«Скрипка синьора Орланди»

Скрипка синьора Орланди (fb2) - Скрипка синьора Орланди [= Заклятие скрипки дьявола] (Приключения Володи - 5) 747K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Васильевич Карпущенко

Сергей Карпущенко СКРИПКА СИНЬОРА ОРЛАНДИ Роман

1 РАБОТАТЬ НА «КЛАДБИЩЕ ЗВУКОВ»

…Открыть глаза было так трудно, будто веки кто-то незаметно пришил к щекам или, по крайней мере, смазал клеем «Спрут». Когда же Володя наконец разлепил глаза, то понял, что лежит на спине — его взгляд упирался в потолок со светильником, откуда-то сверху на него смотрели хмурые лица с какими-то огромными, вытянутыми, наподобие вороньих клювов, носами. Губы смотрящих на него людей шевелились, но смысл их слов проникал в сознание, точно пробиваясь сквозь толстую преграду.

— Вот… открыл… — слышал Володя.

— Взял…

— Украл…

— Говорили… таких молоденьких…

— Да, нельзя было…

Володя стал припоминать, как могло случиться, что он лежит здесь, на полу, попытался сообразить, кто эти люди с вороньими клювами, но он ничего не вспомнил, потому что его охватил озноб, и в мозг проник, как длинный клинок кинжала, тот самый звук, в глазах стало темнеть, как тогда, и он, теряя сознание, только и сумел спросить резиновыми, непослушными губами:

— А скрипка… где?

* * *

— Ну, милые мужички мои, необразованные, неотесанные! Знаете вы название хоть одного китайского музыкального инструмента? Ничегошеньки-то вы не знаете, а я — знаю: цинь, пипа, тамбула, лавабо, сансянь, цисяньцинь — это все струнные смычковые! Духовые — шен, юэ, чжи, дачунку, мунчуку, телин, паламан! Ударные назвать?

Все это мама говорила Володе и отцу, когда они сидели за обеденным столом, и «мужички» смотрели на упивающуюся собственной эрудицией, всегда красивую и живую мать и жену разинув рот.

— Ударные не называй, — решительно заявил отец. — Я сам знаю барабан, например!

— Сам ты барабан, — насмешливо ответила мама, а потом продолжила серьезным тоном: — Это я вам про китайские инструменты не случайно рассказывать стала. Скоро, Володя, если не откажешься, тебе доведется не только узнать о всяких цисяньцинах и хунцинях больше, чем знаю я, но и увидеть их своими глазами, даже стереть с них пыль.

— Как это так? — не понял Володя, евший булку с молоком. — В Китай, что ли, поеду?

— Нет, стоит только переехать через мост, и ты окажешься в царстве музыкальных инструментов, или… на кладбище звуков, как хочешь называй это место.

— Ничего себе! — удивился папа. — Да что это за место чудное, Вика, расскажи! И почему именно Володька должен там оказаться? А я?

— Место это — Музей музыкальных инструментов, — несколько свысока глядя на папу, сказала мама (так, впрочем, она смотрела на него почти всегда). — А попадет туда Володя потому, что там на июль и, возможно, на август требуется работник. Работа нехитрая — нужно разобрать в музейном архиве кое-какие документы, рассортировать их, помочь бабушкам-смотрительницам на экспозиции. Все это не за спасибо, понятно, заплатят деньги, пятьсот рублей. Меня в институте вчера спросили, согласится ли сын поработать, но я сказала, что отвечу через пару дней Володя совершенно не любит серьезную музыку, да и музыку вообще, кроме «Алисы», конечно… — И мама продолжила трапезу, стараясь не замечать надувшегося от обиды Володю.

— С чего это ты решила, будто я не люблю музыку? — наконец произнес он. — Я хочу работать в этом музее, да и деньги мне не помешают. Ты же оставишь их мне? — И Володя с надеждой посмотрел на мать — у него никогда не было пятисот рублей, а хотелось купить так много!

— Ладно, владей! — ответила мать. — Только их вначале нужно заработать. Я предложила тебе это место вовсе не из-за денег. У тебя будет уникальная возможность увидеть, подержать в руках такие раритеты, которых и большинство профессиональных музыкантов в глаза не видело. К тому же познакомишься с основами музейного, архивного дела. Все не без пользы. Ну, так идем с тобой в понедельник на работу?

— Идем, конечно! Какие могут быть разговоры! — радостно сказал Володя и зачем-то спросил: — А ну-ка, назови сама китайские ударные инструменты!

— Пожалуйста! Это — банчжун, баньцион и гонг! — словно на экзамене отчеканила мать, а отец, допивая кофе, небрежно бросил:

— Ну, про гонг-то и мы кое-что слышали!

Здание музея находилось в самом центре исторической части Петербурга, рядом с громадой увенчанного золотой шапкой старинного собора. В отделе кадров музея об устройстве на временную работу сына Виктории Сергеевны Климовой, старшего сотрудника Института археологии, кандидата наук, уже были предупреждены, а поэтому начальница, получившая команду свыше, оформила Володю быстро, улыбка её при этом напоминала гримасу человека, съевшего лимон без сахара.

— А что, кроме подростка, никого на временную работу найти не смогли? — спросил вдруг Володя ни с того ни с сего, а работник музея, улыбнувшись особо кисло, ответила:

— Да кто за такие деньги в пыли купаться станет?

— Ну уж не говорите! — вспыхнула мама, желая успокоить Володю. Работа интересная, полезная.

— Интересная! — насмешливо покрутила головой женщина. — Поработаешь с нашей Адельфиной Кузьминичной с недельку… — и замолчала, точно спохватившись.

Недовольная разговором с начальницей отдела кадров мама велела Володе идти за ней, и они поднялись по широкой лестнице дома, бывшего в прошлом, как показалось Володе, богатым барским особняком. Инструменты он увидел сразу — какие-то длинные, невиданной формы трубы были прикреплены на стенах лестничного проема, а когда открылся простор большого зала, Володя увидел стеклянные шкафы, в которых тоже блестели медью, лаком и глянцем музыкальные инструменты. Посетителей в этот ранний час ещё не было, но по залу ходила женщина с тряпкой для протирания стекол на шкафах и витринах.

Он, попав в этот музей и став на время его сотрудником, не испытывал пока ни радости, ни печали. Приятно было думать о том, что заработаешь немного денег, но «купаться в пыли», и это в июле, когда можно было купаться с утра до вечера на заливе, ловить рыбу или читать, представлялось занятием малоприятным. Что-то там познавать из области истории музыкальных инструментов не хотелось, не могла радовать и встреча с какой-то Адельфиной Кузьминичной, наверное, злющей мегерой. Короче говоря, Володя шел сейчас по главному залу музея мимо старинных, редких инструментов с пустым сердцем и без всякого интереса.

— К вам можно? — как-то неестественно, немного блеющим голосом спросила мама, приоткрывая дверь с табличкой «ДИРЕКТОР МУЗЕЯ».

Когда Володя попал в большую комнату, из-за стола с протянутыми навстречу руками, улыбаясь как на именинах, шла красивая, расфуфыренная женщина маминых лет, произнося тоже блеющим и неискренним голосом:

— Викуша, дорогая! Сколько лет, сколько зим!

Женщины обнялись и так, в обнимку, двинулись к столу, хотя зачем им нужно было идти туда, Володя не понял — видно, директорша без своего широкого стола и жить уже не могла. Не обращая на Володю внимания, забыв о нем, они принялись вспоминать прошлое, университетскую жизнь, такую прекрасную, но такую далекую. Володя смущенно замер у входа, посматривая иногда то влево, то вправо, где на стенах тоже висели музыкальные инструменты.

Наконец вспомнили и о нем. Володю попросили подойти к столу, директорша взяла его за руку, похвалила зачем-то рост и его «вдумчивый» взгляд, хотя сам Володя знал, что взгляд у него сейчас никакой — тупой и вялый, потому что он уже отчаянно жалел, что находится здесь, а не на Шкиперском протоке.

— Слушай, Надя, — сказала мама противным суконным голосом, — а кто это такая, ваша Адельфина Кузьминична?

— Как? — сделала круглые и немного испуганные глаза Надя. — Это наша главная хранительница фондов, большущего опыта специалист.

— Презлющая, наверно?

— Ой, да кто тебе это сказал? — ещё больше испугалась директорша. Хотя, конечно, дама с характером. Только что это меняет? Твой Володя и не будет под её началом — Адельфина только объяснит ему, что нужно делать в архиве, а потом уж…

Вдруг директорша насторожилась, замолкла — за дверью раздались чьи-то громкие, решительные шаги, точно кто-то шел к кабинету, чтобы навести там порядок. Вот дверь без стука распахнулась, и в комнату быстро вошла худая и какая-то угловатая женщина в некрасивом платье с рюшами. Волосы её были всклокочены и походили на змей, вьющихся вокруг головы Медузы Горгоны. Вдобавок ко всему женщина курила папиросу.

— Здрасьте! — сходу обрушила она на присутствующих свое короткое, как выстрел, приветствие. — Это тот мальчик? — поискав глазами, уставилась она на Володю, у которого душа ушла в пятки, — ему только недоставало в жизни работы с такой особой!

Директор Надя зачем-то поднялась, с виноватой улыбкой стала представлять Володиной маме Адельфину Кузьминичну (ибо это была, разумеется, она), которая буркнула ей «здрасьте!» и громко, с предостережением, провозгласила:

— Хорошо, я забираю вашего мальчика, но ни за что не отвечаю! Ни за что! Как можно допускать ребенка к художественным ценностям огромной исторической значимости!

— Но Володя, — стала мямлить мама, — очень послушный, аккуратный мальчик! Он ничего не возьмет…

Адельфина Кузьминична гордо вспыхнула:

— Пусть только попробует взять! Ну, — устремила она на Володю свой буравящий взгляд, — идем со мной. Сейчас я выдам тебе халат. Без халатов у нас в фондах никто не работает.

И не дав Володе попрощаться, она взяла его за руку повыше локтя и направилась к выходу. Володя успел-таки бросить на мать полный скорби взгляд: мол, и куда ты меня привела! Мама смотрела вслед Володе с неменьшей печалью. Так могут смотреть матери лишь вслед поезду, увозящему на фронт их сыновей. Володя уже за пределами директорского кабинета с тоской подумал: «Ну все, июль испорчен! Да и так ли нужны мне были эти пятьсот рублей?»

2 ЛЮБОПЫТНОЕ ТАКОЕ ПИСЬМЕЦО

Пока они спускались куда-то в подвал, показавшийся Володе могилой на этом кладбище звуков, Адельфина Кузьминична уже не держала его за руку. Володе даже показалось, что она хочет загладить свое грубое поведение у директора.

— Ничего, Володя, поработаешь, привыкнешь, и тебе обязательно понравится. Работа в архиве — очень интересная. Все время стоишь на пороге открытия, потому что не знаешь, что откроется тебе в следующем документе.

— А на обед у вас хотя бы можно уходить? — зачем-то спросил Володя, и этот вопрос не понравился главной хранительнице фондов.

— Оговорим это особо. Вообще-то у нас обедают на своих рабочих местах…

«Ну и влип… — подумал Володя. — Это же не работа, а камера пыток какая-то, плантация, где вкалывают рабы. Спасибо, мама. Вечером все ей скажу!»

Наконец пришли в архив, и Володя понял, что они попали в самый настоящий подвал, находившийся ниже уровня тротуара. Стены здесь плавно переходили в потолок, и своды были такими низкими, что, казалось, нажми на какую-нибудь скрытую кнопку, и потолок начнет опускаться. Медленно и со скрипом, пока не раздавит находящихся в помещении людей. В длину подвал имел метров пятьдесят, и в нем рядами стояли железные стеллажи с какими-то коробками. Адельфина Кузьминична властным голосом позвала кого-то по имени-отчеству, и сразу послышалось старушечье шарканье, и из-за выступа выплыла пожилая сгорбленная женщина, седая и спокойная, как загробная тень.

— Вероника Мефодьевна, я привела вам работника! — сказала Адельфина. Не говорите потом, что вам трудно здесь одной! Вообще, вы слишком долго идете, когда вас зовет начальство!

Старушка недовольно посмотрела на «начальство» и почти басом сказала:

— Пьяно, пьяно, пианиссимо, Адельфина Кузьминична! Я вам не ткацкий челнок, чтобы бегать туда-сюда. Ну, кого же вы мне привели?

— Вот, Володя, — сказала хранительница надменно, точно и не сомневалась в том, что из него выйдет стоящий работник. — Займите его разбором новых поступлений. Вы ведь жаловались, что бумаг много и скоро они сгниют. Пусть рассортирует, положит в папки. Да, и халат ему обязательно дайте!

И Адельфина Кузьминична удалилась, и её уход невольно вызвал у Володи вздох истинного облегчения. Скоро он уже был облачен в старый синий халат, доходивший ему до пят. Пришлось подвязаться вместо пояса веревочкой, и в этом наряде Володя сам себе казался то ли таджиком, то ли туркменом. Пока он одевался, Виктория Мефодьевна все допытывалась, где он учится, кто его родители, да каких композиторов любит, не играет ли сам на музыкальных инструментах. Итогами расспросов старушка, видел Володя, осталась недовольна, но все же сочла своим долгом показать ему архив, где хранились документы, связанные с музыкой и музыкантами, с инструментами и композиторами.

— Пойдем по нашему хранилищу, мальчик, — сказала она протяжным басом, будто гуляла большая труба, — только пойдем ларго, ларго, то есть очень, очень медленно.

Ну что ему оставалось делать? Володя просто клял себя за то, что, соблазнившись заработком, угодил в этот душный, пыльный подвал в самый разгар лета, в июле. Он шел вдоль скучных стеллажей с одинаковыми картонными коробками на полках, слушал о том, что лежит под их крышками, слушал о вредителях, уничтожающих документы, о всяких кожеедах, бумагоедах и других червях, вредящих музыкальной истории России, и ему хотелось завыть, упасть на холодный пол, притвориться больным, паралитиком, сумасшедшим, только бы его забрали домой. Когда он с архивариусом дошел до конца хранилища, в голове, как толстый гвоздь, сидела мысль: «Сегодня же вечером отговорю маму! Завтра я уже сюда не приду! Пусть кожееды и другая архивная дрянь обходятся без меня».

После ознакомительной экскурсии он приступил к настоящей работе. Оказалось, что в музей год назад поступили документы из личного архива потомков русского композитора и скрипача-виртуоза Хандошкина.

— Да что это за композитор? — усмехнулся Володя, услышав смешную фамилию. — Никогда не слышал о таком.

— А жаль, — сказала архивариус, — он жил в восемнадцатом веке и был когда-то довольно известен. Тебе придется разобрать все эти бумаги, а у меня и без того дел много. Ну, бери эту пачку и садись-ка за стол…

В углу громоздилась куча папок, и Володя, глянув на нее, ещё более утвердился в своей решимости оставить эту рухлядь в распоряжении поедающих бумагу червей и личинок уже завтра. Однако сейчас он взял одну из связок, долго распутывал узел веревки, и наконец все было готово, чтобы приступить к описанию старых, никчемных с виду бумажек, громко называвшихся документами.

Как это делать, ему объяснили сразу. Нужно было взять один лист или тетрадь, вчитаться в текст и вникнуть в содержание. Все эти бумажки могли быть письмами, хозяйственными документами, нотами, дневниками, и во всем этом и должен был кропотливо разобраться Володя. Бумажки одного вида шли в одну папку, другие — в другую, и так далее, только вначале нужно было записать каждую из них в особую тетрадь: что это за документ, присвоить ему номер, — короче, скучная морока и канитель.

Через полчаса объяснений и пробных «анализов», как назвала этот род деятельности архивариус, Володя сам принялся за чтение бумаг, но прочесть даже первый лист оказалось делом очень непростым — понятно, что во времена композитора Хандошкина не было ни лазерных принтеров, ни хотя бы печатных машинок, но и писали-то люди в те времена как-то ненормально. Буквы хоть и были похожи на современные, но только с виду — на деле каждое третье слово вызывало затруднения, и приходилось то и дело обращаться к старушке, что её скоро стало утомлять и раздражать.

Если бы Володя не знал, что завтра его тут уже не будет, он бы не поступил так, как поступил: чтобы облегчить себе работу и оставить в покое «Божьего одуванчика», он определял характер документов навскидку, не ломая голову над крючками да закорючками давно истлевших в могилах авторов этих писаний: это — письмо, а вот это — платежный документ, вексель (Виктория Мефодьевна научила!). Конечно, Володя понимал, что это халтура, и сейчас он поступает так же плохо, как какой-нибудь жук-вредитель, но иначе он не мог, просто был не в силах.

Что заставило присмотреться его к этому документу, Володя и сам бы не сказал. В его руках оказался большой конверт из плотной вощеной бумаги. Пять сургучных печатей, наполовину сломанных, гарантировали когда-то секретность послания. На лицевой стороне конверта чья-то смелая рука вывела размашистым почерком с завитушками:

Тульского уезда, в село Богородское,

г-ну Хандошкину Николаю Игнатьевичу

«Ага! — подумал Володя. — Письмо, сразу видно. Вот тут и адрес отправителя, и его фамилия — какой-то Крейнцвальд. Так и запишем в нашу тетрадочку…»

Володя собирался было поступить с этим письмом, как со всеми прочими документами, не вникая в содержание, но уж больно приятной на ощупь была бумага конверта. Она так и влекла к тому, чтобы взять да и заглянуть в конверт. Да и почерк отправителя, Крейнцвальда, был таким четким, что прочесть письмо не составило бы никакого труда.

Извлек Володя из конверта не один лист, а сразу несколько. Все были свернуты пополам, бумага — плотная, хрустящая. Развернул первый попавшийся в руку и стал читать:

«Любезнейший мой друг и благодетель, Николай Игнатьевич! Не устаю каждодневно молить Господа Бога нашего о ниспослании тебе и всему твоему семейству одних лишь благ и многолетия!»

Потом Володя прочел о том, что этот самый Крейнцвальд, являясь помещиком, усердно занимается хозяйством, устраивает земледелие по-английски, с удобрениями и железными плугами «на шесть ножей», с механическими косилками, что свиней заводит только йоркширских, держит множество гусей и индюков. Читая это, Володя зевал и собирался уже вернуть письмо в конверт, а конверт направить в папку, но следующий абзац привлек его притупившееся внимание:

«А теперь, любезнейший Николай Игнатьевич, поведаю тебе о происшествии премного странном, даже мистическом, оставившем во мне рану, которая и поныне бередит, особливо когда кто-то в моем присутствии упоминает о скрипках да вообще о скрипичной игре. Являешь ты собой, дорогой Николас, внука славного российского маэстро Ивана Евстафьевича Хандошкина, я же представляюсь как внук друга деда твоего, Карла Карловича Крейнцвальда. Ну так вот, знаешь ты, наверное, что и мой дед был страстным поклонником скрипичной музыки, немного играл на альте и скрипке, но больше всего, разъезжая по Европе, любливал отыскивать и покупать скрипки знаменитых скрипичных мастеров, особенно Николо Амати, Антонио Страдивариуса и Иосифа Гварнери. Таковых инструментов в имении деда, в коем я и по сей день проживаю, собралось ко дню его смерти до трех сотен. Плачены были за многие из тех скрипок, альтов и виолончелий деньги немалые, и, говорят, весьма разорил он имение сиими покупками. Но речь сейчас не о том.

Существует родовое предание, что дед среди прочих скрипок приобрел в Неаполе одну работы мастера малоизвестного, вернее, овеянного славой не то что бы дурной, но и не слишком доброй. Звался тот мастер Пьетро Орланди, и был он когда-то учеником Страдивариуса, но, по слухам, рассорился с ним и стал работать в своей мастерской, и скоро по Неаполю поползли слухи, что Орланди работает под покровительством черных сил, чуть ли не самого Сатаны. Одни говорили, что сами видели, как дьявол спускался к нему на крышу и залезал в трубу, другие слышали по ночам истошные крики, долетавшие со стороны дома скрипичного мастера, но более всего уверяли в том публику концерты скрипачей, которые играли на инструментах Орланди, бравируя даже тем, что никакой другой скрипке они не доверятся — только той, что в мастерской синьора Орланди сработана.

Мать моя мне говорила, что отец её, мой, стало быть, дед, побывал в Неаполе на концерте одного скрипача. Зал был забит битком, и вот заиграл музыкант, и поначалу, рассказывал дед, необыкновенно сладостное чувство охватило его, такое сильное, что казалось, будто ангелы поднимают его на небо, к самому Богу. Там на небе он словно парил с ангелами и архангелами, херувимами и серафимами. Заметил дед, что люди, сидящие с ним вместе, начинают плакать — вначале тихонько, а потом навзрыд. После почувствовал дед и в себе перемену. Ангелы вдруг понесли его стремглав на землю, а потом ввергли в огненную геенну, в саму преисподнюю, к Сатане. То же самое и со слушателями иными случилось, потому как видел дед и слышал, что повскакивали многие с места и с воплями бросились бежать, не разбирая дороги. Другие со стенаниями падали в обморок, хватаясь за голову. Испугался и мой дед. Расталкивая посетителей, сам кинулся на выход и только на улице почувствовал себя в полной безопасности и здравии. Выбегали же из театра люди со стонами, звали кто полицию, а кто священника.

Сие происшествие приписал тогда мой дед и мастерству исполнителя, и особому звучанию скрипки. Узнал он, что играл тот музыкант на скрипке синьора Орланди, и захотелось ему во что бы то ни стало купить инструмент работы мастера, о котором ходило так много противоречивых слухов. Отправился он прямо в дом Орланди, — так мне мать говорила, — туда его вначале впускать не хотели, а потом-таки согласились. Хозяин вышел ему навстречу, несмотря на молодой возраст, был он совершенно сед и горбат. Изо рта торчали книзу два клыка, а смотрел он на моего деда с такой нескрываемой злостью, что Карлу Карлычу захотелось поскорее из дома Орланди удалиться, но сдержал он в себе этот порыв и изложил ему свою просьбу.

— Идемте в мою мастерскую, — предложил горбун после долгого раздумья. — Так и быть, я продам вам скрипку своей работы.

В мастерской, где дед мой сразу разглядел скелет человека и чучело крокодила под потолком, синьор Орланди взял одну из немногих готовых скрипок и смычок. Подошел с ними к деду и, прямо глядя в его глаза своими бесовскими глазами, так сказал:

— Я, синьор, продаю свои скрипки лишь тем, кто заключает со мной особый договор.

— Извольте, и я такой договор заключить могу, — ответил на языке итальянцев дед, хорошо освоивший его во время путешествий. — Чего вам угодно, синьор Орланди?

— Потребую я от вас малого: если станете играть на моей скрипке, то призаткните уши воском, как это делал Улисс на корабле, когда слушал пение сирен. Конечно, слишком плотно закрывать не надо — не услышите чарующего, колдовского звука моей скрипки. Да и для дорогих вашему сердцу людей на скрипке моей не играйте.

Потребовав за свою скрипку столько золотых, сколько могло бы уйти на три скрипки Страдивариуса, Орланди вручил деду инструмент в футляре и смычок, а после выпроводил его за дверь. Долго, по рассказу матери, не решался Карл Карлович Крейнцвальд по приезде домой провести по струнам смычком, не то чтоб сыграть на скрипке синьора Орланди хоть короткую сонату. Что-то в его честном немецком сердце противилось желанию поиграть на дорогом инструменте. Но как-то раз он решился. Не знаю я, забыл ли он заткнуть уши воском или сделал это сознательно — во всяком случае, мать моя слышала, как истошно закричал в своей комнате дед. Лежал он на полу без памяти и казался мертвым. Скрипку он держал за гриф, но кто же мог подумать, что упал он на пол от того, что заиграл на этой колдовской скрипке?

Карла Карлыча отнесли в постель. Половина тела его была в параличе. Умер он через неделю, но перед смертью матери моей успел все рассказать о чертовом инструменте, но к рассказу этому отнеслись тогда с недоверием что может случиться от игры на какой-то скрипке? А потом смерть и похороны деда заслонили эту историю, хотя мать моя её запомнила и как-то шутя передала её мне, уже юноше.

Скрипка синьора Орланди так и продолжала висеть в футляре в кабинете деда, хотя почти все остальные инструменты моим отцом были распроданы, ибо имение наше стало приходить в упадок. Хотели продать и эту скрипку, но покупателя на неё не нашлось — не стояла на её дереве звучная подпись Амати, Страдивариуса или Гварнери. Вообще на ней не было подписи мастера. Да и, говорят, покупателей отталкивала от этой скрипки какая-то неведомая сила, точно чувствовали все — заражена она чем-то дурным и вредным.

Ты спросишь меня, любезный Николас, не осмелился ли я, преодолев настороженность и даже боязнь, поиграть на скрипке Орланди? Да, преодолел, и совсем недавно. Меня с детства снедало любопытство. От этой скрипки, положенной в футляр, когда я проходил мимо, веяло какой-то тайной, страшной и притягательной. И вот теперь я, сорокалетний мужчина, имеющий здравый ум и крепкое здоровье, решил пересилить страх. Как-то раз, а было это после Духова дня, вошел я в кабинет деда и смело снял со стены скрипку, достал её из футляра и, забыв совет Орланди, то есть не заткнув уши воском, ударил смычком по струнам, пытаясь своей неловкой рукой изобразить мелодию из одного моцартовского концерта.

Звук скрипки, признаться, не поразил меня ни своей чистотой, ни богатством, хотя был довольно громким, даже немного резким. Я стал вести мелодию и вдруг почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Мне показалось, что лучше меня никто в целом мире во все времена не играл! Я был гением, я был богом! Да, да, я кощунствую, но тогда испытывал только это сладостное и ни с чем не сравнимое чувство! Но вдруг все стало меняться. Я играл и понимал, что становлюсь все меньше, все ничтожнее. Вот я уже не человек, даже не животное, а какой-то жук или даже червь. Ужас охватил меня! Я понял: если не перестану играть, то сейчас же убью себя кинжал висел напротив. У меня хватило сил не только кончить игру, которую, признаюсь, мне было жаль бросать, но и, размахнувшись что было сил, хватить скрипкой об угол печи так сильно, что она разлетелась на части. Я бросил обломки на пол и кинулся вон из кабинета деда.

Болел я, наверное, не меньше недели. Говорят, в бреду я кричал: «Я Бог! Я создатель!» — а потом начинал плакать, кататься по кровати и рыдать: «Я ничтожный червь! Я пресмыкающееся! Дьявол, возьми меня к себе!» Только пиявки, которые ставили мне в часы успокоения, и священник, добрый и трезвый батюшка, привели меня в чувство, да и то накатывают и сейчас порой на меня страхи немалые. Что касается обломков разбитой скрипки, то я их потом подобрал и хорошенько рассмотрел, наживо склеив. Признаться, устройство сего инструмента меня поразило, и я сделал его чертеж, который посылаю тебе, зная, что в часы досуга балуешь ты себя творением музыкальных орудий, чаще всего скрипок. Но если сделаешь по сему чертежу скрипку, да захочешь на ней сыграть, не забудь завет синьора Орланди исполнить — уши по примеру Улисса воском заткни.

На сем пребываю любящий тебя Павел Крейнцвальд.

Июля 10 день 1833 года».

На лист рядом с датой упала капля, и Володя вначале не понял, откуда она взялась, лишь спустя пару мгновений, проведя рукой по лбу, почувствовал, что весь вспотел, пока читал это длинное письмо. Еще он вспомнил, что во время чтения его бросало то в жар, то в холод. Волосы его едва не становились дыбом, дрожали пальцы и тряслись колени. О том, чтобы звук скрипки мог наводить на людей вначале чувство блаженства, а потом навевать сильный страх, он никогда не слышал. Особенно жутким казалось ему то, что работа мастера Орланди совершалась, как говорили, не без помощи каких-то колдовских сил, и испытать на себе их действие довелось помещикам Крейнцвальдам, людям трезвым и по-немецки рассудительным.

«А может быть, — с некоторым облегчением подумал Володя, — и дед, и внук настолько уверили себя в том, что скрипка Орланди на самом деле обладает какой-то сверхъестественной силой, что, заиграв на ней, восприняли её звуки как необычные? Бывает же так, когда смотришь в темноту, и боишься, что вот покажется сейчас что-то страшное, и впрямь увидишь черта или мертвеца. Так и они — перенервничали…»

Его рука будто сама собой потянулась к конверту снова, и скоро Володя уже разворачивал большой лист бумаги, на котором увидел скрипку, как бы разобранную на несколько частей. Не усмотрев в изображении инструмента ничего интересного, Володя сложил чертеж и засунул его в конверт. Страшный рассказ о горбуне Орланди не выходил между тем из головы. Володя вообще любил такие жуткие, непонятные истории, которые не были выдумками, а имели связь с жизнью. Он больше не занимался бумагами, весь поглощенный восстановлением в уме картин этой истории — представить их не составляло труда. Виделся ему и седой длинноволосый горбун мастер, продавший душу дьяволу, и бегущие из зала слушатели, и Павел Крейнцвальд, со всего маху бьющий скрипкой по печке. Представил Володя и пиявок, поставленных на его затылок.

— Что-то интересное прочел? — раздался трубный голос старушки, и Володя, пугаясь, что кто-то может проникнуть в тайну, известную в этом мире, возможно, только ему одному, поспешил ответить:

— Нет, ничего интересного. Скучные деловые бумаги. Просто пришлось вчитаться, чтобы понять смысл документа. Можно немного отдохнуть?

— Конечно, Володя, — прогудела старушка. — Если хочешь, пройди по экспозиции. Там много интересного. Жаль, у меня нет времени, я бы провела тебя по залам…

— Ничего, ничего, — с радостью поднялся Володя и снял с себя халат. Я сам разберусь!

«Нет, уходить отсюда рановато», — подумал он, взбегая по лестнице наверх, к залам, и ему сейчас казалось, что именно звуки скрипки синьора Орланди влекут его туда.

3 НАСЛЕДИЕ ПРОКЛЯТОГО ГОРБУНА

Чонгури, дала-фандыр, пандурим, сааз, тар, уд, чанги, дудастон, блул, ачарпан, скудичай, стабуле, гану-раги и ещё много-много всяких чудных, смешных слов прочел Володя на этикетках, предназначенных донести до посетителей музея названия разных инструментов. Выполненные из дерева, рога, меди, кожи, бересты, камня, они хранили в себе звуки. Еще час назад Володя бы прошел мимо этих красивых и уродливых, больших и маленьких, примитивных и сложных инструментов, на которых играли люди на праздниках и поминках, когда шли в бой и женились, когда радовались или скучали.

На большую витрину со скрипками Володя набрел как-то неожиданно и почему-то испугался. Тела скрипок тускло лоснились лаком и были янтарно-желтыми, пурпурно-красными, коричневыми, как скорлупа лесного ореха. Здесь висели скрипки разных мастеров, принадлежавшие разным музыкантам, и Володя с жадностью стал рассматривать их, читая подписи под инструментами. Скрипки Орланди среди них не было.

Мальчик обошел витрину ещё раз, страстно желая найти скрипку синьора Орланди — напрасно! Вдруг его взгляд остановился на одной довольно крупной скрипке светло-коричневого цвета с прекрасными очертаниями корпуса. Что-то притягивало его к этому инструменту. Он жадно вглядывался в очертания скрипки, зная, что недавно видел где-то этот инструмент. И Володя вдруг вспомнил, где он мог видеть его, ну, конечно — только на чертеже из архива! Но тогда получалось, что скрипка Страдивари была выполнена не им, а Орланди!

— Что ты здесь делаешь, мальчик? — вывел Володю из состояния тревожной задумчивости чей-то резкий вопрос.

Володя обернулся — рядом с ним стояла Адельфина Кузьминична, сложив на животе руки и немного откинувшись назад. Сейчас она очень напоминала дурашливого морского конька, застывшего на месте.

— Я? Смотрю вот, изучаю экспозицию, — пролепетал Володя, у которого душа так и ушла в пятки.

— Как, в рабочее время? Но ведь ты же на службе, тебе, не забывай, деньги за труд платят, да и немалые!

Володя хотел было сострить по поводу последнего замечания, но лишь сказал:

— Вероника Мефодьевна позволила мне сделать перерыв, через полминуты я уже бегу назад в архив. А вы мне не можете сказать, кто изготовил эту скрипку? — И Володя пальцем показал на скрипку Страдивари.

— Какую-какую? — приподняла очки Адельфина Кузьминична и согнулась крючком в пояснице, чтобы приглядеться не к скрипке, а к надписи. — Вот эту? Ну так здесь же сказано — скрипка великого итальянского мастера Антонио Страдивари. Черным по белому. Мастеров было много — Амати, Страдивари, Гварнери, ещё Якоб Штайнер в восемнадцатом веке прекрасные инструменты делал.

— А о Пьетро Орланди вы что-нибудь слыхали?

Хранительница посмотрела на мальчика с некоторым опасливым удивлением:

— Орланди? Никогда не слышала о таком скрипичном мастере. Ты что-то путаешь, мальчик, сочиняешь. Так, — её голос стал деревянным, — ты на рабочее место идти намерен?

И Володя, не ответив, пошел к лестнице, ведущей его в «могилу». В архиве он снова облачился в свой таджикско-узбекский халат, сел за стол, хотел было заняться сортировкой документов, но мысли заняты были только таинственной скрипкой, это делало его движения вялыми, а взгляд безучастным ко всему, кроме письма Крейнцвальда.

— Володя, — послышался голос старушки, — я вижу, состояние твоей души тенебросо, что в переводе с итальянского означает «таинственно и мрачно». Что-нибудь случилось?

Вопрос прозвучал с нотками заботы и участия, и Володя сказал:

— Да, Вероника Мефодьевна. Вот, рассматривал инструменты в зале и увидел скрипку. Очень красивую — она изящнее всех. Под ней этикетка сделана в таком-то году Антонио Страдивари. И Адельфина Кузьминична то же утверждает, а я почему-то не верю, что это работа Страдивари.

Вначале Володя услышал шарканье тапок приближающейся к нему старушки, а потом вопрос, прозвучавший с величайшим изумлением:

— Мальчик, в тебе что, сам Бог говорит?

— Что вы имеете в виду? — испугался Володя.

— Это на самом деле не скрипка Страдивари. Это скрипка одного малоизвестного ученика великого мастера, Орланди!

— Как Орланди?! — даже привскочил на стуле Володя.

— Выглядел он, наверное, очень возбужденным, чем напугал отшатнувшуюся от него старушку, сказавшую:

— Фу, да что же ты так разволновался? Тебе разве не все равно, кто сделал эту скрипку? Прости, но вначале ты продемонстрировал свое полное равнодушие к миру музыки, а теперь — Страдивари, Орланди! Просто метаморфоза какая-то! Уж не работа ли с документами переделала тебя?

Володя почувствовал, что краснеет. Ему захотелось рассказать ей обо всем, показать письмо, но желание быть некоторое время единственным хранителем тайны остановила его, и он спокойно произнес:

— Ну, читал я в одной книжке об этом Орланди. Он был учеником Страдивари, но они поссорились. В этой книге были снимки скрипок обоих мастеров. Вроде бы похожи, а разница все же есть. Вот я и уловил сегодня эту разницу.

Вероника Мефодьевна посмотрела на Володю с величайшим уважением. Она любовалась им, как любуется ученый-орнитолог редким видом птицы, а энтомолог — никогда не виданной букашкой.

— Браво, маэстро, браво! Твоя память и наблюдательность делают тебе честь, Володя. Право, я даже восхищена тобой, а поэтому открою музейный секрет, но и ты уж меня не выдавай, цени доверие.

Володя так и замер в предвкушении новых открытий, а старушка засеменила в сторону стеллажей и минут через пять вернулась с папкой. Села за стол, и скоро из папки была извлечена ещё одна тоненькая папочка, а уж из неё — листок бумаги.

— Смотри, вот акт приемки от гражданки Самохваловой старинной, как говорится здесь, скрипки. Просто в музей в девятьсот шестидесятом году пришла пожилая женщина и принесла в дар скрипку, которую хранила и в блокаду, хотя люди тогда, желая обогреться, сжигали порою все, что могло гореть. Скрипка была без струн, и та дама сказала, что никогда и не видела её со струнами, даже бабка её говорила, что струн на скрипке никогда не было. Ну, не было — и бог с ними! Мало ли семей, имея музыкальные инструменты, никогда не притрагивались к ним? Важно было определить, кому принадлежала скрипка, то есть какой школе, а был у нас в ту пору замечательный специалист по истории изготовления скрипок — сам ремонтировал и даже делал инструменты. Его сын ещё жив и тем же ремеслом себе на кусок хлеба зарабатывает. Так вот этот Василь Василич Переделко как увидел скрипку, сразу ахнул, да это же Орланди, говорит! Так в акт приемки и записали — читай!

Володя с жадностью прильнул к листу взглядом — на самом деле, там говорилось о приеме от гражданки Самохваловой скрипки итальянского мастера восемнадцатого века Пьетро Орланди. Прочел — и ничего не понял!

— Так что же это получается? Принимают в музей скрипку Орланди, а ставят её в витрину как скрипку Страдивари? — с удивлением посмотрел он на архивариуса.

— Ничего странного, дружок, — вздохнула женщина. — О Страдивари в народе хоть что-то, да известно, а кто знает Орланди? К тому же их манера так похожа! Вот и решила дирекция музея выдать ту скрипку за скрипку великого кремонца, тем более что в музее не было скрипок Страдивари, а так хотелось восполнить коллекцию чем-то значимым.

— Теперь понятно! — радовался Володя. — Выходит, надуть решили посетителей?

— И до сих пор надувают! — прогудела женщина, стараясь говорить, однако, потише. — Только ты меня, прошу, не выдавай! Я здесь хоть и получаю копейки, но они к моей пенсии прибавку дают. А без них — никуда!

Как несовершеннолетнему, Володе разрешалось уходить с работы раньше, чем другим служащим музея, и вот, стащив с плеч свой допотопный халат и распрощавшись с Вероникой Мефодьевной, он пешком пошел домой. Солнце светило ярко, по Неве гулял свежий ветерок, пахло водой, и все внутри Володи искрилось, подобно искрившейся воде реки. Оказывается, в этом мире, в этой скучной жизни, где каждый считал то копейки, то рубли, есть место для таинственного, непонятного, способного поднять тебя до небес, а потом опрокинуть в страшные глубины преисподней. Володя нес свою тайну, смотрел на прохожих, и они казались ему сейчас какими-то обездоленными, лишенными большого знания, известного лишь ему одному.

Едва придя домой, он сразу бросился к проигрывателю, разыскал скрипичный концерт Паганини и поставил пластинку на диск. Музыка была страстной, но чем дольше слушал Володя, тем больше убеждался, что даже эта классическая страсть не трогает, не волнует его так, как волнует и задевает рок-музыка.

«Да как же все они в прошлом могли любить эту музыку? — с какой-то злостью подумал Володя. — Это так скучно, пресно, как картошка без соли! А те люди плакали, рыдали от восторга, кричали «браво!». Нет, мне нужна скрипка Орланди, чтобы вникнуть в суть той музыки! Я хочу почувствовать её, подняться, а потом…»

Тут пришла мама. Еще звучал скрипичный концерт, и Володе было стыдно, что мать застала его за этим занятием, она же, увидев сына хмурым, с порога спросила:

— Ну как, Володенька? Эта Адельфина Кузьминична просто напугала меня!

— Ничего, нормальная тетка, хоть и зануда, — сказал Володя и добавил мрачно: — В музей ходить буду. В архиве этом есть много интересных бумажек…

Астрономом, желающим открыть неизвестное дотоле небесное тело, физиком, ищущим новую элементарную частицу, не овладевала страсть к открытию так, как овладело Володей непреодолимое желание подтвердить или опровергнуть на опыте сведения о том, что скрипки Орланди способны приводить людей в неистовство, лишать рассудка. Все, что он узнал из письма, могло быть лишь следствием больных нервов и воображения, готовы были услышать в звуках скрипки что-то колдовское, дьявольское, адское — и услышали. «Разве я не знаю, — размышлял Володя ночью, — что после того, как кому-то показалось, что он видел голову чудовища в озере Лох-Несс, чудовище стали видеть там десятки людей. А летающие тарелки? А всякие там барабашки? Станет стучать в стену пьяный в соседней квартире, вот и готово полтергейст! Так, наверное, и здесь. Не верю я этим бредням, хоть они и в немецких умных мозгах завелись. Однако проверить все-таки нужно…»

На следующий день Володя ехал на работу как на праздник, как на концерт популярной рок-группы. Все так и трепетало внутри, трепетало и пело — тревожно и радостно. Тайна захватила Володю, скрутила и пожирала изнутри.

Когда он пришел в музей, то сразу рванулся наверх. Скрипка Орланди, как и прежде, мягко поблескивала коричневым лаком. Здесь, на витрине, она была такой безобидной холодной деревяшкой, что представить, будто этот изящный инструмент может принести кому-то вред, мог только умалишенный.

Как зачарованный смотрел Володя на скрипку, не замечая, что к нему давно уже подошла бабушка-служительница, ходившая по залу с тряпкой.

— Что, понравилась? — спросила она с добрым старушечьим шамканьем.

Володя вздрогнул — до того неожиданным показался ему этот вопрос, — но сразу нашелся:

— Да, ничего себе скрипочка. Только, я вижу, вы плохо внутри витрин пыль протираете.

— Ну уж не говорите! — обиделась смотрительница зала. — Раз в неделю открываем витрину и тщательно все трем.

— Неужели и инструменты тоже?

— А как же! Для этого у нас специальные фланелевые тряпочки заведены. Инструменты пыли и влаги боятся, свет тоже сильный не очень любят. Что вы, у нас тут такие строгие порядки, что будьте-нате.

— Вы лично, что ли, открываете витрину? — Володя сам испугался смелого вопроса.

— Конечно. Берем у дежурной ключи, вначале срываем пластилиновую печать, открываем, когда сигнализация отключена, и все внутри аккуратненько прибираем. Потом закрываем…

— Понятно, что закрываете. А когда в следующий раз-то открывать будете? — И снова холодок пробежал по спине Володи.

— Послезавтра откроем, — не сразу ответила старушка, подсчитав наверное прошедшие со времени последней уборки дни. — Вечером, когда посетителей не будет.

— Отлично, приду вам помогать. Я ведь в ваш музей на месяц определен.

— Ну, это уж как начальство распорядится, — суховато сказала женщина, и Володя догадался, что проявил слишком много прыти и нужно теперь действовать поосторожней.

Он спустился в подвал, надел халат и принялся за привычную уже работу с бумажками, хотя только делал вид, что разбирает большую связку документов. В голове так и сновали мысли, как бы получить разрешение на работу с инструментами послезавтра! Он должен был взять в руки скрипку Орланди, должен был провести по её струнам смычком, иначе неразрешимая тайна так и будет мучить его. Он не знал, был бы раскрыт секрет мастера из Неаполя, если бы звук скрипки как-нибудь повлиял на него, но об этом Володя пока думать не хотел. Нужно было добраться до скрипки!

— Надежда Леонидовна, можно к вам? — просунул Володя голову в кабинет директора, когда Вероника Мефодьевна отпустила его на перерыв.

— Ах, Володя! — заулыбалась та ему как старому знакомому. — Заходи, заходи!

Володя вошел и сел. Он нарочно не снял халат, чтобы предстать перед директором во всей рабочей красе. Сел на краешек стула, а женщина, вдоволь наулыбавшись, сказала:

— Я разговаривала с Вероникой Мефодьевной. Она страшно довольна тобой. Хвалила! Говорила, что у тебя какое-то особое историческое и даже музыкальное чутье. Что ты прекрасно видишь форму инструмента. Конечно, у Вики, я имею в виду твою маму, и не могло быть другого сына.

Володя чуть было под стол не съехал от смущения. Придя в себя, он сказал:

— Надежда Леонидовна, мне очень нравится работать в архиве. Думаю даже, не стать ли мне архивариусом. Но…

— «Но»? Что «но»? — насторожилась она.

— Да понимаете, в музее так много интересного! Не могли бы вы мне позволить поработать на экспозиции, пусть даже в свободное от работы время. Я просто мечтаю прикоснуться к старинным трубам, арфам, барабанам. Я ничего не сломаю, не бойтесь! Я ведь знаю, что все у вас протирают мягкими тряпочками, вот и я бы мог…

В конце своего монолога Володя очень боялся, что сморозил чушь, говорил фальшиво, что она ему не поверит и даже заподозрит в каком-то злом умысле. Но Надежда Леонидовна была тронута его словами.

— В тебе говорит кровь матери, — сказала она серьезным тоном. Конечно же я разрешу тебе поработать на экспозиции. Собственно, работа там только тогда и есть, когда открывают витрины. Не сидеть же тебе в качестве смотрителя, когда по залу ходят посетители? Думаю, и Адельфина Кузьминична не будет против, только тебе придется пройти инструктаж. В витринах ценные, уникальные экспонаты, у нас к тому же сигнализация. Сегодня-завтра все решим. Ну, у тебя все?

На небеса Володя взлетел и без помощи колдовских звуков скрипки. Он одарил директоршу благодарным взглядом, буркнул: «Спасибо вам большое», и, встав со стула, попятился к дверям, словно подчеркивая этим свою глубокую признательность. В этой позе, в длинном халате, Володя был очень похож сейчас на жителя средневекового Самарканда или Бухары.

Наконец настало «послезавтра»! С утра Володя сидел в архиве сам не свой. Даже Вероника Мефодьевна, заметив его рассеянность, сказала:

— Володенька, ты выглядишь сегодня нон тропо виво, что значит не слишком живо. Или тебе наскучило заниматься архивным делом?

Володя пробормотал что-то в свое оправдание и принялся изображать жадного до бумаг архивного червя. А сам ничего не видел, а только думал и думал. А думал он вот о чем. «Нет, я не буду дураком! Начну с витрины с какими-нибудь африканскими конгами, бонгами и прочими колотушками и так, потихоньку, доберусь до шкафа со скрипками. Меня никто не подгоняет. Мне высказали доверие, даже эта Горгона Кузьминична, хоть и сказавшая, что, не будь воли директора, она бы меня до инструментов никогда не допустила бы. Итак, я открываю витрину и протираю скрипочки — ширк-ширк. На скрипке Орланди натянуты струны, я видел. Вот я и беру эту скрипку как бы невзначай, как бы для того, чтобы… Стоп! — Володю заклинило в мечтах. Как же я её возьму, если её гриф в двух местах прихвачен проволокой, к стенду прикреплен!»

Это обстоятельство спутало Володины мысли, но лишь на некоторое время. Потом они заработали с быстротой моторного поршня: «Я перекушу эту проволоку! Я найду кусачки! Потом снова продену проволоку через дырки в стенде, новую проволоку! Никто и не заметит! Да, так и сделаю! Отступить уже не могу!»

Кусачки нашлись прямо в архиве. Здесь был целый ящичек с разными инструментами, хранившимися, видно, про всякий хозяйственный случай, а вот с проволокой было хуже. Ради неё Володя пошел в музейную мастерскую, где, как он узнал, делали новые стеллажи, шкафы, производили несложный ремонт музыкальных инструментов. Кусок медной проволоки ему там дали, хоть просьба неизвестного мастерам пацана показалась им странной. Итак, теперь он готов был проверить, врут ли старинные документы или же говорят правду.

Наконец настал час, когда залы музея опустели, бабушки-смотрительницы снимали тапочки и надевали туфли, чтобы идти домой. Однако в некоторых залах открывались шкафы и витрины, а в кабинетах начальства продолжала кипеть работа. Володя давно уже знал, что должна делать смотрительница, которая рассказывала ему о фланелевых тряпочках, и вот он, получив в дежурной ключи от витрин и шкафов, а также печать, чтобы запечатать их после протирки пыли, направился в дальний конец зала, чтобы начать оттуда, как он и задумал.

Он наспех протирал сухой фланелью разнообразнейшие смычковые, щипковые, ударные, язычковые инструменты всех времен и народов. Постепенно Володя — от витрины и витрине, от шкафа к шкафу — приближался к заветной цели, волнуясь все сильнее. Он понимал, что извлеченные им из скрипки звуки обязательно привлекут внимание, к нему прибегут, увидят, что проволока перекушена, и тогда не избежать скандала, немедленного увольнения. Он представлял, как будет оскорблена мама, поручившаяся за него, но поделать с собой ничего не мог. Тайна опутала его своей невидимой сетью, и нужно было во что бы то ни стало освободиться от пут.

Наконец он оказался у витрины со скрипками. Ключ, имевший особую бляшку с указанием номера шкафа, он быстро отыскал в связке, дверь распахнулась, и уже ничто не мешало Володе дотянуться до заветной скрипки. Вначале он попытался отсоединить проволоку руками, без помощи кусачек, — не получилось. Кусачки же обрезали мягкую медную проволоку без труда, и Володя дрожащей рукой снял скрипку за гриф. Смычок висел рядом. Он взял и его…

Никогда Володя не держал в руках скрипку и не знал, как извлекать из неё звуки. Конечно, он часто видел, как это делают музыканты, и все со стороны выглядело столь просто, что и сейчас у него не возникло никаких сомнений. В зале никого не было. Прижав корпус инструмента к подбородку, вдыхая какой-то нездешний, пряный запах лакированного дерева, мальчик с силой полоснул смычком по струнам — раздался резкий, громкий звук, проникший в глубину Володиного мозга и тотчас вызвавший прилив безумной радости и бесстрашия. «Еще! Еще! Давай, синьор Орланди!» — в каком-то чаду говорил сам себе Володя, ударяя раз за разом по струнам, и вдруг сильная боль пронзила его голову, будто кто-то всадил в неё железный штырь или клинок кинжала, в глазах потемнело, а в ушах прозвучало будто сказанное кем-то со злой издевкой: «И поделом тебе, наследник колдуна!»

4 ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

Чьи-то лица с вытянутыми, как у дятлов или ворон, носами нависли над Володей, и он вначале испугался, снова закрыл глаза, но голоса людей вернули его наконец в мир печальной действительности, и Володя зачем-то спросил, вспоминая, что с ним случилось:

— А скрипка… где?

— Скрипка? — услышал он знакомый злорадный голос. — А это мы у тебя должны о ней спросить!

Володя, все ещё лежавший на спине, присмотрелся: конечно, кто, кроме Адольфины Кузьминичны, мог говорить с ним голосом инквизитора, не сомневающегося в том, что перед ней сам дьявол или, по крайней мере, злостный еретик.

— Я спрашиваю у тебя, где скрипка, которую ты взял в шкафу и на которой играл?

— Я не знаю. Разве её нет? — удивленно спросил Володя. — Разрешите мне встать…

Он с трудом поднялся. Вокруг стояли три-четыре бабульки-смотрительницы, хранительница фондов, директор, почему-то смотревшая как-то в сторону, будто ей было очень стыдно. Володя, уже все вспомнив до деталей, огляделся, ища скрипку, которая могла упасть, когда, потеряв сознание, он свалился на пол. Но скрипки нигде не было.

— Не знаю, — испугался мальчик, — я только хотел немного поиграть на ней, но потом… потом что-то случилось со мной, я, наверное, в обморок упал и уронил скрипку, а где она сейчас — не знаю…

— Поиграть на музейном экспонате? — задохнулась злым изумлением Адельфина Кузьминична. — На скрипке Антонио Страдивари, которой цена миллион долларов?! И кусачки эти ты, наверное, нарочно с собой притащил, чтобы вдоволь помузицировать?

И хранительница сунула прямо под нос Володе кусачки, оставленные им возле шкафа, а потом, повернувшись к директору, тоном, не терпящим возражений, сказала:

— Я вас предупреждала, Надежда Леонидовна, я вам говорила — вы меня не послушали, и теперь прошу, сейчас же позвоните матери этого… типа и, она ядовито улыбнулась, — вашей хорошей приятельнице, и немедленно пригласите её сюда! Нет, не пригласите, потребуйте, чтобы она приехала! Я же вызываю оперативных работников! С розыскными собаками! Я не позволю разворовывать драгоценнейшую, уникальную коллекцию, единственную, можно сказать, во всем мире! Сережа! — прокричала она кому-то, наверное охраннику. — Никого из здания музея не выпускать! — На последнем слове Адельфина Кузьминична взвизгнула, как щенок, которому нечаянно наступили на лапу.

Володю отвели в кабинет директора. Надежда Леонидовна с ним вместе не осталась, но, покидая кабинет, щелкнула замком, закрывая «типа» на ключ. Володя сидел на стуле, свесив голову на грудь и положив руки на колени. Он чувствовал внутри пустоту и холод. Так тоскливо и плохо ему давно не было. Больше всего он боялся сейчас взгляда мамы, не сердитого, не осуждающего, а печального и жалкого. Но в дальнем уголке его сознания сейчас трепетал едва теплившийся огонек — Володя понял, что исчезнувшая скрипка Орланди на самом деле заключает в себе страшную тайну, так и не разгаданную им.

Первым прибыл оперативник в штатском — молодой, жизнерадостный и красивый, но без собаки. Заскрежетали ключи, и в сопровождении директора и хранительницы фондов он вошел в кабинет, остановился перед Володей, поиграл на раскрытой ладони ключами от автомобиля и сказал:

— Ладно, пойдем в зал, похититель скрипок.

Когда все снова оказались рядом с открытым шкафом, оперативник, посмотрев на отверстия в стенде, из которых торчали куски проволоки, спросил у Володи:

— Вот этими кусачками перекусил?

Веселый тон милиционера ободрил Володю, и он ответил:

— Да. Кусачки я взял в архиве, это внизу, я там работаю.

— Ага, понятно. Ну-ка, расскажи нам, что случилось и зачем ты снял скрипку.

Володя не заметил того, как за его спиной, всего шагах в двух, встала мама, не понимающая еще, для чего её вызвали в музей, а поэтому скорее растерянная, чем испуганная.

— Значит, так, — заговорил Володя, — мне очень хотелось провести смычком по струнам скрипки, вот я и взял кусачки…

— Ах, какие мы тонко чувствующие, надо же — провести смычком по струнам! — с ехидным смехом выплеснула из себя хранительница. — А почему, скажи на милость, тебе захотелось сделать это именно со скрипкой Страдивари? Почему не с этой, не с этой или вон той! — И Адельфина Кузьминична поочередно тыкала пальцем в деки инструментов, забыв, что они «редчайшие» музейные экспонаты.

— Да, на самом деле, почему ты решил поиграть на скрипке мастера Антонио Страдивари? — спросил оперативник, прочитав название на этикетке.

— Это не скрипка Страдивари, — угрюмо сказал Володя, понимая, что ему не оправдаться, если не расскажет о документе. — Это скрипка мастера Орланди, и она, как я понял, способна, когда на ней играют, сделать человека почти безумным, довести до обморока. Я покажу вам документ, доказывающий это!

— Ха-ха-ха! — деланно рассмеялась Адельфина Кузьминична. — Ты эти бредни своей мамочке рассказывать будешь. А вот, кстати, и она! — увидела Адельфина Кузьминична Володину маму. Он сразу резко обернулся и встретился глазами с вопрошающим взглядом матери. — Подходите поближе, Виктория Сергеевна, подходите! Вас поздравить можно — ваш сынуля украл скрипку Страдивари! Ради этого он и устроился в музей, ради этого все ходил вокруг витрины, допытывался о том, как она открывается, да есть ли сигнализация. Мне говорила смотрительница, говорила! И вот сегодня он, вскрыв витрину, перерезал кусачками…

— Замолчите! — грозно сказала мать Володи. — Мой сын никогда ничего не крал! Он так же далек от преступления, как вы от культуры, любезнейшая. Сейчас он мне сам скажет: Володя, ответь, для чего тебе было нужно снимать скрипку? Говори правду!

Володя знал, как тяжело сейчас маме, а поэтому старался ответить со всей искренностью:

— Мама, честно, я хотел только услышать, как скрипка звучит. Когда я провел смычком по струнам, не помню, раза три или четыре, то потерял сознание… Не знаю, сколько времени я находился в обмороке, а когда очнулся, мне сказали, что скрипка исчезла, но я тут ни при чем! Ни при чем, ты мне веришь?

Последние слова Володя выкрикнул едва ли не с рыданиями, а милиционер быстро спросил у мамы:

— Ваш сын когда-нибудь падал в обморок?

— Да, пару раз с ним это случалось, — вздохнула мама. — Он такой… возбудимый.

— Понятно, — кивнул оперативник, — а теперь мне бы надо вот у этих женщин кое-что спросить. Подойдите к нам! — подозвал он смотрительниц и, когда те нерешительно приблизились, спросил у одной из них: — Прошу вас, скажите, где вы были, когда заиграла скрипка?

— А вот в том зале соседнем была, — показала рукой старушка на вход в зал.

— Итак, вы услышали звуки скрипки? Да? Вы удивились? Вы насторожились? Прошу остальных смотрительниц тоже подумать, как ответить на мой вопрос.

И бабульки друг за другом стали говорить, что они хоть и услышали звук скрипки, но вначале не придали этому особого значения — инструменты, когда их протирают, то и дело издают какие-то звуки, но они услышали ещё и какой-то шум — точно упал кто-то, а поэтому минуты через три решили посмотреть, не случилось ли чего. Подошли к открытой витрине и увидели возле неё лежащего мальчика. Он был без сознания, и никакой скрипки рядом с ним они не увидели.

— Без сознания! — всплеснула руками Адельфина Кузьминична. — Этого никто твердо сказать не может: в обмороке ли он был или просто притворялся. Неужели от звука скрипки можно упасть в обморок?

— Да, именно поэтому, — сказал Володя тихо. — Если бы вы прочитали то письмо, то поняли бы: эта скрипка необыкновенная…

Рассмеялась не только хранительница фондов, но и оперативник, совсем недавно занявшийся расследованием преступлений по горячим следам. Так и светясь от мальчишеской улыбки, он спросил у Володи:

— Необыкновенная, говоришь? Волшебная, значит? Ну так, значит, у неё внезапно крылышки выросли, и она улетела в окно. Форточки открытыми были?

— Да при чем тут ваши неуместные шуточки? — строго вступила в разговор мама. — Дело идет о чести моего сына, а вы тут иронизируете. Я уверена, что, пока он лежал в обмороке, кто-то взял скрипку и ушел с ней. Для этого хватило бы и минуты! Нужно допросить всех, кто был в музее в это время.

— Ну, меня допросите! — поджала губы Адельфина Кузьминична.

— И вас допросить тоже нужно! — не смутилась мама. — А за голословные обвинения моего сына в воровстве я на вас ещё в суд подам.

— Глядите-ка, напугали! Лучше бы воспитывали его как следует, огрызнулась хранительница, а оперативник сказал:

— Так, сейчас не время для ссор. Действительно, соберите всех, кто находился в здании музея в то время, когда Володя лежал в обмороке. Значит, смотрительницы, их я уже опросил. Еще кто?

— Я, директор музея, — шагнула вперед Надежда Леонидовна.

— Отлично. Еще кто?

— Главная хранительница фондов, — сказала Адельфина Кузьминична. — Но уж меня-то в воровстве вы не можете обвинить. Музей — это мое детище, к тому же я здесь главное материально ответственное лицо. Внизу ещё сидит охранник Сергей. Его позвать?

— Зовите!

Адельфина Кузьминична сама сбежала вниз по лестнице, и скоро наверх, в зал, поднялся вперевалку краснощекий парень-здоровяк в камуфляжной, как и положено охранникам, форме.

— Скажите, вы слышали звук скрипки? Это примерно час назад было. Так ведь? — уточнил следователь у смотрительниц, и те дружно кивнули.

Парень закатил глаза под не слишком выразительный лоб, провел рукой по стрижке «ежику» и ответил:

— Нет, точно, никаких звуков скрипки я не слышал.

— Понятно… — побарабанил оперативник пальцами по стеклу витрины. Ну, а тогда скажите, час назад мимо вас на улицу кто-нибудь проходил?

И снова глаза парня исчезли под нависшими надбровными дугами, и он, словно вспомнив что-то важное, сказал:

— Значит, так, выходили, человека три или четыре, но кто именно, я не рассмотрел.

— Ну… они хотя бы были музейными работниками или это были посторонние?

Сергей подвигал в разные стороны нижней челюстью и пожал покатыми плечами:

— А кто их знает. К каждому я не приглядывался. Может, наши, а может, и нет.

Охранника отпустили, и тогда оперативник в первый раз нахмурился:

— Глухое, думаю, дело ваше, господа музейные работнички. Мальчик, думаю, только в том и виноват, что самовольно скрипку снял. Взял её кто-то из случайных людей, увидел — лежит скрипка рядом с мальчиком, вот и явилась мгновенно воровская мысль. Поищите её у себя в помещениях. Далеко её, наверное, унести не могли.

Оперативник сделал вид, что собирается уходить, но Адельфина Кузьминична просто вцепилась в него клещом:

— Нет, вы так не уйдете! Украдена скрипка Страдивари! Ей цена миллион долларов. Что мы будем делать? Вы должны забрать этого молодчика в Кресты, на Лубянку, куда хотите, но только выведайте у него все. В обморок он упал! Какая дикая чушь! Он просто притворился! Он — сообщник преступников! Он сам преступник!

— Напишите заявление… — только и сказал ей оперативник через плечо, когда уже шел к лестнице.

Адельфина Кузьминична кричала, обещала жаловаться, набрасывалась на Володю, начинала дергать его за воротник, требовать рассказать «всю правду». Мальчик молчал. Ему было все равно, точно кто-то вынул из него, как из заводной игрушки, механизм, приводящий в действие чувства, волю и разум.

5 «ОН РАСКОЛОЛСЯ, КАК ГНИЛОЙ ОРЕХ!»

На другой день Володя в музей не поехал. Нет, не потому, что уже ничто не звало его туда или было стыдно. Он бы и в архиве поработал, и ничуть не постыдился бы смотреть в глаза даже самой Адельфине Кузьминичне. Конечно, он отчасти был виноват в том, что скрипка пропала, — не сними он её со стенда, она, может быть, так и висела там по сию пору. Но в воровстве Володя не участвовал, а поэтому его совесть была чиста. Не поехал же он в музей потому, что его не пустила мама. То, что случилось с Володей, а в особенности обвинения хранительницы фондов мать переживала страшно. Больше всего её волновало, что и саму её могли счесть соучастницей преступления. Но и подозревать Володю она никому не могла позволить.

Через день прямо домой к Володе приехал веселый оперативник.

— Слушай, Вовка, — сказал он со смешком, — а ты на самом деле не спер ли эту скрипку?

Володя посопел и мрачно ответил:

— Как же я мог её спереть? Вначале поиграл на ней, чтобы привлечь внимание, потом быстро где-нибудь спрятал, а после в обморок упал или только прикинулся?

— Нда, действительно не стыкуется, — почесал затылок милиционер. Знаешь, вполне может быть, что это кто-то из сотрудников моментом воспользовался. Выходили же какие-то люди после твоего обморока? Впрочем, я всех допросил, кто задерживался в тот день после работы, но как их расколоть?

В тоне оперативника, в его привычке почесывать затылок Володя заметил столько неопытности и растерянности, что в душе пожалел незадачливого сыщика.

— Знаете, — сказал он серьезно, — я подозреваю, кто взял скрипку.

— Подозреваешь? — метнул на него строгий взгляд милиционер. — И молчишь? Ну, говори!

— А хранительница её взяла, Адельфина, мегера эта.

— Да ты что?! — искренне изумился оперативник.

— Точно! Вы слышали, как она там выла? Без причины так себя не ведут. Она — старая дева, несчастный человек, музей у нее, видите ли, дитя родное. Она нарочно взяла скрипку, чтобы, во-первых, унизить меня и, значит, мою маму. Вы же видели мою маму — красивая, счастливая, подруга директорши! А потом ей это нужно было, чтобы привлечь к музею внимание властей и выбить финансирование на оклады работников, на усиленную охрану, на новую сигнализацию, противопожарные средства. Я знаю, она все время жаловалась на это.

Оперативник так и засверкал улыбкой озарения:

— Ну ты, парень, умен! Тебе обязательно в школу милиции надо идти учиться. Нет, на юридический, в университет! Знаешь, я твою версию проверю досконально. Мне эта злая баба тоже очень не понравилась. Буду её колоть!

И оперативник убежал, а Володя, оставшись один, подумал: «А что? Вот придумал я на ходу такую версию, а может быть, так оно и было? Отыщется скрипка где-нибудь в углу — горгона её туда положит! Зато шум этот только ей на пользу и будет!»

Но подумав ещё немного, Володя решительно отверг это предложение. Какой бы мерзкой ни казалась ему хранительница фондов, пойти на такое она бы не решилась, а поэтому нужно было думать над тем, кто ещё мог взять инструмент. Вернуть скрипку в музей Володе с каждым часом хотелось все сильнее. Он все острее ощущал свою вину за её исчезновение, а быть виноватым Володя не любил.

…Кошмарик появился в квартире Володи настолько кстати, что «похититель скрипок» от радости даже приобнял Леньку, уколовшись об острый шип его кожанки. Кошмарик преобразился — теперь он не был похож на почитателя Доктора Кинчева. На его голове красовалась не бандана, а цветастый платок, туго обтягивавший череп. Кроме шипованной косухи, наряд рокера дополнялся черными в обтяжку джинсами и высокими сапогами, которые Кошмарик в прихожей снимать не стал, а так и прошел в комнату Володи, чтобы, как видно, подольше демонстрировать их «домашнему лоху», каким Ленька считал Володю. Развалившись в кресле, Кошмарик сообщил другу, что с «Алисой» завязал окончательно, прикупил мотоцикл и теперь гоняет по Питеру, чувствуя себя свободным и счастливым, как какой-нибудь Крутой Уокер. Володя позавидовал другу — ему похвастаться было нечем. Хотелось поскорее выложить все, что случилось с ним за последнюю неделю. И он выложил…

Выслушав рассказ Володи, Кошмарик долго сопел, глядя в сторону, щелкал ногтем по серьге — соображал-кумекал, — и наконец изрек:

— Стоит мне с тобой расстаться, как у тебя голяк начинается, облом, и выпадаешь ты в полный осадок.

Володя терпеливо ждал, что дельного скажет Кошмарик, а Ленька продолжал «философствовать»:

— Не зря мой батя так скрипки и всех скрипачей ненавидел. Называл их просто «трепачами». Сидит, бывало, смотрит телевизор или радио слушает. Вдруг скрипка заиграет. Он слушает, слушает, а потом с ненавистью такой и сказанет: «И когда ты, трепач, балалайку свою перепилишь!»

— Ну, с батей твоим все и так ясно, — нахмурился Володя. — Ты по делу говори.

— Это и есть по делу. Связался ты с дрянным местом, вот и непруха вся от этого. Нервоз у тебя, Вовчик, вот и крутит тебя. Не верю я в то, что какая-то скрипка могла всех слушателей в зале шизами сделать — да они до этого уже такими были. И помещики те, дед и внук, тоже от безделья нервы себе попортили, а ещё частыми выпивками. Я вот делом занимаюсь и бухалова никакого в рот не беру, потому что цель в жизни имею — купить шестисотый «мерседес»…

— Леня, ты отвлекаешься! — остановил Кошмарика Володя. — Ты ближе к делу, ближе! Что думаешь по поводу пропажи скрипки?

— Думаю так, — хлопнул по черному джинсовому колену Ленька. — Эту скрипку унес ты. Унес и спрятал.

— Как это так? — просто обалдел от такой новости Володя.

— Очень просто. Действовал ты как лунатик, как помешанный, не соображал, что делаешь. Когда стал пилить ты эту балалайку, в твоем нервном мозгу все помешалось, и понес ты её, понес да и запрятал подальше, а потом на место вернулся и грохнулся на пол от перенапряжения.

— Что ты, Ленька, — испугался Володя того, что и на самом деле мог в бессознательном состоянии сотворить что-то непотребное, — разве я мог за три минуты, а бабки-то через три минуты после звука скрипки пришли, разве мог я куда-то сбегать и спрятать скрипку?

— Вполне мог. К директорше в кабинет отнес, а она, воспользовавшись твоим нервозом, скрипку прибрала, чтобы потом сдать. Сколько она, кстати, весит?

— Миллион долларов, — просто ответил Володя. — Так хранительница эта злющая говорила.

Кошмарик даже рот открыл. Названная Володей цифра вмиг сделала Леньку серьезным, и он сказал:

— Есть у тебя бумага и карандашик?

Требуемое тут же явилось перед Кошмариком, и он потребовал:

— Рисуй план музея. Мне нужен зал, где тот шкаф стоит, лестница и соседние залы, где были бабки, которые потом тебя нашли.

Володя быстро начертил план помещений.

— Так, — насупился Кошмарик, разглядывая рисунок. — Значит, через три минуты они были на месте, то есть рядом с тобой, и получается, что вор спер скрипку, если она на самом деле не улетела в окно и ты её в беспамятстве не спрятал, за три минуты. Скажи-ка, кто мог в это время проходить по залу? Какие-нибудь работяги, электрики, к примеру, люди из мастерской — ты говорил, есть такая в музее.

Володя подумал:

— Нет, мастерская — внизу, в подвале, электрик, конечно, мог, но его каморка, я знаю, далеко от зала.

— Значит, — поднял Кошмарик вверх указательный палец, — один человек мог взять скрипку.

— Кто же это?

— Не догадываешься? Охранник! Тот, что здесь сидит, под лестницей, у самого входа в музей! Ну-ка, расскажи мне поподробней, что это за мужик и как он вел себя, когда этот мент допрос чинил?

После того как Володя, уже и сам начавший догадываться, что, кроме охранника Сереги, больше некому было взять скрипку, обрисовал ему портрет парня, Леня изрек:

— Будем колоть сторожа! Представляешь, этот гад должен воров ловить, а сам вором заделался. Все очень просто, Вовчик, он слышит звук скрипки, идет наверх, чтобы узнать, что случилось, видит, что ты лежишь, не пытается оказать тебе первую медицинскую помощь, а вместо этого, заметив, что в зале никого нет, хватает скрипку и бежит с ней вниз! Таких паразитов давить надо!

— Что же мне делать? Пойти к директору или к этому оперативнику? Рассказать о наших предположениях?

— Ты че, сдурел, в натуре? — так и подпрыгнул на кресле Кошмарик. Во-первых, у тебя никаких доказательств нет, что ты на честного человека клевещешь. В-третьих, Вовчик, ты лишаешь себя средства заработать деньгу.

— Ах, да брось ты! Опять про деньги! — с большой досадой махнул рукой Володя.

— Да, про деньги, опять про них и в сто тысячный раз про них! Если уж вляпался в такую непруху, надо получить компенсацию за моральный, как говорят ученые, ущерб. Сейчас же едем к этому фальшивому охраннику и колем его! Пошли! И Кошмарик соскочил с кресла, но Володя остановил его:

— Да погоди ты, не суетись! Что значит «колем»? Он ведь нас по стене размажет обоих!

— По стенам, мой юный друг, размазывают только тех, кто позволяет так поступать с собой. В наших руках знание — ты взял балалай… то есть скрипку, и — хана! Ну, едем!

— Да постой! Дай прикинуть, работает ли он сегодня. У них же там через три дня дежурство суточное! — Володя позагибал пальцы и радостно сказал: Отлично! Он сегодня как раз на месте! Только… — он сразу сник, — у меня денег даже на троллейбус нет.

Кошмарик не стал окатывать Володю презрением. Он просто сказал:

— Быть нищим лохом, Вовчик, неприлично. И ты ещё что-то там фырчал насчет ненужности денег? А вот я за пол-лимона «зеленых» с удовольствием этого ворюгу по стене размажу. Едем! Мой «мотор» ждет нас у подъезда!

«Мотор» Кошмарика оказался совсем не «Харлей-Дэвидсоном». Над этим ископаемым существом, как видно, усердно потрудились в какой-то мастерской специалисты по сбору мотоциклов из частей или украденных, или найденных на помойке машин. Зато уж раскрашен он был пестро! Даже крылья отличались по цвету одно от другого. Садиться на такой «мотор» Володе было страшно, но делать было нечего, и он взобрался на заднее сиденье, издавшее долгий певучий скрип. Двигатель, однако, завелся на удивление быстро, и вот уже мотоцикл, набирая скорость, гнал по Наличной улице к Большому проспекту Васильевского острова.

До музея доехали за четверть часа. Кошмарик припарковал «мотор» метрах в двадцати пяти от входа и сказал Володе:

— Пойди-ка тихонько загляни — тот ли мент на страже. А то вдруг наедешь на постороннего…

С душевным трепетом Володя открыл тяжелую дверь. Тревога охватила его, и чувство стыда за невольное участие в пропаже редкой, таинственной скрипки, заставило его покраснеть. Но нужно было делать дело, и он через вторую стеклянную дверь заглянул в вестибюль музея, где, преграждая вход на лестницу, стояла будка охранника, тоже стеклянная. Серегу он узнал сразу, а поэтому вышел на улицу и тут же сказал Леньке:

— Он сидит. Только что ты ему будешь говорить?

— Да сам пока не знаю, — пожал кожаными плечами Кошмарик самым глупым образом. — Посмотрю на его рожу, там и сбацаю какую-нибудь импровизацию, как музыканты говорят. Слушай, кстати, я же электрогитару купил, «Фендер-стратокастер». Учусь играть! Это тебе, брат, не скрипка с балалайкой!

И он, фанфаронски махнув рукой, пошел к дверям музея.

Охранника Кошмарик увидел сидящим за столом. Делать тому было нечего, даже чтение не могло занять тугоумную голову молодца в пятнистой форме. Ленька, вдоволь наглядевшись на парня, которому едва было за двадцать, легонько стукнул по стеклу. Тот лениво оторвал голову от подпиравшей её руки.

— Чего тебе? — едва слышно шевельнулись толстые губы.

— Секьюрити[1], открой, поговорить надо, — едва слышно сказал Кошмарик.

— Нельзя! — задвигались губы.

— Открывай, секьюрити. Я тебе от скрипки привет передать хочу.

Лицо охранника потеряло былую мягкость и пухлость — стало белым и костяным, как лицо нанайского божка, вырезанного из бивня мамонта. Его рука потянулась к задвижке двери, а Кошмарик с радостью понял — в самую тютельку попал! Серега же, поднявшись, пропустил его в свою стеклянную каморку.

Войдя в «секьюрити», Кошмарик тут же уселся на стул хозяина, чем удивил его немало, потому что другого стула здесь не было.

— Ты чего хотел? — спросил Серега сквозь зубы. — От кого ты мне привет принес?

Кошмарик ответил не сразу. Он знал, как нужно говорить с людьми, особенно когда они у тебя на крючке. Дав парню взволноваться ещё больше, Ленька, повздыхав, сказал:

— Недовольны тобой очень серьезные люди, секьюрити. Так недовольны, что просто жаль мне тебя.

— Какие люди? Почему недовольны? — дрогнул голос Сереги. — Хочешь, я выкину тебя отсюда?

— А выкидывай, давай, — расставил руки Кошмарик, показывая свою беззащитность перед грубой силой. — Только не я, так другие к тебе придут, домой придут, и ты откроешь им дверь, потому что не посмеешь не открыть. Расскажу я тебе сейчас одну интересную «стори». Сидит один человек за дверью и наблюдает, как другой открывает стеклянный шкаф. Вот он его уже открыл, взял скрипку, зачем-то стал на ней играть, а потом как бы плохо ему стало — взял да и упал на пол. Уже хотел тот человек из своей засады выйти и взять скрипку, но не получилось. А не получилось потому, что какой-то козел в пятнистой форме, будто он омоновец или собровец крутой, подскочил да и взял ту скрипку. Что было делать человеку в укрытии? Ты не подскажешь? Не дашь ему совет задним числом? А?

— Не знаю… не дам… — пробормотал Серега, и щеки его стали более китайского фарфора.

— Ну, плохо твой чайник тогда соображает. Человек же тот побежал к очень серьезным людям, чтобы нажаловаться на придурка в камуфляжке, и серьезные люди так ему сказали: «Иди передай этому пятнистому козлу наше грозное «фэ»! Пусть отдаст скрипку, и тогда его череп, хоть и будет по-прежнему набит дерьмом, а не мозгами, сохранит свою первоначальную форму. А нет — сделаем из его глупой башки квадратный куб или песочные часы. Мы, скажи, как советские гэбисты внедряли своего человека в нужную нам структуру, а этот пятнистый лох нам большую кучу навалил». Вот и пришел я, Серега, тебе все это передать слово в слово. Теперь даю тебе тридцать пять с половиной секунд, чтобы ты внятно и ясно ответил — где скрипка! Кошмарик метнул на часы взгляд и быстро проговорил: — Время пошло!

Но перепуганный насмерть Серега окончания назначенного срока дожидаться не стал:

— Сдал я скрипку! Нет её у меня!

— Как сдал? — Кошмарик постарался открыть свои глаза как можно шире, так, он считал, страшнее будет.

— Да так, отнес в комиссионку, в антикварный! Там у меня мужик знакомый есть! Еще вчера скрипка у него лежала. Поедем заберем! Только… только мне доказательства нужны, что ты на самом деле от тех, серьезных людей пришел!

— Доказательства? — насупил брови Кошмарик. — Когда башку твою уже сегодня под пресс положат и давить будут, вот и прилетят к тебе доказательства! За сколько скрипку толкнуть хотел?

— Как можно больше просил! — часто сглатывал Серега, утирая струящийся по белым щекам пот. — От пятидесяти тысяч начал… Что дадут!

— Чего пятидесяти тысяч? Баксов? — поднял брови Ленька.

— Каких там баксов — рублей!

— Ты что, марамой, опупел?! — привстал Кошмарик на стуле, крутя пальцем возле своего виска. — Да тебя же серьезные люди в порошок сотрут, на хлебозавод сдадут, чтобы утром питерцы тебя с хлебом-булкой скушали!

— Вчера еще… — лепетал Серега, — не продали… Может, успеем…

— Ну так богу японскому молись, чтобы не продали еще! — сказал Кошмарик с наигранной яростью, наслаждаясь чувством власти над парнем, который бы мог сам сделать из его головы солнечные часы. — Давай сейчас же собирайся, поедем!

— Не могу, у меня смена только в восемь кончается.

— Скажи, что понос тебя пробрал. Не можешь больше сидеть в своей будке! Все, ровно через десять минут жду тебя на правом от входа углу. Чао!

И Кошмарик с видом гладиатора, оставившего на песке арены истекающего кровью противника, вышел из «аквариума». К Володе он подходил весь кипящий радостью — таких побед ему ещё одерживать не удавалось.

— Ну… как? — не мог сдержаться Володя.

— Полный ништяк, Вовчик! — провел Кошмарик рукой горизонтальную полосу. — Этот гнилой орех раскололся напрочь! Он подхватил твою… вашу скрипку. Он скоро выйдет, и мы помчимся в комиссионку, куда этот чайник сдал вашу балалайку за пятьдесят тысяч деревянных.

— Вот сволочь! — с презрением сказал Володя.

— А если б за пол-лимона баксов сдал, не был бы сволочью, а?

— Нет, был бы, конечно, это я его так не из-за дешевой цены на скрипку назвал. Ты его, понятно, пугал?

— Еще как! Он весь вспотел, как мышь! — самодовольно погладил себя по животу Кошмарик, будто проглотил Серегу вместе с его пятнистой формой. Этого воришку можно было бы хоть сейчас отвести к директору — он бы во всем признался, потому что моих крутых мужиков, которые внедряли тебя в музей, как гэбисты своего агента в структуру ЦРУ, он боится куда больше, чем законного возмездия. Но я думаю, тебе пока рано волочь его к директору!

— Да, рано! Нужно скрипку найти, а потом — можно!

— И потом не нужно…

— Это почему же? — не понял Володя. — Если я не принесу скрипку, то на меня и подумают.

— Да не понесешь ты больше скрипку в музей… — сказал Кошмарик как-то уклончиво.

Володя хотел было уточнить, что он имеет в виду, но вдруг появился Серега.

— Едва сумел отмазаться. Кому там за меня стоять? Ну посадили какую-то бабку, раз я заболел.

— Правильно, пусть бабка и сидит. Нашел себе старушечью работу! На тебе бы воду возить и мешки таскать! — все ещё не мог уняться Кошмарик, желавший вдоволь поиздеваться над таким крутым, «пятнистым» мужиком. Ладно, говори, куда сейчас поедем. Мы — на моторе, ты — на чем хочешь. Только смотри не динамь!

— Не надинамлю, — сказал Серега, поглядывая на Володю, который, тоже войдя в роль, смотрел на охранника, как брянский партизан на фашиста.

Узнали адрес комиссионки и договорились встретиться в помещении магазина через полчаса. Ехать было недалеко, Кошмарик успел завести Володю в «Макдоналдс», где они перехватили по гамбургеру с лимонадом, и Кошмарик, с наслаждением уминая заморскую котлету, говорил:

— Вот теперь и пораскинь мозгами, Вовчик: что в жизни важнее? Быть ученым, слабым нытиком, которого всякий может опустить, или неученым, но ловким и практичным? Причем заметь, я закон нарушать не собираюсь, а поэтому и совесть моя всегда чиста.

— Разве только закон знает, где хорошо, а где плохо? Многое в кодексе не прописано, — поразмышляв, сказал Володя.

— А если не прописано, значит, все, что за кодексом, делать можно. Вот и будем делать! Мне нужен миллион баксов. Тебе я, конечно, отдам половину. На малюсенькую часть от этих денег ты купишь для своего любимого музея новую балалайку, ещё более красивую, чем то старье. Под этой балалайкой повесят табличку «Сделана в третьем веке до нашей эры» и лохи, что придут в музей, будут страшно довольны, что увидели такую старинную балалайку. Или не так?

Володя уж было открыл рот, чтобы горячо возразить другу, но вдруг вспомнил, что скрипка, за которой он ехал сейчас в магазин, вовсе не являлась инструментом работы Страдивари, и музейные работники, зная об этом, нарочно привлекали к ней внимание именем более известного мастера. Получалось, что Кошмарик хоть и говорил цинично и грубо, но по сути дела был прав. И Володя, злой на себя, на друга, на всех музейных работников мира, с сердцем сказал:

— Ладно, хватит жрать! Поедем, а то упустим время… Скрипку упустим…

Подъехали к магазину, но Сереги там не было. Потолкались в зале. Музыкальными инструментами здесь и не пахло.

— Неужели он кинул нас? — мрачно спросил Ленька, наверное, самого себя. Миллион долларов Кошмарику терять никак не хотелось.

Подождали ещё пять минут, десять. Кошмарик нервно дергал себя за серьгу, и Володя боялся, что его друг от расстройства сейчас оторвет себе мочку уха. Но вот лицо Леньки осветилось счастьем, но мгновенно приняло свирепое выражение — к ним подходил Серега, а потому требовалось выдержать тон.

— Мы вас чуть не потеряли, сэр, — строго заметил Ленька, и Серега принялся бубнить слова извинения, что заставило Кошмарика дружелюбно похлопать его по широкой спине и доверительно сказать: — Ладно, хорош буруздеть. Скрипочку нам сейчас же отдай, да в пакетике с ручкой, чтобы нести удобно было.

Подошли к прилавку. Серега, наклонясь над витриной, что-то быстро спросил у продавца, бородатого верзилы в золотых очках. Тот понимающе кивнул и сказал Сереге:

— Зайдите.

Вместе они зашли в служебное помещение, и через три минуты «пятнистый козел» уже стоял рядом с ребятами. Лицо его выражало досаду и испуг.

— Мужики, — сказал он, — а взяли уже вашу скрипку…

— Взяли? — с угрозой спросил Кошмарик. — Это кто же взял?

— Да покупатель один взял. Деньги вот отдал. Пятьдесят тонн.

И Серега достал пачку, нерешительно стал вертеть её в руке, не зная, что с ней делать.

— Пятьдесят тонн деревянными?! — удивился Кошмарик с такой неподдельной искренностью, что можно было подумать, ему сообщили, будто его пьяница отец — инопланетянин. — Деревянными?

— Мужики, — затряс толстыми щеками Серега, — что я могу поделать, здесь больше не дают! Больше только за бугром могли бы дать, а здесь нет…

— Вот мы и хотели эту балалайку за бугром продавать, а ты, козлина, нам всю малину испортил! А ну, пшел вон отсюда, жираф полосатый! — Кошмарик вырвал из рук Сереги деньги, пихнул их в карман косухи и пустил в спину уходящему Сереге: — Сиди дома и жди звонка! Сегодня за тобой приедут!

Володя следил за разговором вначале с огорчением, потом — с улыбкой, а под конец — с чувством жалости: как жадность, жестокость, желание властвовать могли ломать людей, делать их то злыми, то униженными.

— Ну, зачем ты его так, — укорил Володя друга.

— Что, тебе его жалко? — окрысился Кошмарик. — Ну, так вспомни, как мимо тебя, упавшего в обморок, прошел спокойненько и скрипку спер, чтобы на тебя подумали! Что, жалеешь эту гниду? Он, может, теперь умнее будет. Подумает: брать чужое или не брать! Все, базар-вокзалы кончаем. Ты, конечно, подумал, что мне и пятидесяти тысяч рубликов довольно будет? Нет, Вовчик. Я — очень жадный человек, а поэтому…

И он подошел к витрине-прилавку, наклонился вперед, как это сделал Серега, кивнул бородатому продавцу:

— А на минуточку вас можно? — спросил, стараясь говорить построже.

Бородатый подошел, и Кошмарик, подергав себя за серьгу, сказал:

— Господин хороший, тут случился один неприятный случай.

— Да. Какой же? — с вежливым вниманием уставился на Кошмарика продавец.

— Понимаете ли, из частной коллекции моего родного дяди недавно была похищена очень ценная скрипка. Работы одного итальянского мастера. Так уж оказалось, что узнали мы, будто скрипка эта попала в ваш магазин. Вот только молодой человек в камуфляже, которому вы десять минут назад передали деньги, пятьдесят тысяч, и есть похититель скрипки. Нехорошо как-то получается, господин хороший. Принимаете на комиссию непроверенные вещи, темные, но я на вас не в обиде — каждому сейчас кушать хочется. Подскажите, пожалуйста, кому вы отдали нашу скрипку работы итальянского мастера, и мы с вас аккуратненько и тихонько слезем.

Володя, стоящий от Кошмарика метрах в пяти, в сторонке, слышал каждое слово друга и видел, как менялось выражение лица продавца, он стал каким-то грустным и поглядывал на Кошмарика с сожалением и с досадой. Когда же Ленька кончил говорить, он очень вежливо, ровным и мягким тоном сказал:

— Молодой человек, вы, наверное, ошиблись. Посмотрите, разве в моем отделе есть хоть один музыкальный инструмент? Я продаю бронзу, фарфор, старинные картины, а музыкальными инструментами занимаются совсем другие магазины. Могу дать вам адреса. К тому же даже если бы я и принимал музыкальные инструменты на комиссию, то никогда бы не взял вещь с сомнительным прошлым. У нас все протоколируется, все с паспортом. Помилуйте…

Кошмарик понял, что больше ему здесь делать нечего. Ему не скажут ничего, и этот бородач в золотых очках совсем не похож на глупого слабака Серегу.

— Ну, спасибо, шеф, спасибо, — озадаченно произнес Кошмарик и стал удаляться от прилавка, из-за которого на него с нескрываемой насмешкой смотрел продавец.

На улице Ленька выглядел ещё более обескураженным.

— Ну вот, видишь, накрылся мой миллион баксов. Как теперь найдешь эту скрипку?

Володя был огорчен тоже, но не уплывшая денежная выгода волновала его. Музей, похоже, лишился скрипки Страдивари — Орланди навсегда, а на нем оставалось подозрение как на соучастнике кражи.

— И все же этот пятнистый лох раскололся у меня, как гнилой орех! повеселел Кошмарик, хрустя в кармане новенькими купюрами. — Гляди-ка, за какой-то час двадцать пять тонн заработал!

— Почему двадцать пять? — не понял Володя.

— А как же? Пятьдесят делим пополам, сколько получается?

— Мне — не надо!

— Надо, Вова, надо! — прогундосил Ленька, передразнивая Володю. — Или я тебя всегда на своем моторе по городу возить буду? Зайдем-ка за угол…

И Володя, преодолевая стыд и тяжесть в ногах, послушно пошел за Кошмариком за угол, где тот и отсчитал ему полпачки.

— Вот тебе бабки на мотор, — сказал Кошмарик, передавая Володе деньги. — А я к себе поеду. Мы с тремя пацанами квартиру однокомнатную снимаем.

— Телефон дашь? — спросил Володя.

— Нет, не дам. Сам когда-нибудь позвоню. Да, — счастливо улыбнулся он, уже позабыв о потере лимона, — надо к тебе почаще заезжать. С тобой, нервным лохом, без бабок не останешься!

6 ГАЗОВАЯ АТАКА В КОНЦЕРТНОМ ЗАЛЕ

Тревога в сердце Володи скоро улеглась. Святым он не был, а поэтому совесть очень быстро подсунула ему оправдание: скрипку я не крал, а поэтому и горевать не о чем. К тому же Володя не мог забыть слов Кошмарика о том, что вещь на выставке, имеющая громкую подпись, будет в глазах посетителей такой, какой её хотят представить. Вот и видел он в своем воображении новую скрипку, висящую на месте украденной — и все тихо, все мирно, все довольны. Доволен был он и потому, что двадцать пять тысяч рублей были огромной суммой не только для него, но и для мамы, папы, да и многих знакомых их семьи. Вот поэтому и полеживал Володя на диване в течение двух дней, находясь в сладких мечтах о том, на что он потратит деньги. Только боязнь, что родители пристанут и начнут расспрашивать, откуда нашлись деньги на то да на се, удерживала его от покупок.

Иногда Володя, правда, вспоминал о старинном письме, о загадочных свойствах скрипки, и ему становилось немного грустно потому что открыть секрет скрипки синьора Орланди он так и не сумел. Еще пару раз он представил удивление, испуг, нервный срыв того, кто купил скрипку и попробовал на ней играть. Эта воображаемая картина одновременно и пугала Володю, будто сам снова принимал удар колдовского звука, и смешила — вот потеха-то: провел смычком по струнам — и на бок! В общем, на третий после его встречи с Кошмариком день Володя находился в отличном настроении. Ничто не тревожило его душевный покой.

В тот вечер они сидели и ужинали втроем. Работал телевизор, шли питерские новости. Володя был увлечен обсасыванием большой говяжьей кости, вытащенной мамой из только что сваренного бульона, поэтому сообщения диктора не сразу достигли его сознания. Вдруг отдельные фразы телеприемника сломали плотину невосприимчивости мальчика, услышавшего:

— Сегодня… скрипичный концерт… известный музыкант… всеобщая паника в зале…

Кость так и замерла в руках Володи, повернувшего голову в сторону экрана. Мама и папа тоже оставили еду, а диктор продолжал:

— Народ стал выбегать из зала, когда кто-то во время концерта крикнул: «Это — газ!» Как рассказывают очевидцы, зрители стали сразу покидать свои места, устремились к выходу. Иные на ходу закрывали нос, другие — уши, слышались стоны. У выхода возникла толчея, несколько человек были травмированы. Приехавшими к концертному залу бригадами «скорой помощи» раненые были госпитализированы. Многим пришлось оказывать психологическую помощь, так как они находились в состоянии шока, вызванного пережитым стрессом. Приехавшие на место происшествия работники управления внутренних дел причину возникновения загазованности установить не смогли. Террористический акт, как версия, не рассматривается, хотя многие свидетели утверждают, что на самом деле ощущали запах какого-то ядовитого вещества.

Володя так и сидел с поднесенной к губам костью в руках, пока послушал сообщение.

— Гляди-ка, — сказал папа, — даже на концерте классической музыки нельзя чувствовать себя в безопасности. Ну и времечко!

— А по-моему, ты можешь считать себя в полной безопасности, — съязвила мама. — На такие концерты, Сева, ты никогда не ходишь.

Папа как-то виновато улыбнулся и промолчал, а Володя, у которого мысли в голове закопошились, как муравьи в растревоженном муравейнике, спросил:

— В каком зале был концерт?

— В Малом зале филармонии, — ответила мама, пристально глядя на Володю.

— Это где такой?

— На Невском, рядом с метро «Канал Грибоедова», о достойный сын своего отца.

Володя пропустил колкость матери мимо ушей. Он был очень взволнован. Потирая щеки руками и не замечая, что оставляет на них следы жира, он сказал:

— Скрипичный концерт! Нет, это не газ! С чего бы это газу взяться в концертном зале? Здесь другое! Помните, я говорил вам о том, что прочитал в том старинном письме?..

Мама ответила неожиданно резко:

— Я очень прошу тебя забыть эти бредни! Все, что случилось с тобой в музее, это следствие возбуждения твоих нервов, да, слабых нервов! Какому-то ненормальному пришла охота написать от безделья письмо приятелю сто пятьдесят лет назад, и ты уже готов всему этому поверить! — Потом она повернулась к папе: — Ну скажи сыну, Сева, может такое быть? Играешь на скрипке, а люди падают в обморок от одного лишь звука или выбегают из зала с криками?

Папа пожал плечами:

— Говорят, что Паганини доводил слушателей до слез, до экстаза.

— Здесь не то, не то! — поморщилась мама. — В нашем случае будто бы сам звук скрипки, а не мелодия доводит слушателей и самого музыканта до безумия или до истерики, обморока. Ничего подобного мне прежде слышать не приходилось, а значит… — мама мимо улыбнулась, — значит, ничего такого в природе и быть не может. Все, Володя, выкинь это из головы. Нам бы всем вместе поехать на море, полежать на мягком горячем песочке, выкупаться в солнечной воде! Все бы как рукой сняло у тебя, сын. Нервы у тебя расшатаны, время такое…

И мама замолчала, а Володя, какой-то успокоенный, будто он действительно только вылез из теплой, как парное молоко, воды, снова принялся за кость.

Утром, однако, он твердо решил ехать в концертный зал, потому что ночью долго не мог заснуть — ему все виделись бегущие к выходу люди, зажимающие уши руками. Уши! Почему именно об этом упомянул диктор, когда рассказывал о газовой атаке во время скрипичного концерта? Именно эта деталь и заставила Володю ломать голову, и спокойное настроение, навеянное мамой, улетучилось быстро.

Зайдя в вестибюль Малого зала филармонии, где было прохладно и пахло духами, будто толпа нарядных слушателей только что прошла здесь, чтобы занять места в зале, Володя перво-наперво подошел к афише. Вчерашнее сообщение он слышал часов в девять вечера. Концерт начался в семь, значит, музыкант только начал его, потом приехала «скорая», милиция и репортеры. Володя узнал, что в программе были произведения Бетховена, Сарасате[2], Венявского, а солировал в сопровождении пианиста какой-то Семен Маркевич. Потоптавшись в вестибюле, Володя решил пройти в основные помещения концертного зала. Поднявшись по лестнице, он оказался в роскошном холле артистического в прошлом дома, ставшего теперь филармоническим залом. Из раскрытых дверей доносились аккорды фортепьяно и слышалось женское пение. По холлу прогуливались две женщины в форменных платьях, к ним-то и направился Володя, лихорадочно соображая, как обратиться ему к служительницам филармонии. Приблизившись, он сказал:

— Ради бога, прошу меня простить за мой вопрос…

— Да, да, пожалуйста, — оценила вежливость Володи одна из женщин.

— Понимаете, вчера у вас был концерт моего любимого скрипача Семена Маркевича, но так случилось, что я не успел на него, хоть и имел билет. Кто смог бы подсказать мне адрес виртуоза? Я просто мечтаю преподнести ему огромный букет роз в знак благодарности за то, что он дарит людям радость.

Володя не сфальшивил, не переиграл — речь его прозвучала искренне, и служительница сказала:

— Ах, молодой человек, в администрации, наверное, вам дадут адрес Маркевича, хотя, насколько я знаю, он приезжий, одессит, и живет в гостинице. Но… но лучше бы вам не волновать его сегодня, да…

— А что случилось? — Володя сделал напряженно-внимательное лицо.

— Вы не слышали разве? — удивилась вторая женщина. — Просто какое-то светопреставление произошло у нас вчера на концерте Маркевича. Такого я за двадцать лет работы в этом зале не видела.

— Очень интересно. Что-то страшное? — озабоченно спросил Володя.

— Не то слово — ужас просто! — педалировала женщина, видя, что её слушают с большим вниманием. — Я в начале концерта внесла в зал свой стул, чтобы послушать, — я всегда слушаю, ради чего здесь работать? Ну вот, Маркевич в сопровождении аккомпаниатора начал бетховенскую Крейцерову сонату — у Льва Толстого ещё повесть такая есть, читали?

— Нет, не читал, но слышал, — признался Володя.

— Ну ладно. Играет пять минут, десять. Играет блестяще, нет слов, но вдруг я начинаю замечать, что скрипач как-то странно себя ведет, его будто всего передергивает, точно током ударяет. Весь он кривиться стал, и так повернется, и эдак. Ну, просто пчелы его жалят, что ли! И лицом такие гримасы выделывает, что хоть святых выноси!

— Вот это да! — По Володиной спине побежали мурашки. — Может быть, у него такая манера игры?

— Да нет, не может быть у музыканта такой дурной манеры кривляться. Но не только в нем дело. И зрители, слышу, как-то странно стали себя вести зашебуршали, заскрипели креслами, вижу, трут лбы, будто им жарко или нехорошо, громко так вздыхают, какие-то тревожные возгласы раздались. Я вначале подумала, что это они кривляньями Маркевича недовольны, но потом почувствовала, что дело в другом.

— Как это вы почувствовали? — так и замер Володя.

— А вот по своему личному состоянию и определила. Я, когда слушать Маркевича стала, мне так хорошо было, точно полетела я куда-то, а потом, наоборот, меня охватила тревога. Стала думать, не оставила ли я дома утюг включенный, когда на работу шла, платье вот это гладила. И тревога эта в такой сильный страх перешла, что мне бежать домой из зала захотелось. Вдруг кто-то крикнул: «Газ! В зале пахнет газом!» И все, как по команде, вскочили с мест, закричали, стали протискиваться к выходу, бежали, отталкивали друг друга, падали.

— А скрипач? — так и трясся от волнения Володя. — Он что же, все продолжал играть?

— Ой, что вы! Со скрипачом тоже неладное случилось. Почти одновременно с паникой в зале Маркевич вдруг совсем как-то сильно покривился, пошатнулся, скрипку из рук выпустил, да и упал на сцену. Ну, занавес, конечно, опустили. Вот такие, молодой человек, у нас вчера дела происходили. Так что не знаю, стоит ли вам скрипача отыскивать.

Вторая женщина, глубоко вздохнув покачав головой, сказала:

— Вот страсти-то! Если б я вчера здесь была, не знаю, чтоб со мной случилось. Я ведь нервная! А все время наше поганое виновато: наркотики кругом, пьянка, людей убивают да взрывают, вот и стали мы все ненормальные. Ох, жизнь распрекрасная!

Но Володя уже шел вниз, к администратору, чтобы узнать, где он мог бы найти Маркевича. Именно теперь, после кошмара в концертном зале, сердечное участие, думал Володя, было бы скрипачу как нельзя более кстати.

Администратор выслушал вежливую просьбу Володи и, подумав, назвал адрес скрипача Маркевича. Да, старушка не ошиблась. Жил музыкант в гостинице «Европа», то есть в двух шагах от концертного зала. Правда, не было гарантии в том, что он не уехал, и Володя молил Бога, чтобы он оказался на месте. Удачей было и то, что Володя знал не только название отеля, но и номер.

Имея при себе изрядную сумму денег, Володя мог не скупиться, а поэтому через пять минут после выхода из филармонии в его руке пламенел большой роскошный букет пунцовых роз. С этими цветами он казался себе более солидным и представительным, поэтому когда швейцар в цилиндре, стоявший на страже у входа в «Европу», спросил, куда он идет, мальчик, не задерживаясь в проходе, на ходу бросил:

— В сто первый номер, к маэстро Маркевичу!

Однако, когда, ступая по мягкому ковру, он подходил к нужной двери, сомнения заставили Володю призамедлить шаг. Скрипач вовсе не обязан был отвечать на его вопросы, к тому же он наверняка все ещё дурно чувствует себя, если вообще не уехал поскорее в родную и теплую Одессу-маму из неприветливого Питера, где и концерт-то сыграть в нормальной обстановке нельзя — напустят какого-то газа!

Володя постучал.

— Ну, кто там еще?! — раздался из-за белого пластика чей-то томный голос.

— Господин Маркевич, всего лишь букет от почитателей вашего таланта… — проговорил Володя, краснея.

Скрипач, как видно, был человеком интеллигентным и отказать поклонникам в такой безделице не мог, даже находясь не в форме. Замок мягко проскрежетал, и в проеме распахнувшейся двери выросла высокая фигура музыканта с красивым, гордым лицом, похожим на орлиное, — нос крючковатый, с большой горбинкой, глаза блестят, а брови сведены на переносье. Густые, да ещё и вспушенные химической завивкой волосы маэстро делали голову огромной и круглой. «Одуванчик». — Отчего-то подумалось Володе, который поклонился и протянул Маркевичу букет:

— Извините, господин Маркевич, что потревожил вас. Вчера я собирался прийти на ваш концерт, но не успел…

Лицо скрипача ожесточилось, сделав его ещё более похожим на орла. Маркевич, взяв букет, смотрел на Володю и раздумывал секунд десять, а потом сказал:

— А ну проходи! Кофе с тобой пить будем! Ты любишь кофе? Настоящий «Мокко»!

Володя с блеянием, в котором можно было разобрать слова «Да кто же не любит кофе», вошел в комфортабельный и просторный номер, правда, с неприбранной широкой кроватью. Маркевич же сразу включил в сеть электрокофеварку и плюхнулся на кресло рядом со столиком, заставленным чашками, бокалами, бутылками со спиртным. Плеснув себе в бокал коньяка, он выпил залпом и сказал:

— Прости! Вот так всю ночь лечусь! Если б не коньяк, не знаю, как бы я пережил то, что со мной случилось. Да ты садись, садись! — Он коротким резким жестом указал на кресло напротив и спросил: — Коньяка не хочешь немного?

— Нет-нет, не надо. Лучше кофе.

— Тогда жди. — Он вздыбил и без того пышные волосы и мрачно заговорил: — вчера я впервые в жизни побывал в гостях у самого дьявола и, признаться, больше к нему не собираюсь!

— Простите, я слышал, что на вчерашнем концерте случилось что-то. Будто газ…

— К черту газ! К черту! — вскричал Маркевич, нервно жестикулируя. Про газ наболтали газетчики, телевизионщики, потому что в зале кто-то прокричал слово «газ». Нет, не было никакого газа, не было!

— А что же было?

— Что? — замер Маркевич и вдруг поднялся. — Была лишь одна моя игра. Я, скрипка и зал!

Скрипач налил кофе Володе и себе, а когда снова сел за стол, заговорил глухим голосом:

— Вчера, как я теперь понял после бессонной ночи, ко мне незадолго до концерта сюда, в номер, пришел… черт.

— Да что вы говорите? — похолодел Володя, и чашка в его руке мелко-мелко затряслась.

— Да, милый мальчик, именно черт, потому что только посланцы ада могут творить то, что случилось вчера со мной. С виду это был самый обыкновенный мужчина, самой банальной наружности: лет сорока пяти, потускневший, как выцветшая ситцевая рубаха, линялый какой-то, впрочем, с хорошими манерами. Он тоже представился почитателем моего таланта, и я сразу заметил у него в руке скрипку в футляре. Пошаркав передо мной ножкой, он, поняв, что мне некогда, сказал:

— Господин Маркевич, не знаю, есть ли у вас скрипка работы великого Страдивари?

— Нет, я играю на старинной русской скрипке работы мастера Лемана. Тоже очень хороший инструмент.

— Но я думаю, любой уважающий себя виртуоз мечтает играть на скрипке Страдивари.

— Возможно, — сказал я уклончиво и начиная раздражаться. — Вы мне хотите продать скрипку кремонца?

— Нет, не продать, а подарить, — сказал, улыбаясь, незнакомец. — Вот она, взгляните.

И он достал из футляра скрипку прекрасной формы орехового цвета. Признаюсь, я немало держал в руках скрипок и играл на них. Играл на инструментах и великих итальянских мастеров, но этот экземпляр заставил мое сердце забиться быстрее. По форме вырезов-эфов, по тому, как была сконструирована головка, я сразу угадал в скрипке руку Страдивари, но что-то в ней было и особенное…

— Что же? — затаив дыхание, спросил Володя.

— Так, небольшие особенности в форме. Хотя разве Страдивари штамповал свои инструменты? Дело было в чем-то другом, неуловимом, но самое главное, на боковине, где обычно мастера ставили свое клеймо, выжигая его при помощи штампа, у этой скрипки ничего не было.

Вы ищете клеймо? — сказал незнакомец. — Не ищите, его здесь нет, но стоит ли сомневаться в том, что это скрипка великого Антонио? Когда вы возьмете в руки смычок, то убедитесь в этом.

Смычок был в футляре, и я решился — извлек несколько звуков разной тональности. Скрипка звучала просто божественно! Звук был громким, тугим, но и каким-то бархатистым одновременно. Можно сказать, такого красивого звука я никогда не слышал! Представить себя обладателем такого великолепного инструмента я прежде и не смел, а тут тебе его просто хотят подарить.

— Я вижу, вам нравится скрипка, — вкрадчиво произнес незнакомец. — Ну так пусть она будет ваша, но при одном условии.

— Каком же условии? — спросил я, весь трепеща.

— Условие мое такое — сегодня вечером вы будете играть на этой скрипке. Если вы отыграете на ней всю программу, то оставите инструмент у себя. Я к вам даже не подойду за благодарностью. Ну, как вам мое условие?

Условие мне показалось не только исполнимым, но и очень выгодным. Инструмент был в полном порядке, держать его в руках было одно удовольствие, играть — тем паче. Я кивнул, пожал в знак своего согласия руку незнакомца, — холодная, знаешь ли, такая рука! — и мужчина удалился, оставив в моих руках скрипку. Я ещё раз провел смычком по струнам, пробуя инструмент в деле, вторично убедился в его отменных качествах, уложил в футляр и стал собираться на концерт.

Маркевич плеснул коньяк в кофе, выпил и сморщился, став очень некрасивым, а Володя задал вопрос:

— А когда вы попробовали скрипку здесь, в номере, ничего странного не ощутили?

— Ощутил, только это чувство было не странным, а скорее возвышенным. Тогда я приписал это действию прекрасного звука скрипки. Но вот что произошло потом… Я вышел на сцену в приподнятом настроении. Я люблю питерскую публику, чуть холодную, но все-таки понимающую, и тогда, перед этим переполненным залом, я казался себе полководцем, вышедшим сразиться с… врагом в лице непонимания, холодности и чопорности. Я решил во что бы то ни стало победить этого врага, и в моих руках имелось великолепное оружие — скрипка Антонио Страдивари! Аккомпаниатор начал, и я вступил…

Скрипач провел рукой по вспотевшему лбу и снова взялся за коньяк — без этого напитка пережить происшедшее с ним в тот злосчастный вечер ему было, как понял Володя, почти невозможно.

— Я играл и ощущал себя парящим над миром горным орлом, свободным и непобедимым хищником! Такого я не испытывал никогда! Мои руки казались мне распростертыми крыльями, но… наступил момент, когда я почувствовал резкую перемену. Крылья вдруг будто обмякли, стали слабеть, я понимал, что они уже не могут держать меня, я не могу продолжать играть музыку, которая несла меня над землей, и я стремительно понесся куда-то вниз, теряя равновесие, силы… все, все теряя! В глазах стало черно, и я упал в обморок. Но ещё до этого я успел заметить бегущих к выходу людей. Они казались мне тогда какими-то демонами. Это было так страшно!

Скрипач закрыл лицо руками. Володя подумал даже, что мужчина с орлиным профилем сейчас разрыдается, но Маркевич рыдать не стал — взял да и налил себе в бокал ещё немного коньячка. Видно, он уже пережил в рассказе всю трагедию, выплеснув её, и теперь спокойствие возвращалось к нему.

— Очнулся я на диване в каком-то служебном помещении филармонии. Рядом стоял врач, главный администратор, ещё кто-то. Все смотрели на меня не то что со страхом, а с изумлением и каким-то вопросом. Я спросил, что со мной случилось. Врач пожал плечами и ответил, что, похоже, нервный срыв. Чуть позднее администратор мне рассказал, что творилось в зале. Тут я вспомнил о скрипке Страдивари.

— А где скрипка, на которой я играл? — спросил я. — Она, наверное, у того, кто нес меня.

Позвали тех, кто помогал укладывать меня, никто из них не мог сказать о скрипке ничего определенного. Лишь один мужчина, судя по форме, пожарный, сказал, что будто бы заметил, как скрипку подобрал какой-то неизвестный ему мужчина. Я попытался обрисовать ему наружность таинственного незнакомца, пожарный согласился с тем, что мое описание напоминает внешность человека, взявшего инструмент.

Конечно, подумал я, кто, как не он, и взял скрипку. Ведь концерт я не довел до конца…

— Вот так, юноша, впервые в жизни повстречался я лицом к лицу с самим дьяволом. Будь бдителен, никогда не поддавайся на посулы черта, не принимай от него подарков, тем более дорогих. Пусть мой пример будет тебе наукой и напоминанием!

Маэстро вновь взялся за коньяк, а Володя, потрясенный его рассказом, спросил:

— Но вы-то как музыкант, что можете сказать о причинах такого непонятного… звучания скрипки? Вы слышали, может быть, она играла как-то особенно? Звук у нее, может быть, совсем был необычный?

— Не думаю, — поразмышляв, ответил Маркевич. — Обычный звук, только изысканный, божественный! Таким бы звуком, наоборот, услаждать душу, а он вводит людей в транс. Только дьявольскими кознями и можно все это объяснить. Ах, зачем я приехал в Питер! Говорила мне жена — поезжай в Москву, а я не послушался! Теперь петербуржцы будут думать, что Маркевич нарочно играл для них как-то… жестоко, что ли, уморить хотел!

И Маркевич визгливо, нервно захохотал, а Володя поднялся, чтобы идти прочь.

— Не стоит вам тревожиться. Вчера вечером сказали, что концерт был сорван потому, что в зале появился запах газа. Вы здесь ни при чем.

— При чем, ещё как при чем! — прокричал скрипач. — Теперь все здесь будут думать, что на концертах Маркевича можно отравиться газом! Отличную рекламу мне сделали ваши телевизионщики! Спасибо им!

И маэстро снова захохотал, не обращая внимания на то, что его «почитатель» идет к двери. На столе, рядом с кроватью, лежали пунцовые розы, не нужные виртуозу Семену Маркевичу.

7 ЯЗЫК ДЬЯВОЛА

Володя в глубокой задумчивости, не замечая ни толпы, в которую он окунулся на Невском, когда вышел из отеля, ни сигналов светофора, когда переходил проспект, сел на скамейку в сквере перед Казанским собором. Вода бьющего здесь фонтана рассыпалась в пыль под действием свежего ветерка, эта пыль садилась на лицо и руки мальчика, но он не замечал прохладной влаги. Все сидел и думал.

«Скрипка орехового цвета! Она очень похожа на инструменты Страдивари. Она доводит людей до транса, как довела уже многих, в том числе и меня. Конечно, это украденная из музея скрипка Орланди, но зачем нужно было тому линялому мужчине приносить её Маркевичу якобы в подарок? А знал ли тот, кто купил скрипку Орланди, о её свойствах? Если не знал, то не мог быть уверен, что вернет скрипку назад, согласно условию. Но если даже и понял, какая сила в ней заключена, для чего пришел к скрипачу, ведь на Маркевича скрипка могла и не подействовать, и тогда бы владелец Орланди распрощался навсегда с шедевром старинного мастера. Ах, как это все странно! Главное, что она в руках у настоящего ценителя, а не у случайного барыги, я это понял. Нужно найти его, а потом уже думать, как завладеть инструментом!»

И Володя, поднявшись, зашагал в сторону музея музыкальных инструментов. Именно там, предчувствовал он, находится кончик нити, способной привести его к странному собирателю скрипок.

Он заглянул в вестибюль музея с опаской, боялся, что Серега, находящийся на дежурстве, не пустит его или, что хуже, станет приставать к нему, пытаясь взять реванш за поражение, которое ему нанес Кошмарик. Но в «аквариуме» сидел другой охранник, и Володя, шмыгнув мимо него, прошел прямо к подвалу, где располагался архив.

Вероника Мефодьевна сидела за своим рабочим столом и по обыкновению разбирала какую-то рукопись. Она подняла на вошедшего Володю свои усталые глаза. Мальчик так боялся увидеть в них упрек или даже злость, но одна лишь искренняя радость засветилась в этих поблекших, спрятанных в паутине морщин глазах.

— Ба, ба, ба! — прогудела она. — Глориа вам, синьор! Куда запропастился, голубчик? Садись-ка да расскажи!

Володя, тронутый теплой встречей, сказал:

— Да разве вы ничего не знаете?

— Ну да, был какой-то шум, ты что-то снял с витрины, ну и что? Неужели кто-то мог подумать, что ты способен на кражу? Я так и заявила и этой щуке Адельфине, и директорше нашей: посмотрите в глаза этого мальчика. Неужели вы увидите, что в этих глазах прячется вор? Какое-то недоразумение, право…

— Спасибо вам, Вероника Мефодьевна, — дрогнувшим голосом произнес Володя. — Я действительно не брал скрипку — я только хотел на ней поиграть. Скрипку взял другой человек, но пока я её не найду, называть имя этого человека не стану. Я же к вам пришел вот зачем. Помните, вы говорили о каком-то скрипичном мастере, он и ремонтировал, и изготавливал скрипки тот, что назвал имя итальянца…

— Ну да, я вспомнила, не продолжай, — перебила Володю старушка. Василий Васильевич Переделко. Только он уже умер, но его дело продолжил сын. Тебе-то что от него нужно?

— Один мой знакомый хотел отдать в починку дорогую скрипку, но все не решается — боится, что загубят инструмент. Если бы вы назвали адрес этого Переделко, то мой знакомый отнес бы ему в ремонт свою скрипку.

— Да, но только где я возьму его адрес? — задумалась старушка. — Может быть, в старых актах приемки, где Переделко-старший значился как эксперт? М-да, можно посмотреть, только это будет очень, очень ларго, ты понимаешь.

— Понимаю! Пусть медленно. Я подожду! — обрадовался Володя, а женщина, тяжело опершись на столешницу, поднялась, чтобы идти в хранилище за документами.

Едва Вероника Мефодьевна скрылась в чреве архива, Володя, стараясь не скрипнуть, поднялся. Он помнил, что не разобранные документы, с которыми он занимался, так и лежали в пачке в углу. Среди них находился и конверт с письмом и чертежом — он нарочно не внес его в опись. Именно к этой стопке бумаг и шел сейчас Володя на цыпочках, как настоящий вор.

«Ах, Вероника Мефодьевна, — думал он с каким-то веселым злорадством, напрасно вы решили, что я не способен на кражу! Еще как способен, только я не стану красть ради наживы. Я сейчас украду несколько бумажек и пока не знаю, понадобятся ли мне они, но все же украду. Потом я верну их на место, но это будет потом…»

Он чуть не рассмеялся от радости, когда его быстрые пальцы нащупали в большой стопе гладкую бумагу конверта. Володя выхватил его из общего вороха документов, выдернул из брюк подол футболки, запихнул конверт под тонкую ткань — нет, здесь он был виден даже почти слепому! Володя, слыша шаркающие шаги Вероники Мефодьевны, быстро передвинул конверт на спину, заткнул майку за пояс и сел за стол, приняв прежнюю позу.

— Сейчас посмотрим, сейчас, сейчас! — бормотала себе под нос старушка. — Архивы на то и нужны, чтобы хранить сведения обо всем! Так, начнем с шестидесятого года…

И женщина стала переворачивать страницы дела…

Она рылась в папках и сброшюрованных делах с полчаса, и Володя уже потерял надежду. Если Вероника Мефодьевна не найдет адрес этого Переделко, то, конечно, можно обратиться в адресное бюро, только все это затягивало сроки операции. Впрочем, план у Володи хоть и имелся, но был рыхлым, хлипким, как весенний снеговик, который вот-вот упадет. Но и этот киселек мог сослужить большую службу.

— Ну, радуйся, голубчик, — легонько ударила старушка желтой рукой по листу бумаги. — Вот адрес Переделко, правда, нет никаких гарантий в том, что его сын, которому сейчас около семидесяти, а то и больше, живет по этому адресу, а не где-нибудь еще. Возможно, его, прости господи, вообще нет на свете.

Женщина записала адрес на листке бумаги и подала его Володе. Во взгляде Вероники Мефодьевны Володя уловил какую-то невысказанную просьбу, и сам уставился на неё вопросительно. Женщина протянула ему белый квадратик, Володя взялся за его край и почувствовал, что архивариус не отпускает лист.

— Я тебя только об одном попрошу… — сказала старушка вдруг глубоким шепотом.

— О чем же? — отчего-то испугался Володя.

— Ты, голубчик, ту историю о губительном действии скрипок Орланди позабудь. Легенда это все, враки. Не морочь себе голову. Будь весел, беззаботен и здоров, как Моцарт в период написания «Свадьбы Фигаро».

Володя, ошеломленный, пробормотал что-то невразумительное и стал пятиться к выходу, боясь, что Вероника Мефодьевна увидит выпирающий под футболкой конверт. Он благополучно уперся спиной в дверь, кланяясь, как проситель в канцелярии времен Гоголя, открыл дверь и был таков. На улицу он тоже выбрался без приключений, но уже там, на солнцепеке, у него голова пошла кругом, а в глазах потемнело.

«Неужели старушка все знает? Откуда она все знает? Неужели читала письмо? Но тогда она непременно заметит пропажу конверта! Она не простит мне этой кражи, сообщит о ней директору и Адельфине! За мной прийдут, и тогда уже никто не поможет мне: и скрипка, и украденный документ будут дополнять друг друга, как два свидетеля, решившие во что бы то ни стало оговорить его!»

Володя минут пять стоял неподалеку от входа в музей. Раза два он порывался вернуться, спуститься в архив, положить на стол Вероники Мефодьевны конверт, все чистосердечно поведать старушке, рассказав даже о разговоре с Маркевичем. Вместе бы они рассудили, что делать дальше, Володя верил в мудрость и прозорливость старого архивариуса. Но стыд своей холодной когтистой лапой дважды хватал Володю за плечо и разворачивал его. Нет, взглянуть в печальные, потускневшие глаза Вероники Мефодьевны Володя сейчас не мог. Вот потом, когда отыщется скрипка… Инструмент обязательно нужно было найти!

Переметнув конверт со спины на живот, Володя решительно зашагал прочь, на ходу читая адрес. «Набережная Фонтанки, где-то у Аничкова моста. Это совсем рядом!»

Решив сегодня же завершить первую часть плана, полагаясь на свою везучесть и ловкость, Володя остановил такси и через десять минут уже стоял у парадного подъезда нужного ему дома. Холодная лестница с затхлым запахом поглотила его, а старый, тарахтящий лифт потащил на шестой этаж, под самую крышу.

«Не надейся ни на что, тогда и огорчаться не придется, когда поймешь, что в этой квартире никаких Переделко и в помине нет», — готовил себя Володя к неудаче.

Звонок прозвучал, и на удивление быстро послышался шум чьих-то шагов. Загремели замки, засовы, цепочки, дверь приоткрылась. На Володю спокойно смотрел крепкий старик с мощным бульдожьим лицом и валиком густых седых волос над выпуклым, изрезанным глубокими морщинами лбом.

— Кого вы хотели? — спросил старик.

— Простите, это квартира Переделко? — вежливо спросил Володя.

— Да. А кто конкретно тебе нужен?

— Сын Василия Васильевича — это вы? Просто мне вас рекомендовали в музее музыкальных инструментов как крупного, уникального специалиста по ремонту скрипок.

Старик усмехнулся:

— Уникален, мальчик, один лишь Бог. Ну да что нам с тобой через цепочку разговаривать? Зайди, расскажешь, чего хотел.

Володя шел по длинному коридору старинной петербургской квартиры с высоченными потолками, с лепным бордюром, с зеркалами в резных рамках и с запахом, хранившимся здесь, наверное, со времен первых обитателей этой квартиры. Однако к этому запаху примешивался ещё и щекочущий нос острый запах каких-то лаков, политур, масел, смол — и ещё аромат свежеструганного дерева. Он вошел в просторное помещение и замер у входа. Володя находился в мастерской, являвшейся к тому же и музеем. На одной стене висели скрипки, альты, гитары, прислоненные к той же стене стояли виолончели, два контрабаса. Здесь были два больших верстака, в углу стояли доски, приготовленные для распила. Повсюду были приспособления необычайной формы: струбцинки, зажимы, лекала. Много банок и бутылок с разноцветными жидкостями, кисти всех размеров. На стенах висели большие картины с изображением старинных музыкантов, застывших в жеманных позах.

— Итак, я слушаю тебя, — скрестив мощные руки на широкой груди, спросил старик. — Я — Виктор Васильевич Переделко, сын Василия Васильевича.

Эта фраза привела Володю в чувство, вернула его в реальность, и теперь нужно было срочно обосновать причину своего прихода в эту чудо-мастерскую. И он решил все выложить начистоту. Достав из-за ворота конверт, Володя протянул его мастеру:

— Здесь материалы, которые способны объяснить тайну скрипки неаполитанского мастера Орланди, ученика Антонио Страдивари.

Мастер с недоверчивой полуулыбкой принял своей большой рукой конверт, повертел его и сказал:

— Тайна скрипки Орланди! Не слишком ли громко? Да, от отца я слышал кое-что об скрипках, но, скорее, это была легенда. Он мне говорил, что их звук был способен доводить людей до исступления. Но разве можно верить этой чепухе? Скорее всего, эти слухи распускал сам Орланди, человек, как пишут, неуравновешенный, даже больной, и, главное, завидующий славе своего учителя. И теперь ты приносишь мне какие-то доказательства того, что эти слухи небезосновательны. Интересно!

На самом деле Володя по лицу мастера видел, что тому совсем не интересно, с чем пришел он к нему, а ведь Володе так были нужны руки этого старика, руки мастера.

— Неужели вы ничего не слышали о том, что случилось на концерте скрипичной музыки вчера в Малом зале филармонии? По телевизору об этом говорили! — горячо сказал Володя, а Виктор Васильевич холодно ответил:

— Мне некогда слушать то, что болтают по телевизору! Мне жить осталось, может быть, год, а может, и меньше…

Володя взглянул на пышущего здоровьем мужчину, усомнился в справедливости его слов и стал говорить. Он передал ему все, что узнал от Маркевича, рассказал о панике в зале, и Переделко слушал Володю все с большим и большим вниманием, часто уточняя детали, переспрашивая. Когда Володя закончил рассказ, старик сказал, взяв с верстака скрипичную деку, на которой Володя увидел вставки белого дерева, заполнявшего щели. Переделко щелкнул по деке ногтем и сказал:

— Деревяшка, да? Когда-то она шумела в лесу — елка! И вдруг это дерево дарует человеку такое сильное наслаждение, что хочется на колени кинуться неведомо перед кем: перед разумом ли, перед людьми ли, перед Богом. Вот я и не знаю — как мыслил этот Орланди, что хотел получить он от своих скрипок. Главное знаю: чем дольше живу и работаю с инструментами, тем больше уверяюсь в том, что они… живые, в них есть душа!

Володя понял настала подходящая минута, и сказал:

— Прошу вас, прочтите письмо, которое лежит в конверте. Там есть и чертеж, но это — потом.

Переделко достал из нагрудного кармана очки, сел на табурет и, не предлагая сесть Володе, стал читать. Читал он долго, иногда смотрел куда-то в пол, думал, что ли? Прочел и сказал:

— Н-да, история… Скрипок работы этого странного Орланди мне в своей жизни и в руках держать не доводилось, не то что работать с ними. Как они устроены? И что за устройство такое, которое способно лишать людей рассудка? Представить себе не могу!

— Может, посмотрите чертеж?

— Посмотрю. Отчего ж не посмотреть, — развернул Переделко большой лист бумаги. Рассматривал он его ещё дольше, чем читал письмо, оттопыривал нижнюю губу, удивляясь видно, наконец положил чертеж на верстак и снял очки.

— Я ничего не понимаю! Ничего!

— Вот так и ничего? — улыбнулся Володя.

— Именно! В бреду ли изобразил Крейнцвальд то, что собрал из кусочков, или решил от избытка досуга мистифицировать друга, но я никак не могу постичь назначение устройства, спрятанного в сердцевине скрипки между деками! Ну, сам посмотри!

Володя посмотрел на чертеж — там были изображены какие-то дощечки, скрепленные между собой хитрым образом, и больше ничего.

— Что бы это могло значить? — спросил Володя.

— Вот и я не знаю. Такой абракадабры я никогда не видел.

— Может быть, в них вся соль?

— Вполне возможно, только разумом я пока дойти не могу, как они работали, — пожал плечами Переделко.

— А вы могли бы… повторить эту скрипку точь-в-точь, с этим хитрым устройством? — набравшись смелости, спросил Володя и сразу увидел, что лицо мастера исказила гримаса сомнения: а стоит ли?

— Зачем я стану внедряться в сферу… запретную, запредельную? как-то раздраженно сказал он. — Кто знает, чего хотел добиться этот колдун Орланди? Музыка должна приносить людям счастье, а не будить в них звериные инстинкты. Устройство, судя по чертежу, сделать было бы не хитро, правда, я не знаю, какое на его изготовление пошло дерево. Но опять повторю — нужно ли?

— Нужно! — твердо сказал Володя. — Я вам открою тайну: та скрипка, которая звучала вчера в филармонии, украдена, её нужно вернуть владельцу! Сейчас она в руках очень странного человека, и неизвестно, как воспользуется он скрипкой Орланди в другой раз! Возможно, вчера он только ставил опыт, первый опыт, опробовал её на множестве людей. Опыт удался. Чтобы знать, сколь опасна эта скрипка, нужно изготовить такую же. Сделайте по чертежам новую! Сделайте, я заплачу вам! Двадцати пяти тысяч вам хватит?

Мастер посмотрел на Володю с опасливым удивлением:

— Ого! Сумма немаленькая! Хорошо, я попытаюсь повторить эту скрипку. У меня есть заготовки — деки и обечайки[3] примерно такой, как на чертеже, формы и размера. Да и дерево-то для них я взял отменное — лет пятьдесят выдерживалось!

— Так долго? — удивился Володя.

— О, это совсем недолго! — скрипуче рассмеялся мастер. — Итальянцы любили брать для своих скрипок весла галер, пролежавшие в воде столетие-два. Известный русский мастер Батов, живший в восемнадцатом веке, крепостной графа Шереметева, делал скрипки из гробовых досок, пролежавших в земле века! Он тащил в свою мастерскую двери из старинных сносившихся домов — лишь бы дерево было выдержанным. Ну да вернемся к делу! Короче, я тебе не обещаю, что скрипка с этим устройством сделает кого-то безумным, но похожей на итальянскую старинную скрипку она может быть. В какой цвет её выкрасить?

— В коричневый! — Володя был рад тому, что так скоро удалось договориться с современным Страдивари.

— Хм, коричневый! Коричневый цвет даст и простая морилка, продающаяся в порошке в любом хозяйственном магазине. Такой колор дать?

И Переделко, подойдя к стене, указал на одну из скрипок.

— Пожалуй, нет. — Володя вспомнил, как выглядела скрипка Орланди. Вот такой цвет ближе. — И он поднес руку к другому инструменту.

— Ага! — кивнул мастер. — Значит, придется взять катеху.

— Это что такое? — поразился Володя слову.

— Засохший сок индийской акации, из которой добывается красильный экстракт. Лучше всего взять катеху бомбейский.

— Сложная наука! — восхитился Володя.

— Еще бы! Но эта наука была хорошо известна старинным мастерам. Мы же знаем лишь её жалкие крохи, поэтому и повторить инструменты Страдивари, Амати, Гварнери сейчас не в силах никто. Зато уж как самонадеян нынешний человек! Он, видишь ли, щелкает клавишами компьютера, ездит на машине, летает на самолете, но знает он так ничтожно мало, что просто становится страшно за этого глупца, прилепившегося к огромной горе тысячелетних знаний и… не желающего ничего знать.

Володя улыбнулся. Ему понравится страстный и резкий отзыв мастера о современниках, но нужно было ловить момент, пока Переделко был увлечен.

— Я знаю, что старинные мастера хранили в секрете состав своих лаков. Мне бы хотелось, чтобы вы сделали скрипку… за неделю. Как быть с лаком? Он ведь должен сохнуть…

Мастер нахмурился:

— Неделю, говоришь? Это несерьезно! Итальянцы да и все другие стоящие изготовители скрипок наносили на инструменты до двадцати тонких слоев лака, давая каждому время, чтобы просох. Что я могу сделать за неделю? Воспользоваться синтетическим быстро сохнущим лаком?

— Да, возьмите, пожалуйста, его, — согласился Володя.

— Конечно, это будет халтура, но коль заказчик хочет! — Переделко бросил на Володю подозрительный взгляд: — И все же не пойму, как ты хочешь воспользоваться этой скрипкой? А вдруг… устройство сработает? Знаешь, мне говорили многие музыканты, что они, концертируясь, чувствуя, что завладевают вниманием, душой слушателей, испытывают огромное наслаждение именно потому, что знают — они покорили людей! Покорили! Они радуются своей силе, власти над людьми, а если к их мастерству добавляется ещё и какое-то неведомое, тайное воздействие на психику человека? Власть получается безграничной! Ты, может быть, этого хочешь?

— Наоборот, — хмуро сказал Володя, — я хочу, чтобы никто не мог испытывать над людьми такую власть! Для этого мне нужна скрипка Орланди!

— Что ж, ответ хороший, — широко улыбнулся мастер. — Приходи за своей скрипкой через неделю. Нет, я лучше позвоню тебе.

И Переделко сделал движение, будто собирается проводить Володю к выходу из квартиры. Мальчик понял и сказал:

— Да, я ухожу. Я бы хотел дать вам кое-что из обещанных денег. Здесь у меня сейчас что-то около пяти тысяч, — полез он в карман джинсов за деньгами. — Приду за скрипкой — принесу остальное. Запишите мой номер телефона…

И Володя положил на верстак пачечку сотенных купюр, а потом пошел к дверям.

Выйдя на набережную, он глубоко вдохнул запахи города, к которому относился с любовью и со странным чувством постоянной опасности. Она таилась в его дворах и подъездах, улицах и площадях, исходила от живущих здесь людей. Он пошел к спуску к воде и там долго вспоминал, перебирал в памяти события дня. Потом остановился на необычном устройстве скрипки Орланди и подумал: «Наверное, эти дурацкие дощечки и есть язык дьявола, которым он незаметно шепчет слушателям свой приказ. Нужно во что бы то ни стало вырвать у украденной скрипки этот язык!»

8 НИЛЬС ХОЛЬГЕРСОН, ИГРАЮЩИЙ НА ДУДКЕ

«Я — двинутый. Я — шиз ненормальный! — ругал себя Володя ночью. Зачем я вчера так суетился? Зачем донимал этого скрипача и, главное, для чего мне скрипка за двадцать пять тонн? Мне что, некуда эти деньги было потратить? Ну, получу я скрипку, и что я стану с ней делать? Какой прок в этих дощечках? В самой скрипке? Я не крал инструмент, и не мне беспокоиться о нем. Ах, кретин я безмозглый!»

В конце концов Володя поставил точку в своих душевных терзаниях, твердо сказав самому себе: «За скрипкой я к Переделко не пойду. Пусть остается у него вместе с этим бредовым, дурацким письмом и чертежом. Что касается паники в концертном зале, то пусть не сочиняет этот издерганный музыкант-невротик о каком-то там парении под небесами. Он, я понял, коньяк очень даже уважает, а таким людям ещё не то может померещиться, тем более в состоянии экстаза, во время игры. В зале был газ, неслучайно зрители ощутили его. Нервно-паралитический, какой-нибудь хлор или фосген. Маркевич его тоже нанюхался, вот и свалился на сцене. Все, за скрипкой не иду! Пусть на ней сам Переделко и играет».

Утром, когда родители ушли на работу, Володя, решивший вести новый, свободный от забот образ жизни состоятельного человека, первым делом вышел из дома и в соседнем супермаркете накупил себе всякой всячины к завтраку. Если мама ему обычно оставляла кашу, яйцо, стакан молока с булкой, то теперь на столе лежала прекрасная ветчина, гусиный паштет, охотничьи колбаски, дорогущий голландский сыр, стояла коробка апельсинового сока, который Володя вознамерился выпить с тремя пирожными. Включив магнитофон, вымыв руки и заткнув за ворот салфетку, он принялся уплетать за обе щеки продукты, являвшиеся в их квартире деликатесами, и душа Володи воспарила к небесам от блаженства, испытываемого его телом.

«Музыка — такая туфта, классическая конечно, — думал Володя, очень довольный жизнью, постукивая в такт звучащему року вилкой по тарелке и с удовольствием жуя колбаски и все остальное. — Кого она может сейчас тронуть? Все, кто слушает этих скрипачей, виолончелистов и прочих трубачей, просто притворяются. Им хочется казаться эстетами, не такими, как все, а волновать классика может только самих музыкантов, хоть и они выходят на сцену только ради денег, да ещё потому, что хотят власти над людьми, как говорил Переделко. К черту классику! Да здравствует рок!»

Звонок, прозвеневший в прихожей, Володя за грохотом рока и не заметил поначалу, но сигнал раздавался несколько раз настойчиво и призывно, поэтому Володя, наконец услышав его, с набитым едой ртом побежал открывать, не выключая магнитофон.

— Кто там? — спросил он, не открывая двери, — так приказывали поступать отец и мать, когда их не было дома. — Что, Климову письмо, Владимиру? Заказное из музея? Сейчас открою!

Володя находился сейчас в таком благодушном настроении, что забыл о всех предостережениях родителей, и поэтому, когда дверь после поворота замка резко ушла на лестничную площадку и в прихожую один за другим, как в свою квартиру, смело вошли три крепких парня, и последний из них с улыбкой закрыл дверь на замок, благодушие мигом покинуло Володю. Он, с оттопыренной едой щекой, так и остался стоять у входа, часто моргая глазами.

— Кто вы? — прогундосил он, не в силах проглотить кусок.

— Мы? — весело спросил самый высокий парень с широким, как сковорода, лицом. — Мы — твои друзья, Вова, потому что тоже любим музыкальные инструменты. Разреши пройти?

Володя кивнул, но его согласия совсем и не требовалось, потому что незнакомцы смело прошли на кухню, расселись вокруг стола на табуретах, и широколицый, оглядев стол, сказал:

— О-о, круто живешь! Дай-ка и нам, Вова, чего-нибудь в шкаф забросить.

Не дожидаясь разрешения, все трое принялись усердно «забрасывать в шкафы» Володины деликатесы. В ход пошли стаканы, по которым разлили янтарный апельсиновый сок, и вскоре вслед за колбасками, паштетом и сыром в «шкафы» отправились и все три пирожных.

— Во как вкусно! — потирая ладонью о ладонь, сказал широкомордый. Будто лист жуешь капустный! Мы твои, Вова, замашки одобряем — когда есть бабки, нужно есть, и есть вкусно. Бабок не станет, будешь лапу сосать и вспоминать. Но заработанных на нашем чуваке бабок тебе, Вова, даже при таких крутых тратах надолго хватит, а вот мы на голяк сели, да-а…

Володя, стоявший напротив парней, с ужасом думал: «Кто они? Что им нужно от меня? Что за чувак, на котором я заработал деньги? Неужели охранник Серега! Ну да, конечно! Вот как меня подставил Кошмарик! Сам смотал, а мне разбираться с этими бугаями надо!»

— Чего я вам плохого сделал? — принимая тон обиженного и не понимающего, в чем его обвиняют, человека, спросил Володя. — Я ничего от Сереги брать не хотел. Это мой товарищ его попугал немного, вот он и отдал ему деньги!

Широколицый большим пальцем ткнул в сторону Володи:

— Гляди-ка, понимает, в чем его вина! Товарищ, видишь ли, на Серегу наехал, а он ни при чем. Нет, пацан, — раз взял деньги, значит, вы вместе работаете, и отвечать ты за такой бессовестный наезд будешь по полной! Кую они, видишь ли, Сереге из головы сделать хотели. Конторой своей солидной пугали!

— Да нет у них никого! — сказал другой парень, попивая сок. — Нужно ему за такой наезд самому башку между дверей зажать и маленько форму изменить. Ты, Вова, груши любишь? А? — спросил он, свирепо глядя на Володю.

— Люблю, — холодея, ответил подросток.

— Ну так будет у тебя голова на грушу похожа: внизу широко, а вверху узко.

Третий незнакомец заливисто заржал, но широколицый с укоризной посмотрел на своих товарищей и сказал:

— Нет, рано. Это мы всегда успеем сделать. И не только грушу — что в груше необычного? Винт можем из его башки сделать! Вот это будет забавней.

Товарищи широкомордого, стуча кулаками по столу, загоготали, оценив силу воображения своего другана, но он прекратил хохот словами:

— Хорош ржать! А то упадет наш Вова от страха в обморок. Знаем же, слабые у него нервишки. А он нам ещё нужен.

— Хотите… — стучали зубы Володи, — я отдам вам деньги. У меня около двадцати тысяч осталось. Я, правда, не хотел их брать. Это товарищ мой их мне сунул.

— А почему же двадцать? — уперев руку в колено, внимательно и сурово смотрел на него широколицый. — Где ещё пять тонн?

— Потратил… — уныло протянул Володя.

— Да, бабками швырять ты мастак! — презрительно сказал парень. Попробуй-ка ты теперь их заработать. Не заработаешь — винтом тебе головенку закрутим.

Володя понимал, что парни пугают, но если даже их намерения и не простирались до таких ужасных пределов, все равно бояться их было нужно, и он решил изобразить сильный испуг, чтобы усыпить их бдительность.

— Чего я вам плохого сделал? Возьмите двадцать тысяч, а остальное я вам потом отдам. И приятель мой тоже вам деньги принесет!

— Да оставь ты себе эту мелочевку! — презрительно сказал «широкая рожа». — Станем мы мараться ради каких-то пяти десятков тонн деревянных. Нам ту скрипку снова заиметь нужно. На Серегиной харе мы вдоволь поплясали за то, что он такой товар по дешевке сдал, а потом ещё и вас, сосунков, испугался. Мы-то сразу смекнули, что блефовали вы, вот и хотим теперь тем скрипаком снова завладеть. Поможешь — в долю возьмем, потому как выходы у нас на забугорные аукционы имеются, а через кордон инструмент перевезут в дипломатическом вагоне. Так что отвечай поскорее, не тяни кота за одно место: или делаешь с нами дело, или превращаем тебе башку в хитрую фигуру. Время пошло, — быстро сказал «широкая морда», точь-в-точь, как Кошмарик, предлагавший Сереге ультиматум.

— А где я вам возьму ту скрипку? — играя до смерти напуганного, чуть ли не прокричал Володя.

— Что, согласен? — прорычал главарь, становясь все более страшным и широкомордым.

— Согласен, конечно, но только если я смогу… — пролепетал Володя, проклиная все скрипки и всех скрипачей на свете. На душе было так муторно и тоскливо, что хотелось громко завыть.

— А раз согласен, так надевай скорей штаны, рубашку и едем с нами. И не вздумай, парень, на улице орать как резаный и звать ментов и граждан. Не поможет тебе уже никто, если нам не поможешь.

Спускаясь вниз по лестнице в окружении мордоворотов, Володя ни с того ни с сего с сердечными муками подумал: «За все, Вова, нужно платить. Ты сидел счастливый и ел охотничьи колбаски, считал себя крутым богатым мужиком, а куплены они были на воровские деньги. Так что, приятного тебе аппетита Вова. Когда ты в следующий раз поешь?»

Рядом с парадным стояла «Нива» с зачерненными стеклами. В её салон и предложили залезть его новые товарищи, даже вежливо так подсобили забраться. Дверь с мягким чавканьем закрылась, и бандитский экипаж покатил по родному Володиному двору. Машина проезжала мимо знакомых Володе пенсионеров, мимо Иринки, приехавшей из деревни, наверное, только вчера, и жуткое чувство расставания навсегда с этими людьми, с отцом и мамой заставило глаза Володи наполниться слезами, которые щекочущими дорожками пролегли по щекам, по подбородку, потекли по шее прямо за ворот. Володя понял, что плачет по-девчоночьи, и эти слезы разозлили его. Злость же мигом осушила глаза и щеки, и он поклялся себе: «Подождите, зайчики мои, устрою я вам скрипичный концерт!» Как он устроит его и что подразумевалось под словами «скрипичный концерт», Володя пока не знал. Ему просто очень хотелось отомстить этим негодяям за нанесенную обиду.

Машина остановилась на Садовой, метрах в трехстах от Сенной площади.

— Вылезаем! — весело сказал широколицый, и Володя оказался на тротуаре.

Его заставили пройти во двор, а потом подтолкнули к подъезду дворового фасада дома. По грязной лестнице со стертыми краями каменных ступеней они стали подниматься наверх. На пятом этаже широколицый припал ухом к замочной скважине железной солидной двери, прислушался, и тут его приятель тихо заметил:

— Да не тусуйся ты, Мазай. Нет его сейчас. Говорят, уехал на два дня.

— Это я на всякий случай, — так же тихо сказал широкомордый с литературным прозвищем Мазай. — Вдруг уборщица какая-нибудь пришла, экономка. Он ведь один живет-то…

Стали подниматься выше. Дальше уже был чердак, дверь которого была забрана решеткой, на которой висел замок. Решетка, похоже, для Мазая преградой не являлась. Ключ, вставленный в замок, тотчас без усилий провернулся. С такой же легкостью открылась и дверь чердака.

— Заходим, — пригласил Мазай Володю, через несколько мгновений попавшего в темноту, где пахло сыростью и голубиным пометом. Было слышно, как птицы шебуршат, воркуя, где-то совсем недалеко. Володя слышал, как за ними осторожно закрылась решетка, а потом и дверь. Только квадрат открытого чердачного окна впускал в этот склеп немного света, позволяя видеть стропила да мусор, разбросанный на покрытом гравием полу.

— Так, пришли! — радостно воскликнул широкомордый, хлопнув в ладоши. Значит, так, Вова. Можешь считать, что ты стал ещё на полста тонн богаче. Только поработать, конечно, тебе придется.

— Что я должен делать? — спросил Володя, прекрасно зная, чего от него потребуют.

— Что? — осклабился Мазай. — А вот что! Ласточкой на время заделаешься и ещё мышью или кротом, пролезающим в нору. На веревке спустим в квартиру того чудака, который вот там, под этим полом живет. — Он постучал ногой.

— Что — воровать?! — воскликнул Володя, прикидываясь только что «въехавшим» в замысел воров. — Я не могу! Это преступление! Меня за это в колонию отправят! Не хочу!

— Он не хочет! — притворно удивился Мазай. — Не хочет! А за украденный товар бабки получать и покупать на них сыр швейцарский хочешь?! Нет, Вова, не брыкайся уж! Слазаешь к тому самому хозяину, который в комиссионке скрипку купил, его сейчас дома нет. Любитель он скрипок и всяких там контрабасов, а поэтому ты, Вова, нужную нам скрипку найдешь — ты же видел её и запомнил! Потом отключишь сигнализацию, которая у выхода прицеплена, кнопку нажмешь, а мы войдем, и скрипку у тебя заберем, и ещё бабок отвалим. И поедешь ты, Вова, на самой быстрой тачке к себе домой. По дороге можешь купить ещё колбасок и сыра, да пирожные не забудь. Всего-то делов на полчаса. Нет, двадцать минут.

— Что же, разве ваш Серега не мог ту скрипку среди других инструментов узнать? — спросил Володя, все ещё делая вид, что противится воле воров.

— Серега-то? — стал ещё шире лицом от улыбки Мазай. — А он за свои проказы, за глупость и динамо больше ничего узнать не сможет. Да и гибкость нам твоя нужна, Вова. Кто же, кроме тебя, в форточку пролезет?

Володя понял, что окончательно погиб. Если бы ему как-нибудь и удалось вырваться из рук грабителей и не залететь в милицию, то клеймо вора на нем останется до гробовой доски, Но что он мог сейчас поделать? Ерепениться, уговаривать или возражать не имело никакого смысла.

— Ладно, — сказал он, — полезу. Только не увидят ли меня с улицы? Могут вызвать милицию…

— Знаем, что могут. Но дом, который стоит напротив, далеко, а два флигеля, что к этому дому прилеплены, трехэтажные. Значит, тебя будет трудно заметить. В твоих интересах, Вова, работать быстро.

— Ладно, — деловым тоном ответил Володя, — а если форточка закрыта, что делать?

— Тогда её надо открыть. Открывашку эту возьмешь…

Мазай достал из сумки странный предмет: в середине — черная резиновая присоска, в неё вставлена палочка, от палочки отходит кривая ножка. Мазай поднял с пола кусок стекла, будто оно нарочно лежало здесь для его надобностей. Черная присоска легла на стекло и прилипла. Мазай, пользуясь кривой ножкой как циркулем, обвел по стеклу круг. Ножка двигалась с легким шуршанием. Потом двумя большими пальцами широкомордый надавил на стекло в середине круга, и оно с негромким лопающимся звуком вывалилось, и на руке Мазая остался лежать ровно вырезанный стеклянный круг.

— Сделаешь то же самое на стекле форточки. Открывашку прилепишь поближе к шпингалету. Алмазом сделаешь кружок, а потом надавишь. В дырку просунешь руку — не порежься. Шпингалет откроешь, а потом лезь в форточку, головой вперед лезь. Скрипку разыщешь, сигнализацию кнопкой отключишь и дверь открывай. Мы тебя встретим. Скрипку в эту сумку положишь. В ней же должна быть открывашка для форточки. Ну, все понял?

Володя кивнул. Разыскал на полу ещё один кусок стекла. Повторил операцию — все получалось великолепно. Он почувствовал вдруг нехорошее чувство, будто появился у него профессиональный азарт, интерес: а получится ли у меня? «А что я могу поделать? — будто успокаивал себя Володя. — Тут уж нужно идти до конца, а потом посмотрим!»

— Где сумка? — спросил Володя.

— А вот она, — сунул Мазай ему мешок с длинной матерчатой ручкой. Надень через плечо. Когда в форточку полезешь, смотри, чтоб не мешала. Ну, давай на крышу вылезать.

Тут Володя задал вопрос, который давно уж напрашивался:

— А вы как на этот адрес вышли? Что, в комке вам тот бородатый покупателя назвал?

— Он самый, Вова, он самый, — кивнул Мазай, противно улыбаясь. — Мы умеем языки развязывать. У нас как на Лубянке времен товарища Лаврентия Берия. Ну, полезли. Чирик, веревка наготове? — спросил он у подельника.

— Все нормалек, Мазай, — показал тот, кого назвали Чириком, моток лавсановой веревки.

— Ладно, вылезаем. На крыше Вову и обвяжем.

Володя первым выбрался из чердака на крышу. Было всего часов двенадцать, и солнце ослепительно сияло. Отсюда Володя сразу же увидел здания родного Васильевского острова, увидел Стрелку и Кунсткамеру, в которую так любил ходить с родителями, увидел золотую шапку Исаакия, стаю летящих над крышами голубей. Сами крыши домов казались отсюда такими нарядными, праздничными — так бы и сидел здесь, глядя на муравейник города. И никаких тревог и забот, потому что все они остались где-то внизу, а здесь, почти в небе, мир и покой.

— Встань-ка смирно, — приказал Мазай Володе, возвращая его на землю, в царство денег и зла.

Володя повиновался, и скоро его талию обвила веревка.

— Когда будешь в квартире, отвяжешь, — сказал широколицый. — Главное сразу скрипку ищи и не забудь сигнализацию отключить, а то засыпемся. Ну, давай спускаться. Окно прямо под тобой.

Володя посмотрел вниз — квадрат двора казался не больше обеденного кухонного стола. Вдруг, точно под влиянием страха высоты, чувства опасности, ощущения конца, в его голове родился вопрос. Володя пока твердо не знал, зачем ему это нужно, но все-таки спросил:

— А номер-то квартиры какой?

— А тебе зачем? — остолбенел Мазай, не ожидавший от него такого вопроса.

— Да так просто спросил. Я всегда играю в чет или нечет. Если чет повезет, нечет — проколюсь.

— На этот раз не проколешься. Семьдесят шестая квартира. Все будет ништяк, Вова! — радостно сообщил Мазай. — Ну, альпинист, пошел. Привязали мы веревку крепко — не отвяжется. Спускайся, держись за веревку. Тут всего два метра до окна. Помни о пяти десятках тонн!

«Они не дадут мне этих денег! — вспыхнуло в уме Володи. — Убьют меня в этой квартире! Они поэтому и просят открыть им дверь! Не хотели бы убить, могли бы просто попросить вынести скрипку. Свидетель им не нужен…»

Все эти мысли порхнули в сознании Володи, как стайка воробьев, и он встал на четвереньки, повернувшись спиной к карнизу, и начал спуск.

Володя был сильным и ловким для своих лет и на уроках физкультуры всегда выделялся. По канату лазать он особенно любил, хотя высоты всегда боялся. Сейчас у него хватило бы сил спуститься вниз, если бы не подкачали нервы. Не смотреть вниз стало для Володи в эту минуту строжайшим приказом.

…Его ноги нащупали громыхнувшую жесть — это был выступ окна, широкий, но с наклоном, так что стоять на нем можно было, лишь держась за натянутую веревку.

— Ну как ты? — послышалось откуда-то сверху.

— Порядок, — ответил Володя, роясь дрожащими руками в сумке, — нужно было достать «открывашку». — Режу стекло!

— Давай, Вова, давай! Про бабки помни! Они у нас!

Недоверчиво ухмыляясь, Володя одной рукой прилепил «открывашку» прямо на стекло в нужном месте и стал скрипеть «циркулем», описывая круг. Делать это одной рукой было неудобно, но пустить в ход вторую он не мог — не удержался бы без помощи веревки и упал вниз, на асфальт двора. Вот уже круг прочерчен, Володя убрал «открывашку» в сумку и стал давить на кругляк стекла. Тот выпал как-то неожиданно. Упал и разбился, но это мальчика сейчас не слишком волновало. Он вообще был удивительно спокоен, будто только и занимался все свои неполные четырнадцать лет взломом чужих окон. Просто Володя хорошо знал, что будет делать, когда попадет в квартиру, и поэтому ему хотелось поскорее туда попасть.

Когда форточка уже была открыта, он, опираясь обеими руками о переплет рамы, немного подтянулся, просовывая голову и плечи в проем форточки, и наполовину пролез в квартиру. Труднее оказалось спуститься вниз, на подоконник. Володя, передняя часть которого находилась в помещении, а задняя — на улице, казался себе каким-то огромным насекомым, посаженным на булавку. Животу было больно, и Володя елозил на нем, пытаясь нарушить центр тяжести, тут ему вдруг стало очень смешно — вот бы видела сейчас его мама, которая думает, что он дома на диване читает книгу.

Наконец он съехал вниз, успев подставить руки. Колени проехались по стеклу, к счастью, не разбившемуся.

— Ну, как ты там? — донеслось сверху.

— Порядок, — ответил Володя в форточку, и спокойствие мигом покинуло его, вылетев, как птичка из открытой клетки. Начинался самый ответственный, самый страшный этап операции.

Первым делом Володя разыскал телефон. Его палец ударил по двум клавишам, и в трубке послышалось: «Дежурный слушает».

— Алло! Милиция, это говорит Володя Климов! Запишите — Климов! Я нахожусь в квартире номер семьдесят шесть, дом номер пятьдесят два по Садовой улице (номер дома Володя запомнил, когда входил с бандитами в проезд). Сейчас в эту квартиру войдут грабители! Они меня заставили открыть им дверь! Приезжайте, очень вас прошу! Иначе они ограбят человека, а меня убьют!

Дежурный спокойным тоном — это даже оскорбило Володю — уточнил номер дома и квартиры, сказал, что наряд сейчас же будет послан, и повесил трубку.

Теперь можно было оглядеться. Да, он находился в квартире коллекционера, и главная комната напоминала мастерскую Переделко, правда, здесь не было ни верстака, ни инструментов для изготовления скрипок. Зато сами скрипки и картины закрывали почти все стены этой гостиной.

«Живут же люди! — Володя стал обходить комнату, пытаясь отыскать скрипку Орланди. — Это сколько же денег нужно было вложить в эти инструменты?!»

Дважды ему казалось, что он видит скрипку Орланди, но это были другие инструменты. Но вот его взгляд уперся в коричневую деку скрипки, и в изящных изгибах корпуса Володя тотчас узнал работу синьора Орланди. Он собрался было снять её со стены и уже протянул руку, но тут же отдернул её — в прихожей резко прозвенел звонок.

«Милиция! — испугался Володя, только сейчас понявший, что если стражи порядка застанут его здесь без Мазая и его товарищей, то доказать свою непричастность к преступлению будет невозможно. — Не открывать? Уйти на крышу?»

Нет, путь к отступлению был отрезан — веревка валялась в комнате, на крыше её давно отвязали. И Володя пошел открывать. Чуть было не забыл отключить сигнализацию, хотя это уже не имело значения. Повозился с запорами. Дверь отворилась.

— Ты чего, блин, так долго? — зашипел на него Мазай, вваливаясь с дружками в квартиру.

— Скрипку искал, — оправдывался Володя. — Там их вон сколько!

— Да! — обалдело воскликнул Мазай, войдя в гостиную. — Прямо скрипичный магазин. И какого хрена он держит их? Взял бы да и замок где-нибудь в Ницце купил. Ладно, где та скрипка, Вова? Нам только она нужна — лимон баксов, я слышал, стоит.

— Давай ещё пяток скрипочек с собой заберем, — сказал Чирик, ходивший вдоль стены. — Уж всяко чего-нибудь на них поимеем.

— Лады, возьмем, — кивнул Мазай. — Вова, не тяни кота, берем скрипки и мотаем. Где тот инструмент?

Володя лихорадочно размышлял. Во-первых, нужно было потянуть время милиция должна была вот-вот прибыть. Во-вторых, в его голове, как удар гонга, призывающий к какому-то смертельному бою, гремела мысль: «Сейчас синьор Орланди покажет нам, ради чего он так старался!»

— Похоже, вот эта скрипка, — сказал неуверенно Володя, показывая на инструмент итальянца. — А может, та… — И его рука указала на другую скрипку.

— А поточнее? — прорычал Мазай, теряя терпение.

— Точнее скажу, когда сыграю на обеих скрипках хотя бы пару тактов.

— Ты что, псих? Здесь не концертный зал и не музыкальная школа, дружок, — сказал Мазай.

— Но ведь это быстро. Просто я знаю, как должна звучать нужная вам скрипка. Я же на ней играл в музее.

— Ништяк, валяй, играй, только побыстрее. Нам валить отсюда надо! согласился широколицый, а Володя сказал:

— Одну минуточку, только руки в ванной вымою. Старинные инструменты только чистыми руками брать надо. Грязи их дерево боится.

— Ну, блин! — удивился Мазай. — Я таких чистоплюев ещё не видел!

А Володя уже бежал к ванной. Там он, открыв водопроводный кран, схватил кусок мыла и быстро-быстро отломил вначале один, а потом второй кусочек. Размочив в воде, для чего потребовалось несколько секунд, вдавил оба кусочка мыла в уши, ещё хлопнул в ладоши, чтобы убедиться, стал ли он похожим на Одиссея, собравшегося послушать сирен, и побежал в гостиную. И вот скрипка уже была в его руках. Смычок Володя тоже снял со стены. Он держал в руках скрипку со смычком второй раз в жизни. Наверное, никто до него прежде не прикасался к ней с такой ужасной целью, но милиция запаздывала, и иначе Володя поступить не мог.

Он стал рубить смычком по струнам, стремясь лишь к тому, чтобы звуки, извлекаемые им, были как можно более громкими. Он слышал их сквозь мыло в ушах, как комариный писк, не громче. Володя поглядывал на Мазая, на его подельников. Он видел, как дурацкая, широкая, как блин, рожа Мазая расплылась в дурацкой улыбке. Мазай что-то говорил, шевеля толстыми губами, но потом Володя увидел, что его брови насупились, рот открылся в зевке, кривом и долгом, глаза стали шире, расширились и его зрачки, и глаза из серых, водянистых стали черными, как переспевшая вишня. Мазай протянул было к Володе руку, желая, видно, остановить игру, но закачался, схватился за голову, присел на корточки и стал раскачиваться в этой позе, как безумный, как наркоман или очень пьяный человек. Если бы Володя взглянул сейчас на его товарищей, то увидел бы, что и они в совершенно дурацких позах сидят на ковре, опустив на грудь отяжелевшие головы. Потом один из них повалился на бок, увлекая за собой безвольное тело друга.

Боясь, что может просто-напросто убить этих троих звуком скрипки, Володя кончил играть и, страшно взволнованный, повесил скрипку на стену, на прежнее место.

«Уйти отсюда? — мелькнула мысль. — Нет, они, очнувшись, снова придут ко мне. Унести скрипку? Нельзя, поздно! Милиция встретит меня и примет за грабителя!»

И тут до сознания Володи долетел слабый звук звонка — звонили в прихожей. Это был милицейский наряд, и теперь требовалось лишь открыть дверь и сдать воров.

— К стене! Руки за голову!! Блин!!! Мочить будем!!! — ураганом влетела в прихожую группа захвата, все с автоматами наперевес и в бронежилетах, едва только он открыл дверь.

Задетый чьим-то мощным плечом, Володя юзом пошел в угол и рухнул там на пол, получив тяжелым ботинком по ногам, которые велено было расставить как можно шире, что он и поспешил сделать, не забыв лежа закинуть руки за голову.

Нет, Володя не обижался. Он чувствовал себя героем. Если бы не он, банда Мазая уже катила бы на своей «Ниве» с драгоценной скрипкой где-нибудь по набережной Обводного канала в районе Лиговки. Ему было приятно слышать, как скрежетали и щелкали наручники в гостиной. Но он удивился, когда кто-то оторвал от затылка его собственные руки, завел их за спину и защелкнул на запястьях холодные и жесткие наручники. И все же было так приятно вспоминать свою игру на скрипке. Володя сам себе в тот момент казался Нильсом Хольгерсоном, играющим на волшебной дудке полчищу зловредных крыс.

9 ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ, НО НЕ ЗАДЕРЖАННЫЙ

Дежурный майор отделения милиции был высоким и худым мужчиной, курившим сигарету за сигаретой с выражением крайнего недовольства на лице. Володя, сидевший напротив, понимал, что это недовольство вызвано скорее всего не любовью майора к курению. Милиционер к тому же часто кашлял, просто закатывался в кашле, и Володе очень хотелось предложить майору отправиться домой, выпить горячего молока с медом и забыть о службе хотя бы на три дня.

— Да, Володя, кхе-кхе-кхе, я уже знаю, что это именно ты позвонил нам из той квартиры, кхе-кхе. Рисковый ты мужик. Этих обормотов мы знаем, и худо бы тебе пришлось, узнай они о том, кхе-кхе, что звонил ты. А теперь начистоту выкладывай, как ты с ними связался. Не может быть, кха-кха, чтоб эти прохвосты поймали на улице неизвестного им пацана и заставили его лезть в окно и красть музыкальные инструменты, имеющие ценность художественную и… материальную, кхе-кхе.

После того как он вырвался из лап грабителей, сидевших сейчас в камере отделения милиции, Володя уже ничего не боялся, а потому охотно рассказал о том, что с ним случилось в музее, о концерте с паникой в зале, как сегодня утром его буквально выволокли из квартиры и заставили спуститься в квартиру коллекционера. Володя только умолчал о полученных от Сереги деньгах и об унесенном из музея конверте, зато уж свою игру на колдовской скрипке Орланди он описал так живо, что майор даже забыл о кашле — так и застыл с раскрытым ртом, похожий на манекена. Когда Володя закончил рассказ, майор сконфуженно пробормотал:

— Нет, погоди… Что-то я уже об этом слышал, что-то сообщали… Позвоню-ка в управление…

Он схватился за телефон, потыкал корявым пальцем в кнопки и заговорил немного подобострастным тоном:

— Товарищ полковник, здравия желаю. Майор Зотов из шестнадцатого отделения. Тут, знаете ли, продолжение скрипичной истории. Задержаны подозреваемые в квартирной краже. Странная история. С ними был Володя Климов, несовершеннолетний. Да? Слышали о таком? Он помог их задержать… звуками скрипки, как сам утверждает. Извините, не понимаю, как все это могло случиться. Приедете? Ага, я его до вашего приезда здесь оставлю, добро…

«Вот, снова допросы начнутся, — с тоской и беспокойством подумал Володя, когда его оставили одного в маленькой, прокуренной комнатке отделения милиции. — Значит, так, первым делом надо молчать об унесенном из музея конверте. Только это и могут мне предъявить в качестве обвинения».

Потом Володя, устроившись поудобней на жестком казенном стуле, стал перебирать в памяти все события сегодняшнего дня. Получалось, что вел он себя превосходно, хотя страх, конечно, не раз пронзал его холодной иглой. Но главным было то, что скрипка Орланди уже в третий раз показала свое могущество, свою таинственность, скорее всего дьявольскую силу. Пока Володя не разгадал секрет итальянца, но радость от того, что он скоро станет обладателем «волшебной дудочки», приятно будоражила.

Этот человек вошел в комнату неслышно — наверное, Володя слишком был поглощен приятными мыслями. Вошел и остановился рядом со столом, на который облокотился подросток.

— Ну, здравствуй, Володя Климов, — сказал он очень ласково, почти с любовью.

Володя от неожиданности вскочил со стула — перед ним стоял мужчина лет тридцати пяти, спортивного телосложения, но невысокий, с гладко зачесанными назад волосами. Во всем его облике было что-то серое, неприметное, даже мышиное, и Володя отчего-то сразу про себя решил: «Это контрразведчик!» Однако радости это открытие ему не принесло.

— Садись, — тихо, с мягкой властностью предложил «мышиный король», указав на стул.

Мальчик сел. Незнакомец разместился напротив и коротко представился:

— Полковник Громов из главного управления внутренних дел. Я люблю говорить прямо, а потому скажу: мы много о тебе знаем, Володя Климов. Много, но не все… Знаем, к примеру, что случилось с тобой в музее, что ты был в филармонии, как ходил к скрипачу Маркевичу. И вот сегодня… Я успел допросить тех троих ребяток, которые сидят здесь. Все они испытали на себе странное и сильное воздействие. Только вот воздействие чего, это и остается для меня загадкой, пока загадкой. И эта… сила, будем её так называть, всегда появляется там, куда приходишь ты. Я уверен, что ты был и на концерте Маркевича…

Володю скорее насмешила, чем напугала речь полковника. Он, конечно, мог бы сказать, что его родители подтвердят, что на концерте скрипача он не был, но ему отчего-то захотелось подразнить этого серого полковника, и он, сделав виноватое лицо, заговорил:

— Да, я признаюсь вам… От меня на самом деле исходит какая-то странная сила.

— На самом деле? — насторожился Громов.

— Да. А почувствовал я это после того, как однажды был похищен существами, прилетевшими на неопознанном, как говорят, объекте.

— Слушай, хватит шутить! — недовольно поморщился Громов. — Дело-то серьезное. Ведь не скрипка же приводит людей в состояние шока, когда они чуть не падают в обморок, испытывают сильное чувство страха. Наверняка кто-то пронес в зал генератор, способный посылать импульсы, приводящие к таким последствиям. Это — сильное оружие! Представь, во время войны не нужно ни пушек, ни ракет — все решается таким вот простым способом. Ты уже три раза засветился, вот я и хочу попросить: покажи нам эту вещь, мы изучим её. Первый раз этот генератор сработал в зале музея, второй — в филармонии, третий — в квартире коллекционера Решетова. Генератор сейчас у тебя?

И полковник даже протянул руку, будучи, наверное, уверен в том, что «оружие будущего», размером в спичечный коробок, ляжет сейчас на его ладонь. Володе снова стало смешно.

— Да нет у меня никакого генератора! Я уже рассказывал здесь, что это звук скрипки так влияет на людей! Скрипки, которую сделал итальянский мастер Орланди!

Громов, демонстрируя крупные белоснежные зубы, рассмеялся:

— Ты что, нас за дураков принимаешь? Когда это скрипки доводили людей чуть ли не до сумасшествия? Хочешь посидеть в капэзэ ночку с теми тремя парнями? Утром ты станешь более разговорчивым! Я уверен, что ты где-то нашел миниатюрное электронное устройство, способное посылать волны страха или чего-то очень вредного для психики человека! Оно должно быть сейчас у тебя! Давай, выворачивай карманы!

«Мышиный король» теперь уже не походил на тихого, корректного разведчика, и Володе стало не по себе. Он понял, что попал в беду. Да, он мог бы доказать свою непричастность к электронным генераторам страха, если бы показал полковнику письмо и чертеж из архива, но тогда пришлось бы признаться в краже, после чего и похищение скрипки тоже приписали бы ему. И он стал выворачивать карманы джинсов, а потом по требованию полковника даже задрал футболку.

— Понятно, ты оставил эту вещь в квартире Решетова. Придется отправиться с тобой туда. — И Громов закричал, поворачиваясь к двери: Майор Зотов, зайдите-ка сюда!

Когда Зотов, кашляя на ходу, прибежал на зов полковника, Громов с неподражаемым обаянием спросил:

— Майор, мы сумеем войти в квартиру коллекционера Решетова, если вы её уже закрыли?

— Какие разговоры, само собой! — недоуменно развел руками Зотов, словно удивляясь, зачем начальство об этом спрашивает.

— Тогда идем. Нам с Климовым там нужно кое-что найти.

Володя шел рядом с полковником, а два дюжих оперативника, посланных то ли в качестве понятых, то ли чтобы открыть квартиру, плелись сзади. Пройти предстояло всего-то два квартала, так что машиной «разведчик» решил не пользоваться.

— Ты не понимаешь важности мощного средства, которое случайно оказалось у тебя в руках! — говорил Громов дорогой. — Если снабдить такими устройствами военных и милицию, можно за неделю навести в стране порядок, обеспечить безопасность границ! А если воспользоваться им во время предвыборной кампании? Представляешь, посылается импульс одновременно с показом ролика какого-нибудь нежелательного кандидата, и слушатели уже не могут воспринимать этого человека без отвращения. И какого черта ты обращался с этой вещью так неосторожно? А может, ты сам нечаянно изобрел это устройство?

— Нет, не нечаянно, а нарочно, — мрачно шутил Володя. — Мне хотелось управлять своими родителями, которые не давали мне денег на колу и гамбургеры и ещё заставляли возвращаться домой в девять часов.

Громов одобрительно хмыкнул:

— А ты остряк. Знаешь, в тебе есть что-то мужское, хотя ты и хлюпик с виду. Ничего, ты преодолеешь эту слабость и станешь настоящим мужчиной. Не хочешь в академию внутренних дел поступить после школы? Я мог бы посодействовать.

«Покупает! — решил про себя Володя. — Ничего, я ему тоже на квартире коллекционера концерт устрою. Сразу усомнится в своих способностях и перестанет приставать со всякими там генераторами. Все, заканчиваем эпопею со скрипкой синьора Орланди. Сейчас я передам её Громову и подробно расскажу, как она могла попасть на квартиру коллекционера. Пусть скрипка возвратится на свое место, в шкаф музея. Только чем бы мне уши заткнуть?»

И тут Володя с радостью вспомнил, что, когда он выворачивал карманы, из одного из них выпала упаковка жевательной резинки. Это было получше мыла, даже воска! Как он не вспомнил о резинке, когда ему пришлось играть на скрипке бандитам. Достав пакетик, Володя отправил в рот сразу две пластинки, а остальное с чавканьем протянул полковнику:

— Пожуйте, а?

— Нет, на службе не солидно, — отказался Громов. — Впрочем, дай немного пожевать. Ну, так ты покажешь мне свой аппарат?

— Да покажу, конечно, — улыбался Володя, уже предвкушавший, как схватится за уши этот самоуверенный и глуповатый человек. — Я его там, у окна, оставил. Зачем мне он? Наигрался уже.

То ли у оперативников были ключи от квартиры, находившейся под охраной, то ли имелась универсальная отмычка для вскрытия дверей чужих квартир, но во всяком случае через пару минут после того, как оказались на площадке оставленной Володей три часа назад квартиры, они уже входили в просторную прихожую. В ушах Володи уже находились небольшие пробки из резинки, только заткнуты они были пока не плотно, чтобы он мог слышать, что говорит полковник. А тот говорил следующее:

— Что ж, можно только позавидовать тому, как живет этот Решетов. Резунов, — это он обратился к оперативнику, — надо бы проверить всю эту красоту — нет ли здесь краденых вещей.

— Проверим, — буркнул Резунов, и они вошли в гостиную, где хранились музыкальные инструменты.

Володя прошел в комнату вслед за полковником, но едва взглянул на стену, куда своей рукой повесил скрипку Орланди после исполнения на ней «концерта» бандитам, как не смог сдержать возглас удивления и разочарования — скрипки на прежнем месте не было. Володя как завороженный подошел к стене, думая, что мог ошибиться и повесить скрипку в другое место волновался, вот и забыл. Он обошел все инструменты, но скрипки Орланди на месте не было. Один лишь крючок торчал из стены.

В голове сами собой завертелись слова: «Дьявол! Волшебство! Колдовство!» и как будто издалека одновременно он слышал слова полковника:

— Итак, ты попал в эту комнату через окно. Отлично, вот и аккуратненький вырез. Ты знал, что братва придет за скрипкой, набрал номер милиции, вызвал наряд. Это ты сделал молодцом. А потом достал из кармана свой генератор. Поставил его где-нибудь в сторонке. Вошли бандиты, ты снял со стены скрипку, стал отвлекать их внимание игрой, вскоре они схватились за уши и так далее. Только скажи, как это тебе самому не стало дурно? Уши, наверное, чем-нибудь заткнул?

Володя, почти не слушавший полковника, успел, однако, заметить, что его замечание о заткнутых ушах очень остроумно и делает честь его проницательности, но вдруг случилось то, чего никто не ожидал — комната наполнилась звуком скрипки! Он был резким и громким, а мелодия была хоть и медленная, но взволнованная и страстная. Скрипка звучала одиноко — ни оркестр, ни фортепьяно не сопровождали текший со всех сторон комнаты звук. Это было нечто фантастическое, сказочное. Володя видел, что и полковник, и оперативники невольно слушают скрипку с наслаждением, с какими-то просветленными, помудревшими лицами, не думая даже, откуда появился звук.

Сам Володя, встревоженный, ждущий опасности (он сразу узнал в звучащем инструменте скрипку Орланди), обвел гостиную взглядом и увидел в углу дорогой музыкальный центр. Его лампочки мигали. Каким образом включился центр, почему заработал в тот момент, когда в комнате появились непрошеные гости, Володя не понимал. На всякий случай он быстрым движением обеих рук забил пробки из жевательной резинки поглубже и сделал это вовремя. Милиционеры изменились в лицах, выражение восторга уступило место гримасе ужаса и муки, они схватились за уши, стали раскачиваться из стороны в сторону, потом сели на корточки и наконец свалились на ковер.

Володе тоже было не по себе. Чтобы прервать мелодию, которая могла погубить их, он, качаясь, двинулся к музыкальному центру, но, не дойдя до него двух шагов, тоже рухнул на пол. Сквозь плотно забитые резиной уши все же пробивались звуки губительной мелодии, и только одно желание переполняло сейчас Володю — вернуться домой, к родителям, и никогда больше не выходить из своей квартиры. Сквозь неплотно сжатые веки он видел, как мимо него промелькнули чьи-то ноги. Володя с трудом открыл глаза и увидел спину уходящего мужчины. Музыка между тем уже не звучала. Хлопнула входная дверь, и сознание Володи постепенно прояснилось.

Уже дома он вспоминал, как с невероятным усилием воли поднялся на ноги, подошел к телефону и вызвал «скорую помощь», как потом открыл дверь врачам и как те хлопотали над лежащими на полу милиционерами. Они пришли в себя довольно быстро, но происшедшее с ними помнили плохо. Уже сидя за столом в отделении милиции, «мышиный король» сказал Володе:

— Черт знает что творится! Ну я же отлично помню, что ты ничего не трогал, даже не отходил от меня ни на шаг! Но как же тогда эта музыка включилась? А кто выключил центр потом? Нет, я со своими спецами по акустике поговорю. Может, на самом деле звук скрипки как-то может влиять на психику? После чего полковник добавил: — Ладно, иди. Задерживать тебя пока не за что, хоть ты у нас и на подозрении!

И Володя покинул отделение милиции с таким счастьем и облегчением, с каким, наверное, не покидал стены замка Иф Эдмон Дантес.

10 ТАКОЙ ТИХИЙ И ТАКОЙ СТРАШНЫЙ ЗВУК

Володе в ту ночь приснилось, что на большое поле выкатывают то ли телегу, то ли тачку с огромным таким милицейским свистком, и в этот свисток начинает дуть человек в форме, очень похожий на полковника Громова. И дует он так яростно, что едва не лопаются щеки и свист получается очень сильный, как у Соловья-разбойника. И тут появляются военные неизвестно какой державы, но за плечами у них не автоматы, не винтовки, а скрипки. Они хватают их наперевес и быстро-быстро двигают смычками, и от этих звуков телега со свистком уносится куда-то и пропадает. Очень смешной сон…

Все, что случилось с ним в квартире Решетова, в том или ином виде, в разных картинах и формах, повторялось в Володиных снах на протяжении нескольких дней.

В тот же злосчастный день он еле приплелся домой. Голова разрывалась от боли, и только дома, сунув руку в задний карман джинсов, он вытащил предмет, которого не было у него, когда братва уводила его на дело. А вытащил Володя из кармана кассету для магнитофона и долго вертел её в руках, силясь понять — как она попала к нему и когда? Он прекрасно помнил, как выворачивал карманы в отделении милиции, как доставал из кармана жвачку, а вот кассеты припомнить не мог. Только вложив её в магнитофон и включив его, Володя сразу же догадался, как она попала к нему: на пленке был записан звук скрипки!

Да, он потерял сознание, когда рванулся к музыкальному центру, чтобы остановить музыку, но теперь понял, что как-то в бреду дополз до аппарата и не только выключил его, но и извлек кассету. Потом он вспомнил ноги какого-то человека, вспомнил его спину и подумал со страхом: «А может быть, это он, черт, а не коллекционер, положил мне кассету с мелодией в карман? Только зачем он это сделал? Неужели хочет, чтобы и я пользовался властью, которой когда-то обладал Орланди, делая свои чертовы скрипки?»

Володя мгновенно выключил свой магнитофон, запрятал кассету подальше и несколько дней не выходил из дома. На улице сияло раскаленное до белизны июльское солнце, а он все сидел в квартире. Странно, но рок ему слушать не хотелось, и мальчик все чаще включал старинную музыку — она и успокаивала его, и наводила на добрые мысли. Случившееся с ним в тот день уже представлялось каким-то бредом, и только сновидения напоминали ему о большой радости и о большом страхе, пережитых в квартире коллекционера: когда он без единого удара уложил на пол трех парней-бугаев и когда уложили его.

Звонок телефона прозвучал в прихожей резко и противно. Звонили настойчиво и нетерпеливо. Володя досматривал смешной сон про свисток и солдат со скрипками, поэтому побежал к аппарату неохотно. Звонила женщина:

— Мне нужен Володя Климов.

— Да, я у телефона.

— Володя, звонит дочь Виктора Васильевича Переделко. Вам нужно ко мне приехать. Срочно. Ваш заказ, к сожалению, готов. Вы помните наш адрес?

— Да, помню, а почему же «к сожалению»? — спросил Володя, но на том конце провода или не захотели отвечать, или просто прервалась связь. Во всяком случае, Володя услышал короткие гудки и, ошарашенный, испуганный, пошел одеваться.

Ехать за скрипкой ему не хотелось, и он с досадой вспомнил, что зачем-то оставил Переделко свой телефон, хотя этого можно было и не делать. Жаль было расставаться с деньгами, но главное — Володя испытывал какую-то боязнь — его сейчас отвращало все, что имело отношение к скрипкам. И вдруг его будто хлестнула мысль: «Что, не хочешь быть всесильным? Ну, пусть не всесильным, а способным расправиться с тремя мордоворотами?» И он стал быстро собираться.

Когда он позвонил в знакомую квартиру в доме на набережной Фонтанки, то открыл ему не здоровяк старик, а хрупкая женщина лет сорока с умными, внимательными глазами и скорбно опущенными уголками рта.

— Проходите, — не здороваясь и не пытаясь удостовериться, что к ней пришел действительно Володя Климов, предложила она.

Володя, вновь окунувшись в таинственную ауру лаков и тропической древесины, пошел по длинному коридору в сторону мастерской Переделко.

— А где же сам Виктор Васильевич? — оказавшись в мастерской спросил он каким-то развязным тоном и услышал короткий ответ:

— Папа… в морге.

Это было так неожиданно, что Володя почувствовал, как у него закружилась голова и потемнело в глазах.

— Простите… как? — опустился он на табуретку рядом со столом.

Вместо ответа женщина подошла к верстаку и взяла скрипку. Она протянула инструмент, и Володя увидел в её движении какую-то то ли брезгливость, то ли опаску, будто она держала в руках что-то грязное. Мальчик, будто копируя движения женщины, так же опасливо взял инструмент. Это была прекрасная копия скрипки Орланди — тот же изящный абрис корпуса, головки, вырезов-эфов. Кроме того, даже её цвет приближался к оригинальному настолько, что Володе казалось, что он держит скрипку из музея. Наверное, женщина уловила восхищение на лице Володи, а поэтому сказала:

— Да, мой отец все сделал отлично. Главное — между деками он и поместил то устройство, которое… сгубило его.

Володя был поражен. Он оказывался невольным виновником смерти мастера. Его дочь, как видно, снова поняла состояние Володи и сказала:

— Не волнуйся, ты тут ни при чем. Просто отцу нужно было быть более осторожным. Он знал, что сердце у него больное, а тут с одержимостью мальчишки принялся открывать секрет чародея Орланди. Я ведь ему говорила, что с инфразвуком нельзя шутить.

— С инфразвуком? — удивился Володя, услышав непонятное слово, которое, однако, ему уже доводилось слышать.

— Ну да, с инфразвуком, — вздохнула женщина и села на табурет напротив Володи, нервно провела рукой по щеке и, помолчав, заговорила: — Я специалист по акустическим установкам, и предприятие, на котором работаю, выполняет оборонные заказы. Локаторы, гидроакустика на кораблях и подводных лодках… Мы изучаем и инфразвуковые колебания…

— Но расскажите, что это такое! — очень волнуясь, понимая, что находится на пороге открытия тайны, мучившей его, воскликнул Володя.

— Инфразвук — явление загадочное и странное, — тихо говорила дочь мастера. — Мы его не можем слышать, потому что его частота ниже порога нашего восприятия — только пятнадцать колебаний в секунду. Но он живет, этот звук, он повсюду, мы все окутаны им! Проехала машина, за ней, как за белкой хвост, инфразвук! Задул сильный ветер — появился инфразвук. Гром гремит — снова этот звук появляется. Он страшен, он везде! Он вползает в нас, как змеи вползают в норы!

Володя похолодел. Он понимал, что женщина, потерявшая отца, очень взволнована, убита горем, но видел также, что она на самом деле обладает секретом, известным только ей одной или, может быть, ещё её ближайшим сотрудникам.

— Но скажите, что страшного в том, что этот инфразвук… везде? Он что же, вреден для человека? — поспешил спросить Володя.

— В этом-то все дело, что вреден! — горячо воскликнула женщина. Некоторые ученые уверены, что многие люди плохо чувствуют себя в ненастные дни именно потому, что в непогоду инфразвук действует сильнее! Знаешь, длина его волны очень велика, и инфразвук может переноситься на расстояния в десятки тысяч километров и при этом не слабеть! Он, как нож в масло, вонзается в толстые стены, проникает сквозь человеческое тело! Тот, кто испытал на себе избыточное действие инфразвука, например, от работы неисправного вентилятора, может потерять сознание. А до этого будет испытывать усталость, головную боль, раздражительность! Он тихий, а поэтому… очень страшный. Гром, рев, громкий свист заставит тебя найти укрытие, способ защититься, подготовиться к этим звуковым атакам, а инфразвук губит человека, как тайная болезнь, как подкравшаяся неслышно змея!

Володя, руки которого мелко дрожали от любопытства и страха, уже догадывался, в чем кроется секрет скрипки Орланди, и ему не терпелось поскорее перейти к устройству инструмента. А дочь мастера, догадавшись о желании мальчика, после долгого молчания, во время которого она сидела, опустив голову и сложив на коленях руки, продолжила:

— Отец был откровенен со мной, поэтому дал прочесть принесенное тобой письмо и показал чертеж. Что итальянец использовал в своей скрипке идею искусственного получения инфразвуковых колебаний, способных приводить в трепет целый концертный зал, я поняла сразу. Знаешь, меня охватил азарт! На нашем предприятии давно занимались проблемами инфразвука, делали приборы для военных кораблей и береговых служб, способные предупредить приближение бури. И тут — на тебе! Генератор инфразвука, да ещё такой простой какие-то деревянные дощечки, скрепленные определенным образом! Скрипач при помощи смычка и струн заставляет вибрировать деки скрипки, те посылают в зал обычный, слышимый нами звук, но при этом особым образом колеблется и приспособление внутри корпуса скрипки, причем вибрирует с частотой ниже пятнадцати колебаний в секунду!

— Значит, этот Орланди своего рода гений? — спросил Володя.

— Может быть, может быть. Он, видимо, украл этот способ у природы, где-то что-то увидел, сообразил — и получилось! Знаешь, у американской гремучей змеи есть свой орган тепловой локации — два небольших углубления у глаз. Этот природный прибор реагирует на разницу в температуре в одну тысячную градуса, и змея ночью может охотиться в полной темноте! Ученые же, как ни бились, повторить локатор рептилии не сумели!

— А Орланди сумел сделать генератор инфразвука! — воскликнул Володя. Ему, наверное, сам дьявол в этом помог!

При упоминании дьявола женщина вдруг выпрямилась, продолжая сидеть на стуле, её лицо стало сухим и жестким, и она сказала:

— Очень может быть. Главное ведь в том, с какой целью делал Орланди свой деревянный генератор. Я думаю, что он, обладая тщеславной натурой, хотел превзойти своего учителя Страдивари. Хотел, чтобы его скрипки ценились выше инструментов великого кремонца, а получилось-то все наоборот. Орланди забыли, его скрипки скорее всего были уничтожены все до единой, потому что люди не могли выносить действия инфразвука на мозг!

— Нет, по крайней мере, одна скрипка синьора Орланди осталась…

Женщина, прижавшая к вискам пальцы, посмотрела на Володю и, похоже, никак не восприняла его слова — наверное, ей сейчас было все безразлично. Через полминуты она сказала:

— Я расскажу тебе, что случилось с отцом. Знаешь, он работал над этой скрипкой даже ночью. Ему так хотелось проверить, сумеет ли он повторить в точности генератор, я ему сразу сказала, какое устройство он будет делать. И вот вчера вечером, когда я уже была дома, послышался звук скрипки. Издалека он показался мне чудным — густым, благородным, бронзовым, как я его определила. Звук повторился ещё и еще. Папа умел играть на скрипке, но здесь он лишь, как я поняла, пробовал инструмент. Вдруг раздался очень высокий звук — и оборвался. Послышался шум, будто упало что-то тяжелое, я бросилась в мастерскую и увидела отца. Он лежал навзничь, а его левая рука сжимала гриф скрипки. Вот этой скрипки…

Володя боялся, что женщина сейчас заплачет, и тогда бы он тоже наверняка разрыдался, но она лишь поднялась, точно давая понять, что разговор закончен. Встал и Володя.

— Я вложу скрипку в футляр и, если ты хочешь, дам к ней смычок. Это последняя работа отца, возможно, самая лучшая, но ты — заказчик, и обмануть твоих ожиданий я не могу.

Скоро скрипка покоилась в футляре, а женщина, подойдя к столу, взяла тот самый конверт. Она подошла с ним к Володе и, многозначительно глядя ему в глаза, сказала:

— Я понимаю, что многие хотели бы заполучить секрет Орланди. Отец дня два назад рассказывал о работе над этой скрипкой одному… малоприятному, на мой взгляд, человеку. Мне очень жаль, но он, кажется, дал ему твой телефон, потому что не мог распорядиться чертежом, с которого тот хотел снять копию. Прости моего отца — он был очень доверчивым. Но позволь я дам тебе один совет… — Она замолчала, и Володя заметил, что глаза её как-то особенно блестят и смотрят мимо него.

— Какой же… совет?

— А вот какой! — улыбнулась женщина неожиданно молодой улыбкой. Выбрось подальше эту скрипку или лучше сожги её с письмом и чертежом! Все это действительно от дьявола! Не послушаешь меня, наживешь хлопот! Ты будешь несчастлив! Ну, а теперь — до свиданья, вернее, прощай! И она рассмеялась.

Володя, смущенный и подавленный, понимая, что женщина ведет себя эксцентрично под впечатлением смерти любимого человека, хотел поскорее уйти, но его задержало одно обстоятельство — нужно было рассчитаться за скрипку, а как это сделать деликатно, он не знал. Красный, потный, он полез в карман и достал приготовленный конверт с двадцатью тысячами рублей.

— Здесь деньги… за скрипку… как мы договаривались с вашим отцом, протянул он женщине конверт.

Она резко отшатнулась от Володи, точно он смертельно оскорбил её.

— Деньги? За скрипку дьявола, погубившую моего отца? Извините, молодой человек, но это слишком!

Сгорая от стыда, бормоча что-то невнятное, Володя стал пятиться к дверям, держа в руках и скрипку, и конверт с письмом, и деньги. Лишь в длинном коридоре он пришел в себя и почти бегом направился к выходу, остановился у столика с телефонным аппаратом, пару мгновений подумал и… положил на него конверт с деньгами. Через пять секунд он уже вдыхал мерзкий лестничный запах, но вдыхал его с облегчением.

11 СРЕЗАЛИ ЛИШНИЕ ЧАСТОТЫ

Мотор проскрипел голосом осипшего, уставшего от крика петуха и заглох, но этот некрасивый звук вызвал в сердце Володи прилив радости, он бросился к окну — точно, Кошмарик собственной персоной. Он медленно, чинно слезал со своего страшного чудовища, а за его спиной висело что-то плоское в черном кожаном чехле.

Володя был рад несказанно приезду Кошмарика. С родителями обо всем случившемся он говорить боялся, ненужную ему скрипку запрятал в диван, на котором спал, и даже обернул её газетами. Все три дня с того мгновения, как расстался с дочерью Переделко, он все лежал на диване, над скрипкой, и думал о смерти мастера, обвиняя себя в том, что поручил ему воссоздание генератора. Размышлял он и о природе инфразвука, вспоминал коллекционера Решетова, человека очень странного, вряд ли психически нормального, который тоже являлся обладателем «языка дьявола».

Тревога томила Володю. Иногда ему хотелось просто взять да и связаться с главным управлением внутренних дел, чтобы все рассказать полковнику Громову. Только боязнь, что его могут уличить в краже рукописей из архива, останавливала Володю. Нужно было что-то делать со скрипкой, с чертежом, и порой ему приходило в голову: «А не спуститься ли во двор да не сжечь ли всю эту опасную для людей дрянь, как советовала мне дочь Виктора Васильевича?»

Пожалуй, через день-другой Володя так бы и поступил, но тут приехал Кошмарик…

Володя нашел Леньку каким-то посерьезневшим, полным сознания собственного достоинства и важности. Главное Кошмарик не выглядел таким разболтанно-развинченным, как прежде. Его движения стали плавны, и вошел он в квартиру без обычного «хей-хоп!», а вежливо сказав «здрасьте!» и зачем-то вытерев о коврик и без того чистые сухие кроссовки, — обычных «бомберов» или рокерских сапог на его ногах уже не было. Войдя в комнату, Кошмарик снял со спины плоский предмет в черной коже, и Володя сразу понял — это гитара. Ленька плюхнулся на диван.

— Да вот, старик, решил тебя проведать, — как-то манерно сказал Кошмарик, держа гитару между ног. — Как живешь-бываешь?

— Весело и шумно, как в «Макдоналдсе».

— Вот и я весело, — стал расстегивать чехол гитары Ленька. — Знай, старик, прежнего Кошмарика больше не существует. Раньше я был спекулем и барыгой и больше всего на свете любил делать бабки. Теперь же превратился я в крутого лабуха, то есть в музыканта. Играю в рок-группе на такой вот цацке…

В его руках была гитара — настоящий фирменный «Фендер», роскошно-белый, как зубная паста с отбеливающим эффектом, со всякими хромированными наворотами и прибамбасами. Короче — полный атас!

— Ништяк! — искренне поразился Володя, подделываясь под Кошмарика. — И ты сбацать что-нибудь можешь?

— Аск! — обиделся Ленька, любуясь «Фендером». — Только здесь не буду без усилка не получится. Вот поедем в наш репетиционный холл, там я подключусь к настоящему «Маршаллу» и такие тебе запилы покажу, что уписаешься! Я на аппаратуру решил все свои бабки вгрохать.

Володя помолчал. Чем он мог удивить друга? И все же он решил его удивить.

— А ну-ка, спрыгни, — приказал Володя Леньке, а потом поднял диван и достал оттуда нечто завернутое в газету.

— Старик, у тебя там что, десантный вариант «калаша» или «томпсон»? съязвил Кошмарик, не видя ничего ценного в руках Володи.

Володя смолчал. Снял газеты, открылся черный футляр.

— Скрипак! — разочарованно воскликнул обладатель «Фендера».

— Нет, не скрипак, а генератор инфразвука! — таинственно возразил Володя и, поскольку на лице Кошмарика изобразилось удивление, стал рассказывать.

Он говорил больше часа, иногда даже убегал на кухню, чтобы отхлебнуть из чайника воды — до того пересыхало во рту от волнения, когда он описывал сцены, которые приводили сейчас его в ещё больший трепет, чем раньше. Наконец Володя закончил и растерянно спросил:

— Ну, посоветуй, что делать? Сжечь чертеж и скрипку? Или, может, отнести все это в музей, повиниться там?

Кошмарик, так и сидевший в обнимку с «Фендером», энергично покрутил пальцем у своего виска:

— Ты че, совсем опупел? Иди ещё водички попей! Такую вещь ништяковую сжечь! Да это ж смертельное оружие! За него тебе любая иностранная разведка подарит реактивный самолет, набитый «Фендерами» и «Маршаллами»! Только надо все по-умному устроить. Вначале найти…

— Да заткнись ты!! — с нескрываемой злостью прокричал Володя, так хотевший поведать другану о волнениях своей души, о сомнениях, тревогах, а в результате получивший прежний Кошмариковый рецепт — найти выгоду в любой ситуации.

— Я понял, — испугался Кошмарик. — Не надо истерик, командир. Не хочешь загонять скрипак-генератор, воспользуемся им как истинные русские джентльмены.

— Это что же, банк пойдем брать при помощи скрипки? Заиграем, они там все попадают на пол, а мы — по сейфам?

— И опять ты спешишь, шеф! — недовольно щелкнул пальцами Кошмарик. Нужно сделать из этой уматной штуки оружие личного пользования, для самообороны. Вот ты, я знаю, носишь всегда в кармане перочинный ножик, тупой и ржавый. Зачем? Этим ножиком ты можешь нанести своему ближнему рану, внести в неё заразу, и он умрет в страшных мучениях от гангрены. Это честно? Теперь смотри сюда, как говорили у нас на Карельском перешейке. Мы делаем компактные генераторы инфразвука и носим их в кармане. Во-первых, ни один к тебе не привяжется, во-вторых, ты им никого не угробишь, а только так, маленько встряхнешь какому-нибудь наглому лоху его лоховские мозги.

Воспоминание о том, как он игрой на скрипке сразил сразу троих громил, вызвало в Володе прилив чувства удовлетворения.

— Идея неплохая, только как же сделать этот миниатюрный генератор? Не скрипку же с собой таскать.

— Экий ты тупой парнишка! — разозлился Кошмарик. — У тебя же ещё и лента магнитная есть. Ну, та, что из квартиры коллекционера!

— Точно! Как же я сразу не сообразил! Так мы что же, её через плейер прокручивать будем, когда на нас кто-нибудь наедет?

— А почему бы и нет? Ты разве не помнишь, как она уматала тебя, двух ментов и ментовского полковника? Ее мы скопируем, но лучше всего… Кошмарик закусил губу, раздумывая, — лучше бы нам этот скрипичный вой с пленки убрать.

— Нет, нельзя убрать. Тогда и инфразвук уйдет.

— Да, уйдет, точно, — нахмурился Кошмарик. — Хотя, знаешь, в нашей рок-группе парень один есть за инженера. Он нам такие примочки для инструментов сделал, такие эффекты и фокусы на компьютере, что я уверен, он скрипку с пленки уберет, а наш милый инфразвук оставит чистеньким! Едем к нему, то есть к нам в репетиционный холл!

Кошмарик спрятал гитару в чехол, а Володя спросил:

— Скрипку мне с собою брать?

— На черта она нужна? Пусть про запас лежит. У нас же пленка есть довольно!

Через пять минут мотор Ленькиного стального чудовища надсадно рявкнул, затарахтел, и ребята покатили по двору. Володя вспомнил, как кисло и противно было на душе, когда он ехал в «Ниве» с братвой «на дело». Сравнив то настроение с теперешним, взлетевшим на орлиных крыльях надежды, что обретет надежную защиту, Володя подумал: «Вот как в этой жизни получается: вчера ты ныл, и весь мир казался тебе большой помойкой, а сегодня — ты весел, ты — на коне, а потому и жизнь преобразилась. Неужели все дело в нас, а не в обстоятельствах?»

Ехать пришлось к черту на кулички — аж к Нарвским воротам! Там, свернув на одну из улочек, Кошмарик ловко вписался в узкий проезд между домами и затормозил уже во внутреннем дворе, рядом с входом в подвал. Едва мотор затих, Володя сразу понял, что они у цели: откуда-то снизу, точно из-под земли, из самого ада, неслась тяжелая, как кувалда, «железная» музыка.

— Черт, опоздали! — с досадой сказал Кошмарик. — Сейчас втык получу от чифа…

Репетиционный холл представлял собой подвал, но подвал сухой и просторный. Несколько софитов выхватывали из полумрака подиум с четырьмя-пятью людьми, погруженными в творение музыки. Их фигуры, точно привидения, качались в клубах табачного дыма. Кто-то заметил вошедших и мелодия затихла.

— Ленька, такой да растакой ты раздолбай! — прокричал парнишка, сидевший за синтезатором. — Еще раз опоздаешь, выгоню из группы!

— Все, последний раз, последний раз, май диа чиф[4]! Мотор забарахлил в дороге. В следующий раз на метро поеду. И мне, мужики, ещё минут на двадцать нужно будет вас отвлечь. Дело у нас с друганом крутое есть к господину Лопушанскому. Поможешь, Роман Петрович?

— Ну, чего тебе? — хмуро отозвался серьезный парень в очках лет семнадцати на вид, как определил Володя, сидевший в углу за столом, уставленным целой баррикадой пультов, микшеров, приборов.

Ленька и Володя подошли. Кошмарик представил юноше Володю, и инженер, не выпуская изо рта сигареты, лишь кивнул ему.

— Роман Петрович, есть у нас здесь пленочка одна, — заговорил Кошмарик тоном подхалима и подлизы, — поставь её на маг хоть на полминуты.

— Полминуты — это много, — шепнул Володя.

— Ничего, потерпим. Роман Петрович должен знать, с чем имеет дело.

Роман Петрович молча, с хмурой миной взял кассету, сунул её в магнитофон — звук скрипки, усиленный мощными динамиками, заполонил все подвальное пространство.

— Все, все! Не надо больше! — чуть ли не закричал Володя и даже руку протянул к магнитофону, словно пытаясь остановить его, — уж больно стало страшно, он вспомнил смерть Переделко.

Инженер выключил магнитофон, недовольно усмехнулся:

— Нервный у тебя какой-то друг, Леня. Ну, чего ты хочешь от меня?

— Роман Петрович, — снова заюлил Кошмарик, — ты, я знаю, все можешь, Кулибин, прямо…

— Короче.

— Можно и короче. На этой пленочке, кроме звука скрипки, ещё один звук записан — неслышимый.

— Что за чушь! — фыркнул Кулибин.

— Не чушь, — стушевался Кошмарик, — Вовчик сейчас тебе лучше объяснит, — и толкнул Володю в бок.

— Понимаете, — заговорил взволнованно Володя, боявшийся, что все дело сейчас пойдет насмарку и никаких миниатюрных генераторов сделать не удастся, — на пленке на самом деле записан звук… инфразвук, пятнадцать колебаний в секунду. Его мы не слышим.

— Знаю без тебя, что мы можем слышать, а что — нет, — совсем уж грубо обрезал Роман Петрович. — Значит, ты хочешь оставить только частоту, находящуюся ниже отметки в пятнадцать герц?

Володя так и поразился прозорливости Кулибина и согласно закивал:

— Да, все верно! Получится ли это?

— У нас все получится, — с чувством огромного уважения к самому себе сказал инженер и стал нажимать какие-то кнопки, дергать рычаги. — Что ж тебе, на всей пленке с самого начала только твой инфразвук оставить?

— Да, с самого начала.

— Ждать придется, — как в магазине или какой-нибудь конторе заявил Роман Петрович. — Ты бы, Леня, чтобы ребята тебя не ждали, делом бы занялся. Через сорок минут приходи за своими пятнадцатью герцами.

Кошмарик побежал на подиум, стал пристраивать к «Фендеру» шнур, а Володя остался рядом с Кулибиным. Он словно всеми порами своего тела ощущал присутствие в полутора метрах от себя силы, которая через сорок минут будет подчинена ему, как покорный джин, живущий в бутылке. Воспользовавшись таинственной, страшной силой инфразвука, Володя, обычный слабый четырнадцатилетний мальчишка, становился могущественным… так же, как Кошмарик и как тот сумасшедший коллекционер.

Сорок минут текли долго, почти вечно — как течет с древних гор какая-нибудь река. Володя смотрел на играющего Кошмарика и понимал, что его приняли в этот коллектив, наверное, только потому, что он являлся обладателем прекрасной гитары. Видно, кто-то научил Кошмарика трем аккордам и ему на подиуме доставляла удовольствие лишь возможность покрасоваться с дорогим инструментом. Володя слушал его игру и думал: «Вот, гляди-ка, тоже хочет властвовать, покорять сердца каких-нибудь дур девчонок, а сам-то и не умеет ничего. Ему без генератора не обойтись. А я бы смог?»

Сорок минут истекли. Похоже, и Кошмарик догадался об этом, потому что, резко прекратив игру и сняв гитару, сбежал с подиума.

— Ну, как дела, Роман Петрович? — подбежал он к инженеру.

— Возьми свою кассету, — протянул ему пленку Кулибин.

Но Кошмарик взмолился:

— Нет уж, Роман Петрович, ты нам покажи, что у тебя получилось! Поставь кассетку!

— Что я тебе покажу, кретин?! — взъерепенился инженер, понимавший важность своего положения в группе. — Ноль? Пустоту? Ты ведь даже и не услышишь ничего!

— Роман Петрович, мне и не надо ничего слышать! — молил Кошмарик. Мне бы почувствовать эту самую… ну, пустоту! Ну, что тебе стоит?

— Слушай свою пустоту, тормозила! — со злостью вырвал кассету инженер и врубил её в магнитофон.

Музыканты не играли. Посмеивались и покуривали, поглядывали в сторонку инженерского пульта, плохо понимая, что нужно их собрату от их «технического центра» — Романа Петровича. Володя так и замер, напрягся. Ему было страшно услышать инфразвуковую пустоту, но проверить силу своего оружия ему очень хотелось. Кошмарик тоже замер рядом с ним и даже приоткрыл рот, полагая, что таинственные волны, видно, лучше проникнут в него через это природное отверстие. Но ничего не происходило.

— Мужики, мы играть сегодня будем? — раздался чей-то тоскливый вопрос. — Хорош вам там тащиться от не поймешь чего…

— Да, только башка разболелась что-то… — сказал другой.

— Слушай, — заметил третий, — какая-то сегодня у нас духота здесь, тяжело как-то. Дверь давай откроем!

— Да, — уже почти прокричал кто-то из музыкантов, — скорей дверь открой! Открой! А то придавит нас здесь сейчас! Гляди, потолок на нас надвигается!

Володя тоже увидел, что потолок подвала стал наваливаться, надвигаться, до него уже было полметра, вот он уже прижался к его голове…

— Выключи магнитофон! — дико закричал он, бросаясь к инженеру, почему-то качавшемуся на табурете — вот-вот упадет. Он сам нашел клавишу остановки ленты и нажал на нее, и потолок медленно поплыл наверх.

— Ну как? — спросил он тихо у Кошмарика спустя пять минут.

Ленька стоявший с открытым ртом, точно его шмякнули пыльным мешком из-за угла, пролепетал:

— Генератор ништяк. Теперь мы с тобой, Вовчик, самые крутые ребята в мире. Ты это осознал?

— Осознал! — проговорил счастливый Володя, хотя голова у него болела страшно.

Постепенно пришли в себя и музыканты.

— Мужики, — ватным голосом спросил барабанщик, — а что это было, а?

— С потолком-то? — весело спросил Кошмарик, поднимаясь на подиум и убирая свой шикарный «Фендер» в чехол.

— Ну да. Он же на нас ехал.

— Меньше травки курить надо, братва, и помещение проветривать почаще, — назидательно заметил Ленька, забрасывая гитару за спину. — Ладно, вижу, вы сегодня лабухи плохие. Следующая репетиция у нас когда?

Когда вышли во двор и направились к мотоциклу, Ленька задорно спросил у Володи:

— Ну как, Вовчик? Срезали лишние частоты?

— Срезали! — кивнул Володя. — Самая нужная частота осталась!

12 ЭРА МОГУЩЕСТВА ДЛИНОЮ В ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ

Попробуйте отыскать подростка тринадцати — четырнадцати лет, который думает о себе с уважением. Да и откуда этому взяться, если его со всех сторон, как враги крепость, обступают очень умные учителя, родители, постоянно заставляющие делать то, что он делать не желает, вообще все взрослые. Мальчишка годом постарше уже вызывает у него подозрительность — а не умнее ли он, не сильнее ли? Тут и начинается разлад с миром, и по-настоящему счастливым подросток способен чувствовать себя лишь в кругу равных, а ещё лучше — рядом с младшими. Отлично, если есть младший брат, над которым можно выказать свое превосходство, чтобы как-то примириться с враждебной и пугающей действительностью. Ох, и тяжело подросткам!

…Свежие батарейки уже были заправлены в отличные японские плейеры, имевшие ремешки, но не для ношения на руке или на поясе. Нет, у Володи и Кошмарика имелись особые «плейера» и вешались они на грудь. В каждый плейер была вставлена кассета с инфразвуковой пустотой, и ни одна вещь в мире, даже реактивный самолет, набитый «Фендерами» и «Маршаллами», не заменила бы им сейчас эту великолепную, таинственную пустоту, на которой, как на трех слонах, высилось непоколебимое здание, даже дворец самоутверждения Володи и Кошмарика.

Когда все было готово, они взглянули друг на друга с видом двух киношных суперменов, обвешанных гранатометами, автоматами, и державших на плече крупнокалиберные пулеметы.

— А нас самих волна не зацепит, когда включим? — сухим, деловитым тоном спросил Кошмарик.

— Думаю, нет. Она же направленного действия — только вперед идет.

— Ладно, годится, тогда выходим.

Выйти-то они вышли и даже спустились из Володиного дома вниз, во двор, где стоял Ленькин «мотор», но вот что делать дальше, куда ехать, чтобы проверить силу своих инфразвуковых мускулов, они не знали. Ребятам раньше отчего-то казалось, что едва они выйдут на улицу, как на них со всех сторон накинутся напасти, угрозы, страсти, но во дворе сидели лишь старушки, минут через пять мимо них прошел какой-то мужчина, и Володя с Кошмариком недоверчиво, почти с угрозой проводили его взглядом — не собирается ли он как-нибудь наехать на них, но мужик их даже не заметил.

— Да что тут у вас на Васильевском и подраться ни с кем нельзя? раздраженно спросил Кошмарик.

— Ты что, драться хочешь? — удивился Володя.

— Нет, жду, когда на меня кто-нибудь накатит, чтобы попробовать агрегат. Слушай, давай махнем в сторону Невского. Там найдем какой-нибудь салун, где я смогу разрядить в какую-нибудь харю весь барабан своего «смит-и-вессона»!

— Едем! — согласился Володя, «барабан» которого тоже был полнехонек и так и ждал момента, когда опустеет хотя бы наполовину.

«Мотор» на этот раз завелся на удивление быстро, точно это был мустанг, понимающий, куда спешит его хозяин. Через пятнадцать минут уже въехали на Малую Морскую. До Невского оставалось два шага. Здесь можно было и припарковаться. Встали рядом с мотоциклом, Кошмарик закурил. Володя увидел, что его друг взволнован. Взволнован был и он сам. Странно, раньше, выезжая в город по делам, «центровая» толпа, напротив, радовала его — в ней он растворялся. Теперь же все внутри так и зудело…

— Май френд, давайте зайдем вон в тот салун, где, я знаю, мы сможем съесть шашлык из отличного молодого барашка, а потом — раскинем мозги. Чтобы решить, как применить наше оружие, — предложил Кошмарик, бросая окурок прямо на тротуар, ослепительно чистый в этот час.

— Идет, — согласился Володя, — только у меня денег нет.

Кошмарик взглянул на Володю с неласковым удивлением:

— Май френд, разве ещё две недели назад мы не поделились с вами? Или мне сейчас же навести в ваше бесстыдное лицо струю инфразвука?

— Но я же скрипку купил, заплатил за нее, — потускнел Володя. — Да и секрет генератора разве не благодаря мне стал известен?

Кошмарик попытался улыбнуться, как голливудский актер, обнажив при этом неровные желтые зубы, хлопнул Володю по плечу и покровительственно сказал:

— Да, я и забыл! Конечно, что такое шашлык в сравнении с нашим смертельным оружием! Пошли!

Ресторан был фешенебельный, а одеты ребята были самым простецким образом. Когда Кошмарик направил Володю к одному из многих пустующих в этот час столов, к ним подошел официант во фраке и вежливо сказал:

— Молодые люди, в таких костюмах у нас обедать не принято, извините.

Володя видел, что Кошмарика всего так и передернуло. Он будто только и ждал нужного момента, чтобы включить свой генератор. Рука Леньки легла на корпус плейера, Кошмарик вскинул свою жиденькую бровь и через плечо сказал:

— Маэстро, вы посмотрите на свой «Ролекс» — разве сейчас время обедать? Мы пришли позавтракать. Какие ещё будут вопросы?

Бровь Кошмарика, видел Володя, изогнулась наподобие завитка раковины улитки, вовсю свидетельствуя о явном намерении Леньки поесть в этом ресторане во что бы то ни стало. Официант, секунды три поразмышляв, коротко поклонился и ушел.

— Блин я буду, если сегодня не израсходую всю свою обойму инфразвука! — с восторженным шепотом обратился Ленька к Володе, так и дрожавшему от острого предчувствия.

К ним подошли сразу три официанта. Один стал предлагать горячие блюда, второй — водки-вина, третий — десерт. В отношении всех трех частей «завтрака» Кошмарик не сомневался.

— Шашлык. Два пива. Шоколадное мороженое с тертым шоколадом. — Он буквально отдал приказ официантам.

Пиво явилось быстро. Рядом с бутылками стояли и вазочки с солеными орехами.

— Я это не просил! — попытался было возразить Кошмарик, но официант с вежливостью работника морга ему бросил:

— У нас так положено. Ешьте, господа.

Шашлык принесли через четверть часа. Прекрасная душистая бастурма утопала в красном соусе. Кошмарик съел кусок и жестом подозвал официанта, стоявшего поодаль:

— Маэстро, пригласите повара, который готовил этот фуфловый шашлык. Я хочу посмотреть ему прямо в глаза.

— Разве шашлык плохой? — наклонился над столиком официант.

— Просто отвратительный. Зовите!

Володя следил за лицом официанта. Не злость и сомнения отразились на его лощеном лице, а страх. Оказывается, инфразвуковое ружье могло действовать, ещё не будучи включенным!

Повар в длинном белом переднике явился уже через минуту и сразу спросил именно у Кошмарика, будто официант уже сообщил, кто именно из посетителей высказывал недовольство:

— Да, я слушаю вас. Вы чем-то недовольны?

— Шашлыком, — строго посмотрев на повара, произнес Ленька. — Это какой шашлык?

— В каком смысле? — не понял повар. — Из баранины.

— Я не об этом спрашиваю! — ещё более строго, заметив, что и повар боится его, сказал Ленька. — Это грузинский или армянский шашлык?

— Нет, это шашлык по-узбекски, — вежливо сообщил повар. — Жарится с курдючным салом, посыпан перед этим мукой и красным перцем.

— По-узбекски? — изумился Кошмарик. — Но какое право вы имели жарить шашлык по-узбекски, если вы не узбек? Или вы узбек? — И Кошмарик, резко повернувшись на стуле, так и уставился на физиономию бедняги повара, который отчаянно покраснел.

— Извините, — забормотал повар, — у нас в ресторане и турецкие, и китайские, и даже эстонские блюда готовят. Так что же, для приготовления каждого надо иметь повара турка, повара китайца и повара эстонца?

— А вы как думали? — возвысил голос Кошмарик. — Так и нужно, а то ведь у вас один обман, динамо получается! Нет, я этот шашлык есть отказываюсь и платить за него тоже не буду!

И Кошмарик даже швырнул на стол вилку.

Володя сидел ни жив ни мертв. Кошмарик вел себя как последний хам, и это было противно Володе, но в то же время внутри все так и бурлило — они выглядели сильными, перед ними трепетали даже эти сильные мужики, которые уложили бы их в два счета, как котят.

Пришел метрдотель и ещё три официанта. Кошмарик стоял на своем шашлык по-узбекски может готовить только узбек и платить за еду отказывался.

— Хорошо, не платите. Я сам заплачу, — сквозь зубы сказал метрдотель. — Что вы ещё заказывали? Мороженое?

— Да, мороженое! — нагло ответил Кошмарик. — Только я теперь его у вас есть не собираюсь. Плачу только за пиво и ухожу. За орехи платить отказываюсь тоже. Я их не заказывал. Вот деньги. Прошу дать сдачи и без всяких обсчетов. Слышали?

Метрдотель сам дал сдачи, Кошмарик сгреб деньги, спрятал их и сказал:

— Вольдемар, идем! Нам в этом свинюшнике делать больше нечего!

Очень подозревая, что их сейчас затащат в подсобное помещение и с наслаждением будут бить, Володя, совсем забыв об инфразвуке, на ногах-протезах проследовал мимо молчаливых официантов к выходу. Такого позора он не испытывал никогда в жизни.

На улице Ленька, засовывая трясущимися руками сигарету в рот, спросил:

— Вовчик, ну как?

Володя, с тоской глядя на другана, сказал:

— Леня, очень тебя прошу — не надо больше так. Зачем людей оскорблять?

— Не надо? — вспылил Кошмарик. — А как же ты проверишь, Вова, действует твоя штука или нет? Если бы эти халдеи не оказались такими жалкими трусами, хоть бы грозили нам, говорили, что вышвырнут сейчас за дверь, набьют морды и все такое прочее, мы бы и показали им, что такое инфразвуковая пушка. Так нет же — приняли меня, наверное, за сынка министра внешней или внутренней торговли, вот и поджали хвост. Дерьмо, а не люди! Но теперь, Вовчик, твоя очередь. Попробуй только отказаться!

— Что, снова в ресторан пойдем? — спросил Володя, которому все же очень хотелось прямо сегодня испытать генератор.

— Нет, хватит, поели узбекских шашлыков. Пойдем-ка мы, Вова, в бильярдную. Я знаю, здесь недалеко отличная есть бильярдная. Только уж ты теперь начинай. Все, тронулись!

По мере приближения к дверям бильярдной Володя все больше терял уверенность в себе. Вести себя так, как Кошмарик, он не мог, но отказать другану тоже не мог. Оставалось одно: не задирать кого-то, а ждать, когда кто-нибудь сам наедет. На это и рассчитывал Володя.

— Ребята, вы зачем сюда пришли? — спросил у Володи и Кошмарика огромного роста швейцар, едва мальчики вошли в бильярдную.

Кошмарик толкнул Володю в бок, тот понял и ответил:

— Да поиграть.

— Сто рублей за час у нас берут. Но ещё и ставки делать надо.

— Сто рублей заплатим, а в отношении ставок договоримся с тем, с кем будем играть, — смелея, сказал Володя.

— Ну, идите, там вас примет маркер, — перекатывая во рту резинку, изрек верзила.

В бильярдной, как и положено, был слышен звук стукающихся друг о друга шаров, табачный дым делал все предметы тускловатыми и размытыми, слышались азартные возгласы игроков, пахло пивом, которое продавалось за длинной стойкой. Бильярдных столов здесь было пять или даже шесть, и все они сейчас были заняты, но все же к ребятам тут же подошел вертлявый человечек с очень тонкими усиками и прямым пробором. Одет он был в шелковую жилетку и держал пальцы рук в её карманах. Таких субъектов Володя видел только в исторических кинофильмах.

— Чего изволите, господа? Играть? Ну да, конечно! Сейчас вон тот бильярд освободится. Извольте заплатить по сто рублей за час игры. С каждого, понятно, а если будет играть один, то я подыщу ему противника. А не желаете ли со мной сыграть? Я очень плохо играю, а поэтому ставлю со своей стороны только пятьсот рублей.

— Здесь опять все вежливые, — отчего-то огорчился Володя. — Не выйдет наезда.

— Леня, ну как? — тихо спросил Володя у Кошмарика.

— Как-как? — пожал плечами Ленька. — Играй. Дам тебе и сто, и пятьсот рублей — у меня от скрипки ещё остались. Не нам же с тобой играть. Постарайся проиграть, а деньги… деньги, пожалуй, я сам ему потом отдам… или не отдам…

Все это Кошмарик проговорил, конечно, на ухо Володе, и тот кивнул маркеру:

— Я, пожалуй, с вами сражусь. Играю я тоже неважно, но хочу сегодня победить.

— И обязательно победите, молодой человек! — Маркер выдернул из жилетки пальцы и взмахнул руками. — Только денежки вперед извольте, у нас так полагается. И сотенку, и пятисотенку, да-с…

Холуйские манеры маркера казались Володе отвратительными, и он сказал:

— Сто рублей вам сейчас даст мой друг, а пятьсот — потом. Почему это я вам сразу должен давать? Я выиграть хочу! Я же у вас не беру, правда?

Маркер гаденько хихикнул и сказал:

— Ладно, ладно, вы, я вижу, люди благородные, не обманете старика, хи-хи!

— Не обманем, не обманем! — грозно сказал Кошмарик, очень надеявшийся на то, что отказ дать пятьсот рублей сразу станет причиной «наезда». Давай играть, старик. Вон стол освободился.

Действительно, два игрока за дальним столом положили кии и двинулись к стойке бара. К столу проследовал маркер с ребятами. Володя был в некоторой растерянности. Пару раз в доме отдыха он играл на бильярде с папой, но с тех пор и кия в руках не держал. Но, приглядываясь к ухваткам маркера, который вначале собрал шары и выставил их для игры на зеленом поле бильярда, сам стал намазывать кий мелом, пару раз зачем-то присел, будто готовился к прыжку или бегу, а не игре в шары.

— Итак, я разобью! — сказал торжественно «старик».

— Разбивай! — зачем-то перешел на «ты» Володя, делая это бессознательно, азарта ради.

Шары от удара маркера с треском разлетелись по сторонам, но ни один из них не угодил в лузу.

— Ваш удар! — со змеиной вежливостью, щуря глаза, сказал маркер.

Володе очень хотелось ударить как можно точнее. Он долго ходил вокруг стола, прицеливался и так и эдак, наконец решился — и шар перелетел через борт!

— Это ничего, это бывает, молодой человек! — с добродушием ехидны заметил «старик».

Он, почти не выбирая позиции для удара, сделал короткое движение кием и вкатил в лузу сразу два шара. Правда, следующий удар оказался для него менее удачным, и пришла очередь Володи, который изловчился и вкатил, как ни странно, тоже два шара.

— Ого! Так вы в первый-то раз просто притворялись, юноша! — воскликнул маркер, и в голосе его послышалась досада.

— А ты что думал, старик! — самодовольно хмыкнул Кошмарик. — Мы что сюда, баловаться пришли? Сейчас Вовчик даст «свояка», а после сыграет карамболем седьмой шарик, и ты выложишь полтонны на стол. А то гляди-ка деньги вперед попросил! Давай, Вовчик!

Володя, волнуясь, боясь не оправдать надежд Кошмарика, пробил неудачно, а потом случилось невероятное: когда настала очередь играть маркеру, тот с легкостью фокусника, с изяществом профессионала, почти не целясь, стал загонять в лузы один шар за другим. Не прошло и пяти минут, а игра уже была закончена.

— Молодые люди! — с фальшивой веселостью воскликнул маркер. — Старик обыграл вас! Опытность победила юность! Теперь я имею право получить мой выигрыш? — И он протянул вперед раскрытую руку.

Но вдруг «старик» услышал совсем уж неожиданную для себя фразу:

— Нет, не имеешь права!

— Как это так? — даже содрогнулся от такой наглости маркер. — Я же выиграл?

— Брось! — махнул рукой Кошмарик, в то время как Володя готов был сквозь землю провалиться — он-то ждал чьего-то хамства, а получалось снова, что виноваты лишь одни они. — Я видел, как ты мухлевал!

— Помилуйте, господа! — Удивлению маркера не было конца. — Как же можно мухлевать в бильярде? Это же не карты!

— Брось! Я видел, как ты шары рукой закатывал, а не кием. Знаешь, как в старину с такими поступали? Киями били!

Ну, уж эту фразу Кошмарику лучше было совсем не говорить. Маркер выпрямился, стал прямой, как гвоздь, и вдруг визгливо закричал:

— Са-а-ша! Тут нае-е-зды! Сюда-а-а!

Делать было нечего. Извиняться и тащить друга из бильярдной представлялось делом невозможным — мордоворот Саша, тот самый охранник, уже бежал на зов обиженного маркера. И Володя нажал на кнопку пуска, замечая, что и Кошмарик включил запись на плейере. Стоя плечом к плечу, мальчики видели, как на них накатывает со стороны дверей почти квадратная фигура вышибалы Саши. Нет, этот парень не сделал им ничего плохого, но защищаться от него все-таки придется.

— Отец, что за наезды?! — вращая широко открытыми глазами, спросил Саша, застоявшийся, как видно, у входа без дела, без «особых поручений».

— Саша! — тонко простонал маркер. — Эти щенки не хотят платить проигрыш! Еще смеются надо мной — говорят, что я мухлевал!

— Кто не хочет?! — Лицо Саши стало свирепей рожи дикаря, желающего отведать мяса своего врага. — Эти не хотят? У-у, падлы!

Обе руки держиморды тяжелыми жерновами легли на шеи мальчиков. Володя закричал, Кошмарик — тоже. Влекомые к выходу разъяренным Голиафом, сопротивляющиеся, забывшие о своих инфразвуковых пушках, мальчики были доставлены к дверям за какие-то несколько секунд. Тяжелый ботинок Саши отворил дверь настежь, — так он, видно, делал уж не раз, — и два юных обладателя «смертельного» оружия, ещё совсем недавно мечтавшие владеть миром, не будучи в силах преодолеть закон всемирного тяготения, грохнулись на асфальт, распугав своим падением прохожих. Смачная фразочка Саши покрыла их, лежащих, вечным позором и презрением, и дверь бильярдной с шумом затворилась.

Это была катастрофа. Ну просто Сталинград. Мальчики поднялись и пошли в сторону мотоцикла. Самое обидное заключалось не в том, что они оказались выброшенными, — вытолкали их за дело. В головах Володи и Леньки билась одна и та же мысль: их генераторы не действуют, и все надежды на непобедимость напрасны.

— Проанализируем, — сказал Кошмарик наконец, когда они остановились рядом с мотоциклом.

— Проанализируем, — согласился Володя. — Ты вел себя как идиот.

— Согласен. Только что же получается? Фуфло, выходит, наши приспособления? Выбросить эти кассеты, да и только?

— Но ведь в твоем репетиционном холле сработало? Ты же сам видел, что потолок опускался?

— Видеть-то видел, да только после того, как кто-то крикнул: «Потолок поехал!» Видно, у кого-то просто крыша от жары поехала, вот он и вякнул про потолок, а на самом деле — все нам показалось, и очкарик этот, Ромка, всю запись стер, и одна пустота осталась.

Но Володя отрицательно покачал головой:

— Нет, я точно помню, как мне тогда плохо стало. И потолок я видел опускающийся, а когда магнитофон выключил, он назад убрался.

— Тогда вот в чем дело, — поднял палец Кошмарик. — Суетиться нам пока не надо, потому что видел же ты сам пачку этого Саши — шкаф, а не пачка. По такому бугаю если даже не инфразвуком стрелять, а и крупнокалиберными пулями — как горох от этого чурбака отскакивать будут. Да и не на полную громкость мы плейеры включили. В общем, я пока не мандражирую. Подождем.

Тут Кошмарик как-то странно поежился, а потом, наклоняясь к уху Володи, сказал:

— Слушай, старик, мне после пива до жути как отлить охота. Зайду-ка я сейчас в этот дворик, может, там помойка какая есть…

— Да найди ты лучше туалет! — с осуждением поморщился Володя.

— Нет нет, не могу, ей-богу! Невтерпеж! Пошли со мной! Постоишь на стреме!

Делать было нечего — отказывать другану Володя не мог, и быстрым шагом они вошли в жерло проезда, ведущего во внутренний дворик-колодец. На счастье Кошмарика, здесь на самом деле была помойка, и он буквально понесся к ней, а Володя, недовольный, остался неподалеку. Вдруг буквально вслед за ними во двор со стороны Малой Морской прошла хорошо одетая женщина. Володя испугался, хотел было крикнуть Кошмарику, но тут его внимание привлек мужчина, идущий за женщиной шагах в пятнадцати, — руки в карманах, ссутулился, посматривает по сторонам. Женщина вошла в один из подъездов, и мужчина направился туда же, не забыв, перед тем как зайти, ещё раз посмотреть направо и налево. На Володю, стоявшего у самого угла помойки, он и не взглянул.

«Подозрительный какой-то тип», — подумал про себя Володя и вдруг услышал короткий крик, тотчас затихший, точно кричавшему закрыли рот рукой. Володя так и вздрогнул и… сразу все понял. С ним рядом уже стоял Кошмарик.

— Да ты чего? Будто тебя тарантул укусил! — спросил Кошмарик, видя, что Володя остолбенело смотрит в сторону подъезда.

— Леня, — тихо проговорил Володя, — там — грабитель! Пойдем туда! Он женщину убьет! Кнопку только не забудь нажать!

И сам, нажав на пуск, побежал к подъезду, не слыша того, как Кошмарик просит остановиться и послать всех грабителей ко всем чертям.

«Он её убьет! Он её убьет!» — колотилась в мозгу Володи только одна, острая, как шило, мысль. Он вбежал в подъезд. Лестница здесь была узкая и крутая, но бежать наверх Володе не пришлось. Взглянув снизу вверх с площадки первого этажа, он увидел, что маршем выше тот самый мужчина держит сзади женщину за подбородок, а другой рукой приставил к её горлу нож. Володя остановился как вкопанный и завороженно уставился на бандита. Мужчина тоже его увидел и прошипел:

— Уйди, сучонок! Опосля и тебя на перо посажу!

Шаги Кошмарика сообщили ему, что друг рядом. Уходить было стыдно. Сорвав с шеи аппарат, Володя, держа его впереди себя, как держал бы крест священник, наступающий на черта, стал подниматься вверх ступенька за ступенькой, говоря твердым, угрожающим голосом:

— Ты сейчас бросишь нож! Ты бросишь нож!

Володя неотрывно смотрел прямо в глаза мужчине и видел, что тот тоже не может оторвать от него взгляда и шипит:

— Ты че, парень, ты че? Ошизел, что ли? Я же её порежу сейчас, в натуре…

— Ты бросишь нож! Ты отпустишь ее! — твердил Володя, приближаясь к преступнику и упиваясь собственной уверенностью.

Володя даже не удивился, когда рука с ножом опустилась и на плиты площадки со звоном упал нож грабителя. Мужчина стоял перед Володей растерянный, безвольно опустив вдоль тела руки, и бессмысленно моргал.

— А ну, пошел отсюда! — скомандовал Володя, вкладывая в свой ломкий голос побольше густоты и хрипоты, чтобы придать приказу солидность.

Как оживший истукан, не отрывая от Володи испуганных глаз, мужчина мелкими шажками миновал подростка и буквально скатился по лестнице вниз то ли подкосились ноги, то ли хотелось поскорей спастись.

Володя, оцепеневший, загипнотизированный собственным мужеством, так и остался стоять с поднятой рукой, в которой был зажат его чудесный инфразвуковой генератор. А спасенная женщина между тем, чуть оправившись от пережитого ужаса, обнимала Володю и со слезами говорила:

— Родненький ты мой! Голубчик! Да как мне тебя и благодарить-то, милый? Ну, хочешь, я тебе денег на мороженое дам? Хочешь?

Володя, будто очнувшись, оторопело взглянул на женщину, счастливое лицо которой было измазано тушью для ресниц, и сказал:

— Нет, мороженого не хочу. Горло у меня болит, — и медленно стал спускаться вниз.

Кошмарик стоял у входа в подъезд и курил. Он с каким-то нервным восторгом взглянул на Володю, ударил его по плечу и сказал:

— Все, Володька, ништяк! Действует наша пушка!

Володя, который совсем не помнил того, что Кошмарик так и остался внизу, хоть и усердно теребил свой «генератор», с вялой улыбкой очень уставшего человека кивнул:

— Ага, действует, только как-то… не в полную силу. Может, батарейки у плейера сели?

13 ТВОРЕЦ УЖАСА

В тот день они ещё долго гоняли на мотоцикле по городу, заходили в какие-то кафешки, много балагурили насчет появившейся возможности быть могущественными и сильными. Вспоминали, как их выбросил из бильярдной вышибала и задним числом раскидывали умом, как им нужно было действовать тогда, как пользоваться генераторами. Им было хорошо, а поэтому уже не тянуло кого-нибудь задирать, оскорблять, да и окружающие будто поняли, кто они такие, и никто ни разу не задел их ни словом, ни взглядом.

В этих веселых разговорах Володя больше подыгрывал другану по поводу отлично сработавшего генератора. Неуверенность в том, что мужика с ножом удалось обезоружить именно при помощи инфразвука, жила в Володе с того момента, как он прогнал преступника, но сомнение не огорчало его. Если не работал генератор, значит, тогда сработало совсем другое, куда более важное для Володи обстоятельство. Получалось, что он разделался с грабителем, а возможно, и убийцей благодаря лишь своей воле. Если это было так, то следовало лишь радоваться, и Володя ничего не говорил Леньке о своих сомнениях — они могли бы очень огорчить Кошмарика.

Наездившись вдоволь, Володя предложил проехать к нему домой, чтобы опробовать наконец скрипку Орланди — Переделко. Предложил он это сделать неспроста. Его начинало разбирать любопытство, тоже замешанное на сомнении, — а работает ли её генератор так же четко, как генератор скрипки из музея? Не умер ли мастер, начав играть на ней, только лишь по причине своего больного сердца, да ещё оттого, что волновался, зная о свойствах инструментов колдуна Орланди? Проверить работу генератора скрипки Переделко мальчики могли только на себе, но быть осторожными с таинственным инфразвуком они уже научились, а поэтому ничего не боялись.

«Мотор» примчал ребят к Володиному дому, Кошмарик поставил мотоцикл так, чтобы он хорошо был виден из окна, и Володя с Ленькой направились к подъезду, как вдруг их кто-то весело окликнул:

— Молодые люди, можно задержать вас на минутку?

Они остановились — им махал рукой мужчина, стоявший рядом с фешенебельным автомобилем.

— Наезды? — остановил Володю Ленька. — Может, пройдемся по его фейсу инфразвуковой волной?

— Нет, постой. Здесь это средство не поможет, — сказал Володя, вглядываясь в лицо совершенно незнакомого мужчины. Компьютер памяти, включившись в работу, вскоре выдал на дисплей сознания картинку: он в мастерской Переделко, и его дочь говорит о каком-то малоприятном субъекте, которому её отец по неосторожности дал номер Володиного телефона.

Мужчина сам подошел к замешкавшимся ребятам. Облик незнакомца поразил Володю — это был худой, высокий господин с совершенно голым черепом, обритым скорее всего специально. Огромный, как у киноактера Дворжецкого, лоб нависал над глубоко запрятанными внутрь глазами, с наложенными на веки тенями, как определил Володя, это было сделано, наверное, чтобы подчеркнуть выразительность глаз.

«Дракула вампир! — подумал Володя со страхом. — Откуда ж такой взялся?»

А незнакомец, быть может, для того, чтобы усилить впечатление, полушутливо произнес:

— Привет вам, ребята, из моего загробного мира! Итак, я вам представлюсь — Велемир Могильный, петербургский шоумен. Это, конечно, псевдоним, но именно так меня рекомендуют публике развешанные по всему городу афиши. А кто из вас будет Володя Климов? Я жду его уже три часа. Он мне до зарезу нужен.

— Ну, я Володя. Чего вы от меня хотели?

— Может быть, поговорим в салоне моей машины? — И Велемир Могильный сопроводил свое предложение учтивым приглашающим жестом.

— Нет, с чего это я буду к вам залезать? — фыркнул Володя. — Мне в могилу пока ещё неохота!

Могильный оценил шутку Володи, захохотал, став при этом ещё более страшным. Остановился он разом, сделав каменное лицо.

— Я ценю остроумцев. Тогда, Володя, залезай ко мне вместе со своим другом. У тебя же от него нет секретов? А мне есть что предложить тебе и, может быть, вам обоим…

— Конечно, залезем, господин Замогильный, или как вас там, — бойко сказал Кошмарик. — Курить-то у вас в машине можно?

— Курите, сколько вам угодно. — Шоумен был великодушен, и вот ребята уже сидели на заднем широком сиденье автомобиля, красноречиво свидетельствовавшего о толщине бумажника господина Могильного.

«Вампир», сев на место водителя, повернулся к ребятам и вначале с улыбкой театрального злодея смотрел то на одного, то на другого, и Володе и Кошмарику даже захотелось включить свои генераторы — так, на всякий случай. Наконец Могильный спросил:

— Кто из вас скажет, какое чувство у человека преобладает над всеми другими?

— Чувство голода, — подумав, сказал Володя.

— Чувство физической любви, — глубокомысленно заметил Кошмарик, но Могильный, став ещё более похожим на выходца с того света, возразил:

— Нет, дорогие мои собратья по общей могиле, именуемой миром, нами всеми прежде всего правит чувство страха, и я в своей жизни решил довести эту эмоцию до её последнего предела.

— Разве есть этот предел? — спросил Володя, которого заинтересовали слова Могильного.

— Милый, я его ищу, ищу! — с азартом средневекового алхимика прошептал Могильный. — Теперь же оставим театральный антураж. Да, на мне сейчас грим, но это мне нужно для того, чтобы лучше войти в образ… творца ужаса!

— А, так вы, наверное, «ужастики» снимаете? — пренебрежительно спросил Кошмарик.

— Нет, милый, я не снимаю «ужастиков», — обиделся Могильный. — Я ставлю более глобальные задачи. Я автор и продюсер театрального шоу, имеющего название «Могильные огни». Это первое в нашей стране представление такого рода, такого размаха и с таким задачами. Я хочу так напугать зрителей, многочисленных зрителей, которые, знаю, валом будут ко мне валить, что они на всю жизнь примут в свои души вирус страха, да!

— Но зачем это? — уныло спросил Володя, вспомнив ужас на лице женщины, которую он сегодня спас на лестнице от ножа бандита. — И так в нашей жизни полно всякой мерзости.

— Верно, мерзости хоть отбавляй, а вот страха — мало! — ударил по подголовнику кресла Могильный. — Мало страха! Мы уже привыкли к нему, а поэтому перестали его остро чувствовать. Только научив людей бояться, я сделаю их опять счастливыми! Они вспомнят о добре! В общем, такая штука!

— А вы сами-то чего-нибудь боитесь? — насмешливо спросил Кошмарик.

— Я? — изумился Могильный. — Нет, ничего. Но хочу научиться бояться. Тогда я тоже буду счастливым. Впрочем, ребята, я вам уже объяснил философскую сторону моего творчества. Перейдем же к делу. — Могильный помедлил, будто собираясь с мыслями, и заговорил: — Володя, ещё когда был жив Виктор Васильевич Переделко, я как-то находился в его мастерской и…

— Я вас понял, — ожесточенно сказал Володя, — мне уже говорили, что вы интересовались письмом и чертежом. Вы, я знаю, даже хотели снять копию, да вам не разрешили. Так?

— Все так, — смутился Могильный, не ожидавший от Володи такой осведомленности.

— Я вам не дам копировать чертеж, и давайте лучше поговорим о чем-нибудь веселом. Знаете, всяких страшилок повсюду хоть отбавляй. Устали!

Могильный состроил озадаченную мину на лице:

— М-да, Володя, а я думал, что ты более благоразумный мальчик…

— С чего это вы взяли? Мы разве с вами были знакомы?

— Таким представлял мне тебя покойный Виктор Васильевич. Ладно, мы можем сейчас же с тобой расстаться, только уж ты знай, что завтра утром к тебе придут из милиции и препроводят тебя в помещения, мягко говоря, не слишком просторные.

— Что, наезды? — пробурчал Кошмарик, но Володя толкнул его локтем, прося замолчать. Он и сам едва сдерживался, чтобы не наговорить гадостей Могильному, который казался ему противным со всей своей теорией о зле и рожей покойника.

— Это почему же за мною завтра придут милиционеры? — тихо спросил Володя.

— А только потому, что тебе предъявят обвинение в краже государственного имущества из государственного учреждения.

— Да в милиции уже знают, что скрипку украл не я! — по-петушиному резко прокричал взбешенный Володя, а Могильный равнодушно пожал плечами:

— При чем тут скрипка! Разговор пойдет о краже редких архивных документов, тех самых, которые ты давал Переделко и которые я видел собственными глазами. Или это твои личные вещи, из твоего домашнего архива?

— Ну, какие наезды… — снова пробурчал Кошмарик, но теперь его голос звучал не столь уверенно.

Володя молчал. Через пару минут сказал:

— Да, я взял эти бумаги на время, но обязательно верну их в архив!

Улыбка Могильного напоминала оскал черепа.

— Воробушек ты мой! Представь, залезает кто-то в чужую квартиру и выносит телевизор. Его ловят, а он начинает оправдываться: «Посмотреть взял ненадолго. Потом верну!» Ему, конечно, поверят и отпустят — продолжай смотреть, только потом верни назад. Так, что ли?

Володя промолчал. Его так и подмывало включить сейчас генератор, чтобы облить этого гнусного типа волной инфразвука, а заодно и проверить в спокойном состоянии, как действует аппарат. Но он не стал этого делать, а лишь спросил:

— Так чего вы от меня хотите?

И снова оскал черепа появился на лице Могильного.

— Не даром покойник Переделко хвалил мне твои умственные способности. Кстати, скрипочка-то, которая по твоему чертежу изготовлена была, его и ухайдакала. Ты в этом деле тоже хоть и косвенно, а замешан. Так что мои условия следующие: ты всего лишь даешь мне на время чертеж, и я делаю с него ксерокопию. Вот и все. Нет, не все! — щелкнул Могильный пальцами. — Я дам тебе денег. Мало того, если хочешь, я включу тебя в свое шоу!

— Ой! — подскочил на кресле Ленька. — А меня возьмете? У меня ведь прозвище Кошмарик, тоже псевдоним, как у вас Замогильный. Я вам такие пенки ужасные могу отчебучить — уписаешься от страха!

— Конечно, и тебя возьму, Кошмарик! — скалился Могильный. — Знайте, при помощи того устройства, которое мне инженеры увеличат до громадных размеров, сделают на электронной основе, я и вы тоже станем известны всему миру. Я хочу выжать зрителя, как лимон, искрошить его страхом! Люди толпами будут валить на мое шоу, потому что истосковались по истинному ужасу, а не по голливудским резиновым маскам и кефиру, льющемуся из синтетических тел! Вот чего я хочу — вам понятно?

Пока Могильный нес свой бред, Володя сидел и лихорадочно соображал. Он понимал, что этот злодей наверняка донесет на него в милицию в случае отказа. Конечно, он мог бы выбросить документы, по крайней мере, перепрятать их, но сомневался в Веронике Мефодьевне. При последней встрече, когда он крал конверт, она намекнула ему о знании ею тайны Орланди. Не из письма ли Крейнцвальда узнала старушка о ней? Тогда отсутствие конверта, если бы органы обратились к ней, дало бы ей повод сказать: да, я думаю, документы похитил Володя. Да и Могильный знает, что приносил их к Переделко именно он. Но разве можно передать секрет Орланди этому мерзавцу?

— Господин Могильный, — сказал Володя после долгого раздумья, давайте начнем с того, что вы побольше расскажете мне о своем шоу. Это что-то вроде спектакля?

— Ну да! Только со всякими спецэффектами, музыкой, пантомимой, киноэкраном и прочими достижениями. Главное — отличная акустика, долби-эффект! Соглашайся, ей-богу! Чего ты теряешь? А документы ты потом отнесешь в архив, чтобы совесть была чиста. Ну, если ты сомневаешься, что знание секрета скрипки попадет в дурные руки, давайте сейчас же проедем на репетицию моего шоу. Вы будете первыми зрителями. Едем?

— Конечно едем! — заявил решительно Кошмарик, хотя именно его ответа ждали здесь меньше всего.

— Отлично, едем! — с запалом сказал Володя, в голове которого уже формировался некий план, пока ещё не слишком ясный.

— Ну, да вы прекрасные ребятишки! — снова ударил по подголовнику Творец Ужаса. — Едем! Вас ждут «Могильные огни»!

Кошмарик, боясь, что, возвратившись, он не найдет свой «мотор», решил ехать на мотоцикле, тем более что это было не слишком далеко — на Петроградской, на студии «Ленфильм». И вот роскошный «вольво» Могильщика, так про себя назвал продюсера Володя, снялся с места. Был уже седьмой час вечера, и Володя пожалел, что не зашел домой и не предупредил родителей о том, что придет попозже. «Ладно, позвоню с «Ленфильма», — успокоил он себя и стал думать, как поступить. Он сам был не уверен в том, что секрет Орланди может быть применен на деле. Сегодняшняя победа над бандитом не доказывала ничего.

Посмотрю шоу, и это даст мне время обдумать все подробно. Приеду домой, проверю «работу» скрипки. Если генератор её не действует, то можно будет скопировать чертеж, а потом отнести его в архив. Настоящей скрипкой Орланди я займусь позднее. У психа коллекционера храниться она не будет».

Приехали на студию. Долго шли по переходам, коридорам, то поднимались, то опускались, наконец Могильный сообщил:

— Ребята, мы уже у цели! Вы станете зрителями потрясающего супер-шоу! Здесь пока не хватает одной детали, но об этом мы, я уверен, договоримся. Да, Володя? — и многозначительно посмотрел на мальчика, а тот ему ответил:

— Будет видно. Посмотрим, что вы тут сотворили.

— Прошу, заходите в зал, господа!

Он пропустил ребят в зал, где ряды кресел спускались к сцене амфитеатром. Володя, жалея, что нет возможности позвонить родителям, прошел с Кошмариком в зал, и тут же на Могильного буквально набросились мужчины и женщины, скорее всего его сотрудники.

— Гоша! — кричал один. — Да почему так долго? У нас все готово!

— Егор Иваныч, сейчас же подпишите сметы, иначе я не ручаюсь ни за что, и ваши «Могильные огни» погаснут, не успев зажечься! — трясла перед носом Гоши бумагами какая-то женщина с красными волосами.

— Господин Могильный, я вам молоденьких статисток привел, вы просили! Показать девочек?

Володя и Ленька, удивившиеся превращению Велемира в Гошу, видели, однако, что Могильный здесь действительно главный — успевает отвечать на все вопросы, на ходу подписывать бумаги, кого-то ругать, от чего-то отказываться. Наконец все было улажено, потому что Творец Ужаса захлопал в ладоши и закричал:

— Господа, начинаем, начинаем! У нас все готово? Ну так дайте команду через три минуты поднять занавес!

Могильный усадил ребят на самые удобные места, рядом с собой и ещё какими-то солидными, хоть и помятыми с виду личностями, и сказал Володе не без самодовольства:

— Музыка, кстати, тоже моего сочинения. Все едино в этом спектакле — и идея, и игра актеров, костюмы, грим, декорации. Все мое! На генеральной репетиции я буду использовать ещё и запахи, чтобы вызвать полный эффект. Нет, — прибавил он, многозначительно посмотрев на Володю, — без тебя эффект будет не полный.

Свет в зале погас. В полной темноте и тишине они сидели минуты три. Могильный не беспокоился, и Володя догадался, что так и надо. Потом вдруг раздался истошный крик, протяжный и жуткий, будто кого-то резали, — и смолк. Снова тишина и темнота. Потом, усиленный динамиками, установленными со всех сторон, послышался звук, очень похожий на скрежет лопаты, копающей землю. Это продолжалось минут семь, не меньше. Наконец занавес поплыл к потолку, и перед зрителями предстало заброшенное кладбище с покосившимися крестами и полуразрушенными памятниками. Скрежет лопаты продолжался, но к нему прибавился ещё и вой собаки, которая в совершенно натуральном виде появилась среди могил. Это была дворняжка. Побродив среди крестов, она ушла — делать ей здесь, как видно, было нечего. Потом раздался бой башенных часов, и вот тут-то началось!

Один за другим стали крениться кресты и памятники, открылись черные провалы могил, откуда высунулись синевато-зеленоватые руки актеров, игравших мертвецов. Мертвецы повыделывали что-то непонятное руками, а потом стали покидать свои земляные жилища, и скоро по сцене уже ходили, точно лунатики, выходцы с того света, существ двадцать, не меньше. Потом заиграла музыка, похожая на похоронный марш, и мертвецы стали танцевать танец, очень похожий на русский хоровод. Темп все убыстрялся, и через двадцать минут покойники уже отплясывали что-то очень бойкое, похожее на украинский гопак или танец американских золотоискателей. Все это время на заднем плане работал огромный видео-экран, показывающий то зеленые рожи мертвецов, то каких-то чертей, то ведьм, — короче, всякую нечисть, которой ребята пугают друг друга в летнем лагере перед сном. Были в этом могильном шоу и герой с героиней, живые парень и девушка, которых мертвецы усиленно тащили к себе в могилы, но те отбивались, пока сами не решили стать покойниками, — надели саваны и сошли под землю. Потом в своих норах попрятались и остальные мертвецы, кресты сами собой встали прямехонько, закричал петух, и на видео-экране вспыхнула заря нового дня. Потом свет погас, и зрители ещё минут семь были вынуждены сидеть на своих местах и слушать, как скрежещет о могильную землю лопата.

Наконец свет в зале загорелся и раздались жиденькие аплодисменты тех, кого допустили на репетицию.

— Ну как? — ожидая похвалы, уставился на Володю Творец Ужаса. Забрало?

Володя, сам едва сдерживающий смех во время спектакля, глупей которого он ничего и никогда не видел, и слышавший, как смеялся почти в открытую Кошмарик, стараясь казаться серьезным, сказал:

— Да, забрало. Мне даже казалось иногда, что не вытерплю — уйду. До того страшно было. Неужели это вы всю эту историю придумали?

— Конечно я! — Могильный был чрезвычайно доволен. — И сочинил, и режиссировал я, и продюсер шоу тоже я. Вот если бы ещё запахи могильные, как я хочу, и… твой эффект, то я бы просто потряс всех, кто пришел бы на мое шоу! Ну, так как, договоримся?

Володя прекрасно понимал, что с ним рядом сидит мерзавец, заработавший на чем-то большие деньги и теперь желающий вложить их в свое мерзкое, глупое, да ещё и вредное шоу. Володя вдруг нечаянно вспомнил, как он бросился спасать женщину, не испугался ножа бандита, так неужели сейчас он должен был страшиться какого-то Могильного, с которым было просто противно сидеть рядом. План, как избавиться от гнусного пройдохи и шарлатана, явился как-то сразу, будто озарение.

— Договоримся, конечно, — сказал Володя. — Хотите уже сейчас испытать на себе действие устройства, которое было заключено в скрипку, сделанную Виктором Васильевичем?

Стало ясно, что Могильный даже не поверил своим ушам.

— Как, прямо сейчас?

— Ну да, правда, для этого необходим набор некоторых технических средств. Найдутся ли они на студии?

— Только скажи, что надо, и я всю студию поставлю на попа!

— А нужно вот что. Отдельное помещение с видеомагнитофоном. Лучше будет, если изображение спроецируется на большой экран. На видео вы поставите ту запись, которая демонстрировалась на экране во время вашего шоу. Там очень сильный видеоряд, так у вас это, по-моему, называется.

— Прекрасно! Все сделаем! Что ещё надо? — просто подпрыгивал от волнения шоумен.

— Надо, чтобы в этом помещении имелся ещё и кассетный магнитофон, хорошо бы с мощным усилителем. Получится?

— Да почему же не получится?! — ликовал Творец Ужаса. — Лучшую студию сейчас найдем. Но только я не понимаю, что ты хочешь делать с этими вещами? Как же они смогут заменить нам то, что было в скрипке итальянца?

— Дело в том, — очень серьезно сказал Володя, — что я выделил из скрипки, которую сделал Переделко, тот самый звук, что приводил людей в состояние транса, заставлял бежать из зала. Он не слышим нами, но тело, психика его прекрасно воспринимает. Это — здесь, на кассете!

Володя нажал на кнопку плейера, все ещё висевшего у него на груди, извлек кассету и отдал её Могильному, который взял пленку с осторожностью, которой бы позавидовал сапер, прикасающийся к ржавому снаряду.

— Это… здесь? — уставился Могильный на кассету своими обведенными тушью глазами. — Страх, ужас — здесь?!

— Именно здесь! Думаете, я напрасно ношу с собой этот плейер? небрежно сказал Володя. — Это — оружие. Сегодня я обезоружил при помощи неслышимого никем звука одного опасного громилу, вооруженного ножом. Признаться, если бы я включил этот агрегат там, в машине, когда вы меня пугали милицией, я бы просто сделал из вас ничтожество, вы бы ползали у меня в ногах и со слезами на глазах просили прощения. Но я великодушен. Я решил посмотреть, что вы тут сотворили. Честно говоря, мне не было страшно на вашем спектакле. Но я помогу вам — сейчас вы опробуете на себе свойства таинственного звука. Уверен, вы будете потрясены.

— Володя, — задыхаясь от восторга, воскликнул Могильный, — я тебя сделаю очень богатым человеком, если ты подаришь мне эту кассету!

— Вначале прослушайте её, глядя на свои ужасы, а потом мы с вами о цене и потолкуем, — очень веско произнес Володя, а Могильный прямо-таки горел.

— Все, дорогой мой друг, выходим отсюда! Бегу подыскивать нужное помещение!

Они вышли в коридор. Творец Ужаса действительно куда-то исчез, а Володя, встревоженный, боящийся провала, потому что не верил в силу инфразвуковой пустоты, прижался спиной к стене. Рядом с ним стоял Кошмарик, который спросил, заметив состояние другана:

— Вовчик, ты чего? Все боишься, что завтра утром милиция придет руки тебе крутить? Ты чего задумал? Куда шеф укатал?

— А задумал я вот что: хочу этого мерзкого типа по стене размазать, фигурально выражаясь. Пусть не пугает людей. Итак им сейчас тошно.

Кошмарик хихикнул:

— Этот-то пугает, Могильный? Да я чуть от смеха не лопнул, когда его мертвецы плясали. — Тут Кошмарик сделал испуганное лицо и заявил совсем другим тоном: — Вовчик, ты Могильного не трожь! Он меня в свое шоу взять хотел. Я тоже хочу мертвяка играть. Я понял, это совсем фуфловая работа, зато поднимусь-то как!

Володя почти презрительно глянул на Кошмарика и, видя, что Могильный уже бежит к ним, коротко сказал:

— Пойдем, поможешь мне! А про свое участие в шоу забудь — ничего тебе здесь не обломится. Ему вон девочек-статисток для отбора приводят, так на что ты ему нужен?

Подбежал Могильный, стал тянуть Володю за руки куда-то в дальний конец коридора, говоря, что нашел прекрасную студию, где только черта нет, а так оборудование самое хайфаистое. Пришли в большую комнату со стенами, обложенными звукоизоляционными плитами в дырочку. Да, чего тут только не было наворочено! Главное, — имелся большой экран для видеопросмотра.

— Вы взяли свою кассету? — спросил Володя. — Ну, ту самую, с покойниками и всякой нечистью.

— Ну да, вот она! — показал Могильный. — И твоя кассета у меня. Вот видео — и аудиомагнитофоны. Ставь свою пленку, а я свою поставлю. Ты будешь со мной сидеть?

— Нет, извините. Я с детства трусоват. Мне даже сказок страшных не читали.

— Зря, зря. Страх — лечебное средство, целительное. Это я докажу всему Питеру, а потом всей России. Так, давай погасим свет. Включаем. Ты включил, Володя? Ну, а теперь, если хочешь, можешь уходить. Подожди меня в кафе здесь за углом есть хорошее кафе для артистов. Тебе денег дать?

Володя отказался, и через несколько секунд господин Могильный уже сидел в просмотровом зале в полной тишине. Инфразвуковая пустота обволакивала его, потому что магнитофон Володя включил и даже убедился в его работе по легкому треску в больших мощных динамиках.

Выйдя в коридор, где его ждал Кошмарик, Володя приказал:

— Стой рядом со мною!

— А чего там? — заулыбался Ленька. — Ты его что, на инфразвук посадил?

Володя не ответил. Он, прислонив ухо к двери, прислушивался к тому, что там происходило, но внутри помещения, похоже, пока не происходило ничего. Володя только уловил скрип кресла, на котором сидел Могильный, да его длинный зевок.

«Зевает! — разочарованно подумал Володя. — Не действует на него инфразвук, а может, и нет ничего на кассете. Вот выйдет он и скажет: «Так вы меня продинамили, молодой человек? Ну так завтра же ждите к себе в гости милицию».

Смех за дверью прозвучал так неожиданно, так неуместно, что Володя даже отпрянул от двери.

— Вовчик, — сказал Кошмарик, радуясь, по-видимому, неудаче «другана», — а до Могильного, видать, дошло, что он муру сварганил — смеется!

— Да заткнись ты! — зло сказал Володя.

Он слышал, что смех повторился, стал визгливым, точно смеялись ну прямо взахлеб, но в этом смехе слышались уже истерические нотки, даже всхлипы. Потом Володя и подошедший поближе Кошмарик услышали настоящий истерический плач, перешедший потом в крик ужаса, прерывавшийся то ли угрозами, то ли мольбой о пощаде.

— Да оставьте же вы меня, черти проклятые! — прозвучало на визгливой ноте, и мальчики услышали топот ног бегущего к двери человека.

Дверь отворялась наружу. Володя надавил на ручку, думая, что запор удержит дверь в закрытом положении, но тот, кто рвался в коридор из зала, так сильно затряс ручку двери, что удержать запор в закрытом положении было невозможно.

— Держи! — громко прошептал Володя Кошмарику, и Ленька понял выставляя назад ногу, навалился плечом на дверь точь-в-точь, как это сделал Володя.

В дверь стучали, били кулаками, вопили, требовали открыть, она буквально трещала, но наконец удары и крики затихли. Через минуту-две Володя открыл дверь, вошел с Кошмариком в зал и зажег свет. Могильный сидел рядом с дверью на полу, прижавшись спиной к стене и обхватив свой бритый череп руками. В этой позе он очень был похож на большую больную обезьяну.

Володя подошел к магнитофону и, выключив его, вытащил кассету. Выходя из зала, он заметил, что на большом экране чьи-то огромные клыки вонзались в чью-то шею. Потом он прошел к залу, в котором была репетиция «Могильных огней», увидев женщину с красными волосами, которая просила Творца Ужаса подписать документы, он сказал:

— Знаете, там в комнате триста шесть ваш шеф сидит, Могильный. Кажется, ему не по себе. Вот бы дать ему валерианки или какой-нибудь транквилизатор?

По длинным запутанным переходам «Ленфильма» мальчики шли на выход. Кошмарик все посмеивался над Творцом Ужаса. Главным для него было то, что он полностью уверился в необыкновенных свойствах генератора, правда, предположил, что необходимо для полного эффекта пускать инфразвук через усилитель большей мощности. Володя шел и молчал. Он знал, что Могильный уже не станет домогаться ни чертежа, ни пленки, ни скрипки. Ему было стыдно, что он так жестоко наказал этого никчемного человека, но иначе он поступить не мог.

Когда вышли на улицу, Володя спросил вдруг у Кошмарика, который направился было к мотоциклу:

— Лень, а ты все-таки скажи…

— Чего тебе? — насторожился Ленька.

— Ты там, на Малой Морской сегодня, когда я с плейером стал подниматься к этому бандюге, на месте хоть стоял или выскочил во двор?

Леньку вопрос задел. Он взъерепенился, стал похож на разгневанного петушка и заголосил:

— Выскочил? Я выскочил?! Я что, другана, значит, могу кинуть?! Обижаешь! Я там внизу так и стоял! Не вру!

— Ну, и за то спасибо, — сказал Володя и зашагал к метро.

14 СОЖЖЕННАЯ СОНАТА

Володя приехал домой часов в одиннадцать. Родители не спали — сидели на кухне и смотрели телевизор. Мальчик стал было извиняться, зная, как они волновались, но те, как ни странно, даже не думали обижаться. Они казались чем-то то ли поражены, то ли озабочены.

— Да что случилось? — переводя взгляд с отца на мать, спросил Володя.

— Ах, оставь, не спрашивай, — махнула рукою мама. — Снова нервничать будешь. У тебя ведь к музыке отношение какое-то… особое.

— Нет, все-таки, — настаивал Володя, — скажите — обещаю быть спокойным, как мумия.

— Ну, если как мумия, расскажу, — сказала мама. — Пятнадцать минут назад передали новость — на концерте камерной музыки все в том же Малом зале филармонии произошла паника. Во время концерта слушатели вдруг стали выбегать из зала, держась за уши. Конечно, столпотворение у выхода, есть травмированные. На этот раз о газе ничего не говорилось.

Володя остолбенело смотрел на маму и моргал. Колдун Орланди снова грозил кулаком из далекого восемнадцатого века.

— А скрипки в камерном оркестре есть?

— Обычно есть, — внимательно посмотрела на сына Виктория Сергеевна и вдруг в досаде всплеснула руками: — О, Господи милостивый! Он опять про свое! Ну и дура же я, что рассказала тебе об этой панике!

— Никакая ты не дура! — твердо сказал Володя. — Я-то знаю твердо, кто устраивает эти… дьявольские концерты, только не знаю пока, зачем он это делает.

— Сева, он снова об этом письме! — раздраженно сказала мама.

— Нет, постой, — спокойно улыбнулся отец. — Письмо письмом, оно-то, может быть, на самом деле в шутку было написано, но второй раз на концерте, где играют скрипки, происходит какая-то чертовщина. Стоит призадуматься. Но ты, Володя, если знаешь, кто этим делом занимается, а тем более если у тебя есть предположения, при помощи чего это можно устроить, почему не идешь в милицию? Да это просто твой долг! Хочешь, я завтра с тобой утром пойду в органы, и мы там обо всем расскажем. Или боишься того… странного человека?

Володя промолчал. Нет, он боялся не мести со стороны коллекционера, а он сейчас был уверен, что и сегодня панику устроил владелец скрипки Орланди, — Володя боялся лишь того, что в милиции из него вытянут признание, что он украл из архива документы. Тогда по меньшей мере он будет посажен мамой под замок, а свобода ему была очень нужна, чтобы во что бы то ни стало вернуть скрипку в музей или…

Мама смотрела на Володю печально, озабоченно, потом провела рукою по его голове и ласково сказала:

— Поужинай, да и ложись-ка спать. Ты измученный какой-то. И где тебя носило целый день?

Володя вспомнил все события сегодняшнего дня, ресторан, бильярдную, бандюгу, его нож, вспомнил Могильного, его шоу и страшный стук в дверь с просьбами открыть.

«Господи! — подумал он. — Как счастливы родители, имеющие не слишком честных детей! Что было бы с мамой, узнай она обо всем, что со мною сегодня случилось! А ведь что-то ещё и впереди меня ждет…»

Как ни странно, в эту ночь Володя спал на удивление спокойно и крепко. Когда он проснулся, то не услышал обычной утренней возни родителей. «Это просто здорово, что они ушли! Займемся обдумыванием плана по изъятию скрипки у коллекционера Решетова. Решка, решето, решетка — дурацкая, признаться, фамилия. Совсем не коллекционерская».

Убрав постель, одевшись и попив кофе, Володя почувствовал себя готовым к решительным действиям. Перво-наперво он задумал довершить начатое вчера проверить на самом себе действие инфразвука, излучаемого как записью на пленке, так и скрипкой. Он знал, как это опасно. Он дважды подвергался воздействию колдовских волн и оба раза чувствовал себя прескверно, особенно в музее. Но не провести таких исследований он не мог.

Заткнув уши ватой, зная, однако, что это средство — лишь полумера, потому что инфразвук был способен пронизывать все тело, Володя с бешено колотящимся сердцем вставил в магнитофон ту самую кассету, что так потрясла вчера Могильного, и потекли минуты ожидания. Нет, даже просидев полчаса, он не почувствовал ни головокружения, ни сильной радости, ни, напротив, печали или чувства страха. Он вынул пробки из ушей, посидел послушал инфразвуковую пустоту — пустота была, а инфразвук отсутствовал.

«Что за чертовщина! — остановил пленку Володя. — Выходит, и вчера ничего не было? Инженер-очкарик стер звучание скрипки вместе с инфразвуком? Тогда, выходит, вчерашний бандит и не был в оцепенении? Он просто испугался меня, того, с какой уверенностью и твердостью я заставлял его отпустить женщину и бросить нож? Вот это здорово! А что же в таком случае так взволновало шоумена Могильного? Получается, он был уверен, что я вручил ему таинственное средство, которое убило Переделко, а уверенность и желание быть смертельно напуганным привели его к настоящей истерике? Великолепно! Выходит, и старый мастер тоже умер не от инфразвука, а из-за больного сердца, да ещё от ожидания — вдруг скрипка на самом деле произведет необыкновенный эффект! Но значит, моя скрипка, хоть и имеет генератор Орланди, но тоже, наверное, не излучает волны инфразвука? Сейчас мы испытаем ее!»

Скрипка была извлечена из дивана, Володя, торопясь и волнуясь, достал её из футляра, приложил её к подбородку, поднял над струнами смычок, с полминуты все не решался провести им по струнам, наконец отчаянно резанул смычком, потом ещё и еще, очень боясь, что, как и в музее, у него закружится голова, в глазах потемнеет, но чем дольше и громче он играл, тем сильнее убеждался в том, что скрипка не обладает колдовской силой Орланди! Странно, но это обстоятельство не огорчило Володю. Ему совсем не хотелось быть бесстрашным и сильным лишь благодаря оружию, созданному двести пятьдесят лет назад. Он знал, что не стал бы счастливее за счет инфразвука. И ещё Володя чувствовал, что способен быть смелым сам по себе.

В прихожей раздался звонок — это пришел Кошмарик, и у него на лице красовался хорошего сливового цвета фингал под глазом. Смотрел Ленька на Володю диким зверем и на вопрос о том, кто же зажег под его глазом такой фонарь, сразу стал орать:

— А пошел ты со своими вопросами и со всеми своими итальянскими генераторами тоже вали подальше!

Посидев на диване, поприкладывав к синяку мокрую тряпку, Кошмарик успокоился и стал рассказывать:

— Значит, так, выхожу я сегодня на улицу в самом ништяковом расположении духа, курю. А настроение хорошее потому, что при мне мой генератор, и я знаю наверняка — работает он, ведь вчера на Могильном пленку испытали. Ну вот, подходит ко мне парень лет двадцати, спрашивает закурить, а я ему и говорю: «Сигареты, чувак, в шопе продаются, а у меня не шоп». Он возбухнул, я на генератор нажал, он подумал, что я над ним смеюсь, да как засветит! В общем, получи-ка ты свою кассету, Вовчик, и больше я с тобой в инфразвук не играю. Ну, а скрипка твоя как? — спросил он, увидев лежащую на диване скрипку.

— Тоже не действует, — признался Володя. — Наверное, только синьор Орланди знал, как этот генератор делать. Какую бы точную копию не создавать, как у него не получится.

— Да, все мечты, выходит, коту под хвост. А я-то думал, мы с тобой уже самыми крутыми мэнами в Питере стали.

— А я стал, — с таинственной улыбкой сказал Володя, зная, что Кошмарик все равно не поймет смысл его слов. И на самом деле — Ленька только махнул рукой: не гони ты, брат, пургу!

— Ты слышал, что вчера на концерте в Малом зале филармонии снова паника случилась. Точь-в-точь как в прошлый раз.

— Да ты что?! — был искренне поражен Кошмарик. — Неужели тот самый придурок коллекционер?

— Скорее всего. Наверное, снова кому-то подсунул свою скрипку. С оркестром ему работать проще, не узнаешь, кто там виноват.

— Но для чего он все эти телеги катает? Шизоид, что ли?

— Нет, думаю, вполне нормальный. Только уж очень ему нравится власть свою испытывать над людьми: пришли люди музыкой насладиться, а вот я вам сейчас устрою концертик. Знаешь, я ведь на этом его бзике и хочу сыграть.

— Как же ты сыграешь? — хмыкнул Кошмарик, снова прикладывая компресс к заплывшему глазу.

— В деталях сам пока не знаю, как поступлю, но скрипку Орланди я у этого коллекционера непременно отниму.

— Ништяк! — приободрился Ленька. — Тогда у нас будет настоящий генератор! Тебе помочь?

— Нет, не надо, — сказал Володя, бросив на Кошмарика какой-то печальный взгляд.

Ленька поднялся:

— Ладно, поеду на репетицию. Ты, я вижу, все ещё в обиде на меня. Точно?

— Брось! Просто я вчера на лестнице очень был уверен в том, что генератор действует, вот и пошел смело. Ты сомневался, а потому остался на месте. Все дело было в нашей уверенности!

И Володя усмехнулся, а Кошмарик, не глядя в глаза другану, подал ему руку и скрылся за дверью. Володя вернулся в комнату, улегся на диван и стал думать…

«В моем распоряжении несколько весомых козырей, — рассуждал Володя. Первое — коллекционер не подозревает, что кто-то, кроме него, может знать о необыкновенных свойствах купленной им скрипки. Сам он обнаружил эффект инфразвука случайно. Второе — если я встречусь с ним, он до последнего момента не будет знать, зачем мне нужна эта встреча, зато я хорошо знаю, чем он меня захочет удивить. Третье — у меня есть скрипка, похожая на его инструмент, как один новенький пятак на другой. Это станет ключом, способным открыть дверь его квартиры».

Дождавшись пяти часов вечера, Володя обернул футляр со скрипкой старым пододеяльником, потому что хотел скрыть от глаз соседей, а уж тем более родителей инструмент, наличие которого у себя он бы объяснить не смог, и вышел из квартиры. До нужного дома на Садовой он доехал на трамвае, а направлялся он сейчас прямо к квартире коллекционера, хотя детально разработанного плана действий у него пока не было.

«Если впустит к себе, все решу на месте, экспромтом. Главное — я уже никого и ничего не боюсь. После ножа того грабителя мне теперь не страшно ничего!» — так думал Володя.

Он позвонил в квартиру раз, другой, третий, услышал, как где-то за железной дверью дренчит звонок, но никто ему не открыл. Зато отворилась соседняя дверь, на площадку со звонким тявканьем выскочила собачка, а следом за ней вышла пожилая женщина и уставилась на Володю с тревогой в глазах, потом спросила:

— А ты к кому?

— К Решетову, в шестьдесят восьмую.

Женщина с большим сомнением на лице покачала головой:

— Давненько что-то я его не видела. Живет ли он здесь вообще? Слышала, у него ещё где-то квартира есть, а где — не знаю.

— И на том спасибо, — сказал Володя и ушел.

До Лиговки, где был комиссионный, в который охранник Серега сдал украденную скрипку, Володя добрался пешком, дорогой размышляя, как лучше обратиться к продавцу. Ему повезло — бородач суетился за прилавком, по-холуйски выкладывая перед какой-то солидной дамой предметы столового сервиза из серебра. Дама придирчиво рассматривала ложки-поварешки, ковыряла их ногтем, зачем-то на них дышала и вытирала о рукав. В конце концов она ушла, не купив ничего, и продавец стал прятать серебро, исходя злобой.

Возможно, Володя поторопился. Когда он негромко сообщил продавцу, что хотел бы сдать на комиссию скрипку, бородач через плечо сказал ему:

— Мы музыкальные инструменты не принимаем. Ты что, не видишь, что мы продаем?

Такого поворота Володя никак не ожидал. Все проваливалось к чертовой бабушке — только скрипка давала ему возможность выйти на коллекционера, а ее-то и не брали!

— Я понимаю, что не принимаете, — очень вежливо, но с достоинством сказал Володя, — но для старинного итальянского инструмента, может быть, сделаете исключение?

— Тебе разве не сказали русским языком? — почти в бешенстве спросил продавец, перегибаясь через прилавок. — Ни итальянских, ни немецких, ни французских — не берем!

— И Решетов тоже не возьмет? — вдруг брякнул Володя, совсем не думая о том, что этим «Решетовым» может и вовсе подорвать всякое доверие к себе со стороны бородача.

Продавец как-то странно хмыкнул, и Володя сразу понял: попал!

— Зайдите, — после долгого раздумья предложил продавец, поднимая крышку прилавка.

Когда они оказались вдвоем в подсобном помещении, заставленном разным принятым на комиссию барахлом, бородач, с подозрением глядя на нечто, завернутое в тряпицу, спросил:

— А что же ты сам на него не вышел, если знаком?

— С кем? С Решетовым? И не знаком совсем, просто слышал, — с милой улыбкой сказал Володя. — Слышал о нем, как о крутом коллекционере, который старинные инструменты собирает. А как выйти на него? Вот и решил на удачу к вам зайти…

— Ладно, показывай, что принес, — потребовал продавец, и скоро Володя уже вынимал из футляра скрипку.

Пристально глядя в лицо продавца, мальчик сразу понял, что товар был определен его наметанным глазом как стоящий.

— Итальянская, говоришь? — крутя инструмент и так и сяк, спросил бородач.

— Ну да, восемнадцатый век. Говорят, Страдивари сделал.

— Только врать не надо. Страдивари всегда свое клеймо на боковинке ставил.

— Ну, не знаю. Может быть, на этой поставить забыл — поспешил, макароны жена есть позвала.

Продавец усмехнулся:

— Сколько хочешь за скрипку?

Володя закатил глаза и закусил губу. Наконец он сказал:

— Тысяч двести не много будет?

Продавец, понятно, и сам хотел «отрезать» кусочек от этой скрипки, поэтому сказал:

— Многовато. Сто пятьдесят, не больше. Никакой это не Страдивари.

Володя изобразил на лице печаль и разочарование, а потом вздохнув, сказал:

— Что делать! Бабушка будет очень огорчена, когда узнает, что вы так мало дали. Эта скрипка — наша фамильная ценность.

— Слушай! — презрительно сощурил за очками глаза продавец. — Своей бабушке и будешь лапшу на уши вешать о фамильных ценностях. Купил, наверно, за бутылку у какого-нибудь бомжа, который и цены-то инструменту не знает, или… украл. Ладно, оставляй скрипку. Попытаюсь выйти на нужного тебе человека. Быстро не обещаю. Через недельку зайди.

— Нет, — упрямо покачал головой Володя, — не могу я вам скрипку оставить. Во-первых, вы меня обидели, сказав, что я мог украсть инструмент. Во-вторых, я такую ценность вам оставить боюсь. Пусть уж Решетов сам мне позвонит, и мы встретимся. Я ему ещё очень интересное письмо хочу показать, тоже фамильная реликвия, — о чудесной скрипке синьора Орланди. Вы уж, пожалуйста, ему и о письме расскажите. Он коллекционер, может, и письмо у меня купит, очень, очень любопытное. Куда мне записать номер своего телефона?

Володя записал на поданном ему листке бумаги свое имя и номер телефона, завернул футляр со скрипкой в тряпицу и ушел. Он был доволен собой, тем, как вовремя ввернул упоминание о «Решетове», тем, что сказал и о письме, — эта деталь тем более могла заинтересовать Решетова, этого то ли безумца, то ли просто очень злобного человека.

Володя лежал на диване два дня и все обмозговывал, как вести себя, когда встретится с коллекционером. Иногда его мысль была такой бессильной и скудной, что Володе хотелось просто разыскать того самого полковника милиции, глуповатого, но честного мужика, и все рассказать ему до мельчайших деталей — пусть берет своих оперативников и хватает Решетова в момент встречи. Он так бы и сделал, если бы был твердо уверен в том, что коллекционер позвонит, если бы знал наверняка, что скрипка Орланди не спрятана где-то, а находится на его второй квартире или даже на первой, все равно.

С какими доказательствами милиция повяжет Решетова? Ничего против него нет. Вот если бы скрипач Маркевич опознал его — да, дескать, уговорил меня этот господин поиграть на скрипке. Можно было бы найти и музыканта из того камерного оркестра, на концерте которого случилась паника во второй раз. Но обвинения на этом не построишь — он никого не убивал, не грабил, да и причинять вред здоровью тоже не хотел. Просто причуда такая явилась хотел, чтобы на его скрипке музыканты концерты играли. Эх, нельзя мне идти в милицию — глупо получится!

Телефонный звонок раздался часа в три дня, и Володя, почти не веривший в то, что Решетов ему позвонит, пошел к аппарату медленно и нехотя, однако он тут же весь собрался, едва услышал в трубке вежливое:

— Здравствуйте, мне нужен Володя. Я по поводу продажи скрипки.

— Да, я слушаю вас! — Володя не сумел сдержать своего восторга.

— Нет, это я слушаю вас, Володя. Мне интересно взглянуть на вашу скрипку.

— А кто вы? Решетов? — уж очень поторопился Володя с вопросом.

— Да зачем вам какой-то Решетов? — вполне справедливо удивился мужчина. — Я вам даю за инструмент деньги, ведь вы ради них продаете скрипку?

Володя был в растерянности — как он не подумал раньше, что продавец из комиссионки мог дать телефон любому, кто согласился бы купить старинную скрипку. А если это действительно звонит Решетов, нельзя его вспугнуть слишком явным интересом к его особе. Нужно было соглашаться на встречу, а там и решать — продавать скрипку или нет.

— Да, мне нужны деньги. Давайте встретимся, — предложил Володя и вдруг добавил: — А письмо с собою захватить?

— Какое письмо? — удивились на другом конце провода.

— Ну то, старинное…

Там помолчали, потом послышалось небрежное:

— Возьмите, посмотрим, что там у вас за письмо. Где встретимся?

— Где-нибудь в районе Невского через час.

— Идет. На канале Грибоедова, рядом с Храмом-на-крови, со стороны Михайловского сада будет стоять красный «шевроле». Я буду ждать вас, Володя. Прошу не опаздывать.

Футляр со скрипкой, так и завернутый в старый пододеяльник, письмо, но без чертежа были извлечены за три минуты.

«Что мне может ещё пригодиться? — стал лихорадочно соображать Володя. — Нож? Нет, отпадает. Может быть, жевательная резинка? Вдруг придется уши затыкать? Нет, резинку не возьму! Орланди советовал деду Крейнцвальда затыкать уши воском, как это делал Улисс на корабле. Я знаю, где мне взять его! У мамы есть восковая свеча — принесла из церкви. Ее-то я и возьму с собой, хоть и не знаю, понадобится ли, так, на всякий случай!»

Засунув конверт с письмом за ворот футболки, чтобы не занимать им руки, Володя со скрипкой вышел из квартиры. Троллейбус, почти пустой, подошел быстро, и, сидя у окна, Володя весь ушел в обдумывание плана своих действий, и главным для него сейчас казалось определить при встрече с незнакомцем, тот ли он человек, который обладает скрипкой синьора Орланди.

Наверно, он пришел на место встречи рановато — никого напротив прекрасного собора не было. Машины проносились мимо, а красный «шевроле» все не появлялся.

— Володя?! — вдруг окликнул его кто-то.

Мальчик обернулся — метрах в пяти от него, подойдя незаметно со стороны Михайловского сада, стоял невысокий мужчина самой неприметной наружности. Володя проходил мимо таких мужчин, не обращая никакого внимания, потому что ничего ни в лице, ни в манерах, ни в фигуре такого сорта людей не было примечательного.

«Тусклый, как выцветшая рубаха! — вспомнил вдруг Володя слова скрипача Маркевича о мужчине, принесшем ему скрипку. — Это он! Сам Решетов, Решетка, Решето!»

— А я думал, вы на машине приедете, — улыбнулся Володя, подходя к мужчине.

— А я на ней и приехал, только здесь останавливаться нельзя. Оставил её на Инженерной. Ну, где мы с тобою посидим? — спросил «поблекший».

— Может, в садике?

— Пойдем. Вон и свободная скамейка.

Когда сели, мужчина посмотрел на Володю своими серыми, водянистыми глазами с рыжеватыми ресницами и сказал:

— Ну, показывай, что ты там принес. Тряпочку сними, футляр дай мне. Его я только приоткрою — и мне все станет ясно.

Владелец «шевроле» положил футляр к себе на колени, щелкнул замками. Крышка была откинута, и тотчас раздалось длинное «мда-а», в котором невозможно было заметить ни восхищения, ни разочарования — такое же бесцветное «мда-а», как вся внешность покупателя.

— Ты сказал в магазине, что имеешь скрипку Страдивари?

— Да, сказал, — признался Володя.

— Очень похожа на настоящего Страдивари, только нет клейма.

И тут Володя будто понесся вниз с горы, позабыв об опасности:

— Да, я говорил, что это Страдивари, чтобы повысить цену, но я-то знаю, что это скрипка не Страдивари, а его ученика Орланди. Вы слышали когда-нибудь об этом чудодее?

Володя внимательно смотрел прямо в глаза мужчине и видел, как заплясали искорки в его льдистых глазах, ставших живыми и даже интересными.

— О чудодее Орланди? Нет, ничего не слышал.

— Тогда прочтите это вот письмо. — И Володя вытащил конверт.

Мужчина взял письмо без особой охоты, надел очки и стал читать. Володя видел, что лицо его по мере чтения послания Крейнцвальда становится все более живым. Тонкие губы мужчины подрагивали, а крылышки носа раздувались.

— Чертеж! Там должен быть чертеж! — ударил он ладонью по письму, и Володя, полностью убедившись в том, что имеет дело с коллекционером Решетовым, ревниво забрал письмо:

— Не надо рвать редкие документы. Это — реликвия нашей семьи. И скрипка тоже. Она — работы Орланди, правда, ничего такого страшного, как в письме написано, она делать не может. Я просто показал вам письмо, потому что думал, вы купите и его, раз уж так скрипками интересуетесь.

— Конечно, я куплю у тебя его! — улыбнулся мужчина, показав редкие и мелкие зубы. — Но я никак не могу прийти в себя после этого письма. Ты просто осчастливил меня, ты — находка, и я должен… должен открыть тебе один секрет…

— Что за секрет? — спросил Володя, предчувствуя начало самого главного, того, ради чего он встречался с этим странным человеком.

— Этот секрет у меня дома, и я теперь решился во всем довериться тебе. Поедем ко мне! Там ты увидишь и… услышишь то, чего не видел и не слышал никогда в жизни!

Володя попытался изобразить сомнение и даже страх:

— Нет, извините. Что такое я у вас увижу? А вдруг вы что-нибудь сделаете со мной, чтобы скрипку забрать? Никуда я с вами не поеду!

Мужчина нахохлился, даже отодвинулся от Володи, став похожим на вытащенного из воды беспородного пса.

— Зря ты меня обижаешь, — сказал он наконец. — Разве может коллекционер, ценитель музыки, прекрасного, сделать кому-то плохо?

— А вот что вчера в Малом зале филармонии случилось? — вдруг выпалил Володя, решив действовать спонтанно, по своему наитию. — Я слышал сообщение — на музыкальном концерте такое творилось! А ещё до этого, недели две назад, там же, когда какой-то скрипач играл? Да я теперь в концертные залы ходить не буду, если там такое творится, а вы говорите — ценители музыки!

Володя видел, что мужчина вначале вздрогнул, а потом холодно сказал:

— Да и ничего особенного там не произошло. Просто публика была в экстазе, слушая музыку. Разве музыка может кому-то принести вред? А все эти россказни — бредни журналистов, которым везде сейчас хочется найти следы террористов. Они этим живут! Ну, поедем? И ехать-то всего ничего — на Таврическую!

— Ладно, поеду, — пробубнил Володя. — Только вы уж обещайте, что ничего плохого со мной не будет. Хорошо?

Мужчина сидел за рулем какой-то возбужденный, голова его была вжата в плечи, он ничего не говорил, только на перекрестках, когда горел красный свет, нервно потирал руки, будто ему было холодно. Скоро они остановились рядом с большим шестиэтажным домом с башенкой.

— Ты даже не представляешь, куда я тебя веду! — восторженно произнес мужчина, когда они вышли из машины. — Смотри на эту башню! — и пальцем указал наверх. — Там — мое жилище. Это моя башня из слоновой кости, место уединения эстета и любителя прекрасного. Там я представляю себя Фаустом, изобретающим философский камень. Ну, пошли!

Они поднялись на лифте на самый верх, вошли в квартиру. Даже из прихожей было видно, что большая и, похоже, единственная комната совершенно круглая, и окон в ней не меньше четырех. Артистический антураж сразу бросился в глаза Володе. Здесь стоял мольберт с подрамником, мраморная Афродита с отбитыми руками, между окон висели музыкальные инструменты, пахло лаком, краской, табаком.

— Здорово! — невольно вырвалось у Володи, когда он вошел со скрипкой в комнату.

Он подошел к окну. Отсюда хорошо был виден сад с деревьями-карликами, по которому бродили люди-муравьи, вот проехал игрушечный троллейбус. Коллекционер встал рядом с Володей:

— Значит, нравится?

— Еще как!

— И мне нравится. Здесь чувствуешь себя отделенным от мира. Там — они, а ты — здесь. Только нужно ещё больше отделиться. Здесь слишком много окон, мир излишне давит на тебя.

Решетов стал задергивать шторы из плотной тяжелой материи, и скоро вся комната погрузилась в полумрак. Володя испугался: «Чего он хочет? Разделаться здесь со мной? Ради скрипки и письма?»

Пытаясь говорить непринужденно и деловито, он сказал:

— Так вы берете мою скрипку? Меньше чем за сто пятьдесят тысяч не отдам!

Решетов, зажигая свечи в тяжелом старинном подсвечнике, рассмеялся:

— А можешь её совсем не отдавать. Эта подделка мне не нужна!

Володю словно окатили ледяной водой. Собрав в кулак все свои нервы, он весело сказал:

— Э-э, не шутите, господин Решетов. Это — подлинная скрипка Орланди. Так мне говорила бабушка…

Коллекционер вновь рассмеялся:

— Придешь домой, скажи своей бабушке: пусть после лакировки синтетическими лаками выдержит скрипку в своем доме хотя бы с годик. Я только футляр открыл, как на меня пахнуло новоделом. Ты уж извини — я сам немного занимаюсь ремонтом и изготовлением скрипок и старинный натуральный лак от современного сразу отличу. Так где же ты взял свою чудо-скрипку? Заказал?

Володя, понявший, что попал впросак, засопел:

— Купил по дешевке, какой-то ханыга продавал.

— Понятно. Ну, а документ тоже ханыга продал? Письмо…

— Письмо мое. От бабушки. Заработать на нем хотел.

— Что ж, заработаешь, и заработаешь прилично, если продашь письмо вместе с чертежом. Мне этот чертеж ужасно нужен! — с волнением сказал вдруг коллекционер. — Но вначале я обещал открыть тебе свой секрет. Можешь представить, что скрипка, очень похожая по своей способности влиять на психику людей на скрипку из твоего письма, у меня?

— Нет, — пожал Володя плечами, — я в эти бредни совсем не верю. Вы же не журналист, который будет трубить повсюду, что на концерте людей вдруг охватила паника из-за звука скрипки?

— Не журналист, но так случилось, что… мне повезло! — стал прохаживаться коллекционер по круглой комнате. — В комиссионном я случайно купил скрипку, итальянскую, не подделку вроде твоей. Пришел домой, стал пробовать на ней играть — и вдруг я потерял сознание! Я пробовал играть ещё и ещё — эффект был тот же, но с каждым днем он становился все слабее. И тогда я решился испытать ее…

— На людях?

Мужчина улыбнулся:

— Да, на людях. Признаюсь — в Малом зале филармонии, о чем ты знаешь, два раза люди выбегали из зала прочь, потому что там играла моя скрипка! Мужчина ударил себя ладонью по колену. — Черт! До чего же это было приятно! Я сидел оба раза в зале и видел людей, которые просто с ума сходили от страха, а я радовался! Мне было так приятно видеть ужас на их лицах! Главное — я понимал, что причиной этого страха являюсь я сам, моя скрипка!

Знаешь, когда-то я учился музыке, но музыкант из меня не получился. Наверное, с тех самых пор у меня осталась обида на людей, не признавших во мне виртуоза. И вот теперь я счастлив! Скоро я отправлюсь в турне по стране — мне уже устроили это турне, за деньги сейчас можно получить все… кроме признания и восхищения. Мне восхищения не нужно. Я буду приводить своей игрой в трепет и ужас целые залы. Я буду наслаждаться, ощущая свою силу, видя страх этих ничтожных людей!

«Да он просто садист! — Володю охватил озноб. — Он не просто ничтожество, но ещё и злой гад и сволочь!»

— Все это очень интересно, — кивнул Володя. — А на магнитную ленту звук вашей скрипки можно записать?

— Еще как можно! Однажды такую запись я опробовал на милиционерах, зачем-то вломившихся в мою квартиру. Представь, они попадали на пол, точно пьяные. Правда, с тех пор я не живу в той квартире. И все же мне так нужен твой чертеж! Я хочу сличить устройство скрипки Орланди с устройством моей скрипки. Ведь я сделал рентгеновский снимок инструмента во всех ракурсах и, конечно, увидел все, что наполняет корпус скрипки. Так ты дашь мне свой чертеж?

— Мне нужно подумать. Я ещё не слышал вашей скрипки. Поиграйте мне на ней. Если я сам увижу, что она как-то необычно на меня влияет, то обязательно дам вам чертеж. Признаюсь, он тоже сохранился…

— Я так и знал! — засуетился коллекционер. — Прекрасно! Сейчас ты почувствуешь на себе бесовскую силу моей музыки. Я сыграю тебе одну сонату!

— Только подождите. Дайте я в туалет схожу. Мало ли что со мной может случиться, — совсем уж глупо сказал Володя и побежал разыскивать туалет.

Закрывшись на задвижку, Володя сунул руку в карман джинсов — так и есть, свечка стала мягкой от прикосновения к теплому телу. Оторвав один кусок воска, потом другой, Володя плотно забил их в уши, думая про себя со злым азартом: «Значит, садист проклятый, ты уже привык к звуку скрипки Орланди? Но и я не такой тюфяк, как ты думал! Ишь ты, чертеж ему нужен. Получишь ты скоро чертеж!»

Спустив воду, Володя вернулся в круглую комнату, где Решетов уже стоял со скрипкой и подкручивал колки, настраивая её. С благородным инструментом в руках он выглядел ещё более неказисто, невзрачно — до того нелепо смотрелась скрипка в его руках! Володя почти ничего не слышал, но по его губам и по жестам Решетова он догадался, что тот предлагает ему усесться на стул, который был выставлен на середину комнаты. Так он и сделал. Сидел он с нарочито глупым лицом, желая полностью уверить коллекционера в том, что никаких тайных планов не имеет, да и вообще очень сомневается в особых способностях инструмента. Но вот Решетов, произнеся ещё несколько фраз, на которые Володя отреагировал кивками головы и ещё более глупой улыбкой, поднес скрипку к подбородку и стал водить смычком.

Володя музыку слышал, она долетала до него через плотную восковую преграду, но мальчик различил мелодию. Он, признаться, никогда не слышал её раньше, и она внезапно захватила его и очаровала. «Я обязательно узнаю, что это за соната! — с восторгом думал Володя. — Разве рок может сравниться с этой дивной, божественной музыкой?! Боже, как я люблю эту музыку!»

Его сознание стало обволакиваться каким-то туманом, во рту появился металлический привкус. Володя понимал, что инфразвук проникает сквозь его тело, хоть он почти и не слышит скрипки. «Упасть в обморок мне никак нельзя! — сказал себе Володя твердо. — Иначе все насмарку! Я могу лишь притвориться потерявшим сознание. Ну, садист, смотри, ты уже добился своего!»

Он покачнулся на стуле, схватился обеими руками за уши, стал что-то стонать, просить остановить игру. Мельком взглядывая на коллекционера, он видел, что тот продолжает играть и улыбается, выставляя напоказ свои отвратительные острые зубы. И вот уже Володя повалился на пол, стараясь упасть так, чтобы не больно ушибиться. Сквозь воск он уже не слышал ничего, и он понял, что Решетов кончил играть.

Володя нарочно упал так, чтобы была видна большая часть комнаты. Сквозь неплотно закрытые веки он видел, что хозяин вначале сел на диван, положив скрипку рядом с собой. Посидев и посмотрев в сторону Володи с каким-то умиленным выражением лица, он вдруг поднялся и вышел в коридор. Медлить было нельзя, и Володя, как ванька-встанька, вскочил на ноги, метнулся к скрипке и бросился с нею в коридор, очень надеясь на то, что коллекционера там не будет. Он схватился рукой за один замок — открыл его, за другой, но тут даже сквозь восковые пробки пробилось язвительное:

— Ах, какие мы, оказывается, притворщики! Ха-ха-ха!

Володя повернулся. Решетов уже не смеялся, а смотрел на него с ненавистью, протягивая вперед руку:

— Ну, отдай же мне её, отдай. Это не твоя вещь. Я заплатил за неё деньги! Отдай, будь благоразумным!

Медленно мужчина наступал на Володю, и в глазах его, линялых и рыбьих, мальчик прочел себе приговор. Можно было, конечно, признав неудачу, бросить ему скрипку, пообещать принести чертеж, но бегущие из зала мужчины и женщины, старики и дети, падающие в обморок, доведенные до истерики и инфаркта, вспомнились Володе, будто он увидел их в этих стеклянных глазах.

Молнией он метнулся в комнату, пока не зная, что в этом дурацком помещении без углов может помочь ему. Здесь царил полумрак, только на столе дрожали огоньки трех горящих в подсвечнике свечей. Бросившись к окну, где стоял мольберт и небольшой столик с палитрой, кистями и красками, Володя увидел бутылку, на которой четкими буквами было написано: «растворитель».

Мозг работал удивительно ясно и спокойно — просто Володя ничего не боялся, даже нападения этого безумца. Таким его сделало то происшествие на лестнице… Он схватил бутылку с растворителем, понимая, что, если не сделает того, что задумал, скрипка навсегда останется у Решетова. Двух секунд хватило Володе на то, чтобы поднести скрипку к радиатору батареи центрального отопления, а другой ударить бутылкой по той же батарее сверху. Пахучая жидкость, осколки стекла пролились на скрипку, облив и Володину руку. Две другие секунды были потрачены мальчиком на то, чтобы подскочить к подсвечнику и сунуть корпус скрипки прямо в пламя.

— Не надо-о! — заорал Решетов, протягивая вперед руки со скрюченными пальцами, но в одно мгновение скрипка превратилась в факел, гудящий и яркий.

— Я убью тебя! — потрясая руками, закричал коллекционер, и Володя сквозь воск расслышал его угрозу.

Схватив со стола нож с длинным и узким лезвием, служившим, наверное, для резки хлеба, коллекционер стал подходить к Володе. Несбывшиеся надежды, ненависть ко всему миру, к тому, кто лишил его власти над людьми, отчетливо отразились сейчас в его перекошенном лице. Размахивая перед лицом коллекционера факелом, Володя пытался выйти из комнаты. Дважды Решетов почти дотянулся до Володи ножом, но с криком отдергивал обожженную руку. Пятясь, приблизился Володя к двери, все ещё размахивая горящей скрипкой синьора Орланди. Не отрывая глаз от коллекционера, он левой рукой стал нащупывать не открывшийся в прошлый раз замок. Третьего замка на двери не было. Скрипка горела уже не так ярко, как прежде. Растворитель выгорел, и теперь пылало лишь дерево. Погасни оно, нож Решетова достал бы Володю.

…Он буквально вывалился на площадку, потому что дверь открылась неожиданно. Вопль разочарования, тоски и злобы пронзил тишину лестничной клетки, но Володя уже бежал вниз, не обращая внимания на то, что держал за гриф обугленные останки инструмента колдуна Орланди. Лишь на улице он почувствовал, что в его руке что-то зажато. Взглянул — и бросил обгоревший труп страшной скрипки у входа в подъезд, а потом быстро пошел к троллейбусной остановке. В его голове все пел, надрывно и томно, прекрасный, но очень печальный мотив услышанной в башне сонаты.

«Что-то знакомое, только никак не вспомнить, — с болью подумал Володя. — Нужно обязательно узнать, что это за соната. Мама, наверное, знает…»

* * *

Когда Вероника Мефодьевна увидела Володю в архиве, то вскинула вверх свои тонкие желтые руки и прогудела:

— Ах, это так нобиле, так нобиле, что значит «благородно»! Как благородно, что ты пришел навестить меня, Володя! Не хочешь ли позаниматься документами?

— Очень хочу, — сказал Володя и развязал тесемки принесенной с собой папки. Конверт из вощеной, чуть желтоватой бумаги лег на стол перед Вероникой Мефодьевной.

— Это что такое? — даже испугалась женщина, но Володя сразу услышал в её восклицании игру и притворство.

— Письмо и чертеж. Я украл их из вашего архива, но они были мне очень нужны…

— О, для чего нужны, не рассказывай. Мне это неинтересно. А впрочем, как-нибудь с удовольствием выслушаю, что с тобой происходило все это время. Ну что… нашел скрипку? — спросила она совсем уж приглушенным голосом.

— Нашел, — кивнул Володя, — но я… сжег её. Так было нужно. Иначе ею воспользовались бы… не по назначению. Я знаю, вы читали это письмо и знали о том, что оно пропало.

Женщина сделала вид, что сердится:

— Ну, читала ли я его или нет — не твое дело. Главное — ты принес его назад. Впрочем, я и не сомневалась в этом. Ты ведь чудесный мальчик, умный, но немного… того…

Она покрутила в воздухе рукой, и Володя не понял, что она имела в виду, поднялся, собираясь идти, а Вероника Мефодьевна будто вспомнила:

— Ах да! Скрипку-то нашли!

— Как нашли? — чуть не лишился языка Володя.

— А так — в фондах! Не пропавшую скрипку, конечно, а другую, ей взамен. Повесили на место и даже прилепили старую этикетку — скрипка Страдивари, великого итальянского мастера. Если и её украдут, то разыщут другую, да и повесят на прежнее место, такие, Володя, нынче времена. — И женщина вздохнула.

Володя легонько пожал её сухую в морщинах руку, а потом, быстро нагнувшись, поцеловал её и побежал наверх. На душе было легко и очень-очень адажио.

Примечания

1

Безопасность (англ.) (Здесь и далее примечание автора.).

(обратно)

2

Сарасате Пабло Де (1844–1908) — испанский скрипач и композитор.

(обратно)

3

Обечайка — боковина струнных щипковых инструментов, скрипок и т. д. Заключена между верхней и нижней деками.

(обратно)

4

Мой дорогой шеф (англ.).

(обратно)

Оглавление

1 РАБОТАТЬ НА «КЛАДБИЩЕ ЗВУКОВ»

2 ЛЮБОПЫТНОЕ ТАКОЕ ПИСЬМЕЦО

3 НАСЛЕДИЕ ПРОКЛЯТОГО ГОРБУНА

4 ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

5 «ОН РАСКОЛОЛСЯ, КАК ГНИЛОЙ ОРЕХ!»

6 ГАЗОВАЯ АТАКА В КОНЦЕРТНОМ ЗАЛЕ

7 ЯЗЫК ДЬЯВОЛА

8 НИЛЬС ХОЛЬГЕРСОН, ИГРАЮЩИЙ НА ДУДКЕ

9 ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ, НО НЕ ЗАДЕРЖАННЫЙ

10 ТАКОЙ ТИХИЙ И ТАКОЙ СТРАШНЫЙ ЗВУК

11 СРЕЗАЛИ ЛИШНИЕ ЧАСТОТЫ

12 ЭРА МОГУЩЕСТВА ДЛИНОЮ В ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ

13 ТВОРЕЦ УЖАСА

14 СОЖЖЕННАЯ СОНАТА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg