Предисловие
Предлагаем вниманию читателей впервые публикуемые страницы дневника великого князя А. В. Романова, хранящегося сейчас в недрах Государственного архива Российской Федерации и одно время считавшегося пропавшим. Этот своеобразный документальный источник, отражающий мысли и впечатления его автора, переносит нас в атмосферу последних предреволюционных лет, позволяет увидеть все глазами писавшего. Интерес дневниковых записей во многом определяется масштабностью и важностью описываемых событий как для автора, так и для окружавших его людей. К таким событиям, безусловно, относится первая мировая война, ставшая предтечей событий, в корне изменивших судьбы миллионов россиян, и оказавшая также воздействие на общественное развитие многих стран мира. Описанию военных действий и связанных с ними эпизодов жизни высших сфер российского общества автор уделяет главное внимание в своих записях.
Великий князь Андрей Владимирович (1879–1956) был младшим сыном великого князя Владимира Александровича (брата императора Александра III) и великой княгини Марии Павловны (урожденной принцессы Мекленбург-Шверинской, считавшейся, согласно дворцовой иерархии, третьей дамой в Российской империи после обеих императриц). Его старший брат, великий князь Кирилл Владимирович, привел Гвардейский экипаж к Государственной думе, чем способствовал торжеству Февральской революции, а позднее провозгласил себя российским императором Кириллом I в изгнании. Андрей Владимирович приходился двоюродным братом императору Николаю II.
В течение многих лет Андрей Владимирович вел дневники, пожалуй, более интересные и содержательные, чем недавно вышедшие воспоминания великого князя Кирилла Владимировича «Моя жизнь на службе России» (Санкт-Петербург, 1996).
Как большинство представителей императорской семьи, он имел военное образование — окончил Михайловское артиллерийское училище и Александровскую военно-юридическую академию. Андрей Владимирович был участником первой мировой войны (отправился в действующую армию в октябре 1914 г.); с 7 мая 1915 г. — командующий лейб-гвардии конной артиллерией, генерал-майор свиты императора.
Он покровительствовал известной балерине М. Ф. Кшесинской, поклонниками которой были и другие Романовы, включая Николая II. Близость к царской семье позволяла ему быть в курсе всех скандальных подробностей, связанных с Распутиным, интригами при дворе, предательством и преступной халатностью в армии; в какой-то степени великий князь был, как и многие другие, настроен по отношению к происходившему оппозиционно. Находясь в служебных и дружеских отношениях со многими военачальниками и влиятельными царскими сановниками, он, анализируя настроения светского общества, часто предсказывал в своих дневниках ход последующих событий, давал меткие характеристики многим деятелям России и оценки политических кризисов и революционных потрясений.
Февральская революция застала его в Кисловодске, где он находился на лечении и вскоре подвергся домашнему аресту Временным правительством. После установления советской власти на Кавказе Андрей Владимирович неоднократно арестовывался, лишь случайно избежал гибели, некоторое время скрывался в горах; позже вместе с матерью эмигрировал. В 1921 г. он официально оформил свои отношения с М. Ф. Кшесинской, с которой до этого состоял в гражданском браке. Великий князь Андрей Владимирович постоянно жил во Франции и скончался в возрасте 77 лет, поставив своеобразный рекорд долголетия среди великих князей.
Большая часть дневников Андрея Владимировича никогда не публиковалась по политическим соображениям. Особенно это касается событий начала первой мировой войны.
Военные дневники великого князя весьма своеобразны. Во время пребывания на фронте он иногда описывал события за несколько дней, что делает дневниковые записи похожими на воспоминания. Вероятно, источником этих записей, систематизированных по дням и событиям, явились какие-то черновые наброски, с которых они были переписаны более ровным почерком с уточнением названий населенных пунктов, имен и дат. При чтении возникает чувство, что великий князь в будущем предполагал их опубликовать, так как порой он призывает в свидетели правильности своих суждений читателя.
При работе над текстом мы столкнулись с определенными трудностями. Прежде всего это достаточно сложный почерк великого князя, многочисленные сокращения слов и не всегда верное написание географических названий и фамилий лиц, с которыми он соприкасался. Часто это известные военачальники и политические деятели, но упоминаются также лица из числа младших офицеров, прислуги и другие, сведения о которых найти почти невозможно. Иногда автор оставлял пустое место на страницах рукописи, чтобы правильно вписать то или иное наименование или имя. Пропущенные и сомнительные места рукописи заключены в квадратные скобки, сокращения слов раскрыты в угловых скобках.
к. и.н. В. М. Хрусталев, В. М. Осин.
1914
18 июля 1914 г. была объявлена мобилизация, а 20 июля манифест возвещал об объявлении войны Германии. Итак, началась всеобщая европейская война. С одной, нашей, стороны: Россия, Франция, Англия; Сербия, Черногория, Япония, Бельгия и с другой: Германия и Австрия.
Истории возникновения отдельных событий я касаться не буду. Скажу лишь, что в России война была встречена с большим подъемом, но без лишнего хвастовства. Все трезво смотрели на грядущие события и ясно сознавали, что война будет тяжелой [и] упорной.
Торжественный молебен и чтение манифеста в Николаевском зале Зимнего дворца оставит на всех глубокое впечатление. Посреди залы наши святыни: образ Спасителя из домика Петра Вел<икого> и Казанская Божья Матерь. Когда певчие запели «Спаси Господи», все запели хором и почти у всех на глазах заблистали слезы. Речь Государя еще больше подняла настроение. В его простых словах звучали, как у Апостола, силы с неба; казалось, что Господь всемогущий через него говорил с нами, и, когда он сказал: «Благословляю вас на ратный бой», все встали на колени. Особенно сильно было сказано: «Я здесь перед вами торжественно заявляю: доколе хоть один неприятель останется на земле русской, я не заключу мира». Эти слова были покрыты таким «ура», которого никто никогда не слышал. В этом несмолкаемом звуке как будто звучал ответ Создателю на Его призыв стать всем на защиту Родины, Царя и попранных прав нашей великой Родины.
Из Николаевского зала Государь прошел на балкон, выходящий на Александровскую площадь. Вся она была заполнена сплошь народом — от дворца вплоть до зданий штабов. При появлении Государя все [в]стали на колени. В эти короткие минуты Россия переродилась. Самосознание воскресло у всех, чувство долга стало на первое место, и вся мобилизация прошла при таком блестящем порядке, которого никто не ожидал. Военный министр В. А. Сухомлинов{1} мне сам говорил, что мобилизация прошла при удивительных условиях. Все шло с такой аккуратностью. Ни одной задержки. Наплыв запасных у воинских нач<альников> превышал предполагаемую норму. Число охотников росло с каждым днем. Железные дороги работали выше всякой похвалы.
Ни одного пьяного. Все трезвые.
Грустно мне было видеть, как все товарищи уходили на войну. Проводил я 5<-ю> бат<арею>, проводил и 6-ю, все ушли, и остался я один дома. 16 лет пробыл я в строю. Сколько усилий потратил над своими батареями и как фатально ушел из строя в феврале этого года{2}. Если б можно было предвидеть события! Но что же оставалось делать? Идти в строй, но куда? В своих батареях все вакансии заняты. Идти в чужую часть, где никого не знаешь, — невозможно. Решил ждать. Проситься в какой-нибудь штаб и сидеть там без дела как-то глупо.
Но время шло. Прошел уже второй месяц войны, и стало невмоготу. Как ни тяжело было проситься в штаб, а не в строй, я все [же] решился и написал Кириллу{3}, который находился в Ставке Верховного главнок<омандующего>. Предварительно я просился у Ники{4}, который меня благословил на это.
23 сен<тября>
Я получил от Николаши{5} телеграмму: «Тебе Высочайше разрешено состоять в распоряжении генерала Рузского{6}, можешь выехать, как только будешь готов, предварительно заезжай ко мне. Николаша».
Сборы были недолги. Заехал с мамá{7} на могилу папá{8}, были у Спасителя. Простился с т<етей> Minny{9}, с Ники и Аликс{10}, получил в благословение образки. Мамá меня благословила крестиком.
28 сент<ября>
из Петрограда я заехал в Царское Село{11} к мамá. Позавтракал с ней и в 1 ч. 38 м с Александровской ст<анции> отбыл на войну. Со мной поехали Кубе{12}, мой камерд<инер> Бондаренко и казак Кубе — Дмитрий. Лошади и мотор были высланы вперед.
29 сен<тября>
в 10 ч. 20 м утра я приехал в Вильно и встретил на вокзале ген<ерала> Ермолинского{13}. Узнав о моем приезде, он приехал сообщить, что в Вильне, в Витебской общ<ине>, лежит тяжело раненный Олег Кон<стантинович>{14}, привезенный вчера вечером с передовых позиций у Вроцлава. Я сейчас же сел в мотор с ним, и мы поехали в лазарет. Игорь{15} был там. Он привез брата. Лучшие хирурги были налицо — проф<ессор> Цейге ф<он> Мантейфель{16}, Оппель{17}, Мартынов{18}.
Я долго с ними говорил. Они как будто питали надежду его спасти, но рана была ужасна, потеря крови значительна, что вызвало ослабление всего организма. Я хотел зайти к Олегу, но он спал. Я повез Игоря к себе позавтракать и в 2 [ч.] снова поехал в лазарет.
Олег проснулся. Я зашел к нему. Он сейчас же сказал: «Как я рад тебя видеть, куда ты едешь?» Я ему сказал. Он спросил: «А ты рад ехать на войну?» Потом спросил, по-видимому, не желая, чтобы другие поняли: «Comment vont les affaires?»{19} На мой благоприятный ответ он сказал: «Dieu merci»{20}. Тут же стояла сестра. Он попросил дать ему поесть. На столике в блюдечке стояло мороженое, но совсем растаявшее. Сестра хотела принести свежее, но он попросил именно это растаявшее мороженое. Когда сестра дала ему попробовать, он сказал: «Это невкусно», и сестра принесла свежее мороженое. «Вот это вкусно»; но, покушав очень немного, сказал: «Довольно», взял платок, обтер себе рот и грустно на меня посмотрел. Затем он откинулся назад, и уставил свой взор в потолок, и глубоко вздохнул. Стоявший рядом доктор быстро схватил его руку, чтоб узнать пульс. Олег как будто очнулся и спросил: «Как пульс?» «Хороший», — был ответ доктора. «Сестрица, сестрица, — позвал Олег, — скандал! — И, обращаясь ко мне: — Je te demande pardon, mais je crois que je vais vomir»{21}. Видя, что я стесняю его, я вышел на минуту и скоро вернулся.
Проф<ессор> Оппель сидел у него и утешал: «Мы скоро его поправим, мы теперь молодцом». Олег улыбался. Мне пора было ехать. Простился с ним. «Que Dieu te garde{22}, спасибо, что заехал ко мне. Всего хорошего». Пожелав ему скорее поправиться, я вышел. В соседней комнате я нашел ген<ерала> Ермолинского. Мы оба молча посмотрели друг на друга. Не жилец Олег. Как ни утешали нас доктора, но достаточно было на него посмотреть — ни кровинки в лице. Цвет восковой белизны. Несмотря на страшную рану, никаких страданий. Темпер<атура> 36,8, пульс 160. Проф<ессор> Цейге говорил, [что] лучше бы он страдал. Ему впрыснули накануне морфий, но это оказалось излишним. Он не только не чувствовал боли, но и не сознавал серьезности своего положения. В его улыбке, разговоре было столько простоты, что казалось, он не хотел признать, что умирает за отечество. Свой поступок как будто он считал в этой огромной войне столь незначительным фактом, что не стоит об этом и говорить. Он даже ни разу не говорил о Георгиевском кресте{23}, который только утром получил от Государя. Он умирал героем, скромным и в скромности великим.
Через два дня я лишь узнал о его кончине в этот самый день в 8 ч. 10 м вечера, то есть он скончался через шесть часов после того, что я его видел. К 5 ч. ждали его отца и матерь. Они, как я потом узнал, застали его еще в живых, и он скончался у них на руках{24}.
В 3 ч. дня я выехал из Вильны на ст<анцию> Лида, куда прибыл в 5 ч. 45 м и через 10 минут выехал на Барановичи. В Лиде я расстался с Кубе, который поехал на Волковыск снять лошадей и мотор. В 9 ч. 30 м вечера приехал в Барановичи. Кн<язь> Ливен{25} меня встретил на вокзале и отвез на моторе к Кириллу в вагон № 11. Около часу я сидел у него, затем пошли к Николаше. Он долго расспрашивал про Олега. Пил у него чай и около 12 ч. ночи вернулся к Кириллу, где пил [за] его здоровье по случаю завтрашнего его дня рождения. После этого мы вместе поехали на станцию. В 1 ½ [ч.] он уехал в Двинск на встречу к Диску{26}, а я в 7 утра уехал на Белосток.
Возвращаюсь к посещению Верх<овного> глав<нокомандующего>. Поезд, в котором жил Кирилл, стоял в лесу. Так как я прибыл поздно вечером в Барановичи, было совершенно темно и ориентироваться не было никакой возможности. Проводил меня до поезда Николаши кн<язь> Ливен. Мы шли по шпалам минут пять, по лесу, и вдали виднелись освещенные окна его поезда. Рядом стояла будка с нарядом охраны. Жандармы и л<ейб> казаки. Встретил меня кн<язь> Щербатов{27} и провел в вагон. Николаша и Петюша{28} сидели в салоне и читали газеты. Поздоровавшись с нами, Петюша вышел из салона. У Николаши на шее висел Георг<иевский> крест 3 степ<ени>. Он был, видимо, утомлен, но все же бодр. Первое, что он мне сказал, это что его кошмар — <слу>жить 36 л<ет> и даже 48 post factum. Так как все сведения с фронта сильно запаздывают да и не могут не запаздывать, когда фронт растянулся на 400 верст, всякие распоряжения силою вещей не могут своевременно поспеть. Потом говорил о приезде Ники, как его посвящали в курс дела. Потом мы перешли в столовую чай пить. Тут была масса народу, Димка Голицын{29}, франц<узский> ген<ерал> Лагиш{30}, адъютанты, доктора и т. д.
Итак, я уехал, как сказано выше, рано утром на Белосток. Около 8 утра на ст<анции> Багратионово, немного за Волковыском, Кубе меня встретил.
В 1 ч. дня 30 сен<тября> я приехал в Белосток. Мое дальнейшее путешествие было связано санитарным поездом мамá. Меня к нему прицепили. Я пошел искать знакомых в поезде. Нашел ст<аршего> док<тора> Кожина{31}, гр<афиню> Игнатьеву{32}. Кожин повлек меня смотреть новые вагоны и операционную. Раненых было 560. Долго поезд не трогался с места. Произошло это потому, что из поезда вынесли 10 тяжелораненых, а носилки все не возвращали. Лишь в 3 ч. поезд тронулся на Гродно, простояв в Белостоке с 8 ч. утра. Пошел я чай пить в столовую. Застал там ком<андира> гв<ардейского> экип<ажа> гр<афа> Толстого{33}, его жену и адъютанта. Вдруг из глубины коридора вылезла заспанная фигура Ю. Беляева{34}, который возвращался (скорее бежал) из Варшавы. Но он скоро исчез, по-видимому, снова залег спать. Поезд шел ужасно тихо. Все время длинные остановки. От Белостока до Гродно 86 в<ерст>. На ст<анцию> Кузница в 24 в<ерстах> от Гродно мы приехали в 6 ч. и тронулись дальше в 7 ч. вечера. Около этого времени мы обедали с сестрами. После нашего обеда пришла вторая смена, и мы с Кубе пошли в купе Ю. Беляева, который угощал нас коньяком Гревса{35}. Чего он нам только не рассказывал про Варшаву, сибирских казаков, свои амурные похождения и т. д. Время шло, а мы снова стояли в 4 вер<стах> от Гродно, было 8 ч. вечера, и лишь к 12 ¼ [ч.] поезд подошел к ст<анции> Гродно. Тут я только узнал о кончине Олега Конст<антиновича>. Вагон мой отцепили, поставили на запасный путь, и я скоро лег спать. На следующее утро, было уже 1 окт<ября>, в 10 ч. я поехал являться главнокомандующему 2-й армии ген<ералу> Рузскому. Он жил в маленьком деревянном домике, охраняемом кубанскими казаками. Вся комната была уставлена столами, покрытыми картами. Ген<ерал> Рузский — человек, явно лишенный всякой внешней красоты. Фигура сутуловатая. Среднего роста. Волосы редкие и седые. Лицо худое, даже аскетическое, и только бойкие живые глаза блещут энергию из-под довольно крупных очков. Он очень любезно меня встретил, показал на карте расположение армий, корпусов. Видел я нач<альника> шт<аба> Вл. Ал. Орановского{36}. Затем поехал к Дмитрию{37} и Сандро{38}. Они жили близ города в доме кн<язя> Друцкого-Любецкого, убитого [при] Баспингоме. Оба лежали в постелях в одной комнате. В другой спал гр<аф> Адам Замойский{39}. Посидел с ними. В 1 ч. был общий завтрак в штабе. Фотограф нас снимал. Обедал я у Дмитрия, было очень вкусно. Много водки и вина. Около 10 [ч.] ввалили<сь> Б. Огарев{40}, прямо от батареи, и гр<аф> Шереметев{41}. Посидели, по-болтали. В 2 ч. ночи весь штаб и мы уехали в Седлец. Ген<ералу> Рузскому дали Варшавский фронт, где дела были тревожны, и ему пришлось переехать на юг. Около 11 утра прибыли в Седлец, долго томились на вокзале. Кто ездил в город искать свою квартиру, а остальные делились своими впечатлениями. Завтракали Дмитрий и Сандро у меня в вагоне. Они оба переехали в квартиры, а я остался у себя в вагоне. Город Седлец не дурен для бывшего губернского города. Прекрасный вокзал, мощеные улицы, каменные здания и т. д. Обедали снова все у меня в вагоне, так как собрание еще не открылось.
3 окт<ября>
Я получил командировку осмотреть тыловые пути корпусов 2-й армии. В 10 ч. вечера я выехал в Варшаву. Мне дали в помощь под<полковника> Ген<ерального> шт<аба> Сергея Карловича Сегеркранца{42}. В 12 ч. ночи мы прибыли в Варшаву. Штаб армии находился в поезде на Брестском вокзале, и локомотив под парами стоял прицепленный к поезду. Я с Сегеркранцем прошли прямо в оперативное отделение, где застали полк<овника> Вялова{43} в очень душном вагоне. Освещалось все лишь свечами, и от этой копоти дышать было трудно. Через некоторое время пришел нач<альник> шт<аба> ген<ерал>-м<айор> Постовский{44}, ген<ерал>-квартирмейстер и команд<ующий> 2-й ар<мией> ген<ерал> Шейдеман{45}. Он взял карту и рассказал все дела под Варшавой, начиная с 28 сен<тября>. Как было трудно в первые дни с малыми силами отстаивать город. Но с подходом новых корпусов дела стали лучше, и в данное время бой происходит в районе 10 верст от города. Для общего наступления ждали лишь подхода II Сиб<ирского> кор<пуса> и XXIII [корпуса]. Потери были довольно значительны в первые дни. Теперь немцы атаковали главным образом наш правый фланг [Прушково-Блон], но все атаки были отбиты артиллерийским огнем. С юга ждали подхода V армии [генерала] Плеве{46} с 19 и 5 корп<усами>. Видно было, что ген<ерал> Шейдеман пережил тяжелые дни. Один день неприятель опрокинул одну бригаду, которая отбежала до фортов, но, собравшись, вернулась на линию. Это вызвало в городе панику, которая, к счастью, скоро улеглась. Телефон не переставал работать все время с корпусами. Шли донесения о результатах дня.
В 2 ч. я покинул штаб и пошел спать.
На следующее утро, в 8 [ч.] я поехал на своем моторе в штаб I Сиб<ирского> корп<уса> в дер<евню> Служевицы. Канонада началась с раннего утра и все усиливалась. На горизонте пылала деревня Пясечко, зажженная нашей тяжелой артиллерией. Все небо было затянуто дымом тротиловых бомб. Командир I Сиб<ирского> кор<пуса> ген<ерал> Плешков{47} был очень в духе. Его сибиряки дрались отчаянно, и знаменитый [Машдловский] лес, который считался труднопроходимым, они взяли штыками. Со стороны Прушково и Блона канонада все развивалась. Гул стоял неумолкаемый. Возвращаясь к Варшаве, по сторонам дороги перед временными укреплениями полевых батарей сибиряки строили проволочные заграждения, которыми они воспользовались для сушки белья. Раненых везли мало, бой шел почти исключительно артиллерийский. В самом городе у перевязочного пункта стоял паровой трам с ранеными, и польские вольные дружины заботливо снабжали их папиросами и кушаньем, а у кого повязка была плоха, снова перевязывали в соседнем доме. Эти польские организации работали все время под огнем и так много сделали для раненых, которых эвакуировали с позиций в узкоколейных поездах — трамах. Мои путешествия по тылу лишены особого интереса. Приходилось на каждом шагу вылезать из автомобиля, расспрашивать обозы, определять [номер] Н-ской{48} части и проверять по карте, верно ли они стоят. Путаницы было много, и прав был ген<ерал> Рузский, когда он меня послал проверять тыл, что тыльные пути устанавливаются туго, и если их не проверять, то это может плохо отозваться на своевременном питании фронта. А при отступлении — катастрофа. Встречал мало немецких аэропланов. В дер<евне> [Ваверы] обозная охрана открыла стрельбу пачками (что было строжайше запрещено), но, конечно, безрезультатно.
8 окт<ября>
Я поехал по [Венской] дороге на ст<анцию> Прушково. Там встретил ком<андира> IV кор<пуса> ген<ерала> Алиева{49}. В самую станцию попал, как их прозвали, «чемодан»{50}, то есть тротиловая бомба, и здорово разрушила среднюю часть станции. Пройдя пешком [к калитке], мы нашли домик снаружи совершенно разрушенным, и четыре трупа немцев лежало во дворе. Рядом в траншеях наших лежали винтовки, масса патронов, многие были залиты кровью, видны были следы перевязок, сброшенные сапоги, рубашки, амуниция и т. д. Окопы были покинуты только вчера. Впереди еще ряд окопов и шагах в 200 немецкие. Дошли и до них. Неприятельские окопы глубже наших и соединены с задними канавами глубиною аршина 2. Там следов крови не нашли, но массу соломы, патронов, жестянок из-под консервов и носилки. Стаканы наших шрапнелей валялись сотнями кругом. Но все, что возможно было собрать, было убрано жителями. Далее в лесу, говорили, было еще много неубранных трупов. Но было далеко идти, и мы вернулись на ст<анцию> и в Варшаву, где пересели на [Калишскую] дорогу и поехали на ст<анцию> Блон. Благополучно доехали до ст<анции> Жарово, где предупредили, что можно проехать еще верст 5 — не более, ибо путь взорван. Доехали до этого места и пошли пешком. Саперы уже работали. Взяли дрезину и поехали. Часто приходилось останавливаться, переносить дрезину на руках через разрушенный участок. Особенно трудно было перебраться через взорванный мост. Ферма провалилась вниз серединой. Кое-как добрались до ст<анции> Блон. Что можно было взорвать, немцы взорвали. Стрелки, рельсы, водяной кран, телегр<афные> столбы. Станцию же обратили почему-то в конюшню, и видно, что стояли лошади там довольно долго. Навозу было много. Они умудрились даже поставить лошадь в самую маленькую комнату, и, видно, лошадь ввели задом, ибо повернуть ее там было невозможно. Навоз указывал, что вводили ее задом. Все шкафы с бумагами перевернуты, разбросаны, разгромлены. Даже домик сторожа и тот разгромили. Нашли массу бутылок из-под вина. Видно, пили много. Даже солдатская фляга — и из той несло коньяком. В саду против ст<анции> похоронен офицер 2 [пионерн<ого>] батальона 3/16 ок<тября>, и каска лежит на его могиле. По дороге мы встретили четыре трупа. Карманы у всех вывернуты, сапоги сняты. Один был покрыт шинелью. Шла баба мимо с ребенком. Долго смотрела она на труп; потом палкой попробовала поднять шинель. Шинель отделилась. Она отбросила [ее] в сторону, как будто испугалась. Потом подняла шинель концом палки, взвалила палку на плечи и пошла с ребенком дальше. В самой дер<евне> Блон у казарм пожарной команды мы встретили двух сестер Кр<асного> Креста. Они обратились ко мне с просьбой помочь вывезти 6 раненых. Лошадей не было, и вывезти нет возможности. Я обещал прислать наши моторы, что и было исполнено. Сестры эти были украшены медалями на Георгиев<ских> лентах. Они во время боя работали, собирая раненых, и ген<ерал> Данилов{51}, командир XXIII кор<пуса>, их наградил. Они о нем отзывались с восхищением. Тут же мы узнали, что недалеко от Блона, в имение гр<афа> Потоцкого, занятое немцами, был привезен смертельно раненный офицер. Те, которые его несли, приняли меры, чтоб удалить любопытных, и, по-видимому, с большим почтением отнеслись к нему. Он скончался, и тело его так же таинственно было вывезено, причем офицеры один день носили на левой руке траур. Теперь мы узнали догадками, что убит был, по всей вероятности, R. Petel-Friedrich{52}, сын императора.
Обратное путешествие было очень утомительное, и добрались мы до Варшавы лишь в 8 ч. вечера. Теперь снова монотонная жизнь в Седлеце. Делать нечего. Гуляешь, читаешь, пишешь, спишь, ешь, вот и все.
22 октября
Наш главнокомандующий решил съездить в 10[-ю] армию ген<ерала> Сиверса{53} в районе Сувалкской губ<ернии>, дабы выяснить на месте причины медленного наступления на Восточную Пруссию. В 12 ч. ночи мы выехали и 20 окт<ября> к 7 ч. утра прибыли на ст<анцию> Гродно. Было 4 гр<адуса> морозу при сильном ветре. Я с Рузским сели в закрытый мотор «Ford» губерн<атора> ген<ерала> Шебеко{54} и поехали в штаб 10[-й] арм<ии> в 30 верстах от города в женском монастыре Красностоке. Ехали час. По дороге видели спешное укрепление Гродно: вырубленные леса, засеки, батареи, окопы и т. д. Штаб 10[-й] арм<ии> расположился в монастырской школе очень удобно и широко. На совещании я не присутствовал, но на обратном пути ген<ерал> Рузский мне говорил, что главная заминка в наступлении заключалась в том, что корпуса бывшей 1[-й] арм<ии> Ренненкампфа после его знаменитого отступления, по-видимому, потеряли свой моральный дух, и не столько войска, сколько корпусные командиры, потерявшие всякую веру в себя. Кроме того, некоторые корп<усные> командиры (Мищенко{55} и …{56}), как Рузский выразился, безграмотные в военном деле, ждут наступления соседа, а сами не двигаются. Им мерещатся все новые и новые немецкие корпуса, и потому постоянно доносят в оправдание, что наступление невозможно ввиду превосходства неприятельских сил. Ну вот все это Рузскому пришлось разобрать, указать дальнейший план наступления и, главное, поддать всем немного энергии. Результатом этого и было, что 22 ок<тября> они взяли Бакаларжево при общем наступлении. Вернулись мы из штаба в Гродно к 1 ½ [ч.], позавтракали и выехали обратно. В 10 ½ [ч.] вечера мы прибыли обратно в Седлец, где были получены за время нашего отсутствия новые указания штаба Верховн<ого> главн<окомандующего>. Эти указания шли вразрез с мнением ген<ерала> Рузского, который и решил переговорить по телеграфу с ген<ералом>-квартирм<ейстером> штаба Верх<овного> глав<нокомандующего> ген<ералом> Даниловым{57}. В общих чертах новые директивы сводились к следующему. Ввиду того, что армии центра за Вислой сильно продвинулись вперед, в то время как северная в Восточной Пруссии (10[-я]) и южная у Сана (3[-я]) отстали, то следует центру приостановить наступление до тех пор, пока 10[-я] арм<ия> не дойдет до нижней Вислы, а южная — до меридиана Пельц. Возражения штаба С<еверо>-З<ападного> фронта сводились к тому, что в первоначальном плане (первый период войны) были две группы армий: северная в Восточной Пруссии и южная в Галиции, которые обе продвинулись довольно далеко вперед. Когда же обнаружилось движение неприятеля на Варшаву, то как из северной, так и из южной были взяты корпуса для усиления центра у Варшавы. В результате от Варшавы неприятель был оттеснен на 150 верст при очень усиленном наступлении и довольно быстром отходе неприятеля и при дальнейшем движении центра через недели две или три был бы уже в пределах Познани. Но ослабление флангов привело к тому, что они могли [быть] отброшены назад — северная группа к Неману, а южная за Сан. Ежели теперь выполнить план Верх<овного> гл<авнокомандования> и усилить фланги, то это придется сделать за счет центра, и тогда получится, что фланги достигнут намеченной линии, а ослабленный центр будет, весьма вероятно, снова оттеснен к Варшаве, то есть к Висле. Такой план был признан ген<ералом> Рузским крайне рискованным. Переговоры по телеграфу, по-видимому, поколебали в Данилове уверенность, и было решено, что ген<ерал> Рузский лично поедет в Ставку для переговоров, и вот
21 окт<ября>
в 9 ч. вечера мы и выехали в Барановичи. Ко мне подъехал в это время [Хрямин], который и поехал со мной.
В 10 ч. утра мы прибыли в Барановичи. Стояла теплая осенняя погода, гр<адуса> 2 тепла. Туман закутал весь горизонт, и в воздухе чувствовалась сырость. На вокзале мы узнали, что к 5 ч. ждут приезда Государя. С вокзала в Ставку мы поехали на моторах. Ген<ерал> Рузский моментально исчез в вагоне нач<альника> штаба, а я остался в садике перед поездом. Петя Ольд<енбургский>{58} вышел ко мне. Он недавно прибыл с юга из III арм<ии>. Потом д<ядя> Николаша вышел и поехал в церковь. Праздник Казанской Б<ожьей> Матери. Я тоже поехал в церковь. Церковь в казармах железнодор<ожного> бат<альона>. Служил протопресвитер военно-мор<ского> дух<овенства> Шавельский{59}. В 12 [ч.] мы были все приглашены к завтраку в вагоне Верх<овного> глав<нокомандующего>. Столовая эта — простой вагон-ресторан с маленькими столиками. 1 [-й] стол: Николаша, ген<ерал> Пантелеев, протопр<есвитер> Шавельский и нач<альник> шт<аба> Янушкевич{60}. 2-й [стол]: Петюша, ген<ерал> [Каульбарс{61}а], Димка Голицын и ген<ерал> Рузский. 3-й [стол]: Петя [Ольденбургский], я, ген<ерал>-а<дъютант> Троцкий{62} и Данилов и т. д. Давали закуску, водку, вино и отличную еду. Настроение Николаши было возвышенное. Получены известия о взятии Сандомира на юге, [Бакаларжева] на севере и об отступлении по всему остальному фронту неприятеля.
После завтрака я лично бродил по саду и поезду, был у Пети, зашел к Менгдену{63}. В 4 [ч.] чай пили. В 5 ½ [ч.] уже было совсем темно, подошел царский поезд. Ники принял ген<ерала> Рузского и пожаловал ему Георгия 2-й степени. Я остался ждать ген<ерала> снаружи. Видел только Дрентельна{64} и Нарышкина{65}. В поезд не входил. В 6 ½ [ч.] мы отбыли на станцию, обедали в вагоне и вернулись в Седлец к 8 ч. утра 23 ок<тября>. Результат поездки был удачен в том смысле, что операции на севере и юге признали за самостоятельные, а центр отдельно, причем наступательный характер его остался без задержки. Вопрос о прибавке IV арм<ии> к фронту остался открытым, ибо боялись обидеть ген<ерала> Иванова{66}, отымая у него эту армию. От знаменитой директивы Данилов отказался, утверждая, что его не поняли. Видимо, испугался своей глупости. По поводу этого инцидента необходимо отметить следующее, что проливает свет на многое. Когда наш ген<ерал>-квартирм<ейстер> Бонч-Бруевич{67} говорил Данилову, зачем в последней директиве требуется остановка всего фронта (за Вислой), Данилов ответил: «Я писал вообще…» Надо заметить, что телеграмма, в которой указывается директива, подписана нач<альником> шт<аба> Янушкевичем, и в ней все время повторяется фраза: «Его Им<ператорское> Выс<очество> Верховный главнокомандующий требует, находит, указывает и т. д.». Впечатление, что директива дана лично Верх<овным> гл<авнокомандующим>. А ген<ерал> Данилов про ту же телеграмму говорит: «Я так писал». И, вероятно, он действительно лично писал и без указаний от Верх<овного> гл<авнокомандующего>, иначе нельзя себе объяснить, каким образом он может говорить про такую важную телеграмму: «Я писал, вы меня не поняли, это не так» и т. д. И соглашается изменить директивы. Ежели бы телеграмма изображала личную волю Верх<овного> гл<авнокомандующего>, то ген<ералу> Данилову было бы проще сказать, что он ничего изменить не может без доклада Верх<овному> гл<авнокомандующему>, ибо это его воля. У нас всех, кто знал эту тайну, ясно создалось мнение, что именем Верх<овного> гл<авнокомандующего> [он] орудует помимо Верх<овного> гл<авнокомандующего>. Пишет его именем и ежели и спрашивает мнение Верх<овного> гл<авнокомандующего>, то, вероятно, скрывая те сведения, которые могли бы повлиять на Верх<овного> гл<авнокомандующего> в смысле изменения тех соображений, которые ему докладываются. Это открытие очень опечалило наш штаб. Главное, что Данилов (Черный) — сухой педант — страшен. Жизни не знает. Нравственный элемент, который составляет главный успех боя, он не понимает и с ним не считается. Ведь на карте, на которой он орудует, нет людей. Есть кружки, означающие корпуса. Есть известное между ними расстояние, а всякий успех, стоивший десятки тысяч жертв, отражается на карте только тем, что наносится новый кружок впереди старого. И печатают в газетах, такой-то город взят. А что это стоило усилий, потерь — эта ему область недоступная. Ведь что нам стоила эта стратегическая операция отхода всех армий за Сан и Вислу! Сколько напрасных жертв, а главное, моральных страданий для тех войск, которые должны были отступить назад, бросив кровью взятые места! Кто возместит эту нравственную муку? А без этой нравственной веры победы не бывает. Видел я сами эти бедные корпуса бывшей 1[-й] арм<ии> ныне в 10-й. Как им трудно снова поверить в свои силы! Насколько они потеряли веру в свое начальство! А почему отступили — вина тут шт<аба> Верх<овного> гл<авнокомандующего>, то есть того же Данилова. Он нашел нужным им отойти (стратегические соображения). И не мог этот сухой муж понять, что он наносит своим же войскам куда больший удар, нежели неприятель.
[25 октября]
22 окт<ября> ген<ерал> Рузский был в Ставке, говорил, убедил, согласились, и вот сегодня вечер 25 ок<тября>, прошло три целых дня, и нет директив из Ставки.
Вот как они работают?!
Еще маленький штришок к этой общей картине. Когда в Ставке Верх<овного> Гл<авнокомандующего> наш ген<ерал>-кв<артирмейстер> Бонч-Бруевич говорил с нач<альником> шт<аба> Янушкевичем о соображениях штаба фронта относительно дальнейших планов, то Янушкевич ему ответил: «Ну, уж по части стратегии вы обратитесь к Юрию Никифоровичу (Данилову), это его дело». При таком положении вещей, конечно, все стратегические соображения вырабатываются Даниловым самолично и без участия Янушкевича, который ему всецело доверил эту отрасль. Дело в том, что когда Янушкевич был назн<ачен> нач<альником> Ген<ерального> штаба, то он оказался гораздо моложе Данилова, и, как человек очень деликатный, до чрезвычайности, он предоставил Данилову полную самостоятельность в своей области, не желая, как младший, своими действиями возбудить недоверие или скорее не желал осуществить тот служебный контроль над Даниловым, который он, Янушкевич, должен был бы осуществить. При мобилизации в штабе Верх<овного> гл<авнокомандующего> они оказались снова в том же взаимоотношении, благодаря чему Янушкевич совершенно старается стушеваться и вместо того, чтобы быть связующим звеном между Верх<овным> глав<нокомандующим> и Даниловым, стушевался и подписывает все телеграммы, составленные Даниловым, без проверки. При всех же личных переговорах он, Янушкевич, старается не касаться стратегической стороны. В результате все телеграммы из Ставки Верх<овного> гл<авнокомандующего>, в которых даются основные директивы, иначе устанавливается общий план войны, отсутствует именно этот общий план. Я лично читал много этих телеграмм, но понять, чего хотят, решительно нельзя. Говорят о необходимости починить железн<ые> дороги, мосты, шоссе. Но и без них штаб фронта это знает и работы в этом направлении идут. А об общем плане глухо лишь сказано, что предполагается вступить в пределы Германии. Но о направлении, в котором это надо делать, когда — ничего.
[28 октября]
Уже сегодня 28 ок<тября>, прошло 10 дней, и весь фронт стоит. Немцы этим временем пользуются, и из агентурных сведений мы знаем, что они укрепляют свои границы. А брать эти укрепления — лишние жертвы. Вместо того, чтоб на их плечах вторгнуться в пределы Германии, мы ждем, ждем. Почему — неизвестно. Сколько ни запрашивали штаб Верх<овного> гл<авнокомандующего>, ответы получались, как сказано выше, относительно мостов и т. д. Мы все здесь пришли к глубокому убеждению, что Данилов орудует не только помимо нач<альника> шт<аба> Янушкевича, о чем я уже писал выше, но и помимо Верх<овного> гл<авнокомандующего>. Сопоставляя все мелочи, уясняется та картина, что Верх<овный> гл<авнокомандующий> не в курсе дела, у него нет общего плана — в результате нет общей воли, нет цели, нет идеи. Директивы шт<аба> Верх<овного> гл<авнокомандующего> в лучшем случае, когда в них и мелькают идеи, являются лишь решением задачи на основании результатов боев, но эти указания никогда не идут в глубь, а ограничиваются указаниями, до какого рубежа дойти. Рубежи эти очень малы — верст 60-100. Но дальше — ни полслова. Затем проходит томительно время стоянок, и вдруг снова задача дается, короткая и часто без связи с предыдущим периодом, под влиянием случайных успехов или неуспехов, в каком-либо частном месте.
Нынешний приезд Государя в Ставку совершенно атрофировал штаб Верх<овного> гл<авнокомандования>. В первый приезд Государь осыпал штаб милостями. Ну вот и к этому приезду они приготовились, и, действительно, их снова покрыли милостями. Но милость милостью, а дело делом. Но вот с дня приезда Государя в Ставку 22 окт<ября> все застыло. Никаких указаний больше не дают и сыплют телеграмму за телеграммой о наградах, о представлении к наградам, а о войне как будто и забыли. Все это очень грустно, ибо в результате — лишние жертвы.
Когда Государь был у нас в Седлеце, 26 окт<ября> в 8 ч. веч<ера>, то из разговоров за столом и затем частной беседы Рузского с Государем было видно, что он вовсе не в курсе дела. Многое его удивляло, многое интересовало. Рузский представил ему карту с боевым расписанием. Когда Рузский уходил, Государь вернул ему карту, на что Рузский сказал: «Ваше Вел<ичество>, не угодно ли сохранить эту карту?» Госуд<арь> спросил: «А можно ли?» Это мелочь, конечно, но характерно то, что он три дня был в Ставке, и там ему общего плана войны не указали (да был ли он, вот еще вопрос?). А боевого расписания и подавно ему не дали, а то не обрадовался бы он так, когда Рузский ему отдал карту. Что Государю говорили в Ставке, — думается, что ничего. Да и не ему одному ничего не говорят, но и Верх<овному> гл<авнокомандующему> тоже.
Государь, как всегда, был бесконечно ласков со всеми, как всегда, все очарованы им, но его полное незнание обстановки войны глубоко всех смутило. Два-три вопроса, заданных за столом ген<ералам> Рузскому и Орановскому, ясно на это указывало. Все были глубоко убеждены, что Государь все знает, и разочарование было тяжелое, и невольно всякий задавал себе вопрос, как могли в Ставке его так плохо ориентировать. Конечно, все ж знают, что сам Верх<овный> гл<авнокомандующий> ничего не знает, и при этих условиях что мог он сказать Государю — ровно ничего. Кто во всем этом виноват, вряд ли когда-либо узнаем, но, по общему мнению, виноват (Черный) Данилов. Общую характеристику его деятельности я дал уже выше. Из расспросов разных лиц видно, что у Данилова одно стремление — всю войну вести единолично. Никого не спрашивать, ни с кем не советоваться и всю славу и доблесть наших войск свести к своим стратегическим талантам. Ох уж эти кабинетные стратеги!
Несколько слов о приезде Государя в Седлец.
В воскресенье 26 окт<ября> за завтраком Орановский говорит мне, что сегодня вечером ожидается приезд Государя. Днем Кубе мне говорит то же самое, но со слов буфетчика. Мы видели усиленную чистку вокзала, несли флаги. Видна была суета. Я решил не идти встречать поезд, ибо делать нечего. Сидел у себя в вагоне и обедал, когда прибежал жандарм (это было в 7 ½ ч. веч<ера>) и передал, что ген<ерал> Рузский меня требует на вокзал, куда он прибыл в ожидании поезда. Я живо оделся и пошел. Оказывается, ген<ерал> Рузский просил меня придти поговорить с ним. Дело было в том, что после завтрака Орановский говорит мне, что ген<ерал> Рузский представил меня к награде по телеграфу. На это штаб Верх<овного> гл<авнокомандующего> запросил, был ли я в сфере огня. Рузский спросил об этом полк<овника> Сегеркранца, который был со мной в командировке в Варшаве, который и ответил, что я был в сфере артилл<ерийского> огня. Вот Орановский и хотел у меня узнать, так ли это было. Я ему ответил, что в никакой сфере огня я не был. Единственно, когда я был в штабе 1[-го] Сиб<ирского> кор<пуса>, то мы были в 12 в<ерстах> от немецких батарей, а вовсе не [в] 5 в<ерстах>, как утверждал Сегеркранц. Дальность же артилл<ерийского> огня не превышает 8 вер<ст>. Орановский спросил, как же быть. Ген<ерал> Рузский уже ответил, что я был в сфере огня. Я заметил Орановскому, что так подводить меня нельзя и, ежели меня спросят, был ли я в огне, я отвечу, что не был. Орановский смутился, указав при этом, что тогда я подведу Рузского. Это не мое дело, ответил я и прибавил, что очень прошу представление к награде остановить, ибо вовсе не желаю быть помехой. Он и обещал поговорить с Рузским.
Вот на вокзале Рузский и говорит мне, что Орановский ему все передал, но что поздно, представление послано, и очень просит меня его не подводить и обещал в будущем свести меня под огонь, чтобы оправдать награду. Я умолял Рузского телеграфно вернуть представление, но он не хотел. Я ему сказал, что он ужасно меня подвел этим. Тогда он взял карту и хотел доказать, что тот пункт, где я был, дер<евня> Служевец, находится в сфере арт<иллерийского> огня, и если в то время, когда я там был, в эту деревню снаряды не падали, то могли. Эта история была мне очень неприятна, и я решил написать об этом д<яде> Николаше с просьбой меня не награждать, на что и получил на следующий день от него по телеграфу ответ: «Твое правильное желание будет исполнено. Дядя Николаша».
Благодаря этому я поехал на вокзал к моменту прихода царского поезда, проходом из Холма обратно в Барановичи. В 8 [ч.] 30 [м.] поезд подошел к станции Седлец. Хотя никто не должен был знать о приходе поезда, тем не менее вокзал наполнился офицерами. Как только поезд остановился, ген<ерал> Рузский был приглашен в поезд. Мы еще болтались на перроне, пока не пригласили к обеду. Из штабных были приглашены генералы. С Государем прибыли: военный министр Сухомлинов, адм<ирал> Нилов{68}, Воейков{69}, кн<язь> Орлов{70}, Дрентельн, Нарышкин, Саблин{71}. После обеда Ники удалился к себе с Рузским, а нас отпустили. Я еще долго гулял по перрону. Болтал с Воейковым, с шоф<ером> Государя Кегрессом{72}. После этого ушел к себе.
Генерал Рузский простудился и третий день лежит. Сегодня, 29 окт<ября>, заболел ген<ерал>-квартирм<ейстер> Бонч-Бруевич. По-видимому, в городе инфлуэнца.
Сегодня, 31 окт<ября>, ген<ерал> Орановский сообщил, что мы переезжаем в Варшаву, чтобы быть ближе к фронту, ибо 1 ноября начнется общее наступление.
1 ноября вечером весь штаб переехал в Варшаву и разместился в Лозенках в здании бывшей школы подхорунжих. Как помещение, так и удобства для штаба превосходные. Желать лучшего нельзя. Но то, что мы все ожидали, а именно, что пребывание штаба в таком большом городе, где еще кроме того центр всех политических веяний, вызовет массу неудобств. Во-первых, стали все кому надо и кому не надо ездить в штаб представляться ген<ералу> Рузскому. Старику и без того много дела, да еще его тревожат. Кроме того, присутствие штаба вызвало в городе массу сплетен и толков, которые, без сомнения, имели исходной точкой штаб. Было еще одно неудобство, а именно, что из Варшавы не так легко переехать назад в случае необходимости. Вперед, конечно, сколько угодно, но назад вызовет панику. А что именно назад, может, нужно будет уехать, покажет последующее.
К нашему приезду дела на фронте представлялись в следующем виде. По общей директиве 2 ноября оба фронта должны были начать наступление на линию Ченстохов — Краков — Карпаты. Долго наш Северный фронт ждал этот день, как просил он ускорить его, указывая, что задержка даст противнику возможность окопаться и вывести главные силы и затем перебросить их на Торнское направление. Но штаб Верховного остался глух к нашим мольбам, ссылаясь главным образом на Южный фронт, который запоздал в своих операциях и не дошел до намеченной линии. Наш фронт возражал, что операции Южного фронта должны быть выделены в совершенно особую операцию, не связанную с Северным фронтом, иначе оба будут лишь друг другу мешать. Но ничего не повлияло, и мы стояли две недели друг против друга. Когда же 2 ноября, согласно общей директиве, наш фронт начал наступление, то со стороны Торно появились 3 корпуса, идущие вдоль Вислы, сметающие по дороге наши слабые линии I арм<ии> на правом фланге. Неприятель оказался к 3 ноября уже в 60 верст<ах> за нашим правым флангом. Пришлось спешно переправить на лев<ый> берег Вислы 2[-й] корп<ус> I арм<ии>. А затем, что и было самое трудное, повернуть на север II и V арм<ии>. Не имея железных дорог, было трудно быстро выполнить всю ломку фронта, и вот вся драма заключалась в том, успеют ли войска к 4 ноябр<я> вечер<ом> стать на свои места, чтоб принять бой.
Именно в этот день я выехал в Петроград, и Орановский дал мне карту для Государя, где было показано, как войска стояли для наступления и как их пришлось повернуть для опережения наступления со стороны Торна. Приехал я в Петроград лишь 6 ноября, а у Государя был 7 н<оября> к завтраку. Николай Мих<айлович>{73}, вернувшийся от Южн<ого> ф<ронта>, тоже был приглашен к завтраку. По лицу его видно было, что мое появление было для него очень неприятным. Он, вероятно, хотел за столом много говорить и по обыкновению все критиковать, но все время молчал или говорил вещи (простые), до войны не относящиеся. После завтрака я передал Ники карту и объяснил ему расположение армии. В углу кабинета стояло знамя австрийского полка, привезенное с Южного фронта.
15 ноября я выехал обратно в Варшаву и 17 н<оября> прибыл туда с мамá к 11 [ч.] 40 [м.] утра. Положение на фронте сильно изменилось за эти 14 дней. Был прорыв у «Бруина», правый фланг отодвинут назад, и на всем фронте отчаянные бои все время. Потери огромные. В личном составе тоже произошли большие перемены. Ген<ерал> Рузский 16 ноября ездил в Седлец на свидание с Верховным и Ивановым, и там было решено ком<андующего> I арм<ией> Ренненкампфа{74} сменить за старые грехи ко всеобщей радости. Ком<андующего> II арм<ией> Шейдемана за целый ряд ослушаний, крайнюю нераспорядительность и даже панический ужас тоже сменить.
Ком<андующим> I арм<ии> назначили ген<ерала> Литвинова{75}, а для II арм<ии> предложили ген<ерала> Куропаткина{76}. Он сам очень просил ему дать хоть корпус. Но так как ген<ерал> Куропаткин с прошлым, решили обождать приезда Ники в Ставку. Ответ получился отрицательный, без объяснений. Временно назначили ген<ерала> Алиева, ком<андира> IV корп<уса>.
Перед своим отъездом я условился с Орановским, что буду у него каждый день в 9 ½ [ч.], чтобы читать телеграммы и быть в курсе дела. Вот и 18 ноябр<я> я и приехал к нему. Читали сводку, отмечали расположение всех войск, затем последние донесения.
Неприятель в итоге собрал 11 ½ корп<усов> на пр<авом> бер<егу> Вислы. Сила, конечно, огромная, но и нас немало. 12 кор<пусов>. Но вот где драма. Состав всего фронта (около 18 корп<усов>) равнялся 16 нояб<ря> 175 000 вместо 600 000. То есть ¼ и пополнения не идут. Вопрос теперь сводится к тому: удержать свои позиции до подхода пополнений, привести войска в порядок и затем лишь мыслить о наступлении. Вот почему был отдан приказ укрепить весь фронт усиленным профилем. Провести проволочные заграждения и держаться. Противник каждый день усиленно атакует наши позиции у Ловича и Лодзи и старается обойти наш левый фланг. Этот обход был сегодня, 22 н<оября>, взят в тиски, и мы ждем отступления обходной колонны. На самом правом фланге, в районе Илова, были частичные отступления, но с возвращением на старые места. Конечно, будь наши корпуса в полном составе, вопрос обстоял бы иначе, и мы могли бы перейти в наступление, но, имея лишь ¼ всего состава, трудно что-либо предпринять. Конечно, не следует забывать, что и противник понес большие потери и его корпуса не в блестящем виде. Он до сих пор наступает густыми колоннами, неся при этом большие потери.
Итак, мы теперь стоим на месте, закапываемся, и лишь левый фланг придется отвести за Лодзь на линию Т[оглашова]. Но это последнее наше предположение зависит от Ставки, и мы очень боимся, что не дадут. А это крайне необходимо, ибо V арм<ия> имеет ужасно изломанную линию, благодаря чему корпуса растянуты. Осадка назад сокращает боевую линию на? что, принимая во внимание слабый состав корпусов, крайне необходимо и, главное, выгодно. Линию предполагаемого отхода укрепляют усиленно. Наша гв<ардейская> кав<алерия> имела блестящее дело под Петраковым, где ей пришлось удержать наступление целого корпуса, что и было выполнено. К сожалению, ком<андир> пех<отных> грен<адеров> …{77} был тяжело ранен и привезен к нам в госпиталь. Сегодня, 22 ноябр<я>, положение его было безнадежное.
По поводу вакансии на должность ком<андующего> II арм<ией> у нас имелось предположение, что туда назначить Алексеева, нач<альника> шт<аба> Южн<ого> фронта, а на место Алексеева назначить Данилова (Черного). Все это подтверждает предположение, что хотят избавиться в Ставке Верх<овного> от Данилова. Уже давно на него была масса нареканий, и даже Ники об этом знает. Многое о нем я уже писал выше, но за последнее время подобные факты стали вновь повторяться и, главное, он мешает всем операциям.
23 ноября
Сегодня при разборе бумаг между прочими было сообщение ген<ерала> Сиверса, ком<андующего> X арм<ией>, что за последнее время наблюдалась массовая сдача в плен, даже целыми ротами в 84[-й] п<ехотной> див<изии>. В одном случае сдалось целых три роты. Ген<ерал> Сиверс, давая оценку этому печальному случаю, просит провести законодательным путем закон, по которому всякий пленный теряет право в будущем возвращаться на родину и фактом сдачи в плен считается выбывшим из русского подданства. Я возразил Орановскому, что такую меру юридически трудно обосновать. Можно карать за сдачу в плен, включительно до смертной казни, но огульно признавать всех попавших в плен выбывшими из русского подданства повлечет много несправедливостей, ибо не все же добровольно попадают в плен. Смешивать же всех вместе не есть решение задачи. Положение на фронте за день успокоительное. Атаки прекратились, и даже заметно отступление неприятеля почти по всей линии. Неприятель понес весьма чувствительные потери. В некоторых полках в ротах не более 20–40 человек, а XXV кор<пус> почти целиком уничтожен. О каких-либо наступательных действиях с нашей стороны и речи быть не может. Надо пополнить убыль. Освежить материальную часть, пополнить запасы, а на все это потребуется немало времени.
24 ноября
Бой на фронте затих. Лишь в некоторых местах шла легкая артиллерийская перестрелка. Атак нигде не было. Отход левого фланга исполнен благополучно. Трудно пришлось лишь гв<ардейской> кавалерии под Петраковым, но и то к концу вчерашнего дня немцы отошли. Разведывательное отделение очень жаловалось на беспорядки в г. Варшаве, и приписывает это слабости воен<ного> губ<ернатора> ген<ерала> Турбина{78}, и предлагает заменить его Енгалычевым{79}. Разговор был также об секвестрации Варшавского газового завода, находящегося всецело в руках немцев. В других городах отделы этого общества были секвестрованы. Вероятно, так и будет сделано.
26 ноября
За эти два дня замечено было по агентурным сведениям прибытие IV нем<ецкого> кор<пуса>. Итого на левом берегу Вислы в итоге 13 ½ корпусов. Неприятель усилил атаки на нашем правом фланге, но безрезультатно. На левом [фланге] за вчерашний день наша гв<ардейская> кавал<ерия> одержала успех, не допустив противника вперед, причем особенно отличилась наша 5 бат<арея>. Мы все ожидаем яростных атак неприятеля в центре и правом фланге, где обнаружено присутствие тяжелой артиллерии. Мы тоже подводим к Илову 120-пуд<овые> орудия из Н [ово]-Георгиевска. Движение корпуса на Цеханов — Млаву приостановлено. В X арм<ии> заметнее идет осадная война в траншеях и минами. Укомплектование идет, но очень медленно.
4 декабря
За истекшую неделю наши дела на левом берегу Вислы приняли очень нежелательный вид. Растянутость линии фронта I, II и V армий, с изломанными фронтами, ставит задачу армиям очень трудной. Линия фронта идет от Вислы через Илов на юг восточнее Ловича, огибает Лович с запада, образуя здесь выдающийся полукруг. Далее линия тянется на юго-запад на Гловно — Згерж, поворачивает на юг, западнее Лодзи на Рзгов, Тушин. В итоге правый фланг верстах в 100 от Варшавы, а левый в 200 с лишним. Неприятель сосредоточил главный удар на наш правый фланг V и VI Сиб<ирских> корп<усов>, которые, понеся большие потери, немного подались назад. Не имея резервов под рукой, пришлось стянуть туда с левого фланга I Сиб<ирский> корп<ус>, но путь далекий, и в случаях дальнейшего осаживания этих корпусов левый фланг не в силах помочь. Ввиду этого было решено левый фланг оттянуть назад, начиная от [Стрелкова], вытянуть фронт прямо на юг до Вольборж. Этим мы, правда, отдавали неприятелю Лодзь, но сокращением фронта выигрывали в силе линии огня. Сокращение выразилось приблизительно в 30 % линии. Петраков оставался, таким образом, впереди нашего левого фланга на стыке Северного и Южного фронта. Для обеспечения прорыва туда был выслан гв<ардейский> кав<алерийский> корп<ус> Гилленшмидта{80}, Новикова{81} и др. Несмотря на более выгодную линию фронта все же оказать содействие правому [флангу] мы были не в силах. V и VI Сиб<ирские> корпуса в течение 10 дней выдерживали ожесточенные атаки, подались окончательно за р. Бзуру. Это поставило левый фланг в очень ненормальное положение, и пришлось отвести весь фронт за Бзуру и Равку. Тут подготовлена позиция, конечно, еще не очень сильная, и надежда удержаться на ней долго сомнительна. Почему, спросит всякий? Ответ прост. Состав корпусов составляет лишь ¼ нормального состава, а пополнение идет медленно. Кроме того, артил<лерийских> снарядов очень мало, что не позволяет вести интенсивный огонь. Конечно, как пополнение, так и люди, и снаряды подойдут, но на это надо время, а потому, весьма вероятно, придется отойти еще назад на укрепленный район Варшавы, где малый фронт позволит выводить в резерв части для пополнения и освежения, и, когда все корпуса будут доведены до полного состава, перейти в общее наступление. Все это, конечно, весьма печально, но грустная необходимость заставляет укрыться под защиту крепостей. В результате мы затягиваем кампанию месяца на два по крайней мере.
Наш крайний правый фланг X арм<ии> Сиверса ведет осадную войну на Мазурских озерах, медленно подвигаясь вперед. Укрепленный район Млавы успешно прогнал немцев за пределы к Сольдау. Я лично склонен думать, что немцы, как это всегда они делают, отошли сами при виде превосходящих сил. Южный фронт тоже отошел назад на линию р. Пилицы. Вот и общий итог. К 1 дек<абря> штаб фронта снова переехал в Седлец. Наш главнокомандующий очень устал там. Масса лиц его посещала и отымала лишь непроизводительно время. В Седлеце очень спокойно. [Конечно], Варшава была смущена отъездом штаба, но, в общем, перенесла это спокойнее, нежели многие ожидали.
За вчерашний день на фронте было спокойно. Атаки немцев не было. Почему и отход на линию Бзура — Равка выполнен спокойно.
8 дек<абря>
Войска благополучно отошли за Бзуру — Равку и стали укреплять свои позиции, усиливая их искусственными препятствиями. Неприятель все же около Сохачева форсировал переправы, но был отбит. По донесению разведывательного отделения, неприятель стал перегруппировать свои силы. Сперва была заметна группировка против нашего крайнего правого фланга, а теперь, агенты доносят, сосредоточение идет против центра, то есть южнее Сохачева, примерно у слияния Бзуры и Равки. Попытки неприятеля нажать на наш левый фланг (V арм<ии>) не удались. Также не удались атаки встык между Сев<ерным> и Южн<ым> фронтами, то есть между V и VI арм<иями>. Сильный кавалерийский заслон, действовавший в фланг наступающим колоннам, успешно помог отражению натиска. На Млавском направл<ении> неприятель отошел к Сольдау за пределы границы. На линии Мазурских островов, в общем, без перемен. Сиверс медленно ведет наступление чисто осадными работами.
Вчера вечером г<енерал>-ад<ъютант> Рузский выехал на осмотр укрепленного района Варшавы.
За обедом Г. [А.] Скалон{82} (Кут) передал мне со слов подъесаула Янова (1 Чит<инского> полка), что, проезжая на локомотиве с 2 на 3 дек<абря> между ст<анциями> Радом — Скаржинск с корнетом Скосырским (л<ейб>-гв<ардии> Грод<ненского> гус<арского> п<олка>) и капит<аном> Усачевым (1[-го] пехотн<ого> бат<альона>), машинист им жаловался, что нач<альник> Привисл<енской> ж<елезной> д<ороги> ген<ерал>-м<айор> Гескет{83} делает все возможное, чтоб задерживать движение эшелонов. С этой целью поезда простаивают по несколько часов на полустанках, а в Люблине при постройке перекидного моста рабочим материалом завалено несколько путей, мешающих движению. Кроме того, сократив доход машинистов с 90 р. в месяц на 40, он будто желает вызвать этим с их стороны забастовку, которую они не сделают ввиду войны и общего патриотического духа, но после войны такая забастовка возможна, ибо действия ген<ерал>-м<айора> Гескета нетерпимы и явно вредят военным действиям. Названные выше три офицера желали бы, чтоб их выслушали, и готовы подтвердить свои показания.
Выслушав это не более и не менее как явное обвинение ген<ерала>-м<айора> Гескета в измене, я решил на следующий день поговорить с Орановским. Он, конечно, счел обвинение в измене чересчур сильным, но, принимая во внимание, что вообще на Привисл<енской> ж<елезной> д<ороге> замечен большой непорядок, он принял к сведению и сказал, что посмотрит.
10 дек<абря>
За вчерашний день на Млавском направлении немцы снова повели наступление на Цеханов — Мехов со стороны Млавы. Расположенный там 1[-й] Тур<кестанский> корп<ус> под нач<альством> ген<ерала> Шейдемана (бывш<его> ком<андующего> II арм<ией>) начал отражать натиск, но, по мнению ген<ерал>-кварт<ирмейстера> Бонч-Бруевича, Шейдеман, проникнутый вечной паникой, не способен принять должные меры, и с минуты на минуту можно ожидать весьма нежелательных результатов. У Млавы был выдающийся геройский поступок двух прапорщиков, которые ночью подползли к арт<иллерийскому> биваку и, начав стрелять из винтовок, навели панику, причем одно орудие в полной запряжке двинулось по их направлению без ездовых, которые разбежались. Поймав лошадей, они сели верхом и привезли орудие в штаб корпуса. Орудие оказалось 4 ½-д<юймовой> гаубицей.
На остальном фронте немцы вели отчаянные атаки, понесли огромные потери, но успеха не имели. И наши потери немалы. В одном из полков V корп<уса> осталось лишь 4 оф<ицера>. Пленных взято мало. По донесению видно, что пленных не берут. Против 10-й арм<ии> в ночь к аванпостам явился немецкий офицер и сдался в плен.
По сообщениям пленных, укомплектование немецких частей идет из добровольцев. Это свидетельствует о том, что запасы людей исчерпаны и приходится взывать к добровольцам.
13 дек<абря>
За эти дни существенных перемен на фронте не было. Немцы немного продвинулись вперед в исходящем углу фронта, у слияния р. р. Бзуры и Равки, и мы отошли назад, выпрямив эту линию, что выгоднее в смысле сокращения фронта, и, кроме того, исходящий угол подвергал наш фронт фланговому огню. На левом фланге немцы не продвинулись, но и мы успеха не имели. В X арм<ии> начался штурм Летцена. Результаты еще не известны.
Из мелочей можно отметить наблюдающееся за последнее время распространение брошюр и воззваний к полякам и немцам против России. Было много случаев ловли шпионов в Варшаве. Особенно подозрительные люди были замечены в гост<инице> «Аполло» и в доме № 18 по Крак<овскому> предм<естью>. Установлено наблюдение. Вообще шпионство сильно развито. Много хлопот задает «Бристоль». Там все подслушивают разговоры, и было много случаев, что именно из «Бристоля» выносились сведения весьма секретного характера. Хотели даже закрыть ресторан в «Бристоле», но этому воспротивился нач<альник> шт<аба> Орановский.
14 дек<абря>
Сидел я у себя после завтрака в вагоне, когда получил от Орановского письмо с приложением телегр<аммы> на имя ген<ерал>-ад<ъютанта> Рузского от Янушкевича следующего содержания: «Его Величество ожидает в Ставке Великого князя Андрея Владимировича для возложения поручения». Телеграмма была подана из Барановичей в 12 ч. 40 [м.] дн<я>, а я получил ее лишь в 2 ч. 45 м дн<я>. Сейчас же пошел к ген<ералу> Рузскому проститься, получил для передачи ген<ералу> Янушкевичу пакет и в 4 ч. 40 м с экстренным поездом выехал в Барановичи. В 8 ч. в Бресте встретил Ник<олая> Мих<айловича>, который ехал из Холма, вызванный такой же телеграммой. Зачем мы понадобились в Ставке, мы понять не могли и, как ни вертели, в чем дело, так и не договорились. Прибыли в Барановичи в 16 [ч.] 45 [м.] вечера и на моторе поехали к поезду Государя. Он как будто не ожидал нашего приезда и ничего не сказал даже о причинах вызова. Оттуда я зашел к Янушкевичу, передал ему пакет ген<ерала> Рузского и вернулся домой в вагон.
15 дек<абря>
Понедельник В 11 ¾ [ч.] Николай Мих[айлович] и я, мы поехали к завтраку в поезд Ники. За столом было 26 пер<сон>. После завтрака Ники позвал меня к себе и передал поручение объехать I, II и V армии и благодарить по корпусам всех за службу. Государь приказал благодарить в следующих выражениях: «Горячее спасибо за доблестную боевую службу». Для выполнения этого поручения надо попасть в штаб корпуса, а ежели возможно, то и в части, где это представится возможным. В X арм<ию> будет командирован Георгий Мих<айлович>, в IV и IX — Ник<олай> Мих<айлович>, а [на] юг — Петя Ольд<енбургский>.
В 5 [ч.] мы выехали обратно в Седлец.
По возвращении в Седлец ген<ерал> Рузский, которому я передал о полученном мною высочайшем поручении, просил меня собрать по дороге сведения по артиллерии.
16 декабря я выехал в объезд через Варшаву. Не вдаваясь в подробности своих путевых впечатлений, приведу здесь в общих чертах то, что я донес главнокомандующему после командировки.
Артиллерия: среднее состояние боевых припасов в корпусах: I, II, V арм<ий> и укрепленного района — указано в приложенной таблице (таблица эта была приложена к моему отчету), из которой видно, что легких [орудий] в бригадах и мортир{84} в дивизионах осталось около ¼ боевых припасов при нормальном соотношении между шрапнелями и гранатами.
В тяжелой артиллерии остаток колеблется от 1/5 до 1/6 нормального запаса, но соотношение между шрапнелями и бомбами нарушено. Бомб по норме должно быть? а налицо в 42[-х] линейных пушках около 1/10, а в 6 дм несколько лучше.
По данным некоторых корпусов можно определить в среднем суточный расход на одно орудие в 5 патронов для легких орудий. Эту норму следует признать за среднее максимальное. За первый период войны, то есть до того дня, когда было указано на необходимость в соблюдении экономии в расходовании снарядов, артиллерийская стрельба велась очень интенсивно и весьма часто без определенной задачи. Благодаря этому подвижные запасы быстро истощались и пополнение из местных парков не поспевало за расходом. В данное время местные парки почти пусты. В настоящее время на весь фронт поступает 4 парка в месяц, что составит, считая на весь фронт, около 1800 3-х дм. орудий; в сутки на одно орудие — 2,2 патрона. Можно допустить даже не 2,2, а 3 патрона, так как часть орудий находится в ремонте. Такое пополнение запасов, с соблюдением известной разумной экономии, вполне обеспечивает легкую артиллерию. В наиболее тяжелом положении наши лучшие пушки, 42-лин<ейные> дальнобойные. По частным сведениям, заготовление фугасных бомб так затруднено. Это очень тяжело отзывается на успехе нашего огня в борьбе с неприятельскими дальнобойными пушками. Легкая артиллерия бессильна с ними бороться.
Почти все инспектора артиллерии корпусов указывали на желательность увеличить количество пулеметов в дивизиях или по крайней мере довести их до нормы. За последнее время много пулеметов выведено из строя и не заменено новыми. Уменьшая силу артиллерийского огня при отражении атак в силу вынужденной экономии в расходовании снарядов, следует восполнить этот недостаток усилением пулеметного огня.
Инспектор артил<лерии> I арм<ейского> корпуса князь Масальский{85} просил дать ему поршневые пушки, ежели они обеспечены достаточным количеством снарядов. При нынешней позиционной войне окопы сближены на очень короткие расстояния, и поршневые пушки вполне могли стрелять с успехом. Это дало бы возможность еще более экономить снаряды и накопить ко дню наступления полный боевой комплект.
Материальная часть во всех бригадах вполне исправна. Снабжение с большим успехом справляется с этой задачей, заменяя новыми предметами испорченные и сломанные. Во II кав<алерийском> корп<усе> нарезы почти во всех пушках сорваны и еще не заменены новыми, о чем сообщено в снабжение.
Парковая бригада 79[-й] ар<тиллерийской> бр<игады> была сдана в г. Двинск по расположению коменд<анта> Новогеоргиевской кр<епости> ген<ерала> Бобыря{86} в августе месяце, и бригада возить свой боевой комплект полностью не может. Обывательские подводы, коими заменены зарядн<ые> ящ<ики>, цели не достигают. Та же участь постигла и 77[-ю] ар<тиллерийскую> бр<игаду>.
Офицерский состав почти во всех пехотных полках не превышает 10–15 и лишь в редких случаях достигает в некоторых полках 25. Были полки с одним офицером. Этот вопрос сильно озабочивает всех корпусных командиров и командующих армиями. Без офицеров вести атаки почти невозможно. Даже сидение в окопах без офицеров пагубно действует на людей. Командир I арм<ейского> корп<уса> рассказал случай, когда пришел из окопа унт<ер>-оф<ицер> просить дать им в окоп офицера, хотя бы<…> чтобы сидел у них, а то, как он выразился, «мы сбегим».
Командующий I арм<ией> предлагал расформировать 67 и 76[-ю] пех<отные> дивиз<ии> как проявившие недостаточную доблесть и влить их в другие дивизии, чем увеличится состав офицеров. В крайнем случае взять офицеров с этапов.
Команд<ующий> II арм<ией> полагал бы лучше взять офицеров от кавалерии, где есть сверхкомплект.
Общее мнение — ежели будут выбиты из строя последние офицеры, то, сколько бы ни присылали на укомплектование нижн<их> чин<ов>, полк сформировать невозможно.
Саперы работают по отзывам всех корпусных ком<андиров> свыше всякой похвалы. Впереди окопов устроены проволочные заграждения. Окопы доведены до полной профили и расположены в два ряда. Впереди ночные, а сзади денные. Для резервов сделаны убежища с печами. Сибиряки даже умудрились устроить бани под землей. Лопата, к которой раньше относились весьма небрежно, считая ее за лишний груз, теперь ценится солдатами, и каждый бережет свою лопату, как винтовку.
Санитарное состояние в войсках превосходное. Холера в I арм<ии> локализуется, а во II были лишь единичные случаи (8). Большим подспорьем для войск был бы нормальный отпуск дров. С наступлением холодов в окопах без костров обойтись нельзя. Приходится рубить лес, что вызывает, весьма естественно, много нареканий со стороны помещиков, но запретить рубку невозможно.
Общий восторг войск вызвал поезд-баня. Те корпуса, которые имели возможность им воспользоваться, прямо не нахвалятся. Всех вымыли, дали чистое новое белье. Верхнюю одежду пропустили через стерилизационные камеры. После чего всех напоили чаем.
Тыл во II и V арм<иях> отлично устроен. Тыловые пути разработаны в деталях. Всюду выставлены указатели дорог, куда дорога идет. Ночью горят фонари. В этапных пунктах — подробные указатели на всех углах, указывающие, где этапный комендант. Обозы двигаются действительно по своим путям и в большом порядке. Чистота всюду большая. Падали не видать. Бродячих солдат нет. Команды пополнения идут в порядке и строго по своим путям. Все селения охраняются караулами, и патрулируются улицы и выходы.
В I арм<ии> тыл не так хорош. Отсутствие на дорогах и перекрестках указателей ведет к блужданию команд. Я лично встретил заблудившуюся команду в тылу II Кавк<азского> корп<уса>, которая шла в VI Сиб<ирский> [корпус]. Какими судьбами команда так заблудилась, понять трудно было, но указать дальнейший маршрут было еще труднее за отсутствием указателей на дорогах. При этом наступала ночь, и команда вряд ли могла раньше утра дойти до VI Сиб<ирского> корп<уса>.
По всем дорогам валяются неубранными павшие лошади, которых грызут [собаки] и клюют вороны. Трупы некоторых лошадей на вид валяются довольно продолжительное время. В некоторых местах видел собак, разрывающих закопанные трупы лошадей. Внутренности после убоя скота валяются на полях.
Встречается масса бродячих отдельных солдат. Кавалерии было даже поручено делать облавы в лесах и болотах. За один день было переловлено свыше 600 человек. В некоторых селениях хотя и были патрули, но цели они не достигают. Обозы загромождают дороги, и проехать через эту гущу повозок иногда прямо невозможно.
Дописав этот [доклад], я передал [его] нач<альнику> шт<аба> ген<ералу> Орановскому 23 дек<абря>, а 24 дек<абря> ген<ерал> Рузский имел со мной довольно длинный разговор по этому поводу. Главное касалось вопроса артилл<ерийских> патронов.
Ввиду того, что я ехал в штаб Верх<овного>, он просил меня переговорить о многом с Верх<овным> гл<авнокомандующим>, что мне не удалось сделать за отсутствием времени.
24 дек<абря> я выехал в Ставку и 25 дек<абря> успел лишь доложить о предполагаемой смене ком<андира> XXIII корп<уса> ген<ерала> Сирелиуса{87}. Верх<овный> глав<нокомандующий> предложил назначить на эту должн<ость> ген<ерала> Олохова{88}, ком<андира> I Гв<ардейской> п<ехотной> д<ивизии>. После завтрака я переговорил с Орановским по аппарату, и дело кончилось назначением ген<ерала> Олохова. Вечером того же дня я выехал в Петроград, куда и прибыл 26 [декабря] ночью.
29 дек<абря> я являлся Его Величеству и между прочим доложил, что вопрос с офицерскими наградами так плохо поставлен, что до сих пор почти никто ничего не получил. Я предложил в виде проекта мысль учредить подвижные Георгиевские думы. Мысль эта понравилась Ники, и он поручил мне написать об этом кн<язю> Орлову, чтоб он этот проект разработал и доложил ему.
В этот же день я написал Орлову следующее письмо: «Объехав по Высочайшему повелению часть Северо-Западного фронта, я имел случай лично опросить всех командующих армиями, корпусных командиров и большинство нач<альников> дивизий, командиров бригад и команд<иров> полков и низших начальников о положении офицерских наград. Во всех без исключения частях награды офицерам очень запоздали и запаздывают. Причин к тому очень много. Главным образом запоздание в наградах произошло от частой перегруппировки частей войск, причем части переходили много раз не только из одного корпуса в другой, но из армии в армию и даже из одного фронта в другой. При этом вся переписка часто возвращается обратно в части, на что требуется очень много времени, принимая во внимание трудность в доставлении документов в части, находящиеся в бою.
Кроме того, созыв думы Георгиевской при штабах армий на практике оказался очень трудным. Главный контингент Георгиевских кавал<еров>, число которых должно быть в думе семь, находится в строю, и отрывать их без явного ущерба для боя не всегда представляется возможным.
Созыв же думы из числа лиц той же армии влияет очень часто на решение думы, где младшим приходится судить старших, а старшие, при личных счетах, влияют на судьбу младших.
В итоге все вышеуказанные причины затянули дела о наградах до крайности. Есть случаи, что представление к награде осталось до сих пор без ответа с самого начала войны.
Этот вопрос сильно озабочивает всех начальников. Своевременность наград имеет большое нравственное значение. Подвиг должен быть награжден без замедления (ст. 19. Статута).
Большая потеря в офицерском составе в пехоте до 80 % свидетельствует уже о беспримерной их [отваге], а наград почти нет.
Я здесь говорю лишь о Георгиевских крестах и оружии, так как награждение остальными орденами передано теперь в руки главнокомандующих и командующих армиями и идет почти нормально.
Обсуждая вопрос, как ускорить дело о награждении офицеров Георгиевским крестом и оружием, возникла мысль о создании подвижных дум с независимым от действующей армии составом, дабы, с одной стороны, ускорить дела о наградах, сосредоточение представления в руках лиц, не занятых в армии, и, кроме того, обеспечить решения думы большим беспристрастием.
Количество подвижных дум зависит от наличности в данное время свободных от дела Георгиевских кавалеров в государевой свите и в армии вообще. Но было бы желательно иметь хоть по одной думе на фронт. В состав каждой думы следовало бы назначить хотя бы по одному генерал-адъютанту. Это придало бы думе больший авторитет. В каждую думу можно было бы назначить от 4 до 5 лиц с тем, чтобы недостающее число Георгиевских кавалеров бралось бы на местах. Вызвать в думу двух-трех лиц не представляется трудным.
Представления о наградах следовало бы направлять прямо из штабов корпусов в эти думы, которые, не будучи заняты ничем другим, могут скорее и легче разбирать представления и в случае необходимости получать на местах дополнительные данные или поручать одному из членов думы на месте расследование упомянутых в представлении геройских поступков.
На днях я имел{89} возможность лично доложить Его Величеству об изложенном выше проекте, и Его Величество поручил мне сообщить этот проект Вам для доклада Его Величеству Вашего мнения по сему вопросу, каковую высочайшую волю я спешу ныне исполнить».
Пока до 6 января 1915 [г.] я по этому поводу больше ничего не слыхал.
1915
8 янв<аря>
Сегодня у мамá пил чай мин<истр> иностр<анных> дел С. Д. Сазонов{90}. Я там не был, но Борис говорил, что, по его словам, польский вопрос почти окончательно установлен. Решено дать им полную свободу вероисповедания, право в школах преподавать на польском языке, кроме главных предметов (истории, географии, русского языка и религии православной). Полное самоуправление, все должности замещаются поляками — русские тоже, но при условии знания польского языка, и, наоборот, поляк может служить в России, но должен знать русский язык. Судьи — поляки. Границы немного расширим, но не русскими землями, а новыми, завоеванными. Открытым остался вопрос об общем сейме. Местные и губернские в принципе приняты, но еще не общий на всю Польшу.
В общем, им дают почти полную свободу — и не спра<ши>вают у нас, что, вероятно, они в скором будущем отделятся от нас. Туда им и дорога! Я не вполне согласен с этим мнением. Столько крови пролили за эту войну — и все на польских землях, и так халатно смотреть на будущее! Ежели так, то не стоило и воевать в Польше. Отдать Да<рданеллы> и Босф<ор>. Раз отвоевали да еще прибавили кое-что, то не для того, чтоб отдавать или создавать рядом новую независимую страну, да еще с перспективой, что она отделится в скором будущем. <…>
15 января
Прибыл я в Варшаву около 12 ½ [ч.] и, покушав, выехал на моторе по Сохачевскому шоссе в штаб II арм<ии>. У Блона свернул налево и около 3-х часов был в Гродиске у ген<ерала> Смирнова{91}. Там я в подробности узнал, где поставлены крепостные орудия, и выяснил, что присылка этих орудий очень кстати и вполне удовлетворяет своему назначению. Даже присылка еще одной батареи будет принята с благодарностью. То же относительно поршневой артиллерии — отказа нет.
Вообще ген<ерал> Смирнов — человек жизни, идет навстречу всему, всегда готов помочь и сознает полезность того, что ему предлагают. Зашел, между прочим, разговор о взаимной поддержке между армиями в тех случаях, когда неприятель атакует стыки двух различных армий. Ген<ерал> Смирнов на это сказал: "Я всегда поддерживаю соседей, вот в [Меского] 16 атак поддержал и не только артил<лерийским> огнем, но и штыками. Я всегда выручаю соседей, и меня в этом отношении хорошо знают. Вот вы почитайте, что пишет ген<ерал> Сиверс в приказе, когда я ушел от него, почитайте и увидите. (Он встал, достал из жестяной коробки из-под бисквитов бумажку и подал мне. Это был приказ ген<ерала> Сиверса, в котором он проща[ется] с ген<ералом> Смирновым по случаю назначения его из команд<ующего> XX корпуса командующим II арм<ией>. Действительно, приказ был написан в очень теплых выражениях и в особенности было подчеркнуто, что ген<ерал> Смирнов всегда выручает соседей, как бы ему самому тяжело не было.) «Вот, читали, — сказал ген<ерал> Смирнов, когда я ему вернул приказ, — читали, но вот видите, и никто меня не упрекнет в желании не поддержать соседа. Это первое дело — взаимопомощь. Ну и с I арм<ией> у меня тоже хорошие отношения. Главнокомандующий был мною немного недоволен, будто мы с Литвиновым ссоримся, но это не так, вот почитайте (и сует мне бумагу за подписью Литвинова, где было сказано, что он может быть уверен, что I армия всегда поддержит 2-ю). Вот какие у нас отношения». Относительно артиллерии он сказал, что за всякую пушку буду благодарен.
Оттуда я поехал к ген<ералу> Литвинову. Настроение относительно артиллерии крайне противоположное. Зачем нам эти пушки? Трудно их перевозить, тяжесть громадная, а ежели будем отступать, то куда же их девать. Мы их взяли, чтобы не огорчать Главнокомандующего, но они нам не нужны. Вот что я услышал в штабе I арм<ии>. Мне казалось, что причина к тому была лень обдумать новую вещь, лень решить вопрос, как поступить с орудиями, лень шевелить мозгами по новому делу — живому, полезному. По новому и, конечно, сложному. С грустью в сердце я уехал от них и вернулся в 8 ч. вечера к себе в вагон.
16 января
В 11 ½ [час.] я на моторе выехал на [Гуров] в штаб VI арм<ейского> корп<уса> к ген<ералу> Гурко. Поговорив немного, мы вместе поехали на позиции, где были крепостные орудия, и присутствовали при стрельбе. Разрывы были видны простым глазом. Молодой прапорщик, ком<андир> взвода, очень симпатичный и расторопный, давал отличные ответы на задаваемые вопросы, и было видно, что он вполне в курсе дела. Когда я его спросил, хорошо ли ты знаешь свои 120 пуд. 6 дм пушки, он мне с гордостью ответил: «Я крепостник, Ваше Императ<орское> Выс<очество>!» Так как стрельба шла интенсивная и по телефону ком<андир> бат<ареи> беспрестанно давал приказания, то разговаривать долго было трудно, и мы пошли назад. Неприятель начал пристреливаться к батарее. Шрапнели рвались по сторонам, но мы благополучно вышли из сферы огня и вернулись в штаб. Батарея стреляла при мне на 3 в<ерсты> 100 с<аженей> по вы<со>те Шидловской. Была слышна пулеметная и ружейная трескотня и ясно видны разрывы чемоданов.
16 января
Около 10 ч. вечера ко мне в вагон зашел кн<язь> Енгалычев, новый варшавский ген<ерал>-губернатор. Разговор был длинный и по разным вопросам. Отмечу их по памяти, не ручаясь за порядок и последовательность.
Разговорились относительно гр<афа> Адама Замойского. Кн<язь> Ен<галычев> на это говорит мне: "А вы знаете, что он уже со мной выкинул? Накануне моего выезда в Варшаву, 7 янв<аря>, я был в Ставке Верховного. Гр<аф> Ад. Замойский отзывает меня в сторону и предупреждает, что в день моего приезда готовится в Варшаве целый ряд террористических актов на должностных лиц, и советует отложить поездку. Я ему ответил, что предупреди он меня раньше, то я мог бы и отложить, но меня ждет вся Варшава, и было бы крайне неудобно в последнюю минуту отменить приезд, который связан с целым рядом приемов и встреч. Он мне ответил, что у него есть список лиц, замешанных в заговоре, и между ними — известный общественный деятель доктор Завадский{92}, организатор скорой помощи, много потрудившийся в деле эвакуации раненых, и что по этому списку все эти лица будут в эту ночь арестованы. Приезжаю я в Варшаву и, конечно, внутренне чувствовал себя не очень хорошо, но все прошло благополучно. Как только я приехал в замок, то вызвал жандармов. Они не имели улик против лиц, отмеченных в списке гр<афа> Ад. Замойского, и, конечно, не арестовали бы их, но получили категорическое приказание из Петрограда и должны были исполнить. Я приказал им немедленно расследовать все улики, и на следующий день, получив сведения, что против них абсолютно ничего нет, я вызвал своего помощника сенатора Любимова и говорю ему: поезжайте в то место, где заключен докт<ор> Завадский, а если вам неудобно ехать, то я сам поеду. Но мне кажется, что вам удобнее это исполнить, и скажите ему, что новый ген<ерал>-губ<ернатор>, расследовав дело о вашем аресте, увидел, что это было весьма печальное недоразумение. Вы свободны, и ген<ерал>-губ<ернатор> надеется, что этот арест не повлияет на вашу полезную деятельность, которую он и вся Варшава ценят. Эффект получился boenff{93}. Все только об этом и говорили. Через три дня получаю я от ген<ерала> Янушкевича телеграмму с повелением Верховного освободить всех заключенных и чтоб это имело вид извинений. Я ему ответил, что уже это сделал лично три дня тому назад. (Далее в тексте рукописи вклеена вырезка из газеты «Новое Время» за 20 января 1915 г.)
За австрофильство на днях арестованы 40 человек с председателем общества скорой медицинской помощи докт. Завадским и членом центрального обывательского комитета прис. пов<еренным> Дзевульским. Арестованным предъявлено обвинение в австрофильстве. («Варшавское Утро»).
Относительно польских легионов произошло нечто прямо невероятное. Представьте себе, является ко мне полковник [Горгинский] с бумагами. В одной из них, за подписью лиц из штаба Юго-Западной армии{94}, говорится по пунктам, что [зауряд]-полковнику такому-то с разрешения Верх<овного> гл<авнокомандующего> и командующего Юго-Зап<адной> арм<ии> ген<ерал>-ад<ъютанта> Иванова разрешается формировать польские легионы из лиц только польской национальности, командный язык — польский, офицеры — поляки, и что легионы будто всех трех родов оружия, и высшие командные соединения будут под начальством лиц, перечисленных в бумагах, а общее руководство по формированию поручено Польскому национальному комитету. Другая бумага гласила, что разрешается в соборе Св. Яна в январе освятить для этих легионов хоругви и что легионы будут присягать под этими хоругвями на польском языке, причем показал мне присяжный лист, точный перевод нашей присяги, причем перевод засвидетельствован полковником из штаба Иванова. Я у него взял эти бумаги, говоря, что они ему теперь не нужны, и посоветовал съездить к Иванову в штаб, ибо тут, говорю ему, есть недоразумение. Да, вот забыл прибавить, что в бумаге было сказано, что в легионы поступают все новобранцы 1915 года [из] губерний Царства Польского.
Недоразумение вот в чем. Вы, конечно, знаете, что в армии есть знамена, а не хоругви, и знамена жалуются Государем Императором. Присяга же происходит не под знаменем, а в присутствии знамени. Присягают же перед крестом и Евангелием. Что же касается легионов, то по общему принципу единства армии могут быть только польские дружины государственного ополчения, формирование коих идет общим порядком уездными польскими начальниками.
Немедленно я написал Алексееву, нач<альнику> шт<аба> Иванова, что мы старые знакомые, а потому позволяю писать Вам совершенно откровенно. Польские легионы в том виде, как Вы разрешили их формировать, — [это] походит на восстановление польской армии, а так как это вовсе не входит в виды правительства, то Вас могут обвинить в создании польской армии. Кроме того, нахожу совершенно недопустимым поручать формирование этих легионов Польскому национальному комитету, который, между прочим, не существует как таковой, а есть лишь группа лиц польской знати. Формировать воинские части должны уезд<ные> воин<ские> нач<альники>, и может быть сформировано лишь госуд<арственное> ополчение и ничто другое. Между тем явившийся ко мне [зауряд]-полковник был в форме полковника, и на погонах золотом вышиты латинские буквы «P. L.». О том же я написал и в Ставку. Главное, что поляки вовсе не желали этих легионов, им это скорее навязали, а отнимать — конечно, может вызвать неудовольствие.
Относительно общей программы, то я получил точные инструкции от Его Величества и, главное, просил во вступительной речи упомянуть, что воззвание Верховного гл<авнокомандующего> остается в силе и как база моей деятельности. В деталях моей речи я просил разрешения, говоря о Польше, сказать «губернии Царства Польского», а не Привисленский край. Выражение «губ<ернии> Царства Польского» находится в законе и часто повторяется. Сказать же «Привисленский край» — это ложка [дегтя] в бочке с медом. Выражение для поляков обидное. Государь согласился с этим, и теперь всюду будет сказано «губ<ернии> Цар<ства> Польского». Речь моя была одобрена всеми министрами и Верх<овным> гл<авнокомандующим>.
Приехал я в Варшаву и с вокзала проехал прямо в собор. Местный владыка лично в соборе меня не встречал, а прислал викарного епископа. Отслужил молебен Свя<тому> Александру Невскому, не знаю почему, могли бы по крайней мере Свя<тому> Николаю, ежели не хотели Государю. Зато в католическом соборе был сам местный епископ со всем духовенством и масса народу. Он меня приветствовал краткой речью, в которой выразил надежду, что я отнесусь с любовью к многострадальному польскому народу. Затем отслужили молебен о здравии Государя. После этого состоялись приемы в замке. Один только не приехал, это наш епископ Николай.
Когда я к нему заехал с визитом, то, как говорят, он хотел сперва меня пастырски благословить. Ну, это, конечно, не так. Он, между прочим, явно против слов воззвания Верх<овного> гл<авнокомандующего>. Я ему заметил, что это воззвание опубликовано с ведома Государя, который и желает провести все, что там сказано, а потому нам, русским, здесь следует поддерживать волю Государя, а кто не желает это делать, тому лучше не служить в этом крае.
«Ну конечно, конечно, само собою разумеется», — ответил он мне. Понял, в чем дело, и сразу круто повернул.
Был потом у католического епископа. Подтвердил ему, что вопрос о веротерпимости будет проводиться широко, но что я надеюсь, как веротерпимость с нашей стороны, то такая же веротерпимость должна быть к православной религии и со стороны католического духовенства. И, главное, я надеюсь, что, пользуясь этой полной веротерпимостью, я не увижу пропаганды со стороны католического духовенства. В этом случае всю власть, мне данную, а она огромна, я приложу к прекращению пропаганды и надеюсь, что вы дадите подчиненному вам духовенству соответствующие указания и не дадите мне повода с сожалением применять эту власть. Ну, это старик умный, понял меня отлично, и с ним дело пойдет на лад. А вот с нашим это трудно будет. Поговорю с обер-прок<урором> Св<ятейшего> Синода Саблером. Надо решить, как ему быть, а то он ни в собор, ни в замок не является. Мне лично, конечно, безразлично, но положение, мною занимаемое, не допускает этого, а главное — католическое духовенство ведет себя так корректно, и это сравнение говорит не в пользу нашего духовенства.
Приезд Государя в данное время я считаю несвоевременным. Не говоря уже о том, что это и опасно, бомбы бросаются аэропланами довольно часто. Приезд должен быть обставлен очень торжественно и обдуманно. Не может Государь приехать и ничего не сказать полякам. Это будут толковать как неподдержание слов воззвания Верх<овного>. А ежели говорить, то это должно быть точно, положительно и глубоко обдумано. Кроме того, я считаю, что нахождение неприятеля на территории Польши является моментом, когда приезд нежелателен. Неприятель должен быть прогнан за пределы наших границ, и тогда приезд будет своевременен и может быть обставлен с должным блеском и торжественным. Кроме того, Государь должен остановиться в Лозенках, а дворец пуст. Все вещи вывезены, и замок опустел. Прием при этих условиях весьма затруднителен.
Конечно, мое положение трудное. Каждый шаг должен быть взвешен и обдуман, но и результаты при благоприятных условиях могут быть прямо историческими. Я говорил Государю: «Ваше Величество. Я службой не дорожу, я человек свободный, я дорожу лишь Вашим расположением ко мне и пользой дела». Я вспомнил при этом покойного фельдмаршала Гурко{95}, когда он был варшавским ген<ерал>-губер<натором>. За его спиной стоял Александр III{96}, и Гурко знал, что Государь его всегда поддержит, а потому не боялся министров и работал вполне свободно и самостоятельно, что очень необходимо в такое время. Я много спорил в Петрограде о том, что, по-моему, именно теперь, а не после войны надо решить будущность Польши и постепенно проводить в жизнь в строго определенных рамках известный план. А то воззвание Верховного толкуется уже слишком распространительно, и ежели сразу не ввести все в рамки, то после войны или даже через более или менее продолжительное время аппетиты могут возрасти, желания примут размеры недопустимые, а тогда вводить все в более узкие рамки будет не только трудно, но и вызовет массу неудовольствия. Теперь же эти рамки широки, и расширять до известных пределов всегда легче, нежели втискивать в пределы. Его Величество со мной согласился, и со стороны Верх<овного> главн<окомандующего> я имею полную поддержку. У меня с ним еще со времени гусарского полка установились отличные отношения. Когда мне нужно, то я пишу его нач<альнику> шт<аба> Янушкевичу, которого вел<икий> кн<язь> Николай Мих<айлович> так хорошо охарактеризовал: «Дама, приятная во всех отношениях», пишу ему и подсказываю, какой ответ мне нужен.
Относительно наместничества, то это вопрос уже в принципе решенный.
Польше дадут полное внутреннее самоуправление, свободу религии, языка, но в школах — история, география и русский язык обязательно на русском языке. Открытым еще остался вопрос об областном съезде, то есть сейме. Мин<истр> вн<утренних> дел Маклаков{97} тут протестует, да еще многие интригуют против, и Воейков тоже. Но незыблемыми остаются единство армии, финансов, внешняя политика, правосл<авная> религ<ия> считается господствующей, таможня.
Много вопросов еще остаются спорными и нерешенными. Между прочим — коронация Государя как короля Польского в Варшаве. Тут — очень много как «за», так и «против».
Вот что говорил мне в течение часа кн<язь> Енгалычев у меня в вагоне на Брестском вокзале в Варшаве от 10 до 11 ч. вечера. До этого он был у Рузского в вагоне тут же на вокзале.
17 января
В 11 часов утра я поехал в замок отдать визит кн<язю> Енгалычеву. Мы снова разговорились. «Я сегодня получил шифрованную телеграмму из Ставки», — говорит мне кн<язь> Енгалычев, — и вопрос о польских легионах решен в том духе, как я вам вчера говорил. Ну, слава Богу, с этим теперь покончили. А то потом было бы трудно справиться. Без того теперь идет сильная подпольная агитация, главным образом поддержанная из Германии. По-видимому, они потеряли надежду на полную и окончательную победу и решили хотя бы смутой нам мешать. Бороться со смутой теперь весьма трудно. Администрация совсем заснула. Уже при Скалоне в последние годы, когда он был так болен раком и умер в своем кабинете тут рядом, вот почему я не устроил там свой кабинет, гражданская администрация ничего не делала, а при Жилинском{98}, который ни во что не вмешивался, все распалось. К тому же и охранное отделение, боясь нашествия немцев, сожгло свой архив, все фотографии, карточки и приметы, и теперь надо все вновь заводить. Да и охранное отделение было неважное. Бывший помощник ген<ерал>-губ<ернатора> по полицейской части сам себе устроил покушение в прошлом году, за что получил ленту, а все охранное отделение — награды. Теперь его уволили в отставку, и он живет здесь, в Варшаве, и его сын, который по 102 ст<атье> отбыл 4 года в тюрьме, а теперь, вероятно, забыли про это, восстановили его во всех правах, и он поступил снова на службу. Теперь у меня новый помощник по полицейской части. Я ему сказал, чтобы он работал, как знает, но что я сохраняю за собой полную свободу передвижения по городу и чтоб мне в этом не мешали. Я давно уже предупреждал Государя, когда Скалон еще был болен, что на такой пост необходимо подготовлять по несколько кандидатов, чтоб была преемственность в работе и смена не отражалась на всей политике по управлению краем. И без того людей мало. Ну кто же у Государя под рукой? Я говорил Влади Орлову: зачем вы набираете в ген<ерал>-адъютанты лиц, которых Государь видеть не желает, с которыми он вовсе не говорит и которым даже поручить ничего нельзя? Благо у многих репутация неважная. Хотя бы Клейгельс{99}. Назначили Пантелеева{100} расследовать самсоновское дело{101} и в связи с этим и Ренненкампфа. Ну что он понимает в военном деле? Ровно ничего. Откомандовал Семеновским полком, а потом командовал корпусом жандармов. Ну и в результате несмотря на массу улик против Ренненкампфа он в докладе все улики смазал. А между тем многие командиры батарей показали, что они получали приказание в Восточной Пруссии во время боев по таким-то участкам не стрелять, и при расследовании оказывалось, что эти участки принадлежали родственникам Ренненкампфа. У управляющих некоторыми имениями были найдены за подписью Ренненкампфа охранные листы, чтоб наши войска не трогали бы ничего. И эти поместья также принадлежали Ренненкампфу. Кроме того, из Германии были получены сведения, что немцы очень интересовались его денежными делами. Все это невольно уже характеризует Рен<ненкампфа>, и у воен<ного> мин<истра> Сухомлинова уже собран целый том с обвинительными документами. Теперь разобрать это дело поручено ген<ералу>-ад<ъютанту> Баранову{102}. Это человек глубоко порядочный и, конечно, доведет дело до конца. Но долгое время Государь верить не хотел. Я ему неоднократно говорил, но он все как-то уклонялся и сомневался в правде. В этом много виноват кн<язь> Орлов, который был в переписке с кн<язем> Белосельским{103}, а последний состоял при Ренненкампфе и не командовал своей бригадой, которая входила в состав той же армии. Белосельский сильно поддерживал Ренненк<ампфа>, [которого поддерживал] и Андрюша [Шувалов]{104}. Я ему однажды говорил: что Вы делаете, Россию губите, защищая такого ген<ерала>. На это [Шувалов] мне ответил, что Ренненк[ампф] ему однажды в жизни помог, и он считает своим долгом и его теперь выручать. Я ему сказал, что это не причина и интересы государства должны быть выше личных чувств. Орлов тоже не прав. Он пользовался кроме того частными агентами, с которыми сносился жандармским шифром, и, конечно, сведения, добытые таким путем, не могут быть всегда очень чисты. А надо быть очень осторожным с Государем. Так легко в его глазах очернить кого бы то ни было, и даже ежели он и не поверит, то все же остается немного. И ежели нет точных данных о ком бы то ни было, лучше не говорить, как плохое, так и хорошее. Но ежели есть точные сведения, то надо говорить всю правду. Это долг каждого перед своим Государем. Ну вот, как я говорил, Государь долго не верил мне, а я его довольно часто видел, когда был нач<альником> шт<аба> в 6-й арм<ии> в Петрограде. Государь очень интересовался делами войны, и никто его не держал в курсе дела. Я ездил к нему рано утром, никто не знал об этом. Однажды я нашел большую перемену в Государе. Он мне сам стал говорить про Ренненкампфа, обвиняя его. Оказывается, у него был до этого в<еликий> кн<язь> Дмитрий Пав<лович> и имел четырехчасовой доклад у него. Дмитрий Павлович хорошо знал детали всего этого дела, и его доклад сильно повлиял на Государя.
Я лично думаю, что Ренненкампф один виноват во всем этом деле. Жилинский гораздо меньше, хотя Верх<овный> главн<окомандующий> мне сказал, [что] не знал я Жилинского на прежней службе — я бы даже заподозрил его в высшей измене. Этот вопрос, конечно, трудно решить.
А вот на Кавказе — дела творятся. Прямо чудеса что такое! Бедный гр<аф> Воронцов{105} так рамолен{106}, что перед приездом Государя ему впрыснули камфору, и он мог три минуты говорить с Государем. После чего впал снова в полный рамолисмент. Он и доклады больше не принимает. Графиня к нему никого не пускает. Принимает лично все доклады и управляет всем Кавказом лично, как гражданскою частью, так и военною. Вообразите, что даже штаба армии нет. Нет командующего, ничего нет. И это прямо чудом ген<ерал> Юденич{107} спас положение. Так нельзя это было оставить. Теперь туда послан Сашка Воронцов{108}. Мы его одели кавказцем и поручили (я вел с ним эти переговоры), чтоб он убедил своего отца поручить Мышлаевскому{109} командование армией и сформировал бы ему штаб, а он пусть остается главнокомандующим. Сашка был у Верховного и теперь уехал на Кавказ. На это я рассказал Енгалычеву то, что мне говорил ген<ерал> Гулевич про тот же Кавказ.
Государь был на Кавказе, эту часть в скобках{110}. Я лично уже слышал от Государя. (Ему Воронцов докладывал, что наступление турок нельзя ожидать раньше февраля — марта, когда снега стают. Потом Государь был в Сарыкамыже{111} и только успел доехать обратно до Ставки, как была получена телеграмма, что Сарыкамыж уже окружен турками.) Как теперь оказалось, именно в то время, когда Государю докладывали, что турки будут наступать не раньше февраля — марта, два их корпуса уже обходили нас справа, а в то время, когда Государь был в Сарыкамыже, авангард турок показался уже на горах, и курды, по сведениям пленных, даже хотели обстрелять царский поезд, но никак не ожидали, что он так скромно выглядит. Через два дня после отъезда Государя Сарыкамыж был занят. Из этого видно, в какой опасности Государь был благодаря беспечности и халатности штаба кавказского наместника.
Самое же дело под Сарыкамыжем произошло следующим образом. Город этот лежит на единственной жел<езной> дор<оге> в тылу нашей армии, и с его захватом тыл был окончательно отрезан. Когда еще только обозначилось наступление турок, в армию (там всего было 1 ¾ корп.) был<и> послан<ы> Мышлаевский и Юденич. Они ехали на моторе. Но уже Сарыкамыж был обложен со всех сторон и проехать нельзя было. Мышлаевский повернул мотор и поехал прямо в Тифлис, заявив, что смертельно заболел, и слег там в постель. Юденич же как-то прорвался мимо Сарыкамыжа, добрался до армии и, как уже известно, разбил турок наголову. Узнав о блестящей победе, Мышлаевский выздоровел и требует себе Георгиевский орден.
В это же время дежурный генерал штаба наместника ген<ерал> Веселовзоров{112} послал всем министрам и многим другим лицам телеграммы с извещением, что турки под стенами Тифлиса, что Кавказ будет завоеван турками, положение безнадежное и что необходимо прислать немедленно два корпуса. Верх<овный> главн<окомандующий>, когда узнал об этом, потребовал увольнения генерала Веселовзорова, но гр<аф> Воронцов умолил Верх<овного> гл<авнокомандующего> его оставить как единственного его помощника и без него он ничего не может. Как оказалось, ген<ерал> Веселовзоров — личный друг графини, и это она пустила за его подписью эти телеграммы, и она же опять именем гр<афа> Воронцова упросила его не убирать.
На этом мой разговор с кн<язем> Енгалычевым кончился, и я уехал. В приемной он мне представил своего пом<ощника> сен<атора> Любимова{113}, жанд<армского> ген<ерала> и других лиц.
В 4 ч. я выехал обратно в Седлец.
Дело в том, что я был послан в VI арм<ейский> корпус осмотреть установку 120 пуд. крепостных орудий. Я был там вчера на позициях и смотрел стрельбу и оборудование. Поставлены орудия на [Болимовском] шоссе в 3-х верстах от позиций, в специальных окопах, по две пушки в каждом окопе. Окопы отлично [за]маскированы деревьями, и в 20 шагах ничего не видать. В случае налета аэроплана орудия прикрываются елками. К сожалению, отсутствие хороших дорог не позволяет поставить пушки ближе к лесу и дать им более глубокий обстрел. Необходимо было бы проложить полевую ж<елезную> д<орогу>, но материал не дают им. Пришлось ставить на шоссе, то есть близко от шоссе, что, конечно, дает неприятелю возможность легче их найти по карте. И то уже шпионы подожгли домик близ батареи, когда орудия были установлены. К счастью, неприятель пристреливался, но не нашел их (пока).
Главнокомандующий заинтересовался этим, но дальнейших указаний я не получил, а потому о втором выезде я пока не думаю.
По поводу этой поездки я написал доклад, но никто не требовал, и он остался у меня при деле в черновом виде вместе со схемой местности.
20 января
Сегодня у меня был ген<ерал>-л<ейтенант> Борис Эммануилович Похвистнев{114}. Он заведует в штабе снабжения артиллерийским отделом и как старый артиллерист близко принимает к сердцу все вопросы об артиллерии. Самый больной вопрос теперь — это снабжение артиллерии. Изготовление артил<лерийских> патронов на наших заводах идет ужасно медленно. Еле-еле 12 парков в месяц, то есть 360 т<ысяч> патронов, когда потребность около 1 ½ миллиона. Заграничные заказы могут поспеть только около марта — апреля и то не наверное. Теперь же приходится быть до крайности экономным, а это не всегда возможно. За последние дни были снова атаки немцев, и, конечно, огонь был развит сильный. С винтовками тоже не налаживается. Месячная порция наших заводов — 45 т<ысяч>, а сейчас нужно вооружить 800 т<ысяч> новобранцев, а запасов нет. Специалисты говорят, что можно утроить производство, но что-то не налаживается. В Японии куплены винтовки Арисака обр<азца> 1897 [года] калибра 2,56 [лин.]. Чудные винтовки, но патронов мало. Всего 125 шт. На каждую. Всего куплено 300 т<ысяч>. И с вопросом, кого ими вооружить, тоже вызывает споры. Таким числом можно вооружить целую армию, а то хотят их дать ополченцам. Но эти ополченцы уже принимают участие в боях, а при таком распределении винтовок вопрос о снабжении патронами крайне труден. Да и изготовление к ним патронов не налажено, а что можно сделать с 125 патронами. Мало. Из Италии тоже идут винтовки, но в меньшем количестве и тоже не нашего калибра. Были закуплены и в Америке, но там что-то произошло с вопросом об уплате. Американцы хотели уплату золотом, а наши хотели векселями. Наш же финансовый агент в Америке протестовал против уплаты векселями, ссылаясь на то, что появление наших векселей на американских биржах может дурно повлиять на наш курс. Затем, касаясь вообще вопроса о постановке артиллерийского дела в армии, мы сошлись с ним во взгляде, что этот вопрос поставлен очень неудовлетворительно. Уже в штабе Верховн<ого> чувствуется отсутствие специалиста. Все сосредоточено в руках офиц<еров> Ген<ерального> шт<аба>, и они, конечно, не будучи специалистами, многие вопросы затягивают, а на многие не реагируют, так как артилл<еристы> при корпусах инсп<екторами> артил<лерии> обезличены. У них нет ни власти, ни престижа. Этим и объясняется часто наблюдаемое неправильное расходование патронов, стрельба по целям недопустимым, вроде приказа обстрелять Лович, чтоб попугать неприятеля.
В этом отношении главный штаб много виноват. Он ни за что не хотел вообще допустить артиллер<истов> в штабы армий, и единственную должность в шт<абе> [ответственного за] снабж<ение> определил не выше чина ген<ерал>-майора. Это, конечно, отзывается на многих вопросах чисто технического свойства [и] крайне вредно. <…>
24 янв<аря>
Зашел сегодня в оперативное отделение посмотреть на карту, в каком положении наши операции на линии [Боржимов — Болимов — Гузов]. За пять дней с 18 по 23 янв<аря> мы потеряли тут 40 000 ниж<них> чинов, 700 оф<ицеров> на пространстве 7-10 верст. Эта операция вызвала ожесточенную критику почти всех офицеров штаба. Весь наш фронт молчал, пока шли эти бешеные атаки, нигде не было сделано попыток перейти в наступление, чтоб хоть немного отвлечь внимание неприятеля и этим ослабить напор на такую маленькую дистанцию. Даже по сведениям развед<ывательного> отд<еления> немцы убрали 4 корпуса, часть на Карпаты, а часть в Вост<очную> Пруссию. И несмотря на такое ослабление фронта все же не двинулись. Уж ежели и нужно было принести такие колоссальные жертвы, то лучше было бы перейти в наступление всем фронтом. А теперь что же вышло? Правда, немцы линию не прорвали, но и мы не [про]двинулись, и в результате потери не принесли решительно никакой пользы. Конечно, трудно критиковать все в такие времена, и история покажет, кто прав. Но больно смотреть на это полное отсутствие энергии и желания взять инициативу в свои руки! <…>
27 янв<аря>
Зашел к нач<альнику> шт<аба> ген<ералу> Гулевичу{115} проситься в Варшаву видеть мамá. Он говорил, что неприятель зашевелился, всюду напирает, и нам необходимо что-либо предпринять, чтобы парировать его удары. Гв<ардейский> корпус подтянут к Варшаве, но куда его двинуть, еще неизвестно. Ждут сегодня возвращения главноком<андующего> из Ставки. Он, вероятно, привезет необходимые сведения. Вообще наступает новый фазис войны, а именно активных действий с обеих сторон. И сам Гулевич того мнения, что надо активнее действовать и не терять из своих рук инициативы, как мы это всегда делали.
29 янв<аря>
Узнал сегодня утром следующие печальные сведения. Неприятель повел вчера наступление на X арм<ию>, на ее правый крайний фланг у [Ласдмена], против 3<-го> корп<уса> и на левый от [Иоганисбурга]. Первый напор был на левый фланг, куда ген<ерал> Сиверс и стянул резервы; на другой день они пошли против правого фланга и отбросили 4<-й> кор<пус> Епанчина{116}, который, по официальному донесению Сиверса, «рассеян». В силу этих обстоятельств вся X арм<ия> вынуждена была отойти назад, уперевшись правым флангом в Кр. Ковно, а левым — в новую группу у Остроленки. Итак, в один день нас выбили из Вост<очной> Пруссии. Естественно, что весь штаб был очень опечален этим. Тут есть доля неожиданности, но и есть доля нераспорядительности. Неоднократно говорили главн<окомандующему>, что нельзя держать армии без резервов. Но он был противного мнения, что резервов быть не должно. Все должны драться. В силу этого ни у одной арм<ии> нет в резерве ни одного солдата. При этих условиях прямо невозможно парировать [неприятеля] фланговым ударом. Приходится брать [войска] с фронта, этим ослаблять фронт (тришкин кафтан), и немцы пользуются этим, чтоб вновь наносить удары по тому месту, откуда были сняты войска.
X армия Сиверса в ноябре была очень сильна (7 к<орпусов>), и резерв вполне обеспечивал его фланги. Но вот решили, что это лишняя роскошь — иметь резерв, и у него отобрали 3 к<орпуса>. А теперь вновь приходится везти ему II гв<ардейский корпус>, XIX. Опять мы ослабляем Варшавский фронт. Чем кончится вся эта операция, мы узнаем на днях, но положение очень трудное. Кроме того, немцы подвозят свежие корпуса и можно ожидать, что еще где-нибудь они произведут напор.
Наш глав<нокомандующий> из Ставки проехал прямо к Плеве в XII арм<ию>, и там с глазу на глаз установили районы и планы действий. Сделал он это один, ибо никого с собой не взял. На это, как слышно, очень обиделись как ген<ерал>-кв<артирмейстер> Бонч-Бруевич, так и нач<альник> шт<аба> Гулевич, что при решении таких важных вопросов их совсем не спросили.
О результатах поездки главноком<андующего> в Ставку сведений нет никаких. Положение, надо признать, очень серьезно, и решения должны быть очень взвешены и рассчитаны. А то многие боятся, что все же общего, цельного плана не выработали, а решают все по отдельным фактам. Вообще наш фронт удивительно мало маневрирует. Вся инициатива постоянно в руках неприятеля, а у нас даже самого мало-мальского цельного плана нет. А неприятель там. Все бросается туда. Ушел неприятель — мы отдыхаем, пока он снова не вздумает наступать. И так все время с самого начала войны. Бегаем за помощью, за неприятелем.
В 5 ч. Епанчин еще отошел назад под Ковно. Положение не выяснено. Наступление 12-й арм<ии> не может быть начато раньше 1 февр<аля>, то есть через три дня, когда закончится сосредоточение корпусов. Это может быть и запоздалой помощью. Во всяком случае, без общего маневрирования не обойтись. Надо же на что-нибудь решиться в конце концов. <…>
По поводу здоровья ген<ерала> Рузского должен записать следующее. В последний приезд Ники в Ставку он меня спросил, как здоровье Рузского. Я ответил, что хорошо. Но все же поинтересовался узнать, почему меня спрашивает. Ники сказал, что он вообще слышал, что ген<ерал>Рузский болен, сильно устал, разнервничался и, главное, что он морфиноман. Последнее я ни подтвердить, ни отрицать не мог, ибо впервые об этом слышу, но никаких намеков на морфий у меня нет. После этого разговора я присматривался ко всем мелочам, но ничего не мог заметить.
Из этого разговора одно, несомненно, ясно, что о здоровье Рузского были разговоры и довольно серьезные, иначе Ники при своей необычайной деликатности никогда бы не намекнул на морфий. По-видимому, этот вопрос сильно беспокоит Ники, и у него, наверное, было сомнение на счет нормальности Рузского, ибо морфий именно нарушает полную нормальность человека. Мне кажется, что все это есть симптомы нарождающихся сомнений относительно Рузского. И ежели эти сомнения появятся в достаточном количестве, то судьба Рузского может быть решена довольно определенно. Возможно, конечно, что, напротив, эти сомнения рассеются сами собой, и тогда картина будет иная, то есть положение Рузского окрепнет. Потом увидим, что будет. Пока же надо наблюдать. Интересно, как ему пройдет инцидент с Х арм<ией>. За этот отход ген<ерал> Жилинский был сменен. Ренненкампф уволен. Над Орановским висел дамоклов меч, и он сам предпочел уйти до того момента, когда дамоклов меч его не прикончил. Из разговоров слышал, что в Ставке только удивлялись, почему Орановский раньше не ушел. Значит, это давно подготовлялось. Рузский, по-видимому, не поддерживал Орановского и скорее был рад, что он ушел. До сих пор в приказе ему ни полслова благодарности. Это нехорошо!
Примечания
1
Сухомлинов Владимир Александрович (1848–1926) — участник русско-турецкой войны 1877–1878 гг., кавалер ордена св. Георгия 4-й ст., имел ранения, награжден именным оружием за храбрость. Генерал от кавалерии (1906), генерал-адъютант свиты императора. Командующий войсками Киевского военного округа, киевский, подольский и волынский генерал-губернатор (1905–1908), подвергался покушению революционеров-террористов. Член Государственного Совета, начальник Генерального штаба (1908–1909), военный министр (1909–1915). В марте 1916 г. арестован, но за недостаточностью улик со стороны обвинения освобожден. В 1917 г., после Февральской революции, вновь арестован и осужден за государственную измену и преступления по должности к бессрочной каторге. 1 мая 1918 г. амнистирован по возрасту и состоянию здоровья, тогда же эмигрировал в Финляндию, а затем в Германию. Скончался в Берлине в бедности.
(обратно)2
В начале 1914 г. великий князь Андрей Владимирович оставил командование батареей в связи с предоставлением ему места в свите императора. В письме к своей матери великой княгине Марии Павловне от 6 января 1914 г. он спрашивал совета: «Вопрос, по которому я хочу узнать Ваше мнение, заключается в следующем. Поскольку я командую батареей (уже второй в течение прошедших 4-х лет) и сделал для страны более того, что могу, я нахожу правильным передать молодым офицерам ту должность, которую занимаю. <…> Я писал об этом генералу Орановскому, моему командиру, и он чрезвычайно одобряет мой план, находя, что будет правильным передать мою должность старшему офицеру, который для нее подходит, и, таким образом, я не буду обязан командовать „дивизионом“, и это он находит совершенно необязательным… Я буду ждать Вашего ответа перед тем, как написать Ники <…> Ваш любящий сын Андрей».
(обратно)3
Кирилл Владимирович (Кирилл, 1876–1938) — великий князь, внук императора Александра II, старший сын великого князя Владимира Александровича и великой княгини Марии Павловны, двоюродный брат императора Николая II, родной брат великого князя Андрея Владимировича. В 1905 г. против воли императора и канонов православной церкви женился на своей двоюродной сестре, великой княгине Виктории Федоровне (урожденной принцессе Виктории-Мелите Саксен-Кобург-Готской), брак был признан императорской фамилией в 1907 г. Имел в браке сына и двух дочерей. Окончил морской кадетский корпус. Участник русско-японской войны, служил на броненосце «Петропавловск», на котором держал свой флаг вице-адмирал С. О. Макаров в Порт-Артуре. При подрыве на мине и гибели броненосца получил небольшую контузию. Кавалер золотого оружия (1904), контр-адмирал (1915), командир гвардейского экипажа (1915–1917). С июня 1917 г. — в Финляндии, с 1920 г. — в эмиграции в Швейцарии, Германии, Франции. В 1922 г. объявил себя местоблюстителем престола, а 31 августа 1924 г. — императором Кириллом I. Ряд представителей династии Романовых не признавали этот акт законным. Проживал в приморском городке Сен-Бриак в Бретани (Франция). Скончался 12 октября 1938 г. от склероза и начавшейся гангрены в Париже. Был похоронен 19 октября в Кобурге (Германия), в фамильном склепе герцогов Саксен-Кобург-Готских рядом со своей женой. В 1995 г. перезахоронен вместе с супругой в великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора в Петербурге.
(обратно)4
Николай II Александрович (Ники, 1868–1918) — сын императора Александра III и императрицы Марии Федоровны, российский император (1894–1917); взошел на престол 21 октября (3 ноября по новому стилю) 1894 г. К этому времени имел воинское звание «полковник», которое сохранил за собой до конца своего царствования, не считая возможным присвоить себе очередной воинский чин. Короновался 14 мая 1896 г. Женат с 15 (27) ноября 1894 г. Дети: Ольга (1895), Татьяна (1897), Мария (1899), Анастасия (1901), Алексей (1904). Первая мировая война тяжким бременем легла на Россию и способствовала развитию революционной ситуации в стране. Недовольство царским правительством подвигло ряд политических и военных деятелей на дворцовый переворот, который обернулся Февральской революцией и в конечном результате привел к Октябрьской социалистической революции в России. Император Николай II во избежание гражданской войны отрекся от трона (фактически был низвергнут) и вместе с семьей заключен под домашний арест в Александровском дворце Царского Села, а в начале августа 1917 г. выслан в Тобольск. После прихода к власти большевиков царская семья в конце апреля 1918 г. переводится на тюремный режим в Ипатьевский дом в Екатеринбурге. В ночь с 16 на 17 июля 1918 г. все были тайно расстреляны, а в печати было объявлено о казни только бывшего императора Николая II. Зарубежная Русская Православная церковь (31 октября — 1 ноября 1981 г. в Нью-Йорке) канонизировала царскую семью и их приближенных.
(обратно)5
Великий князь Николай Николаевич (младший, Николай, Николаша, 1856–1929) — внук императора Николая I, старший сын великого князя Николая Николаевича (старшего) и великой княгини Александры Петровны Ольденбургской, двоюродный дядя Николая II. Женат был на великой княгине Анастасии Николаевне (черногорской принцессе Стане), вдове герцога Георгия (Юрия) Максимилиановича Лейхтенбергского, и под ее влиянием одно время был близок к Г. Е. Распутину, но затем стал его ярым противником. Окончил Николаевское инженерное училище (1873), Николаевскую военную академию (1876, с серебряной медалью и занесением на мраморную доску). Участник русско-турецкой войны 1877–1878 гг., состоял офицером для особых поручений при главнокомандующем; за переход через Дунай награжден орденом Св. Георгия 4-й ст., за переход через Балканы в составе отряда генерала Гурко — золотым оружием. Затем последовательно командовал лейб-гвардии гусарским полком, 2-й бригадой 2-й кавалерийской дивизии, в 1895–1905 гг. — генерал-инспектор кавалерии. Генерал-адъютант свиты императора (1894), генерал от кавалерии (1901), председатель Совета государственной обороны (1905–1908), командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа (1905–1914). В начале первой мировой войны и после отречения от престола Николая II являлся Верховным главнокомандующим (20 июля 1914 г. — 23 августа 1915 г., 2-11 марта 1917 г.), награжден орденом Св. Георгия 3-й ст. (за взятие Львова в 1914 г.) и орденом Св. Георгия 2-й ст. (за взятие Перемышля в 1915 г.). Главнокомандующий Кавказской армией и наместник царя на Кавказе (24 августа 1915 г. — 1 марта 1917 г.). После Февральской революции находился в ссылке в имении Дюльбер (Крым). В конце марта 1919 г. эмигрировал и проживал в Италии. В 1922 г. поселился на юге Франции, с 1923 г. — в Шуаньи (под Парижем). С декабря 1924 г. принял от барона П. Н. Врангеля руководство деятельностью всех русских военных зарубежных организаций, которые к этому времени оформились в Русский общевойсковой союз (РОВС). Среди части белой эмиграции считался главным претендентом на престол. Умер 5 января 1929 г. в Антибе (Франция). Похоронен в русской церкви г. Канны.
(обратно)6
Рузский Николай Владимирович (1854–1918) окончил Николаевскую военную академию (1881), принимал участие в русско-турецкой войне (1877–1878), в русско-японской войне (1904–1905) — начальник полевого штаба 2-й Маньчжурской армии, командир 21-го армейского корпуса, член военного совета, генерал-адъютант свиты императора, генерал от инфантерии (1909), командир армейского корпуса. В кампании 1914–1917 гг. — командующий 3-й армией Юго-Западного фронта, главнокомандующий Северо-Западным фронтом, 6-й армией и Северным фронтом. Кавалер ордена Св. Георгия 2-й и 3-й ст. В Ставке генерала Рузского в Пскове был подписан императором Николаем II акт об отречении от престола, что было осуществлено под непосредственным давлением генерала и военных деятелей. Узнав о проведении в жизнь выборного начала в армии, в апреле 1917 г. подал в отставку и уехал на лечение на Северный Кавказ. В октябре 1918 г. зарублен красногвардейцами как заложник в Пятигорске.
(обратно)7
Великая княгиня Мария Павловна (старшая, 1854–1920) — вдова великого князя Владимира Александровича (брата Александра III), урожденная принцесса Мария-Александрина-Елизавета-Элеонора Мекленбург-Шверинская, дочь великого герцога Мекленбург-Шверинского. Мария Павловна, выйдя замуж в 1874 г. за великого князя, оставалась протестанткой, приняла православие 10 апреля 1908 г. Президент (с 1909 г.) Академии художеств. Вместе с великим князем Николаем Николаевичем стояла во главе великокняжеской оппозиции по отношению к императору Николаю II и его жене Александре Федоровне. Их объединяла ненависть к «позорному Гришке Распутину», доведшему, как им казалось, монархию «до последней черты», презрение к «истеричной и претендующей на власть» императрице и подчинявшемуся жене императору, боязнь революции. Салон великой княгини группировал вокруг себя все недовольные властью великосветские и иностранные дипломатические круги общества столицы. В случае монархического переворота и смены династической ветви власти она по старшинству рода могла перейти к ее сыновьям. После Февральской революции некоторое время оставалась под домашним арестом в Кисловодске, где в то время вместе с младшим сыном, великим князем Андреем Владимировичем, находилась на отдыхе. Позднее, в феврале 1920 г., на итальянском пароходе «Семирамида» эмигрировала из Новороссийска вместе с сыном Андреем и его гражданской женой балериной М. Ф. Кшесинской, жила в Швейцарии и Франции. В сентябре 1920 г. великая княгиня Мария Павловна после непродолжительной болезни скончалась в маленьком курортном городке Контрексевиль департамента Вогезы на востоке Франции, где и была похоронена в специальной часовне, построенной для нее и двух младших ее сыновей.
(обратно)8
Владимир Александрович (1847–1909) — великий князь, третий сын императора Александра II, дядя императора Николая II. С 1874 г. был женат на урожденной принцессе Мекленбург-Шверинской — великой княгине Марии Павловне (старшей), имел сыновей: Александра (умер младенцем), Кирилла, Бориса, Андрея и дочь Елену. Участник русско-турецкой войны 1877–1878 гг. в должности командира 12-го армейского корпуса, награжден орденом Св. Геор-гия 3-й ст. и золотым оружием с бриллиантами (1878). Генерал от инфантерии (1880), генерал-адъютант свиты императора. В 1881–1905 гг. — главнокомандующий войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа, член Государственного совета, сенатор, член Комитета министров, товарищ президента (1869–1876) и президент (с 1876) Академии художеств. С его именем связано строительство здания Николаевской академии генерального штаба (на Суворовском проспекте), Офицерского собрания армии и флота, создание Экономического общества офицеров в Петербурге.
(обратно)9
Мария Федоровна (Минни, 1847–1928) — дочь датского короля Христиана IX и королевы Луизы, урожденная принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмара Датская, с 1866 г. супруга императора Александра III, от брака с которым родила шестерых детей, мать императора Николая II. Шеф Кавалергардского полка (с 1881). В России осуществляла высшее управление учреждениями ведомства императрицы Марии. По ее инициативе возникли Мариинские женские училища для малообеспеченных девушек-горожанок, являвшиеся промежуточной ступенью между начальными низшими школами и средними учебными заведениями. После Февральской революции вместе с семьей старшей дочери, великой княгини Ксении Александровны, находилась на положении ссыльной в своем имении в Крыму. 11 апреля 1919 г. на борту английского броненосца «Мальборо» покинула вместе с родственниками пределы России. Проживала и умерла в Дании в 1928 г.
(обратно)10
Александра Федоровна (Аликс, 1872–1918) — урожденная принцесса Гессен-Дармштадтская, с 1894 г. российская императрица, жена императора Николая II. Ее матерью была английская принцесса Алиса (дочь королевы Виктории), а отцом — гессенский герцог Людвиг IV.
(обратно)11
Царское Село — ныне г. Пушкин, находится в 25 км от Санкт-Петербурга; до Февральской революции 1917 г. здесь в Александровском дворце находилась постоянная резиденция Николая II и царской семьи; с 9 (22) марта до 1 августа 1917 г. императорская семья содержалась там под арестом. В Царском Селе были расквартированы 1-й и 4-й лейб-гвардии стрелковые резервные полки и другие воинские части.
(обратно)12
Кубе фон, Федор Федорович — адъютант великого князя Андрея Владимировича, полковник лейб-гвардии 4-го стрелкового императорской фамилии полка.
(обратно)13
Ермолинский Николай Николаевич — генерал-майор по гвардейской пехоте (декабрь 1911), был адъютантом Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, затем шталмейстером двора великого князя Николая Николаевича, занимал должность шталмейстера двора е. и. в. великой княгини Елизаветы Маврикиевны (июнь 1916); воспитатель князей Олега и Игоря Константиновичей.
(обратно)14
Олег Константинович (1892–1914) — князь императорской крови, четвертый сын великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны, правнук императора Николая I. С начала первой мировой войны на фронте; был смертельно ранен в августе 1914 г. в Восточной Пруссии. За проявленные мужество и смелость на фронте отмечен орденом Св. Георгия 4-й степени. Похоронен в склепе часовни в имении Осташево (Московской губернии). Могила не сохранилась.
(обратно)15
Игорь Константинович (1894–1918) — князь императорской крови, пятый сын великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны, правнук императора Николая I; штабс-ротмистр лейб-гвардии Гусарского е. и. в. полка, флигель-адъютант (февраль 1916) свиты императора Николая II. Убит под Алапаевском в ночь с 17 на 18 июля 1918 г. вместе с великой княгиней Елизаветой Федоровной и великими князьями. Похоронен при Св. Серафимовском храме в Пекине.
(обратно)16
Цейге фон Мантейфель Вернер Германович — лейб-хирург, действительный статский советник, доктор медицины, ординарный профессор Императорского Юрьевского университета.
(обратно)17
Оппель Владимир Андреевич (1872–1932) — выдающийся русский, советский хирург; окончил Военно-медицинскую академию (1896), защитил докторскую диссертацию (1899), заведовал кафедрой хирургической патологии и терапии с клиникой в ВМА (с 1908), кафедрой академической хирургии (1918–1932); в 1931 г. основал и возглавил кафедру военно-полевой хирургии ВМА.
(обратно)18
Мартынов Алексей Васильевич (1868–1934) — крупный русский, советский хирург, заслуженный деятель науки; окончил медицинский факультет Московского университета (1891), защитил докторскую диссертацию (1897); с 1910 г. — профессор и директор госпитальной хирургической клиники медицинского факультета Московского университета; опубликовал более 60 научных трудов; председатель съезда российских хирургов, почетный член Общества русских хирургов; пользовался большим авторитетом среди коллег, в 1928 г. делал операцию острого холецистита академику И. И. Павлову.
(обратно)19
Как идут дела? (франц.)
(обратно)20
Слава Богу (франц.)
(обратно)21
Прошу прощения, но я думаю, что меня сейчас вырвет. (франц.)
(обратно)22
Пусть Бог тебя хранит. (франц.)
(обратно)23
Георгиевский крест — орден Св. Георгия — был учрежден в 1760 г. Им награждали только за военные заслуги. Знак ордена представляет собой равноконечный крест с расширяющимися концами, покрытый белой эмалью, с изображением Св. Георгия в центральном медальоне. Звезда ордена — золотая, квадратная, имеет в центре медальон с вензелями СГ, вокруг которого расположен девиз: «За службу и храбрость». Лента ордена черно-желтая. Орден имеет четыре степени.
(обратно)24
См. «Дневник» за 1915 г., запись от 10 октября.
(обратно)25
Ливен Карл Павлович — светлейший князь, состоявший при великом князе Кирилле Владимировиче, капитан 2-го ранга.
(обратно)26
Виктория Федоровна (Дакки, Диску, 1876–1936) — урожденная принцесса Виктория-Мелита-Саксен-Кобург-Готская, внучка императора Александра II, дочь Альфреда Эрнста (1844–1900, сын королевы Виктории), герцога Саксен-Кобург-Готского, и великой княгини Марии Александровны (1853–1920), двоюродная сестра императора Николая II, была в первом браке замужем с 1894 г. за братом императрицы Александры Федоровны великим герцогом Гессен-Дармштадтским Эрнстом-Людвигом, а с 25 сентября 1905 г. — женой великого князя Кирилла Владимировича. Этот брак (между двоюродными братом и сестрой) не был разрешен императором Николаем II и по церковным православным канонам был противозаконным; признан императорской фамилией в России только в 1907 г. Имела двух дочерей и сына. После революции жила в эмиграции. Скончалась в Аморбах, перевезена и захоронена 6 марта 1936 г. в семейном склепе герцогов Саксен-Кобург-Готских в Кобурге (Германия). В 1995 г. перезахоронена вместе с супругом великим князем Кириллом Владимировичем в великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора в Петербурге.
(обратно)27
Щербатов Николай Борисович (1868 —?) — князь, камергер, крупный землевладелец, с 1907 г. — предводитель дворянства в Полтавской губернии, с 1912 г. — член Государственного совета, главноуправляющий государственным коннозаводством, управляющий Министерством внутренних дел (июнь — сентябрь 1915 г.).
(обратно)28
Петр Николаевич (Петюша, 1864–1931) — великий князь, второй сын великого князя Николая Николаевича (старшего), внук императора Николая I, двоюродный дядя Николая II, женат на великой княгине Милице Николаевне, урожденной княжне Черногорской. В браке имел сына и трех дочерей, шеф лейб-гвардии гренадерского саперного батальона. Имел звание генерал-лейтенанта (1908), в годы первой мировой войны состоял при Ставке верховного главнокомандующего, а при переводе великого князя Николая Николаевича на Кавказ последовал за ним. После Февральской революции на положении ссыльного проживал в имении Дюльбер в Крыму. Эмигрировал в марте 1919 г., скончался во Франции и похоронен на кладбище в Каннах.
(обратно)29
Голицын Дмитрий Борисович (Димка, 1851 —?) — князь, генерал-адъютант, обер-егермейстер, заведующий императорской охотой.
(обратно)30
Лагиш де, маркиз — французский генерал, военный атташе в России, во время первой мировой войны состоял при Ставке (до мая 1916 г.).
(обратно)31
Кожин Александр Ефимович — действительный статский советник, почетный лейб-хирург, консультант-хирург Петроградского Николаевского военного госпиталя и Красносельского офицерского имени великой княгини Марии Павловны лазарета.
(обратно)32
Игнатьева, графиня, урожденная кн. Урусова, жена гр. А. И. Игнатьева, губернатора Могилевской губернии.
(обратно)33
Толстой — граф, контр-адмирал, наблюдающий за морскими командами в действующей армии.
(обратно)34
Беляев Георгий Петрович — командир 5-го Донского казачьего артиллерийского дивизиона (1914), полковник.
(обратно)35
Гревс Александр Петрович (1879 —?) окончил Николаевский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище. Службу начал в 10-м драгунском Новотроицко-Екатерининском полку, участник кампании 1904–1905 гг., полковник лейб-гвардии Гусарского е. и. в. полка.
(обратно)36
Орановский Владимир Александрович (1866–1917) окончил Пажеский корпус и Николаевскую академию Генерального штаба. Службу начал в лейб-гвардии драгунском полку, затем — офицер для поручений при штабе корпуса; генерал-квартирмейстер при штабе Приамурского военного округа, генерал-квартирмейстер штаба главнокомандующего на Дальнем Востоке (1904–1905); начальник штаба кавалерийской дивизии (1910–1913); начальник штаба Варшавского военного округа (1913–1914), командир 1-го кавалерийского корпуса (с янв. 1914). Имел воинские звания — генерал-майор (1904), генерал-лейтенант (1908), генерал (октябрь 1914); награжден орденами Св. Анны, Св. Станислава, Св. Владимира, Св. Георгия, Золотого Орла, Белого Орла. 29 августа 1917 г. в Выборге во время самосуда убит солдатами.
(обратно)37
Дмитрий Павлович (Дмитрий, Митя, 1891–1942) — великий князь, внук императора Александра II, сын великого князя Павла Александровича и великой княгини Александры Георгиевны, урожденной принцессы греческой, двоюродный брат императора Николая II. После смерти матери он и сестра, великая княжна Мария Павловна, воспитывались в семье великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны. После морганатического брака отца в 1902 г. опеку над ним и сестрой взял на себя император Николай II. Великий князь Дмитрий Павлович проживал во дворце, когда-то построенном для князей Белосельских-Белозерских на углу Невского проспекта и набережной реки Фонтанки в Санкт-Петербурге. Штабс-ротмистр лейб-гвардии Конного полка. Флигель-адъютант свиты императора Николая II (1912), принимал участие в заговоре с целью убийства Г. Е. Распутина во имя спасения монархии. За это преступление был выслан в Персию, на фронт, в отряд генерала Баратова. После революции в эмиграции в Англии, Франции и США. В ноябре 1926 г. в Биаррице женился на богатой американке Одри Эмери, дочери железнодорожного короля. От брака родился сын Павел, который, по мнению многих, был похож на царевича Алексея. Развелся в 1930 г. После развода сын остался с матерью. Павел Дмитриевич носит титул князя Романовского-Ильинского, пожалованный ему Кириллом Владимировичем. Позднее великий князь Дмитрий Павлович занимался торговлей шампанским в Палм-Бич, штат Флорида (США). Деятельный сотрудник императора в эмиграции Кирилла Владимировича, председатель Главного совета Младоросской партии в 1935–1938 гг. Умер от туберкулеза (уремии) в Давосе (Швейцария).
(обратно)38
Александр Михайлович (Сандро, 1866–1933) — великий князь, внук императора Николая I, четвертый сын великого князя Михаила Николаевича и великой княгини Ольги Федоровны, двоюродный дядя Николая II. С 1894 г. женат на старшей дочери императора Александра III, имел дочь и 6 сыновей. С детства близкий друг Николая II. Вице-адмирал (1909), генерал-лейтенант, генерал-адъютант (1909) свиты императора Николая II, адмирал (1915). Во время первой мировой войны — заведующий организацией авиационного дела в действующей армии, с декабря 1916 г. — генерал-инспектор военного воздушного флота. Уволен со службы 22 марта 1917 г. Вместе с семьей и вдовствующей императрицей Марией Федоровной находился на положении ссыльных в своем имении в Крыму. В 1918 г. отправился в Париж для участия в Версальской мирной конференции от имени России. Позднее участвовал в деятельности Русского общевоинского союза (РОВС). Увлекался археологическими исследованиями, провел ряд успешных раскопок, результаты которых обогатили мировую историческую науку. Читал лекции в Швейцарии и США. Проживал во Франции, в Ментоне, где и скончался. Автор мемуаров «Книга воспоминаний» (Париж, 1933).
(обратно)39
Замойский Адам Сергеевич — граф, флигель-адъютант, корнет лейб-гвардии уланского полка, адъютант великого князя Николая Николаевича, церемониймейстер двора; во время первой мировой войны состоял при Ставке, постоянно находился при Николае II; позднее видный деятель польской партии «реалистов».
(обратно)40
Огарев Борис Петрович — командир запасной батареи лейб-гвардии конной артиллерии (1915), полковник.
(обратно)41
} Шереметев Александр Дмитриевич (1859 —?) — граф, окончил Пажеский е. и. в. корпус, занимал должности адъютанта главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа (1889–1894), шталмейстера двора е. и. в. (1894), офицера для особых поручений при Военном министерстве (1899); генерал-майор свиты императора Николая II (1909).
(обратно)42
Сегеркранц Сергей Карлович — полковник оперативного отделения штаба, в котором служил в 1914–1915 гг., великий князь Андрей Владимирович; командир 3-го гусарского Елисаветградского полка (1916).
(обратно)43
Вялов Степан Ефимович (1875 —?) окончил Константиновское артиллерийское училище, Николаевскую академию Генерального штаба; служил в Туркестанской артиллерийской бригаде (1894), при штабе Иркутского военного округа, был преподавателем военных наук во Владимирском военном училище, полковник (1914).
(обратно)44
Постовский Петр Иванович — генерал-лейтенант, находился в распоряжении начальника Генерального штаба (1914–1916).
(обратно)45
Шейдеман Сергей Михайлович — генерал от кавалерии, до и в начале войны командовал 2-м армейским корпусом, после гибели генерала А. В. Самсонова принял от генерала Алиева 2-ю армию; позднее состоял в резерве, но снова вернулся на фронт в должности корпусного командира.
(обратно)46
Плеве Павел Адамович (1850–1916) — генерал от кавалерии, командовал войсками Московского военного округа. Во время первой мировой войны — командующий 5-й и 12-й армиями; затем командующий Северо-Западным фронтом; уволен с назначением в Государственный совет.
(обратно)47
Плешков Михаил Михайлович (1856 —?) окончил Николаевское кавалерийское училище, Николаевскую академию Генерального штаба. Службу начал в лейб-гвардии Уральском казацком эскадроне (1874); занимал должности начальника штаба дивизии, командира полка, командующего дивизией, командира 1-го Сибирского армейского корпуса (1912–1916); генерал-майор (1902), генерал-лейтенант (1907), генерал (1913); награжден орденами Св. Анны, Св. Станислава, Св. Владимира.
(обратно)48
Так в тексте.
(обратно)49
Алиев Эрис-хан-Султан-Гирей (1855 —?) — генерал-лейтенант (1907), командир 2-го Сибирского армейского корпуса (1908), командир 4-го армейского корпуса (с февраля 1914 г.).
(обратно)50
«Чемоданами» на фронте называли снаряды, извергаемые крупнейшими калибрами осадных орудий.
(обратно)51
Возможно, Данилов Николай Алексеевич (Данилов-рыжий, 1867 —?) окончил Московский кадетский корпус и Николаевскую академию Генерального штаба, занимал должности старшего адъютанта штаба 1-й гвардейской пехотной дивизии (1895–1897), командира роты (1896–1897), делопроизводитель канцелярии Военного министерства (1902), командир батальона (1903). Участник войны 1904–1905 гг. Исполнял должность начальника штаба главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против Японии; начальник канцелярии Генерального штаба, ординарный профессор Николаевской военной академии. В первую мировую войну — начальник снабжения Северо-Западного фронта.
(обратно)52
Сын германского императора Вильгельма II (Гогенцоллерна).
(обратно)53
Сиверс Фаддей Васильевич (1853–1915) — генерал от инфантерии (1912). Окончил классическую гимназию, Варшавское пехотное училище и Николаевскую академию Генерального штаба. Участник русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и кампании 1900–1901 гг. в Китае. С 1911 г. — командир 10-го армейского корпуса, с октября 1914 г. — командующий 10-й армией. 25 апреля 1915 г. в связи с гибелью 20-го армейского корпуса в Августовских лесах отчислен с должности. Застрелился.
(обратно)54
Шебеко Вадим Николаевич — генерал-майор свиты императора Николая II, саратовский вице-губернатор, гродненский губернатор; 17 февраля 1916 г. назначен московским градо-начальником.
(обратно)55
Мищенко Павел Иванович (1853–1919) — генерал-адъютант, генерал от артиллерии, участник русско-японской войны 1904–1905 гг., бывший войсковой наказной атаман войска Донского. Во время первой мировой войны командовал армейским корпусом на Западном фронте, позднее на Кавказе.
(обратно)56
Пропуск записи в дневнике.
(обратно)57
Данилов Юрий (Георгий) Никифорович (Данилов-черный, 1866–1937) — генерал от инфантерии (1914). Окончил Михайловское артиллерийское училище (1886) и Академию Генерального штаба (1892). С началом первой мировой войны назначен генерал-квартирмейстером при верховном главнокомандующем. Играл крупную роль в планировании стратегических операций, которые проводили русские войска против германской и австро-венгерской армий в период 1914–1915 гг. В феврале 1917 г. занимал должность начальника штаба Северного фронта, затем командовал 5-й армией. После провала выступления генерала Корнилова в августе 1917 г. отчислен в резерв. В феврале 1918 г. возглавил группу военных консультантов при советской делегации в Брест-Литовске, выступал против заключения мира с Германией. Вернувшись в Петроград, участвовал в разработке плана строительства новой армии, но, не найдя общего языка с Л. Д. Троцким, подал в отставку и уехал на Украину. Осенью 1920 г. стал начальником военного управления в правительстве П. Н. Врангеля. После гражданской войны жил в эмиграции, где написал ряд трудов по первой мировой войне. Автор воспоминаний «На пути к крушению. (Очерки из последнего периода русской монархии)» (Ганновер, 1928; Берлин, 1929).
(обратно)58
Ольденбургский Петр Александрович (Петя Ольденбургский, 1868–1924) — принц, сын А. П. и Е. М. Ольденбургских. Генерал-майор свиты императора. С 1901 г. — муж сестры Николая II, великой княгини Ольги Александровны, которая развелась с ним в 1916 г. После революции эмигрировал, похоронен в Каннах.
(обратно)59
Шавельский Георгий Иванович (о. Георгий) (1871–1951) — протопресвитер (с 1911 г.), глава военного и морского духовенства в русской императорской армии, затем — в Добровольческой армии (1918–1920). Доцент богословского факультета Софийского университета (с 1924 г.).
(обратно)60
Янушкевич Николай Николаевич (1868–1918) — генерал от инфантерии (1914), генерал-лейтенант, выпускник Николаевского кадетского корпуса и Михайловского артиллерийского училища (1880). Окончил курс Академии Генерального штаба (1896). Заместитель начальника канцелярии военного министерства (1911–1913). С января 1913 г. — начальник Императорской Николаевской военной академии, профессор. С марта 1914 г. — начальник Генерального штаба. С 19 июля того же года — начальник штаба верховного главнокомандующего (1914–1915), помощник по военной части наместника на Кавказе великого князя Николая Николаевича (с августа 1915 г.), а затем — главный начальник снабжения Кавказской армии. После октября 1917 г. арестован и отправлен в Петроград, но по дороге убит конвоирами.
(обратно)61
Каульбарс Александр Васильевич (1844 —?) — барон, командующий Маньчжурской армией (1904–1905), командующий войсками Одесского военного округа (1904, 1905–1909), генерал от кавалерии, генерал-майор (1884), генерал-лейтенант (1894).
(обратно)62
Троцкий Владимир Иоанникиевич (1847 —?) — генерал-адъютант свиты императора, генерал от инфантерии по гвардейской пехоте, бывший командир Павловского полка и командующий 2-й гвардейской пехотной дивизией (1905–1914). Позднее петроградский комендант и главный начальник Киевского военного округа.
(обратно)63
Менгден Георгий Георгиевич — граф, флигель-адъютант, полковник, заведующий двором великого князя Сергея Александровича.
(обратно)64
Дрентельн фон, Александр Александрович (1868–1922) — флигель-адъютант, штаб-офицер для поручений при императорской главной квартире (1909–1915), командир Преображенского полка (с сентября 1915), генерал-майор.
(обратно)65
Нарышкин Кирилл Анатольевич (Кира, 1868–1924) — князь, флигель-адъютант, генерал-майор (1916), с 1916 г. начальник военно-походной канцелярии е. и. в. Николая II. Друг детства императора. Покинул царскую семью после ее опалы.
(обратно)66
Иванов Николай Иудович (1851–1919) — генерал от артиллерии (1908), генерал-адъютант свиты императора Николая II, член Государственного совета. Перед первой мировой войной — командующий Киевским военным округом. С июля 1914 г. по март 1916 г. — главнокомандующий Юго-Западным фронтом; позднее находился при Ставке в Могилеве. В первые дни Февральской революции (27 февраля) был назначен Николаем II командующим Петроградским военным округом с чрезвычайными полномочиями. 28 февраля во главе Георгиевского батальона выехал в столицу для руководства войсками и водворения порядка, однако оказался блокированным недалеко от Царского Села. По указаниям начальника Генерального штаба генерала Алексеева, а несколько позднее и самого Николая II не предпринимал военных действий. Позднее арестован Временным правительством и находился под следствием ЧСК, но по личному распоряжению А. Ф. Керенского был освобожден по состоянию здоровья. Уехал в Киев. После октября 1917 г. — участник белого движения; в октябре — ноябре 1918 г. командовал белоказачьей особой Южной армией у атамана П. Н. Краснова. Умер в 1919 г. на Дону от сыпного тифа.
(обратно)67
Бонч-Бруевич Михаил Дмитриевич (1870–1956) — генерал-лейтенант, в 1915 г. — начальник штаба Северо-Западного фронта. Позднее был начальником штаба Ставки верховного главнокомандующего (ноябрь 1917 г.), затем военным руководителем Высшего военного совета (с марта 1918 г.); начальником Полевого штаба Красной Армии (июнь — июль 1919 г.), начальником Высшего геодезического управления ВСНХ (1919–1923).
(обратно)68
Нилов Константин Дмитриевич (1856–1919) — выходец из ярославских дворян. Участник русско-турецкой войны 1877–1878 гг., кавалер ордена Св. Георгия 4-й ст. (1877). Позднее командовал знаменитым крейсером «Светлана». Во время плавания на императорской яхте «Штандарт» он отвечал за безопасность царской семьи. Был женат на фрейлине великой княгини Марии Павловны, княжне Марине Михайловне Кочубей. Адмирал (1912), командир гвардейского экипажа (1903–1908), флаг-капитан (адъютант по военно-морской части) свиты императора Николая II (с 1905), генерал-адъютант (с 1912). Близкий друг царя. После Февральской революции был удален от Николая II и подвергся аресту. Репрессирован.
(обратно)69
Воейков Владимир Николаевич (1868–1947) — флигель-адъютант (1906), командир лейб-гвардии гусарского полка (1907–1913), зять графа В. Б. Фредерикса, генерал-майор свиты императора Николая II. Возглавлял российский олимпийский комитет (1912). С 25 декабря 1913 г. — последний дворцовый комендант. В 1915 г. назначен «главнонаблюдающим за физическим развитием народонаселения Российской империи». Во время первой мировой войны служил объектом насмешек и получил прозвище «генерал от кувакерии», так как торговал минеральной водой из своего имения Кувака. В дни Февральской революции по распоряжению Временного правительства был выслан из Ставки и посажен в Петропавловскую крепость. Позднее освобожден и эмигрировал. Автор книги: «С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя императора Николая II» (Гельсингфорс, 1936).
(обратно)70
Орлов Владимир Николаевич (Влади, 1868–1927) — князь, генерал-лейтенант, флигель-адъютант. Женат на фрейлине императрицы княгине О. К. Белосельской-Белозерской. В 1901–1906 гг. — помощник начальника, в 1906–1915 гг. — начальник военно-походной канцелярии императора, генерал-майор свиты Николая II (1909). Уволен с должности под влиянием Распутина; с 27 апреля 1915 г. — в распоряжении наместника на Кавказе, с 16 ноября — помощник его по гражданской части. После Февральской революции поселился в Крыму. Позднее в эмиграции, скончался в Париже.
(обратно)71
Саблин Николай Павлович (1880–1937) — контр-адмирал, флигель-адъютант свиты императора Николая II, старший офицер (1911) и командир (1916) императорской яхты «Штандарт», личный друг царя. В чине лейтенанта служил на прославленном в Цусимском бою крейсере «Алмаз», откуда был переведен на «Штандарт» и был 1-м вахтенным начальником при капитане И. И. Чагине. Командовал морским батальоном гвардейского экипажа. В первые дни Февральской революции был изолирован от Александровского дворца в Царском Селе. После революции эмигрировал.
(обратно)72
Кегресс А. А. был не шофером Николая II, а заведующим императорским гаражом.
(обратно)73
Николай Михайлович (Бимбо, Николай, 1859–1919) — великий князь, внук императора Николая I, старший сын великого князя Михаила Николаевича и великой княгини Ольги Федоровны, двоюродный дядя Николая II. Участвовал в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. в чине поручика конной артиллерии, награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. Окончил Николаевскую военную академию. Генерал-адъютант свиты императора Николая II, генерал от инфантерии по гвардейской пехоте, с 1884-го по 1903 г. — на различных командных должностях в армии, в том числе командующий Кавказской гренадерской дивизией (1897); историк, энтомолог; председатель Императорского Русского географического (с 1892) и Императорского Русского исторического (с 1910) обществ, доктор философии Берлинского университета (1910–1914), доктор русской истории Московского университета (1915 г.), занимался изучением эпохи императора Александра I, автор работ по истории России и международных отношений конца XVIII — начала XIX в. Расстрелян в Петропавловской крепости 28 января 1919 г.
(обратно)74
Ренненкампф Павел Карлович (1854–1918) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Окончил Гельсингфорское пехотное юнкерское училище, участвовал в кампании 1900 г. в Китае, в русско-японской и первой мировой войнах. В начале первой мировой войны командовал 1-й армией Северо-Западного фронта, с которой принял участие в Восточно-Прусской операции. После неудач под Лодзью в ноябре 1914 г. был отстранен от командования, отчислен в распоряжение военного министерства. 3 октября 1915 г. уволен со службы. После Февральской революции арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. После Октябрьской революции уехал в Таганрог. 12 апреля 1918 г. был расстрелян.
(обратно)75
Литвинов Александр Иванович — генерал от кавалерии, до первой мировой войны и в начале ее командовал 6-м армейским корпусом; в ноябре 1914 г. принял от генерала П. К. Ренненкампфа 1-ю армию.
(обратно)76
Куропаткин Алексей Николаевич (1848–1925) — генерал от инфантерии (1901), генерал-адъютант свиты императора Николая II. В 1883–1890 гг. служил в Главном штабе, в 1890–1898 гг. — начальник Закаспийской области. Военный министр в 1898–1904 гг. Во время русско-японской войны командующий Маньчжурской армией, а затем главнокомандующий вооруженными силами на Дальнем Востоке. После неудачного Мукденского сражения с японцами в марте 1905 г. был смещен с поста главнокомандующего, понижен в командовании, получив лишь одну из армий. В 1916 г. командовал Северным фронтом, затем Туркестанский генерал-губернатор (1916–1917). С мая 1917 г. жил в своем имении в Псковской губернии. Работал сельским учителем. Убит бандитами.
(обратно)77
Пропуск в дневнике для указания фамилии.
(обратно)78
Турбин Александр Федорович (1858 —?) — генерал-майор (1909), генерал-лейтенант (февраль 1915). Окончил Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище, командовал ротой (10 лет), батареей (2 года), командир лейб-гвардии Волынского полка (1909), варшавский комендант (1914), командир 6-й Сибирской стрелковой дивизии (сентябрь 1915).
(обратно)79
Енгалычев Павел Николаевич (1864 —?) — князь, генерал-адъютант, окончил Пажеский корпус, Николаевскую академию Генерального штаба, участник боевых действий в кампании 1900–1901 гг. в Китае, исполнял должность дворцового коменданта, начальник Академии Генерального штаба; с января 1915 г. варшавский генерал-губернатор, сменивший кн. Тумакова для проведения более «либерального» по отношению к полякам курса; имел награды: ордена Св. Станислава 1-й ст., Св. Анны 1-й ст., Св. Владимира 2-й ст.
(обратно)80
Гилленшмидт фон, Яков Теодорович (1870 —?) — генерал-майор (1912), генерал-лейтенант (май 1915), окончил Пажеский е. и. в. корпус, занимал должности командира запасного кавалерийского дивизиона, командира драгунского полка, командира бригады кавалерийской дивизии, командира лейб-гвардии кирасирского полка; с мая 1915 г. командовал 4-м кавалерийским корпусом.
(обратно)81
Новиков Владимир Васильевич (1864 —?) окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию Генерального штаба; генерал-лейтенант (1913), начальник 14-й кавалерийской дивизии; с января 1916-го по июнь 1916 г. командовал 43-м армейским корпусом; награжден орденами Св. Анны 3-й ст. (1898), Св. Владимира 3-й ст. (1910), Св. Станислава 1-й ст. (1913).
(обратно)82
Скалон Георгий Антонович (1847–1914) — генерал-адъютант свиты императора, генерал от кавалерии, окончил Николаевское училище гвардейских юнкеров; с 1865 г. в лейб-гвардии уланском полку, в 1905–1914 гг. — варшавский генерал-губернатор и командующий войсками Варшавского военного округа; 5 августа 1906 г. в Варшаве в него неудачно была брошена бомба.
(обратно)83
Гескет Александр Давидович — генерал-майор (март 1912), военный инженер, начальник Привисленских железных дорог.
(обратно)84
Далее зачеркнуто в дневнике слово «артиллерийских».
(обратно)85
Масальский Владимир Николаевич (1860 —?) — князь, окончил Пажеский е. и. в. корпус, генерал-лейтенант (1909); инспектор артиллерии 1-го армейского корпуса (1913). С 1906 г. в свите императора Николая II.
(обратно)86
Бобырь Николай Павлович — генерал от кавалерии, комендант Новогеоргиевской крепости; при взятии ее попал в плен.
(обратно)87
Сирелиус Леонид-Оттович — генерал-лейтенант (1908), начальник 23-й пехотной дивизии (1910), генерал от инфантерии (1914), командир 4-го Сибирского армейского корпуса (1915–1916).
(обратно)88
Олохов Владимир Аполлонович — генерал от инфантерии, в чине генерал-лейтенанта до и в начале первой мировой войны командир 1-й гвардейской пехотной дивизии, позднее — 23-го армейского и 2-го гвардейского корпусов. После Октябрьской революции служил в Генеральном штабе РККА.
(обратно)89
Далее в тексте зачеркнуто слово «случай».
(обратно)90
Сазонов Сергей Дмитриевич — камергер, советник посольства в Лондоне (1904–1906), посланник в Ватикане (1906–1910), товарищ министра иностранных дел (1909–1910), министр иностранных дел (1910–1916).
(обратно)91
Смирнов Владимир Васильевич (1849 —?) — генерал от инфантерии, командир 20-го армейского корпуса (1908), командующий 2-й армией (1914).
(обратно)92
Завадский Юзеф — варшавский врач, национал-демократ, во время первой мировой войны выступал за отделение Польши от России (с австрофильским уклоном).
(обратно)93
Здесь: разочарование, неудовольствие.
(обратно)94
Так в документе: имеется в виду Юго-Западный фронт.
(обратно)95
Гурко Иосиф Владимирович (1828–1901) — генерал-адъютант (1877), генерал-фельдмаршал (1894), выпускник Пажеского е. и. в. корпуса (1846), участник Крымской кампании, командовал гусарским Мариупольским и лейб-гвардии Конно-гренадерским полком. Герой русско-турецкой войны 1877–1878 гг., командовал передовым отрядом русских войск, кавалер ордена Св. Георгия 3-й и 2-й ст. Впоследствии временный петербургский генерал-губернатор (апрель 1879 — февраль 1880), генерал-губернатор Одессы (1882–1883), варшавский генерал-губернатор и командующий войсками Варшавского округа (1883–1894); член Государственного совета (1886).
(обратно)96
Александр III Александрович (дядя Саша, 1845–1894) объявлен наследником престола после смерти в 1865 г. старшего брата Николая, император со 2 марта 1881 г., короновался 15 мая 1883 г., отец императора Николая II. Вступив на престол после гибели отца, стал проводить контрреформы, беспощадно подавлял революционное движение, усилил борьбу с террористами. В царствование Александра III в основном завершено присоединение к России Средней Азии (1885), заключен русско-французский союз (1891–1893), проводил мирную внешнюю политику, за что именовался современниками Царем-Миротворцем. Был женат с 1866 г. на великой княгине Марии Федоровне, урожденной датской принцессе Марии-Софии-Фредерике-Дагмаре, дочери датского короля Христиана IX. Дети от брака: Николай (император Николай II) (1868–1918), Александр (1869–1870), Георгий (1871–1899), Ксения (1875–1960), Михаил (1878–1918), Ольга (1882–1960). Умер император Александр III в возрасте 49 лет от нефрита. Царская семья ежегодно отмечала 26 февраля, день его рождения, как и день кончины, несением церковной службы.
(обратно)97
Маклаков Николай Алексеевич — гофмейстер, действительный статский советник, камергер, в 1900-х годах — черниговский губернатор, министр внутренних дел (1912-5 июня 1915 г.), член Государственного совета.
(обратно)98
Жилинский Яков Григорьевич (1853 —?) окончил Николаевское кавалерийское училище, Николаевскую академию Генерального штаба; службу начал в 1873 г. в кавалергардском полку, занимал должности командира полка, начальника штаба дивизии, командира корпуса, начальника Генерального штаба (1911–1914); генерал-майор (1900), генерал-лейтенант (1904), генерал от кавалерии (апрель 1910); с 4 марта 1914 г. состоял в должности варшавского генерал-губернатора и командующего войсками Варшавского военного округа; награжден орденами Св. Станислава, Св. Анны, Св. Владимира, Св. Александра Невского, Белого Орла.
(обратно)99
Клейгельс Николай Васильевич (1850 —?) окончил Павловский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище; службу начал в лейб-гвардии драгунском полку (1866); занимал должности командира эскадрона, варшавского обер-полицмейстера (1888–1895), санкт-петербургского градоначальника (1895–1903), киевского, подольского и волынского генерал-губернатора (1903–1905); генерал-майор (1892), генерал-лейтенант (1899), генерал от кавалерии (апрель 1910), генерал-адъютант. Награжден орденами Св. Станислава, Св. Анны, Св. Владимира, Белого и Золотого Орла, Св. Александра Невского.
(обратно)100
Пантелеев Александр Ильич (1838 —?) окончил школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров; службу начал в лейб-гвардии Преображенском полку (1856); занимал должности командира роты, батальона, полка, директора Императорского училища правоведения (1890–1897), командира отдельного корпуса жандармов (1898–1900), иркутского военного генерал-губернатора (1900–1903), член Государственного совета (1903–1916); генерал-майор (1892), генерал-лейтенант (1893), генерал (1904); награжден орденами Св. Георгия, Св. Владимира, Св. Станислава, Св. Анны, Св. Александра Невского, Белого Орла.
(обратно)101
Имеется в виду дело о гибели А. В. Самсонова, генерал-лейтенанта, командовавшего 2-й армией Северо-Западного фронта и попавшего в окружение при проведении Восточно-Прусской операции, закончившейся трагически для русской армии.
(обратно)102
Баранов Петр Петрович (1843 —?) — окончил Пажеский корпус; службу начал в лейб-гвардии уланском полку; занимал должности командира эскадрона, полка, дивизии, бригады, генерал-адъютанта (1910–1916); участвовал в русско-турецкой войне (1877–1878); генерал-майор (1891), генерал-лейтенант (1900), генерал (1910); награжден орденами Св. Анны, Св. Станислава, Св. Владимира, Белого Орла, Св. Александра Невского.
(обратно)103
Белосельский-Белозерский С. К. — князь, генерал-лейтенант, командир лейб-гвардии уланского полка, до и во время первой мировой войны в чине генерал-майора командовал объединенным отрядом, позднее — 1-й бригадой 2-й Кавказской кавалерийской дивизии и Донской казацкой дивизией, 29 декабря 1915 г. был назначен командующим Кавказской кавалерийской дивизией.
(обратно)104
Шувалов Андрей Петрович — граф, генерал-майор свиты императора.
(обратно)105
Воронцов-Дашков Илларион Иванович (1837–1915) — граф, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного совета, наместник на Кавказе, бывший министр двора и уделов.
(обратно)106
От французского ramolli — расслабленный, физически и умственно немощный, впавший в слабоумие человек.
(обратно)107
Юденич Николай Николаевич (1862–1933) окончил Александровское военное училище, Николаевскую академию Генерального штаба; службу начал в лейб-гвардии Литовском полку (1879); занимал должности командира роты, батальона, полка, бригады, начальник штаба Казанского военного округа (1912–1913), начальник штаба Кавказского военного округа (1912–1914), командующий Кавказской армией (1915–1916), в 1919 г. — главком белогвардейской Северо-Западной армии; после провала наступления на Петроград (1919) эмигрировал из России. Имел воинские звания: генерал-майор (1905), генерал-лейтенант (1912), генерал (1915). Участник русско-японской войны, был ранен; награжден орденами Св. Владимира, Св. Станислава, Св. Анны, Золотого Орла.
(обратно)108
Воронцов-Дашков Александр Илларионович (Сашка) — граф, флигель-адъютант, полковник лейб-гвардии Гусарского е. и. в. полка, причислен к канцелярии главной императорской квартиры.
(обратно)109
Мышлаевский Александр Захарьевич (1856 —?) окончил Константиновское и Михайловское артиллерийские училища и Николаевскую академию Генерального штаба; службу начал в артиллерийской бригаде (1874), занимал должности командира роты, батальона, различные штабные должности (1888–1899), профессор Николаевской академии Генерального штаба, начальник Генерального штаба (1909), командир корпуса, помощник по военной части наместника е. и. в. на Кавказе (1913–1914), с июля 1916 г. находился в распоряжении военного министра; генерал-майор (1900), генерал-лейтенант (1906), генерал (1913); награжден орденами Св. Станислава, Св. Анны, Св. Владимира.
(обратно)110
Так в тексте.
(обратно)111
Сарыкамыш — опорный пункт на дороге в Эрзерум и штаб-квартира в Карском уезде Карской области, у восточной подошвы Саганлугского хребта (на территории современной Турции); здесь в начале 1915 г. русской армией под командованием генерала Н. Н. Юденича была одержана победа над турецкой армией Энвера-паши.
(обратно)112
Веселовзоров Борис Петрович (1869 —?) окончил Павловское военное училище, Николаевскую академию Генерального штаба; службу начал в Кавказской гренадерской артиллерийской бригаде (1887), занимал должности командира роты, батальона, адъютанта штаба дивизии корпуса и др. В 1911–1914 гг. командовал 84-м пехотным Ширванским полком; генерал-майор по Генеральному штабу (октябрь 1913); дежурный генерал штаба Кавказской армии (ноябрь 1914).
(обратно)113
Любимов Д. Н. — сенатор, гофмейстер, помощник варшавского генерал-губернатора.
(обратно)114
Имеется в виду Похвиснев Эммануил Борисович (1860 —?), генерал-лейтенант по полковой легкой артиллерии; окончил Михайловское артиллерийское училище; в 1907–1914 гг. — начальник Константиновского артиллерийского училища, с июля 1914 г. — начальник артиллерии Варшавского военного округа; с декабря 1914 г. — начальник артиллерийского снабжения действующих армий.
(обратно)115
Гулевич Арсений Анатольевич (1866 —?) — командир лейб-гвардии Преображенского полка (1908), генерал-майор свиты е. и. в., начальник воинской гвардии и Петербурского военного округа (1912); начальник штаба Северо-Западного фронта (1915). В эмиграции председатель Союза преображенцев.
(обратно)116
Епанчин Николай Алексеевич (1857–1941) — генерал от инфантерии по армейской пехоте, участник русско-турецкой войны. Окончил военное Павловское училище и Николаевскую академию Генерального штаба. С 1876 г. прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка. С 1900 г. — директор Пажеского корпуса. 29 января 1913 г. назначен командиром 3-го армейского корпуса. Участник первой мировой войны. Возглавлял Вержболовскую группу войск. В связи с неудачными действиями был 6 февраля 1915 г. отрешен от командования с зачислением в резерв чинов при штабе Двинского военного округа, а 11 мая 1915 г. — уволен на пенсию. Высочайшим приказом от 31 июля 1916 г. он был вновь определен на службу с зачислением в резерв чинов при штабе Одесского военного округа, а в ноябре того же года был назначен в распоряжение главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта А. А. Брусилова. Автор воспоминаний «На службе трех императоров» (М., 1996)
(обратно)
Комментарии к книге «Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова», Андрей Владимирович Романов
Всего 0 комментариев