«Монголия. Следами номадов»

Монголия. Следами номадов (fb2) - Монголия. Следами номадов (пер. Юрий Иосифович Перцовский) 4437K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андраш Рона-Тас

Андраш Рона-Тас Монголия. Следами номадов

Открытие Монголии

Я дважды бывал в Монголии, что было сопряжено с моей трудовой деятельностью. Первая встреча с ней прошла во время двухлетнего пребывания в сомоне Хар-Хорин Убурхангайского аймака. Я работал в стройотряде Главвоенстроя МНР механиком по контракту. Рядом были занесённые песком развалины Каракорума, в XIII веке резиденции монгольского Каганата, откуда отправлялись монгольская конница покорять весь, существующий в понимании того времени, «мир». Рядом был храмовый комплекс ламаистского монастыря «Эрдэни-Цзу», или Чойжин-Ламы, построенный в XVI в. из камней Каракорума. Вся окрестность была отмечена вехами древних глиняных крепостей, старых могильников, вехами знаменитого древнего пути расселения номадов по долине реки Ор-хон.

Наши объекты находились на территории Архангайского, Убурхангайского, Среднегобийского и Южногобийского аймаков. Маршруты моих передвижений по Монголии захватывали и северную тайгу, мы ездили на грузовой машине вдоль замерзшего Орхона и Селенги, бывали у хребта Гурван-Сайхон Уул. И везде нас сопровождали древние безыменные памятники в виде вертикальных плоских плит с неизвестными письменами и грудой камней.

В 1968–1970 гг. мы наблюдали ещё экзотические случаи, когда охотники с монгольского Гоби-алтайского хребта предлагали купить шкуру снежного барса. Или в Хар-Хорин приходило несколько верблюдов с мешками ячменного зерна для помола на мельнице, из глубин Гоби. Офицеры батальона иногда принимали участие в охоте на кабана в предгорьях Хангая. Во время поездок, а это зачастую происходило ночью, монгол-водитель ориентировался, как правило, по звездам. Мы попадали весной в стену дождя, радовались начинающей зеленеть степи, удивлялись свадебным танцам журавлей. А осенью журавли прощались с нами, стаей кружась над поселком и выбирая вожака для далекого пути на юг.

Знакомство с Монголией и монголами ограничивалось бытом, языком, некоторыми обычаями и суевериями. Я уже мог отличить гобийского монгола от дархата из северной тайги, кроме того познакомился и с этническими казахами и уйгурами.

История монголов, история номадов оставалась для меня недоступной и требовала специальных знаний, которых я не мог получить при напряженной работе в монгольской «глубинке».

Многозначительный подарок получил я при расставании с Монголией от моего товарища, поляка Чеслава Пецуха, книгу венгерского этнографа Андраша-Рона Тас из Будапештского университета, «Монголия. Следами номадов» на польском языке.

На склоне лет я перевёл эту книгу и понял, какой бесценный подарок получил в своем монгольском прошлом.

Монголия представилась мне путем движения, жизни, битв и умирания многочисленных племён номадов. И зачастую забвения, так как расшифровать надписи на могильных плитах могли только специалисты, обладающие знанием древних языков и сопоставившие действие этих языков в хронологическом порядке. Уходили в небытие древние племена, но оставались в каждом следующем поколении традиции, обычаи, песни, сказки и поверья степных номадов. Оставались ремесла. Как скатать войлок, как поставить юрту, как готовить и сохранить продукты из молока и мяса в условиях степи и полупустыни, как охотиться в горной тайге, как и где пасти скот. И много, много собранных в копилке народной мудрости обрядов, сберегающих семью, скот и жильё от злых духов и явлений природы. Потом ламаизм заменил пантеоном богов языческие верования. Для простого номада смыслом и опорой жизни по-прежнему оставалось постоянное передвижение вместе со стадом в поисках кормов, воды.

Книга представилась мне глубоким, интересным и познавательным источником знаний.

Я узнал в подробностях о конной почте ЧингисХана, получил сведения о херегсурах (древних захоронениях), где спят Гунны, Тюрки, Монголы; узнал о богатейшем хранилище древних книг в музее Эрдэни-Цзу, в том числе написанных чернилами на основе из измельченных драгоценных камней; разобрался в загадке «Красной Хроники», старой тибетской книги; вошел в тайну старого монгольского письма «Пагра» – об этом и еще о многом другом узнают любопытные читатели, встретившись с этой книгой.

Уровень этой книги выходит из рамок простого описания, это скорее осмысливание, понимание всего процесса существования номадов в степной и полупустынной Центральной Азии. Вершиной этого извечного кочевого движения стали монголы, встряхнувшие и поставившие под сомнение возможность существования в прежнем направлении многих государств Азии и Европы.

Эта книга сделает ваше посещение Монголии захватывающим приключением и снимет завесу предвзятости с этого загадочного уголка планеты Земля.

Юрий Перцовский,

Многие годы любящий эту прекрасную страну. 25.06.2013

Предисловие

В сердце Азии исчезает сегодня одна форма жизни, чтобы уступить место другой, новой. Исчезает последнее кочевническо-пастушеское общество, а на его месте возникает новое, молодое общество, занимающееся промышленностью, земледелием и разведением скота. Не делается это, конечно, с дня на день. Общество это находится ещё в прошлом, от которого унаследовало много обременений, но также и свою жизненную мудрость, но всё же формирует, выковывает свою современность. Кочевники, странствующий народ пастухов строит социализм. Поразительна эта загадка, полная неожиданных событий. Откуда происходит этот народ? Чьим наследием распоряжаются показавшиеся на бескрайнем горизонте степи запряжённые в яков телеги? Откуда ведут свой род мчащиеся на конях пастухи с кнутами в руках? Что мы знаем о длинной дороге кочевников, которой тянулись они с незапамятных веков? Или всегда так жили? А что это, в общем, такое – этот характерный степной кочевой образ жизни? В настоящее время, когда народ пастушеский вступил на новую дорогу, что осталось от старой жизни? Какая эта новая жизнь, которая зарождается? Как народ пастушеский организует социалистическое общество и как отомрёт кочевой уклад жизни, как из сынов степей вырастет новый класс рабочих, новая интеллигенция, из конных пастухов – новое общество, из старых обычаев – новые?

Такая гуща вопросов встаёт перед путешественником, который двигается вслед за монгольской действительностью. Однако перед терпеливым исследователем, наблюдающим жизнь номадов, появляются поочерёдно также и ответы. Более того, ответы наплывают так обильно, что нужно из них выбирать наиболее существенное. Иную сторону этого захватывающего комплекса загадок тщательно изучает журналист, другую – экономист, инженер или художник, а другую – языковед или этнограф. Я не собирался писать репортаж. Я отправился в степи Центральной Азии с конкретной и – если удастся – сухой научной программой. Во время моего путешествия, охватывающего девять тысяч километров, я желал изучить разные загадки жизни кочевника, прежде всего, с научной точки зрения, но эмоциональные видоизменения переросли рамки ограничений. Таким способом родилась вот эта книжка в путешествии. Читатель встретится здесь более с описанием жизни, ежедневно наблюдаемой глазами учёного, и одновременно с эмоциональными случаями и приключениями путешественника. Я старался записать всё, что видел, и по мере возможностей всесторонне, так как видел это глазами этнографа. В зеркале небольших случаев прошедшего дня старался я разглядеть перемены большие, знаменательные. И пытался изучить и передать читателям столько из истории, старой культуры и страданий монгольского народа, сколько считал за конечное для понимание его настоящего.

Очевидно, что не смог одновременно поместить в этой книжке того, что дал бы журналист, экономист или художник, так как не смог даже описать совокупность всего, что смог бы в этой стране увидеть этнограф и языковед.

Ограничения во времени и пространстве во время моей трёхмесячной, а затем месячной поездки создали барьеры для наблюдения. Факт описания путешествия в форме дневника придаёт связи между переживаниями и записями характер случайный. С другой, однако, стороны, создаётся возможность непосредственного обмена с читателями впечатлениями и результатами личных наблюдений, а также возможность описания многих приключений.

До сих пор многие люди шли следами перемен в жизни номадов. Учёные и путешественники на протяжении долгого времени занимались изучением монгольской культуры. Их работы становятся прочным фундаментом, великим открытием. Я постарался в этой книжке использовать всё, чему от них научился, рассказал поэтому столько, сколько полагал возможным для передачи читателям.

Прежде чем открыть мой дневник, должен выразить благодарность всем тем, которые дали в моих путешествиях в руки «лампу и компас». В первую очередь, я благодарю моих профессоров, которые провели меня через мучения не раз, но всегда эмоциональной дорогой знаний. С ученической благодарностью вспоминаю о помощи и поддержке, которые получил я от моего профессора Лайоша Лигети, члена Венгерской Академии Наук, который был не только проводником по богатым научным материалам в сфере монгологии и тибетологии, а также дал мне много ценных методологических советов по использованию этого материала. Как он больше всего поддерживал меня также в организации научных экспедиций. Благодарю членов Венгерской Академии Наук, профессоров кафедр этнографии, которые давали мне первые указания, а позже много полезных советов по разделу этнографии.

Кто когда-нибудь работал в отдалении многих тысяч километров от Родины, тот отдаёт себе отчёт, сколько значит осознание, что за ним стоит коллектив, который отправил его в поездку. Большой помощью в моей работе в бескрайних степях Монголии была дружеская атмосфера, которая существовала в нашей группе трёх молодых венгерских монголистов. Коллега Каталин У. Кёхальми, коллега Гьорги Кара и я пробыли вместе в первой трёхмесячной научной экспедиции, во время которой переживания совместных наших исследований обогатились опытами совместной работы. День в день – часто после истощающих 200—300-километровых участков дороги – находили мы время поделиться мнением для взаимного контроля новых сведений и исправления ошибок. Эта работа ещё теснее связывалась с результатами дружеского сотрудничества. Часть из богатого и ценного материала, собранного с помощью моих товарищей по путешествию, увидело свет в наших научных журналах.

Выражаю благодарность лицам и институтам, без моральной и материальной помощи которых не было бы возможности организовать моё путешествие. Венгерская Академия Наук сделала возможным мой первый выезд, второй, в то же время, состоялся благодаря командированию меня через Министерство Просвещения. Значительную помощь получил также я от других научных и культурных институтов, а среди них от Университета им. Лоранда Еотвоса, Института Культурного сотрудничества с заграницей, Венгерского Общества языкознания и Национального этнографического музея. Снаряжению нас в дорогу содействовали предприятия и, в частности, фабрики «Орион», «Мадьяр Оптикал Мювек», «Форте» и «Озалид».

От научной экспедиции, или от сбора материалов, до написания книжки о путешествии ведёт длинная дорога. На этой дороге получил я много ценной помощи от двух рецензентов моей книги – Лайоша Лигети и Имре Патко. Их полезными советами пользовался я там, где это представлялось возможным.

Тексты монгольского фольклора, приведённые в книге, приблизил к читателям Гёза Кепеш на основе моих сырых переводов, придав им стихотворную форму. За хороший художественный перевод выражаю ему в этом месте благодарность.

Работе старинных путешественников надоедала и затрудняла беспрерывная борьба с местными властями. Здесь же венгерского учёного в Монгольской Народной Республике ждал братский, дружественный народ. Выражаю благодарность государственным органам МНР и, прежде всего, Комитету Науки и Высшей Школы МНР, руководство которого уделило мне в моей работе далеко идущую помощь, обеспечивая благоприятные условия в научном и материальном плане для работы моей экспедиции. Мне особенно приятно, что в этом месте могу упомянуть с благодарностью о моих коллегах из Улан-Батора, старых и молодых, которые во время моего пребывания в Монголии помогли мне многими полезными советами. Кроме того, не премину поблагодарить за сердечное гостеприимство, с которым во время путешествия монгольские пастухи, рабочие и служащие принимали меня и делились со мной своей едой, напитками и временем. Книга эта, рассказывая о них, может, станет частью оплаты моего долга благодарности.

1. Мальчик, боящийся собак

Два всадника в степи. Мальчика отдают в семью невесты. Есугэй отравлен татарами. Одиночество в степи. Погоня за Темуджином и взятие его в неволю. В укрытии. Побег. На тропе конокрадов. Чингис-хан.

В огромной степи властвует видимая тишина. Только срывающийся раз за разом ветер чешет низкий покров травы, которая волнуется, как большое озеро, названное окрестными жителями Тенгиз. Между стеблями травы бегут к своим норам небольшие удивительные зверьки величиной с маленьких собак. Тарбаган спешит к своему вырытому в земле укрытию. Встаёт у норы, поднимает две передние лапы и прислушивается. Издалека доносится мерный топот. Взлетающие вверх коршуны указывают дорогу нарушителя тишины. Заходящее солнце освещает двух всадников.

Старший мужчина ведёт с собой двух запасных коней. С его седла свисает кожаный мешок, отталкивающийся ритмично от бока коня. Другой всадник натягивает на глаза шапку, чтобы не ослепляло его солнце, сидящее низко над небосклоном, но и так легко узнать по его лицу, что находится он не в самом хорошем настроении. Его рост и движения на первый взгляд обнаруживают, что нет ещё ему девяти лет. Беспокойно оглядывается он вокруг, как бы опасаясь неожиданного нападения. Изредка поглядывает он на старшего мужчину, ища надежду и утешение в его лице. Лицо это, однако, сегодня необычайно сурово. Ничего утешительного невозможно в нём прочесть.

Мужчина внезапно натягивает уздечку, и конь с всадником останавливается неподвижно, как статуя. Мальчик следит за взглядом отца. На горизонте между склонами двух небольших взгорий, которые старики называют Чекчер и Чикурку, что-то движется. Может, это только игра меняющейся тени с осколком скалы, но мальчик знает, что осторожность никогда не помешает. Через несколько минут небольшое облако пыли показывает, что зрение старшего мужчины не обмануло. К ним приближается галопом какой-то другой всадник. На лицах старого и молодого появилось беспокойство. Но нет повода для бегства, так как на знакомой местности селится род Олкуноут из близкого по крови им племени Торгутов.

Старший мужчина погнал коня галопом. Мальчик не остался позади. Околицу обнял смерч пыли, когда три всадника встретились. Верховые лошади дрожат от сильного напряжения, нервно перебирают копытами. Их хозяева сидят неподвижно. Изучают друг друга взглядом, спокойно, без слов. Лица двух старших уже прояснились, только мальчик приглядывается, изучающе и подозрительно, то к чужому, то к тому, с которым приехал. Потом он успокаивается, так как видно, что встретились хорошие знакомые. Долгую тишину прерывает, наконец, незнакомый всадник:

– Куда это так, шурин Есугэй? – спрашивает он, а лицо мальчика заливается румянцем то ли радости, то ли неуверенности. Из этих слов следует, что они у цели. Тогда чего тут ждать?

– Приехали, – ответил всадник, названный Есугэем, принимая с должным уважением приветствие, – чтобы среди членов рода Олкуноут искать невесту для вот этого моего сына, у его дяди со стороны матери.

Мальчик вздрогнул от этих слов, не потому, что не знал, какую цель имела длинная дорога, но потому, что было трудно привыкнуть к новой роли. С большой охотой остался бы он дома со своими тремя младшими братьями Джучи-казаром, Качюн-элчи и Темюге, не говоря о сестричке, недавно родившейся Тэмюлюн, которую он охотно носил на плечах, когда они выходили на берег реки. Его, однако, не спрашивали ни о чём, а только он уже знал, что отец его очень суровый. Незнакомец смерил мальчика взглядом с ног до головы. Вгляделся изучающе в его испуганные глаза. Затем обратился к Есугэю с удовлетворением:

– В глазах твоего сына блестит огонь, а взгляд его полон света.

Мальчик усмехнулся незаметно. Он знал, что учтивые похвалы не нужно принимать буквально, несмотря на это, сделалось ему тепло. Он посмотрел дружелюбно на мужчину в убеждении, что это есть Дэй-сэчэн. Мать мальчика часто рассказывала ему об этом человеке вечерами у моргающего огня. Она охотно говорила о своей семье, избегала только темы, как попала она в юрту его отца. Мальчик от родных узнал, что его отец похитил неслыханную красавицу Хюелюн-удзин у воина Еке Чиледу. История эта переходила в семье из уст в уста, подобно другим сказаниям, слышанным стократ. Но у него не было сейчас времени думать об этом, так как Дай-сэчэн промолвил дальше:

– Шурин Есугэй. Сегодня ночью я видел чудный сон. Белый сокол сел мне на руку, сжимая в когтях месяц и солнце. Я сказал людям об этом знаке: «Солнце и месяц можно увидеть всегда, но в то же время, сокол принёс мне их в когтях, садясь на мою руку. Белый сокол уселся мне на руку». Что за красивый знак! Шурин Есугэй. Сон этот означал тебя, приведшего своего сына за руку. Это был добрый сон. А что же это значит? Означает, что вы, род Кият, приходите к нам как вестники счастья. Мы, род Онгират, славимся со старых времён красотой наших женщин. Поэтому никогда не выезжали мы на женитьбу в другие роды, но после избрания у вас нового владетельного князя мы посадили наших красивых девушек на повозку, запрягли чёрного верблюда и повезли их, чтобы посадить на троне хана. Мы действительно не стремились к покорению стран и народов, но воспитывали наших красивых девушек, садили их на повозку, запрягали серого верблюда и привозили их для того, чтобы на высоком троне восседать рядом с вами. С давних пор делается так у нас в роду Онгират. Наши женщины принадлежат общности супружеской с вами, наши девушки воспитываются для вас, а внуки наши так красивы, как прекрасны наши дочери. У наших парней, когда они женятся, забота об имуществе, у девушек – о красоте. Пойдём, шурин Есу-гэй, ко мне. Дочка моя ещё маленькая, но посмотри на неё.

Прежде чем Дэй-сэчэн закончил свои выводы, в темноте показались освещённые белые войлочные юрты. Прибывших приветствовал лай собак. Из низкой двери одной юрты выглянула голова пожилой женщины. От её крика собаки попрятались. Прибывшие слезли с конец и из-за ремней вынули кожаные путы, которыми связали лошадям ноги. Мальчику тяжело далась эта процедура, так как его конь постоянно пятился назад, впрочем, с помощью отца всё пошло гладко. Они вошли в юрту. Пожилая женщина приветствовала прибывших глубоким поклоном. Хозяин дома провёл отца мальчика к огню и посадил его напротив входа. Мальчик уселся, съёжившись, слева от двери. Это было место для него. Женщина подбросила в огонь сухой коровий навоз, а затем вымыла котёл и наполнила его водой. Прежде чем чай был готов, два мужчины провели время в отвлечённой беседе.

Есугэй разглядывал с интересом юрту. Он знал, что шурин обладал большим имуществом. Ведь его кони, овцы и верблюды были известны в дальних краях. Кроме того, он старался использовать время, чтобы подумать, в какое место отправил своего сына. Юрта была простая и чистая, но можно было заметить, что её хозяин ставит на шёлк также красивые фарфоровые чашки. Усиливающееся временами пламя костра освещало пёстрые постели и белые войлочные ковры. Мальчик в это время следил взглядом за улетающими искрами, которые зигзагами исчезали из юрты через верхнее отверстие, чтобы смешаться с заглядывающими внутрь звёздами. Мальчик думал, как хорошо было бы сейчас лежать навзничь в траве и всматриваться в красивые звёзды, слушать монотонные рассказы старых пастухов о их славных предках. В такие минуты чувствовал он в себе большую, неиссякаемую силу, мечтал о своём будущем. Здесь он должен будет служить, чтобы получить жену. Мысль об этом довела его до какого-то непонятного удивительного чувства. Мальчику подали кусок сыра. Он начал спокойно жевать его.

Играющий блеск огня падал в какие-то моменты на личико заинтересованной гостями девочки. Её мордашка была полна жизнерадостности, глаза блестели как угольки. Звали её Бортэ, и была она на год младше мальчика.

Все доели ужин, и после короткой беседы легли спать. Старшему гостю достался ковёр в левой части юрты. Он прикрылся своим плащом и уснул. Только притаившегося в углу мальчика не брал сон.

Наутро Есугэй в красивом, длинном и цветистом обращении попросил от имени сына руку маленькой Бортэ. Дэй-сэчэн прервал его:

– Если принуждаешь себя долго просить, прежде чем я её отдам, то я слишком высоко её ценю. Судьбы девушки такова, что не должна она состариться в юрте, в которой родилась. А стало быть, отдаю тебе мою дочку. Если хочешь, то оставь здесь своего сына на службе. Принимаю его зятем.

Два отца пришли к соглашению и обсудили подробности.

– Хорошо, оставляю тебе сына, пусть будет твоим зятем. Но мальчик боится собак. Прошу тебя, шурин, не допусти того, чтобы собаки испугали моего сына.

Вымолвив это, Есугэй подарил шурину одного из запасных коней, оставил сына в распоряжении Дэй-сэчэна и вскочил на своего коня. На глаза мальчика навернулись слёзы, но он их проглотил. Досадно было ему, что отец заметил его слабость. В эту минуту мысль о том поглощала его больше, чем то, что он уже, может быть, никогда более не увидит отца. Из раздумия его вывели слова пожилой женщины. Она сказала ему, чтобы он как слуга пошёл посмотреть овец. Мальчик глубоко вздохнул, распутал своего коня, оседлал его и поехал. Он испытал приятное чувство, что теперь он хозяин собственного коня, а может, даже целой окрестности, всей, от места, где солнце всходит, до места, где оно заходит.

Через несколько минут постарался он также забыть о всём другом, несмотря на то, что имел много причин для беспокойства. Так как его отцу грозила серьёзная опасность.

Есугэй ехал на коне в сторону дома, ничего не подозревая. Что-то сжимало его сердце, душило его каким-то неизвестным предчувствием. Он опасался за сына. О себе почти не думал. Когда бы побольше он был внимательным, он заметил бы, что дорога его проходит теперь через местность, находившуюся в собственности их извечных врагов – татар. Побороли его чувства, тем более он обрадовался, когда перед собой увидел группу людей, пирующих у пылающего костра. Есугэй смело поехал в ту саму сторону. Сидящие у огня мужчины сердечно приняли гостя, угостили его едой и напитками. Есугэй хотел узнать, с кем встретился, но не получалось спросить об этом по-простому. А кроме того, если он заблудился среди татар, то не могут они причинить ему вред, потому что хранило его право гостя.

Татары были его старыми заклятыми врагами. Взывал их взаимно долг кровной мести. Кто начал, трудно узнать. С незапамятных времён велась борьба с переменным успехом. Есугэй особенно «услужил» татарам. Вскоре после похищения для себя жены он должен был сразиться в битве с её мужем Каганом монголов Кутулом и наследником престола Каданом. Военный поход закончился для него победой, и даже он сам взял двух пленников. Одного из них звали Темуджин-игэ. Когда Есугэй вернулся домой, жена его была в положении. Поэтому, согласно обычаю, предназначил он для своего должного появиться на свет первородного сына имя пленника Темуджина. Знал, что татары этого ему никогда не простят. Теперь успокаивал себя тем, что маленького Темуджина нет с ним.

Несколько веселившихся людей узнали Есугэя, а когда на следующий день ехал он на коне дальше, то почувствовал, что с ним происходит что-то недоброе. Едва вернулся домой, как начали его мучит чудовищные боли. Понял он тогда, что произошло. Вызвал к себе своего родственника Монглика и сказал ему:

– Монглик, брат мой. На обратной дороге отравили меня татары. Очень плохо мне. Возьми под опеку моих малых детей, мою вдову и мою невестку. Езжай и привези домой Темуджина.

При этих словах Есугэй умер.

Монглик отправился в дорогу и привёз назад маленького Темуджина, так как в этом случае старший в семье мальчик должен оставаться около матери. Пришло тяжёлое время. Родственники, слуги и другие люди ушли, оставив небольшую осиротевшую семью, так как уже не связывали их с ней авторитет и власть Есу-гэя, главы рода. Растащили их имущество, увели скот. Хюелюн осталась одна с малыми детьми. Семья, однако, не впала в отчаяние. Они собирали коренья и ягоды. Загнутым металлическим прутом ловили рыбу, охотились на тарбаганов и прозябали таким способом.

Когда родственники увидели, что бедный род, оставленный на произвол судьбы, не погиб, решили его уничтожить. Род оборонялся отчаянно. Его члены окопались в середине густого леса. Атакующие потребовали в виде выкупа голову Темуджина. Мальчик вынужден был убегать. Окружённый, он три дня укрывался в чаще леса, в голоде и холоде, но, наконец, больше не выдержал. Попробовал выбраться из окружения. Однако когда он ехал на коне следом телеги, развязалось под ним седло. Он подумал, что это злой знак, и свернул с дороги. Через три дня он снова попробовал выбраться из засады и доехал до опушки леса. Здесь дорогой его насторожила большая скала величиной с юрту. Мальчик посчитал это снова за предостережение и снова возвратился. На девятый день не мог он более выдержать, и с помощью ножа для изготовления стрел прорвался через непроходимую чащу. В поле был он, однако, немедленно схвачен в неволю.

Родственники увели пойманного Темуджина, заложили ему на шею и обе руки колодки так, что он не мог пошевелиться. Стерегущие его люди пошли на пир, тогда он неожиданно ударил колодкой стерегущего его стражника и убежал. Деревянные колодки мешали ему в беге, но он добежал до протекающей поблизости реки Онон и погрузился в неё так глубоко, что только лицо торчало над поверхностью воды. Когда стражник очнулся, начал дико кричать. Родственники, которые уже возвращались с пира домой, бросились на поиски Темуджина. Каждый должен был обыскать свой участок околицы. Соркан-шира нашёл дрожащего мальчика в воде, но жаль ему стало решительного Темуджина, и он не выдал секрета.

После выхода из воды промокший и несущий оковы мальчик не мог думать о побеге без помощи коня. Отправился он в юрту Соркана-ширы. Тот очень тревожился из-за неудобного гостя, ибо рисковал собственной жизнью, но сыновья его сказали:

– Птицу, на которую нападает сокол, убережёт чаща, если в ней укрыться. Как можешь ты выгнать того, кто укрылся у нас?

Соркан-шира сжалился над мальчиком и спрятал его. На следующий день на рассвете родственники пришли к заключению, что обременённый колодками Темуджин не мог далеко уйти пешком и, наверное, с помощью кого-то скрывается среди них.

Они обыскали у себя взаимно юрты и телеги, не пропустив ничего. В юрте Соркана-ширы они также перевернули котёл, сбросили постели с кроватей и заглянули в каждый ящик. Затем дошла очередь до телеги с шерстью, находящейся рядом с юртой. Когда они начали там копаться, Соркан-шира обратился к ним:

– Кто в такую жару смог бы вытерпеть под шерстью?

Тогда люди пошли дальше, а спрятанный в телеге Темуджин снова избежал смерти. Его преследователи удалились, а Соркан-шира мог уже теперь отправить Темуджина в дорогу. Он дал ему кумыс, лук и стрелы, а также кобылу. Только огниво ему не дал, чтобы тот по дороге не обнаружил себя разожжённым огнём. Мальчик, проезжая берегом реки Онон, вскоре отыскал своих. Теперь они убегали уже вместе.

Маленькая семья ехала вдоль реки. Останавливались только для того, чтобы вволю попасти девять своих коней в долине на богатой траве.

Потом случилось так, что днём Темуджин вместе с семьёй без всякого риска сидел в юрте. От палящего солнца укрылись они под продуваемой тенистой крышей. Вдруг услышали они топот коней. Когда подняли войлок, закрывающий проём двери, к своему ужасу увидели, что украдено их последнее имущество – кони. Маленькая семья осталась у юрты в беспомощном положении. Был уже поздний вечер, когда Белгютей, младший брат Темуджина, возвратился с охоты на тарбаганов. К счастью, Белгютей брал с собой одного коня, и было хоть на чём-то пуститься в погоню за конокрадами. После короткого спора братьев и сестёр Темуджин выехал за грабителями на одном оставшемся богатстве.

В дороге нашёл он себе первого товарища, Борчу. С его помощью нашёл сначала восемь коней, а затем восстановил остаток имущества семьи, и даже собрал около себя слуг и всяких родственников. Темуджин воевал несколько лет. Иногда ему везло, иногда нет. Постепенно захватил он под свою власть соседние племена, пока Курултай, объединение монгольской феодальной знати, не выбрал в 1206 году Темуджина Великим Каганом монголов под именем Чингис-хана.

Так «Тайная История Монголов» представляет молодость Чингис-хана, который отправился в мир как маленький мальчик, боявшийся даже собак, отправился ни с чем, прошёл через нужду, чтобы потом войной, кровью и железом, интригой и гнётом стать «Владыкой Мира».

Когда в университете мы с профессором Лайошем Лигети, известным знатоком «Тайной Истории Монголов», читали это прекрасное произведение, вновь припомнился мне вопрос, который волновал меня с давних пор.

2. В степи Азии

Приготовления к путешествию. Монгольский учёный прибывает в Будапешт. Неожиданное приглашение. Сколько имел денег Шандор Кёрёши Цсома, когда отправился в Азию? Немного осложнений с багажом в Москве. Сколько потребуется времени, чтобы обойти Монголию?

В понедельник, 8 апреля 1957 года, я записал в мой дневник, который верно сопровождал меня в течение всей дороги: «Сегодня я получил первую предохранительную прививку, имею паспорт и деньги. Если только какой-нибудь случай не изменит наших намерений, то выезжаем. Первая вещь, которая приходит мне в голову, это цель моего выезда. Зачем еду?».

Издавна захватывает меня вопрос, который в истории человечества принимается во внимание как важный узловой пункт. Если проникнуть взглядом 5–6 тысяч лет известной нам истории, можно заметить, что первые великие культуры создавали люди оседлые в долинах рек. Великие классические древние культуры возникли в Египте, Месопотамии, а также в долине Инда и в богатых окрестностях китайских рек. Даже колыбель государства Инков и Ацтеков находим в долинах рек. Те страны на реках создали менее или более независимо друг от друга, но часто одновременно земледелие, опирающееся на наводнения. Создали развитые для того времени производственные отношения. Причина этого кроется в высокой степени культуры, письменности, развитом искусстве и технике. Однако в какой-то момент доходят они до определённого предела в развитии, противоречия в них обостряются до максимума и, если в это самое время жизнь приречных культур нарушит какой-нибудь кочевой народе, не смогут они защититься от его массовых атак. Тогда оседлые племена будут завоёваны.

После значительного уничтожения производительных сил, если покорение продолжается, завоеватели перенимают результаты достижений завоёванных во всех отраслях и, не сразу, в результате многолетнего процесса достигают высшей степени развития от того, каким обладали в момент завоевания. Одинаково в Европе, как и в Азии происходило это. Откуда всё-таки пришли номады? Исторические источники отмечают только их прибытие, потому что только в данный момент явились они перед глазами летописца. Появились откуда-то как вихрь. Воины-кочевники, атакующие богатые страны Европы, Центральной Азии, а также Южной и Восточной; пришли из одного места. Начавшись от гиксосов и гэтитов, а закончившись на гуннах Аттилы, от аваров до венгров, от тюрок до монголов Чингис-хана, все известные и неизвестные конные номады прибыли с этого самого места.

Приведённая в предыдущей главе вступительная часть произведения «Тайная История Монголов» потому меня заинтересовала, что повествует она, хотя и в литературной форме, об одном эпизоде того исторического процесса. Должен был существовать в Азии какой-то «таинственный вулкан», который время от времени взрывался, заливал соседние, имеющие собственную культуру территории, чтобы лава его потом снова остыла и изменила плодородие земли. «Поиск прародины» – вот что тянуло венгерского путешественника Кёрёши Цсому и много других ему подобных в Азию. Если сегодня наука продвинулась уже в области исследований, касающихся происхождения венгерского народа, намного больше, чем во время тех самых путешественников, обязана она была, между прочим, их романтическим блужданиям, а не только результатам продолжительных исследований.

В сердце Азии, на бескрайней равнине степей Центральной Азии должна была быть «прародина» народов. Что-то там должно быть такое, что смогли бы принять за точку вспышки истории, вероятно, части человечества. Сформулирую вопрос: интересовали меня зарождение кочевого образа жизни, история происхождения кочевого феодализма.

Человек современный ликвидировал белые пятна на Земле, а иногда также небелых жителей белых пятен. Сегодня нет уже, наверное, места на нашем земном шаре, которые было бы неизвестно, но в истории, расширенной трёхмерной Землёй до четырёхмерной, есть ещё множество белых пятен. Одним из них – и, может быть, не наименьшим – есть собственная колыбель кочевых народов внутри Азии, где образовалась собственная культура, создались собственные производственные отношения. Культура эта, тысячи характерных проявлений жизни номадов, стала одним из центральных вопросов моего научного путешествия. Как выглядит дом этих людей, которые с недели на неделю путешествуют со своими юртами в поисках воды и травы? Какое пропитание у тех, которые забивают только скот, но не пашут? Как одевается народ, который стрижёт только шерсть и выделывает кожу, а не мнёт коноплю? О чём говорят песни и стихи пастухов? Что является характерным для этой кочевой культуры? Чем отличается от жизни народов оседлых, соседних или более далёких? И снова коротко формулирую вопрос: интересовала меня специфика, характерные периоды культуры номадов.

Поиск «прародины» с помощью Кёрёши Цсомы имело цель найти ответы на вопрос: что общего имеют венгры с укладом жизни того далёкого народа? Предыстория венгров сегодня уже в общих чертах известна. Историю венгров перед основанием государства можно поделить на два периода. В первом венгры жили с родственным угро-финским народом, потом началась их отдельная жизнь. Это шло рядом с постепенным переходом их от хозяйства рыбачье-охотничьего к кочевому укладу жизни, во время которого соприкоснулись они с народами, пасущими скот, и прежде всего, с тюрками. Этот кочевой период начался в VI–V веках до н. э. и продолжался до конца X века н. э., или до периода переселения народов. А следовательно, венгры также вели кочевую жизнь в течение полутора тысяч лет. Наследие этого жило в тогдашней венгерской культуре, но о том периоде и о эхе этого периода мы не знаем почти ничего. Мы знаем только, что не исчезла связь венгров со степной кочевой жизнью также и после X века. Куманы и печенеги, нашествие татар и турецкое иго постоянно снова позволяло венграм приходить в соприкосновение со степными сообществами. Когда я выехал с целью исследования жизни номадов, освещал я также и эту точку зрения.

До сих пор я говорил об исследованиях кочевого уклада жизни. Должен ещё рассказать о монгольских номадах, потому что является делом очевидным, что кочевые люди не были одинаковыми, кроме общих черт, имели они также различные особенности. История и этнография монгольского кочевничества принадлежит к вопросам наименее выясненным. Девять десятых монгольского этнографического материала не упоминается даже в научной литературе, а подавляющее большинство монгольских этнических групп и диалектов до сегодняшнего дня ещё не обработано. Следовательно, с этой точки зрения исследователь имеет перед собой область почти нетронутую. Это были общие рамки, в которых я старался уместить скромные задачи моих исследований. Одновременно я отдавал себе отчёт, что ценность моей исследовательской работы будет зависеть, несомненно, от умения использовать мои теоретические познания. С другой стороны, физические возможности, а также ограничения по времени заставляли меня делать ставку на несколько конкретных вопросов. Поэтому я поставил для себя целью решение трёх научных вопросов: я желал изучить монгольскую юрту, один из наиболее характерных атрибутов монгольской кочевой жизни; кроме того, я хотел бы ознакомиться с историческими источниками, древними хрониками народов, населяющих Центральную Азию, и, наконец, хотел бы отыскать способ исследования нескольких неизвестных до сих пор монгольских диалектов.

Это всё объясняет, почему выехал я в дорогу. А теперь пару слов о приготовлениях к путешествию. Речь шла не о какой-то короткой экскурсии. Для научной экспедиции в районы Азии должны быть, конечно, приготовления научные и средства материальные. Наша научная подготовка прошла на кафедре Центральной Азии университета имени Лоранда Етвоша. Здесь трое выезжающих в первую научную экспедицию, а следовательно, коллега Каталин У. Кёхалми, коллега Гьёрги Кара и я получили высшее образование. До весны 1956 года планировали экспедицию в Монголию. В то время это казалось нам чем-то несбыточным.

Для понимания развития событий нужно отметить, что Монгольская Народная Республика (далее МНР) не имела ещё Академии Наук и Высшей Школы. Потому что молодое государство монгольское должно было создавать собственную науку с нуля, не имея достаточного количества таких людей, которые обладали бы научной степенью, необходимой для основания академии. Пока, следовательно, монгольские учёные приобретали высшие научные степени, а именно степени кандидата и доктора наук за границей в академиях дружественных стран. Стоит отметить, что в минувшие десятки лет бурно развивалась в Монголии научная жизнь, а много известных учёных начало свои научные работы и достигло достойных признания результатов.

При таких обстоятельствах профессор Ринчен, член Комитета Наук и Высшей Школы МНР обратился к Венгерской Академии Наук с просьбой о возможности получения научной степени в Венгрии. Ринчен написал научную диссертацию на монгольском языке. Это была «Грамматика монгольского языка».

В связи с планами нашего путешествия по мере возможностей старались мы использовать краткое пребывание Ринчена у нас и разобраться в характере отношений, существующих в Монголии.

Через несколько недель после отъезда Ринчена пришла телеграмма из Комитета Наук и Высшей Школы МНР с приглашением нас троих в Монголию. Это в значительной мере подвинуло вперёд дело нашей небольшой экспедиции, но не решило вопросы, так как издержки проезда до Улан-Батора должна была покрыть венгерская сторона, не говоря уже о соответствующем оснащении.

Наконец, удалось добыть деньги на дорогу. Кроме научных институтов, оказали нам помощь промышленные предприятия и фабрики. Им мы обязаны частью нашей экипировки. Одновременно предприняли мы несколько больших и малых дел, после которых собрали скромное, но обязательное снаряжение. В течение нашего пути наиболее ощущали мы неисправность магнитофона, а взятые с собой магнитофонные ленты проигрывали порой только на исправных аппаратах.

Если, однако, сравним наши трудности с условиями Кёрёши Цсомы, который в своё время с двумястами форинтов в кармане без какого-либо снаряжения и поддержки пешком или караванами добрался до Индии в течение двух лет, перенося голод и холод, должен констатировать, что наша ситуация без всякого сравнения была более выгодной. Другой путешественник, Армин Вамбери, пользовался уже поддержкой Венгерской Академии Наук, но путешествовал с использованием караванных путей Турции, Персии и

Афганистана едва с тысячью форинтов в руках. В истории исследования Востока венграми были также две богатые «графские» экспедиции Шехени и Зихи. Первая в 1877 году стоила 98100 форинтов. Наша ситуация была, однако, лучшей даже в сравнении с их ситуацией, так как нас до Улан-Батора везли самолёт и автомашина, а материальные условия нашей экспедиции обеспечила культурная договорённость между МНР и Венгерской Народной Республикой (ВНР), в то время как ранее нас наши учителя Лучи, Алмаши и Принц, а также наш профессор Лигети добирались в неизвестную Азию то поездом, то верблюжьими караванами, без поддержки местных органов власти.

В середине апреля 1957 года мы имели уже готовый план путешествия, а также паспорта и снаряжение. При составлении перечня предметов, потребных в дороге, мы не имели достаточного опыта. Только во время путешествия выяснилось, сколько разных лишних вещей тащили мы с собой, несмотря на то, что перед выездом мы основательно перебрали наши пакеты, когда допустимый вес багажа в самолёты был ограниченным. Потом было короткое прощание перед выездом, и самолёт унёс нас вверх.

Первые минуты были полны для нас незнакомыми эмоциями, новыми переживаниями. Тучи, рассматриваемые сверху, были более красивыми, чем снизу, с земли. Выглядели они как освещённое лучами солнца клубящееся море. Когда мы пробивались через некоторые из них, представлялись они нам пушистым мороженым на жаре. Первый раз делали мы посадку во Львове. Мы должны были привыкать к смене времени: в связи с местным временем должны были в отдельных часовых поясах переводить часы вперёд. Следующей остановкой был Киев. Тут мы провели, однако, только несколько минут, и уже нужно было лететь дальше.

На пути к Улан-Батору

На аэродроме во Внуково было огромное движение. Самолёты постоянно садятся, взлетают или ожидают взлёта. Здесь у нас возникло маленькое затруднение. Гьёрги Кара продолжает путешествие другим самолётом, поэтому багаж наш разделяется и взвешивается снова. Оказывается, что привезли мы груз на двадцать килограммов больший сверх количества, оплаченного в Будапеште, а мы не имели ни одного рубля, чтобы компенсировать разницу в оплате. Самолёт коллеги Кары уже вылетел. Летит он дальше с оплаченной частью багажа, а мы смотрим, откуда можно здесь достать немного денег. После часа хождения и советов в многоязычном скопище пассажиров в зале ожидания я слышу разговор на венгерском языке. Сейчас же двигаюсь в направлении этого голоса, а когда нахожу его владельца, оказывается, что это один из работников нашего посольства в Москве, который прибыл в аэропорт по служебному вопросу. Он избавил нас от хлопот, одолжив требуемую сумму. Наш самолёт мог лететь дальше только на рассвете. Перед вылетом возникло ещё одно затруднение. Билет Кары в спешке остался у нас, чего мы даже не осознавали для себя. Каре разрешили лететь дальше, но от нас требовали три билета. Прежде чем всё выяснилось, мы чуть не опоздали на наш самолёт. Как-то успели. Через полчаса после взлёта поднимались мы над освещённой Москвой. С высоты 1800 м полный блеска город с красными звёздами Кремля выглядел так, как будто звёздное небо было скопировано под нами.

Рассвет застал нас над Волгой, а точнее сказать, мы влетели в рассвет. Затем садились в Казани, а в Свердловске завтракали. Во время полёта я забавлялся как переводчик между пассажирами немецкими и китайскими; будучи венгром, я говорил по-английски на российской земле. Истинно вавилонская башня.

Я взволнованно спрашиваю, когда мы будем пролетать над Уралом или когда окажемся в Азии, и с досадой узнаю, что мы миновали Урал несколькими минутами ранее. В азарте разговора даже этого мы не заметили. Мы находились в Азии! Летим над Обью, под нами простирается тайга. Это уже Сибирь. Ландшафт изменился полностью. Под нами лесистая, болотистая местность. Здесь множество озёр.

С самолёта видны интересные формы заселения. Вокруг озерцов группируются земельные участки, иногда двумя концентрическими овалами. Кажется, что посёлки окружают два соседствующих друг с другом озера. Когда смотришь сверху, создаётся вид, похожий на очки. Окна домов обращены к озёрам, а за домами тянутся огороды. Местами видны обработанные поля. Хорошо видно, что это днища высохших озёр. Пахота на них происходит кругом. Сверху хорошо видно, как внизу вырисовываются лабиринты заселённых топей. Осушённое болото стало здесь пахотной землёй. Местами ландшафт пестрит вьющейся, как уж, рекой. Когда мы прилетели в Омск, Иртыш находился ещё в оковах льда. Здесь догнали мы нашего коллегу, так как его самолёт в связи со снежной бурей находился уже несколько часов на аэродроме. Среди огромной радости встречи скоро видим, что в его самолёте закрыты двери и вращаются пропеллеры. К счастью, это была только пробная заводка двигателей, и Кара должен был уже войти в самолёт.

Следующий этап – это Красноярск. Сыплет густой снег. Мы догнали зиму. Я чувствую себя плохо, у меня высокая температура. Подъём в течение нескольких минут на высоту 4000 м делает своё дело.

Рассвет, однако, красивый. Солнце освещает снежный покров внизу. Таинственные бледно-лиловые острова, тёмные огромные деревья, блестящие золотистые озёра сменяются как в калейдоскопе, наблюдаемом между огромных пушистых туч.

В Иркутске во время умывания открываю причину моего жара: начала действовать последняя прививка, которую мне делали в Будапеште против оспы. Принимаю несколько таблеток аспирина, потому что теперь я должен ещё больше напрячь своё внимание. Иркутск – это пограничная станция, а далее Монголия.

Вытаскиваю карту и пробую найти на ней расстилающуюся под нами территорию. Летим над озером Байкал, ещё полностью замёрзшим, но сетка огромных трещин ворожит конец зимы. Вскоре пролетаем над монгольской границей. Под нами собираются складки лысых гор. Это горная цепь Хангая, а затем Малый Хэнтей. На пяти больших географических картах Монголии, «километровках», укладываются Монгольских Алтай, Котловина Больших озёр, Восточно

Монгольское Плоскогорье, Гоби и Хангай-Хэнтей. Мы пролетаем сейчас как раз над последним районом. Монгольский Алтай начинается в западной части страны и тянется северным краем пустыни Гоби, переходит постепенно в плоскогорье, называемое Гоби-Алтай. Котловина Больших озёр, окрестность, на которой находятся озёра Убсу-Нур и Хар-Ус-Нур, это северная часть Монголии. На востоке прилегает к ней край Хангай-Хэнтея. Восточную территорию страны составляет около полутора миллионов квадратных километров, что соответствует более или менее общей поверхности Франции, Испании, Португалии, Великобритании и Ирландии. Наиболее удалённые точки восточной и западной границ находятся на расстоянии 2368 км, или приблизительно так далеко, как Исландия от Будапешта. Когда бы мы захотели обойти Монголию вдоль её границ, проходя ежедневно тридцать пять километров, на это потребовалось бы почти семь месяцев. Эта огромная территория является, собственно, одним великим плоскогорьем. Средняя высота страны достигает

1580 м над уровнем моря. Наивысшей вершиной является Найрамдал (Хюйтен) в горах Монгольского Алтая высотой 4653 м. Очень разнообразный рельеф территории создают разнородные геоботанические сообщества, как горная тайга, лесостепь, травянистая степь, а затем степь пустынная и, собственно, пустыня. Большую часть страны, или более 78 % всей площади занимают степи. Эти степные районы, очень, впрочем, разнообразные, становятся огромным природным пастбищем – основной хозяйства скотоводческого и кочевого уклада жизни.

Самолёт заколыхался в порывах ветра, и из моей руки выпала карта. Здесь в Монголии сильный северный ветер дует безустанно даже летом, но дождя приносит мало. Наивысшая среднегодовая сумма осадков едва достигает 200 мм. Принимая во внимание исключительно континентальное положение страны, зимой тут очень холодно. Среднегодовая температура колеблется от -4° до +4° по Цельсию. Годовая амплитуда температур превышает 90°, колеблясь между +40° и -50 °C, а амплитуда суточная в 20–30 градусов не относится к редкому явлению. Мы, во всяком случае, хорошо застраховались перед холодом, и – как позднее оказалось – не пожалели об этом.

Самолёт медленно начал описывать круги. Ещё несколько минут, ещё несколько сотрясений, и мы на месте. На аэродроме ожидает нас давний знакомый профессор Ринчен и монгольские коллеги. Приветствуют они нас очень торжественно. Мы отдаём себе отчёт, что эта приятная встреча не относится лично к нам, но монголы видят в нас представителей нашей родины, и поэтому нам становится ещё приятней. Потом мы быстро садимся в предназначенные для нас машины и мчимся в сторону столицы, Улан-Батора.

3. В «Городе Красного Богатыря»

Роскошные автомобили и верблюды. Номады в городе. Юрта городская «Три печальных холма». Среди китайских седельников. Цветные улицы. Дети пастухов получают знания. Перед надписью Танюкука. Посещение глубоких шахт. Там, где делают юрты.

Аэродромы располагаются, наверное, потому далеко от городов, чтобы прибывающий издалека путешественник имел время на постепенное освоение с новыми впечатлениями. Прежде чем наш автомобиль приблизился к «городу Красного Богатыря», Улан-Батору, мы слушаем только одним ухом слова сопровождающих нас особ, выпытывающих между прочим о наших планах и родстве монголов с венграми. Я наблюдаю появившийся силуэт города, фабричные трубы на фоне гор, наездников, стерегущих стада на полях, воздвигнутые вдоль шоссе дома, а также вьющиеся около города реки Толу и Селбэ.

Улан-Батор. Общий вид

Город уже на первый взгляд обнаруживает, что сосредоточены здесь как рабочие больших предприятий, так и кочующие пастухи, российские инженеры и китайские крестьяне; европейские доходные дома соседствуют здесь с войлочными юртами; роскошные автомобили ловко обходят караваны верблюдов; на мотоциклах мчится молодёжь в кожаных куртках, а старики прогуливаются в национальной одежде. Столица Монголии растянулась вместе с «дачами», расположенными у высокой, насчитывающей две тысячи метров горы Богдоул, на почти двадцатикилометровой протяжённости.

Площадь Сухэ-Батора с гостиницей «Алтай»

В городе белизна современных двухэтажный домов разнообразится жёлтым и голубым цветами, что очень красиво переливается в ослепляющем блеске солнца. Центральная площадь Сухэ-Батора окружена громадным зданием правительства, «Большим Театром», отелем «Алтай», поликлиникой и другими новыми общественными зданиями. Между ними и дальше тянутся ряды двухэтажных жилых домов. Это центр города, сюда въезжает караван наших машин. Мы останавливаемся перед памятником Сухэ-Батора, сидящего на коне, установленном на самой середине площади. Уже через несколько минут мы оказываемся в наших гостиничных покоях.

Первые дни уплывают у нас на ознакомление со всем. Целыми днями исхаживаем мы улицы, задерживаясь перед каждым новым неизвестным нам явлением. Мне особенно интересно расположение города, так как есть это одновременно образ прошлого и будущего Монголии; образ того, как живёт этот кочевой народ пастухов, через какие этапы проходит, прежде чем обретёт оседлый уклад жизни. Всё это в миниатюре, а может, даже не в миниатюре показывает столица. Нельзя забывать нам, какой дорогой этот народ прибыл. Народная революция получила в наследство отсталость, а при этом своеобразные кочевнические, феодальные производственные отношения. Бремя нужды, гнёт и убожество усиливали мачехин характер бескрайних степей. Современные достижения цивилизации и техники, выгоды городской жизни иностранцев были недоступными местным жителям, лучшие сыновья которых перед революцией безнадёжно боролись за какой-нибудь минимальный прогресс, за элементарные санитарные условия, за культуру. Страна погрузилась в мрачную тень святынь и под власть иностранных угнетателей. Прочными сооружениями были здесь наиболее часто храмы, казармы и крепости, в тени которых прятались глиняные хаты заграничных купцов.

В месте, где находится в настоящее время монгольская столица, было уже в 1649 году поселение под названием Ихе-Хурэ, или «Большой монастырь». Здесь находилось жилище главы жёлтого вероисповедания для Монголии – хутухты, который в ламаистской иерархии занимал третье место после далай-ламы и панчен-ламы. Европейцы знали город посредством русского языка под названием Урга.

После перехода в 1691 году Монголии под власть маньчжурскую город становится центром могущественного монгольского союза, провинции Халхасов, северо-восточной Монголии. В 1911 году после провозглашения автономии Монголии город был переименован в Нийслэл-Хюре.

Монгольская революционная армия заняла в 1921 году столицу, а в 1924 году Народный Хурал провозгласил город столицей Монгольской Народной Республики и дал ему название Улан-Батор, «город Красного Богатыря».

В предреволюционной Урге стояли монгольские юрты, а также строения российских и китайских купцов. Недоставало здесь промышленности и культурных учреждений. Сегодня Улан-Батор является современным городом. Перемена эта совершилась буквально на наших глазах. В 1957 году рядом с современным центральным районом стояли ещё лачуги китайского района. В 1958 году, во время моего второго путешествия, застал я город уже полностью перестроенным; а от тех людей, которые позже посещали монгольскую столицу, узнал я, что старая часть города исчезла полностью.

На следующий день перед полуднем прошёл я через весь город и отправился на берег реки Толы (по-монгольски: Тул). До этого места тянулись здания предприятий и фабрик, современный центр города. Наибольшим врагом каменных сооружений является здесь резкий, иногда грозовой, холодный северный ветер. Окон отворять нельзя, подвижной остаётся только одна форточка – салхибч, через которую внутрь проходит немного воздуха. Двери обшиваются войлоком, щели уплотняются планками.

Народ Монголии жил в окружении многочисленных древних храмов и крепостей, и потому город не был здесь новинкой, но всё же видно, что нелегко полностью решиться на переселение в каменные дома. Не делается это по причине какого-нибудь «древнего кочевого инстинкта», но потому что трудно применить такую технику строительства, которая бы лучше всего соответствовала климату Монголии. Жители каменных домов более мучительно переносят летнюю жару, когда термометр показывает до 40° тепла, чем свистящий от весны до осени холодный ветер. И потому в этом году жители Улан-Батора не стали ждать жары, а уже ранней весной выехали в свои летние юрты. С берега Толы можно было наблюдать белеющие юрты, находящиеся у подножия гор и разбросанные по всей окрестности. На площади Сухэ-Батора длинные очереди людей ожидают автобусы, чтобы добраться до своих летних жилищ, находящихся на удалении десяти или пятнадцати километров. Рабочие и служащие убегают из города, из разогретых домов в более прохладную долину.

Летние юрты немного отличаются от юрт кочующих пастухов, только тем, что деревянные части конструкции цветные, а внутреннее убранство изготовлено на фабрике мебели. Нередко встречается в юртах мебель из алюминиевых трубок. Войлок стены юрты подвёртывается снизу, чтобы ветер продувался через стенную решётку, в то время как войлочная крыша полностью предохраняет от солнечных лучей. Во многих юртах проведено электричество. В связи с большими расстояниями между отдельными юртами во время больших праздников, приходящихся здесь на лето, монголы оставляют свои войлочные юрты и направляются на место торжества с временными брезентовыми палатками. Такая маленькая палатка называется майхан. На двух вертикальных шестах прикрепляется деревянная поперечина, перебрасывается через неё брезентовое полотнище – и палатка готова.

Городская юрта

На территории города всюду кипела стройка. Кое-где нужно было далеко объезжать улицы по причине их массовой застройки. Для каждого жителя города, однако, не хватало места в больших каменных домах. Часть людей жила в так называемых «дворах» хаша. Над Толой окольная дорога шла между такими дворами, окружёнными оградой на столбах высотой с человека. Из интереса я переступил выкрашенные в голубой цвет ворота одного из таких «подворий». Внутри находилась юрта, около неё тянулись меньшие помещения, один сеновал и один сарай для хозяйственного инструмента. Юрта стояла на деревянном полу, называемом шал. Такое устройство не подходит для кочевого образа жизни, но оно хорошо спасает от зимней стужи. Доски размещены на невысоких козлах или положены прямо на землю. Внутренняя обстановка в юрте бывает различной и зависит от возможностей семьи.

Хозяин юрты выходит мне навстречу, а увидев, что я иностранец, приветливо просит меня войти внутрь. Я осматриваюсь вокруг с большой заинтересованностью, так как это «городская юрта», этнографический парадокс.

Рядом с дверями, по их левой стороне, стоит небольшая полка, а на ней ряд книжек главы семьи. Перед ней находится стол, на котором лежит тарелка со сладостями. Рядом со столом два стула, которые не подходят к внутренней обстановке, так как в юрте удобней сидеть на войлочном ковре. Деревянные бока кровати и большие, заменяющие шкафы сундуки украшены старыми монгольскими мотивами, линиями в виде меандра. На красном фоне виднеется несколько оттенков красок между зелёным и жёлтым. Когда-то я видел также печку с железной топкой, установленную посреди юрты и служащую для приготовления пищи. Дым выходил через трубу, выпущенную через прежнее дымовое отверстие – отверстие в вершине крыши юрты. Вершина юрты – это деревянный круг, подпёртый двумя резными и покрашенными стойками. Кровать была прикрыта занавеской, как и кухонная полка, находящаяся направо от входа и служащая для хранения домашней посуды. За печью находится низкий столик, настоящий монгольский стол. Хозяин дома работает водителем в государственном предприятии. Угощая меня монгольской водкой, он рассказывает мне интересные подробности из своей жизни. Водители являются «современными продолжателями старинной кочевой жизни». Не раз выезжал он в длинные многодневные поездки по обширной стране. Другое дело, если в течение получаса проезжаешь один urton. или 35 км, а следовательно, столько, сколько прежде составляла продолжающаяся весь день дорога конной почты. Следовательно, скорость увеличилась, а шофёры стали кочевниками новой Монголии. Шофёр является в этой стране почти что символом.

Бродячая жизнь шофёра кроме красивых моментов имеет также свои плохие стороны. Раньше странствующий пастух исхаживал вдоль и поперёк степь вместе со своей семьёй, шофёр же в это время должен на долгое время расставаться с родными. К прежним эмоциям путешествия присоединились новые. Вместо коня этого странника сопровождает машина, а уход за ней требует знания техники. Мой хозяин хорошо освоил искусство вождения и ремонта машины ещё в техникуме. Это очень важное качество, потому что в бескрайних степях он должен надеяться только на собственные силы, если в машине что-то сломалось. База обслуживания автомобилей часто находится на расстоянии в несколько сот километров. Во время последующих наших поездок я имел возможность наблюдать, как монгольские шофёры прекрасно справляются с машиной, совершенно чужой их прежнему укладу жизни и прежним занятиям. Машины порознь или их караваны одновременно с телефоном и телеграфом являются аортами пульсирующей жизни страны. Часто и охотно организуются здесь колонны грузовых автомобилей. Вместо прежних караванов верблюдов они везут по степям шерсть, промышленные товары, продовольствие, лекарства и книжки. Караваны автомобилей осуществляют уже иного типа содружество, не только для того, чтобы его участники вместо верблюдов и яков вели машины, но также и для того, чтобы они удовлетворяли потребности и служили интересам целой страны. Монголы называют шофёра джолоч, что означает «возчик». Выражение это есть памятка давних времён.

Вместе с преобразованием уклада жизни меняются также и идеалы. В юрте играют двое детей. Когда я спрашиваю мальчика едва пяти лет, кем бы он хотел стать, когда вырастет, он без раздумья отвечает:

– Хочу водить хорошую машину.

Его мать, женщина, одетая в традиционный монгольский наряд, усмехнулась на это задумчиво.

Приготовления к поездке по стране идут у нас довольно медленно, но стараемся одновременно с пользой использовать время. Кроме работы в музеях и библиотеках много времени уходит у нас на знакомство с культурной жизнью столицы. В следующий вечер после нашего приезда побывали мы на монгольской опере Дамдинсурэна под названием «Три печальных холма» в театре Улан-Батора. Здание театра, украшенное колоннами и тимпаном, является одним из красивейших сооружений на площади Сухэ-Батора.

Китайский седельник во время работы

Музыка оперы звучала очень приятно для уха европейца. Дамдинсурэн учился в Европе, но использованные им мотивы монгольские. Несмотря на это, местами ощущается китайское влияние, что нельзя, однако, принимать за эклектичность, ибо мелодии звучали оригинально. Наибольшее впечатление произвела на меня вставка в виде оригинальной монгольской народной песни, которую певец исполнил твёрдым горловым голосом, поклонившись при этом множество раз, в отличие от другой арии этой оперы.

Во время перерыва я наблюдаю публику. Большинство зрителей, особенно женщин, одеты в цветастые монгольские народные наряды. Во время представления в зрительном зале царит тишина, так как публика живо реагирует на продолжающуюся на сцене акцию.

На следующий день посетили мы китайское предприятие. Ремесленники и купцы в столице Монголии в основном китайцы. По желанию коллеги Кёхалми, которую особенно интересовала монгольская кучевая упряжь, посетили мы одного седельника. В низком тесном помещении магазина сидел на трёхногом стуле старый мастер, китаец, и аккуратно строгал остов седла. Уже прошёл тридцать один год, как прибыл он сюда из китайской провинции Хопэй, и с той поры работает по этой профессии, изготавливая сёдла монгольского типа характерной деревянной конструкции, покрытой шкурой. У стены виден и инструмент мастера. Он показывает его по порядку, а мы усердно записываем данные, потому что это составляет уже непосредственный предмет нашей заинтересованности. В нескольких домах посетили мы затем ремесленников, изготавливающих части юрты. Мастер этого ремесла изготавливает кольца вершинные, стойки и деревянные сундуки, стены же изготавливает другой. С этой точки зрения господствует здесь строгая специализация.

Китайский ремесленник работает обычно в магазине, в первом помещении, к которому прилегают одна или две маленьких комнатки.

В китайском районе ещё можно встретить несколько красивых старых ворот. Либо они изготовлены из камня и украшены резными колоннами и тимпаном, либо вырезаны из дерева и украшены цветными красочными сценами, главным образом, из полюбившегося сказания под названием «Три королевства». Для китайских домов являются характерными уложенные в один или два ряда «зубы», тянущиеся под навесом. Это выступающие венцы потолочных балок. Оконные решётки не изготовлены в виде скрещённых планок, но уложены в узоры. К ним прилегает промасленная бумага. Большинство китайских домов выкрашено в голубой цвет. Есть тут несколько домов, считающихся двухэтажными, но эти дома, собственно, одноэтажные, когда партер принимается за первый этаж. Крыши с поднятыми краями, подобно седлу, облеплены глиной, на которой спокойно растёт трава.

Китайцы устанавливают свои строения вокруг «подворья», в которое можно войти через большие двустворчатые ворота. Внутри в ограждённом пространстве находятся ящики или бочки с посаженными овощами или цветами. В китайском районе находится храм «Гэсэра». Этого богатыря народных монгольских эпосов китайцы чтили как бога. Храм состоит из четырёх маленьких зданий, из которых наружное и внутреннее составляли, вероятно, собственно храм, а в двух боковых жили когда-то ламы. Местами можно заметить ещё цветные росписи, украшающие покрытые резьбой входы и крышу.

Сцена из оперы «Три хмурых холма»

Из китайского района пошли мы в старый русский район, тянущийся в сторону реки Толы. Здесь кроме домов из кирпича и глины стоят также дома из бруса, покрытые деревянными крышами. На больших въездных воротах случаются также украшения в виде резьбы. Кое-где ещё видны красивые украшенные резьбой оконницы – неотъемлемый реквизит этих домов. Мы входим в жилище через двор, который, в отличие от китайского, не застроен вокруг. На этого типа дворах, заселённых обычно монголами, ставятся юрты. Монголы используют летом дом как вспомогательное строение, а зимой – как жилое. На лето хозяева перебираются в юрту.

Монгольские и китайские жители столицы очень любят посидеть на улице. В то время как монголы сидят на корточках в целях беседы или курения трубки там, где им заблагорассудится, китайцы сидят на лавочках перед своими домами.

Клубящаяся по улицам толпа создаёт непривычное красочное зрелище. Впечатление такое пробуждает, прежде всего, разноцветность нарядов. Летний наряд монгольский изготавливается из цветного полотна или шёлка, зимний – из крепчайшего сукна, подбитого мехом: длинный, достигающий щиколоток кафтан, застёгивающийся на правом плече маленькими пуговицами. Кафтан этот бывает украшен такими пуговичками также с левой стороны и под левой подмышкой. Талия многократно обвивается цветным широким поясом из шёлка. Это необходимо, когда часть кафтана над поясом служит карманом. Ни один вложенный за пазуху предмет не выпадет, а при езде на коне пояс прекрасно поддерживает наездника. В течение неполных десяти минут я записал сопоставления цветов в одежде, которые помещаю ниже:

Встречались также другие цвета. Нельзя, однако, пользоваться произвольно их составлением. Потому что регулирует это господствующая мода. Материалы убранства часто имеют тиснёные узоры в виде кружков или других геометрических фигур. Крой наряда женского и мужского является одинаковым. Во время уличных походов не удалось мне заметить характерных нарядов для отдельных регионов. Во время моей более поздней поездки по стране убедился я, что разнообразные народные наряды, которые я осматривал в столичном музее, в некоторых окрестностях не вышли ещё из употребления даже сегодня.

На улице царит оживлённое движение. В сравнении с провинцией количество машин тут значительно больше. В таком большом движении экипажей механических видим мы наездников на конях или даже караваны верблюдов. В центре города движением руководит милиционер.

На следующий день посетили мы кожевенное предприятие и фабрику декоративного промысла. Оказалось, что руководитель этого последнего предприятия бывал уже в Венгрии и встречался даже там с коллегой Кара. Во дворе фабрики обратил я внимание на несколько мотоциклов. Их владельцы уже не ездят на работу на конях. На ткацкой фабрике ковров на современных ткацких станках изготавливаются монгольские ковры по старым образцам. На кожевенном предприятии шьют, прежде всего, сапоги с голенищами. Мы также пришли сюда для того, так как в дороге нам потребуются такие сапоги. Наши хозяева даже об этом позаботились. Здесь изготавливают уже современный тип обуви, немного отличающийся от европейских моделей, но по желанию делают также старомодные, оригинальные монгольские сапоги с поднятыми вверх носками и расширяющимися у колен голенищами. Нас тоже спросили, какие мы закажем. После долгого раздумья мы высказались за эти современные, так как старинные сапоги монгольские подходят, прежде всего, для стремян.

В один из дней мы посетили Высшую Педагогическую Школу, где готовят учителей для семилетних и десятилетних школ. Факультет общественных и естественных наук насчитывает четыреста пятьдесят студентов. Здесь преподают монгольский язык, монгольскую литературу, русский язык, географию, естествознание, физику, математику, историю, педагогику и науку физического воспитания. Несмотря на то, что из этой Школы выходит всё больше учителей, их ещё постоянно не хватает для школ подготовительной степени, которых в стране более четырёхсот. Узнали мы также, что в самом Улан-Баторе находится двадцать одна школа, а также двенадцать техникумов. Всего в этих школах преподаёт несколько сот учителей.

Нас, конечно, больше всего интересовала кафедра монгольского языка. Долго разговаривали мы с преподающими здесь коллегами. Мы узнали от них расписание занятий. На одном уроке студенты изучают фонетику и историю языка, на другом – морфологию, на третьем – синтаксис, на четвёртом – лексикологию. Из Высшей Школы Педагогической отправились мы в Университет имени Чойбалсана. Это, возможно, один из самых молодых университетов мира. Он был открыт в 1942 году. До 1921 года в Монголии была только одна начальная светская школа на пятьдесят учеников. Это и продолжалось двадцать лет, прежде чем выросло поколение с начальным и средним образованием, теперь нужно было начинать закладку школ и обучение в них учителей. Обычно в университете студентами становились в 99 % дети, происходящие из пастушеских и рабочих семей; большинство из них ещё до сегодняшнего дня летом живёт со своими родственниками в кочевых условиях.

В 1942 году было создано три факультета: медицины, ветеринарии и педагогики, потому что в этих-то отраслях существовала горячая проблема потребности в подготовке хороших специалистов. В 1957 году расширился объём деятельности университета. На кафедре естественных наук преподают химию, биологию, физику, математику и географию; на кафедре общественных наук – историю, экономику, монгольский язык и литературу, а также русский язык. В университете существуют зоологический и анатомический кабинеты, а также библиотека, насчитывающая около 210 000 томов, среди которых можно найти как ценные памятники старины, так и современную научную и специальную литературу. В учебном заведении работает около двухсот преподавателей.

В 1946 году при Университете образовался институт, в котором шестнадцать свежих выпускников начали научную работу. Университет состоял из двух больших комплексов зданий. Недалеко от главного двора стояло здание совмещённых кафедр медицины и естественных наук. Начиная с 1956/57 академического года кафедры аграрную и общественных наук перенесли в большое здание у подножия ближних гор.

Преподавание на нескольких кафедрах ещё велось на русском языке, потому что преподаватели там – приглашённые русские учёные, но на большинстве кафедр лекции «взяли на себя» уже молодые монгольские преподаватели. Была ещё другая причина того, что лекции часто проводятся на русском языке. В Монголии перед 1921 годом ничего другого не учили, кроме религиозных текстов и «научных», связанных с ними непосредственно. В связи с этим не могла развиваться монгольская терминология. После укрепления новой власти народной требования новой жизни были часто выше, чем возможности развития языка.

В Монголии в течение длительного времени совершается реформа языка. Массово выкапываются забытые, отжившие своё выражения или выражения в другом значении и относящиеся к обозначению вновь познаваемых понятий. Мой коллега Лайош Бесе в своём исследовании на тему реформы языка отличает пять групп новых терминов. Существую такие новые понятия, для обозначения которых внесены старые слова, например: слово, означающее прежнее «зрелище», здесь употребляется для обозначения «выставки». В других случаях к слову в значении повсеместном добавлено значение специальное, таким образом, например, «молния» означает также «телефон». Чего нельзя было выразить одним словом, выражено через описание. Термин «ампер» выражен как «мера электрическая», а «аквариум» назывался «посудой, содержащей зверей и водные растения». Другим способом создания новых слов было складывание большого количества известных слов для определения сложных. Так, например: «исследователь языка» означает «языковед», а «огнистая телега» – поезд. Если же не было найдено соответствующего монгольского слова, принималось иностранное. В таких случаях слово приспосабливалось к монгольской фонетике. Например, слово, означающее дежурного, принимало в монгольской форме «джид-жур». Трудно в нём отыскать французское происхождение, но и российское в выражении diezornyi. Не все предложенные к использованию слова принимаются. Несмотря на то, что из года в год появляются на эту тему большие тома, издаваемые Комиссией Реформы Языка, уплывёт ещё довольно времени, прежде чем придёт монгольская научная терминология, а это и есть частичная причина того, что в Университете не всегда ещё языком преподавания становится монгольский язык.

10 мая мы сделали небольшую вылазку перед большим путешествием. Мы поехали в находящийся в окрестностях наиважнейший в Монголии шахтёрский центр – Налайх.

Выехали мы в половину одиннадцатого. Ехал с нами Вандуй, работник монгольского Комитета Наук и Высшего образования. Сопровождал он нас также в нашей поздней поездке. В течение какого-то времени ехали мы из Улан-Батора по шоссе, затем булыжной дорогой. Вскоре дорогу обозначали единичные мосты, овраги, а также электрические и телеграфные столбы. По обеим сторонам расстилалась огромная степь – сухие, травянистые, легко колышимые, бескрайние территории. С левой стороны дороги речка Тола вьётся так сложно, что немного недостаёт, чтобы она не пересекала саму себя. Между склонами небольших холмов появлялись тут и там пасущиеся козы или верблюды, кое-где у подножия холмиков белели юрты. Поля были ещё серые. Как утверждали монголы, весна этого года была поздней, но когда мы вышли из пропахшей бензином машины, почувствовали уже первые запахи весенних степных цветов. Горизонт окружали высокие сильно разрушенные бесформенные горы. В некоторых местах виднелись пятна леса, а кроме того, к голубому небу поднимались голые таинственные скалы. После одного из поворотов показались заснеженные пики, но невозможно было их сфотографировать, так как они полностью сливались с фоном громоздящихся над ними туч.

Временами мучило меня сомнение, что движемся мы в правильном направлении. После долгих наблюдений открыл я, что в траве дороги заметны оттенки следов автомобильных колёс и навоз животных. Мы мчались со скоростью 70 км/ч, но не чувствовали этого, потому что в бездорожной степи, являющейся не самой плохой дорогой, нет придорожных деревьев или домов, а тем более километровых столбов.

Среди разнообразной, меняющейся резьбы холмиков всё сильнее било в глаза, так как степь менялась с минуты на минуту, находясь как бы в огромной перспективе, замкнутой кое-где очень далеко поднимающимися вокруг горами. Гигантское пространство, широкий кругозор, но степь не становится чужой для нас, знакомых с венгерской пуштой.

Тропинка к памятнику Тонюкука

На одном из холмов стоит конь. Выглядит он, как если бы был диким. Могучая, не стриженная чёрная грива сливается почти с тёмно-каштановой шерстью. Животное выглядит очень живописно на фоне голубого неба и жёлто-серого поля. Он так достойно приглядывается к нашему подскакивающему автомобилю, что даже нам стыдно. Встречающиеся время от времени верблюды не являются для нас чем-то необычным, жаль мне их только, что имеют они такую обтрёпанную, висящую комками шерсть, так как они ещё сбрасывают свою зимнюю шубу.

Машина останавливается у надгробия Тонюкука. Несколько месяцев назад я читал дома текст, написанный на надгробии известного тюркского богатыря. В то время я не смел ещё думать о том, что вскоре увижу надпись в оригинале.

Памятник Тонюкука

«Билге Тонюкук бен юзюм Табгач илинге килинтим…»

«Я, мудрый Тонюкук, рождённый как китайский подданный…» – начинается текст, а перед моими глазами оживают сражения между господствующими здесь в VIII веке тюрками. Мудрый Тонюкук, вождь и советник Каганов Элтериса и Билге рассказывает, как его люди сбросили чужеземное ярмо и расширили свои владения на соседние народы, получив обратно славу прежнего тюркского государства. Изменённая в надписи река Тогла – это Тола, которая недалеко отсюда завивается в сторону Улан-Батора.

Фрагмент надписи

У меня было мало времени, чтобы прочесть надпись, выбитую на скале; не оставалось мне ничего иного, как сфотографировать её. Мы спешили в Налайх, потому что до вечера должны были осмотреть самую большую шахту Монголии. Добывается здесь уже с 1921 года бурый уголь высокого качества. Конечно, шахта уже выросла до размеров большого предприятия только в последние годы.

Руководство шахты ознакомило нас с важнейшими показателями по выработке продукции, а затем нас спросили, есть ли желание побывать в шахте. Мы без раздумий согласились, так как было интересно побывать в «Монголии подземной». Мы надели шахтёрские комбинезоны и двинулись вдоль одного из стволов шахты вслед за проезжающими вагонетками и с интересом наблюдали тяжёлый труд монгольских шахтёров. Разговорились же мы с шахтёрами у одной из современных угледобывающих машин.

В юрте шахтера

Некоторая часть шахтёров ещё живёт в юртах, но уже строятся новые хорошие дома, в которые вскоре они будут переселяться. От наших новых знакомых узнали мы, что месячный заработок шахтёров колеблется от 800 до 1000 тугриков. Среди работников шахты много казахов из Западной Монголии, но также есть торгуты, дархаты, урянхайцы и дербеты. Подавляющее количество занятых тут работников, не исключая монгольских инженеров шахты, – это прежние пастухи или люди, происходящие из пастушеских семей.

После подземной экскурсии осмотрели мы юрту одного из новых знакомых шахтёров. Посредине юрты стояла большая печь, а за ней – невысокий столик с ящиками. Направо от входа находилась закрытая занавеской полка, сундук и кровать. Перед кроватью стояли стулья, под тыльной стороной юрты стояли ещё четыре сундука. На сундуках тех виднелись фотографии, предметы ежедневного пользования и украшения. Молодую хозяйку дома Кара знал ещё с Будапешта, где она бывала с делегацией. На прощание хозяин юрты вручил нам презент в виде книжек.

Проходя среди построек шахты, я убедился, что наилучшим изолирующим материалом является здесь войлок, и неохотно оставленные монголами войлочные юрты не являются отнюдь в это время отсталостью. Щели между брусьями жилых домов, построенных по типу сибирских, заткнуты войлоком, а видел я также деревянные лачуги, обитые войлоком внутри. Это лучшая защита от сильных ветров, поэтому зимой рабочие шахты наиболее охотно живут в таких собственных домах.

В столицу возвратились мы из поездки поздним вечером.

Монгольский шахтер во время работы

В следующие дни работали мы в музеях и библиотеках. Во второй половине дня мы осматривали город. Однажды заглянули мы в кооператив, изготавливающий юрты. Для изготовления продукции применяется здесь уже техника. Во дворе лежали рядом различнейшие составные части юрты. Мне представилась превосходная оказия, чтобы нарисовать это и

сфотографировать. Здесь я познакомился с новейшим типом монгольской юрты. После столицы я уже не имел вероятной возможности увидеть разобранную юрту и осмотреть подробно её части. Руководство кооператива, услышав, что я интересуюсь юртой, сообщило мне параметры отдельных её частей. Оказалось, что в Монголии изготавливают юрты согласно установленным в стране параметрам.

Несколько вечеров заняла у нас опись окончательного для дороги снаряжения. Обратились мы за советом к нашим монгольским товарищам. Впрочем, мы уже имели готовый список покупок. Потом нам оставались ещё прощания с хозяевами, а также с прибывающими как раз в это время в Улан-Батор немецкими, индийскими, финскими монголистами. Особенно приятно вспоминать беседы с профессором Шубертом из Лейпцига, который работал здесь с давних времён. Половину последней перед отъездом ночи заняло у нас написание писем, так как не имели уверенности, что в степи можно будет отправлять письма. 14 мая мы выехали в дорогу.

4. В долине Орхона

Первый этап дороги. Конём из школы. Номады возделывают кукурузу. Россини в степи. Чёрный и белый чай. Таинственно следящий за нами автомобиль. Готовность. Уртон. Охота на рыбу. Первое монгольское прощание. На горизонте белые пирамиды.

В одиннадцать тридцать кто-то стучит. На наше громкое «болно» (можно) входит Вандуй. Нас уже ждут в столовой. В это время мы могли бы простить себе праздничный обед, так как знаю из опыта – а только позднее оказалось, насколько неполным был этот опыт, – что перед выездом не стоит наполнять желудок. Гости отеля «Алтай» поглядывают на нас с лёгким удивлением, когда мы спускаемся в боевом обмундировании, сапогах и нескольких свитерах. У стола нас ждут члены Комитета Наук. Каждый поднимает тост за благополучие нашего путешествия, а мы отвечаем с волнением. К счастью, упаковочная работа вернула нас к действительности.

Выходим, чтобы посмотреть автомобиль, который будет нас возить в течение шести недель. К отелю подъезжает большой грузовик «ГАЗ» с брезентовой крышей. На платформе находятся две деревянные лавки и, очевидно, всё то, что уже загружено. Есть здесь железная печка, большая и маленькая бочки, сложенная палатка, огромный сундук и разной величины мешки. По совету Ринчена выделено нам два огромных полушубка. Все дают нам ещё последние советы: остерегайтесь наступать на порог юрты; не поворачивайте ножа остриём в сторону хозяина дома; чтобы Каталин всегда сидела с правой стороны или в восточной части юрты, так как эта часть предназначена для женщин, и тому подобное. Из тона пожеланий делаем вывод, что выбираемся мы не на прогулку. Только сейчас начинается настоящее путешествие. Ждут нас не только усилия умственные, но и физические. Ещё одно пожатие ладони, и мы уже грузимся в автомобиль. Каталин занимает место в шофёрской кабине, а мы трое – Кара, Вандуй и я – размещаемся в кузове машины. Садится с нами ещё один мужчина. Нам неудобно спрашивать, кто это, следовательно, гадаем только в мыслях, кем может быть наш таинственный спутник. Только через неделю всё выяснилось.

Мы расстилаем полушубок на лавке.

– Сайн яварай! Счастливой дороги! – звучит отовсюду, и машина трогается.

Что-то мне сжимает горло. Тяжелы минуты прощания, особенно если отправляемся в неизвестное. Что нас там ждёт? Сможем ли мы реализовать наши планы? Какие будут новые эмоциональные переживания?

Вскоре остаются позади последние дома столицы, и машина наша уже мчится полевой дорогой по степи. Налево и направо маленькие холмы, заросшие травой склоны. Усиливается ветер, небо оловянного цвета. После езды в несколько сот метров мы приходим к выводу, что при такой дороге нам будет невозможно сидеть на лавке. Даже небольшая ямка подбрасывает автомашину высоко, что сопровождается с каждым разом лёгким взлётом, а потом ударом. Следовательно, нам приходится отказаться от мнимого удобства, подвернуть брезент и ехать стоя. В коленях имеем более хорошие рессоры, чем автомашина. Если бы я уже сейчас знал, что из запланированных 6000 километров довольно большую часть проеду стоя, не было бы у меня причины для шуток. Теперь мне, однако, доставляет удовольствие то, что могу подставлять лицо ветру. Моментально мне становится понятно, для чего нужна монгольская оправа глаза, оставляющая открытой только маленькую щёлочку. Свистящий степной ветер метёт ему в лицо горсти песка.

Холодные будни в пустыне

Дорогу метят по бокам скелеты. Останки падших верблюдов и коней песок шлифует до белизны. Не следует этому удивляться: животные номадов всегда в дороге, следовательно, в дороге гибнут и вдоль дороги же остаются. Исключительно сухой воздух предупреждает распространение больших эпидемий. Огромные совы и сипы быстро выполняют здесь обязанности чистильщиков. Однако мурашки бегают у меня по плечам. Здесь, в бескрайней степи, мысль о конечности жизни становилась пронзительной

Навстречу нам направляется караван. Печальные хайнаки тянут нагруженные до краёв телеги. Рядом с ними наездники на конях. Затем мы видим поодиночке колыхающихся верблюдов с людьми на хребтах. Путник дёргает время от времени за постромку, привязанную к двум концам палки, проткнутой сквозь ноздри верблюда. Среди больших песчаных пятен там и сям выглядывают пучки травы, которые с большим аппетитом съедают овцы. Комично выглядят эти робкие животные, разбегающиеся перед машиной. Они лениво шевелят широкими жирными задами, а короткими хвостами размахивают, как бы хотели отбросить их от себя. Овцы не отбегают далеко, только оборачиваются и смотрят на пришельца. Становится всё холоднее. В отдалении показывается какое-то белое пятно. Когда мы подъезжаем ближе, убеждаемся, что это одно из цагаан-нуур (белых озёр), которых в Монголии неисчислимое количество. Это небольшая лужа, обросшая вокруг осокой и другими водными растениями. Рядом с озером стоят грузовые машины. Из одной шофёрской кабины высунулось дуло ружья, значит, его хозяин хочет что-то добыть на ужин. Поднимающиеся влёт дикие утки стараются избежать этого своего предназначения. Другие шофёры разговаривают рядом с машинами, сидя у огня.

На горизонте виден разрушенный дом. Мы начинаем гадать, что это может быть. Позднее была у нас прекрасная забава опережать друг друга в том, кто быстрее угадает, каким неожиданным сюрпризом окажутся для нас показавшиеся вдали иногда новые незнакомые предметы. Вскоре обнаружили мы около дома всадника на коне. Вандуй своим совершенным зрением узнал его быстрее нас: это два комбайна. Это были новые зерноуборочные комбайны советского производства 1957 года. Сопровождал их на коне какой-то всадник. Вокруг одни пастбища и песок. Машины направлялись к ближайшему государственному хозяйству. Рядом с трактористом сидел другой монгол. Он имел выражение, что как бы сидел на троне.

Наша машина мчится дальше. По дороге минуем мы скачущих всадников. Перед ними срываются в лёт птицы, громко хлопая крыльями. Что за невыразимое, сильное чувство – мчаться так в бескрайнюю даль! Ландшафт ни на минуту не остаётся монотонным.

Каждый холмик, каждый рельеф местности имеет иной облик, иной цвет. Недвижимая внешне окрестность ни на минуту не кажется мёртвой. Перед нашими глазами появляются то женщина, едущая верхом на коне с младенцем за пазухой, то скачущие вольно кони, следы который стирает туман пыли. За ними, постукивая копытами, мчатся молодые жеребята.

Около пяти часов приезжаем мы на место нашей первой стоянки – Люн. Останавливаемся перед деревянным домом с выступающей крышей. На доме скромная надпись «гуандз» (столовая). Мы не знаем, какой план сегодняшнего путешествия, следовательно, интересуемся, о чём наш шофёр разговаривает с хозяином. Когда мы так стоим, из несколько большего дома выбегает толпа мальчишек и девчонок 8—10 лет. Видимо, закончилась учёба. Они подбегают к стоящим поблизости коням, привязанным к коновязи, растянутой между двумя столбами. Школьники вскакивают на сёдла и вдруг обращают внимание на незнакомых людей. Они окружают нас и гадают, кто мы такие.

Мы медленно выходим из машины. Четырёхчасовая езда немного нас измучила, ноги наши одеревенели. В такой холодный день приятным становится тепло, идущее из кирпичной побелённой печи столовой.

Мы входим в просторное помещение. Вокруг стоят лавки, а перед ними столы. У столика, на котором происходит раздача еды, крутится девушка в белом фартуке. Время от времени она приносит тарелку с горячей едой. Просим, в первую очередь, чаю. Уже сверху чувствуем во всём теле приятного тепло, но от первого глотка что-то во мне содрогнулось. Не выплёвываю чай только благодаря самообладанию. Чай солёный. Что правда, есть это только дело привычки, когда в чай сыпят сахар или соль, но мы всё же предпочитаем сладкий чай. Считаясь с этой традицией, позднее мы должны были довольствоваться солёным чаем, так как в Западной Монголии это наиболее распространённый напиток. Я знаю, что теория и практика не всегда идут рядом. Но и действительно, есть различие между видами соли. Здешняя соль ближе по вкусу к горькой, чем к мягкой столовой.

Если уж об этом говорить, должен я рассказать о монгольском чае. Он является наиважнейшим и почти ежедневным напитком монгола. Не кипячёной воды на Востоке не пьют, так как существует постоянная опасность заразы. Горячий чай является напитком универсальным, так как летом охлаждает, а зимой разогревает. Китайцы в большую жару также пьют горячую воду, кроме того, воды здесь мало, что наиболее известно пастухам, а горячего чая всегда нужно меньше.

Монголы знают две разновидности чая, чёрный и белый. Чёрный чай, хар цай, готовится в воде, белый, сутэ цай, – в молоке. Он может быть солёным и несолёным. В чай кладут охотно – предпочтительно в зимнее время – кусочек жиру, овечьего сала или масла. Монголы предпочитают, главным образом, чай китайский кирпичный, от которого отламывают кусочки и растирают в деревянной ступке. В таком только состоянии его опускают в кипящую воду или молоко.

Питьё чая в Монголии является своего рода ритуалом. Если кто-нибудь даже на минуту окажется в юрте, должен выпить чай, так как уход без исполнения этого обычая принимается за смертельное оскорбление хозяина дома. Кто не угостит своего гостя чаем, не может называться человеком. В течение целого моего путешествия не удалось мне избежать угощения. Приготовленный чай вливают ковшом в фарфоровую или деревянную, украшенную серебром чашку без уха. Хозяин дома вручает её гостю правой рукой. Если присутствует много гостей, угощают, в первую очередь, наиболее уважаемого из них или наиболее старшего. Если бы гость протянул к чаю левую руку, он нанёс бы хозяину большую обиду. Чай нельзя оставить не выпитым. Если кто-то не хочет пить больше, оставляет немного на дне чашки, так как в противном случае хозяин снова нальёт. Уважаемого гостя не следует угощать чёрным чаем, так как это знак унижения. Напрасно я отказывался, так как у нас дома подают чёрный чай, мои хозяева всегда настаивали на белом.

Живущие в Монголии китайцы кроме чёрного и белого чая знают ещё зелёный или жёлтый. Самым главным является заваривание чая. Сперва кладут в чашку листки, а потом заваривают их кипятком.

В столовой собралась группа людей, чтобы посмотреть на прибывших.

Сегодня у нас впереди ещё 120 км дороги, таким образом, мы быстро собираемся и едем дальше. Около девяти вечера мы приезжаем в Дашинчилен. После коротких поисков мы находим партийного секретаря и председателя совета сомона, которые проводили нас до местной гостиницы, размещающейся в небольшом, в несколько комнат доме. Быстро заносим мы наш багаж в одну комнату с несколькими кроватями и одним столом. У нас возникают небольшие трудности в завязывании разговора с нашими новыми знакомыми. Наше знакомство с современным бытовым языком Монголии находится ещё пока в начальной стадии. Классический литературный монгольский язык, который мы учили на родине, так далеко отличался от сегодняшнего, как, например, в английском произношении некоторых слов от их написания, и таким образом, вместо «spik» мы говорили бы «speak» и тому подобное. Медленно, однако, начинаем мы понимать. Я спрашиваю, сколько жителей в районе.

– Зимой или летом? – звучит вместо ответа вопрос.

Поначалу я думал, что мне непонятно, но потом оказалось, что это не так. Ибо зимой школьники, а есть их около четырёхсот, поселяются в интернате с местопребыванием в сомоне. По огромным достигающим многих сотен километров степям – а нужно знать, что некоторые монгольские аймаки больше целой Венгрии – ночуют разбросанные пастушеские семьи, поэтому организовать обучение очень трудно. В ходе разговора развернулся в нашем воображении образ битвы, в которой сражаются здесь с общественной отсталостью в специфических природных условиях. В предреволюционной Монголии писать и читать умел только 1 % гражданского населения. Здесь уже полностью ликвидирована безграмотность. В каждом сомоне есть начальная семилетняя школа, а в нескольких даже десятилетняя или средняя школа. Интернат состоит из одной или нескольких громадных юрт. Здесь дети кочующих пастухов живут от осени до весны, а потом снова садятся на коня и едут домой. Поэтому количество населения этого сомонного центра зимой бывает больше.

После короткого расчёта узнаём, что в Дашинчилэне 3000 жителей, а более 13 % населения, или 400 детей, пребывает здесь в школе. Много молодёжи также учится в Улан-Баторе. Район имеет ветеринара и зоотехника, которые закончили обучение в столичном университете. Когда я услышал, что в производственном кооперативе возделывают кукурузу, признать, это показалось мне неправдоподобным. Двести миллиметров осадков и непривычно короткое лето поставили бы перед лицом трудного эксперимента даже народ с наибольшими традициями культуры земледелия. Мой новый знакомый прочитал на моём лице недоверие. Он заверил меня, что в этом году будет сажать даже картофель. Воду для поливки полей проведут из близ лежащего потока – Мялангин-гол.

Верблюжья упряжка

Когда мы так разговаривали, в комнате стало тепло от разожжённой печи. В Дашинчилэне также существует обычай питья чёрного и белого чая. К счастью, с точки зрения иностранцев, они не бросают в чай соль, а мы привезли с собой сахар. Наш всё ещё таинственный товарищ по путешествию открывает консервы с печенью. Немного привезённого из Улан-Батора хлеба дополнил наш ужин, который мы съедаем с волчьим аппетитом.

Наши приятели с большим интересом крутят ручки привезённого из дому батарейного радиоприёмника. В некотором моменте мы слышим увертюру «Семирамиды» Россини. Это становится для нас пунктом кульминации хорошего настроения. На дворе среди тёмной ночи ржут кони. Около одиннадцати идём спать. Однако вскоре нас будят, так как к нам зашёл Шиндзэ, работник Комитета Науки, находящийся здесь проездом на озеро Хубсугул. После приветствия и взаимных пожеланий хорошего путешествия, наконец, мы засыпаем. Перед сном мы постановили: на следующий день как можно лучше должны разместиться в грузовике. Исстрадавшиеся части тела дают знать, какая нас ждёт судьба в ближайшие полтора месяца.

Утро ясное. Ослепляющие лучи солнца на лазурном монгольском небе. Это лазурное небо восхищает каждого путешественника, а Айвор Монтегю[1] увековечил это в титуле своей книги «Край голубого неба». Завтракаем в столовой. Здесь господствует чистота, которой не постыдились бы европейцы. Всюду бегают прекрасные улыбающиеся официантки, одетые в белоснежные фартуки и чепцы. Подали суп с рожками, начинёнными мясом и свежим луком. После обильного завтрака садимся в машину и едем дальше.

Наблюдая с интересом меняющийся рядом ландшафт, замечаем, что за нами появилась большая легковая машина. Взбивая высокий туман пыли и соблюдая приличную дистанцию, она не оставляла нас. Я наблюдаю за ней внимательно. Может быть, это послана машина для нас? Мы охотно бы пересели, так как использование колен вместо рессор достаточно мучительно. Машина едет постоянно за нами. А может, это моторизованные бандиты? Мы деликатно выпытываем у сопровождающих нас монголов о состоянии безопасности в провинции, но они успокаивают нас с улыбкой. Останавливаемся. Теперь легковая машина должна нас догнать. Ничего подобного! Те тоже тормозят. Когда мы двигаемся вновь, таинственная машина добавляет газу и через несколько минут догоняет нас. В огромной степи ни близко, ни далеко ничего не видно. В этот момент только распознаём мы легковую машину. Это санитарная машина, так как есть на ней знак соёнбо, выделяющийся также на флаге МНР. Санитарная машина сворачивает позднее в сторону встретившейся у дороги юрты и не сопровождает нас дальше.

Я гляжу в бескрайнюю пустыню и думаю, как тяжело тут с врачом, а врачу как тяжело найти больного. Я спрашиваю, что делать, если в степи кто-то заболеет. Звучит ответ, кто-то из членов семьи садится на коня и скачет до сомонного центра, где находит фельдшера или врача. Если фельдшер или врач решит, что больного необходимо сейчас направить в больницу, высылается телеграмма в резиденцию аймака. Если больной находится относительно близко, едет за ним скорая помощь, если же требуется срочная процедура (операция) или если больной живёт далеко, высылается двухместный санитарный самолёт. Рядом с юртой на большой плоскости нетрудно приземлиться.

Нельзя освободиться от ощущения, как проявляется у человека борьба с отдалённостью. Борьба эта стара как само человечество. Во времена Чингис-хана одним из важных вопросов в области организации государства было преодоление отдалённости, организация сообщения. На важнейших путях сообщения создавались почтовые станции, в которых путешественнику или гонцу при показе печати великого хана необходимо было дать отдохнувшего коня или корм. Марко Поло – путешественник венецианский, который в конце XIII века гостил при дворе великого монгольского хана, описывает уртон тогдашней почтовой системы следующим образом:

«Как хан посылал свою почту и своих курьеров по стране и провинции?

…из города Ханбалик (Пекин, резиденция династии монгольской, господствующей в то время в Китае) проводятся многочисленные улучшенные дороги в разные провинции, одна до этой, вторая до другой, каждая дорога носит название провинции, в которую она проводится, а способ решения есть очень находчивый. Посланники императора выезжали из Ханбалика и куда бы они ни направлялись, на каждой двадцать пятой миле дороги прибывали на станцию, которая называлась дзам, что означает «станция конной почты». На каждой станции в распоряжении гонцов находился хороший просторный дом, где в украшенных палатах находили они великолепные кровати с постелями из превосходного шёлка, а также всё остальное, что им необходимо. Если даже короли прибывали на такую почтовую станцию, то и они получали соответствующую квартиру…

…по приказу Великого Хана между домами почтовыми находились через три мили небольшие крепости, в окружении около сорока домов, в которых жили бегуны императора. Каждый из этих курьеров носил широкий пояс с прикреплёнными густо колокольчиками и, когда они бегали три мили от одной станции до другой, далеко слышен был их звон. Появившись на соседней станции, они заставали там подобным образом экипированных людей, и которых каждый сейчас же был готов принять от них весть, и одновременно с ней забрать от писаря, который, собственно, для этого стоял под рукой, бумагу, служащую каким-то документом маршрута. Новый человек выбегал тут же и пробегал свои три мили. На следующей станции его так же сменяли подобным способом; так передавали они почту, сменяясь через три мили. Таким способом император, распоряжающийся многими курьерами, мог в течение одного дня и одной ночи получать сведения из мест, отдалённых на десять дней дороги при пешей ходьбе, а если это необходимо, в течение десяти дней и десяти ночей – из мест, расположенных на расстоянии ста дней дороги пешком. Это не является пустяком! (Например, во время созревания фруктов, собирали часто фрукты в Ханбалике, а вечером следующего дня доставляли уже Великому Императору в Шангду на расстояние десяти дней нашей дороги.)

Писарь на каждой почтовой станции записывает время прибытия и выхода гонцов, а также других служащих, заданием которых было проверять ежемесячно почту и наказывать курьеров, выполняющих свою работу небрежно. Император в то же время избавляет этих людей от всяких податей и даже им платит. Также на этих станциях есть наездники конные, снабжённые подобным поясом с колокольчиками, и этих используют для почты спешной, если нужно было очень быстро послать сведение какому-нибудь губернатору провинции или передать весть о том, что, может быть, кто-то взбунтовался, или о чём-то другом. Люди эти проезжали двести или двести пятьдесят миль и были в дороге день и ночь… В конюшнях, находившихся на станциях, он выбирает одного осёдланного коня, обязательно отдохнувшего и быстрого как вихрь, садится на него и летит с места галопом. Когда на следующей станции слышат колокольчик, стоит уже готовый с новым конём и подобным образом снаряжённый наездник, который принимает письмо и известие и с большой скоростью продолжает дорогу в сторону третьей станции, где снова ждёт отдохнувший конь и наездник. Известие, таким образом, переходит от станции к станции полным галопом при регулярной смене коней. Достигаемая ими скорость годна для удивления. (Ночью они не могут ехать так быстро, как днём, так как их должны сопровождать пехотинцы с факелами в руке, которые не могут за ними так быстро поспевать.)

Людям этим оказывается большое уважение, а труд их очень хорошо оплачивается. Не могли бы они мчаться, когда бы их желудки, груди и головы не были перевязаны крепкими верёвками. Каждый из них носит при себе табличку с изображением сокола для обозначения, как ему нужно спешить; если бы у которого из них упал неожиданно конь или случилось другое несчастье, с кем бы он ни встретился в дороге, имел он право ссадить его с коня. Никто не смел им противиться, следователь, курьеры имеют всегда коней отдохнувших.

Почтовые кони ничего императору не стоят. Расскажу вам, как и почему. Каждый город, село или подворье, находящиеся поблизости от почтовых станций, обязаны отдать в распоряжение станции определённое количество коней. Таким образом, почта каждого города и поселения хорошо снабжена. Единственное, на незаселённых территориях император содержит станцию за собственный счёт.

Города не всегда держат в готовности полный штат коней, но в одном месяце только двести, в то время как другие двести выгоняются на пастбище на месяц, пока не заменяют их остальными. Если, случаем, гонец конной почты потребует переправить его через реку, город, лежащий в соседстве с рекой, должен с этой целью иметь в постоянной готовности три или четыре лодки».

Об этом говорит Марко Поло в своём отчёте. Сегодня, очевидно, задачи сообщения и связи решает государственная почта и автомашины. В течение нашего путешествия мы ещё повстречаемся с ними.

Наша машина свернула на проторенную дорогу. Около двенадцати часов приезжаем мы в главную усадьбу какого-то маленького сомона. Останавливаемся перед домом из бруса. Здесь размещается магазин. Как раз подъезжает верхом какая-то молодая замужняя женщина. Она ловко соскакивает с седла, отстёгивает повешенные к седлу два кожаных мешка, забрасывает их на плечо и входит в магазин. Она приехала за мукой. Но при оказии сделает и другие покупки. Покупает голубой шёлк с большими овальными узорами столько, сколько нужно на один наряд. Неправдоподобно маленькие, как игрушки, детские сапожки с голенищами тоже исчезают в мешке. Закупленный товар едет в мешках за седлом, а через несколько минут женщину и коня заслонило облако пыли. Мы осматриваемся в магазине. Можно тут купить гвозди и книжки, верёвки и мыло и даже пластинки граммофонные, патефон и радио.

Мы идём в школу. В одном из классов можно пообедать. На стене висит наглядная таблица с фруктами. Фрукты эти – яблоко, груша, абрикос, персик и слива – очевидно, незнакомы монгольскому ребёнку. Может, одно яблоко блуждает здесь время от времени. Монголы, однако, наиболее вероятно, знали и выращивали этот фрукт, так как яблоко по-монгольски называется алим, а тюрки Чанту в Кобдо так хорошо называли этот фрукт алма, как бы этому учили их в Венгрии. Ситуация наоборот. Венгры переняли это слово от тюрок, не от Чанту, правда, но от какого-нибудь из древних тюркских народов. Недолго мы тут гостим и идём дальше. Пасмурно и подымается ветер. Мы мёрзнем в машине. Сидим, съёжившись за кабиной шофёра. Только в последнюю минуту замечаем, что прибыли к цели первого этапа нашего путешествия – местности Худжирт, где после краткого отдыха сможем подготовиться, собственно, к путешествию.

Здание санатория в Худжирте

Худжирт, дословно «Солёное» – это курорт, одна из наибольших и наисовременнейших оздоровительных местностей Монголии. Расположен он посреди степи, как остров на море. Город, как и другие монгольские населённые пункты, не имеет предместий. Тут неизвестно явление, какие встречаем в других странах, где способ застройки вводит странствующего постепенно в большой городской центр. Здесь лишь несколько юрт сигнализируют, что рядом находится большой населённый пункт. Без какого-либо перехода показываются перед нами красивые снежно-белые здания. Мы входим на остеклённую веранду одного из них, где в удобных креслах можем расправить окоченевшие конечности, прежде чем доберёмся до своих покоев. Новое место квартирования встречает нас красивой мебелью и ковром с монгольским орнаментом, расстеленным на полу. На кроватях шерстяные и стёганые одеяла. Наиболее нас удивили цветы, растущие в горшках под окном. В большой печи весело трещит огонь. Это как раз вовремя, так как на дворе начинает неистовствовать снежная пурга.

Мы проводим здесь три дня, частично для отдыха и сбережения сил, частично для работы.

Худжирт насчитывает три тысячи жителей. Те, которые не живут в новых домах, живут примерно в 600 юртах, расположенных около центра города.

В школе учится 600 детей, очевидно также, что и эти из «провинции». Обучение проводят тридцать учителей. Много жителей работает на курорте и в больнице. Курорт построен около лечебного источника. Присутствие родников сигнализирует здесь болотистый зеленоватый грунт с пучками травы. По длинному тротуару доходим до здания купальни. Небольшие бассейны выложены красным кафелем. Песочные часы предупреждают, что нахождение в бассейне в первый раз более десяти минут не рекомендуется. Вода совершенно нас расслабила, лучше после этого отдохнуть.

Когда мы приехали на курорт, в нём пребывало около сорока человек, потому что не было ещё разгара сезона. Летом лечебной водой и санаторным лечением пользуются здесь до трёхсот пастухов или служащих, рабочих из столицы и шахтёров, нуждающихся в отдыхе и лечении. Главный врач – первый выпускник монгольского медицинского факультета, начавший обучение в Советском Союзе. В настоящее время он работает над научной диссертацией на степень кандидата наук. В своей работе дерматолога он использует опыт изучения воздействия на людей лекарственного источника в Худжирте. Несмотря на уйму профессиональной и научной работы, он находит время заняться с заграничными гостями, пребывающими на курорте. Сегодня он наш хозяин. По его рекомендации один день нас угощают блюдами монгольской кухни, во второй – европейской. Повар – настоящий мастер. Он готовит такое печенье, компоты и салаты – очевидно, из консервов, – что не постыдился бы их ни один европейский отель.

Вечерами для курортников в Доме Культуры предлагается интересная программа. Мы слушаем попеременно хор местной школы, игру на народных инструментах, песни и декламацию взрослых и молодых исполнителей. Наиболее любимым музыкальным инструментом является здесь морин хуур, струнная кобза, украшенная резной конской головой. Не является правдоподобным, чтобы этот монгольский инструмент имел что-то общее со старинной кобзой венгерской, но он является инструментом родственным даже название родственно, потому что монгольское слово хуур звучало прежде как когур или кобур, что напоминает турецкое кобуз, от которого произошло венгерское слово кобоз (род старинной кобзы венгерской). Резонирующая коробка настоящего монгольского инструмента имеет вид трапеции, а на конце длинной его шейки находится украшенная, резная и покрашенная конская голова. Поэтому слово морин в название инструмента обозначает по-монгольски коня. Смычок состоит из сильно выгнутой палки и натянутого на неё конского волоса.

Гвоздём программы были песни в исполнении молодой девушки. Пела она старые пятитональные стихийные мелодии сильным высоким голосом. В песне о влюблённых, скачущих на конях, чувствовалась волнующая, захватывающая тело и душу сила. Я был поражён, когда в певице узнал официантку, обслуживающую нас в обед. Она является наиболее любимой певицей и работает в кухне курорта. На следующий день в полдень нас посетила солидная делегация. После долгого вступления делегаты заявили нам, что курортники охотно выслушают несколько слов о Венгрии. Не могли бы мы исполнить их просьбу? Во время составления текста нашей короткой беседы пришли мы к выводу, что наитруднейшим делом является рассказ в течение двадцати минут, содержащий всё то, что наши новые друзья должны – по нашему мнению – знать о Венгрии. На подготовку краткого реферата о географии, истории, природных богатствах, населении и культуре венгров, о прежних и новых войнах венгерского народа у нас ушло целых полдня. Едва успели мы подготовиться, а здесь уже приглашают нас на сцену. Каким же было удивление аудитории, когда Кара заговорил по-монгольски! Говорил он целый час по-монгольски, и притом безупречно, что вызывало бурные аплодисменты и энтузиазм собравшихся. А после начали нас спрашивать, откуда мы знаем язык. Монголам было также интересно, как живут венгерские пастухи, какие животные пасутся на Низине Венгерской и сколько жителей насчитывает Будапешт. Нас не хотели отпускать.

Назавтра в последний день нашего отдыха устроили мы себе прогулку. Поехали на реку Орхон. Погода была фантастическая – солнце сильно грело на безоблачном голубом небе. Такое голубое небо встречается только здесь, в Монголии. Поодаль белели снежные вершины, поблизости паслись стада верблюдов, коней, яков и овец. Мы поехали рыбачить. Машина долго блуждала среди взгорий, пока наконец после неполного часа езды не распростёрлась перед нами долина реки. Дорога помечена здесь высокими грудами крупных камней, из которых каждая окружена кольцами или разными фигурами, уложенными из мелких камней. Всё это – погружённая в землю страна прошлого номадов. Окрестные жители называют эти старые могилы херегсур или хиргисур. В них спят вечным сном древние жители этой земли – гунны, тюрки, монголы и кто знает, какие ещё кочевые народы. Могилы ожидают археологов. По мере нашего приближения к долине реки могилы множатся в наших глазах. Кое-где большое надгробие окружено несколькими меньшими, по-видимому, какой-то вождь или глава семьи собрал своих подчинённых вокруг себя даже после смерти.

Орхон ещё во многих местах покрыт льдом. Я записываю в мою записную книжку дату, 17 мая. Свободная ото льда у берега вода чиста как кристалл. Купаются в ней цветистые стаи диких гусей, дроф и чаек. Мы выходим на скалистый берег. Один из сопровождающих нас монголов вытаскивает европейский спиннинг с катушкой и блестящим крючком. В чистой воде видны хищные рыбы с чёрными хребтами. Не успел я ещё наставить фотоаппарат, а уже одна рыба клюнула. Коллеги вытащили на берег добычу весом около трёх четвертей килограмма. Как оказалось, она будет только приманкой, так как монголы режут её на кусочки, а хвостик насаживают на крючок. Это, что сейчас делается, можно было бы назвать скорее охотой, чем рыбалкой. Рыбак целится как бы с видимостью, что добрую рыбу стреляет – как раньше его предки, – бросая ей приманку под самый нос. Крючок исполняет роль гарпуна и цепляет рыбу за бок. Рекордная добыча того дня достигала тридцати сантиметров длины, что – по мнению наших монгольских друзей – идёт за средний результат, так как здесь на удочку ловят значительно больших рыб.

День закончился состязаниями в стрельбе по верблюжьей кости величиной с ладонь, установленной на расстоянии пятидесяти метров.

18 мая ранним утром мы собираемся и поспешно выезжаем в дальнюю дорогу. Главный врач санатория не прощается с нами, потому что, как он утверждает, через какое-то время вместе поедем той самой дорогой. Мы выезжаем первыми и останавливаемся у какой-то таблички. Здесь находится граница сомона Худжирт. Врач вытаскивает архи, настоящую монгольскую молочную водку, и рюмки. Он произносит приятный тост за успех в нашей работе, а мы благодарим его за дружеское и сердечное гостеприимство. Мы осушаем на прощание рюмки, после чего главный врач обнимает всех нас. Прощание заканчивается церемониальным пожатием ладони, полагаясь на то, что вытянутая вперёд правая рука принимает легко левую руку.

Заворчал двигатель нашего грузовика, и уже мы едем дальше. Приветствию, прощанию, подаркам и вообще встречам с людьми монголы придают большое значение. Есть это значительное событие и у нас.

В дороге срывается такой сильный встречный ветер, что машина наша едва тянет вперёд. Только через полтора часа доезжаем мы до берега Орхона, другой дорогой, чем вчера. Посредине огромной раскинувшейся далеко долины чернеет довольно большой кусок вспаханной земли. Автомобиль пожирает километры. Неожиданно вдали перед нами показывается шеренга маленьких точек. Когда мы приближаемся к ним, видим большое четырёхугольное, похожее на стену ограждение, на котором через 8—10 метров виднеются небольшие пирамиды, памятники Будде, называемые субурганы. По каждой стороне стены установлено шеренгой двадцать пять таких маленьких пирамид, а на каждом выступающем углу – ещё по две. На четыре стороны света из толстой стены выходит четверо ворот в форме трапеции, очень напоминающих своей формой ворота старинных египетских сооружений. Из-за стен выглядывают здания в дугообразных линиях, покрытые черепицей. В ближайшей юрте узнаём, что мы должны постучать у входа со стороны Востока. Вскоре открываются перед нами тяжёлые створки ворот. Мы стоим перед остатками одного из древних великолепных монастырей Монголии – Эрдэни-Дзу!

Золотой Субурган

В середине большого четырёхугольного двора возносится высокая белая золочёная пирамида – «Золотой Субурган». Это, собственно говоря, пирамида мемориальная, фигура которой выполняет у буддистов такую же роль, как крест у христиан. Мы встречаемся с ней везде, где живут буддисты. Они бывают разной величины, начиная от маленьких глиняных пирамидок величиной с кулак, заканчивая объектами величиной с огромную гору. В храмах полно таких фигур из металла, иногда из благородного, а также из дорогих камней, примитивные и дешёвые экземпляры встречаются в юртах или жилищах верующих. Когда-то богатые приверженцы Будды соревновались между собой в сооружении самых больших и самых красивых объектов. Происхождение фигур тянется из отдалённых времён. Упоминания о них находим уже в известных «Притчах Мудреца и Глупца», в которых текст монгольский переведён с языка тибетского, текст тибетский – с китайского, а этот, в свою очередь, – с какого-то другого центрально-азиатского языка; возник он около VI века. Повесть эта индийского происхождения, но её оригинальный текст, написанный на санскрите, пропал.

«Когда-то король собрал своё войско и двинулся с целью захвата грозного Ангулмали, называемого «человеком, носящим ожерелье из человечьих пальцев». Дорога войска проходила рядом с рощей королевича Илагупчи. Жил здесь карликовый, безобразный, но поющий красивым голосом монах. Когда воины услышали доходящее из каплицы пение, забыли они о своей усталости и хотели только слушать карлика. Слоны и кони стригли ушами и тоже только слушали, не желая идти дальше. Король безмерно удивлялся, что слоны и кони не хотят двигаться. На его вопрос ответили, что не могут идти дальше, потому что хотят послушать пение. На это король изрёк:

– Если потомки рода горбатых животных так радуются, слыша эту проповедь, то что могу сказать я, урождённый среди людей? Я тоже послушаю это пение.

Вошёл в рощу королевства Илагупчи, слез со слона, отстегнул меч, сложил его вместе со своим зонтом, а затем встал перед лицом Будды, наклонил низко голову и обратился к нему:

– Кто этот монах с красивым голосом? Хотел бы я его увидеть и одарить сорока тысячами монет.

– Прежде чем его одаришь, встреться с ним, – изрёк Будда. – Когда его увидишь, не захочешь ему дать ни одной монеты.

Король отыскал монаха. Был он такой безобразный, что королю не пришло в голову дать ему хоть одну монету. Согнул низко колени и спросил победно отходящего Будду:

– Этот монах чудовищно безобразный и маленький, но имеет прекрасный голос. Что плохого совершил он в последней своей жизни, что так искупает грех?

Будда ответил:

– Если охотно меня выслушаешь и задумаешься над этим, то скажу… с незапамятных времён Страж Огня – Будда ходил по этому миру и делал добро для людей. Когда вышел из этой долины печали, один король, носящий имя Крикрика, собрал его земные останки и намеревался для них построить памятник. Тогда четыре дракона превратились в людей и пришли к королю.

– Хочешь построить памятник из дорогих камней или из земли? – спросили его.

– Памятник нужно было бы сделать их дорогих камней, – ответил король. – Но так как у меня мало дорогих камней, велю построить из земли. Каждая из стен четырёхугольника будет длиной в пять миль, а высотой в двадцать пять миль, чтобы памятник отовсюду был виден.

На это четыре дракона сказали:

– Мы являемся королями драконов. Постановили добыть дорогие камни для строительства памятника.

Король, слыша это, очень обрадовался и сказал, что охотно примет этот дар. На это драконы сказали дальше:

– За четырьмя стенами города есть четыре родника. Если будете брать воду из восточного родника и использовать её для изготовления кирпича, обратятся они в дорогие камни; если будете черпать воду из южного родника и добавите её в кирпичи, обратятся они в золото; вода из западного родника обратит кирпичи в серебро, а из северного – в белые кристаллы.

Король выслушал всё это с удовольствием и для строительства каждой из четырёх стен памятника назначил по одному мастеру. Надзирающие строительство мастера приближались с трёх сторон уже к концу работ, а с четвёртой стороны строительство сильно опаздывало по причине небрежной работы надзирающего мастера.

Вышел однажды король, чтобы осмотреть строительство памятника.

Обратив внимание на небрежную работу мастера, хотел его наказать. Мастер яростно сказал:

– Такой огромный памятник никогда не может быть готовым.

Король призвал его к ускорению строительства. Мастер так прилежно работал днями и ночами, что догнал остальных. Чудесное изготовление памятника, блеск и форма дорогих камней были так изумительны, что мастер, который перед этим был опечален, теперь безмерно радовался, жалел о своей предшествующей легкомысленности и, желая исправить свою ошибку, поместил на вершине памятника золотой колокольчик и помолился:

– Если когда-нибудь и где-нибудь я буду рождён снова, чтобы имел такой красивый голос, чтобы каждый человек восхищался, когда его услышит. И чтобы в будущем встретился я с Буддой, который пусть меня охранит от затруднений реинкарнации.

Мастер одной из сторон, который жил в то время и злился по той причине, что памятник слишком большой, является сейчас тем самым монахом. Потому что в злобе сказал, что памятник слишком большой, в новой жизни родился в таком карликовом и уродливом теле, и за то, что с радостным сердцем поместил на памятнике золотой колокольчик, молил о красивом голосе и встрече со мной, получил красивый голос, а потом смог со мной встретиться и получить полное спасение».

Сказка эта является характерным буддийским религиозным сказанием, когда буддизм гласит: судьба отдельных людей является следствием их поступков, стерегущих их в предшествующей жизни. Такого рода буддийские сказки входили как постоянные части предикации, а с их помощью старались приблизить простых людей к абстрактному учению буддизма о страннике душ, о Будде-Воскресшем Совершенстве, а также о Победоносно Уходящем из юдоли печали. Эти сказания сохранили более среду и обычаи особ, рассказывающих их, поэтому являются ценными и важными источниками истории культуры Центральной Азии.

На восточной стороне пирамид, найденных в ограде монастыря Эрдэни-Дзу, смогли мы осмотреть руины дворца «Лабранг». Крыша двухэтажного дворца, построенного в тибетско-монгольском стиле, была, вероятно, плоской, наружные стены здания были покрыты цветной и белой керамикой. Храм находился у северной стороны пирамид и состоял из трёх строений.

Ворота монастыря «Эрдэни-Дзу»

Мы вошли в строение храма, стоящее по левой стороне. Остановились перед алтарём, на котором стояли три огромные позолоченные статуи. Одна представляла Богдо-ламу (Святого Ламу), правая – Дзанрайсага, а средняя – Молодого Будду. Перед статуями на другом возвышении собраны были малые фигурки и золочёные подарки. Храм по бокам наполняли высоко уложенные стопы книжек монгольских и тибетских.

В храме, находящемся с правой стороны, стоят также три статуи. Налево Одсурэн – Страж Огня, Будда Минувшей Эпохи Мира; направо – Джамба – Благосклонный Будда, Ожидающий в настоящее время Тушита для открытия Наступающей Эры Мира, в которой он будет избавителем; посредине же Старый Будда.

Вход в центральный храм стерегут две статуи, так называемые «Святые Стражи буддийского учения». Одна из них – богиня Лхам, которая, как гласит легенда, сорвала живьём кожу со своего сына за то, что он выступил против буддизма, набросила её на своего мула и уехала. Кровавая богиня предстаёт в таком виде, что в одной руке держит череп, наполненный кровью своего сына, а в другой руке – змею, представленную в виде узды для её мула. Очень часто встречаем статую Богини, бросающуюся легко в глаза также с той точки зрения, что на заду мула виднеется его третий глаз. Так как усердие жестокой богини муж её признал за неестественное, он выпустил в неё стрелу, когда узнал о судьбе своего сына. Стрела попала в мула, но, благодаря воле богини, рана превратилась в глаз. Другой страж – Гом-богур, страж юрты, является очень любимым святым кочевников Центральной Азии. Обе фигуры хранят от вредных вражеских духов.

Три статуи, находящиеся внутри центрального храма, представляют поочерёдно: Будду Врача – Оточ Мангла – с левой стороны; Будду Бесконечной Святости – Авид – с правой стороны и Молодого Будду посредине. На втором этаже центрального храма находится небольшая часовня. Алтарь представляет гористую местность из папье-маше, выложенную маленькими золочёными статуями Будды. Часовня эта называется «Прибавлением Тысяч Образов Будды». Этаж и горы опоясаны внутренней галереей, из которой выглядывают узкие оконца. Во время войн оконца служили отверстиями для стрелков. Центральный храм был крепостью внутренней оборонной системы монастыря.

Стены монастыря построены из кирпича, внизу они белые, вверху – красные. Наикрасивейшей частью ансамбля зданий являются входные ворота во внутренние стены монастыря. Стены сужаются немного кверху, что создаёт непривычно приятное оптическое впечатление хорошо осмысленной статики строения. Нижний карниз украшен зелёными обожжёнными керамическими украшениями, представляющими людские лица. Навес, выступающий над двустворчатыми воротами, поддерживают деревянные резные столбы. Столбы связаны балкой, цветисто окрашенной. На каждой из створок ворот видны символы учетверённой молнии – нацагдорж. Над ними золотится широкая дверная ручка. Под и над карнизом уложены ряды зелёных кирпичей, связанных белым раствором. Зелёные пластично прерывают красные, полукругом уложенные из мозаики отдушины, а вверху замыкают их другие карнизы.

Над входом, на верхнем карнизе, видны золочёные колёса с восемью золотыми спицами, символизирующими восемь сторон света. Колесо является символом буддийского учения, которое Будда начал своими предикациями (проповедями). Буддисты, вместо того, чтобы говорить, что Будда начал проповеди, уведомляют, что «привёл в движение колесо учения». Колесо с двух сторон поддерживают две золотые газели, напоминая, что Будда свою первую предикацию произнёс в Парке Газель. Над карнизом возносится крыша в китайском стиле, построенная, вероятно, позднее. Лежит она на подпорах частых брёвен, стоящих немного позади и красочно окрашенных. На них ложатся дугообразные своды, подпирая крышу, крытую черепицей в форме полукруглых многоцветных блестящих плиток, главным образом зелёных оттенков, уложенных таким способом, что они создают впечатление связок бамбуковых палок, украшенных круглыми плитами в форме лица. Выгнутый конёк седлообразной крыши обрывается в определённом месте законченным вырезанным образом животного. На конце выступающих карнизов помещены гуськи в форме разинутой пасти дракона, через которые сливается дождевая вода. На вершине крыши венцом великолепного сооружения становится позолоченная пирамида. Подобными являются в грубом сравнении также строения остальных зданий. Меняющаяся в ослепительном блеске солнца тысячью цветов керамика и красочные стены на фоне голубого неба создают незабываемый вид.

Храмы монастыря Эрдэни-Дзу были реконструированы в 1948–1949 годах. Первое здание было воздвигнуто в 1586 году по приказу Абтай-Хана. В 1760 и 1796 годах были перестроены храмы, ранее построенные преимущественно из дерева, с заменой деревянных частей на камень и керамику. Остальные фрагменты происходят с Х1Хвека. В течение длительного периода строительными работами, вероятно, руководило много мастеров, среди которых монгольские источники упоминают монгольского архитектора Мандзошир-хана с конца XVI века, а также мастера XVIII века Одзир-Дарбур-хана – творцов части находящихся здесь статуй. В комплексе сооружений господствует сегодня китайский стиль, но отдельные фрагменты стен, а особенно лежащий в развалинах дворец Лабранг, названный подобно известному монастырю «Блабранг» в Амдо, живо напоминают характерный, подражающий позднейшему тибетскому, монгольский стиль, которого единственным здесь памятником является Эрдэни-Дзу.

Монастырь, кроме своих художественных ценностей, интересовал меня по двум другим причинам. По первой, что построен был в долине Орхона, в соседстве со столицей старинного государства монгольского – Каракорума, и поэтому должны памятник этот трактовать как характерный для того государства. По второй – привлекала меня огромная библиотека монастыря, которая оказалась пригодной обещать исследователю множество интересных и неразработанных источников.

5. Следом «Красной Хроники»

В библиотеке монастыря. Белые пятна в истории Азии. Повелитель сильной руки. Сокровища замурованных пещер. Кёрёши Цсома и Уйгуры. Министр, похороненный убойным скотом. Тайна «Красной Хроники». Пение Королевы Девичьего Праздника Весны Возраста Совершенства. «Золотая Пуговица». Электричество в Каракоруме.

В библиотеке монастыря провели мы полтора дня. Мы просмотрели весь книжный материал одной из часовен. Кара углубился в монгольские гравюры на дереве, я просмотрел тибетские книжки. Хранящиеся здесь труды главным образом являются поздними тибетскими работами, но у нас была надежда, что мы наткнёмся также на несколько ценных источников исторических и языковых. Хранящиеся в Эрдэни-Дзу монгольские и тибетские источники являются только частью литературы, написанной на тех важных двух языках Центральной Азии летописцами от VIII и, собственно говоря, XIII века.

Историю Центральной Азии приблизили нам европейские учёные с двух точек зрения. Именно они изучили источники западные и, следовательно, греческие, позже византийские, латинские и средневековые европейские, пополняя её замечаниями на тему народов Центральной Азии, происходящими от путешественников и историков арабских, персидских, сирийских и армянских. Информация эта касается только той части истории великих народов центрально-азиатских, которая формировалась на западных территориях. Учёные сравнили богатый материал, собранных из западных источников, с материалом китайских источников. Здесь, конечно, фигурировали события, которые имели место на восточных территориях Центральной Азии. Осталась территория Центральная – конкретно центр большого государства номадов, – которая избежала внимания учёных как восточных, так и западных.

Историю этой территории должны воссоздать, прежде всего, на основании собственных местных источников. Есть много таких групп источников, а среди них наиважнейшими является литература монгольская и тибетская, с поздними экземплярами которой встретились мы в Эрдэни-Дзу. Источники эти содержат ключ от многих тайн. Азиатские библиотеки хранят для учёных множество таких неизвестных источников. Следует в нескольких словах обсудить этот захватывающий материал.

С начала VII века на плоскогорье, простирающемся от Гималаев, с непривычной, не встречаемой у кочевых народов скоростью сформировалась новая азиатская сила – тибетское государство. Сронгбцан Сгампо, первый сильный владыка этого нового государства, объединившего воюющие друг против друга маленькие государства, был уже грозным соперником китайских, тюркских и непальских господствующих государств того века. Дело умершего в 650 году создателя государства продолжают наследники, а в половине VIII века государство достигло вершины своего расцвета, заключило союз с арабами и победило китайцев, войдя даже в их столицу.

Политическая сила Тибета пришла к упадку уже под конец IX века, а в истории Центральной Азии с той поры Тибет выступает как сила религиозная, центр ламаизма. Каждый из этих двух периодов имеет очень богатую литературу. Буддийскую литературу мы знаем очень хорошо. Наше внимание на тибетскую буддийскую литературу обратил Шандор Кёрёщи Цсома, который первым в Европе научно описал тибетский язык. Этот гениальный путешественник совершил что-то большее. Уже тогда отдавал он себе отчёт в том, что тибетская религиозная литература скрывает в себе тайны, касающиеся важных исторических вопросов. Кёрёщи Цсома интересовался, прежде всего, не самим буддизмом, но историческими данными, благодаря которым надеялся найти дорогу к прародине венгров. Его надежда, как оказалось, не была полностью необоснованной.

Вслед за ним целые отряды учёных занимались тибетским буддизмом и буддийской литературой. Существовало мнение, что это единственный род памятников литературы, которые когда-либо были написаны тибетцами. Мнение это обосновывалось также фактом, что такого же самого мнения были сами тибетцы, которые считали раньше, что происходящая с VIII и IX веков тибетская литература – наиболее ранние священные памятники буддизма – утеряна. Великих королей тибетских, Сроснгбсана Стампо и его наследников, представляли как набожных буддистов, которые не стремились ни к чему другому, как только к развитию науки и религии, а каждый из них был Будда, который ступил на землю.

Некоторым скрупулёзным европейским исследователям тибетских произведений бросилось, очевидно, в глаза, что позднейшее мировое наследие чревато противоречиями, но были они убеждены, что древняя литература не увидит света дневного. Следовательно, были они обрадованы тем, что время от времени ставили свои слова под сомнение.

Вслед за указанием Лайоша Лучи другой венгр Аурель Стейн открыл в 1907 году библиотеку, замурованную в гротах Тысячи Образов Будды в Тун-Хуанге, содержащую огромное количество старых тибетских рукописей. С той поры много учёных проскочило через гроты Тун-Хуанга, между другими известный

французский ориенталист Пели. Открытые тексты, написанные по-тибетски, преподнесли специалистам новые сюрпризы. Те, которые хорошо знали тибетский язык буддийских текстов, не понимали этих новых текстов. Известный французский ориенталист, имеющий большие заслуги в обработке тибетской литературы, опубликовал первым несколько строк вновь открытого текста, но, как оказалось, понял текст совершенно превратно. Оказалось именно, что речь идёт о совершенно другом, отличающемся от известной буддийской литературы, значительно разнящимся с известным тибетским языком. Обработка этих литературных памятников продолжается по сей день, а в настоящее время известно уже одно, что эта ранняя литература является особенно ценной с точки зрения истории Центральной Азии. Среди материалов мы находим, например, анналы, обнимающие период с 650 по 747 год, в которых отыскиваем ежегодные отчёты о важнейших событиях, касающихся тибетского государства. Есть там также длиннейшая хроника, описывающая восстание и упадок тибетского могущества. В этих исторических трудах есть конкретные упоминания о всех народах и событиях, имевших в то время связь с тибетским государством. В них также появляются ранние монгольские народы. Находятся там, кроме этого, много-много тысяч современных записей, писем и документов, которые дают непривычно интересный образ истории Центральной Азии на протяжении VIII–XI веков, то есть такого периода и такого пространства, для которого не имеется почти других источников.

Знаем хорошо, что Кёрёщи Цсома, отыскивая данные, которые бы его навели на прародину венгров, нашёл в тибетских источниках некоторый след, название народа, читаемое как «югар». С целью отыскания этой земли вышел он в последнюю свою дорогу, которая не закончилась по причине его ранней смерти. Эту землю «Югар» следовало – как утверждал Лайош Лигети – искать в окрестности китайского Сучоу, где живут позднейшие потомки центрально-азиатского народа тюркского – уйгуры. Кёрёщи Цсома и так, несомненно, взял ложный след, хотя не на такой ложный, как думали об этом современники. Только недавно благодаря новым открытиям в области тибетистики оказалось, что Кёрёщи Цсома бы ближе к познанию данных о венграх перед возникновением родины, чем нам пока что удалось подобраться самим.

Недалеко от Лхасы, столицы Тибета, находится надпись на надгробии, увековечившем память тибетского короля Крилдэ Сронгбцана, который жил с 764 по 817 год и почти примерно перед занятием венграми сегодняшней родины, во время, когда венгры входили ещё в состав государства хазаров. На востоке от государства хазаров жил тогда другой тюркский народ – уйгуры. В этой старой тибетской надписи надгробной есть упоминание также об уйгурах, о народе, название которого установил Кёрёщи Цсома в его последнем путешествии. Когда бы Цсома добрался до Лхасы, не подлежит сомнению, что после отыскания надписи собрал бы всё, что об уйгурах вспоминали тибетские источники. До настоящего времени этого не сделано. Учёных ждёт ещё открытие историй многих других народов Центральной Азии, о которых вспоминают наиболее ранние и позднейшие тибетские источники. Есть среди них, например, народ печенегов, один из главных участников битв, предшествующих заложению венграми родины; также народ китанов, о котором знаем наверняка, что говорил он на монгольском языке.

Во второй половине VIII века случилось однажды, что во дворце Лхасы люди, знающие письмо, спокойно описывали события текущего года, когда вне здания дворца и во дворце происходили тайные совещания. Особы хорошо информированные знали, что есть подготовленный список, в котором принимает участие сам король. Прибытие с далёкого юга нескольких буддийских священников в убранстве не будило у трезвого наблюдателя сомнений, кто приложил свою руку к делу. Все обращали внимание на Мажанга, могущественного главного министра, потому что видели, что пока он находится у власти, партия буддистов не будет иметь шансов. Мажанга поддерживали также духовники старинного тибетского вероисповедания – бон. Вскоре жители столицы собрались на великое торжество. Министр достойно ступил к королевским гробницам, чтобы там провести заранее определённое время, так как главный священник вероисповедания бон огласил предсказание, которое говорило, что королю грозит великая опасность, от которой может его сохранить только главный министр, если он, углублённый в молитвы, проведёт несколько дней в бездне королевских гробниц. Министр услышал религиозный наказ и с торжественной помпой, ничего не предчувствуя, вступил в двери подземных склепов, которые замкнулись за ним сразу.

В течение нескольких недель группировка буддистов праздновала уже триумф, а буддизм победил в Тибете. Казалось, что это победа окончательная. Ламы укрепились в столице, захватили наиважнейшие государственные службы, осуществляли контроль над королевской канцелярией, а также над писанием истории. Народ не примирился, однако, с чужим гнётом, и в первой половине IX века вспыхивали меньшие или большие волнения. В сороковых годах этого века произошло великое анти-буддийское восстание, во главе которого встал брат короля – Гландарма. Восстание это вскоре развалилось. Буддизм с той поры укрепил окончательно свои влияния и полностью переделал историю Тибета согласно своим требованиям. Появились первые буддийские исторические сочинения, которые, прежде всего, брали во внимание историю буддизма, а обо всём другом упоминалось настолько, насколько осталось это с ней в действительной или мнимой связи. За строгие барьеры истории религии проникает порой много ценных данных из истории тибетского государства, а среди них – неизвестные события из истории кочевых народов.

Из многих тайн этой литературы одной из самых эмоциональных является загадка «Красной Хроники». В тибетской литературе существует обычай называния книг цветами окраски. Знаем книги: «жёлтая», «бирюзовая», «белая», а уже Цсома открыл известную «Голубую Хронику», написанную в 1476–1478 годах одним из известнейших летописцев Гоша, настоятеля монастыря «Кармарнинг». В своей работе цитирует он «Красную Хронику», переписывая из неё длинные фрагменты, а тибетские источники обозначают, что другое название этого сочинения звучит как Хулан-Дебихер. Слово «хулан» означает в старинном монгольском языке «красный». Отсюда следует, что произведение имело также монгольское наименование, а может быть, даже оригинал был написан по-монгольски; в любом случае, является оно важным свидетельством ранней истории монголов. Во время моего путешествия по Монголии искал я это произведение, поэтому обследовал библиотеки и монастыри и надеялся найти его также здесь, в Эрдэни-Дзу. В Европе известна ведь только позднейшая переработка произведения. Где-нибудь в Азии таится несколько экземпляров старого текста, потому что много тибетских авторов цитируют его, но до настоящего времени скрыты они даже от искуснейших учёных.

Был уже поздний полдень, но я без устали перелистывал тибетские книжки. На первый взгляд, выглядят они понятно, потому что стороны длиной 40–50 см и шириной 15–20 см нумерованы, а подробный перечень содержания книги, так называемый колофон, обнаруживает часто его автора. Но так только кажется на первый взгляд, так как названия очень туманные и запутанные. Из таких названий, как «Зеркало, разъясняющее появление науки» или «Книжка о выдающихся королях небесных и министрах, действующих на земле Страны Льда» или «Пение Королевы Девичьего Праздника Весны Века Совершенства». Можно ещё прийти к заключению о содержании, но, например, из названия «Стеклянное зеркало, указывающее и описывающее происхождение и проявление всякой мудрости» трудно догадаться, о какой это мудрости идёт речь. Нужно было затем заглянуть в текст. Если кто видел запутанные и перегруженные символами буддийские религиозные тексты, тот знает, что не является это лёгкой задачей.

Медленно начало смеркаться, а результатов не было никаких. Бесчисленное количество буддийских молитвенников и священных текстов не составляли ничего годного для внимания. Для просмотра осталась ещё, наверное, половина книг.

Назавтра утром взялся я снова за работу. Перелистывал запылённые фолианты. Многократно приходил кто-нибудь с просьбой, чтобы я оставил поиски. Было уже пол-одиннадцатого утра, когда вдруг на одной из страниц бросилась мне в глаза фамилия Цеспонг. Моментально оставила меня усталость. Была это фамилия известного тибетского аристократического рода VII века, родственного королевскому роду, который дал Тибету много королей. Сочинение, которое об этом упоминает, может быть только историческим. Я вытащил двухтомный литературный памятник на дневной свет. Смотрю название, найденное в конце. Оказывается, что не нашёл я перлы отыскиваемой «Красной Хроники», но что-то всё же важное: работу известного великого энциклопедиста Клонгрдол-Ламы. Пробегаю взглядом перечень содержания. Идёт здесь речь о всяком – о большой или меньшей дороге к совершенству, о способе совершения заклинаний, о происшествиях в жизни Будды отдельными главами, подобно как о риторике, о знакомстве звуков и слов, орфографии или о звуках танцевальных. Не недостатком здесь даже были правила общих усилий монастырских, а что существенней, описана история Тибета, вмещающая наиважнейшие данные, очерёдность наследующих после себя королей, министров и высших духовников; приведено здесь большое количество – что-то вроде библиографии. Произведение содержит много важных данных из жизни кочевых народов Центральной Азии, а одновременно даёт образ научных достижений лам того века. Не смог я сразу решить: или взять книжку для изучения, или закончить перелистывание библиотеки. Мои сотоварищи, наэлектризованные великим событием, начинают мне помогать.

Книжки тибетские просмотрели мы быстро, остались нам ещё только монгольские. Конечно, эти последние не уступают своей эффективностью тибетским. Надеялись мы, что найдём оригинал «Тайной Истории Монголов». Эта священная литературная трактовка истории Чингис-Хана и Угудея, которая, быть может, стала наиважнейшим источником в монгольском языке, утеряна. Знаем мы только позднейший текст, переписанный с китайского, сохранившийся с XVI века. По этому тексту учились в китайской школе будущие китайские переводчики с монгольского языка, и для помощи переписали себе текст монгольский китайским письмом. Этот транскрибированный текст сохранился, и из него после больших трудов был создан оригинальный монгольский текст. Несмотря на это, не знаем мы текста первоначального, более поздние монгольские хроники выписали из него большие фрагменты. Также монгольское сочинение «Золотая пуговица» (Алтан Тобчи) содержит три четверти части («скопированного») утерянного произведения, и только то в нём изменено, что в число предков Чингис-хана приняты предки тибетских королей, а также омоложен несколько старый язык. «Авторское право» не было, по-видимому, слишком уважаемо в восточной литературе. Писари копировали порой по нескольку десятков страниц с работ своих предшественников, и только тогда ссылались на источники, когда не могли договориться с ними. Система эта становится, несмотря на всё это, большой помощью для будущих учёных, потому что иногда благодаря ей сохранились большие фрагменты памятников письменности, которые были утеряны. К сожалению, напрасно мы искали такие известные монгольские произведения, как «Нитка жемчуга» (Субуд Эрике) или работы Саганг Сечена, известного монгольского летописца с начала XVII века. Мы не отыскали ни одного из них.

Натолкнулись же мы на другие интересные книжки. Одной из них был букварь, представляющий различные виды письменности, употребляемые в Монголии. Наиважнейшей из них была письменность уйгурско-монгольская, которую – как указывает на это название – монголы переняли от уйгуров.

Время от времени, когда мы останавливались над каким-то неизвестным словом или понятием, просили о помощи хранителя музея. Знал он не только старинное письмо, но также старинную литературу, и таким образом, он помог нам постичь много трудных понятий и редких слов. Наклонял немного вперёд голову и громко наизусть читал рекомендуемый для меня текст. В таких моментах он колыхался ритмично на пятках, так, как будто на самом деле учился когда-то в монастыре лам. Ламы учили на память целые длинные тексты понятных и непонятных молитв, туманную священную письменность, а для освоения для себя этого они имели специальные мнемотехнические методы. Ещё здесь случается, что монгол, который учился у ламы или в школе для лам, при вопросе о каком-то старом трудном слове или о связке какого-нибудь тибетского выражения задумывался на минуту, а потом, ритмично колыхаясь, декламировал целый фрагмент, содержащий вышеупомянутое выражение. Из процитированных таким способом фрагментов текста можно было потом выяснить смысл непонятного выражения.

Продолжая листать небольшой букварь, мы обращаем внимание на удивительный вид письма. На первый взгляд выглядит это как примитивная орнаментика меандра, подобная запутанному переплетению простых линий, напоминающих лабиринт. При близком изучении можно заметить выделенные четырёхугольники с различными узорами. Это известное квадратное письмо. В 1260 году Великий Кублай (Хубилай) – хан вызвал к себе благочестивого тибетского ламу Пагспу и поручил ему, чтобы придумал он такой вид письма, который был бы пригоден для записи слов, как монгольских, так и тибетских и китайских, как и в других языках государства. Мастер взял за основу старотибетское печатное письмо, в котором по причине квадратной формы печати буквы нужно было вдавливать в квадраты. Из этого он сделал новую письменность. Владыки монгольской империи употребляли эту письменность независимо от старого уйгурского письма, главным образом для издания приказов и документов, потому что его буквы были более трудными для подделки, легче же можно было их гравировать. Этот новый вид письма настолько был похож на уйгурский, что наследовал его направление и, следовательно, не проходил с левой на правую сторону, как письмо тибетское, но сверху вниз. Письменность эта называется «пагра» от фамилии её создателя. Старые монгольские источники, написанные этим письмом, являются наиболее ценными.

Очень осторожно укладывали мы книжки назад, обращая внимание на «правильное» их положение в руках. Монгольские книжки нельзя сжимать «подмышкой», нельзя ими размахивать, требуется держать её обеими руками. При прощании, когда Хранитель передал нам в подарок несколько из выбранных нами книжек, поднёс их сперва ко лбу, а затем вручил нам их вытянутыми перед собой руками. Большинство книжек было упаковано в цветной полотняный платок и перевязано цветным шёлковым шнурком. Платок имел квадратную форму. Книжки умещают на нём по диагонали. Существуют специальные правила завёртывания углов платка. Трудно нам было этому научиться. Хранитель несколько раз переупаковывал уложенные нами тома, так как «неправильно» завернули мы углы платка. Другая партия книжек была втиснута между двумя деревянными досками и связана ремешками. Видели мы также несколько деревянных продолговатых ящичков, в которых хранились книжки.

Способ упаковки не всегда свидетельствует о ценности книжки. Например, в потрёпанном полотне находился священный текст, написанный цветными чернилами, так называемыми «чернилами из драгоценных камней» на чёрной лакированной бумаге. Буквы были написаны одиннадцатью цветами, начиная от золотого, а заканчивая жемчужным. В Эрдэни-Дзу не встретил я книжки, написанной кованными и гравированными металлическими буквами, но в библиотеке был мне показан один такой экземпляр. Я не знал, к чему отнести эту книгу – к шедеврам монгольского ювелирного или печатного дела.

После оконченных, наконец, утомительных, но очень плодотворных работ в библиотеке хранитель монастыря пригласил нас в свою юрту на прощальный чай. Обстановка юрты была скорее городской. Маленькой полуторагодовалой дочке хранителя подарили мы маленькую куклу. Когда девчушка протянула к ней одну руку, мать побранила её, и малютка с плачем протянула обе ручки. Прощание затянулось надолго. Покинув юрту хранителя, мы пошли в государственное земледельческое хозяйство, находящееся по соседству. Приветствовала нас большая таблица с надписью: «Каракорум. Хозяйство государственное земледельческое». В просторной чистой юрте, куда нас провели, стояли алюминиевые стулья и стол, а также железная кровать. Принесли ужин. Он состоял из изготовленных в хозяйстве масла, хлеба, супа из баранины, макарон и картофеля.

Во время вкусного ужина легко завязывается беседа. Нам рассказали, что хозяйство функционирует один год. Недавно в долине реки Орхон была ещё травянистая степь, как говорят старики. Ламы в монастыре Эрдэни-Дзу нанимали на работу в этой окрестности издавна крестьян на один земельный участок, но где это было, точно не помнят уже даже старики. В этой совершенно девственной степи в просто фантастических природных условиях при господствующем здесь зимой пятидесятиградусном морозе, а летом при сорокоградусной жаре, а также засухе, не имея совершенно опыта, 370 работников, живущих в 80 юртах, поднялись на борьбу за создание чего-то прямо невозможного для основания земледельческого хозяйства в центре степи. 3600 гектаров земли были обработаны с помощью 21 трактора под руководством одного агронома и одного агротехника.

Всё больше людей появляется в юрте, и каждый хочет высказаться. Наконец, приносят памятную книгу, во вступлении которой вписываем пожелания успехов.

Тихо спускается мрак. Мы выходим из юрты. В темноте пространство вытягивается, как тень. Исчезают в ней руины монастыря, Каракорум и хозяйство, но только на несколько минут, так как загорелся свет. Хозяйство имеет собственную электростанцию.

Рядом с юртой под табличкой с надписью стоятдва грузовика, принадлежащие хозяйству. На табличке виднеется международный знак паркинга. Нужно признать, что места для паркинга здесь достаточно.

Ночью в юрте было адски жарко, так как хорошо была натоплена железная печка, но часа в три утра я проснулся от холода. Вандуй и Кара уже вечером заболели, а утром чувствовали себя ещё хуже. Ознобились. Фельдшер из государственного хозяйства (госхоза) принёс какое-то лекарство. На упаковке виднелось не только название лекарства, но также указание, против какой болезни следует употреблять его. Это полезное облегчение в степных условиях.

Утром сходили мы ещё в монастырь, сделали несколько фотоснимков, а затем двинулись в Каракорум.

6. У колыбели могущества номадов

Каракорум. Уйгуры. Претенденты недолго остаются. Китани смиряются с упадком. «Народ восьми племён». Соболиная шуба в подарок. Похищение жены Чингис-хана. Туманное объяснение невесты в любви. Шаман исчезает перед дымоходом юрты. Бату-хан и его братья двинулись на битву. Завоевания монголов от Японии до Египта.

Оборонные валы старой монгольской столицы тянутся справа от стен монастыря Эрдэни-Дзу. С невысокого взгорья красиво вырисовываются контуры старинных улиц, а показывающиеся местами раскопки означают, что у археологов здесь громадное поля для деятельности. Археологические находки Киселёва в 1946–1947 годах открыли только часть старого монгольского центра. Среди раскопанных зданий находился также храм Угудея, Октай-хана времён татарского нашествия.

Приглядываясь к пустыне, окружающей Каракорум, удивляемся, сколько же разных историй могли рассказать окружающие взгорья. Ибо здесь было сердце, здесь был центр многих огромных древних государств номадов. В то время как в Европе на полях битв разыгрываются Пунические войны, а в Китае упрочивается первое великое объединённое государство под властью династии Хан, в степях Центральной Азии появляются хюнгну, называемые иначе хунами азиатскими. Как утверждают некоторые учёные, часть этого племени – это предки хунов под предводительством Аттилы. Здесь, на равнине, расстилающейся вокруг Каракорума, возникают центральные средоточия других народов, как шенпеи, топа, называемые иначе табгач, а также жуан-жуан. Это всё народы кочевые, которые в каком-то моменте в окрестностях Орхона и Селенги закладывают свои центры и отсюда организуют нашествия в направлении Европы и Китая, Индии и Ближнего Востока. В 745 году н. э. появляются уйгуры – народ тюркского происхождения. С уйгурами познакомимся несколько ближе, так как позднее сыграют они важную роль в истории Монголии, в формировании монгольской культуры.

В Китае во второй половине VIII века имел место бунт наёмных войск, а также феодалов, домогавшихся преобразования их наделов в ленное наследственное владение. Одновременно слабеет влияние Китая в Центральной Азии, где появляются арабы магометанского вероисповедания, кочующие от оазисов и пустынь Аравийского полуострова на восток. Перемещаясь по Малой Азии в начале VIII века, они переходят реки Сыр-Дарья и Аму-Дарья. Китайцы перед лицом угрозы утраты своих центрально-азиатских владений готовятся к битве. В 761 году в долине реки Талас разыгралась битва, которая на долгое время решила вопрос о магометанских влияниях в Центральной Азии. Против китайцев поднялись все покорённые ими народы. Уйгуры признают, что пришло время действовать. Для видимости они присоединяются к битве на стороне китайцев. Они выступают как вспомогательные отряды китайского императора, но их присоединение немного помогает китайцам. Для уйгуров соприкосновение с китайцами, однако, имело большое значение, так как кроме большой контрибуции и военной добычи выигрывают они также много ценностей китайской культуры.

В то время в Китае действовали духовники мани-хизма, вероисповедания персидского происхождения, занимающиеся обращением китайцев в свою веру. Духовники эти обратили также уйгурского кагана, который с той поры огнём и мечом склонял своих подданных к принятию нового вероисповедания.

Поворот этот имел значение, прежде всего, в области культуры, потому что вероисповедание манихейское увековечило свои священные тексты с помощью развитой письменности. Письменность эту уйгуры приняли и развили. От них её принимают позднее монголы. К уйгурам нашла дорогу также другая великая азиатская религия – буддизм. Уйгуры позднее явились усердными миссионерами этой веры среди монголов.

На усилении уйгуров ставят крест киргизы. Они принимают это наследство уйгуров. Когда появляются они в окрестностях рек Орхона и Селенги, в большинстве своём пользуются тюркским языком, господствующим в то время в Центральной Азии. Киргизы в 840 году покоряют уйгуров, из которых часть уходит в сторону туркестанских оазисов, где сохраняет и развивает собственную культуру. Однако киргизы тоже не сумели надолго удержаться в качестве традиционного центра номадов. В 920 году китани положили конец их господству.

Несмотря на уже вышеупомянутые народы, подозреваемые в родстве с монголами, китани являются первым кочевым народом, о котором знаем несомненно, что язык его является близкородственным монгольскому. Заселяли они районы, ранее принадлежавшие шенпеям. Упоминания о них появляются уже в VI и VII веках, но значительной силой становятся они в начале X века. В это время они покоряют киргизов, высылают послов к уйгурам, чтобы те возвратились из туркестанских оазисов на свою старую кочевую территорию, потому что сами они не желают там поселиться. Уйгуры не принимают, однако, этих почётных предложений. Может быть, чувствовали они себя безопасней вдали от сменяющихся постоянно воинственных племенных сообществ. Китани маршируют дольше против китайцев, занимают быстро часть Китая и в 947 году закладывают государство Ляо. Их именем называют китайцев народы, которые в то время имеют какой-нибудь контакт с Китаем, отсюда также происходит российское название Хин-Китай.

В начале XII века место китанов занимает народ тунгусского происхождения, носящий название джуд-женов, который на территории Маньчжурии закладывает государство Чин. В окрестностях Орхона и Селенги пока царит покой. Здесь вскоре рождается новая большая, чем все предшествующие, сила. Закрывается длинный отрезок истории Центральной Азии и начинается новая эпоха.

Древний центр номадов, окрестность Орхона и Селенги, ожидает нового хозяина, но из степей Центральной Азии не исчезают белые войлочные юрты и скачущие табуны коней. Воду быстрых весенних ручьёв окрашивает порой пролитая в битвах кровь, а затихающий вечерний ветер несёт на своих крыльях горловое пение невольников, жалующихся на свою судьбу. Однако кажется, что через какое-то время не будет здесь центральной власти. Идёт половина XII века.

Грозные киргизы отступают на реку Енисей и живут воспоминаниями своего прежнего великолепия. Временами нападают на стада соседствующего с ними племени найманов, но остаются ими позорно отражёнными. Найманы, или «народ восьми племён» («найман» означает по-монгольски «восемь») кочуют по западной территории настоящей Монголии, отыскивая пастбища и воду. Находятся они в соседстве с уйгурами, которые проживают ещё в Туркестане, знакомятся с их письменностью и культурой. Над подлинным древним центром господствуют кереиты.

Монголы были в то время ещё едва маленьким племенем, живущим на берегах Орхона и Керулена. Их южными соседями было племя онгут, породнившееся с тибетцами; могущественное государство тангутов; одинаково могущественное северно-китайское государство Чин, основанное Джудженами; к северу соседствовали с ними ойраты, занимающие ещё берега Байкала. В окрестностях озера Иссык-Куль и реки Чу жило оторвано в направлении запада ответвление китанов, так называемые чёрные китани, или каракитани. Они вели войну, главным образом, с могущественным султаном Хорезма.

О монголах имеем также несколько старых сведений. Уже анналы хинской династии Танг (VII–X века) содержат описания северного кочевого племенного сообщества шивеев, а среди племён перечисляется монгольское. О китанях, как же упомянуто, знаем уже без сомнения, что говорили они на языке, родственном монгольскому, или его диалекте. Собственно же монголы появляются только в половине XII века.

Всё это нужно было рассказать для того, чтобы увидеть историческую ситуацию и картину Центральной Азии в момент появления Чингис-хана. На широких травянистых степях этого региона постоянно и поочерёдно сменялись народы пастушеские и сообщества племён, а монголы продолжалитолько то, что начали их предшественники.

С молодым Темуджином расстались мы в первой главе в момент, когда двигался он в поисках своих украденных коней. В дороге встретил товарища, при помощи которого отыскал своих коней, а возвратившегося с победой домой мальчика с большой радостью принимают его братья. Небольшая семья собирается и едет за Бортэ, наречённой Темуджина. В ходе свадебной церемонии мать Бортэ одаривает семью Темуджина собольей шубой, которая, собственно, предназначалась отцу молодого хозяина, но Есугэй уже давно умер. Темуджин принимает ценный подарок и начинает реализацию великого плана. Он навещает Тоорил-хана, старого знакомого его отца, вождя кереитов. Тоорил с радостью принимает молодого парня. Тот дарит ему соболиную шубу, говоря, что приятель отца есть как бы его приёмный отец, и ему принадлежит свадебный подарок. Он обращается к нему с просьбой, чтобы могущественный вождь помог ему отыскать утраченное имущество и неверных слуг. Тоорил-хан, тронутый подарком, обещает дать своих воинов в расположение Темуджина.

Вскоре потом Тайчучи, которые не прекратили чернить Темуджина, снова нападают на его семью, и та снова должна спасаться бегством. Мужчины и женщины скачут к безопасным лесным укрытиям. Только Бортэ, молодая жена Темуджина, едет в сопровождении старой женщины на телеге, везущей шерсть. В дороге ломается ось телеги, обе женщины отстают от группы и в одиночестве подвергаются нападению Меркитов, которые мстят за то, что в своё время была похищена мать Темуджина, забирают с собой Бортэ, извлечённую из-под шерсти.

Убегающий от своих врагов, взятый в неволю Темуджин снова просит помощи у своего приёмного отца. Он посылает к нему послов, напоминая о данных им обещаниях. Посылает он также курьеров к своему детскому товарищу Джамухе, прося о помощи. Оба дают ему новые обещания, и в то время начинается новый период в истории будущего повелителя мира.

В жизни степных номадов господствовали попеременно союзы и раздоры. Несколько соседних племён собиралось с целью выполнения какого-нибудь совместного начинания, но среди победителей согласие продолжалось недолго. Сменяются поочерёдно периоды дружбы, вероломства, «присяги на вечную верность» и кровной мести. Порой появляется наипроворнейший, наиковарнейший и наиболее резкий вождь племени, который таким способом разрешает договоры и споры, чтобы самому, наконец, остаться на поприще. Темуджин также держался этой извечной методы. Побратавшись с Тоорил-ханом и Джамухой, он побеждает Меркитов и вызволяет Бортэ. Трое друзей, однако, недолго путешествуют вместе по степям.

Через полтора года после победы над Меркитами при первом весеннем полнолунии лагерь собрался в дорогу, чтобы искать новые пастбища. В это время Джамуха, названный брат Темуджина, сказал:

– Разобьём наши палатки рядом с горами, чтобы пасущие в горах стада наши пастухи могли к нам зайти. Заложим лагерь на берегу горного ручья, чтобы наши пастухи овец имели доступ к корму.

Темуджин не понял смысла слов Джамухи, как сообщает «Тайная История Монголов», и спросил жену о её мнении. Бортэ имела готовый ответ:

– Твой названный брат Джамуха не был никогда вежливым человеком, а сейчас нашёл время, когда мы являемся для него обузой. В словах Джамухи скрывается намёк. Не будем закладывать здесь лагерь, отстанем от группы и удалимся под прикрытием ночи. Так будет лучше.

Темуджин принял совет Бортэ и под покровом темноты оставил своего союзника.

Эта повесть из «Тайной Истории Монголов» вызвала среди учёных очень много споров. Одни имеют мнения, что слова Джамухи имеют такой смысл, что поддерживает он бедных пастухов против магната Темуджина. Кажется, однако, что не нужно было бы это понимать таким способом, что Темуджин и Джамуха принадлежали к степной аристократии, а противоположность их интересов состояла не в противоположности между угнетающими и угнетёнными, а между отдельными группами господствующего класса. Смысл туманных слов Джамухи – что поняла также хорошо Бортэ – был такой, что не нужно ставит лагерь вдали от пастухов. Ведь весной стада кочевали на пастбища высокогорные, спасаясь от пожаров плоских территорий. Джамуха опасался, что если он будет находиться вдали от пастухов, которых можно было бы в каждый момент вызвать на битву, Темуджин атакует его вероломно. Может быть, даже сам намеревался без риска хорошим утром убить своего союзника при помощи своих пастухов, чтобы таким способом избавиться от грозного соперника.

Темуджин опередил его, однако, и кочует вместе Тоорилом. Он будет позднее участвовать на его стороне в войне с татарами. Вскоре дело доходит до спора между Темуджином и Тоорилом. Сын этого второго не слишком доброжелательно поглядывал со всё возрастающим подозрением на строившего великие планы союзника и настраивал против него отца. Теперь старый товарищ соперничал с Темуджином, который – собственно, при их помощи – не только вернул подданных и имущество своего отца, но забрал себе даже добычу, принадлежащую им после совместных побед.

В этой опасной ситуации Темуджин оказался великолепным дипломатом. Ему удалось посеять зерно раздора между членами грозной коалиции, которые, очевидно, взаимно завидовали его власти. Затем в последний момент напал он на поссорившихся Тоорила и Джамуху и победил их. Большинство кереитов подчинилось ему, потому что перед этим в союзе с кереитами победил он Меркитов и татар, теперь же, поссоривши кереитов и подчинив их своей власти, выступил он против найманов. Те начали организовывать коалицию против Темуджина. Убежал к ним и побеждённый Джамуха, а поддерживало их также племя Онгут. В это время Темуджин оказался проворнейшим и наилучшим дипломатом. Обещаниями склонил он на свою сторону племя Онгут, которое предало своих союзников, затем напал на найманов и взял их под своё господство. Потом оставшиеся меньшие окрестные народы, а также самостоятельные ещё группы не имели другого выбора, как подчиниться новому хозяину. В 1206 году собрание монгольского феодального дворянства провозгласило Темуджина Великим Ханом Монголов под названием Чингис-хана.

Таким способом образовалось Монгольское Государство Чингис-хана, а Темуджин стал владыкой степей. Двигаясь следом своих предшественников, укрепил он власть внутри страны. Полностью реорганизовал свою армию, группируя воинов на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч, ликвидируя старую национальную структуру армии. Завоёванные народы добавил он в свои отряды, а командование доверил своим родственникам. Образовал свою специальную личную гвардию и установил права для кочевников.

Существовала ещё одна сила, с которой Чингис-хан должен был покончить, а был это не какой-то чужеземный народ, но уверенное влиятельное лицо, главный шаман Тебтенгри.

Тебтенгри и его сыновья домогались для себя специальных прав. Они захватывали прислугу и стада, не щадя в этом даже рода Чингис-хана. Между прочим, он твёрдо решил взять на домашнюю службу Темюгэ Отчыгина, самого младшего брата Чингиса. Протестующий Темюгэ был вынужден оказать почести могущественному шаману. Когда Темюгэ с плачем удалился к своему брату, как передаёт летопись, снова Бортэ правильно оценила, что здесь происходит борьба за власть. Ввиду этого она настроила своего мужа против шамана. Чингис прибегнул к хитрости. Он пригласил всю его большую семью, чтобы она лично уладила свой спор с Темюгэ. Прибыло тогда восемь членов семьи Тебтенгри. Темюгэ и Тебтенгри бились на кулаках. Когда начал побеждать Тебтенгри, Чингисхан предложил, чтобы закончили борьбу на дворе. Едва успели они выйти за порог юрты, как трое затаившихся людей схватили шамана и умертвили его. Вскоре затем вошёл в юрту Темюгэ. Все догадались, что произошло. Братья шамана вскочили, замкнули двери и схватили Чингис-хана. Тот пришёл в ужас, но не потерял самообладания и сказал:

– Здесь тесно, расступитесь, я хочу выйти.

Воспользовавшись минутой удивления, он вышел из юрты, после чего его окружили гвардейцы. Историю эту мы поймём лучше только тогда, если примем во внимание, что в юрте равно гость, как и хозяин защищены правом гостеприимства, поэтому счёты требовалось уладить вне юрты. Здесь люди Чингис-хана, которые не могли войти в юрту, чтобы не нарушить права принимаемого гостя, смогли выполнить свою обязанность.

Тело Тебтенгри было помещено в специально поставленной серой юрте. Лагерь приготовился к выступлению, чтобы, согласно обычаю, оставить останки в степи. Чингис-хан опасался даже воспоминаний о своём сопернике. Он поставил перед юртой стражу. Приказал заткнуть также отверстие дымохода. Вскоре останки Тебтенгри исчезли из юрты. Чингис-хан не упустил случая это объяснить. Он созвал семью убитого и так к ней обратился:

– Тебтенгри ударил и толкнул моего брата, очернил его без причины, и потому небо не вытерпело этого дольше и забрало его тело вместе с жизнью.

«Тайная История Монголов» сообщает, что авторитет рода Тебтенгри значительно уменьшился.

После организации государства Чингис-хан, равно как его предшественники, выступил против Китая. Сперва напал он на Тангутов, господствующих в северо-западном Китае, но из этого ничего не вышло, как и из покорения степных пастухов. Тангуты вели уже ведь оседлый образ жизни, и, окружённые шанцами города, эффективно сопротивлялись воюющим на конях монголам. Чингис-хан не ждал окончательного результата битвы, но вернулся в степь, поручив дальнейшее преследование Тангутов своим командирам. Вместо нападения на Китай направился он на запад. Сперва принудил к подданству туркестанских уйгуров, а затем покорил повелителя, происходящего из найманов и организовавшего государство на руинах государства Каракитанов. Затем он повернул против шаха Хорезма, покорил его, а затем отправился вместе со своими отрядами в Персию и на Крымский Полуостров. В это время верховоды Чингис-хана не смогли справиться с Тангутами, поэтому он снял своё войско из Персии и снова направил его против тангутов. Умер он во время той компании в 1227 году, в возрасте шестидесяти лет. Его обширную империю поделили сыновья. Самый старший, Джучи, в это время уже умер, поэтому западные территории получил его сын Бату-хан (внук Чингис-хана). Сыграет он позднее важную роль в татарских нашествиях. Второй сын чингис-хана, Чагатай, получил провинцию на Иссык-Куле, третий Угудей – выступающий в венгерских источника как Окта – получил территорию, лежащую на озере Балхаш, самому же младшему сыну Чингис-хана Толую, согласно традиции номадов, выпал на долю «домашний огонь», или древняя семейная территория – местность, находящаяся над берегами Онона, Керулена и Толы.

В 1229 году было созвано Собрание с целью совершения выбора нового хана. Главой нового государства был провозглашён Угудей. Новый повелитель перенёс своё местопребывание в давний центр номадов в долине реки Орхон и там заложил город Каракорум, который с той поры стал столицей Монгольского Государства. По приказу Угудея монголы под руководством Бату-хана выступили в 1236 году из западных приделов Монголии на покорение Европы. Вождём армии был Субудай. Отряды его поделились на две части. Одна часть напала на Польшу, другая – на венгров. На венгров со стороны Молдавии наступал младший брат Бату-хана, Кадаан, со стороны Галича – сам Бату-хан, в это время от Галиции – второй младший брат Бату-хана Шейбан. Этого последнего назначили монгольским наместником в Венгрии. В 1241 году монголы победили венгерские войска под Мухипуштой, а король Бела вынужден был бежать на побережье Далмации. В следующих нашествиях помешала монголам смерть Угудея. Их отряды отступили, чтобы их командиры смогли принять участие в приготовлениях к выборам нового хана.

После смерти Угудея до времени выбора его преемника во главе государства стала его жена Кюйнюк, следующий Великий Хан правил только два года. Его наследником стал Мунгке, который вступил на трон благодаря помощи со стороны Бату. После смерти Мунгке в 1259 году власть принимает его младший брат Кублай.

Кублай был достойным наследником Чингис-хана. Если Чингис-хана уважают как основателя монгольского могущества, можем утверждать, что с властью Кублая монгольское государство достигло вершины великолепия. Кублай, в первую очередь, продолжил кампанию против китайцев, и до конца 1273 года занял всю территорию Китая, что не удавалось пока что ни одному из номадов. Установленная им монгольская династия Юань господствует в Китае с 1280 по 1386 годы. Он не ограничился занятием Китая. Завоевал Корею, а затем дважды пытался высадиться в Японии. Предприятие это закончилось ничем. Затем повернул он против Вьетнама и Бирмы и даже выслал экспедицию на Яву. Кампании эти не принесли прочных успехов.

Дальше потомки Чингис-хана также продолжали завоевания. Братья и сёстры Кублая однажды покорились ему, в другой раз поддержали бунтующего против него младшего брата Арик-бука, а позднее внука Угудея – Кайду. Преемники Чагатая были в Туркестане и заняли целую западную территорию Центральной Азии, где господствовали до самого конца XIV века.

Хулагу-хан, младший брат Кублая, заложил государство в Персии, а отряды его достигли даже Египта.

Потомки Бату-хана распространили своё господство даже на южную Россию. Под их предводительством образовалась Золотая Орда, от которой владение приняла в 1382 году другая группировка – Белая Орда.

Монголы в течение полувека из небольших племён, кочующих в бассейне рек Орхона и Керулена, стали повелителями половины мира. Монгольские отряды завершали завоевание земель от Японии до Египта, от Китая до Венгрии. Они оставляли за собой разрушенные и ограбленные города. Монголы, которые хорошо умели использовать отдельных членов местного господствующего класса, были только руководящим слоем в огромной империи.

Монголы принуждали завоёванные народы к военной службе и выплате тяжкой дани. Своими завоеваниями они полностью изменили этнографический образ Азии. Не смогли они, однако, сломить волю завоёванных народов, которые раз за разом восставали против своих завоевателей.

7. Среди номадов в пустыне Гоби

Наш товарищ ищет родственников в степи. На что нужна верёвка с палкой? «Сад цветов». Подарок поэта. «Белый перевал». «Каменный сомон». На границе вечного снега. Ом мани падме хум. Охота. Песчаная буря. Девять источников. Метель в пустыне. На горизонте оазис. Исчезающие озёра. Блуждание по пустыне. Наконец, дорога!

Мы бросаем ещё один взгляд на руины Каракорума и едем дальше. В одиннадцать часов добираемся мы до небольшого ручья, на котором делаем короткий отдых, а потом едем долиной реки Орхон. Дорога вьётся в широкой заливаемой половодьем долине, взбирается иногда на холмики, окружённые глубоко втиснутой долиной реки. Мы тихо въезжаем на вершину одного из взгорий. Перед нами распростёрся великолепный вид долины Орхона. Широкая, вьющаяся серебряная лента реки быстро исчезает за горизонтом. Когда мы смотрим назад, едва видим стены Эрдэни-Дзу. Каракорум полностью закрыла мгла. Через высокий перевал выбираемся из долины реки. Вдали видим внезапно небольшое озеро, но нет на нём камыша. Тёмно-синюю воду разнообразят местами чёрные, сморщенные ветром борозды. Озеро называется Огий-Нуур. Вскоре затем добираемся до деревни, о которой узнаём, что это центр маленькой административной единицы в сомоне Огий-Нур. Здесь обедаем. Подают нам тесто, похожее на макароны. Это любимое блюдо монголов. Наш приятель улаживает свои служебные вопросы, а мы в это время осматриваемся. Центр состоит из нескольких белёных домов, построенных из глиняных кирпичей. Двери домов покрашены в голубой цвет, а крыши облеплены глиной. Среди домов находим местопребывание районной администрации, школы и магазина. Целое восполнено несколькими юртами, но и те, видно, уже выходят тут из употребления. Перед столовой неспокойно вертятся три коня, привязанные на коновязи, растянутой между двумя столбами. Один пёс ростом с небольшого телёнка гонит от себя меньшего, а после царит полная тишина.

Вскоре возвращается наш проводник Вандуй и сообщает нам, что Чимед, который нас сопровождал, дальше не поедет. Теперь выясняется, что здесь живут родители нашего таинственного товарища по путешествию. Не имея другого средства передвижения, должен он был искать едущий в эту сторону автомобиль, чтобы доехать до дома. Поэтому он присоединился к нам. Очень мы сожалеем, что расстаётся он с нами, так как в течение короткого путешествия очень полюбили его. Входим в столовую, чтобы попрощаться с Чимедом, но его нигде нет. Тогда после десятиминутных безрезультатных поисков, поступившись, сели мы в машину, где к нашему большому изумлению застали его там спокойно сидящим с двумя бутылками молочной водки и терпеливо ожидающим нас. Должны были выпить на прощание. Когда мы опорожнили наши чашки, Сумья, наш шофёр, запустил мотор, и машина двинулась в гору. Стучим по шофёрской кабине, чтобы шофёр остановился, так как Чимед остался в кузове, но Вандуй поясняет мне, что Чимед едет с нами, так как его родители живут не в самом центре, а в его окрестностях.

Проехали мы уже около десяти километров, но нигде нет следов жизни. Чимед спокойно с нами разговаривает и абсолютно спокоен, что мы найдём его родителей. Наконец, появляется перед нами какая-то юрта. Сумья выходит, о чём-то спрашивает, и едем дальше. После следующих двадцати километров показались снова перед нами несколько юрт. Соскакиваем с машины. Собаки встречают нас лаем. Через минуту выходит из юрты пожилая женщина. После долгих расспросов она говорит, что один раз в прошлом году слышала о семье Чимеда. Пасли они в этой окрестности свои стада, но сейчас она не знает, где они находятся.

Когда наша машина, съехав с дороги, едет степью, спрашиваем Чимеда, когда виделся он в последний раз со своими родителями. Отвечает, что минувшим летом был с ними длительное время, а потом они писали ему неоднократно, но не имеет он понятия, где можно отыскать их в этом году. Окрестность, в которой он родился, знает, конечно, он как собственный карман; знает точно, какая где растёт трава и которое поле или взгорье даёт в каждую пору года наилучший корм для животных, но территории здесь так обширны и так отдалены друг от друга, что трудно сориентироваться, где кочуют родители. Письма всегда адресуются не до актуального их местонахождения, но до населённого пункта администрации сомона, куда кто-нибудь из членов семьи попадает в определённое время и при оказии забирает почту. Прежде чем, однако, ответ будет завезён до сомона через административный центр аймака, долетит самолётом до столицы, уйдёт много времени. Кто может, следовательно, знать, докуда они успели уже откочевать со стадом.

По мере того, как поиски наши продолжались, всё больше мы нервничали, что не можем найти родителей Чимеда. При оседлом образе жизни местность, улица и номер дома, или, быть может, этаж и номер квартиры – это данные, с помощью которых каждый может найти отыскиваемую особу. Здесь вопрос не является таким простым. Трудность не состоит единственно в том, как сын может найти родителей, которых не видел год. Вопрос имеет более широкий охват, так как разговор идёт о проблеме общественной – организации государственной жизни, о почте, об администрации. Наша машина мчится уже почти шесть часов по бездорожной степи, когда внезапно вдали показывается всадник на коне. Мы направляемся в его сторону. Он также приближается к нам. Оказывается, что это старый седой монгол, но держится он прямо на неспокойном коне. Подмышкой держит он верёвку на длинной палке. Спрашиваем его, не знает ли он, где находится гэр или юрта родителей Чимеда. Отвечает, что не знает, но указывает на юрту, расположенную в направлении двух видимых стад верблюдов, и советует там узнать. Жильцы юрты дают нам, наконец, нужную информацию. Когда переедем поросшую травой равнину, затем повернём немного в направлении восточном, натолкнёмся на телеграфную линию, тянущуюся у подножия гор. Вдоль этой линии нужно ехать. По правой стороне увидим белую юрту. Там живут родственники Чимеда, а если найдём родственников, то найдём и родителей, так как за стадами присматривает целая семья.

По преодолению следующих нескольких километров видим, как из юрты выбегают маленькие дети. В дверях показывается голова женщины, а затем высовывается мужчина. Наконец доехали! Уже поздний полдень.

Родители Чимеда принимают нас в юрте по левой стороне двери. Взволнованной была встреча отца и сына, которые приветствуют сперва друг друга церемонно, обнимаются и целуются в обе щеки, а затем переходят к непринуждённой беседе. Сердечно приглашают нас в юрту. Мы занимаем место на шкурах, расстеленных на земле за костром. Напротив двери садится глава семьи, перед ним Чимед, направо от двери садится на корточки его мать и двое маленьких детей. Коллега Кёхальми также садится на той стороне.

Её садят на низкий стульчик, а другие в это время садятся на пятках или на корточки.

Под котелком пылает уже огонь. Юрта очень простая и некрашеная, стенная решётка сбита из напиленных реек. Во время чаепития мы немного разговариваем. Хозяева угощают нас маленькими кусочками сушёного творога, называемого ааруул, но вначале мы должны попробовать сливки – урюм. Затем приходит очередь водки и молока. Гостеприимные пастухи интересуются нашими планами, нашей работой, а затем сопровождают нас в соседние юрты.

Эта небольшая семья имеет три юрты. Живут, собственно, в центральной, чистой и большой. Меньшая, покрытая потёртым изношенным войлоком, является помещением для молодых, рождённых осенью или зимой животных. Холод особенно мучителен для молодых животных, и потому нужно иметь для них место, предохраняющее от холода. В третьей юрте хранится зимняя одежда и всякое снаряжение. Здесь также готовят и сушат тесто, а также режут на мелкие куски мясо. Помещение это служит мастерской и – живёт здесь также кто-нибудь из семьи с хорошим зрением.

К небольшому пастушьему лагерю принадлежит ещё что-то вроде скотного двора – хашаа, есть это, собственно, ограждённый кусок двора, также называемый, как двор в столице. Ограждён он досками и жердями. В углу стоит одинокий телёнок. От местности Худжирт до этого места видели мы почти у каждой юрты похожие небольшие скотные дворы, сбитые из досок, кусков ящиков или жести, устанавливаемые главным образом одной стеной или двумя крыльями, расходящимися под углом. Стены бывают поставлены в направлении с востока на запад, чтобы защищали от северного ветра.

Материал, из которого сбиты эти стены, бывает разный, в зависимости от того, что в данной местности найдётся под рукой. В лесистых окрестностях Хангайских гор укрытия эти готовятся из леса. На безлесных равнинах для их строительства используют большие камни; рядом с оазисами – связки ивы или камыша; а где нет других возможностей, там насыпают их из земли, а порой этим целям служат также природные соответственно расположенные торчащие скалы. В течение нашего путешествия видели мы во многих местах большие чёрные пятна навоза на южных склонах гор. В таких местах защитой от ветра становятся попросту горы.

Прогуливаясь, осматриваем принадлежащие семье стада, пасущиеся поблизости. Вместе пасутся здесь жеребцы и кобылы, также как быки и коровы. Больших кудлатых псов не используют в этих местах для управления стадом, а только для присмотра. Временами травят собаками отрывающихся от стада одиноких животных, но случается это редко, так как животные боятся волков и в основном не отдаляются от стада, в котором они чувствуют себя безопасней. Рассеявшихся одиночных животных пастух собирает с помощью верёвки, привязанной к палке. Эта палка длиной на высоту человека с прицепленным на конце меньшим деревянным куском и петлёй. Изготовленная из шерсти петля прикрепляется на конце, другая её часть в это время легко привязывается к палке. Палка внизу заканчивается грузиком или утолщением, которое помогает удерживать в равновесии приспособление. Всадник, таким образом, держит палку в правой руке, но подмышкой, и таким способом едет за разбежавшимися животными. Палкой поворачивает попросту животное, а если хочет одного из них поймать, тогда кидает животному на голову петлю и отводит его в стадо.

В степи скоро начинается движение. Со всех сторон галопом прибывают наездники в юрту семьи Чимеда. Не знаю, каким способом весть о нашем прибытии так быстро разошлась по степи, но вскоре съехалось здесь, наверное, около двадцати особ. После торжественных приветствий разговор проходит с чаем и молочной водкой. Хозяева отправляют детей из юрты, один только мальчик-калека остаётся среди взрослых.

Вскоре мы идём к Орхону и купаемся. Может быть, мы являемся первыми венграми, которые купаются в этой реке. Вода холодная, и мы не выдерживаем в ней долго. В этом месте течение очень быстрое. С большой охотой остались бы мы среди пастухов на несколько дней, тем более, что родители Чимеда безмерно приветливо нас об этом просят, но план путешествия неумолим; мы должны ехать дальше. Ещё сегодня необходимо достичь Цэцэрлэга. Когда мы двигаемся дальше, окрестности погружены уже почти полностью во мрак. Выезжая из долины Орхона, снова мы встречаем огромное количество старинных могильных надгробий. Узнаём, что поблизости от Цэцэерлэга находится «Гора Гуннов», под которой в прошлом году вели раскопки монгольские археологи.

Уже было 20:45, когда перед нами показалась полукруглая гора, а в её объятиях Цэцэрлэг – «Цветущий сад».

Мы проезжаем рядом с маленьким аэродромом, а затем протискиваемся между средоточием каменных домов главной улицы. Едва машина остановилась во дворе гостиницы, как уже показывают нам наши покои. Убранство гостиницы очень хорошее. Мы берём два номера – один для коллеги Кёхальми, а другой для нашей тройки. Есть даже отдельная ванная, а собственно, умывальник, так как есть в ней только таз, но вода течёт здесь уже из крана. Ужинаем и идём спать.

На следующий день ранним утром посещают нас отцы города. От них мы узнаём, что Цэцэрлэг насчитывает зимой 8000 жителей, а постоянно тут живёт 5000. Аймак насчитывает 80000 жителей. Дети ходят в две десятилетние школы и в пять семилетних. В городе есть педагогическое училище, которое в 1956 году закончили 60 учащихся. После обеда мы идём в «кабинет». Это, собственно говоря, небольшой местный музей, который есть в каждом большом населённом пункте и в каждом аймачном центре. Здесь хранится собрание древностей, но систематично собираются также богатства природные. Здесь как раз открыта выставка под названием «Фауна нашего аймака». Музей в Цэцэрлэге состоит из двух маленьких складских помещений и одного большого выставочного зала. Есть в нём всё, что местная интеллигенция сумела собрать усердно – от голубой лисицы и шапки ламы до старинной монгольской грамматики и семян растений. Нас конкретно, прежде всего, интересовали старые книжки. Мы находим несколько.

Новые книжки хранятся в библиотеке аймака, куда мы позже отправляемся. Библиотекарь с гордостью показывает свои сокровища. Монгольские книжные издания здесь очень богатые. В Монголии на одного гражданина приходится намного больше книг, чем, например, в Венгрии. Книги поставлены на полках рядами в тематическом порядке. Во время нашего ознакомления поменяли в библиотеки книги довольно многие люди. Несколько людей сидит в читальном зале. Они ходят на какие-то курсы и здесь готовятся с обязательной литературой.

Едва успели мы вернуться в отель, как нас посетил какой-то незнакомый монгол. Приглашаем его, чтобы присел. Вскоре оказывается, что это местный поэт, который, услышавши в библиотеке о нашем прибытии, тут же поспешил к нам, чтобы подарить нам новейший том своих стихов. Кара заявил, что уже читал о нём. Поэт был очень доволен этим, так как если о его мастерстве известно в народе, отдалённом на 7000 километров, то о чём-то это свидетельствует. Мы начинаем выпытывать у гостя сведения о местной литературной и фольклорной жизни. Есть здесь много народных поэтов. Это неизвестные создатели народных стихов, но всё больше есть таких, которые занимаются поэзией профессионально и имеют уже собственные, изданные в печати произведения.

Монгольские и тибетские книги и печати, подаренные Венгерской Академии Науки

После полудня в большом театре Кара прочитал на монгольском языке реферат о Венгрии и нашем путешествии, а вечером посмотрели мы три монгольских фильма. Один из них – репортаж в виде фильма по поводу 35 годовщины создания МНР; его мы уже видели в столице, зато в первый раз посмотрели два сюжетных фильма. Особенно нас заинтересовал тот, который содержал переживания пастухов во время суровой зимы. Один из пастухов запасся кормом и пережил зиму со своими животными, но его легкомысленный сосед пренебрёг этим и потерял всех животных. Признаться, что не столько я наблюдал игру актёров, сколько знакомился с зимними заботами пастухов. Сохранение корма на зиму ведь является здесь чем-то новым. В начале двадцатых годов об этом было почти неизвестно. Если снег был таким обильным, что животные не могли докопаться до травы, они погибали с голоду. При неблагоприятной погоде раньше в течение зимы погибало 40–60 % поголовья скота. Кормовое хозяйство не так легко здесь организовать в условиях кочевой жизни. Для накопления соответствующих запасов на зиму обязательным условием является, в первую очередь, оседлая жизнь. Также важной проблемой является вопрос содержания скота в помещении. Взрослые животные ещё до сегодняшнего дня зимуют под открытым небом. Великолепной сценой в фильме является паника стада, бегущего от снежной пурги. Ни на минуту не сомневался я, что съёмки подлинные. Довольно большая часть особ, выступающих в монгольских фильмах, – это люди, ничего общего не имеющие с профессиональным актёрством. Они прибывали на съёмки в столичную фабрику фильмов, а потом возвращались в свои юрты, к своей повседневной жизни.

Следующий день стал для нас как бы живьём вырванным из вчерашнего фильма. Когда мы проснулись, падал снег. На дворе вьюга дёргала деревья, берёзы под нашими окнами сгибались до земли. Мы решили ехать дальше, пока снег не засыпал город, расположенный в котловине. Согласно плану был у нас ещё один день, чтобы провести его в «Цветущем саду». Цэцэрлэг заслуживает такое название, так как много здесь деревьев и палисадников. Окрестность так богата лесами и перелесками, что становится это непривычным видом для глаза, привыкшего к степи. В Монголии сад или ухоженное дерево относятся к редкому явлению. Ни природные условия, ни жизнь кочевая не благоприятствуют садоводству.

В 10 часов выезжаем. Сегодня перед нами 280 километров дороги. Мы быстро доезжаем до «Белого Перевала». Здесь, наверху, почти всё белое, а красивый вид охватывает вершины расстилающейся вокруг горной цепи Хангая. Перевал порос лесом. По мёрзлому грунту машина с трудом поднимается на гору. Мы проезжаем среди наивысших гор аймака Архангай (Северохангайского). Ледяной ветер упрямо забирается нам под одежду. Теперь пригодится козья шуба, которую я надел на лыжный костюм и собственное пальто. Так холод можно выдержать. Мурашки у меня бегают по плечам, когда я вспоминаю, что ещё несколько дней назад купались мы в Орхоне.

Проехав «Белый перевал», съезжаем мы в долину реки Тамрин. Дорога наша идёт вдоль русла речушки. Около полудня останавливаемся мы в посёлке Хурум, расположенном на территории «Каменного Сомона» в аймаке Архангай. Здесь обедаем. Сумья находит здесь своего старого знакомого. В заезжем дому есть магазин, управляемый директором. Сумья покупает у продавца две пачки папирос и коробку печенья и одаривает ими директора заезжего дома. Как видно, искусство делать подарки имеет ещё много неизвестных нам тайн.

Вскоре мы убеждаемся, что название «Каменный Сомон» очень подходит этому административному пункту. Въехали мы в долину «Каменного потока». Выглядит всё это так, как будто утонули мы в море камней. Эта окрестность имеет также свою характерную красоту. Пейзаж состоит из скал фантастических форм, камней удивительных цветов и интересных гравийных полей. Куда ни посмотришь, везде разрушенные скалы. Вид не надоедает даже в течение нескольких часов, так как окрестность постоянно удивляет нас меняющимся обликом, всеми этими новыми формами, появляющимися перед нашими глазами.

Машина очень медленно продвигается вперёд, с трудом находя дорогу среди камней. Ручей то на какое-то время скрывается перед глазами, то снова пропадает полностью, и тогда пробираемся мы только вдоль сухого скалистого русла. Ложусь на час в машине и дремлю, если позволяют это толчки. Потом мы снова удивляемся смене пейзажа. Не замечаем даже, что уже поздний полдень.

Взбираемся круто в гору. Становится немного теплее, но ветер не утихает. Поднимаемся всё выше и вскоре достигаем границы вечного снега. Окрестность становится всё более враждебной. Исчезают деревья, редеет трава. Пятна снега становятся здесь всё больше. Слева видны заснеженные пики гор, находящиеся на той же самой высоте, что и мы. Кажется, что жизнь здесь как бы полностью вымерла. Не видно нигде ни птицы, ни животных. Затем каменистое русло круто поворачивает влево, в котловину, опоясанную таинственными тенями. Продвигаемся ею несколько метров под гору и, наконец, достигаем перевала Игин. Находимся мы на высоте 2700 метров. Воздух несколько разряжённый, но мы этого совсем не чувствуем. Вид величественный. Под нами простирается горная цепь Хангая, в центре которого мы, собственно, находимся. Ни в ближней, ни в дальней окрестности не видно ни одного поселения, ни одной юрты. Территория пуста, сурова и огромна.

Холмик обо

Рядом с центром перевала находится удивительный холмик обо. Согласно давним верованиям, среди духов гор, долин и ручьёв почётное место занимают страшные призраки горных вершин и перевалов. Путники должны жить с ними всегда в согласии, так как в противном случае они подвергнутся лавинам, земляным обвалам, снежной вьюге и многим другим опасностям. Поэтому люди приносят жертвы местным духам. Жертвы могут быть каким-то любимым предметом ежедневного пользования (даже волосы путника!). Конечно, условия не позволяют того, чтобы жертва была настоящая, так как бедный пастух не имеет столько богатства, чтобы мог он себе позволить на каждом перевале и на каждом горном пике оставлять что-то ценное. Поэтому, очевидно, жертву он заменяет чем-то более мелким, и вместо любимой чашки оставляет он осколок черепа, вместо одежды – тряпку. А когда не имеет ничего, бросает на кучу, выросшую за столетия благодаря всяким путникам, горстку земли или камень. Обычай этот является намного более древним, чем ламаизм. На некоторых территориях Монголии и Тибета он сохраняется даже сегодня, приобретая не раз современные формы, например, такую, что на кучу бросают старые автомобильные покрышки. Обычай этот известен, впрочем, во всех частях света, однако учёные называют его обо, взяв название на монгольском языке. Собранные здесь тряпки лежат рядом с дырявыми кастрюлями, конским волосом, костями, подошвами, деньгами, и находим здесь также каменную табличку с выбитыми тибетскими буквами известной чародейской формулы Ом мани падме хум.

Долго спорили мы, что означает эта формула-молитва. Из моего детства вспоминаю, как играя в чёрную магию, при укрывании какого-нибудь предмета говорим мы «хокус-покус». Магия была важна только тогда, когда мы произносили эти слова. Ом мани падме хум сегодня не значит уже больше, чем что-то вроде такого, собственно, «хокус-покус». Есть это наиважнейшая и наиболее часто повторяемая буддийская молитва. Надпись такая виднеется на ленточках, которые развеваются на ветру. Слова эти произносятся автоматически. Находим её на многих молитвенных барабанах. Последователи ламаизма приобретают себе великие заслуги для будущей жизни, если эту формулу вымолвить десятки тысяч раз. Но монгольский пастух или тибетский земледелец, зарабатывающие на хлеб в поте лица, не имеют времени на продолжающееся весь день бормотание. Ом мани падме хум. Поэтому помогают они себе самостоятельно сделанным ветрячком или водяной мельничкой. Приспособление такое собирается обычно из медной трубки, в которую вкручена длинная полоска бумаги. На ней формула, отпечатанная столько раз, сколько уместится, даже тысячу раз. Ветер или вода с помощью ветрячка вращают валёк целый день. С каждым оборотом молитва оживает тысячи раз: машинка для молитвы избавляет владельца от её произношения, а ему оставляет время на другие занятия, и при этом не тратит он ласк, плывущих от тяжкого повторения формулы. Отдельные слова заклятья, однако, имеют смысл. Мани на санскрите означает дорогой камень, а в буддийской символике – дорогой камень, представляющий буддийское учение. Пидма или падме – это также слово, происходящее из санскрита, означающее цветок лотоса, водяной лилии. Лотос является излюбленным символом буддизма и означает чистоту, совершенство. Находящиеся в начале ом и в конце хум не имеют и никогда не имели значения, являются они попросту чародейскими, магическими восклицаниями. Если, следовательно, мы любой ценой хотели бы перевести известную формулу, гласила бы она: «О, драгоценный камень, лотос, хей!» или, в буддийской символике: «О, совершенное учение, хей!», но ни тибетцы, ни монголы об этом не знают. Требуется здесь добавить, что наиболее сообразительные последователи сокращают себе молитву и говорят или пишут на ленте только ом хум.

Дорога от перевала Игин-даваа ведёт постепенно вниз и становится всё монотонней. Окрестности здесь также каменистые, но камни мельче. Покуда светит солнце, не очень холодно, но когда оно спускается к западу и заходит за горизонт, срывается такой пронизывающий холодный ветер, что два пальто едва меня спасают от него. Я должен прятаться вглубь машины.

Было уже девять часов вечера, когда мы приехали в Дзагу. Тут нет заезжего дома, построенного из глины или кирпича. Останавливаемся у юрты, в которой помещается подобие гостиницы. Заключает она в себе что-то от традиции старых почтовых станций. В гостинице холодно, но, по крайней мере, мы укрыты от ветра. Вскоре появляется директор гостиницы и разжигает железную печь, находящуюся в центре юрты. Мы медленно снимаем с себя полушубки. Начинает расходиться приятное тепло. Юрту освещают две мигающие свечки. Нам приносят «чёрную похлёбку», называемую «хар щюль». Это попросту суп с жирной бараниной. Приготавливают его таким способом: в кипящую воду в котелок бросают нарезанное мелко жирное мясо, а после приготовления добавляют клёцки (лапшу). Если найдётся под рукой дикий лук, то применяется он как приправа. После чёрного супа подают нам белый солёный чай. Ужин мы дополняем кексами из Улан-Батора, а потом ложимся спать. В гостиницах-юртах имеются металлические кровати с сеткой и шерстяные одеяла. Перед утром натягиваю на себя козий полушубок, так как становится очень холодно.

На следующий день в 10 часов двигаемся дальше. Ландшафт становится всё более пустынным. В монолитный покрытый травой участок врываются местами большие песчаные пятна. На северной стороне гор видно несколько кустов, в то время как южная сторона светится полностью проплешиной. Северная сторона немного увлажнена. Веющий с севера ветер приносит влагу, которая задерживается на северных склонах гор, кроме того, испарение здесь меньше, чем на южных склонах, более открытых для действия солнечных лучей.

Сильно выступающие скалы и потрескавшиеся склоны сопровождают нас попеременно вдоль дороги, которая проходит здесь долинами, а местами отрывается от них и проходит вершиной, чтобы избежать больших изгибов. Сама дорога – это только автомобильная колея, а собственно, многочисленные следы машин, которые бегут то параллельно, то сбегаются, то снова расходятся. Шофёр всё время должен решать, какую колею выбрать, но это непростая задача. Более широкая, изъезженная дорога часто имеет столько выбоин, что можно легко сломать ось; в то же время, дорога реже используемая может завести в болото, так как на дне котловин грунт очень часто бывает вязким. В этих небезопасных местах машины «садятся», как говорят монголы, а высвобождение из таких ловушек длится порой часами. Посещаемые дороги держатся, в основном, телеграфных линий, пересекающих страну во многих направлениях.

Перед нашей машиной бегают маленькие зверьки, называемые здесь оготон. Они немного больше наших мышей, только шерсть у них более светлая, приспособленная к цвету сухой степной травы. Бегают они быстро и исчезают мгновенно в своих подземных норах. В какой-то момент наши товарищи по путешествию вскакивают, а Вандуй вытаскивает находящееся в машине ружьё. Мы оглядываемся вокруг, но ничего не замечаем.

– Тарвага, – говорит возбуждённо и значительным тоном Вандуй.

Шофёр сильно тормозит. В направлении выстрела подскакивает и бежит дальше зверёк величиной с маленькую собачку. Тарвага, известный под давним названием тарбаган, относится к грызунам. Монголы охотно на него охотятся. Шкура ценная, а мясо вкусное. Этот зверёк очень осторожен. Испуганный, он бежит к своей норе зигзагами. Вход в нору в виде воронки и защищён небольшой насыпью из земли. Преследуемый зверь подбегает к норе, садится рядом с насыпью на задних ногах, насторожив уши и прислушиваясь. В такой момент легче всего в него попасть из ружья. Когда он чувствует опасность, убегает в нору и скрывается в её лабиринте, но наиболее часто, перед тем как скрыться, ищет свою половинку.

В этот раз выстрел был неудачным. Итак, едем дальше без добычи.

Песчаные пятна становятся всё больше, мало-помалу переходя в монолитное пространство. Только здесь появляются островки сухой травы. Песок имеет ржавый цвет, он крупнозернистый, что особенно ощущается в момент, когда ветер сыпет им в лицо. Машина снова тормозит. Прежде чем наш проводник успел схватиться за ружьё, зверь, замеченный острыми глазами Сумьи, был уже далеко. На этот раз была степная лиса. Несмотря на то, что грунт здесь был полностью песчаный, мы долго ещё видим бурого как песок зверя, усердно размахивающего хвостом. Мы предполагали, что по мере приближения к пустыне Гоби вместе с исчезновением растительности исчезнет также фауна, но однако нигде мы не встретили столько диких животных, как в этой местности.

Вскоре замечаем стадо антилоп. С помощью бинокля хорошо видно убегающих огромными прыжками отдельных животных. В воздухе кружит с широко распростёртыми крыльями мышелов, гроза полевых мышей, наиболее часто встречающаяся птица в монгольских степях.

Около одиннадцати часов останавливаемся на короткий отдых. Выходим из машины и прогуливаемся, чтобы размять задеревеневшие конечности. В этой окрестности трава другая: как солома лежит она на песке твёрдыми пучками. Песок здесь неглубокий. Прогуливаемся около 10 минут. Внезапно тишину прерывают поднимающиеся птицы. Это стая сипов (коршунов) устраивает себе пир у падали. Эти степные могильщики не очень трусливы. Вспугнутые птицы не отлетают от места кормёжки. Наблюдаем через бинокль, как они искривлёнными клювами разрывают падаль.

В этом месте вспоминаю я о двух других птицах южной степной окрестности, несмотря на то, что наткнулись мы на них только через несколько дней. Были это журавль и дрофа. Монголы с удовольствием охотятся на дрофу, а мясо её очень вкусное. Как утверждает наш проводник, водится здесь также куропатка.

Около полудня показываются перед нами один дом и несколько юрт у подножия скалы. В доме размещена гостиница. На ней прибита табличка, информирующая, что была она построена в 1956 году. Здесь мы обедаем. Получаем снова чёрную похлёбку. В магазине гостиницы пополнили мы свой запас кексов и сардинок. Эти два деликатеса европейских, которые, за исключением конфет, грызём мы постоянно. Ещё в начале путешествия приняли мы решение, что по мере возможности будем придерживаться местного способа питания, так как возник он из столетних традиций, следовательно, без сомнения отвечает здешним климатическим и природным условиям. Опыт говорит, что европейцы, которые в Монголии придерживаются судорожно европейской кухни, рано или поздно подвергаются различным болезням. Поэтому мы, путешествуя в степях, питались чёрной похлёбкой, бараниной, сырами, молоком и чаем. Очевидно, что желудки наши с трудом привыкали к совершенно новой диете, так что порой должны мы были дополнять наше питание.

Эта придорожная столовая состояла из двух больших помещений. В одном месте кухня, в которой на печке, изготовленной из глины и прикрытой железной плитой, двое мужчин, одетых в белые фартуки и чепцы, готовили еду в больших котлах. В Монголии поварами в основном работают китайцы, эти два, однако, были монголами. В другом помещении, в зале приёма пищи стоят длинные столы и лавки. В одном углу остеклённая стенка отделяет магазин, в котором можно взять консервы, печенье, конфеты, муку, табак, книжки и много разных безделушек. Обед приносят в чашках, так как, согласно обычаю, подают в юртах. Это фарфоровые чашки китайского происхождения, без ушей, но получаем к ним металлические столовые ложки. Монголы издавна ели китайскими палочками или ножами, ложек скорее не применяли.

Вход в столовую

От колодца, находящегося в нескольких шагах от столовой, течёт по длинной трубе вода к пойлам для скота. Сюда окрестные пастухи сгоняют стада на водопой.

В столовой мы не задерживаемся долго. Через час едем дальше. На небе собираются чёрные тучи. На песчаной дороге всё больше камней.

Мы въезжаем в пустыню Гоби, а точнее – на её северный край.

Начинает быстро темнеть. Я выглядываю из-под брезента. Со стороны долины приближается к нам огромное облако пыли. На расстоянии 30 метров от машины бегут верблюды. На их хребтах качаются влево и вправо два горба, словно пустые мешки. Оказывается, что это не шутки. В течение нескольких минут воздух становится таким холодным, что должны мы надеть полушубки. Нас догнала песчаная буря. Силимся побольше натянуть на себя брезент, но никак не получается. В кузове уже полно песка. Не видно даже вытянутой перед собой руки. Сильный ветер бесчинствует. Машина хоть чуть-чуть подвигается, однако, вперёд. Чтобы только двигатель не подвёл. Всё-таки нам повезло. Буря как быстро пришла, так быстро закончилась, а мы в 7 часов вечера без потерь, согласно плану доезжаем до Есенбулака, «Города девяти источников», административного центра аймака Гоби-Алтай.

Уже на улице городка встречаемся с местными проводниками, которые нас ожидают. Они принимают нас ужином в гостинице. Тут также присутствуют два ученика Вандуя, происходящие из этой местности, которые учились у него в Улан-Баторе. Оба юноши относятся к своему профессору с большим уважением, и когда к нему обращаются, пользуются титулом гуай и багши. Первый соответствует наиболее слову «господин», а другой имеет более сердечный характер. Багши по-монгольски имеет значение «мастер», «учитель». Монголы очень уважают пожилых людей. Даже человек высокого положения пользуется титулом гуай, когда разговаривает с более старшим пастухом, а если разница в возрасте большая, тот называет его по имени.

Вечером в доме культуры мы смотрим культурную программу: декламацию стихов и песни. Выступает ансамбль песни в стилизованных народных нарядах, обшитых цветной лентой и изготовленных из материала лучшего качества, чем наряды повседневные. Хор поёт песни народные и массовые, обработанные современно на многоголосие. Слушаем мы также несколько оригинальных народных песен. И только поздно вечером ложимся спать.

Назавтра перед полуднем по приглашению представителей аймачной власти отправляемся мы в здание аймачного народного совета. По дороге у нас есть время на обход аймачного центра. В монгольских условиях он уже считается городом. Тут имеются три большие широкие улицы с одноэтажными, крытыми черепицей домами, есть также несколько домов двухэтажных. Узнаём мы от наших хозяев, что территория аймака достигает 142000 км2. 80 % территории составляет пустыня, изобилующая минеральными богатствами. Здесь живёт также два редких вида зверей – дикий верблюд и дикий конь. К сожалению, с этими двумя вымирающими уже и возможными для осмотра только здесь видами мы не встретились и видели их только в фильме. Мы не являемся, очевидно, компетентными для того, чтобы утверждать, что экземпляры, которые можно посмотреть в виде чучел в музее в Улан-Баторе, являются разновидностями прирученного верблюда и коня или одними из последних представителей диких, не одомашненных видов животных.

Аймак граничит на юге с Китайской Народной Республикой (КНР). Промышленность городка состоит из переработки мяса, пекарного производства, а также изготовления масла и водки. Несмотря на то, что в районе нет деревьев, строительный материал для юрт привозится из двух соседних аймаков – Архангая (Северо-Хангайского) и Увурхангая (Южно-Хангайского). Среднегодовая сумма осадков в аймаке не доходит до 100 мм. Летом температура достигает (+40°) – (+50°)С, а зимой столбик ртути в термометре падает ниже —40 °C. несмотря на такие условия, развито тут животноводство. Интересно формируется распределение поголовья животных на этой территории:

Аймак насчитывает около 40000 жителей, или, принимая 5 особ на семью, около 8000 семей. На одну семью, следовательно, приходится в среднем 6,5 верблюда, 14,7 коней, 7 шт. скота рогатого или яков, 120 овец и 81 коза. Так как в этих краях за стадом присматривают обычно сообща 3–4 семьи, одно стадо насчитывает около 1000 шт. И чем хуже у них пастбища, тем больше овец и коз.

Пополудни местные учителя, которые вытянули у меня сведения, что я люблю играть в пинг-понг, пригласили нас на «международную» серию встреч.

Остаток дня прошёл у нас за работой в библиотеке. Среди многих буддийских книг удалось мне найти один интересный текст, одно из позднейших произведений старого тибетского вероисповедания бон.

Вечером мы устраиваем себе прогулку по заснеженному городку. Удивительно это сочетание – снег и пустыня, а всё-таки нет в этом ничего удивительного, так как азиатская пустыня зимой очень холодная. Во время прогулки мы спрашиваем своих новых знакомых, почему город, по домам которого видно, что основался он в последние годы, построен как раз в этом месте. Узнаём, что выбор этого пункта пустыни объясняется как девятью источниками, выступающими здесь не только в названии города, так и фактом, что место это является как будто бы самым прохладным летом, но и относительно тёплым зимой. В это время выше, в горах, господствует более суровый климат. Раньше стоял здесь монастырь «Тайширинг Хюрее».

Городская школа, подобно как и повсюду, представляет культурный центр местности. Молодые учителя показывают нам с гордостью свои кабинеты и школьные залы. Эти последние нагреваются большими печами, размещёнными в коридорах. Улицы городка обсажены деревьями, что является большим успехом в пустыне. Перед покрашенными в голубое и белое домами тянутся садики, огороженные заборами из планок. Молодые деревца вдоль улицы сохраняются также таким ограждением.

24 мая мы выезжаем на прогулку в окрестности Есенбулака. Посещаем юрты, окружающие город. Входим к одной бедной семье и одной замужней. Разница удивительная. С удивлением убеждаемся, каким разным может быть внутреннее решение без разницы в конструкции юрты. Не идёт тут разговор об огромных, обставленных великолепно и роскошных юртах прежних феодальных владык, которые известны уже из прежних описаний путешествий. Современные юрты людей с возможностями разнятся от юрт беднейших своей чистотой, аккуратностью, покраской деревянных частей, вновь купленным оснащением, занавесками и постелью.

Юрты вдоль дороги

Хозяин наиболее скромного дома работает в автомобильной мастерской в Есенбулаке. Приехал он сюда в 1951 году вместе семьёй из сомона Джаргалант. Оттуда привёз юрту. Получил он её от отца, когда женился. Было это 18 лет назад. Кроме того, получил он сто голов рогатого скота, а его жена получила в приданое 25 голов. Небольшой шкаф и низкий столик принёс в хозяйство муж, а жена – котёл, ведро, чайник, ложки, чашки, таз и, следовательно, оснащение кухни. Но печку и стол принёс в дом муж. В настоящее время имеет семья три верблюда, восемь коней, тридцать овец и десять коз, которых пасёт младший брат хозяина дома. За это не положено ему вознаграждение, так как это – как пояснила женщина – обязанность брата.

В юрте нет опорной жерди. В простой монгольской юрте нигде его нет, вероятно, крыша от этого падает. Над дверями нет куска крыши, что восполняет деревянная вставка.

Наугад входим в другую юрту. Принял нас милый вид. В центре стоит низкий стол, вокруг которого три наряженные в белые фартуки девочки подготавливаются к урокам. Четвёртая сидит на руках у матери. Хозяин юрты работает также в автомобильной мастерской, но на одной из высших должностей. Переселился он сюда в 1953 году из сомона Тумен. Тогда-то и купили они в столице свою новую юрту, которая стоила 1700 тугриков.

В юрте этой кровать стоит уже сзади, напротив входа. В этом месте прежде стоял сундук, а на нём алтарь, здесь блестели медные фигурки Будды, тут хранились священные книги. В некоторых юртах сохранился ещё этот обычай, но в большинстве домов, носящих пятно городской жизни, на главном месте, или на месте алтаря, находится кровать. Хозяйка дома поясняет, впрочем: – Теперь мы заняли место богов.

Не сказал я ей, конечно, что в другой юрте, где также спросил, почему кровать из левой, женской части юрты перенесена в заднюю часть, хозяин ответил благоразумно, что мужчина занял место богов. Женщине, вероятно, нечего было сказать.

В задней части юрты находятся высоко уложенные сундуки, прикрытые кружевными накидками. Перед кроватью и на кухонной полке висят занавески. Пол прикрывает красиво выделанный войлочный ковёр. Всё блестит чистотой, пол хорошо подметён, во всём доме заметна заботливая и работящая рука женщины.

Мы забираемся в машину и едем в направлении гор. Посещаем небольшое селение. Группа юрт заселена шестнадцатью людьми. В одной из них живёт супружеская пара с детьми и отец мужчины, в другой – пожилой монгол с двумя дочерьми, из которых одна живёт здесь с двумя детьми, но без мужа. В третьей юрте живёт супружеская пара с ребёнком, а в четвёртой – пожилая женщина с сыном и дочерью. Зимой эта небольшая группа людей ставит свои юрты обычно здесь, у подножия гор, на лето же кочуют выше, на восток. Четырём домам принадлежит стадо, насчитывающее около тысячи животных.

Входим в одну из юрт. Направо от двери стоит тройная кухонная полка, на ней и под ней находится кухонная посуда, рядом с ней – два ящика, уложенные один на другой. Дальше стоит кровать, а рядом у изголовья – ещё один ящик. За печью на большом сундуке лежит ещё один меньший. Это место прежнего алтаря. Видим также швейную машину. Это очень частое оборудование пастушьего дома. За машинкой находится вторая кровать, а рядом с ней – ящик с инструментом. Остаток места предназначен для животных и инструмента. Инструмент висит на стене юрты. Посредине, на деревянном возвышении, стоит железная печь. Это круглая печь на четырёх ногах, труба которой выходит через отверстие в крыше юрты. Если на печь ставят котёл, то нужно с крыши снять плоскую крышку.

Печь эта есть, вероятно, новое приобретение в юрте, так как рядом с кухонной полкой стоит четвероног, её предшественник. Четвероног – это железное приспособление, изготовленное из четырёх ног, связанных горизонтальными прутьями. Вверху приспособления крючки, на которые вешается котёл. За печью находится небольшой стол и открытый ящик, который служит временно как койка для маленького ребёнка. Тыльная часть пола юрты покрыта войлочным ковром.

С помощью молочной водки начинает медленно завязываться беседа. Спрашиваем, чем топят печку в этой полностью безлесной местности. Очевидно, равно здесь, как всюду в Монголии, топят, прежде всего, сухим навозом. Если этого не хватит, то нужно идти до ближней горы и принести несколько корзин «чего-нибудь чёрного», что очень хорошо горит. Позже от представителей местной власти мы узнали, что это уголь, добываемый здесь открыто. Монголия изобилует такого рода контрастами.

Пополудни Кара навестил старого, очень разговорчивого сказочника. В это время коллега Кёхальми и я выпытывали по разным вопросам здешних учителей. Познакомили они нас с многими любопытными подробностями из области обычаев и народных традиций. С одной стороны, легко было у них брать данные, так как быстро они понимали, о чём мы их спрашиваем; с другой, однако, стороны, заметили, что они совершенно забыли старые обычаи, несмотря на то, что происходят из пастушеских семей. В окрестностях

Есенбулака, если с ответным визитом приходит знакомый, женщин сажают в левой части юрты, мужчин – в правой. Если прибывшие чужие, тогда занимают место с правой стороны. Эта часть юрты, со взгляду на то, что двери выходят на юг, является стороной западной; левая, или восточная сторона есть часть «семейная», не только предназначена для женщины, но и для семьи, ибо здесь спят супруги. На противной стороне, в западной или правой части юрты занимают место чужие, одинаково мужчины и женщины. Обычай этот не является повсеместным, однако, в Монголии. Гостя сажают лицом и ногами к двери, потому что если бы он случайно повернул ноги на север, в сторону алтаря, обидел бы он покровителя дома, а также хозяина. Монголы всегда спят головой на север и даже одежду укладывают таким способом, чтобы воротник был обращён в сторону севера. Если в Есенбулаке умрёт хозяин, то его одежда поворачивается воротником на юг. Вносится специальное ложе и постель. Моется умершему лицо и руки, затем оставляют его на три дня в юрте с лицом, обращённым к западу. Потому что не является хорошим, чтобы умерший кого-нибудь увидел, правой рукой закрывают ему глаза. Левая рука прилегает к бедру.

В течение трех дней никому нельзя входить в юрту. Лама определяет, в каком направлении следует умершего вынести, потом разжигают костёр, рассыпают соль и предоставляют останки собственной судьбе.

Раньше парни, когда женились, не получали ничего, имуществом их наделяли только после смерти отца. Имущество доставалось, в первую очередь, старшему сыну, и он становился главой рода. Младший из братьев оставался дома. Эта система наследования известна уже, впрочем, со времён Чингис-хана, когда Толуй, младший сын его, получил землю отца, долины рек Орхона, Керулена Толы, но не он наследовал трон Великого Хана.

При приёме пищи, в первую очередь, едят мужчины и парни.

Беседа продолжалась до полвторого ночи. Группка симпатичных учителей охотно рассказывала нам о всём, интересуясь одновременно нашими народными традициями.

Назавтра старый сказочник надиктовал нашему коллеге ещё две народных песни, после чего мы собрались и двинулись в дальнейшую дорогу. Вскоре мы доехали до длинной котловины, а за ближайшим поворотом развернулся перед нами красивый вид, как бы мы находимся в стране драгоценных камней. Котловина окружена горами, сложенными из цветных скал. Фиолетовые, красные, зелёные, бронзовые, чёрные, голубые и белые скалы и камешки складываются во всевозможные узоры. Соскакиваем с машины и собираем немного цветных камешков. На склоне одного из взгорий работает каменотёс. На солнце оргия красок умножается ещё игрой света и тени. После часа езды мы оказываемся снова в пустыне. Дорога едва различима на песке, и только телеграфные столбы подсказывают, каким путём двигаться. Минуем бригаду, строящую телеграфную линию.

В следующий час бледная, сухая, но всё более частая растительность вдоль дороги говорит нам, что мы приближаемся к оазису. Вскоре появляются небольшие мазанки. Своими плоскими крышами и потрескавшимися глиняными стенами напоминают они пустынную африканскую деревню. Мы приехали в Хасак Джарга-лант. Здесь люди имеют кожу более тёмную, чем где-то в другом месте. Верблюды привязаны к домам. Село построено рядом с ручьём Дунд Джаргалант (средний Джаргалант). Это ручей шириной в один шаг, а вдоль его берегов зеленеет многометровый пояс травы. Далее видно немного сухой травы, а потом снова пустыня. Деревня является сомонным центром, имеет две школы семилетние с семью учителями. Организована здесь переработка мяса и есть магазин. В сомоне 530 га освоенной земли, что звучало здесь неправдоподобно, в сердце пустыни, у номадов. На обводнённых земельных участках возделываются ячмень, рожь, картофель, кукуруза. Вспаханные поля находятся на склонах гор. Меня очень интересовало, как представлено поголовье животных в такой пустынной округе. Свыше двух тысяч людей, живущих в 610 юртах, пасут 5300 верблюдов, 8500 коней, 2800 голов крупного рогатого скота и яков, 28000 овец, 27000 коз. На территории этого сомона находится 400 колодцев и оазисов, что означает, что почти на каждую семью приходится один источник. Колодцы эти не слишком обильны водой, и необходимо часто кочевать от одного к другому.

Старый и молодой монголы в Джаргаланте

Приглашают нас в новую хорошую юрту. Это так называемая «юрта культуры», или «красная юрта», в которой в распоряжении окрестных пастухов имеются газеты, книги, радио. Стены украшает небольшая выставка о жизни Монголии. На одной из выставленных фотографий узнаём – к нашему великому удивлению – себя. Это была фотография, сделанная ещё в столице.

Здесь в сомоне она становится документом монгольско-венгерской дружбы. В самом деле, мы на это не надеялись. Наше удивление приносит удовольствие хозяевам, которые одновременно поясняют, что, собственно, благодаря фотографии они узнали нас сразу. Буря повредила телеграфный провод, следовательно, они не имели никакого известия о нашем приезде. Узнали мы также, что в МНР не смогли бы мы путешествовать инкогнито, потому что будут здесь вскоре выборы, а среди пропагандистских материалов предвыборной акции находятся, между прочим, наши фотографии.

Мы пьём обязательный солёный белый чай и продолжаем наше путешествие. Здесь и там встречаем мы юрты, а рядом с ними скотные дворы. Растительности почти нет, только на склонах растёт дзаг, куст вроде саксаула. Вдоль дороге тянутся малые или большие бугры, за которыми иногда виднеется одинокий верблюд. Налево между двумя взгорьями блестит большое озеро. Нас радует его вид, так как во время такой докучливой жары очень хочется пить. Полуденное солнце нагрело нашу машину. А мы начинаем сбрасывать с себя пальто. Озеро, находящееся между холмами, играет с нами в жмурки. Когда мы съезжаем на плоскую местность, кажется, как бы оно перед нами убегает. Мы мчимся в сторону озера на полном газу, а в это время озеро отдаляется всё больше. Потом мы видим другое озеро. Нет, озёра как бы соприкасаются, то есть становится одно озеро, а мы едем прямо в сторону его центра. Воздух сильно нагрелся. Машина делает большую дугу, чтобы обогнуть несколько песчаных возвышенностей. На песке не видно ни одной дороги. Держимся колеи какого-то средства передвижения, которое ехало перед нами, но потом всякие следы исчезают на песке.

Загон для верблюдов в Джаргаланте

Мы доезжаем до небольшого речного русла. На берегах растёт трава. После коротких поисков находим след машины и едем по нему дальше, но после пяти минут теряем его из виду. Озёра спрятались так загадочно, что не получается определить расстояние до них. У нас израсходован полностью запас воды. Радиатор двигателя наполнили мы до этого водой из ручья, но сами не имели смелости её пить. Радиатор снова греется необычайно. Быстро передвигаемся вперёд, а озёра постоянно убегают перед нами. Каким путём бы мы не ехали, они всегда оставались сбоку. Так как по причине многочисленных маленьких холмиков ориентация на местности очень затруднена, вынуждены мы искать спасения у компаса. Отмеряем расстояние, и после какого-то времени проверяем замеры и оказывается, что или мы имеет неисправный компас, или озёра здесь кочующие…

Мы наблюдаем внимательно горизонт и начинаем подозревать, что уступаем обману фата морганы. Когда выезжаем несколько выше, под гору, в самом деле оказывается, что здесь нет следов никакого озера, и увиденная вода была только иллюзией, вызванной разогретым воздухом. А следовательно, мы должны отказаться от мысли, что быстро увидим воду. Как бы только мы не заблудились. Прежнего следа машины нигде не видно, также как и телеграфной линии, с которой расстались мы у Хасак Джаргаланта, и с той поры её не встречали. Медленно спускаются сумерки, а мы попадаем в холодные, полные неожиданностей и безнадёжности объятия пустынной ночи. Приближается седьмой час. Уже давно должны мы быть в назначенном месте, а здесь на горизонте нет никаких строений, никакой дороги. Даже юрт нигде не видно, где можно было бы спросить о направлении. Около восьми часов на однообразном фоне показывается что-то вроде удивительной группы скал. Сумья утверждает, что знает эти скалы, и едем мы в надлежащем направлении. Встречаются новые следы растительности. Уже почти ничего мы не видим, так как солнце спряталось за горизонтом, когда Сумья кричит громко:

– Дзам! Дорога!

И действительно, на расстоянии двухсот метров на песке появляется автомобильная колея. Но рядом с дорогой двигаются удивительные маленькие точечки. Всех членов нашей небольшой экспедиции внезапно отпускает усталость. В напряжении мы ждём, что будет дальше. На несчастье, перед нами тянется глубокий ров, и мы должны возвращаться на значительный кусок дороги. Когда мы, наконец, выбираем правильное направление, оказывается, что маленькие движущиеся чёрные точки не исчезают. Едем прямо на них!

8. На земле найманов

Неожиданное приветствие. Сколько имеется способов ношения монгольского наряда. Юрта из глины. Что-то чёрное мчится в воздухе. «Город радости». Немножко языкознания. Собрание под голым небом. Танец в юрте. Спрятанная невеста. В больнице. Бишак. «Горы Пяти Богов».

Из темноты возникают тела, а затем людские головы. Вскоре наблюдаем мы шеренгу людей. Машина останавливается. Из шеренги выступает один из собравшихся и сердечно приветствует нас. Со ступени нашего грузовика мы отвечаем речью, сымпровизированной на скорую руку. В целом, ситуация представляется нам очень комичной. После многочасового странствования по безлюдной пустыне слышим мы речи приветственные, видим собравшихся людей. Даже трудно поверить, что они вышли нам навстречу, но это не подлежало сомнению. Позже узнали мы, каким способом известили их о нашем приближении. Попросту они получили телеграмму из Есенбулака. Всё это время до настоящего момента оставалось тайной, откуда они узнали, что мы заблудились и подъезжаем с надлежащей стороны.

В гостинице застали мы уже горячий чай на столе. Хозяева любезно ожидали, когда мы приведём себя немножко в порядок, а затем попросили нас на подворье, где нас ожидала группка здешних жителей. Они, конечно, хотели нас увидеть. Мы были очень утомлены, но Вандуй им объяснил, кто мы и с какой целью сюда прибыли.

Населённый пункт Дарви является административным центром сомона. Насчитывает он 3821 человек, проживающих в 940 юртах. На общее число из около 164000 животных приходится 4800 верблюдов, 10800 коней, 3700 яков и крупного рогатого скота, 101000 овец и 43000 коз. В административном центре имеется одна семилетняя школа и одна десятилетняя. В первой учится 80, во второй – 100 учащихся под руководством девяти учителей. Одна из школ помещается в небольшом одноэтажном доме. Он хорошо виден из окна гостиницы. Рядом с ним находится меньший глиняный домик. Это интернат для примерно сотни детей, живущих тут зимой во время учебного процесса. Есть также здесь три производственных предприятия: одно вырабатывает масло и другие молочные продукты; второе – сапоги с голенищами; третье – оснащение юрт, прежде всего, сундуки. Древесину для производственных и хозяйственных нужд поставляет лес, находящийся поблизости, но она, однако, не пригодна для изготовления конструктивных частей юрты, поэтому покупают её в столице. В Дарви открыт один универмаг, один магазин смешанных товаров, а кроме того, в степи действуют три передвижных магазина. Эти магазинчики установлены на грузовиках. В принятом сверху порядке объезжают они далёкие юрты, а где только они останавливаются, в это время прибывают покупатели на конях с целой окрестности. Такие кочующие магазины продают преимущественно продукты питания, в основном, муку, сахар, конфеты и приправы, а также некоторые промышленные товары, как одежду, сапоги с голенищами и инструмент. Можно также купить в них книжки и даже радио с аккумулятором.

Жители сомона занимаются также земледелием. Возделывают они здесь на 755 га ячмень, картофель и овёс. Встречается также немного капусты и кукурузы. Здесь, на окраине пустыни Гоби орошение является очень важной проблемой. На пастбища воду для животных предоставляют 73 колодца. В административном центре есть также Центр Здоровья. Работает здесь три фельдшера и шесть ветеринаров. Большая часть здешних пастухов являются членами кооператива. Беседа с жителями продолжалась до поздней ночи. Ещё играло радио, когда мы пошли спать. Нет тут, по правде, электричества, но играет радио с питанием от аккумулятора.

Утром возвращается Сумья, который ночью проведал своих родственников, живущих в окрестности. Он кладёт на стол большой свёрток. Вытаскивает из него печёную баранину и монгольский йогурт, называемый тараг. Свёрток послал нам его родственник. Мы принимаемся за это с огромным аппетитом, а когда на обед нам приносят суп с помидорами, фрикадельками и мясом, не можем уже больше есть, чем причиняем большое огорчение нашим приветливым хозяевам.

Коллега Кёхальми выпытывает о разных особенностях местного рукоделия. Кара записывает народные песни, меня же интересует конструкция юрты. У нас немного времени, так как в 10 часов мы должны ехать дальше. На окраине посёлка стоят ряды людей. Раздаются прощальные речи, а затем мы выезжаем. Жители машут нам руками. Наш грузовик минует небольшой оазис. Далее местность песчаная и пустынная, и единственно на склонах взгорий зеленеет редкая трава. В местах таких преимущественно находится по несколько юрт. Стадо живо расправляется с травой. Около жилья видны стенки, сплетённые из веток. Через 15 минут езды встречаем лес. Следовательно, это отсюда происходят ветки.

Из одной юрты выбегают к нам люди. Это родственники Сумьи – отец, мать, младший брат с женой, сестра, а также двое детей брата. У женщин на головах платки, завязанные совершенно как в северной Венгрии. Дети, также и парни, имеют волосы, заплетённые в косу. Две молодые замужние женщины носят волосы, также заплетённые в косу, у пожилой женщины волосы свисают свободно.

Наряд мужчин и женщин совершенно не отличается. Костюм детей также не разнится ни способом кроя, ни материалом от одежды взрослых. Одежда такая, что-то вроде плаща или халата, очень практичная. Носится она разными способами. Например, видел я у мужчин раскрытый воротник и расстёгнутые пуговицы на груди. Другие носят плащ, свисающий на одном плече или затянутый ремнём и сверху опущенный. Наряд монгольской женщины служит также как люлька. Ровно мужчина, как и женщина, прикрываются своим халатом, а для умершего он становится саваном. Если отстегнуть верхнюю пуговицу, в халате можно везти ребёнка на коне. Эта часть одежды применяется обычно также как карман или сумка, когда халат обмотан тесно опояской. Здесь кочевник возит свою чашку, но здесь также держит очки или карандаш.

К сожалению, мы не имеем много времени на разговор с семьёй Сумьи, так как дорога перед нами ещё далека. До вечера мы хотим добраться до Кобдо.

Пополудни около часу дня на горизонте показывается посёлок. Это центр сомона Дзерег. Уже издалека бросаются нам в глаза два непривычно красивых дома. Меньший украшенный пропорциональным тимпаном, покоящимся на четырёх колоннах, приятный, свежепо-крашенный – это помещение комитета партии. Второй – это семилетняя школа. Остальные дома построены из глины. Быстро обедаем, организуем для себя короткую, десятиминутную прогулку по небольшому посёлку. Поблизости от школы мы открываем интересное строение. По форме оно напоминает точно большую юрту, но сделанную из глины. Узнаём, что это интернат школы, построенный в виде юрты. Сооружение точно сохраняет силуэт кочевого дома номадов, нет в нём только верхнего отверстия. Сомон Дзерег населяет 2300 человек, а из данных на тему состояния поголовья животных следует, что тут намного больше коз, чем в соседнем сомоне, что указывает на то, что территория здесь очень пустынная. На 90000 животных – 34000 коз. 90 % жителей сомона работает в четырёх местных кооперативах. 5000 га заняты под возделывание. Сеют здесь ячмень и пшеницу в первых днях июня, а собирают в сентябре.

Глиняная юрта в Дзереге

Сразу после отъезда из сомона Дзерег замечаем тянущиеся вдоль дороги стены из тростника, уберегающие от ветра, совершенно подобные тем, каким недавно ещё можно было встретить на Низине Венгерской. Останавливаем машину и осматриваем стену с близкого расстояния, так как в пустыне мне кажется это немного удивительным. Откуда берётся здесь тростник, типовое водное растение? Вижу, что это ровно отрубленные связки, стянутые в средине проволокой, специально приготовленные. Мы должны убедиться, на каком таком предприятии в окрестностях они производятся. Вскоре выясняем, откуда берётся здесь тростник. Песчаная пустыня меняется неожиданно на зелёную окрестность, а около источника вырастает как бы остров деревьев и кустов. Выглядит это, как в сказке, действительно так, как можно себе вообразить оазис из описаний путешествия. Сине-зелёный цвет деревьев и зарослей отражается выразительно от жёлтого фона песка. У подножия деревьев буйно растёт тростник.

Мы миновали уже час назад оазис, когда внезапно Кара заметил, что нет фотоаппарата. Мы обыскали всю машину. Что сделаешь, начали останавливаться. При этом мы давали себе отчёт, что если возвратимся, то не успеем до вечера быть в Кобдо. Наконец, решили, однако, возвратиться. Остаёмся на машине, поделили между собой дорогу и ищем потерю. Всё напрасно. Вспоминаем только, что перед выездом в дорогу аппарат ещё был. За нами из Дзерега ехала скорая помощь, но, к сожалению, никто из неё не заметил аппарата. Наконец, потеряв надежду, прекратили мы поиски. И так потеряно уже два часа. Вдоль дороги ехал какой-то монгол на коне. Мы попросили, чтобы он вернулся и поискал фотоаппарат. Немедленно уколол он шпорой коня и понёсся галопом.

Когда мы снова ехали в обратном направлении, на горизонте показалась нам незабываемая картина, что-то чёрное перемещалось с огромной скоростью в воздухе. Через какое-то время показалось, что это машина, но потом обозначились другие формы. Это конь мчался так быстро, как будто плыл в воздухе. Выглядел он как бы летящим на 3 или 4 метра над землёй; по мере приближения снизил лёт. В это время он выглядел, как чародейский конь из сказки. Когда он приблизился, заметили мы на нём всадника. Очевидно, сориентировался я сразу, что горячий пустынный воздух снова совершил с нами проделку; но не удивился бы я сейчас, когда бы мне кто-то рассказал, что видел чародейского коня, который появляется в каждом месте, как мысль, и летит за своим хозяином так быстро, что не догонит его даже дракон, ведь я сам тоже что-то такое видел. Через 15 минут такой же самый обман пережили мы с тремя верблюдами и двумя автомашинами грузовыми, а позже обманный воздух наколдовал перед нами розовые озёра в пустынном песке, показавшиеся в направлении заходящего солнца.

Местные жители

Вскоре достигли мы Хара-Усу. По карте ориентируюсь, что озеро действительно больше, чем выглядит, а на его середине есть большой остров. С прибрежных ив вспорхнула стая пёстрых птиц. Через какое-то время дорога серпантинами возносит нас по скалистому склону. На вершине горы торчат две тёмные скалы. Не это ли две машины? Начинаем гадать. Кара, шутя, высказал своё мнение, что с вероятностью едут за нами две легковые автомашины, потому что знают, что мы очень измучились тяжёлым стоянием на платформе грузовика.

Когда мы выезжаем на гору, оказывается, что Кара прав. Представители власти Кобдо выехали за нами на двух легковых автомашинах. Мы пересаживаемся и едем дальше. В последних лучах солнца достигаем мы наибольшего, а одновременно и самого древнего города западной Монголии – Кобдо.

Кобдо или Ховд, как его называют Халхасы, или иначе Джаргалант, называемый «Городом счастья», распростёрся среди живописных скал, лежащих в котловине. На его улицах, засаженных деревьями, видны неотъемлемые коммуникационные знаки. Город пересечён несколькими небольшими ручьями. Кое-где есть мост, но кажется, что нужно переезжать в брод. Такой переезд является превосходным способом мытья машины. Стоит вспомнить, что в нашей машине типа «ГАЗ» был даже персидский ковёр и радио. Город состоит из одноэтажных домов. Заезжаем во двор длинного здания и через несколько минут сбрасываем наш багаж в красиво устроенной гостинице. Играет радио, нас ждёт накрытый стол. Ужин состоит из супа овощного, печени с картошкой, йогурта, чая, масла и хлеба. Во время ужина мы координируем нашу программу. Собираемся провести здесь несколько дней, чтобы познакомиться с местными диалектами и этнографическими группами. После ужина мы идём в баню, находящуюся в школьном здании. В небольшую жестяную лохань течёт из крана горячая вода, нагреваемая печью, топящейся снаружи.

На следующий день перед полуднем беседуем мы с представителем местных властей. Узнаём от них, что город получил настоящий вид около 1935 года и был построен на месте прежнего Кобдо. Аймак делится на 12 сомонов и 82 округа, насчитывает 43000 жителей. Поголовье животных в хозяйствах насчитывает 43000 верблюдов, 99000 коней, 82000 крупного рогатого скора и яков, 830000 овец, 338000 коз. В 1957 году одна треть населения объединилась в кооперативы. В аймаке под земледелие занято 6000 га. Возделывают здесь ячмень, две разновидности ржи, картофель, свёклу, арбузы, дыни, огурцы, кукурузу, орехи лесные и коноплю. Культивируют тут также яблони, а в последнее время делают опыты по выращиванию виноградной лозы. Большое значение имеет местная промышленность. Кроме молочного и сахарного производств, пекарни и винокуренного завода открыты кооперативы: по пошиву одежды, по изготовлению юрт, а также строительный. В городе существует развитая торговля. Недалеко находится Цагааннуур, важный советско-монгольский торговый центр.

Казахские сёдла, украшенные серебром

Удалось нам узнать, в каких районах живут представители отдельных языковых групп. Диалектологическая

картина аймака является очень разнородной. Олоты-Ёлёт (сомон Эрдэни-Бурен), Мингеты (Мянгад), Торгуты (Булган, Манхан) и Дзахчины (Буянат, Дзерег, Мёнххайрхан) разговаривают на диалектах монгольского языка. Урянхайцы (Манхан, Дзерег), группы – Дурбеты, Дёрбёт (Дёргён) и Хотоны (Мянгад, Дёргён) говорят на наречиях другой разновидности монгольского языка, каким является ойратский язык. Монгольские ойраты, называемые иначе калмыками, являются родственниками с калмыками с Волги, но ойраты живут также в Китае. Группа ойратских монголов относится к западной семье монгольских языков. Во время Чингисхана, здесь в Западной Монголии жил могущественный союз племён найманов («Народа Восьми Племён»), а затем после падения Монгольского Государства власть взяло Ханство ойратов. На земле ойратов вспыхнуло известное восстание против маньчжуров, которое под предводительством Амурсана продолжалось с 1754 по 1758 годы. Ойраты – это единственная языковая группа в Монголии, которая развила монгольскую письменность для собственного использования. Здешняя народность очень гордится по этому поводу.

Наиважнейшая тюркская языковая группа народностей – казахи, узбеки Чанту и сартолы – живут в районе Кобдо. Здесь в большом количестве живут также китайцы.

В музее Кобдо увидели интересную выставку, представляющую природные богатства окрестности. Коллега Кёхальми натолкнулась на очень захватывающий материал из области археологии, а коллега Кара и я переворошили книжный материал. Находим целый тибетский Канджур, собрание священных каноничных буддийских творений. Констатируем, что труд был издан в Монголии, а оттиск не является правдоподобно очень старым. Мы не можем закончить осмотр материала, так как должны идти в школу. Эта школа относится к одной из самых старых школ в Монголии, была открыта в 1924 году. С 1936 года она стала семилетней, а с 1946 года – десятилетней. В настоящее время тридцать два учителя учат в ней около тысячи детей. Директор принимает нас очень сердечно. От него мы узнаём, что в Кобдо есть также средняя школа ветеринарии, зоотехники и механики.

Зашли мы на лекцию монгольского языка. На лавках сидели коренастые монгольские дети, мальчики и девочки, на стенах висят наглядные таблицы. Разбирается как раз грамматический анализ.

Ухо венгра первоначально трудно привыкает к монгольскому языку, а особенно к монгольскому произношению. Так как монголы «глотают» наиболее охотно гласные, а особенно второй и остальные гласные длинных выражений. Например, слово джаргалант, означающее «счастливый, полный счастья», выговаривается почти как джарглнт.

Один из учеников отвечает как раз по склонению существительных. Изменил окончание мужского и женского родов. Гласные, находящиеся в слове, указывают на его род. Слова, содержащие гласные «а», «о», «у» – мужского рода, в то же время в словах женского рода выступают только гласные «е», «о» или «и». Звук «и» может выступать в обеих группах, подобное разделение гласных существует также в венгерском языке, но явление это называется гармонией гласных, известное также в языках, родственных монгольскому – тюркских и маньчжурско-тунгусских. Эти последние одновременно с монгольским называются общим именем языков алтайских. В частности, по причине этой общей черты слов некоторые говорят о семье языков уральско-алтайских. Есть очень мало слов, выглядящих общими для языков уральских (а следовательно, угро-финских и самоедских) и алтайских (а следовательно тюркских, монгольских и маньчжурско-тунгусских). Или это старые заимствования, или части какого-то ещё более старого общего праязыка. В это время как родство отдельных языков угро-финских нужно брать во внимание, как наиболее вероятное, а родство алтайских языков является вопросом спорным.

Об этом всём, очевидно, не знала симпатичная учительница, когда отвечающего ребёнка одобрила тем, что его ответ слушают люди, говорящие родственным языком. Часть монгольской интеллигенции придерживается ведь убеждения, что существует родство монгольско-венгерское и создавала видимость, что в обоих языках есть череда общих слов. Таким, например, есть слово юкхр (по-венгерски ёкёр), по-русски вол, но монгольское слово баатар (богатырь) подобно венгерскому батор (отважный). Венгерское слово ердем (заслуга) по-монгольски называется эрдэм, венгерское кек (голубой) на языке халхаском звучит сегодня хох, но ойраты выговаривают это как хёх. Откуда произошло это родство? Наука дала уже на это ответ. Венгры позаимствовали их от тюрков, и оказались эти слова общими в изобилии слов тюркского и монгольского языков. Родство монгольско-венгерское является поэтому очень далёким, если вообще об этом можно говорить.

Отвечающий мальчик не слышал ещё об этом всём, но когда пойдёт в университет, будет это учить. Милую картину представляли эти загоревшие дочерна, одетые по-монгольски дети, доезжающие конём ежедневно от своих стад и юрт до школы, чтобы здесь анализировать синтаксис или склонять монгольские существительные. В нашу честь организован был в полдень торжественный обед, а вечером собрание. Местом собрания избран был большой театр в Кобдо. Когда мы туда пришли, нас проинформировали, что собрание пройдёт под голым небом за городом, потому что пришло столько людей, что они не помещаются в здании театра. Коллега Кара произнёс речь на монгольском языке, после чего поднялся один из местных граждан и попросил, чтобы мы сказали что-нибудь по-венгерски и чтобы собравшиеся смогли услышать звук венгерской речи. В нескольких словах приветствия я постарался использовать выражения, подобного звучания, что вызвало бурные аплодисменты. Мы решили, что если в будущем будем должны говорить, конечно, нужно будет сказать несколько слов по-венгерски.

Вечером пошли мы в театр. Драматический театр был построен в 1951 году. Коллектив его составляют профессиональные актёры. Театр насчитывает всего около ста работников. Оформление и освещение сцены сделано профессионально. До настоящего времени здесь поставлено около двадцати пьес.

Действие в этот день пьесы происходило в государственном земледельческом хозяйстве. Была это сатира на отношения, правящие в этом хозяйстве. Схвачено в ней много комичных ситуаций. В перерыве разговаривали мы с работниками театра в кабинете директора. Во время разговора нас угостили лежащими на столе конфетами. Когда я протягиваю руку до одной тарелки, внезапно слышу от двух особ обращение:

– Прошу угоститься не с этой тарелки, а с другой, нашей. Эти конфеты выпускаются в Кобдо.

В этих словах пробивалась гордость. Через минуту вижу, как кто-то из актёров в рассеянности протягивает руку за «чужими» конфетами, но тут же поправляет свою оплошность и говорит себе в полголоса:

– Не буду, ем только свои.

Полагаю, что работники конфетной фабрики также гордятся своим театром.

Наша коллега Кёхальми договорилась с дирекцией театра, что придёт на следующий день и посмотрит сценические костюмы. До этого времени собрали мы уже много монгольских народных нарядов.

Назавтра перед полуднем разговаривали мы, вероятно, с самым старым мужчиной из племени Урянхай. В этот же лень к нам наведались представители всех окрестных народностей. Этот мужчина принадлежал к группе монгольско-урянхайской. Урянхайцами называли когда-то монголы, пожалуй, тюркские племена. Часть их претерпела полную монголизацию; с того времени группа, распространённая наиболее на юге, живёт сейчас в окрестностях Кобдо. Из этой группы происходит мой собеседник.

29 мая поехали мы машиной на берег Хара-Усу, где живёт племя Дзахчин. Посещаем поселение, состоящее из пяти юрт. Его жители относятся к одной семье. Это три брата и три сестры, а также их дети. Две из женщин овдовели и вернулись теперь к родственникам, одна была незамужняя. Нам сообщили, что в пяти юртах насчитывается 34 ребёнка. В одной из юрт находится самая старшая из родственников, сестра 67 лет. На ней надет старый народный наряд. Она надела его не для праздника, не знала раньше, что придут гости. Старейшая женщина рода, согласно местному обычно, носит ещё наряд племени Дзахчин, в это время младшие женщины наряжаются уже в привычную одежду. Наряд этого племени принадлежит к наикрасивейшим монгольским народным нарядам. Нас приглашают в несколько юрт. Во время приёма важным вопросом является порядок угощения гостей. Казалось, что хозяева долго советовались с нашими проводниками над тем, кто у нас является старшим, Кара или я, кого нужно было бы первым посадить за столом и первого угощать. Коллегу Кёхальми угощали всегда последней, так как до женщины доходит очередь только тогда, когда мужчины наедятся.

В какой-то из юрт увидел я музыкальный инструмент с двумя струнами и спросил, кто на нём играет. Живущая тут молодая женщина является известной танцовщицей и инструмент служит ей для аккомпанемента. Вскоре появилась и танцовщица. Видно было, что она в положении, но мы просим её, чтобы в этот раз смирилась с «выступлением», но не надеялись на уговоры. Уверенная пожилая женщина, вероятно, её свекровь, заиграла на инструменте, и танцовщица начала танцевать на лоскутке пространства между печью и выходом. Юрта была заполнена уже перед этим интересующимися соседями, которые теперь в абсолютной тишине и сосредоточенности наблюдали выступление танцовщицы. Здесь я понял сущность монгольского танца. То, что мы смотрели, это был пантомимный танец работы. Танцовщица пробуждается, причёсывается, шьёт, готовит пищу, едет на коне. Занятия показывались движениями верхней части тела, предплечьями и плечами. Движения предплечий и рук очень точны, движутся попеременно запястья, локти и плечи. Раз движутся сдержанно, раз страстно, но всегда достойно. Относительно впечатления, то относится скорее это к религиозному ритуалу, чем к развлечению. Пробегаюсь взглядом по лицам собравшихся и утверждаюсь в этом убеждении. Стоящая поодаль малолетняя дочка танцовщицы тихо подражает танцу. После выступления матери все просят в «зрительный зал» дочку. Показывает она несколько простых танцевальных движений, сильно при этом покраснев. Тема танца девочки та же самая, что у матери: воспроизведение сущности работы.

Вечером в театре смотрели мы монгольские танцы, из окрестностей Кобдо и других частей страны. Несмотря на то, что были эти танцы переработаны, стилизованы и приближены под влиянием техники европейской, пробивался в них постоянно стиль, который мы видели сегодня перед полуднем в оригинальном танце. Во многих номерах повторялся «танец работы». Убеждён, что существенной чертой этого танца является почти полное лишение свободы действий нижней половины тела. Ансамбль из Кобдо кроме монгольских танцев представил также узбекский танец с чашками, очень похожий на известный венгерский танец с бутылками. Между танцевальными номерами из здешней окрестности исполнялись народные песни.

Благодаря местному населению удалось мне узнать несколько здешних свадебных обычаев. Чтобы попросить у девушки руку, парень посылал кого-нибудь красноречивого из своей семьи, чтобы тот отнёс хадаг (голубой шёлковый платок) и кумыс в юрту родителей девушки. Будущие тесть и тёща долго бранятся; ищут отговорки; утверждают, что по причине массы работы они не могут девушку освободить; что она ещё молодая для замужества и так далее, и так далее. К долгим переговорам присоединяется все семья девушки. Наконец, обе стороны приходят к соглашению, и тогда сват оставляет родителям девушки шёлк и кумыс. Через несколько недель в дом наречённой приходят родители парня, приносят в подарок сыр и кумыс. Начинается обсуждение особенностей свадьбы и приданого. Если доходит до согласия, назначается срок свадьбы. До этого времени должно быть готово приданое, которое готовит вся семья наречённой.

В день свадьбы приходят утром два вестника к юрте молодой девушки, а затем собирается за ними все семья молодого парня. Единственно, мать молодого парня остаётся в соседней юрте. Невесту наряжают её подруги, на свадьбе отец невесты садится сзади по противной стороне от двери; отец парня молодого, если он старше отца невесты, занимает место с правой стороны юрты на таком же расстоянии от центра, что и отец невесты; если же он моложе, то садится по той самой стороне, но более-менее на одной линии с печью.

Мать невесты сидит в «кухне», перед печью с левой стороны, а следовательно, с востока. Отсюда она руководит всем пиршеством и подкладывает топливо в печь. Непосредственно около отца жениха сидит человек, дающий благословение. Сват усаживается сзади под дверями с правой стороны, или задней. Вестник оглашает прибытие невесты. Семья жениха выходит из юрты, после чего входит туда наречённая и занимает место между своими родителями. Когда попрощалась она с ними, в дверях появляется девушка из семьи жениха, выводит невесту из юрты и сажает её на коня. Когда невеста покидает родительский дом, перед её лицом держат полотняную завесу, растянутую на двух палках. Мать девушки присоединяется к свадебному кортежу, но отец остаётся в юрте.

Невеста при водворении её в новую построенную юрту и усаживании её рядом с дверями по правой стороне, западной, находится с лицом ещё постоянно закрытым. В новой юрте, на первом месте, в тыльной части напротив двери, сидит жених. Начинают валиться шутливые вопросы, что может быть за завесой. Жених пытается длинной кочергой поднять завесу, в чём ему какое-то время мешает кортеж невесты, но, наконец, ему это удаётся. Тогда наречённая пересаживается на левую сторону юрты, и стой поры здесь будет её постоянное место. Готовится чай, и новая хозяйка дома угощает гостей, в первую очередь самого старшего в семье мужчину, а потом остальных родственников. Возраст в такой степени уважаем во время свадебных обрядов, что если, например, живёт старший брат тестя, в первую очередь обслуживают его, а не тестя.

У урянхайцев есть обычай почитания домашнего огня. Невеста после прибытия в юрту жениха идёт к печи, бросает соль и масло на огонь, а затем идёт до тылу юрты, подходит к фигуркам Будды, умещённым на семейном алтаре, делает поклон и кладёт шёлковый платок. Затем вручает по одному платку отцу, матери и всем присутствующим родственникам жениха, точно соблюдая обязательный согласно возрасту и полу порядок. На этом не окончилось ещё отдание почитания костру. Наиближайший родственник невесты тоже должен сделать поклон перед домашним огнём и алтарём родителей жениха.

Знаем уже, какие есть погребальные обряды. Когда в семье из племени Дзахчин умирает хозяин, останки укладывают с левой стороны юрты. Здесь же ставят катафалк. На ложе из досок останки лежат на правом боку, лицом к костру, в сторону середины юрты. После омовения останков лицо умершего покрывается белым шёлком, когда умрёт жена хозяина, кладут её по другой стороне в правой, или западной части юрты, предназначенной для мужчин, но лицом также к середине, к костру. Таким самым способом делается это у урянхайцев. Может это значить, что смерть перевёртывает порядок жизни, поэтому-то останки умерших укладывают на катафалке в другом месте, чем они находились при жизни. Эту перекрещивающую всё роль смерти подчёркивали также надгробные памятники периода переселения народов. Порядок загробной жизни является поворотом преходящей жизни.

Возвращаясь из поселения племени Дхзахчин, мы заметили в тени одной из телег интересные небольшие жернова. Они были собраны из двух округлых камней, из которых нижний был с дырой. В два отверстия по краям верхнего камня можно было вставлять рукоятку и вращать его камень. Этот очень примитивный ручной тип жерновов, вероятно, издавна сопровождал кочевников в их путешествиях по степи. Номады едят мало мучных блюд и теста, но если они добывали зерно, то имели возможность помола его в мельнице. Во время постоянного передвижения делалась невозможной перевозка с собой больших жерновов.

Вошли мы ещё в одну юрту, потому что все семьи небольшого селения настаивали, чтобы мы к ним зашли. Здесь также в ожидании был запасён чай с молоком, которым нас угостили. Во время беседы наблюдал я, как кочевник двигается в своей юрте. Внутренность юрты является сравнительно тесной. Хождение по ней происходит в традиционном и редко нарушаемом порядке. Прибывший в первую очередь всовывает через дверь голову и только потом переступает порог. Было бы большой бестактностью, когда бы он случайно задел или наступил на него. Монголы наименьше всего проходят через кусочек места между костром и алтарём, например, по правой стороне юрты, и должны пройти влево до тылу, лучше окружить огонь, чем переступить этот кусочек.

Днём 30 мая перед полуднем посетили мы больницу в Кобдо, одну из самых больших больниц в Монголии. Обслуживает она почти всю западную территорию страны. Этот центр службы здоровья осуществляет также надзор над другими окрестными больницами. Больница, насчитывающая 118 коек, предназначена для территории, составляющей 500000 км2, или столько, что более пятикратной площади Венгрии или площадь Франции, также заселённой 200000 людей.

В воротах больницы приветствует нас милый молодой монгольский врач, главный врач больницы, хирург. Ему не более 28–30 лет, но мы не смеем интересоваться его возрастом, чтобы его не обидеть; он сообщает нам, что лишь недавно закончил учёбу в Улан-Баторе.

Мы осматриваем всю больницу. Есть тут родовспомогательное отделение, хирургия, интернатура, педиатрия, окулистка, лёгочное и нейрологическое отделения, а также отделение инфекционных болезней. В больнице работает рентген и лаборатория. Больных лечат 12 врачей, среди которых есть три россиянина, один китаец и восемь монголов. Им помогают 34 санитарки и 114 других работников. В больницу пациентов отправляют районные врачи и фельдшеры. Больные получают лечение бесплатно, даже если не являются членами организации общественного страхования.

Когда я подумал о том, что в Монголии ещё не так давно лечили только молитвами и знахарством, а народ этот не имел не только больницы, но даже врачей, невозможно не выразить признания переменам, какие осуществили эти люди здесь, вдали от центра техники и культуры, вдали от столицы, преодолевая тысячи трудностей и огромную отсталость. Свидетельством их работы являются сотни спасённых людских жизней. Было бы несправедливо, очевидно, сравнивать больницу в Кобдо с современными европейскими больницами. В операционном зале лампочка в 200 Вт, повешенная на проволоке, а операционным столом служит стол для приема больных, но если прогресс будет таким же огромным, как в последние годы, то больница достигнет европейского уровня. Особенно удивлялись мы энтузиазму врачей и безграничной их любви к своей работе.

Ещё в больнице доходит до нас прямо неправдоподобно звучащая весть: фотоаппарат коллеги Кара оказался найденным в пустыне и скоро будет нам вручен. По прибытию в Кобдо поведали мы с сожалением о нашей потере. Как теперь оказалось, наши новые приятели в это время через телефон и телеграф мобилизовали всю окрестность, и произошло что-то прямо невероятное – нашёлся потерянный в пустыне аппарат.

Вскоре потом ожидал нас другой сюрприз. Нас пригласили в зоологический сад. Учитель одной из школ был два года назад в СССР и видел там, как на уроке естествознания показывают живых животных, как устраивают детские уголки для зверей и как сильно это нравится детям. Жители Кобдо постановили создать что-то подобное. Во дворе школы построен длинный низкий сарай, у передней стены которого установили клетки с двигающимися в них зверями. В зверинце находятся сразу лиса, заяц, сип, волк, сокол и несколько других птиц.

В полдень мы услышали много местных курьёзов, а разговор с группой учителей дал нам оказию по богатому обмену опытом. Дискуссия проходила, главным образом, на тему собирания культурных сокровищ Монголии. Окрестность Кобдо населяют разные группы народностей, поэтому здешняя интеллигенция имеет большие возможности для собирания этнографических и лингвистических материалов, чем на других территориях страны. Один из учителей составил словарь торгутско-халхаский, насчитывающий тысячу слов. Он сам является торгутом, и с большой гордостью поведал о своём диалекте. Обещаем, что составим ему для этого фонетическое описание. До этого времени на нескольких примерах мы стараемся показать ему важнейшие вопросы из области транскрипции. Удачно сложилось, что перед полуднем от неизвестной пожилой торгутки удалось мне записать несколько слов торгутских, которыми иллюстрируем сейчас то, что хотим рассказать. Узнаём при оказии, что та женщина – это мать нашего учителя.

Во время дискуссии компания так загорелась обсуждаемой тематикой, что каждый поднимает какую-нибудь задачу. Кто-то обещает нам разработку нарядов казахских; кто-то другой – описание свадьбы: а ещё кто-то заявляет, что сделает описание всех частей юрты. Обсуждаем также создание архива, которому они отдадут по одному экземпляру из своих коллекций. До поздней ночи Кара и я готовим фонетический эскиз, обещанный нашему приятелю-торгуту.

Принимаем мы также участие в показе фильмов. Один из фильмов показывает красоты живописных местностей Кобдо, другой – это сатира на бюрократию. Своеобразная, умная и нешаблонная акция становилась для нас действительно приятным развлечением. (Уже дома мы узнали, что фильм отмечен в Карловых Варах.) Короткая фабула следующая: один из пастушьих кооперативов поручает одному из своих членов произвести покупки после годового расчёта. Многочисленные представители бюрократии затрудняют ему выполнение этого задания. Директор окрестного магазина усмотрел ошибку в наряде, а затем директор районного магазина исчезает в аймачном центре, куда он отправляется со своей подругой на мотоцикле. В результате член кооператива не получает нужные ему запчасти, попытка найти правду в столице остаётся безрезультатной из-за происков бюрократии.

31 мая утром мы приглашены на торжественный прощальный обед, после которого выезжаем в дальнейшую дорогу. На наивысшей пограничной точке города ожидал нас расстеленный ковёр и прощальный тост. Осушаем рюмки, садимся в машину и двигаемся.

Дорога проходит по гористой местности. Проезжаем рядом с озером Долбо, окружённым со всех сторон красивыми высокими пиками, а следующие полчаса посвящаем ремонту автомашины. Почти сразу после выезда мы замечаем на горизонте надвигающуюся бурю. Грозно надвигались тучи, небо пересекали молнии, а скоро настиг нас ураган. Через три часа, когда мы доезжаем до спрятавшейся в скальной стене группы домов, погода улучшилась. У директора гостиница просим ножик и сахар, а когда тот кричит в кухню, в моих ушах отражаются два слова: «дишак» и «сукор». Мы находимся на территории, заселённой казахами. После короткого отдыха мы снова в дороге. Едем среди гор то покрытых лесом, то голых.

Уже было восемь часов, когда на горизонте появляются две машины марки «ГАЗ», они ожидают именно нас. Пересаживаемся и едем в сторону Юлгию, центра автономного казахского аймака.

Баян-Юлгий – это наиболее выдвинутый на запад аймак Монголии. Резиденция его властей находится на расстоянии 1738 км от столицы. Аймак населён в основном казахами. Это в МНР единственный автономный национальный аймак. Кроме казахов живут здесь урянхайцы, племена Дёрбёт, Дзахчик, Елёт, а также торгуты, прибывшие из Синкянга уйгуры и немного китайцев. Аймак насчитывает 90000 жителей.

Когда бы мы даже не знали, что прибываем на территорию, населённую казахами, то и так бы заметили разницу антропологического телосложения, так и с точки зрения традиций и обычаев казахи принципиально отличаются от монголов. Они не имеют так выступающих скуловых костей, какими в основном характеризуются монголы. Является это менее прямым отличием. Казахские пожилые женщины носят ещё на голове белые платки, спускающиеся по плечам до талии, а спереди сшитые под подбородком и свисающие на груди. Казахи были прежде магометанами и в местах общественных до сих пор не пьют вина. Во время общего обеда с местными представителями власти мы обратились, впрочем, с шуткой, что когда бы они сейчас напились за нашу встречу, то нарушили бы старинные казахские обычаи.

Длинные широкие улица в Юлгию обсажены деревьями. Дома и устройство внутренности домов немного отличаются от сибирских домов. Казахи прикочевали сюда из Царской России и Китая около восьмидесяти лет назад. До сих пор имеют они тесную связь с советским Казахстаном, там получают образование учителя, оттуда получают школьные учебники.

В западно-монгольском казахском центре провели мы два дня. В течение этого времени удалось нам узнать немногое из культуры казахов. О наряде женском уже был разговор, добавил бы я к этому только то, что когда на одном из поворотов показалось передо мной несколько наездников, в какой-то момент почудилось мне, что наблюдаю я всадников, описанных в средневековых хрониках.

Довольно большая часть мужчин ещё до сегодня ходит в живописных шёлковых шароварах. Большинство населения ведёт кочевую жизнь. С точки зрения состояния поголовья животных территория эта подобна другим монгольским аймакам. В Юлгию развивается земледелие на 150 га. Здешние казахи перешли с арабского письма на гражданское (монгольское) в 1940 году.

Мы принимаем участие в торжественном обеде в одной из казахских юрт, находящихся на окраине городка. Нарядное, цветное и первоклассное устройство юрты отличается от виденного нами до сих пор. Богатейшие казахские юрты украшены домотканым сукном, килимами (ковриками без ворса), красочными циновками, коврами с аппликациями из войлока. Преобладают тут цвета: голубой, жёлтый, коричневый, чёрный и серый. На кроватях высоко возвышаются подушки, не встречаемые почти в монгольских юртах, сундуки богато окрашены, часто окованы железом или украшены другим металлом. Казахская юрта наполнена цветными платками и занавесками. Кровать в примитивнейшей даже юрте сделана из дерева, в более богатых встречаются уже кровати железные с сеткой.

Кольцо крыши юрты

На торжественном обеде была подана жареная баранина. Угощали нас очень жирными кусками, так как это якобы является наилучшим и наивкуснейшим мясом. Во время обеда Казахи взорвались внезапным смехом и, в этот момент дочка хозяина выбежала из юрты, красная как свёкла. Ибо один из присутствующих молодых людей уронил на пол сахар. Это якобы является равнозначным с признанием в любви дочке хозяина дома. Этот маленький эпизод направил нашу беседу на тему казахской свадьбы. Проходит она здесь также красочно и торжественно. В сваты идёт отец парня. Сажают его на почётном месте, находящемся здесь также напротив двери. Отец кавалера говорит, сколько бодо даёт за девушку. У монголов и западно-монгольских казахов бодо является единицей расчётного количества разных животных. Официально это составляет 7 овец или 14 коз, или одно большое животное (конь, голова крупного рогатого скота, як) или пол-верблюда. Кроме того, свадьба немного отличается от монгольской. Что относится к обрядам погребальным, здесь также выяснили мы, что если умрёт человек взрослый, перекладывают его кровать на другую сторону юрты.

Кольцо в конструкции крыши казахской юрты

Обед закончился в весёлом настроении. Дочка хозяина приятно, тихо спела на прощание казахскую народную песню под аккомпанемент тамбурина.

«Атриумный свет» в юрте

3 июня мы выехали в сторону Цагааннуура. Когда выехали из долины, окружающей Юлгий, перед нами показались высочайшие пики Монгольского Алтая, а среди них окутанный туманом горный узел Табын-Богдо-Ола, «Горы Пяти Богов» с грандиозным пиком, возносящимся на высоту 4356 м. Дорога наша поворачивает теперь на север, и вскоре въезжаем мы на вершину «Белого перевала». В соответствии с его названием покрыт он ещё льдом, который блестит, как зеркало, оправленное в чёрную раму гор. Медленно съезжаем серпантином вниз.

9. От «Белого озера» до «Красного перевала»

На берегу «Белого озера». Переправа через Бухаин-Гол. Городок у подножия «Красного перевала». Лама-реформатор. Монгольская систематика растений. Этнографическая лекция пастуха, Священный родник. Сколько лет самому молодому наезднику? Как долго ставится юрта? Ветер и движение. Порядок в юрте. Обретение потерянного фотоаппарата.

Населённый пункт Цагааннуур, носящий то же самое название, что и озеро. Это важный торговый узел. Разнится он, однако, от других провинциальных городов монгольских, к которым мы уже привыкли. Застройка приспособилась здесь по необходимости к гористой окрестности.

Лёд Цагааннуура начинает местами таять. Переезжаем через небольшой каменный мост и тормозим перед ближайшей юртой. От её жителей мы получаем информацию в вопросе дальнейшей дороги. На краю населённого пункта стоят казахские и монгольские юрты. Первое, что нас поражает – это количество кур, которых наш грузовик едва не переехал. Оказывается, что живут здесь также русские поселенцы. Кочующие монголы и казахи не держат в своих хозяйствах домашнюю птицу. Только во вновь заложенных хозяйствах земледельческих экспериментируют с птицей. Среди пения петухов почувствовал я себя как дома. Мгновенно вносим наши вещи в гостиницу и идём на берег озера. Лёд растаял вдоль порядочной полосы берега, а в кристальной полосе воды отражаются горы, виднеющиеся на противоположной стороне.

Обедаем в ресторане. На длинный стол со скрещенными ногами подают блюда, выданные из кухни через окошки в стене. Здесь, наконец, получаем мы вино. Обрадованные, приглашаем мы наших проводников, но те отказываются от рюмки, несмотря на то, что это хорошее армянское вино не уступает токайскому. Прибывает также секретарь местного Совета. При представлении слышим, что его зовут Мохамед. Он проводил нас позже по местному казахскому поселению, где собирались мы немного поработать. На берегу Цагааннуура, покрытого тающим льдом, уже издалека видно несколько казахских юрт. Они стоят полукругом над самой водой. Живут здесь такие пастухи, которые ещё совсем не отошли от своих стад, но уже внимательно наблюдают, когда появится в посёлке работа, для которой стоило бы расстаться с жизнью кочевой. Дети их завязаны здесь уже школой, женщин притягивает близость магазинов, так как в пустыне обеспечение товаром становится важной проблемой. Несколько брошенных на берегу крючков и сломанное удилище свидетельствуют о том, что жители казахского посёлка не пренебрегают рыболовством.

Какой-то пожилой казах пригласил нас в свою юрту сердечным движением руки. Не зная, очевидно, какие знаем мы языки, предполагал извечный, но понятный разговор жестами. Его дочка в возрасте четырнадцати лет пользовалась оказией, чтобы показать себя в русском языке, который она учит в школе. Хозяева удивились, когда узнали, что с нами можно разговаривать по-монгольски, а когда позже говорим мы несколько слов по-казахски, – столько, сколько удалось нам подслушать в последние дни от знакомых, – имеем обеспеченный сердечный приём.

Сразу спрашиваем гостеприимного пожилого человека, каким способом собирает он казахскую юрту. Для него такого рода вопросы восприняты были подобно тому, если бы у нас спросил кто-то, каким способом одеваем мы пальто или убираем комнату. Старик с благоговением закуривает и спрашивает:

– А знаете ли вы, из скольких разных деталей состоит юрта?

Несмотря на то, что я имел об этом полное представление, не признался в этом. Пусть старый расскажет подробно, ведь для этого пришёл я сюда.

– А следовательно, сперва нужен ук. Знаете, что это, ук?

Слышал я это слово впервые и полагал, что это есть ок. Помнил из тюркского, что является это названием стрелы.

Как многократно я испытал, такого рода вопросы начинают действовать на обе стороны. Не только я спрашивал старого, но и он меня. Хотел убедиться, что я знаю. Услышавши мой ответ, он засмеялся.

– Это не стрела, это жердь крыши юрты, – сказал он, указывая трубкой вверх.

Ук – это длинная, отёсанная кругло жердь. Такие жерди составляют конструкцию крыши. Ещё в Юлгию измерял я одну из них. Имела она 254 см в длину. Жердь в месте, где она опирается на стену юрты, немного сплющена и выгнута. Сплющенная часть имеет длину 35 см. Это придаёт казахской юрте своеобразную форму, по которой сразу же можно её отличить от юрты монгольской.

– Видите, на них удерживается чангарак, – продолжает лекцию мой старый казах. – А жердь опирается на кереге.

Чангарак – это обруч у вершины юрты. Изготавливается он из гнутого дерева, а по внешнему обводу имеет отверстия. В эти отверстия прикрепляются заострённые концы жердей.

Спрашиваем казаха, какую высоту имеет стена юрты. Старый ответил с доброй снисходительной улыбкой:

– Это зависит, или сдвигаем, или раздвигаем…

Каркас казахской юрты

Перекрещённые планки, становящиеся решёткой стены, связаны небольшими кожаными штифтами. Решётку можно сдвигать или раздвигать, подобно как пантограф. Если её сильно растянуть, то она становится более широкой по обводу, но более низкой; будучи стянутой, она становится более узкой, но высокой. От этого зависит высота, а одновременно поверхность пола юрты. Очевидно, казахская юрта имеет среднюю высоту, так как существует некоторый оптимальный размер, опробированный опытом долгих лет. Небезразлично, какова высота юрты. Нельзя в ней свободно двигаться, когда она очень низкая. Если же стены очень стянуты, становится она высокой, но не помещаются там все предметы обстановки. Стены юрты складываются из четырёх решёток, которые, выгнутые в дугу, дают округлую форму юрты.

Я вынул из кармана метр и при помощи одной из дочек хозяина обмерил всю юрту. Девочка была непередаваемо гордой своим заданием, а когда уселись снова за стол, она как бы несколько отстранилась от других. Стена юрты имела 120 см высоты, а следовательно, нужно было хорошо наклониться при приближении к ней. Жерди поднимались круто от стены. Длина планки составляла 175 см, периметр – 8 см. Каждая из четырёх стен имела ширину 410 см, двери же – 80 см. А следовательно, периметр юрты составляет немного меньше, чем (4×410)+80=1720 см. Потому составляет немного меньше, так как соприкасающиеся части стены заходят легко друг на друга. Диаметр юрты составил около 5 м, а высота в центре – 290 см.

Я попросил старого мастера, чтобы мы посмотрели снаружи, что удерживает всю конструкцию. Мы вышли. Стены юрты имеют сложный такелаж. Я поднял войлок, чтобы осмотреть решётки и канаты. В это время отовсюду подходили люди, сделалось тесно. Они смотрели с интересом, что здесь ищут иностранцы. Может быть, думали, что мы хотели купить у старого юрту? Нужно было просить их отступить, так как не могли мы ничего осмотреть. Старый указал трубкой в место над дверью. Спросил, знаю ли я, что это такое. Очевидно, не знал. Это кешкине есык. Над дверями с внутренней стороны, в верхней перекладине косяка выступал кусок войлока в форме языка, прилегающий к жерди крыши. Что-то подобное видел я уже в Юлгию, только там это было из циновки. Есык по-казахски означает «двери», не мог я, следовательно, себе вообразить, что кусок войлока наверху может называться дверью.

Изготовление войлока

Старый рассказал мне, что прежняя казахская юрта имела войлочные двери, подвёрнутые на крышу, а после кусок войлока стал памяткой о ней.

Мой собеседник уже был заметно измучен многими вопросами, поэтому я предложил возвратиться в юрту. Жена его стремилась во время нашего отсутствия приготовить чай. Не смогли мы её только предупредить, чтобы она не варила баранину. Старшая дочка хозяина использовала усталость отца и приняла на себя роль инструктора. Она обратила моё внимание на то, что я не записал ничего о войлоке. Она предложила, что расскажет мне о нём, но на это сразу отозвался старый:

– Не знаешь ты об этом.

Начали они оба выяснять, не давая взаимно друг другу сказать слово. Наконец, девушка капитулировала из уважения к отцу.

Решётка юрты изнутри покрыта циновкой. Называемой ци и изготовленной из степной травы подобного названия. Летом во время жары это единственная защита стен. Теперь прилегает к ней ещё турдок, три четырёхсторонних куска войлока опоясывают стены юрты изнутри. Во время сильных морозов закладывается такой войлок, вдвое или даже втрое. Войлок этот достигает высоты немного больше стен, поэтому охватывает также основание крыши.

– А знаете ли вы, как называется войлок, прикрывающий вверху обод крыши? – спросил старик.

Я не хотел оказаться полным невеждой, следовательно, взглянул в тетради название, записанное ещё в Юлгию.

– Тюмюльдюк, – ответил я, но старый махнул рукой, что не так это называется. В некоторых местах это так называют, но здесь правильно говорить тёнглюк. Это четырёхсторонний кусок войлока, который, когда идёт дождь или настаёт ночь, натягивают полностью на отверстие в крыше; днём в то же время его до половины стягивают, открывая отверстие. Отверстие удаляет дым и добавляет света в юрте. Там, где есть уже железная печь, вырезается круглое выходное отверстие для трубы. Если отверстие в крыше открыто, то со стороны востока. Это стародавняя тюркская традиция. Двери юрты монгольской находятся на южной стороне, в то время как в тюркском типе юрты их располагают на востоке. Для монгола «вперёд» и на «юг» – то же самое, а то, что находится сзади, находится одновременно на «севере». Нет на это особого слова. По этой причине имели мы много хлопот во время езды на машине, когда я хотел бы узнать у шофёра о направлении езды.

Монгол в каждой ситуации чётко ориентируется в сторонах света. У тюрков за «перед» всегда принимается «восточная» сторона, и прежде юрты отворялись на «восток». Так действительно были поставлены когда-то казахские юрты, но с течением времени приспособились к принципу установки монгольских юрт. Сегодня много юрт казахских устанавливают входом на «юг», хотя не так точно как монгольские. На основании установки можно точно определить стороны света. Открывающееся со стороны «восточной» отверстие крыши осталось памяткой о прежнем тюркском способе.

Схема внутреннего устройства юрты

Схема внутреннего убранства монгольской юрты с окрестности Есенбулака

Посещаем мы также соседнюю юрту. Здесь показывают нам сундуки, содержащие нажитое добро семьи. Один сундук окрашен, второй окован железом, а третий небольшой – каким-то другим металлом. Сундуки покоятся не на земле, а на деревянной подставке.

Во время записывания этого всего в тетрадь я сижу на земле, а точнее – на ковре, по-турецки. Не выдерживаю, однако, долго этой позиции, так как мои ноги деревенеют. Я сажусь, следовательно, на кровати, теперь у меня появилась оказия для осмотра, на чём казахи спят.

У казахов деревянная кровать устлана войлочными одеялами, под которыми порой находится ковёр. На этом всём уложены разные подушки, прикрытые одеялом. За кроватью на стене висит занавеска, которая в более богатых юртах хорошо украшена. Обстановку юрты порой дополняет маленький столик, так называемый тагтай. Такова, в общем, обстановка казахской юрты.

На берегу озера собралось столько людей, что прощанию нет конца. Ещё раз сжимаем ладони новоузнанных любезных казахов, после чего садимся в машину и возвращаемся в нашу гостиницу в Цагааннууре. Назавтра двигаемся дальше. Садится к нам жена окрестного врача с двумя детьми. Уже несколько дней ждёт она какого-нибудь случайного средства передвижения. Добавляется к нам таким способом трое пассажиров. Мы быстро завязываем дружбу с детьми. Поспешно делаем ещё несколько цветных снимков чудесно блестящего на утреннем солнце «Белого озера» и двигаемся.

Вскоре мы доезжаем до перевала. По бокам тёмной зеленью оттеняются огромные горы, единый массив которых прерывает только местами серая пропасть. Дорога на первом участке вырублена в скале. С правой стороны почти вертикально поднимается гора, с левой же стороны узкой дороги склон горы сбегает дальше вглубь обрыва, на дне которого белеет замёрзший поток. Дорога опасно наклонена над пропастью, а кроме того, сужается. Ощущение ужаса возмещается нам только красивым ландшафтом. Местами на вырубленной в скале стене висят зелёные кусты, здесь кое-где омертвевший белый поток сопровождают кустистые деревья. В ландшафте преобладают серые, коричневые и темно-зелёные тона, которым живой оправой служит снизу снежно-белый лёд, а сверху прекрасное голубое небо. Долина местами расширяется немного, и поток образует утолщения в виде озёрцев, потом склоны гор снова сходятся. Чувствуем, как что-то перед нами закрылось. Дорога проходит едва на полметра над потоком.

Машина замедляет бег и встаёт. Конец дороги: мы все высаживаемся. Лёд так набух, что наледь покрыла полностью всю проезжую часть, если можно так назвать выдолбленную в скале стежку, на которой машина едва помещается. Перед нами две возможности. Или вернуться, или рискнуть, перебравшись через лёд. Первая возможность является только теоретической, так как на узкой дороге и так негде развернуться. В связи с этим решаем перебраться через лёд.

Машина медленно вползает на замёрзший поток, а мы устремляемся за ней пешком. Лёд местами страшно трещит, но Сумья неутомимо огибает места, в которых лёд выглядит слабей. Машина продвигается совсем медленно, а наша экспедиция вслед за ней. Поочерёдно мы несли детей, но потом, однако, посадили их на машину, так как вес их не играл большой роли.

Переправа по льду длилась более 15 минут. Внезапно на другой стороне потока показывается дальнейшее продолжение дороги. Недолго продолжалась радость. Дорога так усыпана камнями, что с сожалением думаем об «удобной» глади льда. На крутой трассе торможение является вопросом больших хлопот. Перед этим езду затрудняет нам стадо овец, которое поднялось по ущелью с противоположной стороны. Для крепкого коня, на котором сидит пастух, каменистая дорога – это пустяк. Но для нас это хлопоты немалые. Доходит даже до того, что мы должны отодвигать большие камни, чтобы сделать возможным проезд машины. Потом долина делает поворот и внезапно открывает широко свои стены, а перед нами распахивается равнина, расположенная над рекой Бухаин-гол.

Когда бы мы до этого места совершили какой-то неловкий шаг, свалились бы в пропасть. Теперь перед нашими глазами распростёрлась такая широкая плоскость, что не можем предположить, каким путём ехать.

У выхода долины на открытом пространстве расходились дороги в форме веера. На счастье, жена врача знала местность, и благодаря этому мы выбираем соответствующее направление. Я оглянулся, чтобы посмотреть, что же мы оставили за собой. Аж дыхание захватило! За нами возносилась высокая горная гряда. С равнины тянулась к небу вертикальная стена, но выхода из ущелья не было. Остановились. Только что отдалились на 200 м от скалистой стены, а здесь уже даже глаз не замечает щели, через которую мы высвободились. Смотрю через бинокль, ничего не помогает. Стена замкнулась за нами, как в сказке. У нас не было больше времени на выяснение этого удивительного оптического обмана, мы должны были ехать дальше. У дороги виднеется громадное каменное надгробие в диаметре около 40–50 м. Могло это быть местом упокоения какого-нибудь магната. Через час доезжаем до одного из рукавов Бухаин-гола. Моста, очевидно, нет, а броды здесь очень глубокие, так как весенние оттепели подняли уровень воды в реке. Шофёр даёт машине полный газ, и чудом удаётся нам перебраться через реку. Я был убеждён, что мы застрянем в середине русла, поэтому для осторожности сошёл с машины. На противоположном берегу вся компания весело гадала, как я теперь оттуда переберусь. Я пошёл вверх по реке и в месте, где принесённые камни создали на воде небольшие островки, саженными прыжками перебрался на другую сторону, но с голенищами, полными воды. Так, следовательно, пока другие мылись в свежей прохладной воде, я пытался стереть её следы.

Дети очень тяжело переносили трудности путешествия. Наверняка лучше бы они чувствовали себя на конях. Мы старались развеселить их, как умели; между прочим, угощали конфетами, а потом Кара взял младшего на колени и рассказывал ему сказки. Жара становилась всё более надоедливой. У нас закончилась вода. Мы съехали с трассы, так как жена врача знала поблизости место, где можно было запастись водой.

«Каменный человек» из окрестности Улан-гома

По истечении около получаса замечаем большой скотный двор и несколько домов. Это место является стоянкой у трассы, по которой гонят скот на продажу. Мы остановились перед одной из юрт. Гостиница помещалась в душной юрте, разобранной наполовину. Хотя войлок юрты был поднят вокруг, это не уменьшало господствующей здесь страшной жары, так как в течение нескольких часов было совершенно безветренно. Здесь добыли мы горячей воды, а позднее чаю. Расположились мы в тени нашего грузовика и пообедали. Потом двинулись дальше.

Вскоре мы достигли «Красного перевала». Есть это действительно красный перевал Монголии. Земля здесь по-настоящему красная, а по мере продвижения вверх скалы становились также красными. Появляются и деревья, но только лиственницы, называемые здесь «чёрными деревьями» (хармод). Но они соответствуют цветом коры окружающему их обрамлению. Всю окрестность окрашивает в красное медленно заходящее за горизонт солнце.

После переезда «Красного перевала» мы снова оказываемся на равнине. В долине тянутся длинные ряды берёз. Высохшие ручьи и скалистые овраги сопровождают нас до склонов гор. С трудом продираемся через островки берёз и каменное сухое русло. Вскоре на горизонте показывается Улан-Гом, цель нашей дороги на этом участке. Несмотря на усталость, радуемся этому виду. Дорога продолжается, однако, ещё полтора часа, пока мы достигаем окружённого болотами административного центра аймака. Должны ехать окружной дорогой, а последние километры по таким выбоинам, что мало не развалилась на них наша машина. Когда наконец въезжаем в город, мы едва держимся на ногах. В гостинице нас уже ждут. Моемся и идём на ужин. В потёмках не видно города. Откладываем встречи на следующий день.

Рядом с Улан-Гомом стоял прежде монастырь, руины которого сохранились доныне. Дома окружены здесь палисадниками. Главная улица застроена особняками. За садиками здесь старательно ухаживают. На окраине города стоят юрты. В большинстве из них вечерами зажигается электроосвещение.

После короткого совещания с местными властями решаем остановиться здесь на несколько дней. В первую очередь мы посещаем музей. Работает здесь два служащих, знающих превосходно тибетский язык. Они показывают нам свои сокровища, которые заботливо и профессионально сберегают. Находящаяся в зале на втором этаже выставка под заглавием «Природные богатства нашего аймака» является более упорядоченной и лучше организованной, чем все, которые мы до сих пор осматривали. Мы быстро подружились с двумя музеологами. Один носит серый европейский костюм, второй – национальный монгольский. Оказывается, что оба были ламами. Не говорили они нам досконально об этом, но предметы ритуальные показывали нам с таким знанием дела, которое можно приобрести только в монастыре. Среди множества священных книг попадают мне в руки старинные «ноты» монастырские. Повышение и понижение тонов обозначено закорючками. Маленькие колечки под волнистой линией означают, когда нужно ударить в бубен.

Я очень радовался, что смог поговорить о памятниках тибетского языка с людьми, которые имели непосредственное соприкосновение с тибетской культурой. Среди книг удалось мне найти несколько важных трудов Тсонгхавы. В течение полудня мы много разговаривали о Тсонгхаве и его трудах. Два музеолога не знали результатов исследований, касающихся жизни великого ламы-реформатора, проведённых европейскими учёными, но зато совершенно знали об этом из тибетских источников.

Когда большое тибетское могущество рухнуло, страна в течение длительного времени подверглась разделу вследствие анархии и борьбы между местными владыками и монастырями. Войну могущественных, которая отягощала разорительными повинностями народ, прерывают народные восстания. В 1062 году известный отец Атыша осуществляет в Тибете важные реформы запутанного и непонятного уже в то время буддийского учения. В 1071 году он закладывает монастырь «Саскиа», вышестоящие монахи которого сыграют важную роль вскоре в жизни Тибета и Монголии. Вышестоящие лица монастыря жаждали для себя власти над Тибетом, а когда появилась новая монгольская могущественная сила, один из них, называемый Саскиа Пандита, поспешно направился на двор монгольских владык, чтобы склонить сильного соседа для поддержки акции, инспирированной через монастырь. Его кузену Пагспе, создателю квадратной письменности, удаётся получить поддержку даже правящего в Китае императора Кубилая, и тогда вся власть в Тибете переходит в руки монастыря.

От этого момента начинается господство тибетской теократии, которая позже создала институт далай-ламы и панчен-ламы. В это самое время монголы вступают в связь с тибетским буддизмом. Прежде чем упрочилась власть теократии в Тибете, захватывает власть в свои руки в 1347 году светский род Пагмогру, используя ослабление господствующей в Китае монгольской династии Юань. Авторитет этого рода быстро уменьшается.

Через несколько лет появляется великий реформатор, основатель до сегодня существующей в Монголии формы ламаизма – Тсонгкхава, полное имя которого звучит как Блобзанг Грагспа Бсонгкапа, заложитель «жёлтой секты». Тсонгкхава происходил из бедной пастушеской семьи. В монастыре, где он учился, сразу были оценены его способности. Будто бы он мог заучивать на память двадцать пять страниц священного письма ежедневно. На двадцать пятом году жизни стал он священником. Как говорит молва, во время освящения его в сан священника не оказалось употребляемой пока что красной шапки, и немедленно принесли жёлтую. С той поры Тсонгкхаву представляли в жёлтой шапке, а до сегодня шапки такие носит заложенная через него секта. Тсонгкхава начинает вскоре проповедовать своё реформированное учение, касающееся с тех пор не только церемоний, жизни священников, а также теологии, но и даже устава и образа ежедневной жизни монастырей. Он сам также закладывает монастыри. Конец его реформаторской деятельности кладёт смерть в 1419 году.

Несмотря на это, было образовано также несколько сект северного обломка буддизма, тогда как в Тибете, так и в Монголии, большинство монастырей и всякие достоинства священные заняли представители «жёлтой секты». Секта эта вскоре создала культ Тсонгкхавы, отрекаясь даже порой от культа Будды Гаутамы. С большим благоговением сохраняются труды реформатора, которые, в принципе, становятся подведением итогов науки ламаизма и правил духовных. Если мы хотим понять монгольский ламаизм недавнего прошлого, должны изучать труды Тсонгкхавы. Поэтому именно обрадовался я находке здесь его трудов, часть которых была нам даже подарена.

Позже отыскали мы тибетско-монгольские книги, относящиеся к приготовлению монгольской водки из молока – архи, а также словарь, содержащий названия и систематику растений и минералов. Не нужно удивляться, что систематика была разработана в форме словаря. На Востоке ведь известны два рода словарей: один соответствует нашим азбучным (такими, главным образом, являются словари двуязычные, например, тибетско-монгольский или монгольско-маньчжурский), но есть тоже словари китайские, а письменность китайская не имеет алфавита. Есть также словари многоязычные, например, уйгурско-монгольско-тибетско-китайско-маньчжурский, азбучный порядок которых пригоден настолько, что слово можно найти только в одном языке. По этой причине уже намного раньше сформировался другой тип словаря, более подобный французской энциклопедии. В таких словарях предметы и понятия фигурируют в порядке тематическом. Например, начинают с раздела о небе, потом следует земля, закон, правления, администрации, армия и налоги. Есть разделы, в которых можно найти сведения о сельском хозяйстве, строительстве, жилье, людском теле, а также названия минералов, растений и животных. Чтобы в такого рода делах легче было ориентироваться, некоторые понятия нужно было строго систематизировать. И таким способом возникли, между прочим, разнородные систематики материалов или растений, далёкие, очевидно, от принципов европейских наук, но являющиеся стремлением к единой систематике, украшенной сильно теологией. Я одолжил несколько более интересных книжек из библиотеки, а потом полночи читал их и делал записи.

Назавтра обошли мы окрестности города. Остановились у одной из первых юрт. Удивились гостеприимству монголов. В течение нескольких минут для нас было приготовлено три рода напитков: водка из молока, напиток из коровьего молока, сделанный на вкус йогурта, солёный чай. Угощали нас ещё печеньем, творогом, сливками и жареной ячменной мукой. В окрестностях Улан-Гома живут семьи из племени Дёрбёт. В соседней юрте посетили мы одну семью племени Байт (Байаты). Наряды этнических групп, населяющих здешнюю окрестность сегодня, не отличаются уже почти друг от друга, но их юрты, утварь и язык сохранили много своеобразных черт.

На следующий день мы организовали себе прогулку до источника, находящегося за городом. Бьёт он из глубины между двумя скалами, а народ чтит его как источник священный. Под скалами закопаны жертвенные страницы священных монгольских и тибетских книг. Дети за горсть конфет принесли нам в течение 10 минут несколько страниц, написанных разнородным письмом тибетским и монгольским. По потрёпанным и мокрым листам нельзя было установить, из каких книжек они происходят. На вершине горы нашли мы также предметы жертвенные, священные образки и молитвенные тексты. С вершин гор простирался красивый вид на равнину, опоясанную тесно высокими горами, как бы в опасении, что живое зелёное пятно могло бы между них выскочить.

На одном из домов заметил я надпись: усчин (парикмахер). Этого невозможно было упустить! Вошли мы в чистое и хорошо организованное помещение, в котором молодая, в возрасте неполных двадцати лет симпатичная монгольская девушка кого-то стригла. Она испугалась, когда мы поведали ей, что хотели бы подстричься. Робко вымолвила, что она только ученица, а мы в это время заявили, что может она нас стричь под нашу ответственность. Ничего другого ей не оставалось, как взять ножницы и приняться за стрижку. Результат был поразительный. Решили мы ходатайствовать у мастера, чтобы он её «шедевр» засчитал как экзаменационную работу. Бедная девушка была так перепугана, что не знала даже, как принять от нас деньги за стрижку.

После полудня продолжаем мы работу в окрестностях города. Кара собирал слова диалекта племени Дёрбёт, коллега Кёхальми выпытывала у людей об упряжи и оснащении коня. Одна учительница присоединилась к нам в качестве проводника. В дороге за город спросил я её, сколько было ей лет, когда она первый раз села на коня.

– У нас мальчики и девочки садятся первый раз на коня, когда им от четырёх до пяти лет. До этого времени возит их на коне мать, а когда достигают этого возраста, садятся сами на детские сёдла, если не едут без седла, – поясняет она, как что-то наиболее естественное. – Мальчик или девочка получает тогда собственного коня.

Обычно это низкий, прирученный, едущий шагом конь. Конной езде учит ребёнка всегда отец.

За городом всё приготовлено для строительства юрты. Когда начинали строить, я посмотрел на часы. Сперва обрызгали место, где будет поставлена юрта, потом был положен там наибольший сундук, который не прошёл бы через двери. Следом были установлены решётки стен. Растягивают их, подпирают вокруг и связывают на стыках отдельные части стены. После приносят дверной косяк, ставят его на место и привязывают. Теперь наступало так называемое вязание верёвки внутренней (дотор оосор) в кругу верхнем по решётке. Натягивают верёвку так сильно, чтобы верхняя часть решётки наклонялась легко вовнутрь. Теперь втыкают шест в обод, который уравновешивается четырьмя верёвками. Поднимают его таким способом, чтобы один человек становился в центре юрты и держал высоко обод с привязанными к нему верёвками, в то время как другие присутствующие держали в руках жерди крыши, и каждый вложил в отверстие обода один конец жерди, другой конец в это время завешивается с помощью проткнутой на конце верёвки к верхам решётки стен. Таким способом крыша удерживалась, и её не нужно было подпирать изнутри. Для натяжения четырёх верёвок, идущих от обода, прилажены к верхнему косяку жерди над дверями. На конце тех жердей нет петель. Затем выравнивается обод, и в месте, в котором он опустился, втыкаются жерди. После всего этого прикрепляется полотнище вокруг стен и берётся для втягивания на крышу. Полотнища стенные размещаются таким способом, чтобы из трёх отрезков в первую очередь закрепить левый, потом правый, в конце кусок, находящийся напротив двери. Крышу прикрывают две части полотнища. Втягивание их немного усложнено, так как нужно на земле их правильно уложить и только потом растянуть на крыше. Войлок на крыше распрямляется с помощью жерди. Прежде чем два человека обнесли юрту верёвкой, охватывая стены, затягивают всегда в направлении, согласованном с движением солнца, другие вносили уже утварь внутрь юрты. Оставалось ещё натянуть войлок, прикрывающий отверстие в крыше, а также закрепить полотнища, втянутые на крышу, и юрта была готова. Был повешен ещё пояс войлока, защищающий юрту снизу. Люди из племени Дёрбёт не знали когда-то этой защиты, и только несколько лет назад переняли её от халхасов. В конце устанавливается ещё на место печь с трубой, ставятся кровати и помещаются на свои места разные мелочи.

Снова посмотрел я на часы. В течение неполных тридцати минут юрта была готова. Монгольские приятели поведали мне, что юрту можно собрать намного быстрей, а особенно тогда, когда речь идёт о кооперативе или угрожает плохая погода. В основном юрту ставило два человека. Мать и дети помогали всего больше при вязании такелажа, одевании жерди крыши и в переноске мелких вещей. Такелаж юрты очень сложный, каждый кусок верёвки имеет своё предназначение, способ вязания и закрепления, что даже трудно представить.

Когда ты возвращались домой, сорвался сильный ветер. Целые горсти степного песка хлестали меня по лицу. Люди спрятались в юрты. Ветер является одним из главных факторов, влияющих на жизнь номадов. Большую часть года ветер дует с севера, поэтому установка монгольской юрты на юг связана в основном с этими ветрами. Больших дождей юрта не смогла бы вынести, к счастью, осадков здесь мало. Глиняные крыши маленьких домов в городах также указывают на то, что их жители не берут в расчёт сильный дождь.

Войлок является лучшим изоляционным материалом. Зимой закладывают его на стенах вдвое или втрое. Лучший, новый и толстый войлок вешают всегда на северной стороне юрты. Монгольская юрта с точки зрения защиты от ветра имеет круглую форму, чтобы стояла надёжно даже во время самой сильной бури, кроме того, что стены её не имеют закрепления у земли и не находятся на устойчивом фундаменте. Только самые новые юрты городские стоят на тёсаных деревянных балках, но они защищают более от холода, чем от переворачивания. Юрта казахская со взгляду на свои согнутые жерди имеет форму, может быть, немного более обтекаемую, но зато крыша юрты монгольской более плоская. Округлая форма является наиболее пригодной и целесообразной, что доказывает факт, что убежища для животных, мансарды и стены также округлые.

Зима с сильными ветрами приходит вместе с пургой, а от неё защищает животных стена, поставленная со стороны ветра.

Каркас монгольской юрты

От ветра оберегают монгола также боковые застёжки одежды. Наши пиджаки европейского покроя, застёгивающиеся посередине, постоянно были надуты от пробирающегося под лацканы и полы ветра. Причёсывание волос имеет также, прежде всего, функции защиты от ветра и солнца. Большинство шапок монгольских сделано таким способом, чтобы можно было её поворачивать боком до переда, и тогда клапаны на уши служат как козырёк и одновременно защищают глаза от пыли. Для ветреной погоды приспособлена также обувь. Наши башмаки постоянно были полны песка, в то время как монгольские сапоги с голенищами, прячущимися под полами плаща, не пропускают его. Войлочные (фетровые) валенки, которые носятся в сапогах, а порой и сами по себе, становятся идеальной защитой от ветра.

В то время, когда зимой, осенью и весной ветер является мукой для кочующего монгола, летом в большую жару холодный ветер становится избавлением. Наиболее легко пропускающей воздух защитой летом является юрта. Через открытую снизу решётку ветер постоянно продувает и охлаждает юрту внутри. От солнца защищает юрту войлочная крыша. В окрестностях Улан-Гома, как равно в других местах Монголии, во время большой жары летней печь ставят снаружи юрты, чтобы не нагревать её ещё более внутри.

Монгол не имеет больших хлопот с дождём, так как дожди идут редко. На летний дождевой период крышу покрывают добавочно старыми кусками войлока.

В повседневной жизни кочевника, кроме погоды, большую роль играло движение. Постоянная смена места наложила свой отпечаток даже на всю монгольскую культуру. Поэтому именно конструкция юрты продиктована потребностями переездов. Юрту можно быстро разобрать и собрать. Она лёгкая и после складывания занимает мало места. Четыре стенные решётки, сложенные и уложенные одна на другую, становятся багажом не больше чем свёрток 2,5 м × 1 м × 0,25 м. Жерди крыши связывают вместе, и таким образом все жёсткие части юрты уже упакованы, кроме обода, который, в общем-то, нельзя разобрать. Юрта и всё её оборудование, или всё движимое имущество кочевника, умещается на четырёх или пяти вьючных животных, и следовательно, на конях, волах, яках или верблюдах, а также можно это поместить на кочевых телегах.

Для кочевого образа жизни приспособлена также одежда монголов. Покрой её происходит ещё с маньчжурского периода. Употребляемые кое-где наряды лам сохраняют старинный монгольский покрой, но разница между ними исчезает, потому что является оно одинаково хорошо приспособленной для требований верховой езды. Форма сапог приспособлена для стремян, а пояс под подбородком, который встречается очень часто при монгольском покрытии головы, служит для предохранения шапки от потери во время езды галопом.

Причиной постоянных кочёвок являются неблагоприятные природные условия и традиционно сложившийся образ жизни. Также климат является фактором, принуждающим пастухов к постоянному передвижению. Летом пастбища, которыми являются ниже расположенные равнинные поля и луга, высыхают и подвергаются выжиганию солнцем. Поэтому нужно кочевать туда, где холоднее: в горы. Зимой же перед морозами лучшее сохранение дают укрытые долины. Нужно также кочевать за водой, которая в степи встречается очень редко, и поэтому обеспечение водой животных доставляет пастухам много хлопот. Также не каждый вид травы становится самым лучшим кормом в ту самую пору года, а та является порой разной через несколько километров. Кочевники вместе со своими стадами кочуют порой ночью, а днём отдыхают.

Среди высочайших гор

На движение стад влияет также природа, как и другие внешние факторы. Необузданный дикий табун или большое стадо нельзя удержать на небольшой территории. Если табун испугается слепней, волков, снежной пурги или чего-то ещё, пастух не может за ними успеть на лошади. Часто нужно очень долго ждать, пока табун успокоится. Тогда пастух найдёт их за семью горами и семью реками.

Таковы условия кочевой жизни. Для создания, однако, пастушьего хозяйства обязательным было некоторое общественное развитие. Общество должно было пройти стадию приручения животных, на которых до этого времени только охотилось. Должны были развиваться большие общественные группы, племена, чтобы можно было организовать присмотр и охрану стад. Собственность животных не может уже оставаться в руках целого общества. Обедневшие родственники, а также военнопленные оказывали помощь своей работой для сохранения имущества владельца больших стад, богатого предводителя племени. Без этих условий не родилось бы пастушье общество, и вместе с исчезновением этих условий, общество это преобразование прекращает. Высшие производственные отношения; кормовое разведение скота на ферме; возделывание растений, опирающееся на ирригацию; развитие горнодобывающей промышленности и крупной промышленности повлечёт постоянное заселение большой части населения этой страны. Видоизменится также природа вследствие деятельности человека, применяющего в сельском хозяйстве трактора, строящего колодцы и каналы. Тем преобразованием руководят люди, которые недавно ещё кочевали, подвергаясь беспощадной эксплуатации феодалов светских и духовных.

Новый монгольский трёхлетний план закладывается исходя из того, что большинство населения перейдёт к наполовину оседлому образу жизни, несмотря на то, что природные условия не изменятся в основном в ближайшем будущем.

Часть Монголии, охватываемая поясом, пробегающим от Кобдо через долину Орхона и Селенги до реки Керулен, была территорией самых лучших пастбищ Центральной Азии, и такой до сих пор осталась. Два или три года хорошей погоды были бы достаточны для многократного увеличения состава поголовья, что сопровождалось бы обогащением населения этой территории. Но наоборот, если погода не благоприятствует, всё закончится. В прошлом распадались в течение двух лет большие государства в результате бедствия, вызванного суровой зимой, которая лишила животных корма, а голод и болезни наносили сильный урон стадам. Прямая зависимость от природы была и есть здесь с точки зрения на экстенсивное пастушье хозяйство большая, чем у соседних сельскохозяйственных народов.

Жизнь номадов ориентирована на экономическую независимость. Пастухи сами приготавливают для себя юрты, сами изготавливают пищу и часть одежды. В населённом пункте снабжаются, главным образом, продуктами мучными и текстильными товарами. Два основных материала для строительства юрты, а следовательно, части деревянные и войлок, пастушье общество изготавливает само. Является это привычным продуктом ловких рук мастеров. Деликатнейшую полотняную и шёлковую одежду номады должны покупать, но кожу и мех также делают сами. Питание они составляют таким способом, чтобы в продуктах находилось мясо и молоко, которые животноводы имеют всегда под рукой.

Пополудни прогулялся я по окрестности и отыскал юрту, в которой, как заметил, жила многочисленная семья. Вежливо поприветствовал я домочадцев и уселся среди них. Рассказал им, что приехал издалека, чтобы посмотреть, как они тут живут и работают. Попросил, чтобы они не беспокоились, а я хотел бы немного порисовать и записать. У них было много работы, поэтому после обычного чая и короткого разговора возвратились они к своим повседневным занятиям. Женщина крутилась, приготовляя ужин, и была занята детьми; мужчина что-то делал у подвешенного на деревянном козле мешка с заквашенным молоком; бабушка что-то шила и вела войну с мухами. В юрте жила также молодая супружеская пара, но оба работали снаружи, и только мужчина часто входил в юрту за разным инструментом.

Уже давно заметил я, что расположение юрты является традиционным, и вспоминал уже и о том, что внутри неё нельзя двигаться произвольно. Теперь наблюдал я этот распорядок. На куске бумаги поделил для себя внутреннюю часть юрты на участки так, как показывает рисунок ниже.

Распорядок в монгольской юрте

Потом наблюдал, что делается в каждом из этих участков. В участках 1, 4 и 7 проходила работа; пояс центральный, части 2 и 8, – это место пребывания и сна; в это время пояс тыльный, часть для высшего предназначения, место для гостей, алтаря и имущества семьи. С семейной точки зрения места 1, 2 и 3, а следовательно, сторона западная – это пространство для работы и пребывания мужчины. Участок 1, находящийся налево от двери, – это место, в котором мужчина хранит свой инструмент, как ножницы для стрижки овец, путы для коней, мешок для приготовления кумыса и т. д., частично подвешенные на решётке стены, частично лежащие на крыше сундука или в сундуке. Заметил я, как молодой человек входил через какое-то время в юрту и всегда доходил только до положенного места налево от входа. Более охранялись предметы мужчины, как, например, седло, находящееся обычно в части 2. Если мужчина входит и продолжает работу в юрте и, таким образом, что-то вертит, стругает или шьёт пояса, тогда сидит он в месте 1. Если входит на отдых, ест обед или разговаривает, тогда занимает место перед печью в участке 2. Северо-западная часть юрты, или место 3, предназначено для усаживания чужого или прибывшего в гости мужчины. У стены находится сундук с одеждой и ценными предметами мужчины.

Части 7, 8 и 9 – место жизни и работы женщины. В углу 7, находящемся у двери, стоит оснастка кухни – тройная полка, котёл, мелкая посуда, шумовка, малая и большая ступки, ведро, кружки и т. п. Является эта часть также кладовой, так как помещается здесь соль, сосуды с молоком, здесь также видим приборы для чистки, как вихоть для котла, тряпочка для чашек и метёлка. Перед полкой в ящике хранится сухой навоз, предназначенный для топки печи. В месте пребывания женщины устанавливается привычная семейная кровать, так как в семейной жизни руководит женщина. Во время приготовления пищи и употребления закусок женщина сидит на корточках перед котлом, таким способом, чтобы левое колено высовывалось вперёд, и сидит на правой пяте, отдалённая от ящика с навозом на длину руки. На месте, обозначенном 9, усаживаются прибывшие в гости уважаемые женщины, знакомые или родственницы. Здесь находятся сундуки, содержащие «богатства» женщины. На них стоит маленький ларец, служащий как туалетный столик с зеркалом и косметикой. Наиважнейший рабочий инструмент женщины – швейная машина – находится также в этом месте.

Центральный пояс, места 4, 5, 6, есть как бы «ничья земля». Квадрат 5 является центром юрты, предназначенным для печки, за которой находится столик. Тыльный участок юрты принадлежит богам. Там стоят фигуры Будды, хранятся священные книги, очевидно, у семей, которые ещё эти вещи сохраняют. В некоторых юртах находятся здесь памятки о предках и семейные фотографии.

С точки зрения общественного места 1, 4 и 7 не являются излишне уважаемыми. Производятся здесь не только простейшие работы, но пояс этот предназначен для странников, служащих, а прежде всего, для маленьких детей. Пояс центральный принадлежит взрослым членам семьи. С другой точки зрения, совокупность женской стороны принадлежит семье, мужская же сторона – для чужих. Видно это лучше всего при усаживании свадебных гостей. Например, в окрестности Улан-Гома на свадьбе в юрте родителей невесты на женской стороне сидят также мужчины – родственники невесты. Это доказывает, что деление на стороны женскую и мужскую важным является с точки зрения хозяйственного и в полной мере общественного. Независимо от этого существует другой, может быть, более старый порядок, при котором основанием является различие между семьёй и чужими. Удивительно то, что для чужих предназначена сторона мужская, несмотря на то, что в пастушеских обществах, опирающихся на патриархат, всегда женщина являлась особой чужой, так как она приходила к своему мужу, она вводилась в его семью.

8 июня поздним вечером прибыл в Улан-Гом товарищ Ценд, вице-президент Совета Министров МНР и Джагварал, президент тогдашнего Монгольского Комитета Науки и Высшей Школы.

На следующий день перед полуднем нас посетил Джагварал, человек спокойный, располагающий к себе, симпатичной наружности. Он интересовался нашей работой и предложил нам помощь. Вместе с Цендом были они здесь в рамках предвыборной кампании и как кандидаты-посланцы от этого аймака. Они пригласили нас на спортивные соревнования, которые устраиваются на местном стадионе.

По пути на стадион подбежала к нам женщина с сияющим лицом. Я узнал её сразу. В предшествующий день, когда тащились мы по окрестности города, она умоляла нас всякими святынями, чтобы мы пошли к ней и посмотрели её маленького ребёнка. Нигде не нашла она врача, и в нас была у неё вся надежда, так как ребёнок был охвачен внезапной горячкой и у него кровавый понос. У нас не было смелости посоветовать ей что-нибудь. Прежде всего, мы не знали причину, но женщина оставила ребёнка в горячке, пришла к нам в гостиницу и не хотела уходить, пока мы ей не поможем. Мы посоветовались. Взяв во внимание испытания последнего времени, дали мы ей пастилку венгерского аспирина, поручив, чтобы дала ребёнку три раза днём по 1/3, растворённой в молоке. Теперь счастливая женщина остановила нас, чтобы поблагодарить, так как лекарство помогло. Мы навестили малютку, у которого, как видно, ничего уже не болело. Триста лет назад, наверное, видели бы в нас Будду, как олицетворение «трёх чудесных врачей», которые проходят страну в облике иностранных путешественников и делают добро верным, но сегодня в Улан-Гоме разошлась только весть о чудотворной силе венгерских лекарств.

В полдень отвели нас на торжественный обед, в котором приняли участие два государственных деятеля, один секретарь Союза Монгольской Молодёжи, а также местный руководитель. Кара опоздал немного на обед, так как в дороге поймала его такая страшная песчаная буря, что он ничего не видел в шаге от себя.

Назавтра утром двигаемся дальше. Во время сердечного прощания появился на скачущем коне всадник с потерянным нами в пустыне Гоби фотоаппаратом, который минуту назад был доставлен самолётом. В Кобдо мы знали только то, что аппарат найден, но с того времени трудно было нас найти. Садимся в машину. Когда бы могли мы знать, какие ожидают нас вскоре приключения, ещё труднее было бы нам расстаться с местностью Улан-Гом.

10. В глуби леса

Мёртвая степь. Современная техническая телега. «Вода жизни». Словоохотливая женщина не знает дороги. «Долина капканов». Ночью пешком. Кочующее государственное животноводческое хозяйство. Дорога к озеру Хубсугул. Люди лесов. Похищение девушки. Как нужно вручать подарки. Сядь прилично!

После недолгой езды мы прибываем на берег самого большого озера Монголии Убса. Убса является самым большим солёным озером Монголии, а Хубсугул – самым большим озером пресным. С правой стороны вид замыкала длинная высокая горная цепь Хан-Хюхей, с левой – огромной чёрной гладью озера играла Фата-Моргана. На широком пространстве между горной цепью и озером распространялся одуряющий запах. С берега поднялась пёстрая шумная стая птиц и полетела к середине озера. Неподвижный тёплый воздух благоприятствует сгущению пронзительного запаха, такого чудовищного, что у нас начинает болеть голова. Во время короткого отдыха мы сошли с машины, чтобы посмотреть, откуда он идёт. Вся территория была покрыта серым растением, подобным полыни. Она выделяла этот запах. Мне кажется, что животные не могут жить здесь. Медленно начинает дуть ветер. Огромная масса воды озера волнуется.

Вскоре свернули мы с шедшей рядом с озером дороги и отдалились от берега. Когда мы так ехали, быть может, с час, не встречая по дороге никакой воды, внезапно вдали на середине степи появился белый парус. Оказалось, однако, что снова подверглись мы оптическому обману, вызванному горячими слоями воздуха. Степная фата-моргана играла на этот раз с двумя белыми юртами. Уже несколько раз раздумывали мы, что заблудились, но наконец около шести часов пополудни доехали до находящегося над речкой Барун-турун и от неё так названного государственного животноводческого хозяйства. Здесь нас уже ждали. Быстро снесли багаж, освежились немного и пошли осматривать хозяйство.

Общий вид государственного животноводческого хозяйства

Хозяйство это функционирует с 1943 года. В построенных в его центре красивых домах размещены мастерские, помещения совместного пользования, службы и жильё. Необычным был для меня этот вид, так как привык к тому, что люди степные живут только в юртах. Здесь принимала нас уже Монголия будущего. Окрестность здесь является государственной, поросшая деревьями и кустами, а рядом со строениями хозяйства журчит Барун-турун.

По окрестности провезли нас на машине. Посреди большой группы юрт принял нас мужчина, одетый в белое. В одной из юрт показал он нам центрифугу для производства масла, приводимую в движение электромотором. Рядом в юрте вручную прессуют и сушат побочные продукты, получаемые при изготовлении масла. Вокруг бегут невысокие каменные ограды. В отдельной группе юрт изготавливают кумыс. Это большое производственное предприятие, работающее не только для местных потребностей, но и снабжающее другие местности.

С гордостью показаны были нам здесь стойла и привязанные перед ними на длинных шнурах телята. На ферме разведения коров приветствовала нас группа молодых доярок, одетых в белое, а руководитель фермы сделал нам доклад о новейших результатах в доении. Позднее осмотрели мы мастерскую, в которой собираются и ремонтируются машины хозяйства.

В конце осмотрели мы машину технической помощи. Эта машина с будкой располагала токарным станком, а также ремонтными приспособлениями и инструментом. Техническая машина ремонтировала автомашины, тракторы и комбайны, работающие в поле, чтобы не нужно было по поводу каждой малейшей неисправности везти их в центр.

Во время посещения современного хозяйства бросилось мне в глаза множество телег с монолитными деревянными колёсами. Я спросил одного из молодых руководителей хозяйства, почему не списали эти старые телеги, которые уже во времена Чингис-хана считались старыми. И с удивлением услышал, что это новые телеги.

– Прошу мне поверить, – уверял меня наш новый монгольский приятель, – что эти телеги наиболее пригодны на этом каменистом грунте. Здесь сосуществуют стародавняя телега и современный комбайн.

В хозяйстве господствовала большая суета. Сооружалось несколько новых зданий, и плотники делали как раз каркас кровли. Здесь дерево не становится проблемой, ведь находимся в северной Монголии.

Уже вечерело, когда закончили мы объезд хозяйства. В нашем номере была мебель из алюминиевых труб, стоял здесь также радиоприёмник, принимающий станции всего мира, а пушистые шерстяные одеяла тянули ко сну. Мы попросили только чай и намеревались ложиться спать. Вскоре нас предупредили, что чай готов. Мы не могли сказать слова, когда в большом зале нас ожидал длинный уставленный блюдами стол, за которым находилось всё руководство и несколько работников хозяйства. Я очень томился от жажды, а так как на уставленном разными деликатесами столе увидел всё, только не чай, потянулся к кувшину с водой. Спросил, что это, аршан? По-монгольски это означало воду минеральную. Мне ответили утвердительно. Налил себе в стакан и сделал довольно большой глоток. Я почувствовал на себе весёлые взгляды. Должен был сделать комичную гримасу, так как вокруг взорвался громкий смех. В кувшине была прозрачная молочная водка, дьявольски крепкий спиртной напиток.

– Ну, ну – сделал рекламу – но остался обманутым!

– Ничего подобного! – ответили присутствующие, смеясь. – У нас это аршан.

Оказывается, что название это означало когда-то нектар, вода жизни, напиток вечной молодости, подобно как и по-французски водку называют «водой жизни». Это слово, впрочем, имеет индийское происхождение и первоначально звучало как рашян. Хозяева назвали молочную водку нектаром, и так как это находилось на столе, не солгали.

Во время ужина нас засыпали разными вопросами, например: как представлена венгерская шерстяная промышленность, какая сейчас и какой была в прошлом в Венгрии ситуация работающих женщин, какая система обучения врачей, каких результатов достигли в производстве лекарств и т. д. и т. д. Какое счастье, что читая регулярно прессу, я запомнил несколько интереснейших данных, но очевидно, и так не смогли бы мы исчерпывающие ответить на каждый вопрос. Такого рода заинтересованность понятна, если взять во внимание, что у стола сидит руководитель бригады разведения овец, секретарь женской организации, а также врач хозяйства. Между прочим спрашивал и также он, существует ли в Венгрии лётная скорая помощь. У нас не было ещё этой службы, в то время как в Монголии она действует уже несколько лет. Когда я ответил, что у нас ещё не организована скорая лётная помощь, хозяева с гордостью начали мне объяснять их систему лечения. Когда я поведал им, что наша небольшая страна равняется их одному аймаку и что в Венгрии имеется столько больниц, что быструю доставку в больницу можно обеспечить подготовленными автомашинами, ими овладело большое удивление. Для хозяев было вещью неправдоподобной, чтобы где-то существовала такая маленькая страна и чтобы на такой малой территории могло жить столько людей. Даже обратился кто-то, что если в Венгрии так тесно, то монголы охотно приняли бы в свой аймак довольно большое число венгров, так как места тут достаточно, а кроме того, это братский народ. На всякий случай я поблагодарил их за сердечное приглашение.

Беседа проходила в очень приятной атмосфере. Хозяева поведали нам о своих достижениях, о том, как удалось им уменьшить страшный порою процент падежа животных, разговор был об экспериментах с целью повышения качества шерсти. Трактористы говорили о плане посевов, доярки – о плане надоев. Всё общество выглядело как одна семья, рассказывающая обо всём, чем можно похвалиться.

Приближалась полночь, когда мы встали и подняли рюмки на прощание. Весёлая компания проводила нас до самой гостиницы.

С рассветом надо было ехать дальше. Перед этим одарили мы здешнего врача большей частью нашей аптечки. Надеялись, что не будет она нам уже нужна.

Вскоре после выезда выяснилось, что мы заблудились. Не было выхода из долины, в которую мы въехали. Какой-то человек сбежал со склона горы и приближался к нам, но без слова миновал нас и понёсся дальше. Только тогда увидели мы, что на склоне холма на противоположной стороне стоит конь, привязанный к дереву, испуганный нашим автомобилем. Это к нему спешил тот человек. Красивый вид представлял встающий на дыбы конь, когда, закидывая назад голову, долго тряс нестриженой гривой, прыгая при этом высоко. Не вознаградило это, однако, нашего нетерпения, с каким ожидали мы того человека, чтобы спросить о дороге. Потом поехали напрямик в гору.

Ландшафт сменил своё обличье снова. Мчались мы через горные пастбища, а потом наш грузовик взбирался по крутым склонам гор. Минутами казалось нам, что доезжаем до вершины горы, когда дорога снова неожиданно опускалась. Вскоре оказались мы в долине горного ручья. Под двумя огромными соснами заметили мы юрту. Из неё вышла женщина, которая оказалась очень словоохотливой. Она вылила перед нами все свои печали. Поведала, с каких пор здесь живёт, где находится её муж, где их стада; узнали также мы от неё, где поблизости есть брод, но которая дорога идёт до Улясутая – об этом она не имела понятия.

Во время дальнейшего путешествия по Монголии обратил я внимание на то, что женщины знают только ближайшую окрестность, несмотря на то, что это тоже огромная территория. Многие среди них ни разу не были даже в аймачном центре. Это, впрочем, и понятно, так как любые вопросы, если возникает такая необходимость, улаживают мужчины.

«Гостеприимная» болотистая долина

Снова едем мы склоном под гору. Нигде нет живой души. Через некоторое время замечаем старую босую женщину, пасущую стадо овец. Она направила нас в сторону большой сосны, под которой живёт старый человек, а тот наверняка знает дорогу. Медленно въехали мы в лес, но не было здесь никакой дороги, никакого старого человека. Закончилась также автомобильная колея. Перед нами вилась только тропка. Мы не знали, куда же ехать дальше. Остановились беспомощно. Разведчики пошли, чтобы выследить, каким образом можно было выбраться из котловины. Однако они возвратились вскоре и известили, что долина по обеим сторонам опасно суживается. Поехали наугад. Машина мчалась по дикой местности, поросшей карликовыми кустами. Внезапно что-то затрещало в кустах. Перед нами мчалось стадо серн. Дикая красота ландшафта не сумела, однако, заслонить факта, что снова мы заехали в тупик, в котором машина наша не могла дальше двигаться.

Возвратились бы мы, но не были уверены, что сумеем вернуться на ту дорогу, которой приехали на это место. Если бы не означало это два потерянных дня. Когда мы так рассуждали, на вершине горного хребта показался силуэт всадника. Клаксоном подозвали его к себе. Во время разговора сориентировались, что и ему не известна дорога; утверждал он единственное, что нам нужно было ехать в другую часть котловины. С большим трудом поехали мы назад, что не было так легко большому грузовику в тесном ущелье. Поехали в соответствии с его советом, другой стороной котловины. Мы должны были сойти с машины, так как немного не хватало, чтобы упали с неё. Пошли пешком, отыскивая дорогу, а машина медленно тянулась за нами. Красивый высокий сосновый лес расстилался у подножия гор. Дремучий лес доходил до края ущелья. На середине долины сочился ручей, создавая обширное болото. Местами шумящие водопады пытались смыть остатки сухой местности, какие ещё остались. В какой-то момент прекратился за нами рокот мотора. Когда мы вернулись, застали мрачный вид. Наша машина по оси сидела в болоте. Этого ещё не хватало.

Мы скатывали с горы камни и носили хворост, чтобы создать под колёсами твёрдый грунт. Прошёл час, пока удалось нам как-то освободить машину. В нескольких метрах остановились. Снова попали в западню. Сумья срубил две длинные сосны, и при их помощи за 45 минут мы вытянули машину. Потом из камней построили переправу через ручей и счастливо перебрались на другую сторону. Долина всё больше сужалась, а дорога становилась невозможной для проезда со взгляду на разлившийся поток. Вследствие тряски машины перевернулся наш сосуд с водой и вылился весь запас воды для питья. Машина и вся наша рухлядь были мокрыми. Дорога начала опасно подниматься, но грузовик при этом вёл себя великолепно, и потому вскоре уже находились мы на вершине горы. Здесь мы наткнулись на следы машины, которых с этой минуты держались. Проехали через плоскогорье. В то время, когда «долина капканов» чаровала нас своими свежими нарядными в цветах кустами, а также живой зеленью, проткнутой деревьями, теперь скалистая понурая окрестность встречала нас пустотой. На каменистом грунте торчали местами отдельные сосны. Один из поднявшихся потоков держался очень «гостеприимно», так как когда мы захотели через него переправиться, остановил нас с машиной. Здесь потеряли мы много времени. В течение двух часов выбрались мы как-то из воды. В это время многократно теряли мы надежду, что когда-нибудь отсюда выберемся.

Свистел холодный ветер. Смеркалось. В дороге мы находились уже около двенадцати часов, а не проехали даже 20 километров. Перед нами было ещё 460 километров. На отпугивающе голом плоскогорье ни одного следа жизни. К счастью, грунт улучшался, и машина смогла ехать быстрее. Около 8 часов пополудни наткнулись мы на какую-то дорогу. Произошло это в последнюю минуту, так как почти совершенно стемнело, и после наступления темноты не было бы никакой надежды на отыскание следа человека в этой пустыне. Теперь мы держались слепо этой дороги.

Доехали до руин старинного монастыря, а также до деревянных строений с китайскими крышами. Здесь мы узнали, что едем в неправильном направлении. После краткого совещания двигаемся в сторону находящегося поблизости сомонного центра, чтобы остановиться на ночлег.

Опустилась ночь. Стало так холодно, что я дрожал даже в козьем полушубке.

Снова поехали мы уже другой дорогой. Тратили остатки сил, попадая во всё новые западни. К счастью, взошёл месяц, и при блеске его добрались мы до телефонной линии. Знали мы теперь без сомнения, что не проведена она до сомонного центра, так как давно уже должны были достичь его. Но всё-таки держались линии, чтобы хотя бы доехать до жилого места. Среди темноты громкая грызня собак стала нам сигналом, что поблизости находится юрта. Однако же были в ней только дети, а те не имели понятия, куда нужно ехать. Телефонный провод также закончился. Видимо, прекратили его монтаж.

Мы остановились. Ночь была чудовищно холодной. Единственно блеск месяца добавлял нам бодрости. Если бы имели мы хотя бы с собой палатку, в которой проспали бы до утра! Выбрались из машины, чтобы расшевелить наши промёрзшие одеревеневшие конечности.

Решили, однако, ехать дальше. Более часа пробивались мы сквозь ночь, слепо выбирая возможную для езды местность. Месяц спрятался за тучами, когда на горизонте показались чёрные тени в форме строений. Но только мы смогли это заметить, как наша машина завязла снова в таившемся в темноте море болота. На этот раз уже окончательно. Мы собрали самые необходимые вещи и остатки сил. Пешком пустились мы в дорогу, которая отделяла нас от строений. Был уже рассвет 12 июня, а как позднее мы узнали, температура опустилась до —13 °C. Кальвария наша продолжалась дальше. Впотьмах вышли мы на свалку посёлка, на которой на нашу бредущую в ночи группу напали все собаки, какие только были в округе. Был это для нас одновременно счастливый случай, так как на страшную грызню псов появились люди и проводили нас до здания школы.

От жителей посёлка узнали мы, что находимся очень далеко от основной цели нашего путешествия. В одном из натопленных классов школы – неожиданность: принимает нас старый знакомый – Джагварал. В Улан-Гоме действительно мы не думали, что здесь встретимся. Он прибыл на предвыборную кампанию и как раз готовился ко сну, когда услышал собачий лай. Мы были очень рады этой встрече. Несколько людей под руководством Вандуя поехало на специальной машине к нашему грузовику, чтобы привезти остатки багажа. Возвратились они около трёх часов ночи. Наконец, мы смогли лечь спать.

Когда мы проснулись утром, была прекраснейшая погода, несмотря на то, что в расположенном на северной стороне классе было очень холодно. Я вышел из школы. Теперь всё выглядело гораздо симпатичней. Видимо, блуждая в степи, мы свернули далеко на север, так как в посёлке были уже дома из деревянного бруса, что характерно для лесных местностей. На воротах одного из домов висел маленький плакат. Заметив, что собралась около него группа людей, приблизился и я. Это был предвыборный плакат с портретом и биографией Джагварала. Я почитал, что кандидат происходил из южной Монголии и был ранее учителем. Недавно получил он степень доктора экономических наук в Академии Наук СССР.

На обеде шла беседа. Меня интересовало, как проходят тут выборы. Я узнал, что выборы в Великий Народный Хурал – парламент МНР – существуют с времён смены конституции в 1949 году повсеместно, равно и тайно. Кандидатов в парламент заявляет блок Монгольской Народно-революционной партии и беспартийных.

Голосование происходит в административных единицах. Одновременно выбираются советы: краевые, городские, аймачные, сомонные и меньших административных образований. Позже в степи видели мы нарядные юрты для голосования, так как голосование в Монголии, вполне понятно, происходит также в юртах, куда голосующие прибывают на конях.

Ранним утром был вытянут из болот наш грузовик, после чего Джагварал и заместитель председателя аймачного Совета проводили нас на своих машинах на одном участке дороги. Потом наши пути разошлись. Они ехали дальше на предвыборную акцию, нам же дали указания, как ехать, чтобы обратно попасть на правильную трассу.

Сумья был так измучен после ночной поездки и работы по вытаскиванию машины, что управление машиной передал Вандую. Тот после 15 минут езды отказался от вождения, так как и у него за рулём слипались глаза.

Мы миновали красиво мчащийся табун коней. Стоило бы снять на камеру этих животных, уносящихся с прелестными головами и развевающимися гривами. Кони как бы плыли в воздухе с вытянутыми вперёд головами. Впереди табуна несутся один или два жеребца, а другие кони плотной массой следуют галопом за ними. Вся округа наполнилась топотом. Скачущий табун закрыл перед нами вид, но, к счастью, ветер сносил поднятую пыль в противоположном направлении, в результате мы избежали попадания в пыльное облако, а кроме того, открылся перед нами красивый пейзаж.

В одной из небольших усадеб приветствовали нас собаки. Привязанные около юрты кони так всполошились от вида нашей машины, что порвали путы и побежали в степь. Собаки бросились за ними в погоню и возвратили их. Собаки эти, должно быть, очень агрессивные, но мы посматривали на них беспечно под надёжной защитой, какой являлся автомобиль. Вскоре из соседней усадьбы вышли дети, чтобы убедиться, что тут ищет чужой автомобиль. На это собаки прекратили бесполезное ворчание на машину и атаковали молодых прибывших. Дети, видно, принимали в расчёт, что пришли не одни, но в сопровождении целой стаи других собак. Между двумя собачьими стаями завязалась короткая, но яростная драка. Генералы обеих собачьих армий помирились, однако, быстро за плечами своих войск, разогнали дерущихся собак камнями и сухим навозом. Собаки покорно отступили в тень юрты и, вероятно, сделали себе не очень лестный вывод на тему людской благодарности. Причиной быстрого окончания битвы был факт, что детей очень интересовал чужой автомобиль, следовательно, они признали, что лучше будет – действительно, в это время – заключить мир, чтобы приобрести возможность спокойно посмотреть на редко видимых чужих людей.

От жителей поселения получили мы необходимую информацию в отношении дальнейшей дороги. В административном центре сомона взяли мы с собой больного мальчика, чтобы завезти в ближайшую больницу. Хорошо, что хотя бы наш новый сотоварищ по путешествию хорошо ориентировался в густоте собирающихся и разбегающихся автомобильных колей. Проехали рядом с озером Тамин-нуур. Было это небольшое озерко с удивительным цветом воды. Кара утверждал, что доминирует в нём цвет голубой, я же настаивал на зелёном, в действительности, однако, трудно было решить, потому что тени плывущих по небу туч и волнующаяся вода постоянно меняли цвет озера.

Мы были очень измучены. У Кары был жар, Кёхальми тоже чувствовала себя неважно. Остановились перед гостиницей, расположенной у трассы, по которой перегоняют животных. Выгрузились из машины, но не было даже сил, чтобы войти в гостиницу. В семь часов поехали дальше, так как перед нами было ещё 260 километров дороги.

Наконец! Наткнулись мы на дорогу, которая наверняка ведёт к Дзавхланту (известному также под названием Улястай), административному центру аймака. Полная темнота требовала от нашего шофёра абсолютной концентрации. Поэтому было просто невероятно, что Сумья ещё выдержал. Дорога была такая плохая, что превышало это все человеческие понятия. Мы проехали через болотистую долину, по которой через топи проходила порой дорога, уложенная из деревянного бруса, если не успела их ещё залить вода. Местами ехали по насыпи, но преимущественно остались от них только следы, выдавленные машинами. Фары часто освещали большие груды грязи, которые свидетельствовали о том, что перед этим в болотах увязла машина, и нужно было её выкапывать. Эти подстерегающие среди морозной и тёмной ночи «кладбища» не добавляли нам хорошего настроения. Наткнулись мы на придорожную гостиницу. Горячий чай влил свежие силы и тепло в наши тела. Вскоре мы услышали сигналы машины, а через минуту в гостиницу вошёл какой-то чужой мужчина. Когда он обменялся несколькими словами с нашими проводниками, оказалось, что послали его к нам навстречу на легковой машине. Как раз в самую пору! Вандуй уже в Юлгию, а может, даже в Кобдо телефонировал в столицу, чтобы прислали нам небольшую машину. Эта ожидала нас в Улястае, но Джагварал позвонил, чтобы машина поехала нам навстречу. Был это советский «джип». Мы пересели в него.

Радость наша оказалась преждевременной. Металлические сиденья, помещённые над колёсами, трясли немилосердно, а внутри свистел ветер. Болотистый грунт менялся минутами на каменистый, следовательно, время от времени подскакивали мы на сиденьях и опускались. Через 15 минут мы уже мечтали о нашем «удобном» грузовике.

Вдоль трассы миновали мы тёмные пятна. Были это грузовики, которые завязли в болоте. Наша машина ехала со скоростью едва 20 км/ч. Мы проезжали под скалами, над пропастью, а потом тряслись в каменистом русле потока. Временами машина тащилась черепашьим темпом, и так необыкновенно тихо миновала километры. Коллега Кёхальми, сидящая впереди рядом с шофёром, порой сообщала, сколько ещё осталось километров. Наши монгольские проводники без конца повторяли ту же самую народную мелодию. Что же нам оставалось другого: после двадцатого повторения и мы начали петь.

Наконец, дома! Машина затормозила, но оказалось, что это только ночь и руины какого-то монастыря сыграли с нами шутку. Поехали дальше. Вскоре мы приблизились к юртам. Приветствовала нас таблица: «Строительство дороги, проезд запрещён». Это значило, что мы должны свернуть даже с этой лихой трассы, которой до настоящего времени ехали. И снова пробираемся через болото. Внезапно вспомнили мы переживания Свена Хедина в пустыне. Он не имел ещё машины, но, сдаётся мне, что хотя передвигался он тише, доставалось ему это легче.

Местами нужно было включать привод на обе оси, чтобы как-то двигаться по местности. Минутами я думал, что лучше было бы подождать до утра. При дневном свете легче бы продвигались мы вперёд. Уже давно проехали 80 км, а Улястая не было видно.

Пение потихоньку затихло, был слышен только монотонный шум двигателя, прерываемый минутами скрежетом камней, а порой плеском болота.

Когда мы прибыли к спящему городку, было уже полвторого. Миновало порядочно времени, прежде чем отыскали мы гостиницу, а потом начались поиски её директора. Наконец, и он нашёлся.

В гостинице ожидала нас присланная из столицы почта. Будучи постоянно в дороге, уже месяц не получали мы из дому известий. Сил оставалось столько, чтобы уложить письма согласно очерёдности их отправления и одно из них открыть. Потом победила меня усталость.

Улица в Улястае

Улястай – это старый город. Он был одним из административных центров во время маньчжурского господства. Вандуй жил здесь, будучи ребёнком. Он поведал о своих переживаниях и его родителях в предреволюционный период. Тогда жило здесь множество китайцев, для которых наибольшим праздником был «Гэсэр». Этот день китайцы праздновали торжественно для увековечивания изгнания монгольской династии Юань. Очевидно, маньчжурская династия, которая также праздновала этот праздник, имела повод для отвлечения внимания от собственной роли. Не было, следовательно, случайностью, что праздник этот наиболее охотно праздновали китайцы, поселившиеся постоянно в Монголии. Гэсэр является, впрочем, героем наиболее загадочного и обсуждаемого народного эпоса в Центральной Азии. Много вариантов этого эпоса известно от тибетцев, заселивших окрестности Северной Индии, через Тибет до Монголии.

Перед полуднем осмотрели мы местный музей и библиотеку. Здесь пожилой монгол, который действительно был ламой, сообщил нам, что столкнулся когда-то с «Красной Хроникой», написанной Лоцава Ртамгрином (собственно: Мхалпа Кундга Рдордже). Это мало похоже на правду, судя по тому, что спутал он её с «Золотой Хроникой», написанной Рцаба-Ртамгрином, умершим в 30-х годах XX века. Был это, наверное, последний представитель этого религиозно-исторического литературного жанра.

Решили мы провести в городе и окрестностях несколько дней. Констатировали, что тесные заулки и сооружённые из глины дома в китайском стиле в Улястае представляют старую архитектуру в противоположность осмотренным нами до сих пор провинциальным монгольским городам, не исключая Кобдо, которые были построены по-новому или, по крайней мере, обладали новыми домами. К тесной застройке принудили город, с одной стороны, положение у подножия горы, с другой же – река Улястай. Мало было здесь места для расширения. Мы прошли через мост, чтобы на другом берегу осмотреть руины старинного маньчжурско-китайского замка. У устоя моста стояла таблица со знаком паркинга и намалёванной конской головы. Здесь должны были привязывать коней те, которые приехали в город конём. Под скалой китайская надпись объявляла: «Здесь голубые ворота», что было очень нужно, так как ворот уже нигде не было видно.

Замок был построен некогда из сырого кирпича. Это было довольно обширное строение с толстыми стенами. Он был построен на берегу речушки Улястай, на рукаве которой были построены одновременно рвы. На ограждении квадратного замка стояли когда-то, вероятно, бастионы, так как руины двух из них можно ещё до сегодняшнего дня разглядеть. Во дворе замке лежали разбросанные китайские черепки и предметы пользования. С точки зрения стратегического место было выбрано удачно, так как замок лежал в самой середине котловины, для которой окружающие её вокруг горные хребты становились хорошей защитой.

В час пополудни разговаривали мы с представителями местных властей. Я спросил их, есть ли в аймаке государственное хозяйство по разведению скота.

– Сейчас, к сожалению, нет, – звучал ответ.

– Почему? Может быть, раньше было?

– Да. Было одно скотоводческое хозяйство.

– Ну и что? Или плохо работало? Было ликвидировано?

– Нет, хорошо работало, было даже хорошо оснащено.

– Итак, почему не существует?

– Существует, только укочевало из аймака.

Оказалось, что в соседнем аймаке были лучшие пастбища, и хозяйство посчитало, что там будет лучше обеспечено выполнение плана по разведению скота. Поэтому целое государственное скотоводческое хозяйство «собрало манатки» и переехало в соседний аймак.

– Но не беда, – пояснили руководители с Уля-стая. – В этом году организуем новое.

Остаток дня прошёл у нас в сборах. Багаж поделили на две части, так как в нашей небольшой новой машине все не уместились бы. С большим сожалением расставался я с моим чемоданом, пишущей машинкой, а также с многими другими предметами, между прочим, с моим монгольским костюмом. Сумья немного нас проводил, а потом мы попрощались. Он возвращался в столицу.

По дороге миновали мы много больших каменных надгробий. Встретили мы также камень с надписью, но уже невозможной для прочтения. Одна огромная, имеющая в диаметре несколько метров каменная могила, превращённая в убежище для животных. Мы обратили внимание, что в той окрестности вокруг одной большой гробницы размещалось три меньших.

Мы въехали машиной в стадо овец. Толстые животные с жирными курдяками двигали обеими задними ногами почти одновременно. Убегали они перед машиной, комично подрагивая короткими хвостами.

Наш багаж загрузили в задней части машины, затем мы уселись на нём, и таким способом не должны были сожалеть о твёрдых сиденьях, что несколько поправило условия езды. В семь часов вечера доехали до сомонного центра Тэлмен. Посёлок состоял едва из четырёх небольших домиков. В одном из них отведена была нам половина кроватей.

Назавтра, из-за отсутствия чего-то лучшего, принесён был нам обед в ведре. Была это печёная баранина с легко посоленным тушёным диким луком. Мы съели немного баранины, а потом двинулись в дальнейшую дорогу. Вскоре оказались мы на территории северной Монголии. Ландшафт совершенно изменился. Горы поросли лесом, а горные склоны и долины – буйной растительностью. Вдоль дороги появлялось всё больше лиственных деревьев, создающих тень. В небольшой узкой котловине показалось несколько домов. Неожиданно начало хмуриться. В течение нескольких минут стало совершенно темно, начали блистать молнии и пошёл сильный ливень. Краем небольшой долины текла широкая река Мурэн. Слово это означает «правильная река», поэтому на карте полное название звучит так: Дэлгер мурэн. На берегу реки зеленел небольшой сосновый лес, вокруг него стояло несколько домиков, а среди них домик перевозчика и директора гостиницы.

Перед бурей убежали мы в гостиницу. Симпатичная монгольская девушка быстро затопила печь. Мы были очень голодны. К сожалению, чай подали здесь солёный, а привезённое нами печенье пахло бензином. Возили мы с собой также йогурт, который перегрелся, а мясо, которое было приготовлено нам на дорогу, испортилось. На счастье, остался у нас небольшой запас печёной баранины. Мы съели её с большим количеством дикого лука.

Через реку перевезли нас паромом. Машина с трудом въехала на паром, и, наконец, вода перенесла медленно весь транспорт на другой берег. Здесь въехали мы в узкую долину. Два раза мы заблудились, но, несмотря на это, в 8 часов добрались мы до посёлка Мурэн, административного центра Хубсугульского аймака. Мы назвали Мурэн посёлком, так как определение «город» (хот) уживается здесь уместно только относительно одного города – Улан-Батора, который на старых картах фигурирует как Улан-Батор Хото. Последнее слово является транскрипцией монгольского слова хот (город). Кое-где даётся уже, однако, название хотаил меньшим оседлым единицам, состоящим из многих юрт. В повсеместном понимании айл означало сельский посёлок, состоящий из юрт, а точнее, слово это означает поселение, в противоположность жилищу, а следовательно, называется так даже отдельная юрта, потому что становится она поселением. Айл как единица оседлости, кроме юрты, содержит в себе укрытие для животных, а также всё, что вокруг неё находится. Айл, состоящий из многих юрт, становился прежде у халхасов правильной системой оседлости. Юрты становились рядом. Юрта лица управляющего целым поселением стояла в юго-западной части поселения, за ней во втором ряду первая юрта принадлежала всегда наибеднейшему человеку. Всё поселение имело двери с южной стороны.

В Мурэне я увидел одну из наиболее комфортных провинциальных гостиниц Монголии. Она построена в конце просторного двора. Покои гостиницы выложены деревянными панелями, а в специальном кабинете для работы стоит фанерованный стол. Умывалка выглядит, на первый взгляд, как вешалка для одежды. На резервуаре, помещённом на высоте головы, находятся три кнопки, при нажатии которых из резервуара течёт вода. Ошибившись, я повесил на кнопку пальто.

Аймак был заложен в 1931 году, а название своё получил от озера Хубсугул (Хувсгул). Аймачный административный центр находится в Мурэне с 1933 года. Территорию в 102000 км2 населяют 90000 людей. В аймаке открыто 60 кооперативов, под земледелие занято уже 3000 га. В 26 школах семилетних и десятилетних учится более 6000 учеников. Интересно, что в этом наиболее выдвинутом на север аймаке поголовье животных насчитывает: 11400 верблюдов, 155000 коней, 237000 голов крупного рогатого скота, 815000 овец и 343000 коз. Представители аймачной власти, которые эти данные прочитали из приготовленного реферата, очень горды богатым количеством зверей своих лесов, ведь здесь живут медведи, серны, кабаны, волки, белки, барсуки, дикие кошки, дикие козы, белые зайцы, сурки и другие звери.

Аймак населяют разнородные группы народностей. Встретились мы здесь с людьми из племени Дархат, с разными группами урянхайцев тюркского происхождения, халхасами, бурятами, а также несколькими китайцами. Есть среди них оленеводы, охотники, кочевники и земледельцы. Словом, для исследователей, подобных нам, – настоящий рай. Мы решили недолго остаться в центре аймака, находящемся на южной его оконечности, а затем, на следующий день ехать в Хатгат, на южный берег озера Хубсугул; оттуда, если будет возможно, дальше через озеро на север.

Вечером в доме культуры была организована программа для нас. После представления нас спросили, как нам это понравилось. Мы вежливо похвалили работу местного ансамбля. Хозяев интересовало наше мнение об одном конкретном пункте программы, но в самом деле мы не знали, о котором. Ансамбль представил нам, как утверждали разочарованные хозяева, один народный венгерский танец. Немедленно я сориентировался, о чём идёт речь. Одним из номеров была переработанная на монгольский стиль разновидность венгерского танца, называемого закатолас. Оказалось, что здешний ансамбль научился этому от венгерской молодёжи на фестивале в Москве. Что здесь скрывать, с большим удовольствием посмотрели мы какой-то народный танец; тем более, что некоторые из наших танцев оригинальных подобны танцам монгольским.

На следующий день смогли мы выехать только в полдень, но уже в 3:30 показалась перед нашими глазами неправдоподобно голубая река, впадающая в озеро Хубсугул, а вскоре потом посёлок Хатгал. Раньше он был административным центром аймака, теперь является только центром скотоводства. Это узловой пункт на трассе, проходящей через озеро. Посёлок состоит из деревянных домов. Из степных территорий прибыли мы, наконец, в лесной регион. Хатгал растянулся на берегу озера у подножия гор, среди хвойных деревьев. В доме, где мы расположились, комнаты были согреты двумя находящимися внутри печами, потому что в этой стороне ночи бывают очень холодные. По прибытию тотчас же пошли мы осмотреть окрестность. Мы взошли на невысокую гору, поднимающуюся за посёлком. Склоны горы пестрели множеством разноцветных благоухающих цветов. Были там лютики, сон-трава, примула, цмин, касатики и много других, неизвестных мне цветов. К сожалению, сами монголы тоже не очень знают названия цветов, называют их «жёлтый цветок», «голубой цветок» или «луковичный цветок». Краски горного склона дополняли разные оттенки зелени папоротников и мхов. У подножия горы стояли как на страже только одиночные сосны, но выше покрывал её уже густой лес. Земля была устлана сосновой хвоей, как мягким ковром.

С вершины горы был виден только небольшой замёрзший залив озера. На середине залива, названного по имени городка Хатгал, находился остров, окружённый льдом. За окружённым белизной и украшенным соснами островом у устья реки стоял на якоре пароход. Ждал схода льда, чтобы можно было начать навигацию. По противоположному склону горы сошли мы на берег реки. Застали мы тут юрты, бараки, портовые учреждения и пасущихся животных. Вода реки Егин-гол чистая как хрусталь и лазуревая не только издалека, но и вблизи. Также прилегающие к противоположному берегу озера горы поросли сосновым лесом.

Озеро рядом с Хатгалом

На следующий день перед полуднем в городской гостинице разговаривал я с несколькими здешними людьми. 67-летний бурят Джалсрай прикочевал сюда в 1920 году из какой-то сибирской местности. Там родители его вели уже жизнь оседлую, а население деревни жило в деревянных домах. Старик помнил только одну сохранившуюся юрту во всём поселении, но, как говорил, старая бурятская юрта и жизнь в ней живо сохранились в памяти его родителей. Во время его детства животные проводили всю зиму в стайках. Родители Джалсрая имели кусок земли, с которой собирали овёс, а в окрестностях косили сено. Старая юрта бурятская имела двери, обращённые на восток. Позднее мы посетили старика в его юрте, находящейся далеко за домами городка. Двери были здесь уже с южной стороны, подобно как и у его соседа Халхаса, но было что-то, что осталось ещё от старой традиции: алтарь семейный находился на северо-западной стороне. А таким образом, ещё не был перенесён со стороны западной или противной старому положению двери. Видно, следовательно, что алтарь передвигается медленней, чем прозаичные предметы ежедневной жизни.

Стационарная юрта

В гостиницу прибыл также мужчина из племени сойт-урянхай. В Монголии урянхайцами называют некоторые племена тюркского происхождения. Одни из них вполне монголизовались, другие сохранили свой старый язык тюркский. С точки зрения на образ жизни, урянхайцы делятся на группы оленеводов и охотников. Разводят здесь оленей с необычными разветвлёнными рогами. Окрестность озера Хубсугул и северомонгольских гор составляет наиболее старый район разведения оленей.

Родители моего урянхайского гостя были охотниками. Звали его Бадарч. Эта фамилия монгольская, а словом этим называли когда-то кочующих монахов-сказителей. Бадарч покинул семейный дом в Хатгале, но часто ходил к родителям с визитом и помнил, как они жили. Родители его не жили в юрте, но в помещении ещё более простом, то есть в остроконечном шалаше. Было это пристанище, сооружённое из опёртых друг на друга жердей, уложенных вокруг таким способом, что получался стожок, связанный сверху. Шалаш был покрыт деревянной корой. Входное отверстие прикрывала козья шкура. Всё устройство шалаша состояло из нескольких распростёртых на земле и служащих подстилкой шкур диких животных, а на середине лежали три камня для установки котла. В шалаше, кроме моего рассказчика, жили: его отец, мать, а также двое братьев. Насколько он помнит, не было правила, где ставить шалаш. Нельзя было его далеко переносить. Находился он в очень укромном месте у подножия гор. Входное отверстие шалаша не имело постоянного определённого положения. Семья Бадарча охотилась на серн, медведей, лосей, белок, лис, зайцев, волков, орлов, сипов и кто знает на каких ещё зверей. Бадарч хорошо помнил ружьё своего отца, которое заряжалось чёрным порохом для стрельбы, но помнил также, что отец охотно пользовался стрелами, так как они не создавали шума. Всего больше, однако, ловил отец зверей в западни со стрелой. Я попросил Бадарча, чтобы он мне ответил, какие это были западни. Вместо ответа пообещал он мне одну западню сконструировать. И действительно, через несколько дней появился он у меня с миниатюрной западнёй, которую он сам смастерили принёс мне в подарок. Эластичный кусок дерева в форме лука при натяжении выбрасывал стрелу. Для лука наилучше всего было использовать тетиву из шкуры, находящейся на шее оленя, а если не было такой, можно было сделать её из жил или из конского хвоста. Древко лука, вырезанное из лиственницы, имело неполные полтора метра длины, но длина не была постоянной и зависела от того, для какого зверя была предназначена западня. Толщина древка не превышала толщины трёх пальцев. В месте, где была поставлена западня, были протянуты две тоненькие нитки, свитые из конского волоса, которые при свете или в сумерках не видит зверь, идущий на водопой. Когда кто-то задевал нитку, выскакивала размещённая на её конце затычка, а лук выпускал стрелу в зверя. Некоторые очень известные охотники имели даже по сто таких ловушек, но уже владелец тридцати или сорока считался усердным охотником. Западни можно было ставить везде, нужно было только обходить стороной район ловушек другого охотника. Охотники обычно объявляли, где хотят поставить свои западни. Однако это не означало деления леса. После какого-то времени каждый переносил место лова и искал другое.

Родители Бадарча не разводили животных, но помнит он таких родственников, которые разводили оленей или скот. Не было чёткой границы между семьями охотников и скотоводов. Чем меньшим количеством скота владела семья, тем более она охотилась. Кто же разбогател, покупал животных и тогда кочевал на больших территориях в поисках хороших пастбищ и лесных полян. Здесь на севере разведение животных не было таким рентабельным, как на юге.

К сожалению, Бадарч сам не занимался уже охотой, поэтому на многие вопросы не сумел ответить. Думал я в то время, что переправимся мы как-то через озеро, и удастся мне столкнуться с такими группами, которые ещё охотились. До этого, однако, не дошло, ибо озеро находилось в таких сильных оковах льда, что нельзя было предвидеть, когда в этом году начнётся курсирование парохода.

Должен был признаться, что очень меня интересовал охотничий уклад жизни. Две чётко отличающиеся и отдельные формы охотничьего промысла остаются в тесной связи с жизнью номадов. Одной из этих форм является большая охота с преследованием. Ранние китайские, тибетские и монгольские источники описывают подробно такого рода большие охоты кочевников. Выполняли они две важные функции в жизни номадов. Во-первых, во время длительных кочёвок, преимущественно весной, поставляли номадам пищу, восполняя недостаточные запасы, во-вторых, служили как военные учения. Мы знали, что Чингисхан часто устраивал облавы с целью вырабатывания дисциплины и приобретения регулярного боевого строя.

Известна также другая форма охотничьего промысла. На севере, в лесах, там, где жили также родители Бадарча, и выше, в тайге Алтая и Саяна, жили люди леса. Чингис-хан, подобно своим предшественникам, имел с ними довольно большие хлопоты. Он организовал много кампаний с целью их порабощения. Этот лесной народ охотничье-рыбацкий состоял из разных элементов, были тут монголы, тюрки, а также другие неизвестные, вымершие позднее народы Азии. С южных опушек леса делали они порой вылазки на равнины, атаковали номадов, а затем возвращались назад в густые заросли тайги, обеспечивающие им укрытие и безопасность.

Охотничий промысел у номадов не становился базой их существования, не был главным источником добывания пищи, независимо от того, была это охота на зверей в форме облавы или, как вспоминает «Тайная История Монголов» о молодом Темуджине, ловля мелких зверей в западни. В это время охота для людей была базой их хозяйства, была их главным занятием и главным источником добывания пищи. Мех дикий зверей был у них торговым товаром.

Меха из этого лесного региона уже в древности кочевали далеко старыми путями, из которых наиважнейший называют научные источники «меховым путём». Путь этот доставлял добычу окрестностей Саяна и Алтая до побережья Чёрного моря и вдоль Амура – до Тихого океана, но одновременно посредничая в культурном обмене между далёкими странами.

Охотничьи народы Южной Сибири встречались с кочевыми государствами не только благодаря своей роли посредника. Порой отдельные группы бросали охотничью жизнь, уходили на равнины и превращались в пастухов. Знаем хорошо, что это самое было и с венграми. Охотничье-рыбацкий обломок народов угро-финских вышел из лесного региона где-то в окрестностях Урала и преобразовался в кочевой народ. Тогда же он, вероятно, соприкоснулся с кочевыми тюркскими народами. Очевидно, этот переход от лесного образа жизни к степному не состоялся с дня на день, и нельзя нам себе вообразить этот процесс таким образом, что венгры, спокойно охотящиеся и ставящие силки на дичь, одним прекрасным утром задумались, закупили коней и стада и перешли к пастушескому образу жизни.

Многие учёные в причинах, решивших смену образа жизни венгров, отыскали какую-то внутреннюю необходимость. Другие в это время сомневались, что такая смена вообще возникала. Вопреки тому, что мы имеем немного исторических данных, рассказывающих о подобных процессах, до сих пор не удалось найти подтверждения никакого из этих тезисов. С этой точки зрения очень поучающими являются все своеобразные черты охотничьего промысла северо-монгольских тюрок. Охотники эти передвигались на конях. Охотничий промысел, имеющий в своём распоряжении коней, становится уже высшей степенью развития этого типа хозяйства и облегчает переход к хозяйству, базой которого является кочевое животноводство. Кроме того, часть людей у тюрков северо-монгольских занимается также выпасом скота. В случае большого мора скота охотники возвращаются к более интенсивной охоте. Однако в связи с большей рентабельностью скотоводства охотники постепенно переходят полностью к скотоводству.

Кроме разных урянхайских племён, живёт в северозападном приграничье Монголии вплоть до Кобдо немногочисленная вторая тюркская группа народностей, называемая мончак или тува, а также третья, сегодня уже полностью монголизованная – хотон. В окрестностях Кобдо мы встречались также с несколькими представителями группы чанту. К ней относятся

прибывшие из Китая узбеки.

Преобладающее количество населения из окрестностей Хатгала принадлежит к группе народностей, называемой дархатами. Слово дархат в множественном числе происходит от слова дархан, означающего кузнец, а в общем называют так в Монголии рукодельцев, ремесленников. Кузнец играл издавна очень важную роль в жизни монголов и других номадов. Тюркское и монольское название железа демир, тэмэр выступает в государствах номадов в великих фамилиях, таких как Темуджин и Тимур Ленк. Из старых источников знаем, что тюрки называли кузнецами своих прежних повелителей, жуан-жуанов. Является понятным, что кузнецы играли важную роль среди пастушьего населения. Изготавливали они не только главные части, составляющие оснащение коня, но и важнейшие домашние орудия, как стойки для котлов и посуду, а также оружие, а следовательно, саблю, наконечники для пик и стрел, щиты и доспехи. Там, где кочующие захватчики не были снисходительны к побеждённым, ремесленников берегли всегда, а Чингис-хан и его преемники собирали со всех сторон света и вели в окрестности Орхона разных мастеров. Им также были обеспечены льготы и увольнение от повинностей, а также исключительные права. По этой причине слово дархан позднее вобрало в себя значение человека, свободного от повинностей. Вероятно, кузнецы, особенно прежде, в древних временах, занимались не только ремеслом, но и знахарством, лечением людей, подковыванием лошадей. Трудно было бы уже сегодня выяснить, что живущая в окрестностях озера Хубсугул группа дархатов имела общего со старинными привилегированными ремесленниками-знахарями, но старики-дархаты хорошо помнят, что их ситуация была другой, чем у халхасов. Ещё сегодня бросается в глаза, что как с точки зрения своих обычаев, так и языка группа эта сохранила довольно большое своеобразие от окрестных бурят и халхасов.

Однажды перед полуднем посетили мы в окрестностях Хатгата несколько новых знакомых дархатов в их юртах. Наиболее подружились мы с одним старым пастухом. Уселись у него вокруг костра, а старик поведал нам о прежней жизни своего племени. Был разговор также о супружестве, в связи с этим я попросил его рассказать, как прежде у них проходила традиционная свадьба.

– Свадьба? Такого обычая у нас не было, – прозвучал удивительный ответ.

– Ну, а если парень и девушка хотели основать семью, то не было никаких торжественных обрядов? – спросил я.

– У нас нет, мы похищали девушку.

– Как это всё происходило? – спрашиваю я дальше с интересом.

– Ничего интересного, – осадил меня хозяин. – У нас все так делали.

Старик поведал, как это происходило. Парень с девушкой уже обсуждали весь вопрос сверху. Когда приходил день похищения, парень говорил своей избраннице, что придёт за ней, а одновременно просил, чтобы она предотвратила лай собак. Девушка в это время сообщала ему, по какой планке западной стены юрты нужно постучать, когда он за ней придёт. Родители ничего не ожидали. Парень прибывал ночью с друзьями или один, тихонько стучал в стену, у которой спала девушка, а она брала подмышку своё седло, висящее в юрте над её головой, и выбегала в потёмках во двор. Парень вешал шёлковый платок на косяк двери, из чего родители девушки при пробуждении заключали, что кавалер, который похитил её, имеет серьёзные намерения. Молодые убегали недалеко. Ехали конём до усадьбы парня, а в это время там уже была приготовлена новая юрта. В её сооружении принимали участие родственники парня под руководством пожилого опытного мужчины. Позже приносят огонь из прежней юрты наречённого, чтобы зажечь костёр в новом доме.

На этом, однако, не заканчивается заключение брака, а собственно говоря, даже ещё не начинается. Только в течение трёх дней после похищения девушки, родители, старший брат или дядя парня должны появиться в юрте родителей девушки и формально «попросить» руку девушки.

– А если бы родители отказали? – спросил я.

– Тогда они не принимают шёлковый платок и не выдают приданого, состоящего в основном из шкур. Если парень сильно упирается при девушке, его родители приходят второй раз. Редко случается, чтобы родители противились браку.

Здесь мой рассказчик поведал, что не помнит такого случая, так как родители и без этого знают, что молодые люди любят друг друга, а коли так, то старшие не могут им ни в чём помешать.

Юрта молодожёнов ставилась всегда на север от юрты отца парня. Двери юрты у дархатской народности выходят на восток, поэтому здесь стороной тыльной есть сторона западная. Как утверждают некоторые старики дархатов, юрты их были повёрнуты когда-то на юг. Поэтому те, которые находятся среди юрт халхасов, порой ещё до сегодняшнего дня имеют двери с южной стороны. Дархаты различают восемь направлений на пространстве, простирающемся вокруг дома.

– Юрта как часы, – объявил старик. – Солнечные лучи попадают через отверстие в крыше то и дело на другое место, что хорошо показывает время.

Был уже поздний вечер, когда зажгли свечу, а я при слабом свете моего фонарика записывал дальше. Вскоре в юрте стало тесно. Сходились соседи и по нашей просьбе начали петь. Целую окрестность наполнили протяжные голоса и весёлые мелодии. Свеча погасла. Мой фонарик тоже отказался повиноваться, и только огонь, пылающий на середине юрты, освещал одухотворённые пением лица.

Уже два раза посылали за нами, но кто сюда пришёл, также присаживался к нам и пел. Домой вернулись в полночь.

Через несколько дней снова мы посетили нашего симпатичного дархата. Узнав, что меня интересуют старые памятники тибетской литературы, он вынул из сундука и передал мне заботливо сохранённую свою единственную священную книгу. Удивлённый этим, я не знал, как смогу его отблагодарить. Не успели мы попрощаться, когда пришла какая-то женщина и попросила, чтобы мы посетили и её юрту. Очевидно, что не смогли мы отказать в её просьбе. В юрте жили только две женщины, так, которая нас пригласила, и её 23летняя дочка. Обе работали в Хатгале. Опрятность и чистота в юрте, украшения, занавески, постель и цветы свидетельствовали об их хорошем вкусе, но также и о том, как смена образа жизни, а перед этим любовь к порядку и трудолюбие этих женщин оказались в состоянии добавить юрте уюта. Девушка с большим подъёмом исполнила песенку, которую Кара записал в свою коллекцию, после чего нам подарили по одному шёлковому платку. Мы также подарили женщинам маленькие гостинцы и попрощались. День этот проходил под знаком посещений и подарков, так как едва дошли мы до гостиницы, пришла весть, что и наш приятель-бурят Джалсрай пригласил нас в свою юрту. Старик принимал нас без блузы. Угостил нас чаем, а затем обратился к жене, чтобы она подала ему блузу и шляпу. Мы думали, что старик будет одеваться, что он должен куда-то выйти, а в это время вынул он из сундука очень красивый оправленный серебром украшенный нож с футляром и относящееся к нему огниво. Затем он надел на голову шляпу, все торжественно встали, а старик поклонился низко и вручил нам обеими руками подарок, уложенный на двух шёлковых платках. Платки были сложены таким способом, чтобы можно было их открыть с моей стороны, что означает, придёт ко мне. У монголов вручение подарков и поздравление связано всегда с церемониями. Принцип церемонии, а следовательно, способ держания рук, складывания платка, движения правой и левой руки, поклон, а также способ наряжаться необходимо чётко соблюдать. Когда в чём-нибудь последовало бы упущение, подарок утратил бы свою ценность, а даже мог бы вызвать обиду.

Джалсрай объяснил мне, как нужно носить нож, каким способом я могу его себе заткнуть с правой стороны за пояс, а также поучал меня, чтобы при входе в какую-нибудь юрту не забыл вынуть нож из-за пояса и скинуть его на цепочку в знак, что ты пришёл с мирными намерениями. Он специально остерегал меня, чтобы при еде не направил я случайно конца ножа в сторону другой особы или хозяина, так как это было бы признано за враждебный поступок.

Затем выпили мы ещё за здоровье. Шляпа снова находилась на голове Джалсрая.

Дорога в гостиницу проходила рядом со строящимся домом. Я заметил очень интересные способы строительной техники. Большинство домов в Хатгале – это просто дома из деревянного бруса. Щели между ними заполнены мхом, а на углах брусья связывались в «замок». Некоторые дома снаружи были оштукатурены. Стены их также из бруса, который покрывают затем слоем планок, становящихся основой для штукатурки.

Однажды утром отправились мы на прогулку в окрестность озера, чтобы навестить дархатов, урянхайцев и бурят. Дорога наша проходила сначала через селение, тянущееся по другой стороне реки. Там запаслись бензином. К нам присоединилось несколько жителей посёлка, после чего поехали мы в леса.

Район больших лесов здесь только начинается. Местами ещё видны большие поляны и перелески, но по мере удаления на север лес становится всё гуще. Под стройными деревьями растительный покров леса не является ещё, по правде говоря, сильно развитым, но окрестность представляется нам дремучим лесом. Множество вывороченных, перекрещённых деревьев, а также поломанных пней затрудняли проезд. Растущие вдоль дороги на маленьких полянах цветы встречали уже весну.

Грунт местами был очень болотистый, вязкий. Машина пробивалась вперёд, преодолевая скачками препятствия. Мы находимся ещё довольно далеко от озера. После часа езды выбираемся из лесу, и тогда останавливаемся над озером Хубсугул. Оно ещё полностью замёрзшее, несмотря на то, что календарь уже показывает 21 июня. Проводники информируют нас, что судоходство на озере начинается 25 июня, но таким способом, что перед пароходом идёт впереди ледокол. В этом году потепление наступит, вероятно, позднее. Нужно заметить, что судоходство на озере происходит обычно без перебоев до первых дней декабря.

Берег озера представляет вид довольно пустынный. Береговой лес отступает немного от воды. Только несколько отдельных деревьев стоит на берегу, некоторые из них угнетённые, поломанные. С трудом ехали мы по выбоистому неровному рельефу. Около самого берега лёд стаял уже на ширину полуметрового пояса, измельчаясь на мелкие блестящие обломки, но дальше только трещины означали, что вскоре вода освободится от неприятных оков. Грунт так затруднял проезд, что нельзя уже было ехать машиной, вынуждены были идти пешком. На склоне небольшого взгорья мы заметили юрту и пошли к ней. В юрте жил халхас с женой-буряткой. Внутри юрты играл четырёхлетний мальчик, на волосах которого, заплетённых в косичку, блестело красивое серебряное украшение. Он был единственным ребёнком в семье. Волосы сзади у него были заплетены в две косы, а спереди – коротко острижены. Женщина едва помнила уже бурятские обычаи, когда попала к халхасам, будучи ещё маленькой девочкой. Семья пасла скот на берегу озера, но не пренебрегали также охотой, о чём свидетельствовало несколько шкур диких зверей, вывешенных для сушки. Рядом с юртой стояли сани. Зимой легче передвигаться в этой стороне на санях. Однако они не являются оснащением монгольским. Монголы переняли сани от бурят, а те – от своих соседей русских.

Над озером провели мы полдня, а затем возвратились в Хатгал. Пополудни осмотрели мы ближайшую усадьбу. Здесь удалось мне познакомиться с одной семьёй, в которой мужчина был дархатом, а женщина – урянхайкой. Меня очень интересовало, как складывается жизнь такой семьи, так как известно, что у племён пастушеских нет обычая заключения брака в одном племени. Часто берут себе жену у далёких, чужих народов, либо насильно, либо добровольно. Поэтому в разных племенах номадов была по этим соображениям мешанина. Уже издавна приходили турчанки в юрты монголов, а монголы к тюркам. Этому содействовала завоевательная кампания. Такого рода связи имели, конечно, всегда значения культурные, языковые, способствовали познанию новых предметов и новых названий. Нельзя себе вообразить культуры или языка какого-нибудь современного племени Центральной Азии, как развитого без чужих влияний. Наоборот, в результате подвижности кочевой жизни, связи эти были во много раз большие, чем у народов, ведущих оседлый образ жизни.

Не без значения является факт, что женщины в каждом сообществе сохранили формы культуры и языка группы, из которой происходили. Является это понятным, если примем во внимание, что после выхода замуж не отдалялись они от своего нового очага домашнего, не принимали участия в больших охотах и в походах военных, не устраивали сложных дел, требующих далёких путешествий. Дети не через воспитание учат впервые язык матери. Ребёнок и женщина не знают окрестности за вытертой трассой кочевий.

Урянхайка в традиционном наряде

Женщина, с которой я разговаривал, была урянхай-кой племени ариг, и, несмотря на это, имела мужа-монгола, и жила долгое время в окружении монголов, но не забыла своего языка. Помнила она почти все урянхайские названия, конечно, прежде всего, названия предметов оснащения кухни и юрты. Часть этих названий выучил от неё муж. Он помогал жене вести с нами разговор, когда мы у неё спрашивали. Интересно было то, что среди известных через неё слов было несколько монгольского происхождения, которых местные дархаты не знали. Вероятно, родители или дед женщины приняли их от других групп монголов. Потом несколько таких слов пришло в язык дархатов с помощью удивительного посредничества урянхайско-тюркского языка.

Соседняя юрта выглядела совершенно городской. Родители её хозяина – пастухи в сомоне Баян-Дзюрх. Он сам работал как рабочий в мастерской в Хатгале, позже он был назначен в народный суд, где работает до сегодняшнего дня. Хозяева пододвигают мне стул, чтобы я уселся удобней. Я поблагодарил их за учтивость. Хотя удобнее было бы мне на войлочном ковре, по здешнему обычаю. Я спросил при входе, как следует сидеть в юрте. Хозяин объяснил мне, что есть много способов сидения, а каждый из них имеет своё название. Наихудшим способом является цохюрюм суудж, состоящий в том, что сперва становятся на колени, а потом садятся на пятках. Так нужно было сидеть раньше в присутствии господ или перед богами в храме, а следовательно, был это способ сидения, продиктованный смирением. Поэтому старики даже сегодня неохотно так садятся. Лучшим способом является сидение с ногами, сложенными накрест, что мы называем сидением по-турецки, а у монголов называется это дзами-линг или дзэвилдж суудж. Сидение с вытянутыми ногами – чомчадж суудж – считается за позволительную позу. Если, однако, вытянуть только одну ногу, а на другой сидеть на пяте, нужно помнить всегда, чтобы вытянутая была только нога со стороны дверей, в зависимости от того, по какой стороне сидим. Со стороны двери входит в юрту всякое зло, и вытянутая нога охраняет от него. Если вытягиваем случайно одну ногу, можно это сделать также только в сторону двери, так как вытягивание ноги в направлении северной части юрты или тыльной – это что-то большее, чем непристойность. Сидение с двумя ногами вытянутыми – это попросту недостаток воспитания, и о сидящем таким образом человеке сразу известно, что не знает он вежливости.

Монгол, главным образом, сидит на корточках, что по-монгольски называется явадж суудж (дословно: сидение пешком, двигаясь). К этой позиции не относится почти сидение на косточках. Монголы могут так, без движения, сидеть целыми часами. Я попросил хозяев, чтобы они вышли со мной из юрты и позволили мне сфотографировать все способы сидения. Я выбрал для «показа» двух мужчин, которые не носили уже традиционного монгольского наряда. Речь шла о том, чтобы я мог хорошо видеть и нарисовать их способ держания ног.

Не только способ сидения, но также осанка монгола является совершенно другой, чем у европейца. Видя кого-то, приближающегося к нам, уже издалека можно отличить, или это человек из города, или ездящий всегда на коне. Разнят их разные способы передвижения. Если ездящий всегда на коне кочевник идёт временами пешком, то верхняя часть тела его сильно наклонена вперёд, голова легко отодвинута назад, а руки заложены сзади на поясницу. Ритм его шага тоже другой, чем у человека, не приученного к конной езде.

В соседней юрте застали мы старого человека. Несмотря на то, что было ему около семидесяти лет, что у монголов считается уже за преклонный возраст, ездил он ещё на коне. В первый раз сел он на коня, имея неполных пятнадцать лет, а до этого пешком пас стада своих родителей. Как видно, здесь на севере, на залесённой степи, жизнь номадов другая. Старик уже плохо слышал, но охотно ответил на мои вопросы. Его родители имели три или четыре лошади и около пятнадцати овец, а кроме того, стадо скота. Он сам, будучи старшим сыном, как только подрос, пас коней. В одном году даже пять или шесть раз его родители меняли пастбища. Зимой прятались в лесу и ставили юрту по мере возможности у южного, защищающего от ветра подножия гор. Отдельные поселения состояли из четырёх-пяти юрт, а жили в них не родственники, но знакомые. Всегда наиболее старший, пользовавшийся наибольшим авторитетом или богатейший пастух решал, где нужно выпасать стадо, каким путём кочевать. Теперь поселения имеют выбранного начальника, который управляет целым кочевьем.

По мере того, как знакомились мы с окрестностью, моя записная книжка быстрее заполнялась вопросами, чем ответами, но, к сожалению, время наше заканчивалось, и проводники настаивали возвращаться в соответствии с маршрутом в Мурэн. Съели мы здесь ещё пышный обед из рыбы; сдаётся мне, что в целой Монголии лучше всех приготавливают рыбу в Хатгале.

С сожалением попрощались мы с этой окрестностью. Двинулись в сторону аймачного центра.

11. Кочующая земля

Вавилонская башня. Старый партизан. Борьба за свободу. Где собирают хлеб комбайном, а где руками? Грациозные журавли. Переезд паромом. Во что играют монголы? Загадка одной даты. Таинственные надписи. Снова в Улан-Баторе.

Вечером мы вернулись в Мурэн. Остановились в знакомой нам уже гостинице. Вечером посетили мы несколько юрт за городом. Перед одной из них играли в шахматы. Сейчас же нас узнали. Конечно, присели мы у играющих. Как будто были мы соседями. Во время игры мы припоминали себе «родственные» слова, потом раздавался вопрос за вопросом, а около одиннадцати часов хозяева не хотели отпускать нас домой.

На берегах Мурэна

Утром вместе с прибывающим сюда Советником Китайского Посольства мы едим рыбный суп, приготовленный по-китайски. Во время завтрака господствовало смешение языков, как под Вавилонской башней. Я говорил с советником по-английски, но Кара по-китайски. Часть городских руководителей предупредительно для нас пользовалась русским языком, но не раз дискуссия происходила на монгольском языке. Один из сотрудников китайского советника происходил из Внутренней Монголии и говорил отдалённым монгольским диалектом, а мы, венгры, объяснялись между собой часто по-венгерски. Ничего удивительного, что потом у меня было головокружение.

После завтрака поехали мы рыбачить на реку Мурэн. Напрасно пытались мы отговорить от этого наших приятелей. По-видимому, вылазка на рыбалку составляла часть здешнего гостеприимства. Остановились над рекой в романтичном углу, окружённом зарослями. Является это, по всей вероятности, местом отдыха, так как мы встретили здесь много купающихся и отдыхающих семей. Быстрое течение реки местами замедляло бег, а мелкие волны заливали прибрежный песок. Местами под крутыми обрывами образовывались небольшие водовороты, которые увлекали листья со склонённых над рекой кустов. В чистой воде хорошо были видны стаи рыб с чёрными хребтами, двигающихся в разные стороны. Проворный шофёр китайского советника сумел до полудня поймать пять больших рыб. Убегая от палящего солнца, спрятались мы в гуще и пообедали. Добрый настрой испортила нам только соевая водка, которой угостили нас в знак уважения китайцы, несмотря на то, что сами не очень охотно её пили. По моему мнению, водка из сои – наиболее мерзкий напиток, который я в жизни пробовал. Имела она 60 % содержание алкоголя, а её вкус и запах преследовали потом меня в течение нескольких дней.

После обеда я поплавал в приятной воде, а потом попробовал ловить рыбу, но не с лучшим результатом, будучи приученным к спиннинговой катушке, а здешние старомодные шпули трудно вращаются, и нитка всегда запутывается.

В семь часов вечера в городском доме культуры прошло прощальное торжество. Несмотря на то, что мы опоздали, собравшиеся приняли нас громкими аплодисментами, когда мы говорили по-монгольски свои слова оправдания. Монголы дали тем самым доказательство, что любят, когда иностранцы говорят на их языке. После торжества нас ждал ужин, во время которого был подарен нам альбом с фотографиями всех наиболее интересных объектов аймака. Была уже полночь, когда вернулись мы в гостиницу. Приготовился я совсем ко сну, когда услышал за дверями какие-то шаги. Я подождал. Тихие шаги слышны были чётко. Кто-то прохаживался перед нашими дверями. Выглянул. Я заметил силуэт старого человека с ружьём. Подошёл к нему и спросил, чего он желает. Неужели нас охраняет?

– Нет, это требует гостеприимство, – ответил он спокойно.

Уселись мы на веранде. Я угостил его папиросой. Мы начали потихоньку разговаривать. Это был старый партизан.

В конце 1918 года китайские милитаристы вступили в Монголию и ликвидировали монгольскую автономию. Началось угнетение монгольского народа. В это время в Монголию проникали идеи русской революции. Пограничное население имело непосредственную связь с российскими и бурятскими революционерами. Революционные идеи также распространяло несколько русских офицеров, служащих в монгольской армии, а некоторые члены российский колонии, находящейся на территории Монголии, включились в пропагандистскую работу. Вскоре образовались первые группы партизан. В одной из них воевал мой собеседник.

Монгольское освободительное движение не началось, конечно, в 1918 году. Его корни достигают времён прежнего господства маньчжуров.

После изгнания китайцами в 1368 году монгольской династии Юань монголы отступили в степи Центральной Азии. Поссорившись между собой, монгольские повелители сосредоточились около трёх больших центров, каганатов Ойратского на западе Монголии, халхасского – на востоке Монголии и южно-монгольского. Центры эти вели между собой ожесточённую борьбу, порой вырывали друг у друга территории, но одновременно не сумели защититься от внешних врагов. Среди боровшихся взаимно повелителей прослыли ойрат Есен, а позже Дайян-хан, который ненадолго объединил все монгольские племена, позже Алтан-хан, который в XVI веке выступил в юго-восточной Монголии как великий защитник буддизма. Под конец XVI века в Азии появился последний великий захватчик – маньчжуры. Они сделали бросок с северо-восточных территорий, принадлежащих в настоящее время КНР, направились на запад с намерением занятия Центральноазиатских степей, древнего центра номадов и завоевания живущих здесь монголов.

От начала XVII века продолжалась непрерывная борьба монголов за независимость против маньчжуров, которые стремились уже тогда захватить китайский трон. Из монгольских битв за свободу известны такие имена, как Чахар Лигдан-хан или богатырь Цогту-тайджи. В это время феодальные повелители изменяли поочерёдно идее борьбы за свободу. Только очень немногочисленные из них остались ей верны. Мудрый и мужественный Цогту не согнул шею перед врагом и боролся до последнего. Народ не забыл советов Цогту-тайджи.

Ринчен написал киносценарий о жизни Цогту-тайджи. Стоит здесь вспомнить, как возник этот фильм. Ринчен приготовил научную работу о жизни и борьбе Цогту. Когда дошло это сведение до монгольского правительства, попросили Ринчена написать киносценарий о жизни Цогту, ибо научная работа достигла бы рук немногочисленных. Ринчен отложил временно научную работу и написал сценарий для одного из лучших монгольских фильмов. Я имел оказию увидеть этот фильм в Улан-Баторе. Захватывающие сцены, собранные и свежие, – живое воскрешение жизни номадов – произвели на меня огромное впечатление.

Но вернёмся к битвам монголов за свободу. Под конец XVII века Галдан-хан ненадолго объединил монголов для борьбы против маньчжуров. Те сеяли раздоры среди соперничающих между собой магнатов, которые выдавали им на добычу своих противников и народ. Таким образом, борющийся за свободу народ мог надеяться только на собственные силы. Несмотря на это, он не прекращал борьбы. В 1755 вспыхнуло восстание Амурсана, и в это самое время началось движение Ценгюнджаба. В рядах борцов за свободу находились пастухи, обязанные к повинностям феодальным как в пользу духовенства, так и светских феодалов.

Движение в этот раз было подавлено монгольскими феодалами и теократичным владыкой Хутухту из Урги. Но не навсегда. Образуются тайные товарищества и кружки, возникло так называемое движение «дугуйлан», начатое в южной Монголии, но вскоре оно приобретает сторонников во всей стране. Вспыхивают раз за разом восстания монголов в целях защиты независимости. Среди них наибольшие размеры приняло восстание Аюши в 1903 году.

Когда могущество маньчжурское клонилось к упадку, монгольские вельможи хотели спасти утраченные позиции и в 1911 году объявили Владыкой Монголии предводителя монгольского буддизма, Богдо-гегена («Святая ясность»). Под натиском царской России китайская буржуазная революция признала в 1913 году автономию Монголии, но китайские милитаристы считали это временной уступкой и ждали только оказии, чтобы снова здесь появиться. В 1918 году они использовали международную ситуацию и вступили в Монголию. Народ монгольский в этот раз не примирился с иностранным ярмом.

Старый партизан в молчании курил папиросу. Я спросил о его участии в битвах. Он неохотно об этом ответил. Изгнание маньчжуров и китайских милитаристов он считал за дело конечное. Потом пришла очередь белогвардейских банд барона Унгерна, которые в количестве 800 человек появились под предлогом «возвращения» монгольской автономии, убегая от Красной Армии.

Этот старый партизан принимал непосредственное участие в самых крупных событиях монгольской истории.

Назавтра утром напрасно искал я моего старого приятеля. Он ушёл. Забыл спросить его об имени. Вижу перед собой его старое, характерно монгольское лицо, седые волосы и маленькие живые скошенные глаза.

Только после полудня смогли мы выехать дальше, так как были трудности с получением бензина. По дороге было две поломки. Везде, где мы ехали, поочерёдно менялись ландшафты из лесистых в пустынностепные, выглядящие как «африканские». Вторая вынужденная остановка продолжалась немного дольше, а значит, у нас было время пройтись по окрестностям. Рядом с дорогой стояло несколько стойл, сколоченных из дерева. Было это зимовье животных какого-то кооператива. Рядом с жильём сушился в баках навоз. Поблизости поднимался небольшой холм. Между торчащими у дороги скалами, под деревьями с тёмными листьями, находились конские черепа. Мы наткнулись на жертвенное место. К сожалению, поблизости не было никого, кто бы нам мог что-нибудь объяснить.

Украшенный резьбой камень в окрестности Тариалана

Вскоре мы прибыли в государственное земледельческое хозяйство в сомоне Тариалан. В административном центре сомона стояли деревянные и каменные дома. На мягких горных склонах тянулись большие поля вспаханной земли. Едва сняли мы багаж с машины, как уже прибыли к нам гости. Оказывается, что название сомона «Тариалан» означает «земледелие», поэтому я спросил, давно ли они занимаются землёй.

– Здесь, в долине рек Селенги и Мурэна, издавна процветало земледелие, – ответил какой-то старый человек. – Я также имею землю.

– А где она находится?

– В этом году там ниже, над самой рекой.

– Как это – в этом году? А что, в прошлом году была она где-то в другом месте?

– Конечно, – изрёк старик, как самое обычное. – Земля точно также кочует, как мы с животными.

В течение моей работы научной и настоящего путешествия я приучился постепенно к тому, что в этой стране всё имеет что-то общее с кочевьем, но чтобы и земля кочевала, этого я не ожидал. Моментально оставила меня усталость, и я начал подробней выпытывать всё об этом вопросе.

Земля для обработки выбирается там, где во время весенних посевов пребывает кочевник с животными. Сохой вспахивается четверть гектара земли. Боронование, а точнее, разбивание больших куч, производится вручную. Кочевник засеивает поле зерном тогда, когда дует ветер. В течение лета он многократно меняет место, но ни разу не возвращается к засеянному полю, так как пребывает скорее в высоких горах. Когда приходит пора, спускается он на равнину. Рядом с засеянным полем ставит он юрту и начинает жатву. Кочевники собирают зерно руками. Живущие по соседству китайцы жнут зерно серпами, в то время как монгольские пастухи пользуются серпом только для нарезания травы. Сорванный руками хлеб молотится таким же способом, что на утрамбованной глиняной земле топчется по нему несколько неподкованных коней. Зерно очищается от мусора путём высыпания навстречу ветру, а затем помещают его в кожаные мешки. На зиму зерно высыпается в выстеленные соломой низины и прикрывается землёй. Низины эти находятся не всегда вблизи зимовья, часто после сбора урожая пастухи отдаляются от них, кочуя дальше на места хороших условий для зимовки. В следующем году они сеют там, где их застанет весна.

Позже в долине Селенги я видел такие маленькие земельные участки кочевников. Были это кусочки земли, расположенные беспорядочно в долине. Между ними растянулись разной формы несимметричные залежные земли, а тонкие пояски земли соприкасались порой углами или боками, но часто лежали друг от друга далеко. Поблизости от них стояло несколько деревянных строений для орудий хозяйственных и войлока для прикрывания юрт зимой.

Многочисленные китайские поселенцы, которые когда-то жили в долине Селенги, копали большие каналы оросительные и помпами или водяными колёсами переливали воду во рвы, которые распределяли её по обширным полям земли. От этого способа земледелия на обводнённых территориях отказались сразу с изгнанием китайских захватчиков. Сегодня видны только его следы.

Осмотренное нами хозяйство земледельческое предлагало третий способ – современное многопрофильное хозяйство на европейский манер.

Назавтра утром выехали мы в поле. Осмотрели обширные зелёные нивы хлеба, а также увидели несколько «камней иллюстрированных», надгробий, вероятно, тюркских. Письма на них не было, но хорошо вырисовывался символ солнца и месяца, а также украшены они были элементом меандра в виде стилизованного бегущего оленя.

После полудня двигаемся дальше. В одном месте два журавля не хотели уйти с дороги. Машина со скрежетом затормозила. Журавли улетели из-под самых колёс. Потом сели недалеко от машины и наблюдали за нами. Перед машиной сидел журавель-птенец. Когда мы взяли птенца на руки, старшие удивительными, но понятными движениями просили, чтобы мы его положили. Они распростёрли широкие серые крылья и непрерывно наклонялись к земле (монгол привык говорить, что журавль кланяется перед богами, поэтому нельзя его обижать). Когда мы положили птенца на землю, пара взрослых журавлей поблагодарила нас взмахиванием крыльев.

Паром на Селенге

Вскоре въехали мы на лесистую территорию. Ландшафт становился всё красивей, появились здесь леса лиственно-хвойные. Рядом растут сосны, берёзы и ясени. Здесь множество цветов и буйного подлеска.

Ближе к вечеру доехали мы до Селенги. Через реку переправил нас такой же самый паром, какому я уже удивлялся на реке Мурэн. Конструкция его очень простая и изобретательная. Состоит он из двух понтонов, расставленных один близко к другому и связанных чем-то вроде плота. Посредине находится вертикальный металлический вал, опирающийся на канат, растянутый поперёк реки. Большим деревянным веслом паром ставится косо и отталкивается от берега. Течение воды само его переносит так, что не нужно ни работать вёслами, ни тянуть, так как вода толкает паром вниз, в то время как косая установка понтонов способствует передвижению парома вдоль каната (поперёк реки). При движении парома в обратном направлении опять используют перекос понтона в отношении направления течения реки. На пароме умещаются удобно как грузовой автомобиль, так и животные.

Позднее дорога наша проходила вдоль старых китайских оросительных каналов. Отчётливо видно, что когда-то здесь было много систем водоснабжения, построенных рядом. Главный канал проходил высоко склоном горы, параллельно реке. От него проводили меньшие рвы, а от них ещё меньшие, которые непосредственно подавали воду на поля. Рядом тянулся другой канал, связанный с такой же самой сетью водотоков.

Мы доехали до огороженной территории. Был это луг, на котором косилось и сохранялось сено на зиму. Ниже на берегу реки лежали две лодки, изготовленные из выжженных стволов деревьев. Одна из них имела дно, усиленное по всей длине металлической жестью. Мы удивлялись, что это средство водного передвижения, изготовленное с помощью наипримитивнейшей техники и известное ещё с времён первобытного общества, так долго содержится.

Опушкой соснового леса, среди небольших деревянных домиков, доехали мы до Унтея, известного монгольского санатория, находящегося в регионе Селенги. Нас ожидали уже хорошо обставленные домики. Мы сразу пошли спать.

Назавтра лучи солнца не могли пробиться между большими тёмно-зелёными ветвями огромных сосен. Воздух был свежим после вчерашнего дождя и наполнен озоном. Сразу утром встретили знакомых. Как раз пребывала здесь на отдыхе шахтёрская семья из Налайха, которую в своё время мы уже посещали. Наши знакомые продемонстрировали нам интересную игру. Игра эта в старину была упражнением меткости при стрельбе из лука. Пребывающие здесь на отдыхе пожилые монголы ещё сегодня охотно этим развлекаются.

Невысокая стойка с прилавком, наклонённая немного вперёд, на конце которой находится горизонтальный кусок дерева шириной на три пальца. За стойкой устанавливают доску. На горизонтальной деревяшке укладываются разной высоты бараньи косточки, повёрнутые вперёд другим боком. Одна косточка покрашена в красный цвет. В игре принимают участие две команды из четырёх человек. По два игрока из каждой команды занимают места на удалении девяти локтей (1 локоть равен 57,6 см) и четырёх пальцев от этого невысокого подиума. Два левосторонних сидят на левой ноге, два правосторонних – на правой, а другую ногу вытягивают. Остальные члены команд начинают игру. Берут плоский деревянный кусочек, на одной третьей длины которого прицеплена вдоль тоненькая планка. На широкий конец деревяшки ложится кружок или плоская кость, оструганная на грани, и средним пальцем щёлкают так, чтобы кружок или кость попадали как можно дальше по мере возможности на стойку. Четверо людей, сидящих рядом со стойкой направо и налево, внимательно наблюдают ход игры, тихо бормоча. Когда получается удачный выстрел, они выкрикивают. Во время настоящих профессионалов показывали ещё танцы. Употребляемые во время игры косточки, кружок и кость (или «стрела») бывают разного рода, в зависимости от того, каким пальцем щёлкают. Кроме этой игры, есть, вероятно, и другие, современные, как пинг-понг, шахматы, волейбол или бильярд. Вечером отдыхающих пастухов, рабочих и интеллигенцию интересуют фильмы в собственном местном кинотеатре. Наши приятели провели нас также по окрестности. Набрали мы множество цветов. Показали нам также такое растение, луковички которого монголы охотно собирают и едят. Прошли мы через поле, поросшее серёжками (цмином), потом взбирались на взгорье, откуда открывался великолепный вид.

В первую очередь вечером нас посетило четверо усердных монгольских студентов – два с филологии, один медик и один с ветеринарии. Они приехали сюда не отдыхать, а с научной целью. Они собирали народные песни, изучали способы лечения, изучали остатки шаманизма. Они охотно разговаривали о своей работе. Приятно было их слушать. На следующий день поехали они на велосипедах дальше. Видимо, велосипед является уже для них лучшим средством передвижения, чем конь.

В этом приятном уголке провели мы два с половиной дня. Много разговаривали с отдыхающими, собравшимися здесь со всех сторон огромной страны. Кара научил детей песенке «Леса, поля», переведённой на монгольский язык. Местные ребятишки произвели исполнением её фурор. Чтобы только через несколько лет какой-нибудь венгерский учитель музыки не открыл этого, как древнюю родственную мелодию.

У цели следующего этапа нашего путешествия, в административном центре аймака Булган, нас уже ожидали, но в этот раз не могли мы здесь остановиться, так как хотели ещё в этот день увидеть одну скалу с надписями.

Шёл седьмой час, когда приехали мы к руинам разрушенного монастыря. В сомоне Бюрег Хангай среди руин нашли мы три больших бронзовых котла. На одном из них монгольская надпись информировала о времени его изготовления. Надпись звучала как загадка: «Сделано в счастливый добрый день последнего месяца весны седьмого года Света Мудрости». «Свет Мудрости» – это название правления маньчжурского императора Хсюан Тсунга. Господство цезарей, сидящих на китайском троне, поделено на несколько периодов, обозначенных разными названиями. Дата обозначается таким способом, что приводит название периода, а позже год этого периода. Период «Свет Мудрости» начался в 1821 году, а следовательно, седьмой приходится на 1827 год. «Счастливый добрый день» – это, вероятно, пятнадцатый день первого «белого» месяца монгольского года, но есть это также пятнадцатый день каждого месяца. Следовательно, разрешение загадки звучит так: «Сделано дня 15 июня 1827 года».

Ненадолго остановились мы у котлов. Ещё посетили мы ближайшую юрту и спрашивали её жителей, знают ли они что-нибудь о камне с надписями, который должен находиться поблизости. Из юрты высунулся старик и заявил, что он не знает, правда, где может быть этот камень, но на три километра дальше, в конце долины, живёт другой старик, который, наверное, знает. Быстро отыскали мы указанную юрту, а в ней старого седого монгола. Этот – подобно как это делается в сказках – послал нас дальше до ещё более старого своего соседа. Мы пошли к нему. Старец не принял нас, правда, словами сказки: «Вам повезло, что те назвали меня дядей, так как иначе…», несмотря на то, что обратились мы к нему öwgönguaj, что в приближении означает «дядя», но объяснил, куда мы должны ехать. Поехали. Мы неслись по безлюдной окрестности, через взгорья, вытоптанными конскими тропами, вдоль следов скота. После недолгого времени заметили мы поселение, состоящее из нескольких юрт.

В поселении работала молочная ферма. Женщины как раз доили коров. Жители поселения знали положение камня с надписями. Нам предоставили проводника. На каменной крутизне взгорья, в достаточно скрытом месте, находим нарисованные кистью знаки китайского письма и многословный монгольский текст; рисунок буддийский, выглядевший как более поздний; а также формула «ом мани падме хум», написанная тибетским алфавитом. Едва можно было и этого чего-то прочитать, так как прибыли мы туда уже в сумерках. А кроме того, письмо подверглось сильному разрушению из-за общего воздействия воды и ветра. Решили мы провести ночь в ближайшем поселении и утром вернуться в это место. Итак, удалились мы в поселение. Каждого из нас разметили в другой юрте. В юрте, в которой я ночевал, не было дома жены и дочки хозяина, был только зять. Хозяин очень оправдывался, что имеет под рукой только холодную баранину. Поужинали, а потом после короткого разговора втиснулся я в мой спальник и уснул. Старик спал на кровати. Позже возвратилась его дочка, и молодая пара расположилась на распростёртом войлоке. Прикрылись они той же самой одеждой, которую носят в течение дня. Хозяева мои встали спустя около двух-трёх часов после рассвета, чтобы взглянуть на стадо. Около половины шестого мы позавтракали и поехали к камню с надписями.

При утреннем блеске солнца ситуация не была, к сожалению, более выгодной. Мы заметили новые короткие надписи, но только с большим трудом их можно было прочитать. Одна из надписей на китайском языке увековечила жалобу живущих здесь вдалеке от родины китайцев. В разные периоды пропущены, приглашены и приняты на эти территории китайские поселенцы, которых очень срочно и без специальных требований забрали для возделывания степей. Выгоду сгребли, очевидно, прежде всего, здешние феодалы, иногда по-доброму, в виде дани, а порой насилием или грабежом. Не исключено, что для китайцев небольшой разницей становились оба применённых способа.

Надписи монгольские были ещё более трудными для чтения. На основе их содержания удалось только установить, что не могли они происходить из периода более позднего, чем XVIII век, в это время на основе типа письма – что не могли происходить из периода более раннего, чем ХГУили XV век.

Кара скопировал несколько кратких текстов. Располагались они таким способом, что без лампы-вспышки или другого искусственного освещения нельзя было их сфотографировать. После целого дня работы должны мы были уехать с ничтожными результатами. Отсутствие соответствующего оборудования лишило нас прекрасного открытия. Может, когда-нибудь будем ещё иметь оказию это наверстать.

Мы вернулись в поселение, где оставили перед этим часть наших вещей, попрощались и поехали в направлении Дашинчилена.

В десять часов увидели мы огни столицы. После степного путешествия город казался нам большим, европейским. Остановились мы в отеле Алтай, но долго не мог я заснуть, может, от усталости, может, от избытка впечатлений.

Я встал с кровати и собрался писать дневник. Наскоро подвёл итоги моих первых впечатлений и наиважнейших результатов нашего путешествия. Может, удалось нам определить ситуацию языковую и этнографическую в Западной Монголии. В общих чертах имею я перед собой образ больших этнических групп этой части страны. Из этого следует:

1. Западная и юго-западная группа халхасско-монгольская, а также группы сартул и байт, находящиеся в значительной степени под влиянием халхасов;

2. Разные группы дархатов, которые находятся в разной степени под влиянием групп халхасской или бурятской;

3. Группы бурятские;

4. Группы тюрксо-урянхайские (ариг, соит, уйгуры, цатангут и т. д.) из окрестностей Хубсугула;

5. Группы западно-монгольских ойратов, а именно торгуты, племя дэрбэт, дзахчины, монгольская группа урянхайцев, хотон, мингат;

6. Западно-монгольские казахи;

7. Другие, не смонголизованные ещё группы тюркские, как мончак, уйгуры и узбеки.

Среди этнических групп Западной Монголии не встречал я только группы хотогойит.

Мне удалось также установить расположение этих групп, а также характерные черты языковые и этнические, разумеется, без вхождения в подробности, и это с точки зрения на недостаток времени и возможностей.

Сведения свои я обогатил большим количеством исторических и географических данных. Обогатилась также наша коллекция рукописей, гравюр на дереве тибетских, а также монгольских.

Немного времени осталось нам на отдых, так как уже на следующий день ждало нас множество работы с самого утра. В своё время в Будапеште я долго думал над тем, откуда можно добыть деньги на приобретение монгольских этнографических экспонатов. К сожалению, наши компетентные органы не видели возможности использования той единственной оказии для создания первой монгольской коллекции этнографической. До настоящего времени ни в Национальном Этнографическом Музее, ни в другом месте не имели мы материала на тему монгольской этнографии.

Наконец, Этнографический Музей предложил нам свою помощь и приготовил небольшую венгерскую выставку, которую при поддержке Института Культурного Сотрудничества с Заграницей послали мы поездом в Улан-Батор ещё перед нашим выездом в Монголию. Ожидали мы, что в обмен на выставку получим коллекцию монгольских предметов. Выставка наша уже давно должна быть в Улан-Баторе, ибо хотели её открыть 11 июня с оказии монгольского народного праздника, но о судьбе экспонатов не было никаких вестей.

Пошли мы с этим вопросом в Монгольский Институт Культурного Сотрудничества с Заграницей. Там ничего не знали о выставке. Наводили мы справки в Комитете Наук, но и там о ней не слышали. Поехали мы на вокзал, где утверждали, что на поданный нами адрес не было такой посылки в период минувшего полугодия. В это время связались мы по телефону с Будапештом и просили, чтобы там проверили, что сталось с выставкой.

Уже три дня продолжались поиски пропавших ящиков, когда внезапно в час пополудни вызывают меня к телефону. Ко мне обратился служащий железной дороги и сообщил, что нашлись ящики. Он оправдывался, что они не разобрали точного адреса и поэтому не находили посылки, несмотря на это, уже неделю груз находится на месте. 8 июля приступили мы к устройству выставки. Работали мы днём и ночью, чтобы успеть приготовить надписи, стойки, карты, фотомонтажи, а также запроектировать размещение выставки. 10 июля в 12 часов выставка была открыта. Выставленные экспонаты радовали большим успехом, особенно намордник, известный в Монголии и используемый с целью помехи телёнку в сосании молока коровы. Всем понравилась также красивая резная кружка пастушеская из северной Венгрии, называемая цса-нак. Это название не является для монголов чужим, потому что шумовка по-монгольски называется шанага. С выставки репродукций произведений венгерского искусства с Х1Хвека наибольшим успехом пользовался Мункаши.

Во время устройства выставки приняли мы участие в конференции на тему орфографии монгольской, где монголисты из МНР дискутировали по вопросам теоретическим с учёными СССР, КНР и других стран и практическим – по правописанию официального современного монгольского языка. В МНР с 1941 года введено гражданское правописание вместо прежнего письма уйгурско-монгольского. Система эта, в общем, сдала экзамен, но много мелких деталей требуют исправления. Об этом дискутировали учителя из столицы, а также из провинции, учёные, журналисты и поэты, старые и молодые, монголы и иностранцы.

Во время заседаний получили мы оказию узнать несколько известных особенностей из монгольского научного языка. Присутствующие – Дамдинсурэн, профессор монгольской литературы; профессор Содном, историк литературы; Лувсавандан, профессор монгольского языка; Лувсандендев, автор большого халхасско-российского словаря; Мишиг, учёный рукописей маньчжурских, и старик Дордж, преподаватель тибетского языка; Пагба, Цевел и несколько старых и молодых учёных, а среди них наш проводник Вандуй принимали живое участие в дискуссии. Видно было, что считают они вопросы орфографии за вопросы первостепенного значения.

С этой конференции вынес я определённый опыт на тему разницы между языками монгольскими. Среди присутствующих советских делегатов был также Циденбаев, тогдашний директор Бурятского Института Наук, известный языковед. Начал он своё выступление вопросом, можно ли говорить по-бурятски. Присутствующие на конференции делегаты-халхасцы заверили единогласно, что может он говорить спокойно, все его поймут. Язык бурятский с многих точек зрения отличается от халхасско-монгольского, особенно подвергаясь влиянию русского языка, поэтому много в нём есть русских заимствований. Кажется мне, однако, что эта разница не мешает халхасам в понимании бурятского языка. Конечно, нужно принять во внимание также и то, что в конгрессе принимали участие люди образованные. В работе конференции помогала советская делегация во главе с профессором Санжеевым Г.Д., а также делегация китайских монголистов под руководством Эрдене Тогто и Чингилтея. После конференции имели мы оказию в долгом приятельском обмене мнениями.

12. Демоны, ламы, артисты, герои

Монастырь «Полный Радости». Наука «Тройной дороги». «Алмазная колесница». Семь магических букв. Как долго должен учиться лама? Среди масок демонов. Танцы богов с дьяволами. Во дворце последнего монгольского владыки. Кпяж Шераб. Сухэ-Батор. Революция. Власть народная и теократическая власть государственная.

Во время работы в Улан-Баторе удалось мне найти столько времени, чтобы посетить несколько раз «Гандан», или монастырь «Полный Радости». Мы прошли через китайский квартал, а затем поднялись на вершину небольшого взгорья и были уже у монастырских стен. У главного входа находятся две цветные фигуры львов. Мы прошли ворота и дошли до небольшого двора, который окаймляли три главных и много второстепенных домов. В одном из них происходило, собственно, богослужение. Это было святилище. На фоне тыльной стены храма стоит главная статуя Будды. Перед ним и по обеим его сторонам горит ладан в кадилах. Здесь также собраны жертвенные предметы. Принимающие участие в богослужении ламы сидят в двух рядах напротив друг друга, а со стороны статуи каждый из рядов замыкает по одному ламе высшей степени. Жёлтые одеяния, красные пелерины и разные музыкальные инструменты лам тонут в мраке храма. На плафоне и боковых стенах повешены многочисленные религиозные картины и хоругви с портретами божеств и буддийских символов. Храм наполняет тихое бормотание молящихся монахов, переходящее порой в громкие молитвы. При каждом фрагменте текста гремят тарелки, шумят оглушительно бубны, роги и колокольчики. Потом внезапно всё снова утихает, и слышно только монотонное бормотание молящихся.

В одном второстепенном доме расположена библиотека. Книги чтятся как святыни, а верующие входят сюда с таким самым богослужением, как бы входили в храм. В библиотеке сидит несколько лам. Редкое это явления, чтобы какого-то иностранца интересовали не только диковинки, следовательно, ламы пользуются случаем, чтобы осведомиться об отношениях европейских. Учёных лам интересует далёкий, неизвестный мир, и добытые там и здесь известия старательно включают для собственных дел. Например, шестой панчен-лама написал набожное и священное произведение под титулом: «Книга о путешествии в Шамбхалу», в котором даёт он фантастический образ полного перипетий паломничества в мистический будущий рай. Книга родилась в 1775 году, а несколько десятков лет спустя открыл её Кёрёщи Цсома, подобно как много других произведений тибетских, которые он открыл европейской науке. Когда европейские учёные взяли книгу в руки, удивились, что европейские страны фигурируют в ней с такой обстоятельностью и так часто. Оказалось, что как раз зимой 1774 года посетили панчен-ламу шестого два английских посла – Тёрнер и Багли. Панчен-лама попросил к себе послов и приказал им подробно рассказать ему географию Европы. Ламы-писари тщательно записали каждое их слово. Тёрнер в своих описаниях путешествия говорит о трех визитах. Факт, что книга путешествий была написана ламой через несколько месяцев после визита англичан, а тибетская транскрипция появляющихся в ней названий европейских местностей отразила английское произношение, доказывает неопровержимо, что панчен-лама опирался на рассказы английских послов. Это не является отдельным случаем в тибетской и монгольской литературе. Сумпа Мканпо, известный историк XVIII века, монгол по происхождению, но пишущий на тибетском языке, повествует в одном из своих произведений о Москве, Константинополе и Чёрном море.

Не удивило меня, следовательно, когда один из лам поделился со мной, что пишет на тибетском языке книгу о Франции, так как лама этот в двадцатых годах побывал во Франции. Не нужно также удивляться тому, что он, будучи монголом, пишет по-тибетски, что часть лам монгольских в состоянии лучше писать по-тибетски, чем по-монгольски. В первые годы народной власти издавалась прогрессивная газета лам, написанная по-монгольски, но тибетским письмом, потому что ламы охотней читали тибетское письмо, чем старое монгольское. Удалось мне раздобыть несколько библиографических редкостей такого рода в виде презентов от наших монгольских друзей.

Ламы показывали нам свои книги, приносили поочерёдно интересные и неизвестные произведения буддийские. Я был теперь в той счастливой ситуации, что, находя в тексте что-то непонятное или требующее разъяснений, имел в распоряжении целую коллегию лам. Довольно часто пользовался я этой оказией, так как ламаизм является религией, полной народных суеверий и местных элементов и, следовательно, наитруднейшей для понимания из всех известных религий. Нет такой строгой догматичной системы, как христианство или хотя бы ислам. Ламаизм с самого начала был сборником наук, не всегда между собой согласных, но вырастающих на общей основе буддизма.

Буддизм в своей старой форме не знал бога в человеческом виде, не представлял загробных сил. Чтились только следы стоп заложителя религии, Будды Гаутамы. Вследствие завоеваний Александра Великого в Малой Азии до расширяющегося в то время в Северной Индии буддизма пробралось эллинское представление и понятие бога. Буддизм принял также богов от разных местных вероисповеданий и даже от побеждённого брахманизма.

Ламы собираются на богослужение

В минуты своего появления буддизм был вероисповеданием, выступающим против кастовой системы и проповедующим, прежде всего, аскетическое духовное обновление. Было это вероисповедание, не признающее, собственно говоря, даже религиозной организации. Быстро оно создало, однако, иерархию земную, а затем небесную. Когда позже буддизм был из Индии вытеснен и искал приверженцев среди первобытных племён, живущих в горах Центральной Азии, смешался он с местной верой чародейско-магической.

Буддизм является, впрочем, для монголов достаточно чужой религией, несмотря на то, что их первая встреча могла наступить гораздо раньше. Может быть, уже перед Чингис-Ханом попадали к монголам одиночные путешествующие миссионеры, но наиболее близкая связь между монголами и буддизмом возникла только на пути кампании агрессивных наследников

Чингис-хана, потянувшихся даже в Тибет в 1239 году. Однако связь эта, которая усилилась во время господства в Китае монгольской династии Юань, означала, пожалуй, только то, что монгольские владыки поддерживали тибетских духовных вождей. Среди монголов буддизм не находил в то время много последователей. Единственно, при дворе Кубилая и его наследников могло быть несколько буддийских монахов монгольских, но с тибетским духовным образованием.

Реформированный Тсонгхавой тибетский ламаизм нашёл дорогу к монголам через Алтан-хана (1507–1582 гг.) и, следовательно, на триста лет позже правления Чингис-хана и около двухсот лет позже падения династии Юань.

Когда маньчжуры появились на исторической арене и заняли Китай, а затем расширили своё господство на Монголию, монгольский ламаизм уже представлял важный общественный фактор. Халхасов отвёл в 1691 году в лагерь маньчжуров именно один из духовных вождей религии Ундюр-геген. С этого времени маньчжуры, «священные ханы», или императоры маньчжурские на китайском троне, поддерживали изо всех сил монгольский ламаизм. Маньчжурские императоры сыграли большую роль в переводе и сопоставлении канона монгольского, содержащего священное учение буддизма, в это время власть в Монголии захватывали всё решительней в свои руки духовные лица. Когда монголам представилась оказия для смягчения своей зависимости от китайского государства, вельможи выбрали главой Монголии Богдо-гегена.

В Монголии перед народной революцией жили десятки тысяч лам в пятистах монастырях. Каждая пастушеская семья отдавала в монастырь по меньшей мере одного мальчика, а если в семье было три или более мальчиков, то в основном двух. Монастыри требовали от пастухов отработки повинностей феодальных, так как владели фантастическими поместьями.

Распространённое в Монголии ответвление буддизма называется ламаизмом, потому что в его учениях об избавлении значительно большую роль, чем в других направлениях, играют духовные лица, ламы или «люди высшие». Тибетское слово «блама», из которого происходит лама, ведь означает «высший». Ламаизм проповедует: из существования три дороги к совершенству. Дорогу, ведущую к совершенству людей простых, обыкновенных определяет учение «малой колесницы»; жизнь божеств, святых, Будды и Бодхи-саттв вмещает «большая колесница». Прабуддийскую космическую дорогу избавления вмещает учение «алмазной колесницы».

Для приверженца ламаизма мир делился на шесть королевств. Это королевства богов, духов (или демонов), людей, страшилищ, зверей и преисподней. Жизнь протекает между этими краями. Жизнь обусловливают глупость, ненависть и желание. Эти «три яда» являются основой и корнем всякого греха. На них вырастают десять главных грехов: лишение жизни (человека, животного), кража, нечистота, ложь, клевета, оскорбление, оговор, жадность, гнев, совершение ошибок и отщепенство.

Людская жизнь – как учит Тсонгхава – есть случайность, подобная морской волне, взносится она к небу и, разбитая, падает.

Каждый поступок имеет своё последствие, те поочерёдно рождают новые последствия, выступает здесь цепь причин и следствий, поворотов. Жизнь постоянно обновляется. После смерти человек родится снова в другом облике.

Девочка оседлала лошадь

С этого вечного кружения может вызволить человека только буддийская вера. Она учит «Четырём Правдам», или тому, что жизнь складывается из терпения, что причиной терпений есть желание, что от терпений можно освободиться через избежание желаний, а для освобождения от желаний нужно сохранять заповеди буддизма. Простой человек – через познание правд буддийской веры и после прохождения дороги, рекомендуемой этой религией, – может достичь нирваны.

Но святые, крайние, «высшие люди» не удовольствуются тем, они свои поступки и жизнь посвящают освобождению других. В то время как человек простой шествует узкой тропинкой, «малой дорогой», человек святой выбирает «большую дорогу». На «большой дороге» нужно взобраться по десяти ступеням, прежде чем человек дойдёт до конца кружения, до состояния «идеально просвещённого».

Просматривая священные тексты, укладываемые передо мной поочерёдно на столике, находящемся у порога библиотеки, я наблюдал сидящих вокруг меня лам. В каком мире они живут? Я задумался также, разве старушка, которая, вероятно, в эту минуту клонит голову перед ящиком со священными книгами, а через минуту с большим звоном бросает на алтарь деньги, понимает эту метафизическую комбинацию?

Меня приглашают в «конференц-зал» в соседнее здание. В прихожей лама, убранный в красный плащ, держал в руке большую книгу. Как раз эта самая старушка говорила ему последовательно о презентах, принесённых для лам.

В конференц-зале на низком диване сидели около стены священники. Обслуживающие их низшие ламы приносят нам чай и сладости. На столе стоит телефон. Выглядит это здесь немного странно. Старшие ламы показывают свои богатства – несколько хоругвей, красивые статуэтки, старинные тексты. Показывают они также литургические реквизиты, а среди них так называемый «символ молнии». Это предмет, состоящий из железной или серебряной ручки и прикреплённых к ней с обоих концов двойных кружков, привычно богато украшенных серебром. Находился здесь также искусно выкованный серебряный колокольчик, эти два символа относятся уже к третьему наиболее замкнутому кругу учения, к мистической «алмазной колеснице», едущей наивысшей дорогой Мира. Согласно «алмазной колеснице», в начале Мира стоит Прабудда, держащий в руке символ молнии – символ дремлющей мысли, мудрости и мужской созидательной силы – также колокольчик с чародейским звоном – символ возможности и женского плодоносия. Эти два основных элемента являются сущностью Мира.

«Алмазная колесница» проповедует затем, как блеск сияющий из размышлений Прабудды заменился в пятиродного Будду, и как пять его воплощений дали жизнь новым пяти сущностям, которые действовали при сотворении Мира. Обличья Будды, которые появились на Земле (Гаутама есть один из них), являются воплощениями его небесных образов. В то время, когда образы неземные создают этот мир, образы земные гарантируют безопасную жизнь загробным людям с того света. История Мира состоит из пяти периодов, называемых калпа. По окончании каждого из них всё начинается снова, а история Мира есть вечное кружение этих периодов. Каждый период Мира и, следовательно, минувший, настоящий, будущий имеет своего центрального Будду. Гаутама, индийский князь, родившийся в VI веке до нашей эры, есть Будда только настоящего периода Мира.

Человек должен уметь включаться в мистический Мир Загробный уже в течение земной жизни. Желая его понять, он должен знать систему символов буддизма, запутанный порой лабиринт слов и формул чародейских. Наиболее часто встречаются символы восьми знаков победы: две рыбы, круг, меандр, цветок лотоса, знамя, кружка, белый зонтик и рог. Знаки эти виднеются наиболее часто на буддийских картинах, а мои собеседники-ламы прибавляют к каждому символу длинные комментарии.

Например, кружка содержит напиток бессмертия, а таким является, очевидно, буддийская наука. Белый зонтик означает добродетель, охраняющую от излучения жажды, а согласно другому объяснению, есть это в индийской символике очень часто появляющийся королевский герб. Кроме восьми символов победы известны, например, десять знаков могущества, а следовательно: Солнце, Месяц и «Пламя эфирное», а также семь комплексов букв: ха, кша, ма, ла, ва, ра и я. Первые три означают три стихии, остальные семь – сферы. А таким образом, воздух, огонь, воду, землю, пуп Мира (Шумеру), Мир чувств и Мир, неощущаемый чувствами.

Буддийский мистицизм не ограничивается объяснением Вселенной, но простирается на наиболее повседневные области жизни. Если питаемся или едим «три белых блюда» – сыр, молоко и масло – или «три сладких блюда» – патоку, мёд и сахар, – то должны знать, что каждое из них действует по-другому на живущих в разных частях нашего тела демонов, так как тело людское поделено также на разнообразные сферы, сферам соответствуют знаки, а знаки имеют мистический смысл.

Смысл символов объясняют простому человеку ламы, и это, между прочим, обеспечивает им привилегированную позицию. Но между ламами есть также большая разница. Даже в настоящее время, в 1957 году, можно заметить в Улан-Баторе огромную разницу между несколькими главными ламами монастыря «Ган-дан» и обычными ламами, а также ламами для услужения.

Издавна монгольские мальчики, идущие учиться на лам, оставляли родительский дом уже в возрасте 7 лет. Родители, может быть, даже радовались, что будет в доме меньше на одного едока баранины, а при этом надеялись, что он приобретёт себе заслуги через набожный поступок. Когда мальчик прибывал в монастырь, к него обстригались волосы, давалось новое имя и начиналась учёба с повседневным битьём и голоданием. Не одна палка сломалась на его плечах, прежде чем запомнил он бесконечное количество молитв и заклятий. Порой думал он о побеге. Но куда? Знал, что монастырь привезёт его назад. Большая часть учеников ждала нетерпеливо экзамен, так как после него можно было уже свободно покинуть стены монастыря и ходить по стране в качестве странствующего монаха, продающего святые образки и тексты молитв. Много лам после первого экзамена оставалось, однако, в монастыре, где проводило всю жизнь. Из оставшихся в монастыре лам немногие, однако, брались за дальнейшую учёбу в целях достижения рукоположения. Тех, которые взялись за новое умственное усилие, ждало десять лет работы. Затем они получали освящение. Они давали присягу на десять заповедей и сорок правил монастырских, после чего в торжественной церемонии надевали красные плащи, а на голову надевали им жёлтые шапки. После этих освящений амбициозные ламы могли подниматься к высшей иерархии духовной или завоёвывать научные степени в высших буддийских теологических школах.

Монгольские ламы совершали паломничество в Тибет, чтобы освоить теологические знания в известной школе в Лхасе или другой. После сдачи экзамена они получали титул карампа или гешес. Затем существовала ещё возможность дальнейшей учёбы.

В духовной иерархии монгольского духовенства в настоящее время имеет наивысшее звание хамбо (мудрец). Был он высшим в монастыре «Гандан» в Улан-Баторе.

Я очень был обрадован, когда во время разговора с ламами прибыл посланец с вестью, что меня ожидает Эрдэнепел, высший монастыря «Гандан». Высший жил в необычной, прекрасно украшенной юрте. На звук звонка, сопровождающего открытие двери, появился лама в жёлтой одежде и проводил меня через двор. У главной юрты он пропустил меня вперёд, кланяясь при этом беспрестанно. Я вошёл в юрту. На низком диване сидел лысый, тучный, пожилой мужчина с добрым лицом и выглядящий достойно, одетый в жёлтое платье и красный плащ. Рядом с ним возвышалась высокая кипа книг. Мы церемониально поздоровались, а затем вежливо спросили взаимно о здоровье и работе. Лама интересовался, как прошло наше путешествие по Монголии и что делают мои коллеги.

Лама, который меня привёл, сдержанно покинул юрту. Когда нужен был слуга, главный духовный сановник ударял висящими на ремешке шариками в небольшой звонок. Были поставлены чай, сладости и папиросы. У меня создалось впечатление, что старый Эрдэнепел ориентирован в вопросах современного мира. Он независим от монастыря. Не принимает участия в повседневной жизни монастыря, не приходит на ежедневное богослужение, а также не смог немедленно сказать, к какому буддийскому покровителю он обращался в этот день. Он имел собственную каплицу и собственную библиотеку. Во всех же важных вопросах касающихся монастыря, ему принадлежит последнее решение.

Ежедневно менее важные вопросы улаживаются другой духовной особой, «директором монастыря». Во время нашего пребывания в Улан-Баторе был им лама Гомбо. В работе помогают ему руководители разных отделов монастыря – руководитель библиотеки, начальник хозяйственного отдела и заведующий церемониальными вопросами. В самих церемониях принимают участие ламы разной степени, как читающие молитвы вступительные, поющие и т. д.

Сегодня в Монголии всю эту сложную монастырскую иерархию можно встретить в единственном активном монастыре «Гандан». Из прежних монастырей

Урги сохранился ещё один – «Чойджин ламин сюме», построенный в 1905 году, превращённый в 1941 году в музей истории религии. Здесь увидел я известные маски для танцев цам. Когда я только пересёк порог музея, поразился. У дверей сидел недвижимо мужчина с неподвижным лицом и смотрящими вдаль глазами. Попадающие через противоположное окно лучи солнца освещали его золотистое мёртвое, покрытое как бы лаком лицо и спадающий с его плеч плащ. Когда я осмотрел его поближе, оказалось, что это мумия. Эти покрытые лаком и позолотой земные останки последнего учителя – Богдо-гегена – сидели у дверей на небольшом троне.

Маска для танца цам

Едва отвернул я голову, на меня скалило зубы какое-то чудовище. Четыре могучих белых клыка выступали из открытой пасти, а на синем лице блестело не два, а три глаза. Лоб его украшало пять снежно-белых черепов. Рядом с ним и дальше я заметил других чудовищ. Некоторые из них имели головы зверей, некоторые – людей. Было такое, в клюве которого сплеталось множество огромных змей, а также чудовище с двумя большими рогами.

Маска для танца цам

В углу торчало несколько фигур с приятным лицом и человеческим взглядом, некоторые из них даже смеющиеся. Когда я немного отодвинулся назад, оказался среди группы вооружённых демонов, окружённых омерзительными старыми бабищами, а также среди пустых черепов со стекловидными глазами и исполинов в страшном вооружении.

– Что это? – спросил я директора музея.

– Маски цам, – прозвучал ответ.

Страшные маски тотчас же разбудили мою заинтересованность. Директор знал название каждой из них, следовательно, я сразу их записал. Потом каждую вынес на солнце и, к немалому ужасу пешеходов, сфотографировал. Большего не удалось мне здесь узнать, должен был искать сведения в другом месте.

Маска для танца цам

Прежде всего, направился я в монастырь «Гандан». Здесь несколько лам рассказали мне, что ещё хорошо помнят танцы цам. Некоторые из них принимали в тех танцах участие, другие только их видели. Последний такой танец был представлен в Монголии в 1928 году.

Как меня информировали ламы, каждый монастырь имел свой танец. Ничего более также я не узнал здесь. Только позже удалось мне получить информацию, что живёт ещё старый лама, который организовал последний танец в 1928 году. Я встретился с ним, впрочем, только в 1958 году. А теперь продолжал дальнейшие поиски. В фотолаборатории Центрального музея удалось мне найти несколько старых фильмов с танцами 1928 года. Я скопировал около шестидесяти иллюстраций.

Маска для танца цам

Следующей нитью было непроверенное сведение, что свидетелем последних танцев цам был, между прочим, один европеец. Я подумал, не описал ли он где-нибудь своих впечатлений. Я осмотрел библиотеки, но не наткнулся ни на один след этого. В Будапеште узнал я позже от профессора Лигети, что европейцем эти была советская монголистка Н. Шастина. Двигаясь этим следом дальше, нашёл я в одном монгольском журнале 1928 года, изданном на русском языке, очень подробное описание танцев. Я сопоставил это с воспоминаниями организатора и всё, пункт за пунктом, сошлось с тем, что местами больше описания содержал доклад научного свидетеля, в другой раз организатор сумел дать мне профессиональные пояснения.

Сапог для танца цам

Впрочем, мне удалось найти ещё одну точку опоры. Я нашёл ритуальный тибетский текст и двуязычный тибетско-монгольский, содержащий описание танцев, составленный самими тогдашними ламами. Обладая этими материалами, может быть, удастся мне когда-нибудь детально объяснить и описать эти удивительные маскарадные танцы демонов. Теперь скажу о них только несколько слов. Смысл танцев объясняется разными способами. Один утверждает, что шествие богов и демонов представляет загробную жизнь такой, какой её видят умершие, вступающие в неземной мир. Согласно другим комментариям, танцы символизируют уничтожение врагов веры. Есть также и такое мнение, что танцы представляют гибель короля Глангдармы, тибетского отщепенца, убитого в 842 году буддистами. Ещё другие утверждают, что танцы являются позднейшей разновидностью смягчённых старинных ритуалов, связанных с принесением жертвы в виде человека. Что из этого находится ближе к истине, сегодня очень трудно установить. Сами танцы служат, несомненно, показанием мира демонов и божеств буддийских.

Цам является словом тибетским и означает только танец. Всё торжество состоит из похода масок, обхода с алтарём и сжигания бумажных фигур. Наиболее долго длится поход, происходящий в установленном порядке. Вокруг отдельного главного божества или демона танцует его свита потусторонняя, а следовательно, слуги и демоны или чудовища низшего ряда. Сопровождает это оглушающая какофония. Танцы демонов на земле монгольской не проникают в отдалённые времена. Первый раз они были представлены в монастыре Эрдэни-Дзу в первой половине XVIII века.

В музее истории религии, кроме масок демонов, находится много фигур Будды, красочные картины святынь, а также литургические принадлежности. Мне показывали между прочим свирель, изготовленную из бедренной кости семнадцатилетней девушки, а также несколько бокалов жертвенных из настоящих человеческих черепов. Ламаизм очень любит элементы, пробуждающие ужас, так как они способствуют созданию мистического настроения. Если нельзя пользоваться оригинальными средствами, применяются временные. На стене висело несколько полотен картин, представляющих растянутую человеческую кожу, а к черепам человек привыкает здесь, как на европейских выставках к мёртвой натуре.

Монастырь «Эрдэни-Дзу»

К музею прилегает ещё меньшее здание, в котором находится множество живописно расставленных статуй Будды. Одна из групп позолоченных статуй изготовлена была как будто в двадцатых годах в Польше.

Третьим старым зданием, ценным как памятник старины, является в столице монгольской, дворец Богдо-гегена. Достаточно трудно было достать разрешение на его посещение. Дворец состоит из частей летней и зимней. Часть летняя построена в стиле императорского дворца в Пекине. Может быть, даже является произведением тех самых китайских мастеров. Здесь в период монгольской автономии имел свою усадьбу наивысший владыка.

Ворота дворца Богдо-гегена

Перед главным входом находятся особые украшенные ворота, за ними на небольшом цоколе стоит красивый каменный лев. На входных дверях дворца нарисованы священные буддийские символы, сторожащие ворота. Весь комплекс строений окружён высокой кирпичной стеной. После пересечения главного входа и прохода портала входим в первый сад, окружённый с четырёх сторон одноэтажными зданиями. Всё построено здесь в китайском стиле. Мы видим зарешечённые окна и крытые коридоры. Напротив портала находится другое здание, через которое входят в главный сад дворца.

Фрагменты дворца Богдо-гегена

Сад также окружён одноэтажными зданиями. Цветные балки сеней опираются на раскрашенные колонны. Крылатая капитель колонн соответствует цвету балок. Окружающий сад забор составлен из деревянных решёток.

Каменный лев перед воротами

Крыша строения опирается на сложную деревянную конструкцию. Покрывает её черепица в форме параллельных труб, копирующих связки бамбука. Выступающие из стен рёбра закончены орнаментом в форме людских голов. Наверху крыши ряд звериных фигур – львы, драконы, рыбы, слоны.

Фрагменты дворца Богдо-гегена

Стропильные балки

В залах дворца помещается небольшой музей, содержащий немного ценной мебели, предметы ежедневного употребления, а также средство передвижения последнего Богдо-гегена. В среднем зале главного здания находится праздничный трон, золотую спинку которого, богато украшенную, делал монгольский художник.

Золотой трон Богдо-гегена

Дворец зимний, находящийся рядом с дворцом летним, с двойным двором, является зданием достаточно простым, с гладкими белыми стенами, построенный по-европейски и не представляющий никакого определённого стиля. Других зданий из первоначального комплекса дворца сегодня уже нет.

Фрагменты дворца Богдо-гегена

В одном зале наткнулся я на три очень ценные картины. Были это произведения известного монгольского художника Мардзана Шераба, одно из которых запечатлело вид старинного дворца с высоты птичьего полёта. С картины видно, что комплекс строений дворца был в пять раз больше, чем сегодня. Между дворами, прилегающими к сохранившейся до сегодня части, тянулся лабиринт хозяйственных строений.

Кроме того, картина увековечила многочисленные маленькие сцены из тогдашней монгольской жизни.

Фрагмент картины Мардзана Шераба

На картине видно кормление птиц, распрягание коней, едущего на велосипеде ламу, ударяющего в бубен шамана, ссорящихся женщин, продающих муку китайцев, молящихся духовных лиц, а также любовные пары. Всё это представлено пёстрой сбитой массой. Картина не лишена иронии, поэтому народ называет своего великого художника именем Мардзан, означающим «насмешник».

Старинное место жертвоприношений с конскими черепами

Интересной была карьера и деятельность этого мастера. Родился он в 1866 году в тогдашнем аймаке Дза-сакту-хан, на территории настоящего аймака Кобдо. Происходил он из бедной пастушеской семьи. До двадцатого года жизни пас стада родителей. Уже в то время начал немного рисовать. В 1886 году переехал в столицу в поисках другой работы. Он ходил по столичным монастырям и продавал свои рисунки. Ламы оценили его способности и давали ему всё больше работы. Они велели ему рисовать священные картины и монастырские хоругви. Вокруг «Дзюн-хюре», одного из наибольших монастырей Урги, сосредоточилась понемногу небольшая группа художников, в которой, межу прочим, находились Дзюгер, Цэнд и Гэнден. С ними Шераб создавал частями свои позднейшие великие произведения. Группа переняла перспективу и технику художественную у мастера, из чего позднее родилась важная монгольская художественная школа. Шераб получал познания, знакомился с творчеством европейских и китайских художников, а на период автономии приходится его первый творческий период.

Стиль Мардзана Шераба напоминает, может быть, из европейских художников, наиболее Брейгеля. Вероятно, Шераб был знаком с произведениями этого нидерландского художника, однако элементы его стиля нужно искать, прежде всего, в китайском искусстве. Из него черпает он эпические композиции и средства образования человека.

Бубен, дудка из кости и колокольчик

В произведениях его первого периода творчества не видно черт эклектизма искусства Востока и Запада, он настойчиво сохраняет собственные монгольские черты и является известным наблюдателем природы. Его способ образования наиболее охотно получается из множества маленьких независимо от себя схваченных сценок в большую картину, увиденную с высоты полёта птицы. Из его великих произведений известны картины, представляющие Ургу, монастырь «Гандан», город Маймачен, монастырь «Мандзушри», танцы цам, торжество «Майтрейя» и дворец Богдо-гегена. Совместно со своими учениками нарисовал он также два монументальных произведения: «Доение кобылы» и «Один день Монголии».

Я сидел всё своё послеобеденное время в Центральном музее перед двумя последними картинами, сфотографировал их, срисовал фрагменты, а также списал комментарии, какие услышал от моих знакомых, случайных гостей, работников музея, не исключая даже уборщицы, так как жизнь, представленная художником на картинах, была понятна для всех. Обе картины становятся, собственно, одним целым. Обе увековечили небольшие сцены из монгольской жизни, с той лишь разницей, что «Доение кобылы» представляет день праздничный, праздник кумыса, а другая картина – многочисленные происшествия дня обычного. Композиция складывается из маленьких независимых, по большей части, друг от друга сцен, в которых передвигаются и действуют личности, взятые из жизни. Если какое-то происшествие не вместится в одну их таких сцен, дальнейшее его развитие художник воспроизвёл рядом. Например, середина первой сцены представляет охоту. Шераб даже в мельчайших эпизодах ищет возможности ироничного подхода. На оставленного охотником привязанного коня влезают тарбаганы и смеются над охотником, который этого не видит, прицеливаясь из-за куста в лису. На дальнем плане собаки гонят другого тарбагана, в то время когда щенок лисы, в которого целится охотник, спокойно играет у входа в нору. Дальнейшее течение сцены художник нарисовал рядом. Охотник возвращается на коне домой, везя убитых зверей, привязанных к седлу. Его босая жена принимает его с большим поклоном, а выбирающийся из отверстия юрты дым означает, что под котлом уже горит огонь. Перед юртой играет ребёнок охотника, а в тени юрты собака обгрызает кость, которая ей досталась от охоты.

Шераб наполнил движением даже самую маленькую сценку. Перед купающимися в озере людьми взлетают утки; на берегу два мужчины толкают к воде третьего, бранящегося; на дальнем плане молодые пастухи, пасущие стадо на опушке леса, ждут раздетые, когда взрослые освободят им место для купания. Шераб обращает внимание на каждую особенность. Так как по купающимся в воде людям трудно узнать, кем они являются, оставленные на берегу одежды художник рисует таким способом, чтобы было видно, что принадлежат они ламам.

На первом плане в середине замечаем отдельные элементы торжества. В правой верхней части картины едут два всадника с красными остроконечными маньчжурскими шапками на головах. В руке они держат удивительные деревянные лопатки, разделённые на девять частей. Лопатки украшены развевающими ленточками. На шесте, переброшенном через сёдла, свисает большой деревянный подойник, а в нём белеет кумыс. Всадники окунают лопатки в кумыс и распрыскивают напиток духам неба, земли, гор и вод, к памяти Чингисхана и его сынов. «Кумысная выпивка», обряд разбрызгивания кобыльего молока является очень старинным и распространённым среди монголов. В Хатгале один дархат показывал мне, что девятка – это счастливое число. Символизирует она одновременно увеличение дойности кобылы, так как за одним движением лопатки одно дело состоится девять раз.

Украшенные ворота с четырехязычной надписью

Великий сатирик находил повсюду, даже в самых торжественных сценах, способ, чтобы хотя бы одним помыслом посмеяться себе над ламами. Середину картины занимают три большие юрты. В их внутренность можно заглянуть. В средней юрте длинным рядом сидят ламы. В самой середине развалился главный лама, убранный в застёгнутый спереди плащ, из-под которого выглядывает красный костюм духовного лица. Перед ним на низком столике лежат огромные священные книги. В одной руке лама держит украшенный бантами символ «бога молний», а в другой – колокольчик, похожий на тот, что на портретах Прабудды. Перед духовным лицом видно позолоченный бокал из черепа, а рядом с ним два других ламы усердно ударяют в тарелки. Ещё другой лама бьёт в большой бубен. Над этим последний Шераб уже себе подшутил, представил его ведь таким способом, что пнул тот ногой сосуд, из которого на землю разлился кумыс. Шераб – мастер в многостороннем схватывании темы. Главным мотивом средней сцены является праздничное пиршество лам. Нет двух образов, которые бы художник увековечил одинаково. Своеобразная для художника сатира, выставление алчных лам к позорному столбу проявляется также и здесь. Последний на боку лама отдаёт природе именно то, что получил в течение торжества.

Строительство дома в Хатгале

На картине видно, как к средней группе юрт стягиваются отовсюду люди, обходящие торжество. Есть среди них и стремянные, которые привязывают коней, а Шераб, видно, чётко знает всякие способы привязывания коней, так как каждый из них представлен отдельно. Несколько прибывших особ ссаживаются как раз с коней. Люди, приезжающие верхом, как видно, богаты, так как их кони имеют красивые формы и хорошую стать. Но в тени юрты Шераб рисует также слугу, который набивает себе длинную трубку и наиболее выразительно понемногу себе работает на прекрасном торжестве с ламами и господами.

Художник также увековечил многочисленные сцены, интересные для этнографа. Почти что с научной точностью представляет он действия доения кобылы, разные способы привязывания кобылы, движения при доении, разнообразные способы сидения, а также показывает, как подсовывают жеребят для сосания таких кобыл, которые не дают себя выдоить. К таким занятиям добавляет художник другие хлопоты, связанные с разведением коней, как кастрацию, стрижку жеребцам грив и так далее. Не забыл он к каждой нарисованной группе добавить какую-нибудь картинку юмористическую, представляющую, например, ссорящихся женщин, ударенного конём мужчину или обрывающего упряжь коня. Если он хочет показать части седла, делает это таким способом, что рисует коня, сбрасывающего как раз наездника. В это время в воздух взлетают отдельные части седла, отдельно луки, попона и стремена, чтобы зритель мог увидеть их подробно.

Творчество Мардзана Шераба ведёт нас из старой Монголии в новую. Ведь художник принимал участие в революции. Он иллюстрировал первую газету Монгольской народно-революционной партии, носящую название «Уриа». Он был одним из творцов современной монгольской полиграфии. Он рисовал много раз Сухэ-Батора, так как был ему очень близок.

Отец Сухэ-Батора был также бедным пастухом, как его отец, а молодой Сухэ добрался до Урги в 1898 году в возрасте пяти лет. В четырнадцать лет он работает при конях на почтовой линии Урга-Кяхта. Позднее берётся за подённую работу в Урге, чтобы была возможность учиться. В 1912 году идёт в армию и так отлично воюет, что вскоре называют его геройским Сухэ (Сухэ-Баатар). Среди царских российских офицеров в монгольской армии были сторонники революции. В 1918 году оставляет он ряды армии и переходит в Урге в типографию, где работает как наборщик.

Памятник Сухэ-Батору на центральной площади в Улан-Баторе

Осенью 1919 года в Урге завязываются две тайные нелегальные группировки. Во главе одной становится Сухэ-Батор, во главе другой – Чойбалсан. Эти группировки установили контакты с группой работающих в Урге российских рабочих и служащих, следующих марксистским взглядам. Разбойничающий в Монголии белогвардеец Унгерн и люди Богдо-гегена вскоре выследили революционеров и многих из них арестовали, но не сумели, однако, ликвидировать деятельность группировок. Под конец 1919 года произошла первая встреча между Сухэ-Батором и Чойбалсаном, в результате которой две группировки вскоре объединились. Был это зародыш позднейшей народно революционной партии. Вскоре на улицах Урги появились листовки. Начались приготовления к вооружённому восстанию. Небольшая марксистская организация начала всё более влиять на массы, присоединились к ней пастухи и даже ламы. Неутомимым агитаторам удалось также привлечь на свою сторону несколько прогрессивных представителей руководящих слоёв. Быстро была установлена связь с такими представителями борьбы за свободу против маньчжуров, как Хатан-Батор, Магсарджаб и Манглай-Батор Дамдинсу-рэн, руководителями восстания 1911–1912 годов.

В начале 1920 года Сухэ-Батор и Чойбалсан выехали в Россию в целях начала переговоров с руководителями российского пролетариата. Не удалось им, однако, доехать до Москвы, так как помешала им в этом интервенционная война. Только вторая делегация добралась в июне 1920 года до советской столицы. Делегация везла также с собой в Москву письмо Богдо-гегена.

Когда мы ходили по двору дворца Богдо-гегена, не смог я избавиться от впечатления, какое вызвала во мне загадочность роли этого тогдашнего наивысшего ламаистского сановника в Монголии. Я много разговаривал с моими монгольскими друзьями о событиях лет революции. Они подчёркивали, что историография должна произвести основательную разработку этого периода, основываясь на документах. Имеется много спорных и невыясненных вопросов, к разрешению которых могут быть призваны только монгольские историки. Такой, как я, заграничный путешественник не может и не должен говорить об этих вопросах больше, чем смогут поведать монгольские учёные. Однако для понимания настоящих отношений в стране и настоящей жизни монгольского народа нужно знать хотя бы несколько наиважнейших событий этих дней. Некоторые из них являются неповторимыми в истории народных революций.

– Одной из наиболее эмоциональных и требующих дальнейших исследований проблемой монгольской народной революции, – говорил мне один из монгольских друзей, – является период формирования своеобразной власти в Монголии. Кроме власти народной существовала в сильно ограниченной форме также государственная теократическая власть.

Власть лам и народа – это в самом деле интересный период в истории номадов. Мы поняли бы это только тогда, если бы отдавали себе отчёт, как глубоко на переломе XIX и ХХвеков укоренился в Монголии буддизм и связанная с ним государственная система. Богдо-геген, как правящий и духовный, пользовался огромной популярностью, несмотря на то, что последний представитель этой службы был далёк от соблюдения норм моральных и благочестия. От путешественников этого периода, например, от Свена Хедина, знаем, что в монгольской столице говорили о постоянных скандалах с Богдо-гегеном. С оказии своего пребывания в Урге зимой на переломе 1924–1925 годов шведский путешественник пишет об этом ламе следующим образом: «Достойный презрения и осуждения индивидуум, приносящий стыд богам и людям, ужас для духовных и светских, карикатура ламаистского примаса в Монголии. Чтобы хотя бы пил тайно! Но вся Урга знала, что является он пьяницей и наиболее всего любит шампанское. А если в соответствии с заповедями собственной веры должен жить в безбрачии, по крайней мере, хотя бы скрывал своих любовниц перед глазами мира! Но весь народ знает и видит, как его посредники отправляются к номадам и выискивают среди населения подходящих особ»[2].

Сколько разных историй могли бы рассказать стены дворца! Скольких интриг был свидетелем золотой трон, стоящий в одной из зал, одно из прекраснейших творений монгольского декоративного искусства! Что говорит об этом историк? Знаменательным для этого духовного-политика есть факт, что когда он летом 1920 года выслал письмо в Москву, в то же самое время он тайно обратился с просьбой помощи к Японии и Америке. Письмо «Священного владыки» было, очевидно, только эпизодом в переговорах с Москвой, которой касались, прежде всего, бои с общим врагом – интервенцией.

В ноябре 1920 года появилась первая партийная нелегальная газета, напечатанная монгольским письмом. В музее старательно сохраняются первые номера «Монголин Унэн». Мало ещё людей в то время умело читать, и те, которые не были грамотными, были приучены к тому, что письмо монгольское служит для воспроизведения мыслей буддийских. Следовательно, трудно было редактировать новые революционные тексты.

Центром революции была избрана Кяхта. В марте 1921 года революционеры собрались там в первый раз, чтобы обговорить программу действий. Собрание это прошло для истории Монголии как первый съезд партии. В программе, как начальное задание, была принята борьба за независимость. Съезд призывал всех монгольских патриотов к общей борьбе «против деспотизма, за прогресс, за власть народную».

Линотипы в типографии им. Сухэ-Батора

Вновь созданная партия установила связь с революционным движением в других странах, между прочим, также с Коминтерном, потому что, однако, эта партия не была коммунистической, не была присоединена к Интернационалу.

Съезд создал Временное Правительство, которое поставило себе задачи: освобождение страны из-под гнёта китайцев и белогвардейцев; завоевание независимости страны; созыв Великого Хурала, собранного из представителей народа; разработку Конституции и проведение выборов государственной власти. Сухэ-Батор был выбран Верховным вождём революционной армии. Под руководством Сухэ-Батора находилось в это время только 700 вооружённых партизан. Во главе этой горстки людей начал он первое наступление на Маймачен, в настоящее время Алтан-Булак. Гарнизон города складывался в то время из пяти полков конницы и пехоты, двух артиллерийских батарей и тридцати пулемётов. Несмотря на превосходство сил врага, революционеры заняли город в течение нескольких дней. Вскоре страна поделилась на две части, из которых одна оставалась под властью Временного Народного Правительства, а другой правил Богдо-геген, поддерживаемый отрядами Унгерна и китайцев. «Священный владыка» отклонил предложение Временного Народного Правительства, чтобы поднять общую борьбу против иностранных агрессоров. Началась ожесточённая внутренняя борьба. На стороне Правительства Богдо-гегена с резиденцией в Урге боролись разнообразные вооружённые беженцы и бандиты, российские эмигранты, японцы и корейцы. «Святого владыку» поддерживали также расположенные в Монголии части китайских милитаристов. Монгольская Народная Армия боролась плечом к плечу с Красной Армией.

В июне 1921 года отряды Унгерна атаковали передвигающуюся в районе Троицкосавска Красную Армию, но потерпели поражение. В борьбе принимала участие также укрепившаяся Монгольская Народная Армия под руководством Сухэ-Батора. Унгерн пытался ещё в последний раз атаковать Селенгинск, но войска его были окончательно разбиты, а он сам пойман и казнён.

2 июля 1921 года Красная Армия вступила на монгольскую землю. Вместе с монгольской революционной армией 6 июля находились они под Ургой, а 8 июля освободили столицу. Через три дня образовалось Временное Народное Революционное правительство. День 11 июля празднуется с той поры как День Победы Революции.

После образования революционного правительства Богдо-геген сохранил своё управление, но власть его была значительно ограничена. Подписан был договор, вступление которого звучало так:

«Богдо-хан (священный владыка) Монгольского государства Джебцун-Дамба Хутухту, Священная глава жёлтого вероисповедания, не должен непосредственно вмешиваться в дела правительства, в то же время в вопросах вероисповедания сохраняет за собой права неограниченные».

Монголия осталась конституционной монархией, в которой глава государства Богдо-хан[3] всякие дела может улаживать только в соглашении с руководителем народного правительства. Законодательство входит в сферу деятельности революционного правительства, но исполнение законов является возможным только после их представления Богдо-хану. Представленных законов не мог, однако, Владыка духовный, отменить и аннулировать. Признанные неправильными (несправедливыми) законы Богдо-хан мог один раз вернуть Правительству для нового рассмотрения. В случае заговора или беспорядка правительство могло выдавать рекомендации и принимать законы самостоятельно без представления их Богдо-хану.

Это соглашение между Народным Революционным Правительством и Богдо-гегеном вошло в жизнь в ноябре 1921 года.

Перед Монголией открылись перспективы спокойного периода. Правительство имело огромные задачи для выполнения. Нужно было провести основательную замену производственных и общественных отношений. Революционное Правительство получило в наследство разбитое феодальное хозяйство кочевое, полностью отсталую государственную машину. В стране кое-где свирепствовали недобитки врага. Пастухов обременяли разные подати, работы и повинности. Огромные кочевья народов изменили обличье страны. В некоторых регионах убыль населения достигала 70 и даже 80 %, в то время, когда в других население повышалось четырёхкратно. Кроме светских и монастырских имуществ феодальных остались ещё зародыши капитализма. В 1923 году в стране действовало около 2300 разных торговых фирм, главным образом, основанных на китайском капитале, но были также частные английские, американские и 650 монгольских фирм.

Для выполнения новых задач было обязательным сотрудничество всех прогрессивных слоёв населения. Уже в октябре 1921 года был созван Хурал, в который вошли представители пастухов, князей и лам. Первый раз в истории Монголии пастухи обсуждали государственные дела со своими прежними господами. Правительство постепенно ликвидировало феодальные привилегии. В 1922 году было издано распоряжение о ликвидации крепостных обязанностей и работ. Годом позже в степях Монголии были выбраны органы самоуправления. В целях управления перестройкой хозяйства был создан Центральный Монгольский Народный Кооператив. Этот нового типа кооператив не имел ещё какое-то время соответствующего фонда и соответствующих кадров специалистов. После его образования, к примеру, руководство его осуществлял один из богатейших феодальных магнатов, а главным пайщиком был Богдо-геген.

Для реорганизации культурной жизни, для осуществления культурной революции был создан в 1921 году Комитет Наук, преобразованный позднее в Комитет Наук и Высшей Школы. В результате культурной и организационной работы в 1924 году на территории страны уже действовали 23 новые светские школы.

Все эти начинания повлекли за собой великие перемены в повседневной жизни пастухов. Пастушеские хозяйства, освобождённые от прежних больших обуз, начали развиваться. Влияние ламаизма значительно уменьшилось. Очевидец этого процесса Свен Хедин писал:

«В городе на домах тут и там видны иронические рисунки, издевающиеся над бессмысленностью ламаизма, которые свидетельствуют о его упадке. Один из таких рисунков представляет ламу, открывающего широко уста, через которые входят целые караваны верблюдов, нагруженные всяким добром этого мира. Картина говорит правду. Так, что же делают другого ламы, кроме того, что высасывают кровь из народа и живут задарма со своих суеверий. Господствует убеждение, что картины нарисовали россияне. Вероятней, что Красные Монголы отвернулись от монахов и пошатнули авторитет ламаизма. Несмотря на то, что в Урге я провёл только пять дней, чётко почувствовал упадок ламаизма. Не было здесь так, как прежде. Лама является уже теперь только обычным человеком. В храме не было видно ни одного светского человека и ни одного странника, который бы становился на колени перед кротким обличьем Будды, чтобы найти для своей души успокоение»[4].

К этому описанию великого шведского путешественника я добавил бы только одно. Больше всего плакатов, упомянутых Свеном Хедином, нарисовал великий монгольский художник Мардзан Шераб. Неудержимый сатирик сохранил свой прежний ироничный стиль, но работы его получили новое содержание. Путём современной в то время техники печатания создал он новую отрасль монгольской живописи – рисование плакатов. Он создал также образец первого монгольского денежного знака бумажного – тугрика.

В 1931 году Шераб выехал в СССР, а по возвращении продолжил свою работу. Умер он в 1939 году в возрасте 73 лет.

Наше трёхмесячное путешествие заканчивалось. В последние дни приняли мы участие в народных играх Наадам, организованных с оказии празднования годовщины Монгольской Народной Революции. Празднование началось 11 июля военным парадом. Пополудни посетили мы выставку, показывающую развитие Народной Монголии. В отдельном павильоне увидели мы достижения молодой промышленности монгольской, особенно красивые кожаные и деревянные изделия, а также продукты пищевого комбината. В другом здании было показано развитие сельского хозяйства.

Соревнования борцов

Тремя гвоздями программы спортивных соревнований были народная борьба, соревнования лучников и конные состязания.

Борьба проходила с соблюдением старых монгольских церемоний. На большом стадионе появились команды в необычных праздничных нарядах. Борцам нельзя выходить на место борьбы с непокрытой головой. Поэтому несколько молодых участников соревнований, из-за отсутствия предписанной традиционной шапки, вышли на площадку борьбы в войсковых шапках. На арену участники входили танцующим шагом, исполняя плечами движения, подобные полёту орла, танцуя, обошли секундантов, затем остановились для борьбы. Каждый из участников имеет своего секунданта, который соблюдает предписания борьбы, убранного также празднично. Правила монгольской борьбы очень суровы. За малейшую неделикатность дисквалифицируется участник, а простое касание земли телом достаточно для проигрыша. Особенно сильными эмоциями сопровождали зрители, наблюдая одну из пар участников. Все смотрели с напряжённым вниманием, а некоторые выбегали даже на спортивную площадку, не обращая внимания на других дерущихся. Впрочем, победил более молодой из участников. Победивший снова танцующим шагом, подражающим движению крыльев, обошёл сперва своего секунданта, а затем побеждённого. Тот обнял внезапно и поцеловал победителя. Сорвалась буря аплодисментов. Я узнал, что это боролись отец с сыном. Оба являются членами известной семьи борцов. Старший, который сегодня проиграл в борьбе с сыном, был когда-то известнейшим борцом.

За ареной стадиона проходили соревнования лучников. Собравшиеся рядом с целями участники приветствовали каждое попадание громким пением.

Наблюдая натягивающих тетиву и отличающихся острым зрением участников, я задумался, не перед этим ли оружием трепетали когда-то народы от Японии до Австрии, от Сибири до Явы.

Кроме народных видов спорта, лучшие монгольские команды и пребывающие здесь заграничные коллеги померились силами в мировых спортивных дисциплинах. Немного времени осталось нам на осмотр этих соревнований, так как мы уже должны были готовиться к дороге.

Коллега Кёхальми поехала ещё на несколько дней в северную Монголию в целях поиска очень интересной группы монголов – хамниган.

Время нашего пребывания в Монголии закончилось. Прощальный ужин прошёл в очень праздничной оправе. Присутствующими были все наши монгольские друзья. Провозглашено было множество речей. Мы подарили Комитету Наук привезённый с собой подарок – фотоаппарат «Эксакта». В полночь проводили нас до наших покоев, где нас ждали милые презенты.

Коллега Кёхальми перед выбитой в скале надписью

Вскоре утихли шаги в коридоре отеля, а мы остались одни. Сидели в покое, не отзываясь. Ощущали свои головы, переполненные впечатлениями, полученными здесь в период минувших трёх месяцев. Мы не говорили ни о каких деталях, потому что имели очень много нового материала для приведения в порядок, а особенно потому, что наш небольшой «ансамбль» в короткое время так «сыграл», что наиболее часто всё было понятно без слов.

Теперь было нужно попрощаться не только с Монголией и монголами, которых мы очень полюбили, но также с товарищами по путешествию. Так как моя дорога вела в Пекин, а Кёхальми и Кара возвращались прямо домой. Поздней ночью завязался у нас постепенно разговор. Не помню, кто первый промолвил:

– Теперь, по крайней мере, мы знаем, сколько проблем можно и нужно в будущем ещё исследовать.

Однако не продолжили мы этого вопроса, так как были очень далеки от его реализации. Только то установили мы, что за мёртвыми буквами, книгами и за законами науки замечаем мы также часть жизни. Если мы с этой минуты будем читать о пастухе на коне, перед нашими глазами появится один из наших знакомых, несущийся к нам по бесконечным степям и даже соскакивающий с коня, входящий в юрту и показывающий нам свой домашний очаг, свою семью. Улан-Батор уже будет для нас не только чёрным кружком на карте, но будет это площадь Сухэ-Батора, «Большой театр», Богдоуул, а за этим всем – фабричные трубы.

Не хотелось нам спать. Я передал ещё коллегам вопросы для решения, вести для знакомых, письма на родину. Потом вбили мы последний гвоздь в стоящие рядом ящики, наполненные собранными материалами, и легли спать.

Утром караван машин проводил нас в аэропорт. Ещё одно прощание, и через минуту я был уже в самолёте, летящем в Пекин, улетающим на несколько минут раньше, чем самолёт до Иркутска.

13. В Пекине

Самолётом над пустыней Гоби. Удивительная река. Как называется по-китайски Тибет? Пекинская улица. Ем палочками. Львы мотивом декоративным. В гроте китайца, насчитывающего пятьсот тысяч лет.

Самолёт оказался вскоре между тучами. Внизу медленно исчезали так характерные для монгольских ландшафтов резко обрисованные, без деревьев, поросшие зелёной травой горы. Вскоре их место заняла голая пустыня. Но пустыня Гоби не является монотонной. Большие плоскости исчерчены разнообразными контурами высохших русел рек, пропастями, песчаными дюнами и пригорками. Во впадинах между дюнами здесь и тут бесчисленные островки травы пробуют бороться за существование. Пустыня выглядит как ландшафт на луне, но не полностью лишённый жизни. Даже в самом большом пустынном месте внезапно появляется несколько верблюдов, а вдоль речушки тянутся кое-где зелёные чётки зарослей. Потом неожиданно появляются несколько маленьких юрт и мазанок, вокруг которых – по крайней мере, так кажется с высоты – не видно проявлений жизни, всё жёлтое, мертвеннобледное.

Самолёт начинает медленно снижаться. Мы находимся ещё в Монголии. Оказываемся на аэродроме через несколько минут, чтобы машина могла собраться для совершения последнего наиболее тяжёлого пустынного участка. С аэродрома трудно что-то увидеть в расположенном вдали городке. Только после нескольких месяцев удалось мне узнать его поближе.

Плита аэродрома выглядит в краю песка как остров. Куда достигал взгляд, везде до горизонта расстилались жёлтые хребты и долины песка, уступая взаимно место друг другу. Недалеко проходили такие худые верблюды, что рёбра их мало не пробивали растрёпанной шерсти.

Летим дальше. Сильно разогретый пустынный воздух ужасно швыряет самолёт. Менее отчаянные пассажиры привязываются поясами к сиденьям. Китайская стюардесса угощает нас конфетками. В первый момент обнаруживаю внизу маленькие озёрца. Приглядываюсь лучше к поверхности земли и вижу огромное болотистое пятно, на берегах которого блестит что-то влажное. Блестящие пятна становятся более частыми, медленно сливаясь в широкую ленту. Внезапно на дне этой ленты замечаю воду! Вдоль речного русла расположены небольшие китайские поля и сады. Мы находимся над Китаем. Сперва регулярные прямые линии каналов со сборниками воды, а позже зелёные, тонкие, как тесёмки, лоскуты земли означали, сколько вложено здесь человеческой работы. Так, как по противоположной стороне пустыни Гоби широко тянутся бескрайние пастбища, здесь ведётся борьба за каждую пядь возделанной земли. Характер ландшафта полностью изменился: человек судорожно держался около земли. Уже оттуда, сверху, было видно что-либо из того, что в течение тысячи лет сформировалось по причине разницы между кочевым и оседлым образом жизни. Здесь даже природа другая. До сих пор я думал, что такой приятный для меня настрой китайских пейзажей – это результат художественного восприятия ландшафта и техники его выражения. Я отдавал себе отчёт, что китайская пейзажная живопись – это скорее художественный стиль, чем действительность. Но теперь, даже уже в самолёте, дошло у меня до убеждения, что игра света и тени, шкала пастельных цветов, деликатность и мягкость скульптуры местности и колорит растительности диктуют настроение, которое китайские пейзажи возбуждают у человека.

Появляются всё чаще селения. Разбросанные дома укладываются в улицу, улицы группируются в городки. Впрочем, вижу первый китайский замок с угловыми башнями и башенками ворот. Зелень деревьев покрывала наготу горных скал. По старательно сохраняемым дорогам мчались машины. Между домами поднимались дымящиеся фабричные трубы. Горы поднимались внезапно высоко, как бы что-то защищали своими далеко тянущимися хребтами. И действительно! На вершинах гор торчали маленькие крепости. Выглядели они с высоты как кубики для игры. Далее тянулась змеевидная линия Большой Китайской Стены. Стена то взбиралась на гору, то опускалась до самых ущелий.

Самолёт описал дугу, а затем облетел лётное поле и с тряской сел. Мы в Пекине.

В аэропорту меня никто не ждал. Сперва в самолёт вошёл врач с ассистентом, затем было короткое паспортное оформление, и мы с моим новым знакомым монголом, с которым я подружился в самолёте, выходим на плиты аэродрома. Мой попутчик очень предупредителен и берётся дозвониться до Венгерского Посольства, которое, как видно, не получило вовремя моей телеграммы. Я сам не мог звонить по телефону, так как не имел ни одной китайской монеты; не говоря о том, что даже не знал номера телефона посольства; не знал, как обращаться с пекинским телефоном. Мой монгольский приятель пришёл мне на помощь. Он связывается с посольством и передаёт мне телефонную трубку. Я правильно предполагал, что в посольстве с опозданием получили мою телеграмму. Меня попросили о небольшом терпении, так как машина уже где-то выехала, нужного немного подождать. В это время ко мне подошёл таможенный служащий и вручил мне перечень, в котором я должен назвать предметы, привезённые в Китай. Мне казалось, что это очень простая процедура. Потом пришли какие-то другие служащие и задали мне разные вопросы. Сперва, казалось мне, говорят они по-китайски, но позднее начинаю понимать, что это английский язык, только с сильным китайским акцентом. Пробую для верности объясниться на русском. Они интересуются, надолго ли я приехал и что собираюсь делать в Китае. Объясняю им, что я монголист и тибетолог, а в Пекин прибыл для знакомства со здешними научными работами и учёными, прежде всего, с тибетологами.

– Тибет? – спрашивает по-русски один из служащих с удивлением. – А что это такое?

– Как это, что? Прежде это одна из ваших больших провинций?

– Не имею понятия, – отвечает он.

– Ну это провинция, столица которой называется Лхаса.

Минута молчания, затем китаец кричит:

– Сицанг! Это почему вы сразу этого не сказали!

Тибет – это название, употребляемое только европейцами. По-тибетски край называется Бод-Жул, а по-китайски – Сицанг.

Известие, что я интересуюсь Тибетом, подействовало как волшебная палочка. Служащие вмиг пожимают мне сердечно руку и начинают разговаривать приветливо.

В это время появилась машина для моего монгольского приятеля. Он предложил отвезти меня до посольства, но я не мог этим воспользоваться, так как ожидал уже отправленную за мной машину. Вынужден был с ним попрощаться. Вскоре приехала машина из посольства, которой мы помчались по отличному бетонному шоссе в сторону города.

Первое, что бросилось мне в глаза, это культурная картина города: чистота, сады, много деревьев, автострады и нескончаемая кавалькада велосипедистов. Только пестрота заполнивших улицу торговцев, велорикш и нескольких зданий в китайском стиле напоминают мне сразу при въезде, что нахожусь я в месте не европейском. Небольшие помещения скученных вдоль улицы магазинов соблазняли богатством цветов. Купец ходит по магазину с длинной палкой, которой снимает с ковра свисающие на проволочках предметы, и громко предлагает их на продажу. Когда я в первый раз услышал кричащего пекинского продавца, подумал, что он поёт, так как слова китайские, выговоренные громко и протяжно, производят впечатление пения для уха иностранного пришельца. Сидящие на корточках на мостовой мужчины пили чай. «Магазин» уличных продавцов чая состоял из одного или двух ящиков, а на них находились перевёрнутые вверх дном чашки. Рядом с ящиком стояла большая посуда с раствором марганцево-кислого калия, в котором продавец полощет использованные чашки. Горячий чай – это неотъемлемый атрибут китайской жизни. Зимой греет, летом охлаждает. Рядом с буфетом чая сидит продавец арбузов. Уложил свой товар на циновке и, держа руку на весах, ожидает клиента. В это время в другую руку ухватил хлопушку для мух и машет ею. Наша машина несётся в сторону центра города. Милиционер, стоящий под зонтом с белой палкой в руке, говорит что-то нам многократно, но мы не понимаем его.

Мои знакомые в Пекине принимают меня сердечно. Один предлагает мне своё жильё, с другим – моим преподавателем и товарищем, пребывающем здесь уже на протяжении длительного времени адъюнктом университета в Будапеште – отправляемся на разведку.

Вначале мы изучаем базар. Пекинский базар напоминает мне наиболее торговый зал. Сюда можно попасть извилистыми дорогами. В многочисленных лавочках продаётся всё, что душа желает: от венгерских лекарств до английского издания Шекспира, от художественных скульптур до сандалий. Торгуют здесь также продуктами питания и косметикой, как часами, бижутерией, одеждой и писчими приборами. Меня интересуют, прежде всего, магазины с книгами. Ищем книги о старой Монголии и Тибете.

Около полудня идём на обед в отель, где живёт мой приятель. Есть тут два ресторана, в одном подают китайские блюда, в другом можно получить европейские. Через три дня в одном из помещений на первом этаже был открыт третий большой ресторан, в котором готовят в соответствии с магометанскими предписаниями. Это связано с тем, что в отель прибыло много гостей с китайских территорий, заселённых магометанами. Мы столуемся в китайском ресторане. Наше меню состояло из молодых побегов бамбука, сладкого картофеля, запечённой в сахаре свинины, земляных орешков и многих других лакомств; всё это едим, конечно, палочками. Пользование палочками не является трудным, требует только небольшой сноровки. Одну из палочек нужно держать неподвижно, а другой двигать. Потешались мы над тем, что даже китайцы не могут ими так есть, чтобы ничего у них не падало. В лучшем ресторане скатерть менялась после каждого гостя. Сюда приходят подкрепиться также японцы, которых можно узнать, между прочим, по тому, что едят они обед в сандалиях.

Пополудни посетили мы Зимний Дворец. Стиль этого китайского сооружения не показался мне чужим, так как я изучил его в миниатюре в Улан-Баторе.

Памятники старины старого Пекина сохранил «Татарский город». Центральную часть города окружает стена. Не могу судить, чтобы во время больших войн смогла бы она представлять особую защиту. Очевидно, она могла быть эффективной при защите от небольших атак. Могучие ворота уже являются узкими для современного движения, поэтому улицы охотно их огибают. Дворцы, пагоды, оборонные стены, ворота, тесные улицы – вот характерные черты старого Пекина. Даже постороннему обитателю бросается в глаза, что здесь сохраняют и любят предметы старины. Но китайцы не только имеют идею реставрировать и оберегать существующие уже памятники. Новые здания также проектируются таким способом, чтобы их стиль не контрастировал со старым.

В Пекине много новых зданий. Стиль их удачно объединяет старые китайские формы с новыми европейскими. Традиционная китайская выгнутая крыша, мотивы зверей на её рёбрах, цветные концы балок и сложные узоры оконных решёток не вышли здесь из моды, только их упростили.

Вечером пошли мы в парк Сун Ятсена. В Пекине много публичных парков. В большинстве из них платный вход. Есть тут окружённые стеной, обсаженные деревьями променады с беседками и домиками, большие и маленькие театры и кинотеатры под открытым небом, а также прекрасные выставки цветов. Дорога вьётся среди буйных палисадников на скалах. Приятная прохлада действует оживляюще после жаркого дня.

Назавтра утром работники посольства выезжают машиной на прогулку в Чоукоутен, в гроты первобытного китайского человека. Я тоже к ним присоединяюсь. Длинный отрезок дороги проходит через Пекин. Едва мы выбираемся из центра города, как уже между небольшими домами втискиваются поля. Дома в предместье, даже если это мазанки, несмотря на своё убожество, приковывают взгляд своими украшениями. Входы домов охраняют скульптурные львы, балки крыши принимают часто забавные формы, а решётки окон импонируют разнообразием узоров.

Грот первобытных времен

Орнаменты в виде львов являются в этой окрестности очень частыми. На мосту Марко Поло весь барьер украшен львами. Известно то, что каждый из них отличается от другого: один разевает пасть, второй делает грозную мину, третий как бы усмехается зрителю, четвёртый отдыхает, пятый подкрадывается для прыжка, у шестого грива развевается на ветру. Тот, кто их вырубил из камня, вероятно, не любил монотонности. Мы встречаем львов на крышах домов, особенно на рёбрах крыш, а также перед домами в садах. У устоя моста торчат каменные надгробья. Они стоят на постаментах в виде черепахи, бывшего символа бессмертия, а на их вершинах вьются драконы, стерегущие покой мёртвых.

Столичные улочки забиты ларьками и лотками. Улица кишит здесь также от купцов, продающих свои товары, разложенные на циновках. В песке играют дети, через которых с трудом переступает человек, несущий корзину, прицепленную к концу длинной жерди. Машина наша сложным движением объезжает телеги. В этих местах они двоякого рода: одни, которые в Монголии называют конными китайскими повозками, тянут здесь порой ослы; другие – лёгкие, изготовленные в виде корзины на колёсах. На головах прохожих видим разнороднейшие соломенные шляпы. Люди в шляпах садятся на краю улицы, чтобы напиться дешёвого чая, поболтать и немного отдохнуть. Старшие дети носят на плечах своих младших братьев и сестёр. В предместьях картина Пекина начинает приобретать черты провинции. Гумно и рядом с ними стога соломы обнаруживают, что здесь молотят вручную. В тени одного из домов видно небольшую мельницу с конным приводом. Дальше тянется поле с арбузами. В покрытой циновками беседке сидит хозяин плантации и продаёт выращенные на ней фрукты.

Небольшие участки здесь орошаются. Проходим через мелкие рвы. Хозяин мотыгой делает плотину в том месте, в котором хочет задержать воду для увлажнения земли. Когда одна грядка становится влажной, хозяин пускает живительную влагу на следующую. Проезжаем между новыми постройками и, наконец. Добираемся до Чоукоутена. Это, собственно, каменоломня. Находится она у подножия высоких гор, в которые вгрызается всё глубже. Останки первобытного человека находятся в большом музее. В своё время были открыты в этом месте люди первобытные из двух разных периодов. Более старый человек обитал в Чоукоутене в гроте, находящемся в нижней части горы. Младший его на 445000 лет человек устроил себе жильё на вершине горы. Выставка показывает также кости и реконструированные скелеты нескольких первобытных зверей.

Проходя тропами между гротами, пытался я в своём воображении воссоздать период, в котором жил китайский прачеловек. Рассчитанный учёными период в 500000 лет – это страшно далёкая история. Находка относится к более раннему периоду, чем тот, о котором знаем на основании написанных источников. Как давно жили люди здесь и в Монголии? Существуют также монгольские археологические находки из периода каменного века.

Пополудни выбрались мы на прогулку в Летний дворец. Это строение интересовало меня особенно с точки зрения на свою похожесть на дворец Богдо-гегена в Улан-Баторе. Сравнение нескольких фрагментов подсказало предположение, что при строительстве обоих зданий могли работать те же самые строители. Пекинский Летний дворец – это, собственно говоря, просторный сад с храмами, строениями, променадами и озером.

Похоже, в конце минувшего столетия королева Цы-ши приказала построить этот дворец за деньги, предназначенные на развитие флота. Правда, что японцы по этой причине победили китайский военный флот, но дворец Летний будет вечно возвещать красоту китайской архитектуры. Здесь имеется изготовленное из бронзы небольшое святилище буддийское, фарфоровая пагода, золочёная статуя Будды и длинные крытые променады. На озере видим чудесный каменный корабль. Посетители ищут возможности освежиться в плавании на лодках. Есть здесь один кораблик в форме дракона, похоже, построенный в периоде более позднем и происходящий из Южного Китая. Большие лодки напоминают гондолы, и толкают их с помощью длинных шестов. С одного из находящихся на территории парка взгорий видно весь Пекин. Во дворце устраиваются часто выставки. Когда бы кто-то хотел во время прогулки по парку приглядеться только ко всяким формам окон, то имел бы развлечение в течение целого полудня.

У нас оставалось немного времени, чтобы всё осмотреть. В конце восхищаемся одноэтажным храмом, возведённом на огромных каменных глыбах, а потом проходим мимо домов с многокрасочным фаянсовым фасадом и возвращаемся в сторону города.

Во время шатания по Пекину уладил я также только все мои служебные вопросы. Посетил я Главную Национальную Школу, Институт языкознания, а также Национальный Дворец Культуры, где нашёл множество ценной информации о монгольской и тибетской народностях в Китае. Познакомился я также с несколькими работающими в Пекине молодыми учёными из монгольского автономного региона в Китае, называемого Внутренней Монголией.

Лишь когда имели мы время, ходили с приятелем улицами города. Всегда было что-то новое для осмотра. Например, пекинские странствующие ремесленники носят свою «мастерскую» на длинных жердях. Купец с оливковым маслом имеет деревянный молоток, который ударяет о кусок планки при каждом его шаге. Ремесленник, занимающийся ремонтом посуды и мелких вещей, носит материалы и инструмент на плечах в двух корзинах, подвешенных на концах жерди. Из одной корзины свисают две медные тарелки, которые ударяются одна о другую в ритме движения, громко сигнализируя о приближении хозяина «мастерской».

Собственным голосом пользуются только купцы: наибеднейшие – торгующие арбузами, а также наисовременнейшие – продавцы мороженого.

Продолжающееся несколько дней «интермеццо» в Пекине быстро закончилось. В результате проведённых мною бесед начали вырисовываться будущие возможности экспедиции в Тибет.

Обратную дорогу домой прервал я на несколько дней в Улан-Баторе, затем одну неделю добирался в Москву. Здесь я также приобрёл новые знакомства с монголистами и посетил несколько коллег, с которыми встречался уже в Улан-Баторе.

После трёх с половиной месяцев, которые прошли с минуты выезда из дома, снова находился я в аэропорту Ферихеги в Будапеште.

14. Снова в Монголии

Снова в воздухе. Вдоль железной дороги трансмонгольской. Сайншанд. Как делают кумыс? Пастухи переквалифицируются в рабочих. Венгры выдавливают воду из пустыни.

Мне потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к шумной и подвижной жизни в Будапеште. Тишина бескрайних степей вкрадывалась часто ко мне вечерами, когда я, сидя у письменного стола, перелистывал мысленно воспоминания о Монголии и планировал новый выезд.

Летом 1958 года благодаря помощи Министерства Просвещения я снова имел возможность поехать в Монголию и продолжить свои исследования, начатые в прошлом году. В этот раз я трогался в дорогу один, так как мои товарищи по предыдущему путешествию собирались в это время работать в другом направлении. Когда я в аэропорту прощался с ними, с сожалением подумал, как сильно будет не хватать мне наших сердечных вечерних бесед и полезных дискуссий по ежедневной работе. У меня не было много времени на прощание, так как через мегафон пригласили пассажиров московского самолёта на посадку.

Полёт был для меня своего рода новостью, так как в это время я летел самолётом «ТУ-104», который сократил мне дорогу до неполных трёх дней. Я быстрее долетел до Москвы, чем моя семья возвратилась трамваем из аэропорта Ферихеги до жилья в районе Келенфёлд.

В Улан-Баторе приветствовали меня старые знакомые. Я также приветствовал столицу Монголии, как старый приятель. Когда в отеле «Алтай» я сгрузил мой багаж, через минуту у меня создалось впечатление, как бы вообще отсюда не выезжал, как бы не проехал 14000 километров до Будапешта и обратно, но поехал, самое большее, на прогулку по окрестности.

Первые дни прошли у меня в посещениях знакомых и приготовлениях к путешествию, запланированному в этот раз в юго-восточную территорию Монголии. Она является наименее исследованной частью страны.

Пополудни ко мне пришёл приятный молодой монгол.

– Сухэ-Батор, – представился он. – Это только случайное стечение обстоятельств, что зовут меня так, как великого революционера[5].

Преподаёт он в университете в Улан-Баторе. Он будет моим проводником. Знаем мы друг друга едва полчаса, а имеем темы для бесед на много часов.

Быстро завязалась дружба. Мы с ним примерно одного возраста.

15 августа будят меня в шесть часов утра. Сухэ-Батор уже ждал готовый в дорогу. Я надел на себя монгольское deel. Из того соображения, что в провинции монгол предпочитает ходить в традиционном наряде. Может быть, потому, что является он более удобным; а может быть, потому, что он к нему привык или требует этого приличие. Город всегда несколько чужой для монгола. Он приспосабливается к нему, мудро принимает правила городской жизни, но в степи стряхивает с себя городскую пыль. Большинство монголов до сих пор ещё кочует. Если даже переезжает в город, то когда представляется только оказия, бежит он, возвращаясь в бескрайние степи. Во время путешествия я много разговаривал с Сухэ-Батором на тему оседлости монголов. Как он утверждал, большинство даёт себе отчёт, что оседлый образ жизни является более удобным и безопасным, но сильнее аргументов есть традиция и привычка. Жизнь в юрте также имеет свои достоинства, например, лёгкость переезда, легко пропускающее летом воздух жилище, лучшее обеспечение мясом и не стеснённый ничем образ жизни в степях.

В девять часов выезжаем машиной «Победа». Сначала едем к монастырю «Гандан», где навещаем старого ламу, от которого хотим получить справку на тему старых монастырей в юго-восточной Монголии. Позднее ещё заходим в Венгерское Посольство, откуда забираем несколько писем и посылок для венгерской группы, бурящей колодцы в окрестностях Сайншанда. Я хочу посетить их по дороге. Прощаемся с женой Сухэ-Батора, приятной учительницей математики в основной школе. Потом мы едем до жилища шофёра. Он также надевает монгольский наряд. Его маленький сын двух с половиной лет подбежал к нему с громкими криками aw, aw (отец, отец) и попрощался с ним, плача.

Вскоре доезжаем мы до трансмонгольской железной дороги. Эта железнодорожная линия начинается в Улан-Удэ, столице Бурят-Монгольской Автономной Советской Социалистической Республики[6], от транссибирской железной дороги идёт через Кяхту и Сухэ-Батор до Улан-Батора, пересекает страну в южном направлении и за городом Сайншанд покидает Монголию.

После четырёх часов прибываем в Чойр. Мы не останавливаемся там, а едем дальше. Через несколько километров за городком останавливаемся перед юртой. Пастухи, живущие в юрте, показывают мне несколько бронзовых наконечников для стрел, которые, по их убеждению, упали с неба. Наконечники имеют, в самом деле, удивительные формы и являются очень старыми, так как происходят ещё из эпохи бронзы.

Мы попали сюда как раз в момент, когда готовили кумыс. Кожаный мешочек с бродящим кобыльим молоком повешен на деревянной стойке. Из мешка кумыс черпают полотняной сумкой, закреплённой на ручке. Выглядит это как ковш. Кумыс изготавливается не только из кобыльего молока, но и из любого другого, из коровьего или овечьего. К свежему молоку добавляют немного простокваши и взбалтывают. После отделения жира остаётся беловатая сферментированная жидкость – кумыс.

Меня угощают большим стаканом кумыса. Это немного кисловатый напиток с приятным вкусом. Я чувствую в нём, пожалуй, небольшое содержание алкоголя, которого здесь не более 4 %. Начинают его готовить не ранее половины лета. Поэтому в прошлом году во время нашего первого путешествия мы не попробовали его. Монголы пьют очень много кумыса. Даже человек, не употребляющий алкоголя, выпивает за день четыре-пять литров.

Мы доезжаем до другого посёлка. Наиболее охотно провели бы мы ночь в юрте, но наша машина останавливается перед каким-то домом.

На подворье пожилая женщина готовит чай на железной печке. Мы говорим ей, кто мы такие, и просим чай. Женщина приглашает нас в дом. Дом построен из деревянного бруса, опирающегося на каменный фундамент. В каждом таком доме имеется две или три комнаты. Состоит он из прихожей, кухни, двух комнат и вспомогательных помещений. Живут в них железнодорожные рабочие. Видно, что хозяева ещё не привыкли к такому жилищу, так как внутри всё оборудовано по образцу внутренности юрты. Вещи помещены в ящиках и на ящиках. Получаем солёный чай, который мы пьём с печеньем. Решаем остаться здесь на ночь.

Занятая комната меблирована скромно, в углу находится одна железная кровать и три сундука. На стене висит китайский плакат с подобием здоровых детей, кушающих яблоки. На противоположной стене виднелась дешёвая репродукция популярной картины под названием «Прощание казака с семьёй», а в углу фотография. Под ней стоит прикрытая тюлем детская кроватка, сейчас не используемая. В небольшом буфете с выдвижными ящичками содержатся сосуды и столовые приборы. Всю обстановку дополняют два стула. Зимой комната отапливается каменной печью, расположенной снаружи.

Ночь проводим в Хар Айрагу, а ранним утром едем дальше. В 8 часов 45 минут мы находимся уже в Сайн-шанде.

Сайншанд – дословно «Станция железной дороги» – это наиболее удачно расположенное место на юге Монголии. Состоит он, собственно говоря, из двух частей, от себя абсолютно не зависимых. Это очень интересное явление. В одной части находятся красиво обустроенные улицы, промышленные предприятия, большие магазины и культурные объекты. Другую часть аймака отделяет от центра небольшой горный хребет. Эта часть города является типичным монгольским провинциальным городком. Его представляют беспорядочно разбросанные дома, простирающиеся на большой территории, а также широкие улицы. Между домами как бы врывается степь, а вернее, пустыня. Обе части города – это два отдельных мира. Дома в центре аймака – это учреждения, в то время как люди живут вокруг города в юртах.

Только сейчас, в самом деле, я понимаю, какое значение для жизни Монголии имеет трансмонгольская дорога. Железнодорожники заставляют покинуть кочевой образ жизни. И если даже первое поколение не чувствует себя ещё хорошо в домах, этот первый шаг на дороге к переходу на оседлый образ жизни был сделан. Железная дорога воспитывает рабочих. Позже я посетил в расположенном рядом со станцией посёлке, названном по-российски Штанц, одну монгольскую семью. В углу стояли разные домашние цветы с большими зелёными листьями. Я заинтересовался, с какого времени эта семья здесь живёт. Оказалось, что переехали они сюда два года назад из столицы, где перед этим глава семьи служил лётчиком в армии. В молодости он также пас скот у своих родителей, как и другие пастушеские дети. Он заметил, что город Сайншанд имеет большую притягательную силу. Всё больше людей работает на железной дороге, в мастерских и на фабриках.

Интересно это явление, как пастух превращается в рабочего. Для изображения этого процесса расскажу одну историю о парне, который учился в политехническом институте в СССР.

Дед парня был зажиточным, хотя и не самым богатым пастухом. Многочисленная семья держалась вместе. Дед с тремя сыновьями пас стада. В памяти этой семьи запечатлелись два важных происшествия. Одно – это день, когда узнали, что не нужно больше платить налоги и отрабатывать барщину для лам и господ. Другое – это призыв на военную службу старшего сына. Старый пастух заинтересованно, но не без недоверия слушал доходящие из столицы новости и старался искать для своего стада пастбища по мере возможности подальше от сомонного и аймачного центров. Если временами он должен был, стараясь уладить какой-то вопрос или сделать покупки, выезжать в сомонный центр, то возвращался при этом домой как можно быстрее, а членов семьи держал как можно дальше от того «другого мира».

Когда, однако, старший сын вернулся из армии, понемногу, непостижимо всё начало меняться. Один из внуков заболел, а утрачивающие надежду родители решились даже везти ребёнка к районному врачу. Ребёнок выздоровел, а авторитет у сомона вырос. С оказии отдельных покупок сопровождала старика в поезде в город его жена. Тогда оказалось, что на разные предметы, одежду, упряжь, кухонную посуду, конфеты для внуков едва хватило им денег. Часто встречались они с соседями. Старик не мог без зависти смотреть, какими богатыми они стали. Один из его знакомых купил новые сети для загона на зверей, другой приобрёл украшенное седло, и однажды приятель детства поразил его даже покупкой аккумуляторного радиоприёмника.

Во время вечерних разговоров всё чаще затрагивались именно эти темы. В одно прекрасное утро сын, который отслужил в армии, сообщил, что охотно пошёл бы работать в городе, а два его младших брата и подрастающие дети дали обещание остаться с животными. Он хотел бы зарабатывать деньги, так как когда его дети подрастут, нужно будет порядочно денег на свадебное приданое. Отец вначале не хотел об этом слышать. Считал за грех, за измену предкам, что кто-то бросит существующий образ жизни. Он боялся доверить сына тому «другому миру». Уплыло много месяцев, прежде чем, наконец, удалось убедить старика, чтобы перекочевал он со своим стадом ближе к городу. Немалую роль в этом сыграли женщины, особенно одна из невесток, член монгольской организации женщин. Женщина эта решительно настаивала на новом плане. Итак, перекочевали они с юртами ближе к городскому центру. Сын пока что предпринял попытку только сезонной работы на железной дороге зимой. Жил он по-прежнему с семьёй, ездил на работу из юрты, а летом оставался при стаде, принимая участие в больших работах, как стрижка овец или изготовление войлока. Сначала новый образ жизни доставался ему тяжело. Трудно было пастуху привыкнуть к пунктуальному приходу на работу. Если перед этим дома было что-то срочное по работе, или мало было сушёного мяса на зиму, или возникали какие хлопоты с животными, он оставался дома. В этом случае возникали споры при выплате заработка.

Так жила семья, покуда не умер старик. После традиционного, наполненного обрядами погребения семья собралась на совет. Некоторые жаловались, что в этих местах пастбища посредственные, и животные гибнут, нужно, следовательно, кочевать дальше, другие же выбирали город. Наконец, было решено, что старший брат переедет в город, а другие будут кочевать в степи, забирая с собой также и его стадо. С болью в сердце расставался старший брат со своей кочующей семьёй и животными, но был новый важный повод остаться в городе: трое его детей ходили уже в школу. Поселились у него и ходили в школу также дети его младших братьев. Живущий в городе брат навестил летом кочующую оставшуюся часть семьи, которая старательно выпасала и его животных.

Жизнь старшего брата изменилась. Он купил себе европейский костюм, ходил в кино, часто встречался со своими коллегами по армии, участвовал в собраниях. Газету читал с трудом, так как хотя знал письменность, но практически мало имел с ней дела. Его старший сын читал ему порой вечерами что-то интересное из газеты при электрическом свете, проведённом в юрту. Понемногу дома всё изменилось. В юрте появилась железная печь и железная кровать и даже чемодан, так как однажды хозяин должен был ехать в столицу, куда послали его делегатом на производственное совещание. Для чемодана нужно было место, и поэтому постепенно несколько ящиков оказалось снаружи юрты. Требования нового рабочего, однако, постоянно возрастали. То нужен был ему новый комбинезон для работы, то что-то модное для жены, то детям приборы для письма или портфель. Работой его начальники были теперь довольны. Он старался также работать всё лучше. Он стал опытным работником, а с повышенного заработка покупал прекрасные подарки для находящейся в степи части семьи. Следовательно, когда он навещал её, принимали его с большой радостью. Сын его закончил семилетнюю школу и пошёл в техникум. Дочка вышла замуж за одного из главных агрономов в посёлке. Молодая пара получила новую квартиру в построенном недавно доме.

На следующий год после выхода замуж дочки наш знакомый заболел. По причине необычайно суровой даже для монгольского климата зимы переселился он с семьёй в одну из комнат молодой пары. Однако долго не смогли они выдержать в каменном доме, и первые лучи весеннего солнца застали их вернувшимися в юрту. Одновременно прибывало юрт этой семьи. Рядом со старой стала новая, лучшая, куда переехала из квартиры замужняя дочка со своим ребёнком – но, конечно, только на лето.

Сын закончил обучение в техникуме с хорошим результатами, и учителя послали его в политехнический институт в СССР. Его младшему брату не давалась учёба, следовательно, он пошёл работать вместе с отцом.

Это один из сотен и тысяч рассказов о том, как сегодня преобразуется монгольское общество, как формируется новый рабочий класс, новая интеллигенция. Это темы, которые сами просятся писателю на бумагу.

Перемены такие видел я везде в Сайншанде и его окрестности, видел везде в Монголии.

В первой половине дня выбрались мы нашей машиной до административного центра аймака. Останавливаемся мы перед домом аймачного Совета. Это красивейший дом в поселении. В дверях белого двухэтажного дома исполняет службу привратница, в комнате рядом с кабинетом секретаря Совета работает секретарша. Обе одеты в монгольский национальный наряд. Секретарша весело печатает на пишущей машинке. В Монголии применяются российские пишущие машинки, так как внедрённая в монгольский язык «гражданка» разнится единственно двумя буквами от алфавита русского.

В канцелярии застаём только заместителя секретаря. Оказывается, обучаясь в Университете, он был студентом Сухэ-Батора, и потому очень обрадовался его прибытию. Мы спрашиваем о венгерских специалистах, ведущих бурение колодцев. К сожалению, не смог он много нам о них рассказать, потому что здесь он недавно. На основании такой реляции трудно, конечно, было отыскать их в пустыне. После долгих телефонных переговоров он информирует нас, что в 200 км от Сайншанда в глубине пустыни Гоби работает несколько венгерских инженеров. Я прошу уведомить их, что мы прибыли в Сайншанд и хотели бы с ними встретиться. Известие это может дойти до них таким способом, что нужно позвонить в сомонный центр, откуда конный гонец поедет на место работы инженеров. Прежде чем известие дойдёт до цели, мы расположимся в гостинице. Как раз дождёмся здесь корейский артистический ансамбль. Пополудни осматриваем городской музей, а вечером встречаемся с корейцами.

На следующий день приехали за мной два венгра, бурящих колодцы в пустыне. Конечно, они получили моё известие, но и так бы приехали, так как собирались на вечернюю театральную программу. Оказалось, что работают они около 5 километров от Сайншанда. Мы очень обрадовались этой встрече. Вместе с ними поехал я машиной до места их работы.

Приготовление полевого обеда

В трёх монгольских юртах жила тут уже с весны венгерская группа специалистов, состоящая из одиннадцати членов, а именно инженеров, геолога, мастера и других. Было как раз воскресенье, а следовательно, день отдыха. Когда я, одетый по-монгольски, в противосолнечных очках на глазах, вошёл в юрту и поздоровался с ними по-венгерски, они подумали, что это какое-то привидение. Только позднее они сориентировались, что посетил их соотечественник. Юрты были достаточно удобно обустроены. В одной, например, стояли четыре алюминиевые полевые кровати, стол, несколько табуретов, ящик, полки, а на них множество консервов. Бурение колодцев удаётся моим соотечественникам. Местное население уважает их как чудотворцев, и это потому, что гидрогеолог и геофизик сумели точно определить, где можно добуриться до воды, и ни разу не совершили ошибку. Вода находилась здесь на глубине до 200 метров. Производительность колодца, составляющая 50 литров в минуту, считается за хороший результат, а есть колодцы, которые дают 120 литров.

Местные пастухи имеют свою систему кочёвки во время выпаса стад. Расположение колодцев должно быть в соответствии с этой системой. Но случается, что дающие воду места не находятся поблизости от пастбищ. Это умножает хлопоты группе венгерских специалистов. Бывают также другие хлопоты. Один из посёлков, например, попросил о сооружении для него колодца. Инженеры вымерили место. Когда после нескольких недель буровая установка прибыла на означенное место, от посёлка не осталось и следа. Перекочевали дальше, и самое меньшее на 50 километров. Пастухи попросили, чтобы им соорудили колодец в новом месте. Но несмотря на многие трудности, буровики переживают минуты радостные и прекрасные. Из монгольских рабочих, работающих при венгерской группе буровиков, многие очень быстро научились бурению колодцев.

Соотечественники очень обрадовались моему прибытию и привезённым письмам и посылкам, так как уже неделю не получали почту из Улан-Батора. Они пригласили меня на ужин. Подали венгерское блюдо лечо из консервированных перцев, но рядом с ним было также мясо антилопы. Ужин проходил в приятельской атмосфере. Земляки мне много поведали о своей жизни на этой территории. Завязался очень сердечный разговор, и в короткое время мы почувствовали себя как старые добрые друзья. Мои друзья поведали мне между прочим, что ходят систематически на охоту. На крыше одной из юрт сох трофей – голова газели. В это время над пустыней разбушевалась живописная буря. Небо покрывали тёмные тучи, пересекаемые зигзагами молний, но дождя не было ни капли.

Водяная скважина в пустыне

К сожалению, я должен был попрощаться с моими соотечественниками, так как назавтра мы должны были ехать дальше. Вечером мы смотрели представление в исполнении корейского ансамбля. Программа состояла из красивых сольных и хоральных песен, а также из милых корейских танцев. Стиль корейский составлял как бы переход между китайским и монгольским искусством.

Около полуночи вернулись мы домой.

15. В регионе Дариганга

Тонем в песке. Коты. Куда ведёт дорога в степи? Ночлег в юрте. «Двухколёсная машина». Где не дубят шкуры? «Моя буланка». Постриг. Сумерки в степи. Девушка и дракон. Старый сказитель Ядам. Тогон Темур-хан и Маньчжуры. Водка. Камень предков.

Утром проверили мы наше оснащение и дополнили его, купив несколько вещей, после чего выехали. Дорога наша проходила рядом с лагерем венгерских буровиков, следовательно, мы заехали попрощаться с ними и при оказии запастись водой. Однако колодец должен быть готов только завтра, а запас воды у них как раз закончился. Они подарили нам, следовательно, одну бутылку вина, и с ней отправились мы в пустыню.

Дороги, к сожалению, мы не знали. В Сайншанде составил, правда, я эскиз нашей трассы, но на пустынной территории, где нет никаких объектов, легко заблудиться на бездорожьях. За 45 минут добрались мы до русла высохшей речки. На сухом дне желтел мельчайший песок. Чтобы ехать дальше, нам нужно было перебраться через русло реки. Мы отыскали место, где берег был достаточно низким. Выглядело место так, что проехало здесь несколько велосипедов. Следовательно, мы полагали, что, может, и нам удастся перебраться на другой берег. Рискнули. Доехали мы уже почти до половины, когда внезапно машина встала, и только колёса крутились в мягком песке. Мы увязли.

Нигде поблизости не было видно живой души. Были мы, правда, едва в 45 минутах хода по дороге от венгерских буровиков, но автомашиной. Пешком это тридцать или сорок километров. Это больше, чем полудневный переход. Попробовали освободить машину из песка. Решились на отчаянное усилие. Мы наносили камни вокруг машины и жердью попытались освободить задние колёса. Потом насобирали столько сухостоя, травы и гравия в брезент, сколько смоги поднять. Высыпали всё это под колёса и поставили машину на эту насыпь. Шофёр запустил двигатель. Колёса вымели из-под машины принесённые нами наиболее твёрдые предметы, но машина двинулась назад на несколько сантиметров. Берег, с которого мы ехали, находился немного ближе, чем противоположный, поэтому решили мы выбираться назад. Теперь снова было нужно поднимать машину, подкладывать всё, что мы нанесли, и снова продвинулись мы на несколько ладоней. После трёх часов такой работы мы вернулись на берег. Что теперь делать дальше? Уселись на совет. Шофёр достал из машины арбуз, купленный в Сайн-шанде. В этой окрестности выращиваются арбузы, очевидно, на орошаемых полях. После большого усилия во время жары в пустыне арбуз имеет превосходный вкус.

Когда мы двинулись в дальнейшую дорогу, я уселся около шофёра и стал проверять по моему компасу, не заблудились ли мы в пустыне. Через какое-то время местность показалась мне подозрительной. Может быть, мой компас помешался. Он показывал совершенно другое направление, чем раньше. Когда сел в машину, снова компас вёл себя нормально. Теперь я должен был отгадать загадку моего компаса, который до настоящего времени действовал без ошибок. Я медленно высовывал его из машины, а игла компаса также медленно поворачивалась. Это было подозрительно. Поднёс компас к двигателю – игла тотчас же изменила положение. Из этого следовало, что в машине компас не указывал на север, а давал направление магнитного поля двигателя. А следовательно, до настоящего времени мы ехали буквально вслепую. Мы полностью заблудились.

Перед нами проходила узкая тропинка. Из-за отсутствия лучшей дороги решили держаться этой тропинки. Через некоторое время мы встретились с караваном верблюдов, перевозящим шерсть. Транспорт, направляющийся в Сайншанд, вела целая семья. Они как раз отдыхали. Разбили чёрные палатки и сидели в их тени. Было здесь двое мужчин. От них мы узнали, что дорога ведёт в Дэлгэрен, но через несколько километров отсюда встретим мы проходящую поперёк телефонную линию. Если поедем вдоль той линии, доберёмся до Баян-Монго, лежащего на нашей трассе. Мы решили последовать их совету.

Караван

Ландшафт изменился. Равнина была покрыта высокой сухой травой. На шум двигателя из зарослей выскочило стадо антилоп. Мы доехали до телефонной линии. Представляла она достаточно жалкий вид, потому что много столбов было повалено. С одного столба взлетел огромный сип. Мы уже усомнились, что в этот день достигнем какого-нибудь населённого людьми места, когда внезапно вдали заметили дома и юрты. Когда мы подъехали ближе, заметили несколько пустых деревянных домов, а рядом с ними две юрты. От жителей юрт узнали мы, что была тут раньше главная усадьба сомона Баян-Монго, но два года назад перебрались они в другое место. Сейчас же есть здесь поблизости дорога, которой мы доедем до «этапа».

Гора Дари-ово в сомоне Дариганга

«Этап» должен был составлять когда-то военную базу во время японской войны. В 1939 году японские империалисты, которые водворились в Маньчжурии, напали на Монголию под Халхин-Голом. Началась долгая война, закончившаяся изгнанием японцев монгольской армией, которой помогали советские войска. Сегодня в восточной и южной Монголии остались уже только памятники той войны. «Этап» служит в настоящее время мирным целям. Сообщение на длинных монгольских трассах затруднено, так как трудно брать машине в рейс наибольший запас бензина, а места населённые находятся порой друг от друга на расстоянии до 400 километров. Поэтому вдоль дорог построены заправочные станции для машин. До складов этих станций завозится топливо большими цистернами. Такой именно заправочной станцией является наш «этап».

Начальник станции жил в чистой, благоустроенной юрте, расположенной рядом с двумя огромными бочками с бензином, вкопанными в землю. В юрте путалось около десяти котов. Были они любимцами хозяйки дома. Монголы не любят этих животных, так как – как говорят – приносят они злой сон. Следовательно, мои проводники смотрели недоброжелательно на жену начальника станции.

Мы купили бензин и поспешили дальше. Вдоль дороги встретили мы несколько водопоев, согласно моему эскизу маршрута. Были это объекты, с помощью которых можно было ориентироваться на местности. Пойла – это выкопанные колодцы, подобно приведённым в порядок впадинам. Мы проезжали мимо какого-то посёлка, но Сухэ-Батор не испытал желания заезжать туда, потому что, как он выразился, живут здесь «чужие».

– Как это, чужие? – спросил я с удивлением.

– Так как не дариганга.

– А что это за люди?

– Халхасы.

Оказалось, что Сухэ-Батор происходил из группы народности дариганга. По мере того, как мы приближались к землям племени дариганга, в нём отозвался местный патриотизм. Как же могли мы остановиться у «чужих»?

Группа народности дариганга находится с многих точек зрения в подобной ситуации, в какой среди монголов находятся дархаты. Группа дариганга – это монгольские пастухи стад, находящихся ранее в

персональной собственности маньчжурских императоров. С этой точки зрения в монгольской феодальной системе были они привилегированными. Они не

относились ни к какой прежней монгольской административной единице. Со взгляду на свою специфическую ситуацию, не принимали они также

непосредственного участия в революции, но вскоре подчинились народной власти. В МНР сохранили они свою обособленность ещё до 1927 года. Говорят они на диалекте, отличающемся немного от языка халхасов, но имеющем много общих черт с диалектами центрально-монгольскими.

В одном месте дороги расходились на все стороны, следовательно, мы не знали, каким путём ехать дальше. Со стороны степи рысью подъехало к нам четыре всадника. Один из них отстал по дороге, и теперь галопом нагонял остальных. На взмыленном коне объехал он вокруг машины. Другие также окружили нас в молчании. В течение каких-то двух минут мерились мы взглядами, молча. Не получалось сразу заговорить. Потом мы спросили, до каких пор идёт дорога.

– До нашей юрты, – звучал короткий ответ.

– А если покочуете дальше с юртой?

– То и дорога пойдёт дальше.

Понемногу, слово за словом, завязался разговор, прерываемый долгими минутами молчания. Вероятно, здесь, в степи, никто не спешил.

Начало внезапно темнеть. В спускающемся мраке показалась цель нашего путешествия – Вайшинт. Не знаю, почему эта местность находится на каждой большой, пригодной для чего-нибудь карте, составленной в Европе. Название местности означает: «Там, где стоят дома». Раньше, действительно, стояло здесь много домов, могло тут быть большое поселение, так как даже сегодня видны руины монастыря. Теперь стоит здесь едва ли несколько домов, таких, какие встречаем в каждом сомонном центре.

Мы вошли в одну из юрт. На счастье, её хозяева были когда-то учениками Сухэ-Батора. Мужчина был ветеринаром, а его жена – студенткой пятого курса медицинского факультета в Улан-Баторе и как раз проводила здесь каникулы. Происходила она из окрестностей озера Хубсугул, в то время как муж родился в Улястае. Оба получили сюда распределение на работу. Юрту привезли с собой из Улан-Батора. Завели себе алюминиевую мебель, а на столе стоял даже красивый аккумуляторный радиоприёмник. У стены в глубине юрты стояли два остеклённых шкафа. В одном из них лежали учебники по ветеринарии и медицине, а в другом – врачебные инструменты, перевязочный материал и лекарства, словом, подручная аптечка. В этой юрте мы переночевали.

Назавтра мы двинулись в путешествие при прекрасной ясной погоде. Травянистая степь и песчаная пустыня здесь чередовались. Мы наткнулись на следы машины. У нас была надежда, что будут они указывать нам дорогу. После какого-то времени оказалось, однако, что колеи эти оставило средство передвижения двухколёсное. Мы высадились из машины. Может, какое-то авто ехало на двух колёсах, а два оставались висеть в воздухе? Интересная загадка. Начали строить разные домыслы, но шофёр и я утверждали, что здесь не всё в порядке. Не оставалось нам ничего другого, как ехать следом загадочного двухколёсного экипажа. Колеи вели до русла высохшей речки и пересекали её. Мы хотели переехать на другую сторону, но машина застряла на первом метре. Оставалось впредь невыясненным, как могла перебраться на другую сторону машина, раз нас песок не удержал. Следы показывали на то, что чудесное двухколёсное авто могло перед нами проехать самое большее два часа назад. В этот раз мы быстрее освободились из песка. Со всё возрастающим возбуждением последовали мы за таинственным средством передвижения. В течение получаса догнали мы двигающуюся телегу, запряжённую в верблюда. Уже хотел я спросить у съёжившегося на телеге старого монгола, не видел ли он проезжающей этим путём двухколёсной машины, когда мой взгляд упал на колёса телеги. Было это два больших колеса автомобильных с покрышками. А следовательно, это была та чудесная машина. Теперь мы поняли, почему проехал он без труда через песок, в котором мы завязли.

На южном склоне гор уже было видно дома и юрты сомонного центра. Вскоре мы въезжаем в посёлок. Нахожу я тут несколько домов, построенных в китайском стиле, симметричных, с выгнутыми крышами. В одном из них находим руководство сомона. Узнаём, что приготовлен для нас уртон гэр, или почтовый двор. Почтовый двор также размещается в китайском домике, состоящем из двух комнат и прихожей. В одной комнате находятся три металлических кровати, стол и лавка, в другой, или в кухне, всю меблировку составляет каменная печь. В доме этом мы обосновываемся на несколько дней.

Пополудни мы едем на конях осматривать окрестность, так как бензина у нас уже немного, и его нужно беречь.

Посещаем знакомых Сухэ-Батора. Когда мы туда приходим, пожилая женщина обрабатывает как раз шкуру. В то время, когда мы попиваем чай с молоком, она не отрывается от работы, чтобы не высохла её вымытая в холодной воде шкура с большой овцы. Шкура мокла перед этим три дня. Она занималась отделением кровяных обрывков мяса с внутренней стороны. Потом женщина вынесла шкуру из юрты, повесила её на палку, прибитую к столбу, и специальным ножом сдирала остатки жира. По окончании этого занятия вынула она деревянный подойник с простоквашей и всыпала в неё какой-то порошок. Я спросил, что это такое?

– Шю, – ответила она.

Слово это только внешне напоминает венгерское слово су (соль). Это название заимствовали у китайцев.

– Откуда же это берёте?

– Оттуда, из-за холма.

– Так близко есть тут карьер?

– Да ну, откуда, мы только сметаем.

Оказалось, что это сода. Кочевник должен свои принадлежности дополнять такими средствами, какие ему доступны в степи, поэтому для сложного химического процесса выделки шкуры нашёл он себе такие материалы, как сода и простокваша, находящиеся на этой территории под рукой в каждой пастушеской семье.

Хозяйка сняла сейчас с полки кухонной какой-то удивительный инструмент. Я попросил её, чтобы она позволила мне его осмотреть. Была это обыкновенная челюстная кость овцы, но так сметливо обработана, что можно было ею отлично размазывать кашицу на внутренней стороне шкуры. Монголка намазала хорошо шкуру, уложила её и выставила на солнце, чтобы высохла. Операцию эту нужно повторять ежедневно три или четыре раза, и чем больше раз это делать, тем лучше будет шкура. После трёх или четырёх дней снова нужно шкуру смочить и мокрую тереть специальным зубчатым инструментом и ножом попеременно так долго, пока не размякнет. Для отделки шкуры коровьей также употребляется кашица, приготовленная из соды и простокваши, но покрытая этим шкура должна лежать в течение десяти дней. Шкура верблюда только мочится и сушится, других операций не требует.

Вскоре появился хозяин. Жена его прервала работу с кожей и приготовила ужин. Сварила четыре куска жирной баранины. Монгол угостил нас водкой из молока. Узнав, какая цель моего путешествия, он предложил посмотреть мне своё стадо коней, пасущихся поблизости. Я принял его предложение.

В нескольких километрах дальше, на опушке леса увидели мы животных, которые паслись сами по себе.

По-видимому, держатся они вместе, опасаясь волков. Хозяин с гордостью показывал свои достижения. Определял он коней такими терминами, что едва я успевал за ним повторять. Так, одно название имел годовалый жеребёнок, а другое – двухгодовалый. Иначе также пастух называет шестилетнего коня, жеребца или кобылу, чем тех же самых животных, когда им семь лет. В течение получаса на месте составил я список пятидесяти разных мастей коней, а были это только основные масти или их разновидности. Я не был захвачен врасплох, когда мне показали коня «голубо-красного», так как знал, что по-монгольски цвет голубой означает также седой. Об одной кобыле хозяин выразился, что это его любимая буланка, применяя при этом выражение шарга – жёлтый. Когда я ему сказал, что в венгерском языке буланого коня называют также «жёлтый» (сарга), видел самое выразительное, что приобрёл я в его глазах. Оказывается, подобное название коня живёт также в языке монгольском.

На следующий день пополудни посетили мы одну из ближайших усадеб. Дорога наша проходила рядом с небольшим оазисом. На зелёном склоне горы росло несколько вязов. У подножия цепи холмов разливалось озеро, заросшее тростником. Как нас информировали, бывают тут и лебеди, но охота на них строго запрещена. Мы остановились у поселения, состоящего из четырёх юрт. Приветствовал нас громкий лай собак. Держащему к нам путь неустойчивым шагом монголу едва удалось отогнать собак, немного меньших телят.

Здесь, в юрте услышал я первый раз песенку под названием «Моя буланка», одну из наиболее любимых песен народности группы дариганга. Позднее я слышал её многократно, следовательно, мне удалось записать слова.

Песенки никто не сумел допеть до конца, так как каждый из поющих запомнил какой-то её фрагмент, но из услышанных строф можно понять, что содержанием её является печаль покинутого любимой человека. Слушая песню в первый раз, можно уже заметить, что рифма в монгольских песнях находится не в конце строки, а в начале; есть это, следовательно, аллитерация. Этот старинный способ написания стихов является повсеместно применённым в наиболее ранних монгольских литературных памятниках, а следовательно, также в «Тайной Истории Монголов». Любовь является содержанием ещё другой народной песни. Вот она:

Конёк

Мчится твой конёк тёмно-гнедой, Крепко вожжи в руке держи! До твоей любимой дорога долгая, Хорошо сиди, не шатайся! Злых приятелей имеешь, что любимую Забрать у тебя хотят, итак, спеши! Через пустыни и долины Пусти конька рукой в галоп! Помогут тебе доброжелатели. Хорошо сиди, не шатайся!

Молодой пастух спешит к своей, находящейся вдали, любимой, которую злые приятели хотят у него забрать. Об этом говорит эта красивая народная песня.

Очень частой темой монгольской песни есть какой-то любимый, которого по дороге останавливают родственники или знакомые.

Рассматриваем юрту. На середине стоит печь, вылепленная из глины. Только в эту минуту я увидел эту этнографическую редкость. В Монголии, а может быть, даже во всей Центральной Азии, населённой кочевниками, есть это единственная окрестность, в которой посередине юрты находится не подставка под котёл или железная печь, а вылепленная из глины топка. Изготовлена она на земле, и нет возможности её перенести, а следовательно, при переселении нужно её оставить. При обратной дороге, когда переходили мы через поле, по одной и другой стороне видели выглядывающие из травы остатки таких брошенных топок.

В то время как в юрте раздавалось пение, одна из молодых девушек пряла что-то из верблюжьей шерсти. Служило ей для этой цели небольшое веретено, головка которого была изготовлена из дна старой деревянной кружки. Воткнут был в неё стерженёк, и веретено было готово. За штаны девушки держался испуганный ребёнок. На его измазанное лицо спадали длинные волосы. Не исполнилось ему ещё время пострижения, называемое здесь «праздником первых волос», который у девочек бывает на четвёртом году жизни, а у мальчиков – на третьем или на пятом. С оказии этого торжества ребёнок получает подарки, а родители устраивают выпивку. До этого времени нельзя было прикасаться к волосам ребёнка ножницами.

Был прекрасный вечер. Мы возвращались домой пешком. Перед нами в поле передвигались склонённые женщины. Искривлёнными маленькими вилами необычайно ловко выбирали они из травы сухой навоз на топливо и бросали его в корзину, помещённую за плечами.

Над полем медленно сгущалась темнота. Наклонённые женщины порасходились каждая до своего дома. Через двери юрт не видно света, так как они старательно закрыты. Угасает огонь, хозяева прикрывают войлоком отверстия на крышах юрт и вместе с семьями идут спать. Осматривал я вечером сомонный центр. Всё выглядело здесь вымершим. В публичных зданиях никто не остался на ночь. Те, которые работали в каких-то службах, поспешили, если вообще монгол способен к поспешности, до своих усадьб, юрт, отдалённых на несколько километров от посёлка.

После возвращения с работы домой монголы любят друг друга навещать. Это становится их единственным развлечением. При такой оказии хозяин забивает овцу, и пиршество готово. В честь гостя, прибывшего издалека, сходятся все соседи. Разговаривают о погоде, животных, женщинах. От времени до времени кто-то выглядывает за стадом, а часто посылаются дети, чтобы поехали на конях под взгорье и возвратили стадо. В обществе появляется временами какой-то красноречивый рассказчик или песенник. Прежде разные случаи рассказывали профессиональные сказители или странствующие монахи. Сегодня дети изучают сказки в школе, и потому часто именно они их рассказывают. От учащихся записал я, например, сказку об отважной девушке.

«Очень давно жила себе отважная девушка, которая имела сивого коня и два рыжих пса. Девушка жила вместе со своей матерью. Мать, умирая, дала девушке ведро и метлу и так сказала:

– Если подумаешь об этих двух предметах, каждое твоё желание исполнится.

Девушка была настолько мужественной, что пошла на двор Баин-хана и там объезжала коня. Была она очень сильной. Смогла даже натянуть чёрный лук короля, для чего обычно требовалось два человека.

В первый раз девушка выехала в далёкий мир. По дороге встретилась со страшным драконом. Влезла она на одно из придорожных деревьев. На счастье, появились там в это время две собаки. Дракон так их испугался, что возвратился в свою пещеру. Две собаки так сказали девушке:

– Слушай хорошо. Если из пещеры потечёт красная кровь, то дракон умер; если жёлтая – то мы оба умерли.

Сказавши это, собаки вошли в пещеру дракона. Вскоре из пещеры потекла красная кровь, а потом вышли обе собаки. Таким способом девушка спаслась, возвратилась домой и жила долго и счастливо».

Эта удивительная сказка содержит три разных сказочных элемента. Первая часть – это мотив школьной сказки поучительной, что прилежная работа, символами которой являются метла и ведро, всегда приносит пользу. Мотив этот является характерным для сказок типа «столик, накройся». Второй мотив – храбрая и сильная девушка, натягивающая лук и объезжающая коня – это характерный мотив номадов. Сказка всегда показывает идеалы, а идеал поставляет общество, из которого происходят сказители. Подчёркивают они основные черты, выражают свои пожелания и описывают свою среду, делают из этого вещи необычайно красивые и достойные подражания. Третья часть – два рыжих пса и дракон – это международный известный мотив народных сказок: животные помогают герою победить дракона.

В окрестности, населённой группой дариганга, я не встретил настоящего сказителя, только двумя неделями позднее в местности Асгат познакомился со старым Ядамом. Этот настоящий сказитель любил сказки с раннего детства. Ему было едва пять лет, а уже он подкрадывался к юрте, прилагал ухо к решётке и прислушивался, как старшие рассказывают сказки. Он не умел писать, не мог, следовательно, записывать того, что слышал, и, однако, не забыл ни слова.

Старый сказитель Ядам

Когда жители Асгата слышат, что появился старый Ядам, тотчас же юрта, в которой он пребывает, заполняется. Все усаживаются тогда вокруг старика и принимают живое участие в сложении сказки, добавляя что-то либо задавая вопросы. Временами слушают что-нибудь с недоверием, временами подзадоривают старика, потакая ему; всё зависит от того, какое есть направление действия в сказке. Рассказывание сказок создаёт впечатление скорее общей беседы, в которой тон задаёт сказитель, а другие берут голос. Не каждый среди обычных принимает одинаковое участие в разговоре. Например, кто-то после каждого предложения кричит громко дзаа (да ну!), что как бы придаёт рассказу ритм. Другие слушатели добавляют временами что-то от себя, а временами кивают только головами.

Сказка имеет свой ритм. Её ритмичными единицами в монгольском языке являются отдельные предложения. На первом слове предложения находится сильный акцент, в то время как последний слог предложения звучит протяжно. Там, где в прозе случайно выступает аллитерация, места эти всегда акцентированы. Если текст говорит о песне, сказитель поёт этот фрагмент, несмотря даже на то, что приведённая в сказке песня не имеет определённой мелодии.

Монгольский сказитель является своего рода актёром.

От старого Ядама в Асгате записал я много сказок, песенок, сцен бытовых и пословиц. Особенно красивым было сказание, которое под плоскостью сказки скрывает выяснение связи господствующего в Китае последнего императора монгольского Тогон Темура с Маньчжурами:

«Тогон Темюр был ханом монгольским. Когда китайцы атаковали его и победили, забрал он с собой своих жён, а также печать страны и убежал. Прибыл он на Ледовитый океан. Какой-то ночью Темур-хан положил свою печать на скалу и уснул. Назавтра хотел он её забрать, но примёрзла она так крепко к скале, что не мог её сдвинуть. Принуждён был оторвать печать силой, но удалось ему забрать только одну половину, так как другая осталась. Когда преследующие его китайцы дошли до океана и нашли половину печати, взяли её с собой, после чего возвратились.

Китайский хан, объявивши своё господство, взял себе самую молодую жену Тогон Темюра. Молодая женщина была высокого сословия. Так как китайский хан приказал истребить монголов до последнего, королева боялась, что из мести прикажет он убить и её ребёнка. Стала, следовательно, молиться. Ребёнок родился не через десять месяцев лунных, а после одиннадцати. По причине этого добавочного месяца китайский хан судил, что это его сын. Министры догадывались, что ребёнок имеет монгольское происхождение, и начали покушаться на его жизнь. Китайский хан дал мальчику имя Дзюан Тайши. Вскоре также и собственная жена хана китайского родила мальчика. Ребёнку этому он дал имя Юан Тайши. Мальчиков берегли хорошо. В одну из ночей китайскому хану приснилось, что у его двух боков вьются две змеи. Когда он утром проснулся, Дзюан Тайши и Юан Тайши как раз поспорили и ранним утром пришли к отцу с жалобой. Старший мальчик уселся к отцу на правое колено, а младший – на левое. Совет, который уже давно покушался на жизнь Дзюана Тайши, принял решение довести его до казни, чтобы освободиться от него. Однако большая часть народа не одобряла этого жестокого плана. Хан поэтому постановил послать мальчика в изгнание. Дзюану Тайши придавалась армия, состоящая из трёх тысяч старых, сивых, ободранных солдат, вооружённых отслужившим своё, обветшавшим оружием и снабжённых хромающими конями. Армия эта должна была маршем уйти на пограничную полосу и больше не возвращаться.

И в самом деле, армия двинулась в дорогу. Вскоре солдаты попали в большую нищету. Не имели они еды и никакой силы на возвращение. Так как наступила их последняя минута и ждала их неизбежная погибель, молодой хан обратился к своей армии:

– Ребёнок готов к дороге. Идите к моему отцу, к хану. Попросите его о благословении «Вечного прощания в золотых стременах».

Потом обратился к вождю по имени Толбот:

– Остановить в этом месте, навсегда. Ходи определёнными дорогами.

Хан подумал, что это, однако, его сын и происходит из семьи ханов. Послал до него собственного посла с известием, что исполнит каждое его желание.

«…Солдаты маршировали дальше и зашли в такое место, в котором кроме воды и птиц не было ничего другого. Они были такие голодные, что перерезали и съели своих коней. Позднее охотились на птиц и этим кормились. Один раз под крыльями застреленной голубой птицы они нашли очень много серебра. С этого серебра построили себе город.

По истечении какого-то времени умер хан. Дзюан Тайши, узнавши об этом, подумал:

– Это был, однако, мой отец, хорошо будет, если я помолюсь при его останках, отдам ему последние почести.

Собрал он войско, и помаршировали они молиться у катафалка отца. В это время его младший брат Юан Тайши занял трон хана. Когда он услышал, что приближается его старший брат, чтобы при останках отца отдать ему последние почести, подумал:

– А появился ли он здесь только в целях отдания последних почестей? Наверное, пришёл для того, чтобы меня убить. Ох, наверное, я приговорён на гибель!

Принял яд и умер.

Появился Дзюан Тайши, сложил при останках отца последние почести и занял его трон.

Потом не называли уже его ни монголом, ни китайцем, только маньчжуром. Имел только он, однако, полпечати. Первый город, какой он заложил, был Дзандзчю (Калган)».

Эта легенда не имеет, конечно, ничего общего с исторической правдой. Монгольская династия Юань господствовала в Китае с 1280 по 1368 годы, а последним владыкой был действительно Тогон Темюр. В 1368 году под руководством одного буддийского монаха свергли династию Юань и ввели на трон национальную династию Минг, которая сидела на китайском троне до 1644 года. Тогда начался период господства маньчжурской династии. Была это династия Цин. Не может быть, следовательно, речи, чтобы сын последнего монгольского императора, или хотя бы даже любой из его потомков мог иметь какую-то связь с позднейшей маньчжурской династией. Основанием допускаемой связи может быть наиболее событие историческое, что последний монгольский император убежал из Пекина в северо-западном направлении, а триста лет спустя маньчжуры с того направления атаковали Китай. Не является возможным, однако, чтобы китайцы или кто другой спутал монголов с маньчжурами, ведь после упадка монгольской династии Юань сохранилась тесная связь между отступившими в степи Центральной Азии монголами и китайцами. Является правдоподобным, что легенда родилась под влиянием великого престижа прежнего монгольского государства. Впрочем, для маньчжуров не стало бы бесчестьем, что их происхождение восходит к монголам. Легендой прикрывались, вероятно, в первую очередь, монголы. Был это в прямом смысле реванш за поражение, испытанное в Китае. В каждом случае в монгольских исторических произведениях и, следовательно, в «Золотой Пуговице» и в работе Саранг Сечена есть упоминание об этой легенде.

Поиски такого рода псевдопредков не являются, впрочем, чужими для номадов. В позднейших источниках встречаем предков у королей тибетских, а у позднейших историографов монгольских – тибетских предков Чингис-хана.

Когда я работал в сомоне Дариганга, всего чаще навещала меня одна семилетняя девочка, которая каждое утро гнала в сторону моей квартиры коз и на минуту заходила ко мне. Спешила, чтобы подержать мне кувшин с водой для умывания. Потом мы садились перед домом, и девочка показывала мне свои игрушки: войлочную куклу и бич. Ей очень нравилось, когда я совершенно серьёзно записывал название каждого предмета, спрашивая её даже многократно о каждом слове. Потом я нарисовал ей в моей записной книжке несколькими чёрточками человека, а также коня, и спросил, знает ли она, что это такое. Она покатилась со смеху, рассматривая чудачества чужого человека. Потом я показывал последовательно на рисунке голову, шею, гриву, хвост и копыта коня, а она говорила названия каждой из этих частей. Конечно, позже я часто спрашивал это самое у взрослых. Когда один пастух услышал, что я записываю названия частей тела овцы, а один присутствующий, старый монгол, не смог разъяснить мне название одной части из внутренности (вероятно, это я не смог его понять), попросил меня зайти в соседний дом. Там как раз разделывали овцу. Старый ветеринар, который работает уже 30 лет по своей профессии, с анатомической подробностью показал мне отдельные части тела овцы и привёл их монгольские названия. Только у одной овцы я записал 80 разных названий, но он меня уверял, что имеется их значительно больше. Монголы в это время знают гораздо меньше названий частей человеческого тела.

22 июля попрощались мы со знакомыми из сомона Дариганга, между прочим, с моей милой девочкой, которую трудно было утешить даже пакетом конфет, и поехали в сомон Асгат. Дорога наша вела на север через окрестность холмистую и гористую. Среди пологих низких холмов возносилась горная цепь Асгат, от которой сомон получил название. Мы миновали озеро Цаган-булак-нур. Это озерцо, берега которого белы от соды. Потом наша машина опередила караван верблюдов. На тянущихся гуськом верблюдах виднелась удивительная упряжь. На шее и между двумя горбами были переброшены холщовые пояса, связанные кольцом с поясом, создающим петлю вокруг хвоста. На одной из телег, тянущейся верблюдом, прикреплена была полотняная палатка, в которой сидел погонщик. Другие люди – женщины, мужчины и дети сопровождали караван на конях.

Мы посетили несколько придорожных юрт. У одной старой хозяйки сохранилась ещё нарядная диадема для волос (нарин габчар), употребляемая женщинами группы дариганга. По моей просьбе вынула она её из сундука. Диадема украшала две косы, заплетённые с двух сторон. У основания кос вплетался в волосы кусок зелёного шёлка. Ниже волосы украшала диадема, выложенная небольшими цветными мозаичными плитами и розовыми полудрагоценными камнями в форме валиков. На концах кос свисали серебряные кольца. К этому украшению головы относились ещё серёжки.

В другой юрте была нам показана употребляемая в этой окрестности железная ловушка. Два замыкающихся полукольца хватают, замыкаясь, наступившего в капкан зверя за ноги. Здесь, в степи, ловля зверей происходит иначе, чем в северных лесистых окрестностях. Пастух находит время на установку силков только после выполнения работы при стаде. Силки он устанавливает преимущественно поздней осенью и зимой, улавливая в них волков, тарбаганов, лис, антилоп, барсуков и много других мелких зверей. За их шкурки хорошо платят в магазинах.

Сыр и творог сушатся на крыше юрты

Был шестой час вечера, когда наша машина приехала в сомонный центр Асгат. Сухэ-Батора приняли здесь с великими почестями, так как он здесь родился, все его здесь знали и гордились им. После короткого совета выделена была для нас просторная юрта. Мы быстро устроились, а потом до полудня работали. Я переписывал собранный в течение дня материал. Делал я это каждый вечер, частично с целью самоконтроля, частично потому, что только таким способом можно было на следующий день дополнить недостающие записи.

Назавтра посетили мы 52-летнего отчима Сухэ-Батора, которого звали Шерабджамц и который жил в сомонном центре. Мы познакомились с ним. В следующие дни он предоставил мне очень много ценных данных. Теперь, когда я его посетил, он гнал водку для кооператива. Шерабджамц является членом кооператива.

На печи стоял котёл, а в нём находился усечённый конус, изготовленный из фанеры. В конусе висел горшок, а в верхней точке конус был прикрыт миской с выпуклым дном. В котле парил кипящий кумыс. В миске находилась холодная вода. Под влиянием разницы температур на дне миски конденсировалась из пара вода и стекала в горшок, повешенный в конусе. Это очень простой способ дистилляции кумыса. Процесс, смотря по обстоятельствам, можно повторить. Белую массу, оставшуюся в котле после выпаривания, монголы используют вместо йогурта, а после смешивания с содой можно её использовать для выделывания шкур.

Кроме мяса, наиважнейшим продуктом для монгола является молоко. Употребляет он его в виде различных сыров, творога, сливок, йогурта, сметаны и масла. Сыр и творог играют такую роль в питании монгола, как для европейца хлеб. Находятся они всегда под рукой и питаются ими при каждом приёме пищи.

Очень распространённым среди монголов блюдом является аарц. Готовится он таким способом, что йогурт кипятится в котле, а затем сваренную массу вешают в полотняном мешке, чтобы вытекла из него – как говорят монголы – жёлтая вода. После отцеживания укладывают этот мешок между двумя досками и прижимают грузом. Спрессованный таким способом сероватый материал вынимается и ломается на небольшие куски или кроится конским волосом на пластинки и выставляется на крышу юрты с целью высушиванию.

Если вместо сжатия между досками сжимать мешок руками, продукт носит название аарвал.

Излюбленный кочевниками сыр приготовляют они таким способом, что цельное молоко кипятят, добавляют в него немного старого йогурта, затем из кислого молока отцеживают сыворотку, а остальное высыпают на полотно. Из этой массы вытекает остальная сыворотка, а когда сыр сбивается в одну массу, сохраняют его во влажном виде. В сомоне Дариганга удалось мне записать двадцать пять разных молочных продуктов, но это отнюдь не предел.

Однажды пополудни выехали мы машиной на охоту. Продвигаясь под ветром, подъехали мы к стаду антилоп, пасущихся на склоне горы. Когда они нас заметили, пустились мы за ними в погоню на полном газу. Несмотря на то, что эти в своём большинстве ловкие животные не сумели убежать от машины, имели они такое счастье, что не по каждой местности мы могли за ними мчаться. Три из них удалось нам застрелить. На обратной дороге убили мы ещё большую дрофу. Через полчаса после возвращения с охоты одна антилопа уже была освежевана, но таким способом, что шкура с неё была стянута от шеи без разрезания брюха. Шкура осталась целой, а после связывания ног сделалась закрытым мешком. Теперь быстро развели костёр. В него было вложены камни величиной с кулак, и прежде чем они разогрелись докрасна, мясо было порублено на кусочки. Всё это выполнял один мастер, а собравшиеся около двадцати «зрителей» постоянно вставляли свои замечания, давали советы, объясняли, но не касаясь мяса руками до той поры, когда оно было готово. Когда камни были уже полностью разогреты, щипцами один камень был вброшен внутрь шкуры антилопы, а вслед за ним был заброшен внутрь кусок мяса, затем снова камень и снова кусок мяса. Каждый кусок мяса был посолен. Мешок шипел и парил. Когда шкура наполнилась мешаниной раскалённых камней и кусков мяса, быстро завязали шею и положили мешок полностью на огонь.

Была уже тёмная ночь. Красный огонь освещал лица сидящих вокруг пастухов. Некоторые держали рядом с собой коней за узду. Другие сидели на корточках и курили трубки, ожидая нетерпеливо, когда погаснет огонь. Мясо из антилопы, которые сразу жарилось, варилось и тушилось, было уже готово. Когда открыта была шкура, не было в ней ни одного жёсткого куска, а при этом мясо не высохло так, как печёное непосредственно на огне. Что более того, тушёное в собственном жире и вытекающей крови, пропитанное немного солью, было очень вкусным.

После ужина я заметил, что Сухэ-Батор отозвал в сторону несколько здешних людей и что-то у них выпытывал, делая при этом записи. Как оказалось, так сильно ему понравились мои исследования обычаев группы дариганга, что сам, несмотря на то, что был историком, занялся собиранием узоров клейм на животных. Позднее он показал мне свою коллекцию, и сразу мы обсудили очень подробно материал. К сожалению, здешние клейма не являются особо интересными. Преимущественно это буквы тибетского алфавита, остатки признаков животных, принадлежащих окрестным монастырям. Было также несколько других знаков, как солнце или месяц. Но попадались они редко.

В воскресенье утром открыл я привезённую из дому банку сардин. Съел её с пахнущим бензином печеньем, попивая чай с молоком и овечьим салом. Потом мы поехали с визитом к дяде Сухэ-Батора. Жил он в той же окрестности.

В минуту нашего приезда дяди не было дома, но его дочка – которой было не более шести лет – вскочила на коня и поскакала за отцом. Прежде чем она вернулась, я имел немного времени на осмотр. Вглуби юрты, под стеной, нашёл я на сундуке кусок камня. Был это камень предков (аавин чолоо). Привезён он был со святой горы Дари-овоо. Каждое утро чтит он предков таким способом, что смазывает камень кожушком первого молока.

Дядя имеет шестеро детей, из которых младшего жена кормила собственной грудью, разжигая одновременно очень спокойно со свечой огонь под котлом. Малютка должен был держаться обеими ручками, чтобы не выпасть из объятий матери. У двери стоял привязанный, едва имеющий несколько дней телёнок.

Около меня остановились двое детей, старшая девочка и младший мальчик, оба в возрасте около пяти лет. Вытягиваю для них конфеты умышленно так, чтобы оба имели до них одинаковое расстояние. Руку вытянул только мальчик, девочка подождала и только потом взяла конфету. Вскоре появился дядя. Они не виделись с Сухэ-Батором десять лет, следовательно, ничего удивительного, что оба расплакались, когда бросились в объятья. Хозяин дома немедленно выбрал несколько добрых кусков мяса из запаса, который сушился в северо-западной части юрты. Для гостя предназначил дал или часть от лопатки, полагающуюся всегда уважаемым особам. Эту часть мяса может есть только гость и глава семьи, не может её есть ни жена, ни ребёнок, даже если это взрослый парень. Мяса этого нельзя жевать, можно только резать ножом. После приготовления и съедания мяса на кости оставляют тонкий слой. Сухэ-Батор, как старший из гостей, порезал мясо на столько частей, сколько особ было в юрте, не исключая женщины и даже самого маленького ребёнка. Каждому он дал по кусочку, так как – как принято у монголов говорить – если человек проживёт даже семьдесят лет, то не дождётся, чтобы кто-то съел этот тонкий слой мяса сам.

Охотничья добыча, привязанная к седлу

Дядя же со смехом поведал, что в связи с поеданием мяса есть также и менее приятный обычай. Так вот, через три дня после свадьбы пришёл к нему с визитом тесть. Взаимным визитом он должен был ответить тестю через месяц. При таких визитах угощают гостя мясом, а молодой муж получает большую берцовую кость овцы. Однако прежде он должен был раздавить кость, и сделать это надо большим пальцем руки. Трудное это дело. Дядя, может быть, десять раз пробовал это сделать среди громкого смеха собравшихся гостей, а впрочем, это ему удалось. Причиной смеха было то, что перед свадьбой тоже нужно один раз раздавить кость. Теперь оказалось, как сильно ослаб со времени свадьбы молодой наречённый.

Кость овцы служит для многих уловок. У номадов заменяет она кость, употребляемую при разных играх в Европе. Когда она падает, может принять четыре разных положения: гладкой частью вверх или вниз; или отростком влево или вправо. Таким способом бросок назывался «конём», «верблюдом», «овцой» или «козой». Ценность броска определяется согласно иерархии зверей, а следовательно, наивысшую оценку получает «конь». Известны разные комбинации игры. Можно играть одной или многими косточками, могут играть две или больше особ. Ест также различные способы бросания кости.

После обеда взяли мы детей в поездку машиной, а позже должны были ехать дальше, так как узнали, что поблизости можем быть свидетелями очень интересного дела.

16. Свадьба

«Войлок-мать» и «войлок-дочь». Сваты. Кто даёт наречённому костюм? Борьба за связанную наречённую. Каверзные вопросы. Песнь в почитание водки. Почему верблюд сидит? Машина почтовая и место встречи. Освящение юрты. На следующий день о «часе конском». Где нельзя ставить юрты.

В одном большом поселении узнали мы подробно, где можем найти тех, кого ищем. Нас интересовал процесс изготовления войлока. Время изготовления войлока начинается, правда, только через несколько недель, но случай захотел, чтобы в кооперативе стало не хватать «войлока-матери», потребного для изготовления нового войлока. Одна семья обязалась приготовить сверх столько тюков «войлока-матери», сколько кооператив будет требовать для изготовления нового войлока. Мы решили посетить эту семью.

Семья имела две юрты. Стояли они на расстоянии около трёх километров от центра коневодства кооператива. В кооперативе этом функционировали отдельно комплексы разведения коней, скота и овец, а юрты комплексов кочевали также отдельно.

Войлок изготавливали здесь за двумя заборами из досок, установленными друг к другу под острым углом и отстоящими от двух юрт на 400 метров. Собирались они оставить защиту, чтобы ветер не развеял шерсть. Пожилая женщина с дочкой совершали вступительные действия, в чём помогала им девушка возрастом около пятнадцати лет. Двое маленьких детей играли недалеко в траве. Молодая женщина находилась примерно в половине периода беременности. Работой руководила её мать. Постоянно приходил мужчина, приносил в подойнике воды из находящейся поблизости бочки, потом отодвинул немного забор, сел на коня и отъехал. Для него не было теперь работы здесь, следовательно, он поехал возвращать животных, а прежде развязал верблюда и коня, которые были спутаны.

Женщины растянули сперва на земле старый войлок. Затем от половины до конца, а затем дальше растянули мешочный материал. При другом или дальнейшем изготовлении расстилался уже здесь «войлок-дочь», молодой войлок, изготовленный ранее. На таком основании растянуто было затем три слоя шерсти. На самом низу была шерсть короткая, весенняя, выколоченная перед этим длинными палками. На неё укладывается второй слой с длинной шерстью, стриженой перед зимой. Третьим слоем становится снова шерсть короткая. Шерсть была свёрнута в связки. Обе женщины на коленях разрывали связки, и только потом укладывали шерсть в слой, поливая её постоянно водой. Края выкладываются сильной короткой чёрной шерстью, чтобы лучше держали. Работа при укладывании шерсти в слои происходит очень медленно. Когда женщины тщательно работали, среди юрт показался силуэт мужчины. Это муж младшей женщины вернулся с охоты на тарбаганов. У седла висело восемь добытых зверьков, результат сегодняшней вылазки. Вокруг юрты уже сушилось на солнце несколько шкурок, прижатых к земле.

Самым большим врагом при производстве войлока является ветер. Поэтому выполняют эту работу в наиспокойнейших месяцах, в конце лета. Теперь забор был поставлен таким способом, чтобы он защищал от переменного ветра, а женщины также старались работать при ветре. На коленях они передвигались от «войлока-дочери» до «войлока-матери». Привязывали очень много грузов для равномерного раскладывания шерсти. В левой руке они держали связки шерсти, а правой щипали её. Рядом с шерстью в деревянном подойнике стояла вода.

Теперь три слоя были уже готовы. Сверху была посыпана трава, чтобы при свёртывании шерсть не слипалась. Мужчины пригнали животных с водопоя, а потом на запряжённую в верблюда телегу поставили бочку и поехали за водой. Когда они возвратились с водой, принялись за приготовление шкуры. Замочили большой кусок шкуры в воде, потом растянули на траве два шнура, положили на них шкуру и завернули в неё войлок. В оба конца мотка влили ещё по подойнику воды, а затем завязали свёрток шнуром. Всё это выглядело как валок, завёрнутый в шкуру. Валок обматывается двумя длинными шнурами. К концам шнуров был привязан шнур для волочения. Два мужчины сели на коней и ухватились за концы шнуров. Один из мужчин потянул за собой намотанный на валок шнур. Таким способом тянул он его по земле и вращал войлок, замотанный в шкуру. Другой наездник только следовал за вторым шнуром. Когда они доехали до конца обозначенной трассы, а одновременно закончился второй шнур, всадник наклонился на седле, поднёс палкой петлю и повесил её на седло. Теперь он ехал в другую сторону, а первый всадник следовал за ним. Процесс этот, вернее, «изготовление войлока», повторили попеременно, может быть, тридцать раз. Сперва тянули свёрток несколько раз медленно, позже быстрее. Изготовленный таким способом новый мягкий войлок не был ещё готовым, необходимо было на следующий день использовать его как «войлок-мать» и повторить операцию сначала.

В северной Монголии движение валка выполняется с помощью находчивого устройства. Там войлок навивается на шест, который двигался в отверстии, вырезанном в доске, а к нему на другом конце привязывался шнур тянущего. Женщины делают войлок также зимой, но только в меньшем масштабе. Они стригут шерсть с ягнят, и все операции осуществляют в юрте вручную. Свёрток вращают руками. Изготовленный таким способом деликатный войлок применяется, главным образом, как стельки для сапог и покрывала для люльки.

Начался дождь, следовательно, мы должны были возвращаться. По дороге посетили мы ещё нескольких родственников Сухэ-Батора и, наконец, остановились в юрте Шерабджамца, его отчима. Хозяева как раз сидели у огня. Они угостили меня приготовленной недавно водкой. Разговаривали мы, между прочим, о свадьбе. Я спросил их, помнят ли они ещё традиционные свадебные обряды. Они ответили, что помнят. Я узнал, что отчим моего проводника является в окрестности известным «старостой» и популярным организатором свадебных торжеств. Я начал его просить, чтобы он мне рассказал, как выглядела прежняя традиционная свадьба в регионе Дариганга.

– О, это продолжалось очень долго, – уклонился Шерабджамц.

– Не беспокойтесь. До вечера ещё есть время, – уговаривал я его.

– До вечера? Когда бы я захотел всё рассказать, то до утра бы не успел.

– Тем лучше, – ответил я.

Старик действительно больше, чем один день, рассказывал об обычаях свадебных. Когда через несколько дней пришёл ко мне старый сказитель Ядам, и я рассказал ему всё то, что говорил мне Шерабджамц, Ядам ещё в течение трёх часов поведал мне о таких моментах, которые тот пропустил. Постараюсь коротко передать то, что узнал от них обоих. Если отношения девушки и парня начинают принимать серьёзный оборот, сперва берётся во внимание их день, месяц и год рождения. Учёный человек или лама определяет на основании их дат рождения, может ли в общем быть речь о супружестве между ними. Этот важный вопрос улаживается подарками, и тогда может идти речь о сватах.

Шерабджамц

У людей из группы дариганга в сваты отправляется в основном отец парня. Когда он входит в юрту родителей девушки, обращая при том внимание, чтобы не споткнуться о порог, сперва встаёт перед фигурками Будды и Камнем Предков. Здесь он кладёт голубой шёлковый платок, чтобы снискать себе благосклонность богов семьи. Потом хозяева сажают его в юрте на почётном месте. В никаком разе не начинает он разговор о цели своего прихода. Сперва подробно разбирается с домашними о погоде, здоровье животных, а также о том, кто из родственников или знакомых, когда и к кому ходил с визитом. Только в конце как бы мимоходом отец делает упоминание о намерениях сына. Родители девушки, конечно, притворяются с великим изумлением, создают трудности. Затем начинается дискуссия над существенным вопросом, какое приданое. Семья парня также наделяет его, когда он женится, но большей частью вклада в новое хозяйство становится приданое девушки. После согласования материальных вопросов назначается день свадьбы. Есть это порой срок, отстоящий даже на год или два от дня, в который приходили сваты. Такую дату снова определяет лама.

Когда приближается назначенный срок, начинаются большие приготовления. За несколько дней до свадьбы парень должен нанести визит родителям девушки. При себе он должен иметь подарок, обычно верблюда или коня, выпотрошенного и отваренного ягнёнка, а также водку. Держа в руке бутылку водки, положенную на голубом шёлке, парень склоняется перед родителями своей избранницы и дарит им презенты. Тогда родители девушки дают парню одежду. Костюм свадебный получает, таким образом, парень от родителей невесты. На костюм укладывается кафтан деел, сапоги и две кожаный сумки. Кафтан должен под шеей застегнуть парню отец невесты. Потом пришедшая тёща угощает жениха чашкой чая, которую он выпивает стоя. На этом заканчивается визит. Теперь с лихорадочной поспешностью готовится юрта для молодой пары. Юрту дают молодожёнам родители невесты. Но семья жениха делает войлочное прикрытие на отверстие в крыше, войлочные двери и верхний канат, опоясывающий юрту. Новые двери для юрты красиво украшены. Верхняя часть их украшена зубчатым рельефом из дорогого материала. Часть эта носит название дотог. От неё произошло здесь позднее название верхнего косяка деревянной двери.

Накануне свадьбы прибывают вечером до ограды жениха три его приятеля. Один из них женатый. Все три должны быть рождены в году, который носит название того самого животного, что и год рождения жениха[7]. Особы, исполняющие какую-нибудь свадебную функцию, должны быть рождены в году, также само-обозначенном, как год рождения жениха или невесты, в зависимости от того, с чьей стороны принимают участие в свадьбе. Если, следовательно, например, жених родился в году «зайца», то выступающий с его стороны староста и другие особы свадебной свиты должны быть рождены в году «зайца». Означает это, что должны быть его ровесниками или, что чаще случается, быть старшими на 12, 24, 36 и т. д. лет. За несколько часов до прибытия невесты ставится новая юрта, за юртой отца жениха, с северной стороны.

Вскоре потом прибывает караван с приданым невесты. Нагруженные до краёв телеги везут всё её имущество. На телегах находится не только приданое, но также подарки, предназначенные для семьи жениха. Когда караван подъезжает к юрте тестя, сопровождающая его родственница невесты передаёт ему постромок от первого верблюда. Нельзя его взять рукой, но можно жердью, к которой привязана узда верблюда.

Жених и два шафера, его приятели, направляются с самого утра на конях к юрте родителей невесты. Дружки везут с собой колчан и лук. Перед пересечением порога юрты складывают они колчан и лук на крыше юрты с правой стороны от двери и входят в дом без оружия. Жених занимает место с западной части юрты, а дружки садятся около него по одной и другой стороне. Рядом с ними со стороны двери движется под попоной какой-то удивительный узел.

Гости угощаются молочными блюдами, а затем мясным блюдом. Подаётся в такую минуту мясо овцы, не исключая хвоста. Мясо кладётся гостям на блюдо таким способом, чтобы основания рёбер были направлены к гостям, а хвост в противоположную сторону. На середине помещается кость голенная, предназначенная для жениха, с левой стороны укладываются рёбра, с правой стороны хвост. Подготовленное таким способом блюдо ставится перед гостями на столике.

Теперь жених должен правым большим пальцем смять поданную ему кость овцы. Смятую кость молодая пара кладёт себе под голову в брачную ночь.

В это время становится явным, что находится под попоной. Это же сидит там невеста в сопровождении своих приятельниц, с которыми она очень сильно связана шнурами, а всех прикрывает большая попона. Семья невесты выводит связанных девушек их юрты. Дружки хватаются за оставленный на крыше юрты лук и требуют освобождения невесты. Девушки отказываются это делать. Дружки грозят применением оружия, а затем срывают с девушек попону. Один из дружков приводит невесте необычайного коня. Конь, потому необычный, что может быть только какой-то одной определённой масти, а масть эту перед свадьбой определяет всегда какой-то человек учёный или лама. Дружки похищают невесту, один из дружков сажает её себе на седло, садится за ней, и они едут вдвоём на одном коне. Начинается шествие. Впереди едет на конях свадебная свита, а позади невеста. Если в дороге жених сойдёт по какому-нибудь поводу с коня, невеста должна в этом самом месте также слезть с седла.

Когда перед свитой показывается усадьба жениха, выбирается направление, с которого шествие должно приехать на место. Если направление прежнего марша окажется несчастливым, нужно сделать обход и подъехать к ограде с направления, которое лама признаёт подходящим. Теперь наступает новое прикрытие невесты.

Как только из юрты родителей жениха заметят шествие, везущее невесту, два человека садятся на самых быстрых коней, берут с собой голову овцы и кувшин чаю и галопом мчатся в сторону свадебного шествия. При подъезде к свите бросают перед ними овечью голову и выливают чай, а затем заворачивают и во весь опор удаляются. В свите невесты выбирается самый превосходный наездник, который бросается за ними в погоню. Должен он догнать двух убегающих, так как в противном случае это дурной знак для невесты.

В это время невеста со свитой прибывает к юрте, перед дверями которой расстелен четырёхугольный кусок войлока, а на нём из зёрен риса выложен четырёхлепестковый цветок лотоса. Снимает невесту с седла и ставит на этот войлок тот из членов семьи жениха, кто родился в году, обозначенном тем самым названием животного, что и год невесты. Также и её седло кладётся на войлок. Мать жениха снимает с девушки попону, которой до этого времени она была прикрыта, и угощает её чашкой чая. Потом только можно войти в юрту. Перед входом кто-то из семьи невесты и кто-то из семьи жениха, рождённые, конечно, в соответствующем по названию животного году, разжигает кресалом огонь в юрте. Кто первый из них зажжёт огонь, тот получает находящуюся в юрте приготовленную заранее грудинку барана. Затем невеста входит в юрту, а через какое-то время выходит перед юртой своего свёкра. Здесь снова прикрывают её попоной. Двери юрты свёкра замкнуты. Снаружи стоит кто-то из свиты невесты, в юрте же кто-то из свиты жениха, и задают взаимно друг другу шутливые вопросы:

Котлов, в которых варите без огня,

Куриного и гусиного сыра сколько имеете?

Ответ звучит:

Чего-то такого не имеем.

Или:

Колчаны ваши куда подевались,

Любимые, если вы охотники?

Корзины и вилы где у вас,

Когда собираете в поле навоз?

Зачем лежите так беспорядочно

У навоза, которым можно топить?

Шутливые вопросы и замыкание двери происходят, как утверждают местные, ещё со времён Чингис-хана.

Наконец, невесту вводят в юрту свёкра. Одна особа провожает прикрытую невесту к костру, а оттуда – к будущему свёкру и свекрови. Невеста приветствует каждого из них глубоким поклоном. Особу, которая провожает невесту, называют, в зависимости от её пола, «отцом, проводящим поклон» или «матерью, проводящей поклон». Особа эта укладывает позднее также волосы невесты. Имени этой особы ей нельзя произносить. После совершения поклона невеста встаёт перед костром. Находит она там баранину, а на ней жёлтое масло. Берёт она в руку масло и бросает в огонь. Теперь подходит к ней женщина, рождённая под тем самым, что у девушки, знаком, и снимает с неё завесу. Невеста вручает поочерёдно голубые платки свёкру, свекрови и остальной семье. Во время этой церемонии нельзя ей называть имён особ, перед которыми она делает поклон. Является также важным, чтобы во время поклона невеста имела на голове платок.

После совершения церемонии поклонов невеста приходит в соседнюю юрту, где девичий способ ношения волос сменяется на причёску замужней женщины. До настоящего времени носила она одну косу и волос ничем не украшала. Теперь делают ей пробор посредине и заплетают две косы по бокам, а на голове пришпиливают диадему (габчаар).

Только теперь начинается настоящая свадьба. Участники свадьбы собираются в шатре. У номадов известны два типа шатров. Чёрный, подобный приблизительно европейским, известен от Тибета, через Афганистан, Персию, Аравию и Северную Африку аж до Гибралтара. Другой тип – это юрта, применяемая у монголов. Монголы знают, однако, две разновидности чёрного шатра: меньший, называемый майхан, и большой, называемый асар. Первый употребляется при быстрых кочёвках с животными в течение лета. В окрестностях Улан-Батора встречались мы с ним. Оба типа шатров применяются также при празднествах.

Свадебное празднество состоит из большого пира, песен и припевок. В это время раздаются припевки и песни похвальные на разные темы. Так звучит, например, песня похвальная о водке:

Похвала водке

Возникла из солнца блеска, Красивая, как лепестки лотоса. Полилась с миски в котле, Перевёрнутой дном кверху. Великолепна эта жидкость живительная. Водка чистая из кумыса Кипела в котлах аж в тринадцати.

Охотно также поётся похвала любимому коню невесты или жениха:

Похвала коню

Зуба четыре твои блестят, Ловкие четыре у тебя копыта. Ясно светят твои очи, Как у волка торчат уши. Гордо поднята голова, Длинный волнистый хвост. Не споткнёшься о скалы, Наибольшую переносишь жару. Через глубокие скачешь долины, Выдержишь самую грозную бурю, Красивый, храбрый мой конёк!

При такой оказии слышатся также песни в честь юрты или поются с оказии открытия юрты. Песни эти в другое время поются при её установке. Из окрестности Улан-Батора происходит следующая старая песня:

Открытие новой юрты

Будда милостивый такую имел волю, Чтобы среди народов Джамбудвипы Исполнял власть Чингис-хан, Сын неба и дорогого камня. Юрта белая, что стоишь готовая, Как дорогой камень, подлинная, чистая, Его памяти посвящена будь! Доброму королю над королями, Демону с небесным лицом! Как прежде, когда твоё царствование Объединило все земли, народы, Твои подданные юрты чтили свято, Так мы сегодня новый золотой обруч Втаскиваем на крышу вот этой юрты. Высоко пусть к небу поднимается, Пусть существует тысячей золотых прутов, Круглая как вокруг нас небосклон, Отворяем новую поднявшуюся юрту. На хозяйство пусть это счастье выпадет, Бесчисленные пусть сыпятся дары, Наша жёлтая вера весь мир обнимет, На все стороны света разошлась! Боже небесный, боже мягкосердечный, Благослови с твоего трона сандалового, Новой вязкой юрты выпуклой, как небо, Дай хозяевам здоровья и счастья! Благодеяний морем нескончаемым Дом этот наполни до краёв!

Прежде лама, дающий юрте благословения, пел ещё около двадцати дальнейших строф на тему отдельных частей юрты, присоединяя к ним какое-то священное подобие, заимствование из учений буддизма. Были там такие сравнения, что двери открываются как мир перед учением Будды, войлок ветер раздувает как лепестки священного цветка лотоса и т. п. В начале песни, как видно, выступает имя Чингис-хана, который здесь удивительным способом является одновременно сыном небес и дорогого камня. Чингис-хан, согласно с верованиями древних кочевых народов, ведёт свою власть от Будды. Не был он, однако, чересчур усердным последователем буддизма и, по крайней мере, в старинных источниках мы не находим упоминаний, констатирующих, что вообще был его приверженцем. Только более поздняя ламаистская традиция считает его буддистом. В это время известно, что торжество открывания юрты происходит с его времён. Таким способом в вере народа историческая личность Чингисхана вмешана в ламаистскую культовую идею. Джам-будвипа в буддийской символике означает бренный мир, землю, в противоположность жизни загробной. Песня эта не имеет много общего с народными припевками. Её текст от начала до конца сложен, труден для понимания.

Возвратимся, однако, к нашей свадьбе. Медленно приближалась полночь. Гости и молодая пара были уже измучены едой, питьём и пением. Молодожёны перебираются в новую юрту.

Назавтра продолжаются свадебные празднества. Теперь собирается только семья в узком кругу. Главным пунктом торжества является похвала молодой замужней женщине. Семья новобрачного хвалит поочерёдно достоинства телесные и духовные, имущество, наряды, коня, посуду и сундуки молодой хозяйки дома. Затем мать её вручает подарки семье новобрачного. Потом раздаётся песня прощальная и «песня выпроваживающая». Прощальную песню поёт отец молодой замужней женщины.

Прощание невесты

Потешь своих грустных родителей, Прибудь даже с края земли. Во рву с разным покровом Скосить серпом легко можно. Выдана девушка замуж, Вернётся к нам когда ещё? Шелестящую в горах траву Быстро серпом скосить можно. В чужих руках дочка наша, Вернётся ли ещё к родителям? Когда свёкры сродни даже, Примирись с ними, будь им люба. Даже если ты бессильна, Напомним других сильнейших, Старайся быть для них доброй, Сердцем им всё оплачивай. Всегда голову клони покорно, Заслужишь людскую любовь. Сноси терпеливо судьбу свою тяжкую, Со своей дороги не сворачивай. Или ты ждёшь счастья в жизни, Читай из табака в кисете.

Потом наступает воззвание к гостям, чтобы разошлись.

Песня выпроваживающая

Двое только конь имеет ушей. До свидания! Три рюмочки! Хорошо, любимые, заходите позже! В другой раз приглашаем. Только двое лиса имеет ушей. Три раза у дверей выпьем. Теперь уже вас благодарим. Идите себе, время домой!

Первой уходит мать молодой женщины. Согласно обычаю, её дочь не может встать и её проводить. Затем прощаются дружки. Перед уходом они суют невесте за пояс топорик, а она их выводит. Когда они сидят уже на конях, она угощает их ещё табаком. После чего они отъезжают. После ухода всех новобрачная возвращается в юрту и там кладёт топор.

Через три дня после свадьбы отец и ближайшая родня молодой хозяйки приходят к ней с визитом. Приносят новые подарки. В общем, необходимо соблюдать правила, чтобы во время свадьбы родственники молодожёнов получили друг от друга примерно равноценные подарки, не считая, конечно, приданого.

Монгольский наездник (скульптура Джамбы)

Через тридцать дней после свадьбы молодая пара посещает родителей молодой замужней женщины. В это время наступает процедура второго раздавливания овечьей кости, о которой уже была речь. На этом заканчиваются свадебные торжества. Начинается повседневная жизнь молодой пары. Обе семьи связывает родство, которое обязывает их тесно придерживаться родственных отношений.

Монгольская система родства знает много таких определений, которые не употребляют другие народы. Например, одно название имеет жена старшего брата, а другое – младшего, в то время одинаковым словом называют младшую сестру и младшего брата.

Шерабждамц закончил описание особенностей свадьбы вечером следующего дня. Немного устали мы оба, он от объяснений, а я от записей. Старик проводил меня до юрты. По дороге мы прошли мимо сидящего верблюда, характерно съёжившегося. Уже давно наблюдал я этот удивительный способ сидения животного. Шерабджамц спросил меня, знаю ли я, почему верблюд сидит. Конечно, я не знал.

– Следовательно, было это так, – начал он рассказывать, – что однажды очень давно пригласили оленя на свадьбу. А нужно знать, что тогда олени не имели ещё таких красивых рогов, следовательно, приглашённый олень стыдился показаться людям с голой головой. Пошёл он к верблюду, имеющему красивые разветвлённые рога, и попросил их одолжить. Добрый верблюд отдал ему рога. Олень обещал принести их через несколько часов. Поведал ему также, чтобы тот сел и спокойно ожидал его возвращения. Олень ушёл, а верблюд до этой поры сидит и ждёт возвращения рогов, но олень не возвращается. Так, следовательно, верблюд сидит и беспокоится.

На следующий день перед полуднем приехал с огромным шумом какой-то старый грузовик. Остановился он перед небольшим домом сомонного совета. Был это почтовый дилижанс, иначе – почтовая машина. Сомонный центр как бы вымер, но когда загромыхало это средство передвижения, в течение нескольких минут на окрестных взгорьях показались едущие галопом наездники. Вскоре вокруг машины толпилась уже половина сомона.

Круглые ворота

Несколько всадников сошло с коней и помогло сгрузить почту из кузова. Через шум орущих детей, ржущих лошадей и приветствий встречающихся знакомых пробился сигнал клаксона, и машина двинулась дальше.

Приглядываясь к сидящему на конях и разговаривающему народу, я обратил внимание, что только некоторые из них приехали сюда за почтой. У меня создалось впечатление, что для парней, разговаривающих с девушками, прибытие почты было только предлогом для встречи. Машина почтовая приезжает через несколько дней, доставляя письма, посылки и газеты в сомонный центр.

Вечером я поделился моими наблюдениями с Сухэ-Батором. На это он мне ответил, что он тоже женился именно благодаря почте. Когда он был молодым кавалером, приезжал всегда, подобно как сегодня другие, к зданию сомонного совета на встречу с почтовой машиной, которая является здесь также одновременно автобусом и единственным средством связи на большом расстоянии. Почтовой машиной проезжала часто через Асгат из сомона Дариганга до аймачного центра и обратно прекрасная девушка. Сухэ-Батор с ней познакомился здесь и в неё влюбился.

Раз уж мы сошли на эту тему, я предложил ему, чтобы он рассказал немного больше о себе. Сухэ-Батор ответил, что в школе он был хорошим учеником. По окончании семилетней школы его послали учиться в медицинский техникум. Однако когда он закончил техникум, захотел учиться дальше. Поступил в университет в столице. Между прочим, он усердно учился иностранным языкам. Знает превосходно русский, но читает и по-английски. По окончании университета занимался переводом с русского на монгольский язык, прежде всего, классиков марксизма. Вскоре он опубликовал собственные работы, которые решили вопрос о назначении его в университет в качестве преподавателя.

Сухэ-Батор женился на своей давней любимой, с которой познакомился в почтовом дилижансе. Девушка получила диплом учителя. Они занимают как квартиранты две комнаты в трёхкомнатной квартире (такого рода понятия знакомы уже даже степным людям) в большом доме в Улан-Баторе, но уже строится для них отдельное жильё, в которое они смогут переселиться осенью. Теперь они живут вместе с родителями жены, которые ведут вместе домашнее хозяйство и следят за их двумя маленькими детьми, пока те не ходят в детский сад.

Во время нашего разговора в дверях юрты показались два маленьких мальчика. Они вежливо поклонились и от имени своего отца, директора школы, пригласили нас на торжество открытия юрты, которое должно было произойти за городом. На этом, следовательно, оборвался интересный рассказ моего проводника. Мы сели в машину. На расстоянии около двух километров от города, в небольшом посёлке, слышалось негромкое пение. Было это для нас дорожным указателем. Мы вошли в юрту, освещённую свечами.

От традиционного празднества открытия юрты остались уже только декорации и праздничное угощение. За костром, на небольшом столике находилась хорошо украшенная баранина. Видно было, что каждый кусок имеет своё чётко установленное место и свою очерёдность. Рядом с ней стояли блюда и подносы, наполненные высоко разным печеньем с сыром, творогом и сахаром.

Хозяин дома наполнил мою лакированную, инкрустированную серебром чашку водкой. Он отпил глоточек, а затем передал чашку самому старшему в юрте мужчине. Тот также выпил немного, торжественно держа чашку в двух руках. В этот момент остальная часть компании в молчании смотрела на пьющих. Потом старик отдал мне чашку с глубоким поклоном. Я взял её обеими руками и снова немного пригубил напиток, после чего мы встали друг напротив друга с хозяином дома, которому я вручил чашку двумя вытянутыми руками. Хозяин принял от меня напиток и выпил до дна. Конечно, Сухэ-Батор проинструктировал меня перед тем подробно, как нужно поступить, чтобы соблюсти обычаи. Собравшиеся гости мурлыканием удовольствия приняли факт соблюдения мной старой монгольской традиции. Особенно важным моментом церемонии было угощение наиболее старшего мужчины. После торжественного распития первой чашки я вручил хозяину новой юрты несколько подарков, провозглашая при этом по-монгольски короткий тост в честь семьи и новой юрты. Вызвало это ещё большее удовольствие среди собравшихся, а когда в мою речь вошло несколько слов языка группы дариганга, собравшиеся не хотели меня выпустить из юрты. Едва я вырвался из их рук.

Назавтра прибыл в нашу юрту руководитель сомонного совета и секретарь партии сомона. Они принесли мне в дар несколько небольших тибетских книжек и красивую статуэтку Будды. С интересом спрашивали они, как я себя у них чувствую и не потребуется ли что-то. Я также подарил им гостинцы. Особенно обрадовались они альбому Будапешта. Я показал им в нём самые красивые строения нашей столицы, Дунай, мосты и остров Маргит, а затем пригласил моих гостей на прощальный ужин.

Последний день я должен был посвятить контролю собранного материала. Дома у письменного стола не буду я иметь возможности исправления плохо понятых слов, поэтому теперь проверил около полутора тысяч слов и понятий, записанных среди людей группы дариганга. Я попросил кого-нибудь для написания мне слов монгольским письмом, чтобы таким способом облегчить себе контроль. Для надёжности отдельно запаковал мои первые записи и отдельно подлинную копию материала, которую приготавливал вечерами, так как каждый путешественник дрожит от мысли о возможной утрате багажа. К сожалению, в истории монголистики имеет место не один случай потери результатов многих наполненных трудом месяцев.

Перед отъездом я обмерил ещё юрту, встреченную в окрестности, населённой группой дариганга. Мерой длины в этой окрестности являются не сантиметры или метры, а локти и пальцы. Система мер у номадов очень развита, впрочем. Монголы, например, имеют особые единицы для вымеривания толщины жира на груди коня, высоты снега или глубины колодца. Часы обозначаются также названиями животных, как дни. Согласно применяемой прежде в Монголии китайской системе, сутки имели двенадцать часов двойных, в последнее же время введены два двенадцатичасовых цикла. Если кто-то договорился со своей «драгоценной» на следующий день о встрече в часе «конском», это значит, что будет её ждать в полдень.

Поочерёдно посетили мы знакомых нам людей сомона Дариганга и попрощались с ними.

В последний день узнал я, что в группе народности Дариганга преобладает обычай захоронения умерших на отдельных для каждого рода кладбищах. Каждый род по линии отца имеет собственное кладбище. Когда умирает глава семьи, все покидают юрту. Умершего с закрытым лицом оставляют на три дня в юрте. За день до погребения ближайшие члены семьи собирают его в последнюю дорогу. Останки укладываются в полотняный мешок, придавая ему позицию, в какой человека находится в лоне матери, а следовательно, с подогнутыми ногами и склонённой к переду головой. Потом укладывают его в задней части юрты, по западной стороне, головой к северу, а лицом к стенной решётке. Лама или кто-то из старых людей выбирает на родовом кладбище место, на которое кладут останки. Останки выносятся из юрты под решётку, со стороны западной рядом с дверями. Потом их кладут на кладбище рода. Место это считается святым, и нельзя на нём ставить юрт и пасти стада. Останки не прячутся, только оставляются на вольном воздухе. В дороге обратной с кладбища нельзя оглядываться назад.

Произносятся последние слова прощания, а через минуту в нашу машину садится молодая девушка, одна из кузин Сухэ-Батора, которая в этом году пойдёт в школу в городе Чойбалсан, а также хочет с нами немного проехаться.

Через десять минут мы не видим уже города Асгет. Мы возвращаемся в столицу.

17. Возвращение домой

Барун-урт. Тропинка коня Чингис-хана. Горное село. Долина Керулена. Гуляш в меню. Охота на змей. Снова в Улан-Баторе. «Корабль». Где багаж? Возвращение домой. Маленький мальчик двигается в мир. Поющий человек в ящике.

Дорога проходила среди красивых изменчивых ландшафтов. Грунт был здесь ни болотистый, ни каменистый. В нескольких километрах за Асгатом в степи показался одиночный удивительный камень. Когда мы подъехали ближе, увидели каменную статую человека, стоящего рядом с дорогой. С его головы свисал длинный конский хвост, на лице были видны хорошо контуры носа. Вокруг фигуры были уложены камни. Так как спросить было не у кого, что ищет тут этот каменный человек, не оставалось мне ничего другого, как сфотографировать его и ехать дальше. В Монголии есть множество таких старых каменных фигур, главным образом, это надгробия поблизости от могил давних владык тюркских народов или других номадов. Этот каменный человек, однако, как видно, ещё до сегодня «находит применение», о чём свидетельствовали повешенные на нём недавно конские волосы. Может быть, является он предметом какого-либо религиозного культа.

Вскоре в долине показалось поселение Барун-урт, центр Сухэбаторского аймака. Это был наш следующий этап.

По приезду мы сразу же посетили местные власти. Я спрашивал о группах народностей, живущих в аймаке. Кроме халхасов и дариганга живут здесь ещё две группы этнические, прибывшие из Внутренней Монголии – удзумчин и хуушит. К сожалению, узнал я, что нельзя попасть в местный музей и библиотеку, так как их обслуга находится в отпуске. Мы возвратились в гостиницу. Барун-урт немного отличается от других аймачных центров.

В гостинице кроме нас остановился один известный хирург из Улан-Батора. Он ехал куда-то с сыном с визитом. Парень закончил среднюю школу и изучал английскую филологию, поэтому был очень рад, что может поупражняться в разговоре с нами в английском языке. Их водитель знал несколько слов венгерских, так как некоторое время работал при венгерской группе буровиков. Между нами завязалась очень приятная беседа.

На следующий день утром я снова пошёл в резиденцию аймачного совета, чтобы узнать от кого-то, где находится известная «Тропинка коня Чингис-хана», о которой я слышал прежде. В резиденции совета царила необыкновенная суматоха. Нельзя было ни с кем объясниться. Я спросил, в чём причина такой большой суматохи. Наконец, кто-то проинформировал меня, что в аймачном центре будет создан Дом Культуры, и сегодня решается вопрос, какой проект будет утверждён. Поэтому такое большое возбуждение. И действительно, на одном из столов я заметил множество проектов и учебник под названием «Как построить дом культуры?». Книга содержала полезные указания и несколько проектов для строительства домов культуры. Сегодня дом такой с театральным залом и меньшими помещениями для проведения другой культурной работы находится уже не только почти в каждом аймачном центре, но и в больших сомонных центрах. Я не стал ожидать решения по вопросу о будущем центре культуры, но спросил ремонтирующего входные двери рабочего, знает ли он что-то о «тропинке коня Чингисхана». Узнал от него, что найдём её рядом с дорогой, выходящей из города.

Двинулись мы в ту самую сторону, но тропинки не нашли. На счастье, в город возвращался заместитель партийного секретаря, который заметил нашу блуждающую без цели машину. С удивлением мы услышали, что уже пять минут находимся на «тропинке». Это широкий шлях, заросший полностью травой и уже сотни лет не посещаемый, выложенный через несколько десятков метров по обеим сторонам кусками гранита. Дорога, по которой мы ехали машиной, начинала этот шлях, и даже обратили внимание, что несколько гранитных столбиков лежало опрокинутых проезжающими здесь машинами. Местные утверждали, что шлях, помеченный параллельными рядами камней, тянется несколько сот километров, и никто не знает, откуда и куда он ведёт. Нужно было потратить несколько дней на решение этой загадки, но мы не имели столько времени. До сегодняшнего дня осталась она для меня неразгаданной.

Не имея перспектив попасть в ближайшее время в библиотеку, после одного дня пребывания в Барун-урте, мы поехали дальше.

Тут же за городом мы заблудились. Сухэ-Батор десять лет назад был в этой окрестности, но с того времени до такой степени всё изменилось, что мой проводник потерял ориентацию на местности. Счастьем в несчастье оказалось то, что мы случайно наткнулись на руины прежнего аймачного центра. Недавно ведь он был перенесён в другое место, и единственные остатки нескольких глиняных домов свидетельствовали, каким тяжким уделом может быть работа монгольских картографов. Через час наткнулись мы на сомонный центр, откуда благодаря новым указания, а потом по следам машин попали мы обратно на нашу трассу. Скоро въехали мы в Бурендзохт, одно из горных поселений северной Монголии. Поблизости от рудника видим дом из бруса и рудничные сооружения. Небольшой посёлок совершенно отличается своим характером от вида, к которому мы привыкли в степи. Мы вошли в находящийся в посёлке магазин. Мои проводники хотели купить какие-то подарки для своих семей.

Небольшой шахтёрский магазин, быть может, даже лучше обеспечен товарами, чем другие провинциальные. Мои проводники знали об этом, поэтому сюда зашли. Сухэ-Батор, после долгого выбирания, купил жене современные туфли, и детям так называемый подарочный пакет. Пакет этот – очень изобретательная вещь. В чёрном полотняном мешочке находится комплект разных детских игрушек и конфет. Это экономит родителям время на головоломку, что детям купить. Свёрток напоминает в некотором смысле покупку «кота в мешке». Стоит он едва один тугрик.

Мы заправили машину и двинулись дальше. Нашим следующим этапом был сомонный центр Баян-Хутаг.

Едва минули мы местность Баян-Хутаг, как перед нами показался Ундерхан, центр Хентийского аймака. Уже издалека было видно, что это старый город с многими старыми зданиями, с застроенными и обсаженными деревьями улицами. Населённый пункт растянулся на берегах реки Керулен. Это самая длинная река в МНР. Её длина составляет 1264 км, от гор Хэнтей до озера Далай-Нур. В то время как Селенга с притоками Орхон, Дэлгер-Мурен и Эгин-гол, а также водный бассейн Толы охватывают степи западной Монголии, то вдоль Керулена и его бассейна расстилаются степи Восточной Монголии. Этот восточный район степной был старинным местопребыванием монголов, прежде чем они переселились в известный великий Центр Номадов, каким стала долина Орхона и Селенги, или на западные степные территории. Долина Керулена служила, вероятно, территорией промежуточной до Рая

Номадов – окрестностей Каракорума. Здесь они организовались, здесь богатели, здесь на пастбищах пасли своих коней и овец. Не отсюда, однако, происходят монголы.

Охотничьи трофеи

К степям восточномонгольским прилегает с севера водный бассейн Онона. Оба района отделяет друг от друга горный хребет Эрен-даваа. Окрестность Онона не относится уже к степям центральноазиатским. Её южная часть – это степь горная, это северная степь, поросшая лиственницей. Здесь над Ононом родился правдоподобно Чингис-хан и, вероятно, вплоть до начала XII века жили здесь монголы. В 1957 году коллеге Каталин Кёхальми, которая совершила путешествие по северо-восточной Монголии, было показано над «Тройным озером», находящимся недалеко от Онона, место, в котором, согласно местной традиции, родился Темуджин. Несмотря на это, даже окрестностей, расположенных над Ононом, мы не можем считать за праотчизну монголов. Согласно записям, происходящим из периода китайской династии Танг, в VI–IX веках нашей эры жило в окрестностях Южной Сибири и Маньчжурии племенное сообщество Шивей, к которому принадлежало также племя, называемое монголами. Было это, следовательно, на север и восток от долины Онона. Но даже в период Чингис-хана, в XII веке, часть монголов жила в лесах на севере.

А следовательно, процесс, через какой прошли предки венгров и в малом масштабе которого были непосредственными свидетелями у тюрков, поселившихся на южном берегу озера Хубсугул, был характерным не только для венгров и тюрков, но был известен также у других номадов, не исключая монголов. Четыре фазы формирования Великого Монгольского Государства – жизнь в лесах южносибирских, в лесостепях над Ононом, в степях восточной Монголии и, наконец, организация в большой центр в степях западномонгольских со столицей Каракорум – можно принять только, конечно, как тезис очень схематичный. Действительность должна быть много более сложной, однако правдоподобно, что таким было общее направление этого процесса.

Над берегом Керулена я снова приблизился к ответу, который мог дать на вопрос, поставленный себе перед выездом в Монголию. Разработка дальнейших подробностей будет задачей целых десятков лет. Нужно тщательно изучить множество старых источников, прежде всего, китайских, а потом монгольских, чтобы добыть данные, на основе которых можно было детально реконструировать весь исторический процесс.

Когда я размышлял над этим, машина наша проехала через большой деревянный мост на Керулене. Мы въехали в аймачный центр и остановились перед рестораном.

Когда подали нам меню, бросилось мне в глаза одно название – гуляш. Конечно, сразу же заказали мы эту «венгерскую специальность». Принесённое блюдо не имело, однако, много общего с венгерским гуляшом. Подана нам была порезанная мелко баранина с соусом и рисом, без перца. Недоразумение состояло в том, что гуляш венгерский[8] – это не то самое, что в других языках называют этим словом. Принесённое нам, конечно, блюдо, которое принято под этим названием в разного рода кухнях, но не гуляш по-венгерски. Слово это попало в меню монгольское при посредничестве российской кухни. Блюдо это в Монголии – сравнительно новое. Я обещал моим друзьям, что как приедут они в Будапешт, угощу их тем, что по-венгерски называется гуляшом.

Вскоре мы поехали дальше. В задумчивости удивлялся я красивому пейзажу. Внезапно машина затормозила со скрипом.

– Змея! – крикнул шофёр.

Мы выскочили из машины, вынули железный лом и пошевелили им свернувшегося на середине дороги гада. Тот с негодованием поднял голову и нагло выставил на нас язык. Мы пробовали убить его ломом, но змея молниеносным движением поднялась на колесо машины и моментально исчезла внутри салона. Таким способом она лишила нас единственного безопасного укрытия, а мы не имели отваги приблизиться к собст-8Gulyas (wyg) – густой суп из мяса и картофеля, порой с добавлением клёцок и овощей. Блюдо, называемое повсеместно гуляшом, по-венгерски называется pörkölt.

венному авто, только пробовали мы сперва вспугнуть её камнями, а позднее ломом, стуча по кузову. Змея, однако, и не мечтала выйти. Она так укрылась, что не знали мы даже, где она находится. Шофёр запустил двигатель снаружи, но змея ничем себя не обнаруживала. Допускали мы, что должна она сидеть где-то около двигателя. Потолкали мы машину вперёд и назад, но гад не думал оставлять своего укрытия, видимо, ему нравилась эта дармовая поездка.

Начали мы уже терять надежду на освобождение от незваного гостя. Речи, однако, не было, чтобы мы ехали дальше «в компании» гада. Наконец, через полчаса истязаемый двигатель действительно разогрелся до такой степени, что змее не было слишком приятно, следовательно, она вылезла из-под радиатора.

Было уже близко к вечеру, когда доехали мы до долины Керулена. Реку сопровождали здесь высокие горные вершины горной гряды Хэнтей. Дорога с трудностью протискивалась между крутых скал. Живописно выглядело ущелье и вьющаяся на его дне река. Я очень жалел, что было так поздно и я не смог сделать фотоснимков.

Ночь мы провели в юрте хозяина заезжего двора, а утром продолжили наше путешествие. Через два часа достигли мы перевала Баян, перехода на водоразделе между двумя большими бассейнами. На другой стороне мы уже ехали вниз в направлении западномонгольских степей. Скоро открылась перед нами долина Толы.

Перед Налайхом свернули мы с дороги, чтобы посетить живущих в окрестности знакомых Сухэ-Батора. Как раз они готовили кумыс. Нас пригласили в юрту и угостили кумысом.

Юные монголы

Кисловатый кумыс приятно нас освежил. Прозапас наполнили мы себе этим напитком всю возможную посуду, так как Сухэ-Батор утверждал, что нигде не делают такого превосходного кумыса, как здесь.

Сделали мы несколько фотоснимков наших хозяев, а потом сели обратно в нагретую машину. Пред нами был последний участок дороги.

Ехали мы дорогой, ведущей из Налайха в Улан-Батор. Машина летела как на крыльях. Мы въехали на асфальтированное шоссе. Ещё несколько минут езды, и мы остановились перед отелем «Алтай».

Меня поселили в красивый двухкомнатный апартамент с ванной. В комнатах находилась хорошая мебель монгольского производства. Были также радио и телефон. Я сразу же позвонил в наше посольство, не имеется ли для меня какой-то почты. Телефонная связь в Улан-Баторе ещё немного усложнена, так как часть номеров имеет ручное соединение, а часть относится к автоматической централи. Несмотря на это, было для меня очень удобно, что с моего места жительства я мог связаться с Будапештом.

В столице Монголии я посетил также красивую современную общественную баню. Я сидел в холле, когда внезапно отворилась дверь, и одетая в белое женщина объявила ожидающим:

– Судно готово, прошу, кто следующий?

В голове моей не умещалось, откуда здесь взялся корабль. Тола находится около полукилометра отсюда, а впрочем, корабли по этой реке не курсируют. Я сидел тихо и ждал, что будет дальше. Через пять минут подошла ко мне женщина и говорит:

– Судно господина тоже готово, пожалуйста.

Хотя я не заказывал корабля, но из интереса решил воспользоваться оказией. Я пошёл за женщиной в белом фартуке. Как новоиспечённый хозяин корабля, посматривал я гордо над головами тех, которые только ожидали корабль.

Женщина проводила меня в небольшую комнатку, двери которой выходили в большое помещение с ванной и душем. Корабля нигде не было. Даже лодки я не видел. Спросил женщину:

– Онгоц хау байни? Где корабль?

– Тенд. Там, – ответила она коротко, показывая на ванну.

Бедная не знала, почему я заглушаю в себе смех. Оказывается, что по-монгольски онгоц – это не только «корабль», но также «ванна», о чём я до этого времени не знал. Человек везде учится, даже в бане.

Несколько последних дней в столице провёл я в проверке собранного материала, а также в поиске старинных тибетских источников. К сожалению, я не имел возможности сфотографировать интересующие меня гравюры на дереве в государственной библиотеке. Не оставалось мне ничего другого, как часть своего времени посвятить на копирование такого их количества, какое только будет возможным. Трудно, разумеется, таким способом соревноваться с фотографией. При копировании даже люди Востока совершают ошибки, следовательно, у изыскателя из Европы тем более может случиться упущение, несмотря на то, что работает он очень внимательно. Если в копию вкрадётся хотя бы одна ошибка, вся работа идёт насмарку. Кроме кропотливого копирования удалось мне ещё пополнить мои записи с 1957 года на тему танцев демонов. Потом наступила серия прощальных визитов. Ещё раз я посетил моих знакомых в Комитете Наук, в музеях, в вузах и в монастыре «Гандан», благодаря их за помощь. Попрощался я также с венгерской бригадой буровиков, пребывающей как раз сейчас в Улан-Баторе. Узнал от них, что вскоре после нашего отъезда появилась вода в колодце, который они тогда бурили. Если бы я подождал ещё один день, смог бы той водой наполнить мою манерку для далёкого путешествия в пустыне.

Прощальный ужин прошёл в одном из залов «Алтая». Снова раздавались пожелания благополучия. Наконец, мои приятели проводили меня в номер, где в последний раз пожал я ладони тех, кто назавтра утром не могли меня проводить в аэропорт.

Манифестация на площади Сухэ-Батора

Утром колонна машин двинулась от отеля «Алтай». Я бросаю последние взгляды на площадь Сухэ-Батора, памятник, театр, здание правительства и на смуглое лицо одетого в белый мундир милиционера, после чего шофёр добавил газу, и мы поехали.

Самолёт прибыл пунктуально. Перед его ступенями обнялись мы в последний раз с Сухэ-Батором, которого я очень полюбил во время моего месячного путешествия. Потом попрощался с моими остальными монгольскими друзьями. Уже закрываются двери самолёта. Я быстро осмотрел, на месте ли все мои пакеты, и занял место у окна. Мои монгольские друзья отдалились на моих глазах, а потом совершенно исчезли.

Здание правительства на площади Сухэ-Батора

В Иркутске задержались мы меньше, чем предусмотрело это первоначальное расписание полёта. В одном из самолётов «ТУ-104», отправлявшемся раньше, было ещё несколько свободных мест, следовательно, в последнюю минуту перевели меня в него. Это было причиной моего более позднего волнения.

Полёт на борту «ТУ-104» является совершенно другим, чем на меньших пропеллерных самолётах. Летит он более равномерно, гладко и намного выше. С высоты 8—10 тысяч метров ландшафт не выглядит уже как карта, а как полусфера, едва видимая между облаками. К ночи относится выражение, что летим между звёздами, а земля под нами – одна из них. Приятная стюардесса, россиянка, подробно объяснила мне устройство самолёта и даже кухни, где подогревались блюда, погруженные в аэропорту. Буфет помещался посредине самолёта и построен был в форме бара. В меньшем типе самолёта, обозначенном символом «ТУ-104», было 52 места, в большом – «ТУ-104а» – было 70 мест. После 6 часов полёта и одной посадки прилетели мы из Иркутска в Москву. Машина летит со скоростью, почти равной скорости оборота Земли. Таким способом, если, например, он вылетает в 3 часа согласно местному времени, то садится также в 3 часа обязательно в месте посадки. Один из пилотов долго объяснял мне, как это будет, когда самолёт будет лететь быстрее, чем вращается Земля, и облетит Землю в направлении её вращения. Я вообразил себе, что в таком случае мы сядем быстрее, чем вылетели. Есть это очевидный нонсенс. От этого есть меридиан, становящийся границей даты. Если самолёт летит вокруг Земли, в одном месте он вступает в следующий день, и таким способом прибывает на место посадки следующего дня, самое большее, раньше часа, чем час взлёта. У меня не было уже смелости спросить моего собеседника-пилота, что бы было, когда бы самолёт летел в два раза быстрее, чем вращается Земля.

По прибытию в Москву я высадился из самолёта, уладил дела с билетами и спокойно пошёл за своим багажом. Однако нигде его не было. Один старший багажный, очень симпатичный, пожалел меня и просмотрел весь багаж, а позже с дежурным аэропорта просмотрел весь самолёт, которым я прилетел, но моих чемоданов нигде не нашёл. Можно себе представить, что не было это для меня приятно. Ведь в чемоданах находились не только результаты моей месячной работы, но также неповторимые монгольские, а также тибетские рукописи и деревянные гравюры. Отчаянно сжимал я подмышкой портфель, радуясь тому, что хотя бы копии записей из региона Дариганга имел в нём при себе. Прогуливаясь мрачно по залу ожидания аэропорта во Внукове, наткнулся на Ниночку, стюардессу нашего самолёта, которая как раз шла домой после службы. Вместе удалось нам доискаться, что в Иркутске не был погружен мой багаж в самолёт. Как я вспомнил, мы должны были лететь другим самолётом, и на него погрузили мои чемоданы, но когда в большой спешке я пересел в самолёт, летящий раньше, багаж по причине суматохи остался.

С необыкновенно большим аппетитом поужинал я в ресторане аэропорта, потом уселся в зале ожидания и стал ждать следующего самолёта из Иркутска.

Ночь показалась мне очень длинной. Временами я дремал, но громкий голос мегафона, объявляющего отлёт самолётов, не позволял мне заснуть. Уже хорошо рассвело, когда объявили посадку самолёта из Иркутска. Наконец машина со скошенными назад крыльями вкатилась на бетонные плиты аэродрома. Я должен был, разумеется, подождать, когда высадятся все пассажиры и обслуга выгрузит багаж. Мой багаж находился в самом конце. В момент, когда я увидел свои чемоданы, мне казалось, что сразу обниму работников Иркутского «Аэрофлота», как самых любимых людей на свете. С радостью взял я в руки свои чемоданы. У меня было лишь столько времени, чтобы сдать багаж на самолёт, летящий в Будапешт. Тут же также должен был садиться и я. В аэропорт Ферихети я вылетел уже без всяких приключений.

Таким способом закончилось моё второе путешествие, но я давал себе отчёт, что только теперь нужно будет серьёзно взяться за работу. Из запутанных записей моих записных книжек создать после обстоятельной и долгой обработки подробную картину, контуры которой я наметил в моём дневнике.

Едва минуло несколько месяцев после приезда, как снова с моего пера выливались на бумагу монгольские слова. Но на этот раз я сидел не у костра в юрте, а в моей квартире в Будапеште. В гостях у меня был товарищ из Монголии, с которым я разговаривал о моём путешествии, об Улан-Баторе, о наших общих знакомых. Перед нами в чашках дымился как когда-то чай, а когда мы уставали от обсуждения наших экспериментов и планов, молча пили чай.

После обсуждения с моим товарищем интересующих его вопросов венгерской науки и жизни в Венгрии, я рассказал ему о планах, которые предпринял в связи с изысканиями в Монголии. Затем поведал ему обо всём, что там заметил. Стрелки быстро вращались по циферблату часов, а мой товарищ тщательно о чём-то выпытывал. Спрашивал, почему интересовало меня, прежде всего, старинное земледелие номадов, а не агротехника современных государственных хозяйств, почему я так тщательно собирал тысячи подробностей, касающихся юрты, а не записал ничего о современном городском строительстве, почему с таким вниманием слушал о свадебных обычаях, а не разговаривал с юристами о сегодняшнем монгольском законе о супружестве. В его вопросах не было претензии ко мне, так как он знал, что Венгерская Академия Наук послала меня не как агротехника, экономиста или юриста, и даже не как журналиста. Он хотел прежде понять некоторые вопросы, а когда я ему всё рассказал, после раздумья сказал:

– Вы поняли великие перемены нашей кочевой жизни, – а потом добавил, – я думаю, что за многими небольшими проявлениями нашей повседневной жизни, заметили вы зародыш больших исторических перемен. Так, во всём, что старое, разглядели вы новое. Для нас, монголов настоящего времени, новая жизнь, новая техника, новая культура, новый человек и его формирование являются настолько важными и так сильно поглощают нашу энергию и внимание, что не дошли мы ещё до основательного анализа старинной, традиционной культуры монголов. Поэтому я доволен, что кто-то прибывает к нам с целью изучения монгольской этнографии и языка, интересуется историческими переменами в жизни номадов и что в переменах этих замечает двойное лицо истории. Одно, обречённое на исчезновение и гибель, второе – для использования при формировании нового общества. Постепенно мы ликвидируем кочевой образ жизни, а монголы переселятся скоро в постоянные дома.

Соревнования лучников

В скором времени поселим мы кочующих пастухов, построим для них жилища. Ликвидируем «кочующие земли» и тысячами тракторов вспашем бескрайние монгольские степи. Но перед этим, чтобы хорошо строить новые дома, должны мы знать многочисленные проблемы прежней жизни в юртах. До того, чтобы девственные территории Центральной Азии заменить на возделываемые поля, должны учиться на основе мудрости и опыта пастухов-земледельцев «кочующей земли». Должны знать, что можно использовать, что нужно отбросить. Отношениям средневековым мы можем эффективно противостоять только тогда, если хорошо знаем их сущность. У нас в настоящее время развиваются кооперативные движения. 96 % пастушеских хозяйств объединённых находятся уже в кооперативах. Развитие это произошло в последнее время, после вашего выезда. Созданы новые государственные хозяйства, а старые достигли хороших результатов. Мы построили новые города. Когда бы вы приехали через год в Улан-Батор, не узнали бы нашей столицы. В наших новых городах родятся новые обычаи, но если бы мы не знали старых, новые не смогли бы вырасти. Величайшим нашим народным праздником является годовщина революции. И в этом вопросе сделали мы кое-что, наполняя прежний праздник номадов новым содержанием, при сохранении старых форм. Прежние народные игры, соревнования лучников, конные соревнования и народная борьба – имеют теперь своё место в нашей жизни. На старой земле строим мы новую страну. И моя жизнь изобилует жёсткой порой, трудной борьбой, какую эти перемены требуют. По мере вдумчивого узнавания истории моей страны и народа, всё более интригует меня вопрос, который и вас сюда привёл. Какие условия исторические и общественные явились причиной возникновения кочевого образа жизни? Я пришёл к заключению, что, чтобы понять будущее пастушеской жизни и людей, кочующих с юртами, нужно хорошо познакомиться с условиями, среди которых возник этот образ жизни. То, что поведали вы мне о превращении лесных охотников-рыбаков в пастухов, открыл однажды – хотя и не в дословной форме – когда узнал моих родственников, которые переселились на север. Как только летом я еду к моим родителям, которые ещё до сегодняшнего дня кочуют с юртами за ищущими траву животными, размышляю, почему содержу так долго в степи этот единственный почти дом – войлочную юрту. Сегодня уже каждый молодой монгол читал «Тайную Историю Монголов». Становится она для нас пунктом, от которого сможем мерить пройденную дорогу нашего прогресса. Дорогу эту, в самом деле, мы сможем понять только тогда, если смерим её небольшими кусками. Складывается она не из таких явлений, которые и вы заметили, особенно: что школьник возвращается из школы на коне, шахтёры из Налайха живут в новых домах, рабочие на фабрику спешат на мотоциклах, в пустыне сажают кукурузу, рядом с юртой садится санитарный самолёт. И много других. Включение в новую жизнь было также моим личным переживанием.

Мой товарищ наклонился в кресле немного назад и зажмурил свои скошенные глаза. Видно было, что мыслью он вернулся в прошлое. В пальцах держал он вечное перо и играл им безвольно.

Я попросил моего гостя, чтобы он рассказал, какую дорогу прошел после того, как покинул юрту родителей.

– Происходило это давно, много лет назад. Было раннее утро. На дворе уже веял холодный сентябрьский ветер, следовательно, мне не хотелось выходить из тёплой кровати. Когда проснулся, с дымного отверстия юрты уже стянули клапан, а мать разводила огонь. Отец стоял рядом с моей кроватью, готовый к дороге. Напрасно боролся я с мыслями, то, чего я опасался, неизбежно приближалось. Наступил день отъезда. Мать вытянула из сундука мою новую одежду. Хорошо помню: был это красный, подшитый мехом плащ, стянутый в талии чёрным широким поясом. Нас ожидала длинная поездка на конях. Что-то сжимало мне сердце. Мать наполнила чашки кумысом. Выпил вместе с моими братьями и сёстрами. При прощании я расплакался. Юрта осталась далеко за нами.

Степь была тихая, единственно ветер хлестал траву и моё лицо. Мы ехали с отцом без слов. За седлом отца свисал большой свёрток. С тревогой изучал я его лицо, пытаясь в нём вычитать, что меня ждёт; но обличие, которое я так сильно любил, не дрогнуло даже, не обнаруживало ничего, подобно как волны озера не выражают, что делается на глубине. Конь моего отца внезапно остановился на месте. Я осмотрелся, что является причиной этого. Обратил внимание, что конь косится на склон взгорья. В сером свете двигалась какая-то тень, что-то чужое. Двигающийся предмет становился всё ближе к нам, взбивая высокий туман пыли, а когда выдвинулся из мрака, выглядел как очень удивительное явление. Туча пыли была уже рядом со мной. Я различил в ней силуэт какого-то чужого мне мужчины. На лице отца напряжение смягчилось. Был это, по-видимому, кто-то знакомый. В течение нескольких минут изучали мы друг друга взглядом, наконец, неизвестный мне мужчина промолвил:

«Сайн байн у? Куда держите путь?».

«Едем до аймачного центра», – ответил мой отец, взаимно поздоровавшись со встреченным мужчиной. – «Везу сына, вот этого, в школу».

«Ну, это хорошо, что мы встретились», – сказал мужчина, сидящий в удивительном средстве передвижения. – «Я в это время объезжаю окрестность автомобилем и навещаю дальние поселения, где живут мои ученики. Сегодня моя дорога ведёт как раз к вашей юрте».

Через минуту собеседник продолжил:

– После тех слов прошла по мне лёгкая дрожь, так как из них следовало, что тот высокий щуплый мужчина будет долгое время моим «хозяином». Теперь уже нет обратной дороги. Для меня начиналась новая жизнь, несмотря на то, что я охотней бы остался дома и играл бы с моими братьями и сёстрами, вместо того, чтобы ехать в неизвестную сторону.

«Похож на понятливого мальчика, посмотрите, станет большим человеком, жалко только, что не умеет ещё разговаривать», – произнёс дальше шутливо человек с машины. В самом деле, не было у меня смелости отозваться. Прильнул к своему коню так, как бы никогда не хотел с ним расстаться. Очень был занят поправлением узды, следовательно, не заметил даже, когда отец попрощался со своим собеседником. Мы поехали дальше, а машина в течение нескольких минут исчезла с горизонта.

Культовый камень в степи

Был уже вечер, когда перед нами показался город. Никогда я тут ещё не был. Большие дома, красивые улицы, освещённые какими-то висящими на высоких столбах стеклянными шарами. Остановились мы перед огромной юртой. Сошли с коней и привязали их к столбу. Я подумал, что лучше было бы когда-нибудь залезть на такой столб. Отец следил за моим взглядом и отгадал мои мысли:

«Слушай внимательно, сын, так как в тех проволоках течёт ток. Он двигает машины и горит в лампах, но если дотронется до него кто-то, кто о том не знает, ток может его убить».

Этого мне хватило. Начал задуматься. Следовательно, это такой чужой свет. Если кто-то его не знает, то свет его убьет. Когда вошли мы в юрту, сперва заметил несколько мальчиков моего возраста. Сидели вокруг и во что-то играли, смеясь при этом громко. В глубине юрты показалась какая-то женщина. Она посадила нас с отцом на лавку, находящуюся перед кроватями, так как в юрте по обеим сторонам стояло много кроватей. Посредине горел огонь в железной печи. С крыши юрты свисали два светящихся стеклянных шара, из чего я заключил, что и здесь течёт ток. Женщина угостила нас чаем. Я сидел неподвижно на лавке. Не был я привычен к такому сидению, а кроме того было мне интересно, во что играют ребята. Те не обращали на меня внимания. Через некоторое время женщина принесла поднос с бараниной и кусочками сыра и поставила его на столе. Видел, как отец рассматривает юрту.

«Итак, парень, здесь будешь жить», – сказал он через минуту.

«Да, это интернат», – ответила женщина.

Внезапно с одного места юрты раздался какой-то скрежет, шум, а потом звонкие мелодии. Я вытаращил глаза, но не смог догадаться, кто поёт. Мальчики утихли и также слушали. Не мог я уже больше выдержать, слез с лавки и подошёл к ребятам.

«Где находится тот, кто поёт?», – спросил я одного из них.

«Там, в ящике», – проинформировал мальчик, показывая пальцем, как-то осведомлённый в ситуации.

«Он не тут поёт, а в Улан-Баторе».

От этого объяснения я немного поумнел. Другой чёрный мальчик, находящийся примерно в моём возрасте, тоже отозвался:

«Пожалуй, попел в столице в ящике, а теперь сюда привезли и открыли».

«Где так, дурачество», – разгромил его тот с миной посвящённого. – «Это радио. Не знаешь, что это радио?».

У меня уже был союзник в лице чёрного мальчика, поэтому я почувствовал себя добрее. Взял того за руку, и мы пошли к ящику. Увидел я тогда, что и так горит лампа. Открытие было готово.

«В том проводе течёт ток», – объявил я без излишней уверенности. Чёрный мальчик не захотел остаться позади:

«Течёт из столицы, говорил уже».

В течение нескольких минут разгорелась между нами дискуссия. Я не заметил даже, когда исчез мой отец. Нашёл его только назавтра, когда встал. На новой кровати спалось мне не очень хорошо. Отец разговаривал перед юртой с учителем, которого встретили вчера. Из подхваченных нескольких слов, я сориентировался, что говорили обо мне. Потом пришла минута расставания. Отец сел на коня. Долго следил я за его силуэтом, отдалявшимся потихоньку между домами. И сегодня, много лет спустя, после окончания университета, не забыл я того первого дня, когда для меня началась новая жизнь.

Использованная литература

1. Русско-монгольский словарь. А.Р. Дамба-Ринчинэ и Г.С. Мупкин, Москва, 1960 г.

2. В поисках вымышленного царства. Л.Н. Гумилёв, Санкт-Петербург, 1994 г.

3. Книги монгольских кочевников. Дьердь Кара. Издательство Наука. Главная редакция восточной литературы, Москва, 1972 г.

4. Шаги на марше. Восточный альманах. Выпуск 4. Москва. «Художественная литература», 1976 г.

5. Монголия сегодня. Б. Гунгаадаш. Издательство «Прогресс». Москва, 1969 г.

Примечания

1

Айвор Монтегю, род. 1904 г., английский кинорежиссёр, член Всемирного Правительства Мира, книга издана в 1956 г.

(обратно)

2

В соответствии с венгерским текстом книги Свена Хедина: Pekingtöl-Moskväg “Franklin”, Budapest.

(обратно)

3

Как владыка государственный был Богдо-ханом, одновременно оставаясь владыкой духовным – Богдо-гегеном.

(обратно)

4

Согласно венгерскому тексту книги Свена Хедина: Pekingtöl-Moskvaig “Franklin”, Budapest.

(обратно)

5

Подлинная форма фамилии монгольского народного героя звучит как SücheBaatar, на русском языке же принята форма Сухэ-Батор.

(обратно)

6

С июля 1958 г. Бурятская АССР.

(обратно)

7

Согласно разъяснению автора, монголы при народных обрядах используют традиционный календарь, рассчитанный на повторяющиеся циклы в 12 лет. Года обозначаются здесь названиями животных (заяц, дракон, змея, конь, овца, обезьяна, курица, собака, свинья, крыса, вол и тигр). Циклы обозначаются последовательно названиями дерева, огня, земли, железа и воды. Так, следовательно, например, год, названный по имени «зайца», повторится в течение 60 лет 5 раз как заяц-дерево, заяц-огонь и т. п.

(обратно)

8

Gulyás (węg) – густой суп из мяса и картофеля, порой с добавлением клёцок и овощей. Блюдо, называемое повсеместно гуляшом, по-венгерски называется pörkölt.

(обратно)

Оглавление

Открытие Монголии

Предисловие

1. Мальчик, боящийся собак

2. В степи Азии

3. В «Городе Красного Богатыря»

4. В долине Орхона

5. Следом «Красной Хроники»

6. У колыбели могущества номадов

7. Среди номадов в пустыне Гоби

8. На земле найманов

9. От «Белого озера» до «Красного перевала»

10. В глуби леса

11. Кочующая земля

12. Демоны, ламы, артисты, герои

13. В Пекине

14. Снова в Монголии

15. В регионе Дариганга

Конёк

16. Свадьба

Похвала водке

Похвала коню

Открытие новой юрты

Прощание невесты

Песня выпроваживающая

17. Возвращение домой

Использованная литература Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg