«Хромой лев»

Юрий ЯКОВЛЕВ Хромой лев

Вы любите львов? Больших мускулистых хищников с гладкой жёлто-рыжей шкурой под цвет пустыни. С кожаной нашлёпкой на конце носа, как у собаки, только в десять раз больше. С мягкими подушечками на ступнях. В этих подушечках, как грозное оружие в ножнах, спрятаны кривые острые когти.

Я любил львов и жалел, что они не разгуливают по мостовым, не крадутся по стриженой траве газонов и не греются на солнышке, развались на асфальте. Однажды я видел льва в музее. Но это был не зверь, а безобидное чучело. Его ела моль. Живой лев был в зоологическом саду. Но он или спал, по-кошачьи свернувшись в клубок, или смотрел в одну точку большими погасшими глазами.

Я мечтал о настоящем африканском льве, о царе зверей, который бьёт себя по рёбрам тяжёлым хвостом, издаёт боевой рык и широко раскрывает клыкастую пасть. К такому льву не подступится даже тигр, не то что моль с соломенными крыльями. И когда я услышал, что в наш город приехали львы, я немедленно раздобыл себе билет и отправился в цирк.

Я ехал в переполненном автобусе на одной ноге: вторую некуда было поставить. Я боялся опоздать и всё время прорывался протиснуться к выходу. Но какой-то худой невысокий человек выставил локоть, и я натыкался на него то плечом, то грудью. Один раз автобус крепко тряхнуло, и я сделал попытку пробиться вперёд, но локоть не пустил меня. Он был как из железа.

— Стой спокойно! — хриплым голосом прикрикнул на меня пассажир с отставленным локтем. — У меня болит печень.

У меня не было никакой печени, и я с недоверием покосился на пассажира. Его лицо было недобрым. Костистый нос торчал остро, как локоть. Под носом топорщились колючие, словно приклеенные усы. А брови не держались на лбу и падали на глаза. Он поднимал их до самой шапки, а они снова падали.

— Вы сходите у цирка? — безнадёжно спросил я.

— Схожу! — буркнул пассажир с больной печенью и на всякий случай выставил злой локоть.

Всю дорогу я стоял на одной ноге как аист. Но когда едешь в цирк смотреть львов, то можно и потерпеть.

Если взять циркуль и начертить огромный-огромный красный круг, получится арена. Если тем же циркулем намахать ещё много разных кругов, получатся места для зрителей. А всё вместе — это цирк. Залитый светом, многолюдный, нетерпеливый, смеющийся и затихающий в ожидании.

Очутившись в цирке, я растерялся. Я протиснулся к красному кругу и потрогал его рукой. Он был бархатным. Потом я долго ходил по разным кругам, отыскивая своё место, и всё время спотыкался о ботинки и туфли сидящих зрителей. Я думал, что они специально подставляют мне подножки, а они думали, что я нарочно наступаю им на ноги.

Наконец я нашёл своё место и облегчённо вздохнул. Мне показалось, что я целый день добирался до этого стула. Я сел и стал смотреть вниз на красный круг. Неужели львы такие надрессированные, что не будут кидаться на людей? Я-то сидел высоко, до меня ни один лев не допрыгнет, а каково нижним?

Вместо львов в красный круг вошёл клоун. Если у человека одна штанина короче другой, пиджак с одним рукавом, ботинки длинные, как лыжи, нос в муке, рот до ушей, — словом, если у человека всё не как у людей, значит, он клоун. Мне совершенно не нужен был клоун, но я засмеялся. Клоун падал, вскакивал на ноги и вставал на голову. Потом у него в руках появилась труба, и он стал играть, стоя на голове. Я забыл, что пришёл из-за львов.

Я так увлёкся выступлением клоуна, что не заметил, как вокруг арены выросла огромная клетка. Клоун вскочил с головы на ноги и пустился бежать: в клетке в любое время могли появиться львы. Свет в цирке погас. И только красный круг был освещен яркими прямыми лучами прожекторов. Оркестр заиграл марш. И на арену вышел укротитель. На нём была белая рубаха. Она блестела, как будто с неё забыли стряхнуть нафталин. Чёрные бархатные брюки были затянуты широким поясом. В руке он держал большой тонкий хлыст. Цирк захлопал. Укротитель стал раскланиваться во все стороны. Когда он повернулся в мою сторону, я разглядел его. Волосы у него были прилизаны и блестели, как мокрые. А брови то поднимались вверх, то падали на глаза. Я сразу узнал эти брови. Да, сейчас передо мной был тот самый сердитый пассажир, который выставил острый локоть и не пускал меня вперёд. Я не знал что и думать. Может быть, произошло недоразумение и в клетке вместо могучего, широкоплечего укротителя — таким он был на афише — оказался сердитый человек с какой-то больной печенью?

Знакомый пассажир взмахнул хлыстом, и под куполом цирка треснул выстрел. Это был сигнал. По железному коридору, наступая друг другу на пятки, побежали львы. Они были жёлто-рыжими, с большими гривами, похожими на воротники. Я подумал, что львы бегут сюда прямо из Африки и что этот железный коридор тянется по всей земле, от Сахары до нашего города.

Когда львы очутились на арене, мне стало не по себе. Вдруг грозные хищники догадаются, что перед ними вместо таинственного укротителя стоит обыкновенный человек, который, как и все, ездит в автобусе и выставляет вперёд локоть, чтобы его не толкнули. Но львы ни о чём не догадались. Они бегали по кругу до тех пор, пока мой знакомый снова не выстрелил хлыстом. Тогда они повернулись и побежали в другую сторону.

Львы мягко семенили тяжёлыми лапами. Они не рычали, не били себя по рёбрам хвостами. А когда один из них отставал, дрессировщик награждал его ударом хлыста, и зверь, поджав хвост, догонял приятелей.

Затем по команде дрессировщика львы расселись на деревянные тумбы. Одному льву не хватило места, и он сел прямо на опилки, которыми была посыпана арена. У львов был такой послушный вид, что я подумал: если льва уменьшить в десять раз, то получится средняя собака с большой головой, а если собаку уменьшить в пять раз — получится рыжий кот, наполовину пушистый, наполовину гладкий. Но если льва не уменьшают ни в десять, ни в пятнадцать раз, то лев должен оставаться львом — грозным и гордым царём зверей.

Дрессировщик повернулся ко льву, которому не хватило места, и крикнул: «Алле!» Лев неподвижно сидел перед ним. Тогда он огрел зверя хлыстом по спине. Лев не двигался. Это не понравилось моему знакомому пассажиру. Он бросил хлыст на опилки, выставил острый локоть, подошёл к зверю и, схватив его за гриву, оттащил в сторону. «Сейчас лев его укусит!» — с тревогой подумал я. Но лев не укусил человека; он тихо, словно про себя, огрызнулся и побежал по кругу. Я заметил, что лев хромает.

Укротитель быстро расставил на пути льва деревянные барьеры и, на ходу подняв хлыст, заставил льва прыгнуть. Я чувствовал, что каждый прыжок причиняет хромому зверю боль. И мне хотелось, чтобы представление немедленно кончилось, чтобы лев с больной лапой не бегал по кругу и не перемахивал через перекладины. Но дрессировщик поднял брови и, удерживая их высоко на лбу, постреливал хлыстом.

Я не знаю, о чём думали люди, сидящие круглыми рядами. Судя по их хлопкам, они были довольны. А я не хлопал. Я сидел со сжатыми кулаками и думал о хромом льве. Почему невысокий человек с падающими на глаза бровями командует гордым львом, царём всех зверей? Как ему удалось одолеть этого сильного клыкастого зверя? Умом? Хитростью? Своим острым локтем? Почему лев не взбунтуется?

Мне захотелось крикнуть льву:

«Не смей слушаться! Зарычи! Стукни лапой по опилкам. Будь, в конце концов, львом!»

Но лев слушался и не бил лапой по опилкам. Иногда он слабо рычал, обнажая при этом белые влажные клыки. Но словно испугавшись собственного рыка, умолкал и закрывал пасть.

А дрессировщик придумывал ему всё новые и новые испытания. Он обращался со львом, как с большим рыжим котом. Он заставил льва лечь и сам развалился на льве, как на диване. Он лежал и думал, что бы ещё проделать со львом. И придумал.

Служитель подал ему сквозь прутья клетки огненное кольцо. Свет совсем погас. Пламя освещало льва и укротителя. Лев должен был прыгнуть в горящее кольцо. Ему не хотелось прыгать, потому что у него болела лапа и он боялся огня. Но, видимо, укротителя он боялся ещё больше. И поэтому прыгнул. Я почувствовал запах горелого, наверное, зверь во время прыжка подпалил себе усы или гриву. Когда зажгли свет, лев сидел на опилках, и я видел, как сильно поднимались и опускались его бока: он тяжело дышал.

Дрессировщик снова направился ко льву. Что ещё потребует от грозного зверя этот маленький, сухой человечек? Он подошёл ко льву, руками раскрыл ему пасть и просунул свою голову между верхними и нижними клыками. Будь я на месте льва, я откусил бы ему голову! Но лев не сделал этого.

Номер кончился. Весь цирк задрожал от хлопков. Львы сорвались с места и, обгоняя друг друга, побежали по железному коридору обратно в «Африку». Хромой лев бежал последним.

Я поднялся и, наступая на чужие ботинки, стал пробираться к выходу. Мне захотелось ещё раз взглянуть на хромого льва. Я бродил по длинным круглым коридорам в поисках циркового зверинца. Сперва я попал к лошадям. Они стояли в стойле и с хрустом ели овёс. Их челюсти как заведённые ходили из стороны в сторону. Они не жевали, а перемалывали овёс на муку.

Рядом с лошадьми оказался слон. Он стоял неподвижно, опустив хобот до земли. Его подслеповатые глазки были очень малы (слону бы полагались большие глаза!), а кожа вся в морщинках. Словно слон был резиновый и из него вышел воздух.

В соседнем помещении в клетке лежал медведь. Он лежал на спине, подняв лапы кверху. Живот у медведя был светлый и не такой лохматый, как бока.

Так я дошёл до львиных клеток. Я сразу узнал хромого льва. У него была большая, тяжёлая голова, а тёмная грива делала голову ещё больше и страшней. Усы у льва были редкими и седыми, а под нижней губой торчала маленькая бородка, тоже седая. Вероятно, лев был старым.

Четвероногие артисты отдыхали. Одни закусывали, другие дремали. И только хромой лев неспокойно ходил по клетке. Теперь в его походке не было ленивой покорности, с какой он выступал на манеже. Каждый шаг льва был пружинистый и резкий, и хромота была почти незаметной. «Если сейчас кто-нибудь зайдёт к нему в клетку, лев раздерёт его на части», — подумал я. Зверь доходил до решётки и, стуча по доскам когтями, шёл к стене.

Шаги зверя слышал весь зверинец. Лошади заволновались, перестали молоть овёс, слон приоткрыл глаза, а медведь сел на пол.

Я любовался львом, его гордой статью, его воинственной походкой и сильным хвостом с рыжей кисточкой на конце. Теперь он был не ручным зверем, а самим собой.

В это время за моей спиной послышались торопливые шаги. Я оглянулся и увидел дрессировщика. Вместо блестящей рубахи на нём был старенький полосатый халатик с рукавами, закатанными до локтей. В одной руке он держал кусок кроваво-красного мяса, другой прижимал к животу грелку. Лицо у него было жёлтое и болезненное, как тогда в автобусе.

Он заметил меня и поспешно поднял брови:

— Ты что тут делаешь?

— Я… я пришёл посмотреть на льва.

Дрессировщик уронил брови и выставил локоть, словно боялся, что я толкну его в больное место.

— Интересуешься? — спросил он и осмотрел меня с головы до ног, словно я был львом и он решал, как бы половчей прибрать меня к рукам.

Я отступил.

— Это хорошо, что интересуешься, — сказал он и похлопал меня по плечу рукой, пахнущей свежим мясом.

— Почему лев хромает? — спросил я.

— Неловко прыгнул… Это пройдёт! — ответил дрессировщик и внимательно посмотрел на льва.

Но зверь не видел его взгляда, он был занят мясом.

Я повернулся и зашагал прочь. Я не стал ждать автобуса, а пошёл пешком. Теперь все воспоминания о цирке перемешались, слились в большой разноцветный круг, а в центре этого круга был хромой лев. Я видел его усталые, печальные глаза, видел, как он втягивает в плечи свою большую голову, видел седую бородку и белые кошачьи усы и слышал жёсткое постукивание когтей по деревянному полу клетки. И в моём сердце накапливалось возмущение несправедливостью. Лев должен быть львом, и никто не может его заставить склонить гордую голову.

Я шёл и в мыслях по-своему переиначивал все события сегодняшнего вечера. Я не видел шагающих прохожих, бегущих автомобилей, горящих вывесок. Я видел большой красный круг, окружённый высокой решёткой. Заиграла музыка, и на манеж вышел… лев. Он прошёл по кругу, слегка кивая головой и холодно поглядывая на публику. Потом остановился г центре и ударил себя хвостом по рёбрам. Этот удар прозвучал как выстрел. И на манеж по железному коридору выбежал укротитель. Лев стоял в центре, а укротитель ходил по кругу до тех пор, пока лев снова не щёлкнул хвостом-хлыстом. Тогда укротитель лёг на опилки, а лев подошёл к нему и улёгся сверху. Лев заставлял моего знакомого пассажира бегать, кружиться, прыгать в огненное кольцо.

Наконец укротитель открыл рот. Так широко, словно показывал врачу горло. Лев медленно подошёл к нему и засунул в рот голову. Люди зажмурились. Затаили дыхание. Но укротитель не откусил голову льву. Цирк громко захлопал в ладоши.

Лев важно прогуливался по манежу. И не хромал.