«Сдохни, но живи…»

Ты про выколотую свастику, а тебе — о буддизме. Ты про «зиги», а тебе — о древнем Риме. Ты о любви, а тебе — о девках. Ты о героях, а тебе о рекламе. Ты о достоинстве, а тебе — о ценах. Ты — о Родине, а тебе — об идиотах. Ты о людях — а тебе о колбасе. Ты о Кампанелле, а тебе — о мандавошках.

Впрочем, о Кампанелле и раньше мало кто знал…

Это была такая удивительно красивая шубка. До колен. Коричневая, с длинным густым ворсом и большим пушистым воротником, на который падал и долго таял, совсем как я при ней, белый поволжский снег. И еще, это было чудо. Только недавно, в декабре, нас перевезли из Монголии в Саратов, а в середине января ко мне прилетела Она. Соврав дома, что у нее практика вместо студенческих зимних каникул. И совсем без денег. Сэкономив из карманных рублей только на билет туда-обратно: Минск — Саратов — Минск.

Денег не было и у меня. Какие деньги у солдата — путейца, призванного работать с лопатой и ломом на трассе, в степи.

— Ничего, разберемся, — сказал Володя Хачатурян, армянин из Ленинакана, теперь Гюмри, с которым мы сдружились сразу после моего приезда с другими отморозками, кого, по сути, выслали из монгольских степей обратно в Россию. А я, с большим трудом, напросился с ними, уговорив даже растерявшегося от неожиданности командира батальона.

— Ты понимаешь, кого мы отправляем сейчас обратно? — спросил тогда комбат — Самых отъявленных и уголовных. Тебе что, у меня плохо? Через год спокойно вернешься домой, в свой университет. Я знаю, что исключили. А здесь, всех отправляем, кому место в тюрьме. Понимаешь, как и с кем опять будешь где-то начинать?

Это был золотой русский мужик, мой комбат, майор.

— Понимаю, — ответил я тогда, как оказалось, чуть позже, явно не понимая. Когда заскрипел, как металл на морозе.

Но это было первое чудо — вернуться. Пусть далеко от дома, но дома.