«Маршал Малиновский»

Маршал Малиновский (fb2) - Маршал Малиновский 2439K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Вадимович Соколов

Борис Соколов МАРШАЛ МАЛИНОВСКИЙ

Памяти Вадима

К читателю

Родиону Яковлевичу Малиновскому не слишком повезло с биографами и посмертной славой. Широкой публике он сегодня известен гораздо меньше, чем сталинские маршалы первого ряда — Жуков, Рокоссовский, Конев и Василевский. А ведь Малиновский в советское время почти десять лет был министром обороны, уступая по длительности пребывания на этом посту только Ворошилову. И именно при нем советская армия приобрела тот современный вид, который сохраняла до самого конца в 1991 году. Наверное, можно сказать, что из всех руководителей военного ведомства именно Малиновский внес наибольший вклад в строительство Советских вооруженных сил в послевоенный период. Были у Родиона Яковлевича и славные победы в Великую Отечественную войну, хотя знал он и чувствительные поражения, самым известным из которых стало оставление его войсками в июле 1942 года Ростова-на-Дону и Новочеркасска, что вызвало грозный сталинский приказ № 227. Но поражения были абсолютно у всех советских генералов и маршалов. А ведь среди побед Малиновского — Ясско-Кишиневская операция, первое после Сталинграда успешное окружение и ликвидация крупной вражеской группировки, численность которой превышала 200 тыс. человек. Более успешной операции на окружение, чем Ясско-Кишиневские Канны, советские войска в Великой Отечественной войне так и не провели. Но эта победа в последние десятилетия оказалась в тени, поскольку в ее подготовке и проведении не принимали участия «главные» маршалы Победы — Жуков, Рокоссовский, Конев… Но за маршалом Малиновским числятся не менее важные победы. В декабре 1942 года 2-я гвардейская армия под его командованием нанесла решающий удар котельниковской группировке противника и тем исключила возможность прорыва окруженной 6-й немецкой армии из Сталинграда. А в скоротечной Советско-японской войне Родион Яковлевич командовал Забайкальским фронтом, который благодаря уникальному переходу через Большой Хинган нанес решающий удар Квантунской армии.

Но все достижения Малиновского в последние десятилетия оставались в тени развивавшегося в обществе культа маршала Жукова, который стал главным маршалом Победы. Бесспорно, вклад в победу Георгия Константиновича в качестве представителя Ставки и командующего фронтами, руководившего наиболее многочисленными группировками, более чем весом. Но и потери, которые понесли советские войска под его командованием, были наибольшими по сравнению с теми армиями, где предводительствовали другие маршалы, а соотношение потерь войск Жукова с германскими потерями — наиболее неблагоприятным для Красной армии. Малиновскому в этом отношении, можно сказать, повезло. Значительную часть войны фронты под его командованием воевали против армий союзников Германии — Румынии и Венгрии, которые существенно уступали вермахту в уровне боеспособности. Поэтому соотношение потерь было более благоприятным для войск Малиновского по сравнению с теми советскими фронтами, которым приходилось сражаться исключительно против немцев. Стоит отметить также, что Хрущев в мемуарах ставил Малиновского как полководца во всяком случае выше, чем Конева, хотя вряд ли в тот момент питал к Родиону Яковлевичу особо теплые чувства. Ведь Малиновский сыграл важную роль в свержении «дорогого Никиты Сергеевича».

Вся жизнь Малиновского походит на настоящий приключенческий роман. Тут и тайна рождения маршала, ибо никто не знал, кто же был его отцом. Тут и трехлетнее пребывание во Франции в составе Русского экспедиционного корпуса в годы Первой мировой войны. Здесь русские бригады в составе французской армии сражались против немцев. Малиновский был единственным из советских маршалов, у кого имелся опыт Западного фронта Первой мировой войны, где концентрация войск и особенно артиллерии с обеих сторон была в несколько раз больше, чем на Восточном фронте. А потом еще годы в Испании, участие в гражданской войне на стороне испанских республиканцев. Родион Яковлевич был единственным из советских маршалов, кто более или менее свободно изъяснялся на двух иностранных языках — французском и испанском. Он прославился победами в Великой Отечественной и Советско- японской войнах. После войны Малиновский сыграл активную роль в смещении маршала Жукова с должности министра обороны и Никиты Сергеевича Хрущева с постов 1-го секретаря ЦК КПСС и главы Совета министров. Родион Яковлевич первым из послевоенных министров обороны осуществил настоящую перестройку советских вооруженных сил, сделав упор на ракетное и ядерное вооружение и развитие современных средств обнаружения и управления.

Как справедливо писал журналист Евгений Жирнов, «маршал Малиновский всегда выделялся среди советских военачальников. Прежде всего настоящей, не показной заботой о солдатах и культурой планирования операций».

Малиновский, естественно, был членом КПСС (иначе не бывать бы ему маршалом), в публичных выступлениях не раз говорил о важности партийно-политической работы в войсках, прилежно ссылался на классиков марксизма-ленинизма, на выступления партийных вождей, решения съездов партии и т. п. Однако в душе маршал всегда оставался русским и украинским патриотом, а самой большой любовью его жизни была армия. Несмотря на то, что репрессий Малиновский счастливо избежал, многие обстоятельства его биографии вызывали подозрения у компетентных органов. Тут и неясность происхождения, позволявшая предполагать, что отцом Родиона Яковлевича был кто-то из представителей власти предержащей. Тут и длительное пребывание за границей — во Франции и Испании, да еще умение говорить на двух иностранных языках. Советские вожди не без оснований опасались, что опыт жизни в странах Западной Европы не добавит ему симпатий к жизни в СССР. Малиновский и Рокоссовский были единственными из советских маршалов того времени, которые никогда не матерились и не применяли рукоприкладства по отношению к подчиненным (хотя Родиону Яковлевичу несколько раз пришлось намекать равным или старшим по званию и должности, что в случае оскорбления он может и физическую силу использовать). Это тоже вызывало некоторую настороженность в верхах, хотя оба маршала пользовались неизменной любовью подчиненных. Сталин, как известно, поощрял своих генералов «бить морду» подчиненным, дабы побудить их выполнить поставленную задачу любой ценой. Генералы и маршалы, неругающиеся и недерущиеся, вызывали у него определенные подозрения как носители «моральных пережитков» прошлого. А у Малиновского подозрительными казались также обстоятельства, при которых он попал в Красную армию (не служил ли у белых?). А в Великую Отечественную войну после двух ЧП — когда в 1942 году самовольно ушел за линию фронта его адъютант, и потом, в конце года, когда немцев под Сталинградом уже окружили, неожиданно покончил с собой член Военного совета 2-й гвардейской армии Ларин, давний друг и соратник Малиновского. После этого, по словам Хрущева, Сталин приказал ему на всякий случай приглядывать за Малиновским, но Никита Сергеевич уже через месяц засвидетельствовал благонадежность Родиона Яковлевича, и Сталин назначил его командующим Южным фронтом. В дальнейшем, судя по всему, доверие к Малиновскому было восстановлено. Иначе Сталин не произвел бы его в маршалы и не присвоил бы звание Героя Советского Союза. Он наверняка знал также о напряженных отношениях Малиновского с Жуковым, и это Сталина в период опалы Жукова вполне устраивало. Но он все-таки на всякий случай предпочитал держать Малиновского на Дальнем Востоке, подальше от Москвы.

Родион Яковлевич Малиновский был храбрым человеком, от пуль и снарядов не прятался, был трижды ранен (последний раз — уже будучи командующим фронтом). Не был он грешен, в отличие от многих военачальников, и в присвоении трофейного имущества. До самой смерти Малиновский сохранял удивительную скромность, никогда не выпячивал своих заслуг и предпочитал оставаться в тени даже тогда, когда вполне заслуживал славы.

* * *

Хочу принести свою самую искреннюю благодарность Наталье Родионовне Малиновской, без чьей помощи эта книга не могла бы появиться в настоящем виде.

Да кто его отец?

В автобиографии 1948 года Родион Яковлевич Малиновский писал: «Родился в Одессе 23 ноября н. с. в 1898 г. Моя мать, Варвара Николаевна Малиновская, родила меня в девушках; в метрической записи помечено “незаконнорожденный”. Отца своего не знаю. С весны 1911 г. началась моя самостоятельная трудовая жизнь. Я стал работать батраком на фольварке Шендерово у помещика Ярошинского». Тут вроде бы все правда. Согласно справке, выданной Государственным архивом Одесской области от 10 марта 2000 года, «в метрической книге Николаевской, при Ботаническом саду церкви г. Одессы за 1898 г. имеется запись № 138 от 22 ноября 1898 года о рождении Родиона Малиновского 10 ноября 1898 г. (по ст. стилю)». Кстати сказать, это было в День святого Родиона, в честь которого и назвали новорожденного.

Вместо отца в справке стоит прочерк, а матерью указана «крестьянка Подольской губернии Брацлавского уезда Шпиковской волости Варвара Николаевна Малиновская, девица, православного вероисповедания». Если же мы обратимся к тексту самой метрической записи, то узнаем, что восприемниками при крещении были Александр Прусаков, колпинский мещанин Санкт-Петербургской губернии, и Людвика Бозелли, потомственная дворянка.

Строго говоря, если считать по новому стилю, григорианскому календарю, то Родион Яковлевич родился 22-го, а не 23 ноября. Но так уж повелось, что он, как и многие другие, рожденные в XIX веке, свой день рождения в XX веке предпочитал отмечать по юлианскому календарю, т. е. 23 ноября нового стиля.

Один из биографов Малиновского, В.С. Голубович, полагая, что Малиновский в 1911 году стал батраком, утверждал: «Два тяжелых батрацких года многому научили». Правда, тут же биограф сообщает, что батрацкий труд не мешал Родиону доставать и читать вполне серьезные книги, вроде календаря, изданного к юбилею Отечественной войны 1812 года, или романа Льва Толстого «Война и мир». И, как мы убедимся далее, два года батрачества были всего лишь вынужденной фантазией Родиона Яковлевича, которому приходилось в официальных анкетах скрывать некоторые факты своей ранней биографии.

Вот что известно о родственниках матери Малиновского. Ее дед, прадед маршала, Антон (или Антоний) Малиновский имел, как минимум, двух сыновей и дочь и одно время жил в Жмеринке. Дед Родиона Яковлевича, Николай Антонович (или Антониевич) Малиновский, умер в 1902 году. Известно, что он работал объездчиком, т. е. помощником управляющего, который объезжает лесные или иные угодья для их охраны. Не исключено, что позднее Николай Антонович дорос до управляющего. Кстати сказать, объездчики, непосредственно взыскивающие штрафы за потраву господских посевов, были одной из наиболее ненавистных для крестьян категорий сельского населения. Служил Николай Антонович в селе Ворошиловка Тывровского уезда Подольской губернии, недалеко от станции Гнивань Юго-Западной железной дороги.

Дядя Родиона, Василий Антонович Малиновский, за какое-то преступление оказался на каторге в Сибири, откуда вернулся с женой, имел дочь.

Другой дядя, Яков Николаевич Малиновский, вплоть до 1913 года работал техником-смотрителем зданий станции Бирзула Юго-Западной железной дороги. Он был женат на дочери машиниста Ядвиге Казимировне. Жена Якова Николаевича была полькой. Это может указывать на польское происхождение рода Малиновских. Замечу, что бывшие польские дворяне в западных российских губерниях часто занимали должности управляющих, лесничих или объездчиков. Как известно, царское правительство стремилось всячески уменьшить численность польской шляхты и чаще всего не подтверждало дворянство тем шляхтичам, которые уже не имели в собственности крепостных крестьян.

Наталья Николаевна Малиновская, любимая тетка Родиона, замужем никогда не была. Она работала сначала санитаркой детского приюта, а потом сортировщицей на Киевской обувной фабрике. У нее был сын, Евгений Георгиевич Малиновский, который работал сверловщиком Киевского арсенала. В Киеве они жили по адресу: улица Кирова, д. 11, кв. 11. Дочь Родиона Яковлевича Наталья вспоминала: «…к сожалению, тетя Наташа погибла вместе с сыном Женей в Киеве (в период немецкой оккупации). Папа специально туда ездил, и ему о той печальной истории рассказали соседи. Он ее крепко любил и переживал сильно».

Еще одна тетка, Лидия Николаевна, по мужу Наготчук, проживала в городе Немирове Брацлавского уезда Подольской губернии.

Другая тетя, Елена Николаевна, была замужем за Михаилом Александровичем Даниловым, весовщиком на станции Одесса-товарная. В Одессе они жили по адресу: улица Пионерская, д. 69. Их дети — Александр, Вадим и Меланья. Александр работал слесарем Одесского механического завода, а Вадим — там же инженером. Работником этого завода был и муж Меланьи Ясинский. Семья Вадима Данилова жила в Одессе еще в 70-е годы XX века по адресу: проспект Шевченко, д. 7, кв. 72.

А кто же был отцом маршала? Похоже, что в автобиографии все-таки есть одна сознательная неточность. Имя и должность своего отца Родион Яковлевич, как представляется, все- таки знал.

В 1954 году, в преддверии очередных выборов в Верховный Совет СССР, на которых маршал Малиновский баллотировался по Хабаровскому краю, председателю Центральной избирательной комиссии Николаю Михайловичу Швернику поступило письмо-донос от первой жены маршала, Ларисы Николаевны Малиновской, с которой он развелся в 1946 году. Она проживала в Иркутске, где они когда-то и познакомились с Родионом Яковлевичем в начале 20-х годов. Этот донос опубликовал журналист Евгений Жирнов в журнале «Ъ-Власть» 8 мая 2006 года, и мы будем цитировать его по тексту данной публикации. Сразу отметим, что на ход выборов письмо Л.Н. Малиновской никак не повлияло, снимать кандидатуру маршала никто и не подумал. 14 марта Родион Яковлевич был, как водится, единогласно избран депутатом. Впрочем, нельзя исключить, что к руководству страны письмо попало уже после выборов.

Лариса Николаевна писала: «Скоро в нашей стране будут выборы в Верховный Совет Союза и в Совет Национальностей. Будут выдвинуты кандидатами в депутаты лучшие из лучших товарищей. Трудящиеся не всегда лично знают рекомендуемого кандидата, они знакомятся с его биографией, которую печатают в газете. Кто пишет эти биографии, где берет для них данные, я не знаю, но в отношении одной биографии хочу немного сказать.

Прошлые выборы кандидатом в Совет Национальностей был рекомендован Малиновский Родион Яковлевич — маршал Сов. Союза. Биографию его я читала много позднее, т. к. нахожусь далеко от него… Биография ориентировала трудящихся неправильно. Видимо, кандидатура Малиновского будет и в эти выборы рекомендована, и мне хочется заранее внести коррективы в биографические данные.

С каких пор Малиновский стал батраком? И сыном батрачки?»

Тут прервемся и скажем, что Малиновский, в отличие от других маршалов, мемуаров почти не писал, исключая отдельные статьи в сборники. Зато о своей юности и участии в Первой мировой войне написал роман «Солдаты России», изданный посмертно в 1969 году. Там действует автобиографический герой Иван Гринько. Его отцом будто бы был землемер, с которым бежала от родителей в Одессу его мать Варвара Николаевна: «Но счастье оказалось недолговечным. Пришла самая настоящая беда: на землемера напал с ножом в руках его обезумевший брат. Нанес несколько глубоких ран. Землемер скончался. И это в то время, когда она была на сносях. Появился на свет сын — Ванюша. Он считался незаконнорожденным, и молодая мать знала, что в будущем его ожидают насмешки и презрение. Пришлось с повинной головой вернуться к родителям в Ворошиловку. Когда она бежала с землемером, отец и мать не находили себе места, а потом смирились, простили свою несчастную “покрытку” — как издавна на Украине звали девушек, приживших ребенка без мужа, — и полюбили внука. Но и у родных ей не повезло: умерла мать, а через год — отец. Он служил у помещика объездчиком. Пришлось перебраться к сестре Елене, которая, выйдя замуж за весовщика, жила на станции Калиновка».

Имя матери Малиновский в романе изменять не стал. Как написано в «Солдатах России», Варвара Николаевна устроилась на кухню в больницу, которую опекала графиня Гейден: «Графиня несколько раз посещала больницу и обязательно заходила на кухню к Варваре Николаевне. Должно быть, мать Ванюши понравилась ей своей аккуратностью и добрым характером. Визиты эти закончились тем, что графиня забрала Варвару Николаевну к себе в имение поварихой». Но из дальнейшего повествования становится ясно, что мать Малиновского была в имении экономкой, а готовила лишь тогда, когда случались запои у шеф-повара.

В доносе же версия происхождения Родиона Малиновского была дана совсем иначе: «Малиновский Р.Я. родился в г. Одессе. Отец его начальник жандармского управления Одессы латыш Яков Бургонь (за точность фамилии не ручаюсь). Р.Я. носит фамилию деда, который всю жизнь был управляющим графскими имениями на Украине…

Когда отец Р.Я. умирает, мать его Варвара Николаевна по протекции отца поступает ст. экономкой к соседнему помещику графу Гейден (Винницкая губ.). Там вместе с графскими сыновьями воспитывался Р.Я., даже носил одинаковые с ними костюмы, и в поместье его считали третьим сыном графа».

Эпизод с костюмами есть и в романе Малиновского. Ясно, что все эти сведения, равно как и данные о его отце, Лариса Николаевна могла получить только от своего мужа. Сама она и в Одессе, кажется, ни разу не была. И если бы захотела выдумать про отца — жандармского полковника или полицеймейстера, то фамилию, наверное, назвала бы точно, а не со слуха, по памяти. Это обстоятельство как раз и говорит за то, что загадочный Яков Бургонь (кто он такой, мы скажем чуть ниже) действительно был отцом будущего маршала.

Проблемы у юного Родиона начались, когда мать вторично вышла замуж. Вот что писала об этом в доносе Лариса Малиновская: «Мать Вар. Ник., будучи еще молодой, выходит замуж за молодого графского полотера, пришедшего с призыва, — С. Залесного. Этот брак окружающие считают безумием: иметь положение и выйти замуж за полотера и быть его старше на десять лет. Это мнение разделяет и Р.Я. Вар. Ник. переехала жить в свой дом в село».

В автобиографии, написанной 3 января 1946 года, Малиновский дал наиболее драматический образ своей суровой юности:

«В 1910 году моя мать вышла замуж за лакея, служившего у этой же помещицы (Гейден). Разгневанная помещица, по этому поводу, прогнала с работы мою мать и этого лакея — Сергея Исануровича ЗАЛЕСНОГО (замечу, что имя Исанур (“светозарный” в переводе с арабского) — не христианское, а мусульманское, распространенное на Северном Кавказе, откуда, вероятно, был родом отец Сергея), и они переехали в соседнее село Клищев, откуда был ЗАЛЕСНЫЙ. В этом селе я и окончил сельскую школу в 1911 году.

ЗАЛЕСНЫЙ жил очень бедно, имел всего четверть десятины земли, ни коровы, ни лошади, занимался столярством, играл на скрипке на всех сельских гулянках и свадьбах. Его мать-старуха ходила побиралась, часто я ее сопровождал, как охрана от собак.

Из-за бедности в семье пошли скандалы и меня весной 1911 года выгнали из дому, с этого момента я и начал свою самостоятельную трудовую жизнь.

С весны 1911 года по осень 1913 года я работал батраком (мальчуганом-подростком) на фольварке Шендерово у помещика Ярошинского, все того же Тывровского района, Винницкой области».

В.С. Голубович сообщает о замужестве Варвары Николаевны, когда она в 1910 году вышла замуж и поселилась в селе Клищев Подольской губернии, где жил ее муж: «Но и здесь Родиону жилось нелегко, у него не сложились отношения с отчимом. В семье происходили постоянные ссоры из материальных недостатков, непокорности пасынка и т. д.». Непокорность пасынка, безусловно, была, а вот материальные недостатки — вряд ли. По всей вероятности, Варваре Николаевне на службе у графа Гейдена удалось скопить приличный, по местным меркам, капитал, на который и польстился ее супруг. Да и Николай Антонович наверняка оставил ей какое-то состояние. Вполне возможно, что и отец Родиона, судя по всему, до своей смерти ссужал любовницу средствами, достаточными для безбедного существования.

Странным выглядит сообщение Малиновского, будто помещица возмутилась браку кухарки и лакея и выгнала обоих. Такие браки были делом обычным и, как правило, не вызывали гнева хозяев.

Бросается в глаза утверждение Родиона Яковлевича о том, что у Залесного была всего четверть десятины земли. На столь малом участке действительно невозможно вести сколько- нибудь полноценное хозяйство, он годится лишь для приусадебного огорода. Можно понять, почему Залесный пошел служить лакеем. Но вот почему в жены он выбрал женщину много старше себя и, если верить Родиону Яковлевичу, такую же нищую — загадка. И если первая жена в доносе не врала, то это был чистой воды брак по расчету. Состоятельная экономка взяла в мужья бедного лакея значительно моложе себя, но польстившегося на ее богатство. Тогда рассказ о бабке-старухе, побирающейся в сопровождении внука Родиона, — это чистой воды художественный вымысел. Скорее всего, Варвара с мужем вели безбедную жизнь рантье на проценты от капитала. Проблемы у них начались после Октябрьской революции 1917 года, когда большевики национализировали банки и сбережения сгорели. В этот момент Сергей и Варвара действительно стали бедняками, и не исключено, что после 1917 года Залесный на самом деле столярничал и играл на скрипке, чтобы заработать на жизнь.

Конфликт же с отчимом, как мы увидим дальше, скорее всего, произошел не в 1911, а в 1913 году, и его причиной была никакая не бедность, а то, что отчим был лишь чуть старше своего пасынка, и Родион не хотел относиться к нему как к отчиму.

В романе «Солдаты России» эта история тоже нашла отражение, только фамилия отчима здесь не Залесный, а Лесной, и он графский лакей, «старше Ванюши только на десять лет и на столько же моложе ее». По словам Ларисы Николаевны, «сразу же не поладив с молодым отчимом, желая учиться в кадетском корпусе и жить в городе, Р.Я. убегает из дому и действительно пасет коров в течение лета, чтобы заработать деньги на проезд в Одессу». Получается, что тяга к военной службе проявилась у будущего маршала уже тогда. В романе Малиновский также писал о желании Вани Гринько поступить в кадетский корпус, но вместо этого граф Гейден предложил ему военно-фельдшерскую школу, от которой герой романа отказался.

Дочь маршала Наталья вспоминала: «В последний год я спросила его: “Кем ты хотел быть?” Что не военным, уже знала, потому что слышала раньше: “Хотеть быть военным противоестественно. Нельзя хотеть войны. Понятно, когда человеку хочется стать ученым, художником, врачом — они создают”. На вопрос кем, папа тогда ответил: “Лесником”. Думаю, это правда, но не всей жизни, а именно того, последнего года. Молодым он ответил бы иначе, тем более что честолюбие в нем усугублялось горькой памятью об испытанных в детстве унижениях. Лесник — его поздняя утопия, глубинно созвучная натуре. Стань его работой лес, с тем же тщанием и азартом, с каким изучал древних стратегов, он занялся бы изучением жизни тайги».

В романе эпизод с фельдшерской школой тоже есть. Он следует сразу после предложения графа Ванюше поступить в сельскохозяйственное училище:

— Ни в какое сельскохозяйственное училище я не пойду, а пойду только в военную школу! — неожиданно для всех отрезал Ванюша.

Варвара Николаевна испугалась этой дерзости:

— Ты что, обезумел?

— Ничего я, мама, не обезумел, — продолжал Ванюша тем же тоном, — а в сельскохозяйственное училище не пойду.

В нем клокотала обида, нанесенная ему Дориком.

Граф недоуменно улыбался. Дорик высокомерно посмотрел на Ванюшу и, обращаясь к отцу, сказал:

— Папа, — он сделал ударение по-французски, на последнем слоге, — не хочет ли он, чтобы ты его определил в кадетский корпус?

— Ну, в кадетский корпус я его не могу определить, — будто не замечая явной насмешки Дорика, сказал граф, — а вот в Жмеринке есть военно-фельдшерское училище, куда принимают мальчиков. Ты можешь обратиться в это училище, Варвара Николаевна, а я сообщу туда начальству, чтобы его приняли, — милостиво заключил граф.

— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство, — проговорила Варвара Николаевна, радуясь, что инцидент исчерпан и все закончилось благополучно.

— До свидания, Варвара Николаевна, — сказал граф. — Желаю успеха твоему сыну. — И с улыбкой добавил: — Вишь он какой крепкий и мускулистый. И хочет быть военным, это похвально. — Граф похлопал Ванюшу по плечу…

От дворца Варвара Николаевна и Ванюша шли по садовой дороге вместе с герром Отто. Немец не преминул пожурить Ванюшу за дерзость, нанесенную их сиятельству, но все-таки согласился, что Дорик действительно сильно возгордился, став кадетом, и неудивительно, что Ванюшу это задело и обидело. Он успокаивал расстроенную Варвару Николаевну, а потом незаметно вернулся к разговору с графом:

— Напрасно Ванюша не хочет идти в сельскохозяйственную школу: быть агрономом, да еще садоводом, — это самая чудесная профессия в мире.

— Все равно я туда не пойду, — твердил свое Ванюша.

А герр Отто не отступался:

— Ты знаешь, Ваня, военная профессия — тяжелая, плохая профессия. Все умение военного человека — это убивать людей.

«Вот и хорошо, — думал про себя Ванюша, — я бы с удовольствием убил Дорика».

Как мне представляется, данная сцена отражает реальный разговор, в котором юному Родиону предлагали вместо кадетского корпуса военно-фельдшерскую школу или сельскохозяйственное училище, только происходил он не с графом Гейденом. А с кем, мы увидим дальше.

В романе действует и колоритный дядя главного героя Василий Антонович:

«Поездка Варвары Николаевны и Ванюши в Жмеринку совпала с совершенно неожиданным появлением там Василия Антоновича Гринько, давно пропавшего родного брата умершего деда. Выяснилось, что он где- то на Дальнем Востоке был на каторге и, отбыв срок, разбогател на поставках в действующую русскую армию, воевавшую с японцами. В Жмеринку явился богачом. Привез молодую жену, красивую, цыганского типа, которую отбил у какого-то владивостокского вельможи. У нее от этого вельможи было двое детей и маленькая дочка от Василия Гринько, с которой все носились как с писаной торбой.

Дед Василий купил дом и зажил на широкую ногу, одаривая богатыми подарками всю родню. Правда, Варваре Николаевне перепало очень немного: она быстро уехала в Клищев, так и не решившись отдать Ванюшу в военно-фельдшерскую школу. Нужно было подписать контракт, что она отдает сына в учение на девять лет, а потом он обязан отслужить действительную службу сроком четыре года и только после этого ему будет предоставлено право уволиться с военной службы или остаться на сверхсрочную службу военным фельдшером в унтер-офицерском звании.

Нужно сказать, что это не прельщало и самого Ванюшу.

Варвара Николаевна уехала, Ванюша остался вместе с тетей Наташей у деда Васи, как они называли Василия Антоновича. Тетя Наташа была за кухарку, а Ванюша таскал воду, колол дрова и был на побегушках — куда пошлют. Пиры в доме устраивались почти каждый день, так что работы хватало. Когда не было гостей, Ванюшу иногда приглашали к столу. А как-то собрались дети его возраста и танцевали под граммофон. Ванюшу пригласила потанцевать старшая девочка деда Васи. Он с радостью принял приглашение, но начал танцевать по-клищевски, приплясывая и выделывая разные коленца ногами. Вдруг девочка сконфузилась и отскочила от Ванюши:

— Мама, — вскрикнула она, — он прыгает, как козел, разве так танцуют? Он не умеет танцевать.

Ванюша оторопел, покраснел и опустил глаза. Действительно, остальные мальчики и девочки танцевали плавно, старательно выполняя каждое па. Да, “школа” была не клищевская!

Этот случай навсегда отбил у Ванюши охоту танцевать.

Дед Василий был с виду здоровый, крепкий человек лет пятидесяти, но еще в Сибири привязалась к нему одна хвороба: он страдал радикулитом и у него часто болела поясница. Когда деду было невмоготу, он заставлял Ванюшу натирать ему спину нашатырным спиртом. Ванюша старался изо всех сил, а тот кряхтел от удовольствия и все покрикивал:

— Покрепче, Ваня, жми, покрепче!

И Ваня тер, тер досуха, хотя сильно болели руки.

Дед Василий был доволен. Ваня возвращался из спальни на кухню, хотя и весь потный, но тоже в хорошем настроении.

Но вскоре веселая жизнь в доме деда Василия кончилась. Пиров он стал давать меньше и уже не осыпал родственников подарками. Пошли у него с ними нелады. Те, кто недавно превозносил его, начали поносить и даже гадости делать своему недавнему кумиру: то окна ему в доме побьют, то оправятся на парадном крыльце.

Пошли у деда Василия раздоры и в семье. Вельможа, у которого он увез жену, узнал, что “молодые” в Жмеринке, и стал требовать возврата супруги. Та, судя по всему, начала склоняться к мысли о возвращении. Как-то дед Василий стал колотить свою благоверную под плач и крик детей; он рванул ее за волосы, прическа развалилась, и оттуда посыпались золотые монеты. Это было явным доказательством, что она действительно собралась удрать к старому мужу, и ссора приняла более ожесточенный характер.

Тетя Наташа, посовещавшись на кухне с Ванюшей, решила тоже убраться от деда подобру-поздорову.

Финалом всей этой истории явился отъезд Василия Антоновича Гринько из Жмеринки — такой же неожиданный, как и появление. Никаких следов от него не осталось. Говорили, что только одному своему дальнему родственнику он оставил адрес под большим секретом и запретил кому бы то ни было его сообщать».

Василий Антонович — лицо вполне реальное. О нем Малиновский сообщал, в частности, в автобиографии 1938 года. Вот что он там писал о всех своих родных:

«Мать моя и ее муж Залесный с детьми, которые пошли от Залесного: Нина, Александр, Вера и Анна Залесные — жили до революции очень бедно: на три брата Залесного было три четверти десятины земли, никогда не имели лошади и только кое-как при моей помощи мать приобрела корову, с 1931 г. состоят в колхозе в этом же селе Клищев Тывровского района Винницкой области. Муж мамы Сергей Залесный умер в 1937 г., мать теперь живет одна, я ей систематически помогаю.

Тетка Елена уже давно умерла, ее муж Михаил Данилов живет теперь у своих детей в г. Одесса по Пионерской улице дом № 69 — дочь его вышла замуж за Ясинского — рабочий механического Одесского завода, сыновья его работают на этом же заводе — один слесарем, а другой инженером. Никто из них у белых не служил и не репрессирован. Вторая тетка Лидия вышла еще в 1910 г. за Наготчука в село Рогозино (10 километров от Клищев) и теперь живут в гор. Немиров — муж ее где-то там служит — связи с ней не имею.

Третья тетка Наталия Николаевна Малиновская замуж не выходила, приобрела сына в девушках, до революции работала санитаркой в детском приюте в г. Киеве, где живет и сейчас по ул. Кирова, дом № 11, кв. 11 — сама тетка работает сортировщицей в Киевской обувной фабрике, а сын ее Евгений Георгиевич Малиновский (в детстве упал с печки и теперь горбатый) работает сверловщиком в Киевском Арсенале — стахановец, к первому съезду стахановцев дал рекорд производительности труда, выполнив норму на 1200 % — о чем писали «Известия». — С ними поддерживаю связь — бываю у них, они у меня, т. к. с давних времен тетя эта оказывала мне внимание и помощь, а теперь я ей. Дядя мой Яков Николаевич Малиновский был смотрителем зданий на ст. Бирзула ю.з.ж.д., я его видел проездом в Одессу в 1913 г., с тех пор связи с ним не имею и где они сейчас не знаю, знаю, что на ст. Бирзула он перестал работать в 1913 г. Дед мой Николай Малиновский служил приказчиком у помещика в местечке Ворошиловка (7 кил. от ст. Гнивань ю.з.ж.д.) и умер в 1902 г. Брат его Василий Малиновский сидел на каторге в период Японской войны и еще раньше, за что, не знаю, в 1913 г. приезжал в Жмеринку ю.з.ж.д. и в этот же год уехал опять, но куда, я не знаю».

Бросается в глаза, что в романе Василий Антонович в период Русско-японской войны богатеет на военных поставках, а в автобиографии в это же время — сидит на каторге. Как мне кажется, ближе к истине все-таки то, что сообщается о нем в автобиографии. А в романе Василию Антоновичу, по всей видимости, приданы черты еще одного родственника Родиона Яковлевича, связь с которым он совсем не хотел афишировать.

Еще до того, как Наталья Родионовна Малиновская узнала про черниговско-мариупольский след в биографии отца (об этом мы расскажем ниже), она писала:

«До службы у графини бабушка несколько лет работала кухаркой при земской больнице, и для отца (которому тогда было лет пять) труд врачей и сестер рано стал привычным зрелищем — делом, которому он сам мог бы выучиться. Не зря же доктор чуть позже предложил молодой кухарке устроить сына в военно-фельдшерскую школу, но она не решилась — слишком уж мал еще сын, а контракт на целых пятнадцать лет!

Замечательный хирург Виталий Петрович Пичуев, вспоминая долгие разговоры с папой (они познакомились в 60-м, когда мама лежала в хирургии), рассказывает о живой заинтересованности, которая удивляла его в папе всякий раз, когда речь заходила о работе врача, о новых диагностических методах, новой аппаратуре. И всякий раз с особой теплотой папа говорил ему о докторе из земской больницы — первом человеке, пробудившем в нем безоговорочное уважение. Более того: отец рассказывал Виталию Петровичу, что, когда уже после гражданской речь зашла о дальнейшей учебе, он попросил командира дать ему рекомендацию в Военно-медицинскую академию, но получил решительный отказ: “Нечего тебе там делать! Ты прирожденный командир!” Так что, если бы папа стал врачом, это было бы и объяснимо, и естественно, и даже достижимо, а вот литература — terra incognita — всегда оставалась для него неисполнимой мечтой, журавлем в небе».

Насчет интереса отца к медицине Наталья Родионовна, я думаю, абсолютно точна. Но, как мы увидим далее, связан он был с теми обстоятельствами его жизни, о которых он ничего не говорил в автобиографии.

По утверждению Ларисы Малиновской, по приезде в Одессу Родион устроился приказчиком и попал «на содержание молодой купчихи». В романе тоже есть аналогичный эпизод, только там Ваня работает в магазине, а неравнодушной к нему оказывается хозяйка квартиры, в которой он живет, жена капитана, находящегося в плаванье: «Анна Ивановна тихо подошла к Ванюше и стала любоваться его почерком. Она наклонилась так низко, что мальчик почувствовал ее дыхание на своей щеке и невольно повернул к ней лицо. Анна Ивановна посмотрела ему прямо в глаза долгим томным взглядом и, взяв его голову в теплые руки, прижала к своей мягкой груди. Потом Анна Ивановна крепко и сочно поцеловала Ванюшу в губы. Поцелуй словно обжег Ванюшу, он почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди. Через четверть часа он уже шагал по улице Штиглица к Кафедральному собору, потрясенный и раздавленный всем случившимся. У него было такое чувство, будто он совершил что-то страшное».

Несомненно, и эту историю Лариса Николаевна слышала от мужа. Только, мне кажется, насчет того, что он был на содержании у молодой купчихи, она уже домыслила. Ведь Родиону тогда было 15 или 16 лет, и роман с купчихой у них, возможно, был чисто платонический.

Еще в качестве компромата на бывшего супруга Лариса Николаевна сообщила, что в царской армии Малиновский будто бы получил первый офицерский чин (об этом речь пойдет в следующей главе). Прошлась и по поводу неподходящего социального происхождения его родственников: «Его тетка по матери — Лидия — была фрейлиной при Дворе, а при Сов. Власти вышла замуж за крепкого кулака, и жили единолично там же в Винницкой губернии. Дядя по матери (на которую ссылается биография как на батрачку, но у которой был свой выезд и своя прислуга) сбежал за границу».

Любовь к купчихе, очевидно, компроматом не являлась. Более серьезным было обвинение в том, что Малиновский знал, что его отец — большой жандармский начальник, судя по должности — не меньше чем полковник. Во времена Сталина это называлось сокрытием социального происхождения и грозило самыми серьезными неприятностями, вплоть до расстрела. Раз человек скрывает, кем был его настоящий отец, значит, ему нельзя доверять. Одной из причин гибели генерал-полковника Григория Михайловича Штерна, расстрелянного в октябре 41- го, стало то, что он утаил неподходящее социальное происхождение (назывался сыном врача, тогда как отец был довольно состоятельным служащим кредитной конторы), в чем вынужден был сознаться в покаянном письме на имя Ворошилова. Его реабилитировали в 1954 году, как раз тогда, когда поступил донос на Малиновского. Понятно, что до 1946 года, когда они развелись, подавать такого рода донос для Ларисы Николаевны означало рубить сук, на котором сидишь. Но почему после развода она ждала целых восемь лет? Неужели жалела бывшего мужа, боялась, что расстреляют? Думаю, причина в другом. Как раз в 1954 году скончалась Варвара Николаевна Малиновская, родившаяся в 1879 году. Ясно, что при живой матери маршала писать, что его отец — высокопоставленный жандармский офицер, было просто рискованно, причем совершенно независимо от того, соответствовало это истине или нет. Варвара Николаевна наверняка не стала бы подтверждать версию о жандармском начальнике, а придумала бы для Родиона Яковлевича какого-нибудь родителя рабоче-крестьянского происхождения. Тогда Ларису Николаевну могли обвинить в клевете со всеми вытекающими последствиями (особенно если у Сталина в тот момент не было нужды избавляться от Малиновского). Ведь Варвара Николаевна очень гордилась, что ее сын — маршал, и компрометировать его бы не стала.

Так кто же был отцом маршала? Согласно данным «Памятной книжки Херсонской губернии на 1901 год» (Одесса, напомню, была всего лишь уездным городом Херсонской губернии, хотя по переписи 1897 года — четвертым по численности населения городом Российской империи — 404 тыс. жителей; ее обгоняли только Петербург — 1265 тыс., Москва — 1039 тыс. и Варшава — 626 тыс.), начальником Жандармского управления г. Одессы числился полковник Владимир Александрович Безсонов. Было еще в Одессе Жандармское полицейское управление. Его возглавлял полковник Виктор Яковлевич Шеманин. С фамилией Бургонь, как видим, обе эти фамилии не имеют ничего общего. Спутать их нельзя при всем желании. А вот начальником Одесской городской полиции, согласно данным той же «Памятной книжки…», был «полицмейстер (ИД — исполняющий должность), числящийся по армейской пехоте и состоящий при Министерстве внутренних дел, с откомандированием в распоряжение градоначальника, полковник Яким Иванович Бунин». Вот фамилия «Бунин» с фамилией «Бургонь» явно созвучна, особенно учитывая, что ударение Лариса Ивановна, скорее всего, ставила на первый слог. Принимая во внимание, что Якима Ивановича Бунина в Одессе все звали Яковом Ивановичем, заменяя редкое имя Яким (производное от Иоаким) на более привычное Яков, Одесский полицмейстер становится наиболее реальным кандидатом на роль отца маршала. Тем более, что, как мы увидим дальше, во всех служебных документах Бунина именовали Яковом Ивановичем.

Яким (Яков) Иванович Бунин, предполагаемый отец маршала Малиновского, имел действительно замечательную биографию. Он принадлежал к знаменитому дворянскому роду Буниных, давшему миру великого писателя, лауреата Нобелевской премии Ивана Алексеевича Бунина. По преданию, основателем рода считается польский шляхтич Семен (Симон) Бункиевский (Бунковский), выехавший на Русь в конце XV века из Литвы к московскому великому князю Василию Темному. Сам Иван Алексеевич в письме к А.Н. Сальникову 2 марта 1901 года говорил о своем происхождении «от Семеона Бунковского, выехавшего в XV в. из Польши». Но тут писатель невольно слегка модернизировал прошлое. В конце XV века с Московским княжеством граничила не Польша, а Литва, и именно литовские шляхтичи часто переходили на службу к московским князьям. Бунин же мыслил уже категориями возникшей во второй половине XVI века Речи Посполитой — единого Польско-Литовского государства, которое обыкновенно называли Польшей. Таким образом, род Буниных имел литовское происхождение. В СССР всегда безбожно путали Литву и Латвию и, вполне возможно, именно поэтому Лариса Малиновская в доносе назвала отца Родиона Яковлевича латышом. Отметим также, что правнук Симона Бунковского, Александр Лаврентьевич, погиб в 1552 году при взятии Казани.

В конце XIX века среди представителей этой фамилии числился «Бунин, Як. Ив., плк., г. Одесса. Тамбовская губерния. Борисоглебский уезд. Гг. дворяне, имеющие право голоса». Несомненно, речь идет об Якиме Ивановиче.

Исследователи бунинского творчества, в частности Ирина Ильинична Петрова, полагают, что прототипом дяди главного героя романа «Жизнь Арсеньева», полковника Николая Сергеевича, послужил «Яков Иванович Бунин (рожд. 1837 г.), принимавший участие в обороне Севастополя юнкером, отличившийся в битве на 3 бастионе в день последнего штурма. В дни молодости И. Бунина он имел чин полковника, в 1902 г. при выходе в отставку получил чин генерал-майора». Действительно, в альбоме «Севастопольцы» Бунин назван Яковом Ивановичем. Вероятно, имя Яков нравилось ему больше, чем Яким. Вот что говорится в биографической справке, помещенной в альбоме: «Яков Иванович Бунин. 1855 г. Юнкер Камчатского егерского полка. В Севастополе находился с 23-го июня по 27-е августа. Был контужен в голову. За отличие, оказанное на 3-м бастионе 27 августа, награжден чином прапорщика. Родился в 1837 г. 1902 г. — генерал-майор в отставке». Здесь же помещена и его фотография.

И.И. Петровой возразил другой исследователь, Леонид Сомов: «Исходя из реалий романа “Жизнь Арсеньева” дядюшку звали Николай Сергеевич. Существовал ли он в качестве героя Севастопольской страды в жизни? Сомнительно. Ибо в результате довольно тщательного архивного поиска мне удалось установить, что защитником Севастополя с фамилией Бунин был юнкер Камчатского егерского полка Яков Иванович, 1837 г. рождения, получивший за воинскую доблесть, проявленную 27 августа 1855 года на третьем бастионе, звание прапорщика. Кстати, он благополучно завершил кампанию и умер в 1902 году в звании генерал-майора в отставке. Так что выходит, что в автобиографической повести Бунина есть некоторые факты, к которым следует относиться как к художественным изыскам…» Если верить Л. Сомову, то получается, что в том же 1902 году, в один год с дедом Родиона Николаем Антоновичем, Яким Иванович Бунин умер. Вероятно, он получил отставку, будучи уже тяжелобольным, и в чине генерал-майора прожил недолго. В принципе нельзя исключить, что он был убит своим безумным братом, как погиб отец Вани Гринько в романе «Солдаты России». То, что Я.И. Бунин ушел в отставку в 1901 году или в начале 1902 года, не вызывает сомнений. Согласно данным справочников «Вся Одесса», в 1901 году он еще числился полицеймейстером, а в 1902 году на этом посту уже — Н.С. Головин. Он значился и.о. полицеймейстера в справочнике, цензурное разрешение которого датировано 18 февраля 1902 года.

Разумеется, Яким Иванович Бунин никак не мог погибнуть на Малаховом кургане в 1855 году, поскольку умер в Одессе или, возможно, в каком-то своем имении в 1902 году. Точно так же Яким Иванович никак не мог быть в Севастополе полковником. Это все, несомненно, художественный вымысел, но, вероятно, опирающийся на знание писателем биографии Якима Ивановича. А вот родство между Якимом Ивановичем и Иваном Алексеевичем Буниными, вполне возможно, и было, хотя гораздо более отдаленное, чем между родным дядей и племянником. В последние годы жизни Якима Ивановича писатель жил в Одессе и теоретически мог встречаться с полицеймейстером. Именно полицеймейстер Бунин 21 декабря 1898 года представил градоначальнику собранные полицией сведения об Иване Алексеевиче в связи с несостоявшимся назначением писателя редактором одесской газеты «Южное обозрение». В полицейских материалах отмечалось, что ничего предосудительного за И.А. Буниным не числится. Правда, ни в письмах, ни в мемуарах о встрече писателя и полицеймейстера не упоминается. А вот то, что отец Бунина будто бы участвовал в обороне Севастополя и даже встречался на знаменитом четвертом бастионе с Львом Толстым, о чем он неоднократно упоминает в своем «Освобождении Толстого», — это чистая фантазия. Единственным представителем рода Буниных (если считать их всех потомками Семена Бункиевского), защищавшим Севастополь, был Яким (Яков) Иванович. Алексей Николаевич действительно отправился на войну вместе с братом Николаем в составе ополчения. В последних боях за город успели принять участие лишь 47-я, 48-я и 49-я дружины Курского ополчения. Командиром 42-й дружины Курского ополчения, в боях не участвовавшей, был майор Бунин, однако никакого отношения к семейству писателя он не имел. Николай Николаевич и Алексей Николаевич Бунины отправились на Крымскую войну в составе 65-й Елецкой ополченской дружины Орловской губернии, которая располагалась в Бахчисарае и на Северной стороне Севастополя и в боях за город, равно как и вообще в каких-либо боях, использована не была. Дружины Орловского ополчения прибыли в Крым только осенью 1855 года, уже после падения Севастополя. Из 40 730 строевых, прибывших в октябре — ноябре 1855 г. в Крым в составе Курского, Орловского, Калужского и Тульского ополчений, к началу марта 1856 г. в строю осталось только 21 347 человек. В боях погибло лишь около 500 ополченцев, но десятки тысяч умерли от эпидемий. В целом затея с ополчением оказалась просто вредной. Десятки тысяч людей, не приученных к походной жизни и лишенных необходимой медицинской помощи, погибли, так и не вступив в бой. А если бы вступили, то почти наверняка погибли бы, не нанеся урона врагу, так как военному делу не были обучены.

Если бы отец писателя, Алексей Николаевич, участвовал в Севастопольской обороне, его, безусловно, вставили бы в один из альбомов севастопольских героев, которые в конце XIX и в начале XX века в России были очень популярны. Ведь умер Алексей Николаевич 6 декабря 1906 года, в возрасте 82 лет, на 4 года пережив Якима Ивановича. Если бы он участвовал в обороне Севастополя, то оказался бы едва ли не самым большим долгожителем среди уцелевших защитников города. Так что Иван Алексеевич лукавил, когда убеждал читателей, что верил в рассказы отца о его участии в севастопольской обороне. Хотя, может быть, здесь скорее сам писатель хотел сделать из него героя: «…отец (в молодости участвовавший, как и Толстой, в обороне Севастополя) говорил: “Я его немного знал. Во время севастопольской кампании встречал”». Алексей Николаевич здесь сказал, скорее всего, святую истинную правду. Он действительно встречал Толстого в Крыму, только было это уже после завершения Севастопольской обороны, либо на Северной стороне города, либо в Бахчисарае. Вполне возможно, что Лев Николаевич, согласно свидетельству Бунина в «Освобождении Толстого», действительно обратился к нему при первой встрече в Москве: «Бунин? Это с вашим батюшкой я встречался в Крыму?..» При этом он мог иметь в виду как Николая Алексеевича, так и Якима Ивановича.

А у Якима Ивановича, помимо Севастопольской обороны, было много интересного в биографии. В 1882 году он был назначен полицеймейстером в Одессу, где прослужил 20 лет, почти до самой смерти. В Одессе шутили, когда бывшую Полицейскую улицу, в советское время носившую имя Розы Люксембург, в независимой Украине переименовали в улицу Ивана Бунина, что правильнее было бы назвать ее в честь другого Бунина, полицеймейстера, поскольку на ней располагалось городское полицейское управление. Хотя стоит заметить, что во времена Я.И. Бунина канцелярия полицеймейстера помещалась по адресу Преображенская, 38, но это как раз угол с Полицейской. Здесь же, кстати сказать, была и пожарная каланча.

Яким Иванович знаменит тем, что ни до него, ни после никто так долго не состоял во главе городской полиции, в советское и постсоветское время именовавшейся милицией. Он запретил евреям, т. е. лицам иудейского вероисповедания, служить в городской полиции. Строго говоря, такой запрет существовал по всей Российской империи, но в Одессе, добрую треть населения которой составляли евреи, он на практике не соблюдался. И многие евреи-полицейские действовали вполне успешно. Однако уже через десять дней после своего вступления в должность (а прибыл он в Одессу 2 июня) полковник Бунин распорядился «об удалении со службы всех городовых еврейской национальности и непринятии на будущее время на службу при полиции евреев».

Одесса в конце XIX — начале XX века была одной из столиц российской преступности. О многих знаменитых преступниках, связанных с Одессой, ходили легенды. Рассказывали, например, что когда Соньку — Золотую Ручку отправляли из Одессы на сахалинскую каторгу, проводить ее пришли градоначальник и полицеймейстер. И она успела срезать золотые часы у полковника Бунина, хотя тут же вернула их своей жертве. В другом варианте легенды часы Сонька стащила у градоначальника П. Зеленого.

О жизни Одесского полицеймейстера Якова Ивановича Бунина поведало его личное дело, хранящееся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ. Ф. 102. Д. 1. Оп. 4. 1884 г. Л. 117). Наиболее полным является «Послужной список Одесского полицеймейстера, состоящего по армейской пехоте полковника Якова Ивановича Бунина», начатый 12 февраля 1889 года. Замечу, что во всех послужных списках Бунин неизменно именуется Яковом Ивановичем, тогда как в Одесском адрес- календаре — Якимом Ивановичем. Трудно однозначно сказать, каким было его крестное имя — Яков или Яким.

Яков Иванович происходил из потомственных дворян Тамбовской губернии и имел благоприобретенные имения — в Тамбовской губернии в 281 десятину и в Липецком уезде в 21 десятину.

Бунин воспитывался в Тамбовской губернской гимназии и, выйдя из VII класса, «выдержал установленный экзамен для определения в военную службу при кадетском корпусе». Службу он начал 23 июня 1855 года унтер-офицером Камчатского егерского (с 17 апреля 1856 года — пехотного) полка. С ним он участвовал в Крымской войне и обороне Севастополя.

В послужном списке зафиксировано, что в 1855 году Бунин «Августа 7-го дня контужен импетом (взрывной волной) бомбы в правую половину головы с оглушением на правое ухо, сопровождающимся сильным шумом в голове и болью в правой стороне головы и в правом ухе. От контузии этой пользовался первоначально в Севастопольском военном госпитале, а потом при полку с исправлением должности».

29 сентября 1855 года Бунина за отличие произвели в юнкера, а 12 ноября 1855 года — в прапорщики.

5 ноября 1856 года Бунин был назначен исполнять должность полкового дежурного офицера, а 23 октября 1858 года его произвели в подпоручики. 31 октября 1858 года Бунин стал батальонным адъютантом и 2 июня 1861 года был произведен в поручики. 6 марта 1863 года его перевели в Белевский пехотный полк, где 26 ноября назначили батальонным адъютантом. 22 января 1864 года Бунина повысили до штабс-капитана и в тот же день сделали полковым адъютантом.

21 февраля 1865 года Бунин был «уволен для излечения болезни, происходящей от контузии, к Липецким минеральным водам». 14 июня 1865 года он стал капитаном, а 7 сентября — командиром роты. «По надобности зрения, проистекающей от контузии», Яков Иванович в начале 1866 года получил разрешение носить очки.

11 марта 1866 года Бунин сдал роту и был прикомандирован к управлению Тамбовского губернского воинского начальника членом делопроизводственной счетной комиссии. Его назначили кандидатом в плац-майоры или в плац-адъютанты. Как отмечалось в послужном списке, «Бунин при исполнении этих обязанностей оказал полное усердие и знание делопроизводства, а потому, хотя срок испытания не окончил, но по выказанным способностям, если бы пожелал продолжать службу, вполне заслуживал предложенную ему должность». Однако, не окончив испытания на должность плац-майора, 28 сентября 1866 года Бунин был «по болезни от контузии головы уволен от службы с чином майора с мундиром и пенсией одной трети получаемого жалования по 103 р. 95 к.».

Вскоре после выхода в отставку началась полицейская служба Якова Ивановича. По предложению Тамбовского губернатора, действительного статского советника Николая Мартыновича Гартинга Бунин 18 ноября 1867 года был назначен помощником Липецкого уездного исправника. 4 августа 1869 года его перевели на ту же должность в Кирсановский уезд. Этот перевод Якову Ивановичу почему-то не понравился, и 22 сентября 1869 года он вышел в отставку «по собственному прошению», но уже 25 ноября 1869 года был вновь принят на службу и определен помощником исправника в Борисоглебский уезд. 1 декабря 1871 года Бунин стал исправлять должность Спасского уездного начальника.

10 апреля Бунин был назначен Борисоглебским уездным начальником, а 3 мая 1874 года ему была выказана «искренняя признательность за отличную распорядительность, оказанную при проезде и пребывании в г. Борисоглебске Его Высочества великого князя Николая Николаевича Старшего». 15 августа он был назначен членом Борисоглебского училищного Совета от МВД.

8 февраля 1875 года Бунин в очередной раз был уволен в отставку «в связи с избранием и утверждением членом Борисоглебского уездного по крестьянским делам присутствия». На государственную службу он вернулся 15 июня 1876 года, когда был назначен директором Борисоглебского тюремного отделения. 20 января 1878 года, отработав трехлетний срок, Бунин ушел из присутствия по крестьянским делам, не изъявив желания баллотироваться на новый срок, а 26 января 1878 года по болезни покинул Борисоглебский училищный совет.

28 декабря 1878 года Бунин был назначен Бердичевским уездным исправником в Киевской губернии. С точки зрения взяток, это была гораздо более хлебная должность, чем аналогичные в уездах Тамбовской губернии. Бердичев входил в черту оседлости, и его многочисленное еврейское население, занимавшееся торгово-промышленной деятельностью, было источником полицейских поборов за то, что полицейские чины закрывали глаза на нарушение предписанных евреям ограничительных правил. 6 января 1881 года Яков Иванович стал почетным членом Киевского губернского попечительства детских приютов. Это косвенно может указывать на наличие у него неких достаточных средств, которые он жертвовал на приюты. Позднее в Одессе он был бессменным председателем Распорядительного комитета приюта Одесского общества призрения нищих, и благодаря его стараниям приют значительно расширил свою деятельность и охватывал призрением более трехсот нищих и бездомных ежесуточно.

Настоящий карьерный взлет произошел у Бунина в 1882 году. 13 марта 1882 года он опять ушел в отставку, будучи избран Уманским уездным предводителем дворянства и председателем Уманско-Звенигородского съезда мировых посредников. Вполне возможно, что это был всего лишь бюрократический прием, поскольку уже 6 мая 1882 года Бунин стал Одесским полицеймейстером. Не исключено, что вопрос о его назначении был решен еще в марте, и его сделали предводителем дворянства лишь для того, чтобы не назначать полицеймейстера Одессы из бердичевских исправников, что показывало бы огромный разрыв в уровне должностей.

В мае 1884 года чин майора был упразднен, и Бунин в первоочередном порядке был переименован в подполковники, хотя, как служащий по гражданской части, первоочередному переименованию не подлежал. Два следующих чина он также получил вне правил. Он имел только благодарности и награды и ни одного взыскания.

В послужном списке от 12 февраля 1889 года отмечалось, что Бунин женат на дочери майора Перемежко-Галича Александре Александровне. Перемежко-Галичи — это малороссийский дворянский род из Черниговской губернии. Отец жены Бунина, Александр Ефимович, в 1849 году вынужден был продать свое имение в с. Федотьево Спасского уезда брату Павлу. Вероятно, он разорился. В послужном списке 1889 года отмечалось, что Бунин «имеет детей родившихся дочь Марию 2 марта 1872 года, сына Алексея 28 января 1874 года, дочь Надежду 26 января 1875 года, сына Александра 22 апреля 1876 года и сына Бориса 20 января 1878 года, из коих дочь Мария в Одесском институте, сын Алексей и Борис в Полтавском кадетском корпусе, сын Александр в Ришельевской гимназии и дочь Надежда в Мариинской женской гимназии. Жена и дети вероисповедания православного».

Интересно, что в более раннем послужном списке октября 1884 года упоминался еще сын Иван, родившийся 27 января 1871 года, причем отмечалось, что «жена и дети… находятся при нем, кроме старшего Ивана, воспитывающегося в Киевской военной гимназии». Однако в еще более раннем послужном списке от 15 мая 1882 года Ивана Бунина нет, хотя остальные дети присутствуют. Возможно, в этом списке есть только те дети, которые находились вместе с Буниным. Но ни в одном из более поздних послужных списков, 1887 и 1889 годов, Ивана Бунина уже нет, хотя в нем присутствуют дети, которые уже не жили с родителями. Можно предположить, что Иван Бунин либо умер в промежутке между 1884 и 1887 годами, либо отец по какой-то причине потерял с ним связь.

По дате рождения первого сына можно предположить, что Бунин вступил в брак в 1869 или в 1870 году.

23 января 1887 года министр народного просвещения граф Иван Давыдович Делянов сообщал в Департамент полиции, что «Одесский полицеймейстер полковник Яков Бунин всегда оказывал и оказывает весьма деятельное содействие Университетской и училищной инспекции по надзору за учащимися вне стен учебных заведений и что благодаря его уменью и распорядительности, деятельность Инспекции по внешнему надзору за учащимися значительно облегчилась, так как распоряжения Г. Бунина и указания его подведомственным ему чинам полиции, в случаях отношений последних к учащимся, всегда отличались, вполне правильною, с точки зрения воспитательной, и гуманною постановкою дела… Деятельность полковника Бунина всегда способствовала к предупреждению и прекращению недоразумений и уклонений со стороны учащихся от обязательных правил поведения вне стен учебных заведений».

23 апреля 1888 года на Бунина поступил анонимный донос. Вот его текст:

«Весьма секретно. Прошу доверять.

В какое ужасное положение поставлены вообще столичные полиции и в особенности одесская полиция. Где охрана? И где правда? Вследствие гнусного взяточничества, разных претензий и желаний, в глазах всех унижена полиция, а чрез это все беспорядок и угнетение проходит выше и дальше!? Может ли быть хороший полицеймейстер, служивший как Бунин по протекции высокопоставленного лица и в такие короткие сроки наживший состояние в 500 000 р., кроме всех поборов, где адресные суммы? Где канцелярские суммы? Где остатки от обмундирования команд? Где многие и многие другие капиталы полиции одесской? — все в карманах Бунина и его секретаря Сорочана, самого утонченного взяточника. Это два бесконтрольные деспота, кунака, обиралы. Градоначальник Зеленый и правитель его Дмитренко, они прекрасные высокоблагороднейшие люди, и они не в силах проникнуть в эти утонченные хитрости, мошеннические сделки полиции. Нужно присмотреться, как бедные служащие писцы трудятся по участковым управлениям за 25 р. в месяц, закон усматривает, что недолжно истязать рабочих, но эти несчастные истязаются, несут день и ночь непомерный труд, а тузы полиции отпускаемыми деньгами городом и казною на усиление покупают имения в 300 000 р. под прикрытием благочестия и великой протекции.

В чьих руках охрана отечества и нашего великого государя? — в руках вообще полиции, и в этом случае маленькие чины полиции имеют самое большое значение. Скорее и ближе они стоят к самому делу и в уничтожении и в розыске социалистов и крамольников, они-то и могут лишь только служить. Но что же на место того, чтобы в эти маленькие чины полиции выбирались самые честные и благородные, с достоинством, люди, должности этих маленьких чиновников, в Одессе, в виду закона, что по вольному найму может служить всякий, эксплуатируются, и околоточными надзирателями служат разные темные личности, по протекциям и за деньги, портные, сапожники, мещане, бродяги, доказывающие вечно сродство или дворянство или просто причисляющие куда-то, подчиненные же им честные нижние чины унтер-офицеры, люди с именем, а не бродяги, и не мудрено, что и сплошь и рядом бывает, что городовые бьют по роже околоточных надзирателей и говорят, какие ты Ваше Благородие, ты бродяга, а я заслуженный своему государю унтер-офицер! Кроме того, что какой-либо торгаш или ремесленник, угодивший своим презентом полицеймейстеру или секретарю, и его сын, удаленный с учебного заведения напитанный социализмом, совершенный враг отечества, попадает и служит околоточным надзирателем и составляет охрану, но здесь и сводни — содержательницы развратных домов составляют протекцию в околоточные надзиратели, и таких протеже довольно уже служит. Вот явился недавно молодец «черовек — Рополь». Иностранец, знающий хорошо русскую грамоту; вероятно, беглый из России преступник, возвратившийся под чужим документом, попал к сводне за буфетчика, где нес исправно бордельную службу, понравился сводне, и той стоила протекция 700 р. Он принят в подданство России и служит уже околоточным надзирателем; охраняет отечество? Под видом чего хранит и развивает зло. А бедные несчастные отставные чиновники, офицеры гибнут и ходят службы просят, у них нет протекции, нет денег купить себе службу, да и нет той совести, чтобы приобретать государственную службу за деньги или за особую протекцию, ибо каждый честный благородный чиновник у честного начальства сам себе составляет протекцию. Здесь же один благородный надзиратель убил себя и свое семейство, не найдя правды, а ему приписали пьянство и белую горячку, а он не мог против своих убеждений совести пожертвовать взяточнику приставу. Его стали выжимать, он пошел объяснить высшему начальству, но выгнали, он вышел из себя от неправды и убил все свое семейство и себя, да много и других подобных случаев.

А гешевты жидовские ведь в одесской полиции успешно продолжаются; секретарь Бунина, Сорочан, женат на жидовке и выкрестил уже взрослых жидинят, конечно, для штучки, вот эти жидинята и орудуют, ходят и разузнают все гешевты, тонко следят за своею политикою и способствуют во всем своему отчиму и его начальнику, т. е. секретарю Сорочану и Бунину, устраняют всякие недоразумения по поводу взяток и т. д. Получая содержание чиновников полиции; и составляют протекцию жидам не только во всех делах их; даже предоставляют им должности службы по полиции. Вот мне понадобилось свидетельство. Я послал своего управляющего в полицию с прошением. Там сказали, придет надзиратель околоточный и проведет дознание. Вдруг через несколько дней является ко мне жидок с портфелем. “Вы граф…?” Я: “Что вам угодно?” “Я пришел провести дознание”. “Разве вы надзиратель?” “Нет, я письмоводитель, а надзиратель Швайкевич”. “Верно какой-либо беглый поляк?” “Не знаю, кто они”. “Вы кто?” “Я еврей, учился в гимназии”. Я дал ему рубль, и он произвел дознание обо мне. В другой раз мне нужно было свидетельство на выезд за границу. Я сам пошел в Херсонский участок в Одессе, и там мне выдал свидетельство, тоже жидок, взявши у меня рубль. Я с ним обошелся весьма любезно, дабы узнать протекцию секретаря печатно на жидовят с пасынками жидками и из любопытства своего узнал все подробно. Он мне и сказал свои жидовские имена и фамилии, но я упомнил. Вот в чьих руках полиция, да эти личности за рубль за кого угодно и какие угодно произведут дознания — за самого первого преступника с самыми явными подложными документами и сделают, что хотят, лишь бы деньги. Вот почему у нас при всей строгости и развиваются социалисты, крамольники и т. п. Вить тут укрывается все зло отечества.

Между прочим, как будто некому служить. У меня двери не запираются от просителей помощи и все кто или отставной офицер или отставной чиновник. Эти люди исключительно гибнут в нужде без должности, но почему? Потому что ими нельзя так орудовать как простыми бродягами или жидками, и я вполне сочувствую этим заслуженным честным труженикам и помогаю им. Я во многих принимал участие, но все уклонились домогаться должности по полиции, чему не веря, я сам лично просил, и мне начальство полиции ответили “что мы вообще стесняемся принимать чиновников или офицеров”, что меня не мало потрясло и заставило проникнуть в души потемки Полицейского Начальства, и выяснить, что они боятся честных заслуженных лиц принимать под свое начальство. А в муниципальные правления в городской управе в Одессе, там все основано на поляках. Я тоже и туда посылал бедняков со своими просьбами принять, но увы! Отказ, что не поляки они, а один посланный мною, почерк понравился начальству управы, так сказали, что он принят. “Вы не поляк: а примите хотя для штуки католическую веру. Назовите себя поляком, принесите от ксенза, что Вы поляк, говели и тогда мы Вас примем”.

Я думаю, что преимущественно должности по полиции должны занимать чиновники и офицеры, а в особенности околоточных надзирателей, от которых зависят самые великие действия полиции во всех отношениях, так они-то и стоят лицом к самому делу, а также и во всяком случае им следует преимущество перед другими бродягами. Конечно, я всего описать не в силах, а вот даже такие вещи. Один дает своему лакею 200 р. Он отнес их секретарю, затем два слова рекомендации его господина, и он околоточный надзиратель. Ведь просто довелось видеть, все видеть и слышать, и графов и генералов, и преступников мошенников и т. п. Кто же дознание производит, лица, незаслуживавшие и незаслуживающие совершенно никакого доверия, лица самые униженные, не дорожащие своею честью и не имеющие честь и дорожить. Перемените это обстоятельство и должно будет во всяком случае. Примите уверения верного чистокровного потомка России».

23 мая 1888 года анонимка была отослана из МВД Одесскому градоначальнику. Одесское начальство взяло Бунина под защиту. 3 августа 1888 года градоначальник контр-адмирал Павел Алексеевич Зеленой сообщил в Департамент полиции о проведенном расследовании:

«Вследствие отношения от 23 мая сего года за № 3323 имею честь уведомить, что Одесский полицеймейстер Бунин безукоризненным и строгим исполнением обязанностей как в настоящей должности, занимаемой им в течение почти 7 лет, так и в предшествующей служебной деятельности он заявил себя с самой лучшей стороны. Бунин поставлен в необходимость при таком отношении к делу увольнять часто служащих под его начальством, и равно отказывать в приеме многим лицам, желающим поступить на службу, г. Бунин вызывает этим против себя раздражение и, как его последствие, доносы, практикующиеся вообще в Одессе в самых широких размерах. Несмотря на то, что безыменные доносы на основании существующих законов оставляются без всяких последствий, по подобным же доносам, как и настоящий, вследствие распоряжения г. Одесского генерал-губернатора и желания самого г. Бунина проводилось неоднократно тщательно расследование, которое удостоверяло полную законность всех действий г. Бунина. И настоящий донос является, по всей вероятности, средством личной мести какого- нибудь уволенного полицейского чиновника, содержит самые неосновательные обвинения. Всем суммам, находящимся в распоряжении Одесского полицеймейстера, ведется строгая отчетность при моем контроле. Определение и увольнение всех должностных лиц производится также с моего ведома и разрешения.

Что касается до секретаря полиции Сорочана, определенного на службу моим предшественником (Иван Иванович Сорочан был ветераном одесских правоохранительных органов. Уже в 1866 году в «Адрес- календаре Херсонской губернии» он числился как Столоначальник судебного стола Одесского градоначальства в чине губернского секретаря — XII класс), то полицеймейстер Бунин высказывал часто недоверие к его нравственным качествам, но принимая во внимание его служебную опытность, приобретенную им в должности судебного следователя по старым учреждениям и участкового пристава, которые он занимал прежде в г. Одессе и, не имея никаких фактических оснований к обвинению его в злоупотреблениях по службе, не ходатайствовал об его увольнении. Прилагаемый донос при сем возвращается обратно».

Тут надо сказать, что Зеленой, вероятно, был прав в том, что Бунин нисколько не был причастен к казнокрадству, равно как и в том, что автор анонимки был отнюдь не графом, а уволенным мелким полицейским чиновником. Граф явно не стал бы писать анонимку с таким количеством орфографических ошибок. Полицеймейстеру же вполне хватало средств, получаемых с бизнеса. Если верить анонимному доносчику, то к концу жизни Бунин должен был стать миллионером. Судя по всему, так оно и было, раз, как мы увидим далее, его старшая дочь имела перед 1917 годом весьма значительное состояние. Если верить тому же доносчику, должность околоточного надзирателя (по нынешней терминологии — участкового) стоила от 200 до 700 рублей, вероятно, в зависимости от района города и личности рекомендателя. Третий по численности населения город Российской империи (без учета царства Польского), крупнейший порт и торговый центр открывал богатые кормления для полицейских чинов и градоначальников. Замечу, что при Бунине сменились три градоначальника (Павел Косаговский, Павел Зеленой и граф Павел Шувалов). Что же касается борьбы с еврейским засилием в одесской полиции, то Яков Иванович уже через неделю после вступления в должность издал приказ об увольнении из нее всех евреев. Но, очевидно, ничто не препятствовало нанимать их письмоводителями. Несомненно, как мы увидим далее, высоким покровителем полицеймейстера был всесильный обер-прокурор Священного синода Константин Победоносцев. Встречается утверждение, будто «Яков Бунин за задержание турецкого преступника был награжден турецким орденом, а его родным дядей был сам обер-прокурор Синода Константин Победоносцев». Орден Яков Иванович, скорее всего, получил не за задержание турецкого преступника, а за теплый прием, оказанный какому-нибудь турецкому вельможе. Степень же родства Бунина с Победоносцевым пока что установить не представляется возможным. Во всяком случае, подобное покровительство многое объясняет в карьерном взлете Бунина в начале 80-х годов, когда Победоносцев был самым влиятельным человеком в империи и производил в чины вне правил.

Интересно, что Бунин не испытывал никакого почтения к армейским генералам, хотя оставался в скромном звании армейского подполковника. Об этом свидетельствует письмо начальника Главного штаба генерала от инфантерии Николая Николаевича Обручева от имени военного министра министру внутренних дел действительному тайному советнику Ивану Николаевичу Дурново от 19 июня 1890 года:

«Милостивый Государь Иван Николаевич!

Командующий войсками Одесского военного округа вошел с ходатайством о переименовании Полицеймейстера г. Одессы подполковника Бунина в соответствующий гражданский чин, в том внимании, что названный Штаб-Офицер резко проявляет совершенное непонимание отношений, долженствующих быть между ним и старшими в армии чинами, и в отстранение его вредного влияния на молодых офицеров.

Генерал от инфантерии Рооп (командующий Одесским военным округом и одесский генерал-губернатор Христофор Христофорович Рооп) из ряда случаев, установивших в нем такое убеждение, приводит следующее:

1) Греческая королева, приехав в Одессу, изменила свой маршрут и вместо выезда из Одессы в 8 часов утра отложила его до 8 часов вечера. Об этом подполковник Бунин не уведомил военное начальство и тем лишил его возможности представиться Ее Величеству. На основании 9-й статьи “Правил о взаимных отношениях гражданских и военных властей”, полицеймейстеры городов, где пребывает командующий войсками, обязаны представлять сведения о прибывающих лицах, и следовательно тем паче о царственных особах.

2) В январе месяце для присутствования от лица Государя Императора на похоронах генерал-адъютанта Радецкого (генерал от инфантерии Федор Федорович Радецкий был членом Государственного совета) был командирован Адъютант Его Величества князь Шаховской. По экстренной надобности, касавшейся похорон, князь потребовал к себе полицеймейстера и последний позволил себе явиться лишь спустя значительное время, приводя самые недостаточные оправдания.

3) Подполковник Бунин позволяет себе в обращении к старшим лицам и генералам, с которыми у него нет даже сколько-нибудь близкого знакомства, придавать разговору фамильярный тон, что разумеется вызывает неудовольствие в этих лицах. Независимо сего, он даже не всегда отдает установленную наружную честь старшим лицам в армии.

Имею честь сообщить об изложенном на усмотрение Вашего Высокопревосходительства.

Прошу принять уверение в истинном почтении и совершенном уважении».

Но градоначальник Зеленой решительно встал на защиту полицеймейстера. 21 июля 1890 года он писал директору Департамента полиции П.Н. Дурново:

«Милостивый государь Петр Николаевич!

По поводу сообщенных в письме от 26 минувшего июня за № 4241 случаев, указанных генералом от инфантерии Роопом в доказательство будто бы совершенного непонимания Одесским полицеймейстером подполковником Буниным отношений, долженствующих быть между ним и старшими в армии офицерами, имею честь доставить Вашему Превосходительству нижеследующие находящиеся в моем распоряжении сведения:

1) Относительно приезда в Одессу Ее Королевского Величества Греческой Королевы. Получив 14 марта сего года от Агента Министерства иностранных дел в Одессе донесение о том, что королева прибудет в Одессу на пароходе “Сфактория” в Воскресенье 18 марта, я в тот же день за № 2902 довел об этом до сведения г. Командующего Одесским военным округом. Независимо этого, согласно телеграмме нашего посланника в Афинах я 15-го числа марта, за № 2989 уведомил генерала Роопа, что королева просит предупредить одесские власти не делать официальной встречи* Накануне приезда королевы меня посетил прибывший из Петербурга для встречи и сопровождения Ее Королевского Величества церемониймейстер граф Гендриков, который между прочим передал мне, что о времени приезда и отъезда королевы из Одессы он говорил генералу Роопу, который однако же не намерен был встречать королеву ввиду заявленного ею нежелания официальной встречи. За сим в 7 час. 50 мин. утра 18-го марта, яхта “Сфактория” вошла в Карантинный порт, а в 10 часов Ее Величество соизволила принять меня и мою жену, поднесшую при этом букет цветов, И.Д. Городского головы, его Товарища, явившегося с хлебом-солью, жандармского генерала Цугаловского, капитана над портом, греческого консула с женою, графа Гендрикова, полицеймейстера, членов Совета Греческого благотворительного общества и других лиц. Ни командующий войсками, ни корпусной командир при встрече не присутствовали.

Во время завтрака, на который я удостоился приглашения, граф Гендриков говорил королеве, что предупрежденный им накануне о часе приезда Ее Величества генерал Рооп просил представить извинение в том, что не явился приветствовать королеву, так как опасался нарушить выраженное Ее Величеством в этом отношении желание. — На что Ее Величество заметила: “А я думала, что его нет в Одессе”. — Затем, в 6 1/2 час. вечера по приглашению королевы, переданному гофмаршалом Мессали, генерал Рооп явился на пароход к общему столу, как бы оправдываясь в упреке королевы, вероятно, ему переданном, сказал сначала графу Тендрякову, а затем Ее Величеству, что об Ее приезде ему не дано было знать, вследствие чего он лишен был возможности встретить королеву.

Отъезд Королевы Эллинов был назначен по заранее составленному расписанию, известному генералу Роопу из сообщения графа Гендрикова, — в 8 часов вечера того же дня экстренным поездом, и никакого изменения в этом отношении не произошло. Но при разъезде, после отбытия королевского поезда, генерал Рооп, отклонив распоряжение находившихся здесь полицейских чинов подать экипаж, сам прошел к нему, причем совершенно неожиданно для присутствовавших выразил неудовольствие по поводу того, что моя карета стояла будто бы на более почетном месте, чем его коляска, и крикнул моему кучеру: “Назад, болван!” К сожалению, этим дело не ограничилось. Скоро до меня стали доходить слухи, что командующий войсками, гласно обвиняя подполковника Бунина в недостаточной почтительности, намерен ходатайствовать у г. Военного Министра о переименовании этого офицера в соответствующий гражданский чин.

Все эти подробности, оставшиеся у меня в памяти, в виду многочисленных толков, возбужденных неудовольствием командующего войсками на подполковника Бунина, приведены мною для наглядного убеждения в том, что указанного генералом Роопом случая — будто бы греческая королева, приехав в Одессу, изменила свой маршрут и, вместо выезда из Одессы в 8 часов утра, отложила его до 8 часов вечера, — в действительности не было и что военное начальство не было лишено возможности представиться Ее Величеству, как это видно из прилагаемых при сем копий вышеупомянутых отзывов. Наконец, если бы даже и произошло какое-либо изменение во времени прихода и отъезда, то об этом командующему войсками доложил бы не одесский полицеймейстер, а жандармская железнодорожная полиция или же капитан над портом, так как поезд находился в районе вверенной ему портовой территории.

2) Обвинение одесского полицеймейстера в том, что когда для присутствования от лица Государя Императора на похоронах генерала-адъютанта Радецкого командированный генерал-адъютант князь Шаховской потребовал к себе по экстренной надобности, касавшейся похорон, подполковника Бунина, то последний будто бы позволил себе явиться лишь спустя значительное время, приводя самые неуместные оправдания, — фактически не подтверждается. Так как кончина генерала Радецкого случилась во время бытности моей в Петербурге, то для установления вышеуказанного случая я входил в конфиденциальное сношение с командиром 11-го армейского корпуса (имеется в виду генерал от инфантерии князь Алексей Иванович Шаховской), который, как видно из прилагаемой при сем копии его письма за № 12 ко мне, уведомил, что в бытность в Одессе на похоронах генерал-адъютанта Радецкого, он ни разу не имел надобности обращаться к содействию полицеймейстера, а потому и случая неявки подполковника Бунина к Его Сиятельству не было.

Но независимо сего производства по Вашему письму, покорнейше исправлявший в мое отсутствие должность Одесского градоначальника, засвидетельствовал мне по моему возвращению в Одессу, что во время похоронной церемонии был соблюден полный порядок, а полицеймейстер, со своей стороны, докладывал, что он встречал Его Сиятельство при приезде в Одессу, а также провожал при выезде. На вокзале железной дороги князь в присутствии командующего войсками, прощаясь с провожавшими его, похвалил подполковника Бунина как неутомимого полицеймейстера и дважды благодарил его за порядок на похоронах.

3) Что же касается утверждения, будто бы подполковник Бунин позволяет себе в обращении к старшим лицам и к генералам, с которыми у него нет даже сколько- нибудь близкого знакомства, придавать разговору фамильярный тон, а также что он даже не всегда отдает установленную наружную честь старшим лицам в армии, то такое обвинение представляется слишком огульным. Напротив, внимательно следя за деятельностью этого офицера в течение более 5 лет моего совместного с ним служения в Одессе, я всегда должен был отдавать ему справедливость в умении держать себя с должной почтительностью к старшим в чине и в достаточной разборчивости в выборе знакомств. Всем в Одессе известно, каким расположением со стороны корпусного командира и начальника дивизии пользуется подполковник Бунин именно за то, что не только сам всегда избегает поводов к каким-либо столкновениям с военными начальниками, но в тех случаях, когда таковые почему-либо возникают между офицерами и полицией, он непосредственно сам старается уладить недоразумения. Поэтому отсутствие указаний на отдельные случаи, в которых подполковник Бунин допустил будто бы приписываемую генералом Роопом неуважительность к старшим и генералам, лишая меня возможности представить какие бы то ни было объяснения по этому поводу, дает этому заявлению характер недостоверности.

В виду изложенного необходимо придти к заключению, что к переименованию Одесского полицеймейстера подполковника Бунина в соответствующий гражданский чин, ни в каком случае не могут служить те не оправдываемые действительностью основания, которые представлены Командующим Войсками Одесского военного округа в его ходатайстве по этому предмету.

Не касаясь за сим нравственной стороны этого дела, которое — не могу скрыть, произвело на меня удручающее впечатление, обязываюсь свидетельствовать, что вопрос о переименовании подполковника Бунина находится в теснейшей связи с отменою военной прерогативы для Одессы, а именно — чтобы лицо, занимающее должность полицеймейстера в этом городе, состояло в военном чине. Помимо тех соображений, которые неоднократно были высказываемы бывшими Одесскими генерал-губернаторами о необходимости сохранения за Одесским полицеймейстером военного чина, ныне с упразднением должности одесского коменданта, это обстоятельство получает огромное значение. Частые столкновения полицеймейстера с пребывающими здесь во множестве военными чинами легко разрешаются только потому, что полицеймейстер носит военное звание; лишение его такового было бы равносильно почти обезличению его в глазах офицеров и в особенности молодых, что создало бы крайне нежелательные условия в деле сохранения общественного порядка и спокойствия. Вследствие этого считаю долгом усерднейше просить предстательства Вашего Превосходительства перед Министром о непереименовании подполковника Бунина в гражданский чин, тем более, что это было бы совершенно незаслуженным для него взысканием.

Покорнейше прошу Ваше превосходительство принять уверения в совершенном почтении и преданности

Вашего покорного слуги».

Поскольку все документы, упомянутые Зеленым, в деле Бунина имеются, можно предположить, что версия, изложенная градоначальником, соответствует действительности и Рооп исказил факты. Также несомненно, что Бунин находился в плохих отношениях с командующим Одесским округом, но на его карьере это не сказывалось.

30 августа 1893 года Бунин, наконец, получил искомый чин полковника, и, как обычно, «вне правил». До этого он неоднократно представлялся к этому чину, но здесь требовалось согласие Военного министерства, а оно возражало под тем предлогом, что ни один из подполковников, произведенных в одно время с ним в этот чин и находящихся на военной, а не на гражданской службе, до сих пор не получил чин полковника в порядке выслуги, а не за отличие. Но протекция Победоносцева преодолела и это препятствие.

Несмотря на его конфликты с генералами, 22 ноября 1895 года Бунин был причислен к МВД «с откомандированием в распоряжение Одесского градоначальника для исполнения обязанностей на той же должности».

Яков Иванович Бунин имел следующие русские награды: ордена — Св. Владимира 3-й и 4-й степени, Св. Анны — 2-й степени, Св. Станислава — 2-й и 3-й степени, 2 перстня с императорским вензелем, серебряные медали за оборону Севастополя и в память царствования императора Александра III и бронзовую — за Восточную войну 1853–1856 годов. Кроме того, он был награжден иностранными орденами: командорским крестом греческого ордена Спасителя (тут его не забыла греческая королева), персидским орденом Льва и Солнца 2-й степени, турецким орденом Меджидие 3-й степени, итальянским офицерским крестом ордена Короны, бухарским орденом Восходящей Звезды, золотым (был пожалован во время путешествия эмира Бухарского по России в 1893 году) абиссинским орденом Меча Соломона 2-й степени и болгарским орденом Св. Александра 3-й степени. Тут сказалось наличие в Одессе многочисленных иностранных консульств. Кроме того, иностранные монархи во время визитов в Россию часто посещали Одессу.

В 1898 году, как и в предыдущем, полицеймейстер не был в отпуску, хотя до этого и в последующем отпуск регулярно брал. Это могло быть связано с его романом с Варварой Малиновской.

Бунин стал чаще болеть. 1 июня 1899 года он подал прошение об отпуске по болезни на два месяца в России и за границей и о назначении ему пособия на лечение в 500 рублей. Разрешение было дано, но пособие не назначили из-за отсутствия в казне свободных средств.

В связи с этим прошением была составлена справка о Бунине, где говорилось:

«Исправляющий должность Одесского Полицеймейстера, полковник Бунин состоит на государственной службе 41 1/2 лет, из коих более 27 лет в полицейских должностях, при чем 17 лет в настоящей должности.

Содержания получает в год:

Жалованья — 1500 р., столовых — 1500 р., квартирных — 1000 р., на разъезды — 1000 р., пенсии из комитета о раненых — 103 р. 95 к. Всего 5103 р. 95 коп.

Бунин имеет жену и 5 человек детей в возрасте от 21 до 27 лет.

Ходатайство Одесского градоначальника о пособии на лечение полковнику Бунину, ввиду получаемого им значительного содержания, в апреле 1890 года было отклонено».

Очевидно, расстроенное здоровье заставило Якова Ивановича подумать о выходе на пенсию. Но хлопоты о ней затянулись. В феврале 1901 года, в связи с предстоящим выходом на пенсию, на Бунина в одесском градоначальстве была составлена новая, более подробная справка:

«Причисленный к Министерству внутренних дел исполняющий обязанности Одесского полицеймейстера (VI класс) полковник Бунин, 63 лет (значит, Яков Иванович родился, скорее всего, в 1837 году), прослужил свыше 43 лет, в том числе 18 лет в последней должности; имеет право на пенсию полного оклада III разряда 2-ой степени по 428 руб. 85 копеек в год; усиленная же пенсия, по преподанным Комитетом министров правилам, может быть ему испрошена в размере 2/3 производящегося ему по должности содержания, подразумевая под оным 1500 руб. жалованья, 1500 руб. столовых денег (квартирные 1000 руб. и разъездные 1000 руб., присвоенные по штату той же должности, в расчет не принимаются), а именно 2000 руб. в год; получает пенсию из комитета о раненых по 103 руб. 95 коп. в год; право на военную эмеритуру может быть выяснено только сношениями с канцелярией Военного Министерства.

Женат, дети совершеннолетние, владеет в Борисоглебском уезде Тамбовской губернии недвижимым имением в количестве 281 десятин земли.

Бунину, согласно положению Наградного Комитета, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ пожалован был в 30-й день августа 1893 года чин полковника вне правил. Поэтому и ввиду примеч. ст. 40 кн. 8. Св. Воен. Пост. изд. 1889 года, по которой штаб-офицеры, произведенные в чин полковника на службе в гражданском ведомстве, не производятся в чин генерал-майора при отставке, но могут быть переименованы в соответствующий гражданский чин по правилам, существующим для гражданских чинов, полковник Бунин не может быть переименован в чин генерал-майора при отставке.

Полицеймейстерам Санкт-Петербурга (V класс) Дубельт-Краон, Риттеру, Бирону и Есипову за свыше 35 лет службы испрашивалась усиленная пенсия по 3 тыс. рублей в виде особого для данного лица исключения и ни в пример другим, а потому в виду класса (VI) должности, тут занимаемой полк. Буниным, его семейного и имущественного положения, едва ли можно рассчитывать, даже и при особых ходатайствах, на назначение ему пенсии свыше 2500 рублей, если при том он не приобрел права на военную эмеритуру». Замечу, что в 1901 году полковник и статский советник мог рассчитывать на максимальную пенсию из эмеритальной кассы в 860 рублей, а генерал-майор и действительный статский советник — в 1290 рублей.

Но у Бунина обнаружился необычный ходатай.

Директор Департамента полиции Сергей Эрастович Зволянский извещал директора Департамента общих дел В.Ф. Трепова 24 января 1902 года:

«Милостивый государь Владимир Федорович!

Обер-прокурор Святейшего Синода, Статс-секретарь Победоносцев обратился к Г. Товарищу Министра князю Святополк-Мирскому с ходатайством об оказании содействия в разрешении в благоприятном смысле представления Одесского градоначальника о производстве Одесского полицеймейстера полковника Бунина при отставке в чин генерал-майора и об испрошении ему усиленной пенсии.

С своей стороны князь Святополк-Мирский признает удовлетворение возбужденного полковником графом Шуваловым ходатайства вполне заслуживающим удовлетворения.

Имея в виду, что представление градоначальника о полковнике Бунине, как состоящем при Министерстве внутренних дел, поступило в Департамент Общих Дел, я считаю долгом о вышеизложенном сообщить на зависящее распоряжение Вашего Превосходительства.

Примите, Ваше Превосходительство, уверение в совершенном моем почтении и преданности».

Ходатайство Победоносцева, который, очевидно, и был покровителем Бунина, возымело действие. 17 февраля 1902 года в «Русском инвалиде» было опубликовано, что, согласно Высочайшему приказу по военному ведомству от 16 февраля, «состоящий при М-ве ВД, испр. должность одесского полицеймейстера, числящийся по армейской пехоте, полковник Бунин произведен в генерал-майоры с увольнением от службы с мундиром и пенсией».

Благодарный Яков Иванович 2 марта телеграфировал из Одессы товарищу министра внутренних дел, князю Петру Дмитриевичу Святополк-Мирскому:

«Приношу душевную признательность за содействие в деле моего производства. Осмеливаюсь еще раз покорнейше просить Ваше превосходительство не отказать в поддержке при назначении мне усиленной пенсии. Результат прошу почтить меня своим уведомлением.

Генерал-майор Бунин».

И судя по пометке, оставленной на бумаге о назначении пенсии Бунину, поступившей в Департамент общих дел 4 марта 1902 года, размер пенсии было решено определить в 3500 рублей. Вот только пребывать в генеральском звании и получать усиленную пенсию Якову Ивановичу пришлось очень недолго. Согласно публикации севастопольского журналиста Леонида Сомова в газете «Слава Севастополя» от 16 июня 2009 года, Яков Иванович Бунин, родившийся в 1837 году, умер в 1902 году.

Последний документ в деле Бунина датирован 18 марта 1908 года. Это — препроводительное письмо о том, что «Департамент полиции препровождает при сем по принадлежности в Департамент О.Д. прошение совершеннолетней неизлечимо больной дочери б. Одесского полицеймейстера генерал-майора Бунина девицы Марии Буниной о назначении ей усиленной пенсии с одним приложением, так как пенсия помянутому чиновнику, как состоящему последнее время причисленному к М. Вн. Дел, была назначена по Департаменту Общих Дел».

Несмотря на неизлечимую болезнь, Мария Яковлевна прожила на свете 90 лет. Вот что сообщает ее племянник — художник Кирилл Борисович Иванов, вероятно, сын ее младшей сестры Надежды: «Мария Яковлевна Бунина родилась в марте 1872 года в имении Терновое близ Липецка. Дочь генерала, воспитанница института благородных девиц в Одессе, она испытала много лишений. В молодых годах, когда мечтала об артистической карьере в Москве, “папа давал денег столько, что хватало на один пирожок <…> думала, когда его съесть, утром или вечером?” (Очевидно, Яков Иванович был скуповат и свое богатство напоказ не выставлял.) После смерти отца она стала полновластной хозяйкой имения Буниных под Тамбовом, которое носило название Хлудневка. Перед революцией она получила наследство от матери мужа в акциях и удвоила его игрой на бирже.

Утверждение советской власти в Одессе в 1920 году перевернуло всю ее жизнь: ее выселили из пятикомнатной, принадлежавшей ей квартиры и дали ей вместо этого две комнаты на разных этажах. Было утрачено все недвижимое и движимое имущество, в том числе вклады в банках. Тем не менее, М. Бунина, обладавшая широкой натурой, ухитрилась обзавестись шестью великовозрастными приемными детьми и целый год кормила семью беженцев, бежавших в Одессу из Киева. Ей обещали за все заплатить за счет зарытых бриллиантов, пока же она дошла до того, что продала золотой нательный крест.

В 1922 году приемная дочь Буниной вышла замуж за профессора Филатова, окулиста, ставшего впоследствии академиком. Мария Яковлевна стала управительницей дома Филатовых. В годы НЭПа не всем приходилось сладко, но у Марии Яковлевны были достаточные запасы продовольствия, и тарелку борща в ее доме мог получить каждый голодный.

В 1931 году Маля, как звали молодую жену Филатова, оставила профессора, который был старше ее на 30 лет, и ушла к красавцу арфисту, который был моложе ее лет на шесть. Вся досада покинутого мужа обрушилась на тещу, которую он буквально выгнал из дома. В довершение беды Марию Яковлевну арестовали в период так называемой “золотухи”. Проведя в ГПУ несколько ночей и дней без сна, стоя в до отказа наполненной людьми камере, она отдала все, что у нее было — 10 царских золотых пятирублевок — в обмен на свободу, которую получила после месяца пребывания в тюрьме.

Ничто не могло примирить ее с советской властью, которую, по ее мнению, защищали одни “грабители и негодяи”…

В 1935 году Марию Яковлевну и ее сестру, Надежду Яковлевну, снова арестовали. Обеих сестер благополучно выпустили на свободу, продержав в тюрьме около трех месяцев. Больше, к счастью, не тронули ни ту, ни другую. Мария Яковлевна пережила Отечественную войну и скончалась в 1962 году на 90-м году жизни».

По всей вероятности, насчет первого мужа Марии Яковлевны, будто бы оставившего ей богатое наследство, ее племянник что-то напутал. В 1908 году, в возрасте 36 лет, она все еще была девицей и, судя по тому, что сохранила фамилию Бунина, замуж до революции так и не вышла. Скорее всего, богатое наследство в виде недвижимости, банковских вкладов и акций попало к ней не от родни первого мужа, а от отца-полицеймейстера или от матери, которая могла на много лет пережить мужа. Но в 1917 году все богатство пошло прахом.

Раз полковник Бунин прослужил двадцать лет на своем последнем посту, а при выходе в отставку получил генеральский чин, значит, губернское и столичное начальство он вполне устраивал. С другой стороны, во взятках он тоже не был уличен и никакой недвижимости в Одессе, как явствует из справочника «Вся Одесса» за 1899 год, не нажил. Хотя в таких случаях имущество часто записывалось на других лиц. А вот в том же справочнике на странице 197 среди дач, расположенных по дороге от вокзала к Скаковому полю, под № 28 указана дача некоего С. Малиновского. Кстати сказать, она расположена недалеко от Ботанического сада, в церкви при котором крестили Родиона Малиновского. Не исключено поэтому, что дача принадлежала кому-то из родственников Варвары Николаевны. Если это так, то первая жена маршала была права, утверждая, что семья его матери была отнюдь не бедной.

Практически вся полиция Российской империи существовала на взятки и без них даже не имела достаточно средств для осуществления своей профессиональной деятельности (на взятки, например, порой содержались полицейские канцелярии). Размер взяток варьировался в зависимости от богатства региона. Можно не сомневаться, что отец Малиновского, будучи полицмейстером в неофициальной столице Юга России, по своей должности просто не мог не брать взяток. Князь С.Д. Урусов, назначенный в 1903 году губернатором соседней Бессарабской губернии, вспоминал: «Как-то раз я, при содействии одного из членов прокурорского надзора, знатока края, попробовал вычислить поддающуюся примерному учету часть поборов, производимых полицией по губернии. Вышло значительно более миллиона рублей в год (т. е., как минимум, шестая часть от общего объема промышленного производства губернии). Чтобы несколько реабилитировать бессарабскую полицию в глазах наивных людей, которым когда-нибудь придется читать эти строки, я упомяну, что петербургская полиция, по самому тщательному дознанию знатока дела, служившего в градоначальстве, получает до 6-ти миллионов рублей в год одних подписных денег, т. е. таких, которые даются не за нарушение закона или злоупотребления по службе, а просто за то, что существуют обыватели- домовладельцы, лавочники, трактирщики, фабриканты и т. п. Поборы за нарушение законов, в интересах дающих, здесь в расчет не приняты, в виду невозможности их учесть… Взятка среди бессарабской полиции, за малыми исключениями, играет большую роль. В этом убедиться было не трудно, глядя на то, как становые пристава разъезжают четверками, в рессорных колясках, ездят в первом классе по железным дорогам, приобретают дома и участки земель и проигрывают в карты сотни, а иногда и тысячи рублей». Но, в то же время, Я.И. Бунин, судя по всему, знал меру и держал под контролем уровень одесской преступности, который, вопреки распространенному мнению, в конце XIX — начале XX века был отнюдь не самым высоким среди городов Российской империи, значительно уступая столицам. В 1912 году осужденных общими и мировыми судами на сто тысяч населения в Херсонской губернии было 253, тогда как в Эстляндии этот показатель достигал 307. Правда, по сравнению с некоторыми соседними губерниями Херсонская, благодаря Одессе, уверенно лидировала. В Курской губернии число осужденных на 100 тыс. жителей составляло всего 45, в Подольской — 145, в Бессарабской — 73.

Интересно, что когда в октябре 1916 года новое руководство одесской полиции начало громкое дело, то в ходе его выяснилось, что прежнее руководство, т. е. преемники Я.И. Бунина, вело масштабные финансовые операции, говоря современным языком, крышевало местный бизнес и покрывало контрабандные поставки товаров центральным державам, в том числе золота.

Донос 1954 года никаких последствий для маршала Малиновского не имел. Согласно записи прослушки КГБ, в июне 1963 года опальный маршал Георгий Константинович Жуков так говорил жене о «деле» Малиновского: «В свое время, как известно, его старая жена написала весьма такое тревожное письмо, и мне было поручено вести следствие, я его вызвал с Дальнего Востока и расследовал. Этот материал был передан министру обороны Булганину. Где эти материалы, не знаю. О чем там сообщалось? О том, что Малиновский, вопреки тому, чтобы вернуться на родину, задержался во Франции и в Марокканских частях, якобы поступил туда добровольно служить, до 20-го года. И тогда, когда уже разгромили Колчака, он почему-то через Дальний Восток, через линию фронта Колчака поступил добровольцем в Красную Армию. Эти вещи достаточно известны были в Главном управлении кадров. Щаденко об этом говорил. И Сталин не доверял Малиновскому». Несомненно, речь идет о доносе 1954 года, но за давностью лет Георгий Константинович, вероятно, забыл, что главный упор в доносе был сделан не на службу в Иностранном легионе, а на неподходящее социальное происхождение.

Хрущев не дал доносу ход. Его вопросы социального происхождения Малиновского не волновали, и в преданности маршала Никита Сергеевич не сомневался. Здесь, как показали события 1964 года, он глубоко заблуждался.

В своей автобиографии, составленной 28 декабря 1938 года, комбриг Малиновский так описывал ранний период своей жизни:

«Родился в 1898 г. 23 ноября по новому стилю в г. Одессе, отца своего не знаю, в моей метрике было написано “незаконнорожденный”. В моей памяти отложился лишь период 1903 г., когда моя мать Варвара Николаевна МАЛИНОВСКАЯ жила у своей замужней сестры Елены на ст. Слободка ю.з.ж.д., где муж ее Михаил Данилов служил весовщиком в товарной конторе. Затем в 1904 г. моя мать переехала в село Сутиски, недалеко от станции Гнивань ю.з.ж.д. — ныне Винницкой области — и поступила в этом селе кухаркой в земскую больницу, купила в рассрочку себе швейную машину у компании Зингер и немного занималась шитьем. В 1908–1909 г. ее забрала к себе местная помещица, которая иногда навещала больницу с благотворительной целью, графиня Гейден, мать у графини Гейден работала экономкой и очень часто поварихой, т. к. повар был запойный пьяница, здесь она познакомилась с молодым лакеем и за это была уволена с работы, поселилась в этом же селе Сутиски и занималась швейным делом, чем и добывала себе средства к существованию, в этом же селе я начал ходить в сельскую школу (вообще-то Сутиски были родовым имением графов Гейденов, и вряд ли графиня просто так, без рекомендации, взяла себе экономку. Можно предположить, что с самого начала, т. е. с 1904 года, Варвара Малиновская работала экономкой в имении Гейденов по чьей-то солидной рекомендации. И весьма странно, что ее уволили из имения за брак с лакеем. То, что лакей и кухарка, или лакей и экономка были мужем и женой, для помещичьих имений — обычное дело). К осени 1910 г. она вышла замуж за этого лакея (почему не выходила раньше, и как они жили невенчанные?) и я с мамой переехали к нему, Сергею Залесному, в село Клищев (в 7 верстах от Сутиски) и мать стала носить фамилию Залесная, а я остался Малиновским, т. к. не был усыновлен. Здесь в 1911 году весной я окончил в селе Клищеве церковно-приходскую школу и в эту же весну меня этот Залесный выгнал из дому, после продолжительных скандалов на этой почве с мамой. Я ушел вместе с другими мальчуганами из села на Фольварк Шендеров помещика Ярошинского (в 3 километрах от села Клищев) и стал работать батраком на возможной работе (больше всего работал погонычем и плуготером при глубокой пахоте под сахарную свеклу, а зимой стал работать в воловне и по вывозке навоза в поле). (Село Шендеров в нынешнем Тывровском районе, а тогда — Тывровской волости действительно есть. Оно расположено между селами Федоровка и Потуш. В начале XXI века там жило 280 человек.) Так я проработал до августа 1913 г., за это время списался с тетками своими и по приглашению тетки Елены, муж которой был переведен со ст. Слободка на ст. Одесса-товарная и работал весовщиком, осенью 1913 г. я приехал в Одессу и при помощи этого дядьки Данилова поступил подростком в галантерейный магазин купца Припускова М.П. по Торговой ул. № 29, этот купец часто выкупал товары в товарной конторе, и весовщики его знали (интересно, что в Подмосковье купец П.М. Припусков в 1911 году владел селом Гуляева Гора (Ильятино) в Смолинской волости Верейского уезда. Оно находилось в 26 км от станции Дорохово Белорусской железной дороги. Неизвестно, был ли этот купец родственником хозяина Малиновского). Я получал — 5 рублей в месяц на всем своем, в мае 1914 г. я заболел скарлатиной и по выходе из городской больницы я уже застал у этого купца другого подростка, принятого на мое место, мне купец сказал, чтобы я после болезни погулял месяц-два, а там будет видно, так я остался безработным, тут подоспела война, а как раз в больнице я прочитал брошюру про войну 1812 г. и проникся желанием тоже так воевать геройски под Бородином в 1812 г., кстати, был без дела и часто пропадал у дядьки в товарных пролетах на товарной станции, откуда грузились воинские эшелоны. В один из эшелонов я залез тайком и уехал с солдатами на фронт».

Дочь Малиновского вспоминает, как однажды отцу пригодились навыки, приобретенные в магазине Припускова: «Отправляясь на рождение к подруге, я неуклюже заворачиваю коробку в виде лукошка, внутри которой в фантиках, изображающих клубнику, изумительные конфеты с жутковатым на теперешний вкус названием “Радий”. Папа поверх очков довольно долго наблюдает, затем встает, отбирает коробку и невероятно умело, артистично, прямо-таки с шиком в одну секунду обертывает коробку и завязывает даже не бант — розу! “Всякое дело надо делать с блеском!” — и поясняет: “Одесская школа!”».

Вот что пишут о Тыврове современные украинские краеведы:

«Шли годы, сменялись владельцы села, население терпело их притеснения и восставало, когда терпению этому приходил конец. В июне 1648 года казацко- крестьянские войска Максима Кривоноса взяли Тывров штурмом. Затем опять поляки, турки и снова польские помещики. Имение считалось богатым, зерно вывозили в Данциг.

В 1742 году владелец Тыврова брацлавский хорунжий Михал Калитинский привез сюда монахов ордена доминиканцев и выстроил для них новый кляштор (католический монастырь) на месте старого, основанного еще в 1569 году и, вероятно, разрушенного повстанцами. В 1744 году Тывров получил статус местечка. В это время произошло событие, типичное и для “просвещенного” XVIII века, а не только для Средневековья. Еще в 1590 году Марианна Ярошинская, выйдя замуж за Севастиана Калитинского, получила в приданое Тывров, перешедший таким образом в дом Калитинских. Когда же угасла прямая линия наследников этого рода, на местечко и прилегающие земли стали претендовать как представители побочной линии Калитинских, так и род Ярошинских. “Семейный конфликт” разрешился в 1756 году силой оружия. Совершив “наезд”, то есть напав на Тывров с хорошо вооруженным отрядом, Захария Ярошинский выиграл кровопролитное сражение, в котором с обеих сторон применялась даже артиллерия.

Сын его обосновался прочно: построил против монастыря большой дворец, заложил парк, и оба архитектурных комплекса надолго определили силуэт и облик Тыврова…» А вот что сообщается о Тыврове на современном туристском сайте: «Райцентр на живописных берегах Южного Буга в 30 км к югу от Винницы. Впервые упоминается в 1505 г., когда брацлавскому землевладельцу Ф. Дашкевичу было предоставлено право владения Тывровом. Здесь была литовская, затем польская пограничная крепость на Кучманском шляхе татар. В 1648 г. ее захватили казацкие отряды М. Кривоноса и разрушили старинный костел, однако вскоре поляки вернулись в город. В 1742 г. брацлавский хорунжий М. Калитинский построил новый костел для монастыря доминиканцев (в советские времена в здании размещалась фабрика пластмассовых изделий). В 1744 г. Тывров получил статус местечка. В 1756 г. право на владение городом отвоевал род Ярошинских, которые построили напротив монастыря большой дворец и заложили парк. Впоследствии имение принадлежало графу Гейдену, занимавшемуся в городе пивоварением.

В 1898 г. дворец сильно пострадал от пожара, однако здание сохранилось до наших дней — сейчас это лицей- интернат. Также сохранились торговые дома XVIII в., здание водяной мельницы XIX–XX вв. Лесистый берег Южного Буга с гранитными выступами в этом месте — популярная зона отдыха винничан».

В Тыврове было духовное училище, выпускники которого имели преимущественное право на поступление в духовные семинарии. Его программа равнялась программе примерно четырех классов гимназии, поэтому по своему уровню оно далеко отстояло от обычного церковно-приходского училища. Бесплатно туда принимали только детей духовенства, с остальных требовали плату.

В 1911 году имение принадлежало не Ярошинским, а все тому же графу Гейдену и находилось в самом. уездном центре Тыврове. Располагался он всего в 16 км от станции Гнивань.

Согласно изданному в 1898 году справочнику Виктора Карловича Гульдмана «Поместное землевладение в Подольской губернии», в 1897 году граф Дмитрий Федорович Гейден, дворянин Санкт-Петербургской губернии, владел в Винницком уезде деревней Тарабановка и селом Сутиски. Землевладельцев же по фамилии Ярошинский в Винницком уезде уже не было. Были только наследники Иосифа Францевича Ярошинского, дворяне Подольской губернии, владевшие селом Клищев и деревнями Комаров, Ровец, Бискупка и Грижинцы. Не исключено, что граф Гейден купил эти деревни у наследников Ярошинского в 1900 году, когда основал Тывровский пивзавод. Никакой фольварк Шендеров в справочнике не упоминается. Вероятно, он тогда входил в состав одного из перечисленных имений, скорее всего Клищева (Клищова), которое находится рядом с Шендеровым, примерно в 8 км к юго-западу.

Итак, Сутисками владел граф Дмитрий Федорович Гейден (1862–1926), якобы ставший на какое-то время благодетелем Родиона Малиновского. Он окончил Санкт-Петербургский университет и поступил вольноопределяющимся в 12-й гусарский Ахтырский полк, где был произведен в офицеры. В 1891 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба, дослужился до чина полковника Генштаба. В Тыврове в 1900 году он основал пивной завод, на котором производилось 175 тысяч ведер пива в год. Пиво Гейденов пользовалось большой популярностью и продавалось по всей империи, даже в Великом княжестве Финляндском. На заводе производилось в основном Пльзеньское пиво. После Русско-японской войны граф вышел в отставку и был избран депутатом в Государственную думу. С началом Первой мировой войны в 1914 г. вернулся в армию и был назначен исполняющим должность дежурного генерала в штабе 8-й армии генерала Брусилова, оставаясь в этой должности вплоть до конца 1917 г. В 1918 году граф прибыл в Добровольческую армию и был назначен исполняющим должность генерала для поручений при начальнике снабжения армии. В июне-августе 1919 года Врангель назначил его исполняющим должность начальника гарнизона Царицына. Затем Гейден заболел холерой и был эвакуирован. В 1920 году он оказался «в распоряжении» начальника снабжения Вооруженных сил Юга России. После эвакуации из Крыма проживал в Сербии и занимал должность штатного преподавателя в Крымском кадетском корпусе в Королевстве Сербии, Хорватии и Словении. После увольнения из корпуса переехал в Загреб, где и скончался 23 мая 1926 года. Дмитрий Федорович был кавалером многих орденов, предводителем дворянства в Винницком уезде Подольской губернии, уполномоченным Жмеринского упрощенного правления и, кроме Сутисок, владел еще тремя тысячами десятин в Смоленской губернии и еще четырьмястами — на Кубани. Он впервые в Подолии установил телефонную связь в ряде городов и местечек, построил множество предприятий, винокурню, мельницу и школу.

В позднейшей автобиографии, составленной маршалом Малиновским 4 марта 1948 года, начало жизненного пути излагалось немного иначе:

«Родился 23 ноября 1898 года в гор. Одесса. Отца своего не знаю, т. к. являюсь внебрачным сыном Варвары Николаевны МАЛИНОВСКОЙ, которая, как покрытка, жила у своих сестер, а с 1903 года в селе Сутиски Тывровского района, Винницкой области, служила кухаркой в больнице, а с 1908–1909 г. экономкой в имении графини ГЕЙДЕН — там же в Сутиски.

В 1910 году мать вышла замуж за крестьянина ЗАЛЕСНОГО в село Клищев и там жила до 1944 года, была в колхозе, теперь живет в гор. Винница со своей дочерью. Я регулярно матери помогаю — высылаю 400 рублей и нередко посылаю посылки и вещи.

В 1911 году в селе Клищев я окончил сельскую школу, отчим меня из дому выдворил и я пошел на самостоятельную трудовую жизнь, с весны 1911 года работал батраком на фольварке Шендеров (в 3 км от с. Клищева) помещика ЯРОШИНСКОГО до осени 1913 года, а потом уехал в гор. Одессу к тетке, муж ее ДАНИЛОВ работал весовщиком на станции Одесса-товарная, меня устроили мальчуганом в магазин купца ПРИПУСКОВА по Торговой ул. № 29.

Весной 1914 года я заболел скарлатиной и по выписке из больницы, остался без работы. Бегал по пакгаузу у дяди на товарной станции и забравшись в эшелон к солдатам уехал с ними на фронт: так я очутился на фронте и был зачислен в пулеметную команду 256-го Елисоветградского пех. полка добровольцем».

Однако существует совсем иная версия ранней биографии Родиона Яковлевича, которая имеет некоторые документальные подтверждения и представляется нам более близкой к действительности, чем та, которую сам Малиновский озвучивал в автобиографиях.

О встречах в детские годы с Родионом Малиновским в селе Старый Белоус Черниговского уезда Черниговской губернии рассказал в письме Наталье Родионовне Малиновской от 15 октября 1991 года ученый-агроном, специалист по болезням картофеля Л.В. Рожалин:

«В январе 1902 года у нас было много гостей и состоялось крещение моей сестры Оксаны. Я хорошо помню горящие свечи на купели и старого священника с длинной седой бородой. По-видимому, в это время было решено построить для священника Белоуса новый дом, на том же месте, где стоит старый дом с пристроенной кухней. Этот дом необходимо было сносить и нам было необходимо временно переселиться в другое место. Весной мои родители отправились к помещице Малиновской, чтобы поговорить с ней по этому вопросу и взяли меня с собой. Хорошо помню, что это свидание происходило во дворе около большого дома Малиновской. Во время этого свидания ко мне подошла большая собака, дружелюбно меня обнюхала и языком облизала мой нос. Может быть у меня был насморк. В этот момент ко мне подбежал мальчик моего роста в коротеньких штанишках и белой рубашонке и сказал мне: “Не бойся, она не кусается”. Это был Рон (Родион), приемный сын Малиновской. Мы были ровесниками, нам обоим было уже по три года.

В обширном дворе Малиновской было три дома. Большой старый дом бывшего владельца (князя Кекуатова?) (представители этого княжеского рода татарского происхождения действительно жили в Черниговской губернии, их имение, в частности, было в селе Бигач Борзенского уезда), в котором жила Вера Николаевна Малиновская со своими многочисленными друзьями. Двухкомнатный дом около ворот в усадьбу, одна комната которого была занята картинами Малиновской, которая была художницей; другая комната использовалась для приема больных, Малиновская также была врачом. Третий дом оставался не занятым, его обычно занимали дачники, приезжающие на лето. В этом доме Малиновская разрешила поселиться нашей семье на время постройки нашего нового дома. Во дворе был еще большой старый сарай каретный с очень высокими входными воротами, он был совсем пустой. Почти каждый год приезжали знакомые Малиновской для того, чтобы провести лето, так как имелся свободный дом и речка для купания. На усадьбе постоянно жил один рабочий Михайло, он выполнял разные работы: охранял усадьбу зимой и отапливал небольшую теплицу, где мой отец выращивал цветы и рассаду.

Когда наша семья познакомилась с Верой Николаевной Малиновской, ей было, наверное, больше пятидесяти лет. Она уже была частично седой. Ее подруга, с которой она постоянно жила, Рахиль Модестовна Хирьякова, выглядела совсем старухой».

Здесь необходимо сделать небольшое отступление о семействе Хирьяковых. В сети я нашел родословную рода Тове, где значится Юлия Модестовна Хирьякова, родившаяся в середине 1840-х годов и вышедшая вторым браком замуж за Льва (Леонеля) Львовича Тове, родившегося во второй четверти XIX века. Кстати, Леонель Тове был инженером на уральских заводах и британским подданным. Рахиль Модестовна была родной сестрой Юлии Модестовны. Если она, как и сестра, родилась в 1840-е годы, в 1900-е годы ей, вероятно, было не менее 60 лет. Один из сыновей Юлии Модестовны и Леонеля Львовича, Лев Львович Тове, стал известным ученым, в 1912 году дослужился до чина статского советника. Он родился в 1867 году в поселке Лысьва Пермской губернии, но при этом закончил знаменитую Ришельевскую гимназию в Одессе, а потом Санкт-Петербургский горный институт. В 1902 году Лев Львович Тове- младший стал экстраординарным профессором в Томском технологическом институте по кафедре горного искусства. В 1897 году, будучи начальником партии, он лично исследовал золотопромышленные предприятия Енисейского края и побывал на многих приисках. Итогом этой работы стал отчет о состоянии золотопромышленности края. С 1894 года Тове занимался исследованием золотодобычи в Амурской и Приморской областях. Свои исследования он распространил и на Камчатку. В результате появился капитальный труд в трех томах по состоянию золотопромышленности Дальнего Востока. Лев Тове был консультантом Русского общества золотопромышленников, членом правления Томского общества вспомоществования рабочим и служащим горной и золотодобывающей промышленности, членом редакции журнала «Золото и платина». Он был крупнейшим в России специалистом по золоту, первым в нашей стране в 1904 году стал читать курс для студентов «Золотое дело». При этом Лев Львович часто бывал на Ленских золотых приисках и на золотых рудниках Томского горного округа. Он покончил с собой 17 января 1917 года, будучи статским советником и уполномоченным по топливу в Сибири и на Дальнем Востоке. Около 12 часов дня Лев Тове выстрелил из револьвера себе в рот. Это произошло в профессорской комнате главного корпуса Томского технологического института. В оставленной им записке говорилось: «Для пользы дела должен посторониться и передать его в более твердые руки. Желаю успеха, чтобы шло быстрее». В некрологе друг покойного Александр Васильевич Адрианов, публицист и путешественник, расстрелянный большевиками в марте 1920 года за поддержку правительства Колчака, писал: «Огромная ответственная работа, связанная при нашем всеобщем расстройстве, с невероятными затруднениями, с ежедневными укорами и требованиями неудовлетворенных потребителей, до такой степени издергала нервы уполномоченному, что он лишился отдыха, лишился сна. А когда близкие ему люди советовали ему отказаться от этой работы, то Л.Л. находил, что так поступить он не может». В некрологе туманно говорилось, что Л.Л. Тове совершил самоубийство, «не выдержав такой нагрузки и не найдя выхода из сложившихся обстоятельств», поскольку «новая обязанность в тех условиях потребовала от него неимоверного напряжения физических и духовных сил». Тове был человеком состоятельным и добрым, но с деньгами расставался легко. Как вспоминал А.В. Адрианов, томский книговед и издатель П.И. Макушин говорил ему: «Сколько раз заходил ко мне в магазин Лев Львович Тове для передачи то 25, то 50 рублей на какую-нибудь нужду, о которой он узнавал, и всякий раз, передавая деньги, просил не упоминать его имя». А однажды он пожертвовал 500 рублей «Обществу содействия устройству разумных развлечений в селах и деревнях Томской губернии», но только при условии, что его имя не будет упомянуто. Не исключено, что самоубийство было связано с какими-то злоупотреблениями по службе или крупной растратой. По словам Адрианова, всех денег у покойного было найдено 23 рубля 50 копеек, и за ним остался долг в несколько сот рублей в кассу взаимопомощи, и это при том, что «он, при очень скромной жизни, довольно много получал». Должность, что и говорить, была очень коррупционно емкая. По словам Адрианова, Тове был «слишком мягкий по характеру, и неспособный отказать кому-либо в просьбе». Семье была установлена пенсия в размере 1600 р. в год.

У Льва Львовича Тове было трое детей: Петр (1901 года рождения), Дмитрий (1902 года рождения) и дочь Августа (1906 года рождения). Его жена, Александра Гавриловна Мясникова, была замужем за Львом Львовичем вторым браком и от первого брака имела дочь Нину (1896 года рождения) и сына Льва (1898 года рождения).

В некоторых документах фамилия «Хирьяков» писалась (или прочитывалась) как Кирьяков. Так, в родословной рода Ивановых, чьим родоначальником был капитан Агап Гаврилович Иванов (1763–1833), значится, что у Матвея Ивановича Иванова, статского советника и горного инженера по надзору за частными заводами, и его жены, урожденной княжны Софьи Николаевны Максутовой, 6 ноября 1869 года родился сын Дмитрий, который был крещен 11 ноября в Успенской церкви Касимова. Его восприемниками стали: инженер и статский советник Модест Николаевич Кирьяков и его дочь Рахиль Модестовна Кирьякова. Несомненно, это и была Рахиль Модестовна Хирьякова. Раз она сохранила девичью фамилию, то, следовательно, не была замужем. Настоящая ее фамилия именно Хирьякова, поскольку об ее отце, Модесте Николаевиче Хирьякове, горном инженере и действительном статском советнике, имеется некролог, опубликованный в № 6469 газеты «Новое время» за 1894 год, который сообщал: «27-го февраля скончался 80-ти лет один из старейших горных инженеров, действительный статский советник Модест Николаевич Хирьяков. Покойный, по окончании курса с золотой медалью в горном кадетском корпусе, управлял в продолжение многих лет Серебрянским, Кусинским, Златоустовским, Кушвинским и Нижнетурским заводами, а также частными заводами графа Шувалова. Он ввел в заводскую деятельность много усовершенствований. При нем Златоустовский завод обогатился лабораторией, железо стало выделываться контуазским способом. Будучи молодым горным инженером, покойный находился в командировке в Швеции, где обстоятельно познакомился с горным и заводским делом в фалунской школе. Здесь же он практически изучил шведский язык, что впоследствии помогло ему перевести на шведский язык несколько произведений Пушкина. Молодые инженеры, отправляясь в командировку на шведские заводы, всегда обращались к покойному за советом и рекомендациями. Как человек, М.Н. имел симпатичный характер и любил беседовать с молодежью. Несмотря на занимаемые им ответственные должности, он не составил себе состояния и в последнее время жил вместе со своей многочисленной семьей исключительно пенсией».

Таким образом, имения у Рахили Модестовны не могло быть, и оно, скорее всего, принадлежало мужу Веры Николаевны, к тому времени уже умершему.

Но вернемся к мемуарам Рожалина. Он вспоминал:

«Рон называл Веру Николаевну “мамой Верой”, а Рахиль Модестовну “мамой Кроной”, он так называл ее тогда, когда не мог еще правильно произносить слово крестная. Это неправильное детское произношение сохранилось и во взрослом возрасте. У Веры Николаевны жили также брат Рахили Модестовны Хирьяков Александр Модестович и ее сестра Наталия Модестовна.

В.Г. Чертков вместе с Александром Модестовичем распространяли философские высказывания Л.Н. Толстого путем издания разных фотографий Л.Н. Толстого с отпечатанными на них его философскими высказываниями. Набор таких фотографий Хирьяков подарил отцу… Ефросинья Дмитриевна (первая жена А.М. Хирьякова Е.Д. Косменко (1858–1938), жена Александра Модестовича, некоторое время работала у Л.Н. Толстого, она сопровождала переселявшихся наших духоборов при переезде их в Канаду…

Большую роль в “жизни” семьи В.Н. Малиновской играла служащая у нее девушка лет двадцати по имени Елена Николаевна. Елена Николаевна была родом из Мариуполя, имела среднее образование и очень хороший характер. В течение многих лет она была полноправным членом семьи Веры Николаевны. Главной ее обязанностью вначале было обслуживание маленького Рона. Когда во время постройки нашего дома наша семья стала жить в доме Малиновской, я автоматически попал в орбиту Елены Николаевны и значительно ушел от наблюдений своей няньки Коссович. Почти каждый день Елена Николаевна выводила Рона и меня на песчаный берег реки Белоус, которая была восточной границей усадьбы Малиновской. Там мы копались в песке, рыли небольшие водоемы, ловили носовым платком мальков рыбы и запускали их в наши водоемы, где эти маленькие рыбешки довольно быстро умирали. Елена Николаевна стыдила нас за то, что мы мучим маленьких рыбок. Обычно она читала книжку или пела незнакомые мне песни. На следующий год мы с Еленой Николаевной и Роном стали переходить через речку на луг по кладке из досок с перилами, и Елена Николаевна знакомила нас с названиями разных растений. С того далекого времени в моей памяти сохранилось лекарственное растение “кровохлебка”, это растение я никогда больше не встречал. За лугом был старый сосновый лес. Рону и мне купили металлические ботанизирки и сделали ящики с застекленными крышками для создания нами коллекций бабочек и жуков. При создании коллекции бабочек у меня с Роном возникло соревнование, и счастливый случай помог мне выиграть это соревнование.

У нас в гостиной комнате нового дома на окне стоял наблюдательный улей, в котором жили пчелы. Улей состоял только из одной рамы, застекленной с двух сторон. Оба стекла этой рамы закрывались дверцами. Пчелы входили в этот улей через отверстие, прорезанное в раме окна. Открыв обе дверцы, можно было видеть всех пчел, не опасаясь, что они влетят в комнату. Через стекло этого улья можно было наблюдать: как пчелы кормят и ухаживают за маткой, как они чистят улей, как не пропускают в улей воришек, как борются с врагами, проникшими в улей и др. Наши гости очень часто сидели около стекол этого улья. Так вот в этот наблюдательный улей, привлеченная запахом меда, ночью залезла большая и редкая ночная бабочка под названием “Мертвая голова”. Ночью отец услышал большой шум, который подняли пчелы в улье, открыв стекло он увидел в улье бабочку и извлек ее из улья через специально сделанное отверстие. Благодаря этому случаю в моей коллекции появилась очень редкая бабочка. Рон явно мне завидовал.

В те годы в Белоусовском лесу было очень много ящериц и мы с Роном соревновались в ловле ящериц. Приносили их в ботанизирках домой и выпускали на землю в наших садах. С ящерицами у нас случались неприятности. Возвращаясь после такой охоты домой по улице села, кто-то из нас уронил ботанизирку, она раскрылась, ящерицы разбежались и стали прятаться под стену сарая, выходящую на улицу. Когда мы вылавливали ящериц, появилась хозяйка сарая и стала кричать, что эти гады испортят ее корову. Елене Николаевне пришлось успокаивать эту женщину. В нашем доме из-за ящерицы мне влетело от отца. Случилось это так: придя с охоты домой, я положил временно ботанизирку с ящерицами на обеденный стол, потом ящериц выпустил в сад. Я не заметил, что когда ботанизирка лежала на столе, одна из ящериц спряталась под салфетку, которой был прикрыт хлеб, нарезанный для обеда. Пришел отец, снял салфетку и обнаружил ящерицу! Отец грозно на меня накричал, и я расплакался. Рон вообще не умел плакать так, как плачут все дети. Если его сильно наказывали, то он обычно начинал говорить дрожащим срывающимся голосом, что он несчастный не виноват, что его наказывают “ни за что”. Для Веры Николаевны не могло быть и речи о физических или болевых способах наказания. Наказываемый Рон должен был сидеть на стуле среди комнаты определенное время, длительность сидения на стуле зависела от величины проступка. Вера Николаевна была добрая, но может быть, она была излишне строга и требовательна к Рону. Р.М. Хирьякова (“мама Крона”) была излишне снисходительна и прощала некоторые его проступки. Р.М. Хирьякова учила Рона французскому языку. В двенадцать лет он разговаривал с ней только по-французски.

Вера Николаевна летом почти каждый день занималась с нами, стремясь расширить наши знания, полученные в школе, а также учила нас рисовать. (Рон?)… иногда помогал работать в саду и делал уборку в комнате “мамы Кроны”, за что она ему что-то платила и эти деньги по счету у нее хранились. Я узнал об этом после одного неприятного происшествия.

Усадьба В.Н. Малиновской была большой, вероятно, площадью около трех гектар. На пойменной части этой усадьбы деревьев не было и земля сдавалась в аренду для выращивания овощей. На этой части усадьбы была баня и около бани был сделан неглубокий колодец, из которого брали воду не только для бани, но и для приготовления пищи. Однажды, когда мы находились около колодца, Рон взял большую тыкву, выросшую рядом с колодцем, и бросил ее в колодец. Вследствие того, что колодец был неглубокий, брызги от брошенной тыквы эффектно взлетели выше колодца. Это ему понравилось. Он взял вторую большую тыкву. Я его просил не бросать в колодец, но он бросил тогда и ее и сказал: “Я их сейчас извлеку при помощи шеста”. Однако наткнутые на шест тыквы в колодце падали в колодец прежде чем мы смогли схватить руками. Все эти наши старания закончились тем, что мы раздробили тыквы в колодце. Я шел домой, стараясь не показываться на глаза хозяевам, и два дня не ходил к Малиновским. Ко мне пришел Рон и сказал, что Михайло очистил колодец и что Михайле за это заплатили “моими собственными деньгами, которые хранились у мамы Кроны”.

Весной 1905 года нас постигло страшное горе. На моих глазах в реке утонул мой любимый брат Толя. Когда его извлекли из реки, Вера Николаевна безуспешно пыталась его оживить при помощи искусственного дыхания. Мы тяжело переживали это горе. Когда после этого несчастья Елена Николаевна повела нас купаться, то взяла с собой веревку, чтобы во время купания держать Рона на привязи. Я не купался. Рону такое купание понравилось. Он разделся, самостоятельно сделал узел, привязывая себя веревкой за талию. Затем другой конец веревки он отдал Елене Николаевне, бодро пошел к середине реки, зашел по грудь в воду, закричал: тону, тону; нырнул под воду и затаился там. Елена Николаевна начала быстро работать руками, вытаскивая руками семилетнего мальчишку, находящегося под водой. Когда я посмотрел на ее лицо, то увидел испуг и напряжение, так как нелегко было тащить. Когда она подтащила его ближе к берегу, он встал, довольный тем, что его шутка хорошо удалась. Елена Николаевна была расстроена. Она развязала веревку на животе Рона и приказала нам идти в сад. После этого случая мы долго не ходили купаться.

Старания мамы Веры и мамы Кроны уберечь Рона от привычки курить табак остались безрезультатными. В первый раз мы с Роном пробовали курить, вероятно, в возрасте двенадцати лет. Я тайно взял у отца две папиросы. Рон вполне благополучно выкурил свою папиросу…

Мои родители в годы проживания в Белоусе были очень гостеприимными. Очень часто к нам приезжали и приходили родственники и знакомые из Чернигова. Белоусовские помещики, собственники усадеб и небольших земельных угодий, систематически навещали наше семейство. Это были Сикорские, Алексей Осипович, его жена Стефания Феофиловна и их дети Леля и Володя. Дети уже были подростками, но им устраивали елку, и я несколько раз бывал на этой елке. Грембицкие, Федор Федорович и его брат полковник Дмитрий Федорович. Жена Федора Федоровича Агнесса Николаевна хорошо играла на рояле, а другой помещик Березовский Павел Григорьевич хорошо играл на скрипке. Они вдвоем устраивали у нас концерты. Приходили к нам и учителя.

В 1901 году Святейший Синод отлучил Л.Н. Толстого от церкви. Можно было предполагать, что активные толстовцы В.Н. Малиновская и ее друзья будут холодно относиться к моему отцу священнику, служителю церкви. Однако этого не произошло, они не только навещали нас, но и приводили к нам своих друзей и знакомили их с нашей семьей…

Летом 1912 года у Веры Николаевны жил профессор Томского университета Тове с женой и двумя детьми: Петей моим ровесником и Ниной пятнадцати или шестнадцати лет (на самом деле, как свидетельствует изданный в 2000 году Биографический справочник «Профессора Томского политехнического университета», Петр Львович Тове родился в 1901 году, а Нина была дочерью жены Льва Львовича Тове Александры Гавриловны Мясниковой от первого брака и родилась в 1896 году). В этот период как дети так и взрослые сильно увлекались игрой в крокет. У Пети Тове был плохой характер. При игре в крокет у Пети с Роном возникали недоразумения, которые иногда грозили перейти в драку, тогда Нина, никогда не игравшая в крокет, звала на помощь Елену Николаевну для тушения разгоравшейся драки. Нина очень нравилась Рону, он уже был влюблен в нее, старался ей угождать, фотографировал ее, ее фото подарил мне (оно сохранилось у меня), однако успеха не имел. В общении со мной и Роном Нина вела себя очень высокомерно. Я ее не любил и относился к ней как к неприятному взрослому человеку. В этих отношениях с Ниной меня расстроил следующий случай. У нас были гости, все они сидели на террасе, около которой цвели белые лилии. Мы были в саду около этих лилий. С гостями сидели сестры отца: Маня, Саша, Катя и их подруга Маня Березовская, среди них находилась и Нина Тове. Ничего не говоря мне, Рон вырывает из соцветия один цветок белой лилии, идет на террасу, подходит к Нине и вставляет цветок в петлю кофточки Нины. Нина милостиво разрешила ему это сделать. Затем он немного отходит, восторженно смотрит на Нину и восклицает: “Сикстинская мадонна”. Все, особенно девушки, громко смеются. Я был очень обижен за такое унижение моего приятеля, а он на это спокойно реагировал, ему это было как вода на гуся.

Летом 1913 года у В.Н. Малиновской жил с гувернером любимый внук Л.Н. Толстого Ильюшок (сын Андрея Львовича Толстого) (в будущем — полковник американской армии). Нас предупредили о дне их приезда. В этот день мы не уходили с усадьбы и ловили рыбу удочками на берегу речки, примыкавшей к усадьбе. Когда к нам подошли молодой мужчина с мальчиком, мы знали, кто к нам подошел. Ильюшок оказался меньше нас (Илья Андреевич родился 3 февраля 1903 года). По возрасту ему было около тринадцати, а нам по шестнадцати скоро должно было исполниться.

Мы предложили Ильюшку половить рыбу удочкой, он отказался и сказал, что не любит ловить рыбу (что не помешало ему стать основателем первого в мире дельфинария). Мы были большими любителями ловить рыбу, поэтому нас удивил его отказ. Меня и Рона стригли машинкой под “ноль”, никогда не делали нам прически, а у Ильюшка на лбу была сделана челка, что делало его похожим на девочку или на маленького мальчика, поэтому я его спросил “зачем тебя так остригли?” Он ответил: “В день похорон дедушки было много народу и мы, ребята, играли на конюшне, я там упал и поранил себе лоб”. Он поднял челку и я увидел на лбу небольшой шрам. Гувернер никакого участия в нашем разговоре не принимал… Ильюшок был очень ласковым и веселым мальчуганом… Иногда его ласковость была чрезмерной. Однажды, когда мне поручили по хозяйственным делам сходить в Чернигов, я одел школьную форму с фуражкой, украшенной металлическим гербом моего реального училища. Увидев меня так одетого, Ильюшок крепко обнял меня и сказал “мой солдафончик”. Мне стало неловко перед присутствующими. В нашей мальчишеской среде такие “телячьи нежности” не допускались. Ильюшок был гораздо слабее нас физически, поэтому в наших отношениях к нему мы были гораздо более снисходительны, чем во взаимоотношениях меня с Роном. Через некоторое время после первого знакомства Рон стал называть Ильюшка “люлькой”. Однажды в тайном месте вдали от взрослых Рон демонстрировал мне с Ильюшком свое превосходство над нами, раскуривая махорку в трубке, которая называется люлька, мне не нравился дым махорки, а Ильюшок сказал: “Не называй меня больше своей вонючей люлькой”.

За все время пребывания в Белоусе гувернер никогда не был в нашем доме. Рон и Ильюшок часто навещали нас. У нас было для них кое-что интересное. У нас в саду был установлен очень высокий столб, на вершине которого было укреплено старое колесо от телеги, на нем аисты устроили себе гнездо. Один аистенок выпал из гнезда, положить его обратно в гнездо было трудно, и мы его выкормили. Таким образом у нас появился домашний аист. Он жил в саду и совсем не боялся людей. В дом залетала к нам таким же способом, выращенная очень забавная ручная сорока. У нас был аквариум с рыбками, а в гостиной комнате на окне стоял маленький наблюдательный улей с пчелами. В столовой комнате в клетке жил хорошо “говорящий” попугай Жако. Моя мать иногда ребят угощала чем-либо вкусным. Наступил срок отъезда Ильюшка с гувернером домой. Мы в последний раз отправились с гувернером в наш прогулочный лес, находящийся всего в трех верстах от Чернигова. Нам повезло, мы нашли в лесу три больших белых гриба. Для этого леса это было большой редкостью. Рон фотографировал Ильюшка, гувернера и меня с найденными нами грибами. Эта фотография у меня сохранилась. Когда мы возвращались домой из нашего прогулочного леса, Ильюшок сказал мне: “Давай что- нибудь на память оставим в этом лесу”. Мы нашли небольшую сосенку и на сухую ее веточку наткнули один из найденных нами грибов. Осенью я учился и жил в Чернигове, но довольно часто наведывался пешком домой, проходя через наш прогулочный лес. Зимой, идя в Белоус и проходя через этот лес, я вспомнил о памятном грибке Ильюшка. Я пошел по довольно глубокому снегу и разыскал памятный грибок. Он высох, но крепко сидел на ветке. Всего несколько месяцев назад здесь было лето, здесь были мои друзья. Никогда я себе не мог представить, что это чудесное лето в Белоусе для меня будет последним, что я никогда в жизни не встречусь ни с Роном, ни с Ильюшком.

В апреле 1914 года наша семья переселилась в Любеч, куда перешел на работу священника мой отец. Весной этого года, когда мы жили уже в Любече, от В.Н. Малиновской мы получили письмо, в котором она писала, что она сообщила Рону о его родной матери, о том, что она разрешила ему к ней поехать, и он уехал к ней. “Пусть он поможет матери работать”. После этого письма наша переписка с В.Н. Малиновской полностью оборвалась. Нас это сильно удивило. Когда зимой В.Н. Малиновская жила в Мариуполе, то с ней переписывался регулярно отец. Меня и Рона заставляли переписываться друг с другом в зимний период, и мы довольно регулярно писали письма друг другу. В 1915 и 1916 годах летом, находясь на учебе в Чернигове, я пешком ходил в Белоус в надежде встретиться с Роном или с кем-нибудь из “семьи” Малиновской, но их дома были необитаемы, а в усадьбе не было даже сторожа Михайлы.

В 1917 году я закончил Черниговское реальное училище и приехал домой в Любеч. И неожиданно к нам, после почти трехлетнего небытия приехала В.Н. Малиновская. Для того, чтобы приехать к нам из Белоуса в Любеч ей пришлось ехать на лошадях более пятидесяти километров. Она рассказала нам, как жила эти последние военные годы в должности заведующей прифронтовым госпиталем и др. Однако о Роне ничего не говорила, поэтому я задал вопрос: “Как поживает Рон”. То, что она мне ответила, меня так сильно поразило, что я могу теперь почти точно воспроизвести. Вот ее ответ: “Рон не захотел с нами жить. Я продала Белоус. Он был на фронте в действующей армии. В настоящее время его в России нет. Вероятно, он попал в плен к немцам. От вас я поеду через Киев к его родной матери. Я предполагаю обучить сестру Родиона на должность сельской учительницы. Надеюсь, что мы с ней будем работать”. По выражению ее лица, по тону, с каким Вера Николаевна отвечала на этот мой вопрос, я понял, какой тяжелейший моральный удар нанес ей и Р.М. Хирьяковой Рон, не возвратившись домой после поездки к родной матери и своим уходом в действующую армию. Эти две очень пожилые женщины много сил отдали, чтобы хорошо воспитать их приемного сына. Конечно Рон, по молодости, не думал о своих старых воспитательницах. Вследствие этого во время пребывания у нас Веры Николаевны я не вспоминал больше о Роне. Находясь у нас, она уделяла мне много времени. Я ей сказал, что мечтаю учиться в медицинском институте. Она мне рассказала, как тяжело было работать в военном госпитале, где очень много раненых умирало не от ран, а от заражения через раны столбняком. Больные столбняком, прежде чем умереть, испытывают ужасные судороги и боль. Она сказала, что по особенностям моего характера мне не следует быть врачом. После двухдневного пребывания у нас, мы ее проводили на пароход, идущий в Киев. При расставании она обещала прислать свой адрес после встречи с матерью Рона. Через несколько дней я получил от нее из Киева письмо, в котором очень подробно были описаны условия для поступления на сельскохозяйственный факультет института и особенности учения на этом факультете. Это письмо было последним. Мы не могли ничего узнать о ее судьбе и о судьбе ее приятелей. Зная ее сильный характер, ее обязательность при выполнении обещаний, я думаю, что она умерла вскоре после отъезда от нас, поэтому не прислала нам обратный адрес.

В годы после Великой Отечественной войны, в одном из наших журналов я прочел статью “Маршальский жезл из солдатского ранца”. В ней описывался “путь” маршала Малиновского от солдата до маршала.

В этой статье было фото друга моего детства Рона, сделанное в 1915 году. В этом году Рон должен был быть в пятом классе школы, а на фото он был в форме солдата и на груди его красовался орден Георгиевского Креста.

Я решил, что это не Рон, а какой-то очень похожий на него парень. Спустя некоторое время я вспомнил, что у Рона на щеке у левой ноздри, по-видимому, вследствие повреждения в младенческом возрасте, было небольшое выпячивание кожи, которое сохранялось у него до нашей последней встречи осенью 1913 года. Когда я с помощью лупы осмотрел опубликованное фото маршала Малиновского, то на некоторых обнаружил этот признак. Это убедило меня, что Рон и маршал Малиновский один и тот же человек в разном возрасте. Я решил с ним встретиться, после того как он уйдет на пенсию, чтобы показать ему фотографии сделанные им в 1912 и 1913 годах, а также фото людей, среди которых мы жили в детском возрасте. Однако Малиновский скончался до ухода на пенсию. Так и не пришлось мне встретиться с ним».

В «Календаре Черниговской губернии на 1902 год», выпущенном в 1901 году, упоминается только один Малиновский — земский врач Болеслав Станиславович. Он практиковал на Сновском участке и располагался на станции Сновск (хутор Коржовка) Городнянского уезда. Ныне это город Щорс, располагающийся в 70 км к северо-востоку от Чернигова, т. е. достаточно далеко от Старого Белоуса. Замечу, что в календаре на 1901 год, выпущенном в 1900 году, Б.С. Малиновского еще нет, на Сновском участке уездным врачом числится Александр Васильевич Кордобовский. Это может указывать на то, что Малиновский был назначен лишь в 1901 году, и косвенно свидетельствовать о его молодости. Если это было первое его назначение после университета, то он мог родиться около 1875 года. Нельзя исключить, что Болеслав Станиславович находился в каком-то родстве с Верой Николаевной. Его имя и отчество также указывает на его польскую национальность. Вполне вероятно, что Вера Николаевна, сама врач, могла порекомендовать своего родственника губернскому земству земским врачом в один из уездов.

А вот что пишет киевский историк и краевед Елена Малышко о поисках своей прабабушкой Марией Павловной Стефановой (урожденной Березовской) сведений о судьбе своего сына Олега Александровича Стефанова, погибшего в Великую Отечественную: «В отчаянии, как последнюю возможность, прабабушка решила использовать свою детскую дружбу с Родионом Малиновским, который в 50-е годы был уже маршалом Советского Союза, занимал пост Министра обороны. Я хорошо помню эти разговоры в семье о переживаниях того периода — прабабушка не хотела подвести своего доброго знакомого, представившего обществу, по известным причинам, несколько другую биографию. Усадьба тети Родиона Яковлевича, Натальи Малиновской — врача-помещицы, находилась по соседству с усадьбой Павла Григорьевича Березовского — об этом до сих пор помнят старожилы села Старый Белоус.

Встречая в послевоенных газетах фотографию своего детского друга, прабабушка лишь горестно вздыхала. Но желание узнать о судьбе сына, найти место его захоронения пересилило сомнения.

Достоверно известно, что официальный ответ из Москвы так и не пришел. Но позднее в семейных рассказах появились географические названия, которые не были указаны в скупых строках похоронного извещения. “Река Черная”, “Ленинградский фронт”. Откуда взялись эти данные спустя десятилетия после войны? Может быть, все-таки помог Малиновский, пусть опосредствованно? К сожалению, этого уже не узнать. Относительно недавно, начиная готовить этот материал, я прочитала в Википедии маленькую заметку о том, что в народе название реки Мста, которая протекает через Боровичи — место дислокации 281 стрелковой дивизии, — в переводе со старофинского переводится как Черная.

Не удалось узнать — что именно произошло на полигоне в Боровичах — был ли это несчастный случай во время учений, или дивизия подверглась бомбардировке. Равнодушные цифры архивных документов подводят промежуточный итог количества “выбывших” из числа лиц офицерского состава ветслужбы к середине 1942. И лишь 24.01.1944 руководство решает наконец- то уведомить родных».

В данном случае для нас принципиально важным является то, что на связь Родиона Яковлевича Малиновского с селением Старый Белоус на Черниговщине указывает не только письмо Л.В. Рожалина, но и работы местных краеведов, с Рожалиным никак не связанных. Правда, они ошибочно считали владельцем усадьбы не Веру Николаевну, а Наталью Модестовну, сестру Рахили Модестовны, которая не была ни врачом, ни Малиновской.

Вера Николаевна Малиновская — лицо вполне реальное. В «Екатеринославском адрес-календаре на 1916 год» читаем: «Мариупольская женская гимназия В.Е. Остославской (Больничная, д. Трегубова). Преподаватели:… Малиновская Вера Николаевна. Преподаватель Мариупольской женской гимназии (она же врач гимназии)». А в адрес-календаре «Весь Мариуполь и его уезд», выпущенном С.А. Копкиным в 1910 году, указан адрес проживания Веры Николаевны: Мало-Садовая улица, детский приют. Вполне возможно, что Вера Николаевна также работала в этом приюте врачом. И именно она могла устроить Наталью Николаевну Малиновскую санитаркой в детском приюте в Киеве. Родион Яковлевич, скорее всего, учился в мариупольской мужской Александровской гимназии. Она располагалась на Георгиевской улице, в доме Городской Управы. Гимназия была основана 15 сентября 1876 года и состояла из 1-го приготовительного класса, 8 основных и 7 параллельных (с 1-го по 7-й) классов. А мог он учиться и в частном реальном училище Гиацинтова, располагавшемся на углу Торговой и Николаевской улиц, в доме Оксюзова. Оно было открыто в 1906 году, а в июне 1907-го было преобразовано в частное реальное училище. Там имелось 5 основных и два приготовительных класса. Не исключено, что до поступления в гимназию или реальное училище Родион Малиновский мог окончить Мариупольское духовное училище, располагавшееся на Митрополитской улице, или одно из многочисленных городских начальных училищ. Мог он учиться и в Гоголевском 2-м городском училище на Итальянской улице, в доме Католической общины, или в Городском 4-классном мужском училище на Фонтанной улице, против мельницы Гоффа.

Мариуполь — неофициальная столица греков Украины. Однако в этом крупном портовом городе Юга России было немало не только греков, но и итальянцев. Там располагалось итальянское консульство. Крестной же матерью Родиона, как мы помним, была итальянка Людвика Бозелли.

В цитированном выше доносе первая жена маршала Лариса утверждала, что со многими своими родственниками Родион Яковлевич «связи не терял никогда». И не исключено, что под теткой Лидией, которая будто бы была фрейлиной при дворе (это может быть всего лишь отражением того факта, например, что она окончила Смольный институт), Лариса Николаевна в действительности имела в виду Веру Николаевну Малиновскую. Не исключено, что Малиновский поддерживал с ней какую-то связь, если, конечно, она пережила Гражданскую войну и не эмигрировала, равно как и с другими родственниками по этой линии. Поэтому он мог знать о судьбе Льва Львовича Тове и в своем романе какие-то эпизоды его биографии соединил с биографией своего дяди Василия Антоновича. Ведь в автобиографии Малиновский писал, что дядя Василий был на каторге как раз во время Русско-японской войны, а в романе «Солдаты России» тот же дядя Василий во время этой войны богатеет на военных подрядах. А Лев Львович Тове, с которым, как мы убедились, Родион, по крайней мере один раз в жизни, точно встречался, как кажется, разбогател благодаря золотым приискам, но под конец жизни разорился, что, вероятно, и спровоцировало его самоубийство. Также не исключено, что его жена, для которой это был второй брак, ранее была замужем за каким-то крупным чиновником, как и жена Василия Антоновича Гринько в «Солдатах России».

Скорее всего, и эпизод этого романа, когда Ваня Гринько мечтает о кадетском корпусе, а ему предлагают на выбор либо военно-фельдшерскую школу, либо сельскохозяйственное училище, отражает вполне реальные разговоры, только не с графом Гейденом и графским садовником, а с Верой Николаевной и Рахилью Модестовной. Убежденные толстовки и противницы насилия, они, конечно, не могли одобрить идею Рона поступить в кадетский корпус и стать профессиональным военным. Поэтому могли предложить своему приемному сыну на выбор либо медицинское, либо сельскохозяйственное образование. Характерно, что точно такой же выбор между медициной и сельским хозяйством Вера Николаевна предложила и Рожалину.

Если версия с «мамой Верой» и «мамой Кроной» соответствует действительности, то становится понятно, почему Родион Яковлевич всю жизнь тщательно скрывал свою связь с этими людьми. Тесная связь с толстовцами — это был не тот факт, который позволял делать успешную карьеру в Красной армии. А тут еще многие члены семейства Хирьяковых оказались в эмиграции. Так, после революции пребывал в Польше известный писатель Александр Модестович Хирьяков, до Первой мировой войны — убежденный толстовец. В 1906 году он издавал эсеровскую газету «Голос» и за публикацию антиправительственных материалов был приговорен к году крепости. После прихода к власти большевиков А.М. Хирьяков был арестован, бежал из-под ареста и, совершив кругосветное путешествие, в конце концов обосновался в Польше. Александр Модестович активно участвовал в эмигрантской периодике эсеровского и кадетского толка, в 1930-е годы был председателем Союза русских писателей и журналистов в Польше. С точки зрения НКВД он считался ярым антисоветчиком. А.М. Хирьяков умер летом 1940 года в Варшаве, оккупированной немцами. Понятно, что с таким родственником Малиновского в Испанию бы точно не выпустили, да и до генерала дослужиться вряд ли бы позволили. Скорее всего, уволив из армии, самое позднее, в конце 20-х годов.

Но кто же такая Вера Николаевна Малиновская и кем она приходилась Родиону Яковлевичу? Рассмотрим все возможные варианты их родства. Принимая во внимание ее отчество, чисто теоретически можно допустить, что она была старшей дочерью Николая Антоновича, тогда как мать Родиона, Варвара Николаевна, была его младшей дочерью. В этом случае, принимая во внимание примерно тридцатилетнюю разницу в возрасте между Верой Николаевной и Варварой Николаевной, придется предположить, что Николай Антонович был женат, как минимум, дважды. Данная версия представляется мне маловероятной. Гораздо более правдоподобной кажется другая версия, согласно которой Вера Николаевна была либо женой Николая Антоновича и, следовательно, матерью Варвары Николаевны и родной бабкой Родиона Яковлевича, либо женой одного из родных братьев Николая Антоновича и родной теткой Варвары Николаевны. В этом последнем случае Родион приходился Вере Николаевне внучатым племянником.

Можно также с большой долей уверенности предположить, что она происходила из рода Хирьяковых, иначе необъяснимым становится постоянное проживание в усадьбе в Старом Белоусе Рахили Модестовны и частые наезды туда остальных Хирьяковых. Конечно, Вера Николаевна не могла быть родной сестрой Рахили Модестовны, но вполне могла приходиться ей двоюродной сестрой, если допустить, что у Модеста Николаевича был родной брат Николай Николаевич, чьей дочерью и могла быть Вера Николаевна.

Если она действительно была матерью Варвары Николаевны, то вполне объяснимым выглядит то, что она более чем на десять лет усыновила своего внука. Ее непутевая дочь родила в 19 лет вне брака, да еще от человека, старше ее лет на сорок и принадлежащего совсем к другому сословию. Такие случаи в жизни достаточно обыденны. Ребенок мешал попыткам Варвары Николаевны устроить свою личную жизнь, особенно после смерти Якима Ивановича, когда всякая помощь с его стороны, если и была, то, естественно, прекратилась. Поэтому вполне возможно, что она постаралась поскорее сплавить ребенка матери или кому-то из родственниц. В одной из следующих глав будет приведено надежное свидетельство того, что Варвара Николаевна Родиона не воспитывала, передав его вскоре после рождения на попечение родных. За это сын всю жизнь был на нее сильно обижен. Вполне вероятно, что содержащееся в романе утверждение о смерти бабки Вани Гринько вскоре после смерти деда неверно. Оно могло лишь маскировать достаточно тесную и длительную связь Родиона со вдовой деда, оказавшей значительное влияние на его становление как личности.

Есть весьма серьезные доказательства того, что сообщаемое в письме Рожалина — правда. Во-первых, все лица, которых он упоминает, реально существовали и сведения о них весьма точные. Зачем было давать столько точных сведений ради всего одного придуманного персонажа? Главное же, как вспоминает Наталья Родионовна, замечание о небольшом выпячивании кожи у левой ноздри Родиона Яковлевича вследствие детской травмы — абсолютно верное, и знать об этом дефекте мог только тот, кто близко его знал. Кроме того, присланную Рожалиным фотографию, на которой Рон Малиновский запечатлен в Старом Белоусе в 1913 году, Наталья Родионовна показала одному знакомому эксперту-криминалисту, который, сравнив ее с фотографиями маршала Малиновского, сделал вывод, что с вероятностью 80 % можно утверждать, что Рон Малиновский и Родион Яковлевич — одно и то же лицо.

Малиновский, как мы видим, имел довольно благополучное детство, с гувернанткой, любящими родственниками, отдыхом в деревне, сытой и привольной жизнью барчука. Но эта идиллия не продлилась слишком долго. Еще до начала Первой мировой войны у Рона произошел какой-то конфликт с Верой Николаевной, и они, как кажется, расстались навсегда. По всей вероятности, на Малиновского удручающее впечатление произвело известие о том, что «мама Вера» не является его родной матерью, и что родная мать, Варвара Николаевна, оставила его еще в младенчестве. Время, когда он покинул гостеприимный дом Веры Николаевны, точно определить не представляется возможным. Судя по рассказу Рожалина, это должно было произойти не позднее апреля 1914 года, но нельзя исключить, что это было еще в конце лета или осенью 1913 года. Если верно последнее предположение, то в 1913 году Малиновский должен был оставить учебу в гимназии или в реальном училище. Там учебный год продолжался с 17 августа по 1 июня. Возможно, что Родион даже не стал сдавать экзамены за очередной класс. Тогда правдиво утверждение, содержащееся в его автобиографии 1938 года, что он отправился в Одессу после августа 1913 года. Когда будто бы перестал работать на фольварке Шендеров. Вполне возможно, что названием этого фольварка он маскировал Старый Белоус, а Гниванью — Мариуполь. Скорее всего, после отдыха в Белоусе он направился к своей матери в Клищев, но там не поладил с отчимом и поехал к родственникам в Одессу, где и поступил приказчиком к купцу Припускову. Не исключено, что он надеялся заработать денег для поступления в кадетский корпус. Вполне вероятно, что Родион не хотел больше сидеть на шее у Веры Николаевны и решил самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.

В анкете Малиновский писал, что с сентября 1913 по май 1914 года работал «мальчиком-подростком» в галантерейном магазине купца Припускова в Одессе. Вероятно, с сентября 1913 года Малиновский излагает в анкетах свою подлинную биографию, хотя по всей видимости, у купца он работал полноценным приказчиком. И в своем романе Малиновский это признает.

Дочь Родиона Яковлевича Наталья вспоминала:

«В последнюю поездку в Одессу летом 66-го, словно прощаясь, папа обошел все с детства памятные места. Показал маме дом купца Припускова, улицу и дом, где жила семья дяди Миши, закоулки Одессы-товарной, Аркадиевку и гавань. Миновали они только площадь, на которой по правилу о дважды Героях стоит папин бюст работы Вучетича.

— Посмотрим? — предложила мама, когда оставалось только свернуть за угол.

— Иди одна, если хочешь.

И, думаю, дело не в том, нравилось ему или нет сделанное Вучетичем. Не стоять же и в самом деле перед собственным бронзовым изваянием.

Зашли они в тот день и к сыну дяди Миши, папиному двоюродному брату Вадиму Михайловичу Данилову, вспомнили первую после детства и последнюю встречу отца с дядей Мишей в день освобождения Одессы, 10 апреля 1944 года. О ней мне рассказывал очевидец — Анатолий Иннокентьевич Феденев, в ту пору офицер для особых поручений при командующем фронтом:

“Родион Яковлевич объяснил шоферу, как ехать, и мы сразу нашли тот дом на окраине Одессы. Вышли, собрался народ. Я хотел было спросить о Данилове, но Родион Яковлевич уже шагнул к стоящему поодаль старику: «Не узнаешь меня, дядя Миша?» Михаил Александрович, хоть и знал об удивительной судьбе двоюродного племянника, все же никак не мог поверить, что стоящий перед ним боевой генерал и есть тот самый бедный родственник, мальчишка на побегушках”».

Поскольку в 1-й класс гимназии обычно поступали в возрасте 9 лет, в 1913 году Малиновский, скорее всего, окончил 5-й класс гимназии. Согласно внесенным в 1912 году изменениям в Устав о воинской повинности, вольноопределяющимися могли быть только лица с высшим или со средним образованием не менее чем в 6 классов гимназии. Лица, не удовлетворявшие этому цензу, могли сдавать специальный экзамен за 6 классов гимназии, причем из экзамена исключались иностранные языки. Вольноопределяющиеся производились в офицеры после сдачи особого экзамена, приблизительно соответствующего курсу юнкерского училища и включающего только специальные военные дисциплины. Поскольку Малиновский поступил в армию не вольноопределяющимся, а только добровольцем (охотником), что зафиксировано, в частности, в списках русских военнослужащих, отправленных в Русский экспедиционный корпус во Франции в 1916 году, можно предположить, что он окончил не более пяти классов гимназии. Возможно, он надеялся со временем сдать экстерном экзамены за гимназический курс и поступить в военное (юнкерское) училище. Но тут началась война. Думаю, что на войну Родион пошел из патриотических побуждений и давней склонности к военной службе, а отнюдь не из жизненной безысходности, как он пытался представить в позднейших автобиографиях и романе. По всей видимости, на самом деле никто Малиновского из приказчиков не выгонял, просто он предпочел пойти добровольцем на фронт.

Первая мировая и Гражданская война: боевое крещение

В автобиографии, написанной 28 декабря 1938 года, Малиновский рассказал, как началась его военная служба: «Уже в вагоне меня представили начальству, и я был зачислен официально добровольцем в пулеметную команду 256 пех. Елисаветградского полка, в команде я отличался строптивым характером, мало оказывал почтения начальству, за что оно меня не любило, я все время был в строю, сперва подносчиком патронов, а затем наводчиком и начальником пулемета — разумеется, участвовал абсолютно во всех боях, а наград все же не получал, был награжден Георгием 4 степени, да и то по представлению чужого командира б-на — кажется 290 Валуйского, на поддержку которого был брошен один батальон нашего полка и наш пулеметный взвод во время прорыва немцев в марте 1915 г. у Кальвария (Севернее Сувалки) (одновременно, как это полагалось по статусу Георгиевского креста, Малиновский был произведен в ефрейторы). В октябре 1915 г. я был ранен под Сморгонью (здесь — косвенное доказательство того, что с начальством, по крайней мере в России, Родион не очень ладил; обладателю первого Георгиевского креста (4-й степени) следующий крест могли дать за ранение: так, например, получил свой второй крест (3-й степени) Георгий Константинович Жуков, но для этого нужны были хорошие отношения с начальством; Малиновский же крест за ранение не получил), лечился в г. Казани в 66 городском госпитале, по излечении прибыл в 1 зап. пулеметный полк в г. Ораниенбаум в 6 роту командиром отделения, в конце декабря 1915 г. был назначен в маршевую пулеметную команду особого назначения и попал вместе с командой в г. Самару во вновь формируемый 2 полк, который в январе 1916 г. был отправлен через Маньчжурию на погрузку на пароход в порт Дайрен, а оттуда через Индийский океан, Суэцкий канал в Марсель во Францию, куда прибыли в апреле 1916 г., нас в порту вооружили и привели в Лагерь Майи, где целый месяц производили все короли и президенты беспрерывные смотры и парады, а в июне 1 бригада (1 и 2 полки) была направлена на фронт под Мурмелон — недалеко от Реймса, потом были переброшены под Силери, а затем под форт Бримон, там нас захватила февральская революция, там же на фронте с выходом приказа № 1 я был избран председателем ротного комитета, 17 апреля 1917 г., после долгих дебатов на собраниях и делегатских совещаниях, бригада приняла решение все же участвовать в общем Апрельском наступлении союзников, мы пошли в атаку на этот форт Бримон, в первый же день атаки я был ранен разрывной пулей в левую руку с раздроблением кисти и очень долго лечился в госпиталях в г. Бордо, Сен-Серван, Сен-Мальо — где также избирался в госпитальные комитеты. В конце июля 1917 г. произошло разделение бригад по приказу Генерала Занкевича в лагере Ля Куртин, я не закончив хорошо лечения, поторопился в полк и прибыл в Ля Куртин, когда 1-я бригада была объявлена взбунтовавшейся, на деле бунта никакого не было, просто бригада отказалась сдать оружие и отказалась идти на фронт, а требовала отправки в Россию, по прибытии в роту я опять был избран в ротный комитет и делегатом отрядного комитета. В конце августа отрядный комитет не хотел доводить дело до вооруженного подавления, вынес решение сдать оружие, с этим не согласились солдаты на митинге всей бригады и был избран тут же на митинге новый состав отрядного комитета. В этот период у меня открылась рана и я с большим трудом был направлен опять в госпиталь в Сен-Серван (лагерь был уже в это время сильно изолирован и прибывали французские части на обложение лагеря Ля Куртин), в 15 числах сентября в этот же госпиталь прибыли раненые солдаты и мы узнали, что 13 сентября Лагерь Ля Куртин был расстрелян (т. е. по лагерю был открыт огонь и лагерь сдался). По выходе из госпиталя был направлен в лагерь Курно (там была другая половина русских войск и реакция), там был подвергнут аресту, хотели даже учинять суд надо мною, как и над всеми Куртинскими комитетчиками, но успели допрос только провести, как произошла Октябрьская революция, Французское правительство после этого издало приказ о разоружении всех без различия русских войск и об отправке их на работы, т. к. дескать во время войны нечего даром хлеб есть, а кто мол не захочет работать то будет направлен в Африку на принудительные работы. Я пошел на работы в район Бельфор, — ссылаясь на свою раненую руку я манкировал работой пока не был заключен под стражу. После расстрела двух наших товарищей — одного т. Ушакова, а другого фамилию не помню, это мне показало полную нашу беззащитность с одной стороны, и все же я чувствовал моральную необходимость побить немцев — в это время они оккупировали Украину издеваясь над народом — я решил пойти на фронт и был направлен в иностранный легион 1-й Марокканской дивизии французской армии, куда попал в январе 1918 г. (следовательно, о своей готовности идти в добровольческий Легион чести Малиновский заявил не позднее января 1918 года, а возможно, еще в декабре 1917 года. Однако даже в январе 1918 года немцы ни в коем случае не оккупировали Украину; наоборот, в это время на Украине наступали советские войска, которые заняли Киев и теснили войска украинской Центральной рады к линии австрогерманского фронта. Значит, Малиновский пошел в легион из патриотических побуждений самого общего свойства, а отнюдь не потому, что его родную Украину заняли немцы. Однако признаваться в желании добровольно продолжать «империалистическую войну» в советское время было не принято. Поэтому Родион Яковлевич придумал про оккупированную Украину, а также про принудительные работы, на которые его будто бы послали. Дескать, лучше уж воевать, чем заниматься бессмысленным трудом), а в марте 1918 г. дивизия была брошена навстречу немецкому Мартовскому прорыву в Пикардии и с этого дня эту дивизию безжалостно избивали во всех тяжелых боях 1918 г., я был наводчиком, а затем начальником пулемета, вплоть до перемирия. В январе 1919 г. нас всех русских изъяли из иностранного легиона, — кроме тех которые подписали контракт служить 5 или 10 лет независимо от возраста, за это давалась единовременная денежная премия и на эту удочку многие попались, — и собрали в деревне Плеер недалеко от гор. Сюзана, первоначально думали направить всех к Деникину, но встретили отпор, что мы мол подписывались воевать только против немцев, о чем делалась пометка в наших солдатских книжках, все же им удалось направить в Новороссийск одну стрелковую роту — человек 200, остальные — около 300 человек так и остались в деревне до подписания Версальского договора. В июле стали записывать кто куда хочет ехать в Россию — писали уже по городам, нас человек 20 записалось ехать в Одессу, — в августе 1919 г. нас направили в г. Марсель и погрузив 14 августа на пароход Поль- Лека и оказалось что повезли не в Одессу, а во Владивосток, куда мы и прибыли 7 или 9 октября 1919 г.».

Тут стоит заметить, что Малиновский как охотник (доброволец) имел право выбирать род войск, в которых он будет служить. Так что служба в пулеметной команде, вероятно, была его собственным выбором. Очевидно, уже тогда сила у Родиона была немалая. Ведь всю войну ему приходилось таскать на себе станковый пулемет, который куда тяжелее винтовки-трехлинейки. И воевал он хорошо, как в России, так и во Франции, куда его отправили в том числе и из-за хорошего знания французского языка. Он служил в 4-й пулеметной команде (позднее в 4-й пулеметной роте) 2-го Особого полка 2-й Особой бригады. За отвагу, проявленную во время наступления в апреле 1917 года, Родион был удостоен Георгиевской медали.

Дочь Родиона Яковлевича Наталья свидетельствует: «…через три войны — Гражданскую, Испанскую и Вторую мировую — он пронес эту рукопись, солдатскую книжку пулеметчика 256-го Елисаветградского полка, парадную фотографию с георгиевским крестом и карманный французский письмовник с золотым обрезом в тисненой малиновой коже (по которому во французском госпитале составлял для товарищей по несчастью — солдат, залечивающих раны, — письма француженкам с благодарностями за присланные к Рождеству гостинцы)».

Наталья Малиновская также вспоминала со слов матери:

«Еще в Первую мировую, в Польше, гадалка, предсказывая папе головокружительную судьбу, маршальский жезл и высший военный пост, предупредила: “Не начинай нового дела, не отправляйся в путь в пятницу! Дурной для тебя день”. Поначалу он не обратил внимания на предостережение и не принял всерьез пророчеств, но после второго ранения (оба — в пятницу, как и третье, тридцать лет спустя) взял за правило смотреть в календарь, назначая начало операций или планируя командировки. Но пятницы из недели не выкинешь — все худшее в нашей семье неизбежно случалось в пятницу. Пятницей был и последний день папиной жизни — 31 марта 1967 года. Спустя тридцать лет в пятницу умерла мама».

Надо сказать, что 1-й пулеметный запасный полк действительно располагался в Ораниенбауме. Он был образован 17 мая 1915 года из пулеметного запасного батальона и насчитывал 16 рот с 55 пулеметами. Здесь Родион Яковлевич совершенно точен.

В 1948 году в автобиографии маршала Малиновского события Первой мировой войны были изложены уже более скупо: «В октябре 1915 года, в боях под Сморгонью был ранен и эвакуирован в гор. Казань на излечение, по выздоровлении попал в 1-й пулеметный запасный полк в гор. Ораниенбаум, откуда в январе 1916 года был назначен в 4 пулеметную команду 2 особого пех. полка, отправленного во Францию, куда полк прибыл в апреле 1916 года и скоро ушел на фронт.

С началом Февральской революции я был избран председателем ротного комитета. 17 апреля 1917 года я был ранен и убыл на излечение в гор. Бордо, затем в Сен-Серван, по выходе из госпиталя и в связи с куртинскими событиями среди русских войск во Франции попал на работы.

Переживая чувство глубокой обиды за Родину, — в это время немцы заняли почти всю Украину, я в январе 1918 года поступил добровольно в Иностранный легион 1-й Марокканской дивизии французской армии и дрался против немцев до перемирия 1918 года.

В январе 1919 года нас русских из Иностранного легиона, которые подписали контракт до окончания войны против немцев, собрали в деревне Плеер на Марне, откуда я в августе, через порт Марсель убыл в Россию. Собирались везти нас в Одессу, а на самом деле привезли во Владивосток в октябре 1919 года».

Удивительно, что и двадцать, и тридцать лет спустя Малиновский повторял байку об оккупированной немцами Украине как главной причине его поступления в легион. Ну, в 1948 году он был уже маршалом, и кадровикам поправлять Родиона Яковлевича было неловко. Но, что характерно, и в конце 1938 года, когда кампания по разоблачению «врагов народа» только- только начала ослабевать, никто из читавших автобиографию Малиновского не обратил внимание на очевидную недостоверность названной им причины поступления в легион.

Наталья Родионовна свидетельствует:

«Он помнил лагерь Ла Куртин и госпиталь в Сан-Серване и по себе знал, как тяжела чужбина. Горек был ее хлеб даже для тех, кто остался во Франции по доброй воле, — об этом отцу написал в 45-м давно принявший французское подданство Тимофей Вяткин, узнавший по газетному снимку в русском маршале давнего фронтового друга: “Тогда я был уверен, что мое решение — самое верное, но с годами все чаще думал о тех, кто, несмотря ни на что, вернулся… Кто бы мог подумать, что я буду поздравлять тебя — Маршала и Командора! — с орденом Почетного Легиона”».

Я хочу привести один бесхитростный рассказ о событиях в лагере Ла Куртин. Вот как они запечатлены в «Маленьком дневнике» неизвестного русского солдата, сохранившемся в Зарубежном русском архиве в Праге. Вероятно, солдат был из 23-й роты, так как его дневник написан в Книге роты, а она входила в состав 2-го Особого полка, где служил и Родион Малиновский. Ниже подлинный текст дневника, ранее не публиковавшийся, без исправления «особенностей» орфографии и пунктуации автора:

«1917 года 24 сентября.

Вот уже более 3-х месяцев нашего пребывания в лагере Ля-Куртин, а что пришлось пережить и увидеть за столь короткий срок.

Все проносится перед глазами. Вот я как квартирьер приехал в лагерь до приезда своей роты и первым делом позаботился о помещении для солдат, для кухни, для ротных лошадей и наконец квартире для ротного командира. Все было готово, и только ждали приезда нашего полка, а 1-й полк прибыл первым, но вот на ночь под 12-е июня прибыл первый шалон 2-го полка, это был 1-й батальон, и конечно наша рота, потом вскоре за нашим шалоном стали прибывать следующие талоны, наконец последний. Не успели съехаться 1-й и 2-й полки, как начались бурные собрания, и чувствовалось неспокойно. Но все ожидали прибытия 3-й бригады, но ее почему-то задерживали. Но наконец и 3-я бригада приехала и сейчас же наши солдаты толпами пошли туда и заспросили вопросами. Завязывался разговор о настоящем положении. Одни говорили идти на фронт, другие нужно ехать в Россию, но разговорами дело не прекратилось и стало выливаться в два противоположных решения. Одна партия требовала отправки в Россию, а другая во главе офицерства вынесла резолюцию беспрекословно подчиняться временному правительству и в то же время требовать удовлетворения винными деньгами и улучшения положения наших раненых, так как нашим раненым было невозможно. И вот партия, требовавшая отправки в Россию, приступила к решительным действиям — стали собираться на митинг и пошли с музыкой в третью бригаду, чтобы они примкнули к 1-й бригаде, и так делали несколько раз. И наконец на 26-е июня 3-я бригада вышла с лагеря Куртин, осталось при нашей бригаде 1000 человек, и наших ушло около 600 человек, и предварительно сделали воззвания последней попытки к соединению или выходу всех с лагеря Куртин, для этого отпечатали много экземпляров воззвания, в котором говорилось о правоте 3-й бригады и виновности 1-й бригады, но все это мало подействовало, и солдаты остались все, кроме ушедших, в Куртине. Во время всего происходившего до разрыва издавались приказы и происходили собрания очередные полковые и отрядные и стояли большинство членов за приступление к занятиям. Решено было передать вопрос на обсуждение вниз. Роты большинством решили заниматься, но без вещевых мешков, но приказ был издан от командира полка выйти на занятия в полной боевой готовности. Этот приказ произвел большое волнение среди солдат, и в результате на занятия не пошли, а тут же в скорости произошел раскол. После расколу приступили к организации комитетов ротных, полков и отрядного, а также приступили к введению внутреннего порядка, так как офицера все бросили свои посты. Внутренний порядок был образцовый, так как этому способствовали сами солдаты.

Сейчас же после раскола пугали нас пушками и пулеметами, и также отказали в выдаче суточных и жалования и называли нас не солдатами, а “изменниками Родины и Революции”, и нам прекратили кратковременный двухдневный отпуск и мы как бы оказались отрезаны от всего мира. К нам приезжали уполномоченные с Парижа, Рапп и представитель г. Занкевич и уговаривали соединиться, но все это ни к чему не привело. Потом приезжали делегаты, на обязанности которых лежало ехать на конференцию и там действовать согласно их обязанности и уполномочия, из них назову фамилии которых знаю и как они рекомендовались по полных фамилиях Смирнов с.д. и Гольденберг и еще два, но я не знаю фамилии, они тоже уговаривали подчиниться беспрекословно Временному правительству, но солдаты решительно отказали, говоря, мы Временному правительству подчиняемся, но Представителям нет, так как они не раз обманывали нас, а потому мы не можем довериться, да и на фронт здесь не пойдем, потому что после первого наступления мы увидели обращения французов к нам, а особенно к нашим раненым, а кто и чем может поручиться в том, что не случится этого в следующий раз, да и Родину хотим увидеть и там показать себя. Так и не могли ничего добиться представители конференции. Потом приезжали товарищи Рапп, Мороз и еще не знаю их фамилий. Они тоже уговаривали подчиниться, но опять напрасно, после всех попыток нас оставили, а также потчас ничего не причиняли. Но наши надумали составить телеграмму к Временному Правительству и назначали с этой телеграммой товарища Балтайса, он поехал и через несколько времени приехал, и объяснил, что телеграмму Занкевич не принял и в свою очередь стал просить всех подчиниться Временному правительству, уверяя, что будет лучше, но если не подчинимся, то будет хуже, и говорил, что он лично видел пушки и пулеметы, изготовленные для нас. Но солдаты опять не поверили, тогда он сложил себя уполномочия и сказал: “Товарищи! Прошу Вас послушайте меня, как слушали прежде, и дело будет очень хорошо”. Но солдаты были этим сильно взволнованы, и послушаться не схотели, и многие сильно обозлились на Балтайса, затем вернулись назад; еще приезжал к нам комиссар Сватиков. Он передал привет от всей России, а потом начал: “Товарищи, соединимся”, но ему жестоко отвечали. Потом Волков ездил в Париж по делам и по приезде с Парижа отказался от должности и уговаривал солдат отказаться от того, что задумали, а чтобы подчиниться Временному правительству. Но солдаты стояли на своем. Итак: Балтайс, Волков отказались, а солдаты начали продолжать сами, и дело шло хорошо. Хорошо, потому что не было никакого насилия и буйства. Но вот 19-го июня получили приказ через Занкевича от Временного правительства, в котором говорилось, чтобы в 1-й бригаде изъять нежелательные элементы и подчинить остальных, ввести революционные суды, привести к повиновению 1-ю бригаду возложа на 2-ю бригаду без вмешательства французских войск. Этот приказ наделал много шуму. Да и дали 1-й бригаде ультиматум такого содержания: выйти всем куртинцам с лагеря к станции Клерно. В Куртине оставить все оружие как огнестрельное так и холодное, с собой взять вещевые мешки. Для этого дается срок 48 часов, срок истекает 21-го июня в 10 часов утра. По этому поводу было много собраний и решили так: кто желает уйти в 3-ю бригаду, пусть уходит, а кто не желает, пусть остается и в результате ушло всего около 500 человек, а остальные остались. Ушли вместе с партией Волков, Балтайс и Гусев. Не ушли, потому что приказывали выйти без оружия и солдаты решили оружия не сдавать ни в коем случае, так как без оружия не есть солдат и что-то такое недопустимо. После 21-го июня собрания продолжали обсуждать, как поступить. Решили так: выйти без оружия и вещевых мешков и опять соединиться с 3-й бригадой, а потом вместе с ними придти в лагерь Куртин, как решили, так и сделали, а предварительно передали по телефону Г. Занкевичу. Вот утром 21-го июня 1-я бригада построилась вся с музыкой и офицерами и пошли к 3-й бригаде.

Прийдя на назначенное место, где должна быть построена 3-я бригада, мы никого там не нашли, но потом пришел Г. Лохвицкий и другие офицеры, а также полковник Готуа (Георгий Семенович Готуа родился 1 января 1871 года в Тифлисе, до прибытия во Францию — полковник 8-го Туркестанского стрелкового полка, награжден Георгиевским оружием, в Гражданскую войну воевал в армиях Деникина, Врангеля, был произведен в генерал-майоры, умер в Белграде 13 января 1936 года. В «Солдатах России» он охарактеризован как «очень требовательный к себе и к подчиненным офицер», которого солдаты за это не любили и побаивались), потом привели сюда тех, кто бежали с Куртина после приказа, и сказал нам Г. Лохвицкий: “вот и встретили вас, а теперь пойдем дальше, там строится 3-я бригада”. Мы после некоторого волнения, прошли одну заставу, которая тоже стояла под ружьем понятно для чего, прошли вторую, третью заставу, которые тоже стояли под ружьем по бокам дороги, стояли в хорошо укрытых местах пулеметы, потом нас повели вправо от дороги и здесь хотели нас разъединить с 1-м полком, но солдаты крепко держались друг друга. Когда нас привели на место, то явился полковник Котович и приказал строится, а потом расположится, говоря, что сюда привезут палатки и кухни, а вот по той дорожке будут возить вам продукты, но солдаты крикнули: “мы не жить пришли, а соединятся, и раз вы не желаете соединяться, то мы уходим”, и решительно все солдаты повернули обратно. Тогда Котович закричал: “да стройтися, черт вас подери, Генерал приказал”. Но солдаты его осекли сразу: “просим не выражаться, и говорите, что нужно”. Тогда он сказал: “Сейчас прийдет Г. Занкевич и будет беседовать с вами”. Солдаты построились, и вот пришел г. Занкевич поблагодарить 1-ю бригаду за то, что пришли и избавили его от неприятности: “А сейчас же через час вы пойдете в лагерь со своими офицерами”. Мы сели и стали ждать. По прошествии часа солдаты стали собираться в путь, но их попросили обождать и через несколько минут пришли три офицера 1-го полка, но и те стали требовать от солдат выдачи делегатов и безусловного подчинения, но солдаты ничего не дали и пошли в лагерь. Офицеры, конечно, пошли тоже, а 2-го полка ни одного офицера. По приходе в лагерь (было уже около 7 ч. вечера) здесь мы узнали следующее. Приезжали солдаты 3-й бригады и хотели взять палатки и для нас и кухни, но палатки не дал французский комендант, а кухни не дали оставшиеся в Куртине солдаты, и при том хлеб нам тоже не выдали, потому что его же, хлеб, отправили вслед за нами. Конечно, офицерство не думало, что мы возвратимся в Л. Куртин, а потому нам пришлось ужинать сухарями. Немного вернулось назад. Когда Г. Занкевич отдал приказ, чтобы офицеры стали на свои посты, то он добавил, что вы пойдете в Куртин, а завтра сдадите оружие. И вот на второй день после всего вышеописанного солдаты приготовили оружие к сдаче, т. е. почистили, смазали все свое оружие, кто пулемет, кто ружье и пулемет, кто винтовку и револьвер и пр. и пр., а ротные комитеты приготовили списки, по которым здавать оружие. Все кажется шло благополучно, но вот получили приказание, в котором говорилось о сдаче оружия, приказание подписано К(омиссаром). Раппом, и после сего рухнуло все. Почему издал приказ Рапп, а не Занкевич. Не дадим оружия до тех пор, пока не получим приказа формального от Занкевича. Тут приехал К. Рапп, который увещевал сдать оружие и для этого требовал делегатов от каждой роты. Но ничто не пособило. Перед вечером собрали дивизионное собрание, на котором обсуждался вопрос о здаче оружия, и во время обсуждения вопроса пришел офицер от К. Раппа и прочел письмо, в котором он опять-таки увещевал здать оружие и добавил срок до 6 ч. вечера того же числа. Но ничто не помогло, ни увещевания делегатов, ни письмо Раппа. Все решили оружия не сдавать. После сего жизнь потекла своим чередом. Солдаты не обращали внимания ни на запугивания, ни на французских патрулей. Даже не обращали внимания, когда нам уменьшили продовольственный паек. И все шло своим чередом, и везде был образцовый порядок. Одно было не по душе: никуда нас не пускали и никаких бумаг не принимали. Обращались к французскому правительству, но оно сказало: “Мы в ваши дела не вмешиваемся”. Но на жизнь солдат это влияло мало, и у нас своим чередом шли занятия 4 ч. в сутки и все солдаты выходили на занятия молодцами. А после того как уменьшили нам продовольственный паек, то занятия прекратили, В это время приехали к нам делегаты от 2-й Артиллерийской бригады в числе троих офицеров и семи солдат, а эта делегация обещала нам пособить выйти с создавшегося положения, и ей все объяснили, как и за что произошел раскол и после все солдаты Лагеря Куртин прошли церемониальным маршем и разошлись по казармам, а делегация уехала к Занкевичу, а по приезде от Г. Занкевича то же самое начала уговаривать нас сдать оружие, объясняя тем, что иначе нельзя поступить, а находившийся при этом полковник взошел на трибуну и обратился к солдатам так: “Солдаты! Сейчас вы окружены французской артиллерией, а если не верите, то можете пойти свериться по телефону, и вас скоро начнут бомбардировать”. Но солдаты сказали: “Пусть убьют, а оружия не сдадим”. И так 1-й делегации от 2-й Артиллерийской бригады не удалось уговорить солдат сдать оружие. После сего жизнь пошла без особых приключений. Только того, что вынесли резолюцию за Волкова и Балтайса, указывая нам, что мы действуем не под их влиянием, а сознательно, а также за всех делегатов, уповая на то, что они избираются как исполнители воли солдат, а не как какие-либо руководители. И потом просили Г. Занкевича о всех арестованных, чтобы им улучшили положение: он еще нам уменьшал и уменьшал продовольственный паек, так что мы получали совсем мало. Вот то, что мы получали. Мясо 200 гр., хлеба 600 гр., сахара 30 гр., сало 30 гр., соли 30 гр., чай 4 гр. и пр. и пр., а табаку совсем не получали. Так что жизнь была незавидная, но солдаты не уходили в 3 бригаду, а все еще крепче держались. Как бы все те лишения придавали бодрости. Но 3-я бригада тоже не дремала и пустила в ход очень тонкий способ, чтобы хотя немного уменьшить число куртинцев. Для этого было нужно немногое, а именно: кто бы ни заболел, хотя и легко, его назначали на комиссию или отправляли с Куртина под предлогом, которых было немало (возможно, среди них был и Родион Малиновский). Конечно, были такие, что шли, но большинство не шли даже в околодок. Таким способом много ушло делегатов, которых еще в Куртине давали чистую отставку, и они же, делегаты, подали, но не знаю, получили ли они в действительности отставку, или же только в Куртине, но пока еще ни одного с них не видел.

После всего вышеописанного стало спокойнее, и у куртинцев началась спокойная жизнь и солдаты соблюдали полнейший порядок, и начались занятия, но занятия продолжались недолго, так как пищи давали в очень малом количестве, почему занятия прекратились, и жизнь была спокойная. Только и того, что послали телеграмму Французскому правительству, в которой говорилось многое, и в которой просили французского посредства французского правительства между нами, т. е. куртинцами и представителем г. Занкевичем и комиссаром Евгением Раппом. Но Французские власти дали такой ответ: “Мы в ваши дела не вмешиваемся”. Солдаты сказали: “Так не вмешиваются, и не надо”, и опять зажили спокойно. Нашлись талантливые артисты, устроили спектакль, и каждый вечер ходили солдаты смотреть, и все остались очень довольны, но я не знаю, что там разыгрывали. Потом приехала к нам делегация от 2-й артиллерийской бригады и опять уговаривала сдать оружие, а то, говорили, будет хуже. Просто, говорили, так уже висит над вами много, и пока есть время, сдайте оружие, но солдаты стояли на своем: “умрем, а не здадим”, и так второй раз делегации не удалось уговорить 1-ю бригаду сдать оружие. После делегации приехал с России делегат, посланный в мае месяце от 1-го полка, Второв. Он прочел доклад, с которым он ездил в Россию и который читали Керенскому. Его стали расспрашивать о том, что было слышно. За час он сказал, что ничего, кроме одной телеграммы, в которой говорилось о том, что небольшая часть солдат русских во Франции взбунтовалась, и Г. Занкевич временно прекратил выдачу суточных и жалованья и спрашивал, как в дальнейшем поступить. Вот и все. А когда его спросили о нашем настоящем положении, Второв сказал так: “обе стороны зашли далеко, и невозможно разобрать, кто прав и кто виноват, но я советую вам сдать оружие”, но и Второва не послушали. И так опять пошло якобы все спокойно, но это было затишье перед наступающей грозой, которая не замедлила разразиться.

1-го сентября 1917 года. В последних числах августа пронесся слух. 3-я бригада приехала с Курно в Фельтен, но еще никто не знал, для чего она приехала, но вот 1 сентября мы увидели живых солдат, конечно, 3-й бригады (как их называли фельтенцы). Они нас окружили кругом, и нам видно было как они копали окопы и устанавливали где нужно пулеметы (но густо). Но солдат это мало волновало. Только и всего было одно собрание, на котором решили в своих не стрелять (пусть они стреляют, но не сами.) 1-го прибыла их делегация, которая уговаривала сдать оружие, а то хуже будет. Ведь окружили 3-ю бригаду много полков французов и артиллерия. Но солдаты опять не поверили и не здали оружия, да и не думали сдавать, и при том никогда не думали, чтобы по куртинцам стреляли. Потом получили приказ, в котором давался ультиматум до 3-го сентября 10-ти часов утра, чтобы к этому сроку все куртинцы покинули Куртин, и указано было, какими путями идти, и потом прекращалась выдача всех продуктов, как лошадям, так и людям, так что выходило так, как говорит одна мудрость: “кувшин упадет на камень, горе кувшину, и камень упадет на кувшин, опять горе кувшину, и так горе кувшину, и так горе кувшину”. Но солдаты решили стоять до последнего, и от Куртина опять не пошли, и вот 2-го вечером был спектакль, и играла музыка, и 3-го с утра в начале 10 часа опять заиграла музыка и долго играла. И вот по окончании 10 часов музыка тронулась к своему бараку и играла похоронный марш, и вдруг раздался залп с артиллерии. Залп был направлен на последние казармы 1-го полка и на отрядный совет, и как раз туда дошли музыканты и залп пришелся по ним, и этот залп сразу унес 2 жизни и пять ранеными. Солдаты моментально разбежались. После залпа еще выпустили несколько снарядов, так что всего выпущено 3-го сентября 17 снарядов, но солдаты не уходили. Настала ночь! Днем хорошо, а ночью еще хуже. Ружейная стрельба не прекращалась ни на минуту, и пулеметы трещали ночью как будто бы отбивали атаку. И так всю ночь, а 4-го опять от 10 ч. утра открыли по нас артиллерийский огонь и было выпущено 66 снарядов и после сего солдаты заволновались и решили здаться и вывесили белый флаг. И решили все построиться в полном порядке и идти по направлению 6-го полка, конечно, без оружия, но этого не пришлось сделать, так как прибежали солдаты от пулеметных рот и сказали, что пулеметчики поставили пулеметы против своих полков и выбьют всех, кто только пойдет (а дорога, по которой намеревалась идти 1-я бригада, была мимо пулеметных рот) так и не пришлось выйти порядком. Тогда пошли кто где попало, а наша 1-я рота вышла целиком на Куртин, остались только дежурный по роте, инструктор, кошевары, артельщик, каптерщик и портные. Все они остались при вещах. В Куртине нас встретили свои же солдаты, ушедшие в 3-ю бригаду. Они нам указали, куда итти. Когда мы стали подходить к выходу с Куртина, сдесь мы увидели установленные пулеметы, и свои же братья находились около их. Тут же нас окружили французы и пошли далее в следующую деревушку. Потом завели нас на поле ну и приказали показать все свои вещи, просто начали нас обыскивать и обыскивали так: поставили нас в две шеренги и поставили спереди и сзади часовых и давай тогда производить обыск или просто обкрадывать. Все забирали, как бинокли, аппараты и перочинные ножи. Я, конечно, не говорю за тех, которые брали револьверы, которые у некоторых оказались. А зачем же брать собственные вещи. После этого нас повели к французскому кладбищу, где расположились мы. Простояли до 5 ч. вечера, и за это время нам дали на четырех хлеб и сардинку, и за это же время изъяли у нас более 30-ти человек из роты. Намеченные вперед ночевали под 5-е число под открытым небом, но спать приходилось мало, потому что кругом Куртина гремели пулеметы и тревожили с ружей. А наутро началось. Настоящая канонада была беспрерывно. Я было начал считать, но не тут-то было. Никак не успеешь, я, насчитав более сотни снарядов, перестал, так как не успеешь. Артиллерия била весь день, и вечером то же самое, только еще яростнее начала жарить и пулеметы тоже делали свое дело, но все это нисколько не напугало засевших пулеметчиков, и они не здавались.

5 сентября вечером нас повели далее от Куртина, и когда мы пришли на место, нам приказали строить палатки, да нас сопровождал французский почетный конвой с пулеметами. Так как стоянка наша была в нескольких верстах от Куртина, то до нас доносились выстрелы артиллерии и пулеметов. Разместили нас под бугром и кругом наставили часовых, а по углам караулы, а в леску пулемет, так что мы находились в полной безопасности. 6-го сентября проснулись, и первый вопрос: что стало с куртинцами? Но никто не мог дать ответа, но все сознавали, что всех куртинцев постигла горькая участь, но какая, никто не знал. Солдаты все были очень слабы, так как еще в Куртине голодовали, и когда вышли с Куртина, то получили всего только каравай на четырех. Время тянулось уже к обеду, а хлеба все не давали. Вот уже и суп поспел, а хлеба нет. А солдаты до того обезмочили, что не могли дождать раздачи пищи и все полегли поголовно. Тогда решили суп раздать и поесть его без хлеба, так и сделали, и суп поели без хлеба, что солдат немного оживило и уже посыпались шутки. Занкевичу не подчиняемся. Потом вскоре привезли хлеб и сахар, и через этих же солдат, которые привезли хлеб, узнали, что с куртинцами покончили, а как покончили, не знали и они. Здесь мы простояли до 9-го сентября и пищи нам давали один раз в день (как говорится, не до жиру, а лишь бы быть живу), а 9-го сентября нас повели опять в Куртин, и здесь нас построили всех и приехал комиссар Рапп и ген. Лохвицкий и другой ген. Николаев и другие офицера. Он нам сказал Акафист, с которого я понял следующее: нам нужно постараться загладить происшедшее и временно у нас отбираются комитеты и власть переходит в руки командиров батальонов, рот, взводных и отделенных. И потом нас повели по казармам. Что мы увидели здесь, это просто невозможно описать. Просто Мамаево побоище, везде все разбросано, где какие вещи были оставлены куртинцами, ничего не осталось, кроме ящиков и других негодных вещей, просто скажу, не могу, не в силах описать всего того, что видел, а казармы, особенно бывшие 5-го полка и 6-го просто невозможно было подумать, что их так разобьют. Было по десять пробоин в одной казарме. Одним словом, ничто не было пощажено. Только людей, оставшихся в Куртине, не видели и до сих пор не знаем какая их участь постигла. По прибытии в Куртин жизнь потекла своим чередом. Только г. офицеры, состоящие на ротах, хотели установить дисциплину или что такое, но пока еще ничего не видели особого. Через несколько дней нам прибавили довольствия в следующем размере. Хлеба 700 гр. Всего мяса 250, сахару или сала 40 гр. И жизнь шла своим порядком. Только и того, что ходим на учебу, за дровами в лес и на другие работы.

По приходе в Куртин начался суд. Судья приехал с лагеря Курно, судили унтер-офицеров и всех начальствующих лиц, конечно, всех разжаловали после суда. Унтер-офицеры стали оставлять свои должности, но г. офицеры и здесь нашлись, приказали носить лычки, говоря, что это не суд, а так, ничто, потом издали вид приказа, в котором говорилось о том, что в Россию поехать до весны невозможно, и Временное правительство разрешило охотникам итти на работу за плату не менее 3-х франков в день на все готовое. Много было волнения между солдатами, но были такие, которые согласились ехать на работу, в том числе и я. Но вот 27-го началась формировка. Полковник Котович (Михаил Александрович Котович, 1880 года рождения, был с 17 февраля 1917 года командиром 1-го Особого пехотного полка, руководил подавлением восстания в лагере Ла-Куртин и был комендантом лагеря) объяснил следующее: “вы поедете на работу. Вам будут давать 700 гр. хлеба, 350 говядины, 60 гр. сахару, 70 гр. крупы и рису и, кроме того, дадут 3 франка в сутки, и вот вы пойдете на работу и там заслужите себе звание солдата и гражданина, тогда я вам выхлопочу жалования, а когда сформирую свою часть и пойдем на фронт и там покажем себя, тогда я вам выхлопочу суточные и возвращу комитеты и ротные суды, с Богом, ребята”, и ушел. И мы 29-го октября в 10.30 утра выехали с Куртина и 30 октября в 1 час дня приехали в город Шартрез, нас поместили возле огромного костелу, дали койки, матрасы и подвезли одеяла, отопления нет и помещение холодное. Пищу дают с 102 полка. Пища хорошая, но в малом количестве.

Вот уже 4 ноября, а мы еще в Шартрезе и нет никакого развлечения, только и того, что ходим, каждый день, в 102-й полк обедать и ужинать, в 10 ч. и 5 ч., а все остальное время сидишь в помещении, так как нам запрещено ходить куда бы то ни было, и разрешено только с 5 ч. вечера до 9 часов, и за это время нужно сходить поужинать, и вместе нужно 2 часа, и за это время становится совершенно темно.

6/19 ноября. Ну вот нам сказали, что мы походим на работы в числе 18 человек. И нам приготовления короткие и уже 19/6 ноября выехали из Шартреза в 11 ч. 44 минуты и на место работы приехали в 12 ч. 44 м. Здесь нас встречал хозяин, которому нас назначили, прийдя до него, нас разобрали по работам, и мне пришлось идти в числе 4-х человек: я, Босик, Алек. Помахович и Вас. Помахович на работу пришли 19/6 в 3 часа и начали работать. Работы простые, пища крестьянская. Молодьба хлеба, работа нетяжелая и происходит в следующем порядке. Утром встаем в 5 1/2 часа, в 6 ч. завтракаем, в 7 начинаем работать, кончаем в 12, с 12 до 1 часу обед, с 1 до 6 работаем, и так каждый день, а воскресенье отдых. Пища хорошая, и дают ее в следующем порядке. Утром мясо, сыр и рыба, яблоки и груши и запиваем сидром. В обед суп, мясо холодное и жареное, картофель тоже жареный, сыр, салат, кофе.

В ужин: суп, мясо холодное и жареное, сыр, салат, картофель и яблоки печеные. Хлеба всегда в достаточном количестве. На субботу яблочный сидр, тоже и дают, кто хочет. Даже очень хорошо. И вот уже тут две недели работы у французских крестьян, и жизнь пока очень хорошая. Только плохо одно, носить мешки с хлебом высоко и тяжелый, вес 4 пуда. Спим в конюшнях вместе с лошадьми или овцами, и сейчас просто все промокшие и очень холодно, но как говорится не дома и пожаловаться некому. Но в общем жить хорошо, французы относятся хорошо, да я думаю, если будешь сам хорош, то и другие будут хороши».

К этому рассказу приложен список с краткой характеристикой некоторых упомянутых персонажей:

«Лица, упоминаемые в этой рукописи:

1) Балтайс-Балтайтис — делегат от воинских частей, требовавших отправки в Россию (I-й Особой бригады, стоявшей в лагере Ла-Куртин).

2) Волков — тоже.

3) Рапп Евгений Ив., присяжный поверенный Окружной Харьковской Судебной палаты, эмигрант с 1906 года, 27 апреля приказом Керенского назначен комиссаром Временного правительства при русских войсках во Франции.

4) Занкевич Михаил Ипполитович, генерал, представитель Временного правительства при главном командовании союзных войск, б. генерал-квартирмейстр Генерального штаба.

5) Готуа, полковник при Особом отряде Русских войск.

6) “Мороз” — Морозов, эмигрант, анархист.

7) Сватиков Сергей Григорьевич, присяжный поверенный Окружной Санкт-Петербургской судебной палаты, комиссар Временного правительства за границей, б. начальник Главного управления по делам милиции.

8) Смирнов, социал-демократ, делегат Исполнительного Комитета Временного Совета Рабочих и Солдатских депутатов.

9) Лохвицкий Николай Александрович, генерал, командир Особого отряда во Франции» (ГАРФ. Ф. 5881 Оп.1. Д. 196. Л. 1–8).

О восстании в Ла-Куртин оставил воспоминания и один из офицеров Русского легиона штабс-капитан Вячеслав Афанасьевич Васильев из 2-го Особого полка, впоследствии ставший диаконом при Храме-Памятнике на Русском военном кладбище в Мурмелон-ле-Гран и скончавшийся 14 декабря 1975 года в Мурмелоне (родился этот выпускник престижного Павловского училища 14 мая 1898 года). О встрече с ним во Франции рассказывает Александр Солженицын в книге «Угодило зернышко промеж двух жерновов», правда, почему-то разжаловав его в прапорщики. Васильев вспоминал:

«Разнузданная, распропагандированная толпа в солдатских шинелях, потерявшая человеческий облик, с озлобленными, озверелыми лицами, бушует, пьянствует и безобразничает в военном лагере “Ля Куртин”.

Жители соседних сел по вечерам запираются на запоры. Трагическое положение русских офицеров, оскорбляемых своими же солдатами. Никакие “грозные” приказы из Петербурга не в состоянии утихомирить эту толпу, разжигаемую появившимися из всех дыр юркими революционерами-пропагандистами интернационального типа.

“Долой войну — домой, в Россию — на раздачу земель!” Но не все чины 1-й особой пехотной дивизии поддались этой пораженческой пропаганде.

Если 1-я Бригада (I и II особый полки), набранная главным образом из фабрично-заводского элемента Московской и Самарской губерний, сразу же стала выдвигать антимилитаристские лозунги и требовать немедленного возвращения в Россию, то 3-я Бригада (V и VI особые полки), набранная из здорового крестьянского элемента уральских губерний, пыталась противостоять наступающей анархии.

Произошел раскол.

11 июля 1917 года, рано утром, около 7 утра, верные солдаты со всеми офицерами оставляют лагерь и проходят с ощетинившимися штыками и направленными на обе стороны заряженными пулеметами между двух стен разъяренной толпы с грозящими кулаками и дикими криками: “Продажные шкуры!”

Шествие замыкает верный Мишка — медведь, окруженный стражей.

В бессильной злобе в него кидают камни и палки.

К удивлению всех, Мишка шел с полным достоинством, спокойно передвигая своими лапами, слегка лишь ворча, как бы желая сказать: “ну времена, ну нравы!” Отряд верных встал лагерем в палатках около города ФЭЛЭТЭН, в 23-х километрах от “Ля Куртин”.

10 августа отряд был перевезен по железной дороге в летний лагерь КУРНО, близ APKAШOHA.

В начале сентября пришел приказ из Петрограда о немедленной и окончательной ликвидации “куртинских” мятежников.

Сформированный для этой цели сводный полк в ночь на 16 сентября окружил мятежный лагерь.

Французская кавалерийская бригада, на всякий случай, стала сзади вторым кольцом.

Ультиматум — в трехдневный срок сдать оружие.

Редкие выстрелы русской батареи на высоких разрывах дали понять, что шутить не время и что непокорным надо выбрать: или сдаться, или принять бой. Большая часть “куртинцев” сдалась в первые же два дня. Осталось несколько сот вожаков, не пожелавших подчиниться.

Дабы избежать лишних потерь в этом первом гражданском бою, решено было атаковать с наступлением ночи.

Лазутчики донесли, что оставшиеся разбили винные погреба и “набираются храбрости” усиленным потреблением вина. Каждая рота “верных” получила точное задание.

В полночь сводный полк двинулся вперед…

К утру все было закончено. Потери минимальные. Началась сортировка. Главари и зачинщики были переданы французским жандармам и интернированы. Остальные разбиты на “рабочие роты” и разбросаны по всей Франции».

Однако, по признанию Васильева, и после подавления восстания революционная пропаганда продолжалась, и под ее воздействием даже «отряд верных» стал терять воинский облик.

«Офицерство, неподготовленное к политическим потрясениям, растерялось, не зная что делать.

Старшие начальники не получали никаких инструкций. Красный Петроград молчал.

Среди этого хаоса, подлости, малодушия раздался смелый голос рыцаря без страха и упрека полковника ГОТУА, гурийца родом (командира Н-го особого полка).

Он звал офицеров и солдат встать на защиту поруганной чести России и русского мундира.

Он звал формировать Русский Добровольческий Отряд и довести вместе с Союзниками борьбу до победного конца, чтобы в день перемирия в рядах союзных войск была бы хоть одна русская часть с национальным флагом. Немного откликнулось на этот рыцарский призыв».

Среди этих немногих был и Родион Малиновский. Следует иметь в виду, что его фамилии не было ни в списках тех, кто покинул лагерь Ла-Куртин до начала штурма, ни среди тех, кто был арестован после захвата лагеря верными Временному правительству частями 3-й бригады, отдельными военнослужащими 1-й бригады и направлявшейся на Салоникский фронт 2-й артиллерийской бригады. Это заставляет отнестись с доверием к утверждению Родиона Яковлевича о том, что он был отправлен из лагеря среди раненых и больных еще до начала штурма. Не было его и среди тех, кто участвовал в штурме мятежного Ла-Куртин, развязав братоубийственную борьбу. Вполне вероятным представляется то, что Малиновский, как хорошо образованный ефрейтор, стал после революции председателем ротного комитета своей пулеметной роты. Только вот документов ротных комитетов Экспедиционного корпуса практически не сохранилось, и подтвердить документально факт председательства Малиновского в ротном комитете мы пока не можем.

Несомненно, Родион Яковлевич участвовал в восстании в Ла-Куртин, но он не находился среди тех, кто готов был с оружием в руках противостоять другим русским солдатам, оставшимся верными Временному правительству. Он поддерживал требование восставших о возвращении в Россию, а не антивоенные лозунги, поскольку хотел продолжать воевать с немцами, но только собирался делать это на родной земле.

В довоенных анкетах и автобиографии Малиновский указывал, что с ноября 1917 года по январь 1918 года находился на работах в районе Бельфора в качестве чернорабочего. Но автобиографический герой «Солдат России» Иван Гринько в рабочие роты не попадает, а сразу после госпиталя оказывается в Легионе чести. Не упоминал о направлении на работы Малиновский и в некоторых послевоенных автобиографиях. Например, в той, что была написана 3 января 1946 года, он утверждал: «…в апреле 1917 года, во время большого наступления французов (наступление Нивеля) я был ранен и вернулся в полк из госпиталя в начале августа 1917 г. в лагерь Куртин (Франция), где стоял наш полк. Мы требовали отправки в Россию, но нас не отправляли. В конце концов, наш Куртинский мятеж был подавлен силой оружия и я также подвергся репрессиям, как комитетчик. После Октябрьской революции репрессии усилились». Но в автобиографии от 4 марта 1948 года он упоминает, что «по выходе из госпиталя и в связи с куртинскими событиями среди русских войск во Франции попал на работы». Я склонен все же считать, что на работах во Франции Родион Яковлевич не был, а, подобно своему автобиографическому герою Ивану Гринько, сразу же поступил в легион.

После прихода к власти в России большевиков продолжение войны на Западном фронте для подавляющего большинства солдат русских бригад во Франции потеряло смысл, хотя комитет отряда русских войск во Франции и осудил большевистский переворот и поддержал Временное правительство и будущее Учредительное собрание. Но правительства Керенского уже не существовало, а правительство Ленина сразу же высказалось за немедленное заключение мира.

Поэтому 16 ноября 1917 года тогдашний военный министр Франции Жорж Клемансо издал приказ, согласно которому военнослужащие Особых русских бригад могли выбирать между тремя возможностями: 1) службой во французской армии; 2) военными работами в тылу; 3) принудительными работами во французской Северной Африке. Наиболее выгодным казался вариант с тыловыми работами: помимо сохранения своего прежнего жалованья (75 сантимов в день; для сравнения — французскому солдату выплачивалось 25 сантимов суточных) получали еще и зарплату — полтора франка в день. На службу во французскую армию записалось всего 252 человека (по другим данным — 266 человек), и Родион Малиновский был среди них.

Таким образом, никаких шкурнических интересов в записи в легион, о чем Малиновский пытался уверить довоенных кадровиков (после войны ранняя биография маршала уже мало кого интересовала), не было и быть не могло. Мы уже знаем, сколь необременительны были работы, куда посылали русских солдат, которых к тому же хозяева кормили буквально на убой. Большинство военнослужащих Экспедиционного корпуса как раз и предпочли дождаться окончания войны в тылу. Массовая запись в легион началась в последние недели войны, а особенно — после перемирия. Лишь немногие, кому была дорога честь русского оружия, сразу же туда записались, и среди них — Родион Малиновский. Но, по иронии судьбы, маршалу всю жизнь приходилось скрывать истинные мотивы поступления в Легион чести, на самом деле — вполне благородные.

Кстати сказать, в Экспедиционном корпусе, кроме Родиона Яковлевича, было еще несколько Малиновских. Это — адъютант 2-го маршевого батальона 2-го Особого полка и председатель батальонного комитета прапорщик Константин Малиновский, фельдфебель того же батальона Фаддей Малиновский, ефрейтор, а потом младший писарь штаба 6-го пехотного полка 3-й Особой бригады Иван Малиновский.

О времени, проведенном в составе Русского экспедиционного корпуса во Франции, Родион Яковлевич Малиновский всегда вспоминал с большой теплотой. Как пишет британский историк Джеми Кокфилд, «Малиновский во время визита в Париж с Хрущевым уговорил того посетить домик в Шампани, где стояла его часть. Хозяин уже умер, но его жена и сын были живы и тепло их приняли. Началась вечеринка, с участием соседей, шампанское лилось рекой. Малиновский вспомнил местный бар, который он посещал, и спросил про конкретную девушку, которая незадолго до того умерла, а у него спросили про медведя Мишу. Малиновский вспомнил его и выразил сожаление, что в момент революции оказался далеко от дома».

По словам Кокфилда, «среди эмигрантской общины в Париже бытует история, что Малиновский присутствовал на поминальной службе по русским, погибшим во Франции, на русском кладбище в Мурмелон-ле-Гран. Эмигранты подняли флаг царской России. Во время подъема флага Малиновский, министр обороны СССР, заметил это и отсалютовал!»

Действительно, в 1960 году Малиновский вместе с Хрущевым посетил деревню, где он когда-то стоял вместе с Русским экспедиционным корпусом. Никита Сергеевич вспоминал, что Малиновский точно указал дорогу к этой деревне, никого не спрашивая:

«Малиновский, уже будучи министром обороны СССР, сопровождал меня в поездке на встречу глав четырех великих держав в Париже: США, Советского Союза, Англии и Франции. Встреча провалилась, потому что как раз перед нею американцы запустили над нашей территорией разведывательный самолет. Это — довольно известный факт истории нашей борьбы против американского империализма, организовавшего “холодную войну”.

Открытие конференции задерживалось, и у нас появилось тогда “окно”. Малиновский предложил: “Давайте съездим в ту деревню, где стояла наша часть, неподалеку от Парижа. Я найду эту деревню и найду крестьянина, у которого мы жили. Может быть, крестьянин уже умер, он был стар, но жена его была молодой. Она, наверное, еще жива”. Мы так и сделали: сели в машину и двинулись по французским дорогам. Дороги там красивые. Нашли без труда эту деревню.

Малиновский помнил ее расположение. Нашли и дом его хозяйки. Хозяйка действительно была жива. У нее уже был сын лет 40, невестка, внуки. “А старик мой, — рассказывает, — давно умер”. Сын ее очень любезно нас встретил: сейчас же начал организовывать угощение, появилось вино.

Выпили, и Малиновский стал вспоминать былые времена и сам расспрашивать. “А вот, — говорит, — тут имелся кабачок, и в нем, бывало, собирались крестьяне”. Французы: “Вы помните?” — “Да, хорошо помню”.

“Ну, тогда вы, наверное, помните и такую-то”, — и называют по имени какую-то девушку. “Да, — говорит Малиновский, — помню”. — “Ха-ха-ха, ведь помнит. Это была местная красавица. Но ее уже давно нет в живых, она умерла”.

Подходили и другие французы. Узнавали, что министр обороны СССР — солдат той русской части, которая стояла в этом селе 50 лет назад. “Как же, как же! И мы помним. С вами еще медведь был”. — “Да, — отвечает, — был с нами медведь”. Малиновский рассказывал, что когда они ехали во Францию, то где-то взяли медвежонка. Медвежонок привязался к солдатам, потом был с ними и на фронте. Поэтому крестьяне и запомнили такую примету.

Малиновский рассказывал мне и о других событиях своей биографии. “Очень, — говорит, — тяготело надо мной, что я находился в составе экспедиционного корпуса”. Сейчас я не могу точно припомнить, что он мне рассказывал, но знаю из истории, что этот корпус с большими трудностями возвращался в Россию. Кажется, его послали оттуда так, чтобы его солдаты попали на территорию, которую занимали белые. Малиновский прошел длинный путь, прежде чем очутился в Красной Армии. Данный эпизод важен для понимания духа сталинского времени.

Над Малиновским висело как дамоклов меч обвинение, что он был в составе экспедиционного корпуса во Франции и на территории, занятой белыми до того, как вступил в Красную Армию…»

А в другой раз Никита Сергеевич рассказал об этом несколько иначе:

«Приехали туда прямо к дому, в котором квартировал Малиновский со своим другом. Никакой толпы не собралось, так как мы прибыли без предупреждения. Вышли из машины, а из дома навстречу хозяин, человек лет 45. Мы с Малиновским представились ему, и Родион Яковлевич спросил, жива ли его мать, которая, видимо, помнит, как два русских солдата спали на сене у них в сарае? Хозяин очень любезно принял нас, пригласил в дом, появилась и его мать — хозяйка в былые времена. Мы поприветствовали ее, всемерно проявляя внимание. Малиновский напомнил ей, кто он, назвал и имя своего друга, поинтересовался, жив ли ее супруг. Она ответила, что умер. Малиновский еще раньше говорил мне, что тот был стар, а хозяйка молода и очень красива. Друг Малиновского ухаживал за хозяйкой, она была влюблена в него. Солдатам это было выгодно, потому что хозяйка угощала их молоком, сметаной, вкусными изделиями французской кухни. Когда он назвал имя своего друга, ее постное лицо переменилось и оживилось. Она теперь выглядела старухой, хотя, с его слов, была моложе Родиона Яковлевича.

Сейчас же ее сын убежал и вернулся с бутылками вина, накрыл стол, появились традиционные французские закуски, проявились душевная любезность и теплота хозяев. Сын ухаживал за нами, угощал вином. Старуха тоже выпила. Малиновский начал вспоминать былое. Хозяйка же, видимо, не хотела предаваться воспоминаниям и вела себя с нами довольно сдержанно. На ее лице было написано некоторое равнодушие, сын же проявлял типичное крестьянское радушие, но без телячьих восторгов.

Потом все вышли на улицу. Здесь уже собрались жители деревни. Многие у меня сохранились в памяти.

Это были люди среднего возраста. Детишки, конечно, тоже присутствовали, как во всякой деревне в таких случаях.

Малиновский стал расспрашивать о некоторых своих знакомых и обратился по-французски к немолодому уже человеку: “А сохранился ли ваш кабачок? Вы его посещаете?” Француз улыбнулся: “Да, кабачок есть, и мы его посещаем так же, как и раньше, но той красавицы, о которой вы, видимо, вспоминаете, уже давно нет на свете”. Малиновский тоже заулыбался и сказал:

“Я и не отказываюсь, что вспомнил ее”. Тут все загалдели, вспоминая девушку из кабачка, писаную красавицу. Видимо, владелец кабака держал ее ради привлечения молодежи, чтобы побольше выпили его вина. На этом он имел заработок. О каких-либо своих вольностях в отношении красавицы или с ее стороны Малиновский никогда не говорил. Видимо, там были чистые, хорошие отношения. Он-то любил женщин, особенно красивых, о чем много раз честно рассказывал, вспоминая и о своем пребывании в Испании во время войны республиканцев против Франко».

После того, как Родион Яковлевич стал министром обороны, ему начали писать ветераны Русского экспедиционного корпуса во Франции. Так, 14 июня 1960 года Малиновскому написал Михаил Андреевич Костин:

«Дорогой товарищ Малиновский!

С большим волнением я прочел скупые строки газетных сообщений о том, что, будучи во Франции, Вам удалось, вместе с Никитой Сергеевичем, посетить “прекрасный Плер-на-Марне”.

Очень и очень рад за Вас и — признаться на чистоту? — конечно, завидую Вам, как и всякий на моем месте.

В Плере мы с Вами были в одно время и, хотя мы и не были близко знакомы, однако это не может помешать предаться воспоминаниям… Где Вы меня могли видеть в Плере?

Вы, конечно, помните наш “театр”, помещавшийся в деревянном бараке, душою и организатором которого был “наш” доктор — Дмитрий Алексеевич Введенский, солдатские погоны которого мы заменили, во время устроенного им прощального вечера, на подполковничьи, по его чину? Наш театр, начавший с показа “живых картин”, декорации Московского Кремля со странником с котомкой, пропевшим своим приятным голосом “Вечерний звон” под аккомпанемент закулисного хора? Тот театр, где прозвучала наделавшая много шума оперетта, пролог которой “Во дни бурной жизни…” пропел с душою Ермаченко? Наш театр, на подмостках которого выступал маленький “Самый страшный большевик — Карлуша с лампой электрик”, высмеивая местного кюре, всегда небритого, ненавидевшего нас, русских?

Так вот, в этом нашем театре я занимал амплуа своего рода “примадонны”, выступая в главных женских ролях (“Оль-Оль” — Ольги Николаевны в пьесе Л. Андреева “Дни нашей жизни”, Веры Николаевны в пьесе Тургенева “Где тонко, там и рвется”, вдовушки в пьесе Чехова “Медведь” и др.).

Пьеса “Где тонко, там и рвется” больше других понравилась нашему “приятелю” — Прачеку, как он сам об этом говорил. Разве можно его не вспомнить?

Не знаю точно, какое кафе Вы посетили. Мы, артисты, собирались чаще в том, которое находилось, если мне память не изменяет, на той стороне, на которой находится мэрия (кажется, между почтой и булочной). Бывали и ниже, где подавала хорошенькая хозяйская дочка Жанна Монатт, влюбленная в то время в Замыслова.

Я лично дружил с семейством Буало. Сам хозяин занимался починкой велосипедов, швейных машин и пр., а мадам Буало держала киоск, ежедневно разнося газеты подписчикам. На одной из старших дочерей — Ирен женился наш товарищ — фельдшер Иван Павлов, и я у него пировал на свадьбе. Я лично ухаживал за Франс, в которую был безумно влюблен и которой в то время было всего 16 лет. Самая младшая — Кармен всегда сидела за вышивкой у своей калитки и потихоньку смеялась, после того, как проходил Прачек, громко здороваясь: “Бонжур, Кармен!”, с ударением на “о”…

Прошла целая жизнь, прежде чем Кармен смогла мне прислать поздравление с новым 1960 годом…

Из когда-то большого семейства Буало никого в Плере теперь уже нет. Старики умерли, все дочки повыходили замуж и разъехались по разным уголкам Франции. Жена Павлова — Ирен писала мне года два тому назад, что Жан погиб в 1944 году во время Сопротивления. Писала, что в Плере все еще помнят “Русский Легион”. Конечно же, не забыла и о Франс… В прошлом году имел письмо от самой старшей Анриеты. Она проживала в доме доктора Шокара, если помните. Теперь много лет живет в Сезанне. Прислала открыточку и Лиди (за ней ухаживал в наше время Кострыкин). Все они давно превратились в бабушек, как мы — в дедушек.

Несколько слов о себе. Я вернулся в Россию с первой партией б. русских солдат в 1923 году и с тех пор безвыездно проживаю в Ср. Азии. Из наших старых друзей мне посчастливилось больше всего видеться с Дмитрием Алексеевичем Введенским. Года четыре тому назад он умер маститым профессором. Ненадолго появлялся в Ташкенте Борисов Николай Сергеевич и Федя Сорокин, разыскавший меня через справочное бюро. Но этому уже добрых 30 лет.

Я еще потихоньку работаю на маленькой должности бухгалтера, да давно пора уже в отставку. “Старам стала и умом плохам!” Уже изменяет слух. Как незаметно пролетела целая жизнь!

В духовной жизни имею утешение: читаю “Юманите”, которое получаю аккуратно (добился через Москву), иногда удается достать номер “Либерасьон” и “Юманите-диманш”, хотя и очень редко, но и то хорошо. Используя материал, иногда выступаю в местной печати на международные темы. Парочку своих статей (у меня накопилось на целую книжечку) посылаю Вам на память. Небольшой переводик был опубликован в прошлом году в “Звезде Востока”. Одним словом, пока еще живу.

Кажется, все. Извините, пожалуйста, что отнял у Вас так много времени и наговорил лишнего. Что прикажете делать! Так приятно помнить свою молодость, а Ваша поездка в Плер разбудила так много уснувших воспоминаний и напомнила о невозвратимом былом… Кстати, посылаю Вам песенку “Прощай, Плер!”, которую я перепечатал по памяти.

Желаю Вам, дорогой товарищ Малиновский, а также и дорогому Никите Сергеевичу, этому неустанному борцу за светлое будущее человечества, своим посещением вписавшему вместе с Вами яркую страницу в истории маленькой деревушки, ставшей теперь знаменитой на весь мир, доброго здоровья, долгих лет жизни и полных успехов в Ваших тяжелых трудах на пользу и процветание нашей любимой Отчизны и на дело мира во всем мире.

С сердечным приветом:

М. Костин».

В тот момент ни Малиновский, ни его однополчанин не знали, что через четыре с небольшим года одному из них придется принимать самое активное участие в свержении «неустанного борца за светлое будущее».

М.А. Костин оставил свой адрес: г. Ислотань, Туркменской ССР, Зональная станция.

Из-за занятости государственными делами у Родиона Яковлевича дошли руки ответить однополчанину по Русскому легиону только 6 октября. Он написал:

«Здравствуйте, Михаил Андреевич!

Получил Ваше письмо, в котором Вы восхищаетесь “Прекрасным Плер на Марне”.

Представьте себе, что в 1960 году я был именно в этом Плере с Н.С. Хрущевым — вся деревня сбежалась и сопровождала нас по селу до церкви, а против церкви я стоял у старика Пиньяра в сарае.

Конечно, все помню прекрасно. Помню и Вас — маленького солдатика, сумевшего сыграть “Оль-Оль” в “Дни нашей жизни”, но теперь нет и следа этого барака, где был наш театр.

Так же, как и от Вас, получил письмо от Лебедева Константина Дмитриевича — звали его тогда мы “Маруськой”, он играл хорошо левого края в футбол (сейчас он проживает в Кировской области, г. Вятская Поляна, ул. Азина, д. 5 “а”, кв. 5). Он почему-то сменил свою фамилию на Либерте (свобода).

С Введенским Дмитрием Алексеевичем я и приехал в Россию в 1919 году во Владивосток, но там мы с ним и расстались, и, вот, только теперь, от Вас я узнал о нем.

С Ермаченко Васей мы вместе служили в 240 Тверском полку 27 дивизии Красной Армии, но в январе 1920 года я заболел тифом и лежал в госпитале — выжил каким- то чудом, а Вася с полком ушел на Польский фронт и так мы потерялись.

Кафе мы посетили — рядом с мэрией.

Вот видите, сколько я расшевелил у Вас воспоминаний. Вы, выходит, хорошо знаете французский язык — раз читаете и пишете по-французски. А я кое- как читаю лишь "Les Nouvelles de Moscou” и кое-какие простые книжонки.

Спасибо за такое хорошее письмо. Пишите.

С приветом

Р. Малиновский».

Костин в романе «Солдаты России» изображен под своим именем: «Начались репетиции. Ванюша, как "грамотей”, выписал всем роли, раздал их и засел в суфлерскую будку. Много хлопот выпало на долю поручика Шелкового. Ему надо было научить Костина исполнять сонату Клементи, а Костин неважно играл на рояле. И вот они целыми днями не отходили от инструмента. Но это, пожалуй, полезно было для Веры Николаевны и Евгения Андреевича, которых играли Костин и поручик Шелковый, они свыклись друг с другом. Знаменитый уже по художественному оформлению живых картин Борис Сахаров взялся за декорации».

В романе также отмечено, что Виктор Дмитриевский, прототипом которого послужил Дмитрий Введенский, «как главный руководитель и режиссер кружка, буквально не выходил из театра, то бишь старого барака на окраине Плера».

Малиновский поддерживал связь с ветеранами русских экспедиционных войск во Франции, не только обмениваясь письмами. С некоторыми ему посчастливилось увидеться. Наталья Родионовна вспоминала: «Году в 62-м у нас в доме побывал удивительный гость — товарищ отца по экспедиционному корпусу, диковинный человек, очень уж не похожий на всех когда-либо виденных и потому запомнившийся. Высокий, сухощавый, лысый старик (он показался мне много старше папы) в черной паре с черным галстуком-бабочкой необыкновенных размеров — как бант у первоклассницы. Изъяснялся он каким-то полупонятным старинным слогом, вставляя французские слова и подчеркнуто грассируя. Не знаю, о чем они с папой проговорили все воскресенье, но, судя по сердечному прощанию и прекрасному настроению обоих, беседа была крайне занимательной. Жаль, конечно, что я тогда не расспросила папу об этом человеке, похожем не то на члена Государственной Думы (такое у меня в ту пору было о них (думцах) представление), не то на провинциального трагика. Не знаю, как сложилась его судьба после возвращения из Франции, не знаю даже имени. Запомнились пустяки — бант и проповедь вегетарианства за обедом».

Один из основателей Легиона чести штабс-капитан В.А. Васильев (тогда — поручик) вспоминал:

«Немного их, добровольцев сражаться за честь России, село в вагоны. Первый эшелон: 7 офицеров, два доктора, старый батюшка и 374 унт. — офицера и солдат. Доктор V-ro особого пехотного полка, ВЕДЕНСКИЙ, чтобы дать пример и подчеркнуть идейность этого формирования, поступил простым солдатом.

Два офицера были оставлены в русской базе для формирования маршевых рот пополнения…

5 января Русский Легион прибывает в военную зону и прикомандировывается к знаменитой Марокканской Ударной Дивизии, лучшей дивизии Франции.

Эта дивизия, состоявшая из сводного полка Иностранного Легиона, 8-го Зуавского, 7-го Марокканского Стрелкового, 4-го марокканских стрелков и 12-го батальона мальгашских стрелков бросалась исключительно в атаки для прорыва укрепленных позиций противника или в контратаки для затычек неприятельских прорывов.

Единственная дивизия Франции, не имевшая номера. Боевая слава этой дивизии стояла так высоко, что служить в ней считалось большой честью.

Дивизия стояла на отдыхе. Встретили дружественно, как бывших друзей.

На следующий день смотр Русскому Легиону начальником дивизии генералом ДОГАН.

Молодцеватый вид русских добровольцев, среди которых больше половины были Георгиевские кавалеры, произвел прекрасное впечатление.

Генерал, обходя фронт Русского Легиона, останавливается перед офицерами, пожимая руки, доходит до левого фланга и, в недоумении, смотрит на застывшего на месте Мишку и двух вытянувшихся в струнку рядом с ним вожатых.

Мишка, не привычный к расшитому золотом генеральскому кепи, впился в него глазами; генерал — в Мишку.

После секундного колебания генерал улыбнулся и приложил руку к своему кепи. Окружавшие его офицеры штаба повторили жест своего начальника. Мишка издал звук, похожий на одобрение, какой он обычно издавал, когда ему давали апельсин или небольшую бутылку коньяка, до которого он был большой охотник.

Мишка стал знаменитостью Марокканской Дивизии.

Особым приказом он был зачислен на солдатский паек».

В начале февраля 1918 года легион перевели из 4-го полка стрелков в 8-й Зуавский полк, где он стал 1-м батальоном.

Свой первый бой русский легион принял в апреле, отражая немецкое наступление на севере Франции. В. Васильев рассказывает:

«Марокканская дивизия поднята по тревоге и посажена на грузовики. После ночного перехода она высаживается в районе города Бовэ. Как всегда, она держится в резерве армии и должна быть брошена в бой лишь в последнюю минуту.

Критический момент настал. Противника надо задержать во что бы то ни стало.

В ночь с 25 на 26 апреля дивизия занимает исходное положение и на рассвете переходит в контратаку.

Русский Легион — под общим командованием полковника ГОТУА; помощник к-ра Легиона — Георгиевский кавалер кап. ЛУПАНОВ. Стрелковая рота — кап. МИЛЕАНТ, шт. — кап. ИОРДАН, шт. — кап. ФРИДМАН, поручики ПРАВОСУДОВИЧ и МИРИМАНОВ, пулеметная рота — кап. РАЗУМОВ и шт. — кап. ПРАЧЕК, доктора ЗИЛЬБЕРШТЕЙН и КЛЕЙМАН и 359 унт. — офицеров и легионеров, идет в первом эшелоне…

Потери Русского Легиона велики: ранены офицеры: шт. — кап. МИЛЕАНТ, шт. — кап. ФРИДМАН, пор. ПРАВОСУДОВИЧ, унт. — офицеров и легионеров убито 34, ранено 76 и пропало без вести 4.

Особо отличившийся кап. ЛУПАНОВ был на поле боя награжден крестом Почетного Легиона (Мстислав Федорович Лупанов, родившийся 8 мая 1885 года в Петербурге и скончавшийся 15 сентября 1976 в местечке Шелль под Парижем, с 1964 года был председателем Союза офицеров — участников войны на французском фронте. Он сам выточил все металлические предметы для церкви на Русском военном кладбище в Мурмелоне). Все остальные офицеры получили “Военный Крест” разных степеней. Два отличившихся легионера были награждены “Военной медалью”.

Большое количество Военных Крестов было роздано по заслугам унт. — офицерам и легионерам. (Награждение Почетным Легионом и Военной Медалью за боевые отличия сопровождается (в то время) и награждением Военным Крестом с пальмой. Военный Крест имеет 4 степени: приказом по Армии — с пальмой, приказом по Корпусу — с золотой звездочкой, приказом по Дивизии — с серебряной звездочкой и приказом по Бригаде — с бронзовой звездочкой.)

До 7 мая Марокканская Дивизия остается в линии, отбивая упорные атаки немцев. Потеряв 74 офицера и 4 000 солдат, она была сменена подоспевшими свежими частями и уведена на отдых.

Дорога на гор. Амьен была навсегда закрыта противнику…

Некоторые из штаб-офицеров, следуя примеру полк. ГОТУА, стали формировать свои отдельные добровольческие отряды.

Эти формирования оказались неудачными и лишь повредили русскому имени.

1-й Русский Легион Марокканской Дивизии, составленный из лучшего элемента, дух которого был исключительно высоким, уже зарекомендовавший себя в боях, нуждался в подкреплении, чтобы заполнить понесенные потери. Вновь же формирующиеся неполные батальоны, отнимая столь нужное пополнение, сами по себе плохо сплоченные из разношерстного элемента, подверженные усиленной антимилитаристской пропаганде, постепенно расшатывались и, в конце концов, после ряда неприятных инцидентов, были военным Министерством расформированы, не принеся никакой пользы…

Роль полковника ГОТУА была идейно- возглавляющей. Он, конечно, по чину своему не мог командовать такой маленькой частью, тем более, что командир 8-го Зуавского полка, к которому Русский Легион был придан как 4-й батальон, был в чине подполковника.

Полк. ГОТУА развил максимальную энергию и всей своей кавказской натурой отдался делу служения Русскому Легиону.

Он разъезжал по “рабочим ротам”, разъяснял солдатам цель создания Русского Легиона, набирал добровольцев, посещал госпиталя.

В строевом же отношении командование Русским Легионом перешло к его помощнику, кап. ЛУПАНОВУ.

К тому же, после первого боя, полковнику ГОТУА, уехавшему на несколько дней в отпуск, возвращение обратно в Русский Легион не было разрешено…»

Следующий бой легион принял в мае в районе Суассона.

Васильев вспоминал: «Из русской базы прибыла сформированная из вновь поступивших добровольцев маршевая рота в 108 унтер-офицеров и солдат, с тремя офицерами. По вечерам, в полевом собрании, в дружеской беседе, засиживались до полуночи…

27 мая противник бросает все свои лучшие силы и рвет фронт французской армии, одним прыжком перескакивает “Шэмэн дэ Дам”, переправляется через реку Эн и форсированными маршами идет на Шато Тьери.

Суассон пал. Дорога на Париж открыта.

Марокканская Дивизия высаживается из грузовиков, занимает позицию верхом по шоссе Суассон — Париж и растягивается на 10 километров.

Противник, опьяненный своим успехом, поддержанный колоссальной артиллерией, обеспеченный своим численным превосходством, легко развивает начальный успех.

Французские части в беспорядке отступают.

Марокканская Дивизия принимает на себя весь удар тяжелого немецкого сапога и, задыхаясь, с отчаянием и с последней энергией, с трудом сдерживает поток противника. Но всему бывает конец! Немцы вводят в бой свежие силы и теснят 8-й Зуавский полк.

В эту критическую минуту, когда казалось, что все уже потеряно, командир 8-го Зуавского полка бросает свой последний резерв — Русский Легион — в контратаку!

Под общим командованием кап. ЛУПАНОВА, при адъютанте гв. подпор. РУДНИКОВЕ, стрелковая рота под командой шт. — кап. ИОРДАНА, мл. офицеры пор. ОРНАТСКИЙ, пор. ВАСИЛЬЕВ, пор. МИРИМАНОВ, пулеметная рота — кап. РАЗУМОВ и шт. — кап. ПРАЧЕК, доктор ЗИЛЬБЕРШТЕЙН и доктор КЛЕЙМАН, — Русский Легион занимает исходное положение.

Стрелковая рота, под прикрытием леса, продвигается вперед. Внизу виден СУАССОН. Не успели сделать ста шагов, как по цепи передано: “Поручик ОРНАТСКИЙ убит!” Шальная пуля пробила ему голову.

Цепи выходят из леса и с криком “Ура!” стремительно бросаются на врага…

Но вырвавшись далеко вперед, стрелковая рота была в конечном результате окружена сильнейшим противником.

Нельзя обойти молчанием выдающийся подвиг героя подпрапорщика ДЬЯКОНОВА, спасшего остатки роты.

Тяжело раненый, он собрал вокруг себя таких же раненых как и он и, крикнув офицерам: “пробивайтесь — я задержу немца!”, открыл стрельбу, отвлек на себя все внимание противника и дал возможность оставшимся в живых нащупать слабое место кольца неприятеля, пробиться через окружение и соединиться с зуавами.

ДЬЯКОНОВ, вероятно, погиб. Слава этому герою!..

Тяжелая задача выпала на долю пулеметчиков капитана РАЗУМОВА.

Бросая с одного места на другое, в самое пекло боя, их придавали то к зуавам, то к марокканцам, туда, где уже невозможно было больше держаться. Их появление придавало новую энергию и укрепляло дух уставших, издерганных бойцов.

“Русские с нами” передавалось по цепи, и взоры с надеждой устремлялись на этих богатырей в защитных гимнастерках, одним рывком, как игрушку, бравших тяжелые пулеметы Гочкиса (они, кстати сказать, весили 23,6 кг) себе на плечо.

Недаром на спортивных соревнованиях Дивизии они выбили все первые призы.

Их пулеметные очереди буквально косили немецкие цепи, но и вызывали сейчас же в ответ бешеный огонь артиллерии противника.

Дорого заплатили пулеметчики за свое умение стрелять. Не много их вернулось с поля…

Нельзя не отметить особо высокую мораль офицеров, которые, дабы не оставлять своих солдат в этой исключительно тяжелой для них обстановке, одних среди французов, после ранения оставались до последней возможности в строю, и лишь после второго и третьего ранения в бессознательном состоянии были вынесены с поля боя и эвакуированы. Кап. РАЗУМОВ — после четвертого ранения в голову, пор. ГИРГЕНСОН — после третьего в живот, пор. БАТУЕВ — после второго в ягодицу.

Кап. РАЗУМОВ и шт. — кап. ПРАЧЕК были награждены Почетным Легионом. Все остальные офицеры получили “Военный Крест” различных степеней.

Три особенно отличившихся легионера были на поле боя награждены Военной Медалью. Большое количество “Военных Крестов” было роздано унт. — офицерам и легионерам…

В легионе служил ефрейтор Родион МАЛИНОВСКИЙ, будущий Маршал Красной Армии и Военный Министр…

После Суассонских боев Русский Легион получает в знак признательности от французского правительства знамя. На древке французского — Бело-Сине-Красный национальный Русский Флаг…

Весь июнь проходит в затяжных оборонительных боях, чтобы закрыть противнику вход в леса ВИЛЛЭР-КОТЭРЭ.

Выдохнувшаяся Дивизия, к концу июня, отводится на полуотдых в Компьенские леса…

Чтобы оформить, с точки зрения международного права, положение русских добровольцев, французское правительство приказало всем русским волонтерам дать вторую подписку, так как в первой… не было фразы с обязательством воевать “до конца войны”.

Колеблющийся элемент, под влиянием пропаганды, оторванности от далекой родины, усталости, тяжелых боев, больших потерь, воспользовался этим случаем и от второй подписки отказался и был отправлен в “рабочие роты”.

Были, конечно, и другие, высокодоблестные легионеры, считавшие, что после проявленного героизма и доказательства высшей бескорыстности Русского Легиона, признанной французским командованием, требование второй подписки — акт оскорбительного к ним недоверия, и потому принципиально отказались дать ее и были вынуждены уйти».

Легион одели в форму французских колониальных войск. Лишь на левой руке осталась повязка с цветами русского национального флага. А на касках, вместо французского герба, стояли черные буквы: L.R. (Legion Russe). Это делалось для того, чтобы русские, если бы они попали в германский плен, не подвергались репрессиям как нелегально воюющие. Ведь Россия заключила с Германией Брестский мир.

Вот что Васильев вспоминал о заключительных боях Русского легиона: «Командование перешло к кап. ПРАЧЕКУ, — с ним два младших офицера, пор. МИРИМАНОВ и пор. ВАСИЛЬЕВ и около ста унт. — офицеров и легионеров.

В таком уменьшенном составе Русский Легион вступил в период тяжелых июльских боев.

Такому малочисленному отряду конечно было невозможно дать самостоятельной задачи, и он служил “затычкой”, как подвижной резерв. Его бросали в те места, где сильно напирал противник, чтобы поддержать усталые части…

15 июля противник производит массовую атаку от Реймса. Но французская армия сама готовилась к наступлению и накапливалась в лесах ВИЛЛЭР-КОТЭРЭ.

На второй же день атака германцев захлебнулась, встретив жестокий отпор.

18 июля, в 4 часа утра, Х-ая Армия генерала МАНЖЭНА, в которую входит Марокканская Дивизия с Русским Легионом, выходит из леса, теснит противника и в десятидневном бою доходит до большой дороги ШАТО-ТЬЕРИ.

В этом бою впервые шли с Марокканской Дивизией танки, маленькие Рано и громадные Шнейдер.

Русский Легион, усиленный станковыми пулеметами, шел фланг-гардом.

За июльские бои Русский Легион потерял ранеными офицеров: пор. МИРИМАНОВА, пор. ВАСИЛЬЕВА и переводчика, офицера французской службы РУБО. Унт. — офицеров и легионеров убитыми и ранеными — 17…

Командовать Русским Легионом был назначен боевой штаб-офицер Иностранного Легиона, майор ТРАМЮЗЭ…

Помощником к-ра был назначен гв. кап. МАРТЫНОВ.

Штаб батальона: офицер связи, французской службы лейтенант БРЭНН, офицеры переводчики: французской службы лейтенанты РУРКО — РЕЕРГЭ — РАБОТЬЕ; доктор ЧЕРЕПОВ, доктор КЛЕЙМАН, протоиерей отец БОГОСЛОВСКИЙ.

1-я стрелковая рота: Командующий ротой шт. — кап. СУРИН 1-ый (Борис). Поручики ПРАВОСУДОВИЧ, ПАВЛОВ, подпор. ПРЖЕВАЛЬСКИЙ.

2- я стрелковая рота: Командующий ротой шт. — кап. СУРИН 2-ой (Павел). Подпоручики СМИРНОВ, КУРИЛЛО, ЦВЕТАЕВ.

Пулеметная рота: Вр. Командующий ротой пор. ВАСИЛЬЕВ. Подпор. УРВАЧЕВ…

Марокканская Дивизия опять в 1-й Армии генерала МАНЖЭНА, задача которой — прорвать фронт немцев между рекой Эн и массивом Сэн Гобэн в направлении города ЛАН.

Впереди 32-я Американская Дивизия замялась, остановилась, подалась назад и была заменена Марокканской Дивизией.

2 сентября в 5 час. утра стрелковые роты выходят из окопов и под ураганным огнем артиллерии противника бросаются вперед. Старый батюшка, Георгиевский кавалер, — наперсный крест на Георгиевской ленте, — о. протоиерей БОГОСЛОВСКИЙ, несмотря на уговоры, выходит со всеми из окопов и идет под огнем по открытой местности.

Без каски, с развевающимися по ветру седыми волосами, высоко подняв крест в правой руке, он благословляет идущих в атаку.

Батальон Русского Легиона уже проскочил далеко вперед. Резервные части зуавов торопливым шагом пересекают то место, где стоит батюшка.

Французы-католики, пробегая мимо православного священника, снимают каски, крестятся, а ближайшие подбегают и целуют наспех наш крест. Первые лучи восходящего солнца придают этой картине незабываемое впечатление.

В полдень до первой линии дошли грустные вести. Батюшка убит!

Разорвавшимся рядом с ним немецким снарядом он был тяжело ранен.

Санитары, наскоро перевязав его, понесли на носилках на перевязочный пункт. Уже на носилках, кружившиеся как коршуны стаи немецких аэропланов, посыпавшие свинцовым огнем атакующие войска, пулеметной очередью добили батюшку насмерть…

Приказом Главнокомандующего о. БОГОСЛОВСКИЙ был посмертно награжден Почетным Легионом и Военным Крестом с пальмой.

12-й батальон мальгашских стрелков получил задание взять сильно укрепленный опорный пункт ТЭРНИ-СОРНИ. От успеха этой операции зависела фланговая обеспеченность всей Марокканской Дивизии.

Начав движение, попадают под убийственный огонь с точки 172, который их пригвоздил к земле.

Будучи вынужденными выделить часть своих сил для парирования появившейся опасности с фланга, они оказались уже недостаточно сильны, чтобы овладеть ТЭРНИ-СОРНИ и залегли, неся громадные потери под все усиливающимся огнем противника.

Русский Легион, идя за мальгашами и видя их критическое положение, бросается вперед, маневрирует под смертоносным баражем германцев и, обойдя с востока ТЭРНИ-СОРНИ, врывается в него и в жестокой рукопашной схватке захватывает укрепленный пункт противника…

Залп немецкой тяжелой артиллерии попадает в командный пункт и убивает Командующего Легионом французского майора ТРАМЮЗЭ, офицера связи французской службы лейтенанта БРЭННА, доктора КЛЕЙМАНА и трех русских легионеров связи.

Командование Русским Легионом переходит к гв. капитану МАРТЫНОВУ. В течение трех суток противник пытается отбить столь важный для него опорный пункт…

Вся ярость немецких контратак, как волны бушующего океана, разбились о гранитную скалу русских штыков.

Доблестный командующий Легионом гв. капитан МАРТЫНОВ и командующий 2-й ротой шт. — кап. СУРИН 2-ой (Павел) были награждены, на поле боя, телеграммой Главнокомандующего Почетным Легионом.

Все остальные офицеры были награждены Военными Крестами разных степеней.

Четыре Военных Медали на поле боя были прикреплены на грудь особенно отличившимся русским легионерам.

Потери Русского Легиона велики. Убиты: майор ТРАМЮЗЭ, лейтенант БРЭНН, доктор КЛЕЙМАН, о. протоиерей БОГОСЛОВСКИЙ. Ранены: поручик ПАВЛОВ, подпор. ЦВЕТАЕВ, доктор ЧЕРЕПОВ, офицеры-переводчики французской службы: РУРКО, РЕЕРГЭ, РАБОТЬЕ. Унт. — офицеров и легионеров: убитых 24, раненых 78…

Вместо убитого майора ТРАМЮЗЭ, Командующим Русским Легионом назначается старый знакомый, высокодоблестный командир 8-го Зуавского полка, майор ДЮРАН.

Измученная Марокканская Дивизия получает 13 сентября приказ атаковать и прорвать укрепленную линию Гинденбурга, последний оплот гордого Тевтона.

Русский Легион идет в первом эшелоне за катящим валом баражного огня своей артиллерии.

14 сентября, в 5 час. утра, бросившись вперед, 1-я стрелковая рота, поддерживаемая следующей за ней в 150 метрах 2-й стрелковой ротой, молниеносным ударом врывается в укрепленную узловую траншею “РО- СИНЬОЛЬ”, забрасывает ее ручными гранатами и, не задерживаясь, следующим броском овладевает в штыковой схватке второй укрепленной линией “Аванса”.

Очистив от противника захваченные линии. Русский Легион, в своем безграничном порыве, опередив баражный огонь своей артиллерии, устремляется на последний назначенный ему объект — 3-ю укрепленную линию “ШАТО де ля МОТТ” и штыковым ударом врывается в нее.

Могучее русское “ура!”, вырвавшееся из четырехсот русских грудей, настолько ошеломило немцев, что они не успевают оказать сопротивление и панически сдаются.

Взвиваются сигнальные красные ракеты, чтобы предупредить свою артиллерию и авиацию: “мы уже здесь, не стреляйте — переносите огонь дальше!”.

Начальник Марокканской Дивизии в своем рапорте об этом легендарном бое доносит:

“Все эти действия были проведены так блестяще и с такой стремительностью, что потери Русского Легиона были относительно незначительны (убитых 9 и раненых 25)”.

В представлении Русского Легиона к награде он пишет дальше:

“Батальон особо отобранных людей, непримиримая ненависть которых к врагу, в соединении с полным презрением к смерти, воодушевляла все их действия. Жертвенность, с которой Русский Легион выполнил свой маневр, смелость и отвага, с которыми он его осуществил под ураганным огнем противника, поразительная энергия и выносливость, им проявленные — требуют представления Русского Легиона к заслуженной им награде”.

Батальон получает на знамя “Военный Крест” с двумя пальмами и “фуражэр”. Далеко не все полки французской армии, за четыре года войны, получили на свои знамена эту награду. (Все чины части, получившей на знамя “фуражэр”, носят эту награду — род аксельбанта — на левом плече. 2 пальмы давали право на фуражэр цветов Военного Креста, 4 пальмы — цветов Военной Медали, 6 пальм — цветов Почетного Легиона и 8 пальм — двойной фуражэр. В Марокканской Дивизии к концу войны все полки были награждены фуражэрами цвета Почетного Легиона, кроме сводного полка Иностранного Легиона, имевшего единственный с полком Альпийских стрелков двойной фуражэр.)

К концу войны доктор ВЕДЕНСКИЙ, поступивший, как говорилось уже выше, простым солдатом в Русский Легион, был награжден за боевые отличия Почетным Легионом и Военным Крестом с пальмой.

Награждение солдата Почетным Легионом — весьма редкое явление во Французской армии, и таких случаев за всю войну было лишь несколько. После перемирия доктор ВЕДЕНСКИЙ был восстановлен в своем звании и чине военного врача. Он уехал во Владивосток к Адмиралу КОЛЧАКУ. Дальнейшая его судьба нам неизвестна.

Таким образом, за 10 месяцев боевой службы через Русский Легион прошло 24 офицера, 3 доктора, батюшка, 7 офицеров и переводчиков французской службы и 994 унт. — офицера и легионера.

За этот же период Русский Легион потерял убитыми и ранеными 16 офицеров, трех докторов, батюшку, 6 офицеров и переводчиков французской службы и 523 унт. — офицера и легионера».

Перед окончанием войны Русский легион вместе с Марокканской дивизией был переброшен в Лотарингию, где его застала 11 ноября весть о перемирии. Затем русские легионеры участвовали в оккупации Рейнской области, занимая городок Морш севернее Фридрихсхафена.

Васильев иронически отмечает: «После заключения перемирия количество волонтеров в Русский Легион возросло неимоверно. Кроме чинов, переписавшихся из “рабочих рот” и выразивших теперь желание служить в рядах Русского Легиона, с разрешения Военного Министерства были переведены из Иностранного Легиона в Русский легионеры русского происхождения.

16 ноября прибыло из Иностранного Легиона 153 человека и 3 декабря еще 42.

К сожалению, как оказалось потом, это был главным образом распропагандированный элемент, единственная цель которого была, — зная, что Русский Легион будет отправлен первым на Родину, — лишь добраться до России и перейти к красным». Он также отмечает, что после расформирования легиона и перед отъездом в Россию в белые войска Деникина, Колчака или Миллера «фельдфебеля и подпрапорщики были произведены в офицеры».

Родион Малиновский был всего лишь ефрейтором, но зато занимал офицерскую должность — командир пулеметного взвода (в отличие от командира пехотного взвода это была не унтер-офицерская, а именно офицерская должность). Следов этого последнего производства в прапорщики фельдфебелей и подпрапорщиков в виде приказов по русским войскам во Франции мне найти не удалось. Не исключено, что общего приказа не было, а каждому приказ вручался индивидуально вместе с офицерским послужным списком. Послужных списков в делах русских экспедиционных войск практически не сохранилось. Очевидно, офицеры при увольнении забирали их с собой.

В 1960 году в письме в парижскую газету «Русская мысль» один из бывших командиров Малиновского по Русскому легиону (скорее всего, тот же капитан Васильев) утверждал, что Малиновский «был угрюмый, дисциплинированный, вечно смотрящий исподлобья служака». Слово «дисциплинированный» в данном контексте как будто делает маловероятным его активное участие в восстании в Ла-Куртин, хотя тот факт, что именно об этом событии Родион Яковлевич написал свое первое литературное произведение, говорит в пользу того, что он действительно участвовал в куртинском восстании.

Судя по одному косвенному свидетельству, ефрейтор Родион Малиновский был все-таки произведен в прапорщики. Дело в том, что уже во время службы в Красной армии Родион Яковлевич написал пьесу в 7 картинах о Ла-Куртинском восстании «Подвиги Жизни». Время окончания работы над пьесой он датировал 30 августа 1920 года. Как раз 21 августа Малиновский получил свидетельство об окончании школы младшего комсостава, куда его направили в июне 1920 года. Можно предположить, что пьесу Родион Яковлевич писал во время учебы в школе. Судя по всему, это было его первое литературное произведение. На первой странице — авторское посвящение: «Посвящаю отряду Русских войск во Франции, восставшему против правительства Керенского в лагере “La Curtine” в июне 1917 года». Главный и явно автобиографичный герой пьесы — Петр Степин. В авторской ремарке он охарактеризован следующим образом: «Петр Степин. Молодой, настойчивый и умный солдат с сильным характером, рожден и вырос на фабрике в одном из южных городов России. Смелый взгляд, сила и уверенность в движениях». По поводу одного из южных городов заметим, что под это определение в равной мере подходят и Мариуполь, и Одесса. Мариуполь, пожалуй, даже в большей степени. Ведь Одесса — это все-таки не один из городов, а крупнейший и своеобразнейший из городов Юга России. Замечу также, что в пьесе Малиновский добавил герою пролетарское (фабричное) происхождение. Четвертая картина заканчивается во Франции, после подавления восстания. А действие пятой разворачивается в Сибири, через два года, в последние месяцы 1919-го. Степин и его товарищ солдат Скворцов, также настроенный пробольшевистски, прибывают в армию Колчака, в потрепанном обмундировании, характерном для освобожденных из германского плена. Они предъявляют документы, что являются офицерами, хотя и представляются чужими фамилиями:

«Явление 4-е. Те же и прапорщик Оглоблин. Степин: Очень приятно. Я агент особого отряда контрразведки. Сотник Ордынцев, а вот мой коллега (указывает на Скворцова) того же отряда корнет Блоуфель (Степин подает два документа).

Оглоблин (берет под козырь): Извиняюсь, господин сотник!»

Степин и Скворцов оказываются в запасном батальоне, там убеждают солдат перейти к красным партизанам, уверяя, что сами они «и есть настоящие красные», а их офицерские документы подложные. Степин убивает колчаковского офицера, который пытается им помешать.

Ни о каких своих связях с сибирскими партизанами, равно как и о таком выигрышном факте, как убийство колчаковского офицера, Малиновский ни разу не писал ни в анкетах, ни в автобиографиях. Поэтому с большой долей вероятности можно предположить, что все эпизоды последней части пьесы являются художественным вымыслом. Но вот у сцены с офицерскими документами, как мне кажется, есть некоторые основания в реальности. Скорее всего, Малиновский имел с собой послужной список и другие документы, удостоверяющие его офицерский чин. А соответствующий эпизод пьесы должен был убедить тех, кто, возможно, знал об офицерстве Малиновского, что соответствующие документы были подложными и служили лишь целям маскировки. По всей видимости, перед переходом к красным Родион Яковлевич предусмотрительно их уничтожил.

Генерал армии Е.Е. Мальцев, бывший комиссаром 74-й стрелковой дивизии в 48-м стрелковом корпусе, которым Малиновский командовал в 1941 году, сообщает, явно со слов самого Родиона Яковлевича:

«Прошедший суровые фронтовые испытания, молодой, смышленый и грамотный солдат, Малиновский легко мог стать офицером, когда ему предложили после выздоровления сдать в запасном полку экстерном экзамены за училище.

— Не пойду, — ответил он, уже хорошо понимая, какая глубокая пропасть лежит между солдатской массой и господами офицерами, будучи убежденным, что, оставаясь патриотом России, совсем не обязательно становиться офицером»…

Намек на потенциально возможное офицерство Малиновского здесь, как мы видим, присутствует. А для того, чтобы нашему герою запросто предлагали идти в школу прапорщиков, у него должен был быть достаточно высокий образовательный ценз.

«Глубокой осенью 1919 года четверо боевых товарищей — Малиновский, Ермаченко, Цыб и Трофимов, — сумев попасть в Россию, пробрались из Владивостока в Сибирь к своим, то есть к красным. Друзья стали бойцами Красной Армии. В боях за Ачинск, Чулымскую, Тайгу пулеметчик Родион Малиновский метко и смело косил белогвардейские цепи из своего “максима”».

Пьеса, по всей вероятности, предназначалась для дивизионной художественной самодеятельности, но неизвестно, была ли она когда-либо поставлена. Родион Яковлевич посылал ее в Москву на конкурс. Там тема пьесы, куртинское восстание, встретила горячее одобрение, но сама пьеса была признана слабой. Возникла идея дать ее какому-нибудь литобработчику. Неизвестный рецензент 12 августа 1921 года писал ответственному партийному работнику Алексею Ивановичу Ангарову-Зыкову, в последующем дослужившемуся до заведующего Отделом культурно-просветительной работы ЦК ВКП(б) и расстрелянному 26 ноября 1937 года: «Затруднительно сказать, кто бы мог ее обрабатывать. Может быть, кто-нибудь в Пед. Академии возьмется за это дело?» Но, по всей вероятности, литобработчика не нашлось, и пьеса не была поставлена.

Вернемся во Францию. Малиновскому предстоял нелегкий путь на родину. 31 июля 1918 года Клемансо рекомендовал министру иностранных дел использовать русских офицеров в составе войск, предназначенных для интервенции в России. Он считал, что предлагать такую службу в первую очередь следует офицерам Русских экспедиционных сил во Франции. Премьер призывал побудить этих офицеров, а также унтер-офицеров служить в Сибири. Это, как считало французское командование, не позволит центральным державам мобилизовать германских и австро-венгерских пленных, все еще остающихся там. Однако из-за отсутствия достаточного числа добровольцев проект не был реализован.

В то же время репатриирующимся к Колчаку французское правительство платило в виде аванса жалованье и половину премии в случае, если они состояли в легионе и направлялись на службу.

По оценке Дж. Кокфилда, после того как в сентябре 1919 года французы перестали платить им жалованье, к концу ноября только 1200 русских офицеров из экспедиционного корпуса и бывших пленных остались во Франции. Но в декабре командованию базы в Лавале все еще подчинялись около 25 тыс. русских, в том числе более 20 тыс. во Франции и 4 тыс. в Алжире. Родиона Малиновского среди них уже не было.

Попасть в Россию ему помог сослуживец и друг военный врач Д.А. Введенский.

Дочь Дмитрия Алексеевича Введенского (в документах Русского легиона он писался как «Веденский», а в СССР он и его потомки писались «Введенскими») вспоминала об отце: «Он был очень компанейским, любил кутежи, был красив, при этом очень интересовался общественной жизнью, был эсером. Он рассказывал, что студенты, и он в том числе, ездили на похороны Л.Н. Толстого, несли гроб на руках. Гордился, что мелькнул в кинохронике, 10 раз ходил ее смотреть (тогда это было редкостью!)…

О той войне я помню только один анекдот. Д.А. с фронта приезжает; в Москву (когда — не знаю), заходит в кабак и, естественно, заказывает водочки. Подать не могут — сухой закон. “Ну, тогда чая, холодного и без сахара”. (Он всю жизнь пил только такой чай.) Подали пару — большой чайник с водой, маленький с заваркой. Он налил, большой был с водкой, маленький — с коньяком…

В 1916 г. русские войска — экспедиционный корпус — были посланы во Францию (и в Македонию). Офицерам, знающим французский, была предоставлена возможность поступить в этот корпус. Д.А. поступил и был прикомандирован к 5-му особому пехотному полку, отправлен во Францию — из Архангельска в Брест. С июля 1917 г. он — старший врач полка.

За время службы во Франции (с 23 апреля 1916 г.) он получил 4 французских военных креста — один с бронзовой звездой, два с золотой звездой и один с пальмовой ветвью, там же он получил Георгия (в 1919 г.), видимо, когда служил солдатом…

За боевые отличия при Валер-Бритонэ в мае произведен в ефрейторы.

Д.А. служил пулеметчиком. Судя по количеству атак, в которых Русский Легион участвовал, их бросали на самые горячие участки. В послужном списке упомянуты места: Вилер-Бритонэ (28 апреля 1918), Суассен (28 мая 1918), Тарни-Сорни (линия Гинденбурга, 2-14 сентября 1918), Шато де ля Мот (14–17 сентября), оборона сектора Шалепену (10–30 октября), переход из деревни Сольсюр в деревню Меревиль (ноябрь), вошли в Германию 19 ноября 1918 г. Именно во время службы в этом легионе Д.А. получил три из четырех французских крестов. И там же был награжден Орденом Почетного Легиона. Для солдата такая награда — нечто исключительное, да и русских офицеров с таким орденом, наверное, было немного…

Сам же он полунасмешливо говорил, что его представил командир к высокой награде, специально подчеркнув в приказе, что солдат Д.В. выставил пулемет и отбил атаку в присутствии его — самого командира — на передовой. И Д.А. замечал, что и стрелял-то он не совсем туда, куда было нужно (впрочем, это могло относиться и к другому эпизоду — он не делал из себя героя)…

В феврале 1919 г. Д.А. было возвращено звание доктора и чин коллежского асессора, он при этом называется старшим врачом Легиона. В августе “убыл в Марсель для следования в Россию” кораблем, который шел во Владивосток. В Россию он рвался, хотел участвовать в построении новой страны (он — эсер…).

В письме сестре Александре (1920-21 г.) Д.А. писал, что с офицерами на пароходе он плохо сходился (у них были очень разные политические взгляды), и что на него был донос. Мне (или при мне) он рассказывал: донесли, что он дружит во Владивостоке с чехами, а чехи “все время бузили”. Приятель из штаба (папа был очень компанейским, в молодости приятелей было много) сказал: “Митька, беги”. “А мне, — говорил папа, — приходилось кутить в компании вместе с Думбадзе, начальником контрразведки Колчака, я слышал его рассказы, как они расстреливали комиссаров, целясь в задний проход” (вероятно, имеется в виду Георгий Самсонович Думбадзе, капитан из штаба генерал-лейтенанта Розанова, кавалер ордена Св. Георгия 4-й степени, руководивший операциями против красных партизан в Енисейской и Иркутской губерниях и оставивший воспоминания «То, что способствовало нашему поражению в Сибири в Гражданскую войну». Поскольку Г.С. Думбадзе участвовал в Сибирском Ледяном походе, он никак не мог быть во Владивостоке в октябре 1919 года. Вполне возможно, что Д.А. Введенский встретился с ним позднее, когда продвигался на запад. Не исключено также, что в данном случае речь идет о дяде Георгия Самсоновича, генерал-майоре Иосифе Антоновиче Думбадзе, который был командиром 1 Владивостокской крепостной артиллерийской бригады. Г.С. Думбадзе умер 24 января 1989 года в Лос-Анджелесе в возрасте 92 лет). “Как ты бежал?” — спросила я. “Сел на поезд и уехал”. Приехал в Томск — все-таки родной город, к тому же там жила сестра Вера и туда же прислали нескольких из младших детей. Папа — офицер (или просто врач?), его направили в военный госпиталь. В упомянутом письме сказано, что это был заразный госпиталь (свирепствовал тиф), Д.А. развернул его до 900 коек, что Д.А. было трудно налаживать хозяйство, не знал госпитального устройства. В декабре 1919 г. Томск взяли красные и госпиталь (так я поняла из рассказов) стал госпиталем Красной армии, а папа — командиром Красной армии. Д.А. писал сестре, что ему не по пути ни с диктатором Колчаком, ни с диктатурой коммунистов, но он поддерживает советское правительство — надо поэтому работать, но заниматься не общественной деятельностью, а медициной (в письме много гражданского пафоса). В госпиталь направили комиссара — матроса. Появилась анкета, где Д.А. написал, что он эсер. “Дурак ты, Митька, — сказал комиссар, — этого писать не надо”.

Д.А. заболел тифом с тяжелыми осложнениями, болел долго, после этого был направлен в другую больницу, в терапевтическое отделение, что его профессионально не интересовало. Он хотел заниматься урологией, готовить диссертацию, работать в университете, просил прислать оборудование кабинета отца…»

Надо заметить, что Д.А. Введенский был членом отрядного комитета во Франции и выступал за продолжение войны с немцами. Этот факт надо было утаивать как от колчаковцев, не жаловавших комитетчиков, так и от красных.

В дальнейшем Д.А. Введенский, после демобилизации из Красной армии в марте 1924 года в Ташкенте (а начал службу 24 декабря 1919 года), работал урологом, защитил докторскую диссертацию, в 1934–1954 годах возглавлял урологическую клинику Ташкентского медицинского института. С 9 января 1943 года по 27 августа 1945 года вновь пошел добровольцем в Красную армию военным врачом-хирургом, стал подполковником, начальником группы медицинского усиления на 1-м Украинском фронте, получил орден Красного Знамени. Он умер в Ташкенте 11 сентября 1956 года в возрасте 69 лет. Стоит отметить, что родная сестра Дмитрия Алексеевича Надежда Алексеевна Пешкова (1901–1971) по прозвищу Тимоша была женой сына Максима Горького Максима Пешкова и любовницей главы НКВД Генриха Григорьевича Ягоды.

В своем романе Малиновский вывел доктора Введенского под именем Владимира Дмитриевского. Само появление Ивана Гринько в легионе описано следующим образом:

«Командир первой пулеметной роты капитан Мачек, поджарый блондин с небольшими усами и добрыми светлыми глазами (он происходил из чешского рода, служил верой и правдой австрийскому императору, а теперь, попав в марокканскую дивизию, служил Франции, но убежденно считал, что борется за освобождение своей родной Богемии) дружелюбно принял группу прибывших волонтеров и не скрывал радости по тому случаю, что все они оказались русскими. Он любил русских и считал их своими братьями. Капитан Мачек сносно говорил по-русски, со всеми поздоровался за руку:

— Здравствуйте, приятели!

Это немало удивило русских волонтеров.

Разобравшись в препроводительных бумагах, капитан направил всю группу во второй взвод.

— Там уже есть русские, — сообщил он, — и взводом командует старший сержант Тимофей Вяткин.

Особенно долго капитан Мачек вертел в руках документ, поданный Ванюшей. Он что-то соображал и, наконец, проговорил:

— А вам, солдат первого класса Иван Гринько, придется принять под свое начало боевую часть роты. Кстати, там нет постоянного начальника. В вашем ведении будет двенадцать пулеметных двуколок, столько же патронных, двадцать семь лошадей и мулов и четырнадцать солдат — двенадцать повозочных, один коновод, ухаживающий за моей верховой лошадью, и один повозочный для доставки фуража…

Учебные занятия шли своим чередом. Роты и команды выезжали далеко в поле, проводили стрельбы. Состоялось учение с боевой стрельбой. Результаты у первой пулеметной роты были хорошие, командир полка даже вынес ей благодарность. Капитан Мачек был очень доволен этим и, поздравляя пулеметчиков с успехом, крепко жал руки унтер-офицерам. Эта честь выпала и на долю Ванюши. Хотя он и не был унтер- офицером, а всего лишь исполнял обязанности начальника боевого парка пулеметной роты.

— Спасибо вам, капрал Гринько!

Эти слова значили, что Ванюша уже не солдат 1-го класса, а произведен в капралы. У него теперь на рукаве будет не одна красная суконная полосочка, а две».

Малиновский тут пожаловал своего автобиографического героя чином, которого сам не имел. Ни в одном документе о награждении Родиона Малиновского французскими крестами в период службы в легионе он не назван капралом, а только солдатом первого класса.

После боев конца апреля — начала мая Гринько получает повышение:

«Капитан Мачек выстроил первую пулеметную роту и производил смотр. После ее пополнения во взводах было по двенадцать — четырнадцать человек. Капитан остановился перед вторым взводом и задумался.

За взводного командира оставался временно сержант Марлен, не отличавшийся особой храбростью, а капитану не хотелось, чтобы подчиненные действовали в бою так же, как их командир. Мачек решил кем-нибудь подкрепить взвод.

— Капораль Гринько, — позвал Мачек Ванюшу.

Ванюша подбежал с левого фланга роты и вытянулся перед капитаном.

— Вам, приятель Гринько, придется перейти в строй: назначаю вас, капораль Гринько, начальником четвертого пулемета, а боевую часть, я думаю, можно передать под командование солдату Кондратову. Правильно это будет или нет, приятель Гринько? — капитан Мачек вопросительно посмотрел на Ванюшу.

— Правильно, мой капитан, — ответил Ванюша».

В ходе последующих боев «Ванюша прямо с колена наблюдает в бинокль за результатами огня своего пулемета и видит, как падают замертво скошенные цепи немцев в пшеничное поле и больше не поднимаются. Изредка Ванюша подает команды: “Чуть ниже!” или “По кольцу один вперед!”».

До конца боев Ванюша Гринько вроде бы остается всего лишь начальником пулемета, как Малиновский и писал во всех анкетах, но в то же время у него есть револьвер, который скорее полагался командирам взводов. А при прорыве линии Гинденбурга Ванюша фактически командует всеми тремя пулеметами второго взвода, как это и было в действительности с Малиновским, но нигде не упоминается, что Гринько назначен командиром пулеметного взвода. Но даже тогда, когда Гринько ведет огонь только из своего пулемета в апреле, мае или июне, командир его второго взвода нигде не упоминается.

А вот как впервые появляется на страницах романа Владимир Дмитриевский:

«Ствол у пулемета уже красный — надо сменить. Пока Ванюша с Виктором Дмитриевским — вторым номером пулемета, меняли ствол, немцы приблизились. Они хорошо видны — до них метров двести, не больше… Длинная очередь скашивает врага почти в упор…

Уже перед рассветом Ванюша стал будить Виктора Дмитриевского. Тот ни за что не хотел просыпаться. Когда Виктор наконец открыл глаза, Ванюша скомандовал:

— Встать! Бегом марш!

— Куда? Зачем? — недоумевал Дмитриевский.

— А затем, чтобы сонную дурь с тебя согнать.

Пришлось подчиниться. Когда Ванюша убедился, что Виктор окончательно проснулся, он сдал ему дежурство у пулемета, а сам заснул беспокойным сном, подложив под голову коробку с патронами…

Неожиданно солнечное голубое небо наполняется гулом моторов. Это вражеские самолеты. Они повисают над головами и забрасывают пулеметчиков мелкими бомбами, потом поливают их свинцом из пулеметов. Пулеметчики притаились в пшенице. Но с самолетов их видно отлично, и снова им на головы летят ручные гранаты. Теперь уже с бреющего полета. И каких только здесь нет самолетов! И турецкие, знаки на них в виде полумесяца, и австрийские — в виде пестрых квадратов с двуглавыми орлами, и немецкие — зловещие мальтийские кресты. “Собралось воронье со всех концов, и все на нас!” — подумал Ванюша, быстро перебегая в сторону леска с телом пулемета. Рядом бежал Виктор Дмитриевский, он взвалил на плечи треногу и был похож на большого жука-рогача.

Наконец пулеметчики собрались в редком перелеске. Со всех катит градом пот, устали все до изнеможения. А бой кипит кругом: значит, пулеметная рота, а с ней небольшая горстка стрелков первого батальона окружена. Это все понимают. Понимают также, что вырваться из этого кольца не удастся. Капитан Мачек распределяет секторы обстрела между взводами, подавая короткие команды:

— 1-й взвод — на восток… 2-й взвод — на север… 3-й взвод — на запад… 4-й взвод — на юг… Установить пулеметы и быть готовыми к открытию огня!

Солнце стало багровым. Скоро оно закатится за горизонт. “Может, ночь нас спасет”, — думает Ванюша и делится своими мыслями с Виктором. Тот очень бледен, и на его лице ярче, чем обычно, выделяются черные усы и бородка.

— А?! Что?! — переспрашивает он непонимающе. “Может быть, и я такой же бледный, — подумал Ванюша. — Если так, то это не от избытка храбрости”. Действительно, Гринько на этот раз как-то совсем не ощущал прилива душевных сил. И тут все услышали спокойный голос капитана Мачека:

— У кого, приятели, есть иголка с ниткой?

Зачем ему иголка? Что он ею собирается делать — немца колоть?

— Вот, пожалуйста, мон капитэн. — Кто-то из солдат подал иголку с ниткой.

Капитан Мачек, не обращая внимания на ружейно-пулеметную трескотню вокруг рощицы и на свист и шипение пуль, найдя распоровшийся по шву палец на своей лайковой перчатке, стал его медленно зашивать. Ни один мускул не дрогнул на его запыленном лице, по которому текли струйки пота. Пальцы капитана твердо держали иголку и уверенно прокалывали кожу перчатки. Это спокойствие капитана невольно передалось окружавшим его пулеметчикам. Могучий “Жижка” предложил было свои услуги, но капитан ответил:

— У вас, приятель, даже иголки не оказалось, так что вы не сумеете зашить перчатку, я это сделаю сам…

Второй пулеметный взвод быстро продвигается за пехотой легионеров, но сбивается с направления. Ванюша попеременно с наводчиком пулемета Виктором Дмитриевским несет тело пулемета. А оно, проклятое, кажется стопудовым и больно врезается в плечо ребристой поверхностью ствола. Пот катится градом и заливает глаза. Но медлить нельзя, надо скорей уйти с равнины, которая простреливается с правого фланга огнем пулеметов».

Описана в романе и история получения Дмитриевским (Введенским) ордена Почетного легиона:

«Перед отводом дивизии в тыл капитан Мачек собрал первую пулеметную роту, чтобы подвести итоги минувших боев, дать оценку каждому взводу. Больше всего похвал досталось второму взводу, и капитан подчеркнул, что главная заслуга в этом капораля Ивана Гринько. Он сумел вывести взвод из-под артогня перед атакой, а потом возглавил взвод, заменив раненого взводного унтер- офицера Тимофея Вяткина. С этой задачей он справился очень хорошо, проявил, как и следовало ожидать от георгиевского кавалера, храбрость и мужество.

Капитан был скуп на похвалы и долго подбирал слова, которые бы выражали суть Ванюшиного мужества, и все же сказал медленно и веско:

— Капораль Иван Гринько проявил героизм. Да, самый настоящий героизм.

Ванюша не знал, куда глаза спрятать от смущения.

А капитан продолжал:

— Иван Гринько теперь сержант, с чем и разрешите его поздравить.

Капитан Мачек подошел к Ванюше и крепко пожал ему руку:

— Поздравляю вас от души, приятель!

Но это было еще не все. Капитан сообщил, что командование дивизии предлагает роте представить одного человека к ордену Почетного Легиона, четырех — к военным медалям и не ограничивает в представлении к военному кресту.

— Я предлагаю, — сказал капитан Мачек, — выделить по одной медали на каждый взвод, а право выдвинуть воина к награде орденом Почетного Легиона, то есть наивысшей награде, предоставить второму взводу.

Все были очень довольны тем, что действительно по заслугам выделен второй взвод. Вот он собрался, чтобы решить вопрос о кандидате на получение ордена Почетного Легиона. Все сразу высказались, что единственным кандидатом является Гринько.

— Он самый достойный!

— Не только нас в бой водил, но и мальгашей.

Последним слово взял Ванюша. Ему очень хотелось получить почетный орден, но скромность, присущая ему, не позволяла даже думать об этом, поэтому он сказал:

— Вы, друзья, очень переоценили меня, я ничего выдающегося не сделал. Воевал, как все вы. Наш успех принадлежит всему взводу. Я прошу вас… — Ванюша задумался, сдерживая большое внутреннее волнение. — Среди нас есть человек, который боролся за интересы солдат, и боролся так, что вызвал к себе немилость начальства и в итоге был разжалован в рядовые, лишился офицерского звания. Это Виктор Дмитриевский. Одним этим он заслуживает от нас, солдат, высокой награды. К тому же Виктор в минувших боях показал большую смелость и отвагу, а при прорыве линии обороны Гинденбурга вел себя героически…

Ванюша, подражая капитану Мачеку, остановился и внимательно посмотрел в глаза Виктору. Тот смутился и возразил:

— Это неправда, я героизма не проявлял, это уже слишком…

— Я повторяю, — тверже сказал Ванюша, — Виктор Дмитриевский безусловно заслуживает быть награжденным орденом Почетного Легиона. И прошу вас, дорогие товарищи, учесть все мною сказанное. За мной нет и половины заслуг, которые имеет Виктор.

Последние слова Ванюша произнес с такой неподдельной искренностью и убедительностью, что пулеметчики взвода им поверили. Лишь Ахмед-Бела долго не соглашался, считая, что будет вполне справедливо представить к ордену Почетного Легиона Ивана Гринько, а к военной медали — Виктора Дмитриевского. Взвод решил все же представить к награждению орденом Почетного Легиона Виктора Дмитриевского, а к военной медали — сержанта Ивана Гринько; всех остальных — кого повторно, а кого впервые — к военному кресту.

Капитан Мачек удивился такому решению, так как был уверен, что орден Почетного Легиона получит именно Ванюша. Но он умел уважать мнение коллектива и оформил представление так, как решили солдаты…

Унылую жизнь русских солдат в Плере нарушил пришедший наконец приказ о награждении Виктора Дмитриевского орденом Почетного Легиона. Но этого ожидали и не удивились приказу. Самое интересное было другое: Дмитриевский производился в подполковники медицинской службы. Вот это была новость!

Начальство своевременно побеспокоилось и приготовило Дмитриевскому офицерскую форму. Он назначался старшим батальонным врачом. Второй взвод пулеметной роты ликовал: все же теперь будет в батальонной санитарной части своя рука.

Около десятка унтер-офицеров и солдат, в том числе и Гринько, получили военные медали».

Разумеется, Введенский был не офицером, а военным чиновником, и никто его не разжаловал, в легион он пошел рядовым добровольцем, чтобы сражаться на передовой, а не оставаться в тылу. И в Отрядном комитете он как раз выступал за продолжение войны, почему и пошел в легион. Восстановили его отнюдь не в звании подполковника медицинской службы, которой в царской армии не было, а в чине коллежского асессора, который соответствовал упраздненному в 1884 году чину армейского майора и с тех пор находился между чинами капитана и подполковника.

А представление на награждение Введенского было практически тождественным с представлением Малиновского на Георгия 3-й степени (см. ниже): «Солдат ВЕДЕНСКИЙ Димитрий первого класса Русского Легиона, солдат исключительной храбрости и упорства в бою, соединяет в себе редкое хладнокровие с исключительно удачной инициативой. Будучи врачом в Русской армии, записался одним из первых добровольцем в Русский Легион и принял участие во всех боях последнего. 14 сентября 1918 года первый бросился в атаку, презирая опасность и подавая пример своим товарищам. Содействовал успешному отбитию контратаки противника, установивши, по собственной инициативе, свой пулемет и, несмотря на интенсивный огонь неприятельской артиллерии, своим огнем во фланг наступающему противнику нанес ему полное поражение. Получил, как военный доктор, в Русской армии пять военных наград, и во Французской был награжден Военным Крестом с пальмами».

Малиновский на самом деле, судя по сохранившимся документам легиона, в сержанты никогда не производился. Зато в представлении ко второму Георгиевскому кресту он назван не бойцом, который «возглавил взвод, заменив раненого взводного», а полноправным командиром взвода.

В романе первоначально Дмитриевский состоит при Гринько, как начальнике пулемета, в качестве наводчика. В действительности же, если исходить из представлений к наградам, Введенский в сентябрьских боях был начальником пулемета, а Малиновский — командиром пулеметного взвода. В то же время в последних боях Гринько фактически исполняет обязанности командира пулеметного взвода.

Бросается в глаза, что романный капитан Мачек (в действительности — штабс-капитан Прачек) оказывает покровительство Гринько и постоянно продвигает его по службе. В очерке же Васильева штабс-капитан Прачек упоминается как русский офицер. Совершенно невероятно, что бывшего офицера австрийской армии, попавшего в русский плен, могли направить во Францию в составе русского экспедиционного корпуса. Несомненно, штабс-капитан Прачек был чехом, но при этом — российским подданным, родившимся и выросшим в Российской империи.

В ОВД «Мемориал» среди погибших и пропавших без вести в годы Великой Отечественной войны числятся пять носителей фамилии «Прачек», причем четверо из них происходят из Новгород-Северского района Черниговской области, а пятый — из деревни Ново-Покровка Ивановского района Амурской области, куда его семья, вероятно, переехала с Украины, так как Ново-Покровка была основана переселенцами из Полтавской губернии. Возможно, у Малиновского с Прачеком могли обнаружиться общие знакомые в Черниговской губернии. А может быть, штабс-капитан Прачек покровительствовал Малиновскому как земляку?

Сделав Прачека бывшим австрийским офицером, Малиновский, видимо, маскировал черниговский след в своей биографии.

Он также никогда не упоминал в автобиографиях о своем награждении вторым Георгиевским крестом. Неизвестно, знал ли он в действительности об этом. Однако тот факт, что Введенский о своем награждении Георгиевским крестом за тот же самый бой знал, позволяет предположить, что и Малиновский успел узнать о своем втором Георгии. 4 сентября 1919 года представитель адмирала Колчака во Франции генерал Д.Г. Щербачев издал приказ о награждении солдат Русского легиона. Среди них был и ефрейтор Родион Малиновский. Он был удостоен Георгиевского креста 3-й степени за то, что «в бою 14-го сентября 1918-го года при прорыве линии Гинденбурга личным примером храбрости, командуя взводом пулеметов, увлек за собой людей, прорвался в промежутке между укрепленными гнездами противника, утвердился там с пулеметами, чем способствовал решительному успеху по овладении сильно укрепленной траншеи 3-й линии, “линии Гинденбурга”». За этот же подвиг Малиновский получил еще одну пальмовую ветвь к своему французскому военному кресту с мечами. То, что он в приказе назван ефрейтором, само по себе не доказывает, что в сентябре 1919 года Малиновский носил именно это звание. Как правило, в приказах о награждениях указывалось то звание, которое фигурировало в представлении к награде. Представление же составлялось осенью 1918 года, когда Малиновский точно был ефрейтором. Если он на самом деле был произведен в прапорщики, то это могло случиться не ранее весны 1919 года, после расформирования легиона.

Кстати сказать, производство в офицеры позволяло на какое-то время урегулировать материальное положение бывших легионеров. Репатриирующимся к Колчаку офицерам французское правительство платило в виде аванса жалованье и половину премии в случае, если они состояли в легионе и направлялись на службу в армии омского или других антибольшевистских правительств.

Малиновский за прорыв линии Гиндербурга был награжден Военным крестом с серебряной звездочкой. В приказе начальника Марокканской дивизии генерала Догана от 15 сентября 1918 года за № 181, воспроизведенного на французском и русском языках в приказе по Русской базе в Лавале № 163 от 12 октября 1918 года о ефрейторе Родионе Малиновском, пулеметчике 4-й пулеметной роты 2-го полка было сказано: «Отличный пулеметчик. Особенно отличился во время атаки 14 сентября, обстреливая из пулемета группу неприятельских солдат, оказавших упорное сопротивление. Не обращая внимания на опасность губительного артиллерийского огня неприятеля».

Ранее, в 1917 году, Малиновский был награжден Георгиевской медалью. Надо сказать, что по законам, принятым во французской армии, солдаты и офицеры Русского экспедиционного корпуса получали наградные выплаты за российские ордена и медали, но только за те, которых они были удостоены в период пребывания во Франции. Родиону Малиновскому также посчастливилось их получать, хотя и короткое время — с осени 1917 года, за Георгиевскую медаль 4-й степени, которой он был удостоен в период пребывания в экспедиционном корпусе.

В романе подробно рассказано, как Дмитриевский проставлялся за орден Почетного легиона:

«Подполковник Дмитриевский обосновался в санитарной части батальона и решил после первой же офицерской получки обмыть орден Почетного Легиона, уже красовавшийся у него на груди на красной ленточке. И конечно, “смочить”, как следует подполковничьи погоны. Весь второй взвод был приглашен на этот пир. В саду был накрыт длинный стол, уставленный вином и поджаренными консервами, в больших мисках был приготовлен вкусный салат. Все поздравляли батальонного доктора и много пили. Консервы и салат были съедены подчистую. Быстро появились помидоры, редис, огурцы; миски вновь заполнились салатом, хорошо просоленным и проперченным. Не хватает только уксуса, определили дегустаторы.

— Возьми-ка в тумбочке бутылку с уксусом и полей салат, — приказал Дмитриевский санитару.

Санитар быстро разлил содержимое бутылки в миски с салатом, и все набросились на еду, расхваливая кушанье. Вскоре и этот салат был съеден. Потом запели песни. Пир затянулся до позднего вечера.

Наутро некоторые из участников пира опять появились в батальонной санчасти, чтобы похмелиться.

— Ну-ка, достань в тумбочке бутылку с касторкой, — распорядился между тем подполковник Дмитриевский, обращаясь к санитару.

Санитар достал бутылку из тумбочки и подал ее Дмитриевскому. Тот посмотрел, понюхал и говорит:

— Что же ты мне уксус дал, дай другую бутылку.

Но другой бутылки не оказалось: она пошла вчера в салат вместо уксуса.

Виктор Дмитриевский зло сплюнул и выругался:

— Ты теперь хоть помалкивай!

Санитар сморщился — он тоже ел вчера салат, — схватился за живот и тут же “съездил в Ригу”».

А отъезд вместе с Дмитриевским в Россию в романе описан так:

«Как-то вечером Ванюша, Ликанин и на этот раз Виктор Дмитриевский отправились по знакомой дороге на прогулку. Шли медленно. Виктор сказал:

— Знаете, я получил заверение, что можно организовать отряд Красного Креста, и тогда АРА (American Relief Administration — Американская администрация помощи, в 1919–1923 годах распределявшая продовольственную и иную помощь странам, пострадавшим в Первой мировой войне) поможет нам уехать в Россию.

Долго спорили и разбирали все условия, при которых можно вырваться на родину.

— Куда захочет, туда и направит нас эта самая АРА, если мы с ней свяжемся, возьмет и отправит к Деникину, — говорил Ванюша. — Тогда доказывай, что ты не верблюд.

Виктор настаивал:

— Я врач, подполковник французской службы, имею все основания возглавить этот отряд, и я гарантирую, что все пройдет благополучно…

Виктор Дмитриевский съездил в Париж и добился согласия у французского командования и у представителей АРА на организацию санитарного отряда и отправку его в Россию. Ванюша и Михаил сразу записались в этот отряд. Кроме них записались Степан Кондратов, Петр Ермаченко, Протопопов, Семин, Круглов… — всего двадцать два человека…

Только через две недели хлопоты Виктора Дмитриевского увенчались успехом. Ранним утром в середине августа санитарный отряд погрузился на пароход…

Пароход “Луара” относился к классу товаро-пассажирских. Трюмы оказались заполненными разными грузами… Виктор добился у капитана парохода разрешения разместить свой санитарный отряд в твиндеке носовой части с правом ходить по всем палубам корабля. Устроились более или менее удовлетворительно. Твиндек был закрыт досками и затянут брезентом — это защищало и от жары, и от дождя…

В Шанхае русских принял на свой борт почтово-пассажирский пароход русского торгового добровольного флота — “Рязань”. Он небольшого водоизмещения, всего около пяти тысяч тонн. Утром он уходит из Шанхая во Владивосток.

Самым большим сюрпризом для Ванюши была встреча на пароходе с Серафимом Арефьевым, бывшим слесарем-оружейником пулеметной команды 256-го Елисаветградского полка. Они узнали друг друга с первого взгляда и крепко обнялись. Теперь Арефьев служил слесарем-монтером на “Рязани”. Он много порассказал о России, главным образом о том, что делается во Владивостоке. Потом принес плоскую банку спирта, наглухо запаянную, и они с Ванюшей отпраздновали встречу. Их компанию разделили Миша Ликанин, Степан Кондратов и никогда не отказывавшийся от выпивки Петр Ермаченко».

В романе Малиновский ничего не говорит о том, что первоначально они собирались с помощью АРА отправиться в Одессу, и только на пароходе узнали, что их везут во Владивосток, как он утверждал в автобиографии 1938 года. Скорее всего, отряд Красного Креста с самого начала отправлялся во Владивосток к Колчаку, и Малиновский знал об этом. На практике это означало, что в ту пору он еще собирался служить в войсках Омского правительства. Однако по прибытии во Владивосток и особенно по дороге на фронт Малиновский наверняка убедился, что армия Колчака разбита и находится в состоянии разложения.

Очевидно, в этот момент у него созрело намерение перейти к красным. Можно предположить, что у белых Родион Яковлевич, как и герой пьесы «Подвиги жизни», служил офицером.

Вот что Родион Яковлевич писал в автобиографии 1938 года о своем участии в Гражданской войне после прибытия во Владивосток:

«Нас сразу хотели забрать в белую армию, мы начали бросаться куда попало, чтоб нас вперед пустили по домам, это мы добились в комитете “Пленбеж”, над которым держало гегемонию американское общество АРА, получив разрешение ехать по домам на побывку, мы тронулись на Омск, в Иркутск: на станции нас стали задерживать, мы бросились наутек кто куда, — все были из центральных губерний и из Украины. Кое- как добрались до Омска (в кондукторских бригадах товарных поездов — железнодорожники были почти все поголовно настроены против колчаковцев и охотно оказывали содействие). Дальше Омска было трудно пробираться — поезда ходили только воинские, лед на Иртыше ломали, через несколько дней, когда уже Петропавловск был взят Красной Армией, я на рассвете пробрался через Иртыш перед проходом ледокола и пошел по целине по снегу держась телеграфных столбов железной дороги на зрительное расстояние, по дорогам идти нельзя было — по ним тянулись бесконечные колонны отступающих колчаковцев, пройдя весь день и ночь, на другой день к вечеру я совершенно выбился из сил и выбрался на дорогу, к этому времени уже опустевшую от колчаковских колонн. Немного пройдя по дороге я наткнулся на разведку 240 Тверского стрелкового полка 27-й дивизии, был остановлен и обыскан, разведчики нашли у меня в кармане Французский военный крест (за бои в 1918 г. я был трижды награжден Французским Круа де Гер) с мечами, вот в этих мечах и все заключалось, разведчики посчитали, что я не солдат, а офицер, потому что солдатам никогда не давали крестов с мечами, и решили просто меня расстрелять, кстати недалеко от дороги были кусты, — тащи его в кусты и крышка, — слышал я возгласы. Мной овладела сильная обида и злость и я стал так сильно ругаться, как никогда не ругался, в это время один из разведчиков подал голос, — а то ребята давайте доведем его до штаба, — а ему в ответ — охота тебе с ним возиться ну и веди, — так меня этот разведчик довел до ближайшего села, в котором расположился штаб батальона на ночлег. Командир б-на выслушал меня и позвал доктора, чтобы тот как ученый человек проверил мои французские документы, доктор проверил их и подтвердил, что документы на самом деле французские — это солдатская книжка и продовольственный аттестат, выданный в Марселе при погрузке на пароход — они у меня и сейчас есть. На утро в это же село подошел штаб 240 стр. полка, в штабе я встретил еще трех товарищей из группы в 20 человек, с которыми я прибыл из Франции — это тов. Василий Ермаченко, Сергей Трофимов и Иван Цыб. С нами четырьмя имел беседу кто-то из подива 27, выясняя условия пребывания нашего во Франции, и предложил, что если мы хотим ехать домой, то можем поехать, — мы все четверо изъявили желание служить в рядах РККА, — тогда он с запиской послал нас к коменданту Штадива, а последний с препроводительным документом направил нас на службу в 240 Тверской стр. полк. Так мы попали в полковую пулеметную команду и вечером вместе с командой выступили по направлению на Омск, — это было 10 или 11 ноября 1919 г. — На второй день к вечеру мы вступили в Омск после небольшой перестрелки, — затем продолжали преследование, были небольшие бои под Каинском, Ново-Николаевском и сильный бой под ст. Тайга с поляками и воткинцами. После занятия Мариинска наша дивизия стала на отдых, а 30 дивизия преследовала колчаковцев дальше. Наша пул. команда разместилась в селе Собакино (его называли еще Дмитриевское) недалеко, верстах в 30, от г. Мариинска, — там мы получили пополнение и стали заниматься. В начале февраля я заболел сильно тифом, меня отвезли в госпиталь в Мариинск, держали всех тифозников вместе и я, будучи больным возвратным тифом — болел в очень тяжелой форме, из Мариинска нас перевезли в Томск в более благоустроенный госпиталь, там даже были уже простыни и одеяла (на площади у поликлиники Мариинска расположен обелиск, где похоронены жертвы Гражданской войны, в том числе главный врач Мариинского уезда В.А. Парамонов, который умер, заразившись тифом при лечении больных. До этого он участвовал в боевых действиях в составе 27 дивизии. Не исключено, что он и был тем доктором, который спас Малиновскому жизнь). В апреле я выписался из госпиталя, но был настолько слаб, что еле ходил, прибыл к Коменданту города для отправки в свою часть. Началась оттепель, потекли ручьи по улицам, а у меня (да и у всех, которые накопились у Коменданта) были только валенки, мы требовали хоть опорки, но комендант не имел, все обещал, что вот скоро придут ботинки, так мы прождали дней 20, а там Комендант объявил, что тифозников направлять в свои части запрещено и в мае месяце уже направил в Канск-Енисейский в 137 отд. баталион обороны ж.д. Сибири. По прибытии в Канск-Енисейский мне стало известно, что 27 дивизия из района Минусинска (куда она во время моей болезни ушла) убыла на Польский фронт. Я никак не смог пробраться за дивизией и так и остался в 137 б-не, был направлен в школу подготовки младшего комсостава при 35 отд. стр. бригаде обороны ж.д. Сибири, которую и окончил в августе месяце 1920 г. и был назначен начальником пулемета во 2 роту 137 б-на. 3 декабря 1920 г. 137 отд. б-н слился с еще одним баталионом и сформировался 246 стр. полк, я был назначен командиром пулеметного взвода 2 роты, а 1-го февраля 1921 г. начальником пулеметной команды. 28 февраля этот полк переименовали в 3 Сибирский стр. полк и был переброшен в Забайкалье на охрану туннелей Забайкальской ж.д. и на охрану Монгольской границы. В декабре 1921 г., когда были уже ликвидированы банды Унгерна в Монголии, после боя в районе ст. Мысовая, 3 полк был расформирован и я был назначен в 309 полк 35 стр. дивизии, сперва помначпулькоманды, а с 17 декабря 1921 г. начальником пулеметной команды».

В автобиографии 1948 года Малиновский был гораздо более лаконичен:

«Из Владивостока я с трудом пробрался до Омска и там перейдя фронт 10 ноября 1919 года вступил добровольно в 240 Тверской полк 27 дивизии Красной Армии и вместе с полком через несколько дней уже брал г. Омск и наступал далее до самого Мариинска, где наша дивизия стала в резерв, а вперед пошла 30 дивизия.

Я заболел тифом, а в это время дивизия убыла на Польский фронт, по выздоровлении попал в 137 отд. стр. батальон 35 бригады, окончил бригадную школу младшего комсостава, осенью 1920 года назначен командиром взвода 2 роты 137 батальона, а в январе 1921 г. начальником пулеметной команды 246 полка (137 и 138 батальоны слились в полк), полк переименован в 3 Сибирский стр. полк».

В автобиографии 1938 года Малиновский утверждал:

«В белой армии не служил, службу в старой армии и Французской армии закончил ефрейтором. Под судом и следствием не состоял. Родственников за границей не имею. Владею французским и испанским языками — самостоятельно объясняюсь, пишу и читаю со словарем».

Возникает вопрос, каким образом Малиновский добрался от Владивостока до Омска по тылам колчаковской армии, будучи в военной форме и явно призывного возраста, но без единого документа на русском языке. Напрашивается предположение, что документы на русском языке у него все-таки были, но только явно не из разряда тех, которые стоило бы предъявлять разъезду красных, который и так собирался без лишних разговоров отправить Родиона Яковлевича в лучший из миров.

И, по всей видимости, в обстоятельствах своего пленения красными Малиновский был немного не точен. Разведка-то наверняка была конная, и собирались Родиона Яковлевича не расстрелять, а зарубить (патроны в Сибири ценились на вес золота).

А вот что, судя по всему, происходило непосредственно перед встречей Малиновского с красным разъездом. Писатель Всеволод Вячеславович Иванов, автор классического советского произведения о Гражданской войне — повести «Бронепоезд 14–69» (и одноименной пьесы), в 1918–1919 годах жил в Омске. В автобиографии, опубликованной в журнале «Литературные записки» 1 августа 1922 года, он вспоминал:

«С 1917 года участвовал в революции. После взятия чехами Омска (был я тогда в красной гвардии), когда одношапочников моих перестреляли и перевешали, — бежал я в Голодную Степь и, после смерти отца (казаки думали: я его убил — отец был царелюб, хотели меня усамосудить), дальше за Семипалатинск к Монголии.

Ловили меня изредка, потому что приходилось мне участвовать в коммунистических заговорах. Так от Урала до Читы всю колчаковщину я скитался, а когда удалось мобилизовать, то прикомандировали меня, как наборщика, к передвижной типографии Штаверха. Паспорт у меня был фальшивый: “Евгений Тарасов”.

Дальше два случая.

Когда поезд окружили партизаны, комендант поезда прапорщик Малиновский сказал мне:

— Давай свою шинелишку, а сам мою бобровую шинель возьми. Я побегу, тут в сторону дорога открыта.

Я отдал. Прапорщик не убежал и в полуверсте его зарубили. Подошли партизаны (в белых халатах — чтоб на снегу не заметно), старичка генерала какого-то пристрелили у вагонов, мичмана с отмороженным ухом и человек тридцать добровольцев, выданных железнодорожниками».

Интересно, что товарищ Всеволода Иванова, Николай Иванович Анов, тоже писатель и тоже Иванов (Анов — это псевдоним), встречавшийся с ним в Омске, в мемуарах свидетельствует, что когда в 1918 году пришлось драться с чехами, Всеволод служил у красных именно пулеметчиком. Да и в его поезде из всех видов оружия основное внимание уделено как раз пулеметам. Поезд, где служил Всеволод Иванов, скорее всего, был бронепоездом (не исключено, что это был бронепоезд «Сибиряк», который как будто сгинул где-то в районе Омска), а Малиновский мог быть там начальником пулеметной команды. А мичман, упомянутый среди расстрелянных, мог быть начальником артиллерии бронепоезда и по совместительству командиром бронепоезда (на бронепоездах у белых артиллеристами обычно служили морские офицеры, так как там часто устанавливались морские орудия). Генерала же в своей повести Иванов убил не возле поезда, а непосредственно в городе. Если гипотеза о службе писателя на бронепоезде верна, то Малиновский мог послужить прототипом одного из персонажей повести и пьесы — прапорщика Обаба. Интересно, что с этим персонажем постоянно ассоциируются синие французские обмотки, которые могли остаться у Малиновского после службы в легионе. Но, разумеется, неизвестно, довелось ли Малиновскому сражаться против красных в составе команды бронепоезда. Кстати сказать, в повести Иванова речь идет о восстании против белых во Владивостоке. Но такое восстание было и в Омске перед самым приходом Красной армии.

Вот насчет бобровой шинели у прапорщика Иванов, скорее всего, допустил поэтическое преувеличение. Известно, что колчаковцам британцы поставляли офицерские шинели на кенгурином меху. Видимо, такая была и у Малиновского. Вполне возможно, что Всеволод Иванов на самом деле служил на бронепоезде под своим именем. И к красным он в действительности попал, как известно, именно в районе Омска, а не гораздо восточнее, как он утверждал в автобиографии. А вот знал ли писатель по имени Малиновского, неизвестно. Да и тот вряд ли запомнил солдата, который спас ему жизнь, уступив свою шинель. Не исключено, что автор «Бронепоезда 14–69» так и не узнал, что похороненный им прапорщик в действительности остался жив. Нет данных, что писатель и маршал когда-либо встречались после 1919 года. Хотя можно допустить, что Всеволод Иванов узнал Малиновского в годы Великой Отечественной войны, когда его портреты стали появляться в газетах. И если им все-таки суждено было встретиться, между ними мог состояться примерно такой диалог после первой бутылки коньяка, который оба крепко уважали:

— Так что же, Родион, красные тебя тогда не зарубили?

— Видишь ли, Сева…

Между войнами

В Гражданской войне Малиновский участвовал очень недолго и не успел совершить сколько-нибудь выдающихся подвигов, и не получил никаких наград. В этом отношении Родион Яковлевич разительно отличался от других «маршалов Победы» своего поколения. Г.К. Жуков успел повоевать командиром эскадрона против Врангеля и антоновцев на Тамбовщине, за что удостоился ордена Красного Знамени. А уже в мае 1923 года он командовал кавалерийским полком.

К.К. Рокоссовский с января 1920 года командовал кавполком и за бои с Азиатской дивизией барона Унгерна в 1921 году был также удостоен ордена Красного Знамени.

Л.А. Говоров, хотя и успел повоевать у Колчака подпоручиком, перейдя к красным в конце 1919 года в Томске, в сражениях против Врангеля осенью 1920 года уже командовал артиллерийским дивизионом и получил за эти бои орден Красного Знамени. А в октябре 1923 года Леонид Александрович стал начальником артиллерии стрелковой дивизии.

О С.К. Тимошенко, прославленном герое Гражданской войны и, как и Малиновский, пулеметчике в царской армии, и говорить не приходится. Он в ноябре 1919 года командовал кавдивизией в 1-й Конной армии и за Гражданскую войну получил три ордена Красного Знамени и почетное революционное оружие. Закономерно, что маршала он получил еще в 1940 году, первым из поколения «маршалов Победы».

А.М. Василевский успел в царской армии дослужиться до штабс-капитана и командовал в Первую мировую войну пехотным батальоном. В Гражданскую войну Александр Михайлович служил командиром полка, но в дальнейшем из-за неподходящего социального происхождения (сын священника) и офицерства уже в конце 1919 года был понижен до помощника командира стрелкового полка, а в августе 1920 года — до командира отдельного батальона. Никаких наград за Гражданскую войну он не получил, а командиром стрелкового полка вновь стал только в 1922 году.

И.С. Конев, как и Тимошенко, вступивший в партию большевиков еще в 1918 году, в Гражданскую войну был комиссаром бронепоезда, комиссаром стрелковой бригады, дивизии, штаба Народно-революционной армии Дальневосточной республики, но награжден за Гражданскую войну не был.

Ф.И. Толбухин в Первую мировую войну был штабс- капитаном и командиром пехотного батальона, а в Гражданскую — младшим помощником начальника штаба стрелковой дивизии по оперативной работе, начальником штаба войск губернии и начальником оперативного управления штаба войск Карельского района, а уже в марте 1922 года возглавил штаб стрелковой дивизии. За Гражданскую войну Федор Иванович был награжден орденом Красного Знамени.

К.А. Мерецков в Гражданскую войну был помощником начальника штаба дивизии, и за эти годы успел первым из будущих маршалов окончить Военную академию Генштаба, затем в 1921 году командовал учебной бригадой и был начальником штаба кавдивизии. Кирилл Афанасьевич был единственным «маршалом Победы», не имевшим опыта службы в царской армии в годы Первой мировой войны. За Гражданскую войну Мерецков был награжден орденом Красного Знамени, но только в 1928 году.

Таким образом, после Гражданской войны Малиновский занимал самую низкую позицию в Красной армии по сравнению с другими «маршалами Победы». За ним не числилось каких-либо громких подвигов в годы Гражданской войны (думаю, в душе Родион Яковлевич был даже рад, что не принял слишком уж активного участия в братоубийственной усобице, по поводу чего высокопоставленные сослуживцы позднее подтрунивали: «Пока мы тут беляков рубали, кое-кто во Франции с мамзелями прохлаждался»), да и срок службы в Красной армии к моменту окончания Гражданской войны в 1922 году был у него наименьший по сравнению с другими будущими маршалами. Но не имел он и таких откровенных минусов, как служба в белых армиях в офицерском чине (Говоров) или офицерство в царской армии (Толбухин, Василевский). Если даже Малиновский и был в действительности произведен в офицеры и короткое время прослужил у Колчака, не участвуя в боях, эти факты удалось благополучно скрыть от кадровых органов и спецслужб. Зато в его пользу играло крестьянское происхождение матери. Про отца-полицмейстера, опять же, никто не знал.

Малиновскому также помогло, что к моменту поступления в Красную армию он имел довольно приличный уровень образования. Безусловно уступая в этом отношении Толбухину, Василевскому, Говорову и уже успевшему в 1921 году окончить военную академию Мерецкову, Малиновский находился на одном уровне с Рокоссовским и превосходил Тимошенко, Жукова и Конева.

Одним из немногих преимуществ Малиновского была его относительная молодость. Толбухин и Рокоссовский родились в 1894 году (Рокоссовский во время службы в Красной армии омолодил себя на два года и стал писать в анкетах, что родился в 1896 году), Василевский, Тимошенко — в 1895-м, Жуков — в 1896-м, Говоров, Мерецков и Конев — в 1897-м, тогда как Малиновский — в 1898-м. Таким образом, Родион Яковлевич оказался не только самым молодым из «маршалов Победы», но и сделал самую стремительную карьеру. Кстати сказать, он стал самым молодым маршалом Второй мировой войны во всех сражавшихся армиях. Моложе его был только Л.П. Берия, родившийся в 1899 году и удостоенный звания маршала Советского Союза 9 июля 1945 года. Однако Лаврентий Павлович был чистой воды политическим маршалом, и звание получил не за полководческие заслуги, а просто за счет преобразования его звания генерального комиссара госбезопасности в маршальское. А среди маршалов-полководцев всех народов Малиновский — самый молодой.

В сравнении с другими будущими советскими генералами и маршалами Малиновский имел совершенно уникальный опыт Первой мировой войны на французском фронте. Здесь ему пришлось драться против немцев в условиях, значительно отличавшихся от условий Восточного фронта. На Западе была гораздо выше концентрация артиллерии и пулеметов, да и концентрация войск и прочность обороны были существенно выше. С обеих сторон применялись танки (Малиновскому довелось наблюдать танковые атаки союзников в последние месяцы войны), более активно использовалась авиация. К тому же на Западном фронте сражались более боеспособные германские дивизии, чем на Восточном, где была выше доля резервных, ландверных и ланд-штурмовских дивизий и бригад. Условия, в которых пришлось сражаться Малиновскому, больше напоминали условия Второй мировой войны, чем те, в которых пришлось сражаться основной массе царских войск.

Вот как излагал свою службу в Красной армии в межвоенный период Малиновский в автобиографии 1938 года: «В августе 1922 г. 35 дивизия прибыла в Иркутск и переформировалась из 9-полкового состава в 3-х-полковой, я был назначен председателем ликвидационной комиссии 309 полка, а 23 августа 1922 г. назначен начальником пулеметной команды 104 стр. полка этой же 35 дивизии. 1 августа 1923 г. я назначен пом. командира 1-го баталиона этого же полка, а в конце октября мы были выделены из 35 дивизии как второочередной кадр и прибыли в г. Калугу на формирование 81 стр. дивизии, — 18 ноября 1923 г. был назначен командиром 1 баталиона 243 стр. полка, в этой должности работал до 1 октября 1927 г. После учился в Академии имени Фрунзе и окончил ее весной 1930 г., по окончании военной академии назначен начальником штаба 67 Кавказского Кавполка (хотя никогда не чувствовал кавалерийских наклонностей). (Здесь можно привести свидетельство дочери Малиновского Натальи, которой отец однажды признался в нелюбви к кавалерии. Она удивилась: «Папа, но ведь кавалерия — это лошадки!» Тут Родион Яковлевич заметил: «Кавалерия — это не только лошадки, это еще и шашечки!» Очевидно, вид разрубленного шашечкой человека на всю жизнь отвратил Малиновского от кавалерии.) 25 января 1931 г. назначен Пом. начальника 1 отдела штаба СКВО, а с 15 февраля 1931 г. Пом. начальника 3 сектора 1 отдела БВО, с 14 марта 1933 г. начальником 2 сектора этого же отдела. 10 января 1935 г. назначен начальником штаба 3 Кавалерийского корпуса. 19 июня 1936 года назначен Помощником Кавалерийского Инспектора БВО по оперативному отделу».

Первую командирскую аттестацию на Малиновского составили во второй половине 1922 года: «Дисциплинированный, энергичный, настойчивый. Пользуется уважением среди подчиненных. Имеет большой практический опыт по пулеметному делу. Будучи беспартийным, является вполне благонадежным и преданным Советской власти. Занимаемой должности начальника пулеметной команды 104 стрелкового полка вполне соответствовал».

Интересно, что в пьесе, написанной годом ранее, Малиновской отмечал настойчивость как одно из главных качеств автобиографического героя Петра Степина.

В 1924 году аттестация оказалась столь же благоприятной: «Дисциплинирован, энергичный. Близок к массе, иногда даже в ущерб своему служебному положению. Политически развит хорошо, службой не тяготится. Достоин утверждения в должности командира батальона».

В 1925 году в аттестации Малиновского было указано на возможность его дальнейшего карьерного роста: «Должности командира соответствовал. Для дальнейшего продвижения необходима посылка в “Выстрел”» (имеются в виду курсы усовершенствования командного состава).

В 1926 году, в бытность командиром 1-го батальона 243-го стрелкового полка, Малиновский вновь получил вполне благоприятную аттестацию с перспективой выдвижения: «Обладает твердой и резко выраженной волей и энергией. Дисциплинирован и решителен во всех своих действиях. С твердостью и строгостью по отношению к подчиненным, умело совмещает элемент товарищеского подхода и выдержанности.

Военного образования не имеет, являясь в этой области талантом-самоучкой и, благодаря своему упорству и настойчивости… приобрел необходимые познания в военном деле путем самоподготовки. Активный работник “ОСО”.

В моральном отношении безупречен. Должности командира баталиона соответствовал. Заслуживает командирования в военную академию».

Карьере Малиновского способствовало то, что он вступил в партию. В автобиографии 1938 года он пишет:

«В партию я вступил в 1923 г. в 243 стр. полку, в члены переведен в октябре 1926 года. Принят парткомиссией 81 дивизии в г. Калуге. № партбилета 1040844. Партвзысканий не имею и не подвергался. Работал два года членом выездной сессии военного трибунала 81 дивизии. В других партиях не состоял. Отклонений от генеральной линии партии не имел, во время троцкистской оппозиции 1925–1927 г. разобрался во всей контрреволюционной сущности троцкизма во время развернувшейся дискуссии в военной академии имени Фрунзе осенью 1927 г. — в этой борьбе я твердо стоял за линию ЦК нашей партии».

Очевидно, вступление в партию было обязательным условием для откомандирования в военную академию. Как мы помним, в аттестации 1926 года Малиновский был признан достойным обучаться в академии Фрунзе. Не хватало только полной партийности. А после перевода из кандидатов в члены партии дорога в академию была открыта.

И уже в октябре 1927 года Родион Яковлевич отправился в академию. Он очень волновался перед сдачей экзаменов. Дочь вспоминала, как отец рассказывал:

«Я тогда решил: не сдам — застрелюсь. Нельзя было не сдать.

— Да почему же нельзя? — изумилась я. (Разговор происходил накануне одного из моих экзаменов и, видимо, с него и начался.)

— Иначе себя перестал бы уважать».

Окончание академии, да еще по 1-му разряду, открыло возможности для дальнейшего карьерного роста. Тем более, что аттестация в связи с окончанием академии была вполне положительной: «Слушатель Военной Академии имени Фрунзе. Общеакадемический курс усвоил хорошо. На стажировке в кавалерийской дивизии проявил особую активность в работе. Аккуратный, добросовестный, старательный. Дисциплинирован, скромен, выдержан.

В общественной и политической работе активность средняя. Хорошо изучил французский язык. Годен к строевой и штабной службе. Вывод — может быть назначен начальником оперативной части штаба дивизии, стрелковой и кавалерийской. Присвоением категории К-8 единоначальником быть может».

Единственным минусом можно было счесть только среднюю общественно-политическую активность. Но, в конце концов, таланту-самородку простили нежелание попусту толкать речи на партсобраниях. Признание же возможности назначить Малиновского командиром-единоначальником, без комиссара, означало, что ему полностью доверяют в политическом отношении.

В автобиографии 1948 года Родион Яковлевич сообщал:

«По расформировании полка (3-го Сибирского стрелкового), назначен в 309 полк 35 дивизии, в реорганизацию 1922 года назначен в 104 сп 35 сд Начальником Пулеметной команды, а затем Пом. Комбата.

В октябре 1923 года назначен командиром 1 батальона в 243 сп 81 дивизии в гор. Калуга.

В октябре 1927 года поступил слушателем в Военную Академию им. Фрунзе, в 1930 году в мае окончил ее по 1 разряду и был назначен Начальником Штаба 67 кавполка 10 кавдивизии в гор. Кропоткин, временно командовал полком. В январе 1931 года назначен Пом. начальника Оперативного Отдела Штаба СКВО, а потом БВО — долго работал на Оперативных разработках.

В январе 1935 года назначен начальником штаба 3 кав. корпуса, а в июне 1936 года Пом. армейского Кавинспектора БВО».

В 1931 году, в связи с назначением приказом РВС от 16 марта в штаб Белорусского военного округа, Малиновский получил следующую аттестацию: «Военно-теоретическая подготовка хорошая. В обстановке разбирается быстро и умело. Обладает данными для выработки хорошего штабного командира крупного масштаба. Имеет вполне достаточные для командира волевые качества, более склонен к работе в роли строевого командира.

Здоров, вынослив, хорошо подготовлен в стрелковом деле. Отлично владеет личным оружием. Может быть выдвинут на должность нач. сектора или командира стрелкового и кав. полка. Вполне соответствовал должности помощника начальника 3 сектора 1 отдела штаба округа».

В 1932 году аттестация была столь же положительной:

«Обладает волевыми качествами командира, на занятиях с начсоставом принимает грамотное решение и твердо проводит решение в жизнь. Политически развит хорошо.

Подлежал выдвижению вне очереди на должность начальника штаба дивизии, командиром стрелкового или кавалерийского полка — единоначальником.

Достоин продвижению на начальника сектора 1 отдела Штаба округа К-10».

И вот наконец приказом от 14 марта 1933 года Малиновский был назначен начальником 2 сектора 1 отдела штаба БВО. Аттестации 1933 и 1934 годов констатировали его полное соответствие занимаемой должности и возможность назначения командиром-единоначальником стрелкового полка или начальником штаба стрелковой дивизии.

Но в результате последовало неожиданное повышение.

Приказом от 10 января 1935 года Малиновский был назначен начальником штаба 3-го кавалерийского корпуса, располагавшегося в Минске, куда Родиону Яковлевичу пришлось переехать из Смоленска. Но в июне 1936 года его вернули в штаб Белорусского округа в Смоленск, назначив помощником армейского кавалерийского инспектора по оперативному отделу.

После введения 22 сентября 1935 года в Красной армии персональных воинских званий Малиновскому было присвоено звание полковника.

Бросается в глаза, что, достигнув высоких штабных должностей, Малиновский так никогда и не командовал ни полком, ни дивизией, хотя по итогам аттестаций его неоднократно выдвигали на должность командира полка. Вероятно, несмотря на то, что сам Малиновский всегда стремился командовать в строю, его больше ценили как штабного работника.

В принципе до командировки в Испанию карьера Малиновского была вполне успешной, но ничего особо выдающегося в ней не было. В Красной армии были сотни командиров с похожими послужными списками, которые в Великую Отечественную в лучшем случае доросли до командиров дивизий и корпусов.

В 1936–1937 годах Малиновского не обошли доносы. Позднее ему довелось их читать, хотя доносчиков он знал еще тогда. Его дочь вспоминала:

«Не знаю, откуда появилась на папином столе папка устрашающего размера (жалко, не помню, как она называлась, хотя, наверное, просто номером), исчезнувшая через несколько дней. Я полюбопытствовала, полагая, что это белый ТАСС, но в папке обнаружилось невообразимое количество доносов, подшитых в хронологическом порядке. (Сейчас могу предположить, что в конце пятидесятых некоторых лиц ознакомили с их особыми личными делами. Можно только гадать, зачем ознакомили и кого именно, но полагаю, что вернулись эти папки, конечно же, не в архив.) По детской глупости из всего множества доносов я прочла только первый и последний.

В последнем известный мне персонаж с большими звездами на погонах извещал кого следует об имевшем место на его глазах криминальном факте беседы Р.Я. Малиновского на таком-то приеме с иностранным дипломатом на иностранном же языке. О предмете беседы автор бумаги по незнанию языков сообщить ничего не мог, в чем и расписался. Так ругательное слово из родительских разговоров “сексот” впервые наполнилось очевидным смыслом. И надо же было на другой день нам с папой, неся из магазина “Сыр”, что на Горького, кусок рокфора (то было наше традиционное зимнее гулянье), встретить автора доносной бумаги! Я отвернула нос. Папа поздоровался, даже как будто весело, и, выждав, заметил: “С взрослыми ты всегда должна здороваться. А со своими — сама разбирайся”. Значило ли это, что дети не должны сводить родительские счеты или что счеты вовсе не надо сводить? Или правомерны оба ответа?

История первого доноса не в пример длиннее. Она растянута во времени на полвека и никак не укладывается в два абзаца. Жизнь странно выстроила ее — не то как драму, не то как роман, путая жанры, меняя протагонистов и рассказчиков.

Итак, действие первое — излагается по документу. В бумаге (жаль, не посмотрела, куда адресованной и когда именно сочиненной) соседи по коммуналке извещают, что проживающий рядом комбриг (или как-то иначе) Малиновский так и не снял со стены портрет врага народа Уборевича с дарственной надписью, хотя жены нижеподписавшихся командиров “обратились к жене Малиновского с соответствующим замечанием”, а она-де, на другой день, сказала, что мужу слова их передала и получила ответ: “Что я повесил, то будет висеть”…

Прошло по меньшей мере пять лет. Война, видимо, конец сорок четвертого или начало сорок пятого. Почти ночь. Входит дежурный офицер с докладом:

— Товарищ маршал! Генерал такой-то прибыл по случаю назначения на такую-то должность! (Формулировка в моем штатском изложении, естественно, условна.)

Отец (спокойно, негромким голосом):

— Скажи этому сукиному сыну, чтоб через полторы минуты и духу его тут не было! А то лично приду морду бить».

Здесь имелся в виду следующий случай. В 1937-м или в начале 1938 года соседи Малиновского по коммуналке в Смоленске написали на него донос. Доносчиками были Николай Дмитриевич Яковлев, тогда начальник артиллерии Белорусского военного округа, а позднее — маршал артиллерии и начальник Главного артиллерийского управления, и комбриг Иван Андреевич Найденов, до февраля 1938 года — помощник инспектора кавалерии Белорусского военного округа по связи, а в дальнейшем — генерал- лейтенант войск связи и начальник Управления связи РККА, в 1940 году пониженный до заместителя начальника Управления. В доносе сообщалось, что на стене комнаты Родиона Яковлевича висит портрет врага народа Уборевича с дарственной надписью (что-то вроде «моему ученику»). Поскольку Найденов, очевидно, не позднее конца февраля 1938 года из Смоленска перебрался в Москву, а до июня 1937 года ничего криминального в портрете Уборевича не было, донос, скорее всего, был написан в период с июня 1937 по февраль 1938 года, когда Малиновский был в Испании. Не исключено, что именно с этим доносом связаны настойчивые попытки отозвать Родиона Яковлевича назад. Скорее всего, Малиновский никак не был наказан за портрет Уборевича просто потому, что в момент его отъезда в Испанию связь с Уборевичем никак нельзя было ставить ему в вину, а находясь там он в любом случае не мог убрать злосчастный портрет.

Наталья Родионовна видела в начале 60-х годов на столе у Малиновского стопку доносов. Первый был об Уборевиче, а последний написан недели за две до этого дня. Он принадлежал маршалу — соседу по дому на улице Грановского и был посвящен недавнему приему с участием иностранных гостей. Вот как раз после этого, когда ехали вместе в лифте, дочь Малиновского с ним и не поздоровалась.

Судя по всему, нерукопожатным маршалом был начальник ГлавПУРа до мая 1962 года Филипп Иванович Голиков. Во всяком случае, другие маршалы-соседи, Буденный и Мерецков, по свидетельству Натальи Родионовны, на том приеме не присутствовали.

Уборевича Малиновский ценил выше всех, расстрелянных с Тухачевским, включая самого маршала.

Несомненно, именно о Найденове, написавшем донос на Малиновского, рассказывает Хрущев в своих мемуарах:

«Как-то я, беседуя с ним (Малиновским), рассказал, как мы с генералом Поповым блуждали под Калачом, вертясь около трупов немецких солдат и серой лошади. Рассказал также, что мы встретились ночью с генералом-связистом, и назвал его фамилию.

Он сразу отреагировал. Говорю: “Вы его знаете?” — “Как же, очень хорошо знаю, я с ним вместе служил”. И потом поведал мне некоторые подробности: “Произошел такой случай. Я, когда приехал в Москву (после Испании), должен был явиться в отдел кадров Наркомата обороны. Офицер, который встретил меня в отделе кадров, по своей неосторожности или плохой исполнительности дал мне мое личное дело (а может, так и было нужно). Я его полистал, и у меня мурашки по коже пошли: как же я еще живым хожу по земле? Столько там ложных гадостей было собрано против меня.

Можно было только удивляться, почему я не арестован и не расстрелян, как многие другие. А среди всей этой гадости лежало и донесение того генерала.

Он, видимо, был секретным агентом. Он там понаписал обо мне жуткие гадости.

После этого мне не только руку было противно ему подавать, но и противно слышать его фамилию. Это — гнусный человек. Он осмелился выдумать обо мне такую клевету, что я не знаю, что же удержало Сталина от моего ареста и расстрела, равно как ряда других честных людей, но более видных и более достойных по отличиям, которые они заслужили в Красной Армии.

Я, видимо, вытащил счастливый билет в лотерее жизни. Только этим и объясняю факт, что остался жив”».

После войны Малиновские были соседями по дачам в Баковке с маршалом артиллерии Н.Д. Яковлевым (через забор). Тем самым, который приезжал по поручению Ставки, а Малиновский через адъютанта дал ему полторы минуты, чтобы убрался восвояси.

Пропажа кота Нуара — любимца семьи Малиновских тоже связана с маршалом Яковлевым. Кота застрелил его старший сын, известный историк Н.Н. Яковлев. Наталье Родионовне рассказала об этом его жена Светлана Дмитриевна Пожарская, историк-испанист. Кот повадился гадить у Яковлевых в спальне, и муж вынужден был его застрелить.

Историю трагической гибели кота Нуара Наталья Родионовна подробно описала в своих мемуарах. Там она не называет фамилии маршала. Но речь, несомненно, идет о даче Н.Д. Яковлева, поскольку только с ней у дачи Малиновского был общий забор.

Что же касается Найденова, то этот прапорщик царской армии, успевший вступить в РКП(б) еще в 1917 году, закончил свою карьеру, а потом и жизненный путь без каких-либо больших потрясений. После войны Иван Андреевич был заместителем начальника связи Генштаба ВС СССР — начальником Управления связи Генштаба ВС СССР, а в 1950 году «видный военный связист», как называют его сегодня в одной из посвященных ему статей, уволился в запас. Умер Найденов 15 апреля 1975 года в возрасте 85 лет.

Николаю Дмитриевичу Яковлеву повезло немного меньше, он сам пал жертвой доноса. В феврале 1952 года, будучи маршалом артиллерии, начальником Главного артиллерийского управления и заместителем министра вооруженных сил, он был арестован, обвинен во вредительстве, лишен звания маршала, но после смерти Сталина освобожден и восстановлен в маршальском звании. В дальнейшем был заместителем главнокомандующего и главнокомандующим войсками ПВО, а в 1960 году состоял в группе генеральных инспекторов. Умер Яковлев 9 мая 1972 года в возрасте 73 лет. Показательно, что Малиновский, став министром обороны, не отправил Яковлева в отставку, а дал спокойно дослужить до пенсии.

В 1925 году Родион Яковлевич женился. Вот что он сообщал о жене и родственниках жены в автобиографии 1938 года:

«Женился я в 1925 г. в г. Иркутске, для чего специально ездил из гор. Калуги, на Ларисе Николаевне Шарабаровой рождения 1904 г., с которой познакомился в 1923 г., когда она работала машинисткой в штабе 104 стр. полка. Она воспитывалась у своего дедушки и бабушки в гор. Иркутске по ул. Степана Разина д. № 3.

Дед ее был сперва печником, каменщиком, а потом завел себе в тайге Кирпичный завод, на котором работал сам и нанимал рабочих — под конец сделался подрядчиком — брал подряды на постройку домов. Умер в 1920 г. Был старик и в белой армии не служил. Бабушка ее домохозяйка. Мать ее родила в девушках, поэтому она воспитывалась у дедушки и бабушки, мать стала жить без брака с почтовым чиновником Пучковым — он умер в 1916 году или 1917 г., сама она работала на почте телеграфисткой и умерла после операции в 1919 г. в Иркутске, оставшиеся от нее дети — Евлогий и Андроник, перешли тоже на воспитание к бабушке, поэтому жена стала работать с 16 лет, бросив учиться. Младший брат жены Евлогий — примерно 1909 г. рождения, будучи мальчишкой, стал торговать мелочью с лотка, а теперь служит зав. складом Иркутской обувной фабрики — в Красной Армии не служил — (освобожден по болезни — ярко выраженное косоглазие). Сейчас в Иркутске по ул. Степана Разина д. № 3 живет дядя жены Федор Михайлович Шарабаров (сын дедушки, у которого жена воспитывалась), теперь уже пенсионер, до этого был печником, каменщиком, а последнее время проводником почтовых вагонов. Бабушка жены умерла в 1928 г.».

По воспоминаниям друга Малиновского генерал-майора Ивана Николаевича Буренина, брак Родиона Яковлевича с Ларисой Николаевной дал трещину еще перед командировкой в Испанию. Малиновский не скрывал, что в Испании у него были романы, в чем честно признавался Хрущеву.

В Испании

Как писал Родион Яковлевич в автобиографии 1938 года, он «с января 1937 года по май 1938 года был в специальной государственной командировке в Испании».

Можно не сомневаться, что в Испанию его отправили по рекомендации командующего Белорусским военным округом И.П. Уборевича. 2 июня 1937 года, выступая на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны, посвященном разоблачению «военно-фашистского заговора Тухачевского», Сталин сообщил:

«Тухачевский и Уборевич просили отпустить их в Испанию. Мы говорим: “Нет, нам имен не надо. В Испанию мы пошлем людей малоизвестных”. Посмотрите, что из этого вышло. Мы им говорили — если вас послать, все заметят, не стоит. И послали людей малозаметных, они же там чудеса творят».

Малиновский и был таким малозаметным военачальником, которого ни в стране, ни в мире никто еще не знал, как не знали Родимцева, Батова, Кузнецова, Павлова, Кулика и десятки других прежде безвестных или, по крайней мере, известных только в узких кругах военачальников, чьи портреты не публиковали в газетах. Конечно, Сталин не отпустил Тухачевского и Уборевича в Испанию не только поэтому. Для себя он уже решил их участь и обрек этих полководцев на позорную смерть. Но можно не сомневаться, что тогда, летом 1936-го, он попросил их порекомендовать для посылки в Испанию толковых командиров «без имени», и в их числе Уборевич наверняка назвал Малиновского. Ни Тухачевский, ни Уборевич, ни другие фигуранты дела о «военно-фашистском заговоре» не знали, что, посылая вместо себя в Испанию безвестных заместителей, они готовили себе заместителей и здесь, в Союзе. Хотя некоторые из советских «испанцев», особенно авиаторы, и были после возвращения расстреляны, большинство из них сделали стремительную карьеру, замещая тех, кто погиб в ходе кровавой чистки 1937–1938 годов. Среди таких «счастливчиков» оказался и Малиновский.

Надо заметить, что с самого начала войны испанские республиканцы оказались в крайне невыгодном положении. Против них восстало 80 % кадровой армии. Поэтому республиканская армия в первые месяцы боев представляла собой плохо подготовленное ополчение. Испанские офицеры в своем большинстве исповедовали довольно отсталые оперативно-тактические взгляды. Перед советскими советниками стояла весьма сложная задача. Никакой командной властью они не обладали, и должны были убеждать испанских командиров в правильности даваемых им советов, проявляя искусство дипломатии.

В январе 1937 года Родион Яковлевич прибыл в мадридскую зону обороны. Сначала он был советником командира 3-го корпуса, затем — советником командующего Маневренной армией Арагонского (Восточного) фронта и советником командующего Арагонским фронтом. Испанский коммунист, командир 11-й дивизии Энрике Листер вспоминал: «В самый разгар сражения на Хараме в мою дивизию прибыл полковник Малино — Родион Малиновский, позже ставший Маршалом Советского Союза и министром обороны СССР. На мой командный пункт, расположенный почти на передовой, дождем падали снаряды, летели пули. Когда мы знакомились, в его полуизумленном и полунасмешливом взгляде я прочел осуждение за то, что держу командный пункт в таком месте».

Об этой встрече вспоминал и Малиновский:

«Листер устраивает мне своеобразный экзамен.

Над головами, над чахлыми безлистыми кустиками посвистывают пули. Мы прохаживаемся с Листером от домика до дворовой изгороди, от изгороди до домика. У генерала вид человека, совершающего послеобеденный моцион, я тоже показываю, что пули беспокоят меня не более, чем мухи. Перебрасываемся короткими деловыми фразами… От домика до изгороди, от изгороди до домика… Начинает смеркаться. Будто невзначай рассматриваю на рукаве рваный след от пули.

— Полковник Малино! — с улыбкой восклицает Листер. — Мы еще не отметили нашу встречу. — И подзывает адъютанта: — Бутылку хорошего вина!»

Листер тепло отзывался о Родионе Яковлевиче, ценя в нем умелого и храброго командира: «Мы были вместе до окончания сражения на Хараме. Оттуда он направился во 2-й корпус, а я — на Гвадалахару. Мы снова встретились в марте 1938 года на Арагонском фронте, куда он приехал навестить нас и опять увидел меня на командном пункте, обстреливаемом прицельным огнем врага. Незадолго до этого противник прорвал наши линии у Ла Кондоньеры, и я только что бросил в бой мой последний резерв — Специальный батальон. Благодаря геройству его бойцов, подоспевшим резервам и наступлению ночи мы сумели удержать свои позиции. Тогда-то я в последний раз видел полковника Малино в Испании. За время, что нам довелось воевать вместе, мы крепко подружились. Его отличали не только необыкновенная боевая закалка, но и умение быстро, четко и проницательно решать сложные военные вопросы на каждой стадии боя. Позже эти качества проявились еще более широко и блестяще. Больше всего мне нравились в нем смелость и твердость, с какой он отстаивал свои взгляды, уважение к мнению других, прямота и честность в отношениях с людьми».

Вспоминал Малиновский и о легендарном генерале Лукаче — известном венгерском писателе Мате Залка (Беле Франкле), жившем в СССР и погибшем под Уэской в Испании 11 июня 1937 года:

«Я познакомился с ним сразу же по прибытии в Испанию — в январе 1937 года… Душой обороны Мадрида стал Пятый полк — детище партии, подлинная кузница революционных военных кадров; решающую роль в борьбе с мятежниками сыграли и только что сформированные Интернациональные бригады — 11-я, которой в первое время командовал Клебер, а затем немец Ганс Кала, и 12-я, которую создал и возглавлял венгр (в действительности — венгерский еврей) из Советского Союза Мате Залка… Мне предстояло разыскать генерала Купера (под этим псевдонимом в Испании воевал комкор Григорий Иванович Кулик, военный советник командующего Мадридским фронтом, в будущем получивший звание маршала, но в 1942 году разжалованный, а в 1950 году расстрелянный Сталиным) и я направился из Мадрида в район Галапагара. По пути заехал в штаб 12-й Интернациональной бригады. Первым, кого я встретил, был начальник штаба бригады полковник Белов — Карло Луканов, болгарин, в дальнейшем видный государственный деятель Народной Республики Болгарии. Генерала Лукача (тогда я еще не знал, кто носит этот псевдоним) на командном пункте не было — он находился на передовых позициях. Я решил не терять даром времени и попросил полковника Белова ввести меня в обстановку на участке бригады, что он и сделал с большой охотой и основательностью.

— А вот и генерал Лукач, — показал полковник Белов в сторону двух человек, вышедших из остановившейся рядом машины.

— Кто же второй?

— Полковник Фриц.

“Фриц! Значит, немец”, — подумал я.

Характерная черта Мате Залки — и в этом я мог убедиться не однажды — располагать к себе окружающих. Не успели мы познакомиться, как я уже оказался во власти его прямо-таки искрящейся энергии. Он широко улыбался, обнаруживая ровный ряд белых зубов, был подвижен и, очевидно, возбужден тем, что увидел на передовых позициях.

— Отбросим на минуту псевдонимы! — воскликнул генерал Лукач и обратился ко мне: — Знакомьтесь, полковник Батов.

“Вот так Фриц!” — подумал я и вторично пожал руку спутнику Лукача. Павел Иванович Батов был подтянут, строен, и по выправке в нем угадывался прирожденный военный. Таков он, кстати, и по сей день — дважды Герой Советского Союза, генерал армии, прославившийся в годы Великой Отечественной войны.

— Ну, а я — Мате Залка. Слышали про такого?

— Постойте, постойте, не вы ли венгерский писатель Мате Залка?!

Мне вспомнился рассказ “Ходя” и герой этого рассказа китаец, сражавшийся в гражданскую войну против белогвардейцев. Читал я и другие произведения Залки, но почему-то именно “Ходя” врезался в память особенно сильно.

— Он самый. Действительно, я больше писатель, чем командир, но что поделаешь, пришлось к перу приравнять штык, — на губах у Лукача заиграла добрая, по-детски непосредственная улыбка. — Впрочем, кое- чему я научился в гражданскую войну. И тут, в Испании, школу проходим солидную. Иногда, правда, и двойки получаем. Не так ли, дорогой Фрицек?

— Ну, тут уж ученики не виноваты. Их можно сравнить с первоклассниками, которых в десятый класс посадили.

Полковник Батов пояснил: бойцы в бригадах горят интернациональным энтузиазмом, но одного этого недостаточно. Враг силен, в борьбе с ним нужен опыт, а многие люди в бригаде первый раз винтовку в руках держат.

Несколько минут мы разговаривали с Павлом Ивановичем как профессиональные военные.

— Да, учиться приходится прямо на поле боя. Вот теперь наши советские танки Т-26 появились. Прекрасные машины! Куда против них итальянским танкам, вооруженным пулеметами! У наших-то пушки. Но тут другая беда: пехота еще не умеет взаимодействовать с танками. А при умелом сочетании сил можно мятежников в хвост и в гриву колотить.

И Павел Иванович рассказал о бое, который произошел в первый январский день. Это было на гвадалахарском участке, где республиканцы решили нанести удар по противнику в направлении Альмадронес — Сигуэнса. 12-я Интернациональная бригада с четырьмя батареями и ротой танков наступала во фланг мятежникам — на Мирабуэно, Альгору. Атаковали вражеские позиции внезапно и к вечеру выбили фашистов из обоих населенных пунктов. Но поздно ночью батальон интернационалистов, занимавший Альгору, был неожиданно атакован пятью ротами мятежников. В селении завязался ожесточенный штыковой бой. Трудно было предугадать его результаты, но тут подоспели три наших танка. Они открыли огонь из пушек и пулеметов вдоль улиц. Фашисты бежали, потеряв в деревне более ста пятидесяти человек.

Генерал Лукач между тем нервно прохаживался рядом. Было видно, что он напряженно размышляет над чем-то, и я подумал: как резко меняется его настроение! Наконец он подошел к нам.

— Испания! Фашисты терзают ее тело, а те, кто выдает себя за поборников справедливости, не хотят ничего замечать. Предательство — вот что это такое!

Генерал Лукач сдвинул темные брови и оперся о стол, на котором лежала военная карта.

— Классовая борьба — вот что это такое! Посмотрите, кто воюет в нашей бригаде. Борцы против фашизма в Германии, Италии, добровольцы из других стран. Они пробирались сюда поодиночке, миновали сотни препон, созданных той же самой пресловутой политикой невмешательства, и стали в строй на стороне испанского народа. А буржуазная печать называет их бандитами. Чудовищно! Кто же эти “бандиты”? Людвиг Ренн, которого за его антифашистские книги Гитлер заточил в тюрьму на Александерплац? Или рабочий-строитель Рихард, ныне полковник? Или ты, дорогой Фрицек?..

Генерал Лукач — он был большой человеколюб, и об этой черте вспоминают ныне все знавшие его — с негодованием рассказывал о бомбардировках Мадрида с воздуха, предпринятых фашистами. Я услышал о том, как рвались бомбы германского производства в госпитале Сан-Карлос, как горела церковь Сан-Иеронимо и как истекали кровью люди на мостовых Глорьете. Тогда передо мной впервые открылся звериный оскал фашизма. Через несколько лет я увидел все это на родной советской земле…

Они тепло проводили меня — генерал Лукач, полковник Батов, полковник Белов и присоединившийся к нашей группе Петров, тоже болгарин — Фердинанд Козовский, посоветовали, как найти генерала Купера…

Началась третья операция мятежников по овладению Мадридом — Харамская. Одновременным ударом с северо-востока от Сигуэнса и с юга по восточному берегу реки Харамы фашисты решили, очевидно, устроить республиканцам своеобразные “Канны”. Правда, одновременного удара не получилось. Первый удар пришелся по вновь сформированным, необстрелянным испанским бригадам. А для защиты самого опасного направления, выводящего противника на шоссе Мадрид — Валенсия, была выдвинута 12-я Интернациональная бригада.

Нерадостной оказалась наша встреча с генералом Лукачем в середине февраля. Он только что возвратился из госпиталя, где лежало много раненых бойцов бригады. Лицо его было бледным. Генерал страдал и не мог скрыть этого.

— Проклятые мосты! Нужно было взорвать их, непонятно, почему командование не сделало этого. Я выслал роту с четырьмя пулеметами к мосту Пинтоке. Достаточно? Конечно! Все было тихо. Ребята, очевидно, успокоились, а ночью их внезапно, без единого выстрела, атаковали марокканцы. Ни один из пулеметов не успел открыть огня. От роты осталось четыре бойца. Вы понимаете, полковник Малино?!

Генерал не находил себе места. Он понимал, что командир роты проявил элементарную беспечность.

— Опять урок! Но теперь-то мы уже не первоклассники, а бдительности не хватает. Жаль, жаль бойцов!..

Я попытался успокоить генерала Лукача, но сразу же понял, что словами не поможешь его горю. Он был командир и, как каждый настоящий командир, испытывал отцовские чувства к своим солдатам. Он понимал, что война не бывает бескровной, но за каждую каплю ее враг должен заплатить большой ценой.

А с мостами действительно была допущена большая и непоправимая ошибка. Ведь на западном берегу реки Харамы республиканцы имели совсем небольшой плацдарм, да к тому же и закрепиться на нем как следует не успели. Между тем в феврале вода в реке сильно поднялась, и Харама представляла для противника весьма серьезное препятствие. Нетрудно было предугадать, что мятежники сразу же завяжут бои за переправы. Они были гораздо более необходимы им, нежели республиканцам. Здравый смысл подсказывал уничтожить мосты. Но командование Центрального фронта этого не сделало. О причинах судить трудно. То ли это было тактическое недомыслие испанских офицеров, многие из которых привыкли воевать по закостенелым канонам старой королевской армии, то ли инерция задуманного ранее наступательного плана. Во всяком случае, мосты облегчили противнику форсирование Харамы.

Все же я напомнил генералу Лукачу, что события на Хараме начали развиваться в пользу республиканских войск, и это тем более приятно, что Харамская операция явилась, в сущности, первой операцией армейского масштаба. Значит, опыт растет. Теперь советские танки уже полностью господствовали на поле боя. Это очень часто решало и ход боев в пользу республиканцев. Большую силу представляла теперь и советская истребительная авиация. Она появилась в небе Испании еще в ноябре, и мадридцы со слезами радости на глазах смотрели, как советские летчики разгоняли фашистских воздушных пиратов. Во время Харамской операции фашисты как огня боялись наших истребителей. Они начисто отказались от своего излюбленного приема: в течение нескольких часов “долбить” одни и те же позиции республиканцев. Теперь налеты бомбардировщиков были короткими, зачастую они сбрасывали бомбы с первого захода. Но наши истребители все же умели “прихватывать” мятежников над полем сражения, и тогда черные султаны дыма поднимались к небу…

Гвадалахара… По праву стала она символом доблести и мужества республиканской Испании.

Враг задумал эту операцию в виде стремительного продвижения итальянского экспедиционного корпуса по Сарагосскому шоссе. 9 марта интервенты планировали захватить Ториху, а уже 15 марта — Мадрид. Все расчеты строились на отсутствии сколько-нибудь серьезных республиканских сил на северо-восточном направлении, на возможности безостановочного движения вперед. Но расчеты эти оказались недальновидными. Три дивизии, шедшие в затылок одна другой (четвертая — “Литторио” — была в резерве) по узкой долине, ограниченной горным хребтом Самосиерра и берегом реки Тахунья, могли быть остановлены и поражены гораздо менее мощными силами.

Так оно и случилось. Если 8 марта против трех слабо оснащенных республиканских батальонов интервенты двинули пятнадцать вооруженных до зубов батальонов, то уже на следующий день республиканским командованием сюда была переброшена 11-я Интернациональная бригада с ротой танков. Маневрируя и действуя из засад, эти танки встретили интервентов жесточайшим огнем. Еще через день в сражение вступила 2-я бригада Листера и 12-я Интернациональная бригада. 12 марта в составе республиканских войск уже действовали три республиканские дивизии и два батальона танков Т-26 под командованием советского добровольца генерала Д.Г. Павлова. Эти значительно уступавшие итальянцам силы благодаря высокой стойкости нанесли поражение врагу. Бомбовые удары и пулеметный огонь наших самолетов сыграли решающую роль в успешных действиях.

Итальянский экспедиционный корпус был разгромлен.

Лично мне непосредственного участия в этих боях принять не пришлось: после Харамской операции я был назначен советником при командире 2-го Мадридского корпуса. Но ни с Листером, ни с Лукачем связи не терял, наезжал к ним под Гвадалахару. И генерал Лукач бывал в Мадриде, так что и в сумятице боев нет-нет да и мелькнет его веселое лицо, его энергичная фигура, нет- нет да и выдастся минута-другая для короткого душевного разговора.

Помнится, одна из встреч состоялась где-то в середине марта. Мате Залка был по обыкновению возбужден. Мы обнялись, и он тут же начал рассказывать о недавних боевых событиях. Я уже слышал о том, как упорно оборонялась и отважно наступала его бригада. А теперь Лукач сообщил мне еще одну новость: бригада овладела Паласио де-Ибарра.

— А дело было довольно простое, — жестикулируя, рассказывал Лукач. — Два моих батальона, в том числе имени Гарибальди, вместе с танками скрытно, по лесу, подошли к дворцу. Танки открыли огонь, пехота начала окружать гарнизон. Им бы просто сдаться — так нет, видно, боялись расплаты за свои злодеяния. Сопротивлялись зверски. Тогда танки проломили каменные стены ограды, пехота за ними — итальянцы в панике. Все, кто остался цел, сдались… Потом начались контратаки, но мы уже вышли на опушку леса: перед нами открытое поле, подобраться трудно. Правда, итальянцы бросили против нас еще один батальон, потом какие-то резервы, танковую роту. Но тут нам соколики помогли. Представляете: около тридцати истребителей в воздухе!

— И это вы называете ‘‘простым делом”?

Генерал Лукач смутился: он не умел хвастаться и в то же время не мог нарадоваться на своих бойцов.

— Да, конечно, дело не простое. — Лицо Мате Залки потемнело. — Восемьдесят человек оставили в этом проклятом дворце. Восемьдесят! Зато и фашистам не поздоровилось: два батальона прекратили существование, сто пятьдесят пленных, техника, оружие да в придачу оперативные документы штаба 535-го итальянского батальона.

Генерал Лукач всегда очень берег людей. Но себя он сберечь не сумел. Гибель его глубокой болью отдалась в наших сердцах. Трудно, невозможно было себе представить, что больше уже не встретишь порывистого, улыбающегося Мате…»

Портрет Малиновского в Испании оставил в своих мемуарах генерал-полковник Александр Ильич Родимцев, который в Испании был майором и получил звание Героя Советского Союза:

«В Мадриде меня вызвали к коронелю Малино. Небольшая комнатка, куда я явился, напоминала учебный класс: кроме длинного стола, застеленного большой картой, да нескольких стульев, ничего не было. За столом сидел плечистый крупный человек в коричневом гражданском костюме. Увидев меня, он быстро провел рукой по ершистой шевелюре, приветливо улыбнулся:

— Как доехал?

— Нормально.

Пригласил сесть. Я следил за движением его больших сильных рук, что-то измерявших на карте циркулем. Рядом лежала толстая тетрадка в коленкоровом переплете. Наконец коронель повернулся ко мне и, начертив красным карандашом небольшой треугольник в районе городишка Вильяверде, ткнул в него циркулем:

— Ты будешь здесь.

— Передовая? — спросил я.

— Почти. Здесь сейчас Листер.

Потом, немного подумав, добавил:

— Скоро Листер получит приказ и передислоцируется с бригадой в район Эль-Пардо. Это северо-западнее Мадрида, на реке Мансанарес. Найти его очень трудно. Смотри не попадись к Франко в руки.

Малино нагнулся к карте:

— Доберешься до перекрестка дорог, тут будет стоять разрушенный двухэтажный дом. Одна дорога пойдет в центр города, а вторая вправо — в район сосредоточения бригады Листера. Вот по ней и езжай.

Я кивнул. Родион Яковлевич словно и не заметил этого жеста. Он продолжал подробно напутствовать меня. На карте начертил карандашом тонкую извилистую линию. Красным отметил своих, синим — мятежников. Показал, какой дорогой надо ехать в штаб Листера.

— Ясно? — закончил инструктаж Малино.

— Так точно! — ответил я.

— Ну, желаю удачи, — и он крепко пожал мне руку…

Листер, получив передышку, решил посвятить ее учебе. Большую помощь и поддержку оказал ему Малино, назначенный советником дивизии.

Малино составил добротное расписание и сам проводил занятия…

Как-то раз по договоренности с Листером и начальником штаба дивизии Иглесиасом Малино должен был провести занятия с офицерами штаба.

В назначенное время все выехали в поле. Нас встретил офицер. Вид у него был невеселый. И вскоре мы узнали причину. Оказывается, из пятидесяти двух офицеров на занятия приехало только двадцать, в основном командиры, присланные 5-м коммунистическим полком.

— Отменять? — осведомился офицер.

— Будем проводить занятия, — ответил Малино.

Только начали ставить задачу, как приехали Листер и начальник штаба Иглесиас. Увидев, что присутствует лишь половина командированных офицеров, Листер громко, чтобы все слышали, сказал:

— Начинайте занятия, Малино. Мы с начальником штаба тоже будем учиться.

И он прилежно стал выполнять все указания. Наконец, по условиям занятий, офицерам предстояло форсировать быструю и глубокую реку. Малино отдал команду, и все бросились сколачивать из подручных средств плотики, лодочки. В ход пошли бочки, доски от старого дома. Офицеры переправлялись на другой берег и там “штурмовали” неприятельские позиции. С одной группой случилась неприятность: она сколотила хилый, невзрачный плотик, надеясь, что не придется переправляться на нем через речку. Но пришлось на него сесть и плыть через реку. Вначале все шло нормально, но на середине реки, там, где течение особенно быстрое и часто встречаются водовороты, плотик стал расползаться под незадачливыми вояками. Через несколько минут бревна стремительно неслись по течению, а офицеры, оказавшись в воде, стали кричать: “Спасите, помогите!”

Я уже собрался было кинуться в воду, но меня остановили Малино и Листер:

— Пусть выбираются сами. Это для них урок на всю жизнь.

Промокшим офицерам с трудом удалось выбраться на берег».

Новая встреча Родимцева и Малиновского произошла в июне 1937 года. Александр Ильич так описал ее:

«В конце июня меня вызвал Малино. Когда я пришел, он сидел и водил карандашом по оперативной карте, время от времени делая какие-то пометки в толстой тетрадке. Оторвавшись от работы, Малино повернулся ко мне:

— Как идут дела?

— Хорошо.

Я почувствовал, что Малино вызвал меня для серьезного разговора.

— Не устал? С Листером отношения хорошие?

— Лучше не бывает.

— Тогда вот какое дело. Останешься работать у Листера. Предстоит очень серьезная операция.

— Какая? — сгорая от нетерпения, опросил я.

— Каждому овощу — свой срок, — стал серьезным Малино. — Работа предстоит большая, ответственная и сложная. Надо заново формировать и обучать военному делу только что сколоченные соединения. А делать это сложно по той простой причине, что сторонники бывшего премьера и военного министра Ларго Кабальеро, которого только недавно отстранили от власти, проводят нерешительную политику. Не очень-то активно работают и в военном министерстве. Там кое-кто тормозит формирование и организацию новой армии.

Малино минутку помолчал, провел большой ладонью по ежику волос и вдруг улыбнулся:

— Ну ничего, кое-чего мы все же добились. Вновь избранный премьер-министр Негрин ускорил формирование и перестройку республиканской армии. Командиры и комиссары стали смелее проводить работу по подготовке и сколачиванию резервов. Конечно, трения в правительстве еще дают о себе знать. Но дело понемногу двигается.

— Есть новые части? — не утерпел я.

— Да, — ответил Малино. — Закончилось формирование, комплектование и обучение 5-го корпуса республиканской армии. Его создали благодаря настойчивым усилиям ЦК Испанской компартии и Мадридского комитета компартии на базе 5-го полка и интернациональных соединений. В корпус вошли три дивизии: 46, 35 и 11-я».

И во время последующих боев за Брунете Малиновский помогал Листеру и Родимцеву. Последний свидетельствовал:

«Давайте встретимся в штабе дивизии, свяжемся с Малино и тогда примем решение, — предложил я.

Листер согласился.

Из штаба дивизии мы быстро связались с Малино.

Он рассказал нам об обстановке на этом участке фронта:

— Все опорные пункты — Льянос, Кихорна, Вильянуэва-де-ла-Каньяда — находились в руках мятежников. На вопрос Листера, продолжать ли наступление бригаде, Малино ответил: “Решайте по обстановке, но я бы не советовал”. Он рекомендовал возобновить наступление, когда подойдут танковая рота и артиллерийский дивизион.

Несколько минут после этого разговора мы сидели, прикидывая наши возможности. Взвесив все, решили попробовать. Ведь говорил же Малино: “Действуйте по обстановке”. Несмотря на отсутствие танков и артиллерии, надо попытаться захватить переправы через реку Гвадаррама. Конечно, мы сейчас далеко забрались в тыл к противнику. Но захват переправ позволит удержать отвоеванные позиции.

Листер приказал командирам 1-й и 100-й бригад немедленно ввести в бой вторые эшелоны и штурмовать переправы. Наступление возобновилось. Мы с нетерпением ждали вестей от бригад, но они были неутешительны. Все попытки захватить переправы через Гвадарраму и высоты 670, 640, 620 успеха не имели. Несколько раз ходили бойцы в атаку, но вынуждены были отходить назад в свои окопы.

Листер был расстроен неудачей бригад. А тут еще ему позвонил командующий Мадридским фронтом и отругал за то, что он топчется на месте.

— Вот, дожили. Нас обвиняют в бездеятельности, трусости. А разве мы можем рваться вперед, если и так уже на пятнадцать километров углубились в тыл врага.

Расстроенный, он ходил по комнате, порываясь сам идти в атаку. Но потом одумался.

Весь следующий день 1-я и 100-я бригады вели наступление на переправы и близлежащие высоты. Но результаты снова оказались неутешительными. Враг сильно укрепился, и наши войска несли большие потери. Если накануне при штурме Брунете в дивизии было только четверо убитых и двадцать пять раненых, то в атаке за переправы у нас погибло двести человек. Триста бойцов получили ранения».

Прав на этот раз оказался Малиновский, а не Листер с Родимцевым. Без артиллерии и танков атаки не могли иметь успеха.

Бывший начальник штаба Северного фронта республиканской армии Франсиско Суитат после поражения республики эмигрировал в СССР, а позднее работал советником на Кубе при правительстве Фиделя Кастро. В письме дочери маршала Наталье Родионовне вскоре после смерти Родиона Яковлевича он вспоминал: «За всю мою жизнь я не встречал человека, которого бы уважал больше, чем твоего отца, а ведь судьба сводила меня без всякого преувеличения с историческими личностями.

Мне выпала честь быть рядом с твоим отцом, которого тогда скромно называли коронель Малино, в 1937–1938 годах. Коронель Малино всегда оставался для меня недосягаемым примером. Я обязан ему не только обретением профессиональных навыков, но и тем, что тогда еще понял, как необходимо в военном деле прочное, глубокое, доскональное знание предмета. Но не только! Не менее нужны командиру взыскательный ум и доброе сердце. Твой отец дал мне не только военный урок, но и урок доблести, стойкости, достоинства. И — не удивляйся! — урок деликатности. Исполняя обязанности советника, трудно удержаться от соблазна публичного поучения, и все предшественники коронеля Малино давали советы Листеру в присутствии подчиненных, попросту говоря, командовали через его голову, что не всякий потерпит. И пусть советник трижды прав, но, задевая самолюбие командира, он колеблет веру солдат в него, и в итоге страдает общее дело. Я доподлинно знаю, что коронель Малино обсуждал положение с Листером в самом узком кругу (несколько раз я при этом присутствовал). Коронель Малино давал точную характеристику обстановки, подводил к выводу, но последнее слово всегда оставлял за командиром, а при оглашении приказа чаще всего даже не присутствовал. Твой отец встал плечом к плечу с нами в час тяжелейших испытаний, а позже, уже в Москве, когда мы были оторваны от родины, скольким из нас он помог! Мы знали, что у испанцев есть свой депутат в советском правительстве — коронель Малино».

Дочь маршала так рассказала о Франсиско Сиутате: «Дон Франсиско, светлая ему память, еще совсем молодым воевал в испанской республиканской армии у Листера, почти тридцать лет эмиграции прожил в нашей стране, еще двадцать — на Кубе, где по отцовской рекомендации стал советником Кастро, и только на склоне лет вернулся на родину. Рассказывая мне о своей юности, о дружбе с отцом, он заметил: “Это очень важно, когда живешь не дома, знать, что у тебя в России есть родной человек”. И тогда я вспомнила случайно услышанные папины слова из телефонного разговора: "Очень прошу вас помочь испанцам. Ведь не на родине люди живут, нельзя об этом забывать. Нелегко эмигранту”».

По возвращении в СССР Малиновский написал «Оперативно-тактические выводы из опыта гражданской войны в Испании за период от начала мятежа по май 1938 года». Текст окончательного варианта доклада датирован 23 августа 1938 года. Он отметил, что

«…театр военных действий в Испании по преимуществу горный и сильно пересеченный. На многих участках фронта он переходит в высокогорный, что оказывает громадное влияние на развитие боевых действий. Некоторые роды войск подчас просто не могут найти себе применения в бою, но вынуждены вступать в бой и действовать в абсолютно ненормальных, неприемлемых для них условиях рельефа (это относится главным образом к танкам и полевой артиллерии, вынужденным действовать не в поле, а в горных и высокогорных районах). Ясно, что боевой опыт применения этих родов войск в таких особенных условиях не позволяет сделать бесспорные выводы относительно тех или иных тактических положений или приемов использования этих боевых средств в будущей войне на наших театрах военных действий».

Таким образом, Родион Яковлевич прекрасно сознавал специфику испанского опыта и его малую применимость к будущей большой войне Европы, особенно относительно танковых войск. Этим он отличался от главного советника по автобронетанковым войскам Д.Г. Павлова, который на основе опыта Испании пришел к выводу, что танки в дальнейшем целесообразно использовать только мелкими подразделениями, и рекомендовал отказаться от формирования крупных бронетанковых соединений.

Малиновский подчеркнул:

«Организацию противотанковой обороны в испанской войне очень облегчает характер театра военных действий. Почти весь он представляет собой танконедоступный район. Очень легко привести в танконедоступное состояние большинство оборонительных линий: каменные стены, заборы, овраги, террасы становятся готовыми противотанковыми препятствиями. В этих условиях противотанковая пушка оказывается малоуязвимым и грозным оружием против танка.

В других условиях, в условиях нашего вероятного театра военных действий, противотанковая пушка будет более уязвима для танка, и ее роль в общей системе противотанковой обороны уменьшится, но все же нужно признать, что мы недооценили ее роль в будущей войне, и в этом смысле опыт войны в Испании для нас особо ценен. Он показал, какого сильного врага в лице противотанковой пушки имеют наши танковые и механизированные соединения. Противотанковая пушка является главным и основным элементом противотанковой обороны.

Кроме того, применяя гранату осколочного действия, она становится прекрасным средством сопровождения пехотной атаки. И в маневренной войне противотанковая пушка, как средство легко маневрируемое на поле боя и не отстающее от пехоты, окажет пехоте большую услугу, подавляя еще оставшиеся в обороне пулеметы противника…

Пассивные средства противотанковой обороны: противотанковые рвы, эскарпы, минные поля, каменные стенки являются вторым главным элементом противотанковой обороны. Они, по сути дела, и составляют современную противотанковую оборону. Ведь сила противотанковой пушки тогда велика, когда она расположена за противотанковым препятствием, искусственным или естественным, а сила противотанкового препятствия велика, только когда оно находится под огнем противотанковой пушки. Эти два главные элемента должны всегда взаимодействовать — в этом их сила.

Одна противотанковая пушка под Вильянуэва-де-ла Каньяда в Брунетской операции отбила три атаки республиканских танков и подбила 10 танков только благодаря тому, что она располагалась за танконедоступным рвом.

Живучесть противотанкового орудия зависит от того, насколько тщательно выбрана, оборудована и замаскирована его огневая позиция. Пушка не должна преждевременно себя обнаружить. Нужно учесть, что самый губительный огонь по танкам она может дать на 600-х метрах и ближе. Пушка обязательно должна иметь несколько запасных ОП и огневую связь с соседними орудиями ПТО.

Большое значение имеет выдержка, спокойствие и отвага личного состава противотанковой пушки. В бою под Кодоньера 33-я республиканская бригада (бои в районе Альканьис в марте 1938 г.) была сильно атакована итальянцами при поддержке многочисленных танкеток. На поддержку 33-й бригаде была переброшена одна 45-мм противотанковая пушка, обслуживаемая бойцами-интернационалистами. Прибыв к месту атаки, они быстро сняли орудие с грузомашины и, выкатив его прямо на шоссе, открыто встретили атаку танкеток метким огнем. Буквально в течение нескольких минут атака итальянцев была сбита: 4 танкетки остались на поле боя и были захвачены республиканцами. Правда, почти весь расчет пушки оказался легко ранен, но отказался эвакуироваться и остался в строю».

Родион Яковлевич охарактеризовал также эффективность других противотанковых средств:

«Испанская война выдвинула новое средство борьбы с танком, очень простое и сильное — это бутылка с бензином. Пехота противника в упор забрасывает наши танки этими бутылками, и накаленная моторная группа танка загорается, очень часто вызывая взрыв бака с бензином. Но некоторые смельчаки-танкисты продолжали вести уже горящий танк, отводили его на 200–250 метров в укрытие и тушили танк песком и одеждой. Закупоренная в бутылке смесь бензина с небольшим процентом серной кислоты воспламеняется, когда бутылка разбивается, и ее содержимое соединяется с фосфорным порошком, приклеенным к бумаге, в которую бутылка завернута. Такая бутылка, разбиваясь о гладкую броневую поверхность танка, горит сильным высоким пламенем в течение восьми минут. Если горящая жидкость не проникает внутрь танка, то через 8 минут огонь гаснет, и танк остается невредим. Другое дело, если эта бутылка разобьется на ребристой поверхности моторной группы танка Т-26, и жидкость попадет на раскаленный мотор. В таком случае пожар танка, бороться с которым трудно, вызывает даже не специальная смесь, а чистый бензин, но бывали случаи, когда танкисты выводили и тушили танк Т-26, когда моторная группа уже была объята пламенем. Вывод прост — танк нужно делать таким, чтобы горящая на нем жидкость не могла проникнуть внутрь танка и зажечь его изнутри.

Ручная граната и связка гранат оказались малодейственным средством против танка и почти не применялись. А вот бронебойная пуля в руках устойчивой пехоты — довольно действенное средство борьбы с танками, и всегда охотно применялось республиканскими бойцами против танкеток мятежников».

В Великой Отечественной войне танкетки применялись мало, и поэтому бронебойные пули утратили свою роль. Появились специальные противотанковые ружья, но их эффективность оставляла желать лучшего.

Малиновский предупреждал:

«Традиционная схема атаки (пехота накапливается на рубеже атаки, танки обгоняют ее, вырываются на передний край, подавляют огневые точки противника, вслед за танками идет пехота и т. д.) в условиях испанского театра военных действий себя совершенно не оправдала — и республиканцы были жестоко наказаны под Брунете, Сарагосой, Теруэлем и др.

В условиях горного театра войны боевая мощь танка понижается. Фашисты научили очень неплохо стрелять по танкам свою полевую артиллерию, дали в каждую бригаду по 2–4 противотанковые пушки и создали противотанковую артиллерию резерва, которой они неплохо маневрировали. В результате (трудности рельефа плюс меткий огонь артиллерии) фашисты останавливали республиканские танки. Вместе с ними останавливалась пехота, и атаки срывались.

Вот пример: в январе 1938 г. на Теруэльский фронт прибыла 46-я пд (пехотная дивизия) Кампесино, до того около полгода обучавшаяся под Мадридом. Дивизия с четырьмя ротами танков атаковала на узком фронте высоту Альто-де-лос-Селадос, которую оборонял один батальон с четырьмя противотанковыми пушками и тремя батареями полевой артиллерии. Все атаки дивизии были отбиты фашистами, дивизия потеряла подбитыми и частью оставленными у фашистов 14 танков. После первой неудачной атаки Кампесино заявил: “Без танков пехота не пойдет”. Отсюда понятно, чему и как учились части республиканской армии. Все строилось на успешности атаки танков. Сама пехота с артиллерией и своим оружием, которого у Кампесино было много, действовать не умела, простейший проволочный забор для пехоты был непроходим. Пехота не обучена преодолению проволочных заграждений без танков. Артиллерия же республиканцев, весьма плохо подготовленная, традиционно всегда была отделена от пехоты и в бою подчинялась только старшим артначальникам.

Авиация в республиканской Испании — совершенно обособленный род войск, и взаимодействию с пехотой, артиллерией и танками на поле боя не обучена.

Испанские истребители делали и делают чудеса в воздушном бою. Бомбардировщики замечательно летают и неплохо бомбят очень важные объекты на фронте и в ближайшем тылу фашистов. Но летный состав не обучен взаимодействию с землей.

В последних боях на Теруэльском фронте и с мая 1938 г. республиканцам удалось наладить нечто похожее на тактическое взаимодействие авиации с пехотой. Авиация стала иногда бомбить и штурмовать наступающую или накапливающуюся пехоту противника, его артиллерию и танки. Но еще до сих пор летный состав республиканцев летает на боевые задания по дорожным картам без рельефа с очень грубо нанесенным положением позиций республиканцев и фашистов. Штабы авиационных частей не связаны даже с такими начальниками наземных войск как командиры корпусов, не говоря о комдивах. Правда, представители высшего авиационного командования есть в штабах корпусов армии Леванта, но это лейтенанты и капитаны, толком не понимающие своей роли.

Испанская пехота не подготовлена к взаимодействию с авиацией. Даже старшие офицеры, не говоря о солдатах, до сих пор не отличают своих самолетов от фашистских, хотя есть прекрасно изданные блокноты с силуэтами самолетов. При появлении любых самолетов в войсках на фронте и в тылу объявляется тревога. И все от солдата до командарма прячутся в убежища или маскируются в поле. А так как авиация появляется над полем боя часто (3–4 вылета фашистов, плюс 3–4 вылета республиканцев), то весь день проходит в тревогах.

Даже специальные наблюдатели зенитных частей очень плохо разбираются в силуэтах, а в пехоте, артиллерии и танковых частях таких наблюдателей совсем нет.

Офицеры этим делом совсем не хотят заниматься. Попытки ввести в пехоте опознавательные полотнища для связи с авиацией не удавались. Пехота выкладывала их при появлении любой авиации, что привлекало авиацию фашистов. Республиканская же авиация, летая только на больших высотах, часто просто не видела полотнищ.

Такая необученность войск в республиканской армии тяжело сказывается на боевых действиях. Республиканская пехота не атакует без танков. Мало того — часто она не атакует даже тогда, когда танки ценою больших потерь выходят на передний край фашистов. Танки не могут подавить всех пулеметов, расположенных в специальных гнездах, а пехота, встречаемая огнем, снова залегает.

Пехота совершенно не маневрирует на поле боя мелкими подразделениями. Нет взаимодействия между огнем и движением. Наступательная тактика очень примитивна. Пехота или поднимается и идет в боевых порядках, напоминающих толпу, или весь боевой порядок ложится. На ученьях сравнительно удовлетворительное взаимодействие внутри пехоты еще получается, в бою — почти нет, что объясняется не только низкой выучкой командного состава, но и очень слабой дисциплиной. Героизм отдельных личностей далеко не всегда может повлиять на ход боя.

Таким образом, республиканцы, переоценив значение танков в условиях малопригодного для них театра, недооценили значение артиллерии и не сумели сроднить по-настоящему два самых близких друг к другу рода войск — пехоту и артиллерию».

К несчастью, все те же самые недостатки, которые были свойственны испанской республиканской армии, в еще большей степени проявились в Красной Армии в годы Великой Отечественной войны. Советские командиры так и не смогли толком наладить взаимодействие пехоты, артиллерии, танков и авиации, а подразделения, состоявшие в подавляющем большинстве из необученных новобранцев, так и не научились маневрировать на поле боя и ходили в атаку в густых боевых порядках, напоминающих толпу, что приводило к большим потерям.

Малиновский отдал дань уважения противнику, которому испанские республиканцы могли противопоставить лишь наспех сформированное ополчение: «Восставшая армия во главе с кадровым офицерством, 70–80 % которого оказалось на стороне мятежников, сразу же начала свое триумфальное шествие по стране, плюс к этому на арене борьбы появились регулярные марокканские части и Иностранный легион Испанского Марокко.

Эта организованная и грозная сила докатилась до самого Мадрида, сея страх и панику в рядах наскоро организованных колонн, которые республика сумела выставить для открытого боя. Попытки республиканского командования остановить наступление мятежников контрударами не имели успеха. Завязалась упорная борьба непосредственно на подступах к Мадриду, которая закончилась 6 ноября сильной атакой мятежников непосредственно на Мадрид. Фашисты предполагали овладеть столицей Испании в годовщину Октябрьской революции. Однако против всех ожиданий республиканская армия устояла».

Среди республиканских командиров Малиновский хуже всего относился к анархистам: «Самой отвратительной группой командного состава является группа анархистов, которая пока еще поддерживает свой слабый авторитет среди анархистских частей сплошной демагогией. Эта группа немногочисленная, но очень ядовитая».

Он отмечал низкий уровень дисциплины в испанской республиканской армии:

«Огромное значение для боеспособности армии имеет дисциплина — не внешне выраженная, а глубокая внутренняя дисциплина, основанная на глубоком осознании своего долга и ясных целей борьбы, дисциплина, поддерживаемая как мерами внушения и воспитания, так и мерами принуждения.

Как раз дисциплина является ахиллесовой пятой республиканской армии. Командный состав сам не чувствует ответственности, и никто его не привлекает к ответственности; его не судит военный трибунал, а если и судит, то почти всегда оправдывает. Если офицер бросит в бою свой взвод, роту или батальон и дезертирует из боя, он не несет наказания за свое преступление. Наоборот! Бывали поразительные случаи, когда сбежавшего из боя офицера производили в высший чин и назначали на высшую должность. Примеров этому много: командир 17-й бригады Мадронеро, сбежавший с поля боя, почти сразу был произведен из майоров в подполковники и назначен командиром дивизии.

Безответственность, поощряемая предателями всех мастей, засевшими в государственном и военном аппарате республики, ослабляет боевую мощь армии. Вследствие этого командиры бросают свои подразделения и части на произвол судьбы при первой же артподготовке или авиабомбежке со стороны противника. Оставшиеся без командования бойцы, кое-как посопротивлявшись, при первом предательском выкрике “Нас обходят!” бегут из боя вслед за командирами. А ведь это хорошие в основной своей массе бойцы. Но, лишившись командира, они бросают оружие и в панике бегут, бегут, бегут, пока не устанут, а потом наткнутся на грузовые машины, припугнут шоферов — и в тыл. Тут же — к случаю! — найдутся офицеры, готовые возглавить это движение, и вот уже покатилась вся эта масса на машинах по всем дорогам в тыл. Такова типичная картина бегства анархистских, конфедералистских, социалистических или просто беспартийных частей республиканской армии. Так позорно бежал почти весь Арагонский фронт в последнюю операцию, которая завершилась таким большим поражением республиканских войск».

Наоборот, подчеркивал Родион Яковлевич, в армии Франко царит железная дисциплина:

«Франко всеми средствами поддерживает жесточайшую дисциплину в своей армии. Проявление трусости, как для офицера, так и для солдата, карается на месте смертью. Обороняемый рубеж никто не имеет права покинуть без приказа — отход дрогнувших тут же карается расстрелом. Такая дисциплина держится на величайшем насилии, терроризирующем все инакомыслящее, но также ведется большая демагогическая работа, в том числе в прессе.

Примечательно, что офицеры испанской фаланги живут и едят вместе с солдатами, получают чуть ли не одинаковое с ними жалование; нередко служат им примером самоотверженности и мужества. Все офицерство чувствует на себе железную дисциплину — никому никогда не удастся уйти от ответственности и наказания за преступление в бою. Если его взвод или рота побежит с поля боя, в первую очередь расстреляют офицера. Поэтому, пока жив, он никому не позволит уйти из боя, и сам будет стрелять в первого дрогнувшего. Так поступают капралы и сержанты, надеясь стать офицерами и обеспечить для себя впоследствии, после войны, безбедную жизнь. Вот чем держится дисциплина в армии мятежников.

Республиканцы не знают ни одного случая, когда бы они легко взяли у фашистов какую-нибудь позицию, горку или населенный пункт. Они отвоевали у мятежников Кихорну, Бельчите и много других селений, но с каким упорством защищались фашисты. Я никогда не видел большего упорства в обороне, хотя довелось участвовать в мировой войне 1914–1918 гг. и все это время драться с немцами, как известно показавшими величайшее упорство в обороне.

В наступлении мятежники гораздо слабее. При упорной обороне республиканцев (а она также имела место) противник быстрее разбивается об оборону, чем в таком же случае республиканцы.

В общем и целом нужно признать, что мятежникам удалось сохранить высокую боеспособность армии, намного превышающую боеспособность республиканской армии…

Нужно полагать, что жестокость режима Франко в известной мере ограждает его армию от предательства, шпионажа и разложения, разъедающих вооруженные силы республиканцев…

Можно сказать, что фашисты имеют хорошую современную авиацию и артиллерию, хорошую зенитную артиллерию, большое количество саперных частей, дисциплинированную, но слабо подготовленную пехоту и неудовлетворительные танки.

Судя по характеру боевых действий, выучка войск у них построена на полном взаимодействии между пехотой, авиацией и артиллерией, с максимальным использованием авиации и артиллерии».

В этих условиях численный перевес республиканских войск не удавалось реализовать даже при помощи советских советников и советского же вооружения и боевой техники, а также при помощи интербригад.

По утверждению Малиновского, «вооружение мятежников также намного превосходит вооружение республиканской армии. Так, например, у них в большом количестве имеются мортиры — не менее 4-х на каждый батальон, и это при наличии специальных мортирных подразделений, придаваемых дивизиям, наносящим главный удар. Так в январе 1938 г. при овладении районом исключительно важных высот (Альба-де-лос-Селадос, Эль-Мулетон, Сьерра-Горда) фашисты сконцентрировали свыше ста мортир и нанесли их огнем очень большие потери 39-й, 35-й и 68-й пд».

Однако не все было так мрачно. Малиновский приводил примеры стойкости и героизма отдельных частей республиканских войск, как правило, возглавляемых коммунистами:

«Но ведь не все бежали! Был и есть целый ряд прекрасных частей, которые дрались и дерутся с героическим упорством — это части, руководимые героической испанской компартией, части Листера, Франсиско Галана, Модесто, Дурана, Кампесино, Дель Баррио, Тагуэньи, Тораля, Кристобаля, Веги, Сантьяго и целого ряда других, безвестных прекрасных бойцов, командиров и комиссаров-коммунистов. Эти части вели упорную неравную борьбу, часто — с численно превосходящим противником. И только благодаря им еще продолжает существовать и бороться республиканская Испания. Так упорно дралась 27-я дивизия Дель Баррио, 70-я дивизия Тораля, 34-я дивизия Веги, которая в течение трех дней дралась почти в полном окружении в районе Мина-де-Сегура и Ла-Ос-де-ла-Вьеха, предательски оставленная на обоих флангах анархистскими частями Арагонского фронта. Полны героизма бои 3-й дивизии Тагуэньи, 11-й дивизии Листера и 45-й интердивизии в районе Альканьис — Каспе.

Но разве могли они одни остановить большое наступление фашистов на Каталонию? Нет, не могли. Они понесли большие потери и перенапряглись в ежедневных 15-20-часовых упорных боях с большим превосходством авиации и артиллерии у противника. Их не подкрепили и не сменили свежие части. Они отходили назад и, доведенные до изнеможения, оставляли подчас без боя хорошие позиции, горные перевалы, дефиле и заранее подготовленные рубежи обороны. Разве можно сказать, что у них низкая боеспособность? Нет! Это героические, высокобоеспособные части, но — всему есть предел. Эти лучшие части были измотаны до предела — и к этому тоже приложили руки шпионы и предатели, засевшие в высших военных штабах и управлениях».

Родион Яковлевич указывал на пагубное влияние межпартийной борьбы в составе Народного фронта на ход боевых действий:

«Политическая борьба между партиями Народного фронта неизменно отражалась и отражается на развитии армии. Анархисты и контрреволюционные элементы открыто выступали против создания единой регулярной армии и подрывали ее боеспособность, как только могли. Часть анархов стала внедрять в армию дисциплину и создавать регулярные части с затаенной целью впоследствии использовать их в будущей борьбе за государственную власть. Другая часть анархов до сих пор считает внедрение дисциплины в армии прямой изменой принципам анархизма и продолжает работу по разложению армии. Среди анархистов и партии “Национальная конфедерация труда” нашла приют огромная банда шпионов, вредителей, скрытых и открытых фашистов, которые ведут свою гнусную работу, пользуясь слабостью республиканского государственного аппарата и его неспособностью к решительным действиям. Именно в этом причина целого ряда неудач на фронте и последнего большого поражения республиканской армии на Восточном фронте.

Поразительная безынициативность многих руководящих звеньев республиканской армии при бедности людскими ресурсами позволяет противнику гибко маневрировать батальонами, бригадами и дивизиями, предоставляя им отдых и время на реорганизацию даже не в тылу, а на пассивных участках фронта.

У республиканцев это не выходит. Слабая дисциплина и исторически сложившаяся дружба командиров батальонов и бригад со своими старшими начальниками почти исключают маневрирование батальонами и бригадами вне своих дивизий. Так в тяжелые для Маневренной армии апрельские дни 1938 г. армия Леванте подготовила наступательную операцию в районе Терриенте — Альбарасин. Для этого в состав 64-й пд Картона были временно введены 22-я бригада 39-й пд (лучшая бригада этой коммунистической дивизии под командованием комбрига Ивона, коммуниста) и 218-я бригада 68-й пд. Обе они, действуя в составе чужой для них дивизии, фактически сорвали эту операцию, так как действовали крайне вяло. Фашисты же, располагая на этом участке шестью батальонами против шестнадцати и четырьмя батареями против двенадцати (плюс 40 самолетов у фашистов), удержали свои позиции, сдав только одно селенье — Масегосо и высоту того же названия.

Подготовка пехоты, артиллерии и конницы у республиканцев и фашистов невысокая и примерно равная. Однако командный состав мятежников выигрывает по сравнению с республиканцами в инициативности и дисциплине.

Обученность взаимодействию родов войск у воюющих сторон совершенно различная. Обучение войск ведению боя у республиканцев шло самостоятельно по родам войск, редко во взаимодействии пехоты и танков. Офицеры республиканского ополчения, не обладающие достаточными знаниями и опытом, обучались взаимодействию исключительно пехоты с танками, предав забвению взаимодействие с другими родами войск, причем, роль артиллерии умалялась до крайности. Авиация в учениях с пехотой и танками не использовалась.

В республиканской армии не создавались запасные части, где происходило бы обучение и воспитание мобилизуемых контингентов. Все мобилизуемые немедленно отправляются в армии, оттуда в корпуса и далее в дивизии и бригады, стоящие на позициях. Запасного оружия в бригадах нет. Командного состава не хватает даже для штатных батальонов. Новобранцы месяцами толкутся в ближайшем тылу бригад, толком не обучаются и постепенно, друг за другом, покрывают потери действующих батальонов. При отходе они превращаются в невооруженную, охваченную паникой толпу, увлекающую за собой и вооруженные части».

Малиновский и в страшном сне не мог представить, что очень скоро, в годы Великой Отечественной войны, в Красной армии многократно ухудшат печальный опыт испанских республиканцев: практически прекратят обучение новобранцев и станут призывать людей на освобожденных территориях непосредственно в части, почти сразу бросая их в бой невооруженными и необмундированными.

Родион Яковлевич особо отмечал «национальный характер испанского народа — героический, революционный. Его боевые качества поразительны: это в высшей степени выносливый, терпеливый, скромный в своих требованиях народ, чья искренность порой граничит с наивностью. Эта черта сильно облегчает работу шпионов».

Многие офицеры республиканских войск не проявляли должной заботы о своих бойцах. Малиновский с грустью отмечал:

«Офицеры, особенно в высших военных штабах и управлениях, мало интересуются, как живут бойцы, где спят и в чем нуждаются.

Зиму 1938 г. бойцы встретили не только в среднепересеченной местности, но и в высокогорных районах, не имея теплого обмундирования, одеял, перчаток и самого необходимого — обуви. Бойцы мерзли, ходили по снегу и грязи в парусиновых тапочках, а в это время магазины по всем городам ломились от теплых шерстяных изделий, сукна, курток и одеял, от кожаной обуви — и все это по недорогим ценам. Только великое терпение, привычка к нужде и безропотность испанского народа удержали бойцов от разгрома магазинов с обувью и теплыми куртками. Об этой нехватке заблаговременно, много и настойчиво предупреждали все низовые звенья армии и некоторые штабы фронтов, а центральные аппараты снабжения и правительство все собирались и собирались с силами, чтоб выделить ассигнования на обеспечение насущных нужд армии. Армия сидит без табака, бойцы курят древесные листья и капусту, для солдат праздник, когда перепадет несколько сигареток. А ведь и это ослабляет боеспособность армии».

Он также отмечал: «отсутствие инициативы у командования, неповоротливость во всех звеньях управления, отсутствие точности в выполнении боевых приказов. Ситуацию усугубляет отсутствие боевого опыта у масс, давно не воевавших, и особенно у командного состава.

И, наконец, главное — отсутствие взаимной выручки среди частей: если взвод или рота, батальон или даже бригада остались в полуокружении, то никогда эту часть не выручат из беды; она или сдастся или погибнет, но ей не придут на помощь — не было ни одного такого случая. Живой тому пример — гибель в районе Ла-Рамбла батальона 92-й бригады, зашедшего в тыл к противнику и там окруженного во время операции под Сегура-де-лос-Баньос. Еще один пример — изолированная борьба 43-й дивизии у французской границы.

У противника же — все иначе: полуокруженный батальон африканских стрелков у Коста-де-Рейна в сентябре 1937 г. два дня упорно дрался и был освобожден подошедшими резервами. Все яростные контратаки Франко от Кауде на Конкуд во время окружения Теруэля республиканцами были продиктованы решительным стремлением освободить части, осажденные в Теруэле, — недаром они так упорно дрались в окружении почти целый месяц. А знаменитый Алькасар в Толедо, выдержавший двухмесячное окружение частей и все-таки дождавшийся своих! Все это примеры иного порядка, и они, конечно, оказывают колоссальное влияние на боеспособность армии противника».

Малиновский высоко оценивал роль интернациональных бригад в испанской войне:

«Первой была сформирована 11-я интернациональная бригада с основным ядром немцев. Она приняла участие в самых тяжелых боях под Мадридом и показала чудеса храбрости и героизма. Батальон им. Тельмана покрыл себя бессмертной славой. Смело можно сказать, что бригада сыграла решающую роль в обороне Мадрида. Ее история — это цепь славных подвигов, величайшего героизма, упорства и самоотверженности.

Вслед за ней сложились 12-я, 13-я, 14-я и 15-я интербригады, а в последнее время еще одна — 129-я интербригада. Все это прекрасные боевые части республиканской армии. Фашистам не раз пришлось испытать на себе их силу и упорство. По сути дела фашисты потерпели поражение на Хараме только благодаря интербригадам. Франко разбил о них свои лучшие части и Иностранный легион. Также и на Гвадалахаре итальянский фашизм обломал зубы, схватившись с итальянцами-интернационалистами, гарибальдийцами, и тоже потерпел поражение благодаря героизму 11-й и 12-й интербригад. Можно прямо сказать: если бы международная помощь трудящихся своевременно не подоспела, фашизм утвердил бы свое господство в Испании еще в начале 1937 года. Это признают и друзья, и враги».

Малиновский подробно описал, как франкисты организуют атаки:

«Танки у них не играют значительной роли ни в наступлении, ни в обороне. Целый ряд операций фашисты проводили без танков или с минимальным их использованием.

Схема взаимодействия родов войск в наступлении у них очень проста и неизменна:

1. детальная разведка оборонительной полосы с воздуха и с земли,

2. длительное изнурение сил обороны авиабомбежкой и артогнем.

Это изнурение продолжается — в зависимости от стойкости отдельных республиканских частей — от одного дня (операция под Альфамбра) до 5 дней (операция по захвату Теруэля). Авиация бомбит резко выделяющиеся опорные пункты республиканских позиций, действует небольшими группами 3–9 самолетов на высотах 800-1200 м почти непрерывно в течение всего светлого времени. Артиллерия своим огнем указывает авиации цели, затем артиллерия наслаивает свой огонь на те же цели или переносит его на другие объекты.

Такая обработка переднего края обороны и небольшой глубины продолжается 6–8 часов, обычно от 8.00 до 14–16.00, после чего над полем боя появляется вся фашистская авиация, действующая в этом районе (от 30 до 200 самолетов). Часть бомбардировщиков еще раз бомбит передний край, остальные бомбят районы артпозиции республиканцев, небольшая часть идет в ближайший тыл и бомбит узлы дорог, станции, крупные населенные пункты и т. п. Отбомбив цели, бомбардировщики не уходят, а продолжают кружиться над целями, особенно над районами артпозиций республиканцев, чтобы держать орудийные расчеты в убежищах. За бомбардировщиками снижаются штурмовики (всегда только “фиаты”) группами 3–9 самолетов. Они становятся в круг (карусель) на дистанции 100–200 м друг от друга, и каждая такая группа начинает пикировать свою цель последовательным захождением. В зависимости от числа целей таких пикирующих групп бывает от 3 до 12 на фронте атаки в 6-12 км.

На республиканские части такое пикирование производит исключительное сильное моральное воздействие — каждый боец старается буквально влезть в землю. Психологически бойцы тяжелее всего переживают не момент снижения самолета, когда он и производит стрельбу, а момент выхода из пике, когда моторы гремят на полных оборотах.

В то же время другие группы штурмовиков разбойничают в ближайшем тылу, обстреливая дороги, скопления войск и транспорта, не гнушаясь охотой на одиночные машины и мотоциклеты. Артиллерия фашистов тем временем стреляет с полным напряжением по объектам, не взятым огнем авиации.

Именно в этот момент начинает наступление с дистанции 800-1200 м пехота. За десять месяцев ни разу пехота противника не выходила ночью на исходные позиции для атаки, чтобы атаковать днем.

Если пехота фашистов, начав наступление, встречает сильный огонь республиканской артиллерии и пулеметов, до атаки дело почти никогда не доходит. Наступление приостанавливается, и с утра следующего дня подготовка атаки начинается с начала.

Наиболее стойкие части республиканцев выдерживали по 3–4 дня такой подготовки. Не стойкие части, со слабой дисциплиной (особенно анархисты) бежали уже в первый день.

Чаще всего пехота фашистов почти без боя занимала оставленные республиканцами позиции, причем сначала там появлялись разведчики с фашистским флагом, а затем уже полуорганизованной толпой туда взбирались целые роты и батальоны.

Когда же фашисты шли на риск и без последовательного выполнения описанной выше подготовки пытались сломить оборону республиканцев атакой своей пехоты с танками, они несли исключительно большие потери в людях, атака же никогда не имела успеха. Так было в декабре под Теруэлем, когда об 11-ю дивизию Листера и 64-ю Картона целиком и полностью разбились четыре дивизии фашистов (81-я, 82-я, 33-я, 85-я).

И только в феврале Франко, собрав под Теруэль всю свою авиацию и артиллерию, добился успеха, хотя против него дрались лучшие части республиканцев».

По мнению Малиновского, «…мятежники не удержались бы у власти, если хотя бы раз им было нанесено такое большое поражение, какое потерпели республиканцы под Малагой, на Севере и в Каталонии. Режим Франко сразу бы треснул по всем швам, но все горе в том, что республиканская армия не в силах нанести противнику такой удар. Может, это еще впереди, будущее покажет». Однако по общему тону доклада, критического по отношению к республиканской армии, чувствуется, что Родион Яковлевич не верил в победу, особенно после того, как из Испании были отозваны советские военные советники и специалисты и бойцы интербригад.

Малиновский утверждал:

«Камень — вот что оказывает здесь большое влияние на действия войск. Почти вся поверхность Испании покрыта камнем. Очищая поля, его собирают в кучи, используют для построек каменных стенок по полям. Камень идет на крестьянское строительство жилых и нежилых построек, загонов для скота, оград и т. п. А вследствие того, что 21 миллион населения Испании живет в селениях, а количество селений с числом жителей менее 3000 насчитывает почти 8 тысяч, и сверх того по всей Испании разбросаны отдельные хутора, то практически вся территория страны покрыта мелкими населенными пунктами и хуторами каменной постройки.

Эти постройки очень хорошо противостоят огню полевой артиллерии, мелкокалиберной и танковой артиллерии и совершенно неуязвимы для зажигательных бомб и снарядов. Они представляют собой настоящие форты для обороны, а селения покрупнее — крепостцы. Фашисты очень хорошо используют их для упорной обороны, как против пехоты республиканцев, так и против танков.

Кроме того, камень идет на постройку террас по склонам гор. Крестьяне с большим упорством отвоевывают у гор и камня каждый клочок плодородной земли (45 % площади в Испании не подходит для земледелия). Поэтому все склоны гор покрыты террасами ступенчатого вида с высотой ступенек 1 м и выше, совершенно недоступными для танков. Там же, где почва некаменистая и не слишком пересеченная, другое препятствие: в Испании бывают ливни, и бурные потоки воды изрезали ее глубокими оврагами с обрывистыми берегами, которые служат хорошим укрытием для пехоты от огня авиации и артиллерии и в то же время являются непреодолимыми препятствиями для танков.

В отношении дорог Испанию можно считать богатой страной. Незамощеных дорог в ней почти нет, даже самые плохие проселочные дороги замощены камнем и вполне доступны для автотранспорта. Поэтому автотранспорт совершенно вытеснил из армии лошадь; мул (главным образом) и лошадь используются почти только как вьючные животные.

Испанские шоссе очень хороши по качеству: они вымощены брусчаткой, заасфальтированы или имеют добротное загудронированное щебенчатое покрытие и большую ширину проезжей части».

Неслучайно после Испании Малиновский стал считаться специалистом по ведению горной войны. Он сделал вывод — «боевые действия пехоты, развернувшиеся в Испании, показали, что пехота продолжает оставаться основным родом войск, который при содействии других родов войск решает исход сражений и, в конечном счете, исход войны. Это самый устойчивый, самый стойкий, но при этом самый хрупкий род войск, хотя, конечно же, современная техника обязательно найдет себе применение в будущей войне в огромных размерах».

Он подчеркивал, что «пехота должна уметь использовать все выгоды местности для обороны и наступления. Самое сложное для пехоты — научиться наступать, т. е. сочетать огонь и движение. В наступлении пехота наиболее уязвима для противника… к этому виду боевой деятельности она должна быть наиболее подготовлена».

Малиновский предупреждал:

«Пехоту, обладающую всеми прекрасными качествами — политико-моральным состоянием, современным оружием, отличной стрелково-тактической подготовкой, — можно очень легко и быстро погубить. Много наших людей в Испании наблюдали (а многие и сами участвовали) в наступлении пехоты на оборону противника, а потом говорили: “Какая плохая пехота, а еще листеровцы, кампесиновцы! Хоть убейся — не идут в наступление! Никак их не поднимешь в атаку! Вот бы наша родная пехота показала, как надо атаковать!” Глубокое и опасное заблуждение. Наша прекрасная пехота пошла бы раз в атаку на неподавленный пулемет, пошла бы второй раз, а в третий раз — не пошла бы. Нужно понять, что это великое преступление — бросать пехоту на неподавленные пулеметы. Это значит истребить ее в самом начале войны. Пулемет — это машина истребления живых существ, и она будет их истреблять и истреблять, сколько бы людей ей ни поставляли. Это надо понять раз и навсегда. Поэтому и не шла в атаку республиканская пехота, самая лучшая — листеровская и кампесиновская. Никогда нельзя ругать пехоту за то, что она не идет в атаку. Нужно установить причины, по которым она не идет, устранить их или, по крайней мере, ослабить действие этих причин до возможного предела.

Пулемет — страшное оружие. Мне кажется, многие позабыли его роль в мировую и гражданскую, а испанская война — напомнила. К пулемету ручному, а особенно к станковому, нужно отнестись с величайшим уважением. Его не всегда можно подавить ружейно-пулеметным огнем, это под силу только мелкокалиберной артиллерии, если она метко стреляет по амбразуре пулеметного гнезда. Его можно подавить огнем полевой артиллерии (для этого не нужно много артиллерии, нужно больше уменья), можно подавить танками и авиабомбардировкой. Правда, это сложно, хлопотно, но это необходимо, иначе атакующая пехота понесет большие потери, так как пулеметов в обороне обычно много.

Нужно уже сейчас представить себе перспективу будущей войны, когда прорыв обороны для наступающего станет так же, как и в мировую войну, чрезвычайно трудноразрешимой проблемой, даже с танками и авиацией у наступающего.

Нужно отказаться от тех легкомысленных полевых учений, где в угаре быстроты и маневренности легко подавлялись пулеметы в обороне, легко прорывались оборонительные полосы. Ибо пара десятков пулеметов из-за маленькой подчас, но болотистой, труднодоступной речушки может нанести по всем этим запланированным успехам отрезвляющий, смертельный удар. Все намеченные часовые темпы продвижения пехоты будут сбиты. Нужно учить нашу пехоту серьезному, сложному и чрезвычайно упорному наступательному бою и прорыву обороны противника в сложном и умелом взаимодействии с другими родами войск».

К сожалению, к его предупреждению не прислушались. В Великую Отечественную слишком часто советская пехота атаковала в лоб неподавленные пулеметы и артиллерию противника и несла колоссальные потери.

Родион Яковлевич очень толково объяснил, в каком направлении будет эволюционировать пехотное оружие:

«Не мешало бы учесть, что рано или поздно, а штык с винтовки придется снять — до него в современном бою пехоты дело почти никогда не доходит, а помех он причиняет немало: главная же из них вот какая — потеря штыка совершенно меняет бой винтовки. Пехоту надо учить стрелять быстро, но метко. Не намерять выстрел секундами и долями секунд — это всего лишь бесполезная трата патронов, а ведь доставлять их в бою нелегко. Современный бой исключает спешку в стрельбе, он требует неторопливой, но меткой стрельбы и не на большие дистанции — 500 метров и ближе. Вот где нужен меткий выстрел, а особенно на дистанции с 300 метров и ближе. Так что нарезка на прицеле винтовки 2000 м не имеет оправдания. Нужно прокладывать путь короткой автоматической винтовке — первоначально процентов на двадцать, а там война покажет, может, и на все сто, но освоить и производство, и применение этой винтовки нужно сейчас. Снайперов нужно иметь в каждом отделении, обязательно с лучшим оружием и оптическим прицелом, их дистанция — 1000 м и ближе…

Наш станковый пулемет Максим оказался самым лучшим пулеметом из всех систем мира и получил всеобщее признание. Максим немецкого или другого изготовления намного уступает нашему. Его наилучшая дистанция ведения огня — не далее 1200 м, а самая губительная, уничтожающая сила станкового пулеметного огня наступает на 1000 м и ближе.

Нужно отдать безоговорочное предпочтение ведению огня прямой наводкой и отказаться от ведения огня с закрытых позиций или по закрытой цели пулеметными батареями — это самый расточительный способ расхода боеприпасов, дающий совершенно незначительный эффект. Также не следует прибегать без особо крайней нужды к ведению огня из пулеметов на дистанции свыше 1500 м, а тем более — свыше 2000 м. Эффективность огня с увеличением дистанции так сильно падает, что лучше от него отказаться вообще и не затрачивать столько огнеприпасов и труда на обучение пулеметчиков дальним стрельбам.

Настоятельно необходимо обеспечить станковые пулеметы оптическими прицелами, а также дать не менее 20 % трассирующих пуль, что очень сильно повышает эффективность огня».

В то же время он указал на хорошую подготовку зенитной артиллерии противника: «Зенитные части противника, преимущественно немецкие, подготовлены лучше республиканских, у них лучше матчасть и очень хорошая бризантная граната. Меткость огня фашистской артиллерии очень хорошая. Со второй очереди они переходят на поражение и держат самолеты под метким огнем до предела дальности. Хорошо ставят они и заградительный огонь в определенной зоне».

Малиновский заботился и о средствах усиления для пехоты: «…настоятельно необходимо дать на вооружение пехоты мортиру калибра 80-100 мм с дальностью стрельбы до 2–3 км, но сохранить за ней небольшой вес и маневренность (как у 81-мм миномета “Стокса”).

Стрелковый батальон должен иметь таких мортир не менее 3–4, т. е. мортирный взвод.

Также батальон должен обязательно иметь взвод противотанковой артиллерии — 2–4 орудия 45-мм; он будет выполнять задачи по сопровождению пехоты в наступлении, для чего должен иметь 50 % осколочных снарядов. Пехота должна иметь крупнокалиберный зенитный пулемет калибра 12–20 мм с трассирующей, бронебойной пулей-снарядом; три таких пулемета на батальон».

Касаясь бронетанковых войск, Малиновский высоко оценивал действия советских экипажей и довольно низко — танкистов-республиканцев:

«Наши экипажи… показали прекрасные образцы боевой работы, испанские же экипажи вследствие своей низкой технической и тактической подготовки боялись втягиваться в решительные бои, что не спасало их от потерь и давало низкие боевые результаты.

Действия танков с испанскими экипажами можно описать следующим образом. Наступление проводится на очень медленном ходу, не выше 5–6 км в час, а часто еще медленнее. Атака противника проводится в лоб. При обнаружении противотанковой пушки танки останавливаются и начинают вести огонь; обзор у танка плохой, огонь — малодейственный. Тем временем их по очереди подбивает пушка. Танки несут потери; подбитые остаются на поле боя, а уцелевшие отходят.

Повторные атаки проводятся уже иначе. Танки приближаются на дистанцию 600–800 метров, останавливаются в укрытии так, что противнику видна только башня. Пушка танка, ведя огонь по окопам противника, начинает так называемую “огневую атаку”: быстро расстреливает боевой комплект — и танки покидают поле боя, уходят в тыл часа на два-три на заправку. Потом приходят вновь, повторяют “огневую атаку” и опять уходят на заправку, а пехота все лежит, ожидая, когда танки дойдут до окопов противника и подавят пулеметы.

Бывали случаи, когда один-два танка с героическими экипажами доходили до окопов противника и вступали с ним в единоборство, а пехота поднималась в атаку, и достигался успех, но это бывало крайне редко. В большинстве случаев кончалось иначе: танки забрасывали бутылками с бензином, экипажи гибли в танке или, выскакивая из него, попадали под пули в упор. За такой картиной, даже и не думая поддержать атаку этих смельчаков, наблюдали остальные танки и пехота. Такова обычная картина наступления танков с испанскими экипажами без взаимодействия с артиллерией и пехотой, следствием чего являются большие потери в танках и ненависть экипажей к своей пехоте и артиллерии.

Пагубные приемы “огневой атаки” танков проникли и в подразделения с нашими экипажами. Были случаи, когда наши экипажи действовали по методу испанских, но это все же скорее исключение. Были случаи, когда целые танковые роты с нашим составом людей ждали, когда артиллерия окончательно подавит противотанковые пушки, и не начинали атаку, а если артиллерия республиканцев не могла выполнить эту задачу, то танки так и не выходили для атаки. Нужно понять, что одна артиллерия (даже и многочисленная) не может уничтожить все противотанковые пушки обороны противника, так же как и танки не смогут все подавить в одиночку. Только сочетание действий артиллерии (даже немногочисленной) с действиями танков обеспечит успех танковой атаки. Это аксиома.

Вообще же танки с нашими экипажами действовали хорошо, напористо и смело. Они сближались на выгодную дистанцию, останавливались и открывали сильный огонь по обороне противника на короткое время. Под прикрытием этого огня часть танков двигалась дальше и в упор стреляла по амбразурам гнезд противотанковых орудий, подавляла их, а остальные танки бросались в атаку на окопы. И если пехота следовала за танками в атаку, обычно атака имела успех, окопы противника захватывали и прорывали оборонительные линии. Также танки с нашими экипажами показали прекрасные образцы контратак против наступающего противника. Ведь под Мадридом осенью 1936 года единственной силой, сдерживающей наступление мятежников, была наша танковая рота.

Наши экипажи состоят в основном из прекрасных танкистов — они поведут машины куда угодно. Они не раз спасали республиканскую армию буквально от катастрофического поражения. Испанское командование это знает и часто даже злоупотребляет этим при нашем попустительстве. Ярким тому примером служит печальная история под Фуэнтес-де-Эбро, где почти 50 % танков БТ с нашими экипажами было подбито и погибло.

Это поражение наших танкистов ничем не оправдано, и наши прекрасные водители танков и командиры башен и машин в нем неповинны, а повинны в этом наши люди, давшие согласие на эту безумную и так дико подготовленную танковую атаку».

И ничего удивительного. Ведь советские экипажи сплошь состояли из танкистов-профессионалов, как правило, в офицерских званиях, тогда как испанские — из плохо обученных новобранцев. В Великую Отечественную, а до того — в финскую войну советские танкисты, большинство из которых перед атакой впервые садились в танк, гораздо больше напоминали экипажи республиканцев. Потому-то потери советских танков были очень велики.

Родион Яковлевич предупреждал:

«Пускать танки глубоко в тыл, т. е. на 15–20 км нельзя, ибо они будут уничтожены, останутся там без горючего и без огнеприпасов и не всегда смогут выйти, а встретив десяток противотанковых пушек и взорванные мосты спереди и сзади, будут расстреляны».

Танки франкистов он оценивал весьма низко:

«Танковые части фашистов состоят главным образом из танкеток и подготовлены плохо. Лучшей матчастью танковых частей противника являются танки, захваченные у республиканцев. На поле боя танкетки и танки фашистов очень осторожны, даже трусливы — никогда не доводят атаки до конца при наличии у республиканцев противотанковой артиллерии. Их танки никогда не отрываются от своей пехоты и всегда взаимодействуют со своей артиллерией. В преследовании отходящей пехоты республиканцев танки противника смелы до нахальства и далеко отрываются от своей пехоты, однако всегда в сопровождении малокалиберной и легкой артиллерии».

Касаясь боевого применения авиации, Малиновский отмечал: «Республиканская авиация за время войны накопила громадный боевой опыт, и можно сказать, что до операции на Сеговию в мае 1937 г. безусловно господствовала в воздухе. Господство держали за собой, главным образом, истребители И-15, И-16 и СБ. Противник, начиная с мая 1937 г., получил почти двойное численное превосходство в воздухе: у него в большом количестве появился истребитель “фиат”, хорошо выдерживающий воздушные бои с нашими истребителями, у нас же появились в большом количестве легкие бомбардировщики РЗ-ты (эрзеты) — очень тихоходные самолеты, чрезвычайно уязвимые для истребителей противника и требующие большого истребительного прикрытия. В итоге господство в воздухе перешло к противнику». Родион Яковлевич указал также на появление у противника быстроходных истребителей «Мессершмитт»:

«Из истребителей противника лучшей машиной является “Мессершмитт”, имеющий высотный мотор, хорошее вооружение и обладающий большой маневренностью на больших высотах (порядка 4000 м и выше). На меньших высотах он уступает в маневренности республиканским истребителям. Как правило “мессершмитты” летают на больших высотах, небольшими группами и одиночными самолетами. В бой с большим количеством республиканских истребителей вступают редко, любят внезапно обрушиваться на оторвавшиеся одиночные самолеты. Очень любят охотиться на бомбардировщиков, особенно при плохо налаженном их прикрытии.

Так в феврале 1938 г. при наступлении фашистов в районе Альфамбра эскадрилья республиканских бомбардировщиков вылетела на бомбежку Пералес-дель-Альфамбра с аэродрома вблизи Валенсии, другая эскадрилья республиканских истребителей должна была подняться для прикрытия с аэродрома Барракас. Когда же десять республиканских бомбардировщиков уже появились над Вальбона, с аэродрома Барракас еще только поднимались республиканские истребители — с опозданием на 5 минут. Восемь “мессершмиттов” с большой высоты на резком пикировании атаковали республиканских бомбардировщиков и менее чем за минуту сбили четыре, обратив остальных в беспорядочное бегство. Через несколько минут 8 республиканских истребителей атаковали “мессершмиттов” и сбили 4 машины, не потеряв ни одного самолета. Не опоздай республиканские истребители фашистские самолеты не рискнули бы атаковать бомбардировщиков.

Индивидуальная выучка у фашистов более ровная, чем у республиканцев, среди которых много героев и умельцев, но куда больше летчиков недоученных, имеющих малый налет, особенно на больших высотах. Из опроса пленных немецких и итальянских летчиков известно, что каждый из них имеет не менее 40 часов налета на больших высотах (тогда как республиканские летчики — по 5 часов). Также из показаний пленных известно, что боевая учеба немецких летчиков протекает в условиях, близких к боевым: полеты с полевых необорудованных аэродромов, вылеты и посадки группами, против ветра, по ветру, под различными углами к ветру. Бомбардировщики, в частности, летают спаренными экипажами, эксплуатируя матчасть до отказа».

По его словам, «авиация противника завоевала господство в воздухе и во время крупных операций большую часть дня находилась над целью. Республиканская авиация появлялась в воздухе на короткое время — только для того, чтобы сбросить бомбы и уйти». Малиновский указал, что «наши И-15 очень хорошо ведут бой и сбивают много самолетов противника, правда, имеют меньшую скорость, чем “фиаты” и “мессершмитты” противника, но зато лучше маневрируют. И-16 превышает “фиат” по скорости, не уступает ему в вооружении и маневрировании и обладает почти всеми качествами новейшего немецкого истребителя “Мессершмитт”, даже превышая его в маневрировании». А вот о бомбардировщике СБ он был плохого мнения: «Наш СБ имеет много недостатков. Он очень уязвим для истребителей противника и его зенитной артиллерии. Достаточно сказать, что группа СБ (22 самолета) 7 февраля 1938 г., выполняя боевую задачу, была встречена группой немецких истребителей “Мессершмитт” и приняла на себя их удар. Наши СБ в очень короткий срок потеряли 4 самолета, остальным удалось уйти. Правда, это произошло потому, что эскадрилья истребителей И-16 под командой ст. лейтенанта Литовченко трусливо повернула назад, оставив наших СБ со слабым истребительным прикрытием. Нам никогда не удавалось одним ударом наших истребителей нанести такое поражение немецким бомбардировщикам “хейнкель-111”, хотя бои были очень упорные. Причина в том, что самолеты противника технически более совершенны, чем наши, имеют лучшее оборудование, вооружение и бомбовую нагрузку».

Родион Яковлевич предлагал:

«Наш СБ должен иметь:

• скорость 450 км в час и выше,

• двойное управление и автопилот,

• хорошую всестороннюю и пулеметную защиту от истребителей противника,

• бензиновые баки должны быть надежно защищены и очень трудно воспламеняться (обтяжка их специальной каучуковой или иной массой),

• они должны состоять из независимых друг от друга баков, легко сбрасываемых с самолета при воспламенении одного из них, а один бак — гарантийный — должен быть бронированным,

• следует иметь оборудование для слепого полета,

• кабина пилота или, в крайнем случае, его кресло должно быть бронированным,

• устройство оборудования должно позволять пилоту производить бомбардирование даже при гибели всего остального экипажа,

• бомбовая нагрузка должна быть не ниже 2 тонн и допускать любую комбинацию, как по количеству, так и по весу бомб, и иметь потолок при полной нагрузке не ниже 6 тысяч метров.

Наш истребитель И-15 оказался прекрасным истребителем, но также имеет ряд недостатков, которые нужно устранить:

• надо повысить его скорость, доведя ее до 420–450 км в час,

• убрать колеса,

• усилить вооружение крупнокалиберным пулеметом,

• защитить бак,

• затруднить до возможного предела воспламенение его при попадании зажигательной пули,

• дать броневое кресло пилоту,

• поставить автопилот.

Все эти качества нужно дать И-15, не отняв у него самого ценного качества — маневренности в воздушном бою. Правда, трудно сочетать большую скорость и маневренность. Для этого необходимо обеспечить большой диапазон скоростей, что позволит И-15 успешно вести воздушный бой приблизительно в тех же условиях, в каких он его ведет сейчас.

У нас не хватает штурмовика, а он крайне необходим. У противника удачно работает как штурмовик истребитель “фиат”. Поэтому можно было бы пойти по линии усиления пулеметного вооружения у И-15, дать ему бронированную кабину для пилота, подвесить ему несколько десятикилограммовых бомб сильного осколочного действия, и, обеспечив за ним скорость порядка 400 и выше км, получить хороший штурмовик, способный при необходимости вести воздушный бой…

Наш истребитель И-16 тоже оказался хорошим современным истребителем, но имеет те же недостатки, что и И-15. Он очень уязвим, поэтому нуждается в конкретных улучшениях:

• обязательно надо дать пулеметы через винт, иначе он со своими широко расставленными “Шкасами” беспомощен,

• бронировать кресло пилота,

• защитить баки от воспламенения,

• закрепить скорость в 450 км и выше, чтобы он не уступал ни одному скоростному истребителю в мире,

• улучшить маневроспособность в воздушном бою,

• поставить автопилот».

Малиновский предложил серьезно модернизировать сеть аэродромов:

«Опыт войны в Испании показал, что идеально было бы иметь аэродромную сеть, построенную по другому принципу, чем та, что мы имеем. Нам нужен аэродром-отель. Авиация должна сохранить за собой полную свободу маневрирования, а хвост, прицепленный к ней сейчас в виде бригадных авиапарков, страшно сковывает свободу маневрирования. Парки нужны как основные базы авиасоединений, необходимые для полевых аэродромов, но мы должны иметь основную сеть аэродромов. Для этого следует создать специальную аэродромную службу, занимающуюся эксплуатацией и полным обслуживанием этой сети.

Авиасоединение выполняет боевую задачу и, возвращаясь, получает по радио сведения, что его аэродром разгромлен, и посадка этому соединению назначена на другом аэродроме. Этот другой аэродром должен принять авиасоединение и обеспечить его всем необходимым — заправкой, горючим, бомбовой нагрузкой, осмотром и ремонтом машин, пищей, душем, санитарной помощью, госпиталем, операционной и полным отдыхом для усталого состава экипажей, даже развлечением — с тем, чтобы авиасоединение через 6–8 часов полностью восстановилось и могло бы отправиться на выполнение боевой задачи. Такой тип аэродрома-отеля нам нужен. В противном случае мы так и будем иметь то, что имеем: посадку на поле, где экипажи сами осматривают машины, сами подвешивают бомбы, сами себя перевязывают, питаются сухим пайком и отдыхают под деревом или в сарае на соломе. Эти условия быстро и неизбежно сказываются на состоянии летного состава. Чем больше у нас будет подземных ангаров на аэродромах и хороших убежищ для отдыха летного состава, тем лучше».

Малиновский призвал главное внимание уделить подготовке летных кадров:

«Чрезвычайно важен вопрос подготовки и накопления летных кадров. Опыт показал, что подготовленные у нас в течение 6 месяцев испанские летчики, как бомбардировщики, так и (в особенности) истребители, вступая в бой с опытными (летающими по 2–3 года и более) немцами и итальянцами, быстро становятся их жертвами — сказывается недостаток опыта и умения вести воздушный бой. Важно также, что испанские летчики чувствуют, что немцы и итальянцы превосходят их в умении драться. Поэтому, как правило, испанские экипажи в воздушном бою сдают и, конечно, несут потери.

Совершенно по-другому ведут бой наши летчики. Они уверенно вступали в бой с численно превосходящим противником и наносили ему поражение. Они показали хорошую выучку, умение вести воздушный бой. Противник их боялся и при равенстве сил или небольшом превосходстве никогда не вступал в бой. Только имея по 3–4 своих самолета на каждый наш, противник вступал в бой и при первых же поражениях (2–3 сбитых самолета) рассеивался и уходил из боя. Следовательно, нужно очень тщательно, долго и упорно готовить кадры летчиков для истребительной авиации, ибо от этого будет зависеть исход воздушных сражений в будущую войну».

Но, опять-таки, опыт Испании оказался неприменим в Великой Отечественной войне. В испанской войне советские летчики были представлены опытными пилотами, по налету часов не уступавшими своим немецким и итальянским противникам. А в 1941–1945 годах большинство советских летчиков выпускались из училищ, едва освоив взлет и посадку, и становились легкой добычей германских асов.

Малиновский отметил слабость зенитной артиллерии республиканцев:

«Подготовка личного состава республиканских зенитных батарей чрезвычайно низка. Данные готовят малоопытные дальномерщики, и огонь зенитной артиллерии всегда запаздывает по курсу самолета. Тратится очень много снарядов, разрывами обычно усеивают все небо, а самолеты противника тем временем выдерживают свой курс и выполняют свои задачи…

Число самолетов, сбитых зенитной артиллерией, не так велико и требует большого расхода снарядов — до 1500 на один сбитый самолет. Это, помимо слабой подготовки личного состава, объясняется, негодностью нашего шрапнельного снаряда с палочками».

Родион Яковлевич заботился и о гражданской обороне, которая должна была уметь противостоять налетам неприятельской авиации:

«Опыт войны в Испании показал, что мы совершенно недооценивали роль и значение местной противовоздушной обороны. Как бы мы не расплатились за это большой кровью. Нужно кончать с этой преступной беспечностью и самым серьезным образом взяться за строительство крепких убежищ в наших городах, а особенно — в промышленно-заводских районах; новые дома строить с крепкими подвалами, исходя из расчета прочности против 25-килограмовой бомбы (а она, как известно, пробивает все 6 этажей и рвется в подвале, уничтожая дом). Вывод: нужно строить крепкие железобетонные убежища, широко привлечь к этому нашу общественность и городские организации. В мирное время эти подвалы можно использовать под разного рода склады, фруктовые подвальчики и т. п. Строить все равно придется — не построим заранее, придется строить во время войны, но уже, конечно, неся большие потери.

Все большие и малые склады бензина, керосина и масел нужно скрыть под землей, иначе все будет уничтожено в самом начале войны, несмотря ни на какую зенитную оборону этих объектов. Тоже относится и к артиллерийским складам. Правда, это страшно дорого, но иного выхода нет».

Конница, по мнению Малиновского, не сыграла в Испании сколько-нибудь заметной роли:

«Стойкая пехота почти всегда отражала атаки конницы (27-я сд в боях под Сингра сев. Теруэля, 46-я пд под Теруэлем). Менее стойкие или сильно измотанные длительными боями части бежали и чаще всего становились добычей конницы. Так, в боях за район Седрильяс — Вальбона в мае 1938 г. на стороне фашистов действовал один кавполк в 8 эскадронов. Он сильно потрепал части 39-й пд республиканцев, измотанные непрерывными трехмесячными боями. Нестойкость республиканской пехоты перед фашистской конницей объясняется незнанием этого рода войск и памятью о начальном периоде войны, когда кавалерия противника (главным образом, марокканская) легко рассеивала и окружала слабо организованные и совсем не подготовленные отряды республиканцев.

У мятежников имеется только одна 58-я кавалерийская дивизия под командованием генерала Монастерио, которая применялась противником исключительно в большом наступлении на Каталонию с единственной задачей развития успеха…

Единственный раз во время Брунетской операции в июле 1937 г. под Кихорной мы наблюдали удачное и правильное боевое применение конницы — кавполка им. Хесуса Эрнандеса, — да и то потому, что фактически им командовал наш ст. лейтенант Фесенко…

Этот опыт, конечно, не свидетельствует о том, что конница не нашла своего применения в испанской войне. Она нашла бы себе очень правильное и полезное применение, если бы существовала, но настоящей, современной конницы не имела ни одна сторона».

Малиновского не удовлетворяла организация управления республиканскими войсками. Он утверждал: «Организация штабов республиканской армии в целом не отличается от таковой в современных армиях, но штабы громоздки, много личных адъютантов, много писарского и обслуживающего персонала. Управление войсками построено только на письменных документах в виде общего или частного боевого приказа. Предварительные распоряжения иногда отдаются устно или по телефону, но силы приказа они не имеют до подтверждения их письменным приказом с подписью и печатью. Командир приказы не подписывает — начальник штаба пишет приказ от имени командира и сам его подписывает. После ухода Прието приказ может быть подписан также комиссаром части или соединения. Приказы, как правило, очень длинны, недостаточно конкретизированы; в приказах почти не употребляется повелительное наклонение. Применяются или очень вежливые формы (“прошу”, “по возможности”, “если позволит обстановка”) или — чаще всего — приказ пишется в третьем лице. В войска приказы приходят с опозданием, а младший начальник, даже получив устно самые подробные указания, не приступает к выполнению до получения письменного приказа. Единственное исключение из этого правила — отход. Отходят без приказа, вопреки приказу и в большинстве случаев безнаказанно».

Родион Яковлевич был противником штабной бюрократии. Он считал, что приказ должен быть кратким, четким, не содержать ничего лишнего, соответствовать обстановке и безусловно выполняться. Поэтому возмущался: «Все кадровые офицеры, большей частью занимающие должности начальников штабов, при издании приказа более всего озабочены тем, чтобы все пункты, рекомендуемые уставом, были изложены в приказе самым подробным образом вне зависимости от того, нужны ли они там. Профессиональному офицерству не важно, что приказ долго пишется (обычно 2–3 часа, и это считается срочным написанием приказа). Если же приказ разрабатывается до начала операции, то пишут его целые сутки, а иногда и больше.

Начальник штаба озабочен не тем, что приказ поздно придет в войска, а тем, что его раскритикуют другие кадровые офицеры — мол-де и приказа не может написать, упускает пункты, предписанные уставом! Это дико, но это факт.

Поэтому неудивительно, что командир 68-й бригады во время Брунетской операции 11 июля 1937 г. в 10 часов 45 минут получил приказ от дивизии, в котором говорилось, что в 7.00 начнется артподготовка по Вильяфранка-дель-Кастильо и в 7.45 68-я бригада должна атаковать. Что было делать войскам? Атака была осуществлена не утром, а вечером.

Довольно часто приказ попадает в дивизию, а то и в корпус, за 30–15 минут до начала действий по этому приказу. Изменить такое положение вещей удалось лишь в малой мере. В штабах таких командиров как Модесто, Листер, Кампесино, Дуран, командиры сами отдают короткие письменные и словесные приказы со своих наблюдательных командных пунктов лично или через адъютантов, тем самым достигая гибкого управления войсками. В других же штабах, где мы не имеем такого большого влияния, все идет по старому испанскому обычаю: командного пункта нет, командир сидит у себя в штабе и даже не знает иногда, какие приказы и когда отдает его начальник штаба, так как начальник штаба сам принимает решение (иногда даже не докладывая идею своему командиру), сам издает и сам подписывает приказ. (По испанскому регламенту только начальник штаба подписывает приказ и дает ему законную силу прикладыванием своей мастичной печати.)

Опыт показал, что, не наблюдая лично хода боя и поведения войск в бою, командир и его штаб управлять боем не могут. Поэтому выдвинулось обязательное условие — командный пункт командира бригады, дивизии, корпуса и, желательно, командарма совмещать с наблюдательным пунктом, обеспечивая его всеми средствами связи. Современные средства борьбы настолько сильны в ударе, что могут в кратчайшее время резко изменить ход боя. И если этот момент не уловить личным наблюдением, а ждать донесений на командном пункте, не имеющем обзора, время будет упущено, и современные средства удара будут использованы с опозданием и вряд ли смогут уравновесить обстановку или вырвать успех из рук противника.

Чтобы успешно управлять современным боем, нужно его видеть».

Малиновский заметил, что «телефон в республиканской армии играет слишком значительную роль. Командир и начштаба считают своим священным долгом в процессе боя или операции неотрывно находиться у телефона. Разговоры по телефону ведутся часто, но толку от них нет, ибо приказы, отданные устно или по телефону не исполняются (исключая некоторые соединения и части). Обычно командир сам говорит по телефону — очень длинно, без кода и совершенно не категорично. Начштаба сидит рядом и записывает, затем оформляет сказанное в виде письменного приказа и отправляет по назначению. Таким образом, телефон нимало не ускоряет процесс управления и в то же время привязывает командиров к себе, отрывая их от возможности видеть главное и лично влиять на ход боя, а заодно телефон держит в курсе дела многочисленную армию шпионов, сидящих в штабах и на линии связи (все линии связи проходят через гражданские узлы связи). Настойчивые попытки некоторой части офицерства оздоровить эту негодную систему встретили упорное сопротивление со стороны остальных.

Телеграф (основной аппарат Телетайп — буквопечатающий и вспомогательный — Морзе) доведен до штабов корпусов. Телеграфные приказы имеют силу, но и то почти всегда подтверждаются письменными.

Радио у республиканцев развито слабо и для управления войсками почти не применяется. Радио есть в армиях, в некоторых корпусах. По радио иногда получают донесения, но приказы — никогда. Шифр по радио не применяется.

Делегатская служба развита хорошо, но однобоко, и пользы от нее в итоге не много. Офицеры вышестоящих штабов едут в нижестоящие: из армии в корпус, из корпуса в дивизию и т. д. Там, в оперативных отделах читают донесения и дублируют их в точности по телефону, телеграфу или лично. До того, чтобы своими глазам увидеть обстановку или бой на месте, дело, как правило, не доходит. В итоге командование обстановки не знает.

Служба донесений, извещений и взаимной информации поставлена плохо, хотя может показаться удовлетворительной: да, по телефону часто поступают донесения, но они не точны, ибо передаются на основании телефонных же донесений подчиненных. Как правило, в этих донесениях все худшее приукрашено, а лучшее раздуто.

Так во время Теруэльской операции 15 декабря 1937 г. комдив 64-й Картон на основании донесения комбрига 83-й донес через корпус командарму, что 83-я бригада вышла в район Сан-Блас, установила связь с дивизией Листера и тем самым завершила окружение Теруэля, в действительности же этого не было.

Вот еще один пример, доказывающий исключительную вредность бумажного управления войсками. В начале февраля фашисты начали крупную наступательную операцию в районе Сьерра-Паломера на Альфамбра с целью отбросить республиканцев от основной артерии — дороги Теруэль — Сарагоса, овладеть дорогой Теруэль — Альфамбра — Альканьис, угрожая Теруэлю с севера. Анархистская 42-я пехотная дивизия в первый же день удара разбежалась вся, полностью, хотя штаб дивизии исправно доносил через корпус в армию, что дивизия дерется. Фактически же 42-я пд уже не существовала, а 27-я пд с тяжелыми боями и большими потерями откатилась от Лидон на Мескита в направлении Альяга, и фронт от Пералес-дель-Альфамбра до высоты Альто-де-лос-Селадос никем из республиканских частей не был занят.

В резерве армии в Вильяройя находилась одна 39-я пд, только накануне сменившаяся с Альто-де-лос-Селадос и понесшая там исключительно большие потери (22-я бригада потеряла 80 %, 96-я — 50 % и 64-я — 20 %).

Именно тогда генерал Сарабия получил от Рохо по телеграфу приказ “во что бы то ни стало удержать за собой восточный берег реки Альфамбра”. Сарабия механически передал этот приказ командиру 39-й пд с задачей ночным маршем выйти к реке Альфамбра и занять фронт от Каньяда до Пералехос — свыше 60 км. Обстановку на р. Альфамбра он не знал.

Было ясно, во-первых, что дивизия за 4 часа оставшегося времени по бездорожью не пройдет нужных 40 км, и, во-вторых, эта морально потрясенная и физически разбитая дивизия, ввязавшись в неорганизованный встречный бой на широком фронте, неминуемо разбежится, и тогда фашистам будет открыта дорога через хребет Эль-Побо от Альфамбры на Алепус, что грозит тяжелыми последствиями.

Наутро комдив 39-й подробно доложил Сарабии обстановку и свое решение. Сарабия одобрил и тут же заменил свой прежний приказ, отдал новый и послал подробный доклад Рохо, объяснявший, почему он принял решение остановиться на Эль-Побо, а не на Альфамбре. Днем фашисты пытались сбить 39-ю пд с Эль-Побо, но неудачно, а через 6 дней с помощью резервов республиканцы вышли и заняли восточный берег р. Альфамбра».

В то же время управление войсками у франкистов Малиновский расценивал более высоко:

«Управление войсками в ходе боя у фашистов, судя по ходу боев и операций, также слабое, хотя лучше, чем у республиканцев.

В основном оно проходит также через систему письменных приказов. Захваченные республиканцами письменные боевые документы фашистов также пространны, хотя более категоричны. Донесения длинны и сильно прикрашены.

В июле в боях в районе Онда — Артана (юго-западнее Кастельона) были захвачены документы штаба 2-й полубригады 1-й бригады 84-й пд фашистов. Внимательное их изучение подтвердило, что боевые письменные документы фашистов также страдают излишней цветистостью, длиннотами и некоторой невнятностью.

Лучше, чем у республиканцев, у них поставлено дело с использованием полевых радиостанций, которые доведены до штабов полубригад. Республиканцы иногда перехватывали их приказы и донесения по радио, обычно полукодированные (кодируются названия и наиболее важные слова и фразы, остальное идет открыто).

Оптические средства связи, гелиографы и лампы фашисты применяли более широко, чем республиканцы.

Свои командные пункты фашисты выдвигают очень близко к боевым порядкам полубригад (в нескольких сотнях метров при наступлении), бригадные компункты — в 1–1,5 км, дивизионные — в 2–3 км и корпусные в 6–8 км. У республиканцев командные пункты были несколько дальше, исключая отдельных командиров».

Малиновский отметил, что у республиканцев «вся авиация централизованно подчинялась только военному министру» и «даже командарму той армии, где проводилась операция, авиация не подчинялась, он мог только подавать заявки».

Самым важным средством связи Малиновский считал радио:

«Радио — самый замечательный вид технической связи в бою, конечно, при хорошей подготовке радистов и шифровальщиков. Применение радиосредств в звеньях фронт-армия-корпус не вызывает особых трудностей. Разговоры по микрофону в зоне батальон-полк в процессе самого боя могут быть полукодированными, а часто, в коротком бою, открытыми. Выше разговоры должны быть только кодированными и шифрованными, главным образом, на ключе.

Радиостанции в республиканской армии применялись для дублирования связи с аэродромами, но в силу отсутствия навыков и аппаратуры широко не использовались.

Искусное применение радиосредств может серьезно облегчить службу дезинформации. Так, Франко основательно запутывал через свою радиосеть командование республиканской армии. Взяв 22 февраля 1938 г. Теруэль, фашисты с 26.2. по 8.3. стали перебрасывать все свои силы на восток вдоль шоссейной дороги Теруэль — Сарагоса (о чем ежедневно и подробно доносилось в Барселону). Тогда же республиканская разведка засекла ряд испанских и итальянских радиостанций в районе Гвадалахары, и республиканское командование решило, что переброска сил к Сарагосе есть маневр, а главный удар последует на Гвадалахару, причем эта уверенность держалась вплоть до захвата фашистами Альканьиса».

Испанский опыт должен был навести Малиновского на невеселые размышления. Как для Германии и Италии, так и для СССР Испания стала своеобразным полигоном, на котором испытывались новые вооружения и боевая техника. И результаты испытаний в целом оказались не в пользу Советского Союза. Германо-итальянская авиация завоевала господство в воздухе, а подготовленная германскими инструкторами франкистская армия показала себя значительно более боеспособной, чем республиканская, подготовленная советскими советниками и инструкторами. Конечно, здесь сыграло свою роль и то, что в рядах франкистов оказалось четыре пятых офицеров и солдат регулярной испанской армии. К тому же у республиканцев в армии шла межпартийная борьба, тогда как в армии мятежников все безоговорочно подчинялись Франко. Но, как отмечает Малиновский, «марокканские части и Иностранный легион были у мятежников самой боеспособной и внушительной силой, которая сыграла решающую роль в начале гражданской войны. Харамское сражение произвело опустошение в рядах этих войск, и они потеряли силу. Пришло новое, или молодое или слишком старое пополнение марокканцев; Иностранный же легион вообще было нечем пополнять, и туда пришло испанское пополнение. Так эти отборные войска свелись к общему уровню армии мятежников. Теперь у них самыми боеспособными частями являются наваррские части (фалангисты и рекете (рекете — члены молодежной военизированной группировки карлистов — сторонников претендента на испанский престол дона Карлоса-старшего и его потомков). Итальянский корпус не пользуется хорошей боевой репутацией — его слабость разоблачила Гвадалахара в марте 1937 года. После позорного поражения под Гвадалахарой применение в боях Итальянского корпуса было чрезвычайно осторожным: мятежники всегда пускали его в центре ударной группировки, надежно прикрывая его фланги испанскими корпусами». Получается, что уже к середине войны у франкистов наиболее боеспособные регулярные части оказались обескровлены, и место ветеранов-профессионалов заняли новобранцы. А их высокая боеспособность уже во многом была заслугой германских инструкторов. Характерно, что, как признавал Родион Яковлевич, Итальянский корпус по боеспособности уступал франкистским частям. Немцы лучше готовили испанские франкистские войска, чем это делали советские инструкторы с республиканскими частями. Малиновский не мог не понимать, что Красная армия по системе комплектования была ближе к республиканцам, чем к франкистам, и в вероятном столкновении с вермахтом ей придется ох как тяжело. И чувствуется, что Родион Яковлевич уже в августе 1938 года понимал, что республиканцы, с которыми он, можно сказать, сроднился за время пребывания в Испании, как это ни печально, войну проиграют. Это придавало трагический оттенок всему докладу.

Оказавшись после Испании преподавателем в Военной академии имени Фрунзе, Малиновский превратил доклад о боевом опыте испанской войны в диссертацию, которая была почти готова к защите. Но в марте 1941 года Родиона Яковлевича назначили командиром 48-го стрелкового корпуса на румынской границе, и о защите диссертации пришлось надолго забыть. Потом, когда Малиновский стал министром обороны, ему предложили защитить ту давнюю диссертацию, собираясь сразу присвоить научную степень доктора военных наук. Читателям не надо объяснять, как трудно было бы защитить советскому министру обороны диссертацию в подчиненной военной академии. Но, по свидетельству дочери маршала, когда в 1960-е годы ученый совет Академии им. Фрунзе уведомил отца о намерении присвоить ему ученую степень за эту диссертацию (в свое время защита не состоялась, так как работа была закончена накануне войны), отец решительно отказался: «Не будь я сейчас министром, об этой работе и не вспомнили бы. Тоже мне “совокупность трудов”».

Между тем можно не сомневаться, что от Родиона Яковлевича не потребовали бы даже делать обновление диссертации, написанной еще до войны. В случае необходимости такое обновление наверняка выполнили бы преподаватели академии. Но Малиновский от предложения защитить диссертацию отказался. Она его уже не интересовала, поскольку не имела отношения к тому делу, которым он теперь занимался. А мелким тщеславием Родион Яковлевич никогда не страдал, и желания покрасоваться перед другими докторским званием у Маршала Советского Союза не было.

Дочь Малиновского Наталья так вспоминала об испанской эпопее отца:

«Испания, которую он полюбил еще до того, как ступил на ее землю и покидал с горечью невольной вины — “не сумел помочь”… Помню вертящиеся круглые ярлыки с собакой у граммофона и глянцевый белый конверт испанской пластинки: алая надпись и смуглый женский профиль — черный завиток на щеке, роза за ухом, высокий гребень в кудрях. Ее ставили часто — “Крутится испанская пластинка”…»

Наталья Родионовна рассказывала мне, что у отца в Испании была настоящая любовь (с первой женой отношения к тому времени были основательно испорчены).

Со слов переводчицы Аделины Кондратьевой (о ней — ниже), любовью Родиона Яковлевича была другая переводчица, Лидия Купер. После отъезда Малиновского из Испании она вышла замуж, эмигрировала в СССР после поражения Испанской республики, а в 1957 году вернулась в Испанию. В 2004 году 89-летняя Лидия стала автором первого полного перевода толстовской «Войны и мира» на испанский язык. Она скончалась в начале 2013 года.

Испания навсегда осталась важной частью жизни Малиновского. Наталья Родионовна пишет:

«Помню, на пути в Марокко (когда требовалось придать визиту особо дружественные обертона, брали семью) ночью папа позвал меня к иллюминатору: “Видишь, звездой светится — лучи расходятся. Мадрид”.

И я поняла, что папе хочется совсем не в Марокко. Рефреном шло через всю поездку: “Вот здесь — похоже”, “И закат похож, и горы у горизонта”, “И название испанское — Касабланка, и дома, как там, белые, и апельсины цветут”. В Марокко к папе был приставлен высокий военный чин, воевавший в свое время на стороне Франко. Тогда они с папой были противниками в точном смысле слова: воевали на одних и тех же участках фронта. И все долгие автомобильные переезды они проговорили по-испански о том, что двадцать лет назад было их жизнью, а для прочих — лишь страницей военной истории. Меня тогда поразил заинтересованный и, мне показалось, даже дружеский тон их бесед. Так я и не знаю, была ли это естественная норма дипломатии, или действительно время сгладило давнее разделение — и понимание поверх противостояния, хотя бы спустя годы, возможно.

Когда через три года я поступила на испанское отделение филологического факультета, папа подарил мне агиларовский однотомник Лорки, тем предугадав (а может быть, предопределив) главное мое занятие в жизни, а спустя год отдал мне драгоценнейший раритет — прижизненное издание “Кровавой свадьбы”, привезенное им из Испании.

<…> Несколько лет назад, разбирая архив, я нашла черновик так и не защищенной папиной диссертации об испанской войне — он работал над ней накануне Второй мировой и, видимо, не успел завершить. В одной папке с черновиком — множество крохотных фотографий, папины испанские снимки. Цветущий миндаль, река, замок на скале, дети у дороги, мадридское предместье, горная деревенька, лица друзей. В этих фотографиях почти нет примет войны, но в них запечатлена ее горечь, нестираемая печать времени, сиротство той земли и ее свет».

Среди тех вещей, которые были с Родионом Яковлевичем в больнице, был и пропуск, позволявший ему свободное передвижение по Мадриду. Наталья Родионовна так его описывает:

«…темно-розовый картон с гербом Мадрида в левом углу. Посередине крупно “Свободный проход всюду”, ниже и мельче “с правом ношения оружия” и еще ниже — “разрешен Малино”. Печать. Дата — 26 мая 1937 года и подпись военного губернатора Мадрида. Почти тридцать лет папа носил с собой этот пропуск. Зная устройство его души, скажу, не боясь ошибиться, — это не просто память и не только любовь, это талисман, с 37-го года, кочевавший из старой записной книжки в новую».

По мнению Натальи Родионовны, Испания спасла отца от репрессий:

«Он пробыл в Испании три срока и вернулся лишь после недвусмысленного распоряжения: “В случае задержки считаем невозвращенцем”. Я часто думаю, каково ему было возвращаться после этой угрозы. И почему все же вернулся, зная, что могло его ждать. Старинный папин друг, военврач Н.М. Невский, впоследствии генерал-майор медицинской службы, рассказывал мне, что в их первую после Испании встречу они с отцом долго говорили о том, что происходит дома. Прощаясь, папа сказал: “Может, и не свидимся больше, хотя еще не война”. Но судьба, не раз спасавшая прежде, уберегла и на этот раз. (“Сначала в Испании, потом в Академии отсиделся!” — шутило при всяком удобном случае одно уважаемое лицо, также отсидевшееся перед Второй мировой в горячей точке, но на другом конце земли.)».

За войну в Испании Малиновский был награжден орденами Ленина и Красного Знамени. Наталья Родионовна, да и многие сослуживцы полагали, что командировка в Испанию спасла Родиона Яковлевича от репрессий. Дочь маршала вспоминала со слов матери:

«Отцу, конечно же, не раз припоминали и Францию, “где он прохлаждался, пока мы беляков рубали” (традиционная шутка одного из героев Гражданской войны), и Испанию, “куда он своевременно улизнул” (квалифицируем и это как шутку, не раз повторенную другим героем более поздней войны). Как случилось отцу уцелеть, гадать не буду — случай, судьба? — но что он состоял на перманентном подозрении, сомневаться не приходится. О недоверии Сталина к отцу и верховном повелении “не спускать с Малиновского глаз” рассказывает в своих мемуарах Н.С. Хрущев».

В Испании с Малиновским познакомилась 16-летняя московская девятиклассница Аделина Вениаминовна Абрамсон (в первом браке Серова, во втором браке Кондратьева), приехавшая в Испанию вместе с отцом, эсером-бомбистом, в 1910 году эмигрировавшим в Аргентину и до начала 30-х годов вместе с женой Розалией собиравшим там средства в помощь СССР. Ее старшая сестра Паулина-Марианна была сперва переводчицей при кинооператоре Романе Кармене, а потом переводчицей при подполковнике Хаджи Мамсурове, за которого впоследствии вышла замуж. Аделина же работала переводчицей в штабе испанских ВВС. Обе они в Мадриде познакомились с Родионом Яковлевичем. Вениамин же был переводчиком при советниках на Арагонском фронте.

Позднее, в сентябре 1942 года, Аделина работала в разведотделе штаба 66-й армии, которой тогда командовал Малиновский. Однажды она попала в плен, но через несколько дней сумела бежать и, перейдя линию фронта, явилась к Малиновскому и честно сказала ему, что была в плену. Родион Яковлевич посмотрел ей в глаза и сказал: «Аделина, запомни, ты не была в плену».

Когда после войны в рамках борьбы с космополитами Вениамина Абрамсона арестовали, Малиновский был одним из немногих друзей, кто из Хабаровска позвонил в квартиру Абрамсонов и спросил: «Вы дома?» Жена Абрамсона хотела сказать про мужа, но Малиновский перебил: «Я знаю, но сделать ничего не могу. Потому спрашиваю про вас». К счастью, Абрамсона вскоре выпустили.

Паулина умерла в декабре 2000 года, а Аделина — в декабре 2012 года, в возрасте 92 лет.

Служба Малиновского в Испании была оценена достаточно высоко. В автобиографии 1938 года он отмечал, что «в 1937 г. постановлением президиума ЦИК СССР от 11 июля награжден Орденом Ленина, а постановлением президиума ЦИК от 22 октября награжден Орденом Красное Знамя».

Перед суровыми испытаниями

После возвращения из Испании Малиновский был назначен на прежнюю должность помощника по оперативной части инспектора кавалерии БВО. Округом в это время командовал командарм 2 ранга М.П. Ковалев, с которым Родион Яковлевич прежде не пересекался. 15 июля 1938 года полковник Малиновский был произведен в комбриги.

10 февраля 1939 года появился следующий документ:

«Партийная (политическая) характеристика.

На члена ВКП(б) — комбрига тов. Малиновского Родиона Яковлевича:

Тов. Малиновский Родион Яковлевич родился в 1898 году в городе Одессе. По соц. происхождению из крестьян. По соц. положению служащий.

Член ВКП(б) с октября 1926 года, партбилет № 1040844. По национальности украинец.

В РККА с 1919 года. Участник гражданской войны.

С 1916 года по июль 1918 года служил ефрейтором во 2-м пехотном полку русских войск (экспедиционный корпус) во Франции и с июля 1918 года по август 1919 года в 1 иностранном легионе французской армии рядовым (в действительности, как мы помним, в Русский легион чести Иностранного легиона Малиновский поступил еще в январе 1918 года, а 2-го полка к тому времени уже не существовало. По всей вероятности, Малиновский обозначил здесь июль 1918 года как время, когда Русский легион полностью утратил автономию, во главе его были поставлены французские офицеры, а солдаты и офицеры переодеты во французскую военную форму. Строго говоря, Малиновский служил во французской армии не рядовым, а солдатом первого класса, что примерно соответствует званию «ефрейтор» в русской и германской армиях. Но во французской армии, где нет звания «ефрейтор», солдат первого класса не обладает некоторыми правами младшего командира, которые есть у ефрейтора).

За образцовое выполнение правительственного задания (в Испании) награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

В 20-ую годовщину РККА награжден юбилейной медалью “20 лет РККА”.

Из родственников его и по линии жены заграницей, репрессированных и лишенных избирательных прав никого нет.

Работает в должности Пом. по оперативной части Инспектора кавалерии БОВО с 1936 года, с этого же времени в парторганизации штаба БОВО.

Тов. Малиновский за время пребывания в парторганизации 1, 9, 10 отделов Штаба БОВО и кав. инспекции показал себя с положительной стороны. Политически развит хорошо. Идеологически и морально устойчив. Отклонений от генеральной линии партии не было.

Часто делает доклады и политинформации, качество которых хорошее.

В партийной жизни принимает активное участие. Партзадания выполняет добросовестно и аккуратно.

Пользуется заслуженным авторитетом. Партвзысканий не имеет.

К служебной работе относится добросовестно. Обладает хорошим общим и военным развитием.

Партии Ленина — Сталина предан.

Партхарактеристика обсуждена и утверждена на закрытом партсобрании парторганизации 1, 9, 10 отделов Штаба БОВО и кав. инспекции от 10-го февраля 1939 года, протокол № 5.

Парторганизатор Тюхов.

Подпись парторганизатора 1, 9, 10 отделов Штаба БОВО и кав. инспекции тов. Тюхова А.А. удостоверяю.

Комиссар штаба БОВО полковой комиссар Березкин.

В бытность преподавателем академии Малиновский в июне 1940 года был произведен в генерал-майоры. Тогда же, летом 40-го, Родиону Яковлевичу было присвоено звание «Отличник Академии». Он думал о защите диссертации, но судьба распорядилась иначе.

В конце 1940 года Малиновский получил следующую аттестацию: «В войсках может быть использован на должностях командира дивизии, начальника штаба корпуса или начальника оперативного отдела штаба армейской группы».

Эта абсолютно положительная характеристика, не находящая у Малиновского никаких недостатков, открывала перед ним хорошие карьерные перспективы, тем более что репрессии 1937–1938 годов и рост численности РККА открыли немало вакансий для высшего комсостава. Но Сталин, нарком обороны Ворошилов и начальник Генерального штаба Шапошников решили использовать Родиона Яковлевича не на штабной или командной должности, а направили его преподавать в академию. Очевидно, здесь существенную роль сыграла его работа об опыте испанской войны, которая понравилась руководству наркомата обороны. Вероятно, было решено, что в связи с началом Второй мировой войны и приближением неизбежного военного столкновения между СССР и Германией с испанским опытом надо познакомить как можно больше командиров Красной армии. Один из способов сделать это — через преподавание в военной академии. И вот приказом от 8 сентября 1939 года комбриг Малиновский назначается старшим преподавателем кафедры службы штабов Военной академии РККА имени Фрунзе.

Не исключено, что перед отъездом в Москву Малиновский на несколько дней задержался в штабе БОВО, войска которого готовились к вторжению в Восточную Польшу, последовавшему 17 сентября. Уже 3 сентября Политбюро ЦК ВКП(б) решило продлить на месяц службу в РККА для красноармейцев и сержантов, отслуживших свой срок и подлежащих демобилизации (всего 310 632 человека). Сообщение об этом, а также об увеличении приписного состава частей ряда округов, автотранспорта, лошадей, тракторов, приведении в готовность пунктов ПВО Ленинграда, Великих Лук, Минска и Киева было опубликовано 5 сентября. В ночь с 6 на 7 сентября в семи военных округах была получена директива наркома обороны о проведении «Больших учебных сборов» (БУС), означавших частичную мобилизацию Красной армии для захвата восточных районов Польши, согласно секретному протоколу к пакту Молотова — Риббентропа, отходивших к Советскому Союзу. БУС начались утром 7 сентября и проходили с опозданием на 2–3 дня. Не был своевременно предоставлен автотранспорт, задействованный на уборке урожая, и железные дороги не справлялись с перевозками. Пришлось сократить грузовые и пассажирские перевозки. 11 сентября в Белорусский и Киевский особые военные округа поступил приказ о развертывании полевых управлений округов в Белорусский и Украинский фронты. 14 сентября Военный совет БОВО (командарм 2-го ранга М.П. Ковалев, дивизионный комиссар П.Е. Смокачев и начштаба комкор М.А. Пуркаев) получил директиву Народного комиссара обороны СССР Маршала Советского Союза К. Ворошилова и Начальника Генерального штаба РККА — командарма I ранга Б. Шапошникова за № 16633 «О начале наступления против Польши». Там говорилось: «К исходу 16 сентября 1939 г. скрытно сосредоточить и быть готовым к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника». Здесь же ставились конкретные задачи различным группам войск. Требовалось также «план действий представить нарочным к утру 17 сентября». 15 сентября начальник ГлавПУРа Л.З. Мехлис прибыл в штаб Белорусского особого военного округа и направил телефонограмму начальникам политуправлений военных округов срочно перепечатать в окружных газетах передовую статью газеты «Правда» «О внутренних причинах военного поражения Польши». На основе этой статьи следовало развернуть массовую разъяснительную работу среди военнослужащих. По указанию Л.З. Мехлиса были созданы подразделения для ведения пропаганды, направленной против «панской Польши».

Возможно, Малиновский принимал участие в планировании польского похода, но непосредственно там быть ему не довелось.

Также нельзя исключить, что по фамилии у Родиона Яковлевича заподозрили польское происхождение и на всякий случай его отозвали с начинающейся войны против поляков. Как мы помним, Малиновский не попал и на Советско-Польскую войну 1920 года — тогда из-за тифа.

В академии Малиновскому было присвоено научное звание ассистента. Что еще важнее, в июне 1940 года в связи с введением генеральских званий в Красной армии Родиону Яковлевичу присвоили звание генерал-майора. Между тем подавляющее большинство комбригов в 1940 году были аттестованы полковниками. То, что Малиновский стал одним из немногих комбригов, кто был аттестован генерал-майором, вероятно, было следствием того, что его очень ценил новый нарком обороны Семен Константинович Тимошенко, который лично знал Родиона Яковлевича, поскольку с августа 1933 по сентябрь 1935 года был заместителем командующего Белорусским военным округом.

Характеристика, данная Малиновскому во время аттестации в академии, была столь же блестящей, как и от парторганизации штаба Белорусского Особого военного округа. Она гласила:

«Предан партии Ленина — Сталина. Политически и морально устойчив. Прочно связан с массами и ставит перед ними конкретные задачи по овладению знаниями, обеспечивающими подготовку командира высокой квалификации. Систематически работает над изучением опыта последних войн и заканчивает диссертацию на соискание ученой степени кандидата военных наук.

Обладая широким военным кругозором и большим опытом строевой и штабной работы, а также боевым опытом последних войн, т. Малиновский добился в руководстве учебной группы слушателей, имеющих большой боевой опыт, четких знаний по теории вопроса и в целом хороших результатов. Предъявляя высокие требования на занятиях, поддерживая высокую дисциплину в учебной группе, проводит большую воспитательную работу.

Вполне владеет методикой ведения занятий, своевременно сдает поручаемые задания по разработке учебных материалов. Задачи разрабатывает хорошего качества. Лекции в особой группе прочитал содержательно на высоком теоретическом уровне (особая группа академии состояла из высших командиров, имеющих богатый боевой опыт, но не получивших систематического военного образования, а лекции наверняка были об Испании).

За проделанную работу удостоен звания “Отличник Академии”.

Лично дисциплинирован. Пригоден к походной жизни.

Занимаемой должности вполне соответствует. По своим деловым качествам может выполнять ответственные обязанности как в строю, так и в штабах.

В войсках может быть использован на должностях командира дивизии, начальника штаба корпуса или начальника оперативного отдела штаба армейской группы.

Начальник кафедры службы штабов

Генерал-майор Цветков».

В результате Малиновский был назначен не командиром стрелковой дивизии и не начальником штаба корпуса, а сразу же командиром 48-го стрелкового корпуса. Это было вызвано как дефицитом высшего командного состава после репрессий 1937–1938 годов, так и ускоренным развертыванием новых дивизий, корпусов и армий в связи с предстоящей войной с Германией.

Трудное начало

В автобиографии 1948 года Малиновский писал:

«В сентябре 1939 года назначен преподавателем в Военную Академию им. Фрунзе, а в марте 1941 года командиром 48 стр. корпуса в Одесский военный округ.

В этой должности начал войну 22 июня 1941 года на р. Прут, от р. Прут корпус отходил с тяжелыми боями на Бельцы, Рыбницу, Котовск, Колосовка, Николаев, Херсон, Каховка, корпус в Николаеве был окружен, но пробился и вышел.

В конце августа 1941 года я принял в командование 6 Армию под Днепропетровском и в тяжелых боях благополучно отошел с Армией на реку Донец к Изюму, где с октября 1941 года фронт прочно стабилизировался.

18 декабря 1941 года назначен Командующим Южным фронтом, в этой должности провел Январскую операцию на Барвенково-Лозовая силами 57 и 9 Армий довольно успешно.

По приказу Ставки, в связи с неудачами под Харьковом и отхода войск ЮЗФ, начал в июле планомерный отход и Южный фронт во время этого отхода, будучи глубоко охвачен с фланга и тыла, не сумел удержать Новочеркасск и Ростов и оставил их без разрешения Ставки; Южный фронт был слит с Северо-Кавказским фронтом в один Северо-Кавказский фронт. Командующим был назначен Маршал Буденный, а я его первым заместителем и возглавлял группу войск правого фланга в составе 12 и 37 Армий, отходил на Кропоткин, Армавир, отсюда 12 Армия отходила на Майкоп, а мне было приказано части 37 армии, которая пробивалась из окружения, и некоторые другие отвести на реку Малку на Нальчик — где я после передал эти войска в состав Северной группы войск Закавказского фронта, а сам получил направление в распоряжение Начальника Генерального Штаба в Москву, куда прибыл в конце августа 1942 года.

27 августа 1942 года я был назначен Командующим 66 Армии, которую принял в районе Камышина и повел под Сталинград и прямо с ходу повел ее в наступление с рубежа реки Пичуга вдоль правого берега р. Волга — наступление имело очень мало успеха: продвижение на 4–6 км, а дальше пошли тяжелые затяжные бои. 14 октября я был назначен Заместителем командующего Воронежским фронтом, а 29 ноября 1942 года Командующим 2-й Гвардейской Армии, с которой выступил из района Тамбова под Сталинград, в конце декабря головные части 2 Гв. Армии вступили в тяжелые бои с прорывавшейся к Сталинграду группой Манштейна, на реке Мышанка — к югу от Сталинграда и 26 декабря 1942 года перейдя в решительное наступление разгромили группу Манштейна, заняли Котельниково, Дубовское, Зимовники, попутно разбив на фланге Тормосинскую группу противника.

В середине января 1943 года 2 Гвардейская Армия подошла к Новочеркасску и станице Аксайская. 29 января 1943 года я вновь назначен Командующим Южным фронтом (бывший Сталинградский) и продолжая наступление войсками фронта освободили Шахты, Новочеркасск, Ростов н/Д. и к концу февраля вышли на реку Миус, дальше продвинуться не смогли.

22 марта 1943 года я назначен Командующим Юго- Западным фронтом (затем переименован в 3 Украинский), которым командовал до 15 мая 1944 года, проведя ряд успешных операций по освобождению Донбасса, Левобережной и Правобережной Украины, включая Днепропетровск, Запорожье, Кривой Рог, Никополь, Херсон, Николаев, Вознесенск, Тирасполь, Одесса.

15 мая 1944 года назначен Командующим 2 Украинским фронтом, войска которого, начав свое наступление Ясско-Кишиневской операцией, разгромили крупную группировку врага и освободили Румынию, Венгрию и частью Чехословакию и Австрию, закончив войну на Западе в Праге и Вене.

В июле 1945 года Управление фронта прибыло в Читу и стало во главе войск Забайкальского фронта, войска которого 9 августа нанесли решительный удар по Квантунской Армии японцев через Монголию и заняли Чанчунь, Мукдэн, Порт-Артур — закончили войну с Японией».

Итак, 14 марта 1941 года Малиновский был назначен командиром 48-го стрелкового корпуса, расположенного в Кировограде. Интересно, что в первоначальном проекте приказа на эту должность назначался бывший командир 15-й моторизованной дивизии генерал-майор Николай Никанорович Белов, который этой дивизией успел прокомандовать всего три дня. Но нарком Тимошенко (или его порученец) от руки исправил эту фамилию на «Малиновский». А Н.Н. Белов погиб со своей дивизией в уманском котле 9 августа 1941 года. Он отказался эвакуироваться на присланном за ним самолете.

По свидетельству маршала Матвея Васильевича Захарова, в то время начальника штаба Одесского военного округа, первоначально нарком обороны Тимошенко предполагал назначить командиром 48-го стрелкового корпуса его, Захарова, как и обещал ему при назначении начальником штаба Одесского округа — при первой возможности направить на строевую должность. На смену же Захарову в штаб предполагалось назначить Малиновского. Однако командующий округом генерал-полковник Я.Т. Черевиченко попросил оставить Захарова начальником штаба округа, и в результате Малиновский возглавил 48-й корпус. Замечу, что это назначение в условиях приближающейся войны с Германией открывало лучшие перспективы карьерного роста. В период войны командиров корпусов (конечно, при успешном командовании) повышали гораздо охотнее, чем начальников штаба армии (с началом войны Одесский округ превратился в 9-ю армию).

Тремя днями ранее, 11 марта, был разработан план стратегического развертывания Красной армии против Германии и ее союзников. Главный удар советских войск планировалось наносить в юго-западном направлении, где ошибочно предполагалась концентрация главной группировки германских войск. При этом считалось, что «развертывание главных сил Красной Армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на варшавском направлении вызывает серьезные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям» из-за наличия там сильных немецких укреплений. В разделе плана, посвященном действиям Красной армии на юго-западном направлении, рукой заместителя начальника Генштаба — начальника оперативного управления Н.Ф. Ватутина было написано: «Наступление начать 12.6».

Корпус Малиновского должен был выдвинуться к румынской границе и начать боевые действия в случае вторжения немецких и румынских войск на советскую территорию или после того, как обозначится успех советских войск на главном, юго- западном направлении.

К 12 июня сосредоточить все необходимые силы и средства и, как планировалось, начать наступление на юго-западном направлении руководство Красной армии не успело. В середине мая 1941 года в новом плане развертывания на Западе главный удар по-прежнему предполагается наносить на юго-западе, в направлении Краков, Катовице, отрезая Германию от Румынии и Венгрии и ставя германскую группировку в Польше под угрозу удара во фланг и тыл. Но, судя по срокам сосредоточения войск, тогда переход в наступление планировался уже не ранее середины июля. Во второй половине мая 48-й корпус начал переброску к границе на реке Прут и завершил ее к середине июня.

Начальником штаба 48-го корпуса тогда же, в марте 41-го, был назначен комбриг Александр Григорьевич Батюня, бывший прапорщик царской армии. В корпус он прибыл вскоре после освобождения из лагеря. В 1958 году, в бытность Малиновского министром обороны, Александр Григорьевич получил звание генерал-полковника, в котором и закончил службу в 1961 году. Корпус в составе 30-й Иркутской горнострелковой и 74-й сд держал оборону на Бельцком направлении. Начальником политотдела корпуса назначили полкового комиссара Иллариона Ивановича Ларина, которому довелось почти все время оставаться рядом с Малиновским вплоть до своей трагической гибели.

Вероятно, Малиновский догадывался, что война с Германией начнется со дня на день. Так, военврач Котляревский, призванный 30 мая 1941 г. на 45-дневные «учебные сборы» в медсанбат 147-й стрелковой дивизии, которая до июня 1941 года входила в корпус Малиновского и где И.И. Ларин был комиссаром дивизии, в плену дал показания, что «7 июня медицинскому персоналу доверительно сообщили… по истечении 45 дней увольнения не последует, так как в ближайшее время будет война с Германией».

Комиссар 74-й стрелковой дивизии Евдоким Егорович Мальцев (в будущем — генерал армии) вспоминал, как ее накануне войны инспектировал Малиновский в качестве командира корпуса:

«Из машины вышел невысокого роста, плотный комкор (на самом деле рост Малиновского был 175 см и его никак нельзя было назвать невысоким, ростом он, во всяком случае, был выше маршала Жукова). На ладно сшитом и отутюженном кителе красовались ордена Ленина и Красного Знамени, юбилейная медаль “XX лет РККА”. Суровое, будто высеченное из камня, моложавое и чуть полноватое лицо, широкие черные брови, крупный подбородок, пристальные, свинцового отлива глаза…

Приняв рапорт командира дивизии, комкор поздоровался со всеми встречавшими его и неторопливой походкой направился в клуб, где собрались командиры и политработники дивизии для разбора. Все внимательно слушали Родиона Яковлевича. Он немногословен. Речь точная, грамотная, несколько смягченная легким украинским акцентом. Разбор был кратким, но впечатляющим. Во всем угадывались большой жизненный и боевой опыт, военная и общая эрудиция, дар глубокого теоретического мышления и живого слова комкора.

— Еще Петр Великий, — говорил спокойным голосом Малиновский, — требовал тому обучать, как в бою поступать. Проверка, однако, показала, что в обучении бойцов и командиров в дивизии допускаются условности, а это создает неправильное представление о суровой действительности войны. И за это в боях придется платить большой кровью…

Зал притих. Сказано было слишком резко. Только что ведь получен проект нового Полевого устава, где говорилось, что боевые действия Красной Армии будут вестись на уничтожение, с целью полного разгрома противника и достижения решительной победы малой кровью. Из-за недостаточной теоретической и практической подготовки некоторые командиры и политработники указания проекта Полевого устава иногда воспринимали слишком прямолинейно, догматически. Родион Яковлевич, кажется, почувствовал настроение аудитории и продолжал:

— Да-да! Это в песне легко петь: “Мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом”, а в жизни необходимо еще очень многое сделать, чтобы удар по врагу получился могучим, а кровь была малой.

И комкор стал раскрывать имеющиеся у нас недостатки в боевой подготовке частей и подразделений. Особое внимание обратил он на организацию взаимодействия родов войск на поле боя. Речь шла главным образом о взаимодействии стрелковых подразделений и частей между собой и артиллерией. Пехота не умеет прижиматься к огневому валу и отрывается от него, а артиллерия не научилась обеспечивать огневую поддержку пехоты в глубине обороны противника.

— На войне всякое бывает. Может случиться и так, что дивизии придется вести оборонительный бой, — говорил Родион Яковлевич.

Аудитория снова притихла. Из уст командира корпуса многие слышали непривычные для них положения. В проекте Полевого устава говорилось: “Войну мы вести будем наступательно, перенеся ее на территорию противника”.

— Вспомним, — продолжал комкор, — как учил Владимир Ильич Ленин. Вот его слова: “Неразумно или даже преступно поведение той армии, которая не готовится овладеть всеми видами оружия, всеми средствами и приемами борьбы, которые есть или могут быть у неприятеля… Не владея всеми средствами борьбы, мы можем потерпеть громадное — иногда даже решающее — поражение… Владея всеми средствами борьбы, мы побеждаем наверняка”. Вдумайтесь в эти мысли, товарищи командиры и политработники семьдесят четвертой, и проанализируйте, соответствует ли подготовка вверенных вам частей и подразделений ленинским требованиям. Ответ, который вы дадите сами себе, вряд ли может быть положительным…

И командир корпуса потребовал в ближайшее время научить полки и подразделения организовывать оборону, прежде всего ее основу — оборону противотанковую. Он подробно рассказал о роли и месте артиллерии, инженерных подразделений, штурмовых групп, порекомендовал командованию дивизии установить более тесное взаимодействие с находящимися в районе дислокации соединения долговременными огневыми точками укрепленного района.

— Проверка показала, — сказал Родион Яковлевич, — что некоторые командиры слабо знают вероятного противника. У иных командиров проявляются опасные тенденции шапкозакидательства. У нас нет для самоуспокоения никаких оснований. В этом проявляются близорукость, командирское бескультурье, а иногда просто головотяпство и незнание или забвение военной истории.

Я внимательно следил за залом. Набор эпитетов, адресованных комкором в адрес шапкозакидателей, возымел действие. Некоторые еще ниже опустили головы.

— Наиболее опасное на войне — недооценить противника и успокоиться на том, что мы сильнее. Это самое тревожное из всего, что может вызвать поражение на войне… Вот чему учил нас Ленин, — подчеркнул Родион Яковлевич и начал детально говорить о боевой подготовке, вооружении и агрессивных намерениях германского фашизма и его сообщников. Он прямо заявил, что войны с Германией, судя по всему, нам не избежать.

Чувствовалось, что Родион Яковлевич превосходно знает военную историю и арсенал своих знаний отлично применяет для обоснования каждого выдвинутого им положения.

— Средневековый полководец — это не стратег, а лишь первый рыцарь своей армии… — начал обоснование своей мысли комкор.

(Замечу попутно, что эти слова я впервые услышал от Малиновского и только много лет спустя, изучая в академии Генерального штаба фундаментальную работу А. Свечина «Эволюция военного искусства», узнал, откуда их взял Родион Яковлевич.)

— …Почти до конца девятнадцатого века, — продолжал комкор, — потребность в творчестве оставалась привилегией верховного командования. Даже в армии Наполеона маршалы и начальник штаба Бертье были прежде всего прекрасными исполнителями воли императора. Но уже русско-японская война показала огромную потребность в творческом подходе командиров всех рангов к управлению, в инициативе каждого воина. Без инициативного, сознательного солдата и матроса невозможен успех в современном бою — вот один из основных выводов этой войны. Маневренный характер начала первой мировой войны еще более усилил эту тенденцию. Наконец, характер военных действий в Испании и при захвате фашистской Германией Польши свидетельствует, что если нам придется вести войну, то от инициативы и творчества командиров и политработников всех звеньев во многом будет зависеть успех боя, операции и кампании в целом…»

В данном случае Малиновский высказывался вполне в духе перестройки Красной армии, начатой новым наркомом обороны после неудачной Финской войны и направленной на повышение уровня боевой подготовки. Согласно советским планам, в первые дни войны дивизии на румынской границе действительно должны были вести оборонительные бои.

14 июня 48-й стрелковый корпус (30-я горнострелковая и 74-я стрелковая дивизии) прибыл походным порядком в район Флорешти, Рыбница. Третья дивизия корпуса, 176-я стрелковая, была передана в состав 35-го стрелкового корпуса, а четвертая, 147-я стрелковая, — в состав 7-го стрелкового корпуса. Управление корпуса и 74-я дивизия находились в резерве командующего Одесским военным округом генерал-полковника Я.Т. Черевиченко, с началом войны возглавившего 9-ю армию.

Уже после войны, в 1961 году, вышла книга известного публициста Льва Безыменского «Германские генералы с Гитлером и без него». На полях этой книги против фразы: «Сейчас мы знаем, что советское руководство допустило ряд просчетов в оценке военной и политической обстановки весной и летом 1941 г.» — Родион Яковлевич оставил следующую заметку: «Эти “просчеты” не что иное, как великое преступление перед Родиной людей, допустивших эти “просчеты”». Чувствуется, что Сталина Родион Яковлевич не любил, считая его, Молотова и других политических руководителей настоящими преступниками. По всей видимости, и на Тимошенко с Жуковым он также возлагал ответственность за провальное начало войны, когда Красная армия готовилась наступать, просмотрев подготовку германского наступления.

А в мемуарах фельдмаршала Эриха фон Манштейна «Утерянные победы» Малиновский прокомментировал, в частности, то место, где фельдмаршал описывал, как после победы над Францией «19 июля все высшие руководители армии были вызваны в Берлин для участия в заседании рейхстага, где Гитлер провозгласил окончание западной кампании. На этом заседании он выразил благодарность нации путем оказания почестей высшим военным руководителям. Размах этих почестей говорил о том, что Гитлер считал войну уже выигранной». Малиновский тут же провел параллель между Гитлером и Сталиным: «А парад победы и прием в честь командующих в Кремле». Вероятно, Родион Яковлевич был согласен со следующим комментарием Манштейна по поводу этих торжеств: «Хотя немецкий народ, безусловно, принял оказание почестей заслуженным солдатам как вполне естественное явление, все же по своей форме и размерам эти почести — так, по крайней мере, восприняли мы, солдаты армии, — выходили за рамки необходимости».

Малиновский отметил также те места в книге Манштейна, где тот писал о концентрации советских войск на границах, и указал, что эти утверждения не соответствуют истине. Утверждение Манштейна о том, что «Гитлер всегда был настроен против Советского Союза, хотя он в 1939 г. и заключил договор со Сталиным», Родион Яковлевич прокомментировал так: «У Гитлера шапка горела, вот почему он боялся СССР». Очевидно, Малиновский считал, что раз Гитлер готовился совершить агрессию против Советского Союза, то на нем, как на воре, горела шапка, т. е. его приготовления к агрессии не могли не остаться незамеченными. Поэтому он и опасался советской ответной реакции. А когда Манштейн писал об угрозе, которая исходила от Советского Союза, Малиновский отметил, что это угроза капитализму.

В маргиналиях к «Утерянным победам» Родион Яковлевич дал волю своим антигерманским чувствам, сохранившимся еще со времен Первой мировой войны. Кстати, в своих комментариях он неизменно говорил о «немцах», а не о «фашистах». Для него это были те же самые противники, с которыми он дрался в Первую мировую. Из всех советских полководцев Великой Отечественной только у Малиновского был опыт участия в боях на Западном фронте в 1916–1918 годах, причем в последние месяцы — в офицерской должности командира пулеметного взвода. Там и плотность войск, и что еще важнее — плотность артиллерии и пулеметов была в несколько раз выше, чем на русском фронте. Да и немецкие дивизии, дравшиеся против французов и британцев, были более боеспособными, чем на Восточном фронте. Еще тогда Малиновскому довелось наблюдать танковую атаку союзников и даже помогать вытаскивать застрявший в канаве танк «рено». Был у него и испанский опыт, когда ему пришлось убедиться, каким серьезным противником является люфтваффе. Родион Яковлевич знал, что вермахт — это очень сильный враг, и в глубине души, вероятно, сознавал, что Красная армия слабее его. Поэтому никаких шапкозакидательских настроений перед началом войны у Малиновского не было.

Манштейн описывает, как в знаменитом заповеднике Аскания-Нова во время налета советской авиации офицеры штаба 11-й армии поспешили укрыться в щель, но начальник штаба полковник Отто Велер, будущий командующий группой армий «Юг» и противник Малиновского, «вдруг остановился на нижней ступени, как вкопанный. Сзади него раздался голос одного из офицеров: “Осмелюсь попросить вас, господин полковник, пройти немного дальше. Мы все еще стоим снаружи”. Велер с яростью обернулся, не подвинувшись ни на шаг, и крикнул: “Куда дальше? Я не могу! Здесь змея!” И, правда, все подошедшие увидели на дне щели змею довольно неприятного вида. Она наполовину приподнялась, яростно раскачивала головой и время от времени издавала злобное шипение. Выбор между самолетами противника и змеей был решен в пользу самолетов». Против этого места Родион Яковлевич написал: «Даже змеи были против немцев».

Манштейн, описывая захват 11-й армией Крыма в октябре — ноябре 1941 года, упомянул, что прорыв 30-го армейского корпуса «завершился смелым захватом форта Балаклава, осуществленным 105 пп под командованием храброго полковника Мюллера (впоследствии расстрелян греками)». Против этого места Малиновский написал: «Так ему и надо!» Полковник Фридрих Вильгельм Мюллер закончил войну генералом пехоты и кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями и мечами (это примерно эквивалентно званию трижды Герой Советского Союза), командующим 4-й армией в Восточной Пруссии. После общей капитуляции он сдался советским войскам и был выдан Греции. Его расстреляли в Афинах 20 мая 1947 года за то, что, будучи начальником гарнизона Крита, проводил репрессии против гражданского населения. Ф.В. Мюллер даже получил зловещее прозвище «мясник Крита». Он был противником Малиновского на Южном фронте в 1941 году, а потом в Венгрии, где командовал 68-м армейским корпусом.

Родион Яковлевич также согласился с утверждением Манштейна о том, что «как военного руководителя Гитлера нельзя, конечно, сбрасывать со счетов с помощью излюбленного выражения “ефрейтор первой мировой войны”. Несомненно, он обладал известной способностью анализа оперативных возможностей, которая проявилась уже в тот момент, когда он одобрил план операций на Западном фронте, предложенный группой армий “А”: “Эта оценка, очевидно, совершенно правильна”». А вот следующий пассаж насчет Гитлера удостоился более развернутого комментария. Фельдмаршал писал о Гитлере, что «ему не хватало стратегической и оперативной грамотности». По этому поводу Родион Яковлевич заметил, намекая на Сталина: «Этим недостатком страдал не только он, подобное было и на противоположной стороне».

Манштейн утверждал: «Гитлер, когда наступил первый кризис под Москвой, перенял у Сталина рецепт упорного удержания любой позиции. Этот рецепт в 1941 г. привел советское командование на край гибели, вследствие чего оно отказалось от него во время немецкого наступления 1942 г.». Здесь Малиновский тоже согласился с фельдмаршалом, хотя и с некоторым удивлением: «Странно, но доля правды есть». Вероятно, в данном случае Родиона Яковлевича поразило также то, что с советской стороны данный рецепт приводил, как правило, лишь к излишним потерям, тогда как с немецкой стороны порой давал несомненный эффект, как это было под Москвой и в Донбассе зимой 41-го.

Манштейн писал: «Сильной стороной немецкого военного командования с давних пор было то, что оно опиралось на чувство ответственности, на самостоятельность, инициативу командиров всех степеней и по возможности развивало эти качества. Поэтому “указания” в рамках высших военных инстанций и приказы в среднем и низшем звеньях содержали для подчиненных соединений, частей и подразделений в основном “задачу”». Малиновский возражал ему: «На практике это было не так. Оперативное искусство и стратегия у немцев были очень тяжеловесны. В тактике немцы были сильны».

Действительно, забегая вперед, можно сказать, что в тактическом плане немцы практически всегда переигрывали Красную армию, даже в 1945 году. Но на оперативном и тем более на стратегическом уровне они начиная с осени 1942 года больше никогда не имели успехов ни на Восточном, ни на Западном фронте.

Красная армия очень редко превосходила вермахт в тактическом отношении. Вероятно, можно назвать только три- четыре битвы, в которых это превосходство действительно сказывалось. Это Сталинград, где оно было достигнуто во многом за счет германских союзников, а также Белорусская и Ясско- Кишиневская операции, а также, пожалуй, осада и штурм Будапешта. Отмечу, что к трем из четырех названных сражений Малиновский имел самое непосредственное отношение, а в двух последних сыграл решающую роль.

Старшему сыну Малиновского Роберту так запомнились первые дни войны:

«Начало войны я помню хорошо. Застала она нас в Киеве, где жила родная тетка отца. Мы приехали туда с моей мамой Ларисой Николаевной и моим младшим братом Эдуардом. Мы как раз собирались ехать дальше к отцу, который в это время был командиром корпуса в молдавском городе Бельцы. Однако мы так и не доехали туда, пришлось развернуться на восток и эвакуироваться. А из Киева было сложно уехать: немец уже бомбил железные дороги. Я хорошо помню, как мы наблюдали мальчишками эти бомбежки. Поначалу убегали в убежища, а потом поняли, что бомбят не сам город, а станции. Так вот, выбирались мы по Днепру, поплыли в район Полтавы, потом в Харькове сели на поезд до Москвы. А Москву тоже уже бомбили. Было жутко, конечно. И тогда наша мама, сибирячка, повезла нас туда. Уже в Сибири я окончил школу».

22 июня Малиновский издал первый боевой приказ по корпусу:

«С утра 22 июня с румынской территории противник начал военные действия против СССР. В нескольких пунктах границы ему удалось было мелкими частями переправиться через р. Прут и занять некоторые прибрежные села. Контратакой подошедших наших войск противник во всех пунктах отброшен с потерями на западный берег, оставив на нашем берегу убитых. Авиация противника несколько раз бомбардировала Бельцы и Кишинев…»

Но уже 30 июня Малиновский вместе с начальником штаба Батюней был вынужден издать следующий приказ по корпусу:

«1. Боевые действия частей в период 23–29 июня с. г. с румыно-германскими войсками показали, что некоторые подразделения показали слабость в бою, в то время, когда большинство бойцов и комначсостава дрались прекрасно и убедились на деле в абсолютной боевой негодности румынских войск и в невысокой боеспособности немецких войск.

2. Целый ряд командиров и бойцов показали в бою за нашу великую социалистическую родину, защищая родную землю могучего советского народа, примеры исключительного самопожертвования, отваги, смелости и взаимной выручки в бою. Так:

1) Красноармеец кавэскадрона 30 с.д. тов. Альдибергин, будучи ранен в бою, продолжал ползти вперед с криком: “В атаку, товарищи, только в атаку!”

2) Командир роты 30 с.д. тов. Ковальчук бесстрашно вел роту в атаку, увлекая своим примером бойцов в бой — противник был обращен в бегство. Несмотря на ранение, тов. Ковальчук продолжал вести бой, и только второе тяжелое ранение вывело его из строя.

3) Ефрейтор 30-й с. д. командир отделения тов. Амонов с криком “ура! За Сталина!” первый ворвался в ряды противника и, вырвавшись вперед, он был окружен шестью немцами, которых огнем и штыком уничтожил и вместе с подошедшими бойцами саперной роты продолжал бой. Будучи раненым, строя не оставил.

4) Старший лейтенант 256 с.п. Лавров был ранен в бою, но он категорически отказался идти в госпиталь, заявив: “Лучше я буду командовать подразделением, — это мой долг”, — и остался в строю.

5) Красноармеец 142 ОПТД 74 с.д. тов. Мечлеев, будучи ранен, в голову, отказался сдать оружие и эвакуироваться в госпиталь, заявив: “Винтовку не дам, пойду в бой. У меня еще есть силы”.

6) Красноармеец 109 с.п. Макцирян, будучи раненым, продолжал вести бой, ведя пулеметный огонь, с поля боя не ушел до тех пор, пока не был вынесен по приказу командира роты.

7) Младший сержант 109 с.п. командир отделения Масашвили, получив ранение в бою, продолжал командовать минометным расчетом. Ведя бой, был еще два раза ранен, но продолжал управлять своим минометом, пока не были израсходованы все мины.

8) Политрук 30 с.д. замкомандира кавэскадрона по политчасти тов. Бобин принял на себя командование стрелковым подразделением, оставшимся без командиров и повел его в бой — в бою был тяжело ранен.

9) Лейтенант 78 с.п. командир роты тов. Виноградов в схватке с противником убил нескольких офицеров и, захватив немецкий пулемет, открыл из него огонь по удирающим немцам.

10) Красноармеец 176 с.д. тов. Шалиев, будучи на восточном берегу р. Прут, с пулеметом, не давал противнику наводить переправу. Уничтожил до 60–80 человек противника. Немецкие варвары, кичащиеся своей доблестью, открыли огонь целой батареи по одному человеку. Но тов. Шалиев вел огонь до конца. И только тяжелое ранение вывело его из строя.

11) Зам. командира 30 с.д. полковник тов. Гончаров лично сам повел бойцов в атаку на м. Скулень, воодушевляя призывом: “За Родину, за Сталина, вперед!” За период всего боя обеспечивал бесперебойное взаимодействие между стрелковыми полками и артиллерией.

3. Этим не исчерпывается список лучших сынов нашего могучего советского народа, которые служат для всех нас образцом и примером в борьбе с кровожадным, нагло напавшим на нашу советскую землю, врагом. Но в наших подразделениях есть предатели, шкурники и изменники, забывшие свой долг перед родиной, перед советским народом, которые уклонились от боя и предали этим своих товарищей в бою. А именно:

1) Красноармеец 109 с.п. Самохин, с целью уклонения от боя, прострелил себе руку и, бросив винтовку, ушел с поля боя. Самохин осужден военным трибуналом к высшей мере наказания — расстрелу.

Смерть и позор предателю и трусу. Так же расправился наш революционный суд с такими негодяями, трусами как Зворич — 256 с.п., Истратия и Жигарь.

2) Лейтенант 35 с.п. Петренко бросил свою роту в бою и дезертировал в тыл. Он пойман и понесет заслуженную кару.

3) В тылах 591 с.п. было собрано 10 средних командиров, потерявших свои подразделения, а вместе с ними и свой командирский облик, явно уклонившихся от боя. Вот их позорные имена: Старший лейтенант Венгер, Лейтенанты Шаропан, Степаненко, Харитонов, Маськов, младший политрук Лидлецкий, младшие лейтенанты Матвеенко, Степанов — все 591 с.п., Лейтенант 78 с.п. Тараненко, младший лейтенант 404 с.п. Унев.

Это самое страшное, когда командиры, дойдя до крайнего предела трусости, уклоняются от боя и доводят свои подразделения до деморализации. Это самое величайшее преступление, какое только можно совершить перед советским народом. Позор им.

Там же найдено 10 младших командиров: 256 с.п. — Козлов, Максимов, Марченко и 591 с.п. — Романов, Банделадзе, Измалков, Щупиков, Тарасов, Пшеничный, Бовмуто. Нет ничего позорнее трусости. Это унижает командира, бойца-человека до крайнего предела падения. Трусов проклинает вся страна, проклинают матери, жены и сестры. У таких командиров теряются бойцы, подвергаются расстройству подразделения и превращаются в толпу. Вот почему вместе с этими командирами было собрано 97 бойцов из подразделений этих же командиров.

Этот позорный случай, имевший место в 491 с.п., заставляет меня обратиться ко всему командному и начальствующему составу частей корпуса с тем, чтобы вырвать с корнем и выжечь каленым железом эти позорные язвы на нашем здоровом теле. Силы и крепость вверенных вам частей и подразделений зависят от вас, товарищи командиры, от вашей силы воли, от вашей организованности, от вашего тщательного контроля за выполнением боевой задачи, от дисциплины, творцами которой являетесь вы.

Абсолютно точное выполнение полученного приказа и его незыблемость — основа успеха в бою. Мы, посланцы народа для защиты нашей великой социалистической родины, на передовой линии с великой честью выполним свой долг. С глубокой верой в окончательную победу над кровавым фашизмом, с непоколебимой верой в торжество дела Ленина — Сталина

Приказываю:

1) Средних и младших командиров, поименованных выше, как уклонившихся от боя, судить нашей командирской семьей, предать их товарищескому суду чести и рассмотреть их преступления в кратчайший срок. Командирам дивизий донести мне о исполнении к 5 июля с.г.

2) Прокурору корпуса проследить за исполнением настоящего приказа и наиболее виновных привлечь к суду военного трибунала.

3) Приказ прочитать всему командному и начальствующему составу до командира отделения включительно».

Тем не менее части корпуса порой не проявляли необходимой устойчивости, а командиры частенько теряли управление войсками. Так, 3 июля 1941 года Малиновский давал указания генерал-майору Сергею Гавриловичу Галактионову, командиру 30-й горнострелковой дивизии, вскоре, 8 августа 1941 года, расстрелянному «за халатность и бездействие», а 29 мая 1961 года реабилитированному посмертно (между прочим, в ОБД «Мемориал» он отсутствует): «1. Категорически требую выполнить мой приказ и немедленно дать мне точное расположение дивизии в обороне на рубеже Пынзарень (надо: Пынзарени), Калумар, Скумния, Бутила, включая ОП артиллерии.

2. Твердо взять части в руки, если противник в Бутила, выбить его оттуда и крепко окопаться.

3. Подходящего пр-ка сильно бить огнем и короткими контратаками уничтожать его отдельные прорвавшиеся группы.

Заминировать и загородить подходы для танков и вообще для движения пехоты. Дать мне контрольных пленных.

Действовать смело и решительно. Всякий отход без моего на то, на каждый раз приказа, разрешения прекратить. Немедленно крепко наладить управление в дивизии, и связываться со мной делегатами каждые три часа».

8 июля Малиновский из Путинешт отправил донесение командующему 9-й армии генералу Я.Т. Черевиченко:

«1. 176 СД (группа МАРЦИНКЕВИЧ) (полковник Владимир Николаевич Марцинкевич — командир 176 сд. 30 июля 1944 года, будучи командиром 134-й сд, генерал-майор В.Н. Марцинкевич был смертельно ранен и посмертно удостоен звания Героя Советского Союза), имея в своем составе 1/404 СП, 2/389 СП, сводный батальон 591 СП и остатки других батальонов — около 1200 бойцов удерживает рубеж ПСТ, СОФИЯ, ПЕЛИНИЯ и выс. ю-в. в 1 км. Перед ним на флангах мелкие группы противника, а перед фронтом 2–3 б-на 198 ПД немцев.

В 14.00 я лично говорил с МАРЦИНКЕВИЧЕМ и он мне доложил, что НОВОСЕЛЬСКИЙ отошел из-за правого фланга МАРЦИНКЕВИЧА на восток.

МАРЦИНКЕВИЧУ приказал держаться, разведывая на своих флангах. Ночью на 9.7 волью к МАРЦИНКЕВИЧУ 300 бойцов пополнения.

2. Всю ночь с 7.7 на 8.7 ШЕВЕРДИН (командир 74-й сд полковник Ф.Е. Шевердин) засыпал меня паническими донесениями, об окружении ОП артиллерии, о полном прорыве его фронта.

К утру выяснилось, что благодаря дезорганизации в дивизии, некоторые б-ны самовольно снялись с фронта, начав отход.

Принятыми мерами Штакора вернул эти части на фронт, также вернул отошедший, якобы по приказу командира 74 СД 360 CП из ПУТИНЕШТЬ, опять на свои позиции, который при возвращении на фронт вступил в бой с пр-ком на выс. ю-в ГЕЧИУ-ВЕК. Приказал ему выбить противника, охватывая его фланги и овладеть высотами 243,4-268,2 ю-в ГЕЧИУ-НОУ.

ШЕВЕРДИН держит фронт: будка на ж.д. с-в СЫНГУРЕНЬ, выс. 184, 1 — выс. 111, 1, восточнее БЕЛЬЦЫ. Сейчас в 12.30 донес, что отходят его части и оставили обе эти высоты.

У ШЕВЕРДИНА на СП свыше 80 орудий. Приказал немедленно смести огнем пр-ка и восстановить свое положение.

Перед 74 СД в р-не БЕЛЬЦЫ до одной ПД пр-ка (как будто 22 ПД и части 8 ПД румын).

3. Проводной связи с 30 ГСД не имею, радио с перебоями, делегатов шлю последовательно одну группу за другой, пока точных данных не имею с 24.00 7.7. Слышу в направлении ГОНЧАРОВА бой (генерал-майор Михаил Дмитриевич Гончаров вступил в командование 30-й гсд после смещения и расстрела С.Г. Галактионова. Он был смертельно ранен в Померании у Новограда и умер 6 марта 1945 года, будучи заместителем командующего 2-й гвардейской танковой армией).

ГОНЧАРОВ имеет 256 СП, 35 СП и 71 СП (последний полк я задержал вчера у ПУТИНЕШТЬ и направил его к ГОНЧАРОВУ), 369 СП, где ГОНЧАРОВ, вчера вечером не знал. Все полки 30 ГСД очень маленькие, по 200–250 крепких бойцов, остальные бессарабцы еще не выведенные, но многие из бессарабцев все же дерутся.

Жду пополнения, для встречи которого уже послал в РЫБНИЦУ командира. Дам ГОНЧАРОВУ 2000 (остальные 2000 дам МАРЦИНКЕВИЧУ), тогда уведу бессарабцев в тыл.

В данную минуту ГОНЧАРОВ дерется, по моему предположению, на высотах 5–6 км ю-з ВРАДОЙЯ. Жду каждую минуту делегатов от 30 ГСД. Перед ГОНЧАРОВЫМ не менее двух полков смешанной румыно-немецкой пехоты, номер не установлен, по показаниям пленных, части 210 ПД.

4. 321 СП выполняет задачу по обеспечению левого фланга 30 ГСД в районе СЫНДЖЕРЕЙ и разведки на КИШКАРЕНЬ, БУШИЛА.

5. В тылу организовал заградгруппы — много наловили командиров и бойцов, организуя их и посылаю на фронт. Составлю списки и буду судить.

6. До сих пор не имею ни батальона связи, ни сап- бата и сведений, когда они ко мне будут подведены из КИРОВОГРАД.

7. Вся сила немцев в их изумительном взаимодействии авиации и земных (так в документе) войск. Я же не имею ни одного самолета и мы их совсем не видим над собой, это очень угнетает войска.

8. Решил упорно держать фронт. Готовлю тыловые рубежи».

9 июля в связи с ухудшением обстановки Малиновский в 15.40 направил телеграмму-молнию в штаб 9-й армии: «В связи с тем, что противник глубоко охватил левый фланг корпуса, входя в район Туль и явно стремится отрезать корпус от переправ в район Рыбница. Прошу Вашего распоряжения о подготовке переправы в районе М. Рашков.

Прошу удара 2 кк по тылам противника в районе Чутулешты, Драгонешть, Пеаень и его уничтожения совместно с частями 30 сд с тем, чтобы сохранить возможность планомерного отхода войск на рыбницкие переправы».

18 июля Малиновский вынужден был отдать приказ отходить за Днестр. Далее отступление продолжилось. Отошедшие от румынской и венгерской границы 6-я и 12-я армия попали в уманский котел.

Е.Е. Мальцев вспоминал:

«Вечером 10 августа из немецких тылов возвратился старший политрук Мусти. Он с тревогой сообщил, что из Кривого Рога вдоль реки Ингулец на Николаев движется немецкая 16-я танковая дивизия. Она, видимо, имеет задачу замкнуть кольцо окружения 9-й армии в Николаеве. Так, по крайней мере, нашего политрука информировал командир немецкого танкового батальона, с которым тот разговаривал. Вскоре в дивизию прибыл командир корпуса. Почерневший, исхудавший, в пропыленной форме, Родион Яковлевич мгновенно принял решение снять с занимаемых позиций 109-й полк А.В. Лапшова (в который раз уже именно этот полк!) и на трофейных машинах направить его в Николаев в качестве первого прикрытия. Больших сил ни командир корпуса, ни командующий 9-й армией выделить не могли. Генерал Малиновский отдал также распоряжение об организованном, но ускоренном отходе на переправы в Николаеве.

Вместе со 109-м стрелковым приказано было отправиться и мне.

— На вас вся надежда, — сказал на прощание командир корпуса. — Прикройте Николаев до нашего подхода. Подчините себе все воинские части и подразделения, свяжитесь с партийными и советскими организациями города, поставьте в строй народное ополчение. От ваших действий зависит теперь судьба всей девятой армии.

— Сделаем все, что в наших силах, товарищ генерал, — ответил я комкору.

Однако противнику удалось нас упредить. Когда мы въехали в город, который был сильно разрушен немецкой авиацией — воронки на улицах, многие дома разрушены, на восточной окраине пожары, — с немецкими танками уже вел неравный бой зенитный дивизион. Его позиции располагались у шоссе, ведущего на восток к Днепру, на Херсон. Стремясь перерезать этот путь отхода, гитлеровцы направили туда группу танков. Узнав об их приближении, командир дивизиона майор Шевелев приказал опустить стволы орудий. Расчеты вначале удивились такой команде: ведь над городом показались “юнкерсы”. Но майор рассчитал правильно: самолеты представляли сейчас меньшую опасность. Подпустив танки на расстояние прямого выстрела, артиллеристы открыли огонь. Восемь машин из девятнадцати загорелись в течение нескольких минут.

Внезапный удар противника был отражен. Это позволило 109-му полку своевременно занять оборону…

Бой длился весь день 13 августа. Воины 74-й стрелковой здорово потрепали 18-ю танковую дивизию фашистов (18-я танковая дивизия действовала в составе группы армий «Центр» и под Николаевом не сражалась. Возможно, здесь опечатка, и в действительности имеется в виду 16-я танковая дивизия) и выполнили задачу чрезвычайной для всей 9-й армии важности: удержали плацдарм на левом берегу Ингульца. Однако, когда основные силы нашей 9-й армии отошли к Николаеву, немецкая танковая дивизия и мотодивизия “Адольф Гитлер”, оставив полк Лапшова в покое, километрах в трех — пяти от берега Ингульца замкнули кольцо, преградив путь отхода к Днепру.

15 августа полковника Ф.Е. Шевердина и меня вызвал командир корпуса генерал Р.Я. Малиновский. Начали обсуждать, как выйти из сложившейся ситуации.

Комкор решил построить боевые порядки в три эшелона: в первом эшелоне — 74-я дивизия, которая уже заняла исходное положение для наступления на левом берегу Ингульца, а две другие дивизии прорывают фронт окружения, размыкают фланги и дают возможность эвакуировать тылы и раненых.

Во время совещания начальник штаба корпуса генерал А.Г. Батюня вышел в соседнюю комнату и тут же возвратился. Обычно спокойный, уравновешенный, он был сейчас взволнован.

— Товарищ комкор, — обратился А.Г. Батюня к Р.Я. Малиновскому, — на мосту через реку Синюха появились танки!

— Сколько? — спокойно спросил Родион Яковлевич. Через минуту начальник штаба доложил:

— Восемь, товарищ комкор.

Танки оказались нашими. В одном из них находился командующий Южным фронтом генерал армии И.В. Тюленев. Он только что совершил рискованный перелет через линию фронта, попав при этом под сильный огонь немецких зениток. Летчику с трудом удалось приземлиться на восточной окраине Николаева.

Прибыв в штаб 48-го корпуса, И.В. Тюленев срочно вызвал командующего 9-й армией генерала Я.Т. Черевиченко, командира 2-го кавалерийского корпуса генерала П.А. Белова.

Поскольку на восточном берегу Ингульца был 48-й корпус, командующий фронтом обратился к Р.Я. Малиновскому:

— Что вы намерены предпринимать для выхода из окружения?

Родион Яковлевич изложил свой план действий и заявил при этом, что сам он пойдет в первом эшелоне корпуса, то есть вместе с 74-й дивизией. План был одобрен.

С утра 16 августа начался бой за выход из окружения. 74-я стрелковая Таманская атаковала части фашистских 18-й танковой дивизии и мотодивизии “Адольф Гитлер”. Бой длился весь день. Танков у нас почти не было. Мы несли большие потери. Но и противник истекал кровью, выдыхался. Немецкие танкисты не выдержали. Кольцо окружения было разорвано, фланги разомкнуты. Войска 9-й армии переправились через Ингулец и получили приказ отойти на восточный берег Днепра».

В Николаеве четыре дивизии корпуса Малиновского (к нему присоединилась 30-я стрелковая дивизия, которая не смогла отойти на Одессу) вели бой против 16-й танковой дивизии. Немцы захватили 103 тыс. пленных и 317 танков из состава 6-й и 12-й армий, в том числе обоих командармов — генерал-лейтенанта Ивана Николаевича Музыченко и генерал-майора Павла Григорьевича Понеделина. Из окружения вышли лишь около 11 тыс. человек и 1015 автомашин с боевым имуществом. Большинство вышедших из окружения принадлежали к 48-му корпусу, который и стал ядром восстановленной 6-й армии.

14 августа Сталин предписывал С.М. Буденному: «Комфронта Тюленев оказался несостоятельным. Он не умеет наступать, но не умеет также отводить войска. Он потерял две армии таким способом, каким не теряют даже и полки. Предлагаю Вам выехать немедля к Тюленеву, разобраться лично в обстановке и доложить незамедлительно о плане обороны… Мне кажется, что Тюленев деморализован и не способен руководить фронтом». Но 29 августа в боях под Днепропетровском И.В. Тюленев был тяжело ранен, что, возможно, спасло его от трибунала, поскольку решение о его освобождении от командования войсками фронта и замене его на командующего 38-й армией генерал-лейтенанта Д.И. Рябышева было принято раньше — 26 августа.

Еще 15 августа Малиновский был назначен начальником штаба резервной армии Южного фронта. Но уже 25 августа его назначили командующим вновь формируемой 6-й армии, созданной на основе резервной армии Южного фронта и штаба 48-го стрелкового корпуса. И.И. Ларин стал членом Военного Совета 6-й армии, а А.Г. Батюня — начальником штаба 6-й армии. Войска 6-й армии безуспешно пытались ликвидировать плацдармы противника на левобережье Днепра в районе Днепропетровска, причем некоторые из атакующих частей, в частности Днепропетровское артиллерийское училище, потеряли до половины личного состава.

21 августа вышла директива командующего Южным фронтом И.В. Тюленева, один из пунктов которой гласил:

«Запорожская группа: состав — 274, 226, 270 сд, полк НКВД. Управление группой возлагаю на командира 48 ск генерал-майора Малиновского и его штаб, которому немедленно прибыть в Запорожье и вступить в командование группой.

Задача: овладеть островом Хортица и, прочно обороняясь по восточному берегу р. Днепр, удерживать в своих руках Запорожье.

В резерве иметь не менее одного полка.

Граница слева — Кривой Рог, (иск.) Никополь, (иск.) Преображенка, (иск.) Волноваха».

Вот драматические переговоры по прямому проводу 25 августа, в день падения Днепропетровска:

«У аппарата Покровский, начальник штаба Главкома:

Здравствуйте, Родион Павлович (в штабе Юго-Западного направления еще не твердо знали имя и отчество только что назначенного командарма). Прошу: доложите, что делается в районе Днепропетровска. Все.

Малиновский: Здравия желаем, Александр Петрович. Я сегодня прибыл в этот район в самый разгар беспорядка, в результате которого противнику удалось по невзорванной переправе ворваться на восточный берег и около четырнадцати часов он взял под огонь прилегающие улицы. Удалось собрать случайные отряды и бросить их на ликвидацию ворвавшегося на берег противника. Сейчас идет бой в районе Ломовка. Туда направлено приблизительно до двух тысяч бойцов, направлены усилия авиации, направлен огонь артиллерии. Возглавляется это дело вместе генерал-майором Дратвиным (командир 275 сд). Полковник Кашкин (начальник штаба Резервной армии) туда же выехал, и Темный, который все время был на переправах. Я еще ничего не принял, но также… участвовал в организации и направлении этих отрядов как со стороны Каменка так и со стороны Подгороднее — Депо. Все, что смогли, чтобы организовать эти группы людей. Там же действует и руководит Чибисов (командующий Одесским военным округом и по совместительству — командующий Резервной армией, назначенный в конце августа заместителем командующего Брянским фронтом). Поставленная категорическая задача — во что бы то ни стало ликвидировать эту группу противника и овладеть берегом. Я сейчас связываюсь с частями и принимаю все зависящие от меня меры, что… на угрожаемом направлении войду в связь с частями и вступлю в командование. Вот такова обстановка. Все.

Покровский: Есть ли у Вас что-нибудь под руками? Приказал из района Кременчуг на машинах направить в Новомосковск в подчинение сводный полк полтавского училища, но он может быть только к утру. Все.

Малиновский: У меня под руками, еще не в моих руках, но я все же распорядился в район Подгороднее выдвинуть тридцать черепах. Если ночью не удастся ликвидировать, будем это делать завтра. Кроме того, из далеких краев и в район Орехово на машинах перебрасываю части одной организации, они тоже поступят ко мне только завтра днем и к вечеру, поэтому Ваш полк из Кременчуга будет очень кстати. Если мы сумеем обойтись без, я постараюсь сохранить его для Вас. Прошу, посылайте этот полк, мы его встретим в Спасское. Все.

Покровский: Прошу запомнить маршрут, по которому пойдет полк: Кременчуг, затем прямо на восток по большаку на Соколки, Царичанка, Чаплинка, Спасское, Новомосковск. Хорошо будет, если Вы вышлите навстречу командира его перехватить на дороге и если нужно, с места поставить задачу. Ночью можно будет направить в Ваш район 10–12 тяжелых самолетов ТБ. Укажите цель. Все.

Малиновский: Командира для встречи полка вышлю по указанному маршруту. Ночников прошу бросить по северной окраине Днепропетровск, с тем, чтобы бить по самому берегу, на противника они положили свои гостинцы. Мы будем также… свои гостинцы там же, но кашу маслом не испортишь, ибо нужно бить и бить очень крепко противника. Все.

Покровский: У меня к Вам единственная просьба: держать с нами связь. Если куда сами уедете, так оставляйте полкового командира. Все.

Малиновский: У меня будет всегда начальник штаба комбриг Батюня в штабе и всегда доложит Вам обстановку. Все. До свидания.

Покровский: До свидания».

8 сентября 1941 года Малиновский был удостоен второго ордена Ленина за то, что сумел остановить немецкое наступление с Днепропетровского плацдарма.

Генерал-полковник Я.Т. Черевиченко, ставший 5 октября командующим Южным фронтом, а в первый месяц войны командовавший 9-й армией, в которую входил 48-й корпус, дал Малиновскому такую аттестацию: «Тверд, решителен, волевой командир. С первых дней войны товарищу Малиновскому пришлось принять совершенно новые для него дивизии. Несмотря на это, он в короткий срок изучил особенности каждой дивизии. В сложных условиях боя руководил войсками умело, а на участке, где создавалась тяжелая обстановка, появлялся сам и своим личным примером, бесстрашием и уверенностью в победе воодушевлял войска на разгром врага. В течение месяца войны части корпуса Малиновского бессменно вели упорные бои с превосходящими силами противника и вполне справились с поставленными перед ними задачами. Сам Малиновский за умелое руководство представлен к награде».

Вот что вспоминал Константин Степанович Грушевой, бывший второй секретарь Днепропетровского обкома партии, о боях за Днепропетровск:

«Мы с Найденовым (председателем Днепропетровского облисполкома) разыскали в помещении школы генерала Н.Е. Чибисова. Его кабинет находился в бывшей учительской, где еще стояли шкафы с классными журналами, глобусами и чучелами птиц. К генералу Чибисову пришел и Л.И. Брежнев.

Никандр Евлампиевич, бледный от усталости, небритый, с воспаленными веками, старался говорить спокойно.

— Удержать правобережье не смогли, — сказал он. — Сейчас войска занимают ранее подготовленные позиции на левом берегу.

Во время нашего разговора раздался сильнейший взрыв. Здание школы содрогнулось. С потолка и со стен полетела штукатурка. Нас словно обсыпало мукой.

Распахнулась дверь, вбежал штабной офицер.

— Товарищ командующий! Разрешите доложить! Взорван двухъярусный мост!

— Отходящие войска, артиллерию и танки направьте на второй мост… Связь с войсками есть?

— Поддерживаем, товарищ командующий.

— Идите!

В кабинете командарма то и дело раздавались телефонные звонки, входили с докладами работники штаба. Генерал Чибисов выслушивал людей, отвечал на телефонные звонки, отдавал различные приказания.

Из телефонных разговоров, из докладов офицеров штаба можно было заключить, что отход совершается более или менее успешно, хотя войска и несут потери, главным образом ранеными.

Внезапно вернулся адъютант командующего, посланный на правый фланг. Остановившись у порога, встал по стойке “смирно”, для доклада. И тотчас по левому виску и левой щеке адъютанта потекла кровь. Он невольно поднял руку с окровавленным носовым платком, вытер щеку.

— Ранен? — быстро спросил Чибисов. — Куда? В голову?

— Немного задело…

— Пуля?

— Да. В машине все стекла вдребезги…

— Где и как это случилось?

— Стреляли из-за стены завода имени Коминтерна. Там немцы.

— Не может быть! — воскликнул Чибисов.

— Немцы, товарищ генерал. Это точно. Говорят, просочились ночью, в суматохе.

Чибисов стал категорически требовать от кого-то, чтобы немедленно выбили противника с территории завода имени Коминтерна. Мы с Л.И. Брежневым и П.А. Найденовым отправились искать командующего фронтом.

Оказалось, что генерал Тюленев выехал на берег Днепра, и увидели мы его только во второй половине дня. Командующий принимал прибывших в Днепропетровск генерала Р.Я. Малиновского и бригадного комиссара И.И. Ларина. Стало известно, что Резервная армия переименовывается в 6-ю армию, что Р.Я. Малиновский назначен командующим 6-й армией, а И.И. Ларин — членом Военного совета.

Бой продолжался с неослабевающей силой. Доложили, что дивизион артиллерийского училища под командой полковника Бакланова успешно атаковал гитлеровцев на территории завода имени Коминтерна, но враг удерживается в отдельных пунктах левобережья.

И.В. Тюленев обратился ко мне с просьбой помочь командованию 6-й армии разместить штаб в Новомосковске…

Штаб 6-й армии разместился в здании новомосковской средней школы и соседних с ней домиках. Школьную вывеску не снимали, она по-прежнему висела у широких дверей, охраняемых часовым.

В бывшем кабинете директора школы мы нашли командующего 6-й армией Р.Я. Малиновского и члена Военного совета И.И. Ларина.

Родион Яковлевич Малиновский выглядел решительным и бодрым, но в оценке обстановки проявил естественную сдержанность. Помнится, он сказал, что попытки противника с ходу преодолеть Днепр потерпели полную неудачу, что Днепр является достаточно мощным водным рубежом для организации стабильной обороны, но тут же озабоченно подчеркнул, что фашисты захватили плацдармы в районе завода имени Коминтерна и лесозавода.

— Противник попытается расширить эти плацдармы. Но мы принимаем меры к их ликвидации, — заключил Малиновский.

— Считайте, что отступление закончилось. Дальше гитлеровцев не пустим, — добавил Ларин».

Очевидно, в Днепропетровске Малиновский впервые встретился с Брежневым, который в то время был бригадным комиссаром и первым заместителем начальника политуправления Южного фронта. В Днепропетровск же он был командирован вместе с Грушевым как бывший секретарь Днепропетровского обкома по оборонной промышленности, чтобы помочь в эвакуации оборудования днепропетровских предприятий.

30 августа Ставка ВГК приняла подписанную начальником Генштаба маршалом Б.М. Шапошниковым директиву о боях в районе Днепропетровска:

«По имеющимся сведениям противнику удалось переправиться у Днепропетровска благодаря преступной беспечности и безответственности командиров. Мосты и отвод войск не прикрывались, что дало возможность противнику на плечах отходящих войск ворваться на левый берег реки. При ликвидации противника допущен ряд грубейших недочетов: медлительность действий, распущенность войск, отсутствие взаимодействия, потеря руководства командирами и т. п. — все это вызвало лишние жертвы.

Примите на месте соответствующие меры, накажите виновных. О принятых мерах прошу поставить меня в известность».

31 августа вечером (сообщение было принято в 21.30) Малиновский связался со штабом Южного фронта:

«Прошу вызвать Рябышева или Антонова. Просит Малиновский.

— У аппарата генерал-майор Антонов.

— Докладывает генерал-майор Малиновский: к наступлению темноты обстановка в районе Ломовка, Мануйловка, сложилась следующая: В ответ на нашу ночную атаку противник перешел на рассвете в контрнаступление и в результате оттеснил наши части на северо- восток и овладел всей Мануйловка. Его наступление с большим трудом задержало артиллерийское и полтавское училища. Введенный в бой полк 226 сд несколько осадил противника в направлении Ломовка и овладел северной окраиной Ломовка. В 17.00 противник, накопив силы, вторично перешел в наступление и прорвался на станцию Нижнеднепровск и поселок им. Клочко. Подброшенные силы автомашинами с группой танков и упорным сопротивлением артучилища противник был остановлен на южной окраине поселок им. Клочко, а с наступлением темноты отброшен за железную дорогу.

На западной окраине Ломовка части удержали свое положение. Там противник по-прежнему сидит у завода Коминтерна и № 165. Таким образом, противник владеет всей Мануйловка и восточной половиной Ломовка, имеет на левом берегу не менее мотодивизии. У меня сегодня не было авиации. Небольшой группой самолетов, которая у меня осталась, я противника штурмовал. Мое решение на завтра — ввожу в бой всю 226 сд в направлении главного удара от Могила Старая на западную окраину поселок им. Клочко и вдоль железной дороги. На железнодорожный мост справа по-прежнему будет атаковать очень слабая группа под командой генерал- майора Дратвина, состоящая из частей 276 сд, 8 тд полка и группы 26 кд. Группа Дратвина за сегодняшний день понесла большие потери и будет насчитывать около четырехсот бойцов. Слева к востоку от шоссе будет атаковать группа артучилища и полтавского училища под общей командой комбрига Петрова. Ее численность также не будет превышать четырехсот-пятисот бойцов. Привлекается вся артиллерия, действующая на этом направлении. С группой Дратвина будет действовать дивизион 8 тд и 7 орудий 275 сд. С 228 сд 274 полк в составе 30 орудий, с группой комбрига Петрова 671 полк в составе 24 орудий в качестве группы ДД привлекаю. Артподготовку назначил с 8.00 продолжительностью 2 часа, после чего атака. Сейчас обеспечиваю эту операцию с материальной стороны. Этих сил, которые я назначил, недостаточно, но у меня больше ничего нет. Я делаю последнее напряжение. Уверенно сказать, что будет достигнут полный успех, не могу, так как борьба с противником в железобетонных корпусах заводов и других сооружениях по опыту 6-дневных боев показывает, что это чрезвычайно трудно разрешимая задача. У меня все.

Антонов: Первое: вся ли привлечена 26-я, что делает 28-я, где находятся мототанковые полки дивизий?

Второе: организованы ли у Вас наблюдательные пункты артиллерии? Сколько танков будет участвовать? Составлен ли план взаимодействия авиации, артиллерии и пехоты? Третье: почему у Вас такая неуверенность в победе? Отвечайте на вопросы. Сможете ли Вы с начала операции подбросить до одного полка из 169-й? Все. Отвечайте.

Малиновский: Отвечаю: 1) 26-я привлечена вся, но она очень маленькая. 2) 28-я стоит в районе Ворошиловка, Николаевка (северная), ее в бой не ввожу, так как она обеспечивает парирование возможных переправ противника на участке 273 сд.

Антонов: Не надо докладывать. Давайте дальше.

Малиновский: Продолжаю отвечать. Мототанковый полк привлечен полностью, но он представляет из себя группу не больше сотни. Танки будут действовать с 226-й, но их всего 10. Подбросил средств связи, чтобы артиллерийские наблюдатели были с пехотой. У меня авиации нет, а то, что есть, будет прикрывать группировку. Может быть, нам чем-нибудь поможет Покровский. Теперь о неуверенности: я ее ношу только в себе. А приобрел я ее в результате шестидневных боев, которые обошлись мне очень дорого. Но я действую со всей решительностью, чтобы выполнить задачу.

Антонов: Сможете ли Вы взять до одного полка 169-й дивизии и использовать его как свой резерв на своем направлении? Отвечайте.

Малиновский: Мне Ваш капитан сообщил, что она сосредотачивается в моем районе. Я могу взять один полк в свой резерв, но она числится Вашим подвижным резервом. Покровский передавал через своего оперативного командира, что она будет дана в мое распоряжение, но я ее еще не получил. Кстати, она очень не организована и слаба по вооружению. Все.

— У аппарата тов. Рябышев и Бородин. В наступлении должно быть организовано взаимодействие, главным образом, взаимодействие авиации, артиллерии и пехоты. Если к назначенному сроку операция не подготовлена, то лучше удлините срок начала действий. Обратите особое внимание на выдвижение артиллерийских наблюдательных пунктов, которые находятся с пехотой и указывают объекты и огневые точки противника для артиллерии. Надо открыть глаза нашим артиллеристам. Я боюсь, что они стреляют впустую по площади, не принося никакого вреда врагу. Вы имеете такую мощную артиллерию, которая способна без помощи пехоты уничтожить врага, только нужно ее правильно использовать. Авиацию используйте разумно. Завтра дополнительно авиации дать не можем. Если сможете, подтяните один полк 169-й, свой резерв этого направления. Берегите конницу, зря не расходуйте. Примите на левом берегу укрепившегося противника в зданиях, зажгите их всеми средствами. Все.

— Информируйте нас об обстановке почаще. К Вам едет член Военного Совета тов. Власов. Он Вам расскажет о моих указаниях. Скажите фамилию Вашего комиссара корпуса. Он назначается к Вам членом Военного Совета. Может приступать к своим обязанностям. Приказ вышлем дополнительно. Дайте кандидатуру Вашего заместителя по тылу. Все.

— Слушаю. У аппарата Малиновский и Крайнюков. Ваши указания полностью принимаем к исполнению. Организация артиллерийского обеспечения атаки составляет нашу главнейшую работу. Фамилия моего комиссара Ларин. Кандидатуры на заместителя по тылу у нас нет. Все».

1 сентября в директиве Ставки за подписью Б.М. Шапошникова последовали оргвыводы по Н.Е. Чибисову и его команде, не сумевшей удержать Днепропетровск:

«По имеющимся в Генштабе данным, в работе штаба Одесского военного округа имеют место серьезные недочеты. Так, приказ командования Южного фронта о формировании штаба Резервной армии за счет штаба округа по существу не выполнялся. Командующий округом генерал-лейтенант Чибисов, на которого возложено было по совместительству командование Резервной армией, считая это мероприятие временным, к формированию штаба армии не приступал и приказал вместо штаба сформировать внештатные оперативные группы, выполняющие функции оперативного отдела, разведотдела и отдела тыла. Начальником штаба Резервной армии был назначен прибывший в округ генерал-майор Иванов, на должность начальника оперативного отдела — полковник Захаров.

Спустя несколько дней на ту же должность начальника оперотдела назначен прибывший с Южного фронта полковник Корженевич, в связи с чем Захаров формально оставался на должности начальника боевой подготовки, а фактически работал вместе с Корженевичем.

Несколько позднее штабом фронта на эту же должность был назначен генерал-майор Егоров, который прибыл в штаб ОдВО и, не приступая к работе до 15 августа с.г., пьянствовал в санатории комсостава. Егоров арестован (7 сентября генерал-майор Даниил Григорьевич Егоров, бывший прапорщик царской армии, был предан суду Ревтрибунала «за пьянство и невыполнение боевого приказа». Он был понижен в должности и 26 октября возглавил 150 сд. С ней он попал в Харьковское окружение и погиб 25 мая 1942 года).

В отделе автобронетанковых войск начальником работает генерал-майор Поликарпов и майор Васильченко. Кто кому подчиняется и каковы их функции, — оба не знают. Начальник штаба округа полковник Каш- кин паникерствует и среди комначсостава прямо заявляет: немец нас победит, нам воевать нечем.

Большинство начальников отделов задач Резервной армии не знали, также не знают, какие войска идут в округ с фронта, какие части нужно доукомплектовать, что делать с тылами 6-й и 12-й армий.

Сроки формирования новых соединений, как правило, не выдерживаются. Оргмоботдел качеством личного состава формируемых соединений не интересуется и не знает, каким именно составом соединение укомплектовано.

Сообщаю вышеизложенные факты, прошу принять соответствующие меры. О принятых мерах прошу поставить меня в известность».

3 сентября в боевом донесении, отправленном в 21.00, Малиновский отмечал, что «226 сд понесла большие потери, плохим руководством командования дивизия деморализована, имеет в наличии до 1,5 тыс. бойцов. К-p дивизии полковник Чугунов от должности отстранен и возбуждено ходатайство об отдаче его под суд». Командующий 6-й армией также зафиксировал, что, «кроме 60 мд, противник ввел в действие части дивизии СС, усиленной артиллерией при наличии большого количества минометного и автоматического оружия».

В начале сентября, как вспоминает К.С. Грушевой, он прибыл на КП армии в село Подгороднее с очень печальным известием:

«Командование 6-й армии разместилось в обычной крестьянской хате.

Пригнувшись, переступаю порог.

Горницу меряет широкими шагами плотный, плечистый командарм Р.Я. Малиновский. Он что-то говорит членам Военного совета бригадным комиссарам И.И. Ларину и К.В. Крайнюкову.

Ларин лежит на деревянной кровати, застеленной лоскутным одеялом. Крайнюков сидит за длинным, темным от времени, отполированным локтями многих поколений здешних хозяев столом. Перед Крайнюковым — тарелка с солью. Она вздрагивает и медленно подвигается при каждом артиллерийском выстреле к краю стола. В такт близким выстрелам раскачивается и горящая лампада под образами.

Мое появление прерывает разговор. Малиновский останавливается, отвечает на приветствие, просит сесть.

— Какими судьбами, товарищ секретарь обкома? — спрашивает он.

Я сообщаю, что мой приезд вызван получением новой директивы ГКО, и кладу ее на стол.

— Директива ГКО, подписанная товарищем Сталиным, требует сжигать при отступлении неубранный хлеб на корню, — говорю я. — В связи с этим Днепропетровский обком хотел бы точно знать положение в полосе шестой армии.

— Сжигать на корню? — переспрашивает Малиновский. — Но это невозможно!.. Он оглядывается на членов Военного совета. — Да если бойцы увидят, что за их спиной все горит, они не смогут драться! Мы деморализуем армию! Я не пойду на это!

Крайнюков подхватывает сползающую со стола тарелку, Ларин поднимается с кровати, застегивает ремень, садится на скамью, хмуро глядит под ноги.

— Директива требует в случае отступления сжигать хлеб! — повторяю я.

— А вы поставьте себя на место бойца, сидящего в окопе! — горячо говорит Родион Яковлевич. — Попытайтесь понять, что испытывает солдат, получивший приказ драться до последней капли крови, но не отступать, и видящий в то же время, что за его спиной все предают огню! Ведь если сжигают, значит, не верят, что враг будет удержан!

В словах командующего армией есть своя правда. Я понимаю Малиновского. Но понимаю и то, что оставить хлеб врагу нельзя. Поэтому напоминаю, что директива ГКО подписана И.В. Сталиным и выполнять ее надо любой ценой.

— Ясно! — отвечает Малиновский. Он круто поворачивается, закладывает руки за спину, глядит в оконце…

Молчание нарушает Ларин.

— Требования директивы мы выполним, — подтверждает он».

13 сентября Малиновский был вынужден издать приказ о переходе 6-й армии к обороне. Он приказал:

«Всем войскам армии, занимающим оборону у р. Днепр, глубоко зарыться, чтобы не была страшна ни авиация, ни артиллерия, ни минометы и ни атака живой силы противника.

Возвести проволочные заграждения, создать минные поля и обеспечить части достаточным количеством бутылок с горючей жидкостью против танков.

Создать при каждой дивизии группу автотранспорта для маневра живой силы по обстановке, в особенности обеспечить автотранспортом при резервных дивизиях — 169 и 226 СД.

Строго экономить снаряды, в особенности крупных калибров, широко используя огонь дивизионной и полковой артиллерии, минометов, пулеметов, автоматов, винтовок и ручных гранат, для отражения любых попыток врага осуществить переправу через р. Днепр или развить свой успех на Нижнеднепровском направлении.

Обеспечить безотказную связь с частями, чтобы своевременно схватить обстановку и оказать помощь для отражения всех попыток противника проникнуть на левый берег р. Днепр, широко применяя маневр огнем артиллерии.

Вести самую интенсивную разведку на всех участках фронта Армии, проникая для этого на правый берег р. Днепр с целью добывания сведений о расположении войск противника, стремясь все время к захвату контрольных пленных. Каждая ночь должна изобиловать смелыми ночными поисками наших разведчиков».

20 сентября директивой командующего Южным фронтом 6-й армии было предписано «в прежнем составе прочно удерживать в своих руках рубеж рр. Орель, Днепр. Активной обороной не допускать распространения противника в вост. направлении от р. Орель и расширения ломовского плацдарма».

27 сентября 6-я армия в составе 26-й и 28-й кавдивизии и 255-й стрелковой дивизии была передана из Южного фронта в Юго-Западный.

6 ноября 1941 года Малиновский был награжден третьим орденом Ленина «за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество», а 9 ноября произведен в генерал-лейтенанты. Два ордена Ленина, полученные за неполных пять месяцев войны, когда орденами совсем даже не разбрасывались, и производство в следующий чин говорят о том, что действия Малиновского нравились Сталину, и он выделял его из числа других генералов.

В наградном листе, который хранится в электронной базе данных, не указаны год рождения, национальность, партийность и прочие анкетные сведения, хотя на самом листе содержится требование: «Обязательно все графы заполнять полностью». Текст представления напечатан на машинке. Не исключено, что это позднейшая копия. В представлении говорилось:

«В период командования 48-м стрелковым корпусом, а затем будучи командующим 6-й Армией генерал- лейтенант МАЛИНОВСКИЙ в ряде ответственных операций показал высокий образец мужества и большевистской стойкости.

Преданный делу партии ЛЕНИНА — СТАЛИНА, Генерал-лейтенант МАЛИНОВСКИЙ твердо руководит боевыми действиями войск, поддерживает на должной высоте их боеспособность и всегда энергично и продуманно выполняет планы проводимых операций.

В критические периоды боев Генерал-лейтенант МАЛИНОВСКИЙ личным участием на передовых линиях решительно наводил порядок».

На этом текст обрывается. В указе от 6 ноября Малиновский назван еще генерал-майором, тогда как в представлении он назван уже генерал-лейтенантом. Это укрепляет нас в мнении, что перед нами — позднейшая копия, которую непонятно кто подписал, хотя по логике это должен был сделать тогдашний командующий Юго-Западным фронтом маршал Тимошенко.

Малиновского, несомненно, наградили за то, что он сумел остановить немцев в районе Днепропетровска. К сожалению, стратегического значения это не имело. Враг, встретившись с сопротивлением у Днепропетровска, сумел нанести удар в тыл войскам Юго-Западного фронта с другого плацдарма, Кременчугского. Основные силы Юго-Западного фронта были окружены и уничтожены в районе Киева.

Как пишет ростовский историк В.И. Афанасенко, «общие потери войск Южного фронта с 29 сентября по 31 декабря 1941 г. составили 291135 военнослужащих, что на 118361 чел. превышает официальные данные, опубликованные в справочном издании “Великая Отечественная война без грифа секретности. Книга потерь”».

Немецкие 17-я армия и 1-я танковая группа, сражавшиеся против войск Южного фронта, в период с 1 октября по 31 декабря 1941 года потеряли 30 731 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, в том числе 6989 — безвозвратно. Кроме того, против Южного фронта в тот период сражался итальянский экспедиционный корпус и словацкая моторизованная дивизия. Всего за период с 22 июня 1941 года по 31 октября 1942 года словацкие войска на Восточном фронте потеряли 2502 человека, в том числе 715 — безвозвратно. Потери 1-й моторизованной дивизии в октябре — декабре 1941 года вряд ли могли превышать 500 человек. 28–30 сентября 1941 года в боях против Южного фронта итальянский экспедиционный корпус потерял 87 убитыми, 190 ранеными и 14 пропавшими без вести. До конца года итальянцы потеряли еще около 1,5 тыс. человек, так что их общие потери можно оценить в 1,8 тыс. человек. Общие потери германских и союзных с ними войск против Южного фронта в период с 29 сентября по 31 декабря 1941 года можно оценить в 33 тыс. человек, что меньше общих потерь Южного фронта в 8,8 раза. Соотношение безвозвратных потерь было еще менее благоприятно для Южного фронта, так как среди них преобладали убитые и пленные, а у противника — раненые.

25 декабря Малиновский был назначен командующим Южным фронтом, сменив Я.Т. Черевиченко. Начальником штаба фронта остался генерал-лейтенант А.И. Антонов, будущий начальник Генштаба. А членом Военного совета вместо А.И. Запорожца был назначен И.И. Ларин.

К тому времени советские войска уже отогнали немцев от Москвы и отбили у них Ростов-на-Дону. Теперь Южный фронт должен был освободить Донбасс.

По воспоминаниям Хрущева, Малиновский «был наиболее стабильным командующим и довольно долго находился в должности командующего войсками Южного фронта. Ему, как говорится, достались и шишки, и пышки. Шишки — оттого, что в 1942 г. он вторично сдал врагу Ростов. Его войска были разгромлены, как и войска Юго-Западного фронта. Малиновский попал в опалу и был снят с командования».

Хрущеву запомнилось одно, вполне разумное, высказывание Малиновского о приказах: «Товарищ Хрущев, порядок дела такой. Когда мы принимаем решения и отдаем приказы по фронту, то надо заранее рассчитать время. Чтобы эти приказы были переданы в армии, требуется столько-то времени; чтобы приказы, полученные армиями, передали бы в корпуса — столько-то времени; чтобы корпусные командиры передали эти приказы в дивизии — столько-то времени и т. д. В целом довольно длительное время. Если мы сейчас же, как только издали приказ, начнем проверять его выполнение, то вместо того, чтобы содействовать скорейшему доведению этого приказа войскам, будем отрывать людей от дела, и они, докладывая нам, не скажут, что приказ не выполняется, а скажут что-нибудь другое. Так иной раз мы заставляем людей выдумывать и парализуем их работу. Поэтому, если отдал приказ, надо дать расчетное время, чтобы приказ был доведен до боевых единиц. Тогда офицеры начнут, каждый по своей линии, проверять правильное разъяснение приказа и соблюдать уставной порядок, которому обучают каждого офицера». Те же мысли Родион Яковлевич высказывал и в докладе об испанской войне.

Ставка Верховного главнокомандования планировала окружение и разгром донбасско-таганрогской группировки противника. Предполагалось смежными флангами Юго-Западного и Южного фронтов прорвать оборону немцев между Балаклеей и Артемовском и выйти к нижнему течению Днепра.

С 18 января по 2 февраля 1942 года войска Юго-Западного и Южного фронтов провели Барвенковско-Лозовскую наступательную операцию. В результате удалось потеснить немцев на 90-100 км на юго-запад и занять Барвенково, Лозовую и Изюм, создав на правом берегу Северского Донца плацдарм для наступления на Харьков. Но все это стоило больших потерь.

Как отмечает современный харьковский краевед Вадим Джувага, «во время наступления на Харьков впервые в истории войны появились так называемые “пиджачники” или “чорнi свитки”, как называли их в народе. В занятых РККА селах в армию в спешном порядке набирались мужчины от 17 до 55 лет, по разным причинам не призванные в армию до оккупации. Их не переодевали в военную форму, а быстро распределив по подразделениям, сразу бросали в бой без какой-либо подготовки, часто даже без оружия. Отсюда и название “пиджачники”. Это явление широко применялось в 1943 году во время битвы за Днепр от Черниговщины до Таврии».

Судьба «пиджачников», в том числе женщин, была трагична. Немецкий капитан командир батальона 294 пд, оборонявшего опорный пункт Песчаное, 16 апреля 1942 года записал в дневнике: «Здесь я увидел поле боя, которое можно встретить только в этом походе. Сотни убитых русских, среди них и немецкие солдаты. Все в большинстве полураздетые, без сапог, с ужасными ранами и застывшими конечностями. Среди них русские гражданские лица, женщины».

На самом деле первые «пиджачники» появились еще во время советского контрнаступления под Москвой в декабре 1941 года. Но не исключено, что призыв непосредственно в части практиковался и ранее, во время отступления советских войск.

22 апреля 1942 года Малиновский написал отчет о Барвенковской операции. Он так оценивал исход предшествовавших сражений:

«А) Ростовская операция, завершившаяся разгромом группы Клейста.

Б) Борьба с группой Шведлера на фронте 12-й армии, завершившаяся остановкой наступления Шведлера на Ворошиловград, переход 12 Армии совместно с 6 Армией в контрнаступление, которое завершилось оттеснением группы Шведлера из района Лисичанск и Синтяновка и значительным улучшением положения 12 А.

В) Декабрьская операция 18 Армии в районе разъезд Кулинацкий, на направлении Орлово-Ивановка, Сердитая, которая не принесла успеха, но преподала нам хорошие уроки».

Малиновский полагал: «Всего против Южного фронта у противника было:

На фронте — 19 дивизий.

В резерве — 10–11 дивизий и 1 кавбр.

Танков — около 300.

Орудий — около 870–900.

Самолетов — около 250–300».

С 3 января 1942 года Южный фронт был усилен 57-й армией. Как отмечал Малиновский, перед войсками Южного фронта Ставкой и Главкоматом Юго-Западного направления ставились довольно решительные задачи: «…разгромить 17 А немцев, группу Швеллера и остатки танковой армии Клейста, с последующим выходом на Средний Днепр.

Решение Фронта сводилось к следующему: прочно прикрыть Ростовское и Каменское направление силами 56 и 18 Армий (одиннадцать сд, две стбр, три ап ПТО), главный удар превосходными силами нанести с фронта Изюм, Н. Верково в общем направлении на Павлоград, выиграть фланг и глубокий тыл Донбасской группировки противника и последующим ударом на Запорожье и Б. Токмак — прижать главную группировку пр-ка к берегам Азовского моря, отрезать пути отхода на Запад и во взаимодействии с Армиями левого крыла фронта, окружить ее и уничтожить».

Малиновский делил операцию на три этапа:

«1-й этап — подготовительный, с 1 по 12.1.42: перегруппировка войск на направление главного удара, их пополнение, довооружение, организация материального обеспечения, организация операции и взаимодействия родов войск.

2-й этап — разгром 17 Армии и группы Шведлера и выход пехотными частями на рубеж Лозовая, Софиевка, Артемовка, Александровка, Скотоватая, Кутейниково, Носово и подвижными частями (конница, усиленная танками) в район Павлоград и Чаплино.

Главный удар нанести 57 и 37 А (двенадцать сд, семь кд, семь тбр, девять ап) с фронта Изюм, Нырково, в общем направлении на Славянск, Павлоград (фронт удара — 90 км).

Вспомогательный удар нанести силами 12 А (пять сд, 2 ап, одна тбр) в общем направлении на Луганское, Дзержинск — для сковывания Донбасской группировки пр-ка и обеспечения левого фланга ударной группировки фронта.

Успех соединений на направлении главного удара развивался вводом двух кк, усиленных двумя лучшими тбр, в стык между 57 и 37 Армиями в общем направлении Славянск, Троицкое с задачей выхода в р-н Павлоград и Чаплино и действиями по тылам пр-ка способствовать уничтожению частей 17 А и группы Шведлера и обеспечить дальнейшее развертывание наступательной операции.

Продолжительность этого этапа 7–8 дней (13–21.1). Глубина проникновения 85–90 км.

3-й этап — окружение и разгром главной группировки пр-ка, захват переправ через р. Днепр у Днепропетровска и Запорожье и выход на фронт Первое мая, Сухачевка, Павлов, Б. Токмак.

Выполнение этой задачи достигается развитием наступления 57 А общим направлением Павлоград, Днепропетровск, вводом в бой 9 А в стыке между 57 А и 37 А в общем направлении Красноармейское, Б. Токмак и переходом в наступление 18 и 56 А в западном направлении.

Продолжительность этапа 15–16 дней (21.1. — 5.2.42), глубина — 140–190 км.

Продолжительность всей операции определялась в 23–25 дней. Глубина развития операции — 250–300 км».

Малиновский так сформулировал «Итоги операции и выводы»:

«1. Замысел и его осуществление. Разрыв в замысле и осуществлении. Можно ли говорить, что операция была неудачна — не достигли выполнения поставленных задач. Нет, нельзя, — операция была удачна и завершилась полным прорывом фронта на участке в 80 км и развитием в глубину на 100 км. Части 57 А имели открытым путь на Днепропетровск — пр-к на этом направлении был охвачен паникой и смятением, и если дивизии 57 А и были остановлены, то только по соображениям и решениям высшего командования с тем, чтобы сосредоточить все усилия войск в южном направлении и потрясти всю основу боевого порядка войск пр-ка в Донбассе. Противнику в этой операции войска Южного фронта, тесно взаимодействуя с 6 А ЮЗФ, нанесли <…> огромные потери в живой силе и материальной части…

2. Операция вынудила пр-ка бросить в бой на широком фронте глубокие резервы, сорвала план восстановления сил разбитой Клейстовской армии. Население Донбасса вторично убедилось в несокрушимой мощи Красной Армии, которая разгромила в Донбассе не менее пяти пехотных дивизий немцев и всякого рода бельгийских, хорватских и румынских частей, спешно, в пожарном порядке, брошенных на фронт прорыва, в оборону пр-ка вбит большой оперативный клин, повисший реальной угрозой над средним Днепром.

3. Операция показала большое военное искусство высшего главного командования в смысле безукоризненного обеспечения взаимодействия двух фронтов, что обычно, в истории предыдущих войн являлось проблемой и составляло особую заботу Верховного командования. Эта операция проводилась на стыке двух фронтов и завершилась большим оперативным успехом, который обеспечивает исходную базу для дальнейшего развития наступательных операций.

Мы не можем обойти молчанием <…> фашистских лжецов, оправдывающих свое поражение тем, что нам помогла Зима. По этому поводу необходимо очень ярко подчеркнуть, что, наоборот, Зима и русские морозы спасли их, вообще от полного и окончательного разгрома и в частности на Южном фронте. Зима и морозы, нужно сказать, особо свирепые в период этой операции, создали особые условия, определяющиеся чрезвычайной трудностью для наших наступающих войск.

Во-первых — населенные пункты приобрели особое значение в системе обороны: в них сидел обороняющийся пр-к, а нам приходилось испытывать особые лишения, оставаясь в чистом поле, подряд по несколько суток, на сильном морозе, атакуя эти населенные пункты и блокируя их.

Во-вторых — метели и сильные снежные заносы до чрезвычайности затруднили подвоз и питание наших наступающих войск, которые с развитием операции в глубину отрывались от своих баз снабжения. Это безусловно ослабляло силу нашего удара и снижало темп развития операции, а иногда просто приостанавливало ее на несколько дней. Все это облегчало оборону противника, отходившего на свои базы и запасы, и невероятно затрудняло наше наступление.

Если бы не зима с ее морозами и метелью, то замысел операции мог бы быть полностью завершен.

В этих чрезвычайно трудных условиях наши бойцы, командиры и политработники показали неумирающую стойкость, мужество и огромную напористость в непреодолимом стремлении разбить противника. Они, глубоко проникнутые верой в свое правое дело, преодолевали все трудности зимы и показали замечательные образцы своей боевой работы: рейд отрядов 130 тбр на ст. Гавриловка и ст. Языково; стремительное наступление 341, 351 и 255 сд; замечательный удар 5 кк на Барвенково; изумительная боевая работа 121 тбр; артиллеристов 229 тап и 4 гв. тап; замечательные воздушные бои наших сталинских соколов. И, наконец, всепобеждающая воля — во что бы то ни стало сломить пр-ка: борьба за Черкасская, Елизаветовка, Яковлевка и борьба за ликвидацию выступа Кирово-Звоновка — Выемка — это все показало, что воля наших бойцов непоколебима и она подавляет волю пр-ка. А это самое замечательное, самое ценное, что может быть на войне и в борьбе. Наша важнейшая задача помочь нашему бойцу, командиру и политработнику, чтобы он понял это все, чтобы он ощутил в себе эту силу, чтобы он понял, насколько он вырос на войне, чтобы он почувствовал в себе эту силу, которая в нем таится; чтоб он узнал, какой он искусный и сильный боец, что перед ним противник спасовал — тогда он еще больше вырастет, еще лучше будет драться и никакие басни о “весеннем” наступлении, никакие танки и никакие эсэсовцы ему не будут страшны, и он безусловно из любого боя, как бы он сложен ни был, выйдет победителем.

Какие же можно сделать оперативно-тактические выводы из этой операции?

По пехоте — наша пехота привыкла к танковым атакам, научилась бороться с ними. Она освоилась и не боится автоматного (от которого много шума и мало потерь) (это абсолютно верно, поскольку прицельная дальность огня автомата значительно меньше, чем у карабина или винтовки. Но Сталин с маниакальной настойчивостью требовал насыщать войска автоматическим оружием и создавать целые роты автоматчиков, которых, вопреки распространенному заблуждению, у немцев не было. А от советских рот автоматчиков было много шума, но мало толку), минометного и артиллерийского огня. Она втянулась в ночные перегруппировки и это позволяет ей наносить неожиданные удары пр-ку на рассвете. Она намного повысила свое наступательное умение, крепко умеет сидеть в обороне и приобрела навыки во взаимодействии с танками и артиллерией.

Что нужно развивать в нашей пехоте?

1) Нужно научить ее быстро врастать в землю, нужно строить оборонительные сооружения и маскировать их. Строить быстро препятствия перед собой, используя всевозможные подручные средства. Обманывать противника, выстраивая ложные сооружения и тщательно скрывая свои настоящие опорные точки, с которых и будет отбиваться всякая атака пр-ка.

2) Особенно надо учить ее разведке и бдительности и зоркости в охранении. В разведку отбирать любителей этого дела и всячески поощрять хороших разведчиков.

3) Научить пехоту приемам уличного боя, блокировать и захватывать дзоты и опорные пункты и быстро приспособлять их для своей обороны.

4) Учить пехоту возможно шире использовать свои огневые средства и намного повысить меткость огня. Стремиться не к частому, но меткому огню, для этого поближе и поближе подпускать к себе пр-ка, а потом наверняка и без промаха “укладывать” его.

5) Очень и очень учить нужно пехоту искусству наступательного боя. Это такой раздел подготовки, в котором никогда нельзя сказать, что мы уже научились. Что значит уметь наступать — это значит уметь сочетать свое движение с огнем своих средств, минометов, артиллерии, танков и авиации; никогда не лежать под огнем пр-ка, а всегда стремиться выйти из-под огня броском вперед, быстро окопаться, опять сочетать свой бросок с огнем и опять вперед. Не сбиваться с направления, заранее наметить себе пути перебежек, не толпиться в кучу, но не терять из вида своего командира отделения и взвода. Вот простые истины, они стары и всегда новы.

Артиллерия — 1) овладеть искусством артиллерийского наступления — это значит уметь наступать своим огнем;

2) повысить свой маневр колесами и огнем, всегда поддерживать своевременно свою пехоту и в наступлении, и в обороне. Как правило, иметь свои глаза (ПНП) непосредственно в пехоте во время наступления и в передовой линии в обороне;

3) быстро и сноровисто отражать танки пр-ка, для этого всегда для легких систем иметь подготовленные позиции для выкатывания. ОП умело эшелонировать в глубину, достигая огневого взаимодействия их при атаке танков противника;

4) ПТА и ПА никогда не отставать от своей пехоты и оказывать ей постоянную поддержку;

5) учить взаимодействию с танками и авиацией;

6) учить централизации управления, массированию огня, овладеть короткими, но мощными огневыми налетами по цели.

Танковые части — 1) отработать вопросы тесного взаимодействия с пехотой, саперами, артиллерией и авиацией;

2) учиться массированному применению танков совместно с мотопехотой и конницей;

3) учиться выманивать танки пр-ка на себя и расстреливать их с места, с засады и добивать решительным броском в атаку расстроенные боевые порядки танков пр-ка;

4) и самое важное — научиться беречь свои танки, быстро их восстанавливать;

5) запрещать без толку, побыстрее расстреливать свой боекомплект и скорее стремиться уйти в так называемую “дозаправку и пополнение б/к”, а по сути дела дезертировать из боя;

6) учить танки действовать накоротке — ночью.

Авиация армейская — 1) в совершенстве отработать практические приемы организации взаимодействия авиации с наземными войсками на поле боя. Каждый вылет увязывать с действиями войск на земле;

2) не допускать распыления сил по всему фронту, а стремиться к полному сосредоточению усилий на главном направлении;

3) появляясь на поле боя — возможно больше воздействовать на противника — только этим будет обеспечена наилучшая помощь наступающей или обороняющейся пехоте;

4) учиться подавлять ОТ пр-ка и его артиллерию;

5) повысить эффективность своего боевого воздействия на пр-ка: стрелять и бомбить метко;

6) учиться летать в любую погоду;

7) беспредельно повышать искусство воздушного боя.

Инженерные войска. — Научить войска быстро отрывать простейшие земляные укрытия, постройке искусственных препятствий, минированию и разминированию, постройке танковых ловушек, скрытых точек для ПТР и кинжальных пулеметов. Резко повысить маскировку сооружений. Научить пехоту строить оборонительные узлы и рубежи на обратных скатах.

Химическая подготовка. — Добиться химической дисциплины: сохранения противогазов и других средств химзащиты. Готовить войска к защите от массового применения пр-ком ОВ.

Управление войсками. — 1) Командиры дивизий и их штабы должны видеть бой на решающем участке и быстро реагировать на складывающуюся обстановку боя.

2) Резко повысить топографическую грамотность комначсостава всех степеней, этим ликвидируется неточность, а порой ложность донесений.

3) Повысить учет во всех областях оперативной и тактической деятельности войск: людей, оружия, трофеев, потерь, расхода огнеприпасов и т. д.

4) Не допускать неподготовленных действий войск.

5) Непосредственно войскам (баталиону, артдивизиону, полку, танкбригаде) максимум времени на подготовку и организацию взаимодействия: не “поедать” их время в штабе дивизии и в штабе армии. В корне изжить такое положение, когда основным исполнителям — командиру роты и баталиона еле хватает времени, чтобы крикнуть: “Вперед за мной”, вместо тщательной отработки вопросов наступательного боя со своими подчиненными командирами рот, взводов, командирами артдивизионов, батарей, эскадронов, где нужно договориться по местности и порядке и способах наступления и атаки, о сигналах, о перемещении огня, танков и живой силы.

6) Добиться правила, чтобы командир взвода и отделения обязательно объясняли задачу бойцам и способы ее выполнения.

Конница. — 1) Вернуть коня к жизни, пользоваться им не только как средством передвижения, но и как боевым средством, — значит надо его всеми мерами поправить и сохранять в работоспособном состоянии.

2) Овладеть маневром на поле боя и совсем прекратить фронтальные бои, с фронта только высматривать, а бить обязательно с фланга и тыла.

3) Научиться взаимодействовать с танками в широком маневре, а также и с авиацией.

4) Уметь быстро строить противотанковую оборону и укрывать за нее своего коня. Наводить танки пр-ка на естественные противотанковые препятствия. Ночью всегда переходить к активным действиям против танков пр-ка, налетая на их тылы, базы горючего и непосредственно истребляя танковые экипажи и уничтожая танки.

5) Учить конницу к ночным действиям и глубоким набегам на коммуникации, линии связи и базы снабжения.

6) Разведка в коннице должна быть лучше всех и глубже всех.

Этим, что изложено, не исчерпываются все вопросы Барвенковской операции, но они дают нам известный опыт, обобщая и анализируя который мы сможем лучше готовить себя, органы управления и роды войск с тем, чтобы в грядущих весенне-летних операциях действовать лучше, решительней, правильней — ведя порученные нам Армии к решительной цели — Полному разгрому немецких оккупантов и очищению от них нашей советской земли».

По словам Грушевого, Малиновский, уже командуя Южным фронтом, был скептически настроен по отношению к «миномету-лопате», стрелявшему 37-мм минами, указывая на низкую эффективность мелкокалиберных мин. Да и в Финскую войну миномет-лопата уже показал свою неэффективность. Но такой миномет вновь приняли в производство, что привело к напрасной трате сил и средств.

Журналистка из Славянска Светлана Вьюниченко приводит мнение местного исследователя Александра Большего:

«В феврале 1942 года начался первый этап Изюмско-Барвенковской операции, когда наши войска пытались прорваться через Донбасс к Днепру. Тогда из- за нехватки людских ресурсов и техники, из-за отсутствия связи операция провалилась. А ведь могла изменить ход войны. В Славянском районе шли ожесточенные бои. До середины весны наши войска удерживали территорию до Былбасовки. По архивным сведениям, здесь как-то оказался и воевал морской батальон.

Морячки удерживали Макатыху. И пока они не ушли, немцы ее занять не могли».

С. Вьюниченко продолжает:

«Архивы ОБД, через 70 лет открыв доступ к боевым донесениям, сообщают, что в конце зимы 1942-го на подступах к Славянску воевала с немцами 11-я отдельная стрелковая бригада. В основном, она состояла из курсантов. Пацаны почти полностью полегли в Се- меновке, Селезневке, Червоном Молочаре. Старожилы припоминают, что бои шли даже в конце ул. Шевченко.

По военным архивным донесениям, многие бойцы гибли не от пуль и снарядов, а от холода. Есть сведения, что суровой зимой 1941–1942 годов над Славянским районом было замечено северное сияние.

Окраины города со стороны Северного были очень хорошо укреплены. Здесь немцы успели построить дзоты. Сегодня поисковики предполагают, что они доходили до Новосодовской площадки и мехзавода. Одной из причин провала операции называют немецкую танковую дивизию Клейста, которая располагалась в Адамовке. Советская разведка “прозевала” ее существование, и для наших войск она стала сюрпризом.

— В те годы, кроме больших потерь с нашей стороны, наблюдался массовый захват военнопленных, — говорит Александр Большего. — Когда сейчас поднимаем сведения, в основном идет зима — весна 1942 года. Годом позже случаи попадания в плен были единичными. Тогда обе стороны предпочитали расстреливать пленных на месте».

22 марта 1942 г. в Ставку ВГК поступил доклад главнокомандования Юго-Западного направления № 00137/оп об обстановке, сложившейся к середине марта 1942 г. на фронтах Юго-Западного направления и соображениях о перспективах боевых действий войск направления в весенне-летний период 1942 г. Там утверждалось: «Если допустить, что все танковые и моторизованные дивизии, находящиеся в данное время против Юго-Западного направления, будут вновь пополнены до уровня начала войны, то мы будем иметь против войск Юго-Западного направления… при первом варианте 7400 и втором — 3700 танков. Однако, учитывая значительные потери противника на протяжении всего периода войны с нами, более вероятно, что ему под силу будет иметь против Юго-Западного направления количество танков по второму варианту, т. е. до 3700 единиц». Столько танков и штурмовых орудий (3700 единиц) у немцев не было на всем Восточном фронте. Под первым вариантом Главнокомандование ЮЗН понимало полный штат дивизии, который, по его мнению, составлял 500 танков для тд и 250 танков для мд, а под вторым, неполноштатным вариантом соответственно 250 и 50 танков. На самом деле полный штат немецкой танковой дивизии, где только один из трех полков был танковым, составлял от 150 до 220 танков (для 2- и 3-батальонных танковых полков соответственно).

При средней численности полностью укомплектованной танковой дивизии в 170–180 танков становится понятной та зловещая роль, которую сыграла в Харьковском сражении эта катастрофическая переоценка сил противника.

В результате январско-февральской и мартовско- апрельской операций войска Юго-Западного направления теряли, согласно докладу, каждый месяц в среднем по 110–130 тысяч человек и только к середине марта, когда до окончания боев было еще очень далеко (3-я немецкая танковая дивизия, например, еще не нанесла удар по войскам Москаленко), имели некомплект личного состава только в стрелковых соединениях 370 888 человек.

В одном только Добропольском районе пришлось хоронить жертв наступательной операции до весны.

К.С. Грушевой вспоминал:

«Надо сказать, что мы, днепропетровцы, постоянно интересовались судьбой своих товарищей, радовались их успехам. С большим волнением узнали мы, что в марте Л.И. Брежнев награжден за бои под Барвенковом орденом Красного Знамени.

При встрече с Л.И. Брежневым в одной из дивизий 9-й армии я от души поздравил его и, конечно, попытался узнать подробности боев. Однако Леонид Ильич, поблагодарив за поздравление, никаких подробностей передавать не стал, сказал только, что “было жарко”… Позднее от участников боев под Барвенковом я узнал, что во время наступления наших войск Л.И. Брежнев находился в боевых порядках одного из стрелковых полков.

Должен заметить, что приостановка наступления в районе Лозовой и Барвенкова рассматривалась нами в ту пору только как временная мера. В ЦК КП(б)У подтвердили, что формирование партийных и советских органов Днепропетровской области остается главной задачей нашей группы, находящейся в Ворошиловграде. Этим формированием мы и занимались, тем более что в Ворошиловграде уже собралось до ста человек партийных и советских работников Днепропетровщины, прибывших по нашему вызову из армии и тыла страны.

Первая группа работников Юрьевского района во главе с секретарем райкома партии Н.К. Кишеней была направлена в 57-ю армию, которая заняла оборону буквально в нескольких десятках километров от границ Днепропетровской области. Предполагалось, что в случае нового наступления наших войск первым будет освобожден от врага именно Юрьевский район Днепропетровской области».

Несомненно, орденом Красного Знамени Брежнева наградили с ведома Малиновского, а ему, скорее всего, подсказал сделать это Ларин, которому Леонид Ильич непосредственно подчинялся. Можно предположить, что Родион Яковлевич запомнил Леонида Ильича еще по боям у Днепропетровска и вот теперь решил отметить в ходе наступления, которое и он сам, и Ставка в тот момент признавали успешным, и на ордена не скупились. В представлении к награждению, составленном, по всей видимости, Военным советом фронта, говорилось:

«Брежнев Леонид Ильич. В Красную Армию призван с первых дней Отечественной войны с должности секретаря Днепропетровского обкома ВКП(б). До сентября м-ца работал в группе особого назначения при Военном Совете фронта по выполнению заданий непосредственно в войсках по обеспечению боевых операций. Военный Совет высоко оценивал работу тов. Брежнева.

С октября м-ца работает зам. начальника Политуправления фронта.

Будучи в этой должности, умело организует работу, вкладывая всю свою энергию.

В течение м-ца с группой работников Политуправления находился в частях 57-й армии по обеспечению боевой операции. Умело расставив силы группы и работников политотдела Армии, сумел мобилизовать политорганы соединений на обеспечение операции. Во время боев находился непосредственно в частях, устраняя недостатки в партийно-политической работе и боевых действиях частей.

В трудный момент, когда дороги были занесены снегом и машины отстали, сумел организовать бесперебойное снабжение войск всем необходимым. За эту работу т. Брежнев получил высокую оценку Военного Совета фронта.

Вполне достоин правительственной награды».

И 27 марта 1942 года Брежнев был награжден орденом Красного Знамени.

Это представление — не только по совокупности заслуг, но и за конкретное дело — Брежнев наладил снабжение в войсках 57-й армии во время Барвенковской операции. То, что он в качестве своей первой награды получил довольно высокий орден Красного Знамени, вероятно, во многом было заслугой Малиновского. Брежнев это наверняка оценил. Давнее знакомство и, по всей видимости, возникшая еще в годы войны взаимная симпатия помогли Леониду Ильичу и Родиону Яковлевичу быстро найти общий язык в период подготовки свержения Хрущева.

Барвенковская операция, хотя и увенчалась относительным успехом, поставила войска Южного фронта в сложное положение. Захваченный Барвенковский плацдарм имел очень узкое основание, поэтому всегда был риск, что немцы его срежут путем нанесения ударов по сходящимся направлениям. Так и произошло во время широкомасштабного наступления советских войск под Харьковом в мае 1942 года.

7 июня 1942 года Военный совет Южного фронта в составе Малиновского, члена Военного совета Ларина и начальника штаба Антонова направил начальнику Генштаба Красной армии генерал-полковнику Василевскому и в копии — главкому Юго- Западного направления маршалу Тимошенко «Доклад о прорыве противником оборонительной полосы 9 А Южного фронта 17–20.5.42 г.». Доклад имел гриф «сов. секретно».

6 апреля Тимошенко приказал командованию Южного фронта прочно закрепиться на достигнутых рубежах, обеспечить с фланга наступление Юго-Западного фронта на Харьков и прикрыть Ворошиловград и Ростов. Как отмечалось в докладе, «к 17.4 в 9А 216 сд была выведена в армрезерв в район восточнее Барвенково. К этому времени распоряжением Ставки 15 гв. сд из состава 18А была отправлена в МВО для развертывания ее в корпус.

В результате этого в 18А на фронте 80 км оставалось только три сд и то неполного состава.

255 сд, выведенная в район Ворошиловграда, еще не была доукомплектована и имела в своем составе 5424 чел.

Требовалось немедленно усилить 18А, чтобы достигнуть прочного обеспечения ворошиловградского направления. С этой целью на усиление 18А была переброшена из 9А 216 сд…»

57 армия с фронтом обороны 80 км имела пять сд, одну тбр и артиллерийские средства усиления. Численность дивизий в среднем составляла 6–7 тыс. человек. В 9-й армии на фронте в 90 км было семь сд, одна сбр, две тбр и артиллерийские средства усиления. Численность дивизий в среднем составляла 5–6 тыс. человек. В резерве фронта находились 5 кк с 12 тбр в районе Бражовка, Курулька, Голая Долина, 255 сд с 2 тбр в Ворошиловграде и 347 сд с 4 гв. тбр — в Ровеньках. Как отмечалось в докладе, «с 7.5.42 Военный Совет 9 А по своей инициативе и с разрешения ВС Южного фронта начал частную операцию с целью овладеть Маяки. К участию в этой операции привлекались: (1120 сп 333 сд. — вписано карандашом), один сп 51 сд, 78 сбр, 15 тбр и спешенный дивизион 30 кд. 9.5, после овладения высотой 165,5 и западной окраиной Маяки, ввиду отсутствия у Командарма 9 резервов на этом направлении, ему было разрешено для развития успеха использовать всю 30 кд.

Тем не менее Командарм 9 до 10.5 не смог развить достигнутый вначале успех и, чтобы все же выполнить поставленную задачу и овладеть районом Маяки и прилегающими высотами, улучшающими положение 9 А на Славянском направлении, Командарму 9 было приказано заменить слабую 15 тбр более сильной 121 тбр и привлечь один сп 333 сд. Главный удар наносить через Леснч. в обход Маяки с юга.

Для наблюдения на месте за ходом этой операции был командирован 13.5 в штаб 9 А Начальник Штаба фронта генерал-лейтенант Антонов.

После изучения обстановки на месте генерал- лейтенант Антонов утром 14.5 доложил ВС свои соображения о том, что пр-к подтянул в район Маяки до двух-трех ПП и введенных в бой сил для решения поставленной задачи недостаточно. Необходимо ударную группировку 9 А усилить, что можно сделать только за счет 333 сд и поддержать ее фронтовой авиацией. Причем, если 15.5 положительных результатов достигнуть не удастся, то операцию прекратить.

На основании этого Военный Совет Южного фронта дал указание перебросить в район Маяки 333 сд, оставив в Барвенково один сп. Взамен 333 сд в район Барвенково вывести 34 кд, которой подчинить оставшийся там полк 333 сд.

Перегруппировка эта была выполнена, но наступление 15.5 существенных результатов не дало и вечером 15.5 было приказано Командарму 9 операцию прекратить и перейти к прочной обороне.

Учитывая продолжительное нахождение штабов армий на одном месте, в период с 15 по 30 апреля все штабы армий и Штаб фронта переменили места своего расположения.

14. 5, на основе указаний Ставки, было приказано штабам в течение двух суток снова сменить свои места. В частности Штабу 9 А было приказано перейти из Дол- генькая в Каменка.

16.5 Штаб армии перешел в Каменка, но, ввиду неполной готовности связи на новом месте, в Долгенькая остался ВПУ.

Положение частей 341, 106, 349 и 335 сд к 16.5 оставалось прежним.

51 сд 16.5 занимала рубеж (искл.) Рыбхоз (зап. Славянск), Глубокая, Накатыха, (иск.) Леснч. Приняв от 333 сд штурмовой б-н и 1120 сп, дивизия в ночь на 17.5 сменяла подразделения 30 кд, принимала и организовывала оборону на участке Леснч., зап. часть Маяки, выс. 165, 5.

333 сд: 1116 сп — сосредоточен в лесу в районе выс. 221, 1; 1118 сп — оставался в районе Барвенково.

Управление дивизии и 1116 сп в ночь на 17.5 совершали марш в район Барвенково, с дневкой 17.5 в районе Курулька 2-я.

121 тбр 16.5 оставалась в лесу (2 км с-в. Шарабаны), имея задачей по окончании смены частей 30 кд в ночь на 18.5 перейти в Барвенково.

15 тбр 16.5 оставалась в лесу в районе выс. 178, 1, имея задачей в ночь на 18.5 перейти в р-н Богородичное.

78 сбр частью сил (до сб) занимала выс. 165, 5, имея две роты в овраге (2 км ю-в. Маяки), которые в ночь на 17.5 переправлялись на левый берег р. Сев. Донец для занятия обороны.

Таким образом, к началу наступления пр-ка 17.5 9 А не закончила еще перегруппировку в связи с прекращением частной операции против Маяки.

Части 5 кк 16.5 находились:

30 кд — в ночь на 17.5 сдавала свой участок 61 сд и сосредотачивалась в лесу (зап. Маяки), чтобы в ночь на 18.5 перейти в район Голая Долина, Богородичное; 34 кд с приданным ей 1118 сп занимала оборону на рубеже Барвенково, Петровка; 50 кд — оставалась в лесу южн. Долгенькая; 12 тбр — Голая Долина.

9 А, после окончания Славянско-Краматорской операции, перейдя к обороне, с начала апреля приступила к укреплению оборонительной полосы. В результате полутора месяцев работ в дивизиях в основном были созданы окопы полной профили с ходами сообщений и блиндажи с легкими перекрытиями и приступлено к строительству ДЗОТов; ПП и ПТ препятствия имелись в очень ограниченном количестве. Работы по приспособлению к обороне населенных пунктов были развернуты мало. Особенно плохо обстояло дело с созданием глубины обороны дивизионных полос.

Это зависело, с одной стороны, от неполной укомплектованности частей и от недостатка ВВ, ПТ и ПП мин и колючей проволоки, которые начали поступать в Инж. управление фронта из центра только после начала наступления пр-ка.

Эти недостатки отмечались приказом по 9 А № 014 от 30.4.42, а также группой командиров Штаба фронта, которая работала в армии до самого начала наступления пр-ка.

При ограниченных активных ПТ средствах и слабо развитых противотанковых препятствиях в условиях местности почти всюду доступной для танков, оборона армии не могла противостоять массовой атаке танков пр-ка и не была упругой, так как дивизии по своей малочисленности не могли построить свои силы на значительную глубину.

На Барвенковском направлении, на участке Добринка, Софиевка, Андреевка, Голубовка, Индиковка отмечались части 1 гсд, 100 пд, 14 тд, 60 мд и 68 пд.

На Славянско-Изюмском направлении, на участке Индиковка, Былбасовка, Маяки, Райгородок действовали части 97, 101, 257 пд. В районе Славянск отмечалось наличие частей Габленца (384 пд), 16 тд находилась в р-не Сталино, куда, предположительно, сосредотачивалась также 13 тд.

Пр-к усиленно пополнял свои части, ослабленные в зимних боях, как живой силой, так и вооружением.

Таким образом, перед фронтом 9 А было семь- восемь ПД и одна-две тд.

Против шести с половиной сд, трех кд и трех тбр (общей численностью тяжелых и средних — 23 танка и легких — 25 танков) пр-к имел семь-восемь пд и одну- две тд (общей численностью до 200–350 танков).

Учитывая неполную укомплектованность частей 9 А, пр-к имел превосходство в пехоте и абсолютное превосходство в танках.

Пр-к около 5.00 17.5 перешел в наступление, нанося удар в двух направлениях:

А) с фронта Александровка, Голубовка в общем направлении на Барвенково, Грушеваха, силами 1 гсд, 100 пд, 14 тд и 60 мд;

Б) с фронта Былбасовка, Славянск в общем направлении на Долгенькая, Изюм, силами 97, 101, 257, 384 пд, 16 тд.

Между этими ударными группами действовала 68 пд.

Наступлению предшествовала исключительно сильная авиационная и минометно-артиллерийская подготовка, начавшаяся в 4.00 и продолжавшаяся до 5.00.

Самолеты пр-ка группами по 20 и более непрерывно бомбили передний край, огневые позиции артиллерии, штабы и узлы связи. Одновременно авиация противника подвергла сильной бомбардировке переправы через р. Сев. Донец в районах Изюм, Богородичное.

С 5.00 последовала атака танков и пехоты на машинах, сопровождавшихся бомбардировщиками. Танки, общим количеством до 150 штук на каждом направлении, были построены в 2–3 эшелона. За танками двигалась пехота на машинах. Вслед за подвижными группами наступала пехота, частично усиленная небольшими группами танков.

Обходя опорные пункты и заграждения, подвижные группы массой прорывали оборону и выходили на фланги и тылы боевых порядков обороны.

К 10.00, после упорного боя, фронт обороны 9 А на направлениях главного удара пр-ка, был прорван.

К 14.00 пр-к вышел в район Запаро-Марьевка, Некременное, Курулька, Ивановский, Хрестище, отдельные группы танков прорвались в район Барвенково. Ожесточенные бои в районе Барвенково, Ново- Павловка, Курулька, Голая Долина, лес южнее Богородичное продолжались до конца дня 17.5. С особым упорством дрались части 5 кк и артиллерийские части. Частями 5 кк в течение 17.5 было уничтожено до 40 танков и более 50 автомашин с пехотой. 4 гв. тап на основном рубеже обороны в р-не Никольское удерживался до 11.00 и в районе Адамовка до 18.00. 68 гв. тап находился на основных ОП до 13.00, после чего, по распоряжению над 61 сд, перешел в район севернее Адамовка, где и находился до 17.00.

2 батарея 186 лап РГК в течение 2,5 часов отбила три танковые атаки.

Пехота также вела упорные бои, нанося пр-ку большие потери, особенно мотопехоте, двигавшейся на машинах.

По получении донесения Штарма 9 о переходе пр-ка крупными силами в наступление и прорыве на отдельных участках переднего края в период 11.00–14.00, Военным Советом фронта были приняты следующие меры:

1) 5 кк, бывший в резерве фронта, передан в подчинение Командарма 9;

2) Командующему ВВС фронта приказано основные силы направить на поддержку 9 А;

3) Командарму 57 приказано принять меры к обеспечению стыка с 9 А, для чего 14 гв. сд сгруппировать к своему левому флангу и оказать помощь 9 А по удержанию р-на Барвенково. Поступающий в распоряжение командарма 57 2 кк использовать для совместных действий с 14 гв. сд;

4) Командарму 37 подготовить к переброске 296 сд автотранспортом и 3 тбр по ж.д.;

5) В 18.00 17.5 член Военного Совета дивизионный комиссар т. Ларин с Зам. Нач. Оперотдела Штаба фронта и группой к-ров и политработников выехал в 9 и 57 А. На месте в Штабе 9 А он принял срочные меры к установлению связи с соединениями: офицерами связи на машинах и командировал в дивизии к-ров и политработников из своей группы, потребовал от ВС армии твердо взять управление армией в свои руки, упорно сдерживать наступление танковых групп пр-ка и обеспечить удержание переправ через р. Сев. Донец, особенно в р-не Изюм. 18.5 в штабе 57 А т. Ларин потребовал принятия всех мер противотанковой обороны, поверки связи с соединениями и точного выполнения приказа ВС ЮФ о выдвижении 14 гв. сд и 2 кк;

6) Около 14.00 17.5 было получено донесение Штарма 9 о том, что авиация пр-ка бомбила Долгенькая, где находился ВПУ Штарма, Нач. Штаба генерал-майор Корженевич ранен. С этого времени проводная и радиосвязь со Штармом 9 прекратилась. С 5 кк и 57 А радиосвязь работала устойчиво. Впоследствии выяснилось, что Командование 9 А после бомбежки Долгенькая, около 13.00, переехало в Каменка и оттуда в лес (зап. Изюм), не поставив об этом в известность Штафронта. И только 18.5 в 00.15 была принята от Командарма 9 радиограмма, из которой выяснилось, что Штарм 9 находится в лесу зап. Пески. ВС 9 А доносил, что связь с частями имеет только по радио, а с 341, 106 и 383 сд связь потеряна и что положение армии тяжелое.

Таким образом, вместо того, чтобы организовать взаимодействие дивизий для ликвидации прорыва и не допустить распространения танков противника к переправам на р. Сев. Донец, Командующий 9 Армией генерал-майор Харитонов бросил на произвол судьбы свои войска и поспешил укрыться в лесу западнее Изюм на левом берегу р. Сев. Донец. В результате этого со второй половины дня 17.5 управление армией было совершенно потеряно и войска, никем не управляемые, самостоятельно вели бой. Между тем, Командарм 9 имел полную возможность использовать Штаб и средства связи 5 кк, находившегося рядом с ним в Бражовка и остававшегося там до 12.00 18.5, для того, чтобы управлять своими войсками.

В ответ на эту радиограмму Командарму 9 в 1.30 18.5 было приказано немедленно выехать в 5 кк, восстановить потерянное управление войсками и прочно удерживать занимаемый рубеж. Использовать прибывающую к 12.00 18.5 в Изюм, из резерва Главкома, 343 сд для занятия рубежа Семеновка, Мал. Камышеваха, Сухая Каменка, Сеничино.

Командармам 9, 57 и командирам 2 и 5 кк при прорыве танков пр-ка в глубину обороны вновь восстанавливать фронт, отсекая пехоту пр-ка, а прорвавшиеся танки уничтожать».

А вот к чему свелись общие выводы:

«Основными причинами прорыва пр-ком оборонительной полосы 9 А и ее отхода за р. Сев. Донец и больших потерь в живой силе и материальной части — являются:

1. Отсутствие вторых эшелонов во всех дивизиях, за исключением 51 сд, вследствие малочисленного состава и широкого фронта обороны дивизий. Поэтому тактическая глубина обороны не превышала глубины обороны полкового участка, т. е. 3–4 км.

2. 333 сд и 121 тбр, составляя резерв 9 А, к началу операции не закончили перегруппировки.

3. Массированный удар пр-ка авиацией и танками, прорывавшимися на узком фронте, при их глубоком эшелонировании.

4. Не удалось вскрыть 16.5 подхода поднятой по тревоге в Сталино 16 тд пр-ка и подведенной к участку прорыва в ночь на 17.5, который, видимо, офицерским составом подготовлялся еще до подхода 16 тд, что обеспечило пр-ку внезапность удара.

5. Потеря управления войсками со стороны командарма 9 в результате переезда со штабом армии в лес (зап. Пески).

Войска 9 А дрались с упорством и настойчивостью. Начав наступление в 5.00, пр-к только к 9.30–10.00 сумел, ценой больших потерь, прорвать тактическую глубину обороны 9 А.

Как показал опыт боев 9 А, пр-ку удалось повысить темп наступления только после преодоления тактической глубины обороны. До этого же темп наступления даже при значительном превосходстве сил и средств пр-ка достигал не более 1–1,5 км в час.

В результате боев пр-к понес большие потери. За 17–19.5 пр-к потерял около 100 танков подбитыми и уничтоженными, 20 бронемашин, более 200 автомашин с пехотой, подавлено до 10 артиллерийских и минометных батарей, уничтожено до 10.000 солдат и офицеров пр-ка (очевидно, здесь оцениваются потери, нанесенные противнику только наземными войсками. Они наверняка сильно преувеличены, как и приводимые ниже потери противника от воздействия авиации). Кроме того, за этот период нашей авиацией подбито и уничтожено 162 танка, 980 автомашин и 19 орудий.

Прикрывая левый берег р. Сев. Донец, части 9 А и 5 кк сумели вернуть потерянную у переправ матчасть и переправили на левый берег значительное количество различного вооружения и обеспечили выход из состава 57 А и 6 А до 15.000 человек».

Неудачная операция по овладению Маяками запомнилась и Хрущеву:

«Помню операцию, которую проводил Малиновский по захвату села Маяки. Там стояла 9-я армия, как раз на стыке Южного и Юго-Западного фронтов. Командовал этой армией Харитонов. Он потом во время войны, как мне говорили, умер. Неплохой был генерал и неплохой человек. Когда подготовили наступление, я сказал Тимошенко, что поеду к Малиновскому разобраться в обстановке и останусь на месте проведения операции… Встретились мы с Малиновским в условленном месте и отправились вдвоем, тоже на санях, в село Богородичное, где стоял штаб 9-й армии Южного фронта, очень близко к переднему краю… Когда мы приехали к командующему армией, он доложил, что наступление должно начаться через несколько часов, сказал, что к наступлению он не готов, но есть приказ наступать. Тогда Малиновский тут же взялся за карандаш и циркуль, промерил расстояние подвоза боеприпасов (снарядов не хватало), рассчитал, что снаряды не прибудут к началу наступления, и сказал, что наступление надо отложить. Я согласился. Наступление отложили, пока не подвезут боеприпасы.

Операция началась на следующий день. И опять не имела успеха. Противник оказал упорное сопротивление, мы зря теряли людей и прекратили проведение операции на этом участке, хотя вместе с Тимошенко и Малиновским были прежде уверены, что эта операция удастся».

Таким образом, Никита Сергеевич подтверждает, что злосчастное наступление на Маяки предпринималось не только с согласия Военного совета Юго-Западного направления, но и он сам лично наблюдал за наступлением в штабе 9-й армии. Поэтому харьковский разгром не стали ставить Малиновскому в вину.

Генерал армии Николай Григорьевич Лященко, служивший у Малиновского на Южном фронте в 1941–1942 годах командиром полка и дивизии и сумевший благополучно выйти из харьковского окружения, вспоминал:

«Родион Малиновский в самых страшных, почти безвыходных ситуациях боя никогда не терял спокойствия, выдержки и даже какой-то нарочитой вежливости. Там, где другие командующие надрывно орали, матерясь и раздавая зуботычины, Малиновский вел себя абсолютно также как и в совершенно спокойной обстановке».

От Ростова до Ростова. Сталинградский перелом

После харьковского поражения Красной армии немцы в конце июня начали генеральное наступление на южном крыле Восточного фронта, собираясь захватить Кавказ и Сталинград. Советские войска с боями отступали на восток.

Бывший начальник оперативного управления Генштаба С.М. Штеменко вспоминает:

«Генерал Р.Я. Малиновский, который командовал Южным фронтом, первоначально решил было остановить немецко-фашистские войска на рубеже Миллерово, Петропавловка, Черкасское. Но от этого решения пришлось почти сразу отказаться, поскольку более маневренные части противника опережали нас в выходе на этот рубеж. Южному фронту пришлось загибать северный фланг на восток, чтобы не дать врагу охватить этот фланг и прорваться в тыл.

Командующий просил Ставку помочь отвлекающими ударами со стороны Юго-Западного фронта и выделить дополнительно танки и авиацию, “чтобы раз и навсегда отбить охоту противнику двигаться между Доном и Донцом на мои глубокие тылы в общем стремлении на Сталинград”…

По мнению Генштаба, целесообразно было все наши силы, которые действовали от Лиски до устья Дона, свести в один фронт и подчинить его Р.Я. Малиновскому. Конечно, фронт занимал огромное пространство, но здесь был опытный, хорошо работающий штаб во главе с генералом А.И. Антоновым, и он, без сомнения, мог успешно управлять войсками.

О соображениях Генштаба А.М. Василевский доложил Верховному Главнокомандующему. Оказалось, что И.В. Сталин думает так же. И когда Р.Я. Малиновский во время переговоров упомянул о Сталинграде, Верховный Главнокомандующий продиктовал ему:

“В нынешней обстановке немцы имеют главную задачу выйти на Сталинград, перерезать единственную оставшуюся железнодорожную линию Сталинград — Тихорецкая, связывающую север с югом, разрезать таким образом весь советский фронт надвое и прервать связь между севером и тремя южными фронтами, а именно: Юго-Западным, Южным и Северо- Кавказским.

Это теперь самая большая опасность.

Юго-Западный фронт не в состоянии отразить продвижение противника главным образом потому, что руководство фронта лишено связи с частями и несколько дезорганизовано. Оно не связано с 9-й армией и не управляет ею. 21-я армия ушла за Дон и приводит себя в порядок. Осталось во фронте две армии: 28-я и 38-я и группа Никишева, с которыми фронт не имеет регулярной связи.

Так дальше продолжаться не может. Мы считаем своевременным армии Южного фронта и армии Юго- Западного фронта… объединить в Южный фронт под Вашим командованием с общей протяженностью линии фронта от Ростова до Дона в районе Вешенская.

Что касается Юго-Западного фронта, то есть его штаба и аппарата, то мы думаем весь этот аппарат переместить в Сталинград с подчинением ему 5-й резервной армии, 7-й резервной армии — она стоит в Сталинграде — и 1-й резервной армии, которая скоро прибудет в Сталинград, с тем чтобы все эти три армии вместе с 21-й армией составили Сталинградский фронт с задачей не допустить противника до Дона в районе Сталинграда”.

Вслед за этим А.М. Василевский передал Р.Я. Малиновскому директиву Ставки № 170495, где задача Сталинградского фронта, соседнего с Южным, была сформулирована так: “…прочно занять Сталинградский рубеж западнее р. Дон и ни при каких условиях не допустить прорыва противника восточнее этого рубежа в сторону Сталинграда”. Директива эта была передана в 2 часа 45 минут 12 июля 1942 года.

14 июля 1942 года Малиновский докладывал в Ставку: “…по наблюдениям наших офицеров, Лопатин [временно командующий 9-й армией] сохранил управление войсками. Части 28, 57 и 38-й армий пробираются группами между наступающими немецкими танковыми колоннами в общем направлении на Миллерово, Каменск, а их командующие бежали за реку Дон в Казанскую, Вешенскую, Клетско-Почтовский. Москаленко (командующий 38-й армией) рапортует, что собирает свои войска на Дону между Калачом и Вешенской. Остатки этих армий будут влиты в существующие соединения. Имею сведения от разведки о том, что Верхняя Тарасовка горит и занята фашистами, эти данные проверяю. Авиация противника разбомбила узлы связи в Каменске, Ровеньках, Краснодоне, Лихой. Я со штабом в эту ночь переехал в район Красного Сулина”.

Далее Родион Яковлевич сообщил, что поскольку 28, 57 и 38-я армии как боевые единицы более не существуют, то невозможно сомкнуть с ними правый фланг Южного фронта на Дону в районе Серафимовича или Вешенской. Он считал, что “теперь необходимо принимать меры, чтобы остановить противника севернее железной дороги от Суровикино до Тацинской. Если этого не произойдет, то придется организовывать оборону по реке Северский Донец и далее на восток по Дону. В этом случае исключительно важное значение приобретает клин Константиновская, Ворошиловград, Таганрог”.

16 июля А.М. Василевский от имени Ставки предложил Малиновскому не отводить 9-ю армию за Северский Донец, а направить на восток в направлении Морозовска, усилив ее одним танковым корпусом.

Но Малиновский возразил: “Вывести армию Лопатина в район Морозовска в данной обстановке не представляется возможным. Учитывая, что из Верхнетарасовки до Морозовска по прямой почти 150 километров (для нашей пехоты это 6–8 тяжелых переходов с боями и днем и ночью, а для немецкой мотопехоты — максимум два), ее нужно выводить к югу в общем направлении на Каменск и Северский Донец и Военный совет фронта уже принял решение”.

Тем временем 16 июля пришло сообщение, что на стыке 12-й и 18-й армии немцы окружили 176-ю стрелковую дивизию, и Малиновский запросил разрешение на отвод левого фланга 12-й армии. Василевский прервал переговоры на несколько минут, чтобы переговорить со Сталиным, а вернувшись, заявил: “Ставка требует, чтобы ей твердо и прямо сказали: в состоянии ли вы имеющимися силами и средствами удержать занимаемый выступ и выделить кроме отряда Коротеева [генерал-майор К.А. Коротеев был в то время помощником командующего Южным фронтом] еще дополнительно какие-либо части для прикрытия участка между реками Северский Донец и Цимла?”

Малиновский честно ответил: “Нет, не в состоянии, учитывая положение 12-й и правого фланга 18-й армии, а так же то, что группа Лопатина еще не отошла на Северский Донец…

Военный Совет Южного фронта, обсудив сложившееся положение, предлагает отвести войска за Дон с одновременным удержанием Ростовского укрепленного района по обводу”.

Через несколько минут разрешение на отход было дано.

Но утром 21 июля немецкие войска форсировали Северский Донец. 18, 12 и 56-я армии отошли на обвод Ростовского укрепрайона. На следующий день состоялись переговоры по прямому проводу Военного совета Южного фронта со Ставкой:

“Совершенно Секретно.

Переговоры по прямому проводу товарища Сталина с т.т. Малиновским, Лариным и Корниец (Южный фронт).

22. VII.1942 г.

У аппарата Малиновский, Ларин и Корниец.

У аппарата Сталин. Здравствуйте. Не можете ли Вы теперь же взять на себя оборону южного берега Дона от Батайска до Цимлянская включительно, с тем, чтобы расположенные на этом берегу части Северо- Кавказского фронта перешли к Вам в подчинение?

Малиновский. Здравия желаем. Докладываем:

1. Обстановка сегодня с утра резко усложнилась. Поэтому мы начнем докладывать обстановку, наши мероприятия для получения от Вас указаний.

Докладываю: высланный нами офицер связи из штаба 51 армии доложил, что по полученным данным в Штарме к 5.00 22.VII противник форсировал Дон у Цимлянская и силами до одной дивизии занял: Красноярская, Попов, Богучары. Также противник переправился у Николаевская и занял Морозов, Дубенцовская, Пирожок. Данных об участке Константиновская в Штарме-51 нет. Наша авиация, проводя разведку Дона и возвращаясь с разведки наблюдала: в 11.40 22.VII со стороны Западно-Кагальницкий в направлении Обливной двигалось 15 танков и 60 машин. В это же время от Висловский в направлении Большая Орловка двигалось 25 танков и 150 машин. И по направлению от Золотаревская на Нижний и Верхний Соленый двигалось 200 автомашин, причем наши разведчики из этой последней колонны были обстреляны зенитным огнем и над этой колонной в воздухе ходило 2 «Мессершмитта». Для уточнения принадлежности этой колонны и обстановки в этом районе выслана наземная разведка и повторная воздушная разведка и командир штаба. Кроме того, на переправу через Манычский канал в район Веселый в срочном порядке выдвигаю собравшиеся кое-какие части 9 армии, собравшиеся в районе Верхний Хомутец общей численностью от полутора до двух тысяч бойцов с задачей удерживать эти переправы и не допустить противника через Манычский канал на юг. С этим приказом час тому назад выехал командир штаба, а вслед за ним т. Лопатин с тем, чтобы передать эти силы под командование командира 5 кавкорпуса Пархоменко.

Завтра утром Лопатин готовится вылететь к Вам.

Принимаем все возможные меры к переброске 68 стрелковой бригады из района Батайск в район Веселый на усиление этой группы Пархоменко.

2. На участке 56 армии противник сегодня с 9 часов утра перешел в наступление на фронте Камышевка — Каменный Брод с танками и мотопехотой и на участке Несветай — Генеральское до 100 танков прорвали обвод у Генеральская и наступали на Султан — Салы. В 16 часов захватили Султан — Салы, а в 17 часов Красный Крым.

Дан радиоприказ командарму 56, используя свои резервы уничтожить танки и частями 216 сд занять обвод А в районе Красный Крым. Частями 16 стрелковой бригады на направлении Чалтырь и 31 дивизией обвод А от реки Аксай до Щепкин. Подчинил командарму-56 176 сд в районе Раковка — Большой Лог. Командарму-18 приказал отошедшими дивизиями в район Ростов, их у него 3 дивизии, прочно занять для обороны Ростовский обвод В и продолжать переправу войск на южный берег Дона, собирая армию в районе Красноармейск, станица Злодейская, станица Кагальник.

Военный Совет ночью работал на переправах. Переправлялась артиллерия 68 бригады и автотранспорт по переправам через остров Зеленый и по железнодорожному мосту.

С 6 часов утра противник опять сильно бомбит ростовские переправы. После переговоров с Вами члены Военного Совета опять выезжают на переправы для ускорения переброски войск на южный берег Дона.

3. Имеем достоверные данные, добытые перехватом радиодонесения румын за 21 июля, из которого видно: группировка противника на фронте Бирюково, Матвеев Курган действует армейская группа Руофф, далее на фронте Каменск — Бирюково 17 немецкая армия, с фронта Каменск — Белокалитвенская в направлении Новочеркасск 1-я танковая армия и с фронта Белокалитвенская — Тацинская в направлении также на Новочеркасск — 4-я танковая армия и с фронта Тацинская — Морозовский в направлении на юг на Цимлянская — Николаевская 2-я танковая армия.

В этом же донесении румыны сообщают в свой Генштаб, что наступление немцев на Воронеж и севернее успеха не имеет, а бои за Кавказ начнутся в ближайшее время армейской группой А Листа в составе перечисленных танковых армий, 17 армии и армейской группы Руофф, а армейская группа Б всеми силами союзников, итальянской, румынской и венгерской армиями будут нести оборону по реке Дон и наступать на Волгу.

4. Очень необходимо быстро усиливать 51 армию силами, причем главным образом танковыми и моторизованными за счет закавказцев и действовать группой 64 армии и танковыми бригадами со стороны Сталинграда в общем направлении на Ремонтная и вдоль южного берега Дона.

5. По только что полученному донесению с прибывшим нашим офицером связи, 37 армия переправила части 295 сд в район Костылевский, 230 сд в район Елкин и переправляет 74 сд, собирая ее в Калинин.

Противник занял Мелеховская и пытался форсировать реку Дон, но его атаки отбиты, штаб 37 армии занимает Калинин, под прикрытием 110 кд, занимающей оборону по Дону от Семикаракорская до Багаевская. Отдан приказ 37 армии двинуться в район Нижний и Верхний Соленый, Большая Орловка и если успею, захвачу рубеж по реке Сал и если это удастся, буду выдвигать 37 армию на усиление частей 51 армии на участке Николаевская, Константиновская. Артиллерию свою 37 армия также переправила.

6. Очень нуждаемся в горючем для авиации, которое разыскиваем по всем железным дорогам, но указанных нам номеров транспортов с горючим и вообще какого бы то ни было авиагорючего найти не можем.

В связи с создавшейся обстановкой крайне необходимо подчинить нам 51 армию и все части, расположенные от Семикаракорская до Батайска. Им нужно давать немедленно приказы, вытекающие из сложившейся обстановки. Неясность подчинения пагубно отражается на боевых действиях и управлении.

Считаем, что вся авиация вместе с нашей авиацией Северо-Кавказского фронта и авиацией Сталинградского фронта должна действовать по противнику от Цимлянская до Ростова. Необходимо резкое усиление авиации для борьбы против этих танковых армий и принять все меры подачи авиагорючего.

У нас все.

Сталин. Ваши разведывательные данные малонадежны. Перехват сообщения полковника Антонеску у нас имеется. Мы мало придаем цены телеграммам Антонеску. Ваши авиаразведывательные сведения тоже не имеют большой цены. Наши летчики не знают боевых порядков наземных войск. Каждый фургон кажется им танком, причем они не способны определить — чьи именно войска двигаются в том или ином направлении. Летчики-разведчики не раз подводили нас и давали неверные сведения. Поэтому донесения летчиков-разведчиков мы принимаем критически и с большими оговорками. Единственно надежной разведкой является войсковая разведка, но у вас нет именно войсковой разведки или она слаба у вас.

Критический разбор всех авиадонесений приводит к следующим выводам:

1. У переправ на Дону от Константиновской до Цимлянской у противника имеются лишь незначительные группы.

2. Наши липовые командиры объяты страхом перед немчурой, у страха, как известно, глаза велики и, конечно, понятно, что каждая маленькая группа немцев рисуется как пехотная или танковая дивизия.

Вы должны немедленно занять южный берег Дона до Константиновской включительно и обеспечить оборону южного берега Дона в этой зоне. В этом районе южный берег Дона гористый и высокий, а северный — низкий. Следовательно, при известной распорядительности, можно бы обеспечить эту зону. Все части Северо-Кавказского фронта, стоящие в этой зоне, подчиняются Вам. Авиация Южного фронта и Северо- Кавказского фронта должна быть объединена в Ваших руках. Что касается района от Константиновская до Верхне-Курмоярская — его будет обеспечивать авиация Сталинградского фронта. Какие имеются у Вас замечания?

Малиновский. Неясно, кому будут подчинены части, занимающие Дон от Константиновской на восток? Остальное все понятно. На основании Вашего указания подчиняю себе все части от Константиновской до устья Дона и объединяю авиацию в своих руках.

Сталин. Район от Константиновская до Верхне- Курмоярская пока останется у Буденного, а потом, смотря по обстановке, будет переподчинен либо Вам, либо Гордову, который с сегодняшнего дня назначен командующим Сталинградским фронтом вместо Тимошенко. Все.

Малиновский. Все понятно. Будем действовать и ожидать Вашего приказа.

Сталин. Соответствующий приказ Ставки будет передан Вам, Буденному и Сталинградскому фронту, а Вы можете немедленно приступить к делу, исполнению, согласно полученного указания. Все.

Малиновский. Приступаем к исполнению. Все”» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 489. Л. 65–70).

Два дня спустя, 24 июля, немцы заняли Ростов. Прав оказался Малиновский, а не Сталин, и в перехваченном румынском донесении немецкие планы были отражены совершенно правильно.

После войны, в 1946 году, отвечая на вопрос журнала «Огонек», «Какой день войны Вам наиболее памятен?», маршал ответил:

«Всего памятнее мой самый горький день войны — когда пришлось оставить Ростов. Когда не удалось задержать гитлеровскую военную машину, я пережил глубочайшее горе. С тех пор, где бы ни приходилось сражаться, меня ни на день не оставляла мысль о Ростове. С этой мыслью я дрался и под Сталинградом, когда 2-я гвардейская преградила путь танковой группе Манштейна.

И, наконец, пришел долгожданный час: в ночь на 14 февраля 1943 г. начался штурм Ростова. В шесть утра город был освобожден. А через три часа мы вместе с Н.С. Хрущевым уже были на улицах Ростова и видели на глазах ростовчан слезы радости. Это был мой первый радостный день в ту войну».

Отметим, что Ростов, судя по всему, Малиновский оставил на свой страх и риск, не дождавшись приказа сверху. Тем самым он спас оставшиеся войска Южного фронта от окружения, которое грозило им после форсирования немцами Северского Донца, но заслужил немилость Сталина. Вождь в связи с падением Ростова-на-Дону издал 28 июля свой знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад!». Уже после войны, читая мемуары Манштейна «Утерянные победы», Родион Яковлевич обратил внимание на следующее высказывание фельдмаршала по поводу Сталинградской битвы: «Паулюс должен был сказать себе, что после своей речи в Спортпаласе Гитлер никогда не согласится оставить город. Имя этого города было связано для диктатора с его военным престижем. Таким образом, единственно возможным было бы, выведя армию из района Сталинграда, поставить Гитлера перед свершившимся фактом, тем более что Главное командование, как об этом было достоверно известно, таинственно молчало в течение 36 часов. Правда, вполне возможно, что подобные действия могли бы стоить генералу Паулюсу головы». Фразу о свершившемся факте Малиновский продолжил: «А самому Паулюсу быть расстрелянным». А слова о 36 часах прокомментировал так: «Это напоминает мне Ростов в 1942». Как можно понять, Ставка тоже в течение длительного времени не отвечала на просьбу Родиона Яковлевича об оставлении Ростова, чтобы в случае чего его можно было обвинить в неисполнении приказа удерживать город любой ценой. Тем более, что заместителя командующего Южным фронтом по укрепрайонам Ростовского оборонительного района генерал-майора Платона Васильевича Черняева убили на переправе через Дон еще 23 июля.

Родион Яковлевич очень точно вскрыл неприятельскую группировку на юге и определил направления основных ударов. Верховный же главнокомандующий думал, что немцы наносят мощный удар не только в направлении Сталинграда и Кавказа, но и у Воронежа в обход Москвы с юга, а на донских плацдармах у Ростова у немцев не танки, а фургоны. Поэтому резервов Малиновскому не давал, а тратил их в бесполезных и безрезультатных контрударах на Воронежском направлении, где немецкие войска давно уже перешли к обороне. И как раз для того, чтобы свалить вину с больной головы на здоровую, 28 июля появился приказ № 227, где утверждалось, будто «часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором». Но в глубине души Сталин понимал, что Малиновский оказался прав, и, хотя и снял его с командования Южным фронтом, доверие к Родиону Яковлевичу сохранил. Вскоре Малиновский был назначен командовать элитной 2-й гвардейской армией, а потом опять оказался во главе фронта.

Е.Е. Мальцев вспоминал:

«Учитывая реально сложившуюся обстановку, командующий Южным фронтом генерал-лейтенант Р.Я. Малиновский в целях улучшения оперативного положения приказал в ночь на 28 июля отвести войска левого крыла фронта на рубеж, проходивший по южному берегу реки Кагальник и Манычскому каналу. Но к этому времени противник усилил свои войска свежими резервами и обрушил на наши части и соединения новые мощные удары. В этих условиях они далеко не всегда могли организованно отойти на указанные рубежи. Штабы фронта и некоторых армий часто теряли связь со своими войсками и не всегда имели точные данные о положении подчиненных частей. За двое суток танковые силы врага значительно продвинулись на сальском направлении.

К концу дня 28 июля между армиями фронта образовались большие разрывы, оборона была нарушена. Войска, особенно правое крыло фронта, будучи не в состоянии сдерживать натиск значительно превосходящих сил гитлеровцев, продолжали отступать на юго- восток.

В эти дни мне довелось встретиться с Родионом Яковлевичем Малиновским. Похудевший и осунувшийся, с серым от бесконечной усталости лицом, в пыльной одежде, командующий фронтом все-таки сохранял свойственные ему бодрость и подвижность. Но нельзя было не догадаться, какое тяжелое бремя лежало сейчас на душе генерала Малиновского.

Сдержать танковые дивизии врага нечем. Против тысячи с лишним фашистских танков у командующего Южным фронтом — чуть более ста, против тысячной армады самолетов — 130 машин. А войска фронта получили приказ прикрыть огромную территорию, отстоять богатства Кавказа. И без того молчаливый, Родион Яковлевич, говорили, теперь часами не произносил ни слова, погруженный в тяжелые раздумья.

— Отступать? — повторял он иногда сокрушенно один и тот же вопрос. — Но до каких пор? Ведь у нас появится достаточно сил, чтобы остановить врага! Пока мы пытаемся перешибить плетью обух… А это затея бесперспективная. Необходимы свежие силы… И мы их обретем…

28 июля Южный и Северо-Кавказский фронты преобразовались в один — Северо-Кавказский. Командующим Северо-Кавказским фронтом был назначен Маршал Советского Союза С.М. Буденный, которому в оперативном отношении подчинялись Черноморский флот и Азовская военная флотилия. Заместителями командующего стали генерал-лейтенант Р.Я. Малиновский и генерал-полковник Я.Т. Черевиченко, начальником штаба фронта — генерал-лейтенант А.И. Антонов».

У вермахта не было достаточных сил, чтобы удержать все расширявшийся фронт наступления. Даже если бы не произошло окружения армии Паулюса, немцам пришлось бы отдать все, завоеванное в летней кампании, и без всяких шансов предпринять в 43-м году в России новое наступление со стратегическими целями. После того, как не удалось уничтожить советские войска в районах Воронежа, Ворошиловграда, Миллерова и Ростова, операция «Блау» — план немецкого наступления на Юге летом 42-го — фактически провалилась. К концу июля Брянский, Юго-Западный и Южный фронты Голикова, Тимошенко и Малиновского, пусть и с большими потерями, но смогли отступить за Дон, хотя и удостоились за это нелестного приказа № 227. Но на самом деле это отступление спасло Красную армию. Западнее Дона немцы смогли захватить всего 88 689 пленных, 1007 танков и 1688 орудий, что было значительно меньше, чем под Харьковом и в Крыму. За Ростовом немецкий фронт все увеличивался, и для его удержания у немцев не хватало сил. У Сталина же были большие резервы. На 1 мая 1942 года в резерве Ставки имелось 10 стрелковых и 4 кавалерийские дивизии, 15 стрелковых и мотострелковых и 3 танковые бригады. Во внутренних округах насчитывалось 74 стрелковые и горнострелковые, 19 кавалерийских дивизий, 60 стрелковых, мотострелковых и воздушно-десантных, 23 истребительные и 85 танковых бригад, не считая 15 дивизий и 8 бригад оперативных войск НКВД, предназначенных для ведения боевых действий. Кроме того, в составе группировок войск в Иране и на Дальнем Востоке насчитывалось 40 дивизий и 36 бригад, значительная часть которых была в дальнейшем использована на советско- германском фронте. И все время формировались новые дивизии и бригады. У немцев же резервов практически не было. С октября 1942 и по март 1943 года они смогли перебросить на Восток лишь 13 пехотных и 4 танковые дивизии, сформированные или восстановленные на Западе, и 16 только что сформированных авиаполевых дивизий, обладавших низкой боеспособностью.

Генерал-лейтенант Алексей Иванович Нестеренко, с мая 1942 года возглавлявший оперативную группу гвардейских минометных частей Южного фронта, вспоминал: «Утром 7 августа в Белореченской мы встретились с Р.Я. Малиновским, доложили ему о состоянии своих частей и отданных нами боевых распоряжениях. Как всегда, Родион Яковлевич спокойно и внимательно выслушал нас и рекомендовал выехать в Майкоп, чтобы гвардейскими минометными дивизионами усилить оборону этого очень важного направления.

В своем штабе мы срочно оформили приказ, устно отданный в Лабинске, и выехали в Майкоп. В приказе гвардейским минометным частям ставилась совершенно самостоятельная задача — держать оборону, прикрывать отход наших войск к Майкопу и вести борьбу с танками противника…

В ночь на 9 августа штаб опергруппы разместился в Хадыженской, на ее северо-западной окраине. Утром мы должны были представиться Маршалу Советского Союза С.М. Буденному. Штаб готовил нам справку о состоянии частей. И вдруг неожиданно появился Москвин. Вид у него был озабоченный.

— Что случилось, Арсений Петрович? — спросил я.

— Танки противника форсировали реку Лаба южнее Лабинска, обходят нас справа, идут на Майкоп. Все попытки гитлеровцев форсировать Лабу на участке Курганная, Лабинск нами отбиты. Прошу разрешения срочно отвести дивизионы к Майкопу.

Москвин был прав: следовало немедленно снимать дивизионы с рубежа реки Лаба и перебрасывать их на оборону Майкопа. Однако для этого нам требовалось разрешение маршала С.М. Буденного. Ломаковский, Москвин и я срочно выехали к нему. Мы ехали с тревожным сообщением и крайне неприятной просьбой… Но другого выхода у нас не было. Если наши части не отойдут к Майкопу, фашистские танки и мотопехота могут ворваться в него и закрыть выход в горы.

Около пяти часов утра мы подъехали к ВПУ фронта. Наше внезапное появление и просьба взволновали Семена Михайловича Буденного. Нам пришлось выслушать немало горьких упреков. Однако обстановка была такова, что нельзя было не согласиться с нашими доводами. Требовалось отвести “катюши” и готовиться к решительным боям в горах.

Получив разрешение, мы вернулись в свой штаб. Начальник штаба по радио дал команду дивизионам отходить к Майкопу.

К вечеру 9 августа танковые подразделения и мотопехота противника ворвались в Майкоп. Наши части успели отойти за реку Белая: 67 гмп — с 12-й армией, а дивизионы Москвина, Сидорова и Кабульникова — с 18-й армией. Из станицы Саратовской мы сумели переправить за Гойтхский перевал большое количество снарядов М-13 и М-8 оперативной группы ГМЧ Северо-Кавказского фронта. В дальнейшем этими снарядами мы обеспечивали свои части».

Майкоп был легко занят немцами во многом потому, что в городе действовало разведывательно-диверсионное подразделение полка «Бранденбург-800» во главе с лейтенантом Адрианом фон Фелькерзамом, переодетое в форму военнослужащих НКВД. Они уничтожали или захватывали узлы связи, передавали ложные радиосообщения, сеяли панику. Тем же, кто смел усомниться в полученных от сотрудников НКВД инструкциях, сразу припоминали приказ № 227. Людям Фелькерзама удалось также захватить часть оборудования для добычи нефти, не допустив его уничтожения. Немцы даже наладили символическую добычу майкопской нефти, но какого-либо практического значения она не имела. Нефтеперерабатывающих заводов в Майкопе не было, а до ближайших НПЗ в Грозном или Баку немцы так и не дошли. Отправлять же майкопскую нефть на переработку в Германию значило бы давать дополнительную нагрузку на единственную и без того перегруженную железную дорогу, по которой снабжалась кавказская группировка немцев.

Но за оборону Майкопа Малиновский непосредственной ответственности не нес и наказан не был.

И.В. Тюленев вспоминал:

«После падения Краснодара и Армавира на всем пространстве от рек Урух и Терек до Кубани, по сути дела, оставалась лишь небольшая группа войск генерал-лейтенанта Р.Я. Малиновского. Немцы получили возможность беспрепятственно наступать в направлениях Черкесск; Буденновск — Моздок; Буденновск — Георгиевск — Прохладный; Ворошиловск — Минеральные Воды — Пятигорск — Нальчик. Нависла угроза над богатейшими районами Северного Кавказа… формировались и уходили к Минеральным Водам на помощь группе генерала Малиновского подвижные отряды…

На орджоникидзевско-грозненском направлении беззаветно сражались части генерала Р.Я. Малиновского. В районе Минеральных Вод они неоднократно контратаковали противника, наносили ему большие потери и все же во второй половине августа вынуждены были отойти в район Пятигорск, Прохладный, Нальчик. Части генерала Р.Я. Малиновского успешно отражали неоднократные попытки немцев прорваться к этим городам и сами контратаковали гитлеровцев, пытавшихся с ходу овладеть оборонительным районом на реке Баксан. Многие населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки».

25 августа Малиновский был назначен командующим 8-й Резервной армией, которая 27 августа была переименована в 66-ю армию и включена в состав Сталинградского фронта. В конце сентября Сталинградский фронт был переименован в Донской, и его возглавил К.К. Рокоссовский.

В сентябре 1942 года 66-я армия под командованием Малиновского в составе Донского фронта пыталась прорваться к Сталинграду с севера и окружить вражескую группировку. Командующий Донским фронтом Константин Константинович Рокоссовский рассказывал, как трудно ему было в первый раз разыскать Малиновского:

«Прибыв на командный пункт 66-й армии, я не застал там командарма. “Убыл в войска”, — доложил начштаба армии генерал Корженевич и хотел было вызвать командарма на КП, но я сказал, что сам найду его. Я побывал на командных пунктах дивизий, полков. Добрался до КП батальона, где, узнав, что командарм в одной из рот, решил отправиться туда. Нужно сказать, что в тот день здесь шла довольно оживленная артиллерийско-минометная перестрелка, и было похоже, что противник подготавливает вылазку. Где в рост по ходу сообщения, а где и согнувшись в три погибели, по полузасыпанным окопам добрел я до самой передовой. Здесь и увидел среднего роста коренастого генерала. После церемонии официального представления друг другу и краткой беседы я намекнул командарму, что вряд ли есть смысл ему самому лазить по ротной позиции. Родион Яковлевич замечание выслушал со вниманием. Лицо его потеплело:

— Я сам понимаю, — улыбнулся он, — но уж очень начальство донимает, вот и ухожу от него подальше. И людям, когда я здесь, все же спокойнее.

Расстались мы друзьями, достигнув полного взаимопонимания».

Советские потери во время уличных боев многократно превышали немецкие, поскольку немецкие войска были лучше приспособлены для ведения таких боев, разработали тактику штурмовых групп и организовали взаимодействие пехоты, артиллерии, танков и авиации. Поэтому уже после войны маршал Родион Малиновский, в бытность его министром обороны, утверждал, что оптимальным образом действий для советских войск летом и осенью 1942 г. было бы преднамеренное отступление за Волгу с предварительной эвакуацией населения Сталинграда и оборудования основных сталинградских заводов. Тогда советская пехота не несла бы тяжелых потерь в уличных боях, а советская артиллерия с левого берега Волги непрерывно обстреливала бы позиции немецких войск в Сталинграде, что наносило бы им серьезные потери. Имея перед собой за Волгой мощную группировку советских войск, 6-я немецкая армия не рискнула бы продолжать наступление к Астрахани. К тому же флангам Паулюса тоже угрожали бы сильные советские армии. Но из соображений престижа Сталин не хотел сдавать Сталинград и требовал, чтобы прижатые к Волге бойцы Чуйкова любой ценой удерживали сталинградские руины. Поэтому предложение Малиновского не могло быть принято, хотя оно и имело свои резоны, и соотношение потерь в случае его реализации было бы более благоприятным для Красной армии.

22 октября 1957 года Хрущев выступил на партийном активе центральных управлений Минобороны, Московского военного округа и Московского округа ПВО. Он коснулся истории Сталинградской битвы:

«Можно поднять документы в Генеральном Штабе и проверить, — мы с Еременко А.И. написали Сталину, и изложили свою точку зрения и писали, — что если бы было, — а мы могли только так писать, — если бы, возможно было бы, если бы была возможность и если есть резервы вооружения, то мы видим, что у противника фланги пустые и мы провели разведку — такой был командир дивизии, фамилия у него украинская, на ченко кончается, — он стоял против румын и говорит, дайте мне разведку провести и он пошел [в действительности — полковник Е.Ф. Макарчук, командир 302 сд, который провел рейд на село Садовое в начале октября 1942 года].

Он пришел, он там набил столько людей, что мы его потом ругали. Он набирал кучами пленных. Они потом привозили отдельные части солдат и вели пропаганду против нас [имеется в виду убийство солдатами 302 сд пленных румын]. В других районах проведены такие же операции.

Противник сосредоточил свои усилия на Сталинград. Наша 28-я армия стояла в Астрахани, там совсем не было фронта, а были отдельные оазисы. Я убежден, что есть достаточное количество командиров, которые знают это время и эти места. Я не хочу сказать о том, что мы с Еременко были самыми умными и написали об этом. Тов. Рокоссовский — тоже написал об этом, я убежден. Покойный Ватутин, командовал Воронежским фронтом, он написал это же самое. Р.Я. Малиновский говорит, что я тоже написал об этом Сталину.

Это естественно, это же военные люди, это же не олухи царя небесного».

Свидетельство Хрущева — на сегодня единственное, где Малиновский упоминается среди соавторов плана Сталинградского контрнаступления.

Среди германских генералов было распространено мнение, что Сталинград вообще не стоило штурмовать, поскольку сам по себе стратегического значения он не имел, а как промышленный и транспортный центр был выведен из строя люфтваффе и артиллерией. Стремление овладеть Сталинградом приписывают политическим амбициям Гитлера, не в последнюю очередь — из-за названия города. Но мысль о том, что Сталинград надо было оставить, отведя войска за Волгу, не раз высказывал Малиновский. В 1965 году на одной из встреч с военными и интеллигенцией Родион Яковлевич сказал примерно следующее: «Я считаю, что Сталинград вообще не надо было оборонять. Проще было отвести войска на восточный берег Волги. Волга — слишком серьезная преграда, чтобы немцы смогли быстро форсировать ее. Те войска, которые были перемолоты в борьбе за город, лучше было бы использовать для контрударов по флангам противника. Тогда наши потери были бы гораздо меньше немецких, а так в ходе оборонительного сражения они оказались в несколько раз больше».

Тут надо заметить, что в случае, если бы советские войска ушли из Сталинграда, немцам не пришлось бы держать там столько сил и средств, поскольку они были бы прикрыты такой мощной преградой, как Волга в ее среднем течении. Тогда они имели бы возможность выделить достаточно сил для защиты коридора между Доном и Волгой, и окружения 6-й армии во всяком случае не последовало бы. Кроме того, часть дивизий из-под Сталинграда отправили бы на Кавказ, но это вряд ли бы позволило группе армий «А» достичь там решающего успеха. Правда, немцам все равно рано или поздно пришлось бы уйти из Сталинграда, но, возможно, не с такими потерями, какие были ими понесены в результате гибели 6-й армии. Что же касается идеи германских генералов не брать Сталинград, а ограничиться его разрушением с воздуха, то здесь экономия сил была бы все равно не так невелика. Ведь немцам пришлось бы на фронте реки Дон сдерживать натиск группировки советских войск, находившейся в районе Сталинграда.

Советские войска несли большие потери, пытаясь окружить армию Паулюса ударом с севера. Согласно журналу боевых действий, за 18 сентября 1942 года только в 258-й стрелковой дивизии (будущей 96-й гвардейской) 1-й гвардейской армии, соседней с 66-й армией, убито 978 человек, ранено 2030, пропавших без вести не установлено. Необходимо подчеркнуть, что те безвозвратные потери, которые поименно фиксировались в журнале боевых действий полков и дивизий, согласно опыту поисковиков, во всех случаях в несколько раз превышали безвозвратные потери, указанные в боевом донесении за тот же день, причем разница иногда могла составлять до 10 раз. Для сравнения, 6-я немецкая армия за декаду 11–20 сентября безвозвратно потеряла лишь немногим больше: 1538 убитых, 5846 раненых и 223 пропавших без вести. При этом все дивизии 6-й армии в этот период вели активные боевые действия: 11 и 12 и 18–20 отражали наступление более 20 советских дивизий и все десять дней вели наступление в Сталинграде.

Сравним потери 6-й армии по разным месяцам. В августе, когда боев в Сталинграде еще не было, они составили 6177 убитыми, 19582 ранеными и 946 пропавшими без вести, а всего 26 706 человек. В сентябре, когда уже шли уличные бои, Паулюс потерял 5194 убитыми, 19 615 ранеными и 780 пропавшими без вести, а всего 25 589 человек, т. е. на 1117 человек меньше, причем уменьшение произошло целиком за счет безвозвратных потерь.

Правда, в штурме города участвовал и 48-й танковый корпус 4-й танковой армии, но он действовал в южной части города, где бои были гораздо менее ожесточенными, чем в центре и на севере, в заводском районе. Позднее действующие в городе дивизии 4-й танковой армии были включены в состав 6-й армии. Потери же 4-й танковой в августе составили 2241 убитыми, 8705 ранеными и 240 пропавшими без вести, а всего — 11186 человек. В сентябре потери 4-й танковой армии уменьшились: 1619 убитыми, 5982 ранеными и 152 пропавшими без вести, а всего 7753 человека. За последнюю декаду сентября нет данных о раненых и пропавших без вести, но поскольку число убитых по сравнению с предыдущей декадой упало почти вчетверо, с 549 до 142, раненых и пропавших без вести не могло быть много. В октябре 6-я армия потеряла 4055 убитыми, 13 553 ранеными и 736 пропавшими без вести, а всего 18 344 человека, что на 7245 человек, или в 1,4 раза меньше, чем в сентябре. 4-я танковая армия в октябре потерь не имела. Наконец, за первые две декады ноября 6-я армия потеряла 1207 убитыми, 4658 ранеными и 199 пропавшими без вести, а всего 6064 человека, что на 5136 человек, или в 1,8 раза меньше, чем потери за первые две декады октября. 4-я танковая армия в ноябре понесла потери только в 1-м квартале и они были ничтожны — 1 убитый и 11 раненых. Таким образом, мы убедились, что, вопреки распространенному мнению, потери немецких войск с началом уличных боев в Сталинграде не возросли, а уменьшились. И это при том, что численность 6-й армии увеличивалась за счет включения в ее состав соединений 4-й танковой армии. Скорее всего, и соотношение потерь в этих боях для советских войск было менее благоприятным, чем во время боев в донских степях, в том числе за счет больших потерь при переброске подкреплений через Волгу. Немцы имели опыт в городских боях, первыми создали штурмовые группы, у них гораздо более четко было налажено взаимодействие между родами войск и был значительно выше уровень подготовки бойцов и командиров. С другой стороны, в условиях городских боев им гораздо труднее было использовать свое превосходство в мобильности. Да и возможности люфтваффе были более ограничены, поскольку существовал большой риск попасть по своим. Но гораздо важнее то, что немецкие солдаты и офицеры, лучше обученные и более инициативные и свободные в своих действиях, оказались лучше приспособлены к условиям городского боя.

Главное же, перелом в соотношении потерь советских и германских войск произошел еще в августе, т. е. до начала боев в Сталинграде. За январь 1942 года немецкие потери на Восточном фронте составили 87 082 человека, включая 18 074 убитых и 7175 пропавших без вести. Безвозвратные потери Красной армии (убитыми и пропавшими без вести) в январе 1942 года составили 628 тыс. человек, что дает соотношение потерь 24,9:1. За февраль 1942 года германские потери на Востоке составили 87 651 человек, в том числе 18 776 убитых и 4355 пропавших без вести. Советские потери в феврале достигли 523 тыс. человек и оказались больше немецких безвозвратных потерь в 22,6 раза.

В марте 1942 года германские потери на Восточном фронте составили 102 194 человека, в том числе 12 808 убитыми и 5217 пропавшими без вести. Советские потери в марте 1942 года — 625 тыс. погибшими и пропавшими без вести. Это дает нам «рекордное» соотношение 34,7:1. В апреле, когда советское наступление стало затухать, но потерь пленными советские войска несли еще довольно мало, немецкие потери составили 60 005 человек, включая 12 690 убитыми и 2573 пропавшими без вести. Советские потери в этом месяце были 435 тыс. погибшими и пропавшими без вести. Соотношение потерь получается 28,5:1.

В мае 1942 года Красная армия понесла большие потери пленными в результате своего неудачного наступления под Харьковом и удачного немецкого наступления на Керченском полуострове, но ее безвозвратные потери, по данным Наркомата обороны, составили 433 тыс. человек. Эта цифра, скорее всего, существенно занижена. Ведь одних пленных немцы в мае захватили почти 400 тыс., а по сравнению с апрелем, когда пленных почти не было, потери даже снизились на 13 тыс. человек, при падении индекса пораженных в боях всего на три пункта. Поэтому установить соотношение безвозвратных потерь в мае 1942 года не представляется возможным.

Советские безвозвратные потери за июнь составили 519 тыс. человек. Немецкие потери за этот месяц — 84 670 человек, включая 14 644 убитых и 3059 пропавших без вести. Соотношение безвозвратных потерь — 29,3:1.

За июль 1942 года германская сухопутная армия на Востоке потеряла 96 341 человека, в том числе 17 782 убитых и 3290 пропавших без вести. Советские потери в июле 1942 года составили всего 330 тыс. человек. Соотношение безвозвратных потерь оказывается равным 15,7:1.

Настоящий перелом в соотношении безвозвратных потерь произошел в августе 1942 года, когда немецкие войска наступали на Сталинград и Кавказ, а советские войска — в районе Ржева. За август 1942 года германская армия на Востоке потеряла 160294 человека, в том числе 31 713 убитыми и 7443 пропавшими без вести. Советские потери в этом месяце составили 385 тыс. погибшими и пропавшими без вести. Соотношение получается 9,8:1, т. е. оказывается наилучшим для Красной армии в 1942 году. Этот перелом почувствовал Гитлер, осознав, что шансов захватить Кавказ больше нет. Неслучайно именно в августе 1942 года фюрер, по свидетельству В. Шелленберга, впервые допустил возможность того, что Германия проиграет войну, а в сентябре последовали громкие отставки начальника Генерального штаба сухопутной армии Ф. Гальдера и главнокомандующего действовавшей на Кавказе группой армий «А» фельдмаршала В. Листа.

В сентябре немецкие потери на Востоке были равны 132 049 человек, включая 25 772 убитыми и 5031 пропавшими без вести. Советские безвозвратные потери достигли 473 тыс. человек, что дает соотношение безвозвратных потерь 15,4:1.

В октябре советские безвозвратные потери в 819 тыс. человек были многократно завышены за счет того, что были учтены неучтенные потери предыдущих месяцев, прежде всего мая. Поэтому достоверно установить соотношение потерь за этот месяц нельзя.

В ноябре германская армия потеряла на Востоке 47 928 человек, включая 9968 убитых и 1993 пропавших без вести. Советские потери убитыми и пропавшими без вести были равны 413 тыс. человек. Соотношение потерь повысилось до 34,5:1 за счет больших потерь в ходе советских наступлений под Сталинградом и на Ржевско-Вяземский плацдарм. Но в действительности, если принять во внимание большие безвозвратные потери германских союзников, превосходившие германские, то реальное соотношение потерь, вероятно будет близко к сентябрьскому и останется на уровне 15:1.

В декабре германская армия на Востоке потеряла 84 675 человек, включая 18 233 убитыми и 4837 пропавшими без вести. Безвозвратные потери Красной армии достигли 318 тыс. человек, что дает соотношение 13,8:1. Однако с учетом больших безвозвратных потерь румын и других германских союзников реальное соотношение потерь, вероятно, близко к августовскому.

Вероятно, если бы Гитлер в 42-м отказался от похода на юг, а после разгрома советских войск под Харьковом и в Крыму в мае предпринял бы генеральное наступление с Ржевско-Вяземского плацдарма, ему бы, учитывая охватывающее положение немецких войск, наверняка удалось бы окружить и уничтожить значительные силы Западного и Калининского фронтов. Тогда, вероятно, военная карьера Жукова, Конева, а возможно, и Василевского была бы окончена, зато Тимошенко и Малиновский, вероятно, сыграли бы в последующих сражениях более значительную роль. И даже если бы немцы не взяли Москву, они бы сократили линию фронта. На юге же они могли ограничиться захватом Ростова и Таманского полуострова. В этом случае вермахт избежал бы катастрофы, подобной Сталинградской, и война бы затянулась, возможно, на несколько месяцев. А тогда она, скорее всего, закончилась бы американской атомной бомбардировкой Германии.

К моменту начала Сталинградского контрнаступления Красная армия имела значительное численное превосходство над противником. На 1 ноября 1942 года в действующей армии насчитывалось 367 стрелковых и 24 кавалерийские дивизии, 36 УРов, 164 стрелковые, мотострелковые, воздушно-десантные, лыжные бригады, 15 истребительных бригад, 120 танковых и 18 механизированных бригад, всего 6 124 000 человек, 77180 орудий и минометов калибром свыше 76-мм (без зенитных), 1724 установки реактивной артиллерии, 7350 танков, 4544 самолета (только истребители, бомбардировщики и штурмовики, без авиации ПВО и ВМФ). В резерве Ставки на начало ноября находилось 27 стрелковых дивизий, 10 стрелковых и мотострелковых, 15 танковых бригад, насчитывавших более 350 000 человек, свыше 1000 танков и 1600 самолетов. Во внутренних округах находилось еще 9 стрелковых и 2 кавалерийские дивизии, 83 стрелковые, лыжные, мотострелковые, воздушно-десантные бригады, 32 танковые и 8 механизированных бригад. На Дальнем Востоке и в Иране оставались 29 дивизий, 15 УРов и 51 бригада. Кроме того, оперативные войска НКВД насчитывали 18 дивизий и 11 бригад, из них 5 дивизий — в составе Красной армии.

К 1 ноября немецкая армия на Восточном фронте имела 172 дивизии и 3 бригады, насчитывавшие около 3 млн. человек, 1288 танков (без штурмовых орудий), 1361 единицу истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков. Войска союзников имели 66 дивизий и 13 бригад. По числу расчетных дивизий на фронте Красная армия имела превосходство в соотношении 2,1:1. По количеству же резервов в тылу советское превосходство было подавляющим. Немцы вплоть до марта 1943 года смогли перебросить на Восточный фронт только 27 дивизий. Красная же армия, даже без войск в Иране и на Дальнем Востоке, имела в резерве и во внутренних округах, включая дивизии НКВД, не менее 131 расчетной дивизии, т. е почти впятеро больше. Под Сталинградом у Красной армии было 66 стрелковых и 8 кавалерийских дивизий, 6 УРов, 7 танковых и 1 механизированный корпус, 18 стрелковых и мотострелковых бригад, 1 истребительная бригада, 14 отдельных танковых бригад, 4 отдельных танковых полка. Им противостояли 53 дивизии и 2 малобоеспособных охранных соединения: 13 немецких, 5 итальянских, 18 румынских пехотных дивизий, 3 итальянские альпийские дивизии, 4 немецкие и 1 румынская танковые дивизии, 4 немецкие мотопехотные дивизии, 1 итальянская подвижная дивизия, 4 кавалерийские румынские дивизии, а также 1 немецкая и 1 итальянская охранные дивизии, что дает превосходство советской стороне в соотношении 1,8:1. С учетом же того, что 32 соединения союзников Германии по боеспособности заметно уступали немецким, перевес был еще более значительным. Немцы имели в районе Сталинграда 313 боевых самолетов, включая 175 исправных, румыны — 130, итальянцы — 60 и венгры — 25. С советской стороны насчитывалось 1916 самолетов, включая 1414 исправных. Кроме того, использовались 245 исправных самолетов авиации дальнего действия. Советский количественный перевес в воздухе был 4,1:1. А ведь уже в ходе контрнаступления ВВС действовавших под Сталинградом фронтов получили еще 387 самолетов.

В октябре Малиновский стал заместителем командующего Воронежским фронтом. Затем последовало успешное контрнаступление под Сталинградом и окружение армии Паулюса.

29 ноября 1942 года приказом Ставки Малиновский был назначен командующим 2-й гвардейской армией (бывшей 1-й Резервной). Его освободили от должности заместителя командующего войсками Воронежского фронта. Членом Военного совета армии был назначен И.И. Ларин, произведенный в генерал- майоры после упразднения института военных комиссаров в Красной армии 9 октября 1942 года.

3 декабря армия в 165 эшелонах начала выдвигаться по двум маршрутам: из районов Тамбов, Рада, Платоновка — на Балашов и из районов Моршанск, Мичуринск, Раненбург, Лев Толстой — на Грязи. 10 декабря войска начали выгружаться на станциях Иловля, разъезд Тишкин, Арчеда, Калинино, Липки, Началино, разъезд 586 км.

Первоначально 2-я гвардейская армия должна была в составе Донского фронта участвовать в ликвидации окруженной группировки Паулюса в Сталинграде.

Маршал Александр Михайлович Василевский, тогдашний начальник Генштаба, вспоминал: «Планом предусматривались расчленение и ликвидация окруженной группировки последовательно в три этапа: на первом этапе силами Донского фронта должны быть уничтожены четыре пехотные дивизии западнее реки Россошка; на втором этапе ударом Донского фронта, в основном 2-й гвардейской армии, в юго-восточном направлении на Воропоново и встречным ударом 64-й армии Сталинградского фронта через Песчанку также на Воропоново изолировать, а затем пленить вражеские войска в южной части окруженной группировки; наконец, на третьем этапе ударом всех действовавших на внутреннем фронте армий Донского и Сталинградского фронтов, в общем направлении на Гумрак, окончательно сломить сопротивление окруженного противника и покончить с ним».

10 декабря Сталин одобрил этот план, телеграфировав Жукову: «Я думаю, что план Василевского можно одобрить. Начало ввода в действие 2-й гвардейской армии приурочить к 18 числу. Всю операцию по ликвидации окруженного противника закончить к 25–26 декабря. Жду ответа».

Жуков не возражал, и 11-го план Василевского был утвержден.

Но 12 декабря началось наступление 4-й танковой армии Гота с целью деблокады 6-й армии Паулюса. Уже вечером этого дня Василевский задумался о повороте 2-й гвардейской армии против Гота. Он вспоминал: «…я отправился в Заварыгин, чтобы, уведомив Ставку, принять более решительные меры против гитлеровцев, наступавших от Котельникова. Связаться с Верховным Главнокомандующим мне сразу не удалось. Тогда я проинформировал об обстановке на юге командующего Донским фронтом К.К. Рокоссовского и оказавшегося в то время в его штабе командующего 2-й гвардейской армией Р.Я. Малиновского о том, что намерен просить Ставку по мере прибытия соединений 2-й гвардейской армии немедленно направлять их к югу от Сталинграда, навстречу наступавшим войскам Манштейна. Я предложил Малиновскому тотчас приступить к организации переброски уже готовых частей и соединений его армии форсированным маршем на реку Мышкову, чтобы, упредив противника, дать ему на рубеже Мышковы решительный отпор. Следует заметить, что к тому времени из 165 железнодорожных эшелонов, занятых перевозкой гвардейцев, в район к северо-западу от Сталинграда прибыли и разгрузились только 60. С ними же прибыли штаб армии и 1-й стрелковый корпус».

Ночью на 13-е декабря состоялся разговор Василевского со Сталиным. Сначала Верховный главнокомандующий не согласился с начальником Генштаба и сказал, что рассмотрит вопрос о повороте 2-й гвардейской армии на заседании ГКО. Лишь около 5 утра санкция Сталина на передачу армии Малиновского в Сталинградский фронт и использование ее против котельниковской группировки была наконец получена.

Против того, что у него отнимают 2-ю гвардейскую, горячо протестовал Рокоссовский. Василевский рассказывал: «…командующий Донским фронтом мой друг К.К. Рокоссовский не был согласен с передачей 2-й гвардейской армии Сталинградскому фронту. Более того, настойчиво просил не делать этого и пытался склонить на свою сторону И.В. Сталина.

Уже после войны он не раз вспоминал об этом.

— Ты был все же тогда не прав, — говорил Константин Константинович. — Я со 2-й гвардейской еще до подхода Манштейна разгромил бы оголодавшие и замерзающие дивизии Паулюса».

Вероятно, возражения Рокоссовского несколько задержали отдачу соответствующей директивы, которая была получена Василевским только 14 декабря в 22 часа 30 минут.

Тем самым Сталин окончательно санкционировал поворот 2-й гвардейской армии против Гота, который фактически осуществлялся уже с 13 декабря по инициативе Василевского, основывавшегося на устном согласии Сталина.

По словам Александра Михайловича, «в ночь на 14 декабря последовало и еще одно очень важное решение Ставки: изменить направление главного удара Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов. Если по плану операции “Сатурн” оно намечалось прямо на юг, через Миллерово на Ростов, в тыл всей группировке противника на южном крыле советско-германского фронта, то теперь было решено после разгрома итальянской армии на среднем течении Дона направить удар на юго-восток, в сторону Морозовска и Тормосина, то есть в тыл деблокирующей группировке Манштейна».

Поскольку это решение Ставки представляет особый интерес и вызывает у некоторых пишущих об этом сомнения в его правильности, позволю себе остановиться на нем подробнее. Прежде всего, чем же руководствовалась Ставка, отказываясь от проведения в жизнь столь важного и уже подготовленного к выполнению стратегического решения? Ответ на этот вопрос дает директива Верховного главнокомандующего от 13 декабря, адресованная Воронову, Ватутину и Голикову. В ней отмечалось, что в конце ноября, когда задумывалась операция «Сатурн», обстановка для нее была благоприятная и операция была вполне обоснована. «В дальнейшем, однако, обстановка изменилась не в пользу нас. Романенко и Лелюшенко стоят в обороне и не могут двигаться вперед, так как за это время противник успел подвести с запада ряд пехотных [в документе — стрелковых] дивизий и танковых соединений, которые сдерживают их. Следовательно, удар с севера не встретит прямой поддержки с востока от Романенко, ввиду чего наступление в сторону Каменск — Ростов не может получить успеха». Далее Верховный замечал, что 2-я гвардейская армия не может быть использована для операции «Сатурн», так как работает на другом фронте.

Теперь задачей 2-й гвардейской армии было совместно с 51-й армией разбить котельниковскую группировку противника, занять Котельниково и прочно там закрепиться.

В этот драматический период, вероятно 15 декабря, состоялся следующий разговор по прямому проводу:

«Где Малиновский?

Малиновский сейчас в войсках.

Постоянное место там, откуда мы говорим. Значит, он у Вас. Точно.

Минутку сию выясню.

О нем запрашивает Главный хозяин. Прошу уточнить, где именно Малиновский.

О товарище Малиновском. Сейчас вернулся и доложил сам Главному хозяину. Минут пять просили подождать, будут указания ему.

Мне непонятно два последних данных. Я имею данные от Коровякова о том, что на 18.00 14.12/42 года мы имели прибывших всего 573 427 У плот по его данным прибыло 678 427, который донес, что полностью прибыл управление плот герой гавань привал сенокос природа и половина гудрон. Ваши данные на 24.00 видимо запоздали.

Только что сообщили, что товарищу Малиновскому указаний не будет, но приказали к 9.00 дать точно место нахождения».

Вспомогательный пункт управления Малиновского находился на южной окраине хутора Верхне-Царицынский. В 6.00 17 декабря было издано боевое распоряжение по 2-й гвардейской армии. Оно гласило:

«1. Противник ударом с юго-запада в северном и северо-восточном направлениях пытается соединиться с блокированной Сталинградской группировкой.

2. Войска армии, прочно удерживая занимаемые рубежи, подготавливают контрудары с целью ликвидации возможного прорыва противника.

3. 1 гв. СК силами 98 сд подготовить контрудары.

1) Пятый Таврический на Ниж. Кумский.

2) Пятый Таврический на Громославка.

4. 13 гв. СК силами 3 гв. сд.

1) свх. Крепь на Ивановка.

2) ферма № 1 на Васильевка.

5. 2 гв. МК.

1) из района Кош (6 км. юго-зап. Зеты) в напр. отм. 164,0, Ивановка, Громославка.

2) свх. им. Юркина (10 км юж. Зеты) на Тевектенерово, Капкинка.

3) вдоль ж.д. на ст. Абганерово, Гнилоаксайская.

4) на север в направлении Нариман, Гавриловка.

Учесть, что в Гнилоаксайской стоит танковая бригада и в Аксай 13 тбр, которые могут участвовать в совместной контратаке.

6. Результаты рекогносцировки доложить в штарм к исходу 17.12.42.

Командующий 2 гв. А

Генерал-лейтенант Малиновский

Член Военного Совета генерал майор Ларин».

17 декабря 1942 года в 18.30 Малиновский отдал боевой приказ № 3:

«1. Противник, силою до 60-100 танков, повел наступление со стороны балка Нежинская в общем направлении на Громославка и к 15.00 17.12.42 сбил 20 истр. бригаду с рубежа выс. 140, 9, продолжая наступление по дороге на Громославка. К этому времени отходящие части 20 ИБр. отмечались в районе выс. 121, 3. До батальона пехоты с бронемашинами в 15.00 17.12. были замечены в балке Рассыпная.

2. Части 4 мех. корпуса удерживая рубеж клх. Им. 8 марта, выс. 147, 0, Заготскот, наносят группой танков удар во фланг наступающему противнику со стороны Заготскот.

Части 13 тк удерживают район непосредственно к западу от Кругляков.

3. 1 гв. ск подчинив себе 87 сд (без 1382 сп), 98 сд к 5.00 18.12.42 занять подготовленный рубеж для обороны Ниж. Кумский, Ивановка и ни в коем случае не допустить прорыва противника на север. Штакор 1 гв. ск — Ерико-Крепинский.

Справа на рубеже Кобылевский, Нижне-Кумский обороняются два полка 300 сд.

Остальные подходящие части корпуса сосредотачивать в районе Ново-Петровский, Пятый Таврический, Ерик (Ерико-Крепинский).

Граница слева — (иск.) Рубежный, (иск.) свх. Крепь, Ивановка, Шестаков.

4. 18 гв. ск подчинив 1382 сп 87 сд, 3 гв. сд к 5.00 18.12.42 занять подготовленный для обороны рубеж (иск.) Ивановка, Капкинка (Капкинский), заняв сильным ПО Бирзовой, и ни в коем случае не допустить прорыва противника на север.

Штакор 13 гв. ск — свх. Крепь.

Остальные части корпуса сосредотачивать в районе Бузиновка, свх. Крепь, (иск.) Зеты.

5. 2 гв. мк занимая район Зеты, свх. им. Юркина (12 км южн.), разъезд 74 км, сильными отрядами занимать Тевектенерово, ст. Абганерово, учитывая, что этот рубеж занят частями 38 гв. сд. Войти в связь с танковой бригадой на ст. Гнилоаксайская и с танковой бригадой в Аксай, имея в виду совместно с ними нанести контрудар противнику по особому приказу, действующему в районе выс. 149, 6, Заготскот, Шестаков перед рубежом обороны 1 и 13 гв. ск.

6. Мой ВПУ — Верхне-Царицынский, штарм — Колпачки.

Донесения присылать мне на ВПУ к 24.00 17.12.42 и далее каждые три часа о выступлении соединений и о готовности обороны».

В 16.00 18 декабря Малиновский и Ларин издали новый приказ:

«1. Противник силами до 100–150 танков и мотопехоты в течение 16–18.12.42 ведет упорные атаки с целью прорваться на север в районе Верх. Кумский.

2. Решительным упорством наши войска успешно отбивают и отбрасывают противника к югу, выбив его из Верх. Кумский.

3. С целью решительного уничтожения противника сев. р. Аксай части 4 мех. корпуса и усиленной 87 сд 19.12.42 переходят в контратаку, уничтожают пр-ка и выходят на р. Аксай.

Приказываю:

4. 4 мех. корпусу со всеми средствами усиления, сковывая пр-ка на фронте выс. 143, 7 — выс. 147, 0 — выс. 146, 9 перейти в решительную контратаку на участке выс. 130, 7 — выс. 143, 7 в общем направлении на Чиков, нанося удар по тылу и флангу пр-ка, действующего в направлении Верх. Кумский. Уничтожить пр-ка и выйти на р. Аксай на участке Лесной Курган, Чиков.

5. 87 сд (без одного полка, действующего в составе 4 мех. корпуса) с 13 тбр решительно контратаковать с участка Луч, 14 км южнее Ивановка, Кош, балка Широкая общим направлением на Клыков, уничтожить пр-ка и выйти на р. Аксай на участке Клыков, Антонов.

6. 4 кавкорпусу обеспечить атаку 4 мехкорпуса и прочно удерживать рубеж р. Аксай на участке р. Дон, Лесной Курган.

7. Начало контратаки 19.12.42 в 13 часов.

8. О принятых решениях и отданных приказах донести мне к 10.00 19.12.42, далее через каждые 3 часа».

23 декабря в Верхне-Царицынском, на командном пункте 57-й армии, представитель Ставки А.М. Василевский и командующий Сталинградским фронтом А.И. Еременко провели совещание с командованием армий и корпусов. Был рассмотрен план по разгрому котельниковской группировки, утвержденный Ставкой 19 декабря. На первом этапе войска 2-й гвардейской и 51-й армий должны были окружить и уничтожить ударную группировку врага на северном берегу реки Аксай, а на втором — нанести удар по котельниковской группировке, охватив ее с северо-запада и юго-запада. Главный удар наносила 2-я гвардейская армия, а вспомогательный — 51-я армия с 13-м танковым и 3-м гвардейским механизированным корпусами.

Еще 22 декабря Малиновский доложил Еременко план наступления:

«Сов. Секретно.

Особой важности.

Командующему Сталинградским фронтом.

22.12.42.

Карта 200.000.

Докладываю решение на наступательную операцию 2-й гв. А по уничтожению Аксай-Котельниковской группы пр-ка.

1. Операцию начать с утра 25 декабря, имея 2 гв. А в следующем оперативном построении: 1 гв. ск в составе 24, 98 и 33 сд, 1095 кап [корпусной артиллерийский полк] (12 пушек-гаубиц 152 мм), 648 пап [пушечно-артиллерийский полк] (18 пушек-гаубиц 152 мм) и 48 гмп [гвардейский минометный полк] (17 установок М13). Главный удар наносит с фронта Черноморов, Громославка и к исходу первого дня наступления овладевает рубежом Генераловский, Бодянский. К исходу второго дня наступления овладевает рубежом Нижне- Яблочный, Средне-Яблочный. В дальнейшем наступает на рубеж Майорский, Котельниково.

Граница справа — Буденный, Черноморов, Генераловский. Граница слева — Рубежный, свх. Крепь, Ивановка, Заливский, Верхне-Яблочный.

13 гв. ск 3, 49 и 387 сд, 506 кап (12 ор. 152 мм п/г [пушек-гаубиц]), 1100 и 1101 папы (по 12 ор. 122 мм пушек), 1250 иптап [истребительно-противотанковый артиллерийский полк] (15–45 мм пушек), 23 гмп (20 установок М13), два корпусных танковых полка. Главный удар наносит на фронте Васильевка, Бирзовой и к исходу первого дня наступления овладевает рубежом балка Неклинская, Заря. К исходу второго дня овладевает рубежом балка Б. Яблочная, Чиляково. В дальнейшем наступает на Котельниково, Пимен-Черни.

Граница слева — Зеты, Тевектенерово, Кругляков, Чиляково.

2 гв. мк и 6 мк составят ударную танковую группу и к исходу 24.12 выводятся в район Аксай, Перегрузный, Шелестов и с утра 25.12 наступают: 2 гв. мк в направлении Самохин, Чиляково, овладевая районом Чиляково в первый день, откуда воздействует во 2 день наступления на тылы пр-ка для уничтожения его в районе Шестаков, Клыков. В дальнейшем используется по обстановке.

6 мк из района Перегрузный наступает с утра 25.12 в направлении Жутов 2-й, Дарганов и овладевает к исходу первого дня наступления Гремячая, Пимен-Черни. Во второй день наступления овладевает Котельниково главными силами, а передовым отрядом Дубовское, имея разведку Андреевская, Гурьев, Шабалин.

В направлении Гнилоаксайская, Кругляков необходимо, чтобы наступала группа 51 А в составе 38 гв. сд, 13, 56 и 254 тбр под командованием командира и его штаба 3 гв. мк, имея задачей совместно с 13 гв. ск уничтожение пр-ка в районе Кругляков, Васильевка, Заготскот, после выполнения этой задачи она составит Ваш резерв.

Справа — 300 сд должна наступать, нанося удар своим левым флангом в направлении Чаусовский с задачей овладеть рубежом Верх. Рубежный, Потемкинский и прикрыть правый фланг 2 гв. А по р. Дон.

4 кк войдет в прорыв между 300 сд и 1 гв. ск с задачей в первый день наступления овладеть Верх. Курмоярская и во второй день овладеть Нагаевская и прикрыть правый фланг армии.

7 тк иметь во 2-м эшелоне армии и использовать по обстановке, вполне вероятно, что он должен будет принять участие в бою и в первый день по уничтожению пр-ка совместно с 13 гв. ск и группой 51 А в районе Васильевка, Шестаков, Заготскот, нанося удар вслед за 1 гв. ск в направлении Ниж. Кумский, Заготскот, Гнилоаксайская. После чего используется как резерв 2 гв. А в зависимости от обстановки.

2. Оценка сил пр-ка: можно предположить, что 23 и 6 тд пр-ка действуют сейчас в районе Кругляков, Гнилоаксайская, Васильевка, Ивановка. 17 тд в районе Громославка, Ниж. Кумский, Заготскот. Не исключено, что 11 тд также действует в районе Заготскот, Верх. Кумский, а возможно она еще и не включилась в бои и может оказаться и в направлении на Васильевка или вдоль ж.д. на Абганерово. Следует однако считаться с тем, что пр-к имеет к северу от р. Аксай в общей сложности до 400 танков и одну-две пехотные дивизии. Следовательно, бои будут носить исключительно упорный характер.

3. Авиация Ст. Ф. должна быть полностью привлечена для содействия наступлению 1 и 13 гв. ск и для противодействия авиации пр-ка.

4. Артиллерийской подготовки не проводить, а начать атаку одновременно с 15-минутным огневым налетом всех артиллерийских средств, а также и пехотных средств, включая ст. пулеметы.

Изложенное решение докладываю на Ваше утверждение.

Приложение — карта 200.000.

Командарм 2 гв. А

Генерал-лейтенант Малиновский

Член Военного Совета 2 гв. А

Генерал-майор Ларин

Исполнено в двух экземплярах Малиновским».

В рамках этого плана последовало:

«Боевое распоряжение № 14 25.12.42 г. 12.40. Карта 1:100.000.

Командиру 6 мк

1. Пр-к, прикрываясь арьергардными частями, стремится закрепиться на южн. берегу р. Аксай, для обеспечения себе планомерного отхода в юго-западном направлении.

2. 2 га А продолжает наступление с целью захвата рубежа р. Аксай и дальнейшего преследования отступающих частей пр-ка.

3. 6 мк с рассветом 26.12.42 г. решительным ударом в направлении Жутов 2, Пимен-Черня, Гремячая отрезать пути отхода пр-ка от р. Аксай и овладеть Пимен- Черня, Гремячая.

4. 7 тк с утра атакует Верхне-Яблочный и овладевает Котельниково.

5. Связь поддерживать по радио, согласно таблицы радиосигналов, координат и шифром. Донесения по радио присылать через каждые 3 часа и с офицером связи через каждые 6 часов».

Боевое распоряжение подписано Малиновским, Лариным и начальником штаба армии С.С. Бирюзовым. В штабе мехкорпуса его получили в 13.20.

Начальник штаба 2-й гвардейской армии генерал-майор Сергей Семенович Бирюзов стал одним из ближайших друзей Малиновского. Когда в 1961 году вышла книга мемуаров Бирюзова «Когда гремели пушки», он 29 апреля сделал следующую дарственную надпись Малиновскому:

«Дорогой Родион Яковлевич!

В знак глубокого уважения к Вам и того воспитания, которое я получил под Вашим руководством в годы Великой Отечественной войны, особенно во 2-й Гвардейской армии, а также в послевоенный период.

Искренне уважающий Вас

Маршал Советского Союза Бирюзов».

Генерал Эрхард Раус, бывший командир немецкой 6-й танковой дивизии, главной ударной силы операции «Зимняя гроза» (Wintergewitter), призванной деблокировать 6-ю немецкую армию в Сталинграде, вспоминал об обстановке, сложившейся 20 декабря:

«Советское командование сознавало степень опасности того, что кольцо вокруг Сталинграда может быть прорвано с юга, и спешно выдвигало на поле боя все имевшиеся под рукой части, чтобы срезать острие клина 4-й танковой армии. Русский танковый корпус больше не обладал мощью, необходимой для выполнения этой миссии, понеся за последнюю неделю столь тяжелые потери и перестав представлять собой серьезную угрозу. Поэтому русские вернулись к своей проверенной временем практике пытаться сокрушить плацдарм в районе Большой Васильевки с помощью концентрированного артиллерийско-минометного огня, а затем “смыть” его массированными атаками пехоты. 2-я гвардейская армия, которая была взята из войск, осаждавших Сталинград, усилена резервами с восточного берега Волги и теперь размещалась на холмах к северу и в долине к югу от Большой Васильевки для решительной атаки на позиции 6-й танковой дивизии.

Тысячи красноармейцев заполнили заснеженные поля, склоны и низины бесконечных степей. Германские солдаты никогда не видели столь массовых атак. Первые ряды были уложены на землю градом бризантных снарядов, но за ними шли новые и новые волны. Все попытки русских масс достичь наших позиций были пресечены огнем пулеметов, артиллерии и других тяжелых вооружений. Фронтальное наступление было остановлено намертво.

Несколько часов спустя русские хлынули в Большую Васильевку с востока, как поток лавы, оттеснив на 100 метров фланг 4-го панцер-гренадерского полка. Вскоре после этого они протиснулись в разрыв между 6-й и 23-й танковыми дивизиями и повернули в тыл наших войск на плацдарме. Мы потеряли восточную половину деревни и район вокруг кладбища, но основные оборонительные позиции 6-й танковой дивизии на плацдарме остались непоколебимы, как скала среди бушующих волн. Как раз в тот момент, когда окружение почти что завершилось, внезапный концентрированный огонь всех орудий полковника Грундхерра скосил русскую пехоту. Невзирая на взрывающиеся в боевых порядках снаряды, 150 танков 11-го танкового полка выдвинулись из деревни, и в тот же самый момент 42 штурмовых орудия «Штуг-III» майора Коха ударили по русским с тыла. Потрясенные, даже сильнейшие нервы врага не выдержали этого напора стали и огня. Русские солдаты бросали оружие и, как сумасшедшие, пытались убежать от адского перекрестного огня и смертельного бронированного охвата. Затем произошло нечто, весьма редко случавшееся во время Второй мировой войны. Толпой из нескольких сотен солдат, даже под огнем собственной артиллерии и “катюш”, красноармейцы бежали на запад, к единственному открытому месту в окрестности, где сдавались расположенным там нашим силам прикрытия.

Битва продолжала бушевать, но ее кульминационный момент уже миновал, кризис улетучился. Угрожающие массы на флангах и в нашем тылу были или уничтожены или взяты в плен. Даже советский боевой метод последнего средства спасения, массированной атаки, которая так часто приносила хорошие результаты, на этот раз провалился. Оборонительное сражение 6-й танковой дивизии на река Мышкова увенчалось важной победой.

23 декабря 4-й панцер-гренадерский полк полковника Унрейна, опять при поддержке артиллерии и танков, предпринял контратаку и вновь захватил восточную часть Большой Васильевки и кладбище к югу от реки, ранее занятое русскими. Эта последняя операция полностью восстановила положение таким, каким оно было 20 декабря. Еще более важным, однако, был тот факт, что теперь как советские танки, так и массы пехоты были побеждены, так что больше не осталось непреодолимых препятствий между освободителями и Сталинградом. Инициатива теперь перешла в германские руки, и войска ожидали долгожданной атаки 6-й армии для прорыва кольца. Такая атака могла быть облегчена только поражением значительных сил из состава окружающей группировки на реке Мышкова. Что приказ о начале прорыва не был отдан немедленно после нашей победы у Большой Васильевки, казалось всем необъяснимым.

Приказы, отданные штабом генерала Гота 23 декабря, казалось, окончательно устранили все сомнения. Эти приказы предусматривали, что наступление на глубину 33 км должно быть предпринято объединенными бронетанковыми частями всех трех дивизий 57-го танкового корпуса с утра Сочельника. Эта колонна должна была подойти к окруженному городу настолько близко, насколько возможно, чтобы установить связь с 6-й армией, которая, очевидно, была больше не в состоянии сражаться, чтобы освободить себе путь. Танковая боевая группа должна была обеспечить эскорт для прикрытия отхода войск из Сталинграда к реке Мышкова, тогда как основные силы 6-й, 17-й и 23-й танковых дивизий должны были прикрывать их переход через реку. Это представляло собой, по меньшей мере, необычную миссию, но в свете советского поражения на Мышкове ее успех представлялся возможным, если не обеспеченным. Поскольку железнодорожная линия была уже продолжена до реки Аксай, а позднее несколько тысяч автомашин было предоставлено в наше распоряжение, проблема снабжения и эвакуации этих войск не казалась неразрешимой. Мы также предполагали, что солдаты 6-й армии, которые находились в окружении всего месяц, найдут силы для марша за Мышкову, если на кону стояли их жизнь и свобода.

Все приготовления для последнего броска, призванного решить судьбу Сталинграда, были сделаны быстро. Боевая группа, которая состояла из 120 танков, 40 штурмовых отрудий «Штуг-III», 24 разведывательных бронеавтомобилей SdKfz 233, одного панцер- гренадерского батальона на бронетранспортерах, одной мотоциклетной роты, одной саперной роты и одного моторизованного артиллерийского батальона, была готова для последнего рывка днем 23 декабря, когда без предупреждения пришел контр-приказ, согласно которому 6-я танковая дивизия должна была быть немедленно отведена. Мы должны были перейти мост через Дон у Потемкинской ночью 23 декабря и форсированным маршем достичь Морозовской.

Даже самому юному солдату было ясно, что это означало поражение в Сталинграде. Двух оставшихся дивизий 57-го танкового корпуса, 17-й и 23-й, было недостаточно даже для того, чтобы устоять против русских сил на Мышкове, а тем более, чтобы отбросить их. Хотя никто еще не знал причин, по которым был отдан приказ, солдаты и офицеры догадывались, что должно было произойти что-то ужасное.

К рассвету 24 декабря 6-я танковая дивизия в маршевой колонне, растянувшейся на 130 км, катилась к неопределенному будущему по залитым кровью степям, где она так успешно сражалась».

Раус ошибался, когда утверждал, что в боях против его дивизии 20–23 декабря участвовала 2-я гвардейская армия и что 23 декабря, после немецкой победы у Большой Васильевки, между рекой Мышкова и Сталинградом почти не осталось боеспособных советских войск. На самом деле против корпуса Гота были задействованы лишь две дивизии армии Малиновского, и ее основные силы все еще преграждали 57-му танковому корпусу путь к Сталинграду.

В «Краткой военно-исторической справке по 2-й гвардейской армии на 20 декабря 1943 г.» говорится:

«Манштейн наступал в составе: 11, 23, 17 и 6 танковых дивизий, дивизии СС “Викинг”, 386 пехотной и 7 авиаполевой дивизий. Общее количество его танков превышало цифру 500. Эту грозную бронированную силу встретили наши славные части, которые по указанию маршала Советского Союза тов. Василевского А.М. для борьбы с группировкой Манштейн были объединены под руководством заместителя командующего Сталинградским фронтом Захарова Г.Ф. Его замысел состоял в том, чтобы наиболее эффективным образом отрезать “хвост” бронированного тарана, т. е. отделить впереди идущие танки от мотопехоты, тылов и разгромить их порознь на реке Аксай в районе ст. Жутово. С этой целью генерал-лейтенант Захаров решил действовать следующим образом:

Справа (восточнее) от пути движения группы Манштейн — занимали оборону части 302, 92 и 126 СД 51 армии. Штаб 51 Армии был в Жутов II-й (командующий 51-й армией генерал-майор Труфанов).

4-му мех. корпусу генерал-майора Танасчишина было приказано из района Аксай двигаясь на запад ударить по правому флангу наступающего противника в районе ст. Бирюковская.

По левому флангу противника должны были ударить — 35 танковая бригада, один танковый полк, совместно с мех. бригадой 3 мк — генерал-майора Вольского. Несколько южнее были сосредоточены части 4 кав. корпуса генерал-майора Шапкина. Таким образом образовался коридор, по которому и пошел Манштейн, имея по обе стороны, на своих флангах, наши войска, стремившиеся одновременным ударом с востока и запада разрезать его на две части.

С севера, на подходе к Верх. Кумский, путь врагу преградил 1378 сп 87 сд, впоследствии — Героя Советского Союза Диасамидзе М.С., ТП генерал-майора Вольского и 20 героическая истребительная противотанковая бригада, выделенная командующим 57 армии генерал- лейтенантом Толбухиным Ф.И. (ныне генерал армии).

Активно действовал 3 [гвардейский] МК — генерал-майора Вольского.

4 кк была поставлена задача — прикрытия района Аксай, Дорофеевский до р. Дон.

События разворачивались здесь следующим образом: 4 [гвардейский] мех. корпус [до 19 января 1943 года — 13-й тк] генерала Танасчишина — подошел вплотную к противнику, оттянул на себя 23 танковую дивизию, завязал бой с ней, но удара во фланг основной колонны войск противника не нанес. Однако, оттянув на себя танковую дивизию противника, он облегчил борьбу с остальными танками.

С западной стороны наши — 85 Тбр, танковый полк и мехбригада 3 [гвардейского] мк притянули к себе 17 танковую дивизию противника, дрались упорно, но имели большие потери.

Все же Манштейн продолжал движение по коридору, головными танками прошел р. Аксай, встретил здесь жесткую оборону в районе Верх. Кумский 1378 сп 87 Гв. сд и восточнее 20 противотанковую истребительную бригаду на рубеже высот 46, 47 (карта 1:200000).

Развернулись ожесточенные и кровопролитные бои. Большие потери понес героический 3-й [гвардейский] мехкорпус генерала Вольского, истребив множество вражеских танков.

К 15 часам 17 декабря противник почти уничтожил 20-ю героическую истребительную противотанковую бригаду и 1378 сп 87 Гв. сд, оставив на поле боя десятки своих искалеченных танков. Сильно был потрепан, но с честью выполнил свою задачу 4 кавалерийский корпус. Таким образом, противник, потеряв здесь до 400 танков, был значительно потрепан, но продолжал вводить в бой все новые силы, не считаясь с большими потерями.

С войсками 2-й Гв. Армии на рубеже: Ниж. Кумский, Громославка, Васильевка встретились соединения Манштейн, будучи значительно измотанными, но в то время они представляли собой довольно внушительную силу».

Марш 2-й гвардейской армии к месту боев описан в эпическом духе:

«Гвардия совершила беспримерный в истории марш. Войска двигались 40–50 км в сутки в условиях лютой зимы, населенные пункты, на пути ее следования, были забиты тыловыми учреждениями и госпиталями, обогревание бойцов представляло невероятные трудности, но армия двигалась и вовремя своими передовыми частями 3 и 49 гв. сд, 13 Гв. ск, 98 сд и 70 CП 24 Гв. сд 1 Гв. ск удачно вышла на рубеж: Громославка, Ивановка, Капкинка, предупредив действия противника. Несмотря на то, что передовые части гвардии вступили в бой тогда, когда противотанковые средства были еще в пути, не хватало боеприпасов, дальше враг не прошел. 2 Гв. Армия встала стальной стеной на пути врага, разгромила оставшиеся части группы Манштейна и начала свое наступление на юго-запад, запад и северо-запад.

К этому времени в состав армии были включены 7-й танковый, впоследствии [гвардейский] 3 тк, 6-й механизированный корпус (впоследствии 5 Гв. мк), несколько дивизий и в том числе 300 сд (ныне 87 Гв. сд)…

События развивались следующим образом:

Войска Армии вступили в бой поэшелонно. Вначале были введены в действие дивизии 13 Гв. ск (8 и 49 Гв. сд) и 98 сд 1 Гв. ск, после 180 км перехода, в суровых условиях погоды, развернулся и вступил в бой на рубеже — внешнего обвода Сталинградского УРа. 20 декабря оба стрелковых корпуса (1 и 13 Гв. ск) выдвинулись на рубеж р. Мышкова, с задачей не допустить прорыва противника на выручку своей Сталинградской группировке войск.

На долю 98 сд, 3 и 49 гв. сд выпало сдержать яростные атаки немецкого фельдмаршала Манштейн на линии Громославка, Ивановка, Васильевка.

Здесь наша пехота проявила чудеса массового героизма, покрыв свои знамена немеркнущей славой.

2 и 5 Гв. мк в этот период участия в боях не принимали, но в трудных условиях бездорожья совершали контрманевры в глубине обороны.

Числившийся в составе армии 3 [гвардейский] мк генерал-майора Вольского, после тяжелых боев у Верх. Кумский, был выведен в резерв, ввиду больших потерь и дальнейшего участия в действиях армии не принимал.

В период с 22 по 25 декабря войска армии перешли в преследование разгромленного противника. Только за двое суток армия прошла с боем 60 км.

На рубеж р. Аксай немцы подбросили 2 и 18 румынские дивизии, пытаясь сдержать наши войска, но дружные и согласованные удары пехотных и танковых соединений опрокинули и здесь расчеты врага.

Для содействия продвижению 5 УАрмии, значительно отставшей к этому времени, 1 Гв. ск и 2 Гв. мк, переправившись через р. Дон в районе В. Курмоярская, ударом на Тормосин (северо-запад) отбросили противника, противостоявшего 5 УА и заняли Тормосин (2 Гв. мк)…

В это время 300 сд (ныне 87 гв. сд) выполняла задачу прикрытия правого фланга армии обороной по р. Дон…

Тормосин являлся базой больших складов продовольствия и боеприпасов, которыми питались Нижне-Чирская и Тормосинская группировки противника…

Фронт Армии, имевший в начале развертывания 40 км, на 26 декабря достиг 120 км. К моменту вступления Гвардии в бой, уже ощущался острый недостаток в горючем, пути подвоза, к моменту начала напряженных боев, растянулись на 200 км. Отстали ремонтно-восстановительные части, тылы, склады, госпитали, не хватало запчастей. Танковый парк, до вступления в бой, имел 30–40 % отставших танков. В дальнейшем, продолжая наступление, левая группа Армии к утру 29 декабря полностью очистила от противника город Ко- тельниково (7 тк, 24 Гв. сд и 98 сд).

После разгрома Тормосинской и Котельниковской группировок противника, положение войск Армии требовало: во-первых, сближения разобщенных сил Армии, в частности сосредоточения 1 Гв. ск — ближе к правому флангу Армии в районе Цымлянская и 2 Гв. мк в районе Нов. Цымлянская и, во-вторых, развития успеха преследования в направлении Ростов — Новочеркасск.

Заняв Котельниково 3 Гв. тк (бывший 7 тк) совершил 130-километровый рейд в район Константиновская, Семикаракорская.

В период с 3 по 6.1.42 г., противник, обнаруживший выдвижение 3 Гв. ТК в район Семикаракорская, сосредоточил массированный удар своей авиации по частям этого корпуса и по подходившим на его усиление 300 и 98 (ныне 86 Гв. сд), ежедневно в этот период насчитывалось по 250–300 самолето-пролетов противника.

С 7 января 1943 г. начались частые контратаки противника на правом фланге армии в районе Ермилов, Кондаков, в центре — в районе Раздорская и на левом фланге.

На долю 33 Гв. сд пришлось выдержать более десятка контратак отрядов противника, силою до 20–30 танков с одним-двумя батальонами пехоты, в районе Ермилов, Белянский, Вербовский.

Дивизия отразила все контратаки противника и твердо обеспечила прикрытие правого фланга Армии. В более трудном положении оказалась 98 сд, ее части выдвинулись из Мартыновка, южнее р. Сал, на рубеж Ряска, Денисовский, в этом районе подверглись сильной атаке танков противника и понеся большие потери, были рассеяны.

В период времени с 8 по 11.1.43 г., 3 Гв. тк все же смог выдвинуться в район Багаевская с целью прочного удержания плацдарма по р. Дон на фронте: Раздорская, Манычская, а затем, к исходу 11.1.43 г. в район Бол. Орловка, Тапилин, Обливной выдвигается 2 гв. мк с задачей: парировать удар группировки противника из Багаевская и развивать успех 3 Гв. тк.

С 11 по 15.1.43 г. части 3 Гв. тк и 2 Гв. мк преследуют отходившего противника вдоль сев. берега р. Маныч. Преследование не удается. Противник ускользая из-под удара, опрокидывает заслон и уходит через Веселый.

15 января, согласно приказу Южного фронта №-006/ОП от 14.1.43 г., войскам армии была поставлена следующая задача: “2 Гв. Армии — механизированной группой (так называемой «МГ Дон») в составе 3 Гв. тк, 2 и 5 Гв. мк, 98 сд под командованием командира 3 Гв. тк генерал-лейтенанта Ротмистрова, с утра 17.1.43 г. с фронта Багаевская, Веселый нанести удар на Батайск, с задачей к утру 18.1.43 г. захватить Батайск и одним мк — Ростов”.

К этому времени армия имела танков: КВ — 8 шт., Т-34 — 48 шт., Т-70 — 84 шт.; этими силами удалось лишь захватить плацдарм по р. Маныч на фронте Арпачин, Пустошкин, Красный, Веселый и выдвинуться к району Батайск. Но противник 20 января бросил на фронт Манычская, Веселый — 150 танков и под сильным воздействием своей авиации начал частые контратаки.

Здесь завязались ожесточенные бои, в ходе которых неувядаемой славой покрыли себя наши славные герои — солдаты и офицеры.

В период с 22.1 по 26.1.43 г. противник окончательно оттеснил на сев. берег р. Маныч части 3 гв. тк и 5 Гв. мк; части 2 Гв. мк в этот период показали образцы упорства в обороне на фронте Алитуб, Арпачин, Манычская, проводя бой, фактически в полуокружении.

Противник, силами вновь подошедшей 11 тд, в количестве до 100 танков и силами пехоты 111 пд, а также другими частями при содействии сотни самолетов, проявил особую активность на фронте Манычская, Усмань, Самодуровка, Красный.

Ему удалось в течение суток захватить — Мал. Западенка, нанеся здесь тяжелые потери 3 Гв. сд и 98 (ныне 86 Гв. сд), и без того обессиленным. 13 Гв. ск не мог придти на помощь нашим частям, действовавшим в районе Манысская, Коныгин, так как был скован боем с превосходящими силами противника на фронте: Веселый, Позднеев, Красное знамя.

Последние десятидневные бои с 20 января были настолько изнуряющими для частей и соединений армии, в особенности для танковых и механизированных, что брать в расчет своих сил эти соединения не приходилось. Достаточно сказать, что к 20 января 1943 г., т. е. спустя месяц с начала боев, армия лишилась половины людского состава…

В конце первой декады февраля, Армия начала упорные бои за Новочеркасск. Здесь была перемолота ростовская группировка противника и 13 февраля войска Армии (13 Гв. ск, при активной помощи 387 сд, 33 Гв. сд) захватили Новочеркасск… Армия продолжала преследовать противника и 16 февраля подошла к сильно укрепленной Миусской обороне противника. В продолжении всей операции наша артиллерия играла выдающуюся роль… К 18 февраля, в момент боев на Миусе, Армия уже не представляла собой силы, способной к дальнейшему наступлению. Армия потеряла свою ударную и огневую мощь.

Наступил период восстановления Армии.

За время своего наступления до р. Миус, пехота прошла с боями 600 км, захватив: 1300 пленных, 14 танков, 589 автомашин, 20 бронемашин, 8 автотягачей, 32 мотоцикла, 57 велосипедов, 148 орудий, 47 минометов, 105 станковых и 441 ручной пулемет, 68 вагонов, 6 радиостанций на автомашинах, 12 складов с боеприпасами, 6 вещевых, 8 складов с продовольствием, 11 складов с вооружением, 2027 винтовок, 1077 лошадей, 1725 повозок, 4000 голов скота.

За это же время только убитыми насчитывалось 32 500 солдат и офицеров противника, сбито 27 самолетов, уничтожено 352 танка, 290 автомашин, 50 бронемашин, 148 орудий, 636 повозок, 77 минометов, 150 станковых пулеметов».

Вывод по боям в декабре 1942 — феврале 1943 года был сделан следующий:

«2 Гв. Армия выполнила свою историческую роль, раз громила остатки крупных и еще серьезных сил группы Манштейн, сокрушила их и перешла в наступление.

Это первое наступление армии стоило много крови Советских людей. В ходе наступления пехота — основная сила Гвардии, имела много недостатков, обойти которые значило бы оскорбить славную память о богатырях-героях, погибших за победу нашей любимой родины. Но Армия решающую задачу выполнила.

Пехота, в основной своей массе, могла действовать методами групповой тактики. Новые боевые порядки еще не были освоены, и в силу того боевые порядки в процессе подготовки были плотные по фронту и в глубину и по мере приближения к объектам атак они сгущались до предела, закрывая промежутки и лишая возможности вести огонь из глубины. Боевой опыт впоследствии показал, насколько пагубно эшелонированное построение боевых порядков пехоты. Там, где пехота наступала в линейных боевых порядках, меньше было потерь и получался наибольший успех. Командный состав мелких подразделений не был еще в достаточной мере подготовлен к управлению подразделениями. Все управление сводилось к командам “вперед” — без сочетания огня и маневра. Не была привита любовь к маневру на поле боя огневыми средствами и живой силой.

Не умели командиры отслеживать слабые места, в боевых порядках противника, не искали путей для обходов и охвата и не искали возможности для просачивания в середину боевых порядков врага.

Пехоту бросали в бой, рассчитывая на тяжесть ее удара и на рукопашную схватку.

Мало заботились об огневой борьбе и использовании своих огневых средств с максимальным напряжением.

Слабая рассредоточенная огневая подготовка и поддержка атаки, и лобовой удар массой пехоты были основным приемом боя в мелких подразделениях».

Состав 2-й гвардейской армии, формировавшейся в Тамбове на основе 1-й резервной армии, к 2 ноября был следующим: 1-й гвардейский стрелковый корпус, 13-й гвардейский стрелковый корпус, 2-й гвардейский механизированный корпус.

К 1 декабря добавились 17-й гвардейский корпусной артиллерийский полк, 54-й гвардейский отдельный истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион, 408-й отдельный гвардейский минометный дивизион и 355-й отдельный инженерный батальон.

К 1 января 1943 года в армию влились 4-й кавалерийский корпус, 300 сд, 648-й армейский артиллерийский полк, 506-й пушечный артиллерийский полк, 1095-й пушечный артиллерийский полк, 1100-й пушечный артиллерийский полк, 1101-й пушечный артиллерийский полк, 435-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, 535-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, 1250-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, 23-й гвардейский минометный полк, 48-й гвардейский минометный полк, 88-й гвардейский минометный полк, 90-й гвардейский минометный полк (без 373-го дивизиона), 15-я зенитная артиллерийская дивизия, 3-й гвардейский танковый корпус, 6-й механизированный корпус (к 1 февраля стал 5-м гвардейским), 52-й отдельный танковый полк, 128-й отдельный танковый полк, 223-й отдельный танковый полк и 742-й отдельный минно-саперный батальон.

К 1 февраля 1943 года из 2-й гвардейской были изъяты 4-й кавалерийский корпус и 90-й гвардейский минометный полк. Вместо них в состав армии были добавлены 488-й минометный полк и 4-й гвардейский минометный полк, а также 136-й отдельный танковый полк и 1-я понтонно-мостовая бригада.

2-я гвардейская армия на 20 декабря 1942 года насчитывала 80 779 человек личного состава, а на 20 января 1943 года — только 39 110 человек. Следовательно, даже без учета возможных пополнений потери армии составили не менее 41 669 человек. Однако фактически потери 2-й гвардейской армии были значительно больше.

«Краткая военно-историческая справка по 2-й гвардейской армии на 20 декабря 1943 г.» утверждает, что к 25 ноября шесть стрелковых дивизий 1-го и 13-го гвардейских стрелковых корпусов насчитывали 21077 человек боевого состава. К 3 декабря, когда было получено распоряжение о погрузке армии, «количество боевого состава составляло цифру 80 779 чел.». Однако совершенно непонятно, как за неделю боевой состав 2-й гвардейской армии возрос почти в 4 раза. Ведь за это время он увеличился только на 2-й механизированный корпус, насчитывавший по штату 13 559 человек, а также на 17-й гвардейский корпусной артиллерийский полк, 54-й гвардейский отдельный истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион, 408-й отдельный гвардейский минометный дивизион и 355-й отдельный инженерный батальон, которые в сумме вряд ли насчитывали более 3 тыс. человек. Скорее всего, в данном случае 80 779 человек — это не боевой, а общий численный состав армии.

После 20 декабря армия получила в качестве пополнения одну стрелковую дивизию, один кавкорпус, тринадцать артиллерийских и минометных полков, одну зенитно — артиллерийскую дивизию, один механизированный корпус, один танковый корпус, четыре отдельных танковых полка, один минно-саперный батальон, одну понтонно-мостовую бригаду. А к 20 декабря 1942 года 2-я гвардейская армия имела два стрелковых и один механизированный корпус, один артиллерийский полк, один артиллерийский и один минометный дивизион, один инженерный батальон. И это не считая маршевого пополнения. По свидетельству А.И. Еременко, только два мехкорпуса 51-й армии получили 3 тыс. человек пополнения из тыловых военных округов в 20-х числах декабря. Трудно допустить, что два механизированных корпуса 2-й гвардейской армии за месяц, прошедший после 20 декабря 1942 года, получили пополнение меньше чем в 3 тыс. человек. Оговорка о том, что «в стремительном наступлении некоторое количество рядовых отстало от своих частей и примкнуло к соединениям, не входившим в состав армии», дело не спасает. Кроме того, понтонно-мостовая бригада по штату насчитывала 1813 человек, минно-саперный батальон — около 400 человек. Механизированный, танковый и кавалерийский корпуса, а также стрелковая дивизия, даже если их численность была ниже штатной на момент вхождения в состав 2-й гвардейской армии, вместе вряд ли дали бы прибавку меньше чем в 30 тыс. человек. 4-й кавкорпус 20 ноября насчитывал 10 284 человека, 9284 лошади, 7354 винтовки и карабина, 566 автоматов ППШ, 264 ручных пулемета, 140 ПТР, 70 76-мм, 24 45-мм и 8 37-мм орудий, 16 107-мм и 120-мм, 46 82-мм и 116 50-мм минометов. Однако к моменту передачи в армию Малиновского он уже понес тяжелые потери. Только в бою 4 декабря его 81-я кавдивизия потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести 1897 человек и 1860 лошадей. Поэтому к Малиновскому 4-й кавкорпус пришел, вряд ли имея более чем треть от первоначальной численности личного состава. Штат танкового полка насчитывал 339 человек, так что четыре полка могли увеличить численность армии на 1356 человек. Артиллерийские и минометные полки в конце 1942 — начале 1943 года насчитывали 758-1120 человек, а зенитно-артиллерийская дивизия — 1345 человек. За счет дополнительных артиллерийских частей численность армии Малиновского могла увеличиться примерно на 13,5 тыс. человек. Кроме того, было маршевое пополнение. Даже если предположить, что другие боевые части пополнялись в той же мере, как и два мехкорпуса, то они должны были получить к 20 января 1943 года не менее 10 тыс. человек пополнения. Но вполне возможно, что и мехкорпуса, и другие соединения получили еще больше пополнений. Можно не сомневаться, что за период с 20 декабря 1942 года по 20 января 1943 года число людей, прошедших через 2-ю гвардейскую армию, составило не 80 779, а, как минимум, 140,9 тыс. человек. С учетом этого потери армии составили не 41 669 человек, а самое малое — 101,8 тыс. человек.

2-й гвардейской армии противостояла немецкая 4-я танковая армия. За последнюю декаду декабря 1942 года она потеряла 404 убитых, 1216 раненых и 53 пропавших без вести. В первой декаде января 1943 года 4-я танковая армия потеряла 135 убитых, 425 раненых и 103 пропавших без вести, а во второй декаде января — 394 убитых, 1117 раненых и 50 пропавших без вести. Общие потери немецкой 4-й танковой армии в период с 21 декабря 1942 года по 20 января 1943 года составили 3897 человек, включая 933 убитых и 206 пропавших без вести. Даже если сравнивать их с потерями только 2-й гвардейской армии, то соотношение будет 26,1:1 в пользу немцев. Но в это время против 4-й танковой армии немцев, кроме 2-й гвардейской, сражались 51-я армия и 5-я ударная армия, суммарные потери которых вряд ли были меньше потерь 2-й гвардейской армии. Кроме того, в боях против 2-й гвардейской армии участвовали остатки 2-й и 18-й румынских дивизий, а также 15-я авиаполевая дивизия, но их суммарные потери, во всяком случае, были меньше, чем у советской 51-й армии. А с учетом того, что в советских потерях доля безвозвратных потерь была выше, чем у вермахта, то реальное соотношение безвозвратных потерь 4-й танковой армии немцев и противостоявшей ей группировки советских войск может быть порядка 35–40:1. Более благоприятным для советской стороны в 1943 году соотношение потерь становится только за счет огромных безвозвратных потерь в районе Сталинграда, которые составляют 30,3 % всех безвозвратных потерь немцев в 1943 году.

Заметим, что потери авиаполевых дивизий люфтваффе до передачи их в состав сухопутной армии 1 ноября 1943 года можно оценить только приблизительно. Всего с октября 1942 года по 1 ноября 1943 года в авиаполевых дивизиях служили около 250 тыс. человек, а в момент передачи в состав сухопутной армии эти дивизии насчитывали около 160 тыс. человек. Тогда их суммарные потери убитыми, ранеными, пропавшими без вести и эвакуированными больными можно оценить в 90 тыс. человек. Принимая во внимание относительно низкую боеспособность авиаполевых дивизий, а также то, что в конце 1942 и в 1943 году преимущественно наступала Красная армия, можно предположить, что не менее трети потерь авиаполевых дивизий приходится на безвозвратные. Тогда на 30 тыс. убитых и пропавших без вести придется 60 тыс. раненых и эвакуированных больных. Учитывая, что из 21 сформированной авиаполевой дивизии одна (14-я) вообще не участвовала в боях вплоть до конца войны, оставаясь в Норвегии, а еще 6 в 1943 году находились на Западе, Юго-Востоке и в Дании и в боях также не участвовали, фактически потери 1942–1943 годов распределяются между 14 дивизиями, что дает средние потери в 6,4 тыс. человек на дивизию. Поскольку 15-я авиаполевая дивизия в конце 1942 года и в 1943 году использовалась более активно, чем большинство других авиаполевых дивизий, можно предположить, что ее потери составили не менее 10 тыс. человек. 15-я авиаполевая дивизия вела активные боевые действия с конца декабря 1942 года и до середины февраля 1943 года. Затем она была в боях с середины июля по сентябрь 1943 года, причем особенно большие потери понесла при отступлении к Днепру в августе — сентябре. С учетом этого на период с 20 декабря 1942 года по 20 января 1943 года вряд ли пришлось больше чем одна пятая потерь дивизии, т. е. около 2 тыс. убитых, раненых и пропавших без вести, что вряд ли может существенно повлиять на соотношение потерь 2-й гвардейской армии и противостоявших ей неприятельских войск.

Уже в дни, когда 2-я гвардейская армия успешно наступала, произошла трагедия, коснувшаяся лично Родиона Яковлевича. Погиб его давний друг и соратник, член Военного совета армии генерал-майор Илларион Иванович Ларин. Вот что об этом рассказывают документы:

«ГКО, тов. Сталину, тов. Молотову 27 декабря 1942 г.

По сообщению Особого Отдела НКВД Сталинградского фронта, в ночь на 27-е декабря с. г. у себя на квартире застрелился член Военного Совета 2-й Гвардейской армии генерал-майор Ларин.

Ларин оставил записку следующего содержания:

“Я не причем. Прошу не трогать мою семью. Родион умный человек. Да здравствует Ленин”.

Родион — командующий 2-й гвардейской армией т. Малиновский.

19 декабря с.г., выезжая на передовую линию фронта, Ларин вел себя нервно, ходил во весь рост и был легко ранен пулей в ногу, создавалось впечатление, что он искал смерти.

Расследование на месте ведет Начальник Особого Отдела НКВД фронта тов. Селивановский.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР — Л. Берия».

(РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 19. Л. 8).

В качестве одной из причин самоубийства чекисты подозревали историю, происшедшую четырьмя месяцами ранее. О ней рассказал бывший секретарь Военного совета Южного фронта старший батальонный комиссар А. Феденеев в письме Маленкову от 29 декабря 1942 года. Это — история бегства в августе 42-го адъютанта бывшего командующего фронтом генерала Р.Я. Малиновского капитана Сиренко:

«Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Маленкову.

от ст. батальонного комиссара А. Феденеева.

29. XII.42 г.

Будучи секретарем Военного Совета Южного фронта, я, после расформирования такового, находился в составе Донской оперативной группы под командованием генерал-лейтенанта Малиновского и весь период существования этой группы был вместе с тов. Малиновским.

В период существования этой группы, примерно во второй половине августа месяца 1942 г., когда штаб группы находился в г. Нальчике, произошел следующий факт.

При генерал-лейтенанте Малиновском на штатной должности — для особых поручений при командующем фронта — служил капитан Сиренко. Сиренко прибыл в Военный Совет Южного фронта вместе с т. Малиновским из армии, где он был при нем адъютантом, и весь период пребывания т. Малиновского на Южном фронте был при нем. Находился вместе с Малиновским он и в оперативной группе до момента прибытия ее в Нальчик.

В г. Нальчик было получено указание Ставки Главного Командования о слиянии группы Малиновского с Северной группой войск Закавказского фронта и выбытии генерал-лейтенанта т. Малиновского в распоряжение командующего Закавказским фронтом.

По получении этого указания т. Малиновский приказал штабу группы следовать в г. Орджоникидзе, куда должен был следовать и он для встречи с командующим Северной группы генерал-лейтенантом Масленниковым.

Которого числа точно не помню, но утром, когда все машины штаба группы и охраны были готовы, чтобы следовать в г. Орджоникидзе, было обнаружено отсутствие капитана Сиренко и водителя т. Малиновского, техника-лейтенанта Летинского. Отъезд был назначен на 7.00, но в 8.00 их еще не было. Несколько человек было отправлено на розыск, так как предполагали, что Сиренко вместе с Летинским и бывшим шофером дивизионного комиссара т. Ларина поехали на квартиру последнего, так как он был местный уроженец и в г. Нальчике находились его родные.

В этот период розысков меня отзывает к себе Малиновский и дает читать письмо, которое он нашел у себя в портфеле, адресованное мне. Письмо оказалось от капитана Сиренко. Обращаясь ко мне, он пишет, что обстановка на фронте сложилась очень тяжело, что-де наши генералы показали себя неспособными командовать, разложились, пьянствуют, развратничают, вроде старого развратника генерала Жук (генерал-майор Жук был на Южном фронте зам. командующего по артиллерии и прибыл в штаб фронта вместе с Малиновским из 6 армии). Что генералы возят с собой разных “жен” и “дочерей”, а попросту возят проституток. Насмотревшись на все это, он, Сиренко, решил, что должен активно бороться с немцами за свою родину и решил идти в партизаны. Что уже маленький отряд он организовал, пока из 3-х человек, но он разрастется, и о нем, Сиренко, еще услышат. Подписал письмо он уже как командир партизанского отряда.

После этого стало ясно, что Сиренко удрал и подобрав на машину Малиновского шофера, мы последовали на Орджоникидзе.

В г. Орджоникидзе поехал один Малиновский, а мы по дороге были направлены в г. Грозный. По пути в Грозный т. Малиновский нас догнал, и в Военном Совете Северной группы я был вместе с ним. В г. Грозном Малиновский сказал мне, что сообщил о пропаже Сиренко в Особый отдел и что дано указание о розыске его и задержании. Затем я сам разговаривал с оперуполномоченным группы, фамилию его не знаю, так как видел его впервые. Находясь уже на Северо-Кавказском фронте в сентябре месяце со мной разговаривал начальник Особого Отдела фронта ст. майор госбезопасности т. Зиленин, из чего я сделал вывод, что факт этот Особым органам известен.

29. XII.42. Ст. батальонный комиссар А. Феденеев».

(РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 19. Л. 11–12).

Вероятно, история с бегством адъютанта и шофера Малиновского, и шофера Ларина вызвала у генерал-майора опасения, что особисты в связи с этим состряпают против него и Малиновского политическое дело. И в дни Сталинградской победы порой советские генералы особистов боялись больше, чем немцев.

В базе данных погибших в Великой Отечественной войне «Мемориал», в приказе ГУК НКО об исключении из списков от 12 мая 1945 года значится «капитан Сиренко Александр Иванович — состоявший в распоряжении Военного Совета Южного фронта. Пропал без вести в августе 1942 г. Жена Сиренко Александра Константиновна — г. Кременчуг, ул. Шевченко, д. 31».

Это — выдержка из послевоенного приказа ГУК Наркомата обороны, основанного, очевидно, на заявлении жены, поданном в Полтавский облвоенкомат. Заметим, что к тому времени далеко не все советские военнопленные были репатриированы из западных зон оккупации, так что можно предположить самые разные варианты судьбы Александра Сиренко. Он мог погибнуть в бою с немцами. Мог попасть к ним в плен и после войны репатриироваться на родину, где ему за дезертирство грозил трибунал и либо расстрел, либо ГУЛАГ. Мог Сиренко также, если повезло, остаться на Западе, выдав себя за украинца с бывшей польской территории, и стать эмигрантом, но вот мемуаров, как кажется, он не написал.

Более подробные данные об А.И. Сиренко удалось найти в базе данных о награждениях в общедоступном электронном банке документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Здесь указан год его рождения — 1911, национальность — украинец, партийность — комсомолец, начало службы в РККА — 1933 год, место призыва: Кременчугский РВК, Украинская ССР, Полтавская обл., Кременчугский р-н, занимаемая должность — адъютант командующего Южным фронтом. Ранений и наград капитан Сиренко не имел, в войне участвовал с 22 июня 1941 года (в наградном листе ошибочно утверждалось, что с 22 июня 1942 года). В представлении к награждению орденом Красной Звезды говорилось:

«Капитан Сиренко участвует с первого дня в Великой Отечественной войне против немецких оккупантов в должности адъютанта командира 48 ск, а затем командующего 6 Армии и командующего Южным фронтом. На протяжении всей борьбы с немецкими оккупантами показал себя верным сыном нашей социалистической Родины, проявил мужество и бесстрашие в бою, выполняя ответственные боевые поручения, как передача боевых приказов и приказаний непосредственно под огнем. Особо проявил себя в боях под ст. Слободка и гор. Котовском в июле 1941 г. и во время налета танков и мотопехоты на штаб 48 ск в августе 1941 г. под Кринички (в районе Николаева), а также во время переправы частей корпуса под огнем через р. Буг и при выходе корпуса из окружения из района гор. Николаева.

26 Августа 1941 г. в бою под Днепропетровском лично производил разведку островов в районе двойного желдор. моста через р. Днепр, а также решительно помогал в приведении дрогнувших войск в порядок во время 15-дневных упорных боев под Нижнеднепровском, поворачивал их обратно в бой, подвергаясь артиллерийскому и минометному огню противника. Он часто появлялся вместе со мной в самых опасных местах в период тяжелых боев 6 Армии во время отхода из района Красноград — Перещепино за Сев. Донец в октябре 1941 г. и всегда показывал себя храбрым и самоотверженным бойцом-командиром.

Достоин награждения его орденом “Красной Звезды”. Командующий Южным фронтом Генерал-лейтенант Малиновский 26 марта 1942 г.».

В заключении Военного совета, подписанном бригадным комиссаром Лариным, говорится:

«Будучи военкомом 48 ск и членом Военного Совета 6 армии, часто наблюдал боевую работу т. Сиренко.

Тов. Сиренко боевой, бесстрашный командир. С честью справляется с боевыми заданиями. Вполне заслужив(ает) награждения “Орденом Красной Звезды”».

И 8 апреля 1942 года капитан Сиренко орден получил.

Возможно, мы никогда не узнаем дальнейшей его судьбы.

Существует легенда, будто Ларин застрелился еще в августе в номере гостиницы «Москва», ожидая приема у Сталина и опасаясь, что после издания приказа № 227 их с Малиновским могут предать суду военного трибунала. Согласно Журналу посетителей кремлевского кабинета Сталина, Ларин и Малиновский были там 24 августа 1942 года. Поскольку сразу же после этого, 25 августа, их назначили командовать 8-й Резервной (будущей 66-й) армией, можно предположить: вызвал их к себе Сталин именно в связи с этим назначением — показать, что, несмотря на формальное понижение в должностях, доверие к Малиновскому и Ларину сохраняется. В принципе нельзя исключить, что обсуждался и вопрос о бегстве Сиренко. Но последнее представляется маловероятным. Во-первых, мы не знаем, когда именно сбежал адъютант. Не исключено, что это было уже после 24 августа. Во-вторых, нет сведений, что об этом происшествии тотчас было доложено Сталину. Ведь Берия, когда ему в конце декабря пришлось докладывать Сталину о самоубийстве Ларина, отправил ему лишь показания Феденеева о деле Сиренко, данные в рапорте Маленкову в то же время. Никаких августовских документов, касающихся бегства Сиренко, Берия Сталину не посылал. Представляется невероятным, чтобы подчиненный Берии В.С. Абакумов, начальник Управления Особых отделов, направил Сталину донесение об инциденте с Сиренко, не поставив в известность своего непосредственного начальника. Скорее всего, дело Сиренко тогда, в августе, не пошло дальше Особого отдела Северо-Кавказского фронта. На это указывает и приводимое ниже письмо Сталина Хрущеву, из которого следует, что о бегстве Сиренко Сталину стало известно не ранее конца декабря.

Отметим также, что Малиновский был на приеме у Сталина в кремлевском кабинете 5 и 7 мая 1942 года, 1–2 августа 1944 года, 25 мая и 19 июня 1945 года. Видимо, он встречался со Сталиным и позднее, только эти встречи происходили не в кремлевском кабинете, где Сталин после войны бывал редко — только когда встречался с членами иностранных делегаций, а на одной из дач, где учета посетителей не велось.

В связи с самоубийством Ларина Сталин в начале января 1943 года направил следующую шифровку Хрущеву:

«Получил Вашу шифровку насчет Вашего выезда во 2 гвардейскую армию для работы там. Я считаю, что Вам придется в ближайшие 2 месяца остаться там в Военном Совете 2 гвардейской армии и иметь серьезное наблюдение за работой Малиновского. Не случайно, что во время отступления Южного фронта личный адъютант Малиновского покинул наш фронт и ушел будто бы в партизаны, а на деле видимо ушел к немцам. Не случайно также, что член Военного Совета 2 гвардейской армии и личный друг Малиновского Ларин кончил самоубийством, оставив записку непонятного, странного содержания. Что должна означать в записке Ларина фраза “я не причем”.

В чем он здесь оправдывается? Почему Ларин мог думать, что мы тронем его семью, тоже непонятно. Почему в записке Ларина говорится о Родионе, как об умном человеке? А Малиновский набрал в рот воды и молчит, как будто это его не касается. Порасспросите обо всем этом Малиновского, а также об его личном адъютанте, — посмотрим, что скажет. Заберите к себе несколько человек, опытных особистов и с их помощью организуйте строжайшее наблюдение за Малиновским. Если вскроется какая-либо фальшь в поведении Малиновского, немедленно сигнализируйте мне, чтобы сразу освободить его под тем или иным благовидным предлогом и заменить другим. Соберите данные о Крейзере, возможно, что он вполне подойдет для замены Малиновского, если эта замена окажется необходимой. Регулярно информируйте меня о результатах Вашего наблюдения».

О самоубийстве Ларина вспоминал и Хрущев, в тот день остановившийся в хуторе Верхне-Царицынском:

«Вдруг ко мне вваливается Малиновский, прямо в бекеше, не раздеваясь, очень взволнованный. Гляжу, у него слезы ручьем льются. “Что такое? Что случилось, Родион Яковлевич?” — “Произошло несчастье, Ларин застрелился”.

Ларин был членом Военного совета 2-й Гвардейской армии, боевой человек. Они были большие приятели с Малиновским, служили вместе еще перед войной. Когда Малиновский командовал корпусом, Ларин был у него комиссаром. Малиновский всегда выпрашивал, чтобы Ларин у него оставался либо начальником политотдела, либо комиссаром. Он как политработник заслуживал уважения. До того, как все это случилось, был ранен. Я заходил к нему на квартиру. Он лежал, но рана была несерьезная, в мякоть ноги, кость не была повреждена, пуля лишь задела голень. Ларин разговаривал, был в полном сознании. Наблюдала за ним женщина, армейский врач. Потом мне рассказали, что перед тем, как застрелиться, он довольно весело болтал с нею. Малиновский был крайне взволнован событием и оплакивал Ларина. Я не знал, как его успокоить. Что же вызвало такую акцию? Почему Ларин застрелился? Потом его адъютант сообщил, при каких обстоятельствах это произошло.

Обстоятельства были довольно неясными. Ларин выехал на передний край и наблюдал за ходом боя под прикрытием какого-то стога сена. Он расхаживал, как бы маячил перед противником, явно искал смерти. Вовсе не было необходимости так вести себя. Он просто вызывал огонь на себя. Конечно, вскоре его ранило. Хотя рана оказалась несерьезной, он вдруг застрелился. В чем же дело? Бывало, стрелялись в начале войны, когда мы отступали. А тут мы наступаем, окружили войска Паулюса, ведем сражение с Манштейном, можно сказать, на переломном рубеже. Давно уже перестали бежать, начался новый этап наших военных операций против врага. 2-я Гвардейская, сильная и крепкая армия, успешно отражает удар Манштейна. И вдруг он стреляется? Ларин оставил записку, тоже очень странную. Я сейчас не смогу точно воспроизвести ее содержание, но смысл был таким, что он кончает жизнь самоубийством; потом шли слова: "Да здравствует Ленин!” И подпись. Эту записку мы сейчас же отправили в Москву…

Меня сейчас же вызвали в Москву. Состоялся очередной многочасовой обед у Сталина со всеми, так сказать, “приложениями”: и питейные дела, и тут же разбор событий, которые произошли за истекшие сутки.

Сталин спрашивает меня: “А кто такой, собственно говоря, Малиновский?” Отвечаю: “Не раз докладывал Вам о Малиновском. Это — известный генерал, который командовал корпусом в начале войны, потом армией, потом Южным фронтом. У него были там неудачи. Вы же знаете”. Сталин, конечно, знал, что тот фронт был обойден противником и развалился. Враг легко захватил Ростов, за что Малиновский был освобожден от должности и переведен в тыл…

Щербаков понимал, что гнев против Малиновского будет направлен, прямо или косвенно, и против меня. “Все это, — говорит Щербаков, — не случайно. Почему он не написал «Да здравствует Сталин!», а написал «Да здравствует Ленин?!» ” Я отвечаю: “Не могу сказать. Он застрелился, видимо, под влиянием какого-то психически ненормального состояния. Если бы он был в нормальном состоянии, то не застрелился бы. Повода ведь стреляться у него не было”. Все, казалось бы, ясно. Но нет. Щербаков опять жевал свое, растравлял рану, подсыпал соли. Мне пришлось тогда пережить много неприятностей.

Конечно, самым выгодным для меня было бы просто сказать, что Ларин растакой-сякой-разэдакий, да и Малиновский такой же. Но я не был согласен с этим и не мог так говорить Сталину. А Сталин вновь: “Кто же такой Малиновский?” Отвечаю: “Малиновского я знаю. И знаю только с хорошей стороны. Не могу сказать, что знаю его много лет, но знаю его с начала войны. Все это время он вел себя хорошо, устойчиво и как человек, и как генерал”. Над Малиновским явно нависла угроза. Тут сплелись и падение Ростова, и самоубийство Ларина — все увязывалось в один узел. Сталин: “Когда вернетесь к себе на фронт, надо будет за Малиновским последить. Вам надо все время быть при штабе 2-й Гвардейской армии. Следите за всеми его действиями, приказами и распоряжениями”. Одним словом, я лично отвечаю за Малиновского и его армию, должен быть глазом, наблюдающим за Малиновским от партии и Ставки. Говорю: “Товарищ Сталин, хорошо, как только приеду, буду неотлучно с Малиновским”.

Я улетел в Верхне-Царицынский. И тогда я как бы забыл дорогу в штаб фронта, передвигался вместе со 2-й Гвардейской армией, располагаясь всегда рядом с Малиновским. Малиновский умный человек. Он понимал, что это является результатом недоверия к нему со стороны Сталина. В моем же лице он видел контролера над своими действиями. Когда мы перемещали штаб, то мне и квартира отводилась рядом с Малиновским. Получалось, что я уже являлся скорее членом Военного совета 2-й Гвардейской армии, чем всего фронта. Собственно говоря, в ней и заключалась наша главная сила на фронтовом направлении, так что не возникало противоречий по существу. А Малиновский все распоряжения и приказы, которые готовил, до того, как подписать, обязательно согласовывал со мной. Я их не подписывал, потому что это не входило в мои обязанности, но все его приказы и распоряжения знал, и Малиновский все мне докладывал.

Дела у нас продвигались хорошо. Я был доволен и положением дел на фронте, и Малиновским — его способностями, его распорядительностью и его тактом. Одним словом, в моих глазах он выделялся на фоне других командующих, и я с уважением к нему относился. Работать с ним было хорошо».

29 декабря в 20.00 Малиновский отдал приказ заместителю командующего армией генерал-майору Я.Г. Крейзеру, командиру 2-го гвардейского мехкорпуса генерал-майору Свиридову и командиру 33-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майору Утвенко:

«1. Противник, разбитый в районе Котельниково, оставил Котельниково и отходит на юго-запад. Одновременно удерживает район Тормосин.

2. 2 мк с 24.00 29.12 переправиться через р. Дон в районе Верх. Курмоярская и Потемкинская и решительно наступать в направлении Балабановский, Тормосин и к исходу 30.12 овладеть районом Алешкинский, Тормосин, действуя навстречу левому крылу Юго-Западного фронта, наступающему из района Чернышковский, Обливская.

По овладении районом Тормосин выбросить отряды на Верхне-Аксеновский, на Тарасинский и на запад.

По выполнении задачи Штакор иметь в Тормосин.

3. 33 гв. сд продолжать наступление с 3.00–30.12 и к исходу дня овладеть районом Семенов, Бударин, Епифанов и обеспечить с юго-запада действия 2 мк, выбросить отряды для захвата Белозерский и Кулалы.

По выполнении задачи Штадив иметь в Комаров.

4. Действия 2 гв. мк и 33 гв. сд объединить под своим руководством моему заместителю генерал-майору Крейзер, имея ВПУ в Верх. Курмоярская.

5. КП Штарма 2 Гв. — Громославка.

Донесения по радио каждые 3 часа, первое донесение к 3.00 30.12».

Этот приказ впервые подписал новый член Военного совета армии — гвардии полковой комиссар Александров, а за начальника штаба — гвардии полковник Грецов.

1 января 1943 года, когда провал замысла Манштейна по вызволению окруженной группировки стал очевиден, Сталинградский фронт был переименован в Южный и нацелен на Ростов. А.И. Еременко такое решение посчитал неверным и доложил об этом Верховному. Но, как отмечал в дневниковых записях Андрей Иванович, Сталин сказал: «Чего вы волнуетесь, вы в Сталинградской битве сыграли главную роль… Мы на вас возлагаем более важную задачу: ударом на Ростов отрезать кавказскую группировку противника».

Эта тема также обсуждалась 5 августа 1943 года на встрече Сталина с Еременко в селе Хорошово. Вот краткие фрагменты из дневниковой записи об этой встрече.

«…Товарищ Сталин, ходивший до того по комнате, остановился посредине и принял от меня рапорт. “Здравствуйте, товарищ Еременко”, — произнес он мою фамилию с ударением на третьем слоге и подал мне руку. “Здравия желаю, товарищ Сталин!” — ответил я.

Он улыбнулся как-то просто и тепло, приветливо потряс мою руку и, пристально глядя на меня, сказал: “Вы, по-видимому, до сих пор обижаетесь на меня за то, что я не принял вашего предложения на последнем этапе Сталинградской битвы добить Паулюса. Обижаться не следует. Мы знаем, знает весь наш народ, что в Сталинградской битве вы командовали двумя фронтами и сыграли главную роль в разгроме фашистской группировки под Сталинградом, а кто доколачивал привязанного зайца, это уже особой роли и не играет”.

На эти, по сути дела, слова благодарности я ответил: “Сталинград теперь уже история, а творец ее наш народ, партия и вы лично, товарищ Сталин”.

В этом месте Сталин вставил реплику: “Все на Сталина валят, Сталин да Сталин. Это неправильно. Я, конечно, давал директивы, но вы же непосредственно там командовали и руководили этой битвой. Победил, безусловно, советский народ во главе с великим русским народом, но им нужно было руководить”».

Вероятно, если бы Еременко сумел быстро взять Ростов и отрезать тем самым путь отступления кавказской группировке немцев, маршальские погоны ему были бы гарантированы. Но Андрей Иванович командовал Южным фронтом недолго и малоуспешно.

Указанные выше потери в 101,8 тыс. человек 2-я гвардейская армия понесла не только в боях за котельниковский плацдарм с деблокирующей группировкой Гота, но и в ходе неудачного наступления на Ростов и Батайск, получившего название операции «Дон». В этой операции 2-ю гвардейскую армию поддерживали 3-й танковый Котельниковский, 2-й, 3-й и 4-й Сталинградский, 5-й Зимовниковский механизированные корпуса. Всего наступали 11 стрелковых дивизий, 13 механизированных и 3 танковые бригады, 9 танковых полков, 18 артиллерийских и минометных полков и 6 отдельных артиллерийских и минометных дивизионов. Однако удаленность группировки от фронтовых баз снабжения на сотни километров создавала большие проблемы в своевременном получении горючего, продовольствия и боеприпасов. Это также увеличивало безвозвратные потери в танках и автомашинах, поскольку поврежденную технику негде было ремонтировать.

Ростов и Батайск обороняли немецкие 16-я моторизованная и 17-я танковая дивизии, располагавшие 60–70 танками и штурмовыми орудиями.

14 января 43-го командующий Южным фронтом Еременко, член Военного совета фронта генерал-лейтенант Н.С. Хрущев и начальник штаба фронта генерал-майор Варенников в четыре часа дня подписали оперативную директиву № 006. В преамбуле говорилось: «Во исполнение указаний Ставки ВГК, основной задачей для войск Южного фронта является выход на рубеж Шахты, Новочеркасск, Ростов, Батайск, чтобы отрезать пути отхода войскам противника с Северного Кавказа; во взаимодействии с войсками Закавказского фронта уничтожить кавказскую группировку противника, не допустить ее выхода к р. Дон». Механизированной группе «Дон» в составе 3-го танкового, 2-го и 5-го гвардейских механизированных корпусов, 98-й стрелковой дивизии и частей усиления под командованием генерал-лейтенанта танковых войск Павла Алексеевича Ротмистрова предписывалось с утра 17 января, с фронта Багаевская — Веселый, нанести удар на Батайск и к утру 18 января его захватить, а одним механизированным корпусом занять Ростов. 300-я стрелковая дивизия, наступая от Раздорской на Новочеркасск, обеспечивала поддержку группы Ротмистрова с севера. 1-й гвардейский стрелковый корпус должен был 18 января форсировать Северский Донец и двигаться на Новочеркасск. 13-й гвардейский стрелковый корпус своими тремя дивизиями, наступая за группой Ротмистрова, выдвигался к 21 января в район Батайск — Ольгинская. 8-я воздушная армия должна была высадить в Батайске десант из 306 парашютистов, задача которых заключалась в захвате мостов через Дон. В случае невозможности удержать мосты, их и железнодорожные пути следовало взорвать.

Однако из-за нехватки горючего и разбросанности частей начало наступления пришлось перенести на сутки. Но и 19 января к нему оказалась готова лишь одна 19-я гвардейская танковая бригада, да и то не в полном составе.

По инициативе Ротмистрова, отряд из 12 танков, 9 бронетранспортеров и 5 бронированных машин, подкрепленных двумя ротами автоматчиков 2-й гвардейской мотострелковой бригады, под началом командира 19-й бригады гвардии полковника А.В. Егорова утром 20 января вышел к Батайску. 5 танков Т-34 с группой автоматчиков атаковали аэродром в 1,5 км от Батайска, а главные силы — сам город. Группа, атаковавшая аэродром, повредила взлетную полосу и несколько складов, но ответным огнем зенитных 88-мм орудий была полностью уничтожена. Немцы потеряли одно орудие. Главные силы отряда, обстрелявшие железнодорожную станцию, в результате ответного огня потеряли три танка, три бронемашины и более 50 человек убитыми и ранеными. Остатки отряда заняли оборону у совхозов имени Ленина и имени ОГПУ, дожидаясь подхода главных сил Ротмистрова и Малиновского.

Но к тому времени Манштейн перебросил под Батайск 11-ю танковую дивизию. 19 января она ударила от Ольгинской на Манычскую, смяв 98-ю стрелковую дивизию, остатки которой отступили в Манычскую. 21 октября части 11-й танковой дивизии атаковали отряд полковника Егорова и вынудили его отойти на правый берег Маныча. Уцелело 7 единиц бронетехники и полсотни пехотинцев.

22 января бригады 2-го и 5-го механизированных корпусов наконец оказались готовы к наступлению и заняли хутора Самодуровка, Черюмкин, Красный, Усмань и Нижне-Подпольный. Для отражения наступления были переброшены немецкие 17-я танковая и 16-я моторизованная дивизии, которые уже 23 января выбили советские войска из всех перечисленных пунктов. Но к вечеру бригады 2-го мехкорпуса смогли занять Черюмкин, Нижне-Подпольный и Красный Ловец. Части 3-го гвардейского танкового корпуса выбили противника из Пустошкина. Но в корпусе осталось лишь 11 боеспособных танков. Во 2-м и 5-м гвардейских механизированных корпусах к утру 25 января боеспособных танков осталось не более 50.

13-й гвардейский стрелковый корпус силами 49-й гвардейской дивизии удерживал рубеж Позднеевка — Красный Кут — Веселый. 3-я гвардейская дивизия двумя полками вела бой на рубеже пятьсот метров севернее хутора Красное Знамя.

23 января командующему 2-й гвардейской поступило следующее распоряжение Сталина:

«23.1. 43. Передано в 8.53, Малиновский получил в 12.30.

По прямому проводу товарищу Еременко и Хрущеву, копия тов. Малиновскому.

Захват Батайска нашими войсками имеет большое историческое значение. Со взятием Батайска мы закупорим армии противника на Северном Кавказе, не дадим выхода в район Ростова, Таганрога, Донбасса 24 немецким и румынским дивизиям. Враг на Северном Кавказе должен быть окружен и уничтожен, так же как он окружен и уничтожается под Сталинградом. Войскам Южного фронта необходимо отрезать 24 дивизии противника на Северном Кавказе от Ростова, а войска Черноморской группы Закавказского фронта в свою очередь закроют выход этим дивизиям противника на Таманский полуостров. Главная роль принадлежит здесь Южному фронту, который должен совместно с Северной группой Закавказского фронта окружить и пленить или истребить войска противника на Северном Кавказе. Основные силы Южного фронта, расположенные в районе Маныча и южнее Дона необходимо немедленно двинуть на Батайск для захвата Батайска и Азова, для перехвата основных путей отхода противника и для окружения его отходящих частей с тем, чтобы вся техника противника осталась на месте. Прошу принять настоящее указание для руководства и донести о мерах его исполнения. И. Сталин.

23.1.43 г. 6 час. 30 мин. Передал генерал-майор Шевченко».

Однако на практике армии Малиновского и приданным ей танковым и механизированным корпусам приходилось. обороняться, а не наступать. 24 и 25 января бои шли в Манычской, которую немцы заняли к исходу 25-го. Остатки 2-го гвардейского механизированного корпуса отошли на восток, но днем 26 января вместе со 2-м [механизированным] и 5-м гвардейским механизированным корпусами вновь попытались форсировать Маныч в районе Манычской, однако были отбиты с большими потерями. К началу атаки в корпусах был лишь 21 исправный танк, включая 4 КВ, 7 Т-34 и 10 Т-70. Вечером 26-го Ротмистров доложил Малиновскому: «Части механизированной группы в результате сложившейся обстановки и тяжелых потерь сейчас самостоятельных боевых действий вести не могут».

Ставка Верховного главнокомандования оперативной директивой № 30031, отправленной 26-го января, в 23 часа 40 минут, командующему Южным фронтом генерал-полковнику Еременко, потребовала:

«1. Решительно улучшить управление войсками фронта.

2. Ускорить темп наступления 51-й и 28-й армий и 28.01.43 г. выйти на рубеж: Ольгинская, Батайск.

3. ВПУ 2-й гвардейской армии немедленно приблизить к войскам.

4. Управления 2-го, 5-го гвардейских механизированных корпусов и 3-го гвардейского танкового корпуса передать непосредственно тов. Малиновскому.

5. Получение подтвердить, исполнение донести.

И. Сталин.

Г. Жуков».

Как кажется, Сталин был разочарован тем, как руководил действиями подвижной группы Ротмистров, не сумевший вовремя сконцентрировать достаточно сил для наступления и бросавший части в бой разрозненно. Теперь Иосиф Виссарионович передал руководство танковым и механизированными корпусами непосредственно Малиновскому, надеясь, что у того что-нибудь получится. Ведь приз в случае взятия Батайска и Ростова был чрезвычайно велик: вся немецкая группа армий «А», застрявшая на Северном Кавказе. Однако к тому времени от советских мобильных корпусов остались одни названия и Родиону Яковлевичу трудно было достичь быстрого успеха.

Еременко тотчас отдал приказ командующим 2-й гвардейской, 51-й и 28-й армиями:

«Ставка ВГК поставила перед Южным фронтом категорическую задачу к исходу 28-го января выйти в район Батайск, Койсуг и отрезать пути отхода кавказской группировки. Решительными действиями 28-го января разгромить противостоящего противника и выйти на рубеж: Ольгинская, Батайск, Койсуг. Для выполнения этой задачи мобилизовать весь личный состав. В войска направить ответственных командиров и политработников для помощи в организации и проведения решительного наступления и разгрома врага.

Еременко. Хрущев. Варенников».

Наспех организованное наступление окончилось безрезультатно. 27 января полки 24-й гвардейской дивизии с остатками 5-го механизированного корпуса вновь пытались захватить Тузлуков и Малую Западенку. Но неоднократные попытки форсировать Маныч встречались сильным артиллерийским огнем и бомбово-штурмовыми ударами с воздуха. Ничего не добились и 3-я и 49-я гвардейские дивизии, подкрепленные 128-м, 136-м, 158-м и 223-м отдельными танковыми полками. 20 танков провалились под лед, столько же было подбито артиллерией противника. Как вспоминают старожилы хутора Тузлуков, «много погибших солдат осталось лежать в камышах реки Маныч. Весной, когда река проснулась, течение понесло тела погибших. Куда? Никто не знает. Сколько? Никто не считал…»

29 и 30 января армия Малиновского столь же безуспешно пыталась форсировать Маныч. 30 января люфтваффе разбомбили штаб 2-й гвардейской армии в хуторе Нижне-Соленый. Погибло несколько офицеров, сгорело множество оперативных и учетных документов. Поэтому указанная в итоговой сводке штаба армии суммарная цифра потерь личного состава за 20–30 января 1943 года — 17802 человека — является далеко не полной. На 30 января все танковые и механизированные соединения были фактически небоеспособны:

3-й гвардейский танковый корпус имел 9 танков и 350 мотострелков;

2-й гвардейский мехкорпус — 8 танков и около 1 тыс. мотострелков;

5-й гвардейский мехкорпус — 8 танков и до 2 тыс. мотострелков;

128-й, 136-й, 158-й, 223-й отдельные танковые полки располагали 24 танками, а всего во 2-й гвардейской армии оставалось боеспособными 49 танков.

Приданные соседним армиям 4-й и 3-й гвардейский мехкорпуса имели соответственно 2 и 4 танка, занимая хутора Павлов, Золотарев, Ново-Калиновский и Раково-Таврический, Радухина Балка.

А ведь тремя неделями ранее в пяти корпусах и 4 танковых полках было 526 исправных танков.

В штабе Южного фронта спешно оформили заявку на пополнение, где отмечалось, что «для восполнения потерь необходимо фронту пополнение — 100 000 человек, из них 50 000 гвардейского; танков — 500 единиц». Это указывает на то, что основная часть танков была потеряна безвозвратно.

Наконец 31 января гвардейцы 33-й, 24-й и 49-й дивизий, поддержанные уцелевшими танками, форсировали Маныч и завязали бои на левом берегу. Однако 1 февраля попытки взять Самодуровку, Манычскую и Красный полностью провалились. Эти населенные пункты были заняты лишь к исходу следующего дня. К 6 февраля части 2-й гвардейской армии вышли в район Усмань — Резников — Верхне- и Нижне-Подпольный, остановившись на этом рубеже.

Но Батайск, а тем более Ростов взять пока не удалось. Время было уже упущено, и основные соединения 1-й танковой армии с Северного Кавказа успели пройти через Ростов.

Сталин винил в неудаче Еременко, не сумевшего заставить энергично наступать командующих 28-й и 51-й армиями генералов В.Ф; Герасименко и Н.И. Труфанова, которые не смогли воспользоваться тем, что армия Малиновского отвлекла на себя наиболее боеспособные соединения группы армий «Дон».

2 февраля 1943 года в 14.00 Еременко издал последний приказ по Южному фронту:

«1. Ставка Верховного Главнокомандования своим приказом от 29 января 1943 г. за № 46017 удовлетворила мою просьбу и ввиду моей болезни (открывшиеся раны) освободила меня от командования войсками Южного фронта.

2. С 24 часов 2 февраля 1943 года сдал командование войсками Южного фронта вновь назначенному командующему фронтом генерал-лейтенанту Малиновскому Р.Я.». Малиновский одновременно своим приказом подтвердил, что вступил в командование фронтом. Тогда же, в начале февраля, был снят с должности и Николай Иванович Труфанов, до конца войны более не назначавшийся командующим армией. 11 февраля во главе 51-й армии его сменил генерал-лейтенант Г.Ф. Захаров.

3 февраля Хрущев отправил шифрограмму в Москву, где, в частности, говорилось: «Перед фронтом наступления наших войск противник в прежней группировке продолжает упорно сопротивляться и контратаковать мотопехотой. На рубеже р. Сев. Донец, Кочетовская, Мелиховская противник активных боевых действий не вел. Авиация противника группами 6–8 самолетов бомбила боевые порядки 2 гв. и 51 А. Генерал-полковник командование фронтом сдал Малиновскому».

Вероятно, у Сталина были опасения, что Еременко может заартачиться и откажется сдавать командование, обратившись непосредственно к Верховному главнокомандующему, как это уже было при назначении его командующим Южным фронтом. Но на этот раз все обошлось.

Хрущев вспоминал, что Сталин спросил у него, кого назначить командующим Южным фронтом вместо Еременко, и Никита Сергеевич порекомендовал Малиновского:

«Из всех командующих армиями, которые имелись у нас на фронте, самым подготовленным, который мог справиться с этим делом, был Малиновский. Но Малиновского я не решался назвать. На Малиновского вешали тогда всех собак: Малиновский сдал Ростов, у Малиновского член Военного совета, его друг и приятель Ларин, написал записку сомнительного политического содержания, закончив ее словами: “Да здравствует Ленин!”, и застрелился…

В конце концов Сталин вынудил меня назвать кандидата в командующие из числа руководителей Южного фронта. И я говорю: “Конечно, Малиновский. Вы его знаете, и я его знаю”. — “Малиновский?

Вы называете Малиновского?” — “Да, я называю Малиновского”. — “Хорошо! Утверждаю Малиновского!”

И к Молотову: “Пишите!” Молотов сейчас же взялся за блокнот и карандаш, а Сталин продиктовал приказ о назначении командующим войсками Южного фронта Малиновского».

Показательно — Хрущев признается, что Сталин «вынудил» его назвать кандидатуру Малиновского. Вероятно, Иосиф Виссарионович уже остановил свой выбор на Малиновском, но ему необходимо было, чтобы это назначение происходило по предложению Хрущева. А в заключение Сталин сказал: «А пока что, раз мы освободили от должности Еременко и назначаем по вашему предложению Малиновского, вам придется вернуться к Малиновскому. Там вы должны ни на шаг не отходить от него, следить за ним и проверять его действия».

Малиновский, как командующий фронтом, приказал начать общее наступление 5 февраля.

51-й армии предстояло действовать в районах Ольгинской и Батайска, а затем форсировать реки Дон и Аксай, занять Аксайскую (Аксай), овладеть железной и шоссейной дорогами, связывающими Ростов с Новочеркасском, чтобы отрезать гитлеровцам пути отхода на север, и поворотом правого фланга на запад наступать на Ростов.

Наступление 51-й армии намечалось на 7 февраля. Времени на подготовку отводилось двое суток.

6 февраля войска 28-й армии при активной поддержке войск 51-й армии заняли Батайск. 7 февраля 44-я армия и конно-механизированная группа Н.Я. Кириченко, взяв город и железнодорожную станцию Азов, ликвидировали плацдарм противника на левом берегу Дона.

Немцы упорно оборонялись на правом, гористом, берегу Дона. Генерал Н.И. Труфанов приказал 87-й стрелковой дивизии вместе с частями 3-го гвардейского мехкорпуса наступать на Ольгинскую, затем форсировать Дон и Аксай, овладеть станцией Аксайская и наступать на Ростов.

14 февраля 1943 года в 22.40 Малиновский, Хрущев и начальник штаба фронта Варенников отправили Сталину (копия — Жукову) долгожданное боевое донесение № 0047/ОП о взятии Ростова:

«1. Войска фронта 14.2 после длительных и упорных боев овладели Ростов н/Д и свыше 20 других населенных пунктов, в том числе Алексеевка, Кутейниково, Буденный, Каменный Брод, Грушевская, Аксайская.

2. Противник продолжает отход на запад, удерживая рубеж Калинин, Синявка, Морской Чулек. Его авиация действовала одиночными самолетами.

3. 5 уд. Армия, преодолевая сопротивление арьергардных частей противника, к 16.00 вышла на рубеж — 3 гв кк — 4 клм. зап. Соколово-Кундрюченское, Самбек, (иск.) Болдыревка;

4 Гмк — ведет бой за овладение Болдыревка;

315 сд — в районе Краснознаменский;

40 гсд [гвардейская стрелковая дивизия] — Попово-Несветайский, Павленков;

4 гсд — 4 клм. вост. Родионово-Несветайское;

4.2 Гв. Армия, преследуя противника, к 16.00 вышла на рубеж — 2 гмк — ведет бой за Новый Самбек, Щедровский;

13 гск — овладел Кутейниково, Кирбитово, Буденный, имея 300 сд на вост. окраине Родионово-Несветайское;

1 гск — преодолевая сопротивление противника, вел бой 4 клм. южнее Буденный, за овладение Щепкин;

24 сд — армрезерв — Новочеркасск;

3 гмк — сосредоточился в районе Камышевка, Грушевская, имея танковый полк в Кривянская.

51 Армия ночной атакой овладела Аксайская и преодолевая заграждения и участки минирования вела бой за овладение Большие Салы.

28 Армия ночью ворвалась в Ростов и преодолевая заграждения, участки минирования и сопротивление отрядов прикрытия противника, заняла его.

В боях за Ростов отличились 248 сд под командованием подполковника Ковалева, 156 сбр под командованием подполковника Сиванкова, 34 гв. сд под командованием полковника Дряхлова, 159 сбр под командованием майора Дубровина.

К 12.00 Армия вела бой за овладение Мясникован, Ленинован.

44 Армия вела наступательные бои на рубеже Калинин, Морской Чулек, но встретив упорное сопротивление противника, успеха не добилась.

КМГ Кириченко главными силами сосредоточилась — Кумженский, Дугин, Обуховка, имея П.О. на участке Хопры, разъезд Мартыновка, Недвиговка.

4. В течение 15.2 войска продолжают развивать наступление в Западном направлении».

За 2 дня до освобождения Ростова, так сказать авансом, Малиновскому присвоили звание генерал-полковника. Очевидно, Сталин не сомневался, что он возьмет Ростов в самые ближайшие дни. И скорее всего, этим званием была также оценена большая роль Малиновского в Сталинградской битве. Хотя непосредственно за поражение, нанесенное 2-й гвардейской армией котельниковской группировке, он уже получил 28 января 1943 года орден Суворова 1-й степени. Кстати сказать, Малиновский также получил медали «За оборону Сталинграда» и «За оборону Кавказа».

Хрущев вспоминал:

«Малиновский действительно много работал. Это был очень работоспособный человек с хорошей головой. Мне нравились его рассуждения по военным проблемам, да и не только по военным. Но он и отдыхал. Отдыхал всегда в определенное время суток, если, конечно, позволяла обстановка…

Малиновский много рассказывал мне о своей жизни. Своего отца он не знал. Мать его, кажется, была незамужней и сына не воспитывала. Он был воспитан тетей, детство провел в Одессе. Очень он несдержанно, даже оскорбительно отзывался о матери. Он ее не только не любил, но у него сложилось какое-то оскорбленное чувство, сохранившееся с детских лет. Он с нежностью говорил о своей тете, но озлобленно отзывался о матери. Он рассказывал также, как пареньком работал в Одессе приказчиком. Потом началась Первая мировая война. Он, сбежав, пристроился к какому-то воинскому эшелону, который шел на фронт. Солдаты взяли его с собой. Так он попал в армию. Потом оказался в составе русских войск, которые были отправлены во Францию, и воевал там пулеметчиком. Там его застала революция… [Характерно, что Малиновский рассказывал Хрущеву о том, как работал приказчиком в Одессе, что, безусловно, было правдой, но ни словом не обмолвился о каких-либо сельхозработах, на которых он батрачил. Очевидно, в суровое военное время в задушевном разговоре с членом Политбюро ему не хотелось фантазировать, тем более, что Никита Сергеевич мог почувствовать фальшь. А раз Родион Яковлевич честно признался, что до Первой мировой войны не жил с матерью, то естественным образом оказывалась несостоятельна версия и о том, что он батрачил на помещика. В Мариуполе или Старом Белоусе таких помещиков найти было мудрено. И он нигде прямо не говорит, что воспитавшая его тетка жила в Одессе.

Скорее всего, он имел в виду мариупольскую тетку Веру Николаевну Малиновскую. С матерью же, ради воссоединения с которой он отказался от сытой и беззаботной жизни у тетки, у него отношения так и не сложились, и обида на нее осталась у Малиновского на всю жизнь.].

Уже после смерти Сталина, когда мы как-то встретились с Малиновским на охоте, я ему рассказал в непринужденной обстановке, как Сталин реагировал на самоубийство Ларина и как мне было поручено не отходить от Малиновского, приглядывать, когда он ложился спать, закрыл ли глаза, спит ли он настоящим сном или притворяется. Одним словом, неотступно следить за ним. Такое наблюдение было мне неприятно, потому что я знал, что он все это чувствует и понимает, почему член Военного совета, член Политбюро ЦК партии неотступно ходит по его следам и при всяком передвижении обязательно располагается рядом с ним. А если я не требовал, чтобы обо всех его распоряжениях и приказах докладывали мне, то только потому, что он сам соблюдал определенный такт и сам сообщал мне. Он не вынуждал меня требовать этого от него и себя тоже ставил тем самым в более выгодное положение.

Малиновский ответил мне: “Я это видел и искренне говорю, что был очень доволен, что вы все время рядом со мной. Я ведь честный человек, делал все, что, с моей точки зрения, нужно было делать. Поэтому был доволен, что вы будете видеть все это и правильно поймете”.

И я согласен с ним, ибо это означало, что будет сделан соответствующий доклад Сталину. Действительно, я так Сталину и докладывал. Сталина же, видимо, во время войны сама жизнь вынуждала сдерживать свой гнев, нацеленный на аресты и уничтожение людей».

Но вскоре после взятия Ростова наступление войск Южного фронта застопорилось. Об этом свидетельствует донесение Военного совета фронта, отправленное в 24.00 24 февраля:

«1. Войска фронта в течение 24.2.43 на своем правом фланге и в центре продолжали вести упорные наступательные бои.

Преодолевая сильное огневое сопротивление, инженерные заграждения и отражая многократные контратаки пехоты и танков противника, наши части продвинулись на 200–400 метров. За день боя занято: 1 линия окопов на правом фланге; СКЕЛЯНСКИЙ и выс. 114, 9.

Противник, в течение дня, группами самолетов атаковал боевые порядки частей 5 Уд. и 2 Гв. Армий и до 20 самолетов одновременно бомбили наступающие части 51 А. Сбито пехотой три Ю-88.

На левом фланге войска фронта продолжали активно оборонять позиции. И производили смену частей.

5 Уд. Армия, преодолевая сильное огневое сопротивление противника на всем фронте и контратаки пехоты на правом фланге и в центре, частями 3 Гв. Кав. корпуса заняла 1 линию окопов противника и 258 сд — населенный пункт СКЕЛЯНСКИЙ. На остальном фронте Армия успеха не имела, отражая попытки противника вернуть утраченные позиции.

2 Гв. Армия — развивая наступление в направлении ст. ЗАКАДЫЧНОЕ, в течение дня отразила до трех атак пехоты и танков противника против правого фланга и центра, поддержанных авиацией группами до 28 самолетов.

98 сд овладела выс. 114, 9. На остальных участках армия успеха не добилась.

51 Армия — в течение всего дня отражала неоднократные атаки пехоты и танков противника, поддержанные авиацией, и встречая сильное огневое сопротивление, успеха не имела. В результате контратаки противника потеряна выс. 101, 0.

28 армия — сдала оборонительную полосу 44 А и сосредоточилась в районе НОВ. БЕССЕРГЕНЕВКА, БЛАГОДАТЬ, КАЛМЫКОВ, приступив к пополнению частей.

44 Армия — перешла к активной обороне полосы: (иск) РЯСНЫЙ, САДОВСКИЙ, КОПАНИ и южнее по восточному берегу р. Самбек.

За день боя уничтожено противника:

Пехоты — до 2-х батальонов.

Пулеметов — 20.

Орудий — 6.

ДЗОТ — 8.

Минометов — 6.

Танков — 12.

РЕШИЛ:

В течение 25 и 26.2 подтянуть артиллерию, гвардейские минометные части, пополнить огнеприпасы и организовать решительную атаку с утра 27.5 Уд. А на участке Скелянский, Переполье, 2 гв. А на участке Александровка, Дороганы, 51 А на участке Степановский, Ряженая».

В это время немцы уже начали контрнаступление под Харьковом и 22 февраля заняли Павлоград, а 25 февраля — Лозовую. Малиновский в этих условиях не мог рассчитывать на какие-либо резервы, а без них — и продолжать наступление к низовьям Днепра, в ходе которого предстояло преодолеть сильную позицию немцев на реке Миус.

Немцы тем временем 14 марта заняли Харьков, а 18 марта — Белгород. Командующий Воронежским фронтом генерал Ф.И. Голиков был смещен и на его место назначен бывший командующий Юго-Западным фронтом Н.Ф. Ватутин. А место Ватутина занял Малиновский. На Южном фронте его сменил Ф.И. Толбухин. Замечу, что в ходе немецкого контрнаступления из войск Южного фронта сильнее всего пострадал 4-й гвардейский механизированный корпус, который форсировал Миус в районе Мамаева Кургана и 18 февраля захватил плацдарм у Анастасиевки. Но затем корпус попал в окружение и к исходу 22 февраля был почти полностью уничтожен. 28 февраля войска Южного фронта оставили попытки форсировать Миус и перешли к обороне.

От Донбасса к Одессе

22 марта 1943 года, в период наступившего затишья, Малиновский был назначен командующим Юго-Западным фронтом, а Южный фронт у него принял Федор Иванович Толбухин. И очень скоро на Юго-Западный фронт приехала представительная британская военная делегация.

27 марта 1943 года Черчилль писал Сталину:

«Я назначил генерал-лейтенанта Дж. ле К. Мартеля, кавалера ордена Бани 3-й степени, ордена За боевые заслуги, креста За военные заслуги, Главой Британской Военной Миссии в Советском Союзе.

Генерал Мартель является генералом высокого ранга, занимавшим высокие посты в британской армии, командовавшим дивизией во Франции до Дюнкерка и недавно командовавшим Королевскими Бронетанковыми Силами. Я специально избрал его на этот пост, поскольку я считаю, что он имеет те качества, как военные, так и личные, которые понравятся Вам и советским военным властям и обеспечат успех его миссии. Посылая в Советский Союз выдающегося офицера с замечательным послужным списком, я подчеркиваю большую важность, которую придаю тесному сотрудничеству между нашими странами, и предоставляю в Ваше распоряжение одного из моих лучших офицеров, которому я прошу Вас оказать полное доверие. Он уже в 1936 году имел возможность видеть Красную Армию во время маневров и сейчас надеется возобновить знакомство с ней в суровом испытании войны. Я надеюсь, что Вы дадите необходимые указания о предоставлении ему возможности располагать всеми необходимыми условиями для достижения этой цели».

Именно генералу Мартелю вскоре предстояло встретиться с Малиновским и его подчиненными.

Генерал сэр Джиффард Ле Квесне (Кью) Мартель был фигурой, хорошо известной в британской армии. В 1912 году он был чемпионом по боксу британских вооруженных сил. В Первую мировую войну Мартель служил в инженерных войсках во Франции. Летом 1916-го он был отозван в Англию. Ему поручили построить полосу препятствий, представляющую собой копию участка фронта, для испытания и обучения экипажей разрабатываемых танков. Чуть позже, в октябре, вскоре после первого применения танков в битве на Сомме, Мартель получил назначение в штаб танковых войск, где работал под началом Джона Фуллера. В 1917 году его произвели в майоры. В 1925-м на собственные средства Мартель построил первый в мире сверхлегкий танк, позже названный танкеткой. В 1936-м его произвели в полковники и отправили работать в Военное министерство младшим директором по механизации. В том же году Мартель присутствовал на больших учениях в Белорусском военном округе и на них наверняка встречался с Малиновским. В феврале 1939-го он был произведен в генерал-майоры.

С января 1940 года во Франции Мартель командовал 50-й моторизованной дивизией. Тогда же, в мае, руководил английским контрударом под Аррасом, заставившим остановиться германские танковые колонны, что принесло успех эвакуации из Дюнкерка. В декабре 1940-го Мартель был назначен командующим Королевским бронетанковым корпусом. Он был произведен в генерал-лейтенанты в 1942 году, участвовал в планировании боевых действий против Роммеля в Северной Африке и предложил сперва ослабить его танковые части в оборонительных боях, а затем начать контрнаступление. В конце 1942-го Мартель был направлен служить в Индию и Бирму.

С конца марта 1943 до февраля 1944 года генерал-лейтенант Мартель — начальник британской военной миссии в Москве. Он сменил на этом посту адмирала Джеффри Майлса. 12 апреля 1943 года был на приеме у Сталина. По воспоминаниям Мартеля, во время этой беседы он познакомил советского вождя с опытом борьбы против Роммеля и эффективностью хорошо подготовленной обороны против немецких танковых соединений, которые следует максимально ослабить, прежде чем самим переходить в наступление. Британский генерал был убежден, что именно благодаря его совету Красная армия применила тактику преднамеренного перехода к обороне, в Курской битве. Возможно, Сталин учитывал мнение Мартеля, но наверняка гораздо более значимым для него было мнение собственных маршалов и генералов. Вскоре после возвращения в Англию, в марте 1944 года, генерал Мартель был тяжело ранен во время авианалета и потерял правый глаз. В 1945-м он вышел в отставку и стал писать мемуары и работы по военным вопросам. Умер генерал- лейтенант Мартель в 1958 году в возрасте 68 лет.

Вскоре после приезда Мартеля в СССР английская военная миссия побывала на театре боевых действий. Во время этой поездки она посетила Юго-Западный фронт. Не исключено, что Мартель запомнил Малиновского по маневрам 1936 года и поэтому выразил желание посетить участок, которым он командовал.

Малиновский к тому времени, 28 апреля, как раз получил звание генерала армии (Толбухин в тот же день был произведен в генерал-полковники). Это опять-таки во многом был аванс за будущие победы. Но, возможно, Сталин учел, что Малиновский в феврале — марте, в отличие от командующих соседними фронтами, не потерпел сколько-нибудь существенных поражений, а продолжал, пусть медленно, продвигаться вперед. Теперь Малиновский сравнялся в званиях с Рокоссовским и Ватутиным, обойдя Еременко и Говорова и оставшись впереди Толбухина. Это доказывало, что Сталин к нему благоволил.

Верховный главнокомандующий постарался несколько упорядочить соотношение должностей и званий в высшем командном звене, сделав так, чтобы накануне летней кампании 1943 года фронтами руководили не ниже чем генерал-полковники.

А поскольку для этого потребовалось произвести в генерал- полковники Толбухина, командовавшего Южным фронтом, то, чтобы показать — его сосед занимает более высокое место в военной иерархии, Сталин счел необходимым сделать Малиновского генералом армии.

То, как была организована поездка британской делегации на Юго-Западный фронт, представляет немалый интерес.

Вот программа поездки генерала Мартеля и его спутников:

«Секретно. Экз. № 2.

Утверждаю.

Начальник Генерального Штаба Красной Армии

Маршал Советского Союза

(Василевский).

Резолюция Малиновского:

Обеспечить прием миссии и ее сопровождение по фронту согласно моих личных указаний. Сопровождать миссию по фронту Моему Заместителю тов. Котляр [генерал-лейтенант (позднее генерал-полковник и Герой Советского Союза) Л.З. Котляр — начальник инженерных войск Юго-Западного фронта] и полковнику Рогову [начальник разведотдела штаба Юго-Западного фронта].

Малиновский.

11.5.43.

План поездки на фронт военной миссии Великобритании.

Состав миссии:

Генерал-лейтенант Мартель — Глава миссии.

Полковник Эксам — Заместитель Главы миссии.

Полковник Хьюго — танкист.

Капитан Тикстон — переводчик.

Майор Тернер — офицер Генштаба 2 ранга.

Цель поездки.

1. Познакомиться с обстановкой на Юго-Западном фронте на участке Чугуев — Балаклея — Изюм.

2. Побеседовать с командующими фронта и армий, с командирами корпусов и дивизий по вопросам боевого использования родов войск.

Маршрут и объекты ознакомления.

Москва, Воронеж, Острогожск, Ровеньки, Сватово, Изюм, Балаклея, Нов. Гнилица, Шевченково, Купянск, Валуйки, Стар. Оскол, Воронеж, Москва.

Протяжение маршрута 2.000 км, из них 1.000 км воздухом.

В процессе поездки миссия ознакамливается:

A) с полями сражений в районах: Воронеж, Коротояк, Острогожск, Старый Оскол.

Б) с оперативной обстановкой и с боевыми порядками наших войск на реке Сев. Донец в районах Чугуев, Балаклея, Изюм.

B) с организацией и состоянием танкового корпуса, вооруженного советскими танками.

Миссия посещает:

Штаб Юго-Западного фронта, штаб 1-й гвардейской и 6-й армий, штабы 6 и 30 ск, 23 тк, где принимается командующими.

Календарь поездки.

11 мая [исправлено из 10 мая].

10.00 — Отбытие из Москвы на самолете Дуглас.

12.00–14.00 — Прибытие в Воронеж. Завтрак.

14.00–20.00 — На автомашинах осмотр сражений в районе Воронеж. Ночлег и питание в пункте, подготовленном штабом Степного фронта.

12 мая [исправлено из 11 мая] — Переезд в штаб ЮЗФ по маршруту Воронеж, Ровеньки с осмотром полей сражений в районе Коротояк, Острогожск. Завтрак в пути.

Прибытие в штаб ЮЗФ. Принимается генералом армии Малиновским. Ночлег в пункте, подготовленном штабом ЮЗФ. Питание.

13 мая [исправлено из 12 мая] — Переезд в Соленое Ниж.

Прибытие в штаб 1 гв. армии. Принимается генерал-лейтенантом Кузнецовым. Ночлег в пункте, подготовленном штабом ЮЗФ или 1 гв. армии.

14 мая [исправлено из 13 мая] — Выезд в район Изюм и ознакомление с обстановкой на местности. Встречается с к-ром 6 ск генерал-майором Алферовым. Ночлег в пункте, подготовленном штабом 1 гв. армии.

15 мая [исправлено из 14 мая] — Выезд в район Савинцы, Балаклея и ознакомление с обстановкой на местности. Встречается генерал-лейтенантом Харитоновым [командующий 6-й армии. Вскоре после встреч с англичанами, 28 мая, генерал-лейтенант Михаил Федорович Харитонов скончался в возрасте 44 лет от болезни сердца]. Ночлег в пункте, подготовленном штабом ЮЗФ и 6 армии.

16 мая [исправлено из 15 мая] — Выезд в район Чугуева (Возможна встреча с к-ром 30 ск генерал- майором Фирсовым). Переезд в район Купянск, где ночуют в пункте, подготовленном к-ром 23 тк. Принимается генерал-лейтенантом Пушкиным.

17 мая [исправлено из 16 мая] — Осмотр 23 тк. Выезд в Воронеж.

18 мая [исправлено из 17 мая] — Переезд в Воронеж с попутным осмотром района Старый Оскол. Отдых или ночлег в пути в зависимости от времени и скорости переезда.

Прибытие в Воронеж, отдых.

19 мая [исправлено из 18 мая] — Возвращение в Москву на самолете Дуглас.

Объем ознакомления:

1. Во всех штабах разрешается ознакомить с имеющимися сведениями о противнике. Разрешаются беседы с пленными солдатами и офицерами противника. Разрешается осмотр всех трофеев.

2. Сведения о своих войсках разрешается сообщать в рамках необходимого для уяснения оперативной обстановки в общих чертах. Запрещается беседовать о перспективах возможных или намечаемых операций.

Можно показать на карте линию переднего края. Запрещается показывать резервы.

В штабах дивизий, которые будут посещаться миссией, разрешается показать на карте и на местности боевые порядки дивизий, но без указания численности и боевого состава.

3. По вопросам ведения боевых операций и тактики разрешается беседовать в рамках положений боевых уставов пехоты ч. I и II проекта Полевого устава и ответов, которые будут даны нами на вопросник Имперского Генерального штаба.

4. Разрешается ознакомить в общих чертах с отдельными операциями, проведенными в период зимнего наступления и детально с боями в районах Воронеж, Коротояк, Острогожск, Старый Оскол.

5. Вооружение можно показывать, за исключением — самоходной артиллерии. Тактико-технические данные можно сообщать реальные, кроме PC.

Организационные вопросы:

А) Средства передвижения — самолет Дуглас распоряжением Начальника штаба ВВС. 5 автомашин типа Вилюс [так в документе] распоряжением Начальника Главного Автомобильного Управления высылаются в Воронеж к исходу 5.5 с офицером связи Отдела Внешних Сношений капитаном Козловским.

Размещение и питание:

В районе Воронежа подготавливается помещение для размещения членов Британской военной миссии и для сопровождающих от нас полковника Муромцева и 6 лиц старшего комсостава, а также для 6 автомашин. Иметь ввиду питание в день прилета — обед, ужин и на следующий день горячий завтрак. Подготавливает штаб Степного фронта. Готовность 7-го мая. Иметь в виду отдых и питание на обратном пути в Москву. Проверяет офицер связи Отдела внешних сношений капитан Козловский.

В районе расположения штаба ЮЗФ (можно в радиусе 10–15 км) подготавливается пункт для размещения миссии и сопровождающих, а также питание (обед, ужин, завтрак). Обеспечить щелями [укрытиями от воздушного налета].

В период поездок в район Изюм, Балаклея, Чугуев и Купянск пункты ночлегов и питания определить командующему войсками ЮЗФ. Можно иметь один пункт, из которого выезжать в войска с возвратом для ночлегов в тыл.

На командных пунктах армий, корпусов и дивизий можно устраивать полевые закуски, к вечеру обязательно горячую пищу.

Для питания и отдыха в пути, а также при ночлегах вне намеченных пунктов Отделу Внешних Сношений иметь с собой достаточное количество продуктов, походные кровати и постельное белье на специальной грузовой автомашине (выделить Главному Автомобильному Управлению).

В) Охрана:

На трассе Москва — Воронеж прикрытие истребителями распоряжением Начальника штаба ВВС. В пунктах остановок и ночлегов, а также в путях следования в соответствии с обстановкой наземное и воздушное обеспечение организуются распоряжением командующих Степного и Юго-Западного фронтов. Для охраны выделяются караулы из состава курсов младших лейтенантов.

Сопровождают:

Полковник Муромцев.

Полковник Костин — старший офицер Генерального Штаба Красной Армии при штабе Воронежского фронта, который дает пояснения при посещении полей сражения.

Подполковник Мотинов и капитан Козловский от Отдела Внешних Сношений.

Для сопровождения миссии в пределах Юго- Западного фронта.

Для сопровождения миссии в пределах Юго- Западного фронта назначается Зам. Командующего фронтом или Зам. Начальника штаба фронта по ВПУ.

В армиях, корпусах и дивизиях сопровождают заместители командующих и командиров соединений.

Генерал-майор (Дубинин) [Николай Иванович Дубинин — начальник специальной группы офицеров Генштаба для связи с войсками].

7 мая 1943 г.

Резолюция: Держать себя с достоинством, вопросов задавать меньше, в ответах быть скромным и точным. Сопровождают по ЮЗФ генерал-лейтенант Котляр и полковник Рогов.

Запрещается:

1. говорить о втором фронте.

2. о качестве оружия союзников, поставляемых нам.

3. произносить тосты за тесный союз Сов. Союза с Англией.

Генерал-лейтенант С.П. Иванов [Семен Павлович Иванов — начальник штаба Юго-Западного фронта, с конца мая по ноябрь 1943 года — начальник штаба Воронежского, потом 1-го Украинского фронта, затем был снят с должности за предоставление недостоверных донесений о положении в районе Киева, назначен начальником штаба Закавказского фронта, а с 29 октября 1944 по июнь 1945 — начальник штаба 3-го Украинского фронта; с июня 1945 по март 1946 года — начальник штаба Главного командования советских войск на Дальнем Востоке; за Советско-японскую войну генерал-полковник С.П. Иванов был удостоен звания Героя Советского Союза]».

Начальник разведотдела Юго-Западного и 3-го Украинского фронта генерал-майор Александр Семенович Рогов вспоминал о Малиновском: «Наш командующий был требовательным, но очень справедливым человеком. А в простом человеческом общении был очень обаятелен. Многие помнят его улыбку. Она появлялась не часто, никогда не была дежурной и сильно меняла его лицо — в нем появлялось что-то детское, мальчишеское, простодушное. Родион Яковлевич обладал замечательным чувством юмора — в нем чувствовался настоящий одессит. Он хорошо понимал, что в трудной обстановке необходима разрядка и умел шуткой снять напряжение, не затронув при этом ничьего самолюбия».

В дальнейшем Рогову не повезло. 9 марта 1963 года заместитель начальника Главного разведывательного управления Генштаба генерал-полковник А.С. Рогов в связи с разоблачением полковника ГРУ О.В. Пеньковского как агента американской и британской разведок был понижен в звании до генерал-майора и уволен в отставку. Малиновский на этот раз не мог защитить своего бывшего подчиненного от хрущевского гнева. Рогов его пережил на много лет и скончался в 1992 году в возрасте 91 года.

Судя по плану приема делегации, к ее членам относились скорее не как к союзникам, а как к потенциальным шпионам, и сообщать им о ходе сражений разрешалось лишь в самых общих чертах. Один запрет произносить тосты за тесный союз СССР и Англии чего стоит. Это вызывало удивление англичан, которые сами старались максимально делиться с Москвой своим боевым опытом. Нежелание посвящать союзников в планы будущих операций еще можно было бы объяснить стремлением сохранить военную тайну. Ведь утечка может произойти впоследствии и из британских источников. Но некоторые ограничения в том, что можно, а что нельзя говорить британским гостям, логически понять очень трудно. Например, почему нельзя сообщать данные о резервах и показывать их расположение на карте. Почему для союзников должен оставаться тайной боевой и численный состав советских дивизий. Совершенно загадочным является то, отчего союзникам нельзя сообщать тактико-технические данные советских САУ и «катюш». Только что освоенная промышленностью СУ-76 была далеко не самой удачной машиной такого рода, а немного более удачная СУ-76М начала серийно выпускаться только с конца мая, и в войсках этих самоходок еще не было. Что же касается «катюш», то за два года их применения на фронте немцы уже имели трофейные установки и были вполне в курсе всех их боевых качеств.

Интересно, что запрет говорить о Втором фронте и качестве оружия, поставляемого по ленд-лизу, призван был не расстраивать членов британской делегации. Советские генералы и офицеры вполне могли, особенно после изрядной дозы горячительных напитков, весьма нелицеприятно высказаться о затягивании с открытием Второго фронта, да и о качестве союзной боевой техники часто отзывались не лучшим образом. Американские и британские самолеты и танки были не так уж плохи, вопреки тому, что утверждала послевоенная советская пропаганда. Но значительно сложнее в управлении и чувствительнее к соблюдению всех технических норм. А уровень подготовки советских летчиков и танкистов был в среднем существенно ниже, чем у их британских и американских коллег, и они испытывали трудности в освоении иностранной техники. Вот у асов с ней проблемы отсутствовали. Достаточно напомнить, что трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин большинство своих побед одержал на американской «аэрокобре».

Вот как запомнилась эта поездка самому генералу Мартелю. В мемуарной книге «Русский взгляд», вышедшей в 1947 году, он писал:

«Россия всегда управлялась жестокосердными людьми, хотя русский народ — прекрасные милые люди. Определенная степень жесткого авторитарного правления вероятно неизбежна вследствие их азиатского происхождения. Небольшая по численности, но состоящая из избранных коммунистическая автократия должна поддерживать высокий престиж и использовать на полную мощность секретную полицию, чтобы сохранить контроль над государством. Жизнь и человеческие страдания часто не принимаются во внимание, и этим объясняется очевидное невнимание власти к этим вещам…

Я имел долгий разговор с маршалом Сталиным [эта встреча состоялась 12 апреля 1943 года, вскоре после прибытия Мартеля в СССР]. Мы детально обсудили многие военные дела. Это был приятный и интересный разговор».

В английской историографии распространено мнение, базирующееся на более поздней мемуарной книге Мартеля «Искренний солдат», вышедшей в 1949 году, что именно во время этого разговора генерал предложил советскому лидеру остановить ожидавшееся наступление крупных немецких танковых сил упорной обороной, чтобы выбить танки неприятеля, а потом, в свою очередь, перейти в наступление своими танковыми соединениями. Мартель как главнокомандующий британскими бронетанковыми силами применял такую тактику против Роммеля при Эль-Аламейне, и это имело успех. Тут надо еще раз оговориться, что Сталин и его генералы могли прийти к такой тактике и без совета британца. Но рекомендация признанного авторитета в области танковой войны могла укрепить Верховного главнокомандующего в намерении встретить ожидавшийся немецкий удар в районе Курска заранее подготовленной обороной.

Для поездки Мартеля и сопровождавших его полковника Эксама, полковника Хьюго и переводчика капитана Тикстона был избран Юго-Западный фронт, поскольку там раньше должны были подсохнуть дороги, чем на ближайшем от Москвы Западном фронте. Мартель вспоминал:

«Мы посетили штаб Юго-Западного фронта и встретились с генералом Малиновским на следующий день. Затем мы отправились в штаб армии, обороняющейся на Северском Донце [здесь оборонялась 6-я армия М.Ф. Харитонова]. Мы сели за круглый стол с командующим армией, и перед нами была расстелена карта. Половина карты была закрыта листом бумаги, который, по всей вероятности, закрывал расположение русских войск. Другая половина карты показывала нам расположение немецких войск. Командующий армией очень ясно объяснил нам систему германской обороны. Он был прекрасный солдат и очень хорошо описал обстановку. Когда он закончил, я поблагодарил его и сказал: “Теперь я хочу, чтобы вы рассказали мне все о расположении и силе русских войск, потому что, совершенно ясно, что я не могу оценить обстановку, пока я не имею сведений об обеих сторонах”. Несколько мгновений он смотрел на меня и затем ответил: “Мы никогда и никому не говорим что-либо, касающееся дислокации и численности русских войск”. Это, конечно, был момент жесткого противостояния! Стараясь казаться очень рассерженным, я решительно заявил: “Неужели Вы воображаете, что я проделал весь долгий путь из Англии, чтобы сносить, как меня дурачат? Никогда прежде в моей жизни я не был так оскорблен. Я определенно не собираюсь ни секунды выносить подобное обращение!” Командующий армией подался назад. Он не ожидал столь резкого выступления, и его лицо сильно покраснело. Он смотрел на меня в течение, возможно, полминуты. Он был не уверен в себе. Внезапно он положил руку на лист бумаги, закрывавший половину карты, и сорвал его картинным жестом. “Вот Вам, — сказал он, — все наши диспозиции и численность”. Все это было прежде скрыто под листом бумаги. Я был полон решимости развить успех и ответил: “Когда я посещу Ваши корпуса и дивизии на фронте, там меня будут также дурачить или они собираются обходиться со мной подобающим образом?” Он еще не пригласил меня посетить его дивизии на фронте, но это вот-вот должно было последовать. На этот раз он ответил почти немедленно: “Я собираюсь сказать им, чтобы они рассказали Вам все”. Я, конечно, был весьма удовлетворен результатами беседы».

Во время поездок на фронт, равно как и в штабы, Мартеля и его спутников угощали обильными завтраками, обедами и ужинами, причем, по признанию генерала, водку и прочие горячительные напитки начинали пить уже в восемь часов утра. Генерал вспоминал:

«Когда в первый день мы прибыли в штаб Юго- Западного фронта, нам предложили принять теплую ванну в месте, расположенном примерно в километре от штаба. Поскольку было уже довольно поздно, и в оба конца надо было пройти пешком более мили, мы ответили, что ванна нам не особенно нужна. Это, конечно, было ошибкой, поскольку душевые кабинки были специально приготовлены для нас. Мы пошли туда следующим утром и увидели палатку с большим количеством душевых распылителей, которые находились очень высоко над землей. Мы приняли замечательный душ. Позднее выяснилось, что командующий инженерными войсками Юго-Западного фронта раньше никогда не видел британских офицеров, но ему сказали, что они очень любят брать ванны и что все они очень высокие. Когда мы приехали, мы отказались от ванны и оказались довольно низкого роста. Это было не очень хорошее начало. Он выбрал самых высоких из русских, каких смог найти, и по их росту приладил душевые лейки. Ни один из нас не мог достать до лейки, но душ нам понравился.

После этого все мы чувствовали себя хорошо, когда прибыли на следующий день в штаб армии. Здесь нам показали несколько пленных, большинство из которых были босиком. Русские сказали, что, конечно, их парни забрали обувь пленных, если она им понравилась. Несмотря на это, все пленные заявили, что с ними хорошо обращаются. Они все ожидали, что их расстреляют или даже чего-то еще более худшего…

Командующий армией поинтересовался, не хотим ли мы послушать концерт следующим вечером. Поскольку мы уже имели по концерту каждый день и тратили по несколько часов на каждую трапезу, я попросил извинить нас, если завтра мы не пойдем на вечерний концерт, поскольку у нас насыщенная программа. Мы обсудили программу, и было запланировано, что мы вернемся в 6 часов вечера, чтобы было время обсудить увиденное с командующим армией и его начальником штаба. Я особенно настаивал на этом, и меня заверили, что все будет в порядке. Так случилось, что на следующий день мы провели слишком много времени за приемом пищи, и, несмотря на все усилия, не смогли вернуться раньше 8 часов вечера. По прибытии командующий сообщил, что концерт уже приготовлен. Я пытался слабо протестовать, но это вызвало столь плохую реакцию, что мне тут же пришлось сделать вид, что мы очень хотим послушать концерт. Нам пришлось свернуть нашу беседу и послушать концерт в темноте на свежем воздухе, который кончился около полуночи.

На следующий день у нас была напряженная программа, и я просил, чтобы нам подали завтрак без задержки в 8 часов утра. Мы были на месте в 8 часов утра и, с трудом веря своим глазам, снова увидели концерт. Они сказали, что, поскольку вчера вечером было темно, многого мы не увидели, так что сегодня они все повторят. Я ответил, что в темноте мы все прекрасно слышали, так что можно сократить пение и повторить только танцы. Это позволило нам начать завтракать в 8.30 и потом отбыть.

Они принимали нас крайне гостеприимно на протяжении всей поездки и готовы были сделать для нас все возможное, [так] что казалось невозможным высказывать неудовольствие даже жестом. Время, потраченное таким образом, однако, выходило за все разумные пределы. Мы могли бы успеть сделать гораздо больше, если бы не это гостеприимство, но эта позиция очевидно была занята с добрыми намерениями. На эту форму празднества, как казалось, ни в малейшей степени не повлияла война. Большинство из нас один или несколько раз терпели неудачи в схватках за бутылкой. На третий день я уже не мог пить “до дна”, но позднее оправился. В целом, мы держались довольно неплохо, но более пожилые русские офицеры выглядели лучше нас».

На самом деле обильное русское гостеприимство имело вполне определенную цель — до минимума сократить общение членов британской миссии с советскими офицерами и генералами, чтобы англичане, не дай бог, не выведали чего-нибудь запретного. На Юго-Западном и других фронтах, которыми командовал Малиновский, был специальный генерал, в задачу которого входило перепивать посещавших фронт иностранцев, — генерал-лейтенант войск связи Алексей Иванович Леонов, начальник управления связи Юго-Западного фронта, а потом 3-го и 2-го Украинских и Забайкальского фронтов. Он прославился, в частности, тем, что уже в 44-м в Румынии подпоил представлявшего движение «Свободная Франция» посла Пьера Кота. Можно не сомневаться, что и с Мартелем ему пришлось посоревноваться по части выпивки. Леонов, человек тренированный и родившийся в 1902 году, был почти на 13 лет младше Мартеля, что являлось немалой форой (а вот Пьера Кота Алексей Иванович был младше только на 7 лет). Но, как можно понять, Леонов и другие русские генералы перепивали и более молодых членов британской делегации. Иностранцев подпаивали как для того, чтобы выведать у них какую-то информацию и, главным образом, свести до минимума их свободное общение с советскими офицерами и генералами.

Что же касается Леонова, то он, душа застолья и замечательный тамада, был еще и очень неплохим связистом, почему Малиновский неизменно брал его собой с фронта на фронт, прекрасно понимая, что от хорошо налаженной связи в огромной мере зависит успех в бою.

После войны карьера Алексея Ивановича успешно продолжилась. Он служил вместе с Малиновским на Дальнем Востоке, а в 1951 году был назначен начальником войск связи Военно- воздушных сил. В 1953 году Алексей Иванович возглавил Центральные курсы усовершенствования офицерского состава войск связи, что было некоторым понижением, но с приходом Малиновского в руководство Министерства обороны карьера Леонова вновь резко пошла вверх. В 1957 году он первый заместитель начальника войск связи Министерства обороны, в 1958 — начальник войск связи Сухопутных войск и в том же году — начальник войск связи Министерства обороны. В мае 1961 года Алексею Ивановичу было присвоено звание маршала войск связи — самое высокое звание для связиста. Леонов пережил Малиновского более чем на пять лет и умер в ноябре 1972 года.

27 мая 1943 года Малиновскому из Генштаба переслали благодарственное письмо Мартеля, датированное 20 мая:

«Dear General Malinowski

Шлю Вам в этом письме благодарность за Ваше гостеприимство во время нашего пребывания в Вашем штабе и за весьма интересные беседы с Вами и начальником Вашего штаба. Все Ваши командиры, которых мы встречали во время нашей поездки по району Вашего фронта, делали все возможное, чтобы помочь нам ознакомиться с военными приемами, применявшимися немцами в разное время, а также с выработанными Вами приемами, позволившими Вам нанести им поражение.

Ваши командиры показали нам также и передовые рубежи обороны и плацдармы Вашего фронта. В результате многих интересных бесед мы накопили много ценных для нас сведений.

Всюду нам было оказано самое широкое гостеприимство, и мы чувствуем, что поездка была для нас весьма успешной.

С многими из Ваших командиров я обсуждал военные действия в Северной Африке, и они просили у меня дальнейших сведений по некоторым вопросам. Я займусь этими вопросами и пошлю ответы Начальнику Генерального Штаба Красной Армии в Москве для использования их по его усмотрению.

Yours sincerely

Que. Martel

(Генерал-лейтенант Мартель).

Господину Командующему Юго-Западным фронтом Генералу Армии Р.Я. Малиновскому».

Другое письмо Мартеля Малиновскому было помечено «Гор. Купянск, 17 мая 1943 г.» и также переслано Родиону Яковлевичу:

«Dear General Malinowski

Во время моего пребывания в Вашем штабе я не понял, что у меня не будет возможности попрощаться с Вами до Вашего отъезда.

Пользуюсь возможностью написать Вам и искренне поблагодарить Вас за Ваше гостеприимство и за превосходные приготовления, которые Вы сделали для нашей поездки по Вашему фронту.

Все Ваши командиры не останавливались ни на одном затруднении в целях обеспечения нам возможности осмотреть все, что нам хотелось и получить все требующиеся нам сведения.

У меня не хватает слов выразить Вам нашу благодарность за оказанное нам Ваше содействие.

Господин генерал-лейтенант Котляр заведовал всеми приготовлениями к нашему приему. Он всемерно помогал нам, и я имел с ним много приятных бесед.

Yours sincerely Que. Martel

(Генерал-лейтенант Мартель)

Господину Командующему Юго-Западным фронтом Генералу Армии Р.Я. Малиновскому».

Возможно, Мартель так и не узнал, что генерал Харитонов умер менее чем через две недели после встречи с ним. Вполне вероятно, именно разговор с британцем привел к роковому обострению болезни сердца. Харитонов наверняка мучился тем, что Мартель спровоцировал его на нарушение инструкции, вынудив показать советские резервы, и все думал о том, накажут его или нет. Мартель, похоже, не до конца сознавал, в какую страну он попал, и не мог даже предположить, что его стремление побольше узнать о Красной армии, порождаемое искренним желанием помочь союзнику в борьбе с немцами, может стоить его собеседнику жизни.

В завершающей стадии Курской битвы войска Юго- Западного фронта развернули наступление на Донбасс, пользуясь тем, что основные германские силы были отвлечены для сражений в районе Курского выступа.

Родион Яковлевич вспоминал:

«17 июля 1943 года войска Юго-Западного фронта перешли в наступление с форсированием Северского Донца, где был подготовлен сильно укрепленный оборонительный рубеж врага. Бои носили ожесточенный и упорный характер. В это же время перешли в наступление войска Южного фронта с целью прорыва обороны на Миусе. Несмотря на то, что соединения имели незначительный успех, они сковали крупные силы врага и лишили его возможности перебрасывать свои соединения на курское направление, что облегчило выполнение задач нашими войсками в битве под Курском».

В августе, параллельно с наступлением на Харьков, советские войска начали новое наступление на Донбасс. Вот как пишет об этом Малиновский:

«13 августа начались боевые действия войск правого крыла Юго-Западного фронта, а 16 августа — и ударной группировки, созданной в центре фронта. 18 августа перешли в наступление и войска Южного фронта.

Непосредственно за Донбасс из состава Юго- Западного фронта вели бои войска 3-й гвардейской армии под командованием генерал-лейтенанта Д.Д. Лелюшенко [на Харьков наступала 57-я армия Юго-Западного фронта]. Она форсировала реку Северский Донец и в ночь на 2 сентября силами 32-го стрелкового корпуса овладела Лисичанском, а затем, обойдя многочисленные опорные пункты врага, 5 сентября заняла Артемовск, а днем позже — Краматорск и Константиновку.

В это время войска Южного фронта развивали наступление в направлении Сталино. Противник оказался в полуокружении. Немецко-фашистские войска в панике бросали оружие и технику и поспешно начали отступать на запад. Войска Юго-Западного фронта, ломая сопротивление арьергардов врага, подвижными соединениями быстро продвигались к Красноармейску.

Это облегчило войскам Южного фронта выполнение задачи по освобождению Сталино.

Под угрозой окружения немецко-фашистское командование стремилось быстрее отвести свои войска на запад и юго-запад. Командующий группой армий “Юг” Манштейн отдал приказ, в котором требовал от войск вести подвижную оборону, повысить стойкость соединений, чтобы организованно отойти к Днепру. Одновременно командование группы армий “Юг” издало совершенно секретную директиву “Об эвакуации, разрушении и вывозке имущества”, в которой поставило перед войсками задачу полного разрушения оставляемых районов.

Я, как очевидец и участник событий видел эту страшную картину гитлеровских злодеяний. Мы тогда обратили внимание на то, что противник отходил глухими полевыми дорогами, а не шоссейными и улучшенными полевыми. Гитлеровцы заминировали шоссе, взрывали мосты, населенные пункты, промышленные центры, заводы, фабрики, оборудование, сжигали и уничтожали хлеб, сельскохозяйственный инвентарь, затопляли шахты. Противник осуществлял “тактику выжженной земли”».

Потери были большими. Например, согласно записи в журнале боевых действий, 230-я стрелковая дивизия в период с 15 по 24 июля 1943 года потеряла 628 убитых и 2943 раненых. Поскольку на 1 убитого приходится 4,7 раненых, можно предположить, что число убитых занижено за счет пропавших без вести, данные о которых в журнале боевых действий не приведены.

Краевед Светлана Вьюненко так описывает освобождение Славянска:

«Операция, которая в итоге привела к полному освобождению города, началась 17 июля 1943 года. Она вошла в анналы истории под названием Изюмско-Барвенковского котла. Цель оставалась прежней — окружить донецкую немецкую группировку и прорваться к Днепру. Суперзадачей было — отвлечь танковые немецкие дивизии от Курской дуги. По сути, командование собрало здесь силы, чтобы стояли насмерть. И они стояли. Форсирование Северского Донца шло в Святогорске, Пришибе, Сидорово. В первый день операции некоторые части 244 стрелковой дивизии смогли дойти до Хрестища. Там они все и остались. Разведка не донесла, что в селе базировался немецкий танковый полк…

Потери советской стороны были колоссальными. 79 дивизия Батюка за один день боев под Пришибом потеряла 2 тысячи солдат и офицеров. Многие из них остались лежать в донецкой земле. Без братских могил, оставшись навсегда на поле боя.

— Молодых ребят из освобожденных сел тогда призывали полевые военкоматы, — рассказывает Александр Большего. — Им не успевали выдавать солдатские книжки. А если бы и успели выдать, в этом плавильном котле их не было времени у убитых собирать. Поэтому, погибнув в боях, буквально в километре от родного дома, они до сих пор считаются без вести пропавшими. Сегодня восстанавливаем личности 17-18-летних мальчишек по копиям комсомольских билетов, выложенным в ОБД, облигациям, справкам из школы…

Согласно архивным данным, здесь пропали без вести две армии. По разным подсчетам — от 350 тыс. до 600 тыс. человек.

79-я дивизия почти полностью легла под Голой Долиной. Они не успели дойти до Славянска.

Город освобождали 61 гвардейская и 297 стрелковые дивизии. Потом им присвоят звание Славянских. Масштабное наступление здесь началось лишь тогда, когда советские войска одержали победу на Курской дуге.

Когда 6 сентября Советская армия вошла в город, население понимало — теперь это навсегда.

По воспоминаниям очевидцев, это были хорошо обученные, обстрелянные солдаты. Много техники, танки. Они пробыли в Славянске всего два дня и отправились дальше, к Днепру. Но было ясно, что больше враги в город не придут.

В сентябре 1943-го в Славянске из почти 80 тысяч населения осталось около 10 тысяч граждан. Потери советских дивизий, бравших город, до сих пор никто не подсчитал».

17 сентября 1943 года за освобождение Донбасса Малиновский был награжден орденом Кутузова 1-й степени. То, что это был не орден Суворова, а более низкий по статусу, говорит о том, что Сталин был не совсем доволен действиями Юго-Западного, как впрочем, и Южного фронтов, не сумевших разгромить врага в Донбассе, а лишь вытолкнувших немцев с территории каменноугольного бассейна.

Здесь я хочу привести письма члена Военного совета Южного фронта Е.А. Щаденко Г.М. Маленкову и А.С. Щербакову, относящиеся к началу октября 1943 года. Они рисуют положение с пополнением на соседнем с Малиновским фронте, где ситуация принципиально не отличалась от той, что была на Юго- Западном.

Щаденко писал:

«Совершенно секретно.

Секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову Г.М.

От Е. Щаденко.

6 октября 43 г.

Глубокоуважаемый Георгий Максимилианович.

Посылаю Вам копию моего донесения тов. Щербакову о мерах к укреплению боеспособности армий Южного фронта в связи со значительным пополнением, влившимся в войска фронта из мобилизованного населения местностей, освобожденных от противника.

Прошу ознакомиться и, если найдете возможным, доложить тов. Сталину. Вопрос этот представляется весьма актуальным не только для Южного, но и для Юго-Западного, Воронежского, Степного, Центрального и других фронтов, где мобилизованное население вливается в войска также без надлежащей проверки и обучения.

Считаю, что этот большой важности политический вопрос нельзя будет успешно разрешить без вмешательства Государственного Комитета Обороны. Существующая практика призывов военнообязанного населения в районах, освобожденных от немецкой оккупации, призывов, протекающих в обстановке исключительной спешки, неизбежно приведет и уже привела к разжижению наших войск, главным образом, пехоты, и к резкому понижению их боеспособности.

Местный контингент, имея в ближайшем тылу свои хаты и семьи, оглядываясь назад, становится ненадежным элементом Армии. Поэтому было бы хорошо произвести замену этого контингента на более подготовленный и проверенный из внутренних округов. При этом совершенно необходимо призываемых на одном фронте, после соответствующей проверки и обучения во внутренних округах, направлять на укомплектование войск других фронтов.

Такая мера резко сократит дезертирство, позволит более успешно бороться с вражеской агентурой и даст нам вполне обученное, подготовленное пополнение.

Что касается Южного фронта (в частности, Одесского направления), то его особенность заключается в том, что население здесь в большинстве своем зажиточное и имеется много немецких колоний [а значит, войска приходится укомплектовывать потенциально неблагонадежными немцами].

Немцы-колонисты, поголовно отступая с немецкой армией, уводят с собой весь скот, забирают имущество, инвентарь, а все, что вывезти нельзя (постройки, стога сена и соломы), разрушают и сжигают.

Естественно, что немцы-колонисты, будучи призваны Гитлером, после соответствующей обработки в гитлеровской армии, становятся наиболее заядлыми и остервенелыми врагами Советской власти.

Эти обстоятельства требуют к Южному фронту особого внимания.

На Южном фронте количественно имеется войск в 3–4 раза больше, чем у противника [знаменательное признание, опровергающее расхожее мнение, будто даже после Сталинграда Красная армия не имела большого численного превосходства над вермахтом]. Имеется также могущественная техника, которая находится в надежных руках умелых и преданных людей. Но если и в дальнейшем будем придерживаться установившейся порочной практики комплектования местными ресурсами без надлежащей их проверки и подготовки вне фронтов, то получится то, что уже было в 1942 году на Юго-Западном и Южном фронтах: по мере продвижения наших армий войска впитывали в себя много ненадежного и необученного контингента, а во время осложнившейся обстановки и нашего отхода эти люди разбегались по своим деревням, бросая технику и унося с собой оружие.

Считаю крайне необходимым немедленно дать Южному фронту 30–35 тыс. хорошо подготовленного пополнения из внутренних округов, а взамен взять отсюда такое же количество призывников и военнообязанных, крайне нуждающихся в длительном военном обучении и политическом воспитании.

Это значительно укрепило бы боеспособность наших частей и дало бы возможность успешно разрешать стоящие перед фронтом задачи».

«6 октября 1943.

Сов. Секретно.

Начальнику Главного Политического управления Красной Армии генерал-полковнику тов. Щербакову А.С.

От Е. Щаденко. 5 октября.

Ознакомившись и на месте с положением дел в 28, 51, 44, 5 ударной и 2 гвардейской армиях,

Докладываю:

Наличный состав людей в дивизиях перечисленных армий достигает от 5 до 9 тысяч человек в каждой.

Последнее пополнение было влито в дивизии во второй половине сентября за счет мобилизованного населения районов Запорожской области, недавно освобожденных от противника. Общая численность мобилизованных достигает только за сентябрь месяц 115 тысяч человек, из коих в каждую из дивизий поступило от 2 до 4 тысяч человек.

Менее всего поступило этого пополнения в дивизии 5 ударной армии, численный состав которых не превышает в настоящее время 4500–5000 человек.

Пополнение состоит на 16 % (18.675 человек) из призывников 1922–1925 гг. рождения, т. е. из людей, совершенно необученных; все остальные являются бывшими военнослужащими и военнообязанными Красной Армии, которые по тем или иным причинам остались на территории, занятой противником.

Значительная часть последних представляет из себя элемент не вполне надежный в политическом и боевом отношениях. Помимо большого процента дезертиров, среди них были случаи (2 гвардейская, 44 армии), когда при появлении каких-либо трудностей и серьезных препятствий, в особенности танков или авиации противника, эти элементы плохо повинуются своим командирам. Были случаи отхода без приказа командования, а также провокационные выкрики со стороны панически настроенных и ненадежных элементов: “нас окружают”, “мы обойдены”, “спасайся кто может” и т. п.

Сейчас расследую несомненно имевшие место факты частичного перехода этих элементов на сторону врага. Были также случаи открытой враждебной агитации против призыва в Красную Армию, противопоставление и восхваление порядков в гитлеровской армии.

Посоветовавшись с тов. Василевским, начальником Политуправления и другими ответственными работниками фронта, ознакомившись с материалами пропаганды и “Смерш”, вынес на обсуждение Военного Совета фронта вопрос о тщательной проверке и изъятии из дивизий не вполне надежных, а также совершенно необученных в военном отношении людей.

В результате Военный Совет фронта 4 октября отдал распоряжение войскам фронта о немедленной проверке и изъятии ненадежных людей, для чего составлены специальные комиссии из работников фронта, армий и дивизий. Комиссиям приказано провести эту проверку в 3-дневный срок, свести изъятых из дивизий людей в отдельные батальоны в тылу дивизий и затем провести более тщательную проверку, изучение, воспитание и боевое обучение оставшихся в дивизиях людей.

Всю не проходившую военную службу призывную молодежь приказано сосредоточить в запасных армейских и фронтовых полках для обучения по месячной боевой программе и соответствующего воспитания.

Военный Совет фронта убежден, что эти мероприятия, несомненно, оздоровят боевые организмы, главным образом, пехоту. В дивизиях останется людей меньше, но зато более способных для решения боевых задач.

В связи с подготовкой армий к намеченной серьезной наступательной операции по разгрому противника, укрепившегося на линии Запорожье — Мелитополь — р. Молочная, Военный Совет фронта 4 октября принял решение немедленно организовать через политаппарат фронта, армий, корпусов и дивизий массовую проверку, политподготовку и подтягивание всех звеньев боевых организмов фронта на уровень стоящих перед армиями задач, с целью конкретно помочь командованию успешно провести эту операцию.

Разработанный вместе с Политуправлением и одобренный Военным Советом фронта план этой работы будет проводиться не только в подготовительный период, но и в решающую фазу операции. На это нацеливается сейчас весь партийный и непартийный актив, примерные бойцы, как старослужащие, так и недавно влившиеся, которые должны будут на деле, наглядно показать способность решать любые поставленные командованием задачи.

Это мероприятие должно мобилизовать всех на ликвидацию благодушного и безответственного отношения к своим обязанностям как со стороны командно-политического, так и рядового состава армий, насадить боевой порядок и военную учебу в ближайших тылах дивизий и армий.

Вся наша подготовительная работа к предстоящей операции проводится под лозунгами:

“Все для разгрома противника на линии Запорожье — Мелитополь — Молочная”, “Не дать уйти из Крыма оставшимся дивизиям и тылам противника”.

Член Военного Совета Южного фронта

Генерал-полковник Е. Щаденко.

5 октября 1943 г.».

(РГАСПИ. Ф. 83. Оп. 1. Д. 29. Л. 75–77).

В большинстве случаев проблему ненадежных и необученных призывников с оккупированных территорий решали более радикально, чем предлагал бывший начальник Главного управления формирования и укомплектования войск и заместитель наркома обороны Ефим Афанасьевич Щаденко. Их просто бросали в лобовые, неподготовленные атаки на немецкие позиции.

Вот для сравнения атака батальона штрафников, описанная командиром взвода связи лейтенантом Валентином Дятловым:

«В десятиминутном огневом налете участвовало два дивизиона нашего полка — и все. После огня какие- то секунды стояла тишина. Потом выскочил из траншеи на бруствер командир батальона: “Ребята-а! За Родину! За Сталина! За мной! Ура-а-а!” Штрафники медленно вылезли из траншеи и, как бы подождав, последних, вскинув винтовки наперевес, побежали. Стон или крик с протяжным “а-а-а” переливался слева направо и опять налево, то затухая, то усиливаясь. Мы тоже выскочили из траншеи и побежали вперед. Немцы бросили серию красных ракет в сторону атакующих и сразу же открыли мощный минометно-артиллерийский огонь. Цепи залегли, залегли и мы — чуть сзади в продольной борозде. Голову поднять было нельзя. Как засечь и кому засекать в этом аду цели противника? Его артиллерия била с закрытых позиций и далеко с флангов. Били и тяжелые орудия. Несколько танков стреляли прямой наводкой, их снаряды-болванки с воем проносились над головой…

Штрафники лежали перед немецкой траншеей на открытом поле и в мелком кустарнике, а немец “молотил” это поле, перепахивая и землю, и кусты, и тела людей… Отошло нас с батальоном штрафников всего семь человек, а было всех вместе — 306 (атаки на этом участке так и не было)».

Можно привести и свидетельство из письма домой одного немецкого солдата летом 43-го:

«На вновь занимаемой территории Красная Армия призывала все население, мужчин и женщин. Сформированные из них трудовые батальоны используются для увеличения массы атакующих. Не имело значения, что эти призывники необучены, большинство из них без оружия, а многие — без сапог. Взятые нами пленные говорили, что безоружные рассчитывают взять оружие у павших. Эти невооруженные люди, вынужденные идти в атаку, подозревались в сотрудничестве с нами и платили буквально своими жизнями за это подозрение».

Атаки, которые предпринимали части, сколоченные из «оккупированных», фактически ничем не отличались от атак штрафных рот и батальонов. Тот же Дятлов описывает один бой в Белоруссии в декабре 1943 года:

«Мимо, по ходу сообщения прошла цепочка людей в гражданской одежде с огромными “сидорами” за спиной. “Славяне, кто вы, откуда? — спросил я. — Мы с Орловщины, пополнение. — Что за пополнение, когда в гражданском и без винтовок? — Да сказали, что получите в бою…”

Удар артиллерии по противнику длился минут пять. 36 орудий артиллерийского полка “долбили” передний край немцев. От разрядов снарядов видимость стала еще хуже…

И вот атака. Поднялась цепь, извиваясь черной кривой змейкой. За ней вторая. И эти черные извивающиеся и двигающиеся змейки были так нелепы, так неестественны на серо-белой земле! Черное на снегу — прекрасная мишень. И немец “поливал” эти цепи плотным свинцом. Ожили многие огневые точки. Со второй линии траншеи вели огонь крупнокалиберные пулеметы. Цепи залегли. Командир батальона орал: “Вперед… твою мать! Вперед!.. В бой! Вперед! Застрелю!” Но подняться было невозможно. Попробуй оторвать себя от земли под артиллерийским, пулеметным и автоматным огнем…

Командирам все же удавалось несколько раз поднимать “черную” деревенскую пехоту. Но все напрасно. Огонь противника был настолько плотным, что, пробежав пару шагов, люди падали, как подкошенные. Мы, артиллеристы, тоже не могли надежно помочь — видимости нет, огневые точки немцы здорово замаскировали, и, вероятней всего, основной пулеметный огонь велся из дзотов, а потому стрельба наших орудий не давала нужных результатов».

По сути своего положения «оккупированные», т. е. призванные из числа тех, кто находился под вражеской оккупацией, ничем не отличались от штрафников. Последним выдавали поношенное и дырявое обмундирование, нередко снятое с трупов, им не полагались ордена и звездочки на пилотки. Первых вообще не обмундировывали, а нередко еще и не вооружали. Вот и шла в бой «лапотная пехота» в пальто и пиджаках, реализуя на практике знакомый еще с Первой мировой войны лозунг: «Оружие добудете в бою!». Шансов погибнуть у штрафников было даже меньше, чем у призывников с оккупированных территорий. Штрафники-то худо-бедно немного воевать умели. «Оккупированные» же, не имея в большинстве своем никакой боевой подготовки, а порой и оружия, при атаках на неподавленную систему обороны становились всего лишь хорошими мишенями для немецких орудий, минометов и пулеметов.

Тут была не только всеобщая нерадивость советского командования сверху донизу, но и определенный политический расчет. Жители оккупированных территорий поголовно подозревались в сотрудничестве с немцами. Сталина, Берию, Абакумова и чинов НКВД и «Смерша» рангом пониже не волновало, что основная часть коллаборационистов, особенно те, кто запятнал себя участием в расстрелах евреев, цыган и заложников, в операциях против партизан и службе в вермахте и СС, отступили вместе с немцами. Оставшиеся ведь подвергались воздействию нацистской пропаганды, служили в оккупационных учреждениях, работали в школах и больницах, открытых с разрешения оккупантов. Хотя бы этим они уже виноваты перед советской властью и должны теперь искупать свою вину кровью. А НКВД после войны меньше работы будет. И обмундировывать и вооружать призванных непосредственно в части все равно не имелось никакой возможности. Ведь в частях практически отсутствовало дополнительное обмундирование и был лишь очень небольшой запас стрелкового оружия, подобранного на поле боя или изъятого у раненых перед отправкой в госпиталь. Вот и получалось, что «пиджачники» имели в лучшем случае одну винтовку на троих, а то и на десятерых. Их главной задачей было своими телами подорвать минные поля, вынудить немцев расстрелять по атакующим боезапас, измотать неприятеля, чтобы потом более боеспособные кадровые части (где пополнение было в основном из госпиталей и районов глубокого тыла, прошедшее хоть какую-то подготовку) смогли выбить ослабленного противника с занимаемых позиций. Те «оккупированные», кому посчастливилось уцелеть в первых атаках, в дальнейшем постепенно получали оружие, форму и уже ничем не отличались от обычных солдат, точно так же, как и искупившие свою вину штрафники.

Вот что пишут бывшие военнопленные И.А. Дугас и Ф.Я. Черон:

«Как правило, освободив от немцев определенную территорию, советское командование собирало все военнообязанное население и, часто без оружия и военной формы, гнало его в бой. Так, например, было в харьковском наступлении мая 1942 года. Солдаты называли наспех мобилизованных “воронами” (по темной гражданской одежде). В наступлении “ворона” могла быть вооружена лопатой, штыком, в редких случаях винтовкой, из которой она не умела стрелять. Вопрос: кем считать этих “ворон”, попавших в плен, — солдатами, гражданскими лицами или партизанами? Немцы поступали так: если у “вороны” была наголо под машинку острижена голова или же она имела винтовку — “ворона” считалась пленным. Иногда немцы “ворон” просто выгоняли, даже не рассматривая прическу. Со стороны советского командования было преступлением посылать в бой этих людей».

Не приходится сомневаться, что несчастных «ворон» все же надо считать красноармейцами. Ведь на отражение их безумных атак немцы точно так же тратили боеприпасы, как и в случаях, когда атаковали красноармейцы в форме. Со временем уцелевшие «вороны» получали и винтовки, и обмундирование, но шансов дожить до конца войны у них было немного.

Когда советские войска перенесли боевые действия в Германию и оккупированные и союзные с ней страны, резервом для призыва непосредственно в части становились освобожденные из лагерей пленные и «остарбайтеры». Так, 7 апреля 1945 года начальник Политуправления 1-го Украинского фронта генерал- майор Яшечкин докладывал начальнику Главного политического управления Красной армии Щербакову:

«За время боев на территории Германии соединения и части фронта несколько восполнили свои боевые потери в людях за счет советских граждан призывного возраста, освобожденных из немецкой неволи. На 20 марта было направлено в части более 40 000 человек.

Подавляющее большинство этого пополнения состоит из украинцев и русских в возрасте до 35 лет. В среде нового пополнения имеются военнослужащие, бывшие в немецком плену, в том числе офицеры в звании младший лейтенант, лейтенант, старший лейтенант, капитан. Некоторые бойцы и офицеры, освобожденные от немецкого плена, имеют ранения и правительственные награды, полученные в боях с немецкими захватчиками до момента их пленения немцами.

Почти все молодые бойцы имеют неполное или полное среднее образование и лишь незначительная часть с высшим и начальным образованием. Неграмотные или малограмотные составляют единицы.

В числе 3870 человек, поступивших в феврале на пополнение частей соединения, где начальником политотдела генерал-майор Воронов [речь идет о 13-й армии], бывших военнослужащих 873 человека, вновь призванных в армию 2997 человек, в том числе 784 женщины. По возрасту: до 25 лет — 1922, до 30 лет — 780, до 35 лет — 523, до 40 лет — 422 и старше 40 лет — 223 человека. По национальности: украинцев — 2014, русских — 1173, азербайджанцев — 221, белорусов — 125, армян — 10, узбеков — 50 и других национальностей — 125 человек. Из общего числа этого пополнения работало: 70 % в немецкой промышленности, 15–20 % в сельском хозяйстве и до 10 % являлись заключенными немецких тюрем и концлагерей».

Если предположить, что пропорции между различными категориями призванных непосредственно в части в 13-й армии были примерно такими же, как и во всем 1-м Украинском фронте, можно допустить, что бывших военнопленных среди призывников насчитывалось около 9 тыс., а «остарбайтеров» — более 31 тыс., причем среди последних женщин было не менее 8 тыс. человек. Кроме того, памятуя об опыте использования «пиджачного» пополнения, есть все основания подозревать, что женщин могли использовать не только в банно-прачечных батальонах и медсанбатах, но и непосредственно в атаках на неприятельские позиции.

Войскам, которыми командовал Малиновский, довелось воевать в Румынии, Венгрии, Югославии, Австрии и Чехословакии. Из этих стран в Венгрии и Югославии не было ни советских пленных, ни «остарбайтеров», в Румынии — только пленные, освобожденные после ее перехода на сторону антигитлеровской коалиции и пополнившие армии Толбухина и Малиновского. А вот в Австрии и Чехословакии имелись и пленные, и восточные рабочие, которые и призывались непосредственно в части 2-го Украинского фронта.

Но до европейских столиц было еще далеко. Пока что Юго-Западный фронт во взаимодействии с Южным отвоевывал у немцев и румын Южную Украину. 14 октября войска Малиновского освободили Запорожье и спасли от полного уничтожения ДнепроГЭС. Командующий группой армий «Юг» фельдмаршал Эрих фон Манштейн писал по этому поводу в мемуарах: «…после артиллерийской подготовки, равной которой по интенсивности огня мы до сих пор с его стороны еще не отмечали (впервые здесь действовали артиллерийские дивизии), противнику силой до 10 дивизий при поддержке большого количества танков удалось вклиниться в наш плацдарм. После тяжелых боев нам пришлось его оставить. Хотя и удалось отвести за Днепр силы, оборонявшие плацдарм, а также взорвать восстановленный лишь за несколько месяцев до этого железнодорожный мост и перейти через плотину, дивизии, оборонявшиеся на плацдарме, были сильно потрепаны».

20 октября 1943 года Юго-Западный фронт был переименован в 3-й Украинский. 25 октября его войска освободили Днепропетровск и Днепродзержинск, захватив обширный плацдарм на правом берегу Днепра.

В боях за Днепр фронту Малиновского пришлось тесно взаимодействовать с 4-м Украинским (бывшим Южным), которым командовал Ф.И. Толбухин. Надо сказать, что Родион Яковлевич достаточно скептически относился к качествам Толбухина как военачальника. На полях книги С.С. Бирюзова «Когда гремели пушки», в тех местах, где рассказывается о службе Бирюзова начальником штаба Южного фронта в бытность Толбухина командующим фронтом, Родион Яковлевич оставил пару язвительных комментариев в адрес Федора Ивановича. Там, где Бирюзов, характеризуя бои на подступах к Крыму в начале ноября 1943 года, написал, что «началось с того, что командир 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса генерал Н.Я. Кириченко проявил несвойственную ему медлительность и в первый момент выбросил на Перекоп гораздо меньше сил, чем мог бы и должен был выбросить» (это не позволило захватить Перекоп и с ходу ворваться в Крым), Родион Яковлевич заметил: «Кириченко в 1941 году показал себя отвратительно [Николай Яковлевич Кириченко в конце 1941 года командовал 38-й кавдивизией, входившей в состав 18-й армии Южного фронта, когда фронтом командовал Малиновский]». Не знаю, читал ли Малиновский донос в ЦК ВКП(б) заместителя командира 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса полковника Василия Владимировича Бардадина на комкора Николая Яковлевича Кириченко от 28 октября 1942 года, из которого следовало, что по умению превращать (но только на бумаге) поражения в победы Кириченко был одним из самых выдающихся командиров Красной армии. Бардадин рассказал, как неудачная атака дивизий корпуса на станицу Кущевка (Кущевская) на Кубани в донесении штаба превратилась в большую победу:

«Атака в 8 часов утра 29 июля не состоялась, так как опоздали два полка 13 кавдивизии, и с выходом их в исходное положение атака началась в 11 часов 30 минут. С началом атаки противник обрушился артиллерийским, минометным и пулеметным огнем на атакующие группы конницы, вследствие чего полки понесли большие потери в людском и конском составе, атака захлебнулась и конница повернула назад. Пешие части 15 кавдивизии подошли к южной окраине Кущевки и дальше продвинуться не могли. 24-й полк в рубке участия не принимал, неся потери от огня противника, вернулся обратно. 33-й полк 13 кавдивизии участие в рубке принимал, понеся большие потери, чем 24 полк. Полк, действующий на вспомогательном направлении, участия в атаке не принимал, так как с ним не было связи, и только в 15 часов командир полка по личной инициативе решил выполнить поставленную задачу, напоролся на организованный огонь противника, понес потери и отошел в исходное положение.

В результате атаки наши части станицу Кущевку не заняли, противник оставался на занятых им позициях. Потери с нашей стороны — 400 человек убитых и раненых, около 200 лошадей. Со стороны противника — максимум 100–150 зарубленных и покалеченных, 3 человека пленных. Трофеи — 6 мулов, 5 автоматов… Всего, по всему фронту Кущевка, Шкуринская, Канеловская было уничтожено не более 500–600 человек немцев, в плен взято 13 человек. В донесении, написанном в штаб фронта, было указано — казаками зарублено 5000 человек и взято в плен 300 человек, что далеко не соответствует действительности».

По мнению Бардадина, «операция была организована плохо, непродуманно, атака конницы была направлена на водный рубеж, занятый хорошо организованной системой огня противника».

Еще Бардадин рассказал, как во время отхода за реку Кубань в августе 42-го 13 кавдивизия полковника Миллерова в панике бежала от 4 немецких танков и 2 самолетов, причем бежала так резво, что собрать ее и привести в относительный порядок удалось только через двое суток. В результате беспорядочного отхода кавалеристов Миллерова под вражеский удар попала соседняя 13-я кавдивизия, понесшая тяжелые потери — до 40 процентов бойцов и командиров.

Командир и комиссар корпуса, несмотря на предложение Бардадина предать суду комдивов «за трусость и паникерство», представили их к орденам и новым званиям. Хотя вся заслуга свежеиспеченных генералов Миллерова и Тутаринова заключалась в том, что они, по собственной глупости, бросили без нужды массу техники и измотали до предела людей и коней, когда уходили горными тропами от противника, который и не думал их преследовать.

Зато у генерала Кириченко были совершенно выдающиеся успехи на любовном фронте. Свою любовницу, военфельдшера 200-го полевого подвижного госпиталя О.С. Бражник, он наградил орденом Ленина якобы за вынос 131 раненого с поля боя в 1941–1942 годах, хотя она никуда из штаба корпуса, а ранее в 41-м — из штаба 38-й кавдивизии, которой тогда командовал Кириченко, не отлучалась, да к тому же в 41-м уже была награждена орденом Красной Звезды.

И когда Бирюзов написал в книге, что 3 ноября 1943 года «Ставка приказала снять с должности командира четвертого кавалерийского корпуса генерала Кириченко», Малиновский на полях указал: «Это абсолютно правильно!»

А вот что написал Сергей Семенович о Толбухине в тех же мемуарах: «Одновременно Ф.И. Толбухин поручил мне лично выехать на Перекоп, хорошенько разобраться в сложившейся там обстановке и на месте принять все необходимые меры для наращивания силы нашего удара». Это место Родион Яковлевич прокомментировал довольно саркастически: «Царь Федор Иоаннович вечно поручал, а сам отсиживался на КП». А когда Бирюзов констатировал, что после снегопадов, парализовавших боевые действия в Северной Таврии, «даже Федор Иванович, обычно не любивший отрываться от своего основного командного пункта, теперь частенько посещал командные пункты армий и корпусов, подолгу разговаривал с генералами, уточняя на месте все детали предстоящего наступления», Малиновский сыронизировал: «Видно, выезжать было совсем не опасно».

Тут же Бирюзов признал: «Еще чаще приходилось выезжать мне». По этому поводу Родион Яковлевич отметил на полях уже без всякой иронии: «Вот это другое дело, автор очень храбрый и боевой человек».

Координировавший действия 3-го и 4-го Украинских фронтов как представитель Ставки маршал Василевский вспоминал: «29 декабря, обсудив вопрос с командующими этих фронтов, мы пришли к выводу, что в условиях сложившейся обстановки маловероятно, чтобы противник продолжал серьезно сопротивляться в излучине Днепра и на никопольском плацдарме. Мы полагали, что враг, оставив территорию между Никополем и Кривым Рогом и отведя свои войска за реку Ингулец, а затем и за Южный Буг и резко сократив фронт обороны, постарается высвободить часть своих войск, прежде всего танковые дивизии, чтобы немедленно перебросить их на наиболее опасные для него направления — к Жмеринке, Гайсину и Первомайску, для действий против войск Ватутина и Конева.

Чтобы не допустить планомерного отхода фашистских войск, мы с Малиновским и Толбухиным решили, невзирая на скверную погоду, немедленно начать активные действия войск 3-го Украинского фронта в направлении Шолохово, Апостолово, а силами 3-й гвардейской, 5-й ударной и 28-й (в командование которой вступил генерал-лейтенант А.А. Гречкин) армий 4-го Украинского фронта — в направлении Большая Лепетиха и далее также на Апостолово, с ближайшей задачей общими усилиями двух фронтов разгромить никопольскую группировку противника. Имелось в виду в дальнейшем после овладения Никополем и Кривым Рогом силами 3-го Украинского фронта развивать наступление на Первомайск и Вознесенск, а войсками 4-го Украинского фронта из района Каховка, Цюрупинск нанести удар на Николаев и вверх по западному берегу Южного Буга на Вознесенск, навстречу войскам 3-го Украинского фронта».

Этот план был скорректирован в Ставке, решившей отказаться от немедленного удара на Николаев, чтобы сосредоточиться на ликвидации криворожской группировки. Как признавался Василевский: «[В январе 1944 года] 3-й и 4-й Украинские фронты предпринимали неоднократные попытки разбить никопольско-криворожскую вражескую группировку, но успеха не имели: недоставало живой силы и техники, остро не хватало боеприпасов. Гитлеровцы, вопреки нашим ожиданиям, не только не хотели оставлять этот район, но делали все для того, чтобы превратить его почти в сплошные, хорошо подготовленные в инженерном отношении и искусно связанные между собою огнем опорные пункты. В середине января, с разрешения Ставки, мы прекратили атаки».

В связи с этой неудачей в том же январе донос на Малиновского Сталину написал «заклятый друг» Жуков: «Товарищу Иванову. При всех хороших качествах Малиновский не любит активно драться. Для того, чтобы двинуть 3-й Украинский фронт вперед, нужно обязательно заменить командующего. Вместо Малиновского советую поставить Еременко. Уверяю Вас, будет лучше. 17.1.1944 года. Юрьев».

Очевидно, для Жукова «активно драться» значило класть своих солдат без счета. Однако южные фронты в тот момент курировал не Жуков, а Василевский. Видимо, он и отстоял Малиновского. Да и Сталина устраивала ситуация, когда полководцы друг друга терпеть не могли: в случае чего легче будет найти противовес Жукову.

Для продолжения операции Василевский предложил Сталину повернуть против никопольско-криворожской группировки часть войск 2-го Украинского фронта Конева и пополнить фронт Толбухина резервами. Сталин, однако, приказал обходиться имеющимися силами 3-го и 4-го Украинских фронтов. Но в дальнейшем Верховный главнокомандующий все же санкционировал перегруппировку. В 3-й Украинский фронт, наносивший главный удар из района северо-восточнее Кривого Рога на Апостолово, была передана из 2-го Украинского 37-я армия. Из резерва Ставки Малиновский получил 31-й гвардейский стрелковый корпус, а из 4-го Украинского фронта — 4-й гвардейский механизированный корпус.

В конце января наступление возобновилось. 5 февраля было освобождено Апостолово. Войска Толбухина южнее Никополя вышли к Днепру. Немцы оставили никопольский плацдарм, бросив тяжелое вооружение и технику, которые из-за распутицы не поддавались эвакуации. После этого часть войск Толбухина была передана Малиновскому, сосредоточившемуся на разгроме криворожской группировки. По причине распутицы для снабжения боеприпасами пришлось использовать самолеты ПО-2 и тягачи. 22 февраля Кривой Рог был освобожден.

Манштейн вспоминал: «Тридцать первого января начались новые мощные атаки противника на северном участке 6-ой армии восточнее Кривого Рога, а также с юга на никопольский плацдарм. Они привели к вклинению противника на последнем направлении. После трехдневных боев противнику удалось осуществить прорыв крупными силами и на северном участке 6-ой армии. Здесь понес большие потери 30-й армейский корпус, против которого действовали 12 стрелковых дивизий и 2 танковых корпуса, хотя соотношение сил по количеству дивизий составляло лишь 2:1 в пользу противника. Первую позицию корпуса занимали шесть дивизий и вторую позицию — две танковые дивизии. Но эти дивизии ввиду недостаточного пополнения людьми и техникой представляли собой лишь боевые группы. В обеих дивизиях к тому времени было всего пять исправных танков!..

С прорывом противника на северном фланге 6-ой армии оба корпуса, находившиеся на этом фланге, а также оба корпуса, действовавшие на никопольском плацдарме, были почти окружены. Такой результат давно предсказывало командование группы армий. Теперь и Гитлер увидел, что необходимо, наконец, согласиться отдать восточную часть Днепровской дуги и никопольский плацдарм. В тяжелых боях 6-ой армии действительно удалось высвободить свои корпуса из этой петли, понеся, однако, большие потери в технике. Своевременный отказ от этого бастиона, который все равно не удалось бы долго удержать, не только позволил бы в полном порядке отвести назад все расположенные в нем части, но и высвободить дивизии для гораздо более важного северного фланга группы армий».

19 марта 1944 года Малиновский был награжден орденом Суворова 1-й степени. Так были отмечены успехи, связанные с освобождением Кривого Рога и Николаева, и другие заслуги в битве за Днепр. Официально же награждение было проведено «за успешное форсирование реки Днепр, овладение городами Днепропетровск, Днепродзержинск, за проведение Никопольской, Криворожской операций и прорыв обороны немцев на р. Ингулец».

Теперь путь 3-го Украинского фронта, левый фланг которого уперся в Черное море, лежал к Одессе и румынской границе, тогда как 4-й Украинский фронт должен был овладеть Крымом. 6 марта армии Малиновского начали наступление к Николаеву. Главный удар в направлении города Новый Буг наносили 8-я гвардейская и 46-я армии. Их действия поддержала конно-механизированная группа И.А. Плиева. 8 марта Новый Буг был освобожден, а 12 марта части КМГ вышли к Снигиревке, перерезав пути отхода 13 дивизиям 6-й немецкой армии генерал-полковника Карла-Адольфа Холлидта. 13 марта части 28-й армии заняли Херсон. Однако окруженным немецким дивизиям удалось прорваться за Ингул и Южный Буг, бросив обозы и боевую технику. К 18 марта войска 3-го Украинского фронта вышли на рубеж Южного Буга и приступили к его форсированию. 28 марта взят Николаев. Родиону Яковлевичу довелось освобождать те города, которые он оставлял в 41-м. В начале апреля был занят Очаков.

А 11 апреля 1944 года в 00 часов 30 минут Малиновский доложил Сталину и Василевскому об освобождении родной Одессы:

«На левом крыле фронта силами 8 гв., 6 и 5 Ударной армий и группы Плиева, сломив сопротивление противника к 10.00 10.4. штурмом овладели сильным опорным пунктом обороны немцев на побережье Черного моря, крупным промышленным центром, железнодорожным узлом, важным портом на Черном море и областным центром Украины — городом Одесса». И перечислил все имущество, завоеванное благодаря победе над врагом: «По предварительным данным, в боях за город Одесса войсками фронта захвачены следующие трофеи: паровозов — 207, вагонов с различными грузами и заводским оборудованием — 3957, автомашин — 8080 (большинство неисправных), танков — 169, бронетранспортеров — 10, орудий разного калибра — 273, пулеметов — 250, мотоциклов — 150 (в большинстве неисправных), тракторов и тягачей — 171, автоприцепов — 300, повозок — 1400, складов с боеприпасами — 31, складов с продовольствием — 21, минометов — 233, винтовок — свыше 5300, самолетов — 7, крупного рогатого скота — 150 голов, мелкого рогатого скота — 1500 голов. Подсчет трофеев продолжается…

За это же время уничтожено: свыше 5000 солдат и офицеров, взято в плен 1100 человек».

6-я немецкая армия, противостоявшая 3-му Украинскому фронту, в марте 1944 года потеряла 2549 убитыми, 7348 ранеными и 3827 пропавшими без вести. За первую декаду апреля ее потери составили 522 убитых, 1792 раненых и 1218 пропавших без вести. За вторую декаду апреля 6-я армия потеряла 1594 убитыми, 6097 ранеными и 2114 пропавшими без вести, а в третьей декаде — 1539 убитыми, 5967 ранеными и 776 пропавшими без вести.

Потери 3-го Украинского фронта в марте — апреле 1944 года неизвестны.

На войне Родион Яковлевич встретил свою настоящую любовь. Вот что вспоминала его дочь Наталья:

«Маму война застала в Ленинграде, где после окончания Библиотечного института она работала в библиотеке Механического техникума. После эвакуации из блокадного Ленинграда по Дороге жизни под Грозный в апреле 1942 года она попала в армию, свою армейскую жизнь начала в банно-прачечном комбинате, дважды выходила из окружения. Второй раз был судьбоносным — она встретила папу. Летом 1942-го, когда выходили из окружения, она и еще два бойца пробрались через кукурузное поле и сосчитали немецкие танки. Видимо, эта информация оказалась важной — мама была представлена к ордену Красной Звезды, который ей вручал отец. Ему сказали, мол, там два солдата и с ними девушка в синенькой косыночке… Наверное, она уже тогда произвела на папу некоторое впечатление, но только через год отец перевел ее к себе в штаб фронта. В 1944 году маму назначили заведующей столовой военного совета. Когда командиры оказывались на передовой — в землянках и окопах, нужно было донести до этих окопов все судки с едой. У мамы в подчинении молодые девушки, а ведь на передовой опасно — она шла сама. Так вот Александр Михайлович Василевский всегда трогательно интересовался: “Ну как прошли, Раиса Яковлевна, все в порядке?” А папа никогда не спрашивал ее об этом. И один раз мама решила узнать, волновался ли он о ней. Папа сказал: “Я не волновался.

Я точно знал, что с тобой ничего не случится”».

Наталья Родионовна также объяснила, почему сослуживцы отца иногда звали ее мать графиней — мама рассказывала историю этого прозвища:

«Когда взяли Будапешт, всех девушек, работавших в столовой военного совета, премировали: впервые мы иностранные деньги в руках держали. Пошли и платья себе купили, и туфли — такие красивые: на каблуке, замшевые, с пуговками! А платье серое, чуть в голубизну, со складочками и с защипами. В первый раз я это платье надела, когда мы должны были в театр в Будапешт ехать — в оперный театр!!! Выхожу из столовой, а сослуживец Гриша Романчиков говорит: “Графиня!”

Так и пошло. На самом деле мама родилась на Украине в селе Богородичное в семье многодетной и бедной.

А у истории с графиней есть продолжение. У мамы был брат Алексей. В начале войны он жил в Славянске, пошел на фронт. К 1945 году, не имея никаких известий о сестре, он уже и не надеялся увидеть ее живой. И вот он, провоевавший целых два года в соседней армии, тоже оказался в Будапеште и тоже в оперном театре.

В центральной ложе среди генералитета рядом с папой сидит мама, а в партере — солдаты и офицеры, словом, весь фронт. Естественно, разглядывают не только артистов, но и сидящих в ложе. И тут дядя Леня видит в ложе девушку с косами короной — и глазам своим не верит: “Рая? Или похожа? Да не может быть!” Идет к ложе — там на часах солдат. Пока он с ним объяснялся, что-де вот девушку бы из ложи позвать, вышел адъютант, Феденев Анатолий Иннокентьевич. Спросил, в чем дело. “Да вот девушка там, вроде сестра моя…” — “Как зовут?” — “Рая”. — “Раиса Яковлевна?” — “Яковлевна”. Через минуту в дверях появляется моя мама. Встреча — как в кино!»

Наталья Родионовна так излагала биографию своей матери:

«Моя мама очень хотела учиться, осталась с сестрой в Ленинграде и поступила учиться сначала на библиотечные курсы, потом в библиотечный институт. А к этому времени оказалось, что семью сестры куда-то переводят, и мама совсем 15-летней девчонкой осталась одна в Ленинграде. Ничего, не пропала. Выучилась, закончила библиотечные курсы, библиотечный институт, стала работать — сначала библиотечным инспектором по северу, в Мончегорск она ездила библиотечным инспектором, по деревням. Вот она говорит, что, как ни тяжко было на Украине, а она ведь и голод украинский тоже застала… и там у нее была первая дистрофия. Все-таки ей показалось, что как-то тяжелее люди жили на севере. Ощущение было не мотивированное ничем. Может быть, просто потому что на Украине места были родные и вроде бы юг, а на севере так неуютно, так холодно. И вот в 30-е годы на лошаденке они ездили с другим библиотечным инспектором с какими-то лекциями, ездили бог знает по каким глухим деревням. Потом она обосновалась уже в прелестном, как она говорила, месте с красивым названием — Лодейное Поле, она уже была там заведующей библиотекой. Она фанатично любила свою работу, любила книги, любила не просто выдавать книги, она устраивала читательские конференции. Она очень гордилась тем, что к ней на читательскую конференцию приезжали писатели из Ленинграда. Венец ее восторгов — это был приезд Юрия Германа. Сумела его уговорить, сумела устроить встречу. И, в конце концов, она вышла замуж и уехала с мужем в Ленинград. И вот тут она оказалась в очень интеллигентной семье, где ее звали слегка пренебрежительно — “наша комсомолка Рая”. Они все были люди очень образованные, архитекторы, переводчики, с университетским образованием далеко не в первом поколении, и она была как-то им совершенно не ко двору. Но так уж случилось. У нее родился сын, которого она назвала Германом в честь своей любимой оперы, “Пиковая дама”. Это моему брату доставило столько потом неприятностей в жизни. Ну, представьте себе, мальчик 36-го года рождения, а его зовут Герман. Как Геринга. Он так хотел переименоваться в Александра. Полжизни хотел переименоваться в Александра. Война маму застает уже в Ленинграде. Она работает в библиотеке механического техникума. И, естественно, муж уходит на фронт сразу, и скоро она получает похоронку. Начинается блокада, и вся его многочисленная семья, там все были постарше ее, в блокаду вымирает у нее на руках. Она самая здоровая, она самая молодая. А сына у нее забирают, его эвакуируют вместе с детскими садами, как большинство детей Ленинграда, и ей не разрешают уехать вместе с ним. Но в тот момент еще никто не понимает, что происходит. Кажется, два месяца дети побудут где-то, пока здесь опасно, и вернутся. Они не могли себе представить, что они прощаются с детьми — кто навсегда, кто на долгие 4–5, может быть, больше, лет. Ведь потом еще нужно было найти друг друга. Об этой сцене она часто потом в старости вспоминала, как это было ужасно. Они такие маленькие, совсем дети, и их увозят, и ей не разрешают уехать, и говорят: “А кто будет защищать Ленинград?” Боже мой, как я буду защищать Ленинград? Я библиотекарь. Что я буду делать? Но стало вскоре ясно, что надо делать — копать окопы, стоять на посту, потом хватать эти бомбы, совать их куда-то в песок…

О блокаде вспоминала нечасто. Я помню, когда вышла “Блокадная книга” Гранина, очень долго думала, прочитав книгу, дать ее маме или это будет слишком для нее тяжело. В конце концов, я принесла ей “Блокадную книгу”, потом приезжаю, говорю: “Ну как тебе?” Она говорит: “Это все правда, но такая малая часть правды”. Про “Блокадную книгу” больше ничего она не сказала. Потом какие-то невероятные совершенно детали иногда проскальзывали. Вот как фронтовики почти ничего не рассказывали, вот так она ничего не рассказывала о блокаде, почти ничего, и только один раз ее при мне кто-то спросил, она ведь потом была и на фронте, и на передовой: “Раиса Яковлевна, на фронте страшно было?” Она так помолчала и сказала: “Да после блокады уже почти что и нет”. Страшнее, чем блокада, не было ничего. Она точно знала, что нельзя ложиться — это верная смерть. Вот об одном страшном моменте блокады она мне рассказывала. Она пришла домой, уже из близкой родни мужа ее не было никого, но вместе с ней в этой квартире жили двоюродные, может, троюродные родственники его. Когда она однажды пришла домой, она обнаружила, что нету ни родственников, ни печки-буржуйки. Куда-то они подались — с карточками, с печкой. И вот тут вот она села, холодно было, голодно, и так она просидела несколько часов, а потом сказала себе: “Ну, сволочи, я назло вам выживу!” и стала думать, что она теперь продаст, чтобы обогреться, что-то купить. И вот тут, она говорит, это была судьба. Тут она за разрубленным на дрова буфетом нашла много-много коробок гомеопатических лекарств ее свекрови.

Та лечилась гомеопатически. Она довольно долго была уверена, что эта гомеопатия, которую она ела, ее спасла».

В другом интервью Наталья Родионовна так вспоминала о матери:

«4 апреля 1942 года, в последний день, когда по Ладоге ходили автомобили, маму, уже в дистрофии, эвакуировали — и полтора месяца их везли в Грозный. В пути они по-прежнему голодали, вот что меня поразило. До лета она жила в пригороде Грозного, а когда стало известно, что эта земля идет под оккупацию, она взяла свой узелок и пошла, в прямом смысле слова, “куда глаза глядят”. Она твердо знала, что не затем пережила блокаду, чтобы оказаться под оккупацией. В узелке лежали кусок хлеба, кусок мыла и ботиночки для сына, которые она купила в Ленинграде и проносила всю войну в своем вещмешке. Идти ей было некуда. Шла и думала о том, что большего одиночества она за свою жизнь не испытывала никогда, жалела себя. В Ленинграде погибли муж и все его родные, где сын — неизвестно. Ее родители и брат — под оккупацией на Украине. Так, плача, дошла до развилки трех дорог. Долго решала, по какой пойти, и, наконец, выбрала ту, которая в конечном счете привела ее на фронт, где она познакомилась с отцом…

Когда мама рассказывала об их знакомстве, таких слов, как “любовь с первого взгляда”, она не произносила. Мои родители вообще были очень сдержанными людьми, и рассказов о том, как они объяснились, какие слова говорили, не было. Знаю только, что, прежде чем жениться, человек такого ранга, как отец, должен был получить неофициальное благословение Верховного Главнокомандующего. Поэтому после Парада Победы мама вместе с папой присутствовала на приеме в Кремле, где и предстала перед Сталиным. Видимо, Верховный счел ее достойной, и после этого приема высочайшее позволение было дано. Родители поженились».

От Бухареста до Праги

14 апреля 1944 года войска 37-й армии генерал-лейтенанта М.Н. Шарохина форсировали Днестр и захватили Кициканский плацдарм, который имел размеры по фронту до 18 километров, в глубину 6-10 километров, площадь около 150 кв. км. Но сразу развить наступление на Кишинев с этого и других плацдармов не удалось. Удержание плацдарма стоило армии более 3,2 тыс. убитых.

Во второй половине апреля Ставка приказала 3-му Украинскому фронту Малиновского подготовить новое наступление на Кишинев с плацдармов вдоль Днестра. В первой половине мая 2-й Украинский фронт Конева должен был наступать на Яссы, а во второй половине мая к нему должен был присоединиться фронт Малиновского. Родион Яковлевич попросил Ставку передать позиции 2-го Украинского на восточном берегу Днестра против Ташлыка 3-му Украинскому фронту. 5-ю ударную армию Жадова, занимавшую позиции против Ташлыка, должны были сменить свежие 8-я гвардейская армия Чуйкова и 5-я ударная армия Цветаева. Ставка согласилась с предложением Малиновского. К середине мая армию Жадова перебросили во фронтовой резерв в район Ботошан. Наступлению на Кишинев должна была содействовать 53-я армия Манагарова из 2-го Украинского фронта. Но 6 мая Малиновский сообщил штабу фронта новое решение Ставки: приостановить активные действия на Днестре до августа. Войскам фронта приказано организовать оборону, хотя и допускались частные наступательные операции на отдельных участках.

Для ликвидации советского плацдарма у Ташлыка в составе 6-й немецкой армии Максимилиана де Ангелиса была сформирована группа командира 40-го танкового корпуса Кнобельсдорфа, занимавшего оборону на фронте 70 км вдоль Реута и Днестра от Оргеева до Спеи с единым центром командования. Группа включала в себя 44-й армейский корпус, оборонявший берег Днестра севернее Дубоссар, 40-й танковый корпус, оборонявший Оргеевский сектор, и 52-й армейский корпус, оборонявший сектор от Дубоссар до Григориополя. В результате действий немецких войск площадь плацдарма была серьезно уменьшена, вплоть до узкой полоски по западному берегу Днестра, и советские войска понесли тяжелые потери.

Чтобы отвлечь немецкие войска от плацдарма в районе Ташлыка, советское командование предприняло наступление на участке фронта в полосе от Григориополя до Дубоссар силами 5-й ударной армии Цветаева 3-го Украинского фронта. Три дивизии 34-го гвардейского стрелкового корпуса должны были атаковать и уничтожить немецкие войска, расположенные в «бутылке» треугольника Погребя — Дороцкое — Вадулуй- Вады. Фланкирующий огонь немецкой артиллерии из «бутылки» по Ташлыкскому плацдарму наносил большие потери 8-й гвардейской армии Чуйкова.

Наступление на 17-ю немецкую пехотную дивизию началось 14 мая. 243 и 203 стрелковые дивизии при поддержке слева 248-й стрелковой дивизии атаковали немецкие позиции и к концу дня ликвидировали плацдарм-«бутылку». 17-я пехотная дивизия отошла на западный берег Днестра.

Поскольку западный берег Днестра существенно выше восточного, вся советская группировка на новом плацдарме с трех сторон была под огнем. Во второй половине дня 14 мая 294-я пехотная дивизия Эйхштадта форсировала Днестр у Старых Дубоссар (6 км южнее Дороцкого), а части боевой группы «F» в то же время — у Кошницы. Контратака была поддержана боевой группой 14-й танковой дивизии Унрейна. Ночью 15 мая немецкие войска завершили сосредоточение и утром, после сильного огневого налета, начали атаку одновременно по четырем направлениям. Высоту 15,1 штурмовали 2 батальона с танками с полуострова севернее Коржево, Перерыта — до батальона пехоты, Вадулуй-Вады и лес у озера Догма — до двух рот, а на Кошницу наступали до двух рот из садов в двух километрах западнее города. Весь день шли тяжелые бои. Ночью 16 мая силами двух батальонов немецкие войска атаковали северную окраину Кошницы и перерезали дорогу на Дороцкое, у самого выхода из излучины. Доставка боеприпасов окруженным советским частям и эвакуация раненых стали практически невозможными. На помощь им перебросили 49-ю гвардейскую стрелковую и 295-ю стрелковую дивизии. Но ночью 17 мая немцы навели мост у северной окраины Кошницы и, переправив бронетранспортеры и штурмовые орудия, при поддержке 16 орудийных, 7 минометных и 2 батарей шестиствольных минометов и авиации перешли утром в атаку, и к полудню заняли старую линию обороны, перерезав горловину излучины («бутылки»). Советские 243-я и 203-я стрелковые дивизии оказались в окружении.

Все попытки доставить боеприпасы и продовольствие на бронетранспортерах и танках окруженным были безуспешны.

19 мая немецкие войска взяли Кошницу. Обстрел советских войск не прекращался. Потери росли с каждым днем. В ночь на 20 мая окруженные пошли на прорыв. Вечером 19 мая советская артиллерия нанесла удар по немецким позициям восточнее Кошницы и в лесу западнее Дубоссар. Ночью остатки 203-й и 243-й дивизий вышли из окружения.

8-я гвардейская, 5-я ударная и 5-я гвардейская армии понесли большие потери. Более двух третей Ташлыкского плацдарма было отвоевано немцами, планы наступления на Кишинев были сорваны. Только германская 14-я танковая дивизия взяла в плен 3050 солдат и офицеров, захватила 7 танков и САУ, 447 пушек, 193 миномета, 380 пулеметов, 106 огнеметов и 102 противотанковых ружья. Потери одной только 8-й гвардейской армии составили более 30 тыс. убитых, пропавших без вести и пленных. 5-я Ударная армия потеряла более 20 тыс. убитыми, пропавшими без вести и пленными. Потери же 6-й немецкой армии в первой декаде мая составили 940 убитых, 371 пропавший без вести и 3377 раненых, а во второй декаде — 1405 убитых, 4389 пропавших без вести и 5817 раненых. Всего 16 299 человек, в том числе 2345 убитыми и 4760 пропавшими без вести. Соотношение безвозвратных потерь составило 7:1 в пользу немцев, а с учетом потерь 5-й гвардейской армии и других армий 3-го Украинского фронта наверняка приближалось к 10:1.

15 мая 1944 года принято решение о назначении Малиновского командующим 2-м Украинским фронтом, который считался сильнее 3-го Украинского и должен был сыграть решающую роль при наступлении в Румынии. Он покинул штаб 3-го Украинского фронта 20-го и вступил в новую должность 22 мая, когда его предшественника Конева назначили командующим 1-м Украинским фронтом. 3-й Украинский принял Федор Иванович Толбухин. До конца войны его и Малиновского фронтам предстояло воевать в тесном взаимодействии.

Румынское (молдавское) население Бессарабии советских воинов встречало настороженно, но сопротивления не оказывало и не спешило пополнять румынские войска в качестве добровольцев, уже чувствуя, что победа будет на стороне СССР. Хотя освобождение Красной армией особой радости не вызывало. Молдавское крестьянство, разумеется, несло на своих плечах тяжесть войны, но все же для него короткое возвращение румын стало передышкой между советскими поборами. За три года румынского правления в Бессарабии было собрано в виде налогов и реквизиций 417 тыс. тонн зерна, а с июня 1940 по июнь 1941, за первый год советской власти, государство взяло себе 356 тыс. тонн. Начиная с весны 1944 года вернувшаяся советская власть, еще до начала Ясско-Кишиневской операции и освобождения всей Бессарабии, выкачала из одной только разоренной войной Восточной Молдавии 480 тыс. тонн зерна.

Командующий 53-й армией генерал Иван Мефодьевич Манагаров так описывает свою первую встречу с Малиновским:

«12 июня Родион Яковлевич приехал в штаб армии вместе с членом Военного Совета фронта И.З. Сусайковым…

К тому времени в 230-м запасном армейском полку, который дислоцировался в районе города Котовска, скопилось более 20 тыс. человек. Половина из них была мобилизована в полосе армии в период наступления, остальные прибыли после излечения из госпиталей. Все они не имели оружия. Я просил командующего фронтом дать необходимое оружие и обмундирование для мобилизованных. Р.Я. Малиновский внимательно выслушал мою просьбу и обещал оказать помощь. Написали мы заявку на недостающее оружие и обмундирование и отправили в штаб фронта. Наверное, аналогичные заявки подготовили и другие армии фронта.

В скором времени состоялся такой разговор по ВЧ с командующим фронтом:

— Товарищ Манагаров! В Уманско-Ботошанской операции ваша армия наступала или отступала?

— Наступала, — отвечаю.

— Вы дали заявку на такую уйму различного оружия, как будто заново формируете целый стрелковый корпус. Я спрашиваю: куда вы дели оружие? Перед наступлением ваши войска были полностью вооружены. Приказываю: создать необходимое количество групп, обеспечить их транспортом и в полосе наступления на всю глубину до Звенигородки обшарить все рощи, кустарники, лощины и собрать все брошенное ранеными оружие. Считаю, что легкораненые должны приходить в армейские госпитали с оружием. Проверьте все госпитали. Необходимо привлечь для сбора оружия и население. Собранное оружие приведите в порядок. Ни одного автомата, ни одного пулемета не получите.

Я не был в обиде за внушение. Выполняя приказ командующего фронтом, мы собрали такое количество оружия, что смогли снабдить им бойцов, находившихся в 230-м запасном армейском полку».

Здесь характерно стремление Малиновского вооружить бойцов, призванных непосредственно в части, что должно было несколько повысить их шансы на выживание в бою. И кстати, какое-то количество винтовок он Манагарову, судя по всему, дал. Ведь он обещал не давать мобилизованным только автоматов и пулеметов.

Перед Ясско-Кишиневской операцией к Малиновскому приехала семья. Сын Роберт вспоминал: «Отец ушел на фронт в 1941 году и только в 1944-м, когда все уже шло к победе, пригласил нас приехать к себе, на фронт. Их штаб тогда стоял в Молдавии, в селе Балан. Из эвакуации мы приехали сначала поездом в Москву, а потом несколько дней ехали на машине: нас везли на ЗИС-101 с сопровождающим офицером — в Молдавию, мимо разгромленных городов и сел. Я хорошо помню, например, разрушенный Днепропетровск, улицы, заваленные кирпичами, среди которых был расчищен проезд.

Сам штаб был в сельской избе — жителей в деревне не было, поэтому все разместились в избах. Когда мы подъехали, отец нас уже встречал. Конечно, были объятия — все-таки не виделись больше трех лет. А потом мы где-то месяц там у него жили. Он постоянно ездил в войска на трофейном Opel Admiral. Эта машина без верха разгонялась до 150 километров в час, и его охрана на американских Willys жаловалась, что за ним не поспевает. Там было много трофейных и союзнических, в основном американских, машин, особенно грузовиков. Одну из них, старенький Mercedes, я даже научился водить.

Я помню, как отцу несколько раз звонил Сталин, поздно вечером домой. Он разговаривал с ним исключительно по-военному, никаких личных ноток, сентиментальностей не допускал. А за две недели до Ясско- Кишиневской наступательной операции нас отправили обратно».

9 сентября 1944 года Малиновский писал сыну Роберту:

«Дорогой Робусик! Ну как Вы доехали, наверное измучились в дороге, — теперь нужно отдохнуть хорошенько и скоро за учебу. Как себя чувствует Мама и как ее здоровье, — как Эдюня, он уже в школу пошел, теперь наверное меньше играет на аккордеоне. Теперь мы уже далеко забрались и разбили румын, чтобы не посягали на нашу родину. Тут как-то Робусик немцы меня немного подстрелили, но легко — пуля задела бок, а насквозь его не пробила, но теперь уже все зарастает и скоро совсем все зарастет, я этим только горжусь — так как пролить кровь за нашу советскую Родину это самая великая честь для военного. Крепко, крепко тебя целую, поцелуй крепко Маму и Эдика.

Твой Папа».

Характерно, что письмо адресовано сыну, а не жене. Похоже, с Ларисой Николаевной у Малиновского уже нарастало отчуждение. А аккордеон, на котором играл Эдуард, был румынским трофеем, законно приобретенным Родионом Яковлевичем у трофейной комиссии.

20 августа 1944 года началась Ясско-Кишиневская операция. Когда Малиновскому доложили, что 27-я армия прорвала оборону противника северо-западнее Ясс и форсировала реку Балхуй, он связался непосредственно с дивизиями, проверил, а потом решил ввести в прорыв 6-ю танковую армию Кравченко, хотя по плану это предполагалось сделать лишь на второй день операции. Родион Яковлевич решил не дать германо-румынским войскам времени занять оборону по реке Серет, прикрывающей узкое дефиле «Фокшанских ворот». Представитель Ставки Тимошенко одобрил решение Малиновского.

На полях рукописи книги «Ясско-Кишиневские Канны», вышедшей в издательстве «Наука» под его редакцией в 1964 году, Малиновский сделал следующие любопытные вставки [они выделены нами курсивом. — Б.С.]. После фраз «На передовом наблюдательном пункте, расположившемся на высоте с отметкой 195,0 — напряженная тишина. Здесь — представитель Ставки маршал Сов. Союза Тимошенко С.К., маршал авиации Худяков, командующий фронтом генерал армии Р.Я. Малиновский, генералы и офицеры их [исправлено из: его] оперативных групп».

Родион Яковлевич добавил: «Они прибыли сюда еще с вечера 19 августа. Противник весь вечер и начало ночи методически бомбил авиацией район высоты 195,0, предчувствуя неладное, но изменить что-либо уже не мог и ждал событий, как обреченный на казнь преступник. Но у него еще теплилась надежда, — авось мать выйдет в белом покрывале, — это знак, что король помиловал, и казнь не состоится. Но утром мать вышла в черном покрывале, и казнь состоялась (“Белое покрывало ("Морица Гартмана)».

В тексте книги это место читается так: «На передовом наблюдательном пункте 2-го Украинского фронта, расположившемся на высоте с отметкой 195,0, — напряженная тишина. Здесь представитель Ставки Верховного Главнокомандования Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко, маршал авиации С.А. Худяков, командующий фронтом генерал армии Р.Я. Малиновский, генералы и офицеры оперативных групп. Они прибыли сюда еще вечером 19 августа 1944 г. В этот вечер и в первые часы ночи 20-го авиация противника методически бомбила район высоты 195,0. Видимо, враг чувствовал что-то, однако изменить уже ничего не мог и ждал событий, как обреченный на казнь преступник. У него еще теплилась, как у героя известного стихотворения Морица Гартмана, надежда увидеть “белое покрывало”. Но фашистский преступник, обагривший свои руки кровью миллионов безвинных жертв, не мог рассчитывать на помилование. И “мать” в образе справедливого возмездия вышла в черном покрывале, и казнь состоялась». За редакционные вставки идеологических штампов Родион Яковлевич, естественно, ответственности не несет.

Замечу, что в стихотворении австрийского поэта Гартмана мать, чтобы укрепить мужество своего сына, венгерского графа, перед казнью выходит в белом покрывале — внушить ему, что король его помиловал, но на самом деле казнь состоялась.

Действительно, хотя командующий группой армий «Южная Украина» генерал-полковник Йоханнес Фриснер узнал заранее о советском наступлении, предпринять он ничего не мог. Сильных резервов у него не было, разрешения на отвод войск на более короткую оборонительную позицию он не получил, да и далеко не факт, что отступление поправило бы дело, тем более, что при отходе румынские войска могли окончательно утратить боеспособность.

По воспоминаниям И.М. Манагарова, 4 сентября Малиновский прибыл в штаб 53-й армии:

«Представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал С.К. Тимошенко, находившийся тогда у нас, вручил Р.Я. Малиновскому свои маршальские погоны и поздравил его с присвоением звания Маршала Советского Союза.

Командующий фронтом дал мне приказ о дальнейших действиях армии, после чего я проводил Родиона Яковлевича на аэродром, и он полетел в свой штаб. Вернувшись, я доложил об этом маршалу С.К. Тимошенко.

Примерно в 15–16 часов мне позвонили с аэродрома и сообщили, чтобы я срочно туда прибыл. Приезжаю и вижу Р.Я. Малиновского, сидящего в шезлонге с парусиновой спинкой. Он был очень бледен. Спинка шезлонга — вся в крови. В штабе, куда мы привезли командующего, ему оказал первую помощь главный хирург армии А.С. Ровнов. К счастью, рана оказалась неопасной».

Интересно, что, если верить Манагарову, решение о присвоении звания маршала Малиновскому Сталин принял уже 4 сентября (без санкции Сталина Тимошенко не рискнул бы вручить Малиновскому маршальские погоны), хотя указ о присвоении ему звания Маршала Советского Союза появился только 10 сентября 1944 года. В представлении к этому званию маршал С.К. Тимошенко писал Сталину:

«Сегодняшний день является днем разгрома немецко-румынских войск в Бессарабии [откуда сам Семен Константинович был родом] и на территории Румынии, западнее р. Прут… Главная немецкая кишиневская группировка окружена и уничтожается. Наблюдая искусное руководство войсками… считаю своим долгом просить Вашего ходатайства перед Президиумом Верховного Совета СССР о присвоении военного звания “Маршал Советского Союза” генералу армии Малиновскому…»

О ранении Малиновского в Румынии сохранилось также свидетельство адъютанта маршала Александра Иннокентьевича Феденева:

«28 августа 1944 г., выясняя, где эффективнее ввести в наступление 4-ю гвардейскую армию, Р.Я. Малиновский вместе с зам. нач. Генерального штаба генерал-лейтенантом В.Д. Ивановым на двух самолетах По-2 осматривали местность в районе Хуши. Под низко летящими самолетами шел яростный бой. Самолеты были обстреляны, и летчики набрали высоту. По возвращении на аэродром В.Д. Иванов сказал Родиону Яковлевичу: “У меня в самолете 12 пробоин!”

— Сколько в самолете, не знаю, — ответил Родион Яковлевич, — а в спине — одна.

О ранении командующего летчик впервые услышал на земле и был поражен тем, что Родион Яковлевич в полете не сказал ему ни слова — не отвлек от дела, не стал волновать».

Как видим, Феденев датирует ранение Малиновского значительно раньше, чем Манагаров — 28 августа. Это подтверждает и сам Малиновский в автобиографии 1946 года: «Был легко ранен пулей 28-го августа 1944 г.». Если эта дата верна, то полет Родиона Яковлевича не был связан с вводом в бой 4-й гвардейской армии, поскольку к 28 августа войска фронта уже добивали окруженную группировку.

22 августа 4-я гвардейская армия 2-го Украинского фронта, наступая по левому берегу Прута, овладела двумя переправами и продвинулась на 25 км в направлении Хуши, на соединение с войсками 3-го Украинского. Однако Толбухин направил протест в Ставку, заявляя, будто наступление 4-й гвардейской армии препятствует наступлению войск 3-го Украинского фронта.

Рана оказалась неглубокой, поскольку пуля с земли поразила Родиона Яковлевича уже на излете. После обработки раны, он вернулся в строй, отказавшись ложиться в госпиталь.

24 августа кольцо окружения замкнулось. Войска 4-й гвардейской и 52-й армий и 18-го танкового корпуса 2-го Украинского фронта вышли к реке Прут на рубеже западнее Хуши, Котумори и соединились с передовыми частями 3-го Украинского. Вопрос о 4-й гвардейской армии потерял актуальность, хотя Малиновский и вынужден был по требованию Ставки передать занятый 4-й гвардейской район войскам 3-го Украинского фронта.

В ходе Ясско-Кишиневской операции войскам 2-го и 3-го Украинского фронтов противостояла группа армий «Южная Украина». К началу советского наступления она включала следующие немецкие дивизии: 3-ю и 4-ю горнопехотные, 8-ю и 97-ю легкопехотные, 10-ю моторизованную, 13-ю танковую, 9-ю, 15-ю, 46-ю, 76-ю, 79-ю, 106-ю, 257-ю, 258-ю, 282-ю, 294-ю, 302-ю, 306-ю, 320-ю, 335-ю, 370-ю, 376-ю и 384-ю пехотные, 153-ю учебно-полевую, а также корпусные группы А (161-я пехотная дивизия) и Ф (62-я пехотная дивизия). Из всех этих соединений избежать окружения и более или менее благополучно отступить в Венгрию смогли только 3-я и 4-я горнопехотные, 8-я и 97-я легкопехотные и 153-я учебно-полевая дивизии.

1 марта 1945 года ликвидационный штаб группы армий «Южная Украина» подвел неутешительные итоги, которые можно представить в таблице.

Потери уничтоженных немецких войск группы армий «Южная Украина» в августе — сентябре 1944 года.

Средняя численность дивизий, уничтоженных в Румынии, составила 11 668 человек. Если предположить, что пять более или менее благополучно отступивших из Румынии немецких дивизий перед началом Ясско-Кишиневского сражения насчитывали в среднем примерно такое же количество солдат и офицеров, то их совокупную численность можно оценить в 58 340 человек, а численность всех немецких войск группы армий «Южная Украина» — в 337 тыс. человек. Еще примерно 40 тыс. человек могли насчитывать военнослужащие и вольнонаемные из состава люфтваффе и флота в Констанце, Бухаресте, Плоешти и некоторых других тыловых районах (в том числе 25 тыс. в районе Плоешти и около 11 тыс. в районе Бухареста). С началом сражения они были подчинены командованию группы армий «Южная Украина», но, по всей видимости, не учитывались ликвидационным штабом. По немецким данным, общие потери люфтваффе в Румынии в августе и начале сентября 1944 года составили 16 134 человека, главным образом пленными. В это число входит 125 членов летных экипажей, 4500 человек аэродромного персонала, 8565 — из состава ПВО и 2944 — из частей связи.

Точных данных о численности румынских войск нет. В группу армий «Южная Украина» к началу сражения входили следующие румынские соединения: 1-я гвардейская дивизия; моторизованная дивизия «Великая Румыния»; 1-я и 5-я кавалерийские дивизии; 1-я, 2-я, 3-я, 4-я, 5-я, 6-я, 7-я, 8-я, 9-я, 11-я, 13-я, 14-я, 16-я, 20-я, 21-я пехотные дивизии; 18-я горнопехотная дивизия; 110-я пехотная бригада; 4-я, 101-я, 102-я, 103-я и 104-я горнопехотные бригады. Кроме того, в состав группы армий входили румынские пограничные части и комендатура устья Дуная, а также управления 3-й и 4-й армиями и семью армейскими корпусами (с 1-го по 7-й). Итого — 20 дивизий и 5 бригад. Известно, что в составе 4-й румынской армии, только что прибывшей под Сталинград в начале октября 1942 года, насчитывалось к моменту начала советского контрнаступления 75 580 человек в 6-м и 7-м артиллерийском корпусах, в которые входили 1-я, 2-я, 4-я, 18-я и 20-я пехотные, а также 5-я и 8-я кавалерийские дивизии. Всего — 5 пехотных и 2 кавалерийские дивизии. Эта армия была практически заново сформирована в Румынии и к моменту Сталинградского контрнаступления не успела понести больших потерь. Тогда же 3-я румынская армия насчитывала 152 492 румынских и 11 211 германских военнослужащих. Она включала в себя 1-й, 2-й, 4-й и 5-й румынские армейские корпуса и 48-й германский танковый корпус, в которые входили германская 22-я танковая и румынские 5-я, 6-я, 7-я, 9-я, 11-я, 14-я и 15-я пехотные, 7-я кавалерийская и 1-я танковая дивизии. Всего румынских — 7 пехотных, 1 кавалерийская и 1 танковая дивизии. Таким образом, одна румынская дивизия в 4-й армии в среднем насчитывала 10797 человек, а в 3-й — 16 944 человека. Разница в значительной мере образовалась за счет наличия в 3-й армии ряда моторизованных артиллерийских частей (2-й, 4-й, 5-й и 8-й моторизованные полки тяжелой артиллерии и 41-й отдельный моторизованный дивизион тяжелой артиллерии), которых не было в 4-й армии. Средняя же для двух армий численность румынской дивизии вместе с частями армейского и корпусного подчинения оказывается равна 14 254 человекам. Это количество мы и возьмем для расчета численности румынских войск в составе группы армий «Южная Украина». При этом две бригады мы условно приравняем к одной дивизии. Тогда численность румынских войск в составе группы армий «Южная Украина» к началу советского наступления можно оценить в 321 тыс. человек.

Таким образом, общая численность немецко-румынских войск, противостоявших 2-му и 3-му Украинским фронтам, составляла около 658 тыс. человек. Противостоявшие же им два советских фронта насчитывали 1314,2 тыс. человек (в том числе 771,2 тыс. человек — во фронте Малиновского), т. е. обладали двукратным численным перевесом. Они располагали 16 тыс. орудий и минометов, 1870 танками и САУ, 2200 самолетами в составе 5-й и 17-й воздушных армий и ВВС Черноморского флота. У противника, по советским оценкам, было 900 тыс. человек, 7600 орудий и минометов, 400 танков и штурмовых орудий, 800 боевых самолетов. Эти данные в отношении германо-румынских сил представляются значительно преувеличенными. Советские историки ориентировались на утверждение командующего группой армий «Южная Украина» Фриснера: «В момент принятия мною командования немецко-румынскими войсками в моем распоряжении находились две немецкие и две румынские армии в составе 44 дивизий общей численностью около 900 тысяч человек, включая и личный состав тыловых частей». Но он принял командование группой армий 25 июля 1944 года. А ведь с этого времени и вплоть до начала советского наступления 20 августа на другие фронты, главным образом в Польшу, было переброшено 12 немецких дивизий, включая 6 танковых и 1 моторизованную. Все они из 44 имевшихся в наличии к 25 июля германских и румынских дивизий. За счет этого численность группы армий могла уменьшиться на 245,5 тыс. человек, что примерно совпадает с нашими предыдущими расчетами.

Как мы уже убедились, по численности войск советские данные преувеличены примерно в 1,4 раза. 400 танков и штурмовых орудий тоже выглядят большим преувеличением. Немецкая 13-я танковая дивизия имела всего 40 танков, и почти все они были потеряны в ходе прорыва из окружения. Ее отдельным подразделениям удалось добраться до немецких позиций в Трансильвании. Другие остатки дивизии (включая ту ее часть, которой командовал генерал Трегер) отошли в Болгарию, где были интернированы и переданы советским войскам. 1-я румынская танковая дивизия «Михай Великий» насчитывала 48 немецких танков Pz-IVH и 12 немецких штурмовых орудий StuG III G. 286-я германская бригада штурмовых орудий — 25 орудий. 43 штурмовых орудия было в 10-й моторизованной дивизии в составе 7-го танкового батальона (вооружался штурмовыми орудиями). По всей видимости, общее число танков и штурмовых орудий в группе армий «Южная Украина» не превышало 300, если предположить, что по 25 орудий могло быть в 236-й, 243-й, 911-й и 325-й бригадах штурмовых орудий, также действовавших в Румынии. Находившаяся там же 278-я бригада располагала 21 штурмовым орудием, а 239-я бригада имела к началу Ясско-Кишиневской операции большой некомплект техники и вряд ли насчитывала более 10 орудий. С учетом этого советский перевес в бронетехнике становится шестикратным. Почти вся неприятельская бронетехника была уничтожена или захвачена советскими войсками. Лишь 286-я бригада сохранила большую часть своих машин.

Основная часть германской и румынской авиации обороняла Бухарест и Плоешти от мощных налетов англо-американских стратегических бомбардировщиков. Воздушное наступление на Румынию западные союзники начали 4 апреля 1944 года, чтобы создать у немцев впечатление, что они собираются высаживаться на Балканах (заодно досталось и Венгрии с Болгарией), и отвлечь внимание от реального места высадки во Франции. Оно продолжалось вплоть до 19 августа, т. е. до самого начала советского наступления. Потери американцев в Румынии составили 223 бомбардировщика и 36 истребителей, а британцы, осуществлявшие ночные рейды, лишились 48 бомбардировщиков. Люфтваффе потеряло 145 истребителей, а румынские ВВС — 80. Погиб 121 германский и румынский летчик. Потери на земле составили 7444 убитых (6979 гражданских и 455 военных) и 7696 раненых (6968 гражданских и 728 военных). Союзники безвозвратно потеряли около 2200 человек, из которых 1095 американцев и 52 британца, попавшие в плен, были репатриированы в сентябре 1944 года. В германском 4-м воздушном флоте, прикрывавшем Румынию и Балканы, к началу августа насчитывалось всего 200 машин, в том числе 30 дальних и 35 ночных бомбардировщиков, 30 одномоторных и 40 двухмоторных истребителей, 25 дальних и 40 тактических разведчиков, причем ему также приходилось оказывать содействие группе армий «Северная Украина». К началу советского наступления это число за счет потерь еще уменьшилось. Против авиации союзников действовало около 60 германских истребителей. Против наших ВВС 17-й и 5-й воздушной армии и Черноморского флота — не более 140 немецких самолетов. С началом наступления на аэродром Зилиштя были спешно переброшены 40 Ю-87 из Эстонии, а 30 истребителей ФВ-190 — из группы армий «Северная Украина», но было уже слишком поздно. Румынские ВВС использовали в боевых действиях 305 самолетов. Таким образом, Германия и Румыния смогли противопоставить 2200 советским лишь около 445 самолетов, что дало советской стороне пятикратное превосходство. В боях против наших воздушных армий королевские ВВС Румынии лишились 25 машин. По официальным данным, советская авиация безвозвратно потеряла в Ясско-Кишиневской операции 111 боевых самолетов. По всей видимости, эти данные несколько приуменьшены. Скорее всего, не менее половины этих потерь было нанесено не королевскими румынскими ВВС, а люфтваффе. Также, по официальным советским данным, два фронта безвозвратно потеряли 75 танков и САУ и 108 орудий и минометов.

Фриснер утверждал:

«Для того чтобы оказаться на высоте положения, необходимо было решить следующие две задачи:

1) своевременно отвести фронт группы армий за Прут, а возможно, и на уже оборудованный оборонительный рубеж Галац, Фокшаны, восточные отроги Карпат;

2) сосредоточить все немецкие силы в тыловом районе под моим командованием».

Эти предложения Фриснер поставил перед ОКВ и Гитлером, причем его поддерживал и румынский диктатор Ион Антонеску. Однако вплоть до начала советского наступления они не были приняты.

По словам Фриснера, «уже во время первых поездок на фронт <…> неоднократно доходили слухи о сомнительной надежности румынских офицеров. Хотя вначале никаких конкретных доказательств не было, многое говорило о том, что здесь далеко не все в порядке. Так, например, по указанию румынского военного министерства была произведена замена высших румынских офицеров, причем немецкий командующий не был поставлен об этом в известность. И все это совершалось накануне русского наступления!..

Весьма подозрительными казались <…> и регулярные совещания политических деятелей и генералов, происходившие в городе Алба-Юлия. Этих людей подозревали в том, что они ведут переговоры с вражескими державами и готовят свержение правительства Антонеску. Было ясно, что новое правительство, сформированное этими деятелями, займет враждебную позицию по отношению к Германии…

Переход отдельных военнослужащих через линию фронта к противнику стал повседневным явлением».

3 августа Фриснер писал Гитлеру: «Если в румынских частях на фронте вновь появятся симптомы брожения, необходимо будет отдать приказ об отводе группы армий за Прут и далее на линию Галац, Фокшаны, отроги Восточных Карпат».

Фриснер вспоминал:

«Противнику удалось прорвать фронт 4-й румынской горнопехотной дивизии и продвинуться на несколько километров вперед. Дивизия была полностью разгромлена. В результате дрогнула и соседняя 21-я румынская пехотная дивизия, которая после взятия русскими Раскети разбежалась. Значительная часть личного состава обеих румынских дивизий бросила свои позиции еще во время артиллерийской подготовки. В связи с этим вся тяжесть обороны легла почти исключительно на немецкие дивизии…

Противник неожиданно быстро сумел глубоко вклиниться в расположение 7-й и 5-й румынских пехотных дивизий, которые покинули свои позиции без боя, в то время как немецкие соединения, в особенности попавшие в крайне трудное положение 76-я и 79-я пехотные дивизии, покинутые справа и слева своими румынскими соседями, героически сражались и удерживали свои позиции».

По мнению тогдашнего начальника Генерального штаба сухопутной армии Гейнца Гудериана, своевременный отход на линию Галац, Фокшаны, гребень Карпат мог спутать русским карты и «сократить протяженность фронта таким образом, чтобы можно было удержать фронт и без помощи Румынии».

Однако даже отвод немецких войск на указанную линию еще до начала советского наступления и вывод в тыл ненадежных румынских войск все равно не предотвратил бы катастрофы. Советское преимущество было слишком велико. С отводом с фронта румынских войск оно стало бы четырехкратным по общей численности войск и еще более заметным — в боевых частях. На направлении главных ударов войска 2-го и 3-го Украинских фронтов легко могли создать численный перевес в 7–8 раз, который гарантировал быстрый прорыв обороны. Отступление еще больше деморализовало бы румынские войска, а их отвод с фронта только облегчил бы свержение Антонеску, подготовка к которому велась уже с конца июля. Немецким войскам под натиском советских войск неизбежно пришлось бы оставить Бухарест и Плоешти и отступать в венгерскую Трансильванию, а это гарантировало бы, что румыны, не желавшие воевать бок о бок с венграми и мечтавшие вернуть Трансильванию, просто сдались бы в плен советским войскам.

21 августа Фриснер встретился с Антонеску. Германский генерал вспоминал:

«В ответ на мое замечание о подозрительном поведении румынских войск накануне и в первый день сражения Антонеску сказал, что и для него нежелание румынских войск сражаться было полной неожиданностью. Во время поездок на фронт у него сложилось впечатление, что части, сдавшие свои позиции, не имели причин отступать. Он полностью согласился, что румыны сражались плохо.

Однако маршал не был склонен согласиться с тем, что подлинной причиной недостаточной стойкости румынских войск являлись политические интриги. Он сказал, что румынских солдат, конечно, нельзя сравнивать с немецкими и что это прежде всего относится к офицерскому корпусу. Он, по его словам, приказал принять самые жесткие меры в отношении дезертиров и трусов и, по-видимому, сдержал свое слово. Он сам выезжал в войска и там, где это было необходимо, лично наводил порядок. Мне было известно, например, что он организовал офицерские заградительные группы для борьбы с дезертирством, которым были даны большие права».

На Кицканском плацдарме и севернее Ясс было создано следующее соотношение сил: в людях — 6:1, в полевых орудиях разного калибра — 5,5:1, в танках и самоходных орудиях — 5,4:1, в пулеметах — 4,3:1, в минометах — 6,7:1, в самолетах — 3:1 в пользу советских войск. Заслуживает упоминания то обстоятельство, что в стрелковых частях до 80 процентов рядовых составляло пополнение из числа призванных в областях Украины, освобожденных весной 1944 года; в войска поступили также более 20 тыс. призывников из Молдавии.

По официальным данным сборника «Гриф секретности снят», потери советских войск в ходе Ясско-Кишиневской операции составили 13 197 убитых и пропавших без вести (1 процент общей численности войск двух фронтов) и 53 933 раненых. Скорее всего, они приуменьшены, особенно в части безвозвратных потерь. Поскольку общие советские потери убитыми и пропавшими без вести в сборнике «Гриф секретности снят» за всю войну занижены примерно втрое, можно предположить, что потери советских войск в Ясско-Кишиневской операции убитыми и пропавшими без вести составили около 40 тыс. человек, а общие потери — около 134 тыс. человек. Но даже и с учетом этого они были меньше немецких во много раз. Ведь только безвозвратные потери дивизий и частей, попавших в ясско-кишиневский котел, составили около 252 тыс. человек. Общие же германские потери, включая также раненых, которых успели эвакуировать до окружения, и потери дивизий, не попавших в котел, наверняка превышали 270 тыс. человек, что было вдвое больше общих советских потерь, даже без учета румынских потерь (а только пленными румыны потеряли в ходе Ясско-Кишиневской операции до 130 тыс. человек). С учетом же румынских потерь, включающих также несколько десятков тысяч убитых и раненых, общие советские потери будут меньше германо-румынских в 3,5 раза, а безвозвратные — в 10 раз. Это лучшее для Красной армии соотношение потерь за всю войну, и достигнуто оно было в ходе операции, которой руководили Малиновский и Толбухин.

Нельзя сказать, что переворот 23 августа, покончивший с авторитарной диктатурой Иона Антонеску и приведший Румынию в ряды антигитлеровской коалиции, не имел решающего значения для успеха Ясско-Кишиневской операции. В случае, если бы его не было, германским войскам, попавшим в окружение, возможно, удалось бы прорваться. Но в котле они оказались еще до переворота. И румынские войска все равно бы сражались значительно хуже немецких, даже если бы не свергли Антонеску.

В принципе среди всех германских союзников Румыния имела одну из наиболее боеспособных армий, уступавшую только армии Финляндии. Румынские солдаты и офицеры могли на равных сражаться с Красной армией, но только при условии примерного равенства сил и средств. При значительном же советском численном перевесе успешная оборона румын всецело зависела от способности германских войск оказать им достаточную поддержку. Но к августу 1944 года оказалась значительно ослаблена как группировка немцев в Румынии, так и способность румынских войск сражаться. После больших потерь, понесенных румынами под Сталинградом и на Юге России в 1942–1943 годах и в ходе боев в Крыму и эвакуации полуострова весной 1944 года, основная часть румынской кадровой армии была выведена из строя. В августе 44-го войскам Толбухина и Малиновского противостояли по большей части недавно призванные новобранцы. Но что еще важнее, после высадки союзников в Нормандии в июне 1944 года практически никто в Румынии, включая солдат и офицеров, не сомневался, что Германия войну проиграла и Румынии надо как можно скорее из нее выходить. Так что и без переворота румынские солдаты вряд ли бы оказали ожесточенное сопротивление наступающей Красной армии. Большинство из них либо сдалось бы в плен, либо ушло в тыл. А с потерей румынской территории, что было неизбежно в самые ближайшие недели, румынская армия перестала бы существовать.

Таким образом, даже без переворота 23 августа результаты Ясско-Кишиневской операции были бы для Германии катастрофическими. Она полностью лишилась бы и Румынии с ее нефтепромыслами и нефтепереработкой, и румынской армии. Правда, безвозвратные потери германской армии в Румынии в этом случае, вероятно, были бы меньше, но это послужило бы лишь слабым утешением.

Единственным существенным выигрышем от переворота 23 августа для советской стороны было то, что она получила в свое распоряжение румынскую армию, которая вела боевые действия в Венгрии и Чехословакии, отвлекая на себя часть германских и венгерских сил.

Можно сказать, в пользу Румынии сыграло то, что Гитлер доверял Антонеску больше, чем венгерскому регенту Миклошу Хорти, которого не без оснований подозревал в намерении заключить сепаратный мир. Поэтому еще в марте 1944 года, с приближением фронта к венгерским границам, страну оккупировали германские войска.

Венгерская армия была гораздо слабее румынской. Причина заключалась в том, что, в отличие от Румынии, по условиям Трианонского мирного договора 1920 года, завершившего Первую мировую войну, Венгрия не имела права иметь массовую армию и осуществлять призыв на военную службу в мирное время. Только в 1941 году она отказалась от ограничений Трианонского договора и начала развивать свою армию. Поэтому у венгров практически не было резервистов с опытом военной службы. В начале 1943 года в донских степях погибла большая часть 2-й венгерской армии, в состав которой входили наиболее боеспособные соединения. Две венгерские армии, выставленные на фронт в апреле 1944 года, состояли в основном из плохо подготовленных призывников и отличались и низкой боеспособностью, и нежеланием сражаться. Но эти войска не годились и для освобождения Будапешта от германских частей, которых в столице Венгрии было во всяком случае не меньше, чем венгерских. Поэтому и провалилась попытка Хорти выйти из войны в середине октября, о чем речь пойдет ниже.

В Румынии же Гитлер до конца доверял Антонеску и не верил, что того могут свергнуть. Поэтому Румыния не была оккупирована и в Бухаресте и других тыловых городах страны было мало немецких войск, они значительно уступали по численности румынским гарнизонам. К тому же в тыловых районах Румынии находились главным образом части люфтваффе, обеспечивающие противовоздушную оборону и малопригодные для наземных боев.

Главное же, основная масса германских войск в Румынии была окружена и не могла прорваться к Бухаресту, куда 31 августа вступили войска 2-го Украинского фронта.

За Ясско-Кишиневские Канны Малиновский 10 сентября 1944 года был удостоен звания Маршала Советского Союза. Такого же звания удостоился и Толбухин, но это произошло 12 сентября, на два дня позже. Тем самым Сталин подчеркнул старшинство Малиновского перед Толбухиным в маршальском чине.

3 октября фронт Малиновского завершил Бухарестско- Арадскую операцию, начатую 30 августа совместно с румынскими войсками. В ходе ее была очищена от германо-венгерских войск вся территория Румынии и часть Трансильвании. К началу операции 2-й Украинский фронт насчитывал 681 556 человек; потерял, если верить официальной статистике, 55 286 человек, в том числе 8447 — безвозвратно.

В группу армий «Южная Украина», противостоявшую 2-му Украинскому фронту, 13 сентября входили следующие германские дивизии, среди них те, которые были еще только на подходе: 46-я и 76-я пехотные, 3-я и 4-я горнопехотные, дивизионная группа «Хуфбах», заградительный отряд «Кессель», 4-я полицейская моторизованная дивизия СС, 8-я легкопехотная дивизия, 8-я и 22-я кавалерийские дивизии СС, 23-я танковая дивизия, 110-я танковая бригада. Всего — 9 дивизий, 1 бригада и 2 дивизионные группы, каждую из которых можно приравнять к бригаде, в том числе: 5 пехотных дивизий, 2 моторизованные, 2 кавалерийские, 1 1/2 танковой дивизии, что эквивалентно 10 1/2 расчетной дивизии. Кроме того, в составе группы армий были следующие венгерские соединения: 20-я и 25-я пехотные дивизии; 1-я и 2-я резервные горнопехотные бригады; 27-я легкопехотная дивизия; 9-я легкопехотная бригада погранохраны; Секлерский пограничный отряд; 2-я, 4-я, 6-я, 7-я, 8-я, 9-я и 12-я резервные дивизии; 1-я и 2-я танковые дивизии. Итого — 12 дивизий, 3 бригады и 1 отряд, который можно приравнять к бригаде, в том числе 10 пехотных и горнопехотных дивизий, 2 моторизованные и 2 танковые, что эквивалентно 14 дивизиям. Всего в группе армий «Южная Украина» было 24 1/2 расчетной дивизии, из которых лишь 10 1/2 немецкой дивизии. При той же их укомплектованности, что и перед началом Ясско-Кишиневской операции, и при наличии примерно таких же по численности частей люфтваффе и флота, в войсках Фриснера должно было насчитываться около 500 тыс. человек. С учетом того, что половина немецких дивизий понесла потери в Румынии и по той же причине осталось мало частей люфтваффе, а также совсем не было частей флота, численность группы армий в начале октября вряд ли превышала 450 тыс. человек.

Впереди была Венгрия. Наверное, вступая в эту страну, Родион Яковлевич вспомнил Испанию и свою дружбу с венгерским писателем и воином Мате Залкой. 6 октября 1944 года войска 2-го Украинского фронта начали Дебреценскую операцию, чтобы выйти на реку Тисса на участке Чоп, Сегед и помочь 4-му Украинскому фронту перейти Карпаты и овладеть Закарпатьем. У Малиновского было 59 дивизий и 698,2 тыс. человек с 825 танками. Перед началом операции 2-й Украинский фронт был усилен 46-й армией, 7-м гвардейским механизированным корпусом, 7-й артиллерийской дивизией прорыва, а также 75 тыс. маршевого пополнения. Это доказывает, что данные о потерях в Бухарестско-Арадской операции были существенно занижены. Если бы они были верны, то с одним только маршевым пополнением 2-й Украинский фронт должен был насчитывать к началу Дебреценской операции не менее 701 270 человек, а с учетом дополнительно включенных в его состав частей и соединений — не менее 800 тыс. человек, поскольку 46-я армия имела 9 стрелковых дивизий, из них 8 — гвардейских, в трех гвардейских стрелковых корпусах. При полном штате там, вместе с включенной в состав армии 7-й артиллерийской дивизией прорыва численностью 10 707 человек, при условии штатной укомплектованности, должно было насчитываться более 140 тыс. человек, но даже с возможным некомплектом вряд ли было меньше 100 тыс. А в механизированном корпусе — около 16 тыс. человек. Соответственно потери в Бухарестско-Арадской операции должны были составить не менее 167 тыс. человек, из которых до половины могли быть безвозвратными. Противостоявшая 2-му Украинскому фронту группа армий «Юг» имела 26 1/2 дивизии и 293 танка и штурмовых орудия — всего около 450 тыс. германских и венгерских войск. В состав группы армий «Юг» на 13 октября входили следующие немецкие дивизии: 15-я, 46-я, 76-я пехотные, 3-я и 4-я горнопехотные, 8-я легкая пехотная дивизия, 4-я моторизованная полицейская дивизия СС, боевая группа моторизованной дивизии «Фельдхернхалле», 8-я кавалерийская дивизия СС, боевая группа 22-й кавалерийской дивизии СС, 1-я, 13-я, 23-я и 24-я танковые. Всего 12 немецких дивизий и 2 боевые группы, каждую из которых условно можно приравнять к бригаде, в том числе 5 пехотных и горнопехотных, 2 1/2 моторизованной, 1 1/2 кавалерийской и 4 танковые, что эквивалентно 13 расчетным дивизиям. Кроме того, Фриснеру подчинялись следующие венгерские дивизии: 20-я, 23-я пехотные; остатки 25-й пехотной; 27-я легкопехотная дивизия; 9-я легкая пехотная бригада погранохраны; 1-я кавалерийская дивизия; 1-я и 2-я танковые дивизии; 2-я, 4-я, 7-я, 8-я, 9-я и 12-я резервные дивизии; 2-я резервная горнопехотная бригада. Всего 12 дивизий, 2 бригады и остатки одной дивизии, которые можно приравнять к бригаде, всего 9 пехотных дивизий, 1 1/2 моторизованной, 1 кавалерийская и 2 танковые дивизии, что эквивалентно 13 1/2 расчетной дивизии. Таким образом, в группе армий «Юг» венгерских войск по численности было больше, чем немецких. Если бы укомплектованность германских и венгерских дивизий была такой же, как германских и румынских дивизий накануне Ясско-Кишиневской операции, в группе армий «Юг» должно было насчитываться около 540 тыс. человек. Но, учитывал потери, понесенные в Яссо-Кишиневской операции и боях в Трансильвании, а также большое дезертирство среди венгров (по воспоминаниям Фриснера, только с Секлерского выступа в сентябре дезертировало 700 венгерских солдат), реальная укомплектованность дивизий была значительно ниже, и группа армий «Юг» вряд ли насчитывала более 450 тыс. человек (при условии, что новые дивизии и пополнения были примерно равны потерям, понесенным в период с 13 сентября по 13 октября).

В оперативном отношении Малиновскому подчинялись 1-я и 4-я румынские армии, насчитывавшие 22 дивизии. Они вряд ли имели в своих рядах менее 150 тыс. человек. Таким образом, у 2-го Украинского фронта был двукратный численный перевес над противником. Немцы на 12 октября запланировали операцию «Цыганский барон», в ходе которой пытались окружить часть сил 2-го Украинского фронта. Вследствие советского наступления, они начали свою операцию раньше, уже 10 октября, и отрезали 6-ю танковую армию. Развернулось встречное танковое сражение в районе Дебрецена между этой армией и двумя немецкими танковыми дивизиями. Оно продолжалось до 14 октября, когда советским танкистам удалось прорвать кольцо окружения. 20 октября 6-я гвардейская танковая армия и 33-й стрелковый корпус овладели Дебреценом. 22 октября конно-механизированная группа генерала Плиева, в которую были включены оба корпуса группы генерала Горшкова, овладела Ньиредьхазой и вышла к Тиссе. Однако в результате нового немецкого контрудара она оказалась отрезана и была вынуждена оставить Ньиредьхазу, которой вновь овладела при содействии 27-й армии лишь 29 октября. К этому времени войска 2-го Украинского фронта на всем протяжении вышли к Тиссе, а 46-я армия захватила большой плацдарм в междуречье Тиссы и Дуная.

Потери германских войск группы армий «Юг» в сентябре 1944 года составили 2194 убитыми, 7591 ранеными и не менее 1298 пропавшими без вести. За последнюю декаду сентября в потери 6-й армии было включено 157 706 пропавших без вести, но это касалось главным образом тех, кто погиб или попал в плен еще в августе, в ходе Ясско-Кишиневской операции. Если предположить, что потери 6-й армии пропавшими без вести в последнюю декаду сентября составили немного больше, чем соответствующие потери 8-й армии, которая понесла за этот период лишь немного меньшие, чем 6-я, потери убитыми и ранеными, общие потери пропавшими без вести группы армий «Юг» в сентябре надо увеличить на 940 человек — до 2238, а общие потери — до 12 023, включая безвозвратные — 4432 человека.

Согласно германским данным, в сентябре 1944 года венгерские потери составили 292 убитых, 2015 раненых и 66 пропавших без вести, всего 2373 человека, а в октябре — 270 убитыми, 2519 ранеными и 102 пропавшими без вести, всего 2 891 человек. Несомненно, эти данные касаются лишь тех немецких войск, которые сражались непосредственно в составе своих армий, и не включают потери 2-й и 3-й венгерских армий, которые несли особенно большие потери пленными и перебежчиками. Достаточно сказать, что в результате потерь, понесенных в сентябре — ноябре, 2-я венгерская армия была расформирована уже 1 декабря. Ее потери в сентябре, согласно венгерским данным, составили около 2,5 тыс. убитыми и около 7,5 тыс. пропавшими без вести. Вероятно, потери 3-й венгерской армии были, как минимум, не меньше. Реальные потери венгерских войск в сентябре, включая пленных и перебежчиков, могли составить до 5 тыс. раненых и до 15 тыс. убитых и пленных.

В октябре 1944 года потери группы армий «Юг» составили 1655 убитыми, 7324 ранеными и 2264 пропавшими без вести, всего 11 243 человека. По оценке авторов германской официальной истории «Германский рейх и Вторая мировая война», венгерские потери в Дебреценском сражении составляют 20 тыс. человек, а общие потери германо-венгерских войск в этом сражении пленными — 18 тыс. Поскольку венгерские потери убитыми и ранеными в октябре были 2 789 человек, а 102 пропавших без вести скорее можно отнести к убитым, венгерские потери пленными можно оценить в 17 тыс. человек, а немецкие — в 1 тыс. Потери румынских войск в Дебреценском сражении венгерский историк Унгвари оценивает в 33,5 тыс. человек, а советских — в 84 тыс.

В сентябре 1944 года группа армий «Южная Украина» взяла в плен 2101 человека, главным образом — румын, а в октябре, будучи переименована в группу армий «Юг», — 11 796 человек.

С.М. Штеменко, начальник оперативного управления Генштаба, так вспоминал о попытках Венгрии выйти из войны:

«Советская сторона согласно договоренности с венграми направила в Сегед командующего 2-м Украинским фронтом Р.Я. Малиновского для переговоров о выполнении венгерским правительством предварительных условий перемирия. Велико же было удивление Малиновского, когда в Сегед прибыли венгерский полковник и старший лейтенант, совершенно не подготовленные к ведению переговоров по существу дела. Полковник — он был начальником отдела венгерского генштаба, ведавшего вопросами интернирования и военнопленных, — не мог вести переговоры. Никаких данных о расположении венгерских и немецких войск он не привел, но сообщил, что 1-я венгерская армия получила приказ на отход из района Дебрецена в район Мишкольца.

Р.Я. Малиновский пытался выяснить, почему не отведены венгерские войска с рубежа реки Тисса, но вразумительного ответа не получил. У командующего создалось впечатление, что “венгры хотят выиграть время, чтобы вывести свои войска из мешка, в который они попали в Трансильвании”. Он продиктовал представителям венгерского правительства следующие требования:

“1) приступить к немедленному отводу венгерских войск с р. Тисса к Будапешту, а частью сил нанести удар по немецким войскам, противостоящим фронту в районе Сольнока;

2) немедленно отдать приказ венгерским войскам вступить в боевые действия против немецких войск, установив контакт с Красной Армией;

3) к 8.00 16.10.44 г. доставить в Сегед полные данные о положении венгерских и немецких сил и в будущем давать полную информацию о боевых действиях и их расположении”.

И.В. Сталин, получив доклад Р.Я. Малиновского, приказал А.И. Антонову сделать представление главе венгерской миссии по этому поводу и продиктовал текст. 14 октября вечером его вручили Габору Фараго. В представлении говорилось:

“Прибывший из Будапешта в Сегед венгерский представитель — парламентер полковник Уташи Лоуренд — абсолютно неосведомленный человек и в силу этого не мог вести переговоров с представителями советского командования по вопросам выполнения венгерским правительством предварительных условий перемирия.

Венгерское правительство просило Советское правительство о прекращении наступления в направлении на Будапешт, с тем чтобы оно могло снять часть своих войск с этого направления и направить их в Будапешт.

Советское правительство выполнило эту просьбу венгерского правительства. Однако последнее не только не сняло своих войск с реки Тисса для направления в Будапешт, а активизировало действия своих войск, и особенно в районе Сольнока.

Указанные выше обстоятельства свидетельствуют о том, что венгерское правительство, по-видимому, стало на путь невыполнения принятых им на себя предварительных условий перемирия.

В связи с этим Верховное Главнокомандование советских войск требует от венгерского правительства в течение 48 часов с момента получения настоящего представления выполнить взятые на себя обязательства по предварительным условиям перемирия и в первую очередь:

1. Порвать всякие отношения с немцами и начать активные военные действия против их войск.

2. Приступить к отводу венгерских войск с территории Румынии, Югославии и Чехословакии.

3. Таким же путем, через Сегед, к 8.00 16 октября доставить представителям советского командования полные сведения по расположению немецких и венгерских войск и в то же время доложить вышеуказанным советским представителям ход выполнения предварительных условий перемирия.

По уполномочию Верховного Главнокомандования советских войск — заместитель начальника Генштаба Красной Армии генерал армии Антонов. 14 октября 1944 г. 19 часов 25 минут”».

Еще 10 октября венгерское командование перебросило в Будапешт 6-й армейский корпус и 10-ю пехотную дивизию, снятые с Карпатского фронта, что вызвало возмущение немцев. Вероятно, эта передислокация делалась в рамках плана Хорти по выходу из войны. В дальнейшем же эти дивизии пригодились для обороны Будапешта.

15 октября Миклош Хорти обратился к венгерскому народу и заявил о разрыве с Германией и заключении соглашения о перемирии. Но прогермански настроенные венгерские части при поддержке германских войск отстранили Хорти от власти. Адмирал сдался после того, как люди Отто Скорцени из спецназа войск СС похитили его сына, и был интернирован на территории Германии. Новый регент Ференц Салаши, лидер профашистской партии «Скрещенные стрелы», отдал венгерской армии приказ продолжать борьбу на стороне Германии.

Сам Скорцени, руководивший захватом дворца регента на Замковой Горе в Будапеште, писал в мемуарах, изданных незадолго до смерти:

«В 1954 году венгерский полковник в отставке А. Гаткевич написал мне письмо, датированное 15 января. Автор сообщил в нем, что он 12 октября сопровождал своего непосредственного начальника — полковника Роланда фон Уташи [несомненно, это тот же самый человек, которого в советских источниках называют Лоурендом Уташи, а Гаткевич был тем вторым венгерским офицером, участвовавшим в переговорах, о котором как о сопровождавшем полковника обер-лейтенанте пишет Штеменко. Очевидно, кто-то, либо Скорцени, либо Штеменко, путает звание этого второго офицера. Дело в том, что по-немецки эти звания звучат очень похоже — Oberleutnant (старший лейтенант) и Oberstleutnant (подполковник)] — во время налаживания связей с советским Верховным командованием по приказу регента. Утром 13 октября, после согласованного обеими сторонами прекращения огня, двое мужчин оставили свои позиции в районе города Сегед и направились к русским, на другой берег Тиссы. Я процитирую письмо Гаткевича:

“…Примерно в 22.00 нам сообщили, что прибыл маршал Родион Малиновский. Вскоре он вошел в помещение, где мы его ожидали, в сопровождении небольшой свиты. Это был красивый пятидесятилетний мужчина со светлыми волосами и фигурой Геркулеса, ладони у него были величиной с теннисную ракетку. На его лице, простом, с правильными чертами, выделялись умные и хитрые голубые глаза. Он больше походил на преуспевающего мясника, чем на высокопоставленного офицера. Он пришел к нам с протянутыми руками и сердечно поздоровался”.

Через переводчика Малиновский спрашивал у парламентеров о положении на немецко-венгерском фронте. Когда полковник фон Уташи сообщил недостоверные сведения, маршал удивился. Он положил перед изумленным полковником подробное и точное описание оперативной обстановки.

“…Маршал представил нам следующие условия возможного сепаратного мира: отход наших войск из района Дебрецена, прекращение боевых действий на всем фронте, нападение на немецкие войска с тыла по соглашению с приближающимися советскими частями, чтобы вынудить немцев капитулировать. К сожалению, я уже не помню многие детали. Когда я спросил его о судьбе Венгрии, он сделал презрительный жест: «От венгров нам ничего не надо, но немцев… — гримаса ненависти искривила его лицо, — немцев мы уничтожим», — сказал он”.

Парламентеры получили 48 часов на принятие условий, представленных Малиновским. На прощание он заявил обоим офицерам, что “надеется на скорую встречу с ними как с друзьями и товарищами по оружию”. Гаткевич добавил, что встречу организовал генерал Миклош…

Когда Гаткевич со своим начальником вернулись на венгерские позиции, те были уже эвакуированы. Чтобы попасть в батальон, откуда они отправились в путь к русским, им пришлось пройти по грязи десять километров. После возвращения в Будапешт утром 14 октября они отправились на Замковую Гору. Через два дня на рассвете я пленил полковника фон Уташи; он был в форме, но в туфлях, так как опухшие от трудного марша ступни не помещались в офицерские сапоги. Гаткевич убежал через сады до того, как мы пришли. В письме, отправленном мне, он добавил, что реляцию о миссии он представил венгерскому штабу, а затем допросившему его служащему СД».

Отмечу, что у Малиновского были каштановые волосы, но к 1944 году в них уже была густая проседь, отчего мемуарист и назвал его светловолосым. Гаткевич также подтверждает искреннюю ненависть Малиновского к немцам, сформировавшуюся еще в Первую мировую войну.

С.М. Штеменко вспоминал:

«20 октября 1944 г. Р.Я. Малиновский прислал для личного вручения Верховному Главнокомандующему горячую просьбу об усилении фронта танками. “Противник, видимо, правильно оценил, что войска 2-го Украинского фронта выходят на очень важное оперативно-стратегическое направление, бросил в бой против фронта восемь танковых дивизий… Фронту предстоят впереди упорные бои. Противник легко не сдаст Венгрию, так как это его самое уязвимое место, а венгры продолжают под руководством Салаши упорно драться…” — писал командующий.

Одновременно он докладывал, что враг потерял в последних боях до 400 танковых единиц, но и мы лишились 300 танков».

В действительности немцы и венгры к тому времени потеряли уничтоженными и поврежденными лишь 133 танка и штурмовых орудия, тогда как 2-й Украинский фронт — около 500 танков и САУ.

По словам Штеменко, Сталин, поверив оптимистическим докладам члена Военного совета 4-го Украинского фронта Л.З. Мехлиса о быстром разложении венгерских войск, «запросил Генштаб, как лучше атаковать Будапешт, чтобы быстрее взять его». «Ничего не подозревая, — продолжает Штеменко, — мы ответили, что лучше всего использовать обширный плацдарм, захваченный на левом фланге 2-го Украинского фронта в междуречье Тиссы и Дуная. Здесь не нужно было форсировать реку и противник располагал меньшим количеством войск, чем на других направлениях. Кроме того, выдвинутая сюда 46-я армия была относительно свежей. После прорыва она могла бы свернуть на север оборону противника за Тиссой и тем способствовать прямому удару 7-й гвардейской армии Шумилова и 1-й румынской армии на Будапешт с востока.

И.В. Сталин, обдумав соображения Генштаба, позвонил Р.Я. Малиновскому и потребовал, чтобы 2-й Украинский фронт немедленно овладел Будапештом. Даже А.И. Антонов, без прикрас докладывавший обстановку, не смог доказать Верховному Главнокомандующему, что донесения Л.З. Мехлиса не соответствуют действительности, тем более в районе Будапешта».

В 10 часов вечера 28 октября произошел драматический разговор Сталина и Малиновского:

«Сталин: Надо как можно скорее в течение нескольких последующих дней захватить Будапешт, столицу Венгрии. Это надо непременно сделать. В состоянии ли Вы провести эту операцию?

Малиновский: Это задание можно было бы выполнить за пять дней, но при условии, что будет подтянут 4-й механизированный гвардейский корпус 46-й армии…

Сталин: Ставка не может дать вам этих пяти дней. Поймите же, наконец, что мы должны захватить Будапешт как можно скорее из политических соображений.

Малиновский: Я прекрасно понимаю, что скорейшее взятие Будапешта является безотлагательным как раз по политическим причинам. Но мы сможем рассчитывать на успех, если только в операции будут принимать [участие] силы 4-го гвардейского корпуса.

Сталин: Ни при каких условиях мы не можем согласиться с отсрочкой наступления… Наступление на Будапешт должно начаться безотлагательно.

Малиновский: Если Вы дадите мне пять дней, то в последующие пять дней я возьму Будапешт. Если же мы предпримем штурм безотлагательно, то 46-я армия, в силу недостаточности сил, не сможет нанести стремительный удар, а в итоге увязнет в продолжительных боях на подступах к венгерской столице. Иными словами говоря: она будет не в состоянии взять Будапешт.

Сталин: Почему Вы так упрямо отстаиваете свою позицию? Очевидно, вы не полностью понимаете политическую значимость немедленного военного наступления на Будапешт.

Малиновский: Я осознаю, какое большое политическое значение имеет взятие Будапешта. И именно по этой причине я прошу пять дней.

Сталин: Настоящим я приказываю Вам завтра же начать наступление на Будапешт».

Приказ пришлось выполнять, хотя Малиновский был уверен, что Сталин ошибается и его приказ приведет к затяжным боям за Будапешт. Так и случилось.

Немцы смогли сосредоточить для отражения наступления на Будапешт 13-ю, 23-ю и 24-ю танковые дивизии и моторизованную дивизию «Фельдхернхалле», тогда как у Малиновского после сражений за Дебрецен и Ньиредьхазу катастрофически не хватало бронетехники, которую не успели пополнить.

По оценке венгерского историка Кристиана Унгвари, сосредоточенные между Дунаем и Тиссой к 31 октября венгерские 10-я пехотная, 5-я, 8-я и 23-я резервные, 1-я гусарская и 1-я танковая дивизии и немецкие 20-я пехотная, 23-я и 24-я танковые дивизии имели в боевом составе всего лишь 17 400 человек и располагали 97 единицами бронетехники и 188 полевыми орудиями.

Противостоявшие им войска 2-го Украинского фронта насчитывали: 2-й гвардейский механизированный корпус — 12 тыс. человек боевого состава, 248 танков и САУ, 4-й гвардейский механизированный корпус — 6 тыс. человек боевого состава, 73 танка и САУ, 23-й стрелковый корпус — 10 тыс. человек боевого состава, 31-й гвардейский стрелковый корпус — 8 тыс. человек боевого состава и 37-й стрелковый корпус — 8 тыс. человек боевого состава. Всего советская группировка насчитывала 52 тыс. человек боевого состава и располагала 321 единицей бронетехники и 4470 полевыми орудиями. Как нам представляется, боевой состав здесь значительно занижен, причем с обеих сторон. Если 12 тыс. человек боевого состава во 2-м гвардейском механизированном корпусе, полностью укомплектованном до штата в 16 442 человека, выглядят правдоподобными, то 10 тыс. боевого состава в пополненном до штатной численности 3-дивизионном 23-м стрелковом корпусе кажутся далекими от реальности. Одна из дивизий, 68-я гвардейская стрелковая, должна была иметь по штату около 12,6 тыс. человек. Две другие, 99-я и 316-я, по штату июля 1943 года — по 9380, а уже в декабре 1944 года их штатная численность возросла до 11 706 человек. Но даже если они были укомплектованы по штату 43-го года, то, принимая боевой состав в 60 % от общей численности, в 23-м корпусе должно было быть около 19 тыс. боевого состава. Вероятно, примерно в такой же пропорции был приуменьшен и боевой состав германо-венгерских сил. Но несомненно, что советское численное превосходство было не менее чем трехкратным.

Начальник штаба 23-го стрелкового корпуса Сергей Александрович Андрющенко вспоминал свою встречу с Родионом Яковлевичем накануне наступления на Будапешт:

«Малиновский шумно поднялся навстречу, поздоровался, пожимая нам руки. Был он высок и плечист. Глаза маршала смотрели пристально и очень доброжелательно. Усевшись рядом, Родион Яковлевич спросил, как доехали. На круглом его лице то и дело появлялась теплая улыбка…

В конце беседы Р.Я. Малиновский сказал:

— Завтра, самое позднее послезавтра, вы получите приказ о включении корпуса в состав сорок шестой армии. Боевую задачу на наступление поставит командарм генерал Шлемин. Бои ожидаются трудные, на легкую победу не рассчитывайте. Фашисты будут драться с упорством обреченных».

Малиновский запросил на подготовку пять дней, но Сталин потребовал завтра же, 29 октября, перейти в наступление. Соответствующая директива была отдана вечером 28 октября. В наступление сначала перешла одна только 46-я армия с 2-м гвардейским мехкорпусом, но они продвигались медленно, с потерями. Затем им на помощь пришли 7-я гвардейская и 1-я румынская армии.

Как известно, бои за Будапешт затянулись до середины февраля 1945 года, но Сталин, может быть, задним числом осознав, что поторопился с наступлением на венгерскую столицу, впоследствии никогда не ставил в вину Малиновскому то, что осада Будапешта затянулась на три с половиной месяца.

В первый день наступления фронт венгерских войск был прорван, и советские войска продвинулись на 25 км. Утром 30 октября части 46-й армии отразили контратаку 23-й танковой дивизии и завязали бои на окраинах Кечкемета. Но здесь советское наступление было остановлено.

Дивизии 7-й гвардейской армии форсировали Тиссу, но расширить плацдарм не смогли. 31 октября Кечкемет стали штурмовать введенные в бой соединения 2-го эшелона — 23-й стрелковый и 4-й гвардейский механизированный корпуса. Взяв Кечкемет, они должны были форсировать Дунай и обойти Будапешт с востока, тогда как 2-й гвардейский механизированный корпус должен был атаковать Будапешт с юга.

2 ноября советские механизированные части достигли рубежа Альшонемеди, Оча Юлле, Гомба в 15 км от Будапешта. Но продвинуться дальше не удалось из- за немецких и венгерских контратак.

К исходу 3 ноября продвижение советских войск было остановлено в 10–15 км к югу и юго-востоку от Будапешта. 10 ноября охват Будапешта с севера и северо-востока начали 7-я гвардейская, 53-я, 27-я и 40-я армии, а конно-механизированная группа Плиева атаковала на север в районе Сольнока, чтобы свернуть оборону противника по реке Тисса.

В ноябре, по словам Фриснера, «даже в считавшихся до сих пор надежными 10-й и 12-й венгерских дивизиях, действовавших восточнее Будапешта, появились первые признаки разложения. Венгерские солдаты поодиночке и большими группами, до 100 человек, с белыми флагами переходили на сторону противника. Всего лишь за 2–3 дня к русским перебежало 5 офицеров и 1200 солдат. Доверие к венгерской армии было полностью потеряно, и на нее уже можно было не делать ставки».

Не надеясь на венгров, немецкое командование перебросило к Будапешту 3-й, 4-й и 57-й танковые корпуса. Завязались упорные бои. 14 ноября 2-й Украинский фронт получил 200 танков и 40 тыс. маршевого пополнения. Но попытки 6-й гвардейской танковой и 7-й гвардейской армий проникнуть в венгерскую столицу с севера не удались. Зато 46-я армия к 21 ноября захватила значительную часть острова Чепель.

Лейтенант резерва венгерский гусар Аурель Шаламон вспоминал о боях в Будапеште в 20-х числах ноября 1944 года, когда советские войска пытались выбить противника с острова Чепель: «К вечеру наши позиции атаковали так называемые русские штрафные батальоны, состоявшие из политических заключенных. Их встретили ураганные залпы пулеметов, минометов, закопанных в землю по башню танков и даже быстроходных катеров на Дунае, обрушивших на атакующих ливень пуль. Атака вскоре захлебнулась, и русские понесли громадные потери. Перед нашими позициями остались лежать сотни умирающих и раненых. Мы чаще всего слышали восклицания: “Боже мой!” вместе с громкими, но слабеющими призывами о помощи. Наши санитары попытались вытащить их, но всякий раз отступали, встреченные пулеметным огнем. Эти люди просто должны были умереть. Мы не могли помочь им, и на следующий день они затихли».

Группа армий «Юг» в период битвы за Будапешт захватила следующее количество пленных: в ноябре 1944 года — 2495, в декабре — 3943, в январе 45-го — 5517 и в феврале — 2240.

С.А. Андрющенко вспоминал:

«Таким образом, овладеть городом с ходу, как это предусматривалось планом операции, 46-й армии, точно так же как и другим объединениям, не удалось. На то были, разумеется, свои причины, объективно изложенные в донесении представителя Ставки Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко от 24 ноября 1944 года. Прежде всего войска фронта действовали распыленно на трех направлениях — мишкольском, эгерском и хатванском, что не позволило нам создать значительного перевеса сил над противником на каком-либо одном из них. Были недооценены возможности и способности гитлеровцев к быстрому маневру».

Тут необходимо напомнить, что у Малиновского не было времени, чтобы перегруппировать войска и сконцентрировать силы на одном направлении, поскольку Сталин приказал наступать немедленно.

В упомянутой докладной записке Тимошенко, датированной 24 ноября, говорилось:

«2-й Украинский фронт является одним из сильнейших фронтов. Он обладает огромным потенциалом, позволяющим разгромить обороняющегося врага. Но, несмотря на это, в последнее время он не смог записать на свой счет никаких значительных успехов. По моему разумению, основные причины безуспешности предпринятых действий кроются в следующем:

1. Командование, предполагающее для обретения победы весьма относительный перевес, старается одновременно разгромить вражеские группировки на нескольких направлениях (Мишкольц, Эгер, Хатван).

2. Данные устремления… ведут к раздроблению боевой мощи, в результате чего наши части не могут противопоставить врагу реальный перевес в боевой силе. В итоге, например, основная воинская группировка фронта (27-я, 53-я армии и 7-я гвардейская армия), включающая в себя 24 стрелковых дивизии, 3 механизированных и 1 танковый корпус, а также 2 кавалерийских корпуса, оказалась сосредоточена на нескольких направлениях:

а) на мишкольцском направлении, на участке фронта шириной в 50 километров сражается 27-я армия в составе 8 стрелковых дивизий;

б) на эгерском направлении, на участке фронта в 45 километров воюет 53-я армия в составе 7 стрелковых дивизий;

в) близ Хатвана действует 7-я гвардейская армия в составе 9 стрелковых дивизий. На том же самом участке 3 механизированных корпуса, 2 кавалерийских корпуса и 1 танковый корпус.

Пехотные части равномерно распределяются по направлениям между соответствующими армиями. Определенный перевес наблюдается лишь у 7-й гвардейской армии, которой приданы части группы Плиева, 2-го и 4-го механизированных корпусов. Но в силу продолжительных боев против превосходящих сил противника как группа Плиева, так и механизированные корпуса пребывают в ослабленном состоянии…

3. Командование частей, а также штабы частей в некоторой мере избалованы событиями в Румынии и Трансильвании, вследствие чего сотрудничество между отдельными родами войск не организуется с надлежащей тщательностью.

На основе вышеизложенного я считаю целесообразным потребовать от командующего 2-м Украинским фронтом следующего:

I. Он должен пересмотреть все свои предыдущие решения и сформировать воинские группировки, которые бы, обладая абсолютным перевесом, нанесли удар по врагу в двух местах:

а. В качестве основного направления — Хатван и Балашшадьярмат.

б. В качестве второстепенного направления — Мишкольц».

Несмотря на то, что Будапешт взять не удалось, Малиновский 3 ноября 1944 года получил второй орден Красного Знамени, который стали теперь давать за выслугу лет. Родион Яковлевич удостоился его за 25 лет беспорочной службы в РККА. Тем же указом орден Красного Знамени за выслугу лет получил и маршал Ворошилов, став таким образом первым пятикратным кавалером первого советского ордена.

На помощь 2-му Украинскому фронту были выдвинуты дивизии 3-го Украинского фронта. 9 ноября войска Толбухина, усиленные свежей 4-й гвардейской армией, начали наступление на Будапешт из района Кишкесег на Дунае. Малиновский передал Толбухину 31-й гвардейский стрелковый и 5-й кавалерийский корпуса. В результате 3-й Украинский фронт охватил Будапешт с юго-запада. 1 декабря 1944 года войска Толбухина взяли Сексард и Пакш, а 2 декабря на широком фронте форсировали Дунай южнее Дунафельдвара.

5 декабря 46-я армия с большими потерями форсировала Дунай и захватила плацдарм на правом берегу у Эрд-Офалу. На следующий день были захвачены еще семь небольших плацдармов в районе Эрчи. Потери были чрезвычайно большими. Венгерский полковник Эмиль Томка записал в дневнике: «Наша артиллерия беспрерывно расстреливала русских, пытавшихся переправиться через реку. Их утюжили и немецкие бомбардировщики. С близлежащих позиций по ним палило три миномета. Но несмотря ни на что, русские продолжали форсировать реку. Группы советских солдат перевозили на лодках и паромах. Я видел, как в небольшую баржу, до отказа забитую людьми, попала немецкая авиабомба — суденышко тут же ушло на дно. Самое чудовищное происходило там, где на берегу были немцы. Они стреляли из пулеметов по высадившимся солдатам. Шансов выжить было очень мало. Тот, кто не был сражен пулей, вынужден был отстреливаться, стоя по грудь в студеной воде и тине. Насмотревшись на все это, один гусар обратился ко мне: “Господин полковник, что же русские делают со своими врагами, если они так жестоко обходятся со своими солдатами?”

За это форсирование Дуная звания Героя Советского Союза были удостоены 115 человек, многие — посмертно. 8 декабря войска 46-й армии соединились с войсками Толбухина. Совместными действиями они оттеснили от Дуная 1-ю венгерскую гусарскую и 271-ю немецкую народно-гренадерскую дивизии, после чего 46-я армия была передана в состав 3-го Украинского фронта.

5 декабря войска Малиновского прорвали фронт северо- восточнее Будапешта. 7-я гвардейская и 6-я гвардейская танковая армии устремились на Вац. К тому времени все немецкие резервы оказались связанными к югу от Будапешта. Сил для защиты пространства между Вацем и Будапештом у группы армий «Юг» не было. 9 декабря танкисты 6-й гвардейской армии Кравченко захватили Балашшадьярмат и вышли к Дунаю в окрестностях Ваца. Против них была брошена боевая группа дивизии «Фельдхернхалле» и венгерские парашютный, полицейский и саперный батальоны.

К тому времени, по оценке К. Унгвари, 2-й Украинский фронт, без учета румынских армий, располагал 528 тыс. человек боевого состава, 10 867 орудиями, 3974 минометами и 565 танками и САУ, тогда как противостоявшие ему германские и венгерские соединения группы армий «Юг» имели 127 тыс. человек боевого состава, 2800 орудий, 800 минометов, 140 танков и штурмовых орудий.

Но вернемся в Будапешт. 17 декабря 1944 года в 21.00 Малиновский отправил шифровкой Сталину на утверждение «план дальнейшей операции 2-го Украинского фронта». Целью операции было — «овладеть гор. Будапешт и выйти к 25–28.12.44. на фронт Гелпа, Кривань, Бан, Штавница, Врабле, Шураны, Новы Замки, Комарно».

Правое крыло фронта в составе 40-й и 27-й армий (13 стрелковых дивизий, 2 УРа, 1 артиллерийская дивизия трехбригадного состава, 10 дивизий румынской армии) должно было к 20 декабря выйти на фронт Смольник, Охтина, Рибник, Ождяны, Филяково, Лашуйте, а к 25–28 декабря — на фронт Гелпа, Кривань, Бан, Штавница, Св. Бенедик. Левое крыло фронта в составе 53-й, 7-й гвардейской, 6-й гвардейской танковой армий и конно-механизированной группы Плиева (22 стрелковые дивизии, 6 кавдивизий, 2 артиллерийские дивизии прорыва, 2 мехкорпуса, 1 танковый корпус, 3 дивизии румынской армии) должно было захватить Будапешт и к 25–28 декабря выйти на линию Врабле, Шураны, Новы Замки, Комарно.

21 декабря 6-я гвардейская танковая армия форсировала Гран (Грон). Войска 3-го Украинского фронта еще 19 декабря прорвали оборону на участке венгерских войск между озером Веленцай и местечком Бараска. Венгры просто разбежались. Немцы держались стойко и даже переходили в контратаки, но вынуждены были отступить под натиском противника, превосходившего их в людях и технике в 4–5 раз.

Потери были значительны. 7-й румынский армейский корпус, первоначально насчитывавший 36 348 человек, к середине января 1945 года в ходе боев за Будапешт потерял более половины солдат (около 20 тысяч).

Утром 23 декабря части соединения 4-й гвардейской армии 3-го Украинского фронта взяли Секешфехервар и вышли на линию Бичке — Херцегхалом — Биа. Тем самым была перерезана железная дорога Вена — Будапешт. В руках у немцев и венгров осталась лишь узкоколейка Эстергом (Гран) — Будапешт, по которой можно было доставить лишь ограниченное количество продовольствия и боеприпасов. В тот же день части 2-механизированного корпуса вышли к Херцегхалому.

24 декабря советские танки достигли трамвайного парка «Сепилона», в 5 км от Будайского замка.

К Будапешту была отведена 8-я кавалерийская дивизия СС, а в западную Венгрию стал перебрасываться из-под Варшавы 4-й танковый корпус СС. Тем самым войска 2-го и 3-го Украинских фронтов существенно помогли будущему наступлению на Висле войск 1-го Украинского и 1-го и 2-го Белорусского фронтов в междуречье Вислы и Одера, которое началось в середине января 1945 года.

23 декабря Гитлер заменил Фриснера на посту командующего группой армий «Юг» бывшим командующим 8-й армией Отто Веллером (его сменил генерал Ганс Крейзинг). Фреттера-Пико на посту командующего 6-й армией сменил Герман Бальк, бывший командующий группой армий «Г» на Западе.

Ночью 23 декабря советские войска форсировали Дунай в районе Надьтетени. Но танковая группа из состава моторизованной дивизии «Фельдхернхалле» и части 13-й танковой дивизии смогли отбить Терекбалинт и в последний момент вырваться из окружения.

24 декабря 20 советских танков с небольшими отрядами пехоты прорвались к окраинам Буды. Несколько танков было подбито, и советские танкисты остановились из-за недостатка пехоты. Около полудня 25 декабря несколько советских солдат водрузили красное знамя на горе Янош.

26 декабря частями 7-й гвардейской армии был занят Эстергом (Гран) и захвачен плацдарм за Граном, откуда было недалеко до Вены.

28 декабря со взятием советскими войсками Вышеграда было замкнуто кольцо окружения вокруг Будапешта. Но занять город к этому сроку, как первоначально планировалось, не удалось. В ходе боев у Будапешта только 20–31 декабря советские потери в танках и САУ составили 169 единиц.

Сколько же человек обороняли Будапешт? Из венгерских частей и соединений в окружении оказались:

10-я пехотная дивизия (7500 едоков, но только 1000 человек боевого состава), 12-я резервная дивизия (4000, 500), 1-я танковая дивизия (5000, 500), 1-й и 2-й университетские штурмовые батальоны (1000, 1000), батальон «Ваннай» (1000, 800), части 1-й гусарской дивизии (1000, 250), 6-й дивизион самоходных орудий (2000, 1000), шесть дивизионов зенитной артиллерии (2000, 800), пять батальонов жандармерии (1500, 1000), технические и саперные отряды (7000, 2000), Будапештский охранный батальон (800, 800), 1-я и 2-я будапештские штурмовые роты (800, 800), боевые группы, сформированные в Будапеште из добровольцев (2000, 1600), Будапештский батальон безопасности (300, 300), военизированные отряды будапештской полиции (7000, 2000), боевые группы партии «Скрещенные стрелы» (1500, 500). Кроме того, в Будапеште оставались некоторые тыловые службы армии и персонал военного института, а также ополченческие батальоны сил безопасности, которые никакого участия в обороне города не принимали. Также и значительная часть списочного состава перечисленных частей и соединений реально в обороне не участвовала, а многие из них дезертировали. Так, в конце декабря 1944 года батальон 12-й резервной дивизии состоял из 30–40 человек, а остальные дезертировали, но их никто не искал. Точно так же небоевая часть полицейских батальонов получала пайки, а боевая все равно не участвовала в боях, в лучшем случае лишь поддерживая порядок в тыловых кварталах. Да и те венгры, которые числились в боевом составе, предпочитали уклоняться от военных действий, справедливо полагая, что война уже проиграна. В частности, практически не участвовали в боях солдаты и офицеры 1-й танковой дивизии. Боевая ценность венгерского гарнизона Будапешта была крайне невелика, а те, кто действительно хотел сражаться — сторонники Салаши, студенты из университетских батальонов и другие будапештские добровольцы, как правило, не были обучены военному делу. Общее число тех венгров, кто так или иначе может быть приравнен к военнослужащим по своим функциям и статусу, по оценке Унгвари, не превышало 38 100, из которых лишь 13 050 относились к боевом составу. Из этого числа солдат половина не имела даже начальной военной подготовки, а каждый шестой воевал в частях, которые были сформированы уже во время осады. Они располагали 37–39 танками и штурмовыми орудиями, 250–260 полевыми и 55 противотанковыми орудиями. Но, например, после 30 декабря 4-я артиллерийская батарея 2-го полка не произвела ни единого выстрела, хотя снаряды имелись. По выражению Унгвари, «большая часть венгерского военного командования во время осады лишь создавала видимость выполнения своих служебных обязанностей. “По роду своих занятий” она стремилась минимизировать потери среди венгров».

Что ж, здесь венгерский историк прав. Большие нации в войнах стремятся победить или как минимум не проиграть, а малые — уцелеть.

Немецкие части, оборонявшие Будапешт, также не отличались высокой боеспособностью, причем в условиях осады численность общего и боевого состава у них практически совпадала. В Будапеште оказались следующие германские соединения и части: 8-я кавалерийская дивизия СС «Флориан Гейер» (около 8000 человек), 22-я кавалерийская дивизия СС «Мария Терезия» (11 345), части моторизованной дивизии «Фельдхернхалле» (7255), 13-я танковая дивизия (4983), части 271-й народно-гренадерской дивизии (около 1000), 1-й полицейский полк СС (около 700), дивизион тяжелой зенитной артиллерии (около 500), 12-я рота полиции СС (с бронетранспортерами) (около 100), другие боевые группы (около 1500), 12-й штурмовой полк артиллерии ПВО (около 1000), 573-й зенитный дивизион (около 200), батальон «Европа» (около 300), учебные батальоны (около 200), другие небоевые группы (около 2500), части 9-го горнострелкового корпуса СС (около 1500), оставшиеся в Будапеште больные и раненые (1500). Всего немцев в Будапеште было примерно 42 600, а за вычетом раненых и больных — 41 100. Они располагали 87 танками и штурмовыми орудиями, 234 полевыми и 62 противотанковыми орудиями. Всего же с учетом венгерского гарнизона в Будапеште было около 79 тыс. защитников с 125 танками и штурмовыми орудиями, 489 полевыми и зенитными и 117 противотанковыми орудиями.

Половина немецкого гарнизона Будапешта особой боеспособностью не отличалась. 8-я и 22-я кавалерийские дивизии СС состояли преимущественно из венгерских немцев, имевших лишь очень небольшую военную подготовку (в 8-й дивизии было также немало румынских фольксдойче). До октября 1944 года боевой опыт был только у 8-й кавалерийской дивизии СС, попавшей в окружение далеко не в полном составе, но она прежде использовалась главным образом для антипартизанских действий.

Две другие дивизии, «Фельдхернхалле» и 13-я танковая, были гораздо более боеспособны, но они, как и дивизия «Флориан Гей- ер», оказались в Будапеште не в полном составе (в частности, окружения избежал танковый батальон «Фельдхернхалле»).

Германское командование отказалось объявить Будапешт открытым городом, а эвакуировать миллионное население венгерской столицы было уже некуда.

К моменту окружения в Будапеште находилось 450 тонн боеприпасов, 120 тонн горючего и пятидневный запас еды для более чем 800-тысячного населения, оставшегося в городе. Правда, у жителей были кое-какие собственные запасы. Для гарнизона требовалось ежедневно 80 тонн продовольствия, из которых лишь 47 доставлялось по воздуху, что составляло чуть больше 500 г продовольствия на каждого военнослужащего (это при условии, что 800 тысяч мирных жителей питались исключительно святым духом). Кроме того, осажденные съели 25 тыс. лошадей, оставшихся без фуража. По всей видимости, официальные данные о запасах продовольствия были приуменьшены, и в городе оставались какие-то неучтенные склады. Иначе непонятно, как все население Будапешта за почти два месяца блокады не умерло с голоду. Аэродромы, способные принимать транспортные самолеты Ю-52, были захвачены советскими войсками уже к концу декабря. Транспортные самолеты могли садиться также на ипподром, который оставался в руках, немцев до 9 января, когда его захватили румынские войска. С этого дня эвакуации раненых из Будапешта больше не было (их к тому моменту скопилось уже 3800 человек), а грузы в основном сбрасывались с воздуха. Продовольствие доставлялось 73 планерами типа DFS-200, 32 из которых были сбиты, и небольшими связными самолетами «физилер-шторьх». В лучшие дни разгружалось по 93 самолета, что позволяло перевозить 86 % всех необходимых грузов. Всего за время осады было доставлено или сброшено в контейнерах 1975 тонн грузов.

По оценке К. Унгвари, войска 2-го Украинского фронта в период с 1 по 25 ноября потеряли около 80 тыс. человек. Эта оценка основана на данных о том, что за этот период средняя численность боевого состава дивизии фронта в среднем упала с 5500 до 4500 человек, и при этом было получено 40 тыс. человек пополнения. Заметим, что реальные потери могли быть еще больше, поскольку на практике сокращение численности боевых подразделений частично компенсировалось сокращением численности тылов. На 1 ноября 2-й Украинский фронт имел 44 стрелковые дивизии, включая одну румынскую «Тудор Владимеску», а также 2 укрепленных района, 3 кавалерийских, 3 танковых и 4 механизированных корпуса. Исключив румынскую дивизию и приняв, что два УРа примерно равны стрелковой дивизии, численность кавкорпуса примерно равна численности стрелковой дивизии, численность танкового корпуса больше численности стрелковой дивизии в 1,2 раза, а численность механизированного корпуса — в 1,6 раза больше численности стрелковой дивизии, общее уменьшение боевого состава в указанных соединениях, без учета артиллерийских, инженерных и отдельных танковых и механизированных частей и соединений, могло составить около 58 тыс. человек. С учетом пополнения общие потери фронта в период с 1 по 25 ноября 1944 года можно оценить примерно в 98 тыс. человек, а с учетом потерь других частей — не менее чем в 100 тыс. человек.

Также по оценке К. Унгвари, непосредственно в штурме Будапешта участвовали войска 2-го Украинского фронта общей численностью в 177 тыс. человек, не считая пополнений, и 7-й румынский армейский корпус численностью 36 тыс. человек.

Численность гарнизона Будапешта по количеству едоков уменьшилась с 79 тыс. 24 декабря 1944 года до 70 тыс. 3 января 1945 года, до 45 тыс. к 20 января и до 32 тыс. к 11 февраля, к моменту прорыва. На соответствующие даты в боевых частях насчитывалось 35 тыс., 30 тыс., 16 тыс. и 11 тыс. человек.

Противостоявшие германо-венгерским советские и румынские войска насчитывали 24 декабря 156 тыс. человек, включая 85 тыс. боевого состава. 3 января их численность упала до 145 тыс. человек (80 тыс. боевого состава), 20 января — до 80 тыс. (40 тыс.) и 11 февраля до 75 тыс. (36 тыс.). Как нам представляется, Унгвари занижает боевой состав советских войск, который, с учетом пополнений, направлявшихся только в боевые части, достигал не менее 60 % от общей численности. С учетом этого реальный численный перевес в боевых частях на советской стороне был в 3–4 раза. Фактически же он был еще больше, принимая во внимание острую нехватку боеприпасов у осажденных, отсутствие у них поддержки с воздуха, низкую боеспособность венгерских войск, составлявших до трети боевого состава, и достаточно низкую боеспособность половины немецких войск. В Будапеште венгры значительно уступали по боеспособности советским, да и румынским солдатам, бойцы двух эсэсовских кавалерийских дивизий по боеспособности были примерно равны советским солдатам, лишь бойцы других эсэсовских частей, а также танковой и моторизованной дивизий превосходили по боеспособности противостоявших им советских и румынских военнослужащих.

Случаи грабежа в Будапеште со стороны немецких военнослужащих имели место, но достаточно жестко пресекались командованием и касались только продуктов питания. Один из немецких солдат был приговорен к смертной казни за то, что украл полкило кофе, но Пфеффер-Вильденбрух заменил расстрел десятью сутками гауптвахты, принимая во внимание незначительность кражи. В занятых советскими войсками кварталах продовольствие реквизировалось. За него либо не платилось ничего, либо выдавались боны, которые в будущем очень трудно было чем-либо отоварить.

Малиновский не торопился со взятием Будапешта, чтобы не увеличивать зря советские потери. 1 января 1945 года в штурме города участвовали 30-й стрелковый и 18-й гвардейский стрелковый корпуса, а также 7-й румынский армейский корпус, насчитывавшие 7 стрелковых дивизий, 2 румынские пехотные дивизии, 1 румынскую кавалерийскую дивизию, поддержанные несколькими десятками танков, САУ и 1037 орудиями, что давало более чем трехкратное превосходство в артиллерии над германо-венгерским гарнизоном. Фактически перевес был еще выше, так как у обороняющихся было мало боеприпасов, особенно к крупнокалиберной артиллерии. 11 января все войска, действовавшие в городе, были объединены в «группу Будапешт» во главе с командиром 18-го отдельного стрелкового корпуса генерал-лейтенантом Иваном Михайловичем Афониным. 24 января он был тяжело ранен и заменен генерал-лейтенантом Иваном Мефодьевичем Манагаровым.

15 января 7-й румынский корпус был выведен из Будапешта. В боях непосредственно в городе он потерял 2548 убитых и раненых. По советским данным, возможно, заниженным, за 1-10 января 1945 года 18-й гвардейский стрелковый корпус потерял 791 убитого, 50 пропавших без вести, 1 погибшего по небоевым причинам, 2567 раненых и 72 эвакуированных больных. Приданные ему танковые части безвозвратно потеряли 20 танков. С 18 января, после занятия советскими войсками Пешта, начался штурм Буды. Его осуществляли 18-й, 37-й и 75-й гвардейские стрелковые корпуса, насчитывавшие 11 стрелковых дивизий и 1 бригаду морской пехоты. К 1 февраля их поддерживали 650 полевых и 134 противотанковых орудия, 589 минометов, 24 установки залпового огня («катюши»). С 1 по 10 февраля будапештская группировка советских войск, по, возможно, заниженным данным, потеряла 1044 человека убитыми, 52 — пропавшими без вести, 4 — погибшими по небоевым причинам, 3407 — ранеными и 276 — заболевшими. 9 танков было потеряно безвозвратно и еще 3 повреждены.

27 января Гитлер разрешил будапештской группировке при необходимости прорваться из окружения. 9 февраля фюрер дал окончательное разрешение на прорыв.

Учитывая, что советские войска, действовавшие в Будапеште, практически не уступали противнику по боеспособности, а венгров даже превосходили, ситуация в уличных боях была для них совсем иная, чем в свое время в Сталинграде. К тому же советская сторона имела перевес в артиллерии, авиации, танках и обеспеченности боеприпасами. Поэтому войскам Малиновского выгоднее было вести уличные бои, чем сражаться в поле, и их потери в боях в Будапеште вряд ли превышали потери противника.

Генерал-лейтенант Александр Иванович Мальчевский, в 1944–1945 годах командовавший 110-й гвардейской стрелковой дивизией, свидетельствовал о периоде боев за освобождение Чехословакии:

«Командующий 2-м Украинским фронтом маршал Родион Малиновский, напутствуя меня, особо подчеркивал, — “Ваш долг выполнить мое задание и сберечь людей. Требую — беречь солдат, прикрывать их всегда огнем. Я строго спрошу за потери. Если можно обойтись огнем — не посылайте туда людей”. Честно говоря, такое требование за три года войны я слышал впервые. Таким запомнился мне этот полководец — ровным, спокойным, не повышающим голоса на подчиненных. Поразило, как бережно, уважительно и тактично, в полном смысле слова — гуманно относился он к людям. Никогда не терял присутствия духа и не выходил из себя».

В январе немцы с помощью 4-го танкового корпуса СС предприняли первую попытку деблокировать Будапешт. Более подходящая для действий танков равнинная местность была в районе Секешфехервара, к юго-западу от венгерской столицы. Но переброска туда двух танковых дивизий требовала пять лишних дней и значительного расхода дефицитного горючего по сравнению с вариантом наступления с позиций северо-западнее Будапешта, где, однако, танкам пришлось бы преодолевать горную местность. Учитывая фактор времени, германское командование остановилось на северо-западном варианте. Операция по деблокаде Будапешта получила название «Конрад».

Вечером 1 января 1945 года она началась. 4-й танковый корпус СС (3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова», 5-я танковая дивизия СС «Викинг» и 96-я пехотная дивизия) атаковал из района Таты (восточнее Комарно) в направлении на Будапешт. В наступлении участвовали две трети подразделений «Тотенкопфа» и лишь треть подразделений «Викинга». 96-я пехотная на тот момент имела лишь чуть более 40 % своих войск. Только 6 января прибыли недостающие части.

Предложение венгерского командования использовать в наступлении венгерские 1-ю гусарскую, 2-я танковую и 23-ю резервную дивизии было отклонено из-за их полной небоеспособности. Дело ограничилось участием в «Конраде» двух батальонов венгерской боевой группы «Ней».

6 января 3-й Украинский фронт ввел в бой резервы. 7 января 5-я танковая дивизия СС «Викинг» взяла Чабди, но была остановлена 18-м танковым корпусом около Бичке, в 28 км от Будапешта. Попытка окружить десять советских дивизий не удалась.

Тем не менее, Толбухин оценил обстановку как критическую. Он не исключал прорыва кольца окружения и отхода советских войск от Будапешта. Маршал приказал создавать специальные рубежи обороны с противотанковыми орудиями.

К началу наступления 3-я танковая дивизия СС «Тотенкопф» имела 16 танков T-IV, 29 «пантер», 11 «тигров» и около 20 «Ягдпанцер-IV». 5-я танковая дивизия СС «Викинг» имела 10 T-IV, 22 «пантеры», 12 «Ягдпанцер-IV» и 4 штурмовых орудия. Боевая группа Папе имела 59 «пантер», 20 «Ягдпанцер-IV» и 5 «Ягдпанцер-38». Противостояли ему советские 18-й танковый корпус (120 Т-34, 19 ИС-2, 11 СУ-85), 1-й гвардейский механизированный корпус (62 СУ-100, 184 «Шермана») и 2-й гвардейский механизированный корпус (35 Т-34, 8 ИС-2, 11 СУ-85). Потери 4-го танкового корпуса СС 1–7 января составили 529 убитых, 2625 раненых, 358 пропавших без вести, 39 уничтоженных и поврежденных танков и штурмовых орудий.

8 января 1945 г. началась вторая попытка деблокировать войска, окруженные в Будапеште, а через три дня грянула оттепель, дороги стали почти непроходимы. В новом наступлении дополнительно участвовали танковая группа 1-й танковой дивизии, 23-я танковая дивизия, 4-я кавалерийская бригада, танковая группа Вейманна, танковый батальон «Фельдхернхалле» и 3-я танковая дивизия. Они располагали 3 танками Т-II, 30 T-IV, 48 «пантерами», 6 «королевскими тиграми», 24 штурмовыми орудиями и 5 «Ягдпанцер-IV».

6 января войска Малиновского перешли в наступление на Комаром (Комарно) и 8 января были у стен города. В это время советские танки уже находились у Кишафельда, откуда открывалась дорога на Братиславу и Вену.

9 января в наступление перешел немецкий 3-й танковый корпус генерала Брейта в составе 1-й, 3-й и 23-й танковых дивизий и 503-го батальона тяжелых танков. Но он был остановлен у Замоя 12 января.

9 же января началось новое наступление на Гран корпуса Гилле. Только что прибывшей 711-й пехотной дивизии удалось взять Добогоке. Боевые группы 3-й и 5-й танковых дивизий СС перешли хребет Пилишских гор, где были остановлены. «Викинг» 11 января взял Пилишсенткерест, а 12-го подошел к Чобанке в 17 км от Будапешта, но получил приказ отступить, так как командование группы армий «Юг» опасалось, что корпус Гилле окажется в пилишском мешке в случае советского наступления.

В ночь с 12 на 13 января части 4-го танкового корпуса СС оставили свои позиции и начали переброску своим ходом южнее на 100 км, в район восточнее Веспрема. 15 января ударили морозы, дороги обледенели, что было для бронетехники немногим лучше оттепельной грязи.

Для участия в последней попытке деблокировать Будапешт в составе 4-го танкового корпуса СС были объединены четыре танковые дивизии (3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова», 5-я танковая дивизия СС «Викинг», 1-я и 3-я танковые дивизии). Наступление началось 18 января на фронте между Шаркерестешем и озером Платтензее (Балатон). 19 января немецкие танки вышли к Дунаю в району Дунапентеле. В окружении оказались советские 133-й стрелковый и 18-й танковый корпуса, но у Гилле не было пехоты для создания плотного кольца окружения, и советские войска легко вышли из несуществующего кольца.

20 января танковые подразделения «Тотенкопфа» продвинулись на северо-восток вдоль южного берега озера Веленце через Гардонь и к вечеру достигли окраин Киш-Веленце. В это время передовой отряд «Викинга» вышел к поселку и железнодорожному узлу Саболч.

22 января 1-я танковая дивизия и венгерская боевая группа «Ней» заняли Секешфехервар. Советские войска контратаковали передовые отряды 3-й и 5-й танковых дивизий СС. 3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова» остановилась у поселка Барачка, захватив 24-го января его южную часть. Части 5-й танковой дивизии СС «Викинг» захватили Иванчу и вышли к речке Вали, где были остановлены советской артиллерией.

Вали попытался форсировать 509-й тяжелый танковый батальон, вооруженный «королевскими тиграми». Он не смог захватить северо-восточную часть Барачки, встреченный сильным огнем советских противотанковых орудий. Зато 3-я танковая дивизия взяла 25 января город Дунапентеле.

Но еще 21 января советские саперы уничтожили переправы в районе Дунапентеле и Дунафельдвар, чтобы немцы не смогли попасть на восточный берег.

27 января началось советское контрнаступление на южном участке фронта между Шарвизом и Дунаем, а на севере советские войска форсировали реку Вали и ввели в бой 23-й танковый корпус, потерявший более 122 танков.

В ночь на 28 января 1945 г. был получен приказ об окончании операции «Конрад». Части 4-го танкового корпуса СС отошли в Баконский лес к северу от озера Балатон.

По официальным, явно заниженным данным, 4-я гвардейская армия, отражавшая попытки деблокировать Будапешт, потеряла в январе 45-го 3588 убитыми, 4543 пропавшими без вести, 132 погибшими от небоевых причин, 11 552 ранеными и 1682 эвакуированными больными. За это же время 5-й гвардейский кавкорпус потерял 2165 человек, 18-й танковый корпус — 1740 человек, а 23-й танковый корпус — 313 убитых и 659 раненых.

Во время отражения трех немецких наступлений в рамках операции «Конрад» потери войск 3-го Украинского фронта составили около 60 тыс. раненых, около 15 тыс. убитых и 5100 пленных, а потери германо-венгерских войск в ходе этой операции — около 26 тыс. раненых, около 8 тыс. убитых и около 1 тыс. пленных.

23 января 1945 года бронетехника группы армий «Юг» распределялась следующим образом:

23-я танковая дивизия — 2 T-IV, 6 «пантер», 3 штурмовых орудия, 8 «Ягдпанцер-IV».

4-я кавалерийская бригада — 1 T-IV, 9 «Ягдпанцер-IV».

2-я венгерская бронетанковая дивизия — 26 T-IV, 3 «Ягдпанцер-IV», 4 штурмовых орудия.

6-я танковая дивизия — 12 T-IV, 39 «пантер», 4 «Ягдпанцер-IV».

96-я пехотная дивизия — 3 штурмовых орудия.

711-я пехотная дивизия — 7 «Ягдпанцер-IV».

3- я кавалерийская бригада — 8 «Ягдпанцер-IV».

Полковая группа Штаубвассера — 1 штурмовое орудие, 1 «Ягдпанцер-IV».

211-я народно-гренадерская дивизия — 11 «Ягдпанцер-IV».

8-я танковая дивизия — 3 T-IV, 1 «пантера», 2 «Ягдпанцер-IV».

3-я танковая дивизия — 9 T-IV, 13 «пантер», 8 «Ягдпанцер-IV», 4 штурмовых орудия.

5-я танковая дивизия СС — 3 T-IV, 5 «пантер», 4 «Ягдпанцер-IV».

3-я танковая дивизия СС — 3 T-IV, 5 «пантер», 4 «Ягдпанцер-IV».

1-я танковая дивизия — 25 «пантер», 7 «Ягдпанцер-IV».

Нет данных о бронетехнике 9-го горнострелкового корпуса СС: танковой дивизии «Фельдхернхалле», 13-й танковой дивизии, 8-й кавалерийской дивизии СС «Флориан Гейер» и 22-й кавалерийской дивизии СС «Мария Терезия», окруженных в Будапеште.

Всего 274 танка и штурмовых орудия.

Вечером 11 февраля комендант Будапешта Пфеффер-Вильденбрух отправил последнее донесение: «Все запасы продовольствия израсходованы, скоро закончатся патроны. Остается выбор между капитуляцией и прекращением сражения за Будапешт. По этой причине я с последними боеспособными частями немецкой армии, гонведа и нилашистов предпринимаю наступательную операцию. Прорыв начну 11 февраля с наступлением темноты. Предполагаю выйти из окружения между Сомором и Мариахаломом. Если это не удастся, то удар будет нанесен по Пилишским горам. Прошу подготовить встречу северо-западнее Пилишсентлелека. Опознавательные сигналы: две зеленые ракеты — свои. Имеющиеся силы 23900 немцев, из них 9600 ранены; 20000 венгров, из них 2000 ранены».

После этого все немецкие радиостанции были уничтожены.

А вот — историческое донесение о взятии Будапешта, собственноручно написанное Малиновским для истории каллиграфическим почерком:

«Кодом по Бодо.

Москва.

Тов. Семенову.

Внеочередное боевое донесение 2-го Украинского фронта.

13 февраля 1945 г.

№ 0046.

12 час. 00 мин.

Карта 200.000.

Доношу — войска левого крыла фронта, прорвав ряд сильных укрепленных оборонительных рубежей, как на подступах, так и внутри города Будапешт, в результате многодневных ожесточенных уличных боев, штурмом овладевая каждым зданием и кварталом, к 10 часам 13 февраля с/года разгромили окруженную группировку противника в составе 9 АК СС — 13 тд, мд С А “Фельдхернхалле”, 8 и 22 кд СС, 271 пд (без 979 пп), 239 бригады штурмовых орудий, 959 артиллерийской бригады, 13 легкоартиллерийской бригады, 1 полицейского полка, 127 мотосаперной бригады немцев, 1 АК венгров, 10 и 12 пд, пд “Сент-Ласло”, отдельных подразделений 9,19 и 20 пд, 1 тд, университетского батальона, четырех жандармских батальонов, батальона военной академии “Людовика”, боевой группы “Воной”, боевой группы “Вигарош”, батальона “Волод”, 201, 202, 203 и 204 зенитных дивизионов, отдельных отрядов салашистов венгров, армейские, корпусные подразделения немцев и венгров, — полностью овладели столицей Венгрии — городом Будапешт — важнейшим узлом железных и шоссейных дорог Европы, крупнейшим портом на Дунае и главным центром всей промышленности Венгрии.

За период боев по овладению гор. Будапешт войсками фронта из числа окруженной группировки уничтожено: солдат и офицеров — 49 982, танков и самоходных орудий — 203, орудий разного калибра — 367, бронемашин и бронетранспортеров — 253, минометов — 490, пулеметов — 1591, самолетов — 189.

Захвачено: по неполным данным солдат и офицеров — 127 202, в том числе командующий Будапештской группой войск генерал-полковник войск СС — Пфеффер-Вильденбрух и его начальник штаба подполковник Линденау, к-р 10 пд полковник Легоцкий Лайош, интендант ВВС Венгрии генерал-майор Чаняши Имре, 15 полковников, 19 подполковников, 12 майоров кадровой службы, занимавших различные должности, три генерал-полковника, три генерал-лейтенанта, семь генерал-майоров в отставке; танков и СУ — 269, орудий разного калибра — 1257, бронемашин и бронетранспортеров — 83, минометов — 476, пулеметов — 1434, винтовок и автоматов — 41 000, самолетов — 15, паровозов — 194, жел. дор. вагонов — 9475, цистерн с горючим — 30, гранатометов — 195, мотоциклов — 1326, планеров — 32, автомашин — 5153, лошадей — 7585, повозок с различным военным грузом — 3925, складов с различным военным имуществом — 46».

Далее перечислялись фамилии отличившихся в боях за Будапешт командиров частей и соединений.

В боевых донесениях № 0047 и № 0048, посланных в 23.25 13 февраля и 23.15 14 февраля, были перечислены те же самые уничтоженные части и подразделения немецкой и венгерской армии, но при этом был сделан ряд уточнений. Так, в первом из них сообщалось, что «отдельные мелкие группы противника успешно уничтожаются в лесах северо-западнее гор. Будапешт» и что «за 13.2.45 г. захвачено в Буда и северо-зап. Буда до 17.000 пленных, принадлежащих 8 и 22 кд СС, 13 тд, мд СА “Фельдхернхалле”, 271 пд немцев, 10, 12, 24 пд венгров. В числе пленных командир 1 АК венгров генерал- полковник Хинди [командир венгерского гарнизона Будапешта], командир 12 пд венгров генерал-майор Бауман, комендант гор. Будапешт генерал-майор Чинкеш Эрню, команд, артил. 9 АК СС полковник Лединг Эрнст». А в донесении № 0048 отмечалось, что «на левом фланге вели бой с прорвавшейся группой противника в лесах северо-западнее гор. Будапешт и к исходу дня в основном закончили ее уничтожение» и что «за 14.2.45 г. захвачено 256 пленных, принадлежащих 13 тд, мд СА “Фельдхернхалле”, 15, 76, 211, 271 пд, 101 гсд, 8 и 22 кд СС немцев, 5,10,12, 24 пд. венгров. В числе захваченных начальник штаба 1 АК венгров полковник Хорват, командир 16 кп 8 кд СС майор Хонинг Галл. На поле боя найдены трупы, опознанные пленными и изъятыми документами к-ра 22 кд СС, генерал-майора Цейхендер, к-ра 8 кд СС, генерал-майора Румор Иоахима».

Адъютант Малиновского А.И. Феденев вспоминал:

«Дорого достался Будапешт нашему Второму Украинскому… И когда поют песню на стихи Исаковского "Враги сожгли родную хату” и слезы выступают на глазах, когда звучат эти строки:

Я шел к тебе четыре года, Я три державы покорил…

все мы, однополчане, вспоминаем, что это стихи о солдате нашего фронта:

И на груди его светилась Медаль за город Будапешт.

Родион Яковлевич говорил, что это лучшая из военных песен — самая печальная и самая правдивая».

На странице рукописи «Ясско-Кишиневские Канны» к фразе «сдается нам, что не столько о чести мундира Фриттера Пико, сколько своего, печется Фриснер» Малиновский, подчеркнув фамилию «Фриттер Пико», сделал следующее примечание: «Кстати будь сказано, что этот незадачливый генерал из войск СС был пленен под Будапештом при крайне конфузных условиях. Он был вытащен нашими солдатами из канализационной трубы, по которой он хотел спастись из окруженного Будапешта в солдатской телогрейке со всеми присущими в этом случае запахами — прежде чем допрашивать пришлось его подвергнуть санитарной обработке. Это уже одно достаточно характеризует этого фашиствующего генерала Фриснера».

Но в данном случае Родион Яковлевич ошибся. Ни командующий 6-й армией генерал артиллерии Максимилиан Фреттер-Пико, ни командующий группой армий «Южная Украина» генерал-полковник Иоганнес Фриснер в войсках СС не служили и в советский плен не попадали. В декабре 1944 года, задолго до падения Будапешта, они были сняты со своих постов, а в дальнейшем попали в плен к американцам. А в Будапеште при описанных Малиновским обстоятельствах был пленен совсем другой генерал — командующий будапештским гарнизоном Карл фон Пфеффер-Вильденбрух, чья фамилия и была написана рядом с примечанием Малиновского рукой неизвестного редактора. Он был обергруппенфюрером СС и генералом войск СС и полиции и оставался в советском плену до 1955 года. Эпизод же с его пленением был перенесен в раздел об освобождении Венгрии другой книги, «Будапешт — Вена — Прага», вышедшей тоже под редакцией Малиновского в 1965 году. Там он звучит так:

«Попытался выбраться из окружения и сам командующий окруженной группировкой генерал Пфеффер- Вильденбрух со своим штабом. Его путь лежал не по поверхности земли, отнюдь нет, потому что еще гремели выстрелы советской артиллерии, еще ревели в воздухе моторы советских штурмовиков, еще прочесывали холмистую местность Буды советские пехотинцы. Генерал избрал другой путь — большую канализационную трубу. Через нее ему удалось выбраться на поверхность, и он считал себя в безопасности. Но тут появились советские воины, и командующий окруженной группировкой, переставшей существовать, поднял руки. Кстати сказать, путешествие по канализационной трубе оставило на нем такие следы, что прежде чем беседовать с ним, пришлось распорядиться приготовить ему баню, разумеется, в прямом смысле этого слова».

Отмечу, что Скорцени, описывая в мемуарах, как Хорти утром 16 октября нашел убежище в штабе Карла фон Пфеффера-Вильденбруха, сообщает, что Пфеффер-Вильденбрух был в дружеских отношениях с последним германским кайзером Вильгельмом II и сам был удивительно похож на него, прямо намекая, что этот генерал СС мог быть внебрачным сыном Вильгельма II. Последнее в принципе исключить нельзя, учитывая, что Пфеффер-Вильденбрух родился в 1888 году в пригороде Берлина Калькберге.

Из 28 тысяч немцев и венгров, пытавшихся вырваться из Будапешта, это удалось сделать примерно 800 солдатам и офицерам, в том числе примерно 700 немцам и 80 венграм, из которых 44 были гражданскими лицами. По оценке К. Унгвари, при прорыве погибло около 19 250 венгерских и немецких военнослужащих и было взято в плен примерно 22 350 человек. Жертвами боев и голода стали также около 40 тыс. мирных жителей Будапешта. Кроме того, между 15 октября 1944 года и 13 февраля 1945-го количество евреев в Будапеште сократилось на 105,5 тыс. человек. Большинство из них было депортировано в Германию немецкими органами безопасности при содействии правительства и партии «Скрещенные стрелы», многие стали жертвами террора нилашистов. Примерно 6 тыс. евреев умерли от голода во время осады, а 7 тыс. оказались в советском плену.

Шведский дипломат Рауль Валленберг спас от гибели и депортации примерно 20 тыс. будапештских евреев, предоставив им временные шведские паспорта. 17 января 1945 года заместитель наркома обороны Н.А. Булганин приказал Малиновскому арестовать Валленберга, который 13 января установил контакт с советскими войсками, и доставить его в Москву. Возможно, Сталин подозревал Валленберга в причастности к сепаратным контактам Германии и западных союзников, а когда это предположение не подтвердилось, предпочел устранить его как ненужного свидетеля. Валленберг был арестован 19 и отправлен в Москву 25 января 1945 года. По всей видимости, он был убит (скорее всего, отравлен) в Лубянской тюрьме в период между 23 июля и 15 октября 1947 года. Разумеется, арестовывая и отправляя шведского дипломата в Москву, Родион Яковлевич не мог знать, сколь трагическая участь ждет Валленберга. Не мог Малиновский не выполнить и приказ заместителя наркома обороны, за которым наверняка стоял сам Сталин.

Замечу, что одно из самых громких преступлений Красной армии в Венгрии — расстрел 32 венгров и фольксдойче, мирных жителей в возрасте от 16 до 50 лет в местечке Оласфалу 22 марта 1945 года, произвели солдаты 3-го Украинского фронта Толбухина. Но в данном случае это принципиального значения не имеет хотя бы потому, что многие армии по нескольку раз передавались из состава 2-го Украинского фронта в 3-й Украинский и наоборот. Солдаты в обоих фронтах, как и в остальных советских, в сущности, были одними и теми же.

По оценке Унгвари, в период с 3 ноября 1944 года по И февраля 1945-го войска 2-го и 3-го Украинских фронтов во время боев за Будапешт потеряли около 130 тыс. ранеными, около 44 тыс. убитыми, около 2 тыс. пленными, а румынские войска — около 12 тыс. ранеными, около 11 тыс. убитыми и около 1 тыс. пленными. Потери же германо-венгерского гарнизона составили около 40 тыс. убитыми и 62 тыс. пленными.

21 февраля 1945 года вместе с большой группой маршалов и генералов Малиновский был вторично награжден за выслугу лет (более чем 25 лет беспорочной службы), на этот раз орденом Ленина. А вот две недели спустя на его голову обрушились серьезные неприятности.

6 марта 1945 года, в день начала большого немецкого наступления в районе озера Балатон, была издана грозная директива Ставки, касавшаяся фронтов Малиновского и Толбухина:

«ДИРЕКТИВА СТАВКИ ВГК № 11036 КОМАНДУЮЩИМ ВОЙСКАМИ ФРОНТОВ ОБ УЛУЧШЕНИИ ОРГАНИЗАЦИИ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ Копия: представителю Ставки.

6 марта 1945 г. 01 ч 30 мин.

За последнее время на некоторых фронтах имели место случаи беспечности и ротозейства, пользуясь которыми противнику удавалось наносить нам внезапные и чувствительные удары. В результате этих ударов наши войска вынуждались к отходу. Отход в этих случаях происходил неорганизованно, войска несли большие потери в живой силе и особенно в материальной части. Так, например:

1. 7-я гв. армия 2-го Украинского фронта, оборонявшаяся восточнее Комарно, будучи атакованной противником, не сумела отбить его наступление, несмотря на достаточное количество сил и средств, оставила занимавшийся ею оперативно важный плацдарм (на западном берегу р. Грон), потеряв при этом личного состава — 8194 человека, орудий разных калибров — 459 (из них 76-мм и выше — 374), танков и СУ — 54.

2. Части 26-й армии 3-го Украинского фронта, наступая вдоль канала Шарвиз, углубились в оборону противника на 3–5 км. Противник, предприняв контратаку, без труда прорвал боевые порядки наших наступающих частей, не имевших серьезной артиллерийской поддержки, т. к. вся их артиллерия была одновременно снята с позиций и выдвигалась вперед. В результате двухдневных боев части 133 и 135 ск 26-й армии потеряли 42 миномета, 90 орудий разных калибров и были отброшены в исходное положение.

Ставка Верховного Главнокомандования считает, что указанные случаи могли иметь место только в результате преступной беспечности, плохой организации обороны, отсутствия разведки и контроля со стороны вышестоящих командиров и их штабов за положением и действиями войск.

Командующие войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов не сочли нужным своевременно донести Ставке об этих позорных фактах, желая, видимо, скрыть их, и Генштабу пришлось через голову командующих фронтами добывать эти сведения от штабов фронтов.

Ставка указывает командующим войсками 2-го Украинского фронта Маршалу Советского Союза Малиновскому и 3-го Украинского фронта Маршалу Советского Союза Толбухину на плохой контроль за действиями войск, неудовлетворительную организацию разведки и недопустимость непредставления в Ставку донесения об указанных выше потерях.

Ставка приказывает:

а) командующему 7-й гв. армией генерал- полковнику Шумилову за беспечность и плохую организацию обороны объявить выговор;

б) командующим войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов по указанным случаям произвести строгое расследование и виновных привлечь к ответственности.

О результатах расследования и принимаемых мерах донести.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. СТАЛИН А. АНТОНОВ».

Что же вызвало гнев Верховного? 17 февраля нацеленный на Вену плацдарм за рекой Грон, занимавшийся 7-й гвардейской армией, был атакован 1-м танковым корпусом СС под командованием обергруппенфюрера Германа Присса из состава 6-й танковой армии СС. Переброску этой армии с Западного фронта в Венгрию прозевала как советская, так и американская и британская разведки. В 1-й корпус входили 1-я танковая дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и 12-я дивизия СС «Гитлерюгенд». К началу наступления «Лейбштандарт», по утверждению британского военного историка генерал-майора Майкла Рейнольдса, насчитывал 19 тыс. человек, 37 танков T-IV, 41 танк T-V «Пантера», 21 истребитель танков «Ягдпанцер-IV», 3 штурмовых орудия, 175 бронетранспортеров, а также 36 «королевских тигров» в приданном дивизии 501-м тяжелом танковом батальоне войск СС. В «Гитлерюгенде» насчитывалось 17 тыс. человек, 38 T-IV, 44 «пантеры», 21 «Ягдпанцер-IV», 165 бронетранспортеров, а также 21 «Ягдпанцер-IV» и 16 «пантер» в приданном дивизии 560-м тяжелом батальоне истребителей танков войск СС. Всего — 278 танков и штурмовых орудий, что было на 4 бронеединицы больше, чем 274 танка и штурмовых орудия, имевшихся в группе армий «Юг» 23 января 1945 года.

Однако эти данные выглядят преувеличенными относительно численности личного состава немецких дивизий. Согласно итоговому донесению по дивизии «Гитлерюгенд», она за время боев на Восточном фронте в период с 10 февраля по 8 мая 1945 года потеряла 96 офицеров (53 убитыми и пропавшими без вести), 380 унтер-офицеров (125 убитыми) и 3900 солдат (1320 убитыми и пропавшими без вести), а всего 4376 человек (1498 убитыми и пропавшими без вести). В то же время 8 мая в рамках общей капитуляции у города Эннс юго-восточнее Линца (Австрия) американской 65-й пехотной дивизии сдались в плен 328 офицеров, 1698 унтер-офицеров и 7844 солдата, а всего — 9870 солдат и офицеров 12-й дивизии «Гитлерюгенд». С учетом потерь на 10 февраля 1945 года в дивизии должно было числиться примерно 14 246 человек, но никак не 17 тыс. Вероятно, в такой же степени была завышена Рейнольдсом и численность дивизии «Лейбштандарт», которая к 10 февраля могла иметь 16–16,5 тыс. человек.

Дело в том, что в списочный состав немецких дивизий также включались раненые, больные и пропавшие без вести за последние четыре недели. А дивизии 6-й танковой армии СС прибыли на Восточный фронт сразу после Арденнского сражения, в котором они понесли значительные потери, в том числе ранеными и пропавшими без вести. За счет этих потерь списочная численность «Лейбштандарта» и превысила на 1000 человек штатную.

Вероятно, в это число не входят «хи-ви» — «добровольные помощники» из бывших советских граждан, выполнявшие тыловые функции, не связанные с ношением оружия. 20 сентября 1944 года, перед Арденнским наступлением, их в «Лейбштандарте» насчитывалось 1029 человек. В дивизии «Гитлерюгенд», до февраля 1945 года не воевавшей на Восточном фронте, «хи- ви», по всей видимости, не было.

В американский плен в районе города Штайр попало также около 10 тыс. солдат и офицеров «Лейбштандарта» (без учета «хи-ви»).

Да и исправной бронетехники в 1-м танковом корпусе СС было немного меньше. 560-й тяжелый батальон истребителей танков войск СС в операции «Зюдвинд» (Sudwind, «Южный ветер») (атака на плацдарм у Грона) не участвовал, а без него в двух дивизиях СС было 160 танков и штурмовых орудий, из которых боеготовыми к началу наступления были лишь 102.

Вот что Майкл Рейнольдс пишет о ходе операции «Зюдвинд»:

«13 февраля штаб группы армий “Юг” отдал приказ командующему немецкой 8-й армией:

“Атаковать, сосредоточив все имеющиеся силы пехоты и танков, даже за счет ослабления остальных участков фронта, совместно с только что прибывшим 1-м танковым корпусом. После короткой артподготовки нанести удар с севера, чтобы уничтожить неприятельские силы на плацдарме у реки Грон”.

Хотя плацдарм существовал уже целый месяц, немцы не имели детальной информации о советских силах и их дислокации. Единственное, что удалось выяснить с помощью аэрофоторазведки, — русские подготовились к обороне, в центре плацдарма позиции занимает механизированный корпус, а гвардейские механизированный и танковый корпуса, “которые приданы 6-й гвардейской танковой армии, вероятно, расположены в тылу восточнее Грона”. Немцы понимали, что в случае необходимости эти соединения могут быстро появиться на плацдарме. Немцы также знали, что русские создали мощную полосу противотанковой обороны к западу от Бруты, к тому же канал Париш позволял затопить местность. Хотя дороги уже начали отмерзать, они еще не успели раскиснуть. Сохранились два моста через Грон — у Бины и Каменина.

В действительности русские сосредоточили здесь гораздо больше войск, чем подозревали немцы. В резерве находился 4-й гвардейский механизированный корпус, а плацдарм занимали 24-й и 25-й гвардейские стрелковые корпуса, имевшие в сумме 7 стрелковых дивизий. Пять из них располагались на оборонительном периметре, а 2 стояли на запасных позициях. Хотя эти дивизии и были недоукомплектованы, в них все равно насчитывалось около 60 000 солдат, от 100 до 230 танков и самоходных установок, более 100 противотанковых орудий, около 200 тяжелых минометов, 200 пушек и гаубиц.

Блокировали плацдарм 3 немецкие дивизии и 1 венгерская, их поддерживали подразделения 13-й танковой дивизии.

Немцы правильно решили, что советские войска перешли к обороне. Хотя уже началась подготовка нового наступления, оно не должно было начаться ранее середины марта. Войска на плацдарме находились в постоянной опасности, так как это был крошечный пятачок 20 на 20 км, а позади находилась река шириной до 40 м.

Однако у немцев хватало собственных проблем. Нанести удар с юга через Дунай было просто невозможно, западнее местность была очень сложной, поэтому немцы решили нанести удар с севера, хотя и здесь им предстояло столкнуться с некоторыми трудностями. Главным препятствием был канал Париш, полный талой воды. На заключительном этапе наступающие войска втягивались в узкий коридор между хребтом южнее Любы и Дунаем.

Операцию “Южный ветер” предполагалось проводить силами танкового корпуса “Фельдхернхалле”. Этот корпус состоял из 3 пехотных дивизий и целых 25 танков [зато эти танки были «королевскими тиграми» из батальона тяжелых танков корпуса «Фельдхернхалле»]. Его первой задачей был захват господствующих высот, в частности высоты 190 южнее Сводина. Однако деревни Сводин и Бруты следовало захватить ударом с тыла, и ввязываться в бой там было строго запрещено, чтобы не тормозить наступление на юг. 1-й танковый корпус СС должен был следовать вслед за “Фельдхернхалле”. После форсирования канала Париш ему было приказано захватить хребет, идущий на восток от Гбелче, а потом повернуть к Дунаю на Штурово. Усиленная боевая группа “Хупе” должна была переправиться с юга через Дунай и создать маленький плацдарм возле Обида. После этого группа должна была помогать частям Присса».

В результате операции «Зюдвинд», продолжавшейся с 17 по 24 февраля 1945 года, советский плацдарм за рекой Грон был ликвидирован, а войска 7-й гвардейской армии генерал- лейтенанта Михаила Степановича Шумилова, оборонявшие его, понесли тяжелые потери.

С немецкой стороны в операции участвовали два танковых корпуса, 1-й СС и «Фельдхернхалле» (последним командовал генерал танковых войск Ульрих Клеман), включенные в состав 8-й армии генерала горных войск Ганса Крейзинга. В их состав входили 6 дивизий: 1-я и 12-я танковые войск СС, 44-я рейхсгренадерская «Хох унд Дойчмайстер», 46-я и 711-я пехотные и 211-я народно-гренадерская дивизии, а также боевые группы «Хупе» (в ее составе было около 20 штурмовых орудий) и «Штаубвассер». В их распоряжении было 286 танков и штурмовых орудий. Им противостояли 24-й и 25-й гвардейские стрелковые и 4-й гвардейский механизированный корпуса. В них имелось 7 дивизий и 6 бригад: 72-я, 81-я и 93-я гвардейские стрелковые, 6-я гвардейская воздушно-десантная, 53-я, 375-я и 401-я пехотные дивизии, а также 27-я отдельная танковая, 36-я танковая, 13-я, 14-я, 15-я гвардейские механизированные бригады и 38-й гвардейский танковый, 292-й отдельный гвардейский средний самоходно-артиллерийский и 352-й отдельный гвардейский тяжелый самоходно-артиллерийский полки. Точных данных о количестве танков и САУ нет. Если принять верхнюю оценку Рейнольдса в 230 танков и САУ, то силы были почти равны. Если предположить, что верна нижняя оценка в 230 единиц бронетехники, то у немцев было преимущество в 2,9 раза. Если две эсэсовские дивизии были только что пополнены, хотя и не достигли штатной численности, то в частях корпуса «Фельдхернхалле», уже давно не пополнявшихся, как и частях 7-й гвардейской армии, был значительный некомплект личного состава. Можно предположить, что численность личного состава немецких и советских войск была примерно равна — около 80 тыс. человек с каждой стороны. С немецкой стороны было 6 дивизий и одна бригада, к которой можно приравнять две полковые боевые группы. При этом численность 4 дивизий и бригады корпуса «Фельдхернхалле» мы приравниваем к численности 1-го корпуса СС. 6 советских бригад и 3 полка мы приравниваем к 3,5 дивизии, а 10,5 советской дивизии считаем примерно равными по численности 6 немецким дивизиям и 1 бригаде.

Бывший начальник 13-й гвардейской механизированной бригады Геннадий Иванович Обатуров вспоминал:

«22-го февраля вечером бригада отметила 27-ю годовщину Красной Армии, а ночью позвонил мне подполковник Толубко и сказал:

— Передаю распоряжение комкора: собрать, что можно и поставить в оборону по восточному берегу реки Грон на участке, противостоящем селу Каменин, с задачей, оказывая помощь в переправе отходящим нашим войскам, не допустить прорыва гитлеровцев на восточный берег Грона. Справа в створе с Биней станут в оборону подразделения 15-й мехбригады.

— Что, Володя, плохо?

— Плохо.

— Понял, выполняем.

Доложив полковнику Горячеву, я по тревоге поднял роты автоматчиков и ПТР, зенитно-пулеметную и инженерно-минную роты и к восьми часам 23-го февраля поставил их в оборону на указанном участке, приказав тотчас окопаться. Свой НП я расположил на высотке в роще против моста в Каменине. Со мной были старшие офицеры связи капитаны Бабенко и Жуховицкий во главе с И.П. Ярцевым, ставшим уже майором. Четко работала радиосвязь.

К этому времени корпус вырвался из окружения, отошел к Каменину и занял для обороны предмостные позиции.

Оборона нами была занята в нужное время. Было видно, как десятки танков и цепи гитлеровской пехоты на всем видимом пространстве от Бини и южнее Каменина приближаются к реке.

Огонь пушек “Эрликон”, зенитных пулеметов ДШК, а затем станковых пулеметов на дальности от 1200 до 1000 м задержал фашистов и способствовал отходу наших подразделений к мостам. С тревогой пришлось наблюдать, как героически, до последнего снаряда вели бой наши танки, пятясь к мосту в Каменине, и горели.

Наша сборная команда вела оборонительный бой до исхода дня 24-го февраля. В ночь на 25-е ее сменили части 7-й гвардейской армии».

Потери 8-й немецкой армии, в которую был включен 1-й танковый корпус СС, в период с 11 по 28 февраля, т. е. тогда, когда проводилась операция «Зюдвинд», составили 1425 убитыми, 6839 ранеными и 1064 пропавшими без вести, а всего — 9328, включая 2489 — безвозвратные. По некоторым оценкам, примерно 6000 человек из этого числа приходится на операцию «Зюдвинд», в том числе около 1000 погибших. В период с 11 по 20 февраля группа армий «Юг» взяла 1061 пленного, в период с 1 по 10 февраля — 622 человека, а всего за февраль — 2240 пленных. Из них на операцию против Гронского плацдарма могло прийтись около 1800 человек.

1-й танковый корпус СС заявил о захвате 537 пленных и уничтожении или захвате 71 танка, 45 полевых орудий и гаубиц и 75 противотанковых пушек, а также 3 самолетов к 22 февраля. На поле боя было найдено 2069 трупов красноармейцев. По оценке командования 1-го танкового корпуса, было убито еще около 850 советских солдат. Если предположить, что эти цифры близки к действительности и корпус «Фельдхернхалле» нанес советским войскам примерно такие же потери убитыми, то общие потери 7-й гвардейской армии убитыми можно оценить примерно в 6 тыс. человек. Можно также предположить, что около 1250 советских пленных было взято корпусом «Фельдхернхалле» за всю операцию, и в это число могут также входить пленные, взятые эсэсовцами 23 и 24 февраля. Потери 1-го корпуса СС составили 2989 человек, включая 413 убитых. Вероятно, потери «Фельдхернхалле» были не больше потерь эсэсовцев. Тогда общие потери немецких войск в операции «Зюдвинд» можно оценить в 6 тыс. человек, в том числе около 1 тыс. убитых. Безвозвратные потери бронетехники танкового корпуса СС составили 3 T-IV, 6 «пантер» и 2 «королевских тигра». Безвозвратные потери корпуса «Фельдхернхалле» в бронетехнике, которой у него было впятеро меньше, чем у эсэсовцев, не могли быть значительными и вряд ли превышали 3 танка и штурмовых орудия. С учетом того, что корпус «Фельдхернхалле» уничтожил и захватил 59 орудий и противотанковых пушек, он также уничтожил и захватил несколько десятков танков и САУ. Совокупные безвозвратные потери 7-й гвардейской армии в бронетехнике могли достигнуть 100 единиц.

Советские потери в боях за гронский плацдарм 17–24 февраля 1945 года мы оцениваем в 6 тыс. убитых и 1,8 тыс. пленных. Это близко к потерям, которые приведены в директиве Ставки, — 8194 человека, но неясно, идет ли там речь обо всех потерях или только о безвозвратных. По всей видимости, раненых красноармейцев было как минимум не меньше, чем убитых. Тогда общие потери 7-й гвардейской армии могли составить около 14 тыс. человек.

6 марта началась немецкая операция «Весеннее пробуждение» (Frühlingserwachen) в районе озера Балатон, призванная нанести поражение 3-му Украинскому фронту и восстановить германскую оборону по Дунаю. Это была одна из мер по реализации плана «Альпийская крепость», согласно которому остатки германских армий, а также правительство должны были отсидеться в австрийских и баварских Альпах до тех пор, пока СССР и западные союзники не перессорятся друг с другом. Однако в Альпах не было ни военной промышленности, ни источников горючего. Чтобы сделать «Альпийскую крепость» сколько-нибудь жизнеспособной, требовалось удержать Чехию и Баварию с их военной промышленностью, а также Австрию и Западную Венгрию с их нефтяными месторождениями и нефтеперерабатывающими заводами. Поэтому Гитлер и хотел восстановить оборону по Дунаю, чтобы прикрыть нефтяные источники и НПЗ в Австрии и Венгрии.

Советская, а вслед за ней и российская историография традиционно считают сражение у озера Балатон в марте 1945 года выдающейся победой Красной армии, обескровившей в упорных боях элитную 6-ю танковую армию СС и другие ударные дивизии вермахта. Однако при примерном численном равенстве сил сторон немцы будто бы имели значительное превосходство в количестве введенных в бой танков и штурмовых орудий. Сначала уверяли, что сражавшиеся у Балатона войска 3-го Украинского фронта насчитывали 400 тыс. человек и 400 танков и САУ, тогда как у немцев было 431 тыс. человек и 877 танков и штурмовых оружий. Первоначальная цифра потерь немецких и венгерских войск, по утверждению бывшего начальника штаба 3-го Украинского фронта С.П. Иванова в сборнике статей, посвященном 25-летию Победы, составила в период с 6 по 15 марта до 45 тыс. убитых, раненых и пленных и 500 уничтоженных танков и штурмовых орудий. В 1979 году в 12-томнике «История Второй мировой войны» цифра людских потерь вермахта у Балатона составила свыше 40 тыс. человек, а потери бронетехники по-прежнему определялись в 500 танков и штурмовых орудий. В 2001 году в книге «Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил» была дана иная численность войск 3-го Украинского фронта к началу Балатонской оборонительной операции — 465 тыс. человек. Здесь же впервые были приведены советские потери под Балатоном — 32 899 человек, включая 8492 — безвозвратно. Помимо всех армий фронта Толбухина, против немецкой группы армий «Юг» и 91-го корпуса из группы армий «Ф», позднее включенной в группу армий «Е», в данной операции действовала 5-я воздушная армия и две бригады самоходной артиллерии 2-го Украинского фронта, а также 1-я болгарская армия и две дивизии 12-го корпуса Народно- освободительной армии Югославии. В 1-й болгарской армии было 100 тыс. человек, в двух югославских дивизиях — вряд ли больше 30 тыс. 3-й Украинский фронт насчитывал 465 тыс. человек. Легко показать, что официальные данные о советских потерях в Балатонской операции занижены примерно втрое. Дело в том, что к началу Венской наступательной операции 16 марта численность войск 3-го Украинского фронта увеличилась до 536,7 тыс. человек за счет передачи в его состав 6-й гвардейской танковой и 9-й гвардейской армий. 9-я гвардейская армия состояла из 3 гвардейских корпусов и 9 гвардейских стрелковых дивизий. Эти соединения впервые с начала войны вступили в бой. Они были полностью укомплектованы по штату. Каждая дивизия насчитывала 12,6 тыс. человек. Кроме того, в состав армии входили 3 самоходно-артиллерийских полка, 6 артбригад, 3 минометных полка, 3 отдельных зенитных дивизиона, полк связи, инженерная бригада и отдельный огнеметный батальон. Вместе с корпусными и армейскими частями 9-я гвардейская армия имела никак не меньше 135 тыс. человек. 6-я гвардейская танковая армия с начала февраля находилась в резерве и была пополнена до штатной численности. Она включала в себя 9-й гвардейский механизированный корпус -16 318 человек, 183 танка и 63 САУ, и 5-й гвардейский танковый корпус — 12 010 человек, 207 танков и 63 САУ. Кроме того, в состав армии входили 202-я легкая артиллерийская бригада трехполкового состава, 51-я гвардейская и 207-я самоходно-артиллерийские бригады, 49-й гвардейский тяжелый танковый полк, 364-й гвардейский тяжелый самоходно-артиллерийский полк, 4-й гвардейский мотоциклетный полк, 207-й гвардейский армейский полк связи и 22-я моторизованная инженерная бригада. По штату 1945 г. легкая артиллерийская бригада насчитывала около 3 тыс. человек, 207-я самоходно-артиллерийская бригада, участвовавшая еще в Балатонском сражении, — 1492 человека, а 51-я гвардейская — 1804 человека. Мотоциклетный полк по штату имел 1188 человек, тяжелый самоходно-артиллерийский полк — 420, тяжелый танковый полк — 374, моторизованная инженерная бригада — 1180, армейский полк связи — 525 человек. Всего в 6-й гвардейской танковой армии с учетом тыловых подразделений насчитывалось около 40 тыс. человек и 406 танков и САУ. Кроме того, еще в период Балатонского сражения 3-му Украинскому фронту была передана 209-я самоходно-артиллерийская бригада.

Следовательно, только за счет добавления новых армий и даже без учета маршевого пополнения численность войск 3-го Украинского фронта к началу Венской операции возросла примерно на 175 тыс. человек. Если бы не потери во втором Балатонском сражении, численность войск фронта должна была составить около 640 тыс. человек, а осталось всего 536,7 тыс. Значит, потери в период 6-15 марта были не менее 103,3 тыс. человек. Однако 10 марта 3-й Украинский фронт получил довольно существенное пополнение бронетехники и можно не сомневаться — тогда же фронт получил маршевое пополнение личного состава, размер которого никак не мог быть меньше 10 тыс. человек (меньше во фронт просто не направляли). С учетом этого потери 3-го Украинского фронта в Балатонском сражении могли составить около 113 тыс. убитыми, ранеными и пленными. В марте 1945 года войска группы армий «Юг» взяли 2980 пленных. Вероятно, практически всех — в ходе Балатонского сражения. Тогда общее число убитых и раненых можно оценить в 113 тыс. человек. Поскольку недоучет потерь в Красной армии происходил главным образом за счет убитых и пропавших без вести, можно предположить, что и в Балатонской операции число убитых было примерно равно числу раненых. Тогда потери 3-го Украинского фронта убитыми можно оценить в 55 тыс. человек, а все безвозвратные потери — в 58 тыс.

Согласно донесению командования 3-го Украинского фронта, за период с 6 по 15 марта противник потерял около 28 065 (по позднейшему пересчету 28 175) солдат и офицеров убитыми и пленными. Были уничтожены 128 орудий, 88 минометов, 441 пулемет, 88 автомобилей. 19 немецких самолетов были сбиты наземными средствами ПВО, а 77 — истребителями 17-й воздушной армии. Войска фронта уничтожили 391 танк и 104 бронетранспортера, подбили 334 танка и 83 бронетранспортера. В дальнейшем под пером советских историков эти цифры волшебным образом превратились в 45 тысяч уничтоженных и взятых в плен солдат и офицеров противника, более 300 орудий и минометов, около 500 танков и штурмовых орудий, около 500 бронетранспортеров, более 1300 автомашин и более 200 самолетов. Здесь реальные германские потери оказываются завышены в несколько раз.

С немецкой стороны в операции «Весеннее пробуждение» участвовали следующие соединения. В 6-ю армию (армейскую группу Валька) входил 3-й танковый корпус (1-я, 3-я и, с 12 марта, 6-я танковые дивизии, 356-я пехотная дивизия). 6-я танковая армия СС состояла из 1-го танкового корпуса СС (1-я и 12-я танковые дивизии СС и, с 10 марта, 23-я танковая дивизия), 2-го танкового корпуса СС (9-я и 12-я танковые дивизии СС и 44-я рейх- сгренадерская дивизия) и 1-го кавалерийского корпуса (3-я и 4-я кавалерийские дивизии и, с 10 марта, 25-я венгерская пехотная дивизия). 2-я танковая армия из группы армий «Юг» осуществляла вспомогательную операцию «Ледокол» (Eisbrecher). В ее состав входил 68-й армейский корпус (16-я моторизованная дивизия СС, 71-я пехотная дивизия) и 22-й горнострелковый корпус (118-я егерская и 1-я народно-гренадерская дивизии). Еще одну вспомогательную операцию «Леший» (Waldteuffel) проводил 91-й армейский корпус (104-я егерская, 297-я пехотная, 11-я авиаполевая и 1-я инонациональная казачья кавалерийская дивизии), подчиненный группе армий «Юго-Восток» («Е»).

Численный состав наступающих германских войск, по немецким данным, был следующий: 6-я армия — 3 дивизии, 45 тыс. человек, 77 танков и штурмовых орудий; 6-я танковая армия СС — 8 дивизий (без венгерской дивизии), 125 тыс. человек, 320 танков и штурмовых орудий; 2-я танковая армия — 4 дивизии, 50 тыс. человек, 70 танков и штурмовых орудий. Всего — 220 тыс. человек, 467 танков и штурмовых орудий (только боеготовые).

Численность немецких дивизий была следующей:

Командование 6-й танковой армии СС вместе с армейскими частями… 1416.

Командование I корпуса вместе с корпусными частями… 3883.

1-я танковая дивизия СС «Лейбштандарт»… 18 671.

12-я танковая дивизия СС «Гитлерюгенд»… 17 423.

Командование II корпуса вместе с корпусными частями… 3036.

2- я танковая дивизия СС «Рейх»… 19 542.

9-я танковая дивизия СС «Гогенштауфен»… 17 229.

Итого… 81 400.

Командование I кавалерийского корпуса вместе с корпусными частями… 2600.

3-я кавалерийская дивизия… 7000.

4- я кавалерийская дивизия… 8000.

44-я имперско-гренадерская дивизия «Кайзер-Королевская и Магистра Тевтонского (Немецкого) ордена»… 14 000.

23-я танковая дивизия (резерв группы армий)… 12000.

6-я армия (армейская группа Балька):

Командование III танкового корпуса с корпусными частями… 3000.

1-я танковая дивизия… 16 000.

3-я танковая дивизия… 15 000.

356-я пехотная дивизия… 11 000.

Итого для северной атакующей группы… 170 000.

Атакующая группа 2-й танковой армии… 50 000.

Итого немецкая группировка, наступавшая под Балатоном… 220 000.

В данном случае речь идет о списочной численности, в которую включались также раненые, больные и пропавшие без вести за последние четыре недели. Например, 1-я танковая дивизия СС 12 февраля 1945 года насчитывала по штату — 615 офицеров, 4037 унтер-офицеров и 13 723 рядовых, всего 18375, по списочной численности — соответственно 513, 3105 и 15 377, а всего 19055. В фактическую численность были также включены 28 раненых и больных офицеров, 179 унтер-офицеров и 1037 рядовых, а всего 1244 раненых и больных за последний месяц. Кроме того, сюда входили и 300 пропавших без вести за это же время, что в сумме дает 1544 пропавших без вести, раненых и больных. Таким образом, с исключением пропавших без вести, раненых и больных фактически в строю в составе «Лейбштандарта» к моменту начала операции «Зюдвинд» находилось 17 511 человек. Число пропавших без вести, раненых и больных составляло 8,1 % от списочной численности. К моменту начала операции «Фрюлингзервахен» фактический численный состав 1-й танковой дивизии СС уменьшился на 384 человека, что, вероятно, примерно соответствует величине потерь убитыми за период операции «Зюдвинд». Если предположить, что в списочной численности всех германских войск, участвовавших в операции «Весеннее пробуждение», около 8 % составляли пропавшие без вести, раненые и больные, то фактически в строю находилось около 202,4 тыс. человек.

Численность 25-й венгерской дивизии можно оценить в 10 тыс. человек, а 91-го армейского корпуса — в 40 тыс. Танков у этих соединений не было. 91-й корпус сражался главным образом против 1-й болгарской армии и двух югославских дивизий. Лишь короткое время против него действовали две советские стрелковые дивизии, поэтому из расчетов мы его можем исключить, вместе с 1-й болгарской армией и двумя югославскими корпусами.

1-я танковая дивизия СС в период с 6 по 13 марта потеряла 211 убитыми, 1059 ранеными и 149 пропавшими без вести. К 16 марта ее потери увеличились еще на 16 раненых, тогда как безвозвратных потерь дивизия больше не имела. 12-я танковая дивизия СС в период с 6 по 13 марта потеряла 148 убитых, 656 раненых и 153 пропавших без вести. Всего 1-й корпус СС за этот период потерял 2392 человека, включая 359 убитых и 302 пропавших без вести.

2-я танковая дивизия СС «Рейх» за 6-13 марта потеряла 132 убитых, 679 раненых и 194 пропавших без вести. 9-я дивизия СС «Гогенштауфен» за тот же период потеряла 153 убитых, 536 раненых и 105 пропавших без вести. 2-й танковый корпус СС потерял 1799 человек, включая 285 убитых и 299 пропавших без вести.

23 танковая дивизия за период с 6 по 13 марта потеряла 63 убитыми, 254 ранеными и 3 пропавшими без вести, а 44-я рейхсгренадерская дивизия — 99 убитых, 399 раненых и 3 пропавших без вести.

3-я кавалерийская дивизия 6-13 марта потеряла 87 убитых, 433 раненых и 13 пропавших без вести, а 4-я кавалерийская дивизия — 70 убитых, 300 раненых и 8 пропавших без вести. Всего 1-й кавалерийский корпус потерял 911 человек, включая 157 убитых и 21 пропавшего без вести.

Общие потери 6-й танковой армии СС в период с 6 по 13 марта составили 5919 человек, включая 963 убитых, 4328 раненых и 658 пропавших без вести.

2-я танковая армия потеряла 3562 человека, включая 508 убитых, 2897 раненых и 157 пропавших без вести.

Армейская группа Балька потеряла 2877 человек, в том числе 474 убитыми, 2093 ранеными и 310 пропавшими без вести.

Всего группа армий «Юг» потеряла 12 358 человек, включая 1945 убитыми, 9318 ранеными и 1095 пропавшими без вести.

Группа армий «Юго-Восток» («Е») потеряла за тот же период 2460 человек, включая 506 убитыми, 1798 ранеными и 156 пропавшими без вести.

Всего за период с 6 по 13 марта германские войска, участвовавшие в операции «Весеннее пробуждение», потеряли 14 818 человек, в том числе 2451 убитыми, 11 116 ранеными и 1251 пропавшими без вести. За счет потерь в боях 14 и 15 марта общие потери могли превысить 16 тыс. человек, учитывая гораздо меньшую интенсивность боев в последние два дня операции. Из этих потерь около 13,5 тыс. человек, в том числе около 4 тыс. — безвозвратно, приходится на группу армий «Юг».

Безвозвратные потери немцев в бронетехнике 6-й танковой армии СС составили 31 танк, 11 штурмовых орудий и 1 бронетранспортер, в том числе в 1-й дивизии СС — 12 танков и 1 штурмовое орудие, в 12-й дивизии СС — 5 танков и 2 штурмовых орудия, во 2-й дивизии СС — 4 танка и 5 штурмовых орудий, в 9-й дивизии СС — 4 танка, в 23-й танковой дивизии — 6 танков, 3 штурмовых орудия и 1 бронетранспортер.

С немецкой стороны участвовала также 2-я венгерская армия, состоявшая из 3 слабых пехотных дивизий и вряд ли насчитывавшая в своих рядах более 50 тыс. человек. Она потерь практически не понесла, поскольку находилась на пассивных участках фронта наступления.

Соотношение общих потерь в Балатонской операции 3-го Украинского фронта (без болгарских и югославских войск) и группы армий «Юг» оказывается 8,4:1 в пользу немцев. По безвозвратным потерям соотношение может достигать 14,5:1 в пользу германской стороны, что оказывается сопоставимым с соотношением потерь в живой силе во время операции «Цитадель» под Курском в июле 1943 года.

Обычно в советских донесениях о потерях личного состава общие потери занижались вдвое, а безвозвратные — втрое. В донесении же о потерях в Балатонской операции Толбухин, по всей видимости, пошел еще дальше, приуменьшив общие потери почти в 3,5 раза, а безвозвратные — почти в 7 раз.

Не лучше обстояло дело у 3-го Украинского фронта с соотношением потерь бронетехники. К исходу дня 5 марта 1945 года в войсках 3-го Украинского фронта насчитывалось 157 танков Т-34-85 (еще 4 машины числились в ремонте), 13 танков ИС, 95 СУ-76,12 СУ-85, 80 CУ-100 (еще 2 машины в ремонте), 23 ИСУ-122 (еще 1 машина в ремонте), 10 ИСУ-152 (1 машина в ремонте), 47 М4А2 «Шерман» (1 машина в ремонте), 3 МЗА1 «Стюарт», а также 7 Т-70, 1 трофейный танк и 3 трофейных САУ, а всего — 479 исправных танков и САУ и 10, находящихся в ремонте.

К вечеру 16 марта в войсках 3-го Украинского фронта (без 6-й гвардейской танковой армии, но с учетом бронетехники 9-й гвардейской армии) числилось 99 Т-34 (еще 11 в ремонте), 4 ИС, 227 СУ-76 (еще 1 в ремонте), 2 СУ-85, 142 СУ-100 (еще 9 в ремонте), 18 ИСУ-122, 10 ИСУ-152, 60 «Шерман» (еще 1 в ремонте), 1 «Стюарт», а также 5 СУ-57, 9 трофейных танков и 12 трофейных САУ, а всего — 589 боеспособных танков и САУ. Еще 22 машины числились в ремонте.

В ходе Балатонского сражения с советской стороны были дополнительно введены в бой 22-й танковый полк, 207-я и 209-я самоходно-артиллерийские бригады, 1094-й, 1922-й самоходно-артиллерийские полки и отдельный самоходно-артиллерийский дивизион 27-й армии. При этом полностью оказалась выведена из строя бронетехника у 854-го, 1891-го, 1201-го самоходно- артиллерийских полков, 3-го гвардейского, 58-го, 72-го, 432-го отдельных самоходно-артиллерийских дивизионов, 32-й гвардейской мотострелковой бригады, 249-го танкового полка. Только за счет этого безвозвратные потери бронетехники должны были составить 43 Т-34, 10 ИС, 30 CУ-76 и 12 СУ-85, 3 трофейных САУ и 6 Т-70. Кроме того, за счет уменьшения общей численности танков и САУ безвозвратные потери 18-го танкового корпуса составили 9 Т-34, 4 ИСУ-122, 1 ИСУ-152. Потери 208-й самоходно-артиллерийской бригады за счет уменьшения общего числа танков и САУ составили 34 СУ-100, а потери 23-го танкового корпуса — 2 ИСУ-122. Потери 366-го гвардейского самоходно-артиллерийского полка по этой же причине составили 2 ИС и 4 ИСУ-152, 1-го гвардейского мехкорпуса — 3 СУ-100, 5-го гвардейского кавкорпуса — 5 Т-34 и 1 «Стюарт», отдельного самоходно-артиллерийского дивизиона 4-й гвардейской армии — 1 Т-70, 1202-го самоходно-артиллерийского полка — 3 трофейных САУ. Только за счет двух этих факторов безвозвратные потери бронетехники 3-го Украинского фронта можно оценить в 173 танка и САУ, что уже больше официальной цифры безвозвратных потерь из донесения командования фронтом, которую приводят А.В. Исаев и М.В. Коломиец — 165 танков и САУ, включая 84 Т-34 и 48 СУ-100. Но потери несли и другие части и соединения, а также и указанные части и соединения по другим видам бронетехники, численность которой 16 марта превысила численность 5 марта за счет пополнения. Учтем также, что была полностью уничтожена или захвачена противником трофейная бронетехника двух советских дивизионов САУ без номеров и одного безномерного танкового батальона в количестве 16 САУ и 11 танков. Известно, что 207-я самоходно-артиллерийская бригада при вводе в сражение насчитывала 63 СУ-100, из которых к исходу 16 марта осталось 20. Следовательно, ее безвозвратные потери составили 43 СУ-100. 209-я самоходно-артиллерийская бригада также, по всей видимости, насчитывала 63 СУ-100, из которых 16 марта осталось в строю 46, а еще 2 находились в ремонте. Можно предположить, что 209-я бригада безвозвратно потеряла 15 СУ-100.

Известно также, что в ходе Балатонского сражения на участке 27-й армии был введен в бой 363-й гвардейский самоходно-артиллерийский полк в составе 11 ИСУ-122 и 6 ИСУ-152. Но 16 марта машины этого полка в составе бронетехники 3-го Украинского фронта не числятся, что заставляет подозревать, что они были безвозвратно потеряны к тому времени. А на участке 26-й армии был задействован 22-й танковый полк, имевший 11 Т-34, 3 СУ-76, 1 СУ-85 и 1 КВ-1. 16 марта он имел в строю 6 Т-34 и еще 6 Т-34 в ремонте, а также 2 СУ-85, что доказывает, что полк получил пополнение. Как минимум он безвозвратно потерял 3 СУ-76 и 1 КВ-1.

По утверждению А.В. Исаева и М.В. Коломийца, в период с 6 по 16 марта 3-й Украинский фронт лишь однажды, 10 марта, получил пополнение бронетехники: 75 СУ-76, 20 «Шерманов» и 20 Т-34. При этом будто бы Т-34 поступили только в 23-й танковый корпус, а самоходки — только в 1896-й,1891-й, 1202-й полки, в 18-й танковый корпус и в части 4-й гвардейской армии. Если эти сведения верны, то, составив баланс, можно примерно определить безвозвратные потери указанных видов бронетехники: 82 Т-34, 75 СУ-76 и 7 «шерманов». Кроме того, по балансу можно предположить, что было уничтожено как минимум 1 СУ-57 в 209-й бригаде, 2 «стюарта», 10 CУ-85, 164 СУ-100, 1 КВ-1, 6 Т-70, 9 ИС, 17 ИСУ-122, 7 ИСУ-152, 11 трофейных танков и 19 трофейных САУ. Всего войсками 3-го Украинского фронта было безвозвратно потеряно не менее 411 танков и САУ. Поскольку, по донесению фронтового командования, было безвозвратно потеряно 84 Т-34, можно предположить, что 2 Т-34 — это потери 22-го танкового полка, компенсированные поставкой не менее 3 новых машин. С учетом этого, а также не менее 1 СУ-85, которой был пополнен 22-й полк, общее число безвозвратно потерянной бронетехники увеличится до 414 танков и САУ. Кроме того, введенные в ходе сражения 1094-й и 1922-й самоходно-артиллерийские полки 16 марта насчитывали соответственно 20 CУ-100 (1 машина в ремонте) и 16 СУ-100 (1 машина в ремонте). По штату полк насчитывал 21 СУ-100, поэтому можно предположить, что 1922-й полк безвозвратно потерял 4 самоходки, что увеличивает общие безвозвратные потери до 418 танков и САУ.

Безвозвратные потери 6-й танковой армии СС составили 33 танка (по другим данным — 31 танк, возможно, за более короткий период времени), 11 штурмовых орудий и 1 бронетранспортер. С учетом того, что советские трофейные команды обнаружили в западной Венгрии в конце марта и в начале апреля около 279 поврежденных и брошенных немецких танков и штурмовых орудий, Исаев и Коломиец оценивают общие безвозвратные потери бронетехники 6-й танковой армии СС, армейской группы Балька и 2-й танковой армии в ходе Балатонского сражения и в начальный период Венской операции в 250 танков и штурмовых орудий. Вероятно, эта оценка близка к действительности, с учетом того, что некоторая часть техники могла остаться еще от январских боев. Но надо иметь в виду, что большая часть этой техники была подбита или просто брошена из-за отсутствия горючего уже в ходе Венской операции. Сюда также попали танки, поврежденные в ходе «Весеннего пробуждения», которые при отступлении оказалось невозможно эвакуировать. Собственно же во время Балатонского сражения безвозвратные потери немцев в бронетехнике вряд ли превышали 70 танков и штурмовых орудий, что было примерно в 6 раз меньше советских безвозвратных потерь. Это соотношение было несколько благоприятнее для Красной армии, чем в ходе операции «Цитадель», но для последних недель войны и оно впечатляет. Неслучайно командование 3-го Украинского фронта предпочло в донесении в Ставку свои потери в бронетехнике приуменьшить в 2,5 раза. Возможно, в подобном приуменьшении сыграла свою роль грозная директива Ставки от 6 марта, перед самым началом «Весеннего пробуждения» так напугавшая Толбухина.

Интересно сравнить людские потери 6-й танковой армии СС, понесенные на Западе и на Востоке. На Западном фронте армия Зеппа Дитриха в период с 11 по 31 января 1945 года потеряла 2081 убитыми, 6895 ранеными и 5891 пропавшими без вести, а всего 14 867 человек. А за период с 11 по 31 марта 1945 года, уже на Восточном фронте, 6-я танковая армия СС потеряла 1313 убитыми, 6529 ранеными и 779 пропавшими без вести, а всего 8621 человека. Общие потери на Западе оказываются больше в 1,7 раза, а безвозвратные — в 3,8 раза. При этом надо учитывать, что сводка потерь 6-й танковой армии СС за 11–20 марта, скорее всего, также включает потери за 6—10 марта, с начала Балатонского наступления. Кроме того, на Восточном фронте в состав 6-й танковой армии СС дополнительно вошли 4 дивизии, благодаря чему ее численность возросла с 81,4 тыс. до 122,4 тыс. человек. Таким образом, в расчете на «старые» дивизии, дравшиеся еще на Западном фронте, потери армии Дитриха в Венгрии были еще меньше. Несомненно, на Западе размер германских потерь в последний год войны был относительно выше, чем на Востоке.

По всей видимости, Сталин узнал об истинных потерях 3-го Украинского фронта в ходе Балатонской операции. Об этом в Ставку могли сообщить представители Генштаба, находившиеся в штабе фронта и в штабах армий, а также органы «Смерш», в чьи обязанности также входило достоверно отражать ход боевых действий. Новую грозную директиву Сталин издавать не стал, поскольку давно уже уяснил себе, что бороться с недостоверными донесениями генералов и маршалов — это все равно, что сражаться с ветряными мельницами. Если за недостоверные донесения снимать с должности, то через два-три месяца генералов на фронте вообще не останется. А вот в полководческих способностях Толбухина Сталин, похоже, сильно усомнился. Хотя с формальной точки зрения Балатонское сражение закончилось победой 3-го Украинского фронта, в тактическом отношении оно было полностью проиграно советскими войсками, более чем вдвое превосходившими противника по численности личного состава. К тому же Сталин, по всей вероятности, не смог простить Толбухину то, что несмотря на большие силы и средства, выделенные в его распоряжение, маршал так и не смог уничтожить 6-ю танковую армию СС, которая в итоге сдалась американцам. «Утешительный приз» в виде ордена Победы Сталин Федору Ивановичу еще пожаловал, но так и оставил его без Золотой Звезды Героя Советского Союза и не взял на войну с Японией, где такую Звезду заработать было сравнительно легко. Зато на эту войну отправился Малиновский.

Замысел «Весеннего пробуждения» в чем-то напоминал замысел «Цитадели». Намечалось окружить, прижать к Дунаю и уничтожить часть войск 3-го Украинского фронта. Только на этот раз удары наносились не по сходящимся, а по расходящимся направлениям. Но если группировка 6-й танковой армии СС, многие солдаты и офицеры которой участвовали и в Курской битве, успела продвинуться достаточно далеко, группировка 6-й полевой армии была довольно быстро остановлена. Соотношение сил было столь же неблагоприятно для немцев, как и во время операции «Цитадель», что также предопределило неудачу «Весеннего пробуждения».

Как хорошо известно, операция «Цитадель» была прекращена после того, как войска Западного и Брянского фронтов начали наступление на Орловский плацдарм немцев. Очевидно, после Курской битвы Сталин решил действовать при отражении крупных немецких наступлений по тому же самому шаблону: сначала измотать наступающих, а потом нанести контрудар. В Балатонском сражении был применен тот же принцип: сначала изматываем противника, а потом начинаем генеральное наступление на Вену. При этом не учитывалось, что обстановка в Центральной Европе в марте 1945 года была совсем иной, чем на Курском выступе в июле 1943 года. Начнем с того, что в Вену, главный стратегический пункт и крупнейший железнодорожный узел на юге советско-германского фронта, вела не одна, а множество дорог, и у немцев просто не было сил, чтобы прикрыть хотя бы большинство из них. Отнюдь не все дороги проходили через Западную Венгрию, а наступление в районе озера Балатон могло заставить советское командование на время отказаться от движения к Вене только по этому маршруту. И после начала «Весеннего пробуждения» наиболее сильным ответом с советской стороны было бы начало наступления на Вену через территорию Словакии не сразу после завершения германского наступления у Балатона, а хотя бы на 4—5-й день. Скажем, 9 или 10 марта. Если бы в эти дни 2-й Украинский фронт Малиновского начал Венскую наступательную операцию через Гран и (или) Братиславско-Брновскую операцию, но с главным направлением не на Брно, а тоже на Вену, причем с использованием двух находящихся в резерве армий — 9-й гвардейской и 6-й гвардейской танковой армий, немецкая оборона просто рухнула бы. В этих условиях операция «Весеннее пробуждение» утратила бы всякий смысл. Скорее всего, тогда бы Гитлер распорядился о прекращении наступления в Венгрии и о срочной отправке для защиты Вены или всей 6-й танковой армии СС, или хотя бы одного из ее корпусов в составе трех танковых дивизий. Как мы помним, для того, чтобы перебросить 1-й танковый корпус СС из района Эстергома (Грана) в район наступления у озера Балатон потребовалось 9 дней. Теперь же для совершения обратной переброски к Грану, а точнее уже к Вене, поскольку Гран удержать все равно бы не удалось, потребовалось, наверное, не менее 12 дней, так как корпус еще предстояло вывести из боя. Надо учесть, что в тот момент на всех тыловых коммуникациях германского Восточного фронта полностью господствовала англо-американская авиация, и переброску войск немцы могли осуществлять только по ночам. Под Курском в июле 1943 года германское командование смогло быстро перебросить войска из ударной группировки и благодаря этому существенно замедлить советское наступление на Орловский плацдарм. Но в марте 1945 года такая быстрая переброска была в принципе невозможна, и, вероятно, дело свелось бы к тому, что большая часть трех германских танковых дивизий путешествовала бы в вагонах, лишенная возможности вступить в бой. По всей видимости, в этом случае Красная армия одна оккупировала бы всю Австрию. Ведь в середине марта англо-американские войска еще не прорвали германский фронт в Северной Италии, а на Западе союзники только-только захватили Ремагенский плацдарм за Рейном и еще не начали наступление с целью окружения Рурской группировки. В любом случае при таком развитии событий были бы значительно уменьшены потери 3-го Украинского фронта, которые он понес в ходе отражения немецкого наступления. Возможно, удалось бы на две-три недели приблизить конец войны и тем самым спасти жизни сотен тысяч советских солдат. Но Сталин предпочел действовать по шаблону.

Не исключено, что в данном случае негативную роль сыграло отсутствие на фронтах представителей Ставки, которые как институт были ликвидированы в конце 1944 года. Если бы, как и раньше, действия фронтов Толбухина и Малиновского координировали, как и прежде, Василевский или Тимошенко, то каждый из них смог бы, находясь на месте, убедить Сталина в целесообразности немедленного наступления на Вену. Малиновский вообще считал Тимошенко идеальным представителем Ставки, который без нужды не будет вмешиваться в решения командующих фронтами и при необходимости отстоит наилучший вариант действий перед Верховным.

Замечу, что в середине марта 1945 года англо-американская авиация нанесла ряд воздушных ударов по стратегическим объектам в Южной Австрии, западной Венгрии и Южной Словакии. Бомбардировкам подверглись аэродромы, железнодорожные узлы, мосты и промышленные объекты. Главной целью были нефтеперерабатывающие заводы, что, по признанию немецкого командования, привело к резкому падению производства горючего. 15 марта в дневнике Верховного главнокомандования вермахта было записано, после налета союзников, последовавшего 14 марта, следующее: «В результате налетов авиации на нефтеочистительные заводы в Комарно производство горючего здесь… снизилось на 70 процентов… В связи с тем, что группы армий “Юг” и “Центр” до сих пор снабжались горючим из Комарно, последствия воздушных ударов повлияют и на оперативные решения». Одной из причин прекращения операции «Весеннее пробуждение» как раз и стал недостаток горючего вследствие ущерба, который бомбардировки нанесли комарнским НПЗ.

Директива Ставки по поводу неудачи в борьбе за Гронский плацдарм побудила Малиновского весьма резко выступить на партактиве фронта 11 марта 1945 года, в самый канун нового наступления:

«Я, прошлый раз, товарищи, очень резко выступал, если помните, на активе, о том, чтобы мы не отрывались от своей основной работы, а она у нас, как Вам известно, направлена для того, чтобы разбить врага. Я не спорю, конечно, то, что знать философию необходимо, но непосредственные задачи — разбить нам сейчас врага, нельзя забывать. Решающего значения философия сейчас не имеет (смех в зале). Если у нас плохо будет подготовлена артиллерия для прорыва, если мы плохо подготовим и подведем танки и они у нас будут сваливаться с моста в Дунай, как был недавно такой факт, тут никакая философия и никакое “зерно” не помогут. Поэтому надо всегда помнить, что вся наша работа боевая, поэтому должен быть хороший командир и хороший коммунист. Тов. Фрунзе писал: “Можно быть очень хорошим коммунистом и очень хорошим марксистом и в то же время скверным командиром”. Почему недостаточно коммунистических знаний и даже хороших знаний марксистской теории, чтобы быть в курсе всех военных вопросов? Потому, что мы знаем, что марксистская теория требует внимательного изучения военного дела и командиру прежде всего. И вот рассматривая сегодня всестороннюю и полноценную работу каждого командира, работу каждого управления и отдела, мы соскакиваем на такие благодушные рассуждения. Все хорошо, хорошо относились начальники, товарищи пришли с большой активностью к этому активу, люди учатся, помогают в отделе, изучают какую-то главу истории ВКП(б) и дальше переходят к философии, к философским вопросам, все эти похвалы себя и людей проскальзывают в каждом выступлении товарищей здесь. И, по-моему, только хорошо и правильно поставил вопрос т. Алексеев, а остальные все говорили, что тишь и гладь, а между прочим, если мы даже в основном и выполнили задачу, которая перед нами стоит, если мы справились с нашими задачами и нас не бичуют, так что щепки летят, мы не имеем права сказать, что у нас все хорошо, и забыть о том, что предстоят еще очень большие бои. Почему мы должны работать во много раз лучше, чем мы работали раньше. К этому есть целый ряд причин. Во-первых, мы далеко оторвались от своей Родной земли и естественно, что здесь вокруг нас враги, здесь нужна высокая политическая бдительность войск и закалка войск для того, чтобы обеспечить успех. А мы сейчас слышали о таких случаях, что даже в церковь ходят, венчаются с венгерками, румынками для того, чтобы доказать им свои чувства. У нас целый ряд случаев венерических заболеваний. Все это говорит о том, что мы плохие офицеры, и если бы мы были хорошими офицерами и коммунистами, у нас бы не было таких случаев, не говоря уже о том, что в полевом управлении фронта не должно быть место таким фактам, а вы слышали, что по полевому управлению фронта очень много фактов и это очень важная сводка, позорная сводка.

Дальше, что это я слышу здесь за разговоры “поехал в войска в командировку”. Мы привыкли рассуждать, что в войска мы ездим в командировку, а сидеть здесь значит наша основная работа. Я и тогда говорил и сейчас повторяю, что наша основная работа в войсках и нам нужно с вами совсем выбросить эти слова, “что в командировке был, а что в штабе основная работа”, и забыть об этих командировках. Нельзя так ставить вопрос, очень плохо, если мы с вами сидим здесь все, и очень хорошо, если здесь остаются немного работников для того, чтобы выполнять те заказы, которые дают им те товарищи, которые находятся с войсками впереди, а мы до сих пор рассматриваем, что, выезжая в войска, мы едем в командировку. Я прошу еще раз запомнить, что основная работа офицеров и генералов — это работа в войсках. Я этого требую и от своих ближайших помощников. Много вы видите товарища Фомина в штабе артиллерии? Много вы видите товарища Куркина в своем штабе? Много вы видите т. Цирлина здесь в штабе, и т. д.? Они почти все свое время находятся в войсках. Там их вся основная работа, там только и нужно смотреть и судить о тех знаниях, которых нам еще не хватает, и пополнять, умножать свои знания. И нельзя так скромно ставить вопрос “мы должны изучать уставы”. Мы, офицеры и генералы полевого управления фронта, — это ведущее звено, не должны сидеть на этих уставах, мы должны не только их знать в совершенстве, мы должны расти, если хотите, мы должны сами писать эти уставы, и я уверен, что настанет время, что мы должны дать анализ всем этим уставам, которые написаны, а мы сейчас еще ратуем, чтобы знать эти уставы. У нас с этим вопросом очень слабо, особенно в оперативном управлении, в этом мозжечке полевого управления фронта. Вот здесь выступал т. Макаров и ратует [возможно, ошибка в стенограмме, должно быть: рапортует], что мы изучаем устав. Я могу сказать еще, что мы должны глубоко работать над таким журналом, как “Военная мысль”. По этому журналу т. Сталин издал специальный приказ, снял редактора этого журнала, который не справлялся с этой работой. Этому журналу поставлены новые задачи, и мы должны его не только читать, мы должны писать статьи в этот журнал, и я уверен, что ни одной статьи в этот журнал не послали наши офицеры-коммунисты. Это помогло бы и с точки зрения умножения своих военных навыков, особенно это относится к таким работникам, которые по долгу своей службы должны быть высококвалифицированными работниками — оперативное управление, разведотдел и различные рода войск. А у нас оказывается, что все эти работники собираются изучать только устав. В уставе пишут ведь только, как ввести в бой батальон, полк, дивизию, а как корпус, армию ввести в бой, как ввести в бой весь комплекс артиллерии? В наших уставах не написано. Что же, по-вашему, я один буду этим делом заниматься, а вы будете смотреть? Над этим вопросом нужно работать всем.

Здесь приводили факт, что представители разведотдела, командир разведроты ничего не знали о том, что намерен делать противник, нас не информировали, разведрота проспала противника и без штанов разбежалась.

Где Ваша основная работа? Вот сюда смотреть надо! То, что Вы проспали противника и мне не сказали, что противник готовит переправу перед плацдармом 7 армии, удар по этому плацдарму был как снег на голову. Это не преступлением ли считать? Следовательно, мы должны не только думать о том, что у нас все благополучно, а наоборот удесятерить свою энергию для того, чтобы по- настоящему выполнить те задачи, которые тов. Сталин ставит в своем приказе перед нами. А тем более, сейчас нам представляется эта возможность, так как в этот период нам предстоит самая трудная напряженная работа по выполнению того приказа, который поставлен перед нашим фронтом товарищем Сталиным. Для этой работы вы все должны двинуться в войска и со всей своей большевистской страстью направить свою энергию на выполнение приказа нашего вождя (Аплодисменты)».

Замечательны слова Малиновского о том, что «решающего значения философия сейчас не имеет» (речь шла, разумеется, о марксистской философии, поскольку другой в СССР не признавали), а главное — это учиться бить врага. В мирное время за такое высказывание можно было бы схлопотать строгий выговор, если не чего-нибудь похуже. Но в суровое военное время прощали и не такие пассажи.

В этой весьма эмоциональной речи Родион Яковлевич лишь мимоходом упомянул о том, что воины фронта неподобающим образом ведут себя с женским населением Румынии и Венгрии. На самом деле за этими словами стоят трагические события, характерные для всех советских фронтов, вступивших на территорию европейских стран (а потом — и стран Восточной Азии). Я отлично помню, как один ветеран, освобождавший Румынию в 1944 году, рассказывал, как они с товарищем насиловали дочек местного православного священника — девушек лет 16–18, причем одна из них оказалась девственница, а другая — нет. Не знаю, в составе какого фронта сражался этот человек, 2-го или 3-го Украинского, да это и не имеет принципиального значения. Подобное в той или иной степени происходило на всех фронтах, и от командующих фронтами тут мало что зависело. Но основная часть территории Румынии все-таки не стала полем боя, румынские войска в одночасье превратились в советских союзников, а на местах сохранилась румынская администрация. Поэтому в Румынии подобные эксцессы все же не приняли массового характера, и если русские солдаты порой сходились с румынскими девушками, то чаще это происходило по любви и взаимному согласию, хотя венчание в церкви и вызывало недовольство Малиновского и политработников, видевших в этом подрыв не только идеологических устоев, но и боевого духа.

Венгрия же оставалась полем боя до конца войны, а венгерские войска продолжали сражаться на стороне немцев. И здесь эксцессы со стороны красноармейцев приняли действительно массовый характер.

Мне неоднократно приходилось бывать в Венгрии, причем еще тогда, когда были живы современники Второй мировой войны. И венгры гораздо больше были обижены на советские войска не за подавление венгерской революции в ноябре 1956 года, а за массовые изнасилования и грабежи 1944–1945 годов. Правда, кое в чем венгерскому населению все-таки повезло. Мирных жителей в Венгрии красноармейцы убивали довольно редко, да и разрушение и поджоги домов были редкостью. В этом отношении гораздо хуже приходилось населению Восточной Германии (включая сюда и Восточную и Западную Пруссию, и Силезию, и Восточную Померанию). Как писал Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «Да, шла война в Германии… и каждый из нас точно знал, что мы могли их изнасиловать и расстрелять. То было почти целью сражения». Здесь массовые изнасилования сопровождались массовыми убийствами, а массовые грабежи — поджогами и бессмысленным уничтожением имущества.

Красноармейцами, несомненно, двигало чувство мести. Но не только. Если изнасилования и убийства в Румынии, Германии или в Венгрии можно было до некоторой степени объяснить этим чувством, то как быть с подобными же эксцессами в Сербии? Ведь сербы против Советского Союза не воевали.

В Сербии советские войска пробыли всего лишь месяц, в ходе Белградской операции, продолжавшейся с конца сентября по конец октября 1944 года и проходившей во взаимодействии с Народно- освободительной армией Югославии. С советской стороны в ней участвовали 57-я армия 3-го Украинского фронта и 10-й гвардейский стрелковый корпус из состава 46-й армии 2-го Украинского фронта. И за месяц красноармейцы выступили по полной программе, изнасиловав как минимум 121 женщину и 111 из них убив. Вероятно, изнасилованных было значительно больше, но многие предпочли не заявлять. Когда югославские коммунисты направили в Москву делегацию, в которую входил и будущий диссидент Милован Джилас, и заявили протест против поведения Красной армии, то, по словам Джиласа, они не встретили понимания у Сталина, отказавшегося расследовать преступления и искать и наказывать виновных, а заодно обвинившего Джиласа и его товарищей в оскорблении Красной армии. И можно не сомневаться, что в изнасилованиях в Сербии и других странах были повинны бойцы как 2-го, так и 3-го Украинских фронтов. В Сербии, убивая и насилуя, красноармейцы вымещали злобу на сытую, по советским меркам, европейскую жизнь. Ведь жители отнюдь не самых богатых в Европе Сербии и Воеводины жили гораздо зажиточнее советских колхозников.

Кристиан Унгвари цитирует отчет швейцарского посольства в Будапеште, где констатировалось:

«Наихудшие страдания венгерское население испытывает из-за изнасилований женщин. Изнасилования затрагивают все возрастные группы от 10 до 70 лет. Изнасилования являются столь обычным делом, что мало кто из женщин в Венгрии избежал их. Иногда они сопровождаются невероятными жестокостями. Многие женщины предпочитают самоубийство этим ужасам… Страдания усугубляются тем, что многие русские солдаты больны венерическими заболеваниями, а в Венгрии совсем нет лекарств».

А в феврале 1945 года коммунисты местечка Кобанья (или, правильнее, Кебанья, сейчас это 10-й район Будапешта) приняли обращение к советскому командованию:

«В течение десятилетий трудящиеся всего мира смотрели на Москву также, как неграмотные трудящиеся смотрели на Христа. Именно оттуда они ожидали освобождения от фашистского варварства. После долгих и мучительных гонений пришла славная и долгожданная Красная Армия, но какой же она оказалась!

Кобанью Красная Армия освободила 2 января после упорной борьбы за каждый дом, и оставила после себя разруху и опустошение. И это не потому, что среди обломков мебели в домах людей, которые десятилетиями были рабами, можно было найти фашистов. Среди трудящихся в Кобаньи очень мало тех, кто симпатизирует немцам, а большинство ненавидит нацистов. Но вдруг — взрыв сумасшедшей, неистовой ненависти. Пьяные солдаты насиловали матерей на глазах их детей и мужей. Девочек в возрасте 12 лет отбирали у их отцов и матерей и насиловали группы по 10–15 солдат, среди которых было немало больных венерическими болезнями. После первой группы приходили другие, которые следовали примеру предшественников. Несколько наших товарищей были убиты, когда пытались защитить своих жен и дочерей…

Ситуация на фабриках ужасная. Русские офицеры создали невыносимые условия для работы, игнорируя рабочие комитеты, в которых много коммунистов. Рабочие трудятся за 3 пенге в час на пустой желудок, лишь один раз в день имея возможность пообедать горохом или фасолью [в соответствии с Соглашением от 20 января 1945 года между СССР и новым венгерским правительством, советская сторона получила право печатать пенге и осуществлять их эмиссию до конца 1945 года. На этих «военных пенге» стоял штамп «Командование Красной армии». 31 августа 1945 года 1320 пенге равнялись 1 доллару, а к 31 октября курс упал до 8200 пенге за доллар. Таким образом, даже при 10-часовом рабочем дне трудящийся человек ежедневно мог заработать, даже по сравнительно высокому августовскому курсу, не более 2,5 американского цента, что явно не обеспечивало даже прожиточного минимума]… К бывшим фашистским управляющим относятся с гораздо большим уважением, чем к рабочим комитетам, поскольку управляющие поставляют русским офицерам женщин… Мародерство русских солдат продолжается до сих пор… Мы знаем, что самые разумные представители армии — это коммунисты, но когда мы обращаемся к ним за помощью, они приходят в раж и грозятся застрелить нас, заявляя: “А что вы делали в Советском Союзе? Вы разве что не насиловали наших жен на наших глазах, но зато вы убивали их вместе с детьми, сжигали наши деревни и разрушали до основания наши города”. Мы знаем, что венгерский капитализм совершил свои собственные садистские жестокости… Но мы не понимаем, почему солдат из Сибири говорит нечто подобное… в то время когда фашистские атаки никогда не достигали даже Урала, мечты германских фашистов, а уж тем более Сибири…

Нехорошо превозносить Красную Армию на плакатах, в партии, на фабриках и где-либо еще, в то время как людей, переживших тиранию Салаши, теперь гонят по дорогам как скот русские солдаты, оставляя позади мертвые тела [десятки тысяч венгров были депортированы в СССР]…

Товарищей, посланных на село для осуществления распределения земли, крестьяне засыпали вопросами: какой нам прок от этой земли, если пахать нам ее нечем. Наших лошадей забрали русские. Они же не могут пахать собственными носами. Если такие вещи будут прекращены, это нейтрализует всю вражескую пропаганду, и венгерские трудящиеся будут относиться к русским солдатам как к богам».

Аналогичные обращения поступали и от других организаций венгерских коммунистов. Статистика о числе изнасилованных женщин сохранилась только по нескольким городам, которые на время удавалось отбить германо-венгерским войскам. В Лайошкомароме насилию подверглись 140 из примерно 1000 женщин. В Секешфехерваре были изнасилованы от 5 до 7 тыс. женщин за 30 дней пребывания в городе советских войск, что составляло 10–15 % всех женщин. По мнению К. Унгвари, в Будапеште было изнасиловано до 10 % женщин.

Конечно, размах насилий против мирного населения в Венгрии, Сербии, Чехословакии и даже Австрии был меньше, чем в Германии. Здесь значительную роль сыграло то, что в Германии для бойцов Красной армии действовал призыв Ильи Эренбурга: «Убей немца!», многократно тиражировавшийся пропагандой, тогда как никто не призывал: «Убей венгра!» и тем более: «Убей серба!» или «Убей чеха!». Но в любом случае это был главным образом стихийный процесс, с которым при всем желании не мог совладать ни один командующий фронтом.

То же самое происходило и в других армиях Второй мировой войны. Не говоря о германской и японской, чьи многочисленные преступления на оккупированных территориях хорошо известны и, в отличие от советских, по большей части носили организованный характер. Но и армии западных союзников отметились в Германии изнасилованиями, грабежами и убийствами мирного населения. Особенно «отличились» в этом отношении французские колониальные полки.

Что же касается поведения германских войск на оккупированной советской территории, приведу только два примера. Отступая в январе 1942 года из села Мясоедово Белгородского района, немцы сожгли село, а жителей угнали с собой. В донесении политотдела 21-й армии сообщалось: «24 января 6 женщин этого села, 60-летняя А. Русанова, 17-летняя Е. Кондратьева, 18-летняя 3. Лупандина, М. Специвцева — мать троих детей, М. Мурзаева — мать двоих детей, А. Кондратьева и 15-летний подросток Н. Лупандин решили пройти в родное село. По дороге женщины были встречены немецкой разведкой в количестве 20 человек. Фашистские мерзавцы схватили беззащитных женщин, сняли со всех валенки и сапоги, отвели их на другой конец села к погребу, поставили всех на колени и поочередно расстреляли всех».

В июне того же года при наступлении немецких частей население Большой Березки Брянской области спряталось в лесу. Им было приказано вернуться в село и дальше, согласно донесению Политуправления Брянского фронта, случилось следующее: «150 стариков, женщин и детей возвратились домой. После этого согнали их в колхозные амбары, перекололи всех штыками и перебили прикладами. 11 детей в возрасте 12–13 лет закопали живыми в землю».

Вернемся к сражениям Второй мировой войны. Авторы книги «Будапешт. Вена. Прага» утверждают, что перед началом Венской операции «общее превосходство войск фронта [3-го Украинского] над противостоявшими вражескими войсками в 31-километровой полосе наступления ударной группировки от Ганта до оз. Веленце было довольно значительным. Здесь была достигнута высокая плотность сил и средств. Так, в 9-й гвардейской армии на один километр фронта приходилось 180 орудий и минометов и около девяти самоходно-артиллерийских установок, а в 4-й гвардейской армии — 170 орудий и минометов и свыше 20 танков и самоходно-артиллерийских установок.

Противник в этой полосе оборонялся силами 4-го танкового корпуса СС в составе 3-й танковой дивизии СС "Мертвая голова”, 2-й венгерской танковой дивизии, 5-й танковой дивизии СС “Викинг” и нескольких отдельных пехотных батальонов и подразделений специальных родов войск, использовавшихся в качестве пехоты. 16 марта этот корпус имел 35 моторизованных и пехотных батальонов, насчитывавших свыше 430 орудий и минометов всех калибров, 185 танков и штурмовых орудий. Таким образом, 4-я и 9-я гвардейские армии, имея лишь равное соотношение с противником по танкам и самоходной артиллерии, превосходили его: по людям — в 4, а по орудиям и минометам всех калибров — в 9 раз. С такими силами наступать было можно! К сожалению, слабое насыщение ударной группировки танками и самоходно-артиллерийскими установками непосредственной поддержки пехоты, как показали события, отрицательно сказалось на темпах продвижения войск».

Авторы этого текста явно не в ладах с арифметикой. Получается, что в среднем на участке в 31 км у 4-й и 9-й гвардейских армий было в среднем на 1 км около 15 танков и САУ. Значит, всего они располагали примерно 465 единицами бронетехники, что в 2,5 раза больше, чем, по советским данным, было у 4-го корпуса СС.

Далее в книге «Будапешт. Вена. Прага» говорится:

«К концу первого дня операции войска правого крыла 3-го Украинского фронта продвинулись всего лишь на расстояние от 3 до 7 км и только подошли к северо-восточной окраине Секешфехервара частью сил, не выполнив поставленной им задачи.

Пристально наблюдая за ходом операции, Ставка Верховного Главнокомандования снова решила усилить 3-й Украинский фронт, передав ему подвижные войска 2-го Украинского фронта. Дело было так. В связи с намечавшейся Венской операцией командующий 2-м Украинским фронтом Р.Я. Малиновский с оперативной группой выехал в район Биа, где организовал свой передовой командный пункт. Причины для этого были: генерал Петрушевский, возглавлявший 46-ю армию, впервые участвовал в армейской операции, и следовало находиться поближе к нему. С другой стороны, необходимо было самому определить момент ввода в сражение 6-й гвардейской танковой армии — это прерогатива командующего фронтом.

И вот совершенно неожиданно вечером 16 марта у командующего 2-м Украинским фронтом состоялся разговор с Верховным Главнокомандующим И.В. Сталиным, во время которого и были получены указания о передаче 6-й гвардейской танковой армии в состав 3-го Украинского фронта. 9-я гвардейская армия застопорилась и надо, дескать, протолкнуть ее вперед. Тут же Верховный Главнокомандующий сообщил: поскольку командный пункт 3-го Украинского фронта находится далеко и не сможет быстро связаться с 6-й гвардейской танковой армией, он просит командующего 2-м Украинским фронтом лично поставить задачу танкистам, ввести армию в бой на направлении Балинка, Варпалота, Веспрем и на ходу передать ее в состав соседнего фронта».

6-я гвардейская танковая армия насчитывала 16 марта 1945 года 426 исправных танка и САУ (без учета переданной ей позднее 207-й самоходно-артиллерийской бригады).

Ее ввод в бой в составе 2-го Украинского фронта позволил бы нанести удар наиболее мощными силами по слабейшему пункту германо-венгерской обороны и быстро развить наступление на Вену. Сталин же решил с помощью танкистов Кравченко разгромить 6-ю танковую армию СС, но этот замысел не удался.

Авторы исторического очерка о 6-й гвардейской армии Г.Т. Завизион и П.А. Корнюшин отмечают, что перед Венской наступательной операцией эта армия «первоначально… оставалась в составе 2-го Украинского фронта и предназначалась для развития успеха в полосе наступления 46-й армии на левом крыле 2-го Украинского фронта. Однако перед самым началом наступления ее место в операции резко изменилось. Выдвинутые на главное направление 3-го Украинского фронта 4-я и 9-я гвардейские армии имели всего лишь около 200 танков и самоходно-артиллерийских установок. Для развития наступления против крупной танковой группировки врага, состоявшей из 4-го немецкого танкового корпуса СС и 8-го венгерского армейского корпуса и имевшей 270 танков и штурмовых орудий, этого было явно недостаточно. Поэтому 16 марта Ставка решила передать 6-ю гвардейскую танковую армию в состав 3-го Украинского фронта».

М. Рейнольдс пишет: «Когда 16 марта русские начали свое контрнаступление, у немцев осталось не более 400 исправных танков. Если посмотреть сводки, то окажется, что “Лейбштандарт” в тот период имел 37 танков, 4 штурмовых орудия и 9 “королевских тигров”. Еще несколько “королевских тигров” были взорваны экипажами южнее Секешфехервара, потому что их не удалось эвакуировать. “Гитлерюгенд” имел 18 танков и 23 “Ягдпанцера”. 23-я танковая дивизия имела 28 исправных танков и самоходок. 2-й и 4-й танковые корпуса СС… и 6-я армия Балька вместе имели около 250 танков».

Между тем даже без 6-й гвардейской танковой армии 3-й Украинский фронт к вечеру 16 марта располагал 589 исправными танками и САУ, т. е. имел полуторное превосходство в численности бронетехники.

6 марта 1945 года, согласно немецким данным, танки группы армий «Юг» распределялись следующим образом.

71-я пехотная дивизия — 7 «Ягдпанцер-IV», 20 штурмовых орудий.

1-я народно-гренадерская дивизия — 12 штурмовых орудий.

16-я моторизованная дивизия СС — 24 штурмовых орудия.

7-я егерская дивизия — 7 штурмовых орудий.

3-я кавалерийская дивизия — 7 «Ягдпанцер-IV», 11 штурмовых орудий (13 штурмовых орудий в ремонте).

4-я кавалерийская дивизия — 4 T-IV, 2 «Ягдпанцер-IV» (2 T-IV и 15 штурмовых орудий в ремонте).

1-я танковая дивизия СС — 14 T-IV, 26 «пантер», 15 штурмовых орудий, а также 6 зенитных самоходных орудий «Флак-Панцер-IV», вооруженных 37-мм зенитной пушкой и в боях против сухопутных войск практически не использовавшихся.

12-я танковая дивизия СС — 12 T-IV, 9 «пантер», 14 «Ягдпанцер-IV», 13 штурмовых орудий, 2 зенитных самоходных орудия «Флак-Панцер-IV».

2-я танковая дивизия СС — 24 Т-IV, 6 «пантер», 9 «Ягдпанцер- IV», 23 штурмовых орудия, 8 зенитных самоходных орудий «Флак-Панцер-IV».

9-я танковая дивизия СС — 19 T-IV, 24 «пантеры», 10 «Ягдпанцер-IV», 16 штурмовых орудий, 5 зенитных самоходных орудий «Флак-Панцер-IV».

23-я танковая дивизия — 15 T-IV, 14 «пантер», 11 «Ягдпанцер- IV», 11 штурмовых орудий (41 танк и 22 штурмовых орудия в ремонте).

44 рейхсгренадерская дивизия — 3 «Ягдпанцер-IV» (5 штурмовых орудий в ремонте).

1-я танковая дивизия — 5 T-IV, 23 «пантеры».

3-я танковая дивизия — 12 T-IV, 22 «пантеры», 13 «Ягдпанцер-IV», 26 штурмовых орудий.

5-я танковая дивизия СС — 3 Т-IV, 9 «пантер», 6 «Ягдпанцер- IV» (39 танков и 49 штурмовых орудий в ремонте).

3-я танковая дивизия СС — 5 T-IV, 16 «пантер», 6 «тигров», 12 штурмовых орудий (58 танков и 10 штурмовых орудий в ремонте).

509-й танковый батальон — 35 «королевских тигров» и 8 зенитных самоходных орудий «Флак-Панцер-IV».

501-й танковый батальон — 31 «королевский тигр» (23 «королевских тигра» в ремонте).

560-й танковый батальон — 6 «тигров» и 6 «Ягдпанцер-IV» (10 «тигров» в ремонте).

1-й батальон 32-го танкового полка — 32 «пантеры».

Танковый батальон «Фельдхернхалле» — 26 «тигров» и 7 зенитных самоходных орудий «Флак-Панцер-IV».

2-я венгерская бронетанковая дивизия — 12 танков «Ту- ран», 10 штурмовых орудий.

6-я танковая дивизия — 22 T-IV, 68 «пантер», 12 «Ягдпанцер-IV».

Всего — 494 танка, 276 штурмовых орудий и 41 зенитное самоходное орудие.

16 марта советские войска перешли в наступление, начав Венскую наступательную операцию. В полосе 3-го Украинского фронта главный удар был нанесен соединениями 9-й гвардейской и 6-й гвардейской танковой армий по позициям 3-й танковой дивизии СС «Мертвая голова» и по ее стыку со 2-й венгерской танковой дивизией. Немецкая оборона была прорвана, контакт между этими двумя дивизиями был потерян. Советские передовые отряды зашли в тыл 3-й танковой дивизии СС «Мертвая голова» и располагавшейся юго-восточнее 5-й танковой дивизии СС «Викинг», нависнув над всей немецкой группировкой 6-й танковой армии СС.

Передовые отряды 46-й армии завязали бои вечером 16 марта, т. е. одновременно с наступлением войск 3-го Украинского фронта. Утром 17-го марта была прорвана главная полоса обороны. Наибольший успех обозначился в полосе 68-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Н.Н. Шкодуновича. На этом участке с утра 19-го был введен в прорыв 2-й гвардейский механизированный корпус.

18 марта войска 46-й армии форсировали реку Алтал, а к исходу 19 марта прорвали две полосы обороны противника по фронту на 16 и в глубину на 30 км. Вскоре прорыв был расширен до 40 км. Были разгромлены основные силы 1-й венгерской кавалерийской дивизии и часть сил 96-й пехотной дивизии.

Очевидно, что 6-ю гвардейскую танковую армию целесообразно было вводить в полосе наступления 46-й гвардейской армии 2-го Украинского фронта. Там значительную часть обороняющихся составляли малобоеспособные венгерские дивизии и почти не было германских танковых соединений.

А в полосе наступления 9-й гвардейской армии, переданной 3-му Украинскому фронту, где 19 марта была введена в бой 6-я гвардейская танковая армия, немецкая оборона еще не была прорвана и танкисты понесли большие потери, не сумев развить высокий темп наступления. Медленное же наступление 9-й гвардейской армии во многом объяснялось тем, что все ее дивизии первый раз пошли в бой. Конечно, в составе армии был какой-то процент бойцов и командиров, имевших боевой опыт, но командиры никогда еще не руководили своими частями и подразделениями в бою, что негативно сказывалось и на взаимодействии, и на сколоченности подразделений. 3-я и 5-я танковые дивизии СС оказались под угрозой окружения. Для ликвидации советского прорыва и предотвращения окружения соединений 4-го танкового корпуса СС и всей балатонской группировки группы армий «Юг» был направлен 1-й танковый корпус СС.

21 марта после ожесточенных боев части 5-й танковой дивизии СС «Викинг» сдали Секешфехервар.

22 марта войска 3-го Украинского фронта почти закончили окружение соединений 4-го танкового корпуса СС (3-й тд СС «Мертвая голова» и 5-й тд СС «Викинг») и 6-й танковой армии СС. Было лишь 3 километра между передовыми отрядами советской 6-й гвардейской танковой армии и озером Балатон, где оставался путь отхода для немецких войск. Чтобы удержать открытым у Берхиды севернее Балатона небольшой коридор для выхода окруженных дивизий, туда была направлена 9-я танковая дивизия СС «Гогенштауфен». Понеся большие потери, она продержалась до 23 марта, чем обеспечила выход из окружения главных сил 6-й танковой армии СС и 4-го танкового корпуса СС.

Замысел Ставки заключался в том, чтобы с помощью танкистов Кравченко окружить 6-ю танковую армию СС. Однако сделать это не удалось, армия Дитриха отступила на запад через узкий коридор в 2,5–3 км в районе Фюзфо, а советские танкисты понесли большие потери и уже 2 апреля 6-ю гвардейскую танковую армию пришлось вывести из боя для пополнения. Только 20 марта 1-й танковый корпус СС заявил об уничтожении 66 советских танков. Общие же советские безвозвратные потери бронетехники в Венской операции, по официальным данным, составили 603 танка и САУ. Между тем если бы 6-я гвардейская танковая армия была введена в бой в полосе наступления 46-й армии, как это первоначально планировалось, то советские войска на этом направлении, имея втрое больше танков и САУ, продвигались бы еще быстрее и достигли еще больших успехов, наступая уже прямо на Вену. Тем более, что танковая армия была бы введена в сражение уже после прорыва обороны противника. В этом случае 6-й танковой армии СС пришлось бы спешно отступать, бросив из-за отсутствия горючего большую часть бронетехники. Вероятно, тогда и потери 6-й гвардейской танковой армии и других армий 3-го Украинского фронта были бы меньше, и Вену бы удалось взять на несколько дней раньше.

Части 6-й танковой армии СС отступали в направлении Северного Бургенланда, а затем Вены, преследуемые тремя гвардейскими армиями (6-й танковой, 4-й и 9-й), в то время как 6-я полевая армия отходила в направлении Южного Бургенланда и Штирии, преследуемая 26-й и 27-й армиями.

Тем временем 46-я армия с 2-м гвардейским механизированным и 23-м танковым корпусами, быстро продвигаясь вдоль южного берега Дуная, 28 марта овладели венгерским Комаромом, тогда как словацкий Комарно на противоположном берегу Дуная оставался у немцев. Малиновский приказал командующему 46-й армией генерал-лейтенанту А.В. Петрушевскому повернуть 23-й стрелковый корпус на север и форсировать Дунай западнее Комарно, где также высадился десант с кораблей Дунайской флотилии. Во взаимодействии с 25-м гвардейским стрелковым корпусом 7-й гвардейской армии они должны были наступать на Братиславу, которую и освободили 4 апреля.

В 12.30 2 апреля 1945 года Малиновский отправил Сталину внеочередное боевое донесение: «Доношу, войска фронта, развивая наступление на Венском направлении южнее р. Дунай — сегодня, 2 апреля 1945 г., штурмом овладели крупным узлом дорог, сильным опорным пунктом противника, важным центром авиационной и танковой промышленности городом Мадьяровар и вступили на территорию Австрии.

В боях захвачено 130 танков и более 4 000 пленных».

13 апреля такое же донесение последовало по поводу взятия города Годонин, одного из райцентров Моравии на подступах к Брно. В тот же день была освобождена Вена, в штурме которой наряду с войсками 3-го Украинского фронта также участвовала 46-я армия 2-го Украинского фронта. А 26 апреля в 17.40 Малиновский донес об овладении Брно, «центром крупнейшего военно-промышленного района», «мощным узлом обороны», «крупным узлом путей сообщения».

В этот же день Малиновский вместе с Толбухиным были награждены высшим полководческим орденом «Победа». Этой награды они были удостоены за освобождение территории Венгрии и Австрии, причем Родион Яковлевич получил орден за № 8, а Федор Иванович — за № 9. И здесь Сталин постарался подчеркнуть старшинство Малиновского.

А потом был поход на Прагу, в освобождении которой войска Малиновского участвовали вместе с войсками 1-го и 4-го Украинских фронтов. Главной задачей операции было не допустить ухода группы армий «Центр» к американцам. И эта задача была в основном выполнена.

11 мая 1945 года в 23.15 последовало последнее боевое донесение 2-го Украинского фронта. Там, в частности, говорилось:

«Войска фронта 11.5.45 года продолжали преследование противника, к исходу дня продвинулись до 50 км, заняли города Ледеч, Нетворжице, Невеклов, Быстржице, Седельчаны, Вотице, Янков, Седлец, Вышибилунец, Петровице, Боротин, Леденице, Ньем, Бенешов и на фронте Писек, Ческе Будеевице, Перг частями 9 гв. и 46 армий встретились с союзными нам американскими войсками.

По предварительным данным, 9, 10 и 11.5 захвачено 135.000 пленных, принадлежащих 13, 6, 15, 16, 19 тд, тд «Великая Германия», 46, 48, 75, 78, 96, 211, 320, 253, 154, 371, 70, 76, 357, 711 пд, 97, 8 лпд, 3, 101 гсд и различным отдельным батальонам и дивизионам. В числе пленных шесть генералов — командир 72 ак генерал-лейтенант Вернер Шмидт, командир 6 тд генерал-майор Ванденфельс, командир 76 пд генерал-майор Рернер, командир 320 пд генерал-майор Гилиан, командир аэродромного района генерал-майор Нихус, начальник штаба 440 строительного участка генерал-майор Готшильк.

По неполным данным, за 9, 10 и 11.5 захвачены трофеи: танков и СУ — 291, орудий разных калибров — 668, бронетранспортеров — 269, автомашин — 9000, самолетов — 10, лошадей — 2000, радиостанций — 12. Подсчет трофеев продолжается».

Дочь Малиновского Наталья вспоминала:

«В пятидесятилетие Победы я спросила маму: “А что было тогда 9 мая — в сорок пятом?” И услышала: “Праздник. Из Модры мы с папой поехали в Вену. Были в Венском лесу, в зоопарке. Там всех зверей сохранили!” Так я узнала, что любимая моя фотография — та, где они, кажется, безоглядно счастливы, сделана в венском зоопарке. Как много было уже позади! У мамы — блокадная зима 41-го, эвакуация в Грозный, фронт, окружение… и встреча с папой — в 1943-ем он вручал ей орден Красной Звезды. На этом снимке она еще не знает, что для них война не кончилась, что дорога к мирной жизни лежит через Хинган».

А в более подробных мемуарах «Память-снег» Наталья Родионовна добавила:

«…в прошлом году, разбирая архив, я нашла листок из блокнота с папиной статьей для фронтовой газеты. Он писал о том, как мучительно отступать, как стыдно, уходя, глядеть в глаза людям, которые остаются, — и не только людям: “Как-то особенно больно было оставлять Асканию Нову, чудный южный заповедник. Нестерпимо горько оттого, что война пришла и сюда. Животные смотрели на нас с той же укоризной, что и люди. Хотелось опустить глаза”…

Хорошо помню мамин рассказ о Параде Победы в 45-м. Разгрузились эшелоны, Военный совет фронта и сотрудников секретариата разместили в гостинице “Москва”. Полным ходом шла подготовка к параду, но — по всему чувствовалось — и к чему-то еще. Слишком озабочен был папа, слишком поздно возвращался, и не с репетиций парада, а из Генштаба, слишком уж был молчалив и погружен во что-то свое. Но вот прошел парад, все вымокли до нитки под проливным дождем, который не омрачил торжества — то был плач по всем убиенным, замученным, пропавшим без вести…

После парада — прием в Кремле, вечером — салют, а после, уже в гостиничном номере была сделана фотография, которая сейчас висит у меня на стене, рядом с той, что снята 9 мая в 45-м году в Вене. Когда Вайль сложил аппараты и ушел, еще долго сидели все вместе — папа, его офицеры для особых поручений, мама — вспоминали, шутили, молчали. И вдруг мама услыхала, как Тевченков мурлыкает себе под нос:

Вейся, вейся, чубчик кучерявый! Развевайся, чубчик, на ветру!

А заметив, что она прислушивается, подмигнул и запел громче:

Мама, я Сибири не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля!

И мама поняла, что война для них не кончилась, что им снова ехать на фронт, который вскоре получил название — Забайкальский».

Интересно проследить, как чествовали маршалов на приеме в Кремле 24 мая 1945 года, посвященном командующим фронтами. Тосты произносил Молотов. За маршалов пили в таком порядке: Жуков, Конев, Рокоссовский, Говоров, Малиновский, Толбухин, Василевский (за последнего вместе с генералом армии Баграмяном — поскольку их войска сражались за Восточную Пруссию). Затем следовали тосты за Мерецкова (на приеме отсутствовал, так как был уже на Дальнем Востоке), генерала армии Еременко, за Ворошилова, Буденного и Тимошенко, но за последних трех — как за героев Гражданской войны. Хотя Молотов припомнил и их «новые достижения», и в стенограмме было отмечено, что присутствующие чествовали Ворошилова, Буденного и Тимошенко «особенно сердечно». Тост за Малиновского звучал так: «Я подымаю тост за командующего 2-м Украинским фронтом маршала Малиновского. Маршал Малиновский прошел с боями по нашему Югу, докончил освобождение многострадального Ростова и освободил столицу Венгрии — Будапешт. Я подымаю бокал за маршала Малиновского, освободившего Будапешт от немецких захватчиков! (присутствующие стоя чествуют маршала Малиновского)».

Для сравнения тост за его соседа-соперника Толбухина звучал следующим образом: «Я подымаю тост за командующего 3-м Украинским фронтом маршала Толбухина. Маршал Толбухин со своими войсками дальше всех прошел по Югу, освободив Болгарию и ее столицу Софию. Войска маршала Толбухина взяли город Вену и являются теперь господами положения в Австрии. За здоровье маршала Толбухина! (присутствующие стоя чествуют маршала Толбухина)».

Бросается в глаза, что порядок, в котором произносились тосты за маршалов, не вполне отражал их реальную иерархию. Скорее иерархический принцип своеобразно сочетался с географическим. Сначала пили за тех маршалов, чьи войска участвовали в Берлинской операции и закончили войну на территории советской оккупационной зоны в Германии. Первым был упомянут Жуков, как бывший заместитель Верховного главнокомандующего и единственный из маршалов — трижды Герой Советского Союза. Это отражало его первенствующее положение на тот момент в военной иерархии. Упоминание вторым Конева было вызвано тем, что его армии вместе с армиями Жукова непосредственно брали Берлин. Конев предназначался на пост командующего советскими войсками в Австрии, а Рокоссовский — в Польше. Но, вероятно, пост командующего войсками в Польше в глазах Сталина был более значим, поскольку и группировка войск была больше, чем в Австрии. Тут играла роль как польская национальность Рокоссовского, так и то, что в реальной военной иерархии Сталин его ставил выше Конева. Хотя, в то же время, маршальское звание Конев получил раньше Рокоссовского — 20 февраля 1944 года, тогда как Константин Константинович — только 29 июня того же года. И Конева и Рокоссовского отличало также то, что тогда они были единственными из маршалов дважды Героями Советского Союза. Далее шел маршал Говоров, чьи войска сражались в Курляндии. Никак нельзя сказать, что Сталин ставил его в иерархии сразу за Рокоссовским и Коневым. Хотя маршальское звание он получил даже на несколько дней раньше Рокоссовского — 18 июня 1944 года. Однако здесь гораздо более значимым было то, что Рокоссовский был дважды Героем Советского Союза, тогда как Говоров имел лишь одну Золотую Звезду. Да и орден Победы он получил лишь через неделю после приема, 31 мая 1945 года. И послевоенная карьера Леонида Александровича не слишком впечатляет. Он был назначен командующим далеко не самого сильного Ленинградского военного округа, а уже в апреле 1946 года был переведен на почетный, но малозначительный пост главного инспектора Сухопутных войск. В 1947 году он стал Главным инспектором Вооруженных сил, а в 1948 году по совместительству — командующим ПВО страны. Последняя должность была хотя и важной, но далеко не самой значительной в системе управления войсками. Неслучайно перед войной на нее был назначен попавший в опалу Г.М. Штерн. Не исключено, что Сталин так до конца и не доверял Говорову, помня о его службе у Колчака, и после войны не давал под его командование значительные силы Сухопутных войск. Зато доверил ему сомнительную честь (простите за невольный каламбур) возглавить в январе 1948 года «суд чести», вынесший обвинительный приговор адмиралам Н.Г. Кузнецову, Л.М. Галлеру, В.А. Алафузову, Г.А. Степанову, реабилитированным после смерти Сталина (Галлер, к несчастью, посмертно).

Вслед за Говоровым шли Малиновский и Толбухин. От других маршалов они отличались тем, что не были Героями Советского Союза, хотя и имели ордена Победы. Впрочем, Малиновскому, в отличие от Толбухина, Золотую Звезду предстояло получить в самое ближайшее время — за войну с Японией. При этом Малиновский в глазах Сталина стоял явно выше Толбухина, что подчеркивалось, в частности, тем, что маршальское звание Родион Яковлевич получил на два дня раньше Федора Ивановича. Да и в тостах заслуг Малиновского было перечислено больше, чем Толбухина. Присутствующие прекрасно знали, что никакой войны с Болгарией не было, и Софию, где к моменту прихода советских войск уже было коммунистическое правительство, Толбухин никак не мог освободить. Да и Вену его войска на самом деле брали вместе с войсками Малиновского, но Молотов не стал упоминать, что Малиновский еще и Вену брал, чтобы не слишком возвышать его над Толбухиным. Толбухин после войны возглавил Южную группу войск на территории Румынии и Болгарии, одновременно являясь председателем Союзной контрольной комиссии в Болгарии, а с января 1947 года — Закавказский военный округ. Учитывая напряженные отношения с Турцией, к которой после войны СССР предъявил территориальные претензии, этот округ был далеко не последним по значимости. В данном случае Сталин, очевидно, учел, что Толбухин до войны и в ее начале возглавлял штаб Закавказского военного округа.

Следом шел тост за Мерецкова. Он, в отличие от двух предыдущих маршалов, был Героем Советского Союза, хотя звание маршала получил позже — только 26 октября 1944 года. К тому же у Мерецкова, как и у Говорова, еще не было ордена Победы — он как раз отправился на Дальний Восток его зарабатывать. В конце Великой Отечественной войны Кирилл Афанасьевич командовал второстепенным Карельским фронтом и в иерархии маршалов явно занимал одно из последних мест. Похоже, Сталин не вполне ему доверял, хотя и освободил после кратковременного ареста в июне 41-го. После Советско-японской войны Мерецков был назначен командовать Приморским военным округом, по количеству войск значительно уступавшим Забайкальско- Амурскому, которым стал руководить Малиновский. Правда, был в карьере Мерецкова неожиданный взлет, когда в июле 1947 года он возглавил важнейший во всех отношениях Московский военный округ. Сталин как будто восстановил к нему полное доверие. По всей видимости, Мерецкова ему порекомендовал на этот пост Тимошенко, чья дочь Екатерина как раз в 1946 году вышла замуж за сына Сталина Василия. Вероятно, Семен Константинович вспомнил старого соратника, с которым вместе прорывал линию Маннергейма. Потом Мерецков был начальником Генштаба в бытность Тимошенко наркомом обороны. Однако уже в июне 1949 года Мерецкова отправили командовать заштатным Беломорским военным округом, что для маршала было даже как-то не по чину. Возможно, Кирилл Афанасьевич чем-то провинился, или у Сталина, ставшего в последние годы жизни особенно мнительным, возобладали старые подозрения. Кроме того, Мерецков мог поссориться с сыном Сталина Василием, который с 1947 года руководил ВВС Московского военного округа, и тот пожаловался отцу, сообщив о недочетах в работе Мерецкова. А могло быть и наоборот: не исключено, что Сталина насторожила дружба сына с Мерецковым. За успехи в службе и успешное проведение воздушного парада 1 мая 1948 года Мерецков представил Василия Сталина к награждению орденом Ленина, но, очевидно, по требованию отца, награду снизили до ордена Красного Знамени, которым он и был награжден 22 июня 1948 года. Кстати, на суде Василий Сталин, обвиненный в злоупотреблении служебным положением и хищениях, признался: «Мерецков подарил мне двух медвежат».

После Мерецкова пили за маршалов — героев Гражданской войны, получивших маршальские звания еще до начала Великой Отечественной. Из них по окончании войны активную службу в армии продолжал один только Тимошенко. Ворошилов, будучи членом Президиума ЦК, занимался теперь только политической деятельностью. В 1945–1947 годах он был председателем Союзной контрольной комиссии в Венгрии, а с 1946 года — заместителем председателя Совета министров. Надо отметить, что в последние годы жизни Сталина Климент Ефремович впал в немилость. Буденный еще в 43-м году превратился во многом в декоративную фигуру, став главнокомандующим кавалерией, а в 1947 году — заместителем министра сельского хозяйства по коневодству. Неслучайно Ворошилов и Буденный оставались единственными из Маршалов Советского Союза в мае 1945 года, кто так и не был удостоен ордена Победы. Собственно, это было справедливо. Ведь ни одной успешной стратегической операции, как того требует статус ордена, Климент Ефремович и Семен Михайлович в Великую Отечественную так и не провели.

Тимошенко же, благодаря тому, что его дочь Екатерина стала женой сына вождя, остался в фаворе у Сталина, хотя больших должностей не занимал. После войны Семен Константинович командовал войсками Белорусского (Барановичского), Южно- Уральского и снова Белорусского военных округов. В военной иерархии данные округа были не самыми значимыми, но благодаря близости к Сталину влияние Тимошенко явно сказывалось, и в иерархии маршалов он входил в первую пятерку.

Последним из маршалов пили за Василевского. Но по своему значению в маршальской иерархии Сталина он по праву занимал одно из первых мест. Александр Михайлович на тот момент имел только одну Золотую Звезду Героя, но вторая была не за горами. Еще осенью 1944 года Сталин предрешил вопрос о его назначении главнокомандующим войсками на Дальнем Востоке в будущей войне с Японией. За победу в этой войне Василевский стал дважды Героем и сравнялся по этому показателю с Коневым и Рокоссовским. И хотя он уступал Жукову одну Золотую Звезду, в иерархии делил с ним первое — второе место. Только эти два маршала имели по два ордена Победы. А очень скоро Василевский занял безусловное первое место, в марте 1946 года вновь возглавив Генштаб, а в 1949–1953 годах являясь военным министром.

Итак, маршальскую иерахию в 1945 году можно выстроить следующим образом:

1-2. Жуков, Василевский.

3. Рокоссовский.

4. Конев.

5. Тимошенко.

6. Малиновский.

7. Толбухин.

8. Говоров.

9. Мерецков.

Малиновский, таким образом, занял серединное положение — не в первом ряду маршалов, но и не в последнем. Это позволяло при благоприятных обстоятельствах рассчитывать на дальнейший карьерный рост. И успех в войне с Японией этому немало способствовал.

В какой-то мере военные заслуги маршалов зависели от того, какими фронтами они командовали. На Восточном фронте наиболее успешно сражались те германские группы армий, которые примыкали к Балтийскому морю. Здесь немцы ни разу не попали в «котел» и ни разу не были уничтожены сколько- нибудь значительные по численности германские группировки. В пользу немцев работало два фактора. На северном фланге Советско-германского фронта действовали почти исключительно германские войска, а еще севернее часть сил Красной армии связывали финские войска, по боеспособности почти не уступавшие вермахту. Но что еще важнее, германский флот господствовал на Балтике и в случае необходимости эвакуировал прижатые к морю германские войска или вполне успешно снабжал их до самого конца войны. Советские же потери убитыми здесь были исключительно велики. Неудивительно, что маршалы, командовавшие советскими войсками на северном фланге, оказались в конце иерархической шкалы.

Германские группы армий, действовавшие в центре Восточного фронта, имели то преимущество, что состояли почти исключительно из германских соединений. Но был и минус — их могли взять в тиски с обоих флангов в случае неудач других групп армий на севере и на юге. Самая катастрофическая ситуация сложилась для группы армий «Центр» в Белоруссии летом 1944 года, когда она оказалась глубоко обойденной с юга.

Южные германские группы армий, действовавшие на крайнем юге, как правило, упирались своим правым флангом в Азовское или Черное море. Это несколько облегчало их задачу, поскольку, несмотря на формальное господство на Черном море, позволяло проводить морскую эвакуацию группировок, попавших в критическое положение (советский флот держался пассивно). Но негативным фактором для немцев было наличие на южном крыле Советско-германского фронта большого числа румынских, венгерских и итальянских соединений, значительно уступавших по боеспособности вермахту. Катастрофа под Сталинградом наступила, когда 6-я армия далеко углубилась в Евразийский континент, оставив открытыми фланги, защищаемые лишь союзными войсками. Катастрофа же в Румынии в августе 1944 года случилась, в том числе, из-за невозможности эвакуировать войска морем. Во-первых, эвакуацию нельзя было произвести без румынского флота, а Румыния перешла на сторону антигитлеровской коалиции. Главное же, эвакуироваться было некуда, поскольку в бассейне Черного моря не осталось оккупированных Германией или союзных ей стран.

На центральном и южном участках Советско-германского фронта Красной армией было проведено несколько успешных операций по окружению крупных вражеских группировок. Поэтому маршалы Сталина, командовавшие здесь фронтами, оказались выше по иерархической шкале, чем маршалы северного фланга фронта.

Заканчивая рассказ о Великой Отечественной войне, скажу два слова о стиле руководства Малиновского. Вот что вспоминает дочь Родиона Яковлевича:

«К крику и мату отец никогда не прибегал — об этом говорят буквально все знавшие его и на фронте, и в послевоенные годы. Все сходятся на том, что контраст между приказным, подчеркнуто военным стилем Жукова и папиным — всегда на “вы”, по имени-отчеству, не повышая голоса (что не исключало, конечно, требовательности) — был разителен и не всем пришелся по душе. Папину манеру обращения иные называли “штатской”. Я бы скорректировала — скорее просто интеллигентной.

Но это не просто следствие самовоспитания. Отец слишком хорошо знал, каково быть солдатом, да еще на войне, и никогда этого не забывал.

Однажды В.С. Голубович, военный историк, сказал мне — мимоходом и совершенно спокойно:

— Известно, что Родион Яковлевич никогда не бил солдат.

Он продолжал, а я застряла на сказанном. Если про человека говорят, что он ходит на двух ногах, значит, это не повсеместная норма? Значит, другие, и не единицы, ходят на четырех?

— Вы хотите сказать — другие били?!

— А как же! NN для этого даже специально палку носил. Это всякий, кто воевал там-то (последовало точное указание, где), знает [согласно свидетельству главного маршала авиации А.Е. Голованова, маршалом, использовавшим палку для битья, был И.С. Конев].

Помню, как однажды молодой лейтенант, служивший без году неделя (естественно, в Алабино), зайдя к моей маме с поручением от своей, повествовал у нас за обедом о том, как он “школит своих солдат”. И когда он в пятнадцатый раз повторил: “Солдата надо нацелить…” — папа перебил:

— Солдата жалеть надо! Пока ты в нем человека не увидишь, он в тебе командира не признает».

Тут надо оговориться. Подчиненных вовсю били советские генералы и маршалы. По свидетельству Хрущева, Сталин это дело только поощрял и даже порой требовал от своих полководцев тому или иному генералу набить морду. Из Маршалов Советского Союза, как кажется, только двое никогда не были замечены в рукоприкладстве. Это — Рокоссовский и Малиновский. Другие — били. Но били главным образом генералов и старших офицеров. Даже лейтенанта или капитана для большинства маршалов оказывалось проще расстрелять, чем поколотить. Ну а до того, чтобы бить морду рядовым красноармейцам, по свидетельству того же Хрущева, снисходил один только маршал Буденный, по старой памяти о дореволюционных временах, когда был старшим унтер-офицером. Прочие в битье подчиненных не проявляли такую демократичность. И в этом отношении Родион Яковлевич и Константин Константинович, к тому же никогда не употреблявшие матерный стиль управления, среди советских генералов и маршалов явно были белыми воронами. Зато их искренне уважали и любили подчиненные, от солдат до генералов. Ведь и Малиновский, и Рокоссовский не только сами никого не били, но и следили за тем, чтобы этого не делали подчиненные им генералы и офицеры.

Война с Японией

По дороге на войну с Японией Малиновский встретился с семьей. Сын Роберт вспоминал: «…следующая наша встреча состоялась только через год, после победы, когда отца перекинули в Читу. Я помню, он ехал эшелоном через Иркутск, где мы жили, и велел нам ехать с ним. У него был отдельный спецвагон с купе и большим залом для совещаний».

На Дальний Восток маршал Малиновский ехал в погонах генерал-полковника и под вымышленной фамилией Морозов.

18 июня 1945 года Малиновский представил «Верховному Главнокомандующему тов. Сталину» с грифом «Совершенно Секретно. Особой важности. Экземпляр единственный» план действий Забайкальского фронта в войне с Японией:

«Докладываю группировку сил для предстоящей операции войск Забайкальского фронта.

I. Оценка сил противника (см. карты о противнике №№ 1 и 2).

На территории Маньчжурии и Кореи в данное время японцы имеют до 17 пд и 2 тд (до 900 танков), до 400 самолетов.

Раньше японцы имели здесь до 1000 самолетов; нужно полагать, что это количество самолетов, с началом операции будет подброшено.

Из 17 пд, японцы располагают 8–9 пд против Дальнего Востока, 3 пд в Корее, 2–3 пд и 1–2 тд в Центральных районах Маньчжурии (Харбин, Мукден) и 2 пд против Забайкальского фронта. Кроме этих двух дивизий (119 пд и дивизия неустановленного номера), японцы имеют три укрепленных района: Маньчжуро-Чжалайнорский УР, который занят частями 8 погрангарнизона до 1000–1200 человек и один Хинганский кавполк; далее в глубине Хайларский укрепрайон, — который также занят частями 8-го погрангарнизона, там же расположен и Штаб 8-го погрангарнизона и штаб 6-ой японской армии; Халун-Аршанский УР занят одним усиленным пехотным полком (90 пех. полк).

Кроме этого необходимо учесть на Калганском направлении, против МНР, конницу Внутренней Монголии (Де Ванна) до 12.000 человек, усиленную одной японской пехотной дивизией и одной японской пехотной бригадой.

Также нужно учесть до 180 тысяч войск Маньчжоу-Го, из которых до 60 тысяч против Забайкальского фронта.

Вывод: 1. Всего против Забайкальского фронта японцы могут выставить в первый период до 10 пехотных дивизий, одну танковую дивизию в составе 350 танков, до 1000 самолетов, войска Маньчжоу-Го и Внутренней Монголии — равные по силе 6–7 японским дивизиям.

2. Учитывая исключительную важность оперативного направления действий Забайкальского фронта, японцы предпримут все зависящее от них, чтобы усилить это направление, следовательно, нужно считать, что они подбросят сюда силы из Северного Китая — равные 7–8 пехотным дивизиям. Всего, таким образом, в первые полтора-два месяца войны Забайкальский фронт могут встретить до 17–18 японских дивизий, 6–7 дивизий Маньчжоу-Го и Внутренней Монголии, 2 танковых дивизии — до 800–900 танков.

II. Силы Забайкальского фронта к 1-му августа 1945 года.

Стрелковых дивизий — 28.

Моторизованных дивизий — 2.

Танковых корпусов — 1.

Механизированных корпусов — 2.

Танковых дивизий (старой организации) — 2.

Танковых бригад — 4.

Мотострелковых бригад — 1.

Механизированных бригад — 1.

Отдельных танковых батальонов — 4.

Кавалерийских дивизий — 1.

Артиллерийских дивизий — 2.

Артиллерийских истреб. бригад — 5.

Зенитных дивизий РГК — 3.

Зенитных артдивизионов — 4.

Минометных бригад М-31 — 2.

Минометных полков М-13 — 8.

Штурмовых инженерно-саперных бригад — 3.

Мосто-инж. бригад — 1.

Сведенные в четыре Армии: 17, 36, 39 и 53 Армии, 6 гв. Танковая армия и 12 Воздушная армия в составе двух истребительных, двух штурмовых и двух бомбардировочных авиационных дивизий.

Вывод: Этих сил Забайкальского фронта будет достаточно для преодоления сопротивления и при благоприятных условиях уничтожить 18–25 дивизий японцев, рассчитывая главным образом на наше превосходство в танках и артиллерии, т. к. стрелковых войск еле хватит, учитывая, что японская дивизия имеет в своем составе в среднем 13–15 тысяч.

III. Оценка оперативных направлений.

1. — Направление по оси Китайско-Восточной железной дороги: Хайлар, Бухэду, Цицикар, Харбин — по своей емкости допускает действия одной армии и характеризуется трудными условиями преодоления горно-лесистого хребта Большой Хинган с высотами до 1500 метров и водной преграды р. Нонни и пограничной реки Аргунь, Это направление запирается Маньчжуро-Чжалайнорским и Хайларским укрепленными районами.

2. — Направление Солунь, Таоань, Сыпингай характеризуется более выгодными условиями преодоления хребта Большой Хинган; он здесь менее дикий, очищается от лесов и ниже — высоты 1000–1200 метров.

Хребет проходит ближе к границе МНР с Маньчжурией; более развита сеть грунтовых дорог, что допускает действие крупными массами войск — в две и более армии.

3. — Направления: а) Югодзир-хид, Линьси, Чифын; б) Алан Сумэ, оз. Арчаган-нур, Долоннор, Ченде; в) Дзамын Уде, Хуадэ, Калган — позволяют действие усиленного стрелкового корпуса на каждом из них или равной силы подвижным соединениям; допускают маневр по степям между собой и поэтому могут рассматриваться как одно широкое оперативное направление общего направления на Бейпин, Чэнде, Калган — недостаток его: большая оторванность от железной дороги.

Вывод: — Наиболее выгодным оперативным направлением является направление на Солунь, Таоань, Сыпингай, с прилегающей к нему с юга полосой шириной до 200 км.

IV. Группировка сил, оперативное построение и сроки операции.

Исходя из задачи войск Забайкальского фронта, — совместно с войсками Приморского и Дальневосточного фронтов овладеть Маньчжурией с Ляодунским полуостровом. Достижение этой цели делится на две операции:

Первая — овладеть Центральной Маньчжурией: Цицикар, Кайлу, Сыпингай, Гирин, Харбин и вторая операция — завершение выхода на границы Маньчжурии с Северным Китаем и овладение полуостровом Ляодун.

На первую операцию необходимо иметь следующее оперативное построение войск Забайкальского фронта:

36 армия в составе двух стрелковых корпусов, — всего семь сд, одной кд, двух УРов, одной танковой бригады, двух отд. танковых батальонов, четырех полков артиллерии РГК, 1 иптапа, 2 минполков, 1 полка PC М-13.

— Главный удар наносит севернее Чжаланур в общем направлении на Хайлар, частью сил — одной-двумя сд от Цаган наносит удар на юг на соединение с войсками, которые будут действовать из района Хамар Добба на север для ликвидации выступа западнее и южнее озера Далайнор.

— Вспомогательный удар — одной сд и одной кд из района Светлый Ключ на Хайлар.

Ближайшая задача армии — на 15 день с начала наступления овладеть районом Хайлар. Дальнейшая — к концу месяца с начала операции овладеть районом Букэду, Чжвланьтунь, Юйся. Общая глубина операции 500 километров.

39 армия (Людников) в составе 3 ск — девять сд, армейских средств усиления, одной арт. дивизии прорыва; 2 [исправлено на цифру из слова «две»] танковых бригад, 4 [исправлено из «четыре»] артполков РГК, 2 [исправлено из «две»], гв. мин. бригад М-31, 3 полков PC М-13, 1 истребительной артбригады, 1 штурмовой инженерно-саперной бригады.

Главный удар наносит правым своим флангом в общем направлении Дзуркин-харул, Хахсу-нела, Ванемяо; ближайшая задача — к 12–15 дню с начала наступления овладеть районом Солунь, в дальнейшем — к концу месяца с начала операции овладеть районом Тао-нань, Далай, Цзинсин.

— Вспомогательный удар силами одной-двух сд нанести из района Хамар Добба на север в направлении Ганьчжур, Соловьев — для соединения с частями 36А, наступающими из района Цаган, и ликвидации совместно с ними выступа западнее и южнее оз. Далайнор.

Общая глубина операции до 500 км.

53 Армия (Манагаров) в составе трех ск, — девять сд, армейских средств усиления, одной артдивизии прорыва, одной танковой дивизии, двух артполков РГК, 2-х полков PC М-13, 2-х истребительных арт. бригад, 1 [исправлено из «одна»] инженерно-саперной бригады.

— Главный удар наносит своим левым флангом в общем направлении Ст. Кн. Цзун Уцзумчин, Лубей. Правым флангом — удар одним корпусом нанесет в направлении Ургун-тала, Ст. Кн. Барун Уцзумчинван, Ст. Кн. Арухорчин.

Ближайшая задача армии к 15 дню с начала наступления овладеть районом Ара Хундулун (сев.), Ст. Кн. Арухорчин, перевалив хребет Большой Хинган.

Дальнейшая задача к концу месяца с начала операции — овладеть районом Тунляо, Кайтун, Чжаньюй.

Общая глубина операции — 500 км.

17 Армия в составе трех сд, одной танковой бригады, одной иптабр, двух полков РГК, одного иптапа, одного мин. полка, 2-х [исправлено из «два»] отд. танковых батальонов, одного полка PC М-13.

— Наносит удар в общем направлении Югодзирь-хид, Ст. Кн. Барун Хунши, Линьси, Добаньшан.

Ближайшая задача — к 15 дню с начала операции — овладеть районом Линдун, Добаньшан; в дальнейшем, к концу месяца с начала операции, овладеть районом Кайлу, Чифын.

Общая глубина операции — 550–600 км.

Группа МНРА — в составе четырех кд, бронебригады, танкового полка, артполка, 1 [исправлено из «одна»] усиленной мотострелковой бригады КА, одной мехбригады КА. — Объединяется управлением 85 стр. корпуса.

Обеспечивает правый фланг фронта и действует в направлении Панцзян, Хуадэ, Калган с задачей выдвинуться в район Панцзян, Хуадэ.

Сильным отрядом действовать на Канбао, Калган и при благоприятных условиях захватить Калган.

6 гв. танковая Армия (Кравченко) — два механизированных и один танковый корпус с армейскими средствами, двумя самоходными арт. бригадами, одной мотопех. бригадой, сосредотачивается в районе Матат Сомон для действий за ударной группой войск фронта в общем направлении Ст. Кн. Цзун Уцзумчин, Лубей, Сыпингай для овладения районом Кайюань, Сыпингай, Лишу, Ляоюань.

Передовыми частями действует в направлениях Мукден и Чанчунь.

Резерв фронта. Две моторизованных дивизии и одна истребительная арт. бригада в районе Чойбалсан (Байн-Тумэн).

12 воздушная Армия к 1 августа будет иметь в строю истребителей 400, штурмовиков 240 и бомбардировщиков 128 — всего 768 боевых самолетов.

Главные усилия армии будут направлены на прикрытие и поддержку главной группировки фронта.

Группа войск МИРА будет поддерживаться монгольской авиадивизией, которую необходимо перевооружить 80 самолетами Ил и 80 истребителями к началу операции.

V. Материальное обеспечение.

А) Боеприпасы. Обеспечение с учетом отгружаемых в июле и прибывающих к 15 августа будет:

По стрелковому оружию — 4,5 б/к.

По 45 мм снарядам — 6,9 б/к.

По 57 мм снарядам — 4 б/к.

По 76 мм ПА и ДА — 4 б/к.

По 85 мм танковым (по 55 в бк) — 3,9 б/к.

По 100 мм (по 80 выстр. на 40 орудий) — 6,7 б/к.

На СУ-100 только по 99 выстрелов или 3 б/к заводских.

По 122 мм гаубичным — 4,4 б/к.

По 152 мм п/г — 5,2 б/к.

По 203 мм гаубичным — 5,4 б/к.

По 82 мм минам — 6,4 б/к.

По 120 мм минам — 6,7 б/к.

По 47 мм зенитным — 6,4 б/к.

По 40 мм зенитным «Бофорс» — 6,0 б/к.

По 76 мм зенитным — 9,1 б/к.

По 85 мм зенитным — 4,8 б/к.

По PC М-13 — 21 залп.

По PC М-31 — 9,5 залпов.

Б) Горючее во исполнение постановления ГОКО создается запас по авиагорючему 30 заправок или 21 540 тонн.

Покрывается наличными запасами.

По автогорючему — 20 заправок или 45 тыс. тонн покрывается 30 952 тонн в наличии и завозится в июле 14 048 тонн, но учитывая большой расход горючего по автобензину, связанный с сосредоточением и развертыванием войск, с подвозом боеприпасов, — необходимо подать в июле на текущий расход 12–15 тысяч тонн.

По дизельному топливу обеспечивается из наличных запасов 3485 тонн и завозится в июне и июле 2765 тонн, что составит 6250 тонн или 10 заправок.

Для выхода войск в исходные районы необходимо подать в июле на текущее довольствие 2000 тонн.

В) По продовольствию для текущего довольствия войск на 40 суток переходящего запаса завозится в июле:

Муки ржаной — 5420 тонн 327 вагонов.

Крупы разной — 360 тонн 20 вагонов.

Мяса — 1700 тонн 170 вагонов.

Махорки — 296 тонн 37 вагонов.

Остальные продукты обеспечиваются наличием и подвозом в небольших размерах 7-10 вагонов.

VI. Пополнение.

Для покрытия ожидаемых потерь в первый месяц операции необходимо предусмотреть подачу:

По личному составу — 120 тысяч.

По танкам — 500 танков.

По СУ 100–100 штук.

По СУ 76 — 200 штук.

По самолетам —

Истребителей — 100 штук.

Штурмовиков —100 штук.

Бомбардировщиков — 50 штук.

Кроме того, предусмотреть усиление фронта семью-девятью стрелковыми дивизиями с двумя-тремя корпусными управлениями и тремя истребительными артбригадами.

12 ВА необходимо будет усилить двумя истребительными дивизиями, двумя штурмовыми дивизиями, одной бомбардировочной дивизией и подать три авиакорпусных управления.

Крайне необходимо обеспечить в возможно короткие сроки каждую армию одной разведывательной эскадрильей по 12 кин кобра [имеются в виду американские разведывательные самолеты Белл Р-63 «Кингкобра», обычно используемые как истребители- бомбардировщики] и авиаполком связи с самолетами По 2 и на 50 % Ща 2 и Утс 2.

VII. Срок готовности войск.

Учитывая окончание выгрузки войск 1–5 августа 1945 года и выход их в районы развертывания по грунту в пределах 300–500 километров и необходимую перегруппировку войск, потребуется до 20 суток. Таким образом начало операции можно определить 20–25 августа 1945 года.

Приложение:

1. Карта группировки войск пр-ка № 1 масштаба 3.000.000 и № 2 масштаба 1.000.000.

2. Карта оперативного решения масштаба 1.500.000.

Маршал Советского Союза (Малиновский) подпись».

Здесь сразу привлекает внимание один пункт. Малиновский, предполагая, что реальные потери советских войск в надвигавшейся войне с Японией будут на том же уровне, что и в последних сражениях на Советско-германском фронте, запрашивал пополнение, которое явно превышало те потери, которые он собирался заявить официально. В Великой Отечественной войне реальные безвозвратные потери советских войск в донесениях армий и фронтов занижались в среднем примерно втрое, за счет чего общие потери оказались занижены примерно вдвое. При этом официальные потери покрывались главным образом централизованным пополнением, неучтенные в донесениях вышестоящим штабам безвозвратные потери покрывались в первую очередь за счет призванных непосредственно в части. Характерно, что в Советско-японской войне, где боевые действия происходили на территории Внутренней Монголии и Маньчжурии и где призыв местного китайского и монгольского населения в советские воинские части, разумеется, был невозможен, эту дополнительную неучтенную убыль предполагали покрывать за счет получения дополнительных стрелковых дивизий. Их Малиновский просил порядка девяти, что примерно соответствовало по численности запрашиваемому пополнению. За 4 года войны маршал убедился, что реальные потери в донесениях из войск значительно занижаются. Он рассчитывал с помощью новых дивизий сохранить прежнюю силу своих ударных группировок. Несомненно, Малиновский ориентировался на реальный уровень ежемесячных потерь в войне против Германии. Иначе объяснить потребность в дополнительных дивизиях невозможно. Ведь по мере продвижения на юг, к тихоокеанским портам, фронт советских войск не увеличивался, а, наоборот, сокращался.

Таким образом, реальные потери своих войск в войне с Японией Родион Яковлевич предполагал порядка 240 тыс. человек. На самом деле они оказались в несколько раз меньше.

План войны с Японией был разработан, можно сказать, образцово, с учетом опыта войны в Европе. А приведен в жизнь он был с большим опережением, как по времени начала операции, так и по темпам ее развития, поскольку действовать пришлось почти в полигонных условиях, когда противник был лишь обозначен. Сталин торопился и начал войну не 25-го, а 9-го августа, благо состояние японской Квантунской армии было таково, что ее смело можно было атаковать, не дожидаясь, когда подвезут все запасы и подойдут все воинские части. Сталин спешил, опасаясь, что Япония вот-вот капитулирует перед западными союзниками и он не успеет захватить свою часть добычи.

Численность войск Забайкальского фронта к 9 августа составляла 638 300 человек, не считая 16 тыс. бойцов Монгольской народно-революционной армии. Для сравнения: в 1-м Дальневосточном фронте — 586,5 тыс. человек, а во 2-м Дальневосточном фронте — 334,7 тыс. человек.

5 июля предложения Малиновского были оформлены директивой Ставки за подписью Сталина и Антонова. Только сроки готовности стали более сжатыми. Необходимо было начать операцию уже 25 июля, не дожидаясь полного прибытия 53-й армии. Малиновский также решил ввести 6-ю гвардейскую танковую армию в первом эшелоне, поскольку не было признаков, что японцы попытаются занять Большой Хинган сколько- нибудь значительными силами. Дополнительно в состав танковой армии были включены две мотострелковые дивизии, ранее находившиеся на Дальнем Востоке, и ряд других частей.

Хрущев вспоминал:

«Больше других дали войск Малиновскому. И мы разгромили Квантунскую армию Японии. Правда, после того, как Япония уже была, собственно, разбита, ибо на нее были сброшены американцами две атомные бомбы. Япония металась в предсмертной агонии и искала возможность как-нибудь выйти из войны. Буквально в последний месяц событий и мы включились в войну с нею. Я присутствовал в Москве при разговоре, когда Сталин торопил военачальников как можно скорее начать операции против Японии, иначе она капитулирует перед США и мы не успеем включиться в войну. У Сталина были тогда сомнения, станут ли американцы держать данное ими ранее слово. Думал, что могут и не сдержать».

Малиновский и другие советские генералы и маршалы рассчитывали, что война с Японией продлится не менее двух месяцев. В реальности же боевые действия продолжались всего неделю. После заявления императора о готовности Японии капитулировать организованное сопротивление прекратилось. Продолжали сопротивляться лишь те части и солдаты, до которых не дошел приказ.

Советское командование переоценило силу японской Квантунской армии. И дело было не только в том, что японское правительство вследствие атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки уже через неделю после начала боевых действий в Маньчжурии капитулировало. К моменту советского нападения почти все боеспособные дивизии и современное вооружение были переброшены из Маньчжурии на Тихоокеанский театр боевых действий. К августу 45-го подавляющее большинство дивизий Квантунской армии были этого же года формирования, причем главным образом сформированы, можно сказать, только что, в июле. Японское командование оценивало их боеспособность лишь в 15–20 % от уровня боеспособности обычной полнокровной пехотной дивизии. В новых дивизиях преобладали необученные призывники из студентов и инвалидов. Японским войскам катастрофически не хватало вооружения, боеприпасов, горючего и в их распоряжении в Маньчжурии было не более 50 боеготовых самолетов. Также отсутствовала противотанковая артиллерия, а танки были легкие и устаревшие, но и они из-за отсутствия горючего и подготовленных экипажей так и не смогли вступить в бой.

Предполагаемые советские потери оказались колоссально завышенными. Потери Забайкальского фронта, по официальным советским данным, составили 2228 человек безвозвратных потерь (включая 522 — небоевых) и 6155 человек санитарных потерь, из которых почти половина — 2996 человек — приходится на больных. Даже если учесть, что японцы оценивают советские безвозвратные потери за всю Советско-японскую войну вдвое выше — в 20–25 тыс. человек против 12 031 по официальным российским данным. Но если предположить, что общие потери Забайкальского фронта занижены вдвое, до цифры предполагавшихся потерь как минимум в 120 тыс. человек, остается еще 103 тыс.

В разведсводке № 16 разведотдела штаба Забайкальского фронта на 10 июля 1945 года отмечалось: «По дополнительным данным, в течение марта — мая 1945 года японцы перебросили из Маньчжурии на другие театры четыре пехотных дивизии: 11 пд — на о-в Сикоку (Метрополия), 71 пд — о-в Формоза.

Таким образом, всего за 1944 год и первую половину 1945 г. из Маньчжурии и Кореи на другие театры убыло семнадцать пд (1, 8-12, 14, 19, 23–25, 28, 29, 57, 71, 304).

Установлено, что все дивизии из Маньчжурии в Корею убывали численностью не более 13–15 тыс. человек каждая, оставляя в районах дислокации до 30–50 проц. личного состава, послужившего впоследствии базой для формирования новых дивизий.

По данным, поступившим в июне текущего года в Маньчжурии и Корее вновь выявлено и взято на учет номера девяти пехотных дивизий (121–128 и 160) и двух отдельных смешанных бригад (41 и 42). Всего с учетом ранее выявленных (101, 107, 108, 111, 112, 118, 119 и 120) в Маньчжурии и Корее установлены новые номера семнадцати пехотных дивизий.

Все вновь выявленные в Маньчжурии и Корее новые пехотные дивизии являются дивизиями новой организации (13–15 тыс. чел.)».

На самом деле японские дивизии из Маньчжурии перебрасывались в полном составе и никаких кадров для новых формирований не оставляли. Строго говоря, в том, что разведка Дальневосточного фронта, которому ранее подчинялись войска на Маньчжурской границе, преувеличивала силы японцев, вины Малиновского не было. Его части не имели времени провести полноценную разведку и вынуждены были опираться на данные своих предшественников.

К 9 августа 1945 года Квантунская армия под командованием генерала Ямада Отодзо состояла из двух фронтов (групп армий) и одной отдельной армии смешанного состава, поддерживаемых одной воздушной армией и Сунгарийской речной флотилией. Первый фронт генерала Кита Сейичи, оборонявший Восточную Маньчжурию, состоял из 3-й и 5-й армий, в каждой из которых было по три пехотных дивизии. Кроме того, непосредственно в состав Первого фронта входили четыре пехотные дивизии и одна бригада смешанного состава. Всего в войсках Первого фронта насчитывалось 222 157 человек.

Третий фронт генерала Юшироку Жун защищал Центральную и Западную Маньчжурию от Амура до Ляодунского полуострова. В его состав входила 30-я армия (четыре пехотные дивизии, одна отдельная смешанная бригада, одна танковая бригада) и 44-я армия (три пехотные дивизии, одна отдельная смешанная бригада, одна танковая бригада). Кроме того, непосредственно командованию Третьего фронта подчинялись одна пехотная дивизия и две отдельные бригады смешанного состава. Всего японский Третий фронт насчитывал 180 971 человека.

4-я отдельная армия под командованием генерал-лейтенанта Уемура Микио со штабом в Цицикаре отвечала за оборону северо-центральной и северо-западной Маньчжурии. Она состояла из трех пехотных дивизий и четырех отдельных смешанных бригад и насчитывала 95 464 человека. Кроме того, 125-я пехотная дивизия в Тунгхуа подчинялась непосредственно командованию Квантунской армии.

После начала боевых действий 9 августа императорское Верховное командование подчинило командованию Квантунской армии находившиеся в Корее 34-ю армию и Семнадцатый фронт, включавший в себя одну 58-ю армию. Войска Семнадцатого фронта, состоявшие из семи пехотных дивизий и двух отдельных смешанных бригад, а также 11-го танкового полка 3-й танковой дивизии и располагавшиеся в Южной Корее, принять участие в боевых действиях не успели. 34-я армия, имевшая штаб в Хамхунге (Северная Корея), включала в себя 59-ю и 137-ю пехотные дивизии в Хамхунге и Чонпионге и насчитывала 50 194 человек.

На Курильских островах и Южном Сахалине находились четыре пехотные дивизии, а также 11-й танковый полк 2-й танковой дивизии, подчиненные Пятому фронту.

Хотя японская пехотная дивизия по штату насчитывала 20 тыс. человек, в 1945 году их численность колебалась от 9 до 18 тыс., в большинстве случаев составляя 14–16 тыс. человек. В дивизии по штату должно было быть 36 орудий в составе артиллерийского полка из трех дивизионов. К августу 1945 года большинство боеспособных соединений и практически все современные тяжелые вооружения и боевая техника были переброшены из Маньчжурии и Кореи на Тихоокеанский театр военных действий. Их заменили недавно сформированные дивизии и бригады из необученных призывников и ограниченно годных инвалидов. 63-я и 117-я пехотные дивизии 44-й армии были гарнизонные, т. е. насчитывали только 8 пехотных батальонов вместо девяти и совсем не имели артиллерии. Средняя численность отдельных смешанных бригад не превышала 5300 человек. До января 1945 года существовали только 6 дивизий Квантунской армии — 2 гарнизонные, а также 39-я, 107-я, 108-я и 119-я. Из них лишь одна 108-я наряду с обеими гарнизонными дивизиями располагалась против Забайкальского фронта. Остальные 16 дивизий Квантунской армии были сформированы уже в 1945 году. Всем им катастрофически не хватало вооружения, горючего и боеприпасов. Поэтому они могли поднять в воздух не более 50 самолетов.

Армия Маньчжоу-Го, насчитывавшая 170 тыс. человек, была расформирована японцами в июле 1945 года, чтобы вооружить недавно созданные дивизии. Японцы прекрасно понимали неблагонадежность маньчжурских войск. Солдаты и офицеры армии Маньчжоу-Го сознавали, что поражение Японии — не за горами, и не горели желанием умирать за японского императора, да и за собственного маньчжурского — Пу И. В июне 1945 года командование Квантунской армии начало передислокацию войск и строительство укреплений в глубине Маньчжурии. На границе должна была остаться лишь одна треть боевых частей, а две трети — сосредоточиться в глубине страны, чтобы там измотать советские части упорным сопротивлением. Японцы рассчитывали также на труднопреодолимую для машин и танков пересеченную местность. Но к моменту советского вторжения в Маньчжурию ни перегруппировка войск, ни строительство укреплений были еще далеко не завершены. Тем не менее в журнале боевых действий Забайкальского фронта за 22–31 августа 1945 года отмечалось: «Приграничные районы у противника прикрывались довольно слабыми погран-полицейскими отрядами, а на важнейших направлениях: Хайларском — одной пехотной бригадой (80) и частями 119 пд; на Солуньском направлении — 107 пд. Эти части имели задачу задержать и измотать наши войска, чтобы дать время командованию Квантунской армии оценить обстановку и развернуть свои главные силы».

Японское командование следующим образом оценивало боеспособность своих соединений, развернутых против Забайкальского фронта (в скобках — месяц формирования):

119-я пехотная дивизия (октябрь 1944) — 70 %;

80-я отдельная смешанная бригада (январь 1945) — 15 %;

107-я пехотная дивизия (май 1944) — 60 %;

108- я пехотная дивизия (сентябрь 1944) — 65 %;

117-я пехотная дивизия (июль 1944) — 15 %;

63-я пехотная дивизия (июнь 1943) — 15 %;

133-я отдельная смешанная бригада (июль 1945) — 15 %;

9-я танковая бригада — нет данных.

125-я пехотная дивизия (январь 1945) — 20 %;

138-я пехотная дивизия (июль 1945) — 15 %;

39-я пехотная дивизия (июнь 1939) — 80 %;

1-я танковая бригада — нет данных.

130-я отдельная смешанная бригада (июль 1945) — 15 %;

136-я пехотная дивизия (июль 1945) — 15 %;

79-я отдельная смешанная бригада (январь 1945) — 15 %.

Таким образом, боеспособность японских войск примерно соответствовала боеспособности 3,55 пехотной дивизии и 0,6 смешанной бригады, а считая две отдельные бригады за пехотную дивизию, — примерно 3,85 пехотной дивизии. Две танковые бригады, только что сформированные, вряд ли обладали боеспособностью выше 15 % каждая и вместе могли быть эквивалентны 0,3 танковой бригады. У Малиновского же все соединения были укомплектованы до штатной численности и имели боеспособность, близкую к 100 %, не испытывая недостатка в вооружении, горючем и боеприпасах. С учетом этого Забайкальский фронт обладал примерно 34 расчетными стрелковыми и механизированными дивизиями и примерно 12 расчетными танковыми бригадами, что давало ему преимущество соответственно 8,8:1 и 40:1.

Вместе 63-я и 117-я дивизии насчитывали не более 18 устаревших горных орудий, 148-я дивизия почти не имела легкого стрелкового оружия для своих пехотных полков, 138-я дивизия находилась в процессе мобилизации и насчитывала не более 2 тыс. человек боевого состава, а 39-я дивизия, переброшенная из Центрального Китая, являлась наиболее боеспособной из всех, но имела меньше артиллерии, чем требовалось по штату. Две танковые бригады были только что сформированы и вооружены танками, изъятыми у армии Маньчжоу-Го. Поэтому их боеспособность находилась на очень низком уровне. Были разоружены и войска Внутренней Монголии.

Замечу, что перед другими советскими фронтами положение японцев было еще хуже. Против 2-го Дальневосточного фронта они имели 2 отдельные смешанные бригады и 2 пехотные дивизии с 15 % боеспособности каждая. Единственная пехотная дивизия с 35 % боеспособности, 149-я, в отличие от остальных, сформированная не в июле, а в январе 45-го, почти не имела транспорта для своей артиллерии. Все эти соединения были эквивалентны 0,8 пехотной дивизии. У 1-го Дальневосточного фронта имелось около 18 расчетных дивизий (11 сд, 4 сбр, 9 отбр, 5 УРов, считая 4 отбр за сд и 5 УРов за 2,5 сд), что давало ему перевес в 16,1 раза.

Против же 1-го Дальневосточного фронта у японцев было не намного больше войск (в скобках — месяц формирования):

15-й пограничный полк (июль 1945) — нет данных.

135-я пехотная дивизия (июль 1945) — 15 %;

126- я пехотная дивизия (январь 1945) — 20 %;

124-я пехотная дивизия (январь 1945) — 35 %;

132-я отдельная смешанная бригада (июль 1945) — 15 %;

128-я пехотная дивизия (январь 1945) — 20 %;

112-я пехотная дивизия (июль 1944) — 35 %;

1-я мобильная бригада — нет данных.

79-я пехотная дивизия (февраль 1945) — 15 %;

127- я пехотная дивизия (март 1945) — 20 %;

122-я пехотная дивизия (январь 1945) — 35 %;

139-я пехотная дивизия (июль 1945) — 15 %;

134-я отдельная смешанная бригада (июль 1945) — 15 %;

59-я пехотная дивизия (февраль 1945) — нет данных.

137-я пехотная дивизия (июль 1945) — 15 %.

Отметим, что в 128-й дивизии вместо штатных 23 тыс. было лишь 14 тыс. человек, но ее боеспособность оценивалась лишь в 20 %, что говорит о нехватке вооружения, боеприпасов и подготовленных бойцов. Примем во внимание, что 15-й пограничный полк вместо положенных по штату 12 пехотных рот и 3 артиллерийских батарей имел лишь четыре роты и одну батарею, его боеспособность не превышала 35 %. 59-я пехотная дивизия вряд ли имела большую боеспособность, чем сформированная одновременно с ней 79-я дивизия, т. е. 15 %. Также 1-я мобильная бригада, сформированная лишь в июле 45-го, вряд ли имела больше 15 % боеспособности. С учетом этого суммарную боеспособность японских войск против 1-го Дальневосточного фронта можно оценить в 2,8 пехотной дивизии. Силы же 1-го Дальневосточного фронта можно оценить не менее чем в 41 расчетную дивизию (31 сд, 1 кд, 1 мк, 11 отбр, 14 УР), что дает перевес в 14,6 раза.

Получается, что в полосе Забайкальского фронта, наносившего главный удар, японцы имели наиболее благоприятное для себя соотношение сил. Это объясняется большей протяженностью Забайкальского фронта (2300 км, в том числе 1700 км — активных боевых действий) по сравнению с 1-м и 2-м Дальневосточными (соответственно 700 км и 1610 км, из которых 500 км — активных боевых действий). В Забайкальском фронте было 638,3 тыс. человек и 16 тыс. бойцов Монгольской народно-революционной армии, в 1-м Дальневосточном — 586,5 тыс., а во 2-м Дальневосточном фронте — 334,7 тыс. человек.

К августу 45-го Квантунская армия представляла собой довольно жалкое зрелище. Все ее кадровые дивизии давно уже были переброшены в район Южных морей или для защиты метрополии. Красной армии противостояли дивизии, сформированные либо из 17-18-летних новобранцев, либо из лиц старших призывных возрастов, ранее признанных негодными к службе. Ни один из самолетов, а их всего было около 900, из-за отсутствия горючего и обученных пилотов не мог подняться в воздух к началу советского вторжения. Танков у Квантунской армии было около 600 машин. Почти все эти танки наши войска захватили как трофеи и передали армии Мао Цзэдуна. Единственный бой японские танкисты 11-го отдельного танкового полка приняли 18 августа на Курильском острове Шимушу (ныне Шумшу), где 21 танк из 64 был подбит, но и советские потери составили 200 человек убитыми. Японцы испытывали острейший дефицит горючего и боеприпасов. Численность Квантунской армии составляла около 900 тыс. человек, из которых половина приходилась на небоевые части. Советские войска насчитывали 1 747 тыс. человек, из них 1378 тыс. — бойцы сухопутной армии. Они располагали 5250 танками и САУ и 5171 боевым самолетом. Такому подавляющему превосходству Квантунская армия противостоять не могла. Японское командование не особенно беспокоилось о судьбе войск в Маньчжурии, понимая их обреченность. У него все равно не осталось флота и авиации, чтобы перебросить Квантунскую армию для защиты Японских островов. По этой же причине нельзя было использовать и промышленный потенциал Маньчжурии для обороны Японии. Маньчжурия уже тогда для Японии не имела никакого военного значения, это доказывается тем фактом, что Токио готов был вернуть Москве не только Южный Сахалин и Курильские острова, но и Дальний с Порт-Артуром, а также соглашался на демилитаризацию Южной Маньчжурии. За эти уступки СССР всего лишь должен был посредничать между Японией и западными союзниками в деле прекращения войны. Но это предложение осталось без ответа.

Уже 10 августа, после второй атомной бомбардировки, японское правительство решило принять Потсдамскую декларацию союзных держав с требованием безоговорочной капитуляции. По словам министра иностранных дел Того, «теперь, после атомной бомбардировки и вступления русских в войну против Японии никто в принципе не возражал против принятия Декларации». Вступление СССР в войну с Японией означало, что рухнули все надежды на советское посредничество в деле достижения мира. Атомные же бомбардировки показали, какими средствами американцы будут подавлять «тотальное сопротивление» на Японских островах, которым грозило им японское руководство.

Главным препятствием для ведения боевых действий была труднопроходимая местность. Для снабжения пришлось широко прибегать к помощи авиации.12 августа армии Кравченко было отправлено по воздуху 35 тонн автобензина, 32 тонны дизельного топлива, 10 тонн масла. Автотранспортом 6-й гвардейской танковой армии было доставлено 158 тонн автобензина, 102 тонны дизельного топлива, 107 тонн масла. А вот с 16 августа далеко вырвавшимся вперед частям армии Кравченко горючее пришлось доставлять только по воздуху. Малиновский также согласился с предложением Кравченко передать автомобильное горючее танкам, чтобы побыстрее перебросить их на восточные склоны Большого Хингана. Плохие дороги вызывали повышенный расход горючего. А пехота пусть идет пешком, поскольку дорог, проходимых для автомобилей, в тех местах все равно очень мало. Автомобили были оставлены в горах под охраной.

В журнале боевых действий Забайкальского фронта от 13 августа отмечалось:

«Войска фронта 13.8,45 года продолжали наступление и к исходу дня на отдельных направлениях пехотой продвинулись до 45 км, а подвижными соединениями до 100 км. На СОЛУНЬСКОМ направлении войска 39 армии, преодолевая перевалы хребта БОЛЬШОЙ ХИНГАН, передовыми частями вышли в долину р. Таоэрхэ, с боем овладели городами Ванемяо, Солунь, форсировали р. Таоэрхэ и р. Халхыйн-гол в районе Солунь и вели бой за расширение плацдарма на восточном берегу р. Халхыйн-гол, встречая упорное сопротивление противника с высот восточнее и юго-восточнее Солунь.

В результате боя 13.8. захвачено до 1500 пленных, в том числе 3 полковника. В районе Ванемяо захвачено много крупного и мелкого скота. Частями МНРА 12.8. захвачен лама с коробкой стрихнина, который показал, что выполнял задания японского командования по отравлению колодцев в полосе наступления частей Красной Армии.

На Калганском и Чифынском направлениях наземная и воздушная разведки противника не обнаружили.

На Солуньском направлении противник оказывает сопротивление нашим частям отдельными отрядами, поддержанными артиллерией. На Хайларском направлении противник оказывает незначительное сопротивление. Отдельные гарнизоны японцев в ДОТах в районе Хайлар продолжают упорное сопротивление…

12 воздушная армия сделала 35 самолетовылетов.

Воздушных боев не было. Потерь нет…

В связи с перемещением штаба 6 гв. ТА, проводная связь с ней закрыта. Закрыта проводная связь с гор. ЧИТА, а провод задействован для связи с 36 А».

То, что отсутствовала связь с армией Кравченко (из-за большого расстояния и горной местности радиосвязь была затруднена), командование фронта не очень волновало. В разгар войны с Германией такое происшествие было бы сочтено чрезвычайным. Но здесь, учитывая слабое сопротивление японцев, отсутствие связи в течение целого дня не вызывало тревоги у Малиновского. У 6-й гвардейской танковой армии хватит сил отразить любой удар японцев и продолжать стремительное движение вперед.

6-я гвардейская танковая армия, главная ударная сила Забайкальского фронта, состояла из одного танкового, двух механизированных корпусов, двух мотострелковых дивизий, оставшихся с 1941 года, мотоциклетного полка, двух самоходно-артиллерийских бригад, двух бригад легкой артиллерии и других вспомогательных частей. Армия располагала 1019 танками и САУ и имела 25 танковых и 45 мотострелковых батальонов.

Из-за отсутствия горючего и подготовленных экипажей обе японские танковые бригады так и не вступили в бой против частей Забайкальского фронта.

19 августа советский воздушный десант высадился в Мукдене (ныне Шэньян, тогда Фэнтянь), крупнейшем городе Маньчжоу-Го. Командир десанта Александр Дорофеевич Притула докладывал Малиновскому:

«Маршалу Советского Союза тов. Малиновскому.

Генерал-лейтенанту товарищу Тевченкову.

Докладываю.

Установил личную связь с командующим 3-м Японским фронтом. Все выполняется согласно полученным от Вас указаниям.

Железнодорожные станции взяты под охрану. Движение по железной дороге прекратил, запретил работу мукденской радиостанции и телеграфа. Закрыл местные газеты. Произвел арест императора Маньчжоу-Го Пу-И вместе с его приближенными в количестве 13 человек. Сопровождает императора капитан оперативного управления штаба фронта капитан Цыганков. Командир корабля С-47 № 3 ст. лейтенант Лялькин.

P.S. В городе царит порядок. Прошу выслать срочно коменданта города Мукден со штатом.

19/VIII-45 г.

17 ч. 15 мин.

Генерал-майор Притула».

Арест Пу И и его доставка в Советский Союз имели неожиданное продолжение. В штаб Забайкальского фронта были отправлены из Мукдена два самолета. На первом летел Пу И и его близкие, везли его драгоценности, а также некоторое другое имущество. На другом «Дугласе» перевозили золотой запас Маньчжоу-Го. Первый самолет с Пу И, сделав посадку для дозаправки в Ванемяо в Маньчжурии (по другим данным — на каком-то аэродроме в Монголии), благополучно приземлился в Чите. А вот второй самолет, тоже сделав промежуточную посадку в Ванемяо, затем бесследно исчез, так и не долетев до Читы. Эвакуацией Пу И и золотого запаса руководил маршал авиации Сергей Александрович Худяков, командующий 12-й воздушной армией Забайкальского фронта. С ним Малиновский был хорошо знаком еще с августа 1944 года, когда в качестве начальника штаба ВВС координировал действия авиации 2-го и 3-го Украинских фронтов в Ясско-Кишиневской операции. 14 декабря 1945 года Худяков был арестован в Чите и доставлен в Москву, где его обвинили в измене Родине и в присвоении трофейных ценностей, т. е. маньчжурского золота. Вскоре выяснилось, что Худяков — совсем не Худяков, а Арменак Артемович Ханферянц, уроженец Нагорного Карабаха, сын владельца рыбных промыслов, сменивший имя, фамилию, национальность и биографию в 1918 году при вступлении в Красную армию. По всей видимости, о смене фамилии рассказал следователям сам Худяков- Ханферянц, надеясь отвлечь следствие от других, более опасных эпизодов своего дела. Таким же образом бывший нарком внутренних дел Н.И. Ежов вскоре после ареста в апреле 1939 года написал признание в гомосексуализме и составил список своих любовников, чтобы попасть под нерасстрельную статью. В дальнейшем Худяков-Ханферянц дал показания против главного маршала авиации А.А. Новикова, наркома авиапромышленности Н.М. Шахурина и других фигурантов так называемого авиационного дела о принятии на вооружение бракованной авиатехники. Но это Худякову не помогло. 18 апреля 1950 года его расстреляли — единственного из фигурантов авиационного дела, тогда как остальные отделались сравнительно небольшими сроками заключения и все были освобождены после смерти Сталина. Вероятно, с Худяковым-Ханферянцем Сталин поступил столь сурово только потому, что был убежден — маршал все-таки «закосил» пару тонн золота.

Сергея-Арменака обвиняли также в том, что в Баку, еще будучи Ханферянцем, он участвовал в конвоировании на расстрел знаменитых 26 бакинских комиссаров. На чем основано это обвинение — из опубликованных документов до сих пор неясно. Еще обвиняли маршала в шпионаже в пользу Англии. По заданию английской разведки он будто бы поступил под чужим именем на службу в Красную армию и сделал блестящую карьеру.

В августе 1954 года Худякова-Ханферянца полностью реабилитировали. А еще в 1952-м в забайкальской тайге якобы нашли разбившимся злосчастный самолет, но никакого золота как будто не обнаружили. Впрочем, никаких документов о вроде бы найденном самолете до сих пор не опубликовано.

Тайна маньчжурского золота не раскрыта до сих пор. Как и тайна того, почему Худяков-Ханферянц вдруг сменил имя и биографию, какие факты своей предыдущей жизни он скрывал. Насчет золота могут быть две версии. Либо оно на разбившемся самолете все же было, и его без лишнего шума отправили в хранилище Госбанка, чтобы не возвращать китайским властям, к тому времени — уже коммунистическим. Либо Худяков- Ханферянц действительно похитил золото, и подозрения Сталина были не беспочвенны. Но признаться в этом Сергей-Арменак, разумеется, не мог даже под пыткой, потому что это означало верную смерть. И если маршал все-таки присвоил золото, то он, во-первых, должен был иметь сообщников, поскольку золото требовалось спрятать в одной из бесчисленных маньчжурских пещер, а, во-вторых, возможно, совершил еще одно преступление — устроил катастрофу самолета (если тот летел в Читу без золота).

Впрочем, может быть и еще одна версия. Никакого самолета с золотом Худяков в Москву вообще не отправлял, а выдал за бесследно исчезнувший один из самолетов, разбившихся еще во время боевых действий в Маньчжурии. Тогда не надо было устраивать авиакатастрофу, а достаточно лишь приказать солдатам из частей аэродромного обслуживания складировать ящики золота в одной из пещер.

Мотивы, чтобы так поступить, у Худякова-Ханферянца были. Он опасался, что может быть разоблачена какая-то тайна его юности. И, что еще опаснее, над маршалом в 1945 году нависла угроза. «За ряд допущенных ошибок при служебных переговорах по вопросам внешних сношений во время Ялтинской конференции» маршал авиации С.А. Худяков был освобожден от должностей заместителя командующего и начальника штаба ВВС Красной армии и назначен командующим 12-й воздушной армией Забайкальского фронта. Сталину, вероятно, не понравилось, что президент Рузвельт подарил Худякову новейший спортивный самолет, от чего тот вежливо отказался в пользу молодежного аэроклуба. Так что командировка на Дальний Восток для Сергея-Арменака была своего рода почетной ссылкой. Но обвинения в ошибках при переговорах с иностранцами легко могли перерасти в обвинение в шпионаже со всеми вытекающими печальными последствиями. И у Худякова-Ханферянца, возможно, возник план побега. Он знал, что через несколько месяцев Маньчжурия должна перейти под контроль администрации Чан Кайши и советские войска оттуда уйдут. Вот тогда маршал мог перелететь из Читы в Китай, передать золото китайским властям, выговорив себе разумную долю, а потом направиться дальше, например в Америку. Ведь подарил же Рузвельт Худякову-Ханферянцу в Ялте новейший спортивный самолет. Маршал, видимо, мог думать, что власти Америки им заинтересуются. Да и в случае возвращения к армянским корням можно было рассчитывать на помощь влиятельной армянской общины в США. Вероятно, загадку Худякова-Ханферянца и судьбу маньчжурского золота в какой-то степени прояснила бы полная публикация материалов следствия и суда над маршалом.

На положении Малиновского дело Худякова-Ханферянца никак не отразилось. Ответственным за пропажу золота Сталин счел одного Сергея-Арменака, который отвечал за его транспортировку. Можно сказать, что Родиону Яковлевичу опять повезло.

В журнале боевых действий Забайкальского фронта за 22–31 августа 1945 года отмечалось:

«…в общем стратегическом плане Маньчжурской операции, как показал ход боев, Забайкальский фронт действовал не на главном направлении, имел огромные силы и сыграл решающую роль в разгроме японо-маньчжурских войск.

Направление главного удара на ЛУБЭЙ, ЧАНЧУНЬ и использование на этом направлении 6 гв. танковой армии, усиленной двумя моторизованными дивизиями и артиллериями, уже 11–13 августа вывело мощные подвижные силы главной группировки фронта на тылы и коммуникации Квантунской армии, поставив ее в критическое положение.

В ходе Маньчжурской операции не было крупных боев, и армии не реализовали всей огневой и ударной силы.

Но войскам пришлось действовать в очень трудных условиях пустынь и гор, в самое дождливое время на Хингане и в Маньчжурии. В период 12–20 августа на Хингане и в Маньчжурии прошли ливневые дожди, которые размесили дороги, и без того очень плохие, и сделали их трудно, а местами и совсем непроходимыми всеми видами транспорта…

Японские танки отсталой конструкции, маломощные и ни в какое сравнение с нашими даже легкими танками идти не могут. Самоходной артиллерии и автоматов в Квантунской армии не оказалось. Артиллерии, минометов и пулеметов оказалось также мало. С такой техникой и в таком незначительном количестве Квантунская армия не могла не только рассчитывать на успех в борьбе с Красной Армией, но и вообще выиграть сколько-нибудь серьезного современного боя.

Квантунская армия в действительности оказалась значительно слабее, чем она считалась по нашим разведывательным документам.

Японо-маньчжурские войска потеряли убитыми 8000 и пленными 222000 человек, всего 230000 человек. Нами захвачены трофеи: пулеметов 9400, винтовок 87000, минометов 400, орудий 860, танков 480, самолетов 500 и большое количество различных складов с военными и промышленными товарами и сельскохозяйственными продуктами.

Наши боевые потери: всего 5184 человека, из них безвозвратные потери — 1750 человек.

Больше всего потерь имеет 36-я Армия».

По поводу маньчжурской армии говорилось: «Действовавшие против Забайкальского фронта 3 фронт и 4 отдельная армия японцев имели десять пехотных дивизий, 6 пехотных и смешанных бригад, две танковых бригады и различные части усиления и обеспечения, — всего 204000 человек.

Маньчжурские войска: семь пехотных бригад, одна кав. дивизия и девять отдельных кав. полков.

Монгольские войска: две кав. дивизии. Всего маньчжурских и монгольских войск 110000 человек (в ходе боев большая часть их разбежалась, в плен взято только 23000 человек).

Итого перед Забайкальским фронтом было:

Людей 314000.

Пулеметов 9400.

Орудий и минометов 1000.

Танков 480.

Самолетов 500.

На вооружении Квантунской армии были танки со следующими тактико-техническими данными:

СРЕДНИЙ ТАНК — 97 (1937 г.): лобовая броня — 10 мм, башенная — 19 мм; вооружение — одна пушка 57 мм и два пулемета 7,7 мм; двигатель дизель 170 л/с; вес танка 13,5 тонн; запас хода 100 км; боекомплект 116 снарядов и 2500 патронов.

ЛЕГКИЙ ТАНК — 95 (1935 г.): лобовая броня — 6 мм; башенная — 9 мм; вооружение — одна пушка 37 мм и два пулемета 7,7 мм; вес — 6,5 тонн».

Нечего и говорить, что эти танки уступали советским модернизированным «тридцатьчетверкам».

Для японцев в Маньчжурии в августе 1945 года хорошей стратегии просто не было. Одинаково проигрышным было как встретить советские войска у границы, так и передислоцировать основные силы в Центральную Маньчжурию. В любом случае не было шансов ни отразить советский удар, ни уйти от преследования, поскольку советские механизированные войска наверняка нагнали бы японцев, лишенных горючего и транспортных средств. Но даже немедленный отход к морским портам Квантунскую армию не спасал, так как у нее для эвакуации не было ни судов, ни самолетов. Во всех случаях различался лишь район капитуляции.

Во время Маньчжурской операции многие советские солдаты, как это ни печально, запятнали себя военными преступлениями, хотя масштаб их и был значительно меньше, чем в Германии. Об этом сохранились свидетельства западных представителей, побывавших на территориях, занятых советскими войсками. Убивали, насиловали и грабили прежде всего жившее в Северо-Восточном Китае японское гражданское население. С японскими колонистами расправлялись и китайцы, натерпевшиеся в годы японской оккупации. Но красноармейцы были более жестокими. Один из уцелевших японцев вспоминает: «…если ты натыкался на маньчжуров (китайцев), то они отбирали у тебя все. Но самыми ужасными были красноармейцы. Они убивали японцев просто ради того, чтобы убить. Я видел много трупов, проткнутых штыками. Горы и горы тел…». 14 августа около станции Гегенмяо в Маньчжурии красноармейцы убили около 1000 японских беженцев из задержанного там эшелона. Всего же, по японским оценкам, они убили в Маньчжурии около 11 тыс. мирных японских граждан.

Не только японские беженцы становились жертвами Красной армии. Досталось и китайцам. Начальник американской миссии, прибывшей в Шеньян (Мукден) для репатриации американских пленных, докладывал: «Русские превзошли китайцев в грабежах, мародерстве и изнасилованиях. Женщин насилуют на автобусных остановках, железнодорожных вокзалах и иногда прямо на улицах. Ходят слухи, что местным властям предписано поставлять определенное число женщин советскому командованию каждую ночь. В результате, женщины бреются наголо, замазывают лица чернилами и накладывают повязки, чтобы выглядеть как можно менее привлекательными… Красноармейцы занимаются только грабежами и убийствами. И они грабят не только японцев. Некоторые солдаты носят сразу десяток наручных часов… Среди советских военных мне довелось встретить и приличных людей, но таких — один из десяти». А американский военно-морской атташе при правительстве Чан Кайши, побывав в Маньчжурии, вспоминал, что «русские солдаты врывались в дома и забирали себе все, кроме мебели. Затем подъезжал военный грузовик и увозил мебель. Советские офицеры обычно не обращали внимания на грабежи, учиняемые их подчиненными, а нередко и сами участвовали в них». В китайском городе Пинчуан, по свидетельствам местных жителей, «советские солдаты отнимают у людей наручные часы и расстреливают тех, кто отказывается подчиниться грабежу. Красная Армия требует от крестьян женщин. Красноармейцы расстреляли крестьянина и двух рабочих, которые не смогли найти им женщин для удовлетворения похоти». Даже китайские коммунисты протестовали по поводу того, что «Красная Армия занимается вещами, не подобающими пролетарской армии, в том числе изнасилованиями и экспроприацией продовольственных запасов у крестьян».

Разумеется, ни о каком чувстве мести по отношению к японцам и тем более китайцам не могло быть и речи. Главные причины преступлений были те же, что и в Европе: озлобление в связи с тем, что командование использует солдат как пушечное мясо, и необходимость выместить злость на ком-то беззащитном, а также ненависть к той относительно зажиточной жизни, которой живут люди за границей.

8 сентября 1945 года Малиновский был удостоен звания Героя Советского Союза «за образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования по руководству боевыми операциями войск Забайкальского фронта против японских империалистов и достигнутые в результате этих операций успехи». В тот же день за войну с Японией дважды Героями Советского Союза стали главнокомандующий ВВС главный маршал авиации А.А. Новиков, командующий 6-й гвардейской танковой армией генерал-полковник А.Г. Кравченко, командующий 5-й армией генерал-полковник Н.И. Крылов и командующий конно-механизированной группой генерал-полковник И.А. Плиев. Первоначально в тексте указа вместо Новикова стоял командующий 1-м Дальневосточным фронтом К.А. Мерецков, но Сталин его вычеркнул. Вместо второй Золотой Звезды Героя за войну с Японией Кирилл Афанасьевич получил орден Победы. Также 8 сентября за победу над Японией Золотые Звезды Героев получили заместитель главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке генерал армии И.И. Масленников, начальник штаба Забайкальского фронта генерал армии М.В. Захаров, начальник штаба Главного командования советских войск на Дальнем Востоке генерал-полковник С.П. Иванов.

10 сентября 1945 года директивой Ставки Малиновский назначен командующим Забайкальско-Амурским военным округом, в который был преобразован Забайкальский фронт, со штабом в Хабаровске. Вторая мировая война для него закончилась.

На Дальнем Востоке

С.М. Штеменко в неопубликованной рукописи мемуаров вспоминал:

«Маршала Малиновского при назначении его после войны Главнокомандующим войсками Дальнего Востока И.В. Сталин охарактеризовал как человека “хладнокровного, уравновешенного, расчетливого, который ошибается реже других”.

Первые месяцы после завершения войны с Японией Родион Яковлевич провел в Маньчжурии, оккупированной советскими войсками.

С 18 февраля по 9 марта 1946 года войска Малиновского проводили операцию против местных хунхузов — бандитов, терроризировавших население, а в ноябре 1945 года вырезавших личный состав советской районной комендатуры в Чаньчуне. Было уничтожено более 20 банд, убито и задержано до 10 тыс. бандитов.

В начале апреля 1946 года советские войска были выведены из Маньчжурии.

После этого штаб Малиновского переместился из китайского Чаньчуня в Хабаровск. Предстояло заниматься делами округа.

О деятельности Родиона Яковлевича на Дальнем Востоке сохранились одни только добрые отзывы. И здесь за его здоровье пили даже спустя много лет после смерти.

Писатель Константин Симонов, много бывавший на Дальнем Востоке после войны, на одном из вечеров памяти Малиновского заявил: «Дай Бог каждому из нас оставить по себе хоть где-нибудь, хоть в одной деревне такую память, какую Родион Яковлевич оставил по себе на Дальнем Востоке».

В феврале 1946 года Малиновский был избран депутатом Верховного Совета Союза ССР по Карымскому избирательному округу № 319, а в декабре 1947-го стал депутатом Хабаровского Краевого Совета.

17 июля 1946 года Малиновский развелся с первой женой и 4 сентября того же года зарегистрировал брак с Раисой Яковлевной Кучеренко в Краснофлотском районном ЗАГСе г. Хабаровска. А 6 сентября Родион Яковлевич усыновил ее десятилетнего сына от первого брака Германа. Это произошло за два месяца до рождения у Малиновского дочки. Вот что вспоминал о разводе родителей старший сын маршала от первого брака Роберт:

«Родители познакомились в Иркутске, когда отец воевал против Колчака в Гражданскую войну, поженились в 1925-м, а развелись в 1946 году. Я тогда был уже достаточно взрослым, чтобы его не осуждать. Дело в том, что за годы войны была потеряна связь между ним и мамой. Новая жена отца была моложе, но у нее был сын от первого брака, который потом тоже стал военным. Мы с матерью жили в Иркутске, где я стал инженером-металлургом, потом я уехал на север, в Норильск, туда мне и писал отец. Мама была учительницей французского — выучилась, когда они жили в Смоленске. Ей хотелось, видимо, разговаривать с отцом на этом языке в семье, ведь он тоже владел не только испанским, но и французским. Но часто именно полевые жены проходили с военными все трудности боев».

О драматических изменениях в семейном положении Родион Яковлевич написал в автобиографии 1948 года:

«Женился в 1925 году в гор. Иркутске на Ларисе Николаевне Шарабаровой, от этого брака имею два сына: Роберт Малиновский рождения 1929 года, января месяца, сейчас студент 2-го курса Иркутского Горно- металлургического института; второй сын Эдуард Малиновский рождения 1934 года, апрель месяц, учится в средней школе в Иркутске — живут они оба с матерью, т. к. я с Л.Н. Шарабаровой (ныне Малиновской, тле. сохранила мою фамилию) разведен Хабаровским Краевым судом. Этим двум сыновьям плачу, через мать, одну треть своего заработка на воспитание.

Вступил в 1946 году во второй брак на Раисе Яковлевне Кучеренко из села Богородичное, Славянского района, Сталинской области, УССР. Имею дочь Наталью Малиновскую — рождения 7-го ноября 1946 года и усыновил сына жены — Германа Малиновского рождения 1936 года — учится сейчас в Киевском Суворовском училище».

Отметим также, что после войны мать Малиновского, как он сообщал в автобиографии 1946 года, переехала в Винницу, где и проживала по адресу: улица 9-го января, д. 6, кв. 9.

Скажем здесь два слова о судьбе сыновей Малиновского от первого брака. Роберт Родионович школу окончил в 1946 году в эвакуации в Хабаровске и поступил на факультет цветной металлургии Иркутского горно-металлургического института. Начиная с 1960-х годов занимался разработкой алюминиевых сплавов для летательных аппаратов, в том числе космических. Получил ученую степень доктора технических наук, был удостоен Государственной премии СССР за разработку деталей для современных самолетов. Сейчас он живет в Москве. Женат, у него трое детей и семь внуков.

Эдуард был преподавателем музыки, долгие годы работал в школе города Березники в нынешнем Пермском крае и умер в 2004 году. У него остались жена и дочь. Как вспоминал его старший брат Роберт, Эдуард «начал играть на трофейном аккордеоне, который отец выкупил у специальной комиссии, которая описывала трофеи. Все было законно».

Наталья Родионовна вспоминала: «Папа назвал меня в честь своей тети — Натальи Николаевны Малиновской, которая приютила его, когда он в одиннадцать лет ушел из дому. Она погибла вместе с сыном Женей в оккупированном Киеве — об этом папа узнал на второй день после освобождения города, когда летал туда, чтобы ее отыскать…». По утверждению Натальи Родионовны, «бабушка Варвара Николаевна выразила недовольство по поводу имени внучки».

Дочь маршала свидетельствует:

«Никогда за все двадцать лет, прожитых рядом с папой, я не видела семейных ссор или сцен, не слышала даже, чтобы кто-нибудь из родителей повысил голос на другого. По сдержанности папиного характера? Отчасти. По кротости маминого? Да нисколько — она человек взрывчатый, но с кем угодно, только не с папой.

И тоже не потому, что сдерживалась, — просто друг в друге их ничто не раздражало. К примеру: зима, на даче, день восхитительный, маме хочется пойти к Сетуни, где, должно быть, особенно красиво (мы часто ходили к Сетуни, где “сквозной, трепещущий ольшаник”, только с другой стороны, не от Переделкино). Папа тем временем уже раскрыл тетрадку, расстелил карту — и никаких надежд на прогулку. “Ну вот — не хочет!” — резюмирует мама и — улыбается. (Попробуй я не захоти — “нечего капризничать!”)

С тех пор как в 1956 году папу перевели в Москву, я ни разу не была в Хабаровске, но знаю, что от мира моего детства не осталось и следа. Почти никто уже не помнит заросший сад с беседкой, увитой диким виноградом, белые сирени у лестницы на террасу и клеверную лужайку, где играли сеттер с медвежонком. Улица Истомина, губернаторский дом, в котором по традиции всегда жил командующий округом. А на даче, на Красной речке, лиловый от багульника обрыв к Уссури с ветхой лестницей, где на проваленных ступеньках сидели — и не боялись — бурундуки. Лиственничная аллея вокруг дома, фанза на окраине парка, куда осенью сваливали садовый инвентарь и накаленный летним полуднем балкон на крыше, именуемый “асотеей”, — не папа ли назвал его этим испанским словом?

Сколько себя помню, у нас всегда жили домашние звери, причем в изрядном количестве. Когда я родилась, в доме было полно младенцев: пятеро котят и шестеро щенят. А еще две большие собаки, кот и кошка. Во дворе, в конюшне жил папин парадный конь Орлик — звезда во лбу, белые носочки, огромный карий глаз. И это еще не полный список нашего зверья. В разное время у нас жили: дрофа с перебитым крылом, хроменькая дикая козочка, медвежонок, оставшийся без матери, ручная белка. Не боясь ни собак, ни кошек, она скакала по шкафам и занавескам и только спать забиралась в клетку. Всегда свой кот был у папы (с законным местом на письменном столе), свой — у мамы, а потом и у меня. Собаки считались общими, но за хозяина признавали папу. Одна обязательно охотничья, длинноухая, другая обычно приблудная, неведомой породы. Когда папы не стало, все они — обе собаки и два кота — не вынесли тоски, поселившейся в доме. Лишившись хозяина, все они умерли к сороковинам, выпавшим на девятое мая».

Вот еще воспоминания Натальи Родионовны:

«В Хабаровске домашняя жизнь была многолюдней, чаще приходили гости, и тогда играла громадная, как сундук, радиола. Под конец всегда заводили папину любимую “Гори, гори, моя звезда”, а до нее неизменно звучали украинские народные песни (весь набор моих колыбельных), “Славное море, священный Байкал” и вальсы “Амурские волны” и “На сопках Маньчжурии”. Романтика той далекой войны начала века еще долго витала на Дальнем Востоке».

Но, по словам дочери маршала, не все там для отца было безоблачно: «…у него разыгрался серьезный конфликт с Гоглидзе, который, отбывая в Москву, к другу, чье имя не забыл помянуть, пообещал отцу большие неприятности. Дело вскоре состряпалось, тучи сгустились, но Сталин будто бы самолично сказал: “Малиновского с Дальнего Востока не трогать. Он и так от нас достаточно далеко”. Фраза эта (сказанная, по логике вещей, tete-a-tete) была заботливо донесена в изрядную даль, думаю, не без санкции и не без умысла. У тех немногих, кого не тронули, мне кажется, целеустремленно создавали впечатление, что верховная рука самолично отвела дамоклов меч».

О сыне Раисы Яковлевны от первого брака Малиновский проявлял настоящую отцовскую заботу. 13 мая 1956 года, уже будучи в Москве, маршал писал воспитателю Киевского суворовского училища, в котором тогда учился Герман:

«Здравствуйте, Иван Петрович!

Получил Ваше письмо от 4 мая сего года. Большое спасибо. Отметки у Германа все по-прежнему от троек до пятерок, но, разумеется, больше троек.

Странно, что у Вас там какие-то неувязки со сроками экзаменов, да и к тому же преподавателя математики уволили в запас перед самыми экзаменами, надо будет поговорить с Колпакчи [генерал-полковник, позднее генерал армии, на тот момент — начальник управления в Главном управлении боевой подготовки Сухопутных войск. Вероятно, управление Колпакчи ведало учебными заведениями], в чем тут дело.

Я понимаю, что Гере тяжело по математике, но эту тяжесть он создал себе сам, а не кто-либо другой. Ну а если будет лениться, то где угодно ему будет трудно, в любом училище, даже в обычном военном училище. Почему я так уверенно об этом говорю? У меня есть опыт на этот счет. Я имел образование всего лишь три зимы церковно-приходской сельской школы, когда решил поступать в военную Академию, да к тому же не имел никакого военного образования. Вот на такой, как говорится, базе я начал готовиться к экзаменам, просто работал очень много — часов по 16–18 в сутки — и через 4 месяца держал вступительные экзамены. Держало нас экзамен 400 человек, а приняли 90, и вот именно по математике я выдержал на 5, а вообще 16-м по счету сдал все экзамены в Академию. Герман находится в лучших условиях, чем я находился, у него база все же десятилетка, и не сельской школы.

Мне кажется, что вы его расхолаживаете, и ищете ему легкий ВУЗ, а его надо до предела мобилизовать на трудную учебу, которая ему предстоит. Вот мой взгляд…

Большой Вам привет от меня и Раисы Яковлевны. Привет Гере.

Крепко жму руку.

Малиновский».

Добавлю, что 30 декабря 2010 года полковник Герман Родионович Малиновский скончался в Москве в возрасте 74 лет.

Раиса Яковлевна работала библиографом, была неплохим художником-любителем. Особенно много она рисовала после смерти Родиона Яковлевича. Картины помогали забыть о горе.

В мае 1947 года на базе Забайкальско-Амурского военного округа было создано Управление главнокомандующего войсками Дальнего Востока и на этот пост назначен Малиновский. Теперь ему подчинялись также Дальневосточный и Приморский округа.

В июне 1953 года все три округа были объединены в Дальневосточный военный округ, командовать которым стал Малиновский. Пост главнокомандующего войсками Дальнего Востока был упразднен, но на положении Родиона Яковлевича это не отразилось. Разве что вывели из подчинения Тихоокеанский флот, о чем он нисколько не жалел. Малиновский по-прежнему командовал всеми войсками на Дальнем Востоке.

Хрущев вспоминал, что когда началась война в Корее и северокорейская армия застряла у Пусанского плацдарма на юге, так и не сумев овладеть им, он посоветовал Сталину: «У нас есть маршал Малиновский. Он командовал в войну войсками Забайкальского фронта. Почему бы сейчас не посадить где-нибудь Малиновского с тем, чтобы он инкогнито разрабатывал военные операции, давал бы нужные указания и тем самым оказывал бы помощь Ким Ир Сену?» Но Сталин это предложение отклонил.

Вскоре после смерти Сталина, 2 июня 1953 года, Малиновский писал сыну Роберту в Норильск, где тот работал инженером на горно-металлургическом комбинате:

«Здравствуй, Робик!

Получил твое письмо от 22 мая с/г. Из письма видно, что ты акклиматизировался уже на Севере и все твои домочадцы. Я бывал пару раз на Севере — правда оба раза летом, т. е. в июне, но оба раза снега было еще порядочно, особенно в балках и соответственно было свежевато. Это хорошо, что ты стал работать на большом участке работы.

Наш советский народ и его основа — русский народ, никогда не обидится на строгость и требовательность, если соблюдается справедливость. Поэтому ты возьми себе за принцип: — быть всегда справедливым, внимательно выслушивать просьбы и проявлять зависящую от тебя заботу о своих подчиненных; никогда не оскорблять и не унижать достоинство человека; самому не кичиться и не подчеркивать своего превосходства перед нижестоящими по производству рабочими, вплоть до разнорабочего и уборщицы — быть для них простым человеком, доступным и вежливым, но отнюдь не быть слащавым — этого люди не терпят — и не гнаться путем заискивания, за дешевым авторитетом — может ты и не нуждаешься в моих советах, но они тебе вреда не принесут, а пользу могут дать.

Вот пока и все. Привет. Папа».

Чувствуется, что Малиновский был русским патриотом, хотя и писал, что он украинец, и от своей национальности никогда не отказывался. Но для него украинцы оставались неотъемлемой частью Советско-Русской империи.

В 1947 году в Хабаровск, где находился штаб Малиновского, с тайным визитом из Северо-Восточного Китая прибыл один из руководителей китайской компартии Гао Ган, находившийся в оппозиции к Мао Цзэдуну и считавшийся в Москве «подлинным интернационалистом». Гао Ган стремился уверить Родиона Яковлевича, что Мао Цзэдун и большинство руководителей компартии Китая придерживаются националистических и антисоветских позиций. Однако Сталин сделал ставку на Мао Цзэдуна, хотя и заставлял его сохранять в руководстве такого просоветского деятеля, как Гао Ган. В 1954 году, вскоре после смерти Сталина, Гао Гана исключили из партии и, по официальной версии, 17 августа он покончил жизнь самоубийством.

Летом 1948 года на фрегате ЭК-22 Сахалинской военной флотилии Малиновский, которому как главнокомандующему на Дальнем Востоке подчинялся Тихоокеанский флот, совершил многодневное плавание по маршруту Советская Гавань, Корсаков, Курильские острова, Петропавловск-Камчатский, осуществляя рекогносцировку Дальневосточного морского театра. Командир корабля капитан 3-го ранга Стрельцов 2 августа выдал маршалу справку, где говорилось: «Дана маршалу Советского Союза Малиновскому Родиону Яковлевичу в том, что он с 3 июля по 2 августа 1948 года плавал на фрегате ЭК-22 по маршруту Советская Гавань, Корсаков, Курильские острова, Петропавловск на Камчатке, Анадырь, Бухта Провидение, мыс Чаплина, Усть-Камчатск, Усть-Большерецк, Магадан, Николаевск на Амуре. За время плавания пройдено 6228 миль за 398 ходовых часов, 26 ходовых дней, 5 дней на якоре».

В мае 1954 года, выступая перед войсками Хабаровского гарнизона, Малиновский заявил, что «если империалисты, уповая на атомное оружие, решатся на безумие и захотят испытать силу и мощь Советского Союза, то можно не сомневаться, что агрессор будет подавлен тем же оружием…».

Не знаю, был ли Родион Яковлевич информирован, что в тот момент американский перевес как по числу ядерных и водородных бомб, так и по числу средств доставки ядерного оружия был подавляющим. СССР тогда еще фактически не имел средств доставки ядерного и термоядерного оружия на территорию США. Такие средства появились только с принятием на вооружение первых межконтинентальных баллистических ракет в 1957 году.

Вечерами Малиновский нередко делал записи в записной книжке, причем их содержание далеко выходило за пределы его служебных обязанностей по руководству войсками на Дальнем Востоке. Его все больше интересовала Германия, особенно после того как в 1955 году Западная Германия была принята в НАТО и разрешена ее ремилитаризация, пусть и ограниченная. Малиновский в связи с этим писал: «Немцы хорошо помнят высказывания гросс-адмирала Тирпица, которыми были оклеены стены актовых залов военных академий гитлеровской Германии. Вот они: “Я хочу закрепить в сознании наших будущих поколений, что великие народы могут быть обеспечены только при помощи силы. С тех пор как земля населена людьми, сила в жизни народов стояла выше права”. Очевидно, и сейчас их хранят в Западной Германии. Я полагаю, что в демократической Германии необходимо было бы во дворцах пионеров и в клубах свободной немецкой молодежи написать слова великого поэта Гете из “Фауста”:

Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной, Дитя, и муж, и старец пусть ведет, Чтоб я увидел в блеске силы дивной Свободный край, свободный мой народ! Перевод Н.А. Холодковского

Это куда ближе и роднее сердцу свободного немца».

Думаю, что Родион Яковлевич точно так же мечтал, чтобы были свободными и русский, и украинский народы.

Как снимали Жукова

16 февраля 1955 года маршал Жуков, только что ставший новым министром обороны, представил проект создания главного командования и Главного штаба Сухопутных войск, предложив на эту должность и одновременно на должность первого заместителя министра обороны маршала Конева. Это назначение было принято Хрущевым. Но уже через год Никита Сергеевич, оставив Конева первым заместителем министра обороны, сделал его главнокомандующим объединенными вооруженными силами Варшавского договора, а главнокомандующим Сухопутными войсками и первым заместителем министра обороны в марте 1956 года, сразу после XX съезда партии, назначил Малиновского. Тогда же Родион Яковлевич был избран членом ЦК КПСС (кандидатом в члены ЦК он стал в 1952 году, после XIX съезда партии).

В начале марта 1956 года Василевский обратился к министру обороны Жукову со следующим заявлением: «Прошу ходатайствовать перед Президиумом ЦК КПСС и Советом Министров об освобождении меня от должности Первого заместителя Министра обороны в связи с тем, что в последнее время сильно беспокоят головные боли с серьезным нарушением зрения, а временами и памяти. Те меры, которые применяют ко мне в настоящее время врачи, эффективного результата не дают».

Эта просьба была удовлетворена, и Василевского назначили на во многом представительскую должность заместителя министра обороны по вопросам военной науки.

Можно не сомневаться, что это перемещение было инициировано Хрущевым, который таким образом освободил для Малиновского место второго первого заместителя министра обороны. Третьим первым заместителем являлся начальник Генштаба Маршал Советского Союза Василий Данилович Соколовский, но пост начальника Генштаба в послевоенное время постепенно терял свое значение. Более значимыми считались те должности, которые занимали Конев и Малиновский. К тому же Соколовский маршалом стал только в июле 1946 года, в связи с назначением командующим группой советских войск в Германии, и в качестве влиятельной и самостоятельной фигуры в военной иерархии никогда не рассматривался. Он считался близким к Жукову, у которого был начальником штаба на Западном фронте в начале войны, а потом заместителем на 1-м Белорусском фронте. Полагали, что так же близок к Жукову и Конев.

Таким образом, Малиновский занял третье место в военной иерархии — после Жукова и Конева. Это произошло благодаря следующим обстоятельствам.

У Хрущева уже тогда существовало опасение насчет политических амбиций Жукова. Между тем Конев назывался другом Жукова и должен был быть ему обязан за выдвижение на пост главнокомандующего Сухопутными войсками и первого заместителя министра, хотя между ними и пробежала кошка в период печально знаменитой гонки за Берлин. Малиновский же был всецело человеком Хрущева, под началом которого ему довелось служить в 1941–1942 годах. Главное же, Никита Сергеевич хорошо знал, что Жуков и Малиновский с трудом переносят друг друга. Замечу, что в отличие от поста командующего объединенными вооруженными силами Варшавского договора, пост главкома Сухопутных войск являлся ключевым для любого военного переворота, поскольку в его ведении находились все перемещения войск внутри страны.

Как рассказывала дочь Малиновского Наталья Родионовна со слов товарища отца по академии имени Фрунзе генерал- майора Ивана Николаевича Буренина, во время первой встречи Жукова и Малиновского в ноябре 1929 года в Москве, когда Жуков был командирован на Курсы усовершенствования высшего начсостава при Военной академии имени Фрунзе, а Малиновский был слушателем этой академии, Георгий Константинович окликнул Родиона Яковлевича с матерщиной, а тот ответил соответствующим образом. Георгий Константинович сначала опешил от полученного отпора, а потом поздоровался с Родионом Яковлевичем вполне вежливо, по имени-отчеству и без какой- либо грубости. Жуков понял, что Малиновский хамства терпеть не будет, в случае чего и сдачи даст, а ростом он повыше, да и в плечах не уже. А уж силушки у него — дай бог каждому! Ведь в Первую мировую пулемет на своем горбу приходилось таскать! Поэтому за все время совместной службы Георгий Константинович его не то что по физиономии не бил, но даже слова матерного не сказал. Однако два маршала друг друга искренне терпеть не могли, хотя внешне это скрывали.

Управляющий делами Совета министров СССР Михаил Смиртюков вспоминал: «Как-то я заприметил, что маршалы Жуков и Малиновский повадились ловить рыбу с Рублевской плотины. Интересно то, что они никогда не рыбачили там вместе. Жуков подъезжает — Малиновский сворачивает удочки. И наоборот. Видимо, крепко не любили друг друга».

Хрущев знал, кого назначить Жукову первым заместителем. Никита Сергеевич нисколько не сомневался, что Жуков и Малиновский против него никогда не сговорятся.

21 ноября 1956 года Жуков предложил освободить от должности заместителя министра обороны маршала С.С. Бирюзова, оставив его главнокомандующим войсками ПВО страны. Мотивировалось это необходимостью сократить число заместителей министра обороны. Однако Президиум ЦК не поддержал Жукова. Сергей Семенович был человеком Хрущева и Малиновского, а не Жукова, и попытка Георгия Константиновича понизить статус Бирюзова в центральном аппарате Министерства обороны могла только еще больше насторожить Никиту Сергеевича.

Как снимали Жукова с поста министра обороны, хорошо известно. Хрущева встревожило то, что Жуков предложил заменить председателя КГБ И.А. Серова и министра внутренних дел Н.П. Дудорова на армейских генералов, а на пост министра внутренних дел выдвинуть маршала Конева. Это было похоже на подготовку военной хунты для будущего переворота. А когда во время октябрьского визита Жукова в Югославию и Албанию генерал У.Х. Мамсуров сообщил Хрущеву и Малиновскому, что он является начальником созданной без ведома ЦК партии школы диверсантов в Тамбовской области, которая должна быть полностью сформирована уже к 15 января 1958 года (официально она называлась вторым воздушно-десантным училищем в Тамбове, подчиняющимся Главному разведывательному управлению Генштаба), Хрущев понял, что Жуков создает лично преданную ему воинскую часть для возможного переворота и его пора снимать с поста министра обороны. Тем более, что будущие курсанты должны были учиться по 6–8 лет — больше, чем в училищах и академиях. Похоже, Жуков готовил собственную «преторианскую гвардию», опираясь на которую рассчитывал захватить и удерживать власть.

Когда на октябрьском пленуме ЦК снимали Жукова, Конев в последний день работы пленума, 29 октября, подал в Президиум следующую записку: «Тов. Микоян А.И. в своем выступлении назвал меня другом т. Жукова Г.К. Это не соответствует действительности. Наши отношения с т. Жуковым были только служебно-деловыми и не больше. Насчет дружбы Вам известно, Никита Сергеевич». Конев также заклеймил Жукова в выступлении на пленуме, а потом написал (или, скорее подписал) направленную против Георгия Константиновича статью в «Правде».

Иван Степанович всерьез опасался, что Хрущев вспомнит свои подвиги 30-х годов и устроит процесс по поводу военного заговора. Тогда под расстрел гарантированно пошел бы не только сам Жуков, но и Конев, а также начальник ГРУ С.М. Штеменко, который тоже знал о злосчастной школе диверсантов, но не сообщил об этом Хрущеву, а во время визита Жукова на Балканы предупредил Георгия Константиновича, что готовится его смещение. Но Хрущев после смерти Сталина демонстрировал гуманизм. Только что, в июне 1957 года, «антипартийная группа Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова» пыталась убрать Хрущева. Но Никита Сергеевич не только их не расстрелял, но даже не судил, а ограничился устранением членов группы из партийного руководства и переводом их на малозначительные посты. Правда, справедливости ради, надо отметить, что участники «антипартийной группы» не пытались арестовать Никиту Сергеевича и, кроме того, собирались оставить его в составе Президиума ЦК, назначив министром сельского хозяйства. Вероятно, этим частично и объяснялась мягкость, проявленная Хрущевым по отношению к заговорщикам. В случае же с Жуковым речь шла только о возможном будущем заговоре, хотя в данном случае, в отличие от мнимого «заговора Тухачевского», Хрущев имел дело с вполне реальным заговором, пока еще находящимся лишь на начальной стадии подготовки. Если бы это случилось при Сталине, в печальной судьбе заговорщиков можно было бы не сомневаться. Жукова, Конева, Штеменко и, вполне возможно, еще с полдюжины близких к ним генералов поставили бы к стенке, предварительно вынудив под пытками признаться в том, что они являются германо-американо-японскими шпионами. Хрущев же всего лишь отправил Жукова в отставку, а Конева оставил на своем посту, хотя для Ивана Степановича это было обидно. Он-то мечтал о должности министра обороны, под началом Малиновского служить не хотел и, чтобы по возможности не иметь с ним дело, почти все время болел, пока не был в 1960 году отправлен в отставку, точнее — в группу генеральных инспекторов. Вот Штеменко пострадал немного серьезнее. За содействие Жукову его разжаловали из генерал-полковников в генерал- лейтенанты и назначили первым заместителем командующего войсками Приволжским военным округом, удалив из столицы. Но уже в июле 1962 года Сергея Матвеевича сделали начальником Главного штаба Сухопутных войск — первым заместителем главнокомандующего Сухопутными войсками и вернули звание генерал-полковника. А в феврале 1968-го, уже после смерти Малиновского, Штеменко, занимавшему тогда должность заместителя начальника Генштаба, присвоили звание генерала армии.

Речь Малиновского на октябрьском пленуме 1957 года была одной из самых обличительных по отношению к Жукову:

«Товарищи, нам, военным работникам, очень радостно, что Пленум Центрального Комитета обсуждает вопрос об укреплении партийно-политической работы в Советской Армии и во Флоте. С другой стороны, и больно, что мы, военные работники, члены партии довели до такого… что Центральный Комитет вынужден был сам вмешаться в это дело.

Мы все единодушно приветствуем решение Президиума Центрального Комитета от 19 октября как абсолютно правильное, как абсолютно своевременное, которое, безусловно, освежает всю обстановку в Советской Армии и во Флоте и послужит на пользу, на укрепление наших Вооруженных Сил, чтобы они были еще крепче и еще лучше защищали бы интересы нашего государства и нашей партии.

Безусловно, товарищи, что на здоровом теле нашей армии и флота зрел и зрел нарыв. Рано или поздно он в силу биологического закона должен был бы лопнуть и может быть с еще большим зловонием, чем мы сейчас это ощущаем. И если Президиум Центрального Комитета разрезал, вскрыл этот гнойник, то это была очень своевременная, оздоровляющая хирургическая операция.

Могут задать нам, заместителям министра обороны, помощникам его, а где же вы были?

Голоса. Могут и должны сказать.

МАЛИНОВСКИЙ. Куда вы смотрели? Совершенно законный и правильный вопрос. Я Жукова знаю, может быть не так давно, как многие другие выступавшие здесь до меня товарищи, я его знаю только с 1929 года…

Голоса. Это не малый срок.

МАЛИНОВСКИЙ. Товарищ Тимошенко намного раньше знает его меня и другие товарищи, товарищ Конев, Буденный и т. д., но за это время я его очень хорошо узнал.

Я вам должен откровенно сказать, что у меня нет никаких неприязней к товарищу Жукову. Я как человек к человеку всегда относился очень хорошо к товарищу Жукову, но я всегда шел на работу с ним, откровенно вам скажу, с очень большими агрессивными намерениями. Зная его, что он из себя представляет, я шел с намерениями: будет мне хамить, я буду хамить; будет меня ругать, я буду ругать, если, не дай бог, меня ударит, так я сдачи дам (в зале смех), и, между прочим, он как будто бы всегда разгадывал мои намерения и за всю мою давнюю службу, где бы мне не приходилось с ним работать, я в его поведении лично к себе видел самое предупредительное, самое внимательное, самое хорошее отношение, но я видел, как он третирует других, как он низводит до нуля, буквально, людей. Меня это возмущало, почему это так? Я с такими намерениями, откровенно вам скажу, ехал с Дальнего Востока, где я на славной окраине нашей Родины проработал 10 лет, сюда в Москву, в Министерство обороны. Я долго продумывал этот вопрос и додумался: я всегда с этими намерениями ехал к Жукову и сейчас с этим намерением буду ехать.

И здесь, в Министерстве, я не слышал в свой адрес ни разу ни одного грубого слова. Видел я, конечно, издевательства министра обороны товарища Жукова над Бирюзовым, видел над товарищем Герасимовым, и меня всегда мысль сверлила: в чем дело. Оказывается, товарищ Бирюзов не подошел ко двору. Это хороший человек, я его много знаю, Бирюзова, знаю его, конечно, и отрицательные замашки, о которых я ему говорил в глаза и здесь, в Москве, когда он мне не был подчинен.

На одном моменте я хочу остановить ваше внимание.

Собрались командующие войсками округов, у нас был такой сбор, мы знакомились с военной техникой, чтобы узнать, что, собственно говоря, есть у нас нового на вооружении наших Вооруженных Сил? Это было на Раменском аэродроме, была группа маршалов под руководством самого товарища Жукова, рассматривала новые аппараты, системы. Подходим к одному локатору.

Ну, Бирюзов, как более сведущий человек, он, как говорится, все зубы потерял на этих локаторах, говорит, что хорошо было бы на этих локаторах светлячок, который показывает засеченную цель, при появлении другой цели был бы другого цвета, не белый, а красный, например. Тов. Жуков посмотрел на него: “Какое глупое замечание. Вы в этом ни черта не понимаете, не суйте свой нос, куда не следует”.

Я знаю тов. Бирюзова как очень строптивого человека, однако он проглотил слюни и отошел.

Голос. Другого цвета светлячок может быть.

МАЛИНОВСКИЙ. Он и сказал, что конструкторы берутся за это дело. Жуков заявил: “Ничего не понимаете в этом деле” и на этом кончил.

Второй сбор. Был назначен новый заместитель министра обороны, генерал-полковник Герасимов. Это была его первая вылазка в люди. На этом сборе наши командующие рассматривали ракетную технику, которая связана, как известно, с электроникой. Тов. Герасимов назначен заместителем министра как раз по электронике. По этому поводу он допустил какое-то замечание, совершенно невинное замечание по электронной системе. Министр на него посмотрел: “Вы в этом деле ничего не понимаете и не суйте свой нос”. Думаю, вот это отрекомендовал заместителя министра перед всеми войсками! Тот тоже меня не разобьет проглотил слюньки и отошел в сторону.

Для чего это делалось? Для того, чтобы только заместителем назначили, его по голове щелк, чтобы знал сверчок свой шесток, чтобы знал, как вести себя в присутствии министра.

Я работаю вот уже второй год с тов. Жуковым, много вопросов провел, говорил, что заблудились в некоторых местах в корпусе и армии. Ликвидировали корпуса, сделали армию без корпусного деления. Вообще организм Вооруженных Сил очень сложный организм, он не такой простой, как иногда некоторым людям кажется, что ничего мудреного нет, сел на белого коня, шашку поднял, “за мной” и все. Я не согласен был с ликвидацией корпусной системы и протестовал против этого дела даже до назначения в министерство. Тов. Жуков знал об этом, потому что я в одном разговоре с ним защищал корпусную систему, а он мне говорил, что глупо защищать ее. Я говорю, что все-таки корпусная система — такая вещь, которую нельзя выбросить, потому что в начале войны выбросили, а в процессе войны вынуждены были восстановить. Жуков говорит: “Давай проведем игру, я буду командовать армией без корпусной системы, а ты покомандуй с корпусной системой против меня. Посмотрим, кто кому накладет”. Я говорю: “Конечно, на игре вы, безусловно, накладете мне, потому что посредники будут играть на вашей стороне (смех), а на войне вы мне не накладете с армией без корпусной системы…” Но все-таки решено. Об этом говорили командующие, когда с этой трибуны выступали. Я еще был на Дальнем Востоке, когда Президиум ЦК заслушивал командующих. Был такой момент.

Решено было все-таки ликвидировать корпусную систему. Кое-где мы сохранили, там, где настолько было очевидно, что нельзя было обходиться без нее, она сохранилась, эта корпусная система. Это дает вывод, что сохранилась и всегда может быть умножена и увеличена, когда нужно будет для армии. А армия наша, а было поручено нашему штабу сухопутных войск все-таки это дело, идет не о личности Жукова, а о вооруженных силах, вертелись, крутились, нюхали и сумели создать такую армию, которая, если можно так выразиться, является большим армейским корпусом, вполне пригодным и боеспособным. Если нужно будет, увеличим число корпусных управлений. Так что здесь страхоты большой и тревоги не может быть. Но как иначе можно было сделать? Мы испытывали неудобства в своей работе, над нами довлела свинцовая рука и характер Жукова. Почему мы не бунтовали и почему я лично, зная Никиту Сергеевича, никогда к нему не приходил и не говорил об этом? Я знал, что у Никиты Сергеевича много вопросов и лезть со своими личными обидами считал неудобно. Я думал так: когда будет нужно, Никита Сергеевич всегда может мне позвонить и вызвать.

Но дело, товарищи, идет как раз не в этом направлении. Жуков все возвеличивается, все прославляется: переводится из кандидатов в члены ЦК, из членов ЦК в кандидаты Президиума ЦК нашей партии, потом в члены Президиума ЦК. Дело Берия, дело с антипартийной группой — все это, так сказать, идет на прославление, на укрепление роли и влияния т. Жукова. Я лично скажу, что думал так — а может быть, это надо и для большой политики, кто его знает. “Друг”, пускай в кавычках, Эйзенхауэра. Может быть, это надо использовать. Политика ведь очень сложное дело. (Оживление в зале.) Я думал так: потерпим. Но я верил, глубоко верил, что долго это продолжаться не будет, что ЦК вмешается в это дело и вскроет эту болячку.

Жуков, конечно, очень сильный человек, очень одаренный человек. Я прямо скажу — малообразованный, но одаренность покрывает недостатки в его образовании. Это сильный характер. Полезный человек. Большое дело сделал на войне, и я его уважаю за это и буду уважать за то, что он сделал для Родины. Но нужно нам всем знать, простите за такое, может быть, грубое сравнение, но бывает так, я много в детстве батрачил, работал с лошадьми, бывает так, что хороший конь, — а как-то Сталин назвал Черчилля: это хороший старый конь Англии, — так вот, может быть, это даже не конь, а хороший жеребец, и если его заложить в упряжку, он очень тяжелую поклажу может везти. Но этот жеребец с большим норовом. Если вожжи хорошо натянуты, он чувствует над собой сильного седока, он полезен. Но когда этот жеребец начнет рвать повод, вырываться, нестись с помутневшими глазами вперед, у нас это может вызвать опасение: а куда этот жеребец занесет нашу государственную колесницу. (Оживление в зале.)

Поэтому вовремя почувствовал Президиум Центрального Комитета, что вожжи лопаются, что он может вырваться на свободу и куда он тогда понесет — не известно.

Что же, товарищи, было убедительного в том, чтобы так обсуждать нам поведение тов. Жукова? Во время первого перерыва я слышал мельком краем уха от некоторых, что нет убедительных фактов, что неясно вроде, ошеломительно и так далее. Есть убедительные факты и есть очень опасные для нашей партии и для нашего государства факты. Я здесь впервые видел тов. Жукова в такой человеческо-ангельской позе, в какой он был на трибуне, в какой я здесь его увидел.

Он говорил — были ошибки, но мне никто никогда не указывал на эти ошибки. А я не чувствовал этих ошибок, я не подмечал этих ошибок. В противном случае я их поправил бы.

Хорошо. Давайте пойдемте по этой линии. Что значит, если большой руководитель в нашей партии, каким является член Президиума ЦК партии, не чувствует, не подмечает своих ошибок? Что это за политик? Нам нужны такие политики? Куда нас может привести такой политик, который сам не чувствует, куда он идет?

Ведь это полнейшее отсутствие всякой партийной и политической зрелости. Такой политик может идти, не зная, куда он идет.

Но я сомневаюсь в том, что он не знал, куда он шел.

Поэтому очень убедительный факт, что нам такие политики не нужны.

Мы — партийные люди, члены нашей великой партии, обязаны быть политиками, обязаны знать политику. Мы обязаны всю свою работу и все свое поведение строить, исходя из политики.

Политика — это очень жестокая вещь. Политика сама никогда не прощает политических ошибок. Мы с вами можем простить, но политика этого не простит. А раз мы, члены партии, являемся политиками, то и мы не можем этого простить.

Другие факты, которые мне стали известны буквально только сейчас.

Я чистосердечно работал и помогал Жукову, невзирая на все трудности положения.

Но такое положение, когда, докладывая перед Президиумом ЦК, в одном месте он говорит — мы слабы и нас разобьют, если нам не прибавят денег, а в другом месте через некоторое время говорит — мы сильнее всех, разобьем всех, чего нам бояться открыть небо перед американцами? Пускай летают, смотрят на нашу страну и мы посмотрим, так как мы сильнее, мы их разобьем.

Это не политика!

Такое может быть только в американском конгрессе, где всегда каждый занимает позицию в зависимости от конъюнктуры.

А мы в своем родном советском государстве не можем шантажировать наше руководство тем, что когда нам надо дать — мы слабы, а в другом месте — мы сильны, надо открыть небо перед американцами, — это нечестная политика. Это большой факт!

ХРУЩЕВ. Правильно.

МАЛИНОВСКИЙ. Ликвидация Военного совета при Совете Обороны — это, конечно, факт, который отгораживает руководящий состав нашей армии и флота от Центрального Комитета. Всегда бывает очень приятно нашим командующим округов, армий, флотов, когда они чувствуют живой контакт со своим Центральным Комитетом, когда они могут сказать правдивое слово Центральному Комитету, сказать о своих нуждах, думах и получить известные указания Центрального Комитета, которые необходимы им как воздух для того, чтобы можно [было] плодотворно трудиться.

Третий факт — школа диверсантов. Он говорил, что это невинное дело, были роты диверсантов во всех округах и вот эти 17 рот свели вместе. Ничего подобного. Для этой школы приказано было сухопутным войскам найти необходимую численность, помимо тех 17-ти рот, которые были в округах. И это все легло на Дальневосточный округ, командующие могут это подтвердить. О школе я узнал также совершенно случайно, узнал тогда, когда Мамсуров поднял этот вопрос в Центральном Комитете.

Принижение политорганов, принижение наших партийных организаций в армии и флоте — разве это не факт? Конечно, я должен сказать, это очень сложный клубок. Тут можно сказать, что Жуков не разобрался в этом клубке, потому что еще в бытность начальника ГлавПУРа Льва Захаровича Мехлиса не было военных советов, не было политических отделов в дивизиях и корпусах, а мы имели только отделы агитации и пропаганды. Он не внес ясности в это дело, не разобрался как министр обороны и пошел по ложному пути, отгораживая партию от армии и унижая политические органы и партийные организации нашей армии. А без этого не может быть армии.

И все это делалось под хорошим, благовидным предлогом.

Вроде отнять у человека жилище с целью улучшения его жилищных условий; снять с него костюм для того, чтобы он лучше был одет; объединить под одной крышей академии, чтобы они были лучше размещены. Все это делалось под лозунгом улучшения и принимало совершенно обратную форму действия.

И последнее. Что значит: “Я обращусь к народу?” Это было сказано не один раз. Это было сказано на активе Московского гарнизона, который был в один день проведен по июньскому Пленуму ЦК; это было сказано на обширном собрании коммунистов на учении, где было коммунистов свыше 1000 человек. Все аплодировали на это заявление, — настолько люди понимали как бы единение армии и своего министра. Но я задумывался над этим вопросом. Не нравилось мне это, резало ухо это заявление. Но не я один был на активе, и не я один на собрании, чтобы от меня исходило это замечание. И все-таки при первой встрече с Н.С. Хрущевым я ему сказал — это резало ухо. Как это так — я обращусь к народу и армии, и она меня поймет и поддержит. Это опасно. Кто такой я?

Вообще в Министерстве обороны у нас в алфавите была сделана путаница: “я” было выдвинуто далеко с хвоста, и никогда мы не слышали “мы”, а только “я”: я думаю, я указываю, я приказываю и т. д. Это “я” и привело к такому ушибленному заявлению и страшно опасному для партии: “Я обращусь к народу и армии”. А где же партия? Где же Верховный Совет нашей страны? Где профсоюзы? Разве у нашего народа нет организаций, которые могут поговорить от имени народов. Как это — “Я обращусь?” Это далеко заброшенный камень.

Он решил приучать: я здесь так скажу, там так скажу, к этому привыкнут, а потом я сделаю по-украински — буду ловить сильного, хорошего жеребенка: кось, кось, миленький, хорошенький, а потом — тпру, оседлаю, как мне надо.

Все эти заявления заставляют нас делать правильные выводы в отношении тов. Жукова: не место такому политику в Президиуме и Центральном Комитете нашей партии. Должное мы ему дадим по заслугам и устроим его работу и жизнь так, как это необходимо».

В заключительном слове на октябрьском пленуме Хрущев так охарактеризовал Жукова:

«Как военный — я это и сейчас считаю — он должен сохраниться. А как политический деятель он оказался просто банкротом, и не только банкротом, а даже оказался страшным человеком… Тов. Жуков, дорогой Георгий Константинович, ты мне звонил в субботу, час по телефону говорили. “Ты лишаешься лучшего друга”, — сказал он мне. Но, товарищ дорогой, не обо мне персонально идет речь…

Когда цепочку развяжешь, поведение и понимание партийности Жуковым — это просто страшно становится и венец — это его заявление: к армии и народу обращусь и они меня поддержат, причем он говорил это к тому, что он может когда-то обратиться, а ему аплодировали и там, и там. Родион Яковлевич Малиновский сказал, что как удар ошеломило такое заявление. Когда мы сказали Жукову об этом в субботу, он говорит: верно, я говорил. Что же такого? Я правильно говорил, я с антипартийной группировкой боролся. А теперь ты бы обратился и сказал, что антипартийная группировка осуждает меня. Это обращение через голову Центрального Комитета. Я господь, я Жуков, я сказал, значит здесь и правда. Это произвол. Это страшное дело, товарищи…

Товарищ Жуков, непартийный вы человек, нет у вас партийности. Вы очень опасны и вредны. Родион Яковлевич мне напомнил, когда я с ним беседовал, как он думает о Жукове. Я рассказал свои соображения, что членов Президиума беспокоит Жуков и даже вызывает страх. Он выслушал меня и говорит, а я вам припомню свое мнение. Когда мы возвращались из Китая, были в Хабаровске [этот разговор происходил в октябре 1954 года, когда Хрущев и Булганин после официального визита в КНР совершили поездку по Дальнему Востоку, посетив войска Дальневосточного округа и Тихоокеанский флот], то мы сидели втроем в штабе или на квартире. Товарищ Малиновский сказал, что Жуков — это страшный человек. Булганин подтвердил тогда это, а я промолчал. Товарищ Малиновский сказал, что вы, наверное, промолчали по политическим соображениям. Булганин подтвердил, что такой разговор был. Если я промолчал, а я не хочу сейчас быть умным, видимо, я с вами тогда не согласился, потому что я слишком верил Жукову. А теперь я хочу сказать, что вы были правы, жизнь подтвердила правильность, и Жуков оказался таким на деле. Это подтверждено…»

2 ноября 1957 Малиновский провел партактив Министерства обороны, где более подробно объяснил свое отношение к Жукову и впервые публично признал, после того как об этом на пленуме рассказал сам Никита Сергеевич, что еще в 1954 году предупреждал Хрущева и Булганина насчет бонапартизма Жукова:

«Жуков — одаренный военный человек. Жуков упорный, трудолюбивый. Он принес большую пользу советскому народу. Его высоко вознаградили. Мы не отнимаем этих заслуг Жукова. Но наряду с этими качествами — есть большие пороки.

Вы можете сказать, что теперь у вас языки развязались, когда ЦК взялся за дело.

Когда Хрущев, Булганин и Микоян ехали из Китая, то я сказал им в Хабаровске, что Жуков опасный и даже страшный человек. Булганин сказал, что мы знаем его качества. Хрущев промолчал.

Я 30 лет работаю с Жуковым. Он самовластный, деспотичный, безжалостный человек. Я решил идти с ним работать. Решил: если он будет хамить — я тоже буду хамить. Если будет ругаться — я буду ругаться. Будет драться — я ему дам сдачи.

С этими мыслями я и пришел в Министерство.

Он ко мне относился с большим уважением, вернее — вежливо.

Я поэтому ничего к нему лично не имею. Но я видел какое невероятное хамство проявлял Жуков к ряду людей, в том числе к крупным волевым людям (Бирюзов).

Характер Жукова такой, что если он хочет приятное сказать человеку, то он и этого не может сделать.

Факт: Маршал Советского Союза получил звание и его Жуков благодарил.

Тот говорит, что я счастлив, я волнуюсь, я постараюсь оправдать. Жуков ответил: а мне наплевать на ваши чувства, на ваше волнение — мне лишь бы поздравить вас.

Жуков говорил, что он не замечал, не чувствовал своих ошибок.

Тогда зачем же нам такой руководитель, который не способен видеть свои ошибки. Жуков не зрелый политик, не зрелый коммунист.

При Жукове дисциплина улучшилась, но все это давалось страхом. По цепочке за одно правонарушение наказывались многие и многие командиры. Безрассудство. Тройчатка. У моряков — три С. Снять, снизить, списать с корабля…

Было угнетенное состояние наших кадров.

Такая дисциплина непрочная. При первом серьезном испытании такая дисциплина могла развеяться как карточный домик. Дисциплина только на основе высокой сознательности, преданности.

Вопрос о диверсантах.

Назвал воздушно-десантные школы 7 лет учебы (за такой срок можно зайца научить спички зажигать)…

Праздник в Ленинграде моряков, моряки хотели быть в белых кителях, но Жуков приказал всем быть в черных, чтобы самому быть в белом на этом общем темном фоне.

Полководческое искусство вскружило голову Жукову.

Слава полководца не давала ему покоя…

Теперь не те воины, что были раньше, когда полководец играл такую роль.

Теперь воюет все государство, весь потенциал. Отблеск… общей славы может зайчиком пасть на кого- либо из нас. Надо беречь этот отблеск славы».

Получается, что Родион Яковлевич был первым, кто прямо предупредил Хрущева о бонапартистских замашках Жукова, и Никита Сергеевич сам это публично признал. А после того как Конев из-за близости к Жукову оказался в полуопале, Малиновский стал единственным претендентом на освободившийся пост министра обороны.

Хрущев вспоминал:

«[Назначение Малиновского на пост министра обороны] проходило болезненно. В партийном руководстве возражений против Малиновского не было. Конечно, общесоюзный и мировой авторитет Малиновский имел ниже, чем Жуков. С другой стороны, маршал Малиновский отлично зарекомендовал себя во время войны и был не случайной личностью в военной сфере. Жукову в личном плане он уступал по энергии, напористости, обладая спокойным, несколько медлительным характером. Но не уступал ему по вдумчивости. Я отдал предпочтение Малиновскому по сравнению с другим прославленным маршалом, Коневым, хотя я высоко ценил и военные способности Конева. Но я считал, что Конев способен повести себя неоткровенно в отношении партийного руководства и правительства.

Когда решался вопрос, кого же назначить вместо Жукова министром обороны, Жуков поставил этот вопрос в упор, по-солдатски: “Кого назначаете вместо меня?” Я вынужден был ему отвечать, хотя мне не хотелось с ним обсуждать этот вопрос, и сказал: “Мы назначаем Малиновского”. — “Я бы предложил Конева”, — отрубил он.

Конев при этом присутствовал, и мне не хотелось его обидеть. Достоинства Конева — не меньшие, чем Малиновского. Но Малиновский не уступал ему в своих познаниях, а может быть, даже и превосходил Конева.

Это люди разные по характеру».

Министр обороны СССР

26 октября 1957 года постановлением Президиума ЦК КПСС маршал Малиновский был назначен министром обороны. Его дочь так рассказывала об этом назначении:

«В тот октябрьский день, когда папу назначили министром, он приехал на дачу чернее тучи. Ужинать не стал. Долго, почти до ночи гуляли. Молча — мама хорошо распознавала ситуации, исключающие вопросы. Наконец на крыльце появился мамин брат: “Родион Яковлевич, радио сказало, что вас министром назначили!” И тут уже мама не сдержалась:

— Что ж ты не отказался?

— Поди откажись.

И больше ни слова.

С тяжелым сердцем папа принял новые обязанности. Его адъютант Александр Иванович Мишин говорил мне, что вскоре после назначения, завершая партийную конференцию, на которой, как водится, прежние холуи не преминули вылить на Жукова ушат грязи, отец ясно сказал, что смещение — не эквивалент гражданской казни и не повод к улюлюканью: “Сделанного Жуковым у него никто не отнимет”. Кстати, весь аппарат Жукова — секретариат, отдел писем, машинистки — остался и работал при папе. Случай, как мне объяснили, уникальный — обычно всех меняют на своих, как и было, к примеру, сделано после папы».

Андрей Глебович Бакланов, дипломат и историк, сын генерал-полковника Глеба Владимировича Бакланова, которому довелось служить с Малиновским, так характеризует реакцию армии на назначение Родиона Яковлевича министром:

«На замену Г.К. Жукову был назначен маршал Родион Яковлевич Малиновский… В армии и в народе его любили и уважали как одного из командующих фронтом в годы Великой Отечественной войны. Однако, прямо скажем, Малиновского считали не более чем “одним из плеяды маршалов Победы”. Поэтому не возлагали особых надежд на улучшение ситуации в армии с его приходом в качестве руководителя Министерства обороны. Но все предположения оказались неточными или даже неправильными. Министром обороны Р.Я. Малиновский оказался поистине замечательным. Полагаю, что лучшего министра в период после 1917 года у нас не было и его заслуги в этом качестве до сегодняшнего дня не оценены должным образом. Именно в период, когда Родион Яковлевич возглавлял Министерство обороны, были решены беспрецедентные задачи — завершено ракетно-ядерное перевооружение армии, достигнут исторический паритет сил с США.

В манере руководства Малиновского не было никакого самолюбования, он вел себя с должной солидностью, достойно, но скромно, без каких-либо элементов барства. Характерная деталь — отдыхал министр обороны, как правило, в санаториях и домах отдыха вместе со своими подчиненными, хотя получить при желании отдельную дачу для него было, конечно, несложно. Хорошо помню, как мои родители и чета Малиновских отдыхали в санатории “Архангельское”. Министр занимал примерно такой же номер люкс, как и другие старшие военачальники».

Малиновский разительно отличался от Жукова в стиле руководства и в отношении к подчиненным. В то же время он действительно во многом реформировал вооруженные силы.

Если при его послевоенных предшественниках, Булганине, Василевском и Жукове, Советская армия все еще оставалась армией Второй мировой войны, пусть и получившей в свое распоряжение более мощные средства борьбы, вроде ракет, реактивных истребителей и ядерных бомб, то при Малиновском армия стала на самом деле современной, новой не только по вооружению, но и по тактике и стратегии. Упор был сделан на ракетно-ядерные вооружения, а во флоте — на атомные подводные лодки. Новый министр обороны приоритетное значение также придавал развитию радиолокации и, что было новым для советских вооруженных сил, развитию систем управления и снабжения. При этом, стоит заметить, никакого специального образования Родион Яковлевич не имел. Его технические познания ограничивались тем, что он усвоил в академии еще в конце 20-х годов. Однако Малиновский оказался готов вполне правильно оценить перспективы использования новых систем вооружения и связи и дал зеленый свет их внедрению в войска. Много внимания новый министр уделял системам управления войсками. В высшем звене он внедрил автоматизированные системы управления, использовал также новые средства связи в тактическом звене.

В бытность Малиновского министром обороны была введена единая организация мотострелковой, танковой и воздушно- десантной дивизий.

Формальный паритет с США по числу носителей и ядерных боеголовок был все же достигнут не в то время, когда он был министром обороны, а немного позже, в 70-е годы. Но именно при Малиновском советские стратегические ядерные силы обрели такой потенциал, с которым можно гарантированно нанести неприемлемый ущерб любому возможному противнику.

При Малиновском в должности министра обороны США начали широкомасштабную военную интервенцию во Вьетнаме. Советский Союз поддержал вооружением, боевой техникой и советниками коммунистический Северный Вьетнам, который, в свою очередь, оказывал помощь партизанам Южного Вьетнама. Генерал Г.И. Обатуров 22 января 1966 года зафиксировал в дневнике выступление Малиновского на Главном военном совете, ставшее для маршала последним: «Вчера был первый день заседания Гл. ВС. На заседании были Брежнев, Косыгин, Подгорный, Устинов, Малиновский, все руководство МО и с мест: я, Дмитриев, Якубовский, Головнин.

Малиновский сделал доклад о состоянии боеготовности, оперативной и боевой подготовки. За три года после последнего заседания ВС Вьетнам стал полигоном для испытания различных видов оружия, в т. ч. химического. Нет гарантии, что там не применят тактическое ядерное оружие. Мы полагаем, что это будет Северный Вьетнам. Европа — главный очаг опасности. Здесь основную роль играют США вкупе с ФРГ. Блок имеет 50 дивизий, 1100 установок и орудий атомных, 3500 самолетов, в т. ч. 1100 носителей. В составе НАТО 12 дивизий ФРГ. Она претендует на особую роль в НАТО в реваншистских целях. США большое внимание уделяет наращиванию стратегических ядерных сил для всеобщей ядерной войны: стоят 850 стратегических ракетных установок, кроме того “Полярис” 350 на ПА, вводятся новые стратегические бомбардировщики. Готовят внезапный удар. Высочайшая степень готовности ракет. Увеличивается готовность и численный состав обычных сил. Так, СВ увеличились в 1965 на 235 тыс. человек, особенно армейская авиация и аэромобильные соединения. Это позволяет развязать войну без существенных мобилизационных мероприятий и в то же время вести ограниченные войны. Отсюда делать выводы и [увеличивать] боевую готовность ВС к войне независимо от того, как она начнется: с применением ядерного оружия или нет. Затем он дал анализ состояния боевой готовности. За последние годы главные усилия сосредоточились на развитии решающего вида — РВ стратегического назначения. Одновременно продолжалось развитие и других видов. Выправляются ошибки, устанавливаются тесные отношения и боевое сотрудничество с армиями стран Варшавского договора. Указал на недостаточность секретности, проявляется беспечность в сохранении тайн. Недостаточно военно- патриотическое воспитание. Много приходит плохо воспитанными морально и физически. И т. д.».

Затем Геннадий Иванович кратко передал, о чем говорилось во второй день заседания Главного Военного совета: «Сегодня — второй день. Говорили по вопросам внешней политики, об отношениях с соцстранами. Отношения даже с Румынией улучшились. То же с Кореей. С Китаем не продвинулись, наоборот идем назад. Нужно добиться изоляции китайского руководства. Помощь Вьетнаму очень дорогая, но необходимая. Чем кончится — трудно сказать, но США не добьется успехов. Что не пошли на переговоры южновьетнамские товарищи — это ошибка. А уйти США трудно — ведь кто потом в них будет верить?»

Из этой записи видно, что с Китаем, в отличие от Румынии и даже Северной Кореи, советское руководство в лице Брежнева сближаться не хотело, а ставило лишь цель изоляции китайского руководства на международной арене, и прежде всего — среди коммунистических партий.

Во Вьетнаме Малиновскому и его подчиненным пригодились труды Мао Цзэдуна по партизанской войне. Южный Вьетнам, покрытый джунглями, представлял почти идеальную территорию для действий партизан. А советские зенитные ракетные комплексы заставляли американскую авиацию нести тяжелые потери при налетах на Северный Вьетнам. К сожалению, северовьетнамские войска и их южновьетнамские союзники не всегда придерживались чисто партизанской тактики. Слишком часто они, беря пример с Красной армии периода Великой Отечественной войны, пытались захватить американские базы с помощью больших масс пехоты, используя свое подавляющее превосходство в живой силе. Но американцы имели столь же подавляющее превосходство в вооружениях и боевой технике, и в большинстве случаев такие атаки кончались для вьетнамских коммунистов катастрофически.

Одна из наиболее массированных атак такого рода состоялась 21 марта 1967 года, за несколько дней до кончины Родиона Яковлевича. Северовьетнамские войска попытались захватить базу огневой поддержки «Голд» в южновьетнамской провинции Тайнинь, но были уничтожены или обращены в бегство американской артиллерией, авиацией и танками. На поле боя американцы подобрали 647 вьетнамских трупов. Еще 10 северовьетнамских солдат попали в плен, и двое из них позднее умерли от ран. Американцы же потеряли только 33 человека убитыми, причем один из них стал жертвой «дружеского огня». Это дает соотношение потерь убитыми 20:1 в пользу американской армии. Примерно таким же было соотношение безвозвратных потерь на Советско-германском фронте в 1941–1943 годах. Если бы вьетнамские коммунисты придерживались только партизанской тактики, соотношение потерь для них было бы значительно более благоприятным. Но при этом, очевидно, уменьшилась бы и абсолютная величина американских потерь в людях и технике, а главной целью вьетнамских коммунистов было, не считаясь с собственными жертвами, нанести американцам максимальные потери в людях и технике, что вызвало бы негативную реакцию в США.

23 ноября 1958 года в связи с 60-летием со дня рождения Малиновскому за заслуги перед Отечеством было присвоено звание дважды Героя Советского Союза, и на его родине в Одессе был возведен его бюст.

Г.И. Обатуров в дневниковой записи от 22 марта 1966 года приводит разговор со своим другом А.П. Дмитриевым, только что ставшим членом Военного совета Северо-Кавказского военного округа: «Он сказал: “А Малиновский, все-таки, очень упрямый человек”. А я и так хорошо знаю. У него почти никто ничего не может добиться, если это не совпадает с его мнением».

Бывший генерал для особых поручений при министре обороны генерал-майор Михаил Иванович Петров вспоминал: «О резолюциях Родиона Яковлевича до сих пор рассказывают легенды. Писал он коротко, ясно — “так, чтобы понял даже тот, кто понимать не хочет”. Часто, на редкость к месту, цитировал свое любимое “Горе от ума”, а в некоторых его резолюциях по чувству юмора угадывалась рука одессита.

Один полковник прислал министру письмо, в котором сетовал на то, что летом старших офицеров “затруднительно отличить от младших, зимой же их отличает папаха, и эту недоработку в обмундировании хотелось бы устранить”. Родион Яковлевич наложил следующую резолюцию: “Товарищу Баграмяну И. X. В порядке исключения можно разрешить этому полковнику носить папаху летом”».

В своей записной книжке, уже в бытность министром обороны, Малиновский писал в 1958 году: «Как воздух необходима нам сейчас военная интеллигенция. Не просто высокообразованные офицеры, но люди, усвоившие высокую культуру ума и сердца, гуманистическое мировоззрение. Современное оружие огромной истребительной силы нельзя доверить человеку, у которого всего лишь умелые, твердые руки. Нужна трезвая, способная предвидеть последствия голова и способное чувствовать сердце — то есть могучий нравственный инстинкт. Вот необходимые и, хотелось бы думать, достаточные условия».

А годом позже Родион Яковлевич сделал следующую запись: «Третья мировая война неизбежно станет войной ядерной и, следовательно, гибельной для всего человечества. В ядерной войне не будет победителя. И сейчас, когда мы ценой невероятных, самоотверженных, героических усилий всего народа обрели военную мощь в ее современном понимании и тем самым подтвердили свое право голоса в мировом сообществе, надо осознать величайшую ответственность, ложащуюся на нас в новых условиях, и ясно представить себе, о чем идет речь. Человечеству угрожает ядерное самоистребление. И пока еще не поздно, надо услышать голос разума и голос сердца. Мы должны растопить лед отчуждения между народами и государствами. Человеку нужна власть только над самим собой».

Совсем не по-марксистски звучали подобные суждения. Только прямо такое Родион Яковлевич наверняка ни Никите Сергеевичу, ни Леониду Ильичу не говорил, чтобы вожди не подумали, что маршал хочет казаться умнее их. Но в своей деятельности точно исходил из убеждения в неприемлемости мировой термоядерной войны ни в каком случае.

Малиновский также писал о непредсказуемом характере будущей войны: «Поскольку у нас есть определенные единые положения о характере будущей войны и операций в ней, некоторым может показаться, что нами все сделано, все найдено, остается только заучить. Нет, это не так! Сознаюсь, что иногда и мне будущая война представляется котом в мешке, настолько она будет отлична от той, которую мы перенесли. Нам всем надо много, очень много поработать, исследовать, изучить, чтобы глубоко и всесторонне распознать все стороны военных столкновений, которые, к несчастью человечества, еще не сняты с повестки дня».

Адъютант Малиновского в 1946–1967 годах полковник Александр Иванович Мишин рассказывал:

«Бывая в войсках, Родион Яковлевич обязательно заходил в казармы и в дома, где жили офицеры, интересовался, как налажено снабжение, беседовал с семьями военных. С его пребывания в гарнизоне Кушка вообще началась новая эпоха. Малиновский — единственный из министров обороны, который посетил и Кушку, и Курилы, и Северный флот. А на Дальнем Востоке вообще не осталось ни одного, даже самого отдаленного пункта, до которого он бы не добрался.

Расскажу один характерный случай. Родион Яковлевич обходит казарму. Все блестит и сияет, местное командование уже готово облегченно вздохнуть, как вдруг министр обращается с просьбой: “Товарищ полковник! Можно у вас кружку воды попросить?” Полковник бросается к бачку с прикованной кружкой, наклоняется, наливает, пытается протянуть кружку и застывает в полусогнутом положении: цепь так коротка, что принуждает пить чуть ли не на четвереньках. Родион Яковлевич, помолчав, качает головой: “Что же вы ради кружки воды человека на колени ставите?”».

Бывший командир атомной подводной лодки, совершившей первый поход на Северный полюс подо льдами в 1962 году, Герой Советского Союза контр-адмирал Лев Михайлович Жильцов свидетельствовал: «От Малиновского исходило ощущение спокойствия и колоссальной внутренней силы».

В 1959 году Родион Яковлевич докладывал ЦК КПСС: «Министерство обороны располагает данными, что положение дела с трудовым устройством и особенно с жилищным обеспечением уволенных в запас офицеров остается еще неудовлетворительным. По состоянию на 1 октября 1958 года, из числа уволенных офицеров запаса, принятых на учет военкоматами, не трудоустроено 3916 чел. и не обеспечено жилплощадью 11 674 чел. Среди нетрудоустроенных офицеров запаса 2081 чел. не получают пенсии. С учетом же офицеров, уволенных по прежним оргмероприятиям, количество нетрудоустроенных составляет 4736 чел. и не обеспеченных жилплощадью — 47 674 чел.».

В конце 1959 года Хрущев отмечал в записке, адресованной в Президиум ЦК: «Мне думается, что следовало бы сейчас пойти на дальнейшее сокращение вооружений в нашей стране даже без условий о взаимности со стороны других государств и на значительное сокращение личного состава вооруженных сил. Я считаю, что можно было бы сократить, может быть, на миллион, на полтора миллиона человек, но это надо еще посоветоваться, изучить с Министерством обороны. Думаю, что такое значительное сокращение не подорвало бы нашей обороноспособности. Но выйти с таким решением и проведение его — это имело бы очень большое положительное влияние на международную обстановку, и наш престиж невероятно вырос бы в глазах всех народов. Это было бы неотразимым ударом по врагам мира и по поджигателям и сторонникам “холодной войны”… Почему я считаю сейчас это возможным и неопасным? Мое такое мнение основывается на том, что, во-первых, мы сейчас достигли хорошего положения в развитии экономики Советского Союза; во-вторых, мы имеем прекрасное положение с ракетостроением; мы, собственно говоря, сейчас имеем ассортимент ракет для решения любой военной проблемы как дальнего, так и ближнего боя, как “земля — земля”, “воздух — земля”, “воздух — воздух”, атомные подводные лодки и прочее, и по мощности взрыва также мы имеем хороший ассортимент… Я уверен, что это было бы очень сильным, потрясающим шагом… Думаю, что сейчас было бы неразумным иметь атомные и водородные бомбы, ракеты и в то же время держать большую армию».

В январе 1960 года Президиум ЦК КПСС принял решение о сокращении численности армии еще на 1 200 000 человек.

Малиновский ничего не имел против этого. С ростом оснащенности вооруженных сил все более разрушительными и эффективными вооружениями и боевой техникой отпадала необходимость содержать большие по численности пехотные соединения. Однако у маршала вызывало протест то, что Хрущев, сокращая армию, не заботился о судьбах увольняемых офицеров.

Между тем очень скоро новая ракетная техника доказала свою эффективность. Вот как Хрущев описал уничтожение американского разведывательного самолета У-2 в мае 1960 года:

«Когда 1 Мая рано утром раздался звонок (а я отлично помню этот день) и я поднял трубку, министр обороны Малиновский доложил мне: “Со стороны Афганистана, явно из Пакистана, американский самолет У-2 следует в сторону Свердловска”.

Я ответил: “Надо отличиться и сбить этот самолет. Примите все меры!” — “Да, я уже отдал приказ, будет сделано все возможное, чтобы его сбить”, — ответил Родион Яковлевич. Я поинтересовался: “По его маршруту имеются наши зенитные средства?” — “Имеются. Видимо, он напорется на них. У нас есть все возможности сбить его, если не проворонят зенитчики”. Он допустил выражение “не проворонят” потому, что в апреле, когда был предыдущий идентичный случай, наши зенитчики упустили У-2: они не были подготовлены и своевременно не открыли огонь.

В Москве на Красной площади начался первомайский парад войск. Затем он закончился, пошла демонстрация трудящихся. День стоял прекрасный, солнечный. Демонстрация проходила с большим подъемом, настроение у всех было очень радостное. Вдруг появился маршал Бирюзов, который тогда командовал противовоздушной обороной страны. Мне сообщили о его приходе, и я сказал, чтобы он поднялся на Мавзолей Ленина. Бирюзов на ухо доложил мне, что самолет У-2 сбит, а летчика взяли в плен, сейчас его допрашивают. Я поздравил маршала и с праздником, и с замечательным успехом, горячо пожал ему руку, и он ушел».

30 мая 1960 года Малиновский заявил, что если полеты американских самолетов-шпионов У-2 над советской территорией будут продолжены, то Советский Союз не только будет их уничтожать, но и нанесет «сокрушающий удар по базам, из которых они вылетают».

Один из советских космических академиков Борис Ефимович Черток описал в мемуарах визит Малиновского на испытательный полигон осенью 1961 года:

«В самый напряженный период подготовки к пуску “Зенита-2” к нам на полигон поступило сообщение о предстоящем смотре ракетно-космических достижений самим министром обороны Маршалом Советского Союза Родионом Яковлевичем Малиновским. В 1956–1957 годах он был Главнокомандующим Сухопутными войсками. В военных кругах говорили, что он не честолюбив и отнюдь не стремится стать министром обороны ядерной сверхдержавы. Тем не менее в конце 1957 года по инициативе Хрущева его кандидатура была утверждена на этот высокий пост. Пришло время Малиновскому осваивать ракетно-космическую технику.

Осенью 1961 года по полигону пронесся слух, что Малиновский будет сопровождать Никиту Сергеевича, но вскоре выяснилось, что Хрущев не приедет. В связи с высочайшим визитом почти все офицеры и солдаты были сняты с испытательных работ и брошены на аврал по наведению чистоты и порядка. Я в тот период отвечал за сроки и качество подготовки “Зенита” и пытался протестовать против отвлечения людей, высказав свое возмущение председателю Госкомиссии Керимову и начальнику 1-го управления полигона полковнику Кириллову.

Керимов, улыбаясь, ответил, что командованию полигона “своя рубашка ближе” и его все равно не послушают. Кириллов не упустил случая прочесть мне нравоучение: “Вы, штатские, своих министров уважаете, но не боитесь. Обидит один — пойдете работать к другому на еще более выгодных условиях. У ваших министров власть над людьми в основном моральная. У нас, военных, совсем другое дело. В армии власть министра обороны проявляется в чистом и неприкрытом виде. За грязь на дороге и непорядок в казарме — выгонит без всякого согласования и даже с выселением из военного городка. Мы можем не уважать начальство, презирать его, но бояться просто обязаны”.

Королев готовился прилететь на полигон в расчете, что там появится Хрущев. Когда выяснилось, что прилетит только Малиновский, он отправил туда Мишина с поручением организовать в МИКе выставку наших достижений и перспективных разработок. Мне СП позвонил, приказал всячески помогать Мишину в организации и не уклоняться от встречи с маршалом.

Дня за три до высокого визита прилетели личный повар и обслуга, которая готовила столовую на 10-й площадке, где была резиденция маршала, и нашу столовую “люкс” главных конструкторов на “двойке”.

Малиновский прилетел вечером 27 ноября вместе с Главкомом РВСН маршалом Москаленко. Встречавшие их начальник полигона Захаров и начальник ГУРВО Смирницкий уговаривали поехать отдохнуть. Однако, вопреки ожиданиям, шестидесятилетний маршал отказался отдыхать и потребовал, чтобы ему показали пуск принятой на вооружение межконтинентальной ракеты Р-7А (8К74). Пуск готовили уже три дня на 31-й площадке. Все шло хорошо, пока по тридцатиминутной готовности не появилась кавалькада машин, сопровождавшая министра обороны…

Малиновскому объяснили, что готовность 20 минут. К ракете он близко не подходил — ушел в специально отрытый укрепленный чистый окоп на вершине продуваемого ледяным ветром холма. Сразу начались “бобы”, хорошо известные как проявление “визит- эффекта”. Колодка с клапанами подпитки жидким кислородом была установлена с перекосом, и появилась течь кислорода. Объявили задержку на 30 минут. Когда дошло до отвода ферм, по недосмотру порвали кабель указателя наполнения баков. Снова объявили задержку, теперь уже на один час! Королев, услышав об этом, просил меня передать: “Кислород слить! Отметить безобразную работу команды! Кабель заменить!”

Маршал мерз в своей щели уже два часа. Он возмутился и сказал: “У вас положена двенадцатичасовая готовность. Вы потратили уже трое суток. Сейчас 23 часа. Вот завтра в 11.00 и работайте!”

На обратном пути хотели его завести перекусить в нашу столовую, где был сервирован ужин, который мог сделать честь лучшим столичным ресторанам. Малиновский от ужина на “двойке” отказался и уехал в свою резиденцию, предупредив, что рано утром будет на 41-й площадке, где готовился пуск янгелевской Р-16. Но полоса невезения накрыла также и стартовую позицию Янгеля. Ампульные бортовые батареи давали пониженное напряжение, и требовалась их замена. Пуск был отложен на несколько часов.

Разозлившись, Малиновский приказал руководителям полигона и начальникам управлений остаться на 41-й и 31-й площадках для контроля за подготовкой пусков. Обещал вскоре вернуться и проверить, а сам в сопровождении Москаленко поехал к нам смотреть первую площадку, выставку в МИКе и старт Р-9.

На первой площадке Малиновский подошел к обрыву газоотводного оврага. Тяжело оперся о перила, спросил Москаленко:

— Докуда долетают газы?

Маршал Москаленко не знал, что ответить. Один из сотрудников Бармина, оказавшийся рядом, не растерялся:

— Вон до той зарубки, Родион Яковлевич.

Министр обороны недовольно посмотрел вокруг:

— Почему ответил случайный гражданский, а не офицер?

Для показа вывезли на старт трехступенчатый носитель 8К72 с “Востоком” № 5 и продемонстрировали его установку в стартовое устройство. Хотели показать кого-то из будущих космонавтов в скафандре — репетировали доклад по этому “экспонату” дня три. Но Малиновский только сказал:

— Зачем на морозе столько хлопот?

Не задержавшись, не поблагодарив, сел в машину, чтобы спуститься к расположенной ниже стартовой площадке Р-9. Мишин только-только успел его там встретить и начать доклад с объяснением, какая это хорошая будущая межконтинентальная ракета и что такое переохлажденный кислород, как Малиновский перебил его доклад:

— Генерал-полковник Иванов у вас был, во всем разобрался и мне доложил. Не тратьте времени. Мне все докладывали.

Пуск Р-9 отложили, а министр обороны уехал на базу военных строителей. Там, когда были спешно собраны и построены все наличные солдаты, он задал неожиданный вопрос:

— Солдаты! Вы целинники, добровольцы. Как вам здесь работается?

Солдаты смяли строй и обступили министра тесной толпой, посыпались жалобы. Сопровождавшие с трудом выручили маршала и увезли его снова на янгелевскую “сорок первую”. Там выяснилось, что сегодня пуск отменяется. Нужны еще сутки на подготовку и устранение замечаний.

— Обосрались, — в сердцах сказал Малиновский. — Если у вас так, что же творится в строевых частях? Ты куда смотришь, Кирилл Семенович?

Этот вопрос был адресован главкому Москаленко. Но что мог ответить сугубо сухопутный маршал? Договорились, что завтра произведут два пуска: Р-16 с 41-й в 10.00 и через час 8К74 с 31-й.

29 ноября морозным хмурым утром на 41-й опять задержка. Малиновский переезжает на 31-ю. На этот раз наша “семерка” и наземный боевой расчет не подвели. Сработали четко. Полет прошел нормально. Желая угодить высокому гостю, местное командование перестаралось. Во время полета связь сделали настолько громкой, что ближайшие окрестности оглашались не только сведениями о ходе полета, но и совершенно секретными тактико-техническими данными.

— Вы бы еще иностранцев пригласили на спектакль. Вам только космонавтов пускать, а не боевые ракеты.

После удачного пуска “семьдесят четвертой” на площадке был построен боевой расчет. По традиции полагалось коротко доложить о результатах пуска и получить благодарность командования — такой порядок завел Неделин и его продолжили при Москаленко.

Строй напряженно ждал хотя бы двух-трех слов от министра обороны. Однако Малиновский, насупившись, зашагал не вдоль фронта, перед которым вытянулся готовый рапортовать полковник, а позади строя. Последовала команда “Кругом!” Теперь Малиновский оказался перед фронтом строя. Но он продолжал медленно шагать к стоянке автомашин, не поднимая опущенной головы. Команды “Разойдись!” не последовало, тем не менее строй разошелся самовольно. Оскорбленные офицеры с недоумением смотрели вслед уехавшим маршалам…

После этого первого удачного пуска Малиновский приехал сразу к нам в МИК. Из встречавших военных самым старшим оказался заместитель Кириллова полковник Бобылев. Вытянувшись по форме, он начал доклад:

— Товарищ Маршал Советского Союза! Это монтажно-испытательный корпус. Здесь производится подготовка…

Дальнейшее красноречие рапортующего маршал остановил, махнув рукой:

— Я и без тебя вижу, что это такое. Меня уже совсем за дурака считаете. Лучше скажи, где здесь уборная.

Полковник сник, но покорно повел маршала к уборной, которую предусмотрительно уже третьи сутки грудью защищал от посторонних специально приставленный лейтенант.

Облегчившись, министр подошел к развешанным плакатам, явно не желая смотреть и слушать. Мишин, не обращая внимания на такое поведение высокого гостя, перешел в атаку и начал громко, убедительно докладывать о глобальной ракете:

— Через два-три года обычные ракеты будут неэффективны. Только наша глобальная, создаваемая на базе Р-9, способна будет решать любые задачи. У американцев подобной разработки еще нет.

При этих словах Малиновский, казалось, вышел из угнетенного состояния, насторожился и начал слушать. Наблюдая за ним, я решил, что он устал или нездоров и ему трудно в маршальской шинели и папахе стоять и слушать доклад по механике полета новой ракеты.

У стендов с плакатами мы заранее поставили столы и стулья, рассчитывая, что оба пожилых маршала присядут отдохнуть и будут внимательно слушать доклады, утоляя жажду минеральной водой. Даже вешалку с плечиками для шинелей не забыли.

Но Малиновский не разделся и не присел. Это была своего рода демонстрация недовольства не только настоящим, но и перспективой ракетной техники. Однако во время доклада он задал два вопроса: зачем три ступени и где упадут две первые? Потом спросил, почему третью ступень надо тормозить, где и каким образом.

Мишин объяснил очень доходчиво, и маршал, казалось, понял. На плакатах были изображены также объекты “Десна” и “Долина” — будущие шахтные позиционные районы стартовых ракетных комплексов Р-9. Только я начал со всем красноречием рассказывать о космическом разведчике “Зенит”, как подошедший адъютант доложил, что на “сорок первой” объявлена часовая готовность и пора ехать туда на пуск Р-16.

В ответ Малиновский зло бросил:

— Ничего, у них еще часа на два задержка будет, потом опять отменят.

Я даже успел рассказать о фотооборудовании и неожиданно получил вопрос:

— А фокус в полете меняете?

“Зенит” и рассказ о его перспективах явно понравились. Но когда я сказал, что мы способны обнаружить концентрацию и передвижение бронетанковых соединений, министр обороны резонно заметил:

— Пока вы проявите пленку, разберетесь, где свои, где чужие, пока доложите, танки уже далеко уйдут.

Он был прав. С тех пор прошло более трех десятков лет. Наша телевизионная техника позволяет передавать данные разведки прямо из космоса в реальном масштабе времени, без возврата на Землю кассеты с фотопленкой.

От “Зенита” снова вернули маршала к лежащей на транспортной тележке Р-9. Показывая на сопла двигателя, он спросил:

— Вот здесь и горит?

Мишин подтвердил, но не преминул сказать, что горит выше, в камере, а через эти сопла вылетают газы — продукты сгорания.

— Почему новый мотор взяли? Вот, рядом, проверенный. Глушко мне говорил, что очень надежный мотор.

Тут маршал показал на лежащий рядом для сравнения пакет 8К74. Видимо, утренний пуск этой машины произвел свое действие. Не дожидаясь конца длинного ответа Мишина, маршал, впервые улыбнувшись, поблагодарил, пожал всем руки:

— Вы ведь остаетесь. А вы, военная интеллигенция? Или там другой главный конструктор и тот пуск вас не касается?

Наконец, после многих перепроверок пуск Р-16 тоже прошел нормально. Учитывая опыт предыдущего пуска на 31-й, во избежание конфуза здесь решили построение расчета не проводить.

Получив сообщение об удачном пуске Р-16, мы отправились в столовую. Должен же маршал после двух таких трудных дней проверить и работу “маршальской” столовой. Утром во время завтрака нас предупредили, что обед, если заедет маршал, будет особый.

Несмотря на такую моральную подготовку, мы были потрясены. Перед каждым прибором в корочке кожаного переплета лежало меню. Мы читали его, как сказку: “Икра кетовая зернистая, севрюга заливная, усач холодного копчения, балык осетровый, спинка кетовая с лимоном, шпроты с лимоном, крабы с горошком под майонезом, ростбиф, ветчина с хреном, салат столичный из кур, грибы с луком, редиска в сметане, творог, сметана, борщ московский, лапша домашняя, суп с севрюгой, судак по-польски, поджарка из телятины, курица отварная, лангет с жареным картофелем и огурцом, котлеты по-киевски, блинчики с вареньем, блинчики со сметаной, кофе черный, кофе с молоком, чай с лимоном, чай с вареньем”. Фрукты — апельсины, яблоки, виноград — громоздились в хрустальных вазах на столе. Минеральные напитки были всяких сортов, включая лечебные “Ессентуки”.

Мы начали соревнование на число опробованных блюд. Кто-то высказал сожаление, что в меню не включены некоторые полезные для нашей деятельности компоненты.

— При маршале — ни-ни! У нас строжайший сухой закон на эти дни, — предупредил офицер военторга.

Маршал Малиновский так и не удостоил нашу столовую своим посещением.

Я старался отдать должное самым привлекательным закускам и блюдам “про запас”, но так и не смог израсходовать на “все про все” более трех рублей. Кто- то похвалился, что съел на целую пятерку. Цены были действительно по теперешним временам фантастические: эталоном служила цена самой дорогой закуски — зернистой икры. Порция, вполне приличная по объему, стоила всего 47 копеек.

После такого обеда ужинать было невозможно.

Мы явились в столовую только на следующий день для завтрака. Сказочное великолепие исчезло. Нас встретили не московские красавицы, а давно знакомые официантки. Тем не менее, мы сочли, что усиленное питание последних двух дней явилось хорошей компенсацией за треволнения в связи со смотром».

Вполне объективно рассказав о посещении Малиновским испытательного полигона, Черток почему-то сделал вывод, отнюдь не вытекающий из его же рассказа: «Не только главкомы, но и министр обороны маршал Малиновский не хочет глубоко разбираться в наших проблемах».

А ведь рассказ не очень-то дружественно настроенного к Малиновскому Чертока на самом деле дает нам довольно симпатичный портрет маршала. Он не терпит показухи и парадности и сам держится скромно. Поэтому отказывается от того, чтобы принять парад ракетных расчетов, не заглядывает в столовую, где для него приготовлен безалкогольный банкет. И не пытается пустить пыль в глаза, делая вид, что он все знает и понимает в новом для себя деле. Справедливо ругает конструкторов и других специалистов, из-за чьей небрежности приходится откладывать испытания. Пресекает многословные доклады, полные специальных деталей, в которых он все равно не разбирается. Зато в вопросах, понимаемых им сразу, дает довольно дельные советы.

Черток был обижен на Малиновского за то, что тот скептически относился к советской лунной программе и противился выделению средств для ее развития. Но советский лунный проект тех лет был явной авантюрой и наверняка привел бы к катастрофе и гибели людей.

Журналист и писатель Александр Щелоков рассказывает:

«На полигоне в Кубинке оборонщики показывали Хрущеву первые серийные противотанковые управляемые реактивные снаряды — ПТУРСы.

Как водится, для того, чтобы заслужить благосклонное отношение политического руководства к техническим новинкам, организаторы показа постарались ошарашить тех, кто наблюдал за стрельбой, ее эффективностью.

По большому счету, стрельба велась в упрощенных условиях. Операторы ПТУРСов тренировались на тех же директрисах, где потом вели боевое поражение целей. Здесь были заранее пристреляны рубежи и цели, неожиданностей не было и быть не могло.

Ракеты огненными шарами проносились над полем, впивались в темные глыбы танков, которые тут же вспыхивали огненными факелами.

Хрущев нервно прохаживался по помосту, на котором располагалось начальство, то и дело доставал носовой платок, вытирал лысину, восторженно охал, когда над очередным танком вздымалось пламя.

Когда стрельба прекратилась, взоры военных обратились к Хрущеву.

Великий стратег выпятил пузо. Он понимал: все ждут его оценки. А любая его оценка должна быть конкретно-исторической. И Хрущев ее тут же выдал:

— Эпоха танков окончена, — он произнес это торжественным тоном, скорее всего свято веря, что его слова войдут в историю, что их назовут провидческими, пророческими. — Больше их строить не будем. Танки из войн уйдут навсегда.

Присутствовавшие ошеломленно молчали. Генералы смелы на поле боя. Возражать политическому руководству осмеливается далеко не каждый. Все знают: возражение может обойтись себе дороже.

Но смельчак нашелся. Им оказался Главный маршал бронетанковых войск Павел Алексеевич Ротмистров. Усы его вдруг зашевелились, глаза под очками яростно сверкнули и сузились. Видимо так же — сурово и зло — маршал оглядывал поле боя под Прохоровой, где в ходе Курской битвы его танковая армия столкнулась с фашистскими панцер-дивизиями “Рейх”, “Мертвая голова”, “Адольф Гитлер”, и две стальные силы стали ломить одна другую.

Ротмистров сделал шаг вперед и взволнованно сказал:

— Товарищ Хрущев, говорить, что эпоха танков окончена, это…

Лысина Хрущева заметно порозовела. Носители власти не терпят, когда в верности их мнений кто-то пытается усомниться.

— Что это?

Хрущев, надо признать, был политиком умудренным. Он вырос в кругу тонких интриг и безжалостной подковерной борьбы с соперниками и конкурентами. Произойди разговор в кабинете генерального секретаря ЦК КПСС неизвестно кем бы вышел оттуда Главный маршал бронетанковых войск — полковником или ефрейтором. Но все случилось на виду у множества других высоких генералов, тех, в ком Хрущев видел свою опору, и потому поддаваться синдрому купецкого поведения “моему ндраву не препятствуй” было опасно.

Тем не менее в вопросе и особенно в тоне, каким он был задан, прозвучало плохо скрываемое раздражение:

— Что это?

Но и Ротмистров был не лыком шит. Сколь ни крепка танковая лобовая броня, но конструкторы не забыли обеспечить машину и задним ходом.

— Это то, товарищ Никита Сергеевич, что нам с вами здесь слегка втерли очки. Я хотел бы взглянуть на этих ракетчиков, если бы танки тоже вели по ним прицельный огонь. Если хотите проверить, то я сам готов сесть в машину и тогда мы посмотрим.

В глазах генералов, которые стояли тесным кругом, Хрущев прочел, что они согласны с Главным маршалом. Значит, настаивать на своем было опасно. Плешь Хрущева медленно обретала нормальный колер и блеск.

К Ротмистрову приблизился Малиновский.

— Павел Алексеевич, не горячись. Нельзя же все воспринимать так буквально. ПТУРСы — оружие страшное. Это и хотел сказать Никита Сергеевич. А как быть с танками — тут еще придется подумать…

Уезжая с полигона, Малиновский сел в одну машину с Хрущевым. О чем уж они говорили в дороге, не знает никто. Однако, когда кавалькада остановилась на перекрестке перед Голицыно (Хрущев здесь сворачивал налево) он вышел из машины попрощаться. Улыбнулся Ротмистрову:

— Не волнуйся, тебе танк сохраним…»

Так Малиновскому удавалось гасить некоторые хрущевские завиральные идеи в военной сфере.

Хрущев вспоминал: «Даже в нашей стране были отзвуки маоистского культа личности. Примерно в 1962 году я обнаружил, что наши военные издают работы Мао Цзэдуна по военным проблемам. Я немедленно вызвал министра обороны и сказал: “Товарищ Малиновский, как я понимаю, ваше ведомство печатает работы Мао. Это же абсурд! Советская армия сокрушила лучшие силы германской армии, в то время как люди Мао Цзэдуна 20–25 лет только то и делали, что друг друга в задницу кололи ножами или штыками. А теперь вы издаете работы Мао Цзэдуна о войне! Зачем? Чтобы узнать, как вести войну в будущем? Где была Ваша голова, когда Вы принимали это решение?” Малиновский и другие военные товарищи были умными людьми, но издание работ Мао Цзэдуна по военным вопросам было глупой тратой времени. Я не знаю, что случилось с напечатанными экземплярами. Может быть, они до сих пор лежат где-то на складе, а может быть их сожгли».

Можно не сомневаться, что после этого выговора Родион Яковлевич стал относиться к Никите Сергеевичу еще хуже. Его и так уже изрядно достали проводимые Хрущевым сокращения армии, когда офицеров, отдавших полжизни вооруженным силам и не имевших другой профессии, кроме военной, выбрасывали на улицу с грошовой пенсией. По свидетельству дочери, Малиновского однажды прорвало. Придя домой после работы, он возмущенно сказал: «Нельзя так поступать с армией!» Возможно, по поводу бездумных сокращений. Или новочеркасского расстрела.

После обвинений в поддержке культа личности Мао Цзэдуна, Родион Яковлевич должен был в глубине души возмутиться еще больше. Никто ведь не собирался отнимать у Красной армии победу над гитлеровским вермахтом. Но Мао действительно считался признанным классиком в вопросах ведения партизанской войны. Его работы на эту тему были переведены на многие языки и изучались в военных академиях всего мира. Малиновский не хотел отставать, тем более что Советская армия опыта ведения партизанской войны почти не имела, а он должен был очень пригодиться при создании частей специального назначения. Быть может, Хрущев испугался не культа личности Мао, а содержания его работ? После истории с Жуковым Никита Сергеевич боялся, что военные могут использовать подобные партизанские методы борьбы для захвата Кремля и власти.

Разумеется, труды Мао Министерство обороны издавало под грифом «секретно» или «для служебного пользования», как и труды Черчилля, Манштейна, Гудериана и других деятелей Второй мировой войны. Для открытого издания работ Мао Цзэдуна потребовалось бы специальное решение Президиума ЦК КПСС. И распространяться его книги могли только среди офицеров и в военных библиотеках.

Малиновскому была поручена разработка операции «Анадырь» — переброски на Кубу советских войск с вооружением и ракетами, оснащенными ядерными боеголовками. На должность командующего экспедиционным корпусом Родион Яковлевич предложил генерала Иссу Александровича Плиева, только что, 2 июня 1962 года, подавившего волнения в Новочеркасске. Приказ о подавлении демонстрации рабочих с помощью силы Плиеву отдал в устной форме, получив его, в свою очередь, от Хрущева и других членов Президиума ЦК, Малиновский. Думаю, что такой приказ — стрелять в мирных граждан, своих соотечественников, — Родион Яковлевич отдавал с тяжелым сердцем. А его симпатий к Хрущеву в связи с этим еще поубавилось.

Вот Герой Советского Союза генерал-лейтенант Матвей Кузьмич Шапошников, первый заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, отказался стрелять по демонстрантам. Но в отставку его отправили только в июне 1966 года. На его письмо Родион Яковлевич наложил следующую резолюцию: «Тов. Шапошников М.К. Не смогли устроить Вас со службой, поэтому и состоялось Ваше увольнение. Большего чего-либо сделать не могу. Малиновский».

Определенно, министр обороны сочувствовал опальному генералу и не осуждал его поведение. Но сам так поступить не мог. Родион Яковлевич понимал, что откажись он передать Плиеву приказ Хрущева, его бы наверняка отправили в отставку. Однако маршал считал, что только он сможет довести начатые в армии преобразования до конца и противостоять разрушительным идеям Хрущева относительно вооруженных сил.

Вместе с тем, Малиновский убедился, что генерал Плиев, который не раз служил под его командованием в годы Великой Отечественной войны, беспрекословно выполнит любой самый жестокий приказ, почему и рекомендовал его командующим будущей ракетной экспедицией на Кубу. Ведь в случае развития кризиса Плиеву, вполне возможно, пришлось бы отдать приказ о нанесении ядерных ударов по американским городам.

Уже после окончания Карибского кризиса Хрущев вспоминал: «Когда наши беседы стали совсем дружескими, я рассказал Фиделю, что в разгар кризиса спросил министра обороны СССР Малиновского: “Как вы считаете? Зная вооружение и численность вооруженных сил Кубы, если силы вторжения туда будут иметь вооружение, которое имеют США или мы, сколько времени надо будет затратить, чтобы разгромить силы Кубы?” Малиновский, подумав, ответил: “Двое суток”. Когда я сказал об этом Фиделю, он очень разгорячился и стал доказывать, что это неправильная оценка и что Советский Союз не допустил бы этого. Я остановил его: “Это вы так говорите. А я согласен с Малиновским. Он правильно оценил соотношение сил. Пусть не двое суток, а трое или четверо. Во всяком случае, за это время основные очаги сопротивления были бы подавлены, а вы ушли бы в горы, потом продолжалась бы партизанская война. Возможно, она тянулась бы годы, но главное-то было бы сделано: было бы создано буржуазное, контрреволюционное правительство…”».

Александр Щелоков, долгие годы проработавший в газете «Красная Звезда», приводит такой рассказ о Малиновском:

«Во время знаменитого Карибского кризиса, который чуть не поставил мир перед возможностью начала ядерной войны, один из крупных военачальников, сильно нервничавший из-за неясности обстановки, спросил министра обороны маршала Родиона Малиновского:

— Что нам делать?

— Штопайте перчатки, — ответил маршал, оставив в недоумении тех, кто слышал разговор.

Позже я выяснил, что имел в виду маршал. В годы первой мировой войны на Малиновского произвел неизгладимое впечатление спокойствием, которое с особой силой проявлялось в сложной обстановке, его ротный командир. Когда немцы открывали ураганный артиллерийский огонь по русским позициям, ротный садился в окопе, доставал старенькие перчатки и сосредоточенно штопал дырки. Кончался обстрел, и офицер откладывал штопку. Что делать, если немцы пойдут в атаку, он прекрасно знал.

— Штопайте перчатки, — прекрасный совет тем, кто не знает, как в сложной ситуации унять волнение».

Речь, несомненно, идет об описанном в романе «Солдаты России» случае с капитаном Прачеком (в романе — Мачеком).

Во время Карибского кризиса Родион Яковлевич сохранял полное хладнокровие, хотя, как военный человек, понимал, что предпринятая Хрущевым экспедиция на Кубу — это авантюра. Шансы на то, что следы советских ракет на острове американцы не обнаружат до их приведения в боевую готовность, практически равны нулю. Чудом было уже то, что еще на переходе к Кубе армады советских транспортных судов американцы не догадались о ее военном назначении. Маршал прекрасно представлял себе, что Америка имеет подавляющее превосходство в количестве термоядерных боезарядов и их носителей. Советский военно-морской флот значительно уступал американскому и защитить советские суда у Кубы был не в состоянии.

Наталья Родионовна свидетельствовала, что за две недели Карибского кризиса отец вообще ни разу не появился дома. Он даже спал на работе.

Б.Е. Черток вспоминал про Карибский кризис: «В ответ на угрозу американского вторжения, по просьбе Кастро, Хрущев дал согласие на создание группы советских вооруженных сил на Кубе. Но обычными средствами американцев не испугать. Чтобы парировать реальную военную угрозу, Хрущев принял исключительно смелое решение: приблизить ядерные ракеты непосредственно к границе США. Ни министр обороны, пожилой маршал Малиновский [ему тогда было 63 года, всего на 12 лет больше, чем самому Борису Евсеевичу. Преемнику Малиновского А.А. Гречко также было 63 года, когда он стал министром обороны], ни любой из членов Президиума ЦК КПСС на такой рискованный шаг не решился бы. После разведывательно-инспекционной поездки на Кубу начальника Генерального штаба маршала Бирюзова во главе группы военных ракетных специалистов, которыми руководил Смирницкий, было принято окончательное решение».

Насчет того, что это решение о размещении ракет и ядерных боезарядов на Кубе принимал единолично Никита Сергеевич, никаких сомнений нет. Правда, это было сделано отнюдь не по просьбе Кастро, а по инициативе самого Хрущева, который искал ответ на размещение американских ракет в Турции. Кастро, правда, долго уговаривать не пришлось. Он сразу понял, что советский ракетно-ядерный щит надежно прикроет его от возможного нападения со стороны США. Но вот фраза о «пожилом» маршале Малиновском звучит странно. Ведь он был на четыре года моложе Хрущева.

Черток так описывал операцию «Анадырь»:

«Основу боевого состава группы советских вооруженных сил на Кубе должна была составить 43-я дивизия ракетных войск стратегического назначения.

В состав ракетной дивизии входили три полка, вооруженных ракетами Р-12 (24 пусковые установки), и два полка с ракетами Р-14 (16 пусковых установок).

Ракетная дивизия, если выпустит все свои ракеты первой (второго пуска уже быть не может), способна уничтожить по крайней мере 40 важнейших военно-стратегических объектов почти на всей территории США (конечно, кроме Аляски). Общий ядерный потенциал всей дивизии в первом и единственном пуске, если каждая ракета будет обеспечена стартовой позицией и дойдет до цели, составлял в зависимости от типа головной части до 70 мегатонн.

Для защиты ракет от ударов с воздуха их прикрывали две зенитные ракетные дивизии и истребительный авиационный полк. Четыре мотострелковых полка должны были охранять наши ракеты от наземного наступления американцев в случае их вторжения на остров. Кроме того, для борьбы с морским десантом предназначались катера, оснащенные системами ракетного залпового огня (усовершенствованные “катюши”) и самолеты-бомбардировщики Ил-28.

Подготовка техники и контингента войск, переброска всего этого на Кубу морским транспортом под видом перевозки горючего и других мирных грузов были действительно грандиозной операцией. Особую заботу вызывали погрузка, маскировка и размещение на судах, а затем на берегу ракет, ядерных зарядов и самолетов. Надо учесть, что все боевые средства требовали развитых служб тыла, снабжения горючим, средствами связи и замкнутого размещения всего личного состава. Первые боевые подразделения советских войск во главе с генералом армии И.А. Плиевым прибыли на Кубу в июле — начале августа. В середине августа началась тщательно замаскированная переброска ядерных боезарядов…

В сентябре на Кубу начали прибывать ракеты Р-12 и самолеты Ил-28…

Первая ракета Р-12 была подготовлена на Кубе к заправке и стыковке с ядерной боеголовкой 4 октября 1962 года. До 10 октября были готовы к установке на стартовые столы еще десять ракет, к 20 октября — двадцать ракет. В некоторых источниках упоминается, что установленные на Кубе ракеты были полностью подготовлены к пуску. Что понимают историки Карибского кризиса под этим? От Смирницкого я слышал, что ядерные боеголовки ни к одной ракете так и не были пристыкованы. Но если так, то ни одна ракета фактически еще не была готова к пуску».

Если это так, то, заставляя Джона Кеннеди пойти на компромисс, Хрущев до последнего блефовал. В случае американской высадки на Кубе, советские войска оттуда не в состоянии были бы нанести ядерный удар по Соединенным Штатам. Другое дело, даже точно зная, что советские ракеты с Кубы не полетят на американскую территорию, президент США вряд ли бы пошел на войну с СССР. Ведь Хрущев наверняка задействовал бы по американцам межконтинентальные баллистические ракеты, а по их союзникам и базам в Европе — ракеты меньшего радиуса действия с термоядерными боеголовками, а также стратегические бомбардировщики. Вероятно, ядерную войну с СССР Америка бы выиграла, но после этого оказалась в ситуации даже худшей, чем после победы в 1945 году. Помимо значительных разрушений и жертв на американской территории, перед Джоном Кеннеди были бы лежащие в радиоактивных развалинах Европа и Советский Союз, на обустройство которых, по всей видимости, не хватило бы и двадцати «планов Маршалла».

23 октября в 22.30 Малиновский в шифрограмме, адресованной И.А. Плиеву, потребовал принять немедленные меры к повышению боевой готовности Группы войск и отражению совместно с кубинской армией возможного нападения противника. К этому времени в связи с установлением морской блокады два полка Р-14, находившиеся на судах в океане, были повернуты обратно в СССР, но Родион Яковлевич опасался, что американцы могут атаковать советские позиции на Кубе, оставшиеся без ракетного прикрытия.

27 октября над Кубой были сбиты два американских самолета. Истребитель Ф-104, летевший на малой высоте, — кубинскими зенитчиками. А самолет У-2, летчик которого погиб, — по приказу генерал-лейтенанта С.Н. Гречко, заместителя командующего Группой советских войск на Кубе по ПВО. Самолет летел на высоте 21 км и был сбит первой же ракетой С-75 (ЗРК «Десна») дивизионом под командованием майора И. Герченова, который нес боевое дежурство в районе города Банес. Плиев возмутился: ведь накануне он запретил открывать огонь без своего личного разрешения. Пришлось докладывать в Москву. Малиновский ответил короткой шифрограммой: «Вы поторопились».

Как известно, кризис завершился тем, что Хрущев вынужден был убрать ракеты и другие стратегические носители с Кубы, а также все ядерные боеголовки. 22 декабря Малиновский доложил Хрущеву: «К 20.12 все 42 самолета ИЛ-28 и все специальные заряды для ракет и авиабомб доставлены с Кубы в Советский Союз».

США, в свою очередь, обязались не нападать на Кубу. Кроме того, согласно джентльменскому соглашению, американцы в течение года после завершения эвакуации советских ракет с Кубы вывели свои ракеты средней дальности «Юпитер» из Турции. К тому времени у них появились более совершенные ракеты «Поларис» на подводных лодках, и устаревшие, размещенные в Турции и Италии, сняли с вооружения.

Про соглашение о выводе американских ракет из Турции советская и мировая общественность ничего не знали. Да даже если бы знали, все равно исход Карибского кризиса воспринимался как поражение Хрущева. Очень унизителен был сам факт эвакуации ракет и другой техники с Кубы под наблюдением американской стороны. Не говоря уж о том, что поход всех торговых и целого ряда военных судов СССР на Кубу и обратно обошелся в копеечку, да и значительная часть боевой техники после такого путешествия вышла из строя. Куба же, где теперь СССР не имел права размещать ядерные вооружения, превратилась для него в первую очередь в обузу, нуждающуюся в постоянных субсидиях.

После Карибского кризиса престиж Хрущева сильно упал и в стране, и в мире. Никитой Сергеевичем была недовольна и военная, и полицейская элита. А тут еще многочисленные эксперименты Хрущева в экономике и системе управления и начало импорта хлеба, при том, что немало продовольствия отправлялось Кубе и другим союзникам. Практически его смещение было предрешено.

Хрущев пытался оправдаться с неудачей, связанной с транспортировкой ракет на Кубу. 8 февраля 1963 года, на приеме в честь участников Главного военного совета, он, согласно записи генерала Обатурова, заявил: «Войну может развязать и дурак, но найти умного, который хорошо ее закончит в век ядерного оружия (это он, возвращаясь к вопросу о привозе и увозе ракет с Кубы) тяжело». Обатуров так прокомментировал слова Хрущева о том, что мы выиграли в районе Кубы: «Не дай бог таких выигрышей впредь, ибо выигрыш, когда вот-вот война, ядерная война, никому не нужен. Нужно уметь выигрывать без крайнего обострения — в этом искусство подлинного военного дипломата». Хрущев лишь делал хорошую мину при плохой игре. Генералы же насчет мнимого выигрыша на Кубе не заблуждались.

Отношение Малиновского к Никите Сергеевичу его дочь характеризует в следующих воспоминаниях:

«Отец относился к Хрущеву с уважением, теплотой, искорки которой — в войне. Он говорил, что Никита Сергеевич был замечательным членом военного совета (так называлась должность партийного работника в действующей армии). Во-первых, потому что не вмешивался в чисто военные дела, во-вторых, потому что не сидел в штабе, а находился в войсках. Однако в качестве министра отцу не раз приходилось отстаивать свое мнение. Знаю об этом, естественно, не от отца (он никогда не говорил дома о работе, вообще был немногословен), а от людей, работавших вместе с ним».

А вот с Брежневым, по ее ощущению, сколько-нибудь близких отношений у Родиона Яковлевича не было. Если семью Хрущева дочь маршала знала хорошо, то ни с кем из семейства Брежневых так и не познакомилась.

Во время заговора против Хрущева позиция Малиновского имела решающее значение. Согласно легенде, на заседании Президиума ЦК в отсутствие Хрущева колеблющиеся приняли сторону Брежнева только тогда, когда присутствовавший там же Малиновский заявил о поддержке заговора. Так ли именно было или нет, принципиального значения не имеет. Важнее то, что даже участие в заговоре главы КГБ В.Е. Семичастного не гарантировало успех. Если бы Малиновский поддержал Хрущева, армия справилась бы со сравнительно немногочисленными частями КГБ и внутренних войск. Но Родион Яковлевич не собирался его спасать.

Строго говоря, октябрьский переворот 1964 года, сместивший Хрущева, с формальной точки зрения переворотом не был. В полном соответствии с действовавшими тогда нормами Президиум ЦК, а потом Пленум ЦК КПСС освободил Хрущева от всех партийных и государственных постов и отправил на персональную пенсию. Но поскольку государство было тоталитарным и управлялось одним вождем, все процедуры партийной и советской демократии носили сугубо формальный характер. Партийные и государственные органы послушно и единогласно штамповали решения первого лица. Чтобы заставить эти же органы столь же единогласно проголосовать за смещение действующего правителя, требовалось осуществить заговор, не останавливаясь в случае необходимости перед использованием силовых структур. В Америке тот же Эйзенхауэр без труда удовлетворил свои политические амбиции, честно выиграв президентские выборы. У Жукова единственно возможный путь лежал через бонапартистский заговор, ибо других способов прийти к власти у него просто не было. Малиновского же, к счастью, политических амбиций никогда не имел.

Смещение Хрущева было встречено населением, вынужденным в последние годы его правления вспомнить, что такое продовольственные карточки, спокойно, а партийно-советской номенклатурой — с нескрываемой радостью. Никита Сергеевич изрядно достал чиновников своими постоянными шараханиями из крайности в крайность и непродуманными реформами, когда их то бросали на периферию, то возвращали в Москву.

Вскоре после свержения Никиты Сергеевича Малиновский выступил с обличительной речью против Хрущева на активе центрального управления Министерства обороны. Генерал- лейтенант танковых войск Г.И. Обатуров, командующий 6-й гвардейской танковой армией в Киевском округе, записал по этому поводу в дневнике 11 ноября 1964 года: «Сегодня Панин, начальник отделения пропаганды и агитации, который был на сборе в Москве, рассказал основы содержания доклада Малиновского на активе центрального управления МО после октябрьского пленума:

Хрущев совершил немало ошибок в военном строительстве, будучи невеждой в военной области. С ракетами на Кубу была авантюра, которая едва не закончилась войной. Он поставил страну на грань ядерной войны. Сокращение на 1200 тысяч в 1960 было недопустимым и был нанесен ущерб. Большой вред — значительный в авиации и боевых кораблях. Вмешивался в ряд вопросов, не разбираясь в них. Протаскивал плохие ракеты своего сына и отстранял хорошие. Только хитростью мы сумели поставить на производство лучшие ракеты. Летом этого года, посмотрев новейшие ПТ средства, приказал прекратить производство танков, т. к. “они в современной войне бесполезны”. Неоднократно ставил вопрос резко снизить оклады военным и военные пенсии».

После октябрьского пленума 1964 года положение Родиона Яковлевича необычайно упрочилось. Он так никогда и не стал членом Президиума ЦК, преобразованного в 1966 году в Политбюро, но его реальное влияние было больше, чем у иных членов высшего партийного руководства. Все, что касалось вооруженных сил, Малиновский решал непосредственно с Брежневым, и практически все его ходатайства удовлетворялись. Леонид Ильич, много лет связанный с ВПК, был заинтересован в усилении вооруженных сил и вполне доверял мнению Малиновского в военных вопросах. Всякие сокращения вооружений и личного состава были прекращены.

Через несколько дней после смещения Хрущева Родион Яковлевич пережил тяжелую утрату. 19 октября 1964 года во время катастрофы самолета, врезавшегося в гору Авала вблизи Белграда, погиб начальник Генштаба маршал Сергей Семенович Бирюзов, возглавлявший делегацию, направлявшуюся на торжества по случаю 20-летия освобождения югославской столицы. Они подружились вскоре после того, как впервые встретились в конце 1942 года во 2-й гвардейской армии. Наверное, у Малиновского не было ближе друга, чем Бирюзов.

Вскоре после «октябрьского переворота», во время визита в Москву китайской партийно-правительственной делегации, произошел характерный эпизод с участием Малиновского. 8 ноября перед официальным обедом глава делегации премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай жаловался Брежневу, Косыгину, Микояну, Андропову и Громыко:

«Как вы знаете, наша партия и правительство направили в Москву делегацию во главе со мной для того, чтобы выразить чувство дружбы и принять участие в торжествах по случаю 47-й годовщины Октябрьской революции. Вы также подтвердили мнение о том, что этот приезд является дружественным актом.

Тем не менее, вчера на приеме в Кремлевском дворце съездов, где присутствовали, в частности, журналисты из западных стран, министр обороны СССР т. Малиновский публично обратился ко мне с оскорбительными и провокационными вопросами. Сначала он заявил мне о том, чтобы мы, китайцы, не занимались фокусами в политике. Я понял смысл того, что хочет сказать т. Малиновский, и решил перевести разговор на другую тему. Я сказал ему, что эти фокусы — вещь простая, надо открыть кулисы и их можно увидеть. Однако т. Малиновский на этом не остановился и пошел еще дальше. Он заявил о том, что мы не должны позволять никакому черту замутить наши отношения. Я не успел спросить т. Малиновского, какого черта он имел в виду, как он продолжал говорить о том, что советский и китайский народы хотят счастья, и пусть никакие Мао и Хрущевы нам не мешают.

Вопрос ясен: это провокация и оскорбление. Я не поддался на провокацию и, повернувшись в другую сторону, хотел уйти, т. к. буквально рядом с нами стояли американские корреспонденты и слушали. В это время подошли другие советские маршалы, а т. Малиновский продолжал говорить. Однако я его не слушал, и мой переводчик не переводил. Но другой переводчик слышал сказанное т. Малиновским. Тов. Малиновский, по существу, заявил: мы в Советском Союзе свергли Хрущева, а теперь вы свергайте Мао Цзэдуна. Затем т. Малиновский продолжил разговор с т. Хэ Луном. Он сказал т. Хэ Луну, что у него красивая маршальская форма. На это т. Хэ Лун заметил, что лучше носить френч. Тов. Малиновский согласился с этим и добавил, что лучше носить телогрейку, а затем заявил: “Эту нашу форму на нас насобачил Сталин, а вашу форму на вас насобачил Мао”. Тов. Хэ Луном было сказано, что говорить подобным образом — это ошибочно и неправильно.

Я, — продолжал Чжоу Эньлай, — уже говорил т. Микояну, что лично я слышал лишь первую часть этих высказываний т. Малиновского, где он говорил о том, чтобы никакие Мао и Хрущевы нам не мешали. Я бы мог поступить и по-другому: ответить т. Малиновскому и продолжить наш разговор, что наверняка вызвало бы потрясение у всех присутствующих. Так должен был бы поступить на моем месте любой честный коммунист, тем более, — подчеркнул Чжоу Эньлай, — что речь идет об оскорблении нашей делегации, нашей партии, вождя китайского народа, а также и оскорблении меня лично.

Если бы я пошел на такой шаг, то с моей стороны это был бы нормальный, справедливый и необходимый поступок. Конечно, можно было бы предпринять и другой шаг — обратиться к руководящим товарищам КПСС и Советского правительства с серьезным протестом вчера же на приеме. Тогда, по-видимому, возник бы спор, т. к. возникла бы необходимость выяснить все обстоятельства на месте. Мы, как коммунисты, имели право поступить и таким образом. Однако мы не приняли этих мер, поскольку указанный инцидент имел место сразу после выступления с тостом т. Малиновского, в котором он критиковал американский империализм. Затем т. Малиновский стал обходить всех присутствующих, а я подошел к советским маршалам, чтобы предложить выпить за дружбу наших двух народов и за дружбу между нашими армиями. В этот момент т. Малиновский и выступил со своим оскорбительным провокационным заявлением. Если бы мы сразу дали ему отпор, то тем самым это явилось бы хорошей “пищей” для корреспондентов западных империалистических стран.

Мы постоянно заявляли, что надо очень осторожно подходить и продумывать действия, которые могут радовать врагов и огорчать друзей. Что имел в виду т. Малиновский и как понимать его оскорбительное обращение к нам сразу после того, как он выступил с резкой критикой американского империализма? Вполне ясно, что такое заявление по адресу партийно-правительственной делегации КНР практически аннулировало смысл его выступления с тостом. Это — “хрущевщина”. Я сам видел, как американский посол с улыбкой наблюдал за выступлением т. Малиновского. Затем, как сказал мне т. Микоян, вы обменивались мнениями по поводу тоста т. Малиновского и пришли к выводу, что он выражался чересчур остро.

Тов. Микоян А.И. Это я вам сказал о своей точке зрения.

Тов. Чжоу Эньлай. Подобные выступления показывают лишь слабость перед врагами. Так поступал Хрущев. Но американские империалисты видели его насквозь. Мы же, как ваши союзники, испытывали в этой связи горечь. Я вспоминаю, как в 1954 году, когда после Женевского совещания меня пригласили в Советский Союз, в выступлениях Хрущева проявлялась то слабость, то твердость. Но американские империалисты видели его насквозь. Это лишь приносило ущерб авторитету Советского Союза. Высказывания т. Малиновского носили оскорбительный для китайского народа, китайской компартии и ее вождя характер.

Такова первая причина, в силу которой я не дал отпор высказываниям т. Малиновского сразу на месте. Если бы на его месте был Хрущев, то я сделал бы это сразу. Однако это был т. Малиновский. Мы приехали к вам, чтобы выразить наше поздравление и дружественные чувства. Если бы это была внутренняя беседа или дело происходило на приеме с участием только представителей братских партий, я бы сразу дал отпор. Однако это произошло на приеме с участием широкого круга приглашенных, поэтому я решил воздержаться и рассказать об указанном инциденте сегодня. Это не фокусы. Именно так должны подходить к решению таких вопросов коммунисты. Вторая причина, почему я сразу не дал отпор высказываниям т. Малиновского, заключается в том, что я хотел выяснить все детали. На приеме я не спрашивал у т. Хэ Луна, чем кончился разговор с т. Малиновским, а узнал об этом позже.

Тов. Брежнев А.И. Для нас это тоже новость. Мы не знали деталей.

Тов. Чжоу Эньлай. Если бы я стал выяснять все обстоятельства на приеме, то это привлекло бы всеобщее внимание. Вторая причина заключается также еще и в том, что этот вопрос не решить с помощью какого-то протеста. Характер и значение этого вопроса более серьезны, чтобы реагировать только протестом. Вернувшись с приема и изучив все обстоятельства, я пришел к выводу, что это вопрос не только одного т. Малиновского. Такие мысли имеются не только у одного него.

Я имею в виду товарищей в вашем ЦК. Поэтому сегодня я решил официально поставить вопрос перед тремя руководителями КПСС и Советского правительства и надеюсь, что он будет решен. Как надо это понимать — неужели одна из целей вашего согласия на приезд нашей делегации состоит в том, чтобы нас здесь публично оскорблять и провоцировать? Далее. Можно ли считать, что, как об этом говорил т. Малиновский, вы рассчитываете на то, чтобы мы поступили с Мао Цзэдуном так же, как вы с Хрущевым, сняв его с занимаемых постов? Об этом говорил другой советский маршал, который вчера нам заявил: всякому овощу свое время.

Тов. Микоян А.И. Какой маршал?

Тов. Чжоу Эньлай. Лично я не слышал этого высказывания.

Тов. Брежнев А.И. Может быть, это не относилось к Мао Цзэдуну?

Тов. Чжоу Эньлай. В разговоре шли параллельно две мысли: о снятии Хрущева и о желании снять Мао Цзэдуна. Можно было понять эти высказывания как подстрекательство к смещению Мао Цзэдуна. Но на этот счет я не уверен.

Тов. Хэ Лун. За нашими спинами близко стояли два американских корреспондента.

Тов. Чжоу Эньлай. Если кто-либо строит такие планы, то это тщетные попытки и иллюзии. Это ни на йоту не ущемляет авторитета т. Мао Цзэдуна, но это величайшее оскорбление и провокация для китайского народа и Компартии Китая. Разве это может способствовать улучшению отношений между двумя партиями и двумя странами? Это может привести лишь к ухудшению отношений между ними. В-третьих. Можно ли так понять, что в ЦК КПСС имеется точка зрения, согласно которой принципиальные разногласия и споры между нашими двумя партиями сводятся к личным спорам между двумя руководителями — Мао Цзэдуном и Хрущевым, а также к личному характеру и личным качествам этих двух руководителей. Так утверждают империалисты. Но такой вывод напрашивается из высказываний т. Малиновского. Именно поэтому я и должен был официально поставить эти вопросы в беседе с руководителями КПСС и Советского правительства. Этот вопрос необходимо разрешить, иначе о чем мы можем дальше беседовать?

Тов. Брежнев Л.И. Прежде всего, хотел бы сказать от имени Президиума и ЦК КПСС, что мы удовлетворены тем, что ЦК КПК решил послать такую представительную делегацию во главе с т. Чжоу Эньлаем в Москву. Мы это расценили как весьма важный факт и дали согласие на ваше предложение. При обсуждении этого вопроса на Президиуме и вплоть до сегодняшнего дня у нас было только положительное отношение к вопросу о приезде вашей делегации. Мы рассматриваем это как важный шаг в деле установления контактов для улучшения отношений по партийной и государственной линиям. При рассмотрении этого вопроса на Президиуме т. Малиновский не участвовал, поскольку он не является ни членом, ни кандидатом в члены Президиума…

Мы руководствовались интересами укрепления дружбы между КПК и КПСС и намерены руководствоваться этим в дальнейшем. Хочу подчеркнуть еще раз, что мы расцениваем решение ЦК КПК о направлении делегации в Москву как очень важный шаг, который будет способствовать нормализации обстановки, преодолению имеющихся разногласий. Таково наше отношение к приезду вашей делегации. Вчера поздно вечером от т. Микояна я узнал о первой части вашего разговора с т. Малиновским.

Тов. Косыгин А.Н. Я тоже вчера узнал об этом факте, который вызвал у нас возмущение.

Тов. Брежнев Л.И. Поскольку разговор у нас проходит в духе полной откровенности, я могу сказать, что этот факт нас возмутил. Заявление т. Малиновского не только не отражает мнения ЦК КПСС, но вообще он не имел права даже собственное мнение выражать в подобной форме. Мы признательны т. Чжоу Эньлаю за такт, который он проявил на приеме, в связи с заявлением т. Малиновского, а также за откровенность, с которой вы высказались по этому вопросу.

Сегодня я позвонил т. Малиновскому по телефону и спросил его о беседе с т. Чжоу Эньлаем. Тов. Малиновский пояснил, что он не хотел ничего другого, как выразить заботу об укреплении дружбы между нами, и сказал при этом, что смена руководства способствует улучшению отношений. Он согласился, что, возможно, неудачно сформулировал свою мысль, и в связи с этим готов принести личные извинения. Что касается сказанного вами о том, что это мнение т. Малиновского отражает мнение ЦК КПСС, то мы хотим вам заявить, что это не так. Разумеется, если бы это хоть в какой- либо степени отражало мнение нашего руководства, то вы могли бы рассматривать это как оскорбление т. Мао Цзэдуна, ЦК КПК и вашей делегации. Но повторяю, что это совсем не так. Просто человек выпил и в нетрезвом виде неудачно сказал.

Нам известны настроения наших маршалов и руководителей Министерства обороны. Они хорошо относятся к Народно-освободительной армии Китая, китайскому народу и КПК. Такого мнения, например, придерживаются тт. Чуйков, Соколовский, Захаров и другие. И если реплику “всякому овощу свое время” бросил т. Захаров, то могу уверенно сказать, что она относилась только к т. Хрущеву.

Тов. Чжоу Эньлай. Я не могу с определенностью сказать, чьи это слова. Тов. Захарова я хорошо знаю. С ним я работал более года в Пекине.

Тов. Брежнев Л.И. В разговоре со мной т. Малиновский сказал, что его неточно поняли, но он все равно готов принести официальное извинение. Я думаю, что он принесет официальное извинение. Мы выражаем сожаление, что имел место такой факт. Думаю, что вы должны нам в этом поверить и это не должно помешать нашей совместной работе, которая имелась в виду.

Тов. Чжоу Эньлай. Этот вопрос носит особо серьезный характер потому, что он возник на таком широком приеме, какой состоялся вчера по случаю 47-й годовщины Октябрьской революции. Кроме того, это заявление сделал не кто иной, как министр обороны, причем после своего тоста, в котором он осудил американский империализм. Это не могло не вызвать у меня соображений, которые я изложил. Что касается заявления о том, что т. Малиновский выпил и сказанное им не отражает его чувств, то это лишь подтверждает мои сомнения.

Мы — марксисты и сторонники диалектического материализма. Бытие определяет сознание. Если бы у него не было в голове таких мыслей, то он не смог бы их высказать. У нас есть пословица: “Выпивши — говорят правду”. Я тоже люблю иногда выпить. Однажды Хрущев напоил меня допьяна. Вы можете поинтересоваться об этом у Молотова, правда, он сейчас уже не работает министром иностранных дел, или у сопровождавшего меня т. Федоренко. Я был тогда абсолютно пьян, но ни о чем подобном не говорил. Если бы у человека в голове не было таких мыслей, то он не мог бы их высказать, а т. Малиновский вчера говорил логично и по порядку. Почему же со мной этого не произошло? Тов. Федоренко еще жив и работает, и можно через т. Громыко проверить, так ли это.

Тов. Микоян А.И. Мы с вами выпили, но ничего такого не произошло.

Тов. Чжоу Эньлай. Как министр обороны, он не может так объяснять свои действия. Наш бывший министр обороны Пэн Дэхуай допустил по отношению к корейским товарищам великодержавно-шовинистическую ошибку, и мы сняли его за это. Я не вмешиваюсь в ваши внутренние дела. Что касается Пэн Дэхуая, то он действительно допустил великодержавно-шовинистический подход и пытался вмешиваться во внутренние дела КНДР. Как вы помните, в 1956 году наши товарищи вместе с т. Микояном ездили в Корею в связи с этим делом.

Тов. Микоян А.И. Пэн Дэхуай добивался смены Ким Ир Сена.

Тов. Чжоу Эньлай. Мы тоже пришли к выводу, что Пэн Дэхуая надо снять с работы, а Хрущев не разделял этого нашего мнения.

Тов. Микоян А.И, Нет, в этом отношении он разделял вашу точку зрения о Пэн Дэхуае. Хрущев поддерживал Пэн Дэхуая в связи с его письмом в адрес ЦК КПК.

Тов. Чжоу Эньлай. Не будем касаться этого вопроса. Выяснив, что Пэн Дэхуай хотел вмешаться во внутренние дела корейских товарищей, мы сочли это одной из его серьезных антипартийных ошибок, у него были и другие серьезные ошибки. Поэтому мы не раз разъясняли корейским товарищам, что Пэн Дэхуай допустил ошибку и должен нести ответственность за нее. Я привел пример из нашей практики. Что касается того, как братская партия поступит с ошибками своих товарищей, то это ваше дело. Я не буду этого касаться.

Тов. Брежнев только что говорил: “Во-первых, товарищи из Президиума обменивались мнениями по поводу высказывания т. Малиновского, то есть еще до того, как я изложил все обстоятельства, и вы заявили, что в ЦК и Президиуме не было таких мыслей, которые выразил т. Малиновский”…

Во-вторых, т. Брежнев сказал о том, что по заявлению самого т. Малиновского, последний неудачно выразился. Я принимаю во внимание заявление т. Брежнева из этих двух пунктов. Вместе с тем я оставляю право на то, что наша делегация, обсудив этот вопрос, вернется к нему в другой раз.

Тов. Брежнев Л.И. Мы хотим, чтобы вы нам верили, это не мое личное мнение, а мнение Президиума ЦК КПСС.

Тов. Чжоу Эньлай. Делегация обсудит эти обстоятельства и выскажется.

Тов. Микоян А.И. Когда т. Чжоу Эньлай рассказал мне о разговоре с т. Малиновским, я, зная мнение Президиума, немедленно осудил высказывания т. Малиновского.

Тов. Брежнев Л.И. Я узнал об этом разговоре, когда уже провожали гостей с приема.

Тов. Микоян А.И. Если бы у нас было подобное мнение, то я не стал бы сразу осуждать высказывания т. Малиновского.

Тов. Косыгин А.Н. Сегодня идет ответственный разговор. Поскольку вы поставили серьезный вопрос, то мы хотим сказать, что вы при обсуждении его у вас в делегации должны учесть, что сказанное т. Малиновским никакого отношения к нам не имеет. Мы официально заявили вам мнение нашего ЦК. Мы полностью на 100 процентов присоединяемся к тому, что сказал т. Брежнев, и вы можете нам поверить. Конечно, вокруг этого вопроса можно многое нагнетать. Мы ни в какой степени не оправдываем т. Малиновского и возмущены. Я хотел бы не в оправдание т. Малиновского привести один пример. Мы вместе с т. Малиновским стояли на трибуне Мавзолея В.И. Ленина и говорили о разногласиях с Компартией Китая, т. е. по вопросу, который нас волнует. Тов. Малиновский говорил мне, что он лично и все советские маршалы рады приезду делегации КПК и предпринимаемым усилиям на пути к устранению разногласий. Я был уверен, что он на все сто процентов согласен с мнением нашей партии о развитии контактов с Компартией Китая. Для нас явилось неожиданностью сказанное им в разговоре с вами. Вы, наверное, заметили, что он и тост произносил в возбужденном состоянии и наговорил того, что не следовало.

Тов. Чжоу Эньлай. В отношении врагов это можно делать.

Тов. Косыгин А.Н. Я излагаю вам тонкости, нюансы. Мы сами ищем объяснения, чтобы все взвесить.

Тов. Чжоу Эньлай. Тов. Косыгин просит обратить внимание на то, что ЦК КПСС официально опровергает заявление т. Малиновского. Но я хочу откровенно сказать, что я уверен, если бы я вступил с т. Малиновским в разговор, то он наговорил бы мне еще больше.

Тов. Микоян А.И. Он и так достаточно наговорил.

Тов. Чжоу Эньлай. Я решил не обращать на это внимания.

Тов. Брежнев Л.И. Мы это ценим.

Тов. Кан Шэн. Я не присутствовал при разговоре с т. Малиновским. И когда после приема т. Чжоу Эньлай мне о нем рассказал, я был очень удивлен.

Тов. Брежнев Л.И. Мы тоже были удивлены.

Тов. Кан Шэн. Это напомнило мне события, имевшие место около пяти лет назад на приеме в честь участников совещания Политического Консультативного Комитета стран — участниц Варшавского договора, когда Хрущев оскорбил т. Мао Цзэдуна. Я не удивился словам Хрущева, когда он оскорблял наших товарищей, т. к. знал, что он может городить чепуху. Но я был очень огорчен тем, что произошло, в условиях, когда Хрущева сняли и когда мы приехали поздравить вас с праздником.

Мы, конечно, привыкли к различным оскорблениям в адрес КПК и т. Мао Цзэдуна со стороны людей разных мастей. Это не принесет никакого ущерба КПК и т. Мао Цзэдуну. Но меня сильно обеспокоило то, что с таким заявлением прямо руководителю нашей делегации выступил т. Малиновский. Мы все стремимся к устранению разногласий, сплочению перед врагами. Разве такое заявление в присутствии американских корреспондентов может принести пользу делу сплочения наших рядов? Мы приехали с намерением улучшить наши отношения по партийной и государственной линиям. Заявление с оскорблением нашего руководителя не принесет пользы этому. Я верю, что советский народ тепло, одобрительно относится к приезду нашей делегации, что он не позволил бы сделать такие заявления. И если я повторил то, что уже было здесь сказано, то я сделал это потому, что я вспоминаю свою вчерашнюю беседу с т. Кириленко. В то время, когда т. Малиновский беседовал с т. Чжоу Эньлаем, со мной беседовал т. Кириленко. Тов. Кириленко так характеризовал меня: “Вы, тов. Кан Шэн, были хорошим другом советского народа, а сейчас являетесь плохим другом”. Я, конечно, не хотел спорить с т. Кириленко, и ответил ему так: “Я был, есть и буду хорошим другом советского народа”. Если бы мы не являлись хорошими друзьями советского народа, мы бы не приехали к вам. Что касается оскорблений в мой адрес, то каждый раз, когда я приезжал сюда к вам, я слышал это со стороны Хрущева. Каждый раз я давал отпор этим оскорблениям. Но вчера т. Кириленко заявил, что я не являюсь хорошим другом советского народа, и мне это было очень неприятно. Я не хотел вызвать спор. К нам подошел т. Андропов, и мы разошлись.

Тов. Чжоу Эньлай. Мы решили обсудить этот вопрос сегодня.

Тов. Брежнев Л.И. Когда мы приглашали вашу делегацию, мы руководствовались самыми хорошими побуждениями. Они отражают мнение всего нашего коллектива. У нас не было по этому вопросу никаких разногласий.

Нас глубоко огорчает то, что сказал т. Малиновский, и новые обстоятельства. О беседе т. Кан Шэна с т. Кириленко. О последней я ничего не могу сказать, поскольку ничего об этом не слышал. Мы хотим, чтобы вы с доверием и уважением отнеслись к мнению руководства КПСС.

Наше решение о приглашении китайской делегации было искренним и открытым. Мы сообщили о нем всем братским партиям социалистических стран еще до вашего приезда в Москву. Это тоже выражение нашей дружбы с КПК.

Тов. Чжоу Эньлай. По этому вопросу я могу сказать так: я принимаю к сведению мнение т. Брежнева из двух пунктов, добавление тт. Косыгина и Микояна, а также только что сказанное т. Брежневым. Мы должны со всем вниманием отнестись к мнению т. Брежнева как первого секретаря ЦК КПСС и как к мнению Президиума ЦК вашей партии.

Тов. Брежнев Л.И. Мы признательны т. Чжоу Эньлаю за такой подход к делу и просим передать ЦК КПК, что в наших отношениях с вами мы хотим быть искренними. Какую бы горькую правду нам ни приходилось говорить друг другу, мы будем искренними и честными. Я хочу положить начало этому в сегодняшней беседе».

А вот — официальная китайская версия инцидента с Малиновским:

«На вечернем банкете Чжоу Эньлай предложил Хэ Луну вместе подойти к старым друзьям выпить. Многие маршалы и генералы Советского Союза были давними друзьями Чжоу Эньлая и Хэ Луна. Увидев, что к ним идут китайские друзья, многие советские военачальники очень волновались, один за другим подходили пожать руку или же предлагали тост за традиционную китайско-советскую дружбу. В это время к заместителю премьера Хэ Луну подошел министр обороны СССР Родион Малиновский, поскольку Хэ Лун с Маршалом Советского Союза давно были знакомы, он поднимал бокал за дружбу между войсками двух стран, а Малиновский в ответ провокационно сказал, что “форма маршала нашей страны выдумана Сталиным, а вашей — Мао”.

Хэ Лун с возмущением его осудил, “какую ерунду вы говорите, я Вас не понимаю”, и направился к Чжоу Эньлаю, чтобы об этом сообщить. Малиновский шел за ним и кричал, “нельзя дать Хрущеву и Мао (Мао Цзэдун) нам помешать”. — “Что это за чушь вы говорите?” — справедливо и сурово сетовал Чжоу Эньлай, затем вместе с Хэ Луном направились к Леониду Брежневу. “Мы уже убрали Хрущева со сцены, теперь ваша очередь убрать Мао”, — кричал им вслед Малиновский как сумасшедший.

Удаляющийся премьер на расслышал вторую половину этой фразы. А несколько маршалов Советского Союза, которые услышали, громко заявили, что “мы с ним не согласны”. Как переводчик нашей делегации Чжан Ганхуа захотел это выражение перевести премье- ру, другой китайский переводчик вовремя ему напомнил, что здесь присутствует еще и американский журналист с диктофоном. Тогда Чжан Ганхуа воздержался от перевода.

Чжоу Эньлай подошел к Брежневу и выразил серьезный протест. Брежнев объяснил, что Малиновский пьяный. “После алкоголя люди рассказывают правду”, — сказал Чжоу Эньлай и требовал, чтобы Малиновский извинился, а после этого покинул зал банкета со всеми членами делегации.

Вернувшись в посольство КНР в СССР, Чжоу Эньлай внимательно выслушал каждого члена делегации, особенно по той не переведенной второй половине фразы. Вспоминая различные обстоятельства до этого, премьер Чжоу осознал, что это не было случайным инцидентом, а невыносимое оскорбление нашей партии, государства и председателя Мао, необходимо серьезно к этому относиться. Делегация сразу же сформулировала текст телекса и доложила обо всем происшедшем ЦК КПК. Когда все было сделано, часы показывали четвертый час утра.

На второй день руководители КПСС Брежнев, Косыгин и Микоян приехали на встречу. Чжоу Эньлай опять высказал резкий протест в связи с произошедшим вчера инцидентом, спрашивая, “не для того ли КПСС пригласила нас, чтобы провоцировать нас открыто или в надежде, что Китай сменит с поста Мао Цзэдуна? По сообщению западных СМИ от 8 ноября, между КПСС и КПК уже достигнуты договоренности отстранить Мао Цзэдуна от власти, и ставить на его место Чжоу Эньлая, неужели это было лишь совпадение? Не было бы у руководителей КПСС подобных мыслей, осмелился бы Малиновский об этом говорить?”

“Малиновский носил ерунду в пьянстве, он не может представить ЦК КПСС. КПСС уже его критиковал, сейчас официально извиняемся от имени Центрального Комитета КПСС перед КПК, и будем четко размежеваться с ним”, — поспешил с объяснением Леонид Брежнев.

Чжоу Эньлай отметил, что Малиновский не проболтался по пьянке, а высказал правду в пьянстве. Это не было действие какого-либо отдельного человека, а свидетельство того, что среди руководителей КПСС по-прежнему существует группа людей, придерживающаяся позиции Хрущева, занимаясь подрывной деятельностью против Китая.

“Малиновский просто языком болтал, он же уже извинился, можно считать дело закрытым”, — поспешно оправдались руководители КПСС. “Вопрос остается открытым, нам нужно еще изучить и доложить Центральному комитету”, — ответил Чжоу Эньлай. Брежневу по-другому говорил только “разумеется, разумеется”.

Открытое заявление Малиновского о “свержении руководства Мао Цзэдуна” создало серьезное препятствие еще не начатым официальным переговорам между Китаем и Советским Союзом, а также нанесло трудноизлечимую рану китайско-советским отношениям…

Китайский премьер своей тонкой проницательностью сделал четкое заключение о новом руководстве КПСС: хотя новое руководство Советского Союза отстранило Хрущева от должности, но сами по-прежнему придерживаются курса Хрущева, считая себя сильнее и выше всех».

На этом инцидент, казалось бы, был исчерпан. Китайские представители явно намекали, что за свою выходку Малиновский должен быть отправлен в отставку. Однако маршал благополучно остался на своем посту до самой смерти и доверие Брежнева ничуть не потерял. А это наводит на мысль, что Родион Яковлевич действовал по поручению Брежнева (Чжоу Эньлай в беседе дал ясно понять, что китайская сторона считает: именно Брежнев является настоящим лидером страны, несмотря на все разговоры о коллективном руководстве).

Дорогие читатели, вы можете представить себе, что, скажем, на первомайском приеме 1964 года в Кремле пьяный Брежнев бросается с рюмкой водки к не менее пьяному Малиновскому и радостно кричит на весь зал: «Ну что, Родион! Скинем этого дурака Никиту и заживем как у Христа за пазухой?» Я себе подобного вообразить не могу. Только что Леонид Ильич и Родион Яковлевич очень успешно провернули заговор против Хрущева, а семью годами раньше столь же успешно предотвратили заговор Жукова. Так что у генсека и маршала был большой опыт по этой части. И если бы у них действительно имелась мысль попытаться устроить заговор против Мао Цзэдуна с участием Чжоу Эньлая, то уж договариваться с китайским премьером об этом стали бы никак не на приеме, а где-нибудь в укромном месте и через третьих лиц. Тем более, что Родион Яковлевич пил достаточно умеренно и до беспамятства никогда не напивался.

Думаю, что загадка разрешается просто. После смещения Хрущева Мао Цзэдун надеялся нормализовать советско-китайские отношения, значительно ухудшившиеся в результате хрущевского разоблачения сталинских преступлений и осуждения «культа личности». Но Брежнев, пусть и отказавшись от публичной критики Сталина, совсем не собирался возвращаться к сталинским порядкам и восхвалению бывшего вождя. А хотя бы частичная публичная реабилитация Сталина была одним из необходимых условий нормализации советско-китайских отношений. Но что еще важнее, Брежнев прекрасно понимал, что с китайской стороны прежде всего ожидают возобновления братской советской помощи как в экономической, так и в военной областях, а именно в передаче ракетных, ядерных и термоядерных технологий. Однако Леонид Ильич уже воспринимал Китай как советского геополитического соперника, в том числе и в плане влияния на мировое коммунистическое движение, и помогать ему не собирался. Нормализация советско-китайских отношений Брежневу, в отличие от некоторых других членов Президиума ЦК, вроде Шелепина, не требовалась. Но разрыв надо было устроить так, чтобы его инициатива исходила с китайской стороны и именно Китай можно было представить виновником ухудшения советско-китайских отношений. Выходка Малиновского на приеме была, несомненно, инициирована Брежневым и тщательно просчитана. И документы о китайской реакции, ставшие теперь достоянием исследователей, показывают, что Брежнев и Малиновский достигли задуманного. В Пекине решили, что в Москве никто с ними мириться не собирается и помогать не будет. Но историю с предложением Малиновского Чжоу Эньлаю свергнуть Мао Цзэдуна китайские руководители никак не могли сделать публичной. Поэтому мировая коммунистическая общественность вину за разрыв между Китаем и Советским Союзом возлагала по большей части на китайскую сторону.

Разумеется, увольнять Родиона Яковлевича с поста министры обороны Брежнев и не думал. Наоборот, теперь его сохранение на этом посту было необходимо как ввиду того, что Леонид Ильич не сомневался в его преданности и был благодарен за поддержку при свержении Хрущева, так и для того, чтобы его увольнением не подать ложный сигнал китайцам.

Наталья Родионовна вспоминала:

«В Москве мы жили скорее замкнуто. Слишком напряженной была работа отца. Редкие выходные дни проводили на даче с домашними зверями. Обычно сразу после завтрака папа уходил в кабинет. Его отдыхом была работа над книгой…

В Хабаровске, где мы прожили до 1956 г., домашняя жизнь была многолюдней, чаще приходили гости, играла огромная, как сундук, радиола. Под конец всегда заводили папину любимую “Гори, гори, моя звезда…”, а до нее неизменно звучали украинские песни, вальсы “Амурские волны”, “На сопках Маньчжурии”.

Обычно вечерами, когда отец бывал дома, мы с мамой сиживали у него в кабинете. Тихо, чтобы не мешать папиным занятиям шахматами или чтением. В Москве привычки не переменились, но поменялись книги. Папин стол заняли университетские учебники по физике, исследования по ракетной технике, а в последние 3 года их потеснила история — все, что касалось Первой мировой войны и русского экспедиционного корпуса во Франции, было внимательнейшим образом прочитано».

Еще Наталья Родионовна помнит, что в библиотеке были две книги, которые обычно читают начинающие писатели:

«…выпущенные ленинградской “Красной газетой”, пособия из серии “Что надо знать начинающему писателю”: “Выпуск первый. Выбор и сочетание слов” и “Выпуск второй. Построение рассказов и стихов”. Как ни странно, эти две книжицы с вопросительными и восклицательными знаками на полях, NB и заметками на полях сохранились».

Отец, по ее словам, решающим образом повлиял и на выбор ею профессии филолога-испаниста:

«Только поступив на испанское отделение филологического факультета, я известила об этом родителей, доказывая самой себе свою взрослость и самостоятельность.

Не скажу, что с пеленок мечтала о филологии. Лишь со временем поняла, что мой выбор — Испания — не только верен, но и предопределен судьбой отца. К концу первого курса он подарил мне привезенную им из Испании в 1938 г. редчайшую книгу — прижизненное издание “Кровавой свадьбы” Федерико Гарсиа Лорки, и мне показалось, что моим выбором он доволен. Отец был уже болен, когда я перешла на третий курс. Но первую мою печатную работу — статью в “Неделе” о Лорке в новых переводах — он послал Долорес Ибаррури с надписью по-испански: “Смотри, Пассионария, о ком пишет моя дочь”. И подписался своим испанским псевдонимом — “Коронель Малино”».

В другой раз Наталья Родионовна рассказала об этом эпизоде более подробно: «Когда я принесла папе, уже в больницу, свою первую статью о новых переводах Гарсиа Лорки, он прочел, чуть похвалил, чуть поругал и написал в верхнем углу газетной страницы по-испански: “Смотри, Пассионария, о ком пишет моя дочка”. И подписался: Коронель Малино. Велел положить в конверт и отправить Долорес Ибаррури, Через месяц, уже когда папы не стало, пришло письмо и подарок — том Рафаэля Альберти с трогательной дарственной надписью».

И языки дочь выучила те же, что и отец: французский и испанский. А вот как Наталья Родионовна охарактеризовала литературное творчество отца:

«Дело, которому служил отец, забирало его без остатка, не оставляя времени на воспоминания — жанр преимущественно пенсионный.

…У меня хранится рукопись книги — 11 толстых тетрадей, исписанных ровным, красивым почерком без помарок и исправлений. На первом листе дата — 4 декабря 1960 г., предварительное название “Незаконнорожденный. Часть первая” и вверху пометка: “Примерный план (набросок)”. Одиннадцатая, последняя тетрадь дописана осенью 1966-го. Работу оборвала болезнь, и можно только гадать, как отец предполагал работать над текстом дальше. Но одно ясно: сделанное он считал предварительной работой, первым черновиком. В этом проявились и естественная для него требовательность к себе, и в высшей степени ответственное отношение ко всякому труду, в том числе и непривычному ему литературному. Он считал, что только начинает осваивать его, поэтому никогда не говорил о книге. Если спрашивали, отмалчивался, но иногда, как бы вне связи со своей работой, рассказывал какой-нибудь эпизод, уже написанный или только обдумываемый.

И все-таки почему не мемуары? И почему не о главном — не о Второй мировой? Этими вопросами задавались все знавшие, о чем пишет отец, а их было немного. Человек замкнутый, он не делился замыслами, не спрашивал совета и не вдавался в объяснения. Если бы он успел довести работу до конца, наверное, сам объяснил бы, почему ему было естественнее писать о себе как о другом человеке. Думаю, ему нужна была дистанция между ним самим и героем, обусловленные ею свобода и отстраненность. Но, кроме того, мне кажется, этот взгляд на свою судьбу, как на чужую, отвечал его замыслу — исследовать, как складывается человек, становится человеком, понять, что в нем от времени, от других людей, что от своей воли, что от случая. А книга о Второй мировой была бы написана, если бы жизнь продлилась. Осенью 1966 г. отец отдал на машинку “примерный план-набросок” первой части — рукопись книги, которую в издательстве назвали “Солдаты России”, но работать над ней дальше и даже вычитать верстку ему уже не пришлось».

В другом мемуарном очерке Наталья Родионовна сообщает некоторые дополнительные подробности о романе «Солдаты России»:

«Его книга… написана набело изящным старинного склада почерком, совершенно без помарок, настолько продуманным и выношенным было каждое слово… варианты предварительного названия — “Байстрюк”, “Бастард”… Захваченность работой, которой приходилось заниматься урывками, говорила о призвании, а сам первый черновик — о несомненных литературных способностях. Всякий раз просматривая рукопись, еще не тронутую редакторской правкой, я поражаюсь своеобычному складу авторской речи».

Дочь убеждена, что Родион Яковлевич был человеком разносторонним: «Так уж случилось — он стал военным, но я убеждена, что отец нашел бы себя и в другой профессии, так живо было его любопытство ко всякому ремеслу, занятию. Он мог бы стать врачом, литератором, учителем, биологом — эти профессии его особо привлекали». Кстати, Вера Николаевна Малиновская, скорее всего, была преподавателем биологии. И тесно общавшийся с ней Л.В. Рожалин, друг детства Малиновского, по ее рекомендации стал биологом — специалистом по возбудителям болезней картофеля.

Наталья Родионовна свидетельствует:

«С глубоким уважением и даже поклонением отец относился к ученым. Если бы во мне обнаружился талант к точным наукам, думаю, папа был бы счастлив. К гуманитарным способностям он относился спокойнее, может быть, оттого что сам чувствовал слово и был способен к языкам (хорошо знал французский и испанский). А перед гениями науки преклонялся. Помню, однажды отец взял меня, еще школьницу, на какое-то торжество в университет, в фойе показал мне высокого худого человека: “Смотри и запомни — это Ландау”. Спустя несколько лет, когда отец взял меня в Звездный городок, у которого тогда еще не было названия, я услышала произнесенное с тем же радостным уважением: “Смотри, это — главный конструктор”. Фамилия Королев была еще неизвестна.

Я как-то спросила: “Кем ты хотел быть?” Что не военным, я уже знала, слышала раньше: “Хотеть быть военным противоестественно. Нельзя хотеть войны. Человеку естественно хотеть стать ученым, художником, врачом. Они созидают. А ты разрушаешь, даже защищая, и жертвуешь. Отсюда внутренняя тяжесть военной профессии, тяжелой и без того”.

На вопрос: “Кем?” — папа ответил: “Лесником”. Думаю, это правда, и правда именно того года — не на всю жизнь. Молодым он, может (и даже наверняка), ответил бы иначе, тем более честолюбие в нем усугублялось памятью об испытанных в детстве унижениях. Лесник — поздняя утопия, глубинно созвучная его натуре. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения…»

Дочь маршала вспоминает:

«Папа не охотился. Мы и близкие его друзья знали, почему. Не боясь показаться сентиментальным, он сказал как-то, что, убив на первой охоте лань (или козочку? Что там водится в монгольских степях?), подошел и увидел ее глаза. Больше никогда не стрелял. Но на охоту ездил, уважая право собаки на любимую работу. Первому на моей памяти дратхарту Милорду не было равных. Всякую утку он приносил папе, выслушивал одобрение: “Молодец, Милорд!” и повеление: “А теперь отнеси тому, кто убил”. Пес нехотя, но безошибочно относил. В Москве папа уже не ездил на охоту (свободного времени в сравнении с Хабаровском совсем не оставалось), хотя бывал, когда звали, в Завидове, где не только охотились, но главным образом решали дела.

И там он не изменил своему обыкновению — не стрелял, сколько бы над ним ни подшучивали».

Вот что еще Наталья Родионовна Малиновская рассказывает об увлечениях отца:

«По вечерам папа чаще всего решал шахматные задачи или читал Флобера по-французски, чтобы не забывался язык (и тогда рядом с книгой, под лампой счастливо мурлыкал общий любимец — сибирский кот Ласик). А когда все же случались выходные или наступал отпуск, папа отдавал его рыбалке. Сколько часов, нет, дней я просидела на берегах самых разных рек и озер в поле зрения родителей, и в холод, и в дождь с упоением кидающих удочку! Только сейчас, вспоминая об этом мучении своего детства и отрочества, я понимаю, что для папы эти тихие часы были душевной необходимостью. Человек самоуглубленный и молчаливый (полслова за вечер и две фразы за воскресенье), он нуждался в общении с природным миром и, по крайней мере, так — рыбалкой, домашними зверьми — восстанавливал равновесие.

Вообще безразличный к вещам, папа во всяком месте земного шара, куда попадал, покупал рыболовную снасть — и надо было видеть, с каким вкусом и знанием дела! Помню, как на пути к Сакр Кер (всего три дня в Париже!) нам с папой попалась рыбарская лавочка, и битый час я тихо страдала, а папа рылся в россыпях грузил и блесен, но зато потом, обретя какую-то железку с перышком, как он рассказывал о “Комеди Франсез”, о Монмартре и цитировал:

Париж фиолетовый, Париж в анилине Вставал за окном “Ротонды”…»

Как мы видим, Родион Яковлевич был не чужд поэзии и по памяти цитировал стихотворение Владимира Маяковского «Верлен и Сезанн».

Наталья Родионовна особо останавливается на страстной увлеченности отца шахматами:

«…юношеское увлечение шахматами с годами переросло в стойкую привязанность. Знатоки считают, что папа играл на вполне профессиональном уровне, да и его шахматная библиотека свидетельствует, что ее собирал не дилетант. Есть в ней, кстати, и том, посвященный мастерству Ботвинника, с дарственной надписью гроссмейстера.

Сколько себя помню, на отцовском столе лежала маленькая, с ладонь величиной, темно-вишневая коробочка. Раскрытая, она распадалась на два квадрата — шахматную доску с дырочками к каждой клетке, куда втыкались стерженьки крохотных фигур, и обтянутую малиновым бархатом крышку-корытце для ненужных фигур. Шахматная коробочка раскрывалась едва ли не каждый вечер: разбор партий и решение задач вошли в привычку, и только большой сибирский кот Ласик, брат легендарного Нуара, считавший место на столе под лампой своим, позволял себе вмешиваться в этот молчаливый диалог с доской, трогая лапой фигурки или теребя желтый граненый карандаш фирмы “Фабер”».

Увлечение Малиновского шахматами подтверждает и Александр Щелоков, много лет проработавший в газете «Красная звезда»:

«Редакция “Красной звезды” совместно с Центральным Домом Советской Армии долгое время проводила конкурсы на решение шахматных задач. Организация такого конкурса — дело хлопотное, трудоемкое. Вытянуть его в одиночку любой из сторон было бы непросто, а в две силы — справлялись.

Каждый раз после публикации очередной группы задач в редакцию буквально мешками поступали письма. Все их предстояло разобрать, просмотреть, установить те, в которых даны правильные ответы, и откинуть нерешенные. В этих условиях первые туры конкурса напоминали массовый забег на длинную дистанцию. Со старта в путь пускалась огромная толпа, и угадать в ней будущих чемпионов или аутсайдеров было нельзя, так же как не удалось бы рассмотреть отдельные лица и их выражение. Постепенно, этап за этапом, группа претендентов на призы сокращалась. И вот уже определились лидеры.

К концу конкурса по числу правильно решенных задач на первое место вышел читатель по фамилии Малиновский с инициалами “Р.Я”. В отделе физкультуры и спорта, который вел конкурс, задумались: сам ли министр обороны решал задачи или его однофамилец. А может быть, это просто чей-то розыгрыш? Не выяснив обстоятельств, публиковать итоги не рискнули.

Главный редактор Николай Иванович Макеев позвонил министру:

— Родион Яковлевич, пусть не удивит вас мой вопрос. В решении шахматных задач принимал участие Малиновский Р.Я., так это вы или не вы?

— Я, — ответил маршал и объяснил: — Грешен, люблю шахматные задачи. А времени на них нет. Потому предпочитаю решать конкурсные. Во-первых, приходится давать ответ к определенному сроку. Это сильно дисциплинирует. Во-вторых, если включился в конкурс, то уже неприлично выходить из игры. Это тоже принуждающий фактор. Потому и решал до конца.

— Хорошо решали, — сказал Макеев. — Поздравляю вас с первым местом.

— Спасибо, Николай Иванович. Такое приятно слышать. Только не объявляйте в газете, что первое место занял я. Не надо. Согласны?

Так тогда никто и не узнал, что победителем конкурса стал министр обороны Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский».

Родион Яковлевич был полководец. А шахматная игра, равно как и составление шахматных этюдов, и решение шахматных задач, чем он и занимался, развивает те же качества, которые нужны военачальнику: умение вырабатывать стратегию, способность подчинить решение тактических задач стратегическим, умение просчитывать вероятный ход событий.

Наталья Родионовна подробно описала библиотеку отца:

«Во всяком деле папа был на редкость обстоятелен.

Ни тени дилетантства — теоретическая оснащенность и техника ремесла заботили его в равной мере, о чем бы ни шла речь — о военном деле, о шахматах или о той же рыбалке. Он собрал великолепную библиотеку по военной теории и истории, потом отданную мамой в Академию бронетанковых войск, больше тридцати лет — до прошлого года — носившую имя отца. Знаю, что среди этих книг немало раритетов. Целую полку в папиной библиотеке занимала шахматная литература (переданная мамой через год после папиной смерти Одесскому шахматному клубу), другую — ихтиологические книги на разных языках (теперь они в библиотеке московского Зоологического музея). А рядом лежала тетрадка с надписью на обложке “Дневник рыболова” — подробные, по дням, отчеты о том, что, когда, при какой погоде и ветре было выловлено (естественно, на удочку, сетью папа не ловил) в такой-то уссурийской протоке, на что лучше ловится таймень, или сом, или не помню кто. Сколько удилищ и удочек, крючков и грузил, спиннингов и каких-то экзотических наживок — искусных имитаций мушек и стрекоз — и всякой другой рыбарской снасти на все случаи лова на всех широтах хранила нижняя полка шкафа!»

Добавлю, что в библиотеке маршала была, в частности, книга германского генерала Эриха Людендорфа «Сущность тотальной войны». Судя по всему, она была отпечатана на ротаторе одной из военных академий для нужд слушателей ограниченным тиражом в 50-е или 60-е годы. На ней пометок нет. А вот на двух других книгах, «Развитие представлений о Вселенной» Ю.Г. Переля и «Атомы и люди» Р. Лэппа, изданных соответственно в 1958 и 1959 годах, сохранилось довольно много пометок и маргиналий. Так, в книге Переля в том месте, где рассказывалось о казни Джордано Бруно, Малиновский отметил: «Безумное преступление». Вероятно, эти книги заинтересовали его в связи с бурным развитием космонавтики, ядерных вооружений, а также «мирного атома».

Наталья Родионовна отмечает:

«К вещам… папа был патологически равнодушен и удовольствовался бы, будь его воля, синей байковой ковбойкой (она и теперь у меня), многолетними штанами фасона “раскинулось море широко” и беретом, носить который приучился в Испании. Перебирая потом его пристрастия, я поняла: к тому, что не нужно в жилище лесника, он был безразличен. Но во всяком месте земного шара, куда попадал, папа покупал рыболовную снасть и какие-то отверточки, винтики, молоточки. Было, правда, и еще одно пристрастие — письменные принадлежности: паркеровские ручки с тонким пером. Необходимым предметом роскоши признавались часы — “Омега”, швейцарские. (Я слышала, как однажды по телефону папа говорил, наверное, директору часового завода об армейском заказе: “Командирские” надо сделать не хуже “Омеги”. Без точных и прочных часов военному человеку нельзя!) Но, конечно же, главным его пристрастием были книги.

Не будучи библиофилом в полном смысле слова, папа постепенно собрал библиотеку, отразившую все его пристрастия: русский девятнадцатый век, военная история, шахматы, звери и путешествия, словари (двуязычные и толковые), пословицы всех времен и народов. Библиотека мамиными стараниями (она окончила ленинградский библиотечный институт и до самой эвакуации в апреле 1942 года заведовала районной библиотекой) была в полном порядке. Но на особой полке над столом книги размещались не по библиотечным правилам, а по любви: Шевченко и Леся Украинка по-украински, Есенин и “Горе от ума”, Вольтер, Ларошфуко и Паскаль по-французски и в переводе. И, конечно же, Марк Аврелий, книга, купленная у букиниста, судя по отметке на обложке, осенью 1936-го, накануне отъезда в Испанию. Ее он искал давно и называл “самой нужной”. Не раз любимая папина фраза из Марка Аврелия расставляла все точки над i в наших разговорах: “Каждый стоит ровно столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет”. (А для меня расставляет и до сих пор.) А фраза Экзюпери “Мы в ответе за тех, кого приручили”, введенная в домашний обиход мной, имела кроме очевидного — переносного — и буквальный смысл, касающийся всех зверят, живущих в доме. В отличие от всех остальных папа никогда не забывал, уходя, дать им кусочек — чтоб не скучали…

Еще несколько книг лежали в ящике стола. Не из осторожности — просто перепечатанные на машинке, какие переплетенные, какие нет, они не помещались на полке: “Белая гвардия”, “Один день Ивана Денисовича” (в 62-м году на полку встало аккуратно обернутое отдельное издание), “Теркин на том свете”, “По ком звонит колокол” (из серии “Рассылается по специальному списку”) и фотокопия “Повести о непогашенной луне”, снятая по его просьбе в Национальной библиотеке Софии. Все эти книги папа давал мне: “Прочти обязательно”, но, к сожалению, без комментариев. И только раз я задала вопрос про “Непогашенную луну”:

— Это правда?

— Неправду так далеко не прячут.

Тогда же, зная, что папа начал писать книгу о детстве, я спросила:

— А почему не о войне?

Он ответил неожиданно резко:

— Пускай врут без меня.

Много лет спустя, наткнувшись на мемуарный том о Сталинградской битве, испещренный восклицательными и вопросительными знаками вперемежку с едкими замечаниями, я поняла смысл этой фразы. Тогда же только удивилась непривычному, как теперь понимаю, обусловленному несогласием с автором, тону и запомнила продолжение:

— Правды об этой войне еще долго никто не скажет и не напишет.

— Потому что не напечатают?

— Не только.

Он оказался прав и прав до сих пор, а может, и насовсем, хотя у нашего разговора был другой конец.

— Когда-нибудь попробую написать. Но начинать надо сначала. И до этой войны была война, война и война.

Три войны — это Первая мировая, гражданская война и война в Испании».

Но вот пришла пора рассказать о самом грустном — последней болезни Родиона Яковлевича.

Наталья Малиновская вспоминала:

«7 ноября, был мой двадцатый день рождения. Папа уже болел, но ни мы с мамой, ни врачи и не подозревали о диагнозе. Сильно болела нога на месте старого ранения, полученного еще в Первую мировую (а если папа говорит “сильно”, значит — “непереносимо”). После бездумно прописанного грязевого лечения в Цхалтубо стало только хуже, но папа работал и седьмого пошел принимать парад. Только мы с мамой знали, чего ему стоит каждая ступенька на Мавзолей, каждое слово речи. Вернувшись, он лег и больше уже не вставал (а жить ему оставалось полгода). Через неделю его увезли в госпиталь — в пятницу, и это пренебрежение суеверием испугало…

Папа был фаталистом и стоиком. Врачи и сестры так и не услышали от него ни стона, ни жалобы и говорили потом, что у него патологическое терпение.

Ни одного вопроса о диагнозе, никаких распоряжений маме “на потом”. Он терпел боль, выносил болезнь молча, мужественно и достойно. Вечером 30 марта, когда я уходила из больницы, вместо обычного “до свиданья” папа едва слышно сказал: “Будь счастлива!” И я не поняла, что он со мной прощается…

Папа вообще был молчалив…»

Родион Яковлевич Малиновский умер в 15 часов 15 минут 31 марта 1967 года. У него был рак поджелудочной железы, который дал многочисленные метастазы в кости и во многие внутренние органы. Раиса Яковлевна пережила его на тридцать лет.

Незадолго до смерти Малиновский как будто стал готовиться писать мемуары о Великой Отечественной войне. Его дочь свидетельствует:

«В ящике стола ждала своего часа особая папка с документами времен Второй мировой. Он откладывал, их еще тогда — на каждом листе под грифом “Секретно” надписано “NB! В мою особую папку”.

Недавно папин адъютант Всеволод Николаевич Васильев рассказал мне, что видел и даже читал папину тетрадь с заметками о первых месяцах войны. Его поразила эта рукопись: “Я сам фронтовик, и могу сказать, что ни до, ни после не читал ничего столь же правдивого”. А в начале 66-го, — рассказывает Всеволод Николаевич, — Родион Яковлевич, словно продолжая разговор с самим собой, сказал: “Еще год дослужу и уйду — пора мне исполнять долг перед войной”. Речь шла о Второй мировой.

Слишком поздно узнала я о существовании этих тетрадок, когда спрашивать, отчего их не отдали нам после папиной смерти и куда они подевались из служебного кабинета, было бессмысленно, да и не у кого.

И даже если папа принес тетрадку домой, вряд ли она бы сохранилась. Еще до похорон к нам пришли люди в штатском снимать аппараты правительственной связи — вертушку и кремлевку. Они же вынули из его стола и забрали все бумаги, а заодно и “рассылаемые по специальному списку” книги из папиного шкафа. Две или три — Гароди, “По ком звонит колокол”, — лежавшие у меня в комнате, так и остались дома, но кто же знал, что за отцовскими бумагами придут, что их надо просто переложить…»

Похоронили Родиона Яковлевича Малиновского 3 апреля 1967 года. Урна с его прахом установлена в Кремлевской стене.

Основные даты жизни и деятельности Родиона Яковлевича Малиновского

1898, 10 (22) ноября — в Одессе у Варвары Николаевны Малиновской, девицы православного исповедания, крестьянки Подольской губернии Брацлавского уезда Шпиковской волости, родился вне брака сын Родион, которому было дано отчество Яковлевич. Предполагаемый отец — Одесский полицмейстер, армейский полковник Яким (Яков) Иванович Бунин. После введения в феврале 1918 г. нового стиля (григорианского календаря) день рождения отмечал 23 ноября.

1902 — смерть предполагаемого отца, уже генерал-майора Я.И. Бунина, и деда, Николая Антоновича Малиновского. Родион отдается на воспитание тетке, Вере Николаевне Малиновской, в Мариуполь.

1902–1913 — живет в Мариуполе, лето проводит в имении Веры Николаевны Малиновской в селении Старый Белоус Черниговского уезда Черниговской губернии. Учится в гимназии или реальном училище в Мариуполе.

1910 или 1911 — женитьба Варвары Николаевны Малиновской на Сергее Исануровиче Залесном.

1913, весна — приезжает к матери в с. Клищев Тывровской волости Винницкого уезда Подольской губернии. Из-за ссоры с отчимом С.И. Залесным не позднее августа покидает Клищев.

1913, сентябрь — приезжает в Одессу, работает приказчиком в галантерейном магазине купца М.П. Припускова.

1914, июль — уходит добровольцем (охотником) на фронт в составе 256-го Елисаветградского пехотного полка.

1915, март — награжден Георгиевским крестом IV степени за бой у Кальварии.

1915, октябрь — ранение у Сморгони.

1916, апрель — прибытие во Францию в составе 2-го Особого полка 1-й Особой бригады Русского экспедиционного корпуса.

1917, апрель — ранение в руку у форта Бримон.

1917, декабрь, или 1918, январь — вступление в Русский легион чести командиром пулеметного взвода.

1919, весна — расформирование Русского легиона чести, предположительное производство в прапорщики.

1919, 4 сентября — награжден Георгиевским крестом III степени за бой 14 сентября 1918 г. при прорыве линии Гинденбурга.

1919, август или сентябрь — отплытие из Марселя во Владивосток.

1919, октябрь — прибытие во Владивосток.

1919, ноябрь — переход линии фронта, вступление в Красную армию.

1919, ноябрь — 1920, февраль — инструктор пулеметного дела 240-го стрелкового полка.

1920, февраль — май — болел тифом в военных госпиталях Мариинска и Томска.

1920, май — июнь — стрелок 137-го отдельного стрелкового батальона обороны железной дороги Сибири, г. Канск.

1920, июнь — август — курсант школы подготовки младшего командного состава, 35-я отдельная стрелковая бригада обороны железной дороги Сибири, г. Канск. Написана пьеса «Подвиги жизни» о Ла-Куртинском восстании Русского экспедиционного корпуса во Франции в июне — сентябре 1917 г.

1920, август — декабрь — начальник пулемета 137-го отдельного стрелкового батальона обороны железной дороги Сибири, г. Канск.

1920, декабрь — 1921, январь — командир пулеметного взвода 246-го стрелкового полка, г. Нижнеудинск.

1920, август — декабрь — начальник пулеметной команды 246-го стрелкового полка, переименованного в 3-й Сибирский стрелковый полк, ст. Слюдянка Забайкальской железной дороги.

1921, декабрь — 1922, август — начальник пулеметной команды 309-го стрелкового полка, с. Покровское, Забайкалье.

1922, август — 1923, август — начальник пулеметной команды 104-го стрелкового полка, г. Иркутск.

1923, август — ноябрь — помощник командира батальона 104-го стрелкового полка, г. Иркутск.

1923, ноябрь — 1927, октябрь — командир батальона 243-го стрелкового полка, г. Иркутск.

1923, ноябрь — принят кандидатом в члены ВКП(б).

1925, июль — август — в краткосрочном отпуске в г. Иркутске, женился на Ларисе Николаевне Шарабаровой, родившейся 30 октября 1904 г., уроженке Иркутска.

1926, октябрь — принят в члены ВКП(б).

1926, октябрь — декабрь — в краткосрочном отпуске в с. Клищеве Винницкой области.

1927, октябрь — 1930, май — слушатель Военной академии им. Фрунзе, г. Москва.

1927 — рождение сына Геннадия.

1929, 19 января — рождение сына Роберта.

1930, май — 1931, январь — начальник штаба 67-го кавполка, ст. Кавказская.

1930, декабрь или 1931, январь — в Кавказской от менингита умирает сын Геннадий.

1931, январь — март — помощник начальника 1-го отдела штаба Северо-Кавказского военного округа, г. Ростов-на-Дону.

1931, март —1933, март — помощник начальника 3-го сектора 1-го отдела штаба Белорусского военного округа, г. Смоленск.

1933, март — 1935, январь — начальник 2-го сектора 1-го отдела штаба БВО, г. Смоленск.

1933, ноябрь — декабрь — лечение в санатории, г. Ялта.

1934, 29 апреля — рождение сына Эдуарда.

1935, январь — 1936, июнь — начальник штаба 3-го кавкорпуса, г. Минск.

1935, июнь — 1936 декабрь и 1938, июнь — 1939, сентябрь — помощник армейского кавалерийского инспектора по оперативному отделу штаба БВО, г. Смоленск.

1935, сентябрь — присвоено звание полковника.

1937, январь — 1938, май — командировка в Испанию.

1937, 17 июля — награжден орденом Ленина.

1937, 22 октября — награжден орденом Красного Знамени.

1937 — смерть отчима, Сергея Исануровича Залесного.

1938, 15 июля — присвоено звание комбрига.

1939, сентябрь — 1941, март — старший преподаватель кафедры службы штабов Военной академии им. Фрунзе, г. Москва.

1940, июнь — присвоено звание генерал-майора.

1941, март — август — командир 48-го стрелкового корпуса.

1941, август — начальник штаба Резервной армии Южного фронта.

1941, август — декабрь — командующий 6-й армией.

1941, 9 ноября — присвоено звание генерал-лейтенанта.

1941, декабрь — 1942, июль — командующий войсками Южного фронта.

1942, июль — август — заместитель командующего войсками Северо-Кавказского фронта.

1942, август — октябрь — командующий войсками 66-й армии.

1942, октябрь — ноябрь — заместитель командующего войсками Воронежского фронта.

1942, ноябрь — 1943, февраль — командующий 2-й гвардейской армией.

1943, февраль — март — командующий войсками Южного фронта.

1943, 12 февраля — присвоено звание генерал-полковника.

1943, март — 1944, 24 апреля — командующий Юго- Западным фронтом, в октябре 1943 года переименованного в 3-й Украинский фронт.

1943, 28 апреля — присвоено звание генерала армии.

1944, 24 апреля — 1945,9 июня — командующий 2-м Украинским фронтом (приказ о назначении от 15 мая 1944 года).

1944, 28 августа — легко ранен пулей в спину.

1944, 10 сентября — присвоено звание Маршала Советского Союза.

1945, 26 апреля — награжден орденом Победы.

1945, 9 июня — убыл из Москвы в Забайкалье.

1945. 9 июня — 10 сентября — командующий Забайкальским фронтом.

1945, 8 сентября — присвоено звание Героя Советского Союза.

1945.10 сентября —1947, май — командующий Забайкальско- Амурским округом, г. Хабаровск.

1946, февраль — избран депутатом Верховного Совета СССР по Карымскому избирательному округу № 319.

1946, 17 июля — развелся в Хабаровске с Л.Н. Малиновской.

1946, 4 сентября — вступил в Хабаровске в брак с Раисой Яковлевной Кучеренко.

1946, 6 сентября — усыновил сына Р.Я. Кучеренко от первого брака Германа.

1946, 7 ноября — рождение дочери Натальи.

1947, май — 1953, июнь — главнокомандующий войсками Дальнего Востока.

1952, октябрь — избран кандидатом в члены ЦК КПСС.

1953, июнь — 1956, март — командующий войсками Дальневосточного военного округа.

1954 — смерть матери, Варвары Николаевны Залесной (Малиновской).

1956, март — 1957, октябрь — главнокомандующий Сухопутными войсками и 1-й заместитель министра обороны СССР.

1957, 26 октября — 1967, 31 марта — министр обороны СССР.

1958, 23 ноября — присвоено звание дважды Героя Советского Союза.

1967, 31 марта — скончался в Кремлевской больнице.

1967, 3 апреля — урна с прахом установлена в Кремлевской стене.

Библиография

Андрющенко С.А. Начинали мы на Славутиче… М.: Воениздат, 1979.

Афанасенко В.И. К вопросу о потерях войск Южного фронта в октябре — декабре 1941 года // Былые годы. Черноморский исторический журнал. 2011. № 2. С. 55–61.

Афанасенко В.И. Провал Гросс-Сталинграда// Донской временник. 2009. Ростов-на-Дону: ООО «ВиВ», 2009. С. 87–92 (http:// ).

Бакланов А.Г. Самый молодой генерал (XX век — страна, люди, судьбы). М.: ТОНЧУ, 2012.

Башкеев М. Письма маршала // Трибуна. 2012. № 27. 19 июля (/).

Бирюкова А. Отец берег солдатскую кровь // Газета. 2009. 7 мая ().

Бирюзов С.С. Когда гремели пушки. М.: Воениздат, 1961.

Бордюгов Г.А. Преступления вермахта против гражданского населения// Истребительная война на Востоке. Преступления вермахта в СССР. М.: АИРО, 2005.

Будапешт. Вена. Прага. Историко-мемуарный очерк / Под ред. Р.Я. Малиновского. М.: Наука, 1965.

Бунина М.Я. Из тюрьмы на Маразлиевской/ предисл. К.Б. Иванова// Уроки гнева и любви: Сб. воспоминаний о годах репрессий (20-е — 80-е гг.). Вып. 2 / сост. и ред. Т.В. Тигонен. Л., 1991. С. 80–91.

Бутаков Я. Русские легионеры. Забытые солдаты Первой мировой // Столетие. RU. 2010. 24 сентября (. ru/territoriya_istorii/russkije_legionery_2010-09-24.htm).

Василевский А.М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1978.

Васильев В.А. Русский легион чести// Часовой. Брюссель. 1981. № 629 (#vasiljev).

Введенская Н.Д. Дмитрий Алексеевич Введенский. Письма о Ташкенте (-alekseevich-vvedenskij-okonchanie/).

Великая Отечественная без грифа секретности. Книга потерь / Под ред. Г.Ф. Кривошеева. М.: Вече, 2010.

Воспоминания о профессоре Л.Л. Тове и его биография // Известия Томского Технологического Института. 1918. Т. 39. № 3. С. 1–19.

Всеволод Иванов//Литературные записки. Пг. 1922. № 3.

Вьюниченко С. Битва за Славянск могла бы на год приблизить Победу. 8 сентября 2011 г. (-7608).

ГайтероваА. Бунинские места под Ельцом// -gaiterova

Георгий Жуков. Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А.Н. Яковлева. М.: Фонд «Демократия», 2001.

Голубович В.С. Маршал Малиновский. Киев: Политиздат Украины, 1988.

Гофман И. Сталинская война на уничтожение. Планирование, осуществление, документы. Пер. с нем. М.: АСТ-Астрель, 2006.

Губарь О. Улица полицмейстера Бунина// Мигдаль Times. 2004. № 48–49 ().

Джувага Б. Сегодня — 69-я годовщина начала Харьковской катастрофы советских войск// Сайт города Харькова. 2011.12 мая ().

Дугас И.А., Черон Ф.Я. Вычеркнутые из памяти. Советские военнопленные между Гитлером и Сталиным. Париж: YMCA- PRESS, 1994.

Жирнов Е. Государство — это он. История жизни Михаила Смиртюкова — человека, проработавшего 60 лет в Кремле, рассказанная им самим// Власть. 2011. № 33. 22 августа.

Жирнов Е. Произошел. Увидел. Победил// Власть. 2006. № 17–18. 8 мая.

Жирнов Е. Семьи демобилизованных проживают в землянках// Власть. 2006. № 3. 26 января.

Завизион Г.Т., Корнюшин П.А. И на Тихом океане… М.: Воениздат, 1967.

Захаров М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М.: Воениздат, 1989.

Захаров М.В. Маршал Советского Союза Родион Малиновский // Полководцы и военачальники Великой Отечественной. Вып.1. М.: Молодая гвардия, 1971. С. 221–256.

Исаев А.В., Коломиец М.В. Разгром 6-й танковой армии СС. Могила Панцерваффе. М.: ЭКСМО, 2009.

Лавренов С.Я, Попов И.М. Советский Союз в локальных войнах и конфликтах. М.: АСТ-Астрель, 2003.

Листер Э. Наша война. Пер. с исп. М.: Политиздат, 1969.

Малиновская Н.Р. Память-снег// Дружба народов. 2000. № 5.

Малиновский Р.Я. Гневные вихри Испании// Под знаменем Испанской республики. М.: Наука, 1965. С. 139–190.

Малиновский Р.Я. Солдаты России. Роман. М.: Воениздат, 1988.

Мальцев Е.Е. В годы испытаний. М.: Воениздат, 1979.

Малышко Е. Черниговская хроника. Олег Стефанов (http:// -hronika).

Манагаров И.М. В сражении за Харьков. Изд. 2-е. Харьков: Прапор, 1978.

Манштейн Э. Утерянные победы. Пер. с нем. М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1999.

Маркевич Н. Музей милиции: секреты Мишки Япончика и «короля шпионов» // Думская. net.2014.13 мая. / news/sokrovischa-odesskih-milicionerov-sredi-izvestny-029460/

Миллер Т. Агония 1-го танкового корпуса СС. От Арденн до Будапешта. М.: Яуза-Пресс, 2009 (Данная книга является переводом на русский язык следующего англоязычного издания: Reynolds, Michael. Men of Steel: 1st SS Panzer Corps, The Ardennes and Eastern Front 1944-45. London: Pen & Sword Books, 1999).

Мирзоян Г. Худяков, он же Ханферянц, маршал авиации… // Ноев Ковчег. 2011. № 9 (168). 1-15 мая (- kovcheg.ru/mag/2011-09/2570.html).

Никита Хрущев. 1964. Стенограммы пленумов ЦК КПСС и другие документы. М., Материк, 2007.

Нестеренко A.И. Огонь ведут Катюши. М.: Воениздат, 1975.

На приеме у Сталина. М.: Новый Хронограф, 2008.

Обатуров Г.И. Дневники (1960–1993) // Сайт, посвященный генералу Обатурову Г.И. ().

Обатуров Г.И. Дороги ратные крутые. Воспоминания об участии в Великой Отечественной войне. М., 1995 (http://www. generalarmy.ru/book/).

Петрова И. Там… ждала меня отцовская молодость… http:// iipetrova.narod.ru/rasskaz/bunin.html

Поболь Н., Полян П. Сталин и Хрущев. Никита не только потешал тирана, но и пытался спасти сотни тысяч жизней. Новая газета. 2009. 9 февраля. № 13 ().

Понамарчук Е. Людская волна // ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева ().

Пономоренко Р.О. 12-я танковая дивизия СС «Гитлерюгенд». М.: Вече, 2010.

Попова С.С. Боевые награды Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского// Военно-исторический журнал. 2004. № 5.

Родимцев A.И. Под небом Испании. М.: Советская Россия, 1985.

Рокоссовская А. Маршал и графиня. О маршале Советского Союза Малиновском вспоминает его дочь // Российская газета — Неделя. 2010. № 97. 6 мая.

Рокоссовский К.К. Солдатский долг. М.: Воениздат, 1997.

Русский архив: Великая Отечественная. Ставка ВГК: Документы и материалы. Т. 16 (5.1–5.4). М.: ТЕРРА, 1996–1999.

Саркисьян С.М. 51-я армия. Боевой путь 51-й армии. М.: Воениздат, 1983.

Святогорский плацдарм 1941–1943. Документы и свидетельства участников боев. Сост. В.Н. Дедов. Донецк, 2008.

Севастопольцы. Участники 11-месячной обороны Севастополя в 1854–1855 годах. Сост. П. Рерберг. Вып.1. СПб. 1903.

Скорцени О. Неизвестная война. Пер. с фр. Минск: Попурри, 2012.

Смолин Н.Н. Государственное ополчение 1855–1856 гг.: опыт практической реализации официальных установок// Проблемы российской истории. Сб. статей. Вып. III. Магнитогорск, 2004.

Соколов Б.В. Красная армия против войск СС. М.: Яуза; ЭКСМО, 2008.

Соколов Б.В. Красный колосс. Почему победила Красная армия. М.: Яуза; ЭКСМО, 2007.

Соколов Б.В. СССР и Россия на войне. Людские потери в войнах XX века. М.: Яуза; ЭКСМО, 2013.

Соколов Б.В. Рокоссовский. М.: Молодая гвардия, 2010.

Сомов Л. Орлиный приют юного Бунина // Слава Севастополя. 2009. 16 июня (-priyut-yunogo-bunina.html).

Сталинградская эпопея. М.: Лада ИКТЦ; Звонница-МГ, 2000.

Тове: древо рода ().

Финал: 3 сентября 1945 г. Историко-мемуарный очерк/ Под ред. Р.Я. Малиновского. М.: Наука, 1966.

Фомин В., Щекочихин Ю. Тогда, в Новочеркасске// Литературная газета. 1989. № 25. 21 июня.

Хазов А.А. Русский экспедиционный корпус во Франции (1916–1918)// Кадетская перекличка. Нью-Йорк. 1989. № 46 (http:// #hazov).

Хрущев Н.С. Время. Люди. Власть (Воспоминания). Кн. 1–4. М.: Московские новости, 1999.

Центр изучения партийной истории при Комитете КПК провинции Хэбэй. Последний визит Чжоу Эньлая в СССР // Жэньминь жибао (русскоязычная версия), 2009, 30 апреля ().

Черток Б.Е. Ракеты и люди. Т. 1–4. М.: Машиностроение, 1999 ().

Штеменко С.М. Генеральный штаб в годы войны. М.: Воениздат, 1989.

Щелоков А.А. Я — начальник, ты — дурак. М.: ЭКСМО, 2004.

Ясско-Кишиневские Канны. Историко-мемуарный очерк / Под ред. Р.Я. Малиновского. М.: Наука, 1964.

Axworthy М., Scafes С., Craciunoiu С. Third Axis Fourth Ally. Romanian Armed Forces in the European War, 1941–1945. London: Arms and Armour Press, 1995.

Cockfield, Jamie H. With Snow on Their Boots: The Tragic Odyssey of the Russian Expeditionary Force in France During World War I. London: Palgrave Macmillan, 1999.

Giantz, David M. August storm: the Soviet 1945 strategic offensive in Manchuria. Leavenworth Papers No. 7, Combat Studies Institute, February 1983, Fort Leavenworth Kansas.

Glantz, David M. Red Storm over the Balkans. The Failed Soviet Invasion of Romania, Spring 1944. Lawrence: University Press of Kansas, 2004.

Goncharov, Sergey N., Lewis, John W., Xue Litai. Uncertain Partners / Stalin, Mao, and the Korean War. Stanford Univ. Press, 1993.

Khrushchev Remembers. With an introduction? Commentary and notes by Edward Crankshaw. Translated and edited by Strobe Talbott. New York: Bantam Books, 1971.

Martel, Sir Giffard Le Quesne. Outspoken Soldier: His Views And Memoirs. London: Sifton Praed & Co, 1949.

Martel, Sir Giffard Le Quesne. The Russian Outlook. London: Michael Joseph, 1947.

Meyer, Hubert. The 12th SS: The History of the Hitler Youth Panzer Division. Vol. 1–2. Mechanicsburg (PA): Stackpole Books, 2005.

Raus E, Newton S.H. The Eastern Front Memoir of General Raus, 1941–1945. Cambridge (Massachusetts): Da Capo Press, 2003.

Ungvary, Krisztian. Battle for Budapest. One Hundred Days in World War II. Transl. from Hungarian. London — New York: I.B. Tauris & Co Ltd, 2003.

(Книга А.В. Васильченко «100 дней в кровавом аду. Будапешт — “дунайский Сталинград”?» (М.: Яуза-пресс, 2008) является сокращенным переводом с немецкого издания книги К. Унгвари с некоторыми произвольными дополнениями, но без всяких на нее ссылок. См.: Унгвари К., Васильченко А. 100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»? М.: Яуза-пресс, 2008. 448 с. // Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. № 1(3). 2011. С. 142–143. Книга К. Унгвари теперь переведена на русский язык, но в сокращенном виде, без сносок: Унгвари К. Осада Будапешта. Сто дней Второй мировой войны. М.: Центрполиграф, 2013.)

Оглавление

К читателю

Да кто его отец?

Первая мировая и Гражданская война: боевое крещение

Между войнами

В Испании

Перед суровыми испытаниями

Трудное начало

От Ростова до Ростова. Сталинградский перелом

От Донбасса к Одессе

От Бухареста до Праги

Война с Японией

На Дальнем Востоке

Как снимали Жукова

Министр обороны СССР

Основные даты жизни и деятельности Родиона Яковлевича Малиновского

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg