«Паутина Шарлотты»

Уайт Э.Б (White E.B.) Паутина Шарлотты

Глава I ПЕРЕД ЗАВТРАКОМ

— А куда папа пошёл с топором? — спросила Ферн у мамы, когда они расставляли на столе посуду к завтраку.

— В свинарник, — ответила миссис Арабл. — У нас ночью родились поросята.

— А зачем ему там топор? — не отставала восьмилетняя Ферн.

— Видишь ли, Ферн, — ответила мама, — один поросёнок родился очень маленьким и слабым. Он никогда не вырастет, и папа решил от него отказаться.

— Отказаться? — воскликнула Ферн. — Ты хотела сказать, что папа решил его убить за то, что он маленький?

Миссис Арабл поставила кувшин со сливками на стол.

— Не кричи, Ферн, — сказала она. — Твой папа прав. Этот поросёнок всё равно подохнет.

Ферн оттолкнула стул и выбежала из дома. Трава была мокрой, земля пахла весной, и когда она догнала отца, её туфельки хлюпали.

— Папа, пожалуйста, не убивай его! — рыдала она. — Это несправедливо.

Мистер Арабл остановился.

— Ферн, — сказал он мягко. — Ты должна учиться владеть собой.

— Как я могу владеть собой, если ты собираешься его убить?

Слёзы катились по её щекам, она схватилась за топор и попыталась вырвать его у отца.

— Ферн, — сказал мистер Арабл, — я лучше тебя разбираюсь в выращивании свиней. Со слабым поросёнком всегда много хлопот. Ну, беги!

— Но ведь это несправедливо! — кричала Ферн. — Поросёнок не виноват, что родился маленьким. А если бы я родилась маленькой, ты бы меня тоже убил?

Мистер Арабл улыбнулся:

— Нет, конечно, — и посмотрел на дочку с любовью. — Но тут всё иначе: одно дело маленькая девочка, и совсем другое — неудавшийся поросёнок.

— A какая разница, — кричала Ферн, не отпуская топор. — Это всё равно несправедливо!

Лицо Джона Арабла странно изменилось: казалось, он сам готов был расплакаться.

— Ну, ладно, — сказал он. — Иди домой, я принесу малыша, когда вернусь.

Будешь выкармливать его из бутылочки, как ребёнка. Тогда, наверно, поймешь, сколько хлопот бывает с поросятами.

Когда мистер Арабл вернулся через полчаса с картонной коробкой под мышкой, Ферн была наверху и меняла туфельки. На столе всё было готово к завтраку, и в доме пахло кофе, поджаренной ветчиной, сырой штукатуркой и древесным дымом из печи.

— Положи коробку к ней на стул, — сказала миссис Арабл.

Отец так и сделал, а потом вымыл руки под умывальником и вытер их полотенцем.

Ферн медленно спустилась по лестнице с красными от плача глазами, но как только она подошла к своему стулу, картонка задёргалась, и в ней стало что-то царапаться. Ферн взглянула на отца и приподняла крышку: оттуда изнутри смотрел на неё новорожденный беленький поросёнок. Утренний свет сочился сквозь его ушки, и от этого они становились совсем розовыми.

— Он твой, — сказал мистер Арабл. — Судьба уберегла его от безвременной кончины, и да простит мне Господь этот неразумный поступок.

Ферн не могла отвести от поросёночка глаз.

— Ах, ну посмотрите на него, — шептала она, — он такой чудный!

Она аккуратно закрыла коробку, и сперва поцеловала отца, а потом маму. После этого она снова открыла крышку, достала поросёночка и прижала к щеке. Тут в комнату зашёл её брат Эвери, которому было уже десять лет. Он был при оружии: с пневматическим ружьём в одной руке и деревянным кинжалом в другой.

— Что тут? — спросил он, — Что это Ферн заимела?

— Она пригласила гостя на завтрак, — сказал отец. — Вымой руки и лицо, Эвери!

— А ну, поглядим, — сказал мальчики, ставя ружьё. — И вы называете этого дохлягу поросенком! Ничего себе поросёнок — белая крыса!

— Умывайся и ешь завтрак, Эвери, — сказала мама. — Школьный автобус через полчаса.

— Па, а можно у меня тоже будет поросёнок? — попросил Эвери.

— Нет, я даю поросят только тем, кто рано встаёт, — сказал мистер Арабл. — Ферн встала с ранним солнышком, она воспротивилась несправедливости мира, и вот у неё есть поросёнок. По правде говоря, совсем немного в этом поросёночке, но всё-таки — поросёночек. Вот что иногда случается, если человек не залеживается в постели. Давайте завтракать!

Но Ферн не могла и думать о еде, пока не напоила поросёнка молоком. Мама нашла старую детскую бутылочку с соской, налила в неё молока, надела соску на горлышко и дала Ферн.

— Пусть позавтракает, — сказала она.

Через минуту Ферн уже сидела в углу кухни на полу с младенцем на коленях и учила его сосать из бутылочки, а поросёнок, хоть и был крошкой, обнаружил большущий аппетит и ловкость в этом деле.

На дороге загудел школьный автобус.

— Беги! — велела мама, отобрала у Ферн поросёнка и сунула ей в руку булочку, а Эвери схватил ружьё и другую булочку.

Дети выбежали на дорогу и влезли в автобус. Ферн ни на кого не обращала внимания: она просто сидела и смотрела в окно, думая, как чудесен мир и как ей повезло, что у неё теперь есть настоящий поросёночек. А когда автобус подъезжал к школе, Ферн уже придумала любимцу самое чудесное имя.

"Пусть он будет Уилбур", — прошептала она про себя.

Она всё ещё думала о поросёночке, когда учитель спросил:

— Ферн, назови столицу штата Пенсильвания.

— Уилбур, — сонно пробормотала Ферн. Дети вокруг прыснули, а Ферн покраснела.

Глава II УИЛБУР

Ферн любила Уилбура больше всего на свете. Ей нравилось его гладить, кормить, класть с собой в постель. Каждое утро, едва поднявшись, она подогревала молоко, надевала соску и давала ему бутылочку, а каждый день, когда автобус после школы останавливался возле её дома, она выскакивала и бежала на кухню приготовить ему новую бутылочку. Она снова кормила его вечером и перед сном, а во время школы его подкармливала мама. Уилбур любил молоко, и минуты, когда Ферн готовила бутылочку, были для него самыми счастливыми. Он вставал и смотрел на неё обожающими глазками.

Первые пять дней Уилбуру позволяли жить на кухне в коробке у печи, а потом, когда мама стала жаловаться, его перевели в большой ящик в дровяном сарае. Через две недели он уже начал выходить из дверей. Было время яблочного цвета, и дни становились всё теплее. Папа выгородил специально для Уилбура площадку под яблоней и поставил там большой деревянный ящик с соломой, а в ящике он прорезал дверцу, чтобы поросёнок мог выходить и заходить, когда ему нравится.

— Он будет мёрзнуть ночью? — спросила Ферн.

— Нет, — ответил папа. — Смотри за ним и примечай, что он делает.

Ферн присела под яблоней во дворе с бутылочкой молока. Уилбур подбежал к ней, и она держала бутылочку на весу, пока он не высосал всё до последней капли.

Кончив, он пробурчал что-то благодарное и степенно направился к ящику. Ферн с любопытством смотрела в дверцу. Уилбур проталкивал рыльцем солому и скоро вырыл целый туннель, залез в него и совсем скрылся из виду. Ферн была в восторге: ей так приятно было думать, что её ребёнок спит укрытый, и что ему тепло.

Каждое утро после завтрака Уилбур провожал Ферн до дороги и ждал с ней автобуса. Она махала ему рукой на прощание, а он стоял и следил за автобусом, пока тот не скрывался за поворотом. Когда Ферн была в школе, Уилбура со двора не выпускали, но как только она возвращалась днём, сразу выводила его, и поросёнок бегал за ней повсюду. Когда Ферн шла в дом, Уилбур торопился за ней; а когда шла вверх по лестнице, он стоял внизу и ждал, пока она спустится. Если она выходила на прогулку со своей куклой в игрушечной коляске, Уилбур шёл рядом. Иногда во время такой прогулки Уилбур уставал, и Ферн усаживала его в коляску рядом с куклой. Уилбуру это нравилось, а если он уж совсем-совсем уставал, то закрывал глазки и засыпал под кукольным одеяльцем. Каким он бывал миленьким, закрыв глазки с такими длинными ресницами! Кукла тоже закрывала глаза, и Ферн катила коляску медленно и ровно, чтобы не разбудить малышей.

Как-то раз в тёплый день Ферн и Эвери надели купальники и пошли к ручью поплескаться, а Уилбур топал за ними, как приклеенный. Когда Ферн забрела в ручей, Уилбур тоже пошёл за ней, но обнаружил, что вода холодная — пожалуй, слишком холодная, на его вкус. Поэтому, пока дети плавали и брызгали друг на друга водой, Уилбур наслаждался, катаясь в грязи у берега, где было так тепло, влажно и вязко.

Каждый день был счастливым, а каждая ночь — мирной.

Уилбур был тем, что фермеры называют "весенним поросёнком", а это попросту значило, что родился он весной. Когда ему исполнилось пять недель, мистер Арабл сказал, что поросёнок уже достаточно подрос и пора его продавать. Ферн разревелась, но тут уж папа не уступил. Аппетит у Уилбура рос, и вдобавок к молоку ему стали давать объедки со стола. Мистер Арабл не собирался откармливать его дольше, а десятерых его братьев и сестричек уже продали.

— Он должен покинуть нас, Ферн, — сказал папа. — Ты уже достаточно порадовалась, выхаживая малюточку-поросёнка, но Уилбур больше не младенец, и его нужно продать.

— Позвони Закерманам, — предложила мама Ферн. — Твой дядя Гомер откармливает пару свиней, и если Уилбур будет там жить, ты сможешь навещать его когда захочешь.

— Сколько мне попросить за него? — спросила Ферн.

— Ну, — ответил папа, — это ведь недоросток. Скажи дяде Гомеру, что у тебя есть поросёнок и ты продаёшь его за шесть долларов. Посмотрим, что он ответит.

Так и порешили. Ферн позвонила, и сняла трубку тётя Эдит, которая могучим голосом стала звать дядю Гомера из хлева. Когда он узнал, что просят всего шесть долларов, то тут же согласился. На другой день Уилбура увели из его дома под яблоней, и стал он жить у навозной кучи в подвале закермановского хлева.

Глава III ПОБЕГ

Хлев был просторным и старым. В нём пахло сеном и навозом, по'том усталых лошадей и упоительно сладким дыханием спокойных коров. Это был запах покоя — будто ничего уже не могло случиться в нашем старом мире. Пахло зерном и упряжью, дёгтем и резиновыми сапогами, а ещё — новыми канатами. И если кота жаловали рыбьей головой, то в хлеву пахло рыбой. Но больше всего пахло сеном, потому что на просторном сеновале над головой всегда было много сена, и его оттуда сбрасывали вилами коровам и лошадям, и овцам.

Зимой животные почти всё время находились взаперти, в хлеву стояло приятное тепло, а летом, когда широкие двери были распахнуты настежь, хлев продувало лёгким ветерком, приносившим приятную прохладу. Здесь были стойла для рабочих лошадей и привязи для коров, ниже главного настила была овчарня. а ещё ниже — свинарник Уилбура, и здесь были навалены всякие вещи, какие только можно найти в сараях: лесенки жернова, вилы, разводные ключи, косы, газонокосилка, лопаты для снега, топорища, молочные вёдра, пустые мешки и ржавые крысоловки. В таком хлеву любят свивать себе гнёзда ласточки и играть дети, и всё это принадлежало дяде.

Ферн — мистеру Гомеру Л. Закерману.

Новое жилище Уилбура располагалось в нижней части хлева, прямо под коровником. Дядя Гомер знал, что навозная куча — самое милое место для поросёнка, потому что поросёнку нужно тепло, а в подвале хлева с южной стороны было всегда тепло и уютно.

Ферн навещала его чуть не каждый день. Она разыскала выброшенный стульчик доярки и поставила его в овчарне рядом с загончиком Уилбура. Здесь она тихо просиживала долгие полуденные часы и раздумывала, и прислушивалась, и наблюдала за ним. Овцы вскоре познакомились с ней и ей стали доверять, так же как и гуси, жившие вместе с овцами. Все животные доверяли ей, потому что она была такой тихой и приветливой. Дядя Гомер не разрешал выводить Уилбура и заходить в его загон, но позволял ей сидеть рядом на стульчике и смотреть на поросёнка сколько захочется. Она была счастлива просто находиться рядом с Уилбуром, а он был счастлив тем, что Ферн сидела тут, прямо за загородкой. Увы, других радостей жизни у него не было: ни прогулок, ни поездок, ни купаний.

Раз в июньский день, когда Уилбуру исполнилось уже почти два месяца, он забрёл на маленький дворик рядом с хлевом. Ферн в тот день почему-то не пришла, и Уилбур стоял на солнце. Ему было одиноко и скучно.

— Здесь совсем нечего делать, — подумал он, медленно подошёл к кормушке, обнюхал её: не осталось ли чего с обеда, нашёл там ленточку картофельной кожуры и съел. Зачесалась спина, он прислонился к забору и стал тереться о доски. Устав от этого, он вернулся внутрь, забрался на верх навозной кучи и сел. Спать ему не хотелось, и рыть не хотелось, ему надоело стоять без движения и надоело лежать.

"Мне нет ещё и двух месяцев, а я уже устал от жизни", — сказал он. И опять вышел во двор.

"Когда я здесь снаружи, — говорил он, — мне остаётся только вернуться внутрь, а когда я внутри, мне остаётся только выйти во двор."

— А ведь ты ошибаешься, друг, друг, друг, — вдруг произнёс чей-то голос.

Уилбур глянул за забор и увидел гусыню.

— Тебе совсем незачем оставаться на этом гря-гря-грязном дворике, — сказала гусыня, которая тараторила так быстро, что успевала трижды повторить чуть не каждый слог и слово, и выпаливала их, как пулемётные очереди. — Одна доска здесь отстала. Ты-ты-ты-ты толкни-толкни её и выйди.

— Что? — скажи понятнее.

— То-то-то-гда я повторюсь, — сказала гусыня. — Я просто посоветовала тебе выйти погулять. Здесь снаружи так здорово!

— Ты говоришь, доска отстала?

— Да-да-да-да-да!

Уилбур подошёл к забору и убедился, что гусыня права: одна доска действительно отстала. Он опустил голову, закрыл глаза и толкнул. Доска поддалась, и через минуту он уже протиснулся сквозь забор и стоял в высокой траве снаружи. Гусыня прогоготала:

— Ну, как тебе нравится свобода?

— Здорово, — ответил Уилбур, — кажется, она мне это нравится. Ему было странно ощущать себя за забором, где между ним и огромным миром не оставалось уже никаких преград.

— А куда мне теперь пойти?

— Ку-ку-ку-да хо-хо-чешь! Хочешь — во фруктовый сад, и рой там землю, хочешь. — в огород, и нарой себе редиски. Ищи всё, что в земле. Ешь траву! Ищи зерно!

Овёс, овёс ищи! Бегай повсюду! Скачи, прыгай, пляши, дрыгайся! А там за фруктовым садом лес, лес, лес! Как чуден мир, когда ты молод!

— Я понял! — взвизгнул в ответ Уилбур, подпрыгнул в воздух, перевернулся, пробежал несколько шагов и встал, как вкопанный. Он принюхался к дневным запахам и направился к саду. Задержавшись в тени яблони, он уткнул своё крепкое рыльце в землю и стал её копать и подковыривать. Он был страшно счастлив и успел изрыть порядочный кусок, прежде чем его заметили. Первой заметила его миссис Закерман и закричала из окна кухни:

— Гомер! Поросёнок убежал! Лэрви! Поросёнок убежал! Гомер! Лэрви! Поросёнок убежал! Он там под яблоней!

— Ну, теперь я отхвачу за грешки, — подумал Уилбур.

Гусыня тоже услышала шум и заголосила: "Так беги, беги, беги! Вниз беги, беги, беги! В лес беги, беги, беги! А в лесу тебя ни-ни-ни-когда не поймают!"

Кокер-спаниель услышал шум и пустился из хлева в погоню. Мистер Закерман тоже услышал и вышел из-под навеса, где он ремонтировал машины. Батрак Лэрви тоже услышал шум и бросил грядку со спаржей, которую он полол. Все двинулись к.

Уилбуру, а тот и не знал, что ему делать. До леса казалось так далеко, да он никогда и не бывал в лесу и не знал, понравится ли ему там.

— Заходи за него, Лэрви, и гони к хлеву, — распорядился Закерман. — Не суетись, не спугни его, а я схожу за ведром пойла.

Весть о побеге Уилбура мигом разнеслась среди животных. Когда кто-нибудь убегал с фермы, это всегда возбуждало огромный интерес у других. Гусыня крикнула соседке-корове, что Уилбур сбежал, и скоро об этом узнали все коровы. А потом одна корова сказала овце, и об этом узнали все овцы. А ягнята услышали от мам-овечек. Лошади в стойлах навострили уши, услышав крики гусыни, и скоро все лошади тоже знали. "Уилбур на свободе!" — говорили они, и все животные шевелились и поднимали головы, услышав, что один из их друзей освободился, и не сидел больше взаперти в загоне или на привязи.

Уилбур не знал, что ему делать и куда бежать. Казалось, что все пустились за ним. "Если свобода такая, — подумал он, — лучше мне сидеть в загончике во дворе."

Кокер-спаниель крался к нему с одной стороны, батрак Лэрви заходил с другой, миссис Закерман стояла наготове, чтобы отогнать его от огорода. Сам же мистер.

Закерман приближался с ведром. "Всё так жутко, — думал Уилбур. — Почему Ферн не идет?" И он заплакал.

Гусыня взяла руководство на себя и стала отдавать команды:

— Не стой, Уилбур! Бегай вокруг, петляй-виляй! Ну, ко мне, ко мне беги! Скачи туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда! В лес, в лес беги! Виляй и беги, петляй и беги!

Кокер-спаниель хотел прыжком ухватить Уилбура за заднюю ногу, но Уилбур сам подпрыгнул и убежал. Лэрви хотел схватить его в охапку. Миссис Закерман прикрикнула на Лэрви, а гусыня всё подбадривала. Уилбур проскочил между ног.

Лэрви, тот промахнулся и схватил вместо него спаниеля. "Здо'рово! Здо'рово!

Здо'рово! — кричала гусыня. — Опять давай! Опять давай!"

— Вниз беги! — мычали коровы.

— Ко мне, ко мне! — гоготала гусыня.

— Вверх на горку! — блеяли овцы.

— Петляй-виляй, петляй-виляй! — снова гоготала гусыня.

— Прыг-скок, прыг-скок! — наставлял петух.

— Следи за Лэрви! — подсказывали коровы.

— Следи за псом! — подсказывали овцы.

— Меня слушай, меня, меня! — захлебывалась гусыня.

Бедный Уилбур ошалел и совсем струсил от такой суматохи. Ему вовсе не хотелось быть центром этой беготни. Он старался выполнять советы друзей, но не мог же он одновременно бежать вниз и вверх по горке, и не мог петлять-вилять, если прыгал и скакал, и он так разрыдался, что почти уже ничего не видел сквозь слёзы. Уилбур ведь был очень хорошим поросёнком, и совсем маленьким. Он только хотел, чтобы Ферн поскорее пришла, взяла его на руки и утешила. Взглянув вверх, он увидел рядом с собой мистера Закермана с ведром тёплого пойла и почувствовал облегчение. Он поднял рыльце и понюхал — пахло изумительно: тёплым молоком, картофельными очистками, пшеничными отрубями, кукурузными хлопьями «Келлогг» и остатками оладьей от завтрака Закерманов.

— Ну, поросёнок, — сказал мистер Закерман, постукивая по ведру, — иди сюда.

Уилбур шагнул к ведру.

— Не-не-не! — загоготала гусыня. — Старый фокус, Уилбур, не попадайся, не попадайся на него! Он тебя заманит туда-туда в западню! Не слушай брюха, брюха!

Но Уилбуру было всё равно: еда возбуждала аппетит, и он приблизился к ведру еще на шаг.

— Ну, ну, поросёнок, — добродушно сказал Закерман и медленно пошёл к хлеву, совсем не оглядываясь, будто ему было всё равно, идёт ли за ним поросёнок или нет.

— Жаль, жаль, жаль, жаль, жаль, — выкрикивала гусыня.

А Уилбуру было всё равно: она шёл за ведром с пойлом.

— Ты еще пожалеешь о свободе! — продолжала гоготать гусыня. — Час свободы стоит бочки пойла.

Но Уилбуру было всё равно.

Закерман подошёл к загончику, перелез через забор и вылил ведро в лоханку.

Потом он оторвал отставшую доску, чтобы Уилбур смог легко пройти в большую дыру.

— Передумай, передумай! — кричала гусыня.

Уилбур не обращал внимания. Он вошёл во двор, подошёл к лоханке и стал жадно хлебать пойло и пережёвывать оладьи. Как хорошо снова оказаться дома!

Пока Уилбур ел, Лэрви принёс молоток и гвозди и прибил доску на место.

После этого они оба с Закерманом облокотились о забор, и Закерман стал почёсывать Уилбура прутиком.

— Он здорово подрос, — сказал Лэрви.

— Поросёнок что надо, — согласился мистер Закерман.

Уилбур слышал слова похвалы, а в животе у него было тепло от молока.

Прутик приятно почёсывал спину, и было радостно, мирно и сонно. Да в этот день было от чего устать, а ведь всего-то около четырёх часов пополудни.

Уилбуру захотелось лечь. "Я ещё слишком молод, чтобы в одиночку выходить в мир", — подумал он и лёг.

Глава IV ОДИНОЧЕСТВО

Следующий день был пасмурным и дождливым. Дождь падал на крышу хлева, и с карнизов всё время капало. Дождь падал на двор и стекал кривыми ручейками на лужайку, заросшую чертополохом и амарантом. Струи дождя разбивались о кухонные стекла и лились из водосточных труб. Дождь падал на спины овец на лугу, а когда им совсем надоело так стоять, они медленно пошли вверх по тропинке к навесу.

Дождь нарушил все планы Уилбура, а он решил в тот день выйти во двор и вырыть новую яму. У него были и другие планы, и если все их перечислить, то получилось бы примерно так.

Завтрак в полседьмого. Снятое молоко, хлебные корки, отруби, кусочки пончиков, пшеничный пирог с каплями кленового сиропа, картофельные очистки, остатки крема с изюмом и немного пшеничных пластинок.

Окончание завтрака в семь часов.

С семи до восьми Уилбур наметил поболтать с крысой. Вообще-то говоря, у него под лоханкой жила не крыса, а вреднющий и прожорливый мистер-крыс Темплтон, и разговаривать с ним было совсем не интересно, но уж лучше с ним, чем ни с кем.

С восьми до девяти Уилбур собирался подремать на солнце.

С девяти до одиннадцати надо было вырыть яму или канаву, а может быть, и найти что-то вкусное в грязи.

С одиннадцати до двенадцати следовало стоять тихо и наблюдать за мухами на досках, пчёлами в клевере и ласточками в воздухе.

Двенадцать — время обеда. Отруби, тёплая вода, обрезки яблок, мясной соус, морковные очистки, остатки мяса, скисшая кукурузная каша и сырые корочки. Обед кончался в час.

Потом — сон до двух.

С двух до трёх — почесаться о забор.

С трёх до четырёх — опять стоять неподвижно, размышлять о смысле жизни и ждать Ферн.

В четыре — полдник. Снятое молоко, зерно, остатки бутерброда Лэрви, сливовые шкурочки, малость того-сего, одного-другого, пятого-десятого, жареная картошка, крошки мармелада, огрызок печёного яблока, кусок торта, упавшего на пол кремом вниз.

Размышляя о своих планах, Уилбур заснул, а проснулся в шесть и услышал дождь, и дождь показался ему таким несносным.

"Я всё так хорошо распланировал, а тут, как назло, дождь", — сказал он.

Он уныло постоял в хлеву, а потом подошёл к двери и выглянул. На мордашку упали капли дождя, во дворе было холодно и мокро, а в лоханке набралось на полпальца воды. Темплтона нигде и в помине не было.

— Где ты там, Темплтон? — позвал Уилбур.

Ответа не было, и вдруг Уилбуру стало очень грустно и одиноко.

— Как однообразны дни, — простонал он. — Я молод, но нет у меня настоящего друга, а дождь будет идти всё утро и весь день, и Ферн в такую плохую погоду не придёт. Да, в самом деле, не придёт! — и Уилбур заплакал во второй раз за два дня.

В полседьмого Уилбур услышал звон ведра: Лэрви стоял под дождём и размешивал завтрак.

— Давай сюда, хрюшка! — позвал он.

Уилбур не пошевелился. Лэрви вылил пойло в лохань, выскреб ведро и пошёл прочь. Он заметил, что с поросёнком что-то неладно.

Уилбуру нужна была не еда: он хотел, чтобы его любили. Он хотел друга, с которым можно поиграть. Он сказал об этом гусыне, тихо сидевшей в углу овечьего загончика.

— Пойди поиграй со мной, — попросил он.

— Нет, нет, нет, — отозвалась гусыня, — я-я-я си-жу на яйцах. Восемь яичек.

Они должны быть всегда тёп-тёп-тёп-ленькие. Я-я-я не могу отойти. Я не гу-гу-гу-лёна. Я не могу играть, когда высиживаю яйца. У меня будут гу-гу-гусята.

— А я-то думал, что у тебя вылупятся дроздята, — сострил Уилбур.

Потом он попробовал завести разговор с ягнёнком.

— Поиграешь со мной?

— Нет, конечно, — ответил ягнёнок. — Во-первых, я не могу попасть к тебе в загородку, потому что я ещё не подрос и не умею скакать через заборы, а, во-вторых, я поросятами не интересуюсь. Они для меня — пустое место, и даже меньше.

— Что ты позволил себе сказать: "и даже меньше"! — возмутился Уилбур. — Разве может быть что-то меньше пустого? Пустота ведь предел всему, и если на месте есть что-то, то это место не пусто, иначе что-то не было бы чем-то, ведь что-то всегда остаётся чем-то, даже если его очень мало. Но если пустота действительно пустая, в ней не может быть ничего меньше её самой!

— Ах, успокойся! — ответил ягнёнок. — Иди и играй сам с собой, а я со свиньями не играю.

Уилбур печально улёгся и стал слушать дождь. Скоро он заметил мистера-крыса, который пробирался вниз по наклонной доске, служившей ему лестницей.

— Темплтон, хочешь поиграть со мной? — спросил Уилбур.

— Поиграть? — переспросил Темплтон. — А что это значит?

— Ну, это значит, — сказал Уилбур, — давай повеселимся, поскачем, побегаем и попрыгаем.

— Я никогда не делаю таких вещей, если можно без них обойтись, — кисловато ответил мистер-крыс. — Я лучше поем, погрызу, пошпионю и запрячусь. Я лучше пообедаю, чем побегаю. Вот сейчас я направляюсь к твоей лоханке и съем твой завтрак, потому что у тебя не хватило ума съесть его самому.

Тут Темплтон прошмыгнул вдоль стены и пропал в туннеле, который сам для себя прорыл от двери до лоханки Уилбура во дворе. Темплтон был смекалистый и делал всё так, как ему нужно, а туннель мог служить примером его мастерства и хитрости. Туннель позволял ему добираться от хлева до укрытия под лоханкой, совсем не показываясь на открытом месте. У него были туннели и мостики по всей закермановской ферме, и он мог перебираться с одного места на другое совершенно незаметно. Днем он обычно спал, а отправлялся в странствия с наступлением сумерек.

Уилбур заметил, как он исчез в туннеле, а через мгновенье острый крысиный носик уже высовывался из-под деревянной лоханки. Темплтон осторожно подтянулся к краю лоханки, а этого Уилбур уже не мог вынести: наблюдать, как в дождливый и сумрачный день его завтрак поглощает кто-то другой. Он знал, что Темплтон промок под сильным дождём, но даже это его не утешило. Одинокий, отверженный и голодный, он упал на навоз и зарыдал.

Позднее днём Лэрви подошёл к Закерману и сказал:

— Что-то неладно с вашим поросёнком — он совсем не ел.

— Дай ему две ложки серы и немного патоки, — распорядился Закерман.

Уилбур не мог понять, что происходит, когда Лэрви схватил его и затолкал лекарство прямо в глотку. Это, конечно, был самый плохой день в его жизни, и он сомневался, сможет ли ещё выдержать такое ужасное одиночество.

Сумрак окутал всё вокруг. Скоро остались лишь тени и звуки жевавших жвачку овец, да наверху изредка гремела коровья цепь. Можно вообразить себе удивление.

Уилбура, когда из тьмы возник тоненький голосок, которого он дотоле не слышал, и был он тихим и приятным.

— Ты хочешь друга, Уилбур? — спросил голосок. — Я стану твоим другом, я смотрела на тебя весь день, и ты мне очень нравишься.

— Но я тебя не вижу! — воскликнул Уилбур, вскочив на ноги. — Где ты, и кто ты?

— Я здесь, — ответил голосок. — Спи. А увидишь ты меня утром.

Глава V ШАРЛОТТА

Ночь, казалось, никогда не кончится. В животе Уилбура было пусто, но зато ум был переполнен всякими мыслями, а когда в животе пусто, а в голове полно — всласть не выспишься.

Раз десять среди ночи Уилбур просыпался и упирался взглядом в чёрную тьму, прислушиваясь к звукам и стараясь понять, который час. В хлеву никогда не бывало совсем тихо, и даже среди ночи что-то где-то шевелилось.

Проснувшись в первый раз, он услышал, как Темплтон прогрызает дырку в ларе с зерном. Зубы Темплтона громко, чуть не с треском, скребли дерево. "Дурная крыса!" — подумал Уилбур. — Чего это он суетится всю ночь, грызёт что ни попадя и портит людское добро? Спал бы как все порядочные звери!"

Проснувшись во второй раз, Уилбур услышал, как гусыня ворочается в своём гнезде и гогочет сама с собой.

— Который час? — спросил Уилбур гусыню.

— На-на-на-верно полдвенадцатого. — ответила гусыня. — Почему тебе не спится.

Уилбур?

— Столько всякого в голове, — ответил Уилбур.

— Ну, — сказала гусыня, — таких бед у меня нет. У меня в голове совсем пусто, зато много всякого у меня под брюхом. Попробовал бы ты посидеть на восьми яичках!

— Надо думать, не очень удобно. А сколько нужно времени, чтобы вылупились гусята?

— Всего-всего кругом-бегом дней-дней тридцать, — ответила гусыня. — Только я немножко хитрю. В тёплые дни я накидываю на яйца соломы и иду гулять.

Уилбур зевнул и снова задремал. Сквозь дрёму он слышал голос: "Я буду твоим другом. Спи, а утром ты увидишь меня."

Примерно за час до рассвета Уилбур проснулся и прислушался. В хлеву было ещё темно. Овцы лежали не шелохнувшись, и даже гусыня успокоилась. Наверху тоже было тихо: коровы отдыхали, а лошади подрёмывали. Темплтон бросил работу и побежал по каким-то делам, и лишь с крыши, где на самом верху то вправо, то влево поворачивался флюгер, доносился лёгкий скрип.

"День близится", — подумал Уилбур.

В окошко забрезжил слабый свет. Одна за другой гасли звёзды. В нескольких шагах от себя он увидел гусыню: она сидела, спрятав голову под крыло. Потом он разглядел овец и ягнят. Небо светлело.

— О прекрасный день, наконец ты наступил. Сегодня я встречу друга!

Уилбур осмотрелся. Прежде всего она тщательно обыскал свой загончик, потом подоконник и уставился на потолок, но ничего нового там не нашёл. Тогда он решил, что ему нужно заговорить первым. Ему не хотелось нарушать восхитительную предрассветную тишину, но как иначе было обнаружить таинственного друга, который нигде не показывался. Уилбур прочистил горло.

— Внимание! — произнёс он громким и твёрдым голосом. — Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, обнаружить себя, подав надлежащий знак.

Уилбур остановился и прислушался. Все животные подняли головы и уставились на него. Уилбур покраснел, но твёрдо решил вступить в контакт с неизвестным другом.

— Внимание! — сказал он. — Повторяю объявление. Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, назвать себя, если оно действительно является моим другом!

Овцы с негодованием переглянулись.

— Не говори глупостей, Уилбур, — сказала овца-бабушка. — Если у тебя появился новый друг, ты, наверно, мешаешь ему отдыхать, а самый верный способ разрушить всякую дружбу, это разбудить своего друга рано утром, когда у него самый крепкий сон. Ты уверен, что твой друг встаёт спозаранку?

— Простите все меня, пожалуйста, — прошептал Уилбур, — я не хотел никому мешать.

Как побитый, он улёгся в навоз мордой к двери, не догадываясь, что его друг совсем близко, а овца-бабушка была права: он ещё не проснулся.

Вскоре появился Лэрви с пойлом на завтрак. Уилбур выскочил, жадно и быстро всё выхлебал и вылизал лохань. Овцы двинулись вниз по лугу, а за ними вперевалку шествовал гусак, пощипывая траву. И вот, когда Уилбур приготовился уже было к утренней дрёме, он вновь услышал тот самый голосок, который обратился к нему накануне вечером.

— Привечай, друг!

— Что за чай вдруг? — встрепенулся со сна Уилбур. — Ты где?

— "Привечай"- значит "встречай гостя", — я так люблю говорить вместо «здравствуй» или "с добрым утром". Глупое, вообще говоря, словечко, сама не знаю, как оно ко мне прилипло. А где я нахожусь, так это совсем просто. Посмотри вверх на угол двери. Я здесь. Видишь, я пряду!

Наконец, Уилбур заметил созданьице, так мило обратившееся к нему. Прямо над верхом двери была растянута большая паутина, а в ней вниз головой в верхнем углу висела громадная серая паучиха. Размером она была с каплю смолы. У неё было восемь ног, и одной из них она помахивала Уилбуру в знак дружеского приветствия.

— Теперь ты видишь меня? — спросила она.

— Ну да! — воскликнул Уилбур. — Как поживаешь? С добрым утром! Привечаю! Рад тебя видеть! Как тебя зовут? Не могла бы ты сообщить мне своё имя?

— Я — Шар-лотта, — сказала паучиха.

— Чей ты шар? — удивился Уилбур.

— Не шар, а Шарлотта А. Каватика, но для тебя — я — просто Шарлотта.

— Ты, наверно, очень красивая, — сказал Уилбур.

— Ещё какая! — согласилась паучиха. — В чём в чём, а в этом мне не откажешь.

Пауки вообще все такие милые. Я, пожалуй, не такая дородная, как некоторые, но с меня хватит. Ах, если бы я могла видеть тебя, Уилбур, так ясно, как ты видишь меня!

— А почему ты меня не видишь? Я весь тут.

— Да, ты весь тут, только я очень близорукая. Я всю жизнь была близорукой.

Иногда это хорошо, а иногда — очень плохо. Смотри, как я сейчас запеленаю эту муху.

Муха, тихо ползавшая по лоханке Уилбура, вдруг взлетела и запуталась с маху в липких нитях паутины. Она яростно била крыльями, пытаясь освободиться.

— Сперва, — сказала Шарлотта, — я на неё спикирую.

И она бросилась вниз головой прямо на муху, а пока Шарлотта падала, сзади у неё разматывалась тоненькая ниточка.

— Теперь я её закутаю. — И она ухватила муху, обмотала вокруг неё несколько витков шелка и перевернула несколько раз, чтобы та совсем не могла двигаться.

Уилбур с ужасом наблюдал эту сцену. Он едва верил своим глазам, и хотя мух он, вообще-то, недолюбливал, ему было жаль застрявшую бедняжку.

— Ну, — сказала Шарлотта, — сейчас я выпущу из неё дух, что бы ей было спокойнее, — и она укусила муху. — Теперь она уже больше ничего не почувствует.

Чудный какой у меня завтрак! И аппетит сегодня отменный!

— Ты что, ешь мух? — раскрыл пасть от удивления Уилбур.

— А как же! И мух, и жучков, и кузнечиков, моль и бабочек, таракашечек и козявочек, долгоносиков, клопов, комариков и сверчков, сороконожек и мошек-крошек — всех, кто по неосторожности запутается в мой паутине. Должна же я как-то добывать себе пропитание?

— Конечно, — согласился Уилбур. — А они вкусные?

— Восхитительные! Я, конечно, на самом деле их не ем: я их выпиваю. Я пью их кровь. Какая она вкусная! — сказала Шарлотта, и её милый голосок стал ещё тоньше и милее.

— Не смей говорить такие вещи! — простонал Уилбур. — Пожалуйста, больше не говори такого никогда!

— А почему? Это правда, и я должна говорить правду. Не то чтобы я была очень счастлива от того, что питаюсь мухами и мошками, но такой меня сделала природа.

Должен ведь паук как-то существовать: я вот — ткачиха-круглопрялка. Я плету паутину и охочусь на мух и других насекомых. И моя мама была охотницей. И мама её мамы. И всё наше семейство этим промышляет. Тысячи тысяч лет мы, пауки, ставим ловушки мошками и мушкам.

— Несчастная наследственность, — мрачно сказал Уилбур. На сердце у него было тяжело, потому что его новая подруга оказалась такой кровожадной.

— Да, так оно и есть, — согласилась Шарлотта. — А что я могу поделать? Я не знаю, как первому пауку в первые дни творения пришло в голову прясть паутину, но он занялся этим и поступил очень разумно. С тех пор все пауки должны делать то же самое. Впрочем, не так уж плоха эта доля.

— Это жестоко! — не сдавался Уилбур.

— Хорошо тебе рассуждать! — возмутилась Шарлотта. — Тебе-то еду приносят в ведёрке, а меня никто не кормит. Я сама себя обеспечиваю и живу своим умом. Я быстро соображаю, а то померла бы с голоду. Я сама должна всё рассчитывать, ловить, что ловится и хватать, что попадается. И такая уж моя судьба, дружок, что попадаются мне мушки и мошки. А, кроме того, — выразительно подчеркнула она. — разве ты не понимаешь, что если бы я не ловила мух, они расплодились бы так, что сожрали бы на земле всё живое и саму землю в придачу?

— Да? — удивился Уилбур. — Лучше б такого не случилось. От твоей паутины, пожалуй, есть польза.

Гусыня слушала всё это и гоготала про себя. "Уилбур многого не понимает в этой жизни, — думала она. — Он очень наивный поросёнок. Он даже не догадывается, что случится с ним самим поближе к Рождеству, он не знает, что Закерман и Лэрви замыслили убить его". Гусыня приподнялась и подгребла яички ещё глубже под себя, чтобы передать им всё тепло своих мягких перьев.

Шарлотта тихо постояла над мухой, готовясь полакомиться ею, а Уилбур лёг и закрыл глаза. Он устал от бессонной ночи и от волнения первой встречи с другом.

Ветерок принёс запах клевера — сладкий запах мира за забором. "Да, — подумал он.

— Теперь у меня есть друг. Но что за коварство таится в дружбе! Ведь Шарлотта безжалостна, груба, хитра и кровожадна — в ней все те черты, которые мне ненавистны. Как же мне научиться любить её, даже если она красива и умна?"

Уилбур переживал те сомнения и страхи, которые часто одолевают нас с появлением нового друга. Через какое-то время он обнаружит, что ошибался насчёт.

Шарлотты, потому что её дерзкая и безжалостная внешность скрывала доброе сердце, и до самого конца она оставалась ему преданным и верным другом.

Глава VI ЛЕТНИЕ ДНИ

Первые летние дни на ферме — счастливейшее и благодатнейшее время года.

Расцветает сирень, наполняет воздух сладостью и увядает. Яблоневый цвет приходит вместе с сиреневым, и пчёлы снуют между яблонь. Дни становятся всё теплее и мягче. Начинаются каникулы, и у ребятишек появляется время поиграть и половить форель в ручьях. Эвери часто приносил форелек прямо в кармане: тёплых и тугих, готовых сразу на сковородку.

Занятия в школе закончились, и Ферн приходила в хлев почти каждый день, чтобы тихо посидеть на стульчике. Животные относились к ней как к своей, и овцы ложились у её ног.

В начале июля рабочих лошадей запрягли в косилку. Закерман забрался на сидение и покатил в поле. Всё утро доносилось тарахтение машины, объезжавшей луг круг за кругом, а высокая трава ложилась под ножами длинными зелёными прокосами.

На другой день, если только не случалось грозы, все выходили в поле с граблями и вилами ворошить сено, сгребать его в копны и грузить на высокий воз, а Ферн и Эвери восседали на самом его верху. Потом тёплое пахучее сено поднимали на просторный сеновал, и весь хлев превращался в волшебное ложе, устланное тимофеевкой и клевером. На нём можно было весело прыгать и спрятаться так, что никогда не найдут. Иногда Эвери попадалась травяная змейка, и он прятал её в карман с другими занятными штуковинами.

Первые летние дни — время птичьих праздников. В полях, вокруг дома, в хлеву, в лесу, на болоте — всё полно любви, песен, гнезд с яичками. На опушке леса воробей с белым горлышком (прилетел, видать, из-под самого Бостона) выкрикивает:

"Би-би-би-ди!", а на яблоне раскачивается и машет хвостом чибис:

"Чи-чи-чи-бис-бис!". И певчий дрозд, ведающий, сколь коротка и восхитительна жизнь, высвистывает: "Сви-сви-сви-сви-свей-скорей!", а в хлеву высовывались из гнезд и переругивались ласточки: "Чтоб тебя! Чтоб тебя!"

В начале лета чего только не отыщет детвора погрызть и пожевать! Налились молоком стебли одуванчиков, головки клевера клонятся от нектара, а в холодильнике полно ледяных напитков. И повсюду жизнь: даже если разорвать липкий шарик со стебля сорняка, вы найдете внутри зелёную личинку, а на нижней стороне листьев картофельной ботвы обнаружите ярко-оранжевые яички черепашки.

В один из первых дней лета вылупились из яиц гусята. В подвале хлева это стало очень важным событием. Когда оно случилось, Ферн сидела на своём стульчике.

Кроме самой гусыни, первой об этом узнала Шарлотта, а гусыня знала о том, что они появятся, ещё за день: она слышала их тонкие голосочки изнутри яичек. Детки пищали, что им ужасно тесно внутри скорлупы, и что они ждут не дождутся, когда уже можно будет пробить её и выбраться наружу. Поэтому она сидела очень тихо и болтала меньше обычного.

Когда первый гусёнок протолкался своей серо-зелёной головкой сквозь перья гусыни и высунулся наружу, Шарлотта подглядела это и тут же выступила с сообщением.

— Я уверена, — сказала она, — каждый из присутствующих будет рад узнать о том, что четыре недели неустанных трудов и терпения нашего дорогого друга, гусыни, увенчались тем результатом, который она сейчас предъявит нам. На свет появились её гусята, и я искренне поздравляю её с этим событием.

— Спа-спа-спа-сибо! — ответила гусыня, кивая и кланяясь безо всякой скромности.

— Спасибо! — сказал гусак.

— Прими мои поздравления! — выкрикнул Уилбур. — Сколько там гусят — я вижу только одного.

— Семь, — ответила гусыня.

— Здорово! — воскликнула Шарлотта. — Семь — счастливое число.

— Удача тут ни при чём, — возразила гусыня. — Всё дело в упорном труде и порядке.

Тут из своего укрытия под лоханкой Уилбура высунул нос Темплтон. Он взглянул на Ферн, а потом стал осторожно подкрадываться к гусыне, держась поближе к стенке. Все следили за ним, потому что его недолюбливали и не доверяли ему.

— Смотрите, — начал он резким голосом, — ты говоришь, что у тебя семь гусят, а ведь было восемь яичек. Что стало с восьмым? Почему из него не вылупился гусёнок?

— Наверно, в нём не было гусёнка, — предположила гусыня.

— Что ты собираешься с ним делать? — спросил Темплтон, уставясь на гусыню глазками-бусинками.

— Можешь взять его себе, — ответила гусыня. — Можешь добавить его к своей коллекции мерзостей. (У Темплтона была привычка подбирать во дворе что ни попадется и хранить это у себя дома. А подбирал он только всякую дрянь и хлам).

— Бери-бери-бери, — сказал гусак. — Кати яйцо. Только слушай, Темплтон, если ты-ты-ты-ты тут-тут-тут-тут сунешь к гусятам свою крысиную голову, я тебя, га-га-га-дина, крыльями измолочу!

Тут он распахнул свои мощные крылья и стал бить ими воздух, чтобы показать, какая в них сила. Гусь был сильный и бравый, но, сказать по правде, и ему и гусыне от присутствия Темплтона стало не по себе. Опасались они вполне резонно: ведь у крысы не было ни чести, ни совести, ни милости, ни жалости, ни дружеских чувств, ни вообще ничего возвышенного. Темплтон был способен убить гусёнка, если бы только знал, что такое сойдёт ему с лап. Все это понимали.

Широким клювом гусыня вытолкнула бесплодное яйцо из гнезда, и всё общество с отвращением смотрело, как мистер-крыс покатил его к себе. Даже Уилбур, который ел почти всё, отпрянул в ужасе: можно ли вообразить себе, чтобы кому-нибудь захотелось съесть тухлое гусиное яйцо!

— Крыса — это крыса, что с неё взять, — сказала Шарлотта и рассмеялась тоненьким звенящим смешком. — Только помните, друзья мои, если это яйцо разобьётся, мы здесь в хлеву не выдержим.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Уилбур.

— Что никто не сможет усидеть здесь из-за вони, потому что тухлое яйцо — это бомба-вонючка.

— Я не стану его разбивать, — проворчал Темплтон. — Я знаю, что делаю — я всё время занимаюсь такими вещами.

Он исчез в туннеле, подталкивая яйцо перед собой, пока не закатил его в свою нору под лоханью.

Днём, когда ветер уснул, а во дворе стало тихо и тепло, серая гусыня вывела семерых гусят в большой мир. Закерман заметил их, когда нёс обед Уилбуру.

— Привет, ребятки, — сказал он, широко улыбаясь. — Сколько тут вас — смотри-ка: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь гусят! Вот это да!

Глава VII ДУРНЫЕ ВЕСТИ

С каждым днём Шарлотта всё больше нравилась Уилбуру. Её война с насекомыми была, как оказалось, разумной и полезной. Никто ведь на целой ферме не замолвил бы за мух доброго слова: они вечно всем досаждали. Коровы их ненавидели, а лошади — презирали, овцы же испытывали омерзение. Даже мистер и миссис Закерман постоянно на них жаловались и завешивали окна сетками.

Уилбура восхищало, как Шарлотта справлялась с делами, и особенно, что она усыпляла свою жертву перед тем, как съесть.

— Ты такая предупредительная, — сказал он ей.

— Да, — отвечала она милым музыкальным голоском, — я всегда даю им обезболивающее: это небольшая дополнительная услуга.

Шло время, и Уилбур подрастал. Теперь его основательно кормили три раза в день. Долгие часы он лежал на боку в полусне, предаваясь радужным видениям. Он был здоров и хорошо прибавлял в весе. Однажды днём, когда Ферн сидела рядом на стульчике, в хлев зашла самая старшая из овец и нанесла Уилбуру визит.

— Здравствуй! — сказала она. — Ты, кажется, неплохо поправился.

— Что есть, то есть, — согласился Уилбур. — В моём возрасте нужно набирать вес.

— А я тебе не завидую, — сказала овца. — Ты разве не догадываешься, зачем тебя откармливают?

— Нет, — ответил Уилбур.

— Не хотелось бы мне быть глашатаем недоброй вести, — сказала овца, — но тебя откармливают, чтобы зарезать. Только поэтому.

— Чтобы что?! — взвизгнул Уилбур, а Ферн окаменела на стульчике. — Зарезать.

И сделать из тебя копчёное мясо и окорок, — добавила овца. — Фермеры режут почти всех молодых кабанчиков, как только приходят настоящие холода. И созрел целый заговор, чтобы заколоть тебя к Рождеству. Все в нём участвуют: и Лэрви, и Закерман, и Джон Арабл.

— Как, и мистер Арабл? — всхлипнул Уилбур. — Папа Ферн!

— И он, конечно. Ведь когда режут свинью, все приходят на помощь. Я старуха, и что ни год, повторяется одно и то же. Мистер Арабл приходит со своим ружьём и стреляет…

— Не надо! — завизжал Уилбур. — Я не хочу умирать! Помогите! Спасите меня!

Ферн чуть не подпрыгнула, когда послышался голос.

— Успокойся, Уилбур, — сказала Шарлотта, прислушивавшаяся к этом жуткому разговору.

— Я не могу успокоиться, — визжал Уилбур, бегая по загончику. — Я не хочу, чтобы меня зарезали. Я не хочу умирать. Шарлотта, это правда, всё, что рассказала старая овца? Правда, что когда наступят холода, меня зарежут?

— Ну, — сказала паучиха, — задумчиво подтягивая свои сети, — старая овца живёт здесь давно. Она много раз видела, как появляются и как уходят весенние поросята. И если она говорит, что тебя зарежут, ей надо верить. Это самое низкое коварство, о котором я слышала. Чего только не творят люди!

Уилбур разрыдался.

— Я не хочу умирать, — стенал он, — я хочу жить здесь всегда, у этой уютной навозной кучи в кругу моих друзей. Я хочу вдыхать этот упоительный воздух и лежать на чудном солнышке.

— И, конечно, издавать свой самый очаровательный визг, — заметила старая овца.

— Я не хочу умирать! — визжал Уилбур, бросаясь на землю.

— Ты не погибнешь, — вдруг заявила Шарлотта.

— В самом деле? — воскликнул Уилбур. — Кто же спасёт меня?

— Я, — ответила Шарлотта.

— Как?

— Поживём — увидим. Только я тебя спасу, и успокойся сейчас же. Ты ревёшь, как ребёнок. Прекрати немедленно! Терпеть не могу плакс.

Глава VIII ДОМАШНИЙ РАЗГОВОР

В воскресенье утром Ферн сидела с папой и мамой на кухне за завтраком.

Эвери уже кончил есть и пошел наверх искать свою рогатку.

— Ты знаешь, что у дяди Гомера вывелись гусята? — сказала Ферн.

— Сколько? — спросил папа.

— Семь, — ответила Ферн. — А всего было восемь яиц, но одно не проклюнулось, и гусыня сказала, что оно ей не нужно, и пусть Темплтон его заберёт.

— Что сделала гусыня? — переспросила мама, удивлённо и обеспокоено посмотрев на дочку.

— Сказала Темплтону, что ей это яйцо больше не нужно, — повторила Ферн.

— А кто такой Темплтон? — спросила мама.

— Мистер-крыс. Его у нас никто не любит.

— У вас? А кто это — "вы"? — удивилась мама.

— Ну, все, кто живёт в подвале хлева. Уилбур, и овцы, и ягнята, и гусыня, и гусь, и гусята, и Шарлотта, и я.

— Шарлотта? — ещё больше удивилась мама. — Кто такая Шарлотта?

— Лучший друг Уилбура. Страшно умная!

— А какая она из себя?

— Ну-у, — задумалась Ферн, — у неё восемь ног. Как у всех пауков, наверно.

— Шарлотта — паучиха? — удивилась мама.

Ферн кивнула:

— Большая серая паучиха. Она сплела паутину над дверью Уилбура, ловит в неё мух и высасывает из них кровь. Уилбур обожает её.

— В самом деле? — спросила мама рассеянно.

Она пристально и с беспокойством разглядывала Ферн.

— Конечно, Уилбур обожает Шарлотту, — подтвердила Ферн. — А ты знаешь, что сказала Шарлотта, когда вылупились гусята?

— Понятия не имею, расскажи нам.

— Ну, когда первый гусёнок высунул головку из-под гусыни, я сидела на стульчике в углу, а Шарлотта была в своей паутине. Так она выступила с речью.

Знаешь, как она сказала: "Я уверена, каждый из присутствующих будет рад узнать о том, что четыре недели неустанных трудов и терпения нашего дорогого друга, гусыни, увенчались тем результатом, который она сейчас предъявит нам?" Правда ведь, она нашла очень верные слова?

— Лучше не скажешь, — согласилась мама. — А теперь, Ферн, пора собираться в воскресную школу. Поторопи Эвери, а после обеда ты мне расскажешь обо всём, что делается в хлеву у дяди Гомера. Ты ведь там бываешь очень часто — почти каждый день?

— Мне там нравится, — ответила Шарлотта, вытерла рот и побежала наверх.

Когда она ушла, миссис Арабл тихо обратилась к мужу:

— Я боюсь за Ферн: ты слышал, какую чушь она плела о животных, будто они говорят?

Мистер Арабл усмехнулся:

— А может, и вправду говорят. Мне иногда самому так кажется. Не бойся за Ферн — просто у неё живое воображение. Дети многое слышат.

— Всё равно мне за неё страшно. Я посоветуюсь с доктором Дорианом. Он любит Ферн почти как мы, и он должен знать, как странно она ведёт себя из-за поросёнка и всего этого. Мне кажется, это ненормально. Ты сам прекрасно знаешь, что животные не разговаривают.

— А, может быть, у нашей Ферн просто ушки лучше? — опять усмехнулся папа.

Глава IX УИЛБУР РАСХВАСТАЛСЯ

Паучья сеть крепче, чем кажется на первый взгляд. Хоть соткана она из тонких и лёгких прядей, порвать её не так просто. Но попавшиеся насекомые отчаянно бьются и рвут паутину, а когда появляется много дырок, паук должен её чинить.

Шарлотте нравилось ткать паутину перед вечером, а Ферн любила сидеть рядом и следить за ней. Однажды вечером она услышала очень интересный разговор и наблюдала странные события.

— У тебя страшно волосатые ноги, Шарлотта, — сказал Уилбур, когда паучиха усердствовала над своей сетью.

— Знаешь ли, природа сделала это с большим смыслом, — ответила Шарлотта. — Каждая нога у меня состоит из семи частей: коксы, трохантера, фемура, пателлы, тибии, метатарсуса и тарсуса.

Уилбур так и сел.

— Шутишь! — раскрыл он пасть от удивления.

— Я не шучу.

— Скажи снова, а то я с первого разу не запомнил.

— Кокса, трохантер, фемур, пателла, тибия, метатарсус и тарсус.

— Боже правый! — только и смог вымолвить Уилбур, глянув на свои толстые коротышки. — Я не считал, но думаю, что у моих ног не наберётся семи частей.

— Так ведь мы, — сказала Шарлотта, — ведём разную жизнь. Тебе не нужно плести паутину, но лишь это — настоящая работа для ног.

— И я бы мог сплести паутину, если бы захотел, — вдруг похвастался Уилбур. — Просто я еще никогда не пробовал.

— Ну, посмотрим, что у тебя получится, — сказала Шарлотта, а Ферн хихикнула, и её глаза стали большими от любви к поросёнку.

— Ладно, — сказал Уилбур. — Научи меня. Я сплету одну сетку. Должно быть, страшно интересно. А как начать?

— Сделай глубокий вдох, — Сказала Шарлотта, улыбаясь.

Уилбур глубоко вдохнул.

— А теперь заберись на самое высокое место. Например, сюда, — и Шарлотта устремилась к верху двери, а Уилбур забрался на верх навозной кучи.

— Отлично, — сказала Шарлотта. — Теперь закрепись своей прядилкой, бросайся в воздух и выпускай из себя ниточку пока летишь вниз.

Уилбур на мгновенье заколебался, а потом прыгнул в воздух. Он поспешно оглянулся, тянется ли за ним замедляющий полёт канат, но никакого каната сзади не было, и в следующее мгновенье он глухо брякнулся на землю.

— У-у-у-ух! — прорычал он.

Шарлотта расхохоталась так, что вся паутина пришла в движение.

— Что я сделал не так? — спросил поросёнок, оправившись от падения.

— Всё правильно, — сказала Шарлотта. — Чудесная попытка!

— Я ещё раз попробую! — сказал Уилбур весело. — Мне, наверно, нужен кусок верёвки, чтобы он держал меня.

Поросёнок вышел во двор.

— Где ты, Темплтон? — позвал он.

Мистер-крыс высунул голову из-под лоханки.

— Можешь одолжить мне кусок верёвки? — попросил Уилбур. — Мне нужно соткать паутину.

— Ну, конечно, — откликнулся Темплтон. — Ради Бога! Пожалуйста!

Он забрался в норку, оттолкнул с пути гусиное яйцо и вернулся с куском грязной веревки. Уилбур осмотрел её.

— То что надо, — сказал он. — Привяжи один конец к моему хвосту.

Уилбур низко присел и повернулся тонким крючком-хвостиком к крысе. Темплтон взял верёвку, обмотал её вокруг хвостика и завязал. Шарлотта с восторгом наблюдала. Как и Ферн, она очень любила Уилбура: резкий запах его загончика и несвежая пища приманивали мух, которые были ей нужны, и она была рада, что Уилбур оказался таким настойчивым и не бросил всё с первой попытки.

На глазах у крысы, паучихи и девочки Уилбур вновь забрался на верх навозной кучи, исполненный энергии и надежды.

— Смотрите на меня! — крикнул он и, собрав все силы, ринулся вниз головой вперёд. Верёвка тянулась за ним, но он забыл привязать к чему-то другой конец, и поэтому от неё не было никакого проку. Уилбур громко шлёпнулся и сильно разбился. Темплтон ухмыльнулся, а Шарлотта тихо сидела, глядя на него. Подумав немного, она сказала:

— Ты не можешь прясть, Уилбур, и лучше бы тебе выбросить эту мысль из головы.

Чтобы прясть, тебе не хватает двух вещей.

— Каких? — грустно спросил Уилбур.

— У тебя нет прядилок, и ты не умеешь прясть. Не расстраивайся — тебе это ни к чему. Закерман сытно кормит тебя три раза в день — зачем тебе охотиться?

Уилбур вздохнул.

— Ты настолько умнее и находчивее меня, Шарлотта. Мне просто хотелось покрасоваться. Так мне и надо!

Темплтон отвязал верёвку и отнес её обратно в норку, а Шарлотта вернулась к своим занятиям.

— Не горюй, Уилбур, — сказала она, — почти никто не умеет прясть паутину.

Даже люди в этом не так искусны, как пауки, но они берутся за любое дело, и у них иногда неплохо получается. Ты слышал когда-нибудь о Квинсбургском мосте?

Уилбур покачал головой.

— Он похож на паутину?

— Немножко, — ответила Шарлотта. — А знаешь, сколько люди его строили? Целых восемь лет. Боже правый! Я бы с голоду померла — столько ждать. Я могу соткать паутину за один вечер.

— А что люди ловят Квинсбургским мостом? Жуков? — спросил Уилбур.

— Нет, — ответила Шарлотта, — они там совсем ничего не ловят: просто ходят взад-вперёд целый день и думают, наверно, что на одной стороне лучше, чем на другой. А вот если бы они повисли вниз головой на самом верху и долго ждали, то, может быть, что-нибудь толковое и получилось бы. Впрочем, нет, потому что люди всё бегают, бегают и никак не угомонятся. Хорошо, что я — оседлое насекомое.

— А что значит «оседлое»?

— Это значит, что я нахожусь на одном месте почти всё время, а не шастаю по белу свету. Если вещь добротно сделана, я сразу вижу. И моя паутина тоже добротно сделана. Я сижу на месте и смотрю на всё, что случается. Есть над чем подумать.

— Я, наверно, тоже оседлый, — вздохнул поросёнок. — Хочу я или нет, а должен оставаться здесь. Ты знаешь, где бы я по-настоящему хотел быть сегодня вечером?

— Где?

— В лесу. Я искал бы там буковые орешки, грибы и сладкие корешки, рыл бы листья и нюхал землю… Как она пахнет!

— Сам ты пахнешь! — вдруг вмешался вошедший ягнёнок. — Я твой запах за версту слышу. Ты здесь самая вонючая тварь!

Уилбур опустил голову, и глаза его наполнили слёзы. Шарлотта заметила его смущение и отшила ягненка.

— Оставь Уилбура! — закричала она. — Посмотри, где он живёт — тут запахнешь.

Сам ты тоже не цветочек. А кроме того, не вмешивайся в чужой разговор. О чём мы тут говорили, когда влез этот нахал?

— Не помню, — сказал Уилбур, — а какая разница. Давай, Шарлотта, немного помолчим — я хочу спать. Ты можешь закреплять свою паутину, а я буду просто лежать и смотреть на тебя. Какой чудесный вечер! — И Уилбур растянулся на боку.

На хлев Закермана ложились сумерки и покой. Ферн знала, что уже почти пришло время ужина, но ей страшно не хотелось уходить. Вылетали и влетали в дверь ласточки на тихих крыльях и приносили еду своим малышам. Птичка пела на другой стороне дороги: "Уипуррвилл, уипуррвилл", а под яблоней раскуривал трубку Лэрви.

Животные вдыхали знакомый запах крепкого табака. До Уилбура доносились трели лягушек и хлопки дверей, и всё это наполняло его покоем и счастьем, потому что он любил жизнь, и ему нравилось быть частью мира в летний вечер. Но, улегшись, он вспомнил, о чём сообщила ему старая овца. Ему пришла мысль о смерти, и он задрожал от страха.

— Шарлотта? — мягко позвал он.

— Да, Уилбур.

— Я не хочу умирать.

— Ты не умрешь, — сказала Шарлотта утешительно.

— Мне нравится здесь в хлеву. Мне всё здесь нравится.

— Ну, конечно, — подтвердила Шарлотта, — нам всем здесь нравится.

Появилась гусыня, а за нею — семеро гусят. Они вытягивали шейки и насвистывали какую-то мелодию, как оркестр крохотных дудочников. Уилбур прислушивался, и сердце его наполнялось любовью.

— Шарлотта? — позвал он опять.

— Да? — ответила паучиха.

— Ты вправду обещала сделать, чтобы меня не убили?

— Да, Уилбур, я не дам тебе погибнуть.

— А как ты собираешься меня спасти? — спросил Уилбур, интерес которого к этой теме трудно было преувеличить.

— Ну, — сказала Шарлотта неопределённо, — пока не знаю. Но я разрабатываю план.

— Как здорово! — воскликнул Уилбур. — Как дела с этим планом? Он успешно осуществляется? Не возникли ли какие-то затруднения?

Уилбур снова задрожал, но Шарлотта оставалась спокойной и собранной.

— Всё в порядке, — ответила она. — Пока что я в самом начале и всего ещё не обдумала, но я над ним работаю.

— А когда ты над ним работаешь? — умоляюще спросил Уилбур.

— Когда я вишу вниз головой наверху паутины. Именно тогда я думаю, потому что тогда вся кровь приливает к моей голове.

— Как бы я хотел в чём-то помочь!

— Ничего, я сама справлюсь, — ответила Шарлотта. — Думать лучше в одиночку.

— Ладно, только не забудь позвать меня, если я могу помочь хоть чуточку.

— Хорошо, — сказала Шарлотта. — Тогда держись молодцом — не ударь в грязь лицом. Спи — дух крепи. Ешь без остатка вкусно и сладко — только Темплтону не забывай оставлять чуточку. Набирай вес и будь здоров — этим ты и поможешь мне.

Ты понял? Ты на самом деле понял?

— Да, я понял! — радостно воскликнул Уилбур.

— Тогда иди спать, — велела Шарлотта. — Утро вечера мудренее.

Уилбур шажочками побежал в самый тёмный угол и рухнул наземь.

— Шарлотта? — позвал он.

— Да, Уилбур?

— Можно, я схожу к лоханке и посмотрю, не осталось ли там чего от ужина? Мне кажется, там есть немного картофельного пюре.

— Ладно, — позволила Шарлотта. — Только потом сразу же иди спать.

Уилбур выбежал во двор.

— Не спеши, — напомнила Шарлотта. — От спешки да маеты недалеко до беды.

Уилбур сдержал свою прыть и степенно прошествовал к лоханке. Там он нашел немного картошки, тщательно прожевал, проглотил и пошёл обратно спать. Он закрыл глаза и затих на минуту.

— Шарлотта, — позвал он шёпотом.

— Да?

— Можно мне попить молока? Мне кажется, в лоханке осталось немного молока.

— Нет, лоханка сухая, и я хочу, чтобы ты спал. Хватит разговаривать! Закрой глаза и спи!

Уилбур закрыл глаза. Ферн встала со стульчика и пошла домой. Её ум был полон всем, что она видела и слышала.

— Спокойной ночи, Шарлотта, — сказал Уилбур.

— Спокойной ночи, Уилбур!

Наступила пауза.

— Спокойной ночи, Шарлотта.

— Спокойной ночи, Уилбур!

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Глава X ВЗРЫВ

День за днем паучиха висела вниз головой и ждала, когда к ней придёт хорошая мысль. Часами сидела она неподвижно, погружённая в думы.

Пообещав Уилбуру спасти его жизнь, она была полна решимости выполнить это обещание.

Шарлотта была по природе спокойна. Она знала, что если ждать очень долго, то раньше или позже муха сама залетит в паутину, и была уверена, что если думать и думать о делах Уилбура, то нужная мысль сама придёт в голову.

И вот однажды утром в середине июля мысль пришла. "Ну как же всё просто, — сказала она себе. — Чтобы спасти Уилбура, нужно сыграть над Закерманом одну шутку, и если мне под силу перехитрить жучка, то я уж точно смогу обвести вокруг пальца человека. Люди ведь куда глупее жучков".

Как раз в эту минуту Уилбур вышёл во двор.

— О чём ты думаешь, Шарлотта? — спросил он.

— Я думаю, — ответила Шарлотта, — что люди такие простофили.

— А что значит «простофиля»?

— Их легко провести, — объяснила Шарлотта.

— Какое счастье, — подумал Уилбур, лёг в тени забора и быстро заснул.

Паучиха же и не думала спать: она нежно глядела на поросенка и строила планы относительно его будущего. Наступила вторая половина лета, и Шарлотта знала, что времени у неё в обрез.

В то утро, как раз, когда Уилбур заснул, во двор Закермана зашёл Эвери, а за ним Ферн. Эвери держал в руке живую лягушку, а у Ферн на голове был венок из маргариток. Дети побежали на кухню.

— Вот и поспели к черничному пирогу! — обрадовалась миссис Закерман.

— Посмотрите на мою лягушку! — протянул руку Эвери, посадил лягушку на стол и схватил пирог.

— Забери сейчас же эту гадость! — закричала миссис Закерман.

— Ей жарко, — сказала Ферн. — Она сейчас подохнет.

— Нет, — ответил Эвери. — Я могу почесать её между глаз.

Лягушка подпрыгнула и плюхнулась в посудный тазик с мыльной водой.

— Ты сейчас весь в пироге будешь, — сказала Ферн. — Тётя Эдит, можно я посмотрю в курятнике, нет ли там яичек?

— А ну, убирайтесь отсюда оба! Всех кур мне распугаете!

— Смотрите, как он измазался, — закричала Ферн. — Даже лоб у него в пироге!

— Пошли, лягушка! — позвал Эвери и подхватил её на ладонь.

Лягушка брыкалась и забрызгала мыльной водой весь пирог.

— Опять беда! — простонала Ферн.

— Пошли на качели! — закричал Эвери, и дети убежали в хлев.

У Закермана были самые лучшие качели в мире: он прикрепил толстый канат к балке над дверями, а нижний его конец завязал толстенным узлом, на котором можно было сидеть. Раскачивался каждый сам: надо было только забраться по лесенке на сеновал, а там, стоя на краю и держась за канат, посмотреть вниз. От этого пробирал страх и кружилась голова. Потом надо было обхватить канат ногами, усесться верхом на узел и, затаив дыхание, прыгнуть. Секунду казалось, что падаешь глубоко вниз прямо на пол хлева, но тут канат тебя подхватывал, и ты вылетал, как снаряд, из двери, а ветер бил в глаза и уши и размётывал волосы.

Потом ты взлетал вверх к небу, а канат закручивался, и ты кружился вместе с ним.

И тут же падал вниз, вниз, вниз с высокого неба и опять влетал в хлев чуть не до сеновала, и снова выплывал, но уже поближе, и снова взлетал, но уже пониже, и опять — туда и обратно, туда и обратно — а потом спрыгивал и валился на землю, а кто-то другой уже влезал на твоё место.

Закермановские качели нагоняли страх на мамаш во всей округе: они боялись, что ребёнок может сорваться. Но никто ни разу не сорвался: дети ведь цепляются за предметы крепче, чем думают родители.

Эвери сунул лягушку в карман и забрался на сеновал.

— В прошлый раз я чуть не налетел на ласточку! — крикнул он.

— Вытащи лягушку! — крикнула Ферн.

Эвери сел верхом на узел и прыгнул. Он вылетел в дверь вместе с лягушкой и взлетел в небо вместе с лягушкой. А потом залетел обратно в хлев.

— У тебя красный язык, — закричала Ферн.

— И у тебя тоже, — ответил Эвери, снова вылетая из хлева вместе с лягушкой.

— Мне сено попало под платье! Так щекотно!

— Почешись! — крикнул Эвери, возвращаясь в хлев.

— Моя очередь, прыгай вниз.

— Ферн нельзя, она — ребёнок, чешется, как поросёнок! — пропел Эвери.

Он соскочил и бросил качели сестре, а она зажмурила глаза и прыгнула.

Закружилась голова в падении, потом качели подхватили её и понесли вверх. Открыв глаза, она увидела голубое небо, но уже летела вниз, в дверь хлева.

Так, по очереди, они качались целый час.

Устав качаться, побежали на выгон и нарвали дикой малины. Языки у них стали совсем красные, а Ферн попалась ягода с противным червячком внутри. Эвери нашёл пустую конфетную коробку и положил туда лягушку, которая от утра на качелях, кажется, сильно устала. Дети медленно шли к хлеву: они тоже устали и едва держались на ногах.

— Давай построим домик на дереве! — предложил Эвери. — Я хочу жить на дереве с лягушонком.

— Я пойду проведаю Уилбура, — сказала Ферн.

Они перелезли через забор и медленно пошли к свинарнику. Уилбур услышал их шаги и встал.

Эвери заметил паутину, а, подойдя поближе, разглядел в ней Шарлотту.

— Смотри, какой здоровенный паук! — крикнул он.

— Оставь его! — крикнула Ферн. — Тебе что, лягушки мало?

— Хороший паук — сейчас я его поймаю. — Эвери снял крышку с конфетной коробки и поднял палку с земли. — Сейчас собью этого паука в коробку!

Сердце Уилбура замерло, когда он увидел, что происходит. Шарлотте конец, если мальчишке удастся поймать её.

— Не смей, Эвери! — закричала Ферн.

Эвери задрал ногу на забор свинарника и уже поднял палку, чтобы сбить Шарлотту, но потерял равновесие, покачнулся, перевернулся и шмякнулся на край лоханки Уилбура. Лоханка опрокинулась и упала прямо на гусиное яйцо. Раздался глухой хлопок и разнеслась невообразимая вонь.

Ферн завизжала. Эвери вскочил на ноги, а в воздухе стоял вонючий газ.

Темплтон, который в это время отдыхал дома, шмыгнул в хлев.

— Вот так здравствуйте! — вскрикнул Эвери. — Какая вонища! Бежим отсюда!

Ферн расплакалась. Она зажала нос и побежала домой, а Эвери — за ней.

Шарлотта перевела дух — она ведь была на волосок от гибели.

Возвращаясь в то утро с пастбища овцы, ягнята, гусь и гусыня, и семеро гусят воротили носы от вони, а Уилбур сто раз повторял рассказ о том, как мальчишка хотел поймать Шарлотту, а вонь от яйца отогнала его как раз вовремя. "Вот и вышло, что тухлое яйцо спасло жизнь Шарлотты", — заключил он.

Гусыня гордилась своей ролью во всей этой истории. "Я рада, что это яйцо не проклюнулось", — гоготала она.

Темплтону, конечно, было жаль потери, но и он не удержался от хвастовства.

— Вот видите, как важно сохранять вещи, — говорил он убеждённо. — Никогда ведь не знаешь, что и когда пригодится. Я вот никогда ничего не выбрасываю."

— Ладно, — сказал ягнёнок. — Всё это хорошо кончилось для Шарлотты, а для нас? Вонь ведь страшная. Кому охота жить в хлеву, где воняет тухлым яйцом?

— Ничего, привыкнете, — тешил их Темплтон.

Он присел на задние лапы, разгладил с учёным видом свои усы и тут же смылся, чтобы навестить свалку.

Когда Лэрви появился в обед с ведром еды для Уилбура, он так и встал, не дойдя нескольких шагов до загончика, понюхал воздух и скорчил гримасу.

— Во шибает! Откуда бы? — спросил он сам себя, поставил ведро, поднял палку, которую бросил Эвери и поправил ей лоханку. — Крысы! — сказал он. — Тьфу ты! Как я недопёр, что крыса здесь пристроится. Мразь такая!

Лэрви оттащил лоханку Уилбура и засыпал крысиную нору землей, похоронив яйцо и прочие богатства Темплтона. Уилбур залез прямо в лоханку: у него от голода слюнки текли. Лэрви вылил ведро прямо на Уилбура, пойло потекло мягким кремом вокруг его глаз и ушей. Уилбур заворчал. Он глотал, захлёбываясь, со свистящим шумом, стремясь проглотить всё сразу. Какой восхитительный был обед: снятое молоко, пшеничные отруби, остатки пирожков, полбулочки, фруктовая кожура, два кусочка чёрствого хлеба, имбирное печенье, рыбий хвост, апельсиновая кожура, лапша из супа, остаток какао, чёрствая ватрушка, промасленная бумага из мусорного ведра и ложка малинового повидла.

Уилбур жадно ел, но всё же помнил, что нужно оставить половину лапши и чуточку молока Темплтону, однако подумав, как пригодилась запасливость крысы для спасения жизни Шарлотты, и что Шарлотте предстояло спасти его собственную жизнь, оставил ему всю лапшу.

Когда тухлое яйцо закопали, воздух очистился и снова обрёл свои чудесные запахи. День кончался и наступал вечер. Тени становились длиннее. Прохладный и нежный воздух вливался в двери и окна. Шарлотта сидела рядом с паутиной, задумчиво ела овода и размышляла о будущем.

Посидев так немного, она встрепенулась, опустилась к центру паутины и стала подрезать то одну ниточку, то другую. И пока все спали, она работала и работала так тихо, что даже гусыня ничего не заметила. Глубоко в мягкой постели посапывал Уилбур, а над ним в своём любимом уголочке насвистывали ночную песенку гусята.

Шарлотта вырезала из паутины целый кусок, а потом стала что-то плести в дыре.

И даже когда Темплтон вернулся среди ночи со свалки, она ещё работала.

Глава XI ЧУДО

Следующий день был туманный, и всё на ферме отсырело. Трава стелилась волшебным ковром, а грядка спаржи сверкала, как серебряный лес.

До чего искусна была паутина Шарлотты, где на каждой ниточке сидели десятки бусинок, образуя прелестный и таинственный узор, подобный тонкой вуали! Даже Лэрви, не больно-то падкий до всяких красот, заметил паутину, когда пришёл с завтраком, так чётко она была видна и так резки были её узоры. А глянув другой раз, он разом опустил ведро: там, в самом центре паутины большими печатными буквами были выплетены слова: ПОРОСЁНОК ЧТО НАДО

У Лэрви задрожали коленки. Он протёр глаза и уставился на паутину. "Чур меня, наваждение!", — прошептал он, рухнул на колени и забормотал молитву. Забыв об Уилбуре с его завтраком, он бросился в дом и стал звать Закермана:

— Загляните в свинарник, хозяин!

— Что случилось? — спросил Закерман. — С поросёнком неладно?

— Да не то, сами лучше посмотрите!

Они молча подошли к загончику, и Лэрви показал на паутину.

— Видите что? — спросил он.

Закерман, как околдованный, прочёл: "Поросёнок что надо", и тут их обоих затрясло, а Шарлотта, едва очнувшись от ночных трудов, смотрела и посмеивалась.

Подошёл Уилбур и стал прямо под паутиной.

— Поросёнок что надо, — пробормотал Лэрви.

— Поросёнок что надо, — вторил ему Закерман, и оба не отводили глаз от Уилбура, а потом подняли их на Шарлотту.

— Ты думаешь, паук… — начал и не договорил Закерман, и, шатаясь, пошёл в дом.

— Эдит, вымолвил он там, едва совладав с голосом, — сядь лучше. Нам диво явлено!

Миссис Закерман опустилась на стул, бледная, как мел.

— Эдит, наш поросёнок не такой что-то…

Лицо миссис Закерман вытянулось в недоумении.

— Гомер, — спросила она, — что на тебя нашло?

— Я вправду, Эдит, — наш поросёнок не такой, как все.

— А что в нём особенного? — спросила миссис Закерман, оттаивая от страха.

— А Бог его знает, — ответил Закерман. — Знамение было нам, тайный знак. Ты видела, что там над загончиком большая паутина, а когда Лэрви пошёл кормить его утром, он её заметил, потому что туман. Ты ведь знаешь, что паутина ясно видна в туман, а там прямо посерёдке слова: "Поросёнок что надо". Ну, прямо в паутине выплетены, часть паутины. Своими глазами видел — так и стоит: "Поросёнок что надо". Тут нет ошибки: чудо явлено нам и знамение снизошло на землю, прямо на нашу ферму, потому что у нас такой поросёнок.

— Да, — сказала миссис Закерман, — ты сам с утра, видать, малость не того.

Так, значит, не поросёнок у нас особенный, а паук.

— Нет, что ты, — зашептал Закерман, — у нас поросёнок что надо — так там написано.

— Может быть, — нехотя согласилась миссис Закерман, — только дай я сама посмотрю на паука.

— Паук как паук, серый, — объяснил Закерман.

Они вместе подошли к загородке Уилбура.

— Видишь, Эдит, обычный серый паук.

Уилбуру было лестно такое внимание: перед ним стоял Лэрви, а вместе с ним — хозяева, и все трое битый час перечитывали слова в паутине и смотрели на Уилбура.

Шарлотта была просто в восторге от своей проделки. Она сидела тихо-тихо и прислушивалась к разговору, а когда в паутину ударилась маленькая мушка, прямо под словом «поросёнок», Шарлотта упала вниз, укутала муху и уволокла в сторону.

Скоро туман рассеялся, паутина подсохла, и слова на ней поблёкли. Люди пошли обратно в дом, и перед тем, как отойти от загончика, Закерман бросил последний взгляд на Уилбура.

— Ты знаешь, — сказал он важным голосом, — я ведь всегда говорил, что у нас отличный поросёнок, настоящий кабан! Ты заметил, какой он плотный в плечах.

Лэрви?

— Да, поросёнок что надо, я так давно говорил, — ответил Лэрви. — Я всегда говорил — хороший будет кабан.

Вернувшись домой, Закерман снял рабочую одежду, надел свой лучший костюм, сел в машину и поехал на дом к священнику. Там он оставался час, рассказывая о чуде, которое приключилось на ферме.

— Пока что, — сказал Закерман, — лишь четыре человека на всём свете знают о нём: я, моя жена Эдит, батрак Лэрви и вы.

— Не рассказывайте больше никому, — попросил священник. — Мы ещё не понимаем, что всё это значит, но, если я подумаю, то, может быть, дам объяснение на проповеди в следующее воскресенье. Несомненно, у вас очень необычный поросёнок.

Я буду говорить об этом в проповеди и отмечу факт, что в нашем приходе появилось необычное животное. А у поросёнка есть имя?

— Ну да, — моя племянница зовёт его Уилбур. Странная девочка: всё время у неё какие-то выдумки. Вот выкормила этого поросёнка из бутылочки, и я его купил, когда ему был месяц.

Он пожал священнику руку и вышел.

Секреты трудно хранить, и задолго до воскресенья новость уже облетела всю округу. Все знали, что Закерманам явилось знамение в паутине, и что у них появился волшебный поросёнок. Люди съезжались за много миль посмотреть на Уилбура и прочитать слова на паутине. Какие только машины ни теснились здесь с утра до ночи! Форды и шевроле, бьюики и пикапы, плимуты и студебеккеры, были даже десото с гироматической передачей и один олдсмобиль с ракетным двигателем.

Весть о чудесном поросёнке разнеслась по холмам, фермеры спускались оттуда на тарахтящих повозках, часами стояли у загончика Уилбура, и все говорили, что никогда не видели такого поросёнка.

Когда Ферн рассказала маме, что Эвери хотел сбить закермановскую паучиху палкой, а мама страшно возмутилась и отправила его в наказание спать без ужина.

Все дни после этого Закерман был так занят приёмом посетителей, что совсем забросил фермерские дела. Он повсюду ходил в своём лучшем костюме: так и одевался с самого утра, а миссис Закерман готовила для Уилбура особые блюда.

Лэрви побрился и постригся, и его главной обязанностью стало кормить поросёнка на глазах у публики.

Закерман велел Лэрви кормить Уилбура не три, а четыре раза в день. Хозяева совсем позабыли о ферме: поспела черника, но миссис Закерман и не думала заняться вареньем. Пора было мотыжить кукурузу, а у Лэрви до этого руки не доходили.

В воскресенье церковь была полна народа, и священник объяснил чудо. Он сказал, что слова на паутине явились напоминанием людям всегда жить в ожидании чуда.

Так свиной загончик Закерманов стал центром общего внимания. Ферн была счастлива, потому что проделка Шарлотты удалась, и жизнь Уилбура была спасена.

Но теперь в хлеву было совсем не так уютно, как прежде: здесь вечно толпился народ, а Ферн больше нравилось быть одной со своими четвероногими друзьями.

Глава XII СОБРАНИЕ

Однажды вечером, через несколько дней после того, как появилась надпись.

Шарлотта созвала общее собрание животных подвала.

— Сперва сделаем перекличку, — объявила она. — Уилбур?

— Я! — бодро ответил поросёнок.

— Гусь?

— Я-я-я!

— Ты отвечаешь за целых трёх гусей, — сделала замечание Шарлотта. — Почему ты не можешь просто сказать: «Я»? Почему ты всё повторяешь?

— Так-так-та-кая у меня природа, — извинился гусь.

— Гусыня? — вызвала Шарлотта.

— Я-я-я, — ответила гусыня, и Шарлотта пристально взглянула на неё.

— Гусята, с первого по седьмой рассчитайся!

— Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га! — отозвались гусята.

— Вот это собрание! — сказала Шарлотта. — Можно подумать, что у нас три гуся, три гусыни и двадцать один гусёнок. Овцы?

— Бе-эээ!

— Ягнята?

— Бе-эээ!

— Темплтон?

Молчание.

— Ладно, все в сборе, кроме крысы, — заключила Шарлотта. — Думаю, можно начинать без него. Я полагаю, что все вы обратили внимание на происходившее здесь в последние дни? Та похвала, которую я выплела на паутине, была воспринята людьми так, как я этого хотела. Закерманы попались и все другие тоже. Хозяин считает, что Уилбур — необычный поросёнок, и поэтому не зарежет и не съест его.

Осмелюсь утверждать, что моя уловка сработает, и жизнь Уилбура будет спасена.

— Ура! — закричали все хором.

— Выражаю всем свою признательность! — сказала Шарлотта. — Я созвала это собрание, чтобы выслушать ваши предложения, но мне нужны новые идеи. Людям уже надоело читать слова: "Поросёнок что надо", и если у кого-то появится новая фраза или новое слово, я с удовольствием вытку их на паутине.

— Напиши "Восхитительный поросёнок", — предложил ягнёнок.

— Не годится — звучит как второе блюдо в ресторане.

— Мо-мо-мо-щный! — выкрикнула гусыня.

— А что, Закерману должно понравиться, — согласилась Шарлотта.

— Послушай, Шарлотта, — вмешался Уилбур, — ну какой я «мощный», я ведь довольно среднего роста.

— Не имеет никакого значения! — отпарировала Шарлотта. — Никакого! Люди верят всему, что написано печатными буквами. А кто знает, как правильно написать слово "мощный"?

— Я думаю, два «м», два «о», два «щ» и так далее, — предложила гусыня.

— Ты думаешь, что я — акробат. Мне нужно сперва выучиться пляске святого Витта, чтобы выплести такое слово.

— Жаль-жаль-жаль-жаль-жаль, — сказал гусак.

Тогда взяла слово старая овца.

— Я согласна, что для спасения Уилбура на паутине нужно выткать что-то новое, а если Шарлотта не может подыскать нужного слова, нужно обратиться к нашему другу Темплтону. Он часто бывает на свалке — там валяются старые журналы, он может вырвать из них рекламу и принести сюда, чтобы у Шарлотты были образцы.

— Неплохая мысль, — согласилась Шарлотта. — Только не уверена, что Темплтон захочет помочь. Вы ведь знаете, он думает только о себе, а не о других.

— Я сумею его убедить, — сказала овца. — Я обращусь к его низменным инстинктам, которых у него хоть отбавляй. А вот и он сам. Не вмешивайтесь, пока я буду с ним разговаривать.

Темплтон зашел в хлев как всегда: украдкой прошмыгнув вдоль стены.

— Что стряслось? — спросил он, увидев всех животных в сборе.

— Проводим собрание директоров, — ответила старая овца.

— Тогда закрывайте скорей — мне все собрания осточертели, — ответил он и полез на висящей на стене верёвке.

— Слушай, Темплтон, — сказала овца. — Когда ты пойдешь на свалку в следующий раз, принеси, пожалуйста, вырезки из журналов. Шарлотте нужны новые идеи относительно надписи на паутине, чтобы спасти жизнь Уилбуру.

— А пусть его зарежут — не велика потеря! — огрызнулся мистер-крыс.

— Потерю ты ощутишь уже в эту зиму, Темплтон, — объяснила овца. — Ты его еще вспомнишь в январе, когда никто не придёт к лоханке с ведром тёплого пойла.

Остатки со стола Уилбура — это ведь твой основной источник существования.

Кто-кто, а ты это хорошо понимаешь. Еда Уилбура — это твоя еда, и поэтому его судьба неотделима от твоей. Если Уилбура заколют, и лоханка его день за днём будет оставаться пустой, ты так истощаешь, что сможешь смотреть сквозь свой живот, как сквозь стекло.

У Темплтона задрожали усы.

— Может, ты и права, — пробурчал он. — Я собираюсь на свалку завтра днём и принесу вам рекламу из журналов, если что-то найду.

— Благодарю вас, — сказала Шарлотта. — Собрание отложено, у меня много работы вечером. Я должна разрезать паутину и выплести слово «Мощный».

Уилбур покраснел.

— Но я совсем не «мощный», Шарлотта, я просто средний поросёнок.

— Для меня ты "мощный:, - ответила Шарлотта мягко, — и только это имеет значение. Ты — мой лучший друг, и я, а не кто другой, думаю, что ты — чудо, а поэтому не спорь и иди спать.

Глава XIII БОЛЬШИЕ УСПЕХИ

До глубокой ночи, когда все уже спали, Шарлотта трудилась над паутиной.

Сперва она оборвала несколько круговых линий у центра и оставила поперечные, потому что они нужны были для поддержки. Тут пригодились все её восемь ног да ещё и зубы. Она любила прясть и была большой мастерицей. А когда окончила работу и оборвала всё лишнее, то получилось то самое нужное ей слово, и мы расскажем, как оно делалось.

Паук умеет прясть нитки разных видов. Для линий в основании идут сухие прочные нити, а липкие нитки он использует для ловушек: в них попадаются и застревают насекомые. Шарлотта решила выткать новое слово сухими нитками.

"Если я вытку слово «Мощный» липкими нитками, — подумала она, — любая букашка, которая застрянет в них, испортит всё впечатление."

"Ну, вот начну с первой буквы «М». Тут Шарлотта забралась наверх, развернула и прицепила как нужно свою прядилку, прикрепила к ней нитку и полетела вниз.

Когда она стала падать, прядильные трубочки заработали и выпустили нить. Внизу Шарлотта закрепила нить, но результат не устроил её. Она снова забралась наверх и прикрепила ещё одну нитку рядом с первой, а потом полетела вниз, так что нитка получилась двойной. "Буквы станут более чёткими, если я вытку их двойными нитями", — решила она.

Так она протянула вертикальные и косые линии буквы «М», а потом перешла к «О», и все её восемь ног трудились без отдыха.

Во время работы она говорила, будто подбадривая саму себя. И если бы вам случилось тихо посидеть в хлеву в тот вечер, вы бы, наверно, услышали:

"А теперь буква «О»! Вира! Узел посерёдке вязать! Вниз падай! Крепи! Растяжку вяжи! Хорошо! Падай! Отдать конец! Порядок, девочка! Теперь «Н». Крепи! Майна!

По курсу прямо! Право руля! Конец отдать! Завести двойной петлей! Повтор команды! Порядок! Трави! Вниз к ножке! Конец отдать! Хорошо! Узел вяжи! Вира!

Повтор команды! Порядок, девочка!"

Так вот, командуя сама собой, паучиха делала свою трудную работу, а когда закончила её, почувствовала, что страшно проголодалась. Тогда она закусила прибережённой букашкой и пошла спать.

На следующее утро Уилбур проснулся и встал под паутиной, вдыхая утренний воздух. Капли росы сверкали на солнце, и паутина была ясно видна. Когда Лэрви пришёл с завтраком, он увидел упитанного поросёнка, а над ним аккуратно выплетенные печатные буквы: «МОЩНЫЙ». Свершилось новое чудо!

Лэрви побежал звать Закермана, Закерман побежал звать Эдит, а Эдит побежала к телефону рассказать обо всём родне. Люди столпились у загончика, не отрывая глаз от паутины и в сотый раз перечитывая слово, а Уилбур, теперь и вправду ощутивший свою мощь, спокойно стоял, выпятив бока и покачиваясь из стороны в сторону.

— Мощный! — выдохнул Закерман в радостном восторге. — Эдит, позвони репортёру "Событий недели" и скажи ему, что у нас случилось. Пусть едет с фотографом. Во всём штате не сыщется такого мощного поросёнка, как наш поросёнок.

Новость разнеслась по свету, и люди, приезжавшие посмотреть на Уилбура, когда он был "Поросёнком что надо", приезжали опять.

В тот день, занимаясь дойкой и поправляя привязь, Закерман всё размышлял, какой чудесный поросёнок достался ему.

— Лэрви! — позвал он. — Убери навоз из свинарника. У меня мощный поросёнок, и у него должна быть постель из чистой соломы каждый день. Ясно?

— Да, сэр, — ответил Лэрви.

— А ещё, — продолжил Закерман, — сделай клеть для Уилбура. Я решил отвезти его на ярмарку шестого сентября. Сделай просторную клеть и покрась её зелёной краской с золотыми буквами!

— А что мне написать этими буквами? — спросил Лэрви.

— Напиши: "ЗНАМЕНИТЫЙ ПОРОСЁНОК ЗАКЕРМАНА".

Лэрви взял вилы и пошёл за свежей соломой. Он понял, что от такого знатного поросёнка хлопот у него только прибавится.

Под яблоневым садом у конца тропинки лежала куча мусора, куда Закерманы сносили весь лишний хлам. На полянке за ольхой и кустами дикой малины росла восхитительная гора пустых бутылок и консервных банок, старых тряпок и железяк, битого стекла и севших аккумуляторов, старых журналов, худых вёдер, крышек и всякой бесполезной всячины.

Темплтон знал эту свалку как свои четыре лапы и обожал её. Сколько тут было лазеек и укрытий для крысы, и полно консервныых банки с остатками еды.

Темплтон побегал взад и вперёд по своему хозяйству и вернулся в хлев, держа в зубах мятую рекламную страницу из журнала.

— Подойдёт? — спросил он, показав рекламу Шарлотте. — Здесь написано: «Хрустики». Может, так и выплетешь на твоей паутине «Хрустик»?

— Нелепейшее предложение! — возмутилась Шарлотта. — Хуже быть не может! Мы не хотим, чтобы Закерман думал об Уилбуре как о «хрустике». Он может вообразить себе хрустящие поджаристые шкварки — вот тогда-то у него мысль и начнёт развиваться… Мы должны обратить внимание на благородство Уилбура, а не на его вкусовые качества. Сбегай за другим словом, Темплтон!

Темплтон скривил с отвращением морду, но отправился на свалку и вернулся с куском ткани.

— Ну, а сейчас что скажешь? Это ярлык от рубашки.

Шарлотта осмотрела ярлык. На нем было написано: "Не гладить".

— Жаль, Темплтон, — сказала она. — Это никак не годится. Мы ведь не хотим создать впечатление, будто наш Уилбур совсем дикий, и его даже погладить нельзя.

Так что, сходи ещё раз.

— Что я тебе — крысёнок на побегушках? — проворчал он. — Я не собираюсь всю жизнь искать на свалке твои объявления.

— Ну, сбегай ещё разок, ну, пожалуйста, — попросила Шарлотта.

— Вот что я сделаю, — сказал Темплтон. — Там на чердаке валяется коробка из-под стирального порошка, и на ней есть какая-то надпись. Я сейчас принесу тебе кусок этой коробки.

Он взбежал вверх по верёвке на стене, скрылся в дырке потолка и вынырнул с куском картона в зубах.

— Вот! — сказал он торжествующе. — Теперь подходит?

Шарлотта прочла слова: "засияет, как новое".

— Что это значит? — спросила она, потому что никогда в жизни не пользовалась стиральным порошком.

— А я откуда знаю? — дернул плечами Темплтон. — Ты просила принести какие-то слова, я и принёс. В следующий раз ты, наверно, попросишь у меня целый словарь.

Вместе они стали изучать надпись. "Засияет, как новое" — задумчиво повторила Шарлотта.

— Уилбур, — позвала она.

Уилбур подскочил с соломы.

— Побегай! — приказала Шарлотта. — Хочу тебя видеть в движении, чтобы понять, сияешь ли ты.

Уилбур проскакал до конца дворика.

— Теперь назад, быстрее!

Уилбур вернулся назад галопом, шкура его сияла, а хвостик свернулся тонким тугим завитком.

— Подпрыгни! — велела Шарлотта.

Уилбур подпрыгнул как только мог.

— Коснись земли ушами, не сгибая колен!

Уилбур выполнил.

— Прыжок с полуоборотом назад! — выкрикнула Шарлотта.

Уилбур подпрыгнул и грохнулся на землю.

— Ладно, — сказала Шарлотта. — Иди и спи. Ладно, Темплтон. Мне кажется, мыльная реклама подойдет. Не думаю, чтобы Уилбур так уж сиял, но забавно.

— В самом деле, — отозвался Уилбур. — Я чувствую, что сияю.

— Да? — в умилении посмотрела на него Шарлотта. — Ты прелестный поросёночек, и ты будешь у меня сиять. Я уже глубоко влезла в это дело и доведу его до конца.

Устав от пробежек, Уилбур лёг на чистую солому и закрыл глаза. Солома кусалась: она не была такой мягкой, как коровий навоз, на котором ему раньше так удобно и приятно было лежать. Поэтому он сгрёб солому в сторону и растянулся на навозе. Уилбур вздохнул. Трудный был день — первый день, когда он стал «Мощным».

Несколько десятков человек посетило его дворик после обеда, и ему нужно было каждый раз вставать, представляться мощнягой, и он устал. Потом пришла Ферн и тихо села на скамеечку в углу.

— Расскажи мне какую-нибудь историю, Шарлотта, — попросил Уилбур. — Расскажи мне сказку.

И Шарлотта, хотя тоже устала, стала рассказывать.

— Однажды, — начала она, — была у меня двоюродная сестрица. Так она выплела паутину прямо над небольшим ручьём, и как раз маленькая рыбка выпрыгнула из воды и запуталась в паутине. Сестрица, конечно, очень удивилась. Рыбка сильно билась в сетях, и сестрица просто боялась к ней подойти, но потом осмелилась. Она бросилась вниз, густо обмотала рыбку нитками и изо всех сил старалась одолеть её.

— И одолела?

— Бой был незабываемым! Рыбка застряла только одним плавничком и яростно била хвостом в воздухе, сверкая на солнце. Паутина опасно оседала под весом рыбки.

— А сколько весила рыбка? — с интересом спросил Уилбур.

— Не знаю. Сестрица бегала, увёртывалась, получала страшные удары хвостом по голове, подскакивала, отскакивала, набрасывала сети и сражалась. Сперва она попыталась набросить петлю слева на хвост, но рыбка отбила её. Потом попробовала набросить петлю на середину, но рыбка опять отбила. Так забега'ла сестрица то справа, то слева, а паутина качалась и всё больше растягивалась.

— Что случилось потом? — спросил Уилбур.

— Ничего, — сказала Шарлотта. — Сестрица выдержала рыбку какое-то время, а когда она хорошенько провялилась, взяла и съела.

— Расскажи мне другую историю! — снова попросил Уилбур.

Тогда Шарлотта рассказала ему историю о своей другой сестрице, которая была воздухоплавательницей.

— А что такое "воздухоплавательница"? — спросил Уилбур.

— Она летала на воздушном шаре, — ответила Шарлотта. — Она становилась на голову, выпускала много ниток и делала из них шар. Ветер подхватывал шар и уносил его высоко с тёплым воздухом.

— Это правда? — спросил Уилбур. — Или это ты просто выдумала?

— Правда, — ответила Шарлотта. — У меня в роду много замечательных сестриц.

А теперь, Уилбур, тебе пора спать.

— Спой мне что-нибудь, — попросил Уилбур, закрывая глаза.

И Шарлотта запела колыбельную в сгущающихся сумерках под верещанье сверчков в траве:

Спи, моя радость, в добре и тепле, В тёмном сарае на мягкой земле. Спи, моя прелесть, и страхов не знай: Полон друзей наш отзывчивый край. Лёгкие ласточки в гнёзда летят, Только сверчки всё трещат и трещат, Только вечернюю славу поёт Хор лягушачий с далёких болот. Спи, моя радость, в добре и тепле, В тёмном сарае на мягкой земле.

Когда песня закончилась, Уилбур уже спал, а Ферн встала и пошла домой.

Глава XIV ДОКТОР ДОРИАН

На следующий день была суббота. Ферн стояла у кухонной раковины и протирала после завтрака посуду, которую мыла её мама. Миссис Арабл работала молча. Ей хотелось, чтобы Ферн играла с другими детьми, а не сидела целыми днями в закермановском хлеву с животными.

— Какая чудная рассказчица Шарлотта, я такой в жизни не встречала! — воскликнула Ферн, протирая полотенцем кастрюлю.

— Ферн, — ответила мама строго, — не надо фантазировать. Ты ведь знаешь, что пауки не рассказывают сказок. Пауки не могут говорить.

— А Шарлотта может, — возразила Ферн. — Очень негромко, а всё-таки говорит.

— И какие же истории она рассказывает?

— Ну, один раз она рассказала нам о своей сестрице, которая поймала рыбку в паутину. Как интересно!

— Ферн, милая, ну как же может рыбка попасть в паутину? — спросила мама. — Ты ведь знаешь, что такого не бывает. Ты всё выдумываешь.

— Да было это всё на самом деле! Шарлотта ничего не врёт. Это её двоюродная сестрица натянула паутину над ручьём. Один раз она там сидела, а маленькая рыбка выпрыгнула из воды и запуталась в паутине. Она запуталась одним плавником и сильно била хвостом, и сверкала на солнце. Ты можешь представить, как опасно опускалась паутина под весом рыбки? А сестрица Шарлотты подкрадывалась и оттуда, и отсюда, и получала страшные удары хвостом по голове, и подскакивала и отскакивала…

— Ферн! — прикрикнула мама. — Хватит! Не рассказывай больше этих глупостей!

— Я не выдумываю, я просто говорю тебе, как было.

— И что же в конце концов случилось? — спросила мама, которой тоже стало любопытно.

— Шарлоттина сестрица победила. Она обмотала рыбку нитками, а потом, когда та хорошо провялилась, съела. Пауки ведь тоже должны есть, как и мы все.

— Да, наверно должны, сказала мама рассеянно.

— А другая сестрица Шарлотты летала на воздушном шаре. Она становилась на голову, выпускала много ниток, а ветер подхватывал её и уносил вверх. Мама, а тебе разве так не хочется?

— Я подумаю, — ответила миссис Арабл. — Только, девочка моя милая, поиграй сегодня на воздухе и не ходи в этот хлев дяди Гомера. Позови своих приятелей и займись чем-то на дворе. Ты слишком долго сидишь в хлеву — нехорошо так долго сидеть одной. 2 — Одной? — удивилась Ферн. — Как одной? Все мои лучшие друзья живут в подвале хлева. Там все разговаривают, и я совсем не одна.

Вскоре Ферн исчезла и показалась на дороге к Закерманам, а мама стала подметать в комнате. Работая, она не переставала думать о Ферн. Наверно, не совсем естественно, чтобы маленькая девочка так интересовалась животными.

Наконец, миссис Арабл решилась сходить посоветоваться к доктору Дориану. Она села в машину и поехала к приёмной доктора в их селе.

У доктора Дориана была густая борода. Приветливо он усадил посетительницу в удобное кресло.

— Я насчёт Ферн, — объяснила она. — Чуть не всё время она торчит в хлеву у Закерманов. Разве это нормально? Сидит там на стульчике в углу подвала рядом с поросёнком и наблюдает за животными. Просто сидит и слушает.

Доктор Дориан откинулся в кресле и закрыл глаза.

— Восхитительно, — сказал он. — Там, должно быть, мило и тихо. Я знаю, у Гомера есть овцы.

— Да, только всё началось с поросёнка, которого Ферн выкормила из бутылочки.

Она назвала его Уилбуром, а Гомер потом его купил, и с тех пор Ферн ходит к дяде, чтобы быть рядом с этим поросёнком.

— Я что-то о нём слышал, — сказал доктор Ферн, открывая глаза. — Говорят, отличный поросёнок.

— Вы слышали о словах, которые появились в паутине? — беспокойно спросила миссис Арабл.

— Да, — ответил доктор.

— Вы что-то понимаете?

— Что именно?

— Ну, как могла в паутине появиться надпись?

— Не понимаю, — ответил доктор. — Но я ведь не понимаю, как пауку вообще удаётся сплести паутину. Когда появились слова, все вдруг заговорили, что свершилось чудо, а никто и не обратил внимания, что сама паутина — чудо.

— Что чудесного в паутине? — удивилась миссис Арабл. — Не понимаю, почему вы называете её чудом. Паутина — это паутина.

— Вы никогда не пробовали её сплести? — спросил доктор Дориан.

Миссис Арабл неловко заёрзала на стуле.

— Нет, — сказала она, — но я умею вышивать салфетки и вязать носки.

— Ну, конечно, — согласился доктор. — Но ведь вас этому кто-то научил?

— Мама научила.

— Ну, а кто научил паука? Молодой паучок умеет выплетать паутину безо всякой учёбы. Вам не кажется, что это чудо?

— Наверно, — согласилась миссис Арабл. — Я об этом не думала. И всё же я не понимаю, как могли на паутине появиться слова? Не могу этого понять, а то, чего я не понимаю, мне не нравится.

— А кому такое может понравиться, — вздохнул доктор. — Я врач, и люди думают, что врач должен знать всё на свете. А я очень многого не понимаю, но не позволяю, чтобы это меня беспокоило.

Миссис Арабл занервничала.

— Ферн говорит, что животные между собой беседуют. Вы верите, что животные могут разговаривать?

— Мне не приходилось слышать, чтобы животные разговаривали, но это ничего не доказывает. Может быть, и был случай, когда какое-то животное вежливо обратилось ко мне, а я пропустил это мимо ушей, потому что был невнимателен. Дети внимательнее взрослых. Если Ферн утверждает, что животные в подвале у Закермана разговаривают, я вполне готов ей поверить. Может быть, если бы люди разговаривали поменьше, животные разговаривали бы больше. А люди болтают столько лишнего, могу вам в этом поклясться.

— Я так беспокоюсь насчёт Ферн. Вы думаете, у неё ничего опасного?

— Она выглядит здоровой?

— Вполне.

— У неё хороший аппетит?

— Она вечно голодная.

— И крепко спит ночью?

— Не добудишься.

— Тогда не беспокойтесь ни о чем, — сказал доктор.

— Вы думаете, она когда-нибудь станет интересоваться чем-то, кроме свиней, овец, гусей и пауков?

— Сколько ей лет?

— Восемь.

— Ну, — сказал доктор. — Я думаю, она всегда будет любить животных, но вряд ли проведёт всю жизнь в подвале у своего дядюшки. Как насчёт мальчиков? Она с кем-то дружит?

— С Генри Фасси, — просветлела миссис Арабл.

Доктор Дориан закрыл глаза и глубоко задумался.

— Генри Фасси, — пробормотал он. — Вот это хорошо. Думаю, вам не надо ни о чём беспокоиться. Пусть Ферн пригласит своих друзей в подвал, если ей там так интересно. По мне, так пауки и поросята ничуть не менее интересны, чем Генри Фасси. Но предугадываю, что настанет день, когда Генри скажет ей какое-то слово, и Ферн обратит на него внимание. Удивительно, как дети меняются от года к году.

А что с Эвери? — спросил он, широко открыв глаза.

— Ох, Эвери! — усмехнулась миссис Арабл. — С Эвери всё нормально. Конечно, он попадает в ядовитый плющ, его жалят осы и пчёлы, он таскает домой лягушек и змей и ломает всё, что ни попадёт к нему в руки. С ним всё в порядке!

— Ну и прекрасно, — заключил доктор.

Миссис Арабл попрощалась и поблагодарила доктора Дориана за совет. Камень свалился с её души.

Глава XV СВЕРЧКИ

Сверчки верещали в траве. Они пели грустную и долгую песню конца лета.

"Лето прошло, лето прошло, — пели они, — лето уже угасает."

Сверчки считали своим долгом известить всех, что лето не вечно. Даже в эти самые прекрасные дни года, когда лето сменяется осенью, сверчки возбуждали ощущение печали и перемен.

Пение сверчков слышали все. Эвери и Ферн слышали его, когда шли по пыльной дороге, и вспоминали, что скоро начнутся занятия в школе. И гусята слышали это пение и понимали, что уже никогда больше не будут гусятами. Слышала его и Шарлотта, зная, что времени у неё в обрез. Миссис Закерман, готовя обед на кухне, тоже услышала сверчков, и её охватила грусть. "Вот и ещё одно лето минуло", — вздохнула она. И Лэрви, сколачивая клеть для Уилбура, услышал их пение и подумал, что приходит пора копать картошку.

"Лето прошло, лето прошло, — повторяли сверчки. — Сколько ночей до морозов?

Лето, прощай, лето, прощай…"

Овцы, услышав песню, так разволновались, что проломили дыру в заборе на выгоне и забрели на поле через дорогу. Гусак обнаружил эту дыру и повёл в неё всё своё семейство: они забрались в сад и наслаждались упавшими яблоками. Клён на болоте услышал песню сверчков и стал ярко-красным от тревоги.

Всё на ферме вращалось вокруг Уилбура. Хорошая еда и правильный режим сделали своё дело, он стал кабанчиком, которым каждый фермер мог бы гордиться. Как-то полюбоваться на него пришли за один день больше ста человек. Шарлотта выплела новое слово: «СИЯЮЩИЙ», и Уилбур действительно сиял в золотых солнечных лучах. С тех пор, как паучиха подружилась с ним, он не жалел стараний, чтобы оправдать свою репутацию. Когда Шарлотта выплела слова: "ПОРОСЁНОК ЧТО НАДО", он старался выглядеть что надо, а когда она выплела «МОЩНЫЙ», он и старался казаться мощным, а вот теперь, когда его назвали «СИЯЮЩИМ», он делал всё, чтобы сиять.

Выглядеть сияющим не просто, и Уилбур отдавал этому всю свою волю. Он чуть поворачивал голову и моргал длинными ресницами. Он глубоко дышал, а когда публика начинала скучать, подскакивал вверх и выполнял прыжок с полуоборотом назад. Тогда толпа исторгала приветствия и восхищенные крики.

— Ну как, неплохо для поросёнка, — спрашивал довольный собой Закерман. — Действительно, сияющий поросёнок!

Кое-кто из друзей Уилбура по хлеву опасался, что такое внимание вскружит ему голову, и он зазнается. Но Уилбур оставался скромным: слава его не испортила. Он всё ещё сомневался в будущем и не мог до конца поверить, что простая паучиха сумеет спасти ему жизнь. Иногда по ночам ему снились сны. Как-то ему приснилось, что пришли люди с ножами и ружьями, чтобы забрать его — но это был лишь сон.

Днём Уилбур обычно был счастлив и уверен в себе. Ни один поросёнок не имел таких верных друзей, и он понимал, что дружба — благословеннейший дар, который можно обрести в этом мире. Даже песня сверчков его не печалила. Он знал, что приближается день ярмарки и с нетерпением ждал поездки. Он был уверен, что если ему удастся отличиться на ярмарке и, может быть, даже получить приз, Закерман сохранит ему жизнь.

А у Шарлотты были свои заботы, но она о них помалкивала. Однажды утром Уилбур спросил её о ярмарке:

— Ты, конечно, поедешь со мной, Шарлотта?

— Я ещё не знаю, — ответила она. — Ярмарки проводят в неудачное для меня время года, и мне очень трудно будет отлучиться из дому даже на несколько дней.

— Почему? — спросил Уилбур.

— Ну, мне нельзя просто так оставлять паутину, с ней всегда много работы.

— Ну, пожалуйста, поедем со мной! — умолял Уилбур. — Ты мне так нужна, я не справлюсь без тебя. Ты обязательно должна быть со мной.

— Нет, — отвечала Шарлотта, — мне лучше остаться дома и сделать одно дело.

— Какое дело? — спросил Уилбур.

— Мне нужно отложить яйца. Мне пора сшить мешок и наполнить его яйцами.

— Я не знал, что ты откладываешь яйца! — изумленно воскликнул Уилбур.

— Да, я и яйца откладываю, я универсальная, — подтвердила паучиха.

— Что значит "универсальная"? — спросил Уилбур. — Ты полна яиц?

— Нет, быть универсальным, значит легко переходить от одного дела к другому.

Это значит, что я умею не только прясть паутину и ставить ловушки для мошек.

— Почему бы тебе не съездить на ярмарку и не отложить яйца там? Вот было бы здорово! — упрашивал Уилбур.

Шарлотта тронула паутину и задумчиво смотрела, как она колышется.

— Не смогу, — ответила она. — Ты ведь и понятия не имеешь, Уилбур, о том, как откладывают яйца. Я не могу совместить свои семейные обязанности с делами ярмарки. Когда я буду готова отложить яйца, я должна буду их отложить, несмотря на ярмарку. Но ты об этом не беспокойся, а то похудеешь. Давай решим так: я поеду на ярмарку, если только смогу.

— Хорошо, — согласился Уилбур. — Я знаю, что ты не бросишь меня, когда ты мне больше всего нужна.

Весь тот день Уилбур оставался в загончике, отдыхая на соломе. Шарлотта тоже отдыхала и закусывала кузнечиком. Она знала, что скоро уже ничем не сможет помочь Уилбуру, потому что через несколько дней ей предстояло забросить все дела и заняться прелестным мешочком для своих яиц.

Глава XVI ЕДЕМ НА ЯРМАРКУ

Вечером накануне ярмарки все легли спать пораньше. Ферн и Эвери были в постели уже в восемь. Эвери приснилось, что колесо обозрения застряло, когда он сидел в тележке на самом верху, а Ферн — что у неё закружилась голова на качелях.

Лэрви пошёл спать в полдевятого. Во сне он метал бейсбольные мячи в плюшевого кота и выиграл настоящее одеяло «Навахо».

А Закерманы пошли спать в девять: хозяйке приснился роскошный морозильник, а самому Закерману — Уилбур. Будто вырос Уилбур до ста шестнадцати футов в длину и девяноста двух футов в высоту, будто получил он все призы на ярмарке, весь украшен лентами, и даже к хвосту его привязали голубую ленточку.

В подвале хлева все, кроме Шарлотты, тоже улеглись рано, потому что завтра — ярмарка, и всем хотелось проснуться пораньше, чтобы проводить Уилбура в путь, на котором ему предстояли захватывающие приключения.

Все встали с первыми лучами солнца. День был жарким. Ферн притащила ведро тёплой воды к себе в комнату и выкупалась с губкой. Она знала, что на ярмарке будут мальчишки, и поэтому надела своё самое нарядное платье. Миссис Арабл вымыла Эвери шею и голову, разделила волосы пробором и крепко пригладила их щёткой, так что все они прилипли к макушке, кроме шести упрямых волосков, которые никак не хотели слушаться. Эвери надел чистые синие джинсы и чистую рубашку. Мистер Арабл оделся, позавтракал и пошёл мыть свой грузовик, потому что обещал отвезти на ярмарку всех и, конечно, Уилбура.

Рано утром Лэрви подсыпал чистой соломы в клеть Уилбура и поставил клеть в загончик. Клеть была зелёная, а на боку золотыми буквами было написано:

ЗНАМЕНИТЫЙ ПОРОСЁНОК ЗАКЕРМАНА

Шарлотта по этому случаю аккуратно подтянула паутину. Уилбур медленно пережёвывал завтрак. Он хотел выглядеть сияющим и старался, чтобы еда не попадала ему за уши.

На кухне миссис Закерман вдруг сказала:

— Гомер, я хочу выкупать поросёнка молочной пахтой, что осталась, когда мы сбивали масло.

— Чем? — переспросил мистер Закерман.

— Молочной пахтой. Я помню, что бабушка купала в ней поросят, когда они были очень грязные.

— Уилбур у нас не грязный, — сказал Закерман с гордостью.

— Я видела у него грязь за ушами. Каждый раз, когда Лэрви выливает ему пойло, оно попадает за уши и засыхает коркой. У него на боках пятна от навоза.

— Он лежит на чистой соломе, — возразил Закерман.

— Всё равно он грязный, и его нужно выкупать.

Закерман неуверенно сел и стал завтракать булочкой, а его жена пошла в дровяной сарай. Вернулась она в резиновых сапогах и старом плаще с ведром молочной сыворотки и деревянной лопаткой.

— Эдит, ты с ума сошла, — пробормотал Закерман.

Жена не обратила на него внимания и не стала терять времени. Она вывела Уилбура и принялась за дело: опуская лопатку в пахту, она протёрла его с головы до ног. Посмотреть на эту сцену собрались гуси, а с ними овцы и ягнята. Даже Темплтон осторожно высунул голову, чтобы понаблюдать, как Уилбур принимает молочную ванну. А Шарлотте было так интересно, что она даже спустилась на ниточке пониже. Уилбур стоял тихо, закрыв глаза. Он ощущал, как молоко стекает по его бокам. Он открыл рот, и туда попало немного пахты. Как это было восхитительно! Он ощущал себя счастливым и сияющим. Когда миссис Закерман окончила купание и насухо его вытерла, Уилбур стал самым чистым и очаровательным поросёнком на всём белом свете. Он весь был белый, гладкий, как шёлк, с розовым рыльцем и розовой кожей за ушами.

Закерманы переоделись в свою лучшую одежду. Лэрви побрился, надел рубашку из шотландки и пурпурный галстук. А животных оставили в хлеву самих по себе.

Семеро гусят ходили строем по кругу вместе со своей мамашей.

— Ну-ну-ну по-по-по-жалуйста, возьмите нас на ярмарку, — попросил один гусёнок. А за ним и все семеро стали хныкать и надоедать.

— Ну-ну-ну-по-по-жалуйста… — и устроили невозможный галдеж.

— Дети! — прикрикнула гусыня. — Ведите себя ти-ти-ти-хо! На ярмарку поедет только-только-только Уил-уилбур.

И тут вмешалась Шарлотта.

— Я тоже поеду, — сказала она тоненьким голоском. — Я решила поехать вместе с Уилбуром. Я могу ему понадобиться. Никто не знает, что может случиться на ярмарке. Там должен быть кто-то умеющий писать, и я думаю, что Темплтону тоже следовало бы поехать: может понадобиться послать кого-нибудь с поручением или в чём-то помочь.

— Я останусь здесь, — пробурчал Темплтон. — Ярмарки не представляют для меня ни малейшего интереса.

— Это потому, что ты там никогда не бывал, — заметила овца. — Ярмарка — настоящий рай для крысы. Там тебе можно будет выбежать ночью и прекрасно пообедать. На конюшне там полно овса, который рассыпают иноходцы и рысаки. На утоптанной траве валяются пакетики с остатками бутербродов и крутых яиц, с крошками, кусочками булочек и сыра. На дороге повсюду початки кукурузы, недоеденные пирожные, сладкая вата, миндаль, остатки стаканчиков с мороженым и леденцы на палочке. Для крысы везде найдется закуска: в палатках и в ларьках, и на сеновалах — на ярмарке всегда горы всякой мерзости, которой хватит для целой армии крыс.

У Темплтона засверкали глаза.

— Это правда, — спросил он, — или ты сама выдумала такую вкусную сказку? Я люблю пожить на широкую ногу, и это меня соблазняет.

— Это правда, — подтвердила овца. — Отправляйся на ярмарку, Темплтон, и ты увидишь, что действительность превосходит твои самые радужные сны. Стаканчики с прилипшей сметаной, консервные банки с кусочками тунца, промасленные бумажные кульки с тухлыми…

— Хватит! — вскричал Темплтон. — Ни слова больше — я еду!

— Порядок, — подмигнула овце Шарлотта. — А теперь не будем терять времени: Уилбура скоро погрузят в клеть, а мы с Темплтоном должны забраться в клеть прямо сейчас и спрятаться.

Темплтон не терял ни минуты: он быстро взбежал на клеть, протиснулся между планками, сгреб кучу соломы и спрятался в ней.

— А теперь я, — сказала Шарлотта.

Она выплыла на струе воздуха, выпустила нить и плавно спустилась на землю.

Потом она взобралась по боковой стенке клети и спряталась в отверстии от сучка в верхней доске.

Старая овца закивала головой.

— Ну и груз, — сказала она. — Тут, по правде, надо бы написать: "Знаменитый поросёнок Закермана и два зайца", потому что зайца превращается любой, кто едет без билета и без разрешения.

— Вот-вот-вот люди-люди идут! — закричала гусыня. — Ти-хо-ти-хо-тихо!

Во двор задним ходом въехал большой грузовик, за рулём которого сидел мистер Арабл. Лэрви и Закерман шли рядом, а Ферн и Эвери стояли в кузове, перегнувшись через борт.

— Послушай, — сказала Уилбуру старая овца. — Когда они откроют клеть и станут тебя загонять, упирайся! Нельзя просто так зайти в клеть, потому что свиньи, когда их грузят на машину, всегда упираются.

— Если я буду артачиться, я запачкаюсь, — возразил Уилбур.

— Неважно. Делай, как я говорю! Борись. Если ты войдёшь в клеть без сопротивления, мистер Закерман подумает, что тебя околдовали и побоится ехать с тобой на ярмарку.

Тут из соломы высунул голову Темплтон.

— Упирайся, если тебе охота, — сказал он, — только не забудь, что я здесь прячусь, и я совсем не хочу, чтобы ты меня зашиб, стукнул в морду, смял в лепёшку, растёр в порошок, задавил, растоптал, навесил мне фонарь, искромсал в куски и вообще оставил от меня мокрое место. В общем, следи за собой, Господин Сиятельный, когда тебя начнут запихивать.

— Успокойся, Темплтон, сказала овца. — Спрячь голову — они идут. Сияй.

Уилбур! Спрячься, Шарлотта! Гогочите, гуси!

Грузовик медленно подъехал задним ходом и остановился. Мистер Арабл выключил мотор, спустился из кабины, обошёл машину и открыл задний борт. Гуси возликовали. Миссис Арабл тоже вышла из машины, а Ферн и Эвери спрыгнули на землю. Миссис Закерман вышла из дому. Все выстроились у забора и с восхищением смотрели на Уилбура рядом с красивой зелёной клетью, и никто не догадывался, что там вместе с ним были мистер-крыс и паучиха.

— Поросёнок что надо! — сказала миссис Арабл.

— Мощный! — добавил Лэрви.

— А как он сияет! — воскликнула Ферн, вспомнив день его появления на свет.

— Да, — сказала миссис Закерман, — во всяком случае, он купаный. Молочная сыворотка хорошо отмывает.

Мистер Арабл внимательно осмотрел Уилбура.

— Да, отличный поросёнок, — согласился он. — Невозможно поверить, но он был самым маленьким среди своих братьев и сестричек. Какой окорок получится, Гомер, когда придёт время его резать!

Уилбур услышал эти слова, и сердце у него упало.

— Ах, я, кажется, сейчас рухну без чувств, — шепнул он овце, пристально смотревшей на него.

— Опустись на колени, — шепнула овца, — чтобы кровь прилила к голове.

Уилбур опустился на колени, всё его сияние померкло, а глаза закрылись.

— Смотрите, — воскликнула Ферн, — он умирает!

— Эй, глядите на меня! — завопил Эвери, вползая в клеть на четвереньках. — Я поросёнок! Я поросёнок!

Нога Эвери задела Темплтона под соломой. "Что за напасть! — подумал крыс. — Какой несносный мальчишка! И зачем только я во всё это впутался."

Гуси увидели Эвери в клетке и разгоготались громким хохотом.

— Эвери, вылезай сейчас же! — раскричалась мама, — кем ты только вырастешь!

— Поросёнком! — ответил Эвери, подбрасывая в воздух охапки соломы. — Хрю, хрю, хрю!

— Машина поехала! — закричала Ферн.

Грузовик с пустой кабиной покатился вниз под гору. Мистер Арабл бросился к рулю и нажал аварийный тормоз. Машина остановилась. Гуси загоготали. Шарлотта свернулась клубочком и стала совсем невидимой в отверстии из-под сучка. Поэтому Эвери её не заметил.

— Вылезай сейчас же! — кричала миссис Арабл.

Эвери вылез на руках и коленях и скорчил рожу Уилбуру, а Уилбур упал в обморок.

— Поросёнок в обмороке! — закричала миссис Закерман. — Полейте его водой!

— Полейте его пахтой, — предложил Эвери.

Гуси разразились гоготом.

Лэрви побежал за ведром воды, а Ферн забралась в вагончик и стала на колени рядом с Уилбуром.

— У него солнечный удар, — сказал Закерман. — Сегодня очень душно.

— Может он подох? — предположил Эвери.

— Сейчас же вылезай из свинарника! — закричала мама.

Эвери послушался и влез сзади на грузовик, чтобы лучше видеть. Лэрви вернулся с ведром холодной воды и окатил Уилбура.

— Полей и меня! — закричал Эвери. — Мне тоже жарко!

— Заткнись! — заорала на него Ферн. — Заткнись! — и на глаза её навернулись слёзы.

Уилбур пришёл в себя от ведра воды и медленно встал на ноги под гусиный гогот.

— Я проголодался, — сказал Эвери. — Дай мне печёное яблоко!

— С Уилбуром всё в порядке, — сказала Ферн. — Можно ехать. Я хочу на колесо обозрения.

Закерман, Арабл и Лэрви подхватили поросёнка и стали заталкивать его головой вперёд. Уилбур брыкался и ни за что не хотел идти в клеть, и чем сильнее нажимали люди, тем отчаяннее упирался он. Эвери спрыгнул с машины и тоже стал толкать, а Уилбур артачился, не давался и рычал.

— С поросёнком полный порядок! — весело сказал Закерман и упёрся коленом в Уилбура. — А ну, ребята! Раз-два двинули!

Последним усилием они затолкнули поросёнка в клеть. Гуси гоготали до упаду.

Лэрви прибил наискосок доску в торце, чтобы Уилбур не смог выйти назад. Тогда, напрягшись, мужчины подхватили клеть и подняли её на грузовик. Они не знали, что под соломой спрятался Темплтон, а в дырке от сучка сидела большая серая паучиха: они видели только поросёнка.

— Все на машину! — крикнул мистер Арабл и включил мотор. Дамы уселись в кабину рядом с ним, а Закерман, Ферн и Эвери забрались в кузов и вцепились в борта. Грузовик поехал. Гуси загоготали на прощание, а дети отвечали им.

Все двинулись на ярмарку.

Глава XVII ДЯДЯ

Подъезжая к ярмарке, ещё издалека они услышали музыку и увидели огромное колесо, вращающееся будто под самым небом. До них донёсся запах пыли на беговой дорожке, орошённой поливальными машинами, и запах жарящихся гамбургеров. Повсюду в воздухе плавали воздушные шары, из загонов блеяли овцы, а громовой голос объявлял по радио: "Прошу внимания! Владельца «Понтиака» номер Н-2439 просим убрать машину с площадки пожарной станции."

— Дай мне немого денег! — попросила Ферн.

— И мне! — потребовал Эвери.

— Я могу выиграть куклу в рулетку, если она остановится возле загаданного номера, — сказала Ферн.

— А я буду управлять реактивным самолётом и собью им другой!

— Купи мне шар! — попросила Ферн.

— Папа, купи мне леденец на палочке, бутерброд с сыром и малиновой воды, — просил Эвери.

— Сидите тихо, пока мы не сгрузим поросёнка, — велела мама.

— Пусть дети сами гуляют, — предложил папа. — Ярмарка бывает лишь раз в году.

Папа дал Ферн две монетки по двадцать пять центов и две монетки по десять центов, а Эвери — пять монет по десять центов и четыре пятка.

— А теперь бегите, — велел он. — И помните, что этих денег вам должно хватить на весь день. Не растратьте всё в первую минуту, а в полдень возвращайтесь к машине, чтобы мы пообедали вместе. И не ешьте всякой ерунды, чтобы у вас животы не разболелись.

— Если пойдёте на качели, — предупредила мама, — покрепче держитесь.

Держитесь очень крепко. Вы меня поняли?

— И не потеряйтесь!

— И не запачкайтесь!

— И не перегрейтесь.

— И смотрите, чтобы вас не обокрали.

— И не перебегайте дорожку на ипподроме, когда по ней скачут лошади.

Дети схватились за руки и, приплясывая, помчались к карусели, к чудесной музыке, чудесным приключениям и чудесным удовольствиям по чудесной дороге, на которой нет родителей, нет указок и подсказок, где они будут счастливы и свободны, и будут делать всё, что заблагорассудится. Миссис Арабл тихо стояла и смотрела на них, а потом вздохнула и поднесла платок к глазам.

— Думаешь, так и должно быть? — спросила она мужа.

— Дети должны взрослеть, — ответил мистер Арабл, — и, я думаю, ярмарка для этого самое лучшее место.

Когда Уилбура выгружали из клети и помещали в новый загончик, собралась целая толпа. Всех привлекла надпись: "ЗНАМЕНИТЫЙ ПОРОСЁНОК ЗАКЕРМАНА". Уилбур смотрел на них и старался выглядеть ещё красивее. Новый дом ему нравился: загончик зарос травой, а от солнца его защищал навес.

Шарлотта, уловив удобный момент, вылезла из клети и взобралась по столбу под крышу. Никто её не заметил.

Темплтон, которому не хотелось показываться среди бела дня, пережидал под соломой на полу клети. Закерман налил немного снятого молока в лоханку Уилбура и набросал вилами чистой соломы в загончик. Потом хозяева пошли смотреть породистых коров и всё, что было на ярмарке. Закермана особенно тянуло к тракторам, а его жену — к морозильникам. Лэрви бродил сам по себе, надеясь встретить приятелей и поразвлечься.

Как только люди разошлись, Шарлотта обратилась к Уилбуру:

— Хорошо, что ты не видишь того, что вижу я.

— А что ты видишь?

— В соседнем загоне лежит громадный кабан. Мне кажется, он гораздо крупнее тебя.

— Может быть, он старше меня, а я ещё буду расти? — предположил Уилбур, и глаза его увлажнились слезами.

— Я загляну туда и посмотрю поближе, — сказала Шарлотта. Она перебралась по балке к соседнему загону, спустилась на нитке и повисла прямо над огромным кабаньим рылом.

— Как тебя зовут? — спросила она вежливо.

Кабан посмотрел на неё.

— А у меня нет имени, — хрюкнул он густым громким басом. — Зови меня просто Дядя.

— Хорошо, Дядя, — ответила Шарлотта. — Когда ты родился? Ты — весенний поросёнок?

— Конечно, я весенний поросёнок, — рыкнул Дядя. — А ты вообразила, что я — весенний цыплёнок? Хо, хо — ошиблась, сестрица!

— Честно говоря, слыхала я шутки и поумнее, — ответила Шарлотта. — Приятно было познакомиться, а теперь мне пора.

Она медленно поднялась и вернулась в загончик Уилбура.

— Сосед говорит, что он — весенний поросёнок, — доложила Шарлотта, — так, наверно, и есть. Одно ясно — он противный: ведёт себя нахально, рычит и сыплет глупыми шутками. А, кроме того, он совсем не такой чистый, как ты, и очень неприятный. У нас был короткий разговор, и я его сразу невзлюбила. Только знай, выиграть у него будет совсем не просто: такой он большой и тяжёлый. Но я тебе помогу — мы своего добьемся.

— Когда ты собираешься выткать паутину? — спросил Уилбур.

— Сегодня ближе к вечеру, если не слишком устану. Любой пустяк страшно утомляет меня в эти дни, и нет у меня тех сил, что прежде. Что делать, годы берут свое…

Уилбур посмотрел на свою подругу: она выглядела распухшей и беспокойной.

— Как мне жаль, что ты плохо чувствуешь себя, Шарлотта, — сказал он. — Ты, наверно, почувствуешь себя лучше, если сплетёшь паутину и поймаешь пару мух.

— Может быть, — устало согласилась Шарлотта. — Я чувствую себя, как умирающий день.

Она повисла на потолке вниз головой и задремала, оставив Уилбура в большой тревоге.

Всё утро у загончика толпился народ. Десятки совершенно незнакомых людей останавливались, чтобы взглянуть на Уилбура, и восхищались шелковистой белой кожей, закрученным хвостиком и сиянием, которое излучал он весь. Потом они переходили к следующему загону, где лежал крупный кабан. Уилбур слышал, что многие были поражены размерами Дяди. Такие замечания нельзя было не услышать, и они беспокоили Уилбура.

— А сейчас и Шарлотте нездоровится, — подумал он. — Вот беда.

Всё утро Темплтон спокойно проспал под соломой. День выдался ужасно жаркй. В полдень старшие вернулись к загончику, а вскоре показались и Ферн с Эвери: у Ферн в одной руке была кукла-обезьянка, а в другой — пакетик со сладкой кукурузой, а Эвери привязал к уху воздушный шар и грыз яблоко в сахаре. Оба были потные и перепачканные.

— Правда, жарко? — спросила миссис Закерман.

— Просто ужас! — согласилась миссис Арабл, обмахивая себя рекламой морозильника.

Друг за другом они забрались на машину и открыли коробки с завтраком.

Солнце накалило всё вокруг, и никому не хотелось есть.

— Когда жюри примет решение насчёт Уилбура? — спросила миссис Закерман.

— Не раньше, чем завтра, — ответил её муж.

Появился Лэрви с индейским одеялом, которое он выиграл.

— Вот что нам нужно, — сказал Эвери. — Одеяло.

— Оно самое, — согласился Лэрви и навесил одеяло на борта так, что получилось что-то вроде шатра. Дети уселись в тени под одеялом, и всем сразу стало хорошо.

Пообедав, они растянулись и заснули.

Глава XVIII ВЕЧЕРНЯЯ ПРОХЛАДА

В час вечерней прохлады, когда на ярмарке сгустились тени, Темплтон выбрался из клети и огляделся вокруг. Уилбур спал в соломе, а Шарлотта плела паутину.

Острый нюх Темплтона различал в воздухе множество восхитительных запахов. Он был голоден, хотел пить и решил отправиться на поиски. Ничего никому не сказав он пустился в путь.

— Принеси мне ещё одно слово! — окликнула его Шарлотта. — Этой ночью я выплету его в последний раз.

Темплтон что-то пробурчал про себя и исчез в тени: быть крысёнком на побегушках ему не нравилось.

После дневной жары вечер принёс всем долгожданное облегчение. В лучах прожекторов, колесо обозрения совершало в небе оборот за оборотом и казалось вдвое выше, чем днём. Главная аллея сверкала огнями. Оттуда доносились щелчки игральных автоматов, музыка карусели и голос человека, выкрикивающего номера лото.

После сна дети взбодрились. Ферн встретила своего приятеля Генри Фасси: он пригласил её покататься на колесе и даже купил ей билет, а миссис Арабл, подняв глаза к звёздному небу, увидела, как её дочка рядом с Генри Фасси всплывают всё выше и выше, как счастлива Ферн, и покачала головой. "Ну, ну! — сказала она. — Генри Фасси — подумать только!"

Темплтон никому не попадался на глаза. В высокой траве за коровником он нашёл свёрнутую газету с остатками чьего-то завтрака: кусочек швейцарского сыра, недоеденное яйцо и сердцевину яблока с червячком. Он забрался в газету и всё съел, а потом вырвал из газеты какое-то слово, свернул его трубочкой и побежал обратно с загончику Уилбура.

К возвращению Темплтона Шарлотта уже почти закончила паутину, но оставила место посередине. Сейчас людей у загончика не было: крыса, паучиха и поросёнок остались одни.

— Надеюсь, ты принёс подходящее слово? — спросила Шарлотта, — потому что оно будет последним словом, которое я выплету.

— Вот оно, — сказал Темплтон, разворачивая газету.

— Что там написано? Прочти мне.

— Здесь написано: «Скромный», — ответил он.

— "Скромный?" — переспросила Шарлотта. — У этого слова два значения: с одной стороны, оно значит "незаносчивый, стыдливый", а с другой — "маленький, немудрящий, такой, что звёзд с неба не хватает."

— Теперь ты, надеюсь, довольна? — фыркнул Темплтон. — Я не собираюсь всю жизнь бегать по твоим поручениям. Я приехал на ярмарку, чтобы наслаждаться жизнью, а не таскать бумаги.

— Ты мне очень помог, — сказала Шарлотта. — Иди теперь: на ярмарке для тебя ещё море удовольствий.

Темплтон ухмыльнулся:

— Это будет для меня ночь удовольствий, — сказал он. — Старая овца права: ярмарка — рай для крысы. Сколько еды! Сколько питья! И сколько мест, где можно спрятаться и поохотиться! Будь здоров, скромный Уилбур! Прощай, Шарлотта, старая плутовка! Эту ночь я запомню на всю свою крысиную жизнь!

И он исчез во тьме.

Шарлотта вернулась к работе. Было уже почти темно. Вдали устроили фейерверк: взлетали в небо ракеты и огненные шары. К тому времени, как взрослые вернулись с главной площадки, Шарлотта успела закончить паутину, и в центре аккуратно было выплетено слово «СКРОМНЫЙ», но никто этого в темноте не заметил. Все были усталыми и счастливыми.

Ферн и Эвери забрались в грузовик и легли, натянув на себя индейское одеяло, а Лэрви подкинул Уилбуру полные вилы свежей соломы. Мистер Арабл похлопал поросёнка: "Пора нам возвращаться домой, — сказал он. — До завтра."

Взрослые устало влезли на грузовик, загудел мотор и машина медленно отъехала задним ходом. Если бы не Шарлотта, Уилбур чувствовал бы себя совсем заброшенным и одиноким, но она была рядом, и издали ещё доносилась музыка карусели.

Засыпая, он попросил Шарлотту:

— Спой мне снова ту песенку о тёплой земле.

— В другой раз, — ответила она тихо. — Я сильно устала.

Голос её, казалось, доносился не из паутины, а из какой-то неясной дали.

— Где ты? — спросил Уилбур. — Я тебя не вижу. Ты в паутине?

— На сегодня я ушла из неё, — ответила Шарлотта.

Уилбур закрыл глаза.

— Шарлотта, — снова спросил он немного спустя, — ты в самом деле думаешь, что Закерман оставит меня жить, а не заколет, когда настанут холода? Ты вправду так думаешь?

— Ну, конечно, — ответила Шарлотта. — Ведь ты стал теперь знаменитым поросёнком, и ты на самом деле очень хороший поросёнок. Завтра ты, может быть, получишь приз, и весь мир услышит о тебе. Закерман будет гордиться таким поросёнком. Тебе нечего бояться, Уилбур, не думай ни о чём. Может быть, ты будешь жить вечно — кто знает? А теперь — спи!

Минуту стояла тишина, а потом снова раздался голос Уилбура:

— Что ты там делаешь, Шарлотта?

— Я тут делаю одну работу, я всегда чем-нибудь занята.

— Ты делаешь что-то для меня? — спросил Уилбур.

— Нет, — ответила Шарлотта. — на этот раз для разнообразия я делаю что-то для себя.

— Ну, скажи мне, что это будет? — взмолился Уилбур.

— Утром, — ответила она, — как только небо окрасится ранним светом и воробьи взобьют воздух своими крыльями, как только коровы загремят цепями, прокричит петух и побледнеют звёзды на небосклоне, когда зашуршат по шоссе первые машины, ты поднимешь глаза и я тебе кое-что покажу. Я покажу тебе своё главное творение.

Уилбур заснул, так и не дождавшись конца этой фразы, и по его дыханию Шарлотта могла понять, что спит он глубоко и безмятежно.

А за много миль отсюда в доме Араблов люди сидели за кухонным столом, лакомились персиковым компотом и обсуждали события прошедшего дня. Эвери уже спал наверху, а миссис Арабл укладывала Ферн.

— Тебе понравилось на ярмарке? — спросила она, поцеловав дочку.

Ферн кивнула: "Это был самый-самый лучший день во всей-всей моей жизни!"

— Как хорошо! — ответила мама.

Глава XIX МЕШОК ДЛЯ ЯИЦ

На следующее утро, когда небо окрасилось ранним светом, воробьи взбили воздух своими крыльями, коровы загремели цепями, прокричал петух, побледнели звёзды на небосклоне и зашуршали по шоссе первые машины, Уилбур проснулся и взглянул на Шарлотту. Он увидел её в верхнем углу у задней стенки своего загончика. Шарлотта тихо сидела, широко раскинув свои восемь ног. Казалось, что за ночь она стала гораздо меньше, а рядом с ней Уилбур увидел прикреплённый к потолку странный предмет, похожий на мешок или кокон. Он имел цвет персика и казался вылепленным из сладкой ваты.

— Ты спишь, Шарлотта? — спросил он мягко.

— Сплю, — ответила она.

— Что это за чудесная штучка рядом с тобой? Ты сама её сделала?

— Конечно, — ответила Шарлотта слабым голосом.

— Это игрушка?

— Я бы так не сказала. Это мой мешок для яиц — мой шедевр.

— А что такое «шедевр»?

— "Шедевр"- это французское слово, и значит "главная работа". Мешок для яиц — это главное дело моей жизни, моё высшее достижение.

— А что там внутри? — удивился Уилбур. — Неужели яички?

— Пятьсот четырнадцать яиц, — ответила Шарлотта.

— Целых пятьсот четырнадцать? Шутишь!

— Я сама сосчитала. Как стала считать, так и не остановилась, чтобы голова была чем-то занята.

— Какой красивый мешочек! — воскликнул Уилбур и обрадовался, будто он сам его сделал.

— Правда, хороший? — улыбнулась Шарлотта и погладила мешок передними лапками.

— Крепкий — это уж точно. Я сплела его из самых крепких нитей. Они воду не пропускают, и яичкам в них тепло и сухо.

— Шарлотта, — спросил Уилбур задумчиво, — у тебя на самом деле будет пятьсот четырнадцать детей?

— Если ничего не случится, так и будет, — подтвердила она. — Но, конечно, они не появятся до следующей весны.

И Уилбуру показалось, что прозвучала эта фраза грустно.

— О чём ты грустишь? Мне кажется, ты должна быть совершенно счастлива.

— Не обращай внимания, Уилбур, — ответила Шарлотта. — У меня просто сил больше не осталось. А грустно мне потому, что я никогда не увижу своих детей.

— Что ты, Шарлотта! Ты обязательно их увидишь! Мы все их увидим. И как замечательно будет следующей весной в нашем хлеву, когда под потолком и повсюду будут бегать пятьсот четырнадцать паучков! А у гусыни будет новый выводок гусят, а у овец — маленькие ягнятки!

— Может быть, — согласилась Шарлотта спокойно. — Только я чувствую, что мне никогда не увидеть венца трудов этой ночи. Мне что-то нездоровится, и, сказать тебе правду, меня одолела немощь.

Уилбур не понял слова «немощь», но ему не хотелось надоедать Шарлотте и переспрашивать. Всё же беспокойство взяло верх, и он спросил:

— Что такое «немощь»?

— Это значит, что силы покидают меня, и я начинаю ощущать свой возраст. Я ведь немолода, Уилбур. Но ты не беспокойся обо мне. Сегодня — твой великий день.

Посмотри на паутину — как ясно она видна в росе!

Никогда паутина Шарлотты не казалась прекрасней, чем тем утром: каждая нить её была усыпана яркими капельками ранней утренней росы. Лучи с востока осветили её ясный рисунок — вершину строительного искусства. Через час-другой народ потечёт здесь потоком и будет потрясён надписью и Уилбуром, и ниспосланным чудом.

Пока Уилбур разглядывал паутину, показалась пара усов и острая мордочка.

Темплтон прокрался поперёк загончика и шмыгнул в угол.

— Вот я пришёл! — просипел он. — Ну и ночь.

Казалось, его раздуло вдвое больше обычного размера, а пузо стало круглым, как банка с вареньем.

— Ну и ночь! — прохрипел он опять. — Пир и веселье! Можно жрать в три горла.

Что там в три горла — десять брюх можно набить! Я съел остатки тридцати обедов.

Никогда люди столько мне не оставляли, и всё так чудно пропахло, скисло и подопрело к концу жаркого дня. Да, море удовольствий, друзья мои, море удовольствий!

— Как тебе не стыдно, — сказала Шарлотта с отвращением. — И если тебе сегодня скрутит желудок, то, ты, честное слово, это заслужил.

— Не беспокойся о моём желудке, — пробурчал Темплтон. — Он переварит что угодно. И, кстати, я принёс тебе одно неприятное известие. Когда я проходил мимо того кабанчика рядом, который называет себя Дядей, на его загоне висел голубой вымпел: это значит, что он получил первый приз. А тебя, Уилбур, похоже, выперли, так что успокойся: никакой медали тебе ни видать. Закерман ещё передумает: вот захочется ему румяных отбивных и копчёной колбаски — к кому тогда он подойдет с ножом, как ты думаешь?

— Хватит! — прикрикнула на него Шарлотта. — Ты так набил себе брюхо, что вообще не понимаешь, что мелешь! Не обращай на него внимания, Уилбур.

Уилбур старался не думать о словах крысы и решил сменить тему разговора.

— Темплтон, — сказал он. — Если бы ты не был таким тупым, ты бы давно заметил, что Шарлотта сделала себе мешок для яиц. Скоро она станет мамой, и, чтоб ты знал, в этом мешочке пятьсот четырнадцать яичек!

— В самом деле? — удивился Темплтон и подозрительно посмотрел на мешок.

— Да, в самом деле, — вздохнула Шарлотта.

— Поздравляю! — пробормотал Темплтон. — Ну и ночка! — Он закрыл глаза, подгрёб под себя соломы и глубоко заснул, а Уилбур и Шарлотта были рады избавиться от него хоть на час.

В девять часов утра грузовик мистера Арабла подкатил к загончику Уилбура на ярмарке.

— Посмотрите! — закричала Ферн. — Посмотрите на паутину Шарлотты! Смотрите, что там написано!

Взрослые и дети так и уставились на надпись, схватившись за руки.

— "Скромный", — прочитал мистер Закерман. — Пожалуй, не самая удачная характеристика для Уилбура!

Все были в великой радости от того, что чудо с паутиной повторилось, а Уилбур с обожанием смотрел на их лица. Он выглядел очень скромным и очень благодарным.

Ферн подмигнула Шарлотте, а Лэрви занялся делами. Он вылил в лоханку ведро тёплого пойла, и пока Уилбур завтракал, нежно почёсывал его гладкой палочкой.

— Эй, подожди минутку! — закричал Лэрви. — Посмотри на это! — и он показал на голубой вымпел над загоном Дяди. — Этот кабан уже получил первый приз.

Взрослые уставились на вымпел, а миссис Закерман чуть не расплакалась. Никто не проронил ни слова. Все просто стояли и смотрели на вымпел, а Лэрви достал огромный носовой платок и громко высморкался — так громко, что заржали лошади на конюшне на другом конце ярмарки.

— Дай мне денег, — попросила Ферн, — я пойду гулять по главной аллее.

— Стой здесь! — приказала мама, и у Ферн на глазах навернулись слёзы. — Что это вы все расплакались? — спросил мистер Закерман.

— Живо за дело. Эдит, принеси пахту!

Миссис Закерман осушила глаза платком, сходила к грузовику и вернулась с галлоном пахты.

— Час купанья! — объявил Закерман весело. Он, миссис Закерман и Эвери забрались в загончик Уилбура. Эвери медленно поливал Уилбуру голову и спину, и молоко стекало по его бокам и щекам, а взрослые втирали его в щетину и шкуру.

Прохожие останавливались, и скоро собралась целая толпа. Уилбур стал восхитительно белым и гладким, а утреннее солнышко просвечивало сквозь его розовые уши.

— Он не такой крупный, как тот кабанчик рядом, — заметил один прохожий, — но гораздо чище. Это мне нравится.

— Мне тоже, — отозвался другой.

— А какой скромный! — воскликнула женщина, прочитав надпись на паутине.

И кто бы ни подходил к загончику, дарил Уилбура добрым словом. Все восхищались паутиной, но никто, конечно, не заметил Шарлотты.

И вдруг из громкоговорителя раздался голос:

— Внимание! Приглашаем мистера Гомера Закермана доставить своего знаменитого поросёнка к судейской кабине перед главным стендом. Вручение специального приза состоится через двадцать минут. Приглашаем всех присутствовать при этой церемонии. Мистер Закерман, пожалуйста, заведите вашего поросёнка в клеть и срочно подойдите к судейской кабине!

После этого объявления Араблы и Закерманы просто оцепенели на мгновение, а потом Эвери схватил охапку соломы, подбросил её высоко в воздух и издал клич восторга. Солома посыпалась, как конфетти, на волосы Ферн. Мистер Закерман расцеловал свою супругу. Мистер Арабл обнял — свою. Эвери расцеловал Уилбура, Лэрви тряс руку всем подряд. Ферн обхватила маму, Эвери обхватил Ферн, а миссис Арабл обняла миссис Закерман.

А над их головами в тени потолка пряталась невидимая Шарлотта, обхватив передними лапками мешок с яйцами. Сердце её билось тише, и она ощущала себя старой и усталой. Теперь она была уверена, что спасла жизнь Уилбуру, и эта мысль наполняла её блаженным покоем.

— Не теряйте времени! — крикнул Закерман. — Лэрви, тащи клеть!

— Дай мне деньги! — попросила Ферн.

— Да подожди ты! — оборвала её мама. — Не видишь, что все заняты?

— Положите банку из-под сыворотки обратно на машину! — скомандовал мистер Арабл. Эвери схватил банку и побежал к машине.

— Как моя причёска? — спросила миссис Закерман.

— Просто чудо! — бросил на ходу мистер Закерман, подтаскивая вместе с Лэрви клеть к Уилбуру.

— Ты даже не посмотрел на причёску обиделась миссис Закерман.

— Ты прелесть, Эдит! — успокоила её миссис Арабл. — Только не волнуйся.

Темплтон, прятавшийся в соломе, проснулся от шума. Он не понимал толком, что случилось, но когда люди стали заталкивать Уилбура в клеть, решил поехать вместе с ним. Он выждал удобный момент, когда его никто не видел, прошмыгнул в клеть и зарылся в солому на дне.

— Готово, ребята! — крикнул Закерман. — Двинули!

Мужчины разом подхватили клеть и подняли на грузовик, а Ферн уселась на клеть сверху. С соломой в волосах, в охватившем её волнении, она была очаровательна.

Все забрались на машину и поехали к судейской кабине у главного стенда.

Когда они проезжали мимо колеса обозрения, Ферн взглянула вверх и вспомнила, как хорошо ей было там в самой верхней тележке рядом с Генри Фасси.

Глава ХХ ЧАС ТОРЖЕСТВА

— Специальное объявление! — произнёс громкоговоритель торжественным голосом.

— Дирекция ярмарки рада представить вам мистера Гомера Л. Закермана и его знаменитого поросёнка. Грузовик с этим необычайным животным сейчас приближается к нам. Просим всех отойти и освободить место для машины! Через несколько минут поросёнка выгрузят на площадке перед главным стендом, где будет вручён специальный приз. Просим присутствующих отойти и пропустить грузовик! Благодарю вас.

Уилбур вздрогнул, услышав эту речь. От счастья у него закружилась голова.

Машина медленно продвигалась в толпе, и мистер Арабл должен был вести её очень осторожно, чтобы не наехать на кого-нибудь. Наконец, ему удалось подъехать к судейскому стенду. Эвери соскочил и опустил задний борт.

— Мне так страшно, — шепнула миссис Закерман, — сотни людей глядят на нас.

— Не падай духом, — подбодрила её миссис Арабл, — это ведь просто забава.

— Просим выгрузить поросёнка, — произнёс громкоговоритель.

— Разом взяли, парни! — скомандовал Закерман. Несколько мужчин вышли из толпы и помогли поднять клеть, а Эвери оказался самым рьяным помощником.

— Закатай рукава, Эвери! — закричала миссис Закерман, — и подтяни ремень.

Сейчас штаны упадут!

— Не видите, что я занят! — возмущенно огрызнулся Эвери.

— Смотри, — закричала Ферн, — вот Генри!

— Не кричи и не показывай пальцем! — сделала замечание мама.

— Дай мне, наконец, денег! — требовала Ферн. — Генри снова пригласил меня на колесо, а у него больше нет денег.

Миссис Арабл открыла сумочку.

— Вот тебе сорок центов. Не теряйся и возвращайся скорей к нашему месту у поросёнка.

Ферн рванулась прочь и стала протискиваться сквозь толпу, разыскивая Генри.

— Поросёнка Закермана сейчас выпустили из клети, — громыхал голос. — Ждите следующего сообщения!

Темплтон прятался в соломе на дне клети.

— Сколько глупого шума, — бормотал он про себя. — Какая возня из-за такой ерунды!

А над загончиком в тишине и одиночестве отдыхала Шарлотта, обхватив передними лапками мешок для яиц. Шарлотта слышала всё, что передавали по громкоговорителю, и эти слова приносили ей ободрение: наступил и её час торжества.

Когда Уилбур вышел из клети, толпа захлопала в ладоши и взорвалась возгласами одобрения. Мистер Закерман снял кепку и поклонился, а Лэрви достал из кармана свой огромный платок и вытер пот на шее. Эвери стал на колено прямо в грязь рядом с Уилбуром и поглаживал его, а миссис Закерман и миссис Арабл стояли на подножке машины.

— Дамы и господа! — гремело радио, — мы представляем вам знаменитого поросёнка Гомера Л. Закермана. Молва об этом необычайном животном разнеслась по всей земле и привлекла в наш славный штат многих богатых туристов. Вы, конечно, помните тот незабываемый день, когда на паутине в хлеву Закермана таинственным образом появилась надпись, обратившая внимание всех и каждого на совершеннейшую необычайность этого поросёнка. Чудо так и осталось необъяснённым, хотя немало сведущих людей посетило загончик, пытаясь изучить и понять это явление. Мы можем лишь сказать, что столкнулись со сверхъестественной силой, и все мы должны испытывать чувство гордости и благодарности. Как было написано на паутине, дамы и господа, перед нами поросёнок что надо!

Уилбур покраснел. Он стоял совершенно спокойно и старался выглядеть как можно лучше.

— Это великолепное животное, — продолжал голос, — это поистине потрясающее животное. Посмотрите на него, дамы и господа! Обратите внимание, как гладка и бела его кожа, как безупречна она без единого пятнышка, каким здоровым розовым цветом налились его уши и пятачок!

— А всё от молочной пахты, — шепнула миссис Арабл миссис Закерман.

— Обратите внимание, как сияет это животное, и вспомните день, когда на паутине появилось слово «СИЯЮЩИЙ». Кто же направил нам это тайное послание? Ну, конечно, не паук. Пауки очень умны и мастерски ткут свою паутину, но стоит ли говорить, что пауки не умеют писать.

— Где уж им, разве они что-то умеют? — прошептала про себя Шарлотта.

— Дамы и господа! — продолжал голос. — Я не могу более отнимать у вас драгоценного времени. От имени устроителей ярмарки имею честь вручить специальный приз в размере двадцати пяти долларов мистеру Закерману, а также прекрасную бронзовую медаль со специально выгравированной надписью в знак нашей благодарности за ту роль, которую сыграл этот сияющий, этот мощный, этот скромный поросёнок в привлечении столь многочисленных посетителей нашей ярмарки.

От ливня похвал голова Уилбура кружилась всё сильнее и сильнее, а когда толпа вновь взорвалась возгласами и аплодисментами, он вдруг упал в обморок. Ноги его подкосились, в глазах потемнело, и он без сознания рухнул на землю.

— Что случилось? — спросил громкоговоритель. — Что происходит, мистер Закерман? Что стряслось с нашим поросёнком?

Эвери стал на колени у головы Уилбура, поглаживая его, а Закерман бегал вокруг, обмахивая поросёнка своей кепкой.

— Ничего страшного! — крикнул он. — Иногда у него бывают такие приступы. Он скромный и не смог выдержать такого груза похвал.

— Но не можем же мы вручить приз сдохшему поросёнку, будь он хоть трижды скромным, — громыхнуло радио. — Такого у нас никогда не было!

— Он не сдох! — рявкнул в ответ Закерман. — Он просто лишился чувств. Его легко смутить. Принеси воду, Лэрви!

Лэрви прыжком бросился от судейской площадки и исчез.

Темплтон высунул голову из соломы. Он заметил рядом кончик хвоста Уилбура и ухмыльнулся. "Ну, об этом я позабочусь", — хмыкнул он, и что есть силы впился зубами в хвостик. От боли Уилбур подскочил на ноги.

— Ух! — хрюкнул он.

— Ура-а-а!!! — закричала толпа. — Он встал! Поросёнок встал! Отличная работа.

У тебя, Закерман, поросёнок что надо!

Все ликовали, а счастливей всех был сам Закерман. Он вздохнул с облегчением.

Никто не заметил Темплтона — мистер-крыс хорошо справился со своей работой.

И вот один из судей появился на площадке с призами в руках. Он передал Закерману две десятидолларовые и одну пятидолларовую бумажки, а потом повесил на шею Уилбура медаль. После этого он пожал руку Закерману, а Уилбур покраснел.

Эвери тоже протянул руку, и судья пожал руку и ему. Толпа ликовала, а фотограф сделал снимок Уилбура.

Счастье нахлынуло на Закерманов и Араблов — это был счастливейший день в их жизни: ведь так приятно получить награду на глазах всего народа!

Когда Уилбура затолкали обратно в клеть, появился Лэрви с ведром воды. Глаза у него были, как у сумасшедшего. Не раздумывая ни секунды, он выплеснул воду на Уилбура, но промахнулся и облил с ног до головы самого Закермана и Эвери.

— Чёрт бы тебя побрал! — заорал Закерман, который промок до нитки. Толпа покатилась со смеху, а Эвери совсем разошёлся и стал выкидывать шутки, вроде клоуна. Он изображал, как он стоит под душем, корчил рожи, скакал вокруг и тёр мылом себе под мышками, а потом стал вытираться воображаемым полотенцем.

— Эвери, прекрати! — кричала мама. — Хватит тебе паясничать!

Но людям это нравилось, и Эвери не слышал ничего, кроме аплодисментов. Ему нравилось быть клоуном на площадке, на глазах у всех и прямо перед главным стендом. Он обнаружил, что в ведре осталось немного воды, вылил её на себя и стал корчить рожи. Детвора визжала от восторга.

Наконец, все успокоились. Уилбура погрузили на машину, мама увела Эвери с площадки и усадила в машину сохнуть, а мистер Арабл медленно повёл грузовик обратно к загончику. От мокрых штанов Эвери на сидении осталось большое пятно.

Глава ХХI ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Шарлотта и Уилбур остались одни, когда все пошли искать Ферн. Темплтон уснул, а Уилбур растянулся, отдыхая от волнений. Медаль всё ещё висела у него на шее, и он мог видеть её краем глаза.

— Шарлотта, — спросил он немного погодя, — почему ты такая тихая?

— Я люблю сидеть тихо, — ответила она. — Мне всегда нравился покой.

— Но сегодня ты тише, чем всегда. Ты здорова?

— Я, наверно, немного устала. Но на душе у меня спокойно. Ведь твой успех сегодня был немножко и моим успехом. Теперь тебе нечего бояться в будущем. Ты можешь жить в полной безопасности, и ничего не причинит тебе вреда. Осенью дни станут короче и холоднее, а с деревьев опадут листья. Придёт Рождество, а с ним и зимний снег. Ты будешь жить и увидишь красу застывшего мира, потому что ты много значишь для мистера Закермана, и он никогда не сделает тебе ничего дурного. Пройдёт зима, дни опять станут длиннее, и растает лёд на пруду. Вновь зазвучат песенки воробьёв, проснутся лягушки, повеет тёплым ветром. Все эти красоты, и звуки, и запахи будут твоими. Этот мир так прекрасен, Уилбур, а каждый день так бесценен…

Шарлотта смолкла, и слёзы навернулись на глаза Уилбура.

— Шарлотта, — сказал он, — когда я познакомился с тобой, то думал, что ты жестокая и кровожадная.

Успокоившись от нахлынувших чувств, он снова заговорил.

— Почему ты сделала всё это для меня, — спросил он, — я ведь ничего для тебя не сделал.

— Ты стал моим другом, — сказала Шарлотта, — а это ни с чем не сравнимо. Я ткала свою пряжу для тебя, потому что ты мне нравился. Ведь что такое жизнь, в конце концов? Мы рождаемся, проходим наш краткий путь и умираем. А в жизни пауков много неприглядного: приходится ставить ловушки и есть мух. И, помогая тебе, я хотела её хоть чем-то облагородить. Бог знает, удалось ли мне это…

— Вот что, — сказал Уилбур. — Я не умею красиво говорить, как ты, и нет у меня дара слова. Но ты, Шарлотта, спасла мне жизнь, и я готов отдать её за тебя.

Честное слово, я б отдал её за тебя!

— Я верю тебе, Уилбур. Спасибо за твои благородные чувства.

— Шарлотта, — сказал Уилбур. — Сегодня мы вернёмся домой. Ярмарка закончилась. Как прекрасно снова очутиться в подвале с овцами и гусями. Разве ты не хочешь скорей вернуться?

Минуту Шарлотта молчала, а потом заговорила так тихо, что Уилбур едва мог различить слова.

— Я не вернусь в наш хлев, — сказала она.

Уилбур вскочил на ноги.

— Ты не вернёшься домой — воскликнул он. — Шарлотта, что ты надумала?

— Мой путь окончен, — сказала паучиха. — Через день-другой я умру. У меня не осталось сил залезть обратно в клеть, а в моих прядилках не хватит шёлка даже на то, чтобы опуститься на землю.

Услышав это, Уилбур упал в нестерпимой тоске. Рыдания сотрясали его тело.

Он вздрагивал и хрипел от отчаяния.

— Шарлотта! — простонал он. — Шарлотта, мой верный друг!

— Не надо, не устраивай сцену, — попросила она. — Успокойся, Уилбур. Слезами горю не поможешь.

— Но я не могу этого вынести, — всхлипывал он. — Я не могу оставить тебя здесь умирать. Если ты останешься здесь, я останусь с тобой.

— Не будь смешным, Уилбур, — ответила Шарлотта. — Ты не можешь остаться здесь. Закерман, Джон Арабл и Лэрви сейчас вернутся, затолкают тебя в клеть, и вы поедете домой. А, кроме того, какой смысл тебе здесь оставаться — ведь тебя никто не станет кормить, а ярмарка скоро опустеет.

Уилбура охватила паника — он бегал кругами по загончику. И вдруг у него возникла мысль: он вспомнил о мешке с яйцами и пятистах четырнадцати паучках, которые появятся из него весной. Если Шарлотта сама не в состоянии вернуться в хлев, он должен взять с собой хотя бы её детей.

Уилбур подбежал к стенке загончика, задрал передние ноги на верхнюю доску и огляделся. Вдали он увидел Араблов и Закерманов, которые шли к загончику, и понял, что действовать нужно быстро.

— Где Темплтон? — спросил он.

— Спит в углу под соломой, — ответила Шарлотта.

Уилбур подбежал, сунул рыло в солому и подбросил крысу в воздух.

— Темплтон, — крикнул он, — а ну, смотри!

Темплтон, не очухавшись ещё от глубокого сна, посмотрел сперва с изумлением, а потом с отвращением.

— Что за глупые шутки, — пробурчал он. — Не дают крысе спокойно поспать. Кто тебе позволил подбрасывать меня в воздух?

— Слушай! — крикнул ему Уилбур. — Шарлотта тяжело больна, и ей осталось жить совсем недолго. Она не может вернуться с нами домой в таком состоянии. Поэтому я должен взять с собой её мешок, но я не могу добраться до него, потому что не умею лазать, и только ты можешь принести его. Нельзя терять ни секунды: люди уже идут, и они сейчас будут здесь. Ну, пожалуйста, Темплтон, залезь и достань мешок!

Мистер-крыс зевнул и расправил усы, а потом посмотрел вверх, на мешок с яйцами.

— Вот как? — сказал Темплтон с отвращением. — Значит опять старый Темплтон должен рисковать: Темплтон, сделай то, Темплтон, сделай сё, Темплтон, сбегай на свалку и принеси вырезки из журнала, Темплтон, дай мне кусок верёвки, чтобы я сплёл паутину.

— Быстро! Быстро, Темплтон, — умолял Уилбур.

— Быстрей, Темплтон, быстрей — вот как! И что за награда? Ни одного доброго слова за всю жизнь, лишь брань, оскорбления, шуточки да ухмылочки. Никто ещё не сказал крысе доброго слова.

— Темплтон, — молил Уилбур в отчаянии, — если ты не перестанешь болтать и не займешься делом, всё будет потеряно, и я умру от разрыва сердца. Ну, слазай наверх, пожалуйста!

Темплтон забрался обратно в солому. Он лениво сложил передние лапки под головой и скрестил колени в позе полного расслабления.

— Умру от разрыва сердца, — передразнил он. — Ой, ой, ой, как трогательно! И почему-то всегда ты идешь со своими бедами ко мне. Только я ещё не слышал, чтобы у кого-то разорвалось сердце из-за крысы. Видано ли такое! Кому есть дело до старого Темплтона?

— Встань! — взвизгнул Уилбур. — Перестань капризничать, как ребёнок.

Но Темплтон ухмыльнулся и не сдвинулся с места.

— А кто бегал каждый раз на свалку? — спросил он. — Всё тот же старый Темплтон — кто же ещё? Кто спас жизнь Шарлотты, когда отпугнул мальчишку тухлым яйцом? Боже правый — да всё он же! А кто укусил тебя за хвост, когда ты брякнулся с копыт перед всем честным народом? Старый Темплтон. Ты не думаешь, что мне осточертело быть на побегушках и оказывать всем любезности? Что я вам — рабочая крыса?

Уилбур был в отчаянии: люди подходили, а крыс не хотел ему помочь. Вдруг он вспомнил о чревоугодии Темплтона.

— Темплтон, — сказал он, — принеси мне мешок с яйцами Шарлотты, и когда Лэрви будет выливать мне пойло, ты всегда станешь есть его первым. И ты, по своему выбору, будешь есть из моей лоханки сколько захочешь, а я к ней не притронусь, пока ты не насытишься.

Темплтон сел.

— А не соврешь? — спросил он.

— Честное слово. Хочешь — сердце перекрещу!

— Ладно, договорились, — сказал Темплтон.

Он подошёл к стенке и полез вверх со всё ещё раздутым от ночного пиршества брюхом. Кряхтя и постанывая, он медленно добрался до потолка и подполз к мешку.

Шарлотта отодвинулась в сторону, чтобы дать ему место. Она умирала, но всё ещё имела силы, чтобы подвинуться. Тогда Темплтон оскалил свои длинные мерзкие зубы и начал обкусывать ниточки, на которых висел мешок. Уилбур снизу смотрел на него.

— Осторожней! — просил он. — Смотри, не разбей ни одного яичка.

— Эта гадость застряла во рту, — ворчал Темплтон. — Липнет, как карамелька.

Всё же ему удалось отделить мешок, спустить его на землю и бросить перед Уилбуром. Уилбур с облегчением вздохнул.

— Спасибо, Темплтон, — сказал он. — Век не забуду.

— Я тоже, — оскалился мистер-крыс. — Такой вкус во рту, будто съел катушку с нитками. Ну, поехали домой!

Темплтон залез в клеть и зарылся в солому, скрывшись с глаз как раз вовремя, потому что Лэрви, Арабл и Закерман уже подходили, а за ними шли их жены, Эвери и Ферн. Уилбур уже решил, как он повезет мешок. Способ был только один: он осторожно взял крохотный свёрток в рот и держал его на кончике языка. Он помнил, что мешок, как сказала Шарлотта, прочный и не боится влаги. На языке было странно и щекотно, и, конечно, он не мог сказать ни слова. Но когда его заталкивали в клеть, он поднял глаза на Шарлотту и подмигнул ей. Она знала, что Уилбур прощается с ней единственным способом, на который был способен, и что её дети в безопасности.

— Прощай! — прошептала она, собрала последние силы и помахала ему передней лапкой.

Больше она не шевельнулась, а на следующий день, когда разбирали колесо обозрения, грузили лошадей в фургоны и хозяева аттракционов укладывали свои балаганы и разъезжались на машинах с прицепами, Шарлотта умерла. Ярмарка обезлюдела, навесы и лотки стояли пустыми и заброшенными. Всё поле было усыпано бутылками и мусором; но никто из посетителей не знал, какую важную роль сыграла во всём серая паучиха, и в последний час рядом с ней не было никого.

Глава XXII ТЁПЛЫЙ ВЕТЕР

И вот Уилбур вернулся домой к своей уютной навозной куче в подвале хлева.

Странное это было возвращение: на шее у него висела почётная медаль, а во рту он держал мешочек с паучьими яйцами. Хорошо на ярмарке, но дома всё-таки лучше, — подумал он и осторожно уложил пятьсот четырнадцать нерожденных деток Шарлотты в безопасный угол. В хлеву стояли знакомые запахи, и все друзья — и овцы, и гуси — были рады его возвращению.

Гуси в голос загоготали:

— По-по-здрав-здрав-ляем с о-го-го-громным достиже-же-нием!

Мистер Закерман снял медаль с шеи Уилбура и повесил её над загончиком, чтобы она была у всех на виду. И сам Уилбур тоже мог смотреть на неё сколько вздумается.

Для него наступили дни блаженства: он сильно потолстел, раздался во всех размерах и совсем перестал бояться, что его зарежут, зная, что Закерман будет держать его до конца его дней. Уилбур часто вспоминал Шарлотту, и несколько ниток её старой паутины всё ещё висели над дверями. Каждый день Уилбур стоял и смотрел на рваную пустую паутину, и ком подкатывал к его горлу. Ни у кого ведь не было такого друга — такого нежного, преданного и умелого.

Осенью дни стали короче. Лэрви носил тыкву и кабачки с огорода и резал на полу хлева, где их прихватывало ночным морозцем. Клёны и берёзы оделись в яркие наряды, ветер набрасывался на них, и листья сыпались наземь один за другим. Под яблонями на пастбище ковром лежали красные плоды — их грызли овцы и гуси, а по ночам сюда подкрадывались лисицы. Однажды вечером незадолго до Рождества выпал снег. Он укрыл дом и хлев, поля и леса. Уилбур раньше никогда не видел снега: наутро он выбежал во двор и стал радостно пропахивать в нём борозды. Приходили Ферн и Эвери с санками и скатывались по склону холма к замёрзшему пруду на пастбище.

— Больше всего в жизни я люблю кататься на санках, — сказал Эвери.

— А я больше всего люблю кататься на колесе обозрения с Генри, когда он раскачивает тележку на самом верху, и все видно на много миль вокруг.

— Ты ещё помнишь об этом колесе! — фыркнул Эвери. — Сколько недель уже прошло с той ярмарки!

— А я всё равно помню, — сказала Ферн, выковыривая снег из уха.

После Рождества грянули морозы. Весь луг побелел и застыл. Коровы оставались в хлеву целыми днями, и лишь иногда их выпускали во двор на утреннее солнышко, и они жались к стогу сена с подветренной стороны. Овцы тоже не уходили далеко, а стояли у хлева под защитой его стен, и когда им хотелось пить, они ели снег.

Гуси бродили по двору и толпились у кухни, где Закерман иногда угощал их для бодрости духа кукурузой и репой.

— Бла-го-го-го-го-дарствуем! — гоготали они в ответ.

С началом зимы Темплтон перебрался внутрь амбара. В его норе под лоханкой стало слишком холодно, и он устроил себе уютное гнездышко в хлеву за ларями с зерном. Он выстелил его грязными газетами и тряпками, и когда ему случалось найти какую-то занятную мелочь, непременно тащил её к себе в дом. Трижды в день он навещал Уилбура, приходя как раз к завтраку, обеду и ужину, и Уилбур честно держал своё слово: он позволял Темплтону есть первым. И лишь когда крыса насыщалась до того, что не могла сделать ни глотка больше, к трапезе приступал Уилбур. Поэтому Темплтон разъелся и растолстел, как ни одна крыса в его роду. Он стал крысой-великаном — прямо как лесной сурок.

Старая овца как-то заметила ему: "Меньше есть будешь — больше проживёшь", — но Темплтон фыркнул:

— Кому надо жить вечно? Я по природе — чревоугодник, и плотно поесть для меня — высшая радость в жизни. — Он похлопал лапками по пузу, ухмыльнулся овце и полез на чердак.

Всю зиму Уилбур присматривал за мешком Шарлотты, как если бы это были его собственные дети. Он выгреб для мешка ямку в навозе рядом с широким забором, а в самые холодные ночи ложился так, чтобы согревать их своим дыханием. Для Уилбура ничего в жизни не было важнее этого свёртка. Терпеливо дожидался он конца зимы и появления молодых паучков, а если ждешь чего-нибудь, то жизнь всегда полна смысла и течёт размеренно. Вот и зима кончилась.

— Сегодня я слышала лягушек, — сказала овца. — Слушайте! Вот их голоса.

Уилбур замер и напряг слух — тут от пруда пронзительным хором донеслись голоса лягушат.

— Весна, — сказала овца задумчиво. — Ещё одна весна.

Овца вышла из хлева, а за ней скакал ягнёночек всего нескольких часов от роду.

Снег растаял и сбежал ручьями. Повсюду булькала говорливая вода. Прилетел воробей с полосатой грудкой и запел песню. Становилось светлее, утро наступало раньше, и чуть не каждый день в овчарне появлялись новые ягнята. Гусыня теперь высиживала девять яиц, а небо становилось всё шире, и ветер — всё теплее.

Последние пряди старой паутины Шарлотты унеслись куда-то и пропали.

Как-то раз в солнечное утро Уилбур стоял после завтрака и смотрел на драгоценный свёрток. Он ни о чём особенно не думал, и вдруг заметил какое-то шевеление. Он подошёл ближе и стал всматриваться: из мешка вылез крошечный паучок. Он был не больше песчинки, не больше булавочной головки. Он весь был серый с чёрной полоской внизу. И лапки у него были серые и коричневатые. Он как две капли воды походил на Шарлотту.

Уилбур нагнулся, увидев его, а паучок помахал ему лапкой. Тогда Уилбур стал смотреть ещё внимательнее. Выползли два других паучка и тоже помахали ему лапками. Они бегали кругами по мешку, изучая новый мир. Появились ещё три паучка, потом восемь, десять, и скоро все шарлоттины дети вышли на белый свет.

Сердце Уилбура громко стучало, он стал визжать и бегать кругами, вскидывая комья навоза. Он прыгнул с поворотом назад, а затем упёрся передними ногами и встал перед детьми Шарлотты как вкопанный.

— Ну, привет, братцы! — сказал он.

Первый паучок ответил на приветствие, но голосок его был так слаб, что Уилбур ничего не услышал.

— Я старый друг вашей мамы, — сказал Уилбур. — Рад вас видеть. Как поживаете?

Всё в порядке?

Паучки помахали ему передними лапками, и по всему было видно, что они рады встрече.

— Чем могу быть вам полезен? Нуждаетесь ли вы в чём-либо?

Но паучки просто помахали ему лапками и стали бегать вверх и вниз большими и малыми кругами. Встречая Уилбура, они махали ему, тащили за собой длинные нити и привыкали к своему новому дому. Их было множество, и Уилбур никак не мог всех сосчитать, но он знал, что у него появилась масса новых друзей. Паучки быстро подрастали и скоро все стали ростом с маму. Возле мешка они выплели тонкие паутинки.

Потом пришло тихое утро, когда Закерман открыл дверь с северной стороны, и весь подвал наполнился мягким дыханием воздуха с запахами влажной земли, еловой хвои и вешнего тепла. Крошки-паучки почуяли тёплую тягу, и один из них вылез на самый верх забора. Тут он страшно удивил Уилбура: он встал на голову, направил свои прядилки в воздух и выпустил целое облако тонкого шёлка. Из шёлка образовался шар, и Уилбур, разинув пасть, глядел, как паучок оторвался от забора и взмыл ввысь.

— До свидания! — пропищал он, выплывая из двери.

— Погоди минутку! — взвизгнул Уилбур. — Куда ты направился?

Но паучок уже скрылся из виду. Тогда другой забрался на верх забора, изготовил воздушный шар и уплыл, а за ним следующий, и ещё, и ещё. Воздух наполнился крошечными шарами, и на каждом из них летел паучок.

Уилбур был вне себя: шарлоттины дети исчезали один за другим!

— Возвращайтесь! — кричал он им вслед.

— До свидания! До свидания! До свидания! — отвечали они.

Наконец, один паучок, перед тем как сделать себе шар, выбрал момент, чтобы остановиться и поговорить с Уилбуром.

— Мы улетаем на тёплой воздушной струе: она несёт нас вверх. Мы — воздухоплаватели, мы разлетаемся по всему свету, чтобы всюду плести паутину.

— Куда же вы летите?

— Куда бы ни понёс нас ветер: далёко ль, близко несёт нас бриз, то вверх подымет, то бросит вниз, на север, запад, восток и юг несёт по свету нас ветер-друг.

— Так вы все разлетитесь? — спросил Уилбур. — Останьтесь хоть кто-нибудь, мне будет тоскливо без вас! Я уверен, что ваша мама хотела бы, чтоб хоть кто-то здесь остался.

В воздухе сейчас плавало столько шариков, что потолок хлева будто заволокло туманом. Шарики взлетали дюжинами, кружили, вылетали в дверь и уносились с лёгким ветром. А крики "До свидания! До свидания!" становились всё тише. Уилбур был не в силах дольше смотреть на это. Охваченный печалью, он упал на землю и закрыл глаза. Казалось, наступил конец света: шарлоттины дети покинули его. Тихо всхлипывая, Уилбур уснул.

Когда он проснулся, день уже клонился к вечеру. Он взглянул на мешок из-под яиц: мешок был пуст. Он поднял глаза: все шарики улетели. В мрачном настроении он подошёл к двери, где когда-то висела паутина Шарлотты, и остановился, вспоминая её. Тут прозвенел тонкий голосок:

— Привечаю! Я здесь, наверху.

— И я, — сказал другой тонкий голос. — Нас здесь трое осталось, потому что нам здесь нравится, и ты нам нравишься!

Уилбур взглянул вверх. Там, над дверью три шарлоттины дочки усердно выплетали три тоненькие паутины.

— Могу ли я понять вас в том смысле, — вдруг заговорил Уилбур как по писаному, — что вы приняли окончательное решение избрать местом своего жительства этот подвал хлева и что отныне я имею счастье пополнить свой круг тремя новыми друзьями?

— Ты точно выразился, — ответили сестрички.

— А как вас зовут? — спросил Уилбур, дрожа от радости.

— Я скажу, как меня зовут, если ты скажешь, почему ты дрожишь, — ответила первая сестричка.

— Я дрожу от радости, — сказал Уилбур.

— Значит, меня зовут Радость, — ответила она.

— А какая буква стояла посередине фамилии моей мамы? — спросила вторая.

— Буква «А», — ответил Уилбур.

— Тогда меня зовут «Аранея».

— А меня как? — спросила третья. — Подбери мне, пожалуйста, хорошее имя, только не очень длинное, не очень мудреное и чтобы язык не сломать, его выговаривая.

Уилбур задумался.

— Нелли? — предложил он.

— Чудесно! — ответила третья сестричка. — Оно мне очень нравится. Можешь звать меня Нелли.

И она изящно прикрепила окружную нить к следующей спице паутины.

Счастье переполнило сердце Уилбура, и он решил, что вполне уместно произнести по этому поводу краткую речь.

— Радость! Аранея! Нелли! — начал он. — Я приветствую вас в подвале нашего хлева. Поистине благословенна дверь, которую избрали вы, чтобы сотворить над ней свою паутину. Было бы несправедливо утаить от вас, сколь предан я был вашей матери. Я обязан ей своей жизнью. Она была восхитительно умна, прекрасна и верна до конца, и образ её навеки сохранится в моей памяти. Вам, дочерям её, я обещаю вечную и верную дружбу.

— И я обещаю, — сказала Радость.

— И я тоже, — сказала Аранея.

— И я, — присоединилась Нелли, которая между тем успела поймать комарика.

Это был счастливый день для Уилбура, и много-много других счастливых и спокойных дней последовало за ним.

Шло время, приходили и уходили месяцы и годы, и всегда рядом с ним были друзья. Ферн уже не приходила в хлев так часто. Она взрослела и избавлялась от детских привычек, как например, сидеть целыми днями на стульчике рядом с поросёнком. Но дети, внуки, правнуки и праправнуки Шарлотты год за годом жили над дверью. Каждую весну появлялись новые паучки и занимали место старых. Почти все они улетали на воздушных шарах, но всегда оставались двое-трое, чтобы не пустовал их дом над дверью.

Мистер Закерман заботился об Уилбуре до конца его дней, и к нему часто заходили в гости друзья и почитатели, потому что никто не забыл года его триумфа и чудесной надписи на паутине. В амбаре шла добрая спокойная жизнь, в которой на смену дню шла ночь, весна следовала за зимой, а осень — за летом, а сами дни бывали то грустными, то весёлыми. "Нет в мире, — думал Уилбур, — лучшего места, чем этот тёплый милый хлев с крикливыми гусями, сменой зим и лет, тёплым солнцем, полётом ласточек, скребущей крысой, скучными овцами и любезными пауками, запахом навоза и величием всего сущего".

Уилбур никогда не забыл Шарлотты. Он любил её детей и внуков, но никто не занял в его сердце места, принадлежавшего ей и только ей. Не столь уж часто встречаем мы в жизни верного друга с острым умом и метким словом, а Шарлотта сочетала в себе оба эти достоинства.

Оглавление

Уайт Э.Б (White E.B.) . Паутина Шарлотты

Глава I . ПЕРЕД ЗАВТРАКОМ

Глава II . УИЛБУР

Глава III . ПОБЕГ

Глава IV . ОДИНОЧЕСТВО

Глава V . ШАРЛОТТА

Глава VI . ЛЕТНИЕ ДНИ

Глава VII . ДУРНЫЕ ВЕСТИ

Глава VIII . ДОМАШНИЙ РАЗГОВОР

Глава IX . УИЛБУР РАСХВАСТАЛСЯ

Глава X . ВЗРЫВ

Глава XI . ЧУДО

Глава XII . СОБРАНИЕ

Глава XIII . БОЛЬШИЕ УСПЕХИ

Глава XIV . ДОКТОР ДОРИАН

Глава XV . СВЕРЧКИ

Глава XVI . ЕДЕМ НА ЯРМАРКУ

Глава XVII . ДЯДЯ

Глава XVIII . ВЕЧЕРНЯЯ ПРОХЛАДА

Глава XIX . МЕШОК ДЛЯ ЯИЦ

Глава ХХ . ЧАС ТОРЖЕСТВА

Глава ХХI . ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Глава XXII . ТЁПЛЫЙ ВЕТЕР

Реклама на сайте