В.Губарев Павлик Морозов
Память о нем не должна исчезнуть.
М. Горький
1
Русоволосый мальчик с большими карими глазами, худощавый, быстроногий... Я никогда не видел его, но вот уже тридцать лет он, как живой, стоит перед моими глазами.
В сентябре 1932 года я приехал в глухую таёжную деревню Герасимовку на севере Урала, чтобы принять участие в расследовании убийства двух братьев Морозовых, тринадцатилетнего Павлика и восьмилетнего Феди. Мало кто знал тогда, что один из погибших - не просто обыкновенный деревенский мальчик, а настоящий герой, имя которого станет известно всему миру.
...1931-й год. Крестьяне объединялись в колхозы. В деревнях и сёлах нашей страны приходил конец такой жизни, когда один человек мог угнетать других, когда одни богатели, а другие гнули на них спины.
Докатилась волна коллективизации и до Герасимовки...
2
Семья Морозовых ужинала. К ужину пришли гости, родители Трофима Морозова - дед Серёга и бабка Ксения, а с ними - девятнадцатилетний Данила, Трофимов племянник.
В избе жарко и душно. Открыли дверь наружу. На свет налетели мошки - болотный гнус.
Трофим Морозов сидел распаренный, красный, с хлебными крошками в усах. Рядом - дед Серёга с белёсыми, мутными от выпитого вина глазами.
В молодости, при царе, дед Серёга жил в Витебской губернии, служил там тюремным надзирателем. Жил в ладу с начальством, копил деньги. А потом переехал с семьёй в Герасимовку на пустующие уральские земли, стал обзаводиться хозяйством.
Второй его сын, Трофим, скоро женился, отделился, построил рядом с дедовым двором свою собственную избу. Остался дед с бабкой и Данилой - внуком от первого умершего сына. Хозяйство ладное, а деду всё мало, всё копит да копит и Данилу тому же учит.
...Павел поднялся на крыльцо, заглянул в открытую дверь. Дед хрипловато пел, потряхивая головой и хмурясь:
- Бывали дни весёлые, гулял я, молодец... и-их!
Тоненько и заливисто хохотал на печи младший брат Павла восьмилетний Федя. Маленький, шестилетний Роман удивлённо таращил на деда круглые глаза.
Федя увидел на пороге старшего брата, соскользнул с печи.
- Братко пришёл! О, гляньте, карасей сколько!
Дед поднялся:
- А-а, рыболов! Ну, поди, поди сюда, внучек.
Павел на ходу шепнул брату, косясь на сидящих:
- Отец не злой?
- Весёлый, Паш, с дедом песни поёт.
Отец дожевал кусок мяса, старательно вытер ладонью рот.
- Ты что же, сынок, так поздно?
- Далеко зашли, папанька... На той стороне озера были.
- Смотри, потонешь когда-нибудь. Ну, садись, ешь. Налей-ка ему, Татьяна.
Мать подала миску со щами, села рядом с сыном.
Была Татьяна худой и бледной. Прожила она свои тридцать пять лет в постоянном труде, радостей видела мало. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы, но в детях находила Татьяна свою материнскую радость. Вон Пашка какой большой и разумный вырос! Лучший ученик в школе.
Татьяна ласково смотрит на сына, поглаживает твёрдой рукой по его жестковатым чёрным волосам:
- Не хлебай, Пашутка, быстро, - захлебнёшься...
Павел ест, обжигаясь и морщась, дует в ложку, искоса поглядывает на двоюродного брата Данилу. Тот сидит, развалясь на скамье: глаза, как у деда, помутневшие и узкие. На верхней губе у него растёт, да никак не вырастет редкий рыжеватый пух.
Продолжая начатый до прихода Павла разговор, отец вдруг сказал, усмехаясь, деду Серёге:
- Папаня, а Данилка-то, небось, ждёт не дождётся, когда ты богу душу отдашь, чтобы, значит, во владение хозяйством вступить.
- Да ну, дядя Трофим... - Данила расширил покрасневшие глаза, не зная, рассмеяться ему или обидеться.
- А ты не лукавь, Данилушка, - миролюбиво заулыбался дед Серёга. - Это великое дело - хозяином быть! Вот скажи мне, кто у нас самый крепкий хозяин в Герасимовке?
- Кулуканов, - подумав, проговорил Данилка. - Конечно, дедуня, он - Арсений Игнатьевич.
- Верно... Так вот энтот самый Арсений Игнатьевич говорил мне как-то: стар, мол, уже стал, а сердце всё волнуется, чтобы хозяйство ещё крепче было. Выйду, говорит, утречком на крылечко, да и смотрю кругом. Всё моё! Корова в стойле замычала - моя корова. Петух закричал на заборе - мой петух. Вот сердце-то и радуется!
- А соседи злятся, - вставил Данила, - кулак, говорят, Арсений Игнатьевич.
- От зависти, Данилушка, от зависти! Человек человеку волк. Ежели ты его не подомнёшь, он тебя подомнёт. Кровопивец, кричат, а ты наплюй, да и живи по-своему. Бедного, конечно, не оставь в беде, как в евангелии говорится - нищему подай, батрака накорми, от этого у тебя не убудет...
Павел вдруг сказал громко:
- А надо так сделать, чтобы нищих и батраков совсем не было!
Все умолкли и с удивлением взглянули на Павла.
- Ох ты, боже мой, - закачал головой дед Серёга, - вот и цыплята заговорили.
- А что же ты, дедуня, всё «моё» да «моё».
- Ну, ну, ты потише! - крикнул Трофим.
- Подожди, Трофим, пусть скажет, - остановил его дед Серёга.
- Надо говорить не «моё», а «наше»! - продолжал Павел потише. - Надо, чтобы каждый человек не про одного себя думал, а про то, чтобы всем людям хорошо жилось, тогда никаких батраков не будет.
- Да как же это сделать, внучек? - ударил дед Серёга ладошкой по коленке. - На батраках мир держится.
- А надо, чтобы все в колхозе жили! - убеждённо сказал Павел.
- Вот как! - воскликнул отец.
- А кто же это тебе сказал? - внимательно посмотрел старик в глаза Павла.
- Зоя Александровна.
- Учителка ваша?
- Ага.
- Пустые это разговоры, Пашутка. Я ж сказал: человек человеку волк. А волк - он живёт обособленно... Колхоз! Да в колхозе все горло друг дружке перегрызут.
- Мал он, зелен... - вдруг рассмеялся Трофим. - Небось, слышал, как я на собрании про колхоз говорил. Дурачок ты, Пашутка, собрание - это одно, а жизнь - другое. Налей-ка, папаня, ещё по одной...
Данила поманил кивком Федю и сказал шёпотом, протягивая стакан:
- На... допей.
Федя покачал головой:
- Пей сам, Пашка говорит - нельзя ребятам. - И с тревогой взглянул на старшего брата.
Федя очень любит Павла и во всём старается ему подражать. Ведь с осени Павел будет учиться уже в четвёртом классе, а он, Федя, только пойдёт в первый. И потом ещё, Павел - вожак в отряде у пионеров, его все ребята слушаются. Через два года Федя тоже будет пионером!
Данила усмехнулся:
- Мало что Пашка говорит... Кто он тебе?
- Брат.
- Так я ж тоже брат.
Федя молчит, соображая что-то.
- А ты не пионер! Вот! - говорит он.
Павел сидит молча. Густые тёмные брови чуть срослись на переносице. Над правой бровью подрагивает родинка. Он мучительно думает: как это так - на собрании одно, а в жизни другое?
Дед Серёга весело кивает Павлу:
- Федюшке-то пить нельзя, а старшому приучаться можно.
Трофим пьяно улыбается, тянется к Павлу, обнимает:
- Сынок, поди ко мне, милый...
Он горячий и потный, от него резко пахнет водкой, но Павел так поражён этой неожиданной лаской отца, что льнёт к нему и говорит тихо и растроганно:
- Папанька... папанька...
Мать, улыбаясь, смотрит на них.
- Давно бы так... А то совсем забыл, как детей любить надо.
Отец целует мальчика мокрыми губами, подсовывает ему стакан:
- Выпей, сынок, за папаньку. За папанькино здоровье!
- Ему нельзя, дядя Трофим: он пионер, - кривится Данила.
- Трофим! Рехнулся, что ли? Мальчишке тринадцать лет... Не слушай его, Пашутка! - кричит Татьяна.
Но Павел нерешительно берёт стакан:
- Подожди, мам... Ведь за папаньку!
Татьяна гневно кричит:
- Трофим!
- Ну ладно, ладно, не буду... - виновато посмеивается отец. - Давай, Таня, чаю...
- То-то - чаю... - Татьяна успокоенно улыбается, осторожно отстраняет прижавшегося к ней Романа и привычными движениями убирает со стола.
- Чай, - говорит дед. - его хорошо со сладким пить. А что у вас к чаю есть?
- Есть кое-что, - зевает Трофим, подмигивая Феде. - Есть сладкое.
Он, покачиваясь, выходит из-за стола, распахивает дверцы шкафа.
- Конфеты! - счастливо визжит Федя.
- С начинкой! - Трофим прищёлкивает языком и, помахивая кульком, закатывается вдруг хриплым смехом. - Привезли сегодня в кооператив, ну, я и взял. А главное - никакого расхода! Председатель совета!
Он сунул детям по две конфеты. Федя быстро нагнулся над столом и прихлопнул конфеты ладонью, будто это жучки, собирающиеся улететь. Потом взглянул на старшего брата. Павел сидел покрасневший и мрачный. Он не прикасался к конфетам.
- Я не буду их есть, - тихо проговорил Павел.
- Тогда и я не буду... - сказал Федя.
Все посмотрели на Павла. Отец сощурил один глаз:
- Почему же это ты не будешь их есть?
Павел молчал.
- Ну?
- Потому что... потому что...
- Почему?
Павел ногой нащупал под столом планку, соображая, будет ли она мешать, если понадобится бежать.
- Потому что...Зачем ты брал конфеты? - выпалил он, краснея ещё больше. - Взял, а денег не платил!
- А денег не платил... - слабо, как эхо, повторил Федя.
- Паша! - вскрикнула мать.
Дед Серёга зашевелился, покачал головой:
- Неладно ты, внучек, про отца говоришь!
- А пускай он не делает, что не полагается! Он думает, что председатель, так ему всё можно!
Трофим сурово сдвинул брови.
- Так... - заговорил он в тишине, растягивая слова. - Выходит, стало быть, по-твоему, я - вор?
Он рывком сдёрнул с рубахи ремень.
- Брось, Трофим! - Дед удержал его за рубаху. - Слышишь, брось! Мал он, зелен... Вырастет - поумнеет.
- Так я тебе покажу, какой я вор! - Трофим рванул затрещавшую рубаху из рук деда, шагнул к сыну.
Татьяна вскочила, стала перед мужем:
- Не тронь Пашку! Слышишь? Не тронь!
Он грубо толкнул жену, взмахнул ремнём.
Павел ждал этого движения и, согнувшись, скользнул в сторону. Ремень стегнул по скамейке. Мальчик распахнул окно, выпрыгнул в темноту.
С крыльца сбежал всхлипывающий Федя, подошёл к брату:
- Пашк... побил больно.
Потом вышел дед, окликнул Павла:
- Дурень, ведь отец-то пошутил... - Он протянул мальчику конфету: - Возьми. А ночевать, ребятки, вы нынче ко мне идите, а то прибьёт вас отец. Смотри - расходился... Да возьми конфету, ведь пошутил он.
Павел в нерешительности помедлил, но конфету всё-таки взял.
3
Высокий, широкоплечий Василий Потупчик вышел на крыльцо. Щуря глаз, взглянул на небо.
На крыльце сидела его дочка, тринадцатилетняя Мотя. Рядом с ней - на корточках Павел и Яков. Все трое что-то горячо обсуждали. Увидев Потупчика, они замолчали.
- Папанька, ты чего смотришь? - спросила Мотя.
- Снова дождь собирается. - Он почесал рыжую бороду - Хотел на ночь к озеру идти - не придётся. А вы чего тут заговорничаете?
- Да так, про разные дела.
- Дела! Смотри, какие люди деловитые! - Он басисто рассмеялся.
Ребята продолжали разговаривать вполголоса, нетерпеливо перебивая друг друга. Звякнула калитка. Босоногая Мотя прыгнула с крыльца навстречу вошедшему человеку.
- Товарищ Дымов!
- А-а, Мотя! - Человек улыбнулся, блеснув крепкими зубами.
Он был молод, плечист, в белой рубашке с расстёгнутым воротом, в скрипучих сапогах.
Из двери высунулся Потупчик, приветливо забасил:
- Вот хорошо, и квартирант пришёл! Как раз к ужину.
Павел выступил вперёд, сказал смущённо:
- Товарищ Дымов, мы к вам по одному делу...
- По какому, Паша? Я слушаю.
Он сел на порожек, забарабанил по холщёвому портфелю пальцами, с интересом посматривая на ребят.
- Мы про избу-читальню, - начал Павел. - Она всё равно сейчас заколочена. Как учительница на каникулы уехала, так её и заколотили. Мы хотим там пионерский клуб устроить.
- Клуб?
Дымов задумался. Два дня назад он приехал в Герасимовку из районного центра проверить, как сельсовет готовится к хлебозаготовкам. Он не собирался здесь задерживаться: в райкоме партии считали, что Трофим Морозов хороший председатель и сумеет сам объяснить населению, как важно продать государству хлебные излишки. Но оказалось, что дела в Герасимовке неважные. Обрадовались приезду нового человека, кажется, больше всего ребятишки. Славный народ!
- Так ты, Паша, говоришь - клуб? - Дымов снял кепку, задумчиво провёл рукой по волосам. Хорошее дело... Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?
- Одиннадцать, - поспешно ответил Яков. - А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак.
- Ну вот, - улыбнулся Дымов, - вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.
- Вот её, - Павел кивнул на Мотю.
- Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? - улыбнулся Дымов. Он обнял Павла. - А вы помогайте ей, ладно? Дежурить по очереди - раз. Выпишем газеты, журналы, книжки - два. Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться...
- Товарищ партейный, - позвал Потупчик, - ужин-то стынет... Ну-ка ребята! Совсем заговорили человека!
- Иду, иду, дядя Василь, - поднимается Дымов. - Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть поможет вам открыть избу-читальню.
Павел молчит.
- Не забудешь?
- А вы... товарищ Дымов... сами ему скажите...
- Почему так?
Павел снова молчит. Потупчик говорит негромко:
- Он с отцом не в ладах.
- Не в ладах?
- Да, ему от отца доставалось... Мне тут по соседству видно... Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.
Дымов быстро обернулся к Павлу и внимательно посмотрел в большие чёрные глаза смущённого мальчика.
- Так он тебя бил, Паша? - тихо спросил Дымов.
Павел наклонил голову, невнятно пробормотал:
- Ничего не бил... дядь Вася... чего ты... - И вдруг оживился. - Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?
Уполномоченный серьёзно посмотрел на Павла, соображая что-то.
- Дам, Паша... Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.
Ребята проводили глазами Дымова и Потупчика, уселись на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились окна. Тихо в деревне.
- А дождь и впрямь собирается, - вздохнул Яков и вдруг прислушался.
- Ой, ребята, пропал! Мать зовёт. Иду-у, маманька!
Он перемахнул через забор и скрылся в темноте.
Павел и Мотя сидят молча.
- Паш... - шепчет Мотя.
- А?
- Ты про что думаешь?
- Да так... - неопределённо повёл он плечом.
- А я тоже люблю думать... Про всё, про всё! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься... Правда? А тебе сны снятся?
- Снятся.
- Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.
Павел с интересом взглянул на неё, убеждённо сказал:
- Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.
- Только домов стеклянных не будет - побьются... - Мотя глубоко вздохнула. - Паш, а один раз ты мне приснился...
- Я?!
- Ага. А я тебе никогда не снилась?
- Не... - помолчав, ответил он.
На огороде залаял пёс.
- На кого это Кусака? - Мотя вскочила, придерживая на коленях платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал её тоненький голосок:
- Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю!
В небе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.
- Кто бы это был, Паш? По огородам пошёл, быстро так...
Павел приподнялся.
- Куда?
- Да разве ж разберёшь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди...
- Бежать пора, - он встревоженно вглядывался в темноту, - а то мать заругает.
На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.
- Вот и я думаю, товарищ Дымов, - громко говорил охотник, - ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчуют, так великое это дело!
- Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.
- А я трактористкой буду! - сказала Мотя. - Только я трактора не видела.
- Увидишь, Мотя! Обязательно... Ого! - воскликнул Дымов, взглянув на загремевшее небо.
Девочка рассмеялась:
- И у Кулукановых никто батрачить не будет.
- У Кулукановых?
- Да, товарищ квартирант, - оживился Потупчик. - Арсений - последний из этого проклятого рода остался... Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище! Я у него пять лет, почитай, за харчи батрачил... Да разве я один?
- Хм!.. - Дымов казался очень заинтересованным. - А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдём к свету, дядя Василь.
Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла.
- Ты слышал, Паш? Что это твой отец Кулуканова середняком считает?
- Сейчас хлынет, - уклончиво ответил Павел, глядя в небо. - Я побегу.
4
Среди ночи Василий Потупчик проснулся от стука в дверь. С фонарём вышел в сени, спросил сердитым басом:
- Кого там черти носят?
- Пусти, дядя Вася...
- Пашка?
- Я...
Потупчик загремел запорами и, осветив мальчика фонарём, качнул головой.
- Э, парень, да что с тобой? Белый, как смерть!
- Где... Дымов?
- Спит. Где ему быть?
Потупчик ввёл Павла в избу. Из соседней комнаты, наскоро натягивая рубашку, выглянул Дымов. Кутаясь в одеяло, пришла сонная Мотя. Все молча, с изумлением, смотрели на Павла. Дымов шагнул к мальчику:
- Что случилось?
Павел разжал кулак, протянул бумажку. Уполномоченный, нагнувшись к фонарю, быстро пробежал её глазами.
УДОСТОВЕРЕНИЕ
27 июля 1932 года
Дано сие гражданину __________ в том, что он действительно является жителем села Герасимовки, Тавдинского района, Уральской области, и по личному желанию уезжает с места жительства. По социальному положению - бедняк. Подписью и приложением печати вышеуказанное удостоверяется.
Председатель сельсовета
Т. С. Морозов.
Павел силился что-то сказать - не смог. Дрогнула родинка над правой бровью.
- Эти... бумажки... отец продаёт врагам... Сосланным кулакам с Кубани...
Дымов несколько секунд удивлённо смотрел на мальчика, потом обнял его, мокрого и дрожащего. И Павел прижался к большой груди этого человека, мало знакомого, но такого родного и близкого.
- Дяденька Дымов... дяденька Дымов... - шепчет он, задыхаясь от рыданий.
Дымов торопливо гладит его по голове, по мокрой спине и говорит глухо:
- Не надо, Паша... ну не надо, мальчик, - и чувствует, как у самого глаза становятся влажными... - Ну, не надо, Паша! Ты... ты ведь настоящий пионер!
5
Был праздничный осенний день. На улице толпились девушки и парни. Павел, передав Якову дежурство по избе-читальне,побежал домой. Идя по улице, он чувствовал, что его провожают взглядами, перешёптываются.
С тех пор, как суд приговорил Трофима Морозова к десяти годам тюрьмы, Павел никогда не может пройти незамеченным. Правда, не ругают его в деревне за то, что раскрыл преступление своего отца, даже начали почётно называть «Пашкой-коммунистом». Но всё равно тяжело ему чувствовать на себе эти постоянные любопытные взгляды.
Приятели заметили, что Павел стал молчаливей, задумчивей, словно повзрослел сразу.
И в деревне перемены. Выбрали нового председателя. Колхоз скоро будет. На заборах много лозунгов о колхозе. Пионеры написали и расклеили. Эти лозунги составил Дымов. Он теперь в Тавде, райком партии вызвал. Жалко, такой хороший человек, все его полюбили...
Павел добежал до своего двора и вдруг остановился озадаченный. Калитка была заперта. Он потрогал пальцем большой медный замок, перелез через забор.
Дверь открыта, в избе чьи-то голоса. Мальчик встревоженно поднялся на крыльцо.
У двери Данила курил самокрутку. Презрительно скривил губы, взглянув на Павла. В углу сидела мать с сыновьями, а посреди избы - дед Серёга. Он опирался обеими руками на палку и что-то сипло говорил. Было видно, как шевелились кончики его серых усов.
Павел переступил порог, сказал нерешительно:
- Здравствуй, дедуня..
Дед не ответил, даже не обернулся. Данила процедил:
- С коммунистами не разговариваем!
Павел, бледнея, шагнул к деду:
- Дедуня...
Но дед, казалось, не замечал и не слышал внука. Он в упор смотрел на Татьяну из-под нависших белых бровей.
- Ну, отвечай, невестка.
Татьяна слабо покачала головой:
- Не знаю...
- Что не знаешь? Я за старшего остался, мужа у тебя теперь нету. Слышишь? Как сказал, так и быть должно! Надо наши хозяйства объединить, а забор меж дворами уберём. Слышишь?
Мальчик понял, зачем пришёл дед Серёга.
- Не объединяйся, маманька... Скоро в деревне колхоз будет, в колхоз вступим, - проговорил он негромко.
Все молчали. Дед Серёга тяжело качнулся, кашлянул.
- Так как же, Татьяна?
Все смотрели на неё, ожидая решающего слова. И она сказала тихо, сделав головой чуть заметное движение в сторону Павла:
- Ему видней... Он теперь за хозяина остался...
- Н-ну... - выдохнул дед. - С голоду подохнете!
Он круто повернулся и, стуча палкой, вышел вон. Данила остановился у порога, сжал кулаки:
- Мы с тобой ещё посчитаемся! Коммунист какой!
Татьяна привстала:
- Ну, ты! Проваливай!..
Данила выплюнул папироску, бормоча что-то, сбежал с крыльца.
Павел проводил его взглядом, спросил:
- Кто на калитке замок повесил?
- Это дед запер, - сердито сказал Федя. - Приказал с сегодняшнего дня через его двор ходить. Говорит - одно хозяйство.
Павел вспыхнул:
- Новое дело! Пускай и не думает! Замок я всё равно собью!
Он схватил на полке молоток, выскочил наружу.
Татьяна сидела недвижно, прижимая к себе маленького Романа. Как жить? Разве по силам одной кормить и одевать детей! Пашка, правда, подрастает, помогает уже по хозяйству, но ведь всё равно и он ещё мальчонка. Ах, Пашка, Пашка!..
Внезапно она встрепенулась. В открытые двери из синих сумерек донёсся пронзительный крик. Холодея и дрожа, вскочила, усадила на пол заплакавшего Романа, вылетела на крыльцо.
У забора Данила бил кулаком вырывающегося Павла.
- Стой! - закричала она. - Стой, проклятый!
Данила отпустил мальчика, влез на забор.
- Я ещё не так твоего пионера... - Он не договорил и спрыгнул по ту сторону.
6
Дед Серёга встал на рассвете - старики мало спят. Побродил по двору, оглядывая, всё ли в порядке, выпустил из сарая кур. Потом, кряхтя, вышла бабка Ксения, тонко пропела:
- Цы-ып, цып, цып, цып!..
Дед издали наблюдал, как куры клюют зерно, дружно постукивая клювами.
Навстречу ему по огороду шёл человек. Он был невысок, коренаст, сед, осторожно переступал пыльными сапогами через картофельные кусты.
Дед ладонью смахнул с морщин пот, торопливо вытер её о штанину, протянул человеку руку:
- Здравствуйте, Арсений Игнатьевич!
- Доброго здоровья... - Голос у Кулуканова низкий, спокойный, но в жёлтых глазах чуть заметная тревога, и на всём его широкоскулом лице с острой бородкой непривычная бледность, то ли от бессонницы, то ли от усталости.
- Что рано поднялись, Арсений Игнатьевич?
- Дело, Серёга, есть. Пойдём в избу.
Пошли в избу. Кулуканов кивнул бабке, снял картуз, перекрестил лысоватую голову. Сел в углу под тёмной деревянной божницей, за которой торчали ножи и вилки; издавна служили эти иконы вместо шкафа.
- Позови Данилу.
Данила явился заспанный, длинно зевал.
- Садись. - Гость неторопливо достал из пиджака газетный лист с расплывшимися чернильными буквами. - Глядите - содрал сейчас с ворот...
- Зажимщик хлеба! - Кулуканов скомкал лист, швырнул в сторону. - Когда-то Трофим приходил, кланялся: «Будь у сына крёстным отцом». Согласился крестить. Кабы знал тогда, сам бы своими руками у попа в чашке утопил змеёныша!
Данила сказал чуть слышно:
- Утопить никогда не поздно...
Гость сделал вид, что не расслышал, и продолжал глухо:
- У Силина закопанный хлеб нашли, а у Шитракова - оружие. Тоже он устроил - со своими босяками... И в стенгазете опозорил... - У Кулуканова задёргалась щека, он потрогал её пальцами. - Я к вам за помощью... Поможете?
Дед зашевелился:
- Так ежели сможем, с нашей радостью, Арсений Игнатьевич.
- Так вот... Скоро ко мне придут имущество описывать, чтоб в колхоз передать... - Он вдруг поднялся, сжав губы, шумно задышал через нос. - Не дам проклятым! Ничего не дам! Спалю лучше! И хлеба не дам! Серёга, вы с Данилой сегодня в сарае яму выкопайте. Незаметно чтоб... А ночью хлеб перевезём и зароем. У вас искать не станут.
Он тяжело опустился на скамью и, помедлив, прибавил:
- Треть хлеба возьмёшь за это себе, Серёга.
... Павла ночью разбудил плач Романа. Усталая мать крепко спала - не слышала.
- Ромочка, ну спи... Ну спи ж, братик...
Федя, свесившись с печи, смотрел в окно.
- Паша, глянь, что там?
Над двором жёлтый месяц, и на земле от него светлые полосы. Прямо перед окном - забор деда Серёги! За забором двигаются чьи-то тени.
Павел неслышно спустился с крыльца, прильнул к щели забора.
Во дворе деда Серёги фыркают лошади. Трое - дед Серёга, Данила, Кулуканов - снимают с ходка полные мешки, торопливо носят в сарай. Бабка Ксения у ворот, никак не может справиться с засовом.
- Паш, а кони-то кулукановские, - слышит Павел шёпот за спиной. Оглянулся - рядом Федя вытягивается на цыпочках.
- Чего ты пришёл?
- А ты побежал, и я тоже...
- Ладно, ладно, ступай спать.
Федя послушно уходит. Павел всматривается. Что бы там могло быть? Прячут зерно в яму. У деда столько хлеба нет. Ясно - зерно кулукановское. Вот гады! Сгноить хотят.
Данила возвращается из сарая с пустыми руками, останавливается, будто в раздумьи, и вдруг делает скачок к забору.
- Подглядываешь, коммунист! - Грохоча досками, он взлетает над забором.
Но Павел уже исчез.
Дед Серёга и Кулуканов недвижно стоят посреди двора, расставив ноги.
- Кто? - бормочет дед.
- Пашка!
Кулуканов срывается с места, хватает деда Серёгу руками, трясёт. Голос у него шипит, прерывается:
- Если какого уполномоченного из района присылают, не страшно: уедет сам. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!
Дед не двигается.
- Слышишь, Серёга?
Дед говорит тихо и чётко:
- Убью!..
Кулуканов наклоняется к Даниле:
- Я тебе давал... И ещё дам... Выследить его надо... и конец!
... Днём комиссия из сельсовета во главе с Потупчиком сделала обыск во дворе деда. Хлеб нашли. Нашли в сарае и кулукановский ходок.
7
На болоте созрела клюква. Стайками и в одиночку на болото бегали герасимовские ребятишки, возвращались с полными кошёлками и оскоминой на зубах.
Среди дня Павел и Федя собрались по ягоды.
По-осеннему сквозил лес. В воздухе вилась шёлковая паутина.
...Запыхавшийся Данила прибежал в избу к деду:
- Ушёл на болото... За клюквой...
Дед торопливо заходил по комнате, бормоча что-то. Потом остановился, словно устал.
- Данила, - сказал он тихо, - дай его...
- Кого? - так же тихо спросил Данила.
- Нож.
Данила стучал зубами.
- Он... не один пошёл...
- С кем?
- С Федькой. Выдаст...
Дед вздрогнул.
- Обоих! Ну, ступай же! Чего встал, собачий сын?! Стой! Я с тобой пойду...
Бабка Ксения смотрела вслед и крестилась.
... Усталые мальчики возвращались домой. Федя всю дорогу тараторил о всякой всячине. Павел шёл, задумавшись, отвечал рассеянно.
- Паш, а кто быстрей, волк или заяц?
- Волк, наверное.
В берёзовых зарослях, где разветвляется тропинка, увидели вдруг деда Серёгу и Данилу. Павел задержал шаг.
- Паш... Данила драться не полезет? - тревожно спросил Федя.
- Побоится при деде. - Павел всматривался вперёд. - А ты иди сзади, отстань шагов на десять.
Он медленно приближался к старику.
- Набрали ягод, внучек? - голос у деда сиплый, ласковый.
- Ага.
- Ну-ка, покажь... Хватит на деда дуться-то...
Павел обрадованно заулыбался, снял с плеча мешок.
- Да я не дуюсь, дедуня... Смотри, какая клюква. Крупная!
Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.
- Дедуня, пусти руку... Больно!
Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:
- Федя, братко, беги! Беги, братко!..
Данила тремя прыжками догнал Федю...
...На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Шли цепью, шумя кустами и ветками, тревожно перекликались.
Тихо и пусто в жёлтом, осеннем лесу.
Мотя бежит мимо осыпающихся осин и берёз, мимо колючих елей, ноги утопают в шуршащих листьях. Рядом скачет мохнатый Кусака.
- Ищи, Кусака, ищи...
Пёс виляет хвостом, смотрит на девочку добрыми глазами.
Она на секунду останавливается, озираясь, облизывает сухие губы и снова бежит, бежит... Сколько она уже бежит? Час? Два? Нет, с ними ничего не случилось. Они у тётки в Тонкой Гривке.
Но почему же мать говорит, что их там нет?
- Ищи, Кусака, ищи!
Но Кусаки нет. Где пёс?
И тут донёсся до неё гулкий собачий лай, от которого, кажется, сердце перестаёт биться и сразу делается холодно.
Задыхаясь, она летит на этот страшный вой, раздвигает кусты. Вот... Мешок, рассыпанные ягоды. И кровь на жёлтых листьях.
Павел лежал на них, разбросав руки.
В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя. Мотя бросилась прочь от этого места. Из широко открытого рта вырвался длинный стонущий крик:
- А-а-а...
Всё остальное было как в дыму. Она не видела и не слышала, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде. Потом задыхающийся Василий Потупчик приволок в сельсовет бледного Кулуканова.
Одёргивая дрожащими руками поддёвку и презрительно глядя на Данилу и деда, Кулуканов проговорил в тишине:
- Не так сработали... Нужно было в болоте под колоду... тогда б и ворону костей не сыскать!
8
Шёл снег, заметая лес и деревню.
Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна не слышала его. Металась в постели, и губы шептали в бреду:
- Дети... Паша... Федя...
У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом. В избе было тепло, пахло лекарствами.
Наконец Татьяна открыла глаза. Над ней кто-то заботливо склонился, укутывал одеялом. Она отстранила его, спросила:
- Какой месяц?
- Декабрь.
Татьяна приподняла голову:
- А что... сделали тем?
- Их больше нет...
Татьяна встала, прошла по избе. Роман спал, посапывая. Она подошла к окну, за которым голубел в сумерках снег. Наискось от окна стоит высокий дом с резными воротами. Там жил Кулуканов. Татьяна всматривалась затуманенными глазами в красную вывеску над воротами, разбирала по слогам: «Правление колхоза имени братьев Морозовых».
Глаза заволокло темнотой; не вскрикнув, она тяжело упала на пол.
Скоро ей стало лучше. И однажды в яркий морозный день к ней пришли школьники. Они входили в избу, окружённые холодом и паром, тихие и торжественные. Среди них стояла учительница, молоденькая, ласковая, взволнованная.
Яков и Мотя приблизились к матери. Глотнув воздух, Яков проговорил тихо:
- Тётя Таня... мы... мы... это самое...
Больше он ничего не сказал.
Потом заговорила Зоя Александровна. Торопясь и сбиваясь, учительница рассказывала о том, что дорогое имя пионера Павлика Морозова стало известно всей стране, что она, мать, не осталась забытой в своём горе и правительство назначило ей пожизненную персональную пенсию. И что ей предлагают поселиться в солнечном Крыму, у Чёрного моря, чтобы поправить своё здоровье.
Мать не слышала её слов. Она смотрела в озабоченные и родные лица всех этих молчавших ребят, и ей вдруг жгуче захотелось прижать их всех к своему сердцу.
Учительница, волнуясь, говорила о гордости за Татьяну, за всю Герасимовку, в которой вырос такой отважный мальчик, о том, что миллионы советских ребят будут всегда стремиться быть такими же честными и преданными сынами Родины.
Мать машинально повторила это слово:
- Сынами...
Она вдруг горячо задышала, подошла к ним, протягивая дрожащие руки:
- Ребятушки... родные мои... сыны мои...
Комментарии к книге «Павлик Морозов», Виталий Георгиевич Губарев
Всего 0 комментариев