«Тайна старинного рояля»

Тайна старинного рояля

ЗИМНИМ УТРОМ

В этот декабрьский четверг я решил навестить нашу приятельницу Мади. Отнесу-ка я ей две камерунские марки.

Мади — настоящий коллекционер. Она увлеклась филателией во время болезни, приковавшей ее к постели на долгие месяцы. С тех пор мы с друзьями знали, чем ее порадовать. Разумеется, не могло быть и речи о покупке марок у торговцев: у нас не хватило бы на это денег. Малыш Сапожник выпрашивал марки у сапожника, чья мастерская находилась прямо над его квартирой. Корже добывал их с помощью матери, уборщицы на ткацкой фабрике; Бифштекс выпрашивал у отца, работавшего в мясном магазине. Гиль пользовался услугами мужа старшей сестры, у которого двоюродный брат жил в Аргентине, а Стриженому сосед по лестничной площадке иногда дарил свои «дублеты».

Мне было труднее всех. Жителем Лиона я стал недавно — до переезда в район Круа-Русс мы жили в маленькой деревушке в Провансе — и в городе почти никого не знал. Вот только одна соседка регулярно отдавала мне марки с писем, которые присылал ей сын из Камеруна.

На этот раз добрая старушка вручила мне две великолепные, совсем новые марки, которых у Мади уж точно не было. Она будет рада моему подарку!

Я взял с собой своего пса по имени Кафи. На улице было тепло и сыро, даже слишком тепло для этого времени года. Дождя не было, но тротуары блестели так, будто только что прошел настоящий ливень. Мади жила на улице От-Бют, в большом старом доме, похожем на мой. Я застал ее за столом на кухне, она как раз перебирала свою коллекцию. От моих марок девочка пришла в восторг. Мади показала мне свой новый альбом — она склеила его из страниц, вырванных из старых тетрадей. Потом она стала гладить Кафи, который положил морду на стол, любуясь разноцветными маленькими прямоугольничками.

Мади очень любила мою собаку. Иногда она даже просила одолжить ей Кафи ненадолго.

— Ну что, песик, — говорила она, держа его голову в руках, — наверное, тебе будет очень скучно зимой в Лионе?

Кафи смотрел на нее блестящими от счастья глазами, а потом вдруг повернулся к окну. Мади расхохоталась.

— А, понятно, ты хочешь прогуляться! А почему бы и нет, ведь сегодня не очень холодно! Тиду, как ты на это смотришь?

Мне эта мысль понравилась. Я очень любил гулять с Мади. Лето, проведенное ею после болезни в моей родной деревне в Провансе, сблизило нас. Мы подолгу разговаривали об этом южном крае, который она успела полюбить почти так же, как я.

По случаю теплой погоды вместо обычного пальтишка с меховым воротником Мади надела плащ.

— Как и все мальчишки, ты не очень любишь разглядывать витрины, — со смехом сказала она. — Хочешь, пройдемся по набережной? Выбирай: вдоль Роны или вдоль Соны?

Мне больше нравились Рона, потому что она протекала по «моим» солнечным равнинам; но я знал, что Мади скорее выбрала бы тихие воды Соны, по которой бесшумно скользили беззаботные лодочки. Чтобы доставить Мади удовольствие, я выбрал Сону.

Мы вышли из Круа-Русс (это старый квартал Лиона, расположенный на холме, разделяющем две реки) к знаменитой площади Терро, где Кафи вечно гонялся за голубями и, конечно, ни одного еще не поймал. До Соны отсюда было рукой подать. Красавица река текла так медленно, так лениво, что казалось — она стоит на месте. Мы немного прошлись по набережной, и тут Мади предложила:

— Так тепло, давай посидим на скамейке!

Мы сели, и она принялась рассказывать о своем родном Лионе. Он, правда, иногда раздражал ее шумом и плохой погодой, но она не променяла бы его ни на какой другой город на свете.

Смотри, Тиду, эта набережная — мое самое любимое место в Лионе. Сона тут похожа на реки северных стран, таких же туманных, как Лион.

Почему ты не любишь Рону?

Что ты, Тиду, Рону я тоже люблю… но не в Лионе! Она гораздо красивее в низовьях, в Провансе, под «твоим» голубым небом и порывами «твоего» мистраля…

Пока мы болтали, Кафи вскочил на парапет набережной и стал яростно облаивать крошечную собачку, сидевшую на крыше кабины проплывавшего мимо катерка. Я посвистел ему, и мы поднялись со скамейки.

— Мади, давай перейдем через Сону и вернемся домой по другому берегу!

Мы были недалеко от моста Сен-Венсан (на самом деле это не мост, а так, мостик). Когда мы до него дошли, катерок с белой собачонкой как раз проплывал под аркой. Кафи проводил его заливистым лаем.

— Наверное, далеко собрались, — вздохнула Мади. — Как бы мне хотелось уплыть на таком вот катере…

Миновав мост, мы оба вздрогнули от резкого визга автомобильных покрышек.

— Боже мой! — воскликнула Мади. — Авария!

Пикап, груженный овощами, резко остановился посреди шоссе. Из кабины выскочил водитель; к месту происшествия со всех сторон бежали люди. На мостовой лежал пожилой человек, рядом валялся чемоданчик, который выпал у него из рук.

— Ой, смотри, — закричала Мади, — у него белая палка! Он слепой. Как же водитель не заметил?..

Старик попытался подняться; ему помогали прохожие.

— Вы не ранены? — взволнованно спрашивал шофер. — Я даже не заметил, что сбил вас… Мне казалось, я затормозил вовремя…

— Со мной все в порядке, — ответил слепой. — Вы правы — вы до меня даже не дотронулись. Просто машина очень шумела, вот мне и показалось, что она мчится прямо на меня. Я сам виноват — надо было остановиться и пропустить вас. А я шагнул вперед и» поскользнулся на мокрой мостовой…

Он и вправду был цел и невредим. Шофер взял слепого под руку и перевел через дорогу, за ними какая-то дама несла чемоданчик.

— Я вам очень признателен, — сказал слепой и снова начал извиняться. — Со мной никогда такого не случалось.

Кто-то предложил довести его до дома, но он энергично запротестовал:

— Нет, что вы, я знаю свой квартал. Там я не потеряюсь. Мне стыдно, что я причинил вам такие волнения…

Пикап, оставленный посреди мостовой, мешал движению. Но вот наконец шофер сел за руль, и зеваки разошлись. Слепой удалялся по тротуару, водя перед собой белой палочкой, чтобы не наткнуться на какое-нибудь препятствие. Я наблюдал за ним. Старик быстро прошел сотню метров, и вдруг мне показалось, что его движения стали менее уверенными. Может, он потерял дорогу? Слепой замедлил шаг, затем прислонился к стене, достал платок и вытер пот со лба. Мади схватила меня за руку.

— Может быть, ему плохо? Пошли узнаем!

И она бросилась к слепому.

— Мсье, — встревоженно заговорила она, — мы видели, как вы упали… Наверное, вы слишком переволновались. Может, все же проводить вас домой?

Слепой с трудом улыбнулся.

— Ничего особенного, просто голова закружилась. Нужно пару минут передохнуть.

Теперь мы могли разглядеть его как следует. Это был человек лет шестидесяти, с худощавым лицом, в черных очках с толстыми стеклами. Из-под берета выбивались густые седые волосы. Старомодное пальто было протерто на локтях, но без единого пятнышка; я вспомнил, как, поднимаясь с мостовой перед едва не сбившей его машиной, слепой все старался отряхнуть пальто тыльной стороной ладони. Нас с Ма-ди поразила его изысканная манера выражаться.

— Нет, дети мои, — продолжал слепой. — Спасибо вам, но я чувствую себя лучше и не нуждаюсь в помощи.

Продолжайте прогулку с вашей большой собакой.

С большой собакой?! Как он мог узнать, что с нами собака, да еще к тому же большая? Кафи не лаял, не рычал… Совершенно озадаченный, я пробормотал:

Простите нас. Я решил, что вы слепой, потому что у вас белая палка и черные очки.

Увы! Я слеп от рождения.

— Но как вы догадались, что с нами собака?

На лице старика появилась слабая улыбка.

— Большая собака, не так ли? Я догадался об этом по ее дыханию. Вы знаете, у слепых очень тонкий слух; они часто слышат то, чего не слышат зрячие. Большие собаки дышат не так, как маленькие.

Если уши меня не обманывают, ваша собака недавно бегала: у нее неровное дыхание. Держу пари, что это овчарка!

Это рассуждение нас потрясло.

Вы любите собак? — спросила Мади.

Все слепые любят собак. — Вздохнув, он продолжал: — Моя потерялась неделю назад… наверное, попала под машину. Я отпускал ее во двор погулять; видимо, она выбежала на улицу… Вообще-то она была крайне осторожна, водила меня по всему Лиону. Бедный мой пес… А вашего как зовут?

Кафи.

Можно его погладить?

Он это обожает!

Слепой протянул руку. Кафи с удовольствием подставил старику спину и даже облизал ему пальцы — честь, которой мало кто удостаивался. Слепой был растроган; из-под черных очков выкатилась слеза.

— Хороший песик, — сказал он со вздохом. — Я так и знал, что ты не злой. — Еще раз глубоко вздохнув, слепой стал прощаться. — Ну вот, теперь я чувствую себя великолепно, можно идти дальше.

Еще раз благодарю вас, дети мои. Хорошей прогулки!

Старик пожал нам руки и быстро удалился, пытаясь идти твердым шагом, однако это не совсем ему удавалось.

— Бедняга! — вздохнула Мади. — Плохо, что нет никого, кто довел бы его до дому. Он был очень бледен. Не случилось бы с ним беды…

На первом же перекрестке слепой замешкался. Я хотел было догнать его, но было уже время обеда, а Мади не любила опаздывать домой. Мы прошли по мосту Сен-Венсан и вернулись в свой квартал.

СЛЕПОЙ С МОСТА СЕН-ВЕНСАН

Эта встреча меня взволновала, и вечером на Крыше Ткачей, откуда был виден весь город и где мы собирались почти каждый день, я обсудил сегодняшнее происшествие с друзьями. А что, если бедняга снова упал после того, как мы с ним расстались? Меня немного мучила совесть: надо было все же проводить старика.

Да ну тебя! — отмахнулся Корже, не склонный к сентиментальности. — Забудь об этом. Ничего с ним не случилось.

А он правда был слепой? — засомневался Бифштекс. — Ты же сам говоришь, что он сразу определил, что с вами Кафи, хотя тот не лаял и не рычал.

Да, — поддержал его Малыш Сапожник. — Может, он просто прикидывался? В прошлый четверг я видел одного такого «слепого» — он просил милостыню на площади Толован, а через два часа в троллейбусе преспокойно читал газету, даже без очков!

Но друзьям не удалось меня переубедить. Старик с моста Сен-Венсан был самым настоящим слепым. Нужно было быть слишком большим актером, чтобы разыграть такой спектакль. Напротив, я предполагал, что падение плохо подействовало на него, но он пытался не подавать виду — может быть, стыдился. Он ведь справился со слезами, когда гладил Кафи, напомнившего ему пропавшую собаку.

Весь следующий день я продолжал думать о старике, волновался, не случилось ли с ним чего. А в воскресенье даже собрался побродить по набережной Соны — вдруг удастся его встретить? Но не успел я выйти, как Кафи залаял, услышав шаги на лестнице. Вот так сюрприз! Это была Мади. По выходным мы редко виделись: эти дни она обычно проводила с родителями. Сейчас у нее был взволнованный вид, это меня насторожило.

— Тиду! — сказала она. — Знаешь, почему я пришла? Помнишь того слепого с моста Сен-Венсан?

Так вот… это, наверно, глупо, но я все время о нем думаю. А сегодня мне приснился визг тормозов грузовика. Я совершенно уверена, что со стариком случилось несчастье. Не хотел бы ты…

Я не дал ей договорить.

Мы думали об одном и том же. Когда я сказал об этом Мади, ей стало легче. Но как нам найти старика с седыми волосами?

— Наверное, его знают в округе, — предположила Мади. — Давай поспрашиваем.

Я натянул пальто и надел на Кафи ошейник. С четверга погода переменилась: сырость сменилась морозцем, ночью лужи покрылись льдом. Легкий ветерок с востока, довольно редкий в Лионе, пощипывал уши. Мы с Мади засунули руки в карманы, а Кафи, спасаясь от холода, распушил свою густую шубу.

Набережные Соны были пустынны: в первый холодный день лионцы не спешили выходить из дому. У редких прохожих мы ничего не смогли узнать, однако хозяин маленького кафе на углу площади Сен-Поль сразу вспомнил нашего знакомого.

— Слепой с седыми волосами?.. Он ходит с таким белым чемоданчиком? Да, я знаю, о ком вы. Мне приходилось его встречать на улице Сен-Бартелеми. Поищите в тех краях.

Мы знали улицу Сен-Бартелеми, которая круто взбиралась на холм Фурвьер. К сожалению, из-за проклятого холода здесь тоже почти никого не было. Трое прохожих, поднимавшихся к церкви, были не из этого квартала, нашего слепого они не знали.

В конце концов я обратился к человеку, который копался в моторе своей легковушки.

— А, старый слепой! «Слепой с чемоданчиком», — так его здесь зовут. Он живет почти напротив, вот в той развалюхе. Войдите во двор, там вам подскажут.

Он указал на старый, довольно обшарпанный пятиэтажный дом. Даже странно было, что здесь кто-то еще может жить. Ставни, раскачиваясь на ржавых петлях, опасно нависали над улицей, в одном из окон стекла заменял кусок фанеры, а перила балкона на третьем этаже были так изъедены ржавчиной, что я бы не отважился за них ухватиться. Однако наличники окон были сделаны из искусно обработанного камня— видно, раньше в доме жили богатые люди… Мои размышления прервала Мади:

— Тиду, этого не может быть! Тот слепой был такой ухоженный, опрятный… Разве он будет жить в таком доме?

Во двор вела длинная, как тоннель, подворотня, и Мади, поежившись, пропустила меня вперед. Сумрачный двор был завален мешками, тачками, велосипедными колесами, старыми ящиками… Какая-то женщина стирала под краном белье в детской ванночке. Заметив, что мы вторглись в ее владения, она сердито нахмурила брови.

— Что вы тут потеряли, сорванцы? Идите играйте со своей собакой где-нибудь в другом месте.

Однако, узнав, кого мы ищем, она смягчилась.

— А, слепой? На верхнем этаже направо… Но вряд ли он дома. Его уже дня два-три как не видно.

Мы с Мади обменялись встревоженными взглядами. Дня два-три? Значит, с четверга! Не пришлось бы взламывать дверь…

Схватив Мади за руку, я бросился в темный подъезд и потащил ее вверх по выщербленным ступенькам.

— Это невероятно, — повторяла Мади, — этот человек не может жить в таком доме!

Может, ему это безразлично, он ведь ничего не видит.

Но эта вонь, эта грязь, которая чавкает под ногами, эти железные перила, которые вот-вот обломятся под рукой!..

Вскоре мы добрались до верхнего этажа. Он был таким же разрушенным, но хотя бы чистым. Двери, выходящие на площадку, когда-то были роскошными, но с тех пор немало воды утекло. Я уже хотел постучать в правую дверь, но Мади меня остановила.

— Нет, Тиду, давай не будем заходить. Я, кажется догадалась, почему он тогда не позволил нам проводить его. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что он живет в такой развалюхе. Наш визит его расстроит.

Но я все же постучал. Ответа не было. Я постучал снова, погромче.

— Ты же видишь, — сказала Мади, — его нет дома. Пошли отсюда!

Я чуть было не последовал ее совету, когда в квартире послышался какой-то шум.

— Кто там? — спросили из-за двери.

Я узнал голос слепого. Он показался мне испуганным.

Кто там? Это вы, мадам Лазерг? Я не узнаю ваши шаги.

Не бойтесь, — громко проговорила Мади. — Это мальчик и девочка, с которыми вы разговаривали в четверг на набережной. Помните — мы гуляли с большой собакой? Мы пришли вас проведать.

Я услышал из-за двери вздох облегчения, потом лязг открываемого засова и скрежет ключа в замке. Перед нами стоял слепой, он был в пальто, как будто собирался выходить на улицу. Однако головного убора на нем не было, и густые седые волосы над изборожденным морщинами лбом были похожи на светящийся нимб.

Надо же… Как вы меня нашли? Кто вам указал дорогу?

Люди на улице и женщина, которая стирает во дворе.

Он всплеснул руками.

Бедные дети, и вы не побоялись войти в эти развалины?

Мы беспокоились о вас. Нам было очень неловко, что мы не проводили вас тогда… Та женщина сказала, что вы не выходите с четверга. Вы больны?

Не то чтобы болен, но… немного прихворнул. Я как раз лег… вернее, прилег на кровать, когда вы постучали.

Старик попытался улыбнуться, потом пригладил рукой свои прекрасные седые волосы и поправил узел галстука.

— Заходите, дети мои!.. И ты, пес, тоже заходи.

Комната, в которую мы вошли, была просторной, как во всех старый; зданиях. Побелка на потолке местами облупилась, обнажив деревянные балки. Какого цвета были когда-то обои, определить я бы не взялся. И все же комнате резко отличалась своей опрятностью от всего, что мы видели в этом доме.

Два окна выходили на улицу. Крыши других домов были ниже, и из окон открывался вид на всю улицу, уходящую; вдаль, вплоть до Круа-Русс. В одном углу стояла деревянная кровать, в другом — стол с секретером, сбоку был камин. Похоже, он давно уже не топился, потому что в квартире было почти так же холодно, как на улице.

Однако больше всего нас с Мади поразил огромный предмет, стоявший в середине комнаты. Он был заботливо укутай чехлом из кретона, который свешивался до самого пола.

— Не обращайте внимания на беспорядок, — сказал слепой, несомненно догадавшийся, что мы разглядываем комнату. — Берите стулья, присаживайтесь… и извините, что я не слишком вежливо ответил на ваш стук. Ко мне так редко кто-нибудь приходит! Мне гости в общем-то и не нужны, но вам, дети мои, я очень рад… и вашей собаке тоже.

Я видел, как трудно ему улыбаться, и понял, что он еще не оправился от того падения. Слепой на ощупь нашел Кафи и долго гладил его.

Ах, дети мои, — вздохнул он, — мне стыдно, что я принимаю вас в таком ужасном доме. Что вы теперь обо мне подумаете?

Вы живете один? — осмелилась наконец спросить Мади.

Увы, доченька, вот уже три месяца, как я одинок. Такое несчастье!.. Умерла моя сестра, с которой мы жили вместе.

Но кто заботится о вас, убирает квартиру, кто вам готовит?

Соседка, мадам Лазерг. Милая женщина, жалеет меня… Она единственная в этом доме, с кем можно общаться, но я стараюсь все делать сам. Когда у меня была собака, я ходил по магазинам, ведь у мадам Лазерг больные ноги. Бедный Брике! Не думал, что мне будет так его недоставать.

— А вы не хотите завести новую собаку?

Слепой тяжело вздохнул.

— Разумеется, без собаки мне трудно. Я стал как будто еще более слепым, чем раньше. Брике был мои ми глазами… Но решусь ли я завести новую собаку? К тому же хорошие собаки дорого стоят.

Наступило молчание, и мы машинально стали разглядывать странный предмет под чехлом. И как слепой мог догадаться, что нас заинтересовало?

— Вам очень хочется узнать, что это за вещь? — спросил старик с улыбкой. — Сейчас объясню… Он сел в кресло, бархат на котором был потерт и весь в складках.

Я не люблю рассказывать о себе. Боюсь утомить вас, мои маленькие друзья.

Нет, что вы! — горячо запротестовала Мади. — Мы затем и пришли к вам!

Тогда старик рассказал свою историю. Слепого от рождения ребенка отдали в специальную школу, где он научился читать с помощью пальцев. К несчастью, родители его вскоре умерли, и дальше учиться он не смог. С тех пор он жил с сестрой, которая была на несколько лет моложе. Она целиком посвятила себя брату. Когда они поселились в этом доме, здание было в очень хорошем состоянии; но в одну из зим проливные дожди вызвали оползень на холме Фурвьер, многие старые дома обрушились, и испуганные жители соседних домов поспешили переехать отсюда. В покинутых зданиях поселились бедняки и бездомные, а их дом был оккупирован старьевщиками, которые захламили своим товаром двор.

А почему вы не переехали? — спросила Мади.

Увы, девочка! От родителей почти ничего не осталось, а в ту пору снять новую квартиру было уже слишком дорого. К тому же это мой квартал, и клиенты мои живут здесь же.

Ваши клиенты?

Ну да. Как многие слепые, я обучился ремеслу настройщика. А в чемоданчике, который вы тогда видели, я ношу свои инструменты. Но клиентов становится все меньше: у людей не стало времени учиться играть на фортепьяно. К тому же теперь, без собаки… Простите меня, дети, мне не надо было говорить о таких печальных вещах. Вам не холодно? Я экономлю уголь, поэтому не топил сегодня. Вот и сижу в пальто.

Старик замолчал. Казалось, он раскаивается в том, что рассказал нам о своей жизни. Вдруг он поднялся и на ощупь направился к предмету, стоящему посреди комнаты.

— К счастью, — сказал он, встряхнув шевелюрой, — у меня осталось вот это.

Широким жестом он сбросил покрывало, которое упало на пол, и нашим глазам предстал рояль, огромный рояль. Таких роялей ни я, ни Мади в жизни не видели! Он казался совсем новым — так хорошо за ним ухаживали.

— Да, — сказал старик, — рояль. Настоящий, концертный. — И добавил, немного помолчав — Вы слышали о Листе?

Лист? Это имя было мне знакомо. В школе учитель как-то говорил о нем. Кажется, это какой-то композитор…

— Верно! Это был великий композитор и музыкант, — подтвердил слепой, — величайший пианист прошлого века. Этот великолепный инструмент принадлежал ему. За этим роялем он сочинил многие из своих знаменитых рапсодий. Когда Лист уехал в 1847 году из Франции, он оставил рояль своему любимому ученику, а тот завещал его одному слепому пианисту. Этот пианист, в свою очередь, незадолго до смерти подарил его мне, и вот уже тридцать лет, как рояльУ меня.

Старик склонился над блестящей черной крышкой.

Смотрите: 1843 — год изготовления рояля. А тут буквы «ФЛ» — это инициалы Ференца Листа. Это бесценный инструмент!

— Ой! — воскликнула Мади. — Значит, вы не только настройщик? Вы музыкант? Лицо слепого стало печальным.

После смерти родителей мне пришлось бросить учебу, хотя я всегда любил музыку и продолжал заниматься самостоятельно, ради собственного удовольствия.

Он любовно погладил клавиши, и вдруг выражение лица у него изменилось. Он поспешно нашел на полу чехол и натянул его на инструмент, а затем встревоженно проговорил:

— Не говорите никому о том, что я вам сейчас рассказал!.. Ни слова! Ах, если бы вы знали, дети мои…

Мы даже испугались — так изменился его голос.

Будьте уверены, мы ничего никому не расскажем, — заверила старика Мади.

Ах, если бы вы знали… — повторил он и замолчал.

Я не отважился торопить его. А слепой снова сел в старое кресло, подозвал Кафи и погладил его.

— Милая собачка, ты так похожа на ту, которую я потерял… У меня тоже была овчарка, ростом по меньше, но такая же умная. Она была прекрасным поводырем, лаяла и рычала, когда чувствовала, что мне что-то угрожает. Наверное, в тот злополучный день я потому и растерялся, что со мной не было моего защитника… А теперь, дети, расскажите мне о себе. Кто вы? Живете ли в этом квартале?

Я предоставил Мади возможность объяснить старику, что мы из Круа-Русс и что многие из наших друзей тоже с удовольствием бы его навестили.

— Я буду рад, — живо откликнулся слепой. — В следующий раз я уже не испугаюсь, когда вы придете. Мне было немного стыдно за состояние дома, но раз уж вы все равно знаете дорогу сюда… — И добавил: — И непременно приводите Кафи!

Он поднялся и проводил нас до двери. Наш визит явно его порадовал. Но в последний момент старик снова забеспокоился — видимо, по поводу рояля, о котором снова попросил никому не говорить. Последними его словами были:

— Когда вы будете приходить ко мне, не забывайте называть свои имена, стоя перед дверью. Я неоткрываю случайным людям. А так я буду знать, что это вы.

Я услышал, как поворачивается ключ в замке и лязгает засов.

— Бедняга! — сказала Мади. — Почему он так старательно запирается? У него ведь нечего украсть, кроме рояля. Но кому под силу вынести такую махину? Чтобы спустить рояль по лестнице, нужно сначала разобрать его на части.

Но почему старик так волновался? Что он имел в виду, повторяя «Ах, если бы вы знали!»? Может быть, что-то серьезное произошло недавно? Может, это как-то связано с потерей собаки?..

Тем временем наступил морозный вечер. Проходя мимо моста Сен-Венсан, мы осмотрели место, где упал слепой.

— Ему нужна новая собака, — решительно проговорила Мади.

Мы прошли по мосту, который дрожал под порывами ветра. На противоположной набережной Мади остановилась, взглянула на меня и робко сказала:

— А что, если мы одолжим ему Кафи?..

РОЯЛЬ ФЕРЕНЦА ЛИСТА

Одолжить Кафи!.. Мне эта мысль тоже приходила в голову, хотя расставаться с собакой было очень жалко. Кафи — умница, выдрессировать его на поводыря было бы нетрудно. Однако пес был не совсем моим: он принадлежал Шестерым друзьям из Круа-Русс. Нужно было посоветоваться с ребятами.

Назавтра в школе, когда я рассказал им о походе к слепому и планах Мади, они рассердились. Корже даже завопил:

— Тиду, ты что, совсем с ума сошел — отдать Кафи?! Мне, как и всем, жалко слепых, но все, что ты нам рассказал, выглядит очень странно!

— Раз он живет в таком доме, как ты расписал, — добавил Сапожник, — его рассказам вряд ли можно верить.

— Если я правильно понял, — вставил Бифштекс, — еще не известно, что случилось с его собакой. Старик думает, что она погибла, попала под машину, но ее могли и украсть. Собак часто воруют.

Только Гиль одобрил мой план, несколько смутившись — ведь его мнение расходилось с мнением всей компании.

Узнав, что почти вся команда против нас, Мади ужасно возмутилась. Мне стоило больших трудов убедить ее, что наши друзья просто боятся потерять Кафи.

— Они бессердечные эгоисты! — заключила Мади. — Передай им, что сегодня после занятий я приду к вам на Крышу Ткачей и скажу им все, что о них думаю!

Вечером на нашей площадке, несмотря на холодную погоду, разгорелась жаркая дискуссия. Ни Корже, ни Сапожник и не думали менять свою точку зрения. Даже Стриженый, который испытывал к Мади самые нежные чувства, не поддержал ее. Он сказал:

— Если хочешь, мы накопим деньжат и купим ему собаку. Но Кафи отдавать нельзя.

— Все ясно, — удрученно вздохнула Мади. — Давайте не будем больше об этом говорить. — И тутже добавила: — У меня только маленькая просьба к вам. Мы с Тиду рассказали слепому, о вас. Мы думали/ что вместе сходим к нему. Пообещайте по крайней мере пойти с нами.

Ладно, — согласился Корже, — мы пойдем… но при одном условии: о Кафи больше ни слова.

Хорошо, ни слова.

Через неделю, в четверг, на город опустился туман. Перед тем как отправиться на набережную Соны, мы собрались на Крыше Ткачей. Мои друзья не хуже меня знали улицу Сен-Бартелеми, но мало кто из них забирался на самую вершину холма. Когда мы вошли во двор, у всех на лицах возникла гримаса отвращения. Та же женщина стирала белье все в той же ванночке; рядом стояла еще одна соседка. Поодаль двое мужчин рассовывали по мешкам тряпье, им помогали мальчишки, которые верещали, как целая стая воробьев. Глядя на этих странных людей, Кафи зарычал и оскалился, что явно не понравилось старьевщикам.

— Пошли отсюда, шпана! — крикнул один из них. Однако, увидев, что мы направляемся к подъезду, они оставили нас в покое.

— Да это просто трущоба из трущоб, — сказал Сапожник. — И ты хотел поселить здесь Кафи?

Наконец, поднявшись по лестнице, мы добрались до пятого этажа. Мади подошла к двери, постучала и громко крикнула:

— Мсье, это мы! Мы пришли с друзьями.

Как и в прошлый раз, я услышал скрежет ключа и лязг открывающегося засова. В проеме двери появился слепой. Несомненно, он ждал нас: волосы его были тщательно причесаны, узел галстука красиво завязан, одет он был в темный пиджак старого покроя, но очень чистый, и старательно отутюженные брюки.

— Сколько народу! — воскликнул слепой, протягивая вперед руку. — Пожалуйста, проходите, мои маленькие друзья… и ты тоже, мой добрый пес.

Он провел нас в свои владения. Сегодня здесь было тепло: видимо, в нашу честь он натопил камин.

Вот видите, — сказала Мади, — пришли все наши друзья. Хотите, я их вам представлю?

Пускай лучше они сами представятся. Кстати, это мне поможет запомнить их по голосам.

Сапожник, который никогда не отличался робостью, начал:

— Я по-настоящему Жерлан, но все меня зовут Сапожник, потому Что я живу над мастерской сапожника. Мне тринадцать лет, ростом я не вышел. Ребята утверждают, что я причесываюсь сапожной щеткой, потому что волосы у меня торчат во все стороны. Я люблю играть в бильярд, а больше всего в карты.

Корже, в свою очередь, рассказал, что живет рядом с Крышей Ткачей, любит собак и книги. Стриженый заявил, что после болезни у него выпали все волосы, а Бифштекс сообщил, что его отец мясник.

Самым стеснительным оказался, как всегда, Гиль. Он не любил рассказывать о себе.

Я вот люблю читать. И еще. с трудом держусь на велосипеде, а в школе у меня нелады с математикой.

Зато он чемпион по катанию на роликах, — с жаром вступился за друга Сапожник. — И вы бы послушали, как он играет на губной гармошке!

На гармошке? — переспросил слепой. — Ты учишься музыке?

Гиль покраснел, что, впрочем, не имело значения, потому что слепой этого не видел, и пробормотал, что даже не знает нот.

Может, оно и так, — снова вмешался Сапожник, — но играет он без единой ошибки. Можете проверить — гармошка у него всегда в кармане.

Замечательно! — обрадовался старик. — Я получил бы большое удовольствие, послушав твою игру… пусть ты и не знаешь нот.

Стульев не хватало, и мы уселись на пол, а Гиль встал посреди комнаты. Он достал свою гармошку и заиграл. Прижав руку ко лбу, слепой старик слушал с нарастающим вниманием.

— Браво, мальчик! Может быть, ты никогда и не учился музыке, но ты ее понимаешь, у тебя есть чувство гармонии. Как жаль, что ты не берешь уроков! Впрочем, это еще не поздно. Если бы ты пришел ко мне еще раз… — И добавил, обращаясь к нам: — А вас музыка интересует? Хотите что-нибудь послушать?

Все посмотрели на рояль. Я уже рассказал друзьям об этом необыкновенном инструменте: он заинтересовал их не меньше, чем его хозяин.

Поднявшись с кресла, старик подошел к роялю и почти с благоговейным трепетом снял чехол. Увидев чудесный инструмент, ребята заахали и стали восхищенно перешептываться. И было отчего! Видно, старик заранее собирался показать нам свое сокровище. Полированное дерево было тщательно протерто, оно сверкало, словно зеркало, в котором отражалось все, что было в комнате.

Слепой уселся на винтовой стул перед клавиатурой из слоновой кости. Выпрямившись и повернувшись на стуле, он обратился к нам:

— Я уже рассказывал Мади и Тиду историю этого рояля. Он принадлежал великому Ференцу Листу, который сочинил за этим инструментом многие из своих рапсодий… Хотите, я исполню одну из них, самую знаменитую, — Венгерскую рапсодию номер два? Вы ее, конечно, знаете: ее часто передают по радио.

Встряхнув седой шевелюрой, этот хрупкий на вид человек взял такой мощный аккорд, что задрожали оконные стекла.

Честно говоря, до этого дня никто из нас не испытывал особого интереса к фортепьяно, которому мы без колебаний предпочитали гитару. Игра старика явилась для нас откровением. Мы никогда не думали, что фортепьянная музыка может нас так потрясти! Пока пальцы слепого то стремительно пробегали по клавишам, то ласково касались их, мы словно перенеслись куда-то в другой, чудесный мир. Мы парили над бескрайними степями Венгрии, мчались за дикими ордами кочевников…

Когда музыка смолкла, мы так далеко унеслись в своих мечтах, что никто не шелохнулся. Наконец Ма-ди вскочила, обвила руками шею старика и поцеловала его в морщинистую щеку.

Еще! — воскликнула она.

Еще! — подхватил Гиль.

Еще, еще! — закричали все хором.

Не проронив ни слова, слепой, который уже встал было, снова сел за рояль и приготовился сыграть новую пьесу, но, прикоснувшись пальцами к клавишам, вдруг остановился и обернулся к нам.

Если хотите, я сыграю вам отрывок из моего собственного сочинения. Вы будете первыми слушателями.

Ура! — в восхищении воскликнула Мади. — Значит, вы умеете сочинять музыку? Но как же вы записываете ее, если ничего не видите?

Я ничего не записываю. У меня хорошая память, и я как будто вижу ноты внутренним зрением.

Потом, снова сосредоточившись, он заиграл. Я ничего не смыслю в музыке, однако понял, что эта пьеса сильно отличается от рапсодии Листа, которая местами казалась мне грубоватой. Эта музыка была нежной, легкой, с долгими пассажами на высоких нотах, похожими на звуки эоловой арфы. Чувствовалось, что слепой весь растворяется в своей музыке.

Нас его мелодия окончательно пленила: казалось, она проникает до самого сердца…

Но что это? Мелодия неожиданно оборвалась. Слепой опустил руки и медленно повернул к нам отрешенное лицо.

Дети, простите меня!

Что с вами? — спросила Мади. — Вам нехорошо?

Он отрицательно покачал головой.

— г— Нет… нет, со мной все в порядке. Просто, пока я играл, мне в голову пришла одна глупая мысль, и я испугался.

— Испугались? Чего?

— У меня появилось нехорошее предчувствие. Мне показалось, что я в последний раз играю на этомрояле. Ах, если бы вы знали…

Я взглянул на Мади. Она, не менее меня изумленная внезапной паузой и замешательством старика, спросила:

— Откуда такое предчувствие? У вас неприятности? Что-нибудь со здоровьем?..

Слепой не ответил. Утомленный, он оперся о рояль и, склонив голову, провел рукой по лбу. Мы с Корже помогли ему дойти до кресла, в которое он тяжело рухнул.

— Извините меня, — снова сказал он, чувствуя, как мы встревожены. — Конечно, это глупость. Это все из-за того человека…

Какого человека?

Из-за незнакомца, который ко мне приходил.

Когда?

В прошлом месяце, два раза… И позавчера снова, но я ему не открыл. Я уверен, он что-то замышляет против меня.

Против вас?! — воскликнула Мади.

Все дело в этом рояле… Он намерен его купить.

Я не расстался бы с инструментом ни за какие сокровища, но позавчера я понял, что этот человек не остановится ни перед чем. — Зачем вы открыли ему дверь?

— В первый раз я подумал, что пришел един из моих клиентов. Во второй раз я засомневался, но он так настаивал, что мне пришлось пустить его: я подумал, что так быстрее от него отделаюсь. А позавчера, когда он снова объявился, я ему не открыл. Мы поговорили через дверь… Но поверьте мне: хотя у него изысканные манеры, я знаю, он готов на все ради достижения своей цели.

Мы пытались успокоить старика, уверяя, что никто не может заставить его продать вещь, которая ему принадлежит, но он не соглашался.

— Это верно. Однако я чувствую — этот человек хочет причинить мне зло.

Я попросил поподробнее рассказать о незнакомце.

Увы, дети мои, я ведь его не видел. Знаю только, что он невысокого роста… Это нетрудно определить, слыша, откуда доносится голос. Половицы почти не скрипели под его шагами — значит, он не толстяк. Оба раза, когда он ко мне являлся, его одежда пахла изысканным табаком, отсюда я заключил, что он курит дорогие сигареты, кажется, иностранные. Что я могу описать подробнее, так это его голос, пронзительный, немного гнусавый.

Он назвал себя?

Нет. Сказал только, что торгует роялями.

А как вы думаете, почему он так настаивал на покупке именно вашего рояля? — спросил Сапожник.

Возможно, потому что знает, что это бесценный инструмент. Он предлагает за него сумму много большую, чем стоит обычный рояль.

Значит, он хорошо осведомлен?

Несомненно, но ума не приложу, откуда. Жильцы этого дома, конечно, слышат иногда, что я играю на рояле, однако не могут знать, что это за инструмент. Что касается славной женщины, которая иногда мне помогает, то она совершенно не от мира сего. Она даже не заметила этого человека, когда он ко мне приходил.

Старик вздохнул и с трудом улыбнулся. — Впрочем, мои юные друзья, я все это сам напридумывал. Когда не видишь людей, в голову приходят фантастические вещи… Мне стало легче, когда я это вам рассказал.

Поднявшись с кресла, он сел к роялю, и его пальцы побежали по клавишам. Забыв о недобрых предчувствиях, старик снова стал музыкантом, всего себя отдающим своему искусству. Однако, когда, закончив играть, он повернулся к нам, мы вновь увидели на его лице тревогу.

С помощью Мади слепой укрыл драгоценный инструмент чехлом. Потом мы просто сидели и разговаривали. Но приближался вечер, а мне еще нужно было поиграть с братишкой, пока мама ходит по магазинам. Старик тепло поблагодарил нас за визит, который был для него настоящим подарком, а мои друзья уже без всякой задней мысли обещали прийти снова. Перед тем как мы ушли, старик долго гладил Кафи.

— Дорогой мой песик! Это правда, ты напоминаешь мне бедного Брике. Когда ты трешься о моиноги, мне кажется, что я нашел своего пса… Ведь ты еще придешь ко мне, правда?

Мы спустились по темной лестнице. Двор был пуст. Взволнованные происшедшим, мы молча шли по улице Сен-Бартелеми. Вдруг Корже остановился.

— Знаете, вы правы, этого слепого нельзя бросать. Я не знаю, угрожает ли ему опасность — по-моему, это все его фантазии, — но мы все равно должны помочь ему. Я уверен, с Кафи он будет чувствовать себя хоть немного увереннее. Согласны?

— Согласны! — хором ответили Шестеро друзей из Круа-Русс.

ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Назавтра мы с Мади зашли к слепому сообщить, что решили одолжить ему Кафи, пока он не найдет себе новую собаку.

Седовласый старик стал с жаром отказываться. Он не хотел лишать нас верного друга. Ему будет очень больно, если, не дай Бог, с нашей собакой что-нибудь случится, пока она будет с ним.

Но Мади умела уговаривать людей.

— Ну что с ним может случиться? — говорила она, успокаивая старика. — Кафи достаточно благоразумен, чтобы не попасть под машину, достаточно выдрессирован, чтобы не позволить себе не слушать ся вас. К тому же мы будем часто его навещать… и вас тоже, конечно.

Итак, Кафи остался у слепого. Я сделал этот подарок от чистого сердца. Однако, когда мы с Мади шли через двор, я задумался: а что, собственно, произошло с Брике? Действительно ли он погиб под колесами? На Сен-Бартелеми машин мало. Не знаю, почему, но мне показалось, что несчастье с собакой произошло именно в этом дворе…

— Да ну! — махнула рукой Мади. — Жильцы тут еще те, это верно, но зачем им собака?

Прошло несколько дней. Почти каждый вечер после занятий, то один, то с друзьями и Мади, я заходил навестить старика и Кафи.

Слепой сиял от счастья. Кафи помог ему забыть про страшного незнакомца; он не знал, как нас благодарить. А Кафи под его руководством стал превосходным поводырем. Он сразу понял, что от него требуется. С таким компаньоном слепой чувствовал себя в полной безопасности. Когда он направлялся к кому-нибудь из своих клиентов, Кафи осторожно шел впереди, натянув поводок и останавливаясь перед любым препятствием.

— Правда, — твердил слепой, — я не ожидал, что он сможет так быстро заменить мне Брике… Тиду, если бы ты знал, как мне приятно слышать, когда люди на улице восклицают: «Какая прекрасная овчарка!» Так не говорили даже о Брике. Брике прихрамывал после того, как щенком обжег лапу кипятком.

Чтобы успокоить меня, старик добавил:

— Будь уверен, в те дни, когда я не выхожу в город, я никогда не отпускаю Кафи одного во двор. Я выхожу вместе с ним и всегда держу его на поводке.

Новая жизнь, похоже, вполне устраивала Кафи. Никогда еще о нем так не заботились, и он понимал важность своей нынешней роли. Как только слепой вставал и на ощупь двигался по комнате, пес подбегал и помогал ему… А для нас с друзьями походы на улицу Сен-Бартелеми стали приятной обязанностью. Слепой учил нас любить музыку. Теперь уже не он предлагал снять чехол с рояля, а мы сами упрашивали его сыграть что-нибудь, и больше всего нам нравились его собственные произведения.

— Я уверен, он великий музыкант, — восторженно говорил Гиль.

Нам и в голову не приходило, что счастливые дни скоро кончатся…

Случилось это вечером в субботу. Со мной не было ни друзей, ни Мади, потому что мы договорились все вместе пойти к слепому в воскресенье после обеда. В середине декабря вечер наступает быстро. Во дворе было темно, когда я вошел в старый дом на Сен-Бартелеми.

Кафи, заслышав на лестнице мои шаги, всегда принимался в знак приветствия радостно лаять. Но на этот раз я не услышал его голоса. Я подумал, что настройщик куда-то вышел с ним; однако обычно слепой выходил в город сразу после полудня… Я не успел постучать, как дверь открылась и настройщик бросился ко мне.

— Это ты, Тиду?.. Кафи… он потерялся! — От волнения он едва мог говорить. — Сегодня я долго лежал в постели — это из-за простуды: помнишь, какой был вчера туман? Кафи нужно было прогуляться, как каждое утро. Мне показалось, что ему очень не терпится. Я встал в пижаме и открыл ему дверь… Через пять минут, не позже — я за это время успеваю одеться, — я спустился во двор и позвал его. Он не пришел. Тогда я вышел на улицу. Снова ничего. Я забеспокоился и пошел к мадам Лазерг, той самой соседке, которая приносит мне продукты и стирает белье. Кафи ее знает; может быть, он поскребся в ее дверь? Но она ничего не слышала! Мадам Лазерг тоже спустилась во двор, потом вышла на улицу — и все без толку. Когда мы возвращались, она предположила, что Кафи, почувствовав свободу, побежал к тебе в Круа-Русс… Ты его не видел?

— Я сейчас прямо из школы, но после обеда, когда я выходил из дому, его не было.

Слепой в отчаянии стиснул руки.

— Ах, Тиду, это я во всем виноват! Но кто бы мог подумать? В первый раз я отпустил его на улицу одного…

Что случилось с моим псом? Неужели он потерялся по дороге в Круа-Русс?

Я быстро сбежал по лестнице, чтобы осмотреть двор. Было почти совсем темно, но здесь еще играли мальчишки. Они возили туда-сюда самодельную деревянную тележку. Я стал расспрашивать их, но они утверждали, что ничего не видели. Почувствовав, что они надо мной подсмеиваются, я стал разговаривать с ними построже. Тут из темноты возник какой-то/ верзила.

— Эй ты, что тебе надо от пацанов? Коли они говорят, что ничего не видели, значит, так оно и есть. Это был старьевщик, еще не старый человек с малопривлекательной физиономией. Наши визиты к слепому, должно быть, надоели ему. Даже если он что-то знал, наверняка ничего бы не сказал.

Я вышел на улицу и постучался в несколько соседних дверей, спрашивая, не видел ли кто овчарку. Никто ничего не мог мне сказать. Я вернулся к слепому, и он посоветовал мне поспешить в Круа-Русс: может, собака все же пришла домой?

Увы! Кафи не появился на улице Птит-Люн. У меня был такой грустный вид, когда я вернулся домой, что мама сразу догадалась: случилось несчастье. Исчезновение Кафи расстроило ее не меньше, чем меня. Родители знали, что я одолжил Кафи слепому, и одобряли мой поступок.

В отчаянии я решил сбегать к Мади и к друзьям — вдруг они видели Кафи? Но мама меня удержала.

— Нет, Тиду, только не сегодня. Слишком поздно. Смотри, я уже приготовила ужин. Впрочем, если бы Кафи убежал от слепого; он пришел бы только к нам. Я с трудом проглотил ужин, а моя комната показалась мне совсем пустой. Уже неделю Кафи не спал на своем старом коврике; но раньше, стоило мне представить, как он лежит, свернувшись клубочком, возле кресла старика, — и он словно бы был со мной. А сегодня вечером…

На следующий день я встал рано. Спал я плохо, всю ночь меня мучили кошмары. Я бросился к окну, выглянул на улицу — не лежит ли там продрогший от ночного холода Кафи? На улице никого не было.

Я быстро оделся и кинулся к Мади сообщить печальную новость. Потом пошел к Сапожнику, который побежал с известием к Гилю и Корже, а я отправился к Бифштексу. Через полчаса вся компания была в сборе, но не на Крыше Ткачей, потому что стоял настоящий мороз, а в старой ткацкой мастерской.

В Пещере (так мы называли свое убежище) я подробно рассказал друзьям о случившемся. Мади была совершенно подавлена. В ее глазах стояли слезы.

— И зачем только мне пришло в голову одолжить Кафи? — сокрушалась она.

А Корже сказал:

— Давайте по порядку. Тиду, как ты думаешь, смог бы Кафи найти дорогу, если бы захотел вернуться к тебе?

— Я почти уверен. Он знает эти улицы, много раз ходил по ним со мной. Когда мы жили в Провансе, ему случалось возвращаться из мест и подальше.

Кроме того, — заметила Мади, — ему нравилось жить у слепого, тот заботился о Кафи лучше, чем мы. К тому же мы навещали их почти каждый день, и вы все видели, что он и не думал следовать за нами, когда мы уходили. Я уверена, что Кафи не сбежал.

Что мне кажется странным, — заговорил Сапожник, — это то, что Кафи пропал так же, как и Брике, собака слепого. Оба исчезли, когда их отпустили одних во двор. Значит, собак украл человек, который только и ждал такой возможности.

Да, собак украли!.. Мне тоже пришло это в голову. Я рассказал о поведении старьевщика вчера вечером, когда я осматривал двор. Зачем он вмешался, когда я расспрашивал мальчишек? Боялся, что они о чем-то проболтаются?

Конечно, — пожала плечами Мади, — люди там живут своеобразные, но я не вижу причины, зачем им воровать Кафи.

Чтобы продать его, черт возьми! — взорвался Сапожник. — Такие собаки, как Кафи, на дороге не валяются. В Лионе есть торговцы, которые скупают собак, а потом перепродают.

Может быть, и так, — возразила Мади. — Но ведь Брике особой красотой не отличался. Слепой сказал, что он хромал. Кто же купит хромую собаку?

Мади была права. Оставалось предположить, что Кафи, как и Брике, попал под машину.

Я предложил сходить к слепому. Кто знает, может быть, Кафи ночью вернулся?

— Правильно, — одобрила Мади, — пошли все вместе.

Когда мы подошли к дому, верзила, который вчера мне нахамил, стоял посреди двора. Он подбоченился, посмотрел на нас исподлобья и пропустил, не проронив ни слова.

Едва мы добрались до верхней площадки, как дверь открылась и появился слепой.

— Ничего нового, милые мои! Пока ничего! Я целую ночь провел без сна, все прислушивался, не скребется ли наш Кафи в дверь…

Он впустил нас и повторил ребятам вчерашнюю историю. Было десять минут десятого (у старика были специальные часы без стекла: он узнавал время по положению стрелок), когда он выпустил Кафи. Пока он одевался, тот ни разу не залаял; слепой утверждал, что даже с высоты пятого этажа узнал бы его голос. Отсюда он заключил, что Кафи ничто не угрожало и никто на него не нападал. Слепой был прав: если кто-нибудь угрожал Кафи, тот лаял перед тем, как Укусить.

Мы выдвигали одну гипотезу за другой, пытались объяснить происшедшее, и тут слепой, сидя в своем старом кресле, вздрогнул всем телом и пробормотал дрожащим голосом:

— А если… если это дело рук… того злоумышленника?..

ВСТРЕЧА НА ЛЕСТНИЦЕ

Злоумышленника?.. Нам это и в голову не приходило. Но какое отношение могут иметь визиты торговца роялями к исчезновению Кафи? Даже Мади, которой часто приходили в голову блестящие идеи, не могла найти тут связи.

— Бедняга просто вообразил, что ему что-то угрожает, — сказала она, когда мы вышли на улицу. — Торговец настаивал, чтобы старик продал ему рояль, цену которого, возможно, он знал, но это еще не значит, что он хотел причинить зло слепому. В любом случае я не понимаю, зачем понадобилось этому незнакомцу красть Кафи.

Прошло пять дней, пять бесконечных дней, полных ожидания, тревоги и, несмотря ни на что, надежды. Как можно было поверить, что мы никогда больше не увидим Кафи? К нашей печали добавлялось беспокойство за слепого музыканта. После исчезновения Кафи он больше не чувствовал себя в безопасности, его не покидала уверенность, что собаку похитил торговец роялями. Когда мы пытались его разубедить, он отвечал своим тихим голосом:

— Я знаю, вам кажется, что я схожу с ума. Нет, дети мои. Слепые угадывают некоторые вещи лучше, чем зрячие. Манера говорить, голос раскрывают намерения человека точнее, чем его слова. Голос выдал человека, который приходил ко мне. Я знаю, что он хочет причинить мне зло.

Чтобы поддержать старика, мы пообещали приходить к нему почаще. Приближались рождественские каникулы. Скоро мы будем посвободнее. А пока каждый день после уроков я проходил по улицам Круа-Русс, направляясь к слепому и оглядываясь по сторонам в надежде найти свою собаку. Старик узнавал меня по шагам на лестнице. Когда я добирался до верхней площадки, он почти всегда встречал меня перед дверью.

Но в один из вечеров дверь не открылась… Она не отворилась и после того, как я постучал, позвал его… Никакого ответа. Может, он у клиента? Тогда он скоро дернется. Я долго ждал его, сидя на лестнице, и наконец всерьез заволновался. Настройщик не любил ходить по улицам в темноте. Вечерами движение увеличивалось, слепому было опасно переходить улицы: прохожие и водители могли не заметить его белой I палки. Я спустился на четвертый этаж и постучался в дверь мадам Лазерг. — Как? — удивилась добрая женщина. — Он все еще не вернулся? Он ушел после обеда. По дороге на минуту задержался у меня, чтобы передать белье для стирки. Он шел к клиенту, на улицу Полайри, на тот берег Соны. Ты уверен, что его нет дома?

— Я стучался, звал его…

Долгое отсутствие старика показалось странным и ей. Мы вместе поднялись на верхний этаж, но все попытки докричаться ничего не дали. Женщина задумалась.

— Может, он заговорился или настройка пианино затянулась? Тогда клиент подвезет его домой на машине. Так уже бывало.

Я подождал еще немного. Однако мне нужно было выучить много уроков, а маме не нравилось, когда я засиживался над ними допоздна. Я вернулся в Круа-Русс.

В эту ночь я плохо спал, опасаясь, что с нашим старым другом что-то случилось. Наутро я встал одновременно с отцом, который выходил из дому в половине восьмого, направляясь на свою ткацкую фабрику. Если поторопиться, я успею до школы сбегать к старику.

Было еще совсем темно, когда я добрался до улицы Сен-Бартелеми. В спешке я даже упал во дворе, споткнувшись о какой-то мешок. Одним духом я взбежал по лестнице и забарабанил в дверь. Ничего, если я даже разбужу его… Никакого ответа!

Я спустился к мадам Лазерг. Она молола кофе. Ее встревоженный вид подтвердил, что мои предчувствия меня не обманули.

Бедный мсье Воклен! — вздохнула она. — Он попал под машину. Вчера вечером, едва ты ушел, ко мне пришла женщина, медсестра, и сказала, что мсье Воклена отвезли в больницу Гранж-Бланш. Он передал ей ключи, чтобы забрать кое-какие вещи и необходимые документы, и попросил зайти ко мне.

Он сильно пострадал?

В больницу его привезли без сознания. Его сбил мотоцикл на набережной Соны, часа в четыре. Когда он пришел в себя, то сообщил свой адрес.

Его жизнь в опасности?

Не думаю. В сознание он пришел быстро. Несчастный старик! Еще вчера я ему твердила, что не стоит выходить в город без собаки. Видно, он снова растерялся, когда переходил улицу, как тогда, у моста Сен-Венсан. Кажется, утром посещений нет, я пойду к нему после обеда, хоть у меня ноги больные…

Потрясенный услышанным, я сказал мадам Лазерг, что забегу за новостями вечером, и, покрепче сжав под мышкой портфель, отправился в школу. Я не опоздал и, входя в школьный двор, встретил друзей. После пропажи Кафи они услышали от меня вторую печальную новость.

Да, — со вздохом сказал Корже, — это надо было предвидеть. Он становится совсем беспомощным без собаки-поводыря.

Будем надеяться, он быстро выздоровеет, — проговорил Гиль. — После уроков сразу пойдем к нему.

К несчастью, больница Гранж-Бланш находится на другом конце Лиона, — заметил Стриженый. — Туда нам пешком не дойти.

— Надо ехать на троллейбусе, причем с пересадкой — добавил Бифштекс. — Я знаю, в том году я навещал там двоюродного брата, он тоже попал в аварию.

Во время перерыва я побежал предупредить Мади. Я встретил ее в начале улицы От-Бют, она тоже шла из школы.

— Боже мой! — воскликнула она. — Какое несчастье! Попал под машину! — И тут же добавила: — Надеюсь, он не считает, что это тоже подстроил торговец роялями?

Я попросил ее быть вечером на Крыше Ткачей. Оттуда мы вместе пойдем к мадам Лазерг.

Весь день, вместо того чтобы слушать учителей, я думал о страданиях нашего старого друга на больничной койке. К этому добавлялось еще горе из-за потери Кафи…

В пять часов мы, все семеро, двинулись в путь. На улице быстро темнело, да к тому же все заволокло таким густым туманом, что с моста Сен-Венсан не было видно Соны. Во дворе старого дома, несмотря а почти полный мрак, старьевщики сортировали Дневную добычу. Я первым вошел в плохо освещенный подъезд и почти сразу натолкнулся на человека, который осторожно спускался по лестнице и отступил в сторону, чтобы дать нам пройти. На четвертом этаже я постучался к мадам Лазерг. Она открыла не сразу.

— Ах, это вы… — пробормотала она, увидев нас. — А я испугалась… Заходите. По ее крайне взволнованному виду можно было подумать, что произошло самое худшее. Однако женщине тут же все объяснила:

— Я навестила мсье Воклена… Была у него недолго, несколько минут, но мне, наверное, позволят еще)раз прийти к нему.

— Как он себя чувствует?

— Уверяю вас, большой опасности нет. Рассудок у него ясный. Сделали рентген: голова цела, только два ребра сломаны. Все случилось так же, как в тот раз, — он замешкался на переходе. На него наехал мотоцикл, удар был не сильным, но он упал на бордюр. Ему придется пролежать в больнице две-три недели. Просил о нем не волноваться

Мадам Лазерг говорила очень быстро. Когда она замолчала, на ее лице снова появилось беспокойство такое же, как тогда, когда она открыла дверь. Она спросила:

— Когда вы поднимались, не встретили кого-нибудь на лестнице? Человека в сером пальто с меховые воротником?

— Да, мы едва его не сбили…

— Вы его встречали у мсье Воклена?

— Нет. А в чем дело?

— Слушайте! Я только вернулась из больницы… И не успела еще повесить пальто на вешалку, как слышу, кто-то поднимается на верхний этаж А там, наверху, жилых квартир только две: мсье Воклена и Лопесов, они иностранцы, сейчас их в Лионенет. Я прислушалась. Понимаете, к мсье Воклену никто, кроме вас, не приходил, почти всех его клиентов я в лицо знаю. Старику не нравится, когда к нему приходят незнакомые люди, особенно в последнее время. Он чего-то боится, сама не знаю чего… Так вот, в его дверь несколько раз постучали. Я уж решила, это кто-то из больницы. Когда посетитель пошел вниз, я открыла дверь и нос к носу столкнулась с очень элегантным незнакомцем. Я сказала ему, что мсье Воклена нет дома, он попал в аварию. Тогда он стал расспрашивать меня с таким видом, будто хорошо знаком с мсье Вокленом и беспокоится о нем. Я все думаю, что это за человек: я его никогда здесь не видела. Хотя он выглядит элегантно, походка у него какая-то странная, да и вид подозрительный. Я спросила, не передать ли что-нибудь мсье Воклену, когда я пойду к нему в больницу. Но он попросил ни слова не говорить о его визите!

Он был маленького роста?

Да, и одет в серое пальто с меховым воротником. На голове мягкая шляпа, тоже серая, так мне показалось.

А голос у него резкий, гнусавый?

Верно, именно гнусавый… А что, вы тоже с ним разговаривали?

Я что-то пробормотал; потом, заявив, что очень торопимся, мы покинули добрую женщину и сбежали по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки. Мои друзья, так же как и я, все поняли. Человек, который приходил к слепому, был торговцем роялями. Чтобы зря не пугать мадам Лазерг, наш старый Друг ничего ей о нем не говорил.

— Давайте его догоним! — предложил Гиль.

Наша команда разбилась на две группы, которые прошли по обеим сторонам улицы от начала до конца. Но мы слишком засиделись у мадам Лазерг, у торговца было время улизнуть. А может, он приезжал на машине… Впрочем, что бы мы стали делать, если бы даже его нашли?

— Любопытно! — сказал Сапожник, когда обе группы снова соединились. — Сейчас мне кажется, тот человек насторожился, когда встретил нас на площадке.

Точно, — согласился Бифштекс. — Он поднял воротник пальто и натянул шляпу, будто не хотел, чтобы мы увидели его лицо.

А, бросьте, — махнул рукой Корже, — это ничего не значит. Он просто торопился, а воротник поднял, потому что на улице мороз.

И правда, на улице было промозгло: типичная лионская погода. Но после скоростного подъема на холм пот лил с нас градом. Вконец заинтригованная, наша команда неохотно разошлась по домам.

ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ ПАЛЬТО

В воскресенье, в первый день рождественских каникул, мы с Мади отправились в больницу. Мы решили не брать с собой всю компанию: столько мальчишек к больному могли не впустить. Наши друзья еще успеют сходить к старику, ведь посещать его нужно будет каждый день.

На улицах было многолюдно. Родители с детьми прогуливались вдоль роскошных рождественских витрин, ярко освещенных даже днем. От этой всеобщей радости нам с Мади стало еще тоскливее. Мы ехали в холодном троллейбусе на другой конец города, и Рождество в этом году совсем не казалось нам праздником. Кафи потерялся, наш старый друг лежит в больнице…

Мы сидели рядом, уныло глядя в окно на вереницу домов и магазинов. Все наши мысли были обращены к слепому. Каково ему сейчас? У мадам Лазерг случился приступ ревматизма, она с трудом передвигалась и навещать его больше не могла. Мы боялись, что даже если ему и стало лучше физически, его все равно продолжает мучить ощущение таинственной опасности, которая, как он думал, нависла над ним. Как убедить его в том, что он преувеличивает?

И правда, как? Ведь нам самим после встречи с незнакомцем на улице Сен-Бартелеми было неспокойно. Действительно, зачем этот человек, который не захотел назвать мадам Лазерг ни своего имени, ни причины визита, пришел снова? Ведь в прошлый раз слепой наотрез отказался открыть ему дверь!

На что надеялся таинственный посетитель? Было ли простой случайностью, что он явился на следующий днь после аварии?

Размышляя об этом, я вздрагивал каждый раз, когда за окнами троллейбуса мелькала собака, похожая на Кафи. Милый мой Кафи! Я все меньше и меньше верил в то, что он попал под колеса…

Наконец, проехав длинный бульвар, троллейбус остановился, и почти все пассажиры двинулись к выходу. Многие держали в руках сверточки и цветы. Они, как и мы, приехали навестить больных родственников или друзей. Мади тоже несла цветы, семь красивых гвоздик, купленных на сэкономленные деньги. Когда мы встретились на остановке, я не сдержался и заметил, что для слепого вид цветов не имеет большого значения. Она ответила:

— Но ведь они не только красивы на вид, они еще чудесно пахнут… Кстати, говорят, что слепым нравится, когда к ним относятся как к зрячим.

Я еще ни разу не забирался так далеко от Круа-Русс. Громадная больница, состоявшая из нескольких корпусов, была похожа на настоящий город. К счастью, мадам Лазерг нам все подробно объяснила. Корпус, в котором лежал наш друг, находился в глубине больничного городка, по левую сторону. Кто-то из персонала направил нас в самый конец длинного коридора.

Это была небольшая палата, всего на восемь коек. Я сразу же узнал слепого по его черным очкам. Он неподвижно лежал на кровати и, казалось, спал, тогда как другие больные, подложив под спины подушки, читали или болтали с гостями. Мади, которая вошла первой, тихо приблизилась к старику.

— Это мы, Тиду и Мади, — сказала она полушепотом, боясь напугать его, внезапно разбудив.

Но старик не спал. Он тут же приподнялся и радостно улыбнулся.

— Ах, дети мои, это вы! Как это благородно с вашей стороны — навестить своего больного друга!

Он протянул руку. Мади наклонилась, чтобы поцеловать старика, и бумага, которой были обернуты гвоздики, коснулась его руки. Он воскликнул:

— О, цветы! Вы принесли мне цветы! Дайте-ка я их потрогаю… Гвоздики! — Больной понюхал цветы. — Судя по запаху, это красные гвоздики… Да, несомненно, красные! Красный цвет очень красив, правда?

Мади торжествующе посмотрела на меня, будто хотела сказать: «Вот видишь, я была права, он говорит о цветах так, будто их видит!»

Затем она спросила больного, как он себя чувствует. — Лучше, — ответил тот, — но в первые дни мне было очень больно. Я даже дышал с трудом. Но врач пообещал, что я скоро поправлюсь. Видите, я уже могу двигаться!

Слепой рассказал нам, что несчастный случай произошел почти так же, как и в прошлый раз. Ему показалось, что на него едет машина, он попятился — и попал под мотоцикл, на котором не так уж быстро ехал какой-то парень.

— Ах, дети мои, после смерти бедного Брике несчастья просто преследуют меня… и вас тоже, ведь по моей вине потерялась ваша собака.

Он замолчал. Затем вдруг помрачнел и добавил изменившимся голосом:

— Не думайте, что я повредился умом, что у меня бред… Но уверяю вас — во всем, что со мной случилось, виноват человек, приходивший ко мне. Когда я просыпаюсь ночью и думаю о нем, я вспоминаю его голос, голос, который выдал его дурные намерения. Мне кажется, он непременно явится на улицу Сен-Бартелеми, пока я здесь, в больнице… Я не хочу потерять свой рояль! Без него моя жизнь лишится смысла. Нет, я буду защищать его до последней капли крови!

Кулаки старика сжались, будто он собрался отражать нападение. Мади попыталась его успокоить:

— Вы же знаете, незнакомец не попадет в вашу квартиру. Ключи у мадам Лазерг, она никому их не даст!

Я приложил палец к губам, чтобы Мади не рассказывала слепому о новом визите незнакомца, но она и так не собиралась этого делать: нельзя было беспокоить старика еще больше.

Тут к постели больного подошла молоденькая медсестра с круглым симпатичным личиком и заговорила с нами. Оказалось, она очень полюбила нашего старого друга и уделяла ему больше времени, чем остальным больным.

— Мсье Воклен, — сказала она со смехом, — вот видите, наконец и к вам пришли. Напрасно вы говорили, что никому не нужны!

Потом обратилась к нам:

— Мсье Воклену немного не хватает развлечений. В больнице пока нет специальных книг для слепых… Я одолжила бы ему транзистор, но радио в палатах, к несчастью, слушать запрещено.

Она ласково спросила старика, не нужно ли ему чего, поправила подушку и ушла.

Мади возобновила разговор, избегая касаться тем, которые могли взволновать больного. Единственным предметом, отвлекавшим его от печальных мыслей, была музыка. Он знал множество подробностей из жизни великих музыкантов и говорил об этих людях так, будто был лично с ними знаком. Вот и теперь мсье Воклен с воодушевлением рассказывал нам о жизни Шопена, время от времени пробегая пальцами по одеялу, будто по клавишам. Однако вскоре на его лице появилась усталость, голос ослаб.

Время шло, пора было уходить. Я сказал, что Корже и Сапожник собираются в больницу завтра, и если ему что-нибудь надо, то мои друзья принесут.

— Хорошо, — согласился он. — Если будет время, зайди к мадам Лазерг, она даст тебе ключи. Найди у меня такую толстую книгу, она стоит на этажерке у камина. Это монография о Бетховене, изданная для слепых, но заголовок, ты увидишь, напечатан обычными буквами. Мне очень хочется перечитать эту книгу.

Я пообещал отыскать книгу и передать ее с Сапожником. Старик еще раз поблагодарил нас за продолжительный визит, который, по его словам, немного отвлек его от грустных мыслей; но, пожимая ему руку, я заметил, что пальцы его дрожат.

— Видишь, Тиду, — заговорила Мади, когда мы вышли из палаты, — он все больше и больше верит в то, что все его беды — от человека в сером пальто. Господи, выздоровел бы он побыстрее, вернулся бы домой и убедился, что там все в порядке!

Пройдя по коридору, мы чуть не столкнулись с той молоденькой медсестрой, которая разговорилась с нами в палате. Она вышла из другой палаты, держа в руках поднос с перевязочными материалами. Узнав нас, она ласково улыбнулась и сказала:

— Если можете, приходите к мсье Воклену почаще. Кажется, его тревожат какие-то тяжелые мысли. Его нужно отвлекать от них. Жалко, что человек, который приходил вчера и спрашивал о его здоровье, не захотел к нему зайти.

Я с удивлением посмотрел на Мади. Кого имеет в виду медсестра? Точно не мадам Лазерг: та была здесь лишь на следующий день после аварии.

Заметив изумление, написанное на наших лицах, Девушка добавила:

— Да-да, какой-то господин в сером пальто. Он очень подробно расспрашивал о здоровье мсье Воклена, но в палату зайти отказался. И меня просил не говорить больному о его визите, не знаю почему.

Мади едва не вскрикнула. Пытаясь скрыть волнение, я стал расспрашивать сестру:

— Он невысокого роста, точно? И голос немного гнусавый?

Вы его знаете?

Как сказать…

Честно говоря, его поведение мне показалось немного странным. Вместо того чтобы обрадоваться, узнав, что мсье Воклен вне опасности, он как будто расстроился.

Действительно, — горячо заговорила Мади, — это странный человек, хорошо, что наш друг его не видел… И хорошо было бы, если бы никто не говорил ему об этом человеке.

Из деликатности, а может, просто потому, что торопилась, медсестра тут же ушла. Мы вышли из больничного корпуса. Мади была бледна, я, наверное, тоже выглядел не лучшим образом. Итак, не попав в квартиру мсье Воклена, таинственный торговец роялями явился в больницу! Он отказался зайти в палату, но подробно расспрашивал сиделку и к тому же — это самое важное! — не смог скрыть огорчения, узнав, что наш друг поправляется. Неужели опасения мсье Воклена небезосновательны?

Возвращаясь из больницы, все еще под впечатлением того, что там узнали, мы едва не забыли на площади Белькур сделать пересадку на другой троллейбус.

Друзья ждали нас, как было условлено, в Пещере. Новость их просто ошеломила. Значит, человек в сером пальто действительно опасен! Мы должны узнать, как его зовут, где он живет… Но как найти его? Придет ли он снова в больницу к слепому? Это маловероятно, по крайней мере в ближайшее время…

Мы не знаем его примет, — проговорил Бифштекс, — кроме этого серого пальто с меховым воротником… Впрочем, может быть, у него это пальто единственное?

Давайте поспрашиваем у жильцов, — предложил Гиль. — Может, старьевщики его знают?

Сапожник покачал головой.

— Это будет трудно, старьевщики нас недолюбливают… А тамошние мальчишки, кажется, над нами просто издеваются.

Команда разошлась по домам поздно, слишком поздно, и я не успел сходить за книгой о Бетховене, но пообещал Сапожнику принести ее завтра утром. Прощаясь с ним на перекрёстке, я и представить себе не мог, что меня ожидает…

ЗАПИСКА В ЗОНТЕ

Ночью мне приснился человек в сером пальто. С ним был Кафи: незнакомец тащил мою собаку на поводке к себе домой. Кафи упирался, не желая идти с ним, и тогда он в ярости стал избивать собаку. Кафи лаял, бросался на негодяя, пытаясь его укусить, но тот всякий раз ловко отражал его атаки.

Этот кошмар преследовал меня и утром, когда я отправился за книгой в квартиру слепого. Был канун Рождества. Всю ночь шел дождь, погода вконец испортилась. Мама заволновалась, когда увидела, что я собираюсь на улицу: она боялась, что я попаду под дождь.

— Тиду, я как раз собиралась пришить карман к твоему плащу. Но до обеда не успею.

Я объяснил, что должен идти на холм Фурвьер, к слепому, чтобы взять книгу, которую Сапожник отнесет в больницу.

— Тогда возьми старый папин зонт. Он хоть и не совсем в порядке, но все же защитит тебя от дождя.

Я ненавидел зонты. Эти приспособления казались мне уродливыми и старомодными; к тому же они были такими громадными, с толстыми изогнутыми ручками… В общем, мне казалось настоящим позором появиться на улице под зонтом, но выбора у меня не было.

К счастью, вскоре дождь немного утих, и, дойдя до конца улицы Птит-Люн, я сложил зонт. Правда, с ним все равно нужно было таскаться!

Не знаю почему, но на улице Сен-Бартелеми у меня появилось нехорошее предчувствие. Этот двор нравился мне все меньше и меньше… Тут всегда можно было ждать неприятностей. Сегодня во дворе валялось еще больше мешков, пакетов и прочего хлама. Мальчишки были в восторге от этих завалов и, не обращая внимания на дождь, играли среди них в прятки. Вид у этих детей был тоже не очень приятный. Чтобы избежать их насмешек, я осторожно пробрался вдоль стены, пытаясь остаться незамеченным.

Едва войдя в подъезд, я вздрогнул от неожиданности. Мне послышался собачий лай… Я сразу подумал о Кафи и опрометью бросился обратно во двор. Мальчишки попрятались за мешками и захлебывались от смеха. Неужели это они лаяли, чтобы поиздеваться надо мной? Я все же попытался обыскать двор, перевернул все ящики и пакеты, но, разумеется, ничего не нашел. Шалопаи продолжали хохотать. Я схватил одного из них за руку и стал буквально умолять его сказать, знает ли он, где Кафи. Парень отчаянно вырывался. На крики ребятишек выбежал старьевщик, кудрявый верзила, который всегда со злостью провожал нас глазами, а несколько дней назад при мне яростно лупил по щекам одного из дворовых мальчишек.

Я благоразумно ретировался. В начале лестницы, замучившись таскать тяжелый старый зонт, я прислонил его к стене и налегке отправился к мадам Лазерг, которую поразил мой взъерошенный вид. Я рассказал ей о происшествии во дворе и спросил, не слышала ли она случайно собачьего лая.

— Нет. — Она покачала головой. — Я, как всегда, выходила сегодня, утром купить хлеба и молока, но ни по дороге на улицу, ни по пути обратно ничего во дворе не слышала. Мальчишки просто решили посмеяться над тобой. Они никого не щадят, даже меня, больную женщину. Подумай, если бы твоя собака была там, она бы залилась лаем, услышав твой голос!

Решив забыть об этом происшествии, я рассказал мадам Лазерг о своем визите в больницу, промолчал только о человеке в сером пальто, чтобы не пугать напрасно добрую женщину.

Затем я взял у нее ключ и пошел наверх. Книга стояла на своем месте, на этажерке. Я воспользовался представившейся возможностью, чтобы обследовать комнату слепого. Похоже, после ухода хозяина в ней ничего не изменилось. Во всяком случае, прекрасный рояль Ференца Листа спокойно дремал под своим чехлом.

Вернув ключ, я пошел вниз по лестнице. Мне предстояла неприятная прогулка по двору под взглядами ребятни и старьевщиков, и, размышляя об этом, я забыл в подъезде зонт. Пришлось за ним возвращаться. Мальчишек, к счастью, не было, их разогнал дождь, который лил теперь как из ведра. Я еще раз позвал свою собаку — безуспешно. Наконец с тяжелым томом под мышкой и с зонтом, висевшим на руке, я вышел из мрачного двора.

Когда я дошел до набережной возле моста Сен-Венсан, дождь стал еще сильнее и мне пришлось-таки воспользоваться зонтом. Как только я его открыл, к моим ногам упала какая-то бумажка, видимо, лежавшая внутри. Сначала я не обратил на нее внимания, подумав, что ее засунул туда мой младший братишка, но тут же вспомнил, что уже раскрывал зонт, когда вышел из дому. Следовательно, если бы бумажка лежала внутри, она выпала бы еще тогда.

Вернувшись, я подобрал ее. Это был клочок газеты. На полях какой-то статьи было написано карандашом:

Прихади сиводня вечером ф тупик.

Писал это ребенок, плохо знакомый с орфографией: он сделал четыре грубые ошибки. Наскоро нацарапанные слова не так-то легко было разобрать. В двух местах карандаш прорвал бумагу. Не было сомнения — записку положили в зонт, пока он стоял в подъезде.

Шагая под проливным дождем, я несколько раз перечитал записку, пытаясь понять ее смысл. Кто ее написал? Какой-нибудь паренек из этого ужасного двора? Но зачем он хочет со мной встретиться?.. Я убрал клочок газеты в карман и прибавил шагу, чтобы не опоздать к Сапожнику.

Он был, как обычно, дома один: мать у него работала на заводе. Сапожник ждал меня и уже начал беспокоиться, не забыл ли я о просьбе старика. Я протянул ему клочок газеты.

— Это вложили в мой зонт — он стоял внизу в подъезде, пока я ходил к мадам Лазерг.

Сапожник, удивленно подняв брови, прочитал записку.

А ты уверен, что бумажку подсунули, когда ты был наверху?

Совершенно уверен.

Писал какой-то пацан, к тому же неграмотный. Но вряд ли это один из дворовых мальчишек, они с нами даже не разговаривают… А может, они хотят заманить тебя в ловушку?

Сапожник посерьезнел и нервно провел рукой по всклокоченным волосам.

Странно! — сказал он. — Очень странно! Надо собрать всех ребят до того, как мы с Корже отправимся в больницу.

Мне некогда их звать, уже почти полдень, мне нужно домой.

Не волнуйся, я сам этим займусь. Завтра Рождество, у мамы на заводе короткий день, но она не вернется раньше часа, она даже попросила меня приготовить обед. Это дело быстрое, просто поджарить котлеты с картошкой… Рассчитывай на меня, я всех предупрежу. Наверняка все сейчас дома. Я попробую даже успеть к Мади. Встречаемся в Пещере без четверти два!

Я так быстро бежал домой, что зонт два раза выворачивался наизнанку под порывами ветра. За обедом я снова и снова мысленно повторял про себя слова странной записки, будто боялся их забыть. Наверное, губы у меня двигались, потому что отец с удивлением посмотрел на меня и даже спросил, что я там бормочу.

Гораздо раньше назначенного срока я уже был в Пещере. Один за другим приходили ребята. Сапожник явился последним; лицо у него было багровым: он подавился, пытаясь проглотить обед за пять минут. Я рассказал друзьям, как слышал собачий лай во дворе дома на Сен-Бартелеми и как нашел записку в зонте. Несомненно, ее подложил один из мальчишек, которые издевались над нами. Но что им от меня нужно? Стриженый и Гиль, как и я, не могли ничего придумать. Корже, Сапожник и Бифштекс считали, что мне хотят подстроить ловушку. Шалопаи и раньше надо мной смеялись, а теперь изобрели что-то похуже. Корже сказал:

— Что меня волнует, так это то, что они назначили тебе встречу в тупике. Почему в тупике?

Этот тупик представлял собой очень скверное место. Он находился на улице Сен-Бартелеми, немного ниже, чем дом слепого. На самом деле это был даже не настоящий тупик, а что-то вроде пустыря. Он возник на месте обрушившегося в результате оползня дома, который и не пытались вновь отстроить.

— Не сомневаюсь, что они устроят тебе там засаду, — подхватил Сапожник.

Однако Мади не разделяла его мнения.

— Дворовые мальчишки издеваются над нами, — сказала она, — но они издеваются и над всеми остальными. Ничего в этом страшного нет. Они ведут себя не лучше и не хуже других мальчишек. Поэтому нужно узнать, чего они хотят от Тиду!

С этим все согласились. Загадка записки должна быть найдена! Был разработан план действий. С наступлением темноты я один пойду в тупик, а друзья спрячутся поблизости и придут мне на помощь, если понадобится. Мади мы решили с собой не брать: такие приключения не для девчонок, нам не хотелось, чтобы она попала в переделку. Правда, Мади настаивала, уверяя, что не боится, больше того — уверена, что ничего не случится. Но Корже был непреклонен.

— Нет, Мади, только не сегодня. Будь спокойна, это дело долгое, твоя помощь еще понадобится.

Мы решили собраться в пять часов у моста Сен-Венсан. Сапожник и Корже присоединятся к нам по пути из больницы.

Я вернулся домой: маме нужно было купить продуктов к Рождеству, а она не любила, чтобы мой братишка Жео надолго оставался один. Я очень боялся, что она застрянет в очереди в каком-нибудь магазине, но, к счастью, мама вернулась в половине пятого. Я надел залатанный плащ и вышел. Дождь прекратился, но все небо было затянуто тучами. На набережной Соны совсем уже стемнело, Гиль и Бифштекс подпрыгивали на тротуаре, чтобы согреться. Вскоре пришел Стриженый. Корже и Сапожник еще не вернулись из больницы; они появились только в двадцать минут шестого, запыхавшиеся, мокрые, потому что бежали сломя голову от самой троллейбусной остановки. Они рассказали, что наш старый друг по-прежнему неспокоен и хочет побыстрее вернуться домой. Я в одиночку отправился вверх по Сен-Бартелеми. На улице было больше людей, чем обычно по вечерам. Особенно много было женщин — сумки в их руках, казалось, вот-вот лопнут от обилия снеди.

В тупике никого не было. Я шел неторопливо, ничего не боясь: я знал, что друзья в случае чего тут же прибегут на помощь. На всякий случай я прихватил свисток, которым подзывал Кафи, когда жил в деревне.

Тупик освещался единственным фонарем, висевшим на улице, и там было довольно-таки темно. Я зашел в тень и прислонился к стене. Люди шли по улице вверх и вниз, среди них попадались дети, но никого из дворовых мальчишек я не заметил. В записке было написано «сегодня вечером» — срок был неопределенный. В любом случае и я, и мои друзья должны вернуться домой к восьми часам. К тому же неясно, была ли эта записка от всех мальчишек или от одного из них.

Прошло полчаса. Снова начался дождь, мелкий и холодный. Я натянул на голову капюшон.

Прозвонил колокол: половина седьмого. Я уже почти поверил, что все это глупый розыгрыш, а шалопаи, попрятавшись где-нибудь неподалеку, покатываются со смеху, глядя, как я тут торчу под дождем. Но одно обстоятельство мешало мне уйти. Если бы эти паршивцы просто хотели заставить меня промокнуть, они придумали бы причину свидания — разумеется, какое-нибудь вранье, но обязательно сочинили бы. Например, пообещали бы сообщить мне что-то о моей собаке, они ведь знают, что я ее повсюду ищу.

Ноги у меня совсем замерзли. Я сделал несколько шагов вдоль стены, и тут возле тупика появился маленький силуэт. Мальчишка шел неуверенно; он посмотрел направо, потом налево, явно готовый в любой момент броситься наутек. Он был один. Я вышел из тени и, чтобы он узнал меня, откинул капюшон плаща. Паренек меня заметил и остановился. Убедившись, что я один, он сделал несколько шагов навстречу. Ему было лет десять-одиннадцать; это точно был один из дворовых мальчишек, я не раз его видел. На нем было что-то вроде черной пелерины, таких уже почти никто не носит. Лицо его скрывалось под капюшоном. Натянул ли он его на глаза для того, чтобы его не узнали? Я шагнул к нему.

Зачем ты просил меня прийти? Паренек беспокойно посмотрел по сторонам.

Иди сюда!

Он затащил меня в тень, к стене, у которой я стоял раньше.

Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел, что я с тобой разговариваю… Понимаешь, те, другие, они не знают.

Ты мне хочешь что-то сказать?

Я насчет твоей собаки. Утром я видел, как ты переживаешь, что потерял ее…

Ты был во дворе с другими ребятами?

Я с ними играл. И когда самый старший залаял, чтобы посмотреть, что ты будешь делать, я притворился, что тоже смеюсь над тобой, как и он, но мне это было противно. Я люблю животных, у меня живут ручная сорока и котенок. Особенно мне было бы жалко, если бы у меня украли котенка…

Так мою собаку действительно украли? Он изумленно посмотрел да меня.

Ты знал об этом?

— Я не мог поверить, что моя собака погибла… и собака слепого тоже. — Комок подступил у меня к горлу. Я быстро добавил: — Ты знаешь, где они?

Малыш кивнул. Молчание было знаком согласия. Паренек колебался. Он снова оглянулся по сторонам, убеждаясь, что мы одни.

Насчет твоей я не знаю, но другую, Брике, увез в своем пикапе дядя Тонена.

Тонена?

Это один из наших ребят, младше меня. Дядя часто его колотит, ни за что ни про что. Ты его наверняка видел, этого дядю, он все время торчит во дворе. У него рыжие усы и кудрявые волосы. Его так и зовут — Курчавый.

Это был тот самый человек, который злобно смотрел на нас всякий раз, как мы проходили через двор.

— Ты хочешь сказать, что дядя Тонена украл Брике? Чтобы продать?

Наверняка!

Но собака слепого была хромая!

Я знаю точно, когда он ее украл. Это было однажды утром. Тонен сам мне об этом сказал, только просил никому не говорить. Он играл за штабелем досок в старой конюшне в глубине двора, там его дядя держит свой желтый пикап. Его дядя позвал Брике, подманив его кусочком сахара. Пес был таким доверчивым… Курчавый затащил его в кузов и тут же уехал, но скоро вернулся. За обедом он сказал, что ездил куда-то за Фурвьерский собор.

А Кафи? Курчавый и его увез?

Тонен ничего такого не видел, но тем утром, когда слепой искал во дворе твою собаку, он слышал, как со двора отъехала машина. На этот раз Курчавый тоже недолго отсутствовал, а когда вернулся, рукав куртки у него был порван, а рука вся в крови. Он сказал, что зацепился за гвоздь, когда сгружал ящик, но мы с Тоненом думаем, что его укусила твоя собака.

Закончив рассказ, парень пожал мне руку.

— Даешь слово, что никому не скажешь? Не ради меня, мне-то наплевать, а ради Тонена. Дядя его убьет.

Будь спокоен!

Если ты найдешь свою собаку и собаку слепого, не надо, чтобы их видели во дворе.

Я тебе обещаю.

И еще, — встревоженно добавил мальчик, — когда будешь проходить по двору, не подавай виду, что знаешь меня. Моим приятелям это не понравится.

Я поклялся, что «не узнаю» его; впрочем, я и так с трудом видел его лицо.

Он ушел тихо, словно вор, и вскоре пропал из виду.

РОЖДЕСТВО

Разумеется, я давно уже не верил в Деда Мороза, однако накануне праздника все-таки поставил башмак в камин, чтобы доставить удовольствие братишке, который все еще ждал прихода доброго старичка с подарками.

Утром, проснувшись, он обнаружил рядом со своим ботинком заводной бульдозер, о котором давно уже мечтал, а я нашел спортивный свитер. Мама вязала его тайком от меня, но я как-то наткнулся на него в корзинке для рукоделия. В каждом ботинке было по пакету конфет, при виде которых братец Жео запрыгал от радости.

А моя главная радость скрывалась не в ботинке — она была у меня в сердце. У меня появилась надежда найти Кафи!

Накануне, выйдя из тупика, я побежал на площадь Сен-Поль искать друзей. Встретившись, мы долго обсуждали признание мальчишки и единодушно пришли к выводу, что Брике и Кафи наверняка живы. Мы не могли только сообразить, зачем старьевщику нужно было воровать собак. Может, он ненавидел животных и не мог выдержать их присутствия во дворе? Или продавал их за хорошие деньги?

— Ты говоришь, — Корже заставлял меня повторять это снова и снова, — что он увозил их в своем пикапе?

— Да, ездил за Фурвьерский собор и отсутствовал недолго и в первый, и во второй раз. Видно, ездил в одно и то же место.

Сапожнику пришла в голову идея. Он неожиданно вспомнил, как два года тому назад гулял с дядей по переулкам за собором. Проходя вдоль одного забора, они услышали собачий лай. Сапожник залез на забор и увидел большую площадку, заставленную клетками, в которых бились, пытаясь выбраться, множество собак. Дядя объяснил ему, что это, наверное, псарня — другими словами, что-то вроде зоопарка, который принадлежит торговцу собаками.

— Тиду, я уверен, что этот человек увез наших собак туда и продал!

Этим рождественским утром я был переполнен надеждой. Мне казалось, что сегодня непременно исполнится мое единственное желание: найдется Кафи. Сапожник обещал сходить со мной на вершину холма Фурвьер. Однако он предупредил меня: его мама, которая работала на заводе, никогда по вечерам не выходила на улицу, но в Сочельник он по традиции отправлялся с ней ко всенощной, поэтому ложился в этот день поздно. Значит, сегодня он проснется не раньше десяти.

— К тому же, — добавил он, — рождественским утром, сам понимаешь, собачник тоже не проснется на рассвете… Скажи спасибо, если мы вообще его там застанем.

Итак, мы решили пойти на Фурвьер после обеда. Сапожник зайдет за мной на улицу Птит-Люн часа в два. Каким долгим показалось мне это утро! Решив, что я томлюсь в ожидании праздничного обеда, мама со смехом спросила:

— Тиду, неужели ты вдруг стал гурманом?

Ведь я не рассказал ей ничего о том, что случилось накануне. Мне хотелось убедиться, что Кафи жив.

Я пошел к Мади, которая, конечно, сгорала от нетерпения, гадая, что произошло накануне в тупике. Я встретил ее на улице, она шла с матерью из церкви. Мади задержалась со мной, чтобы обо всем расспросить.

— Вот видишь, — сказала она, — не все мальчишки из этого двора негодяи. — И добавила: — Я тоже верю, что Брике и Кафи живы. После обеда мои родители, как всегда на Рождество, пойдут навестить старую тетушку. Меня они не заставляют туда ходить. Забеги за мной, я пойду с вами.

Сидя за праздничным столом, я был до того рассеян, что даже не замечал, что ем! Бедная мама! Она приготовила чудесный прованский обед: салат из помидоров и цесарку, фаршированную черными маслинами, которые я так люблю…

— В два часа пришел Сапожник. Он только что видел, как Стриженый, Гиль и Бифштекс садились в троллейбус. Они поехали к нашему старому другу, которого нельзя было не навестить на Рождество.

Мади была уже одета, когда мы пришли к ней на улицу От-Бют. Несмотря на волнение, она заставила нас полюбоваться часиками, которые подарила ей бабушка. После вчерашнего дождя небо прояснилось, но стало еще холоднее. Людей на улицах было мало. Лионцы любят вкусно поесть и Рождество обычно проводят дома, в кругу семьи. Я даже начал сомневаться, будет ли псарня открыта в такой день.

— Во всяком случае, — заметила Мади, — мы наверняка сможем разглядеть собак, забравшись на забор. Давайте не будем терять времени: мне нужно вернуться домой к пяти.

На набережной Соны Сапожник показал нам улицу, которая, как он уверял, была самым коротким путем на вершину Фурвьера. Однако, когда мы забрались на холм, оказалось, что он плохо помнит, в какой стороне находится псарня. Идти по дорожке направо? Или подниматься налево? Сапожник помнил только забор. Никто из прохожих не помог нам; более того, сколько мы ни прислушивались, лая не услышали.

— Но я уверен, что это где-то тут! — настаивал Сапожник. — Забор выше меня и очень длинный, кое-где проломанный, Я его помню так, как будто вчера видел.

Мы побродили наугад с полчаса, подозревая, что Сапожнику все это приснилось, как вдруг Мади показала пальцем на пустырь, на котором тут и там стояли какие-то сараи. Это и была псарня, окруженная простым проволочным ограждением, которое, видимо, поставили вместо обветшавшего за эти два года забора. К собакам нам было не пройти: они были заперты в сараях, стоящих в глубине пустыря, — но возле ворот возвышался кирпичный коттедж, где, очевидно, обитал хозяин псарни.

— Мади, постучись в дверь, — попросил Сапожник. — Девочкам охотнее отпирают, чем ребятам.

На пороге появился краснолицый мужчина с салфеткой в руке. У него был недовольный вид человека, которого оторвали от лакомого блюда.

Что вам надо?

Мы, нам… мы по поводу собаки!

Собаки?! Вы что, думаете, что моя псарня и в Рождество открыта, что ли?

— Мы пришли за украденной собакой. Может быть, она здесь… может, их даже две.

— Что? Краденые собаки?.. Что за дела? Хороший день вы выбрали, чтобы об этом сообщить!

Он яростно захлопнул дверь, однако, видимо, поразмыслив, снова ее открыл. Может быть, потому что на дворе было Рождество, а может, вид у нас был такой несчастный?

Ладно! — проворчал он уже не так сурово. — Что за собаки?

Мы ищем двух овчарок, которые потерялись, одна из них принадлежит слепому старику, другая мне. Мы думаем, что их привезли сюда.

Когда?

Первую в прошлом месяце, а мою дней десять назад.

Собачник потер лоб рукой.

— Хорошо, подождите, что ли, пару минут. Я допью кофе и покажу вам свое хозяйство.

Пара минут продлилась добрых полчаса, мы уже разуверились, что собачник вернется, как вдруг дверь отворилась. Хозяин был одет в длинную серую блузу, в которой он, видимо, ходил кормить своих питомцев. Он сказал:

— Пойдемте, что ли, поищем ваших овчарок… А вы, что ли, уверены, что они краденые? Как я должен различать, какую собаку мне привезли — ворованную или нет? Если бы они хоть свидетельство о собственности показывали, что ли… Ну, расскажите, что ли, как эти собаки выглядят!

Если бы мы так не волновались, то, наверное, не удержались бы от смеха, слушая эти бесконечные «что ли», которые он вставлял в каждую фразу. Мали рассказала сначала о Брике, потерявшемся раньше: его легко было узнать по раненой лапе.

— А, хромая овчарка! — воскликнул добряк. — Эта здесь, точно!

Он направился к одному из сарайчиков, где сидели четыре или пять собак, тесно прижавшись друг к дружке, чтобы согреться.

Эта, что ли? — спросил торговец.

Похоже, эта… Честно говоря, мы ее никогда не видели, — призналась Мади. — Мы знаем только ее кличку — Брике.

Не успела она произнести это имя, как одна из собак, прихрамывая, встала и подошла к решетке. Это наверняка был поводырь слепого! Он и вправду был немного похож на Кафи, но не такой красивый и ниже ростом.

Мади просунула руку через решетку, и Брике тут же подставил голову, чтобы его погладили. Он казался умным и добрым псом. Я спросил у собачника:

Человек, который вам его привез, был высокого роста, правда? И с кудрявыми волосами?

Точно! Он очень просил меня забрать пса, потому что, мол, собака ничья, носится туда-сюда по двору, того и гляди кого-нибудь покусает… Я не хотел ее брать, сами понимаете, каково перепродать хромую собаку. Но тот человек сказал, что если я ее не возьму, он ее утопит в Соне, чтобы только избавиться. А я вижу — пес умный, ласковый… Кстати, этот парень даже денег за нее не просил… Так вы, что ли, говорите, это не бродячая собака?

Это собака-поводырь. Тот человек украл ее у слепого… и еще другую, гораздо более красивую…

Вы уверены? Я не помню, чтобы этот тип привозил другую собаку.

Это большая собака, на лапах у нее «чулки» огненного цвета, на груди пятно. На ней был ошейник с позолоченными заклепками.

Торговец задумался.

Этот, что ли, — пробормотал он, скребя подбородок. — Рыжие лапы, ошейник с позолоченными заклепками… все точно. Его принимала моя жена, и у нас его уже нет.

Вы его уже продали?

Ну подумайте сами, такая великолепная собака!

Не в силах сдержаться, я закричал:

— Это была моя собака. Моя собственная собака! Торговец опечалился.

— Ну что же я могу поделать, бедный мальчик, откуда мне было знать? Кроме того, кто докажет, что это была твоя собака?

Я едва сдерживал слезы.

— Но вы хоть знаете, кому ее продали? У вас есть адрес?

— Увы! У вас спрашивают, как вас звать, когда вы покупаете пару башмаков или удочку?

Как можно сравнивать Кафи с башмаками?!

Все, что я могу вам сказать, — добавил торговец, — это то, что собаку продали в субботу человеку лет сорока. Он был с женой, оба такие элегантные.

Они не сказали, в каком районе живут?

Нет, но мне показалось, что им нужна сторожевая собака. Так что скорее всего они живут в пригороде. — Собачник снова поскреб подбородок, силясь еще что-нибудь вспомнить. — И еще, мне кажется… Он, что ли, или его жена все спрашивали, не перескочит ли собака через стену палисадника, который окружает дом. Они добавили, что будут водить пса на прогулку вокруг старой крепости или на стадион, это у них рядом. Вот все; что я могу вам сказать. Мало, конечно, но вы же понимаете… — И, вздохнув еще раз, закончил: — В любом случае забирайте этого, хромого. Я вам его задаром отдаю, потому что все равно никто его не купит.

Брике, кажется, догадался, что мы его забираем. Он бегал вдоль решетки, не отрывая от нас глаз. Когда собачник открыл дверцу, Брике сразу бросился к Мади — видно, потому, что она первая назвала его по имени.

— Держи покрепче веревку, — предупредил торговец, — а то он может убежать.

Он привязал веревку к ошейнику и протянул другой конец Мади. Чувствовалось, что собачнику не терпится с нами расстаться. Наверное, он разволновался из-за этой истории с крадеными собаками, кому же раскаивался, что наговорил лишнего. Он проводил нас к выходу.

Счастливый от обретенной свободы и еще больше — от того, что нашел человека, который будет о нем заботиться, Брике радостно махал хвостом и все время оборачивался, глядя на нас благодарными глазами. Он прихрамывал, но хромота его не казалась уродством — наоборот, она делала бедного пса еще милее для нас.

Мади не скрывала радости от того, что мы нашли поводыря нашего старого друга. Я тоже был счастлив, но, признаюсь, чувствовал, что сердце мое щемит от зависти. Мади это понимала. В конце улицы она остановилась и молча взяла меня под руку, давая понять, что разделяет мое несчастье… Приближался вечер. Мади вдруг вспомнила, как далеко нам еще идти.

— Не хочу вас утомлять, — сказал она. — Давайте я побегу одна с Брике. Он поживет у «меня. Мама сварит ему отличную похлебку с куриными косточками, которые остались после обеда.

Сапожник был готов пойти с ней, а у меня не было желания возвращаться домой. С места рядом с собором, где мы стояли, был виден весь город. Я представлял, как Кафи сидит под одной из этих крыш и плачет по-собачьи, потому что ему грустно без меня… Я шепотом повторял слова, сказанные нам хозяином псарни: «Они будут гулять с ним вокруг старой крепости или по стадиону, который рядом».

И тут я схватил Сапожника за руку.

— Твоя карта!.. Она у тебя с собой? Сапожник всегда носил в кармане старую карту

Лиона и окрестностей, она частенько помогала нам в наших походах. К счастью, хоть он и был в праздничном костюме, карту он прихватить не забыл.

— А что ты думаешь там найти? Место, куда увели Кафи?

Сапожник расстелил карту на земле, но уже смеркалось, и нам пришлось перейти поближе к фонарю.

— Вспомни, Сапожник: женщина сказала собачнику, что собирается гулять с собакой рядом с домом, возле старинной крепости или на стадионе. Помоги мне найти это место!

Стоя на коленях, я изучал левую половину карты, пока Сапожник исследовал правую. Старые крепости, которые когда-то защищали город, были обозначены маленькими коричневыми пятнышками в черных кружках. Их количество меня потрясло: я никогда не думал, что Лион был так укреплен.

Парки, скверы и стадионы были обозначены зеленым цветом. Я водил пальцем по карте, пока наконец…

— Сапожник, вот тут коричневый и зеленый значки стоят рядом!

Дйа маленьких пятнышка располагались на холме Сент-Фуа, продолжении холма Фурвьер, все над той же поймой Соны.

— Я уверен, что это здесь, на Сент-Фуа. В общем, посмотри, не слишком далеко отсюда. Поэтому те люди и обратились в эту псарню, а не в какую-нибудь другую!

Сапожник, обычно такой находчивый, даже присвистнул от восхищения.

— Старик, ты гений!

Я был слишком взволнован своим открытием, чтобы радоваться комплименту. Большим и указательным пальцем я сверил расстояние между нами и Сент-Фуа с масштабной линейкой и вычислил, что оно не превышает трех километров. Я взглянул на часы.

Десять минут шестого! Время у нас есть!

Четверть часа назад у меня не было никакой надежды, зато сейчас словно крылья выросли. Я мог бы обежать весь Лион, если бы это потребовалось. Еще минута на то, чтобы найти по карте самую короткую дорогу, — и мы отправились в путь.

Через полчаса мы были в Сент-Фуа, холмистом районе с бесконечными подъемами и спусками, где большие здания подавляли своей высотой одноэтажные домики, разбросанные по склонам. Дорога шла вокруг старой крепости, у подножия которой, как а было показано на карте, находился стадион. Вокруг многих домов были сады и дворы, окруженные стенами. Я останавливался перед каждым домок и звал Кафи — сначала тихо, потом громче.

— Кафи!.. Кафи!

Я даже осмелился дунуть в свисток. Он издавал необычный свист, очень пронзительный, и Кафи его прекрасно знал. Подзывая Кафи, я свистел два раза подряд, а после короткой паузы еще дважды. Услышав этот сигнал, пес со всех ног мчался ко мне, а если почему-либо не мог этого сделать, то лаял в ответ.

Но, увы, на этот раз все мои попытки остались безрезультатными.

— Та женщина сказала, что ее дом рядом с крепостью и стадионом, — заговорил Сапожник, — но это нельзя понимать буквально. Женщины не умеют определять расстояния. Однажды моя мама сказала, что вокзал находится в километре от Круа-Русс, а когда я посчитал по карте, оказалось три. — И еще добавил: — К тому же на Рождество эти люди могли пойти в гости, прихватив с собой Кафи.

По кривым горбатым улочкам он потащил меня дальше, к центру Сент-Фуа. Там тоже было полно домиков, окруженных стенами. Мы останавливались перед каждым из них, и я снова и снова звал Кафи. Однажды какая-то собака подняла яростный лай, и Сапожник вскарабкался на забор, чтобы заглянуть в сад. Увы, там он увидел злющую шавку, размером чуть больше кошки; она переполошила жителей домика, и нам пришлось спешно ретироваться.

Вскоре на колокольне прозвонило семь часов.

— Уже поздно, — расстроенно сказал Сапожник, — давай лучше придем сюда завтра. Если нужно, будем стучаться во все двери!

Но я заупрямился. Ведь мы прошли ее не по всем улицам; дом, который мы ищем, может находиться где-то рядом… Я снова потащил Сапожника за собой.

Но уж когда церковный колокол прозвонил половину восьмого, мне пришлось смириться — надо было срочно идти домой. Когда мы спускались по пустынной улице, я в последний раз свистнул в свой свисток. Ответа не было.

Мы уже покидали Сент-Фуа, когда я неожиданно почувствовал, что за мной кто-то бежит. Я не успш обернуться, как чуть было не упал под тяжестью лап, которые обрушились мне на плечи. Кафи! Это был Кафи!..

Откуда он прибежал? Как смог освободиться? Почему он не лаял в ответ на мой свист?.. На одной из рыжих лап виднелась кровь. Наверное, бедняге пришлось приложить неимоверные усилия, он даже поранился, чтобы вырваться на волю. Не помня себя от радости, он скакал вокруг нас, хватал зубами за одежду, облизывал руки… Я прижал пса к себе, плача от радости.

— Видишь, Сапожник, он вернулся на Рождество!

Но вскоре меня охватило беспокойство. Кафи сбежал. Имею ли я право его уводить? Не обяжут ли нас вернуть его тем, кто его купил?

— Вернуть?! — возмутился Сапожник. — Вернуть собаку, которая принадлежит тебе? Да эти люди по крайней мере должны были лучше заботиться о нем… Смотри, как плохо за ним ухаживали, даже шерсть не расчесывали! Когда они обнаружат пропажу, то скорее всего пойдут к собачнику. Это его оплошность. Он должен был думать, когда покупал ворованную собаку!.. Тиду, не беспокойся, мы все это уладим. Да и как узнать, откуда убежал Кафи? Не думаю, что он нас туда отведет!

Сапожник был прав. Я еще раз расцеловал молодчину Кафи, и мы втроем побежали в сторону Круа-Русс, далекие огни которого мерцали словно звезды.

МАЛЕНЬКАЯ ГАЙКА

Кафи и Брике нашлись!.. Наутро, узнав чудесную новость, мои друзья запрыгали от радости. Когда все собрались в Пещере, мы с Сапожником рассказали им подробности нашей экспедиции на Сент-Фуа.

Однако, когда эмоции улеглись, возникла новая проблема. Как объяснить слепому возвращение собаки?

Нельзя говорить ему, что Брике был украден одним из старьевщиков, — заявил Корже, — это его еще больше встревожит.

Кроме того, — добавил Стриженый, — Брике нельзя появляться в том дворе. В один прекрасный день он снова потеряется… и уже навсегда.

Я тоже так думал, но совсем по другой причине. Большинство обитателей трущобы не удивится, вновь увидев собаку слепого даже после такого долгого отсутствия. В любом случае их мнение не будет иметь никакого значения. Но что делать с Курчавым? Он кинется к торговцу собаками, потребует объяснений, узнает, кто приходил за собаками… Что он тогда предпримет? Сможем ли мы еще раз войти в этот двор?

— Что же делать? — расстроилась Мади. — Я с удовольствием буду заботиться о Брике, но что делать с мсье Вокленом? После двух аварий он не осмелится в одиночку выходить на улицу. Нужно найти ему новую собаку.

Сапожник затряс головой.

— А если и та пропадет? Старьевщик двух уже украл, при первой возможности утащит и третью. И тогда у слепого будет новый повод считать, что его преследуют!

Положение казалось безвыходным. Полиция не станет утруждать себя историей потерянных и найденных собак, а если даже и заинтересуется ею, то кто докажет вину старьевщика? Никто, кроме Тонена, ничего не видел, но перепуганный мальчишка будет молчать. Что до хозяина псарни, то он от всего откажется: зачем ему ввязываться в историю с крадеными собаками?

— Нет, — заключил Корже, — если мы хотим до конца расследовать это дело, будет лучше, что бы старьевщик не догадывался, что он под подозрением.

Но как нам вести себя со стариком? Пока он в больнице, мы не скажем ему, что Брике нашелся; ну, а потом, когда он вернется домой?

Так как он не сможет больше ходить один, — заявила Мади, — придется нам самим водить его по клиентам. Вместо того чтобы выходить, как прежде, в обед, он будет дожидаться нас, и мы по очереди будем провожать его после школы.

Хорошо бы еще, чтобы до конца каникул ничего новенького не случилось, — добавил Сапожник.

…Он не подозревал, что окажется пророком. Однажды утром находка одной маленькой вещицы укрепила наши подозрения…

Накануне мы с Мади ходили в больницу Граж-Бланш. Каких трудов стоило нам скрывать от нашего старого друга, что Брике нашелся! Как нарочно, в этот день он очень долго рассказывал о своей собаке.

К счастью, старика радовала перспектива скорого возвращения домой. Врач обещал выписать его двумя днями раньше назначенного срока.

— Ах, как мне хочется самому убедиться, что дома все в порядке! — со вздохом повторял он.

Незадолго до выписки слепой попросил нас еще об одной мелочи: не мог бы кто-нибудь из нас принести ему завтра большой шерстяной свитер, который лежит в его комнате в одном из шкафов? Он боялся простудиться, выйдя из жарко натопленной больницы на холод.

Утром в четверг мы со Стриженым встретились на Крыше Ткачей и отправились на Фурвьер. Я должен был сперва зайти к мадам Лазерг, которая убирала в квартире слепого и должна была подняться в его квартиру вместе с нами.

Мы привыкли, стучась в ее дверь, называть свои имена, как это делал мсье Воклен. Обычно женщина тут же открывала и встречала нас приветливой улыбкой; но этим утром она заставила меня повторить мое имя дважды. Когда наконец мадам Лазерг приоткрыла дверь, вид у нее был ужасно испуганный.

Милые дети! Я знала, что это вы, но сегодня ночью я натерпелась такого страху!

Сегодня ночью?

Входите, я все вам расскажу!

Она указала нам на стулья, а сама буквально рухнула на диван.

— Говорите же, мадам Лазерг, что случилось? Что-нибудь плохое?

— Было уже за полночь, когда я вдруг проснулась. Вы знаете, в моем возрасте плохо спится… Я услышала шаги на лестнице: кто-то поднимался на пятый этаж. Я тут же подумала о том человеке, который приходил к мсье Воклену и не назвал своего имени. Я встала у двери и стала слушать, но открыть не осмелилась. Незнакомец долго находился там, очень долго; я слышала разные негромкие, но очень странные звуки… — Будто открывают и закрывают двери, шкафы, выдвигают и задвигают ящики?

— Нет, не такие. Как вам объяснить? Они были похожи на скрежет. Однажды упало что-то тяжелое, может, молоток. Звуки прекратились, потом начались снова. Все это продолжалось не меньше получаса. Потом незнакомец осторожно спустился вниз. Я почему-то была уверена, что он не вернется, и поднялась к мсье Воклену. Дверь открылась легко, замок не был взломан. Я прошла в квартиру, все, казалось, было в порядке. Ящик секретера, от которого у меня есть ключ, был не тронут. Однако я совершенно уверена — этой ночью в квартире кто-то побывал!

Бедную старушку буквально трясло, когда она все это рассказывала. Мы со Стриженым украдкой переглянулись. Уже и мадам Лазерг не чувствует себя в безопасности в этом доме! Действительно ли она слышала этот шум? Может, ей просто приснился кошмар?..

— Я не осмелилась пойти туда утром, — призналась она. — Мне страшно, пойдемте вместе.

Она поднималась по лестнице вслед за нами. Ключ дрожал у нее в руке, и дверь пришлось открывать Стриженому. Непохоже было, что в квартиру слепого кто-то проникал. Бумаги и книги на этажерке были в порядке, все лежало по местам и в ящике секретера. Как обычно, закрыты были дверцы шкафов, которые перепуганная мадам Лазерг ночью не открывала. На полу никаких следов, а ведь мокрые подошвы непременно оставили бы отпечатки… Я приподнял чехол рояля. Великолепный инструмент был в целости и сохранности.

Вы ошибаетесь, мадам Лазерг, сюда никто не заходил. Может быть, шум доносился из другой квартиры?

От Лопесов?.. Они уже месяц в отъезде.

А если кто-то решил воспользоваться их отсутствием, чтобы ограбить?

Ограбить? У них нет ничего, кроме ветхой мебели, а если и было немного денег, то они все взяли с собой. К тому же их квартира прямо над моей, я бы слышала скрип половиц.

Мы со Стриженым еще раз осмотрели комнату. Очевидно, тревога все же была ложной. Мадам Лазерг дала мне свитер слепого, и Стриженый запер дверь. Я уже миновал несколько ступенек вслед за славной старушкой, когда, обернувшись, увидел, что Стриженый, наклонившись, что-то поднял с площадки.

Что это такое?

Ерунда, булавка!

И тут же, не дожидаясь, пока мадам Лазерг успеет повернуть голову, приложил палец к губам.

Через мгновение мы снова вошли в квартиру к несчастной женщине, которая, почувствовав облегчение от того, что смогла рассказать о своих страхах, предложила нам по чашке кофе.

— Из-за этих переживаний, — добавила она, — я еще не успела сходить за продуктами. Подождите, выйдем вместе.

Пока старушка доставала чашки, я вопросительно уставился на Стриженого. С тех пор как он подобрал булавку, вид у него был озабоченный, я видел, что он волнуется. Хозяйка поставила перед ним сахарницу, но он забыл положить в кофе сахар. Что случилось? И почему он прижимал палец к губам?

Наконец, с трудом надев пальто, мадам Лазерг взяла хозяйственную сумку, и мы вышли. Как только мы распрощались с доброй женщиной у входа в бакалейную лавку, Стриженый повернулся ко мне.

— Тиду, на площадке я нашел вовсе не булавку, а вот что…

Он полез в карман и вынул оттуда что-то маленькое и блестящее.

Так что это такое?

А ты не видишь? Гайка, медная гайка.

Откуда она?

Думаю, я знаю откуда. Побежали скорее, пока мадам Лазерг не вернулась. Я решил ни о чем не говорить в ее присутствии. Бедная старушка и так натерпелась страху!

Он как сумасшедший помчался обратно к дому; я с трудом поспевал за ним. Добежав до площадки пятого этажа, Стриженый воскликнул:

— Именно то, что я думал! Одна из маленьких гаек, которыми поручни перил прикручены к столбикам. Смотри, многих уже нет. Эта просто закатилась в угол, я нашел ее здесь, у стены.

— И ты думаешь…

Тиду, напрягись и вспомни, ведь мадам Лазерг вроде бы говорила, что подметала квартиру старика и лестничную площадку?

Да, вчера вечером.

Значит, шум сегодня ночью доносился отсюда, с площадки, а не из квартиры.

Заинтригованный, я провел рукой по перилам: они шатались. Там, где ржавая перекладина прикреплялась к стене, металл был не толще проволоки. Присмотревшись, я заметил на полу немного*железных опилок. Перекладину подпилили! Лишенные поддержки столбиков, к которым они были раньше прикручены гайками, перила стали весьма ненадежной опорой. При малейшем давлении они бы тут же обвалились!

Я почувствовал, что бледнею. Стриженый смотрел на меня с искаженным от ужаса лицом.

Боже… Его хотят убить! — воскликнул я.

Каждый раз, как слепой выходил из дома, он на ощупь искал перила, — быстро заговорил Стриженый. — Если бы он сейчас оперся на них, перекладина обломилась бы и он рухнул бы в пролет! — И добавил, стерев холодный пот со лба: — Кто мог совершить эту мерзость? Старьевщик? Или тот, другой?

У меня перехватило горло от возмущения, но тут я вспомнил о мадам Лазерг, о том, что и ей угрожает та же опасность. Нужно как можно скорее предупредить ее.

— Пойдем ей навстречу. Я скажу, что забыл какую-нибудь вещь, которую просил принести старик. Мы снова поднимемся сюда, и ты притворишься, что только что заметил, что перила в плохом состоянии.

Попробуем как-нибудь их укрепить.

ЖЕЛТЫЙ ПИКАП

Это было уже серьезно, очень серьезно! Вернувшись на Круа-Русс, я тут же помчался к Мади, а Стриженый побежал звать остальных.

Через полчаса мы собрались в Пещере на настоящий военный совет. Бледная от волнения, Мади никак не могла поверить, что готовилось такое ужасное преступление.

— Этого не может быть! Наверное, вы ошиблись! Перила и так были в плохом состоянии, гайки могли отвинтиться сами по себе… Я уже замечала, что перила шатаются.

Однако у нас были неопровержимые доказательства. Ремонтируя перила, мы их внимательно осмотрели. На резьбе болтов не было ржавчины, значит, гайки были скручены недавно. Перекладина несомненно была перепилена… Скрежет пилки слышала и мадам Лазерг, только не смогла распознать. К тому же на площадке валялись свежие железные опилки. Наконец, гайка, забытая на площадке, не могла находиться там раньше: ведь вчера вечером старушка подметала лестницу.

— Да, — вздохнула Мади, — это настоящие улики. Это ужасно. Воспользоваться слепотой несчастного старика, чтобы подстроить такое!..

— Но кто преступник? — спросил Корже. — Человек в сером пальто или старьевщик?

Обоих можно было заподозрить в равной степени. Старьевщик живет в том же доме, он знает, что обе квартиры на верхнем этаже пустуют. Что может быть легче, чем подняться туда ночью, когда все спят?.. Но ведь и торговец роялями знаком с этим домом. Он хочет получить бесценный рояль, и слепой чувствует, что этот человек не остановится ни перед чем, лишь бы завладеть инструментом…

Разгорелась горячая дискуссия. Большинство склонялось к тому, что подпилить перила мог только старьевщик; может быть, нам так казалось потому, что после истории с похищением Брике и Кафи он представлялся нам настоящим бандитом… Но какова связь между кражей двух собак и диверсией на лестнице?

Неожиданно Корже осенило, и очевидность его догадки просто ошеломила нас. Как же мы раньше не догадались? Преступник любой ценой хотел подстроить так, чтобы мсье Воклен стал жертвой несчастного случая. Именно для этого были украдены обе собаки, и мерзавец прекрасно знал, что без поводыря мсье Воклен дважды едва не погибу под колесами.

Это открытие взволновало нас еще больше.

— Итак, — подытожила Мади, — по-вашему, преступник — этот старьевщик. Но зачем ему нужно все это? Чтобы завладеть роялем? Тогда нужно предположить, что Курчавый знаком с человеком в сером пальто, а это маловероятно. Они из разных слоев общества: один ухоженный, элегантный, а другой ходит в лохмотьях, немытый и неотесанный грубиян.

— Это верно, — согласился Стриженый. — Мсье Воклен прав в том, что не доверяет торговцу роялями, но он не похож на убийцу. Старьевщик опасный тип… но, к сожалению, мы не знаем главного: зачем ему понадобилось избавиться от старика?

Мы дали волю своему воображению. Гиль предположил, что старьевщик маньяк или буйный сумасшедший. Бифштекс считал, что Курчавому надоели наши хождения по его двору. Он знает, что мы дружим со слепым, и решил отыграться на нем. Более практичный Сапожник полагал, что если бы слепой умер, квартира бы освободилась и старьевщик пристроил бы туда одного из своих подручных.

Однако ни одно из наших предположений не казалось правдоподобным.

В любом случае, — сказала Мади, — мотивы преступления сейчас не так уж важны. Первое, что нужно сделать, — это заявить в полицию.

И поскорее! — горячо поддержал ее Гиль. — Жизнь мсье Воклена в опасности.

Однако Корже сомневался.

Да, это серьезно, но послушайте! Заявить в полицию — это значит рассказать обо всем старику.

Вовсе не обязательно!

Полицейским будет мало наших показаний. Они станут допрашивать Воклена. Однако воспоминание о человеке в сером пальто приводит его в ужас, и представьте, что будет, если он узнает еще и о старьевщике! Он просто сойдет с ума…

Верно, — вздохнула Мади, — он очень расстроится. Но зато старьевщика арестуют!

Совсем не обязательно! Полиция будет вести расследование, улик окажется недостаточно… Перила и так были в плохом состоянии. Поверят ли нам, что их кто-то специально испортил? Да и как доказать, что это был старьевщик?

А краденые собаки?

О них может рассказать один малыш Тонен, но на него нельзя рассчитывать: он промолчит, чтобы его не отлупили.

Извините! — закричала Мади. — А собачник?

Конечно, ему есть что рассказать. Но когда его станут допрашивать, он скажет, что ничего не знает. Он не выдаст того, кто привел ему собак, чтобы не нажить неприятностей.

А Сапожник добавил:

— В конце концов, даже если торговец собаками опознает Курчавого, что из этого будет следовать?

Дело кончится обвинением в краже собак, старьевщик отсидит восемь дней в тюрьме, а через неделю снова примется перетряхивать во дворе свое барахло. И тогда мы уж точно никогда больше не попадем в этот дом.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула Мади. — Если полиция ничего не сможет сделать из-за отсутствия улик, представляете, чем все это кончится?!

В Пещере воцарилось молчание, которое нарушил Малыш Сапожник.

Не будем терять голову. Если на полицейских рассчитывать нельзя, может, нам самим удастся кое-что сделать. Старьевщик не знает, что мы его подозреваем. Давайте разработаем план наблюдения за ним!

Наблюдения?! — всплеснула руками Мади. — Но нам нельзя ждать! Ведь завтра с мсье Вокленом что-нибудь может случиться!

Мы будем его охранять. Когда он вернется из больницы, ты, Мади, должна убедить его ни в коем случае не выходить на улицу в одиночку. Он согласится на это после того, что с ним уже случилось. Мы будем провожать его всюду…

А когда начнутся занятия?

— Мы будем ходить к нему по очереди, после школы. Пусть посещает своих клиентов по вечерам, а не после обеда, как раньше. В любом случае давайте условимся: он не должен знать, что Брике и Кафи нашлись.

Несмотря на логичность этих планов, Мади мучили сомнения. Решение повсюду ходить со слепым казалось ей рискованным. В один прекрасный день кто-то из нас не сможет прийти, и мсье Воклен отправится на улицу без поводыря.

Честно говоря, сомневались все. Снова наступило молчание. Мы понимали — ситуация сложилась серьезная.

Команда разошлась по домам только после обеда. В пылу спора мы не заметили, как пролетело время.

Вернувшись домой, я с трудом смог сдержать свои чувства и едва не рассказал обо всем отцу. Дело было слишком серьезным — жизни слепого грозила опасность! Но тут внутренний голос тихонько сказал мне: «Нет, Тиду, старик ничем не рискует. Вас семеро, и вы сможете его спасти. Не говори отцу, подожди немного. Что-то еще случится до конца каникул, и ты не пожалеешь о своем решении».

Когда я встретился с друзьями после обеда, то удивился и одновременно успокоился, узнав, что за семейным столом каждому пришла в голову та же мысль и все услышали один и тот же совет внутреннего голоса.

Теперь, когда мы снова были вместе, мы уже не предавались фантазиям. Нужно было разработать лан действий — правда, без Гиля и Бифштекса, которые в последний раз отправились к слепому, прихватив с собой свитер.

Итак, — начал Корже, — раньше мы думали, что Курчавый — простой старьевщик. Мы видели, как он перебирает во дворе металлолом и тряпье. Но ведь, кроме того, он часто куда-то уезжает на своем пикапе. Нужно узнать, где он бывает. Мы можем следить за ним даже на своих велосипедах. В Лионе на улицах постоянно пробки, повсюду светофоры, на велосипеде получится даже быстрее, чем на машине.

Давайте разобьемся на три группы, — предложил Сапожник. — Тогда мы сможем с утра до вечера дежурить на Сен-Бартелеми и всегда будем готовы поехать за ним. Важно, чтобы он нас не заметил. Хорошо, что сейчас каникулы…

— А когда пойдем в школу? — заволновался Стриженый.

— Тогда посмотрим, — ответил Корже. — Мне кажется, что и до этого еще много чего случится.

И действительно, события следовали одно за другим. Долго ждать нам не пришлось.

Это произошло тридцать первого декабря. Слепой, вернувшись домой, тут же бросился к своему любимому роялю, чтобы исполнить на нем мелодии, которые он сочинил в больнице. Счастливый, что он снова дома, окруженный нашей заботой, старик как будто забыл о своих тревогах. Мади водила его к клиентам и обратно. Она была в восторге от его новых пьес и упрашивала продиктовать ноты, чтобы их можно было записать на нотной бумаге.

Зачем это тебе? — удивлялся слепой. — Все равно этого никто никогда не сыграет.

Они мне нужны, я хочу, чтобы они сохранились, — настаивала Мади.

Тем временем, тайком от нашего старого друга, мы дежурили на Сен-Бартелеми. Тупик показался нам опасным местом, потому что туда часто прибегали играть дворовые мальчишки, но чуть пониже, между аптекой и угольной лавкой, мы нашли закоулок, где можно было спрятаться вместе с велосипедами.

Два дня подряд мы ездили по городу за желтым пикапом, но, к своему разочарованию, не обнаружили решительно ничего подозрительного. Курчавый объезжал старые кварталы, собирал там всякую всячину, потом сортировал старье и отвозил тюки к старьевщикам-оптовикам, в квартал Гильотьер или в предместье Вез.

Ежедневно около полудня мы встречались в Пещере и обменивались результатами наблюдений. Мы стали уже сомневаться в их целесообразности, когда однажды днем появились запыхавшиеся и взволнованные Бифштекс и Сапожник. Они дежурили вместе.

По их лицам было видно, что они что-то разузнали.

Ну вот, — выпалил Сапожник, — теперь мы уверены!

В чем уверены?

Сейчас узнаете.

Немного отдышавшись, он продолжал:

— Это произошло примерно в половине десятого. Мы с Бифштексом торчали в закоулке у аптеки, когда появился пикап. Мы тут же поехали за ним. Машина двинулась вниз по набережной — мы решили, что на вокзал; но, доехав до вокзала, Курчавый нырнул под железнодорожный мост и направился в сторону квартала Перраш, мимо сортировочной станции. Потом повернул налево и остановился на какой-то улочке. Мы, конечно, подумали, что Курчавый сейчас выйдет из кабины, но нет! Он только два раза просигналил, и вскоре из дома появился какой-то человек, по виду такой же старьевщик. Он пересек улицу и сел в пикап. Тогда мы решили, что Курчавый собирается подвезти куда-то приятеля, но машина с места не трогалась. На улице почти никого не было, мы оставили велосипеды на тротуаре и подошли.

Он замолчал, с трудом переводя дыхание. За него продолжал Бифштекс:

— Задние двери пикапа были открыты. Мы подошли совсем близко. Риска, что нас увидят, не было: в кузове лежало три здоровенных тюка, а железный корпус так усиливал звуки, что мы прекрасно слышали, о чем говорят эти двое.

«Слушай, — объяснял Курчавый, — это дело особое. Я виделся ночью с хозяином, он рассчитывает на тебя.

Что за дело?

Рояль.

Рояль? С каких пор ты увлекся роялями?

Это не просто рояль, это целое состояние. Можно здорово заработать… Хозяин хочет тебя видеть.

Меня?.. Где?

У себя.

Я думал, что никто, кроме тебя, не осмелится его потревожить. Я-то знаю, что за это бывает.

Дело срочное, все надо сделать завтра утром.

А почему он тебе это не поручил?

Ну, понимаешь…

Слишком опасно?

Наоборот, ничего страшного, но дело в том, что меня там знают. В общем, иди к хозяину. Он живет на улице Драгонн, дом найдешь легко — такой красивый, с двумя башенками. Оденься поприличнее. Хозяин есть хозяин. Не надо, чтобы люди думали, что к нему приходят подозрительные типы.

Ты уверен, что риска нет?

Совершенно никакого. Это даже ребенок смог бы проделать.

Когда нужно к нему идти?

Вечером. Хозяин будет дома.

Ладно!»

Бифштекс замолчал, и слово снова взял Сапожник, который наконец отдышался.

— Заметив, что они прощаются, мы вернулись к велосипедам. Приятель Курчавого вылез из кабины и вернулся в дом; мы заметили адрес — улица Ансьен-Шеналь, семь. Потом старьевщик поехал в квартал Гильотьер, сгрузил на складе тюки и вернулся домой. Мы спрятались в закоулке, и я достал свою карту. Минут десять мы с Бифштексом искали эту самую улицу Драгонн… Знаете, где она?

Ну где же? Говори скорей! — закричали все наперебой.

В пригороде Сент-Фуа, там, где Тиду нашел Кафи.

ЗАМОК С ДВУМЯ БАШЕНКАМИ

В Сент-Фуа?.. В квартале, где я нашел Кафи?! Я был потрясен. Сейчас не время было рассуждать, случайное ли это было совпадение. Дело принимало серьезный оборот, нужно было срочно ехать в Сент-Фуа.

Корже решил, что мы с Сапожником отправимся туда, потому что знакомы с местностью, и попробуем найти этого таинственного «хозяина» и узнать, что он замышляет.

Наскоро проглотив обед, я встретился в Пещере с Сапожником, и мы оседлали свои велосипеды. Погода CHOfea испортилась; серые тучи, казалось, нависали прямо надо головой, было сумрачно. Спустившись по склону холма, мы доехали до Соны. По случаю праздника на набережной было многолюдно. Мы переехали на другой берег и, отчаянно крутя педали, стали подниматься по кривой улочке, которая вела в квартал Сент-Фуа.

Местами подъем становился таким крутым, что нам приходилось слезать с велосипедов и идти пешком. Шагая рядом с Сапожником, я внимательно смотрел по сторонам. Тогда, в поисках Кафи, мы наверняка проходили по улице Драгонн, только теперь я не мог ее припомнить. Мы ведь и внимания не обращали на названия улиц! Впрочем, судя по карте, эта улица должна была находиться рядом со стадионом. И тот дом, где держали Кафи, тоже… Ну и дела!

Наконец мы добрались до Сент-Фуа. Сапожник первым заметил указатель «Улица Драгонн». Это была даже не улица, а так, переулок, такой же кривой, как моя Птит-Люн в Круа-Русс. Только в этом квартале не было многоквартирных домов, здесь стояли одни роскошные виллы.

— Теперь я узнаю местность, — сказал Сапожник, — мы здесь с тобой проходили.

Я издалека увидел дом с двумя декоративными островерхими башенками, крытыми шифером; дом напоминал маленький замок. Сапожник даже присвистнул от восхищения.

— Ну и дом, старик! Вряд ли в нем живет дворник или уличный торговец!

Перед виллой был разбит небольшой садик, окруженный стеной, сложенной из больших камней. Ну конечно, эта самая стена! В прошлый раз, проходя вдоль нее, я несколько раз свистел Кафи…

Рядом с гаражом находилась калитка, сваренная из железных прутьев. На блестящей медной доске было выгравировано: «Ш. МАРНЬЕ».

Чтобы не вызвать подозрений, мы с Сапожником быстро прошли мимо. Неужели в этом чудесном замке замышляются черные дела? Я с трудом мог в это поверить.

Взбираясь на холм, мы были решительно настроены постучаться в дверь под любым предлогом — например, спросить, как пройти туда-то и туда-то; но теперь отвага нас покинула. Мы в восхищении смотрели на виллу.

Неподалеку был перекресток. Мы поставили мешавшие нам велосипеды за углом, потом возвратились и снова осмотрели «замок».

Это невозможно, — прошептал Сапожник. — Курчавый наверняка ошибся.

Но ведь он сказал: улица Драгонн, дом с двумя башенками!

Сапожник покачал головой.

— Тиду, ты меня знаешь, я не из трусливых… но стучаться сюда я боюсь! К тому же, если мы и увидим этих людей, что нам это даст?. Пойдем лучше поговорим с кем-нибудь другим…

Оказавшись в центре квартала, Сапожник остановился перед булочной-кондитерской.

Я умираю от голода. В обед почти ничего не ел. Давай купим по булочке!

Магазин был новенький и нарядный. У прилавка стояли две покупательницы. Одна, скромного вида* расплачивалась за две большие буханки хлеба. Вторая, очень элегантная, надушенная, в черной каракулевой шубке, заказывала торт:

— Баварский с вишневым ликером, на пять персон… Разумеется, с вашим лучшим ликером!

Судя по любезной улыбке продавщицы, это была важная птица.

— Я вам гарантирую, мадам Марнье, все будет в лучшее виде. Когда вам его доставить?

Мадам Марнье! Хозяйка красивой виллы с башенками! Мы с Сапожником переглянулись.

— Завтра утром, — ответила дама. — Я весь день буду дома, у мужа много работы.

Даже первого января?

У деловых людей не бывает выходных!

В этот миг в магазин вошел мальчик с бассетхаундом на поводке.

Кстати, — спросила продавщица, — нет ли новостей о вашей собачке? Еще не нашлась?

Нет… Да я почти и не жалею. Это была прихоть мужа. Вдруг пришла фантазия приобрести овчарку, хотя собак он никогда не любил.

А как она убежала?

На Рождество я вернулась из гостей, куда брала пса с собой. Не успела я въехать во двор, как он перескочил через стену сада, и больше я его не видела… Ничего, одной обузой меньше!

Женщина подняла воротник шубки и вышла. Мы с Сапожником застыли от изумления, даже забыв, зачем вошли в булочную. Продавщице пришлось Дважды спрашивать, что нам нужно.

С булочками в руках мы вышли на улицу. Значит, эта элегантная дама — жена таинственного «хозяина», от которого сбежал Кафи!.. И, по ее словам, они приобрели пса фактически против ее воли! Да и ее муж, как она сказала, тоже не любит собак:..

Это открытие окончательно сбило нас с толку. Куски булки застревали у меня в горле, я проглатывал их с большим трудом. Все в этой истории было так таинственно, что, казалось, мы никогда в ней не разберемся.

— В любом случае, — заметил Сапожник, — этот «хозяин» наверняка не человек в сером пальто.

А почему?

Курчавый отвез бы Кафи прямо к нему, а не стал бы продавать собачнику.

Я предложил Сапожнику подождать несколько минут, пока мадам Марнье вернется домой; затем мы отправились обратно на улицу Драгонн. Не успели мы подойти к перекрестку, где оставили велосипеды, как перед домом с башенками остановилась машина. Сообщник Курчавого?.. Нет, автомобиль был слишком хорош для него. И действительно, из машины вышли две элегантные дамы в меховых шубках. Не дожидаясь, пока они позвонят, мадам Марнье открыла калитку. Подруги или родственницы? Они втроем вошли внутрь «замка», и в окнах, выходящих в сад, зажегся свет.

Прошло полчаса. Сообщник Курчавого все не появлялся. В ожидании его мы, чтобы согреться, прошлись по переулку и свернули на тропинку, которая шла параллельно улице Драгонн, вдоль заднего фасада виллы. Тропинка была примерно в метр шириной, с другой ее стороны тянулась старая стена, за которой простирался пустырь. Несколько окон «замка» выходило на эту тропинку. Одно из них было освещено; Сапожник предположил, что это кухня.

Но тут с улицы Драгонн послышался шум мотора. Скорее на наблюдательный пост! В сумраке наступавшего вечера мы разглядели, что перед виллой только что затормозила машина — уже не такая роскошная, как предыдущая, старой модели. Из нее вышел человек.

— Это он! — прошептал Сапожник. — Тот самый тип!

Не успел мужчина нажать на кнопку звонка, как из виллы вышел небольшого роста человек и быстро впустил его во двор.

— л В гостиной дамы, — торопливо зашептал Сапожник, — он поведет его в другое место, наверное в кабинет. Хорошо бы окна там выходили на тропинку…

Мы побежали к задней стороне виллы. Сапожник оказался прав: свет появился еще в одном окне на первом этаже. Спрятавшись в тени под стеной, мы пытались разглядеть комнату. Неожиданно сердце у меня екнуло.

— Сапожник, смотри!.. На вешалке у двери… серое пальто с меховым воротником!

Да, это был он, человек в сером пальто! Я видел его так близко, что у меня закружилась голова. Неожиданно окно раскрылось, мы едва успели спрятаться в тени. Неужели он нас заметил? Затаив дыхание, мы застыли в ожидании. Из окна показались Две руки — они закрывали металлические ставни.

Вот и все! — прошептал Сапожник. — Теперь мы не узнаем, что там будет происходить.

Наоборот, теперь мы можем подойти вплотную и прижаться ухом к ставням!

Сапожник помог мне подтащить к окну несколько валунов, выпавших из стены. Встав на них, мы прижались к щелям в ставнях. Изнутри доносились голоса двух людей — один из них глухой, неразборчивый, другой пронзительный, гнусавый, голос человека в сером пальто. Почти не дыша, мы силились разобрать слова.

— Я повторяю, — твердил «хозяин», — дело плевое. Ты ничем не рискуешь. Роль у тебя легкая: перевести слепого через улицу.

Наступило молчание. «Хозяин» встал, походил по комнате. Потом снова уселся.

Вот карта Лиона. Видишь Сону? Это должно случиться тут, напротив моста Сен-Венсан. Ты пройдешь шагов сто по тротуару, по этой стороне. Слепой придет сюда; Курчавый сказал, что обычно он ходит в город этим путем. Когда он дойдет до моста и захочет перейти дорогу, ты подойдешь к нему и предложишь свою помощь. Нужно, чтобы это был ты: голос Курчавого он узнает.

А он точно пойдет утром в город?

Курчавый все устроит. Месяц назад у слепого потерялась собака; в девять утра Курчавый пошлет к нему племянника, малыша Тонена. Мальчишка скажет, что видел, как собака бегает по набережной на том берегу Соны. Он наврет, что хотел привести собаку сам, но пес не дался в руки. Слепой тут же отправится за своей собачонкой!

А если он будет не один?

Не волнуйся. Старуха, которая за ним ухаживает, слегла, у нее приступ ревматизма. Она даже в магазин не выходит, мальчишки с Круа-Русс носят ей продукты.

А если эти мальчишки…

Будь спокоен. Курчавый все разузнал. Он слышал, что они говорили, когда возился во дворе с металлоломом. Завтра утром никто из них к слепому не пойдет.

Хорошо. Что делать дальше?

Вместе со слепым ждать, пока я тебе просигналю. Я буду метрах в двухстах от вас, за рулем автомобиля, и тут же тронусь с места. Как только услышишь сигнал, скажешь слепому, что дорога свободна. Возьмешь его под руку и медленно поведешь через улицу, а как увидишь, что машина близко, оставишь слепого и отскочишь назад. Все остальное я беру на себя. Ясно?

Ясно-то ясно, а потом что?

А что потом?

Свидетели, полиция!

Разумеется, набегут зеваки, полицейские, начнется суматоха. Ты объяснишь, что помогал слепому перейти улицу, но, услышав гудок, он испугался и вместо того чтобы попятиться, вырвался и бросился под колеса. Разумеется, меня ты не знаешь. Видишь, нет никакой опасности: просто несчастный случай, таких в Лионе каждый день десятки.

Ну а дальше?

А что дальше? Я застрахован от аварии, у слепого родственников нет. Дело быстро закроют… Ну все, договорились — завтра утром, в девять часов, на тротуаре напротив моста Сен-Венсан… Если дело выгорит, неплохо заработаешь.

Я приду, хозяин!

На этом беседа закончилась, послышались шаги по паркету. Сквозь щели в ставнях были видны тени уходящих людей. Свет погас, дверь захлопнулась.

Я чувствовал, что дрожу с головы до пят; по лбу струился холодный пот. Я схватил руку Сапожника — она была ледяная. В ужасе от услышанного мы опрометью бросились к велосипедам.

В КОМИССАРИАТЕ

Колокол прозвонил шесть часов, когда мы, бешено крутя педалями, проезжали мимо церкви Сен-Жан. Миновав Сону, мы с трудом въехали на холм и из последних сил добрались до Пещеры, где нас ждали Мади, Стриженый и Корже. Бифштекс и Гиль все еще колесили по Лиону вслед за желтым пикапом.

По нашему безумному виду друзья поняли, что случилось нечто чрезвычайное. Сапожник буквально рухнул на один из ящиков, которые служили нам стульями, и зарыдал, совсем забыв, что хочет казаться «настоящим мужчиной».

— Это ужасно! Они хотят… они хотят его…

Он не мог выговорить страшное слово, но ребята и так все понимали. Мади повернулась ко мне и схватила за руку.

— Тиду, рассказывай! Умоляю, рассказывай скорей!..

Прерывающимся от волнения голосом я рассказал о чудовищном заговоре, о котором мы узнали под окнами дома с башенками; о замыслах и планах человека в сером пальто.

— Да, Мади, завтра утром, в девять часов. Это настоящий кошмар!

Ребята были потрясены. Мади не смогла сдержать слез.

— Надо скорее предупредить мсье Воклена, сказать ему, ч/о завтра утром мы придем к нему с подарками, и попросить ни в коем случае не выходить из дома!

Увы! Это не было окончательным решением проблемы. Разумеется, завтра мы не дадим случиться преступлению, спасем нашего старого друга. Ну а потом? На какие еще выдумки способны эти негодяи?.. Теперь, когда мы знали так много, мы не имели права молчать.

— Да, — решил Корже, — медлить нельзя. Нужно заявить в полицию.

— Прямо сейчас, — добавил Сапожник, к которому, после того как он выплакался, вернулись энергия и решительность.

Гиля и Бифштекса еще не было, но мы не могли больше ждать. Я нацарапал записку, чтобы они сразу шли в комиссариат.

И вот мы, протискиваясь сквозь праздничную толпу, зашагали в полицейский участок. Нас направили в главный комиссариат, расположенный около городской гостиницы. Перед дверью комиссариата стоял постовой.

— Мсье полицейский, мы бы хотели пройти к комиссару.

Постовой изумленно уставился на нас. — К комиссару?..

Нам нужно срочно с ним поговорить.

Вы что-нибудь потеряли?

Нет, мсье полицейский, дело посерьезнее… Человек в опасности!

Постовой еще раз с интересом оглядел нас, затем отошел в сторону и пропустил в большую комнату, в которой, сидя за большим столом, курили и болтали полицейские. Наше вторжение им не понравилось, они недовольно посмотрели на нас.

Что вам нужно?

Нам нужно поговорить с комиссаром, — сказал Корже.

Полицейские захохотали.

— С комиссаром?.. Хотите, чтобы он поискал ваши двадцать су?

Корже не сдавался.

— Завтра утром около моста Сен-Венсан человек будет сбит машиной.

Он произнес эти слова так серьезно, что полицейские на мгновение перестали смеяться. Но тут один из них сказал с издевкой:

— Ребята, вы, по-моему, ошиблись! Завтра — первое января, а не первое апреля. Знаете, в полиции таких шуток не любят.

Мы не ожидали такого приема. Мади подошла к столу, кипя от возмущения.

Поверьте нам, бандиты собираются задавить слепого, нашего друга!

И они вам об этом сказали, чтобы вы успели заявить в полицию?

Мы не шутим! — в отчаянии воскликнула Мади. — Это сделает на своей машине один человек, который живет в Сент-Фуа. Мои друзья только что подслушали разговор…

Да, — подтвердил Сапожник, — мы все прекрасно слышали. Это должно произойти завтра утром.

Он без запинки рассказал всю историю, отчаянно жестикулируя и не замечая, что полицейские смеются над ним. Когда он закончил, один из них поднялся, взял его за руку и сказал ласковым голосом:

— Это все ужасно интересно, малыш. Я бы на твоем месте купил толстую тетрадь и в ней чернымпо белому написал бы отличный детективный роман.

Мы протестовали, возмущались, клялись, что Сапожник говорит правду, но полицейские не желали нас слушать. В конце концов мы им надоели, и они потребовали, чтобы мы покинули помещение. Но тут случилось непредвиденное: у Мади сдали нервы. Вскрикнув, она зашаталась и упала на пол. Полицейские бросились к ней, подняли, уложили на стулья… В лице девочки не было ни кровинки.

Полицейские утратили свою веселость, они казались скорее раздосадованными… Вдруг в глубине комнаты открылась дверь и из нее вышел человек в штатском.

— Что тут за шум?

— Ничего особенного, господин комиссар, девочка упала в обморок.

На улице?

Нет, здесь, в участке.

А что она тут делала? И кто эти мальчишки?

Это Мади, наша подруга, — с жаром заговорил Корже. — Мы пришли поговорить с вами, господин комиссар, но полицейские нас не пускают. Мы пришли вам сказать, что завтра утром слепого старика, нашего знакомого, собираются сбить машиной около моста Сен-Венсан!

Что? Преступление?

Один из полицейских услужливо вмешался:

— Господин комиссар, не слушайте их. Они нам тоже рассказали эту историю… Ну чистый бред, господин комиссар!

Комиссар не ответил. Он знаком приказал полицейскому замолчать и склонился над Мади.

Как ты себя чувствуешь, малышка?

Извините… не знаю, что со мной… Наверное, я сильно переволновалась, потому что наш старый друг в опасности, а нам не хотят верить.

Комиссар помог ей подняться. Девочка уже немного порозовела.

— Хорошо! — сказал он. — Проходи сюда. И вы, ребята, тоже.

Он провел нас в свой кабинет — большую комнату, заставленную шкафами и заваленную бумагами. Он усадил Мади на стул, мы стояли рядом. Комиссар сел за стол. Потом медленно и спокойно произнес:

— Я вас слушаю!

Я снова повторил все, о чем мы узнали, стоя под окном дома с башенками. А затем рассказал все по порядку — о слепом, о старьевщике, о пропавших и найденных собаках.

Сначала нам показалось, что комиссар слушает невнимательно: он рассеянно постукивал кончиком карандаша по столу. Неожиданно карандаш задрожал в его пальцах, он прищурился. Когда мы закончили, комиссар задал нам множество вопросов, будто допрашивал преступников, хотя ведь мы, наоборот, хотели спасти мсье Воклена. Наконец комиссар попросил меня повторить содержание беседы, подслушанной в Сент-Фуа. Он сделал какие-то пометки в блокноте, потом развернул карту города и попросил показать, где все должно произойти.

— Здесь, мсье комиссар. Это должно случиться здесь, напротив моста, на том берегу Соны.

Он задумался, взглянул на нас, задал еще несколько уточняющих вопросов и наконец заявил:

— Ну что ж, я убедился, что вы говорите правду. Завтра в девять к мосту прибудет полиция. Я отдам приказ. Но вас там не должно быть видно. Однако, возможно, вы мне понадобитесь. Спрячьтесь где-нибудь неподалеку. Разумеется, вмешиваться вы не должны. Пусть поработает полиция. Что же касается слепого, то я запрещаю вам предупреждать его. Понимаете почему? Нужно, чтобы до последней минуты все шло так, как задумали преступники. Итак, завтра утром, в девять часов, у моста Сен-Венсан.

Комиссар встал, подошел к Мади и ласково потрепал ее по щеке.

— Спасибо вам, ребята. Вашему слепому повезло, что у него такие друзья.

Он открыл дверь и простился с нами. Полицейские с изумлением смотрели на нас, когда мы выходили. Малыш Сапожник презрительно смерил их взглядом, если можно так выразиться, с высоты своего роста. На улице мы столкнулись с Гилем и Бифштексом. Найдя в Пещере нашу записку, они побежали в комиссариат. Мы рассказали им обо всем и, немного успокоенные, разошлись по домам.

Домой я пришел около восьми. Отец уже вернулся с работы. Он строго посмотрел на меня, будто хотел сказать: «Ты пришел слишком поздно, Тиду, что бы это значило?» К счастью, он промолчал, и мне не пришлось оправдываться. Теперь, когда мы побывали у комиссара, я мог бы рассказать родителям все, но мне хотелось подождать до завтра, когда эта история закончится и наш старый друг будет спасен… К тому же, если мама узнает, в какую переделку я попал, она очень расстроится!

После ужина мы с Кафи тут же отправились в мою комнату. Завернувшись в одеяло, я пытался заснуть, но в голове у меня все звучал омерзительный голос человека в сером пальто. Я мучительно пытался найти причину, толкнувшую его на преступление. Конечно, дело было в рояле, стоившем целое состояние, но как он смог бы получить это состояние, избавившись от слепого?

Не знаю почему, но понемногу мной вновь овладел страх. Меня неотвязно преследовала мысль, что вечером этот человек выдумает еще что-то. А вдруг он приедет завтра раньше, когда на набережной не будет никого, кто сможет спасти нашего старика?

Я тихонько подозвал Кафи. Верный пес подошел к кровати и подал лапу. Мы вместе прислушивались к гулу, доносившемуся с улицы: в сегодняшнюю новогоднюю ночь там было особенно шумно. Иногда мне казалось, что меня зовут друзья, чтобы сообщить плохую новость; но это были всего лишь веселые крики полуночников, которые встречали праздник на улице. Им было чему радоваться!

Вдруг мне захотелось встать, тайком выйти из дому, побежать на Фурвьер и предупредить слепого… Нет, комиссар не велел этого делать. Полицейские хотели схватить злоумышленников на месте преступления.

Колокол церкви Круа-Русс прозвонил полночь. Новый год! Вдалеке раздались взрывы петард. Сердце у меня щемило, но я сказал себе: «До утра остается всего несколько часов. Нужно заснуть, и как можно скорее, не то я просплю».

У МОСТА СЕН-ВЕНСАН

Когда я проснулся, было еще темно. Семь часов! Спал я недолго, но мне показалось, что прошла целая вечность: всю ночь меня мучили кошмары. Родители уже встали и были на кухне. Я быстро оделся и побежал их поцеловать.

— С Новым годом, мамочка!.. С Новым годом, папочка!

Но как я мог скрыть свои чувства? Голос у меня дрожал.

Мама обняла меня.

С новым годом, Тиду!.. Ты почему так рано? Раньше ты всегда ждал, пока мы придем к тебе в спальню.

Потому что… потому что я обещал слепому зайти к нему.

В такую рань?

Мы еще не говорили, что нашли его собаку. Ждали первого января, чтобы сделать ему сюрприз.

Тьфу, как нехорошо начинать новый год с вранья! Но потом, когда я все объясню, мама меня обязательно простит. К тому же солгал ли я? Ведь если все закончится благополучно, мы действительно сможем сказать мсье Воклену, что Брике нашелся.

В восемь часов, наскоро проглотив завтрак (я даже забыл сказать маме «спасибо» за чудесные коржики, которые она купила специально для меня), я вышел с Кафи на улицу. И вот первая неожиданность! На улице Птит-Люн стоял густой туман. Я побежал в Пещеру. Корже, Стриженый, Гиль и Бифштекс были уже там; по их лицам я понял, что они тоже провели беспокойную ночь. Вскоре пришла Мади. Сапожник сильно задержался, но не по своей вине. Вчера его мама целый день работала, поэтому проснулась поздно. Не мог же он уйти, не поцеловав ее и не поздравив с праздником!

— Пошли! — решительно сказал Корже. — Нужно спешить.

По пути нам не встретилось ни живой души. Лионцы отсыпались после встречи Нового года. В городе было сумрачно; казалось, день никогда не настанет. На набережных еще горели фонари.

Накануне, возвращаясь из комиссариата, мы решили спрятаться за парапетом набережной, на карнизе, образованном выступом широкой колонны. Впрочем, в этом тумане можно было не опасаться, что нас кто-нибудь заметит.

…Пробираясь вдоль стен, словно заговорщики, мы добрались до моста Сен-Венсан и перешли по нему поодиночке, чтобы не привлекать к себе внимания. Затем, перепрыгнув по очереди через парапет, приземлились на карнизе. Если мы присядем на корточки, с набережной нас не заметят.

Кафи понял, что мы чего-то ждем. Вместо того чтобы носиться по набережной, он лег рядом со мной.

Осторожно поднимая головы, мы следили за происходящим. Машин на набережной почти не было, проехало только несколько легковушек. Человек, который должен был подтолкнуть слепого под колеса, еще не пришел. Полиции тоже не было видно. Невозможно было представить, какая драма должна здесь разыграться.

Девять часов! Ничего не происходило. Туман и не думал рассеиваться. Фонари все еще горели, машины ехали с зажженными фарами. Нас пронизывал влажный холод, на одежде расплывались мокрые пятна, Кафи то и дело отряхивался, обдавая нас брызгами.

Половина десятого! Нас все больше донимали холод и беспокойство. Приедет ли полиция?

Может, комиссар только сделал вид, что поверил вам? — заволновался Бифштекс.

Нет, — возразила Мади. — Ты не был у него в кабинете, а мы были. Вид у него был самый решительный.

Без двадцати десять! Внимание! Какой-то темный, кажется черный, автомобиль Затормозил у тротуара, метрах в двухстах от моста. Из-за густого тумана его плохо было видно, однако по очертаниям Корже определил, что это большая машина, похоже, иностранной марки. Из автомобиля никто не вышел. Наверное, это приехал человек в сером пальто.

Без десяти… Тревога нарастала. Набережные понемногу оживлялись. Машин становилось больше. Пробегали прохожие с поднятыми воротниками, пытаясь спастись от ледяного тумана. Черная машина все еще стояла у тротуара, она лишь переменила место: перед ней припарковался другой автомобиль, и водитель черной машины объехал его, чтобы не терять из виду мост.

Десять часов! Сапожник, выглянув из-за парапета, заметил двух человек, стоящих на тротуаре. Он узнал Курчавого и его сообщника. Но где полиция? Корже пытался нас успокоить:

— Не волнуйтесь. Комиссар действует осторожно. Полицейские появятся в последнюю минуту…

Десять минут одиннадцатого. Ничего не изменилось. Двое мужчин ходили туда-сюда по тротуару, будто не замечая машину, стоявшую у поребрика. Может, мсье Воклен не решился выйти в такой туман? Впрочем, туман ему не помеха. Или малыш Тонен отказался к нему идти? Но тогда и Курчавый не пришел бы сюда!

Прошло еще минут пять. Я рискнул высунуть голову. Курчавый и его сообщник крепко пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Все ясно: они увидели, что по улочке спускается слепой. Мсье Воклен!

Мы все вскочили, как по команде. Несмотря на туман, ошибиться было невозможно: это был силуэт нашего старого друга. Он шагал неуверенно, но быстрее, чем обычно. Бедняга! Ему сказали, что его собаку видели на набережной, он спешил ее найти… Как и предполагал Курчавый, он шел именно по этому тротуару.

До мостовой оставалось всего сто метров… пятьдесят… Курчавый, отойдя на безопасное расстояние, наблюдал за происходящим издали. Его сообщник, видно, подсчитывал, сколько шагов нужно сделать, чтобы подойти к старику ровно в тот миг, когда он окажется напротив моста.

Мы тщетно пытались обнаружить хоть малейший признак того, что полиция готова вмешаться в события. Кровь билась у меня в висках, сердце отчаянно стучало… Сидящая рядом Мади дрожала, словно осиновый листок. Она бессознательно сжимала мою руку, больно впившись в нее ногтями.

Сообщник Курчавого подошел к слепому. Он разговаривал с ним, одновременно ища глазами машину. Ну где же полиция? Волнение наше достигло предела: Ведь мы рядом, мы можем еще подбежать! Неужели нам суждено стать свидетелями ужасной драмы?

Тут водитель черной машины просигналил и тронулся с места. Его сообщник взял слепого под руку. Мне хотелось зажмуриться, чтобы не видеть дальнейшего… Какие страшные эти минуты ожидания! Ну скорее, полиция, скорее!

Мужчина вывел слепого на мостовую; автомобиль тем временем приближался, набирая скорость. Вот он уже в тридцати метрах, в двадцати… авария неизбежна, никто не сможет ее предотвратить!

Но неожиданно, незаметно ни для нас, ни для преступников, появился мотоциклист. Он соскочил с мотоцикла, ударом кулака повалил мужчину на мостовую и резко оттащил слепого назад. Черная машина пронеслась мимо. Раздались свистки, но она не остановилась; вместо того чтобы нажать на тормоз, водитель увеличил скорость. Раздались три выстрела, пули попали в колеса. Камеры тут же осели, машину занесло, она завиляла, задела за фонарный столб, врезалась в парапет набережной и остановилась. Открылась дверца, из автомобиля выскочил человек в сером пальто. Он перебежал мостовую и скрылся в переулке.

Все произошло в считанные секунды. Мы выбежали из своего укрытия и бросились к слепому. Полицейский слишком резко выдернул его из-под колес приближающейся машины, и старик упал. К счастью, ударился он не сильно. Он поднялся, отряхнул пальто и недоуменно поинтересовался, что означает весь этот шум. Мы с Мади принялись наперебой рассказывать о человеке, который хотел бросить его под колеса. Теперь он уже в надежных руках, да и Курчавый далеко не уйдет: Корже, Гиль и Бифштекс кинулись за ним в погоню. Я поднял палку слепого, и тут кто-то спросил меня:

— Твоя собака может взять след?

Это был комиссар. Откуда он узнал про собаку?.. Впрочем, раздумывать было некогда. Я привел Кафи к черной машине и приказал:

— След, Кафи, след!

В спешке Марнье оставил в машине шляпу, перчатки и шерстяной шарф. Кафи сразу понял, что от него требуется: мы уже не раз заставляли его идти по следу. Понюхав перчатки и шарф, он бросился в переулок вслед за беглецом. Я еле поспевал за ним вместе с тремя неведомо откуда взявшимися полицейскими.

Погоня закончилась довольно быстро. Два-три раза замешкавшись по дороге, Кафи наконец остановился перед каким-то подъездом и принялся яростно лаять. Я бросился к двери.

— Нет, — остановил меня полицейский, — тебе нельзя, это может быть опасно!

С пистолетом в руке он вбежал в подъезд, пока я пытался удержать Кафи. Человек в сером пальто притаился на ступеньке лестницы.

— Руки вверх!

Поняв, что игра проиграна, негодяй не оказал ни какого сопротивления. Его увели к полицейскому фургончику, стоявшему рядом, в переулке. Вскоре появились остальные полицейские и мои друзья. Они вели старьевщика и его сообщника.

Увезите эту троицу! — приказал комиссар.

В отделение? — спросил шофер.

А куда же еще?

Но комиссар тут же передумал.

— Нет, в Сент-Фуа. Если там еще кто-то есть, нельзя дать им улизнуть… Я надеюсь, мы найдем там что-нибудь интересное.

Затем он повернулся к нам.

— Поехали с нами, ребята. И вашего слепого друга возьмите с собой.

Я побежал искать мсье Воклена, которого мы оставили с Мади на набережной. Девочка завела его в маленькое кафе и напоила горячим чаем, чтобы немного успокоить. Бедный мсье Воклен! Он только что узнал, что его славный Брике жив, и был потрясен этой новостью.

Пять минут спустя битком набитый черный полицейский фургон пронесся по набережной и начал взбираться на холм Сент-Фуа.

ВСЕ ПРОЯСНЯЕТСЯ

Полицейская машина, остановившаяся возле виллы с башенками, стала для элегантной мадам Марнье весьма неприятным новогодним подарком. Догадалась ли она, что ее мужа арестовали? Была ли она в курсе его дел? Если и так, она великолепно разыграла удивление.

— Боже мой! — воскликнула она, подбегая к калитке. — Что случилось? Авария? Мой муж ранен?..

Не беспокойтесь, — холодно ответил комиссар, — аварии не случилось. Она должна была произойти, но жертвой ее стал бы не ваш муж, а другой человек.

— Я ничего не понимаю!

— Сейчас все поймете. Разрешите войти.

Пройдя через роскошный холл, мы вошли в гостиную, где вчера вечером так ярко сверкали люстры.

— Боже мой! — воскликнула мадам Марнье, заметив наручники на запястьях мужа. — Это какая-то ошибка! Эти господа, наверное, не понимают, что ты…

— Довольно! — оборвал ее комиссар. — Будете говорить когда я вас попрошу.

Человек в сером пальто был в бешенстве, он даже не взглянул на жену. Уставившись в пол* он отряхивал с полы своего дорогого пальто паутину, которая налипла, пока он отсиживался в подъезде. Курчавый с сообщником пребывали в полной растерянности. Они не думали, что когда-нибудь попадут на виллу своего «хозяина» при таких обстоятельствах.

Комиссар приказал трем арестованным встать вдоль мраморного камина; в это время Мади помогала слепому усесться в кресле. Бедный мсье Воклен! Он только что понял, что чуть не стал жертвой преступления, и весь дрожал от мысли, что перед ним, совсем рядом, стоит тот самый человек, который внушал ему такой ужас.

— Ах! — вздохнул он. — Это же надо — сказать, что нашлась моя собака, и этим заманить меня в западню!

Комиссар направился к человеку в сером пальто, чтобы немедленно начать допрос.

— Вы намеревались спровоцировать несчастный случай, чтобы избавиться от этого слепого человека. Чем он вам мешал? Подозреваемый, кажется, ничуть не смутился. Он уверенно отвечал своим гнусавым голосом:

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите. Ни какого несчастного случая не было.

А почему вы не остановились, когда полицейские вам свистели?

Я не заметил полицейских. Я думал, это мальчишки хулиганят.

А когда услышали выстрелы?

Я решил, что на меня напали бандиты, поэтому и убежал. На моем месте любой бы так поступил. В чем вы можете меня обвинить?

— Если бы полицейский на мотоцикле не вмешался, вы бы задавили этого человека. Более часа вы стояли в двухстах метрах от моста, выжидая удобного момента!

Я находился там в ожидании одного знакомого, которому назначил встречу, но он не пришел. В конце концов, зачем мне было сбивать этого человека? Я его знать не знаю.

Но, возможно, он скажет, что знает вас?

Разумеется, — подтвердил мсье Воклен. — Это он, его голос я узнаю среди тысячи других. Можете спросить у него, какие сигареты он курит. Я не сомневаюсь, что они иностранного производства.

По приказу комиссара человек достал пачку американских сигарет и с презрением бросил их на столик.

— И что это доказывает? — процедил он. — Многие курят иностранные сигареты. Этот человек ошибается. Где я с Ним мог познакомиться?

— У меня дома! — горячо отозвался слепой. — Вы несколько раз приходили ко мне с просьбой продать рояль!

Подозреваемый помедлил с ответом. Кажется, он решил сменить тактику.

Возможно, это и так. Я занимаюсь разными видами бизнеса и действительно когда-то интересовался старинными роялями. Но если я и приходил к этому человеку, какая может быть связь между этим фактом и покушением на убийство?

И все же связь существует, — ответил комиссар.

Какая же?

В — Вот это мы и хотим от вас узнать.

— Но это же бред! Кому могла прийти в голову такая глупость?

щ — Этим мальчикам, и мы им поверили. Человек взглянул на нас с отвращением.

Их я вообще впервые вижу. Полиция теперь верит россказням каждого сопляка?

Вчера вечером они слышали ваш разговор с сообщником — вот с этим человеком. Они наблюдали за вами через окно виллы. Разговор происходил около шести, в вашем кабинете.

Негодяй наградил нас злобным взглядом; Курчавый и его сообщник опустили головы.

— Если у вас такая короткая память, — снова заговорил комиссар, — двое из мальчиков могут слово в слово повторить все, что было сказано вами.

Человек в сером пальто на миг потерял самообладание. Снова изменив тактику, теперь он предпочел отмалчиваться. Тогда комиссар обратился к Курчавому:

— Какова ваша роль в этом деле?

Курчавый понимал, что полиции известно слишком много и провести комиссара будет трудно, но все же решил притвориться, будто знать ничего не знает.

— Я вообще не в курсе дела! Я прогуливался по набережной, когда меня арестовали — я так и не понял, за что.

Не сдержавшись, я закричал:

— А собака слепого, а моя собака? Их-то кто украл?

Курчавый немного подумал и, сообразив, что кража собаки не такое уж тяжкое преступление, пробормотал:

Да они вечно шастали по двору, надоели хуже горькой редьки… Вот я от них и отделался.

А кто подпилил перила на пятом этаже?

— Перила? Понятия не имею!

Конечно, зачем ему признаваться? Он ведь знал, что свидетелей не было!

Комиссар начал нервничать. Он обратился к третьему мужчине. Тот, разумеется, тоже не понимал, за что арестован. В том доме он никогда не был, а сегодня утром, спокойно гуляя по набережной, заметил слепого старика, который никак не мог перейти улицу. Как было ему не помочь?.. Он действительно проживает на улице Ансьен-Шеналь, но с Курчавым никогда не встречался.

— Я не понимаю, господин комиссар, — возмущался он, — как вы можете верить бредням этих глупых мальчишек!

Мы буквально кипели от негодования. Комиссар жестом призвал нас вести себя тихо.

А вам есть что сказать? — спросил он элегантную мадам Марнье.

Нет, — спокойно ответила она, — кроме одного: вы заблуждаетесь.

В гостиной воцарилось тягостное молчание. Неужели комиссар готов поверить этим людям? Неужели склонен предполагать, что мы все это выдумали?

Он мерил шагами гостиную, потирая лоб, а затем вдруг обернулся к своим подчиненным.

Обыщите дом. В первую очередь кабинет, потом другие комнаты, с подвала до чердака.

Нет! — запротестовала мадам Марнье. — Вы не имеете права!

— Замолчите!

Пока длился обыск, комиссар, прохаживаясь по комнате, продолжал допрос, все больше и больше мрачнея. Какова реальная причина покушения на слепого? Кому было выгодно, чтобы нашего старого друга не стало? Разумеется, это связано со старинным роялем. Да, это очень дорогой рояль; однако как бы бандиты завладели им, если бы убили старика? Тайком его не унести: слишком громоздкий предмет.

Разумеется, подозреваемые молчали в ответ на эти вопросы. Возвратились полицейские. Они были во всех комнатах, обшарили все ящики, особенно тщательно, в кабинете, но не нашли ничего интересного. Оставалась гостиная, где мы находились.

— Нет, нет! — еще яростнее возмутилась мадам Марнье. — Это моя комната, я запрещаю вам!..

С видом праведного негодования она прислонилась к стене и, скрестив руки, устремила на полицейских ненавидящий взгляд.

— Мне очень жаль, — сухо произнес комиссар и, обернувшись к полицейским, приказал: — Продолжайте работу.

Через несколько мгновений вся роскошная гостиная была вывернута наизнанку. Кафи, глядя на меня, как будто спрашивал: «Неужели все эти люди сошли с ума?»

Неожиданно женщина, все еще стоявшая со скрещенными руками на том же самом месте, потеряла самообладание. Прочтя в ее глазах внезапную тревогу, комиссар приблизился к ней.

— Отойдите в сторону!

Она отказалась сдвинуться с места. Тогда комиссар велел двум полицейским взять ее под руки и отвести в сторону, а сам осмотрел место, где она только что стояла. На стене висела картина с видом Лиона в золоченой рамке. Комиссар снял ее, провел рукой по обоям, покрытым крупными серо-желтыми узорами… Обернувшись к женщине, он бросил:

— Теперь я понимаю, почему вы встали именно здесь, у этой стены.

Резким движением руки он сорвал кусок обоев; под ними обнаружилось что-то вроде ниши, откуда комиссар извлек деревянную шкатулку.

Человек в сером пальто и его жена побледнели. При всеобщем молчании комиссар поставил шкатулку на столик и открыл ее. Денег в ней не было, одни бумаги, которые он просмотрел одну за одной, и вскоре мы увидели, как комиссар покачал головой.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Чтобы найти ключ к загадке, нам не хватало вот этой улики!

И он поднял над головой какую-то бумажку. Затем, повернувшись, торжественно прочел то, что было на ней написано:

— «Я, нижеподписавшаяся Женевьева Воклен, проживающая в Лионе, улица Сен-Бартелеми, заявляю, что в случае, если я переживу своего брата, Антуана Воклена, я отказываюсь от принадлежащего ему и завещанного мне рояля в пользу мсье Шарля Марнье, проживающего на улице Драгонн, в квартале Сент-Фуа-де-Лион, в знак признательности за бесценную услугу, которую он оказал моему брату.

Лион, двадцать третьего июля тысяча девятьсот…»

Не успел комиссар дочитать это заявление, как наш старый друг, побледнев, встал с места. Его била дрожь.

— Это подделка! — воскликнул он. — Ни я, ни моя сестра не были знакомы с этим человеком! У меня с собой одно из писем сестры. Вот, сравните почерк…

Он протянул Мади портфель, та передала его комиссару, который достал оттуда письмо, подписанное Женевьевой. Воцарилось напряженное молчание; можно было услышать, как муха пролетит. Один из сыщиков, стоявших за спиной комиссара, наклонился покачал головой.

Нет, — пробормотал он, — почерк идентичен. Оба документа написаны одной и той же рукой, и подписи совпадают.

Но это невозможно! Совершенно невозможно! — в отчаянии повторял наш старый друг, снова упав в кресло. — Или моя сестра стала жертвой гнусной махинации…

Сжав голову руками, он задумался.

— Какое там число? — спросил он наконец. — Каким числом, вы говорите, подписано заявление?

— Двадцать третьим июля прошлого года.

Слепой повторил эти слова таким голосом, будто они имели какое-то особое значение, и неожиданно воскликнул: —Ах, кажется, я понял! Да, я понял… Дорогая моя, бесценная моя сестрица! Она сделал это для мое го спасения. Прошлым летом я был тяжело болен. Чтобы обеспечить мне лучший уход, сестра отказалась положить меня в городскую больницу и устроила меня в частную клинику. Я не хотел этого, я знал, что мы ограничены в средствах… Тогда она сказала мне, что тайком скопила немного денег. Скопила!.. Нет, у нее ничего не было, но я был так болен, что поверил ей не раздумывая. Теперь я уверен, что этот человек предложил ей мерзкую сделку. Считая, что я смертельно болен, он заплатил ей, чтобы она подписала эту бумагу…

Старик не мог продолжать: слезы душили его. Комиссар обратился к так называемому бизнесмену:

— Я полагаю, теперь вы не осмелитесь отрицать свою вину? Вот еще один документ, еще одна неопровержимая улика. Вы обещали рояль Ференца

Листа правительству родины музыканта. Согласно этому документу, Венгрия предлагает вам за него огромную сумму, целое состояние. В ярости от того, что болезнь не сломила этого человека, вы, имея на руках заявление его сестры, которое равносильно завещанию, хладнокровно замыслили убить его. Теперь все четверо преступников потеряли остатки высокомерия. Подавленные, они избегали наших взглядов. Комиссар продолжал допрос человека в сером пальто. Он хотел узнать еще кое-какие подробности.

— Вы прослушали показания мсье Воклена. Теперь отвечайте: как вы узнали о существовании этого бесценного рояля?

Преступник замялся, однако теперь он уже не мог уйти от ответа. Чуть слышно, не поднимая головы, он рассказал, как повстречал сестру слепого у ростовщика, у которого она хотела занять денег. Но, не в силах заложить рояль своего брата — единственную ценность, которой они обладали, — она ушла с пустыми руками. Тогда человек в сером пальто договорился с ней встретиться на следующий день и предложил сделку, на которую она была вынуждена согласиться, тем более что рояль забрали бы у нее лишь в случае смерти брата.

Сделав это «доброе дело», вы рассчитывали быстро разбогатеть, — проговорил комиссар, — ведь этот человек имел мало шансов выжить. Сколько денег вы ей заплатили?

Очень много!

Точнее?

Я уже не помню, но много.

Нет, — откликнулся мсье Воклен, — не может быть! К счастью, я быстро пошел на поправку и провел в клинике всего несколько дней. Несмотря на это, после смерти за сестрой остался долг, долг, который я до сих пор не выплатил до конца.

Комиссар задал еще несколько вопросов, на которые трое мужчин и женщина отвечали безучастным тоном. Однако один вопрос комиссар забыл задать. Он был, конечно, не так уже важен для полиции, но очень важен для нас, потому что касался Кафи. Почему моя собака, которую продали на псарню на холме Фурвьер, оказалась в Сент-Фуа, у того самого человека, который приказал ее украсть?.. Ответ мы получили от женщины. Боясь, как бы Кафи не купил кто-нибудь из жителей Сен-Бартелеми, ее муж счел благоразумным забрать собаку себе. Тщетная предосторожность, потому что Кафи все равно нашел способ удрать!

— Да, — процедила мадам Марнье сквозь зубы, — от этих поганых собак одни неприятности.

Теперь комиссару все стало ясно, да и нам тоже. Он приказал полицейским:

— Везите-ка этих молодцов и даму в участок… А вы, ребята, еще раз можете прокатиться с нами, мы вас подбросим на Сен-Бартелеми вместе с мсье Вокленом.

Четверо злодеев в наручниках последний раз прошли по коврам в гостиной, по коврам, купленным на Бог знает где добытые деньги!

Мади вывела нашего старого друга в прихожую. Он все еще не мог прийти в себя от пережитого потрясения.

Ах, дети мои, — бормотал он, — я вам обязан многим… Нет, я вам всем обязан!

Что вы, не стоит об этом, — отозвалась Мади. — Подумайте лучше о Брике. Я приведу его к вам, и вы снова будете вместе.

Когда мы подходили к полицейской машине, появился поваренок в белом фартуке и колпаке, с тортом в руках. Он застыл, разинув рот, увидев странную процессию.

— Можешь нести обратно свой баварский торт с вишневым ликером, — рассмеялся Сапожник. — Господа сегодня завтракают в городе!

ЭПИЛОГ

Прошло три месяца, но «преступление у моста Сен-Венсан», как его окрестили газеты, наделало в Лионе столько шуму, что его все еще не переставали обсуждать. Городские газеты отвели репортажам об этом деле целые страницы. Всем нам пришлось позировать перед фотографами вместе с Брике и Кафи, которые стали настоящими знаменитостями.

Журналисты пытались превзойти друг друга» в том, как бы похлеще окрестить бандитов. Тем более что на следующий день после их ареста полиция выяснила, что под фамилией Марнье скрывался главарь банды гангстеров, которая орудовала не только в Лионе, но и далеко за его пределами.

Суд над преступниками пока еще не состоялся; они ждали его, сидя за решеткой. Впрочем, нас мало интересовало, какой им вынесут приговор.

Самое главное — что наш старый друг наконец успокоился, избавившись от преследовавших его страхов. Мы над ними когда-то подсмеивались, но они оказались более чем обоснованными!

Да, все кончилось прекрасно. Газеты, рассказывая о мсье Воклене, слепом настройщике, пробудили в жителях города интерес и симпатию к нашему старому другу. Он получал кипы писем, которые мы с Мади читали ему вслух. Многие предлагали свою помощь, однако гордый мсье Воклен отказывался от этих предложений.

Не отказался он только от одного: снять за скромную плату квартиру в квартале Терро.

Конечно, ему было тяжело покидать дом, в котором он столько лет прожил с любимой сестрой, но необходимость ежедневно проходить через этот кошмарный двор становилась для него все более невыносимой.

Однако он согласился на переезд лишь при одном условии: вместе с ним должна была переехать и добрая мадам Лазерг. Она не могла оставаться совсем одна в доме, населенном такими ужасными людьми. И тут буквально чудом представилась счастливая возможность: сострадательная домовладелица предложила ей крохотную квартирку в двух шагах от квартиры мсье Воклена. Квартирка была на первом этаже, что идеально подходило мадам Лазерг, которая уже с трудом добиралась до четвертого этажа.

И вот морозным «солнечным январским днем прекрасный рояль Ференца Листа покинул улицу Сен-Бартелеми и занял почетное место в комнате в квартале Терро, на противоположном берегу Соны. Рояль занимал почти всю комнату. Ну и что? Ведь для нашего друга музыка составляла смысл жизни!

…Итак, прошло три месяца. Понемногу жизнь мсье Воклена вернулась в привычное русло. Нашелся любимый Брике, все тревоги рассеялись. Слепой больше не боится ходить по Лиону… Но это еще не все. Сегодня вечером, стараниями Мади, должно произойти великое событие.

Уже несколько дней на городских стенах висят большие афиши, извещающие публику, что сегодня вечером в Оперном театре состоится сольный концерт мсье Воклена, слепого музыканта.

Эта чудесная идея пришла в голову Мади, и мы с восторгом ее поддержали. Девочка уже давно записывала музыку, сочиненную слепым композитором, час за часом перенося на бумагу ноты и значки, которые он ей диктовал. Это была нелегкая работа, но ведь Мади упорства не занимать.

Разумеется, мсье Воклен ни на что не надеялся, он лишь поражался ее энтузиазму.

— Мади, — удивлялся он, — зачем ты тратишь столько сил на музыку, о которой никто никогда не узнает?

Когда великий труд был закончен, Мади пришла к нам. И вот, в один прекрасный день, мы все вместе постучались в дверь… директора Оперного театра, ни больше ни меньше!

Как и следовало ожидать, секретарша встретила нас с прохладцей. Но мы были так настойчивы, что, не видя другой возможности от нас избавиться, она доложила о нас директору. Он ответил, что уделит нам пару минут, не больше, потому что, по его славам, торопится на важную встречу.

Ах да, — сказал он, — слепой с моста Сен-Венсан, припоминаю… Несомненно, он славный человек, но знаете, ребята, не каждый настройщик роялей может стать композитором… Я ничего не слышал из его произведений.

Посмотрите, — ответила Мади и протянула ноты.

Директор взглянул на них и недовольно нахмурился. Разумеется, ноты были записаны неопытной рукой, их с трудом можно было разобрать… Мади покраснела и принялась извиняться за свое невежество. Тогда директор, тронутый ее виноватым видом, провел нас в репетиционный зал, где стоял рояль. Поставив ноты на пюпитр, он начал играть, и постепенно выражение его лица стало меняться…

Он сыграл первую пьесу, иногда запинаясь на местах, где ноты были написаны совсем неразборчиво, затем поставил на пюпитр другую, потом третью… Взяв последний аккорд, директор театра развернулся на стуле и схватил Мади за руки.

— Это необыкновенно! Скажите слепому, что я срочно жду его к себе!

Итак, сегодня должен состояться концерт. Почти все билеты уже раскуплены. Разумеется, люди придут в основном из любопытства, чтобы посмотреть на человека, о котором писали все газеты, но мы уверены, что они не будут разочарованы. Мы не ахти какие знатоки музыки, однако чувствуем, что мсье Воклен — настоящий композитор.

Кто знает, может быть, его еще назовут великим музыкантом! В любом случае этот вечер навсегда останется в нашей памяти.

— Скорее! Папа, мама, мы опаздываем!

Все наши родители получили приглашение на концерт. Мои папа и мама, как и родители Стриженого и Гиля, поначалу отказывались, ссылаясь на простуду, но в конце концов решили разделить нашу радость. Даже мама Сапожника будет там, хотя она допоздна работает на своем заводе.

Мои отец и мама очень взволнованы. Они впервые идут в Оперный театр, в лучший концертный зал Лиона. Мама по этому поводу сшила себе новое платье, а папа воспользовался возможностью и купил костюм, о котором давно мечтал.

Ради такого исключительного дня мама даже решилась оставить моего братишку Жео одного. Соседка пообещала почаще заглядывать к нему. К тому же он не будет совсем один — ведь Кафи станет за ним приглядывать. Бедный Кафи! Он никак не мог понять, куда это мы отправляемся без него такие разряженные. Как ему объяснишь, что собак в театр не пускают?

В восемь часов мы были у мсье Воклена. Он был восхитителен во фраке, взятом напрокат специально по случаю концерта. Великолепные, пышные седые волосы придавали ему величественный вид, вид настоящего артиста.

— Ах, если бы он мог посмотреть на себя в зеркало! — прошептала Мади.

Мадам Лазерг поправила ему манишку и белый галстук.

— Боже мой, выступать перед полным залом! — со вздохом проговорил мсье Воклен. — Я никогдаеще так не волновался. Боюсь, когда я сяду за рояль, меня удар хватит… Ах, мои маленькие друзья, но как же я могу вас ослушаться?

Мы пошли пешком: театр находился совсем близко. Можно было подумать, что фонари на площади зажжены специально в его и нашу честь. В городе как будто случился маленький праздник. При входе в зал меня охватило чувство торжества и одновременно замешательства. Сколько народу! Все места, от партера до последних рядов амфитеатра, были заняты!

Огромный рояль, похожий на тот, что стоял в комнате слепого, занимал половину сцены; тысячи взглядов были устремлены к нему, ожидая, когда Мади — эту ответственную роль можно было доверить только ей — подведет мсье Воклена к инструменту…

Ради такого исключительного события ее мама побоялась сама шить ей платье и заказала его в ателье.

Как долго тянутся эти минуты! И вот по залу прошел шепот восхищения. Появился мсье Воклен, сопровождаемый Мади. Было видно, что она тоже волнуется, когда в ярком свете прожекторов с улыбкой ведет его к роялю. Зал взорвался овациями… Все это так тронуло меня, что я не мог сдержать слез.

Я был убежден, что стану свидетелем небывалого успеха, триумфальной победы нашего дорогого старого друга над темнотой, в которую он был погружен всю жизнь, и над тем страшным новогодним утром, которое чуть было не унесло его жизнь — в тот момент, когда все люди на земле желали друг другу счастья…

Оглавление

ЗИМНИМ УТРОМ

СЛЕПОЙ С МОСТА СЕН-ВЕНСАН

РОЯЛЬ ФЕРЕНЦА ЛИСТА

ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

ВСТРЕЧА НА ЛЕСТНИЦЕ

ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ ПАЛЬТО

ЗАПИСКА В ЗОНТЕ

РОЖДЕСТВО

МАЛЕНЬКАЯ ГАЙКА

ЖЕЛТЫЙ ПИКАП

ЗАМОК С ДВУМЯ БАШЕНКАМИ

В КОМИССАРИАТЕ

У МОСТА СЕН-ВЕНСАН

ВСЕ ПРОЯСНЯЕТСЯ

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте