение, конечно, относится к области беспочвенных фантазий.

Первый тревожный звонок для храма прозвучал в 1923 году. Предшествующим летом ходивший до Петровско-Разумовского паровичок был заменен электрическим трамваем. Тупик, ранее располагавшийся перед конным двором, сменился разворотным кругом, уложенным прямо на площади перед главным зданием академии. А затем настала пора для дальнейшего развития трамвайной сети. На существующей линии укладывался второй путь, и вставал вопрос о ее продлении в Михалкове Каким-то чудом строителям удалось протиснуть пути новой, Октябрьской линии трамвая в узкий промежуток, остававшийся между церковью и северным флигелем. Для этого рельсы пришлось изогнуть крутым зигзагом, огибающим церковные апсиды.

В 1927 году церковь закрыли, и правильно – высшее естественно-научное образование плохо сочетается со слепой верой, и храмы при вузах – вещи совершенно бессмысленные. Само здание уцелело, но не надолго. Москва развивалась, некогда глухие Михалкове и Коптево превращались в оживленные городские местности, а прямой доступ к ним преграждали пути железной дороги и лесопарк Тимирязевской академии. Основной транспортный путь в эти районы пролег по Новому шоссе (нынешняя Тимирязевская улица). Недействующая церковь стала препятствием, фактически преграждающим путь по шоссе, и ее судьба была решена. Прекрасный памятник русского зодчества пал жертвой развития транспортной сети Москвы. После его сноса ликвидировали и зигзаг трамвайных путей, ныне проходящих через место апсид бывшего храма.

Относительно времени, когда произошли эти события, существуют любопытные расхождения. Например, в одной и той же книге (правда, на разных страницах) приводятся две противоречащие друг другу даты – 1934 и 1938 годы[138]. В плаксивой литературе о «московских утратах», «потерянной Москве» можно встретить и еще одну дату – 1930 год. Ознакомившемуся со всем этим душеспасительным чтивом читателю любезно предоставляется право самому выбрать понравившийся ему год сноса Петропавловской церкви.

Наиболее надежным (хотя также небезгрешным) свидетелем исторических событий являются карты. Именно их изучение позволяет сделать вывод, что снесли церковь все же в 1934 году, а прочие версии являются либо зафиксированными со слов так называемых «старожилов» (то есть дремучих бабушек), либо плодами собственных высокоумных рассуждений авторов.

С реконструкцией Нового шоссе связана и еще одна операция, произведенная над бывшей усадьбой. При движении по Тимирязевской улице кажется, что главное здание академии поставлено точно параллельно красной линии. На самом же деле оно вместе с флигелями слегка, под очень небольшим углом развернуто относительно улицы. Из-за этого расширяемая проезжая часть наткнулась на торец южного флигеля. Его пришлось укоротить на одну ось, а для пешеходов пробить проход в нижнем этаже. Тем самым оба флигеля вновь сравнялись по своим размерам.

Академия в развитии

Двух небольших флигелей, вдобавок плохо приспособленных для жилья, конечно, не могло хватить для армии студентов-сельхозников. Уже в 1885 году к северу от площади было выстроено капитальное, вместительное (по тем временам) здание новых общежитий. С. И. Тихомиров (он в те годы служил архитектором Петровской академии) запроектировал довольно сложную композицию из трехэтажных корпусов, образующих в плане подобие буквы «Н». Особую представительность зданию придает солидная отделка фасадов, выдержанная в стиле «венского ринга», завезенном в Москву австрийскими зодчими, прибывавшими в то время на работу в Москву. К сожалению, позаботившись о жилье для студентов, руководство академии забыло про их питание. Ошибку пришлось исправлять спустя тридцать лет – в 1911–1913 годах к перекладине буквы «Н» по проекту Г. Кайзера пристроили столовую – высокий зал в полуподвальном этаже.

К юго-востоку от этого сооружения в 1912–1914 годах появился крупный учебный корпус, выстроенный по проекту Н. Н. Чернецова. Архитектор постарался придать своему творению классические черты, снабдив его полукруглым центральным ризалитом, обставленным спаренными колоннами. Но в этом поистине триумфальном элементе здания прячется совсем не парадный, по-академически скромный вход, а вознесенный над ризалитом купол почти не просматривается снизу. Окна второго этажа почему-то разрывают карниз отделанного под руст цоколя.

Для обитания ведущих профессоров академии рядом с учебными корпусами строились двухэтажные деревянные домики. До наших дней дожил и продолжает использоваться в качестве жилья дом, в котором в свое время обитал академик Вильямс (Тимирязевская улица, № 53).

Развитие центрального ядра академии продолжалось и годы советской власти. В 1934 году А. В. Снигарев из 10-й архитектурно-планировочной мастерской Моссовета разработал эскизный проект новой планировки территории академии, которая должна была превратиться во всесоюзный центр по научному исследованию сельского хозяйства. В соответствии с этим проектировалось создание образцово-показательных хозяйств, новых лабораторий, институтов. Как и большинство слишком широких задумок, план Снигарева остался на бумаге, но кое-что было сделано.

По соседству с бывшим конным двором, как бы принимая от него эстафету, в 1935–1936 годах выросло здание кафедры зоологии и дарвинизма (заодно там же разместился Музей коневодства). Двухэтажное здание, украшенное портиком из четырех тощих колонок, спроектировал архитектор М. И. Осипов. В начале XXI века и кафедры, и музей выселили из его обжитого помещения, дом поставили на реконструкцию, растянувшуюся на несколько лет. К 2008 году здание надстроили третьим этажом, по мере возможности сохранив при этом общую композицию главного фасада.

Вплоть до 90-х годов XX века перед крыльцом музея красовались два бронзовых изваяния лошадей в натуральную величину. Одно из них изображало тракенского жеребца Темпельхютера, была отлита в Восточной Пруссии в 1932 году по модели скульптора Кюбарта. После Великой Отечественной войны статуя была отправлена в СССР в счет репараций и передана Тимирязевской академии.

Вторая статуя – арабской лошади – имеет французское происхождение. В свое время ее изваял скульптор Ледюк и продал за границу, в Россию, какому-то любителю лошадей. В 1928 году ее привезли в Москву и поставили перед Музеем коневодства, располагавшимся тогда на Скаковой улице. Когда музей переехал на территорию ТСХА, за ним последовала и статуя.

В годы перестройки и становления демократии статуи неоднократно повреждались местными хулиганами. В результате скульптуры пришлось убрать в помещения. Сегодня о стоявших некогда на Тимирязевской улице памятниках лошадям напоминают только старые фотографии.

А между бывшим конным двором и бывшим конным музеем в 1915 году выросло еще одно интереснейшее сооружение – решетчатая металлическая башня. Ее вполне можно было считать близкой родственницей знаменитой Шуховской башни на Шаболовке. Назначение тимирязевской было более утилитарным – всего-навсего нести на себе здоровенный бак для воды, да и высота была значительно меньшей – вместо трех ярусов всего один. Для снабжения водой всех невысоких зданий Петровской академии особой высоты и не требовалось. Век водонапорной вышки оказался недолгим, уже в 30-х годах академический городок был подключен к городским сетям и надобность в собственном водопроводе, а заодно и в башне исчезла. Ее демонтировали.

Зато возродился Музей академии, погибший в 1881 году. В 1938 году вышло специальное постановление Совета народных комиссаров СССР. Поводом для него послужило 75-летие со дня рождения директора академии Вильямса – основоположника отечественной школы почвоведов. Для музея академии в 1939–1941 годах было выстроено импозантное здание. Его закругленная угловая часть, оформленная колоннадой, закрепляет пересечение улиц Прянишникова и Тимирязевской. Проектировала здание группа архитекторов под руководством М. И. Осипова[139].

Постоянное развитие академии привело к тому, что наиболее разросшиеся ее подразделения стали выделяться в самостоятельные научные или учебные заведения. В 1930 году одним из них стал Институт инженеров водного хозяйства, созданный на базе гидротехнического отделения инженерного факультета академии и предназначавшийся для подготовки мелиораторов, инженеров-гидротехников, строителей и экономистов для водного хозяйства. В 1963 году он превратился в гидромелиоративный институт, ныне размещающийся по адресу: улица Прянишникова, дом № 19. Выделился из состава академии и Московский институт механизации и электрификации сельского хозяйства имени В. М. Молотова. Его лабораторный корпус (Лиственничная аллея, № 7) заложили в 1953 году. Архитекторы Е. Калашникова, И. Гамелина и инженер С. Румянцев включили в свой проект немало дорогостоящих элементов, не столь уж необходимых для научного учреждения – массивный портик, гранитная площадка перед входом, цоколь, облицованный тем же гранитом[140]. Архитектурные излишества сильно затянули строительство, и здание было сдано лишь в 1955 году.

«Собрались мы в твои общежитья, столица…»

Отдельного раздела заслуживает история студенческих общежитий ТСХА. Как уже упоминалось, в первые годы существования академии ее воспитанники теснились в наскоро переоборудованных флигелях бывшей усадьбы. Затем появилось первое общежитие специальной постройки. Но самые главные события общежительного строительства развернулись после Великой Октябрьской социалистической революции.

Советская власть в качестве одной из важнейших задач рассматривала ликвидацию катастрофического отставания России от передовых стран в области науки, в том числе и сельскохозяйственной. В 20-х годах Тимирязевская академия вступила в период быстрого роста и развития. Резко увеличился приток студентов, в большинстве своем иногородних, не имевших возможности найти жилье в Москве, переживавшей острый жилищный кризис. Уже в 1925 году было принято решение о строительстве новых общежитий. Участок для них отвели довольно далеко, на Новом шоссе (ныне Тимирязевская улица, владения № 26 и № 28). Задание на проектирование разработал профессор механизации, впоследствии академик ВАСХНИЛ В. А. Желиговский. Он же руководил и строительством двух кирпичных двухэтажных зданий по проекту архитектора К. К. Гиппиуса.

Эти постройки из красного кирпича до сих пор притягивают внимание прохожих своим необычным видом. Планы их напоминают букву «П» с причудливо волнистыми ножками. Ориентированы постройки под острым углом к шоссе, что дает возможность обозревать не только главный, но и боковые фасады. Окна разных форм и размеров дополняют остроту впечатления. Над входами в здания красуется дата «1927» – год окончания работ.

Еще более интересен в архитектурно-художественном плане комплекс общежитий, возникший к востоку от ядра академии – на Лиственничной аллее близ ее примыкания к Дмитровскому шоссе. Четыре однотипных, но разнящихся в деталях корпуса числятся под № 12, 14, 16, 18.

Эти немаленькие даже по нынешним меркам постройки обращают на себя внимание мрачными стенами из красного кирпича (оштукатурены лишь два дома из четырех), планом в виде буквы «П» (как будто ставшим традиционным для тимирязевских общежитий) с расходящимися в стороны ножками, а главное – многосложным решением главных, обращенных к аллее фасадов. В конце 20-х годов, ознаменованных в Москве бурным развитием высших учебных заведений, в городе строилось немало студенческих общежитий, даже целые городки: в Анненгофской роще, Балтийском поселке, на Извозной (позже Студенческая) улице. В число первых подобных сооружений вошли и общежития Тимирязевки. На разработку их проектов в 1928 году был объявлен конкурс. О том, насколько важным представлялось это строительство, говорит тот факт, что некоторые конкурсные проекты публиковались в важных архитектурных изданиях. Например, работа Б. А. Кондрашова и Н. А. Круглова[141] удостоилась чести появиться на страницах Ежегодника Московского архитектурного общества – в числе наиболее крупных и интересных работ московских зодчих.

Очевидно, эта публикация дала возможность исследователям архитектурного комплекса академии приписывать авторство зданий общежитий названным архитекторам. На самом же деле по результатам конкурса был выбран проект А. Ф. Мейснера, оказавшийся самым рациональным. Александр Фелицианович был зодчим старой школы (как упоминалось выше, он, в частности, перестроил во вполне классическом стиле Дом союзов), но в 20-х годах в московской архитектуре безраздельно господствовал стиль конструктивизма. Чтобы добиться успеха в конкурсе, архитектору пришлось оснастить свой проект конструктивистскими атрибутами – трехгранными, обильно остекленными эркерами, круглыми окнами, сложно расчлененным планом. С этой данью архитектурной моде сочетаются признаки того, что проект все же выполнял зодчий старшего поколения, воспитанный в академическом духе – строгая симметрия, вполне классическая арка в центре главного фасада.

Конкурсный проект А. Ф. Мейснера довел до рабочей документации другой зодчий старой школы – А. К. Ланкау. Именно его подпись стоит на проектных чертежах. Так двое ветеранов переиграли многочисленных приверженцев архитектурного авангарда.

Как всегда, реализация проектов столкнулась с определенными проблемами. Сначала управление губернского инженера затянуло утверждение чертежей, а время поджимало, студентов нового набора нужно было где-то селить. Пришлось академии начать строительство общежитий без разрешения. Возник небольшой скандал. Его удалось урегулировать, и в 1930 году первый корпус (ныне дом № 12) был завершен. В 1932 году за ним последовал второй (дом № 14). Опыт первых построек показал, что не все конструктивистские приемы так уж рациональны, и последующие здания (№ 16 и № 18) в 1933–1934 годах сооружались в несколько упрощенном варианте – без эркеров на фасаде. К 1934 году ТСХА получила прекрасные по тем временам капитальные общежития, на какое-то время снявшие проблемы с обитанием будущих агрономов и зоотехников. В комплекс общежитий входили также размещенные во дворах вспомогательные постройки, в числе которых были котельная и небольшой студенческий клуб шаговой доступности.

Пятое общежитие собрались построить в 1936 году во владении № 5 по Лиственничной аллее. Времена менялись, условия проживания улучшались. Проект архитектора Э. Л. Гамзе и инженера Левитеса предусматривал строительство семи-восьмиэтажного здания с более комфортабельными комнатами, предназначенными не только для одиночек, но и для заселения семейными студентами. В трехэтажной пристройке собирались разместить столовую и спортзал[142]. Но, к сожалению, этот корпус так и не выстроили.

К строительству новых зданий вернулись лишь после войны. Архитекторы института «Гипрогор» Л. Пастернак, Л. Славина и А. Игнатьева составили план развития академического комплекса, который был одобрен в 1952 году. Спустя год были готовы и эскизные проекты отдельных сооружений. Чертежи долго пролежали у заказчика и лишь в 1954 году были вынесены на обсуждение в Архитектурно-строительном совете. Его члены дали работе гипрогоровцев весьма негативную оценку. С вроде бы благой целью сохранения единства сложившейся архитектурной среды зодчие решили оформить новые здания в духе уже существующих старых построек, придав им явные черты классического стиля. Здание музея украсил двухъярусный портик и массивные пилястры. Еще более внушительным мыслилось убранство библиотеки – целых два портика. И еще две отдельно стоящие колоннады стоимостью два миллиона рублей на площади перед ней – для достижения симметрии! Шестиколонный портик предусмотрели даже перед конноспортивным манежем! Результат стараний архитекторов оказался парадоксальным – не говоря даже о фантастической цене ненужных архитектурных деталей, новые здания не поддерживали сложившийся ансамбль, а разрушали его, подавляя старые скромные постройки своей подчеркнутой пышностью[143]. Тщательно и с любовью разработанный проект был бесповоротно отклонен.

Но время шло вперед, академия развивалась, число студентов постоянно росло. На первый план выдвинулась проблема расширения студенческого городка. В конце 60-х годов по соседству с мейснеровскими корпусами решено было выстроить еще одно здание, которое надолго могло удовлетворить потребности академии в общежитиях.

Сотрудники мастерской № 7 института «Моспроект» И. Ловейко, Ю. Гайгаров, Е. Таранова, инженеры Л. Винарская, И. Матвеева, М. Зотов, А. Грунин, В. Янин спроектировали 20-этажное здание, в котором могли удобно разместиться 1800 учащихся. В плане башня представляла собой трилистник, лепестки которого сходились к центральному ядру, где размещались лифтовые шахты и лестничные клетки. На каждом этаже лепестка должны были разместиться двухкомнатные блоки на четверых студентов каждый.

Здание строилось на сборном железобетонном каркасе с обшивкой керамзитобетонными панелями. Его предполагалось поставить под углом к направлению шоссе, чтобы, с одной стороны, обеспечить хорошую инсоляцию всех помещений, а с другой – создать яркий контраст со строго линейным размещением старых общежитий[144].

Проект был весьма интересным, новым, но эта самая новизна его и погубила. Его осуществление могло затянуться, а проблема расселения студентов была очень острой. Руководство предпочло не рисковать. На месте, где должен был появиться трилистник башни, поднялись два блока, составленные из двух типовых корпусов каждый.

Все-таки труд проектировщиков даром не пропал. Их наработки по несостоявшемуся общежитию легли в основу проекта другого, более значительного здания, которое вскоре начало строиться неподалеку, на том же Дмитровском шоссе, – гостиницы «Молодежная», о которой уже рассказывалось выше.

Лиственничная аллея

Таким образом, большинство академических общежитий сосредоточилось вдоль Лиственничной аллеи. Эта уникальная московская улица заслуживает самого пристального внимания. Долгие годы она служила основной дорогой, по которой обеспечивался подъезд к усадьбе Петровско-Разумовское, к Петровской, а затем Тимирязевской академии. От Дмитровского шоссе аллея нацеливалась точно в середину усадебного дома, а впоследствии – главного учебного корпуса, ведущая от Дмитровского шоссе прямо к главному зданию. А оттуда открывался путь в Коптево, Михалкове, к возникшему в конце 20-х годов автотракторному (НАТИ), а затем автомоторному (НАМИ) институту. Словом, аллея была важной транспортной магистралью. Именно по аллее проходили первые автобусные маршруты, проложенные в окрестностях академии – № 32, а потом № 87.

Но главным достоинством аллеи являлась вовсе не ее транспортная функция. В полном соответствии с названием прямую как стрела аллею с двух сторон окаймляли ровные ряды лиственниц – деревьев исключительно красивых, но капризных и потому довольно редких в Москве.

Повернуть основную планировочную ось академического комплекса, направив ее перпендикулярно Лиственничной аллее, попытался Б. М. Иофан. До того, как получить всемирную известность в качестве автора проекта величественного Дворца Советов, он в конце 20-х – начале 30-х годов работал архитектором Тимирязевской академии. На этом посту он разработал генеральный план дальнейшего развития академии. На конкурсе, прошедшем в 1930 году, проект Иофана был признан лучшим. Осью нового ансамбля учебных зданий должен был стать широкий бульвар, направленный перпендикулярно Лиственничной аллее и тянущийся на юг до точки, где Красностуденческий проезд пересекается трамвайной линией[145]. Такое решение позволяло разгрузить узкую Лиственничную аллею и открыть новое планировочное направление для развития академии в далекой перспективе.

Вдоль бульвара предполагалось строительство десятка сооружений, выдержанных в стиле конструктивизма. Реализация плана была рассчитана на пять лет. Начиналась она вполне успешно. Стройка проводилась с места пересечения новой планировочной оси и Лиственничной аллеи. Поэтому первые здания, строительство которых началось в том же 1930 году, получили номера по этой улице[146]. Так, химический корпус стал домом № 6 по Лиственничной аллее, колхозный получил № 2, административный стал № 3.

Далее планировались физический, совхозный, библиотечный и прочие корпуса. Крупнейшим зданием комплекса должен был стать большой аудиторный корпус. В нем размещались две аудитории – Большая и Малая. Впрочем, даже Малая была таковой только по названию. Ее вместимость планировалась на уровне пяти сотен слушателей. В соответствии с внутренним содержанием план здания проектировался в виде двух парабол, соединенных переходом. Перекрытия аудиторий также выполнялись в форме параболы.

Остальные сооружения были лишь схематично намечены на генеральном плане.

К сожалению, как это часто случалось в то время, проект оказался слишком грандиозным. Именно широкий размах, не отвечающий реальным возможностям, привел к прекращению работ по реализации проекта после сооружения первых трех корпусов. Остался на бумаге и широкий бульвар. Осью академического комплекса по-прежнему осталась Лиственничная аллея[147].

В самом начале аллеи в конце 70-х годов появилось невысокое, почти квадратное в плане здание библиотеки. Его спроектировали архитекторы 4-й мастерской Гипровуза С. Герасимов, С. Осипов, инженеры Г. Комарский, И. Вайнштейн, И. Давидов под руководством Н. Устиновича и Ю. Бедунова[148].

Дома и дачи Петровско-Разумовского

Обширный городок академии быстро сделался могучим узлом притяжения. Вокруг первоначального ядра академических зданий – бывшего усадебного комплекса Петровско-Разумовское – возникали новые учебные корпуса, общежития, дома для преподавателей, обслуживающего персонала. А когда в 1886 году для связи академии с городом проложили линию парового трамвая, ее окрестности стали исключительно удобным местом для пригородных дач. Трамвайные пути пролегли в стороне от Дмитровского шоссе, оттянув к себе и всю застройку.

Вот так и получилось, что само шоссе оставалось практически не обстроенным, лишь кое-где среди пустырей и огородов торчали крохотные хибарки. Зато к западу от него сложился довольно плотный массив полудачного-полудеревенского жилья.

Участки вдоль современных Ивановских улицы и проезда в основном были заняты дачами состоятельных москвичей. Среди относительно скромных построек чудовищным нагромождением башенок, мезонинов, балкончиков выделялся особняк купца Соскина – того, по чьей воле архитектор Ф. Ф. Горностаев «обновлял» церковь Рождества в Бутырках. И дачу на Ивановской улице строил тот же зодчий. Поразительно безвкусное сооружение вряд ли обладало существенной художественной ценностью, однако представляло несомненный интерес в качестве образца многодельного деревянного строительства, плода кропотливого труда московских плотников. Поэтому об утрате дома, снесенного в 60-х годах, остается только сожалеть.

Дача чаеторговцев Поповых в стиле рационального модерна (ныне дом № 24) была выстроена в 1902 году кем-то из известных московских зодчих-декадентов – не то Л. Н. Кекушевым, не то А. Э. Эрихсоном.

В 20-х годах XX столетия бывшие дачи купцов стали переходить во владение профессоров Тимирязевки. Часть участков вдоль нынешних Красностуденческого проезда и Ивановской улицы предоставлялась под частную застройку сотрудникам академии, объединенным в кооперативное товарищество «Петровско-Разумовское». Проектировали деревянные домики, как правило, не архитекторы-профессионалы, а лица неведомых квалификаций, например А. А. Макулов или A. M. Вохмянин[149].

От всей этой полудачной застройки каким-то чудом сохранились (хотя и перестроенные) домики № 8а, 24 и 28 по Ивановской улице и № 18 по Ивановскому проезду.

Времена менялись, быстро крепла советская экономика, бурно развивался столичный строительный комплекс. В 30-х годах академия получила возможность строить для своих сотрудников капитальное, вполне городское жилье.

Строительство жилого дома по Красностуденческому проезду для преподавателей Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. 1936 г.

Местом для него были выбраны окрестности Красностуденческого проезда. В 1934–1936 годах там развернулось строительство двух пятиэтажных домов. Один из них (корпус А) предназначался для профессоров академии, другой (корпус Б) – для аспирантов. Проектировал дома архитектор С. М. Кукушкин, которого консультировал сам И. А. Голосов. Строительство затянулось, в 1936 году авторство проекта перешло от Кукушкина к другом зодчему – А. П. Алмазову. Заселять дома начали только в 1937 году[150]. Ныне они числятся под № 11 и № 15 по Красностуденческому проезду.

Счастливый шанс

Влияние Тимирязевской академии на судьбу Дмитровского радиуса было столь велико, что в 1935 году именно благодаря ей он получил вполне реальный шанс превратиться в один из лучших городских проспектов. Именно тогда было принято решение об организации в Москве Всесоюзной сельскохозяйственной выставки (ВСХВ), причем местом ее размещения вполне логично были назначены окрестности ТСХА!

Идею открытия выставки выдвинули на II съезде колхозников-ударников, проходившем в Москве в 1935 году. Первоначально замышлялось нечто вроде того, что москвичи уже видели в 1923 году. Та первая Всесоюзная сельскохозяйственная выставка открыла свои экспозиции в легких павильонах, быстро сооруженных на месте нынешнего Центрального парка культуры и отдыха имени Горького. И для организации новой выставки сроки устанавливались сжатые – ее предполагалось открыть уже в 1937 году. Однако первоначальные скромные замыслы сразу же начали претерпевать изменения.

Основные идеи, положенные в основу создания выставки были сформулированы в программе всесоюзного конкурса на эскизный проект генерального плана и павильонов комплекса ВСХВ, объявленного в 1935 году. Наряду с описанием целей и задач будущей выставки сведениями о ее участниках программа четко задавала место расположения экспозиционных площадок.

Под Всесоюзную сельскохозяйственную выставку отводилась территория площадью около 450 гектаров, окружающая городок Тимирязевской сельскохозяйственной академии (Лихоборские Бугры, Выселки, Коптево и Ипатовка) – так называемый Коптевско-Лихоборский участок. При этом пересекающие территорию будущей выставки Михайловское шоссе и проектируемая магистраль вдоль улицы Ипатовки должны были сохраняться.

Согласно первоначальной программе, основной задачей выставки считалась демонстрация продукции машиностроения, химической промышленности и электроэнергетики в применении к сельскому хозяйству. Для этой цели предназначались самые крупные и капитальные здания – Дом колхозов и главные выставочные павильоны. Здания рассчитывались на длительную эксплуатацию, поэтому должны были сооружаться в капитальных конструкциях – кирпиче и железобетоне. Тем самым вполне логичным воспринималось предусмотренное программой размещение выставки рядом с сельскохозяйственной академией – ВСХВ становилась и учебной базой для главного сельскохозяйственного вуза страны.

Однако почти сразу после опубликования программы ее авторы спохватились – предполагаемая выставка более походила на промышленную, нежели на сельскохозяйственную. Ее целью становилась не демонстрация достижений сельского хозяйства, а реклама достижений промышленности, которые могли внедряться в земледелие и животноводство. И хотя такая экспозиция также имела право на осуществление, делать ее основой сельскохозяйственной выставки было нельзя.

Концепцию пришлось быстро пересмотреть. Теперь главной функцией ВСХВ становился показ реальных достижений колхозов и совхозов, обмен передовым опытом, для чего предназначались территориальные павильоны союзных республик и регионов РСФСР и отраслевые (по отраслям сельского хозяйства). Лишь один павильон отводился для механизации и электрификации.

Одновременно с изменением концепции встал вопрос о выборе другого участка, поскольку выяснилось, что ранее намеченное место недостаточно удобно, требует большого объема подготовительных работ, а главное – многочисленных сносов построек и переселений.

Выбор нового участка представлял собой непростую проблему. К ее решению подключились многие известные архитекторы и планировщики. Критерии выбора формулировались четко и жестко. Территория будущей выставки должна была иметь достаточную площадь (и ее резерв на будущее), ровную поверхность, большие лесопарковые массивы, соседствовать со значительными реками или прудами. Поскольку основные сооружения выставки предполагались капитальными, следовало подумать и об их дальнейшем использовании. Очевидно, именно это последнее требование и заставило первоначально обратить внимание на земли, расположенные рядом с Сельскохозяйственной академией имени К. А. Тимирязева.

Именно на самом первом этапе подготовки, в ходе разработки первой программы конкурса, профессор Б. А. Кондратов, руководитель архитектурно-планировочной мастерской Моссовета, рассмотрел несколько вариантов размещения выставки и предложил соорудить ее в долине Жабенки – маленькой речушки, протекающей через Академические пруды в Тимирязевском лесопарке и несущей свои воды в Лихоборку, в свою очередь являющуюся притоком Яузы[151].

Большую часть долины занимали опытные поля Тимирязевской сельскохозяйственной академии, однако их площади было недостаточно, а потому Кондратов считал возможным расширить отводимую территорию за счет земель соседних населенных пунктов – Лихоборских Бугров, Коптевских выселок и части самого Коптева. Намечаемая профессором территория (около 500 гектаров) окружала с севера Тимирязевскую академию. Согласно оценке Кондрашова, затраты на переселение жильцов не должны были превысить 12,5 миллиона рублей. Сама Тимирязевская академия, центр передовой сельскохозяйственной научной мысли, с ее институтами, учебными заведениями, опытно-показательными полями, громадным лесопарковым массивом (более 300 га), дендрологическим парком, питомниками, пасекой, прудовым хозяйством, могла представлять ценнейший и уже готовый экспонат для выставки. А выставка, в свою очередь, могла использоваться для научной работы и развития академии.

Прекрасно решался в этом случае и вопрос с главным домом выставки, который впоследствии должен был превратиться во Дворец колхозника. Его расположение рядом с академией обеспечивало удобство приезжающим в Москву специалистам сельского хозяйства.

И в эстетическом отношении Тимирязевская академия, с ее богатым парком, прудами, живописными окрестностями, являлась одним из красивейших уголков Москвы и служила любимым местом отдыха москвичей. Кроме того, в те годы проектировался так называемый Северный канал, соединяющий Химкинское водохранилище с Яузой. Канал прокладывался через Тимирязевский лесопарк, несомненно добавляя ему привлекательности[152]. Именно этими соображениями и объяснялся выбор указанного в первой программе места выставки – Коптевско-Лихоборского участка. Конечно, учитывалась и возможность быстрой инженерной подготовки территории, обеспечение надежной транспортной связи с Москвой.

Вследствие этого резко возрастало значение Дмитровского шоссе, которое в случае размещения выставки в Коптеве превращалось в основной подъезд к ней и оказывалось в центре внимания городских властей и московских градостроителей. Становились совершенно необходимыми масштабная реконструкция самого шоссе, развитие инженерных сетей, прокладка маршрутов городского транспорта. Наконец, возложение на шоссе функции парадных ворот выставки требовало соответствующего архитектурного оформления.

Казалось, все идет к тому, чтобы в судьбе Дмитровского радиуса произошел счастливый поворот. Организаторы выставки собирались уже объявить закрытый конкурс на разработку проекта планировки выставки и прилегающих территорий. Предполагалось участие лучших московских зодчих – самих И. В. Жолтовского, И. А. Фомина, А. В. Щусева, Г. Б. Бархина, К. С. Мельникова, И. А. Голосова, Б. М. Иофана, Д. Ф. Фридмана, Н. Я. Колли, а также архитектурных мастерских из Ленинграда, Киева и Харькова. Контрольный проект – своего рода исходный эталон для сравнительной оценки – поручался все тому же Кондрашову[153].

Судьбы крутые повороты

Но все пошло не так, как замышлялось. Дмитровскому радиусу снова не повезло. Бегло ознакомившись с заданием, потенциальные конкурсанты изъявили свое недовольство избранным для выставки участком. Заболоченность низменной долины Жабенки требовала проведения осушительных работ. Главной проблемой становилась плотная застройка. Ранее сделанные прикидки затрат на освобождение территории от жилья оказались сильно заниженными. На самом деле требовалось переселять 6–10 тысяч человек – население небольшого города. Прочие отрицательные стороны Коптевско-Лихоборского участка, представлявшего длинную, неправильной формы полосу, выявились, когда архитекторы уже приступили к планировочным наметкам.

Главную группу сооружений – здание Дома колхозов и выставочные здания – вынужденно приходилось располагать не в центре участка, а на самом его краю; проектируемый Северный канал хотя и должен был украсить окрестности, но проектировщикам и строителям только добавлял хлопот, так как через него требовалось перебрасывать крупные мосты. Участок разрезала нынешняя Михалковская улица, которая должна была превратиться в важную городскую магистраль.

Пришлось в спешном порядке рассмотреть новые варианты размещения выставки – в Сокольниках, Лужниках, на Поклонной горе. Но все они по тем или иным причинам были сочтены неподходящими.

Для Коптевско-Лихоборского участка вновь забрезжил луч надежды. За доказательство его оптимальности в качестве места будущей выставки взялся архитектор С. С. Кукушкин, который много работал по заказам Тимирязевской академии и прекрасно знал прилегающие территории. Он предложил значительно сократить площадь выставки – с 450 до 300 гектаров, и провести ее границы так, чтобы они тщательно обходили границы окрестных поселений. Выставочная территория узкой полосой вытягивалась от Ленинградского (в районе нынешней станции метро «Войковская») до Дмитровского шоссе (в районе нынешней станции метро «Петровско-Разумовская»). Отводимая под выставку территория проходила вдоль нынешней улицы Зои и Александра Космодемьянских, захватывала часть лесопарка Тимирязевской академии в районе Академических прудов, а основная ее часть располагалась на опытных полях между Михалковской улицей и Дмитровским шоссе.

Болотистость участка подавалась не как недостаток, а как достоинство, позволявшее демонстрировать приемы земледелия в разных природных условиях. Разнообразие рельефа, наличие прудов и реки Жабенки позволяло развернуть такие отделы, как мелиорация, гидротехника, рыболовство, добыча торфа.

Кукушкин предлагал разместить выставку на трех связанных между собой участках. Первый составляла все та же долина Жабенки (примерно 140 гектаров), где можно было развернуть экспозиции национальных республик, а также павильоны гидротехники, механизации сельского хозяйства, мелиорации, промышленности. Здесь же располагалась главная площадь, куда попадали посетители с Октябрьской железной дороги, Дмитровского шоссе. Оттуда открывалась прекрасная панорама выставки. Средняя часть (примерно 40 гектаров) лежала у Академического пруда, где должна была появиться зона отдыха и физкультуры. Последняя, западная часть (примерно 20 гектаров) отводилась под пасеки, экспозиции плодоводства, растениеводства. Вдоль Окружной дороги размещались строения животноводческого отдела. При этом отходы животноводства могли вывозиться на примыкавшие поля.

Сильная растянутость территории также оценивалась как вполне оправданная, поскольку создавала естественное деление на самостоятельные отделы, хорошо ориентировала посетителя и не создавала тесноты. Вновь главным доводом в пользу долины Жабенки стала возможность эффективного использования построек выставки после ее закрытия – в качестве прекрасных лабораторий, опытных участков и музеев для десяти втузов и научно-исследовательских институтов, расположенных в учебном городке академии[154].

Вновь подчеркивалась прекрасная обеспеченность транспортом – четыре железные дороги окружали участок со всех сторон. Движение городского транспорта могло осуществляться как по Ленинградскому, так и Дмитровскому шоссе.

И все-таки даже этот, новый вариант был сочтен неподходящим. Рассмотрев его достоинства и недостатки, специалисты 4-й архитектурно-планировочной мастерской Моссовета, активно занимавшиеся выбором участка для выставки, дали отрицательное заключение. Причинами стали сильная растянутость, сложный рельеф, трудности организации внутривыставочных сообщений. В заключении отмечалось, что соседство с академией, помимо достоинств, имело и недостатки, так как согласование ее бессистемно разбросанных построек со строгой планировкой выставки представляло собой неблагодарную задачу.

В противовес отвергнутому варианту специалисты той же 4-й мастерской предложили новый участок для выставки – на сей раз в Останкине. После недолгих обсуждений, в ходе которых его точное местоположение несколько раз сдвигалось в разных направлениях, именно он был выбран в качестве территории для Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Вследствие этого усилия московских архитекторов сосредоточились на застройке ведущего к Останкину радиуса – 1-й Мещанской улицы и Ярославского шоссе.

А Дмитровское шоссе после недолгого всплеска внимания к его реконструкции вновь вернулось в ряды второстепенных с градостроительной точки зрения магистралей.

Новый транспорт

Вытянувшая счастливый билет 1-я Мещанская улица, ставшая главной транспортной артерией, ведущей к будущей выставке, быстро реконструировалась. За несколько лет она получила столь парадный, представительный вид, что в 1957 году была удостоена высокого звания, сделавшись частью нового проспекта Мира. Заодно со строительством новых зданий на 1-й Мещанской быстро развивалась и транспортная инфраструктура – перекладывались трамвайные пути, открывались автобусные маршруты.

А неудачливое Дмитровское шоссе сравнительно долго оставалось не охваченным маршрутами городского общественного транспорта. Считалось, что проходящей невдалеке трамвайной линии вполне достаточно для перевозок местного населения. Правда, в конце 20-х годов по шоссе пару раз в день проползал автобус, но он работал на пригородном маршруте, связывавшем Москву с большим селом Рогачевом, и внутригородские перевозки не обеспечивал. Лишь в 1932 году шоссе получило собственный автобусный маршрут – № 20, следовавший через Верхние Лихоборы до станции Лианозово. В 1937 году к нему прибавился № 32 – от площади Свердлова до ТСХА, а потом и до Научного автотракторного института (НАТИ).

Несколько лучше обстояли дела с троллейбусом – Дмитровский радиус получил его третьим в Москве – после улицы Горького и улицы Коминтерна – Арбата. Но маршрут № 3 шел лишь до конца Бутырской улицы и на само шоссе не попадал.

Война спутала всю складывавшуюся транспортную сеть столицы. Большая часть автобусных маршрутов была отменена, и после Победы их прокладывали заново, без учета прежних номеров. На Дмитровском шоссе преемником автобуса № 32 стал № 87, а вместо 20-го маршрута появился № 63, изначально следовавший до поселка при Северной водопроводной станции. В 1961 году маршрут разделился надвое: автобусы до Северного поселка получили пригородный № 263, а сам 63-й стал ходить до поселка Вагоноремонт.

В начале 60-х годов массовое строительство в Дегунине и Бескудникове мгновенно изменило транспортное значение Дмитровского шоссе. По нему прокладывались все новые автобусные маршруты – № 149, 167, 194, доставлявшие новоселов к ближайшим станциям метро «Новослободская» и «Белорусская». В 1966 году над шоссе появились провода контактной сети троллейбусов маршрутов № 47 и № 56. Причем сначала оба маршрута не позволяли жителям новых районов попасть в центр города без пересадок: конечным пунктом 56-го был Белорусский вокзал, 47-го – метро «Динамо». Недостаток исправили быстро – был произведен обмен между маршрутами № 29 и № 47. Первый вместо «Маяковской» стал ходить до «Динамо», а к «Маяковской» направился 47-й.

Нижне-Дмитровское шоссе

За путепроводом, переброшенным через пути Октябрьской железной дороги, лежит, пожалуй, один из самых скучных участков Дмитровского радиуса. В 1929–1955 годах этот отрезок, заключенный между пересечениями с Октябрьской и Окружной железными дорогами, именовался Нижне-Дмитровским шоссе. Возможно, происхождение этого названия связано с лежавшей поблизости деревней Нижние Лихоборы. Выделение этого участка было совершенно искусственным, нумерация домов сохранялась единой вдоль всего шоссе, и потому включение Нижне-Дмитровского в состав Дмитровского шоссе особых проблем не вызвало.

Вплоть до середины 50-х годов местность вдоль Нижне-Дмитровского шоссе была вполне сельской – вокруг лежали пашни и огороды. Тем удивительнее было появление в 1934 году амбициозного проекта сооружения здесь обширного квартала многоэтажных жилых домов.

Какая необходимость имелась в их строительстве на глухой окраине, в отдалении от городских инженерных сетей, сегодня сказать трудно. Но, очевидно, у заказчиков – треста «Мясохладострой» и 1-го деревообделочного завода – имелись определенные соображения на сей счет. Новая застройка должна была занять всю площадь трапеции, ограниченную с запада Дмитровским шоссе, с юга 3-м Нижнелихоборским проездом, с востока и севера – Савеловской и Окружной железными дорогами. Согласно эскизной планировке, выполненной архитектором 7-й архитектурно-проектировочной мастерской Моссовета М. И. Рязановым, по периметру жилого массива должны были вырасти шесть больших зданий. В самом эффектном, своим полуциркульным фасадом замыкающем северо-западный угол квартала, предполагалось разместить клуб и столовую. Во дворе размещались детский сад и ясли, небольшой стадион[155]. Однако к первой очереди строительства были отнесены более утилитарные постройки – баня, прачечная и пятиэтажный жилой дом (их спроектировал все тот же Рязанов). Жилой дом, числившийся тогда под № 84–86, а ныне № 54 корпус 1 подвели под карниз в 1936 году[156]. Его внешний облик оставляет странное впечатление. Над первым этажом, трактованным как цоколь, на высоту двух этажей поднимаются какие-то подобия пилястр. Их присутствие лишено всякой архитектурной логики, поскольку они не пытаются даже имитировать какую-либо работу. Они не поддерживают ничего, хотя бы легкого карниза. А верх вообще оставлен без обработки – его украшают лишь маленькие полукруглые балкончики на четвертом этаже. Видимо, как это обычно бывало, финансовые затруднения заставили заказчика уже в ходе строительства удешевлять проект путем упрощения отделки. Дальнейшее строительство было вовсе прекращено, и дом № 84–86 еще двадцать лет одиноко торчал среди сельских домиков и деревянных бараков.

Интерес к застройке Нижне-Дмитровского шоссе вновь возник лишь в середине 50-х годов. Сотрудники магистральной мастерской № 7 (руководитель Д. Бурдин), разрабатывая проект застройки и планировки Нижне-Дмитровского шоссе, задумали на одном из участков магистрали создание жилого комплекса, состоящего из двух групп пятиэтажных домов, симметрично расположенных справа и слева от центрального корпуса, несколько отступающего от улицы. Такое решение, хотя и не представляло собой особого достижения творческой мысли, было вполне допустимым. Однако к дальнейшей проработке проекта, в первую очередь к проектированию размещения в домах предприятий торговли и бытового обслуживания, архитекторы отнеслись чисто формально, спустя рукава.

В середине первого этажа дома № 79–81, расположенного слева от оси квартала, они наметили разместить небольшую булочную, а в глубоком цоколе, образующемся на торце дома из-за резкого перепада рельефа, – овощной магазин со входом из центрального курдонера и с подвальными окнами, выходящими на шоссе. В симметричном корпусе справа первый этаж собирались отвести под библиотеку и отделение милиции. Наконец, в центральном здании под жилыми квартирами должна была обосноваться детская поликлиника. В подобном размещении предприятий торговли и обслуживания трудно было усмотреть какую-либо логику или заботу об удобствах жителей. Авторы проекта ограничились построением симметричного генерального плана и привязкой к нему типовых домов, в которые они по мере возможности постарались запихнуть минимальный набор магазинов и прочих учреждений[157].

Левая сторона шоссе к северу от перекрестка с 3-м Нижнелихоборским проездом застраивалась уже в 60-х годах типовыми пятиэтажными домами.

Троллейбус в огне

Сам же перекресток стал местом очередной трагедии на Дмитровском радиусе. Здесь шоссе пересекается хордой, по которой можно проехать из северных в северо-западные районы Москвы. Савеловская железная дорога является непреодолимой преградой для транспортных потоков, пересечь ее можно только в одном месте. Поэтому вся масса автомобилей, следующих из Отрадного и Владыкина в сторону Ленинградского шоссе, стягивается к названному перекрестку.

Вдобавок непосредственно перед перекрестком шоссе резко сужалось, проходя под путепроводом Окружной железной дороги. Поэтому здесь почти всегда наблюдалось плотное скопление машин, каждая из которых норовила протиснуться в этой давке хотя бы чуть-чуть вперед.

Так было и в роковой день 25 июня 1993 года. Около половины двенадцатого тяжелый контейнеровоз КамАЗ, пытаясь поскорее преодолеть возникший перед светофором затор, попробовал передвинуться в соседний ряд. К несчастью, рядом с ним оказался другой КамАЗ – бензовоз. Водитель первой машины не совсем точно рассчитал свой маневр, и контейнеровоз задел угол цистерны. Из пробитого отверстия хлынул бензин – на горячую мостовую, на раскаленные части машины. Вспышка произошла через несколько секунд. За это время легковые автомобили отъехали подальше от опасности. Однако неповоротливые троллейбусы это сделать не успели. Растекающееся по асфальту огненное озеро мгновенно охватило остановившиеся напротив дома № 61 троллейбусы 47-го и 36-го маршрутов и автобус «икарус».

В салонах возникла паника. Большинству пассажиров удалось выскочить из салона и добраться до безопасного места, отделавшись более или менее тяжелыми ожогами. Но несколько человек так и не сумели выбраться из горевшего, как свеча, троллейбуса.

Пассажирам автобуса посчастливилось больше. Все они успели вовремя покинуть загоревшуюся машину. Рядом с ней сгорел и приткнувшийся у обочины микроавтобус «жук». От страшного жара скручивались в дугу стальные фонарные столбы, лопались и провисали провода контактной сети, на мостовой плавился и растекался асфальт.

Буйство огня продолжалось недолго – пожарные на 13 машинах примчались через несколько минут, тушение бензиновой реки заняло еще минут пятнадцать. Но последствия катастрофы оказались ужасными.

Уже за сто метров от центра пожара на стоявших вдоль шоссе деревьях почернели листья. От двух троллейбусов остались только обгоревшие остовы. Рядом с ними нелепо приткнулся злополучный бензовоз. Чуть дальше застыли скелеты «икаруса» и «жука». У самых дверей троллейбусов лежали три скорченных обугленных трупа. Самое страшное ожидало пожарных внутри троллейбусов. Сначала даже не удалось определить, сколько именно людей погибло там. Лишь через некоторое время сообщили, что огонь унес 10 жизней. Тела погибших оказались настолько обугленными, что даже их пол определялся с трудом. Еще 25 человек (из них 11 в опасном состоянии) было доставлено в больницы. Несколько из них скончались от полученных ожогов.

Движение по Дмитровскому шоссе и Нижнелихоборскому проезду прервалось на целый день. Нужно было ремонтировать оплавившийся асфальт на мостовой, менять опорные столбы и более километра контактной сети. Троллейбусы по шоссе вновь пошли только через два дня.

В границах 1960 года

Далее Дмитровский радиус проходит под путепроводом малого кольца Окружной железной дороги. Ферма с ездой понизу, перекрывающая всю немалую ширину шоссе, появилась совсем недавно – в начале текущего столетия в ходе реконструкции всей магистрали. До той поры автотранспортные потоки протискивались через два тесных пролета старого моста. А в самом начале XX века дело обстояло еще хуже.

Надо отдать должное проектировщикам Окружной железной дороги. Впервые в Москве они постарались устроить все ее пересечения с шоссейными и другими железными дорогами в разных уровнях – так, чтобы не создавать помех движению. Размеры сооружаемых путепроводов устанавливались в зависимости от важности той или иной магистрали. Для скромного Дмитровского шоссе вполне достаточным был сочтен однопролетный балочный мост, обеспечивавший движение двух рядов транспорта – по одному в каждую сторону – и свободный проход пешеходов.

Когда в 60-х годах XX столетия к северу от Окружной дороги возникли новые густонаселенные районы, старый путепровод перестал справляться с многократно выросшим транспортным потоком. Предпринятая в те годы капитальная реконструкция привела к появлению нового, двухпролетного путепровода, рассчитанного на пропуск трех рядов автомобилей в каждом направлении. Но через сорок лет и он превратился в одно из самых узких мест на всей магистрали.

И тогда параллельно действующему путепроводу началось строительство нового. Две огромные стальные фермы одним пролетом перекрыли все расширенное до десяти полос шоссе. Строительство завершилось в 2008 году, старый мост разобрали. Стальные пути пришлось слегка сдвинуть к северу от старой трассы Окружной дороги. Но все возвращается на круги своя. В связи с подготовкой в организации пассажирского движения по Окружной на ней укладывают третий путь, и мостовая ферма для его пропуска над шоссе ляжет как раз на месте бывшего путепровода.

Окружная дорога, предназначавшаяся прежде всего для обеспечения надежной связи между всеми подходившими к Москве стальными магистралями, неожиданно приобрела еще одну функцию. В 1917 году она стала официальной границей города, поэтому здесь, за путепроводом, Дмитровский радиус выходил за пределы Москвы. Но так продолжалось недолго – уже через несколько лет город в этом месте несколько увеличился. За новую границу была принята речка Лихоборка. При этом москвичами разом сделались все обитатели местных деревень – Верхних Лихоборов и Владыкина, лежавших между указанной речкой и железной дорогой.

Сама Лихоборка, многие годы выступавшая в важной роли городской границы, сегодня протекает под мостом, расположенным примерно в 300 метрах от путепровода Окружной железной дороги. Мост почти незаметен при движении на автомобиле, однако, спустившись с шоссе, можно полюбоваться этой скромной речкой. Она оказалась одним из немногих водотоков в границах МКАД, которые избежали заключения в подземный коллектор. Дело в том, что Лихоборка по-прежнему играет особую роль в жизни Москвы. Она является частью водной системы, по которой сбрасывается в Яузу чистая волжская вода из Химкинского водохранилища.

Из этого огромного резервуара вода по каналу, частично подземному, частично проложенному по поверхности, поступает в Головинские пруды. У северного берега одной из них можно полюбоваться настоящим водопадом, правда не природным, а рукотворным. По узкому бетонному ложу поток с шумом несется в другой канал, проложенный вдоль Кронштадтского бульвара. По каналу вода идет в Лихоборку, которая, в свою очередь, впадает в Яузу. Только благодаря этой постоянной подпитке вторая по значимости московская река является относительно полноводной и более или менее чистой. Та же самая вода позволяет прилично выглядеть и самой Лихоборке. Но так было не всегда. В начале XX века на берегах речки летом располагался лагерем эскадрон Сумского кавалерийского полка. Вниз по течению плыли конская шерсть и помет[158]. Горожанам, имевшим неосторожность снять дачу в Лихоборах, все это, естественно, никакого удовольствия не доставляло.

Кварталы Бескудникова-Дегунина

Лихоборка сохраняла значение городского рубежа вплоть до 1960 года, когда новая граница Москвы была установлена по трассе сооружавшейся Московской кольцевой автомобильной дороги. Эта мера принесла городу обширные свободные территории, удобные для массового строительства жилья. Во всех концах новой Москвы развернулись грандиозные стройки.

Одной из крупнейших строительных площадок сделались поля и огороды вокруг деревень Бескудниково и Дегунино, расположенных по сторонам от Дмитровского шоссе. Ровная территория была по большей части свободна от застройки, снос под новое строительство не превышал трех процентов. Благодаря этому фактору она привлекла внимание градостроителей уже в конце 50-х годов.

Первый проект планировки нового района разработала мастерская № 2 Института генерального плана (руководитель С. Мишарин). Дальнейшее развитие замысел получил в эскизном проекте застройки, который был выполнен авторским коллективом районной архитектурно-проектной мастерской № 7 Управления по проектированию ГлавАПУ под руководством Д. Бурдина и НИИ градостроительства и районной планировки Академии строительства и архитектуры СССР (руководитель сектора планировки жилых районов А. Галактионов)[159].

Выработанные принципы планировки и застройки района легли в основу работы магистральной мастерской, которой руководил И. И. Ловейко.

Первый вариант проекта, выполненный в 1961 году, предусматривал строительство пятиэтажных домов с общей жилой площадью 554 тысячи квадратных метров. Но плотность населения при такой застройке оказывалась слишком низкой, да и внешне застройка выглядела скучновато. Архитекторы внесли изменения – низкую застройку разбавили домами в 9 и 12 этажей. Собирались даже поставить несколько 16-этажных башен, но до них в те годы дело так и не дошло. В новом варианте выход жилой площади возрос до 724 тысяч квадратных метров – прирост весьма существенный.

Элементарной частицей нового района стала так называемая жилая группа – несколько жилых домов вокруг сада со спортивными площадками, а также небольшого торгового здания (для продажи предметов первой необходимости). Следующим уровнем являлся микрорайон, составленный из двух-трех жилых групп. Для их обслуживания предназначались школы, детские сады, магазины. Для нескольких расположенных рядом микрорайонов создавался обширный торговый центр с полным набором предприятий бытового обслуживания. Наконец, в самом сердце района располагался общественный центр с универсальным магазином, кинотеатром, рестораном, Домом культуры, библиотекой.

Соответственно этой иерархии планировались и радиусы обслуживания: максимальное расстояние до школы или магазина в пределах микрорайона не превышало 200 метров, до торгового центра нужно было пройти не более 600 метров, а общественный центр отстоял от самых удаленных жилых групп на полтора километра.

В застройке архитекторы применили обыкновенные дома типовых серий. Правда, им попытались придать своеобразие путем украшения глухих торцов цветовыми вставками, что и было выполнено на Ангарской улице и Бескудниковском бульваре. Какой-то эффект это, конечно, дало, но не слишком сильный.

В целом Бескудникову-Дегунину не повезло. Особого интереса к его застройке не проявлялось ни со стороны средств массовой информации, ни со стороны широких масс трудящихся. К тому времени была в основном завершена застройка новых районов Москвы – Новых Черемушек, Волхонки-ЗИЛ, Новых Кузьминок и других. Аналогичные вновь возникающие массивы жилой застройки утратили ореол новизны. Ряды пятиэтажек, стоящие среди просторных озелененных дворов, быстро приелись, прискучили, особенно в сравнении со старыми районами, где каждая тесная подворотня скрывала за собой что-нибудь неожиданное – дровяной сарай, двор-колодец, старинный особнячок, а то вдруг и школьное здание.

Так что удивить москвичей застройкой нового района авторам Бескудникова-Дегунина явно не удалось. Интереснее оказались творческие поиски при формировании планировочной схемы. Здесь зодчие пошли новыми путями. Регулярная сетка прямоугольных кварталов после Юго-Запада, Новых Черемушек, Измайлова, Кузьминок стала казаться унылой, навязчивой. И район Бескудниково был запланирован совсем иначе. Основу планировки составляли три улицы, концентрическими дугами охватывающими с северо-востока общественный центр. Внутренняя дуга ныне именуется Селигерской улицей, две другие – Бескудниковским бульваром и Дубнинской улицей. Правда, с последней не все пошло в соответствии с планом. Причиной этого стала еще одна интересная и важная идея проектировщиков.

Вслед за своими коллегами – авторами планировки Юго-Западного района, предусмотревшими прокладку дублера Ленинского проспекта, они решили избавить новоселов Бескудникова-Дегунина от шума и гари транзитных транспортных потоков. Для этого следовало изменить статус Дмитровского шоссе, проходящего через самую середину нового района, превратив его в скромный проезд исключительно для местного движения. А весь транзит предлагалось переложить на новую вылетную магистраль, условно названную Новодмитровским шоссе. Его предполагалось проложить вдоль восточной границы района. Для этого между Дубнинской улицей и Савеловским направлением железной дороги была оставлена широкая незастроенная полоса, сохраняющаяся и по сей день.

Но, как и с задуманным дублером Ленинского проспекта, реализация этого вполне здравого плана слишком затянулась, из-за чего он в значительной степени утратил свою привлекательность. Дело в том, что между выделенной под магистраль полосой и железной дорогой за истекшие годы выросли новые жилые дома, и, даже если Новодмитровское шоссе будет проложено, оно так или иначе пройдет рядом с плотно заселенными кварталами. Но тот факт, что трасса пока остается незастроенной, дает основание надеяться, что идея И. Ловейко и его сотрудников окончательно не похоронена.

Задержка с осуществлением важнейшего планировочного решения повлияла на изменение направления Дубнинской улицы. Проходя сначала вдоль задуманного Новодмитровского шоссе, она затем вместо плавного поворота на запад сливается с трассой этой магистрали и продолжает свой путь в северном направлении. В результате фактической северной границей нового района стала не она, а улица 800-летия Москвы.

То, что запроектированная вылетная магистраль не проложена до наших дней, повлекло за собой самые печальные последствия для самого Дмитровского шоссе. Проектировщики отводили ему роль улицы внутрирайонного сообщения, служащей в основном для распределения местных потоков. В силу этого оно часто пересекается второстепенными проездами. Но поскольку задуманный дублер не появился, бедной Дмитровке пришлось принять на себя и мощный транзитный поток, который в часы пик еле ползет, застревая на многочисленных светофорных перекрестках. И это притом, что шоссе неоднократно реконструировалось, расширялось.

Полвека без метро

В середине 60-х годов Дмитровское шоссе более напоминало пригородную дорогу, чем городской проезд. И транспортная проблема сразу же стала одной из самых острых, отравляющей существование новоселам Бескудникова-Дегунина. Узкое извилистое Дмитровское шоссе стало главной артерией, соединявшей район новостроек с центром Москвы. Автобусы, доставлявшие по утрам работавших в Москве жителей к ближайшим станциям метро, брались с боем и шли переполненными. Немного снизить остроту проблемы позволяла проходящая вдоль восточных границ жилого массива железная дорога Савеловского направления. В дополнение к старой станции Бескудниково была открыта платформа Дегунино, расположенная ближе к центру нового района. Однако большинству жителей и до нее приходилось добираться довольно долго. Особенно неприятным было то, что у Савеловского вокзала, куда прибывали электрички с бескудниковско-дегунинскими новоселами, не было станций метро, и добираться до них приходилось опять-таки на наземном транспорте!

Не сильно улучшило ситуацию и принятое в 1966 году Исполнительным комитетом Моссовета решение о срочной реконструкции участка Дмитровского шоссе от малого кольца Московской железной дороги (бывшей Окружной) до Бескудниковского бульвара. Институт «Мосинжпроект» представил архитектурно-планировочное задание, предусматривавшее замену одной проезжей части двумя проездами с трехрядным движением, разделенными газоном. Соответственно, расширялся и старый мост через Лихоборку. Разработка проекта была поручена Главному архитектурно-планировочному управлению. Но, во-первых, до реализации проекта прошло несколько лет, а во-вторых, частичная реконструкция обеспечила обитателям новых районов небольшой выигрыш во времени.

Кардинально решить проблему могла только новая линия метрополитена. К сожалению, и в этом деле вновь проявилось фатальное невезение Дмитровского радиуса. Необходимость прокладки линии метро на север Москвы была, очевидно, давно. Уже в 1957 году в план развития Московского метрополитена был включен Тимирязевско-Калужский диаметр[160]. Его Калужская половина вошла в строй уже через несколько лет, а о Тимирязевской как будто забыли. Лишь в 1970 году Исполкомом Моссовета было утверждено задание на проектирование Тимирязевского радиуса. Планировалось, что он пройдет от станции «Библиотека имени Ленина» через «Новослободскую» и Савеловский вокзал и далее – вдоль шоссе в Дегунино. Предусматривалось и ответвление от радиуса – в направлении на Отрадное[161]. Сооружение новой линии метро было включено в Генеральный план развития Москвы 1971 года. В начале 70-х годов на развешанных в вагонах схемах метро появился строящийся участок «Новослободская» – «Савеловская», который в ближайшей перспективе должен был пройти далее на север. Казалось, что через несколько лет бескудниковцы-дегунинцы будут добираться до места работы и обратно быстро и удобно.

Но снова не повезло. Дело застопорилось – почти на двадцать лет. За это время метро успело прийти почти во все районы массового жилищного строительства – в Черемушки, Беляево-Богородское, Кузьминки, Фили-Мазилово.

А когда в середине 80-х годов о забытом Тимирязевском радиусе вспомнили, ситуация успела круто измениться. В Отрадном и Алтуфьеве строились новые районы, более обширные и густонаселенные, чем старые Бескудниково и Дегунино. Поэтому вполне логичным стало изменение трассы конечного участка новой линии метрополитена. То, что ранее считалось ответвлением, стало главным направлением. От станции «Петровско-Разумовская» линия пошла не в Дегунино, а в Отрадное. А бывшее главное направление оказалось вовсе забытым. Дмитровскому радиусу вновь не повезло.

Все-таки метро приблизилось и к Бескудникову-Дегунину. Добираться на наземном транспорте теперь приходилось не до далекой «Новослободской», а к «Петровско-Разумовской». К этой новой станции повернули десятки автобусных маршрутов, а пустырь перед ней превратился в огромную разворотную площадку.

Первые годы XXI столетия вновь подали обитателям Бескудникова-Дегунина надежду на скорый приход метро. На схемах развития метрополитена появилось продолжение Люблинской линии в Марьину рощу, Бутырский хутор и далее на север. Одна из проектируемых станций, несмотря на маловыразительное название «Селигерская», должна была расположиться в самом центре района – близ развилки Дмитровского и Коровинского шоссе.

Но снова все пошло не так, как хотелось бы. Сначала «Селигерскую» спроектировали в расчете на мелкое заложение. Однако в этом варианте в ходе строительства пришлось бы перекрывать Дмитровское шоссе. Новый проект предусматривал сооружение трехсводчатой пилонной станции глубокого заложения с двумя подземными вестибюлями и выходами в подземные переходы под Дмитровским и Коровинским шоссе.

С мертвой точки дело сдвинулось весной 2011 года, когда началась проходка станционных тоннелей. В 2012 году от городского руководства поступили заверения, что радиус войдет в строй уже в конце 2014 года. И вдруг выяснилось, что грунты по выбранной трассе сильно обводнены. Кажется, в демократической Москве входит в норму разворачивать важнейшие стройки без серьезного обследования гидрогеологических условий, а потом ссылаться на их сугубую тяжесть для обоснования переноса сроков и получения дополнительного финансирования. Именно под этим предлогом более десяти раз переносились сроки сдачи многострадального Алабяне-Балтийского тоннеля (который вследствие идиотского проекта оказался Алабянским, но ни в коем случае не Балтийским).

В полном объеме история повторилась на «Селигерской». За год работ шахтные стволы были пройдены лишь на половину запланированного, а в конце 2012 года работы вообще встали. Станцию перепроектировали – вновь на мелкое заложение. Проектирование было поручено ПКБ «Инжпроект», а оформление станции разрабатывали архитекторы А. И. Тарасов, Н. Д. Деев, Д. Ж. Полякова.

В результате этой поистине страшной бестолочи станция продолжает строиться и в 2016 году, причем, по некоторым данным, сроки ввода станции в эксплуатацию передвинуты аж на 2020 год!

Архитектурные акценты Бескудникова

Главным стержнем нового района стал Бескудниковский бульвар. По игривому замыслу проектировщиков он приобрел поистине фантастическую, возможно, самую запутанную в Москве конфигурацию. Начинаясь справа от Дмитровского шоссе, он плавно поворачивает на север, ложась на параллельный с шоссе курс. Но следует новый поворот – и бульвар пересекает то самое шоссе, от которого он только что ответвился. Далее он проходит уже с левой стороны от него. Изгибаясь подобно латинской букве S, Бескудниковский бульвар проходит практически через всю территорию Бескудникова.

Школа на 1496 учащихся в Бескудникове-Дегунине. Архитекторы И. Кастель, А. Аврус, инженер А. Калмыкова. 1967 г. Общий вид

Основу застройки бульвара составляли стандартные пятиэтажные дома. Некоторой попыткой разнообразить открывающиеся перспективы стала расстановка восьмиэтажных башен, сблокированных в группы по четыре и развернутых под острым углом к оси проезда. Башни дожили до наших дней, а большую часть пятиэтажек снесли в начале XXI века. Их заменили высокие типовые дома современных серий.

Одновременно с жилыми домами строились школы. Первые две были обычными типовыми МЮ-1 – пятиэтажными блочными коробками с пристроенными с тыльной стороны физкультурными залами. Но затем, в 1967 году, на Бескудниковском бульваре (№ 50а) появилась одна из самых интересных школ в Москве. От типовых школ того времени она прежде всего отличалась размерами. Если обычная школа рассчитывалась на 22 класса и 880 учеников, то в бескудниковско-дегунинской имелось 38 классных помещений на полторы тысячи мест.

С увеличением размеров был связан и ряд особенностей, позволявших улучшить учебный процесс. Здание состояло из двух частей. В вытянутом четырехэтажном главном корпусе вдоль длинного коридора размещались классы. Первый этаж считался шумной зоной, связанной с отдыхом ребят, с занятиями физкультурой, этажи со второго по четвертый считались тихими зонами, предназначенными для занятий. Самое интересное находится в пристройке, примыкающей к тыльной стороне главного корпуса. В ней располагаются необыкновенно большой – 36 на 12 метров – спортивный зал с обслуживающими помещениями (раздевалками, душевыми, кладовыми), актовый зал с киноустановкой. А между ними проектировщики разместили 25-метровый бассейн. Дегунинская школа стала одной из первых в Москве обладательниц подобной «роскоши». Новизной отличалась и конструкция здания – оно было каркасно-панельным (в 60-х годах большинство московских школ собиралось из блоков)[162].

К сожалению, строилась школа долго. Ее проект был выполнен архитекторами И. Кастелем, А. Аврусом и инженером А. Калмыковой еще в 1963 году и за время строительства успел отстать от жизни. В нем не нашли отражения меры по улучшению работы средней школы, которые были приняты Центральным комитетом КПСС и Советом министров СССР в конце 60-х годов. Так что критики легко обнаружили в новой школе явные недостатки. Но главное было не в этом. Интересная удобная школа в Дегунине так и осталась единственной в своем роде, в серию она не пошла.

Среди прочих построек на бульваре следует выделить комплекс зданий, благодаря которому Бескудниково стяжало себе мировую известность. Здесь в 80-х годах появилось уникальное лечебное заведение – офтальмологический центр Министерства здравоохранения СССР. Были освоены и поставлены на поток операции по спасению зрения путем замены глазных хрусталиков искусственными – хрусталиками Федорова – Захарова. Руководил центром сам С. Федоров – вплоть до своей нелепой гибели при аварии вертолета в Тушине.

Площадку для комплекса офтальмологического центра проектировщики – архитекторы А. Эвиг, А. Дмитриев, Н. Колоколова, инженеры Г. Кирюшкин, Р. Хайценко, Г. Косынина – выбрали с умом. В этом месте Бескудниковский бульвар плавно изгибался, и владение под № 59а, где и развернулась стройка, замыкало перспективу длинного отрезка бульвара. Работы начались в 1982 году. Через год в строй вошли сооружения первой очереди – девятиэтажные корпуса клиники и поликлиники, трехэтажное научное отделение. В 1984–1985 году строился экспериментально-технический корпус[163].

Общественный центр нового района формировался близ развилки Дмитровского и Коровинского шоссе. Но, как это часто бывало, строительство обслуживающего комплекса заметно отставало от жилищного. Одно из важнейших сооружений, своего рода форпост культуры в Бескудникове – кинотеатр «Ереван» – был завершен лишь в 1970 году. Его проектировщики – архитекторы И. Ловейко, Ю. Гайгаров, И. Дьяченко, В. Тальковский, Б. Шишкин и конструктор И. Винарская – приложили все старания, чтобы здание оказалось достойным своего высокого назначения. Они предусмотрели в нем два зала – на 1600 и 300 мест, что позволяло разнообразить спектр демонстрируемых кинокартин и подбирать их в соответствии со вкусами разных категорий зрителей. Удачной была и отделка, в которой широко использовался артикский туф.

При всем своем выдающемся значении низкое здание кинотеатра было скромно поставлено сбоку от развилки, а главным элементом архитектурного ансамбля должна была стать 22-этажная башня, замыкающая перспективу Дмитровского шоссе. Предложения по ее функциональному назначению менялись несколько раз, пока наконец не определился будущий хозяин – московский Метрострой. Замышлялось создание учебно-производственного центра. Здесь должны были не только готовить кадры столичных метростроителей, но организовывать встречи с коллегами из других городов и стран, обмениваться передовым опытом, а заодно и с пользой для здоровья отдыхать. В соответствии с замыслом проектировался обширный комплекс. Сама башня отводилась под гостиницу и общежитие, позади нее должны были появиться учебный корпус, музей Метростроя и спортивный городок с тренировочными залами и плавательным бассейном.

Конструктивной основой башни, получившей план в виде трилистника, стало центральное монолитное ядро жесткости, а тяжесть расходившихся от него крыльев принимал на себя каркас из сборного железобетона. Вдобавок фундамент заменила огромная железобетонная плита толщиной полтора метра. Такое конструктивное решение было новшеством для тех лет, строителям пришлось решать много технических проблем, и стройка безбожно затянулась. Спустя пятнадцать лет после закладки фундамента башня была смонтирована вчерне, но дальше пошла перестройка, грянула демократия, и башня заняла почетное место среди сотен московских долгостроев и недостроев, обязанных своим возникновением этим катастрофическим переменам. Лишь к середине 90-х годов ее удалось привести в относительно приличный вид. Но об учебно-производственном комплексе никто уже и не вспоминал. Ныне часть здания является гостиницей «Мосметрострой», часть – общежитием ОАО «Мосметрострой», часть здания сдана под офисы компаний. Благоустройство окружающей территории не завершено и до сей поры.

Эволюции Вагоноремонта

За жилыми кварталами Бескудникова-Дегунина, сформировавшимися в 60-х годах XX века, Дмитровское шоссе проходит через территорию бывшего рабочего поселка Вагоноремонт, возникшего на тридцать лет раньше.

В 70-х годах XIX века близ шоссе лежали чахлые, малолюдные сельцо Андреевское, деревни Фуниково и Кожуриха. Чуть дальше к западу располагался самый значительный из здешних населенных пунктов – деревня с очаровательным названием Коровий Враг. Рядом с Кожурихой работал небольшой кирпичный завод. Подобные предприятия плотно окружали Москву. Усердно коптя воздух, сжигая тысячи кубометров дров, уродуя подмосковные пейзажи рытвинами глиняных карьеров, они обеспечивали московское строительство кирпичом самого разного качества. После революции завод продолжил работу под новым названием – Лианозовский кирпичный завод № 4 Моссовнархоза – и после многих реконструкций был реорганизован в домостроительный комбинат.

Неподалеку в конце 1933 года было основано самое важное из окрестных предприятий, которое дало название выросшему рядом обширному поселку. Изначально завод замышлялся как вагоно-паровозоремонтный, однако вскоре за ним оставили ремонт только вагонов. Площадку для крупнейшего вагоноремонтного завода выбрали между железнодорожной станцией Лианозово и Дмитровским шоссе. Интенсивное строительство заводских корпусов велось в 1934–1937 годах. 11 мая 1935 года завод выпустил первый отремонтированный вагон.

Одновременно на противоположной стороне шоссе строился поселок завода, вполне логично получивший название Вагоноремонт. В отличие от многих предшествующих рабочих поселков, начинавших застраиваться хаотично, Вагоноремонт создавался на основе генерального плана, разработанного архитектором 9-й архитектурно-планировочной мастерской Моссовета А. А. Карповым. Согласно замыслам зодчего, обычный подмосковный рабочий поселок должен был выглядеть как большой и важный город – с широкими проспектами, многочисленными площадями, высотными зданиями и, конечно, парадной периметральной застройкой кварталов. Подобный торжественный облик вполне подошел бы не только областному центру, но и столице какого-нибудь второстепенного государства вроде Польши или Румынии[164].

Одно было плохо – прекрасный план совершенно не учитывал ни объема финансирования, ни возможностей строительного комплекса, ни особенностей территории. Четкая сетка прямоугольных кварталов накладывалась на равнинный, но отнюдь не ровный участок с оврагами, холмиками, лощинами, лесами и ручьями. А уж о том, чтобы изучить особенности грунта, и речи не было. В силу этих простых соображений прекрасный план А. А. Карпова не имел ни малейшего шанса на реализацию.

Несколько больше повезло другой работе архитектора. В сотрудничестве с И. В. Ламцовым он выполнил проекты первых жилых домов поселка. Эти четырех – и пятиэтажные постройки причудливой плановой конфигурации сегодня числятся под № 125, корпус 2, 127, корпус 2, 129, корпус 2 по Дмитровскому шоссе[165]. Но рядом с этим прекрасным по тем временам жильем стояли и неизбежные бараки, последние из которых были снесены лишь в конце 60-х годов прошлого столетия.

Вместе с жильем строились лечебница, школа, Дом культуры. Последний под названием «Восход» дожил до наших дней, однако находится в ужасающем состоянии и, конечно, не работает.

Местом отдыха заводчан оказалась близлежащая роща, превращенная в Парк культуры. Позже к Вагоноремонту примкнул жилой поселок летного состава ВВС, рядом с деревней Фуниково был основан госпиталь для летчиков, существующий до настоящего времени.

50-е годы стали временем интенсивного жилищного строительства. На месте старых бараков появились современные кварталы. Одним из первых в 1958 году был сдан панельный пятиэтажный жилой дом под № 129 (корпус 1). Он выстроен по типовому проекту КПД-4570-1-63, который применялся довольно редко. Среди его особенностей – оконные рамы без форточек, вместо них в стойки рам встроены небольшие дверцы для проветривания. Считалось, что такое решение позволит защитить квартиры от шума оживленной магистрали. Интересны и декоративные детали: круглые чердачные окна и колонны, подпирающие козырьки над подъездами – скромная попытка проектировщиков оживить внешний вид пятиэтажной коробочки.

Новые дома, выстроившиеся вдоль Дмитровского шоссе, закрыли первые многоэтажные дома поселка, оказавшиеся теперь внутри обширных зеленых дворов. В 1960 году поселок вошел в черту Москвы, однако его название сохранялось на новой карте города еще около десяти лет. Конечная остановка автобуса № 63, отправлявшегося от Белорусского вокзала, именовалась «Поселок Вагоноремонт». Когда же поселок окончательно врос в ткань новых городских кварталов, его название унаследовала Вагоноремонтная улица.

А сам завод, давший имя поселку, сменил как название, так и специализацию. В 1941 году завод был передан в ведение Наркомата боеприпасов и начал производство авиабомб, мин, дымовых шашек. Вместо вагонов на нем ремонтировали танки. Уже тогда в значительной степени определилась его будущая судьба. Правда, после Победы завод на некоторое время вернулся к своим первоначальным функциям: ему были поручены разработка конструкции и освоение серийного выпуска цельнометаллических пассажирских вагонов. Но в 1951 году Лианозовский вернулся к выпуску оборонной продукции – радиолокационной и радиорелейной техники для Министерства обороны и гражданской авиации. Соответственно, изменилось и название – с тех пор он именовался Лианозовским электромеханическим заводом. Его производственные корпуса формируют восточную сторону застройки Дмитровского шоссе.

На противоположной стороне магистрали в 80-х годах выросло несколько многоэтажных домов. Одним из первых стал 12-этажный трехсекционный крупнопанельный дом под № 153. Он строился как экспериментальный шумозащитный. Целью, которую преследовали его создатели архитекторы Г. Н. Бочаров, В. Н. Датюк, Д. Г. Кананин, Г. П. Павлов, Е. С. Староносова, З. С. Тельтевская, инженеры В. А. Захаров, Т. И. Сташкова, В. Д. Девинсон, Э. А. Дистлер, было снижение шумового воздействия, которое оживленная магистраль оказывала на жильцов[166]. Ради этого на главном фасаде сокращается число окон. Планировка выполняется таким образом, чтобы на шумную сторону выходили кухни, прихожие, лестницы и т. д., а спальни и гостиные – в тихий двор. В двухкомнатных квартирах во двор выходят все комнаты, а в трехкомнатных к улице обращено лишь по одной комнате. Привлекательность дому придавало цветовое решение фасадов, окрашенных в светло-бежевый и красный цвета.

Два адреса ВИСХОМа

В середине 50-х годов близ Вагоноремонта, несколько ближе к центру Москвы, обосновалось еще одно важное предприятие – Всесоюзный научно-исследовательский институт сельскохозяйственного машиностроения (ВИСХОМ). В конце 20-х годов XX века на базе машиноиспытательной станции при Тимирязевской сельскохозяйственной академии был создан Всесоюзный научно-исследовательский институт сельскохозяйственной механики, позже превратившийся в ВИСХОМ.

Сразу же встал вопрос о строительстве институтского комплекса. Место для него было выбрано неподалеку от «матери» института – ТСХА. Площадка на Лихачевском шоссе (ныне Онежская улица) обладала еще одним преимуществом – рядом с ней уже строился комплекс Научного автотракторного института (НАТИ). Тематики работ двух институтов перекликались между собой, а испытательные стенды НАТИ могли пригодиться и для висхомовских разработок.

Первые здания ВИСХОМа (Онежская улица, № 6) были выстроены в начале 30-х годов по проекту С. М. Кукушкина. Руководил строительством Г. Е. Совков. Он же проектировал и последующие постройки[167].

Казалось бы, все складывается отлично, однако в 1933 году произошло событие, довольно обычное для 30-х годов. Готовые здания ВИСХОМа передали другой организации – Реактивному научно-исследовательскому институту. РНИИ занимался проектированием ракет и ракетных снарядов, летательных аппаратов и двигателей, а также научными исследованиями, связанными с проблемами ракетного движения. Главной задачей института было создание ракетного вооружения Красной армии. Понятно, что партийное и государственное руководство, трезво оценивая тревожную международную обстановку, поставило проблемы обороны выше разработок сельскохозяйственной техники.

ВИСХОМ лишился своего комплекса. Но на фасаде его главного корпуса, занятого РНИИ, осталась крупная надпись «ВИСХОМ» «Всесоюзный институт сельскохозяйственного машиностроения». Как ни замазывали ее в последующие годы, она по-прежнему проступает сквозь многочисленные слои краски.

Лишь в середине пятидесятых годов для института был построен на Дмитровском шоссе новый комплекс зданий с опытным производством. Проект разрабатывался в 1952–1955 годах институтом «Гипрогор», авторским коллективом в составе архитекторов Б. С. Мезенцева, П. П. Дрыгина, инженеров В. Н. Платкова и С. Я. Кашепавы[168]. Строительство началось в 1956 году, как раз в то время, когда начиналась перестройка советской архитектуры. Удивительно, что новые веяния почти не затронули выходящее на шоссе главное здание, которое решено в неоклассическом духе и подчеркнуто торжественно. Но самое интересное – лаборатории, мастерские, испытательные стенды расположены в многочисленных более скромных дворовых корпусах.

Рубеж Москвы

В пределах города радиус в пятый и последний раз пересекается стальными путями. Савеловское направление, до той поры мирно проходившее к востоку от шоссе, по воле своих строителей резко уклонилось к западу, встретив на своем пути Дмитровское шоссе. Поскольку до 1960 года местность эта лежала за пределами города, пересечение было устроено в одном уровне – в виде обычного переезда. Существующий широкий путепровод был сооружен лишь в 80-х годах.

А почти сразу за ним Дмитровское шоссе встречается с еще одной важнейшей транспортной магистралью – Московской кольцевой автомобильной дорогой (МКАД).

Строительство МКАД началось в конце 50-х годов. К этому времени уличная сеть города буквально задыхалась от транзитных транспортных потоков. Еще бы – к Москве сходились все главные шоссейные дороги не только Московской, но и ряда соседних областей. Проехать на машине из Рязани, скажем, в Ярославль можно было только через столицу. Правда, к этому времени существовали так называемые бетонки – две выложенные бетонными плитами дороги, концентрическими кольцами охватывающие центр Московской области на расстоянии 40–50 и 80–100 километров от Москвы.

Но они имели оборонное значение – соединяли между собой места базирования ракетных комплексов, обеспечивавших противовоздушную защиту столицы. Долгое время они вообще не показывались на картах открытого пользования. Их значение для гражданских перевозок было невелико. Да и объезд столицы по огромным дугам бетонок удлинял транзитникам путь на сотни километров. В силу этого тысячи иногородних машин ежедневно въезжали в Москву лишь для того, чтобы выехать из города с другого его конца. А поскольку связи между основными радиальными улицами были весьма слабыми, большая часть этого потока докатывалась до Садового кольца – единственной к тому времени полноценной кольцевой трассы столицы.

Избавление центра города от транзита стало основной задачей МКАД. Помимо этого она должна была обеспечивать и транспортные связи между новыми, окраинными районами массовой застройки. Строительство магистрали началось в конце 1956 года, первый участок длиной 48 километров от Ярославского до Симферопольского шоссе был пущен в 1960 году, полностью вся трасса открылась в 1962 году.

Кольцо стало первой крупной автострадой в СССР и представляло собой две проезжие части (по две полосы в каждую сторону), разделенные газоном с высокими бордюрами. Ребристые плиты по краям должны были сигнализировать засыпавшим водителям об опасности съезда на обочину. На трассе было построено два крупных моста через реку Москву: Бесединский (инженер Р. Гальперин, архитектор Г. Корнеев) и Спасский (инженер В. Васильев, архитектор К. Савельев), пять мостов помельче и 54 путепровода. Все пересечения с радиальными автодорогами осуществлялись в двух уровнях, что обеспечивало безостановочное движение на всем протяжении кольца. Девять транспортных развязок были выполнены по полной схеме, еще 16 – по неполной и 14 – как простые пересечения, без возможности выезда на кольцо. В комплекс МКАД входили также выстроенные по специальным проектам станции технического обслуживания автомобилей, два мотеля, павильоны остановок общественного транспорта.

МКАД проектировалась как скоростная дорога загородного типа с расчетной скоростью 120 километров в час. Именно на такую скорость закладывались характеристики дороги – радиусы кривых, величины уклонов. Однако опыт первых лет эксплуатации показал, что светлые замыслы проектировщиков оказались недостижимыми. Основной причиной этого стал характер движения. Кольцевую дорогу сразу же прочно оккупировали тяжелые грузовики и автобусы. В 1965–1966 годах они составляли до 85–90 % из общего числа проезжавших по МКАД автомобилей. Скорость их была невысокой, а двух полос было недостаточно для беспрепятственного обгона их легковыми автомобилями. В результате средняя эксплуатационная скорость на перегонах составляла около 60 километров в час, а близ развязок падала до 50 километров.

Особенно напряженная ситуация складывалась на участках, вблизи которых располагались домостроительные комбинаты. В период массового жилищного строительства выпускаемые комбинатами детали доставлялись на стройплощадки тяжелыми панелевозами, значительная часть которых проходила по МКАД и создавала серьезные помехи в движении. Аналогичная картина складывалась в районе Каширского шоссе в период строительства аэропорта в Домодедове.

Заложенный в проект широкий по тем временам размах оказался недостаточным, причем ситуация неуклонно ухудшалась. Быстрое развитие автомобильных перевозок, увеличение автопарка привело к тому, что уже к середине 70-х годов МКАД перестала справляться с сильно выросшим транспортным потоком. Многочисленные тихоходные грузовики тормозили движение, средняя скорость на кольце упала до 40 километров в час.

Поэтому с конца 70-х годов началась постепенная реконструкция. Первой ей подверглась восточная часть МКАД. Ликвидация разделительной полосы позволила выкроить еще по два ряда в каждом направлении. Однако страшные события времен перестройки и демократии остановили дальнейшие работы. Спохватились лишь тогда, когда Москву, да и всю страну захлестнула волна бесконтрольной автомобилизации. МКАД превратилась в сплошную пробку.

Последняя катастрофа

В 1996 году городское руководство, до того бездумно выбрасывавшее деньги на самые шальные проекты вроде «возрождения» сработанного умеренно одаренным архитектором К. А. Тоном храма Христа Спасителя или установки потрясающего памятника Петру I, наконец обратило свой взор на насущные проблемы города.

Возобновление работ на МКАД сопровождалось широковещательной рекламой, подающей их как свидетельство отеческой заботы городского администратора о своих детях-москвичах. При этом все средства массовой информации напрочь забыли о том, что, не будь перестройки политической, техническая перестройка кольцевой автодороги завершилась бы уже лет десять назад. Справедливости ради нужно отметить, что широко задуманный проект действительно был хорош, намного превосходя скромные наметки 70-х годов. За размах, правда, приходилось платить, причем дорого. Почти сразу стали очевидными допущенные проектировщиками просчеты. На мощной магистрали оказалось множество «узких мест», создаваемых примитивными развязками типа «клеверный лист», которые резко сокращают пропускную способность и создают почти постоянные пробки. Реконструированная МКАД сразу же потребовала новой реконструкции.

Спешили не только проектировщики, но и строители. Политическая обстановка требовала от городского руководства скорых достижений, поэтому работы подгоняли как могли. На реконструкции кольца были достигнуты темпы, немыслимые даже для ударных строек социализма – за счет ночных работ, привлечения масс дешевых и некапризных иногородних строителей.

Спешка, как и следовало ожидать, привела к катастрофе, случившейся в ночь с 27 на 28 июня 1998 года и именно на пересечении с несчастливым Дмитровским шоссе. Перебрасываемый через него новый путепровод строил «Мостоотряд-90». Бетонные балки уже были уложены на массивные опоры. Рабочие ночной смены заливали между ними бетон. Всего на мосту находилось десять человек.

В начале двенадцатого субботней ночи пролет моста вдруг провалился. Масса железобетона рухнула с пятиметровой высоты вниз, завалив Дмитровское шоссе и полностью заблокировав движение в сторону центра столицы. Вместе со стройматериалами головокружительный полет вниз совершили рабочие.

Можно сказать, что им повезло, поскольку самой серьезной травмой у пострадавших оказался открытый перелом предплечья. Всего же в больницу пришлось отправить девятерых рабочих, но к воскресному утру они разбежались по домам, чтобы вскоре вновь появиться на стройке. Столь странное поведение объясняется просто – все пострадавшие были временными, иногородними рабочими, которым нужно было зарабатывать на жизнь, пока идут работы, – тут уж не до забот о своем здоровье.

Удивительно счастливым стало и то обстоятельство, что в момент обвала под мостом не оказалось ни одного автомобиля. Лишь одна легковушка ВАЗ-2105 как раз направлялась к мосту. Водитель успел затормозить за метр до валившихся перед носом машины конструкций и отделался легким испугом. Если бы обвал произошел днем, когда по всем магистралям города движутся сплошные потоки автомобилей, погибших пришлось бы считать десятками.

На место происшествия срочно прибыла тяжелая дорожно-строительная техника, чтобы в максимально сжатые сроки расчистить образовавшиеся завалы на дорожном полотне. На это рабочим «Мостоотряда» были отпущены сутки. Хотя полностью справиться с завалами в установленное время и не удалось, на следующий день движение по Дмитровскому шоссе было восстановлено. Действовали две полосы шоссе для въезда в столицу и одна полоса для выезда из Москвы в сторону области.

По различным данным, причиной инцидента стало либо нарушение рабочими техники безопасности, либо дефект в английской опалубке, применяемой на строительстве путепровода. В момент аварии строители осуществляли заливку бетона, однако опалубка не выдержала нагрузки, и пролет моста рухнул вниз.

Конфузную историю постарались замять. Средства массовой информации «забыли» о ней почти мгновенно. Недомолвки привели, как всегда, к возникновению разнообразных слухов, объяснявших некоторые странности опубликованной версии. В частности, осталось неясным, что послужило непосредственной причиной обвала. В некоторых газетах проскользнули упоминания о каком-то тяжелом грузовике, будто бы задевшем за опору моста. В дальнейшем они не получили ни официального подтверждения, ни опровержения. И это наводит на грустные размышления.

Ведь тяжелых грузовиков по шоссе за сутки проезжает тысячи, и вероятность задевания ими мостовых опор достаточно велика. Что будет, если от каждого такого касания мосты начнут проваливаться?

Самое неприятное во всей этой истории то, что проведенная в спешке реконструкция вновь оказалась недостаточной. Всего через полтора десятка лет развязка Дмитровского шоссе с МКАД вновь подверглась перестройке, в ходе которой прежняя схема «клеверного листа» была заменена системой эстакад и путепроводов, обеспечивающих разделение пересекающихся потоков в разных уровнях.

Водопроводный Северный

Кольцевая автомагистраль помимо своей основной – транспортной – приобрела еще одну функцию. В 1960 году МКАД была объявлена новой границей Москвы. Эту роль она продолжала играть до начала 80-х годов, когда к городу было присоединено несколько участков за кольцом. Но намного раньше московской территорией стали считаться несколько отдаленных от города поселков, население которых обслуживало важнейшие предприятия городского хозяйства столицы. Одним из таких «осколков Москвы» являлся поселок Северный, выросший рядом с Северной водопроводной станцией.

Ее создание было предусмотрено генеральной схемой расширения и реконструкции водоснабжения столицы, утвержденной Советом народных комиссаров СССР еще в 1936 году. Разработка проектных предложений началась немедленно, и к 1939 году трест «Мосводопровод» подготовил плановое задание, в котором предусматривалось целых 16 различных вариантов размещения и конструкции будущей станции. Научно-технический совет Моссовета утвердил так называемый Афанасовский вариант. В соответствии с ним водозабор осуществлялся из Клязьминского водохранилища. Так как Клязьминское водохранилище, в отличие от заповедного Учинского (из которого забиралась вода на Сталинскую, позже Восточную водопроводную станцию), являлось открытым для судоходства и отдыха горожан, воду из него нужно было предварительно отстаивать. Для этой цели проектировался промежуточный отстойник рядом с деревней Афанасово.

Поселок Северный. Общий вид центральной части поселка со стороны Дома культуры

Выбор места для самой станции у деревни Ново-Архангельское был продиктован хорошим санитарным состоянием округи, близостью к северным районам Москвы (куда должна была подаваться вода), высоким расположением на рельефе (для повышения напора), наличием удобных подъездных путей, минимальной площадью отчуждаемых сельхозугодий[169].

Реализации плана помешала начавшаяся война. К идее Северной станции вернулись в конце 40-х годов. К этому времени Москва исчерпала резервы Сталинской водопроводной станции. В новых условиях концепция водозабора была коренным образом пересмотрена. Согласно новому проекту, водозабор осуществлялся из Учинского водохранилища. Водоводы первого подъема шли под землей до Клязьминского водохранилища, пересекали его по дну и затем вновь под землей подходили к станции. Такой подход позволял обойтись без дополнительного отстойника и повысить качество поставляемой в город воды. Специальными постановлениями определялись зоны санитарной охраны Северной водопроводной станции, которая оставалась на месте, выбранном до войны. Туда протянули железнодорожную ветку, а к югу от станции вырос поселок водопроводчиков, в 1952 году получивший название Северного и сразу включенный в состав Москвы.

Застройка центральной части поселка. Вдали – здание школы

Поселок строили по единому проекту, выполненному авторским коллективом в составе Н. Селиванова, З. Государевой, К. Кисловой и многих других архитекторов и инженеров. За чертой Москвы можно было не экономить землю, и авторы вполне резонно запроектировали весь поселок двухэтажным. Замысел удался на славу – к северу от столицы возник настоящий город-сад с уютными четырехквартирными домиками-коттеджами, стоящими посреди зеленых участков.

Большая часть коттеджей относится к двум основным типам. Первый – с легкомысленным острым фронтончиком на фасаде и закругленными окнами на верхнем этаже. Второй – построже, с меньшим количеством излишеств. Дома двух типов чередуются, что создает эффект разнообразия, поскольку на узких поселковых линиях глаз просто не в состоянии охватить одновременно более двух-трех построек.

Чрезвычайно нарядна центральная линия, скорее даже проспект, с широким зеленым бульваром в середине. Его перспективу замыкает самое красивое здание поселка – Дом культуры. Своей несколько наивной пышностью он сильно напоминает кинотеатры, выстроенные в Москве по проектам И. В. Жолтовского.

Помимо жилых домов в поселке выстроены здания управления водопроводной станцией, столовая, пожарное депо. Архитектурной доминантой поселка стал Дом культуры (3-я Северная линия, № 17), выстроенный по типовому проекту, впрочем основательно переработанному Селивановым. Поселковая школа, ныне детский сад (3-я Северная линия, № 15), построена по типовому проекту Н. М. Вавировского и А. П. Великанова.

Большинство строений поселка неплохо сохранились, и сегодня он представляет собой интереснейший образец комплексной малоэтажной застройки начала 50-х годов.

За Северным поселком древний путь на Дмитров продолжается уже за пределами Москвы. Надолго ли? При современных темпах расширения городских границ можно ожидать, что через десяток-другой лет Москвой станет называться вся Московская область, а может быть, и вся Россия…

Все еще впереди

Вот такая непростая и нелегкая судьба выпала на долю важной и полезной для Москвы, но не самой удачливой радиальной магистрали. Тут и запутанная трасса, и обилие железных дорог, не доведенная до конца реконструкция и не самые лучшие творения зодчих. В дополнение к этому – редкое для столицы обилие всевозможных катастроф. Окончательно портит впечатление рьяная деятельность городского руководства по «благоустройству», на самом деле город не украшающая, зато портящая жизнь многим москвичам.

Все-таки общий вывод должен быть оптимистическим. У северного радиуса все еще впереди. Рано или поздно он дождется настоящих, а не бутафорских преобразований и приобретет облик, который виделся советским архитекторам – творцам чудесных проектов 30–70-х годов XX века. Возможно, тогда на карте Москвы наконец-то появится новый проспект со славным именем.

Но для этого нужно, чтобы у руля столичной власти стояли не лица, уровень мышления которых застыл на уровне плиток на тротуарах или разметки для платных стоянок. Решить накопившиеся проблемы города, среди которых не последнее место занимает незавершенная реконструкция ряда важных магистралей, смогут лишь настоящие москвичи, любящие свой город, знающие его потребности и умеющие не пускать пыль в глаза внешним «благоустройством», а заниматься комплексным развитием и преобразованием Москвы…

Примечания

1

Пилявский В. Петровский театр // Строительство и архитектура Москвы. 1981. № 2.

(обратно)

2

Чаянова О. Театр Меддокса в Москве. М., 1927.

(обратно)

3

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 6451.

(обратно)

4

Рогачев А. В. Последний день Москвы. М., 2009.

(обратно)

5

Московский листок. 1892. № 126.

(обратно)

6

Любецкий С. М. Старина Москвы и русского народа в историческом отношении с бытовой жизнью русских. Московские окрестности. М, 2008.

(обратно)

7

Императорская академия художеств присваивала звание академика лучшим выпускникам, удостоенным Большой золотой медали. Им предоставлялось право на заграничную поездку, в ходе которой они должны были подготовить проект на заданную, чаще всего совершенно условную тему. По итогам оценки проекта и присваивалось звание. С 1895 года звания академика стали удостаивать архитекторов за реализованные проекты выдающихся в художественном отношении зданий.

(обратно)

8

Дьяконов М. В. К биографическому словарю московских зодчих XVIII–XIX вв. // Русский город. Вып. 1–5. М., 1976–1982.

(обратно)

9

Попов В. Хранилище документов партии. Реконструкция Центрального партийного архива Института марксизма-ленинизма // Строительство и архитектура Москвы. 1977. № 10–11.

(обратно)

10

А.О.М. Надстройка – важнейшая часть реконструкции Москвы // Строительство Москвы. 1932. № 5.

(обратно)

11

Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы. Том первый. 1147–1762. М., 1950.

(обратно)

12

Алабян К., Симбирцев В. Проект улицы Новая Дмитровка в Москве // Архитектура СССР. 1933. № 3–4.

(обратно)

13

Москва за месяц // Строительство Москвы. 1933. № 12.

(обратно)

14

Кондратов Б. Центральный парк им. МОСПС // Архитектура СССР. 1934. № 2.

(обратно)

15

Генеральный план реконструкции Москвы. Постановления и материалы. М., 1936.

(обратно)

16

Школа выстроена отлично // Московский строитель. 1937. 8 октября.

(обратно)

17

Вечерняя Москва. 1940. 13 ноября.

(обратно)

18

Шевердяев Ю. Широкоэкранный кинотеатр на Пушкинской площади // Архитектура и строительство Москвы. 1958. № 2.

(обратно)

19

Рябушин А. В духе новой направленности // Строительство и архитектура Москвы. 1961. № 9.

(обратно)

20

Шайхет А. Дух творчества // Строительство и архитектура Москвы. 1984. № 5.

(обратно)

21

Опыт предварительного напряжения монолитной железобетонной конструкции // Строительство и архитектура Москвы. 1961. № 10.

(обратно)

22

Анисимов А.В. Театры Москвы. М., 1984.

(обратно)

23

Театры Москвы. М., 1961.

(обратно)

24

Ежегодник Московского архитектурного общества. Выпуск четвертый. 1914–1916. М., 1917.

(обратно)

25

Дмитриев Н. Архитектурная деятельность в Москве // Московский вестник. 1860. № 5.

(обратно)

26

Белинцева И. Здание Главного телефонного узла на ул. Чехова в Москве // Архитектурное творчество СССР. М., 1988.

(обратно)

27

Старый новый офис // Архитектура, строительство, дизайн. 2004. № 6.

(обратно)

28

В то время в Москве работали два брата-архитектора Поповых с одинаковыми инициалами – Александр и Алексей Протогеновичи. Установить, кто из них выполнял заказ Медведниковой, не удалось.

(обратно)

29

Дмитриев Н. Архитектурная деятельность в Москве // Московский вестник. 1860. № 30.

(обратно)

30

Красовский М. Материалы по истории русской архитектуры. Многошатровые церкви Москвы // Зодчий. 1911. № 15.

(обратно)

31

Письмо о церкви в «Паутынках» // Московский вестник. 1860. № 15.

(обратно)

32

Дмитриев Н. Архитектурная деятельность в Москве // Московский вестник. 1860. № 5.

(обратно)

33

Аркин А. На Садовом кольце // Строительство и архитектура Москвы. 1967. № 9.

(обратно)

34

Ансамбли на магистралях // Вечерняя Москва. 1939. 27 сентября.

(обратно)

35

Генеральный план реконструкции Москвы. Постановления и материалы. М., 1936.

(обратно)

36

Архитектура СССР. 1938. № 3.

(обратно)

37

Хан-Магомедов С. О. Илья Голосов. М., 1988.

(обратно)

38

Памятники архитектуры Москвы. 1910–1935. М., 2012.

(обратно)

39

Журавлев A. M. Жилой комплекс на Садовой-Каретной // Архитектура и строительство Москвы. 1999. № 5.

(обратно)

40

Путеводитель по Москве, изданный Московским архитектурным обществом для членов V съезда зодчих в Москве, под редакцией товарища председателя общества И. П. Машкова. М., 1913.

(обратно)

41

Хроника// Строительство Москвы. 1936. № 2.

(обратно)

42

Медали и дипломы Российской академии архитектуры и строительных наук // Архитектура и строительство Москвы. 2002. № 2–3.

(обратно)

43

Вечерняя Москва. 1930. 13 августа.

(обратно)

44

Работы архитектурных мастерских. Мастерская № 4. М., 1935.

(обратно)

45

Карлик Л. Б. Каро Алабян. Ереван, 1966.

(обратно)

46

Былинкин Н. Чему учит опыт строительства в столице // Архитектура и строительство Москвы. 1954. № 6.

(обратно)

47

Кириченко Е. И. Михаил Быковский. М., 1988.

(обратно)

48

Дьяконов М. В. К биографическому словарю московских зодчих XVIII–XIX вв. // Русский город. М., 1976.

(обратно)

49

ЦГИА СССР. Ф. 218. Оп. 3. Д. 1069.

(обратно)

50

Памятники архитектуры Москвы. Территория между Садовым кольцом и границами города XVIII века. М., 1998.

(обратно)

51

Ловейко И., Лютов М. Каляевская улица – Дмитровское шоссе. Над чем работает магистральная мастерская № 7 института «Моспроект» // Архитектура и строительство Москвы. 1953. № 7.

(обратно)

52

Обсуждение проектов планировки и застройки магистралей столицы. Каляевская улица – Дмитровское шоссе // Архитектура и строительство Москвы. 1953. № 9.

(обратно)

53

Витте С. Ю. Воспоминания. Т. III. Л., 1924.

(обратно)

54

Московский листок. Прибавление. 1901. № 44.

(обратно)

55

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 1392.

(обратно)

56

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 9395.

(обратно)

57

Мыц А. Из практики экспериментального школьного строительства // Архитектурный вестник. 2000. № 1.

(обратно)

58

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 11117.

(обратно)

59

Московские ведомости. 1889. 7 ноября.

(обратно)

60

Русские ведомости. 1864. № 2.

(обратно)

61

В XIX столетии в Москве появился и один мужской монастырь. Но это было чисто формальным актом. На самом деле в Никольский единоверческий монастырь были преобразованы отобранная у старообрядцев часть территории и постройки Преображенской старообрядческой общины.

(обратно)

62

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 6451.

(обратно)

63

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 6455.

(обратно)

64

Там же. Д. 11116.

(обратно)

65

Там же. Д. 11115.

(обратно)

66

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 11303.

(обратно)

67

Там же. Д. 11116.

(обратно)

68

Архитектура и строительство Москвы. 1955. № 2.

(обратно)

69

Корнфельд Я. А. Комбинат газеты «Правда» // Архитектура СССР. 1936. № 2.

(обратно)

70

Работы архитектурных мастерских. Мастерская № 12. М., 1935.

(обратно)

71

Шкинев А. Н. Аварии на строительных объектах, их причины и способы предупреждения и ликвидации. М., 1962.

(обратно)

72

Ковалев Е. Новый комплекс издательства «Правда» // Строительство и архитектура Москвы. 1983. № 1.

(обратно)

73

Информационный бюллетень АПУ. 1957. № 5–6.

(обратно)

74

Былинкин Н. Жилые дома и ансамбли Москвы // Архитектура СССР. 1940. № 4.

(обратно)

75

Памятники архитектуры Москвы. 1933–1941. М., 2015.

(обратно)

76

Голос Москвы. 1909. № 151.

(обратно)

77

Реконструкция Савеловского вокзала // Архитектурная газета. 1935. № 38.

(обратно)

78

Бурдин Д., Лютов М. Реконструкция площади Савеловского вокзала // Архитектура и строительство Москвы. 1957. № 11.

(обратно)

79

О направлении конно-железной дороги в Петровско-Разумовское // Московский листок. 1886. № 116.

(обратно)

80

Слово «танк» в приложении к паровозу не имеет никакого военного смысла. Танками-паровозами назывались локомотивы, обходившиеся без прицепного тендера. Необходимые для работы запасы угля и воды находились в баках (танках), размещенных на самом паровозе.

(обратно)

81

Московский листок. 1886. № 209.

(обратно)

82

Фейгин Л. А. Спутник дачника по окрестностям Москвы, замечательным по условиям дачной жизни и в историческом отношении, с приложением необходимых календарных, юридических и других сведений, расписания железных и конно-железных дорог, карты сети конно-железных дорог и прочее. М., 1888.

(обратно)

83

Рогачев А. В. Последний день Москвы. М., 2009.

(обратно)

84

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 715а.

(обратно)

85

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 10652.

(обратно)

86

Московский строитель. 1938. № 6.

(обратно)

87

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 713.

(обратно)

88

Информационный бюллетень ГлавАПУ. 1952. № 4.

(обратно)

89

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 712.

(обратно)

90

Рогачев А. В. В московских мы учились школах… М., 2001.

(обратно)

91

Архитектура. Работы проектных и научных институтов Москвы. 1966–1969 гг. М., 1970.

(обратно)

92

Хан-Магомедов С. О. Константин Мельников. М., 1990.

(обратно)

93

Ловейко И., Лютов М. Каляевская улица – Дмитровское шоссе. Над чем работает магистральная мастерская № 7 института «Моспроект» // Архитектура и строительство Москвы. 1953. № 7.

(обратно)

94

Подробнее об этом комплексе см.: Рогачев А. В. Проспекты советской Москвы. М., 2014.

(обратно)

95

Ловейко И. На путях перестройки // Архитектура и строительство Москвы. 1955. № 2.

(обратно)

96

ЦАНТДМ. Ф. 3. Д. 1164, 1165.

(обратно)

97

Хроника // Архитектурно-художественный еженедельник. 1915. № 19.

(обратно)

98

Строительство Москвы. 1935. № 11.

(обратно)

99

Александер К., Голубев Г. О комплексном решении сети метрополитена и пригородных железных дорог // Строительство и архитектура Москвы. 1961. № 5. Схема транспортного узла из этой же статьи.

(обратно)

100

Калинин В. Контуры Тимирязевского проспекта // Строительство и архитектура Москвы. 1972. № 3.

(обратно)

101

Астафъева-Длугач М. И., Левинская ЕМ. Иосиф Ловейко. М., 1991.

(обратно)

102

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 9322.

(обратно)

103

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 10791.

(обратно)

104

Там же. Д. 2116.

(обратно)

105

Там же. Д. 2118.

(обратно)

106

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 10791.

(обратно)

107

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 10791.

(обратно)

108

Там же. Д. 2111.

(обратно)

109

Москва за месяц // Строительство Москвы. 1934. № 9.

(обратно)

110

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 2111.

(обратно)

111

Веге. Под углом повышенных требований (Из практики отдела проектирования Моссовета) // Строительство Москвы. 1935. № 11.

(обратно)

112

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 2116.

(обратно)

113

Хроника // Строительство Москвы. 1939. № 5.

(обратно)

114

Информационный бюллетень ГлавАПУ. 1952. № 7.

(обратно)

115

В Архитектурно-строительном совете // Московский строитель. 1954. 9 октября.

(обратно)

116

Там же. № 58.

(обратно)

117

Архитектура. Работы проектных и научных институтов Москвы. 1975–1978 гг. М., 1981.

(обратно)

118

Архитектура. Работы проектных и научных институтов Москвы. 1984–1988. М., 1991.

(обратно)

119

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 10793, 10794.

(обратно)

120

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 10787.

(обратно)

121

Рогачев А. В. Планировка и застройка округа // Северный округ Москвы. Век XX. М., 1997.

(обратно)

122

Информационный бюллетень ГлавАПУ. 1956. № 4–5.

(обратно)

123

Курлат Ф. Л., Соколовский Ю. Е. С путеводителем по Москве. М., 1980.

(обратно)

124

Олимпийские сооружения Москвы. М., 1981.

(обратно)

125

Левинская Е. Гостиница «Молодежная» // Строительство и архитектура Москвы. 1982. № 1.

(обратно)

126

Дихтер Я. Е. Архитектура телефонных станций // Архитектура и строительство Москвы. 1998. № 6.

(обратно)

127

В Архитектурно-строительном совете // Московский строитель. 1950. 2 декабря.

(обратно)

128

Информационный бюллетень ГлавАПУ. 1954. № 8–9.

(обратно)

129

Генеральный план реконструкции города Москвы. Постановления и материалы. М., 1936.

(обратно)

130

Нестерук Ф. Я. Водное строительство Москвы. М., 1950.

(обратно)

131

Токмаков И. Ф. Историко-статистическое и археологическое описание Петровско-Разумовского. М., 1902.

(обратно)

132

Сытин П. В. Прошлое Москвы в названиях улиц. М., 1946.

(обратно)

133

Величко С. Г. Соломенная сторожка // Северный округ Москвы. Из глубины веков. М., 2000.

(обратно)

134

Крылов А. Н. Мои воспоминания. М., 1945.

(обратно)

135

Грабарь И. Э. У истоков классицизма // Ежегодник института истории искусств. 1956. М., 1957.

(обратно)

136

Неизвестные и предполагаемые постройки В. И. Баженова. М., 1951.

(обратно)

137

Михайлов А. Архитектор Д. В. Ухтомский и его школа. М., 1954.

(обратно)

138

Памятники архитектуры Москвы. Окрестности старой Москвы. М., 2004. (Убедительный пример халтурного отношения авторов вроде бы солидных трудов к своей деятельности. – Авт.)

(обратно)

139

ЦАНТДМ. Ф. 3. Оп. 2. Д. 352.

(обратно)

140

Московский строитель. 1954. 5 октября.

(обратно)

141

Ежегодник Московского архитектурного общества. № 6. М., 1930.

(обратно)

142

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 10795.

(обратно)

143

Сооружения в ТСХА // Московский строитель. 1954. № 97.

(обратно)

144

Гайгаров Ю. 20-этажное общежитие для студентов Гидромелиоративного института // Строительство и архитектура Москвы. 1970. № 1.

(обратно)

145

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 7266.

(обратно)

146

Там же. Д. 7267.

(обратно)

147

Эйгелъ И. Ю. Борис Иофан. М., 1978.

(обратно)

148

Бондаренко В. Новая библиотека Тимирязевской академии // Строительство и архитектура Москвы. 1976. № 4.

(обратно)

149

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 1969, 2121.

(обратно)

150

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 4373.

(обратно)

151

Кондратов Б. А. Как будет проектироваться сельскохозяйственная выставка // Архитектурная газета. 1935. № 19.

(обратно)

152

Кондратов Б. А. Где будет Всесоюзная сельскохозяйственная выставка 1937 г. // Архитектурная газета. 1935. № 26.

(обратно)

153

Проектирование Всесоюзной сельскохозяйственной выставки // Архитектурная газета. 1935. № 32.

(обратно)

154

Кукушкин С. Новый участок на территории Тимирязевской сельскохозяйственной академии // Архитектурная газета. 1935. № 36.

(обратно)

155

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 2125.

(обратно)

156

Там же. Д. 10794а.

(обратно)

157

Селиванов Н., Дукельский Г. Настойчивее осуществлять творческую перестройку // Архитектура и строительство Москвы. 1958. № 11.

(обратно)

158

Московский листок. 1902. № 70.

(обратно)

159

На севере столицы // Строительство и архитектура Москвы. 1961. № 9.

(обратно)

160

В Исполкоме Московского Совета // Архитектура и строительство Москвы. 1957. № 4.

(обратно)

161

Там же. 1970. № 7.

(обратно)

162

Степанов В. Проект и жизнь // Строительство и архитектура Москвы. 1971. № 6.

(обратно)

163

Лившиц Е. Центр здоровья в Бескудникове // Строительство и архитектура Москвы. 1982. № 10.

(обратно)

164

Пригородная зона города Москвы // Архитектурная газета. 1935. № 44. Приложение.

(обратно)

165

Там же.

(обратно)

166

Архитектура. Работы проектных и научных институтов Москвы. 1979–1983 гг. М., 1987.

(обратно)

167

ЦАНТДМ. Ф. 2. Д. 5162.

(обратно)

168

Там же. Ф. 3. Оп. 6. Д. 2241.

(обратно)

169

Бирюков С. К. Северная водопроводная станция // Строительство Москвы. 1940. № 4.

(обратно)

Оглавление

«Неудачник плачет, кляня свою судьбу…»

Дмитров и Дмитровки

У истоков театральных пожаров

Пламя театральной Дмитровки

Драмы музыкального театра

С небес и из-под земли

Казаков, Бакарев и Мейснер

Не всякий дом памятник

Институт Ленина от Советской площади до Дмитровки

Первый проект реконструкции

Федерация федеральной федерации

От трамвая до двух ног

Несостоявшаяся Новая Дмитровка

Парковая маниловщина

Следы Новой Дмитровки

Замечательная «Россия»

Дмитровка Малая

Литературно-художественные планы

Перестройки и переделки

Красавица из Путинок

Исчезнувшие кварталы

То шире, то уже

Девушки с веслами и гармонисты

Скандальные арки

Недостающее звено

«Оружейный» и другие

Итальянский квартал и храм-киностудия

Неужели повезло?

Неудачи метростроителей

Миусские общежития

У истоков обвальных традиций

От Селезневской до Лесной

Прекрасные мечты 7-й мастерской

Архитектурные неудачи Лесной

Что осталось от Казакова

Не тупой тупик

Разное жилье Новослободской

Шум на тихом Вадковском

Последняя обитель скорби…

Квартал под названием «дом 62/10»

Новостройки 20-х

Пятьдесят вагонов бумаги

Три возраста и две трагедии «Правды»

Дом на горе

Невезучий вокзал

Транспортные проблемы вокзальной площади

Первая трехуровневая

Дым столбом…

Из истории Бутырок: слава и бесславие

«Пожар способствовал ей много к украшенью»

Улица начинается с обвала

Новый масштаб Бутырок

Мельниковская «Свобода»

Планы Ловейко: закончились, не начавшись

Нелегкая судьба храма

Путепроводы и трамваи Бутырок

Конец вятского трамвая

Дмитровский или Тимирязевский?

Пищевая наука

Начало «Пищевой индустрии»

Арки архитектора Маркузе

Новые институты

Интересные тылы Дмитровки

Реконструкция шоссе

У Красностуденческого

Встречные-поперечные

Реконструкция топонимики

Академическое Петровско-Разумовское

«Архитект Кокорев» или другие?

От усадьбы к академии

Храм и трамвай

Академия в развитии

«Собрались мы в твои общежитья, столица…»

Лиственничная аллея

Дома и дачи Петровско-Разумовского

Счастливый шанс

Судьбы крутые повороты

Новый транспорт

Нижне-Дмитровское шоссе

Троллейбус в огне

В границах 1960 года

Кварталы Бескудникова-Дегунина

Полвека без метро

Архитектурные акценты Бескудникова

Эволюции Вагоноремонта

Два адреса ВИСХОМа

Рубеж Москвы

Последняя катастрофа

Водопроводный Северный

Все еще впереди Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg