«Эксперты»

Эксперты (fb2) - Эксперты 817K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Львович Шерстобитов (Леша Солдат)

Шерстобитов А.Л. [Леша Солдат] Эксперты. Криминальная драма

Невероятной, воплотившейся мечте — любимой супруге Марине…

Предисловие

Вы родились и с самого рождения развиваетесь по только одному Богу известному сценарию, никогда не бывающему простым и самого человека полностью устраивающим. Весь этот путь проложен по наиболее простой, обнимаемой любовью и заботой Создателя, дороге. Всегда Отец наш Небесный рядом и часто, поднимая нас на руки, несет, не позволяя даже касаться ногами земли. Но мы не замечаем этого, часто бранимся на Него, говоря, что если бы Бог был, то мир существовал бы без горя, невзгод, ужасов и испытаний. Говоря подобное, мы, не задумываясь, отторгаем любовь Его, взамен беря нравящееся похоти и желаниям, не воздавая, не замечая, не благодаря, не чувствуя любви, но боясь наказания, что и вселяет в нас недоверие Промыслу Божиему, равнодушие к Благодетелю, и любовь к раболепствованию перед страстями, рабами, которых мы и являемся.

Мы живем, переходя от одного состояния к другому, приобретая знания, что часто меняет наши мнения. Опыт, сбираемый нами как капли росы с ароматных бутонов цветов вечности, бесценен, но редко правильно оцененный, скорее служит нам ловушками, падая в которые, разбиваемся в кровь, хоть и предупреждены о них каждой строкой Евангелия.

Мы продолжаем жить, уверенные в правильности своего выбора даже тогда, когда нас развенчанными нашими же ошибками, подводят к зеркалу истины, отражающему настоящие наши состояние и суть.

Мы живем, не умеющими благодарно принять, бережно хранить или хотя бы верно рассмотреть ведущий к счастью бесценный дар сердцем, душой, разумом, но страстно увлекаемся его искушающей подделкой, обязательно оканчивающийся крахом надежд, разочарованием и не утихающей болью.

Мы ошибаемся, как делая выбор, так и следуя ему. Мы не умеем рассмотреть, понять и тем более принять настоящего, хотя и чувствуя подвох, подозревая расставленные сети, если не сразу, то через время. Нам говорят: «Ваши сомнения обязательно унизят чувства, а потом и вовсе распылят их, затмив своими обиженными на весь мир остатками и совесть, и честь, и бывшие когда-то, если они были таковыми, великие чувства.

Я говорю не обо всём, но о самом важном, что дарует Господь человеку, исполняя завет, заключенный с его ветхозаветными предками — о супруге. Современность такова, что большинство из нас не способны остаться преданными первым семейным узам, и в этом мы виноваты сами. Этот, если он истинный, союз не должен быть тяжким. Он сама невесомость, радость, сама жизнь в самых прекрасных ее проявлениях, именно они первейшие приметы ему. Такое не нравится воинствующим духам злобы, они пытаться мешать и разрушать. Не надо бояться этих нападок, но всегда помнить: враг рода человеческого не может настаивать или заставлять делать выбор, он только искушает.

Любая женщина, что бы ни было у нее в жизни до вас, если любит истинно своим сердцем ваше сердце, становится тонкостенным сосудом. Чем наполнит его мужчина, то и вкушать будет!

Бывает, наступает момент в жизни, когда все прежние отношения настолько глубоко поражают сердце человека, что раны не в состоянии врачеваться в привычном доселе мире. Впадающий в печаль уходит он, уединяясь, не желая больше ни встреч, ни мечтаний о возможной любви, ни семьи, но спокойствия в душе и забвения всего предыдущего.

Избегая даже возможности напоминания бывшего ранее, пусть и с моментами приятного, ибо не могут состоять отношения между женщиной и мужчиной из одних истязающих воспоминаний и расстраивающих сцен, делающие выбор в сторону уединённости даже не подозревают, что такие раны в состоянии врачевать только любовь, которой они еще не познали.

Тайна, кроющаяся в недрах каждых отношений, лишь немного приоткрывая свою завесу, напоминает, что крепость настоящего чувства в его фундаменте, закладывающегося слиянием сердец и душ, а совсем не тел. Часто начинается все по-другому, потому и разрушаясь. Увидев и загоревшись внешней притязательностью, со временем мы можем ужасаться обнаруженным внутренним. Но, полюбив сначала чужой внутренний мир, войдя в него как в свой, оставшись там, замечаем, как внешние достоинства уже приукрашивают своей красотой обаяние духовное.

Как это происходит? Кто знает? Просите и дастся.

Я часто писал и был в этом совершенно уверен, что все, чего я касаюсь, превращается в пепел. Так было и с чувствами, и с отношениями, и с семьями, и с моей жизнью. Все попытки, что-либо изменить, преобразовывали кажущийся чистый источник чувственности в болото разочарований. Никого в этом не виню, поскольку везде вижу только свою вину. Так было, пока не появилась Ты!

Последствия недавно разрушившихся отношений, не выдержавших моего осознания чуждости личностей и поверхностности чувств, за довольно короткий промежуток времени заставили покинуть надуманное и во многом удручающее меня, «королевство» грез. Тогда, прекратив их с грустью и пониманием совершенной ошибки, я зарекся когда-либо давать хоть один шанс женскому очарованию пробить брешь в моей неприступной крепости.

Восстановленный прежний собственный замкнутый мир показался уместным выходом и вполне устраивал. Это был кастрированный мирок непроницаемой для других безэмоциональной капсулы, с жизнью, в основном, в «писанинке» — текстах, которые я писал, в которые окунался, бегая в них от действительности, считая все остальное вредным и опасным. Исключение составляла лишь Церковь и вера, дававшая силы, спокойствие, уверенность в будущем. Так было, пока не появилась ты!

С этого момента наши души устремились друг к другу, хотя и не сразу сообщили об этом.

Незадолго до этого твой духовный отец, заменивший тебе и погибшего настоящего, чувствуя твое состояние, сопереживая ему, желая участвовать и делить твои переживания, успокоил, сказав, что просьба в молитве, обращенной к Богу непременно сбывается, нужно только ждать и верить, добавив, что ты почувствуешь появление этого дара, даже не встретившись с человеком, но только узнав о нем.

— Как я это узнаю?

— Тебе станет легко на сердце и тепло на душе, ты увидишь в нем не столько единомышленника, сколько себя саму, но мужского рода, ибо полови-ночки так и ощущают себя… ощущают, быстро становясь целым. Ты сразу осознаешь, что с его появлением ты почувствовала себя необычайно наполненной, целостной натурой и личностью, а увидев лишь раз, поймешь, что стала не частью чего-то потерянного, как была прежде, а целым, одним существом с ним…

То же почувствовал и я, хоть и не имел такого разговора ни с кем. Можно удивляться скоропостижности происходящего, можно не верить, но так бывает, когда встречаются те, кому нет жизни друг без друга. Они видят это сразу, хотя бы потому, что имеют с чем сравнить жар в груди, полную идентичность, легкость и отсутствие хоть каких-то сомнений и мощь чувства, ранее никогда их не охватывавшего.

Ф.М. Достоевский сказал об этом состоянии: «Однажды в твоей жизни появится новое имя, которое стирает всё предыдущее в пыль». Она, эта пыль, и станет основой того цемента, что послужит фундаментом новому, но мы больше не увидим его, оставшегося в «подземелье» нашего нового мира. Устраивая и обучая, новое, бесценное только для нас строение, где единственным строительным материалом будет смесь любви, уважения, доверия и здоровая страстность нашей взаимной притягательности, где все временное вторично и где не утихает благодарность Создателю и чувства друг к другу…

Великое, происходящее между двумя людьми, всегда сопровождается невероятным для окружающих. Для них же самих все естественно, поскольку по-другому и быть не могло. Что казалось прежде невозможным, нормально для тебя: ты не боишься тени моего прошлого, отказываешься ради меня от ценного для тебя в профессии, станешь с гордостью носить одну фамилию со мной, не скрывая ни перед кем наши отношения. И это лишь внешняя оболочка того, что мы желаем друг для друга сделать…

Этот роман, посвященный тебе, моя любимая Марина, только начало того, что может сделать любящий человек, не обладающий на сегодняшний день никакими другими возможностями. Он явно отодвинет в бесконечность границы возможной жертвенности ради любимого. Я знаю, что ты никогда не остановишься ни перед чем, любые обстоятельства, вдруг появившиеся между нами в виде стены, рухнут от одного желания преодолеть их, а любой человек, только почувствовав силу вечного чувства, выразит желание помочь, чего бы это ему не стоило.

Чувства, подобные нашему, не даруются, не распаляются, не появляются, они всегда сопровождают каждую половинку единого целого с момента разделения, еще до нашего рождения. Томясь в каждом появившемся на свет, именно они толкают нас на поиски, и именно они, при первой же встрече, освобождают от оков уже существующего. Кто-то называет это «любовью с первого взгляда», кто-то сомневается в подобном. Ни к чему убеждать пессимистов, расточая время, которого всегда мало любящим друг друга. Просто верьте — эти два человека перестают существовать для этого мира, живя друг другом в своем. Слава Богу за все!..

«По премудрому устроению Божию, в этом мире одно другому предшествует и одно другим сменяется: бесчестие и честь, бедность и богатство, здоровье и болезнь; пред дарованием богатства Господь часто испытывает крайней скудостью, а богатых лишает всего; пред честью — бесчестьем, а возвышенных честью — унижением, чтобы мы научились ценить дары Божии и не гордились в счастии, зная, что оно — дарование Владыки, не заслуженное нами» (Святой праведный Иоанн Кронштадтский «Моя жизнь во Христе»).

Пролог

Все началось с невероятной истории, затронувшей мое профессиональное любопытство начинающего журналиста криминальной хроники крупного печатного издания… Один хороший знакомый, служащий в Санкт-Петербургской прокуратуре, имевший непосредственное касательство по долгу службы к этой истории и весьма сочувствующий ее главным героям, был наслышан о некоторых ее подробностях, что только придало ей красок и необычного привкуса. Этот знакомый знакомого, между прочим, имел дружеские сношения с Виктором Дмитриевичем Стражником и Владыкой Маркеллом. Знаком он был и с женщиной, сыгравшей основную роль в этой истории.

Услышанное «зацепило» настолько, что мне, молодому начинающему писателю-максималисту, захотелось написать хотя бы повесть, но дело из-за незнания подробностей и профессиональных нюансов не вышло. Редактор, пообещавший напечатать в своей газете небольшими отрывками мое произведение, ждать уже не мог. Тогда мы договорились о большой статье на целый разворот с интервью и комментариями участвовавших лиц. Последнее оказалось самым сложным, поскольку почему-то распространяться на эту тему особенно никто не хотел, хотя конец этой истории, прозвучавший печальным резонансом, хоть и справедливым, как казалось на тот период, освещался подробно в прессе, и на телевидении в режиме онлайн.

Статья вышла и произвела огромный эмоциональный всплеск, вызвав большой интерес общественности, поскольку содержала не только известные фамилии, жесткие подробности и специфические моменты, о которых многие читатели и подозревать не могли, но и тем, что осветила скрытые реалии, приблизив к жизненной действительности, опровергнув неожиданным образом ошибочно оформившиеся предрассудки о специальностях и людях в них талантливых, неординарных, совершенно живых и без тех характеристик и пороков, которые им принято приписывать.

Любовь своей внутренней духовной сутью не подвластна разуму человека, но человек, обласканный ей, словно поцелованный устами Божиими, не замечая трудностей и преград, проходит любые испытания, оставаясь счастливым каждый момент своей жизни, слившись воедино со второй своей половинкой. Они, создавая свой, общий на двоих внутренний мир, преображая имеющийся хотя бы тем, что начинают видеть просвещённые этим небесным чувством, созданный Богом, через распахнутые навстречу друг другу духовные очи, взором чистым, непорочным, сердечным, мир как бесконечную вселенную, где главное и прекрасное — избранник или избранница, о вечности с которой начинает молиться все наше существо…

К сожалению, статья содержала некоторые неточности, как-то — спецклиника была объединена с моргом, для упрощения восприятия читателем происходящих хитросплетающихся событий. Все остальное: специальности, характеристики и «населяющие» эти места пациенты — все чистейшая правда.

Приведу некоторой выдержки этой статьи для понимания, о чем идет речь:

«…Криминальные сообщества, захватившие неощутимую горожанами власть над доброй половиной Санкт-Петербурга, незаметно проникают в самые непредсказуемые, удаленные уголки жизнедеятельности города на Неве.

Неизвестные нам борцы с преступностью несут свою вахту на страже нашего спокойствия. Их будни, как кровоточащая рана, не прекращающаяся боль и страдание за любимый город и спокойствие в нем.

Вчера новости в масмедиа взорвала невероятная история любви одного из талантливейших и многообещающих врачей города — судмедэксперта и психиатра, служащего в одном из самых закрытых специальных учреждений Северной столицы, выпускника медицинской академии, капитана третьего ранга Сосненко М.Н. к самому неуловимому и загадочному киллеру Кузмину А. Как сообщил нам начальник оперативного отдела … Ротов Е., гонявшийся за сверхопасным преступником и, в конце концов, арестовавшим его, роман начался сразу после устранения Кузьминым известного авторитета «К». Ликвидатор, уходя от преследования, скрылся на территории спецклиники. До сих пор осталось непонятным, каким образом он попал на ее охраняемую территорию и умудрился устроиться на работу санитаром в спецболке, где, естественно, стал недосягаем для правоохранительных органов…

…Мы предполагаем, что преследуя преступные цели, этот непревзойденный специалист в своей области деятельности, из меркантильных соображений соблазнил доктора, начальника одного из отделений, возбудив чувственные отношения и любовь к себе.

Так продолжалось около полугода. Предположив, что опасность миновала, преступник пытался скрыться, но был арестован при попытке устранить свидетеля — Сосненко М.Н. Женщину удалось спасти, но ненадолго…

…Тонкий психолог и знаток человеческих душ, Кузьмин А. (именно под этой фамилией, которая и считается его настоящей, «Солдат» стал известен полтора десятка лет назад в криминальном мире. Следствие также располагает несколькими документами, которыми предположительно пользовался преступник. Зигфрид Навои — еще одни паспортные данные, известные нам. Просьба к знающим что-либо об этой и других данных Кузьмина, связаться по телефону …) запустил свои щупальца глубоко в сердце влюбленной женщины, воспользовался ее доверием и с ее же помощью совершил совместный с ней побег из спецклиники, куда его привезли два дня назад на психиатрическое освидетельствование…

…По своей дерзости, продуманности, точности и профессионализме исполнения, это деяние войдет в историю криминалистики как самое неординарное. То, что известно о подготовке и само воплощение плана, достойно изучения в специальных ВУЗах. Остается только догадываться, что должно было стать продолжением изощренного, почти удавшегося, побега…

…Не смотря на всю хитрость и изворотливость преступников, правоохранительные органы, проведя ряд мероприятий, предотвратили возможные преступления, которые по нашим предположениям, скорее всего, последовали бы за побегом…

…(Спецкорр) Сосненко и Кузнецов через несколько часов были обнаружены в машине, на которой совершили дерзкое предприятие. Транспортное средство с двумя трупами вышеперечисленных было извлечено со дна болота лесопарковой зоны «Озерки». Автомобиль был оборудован специальной техникой, в том числе устройством для дистанционного управления машиной…

…Криминалисты предполагают, что транспортное средство, управляемое женщиной, было направлено ей по ошибке, совершенной в условиях плохой видимости, в болото, после чего шансов выжить не предвиделось…

Так бесславно кончились похождения «Солдата», конец которого унес вместе с ним в могилу десятки преступлений, совершенных им за последнее десятилетие, державших в напряжении и страхе весь славный город Петра Великого…

…Женщина, любившая его, стала последней его жертвой, принеся себя на жертвенник высокого чувства, доказав тем самым, что для настоящей любви нет преград!..

…В этой головокружительной истории еще остались невыясненные моменты. Так, пропажа начальника безопасности спецклиники подполковника Симурина В. не получила объяснения хотя бы в одной разумной версии. Следствие предполагает, что он стал пособником преступления — именно через него Кузьмин смог устроиться в спецклинику.

Заподозрив неладное через несколько дней после ареста последнего, Симурин скрылся в неизвестном направлении…

…Интересный факт, вряд ли имеющий отношение к истории с романом офицера и киллера, но произошедший сразу после побега. Кстати, многие в правоохранительных органах плотно связывают деятельность известного авторитета Влада «Диснея» с Кузнецовым как начальника и подчиненного. Так вот, Авторитет, как часто бывает, несколько месяцев назад стал депутатом городской думы, и активно занялся борьбой с коррупцией и преступностью, странным образом нанося удары по противникам своего бизнеса.

После побега влюбленных им овладела странная и очень редкая болезнь, определяющаяся психиатрами, как ликантропия, что полностью превращает человека в животное…»

Я не привожу здесь многие другие комментарии, поскольку сути это не раскроет, смысл произошедшего тогда и так понятен.

Все это можно было бы и забыть, даже наплевав на воплотившуюся мечту о написании повести о беглецах и их страстном романе, если бы не одно обстоятельство…

Через несколько десятилетий после напечатания в прессе этой статьи и описанных в ней событий, произошла встреча, непредсказуемо перевернувшая мою жизнь, результатом чего стал этот роман, страницы которого лишний раз подтверждают — невозможное возможно!

Искренне ваш…

«Единственно, что важно, это — ради чего ты живешь и ради чего ты готов умереть»

Митрополит Сурожский Антоний (Блум)

Глава первая Марина Никитична

«Не гром раскатный убивает страхи, Но свет, пронзивший явь из глубины, Спуская на деснице деву в злаки Моих страданий и моей мечты…»

Говорят, что Санкт-Петербург — это город контрастов. Неправда! Этот город сам контрастирует со всем остальным миром. Такими бывают и люди.

Случается, что одного взгляда человека достаточно, чтобы увидеть всю прожитую им жизнь. Но случаются и совсем необычные, отражающие из будущего, только предстоящее.

Капитан третьего ранга, по сухопутному — майор, хотя сравнений тут быть не может — это первое звание старшего офицерского состава. Военнослужащий получающий эту долгожданную, почти всегда заслуженную звезду, тянущую за собой и смену на своем кителе погона с одним просветом на два, празднует обычно такое событие до умопомрачения, дабы не остановилось колесо, катящее его по служебной лестнице.

Офицер, обладающий этим званием, стоял у окна своего кабинета. Открывающийся пейзаж не радовал глаз, устраивающие обстоятельства службы и складывающаяся удачно карьера не грели душу. Интерес к науке и устоявшиеся отношения с сослуживцами — вот и все, что поддерживало еле горящий язычок огня в сердце этого железного волей человека.

Позади были годы нелегкого труда, никогда не бывающей сладкой службы, личной жизни, устраивавшейся по разному, но никогда так, как хотелось, хотя внешние данные, таланты, обаяние, сногсшибательный взгляд зеленых глаз, преданность, словом, все то, что ценится, ищется и, как правило, из-за неумения сохранить, второй половинкой уничижается, превращаясь в обрывки, а то и лохмотья отношений, осталось при этой сильной личности так никому и не отданными.

Причины, простые и обыкновенные, ложились в основу неустроенности этой части жизни и звучали как «не было любви»! Не было ее и сейчас. Загадка ее существования и обитания оставалась не раскрытой, чего не ожидалось в перспективах. Без этого чувства жить с кем-то, просто ради физического удовольствия, не хотелось, да и эмоции растрачивать смысла не было.

Вспоминались курсантские будни, наполненные переживаниями, как и у любого человека в эти года, сплошь забитые познаванием нового, непредполагаемого и, как всегда кажется, обязательно ведущего к большому научному открытию. Учеба перемежалась нарядами, строевой подготовкой, физо, всевозможными испытаниями и лишениями. С первого курса выбранная стезя начиналась постоянными пребываниями в морге родной академии, где приходилось не только работать простым санитаром, но и выяснять отношения со штатными старожилами этого же звена.

Шесть прошедших лет, с высоты сегодняшнего дня, как одно мановение волшебной палочки, превратили хулиганистого ребенка, не знавшего, что такое дисциплина и ответственность, во взрослого человека, отдающего себе отчет о своем месте не только в рядах флота, но и между крепкими плечами сослуживцев, которые не только поддерживали, но рассчитывали иногда на поддержку сами.

Если быть честным с читателем, а именно этого мы и будем придерживаться до самого конца, то флот был лишь в форме, под ней скрывался медик высшей категории, со специальностями судмедэксперта (которых часто путают с патологоанатомами[1], что расстраивает обе стороны) и психиатра, последняя — полученная и сегодня воплощающаяся в жизни мечта.

Жизнь достаточно благосклонно относилась к этому человеку, но честное и правильное отношение к существованию тел на основе белковых соединений заостряло внимание на душу. Мысль, впервые заставившая задуматься над существованием Создателя, при взгляде на очередной труп, напичканный пулями, выпущенными из двух АК-74, звучала примерно так: что этот кусок мясо заставляло двигаться, мыслить, любить, ненавидеть, в конце концов?

Вопросы далеко не всегда получают ответы сразу, а если и подсказываются кем-то, то все равно необходимо время для их осознания. Полностью оно пришло со смертью двоюродного брата…

Оставалось еще немного времени до обхода больных с тяжелыми патологиями. Мало кто признается, что тема эта интересна всем, для настоящего ученого она безгранична, поскольку мозг сам по себе бесконечен, а соответственно не изучен! Мероприятие это было ежедневным, но сегодняшнее отличалось особенными моментами: присутствием не только начальства, но и Владыки Матфея, патронирующего от РПЦ это заведение.

Заметим, что это не было событием из «ряда вон», но обычным и регулярно повторяющимся, не для проформы, не несущим неудобства или опасения. Напротив, епископ был духовным отцом нашего медика, можно сказать, другом и молитвенником в одном лице, а если взглянуть глубже, то можно было заметить, что он относился совсем поотечески, переживая за каждую мелочь, даже больше, чем родитель.

Окно само по себе выглядело непрезентабельно, мало того, настолько убогим был его вид, что будь такое же дома, приезжать туда не захотелось бы. Старые рамы в стенах доисторического корпуса темно-коричневого кирпича постройки еще «царевых времен», с арочными проемами и толстыми надежными стенами, имели не только стекла, но решетки.

Сколько можно смотреть в никуда через эту прозрачную, еще советского производства, преграду? Сколько угодно, если мысли твои касаются родного и волнующего. Перед взглядом расстилался обычный на первый взгляд дворик среднего размера, заасфальтированный, обуюченный еще лет сорок назад, с одной стороны закрытый от дождя навесом с лавочками и столиком. Баскетбольное кольцо на одном столбе, натянутая волейбольная сетка, разделяющие его почти пополам, слегка разрисованные, будто крепостные стены и накрывающее все это всегда разное, но всегда петербургское небо.

Немного отвлекал дымок, поднимающийся от сигареты. Втягиваемый дым приятно обволакивал теплом и ощущаемой тяжестью внутреннюю поверхность легких, страдающих хроническим бронхитом, и легонечко, с преображенным цветом, выдувался через губы… Ах эти выдающиеся, сладкие губки, которых «было много»! Скольких мужчин они привлекали, несмотря на отпугивающие и мало кем понимаемые специальности, и как мало их смогло коснуться!

Марина Никитична была уже как лет пять кандидатом медицинских наук. Недавно ей исполнился тридцать один год — возраст, когда женщины начинают задумываться не только о своем семейном положении, но и о надвигающейся старости, хотя все это больше предрассудки и веяния времени, а если точнее — нелепое порождение опасения поступками мужчин, предпочитающих в основной массе своей более молодых, без глубокого мира, неумелых, а значит не требующих никаких интеллектуальных и умственных затрат девушек, с пока еще гладкой кожей и уже поправленным лицом.

Озабоченность ее была совершенно напрасна, хотя в купе с ее решением положить конец бесчувственным отношениям, мог навевать холодок не столько уединения, сколько одиночества очага, где было все и даже больше, что по сравнению с настоящею любовью — ничто и прах, распыляющий надежду…

В слабом отражении стекла стоящий рядом мог рассмотреть тонкую, длинную шею, стройности которой могла позавидовать до самоубийства царица Египта Клеопатра. Эту часть тела окружали, длинные темно-каштановые вьющиеся волосы, зачесанные назад и собранные в тугой хвостик. Открывшийся благодаря такой прическе высокий красивый лоб уступал падающему, уже возбуждающемуся взгляду, изящный изгиб бровей и выделяющиеся ими огромные изумрудные глаза, взятые вкруг непомерно длинными ресницами. Тонкий, аккуратный, как и все в этой женщине, нос с выделяющимися крыльями совместно с этими самыми губками, создавали впечатление имеющихся в ее крови генов предков из далекой Эфиопии. И действительно, многое схожее с женщинами тех мест было налицо. На самом деле внешность ее совершенно ничего не говорила о настоящих родственниках, хотя с папой и с мамой была явная схожесть.

Любой антрополог смело мог бы заявить о правильных пропорциях, любой мужчина, не разглядывая, видел миллион «изюминок», разбросанных по всей индивидуальности этого врача, ее неземную чарующую красоту, обаяние и очень глубокий и проницательный, но когда необходимо и пронзительно колючий, даже ледяной взгляд.

Отдельными эпизодами выделялись очень красивой формы уши. Вся эта описываемая часть тела, возможно, не стала бы такой выдающейся, не доработай Господь ее отдельно, как делает редко, по особенному вдохновению, предназначая для чего-то, о чем сам человек вряд ли догадывается.

Волнующая грудь, спрятанная под форменной рубашкой и белоснежным халатом, накинутом поверх, была лишь частью прекрасного тела, вытянутого с идеальными пропорциями в рост сто семьдесят пять сантиметров, обладающего мягкой пластикой, врожденной грацией, замеченной еще в детстве и тем чувственным эротизмом, который может быть подарен только одному избранному ей, причем с точность до одной тысячной процента подходящему по всем параметрам, мужчине.

Вторая «половинка», уже не столько ожидалась, сколько просто существующее в это вера утвердила обязательность ее появления. А пока работа!..

На время мы отведем взгляд, хотя и с трудом, от этого чуда образа Божия и констатируем, что подобие Его для военврача было не пустым словом, а вполне очевидной задачей.

Много интересного и впечатляющего заключалось в этой личности, многое умело и это тело, но все было закамуфлировано до поры, до времени.

Служба, работа и ее место обязывало быть прежде всего профессионалом, затем подчиненным и лишь потом женщиной, о чем вспоминалось только за стенами спецклиники, там же преображаться, редко, но метко…

Волшебство происходило незаметно, и через час из подъезда дома на набережной, выходила роскошная женщина, садилась в дорогую машину, которой управляла сама… после чего окружающий ее мир менял свои очертания на целый вечер.

Судмедэксперт был очень увлеченным человеком, но отличительной особенностью этого взвешенного и самодостаточного человека, было знание меры и её строгого соблюдения.

Мужчины как средство ублажения ее мало интересовали, все больше привлекали своим интеллектом, глубиной душевной, опытностью жизненной и, конечно, взаимопониманием трогалось ее сердце, но только как друга.

Марина Никитична, не скрывала своих увлечений, специальностей, открыто обсуждая или рассказывая знакомым подробности своего тонкого и сложного ремесла, часто шокируя не только тщедушных, но и вполне брутальных особ обоего пола. И действительно, что в этом необычного? Разве не любим мы поболтать о делах на работе, посплетничать о нюансах, начальстве, служебных романах, а каждый, влюбленный в свою работу, готов обсуждать ее с любым встречным, фанатично объясняя тонкости и рассказывая об успехах.

Как любой офицер, подходящий к военной службе с любовью и усердием, пусть и врач, Марина стреляла отменно, разбиралась в основных стрелковых системах оружия, владея ими почти виртуозно, насколько это дано женщинам. В силу специфических особенностей владения скальпелем и вообще колюще-режущими инструментами, холодным оружием она могла пользоваться как знаток, к тому же, прекрасно зная анатомию, а соответственно назначения любой части тела от нервного окончания до самой малой мышцы, знала, что и как можно сделать, чтобы, не убивая, вывести из состояния мобильности двигательный аппарат человека. Мужчины, бойтесь женщин в халатах, как минимум, уважайте! Тем более тех, которые предпочитают праздновать не 8 марта, а 23 февраля…

Рассказывать об этом человеке можно бесконечно, но нам нужно раскрыть ее поле деятельности, интересы и способности, дабы понимать ход развития событий, обоснованно доверяя ему.

Наверняка у читателя создалось впечатление сложенных вкупе характеристик, как подходящих для профессионального киллера. Можно было бы держать до поры до времени в неведении, но по договоренности о правде, поправим: Марина Никитична — врач!

Человек же, сам по себе, может быть использован где угодно, если тому соответствуют его данные, умения и подготовка, но далеко не у всех получается так, как у людей, живущих в легендах…

Итак. При всей своей неординарности веер отношений и знакомств Марины Никитичны был не только обширным, но и разномастным. В него входили представители всех сфер, причем их ранг, как правило, был не ниже среднего. Личного, с примесью секса, в них ничего не было. Все в основном рабочие знакомства, «симпозиумные», «конференционные», вышедшие из прежней истории ее жизни. Мало кому была должна она, в основном все были обязаны ей. Прекрасно разбираясь в людях и их характерах, знала от кого ждать подвоха, а у кого можно попросить и одолжения, к последнему не прибегая, но копя, будто зная — время придет.

Перечень этот копился годами, в него входили люди и после горячих точек, где приходилось бывать самой, и соратники по службе, и медики, и судмедэксперты, и патологоанатомы, и психиатры, знакомые из криминала всех мастей, и чиновники, и силовики, которых она не очень жаловала, воспринимая как необходимую составляющую этого мира.

Особенно ценились ею те, кто наставлял, учил, воспитывал. Среди них особым почетом пользовались Владыко и шеф. Оба были уже не молодые, дружные между собой, любящие ее по отечески, ограждающие ее всеми силами от зла, причем каждый в своей сфере…

Итак, обход. Владыко Матфей и Виктор Дмитриевич Стражник начинали с чаепития, дальше обходили все без исключения отделения спецклиники.

Раздался звонок кабинетного телефона, голос дежурного санитара сообщил, что «гости» подходят к отделению. Дунув на стекло, Марина провела указательным пальцем по образовавшемуся влажному налету, и плавно повернувшись, грациозно, с вложенными в карманы халата руками, направилась в сторону выхода. Проходя мимо портрета, висевшего на стене, бросила взгляд на свое отражение на стекле: «Пойдет… Конечно, не как для него, но… Когда-то ты да появишься!».

* * *

Впереди шли два здоровенных санитара Мишаня и Вова, висевшие на поясе дубинки при ходьбе задевали ногу, но нисколько не мешали. Один был правша, другой левша, что было не случайно, поскольку в случае нападения больных, находящихся в реактивной состоянии, которые здесь случаются, могли одновременно обороняться, не мешая друг другу.

За ними шествовали начальник и Архиепископ, следом, с равнодушным взглядом, Марина Никитична. Вопросов не было, все наставления звучали либо в кабинете, либо на исповеди. Складывая все вместе, получалось избегать ошибок и не делать что-то через чур.

Отвлекшись от прежних дум, майор подняла глаза, интуицией чувствуя необычность происходящего в своем отделении. «Что же… что же?.. Ах, вот оно что!» — разговоры затихли, на лицах людей, привыкших к любому неординарному, благодаря чему удивить их было почти невозможно, появились выражения недоумения. Вызваны они были реакцией больных на проходящего мимо них священника.

Только завидев Владыку, беснующиеся начинали нервничать, но не бесконтрольно бесчинствуя, а растерянно ища защиты от проходящего. На миг в них появлялось что-то человеческое, живое, ищущее спасение, но быстро теряющееся. Живущее в этих оболочках древнее зло, приведшее к помутнению рассудка и теперь к болезням, не вообразимым для нормального человека, лишь на миг от страха теряло контроль над личностью, но возвращалось уже не стесняясь, проявляя свою сущность.

Любой священник, каким бы он не был, проводник благодати Божией. Чем чище его душа, тем больше даров она видит вокруг себя, тем грандиознее воздействие этой благодати на окружающий мир. Любой воинствующий дух злобы мечется при одном упоминании о Боге, тем более в страхе бегает от настоящего слуги Его.

Архиерей шел неторопливо, ощущая каждую гибнущую душу падших ангелов, сегодня насельников в когда-то чадах Божиих, созданных изначально по образу Его и подобию. Когда-то прекрасные, но преданные своею вознесшейся гордынею, низвергнувшей их вслед своему сюзерену, эти твари старательно губили все, до чего им позволено было дотянуться и чему очень часто они становились полноправными хозяевами.

Рыки, шипение, стоны, царапание когтями стен и решеток, отделявших идущих здоровых от безнадежно больных — вот что сопровождало этих передвигающихся по коридору людей. Никогда не было подобной реакции. Сегодня она, замеченная, станет обычным, хотя и не для всех объяснимым делом.

И сам Стражник и Владыко понимали происходящее, каждый по-своему, не споря, но сходясь в уважении мнения собеседника, где-то посередине. Не так было у Марины. Сегодняшнее ее замужество на выбранной науке, влюбляло ее в любой вопрос, пока неведомый и нераскрытый. Она единственная всматривалась в глаза бесноватых, с интересом замечая, что горят они нечеловеческим угольями, в которых ненависть, смешанная с обреченностью, навеянные бьющей и истязающей их благодатью, исходящей от священника, прожигала насквозь, одновременно выискивая боящихся, готовых преклониться перед злом или, напротив, горделиво посматривающих, с убеждением, что и сам человек может справиться с этой напастью.

У здоровых людей она никогда не замечала подобного, не видела и у зверей, здесь с таким столкнулась впервые.

Владыко, как мы помним, был духовником Марины, их отношения складывались странным образом, при котором чадо позволяло себе на самой исповеди спорить, доказывать, не соглашаться, что смиренно воспринималось духовным наставником, и именно этим смирением успокаивало, приводя часто к повиновению, хотя и незаметному для нее самой.

Посещение священнослужителем спецклиники было единственным временем, когда в радиусе пяти метров от него смолкала всякая брань, и не слышалось матерных перебранок. Это можно было принимать за своеобразное чудо, поскольку любые попытки освободиться самостоятельно от такой манеры общения не приводили ни к какому результату даже на одну минуты…

Обход отделения закончился, в следующие полчаса оставалось составить о нем отчет и предоставить на общем заседании, как бывало всякий раз после посещений Архиепископа.

Кабинет принял своего возлюбленного «келейника», вешалка — зеленоватый колпак и кожаную портупею с оружием и электрошокером, обязательными во время обхода. На бумагу ложились назначенные процедуры, некоторые подробности поведения больных. Задумавшись, стоит ли описывать их реакцию на священника, Марина вспомнила первый день знакомства с будущим своим любимым отченькой.

Тот день стал самым несчастливым из всех бывавших прежде и предстоящих после. Двоюродный брат Марины Никитичны, любимец всей семьи, блестящий офицер генерального штаба, статный красавец, умница, самый перспективный не только из выпуска академии, но и из всех несущих службу в этом заведении. В свои 40, будучи уже полковником, имеющий большинство наград, все заслуженные и обоснованные соответствующими качествами, навыками, поступками, ставили его в один ряд с героями военного времени. Все действия морской пехоты последних пятнадцати лет не обходились без его участия. Не было ни одной точки, где его бойцы не отличились бы под его командованием. Ценность его интеллекта, знаний, кругозора и других качеств были признаны полезными сначала в штабе ВМФ, затем, буквально через год, Владимира затребовали в «святая святых» министерства обороны.

В тот день братик приехал из Москвы буквально на несколько дней по делам службы. Такое событие не могло остаться незамеченным, и вся семья готовилась ко всеобщему сбору. Общий любимец, красавец, обаянием своим способный пробить любые преграды равнодушия и вредности человеческой, недавно женившийся, казался счастливейшим человеком. Таким его и запомнила сестра, очень его любившая.

Такая чувственность между уже взрослыми братом и сестрой встречаются довольно редко, что замечал каждый, восторгаясь и любящими душами, и высокими отношениями.

После первого дня было решено навестить в соседней области бабушку, в скором времени решившую перешагнуть рубеж столетия, при этом еще давая фору не успевающей догнать ее уже выдохшейся, как боевая старушка говорила, «старухе с косой».

Уже на обратном пути на совершенно ровном участке дороге, произошла нелепая авария из-за нерадивости, что, впрочем, нисколько не удивительно, дорожных служб. Их искали долго, не могли найти ни в больницах, ни в моргах, ни даже на проезжей части, поскольку машину снесло с обочины и завалило снегом, валящим непрестанно, причем начавшимся сразу после случившегося.

Михаил погиб на месте, получив травмы, не совместимые с жизнью, отец отделался несколькими переломами и сотрясением головного мозга. Все бы ничего, но минус пять градусов чуть было не добили раненного. Почти окоченевшего, его нашла дочь с супругой, организовав широкомасштабные поиски.

Рота солдат местного гарнизона, специально выделенная для этого, прочесывала наиболее вероятные места, и наткнулась на совершенно разбитый и изуродованный джип…

Потеря стала настолько неожиданной, что все вместе были не в состоянии с ней смириться в течении нескольких лет. Именно следующий день после произошедшей трагедии стал днем знакомства Марины Никитичны и Владыки Матфея…

Сейчас ей казалось нормальным принятое тогда решение, и это бесспорно, но откуда взялись силы? Тело брата, искореженное, поломанное, разбитое от головы до конечностей, лежало в местном морге. Опознание прошло внешне спокойно, но лишь по привычке судмедэксперта к подобным и даже более страшным видам.

Осознавая, что хоронить его в закрытом гробу нельзя, лишая любимых им людей последнего поцелуя и рукопожатия, она решила заняться им сама… Дорогого это стоило. Успокаивало лишь кажущееся, для такого случая, желание самого Владимира в такой последней услуге.

С профессиональной точки зрения проблем не было, это умение сестра освоила на специальных курсах, преподаваемых в академии факультативно. Ей даже нравилось это занятие. Казалось, что она оживляет, вдыхая жизнь. Бальзамом на душу, были благодарящие взгляды родственников, прощающиеся с усопшими: «Как живой, только спящий!» — говорили они со слезами…

Пригодились эти таланты, а здесь майор была действительно талантлива, правда подходя к использованию своих услуг в основном как к оказанию услуг знакомым, друзьям, просто хорошим людям.

Почти сутки не отрывалась сестра от тела брата, собирая, сшивая, гримируя. Одному Богу известны все ее мысли и мучения в эти часы, хотя внешне она была спокойна, эмоционально рассудительна и точна до тонкой расчётливости.

Никто впоследствии не заметил и помарочки, даже не в состоянии предположить, в каком виде находился погибший, казалось, еще немного и раздавшийся вздох просыпающегося, человек вновь обрадует этот мир своим присутствием…

Совершенно измотанная, Марина Никитична, проезжая по Таллиннскому шоссе, увидела прекрасный храм, оказавшийся Государевым собором. Душа заставила тело подчиниться, и машина остановилась у стоянки. Служба была закончена, храм был пуст от людей, но наполнен Самим Богом.

Войдя, еле сдерживая слезы, совершенно спонтанно, Марина подошла к иконе Пресвятой Богородицы и замерла. Сил сдерживаться больше не осталось, слезы брызнули безостановочно, платок промок, да и осушать лицо больше не хотелось. Упав на колени, женщина, безудержно всхлипывая, пыталась то спрашивать «за что» или «почему», то молила о спасении души, совсем не понимая, как это делать, то, не зная самих молитовок и как обращаться ими, простыми словами, вырывающимися из самого сердца, просила спасения, вспоминая общие сцены, в которых брат бывал участником, выдающиеся моменты их отношений, не воплотившиеся мечты. Все перемешалось, свет потух, лишь несчастье и уныние тянули в пустоту и отчаяние.

Именно в этот, самый решающий момент, что-то прошелестело над головой и обняв, мягко и аккуратно поставило на ноги. По телу пробежала успокаивающая последними судорогами дрожь, говорящая, что ничто еще не окончено.

Женщина почувствовала чье-то присутствие, оглянулась осторожно, увидев стоявшего позади немолодого священника с Панагией на груди, знаком высокого сана, ничего ей тогда не сказавшего. Батюшка стоял с закрытыми глазами и о чем-то тоже молился. Душа подсказала — о ней, что сразу придало немного сил и позволило почувствовать какую-то заботу, пусть и чужого человека.

Через несколько минут Архиерей Матфей, это был именно он, поил чаем со вкусной выпечкой, изливая на ее все свою нежную духовную любовь, не давая печали вернуться, хотя возможно такое только Самому Богу.

Несколько часов длилась эта поддержка, хоть немного успокоившая новое духовное чадо, после этого ни разу не пропустившее воскресную службу и исповедь…

Ни одного существенного решения не принимала она без одобрения, любимого отченьки, бывало, при этом, настаивая на своем, добиваясь благословения, но чаще все же уступая. Кто-то скажет, что такое непослушание и духовная нерадивость перед наставником великий грех. Отче считал иначе и настаивал до конца лишь в очень редких случаях, в остальных спорах стараясь определить, что движет его дочерью. Как правило, необходимость заключалась в медицинских показаниях, в чем он совсем не разбирался, и старался просто сгладить намерения, сопоставляя их с Евангельскими блаженствами. Все получалось, ибо имело благословение и освящение безграничной любовию этого человека…

Отец же выздоровел и продолжал быть любящим и любимым мужем, что по мнению очевидцев, говорящих о силе этих обоюдно испытываемых чувств обоих супругов, было редкостью между ныне живущими. Бизнес нисколько не пострадал и только процветал. Чтобы отвлечь дочь от переживаний, все таки она испытывала одиночество, не имея опоры и любящего поддерживающего сердечка, родители засыпали ее подарками, от дорогой машины, до поездок куда она только желала. В принципе все это не было необходимостью, зарабатывать она умела и сама, но разве можно отказывать близким людям в желании участвовать в своей судьбе, когда это желание исходит из самых глубин добрых и любящих тебя сердец…

Глава вторая Лёлик

«И меж детей ничтожных мира

Быть может всех ничтожней он…»

(А.С. Пушкин)

Обход закончился и оставалось, как в самом начале, чаепитие с привезенными Владыкой, сделанными в принадлежащей храме пекарне вкусняшками.

Через час все разъехались. Оставалось несколько неоконченных дел, когда санитар, совсем молоденький юноша с красными большими, торчащими в стороны ушами, войдя, доложил о прибывшей машине с долгожданным оборудованием для только отремонтированной секционной комнаты морга при клинике. По дороге к КПП, прихватив с собой двух самых крепких мужчин, Марина обдумывала, кого же взять на вакантные места санитарами. Проблем с выбором не было, хотели многие, просились даже курсантики из родного ВУЗа. Вспомнив свои курсантские будни и санитарное прошлое, она разумно пришла к выводу, что было бы неплохо хотя бы одного с большим опытом. Сегодня был последний день, когда нужно было представить списки в отдел кадров, вместе с другими документами. «Будь оно все неладно! Надо же так, ну где я им сработавшийся коллектив прямо сейчас возьму. Опять придется тащить все самой! Надо поздоровее брать, а то жмуриков сама не натаскаешься!» — последняя мысль слилась со словами докладующего дежурного о готовности наряда к осмотру: «Можно приступать прямо сейчас». Майор отдала воинское приветствие, поскольку честь привыкла беречь с юности, и уже хотела продолжить, как послышался издалека сухой одиночный выстрел из крупнокалиберного стрелкового оружия.

— О!.. Хм… Стреляют…

— Думаете?

— Знаю… Я в свое время с полигона не уходила… судмедэксперт, знаете ли, все виды стрелкового вооружения обязан знать и понимать, какая пуля, из какого ствола, какую рану оставляет.

— Ну и что это?

— Что-то крупногабаритное, типа Орсис Т-5000…

— Да ладно…

— Вперед, сержант! Где у вас наряд, готовый ко всяким тяжким… — «ЗИЛок» с кунгом стоял у ворот на осмотровой площадке, перегораживая пешеходам движение, но на это давно не обращали внимание.

Два курсанта Медицинской академии лениво открыли створки и остолбенели от восторга! На них «смотрел» самый настоящий, бликующий новым металлом «патологоанатомический секционный стол». Вокруг него были расставлены всякие сопутствующие причиндалы, какие-то мешки, множество коробок, упаковок и больших банок с кислотой для утилизации частей человеческих останков.

— Ух ты! Никак новый?

— Нет, мальчики, новый был бы в коробке, но и этот тоже хорош!..

— Вот это вещь! А вы факультативы не проводите, мы бы…

— Предупреждаю, хотя бы взгляд на своей жопе замечу, лоботомию[2] сделаю без всякого предупреждения… — последовало молчание и, чуть позже, неожиданное:

— Виноват, товарищ майор, я…

— Головка от ампутированного… Так… ты закрываешь двери… а ты, долбоящер, валишь, пока при памяти, выпуская дым и пар…. Что не понятно, курсант?.. Кругом… Бегом арш… — В это время, когда служивые уже скрывались за дверью КПП, на улицу «вывалилась» грузовая машина, предназначенная для перевозки большеразмерных стекол, что-то в ней женщине показалось не обычным. Застыв в руках с замком, она наблюдала за происходящим.

Когда грузовик почти поравнялся с ней, из небольшой щели между стоящими рядами стеклами вывалился человек. Совершив кульбит на полном «скаку», как говорится, он закатился под машину, доставившую оборудование для морга и там застыл. «Ого! Чего же будет дальше?!» — подумала военврач, как-то невзначай вспомнив об отцовском подарке, хранящемся дома — официально оформленном АПС[3]…

Только проезжающий стекловоз открыл обзор набережной, проследовав дальше, как, будто из-под земли, выросли, взрываясь вопящими мигалками, две полицейские машины. Доктор сделала несколько шагов от машины в сторону, чтобы посмотреть на месте ли водитель. Пришлось подойти к кабине. Тот спал сладко и глубоко. Сильный удар по водительской двери разбудил разгильдяя:

— Че спим?! Проезд шире не будет!.. Пошееел… — Майору послышался стук, похожий на удар дверцы о дверцу. Махнув рукой, посмотрела под колеса, где уже было пусто, повесила замок, и отправилась на КПП, расписываться в журнале…

Уже закрывая за собой дверь, она обернулась, вспомнив о мужчине и двух машинах с сиренами. Последние пронеслись вслед уходящему стекловозу. Парня — как и след простыл.

Промотав в памяти несколько кадров назад, судмедэксперт вспомнила его взгляд, застывший на ней на долю секунды. В нем не было ни страха, ни озабоченности, ни мольбы о помощи, но какой-то огонек, какая-то задорная, только загоревшаяся искорка, откуда-то из бездонных глубин вырвавшаяся в ее сторону. Она бы назвала ее доброй «чертинкой», но ее носитель испарился так же неожиданно, как и появился, а потому лучше забыть и наплевать… «Эх! И почему вот такому… не нужна ее помощь?! Этому бы с радостью… все, что угодно…»

Санитары ждали у машины ее прихода. Слышавшие, как она отшила отрока в сержантских погонах, весело посмеивались — из ее выходок эта была самая добрая и безобидная.

— Ну, чего ждем?

— Никитична, так замок же…

— Твою… — Далее шел непереводимый армейский юморок с примесью искусно выстроенного мата.

Открыв дверь, Марина, развернулась, но вдруг услышала:

— Обааана…, фраерок, а ты кто?… — Поворачиваясь с уже имеющимся подозрением, в сторону открывающегося кунга, она услышала спокойный ответ:

— Ослеп? Бери давай, если есть вопросы, то ответы ищи у доктора… — Ее возмущенному взгляду спокойно противостоял просто испепеляющий до самых трусиков точно ее собственный, будто бы это она сама смотрела на себя. Только это был мужчина… тот самый, что сначала закатился под машину, а сейчас появился, как оживший призрак ее мечты… Странно, и одет он был, как и все в зеленоватые брюки, футболку и резиновые черные бахилы:

— Никитична!.. — Она не дала договорить, понимая, что лучше сейчас, чем никогда.

— Михеич, чо застрял, не тормози, пингвин, твою мать, ты… — Тот же жаргон, для того же порядка…

— Давай, давай, Михеич, ты ж ее знаешь, она ж тебя за простой платить заставит…

— Да пошли вы!..

Мужчина сидел в ее кабинете в ожидании своего «приговора». Он улыбался, радуясь, что избежал одной опасности, понимая, что дальше его ждет неизвестное, впрочем, как всегда, необычное и, наверное, как все в его жизни, временное. Но он улыбался…

Марина влетела в кабинет, совсем позабыв об ожидавшем там человеке. Странной была такая забывчивость, учитывая думы о нем, занимавшие сейчас всю ее женскую, в смысле — не профессиональную — часть личности.

Ругаясь на раздолбайство, окружавшее почти любое серьезное заведение, разоблачалась майор от верхней одежды, только что забрызганной фекалиями разнервничавшимся пациентом. Пришлось снимать не только халат, но и форменную рубашку. Она уже была мысленно в душе, держа в руках шампунь для волос, которым тоже досталось, когда услышала:

— Третий… и не меньше… — В гневе развернувшись, делая шаг навстречу говорившему, ибо привыкла в таком состоянии атаковать без предупреждений, но осеклась, остановившись на полпути, встретив все тот же утоляющий в ней все что угодно взгляд.

— Ах ты… — Ругательства утонули вместе с проглоченной слюной, сразу осушившей слизистую рта…

— Пардон… ваше превосходительство, вы сами меня послали сюда. — Мужчина, а чувствовалось, он готов был искупить свою, в общем-то, отсутствующую вину и благодарить за милость и милосердие:

— Марина Никитична, если позволите так обращаться… — Она кивнула, захлебнувшись мыслью: «Блин! Какой офигенный!» — что было ей совершенно не свойственно, в том числе и блеклостью выражения восторга.

— Вы шикарная женщина, даже роскошная, самая красивая из всех, что мне доводилось видеть… но я не о том — простооо… мой восторг, который, судя по вашим реакциям, вы прикажете засунуть себе в ж…, но сказать я это должен был… Простите за такое вторжение в ваши пенаты. Вы здесь командующий и вам принимать решение. Я, конечно, в случае оказанного мне доверия, могу ретироваться в любом, указанном вами направлении…

«Не только офигенный, но еще и умный!» — вновь подумалось, застывшему в одной позе врачу. Поправив интуитивно бюстгальтер, майор встряхнула головкой, поправив волосы, но, одумавшись, произнесла:

— Да хрен с вами, я врач, и смущаться мне не пристало. Делайте, что нужно, и валите куда хотите… Да… я так понимаю, что это вас ищу — уже все копыта посбивали?

— Кто же?

— Кто-кто? Вам виднее… Кого-то завалили намедни… — голову к чертям отстрелили! Красотаааа! Я уже на месте убийства побывала, теперь тело к нам уже привезли. Я судмедэксперт, и сегодня моя смена, да и меня на такие дела часто дергают. Я бы отказалась, да больно интересная дыра в баш…, в смысле рана в области головы…

— То есть?

— Не знаю откуда и куда ты дергал, как сайгак по прерии, но лучше бы тебе отсидеться.

— С чего такая милость?

— Тыыыы… Какая тебе разница?.. Может, ты мне понравился…

— Охотно верю… меня уже несколько раз предупредили, чтобы не вздумал подкатывать. У тебя, если ты не против на «ты»…, только один метод в виде уменьшения тела мозга в области височных долей.

— Да Бог с тобой, делай что хочешь. Я в душ… если останешься, поговорим, а если нет, то для таких, как ты границ-то и не существует… Захочешь, всегда меня здесь найдешь…

«Ох, как бы я хотел найти», — подумал мужчина, провожая взглядом эту потрясающе красивую женщину.

Вода обжигала стройное… очень стройное тело, сердце жгло по-другому поводу, изнутри: «Боже, какой он!.. Какие глаза, я никогда не видела таких глаз, в них собрался весь свет и все очарование мира! А какое прекрасное, мужественное лицо — я никогда не видела красивее! А какое тело. Боже, да он просто совершенство! Он — моя мечта, каким-то чудом ожившая! Но… Вся эта ситуация… Что же делать?! Как быть? Ну почему у меня все всегда не как у людей?!» — дальше сыпался выразительный мат, присущий этим местам и подобной безвыходности.

Уже вытираясь, Марина подошла к зеркалу. Взгляд выцепил места, наиболее предпочитаемые мужчинами. Грудь оканчивалась аккуратными возбужденными сосками, губы, напрягшись, выпятились чуть вперед, сами приняли еще большую и вызывающую форму, животик, спускаясь к лобку, был по-спортивному рельефным и идеально обрисовывал два длинных симметричных валика мышц пресса, возбуждающе обнимающие аккуратненький пупок. На таком фоне не были заметны даже небольшая татуировка и малюсенький шрам после аппендицита. Глаза пробежали ниже, зафиксировав стройность и особую, приятную для мужского глаза, удлиненность, накаченных ног и все этому сопутствующее, с соблазняющим треугольным промежутком между верхом узких спортивных бедер.

Глазам антрополога в очередной открылись правильные пропорции, идеальные формы и смуглый цвет бархатистой кожи.

Вернувшись, доктор обнаружила опустевший кабинет. Навернулись слезы, но больше ничего не произошло… внешне. Следующий час одиноко стоящая высокая фигура врача, стройный силуэт, очерченный падающим из окна светом, выражал одинокость и грусть. Время подошло к концу рабочего дня. Дежурство входило в вечернюю фазу. Впереди было вскрытие убитого и написание заключения о причинах, вызвавших смерть, хотя и так все было понятно.

Все прошло обыденно, как и весь следующий день, тоже проведенный на службе, по окончании которого дома ждала работа над книгой по танатологии, кот Фил и пустота…

Уже садясь в машину, красотка набрала номер отца, поинтересовалась его здоровьем и наличием свободного времени. Через сорок минут семидесятидвухлетний доктор наук открывал дверь дочери, сразу с порога заметив небольшой душевный надрыв:

— «Мосенька», что-то на работе?.. — Отец мягко обнял своими ладонями голову дочери и поцеловал в лоб. Легонько сдвинув большие пальцы, лежащие на щечках, к центру, так, чтобы губки его девочки приняли форму бантика, засмеялся, после растаяв в довольной улыбке.

— Да там все ровненько…

— Что ж тогда? Если все нормально… может, обидел кто? Смотри, девочка моя, я же любому за тебя морду начищу, ты же знаешь мой хук слева…

— Папочка все хорошо… просто… сегодня видела мужчину…

— Только не говори, что он тебя не заметил…

— Заметил, даже размер груди угадал…

— Ну, это не сложно…

— Угадал, а потом испарился…

— Ты, наверное, сейчас думаешь: «Вот, если бы это произошло где-нибудь на тусовке, в ресторане, все могло бы быть по другому»..

— Наверное… Хотя ты сам всегда говорил: «Не раздавай авансов!». Если бы он… А!.. Много чего «если бы»… — Отказавшись от предложенного чая, попросила воды или лучше, если есть, кока-колу в металлической банке. Послышалось шипение вырывающихся газов, а вместе с ними:

— Маришенька, я всегда говорил тебе, если это судьба, то как бы ни складывались обстоятельства, твой человек всегда будет рядом с тобой! Вспомни, как было у нас с мамой!

— Да, папа, да. Я знаю и все помню, но сейчас… Этот незнакомец… Он такой!.. Таких просто не бывает. Он как мираж, как самая прекрасная ожившая мечта. Я все думаю, а не померещился ли он мне? И я боюсь, что испугала его своей формой… Она ведь не прибавляет женственности.

Никита подошел к дочери и обнял ее за плечи:

— Родная моя, если мужчина твой, то его ничто не испугает и не оттолкнет. Он придет и останется с тобой до конца. А о других и печалиться не стоит.

Девушка качнула головой и прижалась к сильной отцовской груди:

— Ты как всегда права, папа. Но я ведь сразу почувствовала, что вот он, Тот Самый и есть, этот незнакомец. А потом он исчез…

— Ну и что же твой незнакомец?.. — Вошедшая мама краешком уха зацепила что-то об незнакомце:

— Нннн… и кто же наш избранник на этот раз? Надеюсь не адвокат из бывших милиционеров?

— Натали!.. — Оба супруга посмотрели друг на друга. Пробежавшая чувственность моментально сгладила все уголки. Губы мужчины легли на самые кончики пальцев, затем чмокнули в губы…

Марина всегда умилялась отношениями между родителями.

— Не знаю точно, мы лишь обмолвились несколькими словечками…

— Ну, в следующий раз проведете больше времени, может быть, ему было некогда.

— Мамочка, он кажется киллер… И, кажется, его ищут…

— Твооою мааать!.. — Возглас прозвучал дуэтом, после чего мать произнесла:

— Ну а чего ты хотел, ты же хотел пацана, и всю жизнь его воспитывал. Твоя… Наша дочь офицер, режет трупы, лечит умалишенных, ты что думаешь, что остальное будет «как у всех»…

— Ну, малыш…

— Он хоть… как он…

— Просто офигенный!.. — Сказано это было фразой немного более длинной и преподнесенной с помощью ненормативной лексики. Таким же был и ответ, что случалось редко, но без промаха.

— Мам, пап… Ну это просто мужик, в натуре мужичина! Мам, ну вот как папа!

— Ну это и понятно…. Ну и сколько ему лет… этому мужичине?

— Не знаю…, 35–38 — на вид не больше…

— Тогда это не твое, ты всю жизнь искала постарше себя, хотя бы лет на пятнадцать!.. О чем ты с ним разговаривать-то будешь? Он, поди, и книг-то не читал, всю жизнь бегает и стреляет… Ааааа!.. поняла!.. Ну конечно! Его работа тебе продукты исследования поставляет…

— Наточка!

— Ну, шучу же…

— Не думаю, мам… У него такие глаза… В них столько! Он никак не может быть пустышкой! Он тааакой!!!

— Дамы, может, по маленькой?

— Да че уж там, пойду большую принесу. Коньячка?

— Коньячка, коньячка… — Глаза отца с печальным выражением взглянули на дочь, но не нашли взаимности. Напротив, встречный взгляд горел азартом и надеждой. В них читались готовность на все и необъятная жадность никогда неизведанного до сих пор, чувства.

С азартом она и продолжила, будто разговаривая с другом:

— Ты понимаешь, он всего несколько слов сказал, а как будто… как будто раздел иии… трахнул меня… и с каждой буквой продолжал это делать все неистовее и неистовее…

— Ну ты тоже скажешь! Так уж иии…

— А какая у него жопка!!!

— Маришка!!!

— Да ладно, па, будто… скажи еще, что тебе все равно какая задница у мамы… — Наталья, как всегда, появилась вовремя:

— Вот только не нужно касаться семейных ценностей… Гм, что и… Лучше, чем у отца?!

— Девочки!!!

— Мальчик мой, ты вроде бы к рыбалке готовился…

— Хорошо, у вас пять минут… Полный разврат! И… я ревную!!!

— Иди, мой хороший, счастье мое… конечно твоя попочка вне конкуренции…

* * *

Родители были, мягко говоря, удивлены, но привыкшие к мысли, что нормальный человек их дочери не подойдет, да и вообще будет не интересен, предполагали всегда худшее. Мысли их останавливались где-то между маньяком, которого она, конечно, должна была диагностировать и наркоманом с затуманенным внеземным разумом, хотя сама она была приземленной настолько, что разум порой удивлялся ее рассудительности и спокойности. Мать все время говорила, что по ней плакала тюрьма и лишь армия с ее шестилетним проживанием в казарме и железной дисциплиной спасли их неординарное чадо.

— Никитушка, нууу… конечно, киллер — это полный …, но с другой стороны, не наркоман, ни авторитет какой-нибудь злобный… Да и кто с ней справится-то еще?!

— Да лишь бы любил, а потом… вдруг, полюбив, бросит! Ну не ради же наслаждения-то…

— Нашу-то бросит?! Такую красотку и умницу?! Наша еще и патроны подавать с восторгом будет!

— Ну, девки, ну девочки…

— Ладно, я так понял, что у них еще ничего и не было, да и он, кажется, пропал… Киллер… — что он хоть наворотил-то? Может, удастся что-нибудь урегулировать, может оформим его с этой специальностью, куда следуют…

— Никита!

— В хорошем смысле…

— Угу… В тюрьму, что ли?

— Любимчик мой, а почему сразу… Такими кадрами не разбрасываются…

Марина поняла, что родители далеко не в восторге, но ей было неважно. Не было, и она точно знала, никогда не будет такого, чтобы она не добилась своего.

Следующий рабочий день проходил без эксцессов, своим течением совсем растворив любую надежду. Нужно было еще решить с набором кадров, оставалось еще два вакантных места. Знакомый коллега обещал прислать опытного санитара, по силе не уступавшего ветхозаветному Самсону, только просил не удивляться его имени, объясняя его странной влюбленность его отца, очень известного ученого, увлеченного древнегреческой мифологией.

Подумалось: «А нормальных среди нас и не бывает!..». Сразу, в эту же минуту, позвонил дежурный с КПП, попросил подойти, оформить пропуск какому-то Зигфриду, якобы пришедшему по заранее достигнутой договоренности, оформляться на место санитара. «Зигфрид… И где здесь Эллада? Тоже мне, эллин. Наверняка какой-нибудь раздолбай или папенькин сынок — мажорик, привыкший отсиживаться по теплым местам… Зигфрид… по ходу долбанет его одним запахом…».

Не обращая никакого внимания на происходящее на пропускном пункте, майор проследовала к дежурному. Тот пропихнул пропуск, который нужно будет предъявить обратно по выходу. Офицер кивнул, кивком же показав, что Зигфрид уже стоит позади.

Не поднимая глаз на него, Марина Никитична, поворачиваясь, только начав делать шаг, неожиданно ударила ногой в надкостницу, стоявшего в ожидании высокого человека, споткнулась и вынуждена была облокотиться на протянутую сильную руку:

— Я тебя… — На откровенном грозящем слове, означающем физическое половое насилие, она запнулась, упершись в улыбающиеся глаза два дня назад безнадежно пропавшего беглеца.

— Ты?!

— Привет! Надеюсь, место еще есть? Я знаю, что есть… Вот решил отработать, все-таки не каждый день можно встретить такого начальника.

— Аааа… ага… А тыыыы… — От неожиданности и охватившего восторга мысли смялись, завязавшись в один ком, и не вытаскивались из него совершенно. Обычно она быстро приходила в себя, да и не было таких обстоятельств с ее рождения, чтобы кто-то ввел ее в ступор. Сегодня первый раз.

Первая, одна из волнующих ее тем, возможных отношений между ними, вылезла и попалась в «патроноприемник» сознания:

— Ааа… ты к татуировкам как относишься?..

Он не терялся и спокойно ответил:

— Отрицательно… Себя не уродую, куски тела своего не ем и ни продаю их даже за большие деньги…

— Ага… Понятно… — Уже взяв себя в руки, продолжила: — Паспорт с собой?

— Ну я же на работу…

Не дав договорить, Марина перешла на интонации начальствующего состава, отдалив все личное, чтобы еще раз продумать и прокачать ситуацию, явно неоднозначную и неординарную…

Зигмунд Навои сидел на самом краешке стула, будто собирался вот-вот на нее прыгнуть. Его поза, мышечный тонус, читающаяся внутренняя звериная агрессия, пронизанная не дюжим интеллектом, читалась даже при первом взгляде.

«Блин! Стероидный… (имея в виду не выращенный на искусственных стероидах мышечный каркас, а вырабатываемые внутренней секрецией), стопроцентный альфа-самец! Какой взгляд! Моя мечта, мой!!!».

Мужчина, глядя на нее с улыбкой, тоже не мог отвести взгляда: «Господи, на такую красоту можно смотреть тысячелетиями и никогда не налюбоваться досыта! Какая же она! Господи, какая же она красивая! Ее лицо, утонченное и совершенное, ее точеная, идеальная фигура! Наконец я увидел свой идеал, это моя, моя женщина!»

— Ну и что рассчитываем здесь получить? Зачем тебе это?

— Тебе что, крепкие руки не нужны?..

Еле сдерживая легкую дрожь, женщина представила, как они обнимают ее, скользят по телу, огибая грудь, спускаются к низу живота, замедляясь к началу бедер, скатываются внутрь…

— Иии… ноги…

— Ноги?

— Что ноги?

— Ну, ты сказала «ноги»…

— Ааа… нууу, видно, что ноги у тебя крепкие… и я как антрополог могу сделать вывод, что ты справишься…

— С чем?

— Со всем! Твою мать! О чем ты думаешь?!

— Наверное, о том же, о чем и ты!!!

— Ну-ка, раскрой мне секрет… — Она осеклась, заметив в его глазах ту самую чертинку, поняв, что он прекрасно знает, о чем она думает. Что бы остановить эту игру, Марина потребовала:

— Вставай, пошли… — Работы было много, пока более-менее чистой — помещения морга только оборудовались. Один санитар не справлялся, хотя тоже был весьма крепкого телосложения. Зигфрид приступил. Работая не спеша, но верно, не требуя отдыха, с равнодушным ко всему выражением, справился даже раньше срока.

В «кадрах» задали только один вопрос: «Блатной?» — она ответила: «Попросили». Начальник же безопасности, взглянув на словно отпечатанный на машинке текст, констатировал, что видит такой почерк впервые.

— Да и имя, скажем, тоже необычное.

— Думаешь, долго продержится?

— Да хрен его знает!

— Марин…

— Опять ты за свое?

— Ну дай хоть маленький шансик…

— Был уже, и что ты с ним сделал?!

— Ну я же…

— Испоганил! Единственный раз по молодости, глупость сделала и… тыыыы!.. больше никто так мне не нас…л в душу. Свободен!

— Зачем ты так?!

— А как?

— Нууу…

— Забудь… Ну че, все?! Адью! — Валера Симурин, подлый и опасный своими интригами человек, даже не отдающий, как любой генетический подлец, себе в этом отчета, все же тешил себя надеждой восстановить, когда-то разорванные отношения. Сегодняшние его страсти болтались где-то между желанием сделать гадость до сих пор любимой женщине, а потом явиться в роли рыцаря-спасителя, что было понятно с первого взгляда, и между желанием совершить для нее настоящий подвиг, желательно чужими руками, возложив его на алтарь своих чувств, конечно, посвятив его Марине. В таких случаях кроме гадости и подлости ждать больше нечего — они всегда в положении ожидания и всегда получаются вовремя, правда редко способны достигнуть хоть какого-нибудь результата, если только не провала и окончания всех не сбывшихся надежд…

Вызвав Зигфрида к себе в кабинет, Марина Никитична судорожно думала, с чего бы начать. С одной стороны, хорошо бы расставить приоритеты, обозначить правила, дать понять, что это не просто поликлиника и необычный морг, а специальное заведение с режимом и жесткими правилами, где ни шуток не понимают, не цацкаться не будут. А с другой — куда деть свою симпатию и своё само собой раскрывающееся в ответ на его взгляд сердце?

Изнывающая душа, требующая попыток, жаждущая взаимности, беспрестанно уговаривала поменять собственные приоритеты.

Работа и долг оказались сильнее, все остальное на уровне преходящего и второстепенного. Хотя, так ли это и надолго ли?

— Зигфрид… Кстати, что за имя такое? Зигфрид Валерьянович Навои. Хм…

— Точно так… Имя… ну, жили мы некоторое время неподалеку от кладбища, со временем старые плиты памятников снимали, делая из них… да че только не делали, одну отец выпросив у рабочих, положил перед входом в дом. Это было самым красивым местом в саду… Плита оказалась, после того, как ее отмыли, из черного гранита, переливалась на солнце и вообще богато смотрелась. Так вот. Лицо этого когда-то памятника несло на себе имя человека, надгробием для которого после его смерти и служило. Звали его Зигфрид, фамилии никто не запомнил. Сами понимаете, несколько раз в день родители мои видели эту надпись и так к ней привыкли, что вопрос о моем имени решился сам собой. Другой причины нет. Навои…

— Да вообще без разницы… — Это прозвучало «на автомате», под эгидой наслаждения его бархатистым голосом. Она, еле сдержалась, чтобы не продолжить: «лишь бы ты был рядом», но, справившись, швырнула якобы полное к этому безразличие в его сторону.

В общем-то, так и должно было быть. Кусая губы, женщина нехотя выдавливала из себя обычное для такой ситуации, держа себя начальником:

— Ввожу в курс дела. Здесь у нас режим, считай тюрьма, только сложнее… уголовники имеют мотивации в своем поведения, наши же пациенты в ней совсем не нуждаются. Они убивают при первой возможности, и не просто из страсти, а поддаваясь неограниченной, неконтролируемой агрессии, которая не прикрыта ни погибшим интеллектом, ни другими интересами, ни даже жизненными потребностями: убить или съесть — единственные. При этом они, если конечно, еще контактные, что с их заболеваниями не долго продолжается, прекрасные психологи, и если почувствуют какую-либо твою слабинку, укусят. Выполнять приказания быстро, четко, от этого иногда зависит жизнь, причем не только твоя, но и этих… Неплохо было бы начать понимать какие-нибудь азы… Ну, узнаешь со временем, нннда… Да… Ты на сколько рассчитываешь у нас задержаться? И вообще, че сюда-то занесло?

— Марина Никитична… так велите обращаться?..

— Ладно, прекрати, вообще, здесь на «ты» проще. Вот если начальство… Ну давай так, хорошо…

— Да как пойдет…

— Мне так не пойдет! Сюда вообще только по блату попадают и все больше по призванию, а не по ситуации… Ты че бежал-то? Вальнул что ли кого? — Марина, закончив вопрос, нарочито отвернулась, делая вид дежурного интереса, но как только прозвучали первые слова ответа, резко повернулась и вперилась в глаза Зигфрида. Тот, по всей видимости, был готов к такому ходу, и общей фразой, сведенной на шутку, заставил ее начать наступление заново:

— Так… стреляли, вот и бежал — страхи, знаете ли…

— В тот день, когда ты слинял от нас, трупешник один привезли, тот самый… Море мусоров нахлынуло, все с большими звездами, потом братва атаковала, ну этих-то не пустили. Дырку в башке… бааальшую дыру какой-то умелец сделал. Сдается мне, ты это и был, да соскочил вовремя.

— Ну, тут вам виднее… Там че, на пуле «Зигфрид» было написано? Хочешь причину?! Вот причина — ты мне понравилась, нет, я очарован тобой!! Кто знает… а ведь тебя по-другому и не возьмёшь, только чудаковато…

— Пошел ты…

Мужчина не двигаясь, смотрел с теплым сочувствием.

— Ну, чего застыл?

— Ну это и не удивительно… Ну положииим, я этого «жмурика» тебе в виде подарка преподнес. Принимаешь?

— В смысле?

— Положим, моих это рук дело, дальше-то что?

— Если я об этом узнаю, тоооо…

— Это уголовное дело… Ладно, понял все. Нет, так нет. Да и глупо это было… — Резко вставая, Зигфрид немного подался в ее сторону, но остановившись, пронзительно вгляделся в самое нутро ее взгляда, словно пробравшись в самые далекие закоулки сознания психиатра, неожиданно повернулся, показав всем своим видом уверенность в своих действиях, и без лишних движений удалился, как ей почудилось, сквозь дверь…

— Ооооууууф… — Выдохнула хозяйка кабинета, пронзенная слабостью своей, и как она сразу осознала, обнаженной и уже заякорившейся любви. Силы пропали, вставать не хотелось, ничего не хотелось!

Представляя, как он удаляется по коридору, по ходу движения снимая с себя зеленую робу, выходит через оббитую металлом пошарпанную дверь с надписью «Бюро судебно-медицинской и психиатрической экспертиз» на улицу и исчезает в темноте ее воображения, разозлилась и на него, и на себя, и на весь мир! Последняя мысль перед заходом за ней медперсонала, готового к вечернему обходу, была то ли сумасшедшей, то ли просто попавшей в точку: «Раз не завалил, как свидетеля, значит понравилась! Вот дура!».

На обходе Зигфрид отсутствовал, его никто не видел и после. Между тем, постоянный пропуск оставался лежать на столе в кабинете, сердце колотилось, душа не находила места, разум искал, но не находил правильного объяснения происходящего с ней…

Рабочий день кончился, подчиненные прощались, удаляясь восвояси. Остались двое: медбрат и санитар, Зигфрид должен был быть третьим. Если он здесь, сутки, как всегда, пройдут вчетвером, плюс дежурный судмедэксперт рангом её пониже. «Сука! Исчез, что ли, как и в первый раз?.. А что бы сделала я сама, будь на его месте? Странно… Я бы вообще не появилась — палево голимое! Что он тогда тут делал? Не добить же, в конце концов, он приходил этого… авторитетного говнюка, и так без головы оставшегося! Че ему тут нужно было? Он не просто ведь приходил поглазеть, как у нас все устроено. Может, хотел того… я ведь его видела тогда в первый день. Я ведь свидетель, все-таки… Да не, столько возможностей было это сделать… Что тогда? Что-то я рефлексирую очень в отношении этого незнакомца. Лихо, гладенько он про Зигфрида-то причесал! Какой он в ж. у Зигфрид! Вообще, странно он себя ведет, необъяснимо, неправильно для киллера! Ну, свалил и свалил, баба с возу — кобыле легче! Нефиг было умничать! Вот дура, че не смолчала!»

Время подходило к вечеру, и последний судмедик ушел домой, оставив Марину дежурить в гордом одиночестве. Но доктор не скучала, занималась бумагами, а позже с санитаром пошли смотреть оставшийся объем работ, который не доделал Зигфрид. Хотелось переехать в новое помещение с новым оборудованием, старый бокс секционной комнаты совсем разваливался, крошка, сыпавшаяся с потолка на вскрытое тело, могла спутать все карты диагноза причины смерти и вообще злила, попадая на голову, пусть и прикрытую чепчиком. Да и просто хотелось перемен.

Странно, оказалось, что все, что нужно было сделать, было идеально выполнено. Интересно кем. «Неужели он здесь? Но где же? Блиииин… ладно, разберемся, радоваться или…»

Через пять минут выяснилось, что на удивление работа была закончена еще часа два назад — каким-то образом новенький умудрился успеть доделать все доверенное, хотя как — понять невозможно. «Еще и исполнительный! Жаль, что так. А этих олухов ссаной метлой приходится гонять!»…

Закончив ночной обход к 23.00 часам, Сосненко отпустила санитаров на отдых, попросив к утру занести ей новый картридж для аппарата с питьевой воды. Заскочив в ординаторскую за полотенцем, оставила там и верхнюю специальную защиту, которой пользуются при работе во время вскрытия, выкурив не спеша сигарету, распустила волосы и направилась в душ для старшего медперсонала.

В раздевалке висели забытые вещи: «Как всегда, переоденется в чистое, а это… Что мне их стирать что ли?! Надо с утра будет приказать, пусть перенесут в ординаторскую. Разгильдяи! Хм… И воду забыли выключить! Как это раздолбайство надоело! Урезать премии, что ли! Ладно, и так копейки платят… — просто поговорю… Да и Дмитрич против будет — для него персонал как семья»…

Алексей, уставший за день от напряжения воли, разума, нервов, еле нашел этот душ. Чувствуя исходящую от себя непередаваемую вонь, он буквально рвался под воду, как змея с остервенением старается освободиться из старой кожи.

Вода показалась обжигающей. Третий день она и мыло не касались его тела. Снимаемую им квартиру обложили, но он сумел скрыться, заранее приготовив отход через балкон соседей, после чего пришлось вернуться сюда. Кто-то из своих сдал, хотя была всего одна кандидатура, что означало конец между ними любых отношений.

«Сливший» его понимал, что теперь за ним охотится самый опасный для него из людей, а потому передал полицейским всю информацию, которой обладал о Лехе, как стало понятно еще за день-два до покушения. Скудной и даже неточной она была: возраст, и то навскидку, внешние данные, последние паспортные данные, которые сразу пропали в огне камина, некоторые его связи, оборванные киллером несколько часов назад и полностью легенду, придуманную «Солдатом» о своей жизни лет десять назад.

С одной стороны засада полная, с другой — новая жизнь, наконец-то покой, если получится подчистить несколько концов, один из которых Влад «Дисней» — этот самый человек, которому он неплохо расчистил поляну для деятельности, прослужив почти пять лет. Хотя не совсем так, если быть правдивым, то скорее авторитет был дойной коровой, предполагая, что на деле Леха бык: «И ведь в натуре, бык комолый!» — Леха усмехнулся, находясь, где-то между радостью от свалившейся на него свободы, а с другой — стоящим на двух лезвиях голыми пятками: ментами и бандюшками, причем и там, и там с «доброй руки» «Диснея» стало известно, кого он ликвидировал за последние три года. «Доказать невозможно, ну так никто и не доказывает! Если попасться, то следующий шаг либо в «ящик», а потом вот на этот металлический стол к красавице Марине, либо на «Полярную сову»… А скорее всего…. да хрен они меня живым возьмут!»

На этой мысли дверь в душ начала открываться, чего просто не могло быть, поскольку это крыло корпуса спецклиники должно было быть пустым. На голых пятках, мощно оттолкнувшись, мужчина по мокрому кафелю проехал в противоположный угол, спрятавшись за открывающуюся дверь. Совершенно голый, приготовившись к чему угодно, беглец застыл, присев на корточки, судорожно ища выход, все время утыкаясь в один ответ: где вход — там и выход!

Марина, осторожно приоткрыла дверь, вода бежала полным напором, разбрызгивая вокруг десяток маленьких струек, распространявших клубящиеся зовущие клубы пара. Раскрыв дверь пошире и явно понимая, что никого нет, посмотрела на отражение в зеркале, перевела взгляд на закрашенное белой краской стекло окна, и тоже ничего не заметив, сплюнула, выругавшись на свою подозрительность. Тепло воды манило и врач, забыв обо всем, бросилась с наслаждением греться.

Она всегда мерзла, и душ был особенно ею любим, хотя ванная, наполненная ароматной пеной, всегда была предпочтительней. Одна из двух работающих леек в душе была особенная — вода не подавалась в нее под давлением, а накапливаясь в емкость большой «груши», падала под своим весом, отчего становилась ласковой, ложившейся на кожу нежно, стекая, унося все заботы и нервозность сегодняшнего дня.

Наслаждаясь с закрытыми глазами, сначала натирая кожу своего совершенного тела жидким мылом, женщина начала медленно поворачиваться вокруг своей оси, будто показывая себя невидимому зрителю. Постепенно, согреваемому организму вторило и воображение. Появилось лицо Зигфрида. Затем его тело, сначала одетое, но постепенно раздеваемое ею, приобретало желаемые формы. Подробности рисовались одна за другой, спускаясь все ниже. Волнующаяся атлетическая грудь, опирающаяся на прорисованные межреберные мышцы и пресс, обнимающие последние, с обеих сторон «косые», сходящиеся к паху. Все это жило возбуждением, воплощалось, обтянутое гладкой, здоровой, в меру загоревшей, кожей. Взгляд закрытых глаз намеренно застыл перед самым тревожным и приятным местом, руки ее вторили, по-настоящему протягиваясь вперед, и совсем неожиданно напоролись на твердое и горячее, то самое… Марина открыла глаза, но настолько остолбенела, что не сразу поняла, что именно попало к ней в руки. Испуга не было, скорее удивление: все, только что ей видимое, идеально совпадало с телом стоящего перед ней мужчины.

Всё вместе, а особенно горящие нетерпением и возбужденной страстью его глаза, ввели ее в состояние дыхательного коллапса — «в зобу дыханье сперло»! Она хотела его точно так же, но ничего не успела предпринять — он уже принял решения, а приняв, никогда не отказывался! Увы, неизбежное должно было случиться…

Новый санитар, видевший из-за двери в отражении в окне входящего, понимал, что его самого так увидеть невозможно. Он сразу угадал, кто это, но не растерялся, поначалу полагая, что лучше остаться незамеченным и ускользнуть. Оставалось дождаться, пока женщина повернется спиной и прошмыгнуть в оставшийся открытым проем.

Все изменилось, когда он увидел ее полностью обнаженной. Никогда… никогда он не видел такого тела, данного Создателем человеку. Залюбовавшись, мужчина разглядывал женщину сзади. Длинные ноги, начинающиеся красивой возбуждающей формой ягодиц, спина внизу с впечатляющим прогибом. Лопатки, плечи, изящная вытянутая гордая шея, по которым ниспадают густые темные волосы, собранные в хвост.

Он «спустился» снова ниже, остановившись на промежутке в самом верху между бедер, куда точно поместилась бы его выпрямленная ладонь. Ровно в это время, когда он разглядывал аккуратную небольшую татуировку, Марина начала поворачиваться. Исчезнув, он продолжал видеть ее в отражении. Видно было неважно, пар мешал, чем возбуждал, скрывая не только ее от него, но и наоборот.

Глаза показались закрытыми. Он выглянул, взгляд разбежался, не в силах собраться и остановиться на чем-то одном. Мы не станем описывать это совершенное тело, хотя оно достойно того, но остановимся на отрывочных мыслях наблюдателя: «Что же это?! Какая красота, такую и потрогать опасаться начинаешь. И это после полугода воздержания! Какая грудь! Какая шея! Какой профиль! Что же она творит… ааай! Ну зачем ты так вертишься. Твое лоно само требует то, от чего я столько сдерживался. Невозможно! Тут либо… К чертям собачим! Раз я здесь, значит и стрелять нужно сейчас!.. Один выстрел — один труп… один, но надежный! Что же я, ведь она очаровала меня в самый первый миг! В самый первый!».

Быстро поднявшись и подойдя вплотную, начал вдыхать воздух, окружавший ее, закрыл глаза в предвкушении и неожиданно почувствовал не просто прикосновение к себе, а схваченным ее руками…

Они встретились глазами. Страха не было, как и испуга. Взгляды быстро меняли выражения, пока не превратились за одну секунду в горящие страстью уголья…

Марина сжала со всей силой кисть руки, впиваясь ногтями, в оказавшуюся в руках плоть. Зубы мужчины скрипнули. Схватив одной рукой за оба запястья, так, что они разжались, освободив от зажима обычно семейную ценность, он сильно прижал собой ее тело к стене.

Попытавшись освободиться, что не получилась, женщина постаралась вывернуться, но попала в еще более крепкие клещи, поднявшие ее над полом.

Зигфрид оторвал ее от земли, предварительно как следует встряхнув, легко поднял и почти бросил ее на деревянный стол у самого окна. В этот момент почему-то погас свет — перегорела лампа.

Ударившаяся больно спиной о столешницу, Марина прогнулась, что осветила уличная лампа. Кожа показалась медной, будучи мокрой и ужу нагретой горячей водой.

Воспользовавшись освободившейся рукой, врач ударила без замаха по лицу овладевшего ей киллера. Не отвечая, он резким движением перевернул ее, схватил обе руки, заломил за спину, взяв своей одной, зажал спущенные ноги своими и с силой толкнул своим тазом навстречу ее.

Раздавшийся глубокий дикий двойной стон не просто сказал, но выкрикнул, насколько это было желаемо обоими.

В ответ на толчок майор прогнулась назад, но получила не только повторный, еще более мощный, но и была вжата сильной рукой в стол, упершись грудью, начавшей елозить по дереву с каждым толчком.

Движения учащались в унисон стонам, сопротивление перестало нарастать, и исчезало. Почувствовав это, кавалер поднял даму, перевернул и уже хотел поменять позу, как она, вывернувшись, упала на колени и взяла все в свои руки. Он сдался… и сдался вовремя. Финал был быстр, сопровождался гортанными рычанием и обоюдными конвульсиями.

Через минуту оба тела вновь слились, но уже в нежных объятиях, согреваемые не только друг другом, но и потоками воды, не только соединяющими тела, но и наполняющими чувственностью их иссушенные и изможденные одиночеством души.

Так заключился союз, которому было суждено стать не только основным стержнем этого романа, но и основой счастья двух людей. Вечным, настоящим счастьем, какое Бог дарует не каждому на этой земле.

Ночь зря надеялась на сон влюбленных. Ими завладело желание знать друг о друге все до мелочей.

Диван был стар, но нынче моден. Еле помещаясь на нем, не переставая обниматься и нежиться, военврач и санитар не умолкая, в полголоса говорили немного о прошлом, больше о настоящем, опасаясь из-за совершенной неизвестности, затрагивать будущее.

Оба понимали, что его судьба — это камень преткновения продолжения счастья, постепенно перешли на эту тему. В конце концов, только его голос зазвучал в тишине. Наслаждаясь тембром, теплотой его тела, жаром сердца и глубиной мира, она испытывала нечто, даже рядом не приближающееся ни к одной минуте в ее жизни прежде. И тому виной был этот так неожиданно и странно появившийся в ее жизни мужчина, оказывается на семнадцать лет старше. Сорок девять! Именно такого она и хотела. Не ошиблась в предпочтении, и теперь знала — сделает все, что бы его не потерять!

— Я был обычным ребенком, росшим в семье кадрового военного… В общем всё… всё до обычного не интересно. Кончил школу, военное училище, начал служить… до твоего звания и дослужился. Все вроде бы… В общем, повздорил с одним мажориком — папа у него в Москве большая звезда в министерстве. «Корыто» ему своротил набок и оказался на улице с минимальной пенсией. Ничего, выкарабкался — друзья детства помогли. Все потихонечку, полегонечку… Шеф мой — директор огромного ЧОПа, нормальный мужик был… но не послушал, перешел дорогу одному «чеху»… Сначала все миром шло, потом, как и всё в то время, пальбой закончилось. Кинулись к бандюкам за помощью — милиционеры сторону кавказца приняли, продались с потрохами и начали нас гвоздить: кого «закрыли», кто пропал, кто сам свалил. Я до конца как-то нетронутым оставался. Так вот. Бандюкам «наши» впряглись, и причина была… Но не в этом дело… В конце концов встал дилемма: или нас сдадут или главного «чеха» валить. У бандосов не вышло. Пришлось мне… Рискнул! Подобраться к нему никак, пока работал — несколько месяцев «убил», бандосы наши подумали, что мы их «слили», друга моего замучили насмерть. Сначала пальцы отрезали, потом кисти рук, потом… В общем, нашел я его потом у одного из них в гараже закатанным в бочке в бетон… Чеха все же завалил и еще двоих, авторитет, с которым мы договаривались, «прочухал», что в дуб въехал, и натравил на меня всю свою шайку, а я знать не знал. Случайно успел свалить. Потом… в общем приютила меня одна вдова известного «жулика», лет десять назад застреленного — оказалось, что враг у нас один. Только у меня нет денег… короче, ничего. Она помогла и документы новые справила… но тоже сама себе на уме. Но помочь помогла. Познакомила с братвой — серьезные пацанята — все бывшие спецы. Вот так вот я решил все проблемы, народу «повалял» немного, справедливости ради, а дальше… Дальше с ними, потом как-то мы разбежались — большая их часть свалила за бугор на ПМЖ, я остался. Подумалось: почему бы не остаться, кроме как здесь, больше нигде жить не могу, знай себе постреливай — чем не работа, и город чистишь и денежек наживаешь. Шучу… Пацаны, разъехаться-то разъехались, а за бизнесом следить нужно, и защищать нужно. Всякое бывало, но когда с наглыми рожами на рожон лезли, на вилы и нарывались.

— А что последний твой шеф?

— Последний вообще гандила. Сначала на чужое позарился, а кончил святым, жену и дочку знакомца изнасиловал, на кусочки порезал и поросям скормил. И ведь все знают, да как с рыбы вода — все нипочем…

— А как же ты…

— Да вот так, он еще получит свое…

— Дай скажу…

— Извини…

— Как же на тебя менты то вышли?..

— Как обычно — сдали… а всё стечение обстоятельств! Сдали и место, и время… Они хотели и рыбку съесть, и на банане покататься. Ждали, пока выстрелю — на живца, так сказать. Правда, я их все равно облапошил, я всегда несколько мест под выстрел готовлю, а стреляю один раз и из самого невероятного, чтобы как бессильного птенчика неожиданно не слопали. Они все оцепили, везде кордоны расставили, засады…

— А ты?

— А я из кабинета здания УВД…

— Аааафиииигеееть!!! Блииин! Какой ты клевый!

— Минуточку… тебя что, правда все это безобразие цепляет?

— Ну да!!!

— Круто жену любить и детей достойными вырастить, а не нырять из одной проблемы в другую… Одинаково это кончается — либо погостом, либо «ПыЖиком»…

— Такие как ты не попадаются, да и теперь я все время с тобой буду…

— Теплышко мое, девочка любимая, да с такой как ты ничего не страшно, тыыы… ты первый раз заставила неправильное решение принять… Я первый раз чувствую такое, моя волшебная!

— Ну и…

— Не жалею… ты за одну ночь дала мне столько нежности и тепла, сколько я за всю жизнь не видел…

— А ты… Любимыш, у нас еще вся жизнь впереди… Теперь ты мой навсегда! Не поверишь! Я будто вторую себя встретила, только с яйцами…

— Тьфу ты, да что ж ты так материшься-то?!

— Хочешь, больше не буду…

— Это сложно! А вот еще раз тебя на прочность проверить…

— Я сама горю! Только сначала скажи, что ты не Зигфрид! Кто ты, любимый мой?

— Не Зигфрид… Простое имя, простооое… но не сейчас, случайно проговоришься иии… Придет время, когда я тебя возьму в жены…

— Ты мне не доверяешь?!

— Шерстобитов… Алексей.

— Чееегооо?!

— Мое настоящее… Я в жизни, как тебе, никому больше не верил. Даже не знаю, откуда это…

— Иди сюда…

— Нет, иди ты сюда…

— Ннннн….

Глава третья Мерзлой морде и ветер навстречу

Вряд ли кто одобрит, находясь в уюте, хоть каком-нибудь комфорте и полной безопасности, разгорающиеся отношения между 31-летней женщиной, военврачом, умницей, красивой и эффектной, живущей, если не двойной жизнью, то скрывающей некоторую ее часть, и мужчиной старше ее на семнадцать лет, последние четырнадцать, из которых он не имел и дня спокойного, висящего сегодня над самой пропастью в ожидании обрушения на её дно. Оба они имели много талантов, далеко не все воплотила она, и совсем не те нашел и развил он.

Их существование не могло быть счастьем в общепринятом понимании. Не имея возможности даже жить вместе, поскольку единственным сегодняшним временным выходом было устроить Зигфрида-Алексея санитаром и, по совместительству, сторожем с постоянным проживанием. Только на работе они могли видеться и ждали этого момента, каждый преодолевая свои страхи и свои принципы.

Настоящим праздником становились дежурства Марины, она брала их почти все, объясняя, что необходимо проводить постоянный контроль нескольких пациентов, которые были основой ее докторской диссертации, что было правдой, хотя и не всей.

Обычные будни становились пыткой, правила, установленные прозорливым директором Виктором Дмитриевичем, исключали любые отношения между персоналом, кроме рабочих, как и сухой закон, что может показаться нонсенсом простым людям, уверенным в постоянно пьяном состоянии работников морга и психиатрических клиник.

Дисциплина была жесткой не только к больным, но и к служащим, что и являлось гарантией полного успеха и спокойствия. Бывали, конечно, эксцессы, но все решалось в «рабочем порядке», тем более что с психиатрами спорить и соперничать в словесных играх бесполезно. На каждый ваш выпад у них всегда готов диагноз, который рано или поздно заставит задуматься.

Особенно докучали комиссии, проверки и полицейские. Первые — пониманием невозможности содержать такой сложный объект с постоянными форс-мажорами в идеальном состоянии. Этим и пользовались, далеко не всегда, в благородных целях. А вот последние не воспринимали слова «нет», полагая, что хозяевам жизни отказывать не принято…

Однажды случилось, а было это в самом начале карьеры Марины Никитичны, что привезли труп с очевидными признаками пыток и издевательств. Не «вязавшие лыка» опера доказывали судмедэксперту, что он падал и кричал, пытаясь сбить их мысли, пугал всяческими заявлениями и, в конце концов, выбил себе глаз и разорвав сфинктер анального отверстия.

Сосненко спокойно воспринимавшая эти пьяные эскапады, проделала все необходимые действия, в конце поинтересовавшись, а откуда, собственно, у просто падающего, не важно ради чего, вода в легких, что бывает только при утоплении, на что получила исчерпывающий ответ. Звучал он правдиво, поскольку отморозки были уверенны, что интересуется их единомышленник.

Оказалось, что обездвиженному человеку, накидывали полотенце на голову, насильно раскрывали рот, куда и заливали непрестанно в течении нескольких минут воду.

Кивнув головой, она что-то дописала, протянула листок, и хотела было уже уйти, как ее грубо останови:

— Постой-ка… посмотрим, что ты тут нацарапала… — Разобрав, что в написанном «корячится» статья уголовного кодекса, да, пожалуй, не одна, двое сразу накинулись на нее с кулаками, и если бы не огромные и привыкшие ко всему санитары, дело могло бы кончиться серьезными увечьями.

Дальнейшие разборки проходил в кабинете главврача Стражника, спокойного, как спасенная душа, и холодного, как ее бывшая остывшая оболочка.

Менты разошлись не на шутку. Привыкшие к безнаказанности, и не видящие границ своей воли, «зарычали» прямо с порога, даже не представляя возможностей «хозяина» спецклиники, который вполне имел право присовокупить имеющих все признаки реактивного психоза, мужчин к больным, содержащимся в камерах. Но он поступил иначе:

— А вы кто?

— Да ты… Да мы…

— Это вообще ничего не объясняет…, делаю вам предупреждение: еще один выкрик или шаг в сторону персонала и я вызываю…

— Да мы уже здесь! У тебя здесь… здесь бардак!..

Это опять была промашка. Ну откуда в самоуверенных, не очень-то умных людях может быть представление об имеющихся навыках и знании любого блатного жаргона или лексики у доктора наук, который, как им казалось, смотрит на них с растерянностью. На деле, глаза выражали только неприязнь, в то время как ум выбирал: послать ли изощренно и навсегда, натравить на них пациентов, а может, ребят своего знакомого из местного эмведешного спецназа, несших службу неподалеку и часто привлекавшихся по необходимости; или обойтись более корректно, «убрав» этих недоносков на их же «гнилом базаре».

Начал он скромно, но понятно:

— Бардак там, где … (тут он вставил слово из словаря ненормативной лексики, означающее половой акт в извращенной форме), а у нас беспорядок. По поводу вашего, так себе господа, стойла, в которое вас могут определить в ближайшее время… у нас в каждом секционном зале стоят камеры видеонаблюдения, выходящие на два сервера, один стоит у меня, другой в УСБ (управление собственной безопасности), а посему к вашим тухлым артериям со стороны… — сзади, подбирается нечто, что разорвет все, что вы так бережете и на то, о чем даже подозревать не можете! Так что утухните.

А с вашими угрозами в адрес нашего лучшего специалиста, заметьте не пошедшего на преступный сговор с вами, в виде обещания подбросить ей килограмма героина, мы поступим следующим образом: пишем акт в виде докладной записки на имя прокурора города, приложим копии видео- и аудиозаписи, дабы предотвратить возможные инсинуации с вашей стороны, а для надежности еще и запустим их в интернет… Так нам будет спокойнее. Так что ходите и пылинки с нее сдувайте, иначе я разорву всю жопу не только каждому из вас, но и всей вашей шайке с вашими семьями и домашними животными, даже на их портретах!..

Таким образом с ними давно никто не говорил, а если смеет говорить, то значит имеет право. Осознание этого отрезвило, расставило все на свои места, подтолкнуло на поиск компромисса, который обсуждался уже в отсутствии Сосненко.

Кончилось все принесенными извинениями и презентом, цветы из которого полетели в урну, коньяк отошел Зигфриду — ну нужно же, в конце концов, мужику хоть немного радости, кроме счастья с ней. Все остальное роздано медперсоналу.

* * *

Провожая взглядом, через окно удаляющийся джип возлюбленной (одна сторона больницы выходила на проезжую часть), Алексей, он же Зигфрид по последним документам, не мог оторваться от мыслей о них с Мариной.

Прекрасно понимая свое шаткое положение здесь в больнице, опасность, подстерегающую его в миру и какую-то несвоевременную любовь, хотя разве может быть она несвоевременной, осознавал, что другого на сегодняшний день и не хотел бы. Это последнее стало для него буквально камнем преткновения его размышлений. Что бы он ни думал, мысли утыкались в необходимость исчезнуть, разорвав со всем, покончив не только с прежним порочным кругом своей вынужденной профессии, но со всем, что может стать опасным людям, которых он ценил.

Отношения с Мариной, это было нечто неизвестное доселе, не поддающееся никаким анализам и объяснениям. В его жизни, вместившей в себя почти пятьдесят лет, бывало всякое: и, как ему казалось раньше, любовь, и легкие поверхностные влюбленности, и необъяснимые для стороннего человека мотивации и причины, приводившие к событиям, которые оказывались болезненными для обоих людей, участвующих в них как влюбленные.

Сейчас все было по-другому! И вот в чем дело. Он не чувствовал разрывающих душу волнений и сомнений в отношении Марины, полное доверие к ней убивало любое подозрение на корню. Она волновала, необыкновенная женщина, самая красивая из всех, каких он когда-либо видел, самый удивительный человек из всех, каких он когда-либо знал. Ее характер, привычки, жертвенность, любовь к нему, необъяснимая и безграничная, взявшаяся ниоткуда и сразу, все вызывало в нем такую бурю эмоций, такую любовь, какой он никогда не знал ранее.

Он чувствовал в ней совершенное совпадение со своим внутренним миром, со своими душевными потребностями, уже не получалось быть самим собой, все свои поступки и планы он, как и она, соизмеряли с единым целым, в которое слились оба, без остатка и осадка.

Но мало что из прежних чувств напоминало сегодняшнее. Леха был не чужд веры, иногда хаживал в церковь, но ни разу не посещал службы, хотя и случались беседы со святыми отцами. Последние происшествия его жизни, в частом уединении подталкивали к задумчивости именно о Боге. Мужчина начал молиться, просто, незатейливо, своими словами, одновременно стараясь изучать православие с его мировоззрением.

Именно во время этих обращений к Богу и проявлялись, казалось бы, простые, но вразумляющие его сознание мысли, объясняющие его отношение к происходящему.

Совершенно удивительные чувства, принимаемые от Бога, но не как прежняя, только казавшаяся любовь, а необъяснимая тяга к этой женщине, любовь мощная, непредсказуемая, но успокаивающая и обезболивающая. Только так он мог объяснить этот вихрь, это безумное, бесконечно растущее чувство. В нем было все — и безумная страсть, и дикое желание тел и укутывающая нежность душ, такая теплость, какой никогда он не знал ранее. Это было Богом данное чувство, единственное то самое, которое раз и на всю жизнь. В нем удивительным образом сочеталось все, и плотское, и духовное. Его душа настолько сплелась, настолько срослась с ее, что их личности уже казались неразделимыми. Он впервые полюбил душою душу, сердцем сердце, где чувство не разрывает, взрывает, обугливает, сжигает, а собирает и соединяет, накапливая со временем свет и тепло, а значит, не калечит, а врачует и укрепляет, успокаивая уверенностью в будущем, бесконечном и всегда теперь светлом…

Другими словами, то, чем заканчивались предыдущие романы и отношения: иссякшей, только казавшейся, а не настоящей любовью или пересохшей влюбленностью, что происходило по разным причинам, оставлявшим пронизывающее видение самого человека с его пороками и достоинствами, что было редко желаемым и никогда не совпадало с его человеческими характеристиками, характером, душевными порывами и мировоззрением, теперь лежало в начале. Видимое и осознаваемое каждый день удивляло правильностью, с его точки зрения, буквально на все. Он умудрялся своими воззрениями поражать Марину. Ничего не было в них для их взаимного взгляда, что хотелось бы убрать или прибавить. Это касалось и внешних данных и внутреннего состояния.

Алексей ощущал настолько мощный и монументальный потенциал овладевших им чувств, что даже не задумывался над перспективами их отношений, на которые могли повлиять сегодняшние сложные обстоятельства.

Не проходило и получаса, как он уже безотрывно от любого занятия думал о ней. Эта была любовь мгновенная, с самого первого взгляда и, как он уже понимал, до последнего вздоха. Марина была везде, он жил ею и своим чувством. Никогда такого не было прежде. Он наконец-то нашел Свою Женщину.

Вновь и вновь он заставлял себя, обращаться к давним переживаниям, но сравнивать не получалось. Он сам, женщины, становившиеся в те, уже давно прошедшие периоды его жизни возлюбленными, обстоятельства, всё сопутствующее тому, не могло встать на сегодняшний уровень и не имело права на даже поверхностную попытку аналогий. Никогда он не чувствовал такой любви и ни одна женщина никогда не смогла сравниться с Мариной, ни красотой, ни своим духовным миром. Все они были лишь блеклыми тенями по сравнению с ее ослепительным, прекрасным, многогранным, как у чистейшего брильянта, сиянием. Она была Совершенством! Его Совершенством! И единственной его настоящей Любовью на всю жизнь!

К сегодняшнему дню Леху перестало волновать отсутствие привычного начала в отношениях с прежними женщинами. К этой совершенно необычной женщине тянуло, а уже втянув, смешало, и не воспринималось по иному, как только с ней. В этом и была, ощутимая киллером опасность этой «оседлости» сегодняшнего положения, и, главное, прикрепленности и слиянию с Мариной, разорвать которую он уже никогда бы не смог, и не захотел!.. Он бы просто уже не смог жить без нее! Да и зачем, когда в их теперь уже навсегда едином будущем была уверенность спокойствия и мира. Пусть сегодняшний взгляд и не мог запросто пробиться сквозь нависший туман переживаний обстоятельств, но что-то, исходящее из недр теперь общего подсознания, овевало и светом, и теплом грядущего…

BMW неспешно удалялся, оставляя за собой след протектора на асфальте, покрытом тающей изморозью, наверное, последними усилиями зимы в попытке хоть немного удержать свои позиции перед неумолимо наступающей весной. Эта картина еще раз напомнила: чем больше времени проходит в этом месте, тем меньше шансов остается быть не обнаруженным поисками тех, кому не лень или кому очень нужно…

Сзади послышалась возня. Обернувшись на не предвещавший ничего хорошо шум, Зигфрид, услышал неприятный тембр Валеры Симуринина:

— Что, санитар, не дает тебе покоя Сосненко?!.. — Такое начало мало чего предвещало хорошего, потому вопрос был оставлен без внимания, хотя и хотелось разнести в щепки это неприятное на взгляд личико, вооруженное совершенно бесцветными рыбьими глазами.

«Как она могла иметь с этим человеком что-то общее. Невооруженным взглядом видно — гнида!». Второй вопрос, будто первого и не было, заданный с целью зацепить еще больнее, прозвучал нарочито слащаво, словно от человека, давшего возможность попробовать от своего куска пирога, и намек касался явно Марины:

— Ну что… хороша сладенькая докторша?..

— С чего бы ей быть сладкой для какого-то санитара. К тому же у нас это строжайше запрещено. Не порите чушь, сами все хорошо знаете. Дааа иии…

— Вот и я об этом же! А чуши здесь и в помине нет. Глазки дамочки так и горят. Надо быть идиотом, чтобы не заметить взгляд, которым она тебя одаривает…

— Мне без разницы…

— Ну конечно…

Зигфрид, не поднимая своих карих проникновенных глаз, открыл выдвижной ящик, достал давно приготовленный для подобного случая, журнал, совсем не соответствующий его половой ориентации, и кинул в руки Валерию. Поймав и посмотрев, тот пожал плечами:

— Ну и че?..

— Хрен в очко… — это журнал для геев, и по всему видно, что ты в этом ничего не понимаешь… Иди уже…, а…

— Чтоооо?..

— Свидание у меня сегодня с бой-френдом, и ты не в моем вкусе… Не приставай ко мне со своей докторшей, я не только, как женщину ее не переношу, но и как человека. Очень злой человек… Очееень… — полковник осекся, думая, как на это реагировать, в конце концов, выпалив:

— Раз так… раз так…

— Так… именно так…

— Тогда помоги мне, и мы в расчете…

— В каком смысле в расчете?!

— Да в обычном. Зигфрид Навои скончался полгода назад, вряд ли ты это знал, потому что документ, по которому ты сюда устраивался, имеет дату выдачи всего лишь за несколько месяцев до этого момента. Что скажешь?!

— Болен ты, господин полковник, что ли? Я может, и работаю в морге, но жив и здоров. А свои эти «промацовки» устраивай кому-нибудь другому.

— Ну-ну… Так значит, не поможешь?

— Отчего же. Смотря чем, за денежку — сам знаешь, сейчас мальчики дорого стоят… — Валера снова опешил, теперь уже от возмутительной наглости. Он действительно получил ответ на запрос, констатировавший, что Зигфрида Навои на земле нашей грешной быть не может. С этим он пришел к Сосненко, но той не оказалось на месте. Вот и получился этот разговор.

— За деньги?!.. Ты что, ополоумел? Я больше чем уверен, что пробей я тебя, окажется, что ты во всероссийском розыске… И вообще сокрытие…

— Ты сам-то думай, что говоришь! Если, как тебе кажется, я страшный преступник, то сейчас же должен размозжить тебе голову и отдать на съедения местным пациентам. Или забыл, что здесь каннибалы?.. — В горле Симурина запершило, ноги подкосились, выделившийся пот между лопаток на спине быстро собрался в большую каплю, катящуюся медленно и оттого почти больно:

— Ноооо… Зигфрид, это же…

— Что именно…

— Ну, за деньги, так за деньги… — Эта фраза дала понять, что времени у Алексея ровно столько, сколько потребуется начальнику безопасности добраться до телефона, сделать звонок, объяснить полицейским суть дела, а уж те по описанию, скорее всего, поймут о ком речь.

— Что надо-то? В чем нужда, друг мой?.. — «Напоследок, хотя бы выяснить, что грозит Марине, а потом валить, пока при памяти». Додумать не удалось — просьба совсем сбила с мысли:

— Маринку того…

— Чтоооо?

— Да неее… не то… — люблю я ее, а она, зараза… полный отлуп мне… да и издевается постоянно…

— Что же… влюбить ее в тебя, что ли? Как ты это себе представляешь?..

— Неее… Ты ей скажешь, что я знаю, кто ты, но готов скрыть, если она за меня замуж выйдет…

— Да с чего она ради меня, женоненавистника, такое сделает-то?! Ты в своем уме?!

— Сделает, сделает… Ну чего, по рукам?..

— Сказать скажу… тебе самому-то не проще?

— Или так… илииии… ну ты понял.

— Чего ж не понять-то… хорошо… — Зигфрид всмотрелся в глаза подлеца. Тот съежился, совершенно четко понимая — сегодня есть все шансы домой не добраться.

Санитар еще раз присмотрелся. Показалось, что в его внешности многое схоже с его собственной — почти двойник! В самом деле. Тот же рост, примерно та же комплекция фигуры, цвет волос, карие глаза, схожие черты лица, даже форма черепа похожа. Но это все, что делало внешне почти братьями. «Не удивительно, женщинам часто нравится один и тот же типаж мужчин» — на этой мысли полковник испарился.

Алексеем овладела дикая нервозность, даже паника, все больше из-за необходимости расстаться с Мариной. Он ведь так любит ее! Раньше он мог оставить любую женщину, но теперь, мысль о расставании с той, которая предназначена для него Богом, доводила его до исступления и физической боли.

Сила воли толкала вперед, опираясь на «мы». Другого выхода на сегодняшний день не оставалось. Скрыться, причем, не задерживаясь ни на секунду. Вещи собраны, сам он готов всегда. Но не попрощаться с ней! Это невозможно! Он сел за стол, взял клочок бумаги, что-то написал, скомкал. Написал на следующем, оторванном неаккуратно в спешке куске, с которым произошло то же самое. Третий остался пустой, с лежащей на нем ручкой…

Виктор Дмитриевич и Марина Никитична подъехали к зданию детской больницы имени Мухина. Их встречали. Психиатрическая экспертиза ребенка, девочки трех лет от роду, была для Сосненко в новинку. Из-за неординарности случая шеф взял ее с собой, надеясь помочь в ее готовящейся докторской диссертации.

Отделение тяжелых патологий для детей томило и давило аурой совсем не детских душевных болезней.

За решеткой сидела маленькая девочка, похожая на ангела. Белокурые кудри спускались на потертую пижаму. Огромные, голубые, не по-детски выразительные глаза блестели чистотой, если не сказать что святостью. Недостаточно освещенное помещение, казалось, освещалось присутствием этого чада. Смирение и спокойствие девочки, от которой отказалась несчастная мать, объяснялась просто. Этот трехлетний ребенок прогрыз кожу и перекусил позвоночник своей новорожденной сестренке, при этом напившись ее крови вдоволь.

Взгляд ребенка и его поведение при появлении психиатров совсем не изменились. Очаровательная улыбка легла на лицо прекрасного создания. Начал Виктор Дмитриевич:

— Здравствуй!

— Привет!

— Мы хотели бы с тобой поговорить. Хорошо ли к тебе здесь относятся?

— Нууу тааак… мама хуже…

— Ты что-нибудь хочешь — мы принесем…

— А нельзя ко мне кого-нибудь подселить?

— И что вы будете делать?

Девочка сгорбилась, руки ее будто бы удлинились, пальцы впились в столешницу, кончик носа немного приподнялся вместе с верхней губой, что сделало выражение лица похожим на оскал, оголив ровные зубки с редкими прогалами выпавших молочных. Она, как бы готовясь к прыжку, невероятно низким для ее пола и возраста голоса, прошипела:

— Убьююю…

— Если ты сейчас такая, что же ты хочешь делать, когда вырастешь… — Марина Никитична не верила своим глазам и ушам, но это было только начало:

— Убивать людей… Ненавижу!!! — Белки налились кровью, зрачки стали совершенно черными, розовое до этого личико посерело и покрылось быстро ходящими, будто под кожей, маленькими, почти незаметными волнами, будто под ней быстро ползали маленькие червячки. В уголке рта появилась слюнька, быстро ставшая красного цвета от ее же крови, вытекшей из прокушенного языка. Маленький человек впал в состояние полного озверения, выказывая невероятную для этого возраста силу. Справились с ней только два санитара, один из которых держал, второй сделал укол.

— Ничего, через неделю, забудет о своих желаниях, через две — все остальное, а еще через пару дней, можно сажать в горшок, только вряд ли из этого «овоща» вырастет прекрасная роза…

— Так быстро? Дмитрич, неужели так…

— Перед гением человека не устоит ни время, ни гений врага рода человеческого!..

— Хм… Вне сомнения, но как-то…

— Не по человечески?

— Да нет, участь-то понятна ее…

— А что тогда?

— Что-то быстро…

— Я еще не то могу, дали бы развернуться! Эээх!!!

Обратно ехали почти молча. Марина находилась от увиденного в подавленном состоянии. Взрослые пациенты ее удивить или шокировать уже не могли, но вот факт патологии ребенка в таком возрасте кого угодно собьёт с толку. Взрослые — здесь все понятно, но ребенок!

Стражник, неожиданно отвлекшись от своих дум, произнес:

— Хорошо, больше на подобное брать тебя не стану. Только на взрослых.

— Да я к детям-то так не очень…

— Только на взрослых… И точка! — Воцарилась прежняя тишина. Немного позже ученый вынул мобильный телефон из внутреннего кармана пиджака и, совершенно не меняясь в лице, начал читать сообщения. Очевидно, прочитанное было не простым текстом. В воздухе повисло грозовое предчувствие.

Такого накала опасались все до единого, зная, что шеф в таком гневном расположении духа в состоянии покарать только одним взглядом. Немного помолчав, Стражник сбил с себя напряженную задумчивость, доверительно коснулся руки своей воспитанницы, и, глядя прямо в глаза, поинтересовался:

— Я предупреждал о романах?

— В смысле?

— Никаких отношений между сотрудниками… — Голос его возрастал, своей мощью приближаясь к раскату грома, показывая, что сейчас разразится ураган, но внезапно осел до шелестящего бархатного листопада:

— Зигфрид, кто он? И что тебя с ним связывает. Ваши отношения я прощу, если они сейчас же прекратятся, хотя, кажется уже поздно!

— Нооо…

— Ты что, думаешь… сияние твоих глаз даже в министерстве отражается на стеклах?! Час тебе на раздумье, потом зайдешь ко мне в кабинет…

— Хорошо, Виктор Дмитриевич…

— Не «хорошо», а так точно! Я тебя в порошок сотру…

— Да вообще…

— Лучше молчи! И вот что… если что-то по приезду будет происходить… никому ни слова — сразу ко мне в кабинет! Мне не безразлична твоя судьба, девочка. Шутки закончились…

— Да они и не начинались… с вами Виктор Дмитриевич какие шутки, я всё понимаю…

— Вот как с понимающего и спрошу… У нас ЧП! И вина в нем только твоя… — Переспрашивать, что было в сообщении, причем здесь Зигфрид и их отношения, смысла не было. Дмитрич был непростой человек, как и сама спецклиника, возглавляемая им. Поговаривали, что доктор наук имел и звание, и весомое положение в заведении, ранее носившем аббревиатуру КГБ. Тому очевидцем была сама Марина, когда с удивлением замечала, как высокие чины, неожиданно для его окружения отдавали ему честь, как старшему по званию.

Сам он об этом помалкивал, не распространяясь о подробностях своих отношений с подобными структурами, однако решал любые вопросы с любым из силовых ведомств. Вообще надо заметить, что человек этот владел в совершенстве многими рычагами влияния не только на министерства и ведомства, но и на любого гомо сапиенс, кем бы он ни был. Не раз его подчиненные видели, как влетающие, мечущими громы и молнии, важные персоны, с охраной или без, выходили буквально через считанные минуты не просто смиренными или озабоченными, но испуганными, с видом виноватым и растерянным…

Марина, по возвращению в больницу просила вызвать Зигфрида и еще одного санитара. Последний пришел через три минуты, доложив, что Зигфрид испарился:

— Хорошо, как появится… сразу ко мне!

— Вы не поняли, он совсем пропал, как и его вещи. Сторожка пуста, на столе пустой клочок бумаги и ручка, в его комнате полно полиции, и вообще… она сейчас везде!

— Какого хрена мне не доложили?! Что за бардак, мать вашу?! Что случилось?! Кто мне объяснит?!.. — Отстраняя санитара в кабинет вошел высокого роста полковник в мундире полицейского:

— Начальник УВД…

— По какому праву…

— Майор, я начну и я закончу, причем, когда посчитаю это необходимым.

— Навряд ли…

— Смотрите, а то у нас и к вам появятся вопросы…

— Уже появлялись. Для начала отчистите клинику от своих подчиненных! Вы даже не представляете, с чем имеете дело!

— Некоторых из ваших пациентов я сам ловил…

— Флаг вам в руки, теперь они мои, и я точно знаю, кого вы поймали, а вы…

— Успокойтесь, иначе я подумаю… что ты была в сговоре с этим Кузьминым или кто он там?!.. — Полковник резко, не считая нужным церемониться, перешел на «ты», показывая тем самым, кто владеет ситуацией. Психиатру такие уловки не интересны, а потому «взять вожжи» в свои руки она всегда может, а пока:

— Это еще кто?

— Зигфрида Навои вы брали на работу?

— Положим…

— Осталось выяснить, каким образом это произошло… Иии… насколько я знаююю… у вас с ним романчик… и это на рабочем-то месте… — Фразе, которую, как казалось полицейскому, он так удачно выстроил, не дано было закончиться — в кабинет начальника отделения тяжелых патологий ворвался Стражник. Причем его появление ознаменовалось вытеснением своей, на этот момент далеко не положительной энергетикой всей остальной, чему противиться смогла лишь его воспитанница.

Боевой дух начальника УВД осыпался как песчаная крепость под первым же ударом морской волны. Уступив место проходящему мимо него совсем не замечающему препятствия главврачу, он вжался в стену, позабыв, что именно хотел только что произнести.

— Марина Никитична, долго мне еще вас ждать прикажете? Я же просил… — сразу в мой кабинет! Другого приглашения не будет. Идемте…

— Аааа… — Понимая, что она имеет в виду офицера полиции, давая понять, что это просто так не останется, Виктор Дмитриевич неохотно, безо всякого уважения по отношению к гостю, продолжил:

— Этого «пациента» тоже с собой…

Главврач, с совершенно непроницаемым лицом восседавший во главе длинного стола своего шикарного кабинета, осматривал всех присутствующих, глядя сквозь них. Взгляд проходил через тела настолько физически ощущаемо, что почти каждый съеживался от пробегающих вслед за ним мурашек. Пока не глядя в глаза, чего оцениваемые им страстно желали избежать, он выбирал с кого начинать.

Уже минут пять или больше царило молчание. Хозяин кабинета наслаждался ею, понимая, что это и есть настоящая власть над личностью и индивидуальностью каждого. Спокойной выглядела только его подчиненная. Выглядела на фоне внутреннего ажиотажа, возникшего от моментального обрушения ее внутреннего мира, который почти весь был занят её Зигфридом, ныне испарившимся полностью. Одна отрада — вовремя…

Неожиданно Стражник широко улыбнулся. Жаждущему облегчения человеку могло показаться, что наступил момент, облегчающий ситуацию. Его седые с прожелтью волосы, не очень аккуратно размещающиеся на голове, кажущийся мясистым нос с перерезывающей его поперечной глубокой складкой у переносицы, щеки и губы, редкие светлые брови, достаточно массивный подбородок и высокий, прикрытый несколькими прядями лоб только хорошо разбирающему в физиогномике человеку могли стать различимы как очередная маска, в которой всегда неизменными оставались только глаза. Они не умели, а возможно и не хотели улыбаться никому из тех, кто это запомнил. Практически любой, кто попадал под их напряженный, а иногда и кажущийся, воспаленным взгляд, пускал его вглубь себя, уже не оставался прежним, а многие и вовсе, получив установку, нужную хозяину этого взгляда, всю оставшуюся жизнь незаметно для себя служили его нуждам и потребам.

Единицы, способные этому противостоять, неизменно охватывались уважением, признательностью, сопровождаемые постоянной подозрительностью, ведущейся в отношении их психической работы…

Улыбка эта была лишь мягкой подстилкой для падающих сознаний, не способных удержаться от вторжения мощи интеллекта и энергетики одного из ведущих психиатров, и совсем точно единственного в своем роде хозяина любого чужого эгоизма, в случае, если это ему понадобится.

— Вы, господа, полагаю, не ошиблись адресом и явились вовремя. Одно позабыли — это режимный объект, и глава, а так же гарант этого режима — ваш покорный слуга…

— Но мыыы…

— Потом объясните… если сможете… Вы привыкли наскоком, гоп-стопом, так сказать, действовать. Возможно, это и имело успех в других местах, здесь будьте любезны не только оглядываться, но и под ноги смотреть, но прежде меня выслушать… Вы что, увидели в моих глазах признаки страха или желание подчиниться?.. — В этот момент все посмотрели в его, кажущиеся древними как сам мир глаза, и уже не в состоянии отвести от них взор, застыли в желании повиноваться.

Беседа длилась не дольше десяти минут, после чего все присутствующие были отпущены восвояси заниматься своими делами, которые через час с небольшим были окончены. Полиция и спецназ покинули заведение. Ровно в этот момент Сосненко вызвал главврач. Конфликт удалось исчерпать, но некоторые акценты он пожелал расставить. Прежде всего, это были рабочие моменты, стоявшие всегда в первых рядах, потом личные, касавшиеся только подчиненной, что могло отразиться на ее карьере и спокойствии в заведении.

— Ну и что это было? Объяснись, пока я не разорвал к чертям собачим все твои несбывшиеся мечты… — Доверие между этими людьми было полное, поскольку случайных людей в составе персонала не появлялось. Марина начала сначала, ничего не утаивая, рассказав даже о происшествии в душе, что шеф оценил по достоинству, хотя и сделал вид, что пропустил мимо ушей.

— Сегодняшнее было полной неожиданностью, но это не могло произойти просто так. Я в самом начале Зигфрида проверяла по своим каналам — все было чисто. И вообще, откуда это, где та тварь, что устроила такое? Найду, половину мозга вырежу, заколю, как…

— Все так, все так… Только вот месяц с небольшим назад настоящий Зигфрид Навои скончался, потому и ты, и я не нашли ничего, что могло бы вызвать подозрения у ментов… а вот твой бывший… со своей службой, которая везде всегда опаздывает, послал запрос лишь спустя время — думаю, ты его чем-то разозлила…

— Ну все, сууукаааа… пусть ищет крышку гроба…

— Ну это твое личное…

— Это уже неважно, какое…

— Что делать собираешься?

— Пока не знаю…

— Что… сильно он тебе по вкусу пришелся? Можешь не отвечать — полгода ты ходила как солнце, можно было электричество отключать… Я читал на него составленную справку. Ничего себе парняга… С тобой только такой и справится… Если его задержат, помочь не сможет никто, надеюсь, ты это понимаешь. Сюда он не вернется… если захочет увидеть тебя, ему придется рисковать в другом месте. А он захочет! Беда в том, что это понимают и опера, а охотятся на него… — кто только не охотится. Сдали его со всеми потрохами — его же главшпан и сдал…

— Кто это?

— Некто Влад «Дисней»…

— Гнида!

— Не так много он о нем знал, на этих данных обвинения не построишь, поэтому очевидно, что им нужен только его труп. Не знаю, как и чем тебе помочь, тут возможности мои ограничены. Если мои контакты пригодятся, я в твоем распоряжении. Сочувствую тебе! Располагай мною, но будь осторожна… Да, вот еще что. Люди, бывшие в этом кабинете… ну из этих… ты видела… тебе не смогут сделать ничего плохого… к тебе они теперь настроены только по-доброму. Иди Марина Никитична… и думай… хорошенько думай…

Не имея сил находиться в одиночестве, Сосненко бродила в сопровождении двух огромного роста санитаров. Проходя мимо решетки камеры, где содержался Митя, совершенно безобидный некрофил-каннибал[4], она обратила внимание на его нервозное состояние, которое никогда раньше не наблюдалось. Как бы тяжело ей ни было, а профессионал всегда остается верен себе и своему призванию.

Она приблизилась. Непомерная сажень в плечах, прекрасно развитая мускулатура, недюжинная сила, отсутствие страха и при этом совершенная незлобивость всегда покоряли ее в этом пациенте. Добрые отношения, конечно, не переходили разумного предела, но все же отличались от таких же с другими душевнобольными. Митя всегда контактный и благорасположенный к каждому, боялся, впрочем, как и все, только главврача. От одного его взгляда любой вжимался в стену, замолкал, некоторые плакали, кого-то трясло.

К Марине пациент относился с большой любовью, называл мамой, и готов был исполнить все, что угодно. История этого несчастного человека отличалась ужасным началом только для него самого, так впоследствии и не став опасной для других. Еще в грудничковом возрасте, мать, нездоровая психически, отрезала ему язык, чтобы ребенок не кричал. Женщина эта была шумной и постоянно своими припадками и беснованиями будила несчастного, а бодрствующий он надоедал просто своим присутствием. Чтобы он не реагировал на шум, мать залила ушки младенца кипятком. Таким ничего не слышащим немым он и попал в интернат, оставшись и во взрослом возрасте на уровне развития семилетнего ребенка.

Оставшись без помощи, всеми брошенный, имея добрую душу, боящийся Бога, считающий что убивать, воровать и вообще преступать заповеди Евангельские смертельно опасно, он находил пропитание на кладбище, собирая оставленные продукты питания или разрывая свежие могилы, для добычи никому не нужных человеческих останков. По сей день осталось загадкой, каким образом он не отравился ни разу.

Таким и был доставлен под надзор Марины Никитичны. Будучи натурой чувствительной и даже в чем-то благородной, он поставил себе целью служить этой женщине, принимая ее вместо матери. Он ощущал любое изменение или перепад ее настроения, принимал за врага любого, кто хоть немного мог докучать ей.

Разумеется, сегодняшние перипетии не остались незамеченными, именно они и стали причиной нервозности.

— Мама, что с тобой? Кто тебя обидел?

— Здравствуй, Митя… Дааа… вот, у меня украли любимого человека…

— Папу?

— Хм… Нет, дорогой мой…, любимого человека…

— Скажи и я найду! Я все сделаю!..

— Я знаю… знаю, но это выше чьих-либо сил…

— Ты не знаешь, какой я сильный! Я знаешь что могу… Я могу большую машину перевернуть или поезд столкнуть, я просто не хочу этого… Митенька доообрый…

— Да, Митя гораздо добрее многих, но ты здесь, а они там, им бы быть вместо тебя…

— Приведи их ко мне, и они перестанут делать тебя больно…

— Хорошая мысль, но не исполнимая.

— Тогда приведи любимого, я его спрячу и защищу… мне ведь, если что, ничего не будет… — После этих слов что-то изменилось в ее сознании. Внимательный наблюдатель, имеющий возможность заглянуть в глубины ее сознания, сказал бы, что так зарождается надежда.

— Мама, в твоих глазах я увидел радость — ааа… наверное, тебе понравилось, что я буду охранять твоего любимого человека.

— Ты уже это сделал, ангел мой! Невероятно, как Господь устраивает наши судьбы…

Пришедшая мысль не была оформлена, не имела и четких граней. Пока лишь просто понимание, что выход в одном — исчезнуть вдвоем навсегда, под покровом неизвестности и забвения. Что-то можно будет сказать после встречи с любимым. О, как она этого ждала и хотела, заглядывая за каждый угол, в салон каждой подозрительной машины. Оглядываясь в магазинах, на улице, везде, везде, она предчувствовала его присутствие, и не ошибалась. Он тоже был охвачен этим желанием. Не имея возможности приблизиться к ней, уже воочию убедившись в следовании за ней сотрудников уголовного розыска, он судорожно и нетерпеливо искал выход.

Сначала отвергнув, как невозможное место встречи квартиру Марины, он возвращался с новыми мыслями, пока, наконец, не понял — не обязательно сама квартира, но возможно, что-то по пути или рядом. Алексей не мог обойтись без этой встречи, хоть и понимал, что это крупный риск, который, скорее всего, закончится нехорошо, но скрыться без этого не мог, не хотел, не имел права, а потому решил рискнуть.

За несколько часов до окончания времени работы Сосненко он «прочесал» весь квартал. Его внимание привлекла полностью выгоревшая от недавнего пожара квартира на третьем этаже ее дома. Наблюдения или засад он пока не заметил. Скорее всего, опера плотно сопровождая ее. Это даст шанс проникнуть незамеченным, и где-нибудь, после входа в подъезд, ненадолго пересечься с единственным родным, любимым и дорогим его сердцу человеком.

До ее приезда он незаметно проник через балкон, попав в совершенно прогоревшее дотла помещение. Входная дверь, как не странно, запиралась изнутри, будто ее и не выбивали. Снаружи только ключ мог отпереть, полностью сохранившуюся, металлическую дверь.

Опасность была в видеокамерах, возможно размещенных в коридорах. Их не оказалось — только в лифтах, но зато они располагались над ними, не было в фойе подъезда и выходе на чердак, оказавшемся закрытым. Был еще вход в подвал, закрытый на маленький замок, который поддался на небольшие усилия. Это и стало выбранным местом для их свидания, при условии, что с ней вместе не зайдут полицейские.

Леха предпочел остаться пока в подвале, войти в него, как и выйти, можно было незамеченным для бдительной консьержки. Оставалось только ждать. Вход в подъезд просматривался через маленькое духовое окно, так, что проморгать предмет своего вожделения он не сможет.

Одно «но» волновало беглеца — из этого наблюдательного пункта, совершено не было возможности просматривать окрестности. Давило предчувствие засады, которую должны устроить сыскари, а может уже и соорудили, либо рядышком, либо в квартире напротив Марининой.

Так и было, но его пока никто не заметил, хотя опоздали полицейские всего на нескольку минут, оцепив сразу весь дом и действительно оккупировав предполагаемую квартиру. Вне их внимания остался только подвал и подход к нему. Обследовав свое временное убежище, бывший Зигфрид пришел к выводу, что иного выхода из этого нижнего этаже нет, кроме того, единственным местом, где можно будет схорониться — трубы отопления почти вплотную примыкающие к потолку. Обжечься о них невозможно — теплоизоляция предохраняет, она же создает впечатление полного прилегания.

Не много, если считать, что его ищет половина города с бандюками в придачу. Теперь он понимал, что его безопасность зависит от решения встретиться с ней или нет.

Мысли разбились о промелькнувший в небольшом окошке BMW, сместившись к очевидному выбору. Кровь мигом рванула, повышая давления. Глаза закрылись, включились резервы других органов чувств. Через минуту он услышал писк набираемых символов домофона, распознал приветствие консьержки и Ее приближающиеся шаги. Все, что можно, пылало в нем. Низ живота буквально разрывался и стонал, подталкивая к горлу нечто похожее на тошноту. Привкус металла, и мгновенно пересохшая полость рта отвлекали от мельком замещающих друг друга дум, гнавших в ее сторону.

Он понял, точнее почувствовал интуицией — она вызывает лифт, но подойти он не мог, иначе попал бы под камеру. «Как глупо я все придумал! Очевидные ведь вещи! Идиот! И спалился уже почти и не увидел ее!». Неожиданно для себя, сорвался с места и выскочил из подвала, далее осторожно, по ступенечкам ступая с прочувствованием каждой песчинки. Из-за угла показалась ее платье и часть дамской сумочки. Дальше нельзя! «Ну конечно!» — мысль сама собой воплотилась в рыке, таком, какой вылетал из него в постели с ней.

Она вздрогнула и, застыв, осторожно, почти шепотом, позвала:

— Любимый…

— Теплышко… — Так мог называть ее только он: — Девочка моя, вызови лифт и отправь его на этаж твоей знакомой, о которой ты говорила…

— Может быть ко мне?

— Нет! Только так! Доедешь, и сразу спускайся по лестничной клетке сюда…

— Я мигом, любимый…

В это время в квартире, расположенной против квартиры Марины, царил полный хаос. Больше десяти человек, совершенно не понимая своих задач, не имея общего плана, зато преследуя каждый свои цели, пытались выгодно выделиться своей суетой. Так часто бывает с людьми, ничего из себя не представляющими, бездарями, занимающими чужое место бесполезно и даже вредно не только для дела, но и для соратников.

Монитор, куда были выведены поступающие сигналы с подъездных камер, был один, как и глазок в двери, но каждый пытался пробиться к ним, намереваясь первым заметить что-то важное, первым же дать об этом знать в управление, чем засвидетельствовать свою пользу и нужность.

Главный опер Ротов Евсей Константинович, настоящий мент и по внешним признакам, и по чертам характера, и по навыкам, уже давно обросшими повадками закоренелого сыскаря, готового на все, только бы добиться желаемого результата. В сущности, пенсия уже была не за горами, все осточертело и казалось ненужным. В отличие от своих молодых сослуживцев, он представлял в правильном свете свою и их деятельность, давая ей настоящую оценку, что позволяло называть вещи своими именами.

Он давно научился слышать совесть наряду с интуицией, но всегда предпочитал второе, впрочем, вежливо кланяясь первой. Где-то в глубине души Ротов предполагал, что близко то время, когда нужно будет уже задумываться о замаливании грехов. Но он все оттягивал, а времени оставалось все меньше и меньше.

Сегодняшнее дело встало важной вехой в его карьере и прежде всего в денежном эквиваленте, обещанным ему старым знакомым Владом «Диснеем». На самом деле это был человек начальника УВД полковника Касаткина, того самого, что угрожал сегодня Марине в клинике, но Влад всегда предпочитал личные знакомства переданным кем-то, кому-то просьбам.

Заинтересованы были все без исключения, пожалуй, кроме командира спецназа, участвовавшего в операции, ну тому и знать многого не нужно. К тому же, по мнению начальства, эти «отморозки», любители пострелять, никогда не задумывались перед исполнением приказа, а значит и денег не требовалось. В этой части многие начальствующие, бывает, ошибаются. Ребята в спецназе конечно резкие, с «метелью во взгляде», а то и с «пулей в голове», но думать умеют не только лучше, но часто и быстрее.

Евсей, командовавший «спецуриками», не задумывался о моральной стороне происходящего, не интересны были ему и причины: «Ну, сдал кто-то своего близкого человека им, значит, имел на то мотивы. Сдал сейчас одного, завтра сдаст другого, послезавтра сдадут его. Хорошо если сольют, а то ведь и пристрелят. А когда мир криминала был другой?!». Да и его мир, его окружение не многим-то отличалось, даже, можно сказать, если бы он имел возможность, то с удовольствием бы поменял правила и привычки своего мира на их — у них хоть какие-то правила есть, хоть какие-то понятия, хоть чего-то боятся!..

Дисплей был небольшой, а разделенный на несколько квадратиков и совсем малопригодный. Каждую секунду Евсей с надеждой реагировал на малейшее изменение в кадре. Тут или там кто-то появлялся, и с этими движениями рука его дергалась в сторону кобуры, почти сразу отходя обратно. Подполковник чувствовал, что «Солдат» непременно появится здесь и именно сегодня. Даже казалось, что он уже здесь, но это та рыбина, которая в состоянии проплыть мимо и остаться незамеченной.

Оставалось, как это часто бывало, ориентироваться на женщину… ах, какую женщину! Он с удовольствием бы поменял всех баб бывших в его жизни на эту майоршу, но такая акула не даст и шанса. Думы, обтекая электрическими зарядами нервные окончания, чувствительно причиняли почти физическую боль: «Что-то на морской мир потянуло, как бы не стать самому добычей! Такие, как этот Кузь-мин и шанса не оставят… Ладно, хорош дрейфить, здесь почти рота гвардейцев, да и вперед я не полезу… Хотя, как раз впереди-то быть и нужно… За его дохлую голову «Дисней» дает сто штук «зеленых», так что надо валить самому. Тут желающих… А если не здесь завалит он, то по дороге, кто-нибудь хлопнет… Такие бабосы! Валить без разбору, не дожидаясь… отмажусь потом. Телочку бы его не зацепить… А, как выйдет»…

К лифту подошла похожая на Сосненко женщина, но жать на кнопку вызова медлила. Поправила прическу, висящую на плече сумку, пуговицы на пальто, посмотрела на экран телефона… «Чё тянет-то?!» — кровь вместе с предчувствием чего-то большого, ударила в голову, кольнуло в простате, отозвавшись в мочевом пузыре и прямой кишке: «Ёёёё моёёё, не обос…ся бы!!! Давай, давай…, делай че-нибудь».

Дамочка, словно напрягшись, подалась немного вправо, но с места не сошла, кивнула, будто сама себе и наконец-то вызвала лифт. Что-то в ее поведении показалось подозрительным, но плохое искаженное изображение только давало волю воображению, не давая фактам укрепиться хоть сколько-нибудь.

Двери лифта открылись, она вошла, повернулась, нажала на кнопку этажа, кажется, не своего: «Ну почему в лифтах ставят камеры совсем дерьмовые, ну ни хрена же не видно!»… Дорого бы он сейчас дал, чтобы видеть ее глаза! Он считал себя опытным экспертом в области психологии, как и все оперативные сотрудники, совсем не подозревая, что психиатры в этом плане далеко впереди планеты всей, а значит, не дадут шанса, чтобы обскакать себя. «Шанса», может быть, не дадут, но вот интуиция…

Лифт открылся… Ротов знаками показал в сторону глазка, но в коридоре никто не появился. Он замахал рукой, требуя всем замолчать и сделать что-нибудь, чтобы выяснить этаж. Сразу несколько голосов в телефоны и в рацию начали требовать отчета о наблюдениях. Какофония сбила с мысли, Евсей схватился за голову, вскочил со стула, растолкал всех и, требуя тишины, кинулся к двери. Лишь приникнув к ней ухом, он услышал хлопнувшую где-то ниже этажами входную дверь.

Тихонечко открыв свою, опер вышел и, спускаясь, всматривался в промежутки между створками дверец лифта, пока не обнаружил его кабину тремя этажами ниже.

— Квартира? Выяснить, только осторожно. Спросите у нашей хозяйки, кто здесь живет и что эта… может там делать. Все валим… Да тише вы, чую, он здесь! И скажите, чтобы за каждым окошком, за крышей, за всем, мать их… чтобы все мне… сразу мне докладывали… И тииихооо! Застрелю к чертям собачим, если спугнете… Здесь он! Здесь!..

Марина, выйдя из лифта, быстро прошла сектор захватываемый видеокамерой, которая, к тому же, единственная не работала на этажах, потом, вернувшись под ней, кинулась к лестничной клетке, хлопнув посильнее дверью, чтобы грохот был похож на закрывшуюся входную дверь в квартиру. Сняв сапоги, побежала на цыпочках вниз, совершенно счастливой! Она осознавала опасность, хоть и не полностью ее представляла — жажда видеть его все заслонила собой. Привыкнув часто действовать в условиях экстремальных, судмедэксперт и сейчас хорошо соображала, правда, ориентируясь уже по ходу, а не заранее продумывая. Плевать на «потом», главное Он и «сейчас».

Если бы она знала, что ее возлюбленный и шанса не имеет выбраться отсюда живым, но все же рискнул ради нее, возможно, направилась домой, сдержавшись, чем спасла бы его!

Вот и подвал. Женщина встала, ощетинившись всеми чувствами и ощущениями. Мурашки, смешанные с ознобом пронизывали в приятном предвкушении все ее тело, концентрируясь в основном в эрогенных зонах. Сделав шаг, другой, третий, она погружалась в темноту входа в подвал. Неожиданно влажная, теплая рука легла на губы, предупреждая любой возможный шум, другая обхватив талию, увлекла в недра подземелья.

Через мгновение, пронеся какое-то расстояние, ее уперли спиной в стену, а руку заменили губами… горячими, быстро бегающими по ее лицу, сильными, родными. Повиснув на руках, она так и не коснулась пола. Все происходило само собой, или так казалось, но все уже было совершенно не важно. Он! Он был рядом, завладевал ей, оставалось только одно, от мысли о чем, женщина буквально теряла сознание: «Скорее овладей мной!».

Почувствовав неудачные попытки снимания колготок — отрываться от ее губ он не хотел, она попыталась помочь, но вдруг поняла, что они разорваны, та же участь настигла и нижнее белье. Только сейчас Марина вспомнила, что обнаженными должны быть оба, а любимый занят ей. Руки скользнули к брючному ремню, но вместо него почувствовали горячую плоть, резко ударившую ее в живот, прижав к нему и ее руку…

Внутри все жгло, подвал казался царской опочивальней, а мир раем, как может быть так?! Все он, он, он… Он — ее мужчина, творящий чудо за чудом. Постепенно, следом за первым оргазмом, плавно переходящим в начало более сильного, вернулась и острота ощущения от риска, предпринятого им. Рисковала и она! Одна эта мысль заставила конвульсиям завладеть ее телом. Захотелось кричать, одним лишь этим рассказывая миру о своем счастье.

О влюбленные, охваченные восхищением и очарованием своего чувства и своей страсти, уже падая в пропасть, вы любите и счастливы так, как не может описать ни одно слово. В этом состоянии вы готовы уйти в забытье или в вечность, совершенно не задумываясь о временном, уверенные, что овладели вечностью!

Слава безумцам, умеющим любить, слава безумцам способным ради мига этого чувства, рискнуть целой жизнью, подарив тем самым возлюбленной эту самую вечность… СЛАВА БОГУ ЗА ВСЕ!!!

Алексей сидел на приступочке, опираясь спиной о стену, постелив свою курточку на бетон. Она сверху, лицом к нему. Почти не говоря, не в состоянии разомкнуть губ, он потеряли счет времени, ощущение пространства и его характеристик. Он смотрел на нее, ласкал, целовал взглядом каждую черточку ее лица, и все снова и снова восхищался ее красотой. Никогда он не видел такого прекрасного лица! «Она моя, моя, Господи, она моя, за что же мне такое счастье?!! Она самая красивая женщина в мире и она моя! Как же я люблю ее. Если я погибну сейчас, то пусть, Господи, пусть последним, что я увижу, будут ее глаза. Тогда даже смерть не страшна!».

К этому моменту оба поняли, что стоят на самом срезе своих жизней. Сейчас уже не столько интуиция, а здравый смысл увещевал их, что ловушка захлопнулась. Сколько осталось — неизвестно, что будет — вполне понятно. Эти последние мгновения, летящие как падающая звезда, вот-вот должная сгореть в плотных слоях атмосферы. Гибель неотвратима, гибель всего и прямо сейчас. Уйдут они вместе, поскольку друг без друга жизни нет!..

Сознание Алексея что-то внезапно резануло. Напрягшись, он расслышал чей-то доклад о состоянии дел. Голос звучал совсем рядом и был знакомым. Ну конечно! Ерема! Когда-то, еще в бытность службы, они вместе делили все невзгоды, были «не разлей вода» товарищами и даже друзьями. «Значит, сейчас он здесь! Ну, этот-то по долгу службы, может и забьет меня «до поносу», но убить не даст! А что прикажет он, тому последуют и его парни, а с ними никто связываться не захочет! Это шанс!»

Любимая, не в состоянии оторваться, всхлипывая и вздрагивая, пыталась одеться. Плюнув, сняла остатки колготок и болтающихся трусиков, оставшись совсем без всего под платьишком. Последний поцелуй безнадежности затянулся, он словно вынул последние остатки сил, надежды, смысла. Выглядеть прилично не хотелось, приводить себя в порядок тем более — пусть видят ошметки ее разорванного счастья, завидуя и злясь не бывшему у них ни разу.

Вдруг прозвучавшие шепотом несколько слов разорвались в ее сердце громом, сорвавшем гнет уныния, задувшим сомнения, лишив их прочного основания:

— Любимая, я вижу… вижу нас в недалеком будущем в раю… но это не рай, это прежняя земля, верь, мы скоро встретимся — чудо произойдет… Ты ведь умница. Запомни: Господь, одаривая таким чувством, проводит сквозь все испытания. Мы не заметим и вскоре забудем их! Просто надо верить… Я люблю тебя, ты жизнь моя, ты единственная, до тебя была лишь пыль, а ты моя и мы навсегда — эти слова спасут наш мир!..

Марина вышла из подвала никем не замеченная. Быстро подымаясь по лестничным маршам и все же приводя себя в порядок, все больше и больше убеждалась в правоте его слов. «Ну не убьют же они его, в конце концов! А там что-нибудь придумаем… Любим оба, значит, и действовать нужно обоим!» — Вызвав лифт на том же этаже, где ее потеряли опера, Сосненко уже собиралась входить, как услышала знакомый голос, но сначала приближающиеся шаги по лестнице сверху:

— Марина Никитична, будьте так любезны, не спешите… — Повернувшись, она увидела, странно горящие, вперившиеся в нее в упор глаза начальника УВД. Как ни в чем не бывало, нисколько не удивившись, она отвечала:

— Ууу, Александр Валерьевич, дорогой, никак на чаек? А мы уже с Виктором Дмитриевичем и не чаяли вас больше увидеть. Чем обязана?.. — При упоминании главврача, полковник съежился, взгляд его как-то поменялся на немного растерянный, но быстро принял осмысленное выражение:

— Ну, если напоите… А вы здесь по какому поводу?

— Я…, не поверите…, собственно говоря, домой. Я здесь прописана…

— Что, прямо на этом этаже?

— Вы яснее выражайтесь, товарищ полковник, а то я вас у себя на отделении не очень-то поняла. Вы что, следите за мной? Не много ли мне внимания?! — С этими словами военврач поднесла телефон к уху и произнесла:

— Привет, папульчик, приезжай, меня, кажется, хотят арестовать… Неееет, не как всегда! Я ничего не делала… Зато меня окружила целая рота автоматчиков, наверное, хотят поквитаться за тот случай, когда я отказалась оформить фиктивную экспертизу причины смерти с ложными выводами… — После этих слов, как-то неожиданно апатия наложила свой влажный, тяжелый налет на всех присутствующих, поскольку все понимали — с разгневанным судмедэкспертом, папа которой известный и далеко не последний человек в городе, лучше не спорить.

— Ну зачем вы так, мы же только несколько вопросиков…

— Вот папа на них и ответит… А вы что, всей дружной ватагой допрашивать собирались?..

Через двадцать минут Марина готовила отцу и двум его друзьям кофе, полковник Касаткин, так и не захотев присесть, давал объяснения своего, и всех остальных, присутствия у квартиры дочери доктора наук. Ничего вразумляющего не прозвучало, и полковник понимал, что бить ему, в общем-то, нечем, а вот его могут и, кажется, сейчас начнут! Друзья папы оказались высокопоставленными офицерами из силовых ведомств рангом повыше, увидев их документы он и вовсе потерялся, совершенно забыл о договоренностях с «Диснеем», о денежном вознаграждении и даже дал команду стрельбу ни в коем случае не открывать.

Все ждали развязки событий. Дом осмотрели уже несколько раз, но ни только не нашли Алексея, но и его следа. Чудом он умудрился проскочить мимо группы спецназовцев, спускавшихся по лестничной клетке, нарочито громко требуя его пропустить к полковнику с важным докладом. На него не обратили внимания, а вслед даже кинули несколько ругательств в адрес этой «жирной свиньи».

Выдохнул он только поле того, как закрыл за собой дверь сгоревшей квартиры. Здесь было больше шансов остаться незамеченным, но все же мало. В сущности, это была все та же ловушка, выхода из которой не предвиделось, хотя и было два.

Большинство считало присутствие здесь излишним, было очевидно, что встреча между любовниками состоялась, после чего каким-то образом возлюбленный Марины покинул здание…

Ротов, стоящий рядом с Бобром — командиром спецназа, никак не мог отделаться от мысли, что что-то еще не доделал. Во время доклада о поисках какая-то идея промелькнула, но растворилась в кажущейся тщетности предпринимаемого. Это было, какое-то обстоятельство, возможно, помогшее Алексею на этот час избежать поимки. Молодой лейтенантик, желающий поскорее попасть домой, доложил ему, что проверил квартиру погорельцев, при этом честно сказав, что она закрыта, а внутрь проникать он не имеет права.

Здесь и сверкнула догадка: «Изнутри дома в нее попасть могли бы только хозяева, а снаружи его бы заметили… если только он…» — именно здесь его размышления и прервались минут двадцать назад.

Уже садясь по машинам и снимая ограждение, Евсей вспомнил, на чем остановился. Теперь необходимо было восстановить ход мысли. Махнув рукой Еремею и остановив отъезд спецназа, он подошел и уже вслух продолжая прежде потерянное рассуждение, обратил на него внимание майора:

— Изнутри-то он вряд ли мог пробраться… хотя… а вот снаружи…

— Константиныч, мог… да только мои ребята его бы враз срисовали…

— Угу… если только он раньше нас здесь не оказался… Давай еще, а…

— Евсей, может ну его, задолбались уже… Ну, попался бы уже — и вдоль и поперек прочесали… Прос…ли — это точно! Нооо, и он не прост! Я его еще по армейке помню — он сам в рот не полезет, а и из ложки вывернется…

— Давай, давай, надо… или сам полезу… И чтобы с двух сторон: с балкона и с входа, да постарайся, чтоб без казусов!

— Есть!.. Братва… — В это время Касаткин прощался, извиняясь за неудобства. Провожать его никто не пошел, хватало двоих офицеров, прихваченных с собой для поручений. Встретив внизу спецназ, готовящийся к штурму, полковник поморщился, хотел остановить, но Ротов настоял.

— Тогда под твою ответственности, и дождитесь пока я уеду.

— Так пока оцепление, пока план…

— Пошел ты в ж. у!

— Есть!.. — Плюнув вдогонку, Евсей, перекрестился зачем-то и пошел в сторону Бобра:

— Ну чо, скоро?

— Да минут десять, оцепление сейчас выставим… Константиныч, да нет там никого…

— Наверное, только год спать не смогу…

— Ну, если только ради твоего спокойного сна… — Через десять минут из подъезда выходили гости Марины: отец, его друзья и она сама. Настроение у всех было замечательным. Больше всех радовала дочка доктора наук. Буквально светясь счастьем от понимания, что ее любимого не задержали. Не чувствуя ног, она шла рядом с папой, напоминая ему себя еще школьного возраста.

Радость была в уверенности, что Зигфрид-Алексей смог уйти незамеченным. Как это у него вышло, ей было непонятно, ведь подвал обыскивали несколько раз. Хотя, что удивляться, он же волшебник.

Отец сел в свою машину, в другую — двое его знакомых. Помахав руками и попрощавшись, они дружно выехали на проходящее всего в нескольких метрах шоссе, но уперлись в грузовик с огромным кузовом, перевозивший на располагающуюся через квартал стройку стекловату. Расстояние от балкона до раскорячившегося монстра было шесть-семь метров. Из стоявших за ним автомобилей хорошо было видно происходящее вокруг зияющего черным прогалом балкона сгоревшей квартиры.

Снаружи, сверху и сбоку на канатах, зависли вооруженные люди в камуфляже. Одновременно их заметила и проходящая мимо оцепления, Марина. Сердце сжалось именно в тот момент, когда внутри полыхнул яркий свет и раздался хлопок от разрыва светошумовой граты. Поднимая голову, люди увидели одновременно влетающих в проем балкона двоих спецназовцев и вылетающего изнутри человека. Понять, что это человек, сразу не получилось — нелогично это было, да и невероятно.

Пока из квартиры вырывались крики, команды, что-то полыхнуло еще раз, засуетились люди в форме на земле, вылетевший же пропал, растворившись на шоссе. Соснины, отец и дочь, вскрикнули, да так и остались с раскрытыми ртами, остальные удивленно смотрели в предполагаемую сторону его исчезновения, но ничего не видя, только что и говорили: «Бэтмен какой-то!».

Одновременно с происходящим была организована облава и преследование. Алексею бесследно исчезнуть не удалось, кроме того он подвернул ногу, приземлившись, хоть и мягко в кузов со стекловатой, но неудачно пытался оттолкнуться, чтобы продолжить свой путь.

Все, что он смог — перепрыгнуть на крышу автобуса, проезжавшего мимо стоящего тяжеловоза по встречной стороне шоссе, что не осталось не замеченным. Именно здесь погоня и входила в фазу обострения, где каждое движение могло стать последним. Преследующие, впрочем, не имели цели ликвидировать беглеца, а лишь задержать, что стало сейчас делом чести, ибо теперь было понятно, что именно спецназовцы уже трижды за сегодняшний день «просмотрели» его…

Алексей всего не больше чем на минуту выпал из поля видимости полиции, чем и воспользовался, буквально свалившись в кусты на обочине. Листвы еще не было, он рассчитывал на темноту, но прямо здесь стоял фонарь, на момент прыжка без освещения.

Странны и не напрасны бывают совпадения, которые люди привыкли называть случайностями. Бойцы, сидевшие за стеклами пролетавших мимо него двух машин, внимательно всматривающиеся по сторонам, получили в виде аванса, вспышку замигавшего ярким светом плафона, осветившего так не вовремя место кажущегося спасения. Двое сразу заметили фигуру человека, прячущегося в «лысом» кустарнике.

Смысла скрываться больше не было. «Солдат» смотрел на приближавшихся веером «ангелов его смерти», как ему казалось. Других мыслей, кроме одной не было: «Только бы ей ничего не предъявили!». Под конец подумалось: «Наверняка попаду к ней на секционный стол — захотят над ней поиздеваться! Лишь бы глаза не вылетели, а так…» — домыслить он не успел. Оставшиеся пять метров офицеры преодолели рывком, снеся его вместе с последней надеждой. Скручивали надежно пластиковыми наручниками, затягивая наверняка, не только в запястьях и выше голеностопов, но на локтях и в коленных суставах.

Как связанного дикого хищника, с кляпом во рту и мешком на голове, бросили вниз головой на пол «Форда Эконолайна-350», сверху сели двое дюжих парней. Ни дышать, ни говорить, ни видеть, ни даже чувствовать что-либо возможности не было. Все тело ныло, но настоящая, лишь усиливающаяся боль была только внутри.

Автомобиль тронулся, но сразу же остановился. Послышался звук отъезжающей в сторону открывающейся боковой двери. Человек, показавшийся в проеме, посмотрел исподлобья на двоих здоровяков, те начали подыматься. Сделав им знак освободить салон машины, подполковник взял из рук капитана пистолет системы Ярыгина, снял с предохранителя. Патрон оказался в патроннике, поэтому досылать не потребовалось.

Сменив их, он закрыл за собой дверь, и кивнул, внимательно смотрящему на него, водителю. Плавное движение пистолета в руке дало понять, что свидетелей быть не должно. Мужчина сел на обшитое дерматином заднее сидение, больше похожее на кожаный диван. Пистолет лег рядом на сидушку. В руке появился боевой нож, сделанный на заказ. Жало сделало несколько пассов поперек оголенных мест тела лежащего и застыло напротив сердца со стороны спины. «Вонзить, повернуть и все! И никаких проблем — попытка побега…» — жало коснулось куртки…

Трое в камуфляже жадно курили, глядя на застывший кузов минивэна. Спереди и сзади его подпирали мощные бронированные «Тигры» на базе ГАЗ-66. В каждом было еще по трое сослуживцев. В салонах играла музыка, ей вторили двигающиеся в такт крепкие тела в камуфляжах…

— Выжру сегодня литруху! Задолбало все!

— Че так?

— Да… по ходу, нормальный парень этот «Солдат»… Мог бы нас с тобой легко вальнуть…

— Мог бы, не мог бы… вон… как куча дерьма пол плющит. Что-то мне… «Бобер» наш не нравится…

— Думаешь, к ангелам отправит?… Че ему, как с гуся вода… а мы потом подтвердим, что задержанный пытался свалить, вот и пришлось вальнуть…

— Жизнь — дерьмо! Ну и чего думаешь?

— Ничего, время покажет…

Лезвие скользило по пластику, освобождая, сначала локти, затем ступни, после колени.

— Руки оставлю, пацаны могут неправильно понять… Ну что ж, братулец?!.. — Алексей повернулся, с маху сел, привстал и опустился рядом с другом, подвинув бедром пистолет:

— Здорова, Ерема! Не думал, что от тебя смерть приму. Хотя… знаешь, даже рад этому… Местечко… потом ей покажешь… — ей нужно… Наверняка из моего черепа что-нибудь сделает и на самом видном месте поставит… А может…

— Ты сейчас о ком?

— Ооо…

— Нет, по поводу смерти?

— Ну, а разве нет?… Сейчас в лес…

— Ну так-то да… Так и хотят… ээээти… Не бзди, братан, в тюрьмушку маленькую такую… повезем тебя. Я уже добро у начальства взял. Но это все, что я могу. Там тебя, как зеницу ока хранить будут… и жди гостей — у Касаткина и у «Диснея» врагов много, может быть и помогут…

— Вряд ли! Высосут, что нужно, а потом в тот же «расход» — куда-нибудь на «Огненный»…

— Старик, яяяя… не знаю чем тебе помочь! Бог свидетель, что хочу, но…

— Ты и не сможешь, только голову буйную на плаху рядышком положишь. Вот что, если помочь хочешь… дай слово, что не повредишь Марине и ни одному человеку не обмолвишься кто я — кроме тебя никто и не знает. Я Кузьмин… понял… им родился, им и умру!

— У тебя оно есть…

— Дай ручку, написать пару слов…

— Не убежишь?

— Хм…

— Верю… извини… — Алексей на клочке бумаги вывел: «Верь ему… Теплышко моё, люблю тебя!».

Потом вынул из кармана длинные четки вишневого цвета с дубовым крестом и, протягивая, произнес:

— Ерем, отдай это ей… Если хочешь помощь, сделай то, что она попросит, конечно, если криминала в этом не будет. Она девочка умная и осторожная, не подставит…

— Это все?

— И скажи ей… вот что… Пусть опасается «Диснея», он это просто так не оставит, и ее в покое не оставит. Скажи, что он тщеславный и падкий на острые ощущения. Эх, если бы он исчез куда-нибудь! Может быть, все и развалилось бы… Спасибо тебе «Бобёр», жив останусь — не забуду…

— Куда уж там… Бочкой коньяка не отделаешь!.. — Бобр вынул двое пластиковых наручников, несильно затягивая, надел их на запястья и на ноги, и оставив сидеть на диване, взяв пистолет, вышел…

Глава четвертая Ступени

«Того, кто питается надеждой, ничто не в силах повернуть в уныние».

(Свт. Иоанн Златоуст)

С того дня, разделившего ее жизнь на две части, прошло больше двух недель. Не было ни одного человека, который хоть немного не сопереживал ей. Это не казалось странным, хотя роман их носил необычный характер, особенно учитывая личность самого ликвидатора, которая вряд ли обывателем могла восприниматься со знаком плюс.

Журналисты старались из всех сил, правда, надо отдать им должное, злого про «Солдата» написать не получалось. Статьи и телевизионные программы выстраивали образ не такого уж и плохого человека, возможно благодаря его природному обаянию, а может быть… кто знает — на все воля Божия…

Любая поддержка ей ценилась, но ни одна не могла облегчить страданий. Марина Никитична судорожно искала хоть какой-нибудь выход. Ее устраивало только освобождение любимого ей человека. Что-то обещавшие адвокаты доверия не вызывали, высокие чины, пока и говорить на эту тему опасались, оставалось надеяться только на себя.

Утишал любимый отченька — Владыко Матфей говорил об этом испытании как о должном и, главное, проходящем. Молился сам, обнадеживал, уча уповать на Промысл Божий, предлагал любую, посильную для него помощь. Горючие слезы, проливаемые на его епитрахиль, вызывали сильнейший отклик в душе старца, и изливались нектаром любви и успокоения на сердце страдалицы.

В нем, в своем шефе Стражнике, в давнем друге Юрке Болотове, пусть и гее, но настоящем товарище, в его близком друге Андрее, тоже «судмеде» и, конечно, в своих родителях видела Марина поддержку и готовность помочь в любом деле, пусть полном криминала — на то и настоящие друзья!

Сейчас она ехала на встречу, после странного звонка и краткого разговора с человеком, назвавшегося другом ее любимого. Вот уже и назначенное место. Выйдя из машины, Марина позвонила по оставленному номеру телефона:

— Добрый день, это…

— Я вижу, вижу… в проулочек входите и направо…

— Идууу… идууу… ииидууу… Боже тут дверь… и воняет… и большой замок висит… Аааа!.. — Сзади, кто-то положил руку ей на плечо. Под тяжестью она даже присела. Рука повела немного и неожиданно нежно в сторону, в то время как другая потянулась к двери, легла на ручку и рванула. Замок отлетел, дверь открылась. Марину втолкнули внутрь:

— Не бойтесь…

— И не думаю. Я в тебе дырок наделаю, если что…

— Я и не сомневаюсь, Леха сказал, что шутить не нужно…

— «Сказал»? А вы-то кто?

— Друг… вот… — Протягивая сверточек, «Бобер» показывал на дверь в дальнем конце комнаты:

— Нам туда…

— А почему я должна вам верить?

— Леха верит, остальное ваше дело…

— Ой! Его четочки! Ой! Его почерк, какой-то правда…

— У него до этого руки были связаны… очень связаны…

— Пытали?

— Я нет…

— А вы кто?

— «Бобер».

— Как это?

— Погремуха такая..

— Вы тоже, из его… как это..

— Я подполковник, командир спецназа, когда-то мы с Лехой служили вместе. Долгая история… Я его арестовывал — выхода другого не было, его бы все равно убили, а так хоть жив. В общем… да-да, сюда, тут нас не найдут… кафешка маленькая, все свои, если что, здесь меня и ищите, если что… Кофейку?

— Нееет, не люблю…

— Совсем?…

— Сок, если можно… натуральный…

— Хрен его знает, может и можно… Так вот. Отпустить я его не мог, но в тюрьмушку определить помог… пока он там, жить будет… — Следом он передал все, что просил Алексей и замолчал, давая время осознать услышанное.

— Так… Как я поняла, если этот сраный «Дисней» перестанет существовать, то особо заинтересованных больше не будет?

— Финансирует все он — ээээт точно!

— А на какую помощь от вас можно рассчитывать?

— Вот этого вот он не уточнил, а я сам и не знаю… Кстати, «Дисней» стал, как это в наше время просто, имея деньги, депутатом городской думы. Помочь, я вам смогу информацией… можно людей в охрану дать, ну там тяжести потаскать…

О чем-то задумавшись, Сосненко, неожиданно повеселела, и задористо, производя впечатления только что свихнувшегося человека, поинтересовалась:

— И трупы тоже?

— Да нам-то что, хоть и… Какие трупы?

— Ну вот… А я уж было…

— Постойте, барышня, криминал — это мимо меня, остальное с удовольствием.

— Да это так, к слову, «Бобрик», не волнуйтесь. Я все поняла. Вы и так многое сделали. Это я так о своем докторском…

— Вы что, работу на дом берете?

— А вы милый… Если бы я брала работу на дом, то я жила бы в домашнем морге или сумасшедшем доме.

— Хм… прикольно! Вы что, трупы режете?

— И режем и зашиваем, и еще многое делаем. Хотите посмотреть?

— Хм… любопытно, но не сейчас…

— А скажите пожалуйста, «Бобер»..

— Можно Еремей и на «ты»…

— Еремей… хорошо… как ты думаешь, Алеше… моему, будут делать психиатрическую экспертизу?

— Разумеется… только где, не знаю… Наверное, можно договориться.

— Значит можно договориться, а кто решает и где?

— Наверное, судья…

— Вопросов больше нет…

* * *

Стараниями подруги Марины Натальи, известного в Санкт-Петербурге, да в России адвоката, экспертизу назначили в «Бюро судебно-медицинской и психиатрической экспертиз», как было написано на табличке при входе в клинику — место работы Сосненко. Против никто не был. Чтобы сама Марина попала на эту экспертизу ничего официально предпринимать не было нужды. С Лехой они не были пока по документам мужем и женой, их отношения уже многими забылись, а остальные и не знали.

Время оставалось до знаменательного дня около месяца, а готовить предстояло многое.

Марине всегда нравились головоломные загадки с лабиринтами несводимых воедино тайн. Сама она хоть и увлекалась историей интриг, но в длинные цепочки планов не верила — всяк одно звено да даст разрыв.

Сегодняшний же план, разработанный ей, был просто невероятно сложен, да что говорить, просто невыполним. Поэтому и овладел ей полностью и страстно. Она видела конец удачным, чувствовала, что сможет справиться и мечтала, что его по достоинству оценит любимый.

Первая и основная часть уже воплотилась — экспертизе в нужных ей стенах быть. Все остальное, в основном, зависело от нее, именно поэтому была и уверенность в достижении цели…

Несколько дней назад на освидетельствование привезли труп неопознанной женщины, и именно это событие, сперва, совсем ничего не значащее, и сыграло одну из важных ролей в выстраивании четкой линии плана.

Санитары подготовили тело и уже хотели сделать «срезы», чтобы она смогла продолжить сама, как что-то затеребило в мозгу. Она попросила остановиться, после и вовсе отпустив их, сказав, что сделает все сама.

При первом взгляде ничего особенного — красивое молодое тело, как ни странно, женщины, обозначенной в карточке как «БОМЖ». В принципе это был просто дежурный вариант вскрытия, после которого само тело за ненадобностью родным, которых не было, либо уничтожалось, либо привлекалось для каких-нибудь исследовательских нужд. Взяв стекла, в которые упаковывались частички внутренних органов, отправляемых на гистологию, она наполнила их предыдущими пробами, соответствующе надписала и уселась напротив, задумчиво уставившись в обездушенную материю: «А что если тебе, красивая шкура, подарить новую жизнь… нет, нет, не оживить, но дать историю, весьма приличную, даже интригующую, подарить другое имя, другой статус, украсить… и кто знает, может быть, могилу твою станут навещать люди, да и могилу ты приобретешь, а не просто будешь потеряна среди миллионов других бездомных. Жаль, конечно, что твоя жизнь, при твоих-то данных, сложилась так прискорбно, но ведь не зря все это!.. Так и есть, не зря! Таааак, с чего бы начать? Ну конечно! Я, правда, не эксперт по нанесению татуировок, но все таки что-то да могу!».

Через час с небольшим Марина стояла, держа в руках машинку для нанесения тату, осталось выбрать, с какого рисунка и на каком месте начать. Проработав все ночь, она осталась вполне довольной. Вытащив из сумочки литровую бутыль темно-коричневого цвета, за которым только съездила, и целлофановый пакетик, пахнущий болотом, она положила на секционный стол, и, вздохнув, произнесла: «Теперь мы тебя «утопим»». Жидкость из бутыли военврач ввела эндотрахеально (через трахеи) в схлопнутые легкие, запихав в рот немного болотистого субстрата: «Не забыть бы потом в нос…» — но эта мысль осталась уже позади, поскольку впереди предстояло бальзамирование[5]. Одевшись в биозащитный костюм, напялив кислородную маску, она приступила к делу, как всегда с азартом и искусством творца.

Спустив всю кровь, возлюбленная «Солдата» сделала крошечные надрезы ввела через них в бедренную и легочную артерии, соответственно и по очереди, лапароскопическую трубку, предварительно сняв с нее колпачок с камерой, и включила аппарат, подающий под давлением раствор формальдегида[6]. Розовая густоватая ядовитая жидкость постепенно пробиралась все дальше и дальше, пока минут через сорок не заполнила необходимое пространство в теле умершей. Сквозь маску немного пробивал сладковато-гнилостный запах яда, но к нему любой мастер бальзамирования испытывает определенную слабость, как великий повар к немного подтухшим или изначально не очень приятно пахнущим продуктам, которые использует в своей кулинарии.

Пока проходил этот процесс, майор, взяв два крючочка и еще некоторые приспособления, назначения которых были известны только ей, поскольку здесь больше не было знатоков египетского бальзамирования, и принялась вынимать мозг через нос. Вместо него судмедэксперт закачала быстро сгущающуюся жидкость с примесью того же раствора формальдегида, в застывшем виде принимающую отдаленно напоминающую форму мозга, но без извилинок, чего и не требовалось.

Оставалось проколоть тем же раствором кожу лица, более крупными иглами внутренние органы и, наполнив, немного переделанным в процентном соотношении, составом глазные яблоки, потом погрузить «готовое» тело в ванную с раствором формальдегида на полтора часика, после чего можно собираться домой, предварительно упаковав и поместив это произведение в специальный холодильник. «Оформлю завтра, нужно подумать… может, как невостребованное тело, переданное для практических занятий курсантам медакадемии… остальное потом… Осталось найти еще мужчину, и будет пара на загляденье… Главное успеть…»

* * *

Валера Симурин всматривался в движения танцующей перед ним девушки. В танце не было ни одного пустого места. Такого владения всем телом нельзя было предполагать в человеке, тем более, встретившемся у тебя на жизненном пути. Такой пластикой и грацией обладают только животные. Давно он не видел такого воплощения чего-то дикого и сексуального. Траектория движения плавного изгиба заканчивалась в неожиданном месте, но не застывала, а переходила в другое. Открываемое взгляду манило, но не показывалось полностью, что разжигало не столько любопытство, сколько желание. Так продолжалось уже минут десять и ни одного повтора!

Это тело! Оно будто выточено из пластичного упругого, но все же мрамора, выточено, но не статично, не чета застывшему изображению скульптур, пусть и схваченную гениальным скульптором смену перехода пластики одного па в другое.

Все в этом теле: руки, ноги, шея волосы, таз, туловище, все и в более мелком разделении, казалось, жило независимо друг от друга, но сливалось, изгибаясь в такт мелодии, соприкасалось, ласкалось, гладило, подталкивало, обнимало. Движение не происходило в каком-то одном месте, но развивалось во всей танцовщице, иногда сталкиваясь в одной точке, снова развиваясь из нее.

Видно, что танец давался ей легко, он не был представлением для кого-то, но настоящая полноценная жизнь, воображаемая внутри скрытого эротического мира девушки, ее и того, кого она в него впустила. Этим «кем-то» был не Симурин, хотя кроме него здесь больше из живых никого и не было. Сейчас она делала это исключительно для себя, с каждым движением распаляясь и возбуждаясь, отправляя эмоциональный посыл в своих мыслях любимому человеку.

Завязанные черным шелковым лоскутом глаза были границей видимого только ей рая для двоих, шест, в виде трубы служил в реальном мире ориентиром, вокруг которого и происходило представление, музыка — пищей для воображения. Наполненный придыханиями и возбуждающими ритмами звук, вырывающийся из динамиков, покрывал любые другие, жажда любви телесной, о которой кричала каждая клеточка ее тела, призывали к ласкам. Все чаще пальцы, волосы, выбрасываемые волны флюидов скользили по ее коже, а само тело по холодному металлу, все активнее напоминая прикосновения любимого человека к эрогенным зонам.

Из одежды, и так почти не прикрывавшей роскошную фигуру, остались белый колпак с красным крестом, белые чулки, прикрепленные к пояску, туфли на высоком каблуке, алые, как свежая кровь, появляющаяся после пореза на поверхности кожи, и совсем тоненькие трусики.

Мужчину не смущали не место, ни время, ни странное и неожиданное приглашение бывшей любовницы. Одного блеска ее глаз хватило, чтобы восстановилось прежнее доверие, пропал мир с его нуждами, правилами, потребностями.

Эта женщина сводила его с ума давно. Их расход состоялся по его вине, подлой, гнусной, не мужской. Три года назад они были приглашены в одну компанию, женщины и мужчины в которой оказались любителями группового секса, впрочем, не знала об этом только она. На пике веселья, когда алкоголь уже пропитал головной мозг, достаточно раскрепостив скованность, как казалось Валерию, и он условным знаком дать понять, что можно начинать.

Не задумываясь о ее отношению к этому, он распластался по дивану в предвкушении долгожданного зрелища. Сейчас его волновала только сцена ее насилия другими, что должно было доставить огромное удовольствие.

Та, которую он так «любил», совершенно доверчиво и расслабленно ждала совсем другого и явно не здесь. Она замечала за ним некоторые странности, какую-то обиду и даже кажущееся удовольствие от нанесения ей редких оскорблений и небольшого насилия над ее личностью, девушка не столько прощала, сколько не хотела замечать, пока не наступил сегодняшний день.

Сразу заподозрить неладное не получилось, поскольку подобное казалось невероятным, и лишь когда двое посторонних мужчин принялись настырно гулять по ее телу своими руками, а затем настойчиво раздевать чужую женщину, она попыталась сопротивляться. Сопротивление распаляло и насильников, и извращенца. Мужчины были сильнее, он просить прощения не спешил, и продолжал, не обращая внимания на ее сопротивление.

Заранее силы казались не равными, изначально предполагалось, что Марина сопротивляться не станет, но вышло по-другому. Почти без одежды, с окровавленным серебряным скальпелем в руках — подарком коллег, с которым никогда не расставалась, она выскочила из дома, оставив в квартире двоих раненных молодых людей, совершенно опешивших от дикости подруги «товарища» по утехам.

Кстати, в это время возлюбленный в разочаровании удалился с чужой женой и придавался утехам с ней в другой комнате, что конечно, не осталось неизвестным…

Сегодня Симурин не мог поверить своему счастью. Он давно добивался восстановления отношений, что было совершенно не приемлемо для нее, пока в этом не появилась необходимость.

О причине вряд ли догадается человек даже с изощренным аналитическим умом, тем более, куда уж нам…

Танец перешел во вторую фазу, «дикая кошка» почти избавившись от одежды сама, принялась за совершенно растаявшего разумом и воспалившегося желанием зрителя. Она настолько увлеклась, что буквально сама себя обласкала, еле сдерживаясь, чтобы не закончить самостоятельно, прижималась, давая понять, что осталось недолго.

На самом деле одно прикасание к нему вывело ее из перевозбуждения и чуть было не заставило извергнуть недавний легкий ужин из своего организма — настолько противен был ей этот человек!

Мужчина не сопротивлялся, отдаваясь ей полностью. Одежда слетала с него как скинутая с полки шкафа стопка книг. Её возместили с лихвой откуда-то взявшиеся «игрушки», в виде плетки, наручников и фуражки для него, любителя подобных развлечение, совершенно поработив своим появлением перед «госпожой».

Несколько средних по силе, таких, как ему нравилось, ударов плетки заставили кровь бурлить, и, слившись с прежней перевозбудимостью, ввели в состояние восторга и почти оргазма. Третий удар заставил встать, остальные погнали в сторону смирительной кушетки, применяемой в психиатрической практике не только для усмирения буйных больных, но и для электросудорожной терапии, мысль о которой еще больше возбудила его.

Валера лег, поддавшись игривым грубым ласкам хлыста. По очереди ремни застегивались на запястьях, лодыжках, поясе, грудной клетке. Последний ремень затянулся на шее, что особенно его возбуждало. Ему нравилось удушье, быстро доводящее его до оргазма. Сейчас он жалел, что этот стол не был опробован еще в дни их давнего романа, о чем он вспоминал с содроганием сердца, сопровождавшегося мурашками и пробегающим по гениталиям холодком.

Как только кляп оказался во рту, девушка остановилась, превратившись в устрашающего вида ангела тьмы. Никогда он не видел такого блеска в глазах человека, никогда не испытывал такого моментально обрушившегося на него ужаса, перед кем бы то ни было, хотя ничего еще не происходило…

Выключив музыку, переключив свет на яркий, Сосненко, не переодеваясь, оставшись почти в неглиже, зная, что это лишь усилит мучения, вынула заранее приготовленные шприцы и, напевая себе под нос песенку про «сучку и стерву», приблизилась к своей жертве:

— Ну что, мразь… да, да, да… знаю, что ты хочешь сказать… Мол, искать будут… мол, знают, что ты со мной ушел, что ты напел, кому-то будто трахнешь меня… Знаю, знаю… Ты что, правда думал, что между нами после того случая что-то возможно? Ты еще тупее, чем я предполагала! Хочешь узнать, почему я тогда … Тооогдааа! Тогда ты был для меня интересен своей брутальностью, о тебе говорили как о боевом офицере, прошедшем и огонь, ииии… и все остальное…

Она сделала первый укол.

— Ты казался благородным, умным, настоящим… Я же совсем молодая, просто была очарована твоей взрослостью, зрелостью, тестостероновой насыщенностью… Да! Мне было интересно с тобой, нооо… не долго. После я терпела тебя и твои идиотские выходки, поскольку не привыкла изменять своему выбору… То, что ты хотел со мною сделать, перечеркнуло последнее, нас связывающее… Что ты мычишь? Прощение попросить хочешь? У тебя было время, да и забыла я тогдашнюю историю… Когда меня обижают, я прощаю, так что забудь… Но ты, ублюдок, обидел моего любимого человека, ты нас разлучил! Молчи, сууука… и нет тебе здесь прощения. Хотя, у тебя есть выход… я могу тебя простить, если ты поможешь… Хм… Что согласен? Неужели? Вот только согласия твоего не требуется, хотя бы потому… если ты узнаешь, как и чем… то тебе это не понравится… Ты будешь умирать не просто больно, а подходить к смерти с ужасом, тыыы… тварь! Ты станешь частью того, что спасет его и не позволит разлучить нас… — Накинув халат, Марина Никитична толкнула стол на колесиках в сторону двери, вывезла в коридор и направилась к «секционной комнате», то есть в подвал, этажом ниже…

Мы вернемся еще к экзекуции, которую разгневанный военврач будет проводить не только, как «ангел мести», как спаситель, придерживающийся своего плана, но и как ученый, дерзкий, хладнокровный, не отступающий от задуманного, записывающий все подробности на диктофон, который потом передаст своему учителю для изучения — это будет действо полезное еще и для науки…

* * *

Пока обратимся в фешенебельную баню, принадлежащую консорциуму, где главой был незабвенный Влад «Дисней». Фамилия нам его ничего не скажет, поскольку с девяностых авторитетных бизнесменов остались сотни, судьбы многих похожи как две капли воды, но такими отъявленными негодяями могут быть только единицы из них.

Этот человек, признающий только власть денег, не имел ничего общего ни с честью, ни с совестью, ни вообще с какими-либо правилами, которые своим существованием делают и жизнь, и отношения между людьми более-менее сносными по сравнению с тем, когда они отсутствуют.

Не станем углубляться в подробности характеристик этого человека, на сегодняшний день сосредоточившего в своих руках огромные финансовые потоки города, завязавшего на себе многие договорные отношения с сильными мира сего, имеющего на многих не нравящуюся им информацию, за счет которой добивался нужного всегда, даже когда они этого не хотели. Самое же для нас главное — именно он инициировал преследование возлюбленного Марины, теперь добиваясь его смерти во чтобы то ни стало.

Тело «Диснея», сплошь покрытое татуировками, изображающими диснеевских героев, причем за занятиями им совсем не присущими, от секса до всяческих исторических моментов, скажем награждения их наградами самим генеральным секретарем Л. Брежневым или момента вручения императорской короны Наполеону, где все окружающие персонажи были не историческими лицами с соответствующей картины, а любимыми детьми персонажами, знакомые нам всем по мультфильмам.

Его необъятное жирное тело, обмотанное белой простыней, венчалось безобразной, не имеющей волосяного покрова головой с заплывшими глазами, огромными щеками, мясистыми губами и десятью, если не больше подбородками. В нем не было ничего, что не хотелось бы поменять. Его «близкие» сотоварищи, которые таковыми только считались, потому что рано или поздно пропадали без вести навсегда, походили на него внешне и не были никогда умнее или прозорливее. Последних он опасался, держал на отдалении, пользуясь их услугами через посредников, благодаря чему никогда ничем не рисковал.

Если кто-то из исполнителей его воли начинал подозреваться властями, то исчезал, унося с собой в неизвестную могилу все тайны и свидетельства передачи воли патрона другим лицам.

Исключением был лишь один человек, специализация которого требовала всегда личного общения. Оба не скрывали никогда взаимной неприязни. Не доверие лежало в основе их отношений, а значит, каждый из них понимал: рано или поздно кто-то первым пожелает прекратить их раз и навсегда.

Алексей уже год как оборвал цепочку, ведущую к нему, и только стечение обстоятельств слило его интересы с интересами Влада. Получилось это через общего знакомого, которого таковым никто из двоих, к тому времени уже противников, не считал.

Авторитет, которого устранил «Солдат» последним, последствия чего и привели его к самой большой любви в его жизни, оказался не только врагом исполнителя, но и «Диснея». Посредник найдя «ликвидатора», предложил ему крупный в финансовом отношении контракт, после которого первый рассчитывал скрыться навсегда, покончив со своим совсем неприятным ремеслом, которое возненавидел за последнюю заключительную фазу.

Акция прошла бы без эксцессов, не узнай Влад о личности киллера от того же посредника буквально за день до готовящегося события. Новоиспеченный депутат городской думы, а Влад таки стал им благодаря поддержке своих «друзей» в чиновничьих креслах и огромным финансовым возможностям. Нюанс определения места готовящегося покушения состоял в нахождении жертвы в одной точке. Все лица, с которыми тот имел дела, независимо от их статуса и ранга, прибывали на переговоры в его резиденцию, находящуюся почти в центре города.

Монументальность разноэтажных строений, их архитектурные особенности, план расположения зданий, представлявший собой внешне большой прямоугольник с несколькими внутренними двориками большой площади, тремя въездными воротами и несколькими подъездами. Комплекс, еще двадцать лет назад принадлежал министерству обороны. В нем располагалось одно из военных училищ, которое, по опять-таки стечению обстоятельств, окончил сам стрелок, а посему знал каждый закуток.

Таких подробностей «Диснею» известно не было, зато и глупый бы понял, что другого места нет и быть не может, а значит «Солдат» будет пытаться использовать слабые места именно этого форпоста.

Расчет был простой, хотя и многоходовый. Сообщить «своим» силовикам о готовящемся покушении, которое, естественно, дадут провести до печального конца, поскольку он выгоден всем сторонам, заранее определить лежанку снайпера, чтобы накрыть его, что называется по горячему следу, и обязательно ликвидировать на месте.

Последний фактор мог стать слабым звеном, но Влад усилил его, пообещав сто тысяч долларов за устранение.

План выглядел не сложно, а вот дивиденды ласкали не только слух, но и погоны, и грудь кителей, и карманы участников.

Но «на то и щука, что бы карась не дремал»! Леха был уже не молод, обладал богатейшим опытом с соответствующими навыками, был лучшим в своем деле и, что не маловажно, единственным выжившим из всех, кого он когда-либо знал из соратников по «цеху». Разумеется, продумав все нюансы, он всегда закладывал в основу принимаемого решения контрмеры, которые могут принять против него. Удобных мест было четыре, но все они после небольших усилий могли стать ловушками. Все они располагались на чердаках близлежащих зданий, и лично им определялись с первого взгляда.

Задача становилась интересной, поскольку оказалась почти не выполнимой. Убрав этого авторитета, оставалось «сработать» самого «Диснея» и почивать на «заслуженной, а главное обеспеченной пенсии».

После нескольких дней раздумий он все-таки решил продумать вариант исполнения из здания УВД. На выбор предстали два кабинета. Один постоянно был занят, второй посещался периодически, но выстрел из него представлялся трудно производимым из-за критического угла атаки. При этом пришлось бы раскрывать настежь огромное окно, что привлекло бы внимание.

Первый кабинет можно было бы освободить на несколько часов, элементарным звонком с сообщением о заложенном взрывном устройстве или организовав этажами ниже небольшой пожар.

Но неизвестным оставалось время, в которое «клиент» мог появиться в сетке прицела. «Не было бы счастья, да несчастье помогло» — когда он в очередной раз пробирался по пробкам к месту точки наблюдения, в его машину врезался минивэн. Авария была легкая, затраты на ремонт мелочными, но водитель сам потребовал приезда ГИБДД, что предоставило какое-то время для общения. Оказалось, что это был курьер доставлявший фурнитуру для установки бронированного стекла высшей категории защиты в зимний сад интересующего особняка. Леха тогда вспомнил начавшиеся работы по восстановлению прозрачного купола на крыше ближнего к УВД крыла комплекса. Еще подумалось: «Это было бы неплохо — прямо таки решение всех вопросов.»

Новость оказалась только началом. Далее выяснилось, что работы велись спешно, и должны были закончиться к определенному числу, поскольку именно на этот день была назначена встреча с японцами.

Там же должны были посадить японскую вишню «сакуру», которую необходимо было заставить цвести в непривычное для нее время. Солнечный свет, наиболее выгодный для подсветки, падал с полудня до часа дня, что и определяло примерное время производства выстрела, поскольку на встрече должно было присутствовать само интересующее лицо.

Выбор был небольшой, справиться с такой толщины стеклом мог «Барретт» М82 (калибра 12.7 на 99 мм) или отечественный образец СВН-98 (калибра 12,7 на 108 мм), были и еще варианты, но достать получилось именно СВН-98, с приемлемой длиной 1350 мм, которую хоть и тяжело, но все же получалось доставить на место незамеченной. Другими словами, сложности в мгновение ока обрисовались четкими гранями, что было уже решаемо.

В день «Д» в здании УВД прозвучало оповещение, объявляющее пожарную тревогу, и требующую поголовную эвакуацию сотрудников. В самый пик ликвидации очага небольшого пожара, не успевшего, благодаря своевременному звонку распространиться на этаже, прозвучал громкий странный звук, через две минуты после которого в управление же раздался звонок, сообщавший о состоявшемся покушении на очень влиятельного человека в городе, чего ждали все оперативники, рассредоточенные в засадах у предполагаемых снайперских лежек. Они доложили о чистоте и пустоте в своих вотчинах, что навело на мысль о наличия еще одной, неучтенной.

Кто-то обратил внимание, что здание самого УВД очень выгодно расположенного с точки зрения использования снайпером. В это время какой-то выходящий капитан посетовал, что пожарные совсем одурели и устроили потасовку с каким-то молодым человеком, пытавшимся несколько минут назад выйти через черный ход, и что тот отбивался продолговатым черным кейсом, явно с чем-то тяжелым.

Все рванули в указанное место, стараясь охватить, не только изнутри, но и с тыла здания все возможные отходы.

Сам же капитан в это время испарился, хотя его и окружали несколько любопытных сотрудников, один из которых отметил, что видит его в первый раз.

Быстро обнаружилось, что в указанном месте пожарных не было, соответственно, как и инцидента, а сообщивший о нем, по идее, не мог отойти больше чем на квартал. По мгновенно разосланной ориентировке все находящиеся в радиусе километра полицейские приступили к поиску, и почти сразу наткнулись на пакет с формой, догорающий в огне горящей помойки. Разумеется, начали отрабатывать этот сектор и наобум почти настигли беглеца, хотя и не знали о его местонахождении.

Предположив, что преступник овладел транспортным средством — тяжеловозом для перевозки стекол, бросились за ним. Остальное мы уже знаем, как и Алексей знает о том, что его «сдали».

Кому он этим обязан было понятно, а потому ясно, что вся полиция ищет его и перекроет все возможные пути, ведущие к его известному только ему одному убежищу до позднего вечера, поэтому и нужно было где-нибудь схорониться.

Кто же знал, что эти несколько часов смогут возбудить в его сердце такое небывалое чувство, отодвинувшее за задний план и чувство самосохранение, и требования навыков, и голос разума…

Именно это сейчас вспоминалось с позиции владения информацией собеседниками. Разговор подходил к концу, закончившись требованием не оплошать в этот раз.

Полковник Касаткин, возглавлявший несколько месяцев назад это мероприятие и так помпезно его проваливший, клялся и божился, что в этот раз все пройдет как по маслу:

— Влад, ну что ты, совсем меня за идиота считаешь?! Тогда как было: иди туда, не знаю куда, ищи то, не знаю что! Сам ведь оплошал… Ладно… Ты вот что. Переведи-ка по полтинничку двум моим человечкам, чтобы они знали, за что рискуют. Один да попадет…

— Че, сразу дуплетом…

— Неее… с разных точек валить будут. Спецы что надо. Знают только одну команду — «фас!».

— Ну смотри, может своими еще помочь?

— Ааа-га… еще и познакомить. Все будет сделано на высшем уровне, нужно только постараться не зацепить из конвоя кого-нибудь. СОБРовцам это не понравится! А эти еще те псы, всем за своих глотки рвать будут, не взирая ни на чины, ни на звания.

— Да ладно, деньгами все решим… Короче, третьего раза у тебя не будет… Срань… аааа.

— Голова?

— Да не только… а башка вообще!

— А ты к Дмитричу…

— Это еще кто?

— Ты чо?! Спецклинику помнишь?

— Ну…

— Главврач там.

— Он дураков лечит, я че, похож на…

— Он гипнозом — один из сильнейших у нас. Блокаду поставит, так ты не только о болях головы забудешь, но и ср. ть перестанешь.

— Не гони, а! Я в чудеса не верю. Ееее… хоть пулю в голову вгоняй…

— Короче, Влад, я через два часа у него, если чего, дай знать, я поинтересуюсь. На всякий случай — у него половина Питера обретается, и всем помогает, конечно, не за дешево, нооо…

— Ну… может… а то таблетки только по печени бьют… — В Леху должны были стрелять по его выходе из клиники, после проведения психиатрической экспертизы, поэтому свой судья не задумываясь дал разрешение на проведение именно там. Для этой компании совсем не важно было, кто именно проведет экспертизу и чем она закончится. По понятным причинам, торопить это мероприятие не собирались, хотя подозрения о даче арестованным кое-каких показаний на «Диснея» беспокоило. «Какая разница, что он там говорит, если как свидетель до суда не доживет… да и до своего-то не доживет… Хе-хе-ех… А к Дмитричу… пожалуй поеду, заодно и сам посмотрю, че там, да как… да на телочку Лехи-ну полюбопытствую — может, себе прибрать!» — с этими мыслями набрал номер полковника:

— Слышь, Валерич, ты там пошеруди со своими по поводу Дмитрича, может записать надо на прием, или как там… как его, кстати, полностью-то?

— Виктор Дмитриевич Стражник, советую…

— Да понял, понял… Когда к нему подъехать-то можно? А то уж и сил-то нет…

Через час Влад сидел в удобном глубоком кресле, невнимательно слушая доктора. Его веселил, несмотря на головную боль, вид ученого, показавшегося ему каким-то «неприбранным», неухоженным, погруженным в свои мысли и лишь изредка выбиравшегося из них, поглядеть на таких как он, и то ради научного интереса, а не денег. Таких типажей он не опасался. Подобному к себе отношению способствовал и сам главврач, будто рассеянно произнося предложение за предложением.

«Че он тут лепит? Какие-то кодовые слова, какие-то установки, какие-то «можно» — «нельзя»».

— Да делай, доктор, делай… Если поможешь, я тебе новую больницу куплю…

— Больница сама себе поможет, лучше церкви помогите…

— Я уже две построил — надоело! Тянут и тянут эти попы деньги, а толку с них… так, как они грехи отпускают, я и сам могу! Ну че там, долго еще колдовать-то будем?

— Сейчас я скажу слово и вы «провалитесь» в ваше подсознание, после я скажу другое, и вы выйдите из этого состояния в полном здравии и сознании…

— Ага… — После произнесенного обещанного слова «Дисней» действительно исчез из этого мира, погрузившись в состояние, о котором совсем ничего не вспомнит, в котором не заметит и прошедшего получаса, в течении которого доктор снимет с него все нужные медицинские показания, необходимую информацию, глубоко запрятанную, включая преступления, компромат, нехорошие планы, возьмет необходимые анализы, заполнит карту клиента, и даже выпишет счет.

Прошло тридцать минут, встрепенувшись, Вадим вздрогнул и устроился поудобнее в кресле:

— Ну чего, док, когда уже?..

— Вот тут распишитесь, это вам для оплаты…

— Какой оплаты, ты лечить-то будешь?!

— Милейший, а у вас разве что-то болит?

— Дааа… в натуре… колдун… — вообще ничего… Это как у тебя так?!

— Вы полчаса, уважаемый Владлен Павлович, отсутствовали, посмотрите на время…

— Вааау! Ну че, я пошел. Ты вооооще, док, в порядке!

— Чем могу, чем могу. Всегда рад помочь уважаемому народному избраннику. Если вам или еще кому-нибудь помощь понадобиться, милости прошу. Всех благ… — Влад вышел с кристально чистой головой, ловя себя на мысли, что и мыслей в ней не так много, и совсем нет тех, что приучены напоминать об опасности…

Стражник вытянул ноги, скрестил руки на груди, и стал ждать вызванную по громкой связи Марину Никитичну. Узнанное у клиента совсем не радовало. Кое-что сходилось на его заведении, на Марине и том самом Зигфриде, который был депутату как кость в горле. «Теперь понятно, что за кутерьма происходит, но совсем не ясно к чему она может привести. А мне вообще все это нужно?!»

Вошла, как всегда будто вихрь, Сосненко и, получив разрешение, плюхнулась в кресло. «Почему она выбирает всегда самое неудобное?» — но вслух произнес:

— Ну-с, Марина Никитична, что делать-то будем после всего этого?

— Чего… «этого»-то?

— Узнал я здесь, что ожидают нас веселые времена, а вот избегать их нам придется вместе, причем только вдвоем, никого не оповещая.

— Что, опять враги сожгли родную хату?!

— Хуже… Короче, девочка. Что для тебя некий Влад «Дисней»?

— А кто это?

— Он тебе должен был попасться в коридоре… Это тот самый человек, что хочет убить твоего Зигфрида или как его там, они, оказывается, подельнички…. Потому, наверное, один от другого освободиться и хочет… Так, твои планы?

— Да какие планы, Виктор Дмитрич?

— Ты зачем своего парня сюда вытягиваешь на экспертизу… его здесь застрелить хотят…

— Не застрелят.

— С чего бы такая уверенность?

— С того, чтооо… я не дам!

— Ааа… Это меняет дело. И чего мы задумали?

— Мыыыы…

— Конечно, мы… случись чего, с меня первого голову снимут, а ты без меня собираешься, видимо, перестрелку устроить.

— Виктор Дмитриевич, да ничего яяя… Поможете мне… нааам?

— В своем уме-то, мадам?! Мне проще из тебя…

— Мне не многое надо…

— К примеру?

— Подтвердить, что я — это я…

— Чем дальше в лес, тем жирнее партизаны! Угу… Значит, просто подтвердить, что ты — это ты?! И все?

— И все…

— Значит, рассказывать ты мне ничего не собираешься?

— Да нечего рассказать-то!.. Я вам, кстати, диктофон оставлю, прослушайте, там интересные мысли будут после проведения одного невероятного эксперимента…

— Принесешь, тогда и посмотрим, что там… Так, на всякий случай, суженного твоего застрелить хотят по выходу из больницы, после проведения экспертизы, и ты собираешься это допустить? Или я отупел, или ты перестала быть самой собой!

— Вот именно… ничего этого не будет… — только экспертиза…

— Так! Придется звонить твоим родителям и Владыке. Мне не хочешь сказать, тогда им скажешь…

— Не-ааа… — Владыко Маркелл, духовный отец рабы Божией Марины, после звонка Дмитрича просил приехать ее к утру следующего дня, и состоялась эта встреча аккурат после танцев перед начальником службы безопасности и всего последовавшего за ними. Ночь она не спала, и вот чем была занята после перевозки той самой «смирительной кушетки» с пристегнутым обездвиженным пока еще живым телом Валеры Симурина.

После двух кубов релаксанта пошевелить хотя бы веками или подумать о чем-то было невозможно, поэтому перетащить это обездвиженное тело на секционный стол не представлялось большой проблемой. Привязав мужчину и приготовив все для страшной пытки, которую жертва запомнит в виде последних минут своей жизни, она переоделась, накинула фартучек и, повернувшись к висящему позади Распятию, прочитала Псалом пятидесятый: «Помилуй мя, Боже…».

Прошло достаточно времени, поставленный укол начал отпускать. Сосненко проверила реакцию на боль. Нервные окончания становились чувствительными, а значит, скоро все тело станет одной большой болевой точкой!

Делая два разреза в свободных от веревки местах, специально оставленных для этого, судмедэксперт спокойным и очень низким голосом, совсем не соответствующим ее внешности, словно специально издеваясь, нагнетая страх, комментировала:

— Ты знаешь, что происходит с артериями, когда по ним пробирается к твоему сердцу 30-процентный раствор формальдегида? Это такой чудо-раствор… очень сильно разбавленный, но, не смотря на это, тебя изнутри будет съедать химический ожог. Именно из-за своей ядовитости его используют в нашем деле — он уничтожает все живое… Хм… но тебе это, кажется, не интересно?

Наверное, ты думаешь, что выплескиваемый сейчас адреналин хоть как-то обезболит? Ты не угадал! Вспомни, как больно тебе было, когда ты обжигался, но это только секундная боль, которую потом можно купировать обезболивающим, если есть, конечно… — ключевое слово — «есть». Оно и правда есть, нооо… хмм… не для тебя… гниде обезболивающее не положено! Сейчас тебя ожидает боль в сотни раз чувствительнее, она будет жечь, пробираясь в каждую клеточку твоих внутренних органов, которые ооочень быстро начнут разлагаться, поскольку почти сгорят от этой замечательной химии. Под давлением я буду нагнетать через две артерии… тебе, наверное, интересно какие?… — Женщина ввела палец в перчатке в один и в другой разрез и потрогала зажатые хирургическими зажимами толстые сосуды, пульсирующие бьющей в тупик потоком крови:

— Вот эта… и вот эээта… А вижу, вижу, чувствуешь… Но ведь я еще и не начинала… А тебе уже страшно? Неужели такой мужественный подонок боится? Нет?! А что же тогда? Не может быть… ты испытываешь ужас! Я бы тебя просто убила, наплевав и нагадив на твою могилу, но я не могу тебя простить, просто уничтожив, ведь ты не меня обидел, ты покусился на самое для меня святое — на нашу с Леликом любовь. Ты знаешь, что он для меня значит?! Нееет, ты этого не поймешь! Ты просто… просто маленький тщедушный извращенец, искавший похоти и чужих мучений. Ты добился своего! Ты не представляешь, как мне больно! Ты не представляешь, каково ему там сейчас… Именно поэтому ты будешь умирать страшной, наверное, самой страшной смертью — будешь выгорать изнутри… это не огонь, и не ожог от пламени — это неполное обжигание маленькими неживыми препаратами, рожденными химией, твоих невкусных вонючих клеток изнутри. Ты же знаешь, что химические ожоги страшнее термических… И как они прекрасны и болючи… Да, ты будешь сдыхать, но еще живым я тебя начну бальзамировать… такого еще никто не делал, а потому мне интересно это и как ученому… в промежутках разговора с тобой, я буду надиктовывать некоторые подробности и наблюдения — это необходимо для науки, а тебе… — какая науки для подопытной крысы? Никакая! Так вот… когда ты сдохнешь, я накачаю тебя полностью раствором, проколю всю твою морду и твои внутренние органы этим же ядом. Когда жизнь почти покинет твое тело, я задушу тебя! Для чего? Нееет, сейчас этого я тебе сказать не смогу — чуть попозже, когда наступит этот момент. Я хочу, чтобы это была последняя мысль в твоей ничтожной жизни! Так тебя и найдут! Но не надейся… никто не узнает, что это ты… Ааа! А еще я выну весь твой поганый мозг и закачаю… ну это уже не важно… Запомни, тварь: кто восторженно любит, тот прекрасно ненавидит! Это обо мне, и сейчас я тебе это докажу… — Произнося это совершенно спокойно, Марина отсоединила колпачки с камерами от эндоскопических трубок и вставила во вскрытые артерии. Кровь постепенно начала замещаться формалином[7], вызывая страшные муки, от которых кричала каждая клетка:

— Неужели ты надеешься на болевой шок? Глупыш! Увы, этого не будет. Конечно, ты мог бы отключаться в забытье, но я не позволю, пара укольчиков и сознание не покинет тебя, как и память, чтобы помнил все, за что страдаешь… все, все чувствуя! Если бы так не получилось, тогда я переломала бы тебе все кости, по одной в течении суток, так же, как ты пытался сделать с нашей любовью! Может быть, я бы так и сделала, но ты нужен именно такой. Сууука, мне придется работать, всю ночь, но оно того стоит! Ой! А что это у тебя нет эрекции, ты же хотел меня тра…ть! Аааа, мерзость ты такая, значит, ты меня обманул! Именно об этом я тебе и говорила, обещая задушить — знала, что солжешь! Ничего, я тебе помогу, причем так, что ты уже сдохнешь, а он все будет хотеть меня! Но не сразу, конечно, я подожду, пока ты вдоволь намучаешься… ну еще пару минуток… иии… Тебе же, наверное, интересно, что я для этого сделаю? Вижу, вижу по твоим глазам… Какой же ты идиот! Неужели ты мог подумать, что любя другого человека, я стану тебя ласкать!

Как же тогда?! Да просто! Ты разве не знал, что у всех, кто покончил жизнь самоубийством, через повешение, не только кало- и мочеиспускание?.. Ты что, серьезно думал, что висельники смотрятся красиво? Ладно… эй… жив еще, гадинка? Ааа… ну, мучайся… Ну так вот, у этих трупов посмертная эрекция… представляешь… у них всегда «стоит»!!! Так что я тебя просто придушу! Ты умрешь с неутоленной жаждой неисполненного желания — пусть это станет еще одним, самым последним твоим разочарованием. Было бы не интересно, если бы я сразу тебе об этом сказала. Но не этого бойся, а того, что таким… с таким… предстанешь перед Создателем на Страшном суде! Пусть я отвечу перед Богом наравне с тобой за это, но в отличии от тебя, мне нечего будет стыдиться! — Мучения человека продолжались уже минуты три, показавшиеся ему столетиями. Не имея возможности пошевелиться и крикнуть, он приводил в движение все остальное, что хоть немного было способно шевелиться.

Под гнилостно-сладковатый запах и спокойно произносимую речь, как могло показаться, маньяка в юбке, под звуки работающего насоса, каждая клетка его тела исполняла страшный танец смерти, погибая в боли химического ожога. Под воздействием яда, медленно проникающего в него, постепенно участки его кожи покрывались сначала, багровыми пятнами, после расплываясь, но так только до тех пор, пока не наступит очередь внешнего бальзамирования, перед которым знаток древнего искусства, специально изучавшая подход к этому египетских жрецов Анубиса, обязательно наложит парафиновую маску, что восстановит цвет до необходимого.

Не станем раскрывать причины таких пыток, но поверь, уважаемый читатель, что они не только в мести, но и в весьма прикладном намерении, которое станет понятным только в конце…

Интуитивно ей показалось, что смерть должна наступить через минуту, и не больше, а потому быстро переведя бальзаматор[8] в автоматический режим, поскольку одновременно качать вручную насос подачи формалина и сделать задуманное вряд ли было возможно, она ласково наложила освободившуюся руку на кадык, и слегка улыбнувшись, погладила.

Выпученные, пронизанные красной сеткой с почти черными зрачками глаза, выражали уже не испуг и даже не ужас. В них, миллионами тлеющих темно-синим пламенем угольками, пробивалась вся злоба и ненависть, которыми полна преисподняя, откуда он уже и выглядывал. Именно выглядывал, поскольку мучения, испытываемые Симуриным, были во сто крат страшнее тамошних.

Вместо того, чтобы радоваться, если о радости здесь вообще уместно говорить, он, поддавшийся объятиям ужаса, хотел молить о выкупе. Что угодно отдал бы извращенец, ранее наслаждавшийся унижением других, только бы она его пожалела. А ведь действия Марины должны были положить конец не только его ничтожному существованию, но и страданиям, чего, по идее, он и должен был хотеть.

Проведя еще раз по «адамову яблоку», женщина отвела руку, скрутившись по оси своего тела, как пружина, мгновенно, поддавшись вектору инерции, с силой нанесла удар в кадык. Хрящ хрустнул вместе с шейными позвонками, но последние остались целы. Сымитировав необходимую причину смерти, Сосненко аккуратно взяла травмированную трахею и сильно сдавив, повернула на девяносто градусов, тем самым резко совсем прекратив доступ воздуха. Пока еще эластичная ткань гортани поддалась, все тело будто, напряглось и, несколько раз вскорости вздрогнув, застыло навсегда.

Отведя руку от шеи, Марина Никитична взглянула в сторону паха, пожала плечами, и уже обращаясь сама к себе, тихо произнесла:

— Жизнь держится на нитки, а он все о прибытке! Хм… и ведь простоит, пока не сгниет!

Дальше шла работа поршня бальзаматора в автоматическом режиме, по окончании чего она нанесла парафиновую маску, дабы убрать бурый оттенок, появившийся на поверхности кожи благодаря проникшему в ткани яду и прижизненной реакции на него. На кисти рук пришлось минут на десять надеть перчатки, заполненные обычным отбеливателем, после чего они побелели. На шею к парафиновой маске она добавила того же бытового отбеливателя более слабой концентрации по сравнению с руками. После снимания маски и перчаток настало время заняться кожей лица. Операция шприцевания кожных покровов этой ненавистной морды изрядной дозой раствора 4-процентного формальдегида не заняла много времени.

Как с девушкой, забальзамированной ранее, сейчас поступать Марина не стала, оставив чистыми дыхательные отверстия, поскольку со сломанным кадыком люди вдыхать не могут, а значит и захлебнуться тоже, тем более эрегированный член у трупа возможен только после механической асфиксии. А раз так, значит она придумает что-нибудь, чтобы смерть именно так и выглядела. Оставалось опустить оставшееся от Симурина в ванную с формальдегидом на час и можно «морозить».

Отойдя назад, в тень хирургической лампы, Сосненко внимательно осмотрела готовую «куклу»: «В натуре… круче, чем сто баксов!» — улыбнулась торчащему как оголенный ствол маленького дерева, лишенное ветвей и листьев, мужское достоинство, и оставшись вполне удовлетворенной, принялась за упаковку. «Конечно, опытный судмедэксперт догадается — что уж тут говорить… да и вместо мозга… думаю, до него не дойдет! Но лучше так, чем… Не знаю, ну вот захотелось так. Просто желание похвалиться, ведь почти никто из наших не умеет вынимать таким образом мозговое вещество… да и не сгниет. Уф! Ладно, что сделано, то сделано! Надеюсь, все пройдет именно так, как я рассчитываю. Ведь я все сделала, чтобы коллеге можно было опереться на довольно правдивую картину смерти. Дилетант ничего не заметит, а профессионал, все поняв, поддержит меня в своем начинании, ведь здесь для ученого главное опыт… Ох как же я понимаю доктора Менгеле! Бесчеловечно, нооо… гениально!»…

Через полтора часа она ехала в сторону родительской дачи по «Скандинавской» трассе, весело напевая куплеты из «Бременских музыкантов». За несколько дней до этого она приобрела больших размеров холодильную камеру для глубокой заморозки, куда и намеревалась поместить оба забальзамированных трупа: девушки-бомжа и только что «скоропостижно и неожиданно» для него самого скончавшегося Симуринина. Да будет болото им периной… ненадолго.

Впереди оставался разговор с духовным отцом, ждавшим ее через несколько часов в своей резиденции. Спасть не хотелось, напротив, эмоциональный подъем успешно проведенного ранее запланированного мероприятия настолько взбодрил, что казалось, будто жить она без сна и отдыха может вечно.

Каждое воплощенное подобное сложное действие ощутимо приближало ее к возлюбленному, который и не подозревал, что близится день, когда задуманное ею, возможно, совершит полный переворот в его судьбе. Пока все остается тайной, причем не только для него, но и для нас, отправимся в сторону ее дома, а после на исповедь к Владыке Матфею…

Глава пятая Последние штрихи

Когда ты говоришь человеку: «Я тебя люблю!», это означает: «Я хочу, чтобы ты жил вечно!»

Митрополит Антоний (Блум)

Владыко выглядел немного нервозным, что бывало крайне редко и обычно быстро проходило. Но не сейчас. Его духовная дочь раба Божия Марина, которой он обещал быть как отец, с каждым днем волновала его все больше и больше. Архиепископ любил ее отеческой любовью и оберегал как старший брат во Христе, пастырь и ангел в одном лице. Бывали моменты, когда он молился за нее ночи напролет, чувствуя мучения ее раненной последними событиями души.

Держалась она молодцом, но не заметить настоящего ее состояния было сложно, женщина похудела на десять килограмм и при своем росте в 175 сантиметров весила всего тридцать девять.

Джинсы с поперечными разрезами на бедрах и коленях, голубоватым цветом оттеняли стройную, хотя и чересчур худую фигурку. Кожаная курточка скрывала остальную худобу, зато светящиеся надеждой глаза кричали о радости и любви, в которых она существовала и в которых купалась, предвкушая успех… Будет так или нет, зависело от многих факторов, и один из них — Владыка…

— Здравствуй, здравствуй, дочь моя!

— Благословите, Владыко… — Священник засиял, увидев искорки счастья в глазах своего духовного чада.

— Ну, слава Богу за все! Рад тебя видеть в добром здравии и прекрасном расположении духа. Уж опасаюсь поинтересоваться, что это так на тебя подействовало?

— Скоро увижу его…

— Это как же?

— Будет психиатрическая экспертиза… ее назначили именно у нас…

— И, конечно, ты ее проводить будешь… — Улыбка почти спала с его лица, заменившись на некоторую озабоченность, что он и озвучил: — …не похоже на то, что может придать тебе радости…

— Ну, хотя бы посмотрю… Я люблю его, и мне совсем не важно…

— А он?

— И он!

— Что же делать? Девочка моя, ну почему нельзя отсидеть за него и ответить за него? Я бы с радостью…

— Вы правда хотите помочь?

— Я бы все сделал, нууу…

— А нужно-то и немного…

— Угу… представляю… Так, дочь моя, сначала, расскажи-ка, что ты задумала, вижу ведь горишь, полыхаешь, как бы не сгорела… Виктор Дмитриевич вот звонил — очень озабочен…

— Я, отченька мой, на все готова ради него! Я ведь даже отомстила за него…

— Гм… ооох…

— Человек этот бы не успокоился, и меня донимал, и все равно, рано или поздно, нарвался бы…

— Иии?…

— Нууу… теперь ожидает своей очереди Страшного суда… на том свете… — нет его больше, отче…

— Нннн, что же ты наделала! Господь воздаст! Он воздает! Не наше дело мстить, не наше, но наше прощать!..

— За свои обиды и прощаю, а вот когда эта гнида любимого моего…

— Прошу тебя, остановись… на колени перед тобой становлюсь…

— Что вы, батюшка, мой любимый, всёёё… всё, всё, всё! Ничего больше не будет. Ну, сам он, понимаете, сам… Ну не оставил он мне другого выхода, к тому же ну очень похож на моего Лелика — сам виноват, теперь его и заместит…

— Что же ты задумала, доченька?

— Аааа!

— Помогал прежде и сейчас помогу, сам грешен… все ведь, все…

— Я вам потом обо всем… а сейчас… Вы говорили, что лошадей вам подарили, а они не ко «двору» — совсем не нужны…

— Забирай, забирай, я же знаю, ты любишь их… и кататься, только сейчас-то зачем? Да иии… тяжеловозы же они, на них так-то и не поскачешь…

— Они красивые и мощные, все выдержат, Брабансончики… Еще как «поскачешь»!

— Забирай, забирай…

— Отче, просьбочка-то не только в этом…

— А что ж еще?

— Их бы в определенное время и в определенное место… Скит там еще в глуши стоит…

— Скит? Да я же те места не очень… Хорошо, скажи когда… А этого… Ааа… ну что делать, иначе не получится… Буду молиться — Господь милостив! Так… а на чем же их туда?..

— А вот как сделаем… Отченька мой, вы же мою сестренку знаете — Ольгу?

— Как не знать… Конечно, знаю…

Через неделю, Владыко был в детской больнице при НИИ, расположенном, неподалеку от «своего» храма. Ольга Никитична, сестра Марины Никитичны, заведовала первым хирургическим отделением костной патологии. Постучавшись, как воспитанный человек в дверь кабинета, Архиерей открыл небольшую щелку и поздоровался:

— Мир вам…

— И тебе топор в спину! Ну кого еще на хрене принесло?! Как всегда, ни пожрать, не поработать…

— Извините… — Батюшка не смутился, поскольку знал несдержанный и колючий нрав сестренки, потому в том же тоне по смирению своему продолжил:

— Ольга Никитична, я по просьбе сестры вашей… — Женщина встрепенулась и, не выпуская из одной руки чашечку с ароматным напитком, из другой мобильный телефон, поворачиваясь, с претензией высказала:

— Ну и чего тогда молчим?! — Увидев улыбающееся лицо архиерея, она сама улыбнулась одним уголком губ, и, приглашая поскорее входить, продолжила скороговоркой:

— Вы уж извините, здесь по-другому никак! Все чего-то хотят, пытаются указывать, бред разный просят…. Кофе, чай, еще чего-нибудь? Да и как вас величать-то?

— Хм… Да как удобнее. «Батюшка», «отче»… атеисты называют по паспортным данным: Александр Геннадьевич… — как удобнее… А «еще чего-нибудь» — этооо что?

— Рюмочку-другую, для тонуса и румяных щечек… — Посмотрев на монаха, она, улыбнувшись вторично, хотя делала это крайне редко, продолжила:

— Тогда чай, Александр Геннадьевич…

— Пожалуй… Тяжело у вас здесь… я имею в виду — нелегко смотреть на последствие грехов родительских, выраженных в таких вот врожденных увечьях…

— Вот и я о том же! А они вырастают и друг с другом шпили-вили, и нам опять таких же подбрасывают! Не люблю детей!..

— Как?!!! Не любите детей?

— Именно! Ни детей не люблю, ни в Бога не верую…

— Гм…

— Если бы Он был, возможно было бы такое уродство?! Уроды рождаются! Разве Господь, будь Он действительно, допустил бы подобное?..

— Что же тут удивительного? Если ребенок провинился, его наказывают, вразумляя — это же понятно…

— Бог — есть Любовь! Сами же говорите…

— Так любящий родитель обязательно будет воспитывать, в том числе и розгами! Уродства подобные — не дело «рук Божиих», но последствия греховности и страстности самих родителей, причем предупреждает Он, говоря о последующем наказании потомков до четвертого колена… С таким подходом вы и похмелье к наказаниям Божиим приписывать начнете!..

— Угу… Наказывать просто…

— Ну почему же только наказывать… Если потомство страдает до четвертого колена — ведь именно столько может за свою длинную жизнь наблюдать человек, что может и должно послужить ему укором… то поощряет Господь праведную жизнь человека на тысячу родов… Всему этому ваше отделение и есть наглядное доказательство…

— Да не верится мне… Мир полон зла, где же Он, Бог-то? Кроме как изворотливостью и прожить-то более-менее сносно невозможно! А вы все Бог, Бог! Если бы Он был, то было бы все просто. Скажем, если делаешь так, получаешь «это», не делаешь — не получаешь.

— Жить, разумеется, нелегко, но втройне тяжелее без Бога! Но вы посмотрите, Ольга Никитична, несмотря на все предупреждения, а они ведь есть, и не скрыты где-то, а постоянно перед носом каждого человека, мы грешим, зная, что пострадают дети, мы сами… я не говорю сейчас о вечном. Причины патологий вашего отделения: алкоголизм, наркомания, венерологические заболевания, то есть страсти блуда, чревоугодия, гордыни. Разве никто не знает об их последствиях?

— Все равно, не люблю детей!

— Какая-то причина тому, наверное, есть, но и через силу делаете вы дела милосердия, и ведь как делаете! Я слышал о том, что вы талантливый врач…

— Это другое…

— Может и «другое», но дар свой вы не закопали, а воплощаете, применяете, развиваете, а потому и воздастся по делам вашим!

— А-га… воздастся, если совсем их не возненавижу…

— Вижу, этот подход вам не нравится, но разглядите, что не нравится он не столько вам самой, сколько тому, что в вас преобладает на сегодняшний день…

Женщина нахмурилась, не совсем воспринимая слова Владыки, не перебивая его лишь из уважения к его сану. Основные мысли ее были в пишущейся ей докторской диссертации. Они всегда были там, точнее, преобладали над всеми остальными. Но фраза за фразой, произнесенные не настойчиво, а как-то сторонне, что ли обобщающие мнения, постепенно формировавшие отношение, пока больше нервозное, с оттенком неприязни, но оставляя некий духовный привкус, над которым ей хотелось, пусть и украдкой, но все же задуматься.

— Мы все грешны, все порабощены этим… Мало кто из нас борется с этим, так же настойчиво, как вы… борется, помогая страждущим. Не важна воспринимаемая вами мотивация, возможно, она изменена, незаметно и помимо вас. Вы об этом и не думаете — есть и есть. Бес же многое способен извратить при нашем попустительстве… Задайте себе вопрос… это напоследок: «По-настоящему чему вы радуетесь, когда получается помочь ребенку?»

— Что он скоро освободит меня от своего присутствия…

— Это поверхностно… Всмотритесь… я не настаиваю, но знаю, что рано или поздно станете более внимательны. Возможно, вы увидите тот кратковременный проблеск, что исходит истинно из глубин вашей души.

— Мне кажется, я лишена такой роскоши, как душа…

— Вы просто либо отвыкли, либо забыли…

— Ну ладно, хватит проповедей… — Немного подумав, не отворачивая своих зеленых глаз от теплого и ласкового взгляда монаха, она не сдержалась, — все таки, что-то теплящееся в ее сознании тянулось к свету, как и у любого человека. Ольга решила бить в яблочко, по ее пониманию точное попадание должно было припереть священника к стенке:

— Ну ладно… О каком Боге вы говорите, если Его воплощение в Христе две тысячи лет назад сразу повлекло за собой 14000 тысяч смертей Вифлеемских младенцев?!

— Это же чудо милосердия Создателя…

— Хм… Хорошó чудо, нечего сказать!

— Именно… Если вы посмотрите с точки зрения Вечности, а не плоского временного настоящего, то что откроется вам?

— Ну иии?!..

— Мы здесь на земле в тяжком испытании влачим свое существования, думая иногда, что оно комфортное, уютное, приятного… далеко не для всех, конечно… На деле мы постоянно пребываем в тяжелейшем испытании, и мало кто его проходит! Но ведь и цари земные в праздник рождения своего наследника объявляют амнистию! Так что же удивительного в том, что Бог призвал к Себе младенцев в Царствие Небесное на вечное наслаждение, освободив их от земных временных мучений, которые, в подавляющем большинстве, мало кто из них бы прошел достойно спасения?!..

Разговор закончился с последним глотком чая, времени было в обрез у обоих, да и вопрос, ради которого Владыко посетил Ольгу, оказался простым по решению и по исполнению: поедут вместе и доставят коней, то есть коня и лошадь, в нужное место и в требуемое время. Специальный прицеп для перевозки скакунов имелся у родственницы Ольги, совершенно замечательная тетушка была ветеринаром целой области и всегда с радостью помогала, чем могла, остальное и того проще. Главное не ошибиться с ориентированием по карте.

Прощаясь, Архиерей заметил продолжение блеска изумрудных глаз, как и у её отца Никиты, и у сестры Марины, появившегося вначале разговора о Вифлеемских младенцах.

— Это у вас семейное…

— Что именно?

— Этот изумрудный блеск глаз… Редко такой увидишь… — Случайно он обратил внимание на левое запястье. Вытатуированные группа крови, число, месяц и день рождение, отметили еще одну общую привязанность сестренок. Женщина заметила направление взгляда и, успокаивая отченьку, прощаясь, отметила:

— Нееет… Этим только мы с Маришкой страдаем…

«Красивый внутренне человек, но почему-то, как и сестра, «закована» в броню, неприязни к этому миру. Совершенное отсутствие авторитетов… а может быть и есть парочка… Хм… Кто знает, может быть в сегодняшнем времени это не самый плохой способ защиты своей индивидуальности и созданного ей внутреннего мира, из которого человек видит исполнение своего предназначения только таким образом. Господи, яви Себя чаду Своему. Слава Богу за все!..» — Владыко, уходил с сознанием не доделанного дела, но ведь сеять не просто, а здесь Зерно жизни должно было попасть на благодатную почву, причем вовремя. «Всему свое время!»

Ольга Никитична не пошла провожать, да и провожатых, приехавших с Владыкой, было достаточно, но посмотрела с уважением на удаляющегося священника, проговаривая шепотом:

— Вечность, Вечность… — где я, и где Вечность?!

* * *

«Когда любишь по настоящему, той любовью, что Господь вложил в сердце, не земной, а благословенной небесной, то кроме, как ради него, своего смысла жизни и не видишь. Только жить ради своего любимого, хранить его, беречь и купать в счастье!

Со мной ты можешь позволить себе быть и маленьким, и беззащитным, любым, каким захочешь, потому что ты настолько мой родной, мой кусочек, что это вызовет во мне еще только большую нежность и любовь. Я знаю, что ты очень сильный, очень смелый, что ты настоящая крепость и что я за тобой как за каменной стеной, я знаю и чувствую это абсолютно, но ты тоже помни, что я такая же твоя каменная стена и крепкое плечо, на которое ты всегда, в любой ситуации сможешь опереться и даже поплакать. И это будет вовсе не проявление слабости, а только проявление доверия и любви. Мы же Одно целое!!!

Ты для меня стал самым нежным и самыми любящим, и любимым моим «одеялком», и нет такой силы, которая могла бы тебя от меня оторвать. Мы уже настолько Одно, что неразделимее сиамских близнецов. Мы как сообщающиеся сосуды — тронь один, не будет и другого. Мы Одно!!!

Ты столько для меня делаешь — ты живешь, ты есть, и ты любишь меня. Разве может быть что-то большее, что-то дороже этого для меня?! Поэтому просто будь и просто люби. Это самое главное и все, что мне нужно. И этим я есть и всегда буду самым счастливым человеком во вселенной!!!

Любимый мой, то, что ты существуешь уже самое бесценное счастье для меня. И больше мне ничего не нужно.

Ну, еще тра….ся как мартовские котики!

Я люблю тебя!

Я понимаю, что звучит это сейчас невероятным слогом, но так только для постороннего, ты же, знаю, поймешь, потому что ты — то же, что и я. Чтобы поверить в лучшее, закрой глаза и прислушайся, о чем шуршат и шелестят крыльями наши Ангелы-Хранители, о чем они радуются. Ты не можешь этого не расслышать, потому что я прошу их об этом и знаю — они не только слышат, но и помогут нам! Я прошу Господа, чтобы они покрывали нас вместе своими покровами и крылами… вместе, а не по-отдельности! А это значит, что вместе мы навсегда!

Я ждала тебя с детства. Мне не нужен был принц ни на коне, ни на корабле, ни на «Бентли» — мне нужен был только ты. Владыко, мой, а теперь и наш с тобой отченька, говорил, что нужно потерпеть, и Господь обязательно дарует того, с кем будет легко и хорошо, будто с самой собой. Ты появился, и я почувствовала, как ноги перестали касаться земли! В первый же день нашего знакомства я поняла, что ты — это я! А я — это ты! Только так встретившиеся половиночки, слившись при первом же взгляде, опознаются в своем единстве. Я люблю тебя! Верь мне! Я спасу тебя, я спасу нашу любовь, я спасу нас, или погибну вместе с тобой. И то, и другое меня устроит, а потому я счастлива! Верь и жди!»[9]

Леха скомкал листок с этим текстом. Снова развернул, прочитал заново, собрался было разорвать на маленькие кусочки, но остановился. На конце скамьи, поперек нее, как на лошади, упершись локтями в колени, грузно и мощно, напротив Лехи, сидел подполковник Егор Бобр. Слегка покачав головой с короткой прической, не меняя выражения глаз, он попробовал успокоить:

— Не торопись, братишка, время есть. Знаю, что тебе не по себе. Она у тебя классная! Твою мать! Мне бы такого майора! Как это у тебя получается… ну вот скажи мне?! В бегах, весь в проблемах, ну в полной заднице, а любит такая телка…

— За языком следи…

— Гм… пардон, такая девушка… ну объясни, ну как?!

— Не о том, «Бобер», не о том!

— Что не о том?

— Что я с этим счастьем делать-то должен? Сам же знаешь — первый же мой выезд… и дырка в башке! Немного мне осталось. Одно радует: любимым и любящим сдохну.

— Умеешь ты в чистый кислород тухлого воздушку поднагнать! Хотяяяя… да не может так все быть! Неее моооожееет! Чё та она там понапридумала… сегодня встретимся…

— Угу… что может женщина, пусть и майор, когда все против нас?! Ладно! Бог не выдаст, свинья не съест! Ты чего хотел сказать-то?! Вижу ведь, мнешься.

— Лелик, ты меня прости, знаю, чтооо… как-то это все звучать будет…

— Не томи, чем смогу…

— Мне нужны деньги…

— Сколько?

— 200000.

— Рублей?

— Евро…

— Ничего себе! Яяя…

— Я понимаю, что вряд ли…

— Дело не в этом. Мои на счету банка, но не в России, получить их только я смогу, причем присутствуя физически и, конечно, живой. Двадцатка «зелени» лежит, но это в съемной квартире, я тебе расскажу, как туда попасть, и где лежит…

— Да это…

— Что случилось то?

— Дочь… Лизонька… операцию по пересадке спинного мозга нужно делать… и так далее. В общем, эти говноеды объявили эту сумму, хотя и знаю, что меньше нужно. У меня нет другого выхода! Любочка, жена, с ума сходит! Бандосы давно пристают, мол вальни кого-нибудь и все вопросы решатся… Не могу! Тут даже тебе завидую — ты смог ради своих… А я не могу! Боюсь уже, боооюсь!

— Когда шпана-то ментов боялась?! Не горюй, давай вываливай. Знаю ведь, не все сказал… давай, давай, без обид… Все нормально…

— «Дисней»… эта тварь… предлагает мне… через своих предлагает… тебя замочить… мол, и все получится… говорит, что все сделает сам. И дочь устроит куда надо, и все остальное.

— Ну и чего тебя останавливает? Брат, я все равно труп, давай сделаем, хоть не зря умру!

— Пошел ты! Я говорю тебе насколько все плохо! Не дождутся! Я тебе еще жизнь свою должен… Забыл?!

— Поквитались уже! Если бы ты меня сюда не привез… — Прогулочный дворик, залитый солнцем конца весны в преддверии первого месяца лета, птичьим перепевом, радостью всего живого, так и отражавшегося даже от смурых грязных стен, покрытых «шубой», ужасно контрастировал с происходящим в душах обоих людей. Чувства, охватившие «Солдата», его разлука с любимой, при том, что воссоединение было уже невозможно, уверенность в приблизившейся и уже веющей холодком в затылок смерти, несчастье друга, обреченное чувство Марины и зло, зло, зло окружающее, отравляющее, сжирающее последние дни его жизни, которые он не сможет подарить своей любимой. Все прах, все тлен, все уже прошлое, прошедшее никчемное, о чем никто, никогда не вспомнит.

— А че с Маришей встречаться? Записочку-то передашь?

— Конечно передам. Не знаю, просит подъехать… жаль ее! Как ты так?! Ну нахрена ты туда поперся, подождать не мог?!

— Какая теперь разница! Значит, не мог…

— Да и я тоже хорош, послал бы этого Ротова на… так нет, захотелось то же поиграться, лишний раз своих потренировать на натуре, а ты там, в этой квартире… Идиотизм!

— Да ты-то тут причем?! Все так и должно быть… все так, все так! Короче, думай, как меня ухлопать, че скажешь, то и сделаю. Не дури «Бобер», или забыл, что Лиза моя крестница? Я тебе за нее голову оторву… слышишь меня, и скажу, что так и было!

Че остыл? Или думаешь, что мне лучше и приятнее отравленным быть или где-то пулю получить на халяву и без смысла?!

— Никогда! Пусть так… но не я! Смогу — прикрою, а нет… — не хочу к этому отношения иметь. Ты в своем уме-то? Ты мне… мне, брату своему, это предлагаешь! В натуре, ты болен на всю голову!

— Послушай… ты… давай так… спросишь у Мариши, как она скажет, так и будет? Договорились?

— Ну, она-то разумный человек… Договорились!

— Конечно, разумный… ты еще не знаешь, какой она отморозок… по-хорошему, по-нашему, конечно. Не удивлюсь, если она тебе сегодня предложит меня отбить. Надеюсь, ты с головой дружишь… — Минут пять Леха смотрел на клочок бумаги, принесенный другом, то перечитывая, то пытаясь понять, что она хочет сказать словом «спасет». Он хорошо знал ее, и был уверен, что каждое написанное слово несет смысл.

Взяв ручку, «Солдат» начал писать на обратной стороне: «Девочка моя, Теплышко моё, я все знаю и как же я тебя люблю! Я теперь весь состою из этой любви, я ждал тебя, такую как ты, всю свою жизнь, ты единственная моя настоящая любовь навсегда. Господь дал нам этот дар, скрепив им наши сердца. Я знаю, что где бы я ни был, ты будешь всегда рядом — этим лучит каждая написанная тобой буковка. Нет, и не было человека в моей жизни, который любил бы меня самоотверженнее тебя! И нет, и не было, и никогда не будет человека, которого бы я любил больше, чем тебя! Ты мой мир, моя жизнь, ты каждый удар моего сердца и я знаю, что все это абсолютно так же взаимно! Ты жаждешь принести жертву, ищешь эту возможность, неся, выпавшее нам с легкостью и при этом счастлива так же, как и я. Я чувствую, что мой крест полегчал, я не ощущаю его тяжести совсем, ибо твое плечо подпирает самую тяжелую его часть. Я хочу нести твой, но не знаю, как это сделать в это ситуации! Любая минута моей жизни принадлежит тебе, до самой последней я только твой, даже в мыслях!

Не знаю, что ждет меня впереди, просто помни, что и последним вздохом я буду обращаться к Богу, чтобы Он хранил тебя, я всегда буду с тобой! Я верю, что Господь не дарует такого бескрайнего, всеобъемлющего чувства на мгновение, но навечно, соединяя любящие сердца и на том Свете. Не бойся потерять меня здесь, ибо я всегда буду ждать тебя Там! Мы соединились навеки и, Господи, моя девочка, моя Шерстобиточка, как же я люблю тебя!!!

Всегда рядом, всегда твой, всегда твоя полови-ночка, чувствующий местом соединения твою оголенную любящую душу!

Не знаю как, но верю — у нас все получится! Господь с нами! Люблю тебя вечно!»

Застыв после восклицательного знака, Алексей задумался, как именно подписать, чтобы ей, пробегающей глазами по этим строкам, было приятно, и прочитавшему стороннему человеку не было ясно кем именно подписано такое теплое послание. «Твой!» — сильно нажимая ручкой на бумагу, вывел арестант спецкорпуса и, взглянув на задумчивого друга, так же задумчиво произнес:

— Ничего… все спасемся!..

* * *

Бистро, где встречались Еремей Бобр и Марина, было почти пусто. Небольшое, узкое, продолговатое помещение со стойкой, примыкающей вплотную к прилавку, за которым суетись два близнеца преклонного возраста, приготовляя прямо «на глазах» посетителей багеты, бутерброды, блинчики с любыми начинками и соусами.

Очень теплое и для каждого посетителя почти родное место притягивало своей расположенностью. И действительно, любой попавший сюда хотя бы раз, осознавал себя уже частью небольшой семьи братьев Поваренковых, соответствующих своей фамилии. Оба мужчины были образчиками монахов в миру — так казалось многим, хоть чуточку знавших их.

Владельцы небольшой частной пекарни и маленьких, на сколько хватало когда-то купленного ими помещения, бистро и магазинчика свежей выпечки под общей вывеской «Семейная поварня» никогда, на самом деле, не имели семей и лет двадцать не покидали своего квартала, не знали родителей, каждый выходные посещали церковь, детский дом, воспитанниками которого были и, конечно, спортивный зал, где с юности занимались боксом.

Даже срочную службу проходили братья вместе, исполняя интернациональный долг в Афганистане, где были ранены в один день и даже одной пулей.

Постоянными их клиентами были люди, спешащие на работу, возвращающиеся с нее, привыкшие проводить здесь деловые встречи «на лету», многие были им знакомы уже десять и более лет, и ни разу ни один человек не выразил своего неудовольствия, потому что не имел к этому и малейшего повода.

Без всякого заказа и просьбы старший из них — Прохор — принес свежевыжатый апельсиновый сок даме и чашечку двойного кофе сопровождавшему ее кавалеру. Улыбнувшись, он поинтересовался:

— Может, еще что? Я помню, что вы кушали в прошлый раз и это навсегда останется нашей тайной… — Последнее он почти всегда добавлял, давая понять, что все здесь происходящее не только не записывается, как принято везде, на видеокамеру, но и будет недоступно для других, чтобы это ему и его брату не стоило.

— Может быть, аудиофон?

— Пожалуй, Прохор… друг мой, просто фон — нам бы поговорить с дамой.

— Я поставлю тихо играющую колоночку рядом с вами — никто ничего не услышит…

Марина, надо заметить, прониклась и к месту, и к атмосфере этого места, но больше всего этому послужили их встречи с Егором, приносящим весточки от любимого. Благорасположилась она и к самому человеку, бескорыстно помогавшему им.

Перечитав несколько раз написанное Алексеем, Сосненко смахнула слезу, сразу смененную другой и в течении минуты повторяя это неустанно, одновременно говоря слова благодарности офицеру.

Внезапно он перебил ее. «От избытка сердца говорят уста» — так учит Евангелие:

— Марина, я извиняюсь… простите меня…

— Мы же давно на «ты»…

— Да, да, нооо сегодня… это невозможно и невероятно терпеть… какая-то хрень!

— Что случилось?! Говори! С Лешей что-то?!

— С Леликом все в порядке… пока..

— Что значит «пока»?! Пожалуйста, не томи меня…

— Его «заказали» всем и каждому! Даже мне!

— Чтооо?!

— Мне пообещали спасти дочку, если я… если я вальну Лелика… вот что!

— А ты?!

— А я ему рассказал…

— Ееему!? Уфффф… Ииии?..

— Он согласился и спросил, что нужно сделать, чтобы это упростить…

— Чтоооо?! — Далее шла брань, из-за которой Прохору пришлось прибавить уровень громкости, несмотря на то, что посетителей больше не было…

Немного успокоившись, военврач с обидой в голосе начала задавать вопросы, вылившиеся в пространную речь, отдававшую почти детской растерянностью и безысходностью:

— Не думай о нем плохо! Он любит тебя безумно… Я знаю его сто лет и вижу, что он никогда и никого так не любил! Любит, может быть, поэтому и не хочет тебя мучить ожиданием своей смерти. Буду честен — он не жилец! Я даже могу сказать день, до которого он максимум проживет, если, конечно, сами ангелы не спустятся на грешную землю для его спасения…

— Или ангел…

— Как?

— Достаточно одного ангела… дальше! Когда и кто?

— Это день… когда состоится психиатрическая экспертиза. Его расстреляют по выходу. И не важно, соглашусь я или нет, желающих море, как и «бабок», всего лишь за один выстрел…

— Точно после?! Ошибки быть не может?

— Мне так сказали… И на это согласны все. Даже менты ждут этого дня…

— А что мой-то?

— А что твой… Лизонька его крестная дочка, понимая, что он все равно не жилец, он хочет ее спасти, поэтому и предлагает… да только я не могу!.. И не буду!

— А что ты можешь?

— Ни хрена я не могу! Ни ему помочь, ни дочь спасти, ни жену оградить — она с ума сходит…

— Ну кое-что можешь…

— Хм… Ох, женщины, женщины…

— Я тебе постараюсь помочь…

— Денег не хватит…

— Молчать, подпол…ковник!.. — Этот возглас перекрыл все другие звуки, и заставил обоих братьев принять стойку «смирно».

— Молчать, когда к тебе старший по должности обращается…

— Ты че?!

— Хрен «ва» че! Слушай сюда и не перебивай. Мне не важно поможешь ты или нет, хоть и попрошу я мизер, важно другое. Крестная дочь моего мужа — моя дочь! Выкладывай, что с ней…

— Охренеть! Как он с тобой справляется?!

— Он Альфа-самец, я его Альфа-самка… Остальное не важно…

— Альфа? Бррр… Ну ладно… У Лизоньки… ей требуется пересадка костного мозга…

— Рак?

— Именно… — Далее следовали расспросы общего характера, интересные только специалисту.

— Понятно… И денег у тебя нет, взять их не где, а ухлопав Лелика…

— Сдурела, что ли?!

— Жопе слова не давали. Цыц…

— Да ты берега-то…

— Пять минут — один звоночек… при тебе… Прохор, сделайте, пожалуйста, потише… — Набрав номер, она, в ожидании, пока на другом конце подымут трубку, объяснила:

— Не Боги горшки обжигают — есть люди достойные настоящих слов благодарности. На них молиться нужно, а им часто мешают!.. Фонд такой «Онколига»[10] слышал? Я там волонтером… — Послышался ответ, на который Сосненко сразу отозвалась:

— Танюшь! Привет, роднульчик! Пять минуток у тебя оторву…

— Маришенька, здравствуй, да конечно, о чем ты, всегда рада тебе, ты же знаешь. Пока не забыла. У нас Ларочка… Царствие ей Небесное, упокоилась сегодня. Ты не могла бы подъехать, родственники узнали, что ты хороший танатопрактик… сама знаешь, во что ее превратил этот, будь он проклят, рак!

— Конечно, конечно, я же обещала, передай, что и денег с них не возьму…

— Спасибо тебе…

— Ларочка… такое солнышко! Как же она жизнь любила! Каждый денечек, каждую минуточку, каждое мгновение… Значит, так и не дождалась донора?!

— Дааа, радость родителям была и нам всем свет… Ты знаешь, ведь дождалась, даже уже операцию назначили, да… кто знает… — на все воля Божия!

— Все сделаю, не переживай… Ааа… скажи пожалуйста, у нас возможность помочь девочке с белокровием? Она нуждается в пересадке костного мозга, быстро нужно…

— Ну раз ты говоришь, то… О чем ты говоришь, конечно…

— Нужно быстро, я даже сама могу частично поучаствовать… нууу что-то оплатить…

— Не нужно, сейчас фонды есть, если только мануально, привезти и так далее… Ааа…

— Я тебе сейчас отца дам, Егор его зовут, двумя словами успокой его… — Разговор Татьяны и Егора длился не больше пяти минут. Марина наблюдала за чудом преображения мужчины. Ей даже показалось, что он помолодел лет на десять. Появляющаяся надежда оживляет и умирающих, а живых и подавно.

Протягивая трубку женщине, он пытался подобрать слова благодарности, но как назло на ум не приходило ни одного. «Бобер» ляпнул первое пришедшее:

— Кого нужно убить?… — От неожиданности Сосненко подавившись, закашлялась и обрызгала подполковника соком. Оба поняв сарказм ситуации, рассмеялись и по-дружески обнялись…

— Егор, ты что? Хотя ход твоих мыслей мне нравится…

— Давай так. Как ты поймешь, что все получается и появилась необходимость, то мы поговорим об этом. Нет! Я хочу знать сейчас, и уже сейчас отблагодарить тебя…

— И Лелика…

— Лелика особенно!

— Хорошо… Тогда так… Скажи Бобрушенька…

— О как!

— Угу… Ведь, скорее всего, если произойдет побег, то…

— Смотря откуда, а еще важнее — буду ли я на службе…

— Значит… очень тебя прошу быть на службе в день, когда Лелика привезут на экспертизу…

— Да ты что! Нууу… это-то не сложно… в смысле на службе оказаться, да и все равно вызовут… А вообще… Ты что… ты хочешь, чтобы мы вместе с тобой его отбили?! Ааа… по фигу мороз — я согласен!

— Ну зачем же так радикально. Неужели ты думаешь, что я решила спасти твою доченьку, что бы лишить ее отца?! Блин! Какие же друзья у моего мужа! Ну люди же!

— Тогда чего ж?

— Во-первых, мне нужны два дыхательных аппарата с замкнутым циклом, чтобы на поверхности воды не появлялись пузырики над аквалангистами. Я куплю…

— Я найду… у товарищей есть. Или ты думаешь, что к целому подполковнику спецназа не захотят настоящие пацаны из морской пехоты помочь?! Да мы в бане каждую неделю вместе паримся в Кронштадте. Скажи, куда доставить…

— За сто семьдесят верст отсюда, через три дня они должны быть там. Я на карте покажу…

— Успею, не вопрос… Что-то еще?

— Ты знаешь, чем так знаменит простой русский крестьянин Иван Сусанин?..

* * *

Юрка Болотов, заправляя свою машину на автозаправке, думал о предстоящем отдыхе с любимым человеком. Совместная их жизнь доставила так же много счастливых моментов, как и печальных. Из последних, можно даже сказать ужасных моментов — он чуть не остался один! Многое пришлось им пройти, несмотря на то, что их не объединяли ни специальности, ни интересы, они просто любили и наслаждались этим чувством, храня его, как самое драгоценное и бесценное, что может только представить себе человек.

Вместе они боролись и с онкологическим заболеванием, которое успешно преодолели общими усилиями и милостью Божией. Это были страшные месяцы, проведенные обоими между землей и небом, между смертью и жизнью, между былью и небылью, и только чудо спасло эти две жизни. Именно две, поскольку чувство было настолько всеобъемлюще и жизненноважно, что смерть одного мгновенно захватила бы и оставшегося в одиночестве второго.

Уже пять лет прошло с момента осознания, что смертельная опасность позади, и сегодня предстояло готовиться к празднованию этой «семейной» даты, значащей больше, чем Новый год и все дни рождения вместе взятые.

Дата сия подходила через четыре дня и, по обыкновению, отмечалась ими только вдвоем, на берегу или на воде озера, разделявшего своими волнами Российскую Федерацию и Финляндию. Живописнейшее место, берег которого согласился дать приют их небольшой, но уютной вилле среди соснового леса, огромных валунов, тишины, уединения и только их мира.

Друзья у Болотова были немногочисленны. Самым доверенный для Юрки — Марина Никитична, несмотря на то, что была больше чем на десять лет младше его.

Он посмотрел на часы: «Еще одна минута». Вдали показалась темная BMW, неспешно преодолевающее холмики местного пейзажа. «Она… Как ей всегда удается так рассчитать все до минуты? Наверняка ждет где-нибудь за бугорком, а потом — а вот она я!.. Да много мы вместе зажигали! Классная телка! Иии… и какой красивый человек — настоящая сестренка, как родная! Что-то опять задумала, вот неугомонная, мужика бы ей путевого. Тьфу ты! Есть же. Жаль только я не видел!».

Машина остановились чуть поодаль. Высокая брюнетка с длинными стройными ногами, касающимися асфальта через подошву и каблуки казаков из крокодиловой кожи, перехваченными стальными шпорами, в приличной короткой кожаной брен-довой юбке выше колен и в кожаной же курточке, надетой поверх свитерка, быстрым шагом приближалась к нему, настолько быстрым, что ей приходилось придерживать широкополую, естественно, кожаную шляпу, поверх полей украшенную чьими-то зубами, собранными в подобие пулеметной ленты.

— Ни фига себе! Красотка, а еще такого костюмчика нет?

— Юрочка, привет, сестренка! Как Андрюша? Вы все туда же и затем же?..

— Андрюшенька, конечно, меня любить бы за такой прикидик больше не стал, но мне кажется, добавилось бы эротизма и шарма…

— Ну, тебе-то должно быть известно, как первоклассной «телке», что важен не прикидик, а манера его носить и показать себя в нем… — Юрка, хоть и был уже совсем не молод — все-таки пятый десяток, но любил появляться перед своим бойфрендом в подобных костюмах.

— Да знаю. Что-то Андрюшенька совсем последнее время какой-то замороченный, как бы не остыл…

— Ты в своем уме-то?! У него сейчас экспертизы за экспертизами, да все… Одни командировки… а ответственность, да еще кураторы, наблюдатели и всякие разные, не известно чего хотящие. Там нужно быть не талантливым профессионалом или ученым, а вертким администратором и жополизом, что на него совсем не похоже…

— Знаю, знаююю… Но так хочется ромааантики…

— Он что, цветы перестал дарить?

— Да нет, присылает, и все такой же нежный… — я скучааааююю!..

— Ооох, несчастье какое! Скажите пожалуйста, тебе бы мои проблемы!

— Ой, забыл совсем, извини, ради Бога! Ну что, никаких проблесков?

— Если я сама небо не продырявлю…

— Нннн… Как это звучит!..

— Тьфу на тебя еще раз… Если я сама это не сделаю, то ни лучика не увижу. Короче, «сестренка», вы с Андреем Валерьевичем, я так понимаю, через два дня будете у себя на фазенде?

— А якжешь. Приедешь? Было бы здорово!

— Бум стараться… — Эти два слова настолько рассеяно были произнесены, что интонацией напомнили Юрке ответ только что пойманной рыбы на вопрос: «Тебя в уху или на жареху?».

— Не понял, ты сейчас шутила?

— Да нет… — время мало… Значит, будете… Отлично! Юр, а вы можете на день выйти в акваторию озера?

— А зачем, ну если только погода…

— Надо, может быть, даже жизнь спасете…

— Чью?

— Мою, Юра, мою!

— Прикольно… Если тебе нужно, выйдем, а куда, в какой район…

— В нейтральные воды…

— Да там половина озера — нейтральные воды…

— Карту тащи… Это где-то километрах в сорока от вашего дома, если в милях… Ага, вооот… Ла-ла-лай-ла… Ага, вот тут, ну иии… вот отсюда до вот этого места… сейчас я тебе ручкой отмечу… побарражируйте…

— Ты чо задумала, лапа моя?

— Че, че… — во-первых, не твоя, а во-вторых, — «контрабас»! Только бы Андрей был не против…

— Андрюшенька к тебе как к своей родной сестренке относится… и в прямом и в переносном!.. Мурка, тебе что, денежек не хватает? Давай я тебе лучше так дам. Ты же знаешь, у меня…

— У тебя нет того, что мне нужно, а было бы, я бы тебя убила, чтобы отобрать…

— Гм, гм… Не скажешь?

— Двое нас будет! Думаю, от восьми утра до двенадцати по Москве должны появиться. Мудрено, конечно, но так спокойнее. Слушай, «сестренка», у вас прежняя яхта-то, или…

— «Или». Ту продали — разонравилась.

— А сейчас?

— Да хоть тачанку с тройкой гнедых грузи…

— Хм…, прикольно… Тэк-с… Юрочка, повтори пожалуйста — если не там окажетесь, нам крышка!

— Так давай рации…

— Не получится… хотяяя… кааакой ты умничка! Давай частоту определим…

Через несколько минут Марина Никитична неспешно возвращалась в Санкт-Петербург. Это была последняя встреча, необходимая для связывания всего плана воедино. Еще раз все повторив, пробежав по времени и предстоящим события, она осталась довольна. Если даже вылетит одно звено, это не приведет к краху, тут важно то, что будет происходить в больнице, но здесь она была спокойна, поскольку все зависело только от неё, а значит промахов не будет.

Для верности еще один разговор с Виктором Дмитриевичем, но это завтра — сегодня он еще в министерстве. А сейчас на сервис и изучать карты, собирать рюкзаки, готовить одежду, оружие и еще раз пробежаться по плану и его «исполнителям».

Все казалось идеальным. Никто не знал полной цепочки, помогающие даже не подозревали других участвующих, не имели понятия о задуманном в клинике. Есть там одно слабое место — решетка на окне третьего этажа, но, кажется, ее расчеты верны и все получится, в крайнем случае… ну это уже не важно! Сегодня на сервисе знакомых на «Ленфильме» ей поставят целое устройство с механизмом, позволяющим управлять ее машиной дистанционно. Возможно, она и увлеклась, но зато теперь начала понимать своего возлюбленного, говорившего, насколько ему нравится сам процесс подготовки к «ликвидации», ведь это целое искусство! И теперь она на своем собственном опыте это осознала. Только бы не оборвалось! «Интересно, а Леличка мой так бы все сделал, или что-нибудь поменял?» У нее не было мыслей, наподобие тех, что отвергали побег или что-то подобное: «Конечно, он устроил бы то же самое, и у него точно бы получилось. Я же его супруга, а значит, и у меня получится!»…

Пока устанавливали аппаратуру, объясняли, как пользоваться в реалиях, а потом на компьютерном имитаторе, она не переставала продумывать заново все по порядку, обсасывая каждую мелочь, которая была так же важна, как и весь план целиком. Напоследок всплывшая и сразу решенная необходимость в рации дала еще большую уверенность, она никак не могла придумать, каким образом сделать это звено более надежным.

«Итак: папа, а может быть и мама, с двумя забальзамированными, Виктор Дмитриевич с обещанием выполнить мою просьбу, Владыко и сестренка с двумя конями, «Бобер» с двумя дыхательными аппаратами и еще одной услугой, Юрка с Андреем Валерьевичем, и, наконец, я, совсем с ума сошедшая… Леличка мой любимый, Господь и наша любовь с нами. Мы навсегда вместе, и уже совсем одно целое, остальное не важно! Мы вместе либо будем счастливы на свободе, либо умрем — как же это прекрасно, остаться навсегда вместе с тобой!»…

Глава шестая Театр невероятного

Для нас тогда настанет покой, когда запоют над нами «Со святыми упокой»

Преподобный Амвросий Оптинский

Смеркалось, когда к лесопарковой зоне подъехал большой джип. Любители вечерних пробежек предпочитали более освещенные места. Если это были они, то оказались явно не в том месте. Но, как говорится, на вкус и цвет…

Двое немолодых супругов, взявшись за руки, в хорошем расположении духа, сразу видно подтянутые и знакомые со спортом, направились в глубь массива по лесной дорожке. Прогулка длилась не больше получаса. К этому времени ночь полностью погрузила лес в непроглядную тьму.

Это не были молодые бесшабашные люди, ищущие приключения от скуки. Мужчина в годах, спортивного телосложения с аккуратно уложенными седыми волосами. Он носил жесткие коротко стриженые усы, которые не доверял никому, обслуживая их полностью самостоятельно. Его добрые глаза, отороченные сверху светлыми, под цвет усов бровями, внимательно пробегая по окружающим подробностям парка, постоянно возвращались к супруге, выглядевшей моложе и строже его.

Как только их взгляды встречались, их лица озаряли молодые задорные улыбки с проблесками нежности и готовности пожертвовать чем угодно, ради предмета любви и обожания. Такое выражения чувств, взаимной притягательности, обаяния и совместного существования одной на двоих жизнью, с глубоко распространенным объединенным внутренним миром в сердцах каждого из них, встречается очень редко, как дар Божий, который оба оценили еще при первой встрече много лет назад, сразу начав совместно его беречь и преумножать.

Что касается взглядов, то подобных я замечал всего лишь несколько раз в жизни, и то только в самом начале отношений между противоположными полами. Почему-то в большинстве своем искрящаяся нить, соединяющая влюбленных, вскоре блекнет, в лучшем случае замещаясь шершавой нитью привычки, дружбы и полового влечения.

Да, эти мужчина и женщина смогли не только сохранить свою любовь, но и воспитать ее достойный плод — дочь Марину. Ольга была от прежнего брака отца, и была любима не меньше, хоть и была старше.

Именно по просьбе младшей оказались они здесь, выполняя, казалось бы, странную просьбу, граничащую с сумасшествием. Говоря о своих родителях, дочь иногда характеризовала их как друзей, произнося несколько странную фразу: «И из избы вынесут, и труп спрятать помогут». Шутка оказалась пророческой, но почему-то маму с папой нисколько не удивила.

Интересные подробности отношений между родителями и чадом носили характер удивительный, но правдивый. Мама всегда знала, что дочь будет счастлива, добьется поставленных перед собой целей, и в своем глубоко скрытом материнском чувстве любила дочь безмерно, никогда не показывая этого, напротив, всегда занижая ее заслуги и успехи, выговаривая это прямо в глаза — так зарождалось упорство.

Обидой подобное никогда не оборачивалось, подстегивало и заставляло доказывать, что Марина ничуть не глупее и не слабее своих родителей. Мать оказалась прозорливой и, узнав кого полюбил единственный ребенок, даже обрадовалась, понимая, что только такой человек способен справиться с буйным, ищущим девичьим нравом. Именно поэтому Наталья ничуть не задумываясь согласилась участвовать в ночном рейде, спасения ради двух существ, нуждавшихся в помощи. Ну не убивать же, в конце концов, их просили, а доставить два трупа в нужное место… Всего-то дел! Да и их мир с мужем только выиграет участием в этом приключении, еще больше сплотив не столько самим действом, сколько тайной, выходящей из него.

Никита, решительный, удивительно порядочный и всегда миротворчески настроенный к каждому встречному человек, обладал способностью находить из любого положения выход, делая это просто не только в жизни, но и в отношениях с людьми, ища в них прежде хорошее, совсем не замечая недостатков.

Программист по призванию, как и любимая супруга, селекционер по увлечению — одно из редких несовпадений с ней, спортсмен и борец по духу, как и жена, он никогда не уступал нажиму снаружи и помогал без всяких просьб любому, в ком замечал настоящую потребность, всегда при этом испытывая на себе одобрение и восторг любимого человека.

Сложно сказать, кто больше наставлял своим примером дочь, однако мечтая всю жизнь о сыне, папа подходил к воспитанию ребенка как к воспитанию мальчика — так казалось девочке. Впрочем, она охотно сопровождала его везде, куда он ее брал, за что получала одобрения в виде констатации, что и не всякий мальчишка справился бы с такими задачами.

Конечно, папа помнил, что ребенок женского пола, а потому считал нужным давать наставления на будущее. К примеру: «Мосечка, помни, что грудь для женщины это ничто. Ногииии!». Или: «Не думай, что твои девичьи прелести сыграют важную роль в твоей жизни. Мужчина, которому требуется только это в своей второй половине, скорее всего, воспринимает ее одной сотой от своего целого! Только голова и интеллект — если клюнет на них, то твои прелестные передние дополнения и соблазнительная задница станут прекрасными бонусами… но и только!»…

Вернувшись, вместо того, чтобы развернуться и отправиться домой, пара немолодых, но поюношески влюбленных людей отправилась в глубь леса на машине, даже не включая фар, соблюдая, таким образом, полную конспирацию.

Никита старался жать аккуратно только на газ, помня, что любое касание педали тормоза зажигает фонари-стопы.

Он достаточно неплохо видел в темноте, а потому очень быстро добрался до среза болота. Не доезжая метров семьдесят, чтобы не оставить следов протектора рядом с местом будущей «гибели» другой машины, водитель остановился и, взяв руку жены, поцеловал глубоко и пронзительно:

— Люблю тебя!

— Я знаю! Любишь, так же сильно и так же давно, как и я тебя!

— Кто бы мог подумать, что можно оставаться счастливым даже в такую нервозную ночь, с двумя трупами за плечами, сопереживая несчастье нашей девочки, и это уже в восемьдесят-то лет!

— Прекрати, иначе я изнасилую тебя прямо здесь! Ты ведь знаешь, что время нас не коснется! Случись чего, мы просто расстанемся на время… ненадолго…

— Да… Это так! Эх, жаль мы не сможем заниматься там сексом…

— Почему?

— Нууу, ведь в раю «не женятся и не выходят замуж», а значит…

— Это потому, что мы там еще не были!

Тащить было нелегко. Помогая вкладывать оба пока еще не разморозившихся тела в прорезиненный пакет, Наталья, произнесла мысль вслух:

— А почему она одета, а он нет?

— Любовь моя, ну, наверное, она более стеснительная, и поэтому ему пришлось начинать…

— Никита! Ну что ты говоришь?! Хотя, это так романтично — остаться вместе и после смерти…, и душами, и телами…

* * *

Через несколько часов, после сцены на болоте, уже в самом городе, по известному нам адресу, мальчишка лет десяти, совсем маленький для своего возраста, невероятно худой и такой же необыкновенно ловкий, раздумывал, как выполнить одну простенькую для него, задачу. По всему видно, жизнь научила его не столько профессиональному подходу к выживанию, сколько к самой привычке выживать любыми методами и способами.

Просьба, с которой обратилась к нему вечером высокая красивая женщина, не показалась странной. Скорее наоборот, совершенно обычная. Он не требовал объяснений, она не говорила зачем. Да и всего-то дел — надежно закрепить прозрачный твердый канатик к решетке окна на третьем этаже не особенно приветливого здания, о котором ходили разные слухи, в том числе и об опытах над такими же как он детьми-беспризорниками.

Уже слезая по пожарной лестнице, вплотную подходящей к этому окну, он поинтересовался об этом. Красноречивым ответом стала добрая и светящаяся благодарностью улыбка. Получив гонорар и дав слово молчать хотя бы день, парнишка побежал в сторону, известную только ему одному и навсегда пропал для нашего повествования.

Отойдя немного поодаль, Марина взглянула на свешивающийся конец сплетенного жгута. Почти невидимым, свисал он, заканчиваясь свитым в кольцо запасом, которого должно было хватить, что бы дотянуться до нужного места: «Пойдет!».

С утра шеф Сосненко по телефону сообщил ей о доставке к одиннадцати часам того, кого она очень ждет. Все было готово, если не считать еще не состоявшегося разговора с заведующим реанимационного отделения клиники. Но поскольку профессиональная этика врачей этого заведения развила, почти в каждом, привычку не вмешиваться в действия коллег, она была уверена, что ей молча помогут, а при озвученной просьбе сделают нужное, даже если это покажется подозрительным, правда об этом сразу узнает главврач.

Припарковавшись сегодня, не в пример обыкновенному, в заброшенном тупике, куда сваливались больничные отходы и где оставляли свои машины только два человека: заместитель Стражника, по одной ему только известной причине и выработанной привычке всегда и везде оставаться в тени, и тот самый начальник безопасности Валера Симурин, ее бывший любовник, бесследно пропавший вот уже как две недели назад.

Осмотревшись и не найдя ничего подозрительного, военврач подошла к спускающейся пожарной лестнице, взяла конец свешивающегося тонкого, но крепкого на разрыв троса и, пройдя к своей машине, привязала намертво к фаркопфу. Посмотрев и оценив странность картины, улыбнулась и, заглянув в салон BMW, несколькими движениями подготовила к работе установленный механизм и автоматику дистанционного управления автомобилем. Затем, закрепив рулевое колесо в положении «прямо», запустила руку под сиденье и вынула небольшой сверток.

Давно ей хотелось по-настоящему испытать свои знания по химии в области взрывчатых веществ. Сегодня, соединив свое изделие со штатным запалом от гранаты, пронесенным на работу днем ранее, она планировала его использовать как запасной вариант, на случай, если с машиной не получится.

Упаковав сверток в термос с двойным дном и заполнив колбу горячим, только купленным в кафетерии кофе, эксперт направилась в сторону проходной…

Прямо на входе, повстречался Юрий Борисович Марков, тот самый заведующий реанимационного отделения, называемый в шутку эвтаназиологом — такая вот черная сатира медиков!

— Привет, Борисыч!

— Мааарииина Никииитична… и как всегда, роскошна и прекрасна, как смерть в расцвете сил! — Кожа его оголенного черепа сверкнула блеском свежести и чистотой намерений в хранящимся под ним мозге. Широченная улыбка этого здоровяка с огромными руками, способными на любые чудеса проявления физической силы и материализации знаний, способных оживить и мертвого, желающего ускользнуть от его возмездия.

— И тебе сил и своевременно упокаювающихся пациентов…

— Ну ты прямо скажешь… Говорят, сегодня привозят какого-то страшного типа…

— Да не страшнее моих подопечных…

— Я имею в виду Зигфрида-Алексея… Соболезную, мало того, ничего плохого, ни как человек, ни как врач сказать о нем не могу.

— Спасибо, Юр… Он, кстати, в предынфарктном состоянии… — буквально на границе жизни и смерти… Совсем эта жизнь рядом со смертью его вымотала… ему укольчик поставят еще «на централе» (тюрьме), но ты же знаешь, как там к этому относится. Так что, на всякий случай, будь готов…

— Ну, ты же знаешь, как у нас реаниматологов: «Не успели мы спасти одного больного, как тут же не успели спасти другого!»…

— Хм…

— Если хочешь, я могу послать… хотя могу и сам прийти с наборчиком наших коктейльчиков — проколим, будет, как Бэтмен…

— После таких испытаний как бы он… Не по себе мне что-то…

— Понимаю… про тебя с ним разные слухи-то ходят…

— Да я уже привыкла…

— Ну… ты держись, если что, телеграфируй.

— Спасибо тебе! У меня, кстати, один пациент совсем на подходе, уже не выживает, что не удивительно — восьмой раз у нас…

— Это тот, что после каждого освобождения насилует и убивает по новому ребенку, а потом опять к вам… потом его опять освобождают, а потом…

— Нууу… у нас же заботятся прежде о внешнем гуманизме, и прежде всего к умалишенным, а потом уже о нормальных гражданах…

— Не удивительно — нормальных-то вон сколько, а твоих один на сто тысяч… Сумасшествие! О чем они там думают?!!!

— О себе и своем имидже… Да разве по-другому когда-нибудь и где-нибудь было?

Кабинет казался особенно холодным, хотя на улице зависла непривычная для Санкт-Петербурга безветренная, густая, душащая влажностью жара. На второй, выкуренной Мариной «в затяг» сигарете зашел Виктор Дмитриевич.

— Марина Никитична, ты хоть скажи, с документацией-то проблем у меня через неделю с этой комиссией не будет? А то ведь, кто знает, чем сегодняшний день обернется, а я потом расхлебывай!

— Чем-тооо… да обернется… не переживайте, Виктор Дмитриевич, дорогой, все подготовлено, мой заместитель о всем предупрежден…

— О чем… предупрежден? Гм…

— Вот заявление…

— Кааакое? Марин, не чуди!.. Ну-ка…

— Да все нормально… — это так, на всякий случай…

— Какой? Ааа… по беременности… — Посмотрев на совершенно плоский, очень симпатичный животик подчиненной, он с улыбочкой констатировал: — По мнимой беременности… Понятненько… И на сколько? Ах, да… На два месяца, в связи с угрозой выкидыша… Ну ты как придумаешь чего… Чего хоть ждать-то?

— Не переживайте, во всем полицейские виноваты будут…

— А от меня чего-нибудь хочешь?

— Пожалуй… Появится одна тварь… Он у вас уже был… собака страшная…

— «Дисней» этот, что ли?

— Он… Пусть гавкает всю оставшуюся жизнь…

— Хм… Ну это и понятно… — наш пациент… Ну что ж, что бы ты не задумала — с Богом! Держись девочка!.. — Он подошел, как-то по-отцовски поцеловал в лоб и молча вышел…

Алексея привезли ровно к одиннадцати. Идя по коридору, пристегнутый к руке своего друга Еремея Бобра, «Солдат» выглядел хоть и изможденным, но веселым. Введя его в комнату предварительного осмотра, «Бобр» отстегнулся от сопровождаемого и, оставив арестованного в наручниках, удалился, предварительно пообещав быть неподалеку и, если что, пусть дадут знать.

Сосненко кивнула. Вся дрожа, перестав замечать окружающий мир, она смотрела только на арестованного. Так прошло в молчании несколько минут. Комната если не горела, то светилась и благоухала.

Нарастающую уверенность влюбленных в приближении для них рая прервал санитар:

— Марина Никитична, делать-то чего будем, время-то идет…

— Сейчас, сейчас, конечно… — Начались вопросы, следующие один за другим, соответствующие такому случаю. Неожиданно она встала, загородив своим телом, висящую в углу видеокамеру, делая вид, что достает необходимые бумаги и документы. Когда она разворачивала, Лелик почувствовал прикосновение ее руки до своей щеки. Пробежавшая дрожь вызвала бурный прилив сил. Внезапная мысль пойти на все ради попытки освободиться толкала на отчаянный и безнадежный шаг. Он поджал под себя ноги, собираясь распрямиться, сбить с ног санитара, а дальше будь, что будет.

В самый пиковый момент, резким коротким движением Марина, как ни в чем не бывало, нанесла незаметный удар в шею возлюбленного. Он и не почувствовал его совсем, ибо это было легким прикосновением, если бы не явное ощущение укола тонкой иглой.

Мужчину словно окатило ледяной водой.

— Верь мне… верь любящей тебя!

— Что-то… Любимая… — Санитар подошел вплотную к обоим, и ничего не поняв, посмотрел на врача, от которой услышал:

— Так, Ваня… У него может быть сердечный приступ… — В это время арестант стал глубже дышать, всем своим видом выражая сильное беспокойство. После двух минут диалога у опрашиваемого появился легкий триммер, губы приняли сероватый оттенок, затем резко посинев.

— Доктор, что-то поплохело…

— Что такое?! У вас с сердцем проблемы были?

— Они… кажется… и не переставали… Часа два назад укол сделали… оооооххх… Что-то тошнит и в голове все…

— Сейчас! Иван! За охраной!..Быыыстро!

— Да им по барабану…

— Ну хоть предупреди… Я пока позвоню… Дааа, ёёё моё, держи его… падает!

Через две минуты с третьего этажа примчался Юра Марков:

— Да откуда ты знаешь-то все?!.. — Напомнил о состоявшемся с утра разговоре.

— Он сердечник, ему с утра укол поставили, а че укололи он не знает… Давай к тебе, не дай Бог «доской накроется»… — Юрий Борисович посмотрел на Марину. Никогда он не видел такого взгляда! В нем сконцентрировалось все силы мира, вся его воля и вся любовь. Казалось, она прожжет его своими глазами, если он на секундочку задержится.

Каталку везли так быстро и аккуратно, словно спасали императора Священной Римской империи, пролетая мимо спецназовцем, доставивших Алексея, Сосненко задержалась:

— Так… у него сердечный приступ, кто-нибудь…

— Да, доктор… вы же доктор, ну и спасайте… Нам-то что, теперь вы за него в ответе!.. — После этих слов, прозвучавших с неприкрытой интонацией легкого испуга, в голове пронеслось: «Слава Богу! Как хорошо, когда люди привыкли выполнять приказы не думая!». Марков несся впереди, понимая, что каталка, остановись он, проедет по нему, даже не остановившись. Два санитара тащили ее за ручки спереди, она подталкивала сзади. Заняв нарочно это место, судмедэксперт оставалась вне поля зрения, чем и воспользовалась. Вынув, шприц, с уже набранным заранее составом антидота, сорвала зубами колпачок с иглы и, не раздумывая, всадила снова в шею.

Как раз сразу после этого, Юрий Борисович обернулся, пытаясь показать в какой именно бокс завозить. Свободным был только крайний, как правильно и рассчитала Марина. «Умирающего» быстро переложили на кушетку, сразу облепив датчиками, которые показали сердечный приступ и предынфарктное состояние:

— Никитична, побудь здесь, мы сейчас… — Подмигнув, Марков показал раскрытую пятерню, что значило: «пять минут наедине у вас есть». Как только дверь захлопнулась, майор достала пульт величиной с ладонь и быстро начала нажимать какие-то кнопочки и тумблерки. Где-то за окном взревел двигатель, еще через мгновение раздался звук с усилием трущейся об асфальт резины, обороты и визг увеличивались. Большой палец, зависший на мгновение над голубой мигающей клавишей, резко опустился. Раздался звук разрезающего воздух натянутого каната, женщина неожиданно для себя интуитивно пригнулась, закрыв собой лежавшего у окна на кушетке почти пришедшего в себя любимого от летящих осколков разбившегося стекла.

Какой-то хруст чего-то вырываемого и скрежещущего металлом по камню, сменился визгом тормозов, которые вовремя успела инициировать возлюбленная «Солдата». В заключение последовал грохот падающего на что-то твердое кованого железа, похоже решетки.

— Гоу, гоу, гоу — давай, Солдат! Любимый, у нас минута, от силы две — выход свободен… — Лелик не совсем еще ориентировался в том, что происходит, но дважды повторять не пришлось. Он первый вскочил на подоконник, увидел лестницу, сразу все поняв, спустился на три ступени вниз. В его протянутую руку легла рука Марины, кисти и пальцы сжали друг друга до боли!

Быстро спускаясь, мужчина посматривал за следовавшей за ним Мариной. Он готов был поймать ее, если она оступится, старательно перебирая ногами и руками. Преодолев полтора этажа, он поднял голову и подбадривающе крикнул:

— Я не выдержу этого возбуждающего прекрасного вида снизу!

— Что, любимый?

— Зная, что мы так будем уходить, и что я увижу тебя под юбкой, могла бы не одевать нижнего белья!

— Еще немного, и я тебе обещаю, я вообще никогда его одевать не буду… — Что-то резануло по пальцам, схватившим очередную перекладину лестницы, и еще не окрепшие руки мужчины разомкнулись. Почувствовав, что падает, он оттолкнулся от поперечной перекладины, на которую опиралась опорная нога. Приземление было не очень удачным, немного подвернулась ступня, из-за чего Лелик довольно сильно ударился затылком. Сознание осталось при нем, думая, что она упадет так же, он вскочил, но все обошлось.

Пробегая мимо, она крикнула:

— Не фига засматриваться до свадьбы!.. — Скальпель полоснул по канатику, так замечательно выполнившим свою задачу, и через тридцать секунд, оставляя следы жженой резины на поверхности дороги, пара влюбленных вырвалась на набережную, несомые счастьем, надеждой и джипом, подаренным отцом Марины.

В это время в опустевшем боксе раздался возглас о помощи, требующий оповестить все и вся о побеге! Марков голосил в открытое окно, даже не думая воспользоваться телефоном или сигнализацией. Охвативший его восторг от, хоть и негласного, но участия в таком крутом предприятии, просто сносил с ног. Наверное, выиграй он миллион, восторга было бы меньше. «Выпустив» криком в никуда пар за пару-тройку минут, он повернувшись к врачам и санитарам, важно и размеренно произнес:

— Ну безобразие же! Что вы стоите, немееедленно оповестите, кого положено… Миру мы уже все сообщили…

— Борисович, может ты сам… нам-то голову снесут.

— Ааа!.. Моя голова дороже! Но что для вас не сделаешь! — И уже удаляясь в сторону лифта: — Дармоеееедыыыыы…

* * *

— От этой улицы до «Озерков» минуть пятнадцать-двадцать, если нет пробок…

— Если объявят план «перехват», то неважно сколько… давай сменим транспорт…

— Нельзя! То есть это логично, но это собьет весь план…

— Рискуем, Малыш!

— Но ты же мне веришь?!

— Я тебя люблю!

— Невозможно любить и не верить…

— Хм… Ну после того, как ты меня чуть было не убила — я, кстати, так и подумал в первые мгновения…

— Ты так подумал?! Ах ты!.. — Педаль тормоза резко «ушла в пол», Лелик еле удержался, чтобы не треснуться лбом о лобовое стекло — «Ах вот почему оно «лобовое»!»:

— Что? Ты хочешь вернуться?!

— Неужели ты сомневался?!.. — Мужчина повернул голову в сторону. Потом в другую. Машина стояла посреди дороги, ее объезжали другие. Водители в недоумении смотрели, некоторые крутили пальцем у виска.

— Я тебя обожаю, и изнасилую прямо здесь! Какая у меня женщина!

— Я ответа не услышала… — Она говорила с улыбкой, упиваясь моментом и крутизной риска. Когда их губы впились друг в друга, раздался визг покрышек тормозящего автомобиля. Средней силы удар в задний бампер, оборвал приятное и долгожданное занятие. Гнев вырвался наружу и стал неуправляем. Оба выскочили на проезжую часть и кинулись к задней машине.

Из нее выползали ругающиеся и матерящиеся: двухметровая женщина с водительского места, и такого же роста мужчина с пассажирского. Не говоря ни слова, Марина, не впечатлившись громоздкостью противницы, приблизившись к ней, влепила кулаком в нос. Громадина не шелохнулась. Алексей хотел было остановить надвигавшееся сражение, но увидел не ожидаемый испуг в глазах любимой, а азарт от предстоящего:

— Ну что, милый, мы одно целое?!

— Малыш, осторожно!.. — Марина вовремя убрала корпус тела в сторону, кулак верзилы пролетел мимо, и бьющая «провалилась», подставив печень, куда и получила резкий удар и следом еще два: прямой и боковой:

— Папины уроки, дорогой!

— А кто у нас папа?.. — «Солдат» пока только уворачивался, в том числе и от захватов совершенно точно понимая, что разница в весе, тем более, после «сердечного приступа», сыграет свою роль.

— Папочка мастер спорта по боксу и по совместительству кандидат наук…

— Ну и семейка — угораздило меня!

— Не слышу, любимый…

— Я тебя люблю! — Внутренний лоу-кик в опорную ногу и удар в челюсть с левой успокоил мужа гиганта…

Парочка вновь соединилась в салоне и, хлопнув в ладоши, продолжила движение.

— Ты так и не ответил…

— Чтооо ты, чтооо ты…. Милииицииияяя! Теплышко мое, я верю, и даже не сомневался, мало того, я знаю, что все, что ты делаешь — идеально. Идеально от минета до вскрытие трупа, хотя, честно говоря, первое мне нравится больше!..

Проскочив незамеченные новостройки и станцию Шувалово, возлюбленные влетели в лесопарковую зону «Озерки».

— Малышик, и где мы? Каков план? Я не очень-то понимаю, хотя, безусловно, верю. Пока то, что мы делаем на твоей машине, опасно. Спалимся к едрене фене! Хотя с тобой я и умру счастливым!..

— А я не хочу умирать, я только, можно сказать, вкус к жизни почувствовала…

— Обожаю тебя! Как мне тебя не хватало все это время! Вкратце… что нас ждет?

— Сначала ищем болото, потом большой сверток, потом все топим к чертям собачьим и валим, пока не изнасиловали друг друга прилюдно!

— Идет!.. — Специально купленное для этого устройство GPRS, показало, что они уже на месте. Болото просматривалось в десяти метрах. Оба выскочили и принялись искать большой черный мешок.

— Нашел! И чего тут ты припрятала? Да что это?!!! — В раскрывшуюся щель расстегнутой молнии выглянуло закрытыми глазами желтовато-восковое лицо трупа.

— Уф! Ну, здравствуй! Девочка моя, и что мы будем с этим… Аааа! Неужели!

— Люблю тебя, какой ты умный!..

— Умный, но пока не быстрый, думаю нужно раздеваться, и надевать свои вещи на этих… Давай вдвоем, а то не успеем.

— Ну, моя-то уже одета, а вот твой…

— Что-то у него мордочка знакомая. Хм… и… Что это между ног?! Да ну! Такого не бывает!!!..

— Бывает! Не обращай внимания! Они же тоже люди — в одном мешке вдвоем оказались. Думаешь, легко сдерживаться! Конечно, знакомая! Должна же я была за нас отомстить!

— Так… в нашей семье убиваю только я! В смысле убивал — все, конец! Что ж ты с ним сделала-то? По ходу, он помучился…

— Потом расскажу… — Переодевание заняло пятнадцать минут. Забальзамированные, к этому времени уже разморозившиеся трупы загрузили в джип, открыли окна и, выбрав наиболее открытое от плавней место, направили автомобиль прямиком в «преисподнюю».

Вынутые прежде из багажника туго набитые рюкзаки перекочевали за спины. Пятидесятилетний мужчина и тридцатидвухлетняя женщина, взявшись за руки, отправились «по мокрому» навстречу своему счастью.

За час преодолев болото, они выбрались на сухой, заросший сосновым лесом, участок и спешно направились вдоль трассы «Скандинавия».

— Сколько идти и куда, радость моя? Да, и скажи пожалуйста твой план рассчитан до какого места?

— До нашей свадьбы, но ты можешь вносить в него коррективы… Еще немного, любимый, десяточек километров, и все переходит в твои руки.

— Почему нас не ищут?

— Ищут, еще как ищут! Твой друг уже, наверное, со своим спецназом все подметки сбил…

— Не понял… Дааа… твоему холоднокровию позавидовать можно. Если они на хвосте, то скоро…

— Именно, что на хвосте… Только хвост от тела далековато…

— Неужели «Бобер» поддался на твои уловки, не уж-то ты направила его…

— Он сказал, что сам и выберет, и обоснует направления поисков, которые приведут, в конце концов, к болоту… только через сутки, причем сделает это так, что постоянно все будут убеждены, будто действительно преследуют нас…

— Нууу… он мастер подобного рода спектаклей… Ну какой же человечище!.. Да, он ведь отказался…

— Я знаю, он рассказал, что ему тебя заказывали…

— Ужас! У него дочь умирает — моя крестница, а я сделать ничего не могу!

— Да сделал ты все уже!..

— Угу, этим побегом лишил его единственного шанса… Если бы не ты, наверное ради Лизоньки сам застрелился…

— Ты не слышал об «Онколиге»?

— И что это?

— Фонд помощи онкологическим больным. Так вот, моя подруга Танечка Ермакова — его президент и основатель. Лизе уже делают операцию по пересадке костного мозга, может уже и сделали.

— Не понял… а как…

— Очень просто, мы ведь встречались постоянно с «Бобриком». Он классный, что и не удивительно. Рядом с таким как ты не могут быть плохие люди…

— Это рядом с тобой всегда светит солнце. Ты просто… я не знаю! что и как ты сделала?!

— Это не я — это Татьяна. Она очень светлый человек. Я там только волонтером, все на ней держится, и вот такими как я делается. Это необычные люди, умеющие пропускать все сквозь свое сердце. Сейчас так мало тех, кто пропускает через себя чужое горе, сострадающих, любящих и жаждущих помочь… это… эээтооо просто невероятные люди, они могут отдать даже последнее…

— Ну и что же ты там делаешь?

— Все, что скажут, в чем нуждаются эти люди, и конечно, бесплатно…

— И я тебя от этого оторвал! И это вместо того, что бы присоединиться…

— Зато мы есть друг у друга!

— Я тебе обещаю, что рано или поздно мы сможем присоединиться к ним…

— Я знаю, что так и будет, потому, что ты самый лучший…

— Не-а… Я самый любимый, причем самой замечательной женщиной во Вселенной, а остальное, в виде меня, прикладывается… Кстати, что это ты мне такое вколола, что меня так весело тряхануло?

— Да… два с половиной куба к****[11] … — такой психфарм препарат…

— Надеюсь, больше… ты ведь сама…

* * *

Пройдя в течении нескольких часов вдоль трассы, дождавшись темноты, пара пересекла шоссе и, ориентируясь по карте и компасу, к полуночи вышла к берегу небольшого озерка.

Здесь, в лесной чаще, должны были стоять кони. Те самые два Брабансона, преподнесенные Владыкой. Некоторые волнения у Марины были. Всетаки отченьке шел седьмой десяток, да и лошадей он в глаза до этого не видел.

Здесь был небольшой скит, где в молитвенном уединении обретались в схиме три монаха. Они и взяли под свое покровительство гужевой транспорт на некоторое время.

Сруб, совсем крохотный и рядом такая же по размерам часовенка, нашлись быстро.

— Надо же! Всего-то двадцать км от Питера и такая глухомань!

— Любимый, это не совсем «глухомань», просто эти земли выкуплены Патриархией…

— Все равно, вдалеке от суеты и благодать! Я бы пожил здесь! Конечно, в уединении с тобой… Только, боюсь, монахи разбегутся или анафему нам с тобой объявят…

— Не объявят, они смиренные. Скорее мы смиримся… Они хорошие и светлые люди, но вряд ли выйдут… — Усталость от физического перенапряжения, и нервной нагрузки исчерпали последние ее силы. Он чувствовал это в каждом ее слове.

Но столько любви и нежности, несмотря на бессилие, было в каждой буковке, что было понятно — единственным ее переживанием было испытываемое ей счастье:

— Я тоже счастлив! Только счастлив… и больше ничего!.. — Наконец показались в темноте силуэты животных. Алексей, осознав их размеры, встал, как вкопанный:

— Господи милостивый! Малыш, это же слоны!

— Это Брабансончики…

— Эти брррабанннсончики просто монстры какие-то. Какие мышцы! Чем их кормят-то?!

— Это порода тяжеловесов…, милые коняшки, смотри какие козырные детки…

— Девочка моя, я никогда на них не сидел, даже не знаю, что из этого выйдет…

— Они очень спокойные, у них самая спокойная, надежная и крепкая нервная система… Вот увидишь, они тебе понравятся… — Передвигаться дальше разумнее было только ночью, в темноте, лошади только способствовали скрытности. Шли где шагом, где на рысях, лишь иногда останавливаясь, что бы подкормиться самим, покормить животных и сверить по карте маршрут.

Полчаса сна в седле и неведомый по составу укольчик придали достаточно сил, чтобы преодолеть за ночь еще сорок километров. Оставалось до границы с Финляндией, с учетом пройденных пятнадцати, еще не больше ста двадцати.

— Ну что, еще двое суток, любимая? Топать придется только с вечера, торопиться некуда. Через пару верст смешанный лесок, там и тормознемся, а то в этом сосновом все за километр просматривается.

— Представляешь, я ничего не чувствую, кроме счастья, даже усталости нет!

— А я чувствую!

— Что же?

— Не делай так…

— Как?

— Не двигай так попой!

— Но так и надо, иначе…

— Иначе я сейчас тебя изнасилую!..

Брабансоны спокойно шагали бок о бок, казалось, они дремали, не замечая ни мира, ни всадников, ни времени. Их могучие спины заставляли наездников очень широко раздвигать ноги и делать движения сродни тем, что неизбежны на ложе любви. Всё вместе не могло не возбудить мужчину, ярко проявляющееся в красных лучах восходящего солнца.

— Как же ты хороша! Иди ко мне… — Он перетащил ее на своего коня, посадил лицом к себе, себе на ноги и, не сдерживаясь в порывах, сначала обнял, потом заерзал руками по ее телу.

Раздевать в седле было, наверное, особым искусством, поэтому получалось не быстро и совсем не полностью. Комбинезон начал разочаровывать, пока она не перевернулась к нему спиной, совершив нечто неповторимое.

Сзади от поясницы до верха бедер оказался большой отстегивающийся клапан, держащийся на «липучем замке». Лелик не поверил своим глазам. Конь шел спокойно, будто происходящее, даже увеличившаяся тяжесть несомого груза, не касались его. Не сбавляя ни темпа, ни амплитуды шагов, животное приближало спасение, о котором люди на спине совсем и не думали.

Почему-то не было в движениях «Солдата» нарочитой грубости и резкости. Каждая клеточка недоверчиво ощущала прикосновение желанного тела, изучала и наслаждалась родным, жадно впитываемым запахом и генетическим кодом.

Мир растений просыпался, мир животных напротив, почти полностью затихал, и только эти двое, не замечая этих изменений, преодолевали границы ночи и дня, сливаясь телами, сердцами, судьбами…

Долгое воздержание обоих выстрелило скоротечным окончанием, последовавшим через несколько минут после прелюдии бурных ласк, горячих поцелуев и вжимания друг в друга.

Теперь глаза влюбленных неотрывно всматривались в глубины душ, уста шептали слова чувственной нежности и любви. Восторг, овладев единожды, не давал ослабевать своим путам, держа беглецов в плену оргазмирующего счастья, так гармонично и естественно сливавшегося с окружающей средой…

Карта показывала, что они находятся в самом центре расположенных как мурашки на теле замерзшего человека озер и небольших болот. Суша, почти вся покрыта растительностью или россыпью камней. Солнце второй день грело, быстро согревая замерзшие за ночь безлюдные просторы.

Населенных пунктов вблизи не наблюдалось, безопасность виделась в каждой кочке и любом деревце. Солнце, счастье и любовь перемежались с соитиями везде, где настигало влюбленных желание. Казалось, что так будет всегда, пока лошадь неожиданно не провалилась в незамеченную людьми и не обозначенную на карте топь.

И мужчина, и женщина, вместе с оставшемся конем, борясь за жизнь животного, ставшего уже родным, через два с небольшим часа смогли победить природную ловушку, упав в бессилии неподалеку от трясины.

Понимая, что видны как вишенка на белой тарелке для любого летательного аппарата, переползли под сень небольшого лесочка, где, привязав к рукам брабансонов, заснули мертвым сном.

Пробудившись только к вечеру от жестких и мокрых языков благородных животных, облизывающих их лица, уже отдохнувшими поднялись и продолжили свой путь. К утру следующего дня их ждал последний рывок под водной гладью. Предстояло пройти под водой чуть больше двадцати километров, после чего встретиться с друзьями Марины. Прогулка обещала быть несложной, а присутствие обоих почти супругов рядом друг с другом уменьшало в размерах любые препятствия и трудности.

Как раз к этому времени «Бобер» должен был вывести свою группу к месту утопления машины Сосненко, что означало окончание поисков, поскольку внешне опровергнуть принадлежность трупов ей и Алексею было невозможно.

Телевидение, активно освещавшее события и ход поисков, предоставило уставшим, но довольным торжеством справедливости сыскарям слово на всех возможных каналах, где в помпезных речах было доложено о бесславном конце киллера, «державшего в страхе» весь Санкт-Петербург последние десять, а может и больше, лет. В одну минуту были списаны три десятка нераскрытых убийств и полетели наградные листы и представления на внеочередные звания…

Операция дочери Еремея Бобра прошла успешно, сомнений в выздоровлении девочки не возникало, прогнозы были самые лучшие. Родители, Татьяна Ермакова и волонтеры фонда не отходили от оперированной ни на минуту. Это стало главной в жизни майора Бобра наградой, за которую он подался в фонд, прося взять его кем угодно, хоть пожизненно, чему совсем не было препятствий…

«Дисней» на фоне обнаружения «тел беглецов» разыграл свою карту и пошел на повышение, метя на место спикера городской думы. Только он и начальник оперативного отдела УВД еще имели сомнения в принадлежности трупов их врагам. Именно они пожелали моментальной судебно-криминологической экспертизы, ради чего был вызван из дома, в виду важности события, Виктор Дмитриевич Стражник, уже предвкушавший целое театральное действие, главными действующими лицами которого станут он и созданные Мариной «копии».

Он сразу понял по полученному сообщению об их обнаружении, о чем просила его ученица и зачем дала две маленьких пряди волос, для подмены в генетической экспертизе. С еле скрываемым азартом и с должным энтузиазмом он решительно приступил к заключительной фазе в цепи событий последнего месяца. Но даже такой прозорливый человек не мог предположить, не окончится ли экспертиза его заключением, возможно, даруя спокойствие, неприкосновенность и полную жизнь Алексею и Марине, готовящимся в это время к последнему, как им кажется, испытанию в лесах недалеко от границы Российской Федерации и Финляндии… Но человек располагает, а Господь предполагает!

Глава седьмая Добавочное время

«… ибо что такое жизнь ваша, пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий»

(Соборное послание св. апостола Иакова)

Единственным человеком, способным распутать необходимым образом клубок загадок и хитросплетений своей профессии, созданных Мариной Никитичной Сосненко, был, разумеется, ее учитель.

В светлом и прохладном помещении «секционного зала», целиком отделанного белой плиткой, наполненного специальными приспособлениями от двух «секционных столов», на которых тела усопших разбирают по частям, предварительно слив всю кровь до капельки, до весов, ярких хирургическим ламп, аккуратно разложенного специфического инструмента, к которому так и тянутся руки дилетантов, и специальных тазов, куда, не будем скрывать, сваливаются части невостребованной биомассы для дальнейшей утилизации.

Несколько часов назад Дмитрич провел первичный осмотр на месте, обнаруженных трупов, что было снято на камеру. Съёмка ничего не даст, даже специалисту, поскольку недостаток света, загрязненность обнаженных участков кожи и торопливость скрыли от глаз все самое интересное. По результатам осмотра была выявлена предполагаемая причина смерти обоих, записанная как: «Аспирация водными массами» — хотя вопрос с причиной смерти мужчины оставался под вопросом, поскольку в его кадык упирался ствол гнилого старого дерева…

Через несколько часов, уже в стационаре, санитары с сожалением и унылыми лицами раздевали погибших. В протокол заносились описания разрезаемых и сдергиваемых вещей, полностью совпадавших с теми, в которых оба беглеца покинули при побеге здание спецклиники.

Молча омыли они кожные покровы, отчистили от илистых чуждых внедрений носоглотку и уже собирались приступить к секционному разрезу по методу Шора, но Стражник, посмотрев на кадык мертвеца, решил вскрыть по методу Абрикосова. Прежде чем приступить, Виктор Дмитриевич нарушил привычный процесс и эту часть обязанностей санитаров взял на себя, предварительно попросив оставить не только эту заботу ему, но и всем покинуть помещение, кроме Владлена Павловича («Диснея») и Ротова Евсея Константиновича (главного «сыскаря»), в виду особенного положения, которое занимала доктор Сосненко.

Опер спросил разрешения делать записи самостоятельно. Ведущий психиатр и, сегодня, по совместительству судмедэксперт, разрешил, под данное слово никому об этом не говорить. Сам же включил диктофон и с любопытством начал долгожданный процесс.

Внешний, уже полный осмотр, показал, что сомнений быть не может, по крайней мере, в принадлежности трупа женщины — более десятка татуировок покрывали ее тело. Некоторые из них были знакомы каждому коллеге, поскольку находились на местах, обозреваемых при переодевании. Все эти рисунки носили характер принадлежности к знакам психиатрии, военной медицины и военно-морского флота. Разглядывая их с интересом, Стражник попросил вызвать женщин, работавших в отделении, возглавляемом Мариной. Пришедшие подтвердили — наколки, да и само тело, принадлежат их начальнице, что для них было очевидно, хоть и видоизменилось после нахождения в болоте.

Пока Ротов записывал, Виктор Дмитриевич неожиданно нагнулся к вскрытому телу и пристально посмотрел на нанесенные изображения: «Ах ты, девочка, девочка… видимо твоя любовь занимает немного больше места, чем допустимо в твоей головке! Наколки-то нанесены в зеркальном отображении! Ну оно и понятно… Ладно, проехали… А вообще умница, мне нравится твой подход! Браво, я в тебе не ошибся! Посмотрим, что ты еще понапридумывала».

Видя, что «мастера» что-то заинтересовало, Евсей поинтересовался:

— Виктор Дмитриевич, что там?

— Дааа… в сущности… Видите ли, я разрешил ей делать… а у нас подобные вещи (татуировки) делаются только с разрешения начальства, только пять, максимум семь «партаков», но это же безобразие… Хотя, возможно… да, да…

— Что именно?

— Да, скорее всего остальные были набиты до этого. Марина Никитична была очень дисциплинированным подчиненным…

— Оно и видно…

— Я имею в виду профессионализм и отношение к делу. Да, поведение немного хромала, но другой тут и не выдержит. Так, записали цвет кожных покровов? Желтовато-белесые, просто сказать чистые, гладкие, без видимых внешних повреждений, кровоподтеков, раневых или иных образований…, нииичего из полученного, как при жизни, так и после… — «Ну, подумаешь, снова обвел вокруг пальца… ну немного же, в конце концов. Посмотрим, что дальше… Люююбопытненькооо…».

— Записал…

— Так-с… Органокомплекс… Что у нас… Какая же красота! Вы только посмотрите! Такое только Господь создать мог! Идеальное творение, если только сам человек свои внутренности не испортит! Да, все в порядке, крепенькие почечки, сердечко… Он вынимал все по очереди, клал на весы, называл цифры, отщипывал небольшие дольки, складывая их в специальные баночки для дальнейших анализов, проговаривая свое настоящее мнение про себя: «Все забальзамировано, все… Ну так и выхода другого не было! Конечно, мне все понятно…, всеее поооняяятно, но как же прекрасно тут все! Как красиво. Идеальная бальзамация. Хм… а где же она взяла этот трупик? Хотя, какая разница — недостачи нет, лишнего тоже. А, ну конечно, такого качества трупы отправляют для практических занятий — невостребованка.»

— Значииит… фекальные массы…

— Профессор!

— Хм…. Неплохо звучит…

— Ааа… — До этого молчавший Влад, презрительно осматривавший внутреннее убранство помещения, и все, чем оно было наполнено, наткнулся на…

— Что случилось?

— Эээто… У него стоит!.. — Глаза «Диснея» уставились на фаллос трупа мужчины, довольно приличных размеров, находящийся в состоянии эрекции…

— И что вас смущает?

— Нууу… он же мертв!

— Завидуете, что ли? Бывает такое. И у вас будет…

— Хм гх, гх… чеее?!

— Если кончите свою жизнь через асфиксию.

— Этооо…, в смысле того?

— Повеситесь или… Хорошо, если вас это смущает… — Ученый подошел к области таза обнаженного тела, обеими руками в перчатках схватил торчащий предмет и сделал движение, после которого тот, хрустнув, принял форму, напоминающую букву «Г»:

— Так пойдет?

— В рот того мента! — Вырвавшаяся фраза мгновенно окрасила произносившего ее в цвет криминального авторитета, явно недолюбливавшего представителей закона.

— Что, извините?

— Бррррр… Это я… — ошалеть можно… — Влад стоял открыв рот, не в силах отвести взгляд от произошедшего на столе изменения.

— Ладно, продолжим, а то только к утру расхлябаемся.

— Ну и вонь здесь у вас!.. — Придя в себя, толстяк из последних сил стремясь смотреть куда угодно, только бы не на умерших, натыкался на все, что напоминало предназначение этой комнаты. Наткнувшись на металлический поднос с какими-то инструментами, он пошел к нему и без спроса начал перебирать, пытаясь угадать предназначение. Немного погодя разыгравшееся воображение рисовало картинки использования их им самим на ком-то.

Представилась женщина, растянутая связанной на столе, извивающаяся в страхе перед ним в таком же костюме биозащиты, надетым на голое тело, в таком же, как сейчас профессор. Как же нравились ему беззащитные! Депутат, уже представляя, как делает маленькие неглубокие надрезики снаружи тела, внутри гениталий, взяв скальпель, он начал водить по воображаемому телу, дыша с придыханием…

Стражник, заметив отвлекшуюся от происходящего, нездоровую натуру «Диснея», застыл, внимательно наблюдая. Диагноз выявился меньше чем за минуту, конечно, слившись с ранее определенными отклонениями. «Господи! Да это же пациент моей клиники! Каааак такие уроды становятся сильными мира сего, как могут они, имея даже внешне заметные генетические отклонения, управлять обществом?! Что-то надо делать! Пообещав себе обязательно предпринять, при первой же появившейся возможности, что-нибудь, он незаметно приблизился и резко поинтересовался:

— Уважаемый, не опасаетесь порезаться? — Влад вздрогнул, резко выдернутый из мира грез, и уставился на порезанный уже палец…

— Ааа… это что?.. — Как бы пытаясь перевести разговор от своих, понятно, уже попавших под прицел психиатра действий на якобы охватившие познавательные потуги.

— Это специальный совочек мозг вычерпывать. Правда, похож на половничек. Раз — и порция серого вещества…. А это офтальмологическая вилочка, для изымания глазного яблочка… Сексуальненько, правда?!

Депутат застыл в нерешительности, как об стену ударившись своим взглядом о наставленные на него, словно два острия, глаза главврача. Еще чуть и он бы почувствовал, как его собственные протыкаются.

— Ну и вонь… — Растерянно повторил прежнюю фразу авторитет-депутат, совсем не подозревая об уже созревших планах в отношении себя. А жаль, это могло бы сохранить ему жизнь, вместо того, чтобы стать подопытным животным. Хотя с другой стороны — это окажется для некоторых людей очень полезным и даже сыграет некоторую роль в их благополучии, нежданном и негаданном. «Не думайте о завтрашнем дне, ибо завтрашний день позаботится о себе сам!»

— Говорю же, фекальные массы, тонкий кишечник… — Черепную коробку вскрывать не стали, последней записью легла фраза: «Глазное яблоко мутное» — на что Стражник заявил:

— А какие были зеленые глаза! Изумруд… чистейший изумруд… — Следующим был мужчина, с теперь уже сломанным посмертно членом. Лицо его чем-то напоминало пропавшего начальника безопасности: «Хотя Зигфрид-Алесей очень похож был на этого засранца! Интересно, интересно… ну сейчас все поймем. Что-то он… Как-то не так выглядит…».

Ротов записывал произнесенные с загадочными интонациями слова:

— Печень — желеобразная ткань бурого цвета… целостность почек и селезенки нарушена — разможженные… сердце… — ну, конечно, это же мышца, что с ним будет-то… Кишечник в среднем состоянии с прободениями… Ла-ла-ла… Желчный пузырь и поджелудочная железа разорваны…

— Как же так? У бабы не размозжились, а у «Солдата» все в хлам… Че-то не то!..

— А что вас снова смущает? Такое бывает, скажем при произошедшем незадолго до смерти падении с высоты, предположим третьего этажа навзничь… Так… Глазные яблоки мутные…

— И что вы хотите сказать?…

Ефрем, до этого сам не совсем понимающий такую разницу, вспомнил, что на записи видеокамеры было зафиксировано падение мужчины почти на спину, после чего он с трудом встал:

— Виктор Дмитриевич, Владлен Павлович, камера заднего двора… мы смотрели, зафиксировала падения этажа со второго…

— У нас этажиии… почитай с третьего… Так, пишете: причина размозжения внутренних органов при падения с третьего этажа, что зафиксировано записью видеокамеры… Евсей Константинович, что бы мои слова не оказались голословными… я подпись под сим документом поставлю, только после того, как вы приложите, хотя бы распечатанное фото этого падения. У нас, знаете ли, строго…

— Базара нет…

— Чего?

— Конечно, конечно, через часик сделаю и вам принесу…

— Далее, немного перефразируем: «Размозжение внутренних органов, вследствие приложения силы…»…

— Дааа…. А сдох-то он от чего?

— Судя по эрекции, по почти не заполненным водой легким и сломанным хрящам в шейном отделе, все-таки, асфиксия…

При вскрытии черепной коробки произошел казус, на который никто, кроме вскрывающего не обратил внимание, поскольку сомневающихся в том, что это та самая пара, уже не осталось. Стражник продолжал диктовать: «При вскрытии черепной коробки…» — тут он сделал многозначительную паузу, продолжив про себя: «Мозг не обнаружен! И что это за вещество, Марина Никитична… твою мать?! Хотя вееесьмааа находчиво… Так, как я понимаю, делая вывод из всего увиденного — впервые в истории родной медицины было проведено бальзамирование на живую. Ах, даааа! Этот же мерзавец надругался над лучшими вашими чувствами! Поддерживаю! Туда ему и дорога, он мне тоже не нравился! Да уж, эксперимент поставлен на самом незаметном члене нашего небольшого общества. Женщины, женщины… ну посадила бы его на кол, что ли! Но, с другой стороны… Вот теперь можно прослушать оставленные Мариной аудиозаписи этого процесса! Это же…» — Мысли прервал нетерпеливый вопрос Ротова:

— Профессор… долго еще? Мне же отчет в управление вести еще…

— Мне-то вообще это не нужно, я и без вскрытия вижу, кто это и от чего скончался. Жаль, красивая женщина…

— Что?

— Идите сюда… Посмотрите, какая красота, какие цвета, какие формы, посмотрите, как выхватывает яркий свет галогеновой хирургической лампы основные жизненно важные артерии… Господь не мог создать неидеального! Посмотрите, как мы устроены!

Ефрем подошел, бросил взгляд на красного цвета месиво, перемешанное с гов. м и жиром. Торчащие, застывающие хрящи гортани и пищевода с одной стороны и прямая кишка с остатками соответствующих масс, выложенные на лобок трупа кишки, остатки мочевого пузыря, какого-то мяса и торчащий посреди всего это Г-образный отросток, печально констатирующий, что в его функциях более никто не нуждается, создали картину безобразного конца, наступающего для всех, в том числе, когда-нибудь, и для него. И с чем он к нему придет?!

Это лицо со страшным, нечеловеческим выражением, обезображенным смертью до неузнаваемости, с всклокоченными волосами и остатками не полностью вымытого ила из ушных раковин, и еще кое-где… кажется, вот-вот и черви поползут изнутри… или…: «Кто это?! Нееет! Нет здесь красоты и, тем более, прекрасного… Как этим вообще можно любоваться?! Как можно любоваться раскроенным пузом от шеи до яиц?! А эта пустота, там, где должны быть органы?! Да и они бы не были так…».

— Я, пожалуй, пойду…

— Что, и вы не увидели здесь ничего прекрасного? Ну, может быть вы, Владлен Павлович?.. Воспользовавшись их быстрым исчезновением, главврач больницы поменял вещество, заменяющее мозг несчастного Симуринина на лежащий неподалеку чужой, и выдохнул с облегчением: «Слава Богу, не заметили… Экие впечатлительные. А вот взгляд этого гадкого «Диснея» мне не понравился. Нужно как-то поскорее распорядиться, чтобы тела подвергли кремации, а то не равен час… так ведь можно и «дуб обнять»!»

На завтра было назначено опознание родителями погибшей. Пожелали присутствовать те же лица, но не всем из них Господь дал такую возможность. Опознание прошло тихо, печально, молча. Не молодые, но влюбленные супруги, обнявшись, стояли перед каталкой с телом, накрытым простыней. Появившийся Стражник, знакомый с обоими, выразив для начала свои соболезнования, просил сказать, когда они будут готовы сделать то, ради чего они пришли.

После кивка головой мужчины, обнявшего свою супругу, с выбивающимися сквозь закрытые веки слезами, простыню сняли. Кто-то из них охнул. Оба, с сжатыми до синевы губами и дрожащими головами, быстро посмотрели и повернули взгляды друг к другу. Сквозь текущие из уголков глаз крупные капли, пробивались искорки, не соответствующие моменту. Никита и Наталья, прижавшись, поцеловались, и поинтересовались, где нужно засвидетельствовать подписью подтверждение принадлежности осмотренного ими тела их дочери, и уже больше не поворачивались…

Это не показалось никому странным, поскольку этим была поставлена точка не только в нескольких уголовных делах, но в сомнениях.

Двумя выведенными подписями мир освободил еще двоих влюбленных от своих оков, предоставив им возможность, создав свой, существовать в нем…

* * *

К озерному краю наши герои подобрались как раз в момент, когда Виктор Дмитриевич Стражник дописывал последние строки отчета по экспертизе. Дописав, что генетическую экспертизу будут проводить по волосам, срезанным при представителях УВД и городской думы, он откинулся на спинку кресла и уже было с надеждой подумал: «Ну еще немного и домой» — как в кабинет влетел «Дисней» с двумя своими тупоголовыми тяжеловесами-охранниками, двухметрового роста.

— Док, ну и какого… ты тянешь? Давай быстрее! — Ученый посмотрел на мясистую морду, не имеющего, по его мнению, права жить мерзавца, взглянул на его псов, и не вставая, скомандовал:

— Сидеть… — Влад подумал, что ослышался. Оба охранника, остались в ожидании команды, вперившись в глаза Дмитрича. Тот смотрел сквозь налегающий на него взгляд депутата, словно отталкивая его своим, будто оба они материализовались. Несколько мгновений и глаза авторитета помутнели.

Стражник за это время произнес еще два слова, которые, по понятным причинам, опустим из изложения, подождал еще минуту и уже совсем тихо, но властно приказал:

— Сидеть…

Толстяк послушно сел так, как обычно садятся собаки, высунул язык и часто задышал, всем своим видом выражая готовность к любой команде.

Оба здоровяка с опаской повернули толстенные шей и с недоверием смотрели на шефа. Тот быстро оглядел их, взвизгнул и пару раз тявкнув, прилег как пес.

— Сидеть… — «Дисней» снова принял прежнюю позу… — Будем работать, и работы впереди много…

— Этооо… Док, а чей-то с ним?

— Крайне редкое психиатрическое заболевание… Ну да вы не поймете. Я еще с утра его продиагностировал, и хорошо, что успел… Как раз обострение, мог бы кого-нибудь задрать или укусить в городской думе. Очень удачно, что он заехал, очень… Таааккк… он остается здесь… не переживайте в отдельной палате, разумеется… со всеми удоообствами, выгуливать будут пока в наморднике, кормить тоже… Дальше будет видно… И пришлите мне кого-нибудь… Диагноз серьезный, сами понимаете…

— Ага… А нам-то чего делать? Нам его с собой забрать нада…

— Говорю же — это невозможно, он… Аааа… Пробуйте… — Сам в это время нажал кнопку вызова, посмотрел на часы и засек время, за которое прибегут санитары и вневедомственная охрана.

Богатыри повернулись, попробовали подхватить «хозяина» под мышки, чтобы поставить его на ноги. Тот преданно смотрел на «своего хозяина» Дмитрича, пока не понял, что полностью может делать, что посчитает нужным. Единственным правильным отношением к такому больному может быть действительное признание его животным. Поверить в это моментальное преображение было нелегко, но доказательство явилось почти сразу.

Человек-собака гавкнул, зарычал и вцепился в горло ближе стоящему телохранителю. Опешив, здоровяк огрел его тяжелым ударом, но только разозлил. В ход пошли когти и зубы, спасли вовремя появившиеся санитары, внешне оказавшиеся еще больше двоих пришедших с посетителем…

* * *

Алексей не переставал удивляться продуманности плана и привязанности его к временным рамкам. Была уже середина ночи, когда супруги вышли точно на место нахождения схрона, устроенного Еремеем. Во вкопанной бочке оказались два достаточно толстых «мокрых» костюма для подводной прогулки, они не позволят замерзнуть в прохладной воде. Ласты, маски, трубки, аппараты для подводного дыхания изолирующего действия и все необходимое к ним.

Переодевшись и запрятав снятые вещи вместе с ненужными теперь рюкзаками, вместо вынутого, влюбленные возложили все на лошадей, и продолжили путь, чтобы успеть погрузиться в воду не затемно.

Они настолько увлеклись в возбуждении от приближения полной безопасности, что проскочили «контрольно-следовую полосу» не заметив ее. Ничего страшного в этом не было. Звери часто нарушали покой границы. А пересечение ее в ту сторону и совсем не считалось случаем, достойного внимания.

На лошадях же они въехали в воду, скрывшись под гладью озера на несколько часов. В маленьких герметичных рюкзачках, были рация, несколько инъекций, придающих силы, два ножа, два фонарика и ракетница. Устройство GPRS, ведущее их к означенному месту встречи, прикрепленные к руке Марины, дублировались компасом и картой в герметичной же упаковке у Алексея. Они скрепились жгутом и не спеша направились в сторону своего совсем близкого счастья.

Время в пути прошло почти незаметно, через час рассвело и беглецы игрались приставая к друг другу, лаская обтянутые тела.

Прибыв на место впритык к моменту окончания дыхательной смеси и химических реагентов, разлагающих выдыхаемый углекислый газ, они вынырнули в полупрозрачном тумане и чуть накрапывающем дожде. Подкачав в жилеты воздуха, чтобы оставаться без усилий на плаву, возлюбленные развалились на водной глади озера, наслаждаясь уединением. Волновало молчание в ответ на передаваемые позывные по рации, но поскольку приемо-передающее устройство было маломощным, предположили, что знакомые Марины еще не добрались к указанному месту.

На деле Юрка все перепутал и уже стоял на якоре в десяти милях южнее. Рация, установленная на яхте, была мощнее, а потому какие-то звуки, отдаленно напоминающие позывные «сестренки» улавливались, но из-за искажений не воспринимались, как ожидаемые. Небо здесь было достаточно чисто, непогода стояла севернее. Рыба не клевала, да и рыболовом никто себя не считал. Из снастей Андрей прихватил обычный спиннинг и пару удилищ с коротким запасом тонкой лески.

Так прошло несколько часов, пока нервозность обеих пар не стала достигать критического уровня. Наползающая непогода теперь охватила и яхту, что только усложнило визуальное ориентирование и обещало быть поискам сложными. Юра еще раз решил проверить координаты, сверился и схватился за голову, обнаруженная погрешность, давала понять, что Марина и Алексей проторчали в воде уже несколько часов и наверняка уже отчаялись…

В таком положении, какое выпало на их долю, можно было провести несколько суток, но каждый час повышал шанс попасться береговой охране. Редкий туман пока скрывал их, но ведь и он когда-нибудь рассеется.

Они успокаивали друг друга, признаваясь, что каждый будет счастлив, даже если здесь и сейчас все закончится, ведь главное, что их никто не разлучит!

Очередная серия поцелуев, неожиданно прервалась приближающимся шумом, похожим на легкие шлепки, и мерное дыхание крупных существ. Ребята извлекли ножи, попытались вызвать Болотова, в надежде, что это они на шлюпке пытаются нащупать пропащих. Еще немного и прямо перед ними появились две огромные довольные морды коней. От радости те еле слышно заржали.

— Слушай, малыш, ну они же должны были уже утонуть!

— Да нет, коняшки хорошо плавают…

— Да не настолько же!.. Так, дай-как я посмотрю. Что-то у меня подозрения… — Карта показывала, что острова нет ни рядом, ни вдалеке.

— Как же они сюда добрались-то?

— Беспокоиться за них есть причина — переохлаждение!

— Надеюсь, нас все-таки, найдут… — Именно в это время рация зашипела, выдавая договоренное количество щелчков в определенной последовательности и скорости — азбука Морзе, как вечная и неизменная помощница тяжелых ситуаций, случающихся на флоте, спасала здесь и сейчас.

В это время приплывшие гости потянули в сторону, пришлось подчиниться, люди не хотели терять ставших друзьями животных. Оказалось, что буквально в полумиле от этого места проходила блуждающая подводная песчаная коса, не достающая до поверхности чуть меньше метра. На нее и напоролись копытные, переждали и, отдохнув, направились на слышимый ими невдалеке шум, который издавали аквалангисты.

Через десять минут в рации уже отчетливо слышались резкие щелчки. Еще четверть часа и нос яхты появился совсем рядом, метрах в двадцати. Как раз в это время туман начал рассеиваться, сквозь него опешившие от увиденного двое мужчин на подходящем судне разглядели стоявших посреди волн двух огромных красивых, подрагивающих под шкурой мышцами животных и на их спинах двух лежащих людей в обтягивающих костюмах.

Сначала на палубу поднялись люди. Вчетвером, быстро познакомившись, они решили попробовать поднять на палубу спутников беглецов, что получилось с трудом, но совершенно безопасно.

Самая сложная часть пути была преодолена, до теплого дома, уютного камина и желанной бани оставалось крейсерским ходом не больше полутора часов. Чай с ромом и шоколад быстро согрели мужчину и женщину, связавших свои судьбы навсегда. Сухая и теплая мужская одежда заменила резиновые костюмы, улетевшие, вместе с аквалангист-ской техникой на дно озера, что было очень своевременно, поскольку за семь-восемь миль до берега появился пограничный финский катер, подающий сигналы остановиться и ждать на месте.

Не предугаданная опасность захватила Леху и Марину в момент глубокого сна. Единственное место, куда было возможно надежно спрятаться, оказалось за внутренней обшивкой носового отсека яхты. Тайник сделал еще предыдущий владелец. Когда фальшь-стенка закрылась, стало понятным, что долго здесь не пробудешь — воздух поступал медленно, пахло плесенью, но, кажется, было безопасно.

Почувствовался мягкий удар борт о борт. Яхта приняла осмотровую команду, состоящую из щегольского капитана и смурного, всегда молчащего матроса. Они составляли полную противоположность, но, несмотря на это, выполняли свои обязанности старательно.

Проходя мимо лошадей, занимавших треть задней палубы, они вытаращили глаза, но почему-то ничего сказали, видимо, будучи поражены, увидев здесь подобное. Необычное зрелище произвело впечатление найденной контрабанды золотых слитков, но кончилось пока только докладом на берег.

Осмотрев все подробно, матрос и офицер вернулись к животным, получив распоряжение взять подробное объяснение присутствие копытных на судне и вообще цель нахождения русских в такую погоду в акватории. Скорее всего, всему этому были причиной скука и предвзятое отношение, что, впрочем, ничему не мешало. Как не странно, оба финна знали довольно хорошо русский язык, поэтому диалог получился оживленный и окончился неожиданно доброжелательно по вполне объяснимой, хотя и не ординарной причине.

— А они, каким образом здесь?

— Так…, этооо… «Солдат» и «Беглянка»… спортивные же… — Первое, что пришло в голову, брякнул Юра, надеясь на поддержку Андрея.

— Я вижу, что это порода тяжеловесов. Странные имена… Нооо…, какая разница, как их зовут, что они делают в десяти милях от берега? Вы что с ними, что ли «ходили»?

— Нууу… нет конечно…

— А как они оказались на борту? Если вы не выдадите объяснения своей тайны, и я не получу ясного ответа, который смогу понять, то, возможно, будет возбуждено дело о контрабанде, на судно наложат арест, а вы….

— Вы что? Да все просто, они уплывают… — Тут вмешался Андрей и с этих пор фразы начали произноситься им и Юрием попеременно:

— Да спортивные же кони, сами видите — готовим их к заплыву, черееез…

— Да, да… через Гибралтар!

— Они уплывают, а чтобы они выработали привычку плыть только вперед, мы их подбираем через тридцать миль, не позволяя повернуть… нууу… соответственно сопровождаем…

— Мы бы и дальше могли… то есть, они бы и дальше в состоянии плыть, да только дальше ведь граница!

— Нейтральные воды… Иии…

— Ну вот, они сплавали, мы их сопроводили и забрали, теперь везем обратно, через день та же процедура…

— Вы русские… сумасшедшие… и кони у вас такие же! Даже если это неправда, то за такую историю… — Тут понимая, что дело выгорает, мужчины поцеловались, чем не вызвали замешательства. Напротив, офицер улыбнулся и, поинтересовавшись временем сожительства, понял, что это серьезные отношения. Подумав с минуту, предложил:

— Как я это понимаю… да Бог с ними, с лошадками, их нам не понять. Вы в браке?

— Хотели, но пока никак…

— Что же тянуть, у нас скоро будет массовое обручение, можете для начала быть гостями, а если хотите и брачующимися. Там, правда, будут еще две обычные пары, но нам ведь это не помеха…

Во время разговора между пограничниками и хозяевами яхты нервы Алексея претерпевали невероятную нагрузку. Никогда еще не испытывал он подобного бунта эмоций. Маленький отсек был буквально проткнут двумя, как казалось, трубами, которые, на самом деле служили ходами для якорных цепей. Вдвоем можно было уместиться только если один ложился навзничь, причем протолкнуться между двумя этими цилиндрами было не просто, а второй, свернувшись, подогнув под себя ноги, располагался между расставленных ног лежащего под ним человеком.

Высота тайника настолько мала, что приходилось буквально вмяться в тело любимого. По совпадению этим местом оказалась бляшка брючного ремня, больно врезавшаяся в щеку. Потерпев минуту-другую, Марина попыталась изменить, хотя бы на несколько сантиметров, свою позу. Все, что получилось, сдвинуть голову чуть ниже. Теперь было гораздо удобнее, мягче и теплее.

«Солдат», что-то прошептал, пытался поворочаться, но она ничего не услышала. На деле он просил быть осторожной и не раздавить, располагавшийся прямо под ее щекой пах со всем соответствующим.

Подумав немного о другом, женщина положила руку на брюки и застыла, пытаясь прислушаться к разговору, происходящему почти над ними. Лучше слышно было ее возлюбленному. Долетающие отрывки, заставляли нервничать, начиная с самых первых фраз, из которых он понял, что говорят о «Солдате» и беглянке, находящейся вместе с ним. Далее стало понятно, что судно, скорее всего, арестуют, по всей видимости для более тщательного осмотра, а собственников сопроводят, куда именно он не понял, потому что два голоса заговорили одновременно, их был не в состоянии перебить третий.

На этих словах кровь резко прибыла к голове, сердце забилось чаще, мысли все разом обратились к любимой и тщетным попыткам освободить ее. «Как же так! Как же так! Все же почти получилось, они прошли основные препятствия, преодолели невозможное…» — В этот момент пальцы Марины легли на его гениталии, воображение дополнило ощущение, нависшая опасность перенаправила поток крови к тазу, что повлекло почти моментальную реакцию, которую не могла не почувствовать завладевшая этим местом хозяйка положения.

Пальцы, при ограниченности движения руки, самопроизвольно начали поглаживать становящийся упругим продолговатый предмет, что быстро накалило не только соприкасающиеся части тела, но и возбужденные нервы. В состоянии грозящего несчастья их чувствительность повысилась в разы, что почувствовала все быстрее возбуждающая своими движениями, потерявшая всякую осторожность, тяжело дышавшая, совсем ничего не подозревающая будущая жена. Жажда настоящего продолжения заставила ее усиленно пытаться найти любое решения для того, чтобы достать желаемое и чувствовать его не через ткань.

К этому времени, разговор на палубе вошел в русло примирения, предложения более близкого знакомства и участия в свадебных нетрадиционных торжествах. Алексей понял, что опасность позади, все внимание направилось на события, происходящие внизу его живота. Чувствуя быстрое приближения эффективного конца, он напрягся всем телом, но услышал возню и приближающиеся шаги — кто-то убирал наваленные подушки от фальшь-стенки их надежного убежища, служащей одновременно и дверцей. Голос, что-то шепчущий, нельзя было узнать.

На мгновение Марина застыла — показалось, что она тоже услышала, хотя из-за воспаления «третьего уха» на время потеряла способность хорошо слышать. Внутренний голос пугал присутствием за стенкой чужих людей, вот-вот приблизившихся к их обнаружению. В солнечном сплетении затошнило, зажгло и чуть ниже. Адреналин, вспрыснутый в кровь, довел чувствительность всего организма до абсурдного уровня. Именно в этот момент возлюбленная добралась до желаемого и погрузила с томным выдохом внутрь себя, продолжая делать это с маленькими амплитудами.

Достаточно было и десяти коротких движений, чтобы последнее привело к резким, сразу повторяемым одна за другой судорогам, глухое рычание, выдающее одновременное отчаяние и оргазм, стало первым, что услышал открывший тайник Юрка. Увиденное привело его в шок, ибо вся главная сцена была как на экране в открывшемся «дверном» проеме.

Простояв с полминуты, охваченный с ног до головы мелкими бегающими мурашками, он так и не смог сделать вдох, и отчаянно пытаясь справиться со своим возбуждением, рванул на верхнюю палубу с намерением разорвать своего бойфренда и не важно, что на глазах незваных гостей.

Гости уже покидали яхту, Андрею почудилось, что вылетевший Юра перевозбужден и сделал знак успокоиться. Тот не в силах сдержаться поднес сжатый кулак к лицу и сделал несколько движений к губам и обратно, при этом толкая изнутри языком щеку. Знак оказался чересчур выразительным, и был замечен, немного задержавшимся пограничником, который улыбнулся, игриво покачал головой, и поспешно покинул чужой борт…

Глава восьмая Новая глава

Ни одно действие человека не остается без каких-либо последствий. Ничего не происходит — это значит, что уже было, но совсем незаметно, или еще будет. В любом случае, событие всегда имеет предтечу.

Два здоровяка-телохранителя депутата городской думы, приобрётшего разумную уверенность в том, что он настоящее животное, в чем естественно не ошибался, были из ряда тех спортсменов, которые так и остаются, с самого начала занятий спортом в раннем детстве, на том же самом умственном уровне развития.

Их разыскали и допросили. То, что произошло с «Диснеем» дошло до сознания людей, полностью от него зависящих, одновременно с прочтением официального письма с полным описанием постигшего Владлена Павловича несчастья. Диагноз, с лишь приблизительной формулировкой, испугал ровно настолько, насколько казался фантастикой.

Виктор Дмитриевич намеренно не стал звонить, послав документ с нарочным, конечно, предупредив кого следует из «курирующей» организации.

Быстро сформированная комиссия явилась, имея на руках все необходимые постановления, с одной целью — забрать жизненно важного для них человека и перевести в место, где бы он быстро был вразумлен, если действительно имело место быть помешательство, либо, хотя бы, подконтролен.

Шумной гурьбой ввалились бизнесмены, депутаты, чиновники, авторитеты и прочая публика, на деле — еле прикрывшаяся официозом криминальная масса людей, мало чем друг от друга отличавшаяся. Кабинет был тот же. Место, послужившее сценой невероятного превращения в обычного пса и совершенно отсутствующий взгляд, проходящий то ли мимо, то ли сквозь ворвавшихся, остановил рвение и охладил пыл. Самый дерзкий, тряся стопкой бумаг, гневно, но не очень громко, скороговоркой произнес:

— Объясните нам здесь и сейчас… нам, избранникам и слугам народа… каким образом люди приходят к вам людьми, а становятся… животными… Мы требуем немедленного отчета. И скажите спасибо, что мы не вызвали вас в думу!

— Добрый день, господа! Я польщен… понимаю ваше беспокойство, но и вы должны понять мое безвыходное положение…

— К чертям собачим…

— Именно к ним и ушел ваш коллега…

— Вы что, шутите или вздумали издеваться? А ну-ка, встать! Перед вами главные люди города!

— Ну я же не собака, что бы выполнять подобные команды. А вот вам бы успокоиться нужно… Господа, помогите ему, иначе я ничего не смогу вам объяснить, хотя, видит Бог, очень желаю этого. Дайте мне всего две минуты вашего драгоценного времени…

— Они у вас есть, но дальше…

— Что посчитаете необходимым — вы же власть! Итак, сейчас я могу лишь поверхностно высказать свое мнение по поводу диагноза… — ликантропия, знаете ли[12]… иии… причина не в моем непрофессионализме или непонимании, но в том, что подобную экспертизу обязаны делать несколько человек. Я знаю, что с ним, но… Процесс этот необратимый…

— Да вы что, охренели, что ли?! У нас проекты… эти, как их… законопроекты, планы, деньги…

— Прошу вас, уважаемые… Видимо по-другому никак не получится вам объяснить… — Главврач прошел по образовавшемуся коридору мимо гневающегося строя и, увлекая всех за собой, раздавая приказания направо и налево санитарам и охране, направился к боксу, где нашел себе пристанище «Дисней».

— Кстати, друзья мои, выыы неее повееерите, но отзывается он на кличку «Дисней»… — В углу камеры на полу, лежа на боку, подогнув ноги под себя, точь-в-точь как это делают кошачьи и собачьи, расположился очень полный человек, сжимающий в руках здоровенную обглоданную кость. С опаской посматривая на пришедших и моментально, от одного его вида замолчавших важных особ, в которых не узнал никого, кроме «хозяина», он начал порыкивать и, нервничая, скалил зубы.

— Владлен Павлович… дорогой… — Жирное тело неожиданно подскочило и бросилось на решетку, с силой ударив головой в металлический прут, почти по-настоящему загавкало. Стоящие ближе всех шарахнулись испуганно и настолько резко, что некоторые из сзади находящихся, оступившись, попадали с воплями, вызванными непониманием.

Испуг был настолько проникновенным до самых внутренностей, что старые, давно не крашенные пошарпанные стены, зло глядящие в голубоватых халатах санитары и полицейские, охранявшие больницу, воспринялись как ад и его демоны, собирающиеся заключить их в свои кандалы навечно.

Несколько незваных гостей, что-то бормоча себе под нос, удалилась, нашедшие в себе силы и мужество, продолжали стоять, пока не понимая, чем продолжить.

Видя растерянность и желая «добить» ситуацию, Стражник подошел вплотную к решетки, попросил открыть ее, приказав сразу же за ним закрыть, но быть наготове. Депутат-собака завилял обширным тазом, стоя на четвереньках, в той же позе, опустился на локти, положив предплечья на пол, как у Сфинкса и совсем не свойственно для человека, которым был раньше, заскулил, радуясь посещению.

Человек подошел и, чуть наклонившись, начал трепать пальцами за ушами, под подбородком, постукивать по бокам.

— Лапу… — «Лапа» авторитета послушно легла в руку психиатра. Еще с минуту продолжалось представление, после чего, доктор, выходя из бокса, попросил подготовить пациента к перевозке, обязательно надев на него намордник.

Кабинет погрузился в тишину. Понурив взгляды, озабоченны сильные мира сего с трудом пытались воспринять создавшуюся ситуацию и видя, что подвоха нет, все равно никак не могли поверить в такое преображение.

— Виктор Дмитриевич, мы все равно должны что-то предпринять…

— Ну, вы же сказали, что есть соответствующие бумаги… я не могу не подчиниться — закон есть закон! Только помните, чем больше будете затягивать с лечением, тем… хотя он совсем бесперспективный в плане выздоровления и возврата в прежнее разумное состояние — этот процесс невозвратный.

— Мы предполагали его в «Серпы»… в смысле, в институт имени Сербского…

— Ууу… слава Богу, тогда я спокоен… Передавайте привет коллегам… моим коллегам, естественно…

Понимая, что пройдет и несколько недель и пациент вернется постройневшим, уже полностью с сознанием животного, которым заставил его чувствовать сам же главврач спецбольницы, он на прощание с интонацией крайней заботы и переживания попросил:

— Очень вас прошу… «Диснею» будет комфортнее, если вы, да все, ну психиатры то это понимают… будете воспринимать его действительно собакой, а не человеком. В его положении — это единственное нормальное не нервирующее состояние.

В середине этой фразы из-за угла вышли два санитара, ведущие «под уздцы» высокого человека в годах, с интеллигентной внешностью, красивыми голубыми глазами, имеющего внешность генерала, им когда-то и бывшим — до тех пор, пока ему вдруг не почудилось, что он конь.

Походка ведомого полностью повторяла движения ног, шеи, всего корпуса, даже чем-то наполовину согнутых и почти прижатых к груди рук. Проходя мимо «Диснея», находящегося в положении «сидя» у правой ноги санитара, держащего поводок, «конь» мотнул головой, заржал и, осмотрев с макушки до подушечек лап этого «пса», фыркнул.

«Собака» же потянулась носом к заднице медленно гарцующего жеребца и втянула воздух. Что-то не понравилось и, сначала, фыркнув, потом помотав головой, будто пытаясь стряхнуть ошейник, «друг только нам известного человека» довольно ловко поднял ногу и очень четким движением, присущим только собакам, почесал за ухом.

— Да ну! Не может быть! Ну, это уже слишком! Да это не он! Ну не может такого быть!.. — Поразившая гостей сцена встречи, совсем внешне ничем не отличающихся от них самих людей, на деле очень четко повторяющих повадки животных, пробила брешь в их стройном мировоззрении и мировосприятии.

— Извините, ради Бога, у нас все же не институт благородных девиц. «Конь» — бывший генерал, очень известный летчик, если вы не воспримете его животным, убьет вас, даже не задумываясь. Подобное, очень похожее, поймите это, и с вашим дорогим товарищем произошло. Вот у полковника довольно известное заболевание — шизофрения с параноидальным синдромом — это один из типов шизофрений, характеризующийся доминированием галлюцинаций и (или) бреда. Мняяя… так же расстройство множественной личности, ранее называвшееся «раздвоением личности»… представляет собой состояние, когда человек попеременно ощущает себя то одной, то другой личностью. Иногда, как в нашем случае, одна из личностей занимает прочную главенствующую позицию… У нас — конь! А мог быть и диплодок, и вообще кто угодно!.. Если углубляться… Облик, так сказать, оригинальной личности полностью исчезает из памяти в тот период, когда доминирует другая…

Будьте осторожнее, и ни в коем случае не снимайте намордник. Если что, я здесь, хотя я и не сомневаюсь, что пациента нам же и вернут… Прощайте!

Пациента вернули через месяц с небольшим, действительно похудевшим, вполне освоившимся, очень спокойным, поскольку он был признан собакой. Его водрузили в тот же бокс и дали несколько дней прийти в себя.

Нечего удивляться тому, что по милости Божией многое в наших жизнях происходят вовремя, ведь все заранее известно и запланировано Создателем. Мы и сами, думая о завтрашнем дне, все предполагаем сделать рационально, совмещая более удобно и своевременно, правда, в отличии от Бога, мы, чада Его, далеко не всегда, способны воплотить все именно так, как запланировали…

После встречи, о которой попросил сам Евсей Ротов, на которой Дмитрич развеял последние сомнения, которым, казалось, не будет конца, Стражник отправился в больницу, желая закончить дело с «Диснеем». Этот опыт, начавшийся, можно сказать спонтанно, выглядел на фоне нескольких других самым удачным. Он мог гордиться собой, как в свое время доктор Менгель, с той только разницей, что подобные тогдашним условиям, созданным для гениального врача, страшные и бесчеловечные, сегодня были необходимыми шагами на пользу общества с любой стороны.

«Странный этот Ротов! Ну почему он не может сам до всего дойти, а дойдя убедиться, что это железные не опровергаемые факты. И ведь все всех устраивает… Может, этот «Дисней» ему остался должным? То-то он интересовался — нельзя ли добраться, как-нибудь до его счетов. Хм… Хорошая мысль! Сейчас и попробуем… Нет, ну каков! Видите ли, не нравится ему, что машина, в которой были найдены якобы Марина и этот… Зигфрид, оборудована дистанционным управлением. Но ведь без него немыслимо было вырвать с «мясом» решетку. Не нравится ему, что машина найдена именно в этом болоте, которое расположено далеко от трассы. А то на трассе их не ждали и не ловили. Понятно же, что можно предположить, что пытались в объезд, спешили…, к тому же машина шла по явному следу, оставленному другими машинами, приезжающими туда на пикники или что там еще… — может быть, помыть свою машину. Нет, ну я-то знаю, что это не так, просто говорю… Ну это же моя ученица! Ну, она не может быть не талантлива во всем! Не скромно? Да потому, что это факт!» — последняя мысль понравилась особенно, и промелькнула как раз в момент, когда колеса автомобиля застыли на стоянке перед больницей…

— Так, принесите мне дубинку… этого, который пес, приведите сюда, пристегните к шесту. Я буду с ним работать… — Через несколько минут все было исполнено. Исполнившие приказания удалились, оставив Виктора Дмитриевича наедине с пациентом. Такое иногда бывало, особенно, когда дело касалось, государственных секретов или мистических тайн.

Подчиненные и сами были рады, что не присутствуют при непонятном, побаивались главврача и совсем не удивлялись, видя, что так же к нему относится большая часть посетителей.

— Ну что… Что с тобой делать? Возвращать тебе к нормальной жизни нельзя, ты же половину города перевалишь… Зла от тебя больше, чем отходов от твоей жизнедеятельности… Что с тобой делать, собака ты страшная?.. — Влад смотрел злыми глазами, не совсем понимая, что с ним произошло. Только что вынутый из своего подсознания, где провел уйму времени, и совсем ничего не помнил. Все его воспоминания останавливались на том моменте, произошедшем больше месяца назад, когда главврач приказал ему «Сидеть!». На том запись памяти и остановилась…

— Сука, ты что сделал со мной?! Я тебя разорву! Я тебя…

— Ну ты наверное не знаешь, что и институт имени Сербского и еще несколько светил признали тебя… нет не скажу кем, а то совсем плохо станет… Слушай меня внимательно.

— Яяяя… аааа!..

— Или ты будешь слушать, или станешь снова псом… — Только теперь, первый раз в жизни, почувствовал этот головорез, что чувствовали его жертвы, со счета которых он сбился. Ужас, безвыходность, понимание, что это последние минуты жизни и что за следующую, хотя бы одну ее минуту, он согласен платить сколько угодно, вот что охватило его. Не имея мужества, потеряв самоконтроль под тяжелым взглядом, который не только подчинял, но и разбивал остатки его личности на мелкие кусочки, толстяк простонал:

— Сколько?

— Все! Все и сейчас! — Через двадцать минут вызванные санитары увели, довольно виляющего задницей, «Диснея», бодро перебирающего «лапами» и несущего во рту огромную сахарную кость.

Виктор Дмитриевич тоже был вполне доволен. Перебирая пальцами четыре клочка бумажки с набором цифр и слов, он встал, достал из висящего на вешалке пиджака телефон и, позвонив по первому номеру, интонацией довольного собой и жизнью ребенка, произнес:

— Владыко, благословите! У меня вам большой подарок, хотя относитесь к этому, как посчитаете нужным… Нет, нет, это пожертвования одного хорошего человека. Нееет, что вы, благодарность и вообще ничего ему не нужны… Он очень увлечен миром собак…

Встретившись с Архиепископом, он попросил передать еще две бумажки. Одну для онкофонда лично в руки Татьяне, а вторую — родителям Марины Сосненко, как сумма, возмещающая все причиненные неудобства и неприятности. В последний момент он добавил:

— Нууу… вы же понимаете, этооо… для молодоженов, надеюсь, они уже муж и жена…

— Как… Неужели и вы в этой упряжке?!

— Что же тут удивительного? Это же не только приключение и доброе дело, это же огромный научный эксперимент и, заметьте, прошедший весьма удачно!

— Да уж, теперь, судя по тому, что было включено в этот… эксперимент, отмаливать придется долго.

— Ну совсем плохого-то особенно ничего, воздали каждому по заслугам… А что же вы, отче, не интересуетесь суммами…

— А за толику малую да воздастся как за большую. Да воздаст Господь этому человеку сторицей!

— Воздаст… уже воздает… И все же…

— Да ведь…

— По сто миллионов…

— Что… Сто миллионов рублей? Слава Богу за все! Теперь мы ведь воплотим наши плану по возрождению…

— Долларов, Владыко, долларов… — Проглатываемая слюна в этот момент то ли быстро пересохла, то ли стала твердым предметом, в любом случае, проглотить священник ее смог только после того, как перекрестился…

— На втором счете столько же… Так что очень добрый человек… Ооочень!..

Виктор Дмитриевич не стал говорить о четвертом счете, хотя надо признать, что большую сумму он пустит на приведение своей больницы в должное состояние, ведь выделенные средства, как это обычно принято, почти в полном составе испаряются где-то раньше больничных счетов, наверное в расчете как раз вот на таких частных инвесторов. Дай Бог им по-настоящему крепкого собачьего здоровья и каждый день по вкусной сахарной косточке!

* * *

Через месяц после встречи с пограничниками или, если хотите, окончания перипетий Марины и Алексея, наконец, документы были готовы. Еще два месяца потребовалось, что бы решить, где произойдет венчание и кто тайно на него будет приглашен. Конечно, это должен был быть православный храм и, разумеется, обряд Таинства Венчание будет проводить Владыко Матфей. Остановились на городе Барри и церкви святителя Николая Угодника. Гостей оповести за день, прислав информацию о бронированных билетах и местах в гостиницах. Длинные лимузины свозили отца и маму Марины, ее бабушку Александру Ивановну, недавно праздновавшую свое 105-летие, сестренку Ольгу, Виктора Дмитрича, Еремея Бобра с уже оправившейся дочерью, Юру Болотова и Андрея Валерьяновича, ставшего «супругами», и Татьяну Ермакову, основателя онкофонда.

Волнение охватывало собравшихся гостей, чего нельзя было сказать о самих виновниках торжественного события. Не то чтобы долгожданное не трогало их души, такого не могло быть! Очевидное слияние в одно целое, произошедшее гораздо раньше — осознание этого сыграло роль главного события в их жизнях. Именно это дало уверенность в уже благословенном Богом союзе, его крепости и долговременности до скончания их века, о чем молились супруги вместе, никогда уже не разлучаясь.

Венчание становилось актом принятия одного венка на двоих, с которым венчанные предстают пред Господом на Страшном суде.

За день до этих событий Владыко, бывший не только духовным отцом Марины, но и принявший на себя обязанности молитвенника за обоих чад, принял их совместную исповедь, длившуюся несколько часов и впечатлившую всех участников. Волею, данной ему Господом, Архиепископ объявил о прощении грехов, строго предупредив, что вся последующая жизнь не может быть хоть сколько-нибудь повторением предыдущей.

Нисколько не сомневаясь в покаянии своих чад, отче наставлял оставлять мщение на волю Божию, блюсти чистоту союза, не преставая благодарить Создателя за чудеса, позволившие обоим прийти вместе к сегодняшнему дню и иметь возможность предстать пред ним в таинстве Венчания живыми, здоровыми, свободными и любящими.

«Все, в чем покаялись вы сегодня, предстоя пред Ликом Спасителя, надобно, искупляя до самого последнего дня, более не допускать, чтобы не переполнилась чаша грехов, отпущенная как каждому из вас, так и совместно. Завтра ваше единство и целостность, дарованные Господом, получат благословение и единый венец. Он будет легким и приятным с Богом и с истинной любовью друг к другу, и невыносимо тяжелым без всего этого.

Дети, никогда я не видел такого света в глазах венчающихся, храните его, помня — где Господь, там и благодать! Запомните завтрашний день, сохраните завтрашние ощущения этой благодати, лелейте дарованное вам и не забывайте цену сегодняшнему дню, а прежде цену вашего спасения, вкушайте Тело и Кровь Господни, принесенные в жертву ради вашей жизни вечной. Аминь!»

Молча стояли Алексей и Марина пред иконой святителя Николая Мирликийского, держась за руки, произнося про себя своими, пусть и различными словами, но по сути одинаковые молитвы.

Входящие гости и прихожане, нечаянно сразу обращали на них внимание и, застывая в изумлении, наблюдали за этим общением, не в силах оттолкнуть от себя вполне физически осязаемую мысли — эти трое говорят о Боге, прося и сразу же получая: мужчина, женщина и святой Божий Угодник…

Свет мощным пучком ударил в круг, центр которого составляла эта пара, в момент произнесения, Владыкой: «Господи Боже наш, славою и честию венчаю их». Венцы, как положено не убрали и еще держали над головами венчающихся. Разделившись на спектр свет воспылал радугой, отражаясь от блестящего металла, будто данный Владыкой Небесным завет: «Ни муж без жены, ни жена без мужа. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Спасайте друг друга!»

Таинство так и осталось бы тайной, унесенной ее очевидцами в свои могилы. Долгое время никто не знал прошлого этих мужчины и женщины. Оставшаяся их жизнь проходила в уединении вне Родины, без которой оба существовать не могли.

Немолодая пара всегда притягивала взгляды редких соседей, умиляя нескрываемой ими любви и взаимного обожания. Больше всех о них мог рассказать почтальон, поскольку знал имена, фамилии, видел он и большое количество извещений о переводах финансовых средств, но не назначения, ни сумм назвать не мог. Все, что он мог сказать, имело окраску благотворительности, что подтверждала переписка с различными фондами, в основном находящимися в России, в которой, по слухам, оба имели корни.

Настал день, когда супруги, покинув свой небольшой, но уютный домик со странными скульптурами в саду, больше не вернулись. Через год их временное пристанище заняла молодая пара, ждущая рождения ребенка. Появившуюся на свет двойню, о чем было известно заранее, девочку и мальчика, назвали именами исчезнувших стариков: Алексем и Мариной. Молодые родители объяснили это единственным имевшимся условием перехода в их полное и безвозмездное владение этого особняка.

Это стало единственным доказательством благополучного пребывания наших героев, которое, впрочем, никого не заинтересовало и вскоре забылось, на время тронув сердца наиболее сентиментальных.

На этом и можно закончить повествование, прибавив пожелание этой пары, обращенное всем, решившим соединить свои судьбы в одну: «ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА!».

Эпилог

Дорога проходила между вековыми соснами совершенно не замечающими ни нас, ни машину. Засматриваясь на почти не тронутые места, расположенные посередине между Москвой и Санкт-Петербургом, удивлялся, как это возможно.

Не так далеко распласталось озеро Селигер, совершенно загаженное не столько туристами, сколько сборищами людей, приезжающими туда на какие-то странные мероприятия. Слава Богу, сюда это временное веяние не достало, а сейчас и вовсе забылось, оставив в покое все прекрасное и чудом сохраненное. Девственная природа этого края поражала мое воображение своей кажущейся невозможностью. «Да, это нужно лишь нескольким, а не всем, ибо все ни оценить, ни сберечь этого не смогут!».

Песчаная дорога, приятная для слуха, шелестела сухими песчинками, вылетающими из-под колес и бьющими по дну автомобиля. Все мое естество требовало остаться в здешних местах раз и навсегда. Мозг вторил осторожно, иногда выдумывая основания невозможности этому. И правда, где найти здесь работу?!

Мы ехали чуть меньше часа, молча, думая о своем. Водитель, согласившийся подвезти, не смог объяснить, чего мне ожидать, сказав, что знает эти места хорошо, поскольку отец его местный егерь, да и сам он вырос здесь. О нужном мне доме знает немного. Все, что известно — это что проживает в нем семейная чета довольно пожилых людей. Супруга какой-то врач, ради развлечения делающая самые лучшие чучела во всей округе, кроме того, ведущая частную психиатрическую практику, он писатель, говорят, довольно известный. Но это все, что о них знают.

Поскольку гостей они почти не принимали, живя в уютном для них уединении, аудиенции пришлось добиваться довольно долго. Даже почти тридцать лет назад написанная мною большая статья, перепечатанная во многих изданиях, в том числе и зарубежных, переданная им, не произвела на них впечатления, хотя основана была на реальных событиях их жизни.

Ей был посвящен целый разворот, а текст заканчивался благополучно, в последних строках хотелось остаться, чтобы участвовать в продолжении, но настоящая жизнь супругов, следующая после, осталась неизвестной. Я и не хотел продолжения, но узнал от своего старого знакомого, когда-то рассказавшего мне всю историю Марины и Алексея, послужившую основой напечатанному, о том, что эти люди живы, здоровы, счастливы и вполне комфортно проживают не в Финляндии, а на Родине, и меня неудержимо потянуло к ним.

Я понимал, что являюсь для них помехой, даже представляю какую-то опасность. Сам бы я возненавидел человека, несущего такое неудобство, но ничего с собой поделать не смог.

Прошел без месяца год, как тот же мой знакомый передал приглашение, сопровожденное словами:

«Если он не опасается быть забальзамированным заживо, может попытать счастье». Недолго раздумывая, я, выделив в своём перегруженном событиями и работой бытие два выходных дня, рванул на Валдай.

Что я мог ждать от встречи с людьми, рассказ о которых захватил половину страны, возмутив здравомыслящие умы читателей, никогда даже не подозревающих о том, что подобное возможно. В сущности, зацепило не столько само краткое повествование, сколько понимание реальности происходящих событий.

Вряд ли герои были в восторге от прочитанного, желая на самом деле скрыть все произошедшее в их жизни. Маловероятно, что и сегодняшний разговор будет им приятен, но согласившись на встречу, они, наверное, предполагают полезность ее, правда, в чем именно — для меня пока загадка.

Все, что удалось узнать от того знакомого — это об их невероятном возвращении. Оно было неожиданным и носило такой же невероятный характер, как и вся их история, описанная мною в тогдашней статье.

Как и когда появились супруги, никто точно сказать не мог. Не опасаясь ничего, что не стыковалось с их судьбой, опираясь на поддержку, исходящую с самых верхов государственного аппарата, они быстро выбрали участок и, пользуясь родственными узами и непонятно на чем основанном хорошем к себе отношении, воздвигли небольшой дом, окружив его забором. С тех пор все происходящее за этими стенами оставалось тайной.

Муж и жена не были такими уж затворниками, часто их видели в близлежащих храмах и монастырях, изредка к ним приезжали известные всей стране люди, чаще всех бывали пожилая женщина и совсем старец, о котором шла молва, будто он высокопоставленный слуга Божий, когда-то бывший архиереем. Ворота этой крепости открывались и для других родственников и друзей хозяев усадебки. В сумме это были не больше десяти человек, приезжавших не чаще, чем дважды в год.

Чета слыла путешественниками, поскольку дважды в месяц покидала свои пенаты на несколько дней. Их всегда видели вместе и всегда держащимися за руки. Знали также, что внутри рос замечательный яблоневый сад, были кусты малины, смородины, ежевики. Пара любила собирать грибы и ягоды, во множестве произрастающие в округе. Не отказывались они и от приглашений, при этом воздерживаясь отвечать тем же.

Ни разу никто не захотел нарушить покой этого места, лишь однажды у кого-то появились вопросы по поводу прошлого, но все быстро утонуло, исчезнув моментально в результате вмешательства приехавших никому не известных людей из Москвы.

Фамилию «вечные молодожены», как их здесь называли, носили не имеющую ничего общего ни с ее, ни с его, как известно мне. Кажется, она была той, с которой муж появился на свет…

Мы подъехали к большому озеру, дорога пошла в объезд. Именно отсюда нужно было предупредить, что мы подъехали. Через пятнадцать минут появился джип, спокойно катящийся по проходящей вдоль кромки воды насыпи.

Я пересел и попросил подождать подвезшего меня мужчину. Несколько километров меня занимал внешний вид почти молчаливого мужчины, управлявшего вездеходом. Я никак не мог определить, сколько ему лет, понимая, что не может быть меньше пятидесяти. Приветливый и расположенный по-доброму, он так и остался не понятым.

Наконец машина углубилась в лес, через пятьсот метров я увидел еще одно озеро, гораздо больше предыдущего. Несколько сбоку, почти в лесу, виднелся высокий, но не очень заметный, забор, от ворот вела дорожка к маленькому причалу с привязанным небольшим катером. Казалось, что это самый край земли, вплотную примыкающий к раю.

Никогда я не видел такой чистой и прозрачной воды, никогда не дышал таким насыщенным ароматами воздухом. Иии… никогда не видел таких спокойных, умиротворенных и любящих друг друга людей.

Ворота отворились, открывая совершенно другой, принадлежащий только им двоим мир. На большом крыльце дома, сложенного из огромных толстых бревен с небольшими редкими окошками, огромной крышей и множеством труб, стояла высокая, стройная женщина. Увидев ее, я уже не смог отвести взгляда, пока она не поправила толстый ремешок, с висящим на нем большим кривым ножом в старых кожаных ножнах.

Осуждающий не зло взгляд и протянутая рука совсем привела в чувства.

— Извините меня, ради Бога… У вас, да и вы с мужем… Все так красиво и необычно, что у меня, городского человека, просто шок вызвало.

— Тогда проходите в дом, может быть, там полегче станет… — Пропустив меня, она дождалась мужа, припала к его широкой груди и посмотрела так, словно ждала полстолетия…

Мы сидели в удобных креслах. Говорил в основном я, понимая, что несет меня безудержно. Выболтав все тайны, секреты и все намерения, я поинтересовался главным:

— Вы меня извините… я наверное, тогда… ну тогда, когда написал эту огромную статью, причинил вам массу неудобств? Яяя…

— Да нет… Мы же в вашей статье погибли…

Я почувствовал себе еще более глупым и попытался исправить ситуацию следующим предположением:

— Ну, тогда… может быть, она повредила вам, когда вы вернулись?… — Супруги переглянулись. Мужчина взял руку любимой, поцеловал и, оставив в своей, поглаживая, ответил, продолжая улыбаться:

— А разве кто-то узнал, что мы вернулись?..

Я совсем растерялся:

— Ну конечно… конечно, нет… Но ведь я же знаю?.. — Меня окружили совсем невероятные мысли, я понял, что никогда не разберусь в происходящем сейчас и, тем более, в произошедшем тогда. Но молчать — значит самому констатировать беспричинность своего приезда, которого, я между тем, добивался настойчиво. Что они и подтвердили:

— Ну ведь вы же зачем-то хотели нас повидать. Что-то вами двигало?

— Не знаю, теперь думаю, мне очень хотелось узнать, не причинил ли я вам зла, наверное… понимаете, та статья стала и моей частью жизни. Она стала какой-то опорой. Я всегда обращаюсь к ней… и всегда с одной мыслью…

— Любопытно, какой?

— Я всегда хочу продолжить ее! Я застрял на том самом месте, где официальные лица дают свои комментарии…

— И что же вас там так задерживает?

— Они делали это очень неуверенно… Я сам говорил с каждым из них, в смыслеее… в смысле сам брал интервью, и это чувствовалось в их интонациях, а их ведь не передать на бумаге…

Оба улыбнулись. Женщина спросила:

— И чей вам понравился больше всех?

— Я сейчас не помню… Такой внешне простоватый и даже чем-то неряшливый… с таким стеклянным взглядом — он, пожалуй, был даже с иронией.

— Виктор Дмитриевич… Пожалуй. Он вообще любил пошутить… Наверное, шутит и сейчас…

— Яяя…. Не знаю, я его больше не видел…

— Зато я знаю… Ну ничего, вам простительно…

Теперь заговорил мужчина:

— Наверное, вы хотели что-то узнать… иначе не было смысла быть таким настойчивым? И вот еще что… — для кого вы это хотели?

— Только для себя… Хотя нет, не стану врать. Для себя в первую очередь, но конечно, чтобы продолжить ту статью. Для меня она как начатое и не законченное дело. Я не могу себе места найти все эти долгие годы. Я почему-то знаю, что напишу нечто большее, но не знаю как! Понимаете, я не знаю как, но уверен!

— А вы многое написали?..

— Я не столько писатель… то есть, я совсем не писатель, я журналист… хотя, конечно, стол забит до отказа рукописями. Кто читал, хвалят, но я никак не осмелюсь…

— Что пишите?

— Сказки… детские сказки…

— И никто не хочет издавать…

— Я никому не предлагал… Может быть потом… как-нибудь…

— Но издать хотите?

— Конечно!..

Мужчина снова взглянул на жену, поцеловал руку и кивнул головой. Через минуту она принесла рукопись среднего размера и положила на ручку занятого мною кресла.

— На самом деле, нам хотелось бы, чтобы это тоже было издано. Условие простое: вас проинвестируют и издадут, но после первой своей книги вы издадите вот это… Вот электронный вариант…

Я взял протянутую флешку, но не осмелился без команды убрать ее в портмоне.

— Ну, что же молчите?

— Я не знаю, что мне нужно… Я не ожидал…

— Мы читали ваши сказки… Не все, разумеется. Их нужно издавать, а это наш маленький каприз. Вы издадите этот роман под своим именем, но когда-нибудь… вы понимаете, о чем мы, напишите правду о его истории попадания к вам…

— Это тоже условие…

— Но я же даже не знаю, что там…

— То, что вы хотели написать о нас… То, о чем вы только что говорили. Мы не торопим и уверяем, завтра вы уже захотите издать его, причем первым. Но условия те же. Через неделю вы обратитесь к этому вот издателю. Он не станет задавать вам вопросы ни по вашей первой книге, ни по этой рукописи… А сейчас мы отвезем вас…

— А как же… простите, конечно…

— Что вы хотели бы узнать? Неужели каким образом возможно после всего жить свободно и счастливо?

— Да, да… именно… Но можете не отвечать… Я понимаю! Да и кто я…

— Все просто… Может быть все произошедшее было кому-то нужно… Спросите себя кому? — и вы все поймете…

— Неее… совсем понял…

— То, что делал мой муж, и то, что сделала я… И передавайте привет… знакомому из прокуратуры…

Мы вышли из дома. Откуда-то у ворот появились стреноженные, очень больших размеров, оседланные кони. Богатыри стояли спокойно, совершенно не обращая внимая на происходящее, пока не заметили приближавшихся мужа и жену. В нетерпении животные переступали передними ногами, тихо ржали и качали головами. Супруги подошли вплотную, каждый к своему и все четверо застыли…

Подъехала машина. За рулем сидел неизвестный мне человек. Обойдя с пассажирской стороны, он открыл мне дверь. Уже по пути, почти подъехав к машине, привезшей меня сюда, незнакомец достал сверток и, протянув мне, посоветовал:

— Желаю вам всего хорошего. И вот еще что. Сделайте так, как вам сказали, об остальном не думайте. Поверьте, тогда все будет хорошо…

В переданном свертке оказался список иконы Смоленской иконы Божией Матери. Слова же, сказанные напоследок водителем, я вспомнил через несколько месяцев, пробегаясь взглядом по строкам уже изданной, той самой переданном мне рукописи. Из нее не изъяли ни одной буквы, даже фамилии оставили прежние, хотя они и принадлежали настоящим людям.

Я издал свои сказки, и многое другое удавалось, причем получаясь сразу после того, как я говорил, что именно я написал эту книгу.

Не знаю, что было дальше с загадочной четой, не знаю, что ждет и меня, но, глядя на подаренную икону Пресвятой Богородицы, воспринимая ее как благословение, верю — просите и получите, ищите и обрящете, стучите и откроют! На все воля Божия! А значит, иначе и быть не могло…

10 марта 2016 года.

Город Липецк, ФКУ ИК-6.

Примечания

1

Патологоанатом — врач, который в медицинских учреждениях занимается поиском патологий в ближайшее время после наступления смерти, чаще всего на основе биопсийного или операционного материала у трупов, а иногда и у живых людей. Судмедэксперт — занимается всеми случаями смертей вне стационара, обследуя и части останков после прохождения любого времени, после наступления смерти, на улице, дома и т. д., в случаях насильственной смерти, неся юридическую ответственность. Также проводит экспертизу увечий и повреждений живым людям.

(обратно)

2

Лоботомия — психохирургическая, нейрохирургическая операция, при которой одна из долей мозга (лобная, теменная, височная или затылочная) иссекается или разъединяется с другими областями мозга с цель полного и необратимого подавления воли пациента. Сейчас запрещена во всем мире. Используется неофициально изредка.

(обратно)

3

Автоматический пистолет системы Стечкина, калибр 9 мм.

(обратно)

4

Некрофил — человек, испытывающий любой вид влечения к трупам. Каннибализм — поедание особей своего вида.

(обратно)

5

Бальзамирование — метод предотвращения гниения трупов или отдельных органов, применяемый для сохранения тел людей после их смерти, обеззараживания трупов при продолжительной транспортировке и изготовления анатомических экспонатов.

(обратно)

6

Формальдегид — бесцветный газ с резким запахом, хорошо растворимый в воде, спиртах и полярных растворителях, крайне токсичен.

(обратно)

7

Формалин — раствор формальдегида.

(обратно)

8

Бальзаматор — приспособление для механического автоматического бальзамирования трупов.

(обратно)

9

Отрывки из действительных переписок автора с супругой Мариной.

(обратно)

10

Фонд помощи онкологическим больным АНО «Онколига» под руководством бессменного руководителя Татьяны Ермаковой сайт:

(обратно)

11

Название не приводится из этических соображений.

(обратно)

12

Клиническая ликантропия, или просто ликантропия — редкий психиатрический синдром, при котором больному кажется, что он превращается или может превращаться в животное, при этом клиническая картина и жизненные показатели пациента действительно приближаются к показателям того вида животного, в кого он якобы превращается. Больной ведет себя достаточно позвериному, например, воет, лает или ползает на четвереньках.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Пролог

Глава первая Марина Никитична

Глава вторая Лёлик

Глава третья Мерзлой морде и ветер навстречу

Глава четвертая Ступени

Глава пятая Последние штрихи

Глава шестая Театр невероятного

Глава седьмая Добавочное время

Глава восьмая Новая глава

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg