Ведьмы (epub) - Ведьмы (пер. Елена Александровна Суриц) 7418K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Роальд Даль

ЗНАКОМЬТЕСЬ...

Illustrated by Quentin Blake

PUFFIN

Перевод с английского Елены Суриц

Иллюстрации Квентина Блейка

Москва Самокат

Информация от издательства

Художественное электронное издание

Серия «Роальд Даль. Фабрика сказок»

Для младшего и среднего школьного возраста

В соответствии с Федеральным законом № 436 от 29 декабря 2010 года маркируется знаком 6+

Это правдивая история про самых настоящих ведьм, которые, оказывется, живут среди нас и ненавидят детей. Уничтожить ребенка для ведьмы — это высшее наслаждение. Поэтому очень важно научиться распознавать ее среди обычных женщин. В этой истории у главного героя есть умная и наблюдательная бабушка, которая знает все про ведьминские повадки и рассказывает внуку, как избежать нежелательной встречи. Но все это оказывается напрасным, когда однажды он сталкивается лицом к лицу с Величайшей Самой Главной Ведьмой Всех Времен…

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с письменного согласия издательства.

© 1983 The The Roald Dahl Story Company Ltd. ROALD DAHL is a registered trademark of The Roald Dahl Story Company Ltd.

Illustrations Copyright © Quentin Blake,1983

© Суриц Е.А., перевод на русский язык, 2013

ISBN 978-5-00167-040-7

© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом «Самокат», 2019

Эта книга — для Лисси

Что нужно знать про ведьм

В волшебной сказке ведьма щеголяет, как правило, в дурацкой черной шляпе, в черном плаще и летает на метле.

Но перед тобой-то — не сказка. Перед тобой — правдивая история про самых настоящих ведьм.

Прежде всего, о настоящих ведьмах нужно знать следующее. Слушай внимательно. И постарайся все-все намотать на ус.

Настоящие ведьмы одеваются в самые обычные платья, юбки, блузки и с виду очень похожи на самых обычных женщин. Они живут в самых обычных домах и ходят на самую обычную работу.

Вот почему их так трудно бывает разоблачить.

Настоящая ведьма ненавидит детей жгучей, кипучей, могучей, шипучей ненавистью, куда более жгучей, кипучей, могучей, шипучей, чем любая ненависть, какую ты можешь себе представить.

Настоящая ведьма все время только и делает, что измышляет, придумывает, планирует, как бы избавиться от детей на вверенной ей территории. Она стремится, жаждет, мечтает с ними разделаться, расправиться, уничтожить их, одного за другим, всех до единого. Весь день она ни о чем другом даже думать не может. Сидит ли она за кассой в супермаркете, перепечатывает ли письма для шефа, или даже разъезжает в модном авто (ну, мало ли, с ведьмами все бывает), мысли ее носятся, вертятся, крутятся, кипят и бурлят вокруг убийственных, кровожадных затей.

«Какого бы еще ребеночка, — размышляет она весь день напролет, — какого именно ребеночка мне наметить в качестве следующей жертвы?»

Для настоящей ведьмы уничтожить ребенка — ну буквально такое же удовольствие, как для тебя — съесть глубокую тарелку клубники с густыми сливками.

У нее норма — уничтожать по ребенку в неделю. Получается чуть поменьше — и уже она хандрит.

Один ребенок в неделю — то есть пятьдесят два в год.

Придавить, пришлепнуть, прихлопнуть — и чтоб духу его не осталось.

Таков девиз всех настоящих ведьм.

Первым делом тщательно избирается жертва. Далее — ведьма выслеживает несчастного ребенка, как охотник выслеживает птичку в лесу. Идет очень тихо. Осторожно ступает. Подбирается все ближе, ближе. Вот, наконец, — все готово… рраз! Бросок! Наскок! Искры летят. Пламя свистит. Масло кипит. Воют крысы. Скукожилась кожа. И — ребенка нет больше.

Ведьма, это надо понимать, не станет колошматить ребенка палкой по голове, не пырнет ножом, не пристрелит из пистолета. Тех, кто делает подобные вещи, хватает полиция.

Ведьму не схватишь. Не забывай: у нее магия в пальцах и чертовщина в крови. Ведьма только захочет — и камень запрыгает, как лягушка, и прямо на воде задрожат языки пламени.

Очень страшная вещь — эта магическая сила.

К счастью, в мире сейчас осталось не так уж много настоящих ведьм. Правда, они до сих пор еще встречаются, причем в таком количестве, что успокаиваться рано. В Англии, например, их в общей сложности около сотни. В некоторых странах даже больше, зато в некоторых — гораздо меньше. Но нет на свете такой страны, где бы ведьмы окончательно перевелись.

Ведьма — она всегда женщина.

Ничего плохого про женщин я сказать не хочу. В большинстве своем они прелестны. Но факт остается фактом: все ведьмы — женщины. Никто никогда не видывал ведьму-мужчину.

Зато, с другой стороны, вампир — он всегда мужчина. Или, скажем, оборотень. Оба — весьма опасные и вредные типы. Но ни один из них не может тягаться вредностью с настоящей ведьмой, ну никакого даже сравнения!

Что касается детей — настоящая ведьма для них, безусловно, самое опасное из всех существ, обитающих на земле. И особенно опасна она потому, что с виду исключительно безобидна. Даже зная все тайны ведьм (о них ты услышишь через минуту), ты все равно не сможешь с уверенностью определить, ведьма ли та, на кого ты сейчас смотришь во все глаза, или просто милая дама. Если бы тигр ухитрился выглядеть как большая собака и даже вилять хвостом, кажется, почему бы не подойти к нему, потрепать по морде? Но тут бы тебе мигом пришел конец. Вот и с ведьмами — в точности та же история. Все они выглядят как милые дамы.

Посмотри, пожалуйста, повнимательней на картинку внизу. Которая из этих двух дам — ведьма? Да, вопрос очень сложный, тем не менее каждый ребенок должен попытаться на него ответить.

Кто знает? Очень возможно, у тебя под самым носом, рядом, дверь в дверь, живет настоящая ведьма.

Или она — та самая дама с сияющим взором, что сидела сегодня утром напротив тебя в автобусе.

Или — та дама с ослепительной улыбкой, которая предлагала тебе на улице конфетку из белого бумажного кулька.

И даже — сейчас ты прямо подпрыгнешь — я не исключаю, что ваша милая учительница, которая вот в эту самую минуту читает вам вслух вот эти самые строки, — тоже ведьма. Присмотрись повнимательней. Возможно, она улыбается такому нелепому предположению. Все равно — не теряй бдительности. Знаем мы эти улыбки.

Конечно, я отнюдь, я ни на единую секунду не утверждаю, будто ваша учительница действительно ведьма. Я — что? Я просто говорю — все может быть. Естественно, такое маловероятно. Но — вот оно, вовсе не маленькое «но» — но, говорю я, — это не исключено.

Ах, если бы только существовал способ определять наверняка: ведьма ли стоящая перед нами женщина или нет, мы бы всех ведьм отловили, да и сунули бы в мясорубку всем скопом. К сожалению, такого способа нет. Но зато у всех ведьм есть масса мелких отличительных признаков, черточек, свойств, и если ты будешь про них знать, всегда про них помнить и держать ухо востро, тебе, я очень надеюсь, удастся избежать безвременной гибели.

Моя бабушка

Лично мне привелось дважды столкнуться с двумя разными ведьмами еще до того, как мне исполнилось восемь лет. В первом случае я благополучно унес ноги, а вот во втором мне куда меньше повезло. Со мной случилось такое, что у тебя, наверно, волосы встанут дыбом, когда ты будешь про это читать. Но ничего не поделаешь. Уж рассказывать — так всю правду. А тем, что я еще жив и могу с тобой разговаривать (как бы я странно ни выглядел), я обязан исключительно моей изумительной бабушке.

Моя бабушка — норвежка. А норвежцы знают про ведьм ну буквально все, потому что именно из Норвегии, из-за норвежских скалистых гор, из темных норвежских лесов явились первые ведьмы. Мои отец и мать тоже были норвежцы, но у отца был бизнес в Англии, поэтому я там родился, стал жить и пошел в английскую школу. Дважды в год, на Рождество и на летние каникулы, мы ездили в Норвегию, в гости к бабушке. Эта старушка, насколько я знаю, осталась у нас единственная из всей родни. Она была мамина мать, и я просто ее обожал. Когда мы с ней бывали вдвоем, мы говорили то по-английски, то по-норвежски. То так, то сяк. На обоих языках мы общались совершенно свободно, и я должен признаться, что бабушка была мне даже ближе, чем мама.

Вскоре после того, как мне исполнилось семь лет, родители, по обыкновению, повезли меня на Рождество в Норвегию, к бабушке. И вот, когда папа, мама и я в ледяную погоду проезжали где-то к северу от Осло, нашу машину занесло — и она рухнула в скалистую пропасть. Родители погибли на месте. Я был надежно пристегнут ремнем на заднем сиденье и отделался царапиной на лбу.

Не буду вдаваться в подробности того страшного дня. До сих пор у меня мурашки по коже, стоит все это вспомнить. В конце концов, естественно, я оказался в доме у бабушки, мы крепко обнялись и проплакали всю ночь напролет.

— Что же нам теперь делать? — спросил я сквозь слезы.

— Ты останешься у меня, — отвечала бабушка, — и я буду за тобою присматривать.

— И я не вернусь в Англию?

— Нет, — сказала она. — Я туда никогда не поеду. Душу мою примут небеса, а в норвежской земле пусть упокоятся мои кости.

И на другой же день, стараясь сама отвлечься и меня отвлечь от нашего горя, бабушка стала рассказывать разные истории. Рассказчица она была изумительная, мне нравилось все, что она рассказывала. Но по-настоящему меня разобрало только тогда, когда она перешла к ведьмам. В этой области она была, очевидно, большим знатоком и с ходу дала мне понять, что, в отличие от всех прочих, рассказы про ведьм — не вымысел. Тут все — истинная правда. Все — исторически достоверно. Все, что она рассказывает про ведьм, на самом деле случалось, и лучше мне в этом не сомневаться. Но что хуже, что гораздо, гораздо хуже — ведьмы до сих пор существуют. Они рядом, они среди нас, и в этом мне тоже лучше не сомневаться.

— Ой, ты действительно правду говоришь, бабуся? Самую правдивую правду?

— Миленький ты мой, — отвечала она, — долго на свете не проживешь, если не научишься распознавать ведьму, как только ее встретишь.

— Но ты же сама сказала, что ведьмы выглядят как самые обыкновенные женщины! И как же я их распознаю, ба?

— А ты слушай меня внимательно, — сказала бабушка. — И запоминай каждое слово. После чего тебе останется только креститься, молиться и надеяться на лучшее.

Мы сидели в большой гостиной бабушкиного дома в Осло, я уже собирался идти спать. Шторы в доме у бабушки никогда не задергивались, и я видел, как большущие хлопья снега тихо падают, падают, укрывая мир за окном, черный как смоль. Бабушка была немыслимо старая, морщинистая, толстенная, грузная, плотно окутанная серыми кружевами. Она величаво сидела в кресле, заполняя его до последнего сантиметрика. Даже мышка не смогла бы протиснуться в уголок, если бы захотела посидеть с нею рядом. А сам я, семилетний, пристроился на полу у ее ног, в пижамке и тапочках.

— Нет, ты, честное слово, меня не обманываешь? — повторял я. — Ты не сочиняешь? Ей-богу?

— Послушай, — отвечала она, — я сама знала пятерых детей, не меньше, которые просто исчезли с лица земли, и с тех пор никто их не видел. Их забрали ведьмы.

— А я все равно думаю, что ты просто нарочно хочешь меня напугать, — не сдавался я.

— Я стараюсь добиться того, чтобы тебя не постигла та же судьба, — сказала она. — Я тебя люблю и хочу, чтобы ты оставался со мной.

— Ну тогда расскажи мне про детей, которые исчезли с лица земли, — попросил я.

Моя бабушка, единственная из всех бабушек, какие мне только встречались, курила сигары. Вот и сейчас она закурила большую черную сигару с запахом жженой резины.

— Первой из всех известных мне исчезнувших пятерых детей, — начала бабушка, — была девочка по имени Рангильда Хансен. Было ей в то время лет восемь, и она играла во дворе с младшей сестренкой. Мать пекла хлеб на кухне и вышла дохнуть свежего воздуха.

— А где Рангильда? — спрашивает.

— А она с высокой тетей ушла, — отвечает сестренка.

— Какая еще тетя? — удивилась мать.

— Высокая тетя в белых перчатках, — говорит сестренка. — Взяла Рангильду за руку и увела.

— И с тех пор никто никогда, — заключила бабушка, — не видел Рангильду.

— И ее не искали? — удивился я.

— Да что ты! Еще как искали, все вокруг обшарили, где только ни рыскали. Весь город всполошился, искали-искали, но так и не нашли.

— А с четырьмя другими детьми что случилось? — спросил я.

— Они все исчезли так же, как и Рангильда.

— Но как, бабуся? Как они исчезли?

— Во всех остальных случаях перед тем, как такому произойти, поблизости видели незнакомую даму.

— Но как, как они исчезли? — повторил я.

— Второй случай особенно удивительный, — начала бабушка. — Жила тут одна семья, по фамилии Христиансен. Жили они в Хольменколлене, и в гостиной у них висела старинная картина маслом, которой они очень гордились. На картине были изображены утки во дворе фермы. Никаких людей, только утки, поросший травою двор и в глубине — домик. Большая такая картина и очень красивая.

И вот однажды дочь их Сольвейг приходит домой из школы и яблоко грызет. Говорит: добрая тетя угостила на улице. А наутро Сольвейг не оказалось в постели. Родители все обыскали, но дочь не нашли. А потом вдруг отец как закричит: «Да вот же она! Наша Сольвейг уток кормит!» А сам тычет пальцем в картину. И там действительно — Сольвейг. Стоит во дворе и бросает уткам хлеб из корзинки. Отец кидается к картине, трогает дочку рукой. Да что толку? Она стала частью картины, просто написанной маслом фигурой.

— А сама ты эту картину видела, ба? С девочкой Сольвейг?

— Конечно, видела сколько раз, — отвечала бабушка. — И ведь что интересно: Сольвейг все время перемещалась по картине. То видишь собственными глазами — в домике сидит, выглядывает из окна. А на другой день вдруг она уже во дворе, в самом дальнем углу, стоит и на руках уточку держит.

— И ты видела, как она по картине двигалась, да, бабуся?

— Никто никогда не видел. Где бы она ни была: во дворе ли кормила уток, в доме ли выглядывала из окна — всегда она была неподвижна, просто написанная маслом фигура. Все это очень странно, — заключила бабушка. — Чрезвычайно странно. И самое странное, что с годами она на картине делалась старше. Через десять лет из маленькой девочки превратилась во взрослую женщину. Через тридцать лет стала немолодой. А потом вдруг, через пятьдесят четыре года после того, как все это стряслось, она совсем исчезла с картины.

— По-твоему, она умерла? — ахнул я.

— Кто знает? — отвечала бабушка. — В мире ведьм творятся совершенно необъяснимые вещи.

— Ну вот, ты рассказала мне про двоих детей. А что с третьим было?

— Третьей была маленькая Биргит Свенсон, — сказала бабушка. — Вон там, прямо от нас через дорогу жила. И вдруг, в один прекрасный день, на теле у Биргит стали расти перья. А через месяц она уже превратилась в большую белую курицу. Родители годами ее держали в прелестном загончике, во дворе. Она даже яйца несла.

— И какого цвета яйца? — спросил я.

— Такие темные. Большущие, я таких и не видывала до тех пор. Ее мать омлеты из них взбивала. Исключительно вкусные.

Я посмотрел на бабушку — сидит в своем кресле, как древняя царица на троне. Глаза — серые, затуманенные и смотрят куда-то далеко-далеко. В ту минуту самым реальным из всего, что было в бабушке, мне показалась сигара, да еще дым, синим облаком окутывавший бабушкино лицо.

— Но ведь эта девочка, которая в курицу превратилась, — она же никуда не исчезла? — заметил я.

— Нет, Биргит не исчезла. Она прожила много лет, неся свои темные яйца.

— Но ты же сказала — они все исчезли?

— Ну, ошиблась, — признала бабушка. — Возраст как-никак. Не молоденькая… Всего не упомнишь.

— А с четвертым ребенком что произошло? — спросил я.

— Четвертым был мальчик по имени Гаральд, — сказала бабушка. — Однажды утром кожа у него пошла серыми и желтыми пятнами. Потом стала жесткой и ломкой, как ореховая скорлупа. А вечером мальчик уже превратился в камень.

— В камень? — поразился я. — То есть в самый настоящий камень?

— В гранит, — уточнила она. — Я как-нибудь тебя отведу на него посмотреть, если хочешь. Его до сих пор держат в доме. Стоит в прихожей такой гранитной маленькой статуей. Гости к нему прислоняют зонтики.

Несмотря на свой юный возраст, я был не склонен верить каждому слову бабушки. Но она говорила с такой убежденностью, так серьезно — без намека на улыбку, глазом не моргнув, — что меня одолели сомнения.

— Дальше рассказывай, бабуся, — попросил я. — Ты сказала, их было пятеро. Что случилось с последним?

— Сигарой не хочешь пыхнуть? — предложила она.

— Бабушка! Мне же всего семь лет.

— Твой возраст в данном случае особого значения не имеет, — ответила бабушка. — Но кто курит сигары, тот никогда не простудится.

— Так как же насчет пятого номера, ба?

— С номером пятым, — начала она, посасывая кончик сигары так, будто это какая-то изумительная вкуснятина, — случилась весьма интересная история. Девятилетний мальчик по имени Лайф проводил летние каникулы со всей семьей на фьорде, они загорали, играли и плавали, ныряя в воду со скал. Нырнул и Лайф, и отец, который за ним присматривал, заметил, что уж слишком долго сын держится под водой. А когда наконец вынырнул, он был уже вовсе не Лайф.

— А кто же, бабуся?

— Он превратился в дельфина.

— Ну уж нет! Не может такого быть!

— Он стал прелестным юным дельфином, — сказала бабушка, — и к тому же весьма дружелюбным.

— Бабуся, — сказал я.

— Что, мой миленький?

— Он на самом деле, честное благородное слово, превратился в дельфина?

— Абсолютно, — подтвердила она. — Да я сама была близко знакома с его матерью. Она мне все это и рассказала. Рассказала, что Лайф-дельфин оставался с ними весь день, он еще катал на спине сестер и братишек. Все чудесно провели время. А потом он взмахнул плавником и — только его и видели.

— Но, бабуся, — не сдавался я, — как же они узнали, что этот дельфин — на самом деле Лайф?

— А он с ними разговаривал, — объяснила бабушка. — Когда их возил на спине, он без умолку шутил и смеялся.

— Ну и суматоха, наверное, поднялась? — предположил я.

— Не особенно, — сказала бабушка. — Ты должен помнить, что мы здесь, в Норвегии, к подобным вещам попривыкли. Тут же ведьмы на каждом шагу. Возможно, прямо сейчас, прямо на нашей улице одна такая живет. Ну а теперь тебе пора спать.

— А эта ведьма не залезет ко мне ночью в окно? — спросил я, едва заметно дрожа.

— Нет, — успокоила меня бабушка. — Не такие они дуры, чтоб по водосточным трубам карабкаться и вламываться к людям в дома. Ты будешь в полной безопасности. Ну, иди, иди. А я тебе одеялко подоткну.

Как распознать ведьму

На другой вечер бабушка выкупала меня в ванне, а потом повела в гостиную и стала рассказывать новую историю.

— Сегодня, — начала моя старушка, — я тебе объясню, как распознать ведьму при встрече.

— И всегда можно ее наверняка распознать?

— Нет, — отвечала бабушка, — наверняка не получится. В том-то и беда. Но можно почти точно догадаться.

Она сплошь обсыпала свои колени сигарным пеплом, но все-таки я надеялся, что она не загорится раньше, чем успеет объяснить мне, как распознают ведьму.

— Во-первых, — сказала бабушка, — НАСТОЯЩАЯ ВЕДЬМА всегда будет в перчатках, когда бы ты ее ни встретил.

— Ну уж прямо — всегда. А как же летом, в жару?

— Да, и летом, в жару, — подтвердила бабушка. — Обязательно. И хочешь знать почему?

— Почему? — спросил я.

— А потому, что у нее нет ногтей. Вместо ногтей у нее гнутые коготки такие, знаешь, как у кошки, вот она и носит перчатки, чтобы никто этого не увидел. Но учти — многие вполне порядочные женщины носят перчатки, зимой особенно, так что данный этот признак мало что тебе даст.

— Мама носила перчатки, — сказал я.

— Но не дома, — вздохнула бабушка. — Ведьмы и дома в перчатках. Только тогда снимают, когда спать ложатся.

— Да откуда ты все это знаешь, ба?

— Не перебивай, — поморщилась бабушка. — Лучше слушай меня внимательно. Во-вторых, ты должен запомнить, что НАСТОЯЩАЯ ВЕДЬМА всегда лысая.

— Лысая?! — ахнул я.

— Лысая, как вареное яйцо, — подтвердила бабушка.

Я ужаснулся. Лысая женщина — это же просто неприлично!

— Но почему они лысые, бабуся?

— И не спрашивай почему! — отрезала она. — Но уж поверь мне — на голове у НАСТОЯЩЕЙ ВЕДЬМЫ не растет ни единого волоска.

— Какая гадость!

— Мерзость, — признала бабушка.

— Ну раз она лысая, ее проще простого выследить, — сказал я.

— Как же, выследишь ты ее, — возразила бабушка. — НАСТОЯЩАЯ ВЕДЬМА всегда носит парик, скрывая под ним свою лысину. Причем она носит первоклассный парик. А отличить первоклассный парик от настоящих волос нет почти ни малейшей возможности — разве что ты подергаешь человека за волосы, чтоб проверить — отстанут они или нет.

— Подумаешь, ну и подергаю, если надо, — сказал я.

— Чушь! — возмутилась бабушка. — Не можешь ты таскать за волосы каждую встречную даму, даже если она и в перчатках. Вот попробуй — увидишь, какой будет эффект.

— Значит, и от этого признака мало проку, — вздохнул я.

— В отдельности ни один признак тебе не поможет, только когда ты их сложишь все вместе, в них начинает проглядывать смысл. И учти, — продолжала бабушка, — эти парики представляют собой для ведьм сущее бедствие.

— Почему бедствие, бабуся?

— Они дико раздражают кожу, — объяснила она. — Понимаешь, когда актриса надевает парик, ну или я, или, скажем, ты — мы его надеваем на свои волосы, а ведьме-то приходится его напяливать прямо на лысину. А подкладка у париков всегда шершавая, жесткая. Парик жутко раздражает голую кожу. Из-за него голова покрывается жуткими прыщами и ссадинами. Париковой сыпью, как ведьмы ее называют. И чешется это дело ужасно.

— А что еще надо иметь в виду, чтобы распознать ведьму? — спросил я.

— К ноздрям присматривайся, — посоветовала бабушка. — Ноздри у ведьм чуть больше, чем у обыкновенных людей. И края каждой ноздри у них розовые и витые, как, знаешь, такие морские раковины.

— А зачем им эти большие ноздри? — спросил я.

— Чтоб лучше нюхать, — объяснила бабушка. — У настоящей ведьмы всегда восхитительный нюх. Она безошибочно учует ребенка, стоящего по другую сторону улицы в непроглядную темную ночь.

— Ну меня-то ей не учуять, — сказал я. — Я только что ванну принял.

— Вот тут как раз ты ошибаешься, — сказала бабушка. — Чем ты чище, тем сильней для ведьмы твой запах.

— Да не может такого быть! — возмутился я.

— Абсолютно чистый ребенок для ведьмы нестерпимо вонюч, — объяснила бабушка. — Чем ты грязней, тем меньше ты пахнешь.

— Бабуся, но это же просто бессмыслица.

— Ничуть, — сказала бабушка. — Ведьма — она не грязь твою чует. Она чует тебя. Запах, от которого ведьма на стенку лезет, — это запах твоей собственной кожи. Он сочится из кожи волнами, и эти, как у ведьм принято выражаться, вонючие волны текут по воздуху и буквально бьют ведьму по ноздрям. И она прямо взвивается…

— Погоди-ка, бабуся…

— Не перебивай, — цыкнула она на меня. — Лучше слушай. Когда ты не мылся целую неделю и весь зарос грязью, твоим вонючим волнам, естественно, уже не так-то легко сквозь нее пробиться.

— Никогда больше не буду мыться, — решил я.

— Ну зачем ударяться в крайности, — сказала бабушка. — Надо просто пореже мыться, раз в месяц — вполне достаточно для благоразумного ребенка.

Вот в такие минуты я больше всего любил мою бабушку.

— Ну ба, — опять приступился я, — если стоит темная ночь, как же ведьма учует разницу между ребенком и взрослым?

— А от взрослых вообще не исходят вонючие волны, — объяснила бабушка, — они текут исключительно от детей.

— И от меня на самом деле текут эти мерзкие волны, да? — спросил я. — Прямо текут, вот в этот самый момент?

— На мой нюх, конечно, они не текут, — ответила бабушка. — На мой нюх ты пахнешь малиной со сливками. Но ведьме твой запах покажется абсолютно отвратным.

— А как ей покажется — чем от меня пахнет?

— Собачьими какашками, — ответила бабушка.

Я отпрянул. Я оторопел.

— Собачьими какашками! — крикнул я. — Да не пахну я, не пахну собачьими какашками! Не верю! Ни за что не поверю!

— Более того, — и тут бабушкин голос, по-моему, даже зазвенел от какого-то совершенно непонятного мне удовольствия, — для ведьмы ты пахнешь свежими собачьими какашками.

— Да это неправда! — крикнул я. — Я знаю — не пахну я никакими какашками, ни свежими, ни черствыми!

— Спорить тут нечего, — отрезала бабушка. — Факты — упрямая вещь.

Я вскипел. Я не мог себя заставить поверить тому, что говорила бабушка.

— И если ты вдруг замечаешь, как женщина зажимает нос, проходя мимо тебя на улице, — продолжала она, — очень возможно, что эта женщина — ведьма.

Я предпочел сменить тему.

— А еще к чему надо в ведьме присматриваться? — спросил я.

— К глазам, — сказала бабушка. — Внимательно смотри в глаза, потому что у НАСТОЯЩЕЙ ВЕДЬМЫ глаза не такие, как у нас с тобой. Смотри в серединку глаза, туда, где обыкновенно сидит черная точечка. Если перед тобою ведьма, эта точечка будет без конца менять цвет, и ты увидишь то лед, то пламя, пляшущее в самом центре этой цветной точечки. И у тебя побегут мурашки по коже.

Бабушка откинулась в кресле, очень довольная, посасывая кончик своей жуткой черной сигары. Я сидел перед нею на коленях и смотрел на нее как зачарованный. Она не улыбалась. Она была совершенно серьезна.

— А есть еще признаки? — спросил я.

— Есть, конечно, — сказала бабушка. — Ты так и не усвоил, кажется, что ведьмы, в сущности, — вовсе не женщины. Они внешне похожи на женщин. Они ходят как женщины. Разговаривают как женщины. И способны вести себя как женщины. Но по сути, но на самом деле они принадлежат к совершенно иному виду животных. Это бесы в образе человека. Вот почему у них и лысины, и когти, и странные ноздри, и особенные глаза. И все это они вынуждены скрывать от остального мира.

— Что еще у них не как у людей, бабуся? — спросил я.

— Ноги, — сказала она. — У ведьм на ногах никогда не бывает пальцев.

— Не бывает пальцев? — изумился я. — Да что же тогда у них есть?

— Просто ноги, — сказала бабушка. — Они у них как будто обрублены, широкий такой конец, и все.

— Но им же трудно ходить? — спросил я.

— А-а, что им сделается, — ответила бабушка. — Только вот с обувью у них немыслимые проблемы. Все дамы обожают изящную обувь, и ведьма со своей квадратной ногой туда же — и дико мается, втискиваясь в модные, особенно остроносые туфли.

— Ну и носила бы удобную тупоносую обувь, — сказал я.

— Нет, этого она не может себе позволить, — сказала бабушка. — Точно так же, как она прячет лысину под париком, так и ноги свои уродские она прячет, втискивая их в элегантные туфли.

— Но ведь это же дико неудобно? — спросил я.

— Исключительно неудобно, — ответила бабушка. — Но куда она денется?

— Раз она ходит в обыкновенных туфлях, толку мало и от этого признака, — вздохнул я.

— Да, пожалуй, — согласилась бабушка. — Ты, конечно, заметишь, что она немного прихрамывает, но только если будешь очень внимательно всматриваться.

— Вот и все отличия, бабуся? — спросил я.

— Остается еще одно, — сказала она. — Еще одно-единственное.

— И какое, бабуся?

— У них синяя слюна.

— Синяя! — вскрикнул я. — Ну уж нет! Синей слюны не бывает.

— Синяя, как черника.

— Ты шутишь, бабуся! Не бывает ни у кого синей слюны!

— А у ведьм она синяя, — сказала бабушка.

— Как чернила? — спросил я.

— В точности, — подтвердила она. — Ведьмы даже пишут слюной. У них такие старомодные ручки с металлическим перышком, они его лизнут — и пишут.

— И эту синюю слюну можно заметить, ба? Я ее разгляжу, если ведьма со мною заговорит?

— Ну если очень-очень внимательно будешь вглядываться, — сказала бабушка. — Если ты очень-очень внимательно будешь вглядываться, ты у нее заметишь, возможно, чуть синеватый оттенок зубов. Только это почти незаметно…

— Станет заметно, когда она плюнет, — сказал я.

— Ведьмы никогда не плюются, — ответила бабушка. — Не могут себе позволить.

Я просто представить не мог, что моя бабушка меня обманывает. Человек каждое утро ходит в церковь, возносит благодарственную молитву перед каждым нашим завтраком, обедом и ужином — нет, тот, кто делает подобные вещи, никогда никого не станет обманывать. И лучше верить каждому ее слову.

— Ну вот, — сказала бабушка, — больше, пожалуй, мне и прибавить нечего. Каждый признак мало что тебе даст. Никогда ты со всей уверенностью не сможешь определить по внешнему виду, женщина перед тобой или ведьма. Но если она в перчатках, если у нее большущие ноздри, странные глаза, волосы подозрительно напоминают парик, а зубы с синеватым оттенком, если в ее внешности сочетается все это — беги от нее без оглядки.

— Бабуся, — спросил я, — а сама ты, когда была маленькая, — ты ведьму встречала?

— Один только раз, — ответила бабушка. — Один-единственный раз.

— А как это было?

— Я не стану тебе рассказывать, — был ответ. — Еще испугаешься до смерти, страшные сны замучают.

— Ну, расскажи, ну, пожалуйста, — взмолился я.

— Нет, — отрезала она. — Некоторые вещи до того кошмарны, что лучше про них не рассказывать.

— А то, что у тебя не хватает большого пальца, с этим никак не связано?

И вдруг ее морщинистый рот сомкнулся, как сахарные щипцы, а державшая сигару рука (на которой не хватало большого пальца) чуть-чуть задрожала.

Я ждал. Она на меня не взглянула. Не заговорила. Вдруг совершенно замкнулась в себе. Беседа была окончена.

— Спокойной ночи, ба, — сказал я, поднялся с коленок и поцеловал ее в щеку.

Она не шелохнулась. Я тихонько вышел из гостиной и поднялся к себе в комнату.

Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен

На другой день к нам явился господин в черном костюме, с портфелем, и они с бабушкой долго разговаривали в гостиной. Меня туда не пускали, но, когда он наконец-то ушел, бабушка сама поднялась ко мне в комнату — она еле-еле тащила ноги, и вид у нее был ну очень печальный.

— Этот господин прочитал мне завещание твоего отца, — сказала она.

— А что это такое — завещание? — спросил я.

— Завещание — то, что ты перед смертью пишешь, — объяснила она. — В завещании ты указываешь, кто получит твои деньги и твое имущество. Но самое главное — ты назначаешь того, кто должен позаботиться о ребенке, если у него умрут и отец и мать.

Меня охватил невыносимый страх.

— Но там ведь ты назначена, ба?! — крикнул я. — Меня никому другому не отдадут, ведь правда?

— Не отдадут, — подтвердила бабушка. — Твой отец на такое был неспособен. И он попросил, чтобы я заботилась о тебе, пока жива, но еще попросил, чтобы я тебя отвезла обратно, в твой дом, в Англию. И он хочет, чтобы мы там остались.

— Но почему? — удивился я. — Почему нам нельзя остаться в Норвегии? Ты ведь ни за что бы не хотела жить в другой стране! Ты мне сама говорила!

— Знаю, — сказала она. — Но там куча всяких сложностей с деньгами, с домом — одним словом, ты все равно не поймешь. А кроме того, в завещании сказано, что хотя вся семья у тебя норвежцы, сам ты родился в Англии, в Англии пошел в школу и желательно, чтобы ты там же продолжил образование.

— Ах, бабуся! — крикнул я. — Но ты же, ты же не хочешь туда ехать и жить в нашем английском доме, я ведь знаю, ты не хочешь!

— Естественно, я не хочу, — сказала бабушка. — Но, к сожалению, это мой долг. В завещании сказано, что и твоя мама придерживалась того же мнения, а волю родителей следует уважать.

Ничего не поделаешь. Нам оставалось только отправиться в Англию, и мы с бабушкой сразу засобирались в путь.

— Через несколько дней у тебя начинается следующая учебная четверть, — сказала бабушка, — так что не будем терять время зря.

Вечером накануне отъезда в Англию бабушка снова оседлала своего любимого конька.

— В Британии не так много ведьм, как в Норвегии, — начала она.

— Ну, значит, я ни одной и не встречу, — сказал я.

— От души надеюсь, — сказала бабушка, — потому что английские ведьмы — самые вредоносные в мире.

Она сидела, курила свою вонючую сигару и говорила, говорила, а я все смотрел на ее руку, на которой не хватало большого пальца. Я ничего не мог с собой поделать. Я глаз не сводил с этой руки и все гадал, что же за ужасное несчастье постигло бабушку, когда она встретилась с ведьмой. Явно тогда произошло что-то абсолютно кошмарное, иначе бы она мне рассказала. Может, ей открутили палец? Или заставили сунуть его в носик кипящего чайника и так держать, пока он совсем не отпарился? Или кто-то вырвал его из руки, как зуб? Я терялся в догадках.

— Расскажи мне, бабуся, на что способны эти английские ведьмы, — попросил я.

— Ну, — начала она, — любимая их забава — составить такой порошок, чтобы превращал ребенка в какое-нибудь существо, которое терпеть не могут все взрослые.

— В какое, например, существо, бабуся?

— Часто это бывает слизняк, — сказала бабушка. — Слизняков они прямо обожают. Взрослый наступит на слизняка, да еще каблуком его размажет, знать не зная, что это ребенок.

— Какое зверство! — крикнул я.

— Или, скажем, блоха. Тебя превращают в блоху, и, сама не ведая, что творит, собственная мать рассыпает по дому антиблошиный порошок и — прости-прощай, милый сыночек.

— До чего это все страшно, бабуся, — сказал я. — Мне, по-моему, не очень хочется в Англию.

— Знавала я и таких английских ведьм, — продолжала она, — которые превращали детей в фазанов, а потом уносили в лес — прямо накануне открытия фазаньей охоты.

— Ой — сказал я. — И их убивали?

— Естественно, их убивали, — подтвердила она. — А потом ощипывали, жарили и ели на ужин.

Я представил себя фазаном, как я мечусь над охотниками, петляю, ныряю, а подо мной гремят выстрелы.

— Да, — вздохнула бабушка, — английскую ведьму хлебом не корми — только дай постоять в сторонке да полюбоваться, как взрослые расправляются с собственными детьми.

— Мне совершенно точно не хочется в Англию, бабуся.

— Конечно, тебе не хочется, — сказала она. — А мне, думаешь, хочется? Но, увы, нам придется туда поехать.

— А ведьмы во всех странах разные? — спросил я.

— Совершенно разные, — подтвердила бабушка. — Но про другие страны я мало знаю.

— Но хоть про Америку-то знаешь? — спросил я.

— Только в общих чертах, — ответила она. — Хоть слыхать слыхала, что там ведьмы способны заставить взрослого съесть собственного ребенка.

— Не может быть! — ужаснулся я. — Ах, нет, бабуся! Конечно, это неправда!

— Правда ли, неправда — не знаю, — сказала она, — но слухи такие ходят.

— Но как же они могут заставить взрослого пойти на такое? — спросил я.

— А они ребенка в хот-дог превращают, — сказала она. — Для опытной американской ведьмы это пара пустяков.

— И в каждой-каждой стране есть свои ведьмы? — спросил я.

— Где есть люди, там есть и ведьмы, — вздохнула бабушка. — В каждой стране есть свое Тайное Общество Ведьм.

— И они все друг с дружкой знакомы, бабуся?

— А вот и нет, — сказала она. — Ведьма знает только ведьм-соотечественниц. Им строго-настрого запрещено общаться с ведьмами-иностранками. Но, скажем, английская ведьма уж английских-то ведьм знает всех наперечет. Они дружат — водой не разольешь. Без конца по телефону болтают. Смертельными рецептами своими обмениваются. Бог их знает, о чем еще они говорят. Даже подумать тошно.

Я сидел на полу и смотрел на бабушку. Она сунула в пепельницу сигарный окурок и сложила руки на животе.

— Раз в году, — продолжала она, — ведьмы каждой страны сходятся на тайном собрании. Все собираются в одном месте и слушают лекцию Величайшей Самой Главной Ведьмы Всех Времен.

— Кого-кого?

— Она над ними над всеми начальница, — пояснила бабушка. — Всемогущая. Безжалостная. Все остальные ведьмы ее как огня боятся. И видят ее только раз в году, на этом своем тайном собрании. Она туда является их вдохновить и зажечь, а попутно раздать приказы. Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен мотается из страны в страну, чтоб только попредседательствовать на всех-всех ежегодных собраниях.

— А где они проводят эти тайные собрания, ба?

— Слухи разные ходят, — ответила она. — Слыхала я, что даже они как-будто номера снимают в гостиницах, как и прочие женские организации, которые проводят собрания. И в тех гостиницах, где они останавливаются, я опять же слыхала, творятся, между прочим, весьма странные вещи. И постели будто бы у них никогда не смяты, и в коврах прожжены дыры, и в ваннах жабы заводятся, а на кухне повар как-то раз открыл кастрюлю с супом, глядь — а там малюсенький крокодильчик плавает.

Бабушка взяла из пепельницы сигару, снова пыхнула и втянула глубоко в легкие мерзкий дым.

— А где живет Величайшая Самая Главная Ведьма, когда она у себя дома? — спросил я.

— Никто не знает, — сказала бабушка. — Знать бы, так можно было бы ее изловить и обезвредить. Ведьмофилы по всему миру, не щадя сил и времени, бьются над тем, как бы открыть тайное обиталище Величайшей Самой Главной Ведьмы Всех Времен.

— А ведьмофил — он кто, ба?

— Это такой человек, который изучает ведьм и много о них знает, — объяснила она.

— И ты ведьмофил, да, бабуся?

— Я ведьмофил в отставке, — сказала она. — Стара уже стала. А когда помоложе была, весь шарик исколесила вдоль и поперек, все выслеживала Величайшую Ведьму. Да какое там!

— А она богатая? — спросил я.

— Денег у нее, — сказала бабушка, — куры не клюют, буквально. Слух есть, что у нее на Главной Квартире стоит в точности такая машина, какой пользуется правительство, печатая деньги, чтобы их потом тратили, например, ты да я. В конце концов, деньги — это же просто бумажки с такими специальными знаками и картинками. Изготовить их дело нехитрое, если, конечно, нужную машину и нужный сорт бумаги иметь. И Величайшая Ведьма, я так понимаю, печатает денег столько, сколько захочет, и швыряет их потом своим ведьмам направо и налево.

— Но как же иностранные деньги? — спросил я.

— Подумаешь! Эти машины хоть китайские деньги тебе напечатают, была бы охота, — успокоила меня бабушка. — Главное — кнопку не перепутать.

— Бабуся, — спросил я, — но раз никто никогда не видел эту Величайшую Самую Главную Ведьму, откуда же ты так твердо знаешь, что она существует?

Бабушка на меня посмотрела очень долгим и очень строгим взглядом.

— Дьявола тоже никто никогда не видел, — сказала она. — Однако ж мы знаем, что он существует.

На другое утро мы поплыли на пароходе в Англию, и скоро я был снова у себя, в своем доме, в Кенте, правда, на сей раз присмотреть за мной было некому, кроме бабушки. А скоро началась последняя четверть, каждое утро я отправлялся в школу, и жизнь, кажется, снова пошла своим чередом.

Ну вот, а в глубине нашего сада стоял огромный старый каштан, и высоко-высоко у него в ветвях мы с Тимми (моим лучшим другом) решили построить великолепный шалаш. Строить удавалось только по субботам и воскресеньям, но работа кипела у нас в руках. Начали мы с пола: клали широкие доски между двух раскидистых веток и прибивали гвоздями. Мы справились с полом за месяц. Потом мы соорудили деревянные оградки вокруг пола, и осталось только настелить крышу. Крыша — самое сложное дело.

Как-то в субботу Томми простудился и слег, но я решил начать строительство крыши без него. Одно удовольствие — стоять среди ветвей, а вокруг никого, ничего, только бледные молодые листочки. Ты как будто в большущей зеленой пещере. Да еще высоко-высоко — прямо дух захватывает. Бабушка меня предупредила, что если упаду, то сломаю ногу, и каждый раз, глядя вниз, я замирал от страха.

Я трудился вовсю, прибивая первую доску будущей крыши. Но потом вдруг краем глаза вижу: прямо под деревом стоит какая-то женщина. Смотрит на меня снизу и улыбается — причем ужасно странно. Обычно, когда человек улыбается, у него же губы раздвигаются, — правда? — растягиваются, у некоторых аж до ушей. А у этой женщины верхняя губа поднималась, а нижняя опускалась, и видны были все передние зубы и десны — красные, как сырое мясо.

Если ты считаешь, что ты один, и вдруг оказывается, что на тебя кто-то смотрит — поневоле вздрогнешь.

И вообще — что этой странной тетке понадобилось у нас в саду?

Я заметил, что на ней черная шляпка и черные перчатки чуть ли не до локтей.

Перчатки! На ней оказались перчатки!

Я весь похолодел.

— А у меня для тебя подарочек, — сказала она, все еще глядя на меня, все еще улыбаясь, все еще показывая эти свои жуткие десны.

Я ничего не ответил.

— Спускайся-ка с дерева, мальчик, — продолжала она, — и получишь подарок, такой изумительный, какого еще в жизни не получал.

А голос — какой-то скрипучий. И в горле что-то позвякивает, будто там полно канцелярских скрепок.

Не отрывая от меня глаз и не снимая перчаток, она сунула руку в сумочку и достала оттуда маленькую зеленую змейку. И подняла повыше, чтоб мне было видно.

— Дрессированная, — объявила она.

Змейка обвила ей запястье. Зеленая такая, блестящая.

— Вот спустишься, я тебе ее подарю, — сказала незнакомая тетка.

— Ой, бабуся, — беззвучно взмолился я. — Приди, помоги!

Я испугался ужасно. Я бросил молоток и стал взбираться вверх по огромному дереву, как обезьяна. Взбирался, взбирался, так высоко залез, что дальше уже некуда, и там затаился, трясясь от страха. Женщины уже не было видно. Ее заслоняли непроглядные слои густой-прегустой листвы.

Так я просидел несколько часов, стараясь не шелохнуться. Стало смеркаться. Наконец-то я услышал, что бабушка меня зовет.

— Я здесь! — заорал я.

— Спускайся немедленно! — крикнула она. — Давно пора ужинать!

— Ба! — снова заорал я. — А эта тетка ушла?

— Какая еще тетка? — крикнула бабушка.

— В черных перчатках!

Ответом мне было молчание. Бабушка просто онемела от потрясения.

— Ба! — крикнул я снова. — Она ушла?

— Да, — наконец ответила бабушка. — Она ушла, а я тут, мой миленький. Уж я тебя в обиду не дам. Слезай поскорей.

Я спустился со своего каштана. Я весь дрожал. Бабушка меня обняла.

— Я видел ведьму, — сказал я.

— Пойдем в дом, — сказала бабушка. — Со мной тебя никто не тронет.

Она повела меня в дом, дала мне чашку горячего какао и бухнула туда побольше сахару.

— Рассказывай все подряд, — велела она.

И я все-все рассказал.

Когда я закончил рассказ, дрожала уже бабушка. Лицо у нее стало серое, как зола, и она то и дело поглядывала, я заметил, на свою руку, на которой не хватало большого пальца.

— Сам понимаешь, что это значит, — сказала она. — Это значит, что рядом с нами живет ведьма. Теперь уж я больше не отпущу тебя одного в школу.

— По-твоему, она на меня охотится? — спросил я.

— Нет, — ответила бабушка. — Вряд ли. Этим тварям ведь все равно — тот ли ребенок, другой ли.

С тех самых пор я не забывал про ведьм ни на минуту, и в этом, по-моему, нет ничего удивительного. Если я шел по улице, а навстречу шла женщина в перчатках, я, естественно, перебегал на другую сторону. А погода, между прочим, весь месяц, как назло, держалась холодная, почти все ходили в перчатках. Но той тетки с зеленой змейкой я, как ни странно, больше ни разу не встретил.

Это была моя первая ведьма. Но — не последняя.

Летние каникулы

Настали пасхальные каникулы и минули, и начались занятия. Мы с бабушкой уже решили, что проведем летние каникулы в Норвегии, и вечерами почти ни о чем другом не могли говорить. Бабушка заказала мне и себе по каюте на первом же пароходе, который после окончания учебного года отправлялся из Ньюкасла в Осло. А из Осло она обещала меня повезти в такое местечко на южном берегу, вблизи Арендаля, где чуть ли не восемьдесят лет назад, еще в детстве, сама провела не одно лето.

— Весь день напролет, — рассказывала она, — мы с братом, бывало, катались на лодке. По всему берегу там такие крошечные островки, островки и — нигде ни души. Мы были следопыты, мы исследовали те островки, мы ныряли в море с дивных гладких гранитных скал, а на обратном пути, бывало, забросим якорь, удим треску и пикшу и, когда есть улов, разводим костер и готовим себе обед. Нет на свете рыбы вкусней, чем только что выловленная треска.

— А какая у вас наживка была, бабуся, когда вы удили рыбу?

— Мидии, — сказала она. — В Норвегии все ловят рыбу на мидий. Не поймаешь ни единой рыбешки, сваришь в кастрюле мидий, вот и сыт.

— А они вкусные?

— Объедение, — вздохнула она. — Вари их в морской воде, и они будут нежные, соленые.

— А что вы еще делали, бабуся?

— Отгребем, бывало, подальше от берега, навстречу рыбачьим лодкам, которые возвращаются с ловли креветок, помашем им, и они остановятся и дадут нам по горсти креветок каждому. Креветки теплые, только что сваренные, мы, бывало, прямо в лодке их чистим и лопаем. Самое изумительное — голова.

— Голова? — удивился я.

— Зажмешь эту голову зубами и высасываешь, что у нее внутри. Чудо! Мы с тобой нынче летом все это тоже проделаем, миленький, — обещала бабушка.

— Бабуся, — сказал я, — уж поскорей бы. Я прямо жду не дождусь.

— И я, — сказала она.

Когда оставалось всего три недели до конца учебного года, случилась ужасная вещь. Бабушка слегла с воспалением легких. Она очень тяжело заболела, и у нас поселилась сиделка, чтоб день и ночь за нею ухаживать. Доктор мне объяснил, что вообще-то воспаление легких в наше время — болезнь не такая уж опасная, потому что существуют антибиотики, но когда человеку идет девятый десяток, как моей бабушке, — опасность очень серьезная. Он сказал, что ее в таком положении даже в больницу страшно везти, и осталась она у себя в комнате, а я слонялся под дверью, глядя, как к бабушке вносят кислородные баллоны и прочие ужасы.

— Можно мне зайти ее проведать? — спрашивал я.

— Нет, милый, — отвечала сиделка. — Не сейчас.

Толстая милая тетя, миссис Скок, которая ежедневно приходила делать уборку, тоже к нам переехала. Она за мной присматривала и стряпала мне еду. Миссис Скок в общем мне очень нравилась, но по части рассказывания историй она, конечно, в подметки бабушке не годилась.

Как-то вечером, дней через десять, доктор вышел из бабушкиной комнаты, спустился вниз, в гостиную, и сказал:

— Можешь к ней зайти, но только на минутку. Она тебя зовет.

Я взлетел по лестнице, я ворвался в комнату, я бросился к бабушке.

— Ну-ну, — сказала сиделка, — ты с ней поосторожней.

— Теперь ты выздоровеешь, бабуся? — крикнул я.

— Худшее позади, — ответила бабушка, — скоро я встану на ноги.

— Это правда? — спросил я у сиделки.

— А как же, — она улыбнулась. — Так нам и заявила, что просто обязана выздороветь, чтобы за тобой присматривать.

Я еще крепче сжал бабушкино плечо.

— Вот сигару мне не дают, — пожаловалась она. — Ладно, пусть только уберутся отсюда.

— Она у нас крепкая, — сказала сиделка. — Ничего, через недельку будет опять как огурчик.

Сиделка угадала. Через неделю бабушка уже ковыляла по дому, опираясь на трость с золотым набалдашником, и руководила стряпней миссис Скок.

— Благодарю вас за помощь, миссис Скок, — сказала она наконец, — но теперь вам пора домой.

— Не могу, — заявила миссис Скок, — доктор сказал, чтоб я освободила вас от всякого беспокойства.

Если бы доктор сказал только это! Так нет же, он буквально швырнул бомбу в нас с бабушкой, заявив, что о поездке в Норвегию этим летом не может быть и речи.

— Чушь! — крикнула бабушка. — Я обещала внучку поехать!

— До Норвегии далеко, — объяснил доктор, — мало ли что может случиться. Но вот что я вам могу посоветовать. Берите-ка вы своего внучка и отправляйтесь в какой-нибудь прекрасный отель на южном берегу Англии. Морской воздух — все, что вам сейчас нужно.

— Ну уж нет! — возмутился я.

— Ты хочешь, чтобы твоя бабушка умерла? — спросил доктор.

— Ни за что! — крикнул я.

— А тогда не позволяй ей пускаться в дальнее путешествие этим летом. Она еще не совсем окрепла. И не давай ты ей курить эти жуткие черные сигары.

В конце концов доктору удалось настоять на своем насчет каникул — но не по части сигар. Были заказаны номера в отеле под названием «Великолепный», в знаменитом приморском городе Борнмуте. В этом Борнмуте, рассказывала бабушка, шагу не ступишь, не наткнувшись на древнюю рухлядь, вроде нее самой. Старики там селятся тысячами, потому что свежий острый морской воздух — это они так думают — продлевает им жизнь на несколько лет.

— А он продлевает?

— Ну прям, — сказала бабушка. — Вот уж бред собачий. Но все равно на сей раз нам, боюсь, придется послушаться доктора.

Вскоре мы с бабушкой сели в поезд, поехали в Борнмут и поселились в отеле «Великолепный». Отель был белый, громадный, стоял на самом берегу, и мне показалось, что ужасно скучно проводить летние каникулы в таком здании. У меня была своя комната, но с дверью в соседний номер, к бабушке, и мы навещали друг друга, не выходя в коридор.

Перед самым нашим отъездом в Борнмут бабушка, чтобы меня утешить, подарила мне двух белых мышек в такой маленькой клеточке, и, конечно, я взял их с собой. Ой, до чего они были смешные, эти белые мышки! Я назвал их Уильям и Мэри и сразу же по приезде начал дрессировать. Первый трюк, которому я их научил, — взбираться вверх по моему рукаву и вылезать из ворота.

Затем я их научил взбираться по шее ко мне на макушку, этого как раз очень просто добиться — посыпаешь волосы крошками торта, и все.

В первое же утро в отеле уборщица застилала мою постель, как вдруг из-под простыни высунулась голова Мэри. Уборщица так завизжала, что все из всех номеров кинулись смотреть, кого убивают. Доложили директору. Нас с бабушкой вызвали к нему в кабинет, где последовала пренеприятная сцена.

Директор, мистер по фамилии Джокер, был поджарый господин в черном фраке.

— Я не могу допустить проживания мышей во вверенном мне отеле «Великолепный», мэм, — заявил он бабушке.

— Уж помолчали бы, когда в вашем паршивом отеле от крыс нет прохода! — отрезала бабушка.

— Крыс?! — взвыл мистер Джокер и стал красный как рак. — Но в моем отеле нет крыс!

— Да я одну сегодня утром своими глазами видела. Она по коридору бежала, на кухню.

— Неправда! — завопил мистер Джокер.

— Лучше бы сразу крысоловку поставили, — сказала бабушка, — чем ждать, пока я на вас в министерство здравоохранения донесу. У вас, небось, крысы по кухне так и шныряют, еду с полок воруют, ныряют в суп и обратно!

— Не-е-ет! — завизжал мистер Джокер.

— Неудивительно, что мой тост на завтрак сегодня был весь обгрызен, — неумолимо продолжала бабушка. — Неудивительно, что он отдавал крысой — фу, мерзость! И если вы не примете срочных мер, министерство здравоохранения потребует закрыть ваш отель, пока все тут не подхватили брюшной тиф!

— И вы это серьезно, мэм? — пробормотал мистер Джокер.

— Уж куда серьезней, — припечатала бабушка. — Так вы разрешаете моему внуку держать белых мышей в своем номере — да или нет?

Директор умел с честью складывать оружие, когда убеждался, что оно бессильно.

— Могу ли я предложить вам разумный компромисс, мэм? — сказал он. — Я разрешу ему держать этих мышей у себя в номере, но с условием, что они не будут выходить за пределы клетки. Согласны?

— Это нас вполне устраивает, — сказала бабушка, встала и величаво выплыла из кабинета, уводя меня за собой.

Ну как вы будете воспитывать мышь, когда она в клетке сидит? А я боялся выпускать Уильяма с Мэри, потому что горничная все время за мной шпионила. У нее был ключ от моего номера, и она то и дело ко мне врывалась в надежде застукать мышей на воле. И все грозилась, что как только мышь нарушит правила проживания в отеле, она тотчас же будет утоплена швейцаром в ведре с водой.

В конце концов я решил подыскать безопасное место и там продолжать дрессировку. Неужели в таком большущем здании не найдется свободного уголка? Я сунул своих питомцев порознь в карманы шортов, спустился по лестнице и стал искать.

На первом этаже была масса разных общественных помещений, и на каждой двери было что-то написано золотыми буквами. Я миновал «Курительную», «Салон», «Библиотеку», «Бильярдную», «Гостиную». Всюду кто-то торчал. Я пошел по длинному широкому коридору, шел, шел и уперся в «Бальный зал». Туда вела двустворчатая дверь, а перед ней стоял рекламный щит. И на нем я прочитал следующее объявление:

СОБРАНИЕ КОЗДЖОБ’а

ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ЗАПРЕЩЕН. ПОМЕЩЕНИЕ ЗАБРОНИРОВАНО ДЛЯ ЕЖЕГОДНОГО СОБРАНИЯ ЧЛЕНОВ КОРОЛЕВСКОГО ОБЩЕСТВА ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ ОТ ЖЕСТОКОГО ОБРАЩЕНИЯ

Дверь была приоткрыта. Я заглянул в зал. Он был громадный. Рядами, рядами перед сценой стояли кресла. Все золоченные, и на каждом сиденье — красная подушечка. И — ни души.

Я осторожно вошел. Какое чудное, уединенное, тихое место! Видимо, члены Королевского Общества Защиты Детей от Жестокого Обращения уже заседали сегодня утром и теперь разошлись по домам. Но даже если мой расчет, предположим, неверен, если они вдруг нагрянут, этим милым добрым людям, конечно, придется по душе юный дрессировщик, увлеченный своей работой.

В самом конце зала стояла большая ширма, расписанная китайскими драконами. Я решил все-таки — ну на всякий пожарный случай — зайти за эту ширму и уж там приступить к занятиям. Защитников детей я, конечно, ничуточки не боялся, но в любой момент в зал мог сунуться мистер Джокер, директор. А если бы такое случилось, если бы он увидел мышей, я бы и ахнуть не успел, как мои бедняжки угодили бы в ведро швейцара.

Я на цыпочках пробрался в самый конец зала и устроился там, за ширмой, на толстом зеленом ковре. Великолепное место! Идеальное для тренировки мышей! Я вынул Уильяма и Мэри из карманов. Они уселись со мной рядом, тихо и благовоспитанно.

Для начала я решил их обучить ходьбе по канату. Не так уж трудно сделать из одаренной мыши опытного канатоходца, если, конечно, имеешь к этому делу верный подход. Во-первых, вам необходима веревка. У меня был шнурок. Далее, не забудьте о чем-нибудь вкусном и сладком. Белые мыши обожают, например, коржики с черной смородиной. Просто с ума по ним сходят. Я захватил с собой такой коржик: накануне им обзавелся, когда мы с бабушкой пили чай.

Потом вы делаете следующее. Берете один конец шнурка в одну руку, другой — в другую, хорошенько натягиваете и выпускаете сначала маленький отрезочек, сантиметров десять. Кроме шнурка в правой руке у вас мышь, а в левой — кусочек коржика. То есть мышь оказывается от коржика всего в десяти сантиметрах. Она его видит, она его чует. Усики у нее прямо так и дрожат от нетерпения. Стоит ей только вытянуться вперед, она почти может достать лакомство, — но, подчеркиваю, почти. И придется ей пройти два шажка по шнурку, чтобы сцапать вкуснятину. И вот она решается — сперва подвигает одну лапку, потом другую. Если ваша мышь не боится высоты, — а мышам, как правило, эта боязнь не свойственна, — пройти десять сантиметров для нее — раз плюнуть. Начал я с Уильяма. Он прошел по шнурку, ни разу не дрогнув. Я дал ему откусить крошечный кусочек коржика — только чтоб раздразнить аппетит. Потом снова взял его в правую руку.

Тут я удлинил шнурок, выпустил сантиметров на пятнадцать. Уильям уже сообразил, что к чему. Шаг за шагом, достойнейше, безупречно держась, он прошел по шнурку к коржику. И был честь честью снова вознагражден кусочком.

Скоро Уильям спокойно проходил за коржиком полметра по натянутому канату (по натянутому шнурку, если точно) от одной моей руки до другой. Одно удовольствие было смотреть! Сам он просто наслаждался. Я держал шнурок поближе к ковру — чтобы, если вдруг Уильям все-таки потеряет равновесие, ему недалеко пришлось падать. Но он не свалился ни разу. Уильям был явно прирожденный гимнаст с задатками великолепного канатоходца.

Теперь пришла очередь Мэри. Уильяма я посадил на ковер, премировав его дополнительной порцией крошек и целой большущей смородиной. А потом стал от начала и до конца проходить тот же урок с Мэри. Моя заветная цель, понимаете, моя дерзновенная, моя голубая мечта была — стать когда-нибудь владельцем Цирка Белых Мышей. И чтобы все как полагается: и арена, и красный занавес, и вот этот занавес раздвигается — представляете? — и зритель видит, как всемирно известные мыши ходят по канату, качаются на трапециях, делают двойное сальто, прыгают на батуте и так далее и тому подобное. Белые мыши-наездники скачут на белых ретивых крысах, крысы мчатся галопом, галопом, галопом вокруг арены. Мне уже представлялось, как я буду по всему миру путешествовать первым классом со своим Звездным Цирком Белых Мышей, развлекая венценосцев Европы…

Меж тем мы с Мэри дошли примерно до середины урока, как вдруг я услышал голоса за дверью бального зала. И они становились все громче. Вот уже голоса слились в сплошной гул, рокот, гвалт. И — я узнал голос нашего жуткого директора, мистера Джокера.

«Ой, спасите-помогите!» — подумал я.

Но, слава богу, меня защищала огромная ширма.

Я встал на четвереньки и прильнул к щели между створками. Я видел весь зал вдоль и поперек, меня же не видел никто.

— Итак, дамы, здесь вам, уверен, будет вполне уютно, — говорил голос мистера Джокера. И он сам важно проследовал в двустворчатую дверь, в своем черном фраке, весь как на картинке, распростирая руки и приглашая в зал шумное скопище дам. — Если мы сможем чем-то еще вам служить, сразу же дайте мне знать, — продолжал он. — На Солнечной террасе для вас будет сервирован чай, как только вы завершите свое заседание.

С этими словами он откланялся и убрался из зала, куда уже толпой хлынули дамы из Королевского Общества Защиты Детей от Жестокого Обращения. Они были элегантно одеты, причем все — в шляпках.

Собрание

Директор ушел, у меня отлегло от сердца. Я оказался в одном помещении с этими великолепными дамами — чего же лучше? Если мне удастся с ними разговориться, я даже смогу их пригласить в нашу школу — пусть слегка позащищают детей от жестокого обращения. Нам это явно не помешает.

Они входили и разговаривали, разговаривали. Рассаживались по местам, и со всех сторон неслась всякая дамская чепуха вроде: «Милли, душечка, садись со мной» или «Беатрис! С прошлого собрания тебя не видала! Какое дивное платьице!»

Я решил не трогаться с места, пусть они себе заседают на здоровье, а я буду тренировать моих мышек, я только еще немножечко погляжу в щелку, посмотрю на них, пока не рассядутся. Сколько их тут? Сотни две, похоже. Прежде всего заполнился самый последний ряд. Все почему-то норовили сесть подальше от сцены.

Одна дама в зеленой крохотной шляпке в середине последнего ряда все скребла и скребла у себя в затылке. Прямо не могла перестать. Я смотрел как зачарованный на эти пальцы, скребущие затылок. Знай она, что за ней наблюдают сзади, ей бы, конечно, стало неловко. Перхоть, что ли, ее замучила? Но вдруг я заметил, что дама с ней рядом тоже чешется!

И еще одна!

И еще!

Все они скребли у себя в затылках! Скребли как безумные!

Блохи, что ли, у них в волосах?

Нет, гниды, скорее.

У одного мальчика в нашей школе, у Эштона, были гниды, так медицинская сестра его прямо сунула головой в скипидар. Гниды погибли, это да, но сам Эштон тоже чуть не погиб. Кожа с его головы так и слезала — кусками.

Я уже глаз не мог оторвать от этих дам, скребущих в затылках. Всегда интересно застукать человека, когда он думает, что на него не смотрят, и делает что-нибудь неприличное. Ковыряет в носу, например, или чешет зад. Когда в голове скребут — это почти такая же гадость, особенно если скребут и скребут без конца.

Я решил, что наверняка у них гниды.

Ну а дальше — дальше произошло кое-что уж совсем поразительное. Я увидел, как одна дама поддела пальцами волосы, все свои волосы сразу, приподняла их, запустила под них руку и снова давай чесаться!

Значит, это парик! И на ней перчатки! Я поскорей оглядел всех собравшихся дам. Все они были в перчатках!

Я похолодел. Меня била дрожь. Я отчаянно озирался в поисках запасного выхода. Запасного выхода не было.

Может, выскочить из-за ширмы и кинуться напрямик к двустворчатой двери?

Но дверь уже закрыли, и я увидел перед ней какую-то женщину. Она наклонилась и обматывала обе дверные ручки металлической цепью.

«Тихо-тихо, — говорил я себе. — Спокойно. Ведь пока еще никто тебя не заметил. И зачем, ну зачем им соваться за ширму? Но одно неосторожное движение, кашель, чих, вообще малейший звук — и на тебя набросится не одна ведьма. А целых две сотни!»

Тут я, по-моему, потерял сознание. Для семилетнего мальчика все это вместе взятое, согласитесь, было уж слишком! Но беспамятство мое длилось, наверно, не больше нескольких секунд, а когда я очнулся, то лежал на ковре, по-прежнему, слава богу, за ширмой. Вокруг царила абсолютная тишина.

Пошатываясь, я встал на коленки и опять глянул в щель между створок.

Зажарить, как пирожок

Все эти женщины, или, вернее, ведьмы, сидели теперь, застыв в своих креслах и, не отрываясь, как загипнотизированные, смотрели на вдруг появившееся на сцене новое лицо. Это новое лицо тоже была женщина.

Прежде всего мне бросилось в глаза, до чего она маленькая. Прямо крошечная — метр сорок, не больше. И совсем молодая, лет, мне показалось, двадцати пяти, двадцати шести. На ней было довольно-таки стильное платье до полу и перчатки по локоть. В отличие от остальных она была без шляпки.

Мне показалось, что она ну вот нисколечко не похожа на ведьму, но нет, не была бы ведьмой — интересно, каким бы ветром ее занесло на эту сцену? И с какой стати все другие ведьмы стали бы на нее смотреть с обожанием, благоговеньем и страхом?

Очень-очень медленно молодая дама на сцене подняла руки к лицу. Я увидел, как пальцы в перчатках что-то отстегивают за ушами… и вот… она взялась за собственные щеки и — сняла с себя лицо! Хорошенькое личико осталось у нее в руках!

Это оказалась маска!

Сняв с себя маску, она отвернулась, бережно положила ее на столик, стоявший рядом, а когда снова повернулась и посмотрела прямо на нас, уж и не знаю, как я удержался от крика.

Ничего никогда в жизни я не видел страшней этого лица. Меня кинуло в дрожь. Мятое, жатое, впалое, вялое, сморщенное, скукоженное лицо как будто долго мариновали в уксусе. Страшное, жуткое лицо. Уродское, невозможное, мерзкое. Оно в буквальном смысле сгнило по краям, а посередине, вокруг рта, на щеках я увидел такие язвы и борозды, как будто их черви проели.

Бывает, встретишь что-нибудь до того ужасное, что смотришь, смотришь, как околдованный, не можешь оторвать глаз. Вот и со мной сейчас такое случилось. Я застыл. Я обмер. Кошмарные черты стоявшей на сцене женщины меня притягивали как магнит. Но это еще не все. Каким пугающим — ну прямо змеиным — взглядом она обвела собравшихся!

И я моментально сообразил, конечно, что передо мной — не кто иной, как Величайшая Самая Главная Ведьма собственной персоной. И еще я сообразил, почему она носит маску. Хороша бы она была, появившись на публике, тем более сунувшись заказывать номер в отеле, — со своей настоящей физиономией! Да при одном взгляде на нее все бы с воплями кинулись врассыпную!

— Дферр-и! — рыкнула Величайшая Самая Главная Ведьма таким голосом, от которого задрожали окна. — На цепях? На засофах?

— Все двери надежно заперты, все на цепях и засовах, Ваше Величайшество, — ответил голос из публики.

Блестящие змеиные глазки, глубоко-глубоко посаженные на страшном, гнилом, изъеденном червями лице, не мигая уставились в зал.

— Можете снять перрчотки! — рявкнула она.

Голос у нее, я заметил, так же отдавал металлом, как голос той ведьмы, которую я видел тогда под каштаном, но только он был гораздо громче и гораздо, гораздо ужасней. Он скрежетал. Скрипел. Клацал. Звякал. Он надрывал вам уши. И в то же время это было рычанье.

Все в зале снимали перчатки. Я уставился на руки ведьм, сидевших в последнем ряду. Мне не терпелось увидеть, какие у них там ногти, права ли окажется бабушка. Ах!.. Да!.. Вот они, вот!.. Темные когти загибаются над кончиками пальцев! И они чуть ли не в четыре сантиметра длиной, эти когти, и заостренные на концах!

— Можете снять свою опувь! — гаркнула Величайшая Самая Главная Ведьма.

Я услышал дружный вздох облегчения: все ведьмы в зале поскидывали узенькие модные туфельки на шпильках — и, заглянув под кресла, я увидел несколько пар ног в чулках, как срезанных, абсолютно беспалых. Омерзительное зрелище — будто кто-то оттяпал им пальцы ножом для разделки мяса.

— Можете снять паррики! — рыкнула Величайшая Ведьма. Как-то странно она говорила. С иностранным акцентом, что ли, с каким-то пришепетыванием вдобавок, и ей совсем не давались отдельные звуки — так «в» у нее почти всегда превращалось в «ф», «б» то и дело становилось «п», из «а» выходило «о» сплошь и рядом. И еще у нее были большие проблемы с «р». Она его будто перекатывала, перекатывала во рту, как горячую свиную шкварку, прежде чем выплюнуть.

— Снимите свои паррики, надо немного пррофетррить ваши пятнистые скольпы! — рявкнула она, и снова дружный вздох облегчения пронесся по залу, все руки потянулись к головам, и все парики (вместе со шляпками) были сдернуты в тот же миг.

Теперь передо мной рядами, рядами колыхались голые скальпы, все красные, расчесанные и натертые париками, точней, их шершавой изнанкой. Не могу вам описать, до чего же кошмарный был этот вид, причем он казался еще более диким из-за того, что под голыми шелудивыми головами красовались нарядные, элегантные и даже модные платья. Просто жуть. Ну не бывает такого!

— Господи! — взмолился я. — Помоги мне! Спаси и помилуй! Эти лысые уродины — они же детоубийцы, все сплошь до единой, а я, я заперт с ними в одном помещении и не могу убежать!

Тут новая, еще более страшная мысль поразила меня. Бабушка ведь говорила, что своими необыкновенными ноздрями они могут учуять ребенка ночью, в кромешной темноте по другую сторону улицы. До сих пор на моих глазах подтверждалось буквально каждое бабушкино слово. И, выходит, наверняка какая-нибудь ведьма в последнем ряду вот-вот меня учует, вопль «Собачьи какашки!» пронесется по залу — и меня загонят в угол, как крысу.

Я сидел на коленках за ширмой, не смея дохнуть.

Но потом вдруг я вспомнил, какую еще очень важную вещь мне говорила бабушка.

— Чем ты грязней, — она говорила, — тем трудней будет ведьме тебя учуять.

Сколько уже времени я не мылся в ванне?

Ну, я не знаю. У меня в гостинице своя комната, а бабушку не волнуют подобные глупости. Короче, если хорошенько подумать, — да, скорей всего, я ни разу не мылся с тех самых пор, как мы сюда приехали.

А когда я в последний раз умывался?

Ну, только уж не сегодня утром.

И не вчера.

Я глянул на свои руки. Пыльные, грязные, почти черные.

Это обнадеживало. Сквозь такое — куда уж пробиться вонючим волнам.

— Федьмы Прритонии! — гаркнула Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен. Сама она, я отметил, не сняла ни туфелек, ни парика, ни перчаток. — Федьмы Прритонии! — взвизгнула она.

Публика нервно заерзала, все вытянулись в креслах.

— Ничтожные федьмы! — вопила она. — Песполезные, ленифые федьмы! Слабые, слюняфые федьмы! Куча ни на что не годных черрвей!

По публике прошла дрожь. Величайшая Самая Главная Ведьма явно была в гадком настроении, и все это понимали. Я чувствовал — надвигается что-то страшное.

— Зафтрракаю я сегодня утрром, — орала Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен, — смотррю в окно, на пляж, и что же я фижу? Что же я фижу, я фос, да, я фос спррашифаю! А фижу я меррзкое зррелище! Я фижу сотни, я фижу тысячи гнусных, прротивных детишек, и они игррают в песочке! Меня чуть не фыррфало! Почему фы их не ликфидирровали? — вопила она. — Почему не стеррли с лица земли этих гррязных, фонючих детишек?

Кричит, а изо рта у нее с каждым словом, как пули, вылетают комочки бледно-синей слюны.

— Это я фос, я фос спррашифаю! — взвизгнула она.

На этот вопрос ей никто не ответил.

— От детей фоняет! — простонала она. — Они профоняли фесь мирр! Мы не потеррпим детей фокрруг нос!

Лысые головы старательно закивали все как одна.

— Один рребенок ф неделю — этого мало! — выкрикнула Величайшая Самая Главная Ведьма. — Неужели на польшее вы не спосопны?

— Уж мы постараемся, — забормотали голоса. — Мы очень постараемся.

— Старраться — тоже мало! — взревела Величайшая Ведьма. — Я трребую максимольных ррезультотоф! Пррикозываю! Пррикозываю, чтобы каждый прритонский рребенок был ликфидиррован, изничтожен, перречерркнут, рраздовлен пррежде, чем я сюда феррнусь черрез год! Понятно я вырражаюсь?

Публика так и ахнула. Я увидел, как ведьмы озабоченно переглядываются. И услышал, как одна из них, в конце первого ряда, сказала вслух:

— Всех? Да разве их всех уничтожишь!

Величайшая Самая Главная Ведьма взвилась так, будто кто-то всадил ей шило пониже спины.

— Кто это сказол? — рявкнула она. — Кто смеет споррить со мной? А, это ты, да? — и она ткнула пальцем в перчатке, острым, как иголка, в ту ведьму, которая произнесла дерзкую фразу.

— Я не хотела, Ваше Величайшество! — простонала злополучная ведьма. — Да разве же я стану спорить! Это я так, это у меня мысли вслух!

— Ты осмелилась споррить со мной! — взревела Самая Главная Ведьма.

— Это просто мысли вслух! — повторила неудачница. — Клянусь, Ваше Главенство! — и она затряслась от страха.

Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен быстро шагнула вперед, и, когда она снова заговорила, у нее был такой голос, что у меня кровь застыла в жилах.

— Федьма глупая была,

И теперь сгоррит дотла! —

вот что она прошипела.

— Нет! Нет! — молила несчастная в первом ряду. Но Величайшая Самая Главная Ведьма продолжала:

Еще словцо наперрекорр —

И для тебя готоф костерр!

— Смилуйтесь! — вопила бедная ведьма в первом ряду. Но Величайшая Ведьма не обращала на нее ровно никакого внимания. Она продолжала:

Дуррища, ты с таким ай-кю

Годишься лишь на паррпекю!

— Простите меня, помилуйте, о Ваше Величайшество! — надрывалась обреченная преступница. Но Величайшая Самая Главная Ведьма неумолимо продолжала:

Тот, кто перрепьет меня, —

Дрр-рянь! — не прроживет и дня!

Еще секунда — и искры, искры, множество искр, как крошечные металлические опилки, хлынули из глаз Величайшей Ведьмы Всех Времен и полетели прямо к той, которая осмелилась открыть рот. Они в нее попали, ударили и, я видел, вонзились ей в тело, она дико, страшно взвыла, и вокруг нее поднялось облачко дыма. В зале запахло горелым мясом.

Зал замер — ни звука, ни шороха. Я, как и все, смотрел на этот дым, а когда он рассеялся, в кресле уже никого не было. Только туманно-белое облачко, я заметил, вспорхнуло к потолку и — улетело в окно.

Глубокий вздох вырвался сразу у всех присутствующих.

Величайшая Самая Главная Ведьма взглядом обвела зал.

— Надеюсь, сегодня больше никому не захочется мне перречить, — сказала она.

Ответом ей было мертвое молчание.

— Зажоррилась, как пиррожок, — усмехнулась Величайшая Ведьма. — Сфаррилась, как морркофка. Уж ее-то фы больше никогда не уфидите. А теперрь перрейдем к делу.

Формула № 86 — Мышедел Замедленного Действия

— Дети отфрротны! — взвизгнула Величайшая Ведьма. — Мы их фсех обесфрредим! Ликфидирруем! Сотррем с лица земли! Фсех спустим в канализационные тррупы!

— Да, да! — подтвердила публика. — Всех обезвредим! Ликвидируем! Сотрем с лица земли! Спустим в канализационные трубы!

— Дети — меррзкие урроды! — прогремела Величайшая Ведьма.

— Да! Да! — отозвался восторженный хор. — Мерзкие уроды!

— Дети — гррязные фонючки! — взревела Величайшая Ведьма.

— Грязные вонючки! — в едином порыве поддержала публика.

— Дети пахнут сопачьими кокошками! — рявкнула Величайшая Ведьма.

— Фу! — поддержал ее зал. — Фу-у-у-у! Фу-у-у-у! Фу-у-у-у-у!

— Они еще прротифней сопачьих кокошек! — взвыла Величайшая Ведьма. — По сррафнению с детьми сопачьи кокошки плагоухают, как фиолки и ррозы!

— Как фиалки и розы! — подхватил восторженный хор. Чуть ли не каждое звучавшее со сцены слово сопровождалось счастливыми воплями и бурными, продолжительными аплодисментами. Речь начальницы, кажется, совершенно околдовала всех.

— Фсякий рраз, как загофоррю о детях, чуфстфую, что фот-фот меня фыррфет. Да прри одной мысли о них меня срразу тошнит! Ой, прринесите мне тазик!

Величайшая Самая Главная Ведьма помолчала и оглядела ликующие лица в зале. Ведьмы жадно ждали, что же, что еще она скажет.

— Итак! — гаркнула Величайшая Ведьма. — Итак — у меня есть плон! У меня есть гигантозный плон, как ликфидирровать всех прритонских детей до единого.

Ведьмы разинули рты. Вытаращили глаза. Они ерзали в креслах, оглядывали друг дружку, омерзительно, возбужденно скалясь.

— Да! — громыхнула Величайшая Ведьма. — Мы ликфидирруем, опезфрредим, мы сотррем ф поррошок фсех маленьких фонючих детей по фсей прритонской территоррии одним ударром!

— Ого! — закричали ведьмы, хлопая в ладоши. — Вот это да! Какая мудрость, Ваше Величайшество! Гениальственная вы наша!

— Молчать! Слушать! — цыкнула на них Величайшая Ведьма. — Слушать меня фнимательно, не то еще фсякой еррунды понатфоррите!

Ведьмы дружно подались вперед, ловя каждое слово, — им не терпелось поскорее услышать все про чудодейственный план.

— Каждая из фос, пукфально, пукфально каждая, — рявкнула Величайшая Ведьма, — должна немедленно феррнуться в сфой рродной горрод и сррочно уйти со служпы. Подать заяфление своему поссу! Уйти в отстофку!

— Будет сделано! — заорал зал. — Уйдем в отставку, все как одна!

— А когда фы уйдете в отстофку, — продолжала Величайшая Ведьма, — фы фсе срразу пойдете и купите… — и тут она смолкла.

— Что? Что мы купим? — раздался хор голосов. — Скажите нам, Великолепная вы наша, что мы купим?

— Кондитеррские! — рыкнула Величайшая Ведьма.

— Кондитерские! — прогремел дружный крик. — Мы купим кондитерские! Как остроумственно придумано!

— Каждая из вас прриопрретет кондитеррскую! И это путут самые лучшие, самые модные кондитеррские фо фсей Прритонии!

— Купим! Купим! — раздался ответ. Будто множество зубоврачебных машин вдруг зажужжало разом — вот на что были похожи их гнусные голоса.

— Мне не тррепуются тупые ларречки, где прродают папирросы, газеты и жфочку! — надсаживалась Величайшая Ведьма. — Я желою, чтопы фы прриопррели самые шикоррные кондитеррские, снизу доверху напитые самыми лучшими конфетами, самым отпоррным шоколодом!

— Самые шикарные! Да! — грянуло в ответ. — Купим самые шикарные!

— Фы их купите пес фсякого затрруднения, — взревела Величайшая Самая Главная Ведьма, — потому что прредложите за каждый магазин в четырре рроза польше денег, чем он стоит, а от такого прредложения никто не сможет отказаться! Деньги — для нас, для федьм — фоопще не прроплема, и фы это пррекррасно знаете. Я прривезла с сопой шесть сундуков, доферху напитых прритонскими купюррами, нофехонькими и хррустящими. И фсе они, — прибавила она с гнусным смешком, — фсе они собственного прроизфодстфа.

Ведьмы в зале дружно осклабились, оценив эту тонкую шутку.

И тут одна глупая ведьма так возбудилась при мысли о дивных возможностях, какие перед ней откроет собственная кондитерская, что вскочила с места и заорала:

— Детишки толпой повалят ко мне, а уж я их угощу отравленными конфетками, отравленным шоколадом, я их повыведу всех, как хорьков!

Зал вдруг затих. Я заметил, как напряглось крошечное тельце Величайшей Ведьмы, как все ее лицо перекосило от злости.

— Кто это сказал? — рявкнула она. — О-о! Это ты! Эй ты, там!

Виновница тотчас рухнула в кресло и закрыла лицо когтистыми пальцами.

— Кикиморра ты полотная! — прошипела Величайшая Ведьма. — Дурра ты пезмозглая! Ты что? Не соопрражаешь, что если пудешь напррафо и налефо тррафить детей шоколадками, тепя мигом схфатят? В жизни не слыхивала — от федьмы! — такого идиотского прредложения!

Все в зале тряслись от страха. Конечно, они, как и я, думали, что вот сейчас, вот сейчас из глаз Величайшей Ведьмы опять посыпятся эти жуткие раскаленные искры.

Но, как ни странно, они не посыпались.

— Если крроме потопной глупости фам нечего мне прредложить, совершенно неудифительно, что Прритония до сих пор кишит омеррзительными детишками!

Опять все затихли. Величайшая Ведьма грозно оглядела зал.

— Да знаете фы или нет, — взревела она, — что мы, федьмы, ррапотаем исключительно фолшепными спосопами?!

— Знаем! Знаем, Ваше Величайшество! Ну как не знать!

Величайшая Самая Главная Ведьма потерла костлявые руки в перчатках и крикнула:

— Итак, фы фсе прриопррели по шикоррной кондитеррской! Следующий ход — каждая фыфешифает опъяфление ф сфоей фитррине: мол, ф такой-то день и час состоится торржественное откррытие магазина и каждый ррепенок прри этом получит конфеты и шоколадки ф подаррок!

— Вот тут-то они все и понабегут, гаденыши! — отозвался зал. — Еще толкаться будут в дверях, даже драться!

— Долее, — продолжала Величайшая Ведьма, — фы как следует прриготофитесь к этому торржественному откррытию, ф каждую конфетку, ф каждую шоколадку допафиф мое фолшепное срредство от детей, мою нофейшую гениальную форрмулу. Она изфестна как Формула № 86 — Мышедел Замедленного Дейстфия!

— Мышедел Замедленного Действия! — прошелестело по залу. — Опять Ее Величайшество придумало! Опять Ее Величайшество изобрело еще одно новейшее волшебное антидетское средство! И как мы будем его применять, Дивная вы наша?

— Упрражняйте сфое террпение, — отрезала Величайшая Ведьма. — Сначала — опъясняю, как дейстфует моя Формула № 86, Мышедел Замедленного Дейстфия. Слушайте меня фнимательно!

— Слушаем! Слушаем! — кричали ведьмы, подпрыгивая в креслах от нетерпения.

— Итак, Мышедел Замедленного Дейстфия — это зеленая жидкость, — объяснила Величайшая Ведьма, — и одной ее капли в каждой шоколадке или конфетке будет соферршенно достоточно! Фот как это дейстфует:

Ррепенок съедает шоколадку, в которрой содерржится капля Мышедела Замедленного Действия…

Ррепенок прриходит домой соверршенно здоррофый…

Ррепенок, здоррофый, как огуррчик, ложится спать…

Ррепенок прросыпается утрром как ни в чем не пыфало…

Ррепенок, феселый и пеззапотный, идет в школу…

Форрмула-то — она же замедленного дейстфия, усфоили? — еще не сррапотала.

— Мы усвоили, мы усвоили, Умнейшая вы наша! — хором проорал зал. — А когда она начинает работать?

— Она начинает ррапотать рровно в дефять часоф, когда ррепенок яфляется в школу! — победно взревела Величайшая Ведьма. — Ррепенок является в школу. Мышедел Замедленного Дейстфия моментально начинает ррапотать. Ррепенок начинает съежифаться. У ррепенка отррастает хвост. Все это прроисходит за двадцать шесть секунд — рровно. Через двадцать шесть секунд ррепенок — уже не ррепенок. Он стал мышью!

— Мышью! — отозвался зал. — Какая убийственно-шикарная, какая смертельно-плодотворная мысль!

— Фсе классы пудут кишеть мышами! — вопила Величайшая Самая Главная Ведьма. — Хаос и ужас пудут царить в каждой прритонской школе! Учителя путут пррыгать на одной ножке! Учительницы путут стоять у доски, задиррать свои юпки и физжать: «Помогите! Спасите!»

— И будут! И будут! — кричал зал.

— И что же, — крикнула Величайшая Ведьма, — что же прроизойдет далее ф каждой прритонской школе?!

— Скажите же нам! Скажите, о Мудрейшая! — раздалось в ответ.

Величайшая Самая Главная Ведьма вытянула жилистую шею и усмехнулась, показывая два ряда острых, слегка синеватых зубов. Она еще больше повысила голос, она прямо-таки взвизгнула:

— Далее ф дело путут пущены мышелофки!

— Мышеловки! — хором отозвались ведьмы.

— И сырр! — рявкнула Величайшая Ведьма. — Учителя запегают, кинутся ф магазины за мышелофками, принесут, положат ф них сырр и ррасстафят по фсей школе. Мышь хватает сырр! Мышелофка дейстфует! По фсей, по фсей школе дейстфуют мышелофки — щелк! — и мышиные голофы катятся на пол, как шаррики! По всей Прритонии, ф каждой прритонской школе слышится лязг мышелофок!

И тут старая мерзкая уродина от радости пустилась в пляс по сцене, хлопая в ладоши и притоптывая. Все в зале тоже моментально принялись хлопать и топать. Они подняли такой дикий шум, что мистер Джокер, по-моему, услышав его, должен был вот-вот прискакать и вломиться в дверь. Но мистер Джокер не прискакал, в дверь никто не ломился.

А потом, перекрывая весь этот грохот, Величайшая Самая Главная Ведьма пропела, ликуя, вот такую жуткую, гнусную песенку:

Долой детей, долой детей!

Нас, федьм, тошнит от их затей!

Долой фонючих, гррязных,

Липучих, пезопрразных!

Им шоколадку поднеси:

«Фот, милый мальчик, пососи!»

А там, фнутри у шоколада,

Фсе, что нам надо, фсе, что надо!

Дуррак сглотнет прриманку,

Пойдет домой, поспит,

А утрром спозарранку

Он в школу попежит.

И ф школах, до единой

Фо фсех — одна карртина:

Плетнея, дефочка крричит:

«Ах, у меня ужасный фид!

Что это у меня — фопррос?

Неужто хфост! Конечно, хфост!»

Мальчишку на глазах у фсех

Сплошь покррывает темный мех!

Крругом гудит печальный хорр:

«О, меррзость! Гадость! Жуть! Позорр!

Кто фидывал детей с усами?

И что теперь скажу я маме?»

Фот ррослый мальчик сразу скис:

«Что за дела? Ррасту я фниз!

Где моя горрдость? Где мой ррост?

И что за лапки, что за хфост?

Но, кажется, здесь многие

Уже четверроногие?»

Рраз! Рраз! — и ф школах нет детей,

А только полчища мышей!

И мимо них учителя

Идут на цыпочках, юля,

К своим местам, к столу, к доске,

И там террзаются, в тоске

Заламывая рруки,

Крича: «Ну что за штуки,

Неясные науке?

Кто фсе эти созданья?

И как прроникли в зданье?

Но это — мыши!!! Пррочь, шалишь!

Мы ж, господа, да мы ж, да мы ж

В миг изфедем люпую мышь!

Несите мышелофки!

И сырра для затррофки!»

Полезет мышка сырр достать,

А ей башку прружинкой — хфать!

Чик-чик! — Нам зфуки эти

Милее фсех на сфете!

Фот мыши — гррудой на полу

И ф том углу, и ф том углу!

Детей же — нет в помине.

Учителя в унынье:

«Еще такого не пыфало!

Уже десятого начало!

Как! Грруппофое опозданье?

Но где ж домашние заданья?

Что делать?» — Педные не знают.

Сидят, молчат, гррустят, читают,

И только кое-кто метлой

Сфоих ученикоф долой

Метет из школы, со дфорра,

А федьмы фсе кричат — Ур-р-ра!

Рецепт

Надеюсь, вы не забыли, что пока все это творилось, я вынужден был стоять за ширмой на четвереньках, приникнув глазом к щели. Не знаю, сколько это продолжалось — мне чудилось, что целую вечность. И, главное, я же не смел ни кашлянуть, ни чихнуть, потому что случись такое, мне сразу бы пришел конец. А вдобавок меня терзал неотступный страх, что того гляди какая-нибудь ведьма в заднем ряду меня учует своими исключительными ноздрями.

Единственная моя надежда была на то, что я уже несколько дней не мылся. Ну а кроме того слегка ободряли несмолкаемые крики и нескончаемые аплодисменты в зале. «У ведьм на уме сейчас, конечно, только их Величайшая Самая Главная Ведьма, красующаяся на сцене, — думал я, — и ее грандиозный план уничтожения детей по всей Британии. И не станут они вынюхивать ребенка тут же, рядом, в одном с ними помещении. В самом диком сне (если, конечно, у ведьм бывают сны) им не может такое привидеться». Я затих, я молился.

Вот отвратная, позорная песенка Величайшей Самой Главной Ведьмы была наконец пропета, публика дико хлопала, вопила, орала: «Браво! Изумительно! Великолепно! Вы гений, Умнейшая вы наша! Какая глубочайственная мысль! Какое дивное изобретение, этот Мышедел Замедленного Действия! Просто чудо! И ведь учителя сами приканчивают вонючих детей — вот в чем фокус! Мы тут ни при чем! Нас никогда не схватят!»

— Федьм никогда не хфатают! — отрезала Величайшая Ведьма. — А теперь — фнимание! Слушайте, слушайте! Опъясняю, что фы должны делать для прриготофления Формулы № 86, Мышедела Замедленного Дейстфия!

Вдруг весь зал так и ахнул. Затем поднялся дикий шум, крики, вопли, ведьмы повскакивали с мест, тыкали пальцами в сторону сцены, орали:

— Мыши! Мыши! Это все она устроила! Чтоб наглядно нам доказать! Наша Мудрейшая превратила двух детей в мышек, и вот они вам, пожалуйста, вот!

Я глянул на сцену. Да, там и точно были две мышки, и они бегали вокруг подола Величайшей Ведьмы.

Но только это были не полевые мыши, и не домовые мыши, и не лесные. Это были белые мыши! И я мгновенно узнал их — там, по сцене, бегали мои милые, мои маленькие Уильям и Мэри!

— Мыши! — вопил зал. — Наша Путеводительница вызвала мышей из ниоткуда! Несите скорей мышеловки! И сыр!

Величайшая Ведьма, я видел, опустила взгляд и в явном недоумении уставилась на Уильяма с Мэри. Нагнулась даже, чтоб получше их разглядеть. Потом распрямилась и рыкнула:

— Тихо фы!

Все затихли, уселись по местам.

— Эти мыши не имеют ко мне апсолютно ни малейшего отношения! — крикнула она. — Это рручные мыши! Эти мыши яфно прринадлежат какому-то отфрратному ррепенку в нашем отеле! И это опрределенно мальчишка! Девчонки не дерржат рручных мышей!

— Мальчишка! — дружно закричали ведьмы. — Вонючий, гадючий, грязнючий мальчишка! Уж мы взобьем его, как гоголь-моголь! Натрем на терке, как морковку! И слопаем на завтрак его потроха!

— Тихо фы! — и Величайшая Ведьма подняла обе руки. — Фы отлично знаете, что не должны пррифлекать к сепе фнимание, пока жифете в этом отеле! Конечно же, мы покончим с этим фонючим нахалом, но надо дейстфофать как можно тише, ипо — ипо — кто мы фсе такие, если не глупокоуфажаемые дамы из Корролефского Опщестфа Защиты Детей от Жестокого Опрращения?

— Но что вы предлагаете, Ваше Величайшество? — дружно закричали ведьмы ей в ответ. — Как нам избавиться от этой кучки грязи?

«Это они про меня! — догадался я. — Эти дамы рассуждают о том, как бы меня уничтожить».

Я покрылся холодным потом.

— Да что о нем долго ррассуждать! — заявила Величайшая Ведьма. — Подумаешь, перрсона какая! Прредостафьте его мне. Уж я его фынюхаю, я его пррефращу ф скумбрию и фелю прриготофить себе на ужин.

— Браво! — заголосили ведьмы. — Ура! Оттяпать ему голову, хвост обрубить, остальное зажарить в кипящем масле!

Вы, конечно, можете себе представить, что все это вместе взятое не особенно меня радовало. Уильям и Мэри между тем бегали по сцене, и я увидел, как Величайшая Ведьма ударила Мэри ногой. Она ее поддела острым носком туфельки, и моя бедняжка взлетела на воздух. Та же участь постигла и Уильяма. Удивительно меткий удар! Она могла бы стать гордостью любого футбольного клуба. Обе мышки стукнулись об стену и несколько минут так и лежали, ошарашенные. Потом поднялись на ножки и засеменили прочь.

— Фнимание, фнимание! — надсаживалась Величайшая Ведьма. — Я даю фам ррецепт Формулы № 86 — Мышедела Замедленного Дей­стфия! Фсем достать пумагу и рручки!

В зале защелкали замки сумочек, из них вынимались блокноты и ручки.

— Рецепт! Рецепт! Дайте нам рецепт, о Мудрейшая! — пронеслось по залу. — Откройте же нам, откройте нам ваш секрет!

— Фо-перрфых, — начала Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен, — мне неопходимо пыло найти что-то фот такое, ну такое, что очень пыстро, очень сильно уменьшило пы ррепенка.

— И что же вы нашли? — взревел зал.

— Это как рраз пыло не так уж сложно, — скромно потупилась Величайшая Ведьма. — Если ты хочешь сделать ррепенка софсем-софсем маленьким, тепе достаточно на него посмотреть в перреферрнутый телескоп.

— Она у нас просто чудо! — восхитилась аудитория. — Ну кто, кто бы еще мог до такого додуматься!

— Далее ты перрешь этот перрефернутый телескоп, — продолжала Величайшая Самая Главная Ведьма, — и фарришь его, пока не станет софсем мягким.

— А сколько времени варить? — заволновались ведьмы.

— Фарришь его ррофно двадцать один час, — разъяснила Величайшая Ведьма, — и, пока он варится, перрешь ррофно соррок пять пуррых мышей, отррупаешь им хфосты кухонным ножом и обжорриваешь фо французском крреме для лица, пока не станут нежными и хррустящими.

— А что нам с мышами-то делать, у которых хвосты поотрублены? — раздавались вопросы из зала.

— Их следует тушить в лягушачьем соку в течение одного часа ррофно, — был ответ. — А теперь — фнимание! До сих порр рречь у нас с фами шла только о самом прростом в ррецепте. Самое тррудное — допафить то, что именно и опеспечит эффект замедленного дейстфия, то, что ррепенок съест в назначенный день и что начнет дейстфофать только ф дефять часоф на дрругое утрро, когда он яфится в школу!

— И до чего же вы додумались, Несравненнейшая вы наша? — послышались голоса. — Откройте нам ваш великий секрет!

— Фесь секррет, — победно объявила Величайшая Ведьма, — фесь секррет — ф путильнике!

— В будильнике! — прокатилось по залу. — Гениальственно!

— Еще бы, — усмехнулась Величайшая Ведьма. — Перрем суточный путильник, — продолжала она, — и зафодим на зафтрра ррофно на дефять часоф утрра.

— Но нам же понадобится пять миллионов будильников! — раздались голоса. — Если по одному на ребенка!

— Фот пестолочь! — поморщилась Величайшая Самая Главная Ведьма. — Когда пифштекса захочется, ты же не кидаешь на скофорродку коррофу! То же самое касается и путильникоф! Одного путильника на тысячу детей апсолютно достаточно. Итак, фы делаете следующее. Фы стафите путильник на завтрра, на дефять часоф утрра. Затем фы его запекаете в духофке, пока не подрумянится и не покрроется хррустящей коррочкой. Записали?

— Да! Да! — понеслось со всех сторон.

— Долее, — продолжала Величайшая Самая Главная Ведьма, — фы беррете сфой фарреный перрефернутый телескоп, жарреные мышиные хфосты, тушеных мышей и печеный путильник и фсе это фместе помещаете в миксер. И смешифаете на максимольной скоррости. У фас получится густая, прриятная поста. Пока миксер еще ррапотает, допафьте ф эту посту один желток яйца тьфутынуты.

— Одно яйцо тьфутынуты! — вскричала публика. — Будет исполнено!

В общем гвалте я расслышал, как одна ведьма в последнем ряду сказала соседке:

— Старовата я стала — по птичьим гнездам-то лазить. Эти тьфутынуты проклятые уж больно высоко гнездятся.

— Итак, фы допафили это яйцо, — продолжала Ведьма Всех Времен, — а далее фы допафляете, стррого ф поррядке очерреди, следующие прродукты: клешню кррабокадабрра, клюв дорремиша, хопот гиппопопы и язык маррмедузы. Надеюсь, фы фсе это найдете пес осопых усилий.

— Без малейших, без малейших усилий! — подхватила публика. — Мы пронзим крабокадабра копьем, мы поймаем доремиша в силки, мармедузу загоним в нору, а на гиппопопу и пули не жалко!

— Вот и отлично! — похвалила Величайшая Самая Главная Ведьма. — Спиф фсе это ф миксере, фы получите пррелестную зеленую жидкость. Допафьте одну капельку, одну малюсенькую капельку этой жидкости ф конфетку или шоколадку, а зафтрра рровно ф дефять часоф утрра проглотифший ее ррепенок за двадцать шесть секунд пррефратится ф мышь! Только не уфлекайтесь! Помните: на одного ррепенка — ррофно одна капля! Чуть-чуть попольше дозы Мышедела Замедленного Дейстфия — и сразу сопьется настрройка путильника! — ррепенок станет мышью досррочно! Кррупно прреуфеличите дозу — фоопще можете получить мгнофенный эффект, а фам это надо? Фам это надо, чтопы ррепенок стал мышью пррямо у фас в кондитеррской? Это спутало пы фсе фаши коррты! Итак — путьте птительны! Стррогое соплюдение доз!

Бруно Дженкинс исчезает

Величайшая Самая Главная Ведьма снова заговорила.

— А теперрь я фам докажу, — сказала она, — что ррецепт этот дейстфует пезоткозно. Фы, конечно, понимаете, что сфой путильник фы можете постафить на люпое ну, на люпое фремя. Совсем не опязательно это должно пыть тупо на зафтрра на дефять часоф утрра. Так, напримерр, вчерра я лично прриготофила непольшую поррцию магической форрмулы, чтопы фам дать мастерр-класс. Я чуть фидоизменила ррецепт. Пррежде чем положить путильник ф духофку, я его зафела не на дефять часоф утрра на дрругой день, — нет! — а на половину четферртого. Что означает — на сегодня на полофину четферртого. А это путет, — тут она глянула на свои часики, — да, это путет ррофно через семь минут!

Ведьмы в зале затаили дыхание, чувствуя, что сейчас произойдет событие чрезвычайной важности.

— Итак — что я вчерра делаю с нашей магической жидкостью? — спросила Величайшая Самая Главная Ведьма. — Опъясняю. Я ее допафляю в сомую парршивенькую шоколодку и этой шоколодкой потчую отфрратного, фонючего мальчишку, слоняющегося по фестибюлю отеля.

Тут Главная Ведьма умолкла. Публика тоже молчала, затаив дух.

— Полюпофалась я на то, как этот отврратный щенок жадно пожиррал шоколодку, а когда он с нею покончил, я у него и спррашифаю: «Ну как? Фкусно?» Он отфечает: «Шикоррно!» Я тогда гофоррю: «Хочешь еще?» Он гофоррит: «А то!» И тут я ему гофоррю: «Я тепе дам еще шесть шоколодок, — шесть! — если ты зафтрра ф дфатцать пять минут четверртого придешь ко мне в больный зол. «Шесть шоколодок! — зафопил этот гнусный обжорра. — Пуду! Ждите! Опязательно пуду!»

— Итак, прриготофились! — гаркнула Величайшая Ведьма. — Сейчас фы фсе уфидите сфоими сопственными глазами! Не запутьте: перред тем, как сунуть пудильник ф духофку, я зафела его на сегодня на полчетферртого! А сейчас — она снова глянула на свои часики, — сейчас ррофно дфадцать пять минут четферртого, и фонючка, которрый черрез пять минут пррефратится ф мышь, уже, я уферрена, поджидоет под дферрью!

И, представляете, она оказалась абсолютно права. Мальчик, кто бы он там ни был, уже дергал дверную ручку, уже колотил кулаком в дверь.

— Жифо! — скомандовала Величайшая Самая Главная Ведьма. — Надеть паррики! Надеть перрчотки! Опуфь!

Поднялся шум, началась жуткая сутолока, пошла дикая кутерьма, все надевали парики, перчатки и туфли, и я увидел, как Главная Ведьма и сама потянулась к маске, лежавшей рядом на столике, и надела ее на свою ужасную физиономию. Просто потрясающе, как эта маска вдруг ее преобразила! Она мигом стала опять прелестной молодой дамой.

— Впустите меня! — орал мальчик за дверью. — Где мои шоколадки — сами же обещали? Я же за ними пришел! Ну! Гоните!

— Да, он не только фонючий, он отфрратительно жадный, — скривилась Величайшая Ведьма. — Снимите же с дферрей цепи, и пусть он фойдет! — Удивительная, прямо невероятная вещь: губы у маски шевелились — совершенно как настоящие. Вы бы ни за что не догадались, что это маска.

Одна ведьма тут же вскочила с места, подбежала к двери, сняла с ручек цепи. И отворила тяжелые створки. А дальше я услышал ее слова:

— О, здравствуйте-здравствуйте, молодой человек. Как приятно вас видеть! Ты за шоколадками пришел, да? Они тебя ждут, мальчик. Заходи!

Мальчик в белой футболке, серых шортах и кедах вошел в зал. Я узнал его сразу. Звали его Бруно Дженкинс, и он жил в этом отеле с родителями. Мне он не особенно нравился. Из тех мальчишек, знаете, которые вечно жуют, когда бы вы их ни встретили. Увидишь его в вестибюле — он запихивает в рот кусище бисквитного торта. Проходишь мимо по коридору — он жадно цапает чипсы из пакета, зажатого в кулаке. В саду на него наткнешься — и там он уплетает шоколадку «Милки Вей», а из кармана шортов еще две торчат. Вдобавок этот Бруно вечно хвастался, что его отец гораздо, гораздо богаче моего и что у них целых три автомобиля. Но это еще что! Вчера утром я застал его на террасе отеля, он стоял на четвереньках с лупой в руке. А по одной из плиток террасы колонной шли муравьи, и Бруно Дженкинс собирал этой своей лупой солнечные лучи и по очереди всех этих муравьев поджаривал. «До чего ж интересно смотреть, ой, ну как они корчатся», — говорит. Я как закричу: «Безобразие! Ужас! Прекрати сейчас же!» А он мне на это: «Раскомандовался! Нашелся тут, тоже мне!» Ну я его и толкнул со всей силы, и он боком повалился на плитки. Лупа разбилась вдребезги, а он как вскочит да как заорет: «Вот мой папа тебе покажет!» А потом убежал — наверно, искать своего богатого папочку. Вот какая была у нас с ним последняя встреча. Я сильно сомневался, что он сейчас превратится в мышь, хотя, должен признаться, втайне на это рассчитывал. Так или иначе, сейчас он стоял среди всех этих ведьм и я ему не завидовал.

— Милый мальчик! — проворковала со сцены Величайшая Ведьма. — Шоколадки готофы, они тепя ждут. Но сперрфа поднимись сюда и поздоррофайся с этими милыми тетями.

У нее теперь был совершенно другой голос. Нежный, ласковый, сладкий — ну прямо пересахаренный сироп. Бруно слегка растерялся, но упираться не стал, позволил себя отвести на сцену, а там уж он подошел к Главной Ведьме и крикнул:

— Ну! А шесть моих шоколадок — где?

Я увидел, как ведьма, впустившая его в зал, под шумок обматывает цепями дверные ручки. Бруно ничего не заметил. Он упорно требовал свой шоколад.

— Итак, у нас осталась одна минуточка до полофины четферртого! — объявила Величайшая Ведьма.

— Какого черта? — возмутился Бруно. Он не то чтобы испугался, но ему было явно не по себе. — Зажухать мой шоколад хотите? А ну, выкладывайте!

— Осталось трридцать секунд! — крикнула Величайшая Ведьма и цапнула Бруно за руку. Он вырвался, уставился на нее. Она на него тоже уставилась, и губы маски растянулись в улыбке. Ведьмы в зале во все глаза смотрели на Бруно.

— Двадцать секунд! — крикнула Самая Главная Ведьма.

— Где мой шоколад?! — заорал Бруно, наконец заподозрив неладное. — Гоните его и отпустите меня отсюда!

— Пятнадцать секунд! — гаркнула Самая Главная Ведьма.

— Да пошли вы все к дьяволу! Вот чокнутые! Что тут у вас происходит?! — вопил Бруно.

— Десять секунд! — рявкнула Величайшая Ведьма. — Дефять, фосемь, семь, шесть, пять, четырре… трри… дфе… одна… ноль! Фсе!

Могу поклясться — я слышал, как прозвенел будильник, я видел, как Бруно подпрыгнул. Подпрыгнул так, будто кто-то глубоко вонзил булавку ему в попу, и взвизгнул: «Ой!» Подпрыгнул высоко-высоко, приземлился на столик, который стоял на сцене, принялся по нему бегать, махать руками — и еще он при этом визжал что было мочи. Потом вдруг он совершенно стих. Все тело у него напряглось.

— Час гррянул! — рыкнула Величайшая Ведьма. — Мышедел прриступил к дейстфию! — И она стала прыгать по сцене, хлопать в ладоши, буквально отбивая их, хоть они были в перчатках, и напевая:

Фонючка и гррязнучка,

Отфратнейший малыш —

Сейчас он пррефратится

Ф прриятнейшую мышь!

Бруно уменьшался с каждой секундой. Скукоживался буквально у меня на глазах…

Вот кеды, футболка, шорты — все это подевалось неведомо куда…

И весь он оброс темным мехом…

Вдруг у него откуда-то взялся хвост…

Потом отросли усы…

И — что это? У него оказалось четыре ноги…

Все это случилось так быстро…

В считанные секунды…

И вот — уже не было никакого Бруно.

Маленькая темная мышка бегала по столешнице.

— Браво! — надсаживался зал. — Все как по писаному! Фантастика! Колоссально! Вы — чудо, Умнейшая вы наша! — Они орали, они аплодировали стоя, а Величайшая Ведьма тем временем из складок одежды извлекла мышеловку.

«Ну уж нет! Спасибо большое! — подумал я. — Пусть Бруно Дженкинс отчасти и гад, но смотреть, как ему оттяпывают голову? Ни за что, ни за что на свете!»

— Да где же он? — вопила Величайшая Самая Главная Ведьма, рыская по сцене. — Куда эта мышь подефалась?

Но найти Бруно ей так и не удалось. Ловкач, спрыгнув со стола, юркнул, видно, куда-то в уголок, а то даже отыскал щель в полу.

— Ладно! Плефать! — рыкнула Главная Ведьма. — Умолкните и садитесь!

Старичье

Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен стояла точно на середине сцены и медленно обводила опасным своим взглядом смиренно сидевших перед нею ведьм.

— Фсех, кому за семьдесят, пррошу поднять рруки! — гаркнула она вдруг.

Поднялось семь или восемь рук.

— Сдается мне, — сказала Самая Главная Ведьма, — что фы, старричье, уже не сможете фспирраться на фысокие деррефья за яйцами тьфутынуты.

— Не сможем, Ваше Величайшество! Ох, не сможем! — хором отозвались старухи.

— И фам не достать кррабокадабрра, которрый селится фысоко в скалистых горрах, — продолжала Величайшая Ведьма, — и что-то я слапо сепе прредстафляю, как фы станете гоняться за пррыткой маррмедузой, или ныррнете в моррские глупины, чтоп прронзить дорремиша копьем, или попрретете по мррачным полотам с рружьем наперефес, чтопы подстрелить гиппопопу. Слишком фы для фсего этого старры и слапы.

— Правильно, правильно! — поддержали ее старухи. — Уж куда нам! Куда!

— Фы, старричье, много лет прослужили мне феррой и пррафдой, — продолжала Величайшая Ведьма, — и я не хочу фас лишать удофольстфия уничтожить тысченку-дрругую детей только за то, что фы стали слапы и старры. А потому я прриготофила сопстфенными сфоими рруками огрраниченное количестфо Мышедела Замедленного Дейстфия, которрое и намеррена рраздать федьмам соотфетстфенной фозррастной группы, пррежде чем они покинут отель.

— О, покорнейше благодарим! — раздался хор дряблых голосов. — Вы чересчур к нам добры, Ваше Величайшество! Вы так щедры, так заботливы!

— Фот опрразец того, что я для фас прриготофила! — выкрикнула Величайшая Самая Главная Ведьма. Она порылась в кармане платья и извлекла оттуда малюсенький флакончик. Высоко подняла его и гаркнула: — Ф этом маленьком пузырьке пятьсот доз Мышедела! Достаточно для того, чтоп пятьсот детей пррефрратить в мышей! — Я разглядел пузырек: темно-синего цвета, совсем крошечный, как флакончики с каплями от насморка, которые продаются в аптеке. — Каждая старрушенция получит по два пузыррька! — объявила она.

— Вот спасибо, вот спасибо, Щедрейшая и Заботливейшая вы наша! — запричитали старухи. — Ни одна капелюшечка не пропадет даром! Мы торжественно обещаем перед лицом своих товарищей поуничтожить, поизвести, поприкончить по тысяче детей каждая!

— Сопррание окончено! — провозгласила Величайшая Ведьма. — Остафшееся фремя нашего пррепыфания ф этом отеле фсе ррасписано по часам, по минутам!

Сейчас мы идем на эту их Солнечную террассу пить чай с этим их смехотфоррным дирректорром.

Долее, в шесть часоф фечерра те федьмы, которрые черресчурр старры, чтопы лазать по деррефьям за яйцами тьфутынуты, должны яфиться ко мне в комнату, дапы получить по два пузыррька Мышедела Замедленного Дейстфия каждая. Комната у меня — номерр 454. Не запутьте.

Затем, уже ф фосемь часоф, мы фсе сопирраемся в рресторране отеля на ужин. Мы — милые дамы из Корролефского Опщестфа Защиты Детей от Жестокого Опрращения, и там уже накррыфают дфа длинных стола — специально для нас старраются. Только не запутьте заткнуть носы ватными затычками. Этот рресторан путет полон меррзких, гррязных детишек, и пез затычек фы просто не фынесете фони. Крроме того, не запутьте фсе фремя нормально сепя фести. Фсе ясно? Фопросы есть?

— У меня один вопрос, Ваше Величайшество, — прозвучал голос из зала, — а что если одну из шоколадок, которые мы будем раздавать в наших кондитерских, вдруг съест взрослый?

— Что ж, тем хуже для этого фсррослого, — тонко усмехнулась Величайшая Ведьма. — Сопррание окончено! — крикнула она. — Фсе сфоподны!

Ведьмы встали, начали собирать свои вещички. Я смотрел на них в щелку и прямо дождаться не мог, когда же они, наконец, уберутся и я смогу вздохнуть спокойно.

— Постойте! — завопила вдруг одна ведьма в последнем ряду. — Да погодите же вы! — Вопль ее эхом отразился от стен бального зала и прогремел, как боевая труба. Все ведьмы застыли, обернулись и посмотрели на ту, которая вопила. Это была высокая ведьма, и я увидел отчетливо, как она стоит, откинув голову, задрав нос и жадно вбирая воздух своими огромными, витыми наподобие морской раковины ноздрями.

— Погодите! — завопила она снова.

— Да что такое? — заволновались вокруг.

— Собачьи какашки! — взвизгнула она. — Вот-вот! Собачьими какашками пахнуло!

— Да ну тебя! — раздалось ей в ответ. — Не может такого быть!

— А вот и может! — голосила первая ведьма. — Ой! Опять! И ведь сильно! Прямо здесь где-то! Ну! Определенно где-то совсем рядом!

— Что там у фас прроисходит? — гаркнула Главная Ведьма, уставясь на них со сцены.

— Милдред собачьи какашки унюхала, Ваше Величайшество! — крикнул кто-то из зала.

— Ну что за прред сопачий! — крикнула Самая Главная Ведьма. — Ф пашке у ней, фидно, сопачьи кокошки! Ф зале же нет детей!

— Да погодите! Погодите вы все! — взвизгнула ведьма по имени Милдред. — Не двигайтесь. Вот! Я опять чую! — Ее огромные ноздри колыхались, как рыбьи плавники. — Все сильней и сильней! Ой, прям не могу! Неужели же вы ничего не чуете?

Все носы задрались, все ноздри стали отчаянно раздуваться.

— А ведь она права! — крикнул чей-то голос. — Абсолютно права! Это собачьи какашки! О, мерзость!

Еще несколько секунд — и все ведьмы в зале, все до единой, уже вопили наперебой.

— Собачьи какашки! — надсаживались они. — Здесь их полно! Фу! Фу-у-у-у-у-у! Фу-у-у-у-у! Как же мы раньше не учуяли? Воняет, как из сточной канавы! Какой-то свиненок притаился где-то совсем рядом с нами!

— Найти его! — крикнула Главная Ведьма. — Ликфидиррофать! Искорренить! Уничтожить! Нюхайте! Нюхайте, пока не нападете на след!

Волосы у меня на голове встали дыбом, совсем как щетина на щетке, и я весь покрылся холодным потом.

— Искорренить эту меррзкую кучку нафоза! — вопила со сцены Главная Ведьма. — Не упустите его! Не дайте ему уйти! Рраз он пыл здесь с нами, он стал опасным сфитетелем наших фажнейших тайн! Он должен пыть немедленно ликфидиррофан!

Превращение

Помнится, я подумал: «Выхода нет! Даже если я от них от всех увернусь, мне не спастись, ведь двери на цепях и засовах! Все кончено! Я погиб! О, бабуся, что они со мной теперь сделают?!»

Я оглянулся и увидел мерзкую размалеванную физиономию ведьмы, сверху смотревшей на меня, она открыла рот и завопила победно: «Тут он! За ширмой! Эй вы! Сюда! Сюда!» Протянула руку, цапнула меня за волосы, я вырвался, я метнулся прочь. Я бежал, о, как я бежал! От ужаса у меня будто выросли крылья! Я обежал по краю весь громадный бальный зал, а им — никому, никому — было меня не догнать! Вот я добежал до дверей, остановился, хотел их открыть, стал трясти, но — большущие цепи на ручках даже не дрогнули.

А ведьмы и не думали меня догонять. Просто стояли кучками, смотрели на меня — ведь они-то знали, что мне нет спасенья. Иные зажимали носы пальцами в перчатках, слышались возгласы: «Фу! Вонь какая! Невыносимо!»

— Так хфатайте же его, дурры пезмозглые! — вопила Главная Ведьма со сцены. — Стрройтесь ф шерренги, опступайте его, опступайте! Загоняйте ф угол этот мерзкий флюс, хфатайте, тащите его сюда!

Вот ведьмы растянулись двумя шеренгами, как им было велено. Они на меня надвигались, одни — с одной стороны, другие — с другой, а еще некоторые пробирались между рядами пустых кресел. И — они загнали меня в угол.

Ничего не соображая, не помня себя от ужаса, я стал орать.

— Помогите! — орал я, повернувшись лицом к дверям в надежде, что кто-нибудь меня услышит из коридора. — Помогите! Спасите!

— Перрите его! — кричала Главная Ведьма. — Хватайте! Да застафьте же фы его замолчать!

Тут они на меня накинулись, пять на одного, схватили за руки, за ноги, силком оторвали от пола. Сперва я еще кричал, но вот рука в перчатке зажала мне рот, и я смолк.

— Сюда его фолоките! — вопила Величайшая Ведьма. — Ко мне, ко мне этого гнусного черфяка и шпиона!

Меня ухватили за ноги, за руки, я бессильно повис, глядя в потолок, и меня втащили на сцену. Вот я увидел склонившуюся надо мной Главную Ведьму и — как кошмарно она улыбалась! А в руке у нее был пузырек Мышедела Замедленного Действия, и вот что она сказала:

— Ну-с, а теперь порра прринимать лекаррстфо! Зажмите-ка ему нос, пусть он ррот открроет!

Сильные пальцы зажали мне нос. Я изо всех сил стиснул зубы, я затаил дыханье. Но долго так не продержишься. У меня разрывалась грудь. Я открыл рот, чтоб поскорей глотнуть воздуха, и — в тот же миг Главная Ведьма влила все содержимое пузырька мне в глотку!

Какая боль! Какая мука! Будто целый котел с кипятком опрокинули мне в рот! Все горло прожгло как огнем! И очень быстро это жжение растеклось уже по груди, по животу, по рукам и ногам — по всему моему телу! Я кричал, о, как я кричал, но все та же рука в перчатке зажала мне рот. А дальше — кожа на мне натянулась. Как бы это описать? Я буквально почувствовал, что вся кожа моя натянулась, от макушки до кончиков пальцев на руках и ногах! Будто я — большущий шар, и кто-то выкручивает, выкручивает мне макушку, и шар делается меньше, меньше, а кожа натягивается, натягивается, вот-вот лопнет!

А потом — потом началось сжатие. Будто я в железных тисках, кто-то поворачивает винт, и с каждым поворотом винта железные тиски все тесней, тесней, тесней — меня давят, выдавливают, выжимают, как апельсин, из меня брызжет сок!

А потом всю мою кожу (верней, то, что от нее осталось) начало колоть, будто тысячи иголок пробиваются изнутри наружу, и тут я понял, что обрастаю мышиным мехом.

Где-то далеко-далеко я услышал вопль Самой Главной Ведьмы:

— Пятьсот доз! Этот фонючий коррпункул получил пятьсот доз, путильник сломался, и мы наплютаем мгнофенное фосдейстфие Мышедела!

В ответ раздались аплодисменты, крики, а я, помнится, подумал: «Я совершенно, абсолютно вышел из себя. Я — вне себя. И вдобавок я влез в чужую шкуру, и уж из нее мне не выйти».

Пол вдруг оказался всего в двух сантиметрах от моего носа.

На полу, прямо передо мной, оказались какие-то волосатые лапки. Я попробовал ими пошевелить — получилось! Значит, эти лапки — мои!

И в ту же секунду я понял: я уже не мальчик. Я — мышь.

— А теперрь — расстафим мышелофочку! — услышал я визг Главной Ведьмы. — Фот она у меня! И положим сюда кусочек сыррку!

Но я вовсе не собирался ее дожидаться. С быстротою молнии я метнулся по сцене! Даже сам от себя не ожидал такой скорости! Ах, эти ноги ведьм, ноги, ноги, справа, слева, но я через них перепрыгивал, через одну, другую, через все, еще секунда — и я сбежал по ступенькам со сцены в зал, кинулся между рядами кресел. Особенно было приятно, что я бегу совершенно беззвучно. Быстрый бесшумный бегун. И — как ни поразительно — боль как рукой сняло. Я дивно себя чувствовал. «В общем, не так уж плохо, — думал я, — быть крошечным, быстрым и ловким, когда шайка отвратных теток гонится за тобой и жаждет твоей крови». Я наметил заднюю ножку одного кресла, прижался к ней и затих.

А там, вдалеке, Величайшая Ведьма орала:

— Да ну его, фонючку поганого! Он теперрь полный ноль! Прросто мышь! Не мы, так другие изловят! Сопрроние окончено! Фалим отсюда! Откррыфайте дферри и потопаем чай пить на этой Солнечной террасе с этим идиотским дирректорром!

Бруно

Выглядывая из-за ножки кресла, я увидел, как сотни ведьмовских ног выходят из бального зала. Когда все они вышли и стало совсем тихо, я осторожно двинулся по полу. Вдруг я вспомнил про Бруно. Он же, конечно, где-то тут, рядом.

— Бруно! — крикнул я.

Я, конечно, всерьез не рассчитывал, что теперь, когда превратился в мышь, сохраню дар речи, и страшно удивился, услышав, как мой собственный, совершенно нормальный, довольно-таки громкий голос выходит из крошечного мышиного рта.

Потрясающе! Просто восторг! Я снова попробовал:

— Бруно Дженкинс! Ты где? — крикнул я. — Отзовись, если ты меня слышишь!

Голос звучал абсолютно по-прежнему и даже так же громко, как раньше, когда я еще был мальчиком.

— Эй, Бруно Дженкинс! — крикнул я снова. — Ты где?

Никакого ответа.

Я тыкался туда-сюда между ножками кресел, стараясь привыкнуть к тому, что я так близко к полу. В общем-то — а чем плохо? Очень даже ничего себе. Вы, наверно, удивляетесь, почему это я нисколечко не унывал. А я размышлял так: «В конце-то концов, подумаешь, уж какая такая радость быть мальчиком? Чем это, в сущности, лучше, чем быть мышью? Да, конечно, на мышей все охотятся, их иногда травят, они попадают в мышеловки. Но ведь и мальчиков тоже иногда убивают. Мальчиков может переехать машина, они могут заболеть какой-нибудь ужасной болезнью. И мальчикам надо ходить в школу. Мышам — не надо. Мышам экзамены не надо сдавать. Мыши могут никогда не думать о деньгах. У мышей, насколько я понимаю, единственные враги — это люди и кошки. Моя бабушка — человек, конечно, но она безусловно будет всегда меня любить, в кого бы я ни превратился. И кошек у нее дома, слава богу, нет и в помине. Мыши, когда вырастут, не обязаны идти на войну и там убивать других мышей. Мыши, я почему-то уверен, все любят друг друга. Чего о людях никак не скажешь».

«Да, — говорил я сам себе, — быть мышью, по-моему, очень даже неплохо».

Так бродил я по бальному залу, обо всем этом размышляя, когда увидел другую мышь. Она устроилась на полу и с увлечением грызла кусочек хлеба, ухватив его двумя передними лапками.

Явно это был Бруно.

— Привет, Бруно, — сказал я.

Он поднял глаза, секунды две смотрел на меня, потом снова принялся за свой хлеб.

— Чего это ты нашел? — спросил я.

— Да тут одна тетка посеяла, — ответил он. — С рыбным паштетом. Невредный бутербродец.

Он тоже говорил самым что ни на есть нормальным голосом. Естественно было бы ожидать, что у мыши (если вообще она станет разговаривать) окажется едва слышный и невообразимо писклявый голос. И дико забавно, знаете, когда крошечная мышь изъясняется довольно-таки мощным голосом Бруно.

— Послушай, Бруно, — сказал я, — раз мы оба с тобой теперь мыши, по-моему, надо немного подумать о будущем.

Он перестал жевать и уставился на меня маленькими черными глазками.

— Да ты чего, какие такие «мы»? — протянул он. — Ну ты действительно мышь, а я-то причем?

— Но ты тоже мышь, Бруно.

— Да ладно, — проворчал он, — какая я тебе мышь?

— Тут уж ничего не поделаешь, Бруно.

— Я не мышь! — крикнул он. — Чего ты дразнишься? Чего я тебе сделал? Зачем мышью обзываться?

— И ты не понимаешь, что с тобой стряслось? — спросил я.

— Да чего ты мелешь?! — снова крикнул Бруно.

— Должен тебе сообщить, — сказал я, — что не так давно ведьмы тебя превратили в мышь. А потом и меня.

— Врешь! — заорал он. — Вовсе я не мышь никакая!

— Если бы ты не был так занят бутербродом, — сказал я, — ты бы, конечно, обратил внимание на свои волосатые лапы. Взгляни-ка.

Бруно осмотрел лапы. Он так и подпрыгнул.

— Ой-ей-ей! — взвизгнул он. — Факт, я — мышь! Вот погодите, мой папа про все узнает!

— Возможно, он сочтет это улучшением, — сказал я.

— Не желаю быть мышью! — орал Бруно, припрыгивая. — Отказываюсь быть мышью! Я — Бруно Дженкинс!

— Бывают на свете вещи и похуже, чем превращение в мышь, — заметил я. — Ты можешь спокойно жить в норе.

— Не желаю жить в норе! — завопил Бруно.

— А ночью пробираться в кладовку, прогрызать пакеты с изюмом, шоколадом, печеньем — да мало ли с чем. И оставаться там всю ночь напролет, объедаясь вкуснятиной. Мыши ведут примерно такой образ жизни.

— Это мысль! — сказал Бруно, несколько приободрившись. — Но как я теперь стану открывать дверцу холодильника и оттуда таскать холодных цыплят и все, что осталось от ужина? А дома у меня каждый вечер так заведено, я уже привык!

— Ну, может, твой богатый папаша раскошелится на особый, мышиный, холодильничек исключительно для твоих нужд, — сказал я, — уж его-то ты сумеешь открыть.

— Говоришь, это ведьма со мной сделала? — спросил Бруно. — А какая именно?

— А та, которая вчера в вестибюле тебя угостила шоколадкой.

— Старая гнусная корова! Вот ведьма! — заорал он. — Ну она у меня попляшет! Где она? Кто такая?

— Забудь, — сказал я, — шансов у тебя ноль. Главная твоя проблема сейчас — твои родители. Как они на все это посмотрят? Отнесутся ли к тебе с должным пониманием и любовью?

Бруно на миг призадумался.

— По-моему, — проговорил он наконец, — папа, в общем, расстроится.

— А мама?

— Она до смерти боится мышей, — вздохнул Бруно.

— Выходит, дела у тебя не важнец, да?

— Почему — только у меня? — возмутился Бруно. — А у тебя-то чем лучше?

— Моя-то бабушка все прекрасно поймет, — сказал я. — Она все знает про ведьм.

Бруно снова отгрыз кусочек бутерброда.

— И что ты предлагаешь? — спросил он.

— Я предлагаю, — ответил я, — прежде всего пойти сейчас вместе к моей бабушке и с ней посоветоваться. Уж она точно сообразит, как нам быть.

И я двинулся к двери — теперь она была открыта. Бруно, не выпуская бутерброда из лапы, последовал за мной.

— Вот выйдем в коридор, — сказал я, — и припустим, как бешеные. Держись поближе к стене и не отставай от меня. Не разговаривай, старайся остаться незамеченным. Учти — почти каждый, кто тебя увидит, захочет тебя убить.

Я вырвал бутерброд у него из лапы и отшвырнул подальше.

— Пошли, — сказал я. — Не отставай.

Привет, бабуся!

Оказавшись вне бального зала, я тут же припустил, как молния. Пронесся по коридору, миновал салон, читальню, библиотеку, гостиную, выбежал к лестнице. И бросился вверх по ступеням, легко перебираясь с одной на другую и все время держась поближе к стене.

— Ты здесь, Бруно? — шепнул я.

— Ага, — был ответ.

Наши с бабушкой комнаты были на пятом этаже. Ничего себе подъемчик! Но зато мы не встретили ни одной живой души: остальные клиенты отеля пользовались лифтом. На пятом этаже я метнулся по коридору к бабушкиной двери. У двери стояли и ждали чистки ее башмаки. Бруно был рядом.

— А теперь куда? — шепнул он.

И вдруг я увидел, что по коридору прямо на нас идет уборщица. Я сразу ее узнал: это она наябедничала директору насчет моих белых мышей. То есть явно была не тот человек, которого я хотел видеть в моем теперешнем состоянии.

— Живо! — шепнул я Бруно. — По башмакам!

Я запрыгнул в один башмак, Бруно в другой. Я думал, эта тетка пройдет мимо. Но она не прошла. Поравнявшись с нашими башмаками, она наклонилась и их подняла. А потом сунула руку в тот, в котором спасался я. И задела меня пальцем — ну я его и укусил. Сдуру, конечно, признаю — абсолютно необдуманный поступок. Она завопила так, что слышно было, наверно, на судах далеко в Ла-Манше, бросила оба башмака и что есть сил дунула по коридору.

Бабушкина дверь открылась.

— Что еще такое тут происходит? — спросила она. Я тем временем метнулся в комнату, Бруно — за мной.

— Закрой дверь, бабуся! — крикнул я. — Да поскорей!

Она огляделась, но — никого не увидела, кроме двух темных мышек на ковре.

— Закрой, закрой дверь, — повторил я, и тут уж она разглядела, кто это говорит, и узнала мой голос. Она остолбенела, она окаменела — буквально. Все-все — голова, руки, ноги — все сделалось вдруг неподвижно, как у мраморной статуи. Лицо у бабушки было даже белее мрамора, и глаза так вытаращились, что сверху и снизу показались белки. А потом она начала дрожать. Сейчас, подумал я, потеряет сознание и рухнет.

— Дверь, дверь закрой поскорей, бабуся, — попросил я снова. — А то наша жуткая уборщица ввалится!

Наконец она овладела собой настолько, что смогла закрыть дверь. И, прислонившись к ней, смотрела вниз, на меня, вся трясясь, с совершенно белым лицом. Я увидел, как слезы набежали ей на глаза, закапали по щекам.

— Не плачь, бабуся, — сказал я. — Могло быть и хуже, гораздо хуже. Я же от них убежал. Я живой. И Бруно тоже.

Очень-очень медленно она наклонилась, взяла меня на ладонь. Потом другой рукой взяла Бруно и поставила нас обоих на стол. Посредине стола стояла ваза с бананами, и Бруно, не теряя времени, подскочил к ней и стал зубами сдирать кожуру с одного банана.

Бабушка, чтобы не упасть, схватилась за ручку кресла, но при этом не отрывала от меня глаз ни на секунду.

— Ты сядь, сядь, бабуся, милая, — сказал я.

Она прямо упала в кресло.

— Ох, миленький ты мой, — бормотала она, а слезы лились, лились у нее по лицу, — бедненький ты мой. Что они с тобой сделали?

— Знаю, ба, что они сделали, знаю, что я теперь собой представляю, но — вот забавно — не очень-то я убиваюсь. Даже не злюсь. Все вполне себе сносно. Знаю — я теперь не мальчик и мальчиком мне никогда уж не стать, но все будет хорошо, раз у меня есть ты, а значит, есть кому обо мне позаботиться.

И ведь я не просто старался ее утешить, нет. Я абсолютно искренне и честно описывал свое состояние. Вам, наверно, покажется странным, что сам я и не думал плакать. Это действительно странно, согласен. В общем, я… Ах, ну ничего я не могу объяснить.

— Конечно, я всегда о тебе позабочусь, — пробормотала бабушка. — А этот — он кто?

— Он раньше был мальчиком, Бруно Дженкинсом, — объяснил я. — Сперва они с ним разделались.

Бабушка вытащила длинную черную сигару из портсигара у себя в сумочке, поднесла ко рту. Потом взяла коробок спичек. Спичку она зажгла с первой попытки, а вот попасть огоньком на кончик сигары ей долго не удавалось, так тряслись у нее руки. Но наконец сигара зажглась, бабушка глубоко-глубоко затянулась, вобрала в себя дым. И, кажется, чуточку успокоилась.

— Где это было? — зашептала она. — Где теперь эта ведьма? Тут, в отеле?

— Бабуся, — ответил я, — она не одна. Их тут сотни! Они везде! Да они все прямо сейчас — тут, в отеле!

Она подалась вперед и уставилась на меня.

— Но ты же не имеешь в виду… ты же не хочешь сказать… нет, неужели ты собираешься мне сообщить, что они проводят свое ежегодное собрание именно в этом отеле?

— Они его уже провели, ба! Уже отзаседали! И я слышал все, с первого до последнего слова! А сейчас они всем скопом, включая Величайшую Самую Главную Ведьму, отправились вниз! Они притворяются Королевским Обществом Защиты Детей от Жесткого Обращения! И пьют чай с директором!

— И они тебя сцапали?

— Вынюхали, — сказал я.

— Собачьи какашки, — вздохнула бабушка.

— Ну да. Но они меня чуть не прозевали, не сразу учуяли, потому что я же сто лет ванну не принимал.

— Дети вообще никогда не должны принимать ванну, — сказала бабушка. — Это вредная и опасная привычка.

— Согласен, бабуся, — шепнул я.

Несколько минут она сидела молча, посасывая сигару.

— Так ты в самом деле мне хочешь сказать, что они сейчас пьют внизу чай? — спросила она наконец.

— Именно, бабуся, — подтвердил я.

Снова мы помолчали. Постепенно глаза у бабушки делались прежними, наконец они опять засверкали, и вдруг она очень-очень прямо уселась в кресле и потребовала:

— Расскажи мне все по порядку. С самого начала. И, пожалуйста, поскорей.

Я глубоко вздохнул и начал рассказывать. Рассказал, как пошел в бальный зал и спрятался там за ширмой для тренировки мышей. Рассказал про объявление «Королевское Общество Защиты Детей от Жестокого Обращения». Все-все рассказал: как женщины приходили, рассаживались, и про малюсенькую тетку рассказал, которая вышла на сцену, и про то, как она сняла с себя маску. Но когда дело дошло до описания того, что оказалось под маской, — тут я просто не сумел подыскать слова.

— Это ужас, ба! Ой, ну такой ужас! — причитал я. — Это… Это… Это гниль какая-то!

— Продолжай, — приказала бабушка. — Что же ты смолк?

И я ей рассказал, как все они поснимали свои парики, перчатки и туфли и как я увидел перед собой море расчесанных, прыщавых, лысых голов, и когти на руках, и ноги без пальцев.

Бабушка вся подалась вперед, она теперь сидела буквально на краешке кресла. Руки она сложила на золотом набалдашнике трости, которую всегда использовала при ходьбе, и смотрела на меня неотрывно яркими, как звезды, глазами.

Дальше я ей рассказал, как у Величайшей Самой Главной Ведьмы посыпались искры из глаз и как она с помощью этих искр превратила одну рядовую ведьму в облачко дыма.

— Да-да, что-то такое я слышала! — вскрикнула бабушка. — Но не могла поверить! Ты — первый из не-ведьм сподобился своими глазами увидеть, как это происходит! Это же самое знаменитое наказание Главной Ведьмы! Это у нее называется — «зажарить, как пирожок», и все остальные страхолюдины трясутся от ужаса, как бы и с ними такого не вышло. Мне рассказывали, что Главная Ведьма взяла за правило испепелять по крайней мере одну ведьму на каждом ежегодном собрании. Чтоб другие перед ней ходили на цыпочках.

— Ну ба, ну как они могут ходить на цыпочках!

— Ах, да знаю я об устройстве их ног, миленький, но, пожалуйста, продолжай.

Потом я стал рассказывать бабушке про Мышедел Замедленного Действия, а когда дошел до того, что они замышляют обмышить всех детей Британии до единого, она прямо подпрыгнула в кресле и крикнула:

— Так я и знала! Так я и знала, что они затевают подобный кошмар!

— Мы должны им помешать, — сказал я.

Бабушка повернулась, пристально глянула на меня.

— Ведьмам не помешаешь, — вздохнула она. — Смотри, какая сила заключена в одних только глазах этой чудовищной Самой Главной Ведьмы! Да она же любого в любой момент может зажарить своими жуткими искрами! Ты сам видел!

— И все равно, бабуся, — сказал я, — мы не можем допустить, чтобы дети Британии сплошь стали мышами.

— Но твой рассказ еще не окончен. А с Бруно что было? Расскажи, как они с ним расправились? — попросила бабушка.

И я описал, как Бруно Дженкинс вошел в бальный зал и как я увидел собственными глазами его превращение в мышь. Бабушка глянула на Бруно, увлеченного бананами в вазе.

— Он что? Никогда не перестает жевать? — спросила она.

— Никогда, — подтвердил я. — А вот ты можешь мне объяснить одну вещь, бабуся?

— Постараюсь, — сказала бабушка. Она сняла меня со стола и посадила к себе на колени. И стала очень-очень нежно поглаживать мех у меня на спине. Ах, как это было приятно! — Так что ты хотел спросить, миленький?

— Чего я начисто не понимаю, — признался я, — это как мы с Бруно можем разговаривать и думать совершенно так же, как раньше.

— О, это проще простого, — улыбнулась бабушка. — Они оказались способны всего-навсего вас уменьшить, одеть вас мехом и дать вам по четыре ноги, но им совершенно не удалось превратить вас в стопроцентных мышей. У тебя сохранилось все, кроме внешности. Ты остался при своем здравом уме, твердой памяти и при своем голосе — за что Богу отдельное спасибо.

— Выходит, я вовсе не какая-то там обыкновенная мышь, — обрадовался я. — Я вроде как человеко-мышь, да?

— Совершенно верно, — сказала бабушка. — Ты человек в образе мыши. А это очень большая редкость.

Несколько минут мы сидели молча, бабушка нежно почесывала меня одним пальцем и попыхивала сигарой, которую держала в другой руке. Тишину нарушал только Бруно, атаковавший бананы. Но, сидя у бабушки на коленях, я не бездействовал, нет, я попусту не терял время. Мой разум кипел как никогда.

— Бабуся, — наконец сказал я, — у меня, кажется, возникла одна идея.

— Да, мой миленький. И какая?

— Величайшая Ведьма сказала остальным, что у нее комната номер 454. Так?

— Так, — подтвердила бабушка.

— Ну а у меня комната номер 554. Моя, 554, — на пятом этаже, а значит, 454 — на четвертом.

— Логично, — подтвердила бабушка.

— И как по-твоему — может такое быть, что 454 находится прямо под 554?

— Нисколько не удивлюсь, — решила она. — Эти новые отели все одинаковые, все как коробки кирпичные. А что?

— Может, ты меня вынесешь на мой балкон и я вниз посмотрю? — попросил я.

В каждом номере отеля «Великолепный» — свой балкончик. Бабушка меня пронесла через всю мою комнату и дальше, на мой балкон. Мы оба глянули вниз, на балкон, который был сразу под нами.

— Ну так вот, — объявил я, — если это ее балкон, я, кровь из носу, должен туда спуститься и войти к ней в номер.

— И ты опять попадешься, — вздохнула бабушка. — Нет уж, спасибо, ни за что тебя не пущу.

— В данный момент, — сказал я, — все ведьмы внизу, на Солнечной террасе, чаи распивают с директором. Величайшая Ведьма вернется, наверно, только в шесть часов или за несколько минут до шести. В это время она обещала раздать свое гнусное снадобье старушенциям, которые так одряхлели, что уже не могут лазать по деревьям за яйцами тьфутынуты.

— Ну хорошо, предположим, ты попадаешь к ней в комнату, — не сдавалась бабушка. — А дальше-то что?

— А дальше я постараюсь обнаружить, где она хранит свои запасы Мышедела Замедленного Действия, и если мне это удастся, я одну бутылочку украду и принесу сюда.

— А сможешь ты ее донести?

— Думаю, смогу, — сказал я. — Это такой малюсенький пузырек.

— Ох, боюсь я гадости этой, — призналась бабушка. — И что ты намерен с ней делать, если сумеешь достать?

— Один пузырек рассчитан на пятьсот человек, — сказал я. — Значит, каждая ведьма у нас получит по меньшей мере двойную дозу. И мы их всех превратим в мышей.

Бабушка подпрыгнула аж на несколько сантиметров. Мы были на моем балконе, внизу разверзалась бездонная пропасть, и при этом прыжке я чуть было туда не свалился с бабушкиной ладони.

— Ты уж со мной поосторожней, бабуся, — взмолился я.

— О, миленький! Какая мысль! — ликовала меж тем моя бабушка. — Изумительно! Сногсшибательно! Великолепно! Да ты у меня просто гений!

— Вот будет блеск! — крикнул я — Правда, ба?

— Мы избавимся от всех английских ведьм одним махом! — почти пропела она. — И с Величайшей Самой Главной Ведьмой впридачу!

— Да, стоит попытаться, — сказал я.

— Послушай, — сказала бабушка, и при этом она так разволновалась, что опять чуть не уронила меня с балкона, — ведь если мы такое сумеем осуществить, это будет самая блистательная победа и подобного поражения не знает вся история ведьмовства!

— Но нам предстоит еще очень большая работа, — вздохнул я.

— Конечно, работы уйма, — согласилась она. — Вот, например, предположим, ты обзавелся пузырьком Мышедела — но как ты подбавишь эту дрянь им в пищу?

— Об этом мы еще успеем подумать, — сказал я. — Для начала надо обзавестись пузырьком. Кстати, как нам наверняка убедиться, что подо мной — именно ее балкон?

— Да! Проверим немедленно! — воскликнула бабушка. — Идем! Нельзя терять ни минуты!

Держа меня на ладони, она поскорей вышла из комнаты и пустилась вдоль коридора, отбивая каждый свой шаг тростью по ковру. Мы спустились на один марш, до четвертого этажа. На каждой двери вдоль всего коридора красовались золоченые цифры.

— Вот он! — крикнула бабушка. — Номер 454! — Она подергала дверь. Дверь, естественно, была заперта. Бабушка внимательно оглядела пустой коридор.  — Ты, видимо, прав, — сказала она. — Похоже, эта комната, действительно, прямо под твоей, — и она прошагала обратно, отсчитывая число дверей от комнаты Главной Ведьмы до лестницы.

Взобравшись на пятый этаж, она проделала то же самое упражнение.

— Она прямо под тобой! — заключила бабушка. — Ее комната точнехонько под твоей!

Она меня отнесла в мой номер и снова вышла на балкон.

— Внизу, прямо под тобой — ее балкон, — сказала бабушка. — И — более того! Дверь с балкона в комнату распахнута настежь! Да только вот как ты туда спустишься?

— Не знаю, — вздохнул я. Наши комнаты были по фасаду отеля и смотрели на море, на пляж. Прямо под моим балконом, где-то далеко-далеко, я увидел острые прутья ограды. Если упаду — мне конец.

— Ой, поняла! Знаю-знаю! — крикнула бабушка. Держа меня на ладони, она метнулась к себе в комнату, стала рыться в комоде. И оттуда извлекла моток голубой шерсти. На выпущенной нитке мотались спицы и неоконченный носок — бабушка вязала его для меня. — Вот и прекрасно, — сказала она, — я тебя усажу в твой носок и спущу на балкон к Главной Ведьме. Но надо спешить! Это чудище вернется с минуты на минуту!

Мышь-грабитель

Бабушка поскорей меня отнесла ко мне в номер, оттуда на балкон.

— Ну, ты готов? — спросила бабушка. — Сейчас я тебя суну в носок. Усядешься?

— Уж справлюсь как-нибудь, — сказал я. — Я же маленькая мышка.

— Справишься, справишься, — улыбнулась бабушка. — Ну, удачи тебе, миленький!

Она сунула меня в носок и стала спускать с балкона. Я скорчился, затаил дыхание. Сквозь петли мне все-все было видно. Далеко внизу, в милях и милях от меня, на пляже играли дети с жуков величиной. Носок покачнулся на ветру. Я глянул вверх и увидел бабушкину голову над перилами моего балкона.

— Ты почти прибыл! — крикнула она. — Так-так! Осторожно! Готово!

Я ощутил легкий толчок.

— В комнату! — крикнула бабушка. — Живей! Живей! И произведи там тщательный обыск!

Я выпрыгнул из носка и метнулся в комнату Величайшей Ведьмы. Тут стоял тот же затхлый запах, какой я заметил еще в бальном зале. Да уж, и воняют они, эти ведьмы. Мне вспомнился запах в мужском туалете на нашей железнодорожной станции.

Насколько я смог разглядеть, в комнате был в общем порядок. И ничто-ничто не свидетельствовало о том, что здесь остановилась, мягко говоря, не совсем обычная особа. Да и как, интересно, могло быть иначе? У любой ведьмы, небось, хватит ума не оставлять подозрительных предметов там, где их легко может обнаружить уборщица.

Вдруг я увидел лягушку — она пропрыгала по ковру и скрылась под кроватью. Я тоже подпрыгнул.

— Скорей! — раздался откуда-то сверху бабушкин голос. — Хватай эту дрянь и беги!

Я стал носиться по комнате. Обыск! Легко сказать. Я так и не смог, например, открыть ни одного ящика, дверцы большого шкафа тоже оказались для меня недоступны. Что толку дальше носиться? И вот я сел посреди комнаты и принялся рассуждать логически. Если Самая Главная Ведьма захочет спрятать нечто чрезвычайно секретное, куда она это сунет? Ну конечно — не в обыкновенный комод. И не в шкаф. Не такая дура. Я запрыгнул на кровать, чтобы получше оглядеть комнату. «Ага, — смекнул я, — а как насчет матраса?» Очень-очень осторожно я спустился к краю кровати и стал пробираться под матрас. Это было нелегко, но я не сдавался. Правда, сперва ничего я не обнаружил. Так и барахтался под матрасом и вдруг — ударился головой обо что-то твердое, внутри матраса, прямо надо мной. Протянул лапу, пощупал. Неужели пузырек? Да, так и есть! Я нащупал его сквозь обивку. Сразу рядом оказался бугорок, и еще, и другой, и так далее. Видно, Величайшая Ведьма подпорола матрас, вложила туда бутылочки, а потом взяла и опять все зашила. Я принялся бешено рвать зубами ткань надо мной. Передние зубы у меня теперь были исключительно острые, и довольно скоро я сумел прогрызть в обивке матраса дыру. Я влез в нее, схватил пузырек за горлышко. Потом вытолкнул его в дырку и сам вылез следом.

Пятясь, таща за собой свою ношу, я добрался до края матраса, скатил пузырек с кровати на ковер. Он бухнулся, но не разбился. Я соскочил с кровати. Осмотрел пузырек. Да, это он, он самый, тот, который Главная Ведьма показывала в бальном зале. И этикетка тут как тут. Написано: «Формула № 86. Мышедел Замедленного Действия». А потом помельче: «Здесь содержится пятьсот доз». Эврика! Ну какой же, какой же я молодец!

Три лягушки выпрыгнули из-под кровати. Присели на ковре, уставились на меня черными большими глазами. В жизни я не видывал ничего печальней этих больших глаз. Вдруг мне пришло в голову, что почти наверняка когда-то они тоже были людьми, детьми, эти лягушки, пока Величайшая Ведьма их не сцапала. Я стоял, сжимал в объятиях свой сосуд и смотрел на лягушек.

— Вы кто? — спросил я.

Но в этот самый миг я услышал, как скрипнул ключ в замке, дверь распахнулась — и Величайшая Ведьма ворвалась в комнату. Лягушки поскорее метнулись обратно под кровать. Я кинулся за ними, обнимая сосуд, забился к самой стене, прижался к ножке кровати. Послышались шаги по ковру. Я выглянул из своего укрытия. Три лягушки прижались друг к дружке под самой серединой кровати. Лягушки не умеют прятаться так, как умеют мыши. И бегать, как мыши, они тоже не умеют. Только и могут, бедные, что тяжело, неуклюже прыгать.

Вдруг я увидел лицо Величайшей Самой Главной Ведьмы: она заглянула под кровать. Я затаился за ножкой.

— А-а, фот фы где, лягушечки, — послышался ее голос. — Ну и остафайтесь, где сидите, пока я ф постель не лягу, а уж там я фас чаечкам спрошу с балкона, пусть ужинают фсласть.

И тут — громко, отчетливо — бабушкин голос дошел до нас сквозь балконную дверь.

— Скорей, миленький! — кричал голос. — Поторапливайся! Пора выходить!

— Кто это оррет? — рявкнула Величайшая Самая Главная Ведьма. Я снова выглянул из-за ножки и увидел, как она прошла по ковру к балкону. — Кто это тут у меня на палконе? — бормотала она. — Кто посмел ко мне фпереться? — и она вышла в балконную дверь.

— Что тут еще за фязание полтается? — услышал я.

— О, здравствуйте, — ответил бабушкин голос. — Я вот тут случайно с балкона моток уронила. Ничего-ничего. Кончик-то в руке у меня. Так что сама спокойно все подниму, спасибо-спасибо, — и меня поразило спокойствие этого голоса.

— А с кем это фы сейчас гофоррили? — рявкнула Главная Ведьма. — Кому это фы фелели поторроплифаться, сообщали, что порра фыходить?

— А, да это я с внучком со своим, — услыхал я ответ бабушки. — Часами торчит в ванной, давно пора выходить. Как засядет там с книжкой, так и забудет про все на свете! А у вас — у вас дети есть, моя милая?

— Нет! — гаркнула Величайшая Ведьма и ушла в комнату, захлопнув за собой балконную дверь!

Я пропал. Она перекрыла мне путь к отступлению. Я остался один в комнате с Величайшей Ведьмой и перепуганными лягушками. Сам я трясся от страха не меньше этих лягушек. Если эта гадина меня заприметит, она — никакого сомнения — сбросит меня с балкона, на ужин чайкам.

В дверь постучали из коридора.

— Ну что там еще такое? — крикнула Главная Ведьма.

— Это мы, ваше верное старичье, — проблеял слабый голос под дверью. — Сейчас ровно шесть, мы пришли за бутылочками, которые вы так великодушно нам обещали, Ваше Величайшество!

Я увидел, как она прошла по ковру к двери. Дверь отворилась, и ноги-ноги, туфли-туфли стали переступать порог. Медленно, неуверенно, будто их обладательницам страшно входить в комнату.

— Ну! Фы! Чего в корридорре застрряли! Некогда мне тут с фами фаландаться!

Я не мог терять ни секунды. С быстротой молнии я выскочил из-за ножки кровати и — кинулся в открытую дверь. Перепрыгнул через несколько пар туфель, один миг — и я уже стоял в коридоре, прижимая к груди драгоценный пузырек. Никто меня не заметил. Никто не завопил: «Мышь! Мышь!» Я слышал только голоса старух, бормотавших: «Как вы великодушны, Ваше Величайшество!» и тому подобную чушь. Я пробежал по коридору к лестнице, взобрался на один марш. Свернул на пятый этаж, снова помчался по коридору, мчался, мчался и вот оказался у своей двери. Слава богу, вокруг никого. Дном бутылочки я стал стучать в дверь. Тук-тук… тук-тук — и опять — тук-тук… тук-тук… тук… Неужели бабушка не слышит? Вроде должна бы. Бутылочка стучит достаточно громко. Тук-тук… тук-тук… тук-тук… Хорошо еще, пока никого нет в коридоре.

Но — дверь не открылась. И я пошел на отчаянный риск.

— Бабуся! — заорал я во весь голос. — Бабуся! Это я! Впусти меня!

Я услышал, как ее туфли зашаркали по ковру, и — дверь распахнулась. Я стрелой влетел к бабушке.

— Получилось! — кричал я, прыгая от радости. — Я его достал! Смотри, ба! Целая бутыль!

Она затворила дверь. Она наклонилась, подняла меня с полу и нежно погладила.

— Ох, миленький ты мой! — крикнула она. — Какое счастье! Ты жив! — Она взяла у меня пузырек и вслух прочла этикетку: — «Формула № 86, Мышедел Замедленного Действия»! Эта штучка содержит пятьсот доз! — крикнула она. — Какой ты у меня изумительный мальчик! Ты — чудо! Ты — диво! Но как же, как тебе удалось выбраться из ее комнаты?

— А я удрал, пока старые ведьмы входили, — объяснил я. — Страшновато было, бабуся. Во второй раз не захочется.

— И я ведь ее тоже видела! — вскрикнула бабушка.

— Знаю, бабуся. Я же слышал, как ты с ней разговаривала. Она абсолютно мерзкая, правда, ба?

— Она убийца, — сказала бабушка. — Самая злая женщина в целом свете!

— А маску видала?

— Поразительно, — вздохнула бабушка. — Вот ведь и знаешь, что это маска, а все равно не верится. Ой, миленький! — и тут она меня снова погладила. — Я уж думала — никогда тебя не увижу! Какое счастье, что ты у меня цел!

Мистер и миссис Дженкинс встречают Бруно

Бабушка отнесла меня к себе в комнату и посадила там на стол. Драгоценный сосуд она поставила со мной рядом.

— Когда эти ведьмы должны ужинать в ресторане? — спросила она.

— В восемь, — ответил я.

Она взглянула на свои часики.

— Сейчас десять минут седьмого, — сказала она. — Нам необходимо до восьми разработать план дальнейших действий.

Вдруг взгляд ее упал на Бруно. Он все еще сидел в вазе с бананами. Три банана уже съел и теперь принялся за четвертый. Он жутко растолстел.

— Совершенно с тебя достаточно, — и с этими словами бабушка вытащила его из вазы и посадила на стол. — Кстати, не пора ли нам вернуть этого паренька в лоно семьи? Как по-твоему, Бруно?

В ответ Бруно надулся. Раньше я никогда не видел, как дуются мыши, но у Бруно, во всяком случае, это очень выразительно получилось.

— Родители мне позволяют есть сколько влезет, — проворчал он. — Я к ним хочу, к ним, не хочу с вами оставаться!

— Ну конечно-конечно, — сказала бабушка. — А где они в данный момент, не знаешь?

— Они недавно в салоне были, — вставил я. — Они там сидели, когда мы мчались мимо.

— Ну ладно, — сказала бабушка. — Пошли поглядим, может, они еще там. А ты с нами? — прибавила она, глянув на меня.

— Да, пожалуйста, если можно, — сказал я.

— Я вас обоих в сумку к себе спрячу, — решила она. — Сидите там тише воды, ниже травы. Если уж приспичит глянуть — высовывайте только носы.

Сумка у бабушки была черная, кожаная, пухлая, с черепаховым замочком. Она взяла нас с Бруно, сунула туда.

— Запирать вас не буду, но помните, — повторила она, — чтоб ничего не было видно!

А вот это меня как раз не устраивало — я лично хотел, чтобы мне было видно все. И потому уселся в кармашке поближе к замку, чтоб высовывать голову когда вздумается.

— Эй! — крикнул Бруно. — Банан-то отдайте, жалко что ли, он все равно же надкусанный!

— О, да пожалуйста, — сказала бабушка. — Все что угодно, только помалкивай! — Она бросила остатки банана в сумку, зажала ее под локтем, вышла из комнаты и, стуча палкой, проследовала по коридору.

Мы спустились в лифте на первый этаж и через читальню прошли в салон. Миссис и мистер Дженкинс по-прежнему тут как тут, сидели парочкой в креслах подле низенького круглого стеклянного столика. В салоне было много народу, но только эта чета держалась от всех в стороне. Мистер Дженкинс читал газету. Миссис Дженкинс вязала что-то большое горчичного цвета. Я, уважая бабушкину просьбу, высовывал из сумки только глаза и нос, но мне открывался широкий вид. Я все видел.

Бабушка в своих черных кружевах протопала через весь салон и остановилась перед столиком Дженкинсов.

— Вы — миссис и мистер Дженкинс? — осведомилась она.

Мистер Дженкинс глянул на нее из-за края газеты, насупился.

— Ну я мистер Дженкинс, — буркнул он. — Чем могу служить?

— У меня для вас, к сожалению, очень тревожные новости, — сказала бабушка. — Речь идет о вашем сыне Бруно.

— Ну и что — Бруно? — буркнул мистер Дженкинс.

Миссис Дженкинс вскинула взгляд, но продолжала вязать.

— И что натворил этот хулиган? — снова буркнул мистер Дженкинс. — Кухню, небось, обчистил?

— Дело несколько серьезней, — сказала бабушка. — Может, мы найдем более укромное место, и там я вам все расскажу?

— Укромное?! — вскинулся мистер Дженкинс. — С какой стати мы должны прятаться?

— Не так-то это легко объяснить, — вздохнула бабушка. — Давайте поднимемся в вашу комнату, усядемся, и тогда я вам смогу рассказать все поподробней.

Мистер Дженкинс опустил газету. Миссис Дженкинс перестала вязать.

— Я не желаю подниматься к себе в комнату, — отрезал мистер Дженкинс. — Спасибо большое, мне и здесь хорошо.

Он был человек грубый и вдобавок не привык, чтобы его гоняли с места на место.

— Изложите вкратце ваше дело и оставьте нас в покое, — добавил он. Он разговаривал так, будто бабушка пыталась всучить ему с черного хода подержанный пылесос.

Бедная бабушка, как ни старалась быть с ними полюбезней, понемногу и сама начала закипать.

— Но здесь мы не сможем разговаривать, — настаивала она. — Здесь слишком людно. А вопрос этот чрезвычайно деликатного, сугубо личного свойства.

— Где хочу, там и буду разговаривать, — рыкнул мистер Дженкинс. — Валяйте, выкладывайте! Если Бруно разбил окно, кокнул ваши очки, я, пожалуйста, готов возместить убытки, но я ни под каким видом не встану с этого кресла!

На них уже оборачивались.

— Кстати, а сам Бруно — где? — прошипел мистер Дженкинс сквозь зубы. — Скажите ему, пусть немедленно ко мне явится.

— Он уже здесь, у меня в сумочке, — и бабушка постучала тростью по своей черной вздувшейся сумке.

— Что это еще за чушь — в сумке он?! — заорал мистер Дженкинс.

— Шутить вздумали? — строго, важно спросила миссис Дженкинс.

— Тут, знаете ли, совсем не до шуток, — сказала бабушка. — Ваш сын попал в весьма серьезную беду.

— А он вечно в беду попадает, — отрезал мистер Дженкинс. — Сперва обожрется, потом газами мается. Послушали бы вы его после ужина. Целый духовой оркестр! Но вольешь в него добрую порцию касторки — и снова порядок. Где он сейчас, этот негодяй?

— Но я ведь вам уже ответила, — сказала бабушка. — Он у меня в сумке. И я по-прежнему считаю, что лучше нам где-нибудь уединиться прежде, чем вы увидите Бруно в его теперешнем состоянии.

— Да она спятила! — вскрикнула миссис Дженкинс. — Скажи ей, пусть убирается!

— Дело в том, — пояснила бабушка, — что ваш сын Бруно очень резко изменился.

— Изменился! — крикнул мистер Дженкинс. — Изменился? Да какого черта! Что вы хотите этим сказать?

— А ну, выметайтесь отсюда вон! — взвизгнула миссис Дженкинс. — Старая дура!

— Я просто пытаюсь как можно деликатней довести до вашего сведения, что Бруно действительно здесь, — бабушка опять постучала по сумке тростью. — И мой внук своими глазами видел, как они с ним сделали это.

— Видел, как кто — они? И что с ним сделали? Что значит — это?! — прогремел мистер Дженкинс. Причем его черные усы подпрыгнули и снова опали.

— Видел, как ведьмы его превратили в мышь, — сказала бабушка.

— Позови директора, милый, — простонала миссис Дженкинс. — И пусть эту полоумную вышвырнут из отеля.

Тут уж бабушкино терпение лопнуло. Она порылась в сумочке и выудила оттуда Бруно. Подняла его и поставила на стеклянный столик. Миссис Дженкинс глянула на толстую темную мышь, доедавшую банан, и — даже хрустальные подвески на люстре содрогнулись от ее визга. Она вскочила с кресла, вопя: «Мышь! Мышь! Ой! Уберите эту пакость! Не выношу!»

— Это Бруно, — сказала бабушка.

— Мерзкая, наглая старуха! — заорал мистер Дженкинс и стал смахивать Бруно на пол газетой. Бабушка бросилась к Бруно на выручку и ухитрилась его подхватить на самом краю стола. Миссис Дженкинс продолжала визжать, мистер Дженкинс орал, нависая над нами:

— Вон! Вон отсюда! Как вы смеете пугать мою жену! Немедленно уберите свою гнусную мышь!

— Помогите! — визжала миссис Дженкинс. И лицо у нее при этом было очень похоже на рыбье брюхо.

— Итак, я сделала все, что могла, — сказала бабушка и с этими словами повернулась и выплыла из салона, унося с собой Бруно.

План

Мы вернулись к себе, бабушка вынула нас с Бруно из сумки и посадила на стол.

— Ну почему, почему ты не заговорил с отцом и не сообщил ему, кто ты такой? — спросила она у Бруно.

— А как я вам с набитым ртом буду разговаривать, — отвечал Бруно. И, зря не теряя времени, он запрыгнул в вазу с бананами и снова принялся за еду.

— Какой ты все-таки неприятный мальчик, — вздохнула бабушка.

— Не мальчик, — поправил я, — мышонок.

— Совершенно верно, мой миленький. Но сейчас нам не до него, время поджимает. Пора выработать план. Примерно через полтора часа все ведьмы отправятся ужинать в ресторан. Правильно?

— Правильно, — подтвердил я.

— И каждая из них непременно должна получить свою дозу Мышедела. Но как? Как нам это осуществить?

— Бабуся, — сказал я, — ты, по-моему, забываешь, что мышь способна проникать в такие места, в какие еще никогда не ступала нога человека.

— Совершенно справедливо, мой миленький, — согласилась бабушка. — Но даже мыши не дано ползать по столу с бутылкой, разбрызгивая Мышедел по бифштексам у ведьм на тарелках и при этом оставаясь незамеченной.

— А я и не собирался этим заниматься в ресторане, — сказал я.

— Но тогда где же? — удивилась бабушка.

— На кухне, — сказал я. — Пока им этот ужин будут стряпать.

Несколько мгновений бабушка на меня смотрела во все глаза.

— Милое мое дитя, — наконец медленно проговорила она, — вот уж поистине превращение в мышь резко обострило твои умственные способности.

— Мышонок, — заметил я, — может носиться среди сковородок и кастрюль, и, если только он примет соответствующие меры предосторожности, никто его не заметит.

— Блистательно! — воскликнула бабушка. — Ей-богу, вот умеешь, умеешь ты ухватить быка за рога!

— Тут только одна закавыка, — прибавил я. — Как распознать, какие блюда готовят именно для них? Ужасно бы не хотелось — даже подумать страшно! — по ошибке превратить в мышей других постояльцев отеля, особенно тебя, бабуся.

— Значит, тебе придется заранее прокрасться на кухню, найти удобное местечко и обождать… и послушать. Лежать себе в темной щелочке и слушать, слушать, о чем говорят повара, ну а там — если повезет — кто-то из них, глядишь, и даст тебе ключ к отгадке. И для участников больших банкетов всегда стряпают отдельно, знаешь ли.

— Ладно, — заверил я бабушку, — так я и сделаю. Буду ждать и слушать в надежде, что мне повезет.

— Но это очень опасно, мой миленький, — вздохнула бабушка. — Кого обрадует присутствие мыши на кухне? Если тебя увидят — тебе конец.

— Не увидят, — сказал я.

— Не забудь, тебе придется тащить бутылку, — почти прошептала бабушка. — С ней ты не сможешь двигаться так же проворно и быстро.

— Очень даже смогу, — сказал я. — Да я ее в передних лапах пронесу. Только что пронес, ты, что ли, не помнишь? От самой комнаты Величайшей Ведьмы пронес преспокойно.

— А крышку — как ты отвинтишь? Это тоже целое дело.

— Надо попробовать, — решил я. И, обхватив пузырек передними лапами, я без особого труда отвинтил крышку.

— Великолепно! — воскликнула бабушка. — Ты действительно на редкость одаренный мышонок!

Она глянула на свои часики.

— В полвосьмого, — сказала она, — я спущусь ужинать в ресторан, а тебя понесу с собой в сумке. Там я тебя выпущу под стол вместе с драгоценным сосудом, и ты будешь предоставлен самому себе. Тебе предстоит незамеченным пробраться через весь ресторан к двери, ведущей на кухню. Официанты будут носиться туда-сюда через эту дверь. Выбрав удобный момент, ты прошмыгнешь, пристроившись к одному из них. Только, ради всего святого, постарайся, чтоб на тебя не наступили, чтоб тебя дверью не прищемили!

— Уж постараюсь, — сказал я.

— Но главное — не попадись к ним в руки!

— Да ладно тебе, ба. Совсем меня запугала.

— Ты храбрый паренек, — сказала она. — Я тебя люблю.

— А что с Бруно будем делать? — спохватился я.

Тут Бруно поднял взгляд.

— А я с вами пойду, — заявил он с набитым ртом. — Что же мне теперь — без ужина прикажете оставаться?

Бабушка секунду раздумывала.

— Ладно, я возьму тебя с собой, — решила она, — но при условии, что ты будешь сидеть у меня в сумке, причем совершенно беззвучно.

— А вы мне еду-то будете передавать со стола? — заволновался Бруно.

— Да, — пообещала бабушка. — Если ты даешь честное слово, что будешь вести себя прилично. А ты — ты не хочешь чего-нибудь перекусить, мой миленький?

— Нет, спасибо, — ответил я. — Волнуюсь. Не до еды. И мне же надо оставаться легким и бодрым для предстоящего важного дела.

— Да уж, дело важное, — подтвердила бабушка. — Важней у тебя никогда в жизни не будет.

На кухне

— Час пробил! — провозгласила бабушка. — Великий миг настал! Ты готов, мой миленький?

Была ровно половина восьмого. Бруно в вазе приканчивал четвертый банан.

— Ой, погодите! — крикнул он. — Мне тут еще чуть-чуть куснуть!

— Нет! — отрезала бабушка. — Нам пора!

Она подцепила его, крепко обхватила рукой. Вся натянутая, как струна, она явно очень волновалась. Такой я еще никогда ее не видел.

— Я вас положу к себе в сумку, — сказала бабушка, — замок запирать не буду.

Первым она туда бросила Бруно. Я ждал, прижимая к груди драгоценный сосуд.

— А теперь — ты. — Она подняла меня, поцеловала в нос. — Удачи тебе, мой миленький! О, кстати, ты хоть в курсе, что у тебя теперь есть хвост?

— Есть — что? — переспросил я.

— Хвост. Длинный, изогнутый такой хвост.

— Если честно, я об этом понятия не имел, — признался я. — Ой, и правда! Теперь вижу! И даже пошевелить им могу! Прикольно, а, бабуся!

— Я к тому о нем упомянула, что он очень тебе пригодится на кухне, — сказала бабушка. — Ты сможешь им подцеплять разные вещи, ты сможешь на нем висеть, качаться, сможешь с его помощью спускаться вниз с высоты.

— Знать бы заранее, — вздохнул я, — можно было бы потренироваться.

— Но теперь уже поздно, — сказала бабушка. — Нам пора.

Она бросила меня в сумку к Бруно, и я поскорей занял позицию в боковом кармашке, откуда можно незаметненько высовывать голову и вести наблюдение.

Бабушка взяла трость и направилась по коридору к лифту. Нажала кнопку, лифт поднялся, мы вошли. Кроме нас в лифте никого не было.

— Послушай, — сказала она, — в ресторане я не смогу с тобой много разговаривать. Ну, подумай — вокруг решат еще, чего доброго, что я спятила и беседую сама с собой.

Лифт достиг первого этажа, вздрогнул, остановился. Бабушка вышла, пересекла вестибюль отеля и вошла в ресторан. Это был большущий зал — золотая роспись по потолку, зеркала по стенам и все такое. За постояльцами отеля закреплялись свои столы, сейчас почти все места были уже заняты, многие приступили к ужину. Официанты бегали по залу, разнося блюда. У нас был маленький столик, как войдешь, справа, у самой стены, на полпути от входа в зал до кухни. Бабушка прошла туда, села.

Выглянув из кармашка, я увидел в самом центре зала два длинных стола — за ними никто пока не сидел. На обоих столах, на серебряных подставках, красовались объявления: «ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КОЗДЖОБа».

Бабушка посмотрела на эти столы, но — ни слова не сказала. Развернула салфетку, прикрыла сумочку, которую держала на коленях. Запустила туда руку, осторожно меня подняла. Под прикрытием салфетки поднесла меня поближе к лицу и шепнула:

— Сейчас я тебя спущу под стол. Скатерть доходит почти до полу, никто тебя не увидит. Бутылочка при тебе?

— Да, — шепнул я в ответ. — Я готов, бабуся.

Но тут как раз кто-то в черном фраке подошел и остановился возле нашего столика. Я видел из-под салфетки исключительно ноги, но вот он заговорил, и я узнал его голос. Это был наш официант Уильям.

— Добрый вечер, мэм, — обратился он к бабушке. — А где же наш молодой человек?

— Он что-то сегодня куксится, — объяснила бабушка. — Решил остаться в номере.

— Очень, очень жаль, — сказал Уильям. — Сегодня у нас для начала гороховый суп, а на второе — по вашему усмотрению: либо филе палтуса с гриля, либо жареная молодая баранина.

— Мне, пожалуйста, горохового супа и баранины, — сказала бабушка. — Только вы не торопитесь, Уильям. Я сегодня не то чтобы спешу. А-а, да — принесите-ка вы мне для затравки бокальчик сухого шерри.

— С удовольствием, мэм. — И Уильям ушел.

Бабушка сделала вид, будто что-то уронила, нагнулась и спустила меня из-под салфетки на пол.

— Иди, миленький! — шепнула она и распрямилась на стуле.

Теперь я был предоставлен самому себе. И стоял, прижимая к груди драгоценный сосуд. Я точно знал, где расположена дверь на кухню. Мне предстояло одолеть чуть ли не весь громадный зал. «Приступим!» — сказал я сам себе и стрелой метнулся из-под стола, к стене. Пересекать пол ресторана я не собирался. Зачем так отчаянно рисковать? Нет, я решил держаться стены все время, пока не доберусь до кухонной двери.

Я припустил бегом. О, как я припустил! По-моему, никто меня не заметил. Уж слишком они все были сосредоточены на своей баранине, ну или на палтусе. Но по пути на кухню мне предстояло миновать главный вход в ресторан. Я был уже на подступах, как вдруг туда толпой хлынули дамы. Я прижался к стенке, обнимая свою бутыль. Сперва я увидал только туфли-туфли и щиколотки, но, слегка подняв глаза, понял, кто они такие. Это спешили на ужин — ведьмы!

Я переждал, пока они все пройдут, а потом кинулся в дверь кухни. Официант открыл ее и прошел, я юркнул за ним следом, затаился за огромным мусорным баком. Так простоял я несколько минут, прислушиваясь к суете, к разговорам. Ресторанная кухня — ну и местечко! Шум! Гам! Пар! Грохот сковородок и кастрюль! Крики поваров! Беготня официантов из зала и обратно, их вопли: «Четыре супа, две баранины, два палтуса на двадцать восьмой стол! Три яблочных пая, два клубничных мороженых на семнадцатый!» И так все время, все время, без передышки, без умолку.

У меня над головой, не так чтоб уж очень высоко, торчала ручка бака. Прижимая к себе свое сокровище, я подпрыгнул, сделал в воздухе двойное сальто и уцепился за эту ручку кончиком хвоста. И вот я уже раскачивался туда-сюда — вниз головой! Потрясающе! Дивно! «Вот так, — думал я, — чувствует себя акробат, раскачиваясь на трапеции под куполом цирка!» С той разницей, что он-то может летать только взад-вперед, а на моей трапеции — на собственном хвосте — раскачивайся себе в любом направлении, летай куда хочешь! Возможно, я создан, чтобы блистать на арене мышиного цирка, кто знает?

Тут как раз вошел на кухню официант с тарелкой в руке и сказал:

— Старая ведьма за семнадцатым столиком говорит, что мясо якобы суховато! Другую порцию требует!

Один повар отозвался:

— Давай сюда ее тарелку!

Я спрыгнул на пол, стал подглядывать из-за бака. Этот повар соскреб с тарелки мясо, бросил туда другой кусок. А потом крикнул:

— Ну, ребятки, подбавим-ка мы ей соуса!

Он им, всем по очереди, поднес эту тарелку и — можете вы себе представить, что они сделали? Каждый повар, каждый поваренок плюнул в тарелку старой дамы!

— Ну, может, теперь-то мы ей угодим, — сказал первый повар, подавая тарелку официанту.

Но вот вбежал еще официант — с воплем:

— Для банкета КОЗДЖОБ’а — всем суп!

Я насторожился. Напрягся, навострил уши. Чуть продвинулся поближе к краю бака, чтоб видеть все, не пропустить ни единой мелочи. Человек в белом высоком колпаке, видимо самый главный, шеф-повар, крикнул:

— Суп для банкета подаем в большой серебряной супнице!

И я увидел, как он поставил огромную серебряную супницу на скамейку — длинную-длинную, вдоль всей стены напротив моего бака. «В эту серебряную штуку вольют их суп, — сказал я себе. — Вот куда, значит, мы вольем снадобье из нашей бутылочки».

Высоко-высоко, под самым потолком, прямо над этой скамейкой, я заприметил длинную полку, уставленную кастрюлями и сковородами. «Вот бы попасть туда, — подумал я, — и дело в шляпе. Это ж как раз над супницей!»

Но сперва же надо добраться до противоположной стены, залезть для начала на среднюю полку — а каким образом, интересно? И тут меня осенила потрясающая идея! Опять я подпрыгнул, зацепился хвостом за ручку бака. И, вися вниз головой, стал раскачиваться. Я раскачивался все выше и выше, я вспоминал гимнаста на трапеции — в цирке видел, на прошлую Пасху, — ох, как он раскачивался, выше, выше, выше, а потом отпустил трапецию и — взлетел. И вот, раскачавшись как можно выше, ловко рассчитав момент, я выпустил из хвоста ручку бака и — воспарил, пролетел через всю кухню и точнехонько приземлился на среднюю полку!

«Ну и ну! — думал я. — Что за дивные дела способна творить мышь! И я же пока только учусь!»

Никто меня не увидел. Куда там — их всех занимали исключительно кастрюли и сковородки. Ну так вот, со средней полки я ухитрился взобраться по водосточной трубе в углу, секунда — и я попал на заветную верхотуру, сплошь загроможденную утварью. Здесь-то почти наверняка никто меня не увидит! Я тут же стал пробираться вдоль полки, пока не оказался прямо над громадной супницей, куда вот-вот вольют суп. Поставил на полку свой пузырек. Отвинтил крышку, прокрался к самому-самому краю полки и — поскорей вылил содержимое прямо в серебряную супницу. И — буквально тут же! — один из поваров принес большущую кастрюлю и выплеснул из нее в эту самую супницу весь зеленый дымящийся суп. Прикрыл крышкой, крикнул:

— Суп для большого банкета! Готово! Можно подавать!

На крик вбежал официант и — уволок серебряную супницу.

Ура! Пусть, пусть мне даже не суждено вернуться живым к моей бабушке — но ведьмы получат свой Мышедел!

Я сунул порожний пузырек за какую-то кастрюлю и стал пробираться обратно по верхней полке. Без бутыли идти стало гораздо легче. И я все чаще и чаще использовал хвост. Я буквально перелетал на хвосте от кастрюли к кастрюле, цепляясь за ручки, на всем протяжении полки, а тем временем далеко-далеко внизу суетились официанты и повара, дымились котлы, кипели кастрюли, шипели сковородки, и я говорил сам себе: «Ой-ей-ей! Вот здорово! Ну и жизнь! Это же как прекрасно — быть мышью, сотворившей столь великое дело!» Я раскачивался, я качался! Я перелетал от одной ручки к другой, я совсем увлекся, забыл о всякой осторожности, совершенно забыл, что я у всех на виду и что сто́ит только кому-то поднять глаза — я пропал. А дальше — дальше все случилось так быстро, я и ахнуть не успел. Грянул мужской вопль: «Мышь! Мышь! Ой, смотрите, грязная гадина!» Внизу на миг мелькнуло: белый халат, колпак, взмах ножа, блеск стали и — дикая боль пронзила меня всего от кончика хвоста, я стал падать, падать, падать вниз головой.

Я падал, но судорожно думал на лету. Я понимал, что кончик хвоста у меня отрублен, что я сейчас брякнусь об пол, что сейчас на меня набросятся. Кругом вопили, орали: «Мышь! Мышь! Лови! Держи!» Я стукнулся об пол, вскочил, помчался что было мочи. Всюду мелькали черные ботинки, ботинки, ботинки, и они топали, топали, топали, а я носился, кидался, метался, увертывался от них на кухонном полу. Я слышал крики: «Лови! Бей! Дави!» Весь пол был, кажется, сплошь в топочущих черных ботинках, я от них уклонялся, спасался, метался, увертывался, юлил и вот, уже почти не соображая, что делаю, мечтая только спрятаться, я метнулся вверх, в чью-то брючину, уцепился за чей-то носок!

— Ой! — заорал этот повар. — Елки-палки! Она ж мне в брюки залезла! Ну, ребята! Теперь ей не уйти!

Он хлопал, хлопал себя по ногам, мне бы и впрямь не уйти, если бы я не так быстро бегал. Путь у меня был один — наверх. Когтями цепляясь за волоски на его ногах, я бежал все выше, выше, выше — вот икра, вот колено, бедро!

— Ешкин кот! — взвизгнул он. — Ишь куда забралась, шельма!

Я слышал крики, хохот других поваров, но мне самому было, уверяю вас, отнюдь не до смеха. Я не помнил себя от ужаса. Его руки хлопали совсем рядом со мной, сам он корчился, подпрыгивал, извивался, как будто стоял на раскаленных углях, а я взбирался все выше и вот уперся в верхний край брючины, и дальше идти было некуда.

— Помогите! Спасите! — кричал он. — Эта дрянь у меня в трусах! Совсем достала! Уберите ее! Эй вы, кто-нибудь! Да помогите же от нее избавиться!

— Да ты скинь брюки, балда! — крикнул кто-то. — Спускай их, и все дела! Куда она денется!

Я добрался до места, где брючины у него сходились и начиналась застежка. Тут было темно и отвратительно жарко. Я понимал — только двигаться, двигаться, не останавливаться ни на секунду. Я метнулся вверх и — попал в другую брючину! Молнией метнулся по ней вниз, миг — и снова я на полу. Глупый повар еще орал: «Да выньте же вы эту тварь! Поскорей, ведь укусит!» На миг в глазах у меня мелькнули повара, поварята, всей толпой они хохотали, помирали со смеху, и никто не заметил, как маленький темный мышонок юркнул прочь и нырнул в мешок с картошкой.

Я спрятался среди грязных картофелин и затаил дух.

Мой повар, видно, решился-таки спустить штаны, потому что вокруг раздались возгласы:

— Да тут нет ничего! Где твоя мышь, балда?

— Была! Ей-богу, была! — кричал он в ответ. — Видно, у вас под штанами никогда мышь не шныряла! Знали бы, какое это удовольствие!

Да, вот так-то: я, мелкий мышонок, вызвал столь крупный переполох среди значительной группы взрослых мужчин, — как же мне было не радоваться? Невольно я улыбался, невзирая на боль в хвосте.

Я тихонько лежал, зарывшись в картошку, покуда не убедился окончательно, что про меня забыли. И вот тогда я выбрался из-под картофелин, осторожно приподнял голову над краем мешка. На кухне царила прежняя сутолока, кричали повара, носились официанты. Вот вбежал тот, который жаловался на капризную клиентку. «Ну, ребята! — хохотал он. — Спрашиваю ее, как теперь мясцо, мэм, а она в ответ: мол, так изысканно, деликатес, пальчики оближешь!»

Пора было подумать, как выбраться из этой кухни, как вернуться к бабушке. Мне оставался только один-единственный путь. Броситься через всю кухню и — юркнуть в дверь следом за кем-то из официантов. Я затаился, выжидая своей минуты. Хвост болел невыносимо. Я согнул его, осмотрел. Да, сантиметров пяти как не бывало, и хлещет кровь. Вот появился официант, до ушей нагруженный розовым мороженым. На каждой ладони — по вазочке, да еще по одной на каждом сгибе локтя. Подошел к двери. Толкнул ее плечом. С быстротою молнии я метнулся из своего мешка через всю кухню, в дверь столовой, и дальше, дальше — без остановки, не переводя дух, — пока не оказался под бабушкиным столом.

Какое счастье — снова увидеть бабушкины ноги и эти ее старомодные башмачки на ремешках и кнопочках! Я взобрался вверх по ее ногам, высадился у нее на коленях.

— Привет, ба! — шепнул я. — Я вернулся! Дело сделано! Я все вылил им в суп!

Ее рука опустилась, ласково потрепала мой мех.

— Молодец, мой миленький! — шепнула она в ответ. — Они как раз суп лопают!

Вдруг она отдернула руку.

— Да ты весь в крови! — шепнула она. — Миленький мой, что они с тобой сделали?

— Да повар один кухонным ножом полоснул, кусок хвоста отхватил, — шепнул я. — Боль адская!

— Дай-ка я погляжу, — сказала бабушка. Она наклонилась, осмотрела мой хвост.

— Бедняжечка, — шепнула она. — Сейчас я тебе его носовым платочком перевяжу. Это остановит кровотечение.

Она выудила из сумки крохотный кружевной платочек и как-то ухитрилась с его помощью сделать мне перевязку.

— Ну вот, теперь хорошо, — сказала она. — И постарайся об этом забыть. Лучше скажи: неужели тебе и вправду удалось весь пузырек вылить им в суп?

— До последней капли, — ответил я. — Послушай, а ты не можешь так меня усадить, чтоб я их видел своими глазами?

— Да, — сказала бабушка. — Моя сумка рядом, на твоем пустом стуле. Я тебя туда закину, и ты сможешь оттуда выглядывать, только поосторожней, пожалуйста, чтоб тебя не заметили. Бруно тоже там, но ты не обращай на него внимания, я ему булочку дала, так что он занят.

Ее рука обхватила меня, подняла, переместила в сумку.

— Привет, Бруно, — сказал я.

— Булочка — ну обалденная, — был ответ. — Сюда бы еще маслица!

Я выглянул из-за края сумки. Все ведьмы, сидевшие в центре зала за двумя длинными столами, были видны мне как на ладони. Они уже съели суп, официанты убирали посуду. Бабушка зажгла свою отвратную черную сигару и дымила напропалую. Летняя отдыхающая публика вокруг нас болтала, с аппетитом поглощала еду. Много было старичья с палочками, но попадались и семьи — отец, мать, двое-трое детей. Все тут были люди богатые. Уж будешь богатым, куда ты денешься, если решил остановиться в отеле «Великолепный».

— Вот она, ба! — шепнул я. — Величайшая Самая Главная Ведьма!

— Знаю, — шепнула в ответ бабушка. — Малюсенькая такая, в черном, во главе стола сидит!

— Она может тебя убить! — шепнул я. — Она любого в этом зале может убить своими белыми искрами!

— Осторожно! — шепнула бабушка. — Официант!

Я нырнул в сумку и услышал голос Уильяма:

— Ваша жареная баранина, мэм. Овощи какие желаете? Горох? Морковь?

— Морковь, пожалуйста, — сказала бабушка. — А картошки не надо.

Я слышал, как он ей накладывает морковку. Они оба молчали. Потом бабушкин голос шепнул:

— Ну все. Ушел.

Я снова выглянул.

— Ну кто, кто углядит мою крошечную голову в сумке? — прошептал я.

— И правда, — согласилась она. — Едва ли кто углядит. А вот мне каково? Попробуй поговорить, не шевеля губами.

— У тебя это изумительно получается, ба, — сказал я.

— Я сосчитала ведьм, — сказала бабушка. — Их, между прочим, вовсе не так много, как ты думал. Ты ведь наугад сказал, что их двести, да?

— Ну, просто мне показалось, что двести, — признался я.

— Я и сама ошибалась, — вздохнула бабушка. — Я-то думала, в Британии куда больше ведьм.

— А сколько их тут? — спросил я.

— Восемьдесят четыре.

— Было восемьдесят пять. Но одну зажарили, — уточнил я.

И тут я увидел, как мистер Дженкинс, отец Бруно, прямиком направляется к нашему столику.

— Внимание, бабуся! — шепнул я. — Сюда идет отец Бруно!

Мистер Дженкинс и его сын

Мистер Дженкинс шагал прямиком к нашему столику с весьма решительным выражением на лице.

— Где этот, ну, ваш внук? — спросил он у бабушки. Голос грубый, глаза злые-злые.

Бабушка окинула его самым ледяным взглядом, на какой только была способна, и ничего не ответила.

— Есть у меня мысль, что они с моим сынком Бруно вместе какую-то мерзость затеяли, — продолжал мистер Дженкинс. — Бруно к ужину не явился, а этот малый так просто, без серьезных причин, от еды не откажется!

— Должна признать — аппетит у него отменный, — согласилась бабушка.

— Чую я, и вы с ними заодно, — буркнул мистер Дженкинс. — Знать не знаю, кто вы такая, да и не больно-то интересуюсь, но вы сегодня с нами проделали мерзейший трюк. Это ж надо — поставить грязную мышь на стол! Из этого я и заключаю, что вы все трое в заговоре. И если вы знаете, где скрывается Бруно, лучше скажите, по-хорошему вас прошу.

— Никакого я трюка с вами не проделывала, — сказала бабушка. — Мышь, которую я пыталась вам отдать, — это ваш сын Бруно. Я вам добра желала. Я пыталась вернуть его в лоно семейства. Вы отказались его принять.

— Что вы тут такое мелете?! — взревел мистер Дженкинс. — Мой сын — отнюдь не мышь! — и черные усы у него при этом подпрыгнули, как бешеные. — Хватит дурочку валять, женщина! Где он? Выкладывайте!

За соседним столиком все дружно перестали жевать и уставились на мистера Дженкинса. Бабушка преспокойно дымила своей черной сигарой.

— Я вполне понимаю ваши чувства, мистер Дженкинс, — сказала она, — всякий английский отец разволновался бы точно так же. Но в Норвегии, откуда я родом, мы к подобным происшествиям давно притерпелись. И научились их принимать как часть повседневной жизни.

— Видно, вы окончательно спятили, женщина! — рявкнул мистер Дженкинс. — Где Бруно? Если вы мне сейчас же не выдадите, где он, я полицию позову!

— Бруно — мышь, — самым невозмутимым тоном повторила бабушка.

— Он — совершенно определенно — отнюдь не мышь! — взвыл мистер Дженкинс.

— Да мышь я, мышь! — и тут Бруно высунул голову из бабушкиной сумки.

Мистер Дженкинс подпрыгнул, как акробат.

— Привет, па, — сказал Бруно. На губах у него играла самая глупая из всех улыбок, какие только могут играть на губах у мыши.

Мистер Дженкинс разинул рот — так широко разинул, что я разглядел золотые пломбы в самых задних зубах.

— Да ты не убивайся так, па, — продолжал Бруно. — Ну и подумаешь, дело большое. Лишь бы кошка меня не сцапала.

— Б-б-б-бруно! — еле выговорил мистер Дженкинс.

— Зато мне теперь в школу не ходить! — Бруно улыбнулся самой дурацкой, самой ослиной улыбкой, на какую только способна мышь. — Никаких домашних заданий! Жить буду в кухонном шкафу, объедаться изюмом и медом!

— Н-н-н-но Б-б-б-бруно! — снова заговорил мистер Дженкинс, ужасно заикаясь. — К-к-как? Как это все п-п-произошло? — несчастный совсем упал духом.

— Ведьмы, — сказала бабушка. — Их дела.

— Не могу же я иметь мышь в качестве сына! — взвизгнул мистер Дженкинс.

— Однако же имеете, — сказала бабушка. — Обращайтесь же с ним поласковей, мистер Дженкинс.

— Миссис Дженкинс с ума сойдет! — простонал мистер Дженкинс. — Она не выносит этих тварей!

— Ничего, ей придется к нему привыкать, — сказала бабушка. — Надеюсь, вы не держите в доме кошки?

— Держим! Держим! — простонал мистер Дженкинс. — Топси — любимейшее существо моей жены!

— Значит, с Топси придется распрощаться, — заключила бабушка. — Сын важнее, чем кошка.

— Еще бы! — прокричал Бруно из сумки. — Скажи маме, пусть она Топси выгонит до того, как я домой вернусь!

Теперь уже добрая половина ужинавших наблюдала за нашей небольшой группкой. Ножи, вилки, ложки были отложены, все головы повернулись, все глаза наблюдали, как мистер Дженкинс орал и брызгал слюной, нависая над нашим столиком. Нас с Бруно они видеть, конечно, никак не могли и потому недоумевали, из-за чего весь сыр-бор загорелся.

— Между прочим, — сказала бабушка, — не желаете ли знать, кто несет за все это личную ответственность?

Тут бабушка едва заметно, хитренько усмехнулась, и я понял, что на уме у нее — втравить мистера Дженкинса в беду.

— Кто?! — заорал он. — Кто?!

— А во-он та женщина, — показала бабушка. — Во-он там. Видите? Маленькая, в черном платье, сидит во главе стола?

— Но это же КОЗДЖОБ! — взвыл мистер Дженкинс. — Но она же председатель!

— Ан нет, — вздохнула бабушка. — Она Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен.

— Она, говорите, это учинила — та тощая малявка?! — прогремел мистер Дженкинс, тыча в Главную Ведьму длинным пальцем. — Ничего-ничего! Уж я на нее натравлю своих адвокатов! Уж я заставлю ее раскошелиться!

— На вашем месте я бы не действовала столь опрометчиво, — заметила бабушка. — Эта женщина обладает магической силой. Если захочет, она и вас может превратить во что-нибудь этакое, знаете, даже и глупее, чем мышь. В таракана, например.

— Меня! В таракана! — взревел мистер Дженкинс, выпячивая грудь. — Да пусть только попробует! Хотел бы я поглядеть! — он повернулся кругом и направился прямо к столу Величайшей Самой Главной Ведьмы. Мы с бабушкой смотрели ему вслед. Бруно выскочил из сумки на стол и тоже смотрел на отца. В общем-то, все в ресторане не отрывали глаз от мистера Дженкинса. Я следил за мистером Дженкинсом, не покидая своего поста в бабушкиной сумке. Я счел за благо не вмешиваться в ход событий.

Победа

Мистер Дженкинс не успел пройти и нескольких шагов к столу Самой Главной Ведьмы, как вдруг душераздирающий вопль заглушил все прочие звуки в зале, и я увидел, как Величайшая Самая Главная Ведьма буквально взмыла в воздух!

Вот она уже оказалась на стуле и продолжала вопить…

Вот забралась на стол, размахивая руками…

— Да что это, что это, ба?

— Погоди! — шепнула бабушка. — Сиди себе тихо и наблюдай.

Вот и все остальные ведьмы, числом больше восьмидесяти, начали визжать и вскакивать со стульев, будто их сиденья утыканы гвоздями и те впились им пониже спины. Одни влезали на стулья, другие вспрыгивали на столы, и все извивались и махали руками самым немыслимым образом.

А потом — разом — все они стихли.

Потом остолбенели, застыли. Каждая ведьма стояла немая, недвижная, как мертвец.

Над рестораном нависла напряженная тишина.

— Они уменьшаются, ба! — шепнул я. — Как со мной было, в точности!

— Да, они уменьшаются, сама вижу, — шепнула бабушка.

— Мышедел! — крикнул я. — Смотри! У некоторых уже мех на лице прорастает! Но почему все так быстро, а, ба?

— Я скажу тебе почему, — ответила бабушка. — Потому что они проглотили по громадной дозе, как ты в свое время, и будильник напрочь вышел из строя!

Публика в ресторане вставала с мест, чтобы лучше видеть происходящее. Теснилась к двум длинным банкетным столам. Вот уже обступила их плотной стеной. Бабушка подняла нас с Бруно повыше, чтобы мы могли всласть налюбоваться увлекательным зрелищем. А сама от волнения вскочила на стул и тянула изо всех сил шею, ей ничего не удалось бы разглядеть из-за густой толпы.

Еще несколько секунд — и ведьмы исчезли, как не бывали, все до единой, и только метались по двум длинным банкетным столам маленькие темные мышки.

По всему ресторану женщины ахали и стонали, сильные мужчины бледнели, менялись в лице, возмущались, кричали: «Безумие! Быть не может! Что за чертовщина!» Официанты замахивались на мышей стульями, винными бутылками — всем, что попадалось им под руку. Шеф-повар в белом колпаке, я видел, выскочил из кухни, размахивая сковородой, другой, тот самый, бежал сразу за ним следом, подняв, как меч, свой кухонный нож, все кричали наперебой: «Мыши! Мыши! Мыши! Гоните отсюда мышей!» И только дети поистине ликовали. Они будто поняли своим детским умом, что сейчас, прямо у них на глазах, совершается доброе, хорошее дело, и они хлопали в ладоши, прыгали и хохотали от радости, как безумные.

— Ну, нам пора, — сказала бабушка. — Мы свое дело сделали.

Она спустилась со стула, взяла сумку, зажала под локтем. Я был у нее в правой руке, Бруно в левой.

— Бруно, — сказала она, — настало время вернуть тебя в славное лоно семейства.

— Мамка — она же мышей ненавидит, — протянул Бруно.

— Это я заметила, — сказала бабушка. — Но ей придется к тебе привыкнуть, верно?

Найти мистера и миссис Дженкинс не составило особого труда. Визгливый голос миссис Дженкинс был слышен на весь ресторан.

— Герберт! — визжала она. — Уведи меня отсюда! Тут сплошные мыши! Они же на юбку ко мне лезут! — Она воздела руки к мужу, и мне с моего места казалось, что она буквально повисла и качается у него на шее.

Бабушка к ним подошла и сунула Бруно в руку мистеру Дженкинсу.

— Вот ваш мальчик, — сказала она. — Ему не вредно посидеть на диете.

— Привет, па! — хмыкнул Бруно. — Привет, ма!

Миссис Дженкинс завизжала еще пронзительней прежнего. Бабушка, держа меня в руке, повернулась и направилась вон из зала. Прошла прямиком в вестибюль, к выходу, на свежий воздух.

Был теплый чудный вечер, я слышал, как разбивались о берег волны, совсем рядом с отелем, через дорогу.

— Есть тут у вас такси где-нибудь? — справилась бабушка у дюжего швейцара в зеленой ливрее.

— А как же, мэм, — он сунул два пальца в рот и громко, заливисто свистнул. Я смотрел на него с нескрываемой завистью. Ах, сколько недель подряд я упорно учился так же шикарно свистеть, но, увы, мне это ни разу не удалось. Теперь-то уж никогда не удастся.

Подкатило такси. Шофер был пожилой, с черными густыми усами. Эти усы свисали у него из-под носа и напоминали корни какого-то диковинного растенья.

— Куда едем, мэм? — спросил он и тут увидел меня, маленького мышонка, уютно примостившегося у бабушки на ладони.

— Ух ты! — вскрикнул он. — А это чего еще такое?

— Это мой внук, — ответила бабушка. — Отвезите нас, пожалуйста, на вокзал.

— Я лично этих мышей, если вам честно сказать, оченно даже люблю, — сообщил старый таксист. — Мальчишкой, бывало, аж сотнями их разводишь. Мыши, они же самые что ни на есть плодущие из всего зверья в целом свете, не знали? Ну! Так что раз это ваш внук, у вас через недельку-другую, глядишь, и правнуки заведутся, мэм!

— Отвезите нас, пожалуйста, на вокзал, — строго, без улыбки, повторила бабушка.

— Слушаюсь, мэм, — сказал он. — Трогаем.

Бабушка взгромоздилась на заднее сиденье, уселась и положила меня к себе на колени.

— Мы едем домой? — спросил я.

— Да, — ответила бабушка. — Обратно, к себе, в Норвегию.

— Ура! — крикнул я. — Ура! Ура! Ура!

— Я знала, что ты обрадуешься, — сказала бабушка.

— А наш багаж как же?

— Ах, причем тут багаж? — был ответ.

Такси проезжало по Борнмуту, а было как раз то время дня, когда отдыхающие, не зная, чем бы заняться, праздной толпой запружают улицы.

— Ну как ты, миленький? — спросила бабушка.

— Прекрасно, — ответил я. — Просто дивно.

Она одним пальцем взъерошила мне загривок.

— Мы сегодня свершили великий подвиг, — шепнула она.

— Все прошло классно, — подтвердил я. — Абсолютно классно.

Сердце мыши

Какое это было счастье — вновь оказаться в милом старом доме у бабушки. Но я был теперь такой маленький, что все выглядело совершенно другим, прямо неузнаваемым, и я то и дело попадал в тупик. Ковры, ножки столов и стульев, узкие щели за громадной мебелью — вот теперь был мой мир. Закрытая дверь стала неодолимым препятствием, недостижимым стало и все, что лежит на столе.

Но не прошло и нескольких дней, как бабушка изобрела разные способы облегчить мою жизнь. Она позвала плотника, тот соорудил множество узеньких, но длинных стремянок, и она приставила по такой стремянке ко всем столам, чтобы я взбирался, куда мне вздумается. Она сама изобрела чудесный открыватель для двери — из пружин, проволок и гирь, болтающихся на веревках, и скоро уже каждую дверь в доме снабдили таким открывателем. Все очень просто: ступишь на крошечную такую деревянную подставочку и — раз! — пружинка сожмется, упадет гиря и распахнется дверь.

Далее — она создала не менее хитрую систему, с помощью которой я стал зажигать свет, едва войду ночью в комнату. Как действует эта штуковина, объяснять не берусь, поскольку я полный профан в вопросах электротехники, но в каждой комнате, перед каждой дверью, вделали в пол такую пуговку, что ли: наступаешь на нее передней лапой — и зажигается свет. Наступаешь снова — свет гаснет.

Бабушка даже сделала мне зубную щетку: для ручки использовала спичку, а щетинки понадергала из своей щетки для волос.

— Только кариеса нам не хватало, — пояснила она. — Ну как я поведу мышь к зубному врачу? Он же подумает, что я рехнулась!

— Как ни странно, — ответил я, — но с тех пор, как стал мышью, я буквально не выношу шоколада и конфет. И, выходит, кариес мне не грозит.

— Все равно — зубы положено чистить после каждой еды, — распорядилась бабушка. Ну я и чищу.

Она пожертвовала мне свою любимую серебряную сахарницу, чтоб каждый вечер перед сном я принимал в ней ванну.

Она никого не допускала в дом, даже уборщицу, даже повариху. И зажили мы вдвоем, только вдвоем, вполне довольные обществом друг друга и больше ни в ком не нуждаясь.

Как-то раз вечером, когда мы сидели у камина, она в кресле, я у нее на коленях, бабушка вдруг сказала:

— Интересно, как сложилась судьба Бруно?

— Не удивлюсь, если папаша отдал Бруно швейцару, чтоб тот утопил его в пожарном ведре, — ответил я.

— Боюсь, что ты прав, — вздохнула бабушка. — Бедняжка Бруно!

Несколько минут мы молчали, бабушка дымила своей жуткой сигарой, я прикорнул в уютном тепле.

— Можно спросить у тебя одну вещь, ба? — немного погодя спросил я.

— Спрашивай все что угодно, мой миленький.

— А сколько живут мыши?

— Ох, — сказала бабушка, — я все ждала, когда ты про это спросишь.

И она смолкла. Сидит, дымит, смотрит на огонь.

— Ну, — повторил я, — сколько мы живем? Мы — мыши?

— Я много читала про мышей, — сказала бабушка, — уж постаралась выяснить о них все, что возможно.

— Ну так скажи мне, бабуся. Почему ты молчишь?

— Раз тебе так приспичило это узнать, — вздохнула она, — мыши живут, к сожалению, не то чтобы очень долго.

— Сколько именно? — не отставал я.

— Ну, обыкновенная мышь живет всего года три, — сказала бабушка. — Но ты же у нас не обыкновенная мышь. Ты человеко-мышь, а это — большая разница.

— До какой степени — большая? Человеко-мыши — они сколько живут, ба?

— Дольше, — сказала она. — Значительно дольше. Человеко-мышь может прожить втрое дольше, чем обыкновенная мышь, — прибавила бабушка, помолчав. — Лет девять.

— Роскошно! — вскричал я. — Изумительно! Обалденно! Никогда еще не слышал более радостного известия!

— Ну почему ты так говоришь? — удивилась бабушка.

— А потому, что ни в коем случае не хочу жить дольше тебя, — объяснил я. — Как это, как это — непонятно кто станет за мной присматривать! Даже подумать тошно.

Мы немного помолчали. Бабушка потрепала меня одним пальцем по загривку — такая у нее теперь появилась манера. До чего же приятно!

— Тебе сколько лет, бабуся? — спросил я.

— Восемьдесят шесть, — был ответ.

— Ну еще лет восемь-десять ты протянешь?

— Не исключено, — сказала бабушка. — Если повезет.

— Ты уж постарайся, — сказал я. — Потому что к тому времени я стану совсем старой мышью, а ты станешь совсем старой бабушкой, а потом, очень скоро, мы оба вместе умрем.

— Хорошо бы, — вздохнула она.

Потом я снова чуточку вздремнул. Просто прикрыл глаза и не думал ни о чем, довольный всем-всем на свете.

— Хочешь, я сообщу тебе про тебя кое-что весьма любопытное? — спросила бабушка.

— Да, бабуся, пожалуйста, сообщи, — ответил я, не открывая глаз.

— Сначала я сама даже поверить не могла, но, очевидно, это истинная правда, — начала она.

— Что? — сонно спросил я.

— Сердце мыши, — сказала бабушка, — то есть твое сердце, бьется со скоростью пятьсот ударов в минуту! Ну не поразительно?

— Не может быть! — тут уж я не то что открыл, я прямо вытаращил глаза.

— Это так же верно, как то, что я здесь сижу, — сказала она. — Просто чудо какое-то.

— Это ж получается, что оно делает почти десять ударов каждую секунду! — быстро подсчитал я в уме.

— Совершенно верно, — подтвердила бабушка. — Твое сердечко бьется так быстро, что отдельных ударов и не различишь. Слышишь только тихое такое жужжание.

Она надела свое кружевное платье, кружева мне щекотали нос. Пришлось положить голову на передние лапы.

— А сама ты слышала когда-нибудь, как жужжит мое сердце, ба? — спросил я.

— Часто слышу, — сказала она, — ночью, когда ты лежишь близко-близко ко мне, на подушке.

Мы долго молчали оба, сидя у камелька и раздумывая обо всех этих чудесах.

— Миленький мой, — спросила она наконец, — но ты совсем-совсем уверен, что не расстраиваешься из-за того, что на всю жизнь останешься мышью?

— Ничуточки я не расстраиваюсь, — ответил я. — Совершенно неважно, как ты называешься и как ты выглядишь, лишь бы кто-то тебя любил.

Нам предстоит колоссальнейшая работа!

В тот вечер бабушка ела на ужин просто омлет с ломтиком хлеба. А у меня был кусочек того особенного, темного, норвежского козьего сыра, который я обожал, даже когда еще был мальчишкой. Ужинали мы у камина, бабушка сидела в кресле, я на столе и, признаюсь, прямо лапой брал сыр со своей маленькой тарелочки.

— Бабуся, — спросил я, — вот мы разделались с Величайшей Самой Главной Ведьмой, и теперь все другие ведьмы по всему миру — они постепенно исчезнут, ведь правда?

— Уверена, что не исчезнут, — ответила бабушка.

Я перестал жевать и уставился на нее.

— Исчезнут они! — крикнул я. — Конечно исчезнут, куда они денутся!

— Увы, едва ли, — бабушка стояла на своем.

— Но раз ее больше нет, откуда же они возьмут такие громадные деньжищи? И кто будет их сгонять на ежегодные собрания и формулы всякие для них составлять?

— Когда умирает пчелиная матка, в улье всегда есть другая, готовая прийти ей на смену, — сказала бабушка. — Такая же точно история и с ведьмами. В Главном Управлении, где живет Величайшая Ведьма Всех Времен, другая Величайшая Ведьма Всех Времен всегда сторожит за кулисами, чтоб в случае чего сразу выйти на сцену.

— Ну уж нет! — крикнул я. — Значит, все что мы сделали, было зазря? И я стал мышью неизвестно ради чего?

— Мы спасли всех детей Британии, — ответила бабушка. — По-моему, про такое никак не скажешь — «неизвестно ради чего».

— Ах, да знаю я, знаю, — сдался я. — Но этого мало, этого мало! Я-то был уверен, что все ведьмы мира постепенно повымрут, лишившись предводительницы! А ты мне говоришь, что все будет продолжаться в точности так же, как раньше!

— Ну, не в точности так же, — заметила бабушка. — В Британии-то теперь нет больше ведьм. А это уже великая победа, не так ли?

— Но как же остальной мир?! — крикнул я. — Как же Америка, и Франция, и Германия, и Голландия? Норвегия как же?

— Напрасно ты думаешь, мой миленький, что все последние дни я спокойно сидела себе сложа руки, — усмехнулась бабушка. — О, сколько сил и времени я посвятила именно этой непростой проблеме.

Я смотрел ей в лицо и вдруг заметил, как легкая, едва заметная хитрая улыбка стала собирать морщинки вокруг глаз и тронула углы рта.

— Ты чего улыбаешься, ба? — спросил я.

— А у меня для тебя есть одна очень интересная, приятная новость, миленький, — сказала она.

— Какая?

— С самого начала тебе рассказать?

— Ой, ну пожалуйста! Обожаю приятные новости.

Бабушка прикончила свой омлет, я до отвала наелся сыра. Она вытерла губы салфеткой и наконец начала:

— Как только мы вернулись в Норвегию, я, зря не теряя времени, позвонила в Англию.

— Кому именно — в Англию?

— Начальнику полиции Борнмута, мой миленький, вот кому. Я представилась как начальник полиции всей Норвегии и сказала, что меня чрезвычайно интересует необыкновенное происшествие, недавно имевшее место в отеле «Великолепный».

— Ой, да ладно тебе, ба, — хмыкнул я. — Так английский полицейский тебе и поверил, что ты начальник полиции всей Норвегии!

— А я прекрасно умею подделывать мужской голос, — ничуть не смутилась бабушка. — Он мне еще как поверил. Полицейский в Борнмуте за великую честь почел звонок самого начальника полиции всей Норвегии.

— Ну, и что же тебе удалось у него выяснить?

— Я попросила дать фамилию, имя и адрес той дамы, которая жила в номере 454 отеля «Великолепный», той, которая исчезла.

— То есть Величайшей Самой Главной Ведьмы?!

— Вот именно, миленький.

— И он тебе все это дал?

— Естественно, миленький. Полицейский всегда должен помогать другому полицейскому.

— Ну и отчаянная же ты у меня, бабуся!

— Просто мне был нужен ее адрес, — скромно потупилась она.

— И он знал этот адрес?

— А как же. В номере нашли ее паспорт, там был указан адрес. Да и в регистратуре он был. Все, кто останавливается в отеле, обязаны сообщать регистратору свою фамилию и адрес — это общее правило.

— Ну да! Так тебе Величайшая Ведьма и станет свои настоящие данные в регистратуре выкладывать!

— А почему бы и нет? — усмехнулась бабушка. — Никто во всем белом свете — кроме других ведьм — ни малейшего представления не имел о том, кто она такая. Где бы она ни появлялась, все вокруг считали ее просто милой дамой. Ты, мой миленький, и только ты, единственный из не-ведьм, видел ее без маски. Даже в родных местах, в городке, где она жила, ее считали щедрой, очень богатой баронессой, жертвовавшей огромные суммы на благотворительность. Уж я-то во всем этом точно удостоверилась.

Тут я окончательно разволновался.

— И этот адрес, который ты раздобыла, ба, — спросил я, — это же, наверно, и был адрес Главного Управления Всего Ведьмовства?

— Почему это — был? — сказала бабушка. — Так все и остается, и новая Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен, конечно, уже там живет со всем своим штатом приспешниц. Важные правители вечно себя окружают кучей соратников.

— И где это ее Управление, бабуся? — крикнул я. — Скорей говори — где?

— Это такой замок, — сказала бабушка. — И в замке этом, главное, спрятаны все имена и все адреса ведьм по всему миру. А иначе как бы, интересно, Величайшая Ведьма могла вести свое дело? Как бы она созывала ведьм разных стран на эти свои ежегодные сборища, сам посуди?

— А где он, этот замок, ба? — крикнул я, сам не свой от нетерпения. — В какой стране? Ну, скажи!

— Угадай, — сказала бабушка.

— В Норвегии! — крикнул я.

— С первого раза — в самую точку! — улыбнулась она. — Он стоит высоко в горах над одной деревушкой.

Вот это новость! От радости я пустился в пляс по столу. Бабушка и сама увлеклась настолько, что даже поднялась с кресла и сделала несколько танцевальных па, отбивая такт тростью по ковру.

— Да, нам с тобой предстоит работенка! — выкрикивала она. — Перед нами — великая задача! Слава богу, ты у нас мышь! А мышь повсюду пролезет! Мне придется всего-навсего оставить тебя где-нибудь поближе к замку Величайшей Ведьмы, и уж ты без труда проникнешь внутрь и там сможешь вынюхивать, выслушивать и высматривать всласть все, что твоей душе угодно!

— Да! Да! — кричал я. — И никто меня не увидит! Лазать по большому замку — подумаешь! Детские игрушки! Это тебе не то что являться на кухню, битком набитую официантами и поварами!

— Там ты проведешь, возможно, не один день, если понадобится! — продолжала бабушка. Увлекшись, она так размахнулась тростью, что задела высокую вазу дивной красоты, та рухнула с каминной полки и разбилась вдребезги.

— Ерунда! — бросила бабушка. — Забудь! Она эпохи Мин, уже достаточно пожила на свете. Так вот, ты, я говорю, проведешь там, возможно, даже не одну неделю, если захочешь, и никто ни о чем не догадается! Я сама поселюсь в этой деревушке, ты будешь туда прокрадываться каждый вечер, ужинать со мной вместе и доносить обо всем, что творится в замке.

— Буду! Буду! — подхватил я. — А уж в замке-то я исследую каждую щелочку!

— Но главная твоя работа, конечно, — заключила бабушка, — изничтожить тамошних ведьм, всех до единой. И вот тогда и только тогда со всей организацией будет покончено!

— Изничтожить? — удивился я. — Но как же я их смогу изничтожить?

— Не догадываешься? — улыбнулась бабушка.

— Ой, ну скажи! — взмолился я.

— А Мышедел?! — выкрикнула бабушка. — Формула № 86, Мышедел Замедленного Действия! Ты его скормишь ведьмам, добавляя по капле в еду! Ты же помнишь рецепт, надеюсь?

— Наизусть, до последнего слова! — подтвердил я. — И мы, по-твоему, сможем сами его приготовить?

— А почему бы и нет! — тут бабушка притопнула. — Раз могут они, значит, и мы сможем! Главное, знать состав!

— А кто же будет лазать по высоким деревьям за яйцами тьфутынуты? — засомневался я.

— Я! — крикнула она. — А то кто же! Ничего! Есть еще порох в пороховницах!

— Нет уж, эту часть работы я, пожалуй, лучше возьму на себя, бабуся, — решил я. — Ты, чего доброго, ветку сломаешь и рухнешь!

— Ах, ну ладно, оставим эти подробности! — заявила она и снова взмахнула тростью. — Ничто не должно стать препятствием на нашем пути!

— А что потом, ба? — спросил я. — Ну, превратятся в мышей новая Главная Ведьма и все ее придворные дамы — а что потом?

— А потом замок освободится, совсем опустеет, и я войду туда, и мы с тобой снова будем вместе, и…

— Постой! — перебил я. — Погоди, бабуся! У меня возникла одна пренеприятная мысль!

— Пренеприятная мысль? — поморщилась бабушка.

— Когда Мышедел превратил в мышь меня, — продолжал я, — я же не стал, согласись, обычной старой мышью, которая поведется на сыр в мышеловке. Я стал говорящим, думающим, умным человеко-мышонком, который к мышеловке и близко не подойдет!

Бабушка так и обмерла. Она уже поняла, к чему я клоню.

— А значит, — продолжал я, — если мы с помощью Мышедела превратим новую Величайшую Ведьму и весь ее ведьмовский двор в мышей, замок будет кишеть исключительно умными, исключительно гнусными, исключительно опасными ведьмо-мышами! Там будут сплошь сущие ведьмы в мышином обличье! И вот это, — заключил я, — будет уже полный кошмар.

— Ах ты господи! — вскрикнула бабушка. — Ты совершенно прав! Как это я не сообразила!

— Полный замок ведьмо-мышей я на себя никак не беру, — сказал я.

— Я тоже, — вздохнула бабушка. — Нет, от них надо будет срочно избавиться. Стереть, изничтожить, изрубить на мелкие кусочки, в точности, как с ними поступили в отеле «Великолепный».

— Нет, это не для меня, — заявил я. — Не стану я делать такое. Просто не смогу. И ты, по-моему, тоже, бабуся. А от мышеловок не будет ни малейшего проку. Кстати, Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен, которая со мной разделалась, — насчет мышеловок-то промахнулась, да, ба?

— Да-да, — сказала бабушка. — Но меня та Величайшая Ведьма ну ни капельки не волнует. Ее давным-давно изрубил на паштет шеф-повар отеля «Великолепный». Нам предстоит заняться новой Величайшей Ведьмой, которая сейчас живет-поживает в замке, и всеми ее придворными ведьмами. Величайшая Самая Главная Ведьма в образе милой дамы и то достаточно вредоносна, а ты только вообрази, на что она будет способна, заделавшись мышью! Она же повсюду сможет пролезть!

— Понял! — тут я от восторга высоко-высоко подпрыгнул. — Решение найдено!

— Так скажи! — распорядилась бабушка.

— Решение — КОШКИ! — крикнул я. — Запустить туда кошек!

Бабушка молча уставилась на меня. Потом наконец улыбнулась до ушей и воскликнула:

— Блестяще! Абсолютно блестяще!

— Запустить в замок с полдюжины кошек, — продолжал я, — и в пять минут кошки запросто разделаются с мышами, как бы те ни были образованны и умны!

— Да ты у меня прямо чародей! — восхитилась бабушка и снова взялась размахивать тростью.

— Осторожно, ба! Вазы!

— Плевать я хотела на вазы! — крикнула она. — Хоть все перебью! Ну и подумаешь, ну и музейная редкость! Не до того теперь!

— Только вот что, — сказал я, — ты уж смотри, убедись на все сто в моей личной абсолютной безопасности прежде, чем запустишь туда кошек.

— Об этом ты, естественно, мог бы и не говорить, — чуть ли не обиделась бабушка.

— А что мы будем делать потом, когда кошки перебьют всех этих мышей? — спросил я.

— Я с благодарностью верну всех кошек до единой обратно в деревню, и тогда замок будет совершенно пуст и полностью в нашем распоряжении.

— А потом?

— А потом мы проверим все-все списки и записи, мы разузнаем все-все фамилии и адреса всех-всех ведьм по всему миру!

— Ну, а потом, потом? — выспрашивал я ее, дрожа от нетерпения.

— А потом, мой миленький, для нас с тобой начнется самая главная, колоссальнейшая работа! Мы сложим свои вещички и отправимся путешествовать по всему миру. И в каждой-каждой стране, которую мы посетим, в каждом-каждом городе и в каждой-каждой деревеньке, на каждой-каждой улице мы станем искать те дома, где живут ведьмы. Все-все их дома мы отыщем, все до единого, и ты будешь пробираться туда и капать смертоносным Мышеделом на хлеб, на овсяную кашу, на рисовый пудинг — на все, что только окажется у них на столе. Это будет победа, мой миленький! Великая, небывалая победа! И мы одержим ее сами, только ты да я! И работы нам на всю нашу жизнь хватит!

Бабушка подняла меня со стола и поцеловала в нос.

— Боже ты мой! Как же мы будем заняты в предстоящие недели, и месяцы, и годы! — крикнула она.

— Уж наверно, — сказал я. — И как нам с тобой будет весело, как хорошо!

— Золотые твои слова! — и бабушка меня снова поцеловала. — Ах, до чего же мне хочется поскорей приняться за дело! Прямо руки чешутся! Жду не дождусь!

Над книгой работали

Иллюстрации Квентина Блейка

Перевод с английского Елены Суриц

Литературный редактор Марина Нагришко

Корректоры Марина Нагришко, Марина Тюлькина

Верстка Валерия Харламова

Ведущий редактор Светлана Злобина-Кутявина

Главный редактор Ирина Балахонова

ООО «Издательский дом “Самокат”»

119017, г. Москва, ул. Малая Ордынка, д. 18, стр. 1

Почтовый адрес: 123557, г. Москва, а/я 6

info@samokatbook.ru

Тел.: +7 495 506 17 38

Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2020

Роальд ДАЛЬ

Билли и кнопы — новинка

Перевод Ольги Варшавер

Мама твердит, что Лес Проказ очень опасен. Но Кроху Билли манит все запретное! В лесу он встречает маленьких человечков — кнопов. Они живут внутри деревьев и никогда не спускаются на землю — боятся ужасного Жруна, который щелкает их как семечки. Жрун и человечины не прочь отведать! Так что же делать Билли: мчаться домой, пока жив, или спасать кнопов от огнедышащего чудища?

Последняя книга Роальда Даля вышла в 1991 году. Но его постоянный соавтор Квентин Блейк проиллюстрировал сказку про Билли и кнопов только в 2016 году. В этом оформлении книга и вышла впервые на русском языке в 2019 году!

В серии «РОАЛЬД ДАЛЬ. ФАБРИКА СКАЗОК» издательства «Самокат» вышли все детские книги Роальда Даля с иллюстрациями Квентина Блейка:

«Огромный крокодил»

«Изумительный мистер Лис»

«Чарли и шоколадная фабрика»

«Чарли и большой стеклянный лифт»

«Волшебный палец»

«Матильда»

«Джеймс и Чудо-Персик»

«БДВ: Большой и добрый великан»

«Свинтусы»

«Жирафа, и Пелли, и я»

«Ахап Ереч»

«Данни, чемпион мира»

«Волшебное лекарство Джорджа»

«Мальчик. Рассказы о детстве»

«Ведьмы»

«Полеты в одиночку»

«Билли и кнопы»

Давайте дружить!

Дорогой читатель, мы хотим сделать наши электронные книги ещё лучше!

Всего за 5 минут Вы можете помочь нам в этом, ответив на вопросы здесь.

Оглавление

Что нужно знать про ведьм Моя бабушка Как распознать ведьму Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен Летние каникулы Собрание Зажарить, как пирожок Формула № 86 — Мышедел Замедленного Действия Рецепт Бруно Дженкинс исчезает Старичье Превращение Бруно Привет, бабуся! Мышь-грабитель Мистер и миссис Дженкинс встречают Бруно План На кухне Мистер Дженкинс и его сын Победа Сердце мыши Нам предстоит колоссальнейшая работа! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg