«Малахай»

Падает густой и влажный снег. Меж темных перелесков по белому первопутку немолодая каряя лошаденка довольно резво катит большие сани-розвальни.

Седоков в них только двое. Дедушка Николай Ложкин — худой сутулый старик в просторном тулупе — и его девятилетний внук Борька, накрывшийся от снега пестрым рядном.

Поклажа в санях тоже невелика. Мешок с колхозной рожью, которую надо сдать на заготовительном пункте на станции, да берестяной пестерь.

Из-под крышки пестеря торчит сено. На первый взгляд можно подумать, что и набит он одним лишь сеном, но исходит от пестеря ни с чем не сравнимый, особенно сладкий на зимнем воздухе яблочный дух.

Борька то и дело склоняется к пестерю, смачно поводит озябшим носишком, и то ли от этого сладостного духа, то ли еще отчего настроение у Борьки прекрасное. А вот у дедушки Николая — не очень.

Сердитость дедушкина видна во всем. И в том, как он рывками, без особой нужды дергает вожжи, и в том, как сопит, хмурится, как досадливо задирает бороденку-клинышек над широким воротником тулупа, и все оглядывается на Борьку, все как будто бы собирается его упрекнуть в чем-то.

Наконец не выдерживает, говорит:

— Взбрело тебе, Борька, с этой шапкой, ей-ей, взбрело! Теперь, считай, яблоки выбросим задарма… А вот потерпел бы еще с месячишко, тогда бы и на наш с тобой садовый товар цена на рынке еще больше поднялась; и мы бы тогда на яблоки купили не только шапку, а еще и какие-никакие сапожата.

Борька так и остается сидеть в обнимку с пестерем, отвечает из-под рядна весело:

— Чего терпеть, когда уже собрались и поехали! Через месяц, дедко, и война, может, кончится. А раз кончится, то сапогов любых и безо всякого рынка в магазинах будет полно… А вот шапку мне надо не после войны, а сейчас.

— Ко-ончится… Бу-удет… — сердито переговаривает Борьку дедушка. — Ничего не кончится, и ничего не будет! Не такая она война, чтобы скоро кончиться. Еще нужды-то по самую шейку хватим. Еще перемогаться да перемогаться надо, а тебе вот, дурачку, приспичило именно сейчас… Ша-апку… Но-о-вую… Вынь да положь!

Тогда Борька и сам хмурится, сам обиженно говорит:

— Не новую. Хоть бы какую… Лишь бы по голове… Скажи уж лучше, опять яблоков своих пожалел.

— И пожалел! Это тебе ничего не жаль, а мне — досадно. На себя досадно, что поддался твоему реву до поры до времени… Эх-х!