«Включите северное сияние»

— Я из вас душу вытрясу! — Сережка принялся хватать, тискать их, словно хотел убедиться, что это они в самом деле, а не плод усталого воображения. — Я из вас бифштексов наделаю! — кричал он. — Весь поселок ушел в пургу вас искать. Все в проливе. И собаки. И вездеходы. Даже я просился, дурак... Вы что?.. Надаю сейчас по ушам!

— Мы ничего, — сказала Наташка. — Мы... просто... В дверях толпились ребята, и маленькие, и большие. Сережка взял со стола записку, сунул ее Леньке под нос. Ленька медленно поревел взгляд с записки в пол, потом так же медленно глянул на Колю.

— Чего? — спросил Коля, стаскивая с себя шапку. Ребята из дверей уставились на него. — Чего вытаращились? — закричал Коля. — И пошутить нельзя?! Я для юмора...

Наташка заплакала и на четвереньках поползла под кровать.

— "Парус", "Парус". Я — "Фиалка". Вызываю "Парус"... Зазвонил телефон. Рая встала, сняла трубку.

— Да, — сказала она. — Это я. Что вы сказали? Под кроватью?.. Пошутили, вы говорите? — Она осторожно положила трубку. Ноги ее сделались неустойчивыми, словно стояла она не на синем бобриковом ковре, а на гладком, без задоринки озерном льду.

— Я — "Парус". Я — "Парус"... "Фиалка", все безнадежно. Мы обшарили пролив в обратном направлении. Посылайте вездеходы к самолету.

— К самолету уже идут вездеходы от горы Ветровой, — сказала Рая в пол. — Раненых вывезли...

— Я — "Парус". "Фиалка", почему молчите? — спросил из пурги капитан порта. — Что с вами?

Снова зазвонил телефон. Рая посмотрела на него, потерла виски, прибрала растрепавшиеся за смену волосы.

— "Парус", — сказала она. — Ребята нашлись. Они под кроватями лежали. Они пошутили...

Тихо стало. Даже пурга за окном как бы съежилась, обессилела. Радиоголоса дальние, радиоголоса ближние словно поперхнулись от этого сообщения. Потом загалдело все, засвистало. Завыла и загрохотала пурга. И в этом хохоте слышались Рае слова: "Они пошутили... Они пошутили..."

Ленька Соколов, привыкший за всех отвечать как старший, стоял у дверей директорского кабинета. А Коля сидел на полу в комнате номер пятнадцать и в сотый раз спрашивал голосом, охрипшим от раскаяния:

— Что, пошутить нельзя? Да?